0353 57381201112B

СОЦИОЛОГИЯ
ВЛАСТИ
№ 6-7 (2012)
Тема номера
«Власть технологий и технологии власти»

Российская академия
народного хозяйства
и государственной службы
при Президенте РФ
Выходит восемь раз в год № 6-7 2012
Редколлегия журнала:
К. соц. н. Вахштайн В. С . (главный редактор), к. соц. н. Эпштейн В. А. (зам. глав-
ного редактора), Напреенко И.В. (редактор), к. соц. н. Смолькин А. А. (редактор),
Степанцов П. М. (научный редактор), Кузьминов В. Я. (редактор)
Научный совет:
Мау В. А. (РАНХ иГС)
Сафронов П. А. (Институт философии РАН, РАНХ игс)
Соколов М. М. (Европейский Университет, СП б)
Столярова О. Е. (РАНХ иГС)
Титков А. С. (РАНХ иГС)
Утехин И. В. (Европейский Университет, СП б)
Филиппов А. Ф. (НИУ ВШЭ)
Фрумин И. Д. (НИУ ВШЭ)
Шанин Т. (МВШСЭН)
Дизайн Трушина Е. В.

Корректура Занегина Н. Н.
Верстка Акимова А. В.
Адрес редакции:
119545, г. Москва, пр. Верднадского, 84
корпус D, комн. 2015
soc.of.power@gmail.com
Отпечатано в типографии ИД «Дело»
ISSN 2074-0492
Социология
власти
№ 6—7 (1) 2012
Содержание
Слово редактора
5 Виктор Вахштайн. Предисловие главного редактора
10 Павел Степанцов. Предисловие редактора-составителя
Статьи. Теория
13 Ольга Столярова. О возможности критики научно-
технического знания
27 Мария Ерофеева. Шутки в сторону! Акторно-сетевая теория

о легитимации научного знания
38 Николай Руденко. Сети, знание и реальность: проблематика

социальной топологии в концепции Джона Ло
Статьи. Исследования
52 Дмитрий Михель. Из лаборатории в поле: анализ кейса
развития микробной теории в России
67 Михаил Ланкин. Авторитаризм техники — месть природы?

Три кейса развития технологий в СССР
82 Кирилл Пузанов. Современные модели распространения

инноваций: критический анализ
100 Павел Степанцов. Вера в научно-технический прогресс

vs научно-технический скептицизм: что предопределяет
отношение россиян к развитию науки и технологий?
115 Антон Смолькин. Навыки владения современными

компьютерными технологиями у представителей старших
возрастных групп как условие их успешной социально-
экономической интеграции
137 Андрей Кузнецов, Людмила Шайтанова. Маршрутное такси

на перекрестке режимов справедливости
власти
№ 6—7 (1) 2012
Переводы
150 Дэвид Блур. Знание и социальное представление. Глава 6.
Возможна ли альтернативная математика. Перевод Е. Напреенко
178 Брюно Латур, Стивен Вулгар. Лабораторная жизнь.

Конструирование научных фактов. Глава 2. Антрополог
посещает лабораторию. Перевод А. Кузнецова
235 Брюно Латур. Коперниковский переворот в политической

теории. Перевод А. Кузнецова
255 Дирк Беккер. Почему системы? Перевод А. Кузнецова
Рецензии
275 Виктор Вахштайн. Пять книг о посткритической социологии
282 Наталья Лебедева. Рецензия на книгу: Сеннет Р. Падение

публичного человека. — М.: Логос, 2002
288 Николай Руденко. Рецензия на книгу: Biagioli, M. From

Print to Patents: Living on Instruments in Early Modern Europe,
1500 – 1800 // History of Science. № 44. 2006
298 Наталья Фирсова. Предвестник исследований диффузии

инноваций Габриэль Тард: «Общество — это подражание».
Рецензия на книги: Тард Г. Законы подражания / Пер. с фр.
Ф. Павленков. Академический проект, 2011. Тард Г. Социальные
законы / Пер. с фр. И. Д. Маркусона // Социология. Сост. В. Зомбарт.
Едиториал УРСС, 2003
власти
№ 6—7 (1) 2012
Виктор Вахштайн
Э тот номер посвящен вопросам, на первый взгляд далеким

от мейнстрима социологии власти. Как менялось восприятие
техники в социологической теории и как это изменение трансфор-
мировало саму социологическую теорию? Что сделала видимым
(и, соответственно, невидимым) оптика социологии технологий?
5 Почему именно исследования науки и технологий (Science and
Technology Studies, STS) дали начало самому амбициозному теоре-
тическому проекту социологии последней четверти ХХ века — так
называемому «повороту к материальному»? И что привнес (вернул?)
этот поворот в социологическое теоретизирование?
Отсылая к предисловию Павла Степанцова, я позволю себе сфор-
мулировать одну предварительную и пока еще очень «сырую» ги-
потезу. Поворот к технологиям и вообще концептуализация тех-
нических объектов средствами социологических языков описания
непосредственно связаны не столько с микроуровнем социальных
взаимодействий, сколько с продуктивным утопическим воображени-
ем исследователей-социологов.
В подтверждение своих слов далее я приведу цитату, представ-
ляющую собой компиляцию нескольких статей. Я намеренно со-
единил и смикшировал три текста, один из которых принадлежит
перу научного фантаста, другой написан известным антропологом,
третий опубликован за авторством трех социологов как предисло-
вие к специальному выпуску журнала Theory, Culture and Society.
Всего четыре неравных фрагмента (один текст цитируется дважды).
Читателю предлагается отделить их друг от друга — попытаться
Виктор Семенович Вахштайн — кандидат социологических наук (Г У-ВШЭ,

2007), заведующий кафедрой теоретической социологии и эпистемологии
философско-социологического факультета РАНХ иГС , директор Центра со-
циологических исследований Института социально-экономических иссле-
дований РАНХ иГС .
власти
№ 6—7 (1) 2012
собственноручно провести границы между научно-фантастически-

ми и научными нарративами.
Взаимопроникновение стало главным источником культурной
энергии нашего десятилетия. Ранее существовал традиционный,
огромный культурный разрыв между естественными и гуманитар-
ными науками: пропасть между художественной культурой, фор-
мальным миром искусства и политики, научной культурой, сферой
машиностроения и промышленности. Но стены пропасти крошатся
и осыпаются. Техническая культура вышла из-под контроля. Совре-
менный научный прогресс настолько разительный, тревожный,
возмутительный и революционный, что его уже не сдержать. Он
массированно вторгается в культуру; он агрессивный захватчик; он
везде. В виде товаров, машин, коммуникационных технологий, про-
дуктов питания, произведений искусства, городских территорий
[…] появляется новый мир материальностей и объектностей. Разго-
варивая с разумными машинами, модифицируя свое тело посред-
ством технологий протезирования и генной инженерии, срастаясь
с мобильными телефонами, блуждая в виртуальном пространстве,
воплощая фантазии робототехники, мы смешиваем собственную 6
человеческую сущность с активными и деятельными объектами
в завораживающей, но приводящей в замешательство манере. Тела
стали киборгами — кибернетическими организмами, состоящими
из гибридного техно-органического материала […], биологические
тела превратились в кибернетические системы коммуникации:
протезы конечностей, электросхемы-имплантаты, пластическая
хирургия, генетическая модификация. Еще мощнее звучит тема
вмешательства в человеческий разум: интерфейс «мозг — компью-
тер», искусственный интеллект, нейрохимия — техника дает новое,
радикальное определение человеческой природе.
Всего трем из двух десятков коллег, которым я предложил решить

эту задачу, удалось угадать границы двух фрагментов из четырех.
Подавляющее большинство (даже если они верно проводили хотя
бы одну границу между фрагментами) неизменно атрибутировали
текст фантастического манифеста социологам, а авторство социоло-
гического манифеста — фантасту.
Итак, раскроем карты.
Брюс Стерлинг, «Манифест киберпанков» (предисловие к сборни-
ку фантастических рассказов «Зеркальные очки», 1986 год): «Взаи-
мопроникновение стало главным источником культурной энер-
гии нашего десятилетия. Работы киберпанков идут параллельно
с поп-культурой 80-х: с рок-видеоклипами, с хакерским подпольем,
с режущей слух уличной техникой хип-хопа и скретчами, с синт-
роком Лондона и Токио. Этот феномен, эта динамика всемирна;
власти
№ 6—7 (1) 2012
киберпанк — ее литературное воплощение. В другое время такая

комбинация могла бы показаться искусственной и чрезмерной. Су-
ществовал традиционный, огромный культурный разрыв между
естественными и гуманитарными науками: пропасть между худо-
жественной культурой, формальным миром искусства и политики,
научной культурой, сферой машиностроения и промышленности.
Но стены пропасти крошатся и осыпаются. Техническая культура
вышла из-под контроля. Современный научный прогресс настоль-
ко разительный, тревожный, возмутительный и революционный,
что его уже не сдержать. Он массированно вторгается в культуру;
он агрессивный захватчик; он везде. Традиционная силовая струк-
тура, устоявшиеся организации, ведомства, институты потеряли
контроль над темпом перемен».1
Брюс Стерлинг — яркий представитель так называемой «новой
волны» в научной фантастике 80-х, один из зачинателей движения
киберпанка в литературе.
Дик Пелс, Кевин Хезернгтон, Фредерик Ванденберге, «Статус объ-
екта: перформативности, медиации и техники» (предисловие к спе-
7 циальному выпуску Theory, Culture and Society, 2002 год): «Объекты
вновь возвращаются в современную социальную теорию. В виде то-
варов, машин, коммуникационных технологий, продуктов пита-
ния, произведений искусства, городских территорий […] появляется
новый мир материальностей и объектностей. Разговаривая с разум-
ными машинами, модифицируя свое тело посредством технологий
протезирования и генной инженерии, срастаясь с мобильными те-
лефонами, блуждая в виртуальном пространстве, воплощая фан-
тазии робототехники, мы смешиваем собственную человеческую
сущность с активными и деятельными объектами в завораживаю-
щей, но приводящей в замешательство манере» 2.
Дик Пелс — профессор социологии Брунельского университета,
специалист по социологии знания. Кевин Хезерингтон — профессор
Ланкастерского университета, специалист по социологии потребле-
ния. Фредерик Ванденберге — профессор Утрехтского университе-
та, специалист по истории и теории социологии.
Донна Харауэй, «Биополитика постсовременных тел: конституи-
рование “Я” в дискурсе иммунных систем» (из книги «Приматы,
киборги и женщины: переизобретение природы», 1992 год): «Тела
стали киборгами — кибернетическими организмами, состоящими
из гибридного техно-органического материала […]. В 1950-х биологи-
1 Перевод С. Крикуна: http://fantlab.ru/blogarticle10531.

2 Pels D., Hetherington K., Vandenberghe F. The status of the object: performanc-
es, mediations and techniques // Theory, Culture and Society. 2002. Vol. 19. № 5/6.
власти
№ 6—7 (1) 2012
ческие тела превратились в кибернетические системы коммуника-

ции, но еще не были в полной мере реконституированы как области
“различия” в постсовременном значении» 1.
Донна Харауэй — антрополог, создательница киберфеминизма,
яркая представительница STS -направления.
И вновь фантаст Брюс Стерлинг: «В киберпанке есть несколько
центральных тем. Тема вмешательства в человеческий организм:
протезы конечностей, электросхемы-имплантаты, пластическая
хирургия, генетическая модификация. Еще мощнее звучит тема
вмешательства в человеческий разум: интерфейс “мозг — ком-
пьютер”, искусственный интеллект, нейрохимия — техника дает
новое, радикальное определение человеческой природе, природе
личности».
Конечно, сама процедура микширования и рядоположения цитат
создает ощущение общности замысла, которой изначально не было
(да и быть не могло). И тем не менее непредвзятый читатель легко
обнаружит «избирательное сродство» всех элементов созданного
мной гибридного текста-киборга. Причем сродство это не ограни-
чивается выбором риторических средств и общностью жанра мани- 8
феста. В каждом из текстов — принадлежат ли они перу социолога
или писателя-фантаста — используются одни и те же эпистемиче-
ские «коды», транслирующие общую для социологии и фантастики
1980-х систему различений и релевантностей:
— Поиск Zeitgeist: общая для всех авторов попытка выразить
«дух эпохи», ухватить и артикулировать изменения, произошед-
шие в 1980-е в мировой культуре (и социальной науке как ее части).
Попытка отыскать новый когнитивный стиль эпохи.
— Техноцентризм: помещение в центр повествования не про-
сто материального объекта, но объекта технического, наделенно-
го способностью к действию (в том числе к участию в социальном
взаимодействии).
— Интерес к различным формам гибридности. Как метафора ги-
бридность служит для выражения интуиции взаимопроникнове-
ния исторически давно разделившихся и обособившихся областей:
естественного и искусственного, контркультуры и техники. Как по-
нятие — для концептуализации новой интуиции телесности (тело
как киборг, тело как гибрид).
— Футуристический утопизм: продуктивная способность вооб-
ражения во всех нарративах оказывается центральным механиз-
1 Haraway D. Biopolitics of Postmodern Bodies: Constitutions of Self in Immune

System Discourse // Simians, Cyborgs, and Women: The Reinvention of Nature.
New York: Routledge, 1991. pp. 203–231. Перевод А. Г. Кузнецова.
власти
№ 6—7 (1) 2012
мом рефлексии. Все процитированные авторы — и ученые, и фанта-

сты — пользуются старой веберовской максимой: «конструировать
недействительное, чтобы понять действительное». Футуристиче-
ская утопичность оказывается своего рода связующим звеном ме-
жду тремя перечисленными выше эпистемическими кодами.
Конечно, эта маленькая иллюстрация ничего не доказывает и ни-
чего не проясняет. Однако она дает почувствовать связь между род-
ственными явлениями в научной теории и художественной литера-
туре — возвращение утопического воображения, которое наделило
технологические объекты способностью к социальному действию.
Эта «эмансипация техники» происходит почти одновременно в со-
циологии технологий и литературе киберпанка. Впрочем, деталь-
ное историческое исследование такого мистического совпадения
еще ждет своего часа.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Павел Степанцов
Предисловие
редактора-составителя
Т ема нашего очередного номера — «Власть технологий и техноло-

гии власти». Пожалуй, самым неожиданным для искушенного
читателя в этом заглавии является союз «и». Дело в том, что социоло-
гический здравый смысл с легкостью может допустить выполнение
двух операций: говорения о власти технологии или же о детальном
описании, плотной этнографии технологии и техник отправления
власти, но не о том и другом сразу. В каждом из этих вариантов один 10
из концептов ставится в подчинение другому. Либо нас интересу-
ет власть — в таком случае мы используем метафору технологий
для описания процедур властвования, либо мы говорим о технике,
которая каким-то образом детерминирует социальные процессы.
Однако уравнивание в правах власти и технологий противоречит
базовым интуициям социологического здравого смысла.
В этом номере мы намеренно пытаемся уйти от привычных тео-
ретических ходов, которые делаются почти автоматически социоло-
гом, изучающим науку и технику (их репертуар хорошо известен:
от технического детерминизма до социального конструирования
технологий). Вместо этого мы хотим спустить проблему взаимосвя-
зи власти и технологии на микроуровень. В фокусе нашего внима-
ния — обыденные действия людей, их отношения с техническими
объектами и взаимосвязь социального и материального, как она
проявляется в повседневной жизни.
В этом номере мы предприняли амбициозную попытку собрать
работы авторов, которым тесно работать в рамках старого теоре-
тического языка социального конструктивизма. Это не означает,
Павел Михайлович Степанцов — социолог (ВШЭ, 2010, степень M A in

Sociology Манчестерского университета). Аспирант кафедры анализа со-
циальных институтов НИ У-ВШЭ, старший научный сотрудник Центра
социологических исследований при ИПЭИ РАНХ иГС . Преподаватель Мо-
сковской школы социальных и экономических наук, старший преподава-
тель философско-социологического факультета РАНХ иГС .
власти
№ 6—7 (1) 2012
что у нас есть иной, лучший язык. Наша задача — наметить новую
теоретическую повестку дня: о чем и как можно говорить, если мы
отказываемся от базовых различений классической социологии.
Номер открывает статья Ольги Столяровой «О возможности
критики научно-технического знания». В ней предпринимается
попытка снять асимметрию между естественнонаучным и гума-
нитарным знанием. Автор доказывает: несмотря на популярность
философских и социологических нарративов о науке, сама их воз-
можность обусловлена развитием естественных наук.
В следующей статье Мария Ерофеева поднимает вопрос о возмож-
ностях и границах использования социологических метафор для
изучения научной деятельности. Она показывает, что политиче-
ское и лингвистическое прочтение работ Латура не позволяет объ-
яснить ключевой факт, который мы знаем о науке, — практическую
значимость ее результатов. Мария предпринимает попытку пере-
осмыслить значение этих метафор в современной социологии на-
уки, показав их ограниченность и опасность их неконтролируемой
экспансии. Теоретический блок завершают статьи Николая Руденко
11 и Михаила Ланкина, которые стараются разработать язык симме-
тричного описания власти и технологий, апробируя его на конкрет-
ных исследовательских кейсах.
В этой же логике — логике симметричного подхода к описанию
отношению технологий и власти — написана и статья Дмитрия
Михеля «Из лаборатории в поле: анализ кейса развития микробной
теории в России». Автор реконструирует взаимосвязь и взаимное
влияние социальных факторов, лабораторных условий и матери-
альных ограничений развития микробной теории в России. По-
жалуй, главным аргументом статьи, работающим на уравнивание
в правах социальных и материальных условий, является акцент
на значимости распространения эпидемии холеры в России XIX
века, без которого научное знание о микробах никогда бы не вышло
за пределы лаборатории.
Эмпирический блок продолжают статьи Кирилла Пузанова
и Павла Степанцова, которые на эмпирическом материале пока-
зывают ограничения классических теорий инновационной ди-
намики. Статья Антона Смолькина показывает, насколько сильно
экономическая и социальная успешность пенсионеров зависит
от навыков владения современными технологиями. Блок завершает
статья Андрея Кузнецова «Маршрутное такси на перекрестке режи-
мов справедливости», выполненная в методологии симметричной
антропологии Б. Латура.
В разделе «Переводы» впервые публикуются на русском языке
перевод шестой главы книги Дэвида Блура «Знание и социальные
представления» (Knowledge and Social Imagery) — «Возможна ли аль-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Предисловие редактора-составителя
тернативная математика», а также второй главы книги Бруно Лату-

ра «Лабораторная жизнь» — «Антрополог посещает лабораторию».
Кроме этого, мы публикуем перевод двух исключительно важных
для современной социологической теории статей Латура «Коперни-
ковский переворот в политической теории» и Дирка Беккера «Поче-
му системы?».
Исследования науки и технологий уже несколько десятков лет
находятся на фронтире социальной теории. Не задавая правил
«нового языка» говорения о технологиях и власти, подбор статей
и переводов в этом номере обнаруживает границы старого. А это
и является необходимым условием дальнейшего исследовательско-
го продвижения.
12
власти
№ 6—7 (1) 2012
Статьи. Теория
Ольга Столярова
О возможности критики
научно-технического знания
В статье рассматривается проблема гуманитарной критики науки.
Автор доказывает, что естественные науки нуждаются в философском
обосновании, равно как и последнее в свою очередь также зависит
от развития естественных наук. В статье анализируются и системати-
зируются антисциентистские и сциентистские точки зрения.
13 Ключевые слова: социальные науки, философия науки, социология зна-

ния, экспертное знание, общество знания, наука, технология, про-
гресс.
О бщество, в котором мы живем, называет себя «обществом

знания» (knowledge society). Это самоназвание говорит о том,
что знание понимается как важнейший ресурс, основной источ-
ник производства материальных продуктов и оптимизации жиз-
ни. В X V II веке Ф. Бэкон провозгласил зависимость человеческо-
го могущества от науки и выдвинул проект переустройства мира
на началах и принципах естествознания. Сегодня, спустя четыре
века, очень многое свидетельствует в пользу того, что ставка Бэкона
на естественные науки себя оправдала. Достижения наук о приро-
Ольга Евгеньевна Столярова — кандидат философских наук, доцент кафед-

ры теоретической социологии и эпистемологии философско-социологи-
ческого факультета РАНХ иГС , старший научный сотрудник НОЦ «По-
литический анализ и исследования техники», Томский государственный
университет (работа НОЦ поддержана HE SP Department Development
Partnership Program Института «Открытое общество»). Область научных
интересов — онтология, история и философия науки, исследования науки
и технологии, эпистемология.
Работа выполнена по гранту НИР РАНХ иГС , проект «Неклассические под-
ходы к науке и технологии: анализ новейших тенденций». Автор благода-
рит также HE SP, Department Development Partnership Program Института
«Открытое общество» за поддержку в ходе работы над данной статьей.
власти
№ 6—7 (1) 2012
О возможности критики научно-технического знания
де бесспорны. Человек с помощью научных инструментов вышел

за пределы Галактики, проник в строение космической материи,
научился делить атом и использовать его энергию, почти мгновен-
но пересылать информацию на огромные расстояния, изменять
наследственную природу организмов, трансплантировать органы
и прочее. Научные и технические достижения сегодняшних дней
еще недавно выглядели фантастикой; грандиозные успехи генной
инженерии, медицины, астрономии, физики, вычислительной тех-
ники решили многие представлявшиеся ранее неразрешимыми
задачи и обещают новые блестящие перспективы: избавление от бо-
лезней, продление жизни, расширение коммуникаций, повышение
комфорта, усовершенствование общественного строя и т. п.
Кто бы сегодня усомнился в том, что логика развития общества
определяется наукой и научной рациональностью? С детства мы
впитываем уважение к ученым и их деятельности. Социализация,
через которую все мы проходим, предполагает передачу и усвоение
научной картины мира, научного подхода к информации, научных
способов ведения дискуссии и защиты собственной точки зрения,
принципов научной организации труда. «Ученые доказали, что…» — 14
в этой фразе прочитывается нечто всеобщее и необходимое, обла-
дающее большой силой принуждения, что заставляет нас подчи-
няться и строить жизнь в соответствии с теми истинами, которые
ученые открывают о мире. Ученый — эксперт и верховный судья,
ученый — тот, кто имеет непосредственный доступ к реальности,
понимает ее скрытые механизмы, и именно поэтому его суждения
обладают наивысшей степенью легитимности.
Конечно, наше общество несовершенно. Остается непреодоли-
мым разрыв между богатыми и бедными странами, существует
проблема истощения природных богатств, сохраняется угроза при-
родных и техногенных катастроф, не решены проблемы преступно-
сти, преждевременной смерти от болезней и несчастных случаев,
не найдено универсальное средство для всеобщего счастья, благо-
получия и взаимопонимания. Но могут ли все эти дефекты общест-
венного бытия бросить тень на науку? Многие ученые полагают, что
нет. Наука последовательно делает свое дело, и достижения прошло-
го, образно говоря, так же превышают в количественном отношении
проблемы настоящего и будущего, как площадь основания конуса
превышает площади его секущих, параллельных основанию, пло-
скостей вплоть до победной вершины.
А если наоборот? Если мысленно перевернуть фигуру и обратить
внимание сторонников победоносного развития науки на тот факт,
что по мере роста научного знания нерешенные задачи множат-
ся, а не убывают? Да, средневековых европейских горожан косила
чума, но они не знали отравляющего воздействия смога, радиации
власти
№ 6—7 (1) 2012
и «ненатуральной» пищи; в древности войны были обычным спо-

собом разрешения политических конфликтов, но масштабы антич-
ных и средневековых войн не идут ни в какое сравнение с масшта-
бом угрожающей человечеству атомной войны; продолжительность
жизни увеличилась, но вместе с ней увеличилось количество бо-
лезней и, соответственно, страданий тех, кто болен; численность
населения Земли выросла и продолжает расти, но в силу ограничен-
ности ресурсов одни представители рода homo sapiens неизбежно
превращаются в средство для других; общественные системы и ин-
ституции достигли высочайшего уровня развития по сравнению
с примитивными сообществами прошлого, но оказались неуправ-
ляемыми; продукция стала массовой, но конвейер производства
и потребления превратил человека в придаток индустрии; значи-
тельная часть человечества достигла благополучия, но она заплыва-
ет жиром, тупеет и впадает в депрессию; ученые проникли в атом,
но вместо прочного материального фундамента получили делимые
(до бесконечности?) «элементарные частицы», и самый, пожалуй,
главный урок, который можно извлечь из этих кризисных явлений,
15 состоит в том, что с развитием науки нестабильность и непредска-
зуемость во всех сферах жизни (как «природной», так и «культур-
ной») не убывают, а возрастают. Знание парадоксальным образом
умножает незнание.
Однако среди многих ученых и в особенности представителей
естественных наук популярна следующая точка зрения: умноже-
ние проблем, считают они, указывает на недостаточный прирост
научного знания, который мог бы быть выше, если бы общество
относилось к науке с большим уважением. Чем больше науки, тем
лучше общество — таково убеждение многих ученых, и поэтому не-
обходимо вести просветительскую работу, разъясняя руководящую
роль науки: чем более просвещенным будет общество относительно
блага, которое способна принести наука, тем больше научного зна-
ния в результате общество получит и тем больше в конечном счете
благ приобретет.
Например, более десяти лет назад в Москве состоялся междуна-
родный симпозиум «Наука, антинаука и паранормальные верования»,
организованный Комиссией по борьбе с лженаукой и фальсификацией на-
учных исследований президиума РАН и Московским государственным уни-
верситетом, где собрался цвет российской науки, а также видные
зарубежные ученые. Участники симпозиума напрямую связали
продвижение науки с будущим человечества (репортаж с симпо-
зиума см. в журнале «Наука и жизнь», № 12, 2001; архивная запись
журнала онлайн: http://www.nkj.ru/archive/articles/7490/). С. П. Ка-
пица, выражающий, по-видимому, точку зрения большинства, вы-
сказал убеждение в том, что кризисные явления во всех областях
власти
№ 6—7 (1) 2012
общественной жизни (ученый признал, что кризис планетарного

масштаба имеет место) вызваны падением авторитета науки в об-
щественном сознании и тем, что ее место узурпируют паранауч-
ные и лженаучные институции. Они оттягивают финансирование
и вместо того, чтобы «сеять разумное, доброе, вечное», «промывают
мозги», сбивая общество с пути прогресса. Участники симпозиума
сошлись на том, что усиление (подлинной) науки через просвеще-
ние общества — насущная необходимость. В середине 2000-х Комис-
сия по борьбе с лженаукой начала выпуск бюллетеня «В защиту науки»,
цель которого — развенчивать лженауку и повышать статус (подлин-
ной) науки в обществе.
Такая точка зрения наводит на размышления. Прежде всего мы
видим, что в наши дни, в начале X XI века, ученые констатиру-
ют недостаточную продуктивность науки и возлагают вину за ее
неудачи на общество. Вина последнего состоит в том, что оно, пав
легкой добычей нечистоплотных лжеученых, мешает (подлинной)
науке вершить ее миссию. Но как могло такое случиться с современ-
ным обществом, если проекту Просвещения, теснейшим образом 16
сопряженному с научной рациональностью, без малого четыреста
лет? Не вчера, а еще в X VII веке лучшие философские и ученые умы
связали просвещение общества и продвижение науки как причину
и следствие, указав при этом, что само просвещение должно пи-
таться научным познанием, а продвижение науки — в свою очередь
конвертироваться в общественные блага. Схематически просвети-
тельскую модель можно изобразить так:
(подлинная) наука → (просвещенное) общество → продвижение (под-
линной) науки → (благополучное, просвещенное) общество → (подлин-
ная) наука.
Над реализацией этой модели трудились ведущие ученые и фи-
лософы, и если спустя несколько столетий общество остро нуждает-
ся в просвещении, то не достаточный ли это срок, чтобы признать
вслед за некоторыми мыслителями, что проект Просвещения про-
валился? Например, Франкфуртская школа утверждает весьма ка-
тегорично: «Просвещение не сдержало обещаний». А если это так,
то не означает ли это, что где-то в цепи произошел разрыв? Посколь-
ку приведенная выше схема, очевидно, носит замкнутый характер
и последнее звено предполагает первое, наука не может избежать
обвинений и выступать в роли невинной жертвы общества.
Не будем сейчас углубляться в то, как наука влияет на общест-
венное мнение, а обратимся к тому, как, с точки зрения ученых,
«правильное общество» должно обеспечить рост научного знания.
По мнению ученых, общественность должна сказать твердое «нет»
сомнительным иррациональным и шарлатанским деятелям, ин-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ституциям и доктринам, и признать верховный авторитет (подлин-

ной) науки. На всех уровнях социальной структуры — от образо-
вательных институтов до коридоров власти — должна неуклонно
проводиться политика поддержки (подлинно) научных исследо-
ваний и трансляция (подлинно) научных знаний. Ни одного слу-
чайного рубля, доллара или фунта стерлингов не должно попасть
к псевдонаучным проходимцам; все ресурсы и все силы должны
быть вложены в (подлинно) научные или санкционированные (под-
линной) наукой проекты. Конечно, реальные жизненные обстоя-
тельства не всегда совпадают с идеалом, на практике возможны за-
блуждения, ошибки и отклонения от прямолинейного маршрута,
но, имея данный теоретический идеал взаимоотношения общества
и науки в качестве путеводной звезды, мы, пусть с некоторыми не-
значительными зигзагами, будем последовательно продвигаться
вперед. Однако же и этот теоретический идеал при ближайшем рас-
смотрении оказывается неудовлетворительным.
Понятно, что общество само по себе не в состоянии судить о том,
что является или не является подлинной наукой, поскольку во-
17 прос о причислении тех или иных знаний и практик к категории
научных или ненаучных решается внутри научного сообщества.
Существует развернутая институциональная система критериев
и процедур оценки знания, начиная с кафедр и ученых советов и за-
канчивая высшими аттестационными комиссиями, и те, кто имеет
право голоса, сами первоначально прошли отбор посредством этих
процедур. В силу институциональной организации научное знание
герметично, а это означает, что знание о знании вырабатывается
внутри него и диктуется обществу, которому остается принимать
это знание на веру. Таким образом, «правильное общество», с точки
зрения защитников (подлинной) науки, — это общество с большим
запасом доверия по отношению к научным институциям, прак-
тикам и результатам, такое, в котором роль научной экспертизы
является определяющей.
Идея того, что знание должно принадлежать только узкому кру-
гу посвященных, не нова; ее возраст, по-видимому, равен возрасту
самого знания. Если мы вспомним Священное Писание, то знание
изначально носило закрытый характер (его первый и единствен-
ный законный владелец — сам Создатель) и не предполагало свобод-
ного распространения. В древних культурах носителями подлин-
ного знания выступали жрецы, в идеальном государстве Платона
таковыми были признаны философы. В Средние века их место за-
няли теологи. На долю всех остальных выпадало доверие. Доверие
основывалось на устной или письменной традиции («так должно
быть»), а также закреплялось социальными механизмами (рожден-
ный земледельцем — не жрец, воином — не философ, мещани-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ном — не теолог)1. Конечно, реальность принадлежит всем, равно

как и все принадлежат реальности, но у каждого в этой реальности
свое место: существуют мудрецы и простецы, и удел вторых дове-
рять первым. Однако же то, что мы сегодня называем наукой (пре-
жде всего это точное естествознание), выросло из принципиально
иной идеи — из идеи, высказанной, в частности, Декартом, о при-
родном и интеллектуальном равенстве всех человеческих существ:
«Бог дал каждому из нас некоторую способность различать ложное
от истинного» [Декарт 1989: 266]; «способность правильно рассуждать
и отличать истину от заблуждения — … или разум, — от природы
одинакова у всех людей» [Декарт 1989: 250]. Просвещение, которое
шло рука об руку с опытным исследованием природы, начиналось
с критики авторитетов, навязывавших знание о знании «некомпе-
тентной публике», и было по сути своей реализацией автономии
здравого смысла. В эпоху Просвещения наивысшей познавательной
ценностью становится стремление к «прозрачности» знания, кото-
рое доступно любому человеку, наделенному «естественным светом
разума». Войну с узурпаторами знания вел также и Кант, призывая
каждого «пользоваться своим рассудком без руководства со стороны 18
кого-то другого» [Кант 1966: 25–36].
Что же происходит сегодня? Не оказались ли забыты идеалы Про-
свещения? И не находится ли сегодняшний идеал просвещения об-
щества, выдвигаемый учеными как подлинными носителями «объ-
ективности», в некотором противоречии с исходными интенциями
Просвещения? Когда ученые вещают «от лица реальности» — один
рассказывает, как «на самом деле» устроены пространство и время,
другой говорит, что естественный отбор является единственным
ключом к пониманию природы и назначения человека, — что оста-
ется нам, «неэкспертам», кроме доверия? Конечно, ученые могут
ответить, что основы нашего доверия к ученым экспертам «рацио-
нальны», что социальная система цивилизованного общества, как
минимум в идеале, задумана так, что социальные лифты доступны
1 В средневековом обществе тесноватый социальный лифт все же сущест-

вовал: сословия не были замкнуты как касты. Однако, как пишет А. Я. Гу-
ревич, «существенной чертой правового статуса человека в Средние века
было то, что статус — унаследованный или приобретенный — по-прежнему
оставался непосредственно связанным с внутренней природой человека и,
согласно представлениям той эпохи, влиял на его моральный облик и важ-
нейшие черты его характера, определял его сущность. В праве социальные
статусы нередко описываются в моральных категориях. Знатных именуют
“лучшими”, “достойнейшими”, тогда как простолюдины фигурируют под
именем “низких”, “подлых”, “худших”. Общество, согласно средневековым
законодателям, делится на “благородных” и “чернь”» [Гуревич 1999: см. гла-
ву «Право и обычай»].
власти
№ 6—7 (1) 2012
всем, что всеобщее многоступенчатое образование и есть связую-

щее звено между экспертом и неэкспертом. Но, помилуйте, о какой
универсальности образования может сегодня идти речь, если спе-
циализации внутри наиболее развитых наук достигли такой глуби-
ны, что эксперты в одной области знания оказываются профанами
в области смежной? Как известно, деление физиков на теоретиков,
экспериментаторов и инженеров (которые, кстати, уже в середине
X X века не вполне понимали друг друга) в наши дни ушло в про-
шлое. Сегодня каждая из вышеперечисленных групп имеет внутри
еще более узкие специализации со своим языком описания, между
которыми нелегко, если вообще возможно, перебросить мост. Столь
же глубокая внутренняя дифференциация касается и иных дисци-
плин, например химии и биологии. А что уж говорить о междис-
циплинарном диалоге! Складывается ли из этой пестрой мозаики
непротиворечивая картина? Да и какой универсальный ум в конеч-
ном счете соберет все детали воедино?
На заре своего существования философия заявила о себе как
об интеллектуальной практике, проясняющей основы нашего дове-
19 рия. Вспомним Сократа, который, как известно, занимался тем, что
останавливал спешащих по своим делам жителей Афин и приводил
их умонастроение во подвешенное состояние, заставляя признать,
что самоочевидности, на которых покоится их повседневная дея-
тельность, далеко не так самоочевидны, как они привыкли думать.
После определенных процедур интеллектуального самоочищения
собеседники Сократа останавливались в замешательстве: чаще все-
го (или всегда?) основы доверия на поверку оказывались нерацио-
нальными. В век рационализма и Просвещения философия силь-
но преуспела на этом поприще: критика философов Просвещения
вскрывала мифологическую природу как знания, так и социальных
институтов, которые его транслировали. Но в отличие от Сократа,
практикующего очищающее незнание, эпоха Просвещения стре-
милась к положительному знанию и сделала выбор в пользу фактов
и доказательств.
Да, философы всегда раскачивали лодку, не позволяя ей тихо
скользить по течению. Но если до открытия фактов и доказательств
философская деконструкция действительно имела смысл, то после
того, как положительные науки вступили на подготовленную для
них территорию, философии следует признать, что она уже сослу-
жила свою главную службу. «Хватит мутить воду» — могут сказать
ученые и инженеры философам. Дело сделано, место под новую по-
стройку расчищено, фундамент заложен. Дальше начинается ра-
бота ученых, которая заключается в том, чтобы последовательно
собирать «теорию всего» и обращать ее части в общественные блага.
А если «вездеход научной методологии» (выражение Брюно Латура)
власти
№ 6—7 (1) 2012
буксует, то это вина обслуживающего персонала, который в силу

лени или беспечности не поддерживает должный уровень ухода
за величайшим механизмом — «предприятием по производству
достоверного знания».
Но может ли наука обойтись без философии? В состоянии ли она
ответить на критику последней, противопоставив этой критике
факты и доказательства? Может ли она опровергнуть философствую-
щих «неэкспертов», и, причем, опровергнуть их не «пустословием»
(пусть оно останется в арсенале философов), а результатами своей
деятельности? Только начните следить за фактами и доказательства-
ми всерьез, и вы рискуете оказаться не в меньшем замешательстве,
чем жертвы философской деконструкции в духе Сократа. Вредны ли
мобильные телефоны для здоровья? А микроволновые печи? Можно
ли употреблять в пищу генно-модифицированные продукты? Стоит
ли прибегать к неорганическим удобрениям? Полезно ли на ночь
чистить зубы? Нужно ли снижать температуру таблетками?1 Следу-
ет ли прививаться от гриппа? И т. д. Не сомневайтесь, что на каж-
дый из предложенных вопросов у ученых заготовлены взаимно ис-
ключающие ответы. Правда, приведенный выше список касается 20
мелких забот обывателя, но существуют вещи и поважнее. Зависит
ли концентрация метана в атмосфере от хозяйственной деятель-
ности человека? Что ожидает нас в скором будущем — глобальное
потепление или новый ледниковый период? Вызовет ли Большой
адронный коллайдер мгновенную гибель планеты? Расширяется
или сжимается Вселенная? Играет ли Бог в кости?
Можно ответить, что в научных спорах рождается истина, что
коллективная деятельность научного сообщества как раз и состоит
в том, чтобы отделять зерна от плевел. Но приходится повторить
вопрос: кто из ученых сейчас, в эпоху столь глубокой внутринауч-
ной дифференциации, может претендовать на роль универсального
разума, который «сверит показания» и представит строго дозиро-
ванную информацию о том, как на самом деле устроен мир, то есть
данные, необходимые для принятия жизненно важных решений?
И даже если этот кто-то существует (см. выше пассаж о Комиссии
по борьбе с лженаукой), то в состоянии ли он или она обосновать соб-
ственную легитимность в ущерб другим претендентам? Война
одних фактов и доказательств с другими чревата взаимным уни-
1 Приведем цитату из интернета: «Последние исследования показали, что

безобидный парацетамол может стать причиной развития фульминант-
ного гепатита, который характеризуется стремительным течением и при-
водит к летальному исходу»; немногие знают, что такое фульминантный
гепатит, но все равно страшно. U R L : http://www.mamochka.org/forum/
viewtopic.php?f=100&t=6707&start=435
власти
№ 6—7 (1) 2012
чтожением соперников. Как тут не вспомнить В. С. Библера: «Наука,

потеряв свое философское обоснование, кончает самоубийством»
[Библер 1995: 159–183].
Философская критика науки, впрочем, тоже неоднородна. Воз-
можно, что с высоты естественных наук все антисциентисты, как
азиаты для европейца, на одно лицо, но при ближайшем рассмо-
трении видно, что это не совсем так. Например, один из вариантов
философского антисциентизма поразительно похож на объект сво-
ей критики — сциентизм, поскольку разделяет с ним один и тот
же образ науки, но только со знаком минус. Для сциентистов, будь
то философы или ученые, автономия науки, ее внутреннее един-
ство и возможность перебросить логический мост от одной теории
к другой свидетельствуют в пользу того, что наука может и должна
стать основой политического единства и источником рационали-
зации и, следовательно, усовершенствования всех (биологических,
технологических, социальных, интеллектуальных) форм жизни.
Для антисциентистов те же самые характеристики науки приводят
к тому же самому результату, но только оценивается он негативно.
21 Например, пессимистические зарисовки О. Хаксли, изображающие
оптимизированное общество будущего, и хайдеггеровское реши-
тельное «наука не мыслит», на два голоса утверждают: там, где тор-
жествует рациональность, нет места свободной личности, индиви-
дуальной открытости бытию, нет места мышлению как реализации
этой свободы и открытости. Основная идея утопии (сциентизма)
и антиутопии (антисциентизма) состоит в том, что наука, будучи
универсальным инструментом подсчета и контроля, орудием объ-
ективности, последовательно элиминирует субъективность, кото-
рая ассоциируется с хаосом (утопия) или свободой (антиутопия).
По существу ученым нечего возразить антиутопистам. С точки
зрения ученых-сциентистов, наука действительно «не мыслит»,
если понимать под мышлением то, что понимали под ним Хай-
деггер и диалектики, а именно исторический процесс порождения
и обоснования факта, в котором нечто всегда раскрывается через
свою противоположность. Наука принципиально дистанцирует-
ся от такого мышления и работает в области уже наличествующих
фактов, в области определенности и логической однозначности, что
прекрасно осознавали позитивисты, например Р. Карнап и К. Поп-
пер1. Таким образом, спор сциентистов и антисциентистов может
1 В первой половине X X века под огонь позитивистской критики попала диа-

лектика как разновидность метафизики; позитивисты доказывали ее нена-
учность (см. работы [Карнап 2001: 42–66; Поппер 1995: 118–139]). Вот что пишет
по этому поводу Э. В. Ильенков: «Неопозитивисты, например, единодушно
упрекают Гегеля в том, что он-де недопустимо “расширил” предмет логи-
власти
№ 6—7 (1) 2012
идти не о том, каковы формообразующие характеристики науки,

а лишь о том, что понимать под конечной реализацией потенциала
homo sapiens: а) универсальную рациональность, гарантирующую
социальное, биологическое, интеллектуальное единство и функ-
циональность человеческой расы, или б) экзистенциальную свободу
личности. Такое раздвоение оценки результата при общей посылке
является отголоском средневековой конфронтации двух истин —
истины понятийного мышления о единичных предметах и исти-
ны созерцательного постижения общих принципов мироздания.
Старый вопрос о выборе познавательной и жизненной стратегии
спасения — в пользу опытного изучения плодов Божественного тво-
рения или в пользу смиренного подчинения разума Откровению
(бытию, Абсолюту) — в новейшее время вновь звучит как вопрос
о выборе пути спасения человечества. Спасение возможно либо бла-
годаря науке («естественному разуму»), либо вопреки ей (посред-
ством «гуманитарного разума»).
Но когда мы говорим о философской деконструкции, мы, очевид-
но, имеем в виду несколько иную теоретическую позицию, иную
разновидность антисциентизма. Выше мы написали, что филосо- 22
фия исследует основания нашего доверия. Это означает, что она, как
в свое время Сократ, разоблачает само собой разумеющееся, срывая
с него покров очевидности. Возьмем, например, критику понятия
собственности из «Трактата» Д. Юма. «Качество, называемое нами
собственностью, подобно многим воображаемым качествам пери-
патетической философии, и от него ничего не остается при более
тщательном проникновении в предмет, если только его рассматри-
вают отдельно от наших нравственных чувствований» [Юм 1966:
683]. Более тщательное проникновение в предмет собственности по-
казывает, что ее истоки вполне прозаические. Собственность была
изобретена с целью устранения неудобств общежития индивидов,
каждый из которых обладает естественной склонностью пресле-
довать личные интересы. Лишь привычка и воображение застав-
ляют нас приписывать собственности онтологический характер
и онтологическую легитимность. Подобным же образом Юм деми-
ки своим пониманием мышления, включив в сферу рассмотрения массу

“вещей”, которые мышлением в обычном и строгом смысле назвать никак
нельзя: прежде всего понятия, относившиеся по традиции к метафизике,
к онтологии, то есть к науке о самих вещах, систему категорий — всеобщих
определений действительности вне сознания, вне “субъективного мышле-
ния”, понимаемого как психическая способность человека. Если мышление
понимать так, то неопозитивистский упрек Гегелю и в самом деле придется
посчитать резонным» [Ильенков 1984: 109–138]. В своей критике диалектики,
как писал В. С. Библер, Карл Поппер является позитивистом.
власти
№ 6—7 (1) 2012
стифицирует феномен власти и авторитета правителя: в их основе

при внимательном анализе не обнаруживается ничего, кроме че-
ловеческих соглашений. Власть, как и собственность, порождает-
ся временем и принадлежит не сущности вещей, а области чувств,
договоренностей и привычек. Но скептицизм относительно соб-
ственности и власти отнюдь не означает негативную оценку этих
институтов в эсхатологической перспективе. Так, Юм полагает, что
они могут быть практически оправданны, хотя и не оправдываются
онтологически.
Наука как социальный институт имеет много общего с инсти-
тутами собственности и власти. Ее канонический образ является
инструментом легитимации авторитета и власти ученых, соб-
ственников знания. Подвергая науку философской критике и декон-
струкции, не рискуем ли мы докопаться до открытий Юма, после
которых от науки, как от собственности или власти, не останется
ничего, кроме конвенций, привычек и воображения? И, рискуя
прийти к юмовским скептическим выводам, что мы в конечном
счете ставим на карту? Будущее человечества? Рациональность? Или
23 нам нечего терять, кроме своих цепей? Сможем ли мы найти праг-
матические доводы в пользу науки, если она (предположим наихуд-
шее) в результате наших усилий утратит онтологическое оправда-
ние? И не совершим ли мы незаметную подмену ученых-экспертов
экспертами-философами, для которых нет ничего святого, кроме
всепоглощающих критицизма и скептицизма?
Я постараюсь ответить на последний вопрос. Наличие двух
оценочных позиций философии по отношению к науке (назовем
их скептической и догматической) выражает как внутренний раз-
лом философии, так и внутреннее противоречивое единство отри-
цательного и положительного философского знания. «Я знаю, что
я ничего не знаю» — хрестоматийный пример имманентного кон-
фликта и его преодоления. Удивительным образом в исторической
перспективе этот внутренний конфликт обретает величайшую цен-
ность: он предохраняет философию от крайностей и обеспечивает
ее динамику. Усилия, которые философия предпринимает, чтобы
разоблачить основы нашего доверия, постоянно уравновешиваются
мировоззренческими предпосылками, в рамках которых эти уси-
лия осознаются как значимые, но и предпосылки не служат нам
вечно. Любые крайности, любые радикальные позиции, будь то эм-
пиризм и рационализм, скептицизм и догматизм, претендуют
на универсальность, они не обладают внутренней изменчивостью
сами по себе. Только их парадоксальное сочетание, их взаимное
опровержение, их непрекращающийся диалог, который разворачи-
вается во времени, обеспечивают актуальность философствования
как исторического предприятия. «Я знаю, что я ничего не знаю» —
власти
№ 6—7 (1) 2012
это внутренняя пружина философии, в которой заключена колос-

сальная энергия, отвечающая за развитие как знания, так и его
практических модификаций, то есть за европейскую цивилизацию,
ни больше ни меньше.
Какое отношение это имеет к вопросу о философской критике
науки? В философии науки скептицизм легко обращается в догма-
тизм, а догматизм в скептицизм. Отрицая и разоблачая онтологи-
ческую легитимность науки, философия имеет дело с тем образом
науки, в создании которого сама наука принимала и принимает
деятельное участие. Показывая, что объективность не столь объек-
тивна, а рациональность не столь рациональна, как мы привыкли ду-
мать, критики науки юмовского извода ищут (и не находят) то, что
золотыми буквами вписано в научную картину мира под заглавием
«универсальный метод познания». «Не верьте в объективность, объ-
ективность — это миф», — говорят скептики, обнаруживая догмати-
ческую уверенность в том, что миф и объективность противостоят
друг другу по причине полного несовпадения своих внутренних
характеристик. Там, где миф выступает синонимом ложности, объ-
ективность уже вступила в свои права1. Но и догматизму трудно 24
удержаться в своих границах. Рисуя монументальное эсхатологи-
ческое полотно с персонажами-символами, олицетворяющими веч-
ные пороки или добродетели, вечные ложь или истину, он только
успевает положить последний мазок, как картина уже помещает-
ся в музей истории мысли, а ее персонажи безнадежно устарева-
ют. И скептицизм вновь вступает в игру, показывая, что «вечный»
и «универсальный» продукт человеческого разума есть дело случая.
Но если наука, имеющая склонность к догматической абсолю-
тизации собственных достижений, без философского обоснования
кончает самоубийством, то и философия без науки нежизнеспособ-
на. Самоубийство ни науки, ни философии до сих пор не состоялось
именно потому, что наука и философия служат друг для друга неис-
сякаемым источником как догматизма, так и скептицизма. В свое
время наука выделилась из скептического крыла философии, вскоре
обратив скептицизм в новый «догматизм фактов и доказательств».
1 Фраза «Объективность — это миф» принадлежит одной из представитель-

ниц «феминистской критики науки»; фраза была высмеяна Я. Хакингом
как образец противоречивого скептицизма. Несколько иначе ту же пробле-
му поднимает С. Жижек, ссылаясь на Ж. Деррида (а именно на его статью
La mythologie blanche (la métaphore dans le texte philosophique): деконструк-
тивистская редукция концепций к метафорам сама по себе основывается
на имплицитном различии между концепцией и метафорой, то есть имен-
но на той оппозиции, которую она пытается уничтожить [См.: Zizek 2000:
101–110].
власти
№ 6—7 (1) 2012
Однако же именно философия, которая, передав скептицизм в ве-

домство науки, по-видимому, обречена была с тех пор на догмати-
ческую приверженность вечным истинам, на рассуждение о самых
общих вопросах с самой общей точки зрения, стала действенным
оружием против нового догматизма, подвергнув сомнению его уни-
версальный характер. Но почему это оказалось возможным? Потому
что наука, оснащенная скептическими методами опыта, наблюде-
ния и испытания наших суждений фактами, открыла дорогу не-
прерывному изменению и исправлению фактов и доказательств.
Наука непрестанно меняется. Меняются факты, теории, мето-
ды, экспериментальная база, социальная организация. Научные
революции научили: наши «строго научные» суждения о мире
не застрахованы от того, чтобы завтра попасть в архивы ошибок
и заблуждений или полностью изменить свое значение, сохранив
лишь форму. Даже такие незыблемые понятия, как объективность
и рациональность, меняются от эпохи к эпохе. Наука — это всегда
незавершенный и нелинейный (то есть его нелегко описать в тер-
минах прогресса1) процесс, а не готовый продукт. На каждом этапе
25 своего развития она порождает новую догматику, которая в свою
очередь порождает новый скептицизм, дающий начало новой дог-
матике, и так далее. Изменчивость науки, спорность и незавершен-
ность ее результатов служат главным аргументом тех скептиков,
которые ставят под вопрос претензии науки на универсальную ис-
тину. Конечно, это оправданный скептицизм. Но, с другой стороны,
именно изменчивость и незавершенность науки предохраняют нас
от бессмысленной подмены экспертов-ученых экспертами-филосо-
фами. Пока наука развивается, такая подмена выглядит сомнитель-
ной по той причине, что нестабильность и изменчивость научного
знания накладывают отпечаток не только на наши суждения о чем
бы то ни было, высказанные с помощью науки и посредством науки,
но и на те суждения, которые мы высказываем о науке. В немалой
степени сама наука служит орудием изменения и исправления тех
умозаключений, которые выдвигает о ней философия.
Итак, задача философии, поскольку она остается верной принци-
пу сократического сомнения, состоит в том, чтобы разоблачать пре-
тензии ученых на обладание абсолютной истиной и вскрывать об-
манчивую очевидность и мнимую полноту фактов и доказательств.
Но в то же время, мне думается, философии необходимо следовать
совету У. Джеймса и «держать свои двери открытыми» для науки, ее
практики, методов и достижений. Конечно, это ограничивает фило-
1 Как писал Энгельс, «все человеческое познание развивается по очень запу-

танной кривой» [Энгельс 1934: 5].
власти
№ 6—7 (1) 2012
софию и ее претензии на универсальность, будь то универсальное

сомнение или универсальные абстракции, но вместе с тем это от-
крывает дорогу новому союзу изменяющейся философии с изме-
няющейся наукой, онтологии с эпистемологией, новым «приклю-
чениям разума» в исторической реальности.
Библиография
1. Библер 1995 — Библер В. С. Что есть философия? (Очередное возвращение к исходно-
му вопросу) // Вопросы философии. 1995. № 1. С. 159–183.
2. Гуревич 1999 — Гуревич А. Я. Категории Средневековой культуры. Избранные тру-
ды. М., 1999. Т. 2.
3. Декарт 1989 — Декарт Р. Сочинения в 2-х тт. М., Мысль, 1989. Т. 1.
4. Ильенков 1984 — Ильенков Э. В. Диалектическая логика. Очерки истории и теории.
М., 1984.
5. Кант 1966 — Кант И. Ответ на вопрос: что такое просвещение // Кант И. Сочине-
ния в 6-ти тт. М., Мысль, 1966. Т. 6.
6. Карнап 2001 — Карнап Р. Преодоление метафизики логическим анализом язы-
ка // Путь в философию. Антология. М., 2001. 26
7. Поппер 1995 — Поппер К. Что такое диалектика // Вопросы философии. 1995. №1.
С. 118–139.
8. Энгельс 1934 — Энгельс Ф. Диалектика природы. М., 1934.
9. Юм 1966 — Юм Д. Сочинения в 2-х тт. М., 1966. Т. 1.
10. Zizek 2000 — Zizek S. History against historicism // European Journal of English Studies.
2000, Vol. 4, No. 2. P. 101–110.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Мария Ерофеева
Шутки в сторону!
Акторно-сетевая теория
о легитимации научного знания
В статье осуществлена теоретическая реконструкция понятия «науч-
ный факт» в социологии Б. Латура. Для решения поставленной задачи
используются ресурсы философской концепции Ж.-Ф. Лиотара. Автор
начинает с осуществленной О. Амстердамска критики механизма
создания научного факта как результата потери высказыванием мо-
дальностей. Далее в статье последовательно разбираются два вопроса.
Первый связан с проблемой объективного характера научного знания
и методологическим противопоставлением «реализм/релятивизм».
Второй посвящен онтологическому характеру научной деятельности.
27 В результате автор приходит к выводу, что в социологии науки Б. Лату-
ра объективность не отрицается, а наука может сравниваться с полити-
кой только в специфическом онтологическом понимании.
Ключевые слова: Брюно Латур, Жан-Франсуа Лиотар, акторно-сетевая

теория, социология научного знания, научный факт, научное знание,
легитимация, объективность, риторика, сеть, онтологическая поли-
тика.
Введение
В исследованиях лабораторной жизни Б. Латур представляет

естественные науки как набор практик. Демонстрируя, каким
образом в лабораториях происходит «конструирование научных
фактов» [Latour, Woolgar 1986], ученый сближает производство зна-
ния и судебный процесс: договорную процедуру, в ходе которой
устанавливается, что есть факт, а что заблуждение. Другими сло-
вами, наука предстает лингвистическим феноменом. На этом тези-
се строится значительная доля критики латуровской социологии
науки. Например, О. Амстердамска в рецензии на работу «Наука
в действии» скептически замечает: «Не исключаю, однажды Латур
сможет убедить меня, что фактов и фикций самих по себе не суще-
ствует и таковыми их делает лишь говорение; но пока, боюсь, его
Мария Александровна Ерофеева — студентка МВШСЭН / философско-со-

циологического факультета РАНХ иГС .
власти
№ 6—7 (1) 2012
Шутки в сторону! Акторно-сетевая теория о легитимации научного знания
демонстрация экстраординарных способностей языка оставляет

желать лучшего» [Amsterdamska 1990: 497].
В такой трактовке теория Латура не способна объяснить очевид-
ный факт — практическую значимость научных результатов. Дей-
ствительно, в науке присутствуют риторические элементы: знания
можно представить различным образом, и конкуренция интерпре-
тационных моделей вынуждает ученых прибегать к приемам убе-
ждения. Но можно ли риторикой убедить самолет взлететь? Если
рассматривать социологию Латура как разновидность конвенцио-
нализма, невозможно понять, почему для нормального функциони-
рования объекта следует учитывать конвенции научного сообще-
ства. Между тем акторно-сетевая теория (actor-network theory, A N T)
ставит своей целью установить соответствие между предметным
содержанием научной деятельности и договорными процедурами
в процессе ее осуществления.
По существу достижение этой цели тождественно ответу на во-
прос, можно ли социологически объяснить содержание научного
знания. В силу ограниченного объема данной работы мы не рас-
смотрим здесь сильную программу Д. Блура, которая исходит из по- 28
ложительного ответа на данный вопрос. В случае Латура все не так
однозначно. С одной стороны, исследователь пишет, что ключ к со-
циологическому пониманию науки лежит в «поиске социологиче-
ских факторов в содержании науки» (курсив авторский) [Латур 2002:
20]. С другой — в том же тексте безапелляционно заявляет: «Социо-
логия науки изначально ущербна, если считает, что с помощью дан-
ных одной науки, а именно социологии, можно объяснить другие
науки» [Латур 2002: 4]. Прежде чем обвинить ученого в непоследова-
тельности, необходимо реконструировать, как он понимает содер-
жание науки — научное знание (то есть научный факт).
Для этого поместим теоретическую логику Латура в более ши-
рокий философско-культурологический контекст и сопоставим ее
с понятием «состояние постмодерна». Термин, предложенный Ж.-
Ф. Лиотаром, маркирует ситуацию, в которой происходит развитие
новых способов легитимации научного знания. Одним из требо-
ваний к знанию в постсовременную эпоху является перформатив-
ность — критерий, обобщенно обозначающий практическую зна-
чимость научных результатов. Таким образом, мы постараемся
выявить, почему наука, сохраняя лингвистический характер, эф-
фективна в своих достижениях.
Выбранный подход диктует необходимость сосредоточиться,
во-первых, на сущности научного знания, во-вторых, на его прак-
тической полезности. Иными словами, мы попытаемся ответить
на два вопроса: как Латур понимает научный факт и почему при таком
понимании научного факта самолеты не падают.
власти
№ 6—7 (1) 2012
LOL # 1. Латур — Oбъективность — Лиотар

Ученые строят объяснительные структуры, рассказывая истории.
П. Б. Медавар
«Вы, конечно, шутите, месье Латур!» — восклицает Амстердамска.

И действительно, неужели французский мыслитель и вправду хо-
чет убедить нас в том, что высказывание становится фактом, пото-
му что теряет модальности, а не высказывание теряет модальности
в силу своей фактичности?
Амстердамска утверждает, что Латур переворачивает с ног на го-
лову реалистическую позицию, которая провозглашает независи-
мость знания от ученого. Если исследователи участвуют в конструи-
ровании научных фактов, то можем ли мы говорить об объективном
характере знания? Таким образом, первый вопрос следует сформулиро-
вать как вопрос об объективности.
Когда речь заходит о проблемах знания, в центре внимания ока-
зывается язык, поскольку именно он является кодом, посредством
29 которого знание накапливается и передается. Согласно Лиотару,
по мере развития общества знание все более отчуждается от своих
носителей, что связано с приоритетом письменной традиции над
устной. С появлением новых средств хранения, обработки и переда-
чи данных, прежде всего компьютеров и интернета, знание больше
не нуждается в субъекте, поскольку его функции могут выполнять
машины.
Сходным образом может быть представлен обычный научный
процесс. В лабораториях в изобилии присутствуют различные за-
писывающие устройства (inscription devices) [Хархордин 2008: 245],
которые трансформируют элементы реальности в графики, коэффи-
циенты — словом, в абстракции. Происходит замещение полноты
природного мира, утрированно говоря, двумерными описаниями.
Можно написать «H2O» на бумаге, но формулой нельзя вымыть руки.
При этом предполагается, что полученные записи репрезентиру-
ют саму реальность. В итоге научные результаты обретают мобиль-
ность: они истинны всюду, где есть возможность создать необходи-
мые (лабораторные или близкие к ним) условия. Это и есть научный
факт — транспортабельная реальность слов и символов. Таким обра-
зом, наука оказывается тождественной производству записей.
В этом утверждении нет ничего крамольного. Наука только так
и может существовать, иначе обмен научными результатами был бы
немыслим. Важно другое: в результате своей деятельности ученые
получают знание. Когда мы говорим о факте или знании, мы обыч-
но имеем в виду некоторое объективное отношение к реальности.
Если же представить научную деятельность как лингвистический
власти
№ 6—7 (1) 2012
процесс, знание предстает как серия «переводов»1 мира на язык на-

уки, который в силу некоторых обстоятельств представляется нам
объективным. Остается спросить: почему мы доверяем показани-
ям записывающих устройств? Какое право имеет носитель знания
(языка) говорить о том, о чем он говорит, если он не связан ни со сво-
ими слушателями, ни с объектами своего рассказа? Мы видим, что
вопрос об объективности следует переформулировать в вопрос о леги-
тимации знания, которое считается объективным.
Эта проблема лежит в сердце исследования Лиотара. Акцентируя
внимание на проблемах научного знания, он разбирает их в кон-
тексте других форм знания, ведь наука не способна охватить все
сферы человеческого опыта. Как иронически выразился мыслитель,
«знание — это то, о чем говорят в телевикторинах» [Лиотар 2008: 21].
Доминирующей формой знания в жизни людей являются рассказы
(récits), или нарративы. Большая часть повседневного опыта передается
в форме повествования, которое может включать в себя различные клас-
сы высказываний, различные языковые игры. Термин «языковые игры»
заимствован из философии Л. Витгенштейна, где им обозначается про-
цесс употребления слов в языке, регулируемый определенными прави- 30
лами, а также действия, с которыми это словоупотребление сопряжено
[Витгенштейн 1994: 165–409]. Главная функция рассказов — интеграция
общества посредством создания критериев компетенции и оценки про-
дуктивности, выражающаяся в конструировании положительных и от-
рицательных моделей действования. В случае сказки, например, такие
модели представлены архетипами положительных и отрицательных
персонажей. Следовательно, рассказы легитимируют существование
других форм знания, то есть определяют, что может быть сказано и сде-
лано в обществе и культуре. При этом, являясь тканью общества, расска-
зы сами по себе не нуждаются в легитимации. «Рассказ есть полномоч-
ность как таковая», — говорит Лиотар [Лиотар 2008: 53].
Научное знание обладает иными, чем нарративное знание, ха-
рактеристиками. Во-первых, не любое высказывание может стать
научным: для этого оно должно обладать денотативностью, то есть
отвечать критерию истинности или ложности. По Латуру, выска-
зывание становится фактом, когда оно теряет модальности. Утвер-
ждение «Возможно, пушистые коты полезны для пищеварения»
модально, так как носит гипотетический характер. Утверждение
«Пушистые коты полезны для пищеварения» является фактом. Тем
самым область научного знания ограничена правилом. Во-вторых,
1 М. Каллон считает, что в центре научного познания лежит процесс пере-

вода. Его версия ANT получила название «социология трансляций» [Callon
1986: 196–223].
власти
№ 6—7 (1) 2012
вследствие этой ограниченности наука изолирована (в том числе

и институционально) от других языковых игр. Более того, посколь-
ку всегда остается возможность опровергнуть научные высказыва-
ния, они должны на что-то опереться (аргументы, доказательства),
то есть нуждаются в легитимации.
Чтобы себя легитимировать, научное знание прибегает к помо-
щи рассказов. Типичный пример — организация научного изложе-
ния по нарративной модели. Латур, рассматривая статьи Л. Пастера
по кислотной ферментации, показывает, что действующим лицам
приписываются роли сказочных героев. Дрожжи фигурируют в об-
разе Золушки, сам ученый — прекрасный Принц, антигероем вы-
ставлена химическая теория Ю. фон Либиха. Посредством нехитрых
приемов Пастеру удалось изменить научный статус — как свой соб-
ственный (став профессором), так и ферментации, хотя содержание
наблюдений осталось прежним [Latour 1993: 129–145]. Гомологичность
структуры сказки и научной работы свидетельствует, что статья осу-
ществляет процедуру убеждения. Результаты наблюдений можно
интерпретировать по-разному. Однако для того, чтобы определенная
31 трактовка закрепилась, нужно победить в риторической игре.
Следует учитывать, что нарратив — это только средство, с помощью
которого осуществляется легитимация научного знания. Само по себе
использование риторики в научной речи ничего не говорит о руководя-
щих принципах, согласно которым происходит процесс легитимации.
Один из таких принципов, согласно Лиотару, вытекает из бытования
общества в форме игрового противоборства («агонистики»): развитие
науки связано с созданием новых приемов языковой игры или измене-
нием ее правил. Вместо того чтобы производить известное, современ-
ная наука создает неизвестное. Она развивается хаотично, намеренно
приводя уже открытые истины к парадоксам (этот принцип получил
название «паралогия» [Лиотар 1998: 130–159]). И здесь мы наталкиваем-
ся на противоречие. С одной стороны, наука работает на убеждение,
с другой — на разубеждение в достоверности своих положений.
В сущности, это противоречие скорее логического характера (вери-
фикация и фальсификация тесно связаны). Однако, анализируя леги-
тимирующие принципы, можно объяснить, почему риторический
характер науки — ее неотъемлемое свойство. Легитимации через
паралогию, то есть сведение к парадоксу, оказывается недостаточно,
поскольку наука тесно связана с экономикой, технологиями, полити-
кой и управлением. Для ее развития необходимы деньги, а для их по-
лучения требуется повысить производительность социальных ин-
ститутов. Поэтому еще одним критерием существования научного
знания является перформативность [Лиотар 1998: 102–115]. Она тормо-
зит свободное развитие науки, поскольку научное сообщество, буду-
чи носителем власти, не позволяет спонтанно формировать выска-
власти
№ 6—7 (1) 2012
зывания, которые меняют правила господствующей языковой игры.

Чтобы это сделать, необходимы легитимирующие процедуры убе-
ждения. Таким образом, Латур в своей трактовке науки не искажает
ее сущность, но лишь показывает, как она встраивается в общество.
Попробуем проанализировать в свете новых выводов соотноше-
ние модальности высказываний и их фактичности. Амстердамска
критикует Латура за релятивизацию фактичности. Действитель-
но, утверждения «Высказывание теряет модальности, потому что
является фактом» и «Высказывание становится фактом, потому
что теряет модальности» не противоречат друг другу. Однако если
рассматривать научный факт как процесс перевода реальности
на транспортабельный язык науки, первое утверждение становится
тавтологичным (тогда как перевод предполагает усиление достовер-
ности суждений). Второе же обретает совсем иное звучание. В нем
акцентируется потребность вынести научное знание за пределы
лабораторного контекста, сделать его частью общества. Но для этого
требуется убедить людей вне науки, добиться их единодушного от-
ношения к научному утверждению. «Никакой консенсус не может
быть показателем истины, но предполагается, что истина выска- 32
зывания не может не порождать консенсус» [Лиотар 1998: 64] — вот
о чем здесь идет речь. И если бы высказывание могло утратить мо-
дальности по прихоти ученых (пусть даже коллективной), Амстер-
дамска, вероятно, не назвала бы свою критическую статью «Вы, ко-
нечно, шутите, месье Латур!» (курсив — М.Е.).
LOL # 2. Лиотар — Oнтология — Латур, или Почему

летает самолет?
Философия науки полезна ученым так же, как орнитология — птицам.
Р. Фейнман
Вышеизложенное пока не прояснило механизм конструирования

научного факта. Для Латура убедительность научных высказыва-
ний и формирование их фактичности основывается на мобилиза-
ции ресурсов. В обществе действуют не люди, но сети — конгло-
мераты людей и не-человеков. Жизнеспособность сети зависит
от жизнеспособности ее звеньев: неважно, сломается ли оборудова-
ние или кончатся спонсорские деньги, в любом случае сеть переста-
нет быть действующей силой — по крайней мере на какое-то время
[Хархордин 2008: 249]. На закрепление научного факта как элемента
реальности могут воздействовать не только ученые, но любое лицо,
чье действие значимо для сети. Потому ошибочно утверждать, что
успешные исследователи создают устойчивые и протяженные сети.
Ученые могут только подключиться к сети, но не создать ее.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Поскольку людей и не-человеков в сети невозможно разделить,

действующих лиц Латур называет «актантами», буквально «во-
влеченными в действие». Актантами могут быть люди, институ-
ты, идеи, животные — что угодно. Нельзя приписать лишь одному
фактору приоритет в создании научного знания. Конечно, оно ос-
новывается на вещной реальности. В отсутствие технологической
возможности Л. да Винчи проектировал летательные аппараты,
принцип действия которых опирался исключительно на энергию
человеческого тела. Однако истина не существует сама по себе. Дол-
жен прийти ученый и сделать ее видимой. В таком ракурсе не будь
Пастера, не было бы и микробов.
Только в этом смысле для нормального функционирования объ-
екта необходимо учитывать конвенции ученых. Соглашения пред-
ставляют собой реифицированный мир науки, но также позволяют
транспортировать его в мир вещный. Если научный факт представ-
ляет собой «переведенную» реальность, то практический резуль-
тат научного знания есть функция продления сети в окружающую
среду. Сеть распространяет взаимодействие в пространстве и вре-
33 мени с помощью материального опосредования. Это стоит усилий
и времени. «Паровой мотор из Ньюкасла породил железную дорогу,
но никто не ожидал, что паровозы будут ездить без рельсов» [Хархор-
дин 2008: 257]. Формирование устойчивых связей требует огромных
ресурсов: найти общий язык с морскими гребешками (оставаясь
в рамках науки, а не психоделических экспериментов) — сложней-
шая задача, как показывает М. Каллон [Callon 1986]. Поскольку науч-
ные факты, а также их практическая значимость укоренены в ма-
териальном мире, вторым вопросом оказывается вопрос об онтологии.
Сравнивая A N T с методологическим анархизмом на основа-
нии того, что любая трактовка имеет право на существование
(«all deformations are fair») [Amsterdamska 1990: 495], Амстердамска
не учитывает момент, который четко артикулирует Лиотар. «По-
сле отделения церкви от государства Фейерабенд потребовал, в том
же “светском” духе, отделения науки от государства. А как же быть
с отделением Науки от Денег?» [Лиотар 1998: 154] — спрашивает уче-
ный. В действительности критерий перформативности накладыва-
ет серьезные ограничения на возможности науки задавать вопро-
сы. Сегодня она не просто исследует природу, человека и общество,
наука должна постоянно доказывать, что ее деятельность полезна.
Государство и многочисленные фонды поддерживают только те ис-
следования, которые признаются актуальными, а значит, в рамках
современной научной деятельности решаются лишь проблемы «по-
вестки дня». Поставить исследовательский вопрос иначе, без отсыл-
ки к результативности, означает лишиться материальной поддерж-
ки, без которой невозможно провести исследование качественно.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Пастеру удалось мультиплицировать свою сеть, убедив, что его за-

писывающие устройства, делающие микробов видимыми, практи-
чески полезны. «Дайте нам лаборатории, и мы сделаем возможной
мировую войну без инфекций, мы сделаем тропические страны до-
ступными для колонизации, мы обеспечим здоровье французской
армии, мы увеличим численность и силу населения, мы создадим
новые индустрии» [Латур 2002: 19]. В результате мини-лаборатории
для пастеризации появились на каждом молокозаводе, пивзаводе
или сыроварне. Хотя цели системе производства знания навязыва-
ются извне (требование перформативности), наука находит средства
решать собственные задачи, обосновывая собственную эффектив-
ность при помощи нарративов. При этом они могут не соответство-
вать действительности: яровизация Т. Лысенко позиционировалась
как оптимизация сельского хозяйства и, несмотря на фактическую
ошибочность, практиковалась в СССР почти десять лет.
Несмотря на то, что исследователи прибегают к риторическим
приемам в процессе научной работы, нельзя уподобить науку поли-
тике — по крайней мере в классическом понимании политической
деятельности. Коллега Латура по A N T Дж. Ло обобщает взаимосвязь 34
природы и общества в понятии «онтологическая политика» («по-
литические» вопросы Ло подробно разбирает в заключении своей
работы «После метода» [Law 2004]). Ученые являются значимыми
элементами сетей, которые впоследствии могут быть протянуты
в общественную систему. Следовательно, они в какой-то степени
определяют облик будущего общества. Это не волюнтаризм: поли-
тика науки укоренена в онтологии мира. Во-первых, существует
«собранная» реальность, которая обеспечивает материалы для ее
«пересборки». Во-вторых, создание новой реальности требует затрат
труда, как было показано выше. Соответственно, задача социолога
заключается не в том, чтобы показать, как общество определяет со-
держание научного знания (социологизм), а чтобы продемонстриро-
вать, как «общество может быть скорректировано и реформировано
через непосредственное содержание науки» [Латур 2002: 20].
Однако мы отвлеклись от главного вопроса: почему самолеты
не падают? Наверняка дело не обошлось без магии (см. рис. 1), прав-
да, вовсе не социального свойства. Невозможно объяснить содержа-
ние знания (механизм полета) общественными факторами, потому
что таковых в чистом виде не существует. Взаимозависимость чело-
века и материального мира столь тесна, что не имеет смысла при-
писывать каузальность чему-то одному. Принцип симметрии в объ-
яснении, выдвинутый Блуром в сильной программе социологии
знания (давать рассматриваемым феноменам объяснения одного
порядка), в A N T обобщается настолько, что фактически аннулиру-
ется. В. Вахштайн называет такую методологическую позицию «ре-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ципрокным конструктивизмом» [Вахштайн 2005: 103]. Это означает,

что предметный и социальный миры взаимно конструируют друг
друга. Получается, в логике Латура нельзя социологически объяс-
нить, почему самолеты не падают, но можно на примере столкно-
вения сетей показать, почему они летают.
Сеть, в которой фигурируют самолеты, оказалась более жизнеспо-
собной, чем сеть, где воздух бороздят дирижабли. Одного крушения
«Гинденбурга» хватило, чтобы вытеснить цеппелины из реальности.
Самолетов с тех пор разбилось гораздо больше, но сеть, в которую они
включены, сохраняет устойчивость. Вероятно, дело не обошлось без бо-
лее сильной магии, хотя Латур бы предпочел термин «машинерия сил».
Суммируем вышесказанное. В социологии Латура научное зна-
ние представлено как процесс конструирования факта. Теоретиче-
ская модель Лиотара (в отличие от латуровской оптики) позволяет
различить, что процесс носит двухтактный характер и включает
в себя как непосредственное производство знания, так и его легити-
мацию. В первом такте знание «извлекается» из столкновения уче-
ных с материальным миром. Во втором знание легитимируется
35 посредством лингвистического конструирования. Замкнутый ла-
туровский язык описания предполагает положительный ответ
на вопрос, может ли социология объяснить научное знание, по-
скольку знание тождественно процессу его получения. Однако объ-
яснение в данной оптике будет носить онтологический характер,
так как дать объяснение означает присоединить дополнительный
элемент к действующей сети.
Рис. 1. Механизм полета самолета1
1 Источник: http://owap.so/one722040/#nav.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Заключение
Мы пришли к выводу, что лингвистический характер науки не про-
тиворечит эффективности ее результатов. Применение риториче-
ских приемов основывается в первую очередь на необходимости
легитимировать уже имеющееся знание.
В рассуждении мы совершили два мыслительных шага. Во-пер-
вых, оттолкнувшись от критики социологии Латура, мы обратились
к философской концепции Лиотара и подняли проблематику объек-
тивности: ученые участвуют в конструировании научных фактов,
но никогда не детерминируют их произвольно. Во-вторых, двигаясь
от Лиотара к Латуру, мы приняли во внимание онтологический ас-
пект: практическая значимость научных открытий укоренена в ма-
териальном мире. В заключение мы бы хотели осветить проблемные
моменты нашей собственной работы.
Прежде всего мы отдаем себе отчет в том, что более полный анализ
проблематики научного знания требует рассмотреть концепцию
Латура в ее взаимосвязи с социологией научного знания в целом,
в частности — с сильной программой. Подобные исследовательские 36
подходы часто группируются под ярлыком «социального конструк-
тивизма», хотя об их фундаментальном различии свидетельствует
даже наш небольшой анализ, расширить который в рамках данной
работы не представляется возможным по причине ограниченного
объема.
Кроме того, есть основания усомниться в легитимности скрещи-
вания языков описания Латура и Лиотара. Изменение статуса зна-
ния в современных обществах является ключевой идеей «состояния
постмодерна». По Лиотару, в процессе перехода от модерна к постмо-
дерну разрушаются всеобщие принципы, раньше легитимировав-
шие знание. Их функцию берут на себя малые нарративы, которые
могут быть несопоставимы друг с другом, однако их противоречи-
вость способствует приращению нового знания. В то же время, если
конституционные гарантии науки Нового времени никогда не вы-
полнялись, что уж говорить об эпохе «после», не имеющей Консти-
туции в принципе? [Латур 2006]1
Наконец, мы надеемся, что отсутствие строгости изложения
и иронический тон, присущий этой работе, не затемнили ее содер-
жания. Признаться «под занавес», что выбор теоретических моделей
для сравнительного анализа продиктован тем, что фамилии их ав-
торов начинаются на одну букву, — это шутка, но не большая, чем
1 Соотношение современного/постсовременного и несовременного

(nonmodern) рассматривается в статье [Freed 2005].
власти
№ 6—7 (1) 2012
скрупулезный разбор функций дверного доводчика, проделанный

Латуром в работе «Где недостающая масса?» [Латур 2006а]. В каждой
шутке — лишь доля шутки.
Вы, конечно, шутите, мадемуазель Ерофеева? Шутки в сторону!
Пушистые коты, определенно, полезны.
1. Вахштайн 2005 — Вахштайн В. С. Возвращение материального. «Пространства»,
«сети», «потоки» в акторно-сетевой теории // Социологическое обозрение. 2005. Т. 4,
№ 1.
2. Витгенштейн 1994 — Витгенштейн Л. Философские исследования // Философские
работы. Часть I. М.: Гнозис, 1994. С. 165–409.
3. Латур 2002 — Латур Б. Дайте мне лабораторию, и я переверну мир // Логос. 2002.
№ 5–6 (35).
4. Латур 2006 — Латур Б. Нового времени не было. Эссе по симметричной антропо-
логии. СП б.: Изд-во Европейского ун-та в СП б, 2006.
5. Латур 2006а — Латур Б. Где недостающая масса? Социология одной двери // Социо-
37 логия вещей. Москва, 2006.
6. Лиотар 1998 — Лиотар Ж.-Ф. Состояние постмодерна. М.: Институт эксперимен-
тальной социологии, СП б.: Алетейя, 1998.
7. Лиотар 2008 — Лиотар Ж.-Ф. Постмодерн в изложении для детей: Письма: 1982–
1985. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2008.
8. Хархордин 2008 — Хархордин О.В. Латур: практики и сети // Волков В.В., Хархордин
О.В. Теория практик. СП б: Изд-во Европейского университета в СП б, 2008.
9. Amsterdamska 1990 — Amsterdamska O. Surely You Are Joking, Monsieur Latour! // Sci-
ence, Technology, & Human Values. 1990. Vol. 15. No. 4.
10. Callon 1986 — Callon M. Some Elements of a Sociology of Translation: Domestication
of the Scallops and the Fishermen of St. Brieuc Bay // Power, Action, and Belief: A New
Sociology of Knowledge? / ed. by John Law. L.: Routledge, 1986. P. 196–223.
11. Freed 2005 — Freed M. Latour, Lyotard, and The Problematics of Legitimation // Ange-
laki: Journal of the Theoretical Humanities. 2005. Vol. 10, №3. P. 99–114.
12. Latour 1993 — Latour B. Pasteur on Lactic Acid Yeast: A Partial Semiotic Analysis // Con-
figurations. 1993. Vol. 1, №1. P. 129–145.
13. Latour, Woolgar 1986 — Latour B., Woolgar S. Laboratory life: The construction of sci-
entific facts. Princeton: Princeton University Press, 1986.
14. Law 2004 — Law J. After Method: Mess in Social Science Research. Oxon, N Y: Rout-
ledge, 2004. P. 143–156.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Николай Руденко
Сети, знание и реальность:

проблематика социальной
топологии в концепции Джона Ло
В этой статье рассматриваются концептуальные инновации Джона
Ло, к которым автор относит понятия дополнительных реальностей,
пространства (места) знания и hinterland. Автор демонстрирует, как
знание, перформативно производящее реальность наиболее убеди-
тельным образом, получает возможность воссоздать себя в виде сети.
Ключевые слова: акторно-сетевая теория, hinterland, место знания, про-

странство знания, дополнительные реальности, семиотика матери-
альности, Инаковость, Джон Ло, Брюно Латур, Всемирные выставки.
38
Введение
А мериканский историк технологий Томас Хьюз полагает, что

ученые и инноваторы делятся на тех, кто создает изобретения,
и тех, кто их развивает и распространяет [Hughes 1987: 53–55]. Эту
же логику с некоторыми оговорками можно перенести на социаль-
ные науки. Герой нашей статьи Джон Ло выступает скорее в роли
промоутера акторно-сетевой теории (Actor-Network Theory, A N T),
нежели ее создателя и идейного вдохновителя. Действительно, ко-
гда речь заходит об A N T, чаще вспоминают парижских теоретиков
Б. Латура и М. Каллона. Ло и многочисленным представителям лан-
кастерской ветви уделяется гораздо меньше внимания.
Между тем за годы работы в русле A N T Джон Ло успел многое.
Во-первых, приложил немало усилий, чтобы не дать теории превра-
титься в косную идеологию [Actor Network Theory 1999: 2–3]. Во-вто-
рых, попытался соединить A N T и радикальные течения вроде ки-
берфеминизма и различных видов неомарксизма [Actor Network
Theory 1999: 11]. В-третьих, Ло одним из первых начал рефлекси-
ровать над метафизическими принципами A N T, пытаясь найти
Николай Иванович Руденко — аспирант Социологического института

РАН , выпускник исторического факультета и программы изучения на-
уки и технологий (ЕУСП б, 2013). Научные интересы: социология простран-
ства, социология материальности, социология музеев, исследование науки
и технологий.
власти
№ 6—7 (1) 2012
родственные направления (обнаружив их, в частности, в роман-

тизме и постструктурализме) [Law 2004: 8]. В-четвертых, попытался
расширить географический ареал распространения A N T, внедряя
соответствующие теоретические установки, например, в Южной
Корее [Law 2011]. В-пятых, постарался применить A N T в массе раз-
нородных областей — от исследований ритуалов и барочных про-
странств до взаимоотношений людей и животных, привлекая ог-
ромное число ученых, готовых по-новому взглянуть на эти сферы1.
Отдавая должное объему проделанной работы, можно задаться во-
просом, в чем заключается теоретический вклад Ло в A N T. Какие
концепты и метафоры он лично предложил? [Law 2004: 8]
Для начала опишем базовый концептуальный аппарат, на кото-
рый опирается Ло в своих разработках. Прежде всего это семиоти-
ка. В отличие от Латура и Каллона, которые пользуются термином
с большой осторожностью, Ло вслед за Донной Харауэй прямо харак-
теризует A N T как material-semiotics [Actor Network Theory 1999: 3],
прикладную семиотику материальности2. Он утверждает, что объек-
ты (акторы в сети) приобретают форму и усваивают атрибуты исходя
39 из отношений с другими объектами (акторами) [Вахштайн 2006: 25].
Материальный аспект заключается в том, что семиотическая логи-
ка, прежде имеющая отношение только к языку, распространяется
на вещи. Объекты, соединенные семиотическими отношениями,
организуют особое материально-семиотическое пространство.
Другой концепт, которым пользуется Ло, полемически заост-
рен уже не только против Латура, но и против П. Бурдье. Речь идет
о социальной топологии (термин ввел Бурдье) [Bourdieu 1989: 16]
в новой трактовке. Ученый предлагает изучать формы социальной
пространственности, которые создаются различными типами объ-
ектов [Социология вещей 2006: 38]. Ло пользуется математическим
понятием гомеоморфности (то есть способности фигур сохранять
самотождественность при изменении формы), которая создается
определенным набором правил игры. Если Латур и Каллон говорят
о сети как исчерпывающей метафоре взаимоотношений между ак-
торами, то Ло выделяет еще два пространственных образа — регион
и пространство потоков [Ло 2006: 236], причем последний для мыс-
лителя особенно важен. Классический пример объекта в простран-
стве потоков — кровь. Кровеносную систему можно представить
1 Составить представление о многообразии исследований Ло можно, ознако-

мившись с сайтом www. heterogeneities.net.
2 Латур не открещивается от семиотики, более того, именно из семиотики он
почерпнул понятие актанта и индифферентное отношение к разделению
людей и вещей. Однако столь широкого использования этого понятия, как
Ло, у Латура нет.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Сети, знание и реальность: проблематика социальной топологии в концепции Джона Ло
как сеть, в которой в определенных взаимоотношениях находятся

вены и артерии, сердце и капилляры. Постоянство пространства
сети обеспечивается движением крови, которое в то же время под-
держивает существование другого пространства — регионального
(пребывающего в евклидовых координатах), то есть тела, которое
обладает способностью двигаться и действовать [Mol, Law 1994].
Развивая идеи романтизма и постструктурализма, Ло не скрывает
скептицизма по отношению к традиционным методам социальных
наук и новоевропейской эпистемологии, реализму в целом. Ло пола-
гает, что в их основе лежат аксиомы, провозглашающие существова-
ние реальности, независимой от нас, предшествующей нашим дей-
ствиям, единой для всех, выражающей себя в определенных формах,
пригодных для познания и пассивно его ожидающей [Law 2004: 24].
Однако подобные допущения отнюдь не универсальны. Познание,
основанное на иных постулатах, наблюдается не только в неевро-
пейских культурах — и внутри новоевропейской науки существова-
ли идеи, противоположные перечисленным. Например, упомяну-
тый романтизм предполагает, что «реальность настолько богата, что
не может быть сведена к некоторой единой точке зрения» [Law 2004: 40
163]. Следовательно, познание есть со-созидание, со-творение, кото-
рое изменяет объект вместе с его познанием [What is Romantism: 7].
Для опровержения реализма Ло также задействует идеи постструк-
турализма, который он интерпретирует в духе критики метафизики
«настоящего» (присутствующего): присутствие (например, структу-
ра), пишет Ло, обязательно требует некоторое отсутствие (исклю-
чение). Однако диалектика присутствия/отсутствия, выраженная
в форме потока, всегда имеет границы, на которые указывают такие
понятия, как «дискурс», «эпистема» и т. д. [Law 2004: 162].
Отталкиваясь от перечисленных идей, Ло конструирует собствен-
ные концепты, наиболее важными среди которых являются допол-
нительные реальности, пространство (место) знания и hinterland.
Диалектика присутствия/отсутствия
Хронологически первым появляется понятие hinterland1. Этим тер-
мином Джон Ло маркирует набор «неопределенно расширяющихся
и более-менее рутинизированных словесных и материальных от-
ношений, которые включают утверждения относительно реально-
1 Термин может обозначать внутренние районы страны, удаленные от бе-

рега территории, глубокий тыл и т. д. Поскольку ни одно из этих значе-
ний не исчерпывает поднятую проблематику, мы оставляем термин без
перевода.
власти
№ 6—7 (1) 2012
сти и реальности сами по себе». Hinterland включает записывающие

устройства (inscription devices) и устанавливает топографию возмож-
ности и невозможности. «Hinterland, — пишет Ло, — является кон-
кретной метафорой отсутствия и присутствия» [Law 2004: 160]. Таким
образом, hinterland есть скрытая сеть реальностей, которые стоят
за определенным утверждением и гарантируют его правдоподобие.
Возьмем, к примеру, цитату из статьи о бабочках в журнале
National Geographic: «Науке давно известно, что яркими цветами
бабочки обязаны не только пигментам. Их может создавать также
свет, который, отражаясь от определенных структур тела, рассеи-
вается или интерферирует. Исследователи из Йельского универси-
тета обнаружили подобную структуру у пяти видов бабочек. Это
героид, комплекс трехмерной формы, один из самых эффектив-
ных природных способов трансформации пространства» [Природа
цвета 2011: 36]. Из прочитанного можно сделать следующий вывод:
«Некоторые виды бабочек имеют определенную структуру тела, называе-
мую героид, которая отражает и рассеивает свет». Высказывание ка-
жется правдоподобным в силу того, что за ним стоит сеть других
41 утверждений (и реальностей), а также материальных отношений,
которые его поддерживают. К примеру, в начале отрывка говорит-
ся: «Науке давно известно, что яркими цветами бабочки обязаны
не только пигментам» [Природа цвета 2011: 36]. Этот тезис создает
возможность производить легитимные утверждения о наличии
героида, поскольку, согласно ему, ученые давно информированы,
что бабочки взаимодействуют со светом не только при помощи
пигментов. Фраза о рассеивании света также является утвержде-
нием, которое принимают как само собой разумеющееся (мы знаем
из школьного курса физики, что свет, проходя через определенные
структуры реальности, действительно рассеивается и интерфери-
рует). В-третьих, ссылка на исследователей из Йельского универ-
ситета еще больше убеждает в том, что перед нами научный факт.
Важно, что голословными утверждениями статья не ограничивает-
ся. Рядом с текстом мы видим фотографии бабочек в различном мас-
штабе, где стрелками обозначены героиды, а также рисунок (не фото-
графия!) самого героида. Иллюстрации суть утверждения о реальности
и в тоже время сами реальности, репрезентированные визуально,
а не в форме текста1. Если прочесть подписи, можно узнать о матери-
альных объектах, которые способствуют повышению правдоподобно-
сти существования героида. Это растровый электронный микроскоп,
1 Ло говорит о том, что вместе с некоторым утверждением о реальности мы

имеем дело и с самими реальностями, то есть они пребывают друг с другом
в семиотических отношениях означающего и означаемого.
власти
№ 6—7 (1) 2012
позволившая раскрасить крыло бабочки компьютерная програм-

