108

Том 25
#6 · 2015 
Издательство
Института
Гайдара
Москва
L O G O S · Volume 25 · #6 · 2015
Philosophical and Literary Journal
P U B L I S H E D S I N C E 1991, F R E Q U E N C Y—S I X I S S U E S P E R Y E AR

E STA B L I S H E R—GA I DAR I N ST I T U T E F O R EC O N O M I C P O L I C Y

E D I TO R-I N-C H I E F Valery Anashvili

G U E ST E D I TO R Tatiana Weiser (Auditory Democracy)
E D I TO RI AL B OAR D: Alexander Bikbov, Vyacheslav Danilov, Dmitriy Kralechkin,
Vitaly Kurennoy (science editor), Inna Kushnaryova, Michail Maiatsky,
Yakov Okhonko (executive secretary), Alexander Pavlov, Artem Smirnov,
Rouslan Khestanov, Igor Chubarov
E D I TO RI AL C O U N C I L: Petar Bojanić (Belgrade), Georgi Derluguian (New York, Abu-Dhabi),
Boris Groys (New York), Gasan Guseynov (Basel), Klaus Held (Wuppertal),
Leonid Ionin (Moscow), Boris Kapustin (New Haven), Vladimir Mau (Council Chair, Moscow),
Christian Möckel (Berlin), Victor Molchanov (Moscow), Frithjof Rodi (Bochum),
Blair Ruble (Washington), Sergey Sinelnikov-Murylev (Moscow),
Maxim Viktorov (Moscow), Mikhail Yampolsky (New York),
Slavoj Žižek (Lublyana), Sergey Zuev (Moscow)
Executive editor Elena Popova
Design Sergey Zinoviev
Layout Anastasia Meerson
Cover Vladimir Vertinskiy
Editor Artem Morozov
Proofreader Lyubov Agadulina
Project manager Kirill Martynov
Website editor Egor Sokolov
English language editor Olga Zeveleva
E-mail: logosjournal@gmx.com
Website: http://www.logosjournal.ru
Facebook: https://www.facebook.com/logosjournal
Twitter: https://twitter.com/logos_journal
Certificate of registration П И № Ф С77–46739 of 23.09.2011
Subscription number in the unified catalogue “Pressa Rossii” — 4 4 7 6 1
I S S N 0869-5377
All published materials passed review and expert selection procedure
© Gaidar Institute Press, 2015
http://www.iep.ru/

Print run 1000 copies

 · Том 25 · #6 · 2015
Философско-литературный журнал
И ЗД АЕ ТС Я С 1991 ГОД А, В Ы Х ОДИ Т 6 РА З В ГОД

У Ч Р Е ДИ Т Е Л Ь  — Ф О НД «И Н С ТИ ТУ Т Э КО Н О М И Ч Е С КО Й П ОЛ И ТИ К И

И М. Е. Т. ГАЙД АРА»

ГЛАВ Н Ы Й Р Е Д АК ТО Р Валерий Анашвили

Р Е Д АК ТО Р-С О С ТАВ И Т Е Л Ь Татьяна Вайзер (Аудиальная демократия)
Р Е Д АК Ц И О Н НА Я КОЛЛ Е ГИ Я: Александр Бикбов, Вячеслав Данилов,
Дмитрий Кралечкин, Виталий Куренной (научный редактор), Инна Кушнарева,
Михаил Маяцкий, Яков Охонько (ответственный ­секретарь), Александр Павлов,
Артем Смирнов, Руслан ­Хестанов, Игорь Чубаров
Р Е Д АК Ц И О Н Н Ы Й С О В Е Т: Петар Боянич (Белград), Максим Викторов (Москва),
Борис Гройс (Нью-Йорк), Гасан Гусейнов (Базель), Георгий Дерлугьян (Нью-Йорк, Абу-Даби),
Славой Жижек (Любляна), Сергей Зуев (Москва), Леонид Ионин (Москва), Борис Капустин
(Нью-Хейвен), Владимир Мау (председатель совета, Москва), Кристиан Меккель (Берлин),
Виктор Молчанов (Москва), Фритьоф Роди (Бохум), Блэр Рубл (Вашингтон),
Сергей Синельников‑Мурылев (Москва), Клаус Хельд (Вупперталь),
Михаил Ямпольский (Нью-Йорк)
Выпускающий ред актор Елена Попова
Дизайн Сергей Зиновьев
Верстка Анастасия Меерсон
Обложка Владимир Вертинский
Ред актор Артем Морозов
Корректор Любовь Агадулина
Руковод итель проектов Кирилл Мартынов
Ред актор сайта Егор Соколов
Ред актор английских текстов Ольга Зевелева
E-mail редакции: logosjournal@gmx. com
Сайт: http: // www.logosjournal.ru
Facebook: https://www.facebook.com/logosjournal
Twitter: https://twitter.com/logos_journal
Свидетельство о регистрации П И № Ф С77–46739 от 23.09.2011
Подписной индекс в Объединенном каталоге «Пресса России» — 4 4 7 6 1
I S S N 0869-5377
Публикуемые материалы прошли процедуру рецензирования
и экспертного отбора
Журнал входит в перечень рецензируемых Отпечатано в филиале
научных изданий ВАК по специальностям «Чеховский печатный двор»
09.00.00 — философские науки АО «Первая образцовая
24.00.00 — культурология типография».
08.00.00 — экономические науки 142300, Московская обл.,
г. Чехов, ул. Полиграфистов, 1.
© Издательство Института Гайдара, 2015
http://www.iep.ru/ Тираж 1000 экз.
 Contents

Michail Maiatsky. Towards an Archaeology of Current and

1
Future Appropriation Practices of Philosophical Texts:
Ancient Commentary

P H I LO S O P H E R S A T T H E C O U R T

22 Alexander Pavlov. Virtuous Tyranny: Classical Political Philosophy in

Search of a New Terminology
44 Nikolay Afanasov, Alexander Pavlov. The Secular Political Theology of
Marsilius of Padua
68 Boris Kapustin. Machiavelli and the Problem of Political Morality
105 Timothy J. Madigan. When a Body Meets a Body: Jeremy Bentham’s Afterlife
114 Maria Uvarova. Power of Will or Power of Circumstances? Louis Antoine de
Saint-Just and Archetypes of a Revolutionary’s Mindset
152 Michael Komin. John Dewey and the Social State: Towards a History of the
Development of American Democracy
163 Nikita Savin. Breaking with Carl Schmitt: the Concept of the Political in
Chantal Mouffe’s Agonistic Pluralism
180 Alesya Chernyavskaya, Daniil Mashtakov. Being “in Between:” Prolegomena
to Eric Voegelin’s Political Theory

AUDITORY DEMOCRACY

196 Tatiana Weiser. Auditory Democracy: Including Silenced Subjects in the

Political Community
227 Gideon Calder. Democracy and Listening
243 Andrew Dobson. Why Listening?
264 Rupert Read. In Defense of Future Generations

CAPITAL IN THE TWENT Y-FIRST CENTURY

275 Andrei Volodin. Piketty’s Inequality: Why r > g?

289 Thomas Piketty. Vautrin’s Speech (excerpt from Capital in the Twenty-First
Century)

iv L O G O S   ·  V O L U M E 2 5   ·   # 6   ·   2 0 1 5
 Содержание

Михаил Маяцкий. К археологии нынешних и будущих практик

1
освоения философского текста: античный комментарий

ФИЛОСОФЫ У ТРОНА

22 Александр Павлов. Добродетельная тирания.

Классическая политическая философия в поисках новой
терминологии
44 Николай Афанасов, Александр Павлов. Секулярная политическая
теология Марсилия Падуанского
68 Борис Капустин. Макиавелли и проблема политической морали
105 Тимоти Дж. Мадиган. Тело тело встретило: жизнь Иеремии Бентама
после смерти
114 Мария Уварова. Сила воли или сила обстоятельств?
Луи Антуан Сен-Жюст и архетипы мировоззрения революционера
152 Михаил Комин. Джон Дьюи и социальное государство:
к истории развития американской демократии
163 Никита Савин. Порывая с Карлом Шмиттом: понятие политического
в теории агонистического плюрализма
180 Алеся Чернявская, Даниил Маштаков. Бытие «между»:
пролегомены к политической теории Эрика Фёгелина

А УД И А Л Ь Н А Я Д Е М О К РА Т И Я

196 Татьяна Вайзер. Аудиальная демократия:

включение неслышимых субъектов в политическое сообщество
227 Гидеон Калдер. Демократия и слушание
243 Эндрю Добсон. Почему мы говорим о слушании?
264 Руперт Рид. В защиту будущих поколений

КАПИТАЛ В XXI ВЕК Е

275 Андрей Володин. Неравенство Пикетти, или Почему r > g ?

289 Томаc Пикетти. Речь Вотрена (фрагмент книги «Капитал в XXI веке»)

Л О Г О С . Т О М 2 5 , # 6 2 0 1 5    v
 Объединенный каталог
«Пресса России»
Подписной
индекс 4 476 1
В отделениях связи
«Почта России»
 К археологии
нынешних и будущих
Михаил Маяцкий
практик освоения
Доктор философии, научный сотрудник Лозанн-
философского текста: ского университета и школы культурологии фа-
культета гуманитарных наук Национального ис-
античный следовательского университета «Высшая
школа экономики».
комментарий Адрес: 105066, Москва, ул. Старая Басманная,
21/4. E-mail: mmaiatsky@gmail.com.

Ключевые слова: освоение текста; коммента-

рий; маргиналии; преподавание философии;

К
платонизм; перипатетическая традиция; Алек-
сандрийская филология.

История философии нередко абстрагируется

от исследования конкретных материальных
практик работы (одних философов) над текстом

Как люди читают философский

или околофилософский текст?
Ну, чтобы далеко за примером
не ходить, хоть вот этот номер
«Логоса»? Как, где, в каком положе-
нии? Начинают ли сразу со статей
или же с аннотаций (или, не дай
бог, с ключевых слов)? Читают на
бумаге, в Сети, сидя, лежа, в метро,
в постели, в ванне, дома, на даче,
с чаем, с напитками крепости
4‑6 % об. или, скорее, 40 и выше?
В тишине или под музыку? Так же,
как «Новое литературное обозре-
ние», или, скорее, как Esquire?

Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ в рамках науч-

но-исследовательского проекта № 14-03-00569 «История как репрезен-
тация мужества в диалогах Платона».

Михаил Маяцкий  1
(других). Между тем и в этом мы, вероят-
но, являемся наследниками длительной
традиции. Под комментарием в широком
смысле в литературе понимается вся дея-
тельность читателя-толкователя вокруг
«текста-объекта»: от маргиналий до са-
мостоятельных книг. Его предком явля-
ются греческие hupomnêmata, «памятки»
на полях изучаемого текста, будь то свит-
ки или книги. От толкования сначала толь-
ко трудных мест жанр развился в сторону
сквозного, или построчного, коммента-
рия. В отличие от монографий (и другой
«вторичной литературы»), посвященных
исследованию изначальных текстов, ком-
ментарий нацелен не на смысл, а на текст
(откуда многовековая тяжба между фи-
лологическим и философским коммен-
тариями), а также стремится к «нулевой
степени» риторики, заведомо ограничи-
ваясь ролью обслуживания изначально-
го текста.
Чтобы стать объектом комментария,
текст должен быть не только достаточ-
но сложным и непонятным, но и автори-
тетным. Комментарий является одновре-
менно следствием и причиной авторитета.
И Платон, и особенно Аристотель спора-
дически занимались.комментировани-
ем, что способствовало престижу самого
жанра. Комментирование их самих стало
на долгие века основным содержанием
философствования и преподавания фило-
софии. Аристотелева «Поэтика» стала ме-
тодологическим манифестом для алексан-
дрийской школы, апофеозом не только
античной тяекстологии и филологии, но и
методологии комментария. Комментарий
является, возможно, жанром неунивер-
сальным (некоторые считают, что англо-
язычная аналитическая философия слиш-
ком ясна и слишком антиавторитетна /
авторитарна, чтобы нуждаться в коммен-
тировании) и невечным. Во всяком случае
переход от бумаги к Сети, породив новые
возможности для обогащения, дифферен-
циации и упорядочивания комментариев,
ставит нас перед необходимостью заново
осмыслить цели, принципы и методы ком-
ментирования.

Как Канта, как Пелевина или по‑другому? С ручкой / каранда-

шом / маркером в руках, что‑то подчеркивают? Кому‑то (кому?)
зачитывают вслух? Читают выборочно или всё подряд? За один
присест или в несколько подходов? Что делают с журналом по-
том — ставят на полку, дают почитать (не)другу?
Теория медиа оставила здесь свой след. Идеи не переселяют-
ся чудесным образом в сознание читателя. Усвоение, понимание,
толкование текста вообще и философского в частности вполне
материально организуется, структурируется, и различия здесь,
очевидно, не сводятся просто к индивидуальным привычкам.
Если философия, как она любит утверждать, составляет своеоб-
разное единство со своей историей, причем не столько с недавней,
сколько с древней, то она не может игнорировать и древние прак-
тики обращения с философским текстом. Что мы знаем о станов-
лении такого обращения, о его ранней истории, начиная от ле-
гендарного «начала» философии? Мы неустанно воспроизводим
почтительное отношение к текстам, удаленным от нас на пару ты-
сячелетий. А как соотносятся наши привычки освоения текста
с таковыми наших почтенных предков? Как эволюционирует эта

2 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
технология при переходе в Сеть? Сегодня мы живем еще на пол-
пути между бумагой и Сетью, а наши практики плоть от плоти бу-
мажной культуры. Сеть пока пытается им потакать, не торопит-
ся нас от них отучить, принимает их во внимание. Мы привыкли,
осваивая текст, как‑то взаимодействовать с ним: класть открытую
книгу обложкой кверху (что нехорошо), оставлять закладки, под-
черкивать, делать отметки на полях — символами или словами;
делать заметки в конце книги, если есть место; наконец, состав-
лять конспект с личными оценками, реакциями, комментариями.
Последние — больше, чем жанр, это отношение, со своей благо-
родной родословной, которая восходит еще к шумерам, но по пря-
мой и непрекращающейся линии — к греческой «памятке», непо-
средственному предку современного комментария.
Довольно удивительно, что практика комментирования, ко-
торой человек предается с незапамятных времен, лишь отно-
сительно недавно стала предметом интереса и обсуждения per
se. Не считая отдельных ранних исследований1, обширные моно-
графии и сборники статей, посвященные истории и методологии
комментария (чаще литературного, реже философского), стали
выходить начиная с середины 1970‑х годов2. Несколько позже на-
чали появляться обобщающие работы по разным типам паратек-

1. Geffcken  J. Zur Entstehung und zum Wesen des griechischen wissen-

schaftlichen Kommentars // Hermes. 1932. Bd. 67. S. 397–412; Bömer F. Der
Commentarius. Zur Vorgeschichte und literarischen Form der Schriften
Caesars // Hermes. 1953. Bd. 81. S. 210–250; Pfeiffer R. History of Classical
Scholarship: From the Beginnings to the End of the Hellenistic Age. Ox-
ford: Oxford University Press, 1968.
2. Der Kommentar in der Renaissance / A. Buck, O. Herding (eds). Boppard:
H. Boldt, 1975; Stillers R. Humanistische Deutung: Studien zu Kommen-
tar und Literaturtheorie in der italienischen Renaissance. Düsseldorf:
Droste, 1988; Les Commentaires et la naissance de la critique littéraire /
G. Mathieu‑Castellani, M. Plaisance (eds). P.: Aux amateurs de livres, 1990;
Text und Kommentar / J. Assmann, B. Gladigow (eds). München: W. Fink,
1995; Commentaries — Kommentare / G. Most (ed.). Göttingen: Vanden-
hoeck & Ruprecht, 1999; Le commentaire entre tradition et innovation /
M.‑O. Goulet-Cazé (ed.). P.: Vrin, 2000; The Classical Commentary / K. Gib-
son, C. Kraus (eds). Leiden: Brill, 2002; Der Kommentar in Antike und
Mittelalter / W. Geerlings, C. Schulze (eds). Leiden: Brill, 2002–2004; Ком-
ментарий: социальная и историко-культурная рефлексия // Новое ли-
тературное обозрение. 2004. № 66; Comprendre et Commenter / J. Chabot
(ed.). Aix-en-Provence: PU de Provence, 2004; Le commentaire philoso-
phique dans l’Antiquité et ses prolongements (I, II) // Laval Théologique
et Philosophique. 2008. Vol. 64. № 1, 3; Commenter et philosopher à la Re-
naissance / L. Boulègue (ed.). Villeneuve d’Ascq: PU du Septentrion, 2014.

Михаил Маяцкий  3
ста — прежде всего по сноскам и маргиналиям3. Обобщающих ис-
следований о философских маргиналиях, кажется, еще не пред-
принималось; по крайней мере, я таковых не находил.
Почти безнадежно и, вероятно, нецелесообразно пытаться
дать слишком точное определение комментария4. Даже в спе-
циальной литературе, у  классических филологов, папироло-
гов, текстологов, царит рабочий беспорядок: одни исследовате-
ли употребляют в качестве синонимов термины, которые другие
тщательно разводят, и призывы к терминологической дисципли-
не столь же часты, сколь и тщетны5. Нам важно иметь в виду,
что комментарий понимается

• либо широко: как всегда и везде сопутствующая литерату-

ре (в том числе философской) поясняюще-толкующая фор-
ма освоения текста,
• либо узко: как локально, культурно (см. ниже) или истори-
чески ограниченная (и вероятно, исторически обреченная)
форма приобщения к тексту.

Широкое понимание включает в себя самые разные виды пара-

текста, узкое же чаще всего имеет в виду специфическую прак-
тику ритуализованного поклонения тексту.
В своем широком понимании, таким образом, комментарий от-
делен нижним порогом от карандашной линии или пометки (а то
и прочерченной ногтем бороздки) на полях или между строк6,

3. Stoddard R. Marks in Books, Illustrated and Explained. Cambridge, MA:

Harvard University Press, 1985; Grafton A. The Footnote. A Curious His-
tory. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1997; Jackson H. Margi-
nalia: Readers Writing in Books. New Haven: Yale University Press, 2001;
Talking to the Text: Marginalia from Papyri to Print. 2 vols / V. Fera, et al.
(eds). Messina: Centro interdipartimentale di studi umanistici, 2002; Rea-
ding Notes / D. Van Hulle, W. Van Mierlo (eds). Amsterdam: Rodopi, 2004;
Owners, Annotators and the Signs of Reading / R. Myers, et al. (eds). New
Castle: Oak Knoll Press, 2005; McNamee K. Annotations in Greek and
Latin Texts from Egypt. Oakville, CT: American Society of Papyrologists,
2007; Notes. Études sur l’annotation en littérature / J. C. Arnould, C. Pouloin
(eds). Mont-Saint-Aignan: Publications des Universités de Rouen et du
Havre, 2008; Pfersmann A. Séditions infrapaginales. Genève: Droz, 2011.
4. Céard J. Les transformations du genre du commentaire // L’automne de La
Renaissance: 1580–1630 / J. Lafond, A. Stegmann (eds). P.: Vrin, 1981. P. 102.
5. Turner E. Greek Paryri. An Introduction. Oxford: Clarendon, 1968. P. 121.
6. Между строк могли также вписываться и некоторые комментарии, осо-
бенно глоссы (пояснения слов).

4 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
а верхним — от «монографий»7, работ, интерпретирующих произ-
ведение в целом и составляющих недаром так названную в раз-
ных языках вторичную литературу (secondary source, littérature
secondaire, Sekundärliteratur и т. п.; разумеется, «вторичное» про-
изведение может, в свою очередь, стать предметом комментария,
или текстом-объектом). Между этими двумя пределами распо-
лагаются самые разнообразные и по объему, и по жанру фор-
мы паратекста — маргиналии, глоссы, схолии, заметки, запис-
ки, построчный комментарий, толкования, конспекты (scholiæ,
glossæ, marginalia, adnotationes, annotationes, animadversiones,
explicationes, enarrationes, expositiones, exegemata, postille, notæ,
exercitationes, observationes и т. д.)8.
Своеобразной формой паратекста, несомненно, являет-
ся и перевод, и его равно невозможно и не нужно четко отде-
лять от комментария9. При всем разнообразии комментирующих
жанров им всем обща одна черта, в принципе при всех возмож-
ных отклонениях, промежуточных, гибридных и спорных фор-
мах10 отличающая их от исследовательской, или вторичной, ли-
тературы: комментарии сфокусированы на тексте, тогда как
вторичная литература — на «идеях». Поэтому если эта послед-
няя стремится выявить и, как правило, переформулировать, пе-
ревести на метаязык11 смысл произведения, даже не высказан-
ный в тексте эксплицитно, то комментарий следует — пословно,
пофразно, поабзацно — последовательности текста12. Сходно
устанавливают различие между комментариями филологиче-

7. Наиболее близкое греческое обозначение — suggrammata (peri tou deina).

8. Список здесь не может быть исчерпывающим. К делу примешивает-
ся отношение комментатора к  своему труду. Иные скромники могут
назвать свои заметки «писульки», «комментаришки» (annotatiunculae,
commentarioli): Céard J. Op. cit. P. 102–103.
9. Rowe  C. Handling a Philosophical Text // The Classical Commentary /
K. Gibson, C. Kraus (eds). Leiden: Brill, 2002. P. 297n10, 304n29.
10. Так, нерешенным остается вопрос о  характере папируса Дервени —
одни считают его hupomnêmata, другие — suggramata: Dorandi  T. Le
commentaire dans la tradition papyrologique: quelques cas controversés //
Le commentaire entre tradition et innovation / M.‑O. Goulet-Cazé (ed.). P.:
Vrin, 2000. P. 20n17.
11. Нина Брагинская говорит о «гетероглоссии» комментария по отношению
к комментируемому тексту: Брагинская Н. В. Комментарий как меха-
низм инноваций в традиционной культуре и не только // Arbor mundi
(Мировое дерево). Международный журнал по теории и истории миро-
вой культуры. 2007. № 14. С. 9–62.
12. Smith  B. Textual Deference // American Philosophical Quarterly. 1991.
Vol. 28. P. 1–2.

Михаил Маяцкий  5
ским (буква) и философским (дух), напряжение между которы-
ми составило интригу всей истории герменевтики — как религи-
озной, так и светской. Средневековье различало littera, sensus
и sententia, то есть грамматическое объяснение, явное значение
слов и глубокий (скрытый) смысл текста, при этом два первых
назначались уделом филологической глоссы, а лишь последняя
объявлялась задачей теологического или философского ком-
ментария13.
Поскольку вторичная литература сосредоточена на смысле,
то в попытке стать конгениальной истолковываемому тексту она
развивает часто имитирующую текст-объект риторику. Коммен-
тарий же и шрифтом (в Античности это обычно курсив, иногда
сопровождаемый тахиграфическими, иначе говоря стенографи-
ческими, сокращениями), и стилем отличается от поясняемого
текста, практикуя сухость, краткость, безыскусность.
История слова комментарий и его аналогов в других язы-
ках дает: commentum — «изобретение», «выдумка», (реже и позд-
нее) «книга», либо в качестве перевода греческого enthumêma.
Commentor означало: иметь в виду (на уме), придум(ыв)ать, раз-
мышлять, изучать, рассуждать, комментировать. Существитель-
ное commentarium или commentarius (имеется в виду liber) —
это книга для записей / актов, деловая книга, реестр, регистр,
память, архив. Множественное commentarii является явным
переводом греч. hupomnêmata14. И там и там имелись в виду
лишенные риторических прикрас деловые, служебные запис-
ки, памятки, «напоминалки». Изначально они обслуживали де-
ловую устную речь: опираясь на  памятку, произносили про-
шение, но потом ее текст также оставляли в соответствующей
инстанции, и он служил теперь «напоминалкой» для принимаю-
щих решение чиновников. Заметки-тезисы к (устному) докла-
ду постепенно превратились в самое доклад. Но в греческой
hupomnêma был и оттенок литературного наброска, которого
не было в commentarium’e, что важно для понимания генезиса
комментария как своеобразного литературного жанра15.

13. Céard J. Op. cit. P. 102.

14. Ernout A., Meillet A. Dictionnaire étymologique de la langue latine. P.:
Klincksieck, 2001. P. 397.
15. Bömer F. Op. cit. P. 211–215. Kомментарий может стать, в свою очередь,
объектом комментария, см. комментарий Боэцием порфириевой «Иса-
гоги», то есть комментария к «Категориям». См. также: Barnes J. Meta-
commentary // Oxford Studies in Ancient Philosophy. 1992. Vol. 10. P. 267–
281. Одну главу к своим «Мифологическим размышлениям» Александр

6 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Почему комментарий стал «вечной» формой культурной
трансляции — вопрос, скорее, к метафизике истории. Эписте-
мическое объяснение происхождения комментария (что, де-
скать, старые тексты переставали быть понятными и требо-
вали пояснения) то и дело встречается в литературе, но оно
явно недостаточно и соответствует действительности не более,
чем пресловутая «объяснительная» теория мифа. Очевидно, что-
бы стать объектом комментирования, мало быть непонятным;
для этого автору (auctor) надо было обладать еще и авторите-
том (auctoritas). Барри Смит выделил шесть условий возник-
новения комментария в определенной культуре: 1) текст дол-
жен быть достаточно плотным и непроницаемым или неполным
или чуждым, чтобы не быть легко понятным всем; 2) язык тек-
ста должен служить внутри данной культуры предметом осо-
бого очарования; 3) точным словам автора должна придаваться
ценность самим по себе (должно по тем или иным причинам счи-
таться стоящим усилий разбираться со сложностями этих слов);
4) текст должен обладать определенной культурной, националь-
ной или религиозной ценностью; 5) текст должен обладать опре-
деленным универсальным или энциклопедическим характером;
6) традиция или авторитет должны считаться в данной культуре
верховным арбитром в оценке научных и иных утверждений16.
Комментарий как следствие авторитета, комментарий как его
источник: игра легитимаций, но и не только. Для древнего алле-
горического (особенно стоического) комментирования характер-
на модель «фигуры» (в смысле Эриха Ауэрбаха): Гомер и Гесиод
выражали в виде мнения то, что мы выражаем в строгой логике.
Гомер уже был стоиком avant la lettre. Для Зенона вообще поэт —
предвосхищение философа17. Здесь мы уже недалеко от христиан-
ской реутилизации языческого наследия. Интересно, что и христи-
анская проповедь, гомилия, является своеобразным комментарием
к Священному Писанию и как таковой восходит к вполне языче-
скому предку — моралистике начала нашей эры (разных школ —

Пятигорский озаглавил «Комментарий к комментарию». В практике со-

циальных сетей и выражение, и феномен стали банальными.
16. Smith B. Textual Deference. P. 5. Любопытно, что автор использует эти
критерии для одной весьма специфической и очень спорной задачи (мы
еще к этому вернемся), но в целом с его перечнем критериев можно со-
гласиться.
17. Lévy C. Quelques remarques introductives sur la genèse du commentaire
philosophique / Commenter et philosopher à la Renaissance / L. Boulègue
(ed.). Villeneuve d’Ascq: PU du Septentrion, 2014. P. 21.

Михаил Маяцкий  7
киник-стоик Дион Златоуст, платоник Максим Тирский, стоик
Эпиктет), часто прибегавшей к цитированию какого‑нибудь «клас-
сика», чтобы фактически строить рассуждение вокруг его слова.
Такие комментирующие рассуждения уже назывались homiliai18.
Если заслуживающим комментария оказывается текст, кото-
рый в данной культуре по какой бы то ни было причине пользу-
ется очень (или безгранично) высоким авторитетом, то сам факт
комментария умножает его авторитет, подтверждая ту, по сло-
вам Борхеса, «непостижимую преданность», с которой каждая
культура обращается к тому, что объявила «классикой»:
Классической является та книга, которую некий народ или
группа народов на протяжении долгого времени решают
читать так, как если бы на ее страницах все было продуман-
но, неизбежно, глубоко, как космос, и допускало бесчислен-
ные толкования. <…> Классической, повторяю, является
не та книга, которой непременно присущи те или иные досто-
инства; нет, это книга, которую поколения людей, побуждае-
мых различными причинами, читают все с тем же рвением
и непостижимой преданностью19.

Что становится с комментариями к тем текстам, которые теря-

ют харизму и перестают быть воплощением истины или богат-
ства смыслов? Как ни странно, комментарии от этого не превра-
щаются в прах, а становятся частью памятника — одной ошибке
молодости, одному заблуждению, одному коллективному поме-
шательству; во всяком случае памятником истории. Остается
неясным, одну ли и ту же работу делают древний (по)читатель,
ищущий в тексте истину, и современный комментатор и связы-
вает ли их только оригинальный текст-объект или также и ма-
нера работы; иначе говоря, не имитирует ли (осознанно или нет)
современный комментатор Гомера античных комментаторов Го-
мера, а комментатор Аристотеля — античных его комментаторов.
Историки называют доисторическими времена до существо-
вания письменности. Это справедливо и для философии. Фило-
софия вышла из безвестного трепа мудрецов (который может
воспроизводиться где и когда угодно) в тот момент, когда учени-
ки Пифагора, Сократа и Карнеада взяли в руки стилосы и перья.
Однако письменность предшествовала и этой, простите за выра-
жение, оральной фазе: Сократ, не оставив ни одного письменно-

18. Geffcken J. Op. cit. S. 399.

19. Борхес X. Л. По поводу классиков // Он же. Новые расследования. Соч.:
в 3 т. Рига: Полярис, 1994. Т. 2. С. 157, 158.

8 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
го слова, уже читал философские тексты (и даже очень вероят-
но, как лишь немногие из его современников20, умел делать это
«про себя», беззвучно).
Как работал с текстом древний философ? Если до нас прак-
тически не дошли тексты, написанные древними, и даже не-
посредственные списки с них, о свитках со следами освоения
текста не стоит и мечтать. От фантазий и анахронизмов мы
можем подняться в лучшем случае до относительно правдопо-
добных предположений. Известно, что философствование с пер-
вых своих легендарных времен сопровождалось обсуждени-
ем доктрин предшественников, а затем, временами, и сводилось
к нему. На полях21 свитков читатели оставляли свои пометки —
значки или короткие тексты себе на память. Папирологии из-
вестны десятки таких текстов22 — разумеется, лишь немногие
из них сохранились на свитках с философскими текстами (их са-
мих‑то осталось не так много) и сделаны они, увы, не рукой Пла-
тона или Спевсиппа. Читатель мог затем устно поделиться сво-
ими соображениями о прочитанном, отталкиваясь от своих памя-
ток-hupomnêmata (видимо, не случайно, что это слово означало
и пометки в тексте, и тезисы к докладу). В преподавании, в том
числе и философском, употреблялись и другие выражения: учи-
тель в своих лекциях (praxeis) давал общее разъяснение (theôria),
а также диктовал или давал копировать конкретное объяснение
(leksis) непонятного выражения или сложного места23. Затем эти

20. См.: Knox B. Silent Reading in Antiquity // Greek, Roman, and Byzantine
Studies. 1968. Vol. 9. P. 421–435.
21. Первоначально поля должны были служить лучшей сохранности напи-
санного текста: они неизбежно обтрепывались и рвались первыми.
22. См.: McNamee K. Annotations in Greek and Latin Texts from Egypt. Oak­
ville, CT: American Society of Papyrologists, 2007. P. 23. По  расчетам
Макнами, доля аннотированных текстов из  5431, рассмотренного ей
(речь идет только о текстах, найденных в Египте), составляет 5 %. Од-
нако она сама предлагает поправки к этой статистике. Она исключила
совсем скупые или стереотипные пометки, а также считает, что гораздо
чаще писали на полях в учебном или ученом контексте, а значит, в го-
родах, но именно городские фонды пострадали гораздо больше сель-
ских. Дойди до нас Александрийская библиотека, доля свитков и книг
с маргиналиями оказалась бы в ней и в совокупности сохранившихся
книг гораздо выше.
23. Lamberz  E. Proklos und die Form des philosophischen Kommentars //
Proclus, lecteur et interprète des anciens / H.‑D. Saffrey, J. Pépin (eds). P.:
CNRS, 1987. P. 2 (термины Марина Неаполитанского, 2‑я пол. V века н. э.,
применительно к Проклу).

Михаил Маяцкий  9
копии, уже содержащие не весь текст-объект, а только леммы
(то есть словосочетания или слова, нуждающиеся в объяснени-
ях24) и сами эти объяснения, или глоссы, в свою очередь, копи-
ровались и распространялись. Такие схолии25, то есть перечни
глосс, дошли до нас в немалом количестве и нередко в отсут-
ствие текстов-объектов, пояснениями к которым они служили:
в таком случае леммы оказываются единственными известными
нам фрагментами текста-объекта. Пассажи, вызывавшие посто-
янное пристальное внимание грамматиков, оказываются дошед-
шими до нас в более сохранном и достоверном виде26.
Конечно, о специфически «философском» комментарии мож-
но говорить лишь в той мере, в какой сама философия обособи-
лась от мифа, литературы и софистики. В Греции (но варианты,
несомненно, существовали и в других культурах) мы находим
разновидности exêgêtai, толкователей законов27 или прорица-
ний оракулов. Становящаяся философия, как минимум до Пла-
тона включительно, постоянно прибегала к комментированию
Гомера, деля эту практику, не брезгуя, со школьной педагогикой.
Кстати, расхожим было и иерархическое представление о более
почетном положении комментируемого текста по отношению
к комментирующему: Гомера комментировал Платон, Плато-
на — Аристотель, Аристотеля — Симпликий и т. д., и каждый по-
следующий терял в auctoritas (не обязательно теряя в объеме28).
Не будет преувеличением сказать, что александрийская филоло-
гия выросла из императива спасти Гомера, эту абсолютную свя-
тыню, от подделок, из стремления научиться распознавать и си-
стематически устранять любые искажения гомеровского текста29.

24. Не путать с «леммой» в лексикографическом смысле: нормальной, или

словарной, формой слова.
25. Начиная с VIII–IX веков схолиями стали называть и пространные мар-
гиналии.
26. Turner E. Op. cit. P. 118.
27. Барри Смит считает, что схоластический метод в теологии и философии
восходит к моделям исламской правовой традиции, а промежуточным
звеном мог послужить Ибн Рушд, сын судьи и сам судья, за которым
закрепился титул Комментатора. Из мусульманского права почерпну-
та и  идея консенсуса, из  которой возник communis opinio doctorum:
Smith B. Textual Deference. P. 2–3.
28. Действительно, если Категории Аристотеля занимают 15 страниц,
а комментарий к ним Симпликия 440, то недавний комментарий к Сим-
пликию («мета-комментарий») примерно 1500 страниц (Barnes J. Op. cit.
P. 275–276).
29. Mülke M. Der Autor und sein Text: die Verfälschung des Originals im Ur-
teil antiker Autoren. B.: de Gruyter, 2008. S. 11.

10 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Сама технология толкования предыдущих философов была
отработана и выверена на Гомере. Оно было прежде всего алле-
горическим. Легендарный «первый» комментатор Гомера Феаген
Регийский (вторая половина VI века до н. э.) толковал битву богов
как борьбу природных стихий. Термин «аллегория» достаточно
поздний, он впервые встречается у Цицерона, но уже у Платона
есть «подразумевание» (huponoia, буквально «под-смысл»; име-
ется в виду смысл подлинный; Гос-во 378d). Еще Аристотель мог
искать в Гомере аллегорическое предвосхищение своей метафи-
зики30. В становлении комментария немалую (и отнюдь не доста-
точно оцененную философами) роль сыграла софистика, в част-
ности вызвав к жизни aporêmata и problêmata в самом гомерове-
дении. «Гомеровским апориям» посвятил свое раннее сочинение
и Аристотель. Уже в нем заложен подход, который станет мак-
симой александрийской филологии и последующей «философии
комментаторов» (о ней чуть ниже): прояснить Гомера из самого
Гомера (Homêron ex Homêrou saphênizein)31.
Датировать рождение собственно философского коммента-
рия, понятное дело, невозможно. Известно, что Гераклита — па-
раллельно с репутацией «темного» — стали рано сопровождать
и попытки его прояснить. Сначала возник комментарий к труд-
ным местам и только века спустя — построчный, или сквозной.
Поскольку требовалось пояснение ко многим из этих [его]
обрывочных афоризмов, отдельные из которых уже стали
крылатыми словами, то постепенно вынужденно сложился
метод построчного пояснения… форма несколько утомитель-
ная, но необходимая32.

Один из самых ранних фрагментарно сохранившихся коммен-

тариев — к платоновскому Федону — восходит к III веку до н. э.33
Другой известный нам построчный комментарий восходит к ру-
бежу эр: это анонимный комментарий к «Теэтету» (датировка
колеблется от I века до н. э. до II века н. э.34). Примерно в это вре-

30. См.: Laks A. Aristote, l’allégorie et les débuts de la philosophie // L’allégorie

de l’Antiquité à La Renaissance / B. Pérez-Jean, P. Eichel-Lojkine (eds). P.;
Genève: H. Champion / Slatkine, 2004.
31. Фраза приписывается Аристарху Самофракийскому, хранителю Алек-
сандрийской библиотеки во II веке до н. э.
32. Geffcken J. Op. cit. S. 399.
33. Dorandi T. Op. cit. P. 20.
34. Hadot I. Der fortlaufende philosophische Kommentar // Der Kommentar in
Antike und Mittelalter / W. Geerlings, C. Schulze (eds). Leiden: Brill, 2002.
S. 183n1.

Михаил Маяцкий  11
мя преподавание в философских школах греко-римской ойку-
мены принимает форму пояснений к тексту основателя школы —
преимущественно Платона, Аристотеля, Эпикура или Хризиппа
(с сильным численным преимуществом двух первых).
Уже современники Платона, например Ксенофонт, фактиче-
ски использовали платоновские диалоги, пытаясь их (на свой лад,
обычно неудачно) улучшить, создавая своего рода комментарий
к ним35. Были одноименные с платоновскими диалоги и у дру-
гих сократиков, вступавших таким образом в диалог с Плато-
ном. Очевидно, что и весь неоплатонизм вырос из комментиро-
вания к Платону, а во многом и отождествлял себя с ним: и Пло-
тин, и Прокл считали себя просто платониками, без всяких нео-.
Сам термин sunanagnôsis для «комментирования под руковод-
ством учителя» также возник в лоне платоновской школы: так
назывался (позднее потерянный) трактат Прокла.
Аристотелевская «Поэтика» была практически комментарием
к риторам и поэтам, а «Софистические опровержения» — к плато-
новскому «Эвтидему» (и самому Эвтидему). 25‑я глава «Поэтики»,
где Аристотель решительно отмежевывается от платоновско-
го осуждения поэзии, стала методической основой александрий-
ской школы. Но Аристотель был и неутомимым само-коммента-
тором36. И Теофраст, и Эвдем перенимают и развивают аристоте-
левское комментирование, в том числе и по отношению к самому
Аристотелю, который стал объектом обширнейшего комменти-
рования и толкования37. Различия в манерах комментирования,
развившиеся в лоне, соответственно, платонической и перипате-
тической школ были обусловлены не столько доктринальными
(неоплатоники, наоборот, были склонны подчеркивать их сход-
ство), сколько стилевыми различиями в философствовании. Пла-
тон легче поддавался аллегорическому прочтению, в котором
и сам он (по отношению к Гомеру) задавал тон и подавал пример.
Что сказал бы Платон, имей он возможность (или охоту — уже тут
мнения расходились) высказать свои теории эксплицитно и мо-
нологично? Таковым было парадигматическое вопрошание пла-
тоновской школы комментария. Если комментаторы Платона,

35. Geffcken J. Op. cit. S. 400.

36. Ibid. S. 403–404. Барри Смит находит самокомментирование и в Библии,
и в Гомере, не говоря уже о позднейших авторах, и в целом возводит
к этой практике современную сноску: Smith B. Textual Defference. P. 2.
Подробнее о сноске см. бестселлер Графтона: Grafton A. Op. cit.
37. См. гигантское и близкое к завершению издание Ancient Commentators
on Aristotle Series (ed. R. Sorabji), уже перевалившее за сотню томов.

12 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
до последних включительно, сплошь и рядом объясняют неяс-
ные или противоречивые места в диалогах тем, что Платон наме-
ренно оставил их таковыми, то — при всех трудностях истолкова-
ния конкретного пассажа — никто из современных толкователей
Аристотеля не объясняет эти трудности тем, что «Аристотель хо-
тел здесь оставить свою мысль неопределенной»38.
Что же касается Александрийской библиотеки, то здесь уже
просто царила eine Kommentar-Atmosphäre39, скорее, филологи-
ческая, но известно, например, что Клеанф, а затем его ученик
Сфер комментировали Гераклита40. Дух комментирования был
настолько интенсивен в Александрии, что в ее культурной орби-
те расцвел жанр «ученой поэзии» — текста, настолько насыщен-
ного аллюзиями, собственными именами и скрытыми цитатами,
что необходимость последующего филологического комментария
уже была как бы встроена в произведение. В этом жанре в раз-
ной степени отличились Каллимах, Феокрит, Аполлоний, Лико-
фон, Арат. Что же касается философии, то александрийское на-
следие оказалось решающим для становления той «философии
комментаторов», разнообразной философской паралитературы
первой половины первого христианского тысячелетия, которая
послужила необходимым звеном между античной и средневе-
ковой философией41. В Средние же века комментарий стал аб-
солютно господствующим жанром ученой литературы, пока гу-
манисты (Пико делла Мирандола42) не осудили его как маску
бессилия мысли и как признак слепого доверия авторитетам43,
что отнюдь не положило конец практике комментирования.
Изучение античного комментария, считает Х. Таррант, дол-
жно стать поводом задуматься о

38. Rowe C. Op. cit. P. 300n18. В Античности, однако, Аристотель не так редко
навлекал на себя подозрение в намеренной темности. См., напр., (под-
дельное) письмо ему Александра Македонского, в котором тот якобы
жаловался на непонятность; см.: Barnes J. Op. cit. P. 270–272.
39. Geffcken J. Op. cit. S. 408.
40. Диоген Лаэрт. VII, 5 и 6.
41. The Philosophy of the Commentators, 200–600 AD: A Sourcebook. In 3 vols.
Vol. 3 / R. Sorabji (ed.). L.: Duckworth, 2004. P. 1.
42. Что не помешало ему самому выступить автором ряда комментариев.
Но  и  средневековый, и  ренессансный комментарии заслуживают, ко-
нечно, отдельного разговора.
43. Следует упомянуть и  Франциско Суареса (рубеж XVI–XVII  веков),
считающегося первым автором метафизического сочинения, которое
не было комментарием к Аристотелю.

Михаил Маяцкий  13
 …самой философии комментария. Какие следствия для нашей
теории образования или нашей эпистемологии вытекают
из того, что мы пытаемся образовывать людей, в том числе
самих себя, посредством подробного изучения текстов, кото-
рым полтысячи или тысяча лет или больше? Какие допуще-
ния мы делаем по поводу статуса самих этих текстов?
Означает ли это, что сами философские проблемы уже реше-
ны? Следует ли из этого, что древние были ближе к некоему
пониманию, чем мы? Или предполагается, что мы совершен-
ствуем наши ответы на вечные вопросы посредством регу-
лярного возвращения к [древним] философам и составления
к ним пресловутых «сносок»44? Наконец, имеется ли в виду,
что, извлекая то, что глубоко в них скрыто, мы тем самым
можем извлечь то, что глубоко скрыто внутри нас самих?45

Должны ли мы, можем ли мы продолжать сегодня практику

комментирования? Каким будет или должен быть комментарий
к сетевому изданию? Конечно же, не воспроизведением бумаж-
ного (да и какого из них, особенно если дело касается текстов,
составляющих «классическое наследие», а значит, работ, много
и многообразно комментированных?). Когда отпадут ограниче-
ния, связанные специфически с бумагой (недостаток места, до-
роговизна…), и когда сетевой комментарий сможет отобразить
всю историю комментирования данного оригинального текста,
должен ли он будет делать это? Автор недавнего (мета) ком-
ментария к симпликиеву комментарию Категорий «детально
сравнил каждый абзац комментария Симпликия со всеми дру-
гими дошедшими до нас неоплатоновскими комментариями»46,
но критика (в лице, по крайней мере, Барнеса) высказала серь-
езные сомнения в нужности этой работы (а уж насчет того, что
это неинтересно и скучно, и сомнений не возникло)47.
Далее, какой подход предпочесть: «снятие сливок» с разных хо-
роших комментариев или рядоположенную репрезентацию раз-
личных индивидуальных (и вероятно, когерентных) прочтений
данного текста различными комментаторами? Ведь комментарий

44. Имеется в виду знаменитая заезженная цитата из Уайтхеда об истории

философии как череде сносок к Платону.
45. Tarrant H. Review: Miira Tuominen. The Ancient Commentators on Plato and
Aristotle // Notre Dame Philosophical Review. 19.11.2009. URL: https: //ndpr.
nd.edu / news / 24227‑the-ancient-commentators-on-plato-and-aristotle / .
46. Simplicius. Commentaire sur les Catégories. Fasc. I. Comm. I. Hadot. Leiden:
Brill, 1990. P. vii.
47. Barnes J. Op. cit. P. 276, 281.

14 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
в своей эволюции также может претендовать на место в «класси-
ческом наследии». Надо учитывать и радикальный демократизм
Сети: признанные специалисты и другие «проверенные товари-
щи», получившие статус комментаторов бумажных изданий, сме-
нились безбрежной массой производителей «коментов». Не мог
не измениться и характер комментирования: бумажное — в идеа-
ле — текстоцентрично; оно обслуживает объясняемый текст (даже
тогда, когда выражает с ним несогласие); оно почтительно к его
мысли, ко всей его «текстовой экономии». Сетевой «комент» (он же
«камент») является более или менее нарциссичным средством са-
мовыражения автора48. Противопоставление это, конечно, схема-
тично, и было бы непозволительным высокомерием утверждать,
что проблема субъективности комментария ждала для своей по-
становки эпоху социальных сетей. Напротив, эта проблема ста-
вилась, по крайней мере, уже в Александрии в расхожей там аль-
тернативе exêgêsis — eisêgêsis, «вычитывания из текста» versus
«вчитывания в текст». Эта проблема будет ставиться, обсуждать-
ся и как‑то решаться, покуда жив комментарий как жанр49.
В интересе, который вызывает последние десятилетия ком-
ментарий, прочитывается и ностальгия, предчувствующая ра-
дикальную смену практик при переходе в Сеть. Линии здесь
различны: утрата печатным словом своего привилегированно-
го статуса; эволюция чтения и письма; рост компьютерно-сете-
вой компетенции, параллельный с (предположительно) ускоряю-
щимся падением «общей культуры»; провинциализация этой «об-
щей» (на деле греко-римско-иудейско-христианской) культуры
и прирастание культурной ойкумены новыми регионами; расту-
щая поэтому необходимость в паратекстуальных способах «веде-
ния читателя»; обусловленные переходом от бумаги к Сети воз-
можные утраты, но и колоссальные возможности, двояко детер-
минированные автоматическим поиском информации, с одной
стороны, и «коллаборативным гением», с другой, и многое другое.

48. Kraus C. Introduction // The Classical Commentary / K. Gibson, C. Kraus

(eds). Leiden: Brill, 2002. P. 4–5.
49. См. приверженца экспертной компетенции Роу (Rowe C. Op. cit. P. 302)
против субъективиста Фаулера (Fowler D. Criticism as Commentary and
Commentary as Criticism in the Age of Electronic Media // Commentaries —
Kommentare / G. Most (ed.). Göttingen: Vandenhoeck & Ruprecht, 1999.
P. 441). Роу сам предлагает решение: ошибочной он считает проповедь
«индивидуального прочтения» не вообще, а применительно к философ-
ским текстам, а точнее, к аристотелевым, а еще точнее, к некоторым
аристотелевым.

Михаил Маяцкий  15
 Тем, кто задается вопросом о материальности носителя и
встревожен его исчезновением или виртуализацией, можно на-
помнить, что вся история передачи наследия состоит из чередо-
вания и сочетания двух ее видов: сохранения «оригинала» (в биб-
лиотеках, архивах) и его копирования. Для первого была важна
материальная составляющая, для второго — идеальная. Труд-
но даже предположить, к каким потерям привело бы излишнее
или исключительное настаивание на ценности оригинала. На-
пример, в Александрии для обогащения библиотеки практико-
вался особого рода оброк: все проплывающие суда должны были
предоставить для копирования имеющиеся на борту книги; об-
ратно они получали копии, поскольку оригинал оседал в библио-
теке50. Сгорели поэтому, понятное дело, «оригиналы».
Является  ли комментарий универсальной философской
практикой? Кажется, что ответ должен быть положительным,
по крайней мере касательно тех времен и народов, которые
практикуют философию. Но вот известный аналитический фи-
лософ Барри Смит задался вопросом, почему постлокковская
англоязычная философия не  знает комментариев. Конечно,
можно усомниться в правильности изначального тезиса: не зна-
ет ли? Для Смита, однако, отсутствие комментариев выступает
достоинством и даже специфическим отличием аналитической
философии, к основному англоязычному корпусу которой он до-
бавляет определенную австрийскую, скандинавскую и польскую
философию51. Только этой философии удалось освободиться
от  ига литературы, истории и  теологии и  заняться, соответ-
ственно, не словами, фактами или верованиями, а идеями. Толь-
ко там, где доминирует аналитическая философия, философию
не принимают всерьез (в том смысле, в котором это делают
в комментирующих культурах) — и это хорошо. Другой при-
чиной является ясность англоязычных философских текстов.
Смит никак не поясняет тот факт (который он, впрочем, упоми-
нает), что англоязычные исследователи охотно занимаются ком-
ментированием и древних, и новых авторов.
Этот парадоксальный бунт против комментария, напомина-
ющий тот, который гуманисты подняли против него и схоластики

50. Goulet R. La conservation et la transmission des textes philosophiques

grecs // The Libraries of the Neoplatonists / C. D’Ancona (ed.). Leiden / Bos-
ton: Brill, 2007. P. 30, 31n4.
51. Smith B. Philosophieren und Kommentieren // Vernunftbegriffe in der Mo-
derne / H. F. Fulda, R. P. Horstmann (eds). Stuttgart: Klett-Cotta, 1994.

16 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
на исходе Средневековья, недвусмысленно указывает нам на то,
что комментарий не может не поменять свой характер в эпо-
ху после конца истины и харизмы. Древний комментатор искал
в «тексте-объекте» Истину. Наш горизонт чтения принципиально
иной. Интерес (древнего) комментария не сводится для нас к по-
мощи в понимании «текста-объекта» и вполне может сравниться
с ценностью самого текста, ведь они оба имеют отношение к ис-
тине как артефакту. Комментарий обнажает собственный исто-
ризм куда больше, чем историзм комментируемого текста. Весь
путь европейской философии учит нас, что мы не можем огра-
ничивать интерес древнего «текста-объекта» его древними же
комментариями, сколь бы ценны ни были ключи, которые они со-
держат. Насколько обеднели бы Гераклит без Гегеля и Платон
без Наторпа? Анахронизм — та справедливая цена, которую мы
должны быть готовы платить за необходимую и неизбежную по-
стоянную актуализацию мысли прошлого.

Литература
Barnes J. Metacommentary // Oxford
Studies in Ancient Philosophy. 1992.
Vol. 10. P. 267–281.
Bömer F. Der Commentarius. Zur Vorg-
eschichte und literarischen Form der
Schriften Caesars // Hermes. 1953.
Bd. 81. S. 210–250.
Céard J. Les transformations du genre du
commentaire // L’automne de La
Renaissance: 1580–1630 / J. Lafond,
A. Stegmann (eds). P.: Vrin, 1981.
P. 101–115.
Commentaries — Kommentare / G. Most
(ed.). Göttingen: Vandenhoeck &
Ruprecht, 1999.
Commenter et philosopher à la Renais-
sance / L. Boulègue (ed.). Villeneuve
d’Ascq: PU du Septentrion, 2014.
Comprendre et Commenter / J. Chabot
(ed.). Aix-en-Provence: PU de Provence,
2004.
Der Kommentar in Antike und Mittelalter /
W. Geerlings, C. Schulze (eds). Leiden:
Brill, 2002–2004.
Der Kommentar in der Renaissance /
A. Buck, O. Herding (eds). Boppard:
H. Boldt, 1975.
Dorandi T. Le commentaire dans la tradi-
tion papyrologique: quelques cas con-
troversés // Le commentaire entre
tradition et innovation / M.-O. Gou-
let-Cazé (ed.). P.: Vrin, 2000. P. 15–27.
Ernout A., Meillet A. Dictionnaire étymo­
logique de la langue latine. P.: Klinck-
sieck, 2001.
Fowler D. Criticism as Commentary and
Commentary as Criticism in the Age of
Electronic Media // Commentaries —
Kommentare / G. Most (ed.). Göttingen:
Vandenhoeck & Ruprecht, 1999.
P. 426–442.
Geffcken J. Zur Entstehung und zum
Wesen des griechischen wissenschaft-
lichen Kommentars // Hermes. 1932.
Bd. 67. S. 397–412.
Goulet R. La conservation et la transmis-
sion des textes philosophiques
grecs // The Libraries of the Neoplaton-
ists / C. D’Ancona (ed.). Leiden / Bos-
ton: Brill, 2007. P. 29–61.
Grafton A. The Footnote. A Curious History.
Cambridge, MA: Harvard University
Press, 1997.
Hadot I. Der fortlaufende philosophische
Kommentar // Der Kommentar in
Antike und Mittelalter / W. Geerlings,
C. Schulze (eds). Leiden: Brill, 2002.
S. 183–199.

Михаил Маяцкий  17
Jackson H. Marginalia: Readers Writing in
Books. New Haven: Yale University
Press, 2001.
Knox B. Silent Reading in Antiquity //
Greek, Roman, and Byzantine Studies.
1968. Vol. 9. P. 421–435.
Kraus C. Introduction // The Classical
Commentary / K. Gibson, C. Kraus (eds).
Leiden: Brill, 2002. P. 1–27.
Laks A. Aristote, l’allégorie et les débuts
de la philosophie // L’allégorie de l’An-
tiquité à La Renaissance / B. Pérez-
Jean, P. Eichel-Lojkine (eds). P.; Genève:
H. Champion / Slatkine, 2004. P. 211–
220.
Lamberz E. Proklos und die Form des phi-
losophischen Kommentars // Proclus,
lecteur et interprète des anciens /
H.-D. Saffrey, J. Pépin (eds). P.: CNRS,
1987. P. 1–20.
Le commentaire entre tradition et innova-
tion / M.-O. Goulet-Cazé (ed.). P.:
Vrin, 2000.
Le commentaire philosophique dans l’An-
tiquité et ses prolongements
(I, II) // Laval Théologique et Phi-
losophique. 2008. Vol. 64. № 1, 3.
Les Commentaires et la naissance de la
critique littéraire / G. Mathieu-Castel-
lani, M. Plaisance (eds). P.: Aux ama-
teurs de livres, 1990.
Lévy C. Quelques remarques introductives
sur la genèse du commentaire phi-
losophique / Commenter et philoso-
pher à la Renaissance / L. Boulègue
(ed.). Villeneuve d’Ascq: PU du Septen-
trion, 2014.
McNamee K. Annotations in Greek and
Latin Texts from Egypt. Oakville, CT:
American Society of Papyrologists,
2007.
Mülke M. Der Autor und sein Text: die
Verfälschung des Originals im Urteil
antiker Autoren. B.: de Gruyter, 2008.
Notes. Études sur l’annotation en littéra-
ture / J. C. Arnould, C. Pouloin (eds).
Mont-Saint-Aignan: Publications des
Universités de Rouen et du Havre, 2008.
Owners, Annotators and the Signs of
Reading / R. Myers, et al. (eds). New
Castle: Oak Knoll Press, 2005.
18 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Pfeiffer R. History of Classical Scholar-
ship: From the Beginnings to the End of
the Hellenistic Age. Oxford: Oxford Uni-
versity Press, 1968.
Pfersmann A. Séditions infrapaginales.
Genève: Droz, 2011.
Reading Notes / D. Van Hulle, W. Van
Mierlo (eds). Amsterdam: Rodopi, 2004.
Rowe C. Handling a Philosophical Text //
The Classical Commentary / K. Gibson,
C. Kraus (eds). Leiden: Brill, 2002.
P. 295–318.
Simplicius. Commentaire sur les Catégo-
ries. Leiden: Brill, 1990.
Smith B. Philosophieren und Kommentie-
ren // Vernunftbegriffe in der Moderne /
H. F. Fulda, R. P. Horstmann (eds). Stutt-
gart: Klett-Cotta, 1994. S. 857–868.
Smith B. Textual Deference // American
Philosophical Quarterly. 1991. Vol. 28.
P. 1–13.
Stillers R. Humanistische Deutung: Stu-
dien zu Kommentar und Literaturtheo-
rie in der italienischen Renaissance.
Düsseldorf: Droste, 1988.
Stoddard R. Marks in Books, Illustrated
and Explained. Cambridge, MA: Har-
vard University Press, 1985.
Talking to the Text: Marginalia from Papyri
to Print. 2 vols / V. Fera, et al. (eds).
Messina: Centro interdipartimentale di
studi umanistici, 2002.
Tarrant H. Review: Miira Tuominen. The
Ancient Commentators on Plato and
Aristotle // Notre Dame Philosophical
Review. November 19, 2009. Режим
доступа: https: //ndpr.nd.edu / news /
24227–the-ancient-commenta-
tors-on-plato-and-aristotle / .
The Classical Commentary / K. Gibson,
C. Kraus (eds). Leiden: Brill, 2002.
The Philosophy of the Commentators,
200–600 AD: A Sourcebook. In 3 vols.
Vol. 3 / R. Sorabji (ed.). L.: Duckworth,
2004.
Turner E. Greek Paryri. An Introduction.
Oxford: Clarendon, 1968.
Борхес X. Л. По поводу классиков //
Он же. Новые расследования. Соч.:
В 3 т. Рига: Полярис, 1994.
Брагинская Н. В. Комментарий как
механизм инноваций в традиционной
культуре и не только // Arbor mundi
(Мировое дерево). Международный
журнал по теории и истории мировой
культуры. 2007. № 14. С. 9–62.
Комментарий: социальная и историко-
культурная рефлексия // Новое
литературное обозрение. 2004. № 66.
Шичалин Ю. А. Комментарий
к классическому произведению как
вид учебного текста // Проблемы
школьного учебника. Вып. 19.
История школьных учебных книг /
Сост. В. Р. Рокитянский. М.:
Просвещение, 1990. С. 72–90.