ма, сделавшая фотографии аппаратура и, наконец, сканер, который
их оцифровал. Перечисленные объекты тоже входят в hinterland. Они
суть записывающие устройства, системы для производства следов ма-
териального объекта (в данном случае — бабочки) в разных формах
(фотографии, тексты, графики, модели и т. д.) [Law 2004: 160]. Помимо
этого, стоит отметить, что hinterland включает в себя и социальный
элемент, и даже политический. Скажем, ученым из Йельского универ-
ситета мы верим больше, чем сотрудникам менее известного научного
института: здесь проявляются властные/репутационные отношения.
Повторимся: Ло указывает, что отношения элементов hintеrland
носят «неопределенно расширяющийся» характер. Это связано
с тем, что в hinterland входят не только научные утверждения,
но и метафизические допущения, которые вытекают друг из друга.
Например, бабочки существуют, у бабочек есть крылья, у крыльев
есть определенные структуры. Если бабочки существуют, то есть
бабочки — часть реальности, значит, реальность существует (как
минимум в виде бабочек и ученых, которые их изучают). Более того,
реальность можно изучать — взять насекомых, умертвить, а затем 42
с помощью особых устройств анализировать структуры их крыль-
ев. Таким образом, статья демонстрирует пресловутый реализм.
Журнальный текст прямо говорит: «Пока из героидных цветов нам
известен только зеленый, но, как убежден Ричард Прам, их больше»
[Природа цвета 2011: 36]. Это ли не черты реализма? В этом утвержде-
нии героиды наделены онтологией и предстают как независимая
от нас реальность, существующая в виде «определенных структур»
и ожидающая появления ученых Йельского университета.
Далее, hinterland постоянно изменяется, превращаясь благодаря
научному и техническому прогрессу в «черный ящик». Этот термин,
который активно используется в ANT, заимствован из кибернетики
и означает такое состояние связанности сети, в котором она восприни-
мается как нечто само собой разумеющееся. Например, никто не бу-
дет спорить с утверждением, что у бабочек есть специальные пигмен-
ты. Большая часть hinterland представляет собой такие утверждения
о реальности и сами реальности, которые принимаются на веру. Здесь
Ло следует романтической традиции, которая предполагает, что по-
знающий участвует в со-творении реальности. Прочитав слова «уче-
ные Йельского университета», мы верим, что реальность такого уни-
верситета существует и она увязана с реальностью крыльев бабочки1.
1 Таким образом, Джон Ло выступает как своеобразный «конструктивный

реалист»: говоря, что реальность существует, он отводит функцию ее суще-
ствования возможности ее конструирования.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Все реальности, возникающих в hinterland, Ло называет допол-

нительными, collateral realities [Law 2009]. Их вызывают к жизни дей-
ствия, точнее — практики, то есть обнаруживаемые и определенным
образом выстроенные материально-семиотические отношения
[Law 2009]. Это определение, на наш взгляд, страдает неполнотой.
Главное свойство практик — перформативность, способность дей-
ствовать. Важно, что действует не только тот, кто творит реально-
сти (скажем, лектор, показывающий слайд), но и тот, кто участвует
в со-творении (тот, кто слушает и смотрит).
В качестве примера со-творения дополнительных реальностей
приведем отрывок из книги историка В. В. Лапина «Петербург: запа-
хи и звуки»: «Невероятный грохот и звон, звуки рожка, громадные
храпящие кони, все в мыле, красные, сверкающие медью повозки
с лестницами и баграми, клубы дыма с искрами из паровой пом-
пы, блестящие медные каски пожарных и никелированные каски
пожарных офицеров — такую яркую, впечатляющую картину горо-
жане видели практически ежедневно» [Лапин 2009: 57]. Текст можно
представить как практику собирания сети отношений между раз-
43 личными реальностями. Эту сборку можно проанализировать в духе
Ло, вычленив ряд манипуляций [Law 2009]. Во-первых, реальности
отбираются (selection): из всего списка явлений, связанных с выездом
пожарной команды, Лапин целенаправленно и произвольно выбрал
определенные. Во-вторых, реальности со-полагаются (juxtaposition). Та-
кое со-положение (звон, храпящие кони, клубы дыма) создает живую
картину. В-третьих, ненужные реальности исключаются (deletion). Ла-
пин мог бы включить в свою сеть бочки с водой, различить среди
горожан дам и детей, однако ограничивается сказанным. В-четвер-
тых, реальности ранжируются (ranking) (сначала кони, затем повозка,
наконец пожарные), в-пятых — фреймируются (framing) в форме тек-
ста. Чтение производит и другие реальности, помимо манифести-
руемых, например реальность истории. Читатель верит, что реаль-
ность, воспроизведенная в книге, столь же реальна, как та, в которой
он книгу читает (если не предположить, что со-творцы фантазируют
или не верят в историчность пожарных команд).
Таким образом, практики сопрягают некогерентные1 реальности
(в примере с бабочками — героид и Йельский университет, то есть
мир насекомых и людей, или растровый микроскоп и пигмент,
то есть миры технологий и природы).
Изменчивая игра отсутствия и присутствия, захватывающая но-
вые реальности и вычеркивающая старые, производит простран-
1 Некогерентные, по Ло, означает не сводимые к одному «домену», к одной

метрике, то есть гетерогенные [Law 2011a].
власти
№ 6—7 (1) 2012
ство, в котором рождается знание. Согласно Ло, знание не есть ре-

презентация реальности или ее субъективный образ, выраженный
в представлении или понятии. Скорее, это эффект сети отношений,
итог материально-семиотического взаимодействия объектов.
Пространство знания
Для описания пространства знания Ло использует два понятия:
knowledge place и knowledge space. Оба связаны с топологическим
измерением, но отсылают к различным идеям: локальности (ме-
сту) и пространственности. Локальность (place) соотносится с четко
очерченными границами. Скажем, опушка леса — это место, огра-
ниченное лесом и полем. Важно, что локальность множественна; Ло
подчеркивает, что Европа (Запад, Восток…) — лишь одно из мест, где
производится знание [Law 2011b]. С другой стороны, локальность,
представленная в виде места, есть регион, то есть вид пространствен-
ности [Ло 2006: 236].
При этом Ло утверждает, что пространство знания есть все, что
44
подразумевает форма знания (form of knowledge)1.
Отвечая на вопрос, почему некоторые формы знания привяза-
ны к определенным местам (например, технонаука или христиан-
ство)2, Ло указывает, что формы порождаются сетями отношений
между гетерогенными объектами. Сеть может меняться, но го-
меоморфность объектов поддерживает целостность пространства
знания. На практике ситуация осложняется пресловутой гетеро-
генностью: объекты (вещи, идеи, люди) часто некогерентны друг
другу. В научном знании эта сложность преодолевается посред-
ством аргументации, то есть производства дополнительных сужде-
ний о реальности, которые усиливают выдвинутый тезис и под-
тверждают легитимность существующей связи между объектами3.
Подтверждение и усиление происходит за счет обращения к другим
1 Повторимся, Ло не устраивает репрезентационная концепция знания. В его

теории знание есть результат отношений между гетерогенными объекта-
ми. Познание — способ изменить эти отношения.
2 Ло не поясняет, что он имеет в виду под формой знания, но, судя по приме-
рам, мы имеем дело с понятием, сходным с понятием дискурса у М. Фуко.
Ло интерпретирует его следующим образом: «In its Foucauldian version, a
set of relations of heterogeneous materiality, that recursively produces objects,
subjects, knowledges, powers, distributions of power. Discourse is productive.
At the same time it sets limits to what is possible or knowable» [Law 2004: 159].
3 Это можно было бы назвать «аргументационный hinterland».
2 Джон Ло следует A N T и исключает дихотомию субъекта-объекта из про-
странства знания путем соединения репрезентаций знаний и навыков
восприятия того, кто познает [Law 2011b: 8].
власти
№ 6—7 (1) 2012
суждениям о реальности, иным реальностям. Всего исследователь

выделяет четыре элемента пространства знания, которые можно
представить в виде таблицы (см. таблицу 1) [Law 2011b: 8].
Таблица 1. Элементы пространства знания
Элементы Примеры
Тексты, графики, таблицы,

Репрезентации реальностей карты, рисунки,
(presences) фотографии, способность видеть,
и коммуникационные навыки воспринимать,
(означающее)1 рефлексировать, представлять,
воображать и т. д.
Реальности, к которой
Сами реальности (означаемое) отсылают примеры
репрезентаций и навыков
45 Социальные институты,
Практическое (социальное
социальные группы
и материальное, взятые
и сообщества, компьютеры,
вместе)
журналы, статьи, редактор и т. д.
Таксоны и разделения (социальное/
природное, человек/животные,
индивид/структура, макро/
Метафизическое
микро и т. д.) Метафизическая
рамка (реализм, романтизм,
постструктурализм)
Используя таблицу и концепт пространства знания, попробуем

понять, что инструментарий Ло может дать в анализе такого куль-
турного феномена, как Всемирные выставки XIX века.
Отсылая интересующихся к специализированным изданиям
[Мезенин 1990; Дианина 2002: 107–125; Соколов 2011: 67–80; Соколов
2003: 78–86; Иноземцева; Орлов 1900; Mitchell: 217–236; Burton 1991: 5–9;
De Cauter 1993: 1–23], напомним, что исследователи вписывали Все-
мирные выставки в различные контексты1 (империализм, национа-
лизм, колониализм, развитие массовых коммуникаций и др.), одна-
ко никто не пытался проанализировать явление как пространство
1 В этом смысле можно было бы сказать, что ученые также являются не ней-
тральными наблюдателями, а заинтересованными акторами, плетущими
свои исследовательские сети.
власти
№ 6—7 (1) 2012
знания. Чтобы ликвидировать пробел, необходимо для начала отве-

тить на вопрос, какие объекты формируют данную форму знания.
Слово «выставка» предполагает экспозицию некоторых объектов.
Когда феномен зарождался, в качестве экспонатов главным образом
использовались продукты и средства промышленного производ-
ства: необработанные материалы, машины и схемы их работы, чер-
тежи заводов и фабрик [Tenkotte 1978: 9]. Выставки были организова-
ны по типу музеев и панорам, воспроизводя изобретенную в конце
X V III века культурную форму. Следуя логике Просвещения, они
являли собой пространства, в которых можно классифицировать
и сопоставить самые разные предметы (в идеале — любые). Изоби-
лие экспонатов формировало новый способ восприятия, продикто-
ванный переменами в эстетике, искусстве [De Cauter 1993: 10]. Таким
образом, выставки сопрягали и объекты восприятия, и субъектов
с их изменчивыми практиками.
Кроме того, важным элементом рассматриваемого пространства
знания являются реальности, к которым отсылали экспозиции.
К примеру, часть Парижской выставки 1867 года была посвящена
«истории труда», где посетители могли ознакомиться с профессио- 46
нальной деятельностью рабочих, их инструментами производства
и досугом. Схожим образом манифестировались не только трудо-
вая реальность1, но и идентичности стран и народов [Burton 1991:
7]. Так, Россия в 1900 году демонстрировала Сибирскую железную
дорогу и представляла аттракцион, на котором все желающие мог-
ли совершить виртуальное путешествие по стране. Можно сказать,
каждый экспонат находился в выставочном пространстве и одно-
временно представлял реальность, для конструирования которой
был привезен.
Практический элемент выставок охватывал обширную сеть лю-
дей, вещей, идей, объединенных общими практиками. Ее сборку
можно проиллюстрировать на примере участия России в Париж-
ской выставке 1900 года. Получив дипломатическое приглашение,
император указом учреждал специальную комиссию, которую воз-
главлял председатель. Последний назначал генерального комисса-
ра выставки и его помощников. Затем комиссия готовила проект
участия, планируя финансовые затраты, сроки, число участников,
правила транспортировки экспонатов и многое другое. На базе
утвержденного проекта в газетах публиковались объявления с при-
глашением всех желающих к участию, рассылались личные письма
важным персонам и организациям. Генеральный комиссар дого-
1 Эта реальность, конечно, не была реальностью в онтологическом смысле,

скорее конструированным образом реальности.
власти
№ 6—7 (1) 2012
варивался с французскими организаторами о местах для павильо-

нов, нанимал архитекторов, декораторов, рабочих и посредников.
Не стоит упускать из виду роль материальных объектов: требова-
лись паровозы и пароходы, чтобы перевозить предметы и людей,
ящики, чтобы сохранить объекты, витрины, чтобы привлекать вни-
мание. Если организаторы хотели удивить, произвести впечатление
богатства и экзотики, прогресса и цивилизованности, требовалось
считаться с вещественной природой экспонатов. Скоропортящие-
ся товары нужно было скорейшим образом доставить и выставить
на конкурс, фотобумага и произведения искусств нуждались в осо-
бых условиях перевозки и хранения. Таким образом, практический
элемент выставок имел первостепенное значение.
Не меньшую роль играла и метафизическая составляющая. Раз-
бирая трансформацию таксонов мышления, П. Тенкот замечает, что
к концу XIX века идея универсальности человечества была вытес-
нена концептом национализма как разнообразия и гетерогенности
культур, привязанных к месту. Культурная диверсификация, пе-
реплетенная с демонстрацией доминирующих позиций ведущих
47 стран [Burton 1991: 9], получила явное выражение на выставках.
Среди других конструктов современности, получивших выражение
в рассматриваемом пространстве знания, следует отнести глоба-
лизацию, капитализм, консьюмеризм, развитие средств массовой
информации и т. д.
Какую картину можно различить, используя оптику Ло? Неис-
числимое множество разноприродных объектов (актантов): экспо-
наты, люди, идеи, практики, социальные институты, документы —
все они создавали хрупкую и подвижную вселенную Всемирных
выставок. Употребив термин М. Роше, можно сказать, что мегасо-
бытие формировалось миллионами микрособытий, встреч людей
и вещей. Или, на языке Ло, выставки порождались столкновени-
ем многочисленных потоков, постепенно формировавших сети и,
наконец, регионы, оставшиеся в памяти людей в качестве одного
из главных символов XIX века.
Что дает использование концепта пространства знания для по-
нимания сущности знания и процесса его трансляции? В отличие
от социально-конструктивистских методов (например, дискурс-
анализа), Ло не ограничивается рассмотрением интересов социаль-
ных групп и гегемонии властных отношений. Скорее, исследователь
пытается выявить форму материально-семиотических отношений
внутри пространства, где производится знание. В данном случае
оно состоит из сети, куда входят государственные органы, фабри-
канты, ученые сообщества, а также технологические устройства,
тексты, различные концепты и идеи. Мы имеем возможность усво-
ить взаимоотношения между реальностями и суждениями о них
власти
№ 6—7 (1) 2012
через практики чтения и просмотра, узнавая в данном случае о рос-

сийском участии во Всемирных выставках.
Беглый анализ Всемирных выставок подводит нас к еще одному
важному концепту Ло: понятию Инаковости (Otherness, Alternity).
Его введение связано со стремлением придать метафоре сети, с одной
стороны, динамичность, а с другой стороны — ответить на критику
акторно-сетевой теории, которая рядом исследователей обвиняется
в производстве нового метанарратива. Инаковость есть эмерджент-
ная способность менять поведение сети изнутри сети. Акторы не за-
программированы неким system-builder, «сценаристом», напротив,
они могут действовать иначе, чем задумано1. Ло объясняет изменчи-
вость сети пространственными характеристикам включенных в нее
объектов. Пространство потоков по существу своему нестабильно.
Вспомним пример крови: поток в теле невозможно остановить — его
бег непрерывен и тем поддерживает функционирование организма.
Инаковость связана со временем: если у Латура время, как и про-
странство, есть объект переговоров между акторами, то у Ло время
выступает как метафора пространства потоков. Время несет инако-
вость, оно изменяет отношения между акторами в сетях. 48
Метафора инаковости у Ло — романтическая, как и ряд других
концептов: различные миры (домены), нетранзитивность, гетеро-
генность. Все они подчеркивают, что мир в своей основе не един
(монизм), а множественен, его образуют разнородные сущности,
которые изменяются, становясь чуждыми для самих себя.
Чем полезна подобная оптика? Как минимум она дает возмож-
ность обратить внимание на акторов, которые по тем или иным
причинам еще не были включены в рассмотрение (например, ма-
териальные объекты), а также учесть диахронический аспект того
или иного явления. Анализируя Всемирные выставки, мы отнес-
лись к ним как к самотождественному, цельному феномену. Однако
более глубокий анализ показал бы, сколь различны акторы и их от-
ношения в каждом конкретном случае, сколь подвержены измене-
ниям в международном, техническом, научном, образовательном
и иных пространствах. Эти трансформации производили различ-
ные формы знания, которые меняли поведение акторов не только
внутри сети выставок, но и за ее пределами: в сетях органов госу-
дарственного управления, моде, научных сообществах и т. д.
1 При этом, несомненно, system-builder как актор, связывающий сеть, играет

огромную роль, используя разные способы создания в ней асимметрично-
сти. В качестве примера Ло приводит капитализм [Law, Hetherington 2000:
34–49].
власти
№ 6—7 (1) 2012
Собирание сети реальностей в определенную форму, порой при-
нимающую вид «черного ящика», перформативно создает новые
реальности (реальность российских павильонов на Всемирных вы-
ставках, реальность технических открытий, реальность России как
развитой высокотехнологичной державы и т. д.). Однако даже если
сеть убеждает нас в существовании реальностей, для их воплоще-
ния необходимы другие сети: финансирование для строительства
павильона, научные кадры для исследований, университеты для
чтения лекций, международное сотрудничество для обмена опы-
том. Требуются практики по собиранию в сеть большого числа
акторов. В сущности, здесь возникает классический эпистемоло-
гической вопрос об отношении знания и мира. Ло пишет, что про-
странство знания имеет свойство изменять реальности [Law 2009],
однако он не уточняет, каким именно образом.
На наш взгляд, чтобы ответить на этот вопрос, необходимо об-
ратиться к идеям М. Хайдеггера. В работе «Время картины мира»
49 пред-ставление трактуется как собирание сущего в опредмеченной
форме в единую картину1. Философ пишет: «Представление есть по-
ставление перед собой и в отношении к себе (некоторого сущего)»,
и далее — «Всякое отношение к чему бы то ни было, воление, мыш-
ление, ощущение есть прежде всего с самого начала представление,
cogitatio» [Хайдеггер 2012]. Последнее понятие, заимствованное у Де-
карта и обозначающее того, кто мыслит, не есть субъект в смысле «я»,
скорее это «со-представленность предметной сферы вместе с пред-
ставляющим человеком в круге им же обеспечиваемого представ-
ления» [Хайдеггер 2012]. Это можно интерпретировать в духе формы
знания Ло, учитывая тот факт, что A N T лишила человека («меру
всех вещей») привилегированного положения. В результате пред-
ставление людей и опредмеченной сферы превратилось в гибрид-
ную социально-материальную форму существования пространства
знания (одного из многих), которое производит знание как способ
изменения отношения с реальностями. На последний вопрос — для
чего? — можно ответить словами Хайдеггера, вынеся за скобки ис-
ключительность человека: «Человек борется здесь за позицию та-
кого сущего, которое всему сущему задает меру и предписывает
норму» [Хайдеггер 2012]. Иными словами, сети отношений борются
с помощью знаний как пред-ставлений друг с другом, чтобы задать
собственную меру, или, иначе говоря, утвердить собственную фор-
1 Понятие пред-ставления созвучно идеям Ло: Хайдеггер тоже говорит о не-

которой сборке сущего (реальностей) перед субъектом, который находится
в кругу опредмеченного сущего [Хайдеггер 2012].
власти
№ 6—7 (1) 2012
му, которая представляет собой интерактивно-стабилизированные

отношения между объектами. Знание, репрезентирующее и пер-
формативно производящее реальность наиболее убедительным об-
разом, получает возможность воссоздавать себя в виде сети, которая
будет воспроизводить данное знание. Однако для создания такой
сети необходимо устойчивое ядро отношений, без которого «зерно»
знания не сможет прорасти.
1. Вахштайн 2006 — Вахштайн В. Джон Ло: социология между семиотикой и топо-
логией // Социологическое обозрение. Т. 5. № 1. 2006.
2. Дианина 2002 — Дианина Е. «Вещный мир» Достоевского. Достоевский в Хрусталь-
ном дворце // Н ЛО. 2002. № 57. С. 107–125.
3. Иноземцева 2009 — Иноземцева И. Е. Всемирные выставки, их роль и значе-
ние // U RL : http://analiculturolog.ru/component/k2/item/407-article_40.html (Дата
посещения: 09.04.12).
4. Лапин 2009 — Лапин В. В. Петербург: запахи и звуки. СП б, 2009.
5. Ло 2006 — Ло Дж. Объекты и пространства // Социология вещей / Сборник статей 50
под ред. В. Вахштайна. Москва, 2006.
6. Мезенин 1990 — Мезенин Н. А. Парад Всемирных выставок. М.,1990.
7. Мезенин 2003 — Мезенин Н. А. Санкт-Петербург-Ленинград на Всемирных выстав-
ках в Америке (1876-1939 годы) // История Петебурга. 2003. № 6 (16). С. 78–86.
8. Орлов 1900 – Орлов М. А. Всемирная парижская выставка 1900 года в иллюстрациях
и описаниях. СП б., 1900.
9. Природа цвета 2011 — Природа цвета // National Geographic — Россия. 2011. Январь.
10. Соколов 2011 — Соколов А. С. Санкт-Петербург на Всемирных выставках в Лондоне
в 1851 и 1862 гг. // Вопросы музеологии. 2011. № 1(3). С. 67–80.
11. Социология вещей 2006 — Социология вещей / Сборник статей под ред. В. Вахштай-
на. Москва, 2006.
12. Хайдеггер 2012 — Хайдеггер М. Время картины мира // U RL : http://www.philosophy.
ru/library/heideg/time-pict-world.html (дата посещения: 24.03.12).
13. Actor Network Theory 1999 — Actor Network Theory and After / Ed. By John Law and
John Hassard. Blackwell Publishers, 1999. P. 2–3.
14. Bourdieu 1989 — Bourdieu P. Social Space and Symbolic Power // Sociological Theory.
1989. Vol 7. № 1.
15. Burton 1991 — Burton B. International Exhibitions and National Identity// Anthropol-
ogy Today. 1991. № 7.
16. De Cauter 1993—– De Cauter L. The Panoramic Ecstasy: On World Exhibitions and the
Disintegration of Experience // Theory, Culture and Society. 1993. №10. С. 1–23.
17. Hughes 1987 — Hughes T. The Evolution of Large Technological Systems // Wiebe E. Bi-
jker, Thomas P. Hughes and Trevor Pinch, eds., The Social Construction of Technological
Systems. Cambridge, M A : MIT Press, 1987. P. 53–55.
18. Law 2004 — Law J. After Method: Mess in Social Science Research. Routledge: Taylor
and Francis Group, 2004. P. 8.
власти
№ 6—7 (1) 2012
19. Law 2009 — Law J. Collateral realities // U RL : http://www.heterogeneities.net/publica-

tions/Law2009CollateralRealities.pdf (дата посещения: 24.03.12).
20. Law 2011 — Law J. What’s Wrong with a One-World World // U RL : http://heteroge-
neities.net/publications/Law2011WhatsWrongWithAOneWorldWorld.pdf (дата
посещения: 24.03.12).
21. Law 2011a — Law J. The Explanatory Burden: an Essay on Hugh Raffles’ Insectopedia//
UR L : http://www.heterogeneities.net/publications/Law2011ExplanatoryBurden.pdf
(дата посещения 22. 03.12).
22. Law 2011b — Law J. Knowledge Places// URL : http://www.heterogeneities.net/publica-
tions/Law2011KnowledgePlaces.pdf (дата посещения 24.03.12).
23. Law, Hetherington 2000 — Law, J., Hetherington K. Materialities, Globalities, Spati-
alities // Bryson J., Daniels P., Henry N. and Pollard J. (eds) Knowledge, Space, Economy.
London: Routledge. 2000. P. 34–49.
24. Mitchell — Mitchell T. The World as Esxibition // Comparative Studies in Society and
History. Vol. 31. № 2. P. 217–236.
25. Mol, Law 1994 — Mol A., Law J. Regions, Networks and Fluids: Anaemia and Social
Topology // Social Stuies of Science. 1994. Vol. 24.
26. Tenkotte 1978 — Tenkotte P. A. Kaleidoscopes of the World: International Exhibitions
and the Concept of Culture-Place, 1851–1915 // American Studies. 1978. № 1.
51 27. What is Romantism — What is Romantism? // Bulletin of the American Academy of Arts
and Sciences, vol. 19. № 4.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дмитрий Михель
Из лаборатории в поле:
анализ кейса развития
микробной теории в России
В статье рассматривается взаимосвязь между становлением новой от-
расли научного знания и внешними по отношению к нему ситуатив-
ными факторами. На материале кейса из истории микробной теории
в царской России автор демонстрирует, что новое знание вышло за пре-
делы лаборатории и обрело востребованность обществом и другими
учеными благодаря внешнему обстоятельству — эпидемии холеры.
Ключевые слова: микробная теория, микробиология, лабораторная

жизнь, science and technology studies, научная культура, Луи Пастер,
Николай Гамалея, холера. 52
Р убеж XIX–X X столетий стал героическим веком микробиологии,

когда первопроходцы новой дисциплины и их ближайшие уче-
ники поставили перед собой задачу улучшить окружающий мир.
Своеобразным штабом, где затевались грандиозные перемены, ста-
ла лаборатория — главное место научной работы. Результаты лабо-
раторных исследований следовало донести до широкой аудитории,
которую в свою очередь требовалось подготовить к их восприятию.
Задача могла бы оказаться невыполнимой, если бы не внешние об-
стоятельства. Они послужили стимулом сближения знания, произ-
веденного в лаборатории с помощью микроскопа и соответствую-
щих технических приемов, и передовой части общественности,
которой это знание представлялось полезным.
Мы предпримем попытку показать, что в качестве такого сти-
мулирующего обстоятельства выступили эпидемии холеры. По-
скольку в конце XIX века эта болезнь стала переходить в разряд
исчезающих, вспышки эпидемии неизменно вызывали не только
растерянность, но и надежду, что прогресс поможет их окончатель-
Дмитрий Викторович Михель — доктор философских наук, декан социаль-

но-гуманитарного факультета Саратовского государственного техническо-
го университета, профессор кафедры социологии, социальной антрополо-
гии и социальной работы. Сферы научных интересов: социальная история
науки, социальная история медицины, медицинская антропология.
власти
№ 6—7 (1) 2012
но победить. При этом холеру нельзя считать единственным сти-

мулом подобного рода. В этой статье мы постараемся рассмотреть
ситуацию более подробно.
Медицина и микробная теория: неизбежность союза?

История развития медицины на Западе свидетельствует, что вплоть
до XIX века большинство врачей чаще обращались к наследию
греко-римской медицинской традиции, чем к достижениям есте-
ствознания, которые были весьма ограниченны. Плоды научной
революции Нового времени, главным образом механика и химия,
а также опыты с электричеством находили применение лишь в ра-
боте отдельных энтузиастов. Однако на протяжении XIX столетия
в западной медицине произошли значительные изменения, по-
влиявшие на содержание врачебного знания в целом [Bynum 1994;
Pickstone 1992].
В первые годы столетия случилась госпитальная революция
[Фуко 1994; Waddington 1973], приведшая к рождению клинически-
53
госпитальной медицины. Середина века ознаменована лаборатор-
ной революцией [Cunningham, Williams 1992; Hayter 1998], результа-
том которой стало широкое применение патолого-физиологических
знаний, полученных в ходе опытов над животным. Наконец, в по-
следние два десятилетия произошла микробная революция, воору-
жившая медиков пониманием природы большинства болезней,
преимущественно инфекционных [Carter 1991; Worboys 2000]. В ре-
зультате уже к концу XIX века медицина на Западе стала «научной»,
обогатившись достижениями естествознания. В медицинском об-
разовании также произошли серьезные перемены, повысившие
уровень врачебной компетенции.
Можно ли говорить, что сциентизация медицинского опыта но-
сила закономерный, телеологически предопределенный характер?
Был ли этот процесс неизбежен? С точки зрения старой прогрессист-
ской теории на эти вопросы следовало бы ответить положительно.
Однако критические социальные теории X X века научили нас сдер-
жанности в подобных суждениях.
Если обратиться к микробной революции, которая, как указа-
но выше, не была первым прорывом в истории медицины, следует
признать, что неизбежной она не была. По крайней мере она могла
начаться позже. Условием ее реализации стало знакомство меди-
цинского сообщества с разработками авторов микробной теории
в определенном месте и в определенное время. Наивно полагать,
что врачи быстро и с готовностью усвоили новый тип знания. Как
показывают современные исследования, ситуация, скорее, была об-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Из лаборатории в поле: анализ кейса развития микробной теории в России
ратной [Latour 1988; Hutchinson 1985]. Врачи во многом противились

новому знанию, поскольку оно шло вразрез с привычным опытом.
Микробная теория, или, как стали ее называть в Германии, бак-
териология, зародилась как область знания, обособленная от меди-
цины. Во Франции, где родоначальником дисциплины выступил
Л. Пастер, первой областью применения стало сельское хозяй-
ство — виноделие, пивоварение, шелководство и, наконец, живот-
новодство. Лаборатория Пастера на улице Ульм в Париже, где вели
микроскопические исследования и создавали вакцины для скота,
превратилась в коммерческое предприятие, обслуживающее ин-
тересы сельскохозяйственных товаропроизводителей [Geison 2002].
Здесь охотно брались решать проблемы не только французских фер-
меров, но и производителей из других стран.
В России следили за французскими опытами. Особый интерес
вызывали успехи в привитии скота против сибирской язвы. В нача-
ле 1880-х представители образованной общественности и правящей
бюрократии решили направить к Пастеру группу ученых, способ-
ных овладеть соответствующими знаниями и техническими на-
выками, то есть пересадить новый вид «научной культуры» на рос- 54
сийскую почву. Так, в 1882 году на стажировку в Париж отправился
профессор ботаники Харьковского университета Л. С. Ценковский,
который по возвращении на родину стал основоположником вете-
ринарной микробиологии в России [Скороходов 1948: 167–168; Хектен
2001].
В Германии, где над аналогичными задачами трудился доктор
медицины Р. Кох, микробная теория (бактериология) также не нахо-
дила приложения в собственно медицинской области. Кох прекрас-
но умел выращивать в лаборатории микробные культуры и «пас-
сировать» их, проводя через животных. Однако он, как и Пастер,
долгое время лишь нащупывал каузальные связи между микробной
теорией и распространением заболеваний. Решающие события про-
изошли летом 1885 года, когда Пастер перешел от профилактическо-
го вакцинирования животных к людям. Исследователь изготовил
вакцину против бешенства, которая вскоре стала активно исполь-
зоваться в стенах его лаборатории для лечения людей, укушенных
бешеными животными. Примечательно, что в основном это были
дети, которых приводили родители. Переход к опытам на человеке
поначалу встретил возражения даже самых близких соратников
ученого, таких как Э. Ру [Geison 1990].
Благодаря великолепным организаторским и предпринима-
тельским способностям Пастер широко распропагандировал свои
достижения по всему миру. Вскоре в Париж потянулись пациен-
ты из разных стран, в том числе России. В начале 1886 года на оче-
власти
№ 6—7 (1) 2012
редном заседании Академии наук ученый с гордостью рапортовал

об успешном излечении 350 больных [Ульянкина 1994: 78].
Антирабическая вакцина Пастера, безусловно, имела большую
важность для защиты здоровья людей. По этой причине в самое ко-
роткое время в разных странах мира — от Италии до Аргентины
и США — начали создаваться станции для антирабических при-
вивок, получившие название пастеровских. Такие станции были
открыты и в восьми российских городах, причем первая после Па-
рижа заработала в Одессе [Жуковский 1924; Delonder 1985].
История открытия пастеровской станции в Одессе хорошо из-
вестна. Эта станция была создана по инициативе местных патро-
нов науки главным образом из числа депутатов Городской думы,
которые хотели не только решить практические проблемы посред-
ством передовой науки, но и улучшить имидж города. Она задумы-
валась как бактериологическая лаборатория, где, помимо прививок
от бешенства и сибирской язвы, планировалось вести исследования
широкого профиля. В результате при поддержке городских властей
и местных сельхозпроизводителей 11 июня 1886 года станция-ла-
55 боратория была открыта. Она разместилась на улице Канатной, 14,
в квартире Н. Ф. Гамалеи — выпускника Новороссийского одесского
университета, молодого врача, увлеченного бактериологией [Гама-
лея 1958: 185; Гамалея 1953: 37–50; Скороходов 1948: 286–299].
В конце 1880-х работа пастеровских станций в России не была
связана с деятельностью университетов. В Одессе и Петербурге
она никак не соотносилась и с медицинскими учреждениями,
хотя в других городах — от Варшавы до Самары — ситуация была
иной: станции располагались при городских больницах. Как бы
то ни было, их существование не оказывало серьезного влияния
на врачебную практику. Еще меньше станции были связаны с ну-
ждами общественной медицины, где на фоне прочих проблем борь-
ба с бешенством казалась маргинальной задачей. Неудивительно,
что, когда в январе 1887 года на II съезде Русского общества врачей
памяти Н .И. Пирогова в Москве прозвучал доклад об успешности
антирабических прививок и большом числе привитых, кое-кто
из врачей усомнился в эффективности метода или во всяком слу-
чае в точности статистических данных [Скороходов 1948: 178–180].
Чтобы получить признание широкой врачебной общественности,
в том числе сельских врачей, микробной теории требовалось пока-
зать свой потенциал. Она должна была предложить простые и эффек-
тивные средства борьбы с самыми распространенными болезнями,
которыми в конце XIX веке были туберкулез, сифилис и дифтерия.
Неслучайно усилия первопроходцев микробной теории — Пасте-
ра и Коха — и их учеников в этот период сосредоточились именно
на решении данных проблем. Однако успех был достигнут не сразу.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Явные успехи в борьбе с дифтерией в 1890-е соседствовали с неуда-

чей в разработке средств против туберкулеза и сифилиса — ждать
их пришлось вплоть до Первой Мировой войны [Hays 2000: 232–238].
Важную роль в заключении союза между микробной теори-
ей и общественной медициной сыграли результаты, полученные
в 1880–1890-х по итогам исследований инфекционных заболеваний,
распространенных главным образом в жарких странах. Пастер, Кох
и их соратники уделяли пристальное внимание тропическим бо-
лезням; первые бактериологи регулярно ездили в Африку, Азию
и Южную Америку. В число исследовательских приоритетов перво-
проходцев микробной теории вошли малярия, желтая лихорадка,
чума и другие «карантинные болезни», почти исчезнувшие из Евро-
пы в 1880-е [Hays 2000: 178–211; Watts 1999: 200–212, 256–268].
Среди болезней, которые продолжали представлять угрозу Запа-
ду, числилась холера. Отступая под натиском санитарных мер, ин-
фекция давала о себе знать локальными вспышками. Так, в начале
1890-х болезнь проявилась в некоторых районах Испании, Франции,
Германии. Особенно хорошо изучена историками эпидемия холеры
в Гамбурге в 1892 году [Evans 1987; Evans 1992; Ogawa 2000], предоста- 56
вившая уникальную возможность продемонстрировать силу ми-
кробной теории и доказать важность мер, которые она предлагала.
На фоне бездействия врачей и санитарных властей Гамбурга бак-
териологи во главе с Кохом заняли решительную позицию, требуя
ввести карантин и осуществить дезинфекцию, чтобы пресечь рас-
пространение болезни. Гамбургский случай вызвал большой резо-
нанс и показал, что микробная теория способна служить мощным
оружием в борьбе за общественное здоровье.
Лабораторная жизнь и холерный вибрион

Микробная теория родилась в лабораториях, подобных тем, кото-
рыми руководили Пастер и Кох. Она была призвана придать ло-
гическую связность наблюдениям, которые ученые производили
с помощью микроскопа. При этом сама теория тесно соотносилась
не только с миром увиденных в линзы микроскопических орга-
низмов, но и с целой системой технических навыков, образующих
особый род научной культуры, которой в тот момент владели очень
немногие исследователи. Выделить микроб из ткани мертвого жи-
вотного, посеять его на желатине или агар-агаре, вырастить соответ-
ствующую культуру, «пассировать», то есть провести через подопыт-
ное животное и добиться его инфицирования, — таковы основные
элементы новой научной практики, родившейся в стенах первых
бактериологических лабораторий.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Когда историки науки стали обстоятельно изучать феномен ла-

бораторной жизни, наши знания о повседневной работе ученых
расширились [Latour, Woolgar 1986; Rabinow 1996; Knorr-Cetina 1999;
Kohler 1994; Коулер 2007], в том числе появились представления
о деятельности первопроходцев в соответствующей области [Geison
1995]. Лабораторная жизнь первых российских «охотников на ми-
кробов» еще не стала предметом специальных историко-научных
исследований. Однако некоторые значимые моменты можно вос-
произвести. В качестве показательного случая рассмотрим работу
Одесской бактериологической лаборатории.
Открытая по инициативе одесских властей, лаборатория имела
статус муниципального предприятия и финансировалась весьма
скудно. Причина тому — крайне ограниченный бюджет, представ-
ленный Городской думе организаторами, И. И. Мечниковым и его
бывшим студентом Гамалеем, людьми, склонными к бессребре-
ничеству. С момента основания в лаборатории работали всего три
человека, при этом Гамалея — бесплатно, а Мечников и Я. Ю. Бар-
дах получали жалование. Кроме того, Мечников, имевший статус
57 научного руководителя, почти не присутствовал, продолжая за-
ниматься собственными изысканиями. Поэтому основная работа
лежала на плечах его помощников. Антирабические вакцинации,
как и прививки от сибирской язвы, отнимали много времени, од-
нако Гамалея успевал вести научные исследования [Гамалея 1953:
37–68].
Научная культура Одесской лаборатории была импортирована
из Парижа, где Гамалея проходил стажировку весной 1886 года.
Этим объясняются схожие методы, рабочие объекты (ученый при-
вез из Франции двух кроликов для производства антирабической
вакцины) и темы исследований. В результате, помимо изучения
бешенства и сибирской язвы, Гамалея сосредоточился на куриной
холере, которую в первой половине 1880-х годов активно исследова-
ли и в Париже [Гамалея 1956: 11–136].
Вскоре ученый перешел к изучению болезней Одесского птичь-
его рынка. В отличие от бешенства, соответствующий биоматери-
ал не был привезен в Россию, но Гамалея планировал получить его
в местных условиях. На этом пути исследователя ждали не только
открытия, но и сомнения. Выявив у домашних птиц возбудитель
куриной холеры, он также обнаружил туберкулез и птичий гаст-
роэнтерит [Гамалея 1956a: 281–283]. Гамалея постарался прояснить
связь между данными заболеваниями у пернатых и человека. Здесь
он столкнулся с проблемой вариабельной вирулентности холерного
вибриона, которая занимала его несколько лет. Гамалея наблюдал
целый ряд малоразличимых объектов, в котором смертельно опас-
ный для человека вибрион «азиатской холеры», или «запятая Коха»,
власти
№ 6—7 (1) 2012
имел ту же ценность, что и «вибрион Мечникова», вызывающий

холероподобное заболевание у домашних птиц, и, например, про-
стой водный вибрион, который было принято считать причиной
«нашей холеры» — болезни, не представляющей фатальной угрозы
для homo sapiens. Поскольку в 1880-е в Одессе эпидемий не наблю-
далось, специальные исследования вибриона Коха в лаборатории
не проводились. Гамалея сосредоточился на вибрионе Мечникова,
научившись повышать его вирулентность посредством пассирова-
ния через голубей [Гамалея 1956b: 296–300].
Пастеровская техника работы с животными («метод инфекции»)
Гамалеи в полной мере соответствовала научной культуре, приоб-
ретенной в Париже. В одесских условиях она практически не пре-
терпела изменений, способствуя сохранению значительной дистан-
ции между микробной теорией и медициной.
Позднее Гамалея продолжил работать с вибрионом в Париже,
покинув вслед за Мечниковым Одесскую лабораторию. Сохраняя
связи с учеными-соотечественниками, он начал активно взаимо-
действовать с европейскими специалистами, в том числе соратни-
ками Коха, которые настаивали на том, что опасный для человека 58
вибрион холеры совершенно безопасен для животных. Научившись
произвольно усиливать вирулентность птичьего вибриона, Гама-
лея некоторое время пребывал на перепутье, не зная, как соотнес-
ти свое открытие с господствующей среди бактериологов точкой
зрения. Лишь спустя несколько лет он констатировал: «Я убедился,
что нет особого мечниковского вибриона, не холерного, и что най-
денный мной куриный вибрион — только разновидность индийско-
го холерного вибриона, приобретшая особую ядовитость для птиц
и утратившая ее для человека» [Гамалея 1953: 79].
Однако на пути к этому признанию произошли важные собы-
тия. В 1892 году в России, как и в ряде стран Европы, вспыхнула
эпидемия холеры. Для Гамалеи, как и для прочих бактериоло-
гов, открылась возможность тщательнее изучить новый научный
объект, не путешествуя в Индию или Египет. Холерная эпидемия
не только заставила российского ученого оставить проблемы тубер-
кулеза и бактерийных ядов, которыми он занимался во Франции,
но и представить ученому совету Петербургской военно-медицин-
ской академии диссертацию, посвященную проблеме холерной ин-
фекции. Исследователь защитил ее в 1893-м, когда эпидемия в Рос-
сии еще не пошла на спад [Гамалея 1956c: 230–251].
Пока Гамалея готовил диссертацию, в Одесской бактериологи-
ческой лаборатории, руководство которой принял П. Н. Диатроп-
тов, также началась работа по изучению «азиатской холеры». Ее
проводил один из младших сотрудников лаборатории, Д. К. Забо-
лотный, на тот момент студент местного университета. В его зада-
власти
№ 6—7 (1) 2012
чи входила разработка метода быстрой диагностики заболевания.

Она была решена уже в 1892 году, и в 1893-м Заболотный представил
отчет о методе, позволяющем точно диагностировать холеру через
15 часов с момента высевания культур и с меньшей точностью — че-
рез 5–6 часов [Заболотный 1957a: 20–21].
Другая задача состояла в том, чтобы разрешить проблему, забо-
тившую и Коха, и Гамалею, — привить выделенную в лаборатор-
ных условиях холерную культуру подопытному животному, вызвав
у него инфекцию. Заболотный прекрасно с ней справился, показав,
что вибрион человеческой холеры может представлять опасность
для сусликов [Заболотный 1957b: 13–19]. Наконец, с разрешения Диа-
троптова Заболотный выполнил санитарную оценку одесских по-
лей орошения, выявив, что холерный вибрион способен длительно
сохраняться в сточных водах [Заболотный 1957c: 22–45].
Поступив на медицинский факультет Киевского университета,
Заболотный начал работать в бактериологической лаборатории
профессора В. В. Подвысоцкого, где его интерес к холерной инфек-
ции получил благожелательную поддержку. В Киеве Заболотный
59 совместно с И. Г. Савченко провел знаменитый опыт по самозара-
жению холерным вибрионом через рот, которому предшествова-
ла длительная иммунизация обоих добровольцев. Эксперимент
был начат в первых числах марта 1893-го и продолжался до кон-
ца апреля того же года. В результате оба исследователя пришли
к выводу, что вакцина против холеры действенна, но при этом ис-
пражнения выздоровевшего человека еще некоторое время могут
содержать опасный для других людей вибрион Коха [Заболотный
1957d: 5–12].
Эксперимент Заболотного стал ярчайшей демонстрацией пере-
мен, произошедших в лабораторной жизни ученых-бактериологов
к 1893 году. Вибрион «азиатской холеры» теперь не только рассма-
тривался в микроскоп или прививался подопытным животным,
но и проводился через человека с целью выяснить, действенна ли
существующая вакцина. Примечательно, что в то же самое время,
когда Заболотный и Савченко, осознавая риск для жизни, глотали
в Киеве холерные культуры, в Германии М. фон Петтенкофер, глав-
ный оппонент Коха, совершил аналогичный опыт, самозаразив-
шись холерой в Берлинской лаборатории. Однако врач-гигиенист
Петтенкофер отрицал применимость микробной теории к холере
и был уверен, что, выпив стакан с вибрионом, останется жив. В ре-
зультате так и произошло. Тем самым в глазах многих наблюдате-
лей по всей Европе киевский эксперимент обретал сомнительную
ценность. Даже Гамалея сделал вывод, что Заболотный и Савченко
ничем не рисковали: «Ставший патогенным для животных, холер-
ный вибрион делается, по-видимому, безвредным для человека. По-
власти
№ 6—7 (1) 2012
этому заражение вакцинированных людей так же безразлично, как

и невакцинированных, но, разумеется, убивает непредохраненных
свинок» [Гамалея 1953: 78].
Поворот к лабораторному изучению вибриона Коха, вызываю-
щего у человека холеру, был, безусловно, продиктован внешними
обстоятельствами. Эпидемия вынудила ученых обогатить иссле-
довательский репертуар и обстоятельнее взяться за новые научные
объекты. Однако приемы работы остались прежними: выделение
вибриона из тканей, выращивание культуры, заражение животно-
го, изготовление вакцины путем ослабления имеющихся в распо-
ряжении микроорганизмов. Тем самым в условиях сложившейся
научной культуры почти не оставалось шансов на получение резуль-
татов, ценность которых признали бы не только коллеги, но и вра-
чи. Чтобы ситуация изменилась, требовалось либо превратить всех
докторов в бактериологов-экспериментаторов, либо самим экспери-
ментаторам сделать шаг навстречу медицине.
В российских условиях такой шаг был сделан сразу после великой
холерной эпидемии 1892–1893 годов. В Москве его совершил Г. Н. Га-
бричевский, который, занимаясь бактериологическими исследова- 60
ниями в интересах клинической медицины, разработал вакцины
против дифтерии. В январе 1895-го в клинике Московского универ-
ситета он с помощью дифтерийной сыворотки спас больного ребен-
ка, после чего принялся планомерно распространять бактериоло-
гические знания среди земских врачей центральноевропейских
губерний России [Скороходов 1948: 212–214]. Аналогичный поступок
совершил Заболотный, отправившись в 1894-м в качестве эпидеми-
ческого врача в Подольскую губернию бороться с холерой. Результа-
ты своих наблюдений он опубликовал два года спустя [Заболотный
1957e: 46–54].
Из лаборатории в поле: изменение научной культуры

микробиолога
Как было отмечено выше, вплоть до 1892 года европейским лабора-
торным экспериментаторам, желающим изучить холеру, прихо-
дилось отправляться за пределы Европы, где они могли наблюдать
печальное зрелище эпидемий и соотносить его с наличием зара-
женных вибрионами водоемов. По существу, исследователи шли
по стопам Коха, который совершил в 1883–1884-х экспедиции в Еги-
пет и Индию. Для Заболотного роль «экзотических земель» сыгра-
ла Подольская губерния Российской империи, где санитарная об-
становка мало отличалась от той, что видели европейские ученые
за пределами западного мира. Вооруженный доступными на тот
власти
№ 6—7 (1) 2012
период знаниями о морфологии и биологии холеры, Заболотный

получил возможность составить представление также о ее эпиде-
миологии.
Написанная по итогам путешествия работа «К вопросу о бакте-
риологии холеры» состоит из двух частей, фиксирующих взаимо-
связанные формы научного опыта — полученный в лаборатории
и приобретенный в поле. В первой части Заболотный возвращает-
ся к своим исследованиям 1893 года, указывая, что из существую-
щего разнообразия холерных вибрионов крайне трудно выделить,
собственно, вибрион «азиатской холеры»: «Мы не имеем ни одного
прочного признака, характеризующего холерную запятую и позво-
ляющую отличить ее от других сходных микроорганизмов» [Забо-
лотный 1957e]. Далее, ссылаясь на Мечникова, он пишет, что един-
ственным надежным критерием для выделения вибриона является
опыт на человеке [Заболотный 1957e: 47]. Однако подобный экспе-
римент в лабораторных условиях требует предварительной имму-
низации. Если же иметь в виду опыт за пределами лаборатории,
в человеческом обществе, он, само собой, диктует необходимость
61 разработать меры для защиты окружающих.
В этой точке ученый-экспериментатор превращается во врача-
гигиениста — это отчетливо видно в тексте. Вторую часть статьи
Заболотный посвящает наблюдениям, сделанным осенью 1894 года
в Подольской губернии. Он пишет об антисанитарии в населен-
ных пунктах и неизбежном присутствии холеры. Вибрионы уда-
лось выявить путем микроскопического наблюдения, взяв пробы
из сточных вод свеклосахарного завода [Заболотный 1957e: 49–54].
Тем самым в походных условиях был воспроизведен опыт, осуще-
ствленный в стенах лаборатории.
Однако придется отметить, что шаг, предпринятый Заболотным,
хотя и имел большое значение лично для него как исследователя,
тем не менее не сыграл решающей роли в сближении микробной
теории и медицины. Экспедиция бактериолога не получила серь-
езного резонанса среди российских врачей. Верные по существу
рассуждения о холере прозвучали в момент, когда эпидемия уже
угасла на большей части Российской империи. Более того, отече-
ственные общественные врачи, в сущности, не сомневались, что
болезнь была укрощена благодаря санитарно-профилактическим
мерам [Hutchinson 1985: 430–431]. Что касается бактериологических
экспериментов Габричевского в клинике, то они выглядели убе-
дительнее и бросали вызов угрозе, нейтрализовать которую до той
поры не удавалось в России никому.
Таким образом, сам по себе выход бактериолога за пределы ла-
боратории еще не гарантировал сближения микробной теории
с медициной. Если бы в полевых условиях удалось достигнуть
власти
№ 6—7 (1) 2012
результатов, полученных в стенах клиники, новое знание в гла-

зах врачей выглядело бы более состоятельным. Именно поэтому
первый полевой опыт Заболотного не был отброшен. После выез-
да в Подольскую губернию ученый продолжал совершать экспе-
диции в другие регионы. С 1897 году Заболотный путешествовал
столь активно, что его профессиональная идентичность в глазах
коллег встала под вопрос. В частности, позднее И. П. Павлов отка-
зывался считать его серьезным специалистом, поскольку, с его
точки зрения, Заболотный мало работал именно в лаборатории
[Игнатьев 1945: 529].
Экспедиции Заболотного по Евразии — от Монголии до Велико-
британии — стали прологом к новому этапу в развитии микробной
теории, которая стала превращаться в особую дисциплину — ме-
дицинскую микробиологию. Важным условием трансформации
стало стремление бактериологов завоевать внимание и уважение
медиков как наиболее релевантной научной аудитории. Не менее
важным был и тот факт, что медицинская микробиология не удо-
влетворилась успехами в клинике, но продолжила экспансию
в поле. Полевая работа приобрела особую важность в условиях, ко- 62
гда в Российскую империю стали проникать смертельные «азиат-
ские болезни».
Вслед за чумой, призрак которой замаячил на горизонте в 1897
году [Михель 2006], в 1902 году на дальних рубежах империи вновь
появилась холера. В 1904-м эпидемия достигла европейской части
России. На этот раз ученые-бактериологи были готовы встретить ее
заранее. Прежде чем болезнь достигла земских губерний, исследо-
ватели отправились в приграничные области.
Так, осенью 1904-го петербургский коллега Заболотного С. И. Зла-
тогоров совершил экспедицию в Тевриз и другие персидские города,
расположенные у российской границы [Златогоров 1904]. В августе
того же года Гамалея побывал в Закавказье, оставив весьма любо-
пытные свидетельства о санитарной обстановке в бакинских ба-
нях, которые представляли собой очаг холерной инфекции [Гамалея
1953: 205]. Поездка Гамалеи на юг страны привлекла его внимание
к крупным поволжским городам, таким как Самара, Саратов, Цари-
цын и Астрахань. В будущем он нередко возвращался к ним в сво-
их исследованиях [Гамалея 1958a: 170–174]. Из Закавказья Гамалея
вернулся в родную Одессу, которая с этого момента стала для него
важнейшим полем работы.
После непродолжительного спада в 1905–1906-х холерная эпи-
демия вновь обрушилась на европейскую Россию в 1907-м. Самая
значительная вспышка произошла в Самаре, куда для наблюдения
за эпидемией прибыли сразу два исследователя — В. А. Таранухин
из Петербурга и Н. Н. Клодницкий, возглавлявший Астраханскую
власти
№ 6—7 (1) 2012
лабораторию Министерства внутренних дел. Оба оставили пись-

менные сообщения [Клодницкий 1907; Клодницкий 1908; Тара-
нухин 1908]. Аналогичный случай описал Златогоров [Златогоров
1908].
В 1908 году холера достигла Петербурга, и полем работы ученых-
бактериологов стала столица Российской империи. Эпидемическую
ситуацию в городе письменно зафиксировали Заболотный, а также
его коллега Г .С. Кулеша [Заболотный 1957f; Кулеша 1908].
Своеобразный итог этим исследованиям подвел в 1910 году Га-
малея, опубликовав работу, в которой соединил характерные темы
тогдашней российской холерно-бактериологической проблемати-
ки. В статье с емким названием «Холера» он рассмотрел вопросы
о санитарном значении эпидемий, сапрофитных очагах болезни,
а также дал обзор эпидемий последнего десятилетия и сформули-
ровал меры борьбы с болезнью [Гамалея 1956d].
Упомянутые работы отражали значительный сдвиг, который
произошел в научной культуре российских микробиологов. Уче-
ные перестали быть затворниками, мало интересующимися тем,
63 что происходит за пределами лабораторных стен. Они преврати-
лись в специалистов, которым удавалось хорошо сочетать навыки
работы в лаборатории и в поле. При этом исследователи могли на-
блюдать не только выращенные в искусственной среде холерные
культуры, но и реальные социальные и экологические условия,
в которых вибрион процветал столь же успешно, как и в лабора-
тории. В каком-то смысле вся Российская империя превратилась
для них в гигантскую лабораторию. Будучи квалифицированны-
ми специалистами, они прекрасно понимали, какую опасность
заключает в себе их научный объект и что может ее активизиро-
вать. Однако они не могли в полной мере воспользоваться своим
знанием, не имея возможности в значительной степени повли-
ять на царскую власть. По этой причине микробиологи открыто
критиковали существующие порядки, которые представлялись
им безнадежно устаревшими перед лицом передового научного
знания.
В результате первому поколению российских ученых-бактерио-
логов пришлось не только вести пропаганду новой науки среди вра-
чей, но и обратиться к идеям, которые озвучивали представители
старшего поколения российских гигиенистов, такие как Ф. Ф. Эрис-
ман и И. И. Моллесон, настаивавшие на необходимости широких
санитарных преобразований. По этой причине основателям отече-
ственной микробиологии пришлось освоить методы медицинской
статистики, заниматься гигиеническим просвещением, разраба-
тывать вопросы эпидемиологии — словом, делать то, что являлось
необязательным для их заграничных коллег.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Подобно чуме в Средние века, холера бросила вызов цивилизованным
обществам рубежа XIX–ХХ веков. Само существование этой болезни
повсеместно воспринималось как оскорбление современного чело-
века. Борьба с эпидемиями стала насущной необходимостью и для
государственной власти, и для профессионалов. Так, холера стала важ-
ным объектом исследования молодой науки микробиологии. Понача-
лу ученые имели возможность изучать заболевание лишь в ситуации
активизации эпидемий. В особенности это утверждение справедливо
для российских специалистов, которые не могли совершать экспеди-
ции в страны, где холера была эндемична. Однако в конце XIX века, ко-
гда очередные эпидемии обрушились на Россию, отечественные ми-
кробиологи сосредоточили на холере самое пристальное внимание.
Трансформации в научной культуре особенно ярко проявились в пер-
вом десятилетии ХХ столетия, когда микробиологи стали регулярно
выходить за пределы своих лабораторий. В этот период им пришлось
не только изучать вибрион в природной среде, но и наравне с врачами
включиться в борьбу за общественное здоровье, в которой они показа- 64
ли себя как блестящие профессионалы и общественные деятели.
1. Гамалея 1953 — Гамалея Н. Ф. Воспоминания // Собрание сочинений: В 6 т. Т. 5. М.:
Изд-во АМН СССР, 1953. С. 37–50.
2. Гамалея 1956 — Гамалея Н. Ф. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. М.: Изд-во АМН
СССР, 1956. С. 11–136.
3. Гамалея 1956a — Гамалея Н. Ф. О некоторых заразных болезнях Одесского птичьего
рынка // Собрание сочинений: В 6 т. Т. 1. М.: Изд-во АМН СССР, 1956. С. 281–283.
4. Гамалея 1956b — Гамалея Н. Ф. Вибрион Мечникова и его связь с азиатской холе-
рой // Там же. С. 296–300.
5. Гамалея 1956c — Гамалея Н. Ф. Этиология холеры с точки зрения эксперименталь-
ной патологии // Собрание сочинений. Т. 1. С. 230–251.
6. Гамалея 1956d — Гамалея Н. Ф. Холера // Собрание сочинений. Т. 1. С. 220–229.
7. Гамалея 1958 — Гамалея Н. Ф. Бактериологические институты в России // Собрание
сочинений: В 6 т. Т. –3. М.: Изд-во АМН СССР, 1958. С. –185.
8. Гамалея 1958a — Гамалея Н. Ф. Оздоровление Поволжья // Собрание сочинений. Т. 3.
С. 170–174.
9. Жуковский 1924 — Жуковский А. Русские пастеровские станции: Обзор деятельно-
сти станций за период 1886–1922 гг. // Гигиена и эпидемиология. 1924. № 1. С. 104–113.
10. Заболотный 1957a — Заболотный Д. К. К вопросу о быстром диагнозе холеры
(Из бактериологической станции в Одессе) // Избранные труды: В 2 т. Т. 2. Киев:
Изд-во АН УССР, 1957. С. 20–21.
11. Заболотный 1957b — Заболотный Д. К. Опыт заражения и иммунизации сусликов
против холерного вибриона // Там же. С. 13–19.
власти
№ 6—7 (1) 2012
12. Заболотный 1957c — Заболотный Д. К. Материалы к санитарной оценке городских

полей орошения в Одессе // Там же. С. 22–45.
13. Заболотный 1957d — Заболотный Д. К. (вместе с Савченко И. Г.) Опыт иммуниза-
ции человека против холеры // Там же. С. 5–12.
14. Заболотный 1957e — Заболотный Д. К. К вопросу о бактериологии холеры (Из на-
блюдений над холерной эпидемией 1894 г. в Подольской губернии) // Избранные труды.
Т. 2. С. 46–54.
15. Заболотный 1957f — Заболотный Д. К. Холерная эпидемия 1908–1909 гг. в Петербур-
ге // Избранные труды: В 2 т. Т. 2. Киев: Изд-во АН УССР, 1957. С. 67–11.
16. Златогоров 1904 — Златогоров С. И. Наблюдения над холерной эпидемией 1904 года
в Персии. Пути распространения холеры, течение, лечение и предохранительные
прививки // Р усский врач. 1904. № 48. С.1622–1625; № 49. С.1661–1665.
17. Златогоров 1908 — Златогоров С. И. О холере 1907 г. в Саратовской губернии // Вра-
чебная газета. 1908. № 12. С. 363–368; № 13. С. 408–417.
18. Игнатьев 1945 — Игнатьев В. Н. Жизнь одного химика. Воспоминания. Т. 2: 1917–
1930. Нью-Йорк, 1945.
19. Клодницкий 1907 — Клодницкий Н. Н. К эпидемиологии холерных заболеваний в г. Са-
маре // Холерный листок: Издание Самарского губернского земства. 1907. № 3. С.2–7.
20. Клодницкий 1908 — Клодницкий Н. Н. Характер и значение эпидемии холеры 1907
65 г. в Самаре и Астрахани // Врачебная газета. 1908. № 21. С. 639–642.
21. Коулер 2007 — Коулер Р. Дрозофила и эволюционная генетика: моральная эконо-
мика научных практик // Наука и научность в исторической перспективе / Под ред.
Д. Александрова и М. Хагнера. СП б.: Европейский университет в Санкт-Петербур-
ге; Алетейя, 2007. С. 227–283.
22. Кулеша 1908 — Кулеша Г.С. Случай азиатской холеры в Петербурге в эпидемию 1907
года // Врачебная газета. 1908. № 13. С. 405–408.
23. Михель 2006 — Михель Д.В. Борьба с чумой на Юго-Востоке России (1917–1925) // Ис-
тория науки и техники. 2006. № 5. С. 58–67.
24. Скороходов 1948 — Скороходов Л. С. Материалы по истории медицинской микро-
биологии в дореволюционной России. М.: Медгиз, 1948.
25. Таранухин 1908 — Таранухин В. А. Очерк холерной эпидемии в г. Самаре в 1907 г.
в связи с бактериологическими исследованиями питьевых вод и извержениями боль-
ных. СП б.: МВД , 1908.
26. Ульянкина 1994 — Ульянкина Т. И. Зарождение иммунологии. М.: Наука, 1994.
27. Фуко 1994 — Фуко М. Рождение клиники. М.: Смысл, 1994.
28. Хектен 2001 — Хектен Э. Наука в местном контексте: интересы, идентичности
и знание в построении российской бактериологии // Вопросы истории естествозна-
ния и техники. 2001. № 3. С. 36–62.
29. Bynum 1994 — Bynum W. Science and Practice of Medicine in the Nineteenth Century.
Cambridge: Cambridge University Press, 1994.
30. Carter 1991 — Carter K.C. The Development of Pasteur’s Concept of Disease Causation
and the Emergence of Specific Causes in Nineteenth-Century Medicine // Bulletin of the
History of Medicine. 1991. Vol. 65 (4). P. 528–548.
31. Cunningham, Williams 1992 — Cunningham A., Williams P. (eds.) The Laboratory Revo-
lution in Medicine. Cambridge: Cambridge University Press, 1992.
32. Delonder 1985 — Delonder R. Worldwide Impact of Pasteur’s Discoveries and the Over-
власти
№ 6—7 (1) 2012
seas Pasteur Institutes // World’s Debt to Pasteur: Proceedings of a Centennial Sympo-

sium Commemorating the First Rabies Vaccination, Held at the Children’s Hospital of
Philadelphia, January 17–18, 1985 (The Wistar Symposium Series) / Ed. Koprowsky H.,
Plotkin S. A. New York: Alan R. Liss, Inc. 1985. P. 131–140.
33. Evans 1987 — Evans R. Death in Hamburg: Society and Politics in the Cholera Years,
1830–1910. Oxford: Oxford University Press, 1987.
34. Evans 1992 — Evans R. Epidemics and Revolution; Cholera in Nineteenth-Century Eu-
rope // Ranger T., Slack P. (eds.) Epidemics and Ideas: Essays on the Historical Perception
of Pestilence. Cambridge: Cambridge University Press, 1992. P. 149–173.
35. Geison 1990 — Geison G. L. Pasteur, Roux, and Rabies: Scientific versus Clinical Mentali-
ties // Journal of the History of Medicine. 1990. Vol. 45 (3). P. 341–365.
36. Geison 1995 — Geison G. L. The Private Life of Louis Pasteur. Princeton: Princeton Uni-
versity Press, 1995.
37. Geison 2002 — Geison G. L. Organization, Products, and Marketing in Pasteur’s Scien-
tific Enterprise // History and Philosophy of the Life Sciences. 2002. Vol. 24 (1). P. 37–51.
38. Hachten 2002 — Hachten E. A. In Service to Science and Society: Scientists and the
Public in Late-Nineteenth-Century Russia // Osiris, 2nd Series, 2002. Vol. 17. Science and
Civil Society. P. 171–209.
39. Hays 2000 — Hays J. N. The Burden of Disease: Epidemics and Human Response in
Western History. New Brunswick, NJ: Rutgers University Press, 2000. P. 232–238. 66
40. Hayter 1998 — Hayter C. R. R. The Clinic as Laboratory: The Case of Radiation Therapy,
1896–1920 // Bulletin of the History of Medicine. 1998. Vol. 72 (4). P. 663–688.
41. Hutchinson 1985 — Hutchinson J. F. Tsarist Russia and the Bacteriological Revolu-
tion // Journal of the History of Medicine and the Allied Sciences. 1985. Vol. 40 (4). P. 420–
439.
42. Knorr-Cetina 1999 — Knorr-Cetina K. Epistemic Cultures. The Cultures of Knowledge
Societies. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1999.
43. Kohler 1994 — Kohler R. Lords of the Fly: “Drosophila” Genetics and the Experimental
Life. Chicago: University of Chicago Press, 1994.
44. Latour 1988 — Latour B. The Pasteurization of France. Cambridge, Mass.: Harvard
University Press, 1988.
45. Latour, Woolgar 1986 — Latour B., Woolgar S. Laboratory Life. The Construction of
Scientific Facts. Princeton: Princeton University Press, 1986.
46. Ogawa 2000 — Ogawa M. Uneasy Bedfellows: Science and Politics in the Refutation of
Koch’s Bacterial Theory of Cholera // Bulletin of the History of Medicine. 2000. Vol. 74
(4). P. 671–707.
47. Pickstone 1992 — Pickstone J.V. (ed.) Medical Innovations in Historical Perspective.
Manchester: Manchester University Press, 1992.
48. Rabinow 1996 — Rabinow P. Making PCR : A Story of Biotechnology. Chicago, London:
University of Chicago Press, 1996.
49. Waddington 1973 — Waddington I. The Role of the Hospital in the Development of Mod-
ern Medicine: A Sociological Analysis // Sociology, 1973. Vol. 7. P. 211–222.
50. Watts 1999 — Watts S. Epidemics and History: Disease, Power and Imperialism. New
Haven: Yale University Press, 1999.
51. Worboys 2000 — Worboys M. Spreading Germs: Disease Theories and Medical Practice
in Britain, 1865–1900. Cambridge: Cambridge University Press, 2000.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Михаил Ланкин
Авторитаризм техники — месть

природы? Три кейса развития
технологий в СССР
В статье рассматриваются отношения между властью и техникой. В ка-
честве теоретического ресурса автор использует марксизм и акторно-
сетевую теорию. Эти традиции зачастую указывают на неразрывную
связь между техникой и властью, стабилизацией технологий и доми-
нированием. На материале кейсов из истории советской техники автор
показывает неоднозначный характер этой связи.
Ключевые слова: акторно-сетевая теория, марксизм, Франкфуртская

школа, исследования науки и технологий, технологии в СССР.
67
Введение
В этой статье я рассмотрю взаимоотношения между властью

и технологиями. Для решения вопроса об архитектуре господ-
ства в технике я использую ресурсы марксизма и акторно-сетевой
теории (actor-network theory, A N T ). Для иллюстраций получен-
ных выкладок будет рассмотрен ряд кейсов из истории технологий
в СССР.
Центральный вопрос любого социологического или историче-
ского исследования техники — проблема альтернативы. Если мы
предполагаем, что техника исторична и ее свойства определяются
не сущностью научно-технического прогресса как такового (что бы
под ним ни понималось), а конкретными историческими условия-
ми, значит, в других условиях возможна другая техника. Исходя
из этого предположения, я попробую проанализировать существую-
щие точки зрения на данный вопрос.
За скобки намеренно вынесены социологистские подходы к ана-
лизу науки и технологий, которые развивались, в частности, в русле
science and technology studies. Последние сводят технику и власт-
ные отношения к особому типу социальных отношений. Меня же
интересует другой аспект проблемы: как описать архитектуру гос-
Михаил Алексеевич Ланкин — историк (исторический факультет СП бГ У ),

магистрант исторического факультета ЕУ СП б. Научные интересы: исто-
рия и социология техники, разработка новых технологий в СССР.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Авторитаризм техники — месть природы? Три кейса развития технологий в СССР
подства в социотехнической среде? Не существует общих правил,

фиксирующих связь между социальными условиями и развитием
науки и технологий: не всегда власть и отношения господства вы-
ступают условиями технического прогресса. Нередко именно осо-
бый тип технологий предопределяет властные отношения.
Иными словами, если связь между техникой и доминированием
локальна, зависит от исторических условий, логично обратиться
к истории технологий. Однако поскольку связь между технологией
и доминированием, как правило, рассматривается как «естествен-
ная», я выбрал сюжеты, способные указать на возможность альтер-
нативной истории: кейсы отраслей в период их зарождения. Речь
пойдет об исследовательских группах, разрабатывавших в СССР
ракеты на жидком топливе в 1930-е и компьютеры в 1950-е.
Историческая локальность «авторитарной» техники

В рамках анализа технологий утвердилась теоретическая тради-
ция, декларирующая, что любая технология по своей природе авто-
68
ритарна. Пример подобной аргументации мы можем найти в работе
Ф. Энгельса «Об авторитете». Энгельс неоднократно подчеркивает,
что авторитаризм техники «независим от всякой социальной орга-
низации» в силу своей имманентности прогрессу. Таким образом,
авторитарная организация техники понимается как своеобразная
месть природы человеку за то, что он подчинил себе ее силы [Эн-
гельс: 302–305].
Аналогичный ход мысли демонстрируют Л. Мамфорд и Дж. Мэн-
дер [Mumford 1964: 1–8; Mander 1978]. Авторитаризм стоит вне исто-
рии, он присущ природе техники, а следовательно — безальтерна-
тивен. Именно эту идею выражал Энгельс, доказывая анархистам,
что ту или иную степень авторитарности техника несет сама в себе.
Позднее в схожем ключе высказывался Л. Виннер, однако его ар-
гументация менее радикальна — он говорит, что лишь некоторые
технологии порождают власть и авторитаризм: «Здесь изначальное
решение — внедрять что-либо или нет — имеет определяющие по-
следствия. Ситуацию невозможно изменить какими-либо альтер-
нативными физическими моделями или комбинациями; больше
того, даже творческое вмешательство других социальных систем —
капиталистической или социалистической — не имеет серьезных
возможностей сделать систему более гибкой или хоть как-то изме-
нить ее политическое воздействие» [Winner 1986: 19–39].
По существу, подход, который восходит к Энгельсу, не оставля-
ет социальному ученому возможности что-либо сказать о природе
технологий. Техника такова, какая она есть, и порождает авторита-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ризм по своей природе. Особые социальные отношения могут лишь

ослаблять или усиливать деспотизм технологий, однако сам деспо-
тизм, по сути, внеположен системе социальных отношений.
Куда более социологичный (хотя и не социологистский) взгляд
на соотношение техники и авторитаризма предлагает акторно-се-
тевая теория. Ключевым для целей данного исследования высту-
пает понятие «стабилизация». Я попытаюсь показать, что связь ме-
жду стабилизацией и доминированием зачастую предполагается
чем-то само собой разумеющимся, хотя в действительности зависит
от локальных исторических условий.
Одна из центральных метафор A N T — метафора перехода от хао-
са к порядку [Latour, Woolgar 1986: Ch. 6; Law 2009: 144–145], которая
находит выражение в процессе стабилизации сетей. A N T дает воз-
можность снять традиционные для социальных наук различения
между обществом и природой, человеком и машиной, конструкти-
визмом и объективизмом, показывая, что эти различения не веч-
ны. Они возникают в сетях и являются продуктом определенных
исторических обстоятельств. Для деконструкции этих различений
69 используются понятия стабильных и нестабильных сетей1.
Каковы свойства стабильной сети? Контролируемость, устойчи-
вость, предсказуемость. Однако это не все. Стабильная сеть подразу-
мевает доминирование.
«Когда акторы и точки зрения cравнялись, возникает стабильная
форма общества, которая выглядит как доминирование. Когда ак-
торы нестабильны и точки зрения наблюдателей постоянно меня-
ются, мы наблюдаем крайне нестабильную и спорную ситуацию,
в которой доминирование еще не присутствует» [Latour 1991: 130].
Таким образом, гибкий и неопределенный переход от хаоса к по-
рядку в акторно-сетевой теории связывается с вполне определенны-
ми механизмами доминирования. Возникает опасность трактовать
ситуацию так, как если бы единственной альтернативой хаосу яв-
ляется господство.
Здесь возникает ряд новых вопросов. Стабильные сети суть аб-
страктная вневременная категория или они обусловлены историче-
ски? В первом случае A N T начинает сильно напоминать решение,
1 Б. Латур и М. Каллон пишут об условной шкале «природа — общество»: «Нам

необходимо сделать поворот на девяносто градусов от шкалы социологии
научного знания (SSK) и определить второе измерение. […] Все исследо-
вания, находящиеся наверху шкалы стабилизации, проводят априорное
разделение между природой и обществом. […] Все исследования внизу шка-
лы стабилизации не делают никаких предположений относительно соци-
ального или природного происхождения сущностей» [Latour, Callon 1992:
348–349].
власти
№ 6—7 (1) 2012
предложенное Энгельсом: технологии определяют отношение до-

минирования вне исторического контекста. Во втором — предпо-
ложение о конкретной историчности стабильных сетей позволяет
анализировать конгломерат социально-технических отношений,
задающих отношения власти и подчинения здесь и сейчас для каж-
дой отдельно взятой технологии.
Для целей этой работы последняя трактовка является наиболее
продуктивной. Однако нам все еще не хватает теоретических ре-
сурсов, чтобы описать генезис историчности отношений власти
и подчинения, опосредованных или опосредующих (в каждой кон-
кретной исторической ситуации) взаимосвязь ученых, технологий
и технических объектов.
Продуктивным теоретическим ресурсом, позволяющим уйти
от абсолютистского взгляда на триаду «техника — социальность —
господство», представляется марксизм. Хотя марксисты зачастую
считаются технологическими детерминистами, существует мно-
го авторов, пытающихся обозначить политические и социальные
истоки техники. Возможно, ключевой пример — Франкфуртская
школа. Предшественник франкфуртцев Г. Лукач считал, что при 70
капитализме товар как центральное явление общественной жиз-
ни порождает не только определенные отношения между людьми,
но и вещи. Физическая реальность оказывается продуктом конкрет-
ного историчного общественного строя. Ориентация производства
на меновую стоимость ведет к рационализации и квантификации,
которые проникают в самую сердцевину трудового процесса, изме-
няют и рабочего, и технику, и продукт. «Просчитываемость трудово-
го процесса предполагает разрыв с органическо-иррациональным,
всегда качественно обусловленным единством самого продукта»
[Lukacs 1966: 183].
Техническая составляющая для Лукача выступает как инстру-
мент господства. Она делает систему централизованной и не-
зависимой. Рабочий «как механизированная часть вводится
в механическую систему, которую он преднаходит готовой и функ-
ционирующей независимо от него, — систему, законам которой он
должен беспрекословно подчиниться» [Lukacs 1966: 185]. Лукач под-
черкивает, что условием изменений является то, что рабочая сила
становится товаром. В итоге господство, осуществляемое через тех-
нику, возникает только при определенных исторических условиях.
М. Хоркхаймер и Т. Адорно в «Диалектике просвещения» про-
должают ту же линию рассуждений, тесно связывая господство
человека над природой и власть одного человека над другим. Это
не всеобщий закон, а часть определенного исторического проекта;
«примитивом природная вещь постигалась всего только как неуло-
вимый предмет вожделения» [Хоркхаймер, Адорно 1997: 52]. Инду-
власти
№ 6—7 (1) 2012
стрия нивелирует различия и утверждает господство абстрактного

[Хоркхаймер, Адорно 1997: 27]. Оно становится возможным в особых
исторических условиях посредством Просвещения.
Тему технологического доминирования как составляющей исто-
рического проекта продолжает Г. Маркузе. «Как технологический
универсум развитое индустриальное общество является прежде
всего политическим универсумом, последней стадией реализации
специфического исторического проекта — а именно переживания,
преобразования и организации природы как материала для гос-
подства». В современном обществе «технологию как таковую нельзя
изолировать от ее использования, технологическое общество явля-
ется системой господства, которое заложено уже в понятии и струк-
туре техники» [Маркузе 2003: 262].
Наконец, Д. МакКензи [MacKenzie 1984], трактуя Маркса, уверен,
что капиталистические отношения производства предшествуют
не только возникновению машины, но и любому изменению в про-
цессе производства. Развитие техники невозможно понять вне про-
цесса накопления; оно подчиняется ему — в первую очередь тем,
71 что контроль над производительными силами изымается из рук
рабочих. Таким образом, авторитаризм в промышленности воз-
никает как черта специфического способа производства. Техника
авторитарна потому, что она есть продукт капиталистического
накопления.
Итак, именно марксизм предлагает взглянуть на технику как
на авторитарную по своей природе сущность, которая является про-
дуктом исторического проекта. Описание условий возникновения
(или не-возникновения) авторитарных отношений позволяет по-
нять, почему техника порождает отношения господства.
Если возможны альтернативы этому проекту, где их стоит искать?
Косвенный ответ дает марксистская по происхождению теория тру-
дового процесса [Braverman 1998; Case studies 1979; Carter 1995: 33–72],
описывая переход к промышленной организации труда. Наблюдая
развитие отдельных отраслей (автомобильная промышленность,
программирование), исследователи отмечали, что централизация
и отчуждение рабочих нарастали в них постепенно. Первоначально
труд в данных отраслях носил во многом ремесленный характер,
вопреки тому факту, что они возникли в условиях развитого ин-
дустриального общества [Case studies 1979]. Следовательно, чтобы
понять механизм «авторитаризации» техники, надо изучать «мо-
лодые» технологии — области, где, говоря языком A N T, сети еще
не стабилизированы, поэтому не существует внятно оформленных
отношений господства и подчинения.
В качестве примера «молодой» отрасли мы проанализируем про-
цесс создания первых ракет и компьютеров в СССР.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Хаос или доминирование — необходимая

альтернатива?
Прежде чем приступить к анализу кейсов, следует ответить на ряд
вопросов. Как именно следует подходить к анализу развития новых
технологий? Какова механика возникновения доминирования?
И вновь полезный теоретический инструментарий мы находим
в акторно-сетевой теории.
C точки зрения Латура, судьбы утверждения или артефакта за-
висят не от их автора, а от того, что с ними сделают другие люди.
Чтобы «нечто» работало, нужно заставить людей «нечто» построить
и использовать; необходимо убедить, что «нечто» им выгодно. Та-
ким образом, артефакт проходит через множество рук и может пре-
терпеть при этом значительные изменения. Процесс в целом пред-
ставляет определенную проблему: «две вещи необходимы, чтобы
построить «черный ящик»*: во-первых, нужно нанять других, что-
бы они поверили, купили и стали распространять его во времени
и пространстве; во-вторых, нужно контролировать их, чтобы то, что
они используют и распространяют, оставалось самим собой» [Latour 72
1987: 121].
Объекты сами по себе не могут заставить себя принять. Чтобы
приспособить друг к другу людей и вещи, необходимо проделать
некоторую работу, и никто не гарантирует, что она будет осущест-
влена по доброй воле. Следовательно, людей и не-человеков нужно
заставлять, муштровать, дисциплинировать, если в результате мы
хотим получить «черные ящики работающих технологий».
«Нужно помнить, что, с одной стороны, согласно нашему перво-
му принципу, ученым и инженерам нужно много помощников,
чтобы построить их черные ящики, но при этом, с другой сторо-
ны, их слишком мало, чтобы этих помощников дисциплинировать,
в особенности если инженеры хотят заставить миллионы других
людей верить им и вести себя нужным образом. Единственный спо-
соб решить эту проблему — связать свою судьбу с другими, значи-
тельно более мощными группами, которые уже решили эту проблему
в более крупных масштабах» [Latour 1987: 169].
Итак, для создания любой технологии необходимо доминирова-
ние. Муштре и дисциплине необходимо подвергнуть всех участни-
ков процесса — от ученых до технических объектов. Однако не су-
ществует общего успешного рецепта муштры: единственным путем
* Черный ящик – термин из кибернетики, который обозначает технологиче-

скую систему, устройство и механизм работы которой сложен, неизвестен
или неважен в рамках данной задачи (прим. ред.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
создать технологический артефакт оказывается не просто домини-

рование, а весьма определенные исторические и контекстуально
обусловленные формы доминирования.
Я хотел бы обратить внимание, что при такой трактовке интере-
сы акторов по умолчанию предполагаются противоречащими друг
другу. Для Латура, когда люди действуют по доброй воле, результа-
ты их действий не скоординированы, артефакт не распространяет-
ся или подвергается слишком сильным трансформациям [Latour,
Woolgar 1986: 251]. Соответственно, ситуация по умолчанию — хаос.
Доминирование противопоставляется хаосу как необходимое усло-
вие стабилизации сети отношений.
Попробуем уйти от этого базового предположения. Что если мы
можем иметь дело не с хаосом, а с определенного рода «естествен-
ным» порядком, который, однако, не основывается на муштре и до-
минировании? Иначе говоря: возможна ли ситуация, в которой
люди координируют действия и создают «черные ящики», но при
этом координация не является следствием принуждения?
Поставив этот вопрос, я обращаюсь к историческому материалу,
73 который, как мне кажется, позволит развить это предположение.
Истории «молодых» отраслей

В качестве первого кейса я рассмотрю историю Группы по изуче-
нию реактивного движения (ГИРД ). Эта организация доброволь-
цев из числа инженеров и техников, существовавшая в 1931–1934
годах, возникла в инициативном порядке в Москве. Ее члены
запустили первую в Советском Союзе ракету на жидком топли-
ве. Первоначально группа существовала на средства участников
и скромные суммы, поставляемые ОСОАВИА ХИМом . Постепен-
но наладились связи с военными (в первую очередь с М. Тухачев-
ским), и в 1934 году группа стала частью научно-исследователь-
ского института.
Проанализируем, как формировалась группа, то есть процесс
найма (enrollement). Основатель ГИРД Ф. Цандер работал над идеей
космического полета несколько десятилетий. К 1930 году ученый
собрал вокруг себя добровольцев, помогавших ему вести исследова-
ния [Зильманович 1966: 139]. Примерно тогда же Цандер поместил
объявление в газете, попросив откликнуться людей, интересую-
щихся проблемой космических полетов. Многие ответившие во-
шли в состав ГИРД [Siddiq 2000: 4]. Работа шла в подвале, который
в первый год даже не отапливался. Поначалу сотрудникам не пла-
тили зарплаты, и даже когда деньги появились, ставки были невы-
соки. Однако в группу продолжали приходить новые люди, которых
власти
№ 6—7 (1) 2012
не смущали сложные условия труда. Их привлекала перспектива

участия в исследовании космоса [Королева 2007: 259]. Кейс показа-
телен тем, что, несмотря на отсутствие привычных механизмов
власти и дисциплины, ГИРД удалось произвести сложный арте-
факт — ракету на жидком топливе.
Как можно объяснить координацию интересов в группе? Латур
упоминает несколько способов найма, каждый из которых подразу-
мевает, что специалисты манипулируют интересами неспециалистов.
В случае ГИРД картина иная. Специалист-энтузиаст ищет сотруд-
ников, которые становятся такими же специалистами, как и он сам.
Их цели не расходятся кардинально, в отличие от ситуаций, опи-
санных Латуром. Это другая модель найма, которую можно описать
как политический процесс.
Речь идет о политике как репрезентации в обществе новой силы,
способной в дальнейшем его изменить (такую трактовку можно
найти в работе Латура Give me a laboratory and I will raise the world).
Сила необязательно сводится к людям1. Добровольцы присоединя-
лись к группе Цандера, потому что она давала возможность пред-
ставлять совершенно новую инстанцию в обществе — космические 74
полеты. Именно этот аспект позволял обойтись без принудитель-
ных способов организации и мотивации сотрудников.
Повторимся, A N T рисует картину субъекта, который произво-
дит структуру из хаотичной сети агентов. Агенты могут сопротив-
ляться, бастовать, бежать при первой возможности. Однако в случае
ГИРД мы имеем дело с иной ситуацией: сознательной кооперацией
агентов в производстве структуры. Цели акторов вовсе не обязательно
расходятся друг с другом. Цели можно «культивировать» и сознательно
«выращивать». Именно это пытались осуществить в ГИРД , уделяя
огромное внимание пропаганде: объединение активно печаталось
в газетах, велись курсы по изучению реактивного движения. Не-
маловажный фактор — доступность образовательной литературы:
на момент создания ГИРД Цандер издал ряд работ, в 1934 году вы-
шла публикация у С. Королева, который с определенного момента
возглавил группу [Зильманович 1966: 143–144; Цандер 1947; Королев
1934].
1 Латур говорит о возможности быть «представителем сил, которые формиру-

ют общество и благодаря которым ты являешься единственным достовер-
ным и легитимным авторитетом» [Latour 1983: 158]. Интересно, что в этом
определении подразумевается необходимость быть «точкой обязательно-
го прохождения». Ниже я приведу примеры, которые можно читать как
попытку перестать быть точкой обязательного прохождения, и, несмотря
на это, они остаются примерами политических процессов в объясненном
выше смысле.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Возникновению ГИРД предшествовало десятилетие активной

популяризации ракетной техники и космических полетов: выхо-
дили книги, формировались сообщества [Перельман 1923; Рынин
1928; Кондратюк 1929; Глушко 1926: 40]. Пропаганда не могла апел-
лировать к каким-либо существующим интересам инженеров
и техников, которые впоследствии присоединились к проекту
Цандера. Однако она могла создать новый интерес — предложить
осуществить несуществующее. Благодаря общему источнику инте-
ресов — популяризации космической романтики — сами интересы
участников были схожими. Поэтому люди координировали свои
действия и конструировали новый порядок, не прибегая к муштре
и доминированию.
Второй кейс, который я рассмотрю, иллюстрирует процесс фор-
мирования интересов людей в рамках кооперативной организа-
ции. Речь пойдет о вычислительном центре Министерства оборо-
ны СССР (ВЦ -1 МО СССР), который в 1950-е возглавлял А. Китов.
ВЦ -1 был одной из первых исследовательских групп в Союзе, где
работали с компьютерами. В то время выпускники вузов не имели
75 возможности самостоятельно выбрать место трудоустройства, по-
скольку функционировала система распределения. Попадая в ВЦ-1,
многие даже не знали, что представляют собой вычислительные ма-
шины. И все же работа шла, судя по воспоминаниям сотрудников,
с искренним энтузиазмом. Люди проявляли высокую мотивацию
и продолжали обдумывать научные проблемы и после окончания
рабочего дня. Задачи порученного дела ставились превыше всего
[Бухтияров; Миронов 2010: 89–90; Исаев 2010: 122]. Стоит подчеркнуть
демократичность отношений, зафиксированную в воспоминаниях
участников: хотя центр подчинялся Министерству обороны СССР,
звания и должности отходили на второй план, когда речь заходила
о работе [Миронов 2010]. Таким образом, мы видим, как сходные
интересы людей формировались уже после включения в группу раз-
работчиков новой техники.
Однако сходство интересов — ни в первом кейсе, ни во втором —
не снимает проблему «перевода» (translation). Поначалу Цандер ста-
вил своей целью создать двигатель, работающий на металле в каче-
стве топлива. Можно представить себе корабль, который бы сам себя
поглощал по мере взлета, уменьшая собственный вес и способствуя
разгону. Однако ракета, которую в итоге построила ГИРД , работа-
ла на смеси жидкого кислорода и спирта. Можно утверждать, что
артефакты в начале проекта и в точке завершения друг другу не то-
ждественны; этот аспект акцентирует Латур, говоря, что двигатель
Дизеля и фотокамера Истмана реализованы вовсе не так, как за-
думаны [Latour 1987: 106; Latour 1991: 114]. Однако важно в данном
случае не то, что мы утверждаем, а то, как воспринимали ракету ее
власти
№ 6—7 (1) 2012
авторы и, главное, как они действовали. Люди вступали в коопера-

цию, координировали действия, и медиатором этих процессов вы-
ступало нечто, что они называли «ракетой». На целеустремленность
Цандера в работе над ракетным двигателем не повлияла смена топ-
лива, а значит, ракета не теряла для него своей тождественности.
Безусловно, первоначальный план изменился, но для участников
процесса объект их творчества не был, говоря языком A N T, «пре-
дан» (betrayed).
Какую роль в координации интересов акторов играет артефакт,
в случае ГИРД — ракета? С точки зрения A N T, если число людей,
текстов и в особенности артефактов в коллективе (assemblage) рас-
тет, то он становится более реальным, начиная распределять роли
и программы поведения [Callon 1991: 136]. Иными словами, коллек-
тив не предполагает «борьбы всех против всех», но координирует
цели акторов.
Таким образом, имеют значение, с одной стороны, «новизна»
общественной силы, которую представляют участники группы,
а с другой — ее «материальность», то есть степень воплощенности
в форме артефактов. Сочетание двух факторов позволяет коллективу 76
конструировать интересы и цели акторов.
Латур предполагал, что для создания «черных ящиков» необхо-
димо опереться на группы, преуспевающие в муштре и дисципли-
не. В проанализированных кейсах действуют другие механизмы,
позволившие тем не менее произвести функционирующие арте-
факты. Именно эти коллективы, действующие на периферии уста-
новившейся технонауки (technoscience), являются альтернативой,
о которой я говорил выше. Это вполне закономерно, ведь «самые ин-
тересные места находятся на границе между порядком и хаосом,
или там, где соприкасаются разные порядки» [Law 2009: 144].
Особенность рассмотренных коллективов во многом объясняется
их периферийным положением. Однако по мере роста эти группы
теряли свою специфику и становились частью большой технона-
уки. Несмотря на наличие альтернативных механизмов регулиро-
вания, они прибегли к описанному Латуром решению связать себя
с государством. Был ли этот ход неизбежным? Чтобы это выяснить,
я обращусь к третьему кейсу, в связи с которым будет рассмотрено
понятие «изменчивой техники», заимствованное в A N T.
«Изменчивая техника»
Один из первых советских компьютеров был создан в лаборатории
электросистем ЭНИН а (Энергетический институт АН СССР) в 1951
году под руководством И. Брука. В лаборатории трудились всего де-
власти
№ 6—7 (1) 2012
сять человек, и ее финансирование было крайне ограниченным.

Как и в рассмотренных выше кейсах, речь о подлинных энтузиа-
стах своего дела, отдававших работе по 16–18 часов в сутки.
Вычислительная машина М-3, созданная Бруком и коллегами,
была столь проста в производстве и использовании, что некоторые
организации наладили ее выпуск самостоятельно, используя только
документацию, подготовленную в лаборатории. В Минске и Ерева-
не на основе М-3 разработали и запустили в производство собствен-
ные модели компьютеров [Частиков 2002: 133–134; Малиновский 1995:
180–191; Дубова 1999]. Здесь мы, безусловно, имеем дело с «черным
ящиком» — исследовательские группы воспроизводили модель,
не вмешиваясь в ее внутреннее устройство. К М-3 прилагался чет-
кий набор инструкций. Однако и разработка, и распространение
машины обошлись без дисциплины, муштры и принуждения: кро-
хотная лаборатория Брука при всем желании не имела возможности
принудить минских или ереванских коллег производить именно
ее модель.
Конечно, «черный ящик» не распространяется сам по себе; рабо-
77 та по его приспособлению к людям и людей к нему по-прежнему
должна быть осуществлена. Однако в данном кейсе работа не носит
централизованного характера. Производитель не предопределял
то, каким образом будет использован его «продукт», более того, он
сознательно стремился к децентрализации. Брук с самого начала
ориентировался на создание максимально дешевой модели, тре-
бующей минимума специалистов для сопровождения [Дубова 1999].
Иначе говоря, производитель не стремился стать точкой обязатель-
ного прохождения (obligatory passage point), а, напротив, прилагал
усилия, чтобы перестать ей быть. Он делегировал потребителю как
можно больше власти и ответственности.
В этом отношении М-3 напоминает втулочный насос, скрупулез-
но исследованный М. де Лаэт и А. Мол [de Laet, Mol 2000: 225–263]:
ключевой характеристикой обоих артефактов является их техно-
логическая изменчивость. Их сила не в «твердости» или «неиз-
менности» (immutability) технологии, а, напротив, в способности
изменяться и приспосабливаться к местным условиям. Изобре-
татель насоса также стремится не быть точкой обязательного про-
хождения. Он сознательно делает производство и обслуживание
своего артефакта независимыми от какого-либо центра. Пользуясь
лексиконом Ло, можно сказать, что сетевое пространство — лишь
одно из возможных. Помимо него существует пространство пото-
ков, в котором существует и которое создает втулочный насос [Ло
2006: 38–40]. В таком варианте A N T стабильные сети перестают быть
единственной альтернативой хаосу, а обращение к группам, преус-
власти
№ 6—7 (1) 2012
певающим в дисциплине и муштре, уже не является единственным

способом произвести артефакты широкого потребления.
Я хочу еще раз обратить внимание на роль периферийного поло-
жения разработчиков в том, как они выстраивали отношения ме-
жду собой и окружающим миром. Брук избегал участия в проектах
по постановлению правительства с участием других коллективов.
Его машины не учитывались в государственном плане, лаборато-
рию не обеспечивали современным оборудованием. Из-за инициа-
тивного характера разработки государственная комиссия не хоте-
ла принимать М-3 к серийному выпуску; помогло лишь давление
со стороны производителя, директора НИИ , заинтересованного
в выпуске машины [Малиновский 1995: 180–191; Частиков 2002: 137].
Учитывая выбранную Бруком изоляционистскую стратегию и от-
сутствие ресурсов, лаборатория просто не могла дать своему дети-
щу «путевку в жизнь» традиционным способом. Ей пришлось при-
бегнуть к описанным децентрализованным механизмам. Таким
образом, именно периферийное положение разработки определи-
ло характер отношений лаборатории ЭНИН а с НИИ и заводами,
заинтересованными в выпуске М-3. Схожим образом специфика 78
коллективов в первых двух кейсах определяется их периферийным
положением. Можно сделать вывод, что ростки альтернативного ис-
торического и технологического проекта стоит искать на перифе-
рии существующей технонауки.
Заключение: возможны ли альтернативы?

Ответ на вопрос о том, исторична ли современная технонаука или
нет, зависит от того, возможны ли альтернативы ей. Если Энгельс
прав, авторитаризм техники «независим от всякой социальной ор-
ганизации» и в нем выражается месть сил природы человеку за свое
покорение, то никакая другая организация техники невозможна —
с авторитаризмом следует смириться. Об историчности этого авто-
ритаризма есть смысл говорить только в том случае, если он не яв-
ляется безальтернативным.
Вопрос альтернативы крайне важен для Маркузе. Он определяет
современное общество как авторитарное именно потому, что оно
нивелирует все, что ему противоречит, любые альтернативные про-
странства. «Культура, политика и экономика при посредстве техно-
логии сливаются в вездесущую систему, поглощающую или оттор-
гающую все альтернативы, а присущий этой системе потенциал
производительности и роста стабилизирует общество и удерживает
технический прогресс в рамках господства» [Маркузе 2003: 262]. Со-
ответственно, Маркузе ставит вопрос об альтернативном истори-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ческом проекте, о другом типе рациональности, и вопрос техники

играл здесь центральную роль.
Ю. Хабермас спорит с Маркузе, указывая, что, будь техника ча-
стью политического проекта доминирования, освобождение было
бы немыслимо без революции в самих науке и технике. Современ-
ная наука может восприниматься как исторически уникальный
проект, только если ему мыслима альтернатива [Habermas 1969: 55].
И эта критика обоснованна. Силу, способную вырваться из клет-
ки тоталитарного общества, Маркузе видит лишь в искусстве, ко-
торое способно «создавать “проект” существования, определять
нереализованные возможности» [Маркузе 2003: 499]. Что касается
техники, то и в «Одномерном человеке», и в «Эросе и цивилизации»
она характеризуется как «царство необходимости». «Свободная игра
способностей» обречена на ограниченность, и человек может быть
свободен лишь постольку, поскольку исключен из автоматизиро-
ванного труда. «Как бы справедливо и рационально ни было устрое-
но материальное производство, оно никогда не стало бы царством
свободы и удовлетворения. Но оно могло бы способствовать высво-
79 бождению времени и энергии для свободной игры человеческих
способностей по ту сторону царства отчужденного труда. Чем полнее
отчуждение труда, тем больше возможности свободы: тотальная ав-
томатизация — наилучшие условия» [Маркузе 2003: 137].
Таким образом, хотя Маркузе признает политический характер
современных технологий, техника как таковая остается для него
«обреченной». Однако если отказаться от этого положения, можно
ответить на критику Хабермаса следующим образом: да, альтерна-
тива современной технике возможна. В этой работе я пытался пока-
зать, что ее следует искать на периферии существующей технона-
уки, где разработчики участвуют в создании новых общественных
сил. В периферийных условиях «найм» новых акторов не приводит
к доминированию — по крайней мере на первых порах. Людей объ-
единяет политический процесс — репрезентация и конструирова-
ние новой общественной силы, новой технологии. Сама эта техно-
логия выступает как актор, координирующий действия людей. Кейс
лаборатории электросистем ЭНИН а показывает, что даже в ситуа-
ции, когда группа лишена доступа к государственным ресурсам,
она способна распространить созданную ей технику. Не имея воз-
можности стать «точкой обязательного прохождения», она делегиру-
ет максимум власти потребителю, стремится сделать его как можно
более независимым в использовании технологии. Отношения ме-
жду производителем и потребителем принципиально меняются.
Безусловно, это еще не новый исторический проект. Такие явле-
ния лишь в той или иной степени выламываются из клетки суще-
ствующего. Можно сказать, что альтернативный проект не обладает
власти
№ 6—7 (1) 2012
реальностью сейчас; его реальность, как и любая общественная ре-

альность, зависит от действий людей.
1. Глушко 1926 — Глушко В. Станция вне земли // Наука и техника. 1926. № 40.
2. Дубова 1999 — Дубова Н. Наш первый «мини» // Computerworld Россия. 1999. № 39.
http://www.osp.ru/cw/1999/39/37926/.
3. Зильманович 1966 — Зильманович Д. Я. Пионер советского ракетостроения
Ф. А. Цандер. М.: Военное издательство Министерства обороны СССР, 1966. С. 139.
4. Исаев 2010 — Исаев В. П. Вспоминая А. И. Китова — назад в будущее // Долгов В. А.
Китов Анатолий Иванович – пионер кибернетики, информатики и автоматизиро-
ванных систем управления / ред. Курбаков К. И.– М.: КОС -ИНФ, 2010.
5. Кондратюк 1929 — Кондратюк Ю. Завоевание межпланетных пространств. Ново-
сибирск: Издание автора, 1929.
6. Королев 1934 — Королев С. П. Ракетный полет в стратосфере. М.: Государственное
военное издательство, 1934.
7. Королева 2007 — Королева Н. С. П. Королев. Отец. К 100-летию со дня рождения. Кн.
1. 1907–1938 годы. М.: Наука, 2007. 80
8. Ло 2006 — Ло Дж. Объекты и пространства // Социологическое обозрение. Т. 5. №
1. 2006.
9. Малиновский 1995 — Малиновский Б. Н. История вычислительной техники в ли-
цах. К.: фирма «КИТ », ПТОО «А.С.К.», 1995.
10. Маркузе 2003 — Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек. Исследование
идеологии развитого индустриального общества. М.: АСТ, 2003.
11. Миронов 2010 — Миронов Г. А. А. И. Китов — создатель вычислительного центра
№ 1 // Долгов В. А. Китов Анатолий Иванович — пионер кибернетики, информатики
и автоматизированных систем управления / ред. Курбаков К. И.– М.: КОС-ИНФ, 2010.
12. Перельман 1923 — Перельман Я. И. Межпланетные путешествия. Полеты в ми-
ровое пространство и достижение небесных светил. 4-е изд. Петроград: Академи-
ческое издательство, 1923.
13. Рынин 1928 — Рынин Н. А. Межпланетные сообщения. Мечты, легенды и первые
фантазии. Ленинград, 1928.
14. Хоркхаймер, Адорно 1997 — Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика просвещения.
Философские фрагменты. М.-СПб: «Медиум», «Ювента», 1997.
15. Цандер 1947 — Цандер Ф. А. Проблема полета при помощи ракетных аппаратов / ред.
Тихонравов М. К. М.: Оборонгиз, 1947.
16. Частиков 2002 — Частиков А. П. Архитекторы компьютерного мира. СП б: БХВ -
Петербург, 2002.
17. Энгельс — Энгельс Ф. Об авторитете // Маркс К., Энгельс Ф. Собр. соч., 2-е изд. Т. 18.
18. Braverman 1998 — Braverman H. Labor and monopoly capital: the degradation of work
in the twentieth century. New York: Monthly Review Press, 1998.
19. Callon 1991 — Callon M. Techno-economic networks and irreversibility // A Sociology of
Monsters: Essays on Power, Technology, and Domination / ed. Law J. London: Routledge,
1991.
власти
№ 6—7 (1) 2012
20. Carter 1995 — Carter B. A Growing Divide: Marxist Class Analysis and the Labour Pro-
cess // Capital and Class. 1995. № 19. P. 33-72.
21. Case studies 1979 — Case studies on the labour process / ed. Zimbalist A. New York:
Monthly Review Press, 1979.
22. de Laet, Mol 2000 — de Laet M., Mol A. The Zimbabwe Bush Pump: Mechanics of a Fluid
Technology // Social Studies of Science. 2000. № 2. P. 225–263.
23. Habermas 1969 — Habermas J. Technik und Wissenschaft als Ideologie. Suhrkamp,
1969.
24. Latour 1983 — Latour B. Give Me a Laboratory and I will Raise the World // Science Ob-
served: Perspectives on the Social Study of Science / ed. Knorr-Cetina K. D., Mulkay. Lon-
don: Sage, 1983.
25. Latour 1987 — Latour B. Science in action. Camebridge, Massachusetts: Harvard Uni-
26. Latour 1991 — Latour B. Technology is society made durable // A Sociology of Monsters:
Essays on Power, Technology, and Domination / ed. Law J. London: Routledge, 1991.
27. Latour, Callon 1992 — Latour B., Callon M. Don’t Throw the Baby Out with the Bath
School! A Reply to Collins and Yearley // Science as Practice and Culture / ed. Pickering A.
Chicago and London: The University of Chicago Press, 1992.
28. Latour, Woolgar 1986 — Latour B., Woolgar S. Laboratory Life. The Construction of
81 Scientific Facts. Princeton, New Jersey: Princeton University Press, 1986.
29. Law 2009 — Law J. Actor-network theory and material semiotics // The New Blackwell
Companion to Social Theory. ed. Turner B. S. Blackwell Publishing Ltd., 2009.
30. Lukacs 1966 — Lukacs G. Technology and Social Relations // New Left Review I/39, Sep-
tember-October 1966.
31. MacKenzie 1984 — MacKenzie D., Marx and the Machine // Technology and Culture. 1984.
Vol. 25. No. 3. P. 473–502.
32. Mander 1978 — Mander J. Four arguments for the elimination of television. New York:
Quill, 1978.
33. Mumford 1964 — Mumford L. Authoritarian and Democratic Technics // Technology and
Culture. 1964. Vol. 5. No. 1.
34. Siddiq 2000 — Siddiq A. Challenge to Apollo: the Soviet Union and the Space Race, 1945–
1974. Washington, DC: NASA history division, 2000. (The NASA history series).
35. Winner 1986 — Winner L. Do artifacts have politics? // Winner L. The whale and the
reactor: a search for limits in an age of high technology. Chicago: University of Chicago
Press, 1986.
36. Бухтияров — Бухтияров А. М.: У истоков военной кибернетики Советского Союза.
http://www.viperson.ru/wind.php?ID =550657.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Кирилл Пузанов
Современные модели
распространения инноваций:
критический анализ
Статья посвящена исследованию моделей распространения иннова-
ций. На базе диффузной модели Э. Роджерса и территориальной модели
Т. Хегерстранда автором разработана альтернативная модель, позво-
ляющая анализировать инновационную динамику с учетом особен-
ностей ее пространственного распространения.
Ключевые слова: инновации, барьеры распространения, трение про-

странства, диффузная модель, линейная модель.
Введение
82
О смысление инноваций неразрывно связано с интеллектуаль-

ной историей изобретательства и техники. Несмотря на то, что
история человечества многими учеными рассматривается как цепь
открытий и изобретений, само понимание термина «инновация»
и законов, в соответствии с которыми действует данный феномен,
до сих пор не устоялось в научной литературе.
Теория инноваций в современном смысле слова возникла лишь
в начале X X века, когда французский социолог Г. Тард [Tarde, 1894,
1902], а затем австрийский экономист Й. Шумпетер выдвинули
гипотезы, рассматривающие научно-технические изобретения
в качестве главной движущей силы общественного прогресса. Эти
гипотезы содержали альтернативу классическому подходу к изобре-
тению как к процессу, который протекает в голове автора и находит
воплощение в материальном объекте или математической формуле.
Интерес социальных ученых к проблеме распространения ин-
новаций стал ярко проявляться с середины X X века. Причиной
послужило осознание факта, что для успешного внедрения науч-
Кирилл Александрович Пузанов — кандидат географических наук, в 2008

году с отличием окончил географических факультет МГ У, кафедру соци-
ально-экономической географии зарубежных стран. Старший научный
сотрудник Центра социологических исследований РАНХ иГС .
Работа выполнена по гранту НИР РАНХ иГС , проект «Социокультурные
барьеры распространения инноваций: альтернативы линейным и диффуз-
ным моделям инновационной динамики» (110/07-12).
власти
№ 6—7 (1) 2012
но-технических новшеств недостаточно создать условия для науч-

ных открытий и наладить процесс технологического производства
инновации. На интенсивность использования новых технологий,
скорость их распространения и легкость внедрения влияет ряд
сложных социальных, культурных и экономических факторов. Осо-
бенно остро вопрос распространения инноваций стоит для России,
где большие расстояния составляют преграду для распространения
новшеств.
В рамках данной статьи мы постараемся разобрать модели рас-
пространения инноваций, которые предлагает современная наука
(линейные, диффузные и пространственные модели), определим
основные проблемы их теоретической логики и разработаем аль-
тернативную модель распространения инноваций, которая была
бы чувствительна к тематике пространственных расстояний.
Линейная модель распространения инноваций

Исследователи выделяют пять поколений линейных моделей
83
распространения инноваций [Dodgson, 1994]. Они различаются
по сложности, числу выделяемых этапов инновационного процес-
са и нелинейности связей между ними. Все поколения объединяет
организационный подход к исследуемой проблеме. В линейных мо-
делях инновация проходит ряд морфологических изменений под
влиянием различных общественных институтов (таких как рынок,
промышленное производство, теоретические научные исследова-
ния и др.), которые поэтапно ее преобразуют.
Первые два поколения линейных моделей принципиально раз-
личаются только стимулами, которые, как полагают исследователи,
запускают инновационный процесс. В этом качестве в первом поко-
лении выступают теоретические исследования, во втором — прак-
тические задачи реализации нового товара на рынке.
Структурные проблемы рыночно- и научно-ориентированных
линейных объяснительных моделей частично решены в третьем
поколении. Комбинирование ориентации на технологическое раз-
витие и учет требований рынка достигаются за счет допущения,
что инновационный процесс может повторно проходить различ-
ные стадии. Таким образом, новое знание становится продуктом,
который производится благодаря особенностям технологическо-
го процесса, запросам со стороны общества, рыночной и научной
конъюнктуре. Подобное описание удобно, поскольку позволяет оп-
тимизировать инновационный процесс, корректируя стартовый
стимул. Однако революционных решений в рамках подобных мо-
делей найти невозможно.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Современные модели распространения инноваций: критический анализ
Модели инновационного процесса четвертого и пятого поколений

представляют собой усложненную сеть взаимодействий, в рамках
которых происходит распределение функций инновационной си-
стемы. Интенсифицируются связи как между ее подсистемами, так
и с внешними партнерами. Повышается гибкость и адаптивность.
Таким образом, в отличие от первых трех поколений инновацион-
ная динамика утрачивает замкнутость и становится частью более
сложного процесса. Появляется возможность учитывать параллель-
ное прохождение различных стадий инновационного процесса.
Критика моделей четвертого и пятого поколения акцентирует
их избыточную сложность, а также необходимость значительно
повысить траты на запуск мониторинга, анализа инновационного
процесса и его поддержание [Ягловский, 2011]. Стремление прибли-
зить линейные модели к реальному положению вещей наталкива-
ется на проблему масштаба. Увеличение числа этапов, усложнение
взаимосвязей между ними и возможность прохождения несколь-
ких стадий одновременно ведет к тому, что построение реально
работающих моделей становится трудновыполнимой задачей. Пе-
реход линейных инновационных моделей последних поколений 84
из разряда гипотетических алгоритмов в разряд прогностических
систем приводит к критическому усложнению их структуры. В ре-
зультате подобные модели теряют применимость для анализа кон-
кретных ситуаций.
Диффузная модель инновационной динамики

Роджерса
Главная отличительная черта диффузной модели от линейных
аналогов заключается в описании процесса распространения ин-
новаций как сетевого и непрерывного. Диффузная модель иссле-
дует преимущественно процесс передачи инновационного знания
от инноватора (агента, адаптировавшего инновацию) к потребите-
лю, а не последовательное преобразование первоначальной идеи
в различных институциональных плоскостях (как в случае с линей-
ными моделями). Это различие в фокусировке на разных аспектах
инновационного процесса объясняет, почему линейные и диффуз-
ные модели анализируют процесс распространения инноваций
на разных этапах.
В первом случае распространителями инновации становятся
группы экспертов, а инновационный процесс ограничен организа-
ционными рамками. В диффузной модели рассматривается процесс
адаптации инновации всеми членами социальной системы, вы-
ступающими как агенты коммуникативной сети [Rogers 2003]. Нам
власти
№ 6—7 (1) 2012
представляется, что ограничение изучения инновационного процес-

са организационными рамками ведет к систематической ошибке,
так как существует целый пласт инновационных практик, которые
институализируются лишь на последнем этапе, и уж тем более вы-
падают из поля зрения исследователя априорно неинституционали-
зируемые инновации (к примеру, инновации в области коррупции).
Основным новым понятиями данной системы является «агент» —
субъект, принимающий решение об адаптации нововведения.
Можно выделить агентов изменения (новаторов); агентов, которые
легко поддаются социальному нормативному и информационному
влиянию (ранние последователи и раннее большинство); агентов,
которые трудно поддаются информационному влиянию (позднее
большинство и поздние последователи) (см. рис. 1). Нововведения
привносят в социальную систему новаторы, затем их постепенно
перенимают другие группы, причем межличностные контакты
в данном процессе играют ключевую роль.
85
Рис. 1 [Rogers 2003: 305]
Одной из главных сложностей диффузной модели является не-

возможность учесть ряд неизвестных переменных, которые влияют
на результат. Во-первых, это характеристики групп агентов, в том
числе особенности, которые определяют скорость внутригруппово-
го распространения инновации.
Во-вторых, модель не описывает процесс перехода инновации
от одной группы к другой: вопрос о том, в какой степени грани-
ца между группами является контактной или барьерной зоной,
власти
№ 6—7 (1) 2012
остается открыт. Если связи внутри общественных страт сильнее,

чем связи между стратами, S-образная кривая, отражающая долю
людей, воспринявших инновацию за определенный промежуток
времени (см. рис. 1), окажется непригодной для описания процесса
распространения нововведения. Быстрой адаптации в рамках груп-
пы и замедленной передаче информации между группами соот-
ветствует «скачкообразный» график. Другими словами, S-образная
кривая начинает напоминать лестницу.
В-третьих, скорости адаптации нововведения группами могут
быть взаимозависимы. В качестве примера Т. Валенте [Valente,
1995] приводит внедрение факсов. Новаторы и ранние последова-
тели не могли реализовать потенциал новых устройств, поскольку
не имели возможности отправить сообщение любому корреспон-
денту. Однако по мере того, как в инновационный процесс включи-
лось позднее большинство, число абонентов начало расти и усвое-
ние новинки ранним большинством и новаторами ускорилось.
С проблемами медленного внедрения сталкивались все инно-
вации, ориентированные на коммуникационные технологии (те-
лефон, интернет и пр.). Это связано с тем, что их эффективность 86
и целесообразность напрямую зависят от количества пользовате-
лей. Адаптации подобных инноваций происходят по принципу
снежного кома, ускорение которого зависит не только от времени,
но и от набранной «массы».
Анализ территориальной модели инновационной

динамики Хегерстранда
Теория диффузии нововведений получила продолжение в работах
Т. Хагестранда, который предложил учесть пространственный ас-
пект распространения инноваций [Hagerstrand 1967]. В его терри-
ториальной модели диффузия инновации в обществе происходит
не только вертикально — от новаторов к поздним последователям,
но и горизонтально. При этом основными агентами выступают
территориальные единицы, а каналами коммуникации служат
не личные связи между жителями, а миграционные потоки насе-
ления.
Выводы Хегерстранда основаны на изучении динамики распро-
странения инноваций в сельских районах Швеции. Для измерения
процесса был отобран ряд индикаторов, которые поддаются параме-
тризации, в том числе географической привязке (государственные
субсидии на улучшение пастбищ, контроль коровьего туберкулеза,
почвенная съемка, почтовые денежные переводы, наличие автомо-
билей и телефонов). Диффузия индикаторов протекает с разной ско-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ростью и в большей или меньшей степени регулируется админист-

ративными решениями на национальном и региональном уровнях
[Lenntrop 2008].
На основе эмпирических данных был сформулирован ряд экспе-
риментальных прогностических моделей, показавших важность
физического соседства территориальных субъектов, между кото-
рыми происходит передача знания об инновациях. Дальнейшие
исследования хорологических характеристик привлекли внимание
к функционированию миграционных процессов в качестве глав-
ных коммуникационных каналов.
Диффузию инновации среди населения позволяет описать поня-
тие информационного поля, которое показывает, как вероятность
вступления в контакт снижается с увеличением расстояния между
индивидами [Lenntrop 2008].
Территориальная модель диффузии нововведения не лишена
ряда серьезных проблем. Для ее построения требуется обширный
эмпирический базис, которые включает усредненные данные о ми-
грациях населения. Кроме того, модель Хегерстранда не учитывает
87 диффузию внутри территориальных единиц, уделяя главным об-
разом внимание обмену информацией между субъектами. В этом
она уступает классической диффузной модели Роджерса, рассмо-
тренной выше. Но, как мы уже отмечали, именно наличие террито-
риального концепта в данной модели делает ее особенно значимой
для российских реалий.
Сравнительный анализ моделей инновационной

динамики
Подход к описанию инновационного процесса в диффузных и ли-
нейных моделях кардинально различается. Некоторую параллель
можно усмотреть в иерархии сетевой и организационной струк-
тур: в случае с линейными моделями инновация проходит ряд по-
следовательных этапов (разработка, производства, продажи и т. п.),
подобно тому, как в диффузных моделях нововведение осваивают
социальные слои (новаторы, ранние последователи и пр.). В поздних
поколениях линейных моделей, учитывающих обратную связь ме-
жду стадиями, и эта схожесть исчезла.
Фактор времени, необходимого для адаптации нововведения,
учитывается лишь в диффузных моделях, акцентирующих внима-
ние на агентах инновации. Измерить данный показатель в рамках
линейных моделей не представляется возможным. Революционный
аспект инновационного процесса, который более характерен для производ-
ства идей, остается для линейных моделей неизвестной величиной. В то же
власти
№ 6—7 (1) 2012
время эволюционный аспект, более характерный для диффузных моделей,

подразумевает возможность предсказания скорости протекания процесса.
Справедливости ради стоит отметить, что и в диффузных моделях
вопрос времени решен не до конца, так как требует предварительно-
го сбора эмпирических данных, на основе которых рассчитывается
показатель, характеризующий скорость распространения иннова-
ции [Valente 1995].
Территориальная диффузная модель Хегерстранда учитывает
фактор пространства и связанные с ним характеристики социаль-
но-пространственных сетей (каналов коммуникации), а также со-
циальные и физические барьеры, препятствующие инновационной
динамике [Hagerstrand 1967]. Таким образом, модель позволяет рас-
считать не только скорость распространения инновации, но и путь,
по которому оно проходит, что является значимым аспектом. Вне-
дрение пространственного фактора отличает модель Хегерстранда
от классической модели Роджерса, однако общим основанием для
них является сетевая метафорика. Перечисленные различия ли-
нейных и диффузных моделей объясняются тем, что инновацион-
ная динамика рассматривается на различных стадиях. Линейные 88
модели перестают интересоваться судьбой нововведения с момента
его реализации в качестве товара. Для диффузных моделей, напро-
тив, сбыт инновации служит отправной точкой в описании ее даль-
нейшего распространения.
Различия двух моделей обусловливают ограничения в их исполь-
зовании. Линейные модели неприменимы для анализа процесса
внедрения инноваций в общество, диффузные же модели не дают
представления о процессе производства инновации. Кроме того,
у них есть общее ограничение: обе не учитывают революционный
аспект инновационного процесса. И организационная метафорика
линейных моделей, и сетевая метафорика диффузных моделей опи-
сывают распространение инноваций как процесс без качественных
скачков. Это упрощает построение моделей, но уменьшает их про-
гностическую ценность.
Помимо общего ограничения, линейная и диффузная модели
имеют ряд частных ограничений, связанных с из базовыми пред-
посылками. Так, из-за отсутствия в линейной модели параметра
времени априорно предполагается, что любая инновация, которая
была начата, рано или поздно завершится. Недостатком диффуз-
ной модели является допущение, что общество состоит из групп,
отличных друг от друга исключительно по скорости усвоения ин-
новаций. Это приводит к тому, что диффузная модель на концепту-
альном уровне попадает в порочный круг: с одной стороны, скорость
распространения инновации определяется через то, как быстро раз-
личные группы населения способны ее усвоить, с другой — сами
власти
№ 6—7 (1) 2012
группы выделяются на основании скорости, с которой они адапти-

руют технологическое нововведение.
Ниже будет предложена альтернативная модель инновационной
динамики, призванная преодолеть обозначенные проблемы линей-
ных и диффузных теорий инноваций.
К новой модели инновационной динамики:

основные концепты
Новая модель распространения инноваций должна нивелировать
недостатки диффузной и линейной моделей. В ней делается акцент
на пространственном аспекте распространения инноваций. Взаим-
ная удаленность объектов, «трение пространства»1 и особенности
конкретных территорий во многом предопределяют процесс рас-
пространения инноваций.
Пространственный концепт выпадает из организационной и се-
тевой метафорики линейной и диффузной моделей. Он внеположен
социально-экономическим условиям жизни. На скорость распро-
89
странения инноваций могут влиять развитость как социальной, так
и пространственной сети отношений. Другими словами, диффузия
инноваций происходит в физическом пространстве и обусловлена
им. Таким образом, пространство имеет каузальную силу.
Процесс пространственного распространения нововведений мо-
жет идти тремя основными путями:
1. В рамках иерархической системы (от более крупных субъек-
тов к менее крупным). Как правило, в роли субъектов выступают
города.
2. От центра к периферии. Этот процесс может происходить как
в пределах агломераций — от городов-центров в города-спутни-
ки, так и в региональном масштабе — от центральных регионов
к окраинам.
3. От приграничных регионов вглубь страны. Преимуществом
регионов выступает близость к границе и возможность первыми
адаптировать инновации, приходящие из-за рубежа.
По мнению Н. Зубаревич (Зубаревич 2011), для России наиболее
характерны первые два варианта. Улучшение инновационного по-
тенциала страны неразрывно связано с ее территорией. Инвестиции
в современную транспортную инфраструктуру «сшивают» простран-
ство: центр агломерации с ее пригородами, крупные города с менее
крупными, населенные пункты с портами, которые служат воротами
1 Данный термин в экономической географии характеризует, насколько про-

странство открыто для проникновения материалов или идей.
власти
№ 6—7 (1) 2012
глобального рынка. Для ускорения модернизации приоритетом слу-

жат инфраструктурные инвестиции государства в территории, где
расположены мегаполисы и проживает большой процент населения.
Второй концепт, который не учитывают ни линейная, ни диф-
фузная модели, — революционность инновационного процесса.
К сожалению, предсказать прорыв в той или иной отрасли невоз-
можно, но оценка «революционного» потенциала — посильная за-
дача. Ч. Лэндри и Р. Флорида в своих работах делают упор на раз-
витость культуры как на аспект, коррелирующий с возможностью
появления революционных идей [Лэндри 2011; Флорида 2005].
Третий концепт — инновационный потенциал территории.
В работе «Галактика Интернет» М. Кастельс связывает новаторство
с тремя основными факторами: развитием интернета, наличием
венчурного капитала и высококлассной рабочей силы [Кастельс
2004]. Первые два показателя описывают свойства среды обитания
сообщества, а не его особенности. Важность территориального ком-
понента для процесса распространения инноваций очевидна. Даже
в условиях повсеместного распространения телекоммуникацион-
ных технологий пространство продолжает играть важную роль, так 90
как определяет направления (каналы коммуникации) и скорость
распространения (трение пространства) инноваций.
Описание новой модели процесса распространения

инноваций
В основу модели легли взаимодополняющие друг друга террито-
риальная модель диффузии инноваций Хегерстранда и классиче-
ская диффузная модель Роджерса. Комбинация территориального
и сетевого подходов позволяет рассматривать процесс диффузии
инноваций как многоуровневую систему. Мы можем учитывать
пространственный концепт, дополняя и усиливая сетевую метафо-
рику модели Роджерса.
Модели Роджерса и Хегерстранда работают независимо друг
от друга, что позволяет избежать пересечений при наложении зон
их влияния. Сводная модель является расчетом множества моделей
Роджерса, определенным образом расположенных в пространстве.
Появляясь на определенной территории, инновация одновременно
начинает осваиваться ее населением и распространяться на сосед-
ние территории. Особенность сводной модели заключается в том,
что полученные данные зависят от того, где расположить точку
внедрения. Таким образом, модель позволяет рассчитать оптималь-
ную стратегию адаптации инновационного знания для конкретной
группы территориальных образований.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Сводная модель имеет две особенности. Во-первых, диффузия ин-

новаций в различных сообществах проходит с разной скоростью. Со-
общества (в нашем случае население крупных городов РФ) могут быть
ранжированы по инновационной восприимчивости. Во-вторых,
не меньшее значение имеет сопоставимость территорий по уровню
инновационного потенциала. При равенстве территорий по этому
признаку распространение будет проходить по принципу географи-
ческой близости. В противном случае инновация будет быстрее адап-
тироваться территориями с большим инновационным потенциалом.
Таким образом, для описания сводной модели необходимо ввести
и определить ряд понятий:
1. Инновационный потенциал населения характеризует откры-
тость населения нововведениям и скорость, с которой будет рас-
пространяться инновация в отдельно взятом сообществе.
2. Инновационный потенциал территории позволяет ранжиро-
вать территориальные образования по уровню инновационно-
сти с организационной точки зрения.
3. Коммуникационные способности информационного поля опи-
91 сывают вероятность и скорость коммуникации между террито-
риальными образованиями.
Важной особенностью сводной модели является то, что она отно-
сительно независима от полноты начальных статистических дан-
ных. Мы предлагаем варианты расчета инновационного потенциа-
ла населения и территории, но даже при отсутствии информации
по одному из них модель сохранит функциональность. К тому же
она позволяет сравнивать различные примеры распространения
инноваций в одной и той же системе при различных показателях
инновационности субъектов.
Инновационный потенциал населения

Положительное отношение населения к инновациям и готовность
к изменениям играют решающую роль в процессе адаптации ин-
новаций. Данный показатель важен для расчета скорости прохо-
ждения и особенностей инновационного процесса в классической
диффузной модели Роджерса. Он отражает распределение населе-
ния между пятью базовыми группами: инноваторы, ранние после-
дователи, ранее большинство, запоздалое большинство и поздние
пользователи. Чем выше среди населения лояльность к инноваци-
ям, тем больше представительство позитивно настроенных групп
и, соответственно, выше скорость диффузии инновации.
Уровень инновационного потенциала населения определяется
методом опросов. В качестве примера можно привести исследование
власти
№ 6—7 (1) 2012
«Евробарометр в России», которое было проведено Центром социоло-

гических исследований РАНХиГС. Данные этого исследования ис-
пользовались для расчета инновационного потенциала населения.
Заметим, что показатель инновационного потенциала населения
соотносится скорее с отношением людей к технологиям, чем с ре-
альными практиками обращения с технологическими объектами.
Измерение производится по четырем установочным аспектам:
1. Прагматическая полезность технологий в повседневной жизни.
2. Восприятие опасности/полезности научно-технического прогресса.
3. Скорость научно-технического прогресса.
4. Когнитивный потенциал научно-технического прогресса.
Каждая установка измеряется разностью между уровнем согла-
сия населения с двумя утверждениями, выражающими позитив-
ное и негативное отношение к научно-техническому прогрессу.
Список утверждений представлен в приложении 1.
Общий коэффициент инновационности населения измеряется
по формуле:
n
positive
(Х i _ Х negative ) 100%
92
P=∑ 2n
i
+ ,
i=1 2
где X — процент людей, выразивший согласие с позитивным или
негативным утверждением, n — количество утверждений.
В силу того, что данный показатель необходимо рассчитать
по 100-бальной шкале, итоговая сумма делится на два и к ней при-
бавляется 100 %. В итоге значение в 50 % свидетельствует о нейтраль-
ном, более 50 % — о позитивном, а менее 50 % — о негативном отно-
шении населения к технологиям.
Инновационный потенциал территории

Для расчета инновационного потенциала территории воспользуем-
ся существующими методиками оценки, в частности рейтингом
инновационного развития регионов [Гусев, 2008].
Учитываемые в рейтинге факторы подразделяются на две
группы:
1. Факторы, описывающие уровень технологического развития ре-
гиона, или факторы инновационной восприимчивости:
а) производительность труда;
b) фондоотдача;
c) экологичность производства.
2. Факторы инновационной «активности» региона:
а) затраты на исследования и разработки на одного занятого;
власти
№ 6—7 (1) 2012
b) затраты на технологические инновации на одного занятого;

c) выпуск инновационной продукции на душу населения
региона.
В рамках данной методики производительность труда оцени-
вается как отношение валового регионального продукта субъекта
РФ к среднегодовой численности занятых в региональной эконо-
мике. Фондоотдача оценивается как отношение ВРП субъекта РФ
к стоимости основных фондов, а экологичность производства — как
частное от деления ВРП субъекта РФ на объем выбросов вредных
веществ в атмосферу из стационарных источников.
Для каждого из шести введенных в анализ показателей опреде-
ляется регион-лидер, имеющий максимальное значение, которое
принимается за 100 %. Далее соответствующие параметры других
регионов пересчитываются в процентном отношении по формуле:
,
93
где Xi — значение параметра для i-го региона; Xmax — максималь-
ное значение параметра региона-лидера; Si — процентное отношение
значения параметра в i-м регионе к региону-лидеру. Затем для всех
регионов рассчитывается среднее арифметическое шести показате-
лей. Таким образом, итоговая рейтинговая оценка уровня инноваци-
онного потенциала территории изменяется в интервале от 0 до 100.
Коммуникативные способности информационного

поля
По аналогии с моделью Хегерстранда для оценки пропускной способно-
сти коммуникационных каналов в сводной модели применяется инте-
грированный показатель скорости передачи информации между тер-
риториальными субъектами. Для его расчета используется формула:
( Pa + Pb ) + ( S a + Sb ) *U ab
Vab = ,
2 * Ld ab
где Vab — скорость распространения инновации из субъекта a в b,

Pa, Pb, Sa и Sb —средние показатели инновационного потенциала
населения и территории для субъектов a и b соответственно, Lab —
расстояние от a до b, степень d при показателе расстояния — «трение
пространства», Uab — уровень миграции из a в b. Естественно, что
модель на данном этапе ее разработки носит скорее теоретическую,
власти
№ 6—7 (1) 2012
чем практическую ценность. Многие из ее компонентов должны

быть «взвешены» на основе ретроспективного анализа распростра-
нения различных инноваций.
Показатель расстояния в данной модели мы рассчитываем не как
кратчайший путь между отдельными субъектами, а как расстоя-
ние, основанное на сети автомобильных дорог. Это связано с тем,
что на данный момент по пассажироперевозкам в мире лидирует
автомобильный транспорт [Вольский 2003].
К сожалению, сводная модель точно так же, как и модели Роджер-
са и Хегерстранда, не позволяет рассчитывать параметр времени
иначе как на основе полевых наблюдений. Однако она нивелирует
основные минусы, присущие классическим диффузной и линей-
ной моделям. Также сводная модель обладает рядом особенностей,
которые позволяют взглянуть на систему по-новому.
Во-первых, данная модель может работать на различных уровнях ге-
нерализации. В исследовании мы можем рассматривать территорию
и как систему районов, и как сеть населенных пунктов. В зависимости
от наличия дробной статистики повышается прогностическая ценность.
Во-вторых, при помощи данной модели мы можем рассчитать 94
не только скорость внедрения инноваций от самой передовой до са-
мой отсталой территориальной единицы, мы можем также вычис-
лить оптимальный пункт для начала инновационного процесса.
В-третьих, сводная модель позволяет выделять социокультурные
барьеры на пути распространения инноваций. На основе расчета
гипотетического распространения новшеств мы можем увидеть
слабые и сильные стороны заданной системы, в первую очередь ос-
новываясь на том, как ее элементы распределены в пространстве,
и на то, какими они обладают характеристиками.
Расчет альтернативной модели для 14 крупнейших

городов РФ
В качестве примера, на котором можно наглядно показать некоторые
достоинства и недостатки сводной модели, мы рассчитали процесс
распространения инноваций для 14 крупнейших по численности на-
селения городов России. Использовались официальные данные Феде-
ральной службы государственной статистики1 (для расчета показате-
лей миграции и инновационного потенциала территории) и данные
опроса «Евробарометр в России», проведенного Центром социологиче-
ских исследований РАНХиГС (для расчета инновационного потенциа-
ла населения). К сожалению, из-за недостаточности статистической
1 http://www.gks.ru.
власти
№ 6—7 (1) 2012
информации мы были вынуждены заменить показатели миграции

населения из одних территориальных единиц в другие данными
о миграционном притоке в регионе (вне зависимости от пункта выез-
да). Данные о расстояниях рассчитывались исходя из сети автомобиль-
ных дорог. В анализе учитывались лишь крупные автомагистрали.
В результате получен сводный граф (см. рис. 2), на котором отмече-
на интенсивность связей между территориальными единицами при
условии, что инновационный процесс стартует из разных точек. Дан-
ная схема выявляет основные устойчивые территориальные связи.
95
Рис. 2. Граф распространения инноваций в сети 14 крупнейших

городов РФ
Ядром системы является треугольник Самара — Уфа — Казань,

который максимально усваивает получает инновации и далее, рас-
пределив их внутри, перенаправляет в другие города.
Система показывает устойчивые тандемы. К примеру, на пути
распространения инновации в Санкт-Петербург всегда находится
Москва. Это может привести к тому, что если по каким бы то ни было
причинам инновация не будет принята москвичами, то и в Санкт-
Петербург она не попадет или попадет с большим опозданием. Схо-
жие отношения наблюдаются в тандемах Омск — Новосибирск,
Новосибирск — Красноярск.
Еще одним примечательным результатом стал тот факт, что связь
между Пермью и Екатеринбургом ослаблена. Несмотря на террито-
риальную близость, эти города практически никогда не становятся
источником инноваций друг для друга. Для Екатеринбурга более
характерно внедрение инноваций через Челябинск, а для Перми —
через Казань, реже — Уфу.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Что касается оптимальности размещения инновационных цен-

тров, данная модель указывает, что Москва, являющаяся традици-
онным центром инновационности в РФ, не может считаться самой
эффективной из возможных стартовых точек. Условное время рас-
пространения до всех 14 городов в случае старта инновационного
процесса из Москвы составляет 0,4 у. е., в то время как для Екатерин-
бурга аналогичный показатель составляет 0,3 у. е.
Один из плюсов нашей модели, который по совместительству
является ее недостатком на данном этапе, заключается в гибкости.
Иными словами, варьируя веса, которые мы назначаем структур-
ным частям системы, мы можем сильно изменять итоговый резуль-
тат. Эта особенность легко преодолевается ретроспективными иссле-
дованиями распространения различных инноваций по территории
РФ. С другой стороны, сохранение возможности корректировки си-
стемы в зависимости от характеристик изучаемой инновации мы
рассматриваем как весьма значимый плюс альтернативной модели.
К примеру, если наше исследование было бы посвящено определен-
ной инновационной практике, в которой отсутствует или сведен к ми-
нимуму материальный компонент, то трение пространства играло бы 96
для нас меньшую роль, а миграционный баланс становился бы весьма
значимой величиной. В этом случае граф процесса распространения
претерпел бы серьезные изменения. На рисунках 3 и 4 изображены гра-
фы распространения инноваций, начавшихся в Екатеринбурге, при ко-
эффициенте трения пространства 2 и 1,5 соответственно. При этом
во втором случае увеличена значимость миграционной составляющей.
Рис. 3. Граф распространения инновации из Екатеринбурга

при коэффициенте трения пространства 2
власти
№ 6—7 (1) 2012
Рис. 4. Граф распространения инновации из Екатеринбурга

при коэффициенте трения пространства 1,5
97
Мы видим, что при снижении значимости показателя трения
пространства происходит перекос в сторону крупных центров при-
тяжения мигрантов, например Москвы. С другой стороны, мы ви-
дим, что даже во втором случае сохраняются такие устойчивые связ-
ки, как Москва — Санкт-Петербург и Новосибирск — Красноярск.
Значимость территориального концепта для изучения инноваци-
онной динамики в России очевидна. Тем не менее многие модели
не позволяют принять в расчет данный аспект. Предложенная в дан-
ной статье альтернативная модель распространения инноваций
сконструирована на базе территориальной модели Хегерстранда
и диффузной модели Роджерса. Разработка позволяет анализиро-
вать процессы инновационной динамики с учетом того, где эти
процессы начались. Также она позволяет рассчитать оптимальную
точку старта той или иной инновации в зависимости от ее базовых
характеристик. К другим плюсам предложенной модели можно от-
нести ее способность работать на различных уровнях генерализа-
ции и возможность выделить социокультурные барьеры на пути
распространения инноваций.
Основным минусом модели становится необходимость сравни-
тельно большого количества предварительных вспомогательных
исследований, которые бы позволили рассчитать такой показатель,
власти
№ 6—7 (1) 2012
как трение пространства. Тем не менее нехватку данных можно

восполнить методом ретроспективного анализа распространения
уже внедренных инноваций.
1. Вольский 2003 — Вольский В. В. (ред.) Социально-экономическая география зарубеж-
ного мира. М.: Дрофа, 2003.
2. Гусев 2009 — Гусев А. Б. Рейтинги инновационного развития регионов России // Он-
лайн-журнал «Капитал страны». 2009. URL : http://www.kapital-rus.ru/index.php/
articles/article/2574 (24.04.13).
3. Зубаревич 2011 — Пространство как барьер для модернизации. Независимая газета,
2011. 21 октября.
4. Кастельс 2000 — Кастельс М. Информационная эпоха. М. ГУ-ВШЭ, 2000.
5. Лэндри 2011 — Лэндри Ч. Креативный город. М.: Издательский дом Классика-ХХI,
2011.
6. Флорида 2005 — Флорида Р. Креативный класс: люди, которые меняют будущее (The
Rise of The Creative Class and How It’s Transforming Work, Leisure, Community and
Everyday Life). М.: Классика-XXI, 2005. 98
7. Яголковский 2011 — Яголковский С. Р. Психология инноваций. Подходы, модели, про-
цессы. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2011.
8. Dodgson, Rothwell 1994 — Dodgson M. and Rothwell R. (Eds.). The Handbook of Indus-
trial Innovations. Aldershot: Brookfield, 1994.
9. Hagerstrand 1967 — Hagerstrand T. Innovation diffusion as a spatial process (A. Pred,
Trans.) Chicago: University of Chicago press, 1967.
10. Lenntrop 2008 — Lenntrop, B. Innovation diffusion as spatial process (1953): Törsten
Hägerstrand. In P. Hubbard, R. Kitchin, & G. Valentine (Eds.), Key texts in human geog-
raphy. (P. 1–9). London: SAGE Publications, 2008.
11. Rogers 2003 — Rogers E. M. Diffusion of Innovations, Fifth Edition. Free Press, New
York, 2003.
12. Tarde 1894 — Tarde G. La Logique Sociale. Paris: Alcan, 1894 (цитируется по Taymans
A. C. Tarde and Schumpeter: A Similar Vision // The Quarterly Journal of Economics, Vol.
64, No. 4 (Nov., 1950), p. 611–622).
13. Tarde 1902 — Tarde G. L’Invention, Moteur de l’Evolution Sociale. Revue Internationale
de Sociologie, 1902 (цитируется по Taymans A. C. Tarde and Schumpeter: A Similar Vi-
sion // The Quarterly Journal of Economics, Vol. 64, No. 4 (Nov., 1950), p. 611–622).
14. Valente 1995 — Valente W. Thomas. Network models of the diffusion of innova-
tions / Hampton press. Inc. Cresskill, New Jersey. 1995.
15. http://www.gks.ru — Федеральная служба государственной статистики.
Приложение 1
Установочные аспекты отношения населения к инновациям.
Список измеряемых вопросов
1.1 Науки и технологии делают жизнь проще и удобнее;
власти
№ 6—7 (1) 2012
1.2 технологические новшества никак не влияют на мою повсе-

дневную жизнь.
2.1 При помощи научно-технических достижений можно решить
любые проблемы;
2.2 развитие науки и технологий представляет опасность в долго-
срочной перспективе.
3.1 Научно-технические открытия слишком быстро меняют
жизнь, люди не успевают приспособиться;
3.2 научно-технический прогресс должен идти более высокими
темпами, чем сейчас.
4.1 В будущем при помощи науки и технологий человечество смо-
жет разгадать все загадки природы;
4.2 науки и технологии, по сути, не дают нам никакого принци-
пиально нового знания.
99
власти
№ 6—7 (1) 2012
Вера в научно-технический
прогресс vs научно-технический
скептицизм:
что предопределяет отношение
россиян к развитию науки
и технологий?
Существующие теории инноваций не дают внятного объяснения, по-
чему одни группы более чувствительны к инновациям, чем другие.
«Слепое пятно» теорий инноваций сокрыто в механике их работы.
В данной работе предпринимается попытка найти новые способы вы-
деления групп населения, чувствительных к инновационным процес-
сам, путем анализа отношения людей к научно-техническому про- 100
грессу. На основании данных исследований выделяется три базовых
компонента, определяющих установки населения к развитию науки
Ключевые слова: инновации, научно-технический прогресс, установки,

кластеры игроков.
Введение
П ервый всплеск интереса социальных ученых к инновациям

восходит к рубежу XIX–X X веков. Попытки концептуализа-
ции инновации как принципиально нового способа использова-
ния старых, уже известных ресурсов были предприняты Г. Тардом
и Й. Шумпетером [Schumpeter 1934; Taymans 1950]. Однако подходы,
предложенные как Тардом, так и Шумпетером, задавали преимуще-

Sociology Манчестерского университета). Аспирант кафедры анализа со-
циальных институтов НИ У-ВШЭ, старший научный сотрудник Центра
социологических исследований при ИПЭИ РАНХ иГС . Преподаватель Мо-
сковской школы социальных и экономических наук, старший преподава-
тель философско-социологического факультета РАНХ иГС .
Работа выполнена по гранту НИР РАНХ иГС , проект «Инновационные тех-
нологии и изменение повседневных практик: микросоциология иннова-
ций» (112/07-12).
власти
№ 6—7 (1) 2012
ственно теоретические интуиции инновационного процесса, кото-

рые, по мнению последующих исследователей, не позволяли перей-
ти к эмпирическому исследованию динамики и распространения
инноваций [Egbu 2004, McAdam, 2005]. Возможно, именно с этим
связано практически полное исчезновение интереса у социальных
ученых к этой тематике вплоть до середины X X века.
С окончанием Второй мировой войны за разработку моделей
инновационной динамики берутся ученые из самых разных обла-
стей знания, однако ведущую роль занимают экономисты. Основ-
ная задача — создать инструмент, позволяющий описать развитие
и распространение инноваций, предсказать успешность внедрения
конкретной инновации в производственный процесс или повсе-
дневную жизнь [Nelson 1959, Scherer 1964, Kuznets 1962]. Так появ-
ляются организационные теории линейной инновационной ди-
намики. Однако они представляют развитие науки и технологий
как сверхдетерминированное экономическими условиями, делая
акцент почти исключительно на производственной стороне инно-
вационного процесса. Почти сразу с появлением линейных моделей
101 инновационной динамики они подвергаются жесточайшей кри-
тике со стороны как научного сообщества [Anthony et al 1953], так
и экспертных организаций при правительстве [US Department of
Defense 1969].
Это заставляет социальных ученых вновь обратить внимание
на шумпетерианское понимание инновации. Альтернативой ор-
ганизационным теориям инноваций становятся сетевые подходы
к описанию развития и усвоения научно-технических новшеств.
Последние ставят во главу угла не процесс производственного
внедрения инноваций, а способность обычных людей создавать
и по-новому использовать имеющиеся у них ресурсы [Brozen 1951].
Пожалуй, именно последовательная критика организационных
подходов к описанию инновационной динамики и возродивший-
ся интерес к шумпетерианской концепции инноваций повлекли
за собой возникновение альтернативы линейным моделям распро-
странения инноваций. В 1960-х Э. Роджерс пишет книгу «Диффузия
инноваций» [Rogers 2003], которая переключает внимание иссле-
дователей инноваций с экономических аспектов распространения
научно-технических новшеств на социальные компоненты иннова-
ционного процесса. В частности, он акцентирует внимание на мо-
делях принятия решений внутри системы, групповых нормах, спо-
собах коммуникации, а также системных изменениях, вызванных
внедрением инновации.
Несмотря на различия между подходами к изучению инновацион-
ной динамики, все они концентрируются на изучении поведенческо-
го аспекта. Объяснение успешности внедрения научно-технического
власти
№ 6—7 (1) 2012
Вера в научно-технический прогресс vs научно-технический скептицизм…
новшества объясняется особенностями поведения тех или иных акто-

ров: либо «экономических агентов» (таких как большие корпорации,
научные или правительственные организации и т. д.), либо «повсе-
дневных инноваторов», констелляция обыденных действий которых
предопределяет скорость и характер распространения новшества.
Следствием из такого подхода становится предположение, что
все агенты инновационного процесса различаются исключитель-
но по скорости усвоения того или иного технического новшества.
В частности, именно на этом базируется классификация пользо-
вателей, предложенная Роджерсом: он выделял пять групп среди
«аудитории инноваций» (инноваторы, ранние последователи, ранее
большинство, запоздалое большинство и поздние пользователи) в за-
висимости от того, как быстро они усваивают инновацию. Заметим,
однако, что и скорость распространения инноваций объясняется
количественным соотношением этих групп. Иными словами, чем
больше среди аудитории новшества инноваторов или ранних после-
дователей, тем скорее произойдет усвоение инновации. Напротив,
большое число запоздалого большинства и поздних последователей
приводит к снижению скорости внедрения новшества. 102
Таким образом, модель Роджерса создает порочный круг в объяс-
нении инновационной динамики. С одной стороны, скорость рас-
пространения инновации зависит от соотношения групп пользо-
вателей. С другой стороны, выделение самих групп пользователей
основывается на скорости усвоения инноваций. Это делает теорию
инноваций безразличной к объяснению внедрения новшеств. Как
ни парадоксально, причины инновационной динамики попадают
в зону слепого пятна теорий инноваций.
Задача этой статьи — разработка подхода, позволяющего выйти
за пределы «порочного теоретического круга» Роджерса. Для это-
го предпринимается попытка найти иные способы выделения
групп населения, чувствительных к инновационным процессам.
На основании материалов исследования «Евробарометр в России»,
проведенного Центром социологических исследований РАНХ иГС
в 2012 году1, исследуются установки населения РФ по отношению
к научно-техническому прогрессу в целом и достижениям научно-
технического прогресса в частности. Для определения установок
населения была использована шкала из 8 утверждений, измеряю-
щих согласие или несогласие респондента с каждым из них.
1 В рамках исследования был осуществлен опрос 6000 человек по квотной

репрезентативной выборке в 10 регионах РФ. Выборка отражает как струк-
туру расселения населения по территории РФ, так и репрезентативна для
населения каждого региона в отдельности.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Противоречивость установок или неоднородность

населения?
Большинство респондентов позитивно относится к научно-техни-
ческому прогрессу. Почти 3/4 из них заявило, что развитие науки
и технологий делает жизнь проще и удобнее. Также 25 % ответивших
уверены, что посредством научных достижений можно решить лю-
бую проблему.
Диаграмма 1. Отношение населения РФ к научно-техническому

прогрессу
103
Почти для всех респондентов развитие науки и технологий связа-

но с изменениями в повседневной жизни: только 14 % утверждают,
что технологические новшества никак не влияют на их повседневную
жизнь. Таким же низким является и показатель обеспокоенности насе-
ления развитием новых технологий: всего 10 % ответивших считают,
что наука и технологии могут представлять опасность в долгосрочной
перспективе. В целом же научное развитие представляется как пози-
тивное движение, улучшающее повседневную жизнь обычных людей.
Заметим, однако, что в целом отношение подавляющего боль-
шинства респондентов к инновациям в научно-технической сфе-
ре носит прагматический характер: технологические новшества
власти
№ 6—7 (1) 2012
и научные открытия для них — это то, что позволяет сделать по-
вседневную жизнь удобнее и решить конкретные проблемы или
задачи. При этом только пятая часть населения настроена крайне
оптимистично относительно перспектив развития науки и техно-
логий: они уверены, что посредством научно-технических инно-
ваций человечество сможет разгадать все загадки природы. И по-
рядка 5 % пессимистичны: они утверждают, что никакого прироста
нового знания не происходит. Для остальных 70 % пользователей
инновационных новшеств вопрос о научных открытиях и техно-
логических прорывах не является интересным и актуальным. Он
находится вне сферы их повседневного интереса.
Примерно тот же уровень пассивности наблюдается и в ответах
на вопросы о темпах развития науки и технологий: только 31 % рес-
пондентов имеет мнение на этот счет (16 % из них уверены, что на-
учное развитие идет слишком быстро, в то время как 15 % хотят,
чтобы его темпы увеличились). Для 69 % вопрос о темпах развития
науки и технологий нерелевантен.
Таким образом, несмотря на то, что в целом отношение респон-
дентов к развитию науки и технологий положительное — последние 104
делают их повседневную жизнь проще и удобнее, подавляющее боль-
шинство населения РФ является скорее пассивным «рецептором»
технологических новшеств. Да, технологии делают их жизнь проще
и удобнее, они готовы применять их в повседневной жизни, однако
активного интереса к направлению и темпам развития научных от-
крытий и технологических изобретений респонденты не проявляют.
Парадоксально, но при ориентации на «полезность» науки
и технологий 3/4 населения страны почти половина респондентов
выступает за финансирование не прикладных, а именно фунда-
ментальных исследований, которые не могут принести быстрых
улучшений в их повседневную жизнь.
Диаграмма 2. Какие научные исследования необходимо финансировать

в первую очередь?
власти
№ 6—7 (1) 2012
Число людей, выступающих за развитие и финансирование

фундаментальных научных разработок, в два раза больше тех, кто
заинтересован в когнитивном потенциале научно-технического
прогресса. Как мы помним, для 70 % респондентов вопрос о том,
насколько перспективны фундаментальные научные разработки,
нацеленные на «открытие тайн природы» и «развитие нашего по-
нимания мира», нерелевантен.
В результате мы сталкиваемся с забавным парадоксом: артикуля-
ция практической полезности научно-технологических открытий
и незаинтересованность в фундаментальном развитии нового зна-
ния не связана напрямую с поддержкой респондентами приклад-
ных научно-технических разработок, призванных быстро улуч-
шить их повседневную жизнь1.
Значит ли это, что отношение населения к развитию науки и тех-
нологий неконсистентно? С одной стороны, мы можем говорить, что
подавляющее большинство ценит те технологические новшества,
которые позволяют улучшить их повседневную жизнь. С другой
стороны, почти половина опрошенных уверена, что главной целью
105 развития науки должны быть именно фундаментальные исследова-
ния, не способные принести быстрой практической отдачи.
Дальнейший анализ данных показал, что неконсистентность
установок респондентов наблюдается лишь при анализе всего
массива данных. Между тем существуют группы населения, чье
отношение к научно-техническому прогрессу однозначно. В дей-
ствительности мы можем говорить о разнородности глубинных
факторов, воздействующих на отношение к наукам и технологиям,
которые в результате кристаллизируются в комплексные, неодно-
родные и зачастую внутренне противоречивые позиции, выражае-
мые населением в целом. При этом конечное отношение к развитию
науки и технологий складывается из нескольких компонентов, ко-
торые могут противоречить друг другу.
Факторы отношения к наукам и технологиям

Для выявления факторов, влияющих на отношение населения к на-
уке и технологиям, был произведен факторный анализ данных ме-
тодом основных компонентов. В качестве исходных переменных
были использованы вопросы, измеряющие отношение к развитию
1 Об этом свидетельствует статистический анализ связи между отношени-

ем респондентов к научно-техническому прогрессу и ответом на вопрос,
из каких источников должна финансироваться научная деятельность.
власти
№ 6—7 (1) 2012
науки и технологий. В результате факторного анализа1 было выде-

лено три компонента, влияющие на результирующую установку.
Связь исходных переменных с полученными компонентами пред-
ставлена в следующей таблице:
Таблица 1
Компонент
1 2 3
1. Науки и технологии делают жизнь
-0,757 0,176 0,152
проще и удобнее
2. Технологические новшества никак
0,847 -0,014 0,047
не влияют на мою повседневную жизнь
3. При помощи научно-технических
достижений можно решить любые -0,084 0,667 0,372
проблемы
106
4. Развитие науки и технологий
представляет опасность в долгосрочной 0,003 -0,715 0,178
перспективе
5. Научно-технические открытия
слишком быстро меняют жизнь, люди 0,231 -0,377 -0,072
не успевают приспособиться
6. Научно-технический прогресс
должен идти более высокими темпами, 0,047 -0,026 -0,487
чем сейчас
7. В будущем при помощи науки
и технологий человечество сможет 0,013 0,371 -0,582
разгадать все загадки природы
8. Науки и технологии, по сути, не дают
нам никакого принципиально нового -0,047 0,275 0,723
знания
Первый фактор — это восприятие (бес)полезности науки и техно-

логий для повседневной жизни. Он имеет наиболее сильные показа-
1 Определение количества факторов производилось на основании критерия

Кайзера. Конечный процент объясненной дисперсии составил 50 %. Для
увеличения контрастности факторных нагрузок был использован метод
вращения матрицы факторных нагрузок варимакс.
власти
№ 6—7 (1) 2012
тели связи с первыми двумя переменными: уверенностью, что

науки и технологии делают жизнь проще, и незаинтересован-
ностью в технологических новшествах на уровне повседневной
жизни. Заметим, что он диаметрально противоположно влия-
ет на две эти установки (знак указывает направление действия
фактора). При этом чем больше люди уверены, что технологии
никак не влияют на их повседневную жизнь, тем негативнее они
относятся к высоким темпам научно-технического прогресса.
Это означает, что низкие показатели использования новых тех-
нологий в повседневной жизни связаны с тем, что люди просто
не успевают приспособиться к темпам научно-технического
прогресса.
Второй фактор описывает уверенность в когнитивном потенциале
научно-технического прогресса. Он коррелирует, с одной стороны,
с заявлением, что науки и технологии способны решить любые
проблемы, с другой стороны, с установкой, что при их помощи
человечество сможет разгадать все загадки природы. Наконец, чем
больше люди уверены в потенциале научно-технического прогрес-
107 са, тем менее они восприимчивы к опасностям, связанным с раз-
витием науки и технологий в будущем.
Этот фактор имеет лишь слабые показатели корреляции с по-
вседневной заинтересованностью в достижениях науки и тех-
нологий. Между тем именно уверенность в потенциале научно-
технического прогресса сильнее всего влияет на желание, чтобы
науки и технологии развивались как можно быстрее. Иными
словами, заинтересованность в высоких темпах научно-технического
развития обусловлена не столько восприятием полезности науки и тех-
нологий для повседневной жизни, сколько верой в научно-технических
прогресс.
Наконец, третий фактор — это скепсис относительно возможно-
стей научно-технического развития. Этот скепсис обусловливает
уверенность в том, что научно-техническое развитие не может
дать принципиально нового знания, и в том, что человечество
не сможет раскрыть все тайны природы. Именно этот фактор
связывается с обеспокоенностью опасностями, которые разви-
тие науки и технологий могут создать в будущем, и нежелани-
ем, чтобы научно-технический прогресс шел более быстрыми
темпами.
Заметим, что все три фактора действуют на установки одновре-
менно и, как было показано, разнонаправленно. При этом анализ
данных показал, что среди них не существует доминирующего
фактора: все они объясняют примерно один и тот же процент ис-
ходной информации (дисперсии).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Таблица 2
Объясненная дисперсия
Суммы квадратов факторов вращения

Компонент Итого % дисперсии Кумулятивный %
1. Восприятие
1,357 16,957 16,957
полезности
2. Уверенность
1,343 16,793 33,750
в потенциале
3. Скепсис 1,298 16,228 49,978
Как видно из таблицы, все компоненты объясняют примерно 16 %

от исходной дисперсии переменных. Это означает, что по своей эв-
ристической силе они обладают одинаковым потенциалом. Иными
словами, каждый фактор имеет примерно одинаковое по интен-
сивности влияние на результирующие установки респондентов. 108
Именно в силу равного воздействия на отношение к наукам и тех-
нологиям (1) восприятия их полезности, (2) уверенности в потенциале на-
учно-технического развития и одновременно (3) скепсиса относительно
возможностей такого развития установки респондентов являются
неконсистентными.
Однако, несмотря на комплексность установок респондентов
относительно развития науки и технологий, можно выделить не-
сколько групп населения, каждая из которых склоняется в к тому
или иному полюсу отношения к научно-техническому прогрессу.
«Кластеры установок»: вера в потенциал научного

прогресса vs прагматическая полезность
На основании кластерного анализа данных было выделено три
группы респондентов, которые отличаются друг от друга отноше-
нием к развитию науки и технологий1.
1 Иерархический кластерный анализ, реализованный в пакете SPS S , произ-

водился методом Варда. Пространство значений было задано бинарными
переменными, измеряющими установки по отношению к наукам и техно-
логиям. Подсчет расстояния между кластерами осуществлялся на основа-
нии меры квадрата Евклидового расстояния. Из анализа были исключены
респонденты, затруднившиеся с ответом на вопрос об их отношении к на-
учно-техническому развитию.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Диаграмма 3. Наполненность кластеров
Первый кластер является самым наполненным — в него попало

58 % респондентов. Это наиболее многочисленная группа населения, кото-
рая характеризуется амбивалентностью установок по отношению к разви-
тию науки и технологий. С одной стороны, более двух третей респон-
дентов, попавших в этот кластер, утверждает, что науки и технологии
109 делают жизнь проще и удобнее, с другой стороны, 16 % из них заяв-
ляют, что науки и технологии никак не влияют на их повседневную
жизнь (что в четыре раза больше, чем в двух других кластерах)1.
Представители этой группы людей обеспокоены развитием науки
и технологий: больше всего респондентов из этого кластера утвер-
ждает, что научно-технический прогресс представляет опасность
в долгосрочной перспективе (13 % против 0 % и 8 % во втором и треть-
ем кластере соответственно), а также что развитие науки и техноло-
гий идет слишком быстрыми темпами и люди не успевают приспо-
собиться (почти 20 % против 5 % и 7 % во втором и третьем кластерах).
Одновременно с этим 21 % респондентов уверен, что научно-техни-
ческий прогресс должен идти более высокими темпами, чем сейчас
(это в 5–7 раз больше, чем в других кластерах). Отметим, что при-
мерно в половине случаев, казалось бы, противоречащие друг другу
ответы дают одни и те же люди, попавшие в первую группу.
Таким образом, почти 60 % населения характеризуются отсут-
ствием консистентного и внятного отношения к научно-техниче-
скому прогрессу. Можно сказать, что их установки являются амби-
валентными, на них в равной степени влияет несколько факторов:
и восприятие повседневной полезности технологий, и уверенность
в потенциале научно-технического прогресса (этим обусловлено
желание, чтобы он шел более быстрыми темпами), и в то же вре-
1 Здесь и далее описываются таблицы сопряженности полученных кластеров

и вопросов об установке респондентов. Таблицы см. в приложении.
власти
№ 6—7 (1) 2012
мя скепсис в отношении перспектив его развития (чем объясняется

обеспокоенность будущим развития технологических новшеств).
Второй кластер составляют 27 % респондентов. Это группа людей, ко-
торая предельно позитивно относится к развитию науки и технологий.
Они уверены, что развитие науки и технологий имеет не только прак-
тическую значимость, но позволит также решить любые проблемы
и раскрыть все тайны природы. Таким образом, это те представители
населения, на установки которых наибольшее влияние оказывает фактор веры
в потенциал научно-технического прогресса. Неудивительно, что, в отличие
от представителей других групп, они вообще не говорят о возможной
опасности, связанной с развитием науки и технологий в будущем.
Наконец, представители третьего кластера (15 % респондентов)
склонны в наибольшей степени артикулировать прагматическую полез-
ность развития науки и техники (90 % людей из этой группы уверены,
что науки и технологии делают жизнь проще и удобнее). При этом
они не верят в когнитивный потенциал научно-технического про-
гресса: 100 % из них утверждают, что дальнейшее развитие науки
и техники не принесет принципиально нового знания.
Что это за группы населения? По социально-демографическим ха- 110
рактеристикам представители различных кластеров не отличаются
ни по полу, ни по возрасту, ни по семейному положению1. При этом
респонденты из первого кластера с амбивалентными установками —
это самая разрозненная из трех групп по параметрам дохода, соци-
ального положения и образования: среди них есть много людей как
со средним или средне-специальным образованием, так и с высшим
образованием (процент последних выше, чем в других группах). Зна-
чительная часть имеет очень низкий доход (20 % утверждают, что им
денег хватает только на питание и одежду). При этом больше всего рес-
пондентов именно из первой группы сказали, что им хватает денег как
на мелкие, так и на крупные расходы, включая покупку автомобиля
или квартиры. Наконец, свое социальное положение представители
кластера оценивают либо как очень низкое, либо как очень высокое.
Представителей третьего кластера — уверенных в прагматиче-
ской полезности развития науки и технологий — можно охарак-
теризовать как «социальных середняков»: у них средний уровень
образования (среднее специальное), средний уровень дохода, они
оценивают себя как находящихся в середине социальной иерархии.
Наконец, представители второго кластера — те, кто больше всего ве-
рит в научно-технический потенциал, — в целом менее образованны,
чем респонденты из других кластеров (количество людей в этой груп-
1 На основании теста Хи-квадрат. Для проведения теста был выбран уровень

значимости в 5 %.
власти
№ 6—7 (1) 2012
пе со средним образованием составляет 10 %, что в два раза больше, чем

в первом кластере, и в шесть раз больше, чем в третьем). Их уровень
дохода несколько выше, чем у представителей других групп, и свое со-
циальное положение они оценивают выше, чем другие респонденты.
Заметим, что именно люди с более низким уровнем образования
будут скорее склонны верить в научно-технический потенциал.
«Социальные середняки», обладающие средним уровнем образова-
ния и средними доходами, заинтересованы в науках и технологиях
исключительно как в средстве улучшения повседневной жизни. На-
конец, амбивалентность отношения к технологиям характеризует
респондентов с очень разными социальными позициями: это либо
люди с более высокими доходами, либо с очень низкими, однако
в среднем более образованные, чем представители других групп.
Возможно, именно относительно более высокий уровень образова-
ния делает их установки в отношении науки и технологий более
комплексными и менее консистентными.
Различие в отношении к наукам и технологиям связано со взгля-
дами на то, как должна финансироваться научная деятельность.
111 В большей степени, чем представители других групп, за государ-
ственное финансирование науки выступают люди с амбивалент-
ными установками по отношению к науке и технике.
Таблица 3
Из каких средств, по вашему мнению, должна
главным образом
финансироваться научная деятельность?
За счет добровольных
благотворительности
Из государственного
Из средств зарубеж-
Из средств частных
российских фондов
пожертвований,
За счет средств
ных фондов
бюджета
бизнеса
Амбивалентное 77,0 % 7,9 % 6,6 % 6,3 % 2,2 %

отношение
Кластер
Вера в потенциал 69,1 % 15,1 % 9,2 % 3,9 % 2,6 %
Прагматическое
75,0 % 9,5 % 2,4 % 7,1 % 6,0 %
использование
власти
№ 6—7 (1) 2012
Скорее всего, они выбирают «привычный» способ финансирова-

ния научной деятельности именно потому, что не имеют внятного
представления о векторе научного развития. Те, кто верит в ког-
нитивный потенциал научного развития, более других склонны
артикулировать значимость финансирования научной деятельно-
сти из средств фондов (российских или зарубежных). Это связано
с уверенностью, что именно фондовое финансирование науки по-
зволит достичь наибольшего прогресса в развитии научного знания
и технических новшеств. Иными словами, фонды представляют-
ся как организации, дающие деньги на развитие научного знания
и научно-технического потенциала. Наконец, те, кто артикулирует
исключительно практическую значимость использования научно-
технических новшеств в большей степени, чем другие, говорят о не-
обходимости финансировать науку из средств бизнеса или за счет
добровольных пожертвований. Именно бизнес и благотворители
науки расцениваются как группа населения, наиболее заинтересо-
ванная в превращении научно-технической инновации в полезный
и продаваемый продукт.
112
Мы начали эту статью с постановки теоретической проблемы: су-
ществующие теории инноваций страдают поразительным теоре-
тическим безразличием к объяснению причин того, почему одни
группы более чувствительны к инновациям, чем другие. Здесь была
предпринята попытка найти ответ на этот вопрос посредством ана-
лиза факторов, влияющих на отношение людей к научно-техниче-
скому прогрессу. К чему привел этот эксперимент?
Мы увидели, что за внешней противоречивостью отношения лю-
дей к научно-техническому прогрессу стоят внятно различимые
факторы — базовые ориентации: вера в когнитивный потенциал
научно-технического прогресса, восприятие прагматической по-
лезности инноваций и скепсис относительно возможностей науч-
но-технического развития. Взаимодействие этих трех факторов
и предопределяет восприимчивость населения к инновациям.
Как было показано, за исключением двух групп респондентов,
репрезентирующих в сумме порядка 40 % населения РФ, большин-
ство людей имеет амбивалентное отношение к науке и технике.
На их установки в равной степени влияют три разнонаправленных
фактора, что приводит к противоречивости их отношения к науч-
ным инновациям. Установки двух других групп населения обуслов-
лены либо фактором веры в научно-технический прогресс, либо
фактором скепсиса относительно возможностей развития науки
власти
№ 6—7 (1) 2012
и одновременно верой в прагматическую полезность технических

открытий.
Именно поэтому эти группы респондентов имеют более или ме-
нее кристаллизованные установки по отношению к научно-техни-
ческому развитию. Так, более четверти респондентов верит в науч-
ный потенциал и заинтересовано в высоких темпах технического
развития. Они уверены, что наука и технологии позволят решить
все проблемы и разгадать все загадки природы. Одновременно
с ними 15 % населения предельно скептически относятся к потен-
циалу научно-технического развития, признавая при этом практи-
ческую полезность технологических устройств.
Что это значит для анализа инновационной динамики? Какие
барьеры для распространения инноваций может иметь неконси-
стентность установок населения? Анализ данных показал, что ам-
бивалентность установок приводит к снижению восприимчивости
населения к новым технологиям на практическом уровне — послед-
ние могут вызывать недоверие, опасение или же просто-напросто
скепсис. При этом самыми восприимчивыми к научно-техни-
113 ческим новшествам являются респонденты, у которых ярче все-
го выражена ориентация на прагматическую полезность новых
технологий. Они составляют 15 % населения. Вера в потенциал
научно-технического прогресса в значительно меньшей степени
сказывается на готовности людей использовать новые технологии
в повседневной жизни.
1. Anthony et al 1953 — Anthony R. N., Dearborn D. C. and Kneznek R. W. Spending for
Industrial Research, 1951-1952, Division of Research, Graduate School of Business Ad-
ministration, Harvard University, 1953.
2. Brozen 1951 — Brozen Y. Invention, Innovation, and Imitation // American Economic
Journal. 1951. P. 239–257.
3. Egbu 2004 — Egbu C. O. Managing knowledge and intellectual capital for improved or-
ganizational innovations in the construction industry: an examination of critical success
factors // Engineering, Construction and Architectural Management, 2004. Vol. 11, № 5.
P. 301–315.
4. Kuznets 1962 — Kuznets S. Inventive Activity: Problems of Definition and Measure-
ment // National Bureau of Economic Research (NBER), The Rate and Direction of Inven-
tive Activity: Economic and Social Factors, 1962.
5. McAdam 2005 — McAdam R. A multi-level theory of innovation implementation. Nor-
mative evaluation, legitimization and conflict European Journal of Innovation // Manage-
ment. 2005. Vol. 8, № 3. P. 373–388.
6. Nelson 1959 — Nelson R. R. The Simple Economics of Basic Scientific Research, Journal
of Political Economy. 1959. Vol. 67. P. 297–306.
власти
№ 6—7 (1) 2012
7. Rogers 2003 — Rogers E. M. Diffusion of Innovations, Fifth Edition. New York: Free
Press, 2003.
8. Scherer 1964 — Scherer F. M. The weapons acquisition process: economic incentives. New
York: McGraw Hill, 1964.
9. Schumpeter 1934 — Schumpeter J. A. Theory of Economic Development. Harvard Uni-
10. Taymans 1950 — Taymans A. C. Tarde and Schumpeter: A Similar Vision // The Quarterly
Journal of Economics. 1950. Vol. 64, No. 4. P. 611–622.
11. US Department of Defense 1969 — US Department of Defense. Project Hindsight Final
Report, Office of the Director of Defense Research and Engineering, Washington, 1969.
114
власти
№ 6—7 (1) 2012
Антон Смолькин
Навыки владения современными

компьютерными технологиями
у представителей старших
возрастных групп как условие
их успешной
социально-экономической
интеграции
В условиях перехода к постиндустриальной экономике, сопрово-
ждающегося стремительным старением населения, мы вынуждены
пересмотреть взгляды на нетрудоспособность (теперь это все больше
115 неспособность к переобучению, а не инвалидность) и перспективы/
необходимость переквалификации во всех возрастах. В рамках иссле-
довательского проекта «Евробарометр в России» был измерен уровень
владения современными технологиями среди людей старше 50 лет.
Сам по себе возраст является лишь второй по значимости причиной
низкого уровня владения технологиями. Наиболее существенным
фактором, влияющим на степень владения технологиями, является
образование, причем его значимость с возрастом существенно возра-
стает.
Ключевые слова: пожилые люди, компьютерные технологии, социальная

адаптация, нетрудоспособность, переквалификация.
В Европе Нового времени старость понималась как нетрудоспо-

собность и, как правило, не имела четких возрастных границ.
После того как в конце XIX века пожилые люди оказались в фоку-
Антон Александрович Смолькин — кандидат социологических наук (2005),

M A in Sociology Манчестерского университета, зам.декана философско-
социологического факультета Академии при Президенте Российской Фе-
дерации, РАНХ иГС , занимается социологией старости.
Работа выполнена по результатам экспертизы по теме «Сбор и экспертиза
социологических данных о проблемах политической активности, эконо-
мического поведения, технологических практик и правоприменения с ис-
пользованием инструментария международного исследования «Евробаро-
метр в России» (181/07-12).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Навыки владения современными компьютерными технологиями…
се патерналистского внимания государства и стали объектами со-

циальной политики, старость приобрела хронологические рамки.
Законодательно стал устанавливаться возрастной порог, пересекая
который, человек может претендовать на пенсию или иные формы
государственной поддержки.
Нетрудоспособность — медицинская по происхождению категория,
дающая оценку физиологическому состоянию человека в перспек-
тиве его функциональности с учетом социального контекста, в ко-
тором осуществляется его трудовая деятельность. Представления
о том, что является или не является функциональным, оказываются
социальной конструкцией и диктуются требованиями конкретных
жизненных ситуаций. Вследствие этого трудоспособность исто-
рически подвижна и ситуативна — скажем, неспособность ездить
на лошади или стрелять из лука сейчас едва ли будет определена как
дисфункция, хотя это являлось базовым навыком представителя
практически любой кочевой культуры, и наоборот: сегодня ком-
пьютерная неграмотность и отсутствие навыков обращения с сото-
вым телефоном и кредитной картой гораздо больше ограничивают
возможности человека, чем, например, инвалидность [Смолькин 116
2007].
Трудоспособность постепенно утрачивает зависимость от соб-
ственно физиологического состояния, требования к которому по-
стоянно снижаются; именно эта тенденция стала эффективной ос-
новой борьбы женщин и пожилых людей за свои права в трудовой
сфере. Биологическое здесь перестало быть окончательным: нетру-
доспособность уже не столько состояние здоровья, сколько недо-
статок социальных, образовательных и технологических условий
и возможностей, компенсирующих физиологические потери (при-
чем одновременно с двух сторон: в перспективе преодоление нетру-
доспособности может быть связано как с «ремонтом» или фармако-
логической поддержкой тела, так и с переоборудованием рабочих
мест и форм занятости). Именно технологическая неграмотность
сегодня является главной причиной нетрудоспособности. Поэтому
единственной полной нетрудоспособностью в ближайшее время
грозит стать неспособность к (пере)обучению1. Эта специфическая
1 Стереотип о том, что пожилые не хотят / не способны учиться и осваивать

новые технологии, на мой взгляд, даже не нуждается в опровержении —
следует лишь признать, что студенты в большинстве своем тоже не спо-
собны к эффективному [само]обучению и, если бы у них была достойная
альтернатива, не стали бы тратить «лучшие годы» жизни на образование.
Всякий преподаватель знает, что даже ожидания общества, воля родителей,
туманные и пугающие перспективы жизни «без диплома» зачастую не ока-
зываются достаточными мотиваторами для многих обучающихся. Иными
власти
№ 6—7 (1) 2012
нетрудоспособность относится не к сфере физиологического или

профессионального, а к набору базовых культурных компетенций
(как, например, владение языком): сегодня сотовый телефон подразу-
мевается по умолчанию как обязательное внешнее расширение челове-
ка; формально ты не обязан его иметь, но представить, что у тебя его
нет, практически невозможно (более того, утверждение, что у тебя
нет сотового телефона, будет воспринято работодателем как попыт-
ка уклониться от определенных обязанностей, партнером по ком-
муникации — как нежелание поддерживать контакт и т. д.).
В этом смысле для поисков эффективного выхода из ситуации
низкой конкурентоспособности пожилых в силу недостаточной
технологической грамотности нам могло бы помочь изучение исто-
рии университетов и высшего образования в целом: как сложилась
традиция, в силу которой люди готовы тратить много сил, времени
и денег на образование даже в том случае, когда оно не гарантирует
работы по специальности, а порой и вообще преференций, сопо-
ставимых с вложенными в образование усилиями и средствами?
Не следует ли здесь искать рецепты моделей ресоциализации пред-
117 ставителей третьего возраста?
Специфика социально и технологически обусловленных транс-
формаций нетрудоспособности может быть раскрыта через сравне-
ние его с родственным понятием — [возрастной] несамостоятель-
ностью. Если первое предполагает, что человек покидает рынок
труда в результате несоответствия своего физического состояния
требованиям производства, то второе подразумевает существенную
ограниченность или полную неспособность к самообслуживанию
(я предлагаю в геронтологическом контексте все же различать по-
нятия несамостоятельности и инвалидности, так как последняя
имеет иную этиологию и обычно предполагает единичность/лока-
лизованность дисфункции, а не всестороннее ухудшение здоровья).
В оптике социальной политики решением проблемы нетрудоспо-
собности человека является компенсация ему части утраченных
доходов в виде пенсии, а проблемы несамостоятельности решаются
с помощью социальных работников, помещения в дом престарелых
и т. п. Важным моментом здесь является то, что многие состояния,
которые столетие назад определили бы как несамостоятельность,
сегодня могут оказаться лишь ограниченной трудоспособностью
(см. рис. 1).
словами, в оценке желания учиться новому не следует переоценивать воз-

раст и недооценивать личностные характеристики, а массовый характер
[пере]обучения — скорее результат традиции и социального давления, чем
осознанного выбора.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Рис. 1. Трансформации нетрудоспособности и несамостоятельности
Разумеется, предложенная схема весьма условна (уже хотя бы

потому, что нетрудоспособность, в отличие от несамостоятель- 118
ности, имеет значительную профессиональную вариативность)
и для ее прояснения (соотнесение значения отдельных факторов1
и самих понятий) требуется отдельное исследование. Это лишь
попытка задать рамки для осмысления трансформаций соци-
альных статусов/ролей пожилых людей в контексте развития
технологий.
Однако можно достаточно уверенно говорить о том, что разрыв
между нетрудоспособностью и несамостоятельностью сокраща-
ется и, видимо, будет сокращаться и далее, в потенциале грозя
практически исчезнуть — едва ли большая часть современных ва-
риантов удаленной работы заметно сложнее/утомительнее управ-
ления бытовой техникой и домашним компьютером. Все более
реальной становится ситуация, когда для многих несамостоя-
1 Например, в эту схему необходимо инсталлировать снижение индивиду-

альных физических нагрузок (и, следовательно, тренированности –— все же
значительная часть повседневных дел по самообслуживанию вполне может
быть сопоставлена с зарядкой и т. п., а полная праздность вредна не менее,
чем чрезмерные нагрузки, и, соответственно, полная технологизация быта
при отсутствии нагрузок на тело парадоксальным образом лишь ухудшит
состояние здоровья) вследствие введения новых технологий, что искажает
логику изменений: чем больше функций передается технике, тем хуже фи-
зическая форма ее пользователя (при отсутствии компенсирующих усилий
в виде спорта/гимнастики и т. п.); соответственно, улучшение показате-
лей нетрудоспособности/несамостоятельности оказывается скромнее, чем
можно было бы ожидать.
власти
№ 6—7 (1) 2012
тельность будет наступать раньше, чем нетрудоспособность (и для

целого ряда профессий это уже стало практически реальностью),
в качестве радикального примера такого положения дел можно
назвать С. Хокинга. В контексте глобального старения населения,
роста нагрузки на пенсионную систему и системы социального
обслуживания государства пролонгация трудовой жизни видится
одним из базовых приоритетов долговременного экономического
развития.
Согласно результатам исследования стереотипов о трудовом
потенциале пожилых людей (весна 2012, Ивановская область)
[Смолькин 2014], ключевое значение в перспективах трудоустрой-
ства играет не сам возраст, а обычно сопутствующий ему недо-
статок навыков владения современными технологиями и/или
превентивной готовности к их освоению. Для успешной карьеры
в позднем возрасте большое значение имеют различные формы активно-
сти, многие из которых не зависят от возраста/здоровья. В первую оче-
редь это интернет-активность и другие формы освоения новых техноло-
гий (например, способность обращаться с сотовым телефоном) и уровень
119 образования.
Сумма этих факторов сама по себе является сегодня маркером
способности/неспособности к успешной карьере/адаптации и, ви-
димо, оказывается решающей для трудоустройства. Более половины
респондентов пожилого возраста, владеющие новыми технологиями, уве-
рены, что им легко будет найти работу. Допустимо предположить, что
именно отсутствие инновационных навыков затрудняет (и в смысле не-
посредственного трудоустройства, и, что еще более важно, в смыс-
ле уверенности в своих силах и готовности искать/рассматривать
соответствующие варианты) и без того ограниченные карьерные пер-
спективы пожилых: интернет/компьютерная неграмотность не по-
зволяет рассчитывать на более приемлемые в смысле физических
нагрузок рабочие места, а отсутствие образования, как правило,
предполагающее не столько необходимую квалификацию, сколько
способность/готовность к соответствующей переподготовке, остав-
ляет шанс лишь на низкоквалифицированные варианты занято-
сти1. Исходя из этой логики, изучение уровня владения современ-
1 В действительности такие варианты занятости нередко оказываются стра-

тегически ущербными, так как чаще всего предполагают простейшие фор-
мы контроля над окружающими/клиентами, приведение их в состояние
нормы (дежурный, вахтер, билетер, кондуктор общественного транспорта),
что в итоге снижает социальный статус пожилого человека [Смолькин 2010].
Такого рода дискриминирующая занятость подчеркивает оторванность
от актуального, становится публичной репрезентацией старости как бед-
ности и раздражительности.
власти
№ 6—7 (1) 2012
ными технологиями в старших возрастных группах представляет

значительный социально-экономический интерес, тем более что
рост трудовой активности граждан предпенсионного и пенсион-
ного возраста регулярно фиксируется еще с начала 2000-х годов;
в первые пять лет после достижения 60-летнего возраста работает
примерно каждый третий пенсионер [Владимиров 2004: 59]. Дан-
ная статья написана на материалах исследования «Евробарометр
в России», проведенного Центром социологических исследований
РАНХиГС в 2012 году1.
Индексы владения современными технологиями

Для оценки уровня владения современными технологиями среди
людей пенсионного и предпенсионного возраста были посчитаны
два ключевых для данного исследования индекса. Интегральный
индекс базового владения современными технологиями является
суммой ответов по трем вопросам: «Пользуетесь ли вы банковскими
карточками?», «Вы лично имеете доступ в интернет?» и «Что из сле-
120
дующих устройств у вас есть: а) мобильный телефон и б) персональ-
ный компьютер / ноутбук?». Варианты ответов были переведены
в числовой формат (в диапазоне от -1 до 1). Предполагается, что доста-
точно высокий уровень базовых навыков необходим для успешной
адаптации не только к требованиям рынка труда, но и к повседнев-
ной жизни в целом.
Следует отметить, что в большинстве случаев мобильный теле-
фон может считаться показателем минимального знакомства с со-
временными технологиями, ведь нередко его покупка — скорее
вынужденный акт, чем осознанный выбор, так как, удовлетворяя
одну из базовых потребностей человека, он может не иметь рав-
ноценных альтернатив (например, в сельской местности, в случае
слишком высокой стоимости установки стационарного телефона,
в ситуации, когда осознается вероятность необходимости экстрен-
ного вызова скорой помощи, и т. п.). То же касается и зарплатных
банковских карт, которые, скорее всего, также практически безаль-
тернативно навязываются работодателем, но в целом знакомство
с современными технологиями эти два маркера репрезентируют —
по крайней мере могут быть поняты как близкие и уже полупро-
зрачные стартовые позиции для дальнейшего знакомства с ними,
1 В рамках исследования был осуществлен опрос 6000 человек по квотной

репрезентативной выборке в 10 регионах РФ. Выборка отражает как струк-
туру расселения населения по территории РФ, так и репрезентативна для
населения каждого региона в отдельности.
власти
№ 6—7 (1) 2012
в определенной степени снимая психологическую растерянность

в ситуации human-computer interaction.
Диаграмма 1. Частота распределения индекса базового владения

современными технологиями среди различных возрастных групп
121
Таблица 1. Статистика по базовому индексу владения

современными технологиями
Индекс Индекс
Индекс
Индекс базового базового базового
базового
владения (18–49 владения владения,
владения (50–59
лет, N=3572) (старше 60 в среднем
лет, N=1157)
лет, N=1296) (N=6025)
Среднее 1,6663 0,2532 -1,1682 0,7852
Медиана 2,0000 ,0000 -2,0000 1,0000
Мода 4,00 -2,00 -2,00 -2,00
Распределение во владении технологиями среди пятидесятилетних

выглядит заметно оптимистичнее старшей возрастной группы и гораз-
до ближе к динамике значений всей выборки (среднее значение пред-
пенсионной группы примерно посередине между пожилыми и группой
младше 50 — см. диаграмму 1, таблицу 1). Учитывая темпы компьюте-
ризации рабочих мест и тот факт, что пятидесятилетние в большинстве
своем продолжают трудовые карьеры, эти показатели могут улучшить-
ся с большей вероятностью, чем у старшей возрастной группы.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Таблица 2. Корреляции составляющих индекса базового владения

технологиями
Индекс
базового Банковские Сотовый Персональный
Интернет
владения карточки телефон компьютер
базового владения
Индекс
1 ,687** ,826** ,398** ,780**

Банковские
карточки
1 ,349** ,150** ,269**
122
Интернет
1 ,207** ,597**
Сотовый
телефон
1 ,175**
Персональный
компьютер
** Корреляция значима на уровне 0,01 (2-сторон.).