Towards an Archaeology of Current and Future Appropriation Practices

of Philosophical Texts: Ancient Commentary
Michail Maiatsky. PhD in Philosophy, analysing primary literature, commentar-
Research Fellow at the University of Laus- ies focus on the text itself instead of its
anne and the School of Cultural Studies meaning (from here stems the centu-
of the Faculty of Humanities of National ries-old debate between philological and
Research University Higher School of Eco- philosophical commentary). The commen-
nomics. Address: 21 / 4 Staraya Basman- tary also aims to limit itself to the role of
naya str., 105066 Moscow, Russia. serving the text, leaving out all rhetoric.
E-mail: mmaiatsky@gmail.com. To become an object of commentary,
a text should be difficult and unclear
Keywords: text appropriation; commen-
enough, but also authoritative. Commen-
tary; marginalia; teaching of philosophy;
tary is thus both an effect and a cause of
Platonism; Peripatetic tradition; Alexan-
authority. Plato and Aristotle engaged in
drian philology.
producing commentary, and this height-
In the history of philosophy, it is common ened the prestige of this genre. Philoso-
to disregard how one philosopher works phizing and philosophical teaching
on another philosopher’s text. “Commen- centered around their commentaries for
tary” in the broadest sense is currently many centuries. Aristotle’s “Poetics”
considered to be any activity the reader became a methodological roadmap for
and / or interpreter conducts with regard scholars in Alexandria. While it is possible
to the “text-object”— from marginal work that the commentary is not in fact a uni-
to a scholarly work. The predecessors to versal genre or an eternal genre, the tran-
“commentaries” were Greek hupom- sition from paper texts to online texts has
nêmata, or notes on the margins of resulted in new opportunities for the
scrolls. This genre evolved from serving enrichment and differentiation of the
as an explanation of the most complex commentary. This, in turn, forces us to
passages to being a continuous, line-by- reconsider the aims, principles, and
line commentary. Unlike monographs and methods of commenting.
other “secondary” works dedicated to

References
Barnes J. Metacommentary. Oxford Stud-
ies in Ancient Philosophy, 1992,
Vol. 10, P. 267–281.
Bömer F. Der Commentarius. Zur Vorg-
eschichte und literarischen Form der
Schriften Caesars. Hermes, 1953,
Bd. 81, S. 210–250.
Borges J. L. Po povodu klassikov [About
the Classics]. Novye rassledovaniia.
Soch.: V 3 t. [New Investigations.
Works: In 3 vols], Riga: Poliaris, 1994.
Braginskaia N. V. Kommentarii kak mekh-
anizm innovatsii v traditsionnoi
kul'ture i ne tol’ko [Commentary as a

Михаил Маяцкий  19
 Mechanism of Innovation in Traditional
Culture and Beyond]. Arbor Mundi
(Mirovoe derevo). Mezhdunarodnyi
zhurnal po teorii i istorii mirovoi
kul’tury [Arbor Mundi (World Tree).
Comparative Studies in Culture Inter-
national Journal], 2007, no. 14,
pp. 9–62.
Céard J. Les transformations du genre du
commentaire. L’automne de La Renais-
sance: 1580–1630 (eds J. Lafond, A. Steg-
mann), Paris, Vrin, 1981, P. 101–115.
Commentaries—Kommentare (ed.
G. Most), Göttingen, Vandenhoeck &
Ruprecht, 1999.
Commenter et philosopher à la Renais-
sance (ed. L. Boulègue), Villeneuve
d’Ascq, PU du Septentrion, 2014.
Comprendre et Commenter (ed. J. Chabot),
Aix-en-Provence, PU de Provence,
2004.
Der Kommentar in Antike und Mittelalter
(eds W. Geerlings, C. Schulze), Leiden,
Brill, 2002–2004.
Der Kommentar in der Renaissance (eds
A. Buck, O. Herding), Boppard, H. Boldt,
1975.
Dorandi T. Le commentaire dans la tradi-
tion papyrologique: quelques cas con-
troversés. Le commentaire entre
tradition et innovation (ed. M.-O. Gou-
let-Cazé), Paris, Vrin, 2000,
P. 15–27.
Ernout A., Meillet A. Dictionnaire éty-
mologique de la langue latine, Paris,
Klincksieck, 2001.
Fowler D. Criticism as Commentary and
Commentary as Criticism in the Age of
Electronic Media. Commentaries—
Kommentare (ed. G. Most), Göttingen,
Vandenhoeck & Ruprecht, 1999,
P. 426–442.
Geffcken J. Zur Entstehung und zum
Wesen des griechischen wissenschaft-
lichen Kommentars. Hermes, 1932,
Bd. 67, S. 397–412.
Goulet R. La conservation et la transmis-
sion des textes philosophiques grecs.
The Libraries of the Neoplatonists (ed.
C. D’Ancona), Leiden, Boston, Brill,
2007, P. 29–61.
20 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Grafton A. The Footnote. A Curious History,
Cambridge, MA, Harvard University
Press, 1997.
Hadot I. Der fortlaufende philosophische
Kommentar. Der Kommentar in Antike
und Mittelalter (eds W. Geerlings,
C. Schulze), Leiden, Brill, 2002,
S. 183–199.
Jackson H. Marginalia: Readers Writing in
Books, New Haven, Yale University
Press, 2001.
Knox B. Silent Reading in Antiquity. Greek,
Roman, and Byzantine Studies, 1968,
Vol. 9, P. 421–435.
Kommentarii: sotsial’naia i istoriko-
kul’turnaia refleksiia [Commentary:
Social and Cultural Historical Refle-
ction]. Novoe literaturnoe obozrenie
[New Literary Observer], 2004, no. 66.
Kraus C. Introduction. The Classical Com-
mentary (eds K. Gibson, C. Kraus), Lei-
den, Brill, 2002, P. 1–27.
Laks A. Aristote, l’allégorie et les débuts
de la philosophie. L’allégorie de l’Antiq-
uité à La Renaissance (eds B. Pérez-
Jean, P. Eichel-Lojkine), Paris, Genève,
H. Champion / Slatkine, 2004, P. 211–
220.
Lamberz E. Proklos und die Form des phi-
losophischen Kommentars. Proclus,
lecteur et interprète des anciens (eds
H.-D. Saffrey, J. Pépin), Paris, CNRS,
1987, P. 1–20.
Le commentaire entre tradition et innova-
tion (ed. M.-O. Goulet-Cazé), Paris, Vrin,
2000.
Le commentaire philosophique dans l’An-
tiquité et ses prolongements (I, II).
Laval Théologique et Philosophique,
2008, Vol. 64, no. 1, 3.
Les Commentaires et la naissance de la
critique littéraire (eds G. Mathieu-Cas-
tellani, M. Plaisance), Paris, Aux ama-
teurs de livres, 1990.
Lévy C. Quelques remarques introductives
sur la genèse du commentaire phi-
losophique. Commenter et philosopher
à la Renaissance (ed L. Boulègue), Ville-
neuve d’Ascq, PU du Septentrion, 2014.
McNamee K. Annotations in Greek and
Latin Texts from Egypt, Oakville, CT,
 American Society of Papyrologists,
2007.
Mülke M. Der Autor und sein Text: die
Verfälschung des Originals im Urteil
antiker Autoren, Berlin, de Gruyter,
2008.
Notes. Études sur l’annotation en littéra-
ture (eds J. C. Arnould, C. Pouloin),
Mont-Saint-Aignan, Publications des
Universités de Rouen et du Havre,
2008.
Owners, Annotators and the Signs of
Reading (eds R. Myers, et al.), New
Castle, Oak Knoll Press, 2005.
Pfeiffer R. History of Classical Scholar-
ship: From the Beginnings to the End of
the Hellenistic Age, Oxford, Oxford Uni-
versity Press, 1968.
Pfersmann A. Séditions infrapaginales,
Genève, Droz, 2011.
Reading Notes (eds D. Van Hulle, W. Van
Mierlo), Amsterdam, Rodopi, 2004.
Rowe C. Handling a Philosophical Text.
The Classical Commentary (eds K. Gib-
son, C. Kraus), Leiden, Brill, 2002,
P. 295–318.
Shichalin Iu. A. Kommentarii k klassi­che­
skomu proizvedeniiu kak vid ucheb-
nogo teksta [Commentary on Classical
Work as a Type of Educational Text].
Problemy shkol’nogo uchebnika.
Vyp. 19. Istoriia shkol’nykh uchebnykh
knig [Problems of School Textbook.
Iss. 19. The History of School Books]
(ed. V. R. Rokitianskii), Moscow, Prosve-
shchenie, 1990, pp. 72–90.
Simplicius. Commentaire sur les Catégo-
ries, Leiden, Brill, 1990.
Smith B. Philosophieren und Kommen-
tieren. Vernunftbegriffe in der Moderne
(eds H. F. Fulda, R. P. Horstmann), Stutt-
gart, Klett-Cotta, 1994, S. 857–868.
Smith B. Textual Deference. American
Philosophical Quarterly, 1991, Vol. 28,
P. 1–13.
Stillers R. Humanistische Deutung: Stu-
dien zu Kommentar und Literaturtheo-
rie in der italienischen Renaissance,
Düsseldorf, Droste, 1988.
Stoddard R. Marks in Books, Illustrated
and Explained, Cambridge, MA, Har-
vard University Press, 1985.
Talking to the Text: Marginalia from Papyri
to Print. 2 vols (eds V. Fera, et al.),
Messina, Centro interdipartimentale di
studi umanistici, 2002.
Tarrant H. Review: Miira Tuominen. The
Ancient Commentators on Plato and
Aristotle. Notre Dame Philosophical
Review, November 19, 2009. Available
at: https: //ndpr.nd.edu / news / 24227–
the-ancient-commentators-on-pla-
to-and-aristotle / .
Text und Kommentar (eds J. Assmann,
B. Gladigow), München, W. Fink, 1995.
The Classical Commentary (eds K. Gibson,
C. Kraus), Leiden, Brill, 2002.
The Philosophy of the Commentators,
200–600 AD: A Sourcebook. In 3 vols.
Vol. 3 (ed. R. Sorabji), London, Duck-
worth, 2004.
Turner E. Greek Paryri. An Introduction,
Oxford, Clarendon, 1968.
Михаил Маяцкий  21
 Добродетельная
тирания
Александр Павлов
Классическая
Кандидат юридических наук, доцент шко-
политическая лы философии факультета гуманитарных
наук Национального исследовательского
философия университета «Высшая школа экономи-
ки». Адрес: 105066, Москва, ул. Старая
в поисках новой Басманная, 21/4.
E-mail: apavlov@hse.ru.
терминологии
Ключевые слова: политическая теология;
классическая политическая философия;

В
добродетельная тирания; Платон; Ксено-
фонт; Аристотель; Лео Штраус.

Автор предлагает рассматривать клас-

сическую тиранию, какой ее знали

В истории политической мыс-

ли сложно вспомнить другое
столь же популярное выска-
зывание, каким стало вы-
сказывание лорда Актона:
«Власть развращает. Абсолют-
ная власть развращает абсо-
лютно». Однако чем чаще дан-
ный афоризм используется,
тем меньше обращают внима-
ние на его содержательную
сторону. Столь же звучный,

Статья подготовлена в рамках исследования № 15-05-0044 «Метанойя:

поворот к трансцендентному и материальному в современной полити-
ческой теологии» при поддержке программы «Научный фонд Нацио-
нального исследовательского университета „Высшая школа экономики“
(НИУ ВШЭ)» в 2015–2016 годах и с использованием средств субсидии на
государственную поддержку ведущих университетов Российской Фе-
дерации в целях повышения их конкурентоспособности среди ведущих
мировых научно-образовательных центров, выделенной НИУ ВШЭ.

22 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
в Древней Греции, и вместе с ней ее со-
временные формы как один из главных
предметов политической теории. Опи-
раясь на анализ Лео Штрауса диалога
Ксенофонта «Гиерон, или Слово о ти-
рании», автор пытается использовать
штраусианскую методологию для прочте-
ния текстов двух других древнегреческих
политических философов — Платона
и Аристотеля. В тексте отмечается, что
стремление Ксенофонта улучшить тира-
нию хотя бы на теоретическом уровне
не является уникальным, хотя и наибо-
лее полным и ярким, и присуще рассу-
ждениям других философов, которых
Штраус называл «великими». С точки
зрения автора, все три мыслителя стре-
мились представить ситуацию, в которой
худший политический режим — тира-
ния — мог быть улучшен, или же сразу
описывали новый тип лучшей тирании,
который противопоставлялся тирании
худшей.
Лучшая тирания в теории была бы
возможна благодаря деятельности луч-
ших людей, обладающих главной добро-
детелью — мудростью (философы) либо
приближенных к мудрости (поэты). Автор
отмечает, что по каким‑то причинам фи-
лософы не предложили нового термина
для феномена, о котором пытались раз-
мышлять, что сделал за них Лео Штра-
ус, предложив описывать этот режим как
«добродетельную тиранию». Кроме того,
в тексте отмечается важное и сознатель-
ное игнорирование той части текстов
древнегреческих философов, которая
касалась их взглядов на добродетельную
тиранию. Они почти не касаются вопро-
сов о богах и о загробной жизни, так как
даже улучшенная тирания, основанная
не нелегитимном приобретении власти,
остается плохим политическим режимом,
и, следовательно, в потустороннем мире
души тиранов, какими бы они ни были,
получат по заслугам.

сколь и сомнительный, он таит в себе определенную магию: его

стремятся скорее цитировать, нежели осмыслить. Дело не в том,
что власть не развращает, но в том, что развращает она не все-
гда и даже есть вероятность, что при определенных услови-
ях абсолютная власть может не развращать хотя бы абсолютно.
В этом отношении афоризм можно было бы оспорить с позиций
античной политической философии, всерьез озабоченной про-
блемой тирании.
Тираническая власть, с одной стороны, безусловно, развра-
щает того, кто ею обладает, а с другой стороны, человек, кото-
рый стремился к ней, уже по определению плох. Абсолютная
царская власть не развращает ее держателя, ведь она находит-
ся в руках добродетельного человека, беспокоящегося об об-
щем благе. Лишь в случае тирании и других непривлекатель-
ных режимов идет речь о «развращении» и «взаимном оплодо-
творении пороком»: не просто абсолютная власть развращает
того, кто ее заполучил, но и тот, кто ее желает, руководим сво-
ими пороками. Однако нерелевантность суждения лорда Акто-
на с позиции древнегреческой мысли обосновывается отнюдь
не только этим.

А л е ксанд р П авлов  2 3
 Древние, на что крайне редко обращают внимание исследова-
тели истории политической философии, всерьез полагали, что
даже худший режим, во главе которого стоит уже развращен-
ный абсолютной властью правитель, все еще может быть улуч-
шен. Причем улучшен в строго определенных рамках — без того,
чтобы произошла его смена или же передача правления другому
лицу. Иными словами, абсолютная власть вполне способна раз-
вращать абсолютно, но при должных советах со стороны лучших
и мудрых людей (как мы увидим, далеко не все мудрые люди
могут претендовать на звание лучших) порок можно сдержать
или хотя бы направить его таким образом, чтобы не идти враз-
рез с представлениями об общем благе.
Ключевой тезис настоящей статьи следующий: тирания, счи-
тавшаяся в античной политической философии худшим режи-
мом, с точки зрения главных мыслителей Античности (Платона,
Ксенофонта, Аристотеля), при определенных обстоятельствах
могла рассматриваться в качестве наиболее желаемой формы
правления. Однако при этом она непременно должна была со-
ответствовать ряду дополнительных условий, придающих ей
крайне специфический оттенок.
Теоретические рассуждения о том, при каких обстоятель-
ствах мог бы быть улучшен худший политический режим, ха-
рактерны для всех упоминаемых мыслителей. Выделяются они
прежде всего тем, что находились в поиске новой терминоло-
гии для описания тирании, совершенно отличной от той, кото-
рую эти авторы привыкли осуждать морально. Последняя зада-
ча вновь стала актуальной для современных теоретиков.
Политический философ ХХ века Эрик Фёгелин, обозревая
книгу Лео Штрауса «О тирании», отмечает, что после долгих по-
исков адекватного наименования для «нового государя» лишь
Макиавелли нашел подходящее — «вооруженный пророк»1. Од-
нако «вооруженный пророк» — не вполне то же самое, что «добро-
детельный тиран» Платона, Ксенофонта и Аристотеля. В конце
концов, анализируя текст Ксенофонта, точный термин предло-
жил как раз‑таки Штраус: именно он окрестил этот феномен
«добродетельной тиранией».
Важным следствием данного тезиса является то, что философы,
выдвигая гипотезу о новой форме тирании и предлагая ее подроб-

1. Павлов А. О тирании и искусстве письма // Социологическое обозрение.

2011. Т. 10. № 3. С. 121; Фёгелин Э. «О тирании» Лео Штрауса // Социоло-
гическое обозрение. 2011. Т. 10. № 3. С. 128.

24 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ный анализ, почти всегда избегали вопроса о религии. Ксенофонт,
описывая тиранию в «Гиероне», хранит по этому вопросу прак-
тически полное молчание; единственное, что отсылает в диалоге
к представлениям о богах, — лишь очень косвенные намеки, на ко-
торые указывает тот же Штраус2. Аристотель вскользь упоминает,
что необычный тиран, который обладает достаточной мудростью,
чтобы казаться царем, должен использовать религию лишь ути-
литарным образом. И только Платон в своих рассуждениях об им-
манентном зле тирании прибегает к мифологии о загробной жизни.
Объясняя, почему душа тирана несчастна и какое наказание
ожидает его в потустороннем мире, Платон вступает на поч-
ву того, что можно было бы назвать «политической теологией»
(или даже «несекулярной политической теологией»). Обещая
тиранам мучения не в этой жизни (действительно, что может
их ожидать здесь кроме смерти — в крайнем случае насиль-
ственной?), Платон обращается к описанию трансцендентной об-
ласти, где справедливость будет восстановлена, и худшие люди,
коими являются тираны, прославлявшие порок и творившие его
при правлении, получат по заслугам. В этом смысле вера в за-
гробную жизнь — или хотя бы рассуждения о ней — придает по-
литической мысли Платона некий трансцендентный смысл.
Почему обращение к классическим взглядам на тиранию так
актуально? Известно, что Платон и Аристотель оказали влияние
не только на философию, но и на политическую науку. Однако
то, насколько сильно оказалось влияние их учений на представ-
ление о тирании, остается под вопросом. Также можно было го-
ворить и о Ксенофонте, пока Лео Штраус не обратил внимание
на забытое и в определенном смысле не замечаемое исследова-
телями «тираническое учение» классика древнегреческой мыс-
ли. Несмотря на то что проблема тирании («сверстница полити-
ческой жизни», как говорил Штраус) оставалась важной во все
времена, далеко не всегда исследователи учитывают те тексты,
в которых обсуждаются основы основ.
Даже в современных работах наследие Ксенофонта обходят
вниманием. Например, в фундаментальной книге 1995 года «Тео-
рии тирании от Платона до Арендт» Роджера Боше ожидаемо
разбираются идеи Платона, Аристотеля, Никколо Макиавел-
ли и даже Зигмунда Фрейда3. Но Боше, обращаясь к истории

2. Штраус Л. О тирании. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2006. С. 193, прим. 40.

3. См.: Bœsche R. Theories of Tyranny from Plato to Arendt. University Park:
The Pennsylvania State University Press, 1995.

А л е ксанд р П авлов  2 5
политической мысли о тирании, не упоминает ни Ксенофон-
та, ни Штрауса. Не учитывая теоретический вклад Ксенофон-
та, однако, нельзя надеяться адекватно понять мысль Платона
и Аристотеля.

Возвращение к истокам

Древнегреческие философы, рассуждая о тирании, поставили

вечный вопрос, на который вслед за ними пытались отвечать
иные мыслители вплоть до наших дней. Политическая филосо-
фия, обсуждая лучший режим, говорит и о худшем. Тирания —
самый плохой режим и в то же время самый интересный, поэто-
му многие обращались к подробному анализу именно ее.
Например, на противопоставлении «христианского государя»
и тирана строится существенная часть работы Эразма Роттер-
дамского «Воспитание христианского государя»4. Впоследствии
Монтескьё будет в подробностях описывать характер «деспо-
тического режима». Список авторов можно было бы легко про-
длить. Однако во многом, какими бы оригинальными ни были
идеи этих мыслителей, все они вынуждены пребывать в тени
наследия древнегреческой политической философии, которое
требует постановки вопросов о том, что такое худшая форма
правления, почему она такова и что с ней можно сделать.
В XX веке многие мыслители, столкнувшись с новыми вызо-
вами политической философии, обратились к проблеме осмысле-
ния различных форм тирании. Немецкоязычные философы, пе-
ребравшиеся в США, такие как Франц Нойманн и Ханна Арендт,
описывая тоталитаризм, не обращались к его корням5. Раймон-
до Кубедду в своем описании политической мысли австрийской
школы часто упоминает книгу «О тирании» Штрауса в контексте
философских интерпретаций тоталитаризма наряду с автора-
ми, мысль которых он исследует подробно. Обращаясь к великим
произведениям, посвященным анализу патологии политических
режимов (например, к «Дороге к рабству» Фридриха фон Хайека),
«Истоки тоталитаризма» Арендт он цитирует значительно реже6.

4. См.: Эразм Роттердамский. Воспитание христианского государя. М.:

Мысль, 2001. С. 13–58.
5. См.: Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996; Нойманн Ф.
Бегемот. Структура и  практика национал-социализма 1933–1934  гг.
СПб.: Владимир Даль, 2015.
6. См.: Кубедду  Р. Политическая философия австрийской школы. М.:
ИРИСЭН, Мысль, 2008.

26 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Если посмотреть на тех, кого Куббеду упоминает чаще все-
го, то среди этих мыслителей (Хайек, Фёгелин, Поппер) Штра-
ус стоит особняком. Так, текст Хайека, скорее, публицистиче-
ская работа на злобу дня, равно как и книга Поппера «Открытое
общество и его враги». Фёгелин, подобно Попперу, но куда бо-
лее основательно, обращается к западной истории мысли, чтобы
показать «корни авторитаризма», и, естественно, обнаруживает
их отнюдь не в философии Платона7. Все указанные философы
так или иначе рассуждают об относительно современном явле-
нии и причинах, которые к нему привели, в то время как книга
Штрауса — всего лишь анализ диалога Ксенофонта.
И тем не менее Штраус обращает внимание читателей, что
«современная тирания» (на момент середины ХХ века), даже
если она располагает ресурсами определенных «технологий»
и «идеологий», суть свою не меняет ровно с самого момента воз-
никновения8. Иными словами, благодаря изучению представле-
ний о ней древних общество могло бы понять тиранию совре-
менную. Книга Штрауса (к слову, первая работа, изданная им
в Соединенных Штатах), несмотря на узкую направленность,
оказалась полезной для многих современных ученых. В своих
целях ее цитируют социологи Гельмут Шек и Зигмунт Бауман9.
Однако Штраус, пускай он и тщательно разобрал «тираниче-
ское учение» Ксенофонта, не посвятил отдельных трудов ана-
лизу представлений Платона и Аристотеля. Между тем, как
мы покажем далее, похожие мотивы можно найти и у них, что
говорит о том, что тирания если и не была главным предме-
том для классической политической философии, то занимала
в ней не последнее место. Поэтому в методологическом плане
при анализе текстов древних мы будем следовать за мыслью
и интенциями Штрауса.
Собственно, как древние понимали тиранию? Наиболее точ-
ным может быть следующее определение: тирания — неспра-
ведливое правление одного лица, власть которого была получе-
на незаконным путем и осуществлялась в его интересах. Дру-
гой отличительный признак — при тиране непременно должны
служить наемники, а не граждане его государства, ведь послед-

7. См.: Voegelin E. The New Science of Politics: An Introduction. Columbia:

University of Missouri Press, 2000.
8. Штраус Л. Указ. соч. С. 64.
9. Шек  Г. Зависть: теория социального поведения. М.: ИРИСЭН, 2008.
С. 289; Бауман З. Текучая современность. СПб.: Питер, 2008. С. 53–56.

А л е ксанд р П авлов  2 7
ние обыкновенно охраняют царя10. Например, Аристотель ука-
зывает на это как на одну из важных черт режима; у Ксенофон-
та, когда тиран спрашивает совета у поэта о том, не следует ли
ему избавиться от наемников, если режим в итоге станет лучше,
советник отвечает, что так поступать нельзя ни в коем случае11.
Штраус тоже выделяет данное место12. Кроме того, обычно ти-
рания характеризовалась отсутствием законов или пренебреже-
нием ими, а также жестокими методами управления.
Важно отметить, что тирания стала однозначно воспринимать-
ся в качестве худшей формы правления исключительно с пода-
чи классических философов. Они первыми стали наделять ее не-
гативными коннотациями. До них тирания воспринималась как
обычный политический режим, при котором один человек при-
шел к власти нелегитимным путем; но никто не полагал, что ему
внутренне присущ порок уже на том основании, что он стремит-
ся к единоличной власти. Термин «тирания» не был ценностно
нагруженным до того, как Платон обратил на нее свое внимание.
Следовательно, «тиран» путем силы или  обмана приходил
к власти, но необязательно становился злодеем, угнетающим под-
данных13. Как показывает Боше, некоторые из тиранов были до-
вольно «прогрессивны» и в иных случаях могли преследовать ин-
тересы подданных, а часто и всего народа, в отличие от политики
предшествующих «законных» правителей14. Однако если верить
описаниям Аристотеля, который опирается во многом на конкрет-
ные данные, нежели на собственные представления о порочных
режимах, то большинство тираний были все же «худшими», а по-
тому и самыми недолговечными из существующих форм.
Интерес к тирании и ее «улучшению» возник у греков благо-
даря их пониманию идеи общего блага. Неограниченная власть
давала неограниченные возможности, и философы пытались
представить себе ситуацию, при которой правление тиранов, со-
всем не предполагая какого бы то ни было стремления к добро-
детели, могло бы преследовать в том числе и общее благо, пусть
часто из исключительно корыстных соображений.
Древние исходили из того, что есть худшие и лучшие люди,
что первые порочны, а  вторые добродетельны; первые стре-

10. Аристотель. Политика // Он же. Собр. соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1984. Т. 4.
С. 553.
11. Ксенофонт. Гиерон, или Слово о тирании // Штраус Л. Указ. соч. С. 59.
12. Там же. С. 118.
13. Andrewes A. The Greek Tyrants. L.: Hutchinson & Co, 1956. P. 21.
14. Boesche R. Op. cit. P. 7.

28 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
мятся к удовольствию и хотят избежать страданий, тогда как
вторые пытаются овладеть мудростью; первым для удовлетво-
рения их прихотей нужна власть, в то время как вторым она
не требуется, но именно они, будучи мудрыми людьми, должны
помочь власть предержащим отправлять правление самым до-
стойным образом. Они давали бы советы правителям, чтобы те
заботились не только о собственном удовольствии, но и о жиз-
ни подданных, что в итоге привело бы к «общему благу» и пер-
вых, и последних.
Однако мудрыми могут быть не только философы, но и поэ-
ты. В отличие от философов поэты точно так же могут давать
советы правителям, но уже не в интересах блага граждан, ско-
рее, в своих собственных. Значит, и некоторые из них также
стремятся к удовольствию, а не к добродетели и не по назна-
чению используют полученную мудрость. В этом смысле поэ-
ты являются не лучшими людьми — они представляют из себя
«софистов»15. Платон не раз осуждал их и даже в одном месте
конкретно высказался, что не любит поэтов за то, что они за-
искивают перед тиранами. В «Государстве» цитируется строка
из Еврипида: «Тираны мудры ведь, общаясь с мудрыми». И да-
лее комментируется так: «И как он до небес превозносит тира-
ническую власть и многое другое в этом деле — он и остальные
поэты!»16 В свою очередь, Ксенофонт вложил «тираническое
учение» о совершенствовании худшего режима в уста не фило-
софа, но мудрого поэта, цели которого так и остаются до кон-
ца неясными.
Итак, что же конкретно классические политические филосо-
фы говорят по поводу тирании?

Тирания у Платона

Детальная реконструкция учения Платона о тирании — сама

по себе важная задача для исследователей политической фи-
лософии. Однако поскольку мы преследуем иную цель, то обри-
суем его доктрину лишь пунктирно. Платон был одним из пер-

15. На протяжении всего своего текста восхваляя мудрость Симонида, к кон-

цу книги Лео Штраус походя замечает: «Если софистом прозывается че-
ловек, использующий свою мудрость ради корыстных целей и приме-
няющий искусство обмана, то Симонид был софистом» (Штраус Л. Указ.
соч. С. 161).
16. Платон. Государство // Он  же. Собр. соч.: В  4 т. М.: Мысль, 1994. Т. 3.
С. 357.