В наибольшей степени индекс связан с использованием интернета
и персонального компьютера (см. таблицу 2) — главными основами
современных технологий1. Значительна и их связь друг с другом,
что нашло отражение в «гребенчатой» структуре диаграммы (вместе
1 Таким образом, в исследованиях с ограниченным бюджетом приблизи-

тельную оценку уровня владения современными технологиями можно
давать по наличию доступа в интернет.
власти
№ 6—7 (1) 2012
с тем видно, что гребни на диаграммах старших возрастных групп

выражены гораздо слабее). Самая слабая связь обнаруживается с на-
личием мобильного телефона — технологией, которая в наиболее
простых вариантах может считаться действительно интуитивно по-
нятной и доступной практически для всех (так, в среднем всего 5 %
респондентов не имеют сотового телефона, однако в группе старше 66
их 23,6 %, что, по всей видимости, объясняется не только бедностью
(несмотря на то, что в беднейшей группе старше 66 лет 40 % не имеют
мобильного телефона, его нет и примерно у 20–25 % респондентов того
же возраста с доходами до 20 000 рублей в месяц на человека в семье
включительно), но и с малоподвижным образом жизни, когда необхо-
димость связи вполне удовлетворяется стационарным телефоном).
Таблица 3. Индекс базового владения современными технологиями
Уровень
Возрастные группы Итого
владения1
123 18–25 26–35 36–50 51–59 60–65

66+
лет лет лет лет лет
Низкий 9,7 % 14,1 % 20,6 % 39,7 % 51,8 % 79,8 % 30,6 %
Средний 56,9 % 49,3 % 47,3 % 42,5 % 38,4 % 16,4 % 44,0 %
Высокий 33,5 % 36,6 % 32,0 % 17,7 % 9,8 % 3,7 % 25,3 %2
У респондентов до 50 лет распределение уровня владения тех-

нологиями выглядит в целом довольно равномерно, с медленным
ростом крайних значений, что можно объяснять различными карь-
ерными маршрутами, когда использование интернета/компьютера
и банковской карточки оказывается связано с работой. Из таблицы
3 следует, что имеется два переломных возраста: почти двукратное
увеличение пользователей с низким уровнем компетенции и дву-
кратное снижение с высоким в пятидесятилетнем возрасте и еще
более обвальное падение значений индекса для группы старше 66 —
1 Для большей наглядности данные индекса были объединены в три груп-

пы — с низким (от -4 до -1, N=1843), средним (от 0 до 2, N=2654) и высоким (от 3
до 4, N=1528) базовым уровнем владения современными технологиями.
2 По 0,1 % респондентов индекс посчитать не удалось из-за пропущенных
ответов.
власти
№ 6—7 (1) 2012
людей, в подавляющем большинстве оставивших трудовую деятель-

ность (94,8 % в сравнении с 77,7 % в предыдущей возрастной группе).
В целом динамика распределения ближе всего к данным об облада-
нии персональным компьютером (см. таблицу 4).
Из сравнения таблиц 4 и 5 видно, что пользователей интернета
в среднем на 14 % больше, чем обладателей персонального компью-
тера (причем особенно велик разрыв — более чем в 30 % — в самой
младшей группе, постепенно уменьшаясь до почти 1 % в самой стар-
шей). По всей видимости, речь идет об использовании интернета
на работе или из других источников — например, если речь идет
об использовании одного компьютера на всю семью или доступе
в сеть через сотовый телефон.
Таблица 4. Наличие персонального компьютера

Наличие
персонального Возрастные группы Итого
компьютера
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65 124
66+
Имеют 52,4 % 49,4 % 45,0 % 26,1 % 19,1 % 7,9 % 37,1 %
Не имеют 43,5 % 46,0 % 48,3 % 67,5 % 76,7 % 89,6 % 57,8 %
Нет ответа 4,1 % 4,6 % 6,8 % 6,4 % 4,2 % 2,5 % 5,1 %
Таблица 5. Использование интернета

Использование
интернета
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Пользуются 83,8 % 71,7 % 56,5 % 33,2 % 21,7 % 8,8 % 51,1 %
Не пользуются 15,6 % 26,8 % 42,7 % 66,1 % 77,7 % 90,9 % 48,1 %
Нет ответа 0,5 % 1,5 % 0,8 % 0,7 % 0,7 % 0,3 % 0,8 %
власти
№ 6—7 (1) 2012
Возрастная динамика использования банковских карт не так вели-

ка (см. таблицу 6), однако, вопреки ожиданиям, различий в способах
их использования значительно меньше: покупки через интернет со-
вершают в среднем лишь 7,3 % пользователей (от 2,5 % в самой старшей
возрастной группе до 10,9 % в группе 26–35-летних), получение крат-
косрочного кредита через карточку характерно для 5,7 % опрошенных
(максимум — 8,3 % — в той же группе 26–35-летних, при этом той же
услугой пользуются 4,6 % 60–65-летних респондентов), перевод денег
на другой счет (8,2 % в среднем) практически в пределах погрешно-
сти характерен для всех возрастных групп. Это, по всей видимости,
говорит о неразвитости рынка соответствующих услуг при недоста-
точном спросе на такого рода предложения, особенно в провинции.
Таблица 6. Наличие банковской карточки

Наличие
банковской Возрастные группы Итого
карточки
125 18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Имеют 58,4 % 66,8 % 63,9 % 49,1 % 38,8 % 17,4 % 53,4 %
Не имеют 41,6 % 33,1 % 35,8 % 50,8 % 61,1 % 81,8 % 46,4 %
Нет ответа 0,0 % 0,1 % 0,4 % 0,1 % 0,2 % 0,7 % 0,2 %
Кажется, единственным значимым различием оказывается опла-

та товаров и услуг банковской карточкой в магазинах (см. таблицу 7),
что можно объяснять как более слабым знакомством старших воз-
растных групп с этой технологией (в силу, например, того, что такого
рода навык чаще всего приобретается в общении со знакомыми (ко-
торые чаще всего оказываются представителями одного поколения),
демонстрирующими своими примером безопасность такого рода
поведения), так и тем фактом, что пожилые, как более склонные к ре-
сурсосберегающему поведению, чаще обслуживаются в более деше-
вых магазинах («Пятерочка», «Магнит», рынки, прилавочные мага-
зины и т. п.), где подобный вариант оплаты не получил еще должного
распространения (или сам контекст не предполагает оплаты карточ-
кой — например, в отличие от крупных супермаркетов, не вызывает
доверия), и, напротив, практически не бывают в магазинах модной
одежды или электроники, где такая оплата покупок более типична.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Таблица 7. Оплата товаров и услуг банковской карточкой

Оплата товаров
и услуг
банковской
карточкой
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Да 38,6 % 40,5 % 36,2 % 25,7 % 26,5 % 17,6 % 34,7 %
Нет 61,4 % 59,5 % 63,8 % 74,3 % 73,5 % 82,4 % 65,3 %
Расширенный индекс владения современными

Расширенный индекс владения современными технологиями пред-
полагает более точную оценку пользовательского уровня и широты
применения данных навыков. Индекс состоял из следующих вопро-
сов: «Вы оплачиваете товары и услуги через интернет?» (да =1, нет,
126
затрудняюсь ответить =0), «Зарегистрированы ли вы в социальных
сетях, блогах?» (да =1, нет, затрудняюсь ответить =0), «Сколько време-
ни в сутки вы обычно проводите в интернете?» (менее часа =1, от часа
до более 10 часов =2, не имею доступа, затрудняюсь ответить =0), и один
балл был начислен в случае владения чем-либо из актуальных гадже-
тов (коммуникатор, электронная книга, планшет, GPS-навигатор).
Необходимость расчета расширенного индекса обусловлена тем
обстоятельством, что сегодня практика использования современ-
ных технологий из желательного или даже необходимого для рабо-
ты навыка превратилась в образ жизни, организованной во многом
вокруг разнообразных гаджетов, заменивших стационарные теле-
фоны, телевизоры, книги, справочники, карты, развлечения и т. д.,
без которых практически немыслим житель современного города.
Этот разрыв между некомпьютеризированным и компьютеризиро-
ванным пространством увеличивается стремительными темпами.
Так, молодой специалист может начать осваивать новый способ ра-
боты с информацией (например, работу с новой программой, операци-
онной системой, считывание/передачу данных с помощью QR -кода)
не только потому, что в перспективе это может помочь ему в карьере/
трудоустройстве, но и потому, что он с высокой вероятностью встре-
тится с этими новинками в своей повседневной жизни — при приоб-
ретении товаров, организации досуга и т. п., в то время как человек,
полагающий, что его трудовая карьера приближается к концу, с боль-
шей вероятностью проигнорирует эти возможности. Иными словами,
здесь может иметь место своего рода эффект Матфея в области техно-
власти
№ 6—7 (1) 2012
логической грамотности, и люди, попавшие в порочные круги незна-

ния, в итоге попадают во все большую зависимость от специалистов.
Кроме того, необходимость владения современными технологиями
имеет и другие причины, кроме перспектив пролонгации трудовой
карьеры и более уверенной ориентации в компьютеризирующейся со-
временности. Во-первых, современные технологии все чаще оказывают-
ся лучшим способом сэкономить силы/нервы и средства при приобре-
тении товаров, оплате коммунальных услуг, наведении справок, связи
с родственниками и т. д. Банкомат при соответствующих навыках ока-
зывается лучшей альтернативой очереди в сберкассе, а всякий, кто был
в провинциальных почтовых отделениях (и не только в дни перевода/
начисления пенсий и прочих социальных платежей), может засвиде-
тельствовать царящую там (полу)конфликтную атмосферу с привкусом
позднесоветского периода, вызванную медленной работой кассиров, пе-
реполненностью помещений и т. п. Во-вторых, интернет-грамотность —
самый эффективный инструмент для налаживания [межпоколенческих]
контактов, в первую очередь в собственной семье, и поиска информации
самого широкого спектра — от медицинской и правовой до способов недо-
127 рогой организации досуга, что особенно актуально для пожилых людей.
Таким образом, составление индексов владения современны-
ми технологиями необходимо для выявления причин отставания
представителей старших возрастных групп в вопросах адаптации
к компьютеризирующейся действительности для разработки про-
грамм более успешной адаптации к старости сегодняшних предста-
вителей предпенсионного возраста (см. диаграмму 2).
Диаграмма 2. Расширенный индекс владения современными

Если распределение пятидесятилетних в целом повторяет в миниа-

тюре среднее распределение по выборке, то ситуация в самых стар-
ших возрастных группах определенно хуже. Если в младших возраст-
ных группах количество компетентных пользователей относительно
власти
№ 6—7 (1) 2012
базового индекса заметно выросло, то в старших возрастных груп-

пах, напротив, пользователей среднего уровня стало заметно меньше
за счет увеличения наиболее отстающей группы (см. таблицу 8).
Таблица 8. Индекс расширенного владения современными технологиям

Уровень
владения
современными
технологиями1
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Ограниченные
12,9 % 20,6 % 36,0 % 57,7 % 72,6 % 87,7 % 41,7 %
пользователи
Уверенные
20,3 % 25,7 % 29,7 % 22,4 % 17,4 % 7,4 % 22,6 %
пользователи
Компетентные
66,7 % 53,7 % 34,4 % 19,8 % 9,9 % 4,8 % 35,7 %
пользователи 128
Если обратиться к составляющим индекса, то становится очевид-

ным, что значительно более высокие показатели в младших возраст-
ных группах связаны с высокой интернет-активностью и наличием
аккаунтов в социальных сетях (см. таблицы 9 и 10): практически все,
пользующиеся интернетом, зарегистрированы минимум на одной
из таких коммуникативных площадок.
Таблица 9. Сколько времени в сутки вы обычно проводите в интернете?

Сколько часов
в сутки вы
проводите
в сети?
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Не
пользуюсь 16,2 % 28,3 % 43,5 % 66,8 % 78,3 % 91,2 % 48,9 %
интернетом
1 Для большей наглядности показатели индекса были объединены в три

группы — с нулевым показателем (то есть представители с низким и отча-
сти средним показателем базового индекса), с показателем от 1 до 2 (услов-
ные «уверенные пользователи» современных технологий) и с показателем
от 3 до 5 («компетентные пользователи»).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Сколько часов
в сутки вы
проводите
в сети?
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
До 1 часа 12,1 % 15,1 % 20,1 % 11,8 % 8,6 % 3,7 % 13,4 %
Более 1 часа 71,8 % 56,6 % 36,4 % 21,4 % 13,0 % 5,1 % 37,7 %
Таблица 10. Зарегистрированы ли вы в социальных сетях, блогах?

Присутствие
в социальных
сетях, ведение
блогов
129 18–25 26–35 36–50 51–59 60–65

66+
Нет 25,4 % 36,7 % 54,8 % 70,6 % 83,2 % 91,8 % 55,6 %
Да 74,6 % 63,3 % 45,2 % 29,4 % 16,8 % 8,2 % 44,4 %
Однако в вопросе о том, оплачивает ли респондент через интер-

нет какие-либо товары и услуги, различия между группами гораздо
менее значительны, и еще менее заметны они в вопросе о наличии
в собственности актуальных гаджетов (см. таблицы 11 и 12).
Таблица 11. Оплачиваете ли вы товары или услуги через интернет?

Оплачиваете ли
вы товары или
услуги через
интернет?
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Нет 84,4 % 80,3 % 87,8 % 92,7 % 96,4 % 98,7 % 88,6 %
Да 15,6 % 19,7 % 12,2 % 7,3 % 3,6 % 1,3 % 11,4 %
власти
№ 6—7 (1) 2012
Таблица 12. Наличие в пользовании актуальных гаджетов

(коммуникатор, электронная книга, планшет, GPS -навигатор)
Наличие
актуальных Возрастные группы Итого
гаджетов
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Нет 88,9 % 86,7 % 90,0 % 94,1 % 96,7 % 99,3 % 91,6 %
Есть
11,1 % 13,3 % 10,0 % 5,9 % 3,3 % 0,7 % 8,4 %
хотя бы один
Кажется, допустимо предположить, что различия между млад-

шими возрастными группами и людьми старше 60 в вопросах ком-
пьютерной грамотности — это не в последнюю очередь различия
в формах доступного/предпочитаемого досуга, причем главным
образом касающиеся интернет-серфинга и общения в социальных 130
сетях на рабочем месте, в многочисленных паузах между исполне-
нием собственно рабочих обязанностей.
Причины низкого уровня владения современными

Материальное положение
Оценивая изменения в финансовом положении своей семьи за по-
следние 12 месяцев, большинство респондентов (50,4 %) отметило,
что никаких значимых изменений не произошло. У 28,6 % положе-
ние улучшилось, у 21,1 %, напротив, ухудшилось, однако улучшения
коснулись главным возрастных групп младше 50, сами пятидесяти-
летние оказались в этом вопросе наиболее сбалансированной груп-
пой (у 24,5 % положение улучшилось, у 24 % ухудшилось), в то вре-
мя как среди старших возрастных групп количество отметивших
ухудшение в 1,5–2 раза больше тех, кто сообщил об улучшении фи-
нансового положения (29,1 % против 16,5 % в группе 60–65-летних
и 27,8 % против 17,8 % в самой старшей возрастной группе соответ-
ственно). Логично считать, что это связано в первую очередь с завер-
шением трудовой карьеры, ограничением экономической актив-
ности (в виде подработок, работы на приусадебном участке и т. п.)
и одновременно возможным увеличением расходов на лекарства
и пр. Несмотря на то, что старшие возрастные группы заметно чаще
остальных указывали, что имеют сбережения (см. таблицу 13), с вы-
власти
№ 6—7 (1) 2012
сокой вероятностью это следует трактовать как небольшие суммы,

отложенные на лечение, на похороны и т. п.
Таблица 13. Имеете ли вы сбережения?

Наличие
сбережений
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Да 26,5 % 31,1 % 32,9 % 31,2 % 36,3 % 44,3 % 32,9 %
Нет 73,5 % 68,9 % 67,1 % 68,8 % 63,7 % 55,7 % 67,1 %
Подавляющее большинство представителей старших возрастных

групп, характеризуя материальное положение своей семьи, ука-
зывали варианты «на питание денег хватает, но покупка одежды
131 вызывает затруднения» или «на питание и одежду денег хватает,
но покупка крупной бытовой техники вызывает затруднения».
Взаимосвязь уровня базовых навыков с материальным положением
иллюстрирует таблица 14.
Таблица 14. Связь базовых навыков владения современными

технологиями с материальным положением
Уровень
базовых Материальное положение1 Итого
навыков
Низкие Средние Высокие
доходы доходы доходы
Высокий 12,2 % 29,1 % 34,3 % 25,4 %
Средний 37,9 % 45,0 % 50,8 % 44,0 %
Низкий 49,8 % 25,9 % 14,9 % 30,6 %
1 Для удобства оценки влияния материального положения ответы были по-

парно объединены в три группы.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Связь между базовыми навыками владения и бедностью без-

условна, однако между людьми со средними и высокими доходами
существенной разницы практически не фиксируется.
Образование
Гораздо сильнее оказывается связь базовых навыков с образованием
с одной стороны и возраста с образованием с другой (см. таблицы
15, 16).
Таблица 15. Связь образования и базовых навыков владения

современными технологиями
Уровень базовых
навыков
владения Образование Итого
Неполное Среднее Среднее
Высшее / не-
среднее (законченная специаль- 132
законченное
(9 классов средняя ное (техни-
высшее
и меньше) школа, ПТ У) кум и т. п.)
Высокий 5,2 % 16,3 % 22,1 % 39,0 % 25,4 %
Средний 25,9 % 41,1 % 48,5 % 45,5 % 44,1 %
Низкий 68,9 % 42,6 % 29,5 % 15,5 % 30,6 %
Таблица 16. Связь возраста и образования

Образование Возрастные группы Итого
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Неполное
среднее
3,3 % 5,6 % 3,5 % 4,6 % 12,1 % 24,5 % 7,3 %
(9 классов
и меньше)
Среднее
(законченная
31,5 % 19,5 % 22,9 % 24,5 % 20,4 % 23,1 % 23,6 %
средняя школа,
ПТ У )
власти
№ 6—7 (1) 2012
Образование Возрастные группы Итого
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65

66+
Среднее
специальное
28,8 % 33,1 % 38,5 % 37,7 % 35,5 % 28,8 % 34,3 %
(техникум
и т. д.)
законченное 36,5 % 41,4 % 34,8 % 33,0 % 31,9 % 23,4 % 34,5 %
высшее
Неполное среднее образование для представителей возрастных

групп младше 60 сегодня скорее исключение, для самых млад-
ших возрастных групп с высокой вероятностью свидетельствую-
щее об особенно неблагоприятной жизненной ситуации/обстоя-
133 тельствах (с чем будет связан и низкий уровень базовых навыков),
в то время как в группе старше 66 в эту категорию попадает каждый
четвертый. Посчитанная отдельно для старших возрастных групп
связь образования с уровнем владения базовыми навыками показы-
вает весьма высокую зависимость (см. таблицу 17).
Таблица 17. Связь образования и базовых навыков владения

современными технологиями в возрастных группах старше 60
Уровень базовых
навыков владения
Образование Итого
Неполное Среднее Среднее
среднее (законченная специальное
законченное
(9 классов средняя (техникум
высшее
и меньше) школа, ПТ У) и т. п.)
Высокий 0,4 % 3,9 % 4,1 % 15,7 % 6,6 %
Средний 8,7 % 13,1 % 34,0 % 41,3 % 26,9 %
Низкий 90,9 % 83,0 % 61,9 % 43,0 % 66,6 %
власти
№ 6—7 (1) 2012
Справедливо предположить, что речь в данном случае должна

идти не столько о самом образовании (специализированные кур-
сы по овладению компьютерной грамотностью в школах и вузах
появились относительно недавно), сколько о том, что стоит за ним
(любопытство, открытость новому, высокий врожденный или сфор-
мировавшийся познавательный интерес и т. п.) или сопутствую-
щих ему эффектах (тип занятости, круг общения).
Включенность в социальные сети поддержки

В большинстве случаев навыки владения современными техноло-
гиями усваиваются не через инструкции и учебники, а во взаимо-
действии с людьми — носителями таких навыков, в первую очередь
родственниками, друзьями и близкими знакомыми. Для оценки
влияния фактора включенности в социальные сети поддержки был
посчитан соответствующий индекс1 (см. диаграмму 3).
Диаграмма 3. Индекс включенности в социальные сети поддержки
134
1 Индекс представляет собой сумму ответов на вопросы: «Давали ли вы день-

ги в долг за последние 12 месяцев?» (да=1, нет, затрудняюсь ответить=0),
«В случае нехватки денег будет ли для вас более предпочтительным взять
в долг у родственников, друзей или знакомых (да=1) или обратиться в банк,
ломбард и т. п.?», «Сколько примерно людей в вашей телефонной записной
книжке?» (менее 10=0, 10–25=1, более 26=2), «Какое примерно количество лю-
дей вы могли бы попросить потратить несколько часов, чтобы помочь вам
(посмотреть за домашним животным, подвинуть шкаф, повесить люстру)?»
(1–2=0, 3–5=1, 6 и более=2).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Из диаграммы следует, что социальные сети пожилых лю-

дей заметно скромнее, чем представителей других возрастных
групп, вследствие сужения круга общения после выхода на пен-
сию, смерти родственников и знакомых, проблем со здоровьем
у оставшихся сверстников и т. п. Известно, что наименее ком-
муникабельными нередко оказываются представители самых
старших возрастных групп с низким образованием и доходами
[Шмелева 2005: 149–150]. Из таблицы 17 видно, что особенно значи-
тельные сокращения приходятся на самую старшую возрастную
группу.
Таблица 17. Связь возраста и включенности в социальные сети поддержки

Тип сети Возрастные группы Итого
18–25 26–35 36–50 51–59 60–65
66+
Сильная 42,9 % 37,3 % 34,5 % 23,1 % 18,7 % 8,6 % 30,0 %

135
Средняя 43,5 % 46,3 % 49,7 % 47,1 % 45,3 % 38,7 % 45,9 %
Слабая 13,4 % 16,3 % 15,5 % 29,7 % 35,7 % 52,0 % 23,9 %
Представляется, что в отсутствие компетентной поддержки

освоить самостоятельно навыки работы с компьютером без соот-
ветствующего бэкграунда проблематично и, что даже более значи-
мо, решиться начать такое освоение еще сложнее. Кроме того, вклю-
ченность в сеть имеет и обратную зависимость для интересующего
нас вопроса — в отсутствие значимых партнеров по коммуника-
ции снижается и интерес к освоению интернета, приобретению
сотового телефона и т. п.
Наиболее существенным из всех факторов, влияющих на сте-
пень владения технологиями, является образование, причем
влияние этого фактора с возрастом существенно возрастает (см.
таблицу 18). Та же динамика влияния характерна и для таких
факторов, как материальное положение и включенность в сети
поддержки.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Таблица 18. Корреляции базовых навыков владения с наиболее

значимыми факторами
Возрастная
группа как Включенность
Материальное
носитель Возраст Образование в сети
положение
базовых поддержки
навыков
18–49 лет -,098 ,277 ,161 ,180
50–59 лет -,143 ,317 ,218 ,247
Старше 60 -,143 ,378 ,272 ,280
Сам по себе возраст у пожилых является второй по значимости

причиной низкого уровня владения технологиями, в то время как
у опрошенных до 50 лет этот фактор не оказывает сколь-нибудь серь-
езного влияния. Обращает на себя внимание тот факт, что самый
слабый фактор в старшей возрастной группе практически равен са-
136
мому слабому в младшей — иными словами, современные технологии
для людей младше 50 (практически независимо от их возраста и матери-
ального положения при не слишком значительном влиянии образования)
стали почти обязательным элементом повседневной жизни, в то время
как пожилые люди, оказываясь на периферии процессов компьютеризации
окружающего мира, оказываются включенными в этот процесс только при
условии обладания определенным уровнем материальных ресурсов, социаль-
ных связей и образования.
1. Владимиров 2004 — Владимиров Д. Г. Старшее поколение как фактор экономиче-
ского развития // Социологические исследования. 2004. № 4.
2. Смолькин 2007 — Смолькин А. А. Медицинский дискурс в конструировании образа
старости // Журнал социологии и социальной антропологии. 2007. Т. X. № 2 (39). С.
134–141.
3. Смолькин 2010 — Смолькин А. А. Бедность и социальный статус пожилых людей
в современной России // Мониторинг общественного мнения. 2010. № 3 (97).
4. Смолькин 2014 — Смолькин А. А. Трудовой потенциал в старости (в печати).
5. Шмелева 2005 — Шмелева Е. В. Пожилые петербуржцы сегодня: факторы каче-
ства жизни // Журнал социологии и социальной антропологии. 2005. Т. VIII . № 3.
С. 149–150.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Андрей Кузнецов, Людмила Шайтанова
Маршрутное такси
на перекрестке режимов
справедливости
В статье рассматриваются социальные проблемы маршрутного так-
си как специфического постсоветского феномена — частного общест-
венного транспорта. Авторы подчеркивают теоретический потенциал
исследования маршрутного такси для социологии города. Социотех-
нический ансамбль маршрутного такси является полем многочислен-
ных противоречий и конфликтов, среди которых выделяется пробле-
ма справедливости. В конце статьи выдвигается гипотеза о том, что
конфликтогенность маршрутных такси обусловлена столкновением
различных режимов справедливости.
137
Ключевые слова: маршрутное такси, общественный транспорт, социо-
логия мобильностей, публичное и приватное, справедливость, социо-
технический ансамбль, мораль и технология, Люк Болтански, Лоран
Тевено.
Введение
Э та статья скорее ставит вопросы, чем дает ответы; скорее набра-

сывает проспекты будущих исследований, чем рассказывает
о пройденном пути, оглядываясь назад; скорее выдвигает гипоте-
зу, чем отстаивает тезисы. Она призвана привлечь внимание рос-
сийских социальных и гуманитарных исследователей к изучению
пространственной мобильности, а также к медиаторам, режимам
и способам этой мобильности. Одним из важных медиаторов про-
странственной мобильности является городской общественный
транспорт (ОТ). В центре внимания данного текста — социотехни-
ческий ансамбль (о социотехнических ансамблях см.: [Shaping 1992:
Андрей Геннадиевич Кузнецов — кандидат социологических наук, доцент

кафедры социологии Волгоградского государственного университета. Сфе-
ра научных интересов: исследования науки и технологии, акторно-сетевая
теория, социология города, исследования мобильностей.
Людмила Андреевна Шайтанова — студент направления «Социология» Вол-
гоградского государственного университета. Сфера научных интересов:
конструктивистская социология, социология транспорта и мобильностей.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Маршрутное такси на перекрестке режимов справедливости
1-17]; понятия «социотехнический ансамбль» и «социотехническая

система» в тексте используются как синонимы) маршрутных так-
си (МТ) в городе Волгограде как особый постсоветский феномен —
частный ОТ. В связи с этим исследование МТ актуально не только
потому, что эта транспортная система предлагает особую форму
мобильности, что в ней формируется набор специфических спо-
собов восприятия и освоения городского пространства, но также
потому, что появление и развитие этого вида транспорта является
частью ряда масштабных и характерных для постсоветской России
процессов. Изучая МТ, мы можем сделать выводы о сокращении го-
сударственного и муниципального влияния в общественно значи-
мых сферах, о характере и последствиях участия частного капитала
в управлении общественными услугами и сервисами, а также о пе-
реопределении границ публичного и приватного в городском про-
странстве. Эти процессы имеют не только экономические, но и мо-
ральные последствия — они с неизбежностью ставят новые вопросы
о справедливости в урбанистической среде.
В постсоветской социологической литературе часто говорится
о трансформации российского общества. В этих рассуждениях если 138
и поднимаются проблемы справедливости, то они увязываются
с нормативной структурой социальных отношений, ценностными
ориентациями или национальной идеологией. Куда реже о справед-
ливости говорят в контексте технологических инноваций. С другой
стороны, когда речь идет о технологических изменениях, в фокусе
исследователей, как правило, оказываются так называемые высо-
кие технологии, которые в повседневной жизни обнаруживают себя
в виде ультрамодной бытовой техники, гаджетов и разнообразных
цифровых средств коммуникации. Момент появления этих спут-
ников человеческой жизни обычно более или менее артикулирован,
освещается новостями, окрашен эффектом новизны, первоначаль-
ного, хотя и недолгого, удивления, восхищения или недоумения.
Далее речь пойдет о практических проблемах справедливости
в контексте одной социотехнической инновации — микроавтобуса
ГАЗ -32212. Запуск этого автомобиля в серийное производство в се-
редине 1990-х сделал возможным появление в Волгограде МТ как
средства массовой перевозки пассажиров.
В исследовании проблемы справедливости в контексте социотех-
нической системы МТ авторы данной работы опираются на эмпи-
рические данные, полученные в результате: 1) включенного этногра-
фического наблюдения в салонах МТ Волгограда, проводившегося
одним из авторов с сентября 2011 по май 2012 года; 2) рефлексии соб-
ственного опыта авторов в использовании МТ ; 3) опроса ближайше-
го окружения авторов о преимуществах и недостатках МТ на основе
стихийно складывающейся нерепрезентативной выборки (n=72).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Авторы признают, что данных, полученных ими на настоящий мо-

мент, недостаточно для разработки полноценной социологической
концепции МТ и формулировки выводов о проблемах справедли-
вости, возникающих в рамках этой транспортной системы. Однако
они также убеждены, что имеющиеся в их распоряжении эмпири-
ческие материалы позволяют дать социологическое описание МТ
в первом приближении и выдвинуть эвристическую гипотезу, на-
правляющую и стимулирующую дальнейшее изучение проблем
справедливости в контексте городского пространства в целом и МТ
в частности.
В дальнейшем изложении мы попытаемся решить ряд задач.
Во-первых, ответить на вопрос о том, почему исследование МТ яв-
ляется интересным для социолога. Во-вторых, мы артикулируем
связь социотехнического ансамбля МТ и проблематики справед-
ливости/несправедливости в Волгограде. Наконец, рассматривая
проблематику справедливости в контексте французской прагма-
тической социологии (Л. Болтански и Л. Тевено), мы предложим ги-
потезу, прослеживающую связь между материально-технической
139 организацией МТ и моральными конфликтами, возникающими
внутри этой транспортной системы.
Почему маршрутное такси интересно для

социологического исследования?
Современные социологические теории зачастую представляют
общества как автомобильные культуры [Urry 2004]. Организация
городской жизни сегодня одновременно и опирается, и ориентиру-
ется на различные системы транспортировки людей, вещей, инфор-
мации. Транспортные системы являются одной из колонн здания
социального порядка в современных городах. Транспортные систе-
мы задают различные формы мобильности. Вместе с тем транспор-
тировка может осуществляться в разных режимах мобильности,
которые пересекают границы этих форм.
Мы можем представить себе градиент режимов мобильности.
На одном полюсе этого градиента, «южном», где тепло и комфортно,
будет режим, в котором проблема перемещения человека из одной
точки физического пространства в другую решена до такой степе-
ни, что огромное количество человеческих и не-человеческих уси-
лий, поддерживающих эту форму мобильности, совершенно скры-
то от глаз пассажира. У пользователей транспорта, работающего
в таком режиме, возникает ощущение податливости пространства,
они не встречают почти никакого сопротивления на пути из пункта
отправления в пункт назначения, даже если они разнесены на по-
власти
№ 6—7 (1) 2012
чтительное расстояние, они «будто бы» и «в действительности» пе-

ремещаются без усилий. Этот режим мы назовем режимом «непро-
блематичной мобильности».
На другом полюсе, «северном», где холодно и дуют суровые вет-
ра, находится режим мобильности, в котором переход из одной
точки пространства в другую, даже если она находится совсем
близко, крайне проблематичен, опасен и не гарантирован. Участ-
ники транспортировки, осуществляемой в таком режиме, при-
кладывают огромные усилия, чтобы добраться до цели путеше-
ствия, и переносят на себе все тяготы движения по протяженной
материи ландшафта. Это режим «проблематичной мобильности»
(понятия проблематичного/непроблематичного режимов мобиль-
ности не являются общепринятыми и используются исключитель-
но в инструментальных целях данной статьи. Однако сама идея
различения таких режимов взята из [Latour 1997], см. также [Serres
1980]. Выделение состояния, в котором всякое перемещение явля-
ется крайне трудным, позволяет не принимать мобильность как
нечто само собой разумеющееся и сосредоточиться на работе, не-
обходимой для организации любой формы мобильности. См. [Куз- 140
нецов 2010: 57]).
Системы городского ОТ (в особенности те, что связаны с массовой
перевозкой людей), несмотря на то, что предлагают различающиеся
между собой формы перемещения, очевидно, тяготеют к режиму
«непроблематичной мобильности». Будучи несущими конструк-
циями социального порядка в современном городе, они вскоре по-
сле своего возведения и ввода в эксплуатацию, хотя и продолжают
оставаться на самом виду, пропадают из поля зрения, становятся
для своих пользователей чрезмерно очевидными, неинтересными,
непроблематичными.
Поездка на работающем в штатном режиме ОТ может быть на-
столько бессобытийна, что само средство перемещения усколь-
зает от нашего внимания. Чем надежнее транспортная система,
чем в большей степени мы можем позволить себе виртуально быть
во время поездки где-то еще, в «конечных мирах значений» [Шюц
2003] (воспоминаниях, мечтах, воображении, снах), тем меньше
у нас повода говорить о том, что произошло во время поездки, по-
скольку ничего не произошло. В англоговорящих странах о таких
поездках говорят: «No events» [Latour 1997: 173]. Стабилизированные,
отлаженные, бесперебойно работающие социотехнические ансамб-
ли, как правило, дают мало информации о принципах своего созда-
ния, эксплуатации, существования. Такую информацию сообщают
о них сбои, поломки, дисфункции [Bijker 1995: 50].
В поисках образов перемещения в режиме «проблематичной
мобильности» нам следует представить первопроходцев, проди-
власти
№ 6—7 (1) 2012
рающихся сквозь чащу незнакомой им местности; отрефлексиро-

вать собственный опыт похода в горы, или, возможно, блуждания
в незнакомом нам городском или природном ландшафте; подумать
о том, как люди с ограниченными возможностями передвижения
шаг за шагом преодолевают пороги, ступени, бордюры, чтобы про-
сто пойти погулять; а также вспомнить о том, как годовалые дети,
падая и поднимаясь, преодолевают к радости своих родителей пер-
вые сантиметры комнатного пространства. Режим «проблематич-
ной мобильности» актуален и для систем ОТ, однако, как правило,
только на стадии их проектирования и разработки. Такие путе-
шествия, в отличие от поездок в режиме «непроблематичной мо-
бильности», крайне событийны, они требуют от нас предельного
внимания и интереса к происходящему вокруг (иначе мы рискует
сгинуть по пути), каждый ход в них несет информацию о способе
и направлении дальнейшего движения.
Описанные режимы мобильности суть не веберовские чистые
типы, но крайние точки на непрерывной шкале. МТ интересно для
социального исследователя тем, что, будучи разновидностью ОТ,
141 оно гораздо ближе других транспортных систем Волгограда распо-
ложено к «северному» полюсу на градиенте режимов мобильности.
Поездка на МТ может быть событийной, не рутинной и требовать
от своих участников значительно большего вовлечения в сравнении
с поездкой на любом другом традиционном ОТ (трамвае, троллей-
бусе, автобусе).
МТ не только требует от пассажиров и водителей огромного объе-
ма работы и больших усилий по поддержанию порядка, обеспечи-
вающего успех поездки, но и делает эту работу видимой. Происхо-
дит это в результате того, что в ходе поездки регулярно происходят
небольшие сбои, конфликты, споры, в которых усилия акторов
по организации, поддержанию и восстановлению порядка стано-
вятся очевидными. МТ представляет интерес потому, что «нормаль-
ным» состоянием работы этой транспортной системы является со-
стояние, близкое к состоянию дисфункции или поломки. Рутинное
функционирование этого социотехнического ансамбля в отличие
от других транспортных ансамблей информативно в отношении
того, как конструируется и поддерживается социальный порядок
в городской среде.
Если социальный порядок других транспортных систем Волго-
града может иногда натурализоваться, обретать черты естественно-
го положения дел, то мир МТ — это конструктивистский рай (или
ад) [Латур 2006]. Если в случае традиционного ОТ может иногда ка-
заться, что порядок перевозки организуется сам собой, без нашего
участия, и что это единственно возможный и необходимый спо-
соб транспортировки, то nomos проезда в МТ ни на секунду не по-
власти
№ 6—7 (1) 2012
зволяет усомниться в хрупкости социального порядка, в нашем

прямом и непосредственном участии в его создании и поддержа-
нии и в том, что он вполне мог бы быть другим. Перевозка в тра-
диционном ОТ имеет больше сходства с той картиной социального
мира, которую рисуют структурные функционалисты. Перевозка
в МТ похожа на ту картину, которую предлагают интеракционисты
и этнометодологи.
Для социального исследователя МТ интересно тем, что это транс-
портная система, которая работает на грани функционального
и дисфункционального состояния. МТ — это транспорт, ординар-
ное функционирование которого предполагает «интерпретативную
гибкость» [Bijker, Pinch 1984], которая обычно характерна для тех-
нологических артефактов и систем на стадии их разработки. В МТ
не всегда очевидно, идет ли все так, как должно, или что-то пошло
не так, является ли та или иная ситуация «нормальной» или «не-
нормальной». Далеко не всегда понятно, связана эта конкретная не-
приятная ситуация с произволом водителя или сложилась помимо
его воли.
МТ требует от участников перевозки интерпретировать множе- 142
ство ситуаций. От этих интерпретаций зависит ход перевозки. Во-
дитель интерпретирует жесты пассажиров на остановке (является
ли этот взмах руки сигналом об остановке, ему ли адресован этот
сигнал). Пассажир интерпретирует жесты водителя («возьму одного
человека», «возьму стоя» и т. п.) Он также интерпретирует сложив-
шуюся транспортную ситуацию здесь-и-сейчас, чтобы определить
лучший для проезда маршрут. Стоит ли ждать МТ, которое идет
по более удобному маршруту, или поехать на первом более или ме-
нее подходящем, или поехать с пересадкой? Список ситуаций, тре-
бующих непосредственной интерпретации со стороны водителей
и пассажиров, можно с легкостью продолжить, и он будет внуши-
тельным. Успешные участники перевозки в МТ — искусные прак-
тические герменевты, не признающие этого.
«Нормальное» функционирование МТ требует большого интер-
активного труда, постоянных переговоров, постоянного ремонта
порядка в процессе перевозки, установления взаимопонимания
и конвенций, поскольку возникающие ситуации обладают высокой
степенью неопределенности и непонятности.
Следует также принять во внимание то, что во время любой по-
ездки в МТ складывается, пусть и недолговременный, коллектив,
публика. Эта публика состоит, как правило, из незнакомых друг
с другом людей, которые объединены не общими целями, но общей
практической ситуацией: некоторое время они должны прожить
вместе, чтобы достичь своих индивидуальных целей. Как уже было
сказано выше, поездка в МТ требует куда большей интерактивной
власти
№ 6—7 (1) 2012
работы, чем поездка в традиционном ОТ. Члены публики должны

вступить во взаимодействие лицом к лицу, установить и поддер-
живать некоторый порядок на время поездки. Изучение процессов,
происходящих в салонах МТ, таким образом, позволит нам узнать
многое о моральных основаниях повседневной жизни в современ-
ном российском городе, о самоорганизации граждан в публичном
пространстве, а также о микрооснованиях гражданского общества
в России.
Как маршрутное такси связано с проблемой

справедливости?
Мы указали на то, что штатное функционирование транспортного
ансамбля МТ связано со множеством моральных и технических
«поломок», возникающих в результате многочисленных взаимодей-
ствий лицом к лицу, без которых сама поездка была бы невозможна.
«Поломки» приводят к разнообразным противоречиям и конфлик-
там, участниками которых являются пассажиры и водители, не-
143
посредственно вовлеченные в перевозку здесь и сейчас. Конфлик-
ты мимолетны и не выходят за рамки ситуации перевозки. Они,
очевидно, не подпадают под традиционное определение социаль-
ных конфликтов, поскольку в них не участвуют организованные
большие группы людей, преследующие четко артикулированные
цели. Нельзя сказать также, что эти конфликты являются непосред-
ственным следствием исполнения индивидами своих социальных
ролей. Они скорее представляются спонтанными, иррациональны-
ми и сугубо межличностными. Однако они регулярны, публичны,
эмоционально насыщены, им сопутствуют споры, редко физиче-
ское насилие, эмоциональное раздражение, ощущение несправед-
ливости. Все это позволяет допустить, что какова бы ни была при-
рода и форма противоречий и конфликтов в МТ, они могут иметь
серьезные социальные последствия, выходящие за рамки ситуации
перевозки здесь и сейчас.
В общественном дискурсе СМИ , как правило, распознаются
и обсуждаются следующие проблемы МТ : низкая квалификация,
непрофессионализм водителей и связанная с этим проблема без-
опасности проезда в МТ, а также проблема избыточного количества
маршруток на дорогах города. Однако медиа рассматривают МТ как
непроблематичный технологический артефакт и не поднимают тех
моральных проблем, с которыми так или иначе сталкиваются поль-
зователи этого транспорта. В центре внимания данной статьи на-
ходятся проблемы справедливости в их связи с социотехническим
контекстом МТ.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Итак, непроблематичные на первый взгляд МТ создают в Вол-

гограде пространство и отношения, которые носят конфликтный
характер, и ведут к ряду проблем, одной из которых является про-
блема справедливости. Формально и потенциально все платежеспо-
собные пассажиры и все дееспособные водители МТ равны между
собой, однако в процессе перевозки между ними могут возникать
различного рода неравенства, которые могут представляться им как
несправедливые. Опишем ряд ситуаций, которые могут вызывать
ощущение несправедливости у пассажиров и водителей.
В перспективе пассажиров чувство несправедливости могут
вызывать следующие ситуации. 1) В час пик люди, находящиеся
на остановках в середине маршрута, не могут уехать (на работу
или домой), поскольку все места в салонах МТ уже были заняты
на конечной остановке. 2) Нерегулярность движения. Пассажиры
рассчитывают на определенный график движения, но он не всегда
соблюдается. Интервал между маршрутками не гарантирован, это
контингентная переменная. 3) Пассажиры сталкиваются с «равно-
душием» водителей к тому, что они едут / опаздывают на работу / важ-
ное мероприятие. 4) Водитель избирательно отказывает пассажирам 144
в доступе в салон/кабину микроавтобуса. 5) МТ крайне недруже-
любно к пожилым, людям с ограниченными возможностями, ино-
странцам, людям с нестандартным телосложением (высоким, пол-
ным). 6) Нестандартизированная тарификация. Во время поездки
могут возникать такие ситуации, когда пассажиры едут на разное
расстояние, но платят одинаково, либо едут практически на одина-
ковое расстояние, но платят по-разному. Помимо этого могут суще-
ствовать различия в тарификации на одном и том же маршруте. 7)
«Право сильного» и нарушение очереди при посадке в МТ. На тех же
остановках, где очередь не формируется, точное место остановки МТ
остается неопределенным, и пассажиры могут испытывать недоста-
ток ловкости при «ловле» маршрутки и посадке в салон.
Это перечисление, несомненно, может быть продолжено. Ясно,
что эти ситуации имеют разное происхождение и одни из них вос-
принимаются острее, чем другие. Однако их объединяет то, что они
приводят к фактическому ситуативному неравенству между фор-
мально равными пассажирами, чем могут вызывать у них чувство
несправедливости.
В перспективе водителей источником ощущения несправедливо-
сти могут быть следующие ситуации. 1) Неравномерность пассажи-
ропотока. В некоторые отрезки дня пассажиров чрезмерно много,
а в другие их крайне мало и водитель вынужден ездить с пустым
салоном и нести убытки. 2) Непредсказуемость пассажиропотока.
Коллеги водителя по маршруту, работающие с ним в одно и то же
время, набирают людей, а он — нет. 3) Недисциплинированность
власти
№ 6—7 (1) 2012
пассажиров. Пассажиры поздно голосуют, поздно или тихо называ-

ют остановки, ошибочно голосуют и останавливают микроавтобус,
«неправильно» закрывают дверь. 4) Крупные деньги. Пассажиры
один за другим оплачивают проезд крупными купюрами, так что
в результате у водителя не остается мелких, разменных денег, что-
бы отдавать сдачу другим пассажирам.
Список несправедливых ситуаций в перспективе водителей так-
же может быть продолжен. Показательно, однако, что МТ как транс-
портная система в целом может представать несправедливой для
совершенно разных акторов, вовлеченных в ее работу (пассажиров,
водителей, владельцев микроавтобусов).
Описанные выше ситуации вполне могут привести к тому, что
Люк Болтански и Лоран Тевено называют «критическим моментом»,
когда человек говорит: «Все, с меня хватит! Так больше продолжать-
ся не может! Я не собираюсь это терпеть!» [Болтански, Тевено 2000:
66-67] Вслед за этим может последовать критика других участников
поездки, оправдание собственных действий и намерений и даль-
нейшее выяснение отношений. Частое повторение подобных си-
145 туаций может привести к формированию критической, негативной
установки в отношении всего комплекса взаимодействий, связан-
ных с проездом в МТ, что в свою очередь лишь увеличивает вероят-
ность конфликтов.
Гипотеза
Тщательное описание и анализ актуального протекания споров, воз-
никающих в процессе перевозки на МТ, являются и необходимым,
и чрезвычайно интересным направлением дальнейшего исследова-
ния в этой области. Однако цель этой статьи иная: предложить эври-
стическую гипотезу конфликтогенности пассажирских перевозок
посредством МТ. Наиболее продуктивным теоретическим ресур-
сом для формулирования такой гипотезы, на наш взгляд, являет-
ся прагматический подход Болтански и Тевено [Болтански, Тевено
2000; Тевено 2000; Тевено 2001; Вагнер 2000; Хархордин 2007]. В своей
концепции французские социологи перенесли акцент с дискуссии
о метафизических принципах справедливости на практики оспари-
вания и установления справедливости в конкретных конфликтных
ситуациях. В результате в центре их внимания оказались режи-
мы критики и оправдания. Болтански и Тевено также подчеркну-
ли в противовес предшествующей им социологической традиции
П. Бурдье, что представители одной и той же социальной группы
для обоснования и поддержания справедливости могут обращаться
к разным порядкам ценностей в зависимости от ситуации.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Принимая во внимание обозначенную теоретическую перспек-

тиву, гипотеза авторов статьи состоит в следующем: конфликтные
ситуации, возникающие в МТ, вызваны тем, что эта форма мобиль-
ности представляет собой социотехнический ансамбль, в котором
сталкиваются различные режимы оправдания, различные основа-
ния установления/восстановления справедливости. Столкновение
режимов оправдания обусловлено тем, что МТ представляет собой
гибрид публичного и приватного, в нем сочетаются противоречи-
вые черты общественного и частного транспорта.
Развернем предложенную гипотезу. Объемы статьи позволяют
лишь схематично перечислить признаки общественного и частного
транспорта, соединяющиеся в МТ.
Признаки общественного транспорта. Главной отличительной чер-
той традиционного ОТ является его стандартизированность. В этом
отношении МТ обладают фиксированным маршрутом, а также
фиксированной (хотя иногда и варьирующейся) стоимостью про-
езда. МТ, как и другие виды ОТ, предполагает коллективную, пуб-
личную поездку согласно заранее установленным правилам. Кроме
того, МТ могут воспользоваться все желающие проехать по данному 146
маршруту, круг этих желающих неограничен.
Признаки частного транспорта. Главным отличительным призна-
ком частного транспорта является его гибкость. Здесь следует за-
метить, что, хотя некоторые из перечисленных ниже практик мо-
гут рассматриваться как нарушение установленных формальных
правил перевозки в МТ, они тем не менее являются актуальными
способами организации этой формы мобильности, используемыми
водителями и пассажирами. В плане гибкости МТ предоставляет
возможность посадки/высадки практически в любой точке марш-
рута. Водители могут корректировать маршрут, объезжая пробки
по другой улице или по обочине, не доезжая до конечной останов-
ки, чтобы не брать пассажиров, едущих от одного конца маршрута
до другого. Нередко микроавтобусы находятся в собственности во-
дителя, поэтому он может начинать или заканчивать работу по сво-
ему усмотрению. Водитель может избирательно ограничивать до-
ступ к салону/кабине МТ. Кроме того, водители могут устанавливать
индивидуальные требования к открыванию/закрыванию двери,
объявлению остановок, тарификации отрезков маршрута, передаче
денег для оплаты проезда. Дизайн и топология салонов маршруток
нередко обладают индивидуальными особенностями. Несмотря
на то, что поездка в МТ носит коллективный характер, она не пред-
полагает анонимной толпы пассажиров. Видимо, именно гибкость
и текучесть в сочетании с одновременным присутствием стандар-
тизации, присущей традиционному ОТ, и вызывает чувство не-
справедливости, которое в свою очередь ведет к конфликтам в МТ.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Если принять во внимание, что водитель маршрутки нередко

является ее собственником, то гипотетически микроавтобус для
него — своего рода дом на колесах, где он хозяин1. В то же время
этот дом является средством производства, источником дохода.
Водитель сдает свой мобильный дом во временное пользование
пассажирам, позволяет им некоторое время пользоваться его бла-
гами (сиденьями, скоростью, тонировкой, защищающей от паля-
щего солнца, крышей, укрывающей от дождя, печкой, согревающей
в мороз). Допуская пассажиров в свой дом, водитель-хозяин требует
от них бережного к нему отношения, соблюдения установленных
им правил. Для него в этом мире существует иерархия. Водитель по-
учает, критикует пассажиров, информирует их о правилах проезда
в именно этом отдельно взятом транспортном средстве, а не в МТ
вообще.
Для пассажиров МТ гипотетически является ОТ, где должны
быть четко установленные общие/универсальные правила проезда,
разграничивающие права и обязанности перевозчика и пассажира.
Эти правила устанавливают равенство между всеми участниками
147 транспортировки, хотя они и исполняют разные роли. В ОТ води-
тель рассматривается как необходимый обслуживающий персо-
нал, личность которого не значима для перевозки. В этой связи раз-
нообразные требования водителей МТ, выступающие условиями
транспортировки, представляются пассажирам как произвольные,
зависящие от личности водителя, контингентные и потому необя-
зательные для исполнения. Необходимость выполнять необязатель-
ное, установленное водителем индивидуальное правило вызывает
ощущение несправедливости и влечет за собой споры.
В этой статье мы говорили о «проблематичной» и «непроблематич-
ной» мобильностях. Важно, что режим «непроблематичной» мо-
бильности предполагает бессобытийный характер протекания. Он
типичен для большинства поездок на общественном транспорте.
Именно стандартизация «путешествия», набор понятных и устояв-
шихся правил делает поездку предсказуемой и непроблематичной.
1 Метафора «дома на колесах» является общей для всей культуры автомо-

бильности [Sheller, Urry 2003]. Вместе с тем авторам известны случаи, когда
водители используют микроавтобусы как временные жилища, поэтому
в отношении МТ выражение «дом на колесах» не только метафора. Идея
МТ как домашнего анклава в публичном пространстве позволяет также
использовать различение «режимов вовлеченности» Тевено [Thevenot 2006].
власти
№ 6—7 (1) 2012
По-другому обстоят дела для пассажира маршрутного такси. МТ

отличается от обычного общественного транспорта тем, что сме-
шивает в себе стандартизированность путешествия на общест-
венном транспорте, которая ожидается пассажирами, и гибкость
персонального транспорта, которым, по сути, является маршрут-
ное такси. Поездка на маршрутке становится проблематичной в ре-
зультате столкновения универсализма и партикуляризма правил,
характерных для общественного и частного транспорта. В силу того,
что МТ находится в зоне пересечения двух этих множеств, поезд-
ка на нем теряет повседневную прозрачность и обретает характер
событийности.
В завершение сделаем наиболее общий вывод. Функционирова-
ние МТ в Волгограде в качестве системы массовых пассажирских
перевозок предполагает сложный комплекс социотехнических про-
блем, который не может быть редуцирован, как это представляют
СМИ , к проблемам непрофессионализма водителей и перегружен-
ности дорог. МТ, несмотря на свою тривиальность, ставят нас пе-
ред множеством важных вопросов, среди которых можно выделить
следующие: что значит быть человеком в современном городе? Как 148
сделать городское пространство справедливым? Каковы социаль-
ные и политические последствия переопределения границы между
публичным и приватным в городской среде?
1. Болтански, Тевено 2000 — Болтански Л., Тевено Л. Социология критической способ-
ности // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. Т. 3. № 3.
2. Вагнер 2000 — Вагнер П. Вслед за оправданием // Журнал социологии и социальной
антропологии. 2000. Т. 3. № 3. С. 112–129.
3. Кузнецов 2010 — Кузнецов А. Г. Чикагская школа социологии города: к идентичности
через границы // Социология города. 2010. № 3.
4. Латур 2006 — Латур Б. Об интеробъективности // Социология вещей / Под. ред.
В. Вахштайна. М.: Территория будущего, 2006. С. 169–199.
5. Тевено 2000 — Тевено Л. Какой дорогой идти? Моральная сложность «обустроенно-
го» человечества // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. Т. 3. № 3.
С. 84–111.
6. Тевено 2001 — Тевено Л. Рациональность или социальные нормы: преодоленное про-
тиворечие? // Экономическая социология. 2001. Т. 2. № 1. С. 88–122.
7. Хархордин 2007 — Хархордин О. В. Прагматический поворот: социология Л. Бол-
тански и Л. Тевено // Социологические исследования. 2007. № 1. С. 32–42.
8. Шюц 2003 — Шюц А. О множественности реальностей // Социологическое обозрение.
2003. № 2. С. 3–34.
9. Bijker 1995 — Bijker W. Of Bicycles, Bakelites, and Bulbs: Toward a Theory of Sociotech-
nical Change. Cambridge, Massachusetts; London: The MIT Press, 1995.
власти
№ 6—7 (1) 2012
10. Bijker, Pinch 1984 — Bijker W., Pinch T. The Social Construction of Facts and Artefacts:
Or How the Sociology of Science and the Sociology of Technology might Benefit Each
Other // Social Studies of Science. 1984. Vol. 14. N.3. P. 339–441.
11. Latour 1997 — Latour B. Trains of thought: Piaget, formalism and the fifth dimen-
sion // Common Knowledge. Winter 1997. Vol. 6. N.3. P. 170–191.
12. Serres 1980 — Serres M. Hermes V. Le passage du Nord-Ouest. Paris: Minuit, 1980.
13. Shaping Technology 1992 — Shaping Technology / Building Society: Studies in Sociotech-
nical Change / Edited by Wiebe E. Bijker and John Law. Cambridge, Massachusetts; Lon-
don: The MIT Press, 1992. P. 1–17.
14. Sheller, Urry 2003 — Sheller M., Urry J. Mobile transformations of “public” and “private”
life // Theory, Culture & Society. 2003. Vol. 20. N. 3. P. 107–125.
15. Thevenot 2006 — Thevenot L. L’action au pluriel : sociologie des regimes d’engagement.
Paris: Editions la Decouverte, 2006.
16. Urry 2004 — Urry J. The ‘System’ of Automobility // Theory, Culture & Society. 2004. Vol.
21. N. 4–5. P. 25–39.
149
власти
№ 6—7 (1) 2012
ПЕРЕВОДЫ
Дэвид Блур
Глава 6. Возможна ли альтерна-

тивная математика
С ама мысль, что в математике возможно многообразие*, подоб-

ное многообразию, существующему в социальной организации,
представляется некоторым социологам чудовищной бессмыслицей
[Stark 1958: 162]. Старк замечает: «Разумеется, наука о числах, тожде-
ственная самой себе по содержанию, может существовать только
150
в единственном варианте».
Лишь некоторые авторы шли против такого очевидного факта,
и среди них — Освальд Шпенглер, которого сегодня читают мало.
В некогда популярной работе Шпенглера «Закат Европы» (Decline
of the West, 1926) этому вопросу посвящена объемная глава «Значе-
ние числа» (The meaning of Number), увлекательно написанная, хотя
содержание ее несколько туманно. Примечательно, что Шпенглер
Дэвид Блур — социолог, основатель сильной программы социологии зна-

ния, одна из ключевых фигур в социологическом конструктивизме и бри-
танской линии исследований науки и техники (science and technoloy
strudies, STS). Профессор Эдинбургского университета.
Перевод выполнен по: Bloor D., Knowledge and Social Imagery, 1st edition,
London, Routledge 1976.
* Блур использует слова variation и variety, отсылая одновременно к много-
образию и к изменчивости когнитивных и социальных порядков. Здесь мы
будем передавать это слово двумя обозначенными терминами (в зависи-
мости от лингвистического контекста), отсылающими к одной идее: не су-
ществует единого и однообразного когнитивного порядка, который был бы
санкционирован своей истинностью. Нет неизменной Математической
Реальности, детерминирующей наше знание о ней. Напротив, когнитив-
ные порядки настолько же изменчивы, как и наблюдаемые социальные
порядки. Они потенциально многообразны. То, что мы приучены видеть
единообразие математического знания, должно восприниматься не как
факт, а как исследовательская проблема для социологии знания, требую-
щая научного объяснения (прим. ред.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
задается им в самом начале книги. Он с готовностью утверждает,

что «числа как такового не существует и не может существовать.
Существует несколько числовых миров, поскольку существует не-
сколько культур» [Шпенглер 2009: 1, 59].
Как утверждают, Витгентштейн прочел книгу Шпенглера и она
произвела на него впечатление [Janik, Toulmin 1973: 177]. Он также
отстаивает позицию «чудовищной бессмыслицы» в написанном
в социологическом стиле [sociologically oriented] труде «Замеча-
ния об основаниях математики» (Remarks on the Foundations of
Mathematics, 1956). Возможно, по этой причине к книге обращаются
относительно редко: философы, которые свободно ориентируются
в прочих произведениях Витгентштейна, считают его подход к ма-
тематике несвязанным и бессмысленным [ср. Bloor1973].
Чтобы ответить на вопрос, возможна ли альтернативная матема-
тика, важно поставить следующие вопросы: что она может собой
представлять, по каким признакам мы можем ее распознать и что
считать альтернативной математикой
151
На что альтернативная математика могла бы быть
похожа?
Отчасти на этот вопрос несложно дать ответ. Альтернативная мате-
матика могла бы напоминать ошибку или вовсе быть несостоятель-
ной. Настоящая альтернатива математике должна была бы вести
нас путями, которые мы вряд ли выбрали бы по собственной воле.
По меньшей мере некоторые методы и элементы в рассуждении
должны были бы нарушать наши представления о логической и ког-
нитивной правильности. Возможно, мы бы наблюдали, как делают-
ся заключения, с которыми мы просто не согласны. Или бы видели,
что в качестве доказательств результатов, с которыми мы согласны,
приводятся факты, которые, кажется, ровным счетом ничего не до-
казывают. Мы могли бы в этом случае сказать, что альтернативная
математика дает правильный ответ с неверным обоснованием.
Или же, наоборот, мы заметили бы, что ясные и убедительные ходы
рассуждений, убедительные с нашей точки зрения, отвергаются
или игнорируются. Альтернативная математика также могла бы
существовать в контексте целей и значений, которые абсолютно чу-
жды нашей математике. Ее назначение едва ли было бы доступно
нашему пониманию.
Несмотря на то, что альтернативная математика напоминала бы
ошибку, не всякая ошибка могла бы стать основой для альтернатив-
ной математики. Некоторые ошибки лучше всего понимать как все-
го лишь незначительные отклонения от четкой линии [научного]
власти
№ 6—7 (1) 2012
Глава 6. Возможна ли альтернативная математика
развития. Так, идиосинкразия современной школьной математики

не создает реальной альтернативы. Для ее возникновения требуется
нечто большее, чем просто ошибка.
Ошибки в альтернативной математики должны носить систе-
матический, повторяющийся и основополагающий характер. Все,
что нам кажется ошибкой, представлялось бы тем, кто практикует
альтернативную математику, когерентным и осмысленным. У них
было бы общее представление о том, как реагировать на «ошибки»,
развивать их, интерпретировать и как передавать подобный стиль
мышления следующим поколениям. Они делали бы то, что казалось
им естественным и убедительным.
Разумеется, повторяющиеся ошибки позволяют провести и дру-
гое различие между альтернативной и нашей математиками. Вме-
сто связности и согласованности альтернативная математика ха-
рактеризовалась бы отсутствием консенсуса [математиков]. Ведь
для нас суть математики заключается именно в ее согласованности.
Альтернативу составила бы математика, которой присуще разно-
гласие. Ее последователям бы казалось, что нехватка консенсуса
свойственна самой природе математической деятельности, подоб- 152
но тому, как во многих областях религия рассматривается делом
частной совести. Когнитивная толерантность могла бы стать мате-
матической добродетелью.
Набора перечисленных характеристик достаточно для текущих
целей. Если бы некоторое явление им удовлетворяло, мы бы могли
назвать его альтернативной математикой.
Здесь возможно возразить, что соответствие перечисленным
условиям обнаружило бы лишь тот факт, что ошибка может носить
систематический, повторяющийся и основополагающий харак-
тер. Не будут ли институционализированные ошибки такими же
ошибочными, как и индивидуальные ошибки? Чтобы понять, как
ответить на такое возражение, рассмотрим следующий вопрос:
возможна ли альтернативная мораль? Представим, что вопрос ста-
вится в эпоху абсолютной нравственной убежденности. Допустим,
моральный кодекс считается данным от Бога. Четко понятно, что
есть хорошо. Следовательно, любое отклонение ошибочно — о ка-
кой альтернативной морали может идти речь? Разве нравственная
двойственность или неопределенность не попирают божественную
природу?
Единственный ответ, который можно дать нравственному абсо-
лютисту, заключается в следующем: альтернативная мораль — это
такая мораль, при которой люди систематически принимают как
должное то, что он считает греховным. Они вплетают греховное
в образ жизни, который полагают должным, и передают его детям.
Альтернативную мораль поэтому не следует приравнивать к пре-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
ступному поведению в нашем обществе, так как сам по себе подоб-

ный образ жизни являлся бы нормой, несмотря на то, что мы об-
ратили бы на него внимание потому, что он отличается от наших
норм. Естественно, нравственный абсолютист отверг бы этот довод,
заметив, что аморальность на уровне общества или нации все равно
остается аморальностью. Институционализированный грех не пе-
рестает быть грехом; общества, как и люди, могут быть порочными.
Очевидно, что для целей научного исследования такая моральная
установка должна быть замещена иным нравственным императи-
вом: потребностью в беспристрастной и обобщенной перспективе.
Благодаря ей антрополог сможет говорить об альтернативных систе-
мах морали при условии, что они приняты и укоренены в культуре.
Именно такой характеристикой необходимо наделить математику,
чтобы разговор об альтернативной математике имел смысл.
Кроме того, необходимо отметить еще один усложняющий ситуа-
цию фактор. Мир по большей части не состоит из изолированных
культур, которые независимо друг от друга развивают автономные
моральные и когнитивные принципы. Культуры контактируют ме-
153 жду собой и взаимопроникают. И насколько мир неоднороден в со-
циальном аспекте, настолько же он неоднороден в познавательном
и нравственном планах. И вновь математика, как и мораль, созда-
ется так, чтобы отвечать нуждам людей, у которых много общего
как в физиологии, так и в материальном окружении. Это еще один
фактор, который способствует единообразию и созданию общего
контекста когнитивных и моральных принципов. Альтернативы
в математике могут быть найдены лишь с учетом этих естествен-
ных ограничений.
Тем не менее единообразие и консенсус — там, где они имеют ме-
сто, — могут объясняться причинно-следственными связями. Нет
необходимости постулировать существование некоей Математиче-
ской Реальности. Единственные реальности, к которым необходимо
отсылать, полагаются в видоизмененной версии теории Милля* —
* Здесь Блур отсылает к аргументу, который он приводит в предыдущей, пя-

той главе. С его точки зрения, именно Милль заложил основы для натура-
листического понимания математики: «Миллевская „Логика“ показала,
что модели, по которым строятся математические аргументации, находят
свою основу в физических ситуациях». Однако подход Милля был неполон:
«Теория Милля не придает должного значения объективности математи-
ческого знания. Она не выявляет его обязательный характер. Она не объ-
ясняет, почему математические выводы кажутся безальтернативными,
будто бы они не могли быть иными». Чтобы объяснить логическую силу ма-
тематического знания, Блур сводит ее к моральному авторитету («сущест-
вует схожесть между логическим и моральным авторитетом»), тем самым
вводя социальный компонент в «психологическую» теорию Милля: «Пси-
власти
№ 6—7 (1) 2012
это природный и социальный миры. Вопрос, с которым имеет дело

эмпирическая социальная наука, состоит в следующем: насколько
наблюдаемые единообразие и изменчивость убеждений — како-
во бы ни было соотношение между ними — могут объясняться есте-
ственными причинами.
Я собираюсь привести примеры четырех типов многообразия
в математической мысли, каждое из которых объясняется соци-
альными причинами. К ним относятся: (I) многообразие в ши-
роком когнитивном стиле математики; (II) изменчивость мате-
матических ассоциаций, связей, аналогий и метафизических
следствий, связываемых с математикой; (III) многообразие зна-
чений, связываемых с вычислениями и символическими преоб-
разованиями; (IV) изменчивость точности и типов рассуждений,
приводимых в качестве доказательств математических заклю-
чений. Пятый тип многообразия будет рассмотрен в следующей
главе. Это многообразие в содержании и использовании базовых
операций мышления, которые считаются самоочевидными логи-
ческими истинами.
В первых примерах, касающихся когнитивных стилей, аспекты 154
древнегреческой и александрийской математики будут противопо-
ставлены соответствующим элементам современной математики.
Является ли единица числом?

Следующие утверждения были общим местом в ранней греческой
математике: единица не есть число; единица не является ни чет-
ной, ни нечетной, она четно-нечетная; двойка не является четным
числом. В наши дни каждое из этих положений отвергается как
неверное. Для нас единица — такое же число, как и все остальные.
Фреге назвал бы его таковым в своих рассуждениях, не задумыва-
ясь. Более того, единица — нечетное число, двойка — четное, а такой
категории, как четно-нечетные числа, просто не существует. Что же
имели в виду греки?
хологическая теория Милля дорабатывается, таким образом, на основании

социологического подхода. Психологический компонент отвечает за со-
держание математических идей, а социологический компонент — за от-
бор физических моделей и придание знанию ауры авторитета». Создается
«видоизмененная теория Милля», в основании механики работы которой
лежит две разведенных реальности, каждая из которых обладает своей
каузальностью: природная реальность, из которой математики черпают
образцы физических ситуаций для построения математических моделей,
и социальная реальность, «работающая» на отбор и придание обязательно-
го и объективного статуса математическому знанию (прим. ред).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
Причина, по которой греки утверждали, что единица не есть

число, заключалась в том, что для них единица являлась исходной
точкой или генератором чисел. Греки вкладывали в понятие чис-
ла такое же значение, как и мы, когда говорим, что некоторое чис-
ло людей пришло на лекцию, имея в виду, что людей было больше
одного. Аристотель предлагал собственную версию общепринятой
точки зрения, когда утверждал в «Метафизике» [Уоррингтон 1956:
281]: «Единое означает меру некоторого множества, а число — изме-
ренное множество и меры, взятые много раз. Поэтому также пра-
вильно сказать, что единое не есть число: ведь и мера — это не мно-
жество мер, и мера и единое —начало»1.
Время от времени предпринимались попытки рассматривать
единицу как число. Так, Хрисипп в III веке до н. э. говорил о «множе-
ственной единице». Ямвлих отвергал данное понятие в связи с его
противоречивостью. Сэр Томас Хит приводит этот пример в работе
«История греческой математики» [Heath 1921: 1, 69], указывая, что
независимый взгляд Хрисиппа важен как «попытка включить еди-
ницу в концепцию числа». Иными словами, важно, что этот взгляд
155 предвосхищает нашу точку зрения. Для нас этот пример скорее
интересен в качестве иллюстрации к логическому заблуждению,
в котором обвинял Хрисиппа Ямвлих. То, что Ямвлиху казалось
заблуждением, мы принимаем как очевидное. Возможно, то, что
мы отвергаем как логическую нелепость, может однажды стать са-
моочевидной истиной. Кажущаяся бессмыслица станет функцией
подспудной классификации, которая принимается как должное.
Нормативная раннегреческая классификация чисел, определенно,
отличается от нашей. Поэтому нарушением порядка и связности,
равно как заблуждениями и противоречиями, в них считаются раз-
ные вещи.
Отчасти греческая классификации похожа на нашу. Они также
разделяли числа на четные и нечетные. Откуда тогда взялась мысль,
что единица относится к классу «четно-нечетных»? Она объясняет-
ся тем, что единица производит как четные, так и нечетные числа,
поэтому должна сочетать в себе природу тех и других. Единица на-
ходится по обе стороны дихотомии четности-нечетности и в то же
время превосходит ее, являясь ее первопричиной и источником.
Здесь можно провести некоторые антропологические параллели.
Мифы о происхождении мира часто обращаются к событиям, вы-
ходящим за рамки категорий и классификаций, которые они объ-
ясняют. Говоря о сотворении мира, люди нередко отсылают к со-
бытиям, напоминающим инцест. Об этом свидетельствует и наш
1 Arist. Metaph. XI V, 1. Пер. цит. по: Аристотель. Метафизика. ЭКСМО, 2006.

власти
№ 6—7 (1) 2012
собственный миф об Адаме и Еве. Единице также придается статус

того, что преступает рамки категорий. Можно предположить, что
для нее характерны и другие черты мифа, и такое предположение
окажется верным.
В отдельных случаях двойка также лишалась статуса числа, счи-
таясь генератором четных чисел. Однако подобная классификация
была менее распространенной и не столь устойчивой, как представ-
ление о том, что числом не является единица.
Можно ли утверждать, что указанные явления единичны
и их можно не рассматривать, полагая «софизмами» (как это делает
[Van Der Waerden 1954])? Если цель заключается в том, чтобы макси-
мально реконструировать греческую математику в современных
терминах, то, действительно, проблема несущественна. С другой
стороны, указанные различия в классификациях могут выступать
симптомами чего‑то более глубокого — расхождений когнитивных
стилей греческой и современной математик. Такой точки зрения
придерживается Яков Кляйн в сложной, но увлекательной рабо-
те «Греческая математическая мысль и происхождение алгебры»
[Klein 1968]. 156
Кляйн полагает ошибкой считать, что существовала единая и не-
разрывная традиция понимания смысла числа. Различия между
Пифагором и Платоном, великими математиками X V I века Вие-
том и Стевином и нашими современниками не могут быть сведены
к простому приросту знания. Кляйн говорит, что понятие числа
не расширялось экстенсивным образом, включив сначала рацио-
нальные, затем действительные и, наконец, комплексные числа.
Перемены затронули то, что он называет «интенцией» числа. Таким
образом, Кляйн считает, что, когда математики Возрождения осваи-
вали, скажем, труды александрийского математика Диофанта, они
вместе с тем давали им свою интерпретацию. Преемственность, ко-
торую мы видим в математической традиции, — рукотворный про-
дукт. Она происходит оттого, что мы переносим наш стиль мышле-
ния на проделанную ранее работу.
Различие между древней и современной концепцией числа со-
стоит, по мнению Кляйна, в следующем: для древних число всегда
было числом чего‑то. Оно всегда указывало на определенное коли-
чество и соотносилось с некоторым набором сущностей. Ими могли
быть как объекты, данные нам в ощущениях (такие как скот), так
и чистые единства [pure units], постигаемые мышлением в отры-
ве от конкретных объектов. Кляйн утверждает, что такое понятие
числа радикально отличается от представления, которое в настоя-
щее время применяется в алгебраических расчетах. Сейчас, говорит
Кляйн, число воспринимается скорее символически, чем как опре-
деленное количество вещей. Иногда непросто понять, что Кляйн
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
имеет в виду под «символическим», однако суть его утверждения

ясна и имеет большое значение. Я попытаюсь передать точку зрения
Кляйна на основе его анализа трудов Диофанта. Для максимальной
ясности я приведу несколько простых примеров из работы алексан-
дрийского математика. Они позаимствованы из перевода и ком-
ментариев Хита [Heath 1910].
Хотя главная работа Диофанта называется «Арифметика», неслож-
но понять, почему ее принято считать трактатом по алгебре. Вот
типичная задача из Диофанта — № 9 из Bk. II : «Представьте число,
например 13, которое представляет собой сумму квадратов 4 и 9,
как сумму двух других чисел, возведенных в квадрат». Далее Дио-
фант говорит, что поскольку приведенные в задаче квадраты суть
числа 2 и 3, возведенные во вторую степень, то в качестве искомых
квадратов он возьмет (х + 2) и (mx — 3), возведенные во вторую сте-
пень, где m = 2. Таким образом, Диофант сводит задачу нахождения
двух неизвестных квадратов к нахождению неизвестной величины.
Для этого он соотносит два неизвестных и получает:
157 (x + 2) ² + (2x — 3) ² = 13, из чего следует х = 8 / 5,

тогда искомые квадраты 324 / 25 и 1 / 25.
Определенно, сегодня подобное вычисление относится к алгебре.

Оно содержит неопределенную величину, для нахождения которой
составляется и решается уравнение. Но едва современный чита-
тель это понимает, как начинает замечать некоторые странности.
Анализ работы Диофанта быстро обнаруживает различия между
мышлением александрийского математика и ходом мысли, кото-
рый стоит за современной элементарной алгеброй. Например, вся
алгебра Диофанта заключается в поиске совершенно определенных
чисел. Алгебраические расчеты не применяются с той же универ-
сальностью, с какой применяем их мы. Они всегда подчинены
числовым задачам. Так, в приведенном примере, чтобы найти два
числа, удовлетворяющие заданным условиям, сделаны специфиче-
ские допущения. Там, где вычисления дают то, что мы назвали бы
отрицательными числами, Диофант отвергает условия задачи как
невозможные или неверно сформулированные. Или, работая над
задачей, которая может быть сведена [к решению] квадратного урав-
нения, он, как правило, находит лишь одно из двух подходящих
решений, даже в тех случаях, когда оба положительны.
Рассмотрим другую задачу из «Арифметики», № 28 из Bk. II . Она
тоже обнаруживает отличия от современного стиля мышления:
«Найдите два квадрата, чтобы суммы их произведения и каждого
из них были бы квадратами». В современном изложении Хит пере-
дает рассуждения Диофанта следующим образом: «Пусть х в ква-
власти
№ 6—7 (1) 2012
драте и у в квадрате дают искомые числа. При этом они должны

отвечать следующим условиям:
х²у² + у² и х²у² + х²
должны быть квадратами. Тогда первое выражение будет квадра-

том в том случае, если х в квадрате плюс единица будет квадратом.
Затем Диофант допускает, что данное выражение будет равно (х — 2)
в квадрате, их чего х = ¾. Подставив это значение во второе уравне-
ние, получаем:
9 (у² + 1) / 16
должно быть квадратом. Отсюда Диофант заключает, что
9 (у² + 1) = (3у — 4) ²,
тогда у = 7 / 24. Тогда два искомых числа — это 9 / 16 и 49 / 576».
Эти рассуждения Диофанта показывают, что аргумент алексан-

дрийского математика целиком подчинен задаче найти кон-
кретные числовые значения. Однако главное состоит в том, что 158
изложение Хита не в полной мере соответствует ходу мысли са-
мого Диофанта. Это обновленная реконструкция, которая обле-
кает рассуждения в форму, в значительной мере отличающуюся
от оригинала. Хит ясно указывает на этот факт, в частности от-
мечая, что реконструкция начинается введением двух неизвест-
ных — х и у. Он поясняет, что Диофант работает только с одним
неизвестным, которое неизменно обозначается S. Таким образом,
«мы можем сказать, что Диофант вычисляет неизвестные через
одну переменную или как функцию от одной переменной» [Heath
1910: 52].
Этот пример помогает понять, что имел в виду Кляйн, утверждая,
что современные мыслители систематически перетолковывают
Диофанта. Обратите внимание, что Хит говорил о символе S как
о «переменной». Это дает основание полагать, что реконструкция
аргумента [Диофанта] свелась к его сокращению и упрощению. Вме-
сто одной переменной Хит работает с двумя. Кляйн настаивает, что
использованный Диофантом символ S вовсе не является перемен-
ной и считать его таковой значит неправильно толковать одну из ба-
зовых предпосылок греческой математики. С точки зрения греков
S может соотноситься только с конкретным неизвестным числом.
Переменные же в свою очередь не репрезентируют конкретные не-
известные числа. Само их название говорит о том, что они означа-
ют целый ряд величин, которые подчиняются некому правилу или
закону.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
Различия между переменной и неизвестным числом можно про-

иллюстрироватьпримером из школьного курса элементарной алге-
бры. В школе уравнения типа
у = х² + х — 6
представляются или, скорее, мыслятся как уравнения кривой.

В приведенном примере кривая будет выглядеть, как на рисунке 5.
159
Рис. 5
C изменением значений х и у точка, удовлетворяющая решению

уравнения, движется по кривой, как показано на графике. В данном
случае х и у действительно являются переменными.
Диофант часто занимается разбором задач, которые могут быть
описаны уравнениями, подобными вышеприведенному, но исполь-
зует символ S вместо нашего х. Для нас решение уравнения дало бы
два значения S, а именно +2 и –3. Последнее значение Диофант от-
верг бы как невозможное, а потому свел бы [правильное решение
задачи] к единственной точке на указанном графике. Его интересо-
вала бы точка, в которой кривая пересекает ось х с положительными
значениями. Однако Диофант не рассматривал изолированное зна-
чение S = +2 лишь как одно из значений переменной S. Он живет вне
контекста других возможных значений переменной, которые также
были бы расположены на кривой*. Нет никакого двумерного про-
странства бумажного листа с графиком в форме кривой, отражаю-
* В оригинале Блур говорит следующее: «For him there is no context of

surrounding values situated along a curve line». Буквально это означает, что
для Диофанта очевидное для нас понимание переменной, укорененное
в контексте современной математики, не существует. Он живет в ином ког-
нитивном (и социальном) контексте, поэтому для него нет ни переменных,
ни окружающих «правильное» решение значений (прим. ред).
власти
№ 6—7 (1) 2012
щей отношения внутри уравнения. Неизвестная точка, обозначен-

ная символом S, совершенна и самодостаточна. Сети отношений,
сконструированной вокруг нее нашей математикой, для Диофанта
просто не существует.
Рассмотрим отрицательное значение S = –3, которое Диофант от-
верг бы [как несуществующее]. Для нас оно имеет непосредственное
отношение к другому значению S = +2. Это точки взаимосвязаны,
поскольку являются пересечением кривой, заданной уравнением,
с осью абсцисс. Изымите интерпретативный аппарат, откажитесь
от отрицательных чисел, и не останется ничего, что связало бы эти
точки так, как они связаны для нас.
Самое сложное для нас — научиться не видеть то, что мы приуче-
ны видеть. Проблема в том, чтобы представить себе альтернативное,
ограниченное видение, которое вовсе не является ограниченным,
а соответствует миру [греков] столь же полно, насколько наше виде-
ние соответствует нашему миру.
Один из способов прочувствовать [sensing] иной подход к числам,
соотносящийся скорее со счетом, чем с символами, — обратить вни-
мание, сколь различны ожидания и интуиции, которыми руковод- 160
ствуются современные математики и Диофант. Ниже приведен бле-
стящий отрывок из работы историка математики Хенкеля, который
делится впечатлениями от чтения александрийского математика.
Сначала Хенкель отмечает разнообразие типов задач, которые рас-
сматривает Диофант, и отсутствие узнаваемого принципа их груп-
пировки. Далее он пишет:
Еще более разнообразными, чем задачи, представляются

их решения. Мы совершенно не способны дать хоть сколь-
ко‑нибудь исчерпывающее описание ходов, которые совер-
шает его рассуждение. У нашего автора невозможно выявить
общих универсальных методов: каждый вопрос требует
своего особого подхода, который не годится для решения
даже самых похожих задач. Именно поэтому современному
математику, изучившему диофантовы решения ста задач,
трудно решить сто первую. И если мы попытаемся решить
ее и после нескольких неудачных попыток заглянем в ответ
Диофанта, мы изумимся, сколь внезапно он покидает про-
торенный путь ради проселочной дороги и быстрым манев-
ром достигает цели. Зачастую это нас не удовлетворяет. Мы
ждали, что нам придется взбираться по труднопроходимой
тропе, но наградой в конце пути станет захватывающий
вид. Вместо этого наш проводник ведет нас узкими, незна-
комыми, но ровными тропками к незначительному холму;
он закончил! Ему не хватает выдержки и концентрации,
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
чтобы погрузиться в решение единственного и важного во-

проса; и вслед за ним читатель с внутренним беспокойством
спешит от одной задачи к другой, словно играя в загадки,
будучи не в состоянии насладиться каждой в отдельности.
Диофант скорее поражает, чем восхищает. Он в высшей сте-
пени искусен, умен, находчив, неутомим, но не проника-
ет глубоко и полно в суть. Создается впечатление, что его
задачи не подчинены научной необходимости, а зачастую
придуманы ради решения, при этом само решение не от-
личается ни полнотой, ни глубиной смысла. Он блестящий
мастер в искусстве изобретенного им неопределенного ана-
лиза, но наука обязана ему — по крайней мере напрямую —
лишь некоторыми методами в силу нехватки спекулятивно-
го мышления, для которого Истина важнее Правильности.
Вот общее впечатление, которое я получил от тщательного
и неоднократного изучения арифметики Диофанта (цити-
руется по Хиту [Heath 1910: 54].
161 Важно, насколько легко мы понимаем реакцию Хенкеля, даже не бу-

дучи подкованными в математике. Он ярко и правдиво описывает
свой опыт, который вполне типичен. Разве Хенкелю не удается пе-
редать ощущение, которое испытываешь при контакте с необычны-
ми моральными, политическими, эстетическими и социальными
принципами? Разве это не похоже на опыт вхождения в незнако-
мую социальную группу? Наши ожидания всякий раз не оправ-
дываются, наша способность предвидеть терпит фиаско, нужно
сохранять бдительность, неожиданности подстерегают на каждом
шагу. Нет непроблематичной предсказуемости типичных реакций:
почему он сделал это, а она сказала то? Отчасти это может вызывать
восхищение неординарностью продемонстрированных умений, от-
части — раздражение. Мы сталкиваемся с неспособностью видеть
возможности, которые кажутся нам очевидными. Рассказ Хенке-
ля — феноменологическое свидетельство того, что работа Диофаната
представляет собой математическое мышление, которое отлично
от нашего — настолько, насколько чужая мораль или религия отлич-
на от нашей морали или религии.
Идея, что число представляет собой число единств (units), а сама
единица (unit) обладает особой природой, просуществовала до X VI
столетия. Симон Стевин — математик из Голландии — поспособство-
вал изменению такого понимания. Некоторые моменты его аргу-
ментации интересны с социологической точки зрения.
Несмотря на то, что Стевин чувствовал, что необходимо оправ-
дать перевод единицы в класс чисел, непохоже, что он пришел
к этой мысли, опираясь на представленные доводы. Это аргумента-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ция постфактум, призванная защитить позицию, которая казалась

очевидной. Кляйн приводит цитату, из которой следует, что Сте-
вин вовсе не сомневался, что единица — это число: «Нет, конечно,
нет, я был в этом уверен, как если бы сама природа сказала мне соб-
ственными устами» [Klein 1968: 191]. Эта идея, как можно заключить
из сказанного, становилась сама собой разумеющейся, или «естест-
венной», однако очевидное наличие разногласий требовало приве-
сти некоторые доводы. Аргумент Стевина состоял в том, что если
число состоит из множества единиц, тогда единица должна быть
частью числа. Часть должна обладать той же природой, что и целое,
и, следовательно, единица — число. Отрицать это, говорил Стевин,
все равно, что утверждать, будто кусок хлеба не есть сам хлеб.
Этот аргумент может вести к заключению, которое мы сегодня
разделяем, однако он не отличается убедительностью. Требуется из-
начальное согласие с тем, что число является гомогенным и целост-
ным, и это согласие предшествует допущению, что часть есть то же,
что и целое. Стевин ясно показывает, что опирается именно на эти
идеи. В действительности он говорит об аналогии между числом
и длиной, размером, величиной. Таким образом: «Общность и сход- 162
ство величины и числа столь универсальны, что почти позволяют
говорить о тождественности» [Klein 1968: 194].
Новое понимание числа основывается на уподоблении числа
линии, и именно эта аналогия прежде исключалась по причине
приверженности дискретному счету. Сомнительно, что конфликт
между новым и старым видением можно было бы уладить посред-
ством развернутой аргументации. Все зависело бы от того, насколь-
ко допустимой представлялась базовая аналогия между числом
и линией. Это в свою очередь отсылает к проблеме связи между
арифметикой и геометрией и их относительной приоритетности.
Что же изменяет ощущение наличной связи между различными
областями знания? Что делает приведенную Стевиным аналогию
естественной для одного человека, но [проблематичной] для друго-
го? Ответ должен быть следующим: прошлый опыт и текущие цели.
И то, и другое необходимо рассматривать в социальном контексте
c учетом естественных, психологических склонностей. Можно уло-
вить, что стоит за этими фундаментальными математическими
аналогиями, сравнив Стевина, который выступал за изменение
классификации чисел, с теми, кто противостоял ему, цепляясь
за греческую точку зрения.
Стевин был инженером. Все ведущие математики того времени
занимались вопросами технологического или прикладного харак-
тера (ср. [Стронг 1966]). В силу практического склада они пользова-
лись числами не только для счета, но и для измерения. Вероятно,
именно практические задачи разрушили границы между геоме-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
трией и арифметикой. Числа стали выполнять новую функцию,

описывая особенности подвижных, активных процессов измене-
ний. Так, число и система мер легли в основу интеллектуального
освоения баллистики, навигации и применения машин.
Для тех, кто противился новым представлениям, нашептанным
Стевину самой Природой, число по‑прежнему сохраняло статичность.
Число следовало понимать через классификацию. Важнейшими ха-
рактеристиками представлялись те, которые позволяли причислить
его к той или иной категории. Отношение числа к окружающему
миру, безусловно, интересовало этих мыслителей, но зачастую они
воспринимали его иначе, чем инженеры, или же считали, что число
значительнее и выше, чем полагают более практичные люди. Число
служило символическим воплощением порядка и иерархии Бытия.
Оно обладало метафизической и теологической значимостью.
Стронг в работе «Процедура и метафизика» [Strong 1966] убедитель-
но показывает, что существовало две группы [математиков], которые
представляли научную и обскурантистскую партии. Кеплер, веро-
ятно, был наиболее близок и тем, и другим. Недавние исследования
163 акцентируют внимание на связи между группами и их позициями,
предполагая, что практическая и мистическая точки зрения часто
совмещались (см. [French 1972]). К чему бы ни привел исторический
спор, ясно одно: существовала тесная связь между технологическим
развитием XVI века и современным пониманием числа. Каковы бы
ни был были предпосылки перехода от старого пониманию к новому,
его общее направление требует объяснения, и работа Стронга дает ос-
нования предположить, что растущие технологические потребности
представляют собой наиболее правдоподобную причину изменений.
Точка зрения, кратко описанная как мистическая, или нумероло-
гическая, заслуживает более тщательного исследования. Она ляжет
в основу второго примера многообразия математической мысли.
Для начала кратко обрисуем математические концепции Пифагора
и Платона.
Пифагорейское и платоновское число

Греки пользовались счетом для практических целей на рынке,
но строго отделяли подобное использование чисел от высокого, ин-
теллектуального созерцания их свойств. Очень приблизительно это
можно сравнить с разведением «логистического» и «арифметиче-
ского» (logistic and arithmetic), или практической и теоретической
арифметиками. Разница между подходами к знанию о числах соот-
ветствует социальной дифференциации. В платоновском «Филебе»
Сократ говорит: «Во-первых, об арифметике. Не следует ли одну ее
власти
№ 6—7 (1) 2012
часть назвать искусством большинства, другую же — искусством

философствующих?»1. Для Платона именно философы, те, кто любит
мудрость, должны править в правильно устроенном обществе.
Теоретическое созерцание числа касалось свойства, которое именова-
лось «эйдос». Кляйн поясняет, что оно соответствует «типу» или «виду»
числа, или, буквально, его «форме», «облику». Чтобы понять, каким обра-
зом число может приобретать форму или облик, следует вспомнить, что
в данном случае речь идет исключительно о числе вещей, а числа вещей
всегда можно представить в виде чисел точек. Эти точки зачастую можно
организовать в характерные формы, такие как квадрат, треугольник или
прямоугольник. Поэтому естественно говорить о квадратных, треуголь-
ных, прямоугольных числах и так далее, вплоть до трехмерных фигур
при необходимости. Фреге, вероятно, подумал бы, что прямоугольное
число — такая же бессмыслица, как прямоугольная концепция, однако
идея очевидна, если взглянуть на рисунок ниже:
164
Рис. 6. Формы чисел. Квадратное число (9), треугольное число (6),

прямоугольное число (8)
Категоризировав таким образом числа, можно изучать их свой-

ства как формы. Например, следующие друг за другом треугольные
числа при сложении дают квадрат. Греки использовали приспособ-
ление, которое называлось «гномон». Оно представляло собой число
соответствующей формы, которое при сложении с одной из пере-
численных выше форм не меняло бы изначальной конфигурации.
Например, «гномон» квадрата должен был давать другой квадрат и,
следовательно, выглядел следующим образом:
Рис. 7. Гномон квадратного числа
1 Пер. цит по. Платон. Собр. соч. в четырех томах. М.: «Мысль», 1994. Т. 3.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
Если подсчитать точки в гномоне, можно выявить некоторые общие

свойства таких конфигураций. Например, гномон квадрата представ-
ляет собой число в нечетнойпоследовательности 3, 5, 7,… Очевидно, что
общее число точек любого квадрата будет равно сумме некоторой по-
следовательности нечетных чисел. Таким образом, можно получить
самые разнообразные, порой весьма изощренные результаты.
Первое, чем обращает на себя внимание такой подход к арифме-
тике, — это то, насколько он соответствует объяснению Милля. Это
исторический пример разработки знания о числах, основанного
на наблюдении за объектами, которые подвергаются простому упо-
рядочиванию и сортировке. Очевидно, некоторые из заключений
греческой математики способны пересечь границы культур и эпох,
поскольку в их основе лежит опыт, который может пережить каждый.
Второе наблюдение касается не универсальной, а специфической
черты именно этой арифметики. Обратите внимание, как она вы-
кристаллизовала некий элемент опыта — гномон — и обратила его
в специальный инструмент исследования. Хотя с точки зрения на-
шей арифметики идея гномона совершенно понятна, для нас она
165 не имеет особого значения. Естественно, в нашем существенно
расширившемся знании есть концепты, которые играют сходную
роль, хотя речь не идет о центральных и базовых операциях нашего
математического мышления. Кляйн отмечает: «Конечно, операции
с гномоном… имеют смысл только тогда, когда целью исследования
является открытие разновидностей фигур и чисел» [Klein 1968: 56].
Современная математика и теория чисел отчасти занимаются раз-
новидностями чисел, но их и близко нельзя сравнить с каталогизи-
рующим подходом пифагорейцев и, позднее, платоников. Для них
арифметика часто принимала форму естественной истории типов,
видов и подвидов числовых форм.
Чем интересна такая форма теоретической арифметики? Дело
в том, что в арифметике мыслители того времени видели схему
классификации, которая символизировала общество, жизнь и при-
роду. Ее упорядоченность и иерархичность заключали в себе един-
ство космоса, устремлений и роли человека в нем. Различные типы
чисел обозначали такие свойства, как Справедливость, Гармония
и Бог. Классификация чисел резонировала с классификациями в по-
вседневной мысли и жизни; их истинный смысл мысленно пости-
гался через созерцание численной классификации. Это был способ
установить интеллектуальный контакт с сущностями и потенция-
ми, лежащими в основе порядка вещей. Подобную арифметику
можно также рассматривать как своеобразную форму прикладной
математики по причине тесной взаимосвязи с практическими
вопросами.
власти
№ 6—7 (1) 2012
На простейшем уровне метод установки соответствий между

математикой и окружающим миром проявляется в том, как пифа-
горейцы, а позже и неоплатоники объединяют социальные, при-
родные и числовые характеристики. Знаменитая Таблица противо-
положностей указывает на рядоположенность категорий:
Мужское / Женское
Свет / Тьма
Хорошо / Плохо
Нечетное / Четное
Квадратный / Прямоугольный и т. д.
В более сложных версиях пифагорейского учения специфические

свойства чисел наделялись значением и в соответствии с ним изуча-
лись. Например, десятка связывалась со здоровьем и космическим
порядком. Число не только символизировало космические силы,
но и наделялось божественной силой или, как считалось, участвовало
в божественных деяниях. Знание числа, таким образом, было сред-
ством ввести ум в ценные нравственные состояния силы и благодати. 166
Теперь можно представить, с каким сопротивлением столкну-
лись идеи Стевина. Отнестись к единице как к любому другому
числу вовсе не было пустяком: это означало игнорировать или пе-
речеркнуть [математические] смыслы и классификации, которые
нарабатывались веками. Сложная система соответствий и анало-
гий, которая связывала числа между собой, оказалась бы спутанной.
Стевин предлагал нивелировать и секуляризировать число. Числу
грозила опасность утратить сложную иерархическую структуру
и силу теологического символа.
Правильно ли вообще называть размышления пифагорейцев
и неоплатоников математикой? Не лучше ли просто сказать, что
некоторый действительно математический багаж был наработан
случайно, следуя чужеродным спекулятивным и религиозным мо-
тивам? Разумеется, Стевин представлял настоящую математику,
а его оппоненты стояли на анти-антиматематических позициях.
Они не занимались альтернативной математикой, скорее —вовсе
ей не занимались. Как писал в похожем контексте Старк, «можно
сказать, у них была такая же математика, как и у нас, только задав-
ленная магией» [Stark 1958: 162].
Подобная реакция показывает, что наши размышления о матема-
тике не допускают компромиссов. В случае формального подхода,
который требует однозначного выбора между альтернативами, мо-
жет показаться, что математика не содержит значимых источников
многообразия, которые нуждались бы в объяснении. Очевидно, что,
если мы не принимаем числовой мистицизм как форму математи-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
ки, он вообще не может рассматриваться в качестве альтернативы.