А л е ксанд р П авлов  2 9
вых, кто начал систематически рассуждать на темы, связанные
с общественной жизнью, и говорить о философии как о полити-
ческом проекте. Именно Платону принадлежит идея того, что
философы, наделенные особыми знаниями, должны быть прави-
телями в идеальном государстве и что лучше их править не смо-
жет никто, хотя сами они в этом не заинтересованы.
Штраус пишет, что вся политическая философия Платона
выражена в трех произведениях, а именно: в «Государстве», «По-
литике» и «Законах»17. Можно сказать больше: данные диалоги
написаны в разное время и затрагивают разные темы, каждый
из них имеет собственный предмет, и в конечном итоге они вы-
страивают своеобразную иерархию представлений о наиболее
желаемом политическом проекте.
Ключевая мысль «Политика» подчинена главной идее «Госу-
дарства», в то время как выводы «Законов» поддерживают тези-
сы «Политика». Схематично это выглядит так: править должны
либо мудрые политики, основываясь на знании («Государство»),
либо идеальные политики, основываясь на истинном мнении
(«Политик»), либо законы, которые будут заложены в государ-
стве при помощи мудрых людей («Законы»). В «Политике» ти-
рания в качестве термина почти не фигурирует, в то время как
в двух прочих диалогах Платон высказывает разные мысли
об этом режиме.
В «Государстве» Платон описывает не только идеальный по-
литический режим, но и прочие известные, каждый из которых
хуже предшествующего: аристократия, тимократия (или тимар-
хия), олигархия, демократия и, наконец, самый ужасный — ти-
рания. Однако последнему Платон уделяет не в пример больше
внимания, чем всем остальным, за исключением идеального. Так,
он рассуждает о тирании в восьмой и девятой книгах, то есть
значительно больше, чем о других формах правления, речь о ко-
торых идет лишь в восьмой.
Платон также непременно обсуждает «антропологический
тип», который характерен для  каждой из  форм правления;
именно критическая масса людей, относящихся к «демократи-
ческим» или «олигархическим людям», делает режим таким, ка-
ков он есть. Вместе с тем если Платон говорит, скорее, о ха-
рактерах и мировоззрении этих людей, то при обсуждении ти-
рании он обращается к душе тирана — несчастнейшей из всех

17. См.: Штраус Л. Платон // Он же. Введение в политическую философию.

М.: Праксис, 2000.

30 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
возможных. Для философа было крайне важно проговорить,
чем является «тирания», почему она представляет собой худ-
ший режим, что такое «тиранический человек» и чем он отли-
чается от тирана.
Однако если в «Государстве» Платон напрямую осуждает ти-
ранию, то в «Законах» он высказывается совершенно иным об-
разом (при условии, что текст мы все же приписываем ему). Он
отмечает, что лучшей основой для построения нового государ-
ства, власть в котором будет принадлежать законам, являет-
ся именно тирания — с учетом того, что тирану выпадет редкая
удача и при нем окажется мудрый советник18. Более того, Пла-
тон утверждает, что чем меньше у зарождающегося государ-
ства будет тиранов, тем лучше ситуация станет для правителя,
имеющего благородную цель. Впрочем, в будущем их место дол-
жны занять строго регламентированные законы.
Видимое противоречие легко разрешается, если учитывать,
кто именно высказывается в диалогах и при каких обстоятель-
ствах. В поддержку «лучшей тирании» говорит главный герой
«Законов», афинянин, а не Сократ, и призвана она для построе-
ния государства законов, а не государства философов: законы
древними всегда ценились ниже, чем мудрость лучших людей.
Даже незаконная тирания, по крайней мере в идеальных пред-
ставлениях Ксенофонта, лучше тех режимов, что построены
на законах.
Говоря о тирании в «Законах», Платон имеет в виду совер-
шенно другой ее тип, нежели тот, что описывается в «Государ-
стве», а именно сильную и неограниченную власть человека,
сдерживаемую лишь мудростью советников. Предполагается
также, что тираническую власть в «Законах» получает совсем
не тиранический человек, что опять же делает новый режим
особенным. На деле тирания «Законов» восходит к платонов-
скому «Политику», которого философ наделяет неограничен-
ными полномочиями: даже в том случае, если он будет отправ-
лять насилие по отношению к своим подданным, они обязаны
терпеть, поскольку неспособны увидеть благие пожелания пра-
вителя. В этом смысле монархию, в которой действуют законы,
в «Политике» Платон ценит ниже, чем ту, во главе которой сто-
ит идеальный правитель, опирающийся в решениях на истин-
ное мнение19.

18. Платон. Законы // Он же. Собр. соч. Т. 4. С. 161.

19. См.: Он же. Политик // Он же. Собр. соч. Т. 4. С. 3–70.

А л е ксанд р П авлов  3 1
 «Государство» предлагает взгляд на тирана как на несчаст-
нейшего из людей, неспособного получать удовольствия, хотя
именно они являются целью его жизни. При разговоре о луч-
ших режимах используется противопоставление понятий доб-
родетель — порок. При анализе тирании в ход идет уже другая
пара: удовольствие — страдание. В идеальном (или хотя бы в хо-
рошем) политическом режиме правители стремятся к доброде-
тели, избегая порока и осуждая его, в то время как тиран жела-
ет лишь удовольствий и старается избегать страданий.
Сократ в «Государстве» осуждает тиранию и, описывая ее
сущностные черты, объясняет собеседникам, чем же она пло-
ха. Допустим тирану необходимы телохранители, которые явля-
ются наемниками. Тогда он вынужден отгородить себя от дру-
зей и даже изгнать их, набрать чуждых ему людей для своей
охраны. Тиран всегда находится в опасности, а тирания недол-
говечна. Он никому не доверяет, пребывает в постоянном страхе
и окружает себя худшими людьми. Одним словом, все худшее,
что может быть в политике, олицетворяет тирания.
Сократ пытается доказать, что многие люди стремятся к ти-
рании потому, что они порочны, то есть ориентируются лишь
на получение удовольствия. Они полагают, будто вместе с вла-
стью получат неограниченный доступ к различным наслажде-
ниям. В действительности, взойдя на трон, они тотчас понима-
ют, что удовольствие им недоступно и что быть тираном — одно
из главных несчастий.
Фактически те же взгляды излагает и Ксенофонт в первой
части диалога «Гиерон, или Слово о тирании». Правда, у Ксе-
нофонта держатель единоличной власти сам признается в сво-
ем бедственном положении, что, разумеется, более важно, так
как мы имеем информацию о несчастьях тирана из первых рук.
Но «тиранический человек» во многом лучше тирана, по мнению
платоновского Сократа, ведь он еще не получил власть и толь-
ко мечтает о ней, в то время как тиран, бывший некогда «тира-
ническим человеком» и впоследствии получивший неограничен-
ную власть, уже сотворил множество злодеяний.
Таким образом, согласно Платону (Ксенофонт раскроет дан-
ную мысль в более сложном контексте) существует тираниче-
ский режим, который вместо того, чтобы быть худшим, стано-
вится привлекательным в некоторой ситуации. Таковым его
делает мудрость советников, согласившихся дать рекомендации
тирану относительно уже существующего правления, то есть
мудрецы делятся с правителями своей добродетелью — знанием.

32 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Однако ни Платон, ни Ксенофонт не предоставляют адекватного
термина для обозначения усовершенствованной тирании и по-
этому оставляют за ней право по‑прежнему называться тира-
нией. Вопрос состоит в том, почему они, обнаружив новый язык
описания проблемы, не предлагают нам нового понятия.

Тирания у Ксенофонта

То, что Штраус обсуждает проблему тирании на примере диало-

га Ксенофонта, неслучайно20. Ксенофонт посвятил ей отдельный
труд, тогда как Платон и Аристотель помещают свои рассужде-
ния в более широкий контекст. Ксенофонт идет дальше Плато-
на и после закономерного осуждения худшего политического
режима пытается предложить способы его улучшения. Непод-
готовленный читатель, познакомившись с диалогом без прочте-
ния комментариев, может не увидеть многих деталей: именно
Штраус обращает внимание на все следствия и ключевые им-
пликации разговора двух действующих лиц — поэта Симонида
и тирана Гиерона.
И все же Штраус практически обходит стороной важный факт.
Симонид и Гиерон — это реальные исторические персонажи,
и Симонид был известен, в частности, тем, что стал первым поэ-
том, который продавал стихи за деньги21. Гиерон же, как пишет
Аристотель, был благополучным тираном, правление которого
растянулось на десятилетие (по сравнению с другими тирания-
ми срок весьма продолжительный)22. Вероятно, реальный Гиерон
воспользовался некоторыми советами реального поэта, близко-
го к мудрости. Но вопрос об успешности его правления следует
адресовать уже историкам. У Ксенофонта Гиерон остается чело-
веком, который лишь гипотетически может осуществить проект
«добродетельной тирании» в будущем.
Диалог начинается с важных слов: «Однажды Симонид при-
шел к тирану Гиерону, когда у обоих выдался досуг». Мы впра-

20. См.: Ксенофонт. Гиерон, или Слово о тирании. О поверхностном отноше-

нии к ключевым проблемам политической философии говорит случай
более раннего перевода диалога Ксенофонта на русский язык, назва-
ние которого, как станет ясно ниже, запрограммировано на фундамен-
тальное непонимание сущности текста, см.: Он же. Гиерон, или О еди-
новластии // Книга Государя: Антология политической мысли / Под ред.
Р. Светлова, И. Гончарова. СПб.: Амфора, 2004. С. 86–109.
21. Павлов А. Указ. соч. С. 119.
22. Аристотель. Указ. соч. С. 566.

А л е ксанд р П авлов  3 3
ве предположить, что Симонид, будучи человеком более свобод-
ным, ожидал случая встретиться (ведь это он пришел к тирану
и, видимо, по некоей причине) с Гиероном и навестил его в мо-
мент, когда тот был расположен к  беседе. Симонид начина-
ет разговор с вопроса, что значит быть тираном. На что Гие-
рон отвечает, что уже так давно не является частным лицом,
что не знает, чем тиран от него отличается; если же Симонид
напомнит ему, что означает быть частным лицом, тот скажет,
в чем заключаются различия.
Тиран может опасаться чужестранца, так как не имеет пред-
ставления о цели его визита: как правитель, он вправе полагать,
что поэт замышляет недоброе, на что указывает и Штраус23.
Симонид — не придворный поэт, что делает мотивы его беседы
с могущественным правителем еще более смутными и в то же
время любопытными. Поэт предстает в глазах тирана тираниче-
ским человеком, ищущим абсолютной власти. Вот почему Гие-
рон проявляет осторожность при ответе на довольно странный
вопрос: ведь при наличии даже поверхностных знаний о тира-
нии очевидно, каково быть во главе этого режима.
Симонид с  готовностью начинает отвечать, воспроизводя
точку зрения не поэта, но частного лица — в полном соответ-
ствии с просьбой Гиерона. Симонид делает упор на обыден-
ные представления о тирании и замечает, что тирану доступ-
ны многие удовольствия. Штраус обращает внимание (и это
очень важно), что другие значимые темы, такие как справед-
ливость, патриотизм и т. д., позднее вводятся в разговор уже
Гиероном.
И впрямь, многие порочные люди стремятся получить удо-
вольствия для тела или, быть может, для тела и души, но не удо-
вольствия исключительно для души. В итоге все утверждения
относительно телесных наслаждений, которые, как предполага-
ет Симонид, важны для частного лица, Гиерон опровергает. Ти-
ран доказывает, что все они ему недоступны: он не получает
истинной любви ни от юношей, ни от девушек, а любая похва-
ла — это всего лишь лесть; он не может выехать за пределы го-
сударства, потому что боится, что его схватят и казнят; он ни-
кому не доверяет, не может спокойно спать и отдыхать, потому
что боится, что его отравят или убьют во сне.
К середине диалога Гиерон готов признать, что тиран — не-
счастнейший из людей. В итоге он сообщает, что тираны на-

23. Штраус Л. О тирании. С. 99–100.

34 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
столько злополучны, что, если кому и следует повеситься, так
это им. Оказывается, тирания, к которой так стремятся многие, —
неудовлетворительный режим даже для главного, казалось бы,
выгодополучателя. Однако Симонид, высказавшись как частное
лицо, еще ничего не сказал о сущности тирании, будучи челове-
ком, близким к мудрости. Теперь Гиерон вынужден разузнать
у Симонида, как можно усовершенствовать этот политический
режим и исправить ситуацию, в которую он попал. Симонид
подводит Гиерона к просьбе о совете. Лишь в ответ на нее поэт
преподает урок политической мудрости тирану.
Симонид дает конкретные советы, как усовершенствовать
правление без того, чтобы оно перестало быть тираническим.
Собственно, он рекомендует Гиерону не жалеть средств на раз-
витие собственного города, не участвовать в спортивных состя-
заниях самому, а выдвигать лучших спортсменов и т. д. Весь
комплекс рекомендаций должен облагородить тиранию. Одна-
ко, как замечает Штраус, Симонид лишь обещает Гиерону сча-
стье в будущем. Мы не знаем, воспользуется ли Гиерон совета-
ми Симонида, а если даже воспользуется, то к чему в итоге это
может привести.
Впрочем, тиран внимательно слушает поэта: если в первой
половине диалога говорил в основном Гиерон, то во второй гово-
рит Симонид. При этом любопытно, что на протяжении первой
половины используется слово «тиран», в то время как во вто-
рой уже используется слово «правитель». Таким образом, те-
перь разговор идет о тирании, на деле не являющейся той, о ко-
торой шла речь ранее.
Симонид излагает Гиерону привлекательный проект правле-
ния. В этом отношении, как замечает Штраус, Ксенофонт ста-
новится той точкой, в которой сходятся древняя мысль и мысль
современная, которая берет свое начало от Макиавелли24. Мож-
но сказать, трактат Макиавелли «Государь» — своеобразная ка-
вер-версия «Гиерона». Однако «Государь» — это все же трактат:
не диалог, а монолог, в котором есть только советник правите-
ля и никого больше.
Подобно Ксенофонту, Макиавелли избегает различий ме-
жду «царем» и «тираном», используя термин «государь», а так-
же представляет свое учение лишь во  второй части, посвя-
щая первую общим рассуждениям и историческим примерам.
И точно так же, как Симонид при Гиероне, Макиавелли не зна-

24. Там же. С. 65–67.

А л е ксанд р П авлов  3 5
ет, послушается ли его советов тот, кому адресована книга. Ши-
роко известно, что Макиавелли читал «Гиерона» Ксенофонта
и заимствовал его идеи. Впрочем, как отмечает Штраус, если
Ксенофонт предпочитает хранить молчание по вопросам нрав-
ственности, то Макиавелли красноречиво объявляет, что надо
пренебрегать нормами морали. Выходит, что Ксенофонт мудрее,
чем многие современные мыслители, даже такие прозорливые,
как Макиавелли.
Проблема, которую Ксенофонт ставит в такой интересной
драматической форме, будет обсуждаема и детально проана-
лизирована Аристотелем. И то, что Симонид говорит неявно,
Аристотель выскажет прямо. Несмотря на попутные замечания
Штрауса, согласно которым Аристотель — беспристрастный ис-
торик и наблюдатель, его описания того, как тираны сохраняют
власть и как они преследуют цель «играть царя», все же могут
послужить лучшим политическим пособием для начинающе-
го тирана.

Тирания у Аристотеля

В отличие от Ксенофонта и Платона, непосредственных учени-

ков Сократа, Аристотель излагает свою политическую филосо-
фию в форме трактата, а не диалога. Тиранию, как и некоторые
другие режимы, Аристотель обсуждает в пятой книге «Полити-
ки», посвященной государственным переворотам.
Главный обсуждаемый им вопрос — почему те или иные по-
литические режимы терпят крах и в каких случаях они могут
просуществовать дольше. И пускай в классификации Аристо-
теля шесть наименований — царская власть и тирания, аристо-
кратия и олигархия, полития и демократия, — обсуждаются им
в этой книге в основном олигархия и демократия как наиболее
распространенные и отнюдь не самые лучшие режимы.
Особое внимание Аристотель уделяет тирании, про которую
говорит, что она совмещает в себе худшие черты демократии
и олигархии. Он указывает, что монархическое правление раз-
деляется на тиранию и царскую власть, а потому часто обра-
щается к их сравнению. В тексте философ дает определение
тирании, говорит, чтó ей свойственно, в результате чего она воз-
никает, кто может стать тираном и почему тиранические режи-
мы столь недолговечны. Соответственно, он объясняет, по каким
причинам она являет из себя худшую форму правления, рассу-
ждая в унисон с Платоном и Ксенофонтом.

36 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Тираном, по Аристотелю, может стать всякий человек. «Ти-
ранический человек» в представлении философа заполучает
бразды правления так же, как и у Макиавелли: либо силой, либо
хитростью — посредством злоупотребления властью. Если царь —
это всегда благородный человек, то тираном становится про-
столюдин, который с помощью демагогии присваивает власть
и использует ее в собственных интересах, преследуя получе-
ние удовольствий.
Поскольку, скорее всего, тиран — государь нежеланный, он
не может править добродетельно. Указывая на шаткость его
власти, Аристотель приводит множество примеров переворотов,
в ходе которых тирана свергали, будь то из презрения, ненави-
сти, мести или борьбы за собственность. Философ упоминает,
как один тиран во время пиршества обратился к своему моло-
дому любовнику с вопросом, не забеременел ли тот еще от него
(ненависть). Другого же застали сидящим за пряжей с женщи-
нами, после чего он лишился власти (презрение).
Но тиранию делают тиранией во многом те методы правле-
ния, которые она использует. Аристотель говорит о трех глав-
ных задачах, стоящих перед ней. Первая — поселить малодушие
в подданных; то есть тиран наносит вред народу тем, что все-
ляет в него страх. Вторая — посеять раздор и взаимное недове-
рие между людьми. Наконец, третья — лишить их политической
энергии: «никто не решится на невозможное, значит, и на низ-
вержение тирании, раз у него нет на то силы»25. Это и есть ос-
новные инструменты, с помощью которых тиран может поддер-
живать политический режим.
Тиран может, к примеру, сделать ставку на рабов и женщин:
именно в силу возвышения женщин, которые будут публично
обсуждать дела мужей, тем самым унижая их, если потребует-
ся; мужчины в итоге лишатся политической энергии. Ему также
следует постоянно держать людей на виду, контролировать их
деятельность, следить за их общением. Еще один способ управ-
ления — это война, которая ослабляет государство, но не дает гра-
жданам плести интриги, лишает их сил, изматывает и т. д.
Аристотель не выступает как советник тирана, но наряду
с традиционной тиранией описывает другой политический ре-
жим, который на нее не слишком похож. Фактически его слова
о тирании в конце пятой книги представляют из себя своеобраз-
ный синтез идей Платона и Ксенофонта.

25. Аристотель. Указ. соч. С. 561–562.

А л е ксанд р П авлов  3 7
 Сперва Аристотель подвергает тиранию критике — объяс-
няет, насколько она вредна, а методы, которые она использует,
плохи, и доказывает, почему это недолговечный режим. Если
Платон ее осуждает (устами Сократа), а Ксенофонт размыш-
ляет о том, может ли она быть лучшим режимом (и вкладыва-
ет учение в речи поэта Симонида), то Аристотель высказыва-
ется от собственного имени в пользу тирании, которая бы за-
няла промежуточное положение между царской властью и той,
о которой шла речь выше. Он не знает, как назвать этот ре-
жим, поэтому использует старый термин, но непременно от-
мечает, что в нем тиран играет царя. И даже более того — он
не кажется, а в действительности является «домоправителем»
и «опекуном»26.
Аристотель допускает, что тирания может быть таким ре-
жимом, который бы работал на добродетель, хотя сам доброде-
тельным вовсе бы не был. Это режим, который по сути остает-
ся тираническим, но не воспринимается таковым подданными.
В одном из наиболее важных пунктов Аристотель описывает,
что тиран при таком устройстве должен оказывать множество
почестей мудрым, самым достойным людям, дабы те чувство-
вали, будто живут при аристократии или монархической вла-
сти. Традиционная тирания избавляется от таких людей, поэто-
му Аристотель готов восхвалять тот ее вид, который бы ценил
мудрость.
Главным в мысли Аристотеля остается то, что правитель дол-
жен не быть, а казаться добродетельным, то есть заботиться
о том, как он выглядит в глазах людей. Платон режим, хотя бы
«кажущийся справедливым», все‑таки осуждал. Аристотель так-
же говорит, что тирану, который хочет сохранить власть, нуж-
но действовать во всем не как обычный тиран, а наоборот: ему
не следует унижать людей, отнимать у них собственность, ли-
шать людей достоинства и т. д. Он замечает, что такой тиран
должен почести воздавать сам, в то время как бремя наказания
перекладывать на других. К слову, мысль о том, что зло нуж-
но делать чужими руками, а добро — собственными, со ссылкой
на Аристотеля высказывает и Эразм:

Не следует пренебрегать советом, который дал по этому

поводу Аристотель, — чтобы государь (курсив мой. — А. П.),
который желает избежать ненависти подданных и заслужить

26. Там же. С. 562–563.

38 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 их расположение, для неприятных дел выбирал исполните-
лей, а похвальные делал сам27.

В отечественном издании Эразма в примечании редактора и пе-

реводчика точно сказано, что этот «совет» Аристотель адресует
тиранам, а не царям. Однако в нем не говорится о том, что имен-
но вытекает из пассажа Эразма. Свои размышления Эразм, как
бегло отмечалось выше, выстраивает на противопоставлении
«христианского государя» и тирана, а значит, именно последний
и выступает у него в качестве примера для подражания.
Хотя Аристотель говорит о данном приеме в контексте «доб-
родетельной тирании», этот инструмент по‑прежнему остает-
ся прерогативой тирана. Сам Эразм опускает эту деталь; в итоге
одно неосторожное послание «добродетельному правителю» ста-
вит под вопрос всю его концепцию. Такой же совет дает своему
государю Макиавелли, призывая нарушать нормы морали, а так-
же Ксенофонт — Гиерону. Описание прочной тирании в «Поли-
тике» похоже на рекомендации Симонида, разве что Аристотель
пытается сохранить статус стороннего наблюдателя.

Аддендум вместо заключения

Итак, Штраус в своем анализе «Гиерона» ставит, быть может,

наиболее важный вопрос для понимания представлений о тира-
нии всех упомянутых политических философов: может ли ти-
рания — худшая форма правления — соответствовать самым вы-
соким политическим стандартам? Или иначе: может ли худший
режим быть лучшим, оставаясь при этом тем же самым?
Вместо того чтобы выяснять, чтó есть лучший, а чтó — худ-
ший режим, Штраус спрашивает, способен тиран сделать свою
форму правления лучше или даже приблизить ее к идеалу. Уже
сама постановка этой проблемы интереснее и важнее, чем ее
разрешение. Вместе с тем ответ довольно простой: в то время
как тирания мыслится в категориях страдания и удовольствия,
философы пытаются рассматривать ее если не в качестве доб-
родетельной, то по крайней мере как работающую на доброде-
тель; при этом последняя должна быть гарантирована людьми,
близкими к мудрости или обладающими ей.
Вклад Штрауса в решение проблемы об улучшении тирании
заключается в том, что он совершенно точно обозначил ее как
«добродетельную тиранию», предложив новый термин для ее

27. Эразм Роттердамский. Указ. соч. С. 72–73.

А л е ксанд р П авлов  3 9
описания. Вместе с тем «добродетельная тирания», как бы улуч-
шена она ни была, в основе своей остается именно тиранией.
И все‑таки до сих пор не был прояснен вопрос, касающийся
взаимосвязи тирании и религии. Какое отношение все это име-
ет к политической теологии? Если последняя означает полити-
ческие размышления о сверхъестественном, то взгляды Плато-
на на тиранию определенно могут быть описаны в ее терминах,
в то время как тема эта только имплицитно присутствует у Ксе-
нофонта и лишь в малой степени у Аристотеля.
Намеренное умолчание о возмездии и наказании для тирана,
пускай даже добродетельного, о его пребывании в потусторон-
нем мире указывает на то, что вопрос этот для «тиранического
учения» важен и ощущается им очень остро. С одной стороны,
при создании «добродетельной тирании» он непременно должен
быть опущен, так как введение категории богов и трансцендент-
ного мира может отвлечь тирана от желания хотя бы казать-
ся добродетельным: если наказание неотвратимо, зачем в таком
случае стараться? С другой стороны, тирания — и тем более «ти-
рания добродетельная» — никак не может быть сопричастна лю-
бым рассуждениям о сверхъестественном.
В этом смысле Аристотель рассуждает довольно «секулярно»,
отмечая, что примерное служение богам благотворно скажется
на имидже тирана:

…следует постоянно показывать особенное рвение ко всему,

касающемуся религиозного культа: если подданные считают
правителя человеком богобоязненным и усердным в делах
культа, они менее опасаются потерпеть от него что‑либо без-
законное и реже станут злоумышлять против него, так как
он имеет союзниками богов28.

И только Платон, однозначно осуждая тиранию устами Сокра-

та, предупреждает нас о том, чем грозит тирану его загробная
жизнь. И если Платон мог позволить себе осудить душу тирана
и показать ее страдания, то Ксенофонт и Аристотель в описа-
нии «добродетельной тирании» не могли касаться теологических
проблем, иначе они вынуждены были бы осудить тирана, тогда
как задача их состояла в том, чтобы создать привлекательный
образ худшего политического режима.
То, что Ксенофонт и Аристотель хранят молчание по это-
му поводу, еще не значит, будто в их философии отсутствует

28. Аристотель. Указ. соч. С. 563.

40 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
элемент «политической теологии» — она намеренно скрывается
за их рассуждениями о «добродетельной тирании». И если вер-
нуться к самому началу статьи, то можно сделать следующий
вывод. Абсолютная власть не только развращает, как отмечал
лорд Актон, но также и позволяет скорректировать правление
ее держателя лучшим образом, хотя бы с внешней точки зре-
ния превращая тиранию в такую власть, которая кажется цар-
ской, или «добродетельную тиранию», как охарактеризовал ее
за древних греков Лео Штраус.

Литература
Andrewes A. The Greek Tyrants. L.:
Hutchinson & Co, 1956.
Bœsche R. Theories of Tyranny from
Plato to Arendt. University Park: The
Pennsylvania State University Press,
1995.
Voegelin E. The New Science of Politics:
An Introduction. Columbia: University
of Missouri Press, 2000.
Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.:
ЦентрКом, 1996.
Аристотель. Политика // Он же. Соч.: В 4 т.
М.: Мысль, 1984. Т. 4. С. 375–644.
Бауман З. Текучая современность.
СПб.: Питер, 2008.
Ксенофонт. Гиерон, или О единовла-
стии // Книга Государя: Антология
политической мысли / Под ред.
Р. Светлова, И. Гончарова. СПб.:
Амфора, 2004. С. 86–109.
Ксенофонт. Гиерон, или Слово о тира-
нии // Штраус Л. О тирании. СПб.:
Изд-во СПбГУ, 2006. С. 39–62.
Кубедду Р. Политическая философия
австрийской школы. М.: ИРИСЭН,
Мысль, 2008.
Нойманн Ф. Бегемот. Структура и прак-
тика национал-социализма 1933–
1934 гг. СПб.: Владимир Даль, 2015.
Павлов А. О тирании и искусстве
письма // Социологическое обозре-
ние. 2011. Т. 10. № 3. С. 115–124.
Платон. Государство // Он же. Соч.:
В 4 т. М.: Мысль, 1994. Т. 3.
С. 79–420.
Платон. Законы // Он же. Соч.: В 4 т.
Т. 4. С. 71–437.
Платон. Политик // Он же. Соч.: В 4 т.
Т. 4. С. 3–70.
Фёгелин Э. «О тирании» Лео Штрауса //
Социологическое обозрение. 2011.
Т. 10. № 3. С. 125–130.
Шек Г. Зависть: теория социального
поведения. М.: ИРИСЭН, 2008.
Штраус Л. О тирании. СПб.:
Изд-во СПбГУ, 2006.
Штраус Л. Платон // Он же. Введение
в политическую философию. М.:
Праксис, 2000. С. 204–263.
Эразм Роттердамский. Воспитание
христианского государя. М.: Мысль,
2001.

Virtuous Tyranny. Classical Political Philosophy in Search of a New Terminology

Alexander Pavlov. PhD in Law, 105066 Moscow, Russia. E-mail:

Associate Professor at the School of
Philosophy of the Faculty of Humanities
of National Research University Higher
School of Economics.
Address: 21 / 4 Staraya Basmannaya str.,
apavlov@hse.ru.
Keywords: political theology; classical
political philosophy; virtuous tyranny;
Plato; Xenophon; Aristotle; Leo Strauss.

А л е ксанд р П авлов  4 1
In this article, the author proposes to ex-
amine classical tyranny as it was known
in Ancient Greece alongside modern
forms of tyranny as the main objects of
political theory. Based on the Leo
Strauss’s analysis of Xenophon’s dia-
logue Hiero or Tyrannicus, the author
uses the straussian approach in examin-
ing texts by two other Ancient Greek phi-
losophers—Plato and Aristotle. It is
noted that Xenophon’s aspirations to im-
prove tyranny at least on a theoretical
level are not unique (though still the
complete and clear), and are typical for
other philosophers, whom Strauss called
as “great.” The author argues that all
three thinkers sought to imagine the sit-
uation in which the worst political re-
gime — tyranny — could be improved, or
they tried to describe a new and better
type of tyranny which would stand in
contrast to a worse tyranny.
References
Andrewes A. The Greek Tyrants, London,
Hutchinson & Co, 1956.
Arendt H. Istoki totalitarizma [The Origins
of Totalitarianism], Moscow, Tsentr­
Kom, 1996.
Aristotle. Politika [Politics]. Soch.: V 4 t.
T. 4 [Works: In 4 vols. Vol. 4], Moscow,
Mysl’, 1983, P. 375–644.
Bauman Z. Tekuchaia sovremennost’
[Liquid Modernity], Saint Petersburg,
Piter, 2008.
Bœsche R. Theories of Tyranny from
Plato to Arendt, University Park, The
Pennsylvania State University Press,
1995.
Cubeddu R. Politicheskaia filosofiia avst-
riiskoi shkoly [The Political Philosophy
of the Austrian School], Moscow,
IRISEN, Mysl’, 2008.
Desiderius Erasmus. Vospitanie khristian-
skogo gosudaria [Education of a Chris-
tian Prince], Moscow, Mysl’, 2001.
Neumann F. Begemot. Struktura i prak-
tika natsional-sotsializma 1933–1934
gg. [Behemoth: The Structure and
Practice of National Socialism 1933–
42 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
In theory, a better tyranny could be
made possible through the activities of
the best people who possess the virtue
of wisdom (i. e., philosophers), or who are
close to wisdom (i. e., poets). The author
notes that for some reason, philosophers
have not proposed any new term to de-
note the phenomenon which they tried to
work out. This was done for them by Leo
Strauss, who proposed to describe this
regime as “virtuous tyranny.” In addition,
the text indicates the important and de-
monstrative emptiness in those parts of
Ancient Greek philosophers’ texts which
concerned their views regarding virtuous
tyranny. They almost did not touch upon
questions about God and afterlife be-
cause even the improved type of tyranny,
based on illegitimate acquisition of pow-
er, is still a bad political regime, and
hence in the afterlife the souls of the ty-
rants will get what they deserve.
1944], Saint Petersburg, Vladimir Dal’,
2015.
Pavlov A. V. O tiranii i iskusstve pis’ma
[On Tyranny and the Art of Writing].
Sotsiologicheskoe obozrenie [Russian
Sociological Review], 2011, Vol. 10,
no. 3, P. 115–124.
Plato. Gosudarstvo [Republic]. Soch.:
V 4 t. T. 3 [Works: In 4 vols. Vol. 3],
Moscow, Mysl’, 1994, P. 79–420.
Plato. Politik [Statesman]. Soch.:
V 4 t. T. 4 [Works: In 4 vols. Vol. 4],
Moscow, Mysl’, 1994, P. 3–70.
Plato. Zakony [Laws]. Soch.: V 4 t. T. 4
[Works: In 4 vols. Vol. 4], Moscow,
Mysl’, 1994, P. 71–437.
Schoeck H. Zavist’: teoriia sotsial’nogo
povedeniia [Envy. A Theory of Social
Behaviour], Moscow, IRISEN,
2008.
Strauss L. O tiranii [On Tyranny], Saint
Petersburg, Izd-vo SPbGU, 2006.
Strauss L. Platon [Plato]. Vvedenie v
politicheskuiu filosofiiu [An Introduc-
tion to Political Philosophy], Moscow,
Praksis, 2000, P. 204–263.
Voegelin E. «O tiranii» Leo Shtrausa [Leo
Strauss’ «On Tyranny»]. Sotsiologich-
eskoe obozrenie [Russian Sociologi-
cal Review], 2011, Vol. 10,
no. 3, P. 125–130.
Voegelin E. The New Science of Politics:
An Introduction, Columbia, University
of Missouri Press, 2000.
Xenophon. Gieron, ili O edinovlastii
[Hiero, or On Autocracy]. Kniga Gosu-
daria: Antologiia politicheskoi mysli
[The Book of Ruler: Anthology of Politi-
cal Thought] (eds R. Svetlov, I. Gon-
charov), Saint Petersburg, Amfora,
2004, P. 86–109.
Xenophon. Gieron, ili Slovo o tiranii
[Hiero, or Sermon on Tyranny]. In:
Strauss L. O tiranii [On Tyranny], Saint
Petersburg, Izd-vo SPbGU, 2006,
P. 39–62.
А л е ксанд р П авлов  4 3
 Секулярная
политическая теология
Николай Афанасов,
Марсилия Падуанского
Александр Павлов

Николай Афанасов. Магистр филосо-

фии, аспирант. E-mail: nafanasov@hse.ru.
Александр Павлов. Кандидат юридиче-
ских наук, доцент. E-mail: apavlov@hse.ru.

Школа философии факультета гумани-

тарных наук Национального исследова-
тельского университета «Высшая школа
экономики». Адрес: 105066, Москва,
ул. Старая Басманная, 21/4.

Ключевые слова: Марсилий Падуанский;

К
средневековая политическая филосо-
фия; политическая теология; естествен-
ный закон; человеческий закон; Лео
Штраус; Аристотель.

Как отмечал в 1940‑х годах

политический философ Эрик
Фёгелин, в Америке довольно
узко подходили к дисциплине,
получившей название поли‑
тической теории. Под послед‑
ней едва ли не на протяже‑
нии сорока лет с момента ее
возникновения в качестве

Статья подготовлена в рамках исследования № 15–05–0044 «Метанойя:

поворот к трансцендентному и материальному в современной полити‑
ческой теологии» при поддержке программы «Научный фонд Нацио‑
нального исследовательского университета «Высшая школа экономики»
(НИУ ВШЭ)» в 2015–2016 годах и с использованием средств субсидии
на государственную поддержку ведущих университетов Российской
Федерации в целях повышения их конкурентоспособности среди веду‑
щих мировых научно-образовательных центров, выделенной НИУ ВШЭ.

44 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Текст является кратким введением
в политическую философию теолога
и философа Марсилия Падуанского,
изложенную им главным образом
в трактате «Защитник мира», а также
попыткой описать эту одну из первых
светских политических теологий. Авто-
ры доказывают недостаточную исследо-
ванность учения мыслителя и поэтому
обращаются к самым основам его идей,
которые обычно скрываются в тени его
практической деятельности: Марсилий
участвовал в борьбе папской и импера-
торской властей, выступая на стороне
последней. Авторы полагают, что поли-
тическую теорию Марсилия можно счи-
тать «секулярной политической
теологией», поскольку в фокусе внима-
ния философа находятся рассуждения
о соотношении церкви и государства.
При этом Марсилий не просто признает
за государством первенство, но и отка-
зывает церкви в возможности иметь
в этом мире какую‑либо власть, полагая
ее ключевой функцией по аналогии
с языческими религиями увещевание
граждан о наказаниях и воздаяниях
в будущей жизни. Хотя Марсилий не от-
рицает трансцендентный мир, он отме-
чает, что ничего конкретного о нем
сказать нельзя, и поэтому сосредоточи-
вает свою мысльтолько на посюсто-
роннем мире. Авторы отмечают, что
Марсилий, хотя и основывается на по-
литической философии Аристотеля
в духе средневекового мышления,
сильно занижает стандарты древне-
греческой мысли, полагая, что целью
земной жизни является мир, а не доб-
родетель. Однако в современной ему
политической ситуации Марсилий
констатировал отсутствие мира и на-
личие болезни, пришедшей вместе
с возникновением христианства. При-
чиной этой болезни стало неправиль-
ное понимание места священства
в политической жизни. Чтобы пока-
зать радикальный разрыв мысли Мар-
силия с предшествующими теологами,
авторы сопоставляют его учение с по-
литической теологией Фомы Аквинско-
го. Отдельно они останавливаются
на месте категории закона в полити-
ческой теории мыслителя.

особого рода деятельности в самом начале ХХ века1 подразумева‑

лась прежде всего история политической мысли, при этом огра‑
ниченная западным миром. В качестве примера Фёгелин при‑
водил одну из книг по данной дисциплине, автор которой про‑
сто-напросто исключил из сферы своего внимания Средние века,
с пренебрежением заявив, что в эту эпоху не происходило ника‑
ких любопытных дискуссий и все разговоры были сосредоточе‑
ны вокруг спора о первенстве власти государства или церкви2.
Как свидетельствуют многие исследователи, подобный взгляд
на нетрадиционные для американской академии темы (то есть
те, которые не соответствовали «линеарному подходу») являл‑
ся распространенным. Политическая философия Средних ве‑

1. Ганнелл Д. Политическая теория: эволюция дисциплины // Политиче‑

ская теория в ХХ в. / Под ред. А. В. Павлова. М.: Территория будущего,
2008. С. 45.
2. Фёгелин Э. Политическая теория и паттерн общей истории // Политиче‑
ская теория в ХХ в. С. 88.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   4 5

ков была отдана на откуп историкам, исследователям литера‑
туры, филологам и т. д. По этой причине восприятие фигуры
Марсилия Падуанского, одного из наиболее важных политиче‑
ских мыслителей Средних веков, в течение определенного вре‑
мени носило несамостоятельный характер. Фёгелин настаивал,
что представители политической теории были обязаны расши‑
рить свой кругозор и обратиться к иным традициям — как исто‑
рическим, так и географическим3.
Схожий проект обозначения предметного поля политической
философии предлагал друг и коллега Фёгелина Лео Штраус. По‑
следний смог заразить американскую аудиторию интересом к не‑
традиционным темам политической мысли и, более того, убеждал
относиться к ним именно с философских позиций. Как отмечает
исследователь средневековой философии Майкл Суини, амери‑
канцы обязаны интересом к интеллектуальной истории того пе‑
риода прежде всего Этьену Жильсону и Лео Штраусу4.
В  некотором смысле именно Штраус ввел в  оборот поли‑
тической философии имя Марсилия Падуанского. Разумеет‑
ся, это не означает, будто бы до Штрауса в США никто о нем
не слышал. Например, предисловие Алана Гевирта к «Защит‑
нику мира», основному труду Марсилия, вышло до того, как
появился соответствующий текст Штрауса, и было выполне‑
но, скорее, в духе политической философии, нежели истори‑
ко-биографического подхода, характерного для отечественной
исследовательской традиции. Последняя на деле не говорила
о принципиальной мировоззренческой новизне и важности тру‑
дов Марсилия и не относилась к нему с тем вниманием, кото‑
рое он заслуживает.

Вместо историографии

Впервые самостоятельный интерес к политической философии

Марсилия Падуанского возникает в середине ХХ века. Возмож‑
но, в этом прослеживается влияние личных интересов Штрау‑
са, поскольку, занявшись вплотную изучением трудов Маймони‑
да, он натолкнулся на возможную связь и даже преемственность

3. Там же. С. 89–93.
4. Ср.: «Средневековая философия, таким образом, кажется совершенно
излишней в политической жизни Америки» (Суини М. Лекции по сред‑
невековой философии. Вып. 2. Средневековая политическая философия
Запада. М.: Институт философии, теологии и истории Святого Фомы,
2006. С. 9–10).

46 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
между этими авторами. Независимо от того, насколько случай‑
ным было знакомство Штрауса с фигурой средневекового фи‑
лософа и теолога, именно он одним из первых смог по достоин‑
ству оценить роль Марсилия в развитии политической мысли.
На протяжении какого‑то времени Марсилия рассматривали
в первую очередь как антиклерикально настроенного полити‑
ческого деятеля при дворе императора Людвига IV Баварского,
а не как философа, идеи которого могли бы быть ценными сами
по себе, вне исторического контекста. В частности, такой точ‑
ки зрения придерживался отечественный философ права Бо‑
рис Чичерин5.
Это подтверждают и  западные ученые. Данте Джермино
(к слову, уповающий на Лео Штрауса как на фигуру, от которой
зависело возрождение политической философии) не разделял
взглядов старшего коллеги на роль и значение Марсилия в ис‑
тории западной политической теории. Задаваясь вопросом, кого
из мыслителей прошлого можно назвать важным политическим
теоретиком, а кого лишь публицистом, Джермино не упоминает
среди обязательных для изучения фигур имени Марсилия. Он
небрежно противопоставляет его идеи взглядам Фомы Аквин‑
ского, подразумевая, что в то время, как Фома создал великую
политическую философию, Марсилий писал, скорее, на злобу
дня6. При  этом, хотя Джермино выступал за  то, чтобы тща‑
тельно и подробно изучать историю политической философии
(а не мысли), конкурируя с другими теоретиками, считавшими,
например, что от исследования истории мысли политические
ученые должны в конце концов отказаться вообще, не увидел
во взглядах Марсилия философского ядра.
Если в Америке политические теоретики в течение долго‑
го времени с большим пренебрежением относились к самостоя‑
тельной мысли Марсилия Падуанского, что можно было ожи‑
дать от отечественных ученых? Историографию русскоязычных
трудов, посвященных Марсилию, нельзя назвать впечатляющей.
С одной стороны, про Марсилия писали не так много, с другой —
те, кто писал о нем, выбирали для этого специфическую юри‑
дическую либо историческую оптику. До революции историки
и философы права концептуализации идей великих мыслите‑
лей традиционно предпочитали их «изложение». Самым ярким
5. Чичерин Б. Н. Политические мыслители древнего и нового мира. М.: Гар‑
дарики, 2001. С. 92.
6. Джермино Д. Возрождение политической теории // Политическая тео‑
рия в ХХ в. С. 339.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   4 7

примером является вышеупомянутый Чичерин. В монументаль‑
ной «Истории политических учений» он обращается к пересказу
взглядов Марсилия, изредка позволяя оценочные комментарии
следующего рода: «Но в Марсилии нельзя не признать дарови‑
того родоначальника всех демократических писателей нового
времени»7.
Ровно то же самое можно сказать и про советских ученых.
В серии книг «История политических и правовых учений», в раз‑
деле, посвященном взглядам Марсилия, усеченно излагается со‑
держание трактата «Защитник мира» с предсказуемым выводом:

Признавая оригинальность политико-правовых конструкций

такого яркого мыслителя, как Марсилий Падуанский, вместе
с тем нельзя забывать о том, что он был типично средневеко‑
вым писателем, решающим конкретные политические про‑
блемы, интересовавшие современное ему общество,
и использующим типично средневековый инструментарий
исследования, прочно опирающийся на авторитет как сред‑
невековых, так и античных предшественников8.

Помимо очевидных идеологических установок советской науки

подобному отношению к мысли Марсилия способствовало то об‑
стоятельство, что в глазах историков философии он во многом
находился в тени своего современника — Уильяма Оккама, ко‑
торый так же, как и Марсилий, нашел защиту от гнева папы
при дворе императора Священной Римской империи. При жиз‑
ни, однако, он имел не меньшую славу, чем английский философ.
Более того, существует гипотеза, согласно которой публикация
«Защитника мира» в 1324 году и личное знакомство Марсилия
с Оккамом как раз таки и побудили последнего обратиться к те‑
мам политической философии9.
После издания трактата Марсилий10, будучи ректором и про‑
фессором Парижского университета (выступая там в качестве
не только философа, но также теолога и медика), порывает с ор‑

7. Чичерин  Б. Н. История политических учений. Т. 1. СПб.: РХГА, 2006.

С. 229.
8. История политических и правовых учений. Средние века и Возрожде‑
ние. М.: Наука, 1986. С. 53–54.
9. Sikes J. G. A Possible Marsilian Source in Ockham // The English Historical
Review. 1936. Vol. 51. № 203. P. 496–504.
10. Считается, что «Защитник мира» написан в  соавторстве с  Жаном де
Жанденом, также нашедшем защиту вместе с Марсилием при дворе
императора.

48 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ганизацией римской католической церкви. Тремя годами позд‑
нее его от нее отлучат. В письме к императору папа Иоанн XXII
так отреагировал на идеи Марсилия:

Я слышал, что в твоем страстном стремлении умножить твои

злодеяния ты осмелился принять у себя двух людей, сынов
погибели, подобных плодам от проклятого древа, — Марсилия
Падуанского и Жана де Жандена. Пребывая в течение мно‑
гих лет в Париже, они отвращали лицо свое от истины,
посвящая свои занятия призракам. Разве ты не дозволил им
публично защищать в твоем присутствии еретические тези‑
сы известной книги, которую они написали в своем дерзком
самомнении?11

Марсилия включили в  число главных врагов христианства

и восприняли как еретика, что и впрямь демонстрирует остро‑
ту его идей и их направленность на злобу дня, а также уровень
поддержки и даже востребованности. В противном случае рим‑
ская католическая церковь вряд ли стала бы сосредоточивать‑
ся на критике его сочинения.
Впрочем, и здесь есть нюансы, если учесть репутацию Па‑
рижского университета. Имеется в виду громкий символиче‑
ский скандал, когда студенты философского факультета, пройдя
курс философии, вдруг отказались от обязательного изучения
других дисциплин, в частности теологии, заявив, что филосо‑
фия если и не превосходит знание о Боге, то по крайней мере
может рассматриваться как независимый от него предмет12. Так
что к Парижскому университету церковь явно относилась с по‑
дозрением.
Вероятно, из‑за участия Марсилия в актуальном политиче‑
ском процессе его идеи виделись подчиненными лишь духу вре‑
мени, вследствие чего зачастую сводились к узкой теме про‑
тивостояния государства и церкви. По сей день отечественные
ученые оценивают фигуру Марсилия не иначе как в данном
ключе. Заглавие вступительной статьи историка Геннадия Лу‑
парева к первому русскому переводу «Защитника мира», вы‑
шедшему в 2014 году, говорит само за себя: «Мыслитель-бунтарь
Марсилий Падуанский»13.

11. Цит. по: Голенищев-Кутузов  В. В. Данте. М.: Молодая гвардия, 1967.
С. 171.
12. Суини М. Указ. соч. С. 241–242.
13. Марсилий Падуанский. Защитник мира. Defendor pacis. М.: Дашков и К,
2014. С. 11.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   4 9

 В наиболее близком к политико-философской тематике иссле‑
довании, в котором упоминается имя Марсилия, — в кандидатской
диссертации Александра Бычкова14 — он также не воспринимает‑
ся в качестве политического философа. Бычков уделяет внима‑
ние лишь тем аспектам творчества Марсилия, которые касаются
генезиса понятия империи и могут прояснить его трансформации
в позднем Средневековье; задача проанализировать политиче‑
скую мысль Марсилия в ее тотальности не ставится. Бычков при‑
знает важность идей Марсилия уже тем, что помещает его фигу‑
ру в ряд таких теоретиков империи, как Данте и Оккам. И здесь
нельзя не вспомнить суждение того же Чичерина:

Гораздо слабее отзывается Марсилий в обсуждении другого

вопроса, занимавшего людей того времени, именно вопроса
о том, что полезнее: установление одного государства по всей
земле или разных в разных странах, имеющих различные
языки и обычаи. Дух нового времени проявляется у Марсилия
разве в том, что он считает этот вопрос второстепенным
(курсив наш. — Н. А., А. П.). Можно устроить политический
союз так или иначе, говорит он, смотря по удобству15.

Выходит, Бычков рассматривает второстепенные мотивы поли‑

тической теории Марсилия, не уделяя внимания главным темам
его философии, в отличие от других авторов16.
Для настоящего исследования важно, что бунтарем Марсилий
был не столько в социально-политическом отношении (ведь ан‑
типапистские настроения, обусловленные историческим проти‑
востоянием власти светской и власти церковной, в Средние века
в той или иной степени встречались у многих его современников
и предшественников), сколько в отношении радикализма своей
теологии. Собственно, наша задача состоит в том, чтобы показать
оригинальность и самодостаточность политической мысли Мар‑
силия, даже если для этого нам потребуется обратиться к обсу‑
ждению «конкурентов» философа.

14. Бычков А. А. Обоснование и кризис имперской идеи в XIV веке: Данте

Алигьери, Уильям Оккам и Марсилий Падуанский. Дисс. … канд. пол.
наук. М., 2008.
15. Чичерин Б. Н. История политических учений. Т. 1. С. 225–226.
16. См.: Суини  М. Указ. соч.; Gewirth  A. Introduction // Marsilius of Pad‑
ua: The Defender of the Peace. N. Y.: Harper and Row Publishers, 1967;
Strauss L. Marsilius of Padua // Marsilius of Padua: the Defender of the
Peace. Cambridge: Cambridge University Press, 2005.

50 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Основные темы политической философии Марсилия

Философия Марсилия имела влияние не  только во  времена

Людвига IV Баварского, но и двумя веками позднее — в период
английской Реформации17. Это объясняется тем, что в «Защит‑
нике мира» излагается стройная и последовательная концепция,
согласно которой церкви необходимо отказаться от притязаний
на всякую власть в нашем мире. Марсилий определяет задачи
духовенства следующим образом:

…воспитание и обучение человека тому, во что необходимо

верить, что делать и чего избегать согласно евангельскому
Закону, дабы достичь Вечного спасения и избежать вечного
страдания18.

Марсилий не находил убедительным ни одно из приводимых

обоснований необходимости политической власти церкви, и по‑
тому говорить о каких‑либо притязаниях конкретных ее пред‑
ставителей на власть было невозможно. Их задача — подгото‑
вить человека к смерти, чтобы он достиг спасения, но отнюдь
не властвовать над ним при жизни. Кроме того, для философа
тело церкви не состояло только из имеющих сан — оно включало
в свой состав и всех верующих. Отсюда Марсилий выводил не‑
обходимость введения демократизма в работу церкви, требовал
выборности священников, которые впоследствии должны были
определять служителей более высокого ранга. Самим людям
лучше всего известно, что им принесет благо, а что страдание,
что будет отвечать их интересам, а что — нет, полагал Марсилий.
Решение касательно управления церковью и выбора священ‑
нослужителей должно принимать либо большинство, либо самая
значимая часть тела церкви, то есть верующие. На это можно
было бы возразить следующим образом: необразованное большин‑
ство неспособно выносить правильное суждение, оно будет выби‑
рать негодяев и проходимцев в качестве управителей. Заранее от‑
водя данный упрек, Марсилий предлагал вспомнить ранние века
христианства, когда первые общины занимались вопросами само‑
управления. Несмотря на явно более низкий уровень образова‑
ния и противодействие со стороны Римской империи, христианам
вполне удавалось выбирать достойных людей в священники самим

17. Stout H. S. Marsilius of Padua and the Henrican Reformation // Church His‑
tory. 1974. Vol. 43. № 3. P. 308.
18. Марсилий Падуанский. Указ. соч. С. 94.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   5 1

и при этом не отступаться от веры. Священство должно было быть
подчинено государству и включено в него лишь как определенная
часть, которая бы имела конкретные функции, но не более того.
Однако все вышеизложенное — лишь практические следствия
общей политико-философской доктрины Марсилия. Структурно
его трактат делится на три рассуждения, главными из которых
являются первые два (в третьем автор подводит итоги). Ключе‑
вой авторитет и главный источник первого рассуждения — Ари‑
стотель, а второго — Новый Завет. Марсилий верен схоластиче‑
ской установке и ставит своей задачей показать, как взгляды
Аристотеля могут быть соотнесены со знанием о Боге, а глав‑
ное — с положением дел в политике того времени. Фундамен‑
тальная посылка Марсилия состоит в том, чтобы понять и объ‑
яснить, почему в современной ему ситуации невозможен мир.
Собственно, мир для Марсилия — главная и желаемая цель
политической жизни, а вместе с тем и основной предмет его
размышлений. В  этом отношении Марсилий наследует Дан‑
те и сильно занижает стандарты классической политической
философии, рассматривавшей в качестве идеала общее благо.
Марсилий операционализирует понятие общего блага и в ка‑
ком‑то смысле сужает до желания мира, причем мира в этой,
посюсторонней жизни. Что не означает, будто Марсилий не ка‑
сается идеи мира потустороннего, но он намеренно исключает
всякую возможность рассуждений о нем здесь, потому что по‑
добный взгляд на вещи относится к той жизни, а не этой. Цель
земной благой жизни — мир.
Будучи медиком, Марсилий предлагает рассматривать ин‑
ституты в качестве живых организмов. Мир становится анало‑
гом политического здоровья, тогда как всевозможные пробле‑
мы, в особенности те, что касаются споров о первенстве светской
или духовной власти, — признаками недугов. Аристотель не мог
предсказать «политическую болезнь», обнаружившую себя
в Средние века, так что задачами «Защитника мира» становят‑
ся постановка диагноза и предложение средств лечения. В ито‑
ге величайшее зло, с точки зрения Марсилия, было привнесено
в этот мир вместе с христианством — отсюда резкое неприятие
священства и притязаний церкви на власть. Болезнь, которая ме‑
шает благой жизни на земле, связана с неправильным понимани‑
ем роли церкви в государстве и ее места в обществе как таковом.
Следуя Аристотелю, Марсилий отмечает наличие в государ‑
стве нескольких частей — земледельческой, ремесленнической,
финансовой, судебной (или «исполнительной власти», как пред‑

52 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
лагает называть ее Суини19), а также священства и военного со‑
словия. При этом он пытается органично совместить взгляды
Аристотеля с идеями Августина. У последнего Марсилий заим‑
ствует представление о том, что люди стремятся организовать
политическое общение в силу грехопадения, ведь до него забо‑
титься об удовлетворении своих физиологических потребно‑
стей им не приходилось. Аристотель, однако же, считал, что че‑
ловек стремится жить в обществе из желания, присущего ему
по природе20.
Собственно, Марсилий и воспроизводит аристотелевскую тео‑
рию возникновения государства. Однако природа Аристотеля
и природа Марсилия различны. Марсилий опять занижает стан‑
дарты целеполагания в политике, сводя желания людей до эгои‑
стических материальных интересов, в то время как Аристотель
настаивает, что в природе человека заложено стремление к до‑
стижению общего блага. Создание государства возможно лишь
после грехопадения, из‑за которого люди утратили добродетель
и хотят устроить жизнь, скорее, на низменных основаниях. Во‑
прос о добродетели Марсилий соглашается отдать на откуп цер‑
кви, а ее, в свою очередь, подчинить интересам светской власти.
Итак, организуя общественную жизнь, люди для своего удоб‑
ства разделяются на упомянутые выше сословия. Главными
из них становятся последние три. Если принять терминологию
Суини, то отождествление Марсилием исполнительной власти
с судебной неслучайно: согласно его убеждению, судебное сосло‑
вие должно регулировать вопросы, находящиеся в сфере ком‑
петенции общего блага, претворяя в жизнь волю законодателя
(смысл данного термина будет объяснен ниже) и определяя роль
и функции двух других основных частей. Попытки захвата вла‑
сти ненадлежащими сословиями мешают миру и процветанию
государства. Проблемным здесь оказывается то обстоятельство,
что сфера священства недоступна человеческому разуму, ведь,
«когда деятельность одной из частей государства посвящена
вере и вечным законам, земной мир невозможен»21.
Тем не менее потребность государства в священстве вовсе

19. Суини М. Указ. соч. С. 259–260.

20. «…больше других и к высшему из всех благ стремится то общение, ко‑
торое является наиболее важным из всех и обнимает собой все осталь‑
ные общения. Это общение и называется государством или общением
политическим» (Аристотель. Политика // Он же. Собр. соч.: В 4 т. М.:
Мысль, 1984. Т. 4. С. 376).
21. Суини М. Указ. соч. С. 253.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   5 3

не отпадает. Марсилий, вновь обращаясь к Аристотелю, пыта‑
ется рассуждать о христианстве как о «гражданской религии».
Возвещая вечное наказание, священники вселяли бы страх пе‑
ред человеческими законами. Существует мнение, что древние
философы, сами не веря в богов, делали вид, будто бы верят
в них. Поступали они так для того, чтобы поселить в сердцах
людей тревогу и дать надежду на жизнь после смерти, тем са‑
мым создавая дополнительный стимул для  добродетельной
жизни. Лео Штраус считал, что учения величайших философов
имеют «эзотерический» смысл, и может статься, что во взглядах
Марсилия его привлекла именно эта мысль.
Хотя Марсилий должен был заявить, что языческая религия
не является истинной, он все же поднимает проблему ее значе‑
ния со всей серьезностью, так как с ее помощью можно указать
на истинность христианской веры, а главное — решить вопрос
о месте церкви в посюсторонней жизни. Марсилий становится
предшественником таких мрачных фигур политической теории,
как Никколо Макиавелли и Томас Гоббс.
Обращаясь к конкретным политическим темам и спраши‑
вая, что порождает среди людей бесконечную вражду и не‑
определенность, которые так отягчают жизнь, Марсилий при‑
ходит к выводу, что основной причиной конфликтов являются
притязания римского престола на светскую власть. По его мне‑
нию, политические амбиции католической церкви не  толь‑
ко ложны, но и вредны. Уже при обозначении целей трактата
Марсилий пишет, что потусторонний мир, мир загробный, его
не интересует; вместо этого он займется критикой факторов, ко‑
торые могут помешать осуществлению достойного государства.
В  IV главе первого размышления он четко определяет сфе‑
ру компетенции политической философии, всецело опира‑
ясь на «Политику» Аристотеля: «…государство предназначено
для жизни, и в конечном счете жизни хорошей»22.