Позволив себе деятельно перебрать и выделить в исторических при-
мерах истинно математические компоненты и то, что никак к ним
относиться не может, мы гарантируем вечное и самодостаточное
единство математики. Оно обеспечится тем обстоятельством, что
математика станет артефактом наших оценок.
Против формалистской позиции можно возражать следующим об-
разом: утверждать, что альтернативной математики не существует, —
тавтология. Формализм утверждает, что не существует «истинной»
альтернативной математики, и при этом настаивает на своем праве
диктовать, что считать истинным. Однако примеры красноречивее
формальных возражений. Следующий пример позволит оспорить
предпосылку, лежащую в основе бескомпромиссности формальной
позиции: предпосылку, что возможно правильно постичь математи-
ку вне контекста принципов интерпретации, которые придают ей
смысл. На пути социологии математики лежит убежденность, что
математика обладает собственной жизнью и собственным значени-
ем. Это все равно, что предположить, будто существует истинный
167 смысл, заключенный в символах, который ждет, что его [правильно]
воспримут или поймут. Без этого предположения нет никакого исто-
рического оправдания тому, чтобы решать, что считать правильной
математикой. В ином случае не было бы оснований для ретроспек-
тивного отделения и выделения «истинной» математики.
Метафизика квадратного корня

Сегодня считается само собой разумеющимся, что квадратный ко-
рень из двух — это такое число, которое при умножении на самое
себя дает в результате число 2. Данное число принято называть ир-
рациональным — название сохранилось с тех времен, когда статус
таких чисел вызывал сомнение. Причиной для сомнений был факт,
о котором хорошо знал Аристотель: дробного числа p / q, значение ко-
торого было бы равным квадратному корню из двух, не существует.
В основе доказательства, предложенного Аристотелем, лежит сле-
дующая мысль. Допустим, что квадратный корень из двух равен
некоему дробному числу p / q. Затем, положим, мы упрощаем эту
дробь, сократив в числителе и знаменателе все общие множите-
ли. В частности, это значит, что мы не можем разделить ни p, ни q
на два. Мы можем записать:
p
допустим = 2
q
тогда p2 = 2q2

власти
№ 6—7 (1) 2012
Это означает, что р в квадрате должно быть четным числом, так

как оно равно числу, умноженному на 2, а именно числу 2q в ква-
драте. Но если р в квадрате является четным числом, то и р должно
быть четным. А если р — четное, значит, q должно быть нечетным,
так как было допущено, что дробь p / q была упрощена и все общие
множители, в том числе и множитель 2, удалены. Если р — четное
число, то его можно представить следующим образом:
р = 2n
тогда р² = 4n² = 2q²
отсюда q² = 2n²
Теперь последовательность аргументов, в ходе которых мы устано-

вили, что p — четное число, а q— нечетное, можно применить для
q. Если q в квадрате равно 2n, то q в квадрате должно быть четным,
а р — нечетным. Разумеется, это прямо противоположно тому за-
ключению, к которому мы пришли ранее. Более того, всю после-
довательность шагов можно повторить механически. В результате
получится, что p и q будут относиться то к разряду четных чисел, 168
то нечетных, то снова четных, и т. д.
Как правило, вычисления прекращаются после первого перехода
p из разряда четных чисел в разряд нечетных, так как это принято
считать явным противоречием. Наличие этого противоречия озна-
чает, что одно из предположений данного рассуждения неверно,
а единственное положение, которое вызывает сомнение, состоит
в допущении того, что квадратный корень из двух можно предста-
вить как дробное число, типа p / q. Поэтому такое предположение
отвергается.
Что означает эта последовательность расчетов и как она получает
предписываемое ей значение? Служит ли расчет доказательством
того, что квадратный корень из двух — иррациональное число? Стро-
го говоря, вычисления показывают только то, что квадратный ко-
рень из двух не является рациональным числом, однако для нас это
может значить лишь одно: если квадратный корень из двух не ра-
циональное число, то он — иррациональное число. Однако для гре-
ков такие вычисления доказывали бы иное. Для них результат го-
ворил бы о том, что квадратный корень из двух вообще не является
числом. Такая серия математических расчетов была для них одной
из причин, чтобы отделять все суждения, применимые к числам,
от суждений, применимых к величинам. Например, геометриче-
ская длина может быть равна квадратному корню из двух: такое
значение имеет гипотенуза прямоугольного треугольника с катета-
ми, равными единице. Это говорит о том, какая пропасть разделяет
геометрию и арифметику.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
Что же тогда на самом деле доказывает это доказательство? До-

казывает ли оно, что квадратный корень из двух не является чис-
лом или что он является иррациональным числом? Очевидно, ответ
на этот вопрос зависит от фоновых представлений о числе, в рамках
которых рассматриваются проводимые расчеты. Если под числом
понимать счетное число, сумму или конфигурацию точек, то расчет
будет иметь совершенно иное значение, чем в случае, когда число
интуитивно смешивается с представлением о непрерывной линии.
Доказательство не имеет никакого «внутреннего» значения. Бес-
смысленно изучать его элементарные компоненты в надежде, что
смысл обнаружится в знаках на бумаге или рутинной практике ра-
боты с символами. Этот факт тем более ясен, что расчеты образуют
нескончаемую последовательность, которую можно повторять снова
и снова. В самих расчетах нет ничего, что позволило бы остановить
игру, где доказывается, что p и q — четные числа, потом нечетные
и так до бесконечности.
Мы даже можем представить, как такой вариант исчислений
приведет к мысли, будто он доказывает, что p и q четные и нечет-
169 ные одновременно. Почему бы нет? Вообразим культуру, в которой
людям удалось познать много важных вещей в арифметике, но при
этом они не придавали большого значения категориям четности
и нечетности. Они, возможно, применяли эти свойства в некоторых
расчетах, но, положим, никогда не фиксировали подобное разде-
ление или не придавали ему особой значимости. В этой культуре,
например, людям бы в голову не пришло создавать Таблицу проти-
воположностей, как это сделали пифагорейцы, не говоря уже о том,
чтобы устанавливать соответствие между четным и нечетным со-
образно космическим дихотомиям. Возможно, в отличие от пифа-
горейцев, им не кажется, что день и ночь, плохое и хорошее, черное
и белое являются очевидными или важными противоположностя-
ми. В конце концов, день превращается в ночь, плохое — в хорошее,
а черное — в белое. Предположим, мы говорим о нации посредни-
ков, тех, кто всегда ищет компромисс, смешивает и сочетает, чье
мировоззрение и социальные условия делают акцент на комбина-
ции различных вещей. Подобная космология могла быть понятной
и весьма сложной. Расчет, который бы доказал, что числа бывают
одновременно четные и нечетные, аккуратно и естественно укла-
дывался бы в их представления и лишний раз свидетельствовал бы
о том, что жесткие границы не существуют в реальности.
Смысл этого воображаемого примера такой же, что и в приведен-
ном выше историческом случае. Чтобы расчет имел смысл, необходи-
мо, чтобы предварительно были выполнены некоторые условия. Эти
условия носят социальный характер в том смысле, что они основыва-
ются на коллективно поддерживаемой системе классификаций и зна-
власти
№ 6—7 (1) 2012
чений данной культуры. Со временем они меняются, а с их измене-

нием будут меняться и значения отдельных фрагментов арифметики.
Если конкретный смысл расчетов зависит от фоновых допущений,
то и их общая действительность становится еще более контингент-
ной. Открытие иррациональных величин часто называют «кризисом
иррациональных чисел» в греческой математике. Кризис заключался
в том, что предполагаемое открытием разделение величин и чисел
противоречило прежней греческой тенденции представлять линии
и формы в виде точек. (Поппер дает яркое описание этой космологии
числового атомизма во второй главе работы «Догадки и опроверже-
ния» [Поппер 2004]. Открытие, возможно, привело к угасанию прежне-
го подхода, но это вовсе не означает, что он должен был исчезнуть. То,
что считалось кризисом, могло стать злосчастной аномалией. Если бы
те, кто поддерживал космологию, нашли новое выражение и приме-
нение своим базовым принципам, кризиса могло бы и не произойти.
На его случайный характер указывает и тот факт, что спустя столетия
числовой атомизм вновь лег в основу продуктивной [математической]
работы. Например, французский математик XVII века Роберваль пред-
ставил, что линия состоит из точек, и на этом основании стал исполь- 170
зовать арифметические методы вроде сложения и округления, чтобы
находить площади треугольников, объемов пирамид и суммы кубов,
а также для более сложных расчетов. Он получил результаты, которые
мы сегодня рассматриваем в качестве особых случаев интегрального
исчисления (ср. [Boyer 1959: 142]). Будь Роберваль древним греком, воз-
можно, ему бы удалось предотвратить кризис иррациональных чисел.
Разумеется, теоремы о квадратном корне из двух в его работах не было.
Исчисление бесконечно малых величин — еще один схожий слу-
чай из области математических процедур, которые наделялись раз-
личной значимостью в разные времена. Это следующий пример,
который мы рассмотрим. Он показывает метаморфозы стандартов
строгости в математике.
Бесконечно малые числа

Иногда говорят, что «на самом деле» кривые состоят из маленьких
прямых линий. Ясно, что сходство между плавной кривой и на-
бором соединенных между собой отрезков может усиливаться
по мере уменьшения длины и увеличения числа таких отрезков.
Эта и сходные интуиции лежали в основе идеи бесконечно малых
чисел и пределов. Вероятно, в пределе крошечные отрезки линий
действительно станут неотличимыми от кривой (см. рис. 8). Долгая
жизнь подобных идей достигла кульминации в дифференциальном
и интегральном исчислении.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
Рис. 8. Отрезки и пределы
Мыслить в терминах бесконечно малых величин все равно, что

видеть площади и тела, как если бы они состояли из отрезков, кус-
ков или элементов. Это позволяет интеллектуально познать формы,
которые в противном случае было бы трудно представить.
История бесконечно малых чисел очень сложна, однако для настояще-
го рассуждения необходимо показать всего несколько общих моментов.
В XVI – XVII веках использование бесконечно малых чисел широко рас-
пространилось в математической мысли. Одним из ведущих представи-
телей направления был Кавальери (1598–1647). Оннедвусмысленно про-
171 водил аналогию между телом, которое состоит из бесконечного числа
сегментов, и книгой, которая складывается из множества тонких стра-
ниц. Он также предполагал, что поверхность состоит из бесчисленного
числа линий, подобно тому, как ткань состоит из нитей [Boyer 1959: 122].
Приблизительно в то же время бесконечно малые величины ис-
пользует Уоллис (1616–1703) для выведения формулы площади тре-
угольника. Представьте, что треугольник сложен из крошечных па-
раллелограммов, толщина которых, как выразился Уоллис, «едва ли
превышает линию» [Boyer 1959: 171]. Площадь каждого параллелограм-
ма почти равна произведению его основания на высоту. Если мы
вслед за Уоллисом допустим, что число таких сегментов бесконечно
(∞), тогда высота каждого сегмента равна h / ∞, где h — высота тре-
угольника. Общая площадь равна сумме площадей параллелограм-
мов. Площадь верхнего, находящегося в вершине, равна нулю — это
просто точка. Последний сегмент будет иметь площадь b (h / ∞), где
b — длина основания и h / ∞ — его бесконечно малая высота (см. рис. 9).
Рис. 9
власти
№ 6—7 (1) 2012
Начиная с вершины, каждый последующий сегмент будет не-

много длиннее предыдущего за счет прибавления с каждым разом
небольшого объема. Следовательно, длины всех параллелограммов
от вершины к основанию образуют арифметическую прогрессию.
Уоллис знал, что сумма членов арифметической прогрессии равна
числу ее членов, умноженному на их среднее значение. Он не ви-
дел препятствий тому, чтобы использовать эту модельдля расчета
площади бесконечной последовательности бесконечно малых сег-
ментов. Таким образом, площадь треугольника выводилась из про-
изведения следующих величин: средняя длина сегмента b / 2, беско-
нечное число сегментов (∞), высота каждого сегмента h / ∞. Отсюда
следует:
b * ∞ * —
общая площадь = — h
2 ∞
Сократив бесконечные величины, получаем:
Общая площадь = ½ основания * высота

172
Многие другие столь же изобретательные ходы вызвали исследо-
вательский бум и привели к новым результатам. Точный статус бес-
конечно малых чисел ни в коей мере не был согласован, но работа
продолжалась. Почему, например, у Уоллиса значение 1 / ∞ не равно
нулю? Как сумма элементов нулевого размера может дать конечную
площадь треугольника? Некоторые мыслители, например Каваль-
ери, сомневались в реальности бесконечно малых чисел. Другие,
такие как Галилей, писали длинные философские трактаты в их за-
щиту (ср. [Caruccio 1964: 200]).
Историки, рассматривая этот плодотворный период, порой отме-
чают недостаточную строгость в использовании бесконечно малых
величин. Конечно, для современного математика термины, в кото-
рых ведет расчет Уоллис, не имеют строгого значения. В настоящее
время ученые не видят ни смысла, ни возможности применять дро-
би ∞ / ∞ или сокращать бесконечные величины. С другой стороны,
историки признают, что благодаря снижению стандартов строго-
сти эти понятия впервые появились в расчетах. До этого они были
запрещены; запрещены они и сейчас. Как говорит историк Бойер:
«к счастью, людей, подобных Уоллису, не слишком беспокоила стро-
гость» [Boyer 1959: 169].
Задолго до Уоллиса греческий мыслитель Архимед считал по-
лезным дробить формы на составные фрагменты. С помощью этой
и других, даже более механических, метафор он сумел математиче-
ски описать сложные формы и фигуры. Например, Архимед пред-
ставил, каким образом можно уравновесить сегменты фигур разной
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
формы. Ему удалось вывести уравнения, чтобы вычислить объем

сферы, увязав ее с более простыми формами, такими как круг и ко-
нус (см. описание этого рассуждения у [Пойа 1975: I , 155]).
«Метод механических теорем» описан Архимедом в письме,
где он указывает, что метод в действительности не подтверждает
и не доказывает теорем, которые подразумевает («На самом деле
я сам увидел многие вещи впервые с помощью механических
средств, а затем представил их средствами геометрии; потому что
исследование, проведенное таким образом, не является настоящим
доказательством» [Caruccio 1964: 111]).
Настоящее доказательство для Архимеда должно быть геометри-
ческим, а не основываться на механических метафорах дробления
и уравновешивания. Геометрические доказательства должны были
отвечать требованию не использовать актуально бесконечные ве-
личины. Снижение стандартов строгости в X VI веке связано с ра-
стущим убеждением, что прием, который Архимед считал просто-
напросто эвристическим, на самом деле имеет доказательную силу.
Примечательно, что математики более позднего периода не знали
173 о методе, которым Архимед искал свои решения. Они располагали
лишь геометрической версией, с помощью которой оформлялось
доказательство. Но она не давала ключа к мыслям и мотивам, сто-
явшим за ходом его рассуждений. Поэтому многие полагали, что
Архимед пользовался в математике тайным методом (на самом деле
так и было). Тайна, однако, носила характер исторической случай-
ности: архимедовское объяснение собственного метода открыли
только в 1906 году.
Мощный рост стандартов строгости, имевший место в матема-
тике XIX века, вновь привел к запрету на использование актуаль-
но бесконечных и бесконечно малых чисел, который существовал
за много веков до этого в греческой мысли и исчез в X VI веке. Новые
требования строгости реконструировали достижения таких лю-
дей, как Кавальери и Уоллис; кульминацией стало возникновение
дифференциального и интегрального исчисления. Реконструкция
вытеснила многие методы, благодаря которым были завоеваны
эти достижения. Уоллисовское умножение на 1 / ∞ и сокращение
знаков бесконечности в числителе и знаменателе дробей больше
не допускались.
Подобные колебания стандартов строгости дают основание
предположить, что в математике существуют два разнонаправ-
ленных фактора или процесса, которые друг другу противоречат
или по меньшей мере сочетаются в различных пропорциях. В ос-
нове математики, которую мы связываем с дифференциальным
и интегральным исчислением, лежала неизменная интуиция, что
плавные кривые, формы и тела действительно можно представить
власти
№ 6—7 (1) 2012
разделенными на сегменты. Именно к такой модели или метафоре

часто приходили те, кто задумывался над данной темой. Конечно,
математика не тождественна интуитивной мысли. Она подчине-
на дисциплине и [логическому] контролю. На этот неизменный
фактор накладывались изменчивые стандарты доказательства
и логической дисциплины, обусловленные свойственными эпохе
представлениями о правильности. Архимед отбирал базовые ме-
ханические интуиции при помощи геометрии. Она представля-
лась ему единственным выразительным средством, которое спо-
собно обеспечить должный логический контроль. Принцип отбора
стал менее строгим в X VI веке. Интуиции получили возможность
выражаться в более полной, метафорической форме. Разумеется,
за это пришлось расплачиваться заблуждениями и расхождением
во мнении. Значимость личной убежденности и творческого мно-
гообразия [математики] росла, но вместе с ней усиливалась угроза
утратить определенность [доказательства] из‑за несогласованности,
непоследовательности и идиосинкразии.
Изменчивость в стандартах строгости подводятподводит нас
к важному вопросу. Какие факторы определяют исторический ба- 174
ланс между общими, интуитивными пристрастиями и изменчи-
выми стандартами и стилями строгого контроля, которые на них
налагаются? Вопрос относится не только к степени строгости кон-
троля, но также и к его конкретной форме.
Эта проблема идентична той, которую сегодня энергично пыта-
ются решить историки эмпирических наук. Общепринятые прак-
тики расчетов и математических преобразований, равно как и базо-
вые интуиции относительно аналогий, моделей и метафор, можно
рассматривать как эмпирические или экспериментальные аспекты
математики. Они подобны получению данных из опытов и экспе-
риментов в естественных науках. Принципы интерпретации, кото-
рые относятся к более высокому уровню и воплощают в себе смыс-
лы, стандарты доказательства и строгости, могут быть соотнесены
с объясняющими теориями, парадигмами, исследовательскими
программами и метафизическими допущениями ученого-естест-
венника. Нет никакого основания, которое заставило бы относиться
к математике иначе, чем к эмпирическим наукам. Ниже мы оста-
новимся на этом подробнее.
Некоторые из представленных здесь случаев можно рассматривать
как примеры математической мысли, альтернативной нашей. Де-
монстрируя разнообразие стилей, смыслов, ассоциаций и стан-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
дартов неопровержимости, они ясно свидетельствуют о том, что

в математической мысли существует многообразие, которое требу-
ет объяснения. Более того, можно допустить, что это многообразие
объясняется социальными причинами.
Приведенные примеры также подтверждают (модифицирован-
ную) теорию Милля. Они показали, что математика основывается
на опыте, однако этот опыт проходит отбор в соответствии с измен-
чивыми принципами и наделяется изменчивым значением, свя-
зями и сферой применения. В частности, эти примеры подкрепи-
ли идею, что часть опыта используется в качестве модели, которую
затем применяют для решения широкого круга проблем. Особенно
значимыми оказываются аналогическая и метафорическая экспан-
сия [extension] таких моделей.
Изменчивость и многообразие математической мысли часто
маскируются. Одна из маскирующих тактик уже была упомяну-
та. Она состоит в бескомпромиссности, с которой делается утвер-
ждение, что стиль мышления только тогда заслуживает называться
математикой, когда приближается к нашему собственному. Одна-
175 ко существуют и другие способы скрыть изменчивость, которые
не столь очевидны. Часто их можно наблюдать в работах по истории
математики.
Писать историю с необходимостью означает интерпретировать.
Размышлениям и умозаключениям математиков прошлого нужно
придать современный смысл и лоск, чтобы их поняли. Существуют
разные способы этого достичь: сравнение и сопоставление; отделе-
ние ценного от того, что не имеет ценности; отделение значимого
от незначимого; попытка найти систему и связность; интерпрета-
ция неясного и несвязного; заполнение пробелов и привлечение
внимания к ошибкам; объяснение того, что мыслитель мог бы сде-
лать, если бы у него было больше информации, проницательности
или удачи, чем имелось у него в действительности; представление
детального комментария, который реконструирует подспудные до-
пущения и руководящие убеждения, и т. д. Этот аппарат научного
комментария и интерпретации неизбежно опосредует наше вос-
приятие прошлого. Это большой и всесторонний аппарат. Его раз-
мерам пропорционален и масштаб наложения ныне существующих
стандартов и предубеждений на [события] прошлого. Безусловно,
отчасти такое наложение является необходимой стороной понима-
ния. Вопрос лишь в том, какие стандарты необходимо применить
и какими задачами мы должны руководствоваться, создавая пред-
ставление о прошлом.
Если историк преследует цель указать на кумулятивный харак-
тер математики, интерпретативный аппарат позволит ему этого
достичь. Контрпримеры, которые не соответствуют представле-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ниям, будут представлены как периоды медленного развития или

отклонения в ошибочном, неверном направлении. Вместо демон-
страции альтернативных вариантов задачей становится отделение
зерен от плевел. И тогда, конечно, такой историк, как Кэджори [Ca-
jori1919], писавший в одно время со Шпенглером, получит возмож-
ность заявить, что математика главным образом, — кумулятивная
наука, ничто не утеряно и вклад прошлого сияет сегодня столь же
ярко, как и вклад современной науки.
Несправедливо и слишком просто сказать, что в таких работах
история фальсифицирована. Ни один из стандартов честности и це-
лостности [integrity] или производства научного знания [scholary
industry] не был нарушен. Наоборот, эти достоинства продемон-
стрированы в избытке и со всей очевидностью. Скорее, в этом слу-
чае следует сказать, что эти достоинства используются для защиты
интересов общего прогрессистского видения, и именно такую по-
зицию необходимо оспорить. Примеры, приведенные в этой главе,
подтвердили предсказания натуралистического подхода1: внутри
математики существуют неоднородность и изменчивость, также
как существует неоднородность между математикой и не-матема- 176
тикой. Мы должны руководствоваться иными ценностями, если
хотим пролить свет на эти положения, если хотим, чтобы к ним
отнеслись как к проблемам, требующим объяснения. Одна из таких
ценностей, например, — интерес к механике логического и матема-
тического мышления. Этот вопрос, очевидно, поднимался в дискус-
сии Фреге и Милля, и ему я посвящу следующую главу.
Перевод с англ. Елены Напреенко

Ред. Павел Степанцов
1. Аристотель 2006 — Аристотель. Метафизика. ЭКСМО, 2006.
2. Витгенштейн 1994 — Витгенштейн Л. Философские работы. Ч. II . Замечания
по основаниям математики. Пер. Козловой М. С., Асеева Ю. А. — М.: 1994.
3. Пойа 1975 — Пойа Дж. Математика и правдоподобные рассуждения. Под ред.
С. А. Яновской. Т. 2. — М., Наука, 1975.
4. Платон 1994 — Платон. Собр. соч. в четырех томах. М.:Мысль, 1994. Т. 3.
5. Поппер 2004‑Поппер К. Предположения и опровержения. Рост научного знания.
Пер. А. Никифорова, Г. Новичковой. АСТ, Ермак, 2004.
6. Шпенглер 2009 — Шпенглер О. Закат Европы. Т. 2. ЭКСМО, 2009.
1 Речь идет о том, что с точки зрения натуралистического подхода единооб-

разие математики невозможно в той же степени, что и единообразие мо-
ральных убеждений (см. главу 5 Knowledge and Social Imagery).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дэвид Блур
7. Boyer 1959 — Boyer C. B. The History of the Calculus and its Conceptual Development.
N Y.: Dover Publication, 1959.
8. Bloor 1973— Bloor D. Wittgenstein and Mannheim on the Sociology of Mathematics //
Studies in the history and philisophy of Science, vol. 4, no. 2. 1973. P. 173 – 191.
9. Boyer 1959 — Boyer C. B. The History of the Calculus and its Conceptual Development.
N Y.: Dover Publication, 1959.
10. Cajori 1919 — Cajori F. A History of Mathematics. New York: Macmillan, 1919.
11. Caruccio 1964— Caruccio E. Mathematics and Logic in History and in Contemporary
Thought. L.: Faber & Faber, 1964.
12. French 1972 — French P. John Dee. L.: Routledge & Kegan Paul, 1972.
13. Heath 1910 — Heath T. Diophantus of Alexandria: A Study in the History of Greek
Algebra. Cambridge, CUP, 1910.
14. Heath 1921 — Heath T. A History of Greek Mathematcs, 2 vols., Clarendon Press, Oxford,
1921.
15. Janik, Toulmin 1973 — Janik A. Toulmin S. Wittgenstein’s Vienna. L.: Weidenfeld &
Nicolson, 1973.
16. Klein 1968— Klein J. Greek Mathematical Thought and the Origin of Algebra. Cambridge,
Mass, The MIT Press, 1968.
17. Stark 1958 — Stark W. The Sociology of Knowledge. L.: Routledge & Kegan Paul, 1958.
177 18. Strong 1966 — Strong E. W. Procedures and Metaphysics. Hildersheim: Georg Olms, 1966.
19. Van Der Waerden 1954 — Van Der Waerden B. L. Science Awekening. Dresden, Noordhoof,
Groningen, 1954
власти
№ 6—7 (1) 2012
Брюно Латур, Стивен Вулгар
Лабораторная жизнь.
Конструирование научных
фактов
Глава 2. Антрополог посещает
лабораторию
О дно из фундаментальных предубеждений наблюдателя-антро-

полога, который начинает работу в поле, заключается в том,
что он сможет в итоге постичь смысл регистрируемых наблюдений
178
и заметок. Это предубеждение в конечном счете является одним
из основных принципов научного исследования. Неважно, сколь
смутными или абсурдными выглядят обстоятельства и действия
изучаемого племени, идеальный наблюдатель сохраняет веру в до-
стижимость некоторого систематического, упорядоченного описа-
ния. Но можно вообразить, что первая встреча с предметами из-
учения серьезно поколеблет веру абсолютного новичка, попавшего
в лабораторию первый раз. Конечная задача систематически упоря-
дочить и изложить наблюдения должна показаться особенно фанта-
стичной под градом вопросов, возникающих с порога. Что делают
эти люди? О чем они говорят? Каково назначение этих перегородок
или этих стен? Почему в комнате полумрак, а лабораторный стол
ярко освещен? Почему все шепчутся? Какую роль играют животные,
которые без конца пищат в тамбурах?
Однако поскольку нам отчасти знакома научная деятельность
и мы способны делать предположения на основе здравого смысла,
Бруно Латур — социолог, антрополог, философ. Один из создателей ак-

торно-сетевой теории. Профессор парижского Института политических
исследований.
Стивен Вулгар — социолог, автор ряда исследований в области социологии
науки и техники. Профессор бизнес-школы им. В. Саида, Оксфорд.
Перевод выполнен по: LatourB., WoolgarS. Laboratory life. The Construction of
scientific facts. Princeton: Princeton University Press, 1986. pp. 43 – 91. Графики
и диаграммы для публикации подготовлены Виталием Поповым.
власти
№ 6—7 (1) 2012
то за вопросами мог бы последовать поток нелепых впечатлений.

Быть может, этих животных едят. Возможно, мы стали свидетелями
гадания по крысиным внутренностям. Быть может, люди, часами
обсуждающие каракули заметок и диаграммы, — юристы. Оже-
сточенный спор у доски — это часть азартной игры? А может быть,
обитатели лаборатории — это некие охотники, которые, терпеливо
пролежав в засаде у спектрографа несколько часов, вдруг замирают,
словно почуявшая зверя собака.
Эти соображения и вызвавшие их вопросы кажутся нелепыми,
поскольку мы как наблюдатели предполагаем, что нам что‑то из-
вестно о том, чем может заниматься лаборатория. Например, назна-
чение стен и перегородок можно представить, даже если вы никогда
не переступали порог лаборатории. Мы не заключаем в скобки то,
что нам известно об обстановке, но пытаемся постичь смысл про-
исходящего через черты, которые опознаются как знакомые по зна-
нию или опыту. Действительно, было бы трудно дать осмысленное
описание лаборатории, не прибегая к само-собой-разумеющейся
осведомленности о некоторых аспектах науки.
179 Таким образом, очевидно, что постановка вопросов, наблюде-
ний и записей неизбежно обусловлена культурными сходствами.
Лишь ограниченный набор вопросов релевантен и, следовательно,
осмысленен. В этом смысле понятие «абсолютный новичок» недо-
стижимо на практике. Другая неудовлетворительная крайность —
полная зависимость наблюдателя от версий лабораторной жизни,
которые предлагают ученые. Описание науки только в терминах
ученых осталось бы непонятным для аутсайдеров. Использование
научных версий почти не сообщило бы нам нового знания о науке
в процессе ее создания (science in the making); наблюдатель повто-
рил бы рассказы ученых, которые водят по лаборатории экскурсии
для посетителей.
На практике наблюдатели придерживаются среднего пути ме-
жду двумя диаметрально противоположными ролями абсолютного
новичка (недостижимый идеал) и полностью вписавшегося в ситуа-
цию сотрудника (который, натурализовавшись, теряет способность
продуктивно общаться с сообществом коллег-наблюдателей). Конеч-
но, это не отменяет того, что на различных стадиях исследования он
испытывает сильное искушение склониться к одной из крайностей.
Проблема наблюдателя состоит в том, чтобы выбрать постановку
исследования, дающую описание, которое достаточно отличается
от предложенных учеными, но при этом представляет достаточный
интерес для ученых и читателей, незнакомых с биологией. Словом,
выбранный наблюдателем принцип должен стать нитью Ариадны
в лабиринте видимого хаоса и неразберихи. В этой главе мы следу-
ем за испытаниями и мучениями вымышленного персонажа, на-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Лабораторная жизнь. Конструирование научных фактов
блюдателя1, который пытается использовать понятие литературной

записи2 в качестве принципа постановки начальных наблюдений
в лаборатории.
Литературная запись
Хотя у нашего наблюдателя общий с учеными обширный культур-
ный багаж, он никогда раньше не бывал в лаборатории и ничего
не знает о специфической научной области, в которой работают
ее сотрудники. Он инсайдер в достаточной степени, чтобы пони-
мать общее назначение стен, стульев, халатов и так далее, но не на-
столько, чтобы знать смысл таких терминов, как TR F *, гемоглобин
и «буфер». Но даже их не зная, он не мог не заметить поразитель-
ную разницу между двумя зонами лаборатории. В одной (секция
B на диаграмме 2.1) находятся различные единицы аппаратуры,
в другой (секция А) — только книги, словари и статьи. В секции B
индивиды различными способами работают с аппаратурой: можно
видеть, как они режут, зашивают, смешивают, взбалтывают, закру-
180
чивают, маркируют и так далее; индивиды в секции А работают
с письменными материалами: они читают, пишут или печатают.
Хотя обитатели секции А не носят белые халаты и проводят мно-
го времени в секции В с коллегами в белых халатах, обратное про-
исходит редко. Индивиды, которых называют докторами, читают
и пишут в кабинетах в секции А, пока другой персонал, известный
как техники, проводит большую часть времени, манипулируя обо-
рудованием в секции В.
Каждую из секций можно в свою очередь поделить. Секция В,
очевидно, включает в себя два изолированных крыла: в крыле, ко-
торый сотрудники называют «сторона физиологии», расположены
животные и аппаратура, на «стороне химии» животных нет. Люди
1 Подчеркивая, что наблюдатель является вымышленным персонажем, мы

обращаем внимание на процесс, в который были вовлечены, конструируя
наше повествование (см. главу 1). Принципиальное подобие наших про-
цедур конструирования повествования и процедур, используемых лабора-
торными учеными в генерировании и поддержании фактов, станет ясным
в ходе нашего рассуждения. Этот аспект эксплицитно рассматривается в 6
главе.
2 Понятие записи, заимствованное у Деррида [Derrida 1977], обозначает опе-
рацию более фундаментальную, чем письмо [Dagognet 1973]. Оно использу-
ется здесь, чтобы кратко обозначить все следы, пятна, точки, гистограммы,
запротоколированные цифры, спектры, пики и т. д. См. ниже.
* Thyrotropin-releasing factor — высвобождающий фактор тиротропина, сти-
мулирующий в гипофизе синтез и секрецию тиреотропного гормона (прим.
пер).
власти
№ 6—7 (1) 2012
из одного крыла редко переходят в другое. Секцию А также мож-

но поделить. С одной стороны находятся люди, которые пишут
и говорят по телефону; с другой находятся те, кто печатает и на-
бирает телефонные номера. Это деление, как и другие, обозначе-
но перегородками. В одной области (библиотека) восемь кабинетов
расположены по периметру конференц-зала со столом, стульями
и экраном. В другой области (секретариат) находятся печатные ма-
шинки и люди, которые контролируют поток телефонных звонков
и почты.
181
Рисунок 2.1. Карта лаборатории отражает разделение на секции

и основные потоки, описанные тексте. Цифры соответствуют
номерам фотографий. Карта показывает, насколько различия между
секциями A и B, стороной физиологии и стороной химии, закреплены
архитектурной планировкой.
В каких отношениях находятся секция А («мой кабинет», «каби-

нет», «библиотека») и секция В («лабораторный стол»)? Глядя на свою
карту, наш наблюдатель пытается представить себе институцию
или обстановку с похожим делением. Трудно припомнить завод
или административное учреждение с подобным планом. Если,
к примеру, это был бы завод, мы могли бы рассчитывать, что про-
странство кабинетов (секция А) будет намного меньше. Если это
был бы административный орган, рабочее пространство [bench
space] (секция В) было бы совершенно излишним. Хотя соотноше-
ние между крыльями с кабинетами совпадает со многими другими
производственными подразделениями, лаборатория отличается
от них особым соотношением между кабинетным и рабочим про-
власти
№ 6—7 (1) 2012
странствами. Это очевидно благодаря двум показателям. Во-пер-

вых, в конце каждого дня техники приносят стопки документов
из рабочего пространства в офисное. На заводе мы могли бы пред-
положить, что это отчеты о том, что переработано и произведено.
Во-вторых, секретари рассылают бумаги из лаборатории в среднем
раз в десять дней. Однако это далеко не отчеты о том, что произведе-
но: сотрудники лаборатории рассматривают эти статьи как продукт
своего необычного завода. В таком случае, коль скоро учреждение
занимается канцелярской работой, это, несомненно, какой‑то ад-
министративный орган? Но нет: даже беглый взгляд на бумаги об-
наружит, что в них содержатся графики и диаграммы из докумен-
тов, которые были произведены в секции В несколькими днями
или неделями ранее.
Нашему наблюдателю приходит в голову, что он может постичь
смысл лабораторной деятельности благодаря простому принципу.
Сцена на фотографии 131 представляет для него прототип научной
работы в лаборатории: стол одного из обитателей офиса (так назы-
ваемого доктора) завален документацией. Слева — открытый номер
журнала Science. Диаграмма справа представляет собой упорядочен- 182
ную или сокращенную версию данных с листов, лежащих правее.
Создается впечатление, что два типа литературы наслаиваются друг
на друга: один напечатан и издан за пределами лаборатории; другой
включает в себя документы, произведенные внутри лаборатории,
например наспех нарисованные диаграммы и папки с графиками.
Под документами в центре стола лежит черновик. Точно так же, как
черновики романов или отчетов, он написан от руки, страницы пе-
стрят исправлениями, вопросительными знаками, переделками.
Однако в отличие от большинства романов, черновой текст усыпан
ссылками либо на другие статьи, либо на диаграммы, таблицы и до-
кументы («как показано на графике…», «в таблице… мы можем ви-
деть, что…»). При ближайшем осмотре лежащего на столе материала
(фотография 13) обнаруживается, например, что открытый номер
журнала Science цитируется в черновике. Там говорится, что часть
утверждений в статье из Science недостоверна по причине содержа-
ния документов, лежащих на столе справа. Эти документы также
процитированы в черновике. Поэтому стол оказывается «сердцем»
нашего производственного подразделения. Именно здесь конструи-
руются новые черновики путем наслаивания двух источников ли-
тературы, один из которых берет начало вовне, а другой генериру-
ется внутри лаборатории.
1 Комплект фотографий лаборатории помещен после главы 2.

власти
№ 6—7 (1) 2012
Наш наблюдатель не удивлен, когда узнает, что ученые читают

опубликованные материалы. Куда больше его поражает обширный
корпус литературы, который лаборатория производит. Как так по-
лучается, что дорогостоящая аппаратура, животные, химикаты,
деятельность в рабочем пространстве комбинируются, создавая
письменные документы, и почему эти документы столь высоко це-
нятся участниками исследования?
После нескольких последующих экскурсий по рабочему про-
странству наш наблюдатель поражен тем, что сотрудники лаборато-
рии — одержимые и едва ли не маниакальные писатели. На каждом
столе имеется большая книга в кожаном переплете, в которой работ-
ники напротив определенного кодового номера тщательно фикси-
руют то, что только что сделали. Это кажется странным, поскольку
наш наблюдатель видел подобное недоверие к собственной памяти
лишь у особо скрупулезных романистов. Создается впечатление,
что техники, если не работают со сложной аппаратурой, то запол-
няют бланки длинными списками чисел; если не пишут на лист-
ках бумаги, то тратят массу времени, записывая числа на стенках
183 сотен колб или рисуя большие цифры на меху крыс. Иногда они
используют цветную бумажную ленту, чтобы пометить мензурки
или разграничить блестящую поверхность хирургического стола.
Результатом странной мании записывания является умножение
папок, документов и словарей. Таким образом, в дополнение к Окс-
фордскому словарю и словарю пептидов мы видим то, что можно
назвать материальными словарями [material dictionaries]. Напри-
мер, на фотографии 2 показан холодильник, в котором помещены
стеллажи с образцами, каждый из которых имеет ярлык с кодовым
номером из десяти цифр. Сходным образом в другой части лабора-
тории на полках в алфавитном порядке расставлен большой запас
химикатов, откуда техники могут выбрать и использовать соответ-
ствующие вещества. Более очевидный пример материального сло-
варя — коллекция препринтов (фотография 14, задний план) и тысяч
папок, заполненных машинограммами, каждая из которых также
снабжена кодовым номером. Отдельно от помеченных и индекси-
рованных коллекций находится документация (например, счета,
чеки на оплату, инвентарные списки, пакеты с почтой и так далее),
которую можно обнаружить в большинстве современных производ-
ственных подразделений.
Переместившись из рабочего пространства в кабинеты, наблю-
датель сталкивается с еще большим размахом письменной деятель-
ности. Всюду ксерокопии статей с подчеркнутыми словами и вос-
клицательными знаками на полях. Черновики статей перемешаны
с диаграммами, нарисованными от руки на макулатуре, письмами
от коллег и кучами бумаги, изрыгаемой компьютером в соседней
власти
№ 6—7 (1) 2012
комнате. Выдержки из черновых параграфов курсируют между кол-

легами, более проработанные черновики перемещаются из кабине-
та в кабинет, подвергаясь постоянным изменениям, перепечаты-
ваются, вновь исправляются и, наконец, подгоняются под формат
того или иного журнала. Когда обитатели секции А не пишут, они
чертят на досках (фотография 10), диктуют письма или готовят слай-
ды к очередному разговору.
Наш наблюдатель-антрополог столкнулся со странным племе-
нем, которое большую часть дня проводит за кодированием, мар-
кированием, изменением, исправлением, чтением и письмом.
Каково значение деятельности, которая явным образом не связана
с маркировкой, письмом, кодированием и исправлением? На фо-
тографии 4, например, показаны две молодые женщины с крыса-
ми в руках. Справа виден протокольный лист, на стеллаже стоят
пронумерованные колбы, а на переднем плане — часы, которые
контролируют частоту проб; однако сами женщины не пишут
и не читают. Женщина слева вводит шприцем жидкость, забирает
другим шприцем другую жидкость и передает его второй женщи-
не, которая опорожняет шприц в колбу. Только затем начинается 184
письменная работа: время и номер колбы тщательно регистриру-
ются. Тем временем животные убиты, различные материалы — та-
кие как эфир, хлопок, пипетки, шприцы и колбы — использованы.
Какова же цель убийства животных? Как потребление материалов
соотносится с письмом? Даже тщательное изучение содержимого
стеллажа (фотография 5) не проясняет обстановку для нашего на-
блюдателя. День за днем пробирки расставляются рядами, добавля-
ются другие жидкости, смеси встряхиваются, и, наконец, их уби-
рают для замораживания.
Периодически рутинное манипулирование и перестановка про-
бирок прерываются. Извлеченные из крыс образцы помещаются
в аппарат и подвергаются радикальному преобразованию: вместо
того, чтобы их видоизменить или пометить, машина выдает лист
с цифрами (фотография 6). Один из участников исследования от-
рывает лист и, тщательно изучив, отдает распоряжение утилизиро-
вать пробирки. Иными словами, те самые пробирки, с которыми
осторожно работали целую неделю, стоившие времени и усилий
на сумму в сотни долларов, теперь не нужны. Фокус внимания сме-
стился на лист с цифрами. К счастью, наш наблюдатель почти при-
вык обнаруживать абсурдное и странное поведение объектов своего
исследования. Поэтому с относительно невозмутимым видом он
приготовился к очередному сюрпризу.
Сюрприз не заставил себя долго ждать. Лист с цифрами, приня-
тый за окончательный результат продолжительного испытания,
введен в компьютер (фотография 11). Вскоре компьютер распеча-
власти
№ 6—7 (1) 2012
тал другой лист с данными, и именно он, а не оригинал, считался

важным результатом операции. Теперь лист с цифрами поместили
в папку рядом с тысячами таких же папок в библиотеке. И при этом
серия трансформаций еще не была завершена. На фотографии 12
изображена техник, работающая с листами данных, которые про-
извел компьютер. Вскоре после того, как был сделан снимок, тех-
ника вызвали в кабинет продемонстрировать результаты труда:
единственную изящную кривую, аккуратно нарисованную на мил-
лиметровой бумаге. Фокус внимания в очередной раз сместился:
компьютерные листы убраны в папки, и исследователи в кабинетах
принялись комментировать пики и наклоны кривой: «поразитель-
но», «хорошо различимый пик», «он весьма быстро идет на убыль»,
«эта область не очень отличается от той». Несколько дней спустя на-
блюдатель мог видеть аккуратно перерисованную версию той же са-
мой кривой в статье, отосланной для публикации. Если ее примут,
тот же самый график увидят читатели, и более чем вероятно, что
он в итоге ляжет на чей‑то другой стол в ходе цикличного процесса
литературного наслоения и конструирования.
185 Серия трансформаций, начавшаяся крысами, из которых из-
влекли образцы, и закончившаяся опубликованной кривой, пред-
полагает множество сложной аппаратуры (фотография 8). Конечный
продукт — всего-навсего кривая, диаграмма или таблица с цифра-
ми на тонком листе бумаги — контрастирует с ценой и масштабом
оборудования. Однако именно этот документ тщательно изучается
участниками исследования из‑за его «важности» и используется
в качестве доказательства в споре или статье. Таким образом, глав-
ным результатом длительной серии трансформаций является до-
кумент, который, как выяснится, представляет собой решающий
ресурс в конструировании «вещества». В некоторых ситуациях про-
цесс значительно короче. В частности, в химическом крыле исполь-
зование определенных приборов с легкостью создает впечатление,
что вещества сами ставят свои «подписи» (фотография 9). Участни-
ки исследования в кабинетном пространстве бьются над новыми
черновиками, и лаборатория вокруг предстает как улей, в котором
кипит письменная деятельность. Сегменты мышц, световые пучки,
даже клочки промокательной бумаги активируют разнообразное
регистрирующее оборудование; на их записи опираются ученые
в своем письме.
Очевидно, что работе аппаратуры, выдающей письменный ре-
зультат, можно придать особое значение. Конечно, в лаборатории
есть различные аппараты, не обладающие этой функцией. Такие
«машины» преобразуют материю из одного состояния в другое.
На фотографии 3, например, показаны ротационный испаритель,
центрифуга, шейкер и дробилка. Напротив ряд других аппаратов,
власти
№ 6—7 (1) 2012
которые мы назовем «записывающими устройствами»1, фрагмен-

ты материи трансформируются в письменные документы. Точнее
говоря, записывающее устройство — это любой аппарат или специ-
фическая конфигурация аппаратов, способные преобразовать ма-
териальную субстанцию в график или диаграмму, которые могут
быть непосредственно использованы сотрудниками кабинетного
пространства. Как мы увидим, конкретная конфигурация аппа-
ратуры может иметь жизненно важное значение для производства
подходящей (useful) записи. Кроме того, отдельные компоненты та-
кой конфигурации мало значимы сами по себе. Например, счетчик,
показанный на фотографии 6, сам по себе не является записываю-
щим устройством, так как его показатели не используются непо-
средственно в доказательстве. Однако он является частью записы-
вающего устройства, известного как биотестер2.
Важное следствие такого понимания записывающего устрой-
ства состоит в том, что записи рассматриваются как то, что имеет
прямое отношение к «исходному веществу». Конечная диаграмма
или кривая задает направление дискуссии о свойствах вещества.
Промежуточная материальная активность и все аспекты зача- 186
стую длительного и дорогостоящего процесса выносятся за скоб-
ки в обсуждении значения графика. Таким образом, процесс
написания статей о веществе берет конечную диаграмму в ка-
честве отправной точки. В кабинетном пространстве участники
исследования производят статьи, сравнивая и противопоставляя
диаграммы и опубликованные статьи (см. раздел «Документы
и факты»).
И тогда наблюдатель почувствовал, что обстановка лаборатории
не столь запутанна, как он предполагал сначала. Казалось, должно
иметься сущностное сходство между записывающими способно-
1 См. примечание 2.
2 Понятие записывающего устройства является по своей природе социоло-
гическим. Оно позволяет описать весь комплекс занятий в лаборатории,
не беспокоясь о разнообразии их материальных форм. Например, «био-
тестер для TRF» принимается за одно записывающее устройство несмотря
на то, что для его эксплуатации требуется пять человек в течение трех не-
дель и он занимает несколько комнат в лаборатории. Такая большая едини-
ца аппаратуры, как ядерный магнитно-резонансный спектрометр, редко
используется как записывающее устройство. Вместо этого он применяется
для мониторинга процесса производства пептидов. Однако одна и та же ап-
паратура, например весы, может считаться записывающим устройством,
когда она используется для того, чтобы получить информацию о новом ком-
поненте; машиной, когда ее используют для взвешивания порошка; или
контрольным прибором, когда ее используют, чтобы удостовериться, что
другая операция прошла по плану.
власти
№ 6—7 (1) 2012
стями аппаратуры, маниакальной страстью к маркированию, коди-

рованию и систематизации, навыками литературного письма, убе-
ждения и ведения дискуссий. Осознав, что возможным конечным
продуктом деятельности может быть ценная диаграмма, наблюда-
тель смог понять смысл даже столь темных действий, как перетира-
ние техником крысиных мозгов. Даже самое сложное нагроможде-
ние графиков может в конечном счете найти применение в споре
«докторов». Поэтому в глазах наблюдателя лаборатория предстала
системой литературной записи.
В этой перспективе встали на свои места многие странные про-
исшествия. Многие виды деятельности, не связанные на первый
взгляд с литературой, можно было рассмотреть как средство для по-
лучения записей. Например, энергия (фотография 1) представляла
собой промежуточный ресурс, который необходимо использовать
для обеспечения надлежащего функционирования записываю-
щих устройств. Принимая во внимание также поставку животных
и химикатов, наблюдатель понимал, что производственный цикл,
заканчивающийся маленькой папкой с графиками, мог стоить ты-
187 сячи долларов. Сходным образом техники и доктора, составлявшие
рабочую силу, представляли собой еще один ресурс, необходимый
для эффективной работы записывающих устройств, производства
и отправки статей.
Центральное положение документов в нашем рассуждении пока
заметно контрастирует с очевидной в некоторых исследованиях
по социологии науки тенденцией подчеркивать важность нефор-
мальной коммуникации в научной деятельности. Например, ча-
сто отмечалось, что передача научной информации осуществляется
преимущественно по неформальным, а не формальным каналам
[Garvey and Griffith 1967; 1971]. Это чаще всего происходит там, где
существует хорошо развитая сеть контактов, например в незри-
мых коллегиях* [Price 1963; Crane 1969; 1972]. Сторонники аргумен-
та часто преуменьшали роль формальных каналов коммуникации
в передаче информации, предпочитая объяснять устойчивость се-
тей в терминах арены борьбы за первенство и завоевания доверия
[Hagstrom 1965]. Наблюдения в лаборатории, однако, указывают,
что необходимо быть осторожным в интерпретации относитель-
ной важности различных каналов коммуникации. Мы используем
понятие формальной коммуникации для обозначения в высшей
* Незримая коллегия — кружок английских ученых-натурфилософов

X V II века, предшествовавший Королевскому Обществу по развитию зна-
ний о природе. В 1970‑х исследователь науки и технологий Дайана Крейн
ввела термин «незримая коллегия» в работе о моделях коммуникации вну-
три научного сообщества (прим. ред.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
степени структурированных и стилизованных сообщений, эпито-

мой которых выступает опубликованная журнальная статья. По-
чти все без исключения дискуссии и краткие обмены мнениями,
наблюдавшиеся в лаборатории, были сосредоточены вокруг одной
или более опубликованных статей [Latour 1976]. Другими словами,
неформальные разговоры неизменно фокусировались на содержа-
нии формальной коммуникации. Ниже мы придем к выводу, что
большая часть неформальной коммуникации в действительности
легитимирует себя, ссылаясь или указывая на опубликованную
литературу.
Всякое представление и обсуждение результатов включало в себя
манипуляции либо со слайдами, протокольными листами, докла-
дами, препринтами, ярлыками, либо со статьями. Даже самые не-
формальные беседы то и дело прямо или косвенно фокусировались
на документах. Участники исследования также указали, что их те-
лефонные разговоры почти всегда сосредоточены на обсуждении
документов. Они касались либо возможного сотрудничества в на-
писании статьи, либо статьи, которая была отослана, но в которой
содержалась неясность, либо технологии, представленной на недав- 188
ней конференции. В отсутствие прямого упоминания статьи цель
звонка состояла в том, чтобы сообщить результат или поторопить
с результатом, который необходимо включить в готовящуюся ста-
тью. Даже когда не обсуждался черновик, индивиды прикладыва-
ли массу усилий для разработки способов получения читаемого
следа. В такого рода дискуссиях ученые учитывали, что в готовя-
щейся к выходу статье могут появиться возражения против их ар-
гументов. Однако более важным аспектом для нас пока является
вездесущность литературы в том смысле, как мы ее определили,
а именно письменных документов, из которых лишь некоторые
публикуются.
Культура лаборатории
Тем, кто знаком с работой лаборатории, вышеприведенное повест-
вование сообщит мало нового. Для антрополога, однако, понятие
литературной записи остается проблематичным. Как уже было
сказано, наш наблюдатель сохраняет промежуточный статус: хотя
общие культурные ценности, которые он разделяет с учеными,
способствуют знакомству с заурядными объектами и событиями
в лаборатории, в описании работы он не желает полагаться только
на версии самих ученых. Одно из следствий промежуточного ста-
туса заключается в том, что его описание пока не удовлетворило
ни одну из аудиторий. Например, можно было сказать, что, изо-
власти
№ 6—7 (1) 2012
бражая ученых как читателей и писателей, он ничего не сказал

о содержании (substance) их чтения и письма. Действительно, наш
наблюдатель вызвал немалый гнев у сотрудников лаборатории,
которые были возмущены тем, что их представляли как участ-
ников некой литературной деятельности. В первую очередь это
описание не позволяло отличить их от любых других писателей.
Во-вторых, по их ощущениям, важным было то, что они писали
о чем‑то, и это что‑то было нейроэндокринологией. Наш наблюда-
тель испытал угнетающее чувство, что нить Ариадны завела его
тупик.
Статьи о нейроэндокринологии
Выше мы отметили, что участники исследования извлекают смысл
из наслоения типов литературы, ссылаясь на мир литературы, из-
данной вне лаборатории. Поскольку эта литература является скри-
жалями [Knorr 1978], из которых участники исследования черпа-
ют смысл своих действий, мы можем понять то, о чем она, лишь
189
тщательно рассмотрев мифологию, эти действия вдохновляющую.
Наше использование термина «мифология» не подразумевает отри-
цательной оценки. Скорее, он обозначает широкую систему коорди-
нат, куда могут быть помещены действия и практики конкретной
культуры [Barthes 1957].
Наш наблюдатель заметил, что сотрудники лаборатории на во-
прос незнакомых людей, где они работают, отвечали «в сфере нейро-
эндокринологии». Потом они поясняли, что нейроэндокринология
стала результатом случившейся в 1940‑х гибридизации неврологии,
науки о нервной системе, и эндокринологии, науки о гормональной
системе. У нашего наблюдателя промелькнула мысль, что локали-
зация «в научной области» способствовала согласованности между
специфической группой, сетью или лабораторией и сложной сме-
сью верований, привычек, систематизированного знания, образцо-
вых достижений, экспериментальных практик, устных традиций
и профессиональных навыков. Хотя в антропологии это называют
культурой, применительно к людям, называющим себя учеными,
набор перечисленных признаков обычно включается в категорию
парадигмы1. Нейроэндокринология, казалось, обладает всеми при-
знаками мифологии: у нее есть свои предшественники, мифиче-
1 Наш наблюдатель был хорошо осведомлен о популяризации термина благо-

даря Куну [Kuhn 1970] и последующих дебатах о его неоднозначности и зна-
чении для моделей научной развития (см., например, [Lakatos and Musgrave
1970]).
власти
№ 6—7 (1) 2012
ские основатели и революции [Meites et al. 1975]. В простейшей вер-

сии эта мифология имеет следующий вид: после Второй мировой
войны пришло понимание того, что нервные клетки могут выде-
лять гормоны, а между мозгом и гипофизом не существует нервного
соединения, связывающего центральную нервную и гормональную
системы. Конкурирующая перспектива, «модель гормональной об-
ратной связи», после долгой борьбы была окончательно побеждена
исследователями, которых теперь чтят, как ветеранов [Scharrer and
Scharrer 1963]. Подобно многим мифологическим версиям науч-
ного прошлого, борьба формулируется в терминах схватки между
абстрактными сущностями, такими как модели и идеи. Как след-
ствие, современные исследования кажутся основанными на специ-
фическом концептуальном событии, объяснение которого удостаи-
вается лишь скудной проработки ученых. Вот типичное описание:
«В 1950‑х произошла внезапная кристаллизация идей, благодаря
чему многие рассеянные и будто бы несвязанные результаты вне-
запно обрели смысл и были интенсивным образом объединены
и пересмотрены».
Репрезентирующая культуру мифология не обязательно являет- 190
ся полностью ложной. Подсчет публикаций, например, показыва-
ет, что рост числа статей по нейроэндокринологии после 1950 года
был экспоненциальным и что нейроэндокринология, составляв-
шая в 1968 году лишь 3 % от эндокринологии в целом, выросла до 6 %
к 1975 году. В общих чертах рост нейроэндокринологии, по‑видимо-
му, следует образцу того, что некоторые социологи науки называют
«научным развитием» (например, [Crane 1972; Mulkey et al. 1975]).
Однако мифология развития нейроэндокринологии крайне редко
упоминается в повседневной деятельности сотрудников лаборато-
рии. Центральные верования неоспоримы, считаются само собой
разумеющимся и обсуждаются только во время кратких экскурсий
по лаборатории для непрофессионалов. В обычной обстановке труд-
но определить, почему на мифологию никогда не ссылаются: от-
того, что это отдаленный и незначительный пережиток прошлого,
или же потому, что это хорошо известный и общепринятый элемент
фольклора.
После того как наш наблюдатель пробыл в лаборатории несколько
дней, ему больше не рассказывали о нейроэндокринологии. Вместо
этого ежедневные заботы сосредоточились на другом наборе цен-
ностей, которые, хотя о них время от времени и говорили как об от-
носящихся к нейроэндокринологии, казалось, составляли особую
культуру (или парадигму). Наши критерии для определения этой
специфической культуры состоят не просто в том, что специаль-
ность является частью более общей дисциплины. Это было бы не бо-
лее правильно, чем рассматривать народность буарес как подмно-
власти
№ 6—7 (1) 2012
жество более обширной этнической группы букара. Вместо этого

мы используем культуру для обозначения набора аргументов и ве-
рований, к которому постоянно апеллируют в повседневной жизни
и который является объектом страстей, страхов и уважения вместе
взятых. Исследователи в нашей лаборатории говорили, что име-
ют дело с «веществами, которые называются высвобождающими
факторами гормонов» (см. популярные описания в [Guillemin and
Burgus 1972; Serially et al. 1973; Vale 1976]). Представляя свою работу
осведомленным в научном плане аутсайдерам, они описывали свои
труды как попытку «выделить, описать характеристики, синтези-
ровать и понять механизмы действия высвобождающих факторов
гормонов». Именно это резюме отличает их от коллег по нейро-
эндокринологии. Оно также является их культурной чертой, осо-
бенностью, горизонтом работы и достижением. Общая мифология
обеспечивает их догмой (tenet), что мозг управляет эндокринной си-
стемой, и они разделяют ее с большой культурной группой нейроэн-
докринологов. Однако специфичным для их собственной культуры
является дополнительный постулат: «управление, осуществляемое
191 мозгом, опосредованно дискретными химическими веществами,
так называемыми высвобождающими факторами гормонов, кото-
рые имеют пептидную природу» [Meites 1970]1. Их навыки, рабочие
привычки и находящаяся в их распоряжении аппаратура органи-
зованы вокруг одного определенного материала (гипоталамуса), ко-
торый считается особенно важным для изучения высвобождающих
факторов гормонов.
Теперь наш наблюдатель может представить своих информантов
как читателей и писателей нейроэндокринологической литературы,
которые признают главными достижениями определенные тексты,
изданные за последние пять лет. Эти тексты регистрируют струк-
туру нескольких высвобождающих факторов гормонов в предложе-
ниях, включающих слова или фонемы, относящиеся к веществам
под названием аминокислоты. Вообще, структура любого вещества
пептидной природы может быть выражена последовательностью
1 В течение всей последующей аргументации мы используем термин «пеп-

тид». Определение пептидной связи в одном из классических учебников
таково: «Ковалентная связь между двумя аминокислотами, в которой альфа
аминогруппа одной аминокислоты связана с альфа-карбоксильной груп-
пой другой аминокислоты с отщеплением H2O» [Watson 1976]. На практике
«пептид» является синонимом малого белка. Однако важно понимать, что
нет необходимости определять такие термины так, как если бы у них было
универсальное значение помимо того, которым их наделяет использующая
их специфическая культура.
власти
№ 6—7 (1) 2012
аминокислот (например, Tyr-Lys-Phe-Pro)1*. Все информанты счита-

ли тексты, специфицирующие структуру первых высвобождающих
факторов гормонов, крупными прорывами (см. главу 3). «В 1969 году
мы открыли структуру высвобождающего фактора гормона тиро-
тропина; в 1971‑м они открыли или подтвердили структуру другого
высвобождающего фактора гормона, известного как LRF*; в 1972 году
они открыли структуру третьего вещества, называемого сомато-
статин» (см. общие описания в: [Wade 1978; Donovan et al., готовится
к выходу]).
О важности статей, определяющих структуру высвобождающих
факторов гормонов, говорит число других статей, опубликован-
ных вслед за ними. Статьи, написанные другими информантами,
составляли внешнюю литературу, используемую вместе с произ-
веденными в стенах лаборатории записями для создания новых
статей. Рисунок 2.2 показывает относительный всплеск числа ста-
тей о различных веществах после первоначальной спецификации
структуры в так называемых «прорывных» статьях. В результате
вспышек публикаций доля документов о высвобождающих факто-
рах гормонов в нейроэндокринологии увеличилась с 17 % в 1968 году 192
до 38 % в 1975 году. Это говорит о том, что специальность, изучающая
высвобождающие факторы гормонов, привела к росту значимости
нейроэндокринологии в целом. Из-за растущего внешнего интереса
доля публикаций лаборатории по специальности в результате ее
успеха фактически сократилась с 42 % в 1968 году до 7 % в 1975 году2.
Однако, если рассматривать явление в широком контексте, стоит
заметить, что в 1975‑м публикации по высвобождающим факторам
гормонов составляли 39 % от всех публикаций по нейроэндокрино-
логии; доля публикаций по нейроэндокринологии составляла лишь
6 % от эндокринологии в целом, а эндокринология является лишь
одной из многих дисциплин в биологии. Другими словами, публи-
кации сотрудников лаборатории в 1975 году составляли лишь 0,045 %
от общего количества публикаций по эндокринологии. Несомнен-
1 В теле находится всего лишь около двадцати аминокислот. Белки и пеп-

тиды строятся только из этих аминокислот. У каждой аминокислоты есть
название, например тирозин, триптофан и пролин. В тексте мы часто ис-
пользуем простые сокращения этих имен (использующие три первые бук-
вы из имени аминокислоты).
* Последовательность «тирозин — лизин — фениланин — пролин» (прим. ред.).
* Luteinizing hormone-releasing factor — фактор, высвобождающий из гипо-
физа лютеинизирующий гормон (прим. пер).
2 Эти очень приблизительные цифры предназначены для того, чтобы дать
общее представление о масштабе. Они основаны на количестве места, от-
веденного различным темам в Index Medicus.
власти
№ 6—7 (1) 2012
но, нужно соблюдать определенную осторожность при обобщении

характеристик научной активности на основании данных одной
лаборатории.
193
Рисунок 2.2. Диаграмма показывает число статей, опубликованных за год

по каждому из четырех высвобождающих факторов гормонов. Подсчеты
опираются на Индекс научного цитирования (SCI), индекс Permuterm
и учитывают различные варианты написания названий высвобождаю-
щих факторов. На диаграмме указаны варианты, используемые в изучае-
мой лаборатории. TRF в 1970 году, LRF в 1971‑м и соматостатин в 1973‑м
демонстируют одинаково резкий рост кривой. CRF, структура которого
еще не известна, включен в диаграмму для сравнения.
К настоящему моменту мы сказали, что каждое записывающее

устройство состоит из определенной комбинации машин, аппара-
тов и техников. Статьи пишутся на основе определенного потока
внешней литературы и с (явным либо неявным) использованием
части лабораторных архивов. Последние включают в себя широ-
кий диапазон «вещественных словарей», например экстракты моз-
гов, а также протокольные книги. Наш наблюдатель теперь должен
уметь различать ряд направлений деятельности в лаборатории,
каждое из которых соответствует определенному типу публикуе-
мой в итоге статьи. Для каждого типа деятельности он должен уметь
определить: занятых в нем людей; их местоположение в лабора-
тории; ассистирующих им техников; используемые записываю-
щие устройства; тип внешней литературы, имеющий отношение
к их работе. На момент исследования можно было разграничить три
основных направления производства статей, которые участники
власти
№ 6—7 (1) 2012
исследования называли «программами». Как можно увидеть из таб-

лицы 2.1, их вклад в суммарную продукцию лаборатории, равно как
их стоимость и последующее влияние, неодинаковы. Посредством
более детального изучения трех программ наш наблюдатель наде-
ялся определить, какие характеристики деятельности специфичны
для этой лаборатории.
Первый тип статей, которые писали в данной лаборатории, касал-
ся новых естественных веществ в гипоталамусе (см. главу 3). Веще-
ство добывается путем наложения друг на друга двух рядов запи-
сей: одного — полученного с помощью регистрирующего устройства
на стороне физиологии лаборатории и известного как проба*; второ-
го — из «циклов очистки», проводимых на стороне химии. Посколь-
ку проба и цикл очистки являются записывающими устройствами,
присутствующими во всех трех программах, мы опишем их более
подробно.
Таблица 2.1
Доля от 194
Количество
Количество общей
цитирований
статей суммы
на документ
статей
Первая программа
(выделение нового 31 статья 15 % 24 ц. н. д.
вещества)
Вторая программа: всего
78 статей 37 % —
(аналоги и функции)
Задача 1
— — —
(аналоги)
Задача 2
52 статьи 24 % 7,6 ц. н. д.
(структура-функция)
Задача 3
19 статей 9 % 21 ц. н. д.
(клиническая)
* Поскольку английское «assay» обозначает одновременно и метод анализа,

и аппаратуру, при помощи которой проводится этот анализ, то в данном
тексте это слово переводится либо как «тестер» — когда аппаратный аспект
доминирует, либо как «проба» — когда помимо сугубо аппаратного аспекта
подразумевается, что «assay» — это также вид деятельности или совокуп-
ность процедур (прим. пер).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Доля от
Количество
Количество общей
цитирований
статей суммы
на документ
статей
Задача 4
(фундаментальная 7 статей 3 % 7,2 ц. н. д.
химия)
Третья программа
47 статей 22 % 10,6 ц. н. д.
(режим действия)
Технические статьи 20 статей 9 % 7 ц. н. д.
Обзорные статьи 27 статей 13 % 9 ц. н. д.
Другое 10 статей 5 % —
Всего 213 статей
Среднее 12,4 ц. н. д.
195
Несмотря на то что пробами называют множество различных
типов деятельности (например, биопроба, пробы in vitro и in vivo,
прямые и косвенные пробы, радиоиммунологические или биоло-
гические пробы), все они основаны на одном и том же принципе
[Rodgers, 1974]. Записывающий механизм (например, миограф, счет-
чик гамма-излучения или простой оценочный лист) подсоединен
к организму (клетке, кусочку мускулатуры либо целому животно-
му), чтобы произвести легко читаемый след. Затем в целях контроля
вводится вещество, чье действие на организм известно. Воздействие
фиксируется, и его зарегистрированный след принимается за ли-
нию отсчета. Затем вводится неизвестное вещество и регистриру-
ется его эффект. Результатом является зарегистрированное различие
между двумя следами, различие, в отношении которого могут быть
сделаны простые перцептивные суждения («то же самое», «идет
вверх», «вот пик»). Если различие есть, оно рассматривается как при-
знак «активности» неизвестного вещества. Поскольку центральная
задача культуры состоит в определении любой активности в терми-
нах дискретной химической сущности, то неизвестное вещество
переносится в другую часть лаборатории для тестов во втором глав-
ном типе записывающего устройства — цикле очистки.
Целью цикла очистки является выделение сущности, которая,
как полагают, вызвала зарегистрированное различие между двумя
следами. Образец извлечения из мозга подвергается серии дискри-
минирований [Anonymous, 1974]. Это влечет за собой использование
некоторого неподвижного материала (такого как гель или кусочек
власти
№ 6—7 (1) 2012
промокательной бумаги) в качестве селективного фильтра, кото-

рый задерживает постепенное смещение образца экстракта мозга.
(Это смещение может происходить в силу разных причин: силы тя-
жести, электрических сил или клеточного сцепления — [Heftman
1967].) В результате образцы разделяются на множество фракций,
каждая из которых может быть тщательно изучена на предмет ис-
комых физических свойств. Результаты регистрируются в форме
пиков на миллиметровке. Каждый из этих пиков представляет со-
бой дискриминированную фракцию, и одна из этих фракций мо-
жет соответствовать дискретной химической сущности, вызвавшей
активность в тестере. Чтобы обнаружить, присутствует ли искомая
сущность, фракции возвращаются обратно в физиологическое кры-
ло лаборатории и снова подвергаются испытанию. Накладывая ре-
зультат последней пробы на результат предыдущей очистки, можно
увидеть совпадение между двумя пиками. Если совпадение может
быть воспроизведено, то химическую фракцию называют «вещест-
вом» и дают ей имя.
В идеале челночное движение между пробой (фотография 4)
и циклом очистки (фотография 7) заканчивается идентификаци- 196
ей «выделенного» вещества. Однако такого практически никогда
не случается, потому что большая часть различий между активно-
стями исчезает при повторении пробы. Например, теоретически
допускаемое вещество CRF * курсировало туда и сюда в шести лабо-
раториях с 1954 года (ср. рисунок 2.2). Даже когда различия между
показателями не исчезают, сущность зачастую уже нельзя про-
следить после нескольких стадий очистки. Как мы увидим ниже,
устранение этих неуловимых и переходных веществ (известных
как «артефакты») является главной заботой племени. Хотя дета-
ли процесса устранения чрезвычайно сложны, общий принцип
прост.
Поскольку заявления большинства конкурентов о том, что у них
есть «выделенное» вещество, помещены в кавычки, суждение о том,
что сущность «выделена», зависит преимущественно от действия
локальных критериев. Когда в лаборатории делалось такое утвер-
ждение, химическая фракция переставала курсировать между
пробой и очищением и включалась в другой цикл операций. Этот
новый цикл включает в себя записывающее устройство, известное
как анализатор аминокислот (AA), который автоматически запи-
сывает действия изолированного образца на ряд химических реак-
тивов и позволяет непосредственно прочитать это действие в виде
* Сorticotrophin releasing factor — высвобождающий фактор кортикотропина

(прим. пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
конкретных букв из словаря аминокислот. Запись вещества подда-

ется расшифровке по буквам, например Glu, Pyro, His, а не только
в виде пиков, пятен и наклонов. Однако это еще не конец истории.
На этой стадии известны все составляющие вещество аминокис-
лоты, но их специфический порядок еще не определен. Для этого
полученные ранее образцы переносятся в комнату с дорогими запи-
сывающими устройствами, которыми управляют штатные облада-
тели степени PhD. Два основных записывающих устройства — масс-
спектрограф и деградационное секвенирование Эдмана — выдают
записанные спектры и диаграммы, которые позволяют определить
конфигурацию присутствующих в веществе аминокислот. Это ве-
личественные и редкие моменты в работе первой программы. Опре-
деление структуры составляет наиболее захватывающие и утоми-
тельные этапы работы, о которых участники исследования живо
помнят годы спустя. В следующей главе мы подробно проследим
историю одного из этих веществ и обратимся к более тщательному
объяснению перечисленных здесь действий.
Забота второй основной программы в лаборатории — рекон-
197 струировать вещества (структура которых уже была определена),
используя аминокислоты, поставляемые химической промыш-
ленностью, и оценить их активность. Главная цель — произвести
искусственно реконструированные вещества, известные как ана-
логи, со свойствами, которые облегчат их использование в меди-
цине или физиологии в силу их отличия от исходных веществ.
Во второй исследовательской программе можно выделить четыре
задачи1. Первая — химическое производство аналогов. Вместо того
чтобы покупать аналоги или получать их у другого исследовате-
ля, лаборатория может относительно дешево производить веще-
ства в собственной химической секции. Производство аналогов
в значительной степени механизировано и осуществляется с ис-
пользованием аппарата, подобного автоматическому синтезато-
ру пептидов. Многие аналитические записывающие устройства
(такие как масс-спектрограф, анализатор аминокислот или ядер-
ный магнитно-резонансный спектрометр), используемые в исход-
ной очистке вещества, также используются в его искусственной
реконструкции. Однако во второй программе эти записывающие
1 Повторим еще раз, эти категории искусственны в том смысле, что они
слишком широки и негибки, чтобы напрямую соответствовать тому, как
сотрудники лаборатории оценивают свою деятельность. С другой сторо-
ны, эти программы обрели высокую стабильность и рутинизированность
по сравнению с программами других лабораторий. Здесь мы намерены
лишь сообщить читателю фон, необходимый для понимания последующих
глав.
власти
№ 6—7 (1) 2012
устройства используются, скорее чтобы контролировать процесс

реконструкции, чем чтобы производить новую информацию. Вто-
рая задача касается так называемых структурно-функциональных
отношений. Используя некоторое количество слегка различающих-
ся аналогов, физиологи пытаются идентифицировать связи между
эффектами биопробы и комбинациями аналогов, которые их вызы-
вают. Например, естественное вещество, блокирующее выделение
вещества под названием гормон роста, является структурой из че-
тырнадцати аминокислот. При замене правосторонней формы ами-
нокислоты левосторонней формой в восьмой позиции получается
более сильнодействующее вещество. Это вещество имеет большое
значение для лечения диабета. Соответственно, результаты такого
рода операций подбора, составляющие 24 % опубликованных работ,
представляют особый интерес для финансирующих организаций
и химической промышленности [Latour и Rivier 1977]. Третья зада-
ча, на которую нацелены до 9 % опубликованных статей, касается
определения структурно-функциональных отношений в воздей-
ствии веществ на людей. Большинство статей по результатам этой
работы написаны в сотрудничестве с клиническими врачами. 198
Цель — разработать аналоги, максимально соответствующие есте-
ственным веществам, востребованным для клинических целей.
Было бы желательно, например, разработать аналог LRF, который
ингибировал бы выделение LH*, а не запускал бы его. Этот аналог
сделал бы возможным производство гораздо более эффективной,
чем есть сейчас, противозачаточной таблетки, и потому представ-
ляет собой высоко оцениваемую (и хорошо финансируемую) иссле-
довательскую цель. Четвертая и последняя задача, которая каса-
ется только 3 % от общей исследовательской продукции, включает
в себя исследования в сотрудничестве с химиками, занимающи-
мися фундаментальными проблемами расположения составляю-
щих вещество молекул. Роль лаборатории в этой работе главным
образом состоит в предоставлении материала, но результаты тем
не менее очень важны для изучения структурно-функциональных
отношений1. Как и в случае с третьей задачей, первые по списку
авторы статей по результатам решения четвертой задачи работают
вне лаборатории.
* L H — лютеинизирующий гормон (прим. ред.).