Секулярное измерение теологии

Итак, церковная организация должна быть частью государ‑

ственного устройства, причем важной, однако не имеющей пра‑
ва повелевать другими. Приоритетом в области ее задач стано‑
вится воспитание граждан в христианском духе. В этой позиции
Марсилия очевидно предвосхищение идей Возрождения и Ре‑

22. Марсилий Падуанский. Указ. соч. С. 79.

54 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
формации. Он стал одним из первых философов, кто подверг
сомнению факт дара Константином Великим права на верхов‑
ную власть папе Сильвестру. Позднее, в XV веке, итальянский
гуманист Лоренцо делла Валла опровергнет данную христи‑
анскую концепцию и докажет подложность дарственного акта.
В XVI веке «Защитника мира» издают на нескольких националь‑
ных языках, включая английский, и трактат входит в число пер‑
вых широко распространенных книгопечатных изданий. Идеи
Марсилия Падуанского были по достоинству оценены мыслите‑
лями Нового времени, не утратили своей актуальности и послу‑
жили интеллектуальным базисом для Реформации.
Тем не менее по‑прежнему непонятно, что же принципиаль‑
но нового он привносит в традицию политической философии.
Чтобы лучше понять Марсилия, его идеи следует соотнести с по‑
литической философией наиболее почитаемого средневеково‑
го мыслителя, Фомы Аквинского. Такой подход эвристичен, по‑
скольку оба опирались на Аристотеля. Однако и христианство
Марсилия, и его аристотелизм кардинально отличались от пред‑
ставлений Фомы23.
В  СССР политическую философию Марсилия исследовали
в рамках истории свободомыслия, опираясь на марксистское
противопоставление «реакционного» Фомы и «революционно‑
го» Марсилия, а также на противостояние светского и религи‑
озного. И что любопытно — в предисловии к очередному изда‑
нию «Защитника мира» на английском Марсилия сравнивают
с Марксом. Однако сопоставляются мыслители на основании об‑
щего духа их политической философии, которая энергично бро‑
сала вызов тем идеям и институтам, господствовавшим во вре‑
мена жизни философов24.
При сопоставлении взглядов Фомы и Марсилия речь впервые
заходит о секулярной теории Марсилия, порывающей с конвен‑
циональной политической теологией Средних веков25. На пер‑
вый взгляд это кажется парадоксальным, ведь по всем крите‑
риям — опора на Священное Писание, специфический характер
размышления и композиции текста, при котором каждый тезис,
как бы нелепо он ни выглядел, подвергается подробному раз‑
бору, непременная ориентация на Аристотеля — Марсилий при‑

23. Strauss L. Op. cit. P. ii.

24. Gewirth A. Op. cit. P. xix.
25. Алан Гевирт подробно описывает «либертарианство и секуляризм» по‑
литической философии Марсилия. См.: Gewirth A. Op. cit. P. lix–lxv.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   5 5

надлежит к схоластической традиции. И все же представляется
возможным утверждать, что религиозное измерение интересу‑
ет его лишь формально.
Отдавая отчет в принципиальной важности вопроса о подо‑
бающей роли церкви в функционировании государства, Штра‑
ус замечает, что решение его относится скорее к ведомству по‑
литической теологии, а не философии26. И теология, к которой
апеллирует Штраус, сразу задает определенный вектор рассмо‑
трения концепции Марсилия: во всякой политической филосо‑
фии в той или иной степени присутствуют секуляризированные
теологические понятия, и вполне может статься, что само «поли‑
тическое» ими структурно и определяется.
В ситуации Марсилия для совершения подобного интеллек‑
туального рассмотрения необходимо опереться на понимание
политической теологии, предложенное Джоном Милбанком:

…было время, когда никакого «светского» (секулярного) не суще‑

ствовало. И светское не было чем‑то латентным, ждущим сво‑
его часа, чтобы в тот момент, когда сакральное ослабило свою
хватку, заполнить все больше пространства паром «чисто чело‑
веческого». Вместо этого существовало единое пространство
христианского мира с его двойным измерением: sacerdotium
(священство) и regnum (царство). Saeculum же в Средние века —
это не пространство или сфера, но время — интервал между
грехопадением и эсхатоном. В это время основанная на прину‑
ждении справедливость, частная собственность и поврежден‑
ный естественный разум вынуждены каким‑то образом иметь
дело с неискупленными проявлениями греховного человечества.
Светское как отдельная форма должно быть учреждено
или воображено как в теории, так и на практике27.

С нашей точки зрения, Марсилий сознательно наследовал тра‑

дицию христианской мысли и ее понимание государства как
формальной рамки, однако опирался главным образом на дово‑
ды разума, логический метод и политическую философию Ари‑
стотеля. Разумеется, такой способ философствования не по‑
зволяет идейно классифицировать «Защитника мира» как
схоластический труд, а также напрямую искать в его политиче‑
ских концептах секуляризованные теологические понятия, по‑
скольку сам автор старался отказаться от их использования.

26. Strauss L. Op. cit. P. i.

27. Милбанк Дж. Политическая теология и новая наука политики // Логос.
2008. № 4 (67). С. 33.

56 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Первым принципиальным разрывом со схоластической тради‑
цией в сфере теории познания, онтологии и логики считается фи‑
лософия Уильяма Оккама. К этим отраслям знания следовало бы
добавить и учение о политике. Как считает Лоди Нота, Марси‑
лий фактически тем же самым образом, что и Оккам, отдаляет‑
ся от схоластической традиции политической философии28. Кро‑
ме того, он впервые расширяет ее предметную область. Вернемся
к уже упомянутому понятию «мира», ключевому для Марсилия:

Для существования любого королевства, безусловно, необхо‑

дим мир, который стимулирует развитие народов и одновре‑
менно защищает их интересы. Он является источником,
наполненным красотой искусств и наук. Именно мир и спо‑
койствие, умножая расу смертных непрерывным обновлени‑
ем, расширяют их возможности и развивают нравы29.

Поле внимания политической философии смещается в сторону

реального государства или общества, а задачей становится вы‑
яснение условий его благоприятного существования, основны‑
ми помехами для которого выступают внутренняя война и кон‑
фликты с другими странами. Об этом Марсилий, родившийся
в Италии, прекрасно знал и сам:

…именно от раздора как противоположности мира происходят

неблагоприятные для любого гражданского общества
или королевства последствия. Об этом, что ни для кого
не является секретом, достаточно свидетельствует пример
королевства Италии30.

Ни о каком существовании людей вне политической реальности

Марсилий речи не ведет; высказаться о нем осмысленно и на‑
верняка нельзя. Его интересует только посюсторонний мир —
не «богово», но исключительно «кесарево».

Марсилий Падуанский vs Фома Аквинский

Сравнение взглядов Марсилия с представлениями о политике

и законе Фомы позволяет увидеть, насколько Марсилий ока‑
зался далек от традиционного для схоластики формата полити‑
ческого философствования. Как и большинство средневековых

28. Nauta L. William Ockham and Lorenzo Valla: False Friends. Semantics and
Ontological Reduction // Renaissance Quarterly. 2003. Vol. 56. № 3. P. 618.
29. Марсилий Падуанский. Указ. соч. С. 65.
30. Там же. С. 66.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   5 7

теологов, Фома не был в первую очередь заинтересован в про‑
блемах правления, политики или экономики, но, скорее, обра‑
щался к теологическим и метафизическим вопросам31. Полно‑
стью эксплицировать теорию Фомы довольно сложно, поскольку
преимущественно общественной тематике он посвящает один
незаконченный текст De Regimine Principum32, а также ком-
ментарий к «Политике» Аристотеля, который страдает
от недостатка анализа, и основы его политического учения
необходимо искать в «Сумме теологии»33. Вместе с тем даже
поверхностных знаний о политической теологии Фомы доста‑
точно, чтобы понять его взгляды, касающиеся иерархии зако‑
нов — божественного, естественного, гражданского, — и ощутить
радикальное расхождение с Марсилием.
Как полагает Томас Гилби, политическая философия Акви‑
ната содержит четыре узловых пункта.
Во-первых, это принятие аристотелевского взгляда, соглас‑
но которому государство возникает вследствие социальных
потребностей человека как политического животного, а вовсе
не из греховности его природы и эгоистичности.
Во-вторых, хотя он и разграничивает сферы влияния власти
церковной и власти светской, Фому в некотором смысле можно
назвать папистом, поскольку власть папы, по его мнению, пре‑
вышает власть монарха. Однако следует заметить, что эта тема
является дискуссионной, поскольку Фома не придерживается
доктрины plenitude potestatis — идеи полноты власти, сформу‑
лированной Иннокентием III, — согласно которой в руках папы
должна сосредоточиться как духовная, так и светская власть.
Фома все же оставляет за императором существенную долю
полномочий. Суини, в частности, настаивает на том, что на деле
Фома возвращается к доктрине папы Геласия о двух мечах34.

31. Авторитет Фомы Аквинского (а вместе с ним и важность его представ‑

лений о  политической философии) на  протяжении веков возрастал
и достиг своей наивысшей точки в 1879 году в католической среде, ко‑
гда публикация энциклики Aeterni Patris папы римского Льва XIII сде‑
лала неотомизм официальной философской доктриной Ватикана.
32. Фома Аквинский. О правлении государей // Политические структуры
эпохи феодализма в Западной Европе VI–XVII вв. Л.: Наука, 1990.
33. Gilby T. The Political Thought of Thomas Aquinas. Chicago: The University
of Chicago Press, 1958. P. 82.
34. Суини основывается в данном случае на утверждении Фомы о том, что
светская власть и власть духовная не сводимы друг к другу, но допол‑
няют одна другую, как душа тело. См.: Суини М. Указ. соч. С. 160–161.

58 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 В-третьих, Аквинат подчеркивает ограниченность государ‑
ственной власти. Власть монарха не только не распространяет‑
ся на сферу духовного, но также следует требованию соотне‑
сения действий с божественным законом — в противном случае
они не являются правомерными.
В-четвертых, по  мнению Гилби, приверженность Аквина‑
та феодализму не вполне соответствует его тезису об исхожде‑
нии власти от Бога, а также приоритету папства над властью го‑
сударя35. Этот пункт Гилби представляется наиболее спорным,
но его обсуждение в контексте политической философии Мар‑
силия не имеет значения.
Последовательно сопоставив основные пункты политической
философии Фомы с идеями Марсилия, можно прийти к заклю‑
чению о том, насколько велика дистанция между ними. Рассу‑
ждая о возникновении государства, Марсилий пишет:

…прежде чем перейти к рассмотрению государства как совер‑

шенного сообщества и изучению его видов и образа жизни,
мы должны вначале остановиться на происхождении гра‑
жданских обществ, строев их правлений и образов их жизни.
Именно от несовершенных форм общения люди дошли
до совершенных сообществ, их строев правления и образов
жизни. Поскольку развитие природы, а также искусства,
которое является ее имитацией, всегда идет от наименее
совершенного [вида] к более совершенному, то люди справед‑
ливо уверены, что обладать истиной можно, только зная пер‑
вопричины явлений, их основные принципы, обращаясь
к самым их истокам. <…> Не следует упускать из виду, что
гражданские общества согласно разнообразию населенных
земель и эпох создавались с немногого, а затем в результате
прогрессивного роста они достигли своего совершенства. <…>
Первой и наиболее простейшей связью между людьми, пер‑
вопричиной всех остальных была та, что объединяет мужчи‑
ну с женщиной, как говорит самый известный из философов
в своем труде «Политика»36.

В данном вопросе Марсилий детально следует логике Аристоте‑

ля. И, как уже отмечалось, теорию происхождения государства
Марсилий также заимствует у него. И хотя Марсилий творчески
развивает мысль Аристотеля, пытаясь примирить его идеи с хри‑
стианством, конечно, не это отличает его теорию от идей Фомы.

35. Gilby T. Op. cit. P. 116–171.

36. Марсилий Падуанский. Указ. соч. С. 75.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   5 9

 Рассуждая о власти церковной и власти светской, Марси‑
лий вступает в прямой интеллектуальный конфликт с традици‑
ей томизма. Папа не только не может претендовать на верхов‑
ную власть, но даже не имеет особой властной сферы. Он, как
и вся церковная организация, должен стать департаментом госу‑
дарства с воспитательным, «медицинским» и проповедническим
функционалом. Более того, когда встает вопрос о возможных
ересях, Марсилий говорит о том, что решение в данной ситуации
должен принимать правитель. Если ереси не вредят государству
и не ведут к войне, а христианская церковь находится в подчине‑
нии у государства, они оказываются допустимы. Если же истин‑
ное христианское вероучение приводит к конфликтам, по воле
государя оно вполне может быть подвергнуто притеснениям.
Светская власть у Марсилия однозначно имеет больше пол‑
номочий, чем у Фомы, по меньшей мере в соотнесении с церков‑
ной, которая по сути не является властью. Более того, последняя
исходит не от Бога, а от законодателя37. В вопросе же о возник‑
новении государственной власти Марсилий выступает самым
радикальным автором Средних веков и всецело предвосхищает
идею Руссо о народе-суверене.
В соответствии с учением Аристотеля о первоначалах, кото‑
рое Марсилий пытается применить в сфере политики, движу‑
щей первопричиной всякого общества является народ, то есть
все части будущего государства. Именно народ является зако‑
нодателем, выбирает власть и вручает ее исполнение судебному
сословию, которое, в свою очередь, определяет сферу деятельно‑
сти остальных. При этом существенно важна и оговорка Марси‑
лия о всем народе или значительной или влиятельной его части.
Не упраздняет ли невинное допущение Марсилия о части на‑
рода его «демократизм» в том случае, если значительной или
влиятельной частью государства выступит, скажем, аристокра‑
тия? Ведь тогда примерно ясно, что выберет законодатель. Одна‑
ко эта трудность разрешается, если мы задумаемся о критерии
определения народа, поскольку «значительная часть» может под‑
разумевать как количество людей (большинство), так и качество
(благородные). Если последнее означает отсутствие испорченной
природы, которая обнаруживает себя в противопоставлении мне‑
нию большинства, никакой проблемы уже нет. Исключаются те,
кто не желает жить в государстве, то есть те, кто принципиально
настроен против того, чтобы выбирать власть и закон.

37. Марсилий Падуанский. Указ. соч. С. 213.

60 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 А значит, под благородными понимаются не те, кто против
социального общения, но те люди, что стремятся к политиче‑
ской жизни. И если к ней стремится большинство — значитель‑
ная часть, — тогда это желание существует по природе, и таким
образом мысль Марсилия становится фундаментальным есте‑
ственно-правовым аргументом. Рассуждения Марсилия о наро‑
де как законодателе говорят нам, что для философа были важны
республиканские традиции Италии, в то время как Фома о рес‑
публиканизме отзывался отрицательно. Но законодатель не яв‑
ляется при этом правителем, а только должен выбрать власти‑
теля или властителей для народа.
Хотя Марсилий наследует Аристотеля и при обсуждении
политических режимов, вопрос о  лучшем государственном
устройстве важен для него из‑за особых обстоятельств. Штраус
замечает, что исходя из теоретических посылок Марсилия пер‑
венство выборной монархии вовсе не очевидно. Лучшей формой
правления в его логике могла бы считаться и выборная аристо‑
кратия38. Теоретически для Марсилия аристократия или поли‑
тия могла быть даже более желанна. Однако эти режимы могут
создать лишь такие народы, которые способны к самостоятель‑
ности в политических делах. Поэтому в ином случае наилучшей
формой является избирательная монархия — ее достойны люди,
которые не проявляют способности к самоуправлению.
Полномочия правителя все равно остаются ограничены зако‑
нодателем. Правитель обязан иметь достаточную военную силу,
чтобы подчинить своим законам несогласных. Вместе с тем она
не должна нарушать волю законодателя. Законодатель даже
имеет право сменить правителя, если тот совершает действия,
которые не соответствуют общей цели государства, а именно
«благому и комфортному существованию человеческих тел».
Но до тех пор, пока оно достигается в отношении большинства,
законодатель может оставить без внимания иные ненорматив‑
ные действия правителя, поскольку в случае применения к нему
санкции за незначительные проступки он лишится уважения
общества, что подорвет благополучие государства39.
Оригинальность Марсилия проясняется при  обращении
к проблеме соотношения божественного, естественного и че‑
ловеческого закона. Эксплицитно тема естественного и чело‑
веческого закона присутствует уже в политической филосо‑

38. Strauss L. Op. cit. P. VII.

39. Марсилий Падуанский. Указ. соч. С. 186.

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   6 1

фии Цицерона и в измененном виде наследуется христианскими
мыслителями, в том числе Аквинатом. «Фома определяет закон
как (1) предписание разума, (2) которое направлено к общему
благу (3) надлежащим авторитетом и (4) которое обнародова‑
но»40. Причем иерархия законов существует обязательно.
Понятие разума (природы) в определении подчинено поня‑
тию авторитета (Бога). А значит, божественный закон высту‑
пает в качестве рационального образа божественной истины,
управляющей всеми происходящими движениями и событиями.
Если что‑либо в мире с ним не согласуется, то он выступает как
судейство. Далее следует естественный закон, который застав‑
ляет людей действовать согласно разуму: естественный закон
есть не что иное, как попытка познания божественного закона
разумными средствами. Он носит потенциальный характер, по‑
скольку мера его познания и понимания среди людей разнится.
Человеческий закон может быть ложным, и поэтому необходи‑
мо, считает Фома, чтобы папа римский проверял законы госу‑
дарства на предмет соответствия божественной истине.
Марсилий решает эту проблему радикальным образом. В схо‑
ластической традиции Марсилий говорит о нескольких понима‑
ниях «закона»: во‑первых, это некая естественная склонность;
во‑вторых, это образец или мерило; в‑третьих, это установление
какой бы то ни было религии, определяющей будущее наказание
или воздаяние; в‑четвертых, речь идет о гражданском законе
в смысле обнародованного акта, имеющего принудительную силу.
Для Марсилия важным оказывается только последнее значение,
в то время как закон в третьем смысле подчинен интересам госу‑
дарства. Как и Фома, Марсилий замечает, что в своем устройстве
законы — будь то божественные или же гражданские — имеют
много общего. Однако у Марсилия они не находятся друг с дру‑
гом в иерархических отношениях: божественный закон не слу‑
жит ни мерилом закона человеческого, ни его истоком.
Вместе с тем оба закона совпадают, обнаруживая в своем
основании трехчастную структуру. Так, закон божественный,
во‑первых, указывает на то, что такое благо и как его достичь;
во‑вторых, проговаривает различия между грехами и благодея‑
ниями; в‑третьих, регламентирует наказания и воздаяния в по‑
тустороннем мире. Человеческий закон, во‑первых, описывает,
что есть благо, но имеет в виду лишь такое благо, которое реаль‑

40. Суини М. Указ. соч. С. 102. Это определение Суини берет из «Суммы тео‑
логии» (I–II. 90.4).

62 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
но должно существовать в правильно устроенном государстве;
во‑вторых, он декларирует различия между правомерным и не‑
правомерным; в‑третьих, им определяются санкции со стороны
власти к тем, кто отказывается повиноваться.
Как видно, в основе гражданского закона находится норма
блага и справедливости, а следовательно, он имеет и мораль‑
ное измерение, но он в первую очередь обязан иметь принуди‑
тельную силу. У божественного закона в этом мире нет прину‑
дительной силы, поэтому его время придет лишь тогда, когда
закончится земная жизнь. Та часть закона, которая могла бы со‑
ответствовать идее естественного права, для Марсилия жела‑
тельна, но необязательна. Гражданский закон, который и спра‑
ведлив, и имеет силу принуждения, совершенен; гражданский
закон, у которого есть только сила, несовершенен, но все же оста‑
ется законом. Закон и природный разум разводятся Марсилием,
потому что первый призван обеспечивать земной мир, а не спра‑
ведливость. Ключевая задача Марсилия в этом смысле — осво‑
бодить политическую жизнь от всякого морального измерения.
Пускай и нельзя сказать, что Марсилий полностью отвергает
естественное право, он просто-напросто делает его неважным:
далеко не все люди обладают универсальным знанием о спра‑
ведливости, и справедливо лишь то, в чем соглашается большин‑
ство. Но подобный взгляд на то, что существует в качестве идеа‑
ла, в конце концов подчиняется конвенционализму и низводит
естественное право до дополнительного элемента гражданско‑
го законодательства. Кроме того, человеческий закон не должен
проверяться на соответствие закону божественному, даже если
он ложен и вреден. Оценку ему может дать лишь законодатель
посредством волеизъявления.
Принципиально независимые друг от друга человеческий за‑
кон и закон божественный тем не менее обладают структурным
подобием, что и позволяет говорить о том, что свою секулярную
политическую теорию Марсилий выстраивал с помощью теоло‑
гических понятий.

Заключение

Рассматривая самостоятельную политическую философию

Марсилия Падуанского сквозь призму определенного понима‑
ния политической теологии, предложенного Джоном Милбанком,
как ценную и интересную саму по себе, можно прийти к следу-
ющим выводам. Даже несмотря на то, что философ стремился

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   6 3

руководствоваться лишь доводами разума и учением Аристоте‑
ля, а также избегать опоры на схоластическую традицию (о чем,
к примеру, говорит тот факт, что имя Фомы Аквинского, как за‑
мечает Лео Штраус, в «Защитнике мира» упоминается лишь
единожды)41, политическая философия Марсилия имплицитно
содержит в себе теологическое, что было показано на примере
соотношения божественного и гражданского законов.
То же самое касается и естественного права. Отвергая есте‑
ственное право в рамках рассуждения о законе, Марсилий забы‑
вает, что имплицитно оно все еще присутствует в его философии.
Однако ровно настолько, насколько он остается верен Аристотелю.
Само по себе общение людей и стремление их жить в обществе
естественно. Это же относится и к размышлениям о наиболее
значительной части людей, исключающих из своих рядов тех, чья
природа испорчена. Таким образом, в основе секулярной полити‑
ческой концепции Марсилия в измерении методологических раз‑
мышлений сохраняется несекулярное зерно. Вместе с тем в фи‑
лософии Марсилия данное противоречие снимается за счет того,
что на уровне идеологических рассуждений он не считает боже‑
ственный закон важным и работающим в посюстороннем мире.
В нем действует только гражданский закон. И даже если он бу‑
дет несправедлив, то все равно останется законом.
Марсилий Падуанский, отринув важность божественного по‑
рядка для успешного и благого функционирования государства,
смещает акценты в сторону светского, создавая одно из первых
действительно секулярных политических учений в рамках тео‑
логии, что позволяет считать его скорее предшественником Ма‑
киавелли, Гоббса и Руссо, нежели продолжателем схоластиче‑
ской традиции. Впрочем, подобного взгляда на политическую
философию Марсилия не придерживается ни один из серьез‑
ных исследователей, которые рассматривали не исторический
контекст, в котором жил философ, а его оригинальную мысль.

Литература
Gewirth A. Introduction // Marsilius of Valla: False Friends. Semantics and
Padua: The Defender of the Peace. Ontological Reduction // Renaissance
N. Y.: Harper and Row Publishers, 1967. Quarterly. 2003. Vol. 56. № 3. P. 613–651.
Gilby T. The Political Thought of Thomas Sikes J. G. A Possible Marsilian Source in
Aquinas. Chicago: The University of Ockham // The English Historical Review.
Chicago Press, 1958. 1936. Vol. 51. № 203. P. 496–504.
Nauta L. William Ockham and Lorenzo Stout H. S. Marsilius of Padua and the

41. Strauss L. Op. cit. P. vii.

64 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Henrician Reformation // Church His-
tory. 1974. Vol. 43. № 3. P. 308–318.
Strauss L. Marsilius of Padua // Marsil-
ius of Padua: the Defender of the
Peace. Cambridge: Cambridge Univer-
sity Press, 2005.
Аристотель. Политика // Он же. Соч.: В 4 т.
М.: Мысль, 1984. Т. 4. С. 375–644.
Бычков А. А. Обоснование и кризис
имперской идеи в XIV веке: Данте
Алигьери, Уильям Оккам и Марси-
лий Падуанский. Дисс. … канд. пол.
наук. М., 2008.
Ганнелл Д. Политическая теория: эво-
люция дисциплины // Политическая
теория в ХХ в. / Под ред. А. В. Пав-
лова. М.: Территория будущего,
2008. С. 41–66.
Голенищев-Кутузов В. В. Данте. М.:
Молодая гвардия, 1967.
Джермино Д. Возрождение политичес­
кой теории // Политическая теория в
ХХ в. / Под ред. А. В. Павлова. М.: Тер-
ритория будущего, 2008. С. 336–365.
История политических и правовых уче-
ний. Средние века и Возрождение.
М.: Наука, 1986.
Марсилий Падуанский. Защитник мира.
Defendor pacis. М.: Дашков и К,
2014.
Милбанк Дж. Политическая теология
и новая наука политики // Логос.
2008. № 4 (67). С. 33–54.
Суини М. Лекции по средневековой
философии. Вып. 2. Средневековая
политическая философия Запада.
М.: Институт философии, теологии
и истории Святого Фомы, 2006.
Фёгелин Э. Политическая теория и пат-
терн общей истории // Политическая
теория в ХХ в. / Под ред. А. В. Пав-
лова. М.: Территория будущего,
2008.
С. 83–93.
Фома Аквинский. О правлении госуда-
рей // Политические структуры
эпохи феодализма в Западной
Европе VI–XVII вв. Л.: Наука, 1990.
С. 217–244.
Чичерин Б. Н. История политических
учений. Т. 1. СПб.: РХГА, 2006.
Чичерин Б. Н. Политические мыслители
древнего и нового мира. М.: Гарда-
рики, 2001.

The Secular Political Theology of Marsilius of Padua

Nikolay Afanasov. MA in Philosophy, gian and philosopher Marsilius of Padua,

Postgraduate Student. E-mail: set out in his treatise Defender of Peace.
nafanasov@hse.ru. The article also attempts to describe
Alexander Pavlov. PhD in Law, Associ- this philosophy as one of the first secu-
ate Professor. E-mail: apavlov@hse.ru. lar political theologies. The authors
show that the thinker’s works have not
School of Philosophy of the Faculty of
been sufficiently studied and therefore
Humanities of National Research Univer-
they turn to the very foundations of his
sity Higher School of Economics.
ideas, which are usually hidden in the
Address: 21 / 4 Staraya Basmannaya str.,
shadow of his practical activities: Marsil-
105066 Moscow, Russia.
ius took part in the struggle between
Keywords: Marsilius of Padua; medieval papal power and power of the emperor,
political philosophy; political theology; taking the side of the latter. The authors
natural law; human law; Leo Strauss; believe that the political theory of
Aristotle. Marsilius can be considered “secular
political theology” because reasoning
This article offers a brief introduction about the relationship between church
into the political philosophy of theolo- and state lies at the heart of his philoso-

Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   6 5

phy. Thus, Marsilius not only recognizes
the primacy of the state, but also denies
the possibility for the church to have any
power, assuming its key function (as in
pagan religions) to be punishment and
retribution in afterlife.
Although Marsilius does not deny the
existence of the transcendental world,
he notes that nothing specific can be
said about it, and therefore focuses on
this world only. The authors point out
that though Marsilius, in the spirit of
medieval thinking, relies on the political
philosophy of Aristotle, he strongly
underestimates the standards of Ancient
Greek thought, believing that the pur-
References
Aristotle. Politika [Politics]. Soch.: V 4 t.
T. 4 [Works: In 4 vols. Vol. 4], Moscow,
Mysl’, 1983, P. 375–644.
Bychkov A. A. Obosnovanie i krizis imper-
skoi idei v XIV veke: Dante Alig’eri,
Uil’iam Okkam i Marsilii Paduanskii
[Merits and Crisis of Imperial Idea in
XIV century: Dante Alighieri, William of
Ockham and Marsilius of Padua]. PhD
thesis, Moscow, 2008.
Chicherin B. N. Istoriia politicheskikh
uchenii. T. 1 [History of Political Doc-
trines. Vol. 1], Saint Petersburg,
RKhGA, 2006.
Chicherin B. N. Politicheskie mysliteli
drevnego i novogo mira [Political
Thinkers of Ancient and New World],
Moscow, Gardariki, 2001.
Germino D. Vozrozhdenie politicheskoi
teorii [The Revival of Political Theory].
Politicheskaia teoriia v XX v. [Political
Theory in Twentieth Century] (ed.
A. V. Pavlov), Moscow, Territoriia budu-
shchego, 2008, P. 336–365.
Gewirth A. Introduction. Marsilius of
Padua: The Defender of the Peace,
New York, Harper and Row Publishers,
1967.
Gilby T. The Political Thought of Thomas
Aquinas, Chicago, The University of
Chicago Press, 1958.
66 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
pose of this-world life is peace, but not
virtue. However, in his contemporary
political situation, Marsilius ascertained
the lack of peace and the presence of
disease that came with the emergence
of Christianity. The cause of the disease
was a false understanding of the place
of priesthood in political life. To show the
radical break of Marsilius’s thought with
the previous theologians, the authors
compare his doctrine with the political
theology of Thomas Aquinas. The
authors specially focus on the category
of law in the political theory of Marsilius
of Padua.
Golenishchev‑Kutuzov V. V. Dante, Mos-
cow, Molodaia gvardiia, 1967.
Gunnell J. Politicheskaia teoriia: evoliut-
siia distsipliny [Political Theory: The
Evolution of a Sub-Field]. Politich-
eskaia teoriia v XX v. [Political Theory
in Twentieth Century] (ed. A. V. Pavlov),
Moscow, Territoriia budushchego,
2008, P. 41–66.
Istoriia politicheskikh i pravovykh uchenii.
Srednie veka i Vozrozhdenie [History
of Political and Legal Theories. Middle
Ages and Renaissance], Moscow,
Nauka, 1986.
Marsilius of Padua. Zashchitnik mira.
Defendor pacis [The Defender of the
Peace. Defendor Pacis], Moscow,
Dashkov i K, 2014.
Milbank J. Politicheskaia teologiia i
novaia nauka politiki [Political Theol-
ogy and the New Science of Politics].
Logos. Filosofsko-literaturnyi zhurnal
[Logos. Philosophical and Literary
Journal], 2008, no. 4 (67),
P. 33–54.
Nauta L. William Ockham and Lorenzo
Valla: False Friends. Semantics and
Ontological Reduction. Renaissance
Quarterly, 2003, Vol. 56, no. 3,
P. 613–651.
Sikes J. G. A Possible Marsilian Source in
 Ockham. The English Historical
Review, 1936, Vol. 51, no. 203,
P. 496–504.
Stout H. S. Marsilius of Padua and the
Henrician Reformation. Church His-
tory, 1974, Vol. 43, no. 3, P. 308–318.
Strauss L. Marsilius of Padua. Marsilius
of Padua: the Defender of the Peace,
Cambridge, Cambridge University
Press, 2005.
Sweeney M. Lektsii po srednevekovoi
filosofii. VyP. 2. Srednevekovaia
politicheskaia filosofiia Zapada [Lec-
tures on Medieval Philosophy. Iss. 2.
Medieval Political Philosophy in the
West], Moscow, Institut filosofii,
Н и кола й А ф анасов , А л е ксан д р П авлов   6 7
teologii i istorii Sviatogo Fomy,
2006.
Thomas Aquinas. O pravlenii gosudarei
[On Kingship]. Politicheskie struktury
epokhi feodalizma v Zapadnoi Evrope
VI–XVII vv. [Political Structures of Feu-
dal Epoch in Western Europe, VI–XVIII
centuries], Leningrad, Nauka, 1990,
P. 217–244.
Voegelin E. Politicheskaia teoriia i pat-
tern obshchei istorii [Political Theory
and the Pattern of General History].
Politicheskaia teoriia v XX v. [Political
Theory in Twentieth Century] (ed.
A. V. Pavlov), Moscow, Territoriia budu-
shchego, 2008, P. 83–93.
 Макиавелли
и проблема
Борис Капустин
политической морали
Доктор философских наук, профессор, глав-
ный научный сотрудник Института филосо-
фии РАН, старший преподаватель программы
по этике, политике и экономике Йельского
университета. Адрес: 31 Hillhouse Ave.,
CT 06511 New Haven, USA.
E-mail: boriskapustin1951@gmail.com.

Ключевые слова: политическая мораль;

П
морализм; политический реализм;
насилие; перспективизм; конфликт;
Макиавелли.

Под политической моралью я по-

нимаю представления о том, что
участники политики, поскольку они
стремятся действовать и эффек-
тивно, и нравственно, должны ру-
ководствоваться особым видом мо-
рали, отличным от той, которую они
именуют обычной, универсальной,
приватной, моралью частной жизни
и т. д., в любом случае имея в виду
то, что подразумевает под ней тео-
ретическая нормативная этика как
кантианского, так и утилитарист-
ского направлений.
Логика рассмотрения проблемы
побуждает нас, не останавливаясь
на критическом анализе отдельных
теорий, зафиксировать на первом
этапе те трудности и противоре-
чия, которые возникают при прило-
жении обычной, или универсальной,
моралик материи политической

68 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Идея политической морали воз-
никает как попытка преодоления
теоретически пустой («дешевой»,
по выражениюНикласа Лумана) оп-
позиции между политическим мора-
лизмом как проекцией на политику
«универсальной» морали и так назы-
ваемым политическим реализмом,
отрицающим нравственное измере-
ние политики. В статье рассматрива-
ются разные подходы к пониманию
политической морали.
Автор показывает ущербность
тех из них, которые сводят полити-
ческую мораль к признанию необхо-
димости (в неких «особых случаях»)
использовать в политике морально
предосудительные средства и к свя-
занным с этим мукам совести поли-
тиков, вынужденных использовать
такие средства.
Противоположный подход к по-
литической морали раскрывает ее
как совокупность тех нравственных
(в отличиеот «технических») ориен-
таций и компетентностей, которые
вытекают из самой практики поли-
тики, из того, что Макиавелли назы-
вал necessitá, и которые не связаны
необходимым образом ни с личной
добродетельностью участников по-
литики, ни тем более с ее детерми-
нированностью какими‑то «высшими
целями», которым она будто бы слу-
жит или должна служить.
В заключительной части рассма-
триваются три ключевых «принципа»
понятой таким образом политической
морали: экономия насилия, перспек-
тивизм и поиск альтернативы или, го-
воря языком Макиавелли, способа
«переделывать все по‑новому».

жизни. Это позволит нам найти корни различий двух основ-

ных концепций политической морали — той, которая стремится
адаптировать мораль к специфическим условиям и требовани-
ям политики, и другой, которая предлагает решительный отказ
от обычной, или универсальной, морали в пользу особой, сугу-
бо политической1.
На втором этапе неизбежно обращение к Макиавелли и не-
скончаемым дискуссиям вокруг его наследия. Вызвано оно
не только и даже не столько тем очевидным обстоятельством,
что все обсуждение тематики политической морали, почти лю-
бая ее версия так или иначе восходят к его текстам, притом что
некоторые исследователи обнаруживают в них уже сложив-
шуюся концепцию политической морали как таковой2. Я не со-

1. Я заимствую описание двух версий политической морали у Дэниела

Сабиа. См.: Sabia  D. R. Machiavelli, Politics, and Morality // Southeast-
ern Political Quarterly. 1999. Vol. 27. № 1. P. 2 ff. У Сабиа они выступают
в общей классификации типов связи морали и политики наряду с им-
морализмом (отрицанием каких‑либо отношений между ними) и траги-
ческим представлением политики как той сферы жизни, что пронизана
неразрешимым острейшим конфликтом между ней и нравственностью.
2. См.: Skinner Q. Machiavelli’s Political Morality // European Review. 1998.
Vol. 6. № 3. P. 321–325.

Б орис К а п у стин  6 9
бираюсь предпринимать еще одну экзегезу текстов Макиавелли
или выставлять его в качестве арбитра. Но мне представля-
ется, что в его трудах, как и в опыте их обсуждения, можно
найти богатейшие ресурсы и для критики представлений о по-
литической морали, и для выявления тех фундаментальных
проблем политического бытия морали, осмысление которых —
уже за рамками рассматриваемого сюжета — имеет большое зна-
чение для развития теории и политики, и нравственности.

I
Следует сразу отметить, что трудности дают о себе знать и ста-
новятся проблемой не при всех способах приложения обычной,
или универсальной, морали к миру политики. Однако вполне
очевидно, что если вера в возможность полной его морализации
сохраняется, то в рамках такого подхода сложности не обнару-
живаются (хотя и могут быть выявлены при попытке его опро-
вержения). К примеру, когда президент США Вудро Вильсон
обращался к конгрессу 2 апреля 1917 года, он обосновывал объ-
явление войны Германии в том числе из соображений практи-
ческой реализации этой возможности:
Мы находимся в начале эпохи, требующей, чтобы нации
и их правительства соблюдали те же принципы поведения
и ответственности за свершенное зло, которые соблюдаются
индивидуальными гражданами цивилизованных стран3.

3. Making the World «Safe for Democracy»: Woodrow Wilson Asks for War.
URL: http://historymatters.gmu.edu / d / 4943 / . Вера в морализацию по-
литики в действительности гораздо более распространена, в том числе
и среди политиков, чем принято считать в наш век «циничного разу-
ма» (по выражению Петера Слотердайка). Мы находим ее в удивитель-
ном определении политики как «искусства невозможного» и «морали
в действии», данном Вацлавом Гавелом (см.: Havel V. The Art of the Im-
possible: Politics as Morality in Practice. N. Y.: Fromm International, 1998.
P. 8 ff), в утверждении Махатмы Ганди о том, что лишь предрассудок
мешает нам узреть в ненасилии (ключевом принципе его морали) ве-
личайшую в мире силу, одинаково действующую как в частной жизни,
так и во всех без исключения сферах общественно-политической (см.:
Gandhi M. K. Excerpts from The Essential Writings of Mahatma Gandhi //
Violence and Its Alternatives: An Interdisciplinary Reader / M. B. Steger,
N. S. Lind (eds). N. Y.: St. Martin’s Press, 1999. P. 295) и т. д. Примечательно
то, что в иных случаях, как с Ганди, программа морализации политики
срабатывает в прагматическом плане, пускай не достигая тех главных
целей, которые ставят перед ней зачинатели. Впрочем, такие ее успехи
поддаются объяснению лишь в системе теоретических координат, со-

70 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Здесь принципы и нормы универсальной морали непосредствен-
но проецируются на политику и стремятся подчинить ее себе,
а потому для определения того, что и как надлежит делать, ни-
какая особая политическая мораль не нужна. Но она оказывает-
ся не востребована и крайними версиями так называемого поли-
тического реализма4. Любое проецирование ими дезавуируется
и отвергается в лучшем случае как проявление прекраснодуш-
ной наивности, а в худшем — как коварный умысел, нацеленный
на дезориентацию.
Никлас Луман справедливо называет такую оппозицию по-
литического морализма и цинизма «дешевой»5. Она образует-
ся противоположным по содержанию, но равновеликим непо-
ниманием обеими сторонами логики и механизмов политики.
Последние невозможны без насилия, как и без символического
их смыслообразования вовлеченными людьми. Только оно мо-
жет обеспечить в различных ситуациях те меры лояльности,
преданности, мобилизации масс и т. п., без которых неосуще-
ствимы ни воспроизводство, ни реформирование политических
институтов. Требуется нравственная рационализация, причем
не задним числом, не в качестве идеологической санкции того,
что уже существует до нее как вненравственный факт.
Пользуясь языком Поля Рикёра, можно сказать, что «реаль-
ная идеальность» политики (ее нравственно-символический
строй) и присущее ей «зло» (власть и насилие со всеми их атри-
бутами и формами проявления) есть две нераздельные стороны
того живого «парадокса», которым она является6.
У нас нет возможности останавливаться на других, более
частных концепциях, где также не возникает поводов для раз-

вершенно чуждых мышлению политиков-моралистов. Блестящий при-

мер такого рода объяснений (на примере сатьяграхи Ганди) см. в: Klit-
gaard R. E. Gandhi’s Non-Violence as a Tactic // Journal of Peace Research.
1971. Vol. 8. № 2. P. 143–153.
4. См.: Acheson D. Ethics in International Relations Today // Vital Speeches of
the Day. Vol. 31. Pelham, NY: City News Publishing, 1965. P. 226–228; Kor-
ab-Karpowicz W. J. Political Realism in International Relations // Stanford
Encyclopedia of Philosophy. 26.07.2010. URL: http://plato.stanford.edu / ar-
chives / fall2010 / entries / realism-intl-relations / .
5. См.: Luhmann N. Politicians, Honesty and the Higher Amorality of Poli-
tics // Theory, Culture and Society. 1994. Vol. 11. № 2. P. 28.
6. См.: Ricœur P. The Political Paradox // Idem. History and Truth. Evanston,
IL: Northwestern University Press, 1965. P. 252, 254–261. Отметим, что
в своем анализе «политического парадокса» Рикёр также отталкивает-
ся от текстов Макиавелли.

Б орис К а п у стин  7 1
мышления об особой политической морали7. Обратим внима-
ние на особенности того подхода, при котором сложности обна-
руживаются.
Такой подход, во‑первых, фокусируется на  человеке дей-
ствующем — на том, кто добровольно или вследствие обстоя-
тельств не  может не  принимать некие политические реше-
ния, даже если их итогом оказывается смирение и уход в тень
приватной жизни. Во-вторых, это человек нравственный — он
не просто обладает моральными понятиями, но стремится ре-
ально ими руководствоваться и понимает, чем грозит отступле-
ние от них. В-третьих, это человек знающий, то есть имеющий
более-менее адекватное представление об условиях политиче-
ской деятельности и борьбы. Вдобавок он осведомлен о том, что
любой человеческий поступок имеет непредсказуемые резуль-
таты и что значение его в мире политики несоизмеримо боль-
ше, чем в сфере частной жизни, ведь политические действия
по определению касаются многих и имеют затяжные послед-
ствия. Поэтому политически знающий человек есть также че-
ловек ответственности, освобождения от которой не дают
ни благие намерения (он в курсе, что ими обычно вымощена до-

7. Отмечу среди них лишь тот, который, похоже, становится все более по-
пулярен в настоящее время — ролевую этику (или этику ролей). Она
предполагает соответствие нравственным (а не только «техническим»)
стандартам и  принципам, обеспечивающим совершенное исполнение
данной роли, таким как прилежание, добросовестность, ответствен-
ность и  т. д., — вплоть до  понимания ее значения для  гармонии об-
щества как целого, при  недопущении оценивания роли как таковой
с  позиций универсальной морали. Артур Эплбаум весьма остроум-
но демонстрирует суть подхода в статье о знаменитом парижском па-
лаче Шарле-Анри Сансоне. Сансон — само воплощение ролевой этики,
притом что с  точки зрения универсальной морали, равно как и  тра-
диционного сознания, его кровавые дела предосудительны и презрен-
ны (не говоря о том, что он последовательно казнил своих благодете-
лей, утверждавших его в высокой должности, начиная с Людовика XVI
и кончая Робеспьером). Сансон олицетворяет также идеалы Просвеще-
ния, самим своим бытием он противостоит предрассудкам и  универ-
сальной морали, и  традиционных взглядов толпы, выступая чуть  ли
не светочем ролевой морали. См.: Applbaum A. I. Professional Detach-
ment: The Executioner of Paris // Harvard Law Review. 1995. Vol. 109. № 2.
P. 458–486. Я также упоминаю ролевую этику с тем, чтобы подчеркнуть,
что она не имеет ничего общего с политической моралью в нашем по-
нимании. Последняя вырастает из конфликта универсальной морали
с миром политики как таковым во всем многообразии присущих ему
ролей, включая не только официальные, но и неформальные, протест-
ные и даже революционные.

72 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
рога в ад), ни ссылки на прискорбную ограниченность нашего
разума в плане долговременных расчетов. Это полное ручатель-
ство «за все», что только может предвидимым или непредви-
денным образом вытекать из моего политического действия,
которое выходит за рамки как кантианского, так и утилитарист-
ского понимания, Макс Вебер схватывает понятием «этики от-
ветственности».
Разумеется, отнюдь не  все люди таковы. Но  именно рас-
смотрение подобного рода отношения к политике и действий
в ее сфере дает толчок представлениям о политической мора-
ли. Трудность, которая фиксируется легче и чаще других, за-
ключается в том, что делание добра в политике нередко тре-
бует заключения «пакта с дьявольскими силами»8. Это знаме-
нитая проблема грязных рук9, занимающая центральное место
в современных дискуссиях, генеалогию которой, однако, истори-
ки философии прослеживают вплоть до Античности10. Подвох
тут даже не столько в том, что ею предполагается использова-
ние дурных средств для достижения целей, мыслимых благими.
В рамках того действия, решение относительно которого необ-
ходимо принять в ситуации грязных рук, речь может идти лишь
о выборе между бóльшим или меньшим злом11. Но универсалист-
ская мораль не может обладать никакими принципами их раз-
личения, не говоря уже о том, что само понятие приемлемого зла

8. Вебер М. Политика как призвание и профессия // Он же. Избр. произв.

М.: Прогресс, 1990. С. 699.
9. Своим современным обозначением она обязана резонансной статье
Майкла Уолцера «Проблема грязных рук», который, в  свою очередь,
использовал название пьесы Ж.‑П. Сартра — «Грязными руками» (1948).
См.: Walzer M. The Problem of Dirty Hands // Philosophy and Public Af-
fairs. 1973. Vol. 2. № 2. P. 160–180.
10. См.: Parrish J. M. Paradoxes of Political Ethics. Cambridge: Cambridge
University Press, 2007.
11. Возьмем пример самого Уолцера. Политический лидер, искренне стре-
мящийся к  мирным переговорам с  повстанцами, узнает, что в  горо-
де вот-вот произойдет серия террористических актов, а руководитель
боевиков оказывается в руках полиции. Вопрос: следует ли пытать его
в  надежде получить сведения о  готовящихся терактах с  тем, чтобы
успеть предотвратить их  и  спасти жизнь многих? Очевидно, что во-
прос предполагает выбор между приемлемым и неприемлемым злом —
пытками и вероятной гибелью невинных людей. Причем сделать его
нужно в ситуации «радикальной неопределенности», ведь заранее не-
известно, обладает  ли захваченный достоверной информацией, рав-
но как и то, насколько велика представляемая угроза. См.: Walzer M.
Op. cit. P. 166–167.

Б орис К а п у стин  7 3
идет вразрез с ее основоположениями. Иными словами, она ока-
зывается совершенно бесполезной для решения данной пробле-
мы, которая по этой причине, как представляется сторонникам
политической морали, требует иных этических подходов.
Проблема грязных рук обычно считается характерной для осо-
бых обстоятельств, пускай они не столь уж и редки в политиче-
ской жизни. Как пишет Томас Нагель, мы должны признать, что

…мир сталкивает нас с ситуациями, в которых у человека нет

достойного или морального способа действий, способа, сво-
бодного от вины и ответственности за [свершенное] зло12.

Показательно, что в  своих позднейших работах Майкл Уол-

цер, во многом инициировавший современный раунд дискуссий
по проблеме, предпочитает называть адекватный ей тип этики
«этикой чрезвычайных ситуаций» (emergency ethics)13.
Следует заметить, как ни странно, что этика чрезвычайных
ситуаций не только не вступает в конфликт с универсальной
моралью, но и весьма органично в нее вписывается. К тому же
в ней нет ничего специфически политического. Мало заявить,
что всеобщим нравственным принципам подчиняется вся об-
ласть политики, за исключением некоторых особых случаев. По-
следние довольно комфортно умещаются в той нише универ-
сальной морали, которую Спиноза обозначал как conatus essendi,
а Кант называл jus necessitatis, правом крайней необходимости.
Напомню, что оно относится к случаям, для решения которых
не имеется беспристрастного судьи. Это обстоятельства борьбы
за выживание, бескомпромиссность и безотлагательность кото-
рой аннигилируют все без исключения нормы и принципы.
Излюбленный пример Канта — кораблекрушение: я имею пра-
во столкнуть другого человека «с доски, на которой он [бы] спас-
ся, дабы таким образом спасти самого себя»14. Ситуация гряз-

12. Nagel T. War and Massacre // Philosophy and Public Affairs. 1972. Vol. 1. № 2.
P. 143.
13. См.: Walzer M. Arguing About War. New Haven, CT: Yale University Press,
2004. Ch. 3. Стюарт Хэмпшир также придерживается довольно распро-
страненного мнения, согласно которому политическая мораль в целом
и мораль Макиавелли в частности относятся к чрезвычайным ситуа-
циям, требующим особых мер, сколь бы неизбежно они ни возникали
в жизни любого государства. См.: Hampshire S. Innocence and Experi-
ence. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1989. P. 162.
14. Кант И. Метафизика нравов в двух частях. Часть I // Он же. Соч.: В 6 т.
М.: Мысль, 1965. Т. 4. Ч. 2. С. 144–146.

74 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ных рук в ее расхожем описании представляет собой куда более
мягкий вариант. Ведь у Канта о своем праве заявляет откро-
венный звериный эгоизм, тогда как политики, сталкивающиеся
с данной проблемой, сколь бы ужасным с моральной точки зре-
ния ни был выбор, который им предстоит совершить, руковод-
ствуются обычно надличностными соображениями коллектив-
ной безопасности, общественного интереса и т. д.
Если рассуждать логически, то из введения Кантом права
крайней необходимости следует, что мораль в качестве регу-
лятора поведения людей оказывается вторичной по отноше-
нию к условиям устранения безжалостной борьбы за выжива-
ние и производной от них. Мысль самого Канта останавливается
перед данным заключением, которое за него делают другие тео-
ретики, высказывающиеся о первичности политики по отно-
шению к морали (как суммы условий возможности ее осущест-
вления)15.
Между тем кантовский пример не имеет никакого отношения
к политике. Логика jus necessitatis и для случая, описываемо-
го Кантом, и в приложении к ситуации, которую приводит Уол-
цер (см. прим. 10), одна и та же. И частная жизнь, и политика
выступают безразличными с точки зрения их содержания объ-
ектами, к которым применяется право крайней необходимости.
Верно, что персонаж Уолцера раздумывает о том, следует ему
пытать захваченного повстанца или же позволить свершить-

15. К такому выводу со всей решительностью приходит уже Гоббс. Весь

трагизм описания естественного состояния тем и обусловлен, что «есте-
ственные законы [то есть моральные. — Б. К.] безмолвствуют в есте-
ственном состоянии» (Гоббс Т. О гражданине. Раздел II. Глава 5 // Он же.
Избр. произв.: В 2 т. М.: Мысль, 1964. Т. 1. С. 343). Гоббс считает, что они
известны обитателям естественного состояния (коль скоро мы наделе-
ны моральным разумом как частью человеческой природы), но это ни-
как не сказывается на их поведении. «Разговорить» эти законы, пре-
вратить их в действенный регулятор может только политический акт
учреждения суверена, устраняющий само состояние «войны всех про-
тив всех». Логически кантовское описание права крайней необходимо-
сти должно было бы привести либо к такому же признанию первич-
ности политики, либо к отрицанию собственно jus necessitatis, то есть
к утверждению настоящей универсальности морального закона, не до-
пускающему изъятий из применимости. Если считать второй вариант
признаком подлинного кантианства, то куда более последовательным,
чем Кант, был Генри Дэвид Торо, который смело утверждал, что «если
я несправедливо отнял доску у тонущего человека, то должен вернуть
ее, даже если при этом я утону сам» (Thoreau H. D. Political Writings.
Cambridge: Cambridge University Press, 1996. P. 5).

Б орис К а п у стин  7 5
ся терактам, а после решения прибегнуть к насилию ощущает
укоры совести, тогда как герой Канта попросту топит товари-
ща по несчастью ради выживания. Но насколько все эти вну-
тренние переживания исполнителя существенны для происхо-
дящего в действительности и для самой логики jus necessitatis,
отменяющей абсолютные запреты универсальной морали? Что
изменится от того, что Канта вдруг охватит сентиментальный
порыв и он дополнит рассказ описанием совестливых разду-
мий, которым предается после сытного обеда в домашнем уюте
тот, кто подло спасся после кораблекрушения? Или если уолце-
ровский герой вместо того, чтобы терзать себя, будет гордить-
ся тем, что спас тысячи невинных жизней ценой нескольких си-
няков на теле террориста (предположим, что имело место лишь
небольшое рукоприкладство)?16
Дело в том, что описание проблемы грязных рук в логике
особых случаев не позволяет уловить специфическую природу
политики как таковой и ее связи с моралью. Напротив, иссле-
дование ограничивается в итоге рассмотрением внутренних со-
стояний людей. Речь может идти о сознании политических ак-
торов — лидера, принимающего решение о пытке террориста.
Или же касаться сторонних наблюдателей — например описы-
ваемых Уолцером «мы», которые ожидают от представляющих
их политиков того, чтобы те не относились слишком легко к ди-
леммам грязных рук и испытывали чувство вины даже после
«правильных» (отвечающих нашим интересам) их разрешений.
Политика при таких подходах может выступать лишь в каче-
стве более мощного, чем частная жизнь, триггера возникнове-
ния самих ситуаций, но в качестве самостоятельного предмета
исследования, включая ту роль, которую в нем играет мораль,
она выступить не может17. Жанр, в котором ведется обсужде-

16. См. в связи с этим остроумный комментарий Майкла Игнатьеффа, ад-

ресованный непосредственно Уолцеру и  подчеркивающий то  обстоя-
тельство, что внутренние душевные терзания политика безразлич-
ны для дела политики: Ignatieff M. Machiavelli Was Right // The Atlantic
Review. December 2013. URL: http:// theatlantic.com / magazine / archive /
2013 / 12 / machiavelli-was-right / 354672 / .
17. Уолцер пишет: «Несомненно, мы можем испачкать руки и в частной жиз-
ни — и несомненно, порой мы должны это сделать. Но в наиболее дра-
матичном виде эта проблема возникает в политике…» (Walzer M. The
Problem of Dirty Hands. P. 174). Игорь Приморац также продемонстри-
ровал, что ни Уолцер, ни позднейшие разработчики темы грязных рук
не желают рассматривать ее как специфическую политическую про-
блему. У них, как и у Макса Вебера, она ставится и разрешается «в пре-

76 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ние, скорее, моральная психология, нежели нравственно-поли-
тическая теория.
Однако трудности приложения нравственности к политике
предстанут в ином и куда более драматичном виде, если вместо
абстрактно взятого особого случая, который морально озадачи-
вает индивидуальное сознание, исходным пунктом размышле-
ний сделать саму политику. Как бы мы ее ни конкретизирова-
ли, ясно, что политика невозможна и немыслима без различий
между властвующими и подвластными, а также без соответ-
ствующих организаций, в которых бы выступала власть (но вдо-
бавок и сопротивление ей). В ней реально действуют лишь не-
ким образом структурированные коллективы людей, и только
они, а отнюдь не индивиды есть собственно политические силы.
Институты и группы образуют политику не своей механической
совокупностью, а теми многообразными отношениями, что вы-
страиваются в логике производства, воспроизводства, накопле-
ния и перераспределения власти. Значит, они являются поли-
тическими не сами по себе, не вследствие имманентной якобы
сущности, а благодаря принадлежности к тому, что можно на-
звать полем власти. Одно и то же по своему субстрату действие
получит абсолютно разные значения, вызовет разные следствия
и поставит разные моральные проблемы в зависимости от того,
совершается оно в поле политической власти или же вне его —
иными словами, совершается оно политическими или неполити-
ческими акторами18.
Действительно, при приложении морали к политике, поня-
той как поле власти, тут же обнаруживается их противополож-
ность во всем, полнейшая несовместимость. Если краеугольным

делах индивидуального сознания», что сам Приморац находит неудо-

влетворительным. См.: Primoratz I. Introduction // Politics and Morality /
I. Primoratz (ed.). N. Y.: Palgrave Macmillan, 2007. P. xvii, xix.
18. Сказанное созвучно с данным Джованни Сартори определением поли-
тики как площадки (site), на которой происходит циркуляция власти.
Значит, «политическое поведение» есть «выражение, которое не  ука-
зывает на какой‑то специфический тип поведения. Скорее, оно обозна-
чает место, площадку, на которой такое поведение происходит» (Sar-
tori G. What is «Politics» // Political Theory. 1973. Vol. 1. № 1. P. 17). Сейчас
у нас нет возможности остановиться на вопросе о том, чем политиче-
ская власть отличается от неполитической. Отмечу лишь, что первая
привязана к тому, что называют «суверенностью», к определению того,
кто есть и как организованы «мы» в качестве политического сообще-
ства. Также я оставлю без рассмотрения то, как и под влиянием чего
изменяются и перестраиваются границы поля политической власти.

Б орис К а п у стин  7 7
камнем морали является равенство (закрепленное в кантовском
требовании в одинаковой мере уважать каждого человека как
разумное существо), то основу политики составляет субордина-
ция, без которой немыслима любая организация и меньше все-
го — само государство. Если ключевым ориентиром или «регу-
лятивной идеей» христианской и кантианской морали является
«царство целей», то modus operandi политики, наоборот, инстру-
ментализация людей, причем не только правителями управ-
ляемых (так сказать, в интересах общества), но и управляемы-
ми — правителей, что со всей недвусмысленностью выражает
идеалистически-возвышенное представление последних в каче-
стве слуг народа. Если деонтологическая мораль требует от меня
исполнения долга, невзирая на любые возможные следствия,
то политика переворачивает данное положение: соблюдение обя-
зательства, когда за него расплачиваются другие (члены по-
литического сообщества, которому я нанес урон нежеланием по-
ступаться принципами), и безнравственно, и политически пагуб-
но19. Если для той же самой морали свобода есть автономия как
моя независимость от любой внешней необходимости, то в мире
политики свобода возможна только внутри закона и на основе
его как необходимого и объективно данного мне (не зависящего
от моей субъективной воли) правила организации жизни поли-
тического сообщества, к которому я принадлежу20.