1 Наблюдателю, например, сказали: «Когда химик показывает, что простран-
ственная конфигурация соматостатина такова, что определенная амино-
кислота очень подвержена воздействию извне молекулярной структуры,
имеется вероятность того, что при ее замещении или защите будет наблю-
даться новая активность».
власти
№ 6—7 (1) 2012
Пока мы обсудили две основные программы: с одной стороны —

выделение новых естественных веществ, с другой — их воспроиз-
водство посредством синтеза. Третья программа, по сообщениям
участников исследования, нацелена на понимание механизмов,
посредством которых взаимодействуют различные вещества. Эта
работа проводится в физиологической секции лаборатории с ис-
пользованием биотестеров. Чтобы испытать и оценить, как взаимо-
действуют между собой вещества, используется множество различ-
ных опытов: от тех, что вызывают грубые поведенческие реакции,
до тех, которые регистрируют уровень синтеза ДН К после гормо-
нального контакта.
По числу опубликованных статей эти три программы составля-
ют соответственно 15 %, 37 % и 22 % от общего объема публикаций ла-
боратории с 1970 по 1976 год. Однако участники исследования редко
ссылаются на программу, в рамках которой работают. Специфика-
ция и особая комбинация аппаратуры сама по себе не соответству-
ют самовосприятию работы, которой они занимаются. Вместо того,
чтобы сказать, например: «я делаю очистку», они, вероятнее все-
199 го, скажут: «я очищаю вещество X ». Их заботит не очистка вообще,
но «выделение CR F »; не синтез аналогов, но исследование «D TR P 8
SS ». Кроме того, цели каждой из программ изменяются в течение
нескольких месяцев. Таким образом, наше понятие программы не-
адекватно в том смысле, что это всего лишь промежуточный ин-
струмент, который наш наблюдатель использовал в процессе зна-
комства с обстановкой. С другой стороны, наш наблюдатель теперь
знает, что отличает эту лабораторию от других и какие статьи напи-
саны на основе специфических комбинаций персонала и записы-
вающих устройств. Мы оставляем для последующего обсуждения
оценку деятельности лаборатории в категориях личностей, карьер,
исторических периодов и аппаратов.
«Феноменотехника»
До сих пор мы говорили о том, как наш наблюдатель постигал ла-
бораторию в категориях преобладания письменных документов
и записывающих устройств. В частности, понятие литературы
стало принципом постановки исследования, с помощью которого
наблюдатель смог осмыслить наблюдения, не полагаясь исключи-
тельно на описания участников. Термин «литература» отсылает
и к основополагающей важности, которой наделяются разнообраз-
ные документы, и к применению оборудования для производства
записей, которые рассматриваются как относящиеся к веществу
и сами используются в последующем создании статей. Чтобы объ-
власти
№ 6—7 (1) 2012
яснить понятие литературной записи в применении к аппаратуре,

мы проведем инвентаризацию материальной обстановки лабора-
тории.
Важная особенность использования записывающих устройств
в лаборатории состоит в том, что, как только получен конечный про-
дукт, то есть запись, все промежуточные шаги, сделавшие возмож-
ным ее производство, забываются. Когда диаграмма или лист с гра-
фиками обсуждаются участниками исследования, породившие
их материальные процессы либо забываются, либо считаются само
собой разумеющимися как сугубо технические вопросы1. Первое
следствие изгнания материальных процессов в царство всего лишь
технического состоит в том, что записи рассматриваются как непо-
средственные индикаторы изучаемого вещества. Благодаря аппа-
ратам, подобным анализатору аминокислот, создается впечатлени-
ем, что вещество само ставит собственную подпись (фотография 9)
[Spaсkmann и др. 1958]. Вторым следствием является склонность
думать о записи как о подтверждении или опровержении отдель-
ных идей, понятий или теорий2. Таким образом, происходит транс-
формация простого конечного продукта записи в мифологическую 200
категорию, вдохновляющую действия участников исследования.
Например, определенная кривая может произвести прорыв; или
лист с графиками может быть расценен как явный аргумент в поль-
зу некоторой ранее выдвинутой теории.
Однако, как мы уже отмечали, культурная специфичность лабо-
ратории состоит вовсе не в мифологии, разделяемой участниками
исследования. В конечном счете подобные мифологии наличест-
вуют в других лабораториях. Специфику этой лаборатории опре-
деляют особые конфигурации аппаратуры, названные нами запи-
сывающими устройствами. Центральное значение материальной
комбинации состоит в том, что ни одно из явлений, о которых
говорят участники исследования, без нее существовать не может.
Без биотестера, например, нельзя сказать, что вещество существу-
ет. Биотестер есть не просто средство получения некоторой незави-
симо данной сущности; биотестер осуществляет конструирование
вещества. Точно так же нельзя сказать, что вещество существует без
1 Было бы ошибкой рассматривать различие между техническим и не-тех-

ническим в науке в качестве отправной точки. Эти различие само нахо-
дится в центре важных переговоров между сотрудниками лаборатории.
Эта идея была, в частности, разработана в социологии техники Каллоном
[Callon 1975]. См. также главу 1, с. 21 и далее, и главу 6.
2 Эта же тенденция очевидна в социологических дискуссиях о науке, кото-
рые некритически принимают точку зрения, что материальные феномены
является манифестациями концептуальных сущностей.
власти
№ 6—7 (1) 2012
фракционных колонок (фотография 7), поскольку фракция существу-

ет только благодаря процессу дискриминирования. Аналогичным
образом спектр, получаемый с помощью ядерного магнитно-резо-
нансного (ЯМР) спектрометра (фотография 8), не существовал бы,
если бы не спектрометр. Дело не просто в том, что явления зависят
от определенного материального оборудования; скорее, явления
всесторонне конституируются посредством материальной обстановки
лаборатории. Искусственная реальность, которую участники опи-
сывают в терминах объективной сущности, в действительности
была сконструирована при помощи записывающих устройств. Ре-
альность, которую Башляр [Bachelard, 1953] определяет как «феноме-
нотехника», принимает вид феномена, будучи сконструированной
посредством материальной техники.
Из этого следует: если бы нашему наблюдатель потребовалось во-
образить, что из лаборатории исчезли определенные единицы обо-
рудования, то из обсуждения бы исчез по меньшей мере один объ-
ект реальности. Это было в особенности заметно всякий раз, когда
оборудование ломалось или в лабораторию привозили новое обору-
201 дование1. Однако, очевидно, не все элементы оборудования обуслов-
ливают существование явлений и производство статей одинако-
вым образом. Например, исчезновение мусорного ведра вряд ли бы
навредило основному исследовательскому процессу; точно так же
изъятие автоматической пипетки не помешало бы отмеривать пи-
петкой вручную, даже если это занимает больше времени. Напро-
тив, если сломается счетчик гамма-излучения, измерить уровень
радиоактивности на глаз будет затруднительно! Наблюдение ра-
диоактивности целиком и полностью зависит от счетчика [Yalow,
Berson 1971]. Очевидно, что лаборатория прекратила бы работу без
водо- и кислородопроводных труб, которые соединяют ее с заводом
(фотография 1), но эти трубы не являются причиной (do not account
for) того факта, что лаборатория производит статьи. Подобно ари-
стотелевскому понятию растительной жизни, они представляют
собой общее условие существования жизни более высокого порядка,
но не суть ее причина. Фотография 1 могла быть сделана на любой
фабрике, а фотография 3, напротив, специфична для лаборатории.
Это объясняется тем, что все аппараты, кроме фена, электромотора
и двух бутылок с водородом, изобретены специально, чтобы спо-
собствовать конструированию лабораторных объектов. Например,
1 В течение первого года нашего исследования в лаборатории испытывался

новый метод хроматографии. Альберт работал с ним в течение года, пыта-
ясь адаптировать его к программе группы очистки. Как только метод был
отработан, Альберт передал инструмент технику, после чего он перешел
в разряд сугубо «технических» вопросов.
власти
№ 6—7 (1) 2012
центрифуга (слева на фотографии 3) была придумана Сведбергом

в 1924 году и ответственна за возникновения понятия белка. Она
позволяет дискриминировать недифференцированные вещества
вращением [Pedersen 1974]. Вряд ли можно было бы говорить о суще-
ствовании молекулярной массы белков, если бы не ультрацентри-
фуга. Изобретенный Крейгом в Институте Рокфеллера в 1950 году
[Moore 1975] ротационный испаритель (справа на фотографии 3)
обеспечивает удаление растворителей в большинстве лаборатор-
ных процессов очистки. Он заменил использовавшуюся ранее фля-
гу Клайзена.
Таким образом, ясно, что некоторые элементы оборудования бо-
лее важны для процесса исследования, чем другие. В действитель-
ности сила лаборатории зависит не столько от наличия аппарату-
ры, сколько от присутствия определенной конфигурация машин,
изготовленных для решения определенной задачи. Фотография
3 не говорит о научной области, в которой работает лаборатория,
поскольку центрифуги и ротационные испарители можно найти
в различных исследовательских учреждениях, связанных с биоло-
гией. Однако присутствие био- и радиоиммунотестеров, заполнен- 202
ных сефадексом колонок и самых разных спектрометров указывает,
что участники исследования занимаются нейронэндокринологией.
Весь набор записывающих устройств, по‑разному используемых
для производства аргументов (make points) в различных подобла-
стях, собран в одном месте. Например, масс-спектрограф применя-
ется в написании статей о структуре вещества; клеточные культуры
используются для производства аргументов о синтезе ДНК в био-
синтезе одинаковых веществ.
О культурной специфичности лаборатории также явно говорит
факт, что некоторые записывающие устройства можно обнару-
жить только в данной обстановке. Большинство веществ зависит
в своем существовании от био- и радиоиммунопроб. Каждая про-
ба включает в себя несколько сотен последовательностей и ино-
гда отнимает все рабочее время двух или трех человек в течение
нескольких дней или недель без перерыва. Инструкции для од-
ной пробы (иммунопробы TRF) занимают шесть полных страниц
и читаются, словно сложный рецепт. Поскольку автоматизации
подлежат лишь сравнительно небольшие этапы работы, такие как
пипетирование, процесс сильно полагается на рутинизированные
навыки техников. В целом проба является идиосинкратическим
процессом в том смысле, что она зависит от навыков отдельных
техников и использования антисывороток, которые получают
из определенных коз в определенный сезон. Вот почему многие
вещества существуют только локально (см. главу 4). Наличие в об-
становке так называемых «точного биотестера для гормонов роста»
власти
№ 6—7 (1) 2012
или «очень чувствительного тестера для CRF» высоко ценится со-

трудниками, является источником гордости и аргументов, выдви-
гаемых в литературе.
Было бы ошибкой противопоставлять материальные и кон-
цептуальные компоненты лабораторной деятельности. Записы-
вающие устройства, навыки и машины, которые сейчас в ходу,
в прошлом нередко являлись частью литературы в другой области.
Каждая последовательность действий и каждая рутинизирован-
ная проба на некотором этапе были объектом споров в другой об-
ласти и находились в центре внимания ряда опубликованных
статей. Таким образом, аппаратура и профессиональные навы-
ки, присущие одной области, воплощают результаты спора или
контроверзы из другой области, делая их доступными в стенах
лаборатории. Именно в этом смысле Башляр [Bachelard 1953] на-
звал аппаратуру «реифицированной теорией». Записывающее
устройство производит записи, которые могут использоваться
для написания статей и производства аргументов (make points)
в литературе с помощью превращения устоявшихся доводов
203 в элементы аппаратуры. Это превращение в свою очередь делает
возможным производство новых записей, аргументов и потенци-
ально новых аппаратов (ср. глава 6). Когда, например, сотрудник
лаборатории использует пульт управления ЭВМ (фотография 11),
он мобилизует власть электроники и статистики. Когда другой
участник управляет ЯМР-спектрометром (фотография 8), что-
бы проверить чистоту вещества, он применяет теорию спинов
и результаты приблизительно двадцати лет фундаментальных
физических исследований. Хотя Альберт знает лишь общие по-
ложения теории спинов, этого достаточно, чтобы управиться
с распределительным щитом ЯМР и распорядиться мощью тео-
рии, работающей в его интересах. Когда другие сотрудники обсу-
ждают пространственную структуру высвобождающего фактора
гормона, они неявно используют итоги десятилетий исследова-
ний по химии элементарных частиц. Точно так же понимания
нескольких принципов иммунологии и общего знания радиоло-
гии достаточно, чтобы извлечь выгоду из обеих наук, применяя
радиоиммунотестер в поисках нового вещества [Yalow, Berson
1971]. Таким образом, каждый шаг в лаборатории в некотором роде
опирается на другие научные области. В таблице 2.2 мы перечис-
ляем некоторые крупные единицы оборудования, используемые
в лаборатории, области их происхождения и даты, когда они
были импортированы в новую проблемную область. В следую-
щей главе мы увидим, почему большая часть этого оборудования
возникла в областях, которые считаются «более точными», чем
эндокринология.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Таблица 2.2
Примечания для управления использует- рутинна; рутинна; неотъемле- самый новый, недействую-
требуется один ся для машина; машина; мая часть разносторон- рутинизировался щая машина
PhD, проверки автоматизиро- автоматизиро- очищения ний
занимает одну отсутствия ван ван, новый и пробы и трудоемкий
комнату примесей инструмент
В какой первая вторая первая и вторая вторая первая, все программы первая «»
программе программа програм- программы программа, вторая программа
используется ма, первая первая задача и третья и вторая
задача программы программа,
первая задача
Область физика физика химия белков; биохимия; ядерная физи- аналитическая «»
возникнове- (изотопы) (теория аналитическая синтетическая ка; иммуноло- химия
ния спинов) гия; эндокри-
нология
Дата 1959 для 1957 для пеп. в химии в пеп. для 1960 – 1962 для 1959 для пеп. 1973 для пеп. 1958 для В. Ф.
внедрения пептидов (пеп.), 1964 для В. Ф. пептидов В. Ф. 1975 В. Ф. 1975 для В. Ф.
1969 для
высвобождаю-
щих факторов
(В. Ф.)
Дата 1910 – 1924 1937 – 1954 1950 – 1954 1966 1956 – 1959 1956 – 1960 1958 – 1967 1943 – 1947
изобретения
Название Масс-спектро- Ядерный Анализатор Автоматический Колонки Радиоиммуно- Жидкостный Хромато-
инструмента метр магнит- аминокислот синтезатор с сефадексом проба хроматограф граф проти-
но-резо- пептидов высокого воточного
нансный давления распределения
спектрометр
(высокого
разрешения)
204
власти
№ 6—7 (1) 2012
Поскольку материальная обстановка представляет собой реифика-

цию знания, полученного в литературе в другой области, неизбежна
временная задержка между обсуждением теории в одной области и по-
явлением соответствующей техники в другой. Это подтверждается
датами рождения концепции различных записывающих устройств.
Вообще, записывающие устройства — наследники устоявшегося кор-
пуса знаний. Хроматография, например, до сих пор является областью
активных исследований в химии. Однако хроматография, воплощен-
ная в лабораторной аппаратуре, ведет родословную от работ Пората,
выполненных в 1950‑х [Porath 1967]. Масс-спектрограф, важный ана-
литический инструмент, опирается на физику, которой около 50 лет
[Beynon 1960]. То же верно в отношении применяемой в лаборатории
статистики и техник программирования. Заимствуя и инкорпорируя
устоявшееся знание в элементы обстановки или рутинные последова-
тельности операций, лаборатория может использовать колоссальную
мощь десятков других научных областей в собственных целях.
Однако аккумулирование материальных теорий и практик
из других областей зависит от определенных производственных на-
205 выков. Например, само по себе существование такой дисциплины,
как ядерная физика, не гарантирует присутствие счетчика бета-из-
лучения в лаборатории. Понятно, что использование оборудования
предполагает его производство. Например, без изобретения Мерри-
филда не существовало бы твердофазного синтеза и способа автома-
тизировать синтез пептидов [Merrifield 1965; 1968]. Однако и без ком-
паний вроде Beckmann в Институте Рокфеллера имелся бы опытный
образец (там же изобретенный), который могли бы использовать
другие ученые. Если не считать автоматическую пипетку, простое
экономящее время устройство, то и сам принцип работы, и прото-
типы прочей используемой в данной лаборатории аппаратуры воз-
никли в других научных лабораториях. Промышленность играет
важную роль в проектировании, разработке и доведении научных
прототипов до широкой публики. Это становится очевидным, если
вообразить, что существуют лишь один или два прототипа каждой
единицы нового оборудования. В этом случае ученым бы пришлось
путешествовать на большие расстояния; произошло бы резкое паде-
ние производства статей. Преобразованием прототипа Меррифил-
да в пригодный для рынка автономный надежный и компактный
элемент оборудования, который продается под названием «Автома-
тический синтезатор пептидов», лаборатория обязана технологиче-
ским навыкам [Anonymous 1976a]. Если записывающие устройства
суть реификация теорий и практик, то действующие единицы обо-
рудования — это товарные (marketed) формы этих реификаций.
Материальная планировка лаборатории сконструирована из еди-
ниц аппаратуры, у многих из которых длинная и порой противо-
власти
№ 6—7 (1) 2012
речивая истории. Каждый аппарат сочетается с определенными

навыками, формируя специфические устройства — стилусы и иглы,
царапающие листы миллиметровки. Цепь событий, которой каждая
кривая обязана своим существованием, слишком протяженна, что-
бы ее мог запомнить какой бы то ни было наблюдатель, техник или
ученый. И все же каждый шаг крайне важен, поскольку, если его про-
пустить или неправильно выполнить, весь процесс может аннулиро-
ваться. Вместо «красивой кривой» слишком легко получить не под-
дающееся воспроизведению хаотическое распределение случайных
точек. Чтобы противостоять катастрофической возможности, прини-
маются меры для рутинизации действий посредством либо обучения
техников, либо автоматизации. Как только цепь операций рутини-
зирована, можно рассматривать полученные графики и спокойно за-
быть, что в действительности их сделали возможными иммунология,
атомная физика, статистика и электроника. Как только лист с дан-
ными унесли в кабинет для обсуждения, можно забыть о неделях
работы техников и сотнях долларов, вложенных в его производство.
После того как содержащая графики статья написана и ее результат
воплощен в новом записывающем устройстве, легко забыть, что кон- 206
струирование статьи зависело от материальных факторов. О рабочем
пространстве забудут и существование лабораторий исчезнет из рас-
смотрения. Их место займут «идеи», «теории» и «причины». Поэтому
записывающие устройства, по‑видимому, должны оцениваться исхо-
дя из того, в какой мере они облегчают быстрый переход от ремеслен-
ного производства к идеям. Материальная обстановка одновременно
должна делать феномены возможными и легко забываться. Без мате-
риальной среды лаборатории ни об одном из объектов нельзя было бы
сказать, что он существует, и тем не менее материальная среда очень
редко удостаивается упоминания. Этот парадокс, который является
сущностной особенностью науки, мы рассмотрим более подробно.
Документы и факты
До сих пор наш обозреватель осмысливал лабораторию в терминах
племени читателей и писателей, которые тратят две трети времени
на работу с большими записывающими устройствами. Они, кажет-
ся, изрядно поднаторели в наладке устройств, способных фиксиро-
вать неуловимые графики, следы или записи, в ремесленных навы-
ках и искусстве убеждения, которое помогает внушить коллегам, что
их слова истинны, а проекты достойны финансирования. Они столь
искусны, что убеждают собеседников в том, что те не убеждены,
но лишь следуют логичной интерпретации полученных данных. Лю-
дей убеждают, что их не убеждали, и ничто не опосредует слова и ис-
власти
№ 6—7 (1) 2012
тину. И в самом деле, эти читатели и писатели столь убедительны,

что в стенах их лаборатории можно забыть о ее материальном изме-
рении, рабочем пространстве, влиянии прошлого и сосредоточиться
на указанных «фактах». Неудивительно, что наш наблюдатель-ан-
трополог испытывал некоторое не-удобство (dis-ease) в обращении
с этим племенем. Если другие племена верят в богов или сложные
мифы, члены этого племени настаивают, что их деятельность ни-
коим образом не следует ассоциировать с верованиями, культурой
или мифологией. Напротив, они претендуют, что их интересуют
только «голые факты». Наблюдатель недоумевает именно потому,
что информанты настаивают, что все совершенно ясно. Более того,
утверждают они, если бы он сам был ученым, то это бы понял. Наш
наблюдатель мучительно искушен этим доводом. Он начал узнавать
о лаборатории, прочитал множество статей и может распознать раз-
личные вещества. Кроме того, он начинает понимать фрагменты раз-
говоров между сотрудниками. Его информанты начали влиять (sway)
на него. Он начинает признавать, что в обстановке нет ничего стран-
ного и что нет ничего, что требовало бы объяснения в терминах, от-
207 личных от рассказов самих информантов. Однако его не покидает
мучительный вопрос. Как объяснить тот факт, что за один отдельно
взятый год около полутора миллиона долларов было потрачено на то,
чтобы позволить двадцати пяти человекам произвести сорок статей?
Помимо самих статей, конечно, есть еще один тип продукта, ко-
торый обеспечивает возможность генерировать документы в других
лабораториях. Как мы сказали выше, две главные цели этой лабора-
тории — очищение естественных веществ и производство аналогов
известных веществ. Нередко очищенные фракции и образцы син-
тетических веществ посылаются исследователям в других лабора-
ториях. Производство каждого аналога обходится в среднем в 1500
долларов, или 10 долларов за миллиграмм, что существенно ниже
рыночной цены этих пептидов. В действительности рыночная цена
всех пептидов, произведенных лабораторий, составляет 1,5 миллио-
на долларов, то есть равна общему бюджету лаборатории. Другими
словами, лаборатория могла бы окупить свои исследования, прода-
вая произведенные аналоги. Однако объемы, количество и природа
производимых лабораторией пептидов таковы, что для 99 % из них
нет рынка. Более того, почти все пептиды (90 %) изготавливаются
для внутреннего потребления и недоступны в качестве продукции.
Фактический объем выпуска (например, 3,2 грамма в 1976 году) тео-
ретически оценивается в 1,3 миллиона долларов по рыночной стои-
мости, и хотя стоимость его производства составляет всего лишь 30
тысяч долларов, образцы бесплатно посылаются внешним исследо-
вателям, сумевшим убедить сотрудника лаборатории, что их иссле-
дование представляет интерес. Хотя сотрудники не требуют, чтобы
власти
№ 6—7 (1) 2012
их имена появлялись в статьях, сообщающих о результатах работы

с использованием образцов, сама возможность предоставлять редкие
и дорогостоящие аналоги является мощным ресурсом. Например,
если в распоряжение внешнего исследователя предоставлены лишь
несколько микрограммов, это фактически не позволит ему провести
достаточные для открытия исследования (см. главу 4)1. Очищенные
вещества и редкие сыворотки также считаются ценными актива-
ми. Когда, например, участник исследования говорит, что намерен
покинуть группу, он часто выражает беспокойство относительно
судьбы произведенных им сывороток, фракций и образцов. Именно
они вместе с написанными статьями составляют богатства, которые
необходимы ученому, чтобы обосноваться в другом месте и продол-
жить писать статьи. Вполне вероятно, что он найдет в другом месте
аналогичные записывающие устройства, но не уникальные сыво-
ротки, которые позволят провести специфическую радиоиммуно-
пробу. Помимо образцов, лаборатория производит навыки штатных
сотрудников, время от времени покидающих лабораторию, чтобы
продолжить работу в другом месте. Здесь, опять же, навык является
лишь средством для достижения цели — публикации статьи. 208
Производство статей признается участниками исследования глав-
ной целью деятельности. Достижение цели требует цепи письмен-
ных операций, начиная записью от руки на листке бумаги резуль-
тата, о котором с энтузиазмом рассказывают коллегам, и заканчивая
конечной регистрацией опубликованной литературы в архивах ла-
боратории. Все множество промежуточных стадий (таких как дис-
куссии с привлечением слайдов, оборот препринтов и т. д.) имеет
отношение к тому или иному виду литературного производства. По-
этому необходимо тщательно изучить различные процессы литера-
турного производства, ведущие к выпуску статей. Мы сделаем это
двумя способами. Во-первых, мы рассмотрим статьи как объекты,
аналогичные промышленным товарам. Во-вторых, мы попытаем-
ся постичь смысл содержания статей. Рассматривая литературное
производство таким образом, мы надеемся приступить к обсужде-
1 Эти подсчеты носят лишь приблизительный характер: они основаны на об-

щем бюджете лаборатории, вычисленном по заявкам на получение грантов.
Запуск лаборатории в эксплуатацию стоил около одного миллиона долла-
ров. Эта сумма пошла только на то, чтобы связать помещение лаборатории
с остальной частью института (фотография 1). Покупка оснащения на ши-
роком рынке стоит приблизительно 300 тысяч долларов в год. Исследовате-
ли, имеющие степень PhD, зарабатывают в среднем 25 тысяч долларов в год,
тогда как для техников эта сумма — около 19 тысяч долларов в год. Общий
фонд заработной платы превышает полмиллиона долларов в год. Общий
бюджет лаборатории составляет полтора миллиона долларов в год.
власти
№ 6—7 (1) 2012
нию вопросов, поставленных нашим наблюдателем: как статья мо-

жет быть одновременно столь дорогой в производстве и, несмотря
на это, цениться столь высоко? Чем именно может быть оправдана
вера участников исследования в важность содержания статей?
Список публикаций
О разнообразии и предметном охвате статей, произведенных лабо-
раторией, говорит список, который хранят и обновляют участники
исследования. Мы использовали документы, которые были внесены
с 1970 по 1976 год. Хотя участники исследования говорят о «списке
публикаций», в него включен ряд статей, которые на самом деле
не были опубликованы1.
Классифицируем продукцию (output) согласно определенным
исследователями каналам [публикации]. 50 % составляют «обыч-
ные» статьи. Такие документы включают в себя несколько страниц
и опубликованы в профессиональных журналах. 20 % продукции
составляют тезисы (abstracts), посланные на профессиональные
209
конгрессы. Еще 16 % представлены затребованными текстами вы-
ступлений на конференциях, из которых только половина вышла
в печать в качестве материалов по итогам мероприятия. Участники
исследования также писали главы в сборники статей под редакци-
ей, составившие 14 % от общего объема продукции.
Другой способ классифицировать статьи — по их литературно-
му жанру. Различия между жанрами определены как в терминах
формальных характеристик (таких как объем, стиль и формат каж-
дой статьи), так и в терминах характера аудитории. Например, 5 %
всех статей адресованы непрофессиональной аудитории, напри-
мер читателям журналов Scientific American, Triangle и Science Year, или
врачам, которым предлагалось упрощенное изложение последних
достижений биологии в статьях для таких журналов, как Clinician,
Contraception или Hospital Practical. Несмотря на то что этот жанр в ко-
личественном отношении составляет довольно незначительную
часть продукции, он выполняет важную функцию связи с общест-
венностью, поскольку такие статьи могут быть полезны для при-
влечения долгосрочного государственного финансирования. Вто-
рой жанр, который составляет 27 % от общей продукции, адресован
1 Преимущество упорядоченного списка публикаций состоит в том, что

он включает в себя все документы, произведенные группой: не принятые
к публикации статьи, неопубликованные лекции, тезисы и т. д. Приведен-
ные цифры нужны для того, чтобы дать представление о масштабах произ-
водства статей. Конечно, только стабильная лаборатория может обеспечить
солидный список публикаций.
власти
№ 6—7 (1) 2012
ученым, работающим вне области исследования высвобождающих

факторов. Типовые названия статей, относящихся к этому жанру,
таковы: «Высвобождающие гормоны гипоталамуса», «Физиология
и химия гипоталамуса» и «Гипоталамические гормоны: выделение,
определение характеристик и структурная функция». Подробности
специфических веществ и проб или отношения между ними редко
обсуждаются в подобных публикациях, которые чаще всего можно
найти в учебниках для углубленного изучения, справочниках, не-
специализированных журналах, книжных обзорах и приглашен-
ных докладах. Информация из этих статей зачастую использовалась
студентами или коллегами, работающими в других областях. Этот
жанр непонятен неспециалистам и не представляет интереса для
коллег в области исследования высвобождающих факторов. Он про-
сто резюмирует состояние развития науки для ученых за предела-
ми исследовательского поля. Третий жанр, который составляет 13 %
от общей продукции, включает в себя такие названия, как «Лютеи-
низирующий высвобождающий фактор и аналоги соматостатина:
структурно функциональные отношения», «Биологическая актив-
ность SS [соматостатина]», «Химия и физиология овечьего и синтети- 210
ческого TRF и LRF». Эти статьи специализированы до такой степени,
что мало понятны за пределами специальности. Они характеризова-
лись необычно большим числом соавторов (5,7 в сравнении со сред-
ним показателем 3,8 для всех статей) и, как правило, представлялись
на профессиональных конференциях внутри исследовательской
области, таких как конференции общества эндокринологов и сим-
позиумы по химии пептидов. Статьи в этом жанре позволяли кол-
легам быть в курсе самой последней информации. Наконец, четвер-
тый жанр, составляющий 55 % от общей продукции, включает в себя
высокоспециализированные статьи, на что указывают следующие
типовые названия: « (Gly) 2LRF и Des His LRF. Синтез, очищение
и определение характеристик двух аналогов LRF антагонистов LRF»
и «Соматостатин подавляет высвобождение ацетилхолина, электри-
чески индуцированного в миэнтерическом сплетении». Такие пуб-
ликации, нацеленные на донесение самой подробной информации
до избранной группы инсайдеров, выходят в таких журналах, как
Endocrinology (18 %), (10 %) и Journal of Medical Chemistry (10 %). Статьи,
относящиеся к первому и второму жанрам, считаются важными
в учебном контексте, и только статьи, написанные в двух последних
жанрах (инсайдерские обзоры и специализированные публикации),
рассматриваются как содержащие новую информацию.
Разделив годовой бюджет лаборатории на количество опубликован-
ных статей (и вместе с тем не принимая во внимание статьи, напи-
санные в популярном жанре), наш наблюдатель подсчитал, что стои-
мость производства статьи в 1975 году составляла 60 тысяч долларов,
власти
№ 6—7 (1) 2012
а в 1976‑м — 30 тысяч долларов. Совершенно очевидно, что статьи — до-

рогостоящий товар! Эти расходы кажутся без нужды расточительны-
ми, если публикации не оказали большого влияния, и вызывающе
низкими, если принципиальное влияние на фундаментальные или
прикладные исследования оказано. Поэтому, возможно, уместно ин-
терпретировать расходы в связи с рецепцией статей.
Первым шагом метода определения издержек производства в от-
ношении встречного возмещения стоимости (received value) статей
является изучение историй цитирования. Наш наблюдатель ис-
пользовал Индекс научного цитирования (SCI), чтобы проследить
цитирование 213 документов1, опубликованных участниками с 1970
по 1976 год. Документы, которые не были процитированы (популяр-
ные статьи, неопубликованные доклады и тезисы, которые трудно
достать), были впоследствии отсеяны, а остаток поделен на докумен-
ты с высокой и низкой (как правило, главы из книг или тезисы) веро-
ятностью цитирования. Поскольку пик цитатной активности редко
случался позднее четвертого года после публикации, наблюдатель
вычислял индекс влияния каждого документа, основанный на ци-
211 тировании в год публикации и в течение последующих двух лет.
Общий коэффициент влияния (число цитирований на документ,
ц. н. д.) составил 12 ц. н. д. за пятилетний период, по которому мог
быть рассчитан коэффициент конкретного документа (1970–1974).
Эта цифра, однако, скрывает три главных причины вариативно-
сти. Во-первых, коэффициент влияния изменялся в зависимости
от жанра. Например, когда рассматривались только «обычные» ста-
тьи, коэффициент влияния возрастал до 20 ц. н. д. Кроме того, только
17 документов, идентифицированных как «обычные» статьи, опуб-
ликованные в журналах, которые участники исследования относи-
ли к «хорошим», не имели какого бы то ни было влияния на конец
1976 года. Во-вторых, коэффициент влияния изменялся с течением
времени. Он составлял 23,2 ц. н. д. для 10 документов, опубликован-
ных в 1970 году, но только 8 ц. н. д. для 39 документов, опубликован-
ных в 1974 году. Эта конкретная вариация объясняется тем фактом,
что 1970‑й стал годом крупного открытия (см. главу 3). В-третьих, как
следует из правой колонки таблицы 2.1, коэффициент влияния также
изменялся в зависимости от программы. Из трех программ, описан-
ных нами выше, самым высоким коэффициентом влияния (24 ц. н.
д.) обладали документы, касающиеся выделения и определения ха-
рактеристик веществ. Только одна категория деятельности — произ-
водство аналогов в сотрудничестве с клиническими врачами (третья
1 Мы используем термин «документ» («item») для обозначения различных

типов опубликованных материалов: статьи, тезисы, лекции и т. д.
власти
№ 6—7 (1) 2012
задача второй программы) — обладала сравнимым влиянием (21 ц. н.

д.). Документы, полученные в результате других видов деятельности,
обладали куда меньшим влиянием. Третья программа, например,
составила 22 % от общей продукции (в отношении произведенных до-
кументов), но ее коэффициент влияния — лишь 10,6 ц. н. д. Вторая за-
дача второй программы находилась в подобном отношении к общему
объему продукции (24 %), но ее влияние было еще меньше (7,6 ц. н. д).
Если считать коэффициент влияния приближенным показателем
рентабельности исходных затрат на производство единиц литерату-
ры, становится очевидным, что более высокая рентабельность не обя-
зательно гарантирована ростом объема продукции. Решающим
фактором могло бы оказаться то, насколько документы способны
предстать в качестве «обычных» статей. Однако предположение опро-
вергают изменчивость с течением времени и конкретный тип дея-
тельности, связанный с каждым документом. Поэтому нам остается
лишь высказать отчасти тавтологическое соображение, что докумен-
ты, получившие высокую отдачу, — это документы, имеющие высо-
кие шансы решить проблемные вопросы за пределами лаборатории.
212
Типы утверждений
Хотя цитирования показывают, что документы обладают различным
влиянием, наш наблюдатель чувствовал, что мало узнал о том, по-
чему это так. Один из способов отреагировать на проблему состоял
в том, чтобы заняться более сложным и комплексным математиче-
ским анализом историй цитирования в надежде, что обнаружится
некоторый четко распознаваемый паттерн цитирования1. Однако
наш наблюдатель не был убежден, что это поможет преодолеть осново-
полагающую трудность в понимании того, почему документы вооб-
ще цитируют. Вместо этого он рассудил, что должно быть что‑то в со-
держании статей, что объяснило бы то, каким образом их оценивали.
Соответственно, наш наблюдатель начал внимательно читать статьи,
чтобы найти причины, почему они обладают относительной ценно-
стью. Увы, он столкнулся с китайской грамотой! Во многих терминах
1 Интересно указать на различия между теми, кто утверждает, что разработ-

ка теории цитирующего поведения обязательно должна предшествовать
использованию данных о цитировании социологами, и теми, кто утвер-
ждает, что разработка типологии цитирования позволит аналитику пре-
одолеть технические трудности в использовании данных о цитировании.
См., например, работу Эджа [Edge 1976] и другие выступления на Междуна-
родном симпозиуме по количественным методам в истории науки (Беркли,
Калифорния, 25 – 27 августа 1976 года) См. также специальный выпуск жур-
нала Social Studies of Science vol. 7 (N. 2; май 1977 года).
власти
№ 6—7 (1) 2012
узнавались названия веществ, аппаратуры и химикатов, с которыми

он уже сталкивался. Он видел, что грамматика и базовая структура
предложений не отличаются от тех, которыми он пользуется сам.
Однако наблюдатель чувствовал, что совершенно неспособен постичь
значение этих статей, не говоря уже о том, каким образом это значе-
ние поддерживает целую культуру. Тотчас же он вспомнил, как иссле-
довал религиозные ритуалы и, проникнув в суть церемониального
поведения, обнаружил лишь пустословие и бессмыслицу. Аналогич-
ным образом он обнаружил, что конечные продукты сложной серии
операции содержат полный бред. В отчаянии он обратился к участ-
никам исследования. Однако просьбы прояснить смысл статей были
встречены резкими замечаниями, что статьи не представляют ин-
терес или значение сами по себе: они всего лишь средства для передачи
«важных результатов исследований». Когда участников исследования
спрашивали о природе этих результатов, они просто воспроизводи-
ли содержание статей в слегка измененном виде. Они утверждали,
что наблюдатель сбит с толку навязчивым интересом к литературе,
который сделал его слепым к реальной значимости статей: только
213 отказавшись от интереса к статьям как таковым, наблюдатель сможет
ухватить «истинное значение» фактов, в них содержащихся.
Издевка участников исследования, вероятно, вогнала бы нашего
наблюдателя в крайнюю степень уныния, если бы они тотчас же
не продолжили обсуждать черновики статей, исправлять и переис-
правлять гранки, интерпретировать следы и графики, только что
выданные записывающими устройствами. По крайней мере, рас-
судил наш наблюдатель, должна существовать крепкая связь между
процессами литературной записи и «истинным значением» статей.
Вышеупомянутое разногласие между наблюдателем и участни-
ками исследования строится вокруг парадокса, о котором в этой
главе уже несколько раз упоминалось. Производство статьи решаю-
щим образом зависит от различных процессов письма и чтения,
которые можно кратко определить как литературную запись. Функ-
ция литературной записи заключается в успешном убеждении чи-
тателей, но читатели лишь тогда полностью убеждены, когда источ-
ники убеждения будто бы исчезли. Другими словами, различные
операции письма и чтения, подкрепляющие аргументацию, рас-
сматриваются участниками исследования как по большей части не-
релеватные (не имеющие отношения к) фактам, которые появились
исключительно благодаря этим самым операциям. В таком случае
существует сущностное соответствие между фактом и успешным
функционированием различных процессов литературной записи.
Текст или утверждение можно прочитать как «содержащие» или
«касающиеся факта», если читатели в достаточной мере убеждены,
что факт не является предметом споров, а процессы литературной
власти
№ 6—7 (1) 2012
записи забыты. С другой стороны, один из способов подорвать «фак-

тичность» утверждения состоит в том, чтобы привлечь внимание
к (всего лишь) процессам литературной записи, которые сделали
факт возможным. Принимая во внимание эти обстоятельства, наш
наблюдатель решил внимательно взглянуть на различные виды
утверждений, которые можно обнаружить в статьях. В особенности
он хотел определить, насколько некоторые утверждения предстают
более факто-подобными, чем другие.
Одна крайность — читатели настолько убеждены в существовании
фактов, что явные ссылки на них отсутствуют. Другими словами,
различные единицы знания принимаются как само собой разумею-
щиеся и используются в ходе аргументации, суть которой в явной де-
монстрации другого факта. Как следствие, при чтении статей трудно
осознанно заметить присутствие само-собо-разумеющихся фактов.
Вместо этого они незаметно сливаются с фоном рутинного исследо-
вания, навыков и неявного знания. Наш же наблюдатель ясно видел,
что все, считавшееся в лаборатории самоочевидным, скорее всего,
являлось предметом споров в предшествующих статьях. Постепенно
от этой другой крайности произошло смещение, в результате которого 214
аргумент из предмета оживленной дискуссии превратился в хорошо
известный, заурядный и бесспорный факт. В связи с этим наблюда-
тель предложил схему классификации, пять пунктов которой соответ-
ствуют различным типам утверждений. Утверждения соответствую-
щие само-собой-разумеющемуся факту обозначены как утверждения
пятого типа. Наш наблюдатель обнаружил, что именно в силу само-со-
бой-разумеемости эти утверждения редко фигурируют в дискуссиях
между сотрудниками лаборатории за исключением случаев, когда но-
вички в лаборатории требовали для себя пропедевтики. Чем более не-
вежественен новичок, тем дальше информанту требовалось углублять-
ся в наслоения неявного знания и прошлое. С определенного момента
настойчивое вопрошание новичка о «вещах, которые всем известны»
расценивалось как социально неприемлемое. Например, в ходе одной
дискуссии X неоднократно утверждал, что «в ходе грид-теста крысы
ведут себя не так, как под нейролептиком». Для X смысл аргумента
был очевиден. Но для Y, ученого, работающего в другой области, потре-
бовалось задать предварительный вопрос: «Что вы имеете в виду под
грид-тестом?» Несколько ошарашенный, Х остановился, посмотрел
на Y и заговорил тоном учителя, зачитывающего из пособия: «Класси-
ческий каталептический тест — это тест с вертикальной сеткой. У вас
есть проволочная сетка. Сажаете животное на сетку. Крыса, которой
вкололи нейролептик, так и останется на месте. А обычная — слезет
вниз» (IX, 83). Для Х отсылка к пробе была утверждением пятого типа,
не требующим никаких пояснений. После заминки Х вновь заговорил
с прежним воодушевлением и вернулся к исходному аргументу.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Оказалось, что научные пособия содержат массу предложений

следующей стилистической формы: «А находится в определенной
связи с B». Например: «Рибосомные протеины начинают связы-
ваться с пре-РН К вскоре после начала транскрипции» [Watson 1976:
200]. Можно сказать, подобные выражения являются утверждения-
ми четвертого типа. Хотя связь, представленная в утверждении,
кажется бесспорной, она, в отличие от утверждений пятого типа,
выражена явно. Этот тип утверждений нередко считают прототи-
пом научного суждения. Однако наш наблюдатель обнаружил, что
он сравнительно редко встречается в работе научной лаборатории.
Обычно утверждения четвертого типа входят в состав общепринято-
го знания, распространяемого посредством учебных текстов.
Еще один вид утверждений состоит из выражений формы «А на-
ходится в определенном отношении с B», встроенных в другие вы-
ражения: «Все еще мало известно, какие факторы служат причиной
того, что гипоталамус не посылает сигналы гонадам» [Scharrer and
Scharrer 1963]. «Окситоцин по общему допущению вырабатыва-
ется нейросекреторными клетками паравентрикулярных ядер»
215 [Olivecrona 1957; Nibbelink 1961]. Эти выражения названы утвержде-
ниями третьего типа. Они содержат утверждения о других утвер-
ждениях, которые наш наблюдатель называет модальностями1. Путем
удаления модальностей из утверждений третьего типа можно полу-
чить утверждения четвертого типа. Разницу между утверждениями
из пособий и вышеуказанными утверждениями, многие из которых
появляются в обзорных статьях [Greimas 1976], можно охарактеризо-
вать присутствием или отсутствием модальностей. Утверждение,
очевидно, принимает другую форму, когда модальности отбрасы-
ваются. Таким образом, утверждать: «По сообщениям, структурой
GH. RH является Х» не то же самое, что сказать: «Структурой GH. RH
является Х». Наш наблюдатель обнаружил множество различных
типов модальности. Например, одна форма утверждения в допол-
нение к основному суждению включает в себя ссылку и дату. В дру-
гих утверждениях модальности включают в себя выражения, отсы-
лающие к заслугам автора или приоритету работы, первоначально
постулировавшей обсуждаемую связь: « [Э] тот метод был впервые
описал Пиеттой и Маршаллом. Различные исследователи точно
установили [ссылка] …», «более убедительные доказательства были
1 В традиционном аристотелевском значении «модальность» — это «пропо-

зиция, в которой связь субъекта и предиката утверждается или отрицает-
ся с какой‑либо оговоркой» (Оксфордский словарь). В более современном
смысле модальностью является любое утверждение о другом утверждении
[Ducrot and Todorov 1972]. Нижеследующие рассуждения многим обязаны
Греймасу [Greimas 1976] и Фаббри [Fabbri, личное общение, 1976].
власти
№ 6—7 (1) 2012
приведены [ссылка] …», «первая неоспоримая демонстрация была

проведена [ссылка] …» (все цитаты из [Scharrer and Scharrer 1963]).
Как было замечено выше, множество утверждений третьего типа
были обнаружены в обзорных комментариях. Куда более распро-
страненными в статьях и циркулировавших в лаборатории черно-
виков были утверждения, представлявшиеся намного более спор-
ными, чем утверждения из обзоров.
Не так давно Оделл [ссылка] сообщил, что ткани гипотала-
муса при инкубации… будут повышать уровень TSH*. Труд-
но установить, так это или нет…
На данный момент мы не знаем, получен ли длительно
действующий эффект этих препаратов благодаря их инги-
биторной активности [Scharrer and Scharrer 1963].
Утверждения этой формы, как показалось нашему наблюдателю,
конституируют, если быть более точным, заявления (claims), а не уста-
новленные факты. Он пришел к такому заключению потому, что
модальности, содержащие выражения о базовых связях, как будто
обращали внимание на обстоятельства, которые на базовую связь 216
воздействуют. Утверждения с такого рода модальностями были
определены как утверждения второго типа. Например:
Имеется большой корпус данных, подкрепляющих кон-
цепцию контроля гипофиза мозгом.
Роль азота 1 и азота 3 из имидазольного кольца гистидина
(гетероциклической аминокислоты) в TR F и LR F, по‑види-
мому, различается.
Маловероятно, что рацемизация происходит в процес-
се эстерификации вместе с какой‑либо из вышеуказанных
процедур, однако имеющихся экспериментальных дан-
ных, поддерживающих эту точку зрения, мало [Scharrer and
Scharrer 1963].
Более точно утверждения второго типа могут быть определены как
содержащие модальности, которые обращают внимание на приме-
нимость имеющихся данных (или их недостаток). Базовые связи,
таким образом, встроены в апелляции к «тому, что общеизвестно»
или к «тому, что может с достаточным основанием иметь место».
Модальности в утверждениях второго типа иногда принимают фор-
му предварительных соображений, как правило, ориентированных
на дальнейшие исследования, которые могут прояснить ценность
спорной связи:
* Thyroid-stimulating hormone — тиреостимулирующий гормон (прим. пер.).

власти
№ 6—7 (1) 2012
Не стоит забывать, что ткани гипоталамуса содержат

не-незначительные количества TSH … которые могут услож-
нить интерпретацию данных… Было бы интересно устано-
вить, является ли их материал аналогичным или нет… Не-
сколько озадачивает то, что… [Scharrer and Scharrer 1963].
Утверждения первого типа содержат догадки или домыслы (о связи),
которые чаще всего появляются в конце статей или частных дис-
куссиях:
Питер [ссылка] предположил, что гипоталамус у золотой
рыбки оказывает ингибиторный эффект на выделение TSH .
Есть еще этот парень из Колорадо. Они утверждают, что
они получили прекурсор Н … Мне только что прислали пре-
принт их статьи (III , 70).
Это также может означать, что не все увиденное, сказан-
ное и доказанное по поводу опиатов обязательно применимо
к эндорфинам.
217 Таким образом, на данном этапе наш наблюдатель идентифициро-

вал пять различных типов утверждений. На первый взгляд каза-
лось, что их можно расположить на спектре, где утверждения пято-
го типа представляют собой наиболее факто-подобные сущности,
а утверждения первого типа — наиболее спекулятивные суждения.
Из этого следовало бы, что изменения в типе суждения соответству-
ют изменениям в факто-подобном статусе. Например, устранение
модальностей в утверждении третьего типа дало бы в остатке утвер-
ждение четвертого типа, фактичность которого, соответственно,
выросла. На уровне общих рассуждений идея, что изменение типа
утверждения может соответствовать изменению фактичности, ка-
жется довольно правдоподобной. Однако на уровне эмпирической
верификации эта общая схема сталкивается с определенными труд-
ностями.
В каждый конкретный момент, по‑видимому, не существует про-
стой связи между формой утверждения и выражаемым им уровнем
фактичности. Это можно продемонстрировать, рассматривая, на-
пример, утверждение, которое вместе со ссылкой содержит сужде-
ние о связи двух переменных. В таком виде оно было бы классифи-
цировано нашим наблюдателем как утверждение третьего типа,
где модальность образует включенная в него ссылка. Несомненно,
удаление модальности даст в остатке утверждение четвертого типа.
Однако под вопросом остается, повысится ли при этом факто-по-
добный статус утверждения или уменьшится. С одной стороны, мы
могли бы утверждать, что включение ссылки обращает внимание
на обстоятельства, сопутствующие установлению обсуждаемой
власти
№ 6—7 (1) 2012
связи, и это косвенным образом делает связь не такой бесспорной

и потому с меньшей вероятностью принимаемой как нечто само-со-
бой-разумеющееся. Включение ссылки, указывающее, что в произ-
водстве утверждения замешаны человеческие действия, уменьшает
вероятность того, что с утверждением согласятся как с «объектив-
ным фактом природы». С другой стороны, можно было бы утвер-
ждать, что включение ссылки придает вес утверждению, которое
в противном случае предстало бы бездоказательным суждением.
Таким образом, утверждение обретает некоторую степень фактич-
ности только благодаря ссылке.
Установление правильной или более подходящей интерпретации
функции модальности решающим образом зависит от нашего зна-
ния контекста в каждом конкретном случае. Например, если у нас
есть веские основания полагать, что включение модальности в ста-
тью было презентационным приемом, предназначенным, чтобы
увеличить вероятность согласия с утверждением, тогда на нас ле-
жит обязанность сообщить подробности контекста, в котором этот
прием таким образом применен. Есть, конечно, те, кто утверждает,
что не существует определенной связи между контекстом и кон- 218
кретной интерпретацией утверждения. Для наших целей достаточ-
но отметить, что изменения в типе утверждения предусматрива-
ют возможность изменений факто-подобного статуса утверждений.
Даже если в отдельном случае мы не в состоянии недвусмысленно
определить направление изменений фактичности, мы не исключа-
ем возможности того, что они могут соответствовать изменениям
в типах утверждения.
Поскольку нашему наблюдателю хорошо известны трудности
со спецификациями как факто-подобного статуса того или иного
утверждения, так и направления изменений фактичности на ка-
ком‑либо примере, он чувствовал, что не может сделать большую
ставку на определенность соответствия между типом утвержде-
ния и факто-подобным статусом. Тем не менее он осознал, что по-
нятие литературной записи оказалось полезным инструментом.
Хотя содержание статей, что он читал, осталось малопонятным, он
разработал простую грамматическую технику различения типов
утверждений. Эта техника, по его ощущениям, позволяла подсту-
питься к самой сути утверждений ученых, не полагаясь целиком
и полностью на разъяснения или помощь участников исследования.
Кроме того, в той степени, в которой изменения в грамматической
форме утверждений предусматривали возможность изменений
в их содержании (или факто-подобном статусе), он мог описать ла-
бораторную деятельность как постоянную борьбу за генерирование
и принятие утверждений определенного типа.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Трансформация типов утверждений

Несмотря на простоту, представленная выше (и обобщенная на рисунке
2.3) классификационная схема как минимум обеспечила нашего антро-
полога пробным средством упорядочивания наблюдений лаборатории,
согласованным с понятием литературной записи. Деятельность в ла-
боратории способствовала трансформации утверждений одного типа
в утверждения другого типа. Цель игры состояла в том, чтобы вопреки
множеству трудностей, грозящих утопить суждения в модальностях
(в результате чего он становятся артефактами), создать как можно боль-
ше утверждений четвертого типа. Одним словом, задачей было убедить
коллег, что им следует отбросить все модальности, используемые в связи
с конкретным суждением, а также принять и заимствовать это суждение
как установленный факт (matter of fact), желательно путем цитирования
статьи, в которой оно появилось. Но как именно удается этого достичь? Ка-
ковы в точности операции, успешно трансформирующие утверждения?
Рассмотрим следующий пример, где Джон прерывает К, описы-
вающего пробу, в ходе которой действие LH, по‑видимому, было
219 блокировано.
Джон: Поскольку мелатонин ингибирует LH , мы не мо-

жем быть уверены, что ты не просто измеряешь мелатонин.
К: Я не верю в данные, что мелатонин высвобождает LH
… не в моей схеме (V I , 18).
Вместо того чтобы принять утверждение К, Джон добавляет модаль-

ность («мы не можем быть уверены») к невысказанному предположе-
нию, что исследователи «просто измеряли мелатонин». Джон, таким
образом, подвергает сомнению исходное невысказанное утвержде-
ние, потому являющееся утверждением пятого типа, используя
ограничение всеобщей уверенности, которое исследователи («мы»)
имеют право допускать. В результате исходное утверждение пятого
типа трансформируется в высшей степени гипотетическое утвер-
ждение второго типа. В этом случае трансформация проведена в осо-
бенности успешно за счет предваряющего оправдания недостатка
уверенности у исследователя. Выражение «поскольку мелатонин
ингибирует LH» представляет собой использование утверждения
четвертого типа, позволяющее оправдать добавление модальности
к не высказанному изначально предположению. В ответ К пытает-
ся преобразовать сделанное Джоном оправдательное утверждение
четвертого типа, добавив модальность. «Не веря» обстоятельствам,
сопутствующим установлению того, что «мелатонин ингибирует
LH», К пытается ослабить (undercut) попытку Джона ослабить невы-
сказанное предположение, что «ты просто измеряешь мелатонин».
власти
№ 6—7 (1) 2012
Рисунок 2.3. Диаграмма отражает стадии, которые проходит

утверждение (A. B), прежде, чем стать фактом. Факт есть не что иное, как
утверждение без модальностей (М) и следов авторства. Последняя, 5‑я, 220
стадия характеризуется имплицитным показателем чего‑то столь
очевидного, что о нем даже не нужно говорить. Чтобы утверждение
перешло с одного стадии на другую, необходимо произвести операции.
Как показывают стрелочки, некоторое утверждение может двигаться
в направлении факт-подобного статуса — от 5‑й стадии к 1‑й, или
в напралении артефактно-подобного статуса — от 1‑й стадии к 5‑й.
Второй пример — выдержка из статьи, написанной Джоном:

«Наши исходные наблюдения (ссылка) за воздействием соматоста-
тина на секрецию TSH теперь подтвердились в других лабораториях
(ссылка)». Ранее Джон написал статью, на которую ссылается вна-
чале, и утверждения, содержащиеся в ней, впоследствии подтвер-
дились. Хотя изначально утверждение «воздействие соматостатина
на секрецию TSH» предстало в качестве довода второго типа, теперь
оно подается в качестве суждения, встроенного в ссылки и усилен-
ного модальностью «теперь подтвердились». Следовательно, Джону
удалось позаимствовать утверждение, сделанное другими, чтобы
трансформировать свой собственный исходный довод в утвержде-
ние третьего типа.
Приведенные примеры демонстрируют применение двух взаи-
мосвязанных операций. Первая производит изменение существую-
щей модальности, которая может либо увеличивать, либо умень-
шать фактичность того или иного утверждения. Вторая заимствует
существующий тип утверждения так, что его фактичность может
быть либо усилена, либо ослаблена [Latour 1976].
власти
№ 6—7 (1) 2012
Теперь наблюдатель смог помыслить в категориях сети текстов, со-

держащих множество утверждений, то, что раньше казалось беспоря-
дочной совокупностью статей. Сама сеть включала в себя обширный
корпус операций с утверждениями. Можно было бы задокументи-
ровать историю конкретного суждения по мере его трансформации
из одного типа утверждения в другой, при которой его фактический
статус непрерывно ослаблялся или усиливался в результате различ-
ных операций. Мы уже предварительно определили характер опера-
ций, посредством которых трансформируются типы утверждений. Те-
перь рассмотрим более подробно один из критериев успеха операции.
Наш наблюдатель вспомнил, что произведенные определенными
конфигурациями аппаратуры записи «принимались всерьез», если
их можно было прочитать как тождественные другим записям, про-
изведенным в таких же условиях. Проще говоря, участников иссле-
дования убеждало, что запись однозначно относится к веществу «там
снаружи», если можно было найти похожую запись. Точно так же важ-
ным фактором в принятии утверждения было признание коллегами
другого подобного утверждения. Комбинация двух или более очевид-
221 но похожих утверждений конкретизировала существование некото-
рых внешних объектов или объективных условий, индикаторами
которых они считались. Источник «субъективности» исчезал перед
лицом более чем одного утверждения, и исходное утверждение могло
пониматься буквально и без оговорок [ср. Silverman 1975]. Так, наши
ученые, заметив пик на спектре чоматографа, порой игнорировали
его как шум. Однако если было замечено, что тот же пик встречается
неоднократно (при обстоятельствах, которые считались независи-
мыми), зачастую говорилось, что есть вещество, следом которого он
является. Из этого следует, что «объект» достигался (acquired) посред-
ством наложения нескольких утверждений или документов таким
образом, чтобы все утверждения рассматривались как относящие-
ся к чему‑то лежащему вне, за пределами субъективности читателя
или автора1. Подобным образом введение или, скорее, возвращение
субъективности автора как существенно связанной с производством
утверждения могло использоваться, чтобы ослабить фактуальный ста-
тус утверждения. В лаборатории «объекты» создавались (accomplished)
посредством наложения нескольких документов, полученных из за-
1 Понятие «объект» используется здесь, потому что имеет общий корень

со словом «объективность». Является ли некоторое утверждение объектив-
ным или субъективным, нельзя определить вне контекста лабораторной
работы. Эта работа как раз имеет своей целью конструирование объекта,
о котором можно сказать, что он существует за пределами всякой субъек-
тивности (см. главу 4). Как сказал Башляр (Bachelard 1934): «наука не объек-
тивна, она проективна».
власти
№ 6—7 (1) 2012
писывающих лабораторных устройств или статей других исследова-

телей вне стен учреждения (ср. глава 4). Ни одно утверждение не могло
быть сделано кроме как на основе имеющихся в распоряжении до-
кументов. Утверждения нагружались оценивающими документами
и модальностями. Как следствие, грамматические модальности («мо-
жет быть», «точно установленный», «маловероятно», «не подтвержден-
ный») нередко функционировали в качестве «ценников» утверждений
или, если использовать механическую аналогию, как выражение веса
утверждения. Добавляя или снимая слои документов, ученые могли
умножать или сокращать ограничения, и соответственно изменялся
вес утверждения. Например, в одном отзыве содержалось следующее:
«Вывод о том, что воздействие фенобарбитала… [для] высвобождения
PRL in vivo опосредовано гипоталамусом, является преждевременным».
Далее следовали три ссылки, которые еще решительнее выбивали
почву из под ног автора. Таким образом, несмотря на то, что автор
представил свое утверждение как утверждение второго или треть-
его типа, рецензент переформулировал его в терминах первого типа.
Рассмотрим также следующее: «Автор использует Polytron, который
является сильным средством разрушения тканей. Насколько мне 222
известно, в литературе нет сообщений об успешном внутриклеточном
фракционировании мозговой ткани». В данном случае рецензент под-
вергает сомнению использование машины, создавшей документы,
на которых основан аргумент. Это было сделано посредством ссыл-
ки на примечательное отсутствие каких‑либо утверждений, которые
могли бы оправдать и потому усилить исходное заявление. Как ре-
зультат, неподтвержденное заявление автора должно быть прочитано
с ослабляющими модальностями, а именно «этому нет подтвержде-
ний», и, соответственно, рассматриваться как не имеющее ценности.
Имея представление об операциях с содержащимися в литера-
туре утверждениями, наш наблюдатель начал ощущать большую
уверенность в своей способности понимать топологию (layout) от-
дельных статей. Чтобы кратко показать, какой простор для анализа
открывает эта концепция, рассмотрим внимательнее одну из ста-
тей, произведенных лабораторией [Latour 1976; Latour and Fabri 1977].
Вступительный абзац ссылается на четыре статьи, ранее опуб-
ликованные сотрудниками лаборатории, в которых постулируется
структура некоторого вещества B. Эта отсылка может быть прочи-
тана как обращение к документам по изучаемой проблеме. Говоря
определеннее, использование существующих документов может
быть истолковано как обеспечение поддержки текущего предприя-
тия. (Основанием для такого толкования служит тот факт, что эти
четыре статьи были процитированы 400 раз, и все цитаты, по‑види-
мому, носили подтверждающий характер.) В то же время статьи рас-
сматриваются как утверждения третьего типа, которым настоящий
власти
№ 6—7 (1) 2012
аргумент обеспечивает поддержку: «Эта короткая заметка сообщает

о полученных на крысах данных, которые подтверждают и разви-
вают достигнутые нами ранее результаты». Следующие три абзаца
резюмируют, как были настроены записывающие устройства, что-
бы получить данные. Информация подается в форме утверждений
пятого типа. Другими словами, идет обращение к знанию, которое
настолько общеизвестно аудитории потенциальных читателей,
что никаких цитат не требуется: «Все синтетические композиции
(preparations) вещества B обладали полной биологической активно-
стью, что было подтверждено методами четырех и шести точек in
vitro с использованием факторного анализа».
Каждое из последующих утверждений раздела статьи «Результа-
ты» снабжено ссылкой на рисунок.
«Результаты на рисунке 2 показывают, что вещество В значитель-
но cнижает уровень GH [соматотропина] в крови для диапазона от 20
до 40 микроядер, но не для диапазона от 40 до 50 микроядер». Каж-
дый рисунок выступает в роли упорядоченной репрезентации до-
кументов (полученных при помощи радиоиммунотестера), которая
223 используется в тексте для поддержки определенного аргумента. Это
не просто высказывание: «результаты показывают, что…». Скорее,
результаты обладают внешней референцией и независимым суще-
ствованием, которое может быть подтверждено наличием рисунка
2. Поэтому включение в текст выражения «показано на рисунке 2»
может обеспечить усиленное прочтение довода о результатах, ко-
торый в противном случае остался бы неподтвержденным. После-
дующее обсуждение включает в себя три абзаца, которые отсылают
к предыдущему разделу «Результаты» («Эти эксперименты показа-
ли, что…»). Сам раздел «Результаты» основан на рисунках, которые
в свою очередь зависят от записывающих устройств, описанных
выше. Результатом накопления обратных ссылок является ощуще-
ние объективности: факт, что синтетическое вещество В ингибиру-
ет соматотропин у крыс, может быть принят читателем как не зави-
сящий от субъективности автора и потому достойный веры.
В то же самое время установление одного утверждения открывает
дискуссию по поводу других: «Механизмы действия барбитурата в…
не вполне понятны». Модальность «не вполне понятны» не призвана
ослабить некоторый предыдущий довод о «механизмах действия
барбитурата». Наоборот, ее включение в данный контекст равно-
значно предварительному предположению об области предстоящей
работы. Поэтому это утверждение первого или второго типа. В резуль-
тате последующая дискуссия сосредотачивается на утверждении
как на новой пропозиции: « [М] ы также можем ожидать (envisage),
что они [механизмы] предполагают ингибирование секреции эндо-
генного вещества В; эта гипотеза не противоречит данным». Наконец,
власти
№ 6—7 (1) 2012
новое утверждение сопрягается с деонтической операцией1: «Про-

верку гипотезы лучше всего осуществить при помощи разновидно-
сти радиоиммунопробы, которую еще только предстоит разработать».
Однако не следует забывать, что сама эта статья является частью
длинной серии операций внутри исследовательского поля. Индекс
научного цитирования показывает, что с 1974 по 1977 год данная ста-
тья была явно процитирована 62 раза в 53 статьях. Из них 31 статья,
по‑видимому, просто позаимствовала вывод (что синтетическое
вещество В ингибирует у крыс соматотропин так же, как это дела-
ет природное вещество В) в качестве факта — он был использован
в их введении; восемь статей, следуя предложениям по дальней-
шей работе, сосредоточились исключительно на заключительных
деонтических операциях; две статьи одного и того же автора про-
цитировали вышеуказанную публикацию в качестве доказатель-
ства, подтверждающего его предыдущие работы; и четыре статьи
использовали свежие данные для дополнительного подтверждения
исходного утверждения. Только одна статья поставила под сомнение
использование пробы для получения графика, упомянутого в пятом
утверждении («наши и их результаты расходятся»). Рассмотренная 224
нами статья задала направление множеству операций, осуществлен-
ных последующими публикациями. Ее вес зависел как от исполь-
зования предшествующей литературы, записывающих устройств,
документов и утверждений, так и от последующей реакции на нее.
Лаборатория непрерывно осуществляет операции с утверждения-
ми: добавляя модальности, цитируя, усиливая, ослабляя, заимствуя
и предлагая новые комбинации. Каждая из этих операций может
иметь результатом утверждение, которое является либо другим
утверждением, либо ограничивает уже существующее. Каждое утвер-
ждение в свою очередь задает направление аналогичным операциям
в других лабораториях. Сотрудники нашей лаборатории регулярно
обращали внимание на то, каким образом их собственные сужде-
ния отвергались, заимствовались, цитировались, игнорировались,
подтверждались или аннулировались другими. Одни лаборатории
казались вовлеченными в манипуляции с утверждениями, о других
1 В семиотике термин «деонтический» используется для обозначения типа

модальности, указывающего на то, что «должно» быть сделано [Ducrot and
Todorov 1972]. Этот анализ носит весьма приблизительный характер и имеет
своей целью (как и остаток главы) не более чем постановку общей проблемы
научной литературы. Более подробное обсуждение можно найти у Гопника
[Gopnik 1973], Греймаса [Greimas 1976] и Бастид [Bastide, forthcoming].
власти
№ 6—7 (1) 2012
складывалось впечатление, что в них практически ничего не проис-

ходит. Производство в одних группах было почти убыточным: ученые
высказывались и публиковались, но никто не осуществлял операций
с их утверждениями. В таком случае они могли остаться в форме пер-
вого типа, доводами, застрявшими в операционном лимбе. В противо-
положность можно наблюдать, как другие суждения быстро, словно
в танце, меняют статус по мере того, как их доказывают, опровер-
гают и вновь доказывают. Несмотря на множество осуществляемых
с ними операций, они редко меняют форму радикальным образом.
Эти утверждения — лишь частица из сотен артефактов и полурожден-
ных утверждений, неподвижных, словно облако смога. Как правило,
внимание на них не задерживается. Кое-где, однако, мы можем ви-
деть более ясную картину. Та или иная операция бесповоротно уни-
чтожает утверждение, к которому больше никогда не вернутся. Или,
напротив, ситуации, в которых утверждение быстро заимствуется,
используется снова и снова и вскоре вступает в стадию, на которой
уже не оспаривается. Так, посреди всеобщего броуновского движения
конституируется факт. Это сравнительно редкое событие, но когда
225 оно происходит, утверждение инкорпорируется в инвентарь само-
собой-разумеющихся элементов, бесшумно исчезнувших из числа
сознательных забот каждодневной научной деятельности. Факт ин-
корпорируется в учебники для выпускников университетов или,
быть может, становится материальной основой единицы оборудова-
ния. О таких фактах часто думают в категориях условных рефлексов
«хороших» ученых или неотъемлемой «логики» рассуждения.
Следуя за понятием литературной записи, наш наблюдатель смог
найти выход из лабиринта. Теперь он может объяснить цели и продук-
ты лаборатории в своих собственных категориях, и он начал понимать,
как организована лабораторная работа и почему так высоко ценится
литературное производство. Он может видеть, что обе главные секции
(А и B) лаборатории являются частью одного и того же процесса лите-
ратурной записи. Так называемые материальные элементы лабора-
тории основаны на реифицированных результатах прошлых споров,
которые доступны в опубликованной литературе. В результате именно
эти материальные элементы позволяют писать статьи и производить
аргументы. Кроме того, сохранив антропологическую перспективу,
антрополог чувствует, что устоял перед лицом обманчивых чар инфор-
мантов: они претендовали на то, чтобы быть просто учеными, откры-
вающими факты; он же упрямо доказывал, что они были писателями
и читателями, убеждаемыми и убеждающими других. Поначалу эта
позиция казалась спорной или даже абсурдной, но теперь она представ-
ляется более обоснованной. Задача участников исследования заклю-
чалась в том, чтобы убедить читателей статей (и содержащихся в них
диаграмм и графиков) в том, что утверждения следует принять в каче-
власти
№ 6—7 (1) 2012
стве факта. С этой целью обезглавливались крысы, из них выпускалась

кровь, с лягушек сдиралась кожа, использовались химикаты, тратилось
время, строились и ломались карьеры, а записывающие устройства со-
здавались и накапливались в лаборатории. В этом на самом деле состо-
ял raison d’être* лаборатории. Сохраняя непоколебимое упорство, наш
антропологический наблюдатель устоял перед соблазном быть убе-
жденным фактами. Вместо этого ему удалось описать лабораторную
деятельность как постановку убеждения посредством литературной
записи. Был ли сам антрополог убедительным? Использовал ли он до-
статочное число фотографий, диаграмм и рисунков, чтобы убедить чи-
тателей не ограничивать его утверждения модальностями и принять
его суждение, что лаборатория является системой литературной запи-
си? К сожалению, по причинам, которые выяснятся ниже (см. главу 6),
ответ отрицательный. Он не может претендовать на то, что предложил
описание, обладающее иммунитетом к любым возможным ограни-
чениям в будущем. Максимум, что удалось нашему наблюдателю, —
добиться краткой передышки. Возможность провести réévaluation* его
утверждений сохраняется. Как мы, например, увидим в следующей
главе, наблюдателя можно заставить вернуться в лабиринт, поставив 226
вопрос об исторической эволюции любого отдельного взятого факта.
Пер. с англ. Андрея Кузнецова

Ред. Иван Напреенко
Подписи к фотографиям
Фотография 1. Вид с крыши лаборатории
* Raison d’être (фр.) — смысл существования (прим. пер.).

* Réévaluation (фр.) — переоценка (прим. пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Фотография 2. Холодильник со стеллажами образцов
227
Фотография 3. Химическая секция
власти
№ 6—7 (1) 2012
Фотография 4. Биопроба. Подготовительная стадия
228
Фотография 5. Биопроба. Фотография 6. Биопроба. Вывод

На лабораторном столе информации со счетчика
гамма-излучения
власти
№ 6—7 (1) 2012
Фотография 7. Фракционирующие колонки
229
Фотография 8. Ядерный магнитно-резонансный спектрометр
власти
№ 6—7 (1) 2012
Фотография 9. Следы автоматического анализатора аминокислот
Фотография 10. Дискуссия в кабинетном пространстве 230
власти
№ 6—7 (1) 2012
Фотография 11. Компьютерная комната
231
Фотография 12. Упорядочивание данных
власти
№ 6—7 (1) 2012
Фотография 13. Стол в кабинете: наслоение литератур
232
Фотография 14. В секретариате. Перепечатка конечного продукта
власти
№ 6—7 (1) 2012
1. Anonymous 1974 — Anonymous. Sephadex: Gel Filtration in Theory and Practice.
Uppsala: Pharmacia, 1974.
2. Anonymous 1976a — Anonymous. B. L. ’s interview. Oct. 19. Dallas, 1976.
3. Bachelard 1934 — Bachelard G. Le nouvel esprit scientifique. Paris: P. U. F., 1934.
4. Bachelard 1953 — Bachelard G. Le matérialisme rationnel. Paris: P. U. F., 1953.
5. Barthes 1957 — Barthes R. Mythologies. Paris: Le Seuil, 1957.
6. Bastide — Bastide F. (forthcoming) Analyse sémiotique d’un article de science
expérimentale. Urbino: Centre International de Sémiotique.
7. Beynon1960 — Beynon J. H. Mass Spectometry. Amsterdam: Elsevier, 1960.
8. Crane 1969 — Crane D. Social structure in a group of scientists: a test of the ‘invisible
college’ hypothesis // American Sociological Review 1969. Vol. 34. P. 335 – 352.
9. Crane 1972 — Crane D. Invisible Colleges. London: University of Chicago Press, 1972.
10. Donovan et al — Donovan B. T., McCann S. M., Meites J. [eds.] (forthcoming) Pioneers in
Neuroendocrinology, Vol. 2. New York: Plenum Press.
11. Ducrot, Todorov 1972 — Ducrot V., Todorov T. Dictionaire encyclopédique des sciences du
language. Paris: Le Seuil, 1972.
12. Edge 1976 — Edge D. O. Quantitative measures of communication in science. Paper
233 presented at the International Symposium on Quantitative Measures in the History of
Science. Berkeley, California, Aug. 25 – 27, 1976.
13. Garvey, Griffith 1967 — Garvey W. D., Griffith B. C. Scientific communication as a social
system // Science. 1967. Vol. 157. P. 1011 – 1016.
14. Garvey, Griffith 1971 — Garvey W. D., Griffith B. C. Scientific communication: its role in
the conduct of research and creation of knowledge // American Psychologist. 1971. Vol. 26.
P. 349 – 362.
15. Gopnik 1972 — Gopnik M. Linguistic Structure in Scientific Texts. Amsterdam: Mouton,
1972.
16. Greimas 1976 — Greimas A. J. Sémiotique et sciences sociales. Paris: Le Seuil, 1976.
17. Guillemin, Burgus 1972 — Guillemin R., Burgus R. The hormones of the hypothalamus //
Scientific American. 1972. Vol. 227 (5). P. 24 – 33.
18. Hagstrom 1965 — Hagstrom W. O. The Scientific Community. New York: Basic Books,
1965.
19. Heftmann 1967 — Heftmann E. [ed.] Chromatography. New York: Van Nostrand Reinhold,
1967.
20. Knorr 1978 — Knorr K. Producing and reproducing knowledge: descriptive or constructive //
Social Science Information. 1978. Vol. 16 (6). P. 669 – 696.
21. Latour 1976 — Latour B. Including citations counting in the systems of actions of
scientific papers // Society for Social Studies of Science, 1st meeting, Ithaca, Cornell
University, 1976.
22. Latour, Fabbri 1977 — Latour B., Fabbri P. Pouvoir et devoir dans un article de science
exacte // Actes de la Recherche en Sciences Sociales. 1977. Vol. 13. P. 81 – 95.
23. Latour, Rivier 1977 — Latour B., Rivier J. (forthcoming) Sociology of a molecule. 1977.
24. Meites 1970 — Meites J. [ed.] Hypophysiotropic Hormones of the Hypothalamus.
Baltimore: Williams and Wilkins, 1970.
25. Meites et al 1975 — Meites J., Donovan B., McCann S. Pioneers in Neuroendocrinology.
власти
№ 6—7 (1) 2012
New York: Plenum Press, 1975.

26. Merrifield 1965 — Merrifield R. B. Automated synthesis of peptides // Science. 1965. 150
(8; Oct.). P. 178 – 189.
27. Merrifield 1968 — Merrifield R. B. The automatic synthesis of proteins // Scientific
American. 1968. 218 (3). P. 56 – 74.
28. Moore 1975 — Moore S. Lyman C. Craig: in memoriam // Peptides: Chemistry; Structure;
Biology. Ann Arbor: Ann Arbor Science Publishers. 1975. P. 5 – 16.
29. Mulkay et al 1975 — Mulkay M. J., Gilbert G. N., Woolgar S. Problem areas and research
networks in science // Sociology. 1975. Vol. 9. P. 187 – 203.
30. Nibbelink 1961 — Nibbelink D. Paraventricular nuclei, neurohypophysis, and parturition //
American Journal of Physiology. 1961. #200. P. 1229 – 1232.
31. Olivecrona 1957 — Olivecrona Н. Paraventricular nucleus and pituitary gland // Acta
physiologica Scandinavica. 1957. Vol. 40, suppl. 136.
32. Pedersen 1974 — Pedersen K. O. Svedberg and the early experiments: the ultra centrifuge.
Fractious 1 (Beckman Instruments). 1974.
33. Porath 1967 — Porath J. The development of chromatography on molecular sieves //
Laboratory Practice. 1967. Vol. 16 (7).
34. Price 1963 — Price D. J. de Solla. Little Science, Big Science. London: Columbia University
Press, 1963.
35. Rodgers 1974 — Rodgers R. C. Radio Immuno Assay Theory for Health Care Professionals. 234
Hewlett Packard, 1974.
36. Scharrer, Scharrer 1963 — Scharrer E., Scharrer B. Neuroendocrinology. New York:
Columbia University Press, 1963.
37. Silverman 1975 — Silverman D. Reading Casteneda. London: Routledge and Kegan Paul,
1975.
38. Spackman et al 1958 — Spackman N. D. H., Stein W. H., Moore S. Automatic recording
apparatus for use in the chromatography of amino acids // Analytical Chemistry. 1958.
Vol. 30 (7). P. 1190 – 1206.
39. Vale 1976 — Vale W. Messengers from the brain // Science. Year 1976. Chicago: F. E. E. C.
40. Wade 1978 — Wade N. Three lap race to Stockholm // New Scientist. 1978. April 27, May
4, May 11.
41. Watson 1976 — Watson J. D. Molecular Biology of the Gene. Menlo Park, C A:
W. A. Benjamin, 1976.
42. Yalow, Berson 1971 — Yalow R. S., Berson S. A. Introduction and general
consideration // E. Odell and O. Daughaday (eds.) Principles of Competitive Protein
Binding Assays. Philadelphia: J. B. Lippincott, 1971.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Брюно Латур
Коперниковский переворот
в политической теории
Предисловие переводчика
Б рюно Латур как искусный писатель и филолог-инженер ставит

перед переводчиком нелегкую задачу — следовать за его изобре-
тениями в других языковых средах. Это предисловие призвано про-
яснить ряд непростых решений, которые переводчик принял в ходе
235 своего путешествия. В предлагаемом вниманию читателя тексте Ла-
тур рассуждает о политике скорее в строгих аналитических катего-
риях, чем в запоминающихся образах утопии Парламента Вещей, как
это было в книгах «Нового времени не было» и «Политика природы».
Однако в корне латуровской аналитической схемы находятся не ме-
нее яркие и содержательные метафоры, передача которых требует
употребления не конвенциональных для русского языка выражений.
Ключевых метафор, о которых хотелось бы сказать отдельно, три.
Первая — космическая метафора коперниковского переворота. Эта
метафора отсылает одновременно к Копернику, который, как извест-
но, совершил переход от геоцентризма к гелиоцентризму в астроно-
мии, Канту, который заставил мир вращаться вокруг познавательных
способностей разума в философии, и самому Латуру, который в проти-
вовес Канту предложил коперниковскую контрреволюцию в социоло-
гии. Последняя состояла в том, чтобы заставить и субъекты (общество)
и объекты (природу) вращаться вокруг гетерогенного коллектива, про-
изводящего людей и вещи [Латур 2006: 146 – 149]. Коперниковский пере-
ворот, о котором Латур говорит здесь, сродни этой контрреволюции.
Политика больше не является сферой жизни или облаком процедур,
вовлекающим в поле своей гравитации предметы беспокойства, про-
блемы, объекты, субъектов и т. д. Солнцем новой космополитической
Бруно Латур — социолог, антрополог, философ. Один из создателей ак-

торно-сетевой теории. Профессор парижского Института политических
исследований.
Перевод выполнен по: [Latour 2007].
власти
№ 6—7 (1) 2012
Коперниковский переворот в политической теории
системы становится предмет беспокойства. Нет предмета беспокой-

ства — нет политики. Политика тем временем приходит в движение
и описывает различные траектории вокруг предметов беспокойства.
Отсюда в тексте появляются «политические теории, вращающиеся
вокруг субъектов (или объектов)», «политика, вращающаяся вокруг
предметов беспокойства (или тем)» и «вещи, вокруг которых враща-
ется политика» — выражения, довольно инородные для русского язы-
ка. По указанной причине оригинальное название Turning around
politics (буквально «Вращающаяся политика») было решено перевести
как «Коперниковский переворот в политической теории».
Прямым следствием коперниковского переворота в политической
теории является десубстантивация политики. Политика не суще-
ствует в отсутствие предметов беспокойства, она лишь прилагается
к ним, у нее нет своего содержания, она лишь квалификатор ситуа-
ций. Поэтому в переводе необходимо было удержаться от соблазна
субстантивации и не переводить прилагательное «political» как суб-
стантивированное прилагательное «политическое», что вновь воз-
вращало бы нас к образу единой политической сферы, обладающей
своим собственным содержанием вне зависимости от тех материй, 236
с которыми она сталкивается. Латур четко соблюдает эту термино-
логическую разницу, используя в обсуждении сегментов траектории
предмета беспокойства исключительно не-субстантивированное
прилагательное «political». Субстантивированное прилагательное «the
political» появляется в тексте дважды — когда речь идет о сокращении
области политического и о наших привычных ассоциациях с полити-
кой. Правило согласования имен прилагательных с именами сущест-
вительными делает «прилагательную» природу политики в русском
языке даже более явной, чем в английском. Не имеет смысла говорить
о политике в отрыве от ее существительных, от ее вещей, не вдаваясь
в существо вопросов, с которыми она имеет дело. Сказав «все является
политическим», Латур прекращает поиск специфической области по-
литики, подразумевая, что эта специфика вносится самими вещами,
с которыми имеет дело политика. Это в свою очередь позволяет анали-
тику сосредоточиться исключительно на различении и индексации
режимов квалификации чего угодно в качестве политического.
Вторая и третья метафоры связаны с разными этимологиями
терминов «issue» и «problem». Английское «issue» произошло от ла-
тинского глагола «exire» через старофранцузский «issir» — выходить,
вытекать, выливаться, истекать. Шум, доносящийся из частной
квартиры и беспокоящий соседей настолько, что они вызывают
полицию; радиоактивное излучение, вырвавшееся из свинцово-
графитовой клетки АЭС; факты и артефакты, выпускаемые лабо-
раториями, чтобы изменить мир; секретные документы, просо-
чившиеся в медиа; наконец, река, вышедшая из берегов, — все эти
власти
№ 6—7 (1) 2012
образы и им подобные составляют метафору, стоящую за понятием

«issue». Эта метафора выхода за рамки, переливания через край, вы-
свобождения неизвестной силы, которую Дж. Дьюи емко сформули-
ровал как «неожиданные и неучтенные последствия коллективных
действий». Однако эта метафора скрадывается наиболее адекватны-
ми для данного контекста вариантами перевода «issue» как «пробле-
ма» или «предмет беспокойства». Чтобы сохранить вышеуказанный
смысловой аспект, переводчик позволил проникнуть из английско-
го текста в русский «политическому действию, просачивающемуся
в места, где оно не может быть узнано в качестве такового политоло-
гами», «последствиям, переполняющим берега рутины», «предмету
беспокойства, выходящему за рамки привычных сплетений».
Для обеспечения терминологической разницы «issue» было пере-
ведено как «предмет беспокойства», а «problem» — как «проблема».
Несколько слов следует сказать о не конвенциональном переводе тер-
мина «issue». Более обычным был бы перевод «issue» как «спорный во-
прос» или «предмет разногласий», однако в таком случае на первый
план выдвигался бы исключительно агонистический аспект. Однако
237 «issue» может порождать не только споры и разногласия (столь при-
вычные для официальных мест политики), но и вызывать интерес,
озабоченность, беспокойство (обычные для наук, технологий и дру-
гих мест за пределами формальных политических институтов).
Принимая во внимание, что коперниковский переворот в политиче-
ской теории является частью более масштабного сдвига от объектов
к вещам, а также словоупотребление в данном тексте, переводчик
рассматривает «issue» как политико-теоретический эквивалент бо-
лее абстрактного латуровского понятия «matter of concern» («предмет
беспокойства»). Вышеуказанные обстоятельства, а также необходи-
мость соблюсти терминологическую разницу привели к итоговому
решению переводить «issue» как «предмет беспокойства».
В свою очередь решение соблюдать терминологическую разницу
обусловлено не только тем, что в случае одинакового перевода обоих
терминов (как, к примеру, «проблема») потребовалось бы постоян-
но отсылать к словоупотреблению в оригинале, что затрудняло бы
восприятие текста, но и тем, что за понятием «problem» стоит ме-
тафора, в корне отличающаяся от той, что лежит в основе «issue».
Английское «problem» восходит к греческому слову «problema» (пре-
пятствие), которое в свою очередь происходит от глагола «proballo»
(бросать или класть что‑либо перед кем‑то). «Проблема» — это пре-
пятствие, стоящее на чьем‑либо пути. Этимология этого слова, та-
ким образом, вызывает образы: разрушенного моста; занесенных
снегом железнодорожных путей; автомобильного или водопровод-
ного затора; баррикад на улицах революционного города; наложе-
ния президентом вето на решения парламента. Коренное отличие
власти
№ 6—7 (1) 2012
от образов, стоящих за «issue», в том, что здесь уже проложены пути,

на которых отчетливо выделяется помеха / барьер, и более или ме-
нее определен круг тех, для кого препятствие на этих путях будет
проблематичным. Понятие проблемы отсылает к нарушению рути-
ны — некогда изобретенного, устоявшегося и опривыченного хода
действий. «Problem» требует «solution» — решения, а точнее, разру-
шения (удаления, растворения) препятствия на пути (иногда это
может иметь вид восстановления разрушенного участка пути).
Понятие предмета беспокойства отсылает к высвободившейся силе,
неконтролируемые и неучтенные последствия действия которой кос-
венно затрагивают неопределенный круг акторов, не имеющих непо-
средственного отношения к ситуации ее высвобождения. «Issue» нель-
зя решить в вышеуказанном смысле, поскольку нет ни устоявшихся
путей, ни отчетливых препятствий на них, на разрушение которых
можно было направить все усилия, ни критериев, определяющих,
решена ли проблема или нет. «Isssue» требует «handling» — обуздания,
контроля, особого обращения, заботы, его нельзя разрешить, но с ним
можно справиться, его можно «разрулить» (этот жаргонизм являет-
ся, пожалуй, наиболее точным переводом глагола «to handle» в при- 238
менении к «issue»). Показательно, что Латур в своем словоупотреб-
лении строго соблюдает терминологическую разницу между «issue»
и «problem». В данном тексте понятие проблемы (если не учитывать
прямые отсылки Латура к Дьюи) возникает в момент обсуждения
третьего и четвертого сегментов траектории предмета беспокойства.
«Предмет беспокойства» квалифицируется как «проблема», когда
машина государственного аппарата и ассамблеи рациональных гра-
ждан сталкиваются с нарушением привычного хода своей работы
или препятствием на пути достижения консенсуса.
Поскольку понятие предмета беспокойства отсылает к непред-
виденным последствиям, затрагивающим неопределенное количе-
ство гетерогенных акторов, постольку собирающуюся вокруг него
«public» важно было перевести именно как «публика», а не как «об-
щественность» или «общество». «Публику» прагматистов следует от-
делять и от понятия общества, и от понятия сообщества. В отличие
от абстрактного и всеохватывающего общества, публика специфич-
на и частична, поскольку ее сформировали только акторы, затро-
нутые (как правило, вредоносными) последствиями конкретных
событий и действий, к которым они не имеют прямого отношения.
Именно отсутствие непосредственного доступа к событиям и дей-
ствия, а также последствия, требующие систематического контроля,
а не простое любопытство или гражданская ответственность при-
водят к образованию публики. В отличие от сообщества, которое
предполагает некую общую форму жизни, публика гетерогенна, ее
акторы разбросаны и принадлежат к разным сообществам. Един-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ственное, что объединяет публику, — дела (res, affairs), предметы

беспокойства или разногласия (matters of concern, issues), которые
ввиду своих последствий требуют заботы и внимания от ее членов.
Чтобы разобраться с предметом своего беспокойства, члены публи-
ки должны сформировать новое политически организованное сооб-
щество. Таким образом, в отличие от всегда уже собранных и стаби-
лизированных «society» и «community», состав которых определен
и легитимирован, «public» отсылает к самому процессу собирания
политических форм из гетерогенных и распыленных ингредиентов.
А. Кузнецов
В обстоятельной и важной статье Герардде Врис [de Vries 2007] предло-

жил переориентировать внимание сообщества «исследований науки
и технологии» (science and technology studies, STS) на политику. Он
просит STS распространить на политику то, что сделано в отношении
науки и чем так гордятся. А именно: покинуть кабинеты и исследовать
практику вместо того, чтобы «строить из себя философа» и рассказы-
вать всем о том, чем должна заниматься наука. Для этого философ де
239 Врис вводит несколько полезных противопоставлений. Первое про-
тивопоставление — политической теории, которая вращается вокруг
субъектов политики (автор забавно называет их мини-королями), и тео-
рии, которая вращается вокруг своих объектов. Второе противопостав-
ление — официальной машинерии правительства и множества мест,
куда политическое действие может просачиваться, не будучи распо-
знанным политологами в качестве такового. Он называет этот феномен
«субполитикой» (заимствуя термин у Ульриха Бека). Третье предло-
женное де Врисом противопоставление — двух способов практиковать
STS. Один способ — взять политическую философию «в готовом виде»,
второй — симметрично исследовать сложные и запутанные практи-
ки как политики, так и науки. (Не будучи классицистом, я оставляю
в стороне некоторые другие оппозиции, восходящие к Аристотелю, на-
пример оппозицию praxis и poeisis, которая кажется мне анахронизмом
или в лучшем случае уходом от главной темы в сторону.)
В статье де Вриса переплетены три нити рассуждения: хороший
анализ характерного для STS запутанного кейса, а именно скринин-
га материнской крови*, краткая история политической философии
* В современной медицине пренатальный скрининг материнской крови

(или скрининг материнских сывороточных факторов) является рутинной
процедурой, при помощи которой можно определить риск (выше среднего
уровня) наследственных заболеваний и пороков развития у плода, таких
как синдром Дауна и расщепление позвоночника. Однако положительный
результат скрининга не обязательно означает отклонения в развитии плода
(прим пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
и, наконец, критика исследователей STS , которые, по видимости,

не смогли решить проблему [объекта политики] — или того хуже,
которые, как я сам, «блокируют поиски объекта политики» [de Vries
2007: 805]. Поскольку здесь не место защищать мою книгу «Политика
природы» [Latour, 2004], я ограничусь рассмотрением того, что я на-
хожу в доводах де Вриса в особенности заслуживающим одобрения.
Остановлюсь на трех пунктах: (1) я буду аргументировать, что
вклад STS заключается в преобразовании вопроса о политике в во-
прос о космополитике; (2) я рассмотрю, как можно сделать эту на-
ходку более плодотворной, обратившись к традиции прагматизма,
а не Аристотеля, при условии, что понятие предмета беспокойства
(issue) выдвигается на первый план; и, (3) используя пример де Ври-
са, я покажу, как различные значения прилагательного «политиче-
ский» могут быть переоописаны в качестве следующих друг за дру-
гом точек, которые лежат на траектории предмета беспокойства.
От социальной конструкции к космополитике

240
Общий критический анализ де Вриса, направленный против боль-
шей части «исследований науки», разумеется, точен: мы были так
заняты реконструкцией характерных черт научной практики, что
брали в готовом виде любую имевшуюся в распоряжении политиче-
скую теорию. В результате политика расширилась до такой степени,
что стала соразмерной современным обществам, которые включи-
ли в себя элементы науки и технологии. С тех пор как «все является
политическим», прилагательное «политический» преследует та же
судьба, что и прилагательное «социальный»: распространившись
на все, оба утратили смысл.
Де Врис также прав в том, что обнаруживает определенный дис-
баланс в нашей критике. Мы подвергли безжалостной критике эпи-
стемологию (даже несмотря на то, что философы науки остаются ли-
кующе невежественными относительно нашей работы!), в то время
как с политической теорией обошлись с куда большим почтением.
Как не переставала утверждать Шейла Джасанофф [Jasanoff & Martello
2004], политическая практика давно заслужила внимание, которое мы
в свое время уделили науке и лабораториям. Тропизм* к «социально-
му объяснению» отчасти объясняет этот дисбаланс: в композите «зна-
* Тропизм — совокупность реакций клетки на внешние раздражители (воду,

свет, химические соединения, температуру и т. д.). В современной био-
логии этот термин, как правило, употребляют для описания поведения
растений и микроорганизмов. Если организм движется в сторону раздра-
жителя, то имеет место положительный тропизм, если от раздражителя,
то говорят об отрицательном тропизме. Здесь Латур подразумевает второй
власти
№ 6—7 (1) 2012
ние / власть» «знание» вызвало гораздо больше подозрений, чем «власть»,

которая (как мы ошибочно думали) уже достаточно исследована.
Если быть справедливым в отношении нашего собственного на-
чинания, то не следует забывать о двойной критике, направленной
на «исследования науки» на раннем этапе. С одной стороны, нас об-
виняли, что мы осквернили чистое царство знания, продемонстри-
ровав властные игры даже в укромных уголках лабораторий. С дру-
гой стороны, более политизированные социальные реформаторы
обвиняли нас в «деполитизации» пространства «заинтересованных
ученых», поскольку мы будто бы забыли о значимости «реального
господства». Например, критика Лэнгдона Уиннера состояла в том,
что исследования науки не только не расширили возможности гра-
ждан влиять на науку и технологию, но и в значительной мере изъя-
ли из политической борьбы все источники нормативного сужде-
ния и активности. Да, черный ящик был открыт, но оказалось, что
он пуст [Winner 1993]. И хотя Общество социальных исследований
науки присуждает премию Дж. Д. Бернала, идеалы самого Берна-
ла относительно народного (popular) контроля науки и технологии
241 оказались по большей части забыты. Специалисты STS , утверждает
Уиннер, были заняты ловлей мухи конструирования фактов и тем
временем упустили из виду верблюда политического господства.
Здесь, на мой взгляд, призыв де Вриса представляет наибольший
интерес. Те, кто думал, что наука должна оставаться неосквернен-
ной политикой, так же, как и те, кто искал политической релевант-
ности, ожидали обнаружить в литературе по исследованиям науки
традиционных персонажей, которые якобы занимают политическую
сцену: граждан, ассамблеи «мини-королей», идеологии, делибера-
ции, голосования, выборы; традиционные места политических со-
бытий: уличные демонстрации, парламенты, административные
кабинеты, штабы стратегического и тактического командования;
и традиционные страсти, которые мы спонтанно ассоциируем с по-
литическим (the political): возмущение, злобу, подковерную борьбу,
насилие и тому подобное. Вместо этого они обнаружили техниче-
ских специалистов в белых халатах, кабинетных топ-менеджеров,
пишущих на доске математиков, патентных юристов, инспекторов,
изобретателей, предпринимателей и экспертов всех сортов и ма-
стей, и все они вели свою деятельность в местах абсолютно не свя-
занных с пространством политического действия и средствами, со-
вершенно отличными от средств поддержания и ниспровержения
закона и порядка. Вакцина, лампа накаливания, уравнение, норма
случай — уклонение отдельных направлений STS от социального объясне-

ния чего‑либо (прим. пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
загрязнения, здание, процедура скрининга крови — вот те новые

средства, которыми проводилась политика.
Отсюда симметричное удивление тех, кто отвергал политизацию
знания, осуществленную исследованиями науки: «Посмотрите!
В моей лаборатории нет политиков, почему вы говорите, что она по-
литическая?» И тех, кто обвинял нас в санации знания: «Посмотрите!
Там нет активистов, нет простых граждан, как вы можете утверждать,
что оно произведено политически?» Двойное удивление вполне по-
нятно: да, наука и технология являются политическими, но с помо-
щью других средств*. Машинерия официально политического является
лишь верхушкой айсберга в сравнении с множеством других меро-
приятий (activities), проводимых «активистами», которых куда боль-
ше, чем тех, кто претендует на то, чтобы заниматься политикой per se.
Я по‑прежнему убежден, что открытие этого скрытого континента
остается большим достижением исследований науки. Это достиже-
ние было сделано на заре Эдинбургской школы [Barnes & Shapin 1979]
и сохраняло свою значимость, пока феминистские исследователи
не обратили внимание на более радикальные трансформации генде-
ра, тела и животной жизни [Haraway 1997]. В этом отношении пример 242
де Вриса с кейсом скрининга крови в особенности показателен: из ла-
боратории вышли различные ассоциации (или пропозиции)*, опре-
деляющие, что значит для голландских женщин определенного воз-
раста и статуса иметь детей. Отныне политика представляет собой
нечто совершенно отличное от того, что [о ней] думают политологи:
это построение космоса, в котором живут все, это постепенное сочи-
нение (composition) общего мира [Latour 2004]. Характерной особен-
ностью этой громадной трансформации является то, что политика
теперь определяется как мучительный выбор между конфликтую-
щими космограммами [Tresch 2005]. Поэтому Изабель Стенджерс
* Здесь Латур отсылает к афоризму Карла фон Клаузевица «Война есть не что
иное, как продолжение государственной политики другими средствами»
и инверсии этого афоризма Мишелем Фуко «Политика — это продолжение
войны другими средствами» [Клаузевиц 1998: 27; Фуко 2002: 148 – 152] (прим.
пер.).
* «Пропозиция» (proposition) — одно из ключевых понятий книги Латура «По-
литика природы». В стандартном философском и лингвистическом смысле
пропозиция — это утверждение, которое может быть истинным или лож-
ным. Однако в латуровском понятийном аппарате «пропозиция» — не лин-
гвистическая форма, но ассоциация людей и не-людей до того, как она
станет полноправным членом коллектива или установленной сущностью.
К латуровской «пропозиции» неприменимы категории истинности и лож-
ности, она может быть лишь хорошо или плохо артикулированной. См.:
[Latour 2004: 82 – 87, 247 – 248; Latour 1999: 133 – 144]. Латур заимствует это поня-
тие у Альфреда Уайтхеда [Whitehead 1978: 184 – 208] (прим. пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
предложила назвать проект в целом замечательным словом «космо-

политика», означающим буквально политику космоса [Stengers 1996],
а не своего рода развернутую форму интернационализма [Beck 2006].
Однако де Врис изящно показывает, что новое вино сперва было
влито в старые мехи. Поначалу специалисты STS думали не о том,
как разрушить старое как мир определение политики, но о том, как
привнести науку в политику. Это можно было сделать двумя спосо-
бами, ни один из которых не менял общей схемы. Мы могли либо
распространить те же мыслительные привычки, сложившиеся
в парламентах и на улицах, на все без исключения отдаленные* ме-
ста, либо попросить ученых и инженеров ужаться до официальных
мест политики и сделать свою деятельность подотчетной* гражда-
нам или их представителям. Первое решение утверждало: «Все
является политическим», но не объясняло, как распространить
и сделать эффективной демократическую систему сдержек и проти-
вовесов в этих экзотических областях; отсюда обвинения в том, что
мы в итоге пришли к своеобразным формам деполитизации. Вто-
рое решение говорило: «Давайте найдем способ соединить публику
243 и экспертов». Важная работа в этом направлении была проделана
Шейлой Джасанофф, Брайаном Уинном, Ником Роузом, Мишелем
Каллоном, Гарри Коллинзом и многими другими.
Недостаток обоих подходов — один из которых распространяет по-
литику на все, а другой возвращает науку и технологию на арены
«политики в обычном понимании» — состоит в том, что они в равной
степени сохраняют определение политики, которому учат на факуль-
тетах политических наук. Говоря шахматным языком, дебютный ход
де Вриса указывает на радикальное отклонение от привычного хода
игры: что если определение политики нужно перестроить так же
основательно, как STS перестроили определение науки? Не просто
расширить или сузить, но полностью перераспределить (redistributed).
«Нет предмета беспокойства — нет политики»

В отличие от де Вриса, я не уверен в целесообразности возвращения
к Аристотелю. Я не нахожу в греческом идеале полиса ничего, что
могло бы вновь пригодиться, помимо тех случаев, когда кто‑то про-
износит речь в день присуждения ученых степеней в неоклассиче-
* Выражение «far-fetched», переведенное здесь как «отдаленный», также имеет

значение «притянутый за уши» (прим. пер.).
* Слово «accountable», переведенное здесь как «подотчетный», имеет также ре-
левантные данному контексту значения «понятный» и «транспарентный»
(прим. пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
ском зале, которых много в наших кампусах. Кивание по случаю

бюстам Демосфена и Перикла не нанесет большого вреда, но аде-
кватные нашим целям ресурсы должны быть гораздо ближе: давай-
те вместо Аристотеля обратимся к прагматистам, а именно к Джону
Дьюи (1954 [1927]). Следуя новой интерпретации Дьюи, предложен-
ной Нортье Маррес [Marres 2005, 2007], де Врис переопределяет по-
литику как то, что не является ни типом процедуры, ни сферой
жизни. Политика не есть некоторая сущность (essence); она — то, что
движется; она — то, что имеет траекторию. Если я правильно понял
их обоих, то разные значения прилагательного «политический»
теперь должны квалифицировать определенные моменты, стадии
или сегменты в сложной и довольно беспорядочной судьбе предме-
тов беспокойства (подробнее об этом будет сказано ниже).
В противоположность довольно вылущенному прагматизму Ричар-
да Рорти и Хилари Патнэм, это прагматизм в его лучшем виде. Здесь
нам вспоминается этимология названия этой пока еще недооцененной
политической философии: чтобы быть прагматистом, вам необходи-
мы pragmata* — термин, разумеется, греческий, но он звучит для на-
шего современного уха звонче, чем polis или poeisis. Предлагаемое праг- 244
матизмом радикальное отклонение от привычного хода игры состоит
в том, что прилагательное «политический» не определяет профессию,
область, деятельность, призвание, место или процедуру, но квали-
фицирует тип ситуации. Вместо того чтобы сказать: «Установите про-
цедуру, которая управится со всем, что бы потом ни проходило эту
процедуру», прагматизм предлагает нам сосредоточиться на объектах,
вызывающих беспокойство (objects of concern), а затем, дабы справить-
ся c ними, создать инструменты и оснастку, необходимые для понима-
ния поднятых ими вопросов, в которых мы безнадежно запутались.
«Объект», конечно, не то слово. Определение Дьюи звучало как
«неожиданные и неучтенные последствия коллективных действий»
и было резюмировано Маррес в термине «предметов беспокойства
и их траекторий». Именно это Дьюи, последовав примеру Уолтера
Липпмана, назвал «проблемой публики» [Lippmann 1993]. Вот радикаль-
ный по своим масштабам коперниковский переворот: заставить на-
конец политику вращаться вокруг тем, которые генерируют вокруг
себя публику, а не пытаться определить политику в отсутствии пред-
мета беспокойства как вопрос процедуры, полномочия, суверени-
тета, права и представительства. Как ярко резюмировала ход этого
рассуждения Маррес: «Нет предмета беспокойства — нет политики!»
На мой взгляд, в отличие от большинства философий, исследования
науки заставили нас ретроспективно осознать, что политика всегда
* Pragmata (греч.) — вещи (прим. пер.)..

власти
№ 6—7 (1) 2012
была ориентирована на предметы беспокойства. Прагматизм в гораздо

большей степени, чем аристотелизм, является политической филосо-
фией, разработавшей инструменты для того, чтобы следить за послед-
ствиями действий, когда эти последствия неизвестны или когда они
переполняют берега рутины. Липпман ясно высказался против всякой
мечты о технической модели демократии, основанной на экспертизе:
Все же публика именно призвана выносить суждения имен-

но о контроверзах, о противоречивых ситуациях, в которых
труднее всего разобраться. Там, где факты наиболее туман-
ны, где отсутствуют прецеденты, где все пронизано новизной
и неразберихой, публика со всей некомпетентностью выну-
ждена принимать наиболее важные решения. Самыми труд-
ными являются проблемы, с которыми не могут справиться
институты. Это проблемы публики [Lippmann 1993: 121].
Здесь можно пофилософствовать и напомнить читателям журнала

Social Studies of Science, что в состав имеющего латинские корни сло-
245 ва «Res-publica» входит слово «res», означающее и ассамблею, и тему,
предмет беспокойства или положение дел, которые поставлены
на карту. Хайдеггер аналогичным образом провел исчерпывающий
этимологический анализ старогерманского и староанглийского сло-
ва «Thing», которое первоначально означало не объект, исторгаемый
из всех ассамблей (Gegenstand), но нечто, сводящее людей вместе по при-
чине их разногласий [Harman, 2002]. Если подвести итог, то в рамках
общего сдвига «от объектов к вещам» (как я его представил) мы теперь
имеем дело не с неоспоримыми фактами (matters of fact), но с предме-
тами беспокойства (matters of concern)* [Latour 2005; Latour & Wiebel,2005].
* Терминологическая пара «matter of fact» и «matter of concern» фигури-

рует в творчестве Латура в нескольких модификациях: «object / thing»;
«Ding / Gegenstand»; «matter of fact / state of affairs». В начале 2000‑х Латур проти-
вопоставлял «matter of fact» и «state of affairs». Эту пару лучше всего переве-
сти как «фактические обстоятельства / положения дел». Однако уже к 2004 году
Латур сделал второе понятие по образцу первого, различение обрело ак-
туальный вид — «неоспоримые факты / предметы беспокойства» — и теперь
обозначает два подмножества «положений дел». Оба выражения банальны
в английском языке, но были терминологизированы Латуром, чтобы из-
бавиться от модернистского различения между объективными фактами
и субъективными иллюзиями. «Matter of fact» и «matter of concern» отсыла-
ют к двум реалистским установкам. Первая исходит из уверенности, что
реальность составляют неоспоримые факты, факты одновременно немые
и говорящие сами за себя, так что по их поводу не может и никогда не могло
быть споров и разногласий. Неоспоримые факты существуют сами по себе
независимо от всякой человеческой интенции и субъективности и пото-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Каким бы ни был термин, который некто желает использовать

(объект, вещь, собрание, беспокойство), ключевой ход состоит
в том, чтобы заставить все определения политики вращаться вокруг
предметов беспокойства (issues), а не добиваться, чтобы предметы
беспокойства для своего рассмотрения занимали место в готовой
политической сфере. Сначала определите, каким образом вещи пре-
вращают публику в проблему, и только затем попытайтесь уточ-
нить, что является политическим, какие процедуры должны быть
установлены, как различные ассамблеи могут прекратить прения
и так далее. Такова трезвая Dingpolitik исследований науки и техно-
логий, противопоставленная человеко-центрированной Realpolitik.*
Один и тот же предмет беспокойства, но пять

значений слова «политический»
Две вещи на текущий момент должны быть ясны. Во-первых, откры-
тие специалистов в STS состоит в том, что наука и технология участву-
ют в космополитике гораздо более радикальным и заметным образом,
246
чем немногочисленные органы правительства. Во-вторых, политика
даже в узком смысле, рассматриваемом политическими науками,
му не требуют никакого внимания и заботы. Вторая установка исходит

из уверенности, что мир состоит из множества предметов беспокойства
и спорных вопросов, где фактическое неотделимо от ценностного, объек-
тивное от субъективного, природное от культурного. Поэтому предметы
беспокойства требуют любви, заботы, защиты, ремонта и т. п. Неоспори-
мые факты всегда являются следствием частичной, полемической и поли-
тической трактовки предметов беспокойства. Неоспоримые факты вновь
обретают вид предметов беспокойства, когда на первый план выводятся
условия их производства, как это было сделано Латуром и Вулгаром в книге
«Лабораторная жизнь». В модернистской системе координат такая операция
ведет к дереализации науки и ее фактов. Своим различение Латур стре-
мится блокировать этот интеллектуальный ход и указать на то, что превра-
щая неоспоримые факты в предметы беспокойства, исследования науки
дают более реалистичное описание современного нам положения дел. См.
об этом подробнее [Latour 2004a; Latour 2008] (прим. пер.).
* Realpolitik (нем.) — реальная политика — термин, введенный Бисмар-
ком, означающий государственный политический курс, опирающийся
на власть, практические и материальные соображения, а не на идеологиче-
ские, моральные или религиозные принципы. Dingpolitik (нем.) — политика
вещей — латуровский неологизм, обозначающий политические принципы,
которые должны прийти на смену реальной политике. Для Латура «вещь»
синоним «предмета беспокойства» и обозначает как публику, собравшуюся
оспорить какой‑либо вопрос, так и нечто, привлекшее внимание этой пуб-
лики и разделившее ее на полемические группы. О принципах политики
вещей см.: [Latour 2005: 31] (прим. пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
по сути всегда являлась деятельностью, ориентированной на пред-

меты беспокойства. Однако остается третий вопрос: если политика
всегда вращалась вокруг предметов беспокойства, то каким образом она
вращалась вокруг них? Можем ли мы квалифицировать различные
точки, лежащие на траектории предмета беспокойства, с помощью
различных значений прилагательного «политический»? Так же, как
звезды в астрономии являются лишь стадиями в последовательно-
сти трансформаций, которые астрономы научились фиксировать,
предметы беспокойства принимают различный вид в зависимости
от того, на каком этапе своей жизненной истории они находятся.
Пример де Вриса дает хорошую возможность проследить совер-
шенно различные значения одного и того же предмета беспокойства.
Отслеживаемые им биомедицинские тесты являются «политиче-
скими» в том смысле, что создают (как и все виды деятельности)
новые ассоциации между людьми и не-людьми. Давайте назовем
эту стадию «политической-1» и согласимся с тем, что это одно из но-
вых значений политики, на которое «исследования науки» обра-
тили внимание политических теоретиков, воскресив в реально-
247 сти одно из определений материализма по Марксу [MacKenzie &
Wajcman 1999]. Каждая новая не-человеческая сущность, введенная
в контакт с людьми, изменяет коллектив* и каждого заставляет пе-
реопределить все многообразие космограмм. В этом заключается
одно из важных новых значений общего термина «космополитика».
Однако биомедицинские тесты являются политическими также
в смысле прагматистов. Результаты скринингового анализа крови
впутывают множество непредвиденных акторов притом, что био-
логи и врачи не разработали инструментов, которые бы позволили
репрезентировать, проследить, сохранить или предупредить не-
ожиданно возникающие сплетения. Назовем эту стадию «полити-
ческой-2» и свяжем ее с красивым аргументом Липпмана и Дьюи,
что публика всегда представляет собой проблему. Всякий раз, некий
предмет беспокойства порождает озабоченную и неустроенную
публику, он является «политическим-2». Две первых стадии, оче-
видно, суть разные части одного и того же предмета беспокойства.
Например, едва ли не ежедневное открытие экзопланетарных си-
стем является «политическим-1» — в зависимости от того, сущест-
вуют ли другие потенциально обитаемые планеты, мы живем в раз-
ном космосе. Однако эти открытия не являются «политическими-2»,
* Термин «коллектив» используется Латуром в качестве антитезы «обществу»

и означает ассоциации людей и не-людей. «Коллектив» выводит на первый
план процессы постепенного сочинения общего мира, т. е. позволяет уви-
деть осуществление космополитики. См.: [Latour 1999: 174 – 216, 304] (прим.
пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
так как нет широкой публики (по крайней мере пока еще нет), ко-
торая стала бы проблематичной в результате вхождения этих пла-
нет в устройство наших космограмм. Политологи ошибутся, сказав,
что планеты не имеют отношения к политике (имеют, настаиваем
мы, исследователи науки), но они будут правы, утверждая, что от-
крытие планет (пока) не является политическим в том же смысле,
в котором таковыми являются судьбы генетически модифициро-
ванных организмов или, например, выборы президента Франции.
Де Врис выделяет еще одну точку на траектории предмета беспокой-
ства, которая также является политической, но уже в другом смысле.
Назовем эту стадию «политической-3». Она наступает, когда машине-
рия правительства пытается перевести проблему публики в четко ар-
тикулированный вопрос общего блага и общей воли и терпит неудачу
[de Vries 2007: 19]. Согласно де Врису, голландский кабинет министров
потерпел неудачу, но по крайней мере постарался соотнести предмет
беспокойства (issue) с вопросом государственного суверенитета Ни-
дерландов. Министры попытались включить скрининг крови (matter
of concern) в Сферу [Sloterdijk 2005] Общего благосостояния. Здесь мы
гораздо ближе к cамому ядру политической теории, от Макиавел- 248
ли до Шмитта, и, вероятно, несколько ближе к тому, что Аристотель
мог бы понимать под polis, лишь частью которого является свободный
человек. Министры превратили предмет беспокойства в вопрос жиз-
ни и смерти, истолковав его как явление, которое заставляет задаться
вопросом, что для голландца означает быть голландцем. Таким об-
разом, скрининговый анализ крови стал частью того, что я называю
Политическим Кругом: может ли целое одновременно устанавливать
и признавать Закон, создавая автономию и свободу [Latour 2003]?
Подобно тому, как не все звезды должны закончить существование,
став черными дырами или красными карликами, не все предметы
беспокойства должны стать «политическими-3». Однако, достигнув
этой стадии, они действительно выглядят совершенно иначе. Они
по‑другому регистрируются новыми инструментами, разработан-
ными исследователями науки, чтобы отслеживать истории жизни
предметов беспокойства [Rogers & Marres 1999; Rogers 2005].
Большое внимание статья де Вриса уделяет определению еще од-
ного отрезка траектории предметов беспокойства, который исследо-
ватель справедливо, на мой взгляд, связывает с делиберацией* ми-
ни-королей. Граждане в полном сознании, наделенные способностью
говорить, вычислять, идти на компромисс и вести дискуссию друг
с другом, встречаются, чтобы «решить проблемы», поставленные
* Делиберация — обсуждение актуальных вопросов жизни общества (прим.

ред.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
наукой и технологией. Однако де Врис ошибается, высмеивая это

наивное представление о том, каким должно быть политическое
действие. Речь идет о просто еще одной возможной судьбе предмета
беспокойства, которую можно назвать «политической-4». Эта хабер-
масовская стадия не есть абсурдный способ обращения с предмета-
ми беспокойства; это то, что наступает, когда предметы беспокой-
ства перестали быть «политическими-3» или «политическими-2»
и метаболизировались до той степени, что могут быть абсорбирова-
ны нормальной традицией делиберативной демократии. Глобальное
потепление, как и экзопланеты, конечно, находится на другой ста-
дии, но бесчисленное количество предметов беспокойства отлично
подходит на роль проблем, которые следует решать с помощью одной
из многочисленных процедур, изобретенных для достижения кон-
сенсуса между рационально мыслящими гражданами. Разумеется,
де Врис прав, противостоя соблазну многих чиновников поверить,
что со всеми предметами беспокойства следует обращаться, как с го-
ловоломками, которые требуют решения. Печальная мечта о «ру-
ководстве», которое заменит «политику-3» ассамблеями дисципли-
249 нированных решателей проблем. Однако глупо отрицать, что для
предмета беспокойства это вероятный способ покинуть одну арену
(публика как проблема) и выйти на другую (публика как решение).
Выявление потенциальной хабермасовской стадии в истории жиз-
ни предмета беспокойства важно, в частности, тем, что существует
еще одно значение [прилагательного] «политический», которое де Врис
упоминает, не останавливаясь на нем подробно: это этап, на котором
предмет беспокойства перестал быть «политическим-4», «политиче-
ским-3» или даже «политическим-2» (хотя бы на время), став частью
ежедневной рутины администрирования и менеджмента. Бесшумная
работа канализационной системы Парижа перестала быть политиче-
ской, как перестали быть таковыми прививки от оспы и туберкулеза.
Теперь они в руках многочисленных и безмолвных бюрократических
инстанций, которые редко попадают в заголовки газет. Распределение
гендерных ролей столь тщательно «натурализовано», что на первый
взгляд пребывает совершенно вне политики. Должны ли мы воздер-
жаться от того, чтобы называть эти предметы беспокойства политиче-
скими в ином значении? Конечно, нет. Не только потому, что некогда
они являлись громко обсуждаемыми контроверзами, и исследовате-
ли науки и технологии, феминистские исследователи занимаются
не чем иным, как «реполитизацией» посредством своего рода истори-
ческой обратной инженерии*. Дело также в том, что данные предметы
* Обратная инженерия — термин, используемый в электронике, программ-

ном обеспечении и промышленности для обозначения изучения устрой-
власти
№ 6—7 (1) 2012
беспокойства могут в любой момент вскрыться (reopen), что очевидно

в случае вышеприведенных примеров канализационной системы,
вакцинации и гендера. Назовем эту стадию «политической-5». Она
пленила Мишеля Фуко, на что указывает злоупотребление термином
«правительность»*: институты, которые с виду кажутся совершенно
аполитическими в своей бесшумности, обыденности, рутинизирован-
ности, превратным образом представляют важнейший аспект того,
что мы называем совместной жизнью, хотя из‑за них никто не сканда-
лит и они вряд ли выведут конгрессменов из парламентской спячки.
Таблица 1. Перечень некоторых следующих друг за другом значений

слова «политический», которые может принять предмет беспокойства
Значения Направления,
Что поставлено
прилагательного обнаружившие
на карту в значении
«политический» значение
Новые ассоциации
Политический-1 STS
и космограммы
250
Публика и ее
Политический-2 Дьюи, прагматизм
проблемы
Политический-3 Суверенитет Шмитт
Делиберативные
Политический-4 Хабермас
ассамблеи
Политический-5 Правительность Фуко, феминизм
ства или программы, чтобы понять и реконструировать принципы его

работы для оценки возможности создания (улучшенного) аналога. Та-
кое исследование проводится, когда в силу разных причин информация
о структуре объекта и способе его производства отсутствует, и, как правило,
используется хакерами и в промышленном шпионаже (прим. пер.).
* Термин Фуко governmentality (англ.), gouvernementalité (фр.) представляет
трудность для перевода на русский язык. Существуют различные вари-
анты: «государственное управление», «управленитет», «властноменталь-
ность», «управляемость», «режим власти», «правительственность». Все они
не в полной мере передают идею управленческой установки, которую Фуко
увязывает с современным способом упорядочивания властных отноше-
ний. Мы остановились на варианте «правительность», предложенном Ан-
дреем Корбутом, который в отличие от «правительственности» не вызывает
однозначных ассоциаций с «правительством» как исполнительным орга-
ном власти (прим. ред.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Я уверен, в естественной истории предметов беспокойства суще-

ствует еще много стадий, но любопытно обнаружить, что: (1) каждая
из них может быть названа «политической», хотя и в совершенно
различном значении этого слова; (2) первое и пятое значения яв-
ляются совершенно «аполитическими» для всех, кроме историков
науки, феминистских исследователей и исследователей науки.
Я предлагаю использовать слово «космополитика», чтобы охватить
все пять значений (к которым, конечно же, следует добавить раз-
личные значения прилагательного «научный», раскрытые исследо-
ваниями науки [Latour 2004]).
Заключение: положить пределы высказыванию «все

является политическим»
В итоге, да, все является (космо) политическим, но не одинаковым
образом. Статья де Вриса позволяет нам не смешивать под одной вы-
веской различные отрезки траектории предметов беспокойства, ко-
торые должны быть тщательно картографированы исследователями
251
науки. Польза таблицы 1 в том, что она позволяет придерживаться
нашего большого открытия («политическое-1»), позволяя при этом
в чем‑то сократить область политического (the political).
До сих пор большинство дискуссий по вопросу технической де-
мократии ограничивались лишь одним сегментом истории жизни
предметов беспокойства, «политическим-4», определенно, не самым
распространенным. Возможно, поэтому работы об участии публики
в исследованиях науки и технологии зачастую звучат столь нереа-
листично. Для прагматистского определения «политического-2», на-
против, нет ничего выдающегося в том, чтобы быть политическим:
стать публичным — лишь этап в жизни предмета беспокойства, эпи-
зод, разумеется, напряженный и неопределенный, но не первый
и не последний. И, вопреки аристотелевскому идеалу, быть гражда-
нином, который сливается с Полисом, как это предусмотрено «по-
литическим-3», не так уж здорово. Например, по Липпману необхо-
димость разбираться с предметами беспокойства «политическим-2»
способом означает только то, что мы не знаем последствий наших
действий. Что хуже, это означает, что обычная рутина действий на-
рушена, и ни чиновники, ни правительство, ни должностные лица
не в состоянии подобрать к ней подходящее правило. Прилагатель-
ное «политический-2» указывает: что‑то пошло не так. Это вовсе
не чудесный свет, льющийся на благородных граждан, у которых
есть позиция по каждому предмету беспокойства на земле. Разуме-
ется, это идет вразрез с отчасти истеричным требованием «участия
людей в принятии научных и технических решений». Необязан-
власти
№ 6—7 (1) 2012
ность участвовать должна остаться идеалом и является, конечно,

наиболее распространенным ответом на призывы к действию.
Таблица также может объяснить, почему лозунг «все является по-
литическим» выглядит столь пустым и в конечном счете деполи-
тизирующим. Не существует когнитивного, ментального и аффек-
тивного оборудования, которому бы требовалось наша постоянная
втянутость, вовлеченность или причастность к работе канализа-
ционной системы Парижа, поискам оружия массового поражения
в Ираке, развитию исследований стволовых клеток в Калифорнии,
глобальному потеплению, программному обеспечению сетей peer-
to-peer, новым процедурам аудита европейских компаний и т. д.
Расширение круга наших забот, которое охватывает каждый эле-
мент науки и технологии, но не предоставляет нам инструменты
и оборудования, чтобы следовать за ними, по‑настоящему контр-
продуктивно. После нескольких отважных попыток участвовать те,
кто мечтает быть гражданами, отчаянно всплеснут руками, подав-
ленные невероятным ростом забот, вновь впадут в спячку.
Однако столь же маловероятно, что множество новых предметов
беспокойства можно вернуть на места, которые мы связываем с по- 252
литическими традициями или «политической-3» стадией. Это тот
случай, когда поиск политической релевантности зачастую беспло-
ден, поскольку ему не удается разработать и создать Вещь (Thing),
то есть ассамблею ad hoc, уникально адекватную* требованиям
предмета беспокойства. Нет смысла говорить, что глобальное по-
тепление, тесты ДНК, загрязнение рек, новые планетарные систе-
мы, строительство демонстратора для исследования термоядерного
синтеза и т. д. пройдут одни и те же стадии уличных демонстраций,
парламентских дебатов, правительственных переговоров. Каждый
новый предмет беспокойства заслуживает собственного протокола,
поскольку он уже вышел за рамки привычных сплетений, о кото-
рых мы знали, как позаботиться. В примере де Вриса «пошла не так»
не сама инновация, не идея, что в ней есть нечто политическое. Дело
в беспочвенном утверждении, что обычная рутина правительствен-
ных действий может справиться с новым неожиданным сплетением.
Статья де Вриса напоминает всем нам, исследователям науки,
что до сих пор мы проследили лишь половину изменений: мы пре-
успели в обнаружении непрерывных инноваций в науке и техноло-
гии, но проявили лень, ожидая, что новые предметы беспокойства
* Латур неоднократно заявлял о генеалогических связях акторно-сетевой

теории и этнометодологии. См., например, [Latour 2003a: 40]. В связи с этим
можно предположить, что здесь Латур намекает на этнометодологическую
политику уникальной адекватностии метода объекту исследования. См.:
[Garfinkel 2002: 175 – 176] (прим. пер.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
(matters of concern) найдут себе место в большом доме уже собран-

ной демократической политики (в значении 3 или 4). Этого не про-
изойдет: не потому, что демократия невозможна, но потому, что
каждый ансамбль заслуживает своей ассамблеи. Исследования на-
уки сделают большой шаг вперед, если, поколебав объяснительную
власть «социального», мы также сможем провести секуляризацию
политики, выдвинув на передний план «публичную вещь». Мы бы
вновь обрели политическую релевантность, которую основатели
дисциплины справедливо считали столь важной. Постепенное со-
чинение общего мира могло бы определяться двумя основными
элементами: каковы те вещи, вокруг которых должна вращаться по-
литика, и каким образом она будет вокруг них вращаться.
Примечание
Я благодарю Марту Пун за проницательные комментарии и за ис-
правление моего английского языка, равно как и мыслей.
253
Пер. с англ. Андрея Кузнецова
Ред. Иван Напреенко
1. Barnes et al 1979 — Barnes, Barry & Steven Shapin (eds). Natural Order: Historical
Studies in Scientific Culture (London: Sage Publications), 1979.
2. Beck 2006 — Beck U. Cosmopolitan Vision. London: Polity Press, 2006.
3. de Vries 2007 — de Vries G. What is Political in Sub-politics? How Aristotle Might Help
STS // Social Studies of Science. 2007. 37 (5). P. 781 – 809.
4. Dewey 1954 — Dewey J. The Public and its Problems. Athens, OH : Swallow Press / Ohio
University Press), 1954 [1927].
5. Haraway 1997 — Haraway D. Modest Witness@Second Millennium. FemaleMan©_
Meets_OncoMouse™: Feminism and Technoscience. London: Routledge, 1997.
6. Harman 2002 — Harman G. Tool Being: Heidegger and the Metaphysics of Objects.
Chicago, IL : Open Court, 2002.
7. Jasanoff, Marybeth 2004 — Jasanoff S., Marybeth L. M. (eds). Earthly Politics: Local and
Global in Environmental Governance. Cambridge, M A : MIT Press, 2004.
8. Latour 2003 — Latour B. What if We Were Talking Politics a Little? // Contemporary
Political Theory. 2003. Vol. 2. P. 143 – 64.
9. Latour 2004 — Latour B. Politics of Nature: How to Bring the Sciences into
Democracy / Catherine Porter (trans.). Cambridge, M A : Harvard University Press, 2004.
10. Latour 2005 — Latour B. From Realpolitik to Dingpolitik: How to Make Things Public.
An Introduction // B. Latour & P. Weibel (eds). Making Things Public. Atmospheres of
Democracy. Cambridge, M A : MIT Press. 2005. P. 1 – 31.
11. Latour, Weibel 2005 — Latour B. & Weibel P. (eds). Making Things Public: Atmospheres
власти
№ 6—7 (1) 2012
of Democracy. Cambridge, M A : MIT Press, 2005.

12. Lippmann 1993 — Lippmann W. The Phantom Public. New Brunswick, NJ: Transaction
Publishers, 1993 [1927].
13. MacKenzie, Wajcman 1999 — MacKenzie D., Wajcman J. The Social Shaping of
Technology, second edn. Milton Keynes: Open University Press, 1999.
14. Marres 2005 — Marres N. No Issue, No Public: Democratic Deficits after the
Displacement of Politics, PhD Thesis, University of Amsterdam, 2005.
15. Marres 2007 — Marres N. The Issues Deserve More Credit: Pragmatist Contributions to
the Study of Public Involvement in Controversy // Social Studies of Science. 2007. Vol. 37
(5). P. 759 – 780.
16. Rogers 2005 — Rogers R. Information Politics on the Web. Cambridge, M A : MIT Press,
2005.
17. Rogers, Marres 1999 — Rogers R., Marres N. Landscaping Climate Change: Mapping
Science & Technology Debates on the World Wide Web // Public Understanding of
Science. 1999. Vol. 9 (2). P. 141 – 163.
18. Sloterdijk 2005 — Sloterdijk P. Foreword to the Theory of Spheres // M. Ohanian &
J. C. Royoux (eds). Cosmograms. New York: Lukas and Sternberg, 2005. P. 223 – 241.
19. Stengers 1996 — Stengers I . Cosmopolitiques — Tome 1: la guerre des sciences
[Cosmopolitics — Volume 1: The War of Sciences]. Paris: La decouverte & Les Empкcheurs
de penser en rond, 1996. 254
20. Tresch 2005 — Tresch J. Cosmogram // M. Ohanian & J. C. Royoux (eds). Cosmograms.
New York: Lukas and Sternberg, 2005. P. 67 – 76.
21. Winner 1993 — Winner L. Upon Opening the Black Box and Finding it Empty: Social
Constructivism and the Philosophy of Technology // Science, Technology, & Human
Values. 1993. Vol. 18. P. 362 – 378.
Примечания переводчика:
1. Garfinkel 2002 — Garfinkel H. Ethnomethodology’s programm. Lanham: Rowman & Lit-
telfield Publishers, 2002.
2. Latiur 2004a — Latour B. Why Has Critique Run Out of Steam: From Matters of Fact to
Matters of Concern // Critical Inquiry. 2004. Vol. 30. N. 2. Pp. 225 – 248.
3. Latour 1999 — Latour B. Pandora’s Hope: Essays on the Reality of Science Studies. Cam-
bridge, M A : Harvard University Press, 1999.
4. Latour 2003a — Latour B. Is Re-modernization Occurring? And If So, How to Prove It: A
Commentary on Ulrich Beck // Theory, Culture & Society. 2003. Vol. 20. N. 2.
5. Latour 2008 — Latour B. What is the style of matters of concern? Two lectures in empiri-
cal philosophy. Amsterdam: Van Gorcum, 2008.
6. Whitehead 1978 — Whitehead A. N. Process and Reality: An Essay in Cosmology. New
York: The Free Press, 1978.
7. Клаузевиц 1998 — КлаузевицК. фонОвойне. М.: Издательская корпорация “Логос»,
1998.
8. Латур 2006 — Латур Б. Нового времени не было. СП б., 2006.
9. Фуко 2002 — Фуко М. Интеллектуалы и власть. Т. 1. М.: Праксис, 2002.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Дирк Беккер
Почему системы?
Посмотрите, куда указывает мой палец.
Уоррен МакКаллох*
Контроль посредством коммуникации
У систем никогда не было хорошей прессы. Кажется, они ведут

к предположению, что в мире больше порядка и разумности, не-
жели каждый из нас готов допустить и в состоянии объяснить. Идея
255 систем сама по себе, видимо, отдает предпочтение в мире тем, кто
ищет способы контроля и методы их мониторинга. Многие думают,
что должны существовать скрытые связи между понятием системы
с одной стороны и понятием организации с другой, причем не ка-
кой‑либо организации, а специфически бюрократической и тейло-
ристской. Причиной для подобной точки зрения служит предпо-
ложение, что системы организуют вещи чуждым для них образом
и, более того, делают это посредством неуклюжей, одновременно
гегелевской и дарвиновской, комбинации разума и естественного
отбора.
Концепт систем и идея системной теории, конечно, связаны
с попыткой современного общества наблюдать и контролировать
себя. Вопрос, однако, заключается в том, какие идеи относитель-
но контроля поддерживает системная теория. Я хотел бы предло-
жить серьезно поразмышлять о заглавии одной из первых книг
Дирк Беккер — социолог и экономист, профессор университета Цеппелин,

Фридрихсхафен. Развивает идеи Никласа Лумана.
Перевод выполнен по изданию: Baecker D. Why systems? // Theory, Culture &
Society. 2001. Vol. 18. N. 1. Pp. 59 – 74.
* Уоррен МакКаллох (1898–1969) — нейропсихолог, нейрофизиолог, теоретик
нейросетей и один из создателей кибернетики. Приписываемый МакКал-
лоху афоризм в полном виде звучит «Не хватайтесь за палец, посмотрите,
куда он указывает» и приводится в: Seymour P., Introduction // McCulloch
W. Embodiments of Mind. Cambridge, MA, M. I. T. Press, 1965. McCulloch. 1965,
p. 28 (прим. ред.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
по системной теории — работе Норберта Винера «Кибернетика,

или Контроль и коммуникация в животном и машине». Эту книгу
не очень‑то легко читать, и довольно часто ее не читают. Тем не ме-
нее ее главная мысль проста: по меньшей мере в социальных — если
не во всех других — науках, принимающих во внимание фактор
времени и взаимосвязь наблюдателя и феномена, нельзя ссылаться
на контроль, не говоря о коммуникации. Всякий контроль — это акт
коммуникации, который может быть успешным только в той сте-
пени, в какой успешна сама коммуникация. Это то, что не удалось
увидеть большинству критиков контроля.
Всякое понимание коммуникативной динамики контроля носит
деконструктивный характер. Как только мы принимаем понятие
коммуникации, утрачивается понятие причинности. Коммуни-
кация означает неуверенность в отношении причины и следствия.
Нам следует подождать, пока причины произведут свои следствия,
а следствия будут вызваны причинами, коль скоро коммуникация
вступает в действие. Коммуникация — это понятие, которое вхо-
дит в игру, если принимать всерьез высказывание Грегори Бейтсо-
на [Бейтсон 2009], что «причина — не есть следствие». Это означает, 256
что «нечто» должно произойти с причиной, чтобы она произвела
свои следствия, и со следствием, чтобы оно было вызвано причи-
ной. Причины должны выбрать свои следствия, а следствия должны
выбрать свои причины в мире, характеризующемся одновременно
избытком и недостатком детерминации, то есть существованием
в нем множества причин и следствий без какой‑либо определенной
взаимосвязи между ними. Поскольку большая часть явлений, если
не все [Luhmann 1990а], так или иначе происходит одновременно,
то между ними не может быть причинной связи [Уайтхед 1990].
Контроль нацелен на установление причинности, обеспеченной
коммуникацией. Контроль состоит в сокращении степеней свободы
в процессе самоотбора событий. Именно поэтому понятие «конди-
циональности» [Эшби 1966], несомненно, является одним из наибо-
лее важных в системной теории. Кондициональность возникает,
как только мы вводим различение, отделяющее ряды возможностей
от вынужденного выбирать наблюдателя, который, однако, может
выбирать, лишь будучи зависимым от «рабочего пространства», ко-
торое он способен видеть. Если мы предполагаем наличие наблю-
дателей по обе стороны отношений контроля, то мы получим ряды
возможностей, отбирающих друг друга и потому испытывающих
и решающих проблему «двойной контингентности», столь почи-
таемую социологами [Парсонс и Шилз 2002; Луман 2007]. Другими
словами, коммуникация необходима, чтобы сподвигнуть наблю-
дателей на самоотбор и сокращение степеней свободы, которое со-
путствует ему. Это означает, что должна быть конкретная выгода
власти
№ 6—7 (1) 2012
в сокращении степеней свободы. Она, например, может заключать-

ся в том, что ожидание относительно того, произойдут или не про-
изойдут специфические явления, станет более определенным.
Контроль, основанный на коммуникации, подразумевает перего-
воры и заключение своего рода соглашения. Это подразумевает со-
гласие, если не сговор, на обеих сторонах отношения контроля, даже
если данное согласие, которое должно быть (ненадежным) симме-
тричным, вместе с тем симулируется для того, чтобы установить
(стабильные) асимметричные отношения. Если это звучит макиа-
веллиански, то это так и есть. Макиавелли был одним из первых,
кто думал если не в терминах, то в духе системной теории, так как
его внимание было направлено скорее на невероятные механизмы
власти, нежели на предустановленный космос добродетелей, гаран-
тирующий порядок, узурпированный государями.
Система есть способ передавать (communicate) контроль, если
не существует другого способа контролировать, кроме как комму-
ницировать (communicate). Это способ рассматривать то, каким
образом возможен контроль, если контроль заставляет контроли-
257 рующего и контролируемого отказаться от степеней свободы, ко-
торыми они в противном случае могли бы обладать, и вместо этого
заставляет их прибегнуть к коммуникации. Система — это «белый
ящик», который возникает из взаимодействия двух «черных ящи-
ков» [Glanville 1979, 1982]. Она обладает более высоким потенциалом
рефлексивности, чем целое, которое охватывает систему и окру-
жающую среду, поскольку только сама система знает о степенях
свободы, от которых она отказалась. И она знает причины такого от-
каза (относящиеся и к окружающей среде, и к системе) и возможные
пути восстановления этих степеней свободы (что, однако, приведет
к разрушению системы). Грегори Бейтсон [Бейтсон 2005] мог бы ска-
зать: «Расскажите мне об ограничениях, которые принимаете вы
и ваши союзники, и я расскажу вам о том, какой танец вы сможете
с ними станцевать» [Бейтсон 2009].
В этой статье я подробно рассмотрю центральное понятие систем-
ной теории, которым в конечном счете является понятие системы.
Цель статьи — показать, что даже для Лумана использование поня-
тия системы мотивировано изучением возможного порядка сре-
ди окружающих ее шумов. Я рассмотрю понятие «связывающего
паттерна» («pattern that connects») [Бейтсон 2005] и «встраивающей
матрицы» («matrix that embeds») [von Foerster, 1997]. Однако самый
важный момент вполне может заключаться в том, что введение
понятия системы равносильно введению понятия ее абсолютной
непредсказуемости. Основанием для этого служит то, что система
подразумевает нелинейную рекурсию, что равносильно непред-
сказуемости [von Foerster 1997: 47]. Интерпретация (translation) этой
власти
№ 6—7 (1) 2012
интуиции Никласом Луманом состояла в том, что необходимо раз-

вивать рациональность и мораль, конституированные способно-
стью «мгновенно адаптироваться к возникающим ситуациям». Эти
рациональность и мораль он видел институированными не только
в сознании модерна и постмодерна, но также и в большинстве слож-
ных социальных систем, таких как политика, экономика, право,
наука, искусство и образование.
Данная статья постарается прояснить смысл некоторых поня-
тий, которые эпистемологически подкрепляют понятие системы.
Системная теория, согласующаяся с интеллектуальным духом
Лумана, вполне может быть истолкована как попытка покончить
со всяким привычным пониманием системы. Эта теория в некото-
ром отношении является деконструкцией ее центрального понятия.
Теория Лумана никогда не оставляла подобных деконструктивных
притязаний. Его исследования организаций [Luhmann 1964, 1968]
покончили с предположениями о [существовании] «функций»,
«иерархий», «целей» и «рациональности». Его исследования по «ста-
роевропейской» семантике [Luhmann 1980 – 1995] обошлись без по-
нятий «субъект», «свобода», «нация», «природа» и «культура». И пре- 258
жде всего его теория общества [Луман 2011], которая всегда была его
единственным «проектом», в конечном счете лишила понятие об-
щества какого‑либо содержания, кроме как в высшей степени неве-
роятной способности к самовоспроизводству, даже после того, как
оно достигло столь сложного состояния и динамики, как наше обще-
ство. Луман всегда старался наблюдать за «кочевниками» (gypsies)
[Baecker 1999; Luhmann 1996], пересекающими те самые границы,
которые он рассматривал как способы, посредством которых об-
щество дифференцирует, поддерживает и воспроизводит себя. Он
всегда знал (как и Дюркгейм), что чем отчетливее проявляются эти
границы, тем большее значение будет иметь их воспроизводство.
Эдмунд Гуссерль, один из немногих мыслителей, которыми он
восхищался (другими были Талкотт Парсонс, Хайнц фон Ферстер
и Умберто Матурана), видел возможность защитить «дух Европы»,
только удостоверившись в том, что «кочевники, пересекающие его
границы», будут оттуда исключены (см. [Гуссерль 1986]). Луман ду-
мал иначе.
Интеллект системы
Возможно, нет идеи более системно-теоретической по духу
и по тому, как она разрабатывалась, чем идея о том, что любая часть
суммы обладает большим интеллектом, чем сама сумма [Винер
1958]. Благодаря этой идее всякое мышление в терминах возможно-
власти
№ 6—7 (1) 2012
го порядка обретает почву под ногами. Даже если целое гарантиру-

ет определенный порядок, всегда есть часть, к интеллекту которой
обращаются, чтобы (in order) заручиться поддержкой этого порядка
(order). И мотивы (reasons for) части отличны от мотивов целого, если
таковые вообще имеются. Это в том числе подтолкнуло Джамбатти-
сту Вико, Карла Маркса и Антонио Грамши к тому, чтобы настаи-
вать на идее существования человеческой и социальной практики,
«находящей основание в самой себе», если цитировать Стенли Кэ-
велла [Cavell 1989]. В качестве примера исследования медленного
(и античного: [Вернан 1988]) развития староевропейского мышления
в направлении идей самоорганизации и осетевления смотри главу
о самоописаниях общества в шедевре Никласа Лумана «Общество
общества» [Луман 2011].
Вопрос, однако, заключается в том, почему целое обладает мень-
шим интеллектом, чем любая из его частей. Ответ Готтхарда Гюнте-
ра [Günther 1976: 317 – 18] на этот вопрос состоит в том, что целое охва-
тывает окружающую среду или, лучше, отличие от окружающей
среды дает возможность субъекту рефлексировать относительно
259 самого себя (см. также [Лакан 1999]). Это «ведет к неожиданному за-
ключению о том, что части Универсума обладают большей рефлексивной
мощью, чем, как считалось долгое время, он весь в целом» [Gunther 1976:
318]. Целому не хватает разума постольку, поскольку оно неспособно
отрефлексировать свою окружающую среду. Вместо этого оно пы-
тается поглотить любую окружающую среду и настаивать на своей
собственной целостности. Помимо прочего, это создает стимул, ко-
торый ведет скорее не к рефлексии, а к генерализации и абстрагиро-
ванию. При этом утрачиваются все детали и особенности, отличие
которых от остальных деталей и особенностей нам необходимо для
того, чтобы развивать интеллект.
Вторая причина заключается в том, что интеллект возникает там,
где некая сущность может принимать во внимание свой недостаток
знания и вести поиск недостающего знания среди других сущно-
стей, которые, предположительно, находятся в лучшей позиции для
производства искомого знания [Baecker 1994]. Интеллект начинается
со способности заменить знаниями других собственное не-знание.
Это также предполагает необходимость быть отличенным
от окружающей среды, которая становится пространством поис-
ка недостающего знания. Причина, по которой системная теория
принимает ограничения, налагаемые введением концепта систе-
мы (системного концепта?) (подумайте над фразой Лумана [Луман
2007]: «Нижеследующие размышления исходят из существования
систем»), состоит в выгоде, извлекаемой из осмысления различения
между системой и окружающей средой. Интересно, что современ-
ное мышление, как отмечает Луман [Луман 1995: 144 – 6], вводит по-
власти
№ 6—7 (1) 2012
нятия «milieu», «окружающая среда» и «Umwelt» именно тогда, когда

больше не может распознать что‑либо «внешнее»:
• Все «эксклюзии», и в особенности эксклюзии «варваров»,
трансформированы в «инклюзии». Мишель Фуко смог показать этот
процесс со всеми последствиями. Наши представления о знании
и власти становятся знанием о нас самих и властью над нами сами-
ми, и тем не менее именно это они должны делать невидимым.
• Большая часть философий деконструирует всякое пред-
ставление о «внешнем», вводя такие понятия, как непознаваемая
вещь-в‑себе (Кант), абсолютный дух (Гегель) или онтологическое эпохэ
(Гуссерль). Для Гегеля как раз исключение является исключенным,
когда все понятия могут либо перейти в свою противоположность,
либо быть снятыми понятием более высокого уровня, конституи-
руя тем самым буржуазную семантику.
• «Культура» изобретается в обществе модерна с тем, чтобы
преобразовать все возможные различения между потенциальны-
ми образами жизни в способы их сопоставления. Эти способы со-
поставления больше не исключают, но, скорее, в высшей степени
гибко проводят различия между инклюзиями. 260
• Ирония подобного исключения исключений, что также от-
мечает Луман [Luhmann 1995], заключается в том, что в то же самое
время, как современное общество утрачивает понятие «внешнего»,
оно, кажется, производит это внешнее в доселе беспрецедентном
масштабе, исключая две трети мирового населения из процесса
участия в политике, экономике, праве, образовании, здравоохра-
нении и даже религии (церковной религии). В отсутствие понятия
о внешнем исключение оказывается неявным. Это происходит про-
сто потому, что в мире все больше и больше людей, которые просто
не могут быть приняты в расчет данными системами общества.
У них нет адресов, денег и доступа к массмедиа, сертификатов или
рекомендаций.
Понятия «milieu», «Umwelt», «окружающая среда» отсылают
к «внешнему» внутри мира. Они способствуют конституированию
организмов, систем и личностей в качестве их обратной стороны.
Жизнь сама по себе понимается как взаимное отношение между
организмом и нишей, которую он занимает (Клод Бернар). Лишение
организма его окружения может убить его. Иначе говоря, поведе-
ние личности является тем, чем оно является, поскольку соотно-
сит эту личность с его или ее окружающей средой и таким образом
является функцией «поля», состоящего одновременно из личности
и окружающей среды. Если мы удалим личность из определенной
окружающей среды, мы получим другую личность. Нас учили
не верить этому, так как это способ, посредством которого мы можем
власти
№ 6—7 (1) 2012
научиться выходить из определенных окружающих сред и входить

в другие, однако это не меняет истинности данного наблюдения.
Расколотая причинность
Схожим образом обстоит дело с системами. Система — это не меха-
ническое устройство, обеспечивающее прекращение споров и кон-
тролирующее все внутри себя. Наоборот, система — это в высшей сте-
пени рискованная «пляска», обеспечивающая различение системы
и ее окружающей среды, которое является единственным способом
обеспечения воспроизводства системы. Понятие системы оставляет
идею каузального упорядочения мира посредством приписывания
причин и следствий различным явлениям этого мира. Вместо это-
го оно исходит из предположения, что всегда существует слишком
много и слишком мало причин и слишком много и слишком мало
следствий, которые можно было бы принять во внимание. Оно раска-
лывает причинность на две части. Первый и неопределенный, хотя,
возможно, разрушительный и, возможно, столь же стимулирующий
261
тип причинности, оказывает влияние на систему ее окружающей
среды. Всякая детерминация, осуществляемая данным типом при-
чинности, уже является результатом деятельности (performance)
системы, «приведением в действие» («enactment») [Weick 1979] окру-
жающей среды системой. Второй тип причинности состоит в само-
детерминации системы посредством ограничительных условий,
в которых она оказалась и / или которые она готова принять.
Это два типа причинности, которые являются более чем слегка
сомнительными для классического научного мышления, посколь-
ку первый тип является причинностью неопределенной, а второй —
причинностью круговой. Они парадоксальны в том, что отрицают ту
самую причинность, которую они утверждают. Первый тип пред-
полагает причины, которые не вызывают следствий, и следствия,
которые не вызваны причинами; второй тип предполагает след-
ствие, являющееся причиной его собственной причины. Ни один
из типов не существовал прежде, кроме как в рамках определенных
форм мистического мышления. Вот почему они в высшей степени
сомнительны. Тем не менее они заново открыты системной теорией
и ей используются. Системная теория сама по себе представляется
в некоторой степени «танцующей» — поэтому в эстетическом мыш-
лении можно обнаружить больше ее родственников, чем в классиче-
ском научном мышлении. Однако положение понемногу меняется
по мере того, как научное мышление обретает большую способность
принимать во внимание нелинейность феноменов, рассматривае-
мых системной теорией.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Данные представления о контроле и причинности идут вразрез

с идеей, что системная теория является прежде всего «холистским»
типом мышления, принимающим во внимание обратные связи,
которые склонно игнорировать техническое мышление, рассма-
тривающее факты изолированно и поддерживаемое «объективист-
ским» мышлением («объективизм» позволяет отсечь дальнейшие
аргументы путем социальной привязки наблюдателя). Системная
теория не является способом обеспечить единство и целостность
мира, рассматриваемого в качестве единой системы. Вместо это-
го она говорит об «экологическом» единстве «разума и природы»
[Бейтсон 2009], которое обеспечивается всеми системами, ищу-
щими [возможности] воспроизводства в своей окружающей среде
и потому создающими коэволюционное давление, которое дру-
гие системы либо выдержат и используют, либо оставят без вни-
мания, рискуя собственным исчезновением. Единство, о котором
говорит системная теория, — это не единство целого, но единство
экологически связанных друг с другом систем, где нет какой‑либо
«суперсистемы», чтобы обеспечивать и организовывать экологию,
не говоря уже о том, чтобы телеологически направить ее в лучшее 262
будущее.
Теория коммуникации
Данные соображения о системах не могут позволить ответить на во-
прос, как следует мыслить коммуникацию. Мы обратимся к дру-
гой книге, которая стала даже более важной и дискуссионной, чем
«Кибернетика» Винера, и которая, несмотря на ее математическое
содержание, далека от однозначного прочтения. Я говорю о «Мате-
матической теории коммуникации» Клода Е. Шеннона и Уоррена
Уивера [Shannon и Weaver 1969]. Каждый полагает, что у нас есть
четкое представление о коммуникации, которая представляет
собой передачу содержания сообщений от отправителя к получа-
телю по каналу с возможными помехами в виде шума. И едва ли
не каждый, обучавшийся гуманитарным или социальным наукам,
поспешит отбросить данное представление как чисто техническое
и неспособное принять во внимание семантические (не говоря уже
о прагматических) аспекты коммуникации.
Легко отсылать к (to quote) Шеннону и Уиверу, которые жаждут
заключить в скобки вопросы семантики. Тем не менее необходимо
знать, что вопросы в скобках на самом деле не являются вопроса-
ми, оставленными без внимания. Наоборот, к их решению походят
иным и, возможно, совершенно новым образом, памятуя о том, что
они не могут быть разрешены «в лоб». Однако эти проблемы можно
власти
№ 6—7 (1) 2012
обойти со стороны, сделать нечто, что приведет к снятию (dissolving)

проблемы и постановке вопроса по‑новому (differently).
Шеннон и Уивер действительно предлагают такое определение
сообщения, которое представляет большую важность для осмыс-
ления коммуникации, чем понятия «отправитель», «получатель»,
«канал», «фактор шума», пускай даже это определение лишь изредка
воспринимают всерьез (тем не менее см. [Росс 2009; Бейтсон 2005;
Baecker 1999a]). Даже Юрген Реш и Грегори Бейтсон в книге «Комму-
никация: Социальная матрица психиатрии» [Reusch, Bateson 1951]
не останавливаются на этой проблеме, разрабатывая известное раз-
личие между протокольным (report) и командным (command) ас-
пектами коммуникации. Тем не менее Шеннон предложил, на мой
взгляд, куда более провокационное, чем его концепции канала,
определение коммуникации. Я даже полагаю, что возможно про-
вести исследование столь несхожих с виду философий, как теории
медиа Маклюэна, психоанализ Лакана, теория дискурса Фуко, ри-
зоматика Делеза и Гваттари, деконструкция Деррида и социология
Лумана, показав, что все они контекстуально (subtextually) разделя-
263 ют интерес к последствиям данного определения.
Шеннон достаточно невинно определил сообщение как «то, что
выбрано из ряда возможных сообщений» и продолжил: «Система дол-
жна быть спроектирована таким образом, чтобы функционировать
при любом возможном выборе, а не только при том, который будет
выбран фактически, поскольку таковой еще неизвестен на момент
проектирования» [Shannon и Weaver 1949: 31]. По иронии он опреде-
лил данный аспект как «инженерную проблему» коммуникации,
заключив в скобки «семантический» вопрос о том, каков смысл со-
общения, ссылкой на «определенные физические или абстрактные
сущности». Я бы предложил называть эту инженерную проблему
в равной степени и семантической, и прагматической проблемой
коммуникации. И я бы заключил в скобки не эти последние про-
блемы, а идею, что смысл сообщения отсылает к физической или аб-
страктной данности. Я полагаю, что взаимосвязь инженерной и се-
мантической проблем можно обнаружить только благодаря работе
Джорджа Спенсера-Брауна»Законы формы» [Spencer-Brown 1969],
а проблему «референции» заключить в скобки благодаря эписте-
мологии «конструктивизма» (e. g. [Luhmann 1990b]). Книга «Законы
формы» понимает различение как производящее смысл, потому что
оно разделяет, то есть устанавливает связь между «маркированным
пространством» (выбором) и «немаркированным пространством»
(рядом возможностей). Конструктивизм же понимает референции
как организованные различениями между выборами, а не сущно-
стями, к которым они предположительно отсылают, или наблю-
власти
№ 6—7 (1) 2012
дателем, снабженным божьей милостью категориями «рассудка»

и «чувственности».
Шеннон имел в виду, что можно прочесть букву «С» как «С», толь-
ко если знать ее принадлежность к латинскому алфавиту и если
контекст говорит, что это не число (100), а буква, имеющая значе-
ние. Таким образом, ряд возможных сообщений «А, B, C, … Z» должен
быть задан технически, прежде чем «С» как возможное сообщение
из этого ряда будет иметь смысл. Тем не менее мы легко можем об-
общить данную концепцию и говорить о сообщении в том смысле,
что его понимают, принимая во внимание то, что оно является вы-
бором из ряда возможных других сообщений. В случае техническо-
го коммуникативного устройства (или кода) ряд иных возможных
сообщений технически определен, то есть ограничен.
В случае социальной коммуникации, ее семантики и прагма-
тики ряд возможностей не технически, а социально определен
(defined), то есть ограничен. Социальные ограничения (definitions)
не так легко выделить, как технические. Тем не менее нам доста-
точно взглянуть на семантику и прагматику, которые рекурсив-
но воспроизводят сами себя, чтобы их обнаружить и установить, 264
как эти ограничения (definitions) вырабатываются. Среди опций,
предоставляемых набором возможностей, проверка определения
(definition) возможностей играет ключевую роль. Данную операцию
совершают различные конфликты в отношении своих определения
(definition) и (само-референциальные) дискуссии об определениях
(definitions), включая язык, который следует предполагать для веде-
ния коммуникации. И если мы примем это во внимание, то обоб-
щенное определение сообщения Шеннона оказывается способным
охватить поле коммуникации целиком.
Вместе с тем важно то, что мы понимаем сообщение не потому,
что смотрим на «передаваемое» содержание, а потому, что смотрим
на выбор, который сделан из ряда иных возможностей. Другими
словами, нам необходимо смотреть по обе стороны различения
в смысле Спенсера-Брауна [Spencer-Brown 1969]: на выбор, который
был отобран, и ряд возможностей, из которого выбор был сделан.
Конечно, в случае социальной коммуникации этот ряд возможно-
стей является неопределенным, определенным ничем иным, как
социальным кодированием, социальными медиа и ситуациями,
которые определяют ориентации различных акторов относительно
ситуаций [Парсонс и Шилз 2002; Baecker 1982]. Без «взгляда» на на-
бор возможностей у нас нет шанса вообще что‑либо понять. Это
легко можно проверить, войдя в церковь, университет, торговый
зал, паб или в иную социально определенную ситуацию (а какие
для нас не являются таковыми?). Мы становимся «социологами»,
как только начинаем рассматривать ситуации, определяя их ряд
власти
№ 6—7 (1) 2012
возможностей при помощи акторов, пробующих эту или другую

возможность, увеличивающих (и сокращающих) ряд возможностей,
выходя за пределы наблюдаемых возможностей, пытающихся отка-
заться выбирать и т. д.
В любом случае имеется двойное наблюдение выбираемого со-
общения: наблюдение самого сообщения и наблюдение того ряда
возможностей, из которого оно выбрано. Отсюда есть по крайней
мере два важных следствия. Первое — «принцип герменевтики»
Хайнца фон Ферстера [von Foerster и Porksen 1998: 100], который про-
возглашает, что не говорящий, а слушающий принимает решение
о смысле сообщения, поскольку именно его понимание простран-
ства возможностей ограничивает возможный смысл сообщения,
и неважно, что имел в виду говорящий. Второе следствие заключа-
ется в том, что не существует ни семантики, ни прагматики язы-
ка, равно как и любой иной коммуникации, которая не была бы
социологической, поскольку чарующий вопрос состоит в том, как,
то есть посредством какой работы смысла в обществе, ряды возмож-
ностей социально и культурно определяются (defined), наблюдаются
265 и оспариваются.
Вот почему системы вновь выходят на передний план [von
Foerster 1981]. Системы прежде всего объясняют, что ряды возмож-
ностей существуют до того, как выбрана конкретная возможность.
Во-вторых, ряд возможностей не дан, а воспроизводится посред-
ством выборов, которые (будучи запомненными, забытыми и зано-
во открытыми) его рекурсивно конституируют, подобно «структу-
рам» Энтони Гидденса, которые используются и воспроизводятся
его «действиями» [Гидденс 2005].
Таким образом, коммуникация в действительности подразуме-
вает производство избыточности [Бейтсон 2005]. Она определяет от-
бираемое сообщение и рядвозможностей, из которых оно отобрано.
Вот почему Луман [Luhmann 1971], ссылаясь на Эдмунда Гуссерля,
говорит о «горизонте» возможных референций, каждая из которых
становится ожидаемой. Коммуникация заключается в проверке
(check out) этой избыточности и потому стимулируется как знани-
ем, так и незнанием, тем, что было сказано, и тем, что не было сказа-
но, определенностью и неопределенностью, смыслом включенным
и смыслом исключенным [Луман 2011].
Именно «форма» Спенсера-Брауна, которая используется в ком-
муникации, всегда смотрит одновременно на внутреннюю и внеш-
нюю стороны различения. Хотя это очень простой и «математиче-
ский» подход к коммуникации, он дает представление о наиболее
тонких комплексностях коммуникации, так как теперь мы начи-
наем вникать в процесс фабрикации ряда возможностей в социаль-
ных ситуациях. Возможных областей исследования предостаточно:
власти
№ 6—7 (1) 2012
от матримониального дискурса до судебных процессов, деловых

переговоров, организационного поведения и научных теорий
и методов.
Конструкция, укорененная в неопределенности

Заниматься системной теорией — значит питать интерес к сме-
щениям атрибуции. Наследуя теории атрибуции [Heider 1958],
системная теория пытается прояснить тот факт, что наблюдатель
всегда выбирает перспективу наблюдений, то есть выбирает: (a)
себя как наблюдателя, который наблюдает то, что он наблюдает,
и то, как он это наблюдает, и он выбирает то, (b) приписывать ли
«причины» явления самому явлению или же его контексту, ситуа-
ции или окружающей среде. Выбор (b), вероятно, зависит от вы-
бора (a). Если вы хотите быть дееспособным актором, то вы склон-
ны настаивать на том, что другие также являются дееспособными
акторами, то есть склоняетесь к тому, чтобы приписать действия
скорее им самим, нежели их окружению. Если вы знаете, что тот,
266
кем вы являетесь, зависит от ситуации, в которой вы находитесь,
то вы склонны предположить, что это в равной степени верно и для
других.
Но еще до того, как признать, что наблюдатель выбирает себя по-
средством того, что он делает то, что он делает, и того, как он это
делает, ему необходимо обнаружить, что у него есть выбор либо
наблюдать «вещь», которая внутренне детерминирована своей
сильной индивидуальностью, действующей в соответствии с соб-
ственными взглядами (inner-directed), либо наблюдать «медиум»,
который обусловлен внешне посредством наложенных наклады-
ваемых на него форм [Heider 1959]. Обнаружив, что он может делать
что‑то одно, наблюдатель может также попытаться делать одновре-
менно и то, и другое, переключаться между двумя возможностя-
ми, тем самым обогащая собственные перспективы наблюдения
и взаимосвязи с изучаемым феноменом. Наблюдатель начинает
изменять собственную позицию, вводя степени свободы в свои
взаимоотношения с феноменом. Это, конечно, означает, что «белый
ящик», в котором он находится вместе с феноменом и благодаря
взаимодействию с феноменом, постоянно видоизменяется и спо-
собен поддерживать свои изменения только в той мере, в какой на-
блюдатель и феномен воспринимаются как «черные ящики», кото-
рые не могут наблюдать друг друга, однако меняют свое отношение
к другому [Glanville 1982]. Это условие «диалога»: вам необходимо
допустить, что вы не можете познавать себя в то же самое время,
когда вы выявляете возможности взаимодействия.
власти
№ 6—7 (1) 2012
С самого начала разработки своей теории Никлас Луман был

откровенен в вопросе, почему его интересует наблюдение систем:
системы — это то что, запускается (put themselves in), как только ак-
тор либо его действие пытается обратиться (refer to) к какому‑либо
феномену [Luhmann 1966]. Они запускаются, поскольку невозможно
начать что‑либо с чистого листа — ни собственную жизнь, ни взаи-
моотношения с каким бы то ни было феноменом. Системы, рассма-
триваемые как не-само-очевидные ряды возможностей, всегда уже
там; они возникают, они делают возможным и ограничивают то,
что должно произойти, являясь в то же время не чем иным, как от-
ношением между актором и феноменом, которые оба, однако, явля-
ются тем, чем они являются благодаря этому отношению.
То, что здесь названо системой, получало часто иное и во многих
случаях скорее религиозное название. В этом отношении систем-
ная теория является наследницей теологии и в то же время одной
из наиболее современных попыток освободить наше мышление
от теологии и сделать его более прагматичным. Вместе с тем она
противостоит любой попытке «гуманизировать» наше мышление.
267 Здесь нет замены «богов» прежних эпох «человеческими сущест-
вами». Система — это самоподобная, нелинейная и рекурсивная
структура [Turner 1997], которая проявляет себя как латентная
структура и на которую любое способное воспроизводить «само
себя» явление вынуждено опираться в процессе собственного вос-
производства. Система — это то, что мы наблюдаем, когда мы пы-
таемся увидеть, как осуществляется воспроизводство, которое вы-
нуждено основываться не на чем ином, как на неопределенности
следующего события и неустойчивости каждого текущего события.
В действительности, система — это то, что мы должны допускать,
как только обнаруживаем, что сама неопределенность нашего теку-
щего состояния является медиумом возможности любого контроля
[Луман 2011].
Вот почему «Законы формы» Джорджа Спенсера-Брауна стали столь
значимыми в социологической теории систем [Baecker 1990c]. Они
сообщают нам о необходимости пребывать в двоякой неопределен-
ности относительно того, что мы делаем. Любое различение, которое
мы можем провести, является отметкой (mark) только в отношении
осуществляемой им индикации (indication). Все это справедливо
для любого «когнитивного» акта или операции, которую мы можем
себе представить, и возможно в равной степени как для социаль-
ных, так и для ментальных, органических и физических систем
[Bourgine и Varela 1992]. Любая операция воспроизводства, выбирая
индикацию (или инклюзию), вынуждена сохранить неопределен-
ность в отношении «немаркированного состояния», которое она ис-
ключает. И воспроизводство вынуждено хранить неопределенность
власти
№ 6—7 (1) 2012
в отношении самой операции, на которую оно опирается, чтобы

соединить предшествующие и будущие акты воспроизводства.
Вся конструкция «укоренена» в неопределенности. Сама опре-
деленность индикации, то есть внутренней стороны различения,
подразумевает неопределенность в отношении внешней стороны
различения и самой операции различения («пересечения»). Такова
причина, по которой операции воспроизводства должны быть са-
мореферентны [Kauffman 1987, 1996]. Самореференция компенсиру-
ет неопределенность конструкции. Она — «инструмент», который
системы используют для определения неопределенного от одного
случая к другому, принимая во внимание то, что, перефразируя
высказывание Хайнца фон Ферстера [von Foerster 1993], мы можем
принимать решения только относительно неразрешимых вопросов,
иными словами, любая детерминация требует неопределенности
для того, чтобы быть в состоянии подтвердить свою состоятельность.
Если мы посмотрим на то, как Спенсер-Браун [Spencer-Brown
1969: 4] представляет форму различения (рисунок 1), то увидим, что
из трех единиц, составляющих операцию воспроизводства (ин-
дикации, или маркированного состояния, немаркированного со- 268
стояния и операции разделения маркированного состояния и не-
маркированного состояния), только одно определяется операцией
в момент воспроизводства: это маркированное состояние.
Рис. 1. Форма различения
Оставшиеся две единицы играют вспомогательную роль, но они

могут быть реализованы позднее, полагаясь на будущие операции,
которые будут иметь свое собственное немаркированное состояние
и неподдающуюся наблюдению операцию. Проведение различения
является, другими словами, процессом культивирования: мы дол-
жны предположить отсутствующее (unavailable), без которого ни-
власти
№ 6—7 (1) 2012
чего не могло бы произойти. Но если мы посмотрим на него, оно

исчезает. Способ обращения с присутствующим (available) опреде-
ляет, вступает ли в игру отсутствующее или нет. Термин «difference»
Жака Деррида, который он называет «forme médiale», является превос-
ходной моделью подобной конструкции, чья скрытая добродетель
состоит в том, что чем более неопределенны условия, в которых вы
находитесь, тем в большей степени вы можете быть тем, кто опре-
деляет их посредством различения и одновременного производства
формы различения, которая возникает вместе с ним.
Принимая подобную математику самореференции, современная
наука вновь медленно сближается с мудростью, которую уже раз-
деляют, например, индейский шаманизм, немецкий романтизм
и буддизм. Однако это не должно становиться причиной избавле-
ния от социологии, которая является своей собственной эпистемо-
логией. Способность «остановить мир» [Кастанеда 2006], объяснить
неустранимую Unverständlichkeit, запутанность, наших поступков
[Schlegel 1967], и спланировать «взаимозависимое возникнове-
ние» [Hopkins 1983; Nagarjuna 1986] всего, что мы можем наблюдать
269 в мире, включая нас самих, является не менее чем предваритель-
ным условием для возникновения «экологии не-знания», [Луман
1994], которая может быть способной учесть дифференцированное
состояние современного общества, с которым мы должны быть спо-
собны взаимодействовать как ментально, так и социально.
Системную теорию, возможно, лучше всего следует рассматривать
как тип мышления, который стремится покончить с понятием си-
стемы во всех его традиционных трактовках. Если мы посмотрим
на такие понятия, как коммуникация, контроль, кондициональ-
ность и расколотая причинность вместе со всевозможными типами
самореференции, нелинейности и неопределенности, становится
очевидным, что система является понятием, деконструирующим
себя с целью выявить, какова может быть его ценность. Это термин,
который задействует любые возможные допущения об организме,
механизме и информации, чтобы посмотреть, что они будут собой
представлять, попав под пристальное внимание системно-теорети-
ческого мышления. Это термин, который обострил наше понима-
ние теории, как и некоторых других понятий. Подобно понятию де-
конструкции [Derrida 1990], оно [понятие системы] не только облекло
в слова идею, что теория сегодня состоит во внимательности ко все
более увеличивающейся невероятности, если не «невозможности»
наших миров социального воспроизводить себя так, как они делали
власти
№ 6—7 (1) 2012
это раньше. Оно также заставило теорию работать.

Понятие «система», использованное в социологии, обращает
внимание на тот факт, что наши традиционные системы не могут
воспроизводить себя с той же несомненностью, с которой они это
делали раньше (если таковое вообще когда‑либо имело место), равно
как и на тот факт, что эти системы, несмотря ни на что, до сих пор
оказывались в состоянии воспроизводить самих себя. Чем меньше
мы понимаем то, как осуществляется воспроизводство системы,
тем в большей степени это действительно происходит. (Очевидно,
истинно и обратное: чем больше мы полагаем, что понимаем, как
воспроизводятся системы, тем меньше они действительно способ-
ны это делать.) Социология не готова к тому, чтобы назвать воспро-
изводство, которое мы не понимаем, эффектом «господства». Вместо
этого она ищет дальнейшие способы конституировать и соединять
коммуникации, которые, возможно, столь ненавязчивы и в то же
время очевидны, что нам не удается их увидеть, поскольку мы при-
учены смотреть только на вещи, которые изменяются.
Вот почему один из наиболее важных аспектов системно-теоре-
тического мышления состоит в том, чтобы продвигаться медленно, 270
смотреть на вещи еще раз и не спешить с тем, чтобы делать о них за-
ключения. Это, между прочим, единственный урок из учения о де-
конструкции, который следует уяснить прежде всего. Системно-
теоретическое мышление, вне всякого сомнения, движется все еще
слишком быстро. (Хотя умение писать много и быстро предполагает
способность часто вновь возвращаться к вещам.) С тех пор как и Тол-
котт Парсонс и Никлас Луман охватили все поле целиком (и они
на самом деле не спешили), мы можем продвигаться очень, очень
медленно, выясняя, какие теоремы какие феномены способны по-
казать. Нам не следует прыгать, как это делают системы, от одного
события к другому, лишь ради того, чтобы показать, что мы так мо-
жем. Напротив, мы должны оглядываться назад в каждый момент
времени, опять‑таки как это делают системы, чтобы увидеть, как
мы совершили последний прыжок.
Таким образом, системно-теоретическое мышление является
эпистемологическим инструментом для того, чтобы посмотреть,
каким образом посредством коммуникации устанавливаются
и осуществляются три различения: (a) социальное различение ме-
жду актором и наблюдателем, (b) экологическое различение между
системой и окружающим миром, и (c) темпоральное различение
между прошлым, настоящим и будущим. Системная теория на-
чинает рассматривать степени свободы, от которых отказывается
современное общество, когда развивает такие структуры, которые:
помещают действование (acting) в поле наблюдения; игнорируют
окружающую среду и вновь обнаруживают ее в системе; которые
власти
№ 6—7 (1) 2012
придают особое значение памятному прошлому и неопределенно-

му будущему, превращая настоящее в поле, которое всегда чревато
свершением ненадежных выборов. В своей социологической версии
системная теория склонна верить, что необходимо исследовать тем-
поральное различение, чтобы выявить, каким образом может быть
пересмотрено экологическое различение; и что социальное разли-
чение является медиумом такого исследования.
Вот почему современное общество не стремится принимать ка-
кой‑либо формат социальных структур как самоочевидный, и вот
почему должно быть так много точек зрения (positions) в современ-
ном обществе, которые настаивают на этой самоочевидности. Не-
случайно, в частности, организации сегодня имеют дело с конку-
ренцией различных точек зрения (positions), которые утверждают
их самоочевидность. Организации являются эвристическим меха-
низмом самодеконструкции общества модерна. В организациях нет
ничего самоочевидного; но нигде более самоочевидность не являет-
ся столь необходимой.
Вместе с тем в отношении общества, равно как и организаций,
271 и интеракций социологическая системная теория обращает внима-
ние на действование (acting) и наблюдение; и отсюда она медленно
реконструирует, как позволить времени руководить нашими по-
ступками и как рисковать экстернализациями, которые мы только
начали включать в наши наблюдения. Поэтому будущая систем-
ная теория, возможно, вообще не будет похожа на системную тео-
рию. Определенно, Никлас Луман был среди тех, кто больше всего
удивлялся, когда к нему обращались как к «теоретику систем» даже
после участия в конференции или написания статьи, никак (явно)
не связанных с понятием системы. Он не верил в системы. Он ис-
пользовал понятие системы как методологический инструмент,
чтобы взглянуть на все то, что исключалось системами. Вот почему
его «предварительные методологические замечания» в первой гла-
ве книги «Общество общества» [Луман 2011] так важны и так легко
понимаются неправильно. Именно в ней, подвергая критике вся-
кое правило, предписывающее сосредоточиться на «позитивных»
данных, он настаивал, что каждая система является включением
всего того, что она принимает в качестве воспроизводства, равно
как и исключением всего остального. Таким образом, нет смысла,
который не был бы омрачен невежеством, которое он поддержива-
ет. Социолог должен уметь видеть обе стороны монеты и описывать
невежество, сообщаемое (communicated) посредством смысла, ко-
торый общество и его различные системы жаждут воспроизвести.
В этом состоит интеллектуальный ход Лумана, или его способ «со-
циологического просвещения», — указывать на невежество совре-
менного и любого другого общества посредством конкретизации
власти
№ 6—7 (1) 2012
репродуктивного знания, которое оно применяло в прошлом и спо-

собно применить сейчас.
Перевод с англ. Андрея Кузнецова
1. Бейтсон 2005 — Шаги в направлении экологии разума. Избранные статьи по антро-
пологии. КомКнига, 2005.
2. Бейтсон 2009 — Бейтсон Г. Разум и природа. Неизбежное единство. Либроком, 2009.
3. Вернан 1988 — Вернан Ж.‑П. Происхождение древнегреческой мысли. М.: Прогресс,
1988.
4. Винер 1958 — Винер Н. Кибернетика, или Управление и связь в животном и машине.
М.: Советское радио, 1958.
5. Гидденс 2005 — Гидденс Э. Устроение общества. Академический проект, 2005.
6. Гуссерль 1986 — Гуссерль Э. Кризис европейского человечества и философия // Вопросы
философии. М.: 1986, № 3.
7. Кастанеда 2006 — Кастанеда К. Путешествие в Икстлан. Сказки о силе. София,
2006. 272
8. Лакан 1999 — Лакан Ж. Стадия зеркала и ее роль в формировании функции Я // Cеми-
нары, книга 2. М.: Гнозис, 1999.
9. Луман 1994 — Луман Н. Наблюдения современности // Социс, 1994. № 1.
10. Луман 2007 — Луман, Н. Социальные системы. Очерк общей теории. СПб.: Наука,
2007.
11. Луман 2011 — Луман Н. Общество общества. Логос, 2011.
12. Парсонс, Шилз 2002 — Парсонс Т., Шилз Э. К общей теории действия // О структуре
социального действия. Академический проект, 2002.
13. Росс 1966 — Росс Э. Принципы самоорганизации // Принципы самоорганизации. Мо-
сква, 1966.
14. Росс 2009 — Росс Э. Введение в кибернетику. Либроком, 2009.
15. Уайтхед 1990 — Уайтхед А. Процесс и реальность // Избранные работы по филосо-
фии. Прогресс, 1990.
16. Baecker 1994 — Baecker D. The Intelligence of Ignorance in Self-Referential Systems //
Robert Trappl (ed.) Cybernetics and Systems V4, Proceedings of the Twelfth European
Meeting on Cybernetics and Systems Research, Vienna, 5 – 8 April 1994, vol. II. Singapore:
World Scientific, 1994. P. 1555 – 1562.
17. Baecker 1999a — Baecker D. Gypsy Reason: Niklas Luhmann’s Sociological Enlighten
ment // Cybernetics and Human Knowing. 1999. Vol. 3 (3). P. 5 – 19.
18. Baecker 1999b — Baecker D. Kommunikation im Medium der Information // Rudolf
Maresch and Niels Werber (eds) Kommunikation, Medien, Macht. Frankf urt am Main:
Suhrkamp, 1999. P. 174 – 191.
19. Baecker 1999c — Baecker D. (ed.) Problems of Form. Stanford, CA: Stanford University
Press, 1999.
20. Baecker 1999d — Baecker D. Organisation als System. Frankfurt am Main: Suhrkamp,
1999.
власти
№ 6—7 (1) 2012
21. Becker 1982 — Becker H. S. Culture: A Sociological View // Yale Review. 1982, Vol. 71.

P. 513 – 527.
22. Bourgine & Varela 1992 — Bourgine P., Varela F. J. (eds) Towards a Practice of Autonomous
Systems, Proceedings of the First European Conference on Artificial Life. Cambridge,
MA: MIT Press, 1992.
23. Cavell 1989 — Cavell S. This New Yet Unapproachable America: Lectures after Emerson
after Wittgenstein. Albuquerque, NM: Living Batch, 1989.
24. Derrida 1968 — Derrida J. La Difference // Bulletin de la Sogiete Frangaise de Philoso
phic. 1968. Vol. 63. P. 73 – 120.
25. Derrida 1990 — Derrida J. Some Statements and Truisms about Neologisms, Newisms,
Postisms, Parasitisms, and Other Small Seismisms // David Carroll (ed.) The States of
‘Theory’: History, Art, and Critical Discourse. New York: Columbia University Press,
1990. P. 63 – 94.
26. Glanville 1979 — Glanville R. The Form of Cybernetics: Whitening the Black Box // Society
for General Systems Research (ed.) General Systems Research: A Science, a Methodology,
a Technology. Louisville, 1979. P. 35 – 42.
27. Glanville 1982 — Glanville R. Inside Every White Box There Are Two Black Boxes Trying
To Get Out // Behavioral Science. 1982. Vol. 27. P. 1 – 11.
28. Gunther 1976 — Gunther G. Cybernetic Ontology and Transjunctional
273 Operations // Beitrdge zur Grundlegung einer operationsfahigen Dialektik. 1976. vol. 1.
Hamburg: Meiner. (Orig. pub. 1962.). P. 249 – 328.
29. Heider 1958 — Heider F. The Psychology of Interpersonal Relations. London: Wiley, 1958.
30. Heider 1959 — Heider F. Thing and Medium // On Perception, Event Structure, and
Psychological Environment: Selected Papers. New York: International University Press,
1959. P. 1 – 34.
31. Hopkins 1983 — Hopkins J. Meditation on Emptiness. London: Wisdom Publications,
1983.
32. Kauffman 1987 — Kauffman L. H. Self-Reference and Recursive Forms // Journal of Social
and Biological Structure. 1987. Vol. 10. P. 53 – 72.
33. Kauffman 1996 — Kauffman L. H. Virtual Logic // Systems Research. 1996. Vol. 13.
P. 293 – 310.
34. Luhmann 1966 — Luhmann N. Reflexive Mechanismen // Soziale Welt. 1966. Vol. 17.
S. 1 – 23.
35. Luhmann 1971 — Luhmann N. Sinn als Grundbegriff der Soziologie // Jiirgen Habermas
and Niklas Luhmann, Theorie der Gesellschaft oder Sozialtechnologie: Was leistet die
Systemforschung? Frankfurt-am-Main: Suhrkamp, 1971. S. 25 – 100.
36. Luhmann 1980 – 1985 — Luhmann N. Gesellschaftsstruktur und Semantik: Studien zur
Wis-senssoziologie der modernen Gesellschaft, 4 vols. Frankfurt am Main: Suhrkamp,
1980 – 1985.
37. Luhmann 1990b — Luhmann N. The Cognitive Program of Constructivism and a Reality
that Remains Unknown // Wolfgang Krohn, Gtinter Kuppers and Helga Nowotny (eds)
Selforganization: Portrait of a Scientific Revolution. Dordrecht: Kluwer, 1990. P. 64 – 85.
38. Luhmann 1995a — Luhmann N. Funktionen und Folgen formaler Organisation. 4th edn,
with a Postface, 1994. Berlin: Duncker and Humblot, 1995 (Orig. pub. 1964.).
39. Luhmann 1995c — Luhmann N. Jenseits von Barbarei // Gesellschaftsstrukt ur und
Semantik: Studien zur Wissenssoziologie der modernen Gesellschafi, vol. 4. Frankfurt
власти
№ 6—7 (1) 2012
am Main: Suhrkamp, 1995. S. 138 – 150.

40. Luhmann 1996 — Luhmann N. Die neuzeitlichen Wissenschaften und die Phanomenologie.
Wien: Picus, 1996.
41. Luhmann 1997b — Luhmann N. The Control of Intransparency // System Research and
Behavioral Science. 1997. Vol. 14. P. 359 – 371.
42. Nagarjuna 1986 — Nagarjuna. The Philosophy of the Middle Way:
Mulamadhyamakakarika. Introduction, Sanskrit text, English trans, and annotations
by David J. Kalupahana. Albany: State University of New York Press, 1986.
43. Ruesch & Bateson 1987 — Ruesch J., Bateson G. Communication: The Social Matrix of
Psychiatry. Reprint New York: Norton, 1987. (Orig. pub. 1951.)
44. Schlegel 1967 — Schlegel F. Uber die Unverstandlichkeit // Kritische Friedrich-Schlegel-
Ausgabe, vol. 2. Paderbom: Schoningh, 1967. (Orig. pub. 1800.). S. 363 – 372.
45. Shannon & Weaver 1963 — Shannon C. E., Weaver W. The Mathematical Theory of
Communication. Urbana, IL: Illinois University Press, 1963. (Orig. pub. 1949.)
46. Spencer-Brown 1977 — Spencer-Brown G. Laws of Form. New York: Julian, 1977. (Orig.
pub. 1969.)
47. Turner 1997 — Turner F. Chaos and Social Science // Raymond A. Eve, Sara Horsfall and
Mary E. Lee (eds) Chaos, Complexity, and Sociology: Myths, Models, and Theories.
Thousand Oaks, CA: Sage, 1997. P. xi-xxvii.
48. von Foerster 1981 — von Foerster H. Observing Systems. Seaside, СA: Intersystems, 1981. 274
49. von Foerster 1997 — von Foerster H. Der Anfang von Himmel und Erde hat keinen Namen:
Fine Selbsterschaffung // Albert Muller and Karl H. Muller (eds) 7 Tagen. Wien: Docker,
1997.
50. von Foerster 1998 — von Foerster H., Porksen B. Wahrheit ist die Eifindung eines Lilgners:
Gesprache filr Skeptiker. Heidelberg: Carl Auer, 1998.
51. Weick 1979 — Weick K. E. The Social Psychology of Organizing, 2nd edn. Reading, MA:
Addison-Wesley, 1979. (Orig. pub. 1969.)
власти
№ 6—7 (1) 2012
Рецензии
Пять книг о посткритической

социологии
275 О тношение социологии к своему объекту — именуемому общест-

вом или социальным— можно (очень условно) разделить на три
фазы. В начальной фазе объект мыслится как существующий неза-
висимо от описывающей его дисциплины. Социолог должен устано-
вить объективные законы социального (в жесткой позитивистской
версии нашей науки) или истолковывающим образом понять его
(в более мягкой неокантианской версии). Это докритическая социо-
логия, еще не включившая полностью саму себя в свой собственный
объект изучения. Вторая фаза: расширение и размывание границ
объекта. Теперь социолог мыслит общество как источник и осно-
вание знания. Социология становится способом рефлексии обще-
ства о самом себе. Таким образом, основное предназначение соци-
ального ученого — критика общества (в самом широком смысле,
по аналогии с кантовской «Критикой чистого разума»). Эта критика
может приобретать вид атаки на существующий «общественный
строй» или оставаться в границах умеренного «социологического
просвещения»; обе версии такой критики объединяет представле-
ние о социологии как о продолжении своего собственного объекта,
о неизбежно социальном характере самой социологической науки.
Наконец, третья фаза — свидетелями которой мы сегодня стано-
вимся — начинается с сомнения не только в привилегированном
Виктор Семенович Вахштайн — кандидат социологических наук (ГУ-ВШЭ,

2007), заведующий кафедройтеоретической социологии и эпистемологии
философско-социологического факультета РАНХ иГС, директор Центра со-
циологических исследований Института социально-экономических иссле-
дований РАНХ иГС.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Пять книг о посткритической социологии
положении общества и социального как сущностей особого рода,

но и в самом их существовании.
Действительно ли за словами общество и социальное стоит
что‑то еще, помимо других слов социологического словаря? Таков
основной вопрос посткритической социологии.
Луман Н. Общество общества (пять частей; М.: Логос,

2004 – 2009 гг.)
Парадоксальным образом Никлас Луман, один из последних клас-
сиков социальной науки, стал одновременно и верховным жре-
цом, и могильщиком идеологии «социологического просвещения».
Его теория (а точнее, органическое соединение нескольких пред-
ложенных им теорий), изложенная в книге «Общество общества»,
постулирует «самореферентность» социологической коммуника-
ции. Как комментирует данный тезис А. Ф. Филиппов: «Социоло-
гия — это коммуникация, и как таковая она происходит в обществе.
Социология — это самоописание общества, а не описание общества
276
кем‑то или чем‑то, что находится вне его». Но если социология —
это коммуникация «в обществе и об обществе», то как отделить «об-
щество» от «не-общества»? Где проходят границы нашего объекта?
Луман показывает, что привычные способы определения строятся
на нескольких аксиомах: «…Общество состоит из конкретных людей
и из отношений между людьми; общество, следовательно, консти-
туируется или хотя бы интегрируется благодаря консенсусу между
людьми, благодаря согласованию их мнений и дополнительности
их целе-установок; общества будто бы являются региональными,
территориальноограниченными единицами, так что Бразилия
представляет собой какое‑то другое общество, нежели Таиланд,
а США является иным, отличным от России обществом, но тогда
и Парагвай, конечно, является обществом, отличным от Уругвая;
поэтому такие общества, как группы людей или как территории,
можно наблюдать извне» (с. 24). Эти аксиомы предписывают социо-
логии одновременно «гуманистическую» (дефиниция от индиви-
дов) и «региональную» (дефиниция от территории) трактовки своего
предмета.
Обе эти интерпретации, по Луману, несостоятельны. Общество
не может быть понято ни как «общество индивидов», ни как «обще-
ство-государство». «Гуманистические и региональные (националь-
ные) понятия общества уже не способны отвечать потребностям
теории, — заключает Луман, — их жизнь продолжается всего лишь
благодаря словоупотреблению. Тем самым современная социоло-
гическая теория оставляет ощущение раздвоенности, выглядит
власти
№ 6—7 (1) 2012
двуликим Янусом: она использует концепции, еще не разорвавшие

связь с традицией, но уже делает возможными вопросы, которые
могли бы взорвать рамки последней» (с. 27). Чтобы сохранить идею
общества как основную концептуализацию социологии, Луману
приходится, с одной стороны, избавляться от «индивидов» в ее
определении, с другой — формулировать «теорию систем как осно-
вание теории общества, таким образом, чтобы в определении гра-
ниц общества она не зависела от пространства и времени». В этом
отношении Луман подобен роялисту, замышляющему покушение
на правящего, но немощного монарха во имя спасения самого ин-
ститута монархии.
По иронии судьбы, критика Луманом «устаревшего» понятия
общества (как функции от индивидов или территории) возымела
куда большее воздействие, нежели предложенное им альтернатив-
ное определение (общество = функция от коммуникации). С задачей
устранения немощного монарха «роялист» Луман справился куда
лучше, чем с возведением на трон полного сил наследника. Более
радикальные «республиканцы» воспользовались случаем, чтобы
277 подорвать доверие социологов к самой идее общества.
Урри Дж. Социология за пределами обществ. Виды

мобильности для XXI столетия. М.: ГУ-ВШЭ, 2012
Собственно, доверие это было подорвано уже к середине 1980‑х.
И. Валлерстайн в 1987 году с сожалением замечал, что «ни одно по-
нятие не распространено в современной социальной науке так, как
понятие общества, … и ни одно не применяется так же нерефлексив-
но». Причина такой нерефлексивности отчасти крылась в самоопре-
делении социологии как критической дисциплины, чье основное
предназначение — бичевать пороки современного капиталистиче-
ского строя. Сомнение в существовании общества и осмысленно-
сти этого концепта воспринималось как «реакционная тенденция».
И тем не менее посткритическая революция назревала.
Своего рода манифестом «умеренных революционеров» (или
«контрреволюционеров» — как посмотреть) стала книга основателя
Ланкастерской школы социологии Джона Урри. Урри отталкивает-
ся от знаменитой фразы Маргарет Тэтчер «Нет такой вещи, как об-
щество» и последовавшей за ней надменной реакции британского
социологического истеблишмента. «В дальнейшем я собираюсь про-
демонстрировать, что именно общество в смысле „общества нацио-
нального государства“ ставится под вопрос современной мобильно-
стью, — пишет Урри, — а значит, Тэтчер, как ни странно, могла быть
права, заявляя, что такой вещи, как общество, не существует» (с. 16).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Что подрывает самоочевидность общества? Ответ Урри — современ-

ные формы мобильности. Понятие «общества» устарело, потому что
не схватывает изменчивость, подвижность и «текучесть» (З. Бауман)
современного мира.
В то же время Урри — умеренный «республиканец». Заменяя «об-
щество» многообразными формами «мобильности», он не пытается
избавиться от другой родовой категории социологии — категории
социального. По его собственному выражению, он лишь стремит-
ся заместить понимание «социального как общества» пониманием
«социального как мобильности». И этот теоретический ход (сбли-
жающий его с Бауманом и Э. Гидденсом) сильно снижает накал раз-
вернувшейся теоретической полемики.
Latour B. Reassembling the Social: An Introduction to

Actor-Network-Theory (Oxford University Press, 2007)
Пожалуй, самую радикальную позицию в лагере посткритических
социологов занимает отец-основатель акторно-сетевой теории Брю-
278
но Латур, сделавший радикализацию аргумента своим фирменным
аналитическим стилем. Луман стремился спасти общество, отка-
завшись от его устаревших определений, Урри попытался спасти
социально», отказавшись от общества, Латур не пощадил ни обще-
ства, ни социального. И хотя название его работы — «Пересобирая
социальное» — может навести на мысль об удержании и обновлении
этой почтенной социологической категории, подобная «реставра-
ция» в планы автора не входит.
Латур возвращается к критическому моменту в истории социоло-
гии — противостоянию исследовательских программ Эмиля Дюрк-
гейма и Габриэля Тарда. Именно Дюркгейму принадлежит обособ-
ление региона социального в особую онтологическую резервацию,
а также эпистемологическое требование «объяснения социального
социальным» (так называемое замыкание каузальных рядов). Если
Тард принципиально отказывается говорить о социальном в кате-
гориях самостоятельных сущностей sui generis (используя вместо
«социального» понятие «ассоциации»), Дюркгейм — создатель про-
граммы социологизма — прикладывает максимум усилий к выне-
сению за скобки всего «не-социального»: психологического, физиче-
ского и т. п. Как следствие, сегодня социология оказалась отрезана
от мира материальных объектов («вещей») или психологических
переживаний («страстей»), требуя от исследователя видеть в любом
изучаемом предмете отражение стоящих за ним скрытых соци-
альных сил. Латур провозглашает лозунг «Назад к Тарду!», пытаясь
вернуть вещи и страсти в поле социологического интереса, заменив
власти
№ 6—7 (1) 2012
репрессивные категории социального и общества категориями ас-

социаций и коллективов. В этом дивном мире новой социальной на-
уки не должно быть разделения на мир вещей и мир людей, на мир
социального и естественного. Теперь внимание социолога должно
быть направлено на прослеживание связей между ними (с. 247).
Увы, как это часто бывает с посткритической социологией, обо-
рачивающей критический инструментарий социальной науки
против нее самой, «революционеры» оказываются гораздо убеди-
тельнее в разоблачении устаревших языков описания, нежели в со-
здании новых словарей дисциплины.
Law J. After Method: Mess in Social Science Research

(Routledge, 2004)
Дж. Ло, создатель проекта социальной топологии, — одновременно
ближайший соратник Б. Латура в стане акторно-сетевой теории
(собственно, само словосочетание «акторно-сетевая теория» при-
надлежит ему) и многолетний сотрудник Дж. Урри в ланкастерском
279
центре исследования мобильностей. Его книга — это продолжение
революции «иными средствами». Родовые категории социологии,
которым бросили вызов посткритические теоретики, суть кате-
гории онтологические, относящиеся к описанию «того, что есть».
Их деконструкция предполагает замену одной «региональной он-
тологии» (Р. Бхаскар) другой — онтологией мобильностей или онто-
логией ассоциаций. Ло переносит акценты с поиска новых онто-
логий на переосмысление социологической эпистемологии. Если
социология — это не рефлексия общества о самом себе, то странно
говорить о социологическом исследовании как о рационально упо-
рядоченном, нацеленном на приращение знания предприятии.
Если мир — это не тотальность, поделенная на обособленные регио-
ны социального, психического или физического, а сеть запутанных
ассоциаций, то и исследование представляет собой особую онто-
логическую практику «встраивания», «впутывания» («entangling»),
«вмешивания», «вхождения» в свой объект, установления еще одной
связи, ассоциации. Таким образом, речь теперь идет не о «расколдо-
вывании мира» (М. Вебер), а о создании этого мира в самом акте его
познания. Социолог производит не знание о действительности — он
непрерывно производит саму познаваемую действительность. Этот
тезис Ло роднит его эпистемологическую программу с теориями
перформативности Б. Барнса и Д. Маккензи (Эдинбургская школа)
и восходит к философии языка Дж. Остина и Дж. Серля.
«Методологический романтизм» Ло своей радикальностью напо-
минает программу «методологического анархизма» П. Фейерабен-
власти
№ 6—7 (1) 2012
да, но это поверхностное сходство. Фейерабенд (в частности, в кни-

ге «Против метода») бросает вызов традиционной эпистемологии
с позиций культурного релятивизма, Ло (в книге «После метода»)
отстаивает онтологический плюрализм, акцентируя те аспекты
познания, которые не занимали Фейерабенда: телесность исследо-
вателя, материальность исследовательских практик, иррациональ-
ные страсти и фабрики миров.
Hutchinson Ph., Read R., Sharrock W. There Is No Such

Thing as a Social Science (Ashgate, 2008)
Любопытно, что, в отличие от посткритически настроенных «ре-
волюционеров», авторы книги «Нет такой вещи, как социальная
наука» принадлежат совсем иной интеллектуальной традиции
(У. Шэррок — глава Манчестерской школы этнометодологов) и впол-
не могут претендовать на роль «традиционалистов». Их работа но-
сит подзаголовок «В защиту Питера Уинча» и на первый взгляд резко
контрастирует со своим провокационным названием. Иными сло-
280
вами, в ней нет ни призывов к свержению «тирании социального»,
ни требования немедленно отказаться от понятия общества. И тем
не менее в чем‑то их призыв даже более радикален, нежели нарочи-
то эпатажные работы Латура и Ло.
Отправная точка Хатчинсона, Рида и Шэррока — критика «со-
циологического просвещения», в основе которого лежит проект
социологии как науки о социальной действительности. В отличие
от «левой» критики предыдущего поколения радикальных теорети-
ков — для которых в просвещенческом проекте неприемлемой была
именно «привилегированная позиция» наблюдателя-социолога —
манчестерских философов не устраивает само понятие «социаль-
ной действительности». Социологи, говорят нам Хатчинсон и Ко,
упорно пытались доказать всему миру, что их предмет (социальная
действительность) может с полным основанием полагаться «эмпи-
рическим объектом». Однако эта амбиция — следствие неспособно-
сти отличить эмпирические вопросы от концептуальных. У соци-
альной действительности нет особого «эмпирического статуса» (как
нет и привилегированного доступа к ней у социологического на-
блюдателя). В итоге никаких эмпирических вопросов у социологии
не остается — только концептуальные.
Первое, чем обращает на себя внимание пост-критическая социо-
логия, — это своей гипертрофированной критичностью. Разрушая
власти
№ 6—7 (1) 2012
привычный нам мир социологической критики (и ее оборотной

стороны — социологического просвещения), посткритические со-
циологи «теоретизируют молотом». Но это тот самый молот, кото-
рый выковывался в кузнице послевоенной социологии для нужд
успешной дисциплинарной экспансии. Социологическая критика,
действуя от имени общества (или отдельных его структурных эле-
ментов, e. g. классов) и проповедуя свою перед ним ответственность,
стяжала славу и внимание, но в конечном итоге из‑за частого упо-
требления само понятие общества утратило определенность, а за-
тем и смысл. Сегодня идея «общества» занимает в социологическом
словаре то же место, что и понятие «души» в психологии конца XIX
столетия.
Закономерно, что посткритическая социология встречает ожесто-
ченное сопротивление как со стороны умеренно просвещенческого,
так и со стороны радикально критического лагеря. Для социологов-
просвещенцев сомнение в реальности общества — это не только из-
мена дисциплине, но и проявление эскапизма, сознательный отказ
помочь «среднему обывателю» разобраться в обстоятельствах его
281 социального бытия. Для радикальных критиков проблематизация
«социального» сама по себе является опасным симптомом некоего
грядущего (или уже наступившего) общественного кризиса.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Наталья Лебедева
Рецензия на книгу:
Сеннет Р. Падение публичного
человека. — М.: Логос, 2002. — 424 с.
О писывая то, каким образом урбанисты и социологи мыслят го-

родское пространство, трудно удержаться от метафоры воен-
ных действий и не упомянуть «противостояние между двумя лаге-
рями и кланами исследователей» [Вахштайн 2012]. Однако стоит ли
противопоставлять способы мышления урбаниста и социолога? 282
В чем принципиальная разница этих подходов? Насколько непро-
ницаема граница между ними? Например, Е. Трубина пишет, что
оба подхода обладают «общим языком» и «урбанистическую теорию
можно с уверенностью считать частью социальной теории» [Труби-
на 2010: 15]. Насколько справедливо это утверждение? В конце статьи
я вернусь к этим вопросам, а пока ограничусь констатацией неодно-
значности отношений между подходами урбанистов и теоретиков.
Ресурс осмысления городского пространства, который мог бы
объединить два враждующих лагеря и стать общей теоретической
платформой, предлагает книга Р. Сеннета «Падение публичного че-
ловека», в которой осуществлен синтез этнографии, исследований
культуры, истории, социологии, психологии, экономики и даже ис-
тории философии. Постараемся понять, почему такого объединения
не произошло.
Автор отечественному читателю известен меньше, чем хоте-
лось бы: на русский переведены две работы исследователя: «Кор-
розия характера» и «Падение публичного человека». Централь-
ная тема исследований выпускника Гарвардского университета
1969 года — это город и городская жизнь. Сеннет — искусный писа-
тель, чьи научные работы читаются, словно авантюрный роман.
Как социальный аналитик он продолжает традицию прагматизма,
начатую Уильямом Джеймсом и Джоном Дьюи.
Наталья Дмитриевна Лебедева — студентка философско-социологического

факультета РАНХиГС.
власти
№ 6—7 (1) 2012
«Падение публичного человека», в оригинале опубликованная

в 1977 году, описывает городское пространство как область, в которой
ярче всего проступает граница между приватным и публичным.
Автор выделяет три основных подхода к публичной сфере. Первый
связан с именем Х. Арендт, для которой публичное пространство
мыслится по модели древнегреческого полиса. В работе «Vita activa,
или О деятельной жизни» Арендт противопоставляет пространство
приватное и публичное: полис представляет собой «область свобо-
ды», пространство для выражения индивидуальности, в то время
как «порядок домохозяйства опирался […] на неравенство» [Арендт
2000: 94] (ниже я постараюсь проанализировать сочетаемость иссле-
довательских метафор Сеннета и Арендт). Во втором подходе, свя-
занном с Ю. Хабермасом, «публичность» не имеет строгой привязки
к центру города и менее «телесно-ориентирована»: она появляется
везде, где существует область свободного от принуждения диалога,
ориентированного на достижение согласия. Наконец, третий под-
ход представлен в трудах К. Гиртца, И. Гофмана и самого Сеннета,
где особое внимание уделяется поведению на публике. Однако «со-
283 циальная драматургия» Гофмана, по словам Сеннета, «являет собой
не столько общую теорию социума, сколько главный симптом со-
временной болезни», которую исследователь рассматривает, обо-
значая все стадии ее развития — от описания латентного периода
до предсказания исхода.
Заглянем в историю «болезни» пациента — публичного челове-
ка. В основе различения приватной и публичной сфер для Сенне-
та лежит то, что он обозначает как «притворство» — направленная
на «аудиторию посторонних» манерность поведения; чрезмерность
выражения чувств, присущая актерам в театре, которую Гофман на-
зывает «экспрессивной функцией», связанной с исполнением роли
и желанием управлять производимым впечатлением [Гофман 2003:
43]. Это действие на публику и для публики. Обратим внимание
на различие подходов Сеннета и Арендт. Для последней граница де-
маркации между сферами приватного и публичного тождественна
границе «общего мира» — мира вещей между людьми — и «сводит-
ся в конечном счете к разнице между вещами, предназначенными
для публичности, и теми, для которых нужна потаенность» [Арендт
2000: 75], не произвольная и не привязанная исключительно к исто-
рическим обстоятельствам, но заложенная в самой сути дела. Ины-
ми словами, Арендт делает акцент на категории «что». Сеннет же,
проводя аналогичное различение, обращается к «искусству поведе-
ния» — внешнему выражению роли, ее правдоподобному исполне-
нию, то есть к категории «как».
Как замечает Сеннет, проблема в том, что в основе лицедейской
трактовки поведения людей лежит одно важное допущение, осно-
власти
№ 6—7 (1) 2012
Сеннет Р. Падение публичного человека
ванное на различении «веры в условность» и «веры в личность».

Иными словами, представление не состоится, если не будет веры
в то, что «весь мир лицедействует», как гласила надпись на фронтоне
шекспировского театра «Глобус». Таким образом, вера в условность
происходящего замкнута сама на себя: она основывается на пред-
шествующем опыте взаимодействия. Однако на каком‑то этапе эта
связь разрывается и происходит смешение публичной и приватной
жизни. Суть трансформации — в сбое механизма доверительности:
«Люди очень личностно относятся к общественным делам, распо-
ряжаться которыми надлежащим образом можно лишь как безлич-
ными», ведь театральность дружественна публичной жизни и вра-
ждебна интимно-личностному. Диагноз, который выносит Сеннет
публичному человеку в современном обществе, — гипертрофия са-
мости, или культ интимности. «Мы попытались сделать факт пре-
бывания в приватном, наедине с самими собой, семьей и близкими
друзьями, самоцелью», — констатирует исследователь.
Автор выделяет несколько симптомов, которые он находит,
например, в «сегодняшнем политическом словоупотреблении»,
в странном поведении публичного человека, которое наблюдается 284
с середины XIX века сначала в Париже и Лондоне, затем в других
столицах: молчание в публичных местах, уверенность в существо-
вании права на некоторую границу, права быть в одиночестве и др.
Сеннет предлагает посмотреть, куда уходят корни недуга, и заме-
чает их в разрушении публичного пространства под воздействием
индустриального капитализма и секуляризации, которые сформи-
ровали новую капиталистическую светскую городскую культуру.
Старый режим разрушился, расколов идентичность публичного че-
ловека: осталась малочисленная группа актеров, рядом с которыми
выросла новая идентичность — появилось множество безмолвных
зрителей, которые остаются в зрительном зале, даже когда актер
уходит со сцены.
Как же трансформируется кодекс социальных отношений в обще-
стве, живущем по законам приватной жизни? Сеннет выделяет две
отличительные черты нового порядка общественных отношений:
нарциссизм и образование особого типа сообщества. Под нарцис-
сизмом Сеннет понимает особый способ существования, в котором
реальность становится важна для человека лишь в том случае, если
обещает отразить его интересы. Это не есть эгоизм, не есть себялю-
бие. Напротив, нарциссизм — противоположность этих понятий, его
скорее можно сравнить с аскезой. Каждое мгновение представляет-
ся не новым переживанием, а опытом, в котором человек ищет свое
отражение, зеркало своей самости, тем самым «обесценивая каждое
конкретное взаимодействие», предавая опыту непрерывность и пу-
стоту. Самость в тексте выступает ближайшим синонимом лично-
власти
№ 6—7 (1) 2012
сти: «Самость человека (person’s self) стала основным бременем каж-

дого, самопознание, вместо того чтобы быть средством познания
мира, стало целью. Именно потому, что мы слишком поглощены
собой, нам крайне сложно понять принцип приватного, отчетливо
объяснить себе и другим, что такое наша личность (personalities)».
Тут логично задать автору вопрос: что же продолжает удерживать
людей вместе? Откуда у людей, которые углубились в приватную
сферу, возьмется общее представление о коллективной личности
и коллективное самосознание? Ответ Сеннета прост: дело в про-
екции. Боясь обнаружить мертвое публичное пространство, люди
стремятся создать для себя иллюзию некоторого сообщества, иллю-
зию защищенности, открытости и искренности в общении при по-
мощи усилий воображения. Таким образом, мы видим, что агенты
публичного пространства представляют собой безмолвную толпу
фланеров, каждый из которых посредством фантазии, веры в бли-
зость конструирует единое публичное пространство, по факту ни-
где не сосредоточенное.
Вновь обратившись к концепции Арендт, мы увидим принципи-
285 ально иное понимание агентов публичного пространства и того, как
создается его единство. Напомним, что для Арендт именно площади
полиса — греческая агора или римский форум — воплощают идеаль-
ное публичное пространство, пространство, где горожане собирают-
ся для обсуждения значимых общественных вопросов, обретения
признания и т. п. Таким образом, существует определенная лока-
лизация деятельности; агент входит в очерченную зону публичного
пространства со своей речью и действием, раскрывая свою уникаль-
ность, потому как «все сходящиеся в нем каждый раз занимают тут
разные позиции, и местоположение одного так же не может совпасть
с местоположением другого, как и местоположение двух предметов.
Увиденность и услышанность другими получает свою значимость
от того факта, что каждый смотрит и слушает с какой‑то другой
позиции. Это как раз и есть смысл публичного сосуществования,
в сравнении с которым самая богатая и удовлетворяющая семей-
ная жизнь может предложить лишь распространение и размноже-
ние собственной позиции и присущих ей аспектов и перспектив»
[Арендт 2000: 43]. Единство публичного здесь задано одновременно
и единством отношений, происходящих в нем, и множественно-
стью перспектив наблюдения. Понятое таким образом публичное
пространство представляет собой не виртуальную общность, как
в концепции Ю. Хабермаса, и не производную от множества автори-
зированных личностей, получаемую с помощью функции вообра-
жения; оно связано с непосредственным взаимодействием людей.
Мы видим, что метафоры театра и полиса предполагают различное
понимание публичного пространства, его локализации и функций.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Сеннет Р. Падение публичного человека
Однако у них есть точки пересечения. Например, оба варианта

публичного пространства открыты, и вместе с тем в них присут-
ствует элемент внешнего контроля. В одном случае эта несвобод-
ность связана с политическим контролем, в другом — с убеждением
в соблюдении определенного негласного порядка поведения в зале
и, кроме того, с верой в присутствие контролера на выходе, также
следящего за происходящим.
Заключив, что заболевание публичного человека приобретает все
более тяжелые формы, Сеннет отмечает, что поражению подверга-
ются смежные феномены социальной жизни: власть и поселения.
Он не берется оценивать шансы публичного человека на выздоров-
ление, но прописывает свое лекарство от недуга: формирование
нового принципа политического поведения. Сеннет надеется, что
люди смогут выбраться из своей интимности, отбросят страх перед
безличной жизнью, научатся ставить цели и «агрессивно преследо-
вать свои интересы». Город должен стать «форумом, где возможно
общение и единение с другими людьми без необходимости сближе-
ния на личном уровне», «местом конфликтов и интересов».
Вернемся к проблематике дисциплинарных границ и попыта- 286
емся понять, в какой области знания могла бы занять достойное
место работа «Падение публичного человека». После проведенного
анализа читатель должен признать ее несомненный потенциал для
осмысления пространства не только городской жизни, но и иных
теоретических уровней. Воспроизведем критические аргументы
«лагеря социологов». Они таковы: урбанист исходит из того, «что
мы смотрим на город как бы сверху; мы видим его проблемы, как
если бы он находился перед нами целиком. Мы пытаемся помыс-
лить город в целом, поэтому помещаем себя как бы вне него» [Вах-
штайн 2012]. Однако урбанисты бросают похожий упрек в сторону
социологов: «Интерес к эпохальным переменам оборачивается аб-
страктной аргументацией и редкими примерами» [Трубина 2010:
17], а «реальные процессы, происходящие в городах, в том числе по-
явление новых социальных форм, остаются без внимания и долж-
ного непредвзятого анализа» [Паченков 2012]. Дело, скорее, в том,
что, несмотря на желание охватить все явления города единым
взглядом «сверху», урбанисты ищут причины этих явлений «из-
нутри». Для урбаниста нет ничего за пределами города, это главное
пространство, куда направлен взгляд. Проблема такой позиции —
в невозможности поместить механизмы объяснения за пределы го-
родской среды. Наблюдатель оказывается в вакууме, где не может
расположить ресурсы для описания: ему просто нечего описывать.
Главный недостаток такого размещения инструментария в том,
что он не только не может быть изготовлен вне стен мастерской,
но и не может работать за ее пределами. Кажется, в данном случае
власти
№ 6—7 (1) 2012
причина поломки лопаты не в том, что мы достигли предельного ос-

нования и уперлись в «скальный грунт» [Витгенштейн 1994: 166 – 167],
а в том, что лопата, вытесанная из того же грунта, не может оказать-
ся хорошим рабочим инструментом.
Так, несмотря на высокий объяснительный потенциал книги
Сеннета, она смогла занять видное место лишь на полке исследова-
телей городского пространства. Но причина тому кроется не в теоре-
тической непригодности, а в гораздо более плотной заполненности
книжной полки социологов, на которой она, кажется, несправедли-
во затерялась. Между тем «Падение публичного человека» представ-
ляет несомненный интерес для социальных теоретиков богатством
примеров и разносторонним подход к широкому спектру теорети-
ческих проблем разного уровня.
1. Арендт 2000 — Арендт X . Vita activa, или О деятельной жизни / Пер. с нем. и англ.
В. В. Бибихина; Под ред. Д. М. Носова. СП б.: Алетейя, 2000.
287 2. Вахштайн 2012 — Вахштайн В. Лекция «Грамматика городского пространства»
из цикла «Лекции в Политехническом». 2012.
3. Витгенштейн 1994 — Витгенштейн Л. Логико-философский трактат // Философ-
ские работы. Ч. 1. М.: Гнозис, 1994.
4. Гофман 2003 — Гофман И. Символы классового статуса // Логос. 2003. № 4 – 5.
5. Паченков 2012 — Паченков О. Публичное пространство города перед лицом вызовов
современности: мобильность и «злоупотребление публичностью» // Новое литера-
турное обозрение. № 117. 2012. URL : http://www.nlobooks.ru / node / 2638 (дата обра-
щения 14.09.2013).
6. Трубина 2010 — Трубина Е. Г. Город в теории: опыты осмысления пространства. М.:
Новоелитературноеобозрение, 2010.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Рецензия на книгу:
Biagioli, M. From Print to Patents:
Living on Instruments in Early
Modern Europe, 1500 – 1800 // History
of Science. № 44. 2006. P. 139 – 186
И мя автора статьи, почетного профессор права, науки и техно-

логии школы права Калифорнийского университета Дэвис Ма-
рио Биаджиоли, широко известно среди историков науки и техно-
логии (особенно раннего Нового времени), а также исследователей 288
проблем интеллектуальной собственности.
Значительную часть своих работ Биаджиоли посвятил изучению
научной деятельности Галилея [Biagioli 1993; Biagioli 2006; Biagioli
2010; Biagioli 2005]. Однако, нужно отдать ему должное, Биаджиоли
не стремится сосредоточиться исключительно на великом итальян-
ском астрономе и математике. Скорее, он пытается на этом примере
понять свойственные эпохе научные практики, особенности взаи-
моотношений между наукой и политической властью, дихотомию
открытости-закрытости (secrecy), роль разных видов репутации
(credit) в науке на заре Нового времени.
Другая важная для Биаджиоли тема — авторство и интеллекту-
альная собственность в их историческом развитии, а также роль
патентов в истории науки. И снова: данный вопрос важен не сам
по себе, но как показатель того, как менялись исторические условия,
приведшие к системе патентования в том виде, как мы ее знаем.
Так, Биаджиоли связывает произошедшие трансформации с паде-
нием абсолютистской власти, развитием либеральной экономики
и рождением современного политического субъекта [Biagioli 2006a:
1129]. Рецензируемая статья касается пересечения двух излюблен-

РАН, выпускник исторического факультета и программы изучения науки
и технологий (ЕУСПб, 2013). Научные интересы: социология пространства,
социология материальности, социология музеев, исследование науки
власти
№ 6—7 (1) 2012
ных тем исследователя — науки / технологии Нового времени и осо-

бенностей патентов / интеллектуальной собственности1.
Биаджиоли ставит целью убедить читателя в том, что понятие па-
тентования, как мы его понимаем, существовало не всегда. Более того,
в Европе раннего Нового времени (с 1500 года) патентование играло
скорее роль подарка, милости со стороны политической власти. Вме-
сте с тем если сегодня автор рассматривается как изобретатель вы-
дающейся идеи, то на заре Нового времени патент выдавался в основ-
ном тем, кто мог принести материальную и экономическую пользу
в данном месте в данное время. Иначе говоря, патент имел характер
бизнес-проекта, в который посредством выдачи патента инвестиро-
вались средства. Наконец, Биаджиоли настаивает на особом значении
материальности объекта патентования. Именно поэтому, возможно,
он рассматривает пример инструментов, для которых важно, из чего
они сделаны — из бумаги или металла. Стоит отметить, что выбор
инструментов в качестве объектов исследования позволяет детально
проследить изменения научных практик и отношений в раннее Но-
вое время, поскольку инструменты занимали, как следует из статьи,
289 маргинальное положение между печатными изданиями и машина-
ми, причем с XVI по XVIII век. Видимо, по причине этой маргиналь-
ности Биаджиоли не уточняет понятие инструмента, предпочитая
сослаться на статью Д. Уорнер, которая определяет инструменткак
средство (tool) для выполнения научных практик [Warner 1990: 83 – 85].
Следует указать, что научный стиль Биаджиоли характеризуется
высокой плотностью изложения. Автор начинает с постановки задачи:
проследить основные паттерны патентования инструментов с 1500
по 1800 год, выявить взаимосвязь между «философской» и деловой репу-
тациями (credits)2, проанализировать дихотомию открытости / закры-
тости, а также взаимовлияние денег и знаний. При этом Биаджиоли
отмечает крайне размытый характер патентования в разных странах,
а также указывает, что правовые основы защиты интеллектуальной
собственности не успевают за технологическими изменениями. Так
было в XVI – XVIII веках, но ничего не изменилось и в настоящее время,
когда клонированные бактерии или компьютерные программы вызы-
вают яростные споры о возможности их патентования (с. 141).
1 Биаджиоли говорит о том, что данная статья задумывалась как первая часть
одного большого проекта. Вторая часть, название которой Galilei v. Capra:
Intellectual property between paper and brass, должна была выйти позднее
в том же журнале, однако нам ее найти не удалось.
2 На различие между этими двумя видами репутации бросает свет уже упо-
минавшаяся статья Деборы Уорнер, которая пишет о том, что естественные
ученые того времени стремились сохранить социальные границы между
собой и купцами вплоть до конца XVIII века [Warner 1990].
власти
№ 6—7 (1) 2012
Biagioli, M. From Print to Patents: Living on Instruments in Early Modern Europe, 1500 – 1800
В следующем разделе (Patterns of instrument patents) Биаджиоли до-

казывает тезис о том, что патентование инструментов вплоть до начала
XVIII века было редким явлением и лишь с середины XVIII века приоб-
рело массовый характер (см. таблицу 1). Автор также отмечает, что до вто-
рой половины XVII века патентование происходило почти всегда за счет
патронажных сетей (так была выдана привилегия на вычислительную
машину Б. Паскалю). Вторая особенность, особенно заметная в конце
XVII — начале XVIII века, заключалась в том, что большинство патентуе-
мых инструментов представляли собой либо средства для измерения
длительности, либо приборы навигации. Проще говоря, это часы и аст-
ролябии / квадранты, что, несомненно, связано с коммерческими и во-
енными интересами. Биаджиоли подчеркивает, что инструменты того
времени соотносились не с сугубо научными целями и практиками,
но с самыми разными потребностями общества. Развитие инструмен-
тального бизнеса к 1800 году привело к росту числа мастерских, появле-
нию промышленного производства, к изменению самого изобретателя.
Из одинокого мастера на все руки он превратился в грамотного управ-
ляющего большим (или небольшим) числом ремесленников, которые
выполняли отдельные функции. Наконец, бизнес сыграл большую роль 290
в становлении рекламы, о чем Биаджиоли пишет подробнее ниже.
Таблица 1. Число инструментов, запатентованных с 1500 по 1800 год

в Европе
Германия
Страны/ Всего по
Франция Испания Голландия Англия (империя
годы Европе
Габсбургов)
1500–1600 0 3 3 - 8 15
1600–1650 2 - 15 2 - 13
1650–1700 5 - 11 7 - 30
1700–1800 90 - (1700–1756): 7 93 - 195
Фактически к концу XVIII века только Англия и Франция вели

реальную конкуренцию, в то время как страны Южной Европы
и Нидерланды, несмотря на большое число изобретателей, выдава-
ли немногочисленные патенты.
В разделе Going places: logic of the privilege Биаджиоли отстаивает
тезис о том, что по сравнению с ранним Новым временем система
патентов радикально изменилась. Если раньше патентование (вы-
дача привилегий) означало милость, дар, выражение расположения
со стороны власти, то в настоящее время стоит говорить о приви-
легии как о праве (монополии) делать что‑то (или владеть чем‑то).
Это отражает во многом различия в политических и экономических
условиях. Система выдача патентов в Европе на заре Нового вре-
мени поощряла изобретателя не столько открывать свой продукт
власти
№ 6—7 (1) 2012
публике, как это принято в настоящее время, сколько организо-

вывать его производство в определенной местности (обычно той,
где произошла выдача привилегии). Привилегии давали не только
эксклюзивное право на продажу определенной технологии, но так-
же возможность начать бизнес, получить титул, пенсии, инвести-
ции, мигрировать или стать гражданином, освободиться от налогов
и воинской повинности. Кроме того, одной из важнейших функций
патентов была международная мобильность изобретателей. Различ-
ные страны (особенно преуспела Венеция) деньгами и титулами со-
блазняли талантливых ученых внедрить свою технологию в данной
местности. Поэтому одним из центральных принципов патенто-
вания был принцип «редукции к полноте» (reduction to perfection),
который предусматривал не только возможность практического
применения данного изобретения в промышленности (как в совре-
менной системе патентов), но и создание рабочих мест под это при-
менение, обучение местных ремесленников навыкам и знаниям
работы с запатентованным инструментом. «Не было необходимо-
сти разделять машины, тела, инструменты, навыки, практическое
291 знание, раскрытие (disclosure) и редукцию к практике, так как то,
что было важным для власти, выдающей привилегии, — это локаль-
ная полезность промышленности или технологии, которая создаст
возможности занятости для местного труда и сокращения импор-
та» (с. 150). Локальность была определяющим фактором, и большую
роль здесь играли местные ремесленные гильдии, которые часто
ассимилировали новые технологии, не позволяя им перемещаться
на новые территории.
Биаджиоли подчеркивает, что если сегодня роль изобретателя
сводится к созданию или поиску новых идей, то изобретатель того
времени напоминал скорее предпринимателя, который должен
реализовать бизнес-проект. Однако в силу развития научного возна-
граждения (в связи с институционализацией научного знания), пи-
шет Биаджиоли, происходил конфликт между научной оригиналь-
ностью изобретения и традиционными системами патентования,
то есть, фактически, между современной системой патентования
и системой привилегий Европы раннего Нового времени.
Продолжая тему локальной детерминации системы патентов
в разделе «Полезность, открытость (disclosure) и редукция к практи-
ке», Биаджиоли указывает, что она опиралась на понятие полезно-
сти, соответствующей местным особенностям. Полезно было все, что
связано с удовлетворением местных нужд. В этом видится причина
широкой практики патентования часов и навигационных инстру-
ментов, отмеченной в первой главе, поскольку они позволяли точнее
измерить время и быстрее добраться до определенного места. Далее,
важную роль в системе патентования играла открытость (dislosure).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Если сегодня раскрытие сущности изобретения — необходимая часть

процесса патентования, то ранее в этом не видели необходимости.
Более того, неотъемлемые черты современных патентов — описание
изобретения, чертежи и рисунки — не имели столь высокой ценности
для патентной системы раннего Нового времени. Скорее, они носили
бюрократический характер. Только со второй половины XVIII века
людям, подающим заявки на патентование, было предписано снаб-
жать изобретения детализированными описаниями, по которым
можно работать (эпоха характеризуется появлением стандартов опи-
сания). Однако по большей части патентование носило закрытый
характер, направленный скорее на применение изобретения узким
количеством людей, чем на представление его общественности.
Изобретатели инструментов сталкивались с наибольшими труд-
ностями, поскольку их изобретения, в отличие, скажем, от водя-
ных мельниц или других громоздких объектов, легко транспорти-
ровались и копировались. Эпоха была отмечена небывалым ростом
промышленного шпионажа, поэтому изобретатели старались
не раскрывать секретов и соблюдать баланс между требованием
детального описания и демонстрации изобретения на практике 292
с одной стороны и сохранением градуса тайны с другой. Напраши-
вается аналогия скорее с нынешней коммерческой тайной, нежели
с защитой интеллектуальной собственности; Биаджиоли сравнива-
ет опасения изобретателей Нового времени со страхом современно-
го ученого, что его идею украдут при составлении заявки на грант
или при обзоре работы коллегами (peer-review). Он отмечает, что
если раскрытие изобретения было важным для общества, то вместо
патентования использовались иные способы поощрения (как в слу-
чае с Л.‑Ж. Дагером за изобретение фотографии).
В разделах Peculiarities of «prior art» и (Mis) Matching instruments
and privileges Биаджиоли говорит, что привилегии раннего Нового
времени охватывали только реальные объекты (которые делились
на книги и машины), но не касались, как в настоящее время, аб-
страктных понятий и изображений, передающих идеи. Кроме того,
в настоящее время принято печатать прототипы (prior art), которые
увеличивают правовую защиту патентуемого инструмента. В Европе
на заре Нового времени между книгой об инструменте (prior art) и ин-
струментом не существовало правовой взаимосвязи. Тем не менее
книг, рассказывающих об инструментах, их структуре и использова-
нии, выходило немало. Биаджиоли объясняет это тем, что подобные
публикации выполняли иные, нежели современная правовая защи-
та, функции. В первую очередь они работали как рекламное средство
(часто книги, рассказывающие о каком‑либо инструменте и способах
его использования, содержали информацию о том, к какому масте-
ру обратиться за его созданием или к какому учителю пойти, чтобы
власти
№ 6—7 (1) 2012
освоить навык работы с данным инструментом). Кроме того, они спо-

собствовали расширению рынка, привлечению клиентов и т. д.
Биаджиоли отмечает также, что инструменты раннего Нового
времени носили маргинальный характер. Все определялось тем,
к какому полюсу производства — книгам или машинам — их при-
числяли. Известно, что инструменты создавались как из бумаги
(некоторые из них буквально вставлялись в качестве приложения
к книгам, их требовалось вырезать и собрать своими руками), так
и из металла (чаще всего бронзы, например глобусы). Кроме того,
в разное время они имели разный размер: если первые телескопы
XVI – X VII веков состояли из пары линз, то сложнейшие телескопы
XVIII века представляли собой громадные устройства со сложными
приспособлениями. Соответственно, система патентования также
различалась. Многие «простые» инструменты вовсе не патенто-
вались, и их защиту от копирования обеспечивали специальные
гильдии.
В разделе о печати (In the beginning was print) Биаджиоли харак-
теризует сложный характер отношений, в которые встраивались
293 инструменты, и их «пограничные» черты. К примеру, глобусы па-
тентовались и как двухмерные изделия из бумаги, и как трехмер-
ные объемные инструменты из металла. К примеру, глобус Герхарда
Меркатора в 1541 году был запатентован как объемный инструмент,
а бумажный глобус Йоханесса Щенера — как приложение к книге.
Рис. 1. Бумажный глобус Й. Щенера1
1 Facsimile globe gores of Johannes Schöner’s Globe of 1523 // URL:

http://www.henry-davis.com / M APS / Ren / Ren1 / 348.html(дата посещения:
01.05.2012).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Рис. 2. Г. Меркатор и его бронзовый глобус1
Биаджиоли настаивает, что большую роль в развитии инструмен- 294

тов сыграли книги. Именно бумажные инструменты, зачастую про-
дававшиеся в качестве приложения к книгам, были весьма дешевы
и не слишком сложны. Благодаря этому они привлекали покупателей,
которые, соблазнившись возможностью самостоятельно заниматься
научной деятельностью, попадали в сети мастеров и теоретиков. По-
следние тем самым расширяли не только рынок сбыта инструментов,
но и научные практики, связанные с ними. «Инструменты, — пишет
автор, — могут быть рассмотрены как продукты потребления, цирку-
лирующие в сложной экономике современного типа, защищенные
интеллектуальной собственностью, но также их можно рассмотреть
и как приманку, с помощью которой завлекают покупателей в тра-
диционную трудозатратную экономику ремесленников и педагогов»
(с. 163). «Маркетинговая» практика была характерна как для ремес-
ленников и торговцев, так и для математиков. Таким образом, про-
изводители инструментов фактически раскрывали секреты своих
изобретений. Но им было важнее не столько их сохранить (что было
характерно для традиционной системы привилегий), сколько расши-
рить рынок сбыта. Более того, подобно современным программистам,
которые зарабатывают на жизнь обслуживанием клиентов (открыти-
ем новых возможностей условно-бесплатных программ, документа-
цией, обучением работе с программой), математики и ремесленники
1 Mercator’s celestial globe of 1551 // U R L : http://www.downtoearth.org.

in / content / man-who-created-atlas (дата посещения: 01.05.2012).
власти
№ 6—7 (1) 2012
раннего Нового времени зарабатывали на жизнь, создавая сети взаи-

моотношений между изобретателями, издателями книг, покупате-
лями, ремесленниками инструментов, гильдиями и т. д., где важ-
ную, если не решающую, роль играли инструменты. Естественно,
они не были защищены в качестве интеллектуальной собственности.
Подводя итоги, Биаджиоли говорит, что многие историки науки
и технологии анализируют отношения между инструментами и изо-
бретателями в терминах «сделать карьеру» или «заработать на жизнь»,
полагая, что, как и сегодня, изобретатели минувшей эпохи получали
деньги от запатентованных инструментов. На деле ситуация богаче
нюансами: своей статьей Биаджиоли пытается доказать, что сама
обстановка того времени, политическое и экономическое развитие,
роль субъекта отличались от нынешнего положения вещей. Теория
интеллектуальной собственности и патент как право изобретателя,
главенствующие сегодня, появились только к концу XVIII века в связи
с падением абсолютистской власти и нарастанием либеральных эко-
номических отношений. Различия между привилегиями раннего Но-
вого времени и современными патентами выражается не только в том,
295 что в XVI – XVII веках получателями патентов были в основном ино-
странцы. Привилегии имели своей целью создание промышленности
и машиностроения, а также распределение труда на географических
и политических границах, а вовсе не защиту интеллектуальной соб-
ственности автора. Однако Биаджиоли далек от того, чтобы рассма-
тривать патенты как шаг на пути к индустриальной революции.
«Инструменты не были хорошо отрегулированными объектами,
существование которых предусматривает защита интеллектуальной
собственности, — пишет Биаджиоли, — скорее, они являлись подвиж-
ными узлами в сети отношений между создателями, дизайнерами,
пользователями, коллекционерами и учителями» (с. 167). Если бы Биа-
джиоли на этом закончил, его статья представляла бы собой хорошую
работу по истории инструментов в Новое время, однако исследователь
продолжает: «И у меня нет причин считать, что с тех пор многое изме-
нилось» (Ib.). Эта фраза, на мой взгляд, знаменательна тем, что обнажает
истинные цели автора: убедить читателя в том, что система патентов,
существующая сейчас и основанная на защите прав интеллектуальной
собственности, представляет собой лишь один из возможных способов
патентования. В то же время Биаджиоли настаивает на том, чтобы рас-
сматривать систему патентов и ее объекты не как отдельные явления об-
щества, но как сети, связанные прочными, но не всегда видимыми отно-
шениями с политическими институтами, общественными группами,
разделением труда и экономическими особенностями жизни общества.
Таким образом, Биаджиоли поддерживает взгляды теоретиков
акторно-сетевой теории Б. Латура и М. Каллона, убеждая читателей
в эвристическом потенциале их модели, используя собственный ма-
власти
№ 6—7 (1) 2012
териал. Во-первых, эта поддержка выражается в фокусировании вни-

мания на материальности инструментов. Его пример показывает, что
материал, из которого был сделан инструмент, скажем, бумага или
бронза, имел большое значение и влиял на включенность предмета
в различные сети. Во-вторых, Биаджиоли настойчиво подчеркивает
«инженерный» характер патентов: привилегии выдавались тем, кто
мог собрать рабочую сеть для промышленного производства. В-треть-
их, принцип «редукции к полноте», который Биаджиоли полагает
ведущим для XVI – XIX веков, открывает сеть тел, машин, навыков,
идей, в которую должен был вписаться тот или иной инструмент.
Подчеркивая роль изобретателей не только в качестве создателей,
но и людей, продвигающих свои изобретения, Биаджиоли близок
Т. Хьюзу с его социотехническими системами (для которого клас-
сическим примером «промоутера» служит Т. Эдисон). Их роднит
и акцентирование некоторой закрытости технологической (инстру-
ментальной) системы, которая всегда вписана в некоторую среду,
по большей части враждебную (конкурентную).
В инструментах Биаджиоли можно увидеть результат переноса тех-
нологий, осуществленного посредством перевода* из одной страны 296
в другую. Важно отметить, что такие переносы носили конфликтный
характер (промышленный шпионаж, соблазнение, переманивание
изобретателей) и часто некоторые страны запрещали заимствовать
«свои» изобретения (как, например, Венеция). И все же автор отмечает,
что большинство людей, желающих запатентовать свое изобретение,
были иностранцами, и поэтому система привилегий способствовала
распространению инструментов по всей Европе и даже за ее пределами.
В целом, рисуя панораму распространения инструментов, Биа-
джиоли проблематизирует общепринятый тезис о том, что защита
интеллектуальной собственности всегда была важной частью си-
стемы патентования. На мой взгляд, его аргументация заслуживает
доверия, однако стоит отметить, что он не использует средства убе-
ждения, которые логично сочетаются с наработанным материалом.
Так, исследователь не прибегает к таблицам или графикам, чтобы
визуализировать подъем инструментального производства в Европе
в XVIII веке. Хотя статья снабжена приложением с перечислением об-
наруженных патентов, они не полностью охватывают рассматривае-
мые периоды и страны. Кроме того, в материале отсутствуют изобра-
жения патентованных инструментов, которые помогли бы читателю
составить представление об изложенном в тексте. Быть может, таким
образом Биаджиоли пытается подчеркнуть, что его интересуют все
* Перевод, или трансляция, — термин акторно-сетевой теории, обозначаю-

щий обмен свойствами между акторами, включенными в сеть (прим. ред.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
инструменты без исключения, однако тезис о материальности вы-

глядел бы убедительнее в сопровождении визуальных материалов.
Особенность статьи заключается в том, что автор с помощью ис-
торического примера стремится убедить читателей в необходимо-
сти рассматривать технологии не просто как отдельные артефакты,
но как узлы в сети отношений между самыми различными частями
общества. Более того, Биаджиоли желает показать, как в различных
политических и экономических условиях общество по‑разному от-
носилось к технологиям, что выразилось, в частности, в определен-
ных системах патентования. Из этого следует, что различные техно-
логии нуждаются в дифференцированном отношении и требуется
изобретательно задействовать социологическое и политическое вооб-
ражение, чтобы правильно оценить их роль в настоящем и будущем.
1. Biagioli 1993 — Biagioli M. Galileo, courtier: the practice of science in the culture of
absolutism. University of Chicago Press, 1993.
297 2. Biagioli 2005 — Biagioli M. Galileo’s Travelling Circus of Science // Making Things Public
(Ed.) Bruno Latour and Peter Weibel Cambridge: MIT Press, 2005. P. 460 – 47.
3. Biagioli 2006 — Biagioli M. Galileo’s instruments of credit: telescopes, images, secrecy.
University of Chicago Press, 2006.
4. Biagioli 2006a — Biagioli M. Patent Republic: Specifying Inventions, Constructing
Authors and Rights // Social Research. 2006. № 73. P. 1129.
5. Biagioli 2006b — Biagioli M. Early Modern Instruments Patents Database, 1500 – 1800:
An appendix to «From Print to Patents: Living on Instruments in Early Modern Europe» //
History of Science. 2006. № 44. P. 139 – 186.
6. Biagioli 2010 — Biagioli M. Did Galileo Copy the Telescope? // Albert Van Helden et al.
(eds), The Origins of the Telescope. Amsterdam: Royal Netherlands Academy of Arts and
Sciences Press, 2010. P. 203 – 230.
7. Warner 1990 — Warner D. What Is a Scientific Instrument, When Did It Become One,
and Why? // The British Journal for the History of Science. Vol. 23. No. 1 (Mar., 1990).
власти
№ 6—7 (1) 2012
Наталья Фирсова
Предвестник исследований диф-

фузии инноваций Габриэль Тард:
«Общество — это подражание»
Рецензия на книги: Тард Г. Законы подражания / Пер. с фр.

Ф. Павленков. Академический проект, 2011. 304 с.
Тард Г. Социальные законы / Пер. с фр. И. Д. Маркусона //
Социология. Сост. В. Зомбарт. Едиториал УРСС, 2003. С. 81 – 88.
298
Г абриэль де Тард был одним из самых известных социологов

во Франции XIX века. Однако сегодня в трудах по истории дис-
циплины его имя упоминается значительно чаще в связи с его оже-
сточенной полемикой с Эмилем Дюркгеймом, нежели с предложен-
ной им исследовательской программой.
Похоже, что предмет исследования Тарда в классической рабо-
те «Законы подражания (1890; рус. пер. — 1892) — распространение
идей, изобретений и открытий — сыграл с исследователем злую
шутку: его идеи, не найдя последователей в свое время, теперь от-
крываются заново. Нам известны по крайней мере два направле-
ния социологической мысли, которые обращаются к трудам Тарда
в поисках интеллектуальных истоков. Это акторно-сетевая теория
(Actor-Network Theory, A N T) и исследования диффузии инноваций
[Latour 2002, Kinnunen 1996].
Наталья Юрьевна Фирсова — социолог (МВШСЭН, 2003), аспирант факуль-

тета социологии НИУ ВШЭ, младший научный сотрудник Лаборатории
экономико-социологических исследований НИУ ВШЭ, ассоциированный
сотрудник Лаборатории сравнительных социальных исследований НИУ
ВШЭ. Научные интересы: экономическая социология, методология социо-
логических исследований, диффузия инноваций, социология потребления
и стиля жизни, субъективная свобода.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Б. Латур выдвинул предположение, что социология Тарда не по-

лучила развития по причине отсутствия технических средств для
реализации исследовательской программы; иными словами, Тарду
просто не повезло — он опередил свое время. Однако сейчас его идеи
могут быть подвергнуты эмпирической проверке. Латур возводит
к Тарду по меньшей мере два аргумента акторно-сетевой теории.
Во-первых, разделение природы и общества не релевантно при из-
учении межличностного взаимодействия. Во-вторых, разделение
на микро- и макро-уровни препятствует пониманию того, как об-
разуется общество [Latour 2002: 118].
Мы изложим взгляды Тарда на социологию и те положения его
работ, преимущественно „Законов подражания“ и «Социальных за-
конов», которые представляют интерес с точки зрения современных
исследований диффузии инноваций. В заключение мы сделаем вы-
вод относительно справедливости причисления Тарда к основопо-
ложникам исследований диффузии инноваций.
299 Законы подражания

Из всех работ Тарда, пожалуй, именно «Законы подражания» вызва-
ли наибольший интерес современников. Философ И. Тэн назвал эту
работу ключом, которым можно открыть любой замок.
Действительно, Тарду удалось создать цельную и самодостаточ-
ную объяснительную схему. В самом упрощенном виде ее можно
представить следующим образом. Есть два взаимоисключающих
понятия: изобретение и подражание. С их помощью можно опи-
сать любые действия людей, общество, а также социальные изме-
нения. Согласно Тарду, общество — это подражание, так как только
благодаря подражанию общество поддерживает свою целостность.
Изменения в обществе происходят с появлением и распростра-
нением изобретений и, как следствие, сменой ориентиров для
подражания.
В «Законах подражания», как и во многих других работах, Тард,
пытаясь освободить социологию от биологизма и органицизма, про-
слеживает развитие языка, религии, производства и потребления,
искусства и политической жизни общества; проводит аналогии
между социальными процессами и физическими, биологически-
ми, химическими феноменами. В этой работе представлена целая
россыпь идей, которые, возможно, были несколько преждевремен-
ны для периода, характеризовавшегося стремлением социологии
и психологии к дисциплинарному самоопределению и обособле-
нию. Именно вопрос, почему одни идеи, открытия и изобретения
получают распространение, а другие предаются забвению, в числе
власти
№ 6—7 (1) 2012
Предвестник исследований диффузии инноваций Габриэль Тард…
многих других в числе многих других вопросов пытался прояснить

автор «Законов подражания».
Тард исходил из понятия социологии (чистой социологии), как на-
уки, открывающей законы, которые применимы ко всем общест-
вам: настоящим, прошлым и будущим. Методом его исследования
стала интерпсихология, или интерментальная психология (inter-
cerebral psychology), которая «изучает происхождение сознательных
отношений между несколькими, прежде всего, между двумя инди-
видами» [Tarde 2000: 19].
Стремясь определить факторы социальных изменений, Тард от-
казывается от существующих объяснений, основанных на инди-
видуальных поступках или капризах великих людей. По его мне-
нию, социальные трансформации объясняются возникновением
великих идей, которые он именует изобретениями, или открытиями.
«Под этими двумя терминами я понимаю всякое нововведение или
всякое дальнейшее улучшение предшествовавшего нововведения
во всякого рода социальных явлениях: в языке, религии, политике,
праве, промышленности, искусстве» [Тард 1892: 2]*.
Объектом социальной науки, согласно Тарду, должны стать со- 300
циальные факты, сходные, много раз повторяющиеся. Определяя
социальные факты как индивидуальные поступки, он проводит
разграничение с социальной философией, в ведении которой он
оставляет факты несходные, новые, исторические в собственном
смысле. Всякое сходство, по Тарду, происходит от подражания, при-
чем подражание понимается достаточно широко: «Всякие сходства
социального происхождения, замечаемые в мире общественном,
представляют прямое или косвенное следствие подражания во всех
его видах: подражания-обычая или подражания-моды, подража-
ния-симпатии или подражания-повиновения. Подражания-обуче-
ния или подражания-воспитания. Подражания слепого или подра-
жания сознательного и т. д.» [Тард 1892: 14].
Как же связаны между собой изобретение и подражание? «Если
мы разложим социальные факты на их составные элементы, то най-
дем в каждом из них, даже в самом простейшем, различные ком-
бинированные изобретения, молнии гения, накопленные и пре-
вращенные в обыденные источники света. […] В общественном
отношении, все оказывается изобретениями и подражаниями;
подражания — это реки, вытекающие из тех гор, что представляют
* Часть статьи написана до 2011 года, когда монография «Законы подража-

ния» была переиздана. По этой причине автор здесь и далее приводит цита-
ты по изданию, опубликованному в 1892 году. Также автор счел возможным
сохранить оригинальную пунктуацию, заменив орфографию на современ-
ную (прим. ред.).
власти
№ 6—7 (1) 2012
собой изобретения» [Тард 1892: 3]. Иными словами, изобретение рас-

пространяется посредством подражания и только таким способом
получает социальную значимость.
Можно сказать, что «социальным», по Тарду, является все, что рас-
пространяется посредством подражания. Поэтому анализ социаль-
ных явлений необходимо проводить на микроуровне.
Но подражание, являясь исключительно социальным феноме-
ном, не рассматривается изолированно от природы. Тард считал
подражание частью универсального закона повторения. В качестве ана-
логий подражания он приводит наследственное повторение в орга-
нической жизни и волнообразное движение в мире неживой при-
роды. Идея универсального закона повторения получает развитие
в другой работе Тарда — «Социальной логике» [Тард 1996]. В ней он
также раскрывает и два других понятия, важных для понимания
подражания: верования («верование означает […] не веру в рели-
гиозном смысле, а только согласие ума с какой‑нибудь мыслью»
[Тард 1996: 501]) и желания, которое приравнено к понятию воли
у Шопенгауэра.
301 Каков же механизм подражания? Если подражание не является
бессознательным подражанием самому себе, то есть привычкой,
оно возникает в результате воздействия одной личности на другую:
«Всякое действие любого из нас внушает окружающим нас людям,
свидетелям этого, почти неотразимое желание подражать нашему
действию; и если эти последние иногда противятся такому стрем-
лению, то это потому, что оно тогда нейтрализуется в них антагони-
стическими воздействиями, возникшими из представившихся им
воспоминаний или из внешних впечатлений (читай: верований. —
Н. Ф.)» [Тард 1892: 80]. Стремление подражать Тард объясняет гипно-
тизмом, в частности гипнотизмом обаяния личности. Возможно,
поэтому его обвиняли в мистицизме.
Здесь также необходимо подчеркнуть, что особое место в по-
нимании подражания Тард отводил коммуникации, разговору:
«Волнообразное, так сказать, распространение подражания, это-
го мало-помалу уравнивающего и цивилизующего начала, одним
из самых могущественных агентов которого является разговор (кур-
сив наш. — Н. Ф.). Это утверждение объясняет необходимость того
двойного стремления, которое мы замечаем при первом взгляде
на эволюцию разговора, а именно, с одной стороны, численное
увеличение пригодных друг для друга собеседников и сходных
между собой реальных разговоров, а с другой стороны, именно
в силу этого увеличения, переход от сюжетов узких, интересую-
щих только небольшую группу людей, к сюжетам все более и более
отвлеченным и общим. Но если эта двойная наклонность и оди-
накова везде, то она не мешает течению эволюции разговора быть
власти
№ 6—7 (1) 2012
настолько же отличным друг от друга в различных нациях, при

различных ступенях цивилизации, насколько русло Нила или
Рейна разнится от русла Ганга или Амазонки» [Тард 1999: 329]. Ра-
нее, в «Законах подражания», Тард утверждал, что изобретения
появляются тем скорее, чем чаще и полнее происходит обмен идей
между индивидами.
Рассмотрим теперь, каким образом Тард теоретизировал распро-
странение изобретений. Центральный вопрос, которым задается
исследователь: «по каким причинам некоторые из нововведений
(какой‑нибудь десяток из сотни неологизмов, мифологических
идей, промышленных изобретений и т. д.) быстро усваиваются мно-
гимии распространяются в массе, подражающей их авторам? И по-
чему другие, громадное большинство, девяносто из ста, осуждены
на забвение?» [Тард 1892: 145].
В поисках ответа Тард разделяет причины распространения но-
вовведения (изобретения) на два вида: логические и сверхлогиче-
ские1. К логическим причинам, или логическим законам подражания,
он относит непосредственно связанные с содержанием нововведе-
ния. Логические законы объясняют, почему одни нововведения рас- 302
пространяются, а другие — нет, насколько осознанна потребность
в нововведении и насколько оно совместимо с существующими зна-
ниями и представлениями. «Под влиянием причин логических, че-
ловек принимает нововведение потому, что он находит его полезнее
или истиннее других, т. е. согласнее с целями и принципами, ранее
принятыми, тоже в силу подражания. В этом случае дело идет един-
ственно о самом изобретении или открытии… независимо от дове-
рия или недоверия к личности его носителей или к месту и времени
его возникновения» [Тард 1892: 146].
Распространение нововведений может происходить как в форме
логических поединков, так и в форме логических союзов. Под логи-
ческими поединками Тард понимает такое распространение ново-
введения, которое вытесняет существующие идеи или привычки,
или происходит одновременно с распространением другого ново-
введения, удовлетворяющего той же потребности, что и первое. Тард
разделяет логические поединки на индивидуальные и обществен-
ные: «Лишь с завершением процесса индивидуального поединка
начинается поединок общественный. Каждому акту подражания
предшествует колебание индивида, потому что каждое изобрете-
ние или открытие, стремясь распространиться, встречает препят-
1 В русском переводе этот ряд причин назван нелогическими. Но в соответ-

ствии с содержанием этих причин нам кажется точнее английский пере-
вод — extralogical [Tarde 2000: 33], которым мы пользуемся.
власти
№ 6—7 (1) 2012
ствие, которое дόлжно устранить и которое заключается в идее или

привычке, усвоенной каждым отдельным лицом из публики» [Тард
1892: 170].
Логическим союзом, или накоплением, Тард называет распро-
странение нововведений, которые не противоречат друг другу,
взаимно поддерживают друг друга или стремятся к соединению.
Он предлагает различать изобретения и открытия, способные на-
капливаться бесконечно (хотя при этом могут и заменяться, как,
например, слова того или иного языка), от тех, что, достигнув опре-
деленной степени накопления, должны быть заменены. В науке
примером первых являются наблюдения и опыты, а примером
вторых — научные теории, которые, совершенствуясь, заменяют
«устаревшие».
Тардом были сформулированы также сверхлогические законы
подражания, обнаруживающие закономерности в распростране-
нии нововведений. При равных логических условия, по утвержде-
нию Тарда, «1) образцы внутренние вызывают подражание прежде
образцов внешних и 2) пример личностей, классов и местностей,
303 признаваемых высшими, берет верх над примерами личностей,
классов и местностей низших. […] Подобная преобладающая
роль принадлежит: 3) то настоящему, то прошедшему» [Тард 1982:
199 – 200]. Первый из сверхлогических законов означает, что подра-
жание верованиям и желаниям предваряет подражания внешнего
характера. Например, вкусам подражают прежде, чем роскоши1.
Второй сверхлогический закон заключается в том, что нововведе-
ния, которые начинают распространяться от находящихся выше
в социальной иерархии, будут приняты всеми с большей вероят-
ностью, чем те, что появились в среде стоящих ниже в социаль-
ной иерархии. Тард также отмечает, что социальная дистанция
имеет значение для распространения нововведения: подражать
с большей вероятностью будут тому, кто находится ближе из зани-
мающих более высокое положение. В демократических обществах
с уменьшением расстояния между классами роль социальной вер-
шины как образца для подражания смещается от аристократии,
отличительной чертой которой Тард считал «инициаторский, если
1 Этот пример Тарда, пожалуй, не самый удачный. В качестве контрприме-

ра можно привести стиль жизни нуворишей, которые подражают прежде
всего внешним атрибутам буржуа или аристократов, то есть собственно
роскоши. Тард и сам приводит подобные контрпримеры, среди них — сви-
детельство Ф. М. Достоевского о том, что после нескольких лет, проведенных
на каторге, он стал внешне походить на арестантов: «Их привычки, идеи,
обычаи сообщились мне и сделались моими по внешности, хотя не проник-
ли в мою душу». Цит. по [Тард 1892: 214].
власти
№ 6—7 (1) 2012
не творческий характер» [Тард 1892: 225], к жителям столичных

городов. Отношение «образец — копия» из одностороннего стано-
вится взаимным. И наконец, в третьем сверхлогическом законе
Тард различает подражание своему и древнему (обычай), а также
подражание новому и чужому (мода). На различных примерах
исследователь прослеживает своего рода цикл, началом которого
является распространение нововведения через подражание-моду,
затем — постепенный переход нововведения в разряд привычного,
и далее распространение посредством подражания-обычая [Тард
1892: гл. 7]. Следует также отметить, что Тард относит действие
сверхлогических законов только к тем случаям, когда их действие
не нейтрализуется — целиком или отчасти — действием логических
законов. Видимо, учитывая это обстоятельство и наличие исклю-
чений из сверхлогических законов, Тард чаще именует их сверхло-
гическими влияниями.
Тард находит подтверждение сформулированным им законам
подражания в изучении статистических данных, например о рас-
пространении потребления кофе и табака в европейских странах;
но, к сожалению, не приводит их в своей работе. Он использует 304
статистические данные в сфере промышленности и торговли для
исследования распространения нововведений и критикует государ-
ственные органы Франции за то, что они не собирают в достаточном
объеме данные о религиозной принадлежности, имуществе и эмо-
циональном состоянии людей, а также об изменениях в словоупо-
треблении [Тард 1892: 105; Kinnunen 1996: 434].
Однако, несмотря на то что Тард сделал множество интересных
наблюдений и выявил ряд важных закономерностей, в целом ему
не удалось создать инструментального аппарата для научных иссле-
дований: в его время для этого не было необходимых технических
средств. В то же время Тард предпринял попытку наметить про-
грамму эмпирического анализа распространения нововведений,
согласно которой исследователю необходимо стремиться «1) к тому,
чтобы посредством записывания действий и результатов получить
кривую возрастания, стояния на одной высоте или упадка новой
или старой потребности, по мере того как она распространяется
и укрепляется или отвергается и искореняется; 2) к тому, чтобы по-
средством удачных сближений полученных таким образом рядов…
указать на препятствие. Или на большее или меньшее содействие,
которое оказывают друг другу эти разнообразные распространяю-
щиеся или уже окрепшие потребности или идеи… не пренебре-
гая в то же время и влиянием, которое могут оказать на них пол,
возраст, темперамент, климат, время года, естественные условия»
[Тард 1892: 113 – 114].
власти
№ 6—7 (1) 2012
Социальные законы
«Законы подражания» пока являются единственной их всех работ
Тарда, включить которую в библиографию с недавних пор считается
хорошим тоном среди исследователей диффузии инноваций. Од-
нако нам представляется, что не меньший интерес для теоретизи-
рования в рамках этого научного направления представляет более
поздняя работа Тарда — «Социальные законы» (1898; рус. пер. — 1906).
В предисловии к первому изданию «Социальных законов» Тард от-
мечает, что эта работа, представляющая собой квинтэссенцию кур-
са лекций, прочитанных им в Свободном коллеже социальных наук
в 1897 году, прочерчивает внутренние связи между его основными
работами, изданными к тому времени посредством аргументации
более общего порядка [Tarde 2000: 5]1. В «Социальных законах» Тард
вводит и отличные от подражания социальные механизмы: проти-
воположение и приспособление.
Обосновывая неочевидное на первый взгляд существование со-
циальных законов, Тард использует яркие и запоминающиеся ана-
305 логии с другими науками: «Когда поверхностный наблюдатель бег-
ло проходит по музею истории с его пестрыми и причудливыми
картинами и знакомится со всеми народами, так непохожими друг
на друга, — его первое впечатление таково, что немыслимо к явлени-
ям социальной жизни применять какую‑либо общую формулу или
какой‑нибудь научный закон и что мысль построить социологию
есть химера. Но такое же впечатление производил на первых пас-
тухов, наблюдавших небесный свод, сверкающий звездный хаос
и многообразие метеоров на небе, и на первых земледельцев, желав-
ших проникнуть в тайны растительной жизни, обилие различных
растительных и животных форм. Им показалась бы величайшей
глупостью мысль объяснить небо и лес несколькими логически свя-
занными между собой понятиями астрономии и биологии» [Тард
2003: 81]. Для того чтобы установить эти законы, наука, по мнению
Тарда, должна исследовать повторение, противоположение, приспособ-
ление [Тард 2003: 82]. В качестве примера повторения Тард приводит
общие индивидам одного и того же рода черты, противоположения:
столкновение между живыми организмами и взаимную борьбу
всех существ, приспособления — творческие взаимные воздействия
явлений. Повторение феномена обеспечивает его воспроизводство.
Тард подвергает критике тенденцию, которую он находит у Вико,
Монтескье и современных ему эволюционистов, — «втиснуть со-
1 Русский перевод «Социальных законов» не полон, поэтому мы вынуждены

обращаться в том числе к английской версии.
власти
№ 6—7 (1) 2012
циальные факты в законы развития, в силу которых они должны,

в общем и целом, с незначительными отклонениями, повторяться»
[Тард 2003: 82]. Тард противопоставляет концепции однолинейного
развития, как бы мы назвали ее сегодня, собственное видение: «Эти
мнимые законы полны исключений и… развитие языка, права, ре-
лигии, политики, хозяйства, искусства, морали идет не единым
широким путем, но целым сплетением путей, с бесчисленными
скрещениями» [Тард 2003: 83]. Тарду близок скорее подход эконо-
мистов и лингвистов того времени, которые замечают отношения
между последовательными и одновременными фактами, повторяю-
щимися в пределах изучаемой ими области (например, совпадение
человеческих действий в покупках и продажах, производстве и по-
треблении) и позволяющими формулировать законы. Любопытно,
что в данном контексте он причисляет лингвистов и экономистов,
в частности А. Смита, к «специалистам социологии».
Тард вслед за С. Миллем предлагает обратиться для объяснения
экономических, лингвистических и прочих законов к психоло-
гии. Но не к психологии отдельных индивидов. Тард предлагает
искать основные социальные факты в интерментальной психологии, 306
«т. е. той, которая изучает происхождение сознательных отноше-
ний между несколькими, прежде всего между двумя индивидами.
Разнообразные группировки и комбинации этих основных соци-
альных фактов и образуют затем так называемые простые соци-
альные явления, составляющие предмет специальной социологии»
[Тард 2003: 84]. По утверждению Тарда, взаимные отношения двух
индивидов составляют единственное и необходимое основание
социальной жизни и первоначально они заключались в подража-
нии одного индивида другому. «Поскольку мы живем социальной
жизнью, во всей нашей речи, в поступках, в мышлении мы подра-
жаем другим, за исключением случаев, когда мы вводим что‑либо
новое, что случается, однако, редко; но и тогда легко доказать, что
наши новшества, большей частью являются комбинациями преж-
них примеров и что они остаются чужды социальной жизни до той
поры, пока не вызывают подражания» [Tarde 2000: 23].
Тард говорит о подражании не только на уровне межличностной
коммуникации, но и на уровне общества. Полемизируя с предшест-
венниками в лице Э. Ренана и И. Тэна, он предлагает избегать таких
понятий, как «народный дух», «расовый дух», «дух языка» или «дух
религии» в объяснительных схемах, приписывая им соотнесен-
ность с определенными формами правления, учреждениями и пр.
«Бесполезно было указывать этим теоретикам на глубину тех пре-
образований, которые вызывает распространение прозелитической
религии, языка, учреждения, вроде суда присяжных, далеко за пре-
делами народа и расы, несмотря на непреодолимые препятствия,
власти
№ 6—7 (1) 2012
которые должен бы противопоставить этому распространению дух

других наций и других рас» [Тард 2003: 85]. А «народный дух» он
трактует как продукт индивидуальных особенностей индивидов;
такой подход можно назвать вслед за Й. Шумпетером методологи-
ческим индивидуализмом. «С течением времени придется открыть
глаза и признать, что дух народа или расы не является всеопреде-
ляющим, господствующим над отдельными личностями фактором,
но просто удобной этикеткой, безымянным синтезом тех личных
особенностей, которые одни только реальны, одни только истинны
и которые постоянно бродят внутри каждого общества, благодаря
беспрестанным заимствованиям, благодаря плодотворному обмену
примерами между соседними обществами» [Тард 2003: 85 – 86].
Объясняя противоположение, Тард отталкивается от экономическо-
го понятия конкуренции. То, что экономисты считают конкуренци-
ей между потребителями (это явление еще существовало в ХIX веке)
или производителями, он рассматривает как конкуренцию жела-
ний и верований: «Если распространить ее на все лингвистические,
религиозные, политические, художественные, моральные формы
307 социальной жизни, то можно будет убедиться, что истинные со-
циальные противоречия следует искать внутри самого индивида,
а именно: всякий разкогда он „колеблется“ принять или отвергнуть
новое выражение, новый религиозный обычай, новую идею, новую
школу искусства. Вот это колебание, эта маленькая внутренняя
борьба, которая в каждый данный момент миллионы раз воспроиз-
водится в жизни народа, есть бесконечно малая и бесконечно плодо-
творная противоположность в истории; в социологии она приводит
к глубокому и спокойному перевороту» [Тард 2003: 86].
По мнению Тарда, наука, которую основал О. Конт, это еще не со-
циология, а «философия истории»: для него вся история человече-
ства ведет к господству эпохи его позитивизма. Эволюционисты
значительно продвинулись вперед в этом направлении: форму-
лируя законы лингвистического, религиозного, экономического,
политического, морального, эстетического развития, они подразу-
мевают, что эти законы применимы не только к народам, которые
имеют привилегию называться историческими, но ко всем наро-
дам, которые существовали и будут существовать. Однако взгляды
школы Г. Спенсера Тард также считает ошибочными, так как в ко-
нечном счете последователи Спенсера приходят к выводу, что «хотя
человек и двигается сам, но им руководит эволюция» [Тард 2003: 87].
Замечая в эволюционном развитии народов схожие черты, Тард тем
не менее считает источником эволюции научные открытия и про-
мышленные изобретения, «которые, непрерывно накопляясь, вза-
имно извлекая пользу друг из друга, образуют целую систему; су-
ществующая между ними весьма реальная диалектическая связь,
власти
№ 6—7 (1) 2012
не лишенная, правда, извилин, смутно отражается в связи между

народами, способствовавшими ее созданию» [Тард 2003: 87]. Тогда
элементарным социальным приспособлением, по Тарду, являются от-
ношения между двумя индивидами, один из которых учит, а другой
учится, один приказывает, а другой повинуется, один производит,
а другой покупает и потребляет, или в отношениях двух человек,
которые сотрудничают в одном деле. Однако этим не ограничива-
ется понятие приспособления, так как Тард предлагает искать его
в гении изобретателя, не всякого, а лишь того, чьи изобретения при-
обрели социальное значение, то есть получили распространение.
Ведь для того, чтобы получить распространение, идея изобретателя
должна быть в гармонии с существующими потребностями и спосо-
бом их удовлетворения. Таким образом, Тард возвращает внимание
социологии, как зарождающейся науки, к человеку: «В основе каж-
дой ассоциации между людьми лежит первоначально ассоциация
идей одного и того же человека» [Тард 2003: 88].
Влияние идей Тарда на исследования диффузии 308

инноваций
Интерес к теме распространения нововведений и его влияния
на социальные изменения прервался на период около 40 лет после
кончины Тарда в 1904 году. Причиной тому мог послужить целый
ряд обстоятельств. Во-первых, методологические инструменты
для подобных исследований не были предложены Тардом и разра-
ботаны значительно позже — с появлением технических средств
для их реализации и соответствующих эмпирических данных.
Во-вторых, Тард обладал несомненными литературными способ-
ностями [Lepenies 1992] и «совершенно недисциплинированным
умом» [Latour 2002: 118], что, с одной стороны, позволило ему избе-
жать догматизма, а с другой, объясняет, почему он не оставил шко-
лы последователей. Действительно, в век растущей специализации
Тард вовлекал в свои работы все доступное ему знание, с легко-
стью переходя от одной проблемы к другой и используя в качестве
путеводной нити аналогии. В-третьих, доминирующей фигурой
во французской социологии на долгое время стал Дюркгейм, интел-
лектуальный противник Тарда. Однако необходимо заметить, что
Дюркгейм переиграл Тарда не в интеллектуальном споре, основная
ось противостояния которого — «реализм — номинализм»1, а на поле
1 В открытых публичных дебатах, состоявшихся в 1904 году, Тард следую-

щим образом сформулировал свою позицию: «Существуют только инди-
видуальные действия и взаимодействия. Все остальное — это метафизика
власти
№ 6—7 (1) 2012
институализации социологии как науки во Франции. Это стало

возможным благодаря «широкому» дюркгеймовскому определению
социологии как науки, которое позволило наиболее талантливым
представителям философии, истории, права и лингвистики занять
посты в самых влиятельных университетах Франции и вырабо-
тать социологическую ориентацию в каждой из этих дисциплин.
В то же время Тарда исследователи его творчества считают изолиро-
ванным от академического круга [Clark 1973: 68, 98]. Однако он полу-
чил, не имея докторской степени, звание профессора современной
философии в Коллеже Франции в 1900 году и читал различные кур-
сы в нескольких университетах. Можно сказать, что Тард считался
наиболее известным социологом во Франции того времени вне уни-
верситетской системы.
Однако работы Тарда, переведенные на английский язык, на-
шли последователей в академических кругах США , например сре-
ди представителей Чикагской школы. Идеи Тарда оказали влияние
на В. Парето, Р. Парка, Э. Берджесса, Э. Росса, Ч. Эллвуда, Дж. Болдуи-
на, Дж. Дьюи, Ч. Кули, Ф. Гиддингса [Lukes 1992: 303; Kinnunen 1996:
309 436]. Работы Тарда приводятся в списках избранных произведений
различных школ и направлений в «зеленой библии» студентов со-
циологических факультетов американских университетов, состав-
ленной Парком и Берджессом, — «Введение в науку социологию»
[Park & Burgess 1972].
Неудивительно, что первые эмпирические исследования процес-
са диффузии инноваций появились в США . Одним из самых пока-
зательных стало социологическое исследование распространения
семян гибридной кукурузы среди фермеров двух поселений в шта-
те Айова [Ryan & Gross 1943]. В 1940 – 50‑е годы интерес к исследова-
ниям диффузии инноваций рос одновременно и независимо среди
различных дисциплин, причем ученые не были осведомлены о ре-
зультатах коллег. Лишь с появлением работы Э. Роджерса «Диффузия
инноваций» в 1962 году, в которой обобщались выявленные зако-
номерности в распространении инноваций, предлагалась общая
модель диффузии инноваций и выдвигались аргументы в пользу
необходимости концептуализации процесса диффузии, стало оче-
видно, что результаты исследований, полученные в рамках раз-
личных дисциплин, являются скорее комплементарными, чем
противоречивыми.
Роджерс причислял работы Тарда к истокам исследований диф-
фузии инноваций [Rogers 2003: 40 – 41]. Многие обобщения, сделан-
и мистицизм» [Lukes 1992: 313]. Подробнее о содержании интеллектуального

поединка Тарда и Дюркгейма см.: Lukes 1992, p. 302 – 314.
власти
№ 6—7 (1) 2012
ные Роджерсом, согласуются с положениями теории о подражании,

хотя и описаны с использованием других терминов. Например,
«подражание» Тарда соответствует современному понятию «освое-
ние инновации». Многие заключения, сделанные Тардом ско-
рее интуитивно, позже нашли подтверждение в эмпирических
исследованиях.
Процесс распространения нововведений, описываемый Тардом
с использованием различных примеров, будучи изображен графи-
чески, соответствует S-образной кривой, что согласуется с совре-
менными представлениями о протекании процесса диффузии ин-
новаций. Тард указывал на важность индивидуального решения
об освоении инновации или отказе от ее освоения для изучения
процесса диффузии. Ключевое слово в теории Тарда — «подража-
ние» — подразумевает, что большинство, осваивая нововведение,
копирует действия уже освоивших его. При этом Тард подчерки-
вал важность коммуникации. Таким образом, согласно Тарду, рас-
пространение нововведения является социальным процессом. Тард
предположил, что чем более нововведение соответствует принятым
ранее идеям и принципам, тем вероятнее его широкое распростра- 310
нение. Эта интуиция нашла подтверждение в более поздних эмпи-
рических исследованиях. Подтвердилось наблюдение Тарда и о том,
что нововведение значительно легче распространяется в однород-
ных группах, нежели от одной группы к другой [Тард 1892: 348]. Тар-
дом также было замечено, что одним из основных мотивов освоения
нововведения является стремление к более высокому статусу; и, со-
ответственно, нововведения, уже принятые большинством, теряют
свою привлекательность в качестве символа статуса для высших
социальных слоев, освоивших нововведение в числе первых.
Нам представляется, что перечисленные соответствия представ-
лений Тарда с современным состоянием теории диффузии иннова-
ций позволяют считать Тарда ее основоположником. Или по мень-
шей мере одним из основоположников, в числе которых Роджерс
называет также Г. Зиммеля (зиммелевский концепт чужака близок
к понятию инноватора, который в числе первых осваивает ново-
введение, демонстрируя таким образом девиантное поведение
относительно норм и правил социальной системы) и британских
и германо-австрийских диффузионистов начала ХХ века (две антро-
пологические школы, схожим образом в противовес эволюциониз-
му объяснявшие социальные изменения в различных обществах
как результат распространения культурных нововведений из од-
ного центра) [Rogers 2003: 42 – 43], которые ввели термин «диффузия»
в социальные науки, заимствовав его из физики.
Не только теория диффузии инноваций претендует включить
Тарда в число своих основоположников. Латур «открыл» Тарда как
власти
№ 6—7 (1) 2012
предвестника акторно-сетевой теории, переиздав его труд «Мона-

дология и социология» (Monadologie et Sociologie), не переведенный
пока на русский язык [Latour 2002]. С. Московичи признает за Тардом
разработку теории естественных и искусственных толп, в которой
первые служат элементарной энергией для образования вторых,
создающих, в свою очередь, общественные и политические инсти-
туты [Московичи 1998: 196; Тард 1999]. С. Джинер считает, что Тард
внес первоначальный решающий вклад в теорию массовой культу-
ры [Giner 1976: 60]. Также французский исследователь причисляется
к основателям социальной психологии.
Подражание предлагается считать основным механизмом ин-
ституционального изоморфизма. П. Димаджио и У. Пауэлл пере-
сматривают тезис М. Вебера о «железной клетке» рациональности
при капитализме. Авторы аргументированно продемонстрирова-
ли, что в организациях механизмы бюрократизации смещаются
от форм, определяемых рыночной конкуренцией, к формам, ко-
торые носят принудительный, подражательный или нормативный
характер [DiMaggio & Powell 1983]. Подражательные процессы при
311 изменениях в организациях возникают вследствие неопределен-
ности как внутренних целей, так и внешнего окружения. Моделью
для подражания при этом служат наиболее успешные организации.
В качестве объяснения авторы приводят «скорее универсальность
подражательных процессов, нежели существование подтверждён-
ных свидетельств того, что копируемые модели повышают эффек-
тивность» [DiMaggio & Powell 1983: 152].
За рамками описанной выше схемы остаются акторы, которые
впоследствии конструируют копируемые модели. Н. Флигстин по-
лагает, что теории рационального выбора в экономике и политоло-
гии показывают, почему акторы производят институты. «Теория
помогает объяснить, как происходит конструирование социальной
жизни в поддающихся экспликации направлениях. Эгоистичные
акторы заинтересованы в инновациях, и часто их успешные стра-
тегии быстро копируются другими акторами» [Флигстин 2002: 143].
Суммируя вклад Тарда в исследования диффузии инноваций,
прежде всего необходимо отметить его убежденность в том, что со-
циальные науки должны изучать социальные изменения, а не ста-
тичное состояние общества [Barry & Thrift 2007: 512]. Таким образом,
Тард не только обосновал актуальность изучения диффузии инно-
ваций, но и поместил ее в центр внимания социологии. Многие
идеи Тарда впоследствии нашли эмпирическое подтверждение в ис-
следованиях в рамках различных дисциплин [Katz 1999: 147, Rogers
2003]: протекание процесса диффузии в виде S-образной кривой,
важность межличностной коммуникации для принятия решения
об освоения инновации, распространение инновации сверху вниз
власти
№ 6—7 (1) 2012
по социальной иерархии и предвидение ускорения процесса диф-

фузии в будущем — если упомянуть только основные.
В то же время мы по‑прежнему можем наблюдать недостаток тео-
ретизирования в области диффузии инноваций: идеи Тарда, изло-
женные в его наиболее популярном труде «Законы подражания»,
получили распространение, однако его теоретизирование в этой
области почти не нашло последователей [Katz 1999]. В качестве ис-
ключений последнего времени можно привести работу Деринга
и Майера, в которой они, отталкиваясь не столько от критики идеи
Тарда о распространении инноваций «сверху вниз», а скорее от ее
идеологически нагруженных трактовок, предлагают уделять боль-
ше внимания активной роли агентов изменений, в частности аген-
тов, совершающих интервенции в такие области, как здравоохране-
ние и образование [Dearing & Meyer 2008]. Стоит также упомянуть
работу Э. фон Хиппеля о роли конечных пользователей как успеш-
ных инноваторов [von Hippel 2005] и статью Дж. Коливас и Ст. Йон-
сона, вклад которой состоит в разграничении собственно диффузии
инновации и ее институализации [Colyvas & Jonsson 2011]. Остается
надеяться, что возвращение к наследию Тарда и его критическое из- 312
ложение будут стимулом не только к последующим эмпирическим
исследованиям, но и к дальнейшему теоретизированию в области
диффузии инноваций.
1. Гофман 2002 — Гофман А. Б. Два периода в развитии французской социологии / Ис-
тория теоретической социологии. В 4 т. Т. 3. Разд. 3. Гл. 1. / Отв. ред. и составитель
Ю. Н. Давыдов. Москва: Канон, 2002.
2. Кон 2001 — Кон И. С. Психологическая социология конца XIX — начала XX в. // Исто-
рия социологии в Западной Европе и США . М.: Норма, 2001. С. 56 – 78.
3. Московичи 1998 — Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии
масс / Пер. с фр. Т. П. Емельяновой. Москва: Центр психологии и психотерапии, 1998.
4. Тард 1892 — Тард Г. Законы подражания / Пер. с фр. СП б.: Ф. Павленков, 1892. Переиз-
дание: Тард, Г. Законы подражания. Пер. с фр. Ф. Павленков. Академический проект,
2011.
5. Тард 1996 — Тард Г. Социальная логика / Пер. с фр. СП б.: Социально-психологический
центр, 1996.
6. Тард 1999 — Тард Г. Мнение и толпа / Пер. с фр. Психология толп. М.: Институт
психологии РАН, 1999.
7. Тард 2003 — Тард Г. Социальные законы / Пер. И. Д. Маркусона. // Социология.
Сост. В. Зомбарт. Едиториал УРСС , 2003.
8. Флигстин 2002 — Флигстин Н. Поля, власть и социальные навыки: критический
анализ новых институциональных течений / Экономическая социология: новые
подходы к институциональному и сетевому анализу / Сост. и научный редактор
власти
№ 6—7 (1) 2012
В. В. Радаев. Москва: РОССПЭН . 2002. С. 119 – 156.

9. Barry, Thrift 2007‑Barry A., Thrift N. Gabriel Tarde: Imitation, Invention and Econo-
my // Economy and Society. 2007. Vol. 36, № 4. P. 509 – 525.
10. Clark 1973 — Clark T. N. Prophets and Patrons: The French University and the Emergence
of the Social Sciences. Cambridge: Cambridge University Press, 1973.
11. Colyvas, Jonsson 2011 — Colyvas J. A., Jonsson, S. Ubiquity and Legitimacy: Disentan-
gling Diffusion and Institutionalization // Sociological Theory. 2011. № 29 (1). P. 27 – 53.
12. Dearing, Meyer 2008 — Dearing J. W., Meyer G. Revisiting diffusion theory // A. Sing-
hal & J. W. Dearing (Eds.), Communication of Innovations: A Journey with Ev
Rogers. New Delhi: Sage, 2008. P. 29 – 60.
13. DiMagio, Powell 1983 — DiMagio P. J., Powell W. W. The Iron Cage Revisited: Insti-
tutional Isomorphism and Collective Rationality in Organizational Fields // American
Sociological Review. 1983. Vol. 48. № 2. P. 147 – 160.
14. Giner 1976 — Giner S. Mass Society. London: Martin Robinson, 1976.
15. Von Hippel 2005 — Von Hippel E. Democratizing Innovation. Cambridge, M A : MIT
Press, 2005.
16. Katz 1999 — Katz E. Theorizing Diffusion: Tarde and Sorokin Revisited // The Annals of
the American Academy of Political and Social Sciences. 1999. № 566. P. 144 – 155.
17. Katz et al. 1963 — Katz E., Levin M. L., Hamilton H. Traditions of Research on the
313 Diffusion of Innovation // American Sociological Review. 1963. № 28. P. 237 – 253.
18. Kinnunen 1996 — Kinnunen J. Gabriel Tarde as a Founding Father of Innovation Diffu-
sion Research // Acta Sociologica. 1996. № 39 (4). XX . Р. 431 – 450.
19. Latour 2002 — Latour B. Gabriel Tarde and the End of the Social // P. Joyce (ed.) The Social
in Question. New Bearings in History and the Social Sciences. London: Routledge, 2002.
P. 117 – 132.
20. Lepenies 1992 — Lepenies W. Between Literature and Science: the Rise of Sociology.
Translated from the German by R. J. Hollingdale. Cambridge: Cambridge University
Press, 1992.
21. Lukes 1992 — Lukes S. Émile Durkheim. His Life and Work: a Historical and Critical
Study. L: Penguin Books, 1992.
22. Park 1972 — Park R. E. Sociology and the Social Sciences // Park Robert E., Burgess
Ernest W. (eds.) Introduction to the Science of Sociology Including the Original Index
to Basic Sociological Concepts. Chicago: The University of Chicago Press, 1972. P. 1 – 57.
23. Rogers 2003 — Rogers E. M. Diffusion of Innovations, fourth edition, NY: The Free Press,
2003.
24. Ryan, Gross — Ryan R., Gross N. C. The Diffusion of Hybrid Seed Corn in Two Iowa
Communities // Rural Sociology, 1943 Vol. 8. № 1. P. 15 – 24.
25. Tarde 2000 — Tarde G. Social Laws: an Outline of Sociology. Translated from French by
Howard C. Warren. K: Batoche Books, 2000.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Abstracts
Stolyarova Olga. How is a sociological criticism of science possible?
In this article the problem of social-science criticism of natural sciences

is considered. It is argued that, on the one hand, natural sciences are
nonviable without their humanitarian precepts (philosophical grounds),
but, on the other hand, philosophical critique of science, in its turn,
depends on the dynamics of natural sciences. From this perspective pros
and cons of science are analyzed and systematized.
Keywords: social sciences, philosophy of science, sociology of knowledge,
expert knowledge, knowledge society, science, technology, progress.
Erofeeva Maria. Jokes aside! Actor-network theory on the 314

legitimation of scientific knowledge.
The article touches upon the theoretical reconstruction of the notion

«scientific fact» in sociology of B. Latour. To reach the assigned task the
resources of J.‑F. Lyotard’s philosophical perspective are applied. The
author starts by presenting the critics of the mechanism of scientific
fact production as a consequence of the removal of modalities from a
statement, which is represented by the article of O. Amsterdamska.
Further two questions are sequentially analyzed in the text. The
first corresponds to the problem of the objective nature of scientific
knowledge and the methodological distinction «realism / relativism».
The second deals with the ontological nature of scientific activities.
The author comes to the conclusion that in B. Latour’s sociology the
objectivity is not denied, and science may be compared with politics
only in a particular ontological sense.
Key words: Bruno Latour B., Jean-François Lyotard, actor-network theory,
sociology of scientific knowledge, scientific fact, scientific knowledge,
legitimation, objectivity, rhetoric, network, ontological politics.
Roudenko Nikolay. Networks, knowledge and reality: problematics

of social topology in concept of John Law
The article covers conceptual innovations of John Law. The author

qualifies as such the terms of collateral realities, knowledge place (space)
and hinterland; he points out that knowledge performatively producing
власти
№ 6—7 (1) 2012
Abstracts
the reality in a most convincing way has a chance to recreate itself as

a network.
Keywords: actor-network theory, hinterland, knowledge place, knowledge
space, collateral realities, material semiotics, Otherness, John Law,
Bruno Latour, World Expos
Lankin Mikhail. Is authoritarism of technics the nature’s revenge?

Three cases of technology development in the USSR
The article dwells on the relation between power and technology. The
author uses theoretical resources of actor-network theory and Marxism.
These traditions often point out that there is an unbreakable connection
between technics and power, stabilization of technologies and
domination. The Author shows ambiguity of such connection referring
to cases of technology development in the USSR .
Keywords: actor-network theory, Marxism, Frankfurt school, science and
technology studies, technology in USSR
315 Mikhel Dmitry. From laboratory to field: a case of germ theory

development in Russia
The article dwells on the relation between establishment of a new

branch of scientific knowledge and external contextual factors. The
author analyses the case of germ theory history in the tsarist Russia
the author and shows that the new knowledge went beyond laboratories
and became eagerly sought by society and other scientists thanks to an
external circumstance that is a cholera epidemic.
Keywords: germ theory, microbiology, laboratory life, science and
technology studies, science culture, Louis Pasteur, Nikolay Gamaleya,
cholera
Kirill Pouzanov. Present day models of innovation distribution:

critical analysis
The article dwells on models of innovation distribution. Basing on

diffusion model by E. Rogers and spatial model by T. Hagerstrand the
author develops an alternative model which allows to analyze innovation
dynamics including its spatial distribution specifics.
Keywords: innovations, distribution barriers, distance decay, diffusion
model, linear model
Pavel Stepansov. The belief in scientific progress VS scientific

skepticism: factor which determine attitudes of Russians towards
scientific development
власти
№ 6—7 (1) 2012
Abstracts
Modern theories of innovations do not provide us with a reasonable

explanation, why some groups are more sensitive to innovations than
others. The ‘blind spot’ of current theories lies in the very mechanics of
their work. Through the analysis of respondents’ attitudes to scientific
progress, the article considers new ways of determining the groups
of population which are sensitive to innovations. Three major factors
definingpopulation’s treatment of scientific development are extracted
basing on ‘Eurobarometer in Russia’ survey data.
Keywords: innovations, scientific development, attitudes, clusters of
actors.
Anton Smol’kin. Modern day computer technology skills of elderly

people as a condition of their successful social and economic integration
Given transition to postindustrial economy, accompanied with a

dramatic population aging, we have to revise our views on disablement.
The later is more and more often linked with incapacity to retraining
and getting new skills. Basing on ‘Eurobarometer in Russia’ survey data 316
the level of mastery of new technologies by people over 50 years old was
measured. The results have proven that theage is only the secondary
factor, determining low rates of innovative technologies mastery
byelderly people. The more significant causes turns out to be education
and social capital; their significance raises with the age.
Key words: elderly people, computer technologies, social adaptation,
disablement, retraining.
Kuznetsov Andrey, Shaitanova Loudmila. Share taxi at the cross-

roads of regimes of justification
The article concerns social problems of route taxi as a specific post-soviet

phenomenon — private public transportation system. The authors stress
theoretical potential of share taxi studies for urban sociology. Sociotech-
nical assemblage of share taxi is a field of multiple contradictions and
conflict, of which the problem of justice is articulated. At the end of the
article the hypothesis is suggested that conflicts in share taxi system
are conditioned by juxtaposition of different regimes of justification.
Keywords: share taxi, public transportation, sociology of mobilities, pub-
lic and private, justice, sociotechnical assemblage, morality and tech-
nology, Luc Boltanski, Laurent Thevenot
власти
№ 6—7 (1) 2012
Авторы
Дирк Беккер — социолог и экономист, профессор университета Цеп-

пелин, Фридрихсхафен. Развивает идеи Никласа Лумана.
Дэвид Блур — социолог, основатель сильной программы социологии

знания, одна из ключевых фигур в социологическом конструктивиз-
ме и британской линии исследований науки и техники (science and
technology strudies, STS). Профессор Эдинбургского университета.
Виктор Семенович Вахштайн — кандидат социологических наук

(ГУ-ВШЭ, 2007), заведующий кафедрой теоретической социологии
317 и эпистемологии философско-социологического факультета РАН-
Х иГС , директор Центра социологических исследований Института
социально-экономических исследований РАНХ иГС .
Стивен Вулгар — социолог, автор ряда исследований в области со-

циологии науки и техники. Профессор бизнес-школы им. В. Саида,
Оксфорд.
Мария Александровна Ерофеева — студентка МВШСЭН / философско-со-

циологического факультета РАНХ иГС .
Андрей Геннадиевич Кузнецов — кандидат социологических наук, до-

цент кафедры социологии Волгоградского Государственного Уни-
верситета. Сфера научных интересов: исследования науки и тех-
нологии, акторно-сетевая теория, социология города, исследования
мобильностей.
Михаил Алексеевич Ланкин — историк (исторический факультет

СП бГУ ), магистрант исторического факультета ЕУ СП б. Научные
интересы: история и социология техники, разработка новых тех-
нологий в СССР.
Бруно Латур — социолог, антрополог, философ. Один из создателей

акторно-сетевой теории. Профессор парижского Института поли-
тических исследований.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Авторы
Наталья Дмитриевна Лебедева — студентка философско-социологиче-

ского факультета РАНХ иГС .
Дмитрий Викторович Михель — доктор философских наук, декан со-

циально-гуманитарного факультета Саратовского государственного
технического университета, профессор кафедры социологии, соци-
альной антропологии и социальной работы. Сферы научных инте-
ресов: социальная история науки, социальная история медицины,
медицинская антропология.
Кирилл Александрович Пузанов — кандидат географических наук,

в 2008 году с отличием окончил географических факультет МГ У
кафедру Социально-экономической географии зарубежных стран.
Старший научный сотрудник Центра социологических исследова-
ний РАНХ иГС .

РАН , выпускник исторического факультета и программы изучения
науки и технологий (ЕУСП б, 2013). Научные интересы: социология 318
пространства, социология материальности, социология музеев, ис-
следование науки и технологий.
Антон Александрович Смолькин — кандидат социологических наук

(2005), M A in Sociology Манчестерского университета, зам.декана
философско-социологического факультета Академии при Прези-
денте Российской Федерации, РАНХ иГС , занимается социологией
старости.

Sociology Манчестерского университета). Аспирант кафедры Ана-
лиза социальных институтов НИУ-ВШЭ, старший научный сотруд-
ник Центра социологических исследований при ИПЭИ РАНХ иГС .
Преподаватель Московской школы социальных и экономических
наук, старший преподаватель Философско-социологического фа-
культета РАНХ иГС .
Наталья Юрьевна Фирсова— социолог (МВШСЭН , 2003), аспирант фа-

культета социологии НИУ ВШЭ, младший научный сотрудник Ла-
боратории экономико-социологических исследований НИУ ВШЭ,
ассоциированный сотрудник Лаборатории сравнительных соци-
альных исследований НИУ ВШЭ. Научные интересы: экономи-
ческая социология, методология социологических исследований,
диффузия инноваций, социология потребления и стиля жизни,
субъективная свобода.
власти
№ 6—7 (1) 2012
Авторы
Людмила Андреевна Шайтанова — студент направления «Социология»

Волгоградского Государственного Университета. Сфера научных
интересов: конструктивистская социология, социология транспор-
та и мобильностей.
319
власти
№ 6—7 (1) 2012
СОЦИОЛОГИЯ
ВЛАСТИ
№ 6-7 (2012)
«Власть технологий и технологии власти»
Учредитель
Российская академия народного хозяйства
и государственной службы при Президенте РФ
IS SN 2074-0492
119606, г. Москва, просп. Вернадского, д. 84

Редакция журнала «Социология власти»
E-mail: soc.of.power@gmail.com
Подписано в печать
Формат 70×100/16
Тираж 500 экз.
Отпечатано в типографии РАНХ иГС

119571, Москва, пр-т Вернадского, 82–84
Коммерческий отдел: тел. (495) 433-25-10, (495) 433-25-02
com@anx.ru, www.delo.ane.ru

0353 57381201112B

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

0353 57381201112B

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

СОЦИОЛОГИЯ

«Власть технологий и технологии власти»

Выходит восемь раз в год № 6-7 2012

Дизайн Трушина Е. В.

Отпечатано в типографии ИД «Дело»

10 Павел Степанцов. Предисловие редактора-составителя

27 Мария Ерофеева. Шутки в сторону! Акторно-сетевая теория

38 Николай Руденко. Сети, знание и реальность: проблематика

67 Михаил Ланкин. Авторитаризм техники — месть природы?

82 Кирилл Пузанов. Современные модели распространения

100 Павел Степанцов. Вера в научно-технический прогресс

115 Антон Смолькин. Навыки владения современными

137 Андрей Кузнецов, Людмила Шайтанова. Маршрутное такси

178 Брюно Латур, Стивен Вулгар. Лабораторная жизнь.

235 Брюно Латур. Коперниковский переворот в политической

255 Дирк Беккер. Почему системы? Перевод А. Кузнецова

282 Наталья Лебедева. Рецензия на книгу: Сеннет Р. Падение

288 Николай Руденко. Рецензия на книгу: Biagioli, M. From

298 Наталья Фирсова. Предвестник исследований диффузии

Э тот номер посвящен вопросам, на первый взгляд далеким

Виктор Семенович Вахштайн — кандидат социологических наук (Г У-ВШЭ,

собственноручно провести границы между научно-фантастически-

Всего трем из двух десятков коллег, которым я предложил решить

киберпанк — ее литературное воплощение. В другое время такая

1 Перевод С. Крикуна: http://fantlab.ru/blogarticle10531.

ческие тела превратились в кибернетические системы коммуника-

1 Haraway D. Biopolitics of Postmodern Bodies: Constitutions of Self in Immune

мом рефлексии. Все процитированные авторы — и ученые, и фанта-

Т ема нашего очередного номера — «Власть технологий и техноло-

Павел Михайлович Степанцов — социолог (ВШЭ, 2010, степень M A in

тернативная математика», а также второй главы книги Бруно Лату-

13 Ключевые слова: социальные науки, философия науки, социология зна-

О бщество, в котором мы живем, называет себя «обществом

Ольга Евгеньевна Столярова — кандидат философских наук, доцент кафед-

де бесспорны. Человек с помощью научных инструментов вышел

и «ненатуральной» пищи; в древности войны были обычным спо-

общественной жизни (ученый признал, что кризис планетарного

ституциям и доктринам, и признать верховный авторитет (подлин-

ном — не теолог)1. Конечно, реальность принадлежит всем, равно

1 В средневековом обществе тесноватый социальный лифт все же сущест-

всем, что всеобщее многоступенчатое образование и есть связую-

буксует, то это вина обслуживающего персонала, который в силу

1 Приведем цитату из интернета: «Последние исследования показали, что

чтожением соперников. Как тут не вспомнить В. С. Библера: «Наука,

1 В первой половине X X века под огонь позитивистской критики попала диа-

идти не о том, каковы формообразующие характеристики науки,

ки своим пониманием мышления, включив в сферу рассмотрения массу

стифицирует феномен власти и авторитета правителя: в их основе

это внутренняя пружина философии, в которой заключена колос-

1 Фраза «Объективность — это миф» принадлежит одной из представитель-

Однако же именно философия, которая, передав скептицизм в ве-

1 Как писал Энгельс, «все человеческое познание развивается по очень запу-

софию и ее претензии на универсальность, будь то универсальное

Ключевые слова: Брюно Латур, Жан-Франсуа Лиотар, акторно-сетевая

В исследованиях лабораторной жизни Б. Латур представляет

Мария Александровна Ерофеева — студентка МВШСЭН / философско-со-

демонстрация экстраординарных способностей языка оставляет

LOL # 1. Латур — Oбъективность — Лиотар

«Вы, конечно, шутите, месье Латур!» — восклицает Амстердамска.

процесс, знание предстает как серия «переводов»1 мира на язык на-

1 М. Каллон считает, что в центре научного познания лежит процесс пере-

вследствие этой ограниченности наука изолирована (в том числе

зывания, которые меняют правила господствующей языковой игры.