19. Поэтому одним из ключевых принципов политической морали, как ее

понимает Рейнгольд Нибур, является следующий: «Никто не  имеет
права быть бескорыстным за счет интересов других людей» (Niebuhr R.
Moral Man and Immoral Society. N. Y.: Charles Scribner’s Sons, 1960.
P. 267). Данную формулировку Нибур заимствует у Хью Сесила.
20. Может показаться, что сказанному противоречит идея и древнегрече-
ская полисная практика политической автономии — «рефлективной
и прозрачной коллективной деятельности, направленной на всеобъем-
лющее устроение общества» (Castoriadis C. Power, Politics, Autonomy //
Idem. Philosophy, Politics, Autonomy. N. Y.: Oxford University Press, 1991.
P. 169). Однако нужно учесть как минимум три обстоятельства:
1.  Такая автономия возможна только при  отсутствии государства,
der Staat, в нынешнем его понимании (как писал Фукидид, «полис есть
люди») — со  всеми характерными аппаратами, начиная с  постоянной
и «рационально организованной» бюрократии и кончая представитель-
ным правлением. Иными словами, политическая автономия невозмож-
на в современном поле власти.
2. Но в классических Афинах политическая автономия тоже нико-
гда не была ни полностью прозрачным, ни всеобъемлющим самокон-
ституированием общества. И границы «нас» как сообщества, и самые
основные условия ее осуществления (господство полиса над ойкосом

78 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Приложение морали к политике как таковой (а не тирани-
ческим, деспотическим или «тоталитарным» ее проявлениям)
логически может привести лишь к одному заключению, кото-
рое и делает последовательный политический реализм: мораль
и политику разделяет пропасть, и если вообще есть смысл го-
ворить о политической этике, то ею может быть в буквальном
смысле только «этика делания зла»21. Соответственно, един-
ственно последовательной моральной позицией в отношении
любой политики будет анархизм как требование упразднения
государства и преодоления политики вообще в качестве проти-
воречащих морали. Как классически сформулировал это требо-
вание Роберт Пол Уолфф,

…нет и не может быть государства, которое имеет право коман-

довать и граждане которого имеют бесспорное обязательство
повиноваться… У каждого человека есть фундаментальный
долг быть автономным — в кантовском смысле этого термина…
Понятая таким образом автономия является прямой противо-
положностью повиновению, которое есть подчинение воле
другого, независимо от причин такого подчинения. Согласно
Канту, политическое повиновение есть гетерономия воли22.

и греков над варварами), и пределы того, что и как могло «нами» об-

суждаться, были предпосланы «нашей» практике в качестве абсолют-
ной данности, недоступной никакому «нашему» сопостроению. Соответ-
ствующим образом она отражалась в «нашем» самозаконодательстве
и ограничивала его.
3. Исторически моральную автономию (внутреннюю свободу в соот-
ветствии с универсальным моральным законом) можно и нужно понять
как продукт разложения и гибели полисной политической автономии,
как сохранение ее ключевого принципа (самозаконодательства) по-
средством интернализации и генерализации в условиях практического
бессилия и «отчуждения» власти. Но спасенный моралью принцип не-
сет на себе сильнейший отпечаток тех обстоятельств, которые и сде-
лали необходимой его эвакуацию, а потому в моральной автономии он
функционирует совсем не так, как в политической. Если коротко, пер-
вая есть безусловное исполнение данного на  веки веков незыблемо-
го нравственного закона, тогда как вторая была свободой вопрошания
о разумности законов и коллективного их творения. Лишь такой спо-
соб создания делал их в той же мере «законами свободы», что и «наши-
ми» (см.: Ibid. P. 164).
21. См.: Morgenthau H. J. The Evil of Politics and the Ethics of Evil // Ethics,
1945. Vol. 56. № 1. P. 2, 17.
22. См.: Wolff R. P. On Violence // Violence and Its Alternatives: An Interdisci-
plinary Reader / M. B. Steger, N. S. Lind (eds). N. Y.: St. Martin’s Press, 1999.
P. 16–17.

Б орис К а п у стин  7 9
А значит, само понятие легитимной власти есть оксюморон. В та-
ких рассуждениях, несомненно, есть своя логика и даже доля исти-
ны. Но они держатся на исходном предположении о том, что мораль
и политика суть разные миры, которые либо обладают способностью
соприкасаться друг с другом, либо нет23. Можно сколь угодно убе-
дительно показывать в теории, что логика морали и логика полити-
ки несовместимы, а категории, которыми они оперируют, противопо-
ложны. Только люди, участву-ющие в политике, как управляющие,
так и управляемые, будут по‑прежнему судить о явлениях их сфе-
ры в понятиях добра и зла, справедливости и несправедливости,
должного и недолжного. И что примечательно, такие оценки будут
неким образом — иногда очень решительным — сказываться на том,
как осуществляется реальная политика. А если же они не будут
на нее влиять, если политика в самом деле превратится в чистый
технологический процесс манипулирования человеческими и иными
ресурсами во имя достижения — пускай даже благих — целей повы-
шения безопасности, экономического роста, здоровой и комфортной
жизни и т. д., то она перестанет быть самой собой. Она подвергнет-
ся той деполитизации, о которой много и убедительно писал Карл
Шмитт, и в итоге произойдет, пожалуй, самое решительное подавле-
ние свободы и человеческого в человеке во всей истории.
Известный специалист по нациям и национализму Джордж
Сетон-Уотсон как‑то написал:

Все, что я могу сказать, — нация существует тогда, когда зна-

чительное число людей в данном сообществе считают себя
образующими нацию или ведут себя так, как если бы они
образовывали ее24.

23. Предельно отчетливо эту общую для политических моралистов и реа-

листов пресуппозицию формулирует Торо: «Неужели человечество ни-
когда не поймет, что политика не есть мораль, что она никогда не обес-
печит ни одно моральное право, но всегда будет заниматься только тем,
что целесообразно?» Мораль и политика могут сталкиваться в исклю-
чительных случаях, когда отреченность подвижников и  героических
борцов со злом дает вспышки нравственного просвещения масс, состоя-
щих из носителей глухого к требованиям этики «деревянного» созна-
ния. Именно в этом ракурсе Торо рассматривает самопожертвование
аболициониста Джона Брауна и его маленького отряда. Примечательно,
что, согласно Торо, его эффект состоит не в трансформации политики,
а в возвышении «нас» (наблюдателей героического акта Джона Брау-
на) «из тривиальности и пыли политики в [моральную] область истины
и человечности». См.: Thoreau H. D. Op. cit. P. 133, 147.
24. Seton-Watson G. H. N. Nations and States: An Enquiry into the Origins of
Nations and the Politics of Nationalism. L.: Methuen, 1977. P. 5.

80 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Пожалуй, нечто подобное можно сказать и о связи нравствен-
ности с политикой. Мораль будет присутствовать в политике
и играть в ней определенную роль в той мере, в какой люди бу-
дут продолжать верить в то, что она имеет или должна иметь
отношение к политике и оказывает на нее некоторое влияние,
и хотя бы время от времени вести себя соответствующим об-
разом. Это соображение, возможно, следует положить в осно-
ву альтернативного подхода к изучению нашей проблематики.

II
Разведение, как и совмещение морали и политики, — очень ста-
рая философская проблема. Будучи связанной первоначально
с разложением этоса гражданственности в Античности, она по-
лучила мощную разработку на заре христианства. Евангельское
«кесарю кесарево, а Богу Богово», развернутое позднее Августи-
ном в грандиозную картину двух градов, уже отчетливо прово-
дит различие между моралью, которая вознеслась ввысь к «тому,
что принадлежит Богу, и тому, что принадлежит мне» (см. апо-
крифическое «Евангелие от Фомы», 104), отступив затем в «част-
ную жизнь» (главным образом — раба), и политикой как сферой
власти и господства кесаря. Но разведенное в тот же миг совме-
щается, причем онтологически. Ведь царство кесаря есть необхо-
димый и естественный элемент божественного мироустройства,
и назначено оно тем же промыслом Божьим, как и все остальное.
Кроме того, им же положена свобода воли в каждом из нас и, со-
ответственно, нравственный долг «быть добрым» и творить добро.
Пожалуй, нигде двойная вписанность политики в божествен-
ное мироустройство не  выступает более ярко, чем  в  зерца-
лах князей, произведенных средневековой схоластикой. Так, в
«О правлении государей к королю Кипра» Фома Аквинский ясно
дает понять, что цели политики не подлежат обсуждению, ибо
…никто не должен размышлять о цели, к которой каждый дол-
жен стремиться, но [размышлять необходимо] о средствах ее
достижения25.

Ведь задана она промыслом Божьим и состоять может только

в «единстве и мире»26. В то же время нравственный долг князя,
который тот может и обязан осуществить, есть воплощение доб-

25. Aquinas Th. On Kingship. To the King of Cyprus, Toronto: The Pontifical

Institute of Medieval Studies, 1949. P. 11–12.
26. Ibidem.

Б орис К а п у стин  8 1
родетелей — как в своей персоне, так и в деятельности, производ-
ной от нее. Такое двойное вписывание политики — как естествен-
ной сферы общественной жизни и как морального обязательства
правителя в качестве христианина — выражается в том, что она
выступает отделом этики, а последняя дедуцируется из теоло-
гической метафизики в общей схоластической картине мира27.
Примечательно, как с закатом схоластики и наступлением
эпохи Возрождения узы, привязывающие политику к  нрав-
ственности, слабеют и как центр тяжести все заметнее перено-
сится с онтологической включенности политики в божествен-
ный миропорядок на моральный облик правителя. «Воспитание
христианского государя» Эразма Роттердамского, написанное
почти одновременно с «Государем» Макиавелли, весьма тради-
ционно в плане представления целей и описания добродетелей
князя. Но это уже мастерское упражнение в риторике, призван-
ное убедить читателей в том, что, вероятно, стало далеко не са-
моочевидным. Именно правильное воспитание государя пре-
вращается в залог нравственной политики, более того, выглядит
порой последней отчаянной надеждой, за которую мы цепляем-
ся, наблюдая, как мир погружается в зло.

Простые люди буйны по своей природе, должностные лица лег-

ко подвержены коррупции вследствие своей жадности и тще-
славия. Есть лишь одна опора в этом потоке зла — чистота
характера государя. Если же и его охватят глупые мысли и низ-
кие желания, то какой луч надежды останется у государства?28

Действительно, в мире, управляемом такими столпами доброде-

тели, как папа римский Александр VI, император Карл V Габс-
бург, еще в бытность принцем Карлом получивший от Эразма
послание о воспитании христианского государя, и Генрих VIII
Тюдор, которого в его юные годы Эразм также знавал лично,
луч надежды на нравственную политику оказывается совсем
уж тусклым.

27. Нельзя не заметить, что при всем «аристотелизме» средневековой схо-

ластики она существенным образом перестраивает то соотношение по-
литики и этики, которое мы обнаруживаем у Стагирита. У последнего
политика предстает не отделом этики, а «важнейшей наукой», которая
«пользуется остальными науками как средствами» потому, что стремит-
ся к «высшему благу», включающему в себя цели всех других (Eth. Nic.
1094а15–1094b10).
28. Desiderius Erasmus. The Education of a Christian Prince. N. Y.: Columbia
University Press, 1936. P. 158–159.

82 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 А на что остается надеяться, если ни онтологическое место-
положение политики в божественном мироустройстве (что оста-
ется за кадром в секулярном, скептическом или агностическом
мировоззрении), ни исполнение князьями долга добродетели
не оставляют шансов на нравственную политику? Можно ли
уповать на то, что мораль как‑то иначе — без онтологических
подпорок и без воплощений в непорочности князей (или ко-
го‑либо еще, включая «простой люд») — найдет свое место в по-
литике и сможет неким образом влиять на нее?
И здесь нам приходится в первый раз обратиться к Макиа-
велли. Начнем с той его формулировки, которая больше всего
оскорбила лучшие чувства его высоконравственных критиков
и способствовала обвинению в имморализме. В главе 15 «Госуда-
ря» он пишет, что правитель,

…если он хочет сохранить власть, должен приобрести умение

отступать от добра и пользоваться этим умением смотря
по надобности29.

В главе 18 эта мысль дополняется и развивается соображени-

ем о том, что правитель должен уметь прикрывать свою натуру,
должен быть «изрядным обманщиком и лицемером», должен за-
ботиться о том, чтобы предстать «как само милосердие, верность,
прямодушие, человечность и благочестие»30, то есть создавать
кажимость воплощения им всех тех «кардинальных доброде-
телей», которые бесконечно муссировались в зерцалах князей,
появившихся до и после публикации «Государя».
О каком особом «умении» отступать от добра пишет Макиа-
велли? Мыслимо ли наставлять ему виртуозов имморализма,
всех тех Александров, Карлов, Генрихов, Чезаре, что прави-
ли миром Возрождения, и вменять им в долг уход от блага?
Мог ли Макиавелли питать столь невероятные иллюзии относи-
тельно их нравственной природы, чтобы считать необходимым
учить их? Неужели он был идеалистическим слепцом, лишен-
ным какого‑либо понимания окружавшего его политического
мира, даже если то была слепота «учителя зла», как аттестовал
Макиавелли Лео Штраус?31 И что мог Макиавелли сказать но-
вого этим гениям жестокости?

29. Макиавелли Н. Избр. соч. М.: Художественная литература, 1982. С. 345.

30. Там же. С. 352.
31. См.: Strauss L. Thoughts on Machiavelli. Seattle: University of Washington
Press, 1969. P. 9.

Б орис К а п у стин  8 3
 Макс Вебер однажды заметил, что Макиавелли в своих опи-
саниях зла просто «бесхитростен» по сравнению с тем, что мы
можем узнать из древнеиндийской «Артхашастры» Каутильи32.
Сократ в остроумном диалоге с Макиавелли, придуманном Пи-
тером Крифтом, говорит своему собеседнику:
Все, на что ты напираешь, — страх, сила оружия, испорчен-
ность людей во всех ее формах, — воистину является реально-
стью. Но ни одно из истинных наблюдений, которые ты сделал,
не было неизвестно древним… Меня поражает то, как подоб-
ное сужение горизонта [до явлений зла] могло кому‑то пока-
заться смелым и новым раздвижением горизонтов [нашего
понимания политики]33.

Что касается известности древним всего того зла, о котором пи-

сал (и не писал) Макиавелли, крифтовский Сократ, вне всякого
сомнения, прав. Представлять Макиавелли наставником прави-
телей во зле, да и вообще их советником в чем‑либо, не просто
нелепо, а смешно. Но коли так, то в чем же смысл фразы о «при-
обретении умения отступать от добра»?
Для ответа на вопрос нам нужно задуматься о том, что по-
нимается у Макиавелли под «добром». Достаточно очевидно, что
речь не может идти о добре как о естественной сущности че-
ловека или атрибуте его природы. И дело не в том, что чело-
век по своей природе, напротив, зол. Да, Макиавелли замечает
(к примеру, в главе 17), что
…о людях в целом можно сказать, что они неблагодарны
и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпу-
гивает опасность и влечет нажива…34

Но и это не есть описание зла как некоей сущности.

Похоже, у  человека вообще нет неизменной природы в
смысле нравственной сущности — ни доброй, ни злой. Как пи-
шет Макиавелли в третьей главе первой книги «Рассуждений
о первой декаде Тита Ливия» (многократно возвращаясь к теме
в  других местах), «люди поступают хорошо лишь по  необхо-
димости»35, но  по  необходимости они могут и  быть хороши-
ми, и иметь хорошие законы. И ведь это общее умозаключе-

32. См.: Вебер М. Указ. соч. С. 700.

33. Kreeft P. Socrates Meets Machiavelli: The Father of Philosophy Cross-Ex-
amines the Author of The Prince. San Francisco: Ignatius Press, 2003. P. 98.
34. Макиавелли Н. Указ. соч. С. 349.
35. Там же. С. 388.

84 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ние о «всех людях»: оно в равной мере относится и к правите-
лям, и к управляемым.
Лео Штраус прав в том, что если вообще имеет смысл гово-
рить о природе человека в контексте рассуждений Макиавелли,
то ей окажется почти беспредельная пластичность людей в за-
висимости от обстоятельств их жизни, исключающая какое‑либо
сущностное определение ее в категориях добра и зла36. Но то-
гда о каком умении отступать от добра может идти речь? Ведь
добро оказывается сугубо ситуационной категорией, посколь-
ку необходимость (макиавеллевская necessitá), которая его по-
рождает, всегда конкретна, всегда есть свойство наличного по-
ложения дел37.
В рутинной, более-менее обычной политической ситуации
от правителя ожидают добрых дел, ему положено «быть доб-
рым». Поэтому нет ничего похвальнее правителя, соединяю-
щего в себе лучшие моральные качества и демонстрирующего
«верность данному слову, прямодушие, неуклонную честность»38
и т. д. Все это имеет самое прямое отношение к логике воспро-
изводства и накопления власти — процесса, общей формулой
которого, если говорить об отношениях властвующих и под-
властных, является «страх + любовь». Эразм Роттердамский, по-

36. См.: Strauss L. Op. cit. P. 279.

37. У  нас нет времени подробно рассмотреть necessitá — одну из  самых
основных и  сложных категорий Макиавелли. Я  ограничусь ссылкой
на ту ее интерпретацию, которую дает Фридрих Мейнеке: necessitá —
это каузальное отношение, посредством которого в действие вступает
virtú. Макиавелли приводит характерный пример в главе 12 третьей
книги «Рассуждений». Предводитель армии, осаждающей город, ра-
зумно понимает необходимость, заставляющую обитателей доблест-
но защищаться. Он стремится снять ее, демонстрируя милосердие
к осажденным и предлагая им почетные условия сдачи. В результате
он добивается своей цели. Необходимость здесь дважды обусловлива-
ет добродетель в смысле virtú — как доблесть защитников города и как
гуманность предводителя осаждающей армии. Более того, порождаю-
щие их две necessitá соотносятся друг с другом и, так сказать, инте-
грируются в завершающем ситуацию итоговом политическом событии
(почетной сдаче города и триумфе полководца посредством милосер-
дия). Одним из глубочайших исследований necessitá, причем в ее свя-
зи с  категориями virtú и  fortuna, остается классический труд Мей-
неке: Meinecke F. Machiavellism. The Doctrine of Raison d’État and Its
Place in Modern History. New Haven, CT: Yale University Press, 1957.
P. 31–44. См. также: Mansfield H. Machiavelli’s Virtue. Chicago: Universi-
ty of Chicago Press, 1996. Ch. 2.
38. Макиавелли Н. Указ. соч. С. 351.

Б орис К а п у стин  8 5
жалуй, даже точнее Макиавелли объяснил значение этой фор-
мулы в смысле Realpolitik:

Когда ты [князь] привязываешь к себе людей посредством

страха, то ты не владеешь ими и наполовину. В твоем распоря-
жении лишь их физические тела, тогда как их дух отчужден
от тебя. Но когда христианская любовь соединяет народ и кня-
зя, тогда все, что может потребовать твое положение, принад-
лежит тебе39.

Знаменитое рассуждение Макиавелли относительно этой фор-

мулы в главе 17 «Государя» ни в коей мере не ставит ее под со-
мнение. Оно лишь вносит одно, пусть и существенное, уточнение:

…если уж приходится выбирать [между страхом и любовью],

то надежнее выбрать страх40.

Ясно, что необходимость такого выбора свидетельствует о том,

что мы уже находимся за рамками стандартной политической
ситуации, что мы сталкиваемся с чем‑то чрезвычайным.
Вызывать и поощрять любовь к правителям диктуется необ-
ходимостью (necessitá) защиты и укрепления власти. Ведь

…лучшая из всех крепостей — не быть ненавистным народу: какие

крепости ни строй, они не спасут, если ты ненавистен народу41.

Правитель обязан это учитывать, каковы бы ни были его склон-

ности и предпочтения. Иными словами, его личная натура дол-
жна быть скрыта и отменена в публичной деятельности той
политической натурой, которую он должен обрести и принять
в качестве серьезного или добродетельного (virtuoso) князя. По-
следняя, как нам объясняет Макиавелли, есть природа кентав-
ра, который в звериной части может в зависимости от обстоя-
тельств принимать облик то льва, то лисы. Понимая любовь как
один из ключевых факторов власти, правитель должен, к при-
меру, выказывать заботу о плебсе, даже если в соответствии

39. Desiderius Erasmus. Op. cit. P. 180. Разумеется, Эразм тут же добавляет,
что его идеальный христианский князь никогда не потребует от наро-
да того, что не отвечало бы общему благу и процветанию всей страны.
Насчет последнего Макиавелли мыслит куда трезвее.
40. Макиавелли Н. Указ. соч. С. 349.
41. Там же. С. 364–365. См. более обстоятельное развитие этой темы: Ben-
ner E. Machiavelli’s Prince: A New Reading. Oxford: Oxford University
Press, 2013. P. 253 ff.

86 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
со своей личной натурой он презирает его и совершенно безраз-
личен к его нужде. Он должен в каких‑то случаях, выказывая
милосердие, прощать осужденных на казнь, даже если его лич-
ная натура кипит ненавистью по отношению к ним. И так далее.
Разве перед нами не лицемерие и обман согласно морали?
Но как раз это, что называется, и требовалось доказать. Есть
одна личина, что проявляется в моих действиях и направляет
их. И есть другая, которая проявляется только во внутренних
чувствах и переживаниях. Одна — для меня как практика поли-
тики, другая — та, каков я есть «на самом деле»42. И все, что да-
лее говорит Макиавелли о необходимости быть лицемером и об-
манщиком, заключается по сути в следующем: моя внутренняя
самость не должна иметь никакого значения для дела политики,
и если я этого не понял, если продолжаю смешивать внутреннее
и политическое, если, скажем, в случае крайней нужды не раз-
даю плебсу хлеб вследствие моего абсолютно честно выражен-
ного презрения к нему, то я — жалкий политический дилетант.
А в политике дилетантизм, как известно, опасен для всех и более
губителен, чем любая преступность. Значит, первое и важней-
шее политическое умение заключается в практической способ-
ности различать две личины и отчетливо понимать, какая из них
уместна и необходима при данных обстоятельствах. Выражаясь
другими словами, можно сказать, что человека делает политиком
понимание necessitá и принятие той маски, которую она требует.
Но  лицемерие в  политике может принимать разные фор-
мы. Мягкотелый по своей внутренней природе политик должен
уметь симулировать суровость, нерешительный — непреклон-
ность, безыдейный — преданность высшим идеалам, космопо-
лит — ревностный патриотизм и  т. д. Или  наоборот — в  зави-
симости от necessitá данной ситуации. Важно другое: все эти
формы лицемерия, симуляции и обмана не просто слова и же-
сты, за которыми ничего не стоит, не только лишь средства
камуфляжа неких стратегий действий, которые никак не меня-
ются оттого, что прикрыты этими формами. Тот, кто помилован
симулирующим милосердие правителем, действительно остает-
ся жив. Те бедствующие, которые накормлены хлебами, роздан-

42. Макиавелли Н. Указ. соч. С. 352. Используя несколько иные аргумента-

цию и понятийный аппарат, Филип Боббит в своем исследовании тео-
рии Макиавелли по сути развивает ту же тему, когда проводит разли-
чие между «личным этосом» и «этосом управления». См.: Bobbitt P. The
Garments of Court and Palace. Machiavelli and the World He Made. N. Y.:
Grove Press, 2013. P. 39 ff.

Б орис К а п у стин  8 7
ными имитирующим заботу о народе правителем, совершенно
реально оказываются сыты.
Но не одни лишь те акты лицемерия и обмана, которые имеют
столь материально осязаемые следствия, получают смысл, не-
сводимый к функции камуфляжа. Практически любые публич-
ные слова и жесты приобретают значения и производят след-
ствия, которые не были предвидены властвующими лицемерами
и могут быть обращены против них, открывая порой новые воз-
можности и перспективы политической жизни. Строго говоря,
лицемерие никогда не бывает только камуфляжем. Оно — как
порок, который вынужден платить дань добродетели, — всегда
так или иначе меняет то, что было призвано якобы лишь маски-
ровать. Ему свойственна перформативность.
И вот мы пришли к двум заключениям, которые на первый
взгляд парадоксальны.
Первое: похоже, что в макиавеллевской политике пропадают
сущности. Если для дела политики неважно, каков я в скры-
той от посторонних глаз самости, если смысл только в моем яв-
лении, только в том, «каков ты с виду», то политика вообще сво-
дится к сумме наших явлений друг другу, посредством и внутри
которых производится, воспроизводится, накапливается, пере-
распределяется и подрывается власть. За ними ничего не скры-
вается, в них ничто себя не манифестирует, они, хотя и находят-
ся в непрерывном движении, не приводятся в него какими‑либо
«силами», имманентными или трансцендентными. Тут действу-
ет необходимость, но создается она многообразными отношения-
ми феноменов, и сама потому есть всегда специфическое, при-
сущее ситуации явление. Политическая мысль Макиавелли как
бы осуществляет ницшеанское отрицание удвоения мира — раз-
деления на царство видимостей и стоящий за ними безусловный
«метафизический мир»43. Исследователю остается лишь по воз-
можности обстоятельно описывать явления и стараться фикси-
ровать характерные паттерны их взаимодействий.
Но существование политики как одномерного мира как сугу-
бо явлений обусловлено, как мы уже отмечали, обладанием его
участниками определенным умением, исполнением ими долга
различать и разводить внутреннюю их природу и политическую.
Итак, второе заключение: мир политики — отнюдь не фактиче-
ская данность, как ее понимают позитивисты, а нечто, имеющее
своим основанием нормативность — и как выполнение обяза-

43. См.: Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1990. Т. 1. С. 248–249, 570–571.

88 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
тельств, и как непременное обладание некими навыками, уме-
нием, мастерством жить политически. При несоблюдении этих
условий он может деградировать, распадаться, превращаться
в хаос, в неполитическую и потому бессмысленную, самую ужас-
ную брутальность44. Политический мир как таковой (а не отдель-
ные его формы, скажем республиканские или монархические)
по Макиавелли выглядит достаточно хрупким, и создается впе-
чатление, что само его сохранение достигается лишь путем посто-
янного творческого обновления, подчас героического. Такое виде-
ние, безусловно, становится возможным только тогда, когда тот
утрачивает свою естественность и надежную онтологическую
вписанность в общий божественный миропорядок.
Сказанное означает как минимум следующее. Во-первых,
«метафизический мир» нравственных сущностей — не пустая
выдумка, не химера. Макиавелли, скорее, агностик в отношении
его происхождения. Но с его точки зрения этот мир есть, как
у каждого из нас есть «внутренняя» самость с принадлежащи-
ми ей и неким образом образующими ее «вечными» категория-
ми нравственности. Однако нужно стремиться не «разоблачать»
его, а «правильно» и осторожно с ним обращаться45. В особенно-
сти следует, не посягая на него и не оскорбляя, дабы не вызвать
пагубную для власти ненависть людей46, сделать так, чтобы он
не выступал действующей или производящей политику причи-
ной. Добиться этого нужно прежде всего потому, что, как убеди-
тельнее других показал Карл Шмитт, нет ничего страшнее мо-
ральных конфликтов и войн, не допуска-ющих компромиссов
и разделяющих людей на людей и нелюдей — со всеми выте-
кающими последствиями. И происходит так именно потому, что
«высочайшие принципы», спускаясь со своих вершин и погру-
жаясь в бучу политической борьбы, с одной стороны, остают-

44. Макиавелли поясняет, что в принципе необходимо различать политиче-

ски созидательное насилие (такова, по его мнению, жестокость Ромула)
и разрушительное — «порицать надо того, кто жесток для того, чтобы
портить, а не того, кто бывает таковым, желая исправлять» (Макиавел-
ли Н. Указ. соч. С. 399).
45. Главная причина для осторожности — та «рискованность морали», кото-
рую блестяще объяснил Луман в статье: Luhmann N. The Morality of
Risk and the Risk of Morality // International Review of Sociology. 1987.
Vol. 1. № 3. P. 87–101.
46. Исходя из такой логики, Макиавелли призывает властителей выказы-
вать почитание любой религии, которая практикуется их  подданны-
ми. Высоконравственные христианские критики, разумеется, увидели
в этом еще один повод для обвинения в имморализме.

Б орис К а п у стин  8 9
ся слишком абстрактными, чтобы недвусмысленно определять,
что именно является должным в политике, а с другой — оказы-
ваются доступными для приватизации конкретными противо-
борствующими группами, превращающими их в «чудовищный
инструмент господства над другими людьми»47.
Во-вторых, из устранения каузальной связи между «метафи-
зическим миром» морали и миром политики не следует, будто по-
следний свободен от нравственных ценностей. Мораль необходи-
ма для того, чтобы индивид (для Макиавелли в первую очередь
властитель) определился в выборе быть «политическим челове-
ком»48 и принял сопутствующие тому ответственность и долг со-
вершенствоваться в политическом умении. Только мораль эта,
как отмечает Мейнеке, скорее по Шлейермахеру, чем по Кан-
ту49. Она строится на отказе от представлений о несовместимо-
сти внешней необходимости и свободы, а также от трансценден-
тальной свободы в пользу самоутверждения в никогда не закан-
чивающемся процессе преодоления гетерономии — в пользу той
автономии virtú, которая устанавливается в борьбе с фортуной.
Понимание автономии меж тем претерпевает кардинальное
преобразование. Она отождествляется уже не с независимостью
от внешней по отношению к моральному сознанию причинно-
стью, а с тем к ней отношением, в котором последняя хотя бы
в некоторой мере преобразуется усилием деятельной воли но-
сителя virtú. Эта мера и будет степенью его настоящей автоно-
мии. Нравственность оказывается характеристикой типа дей-
ствия, а не состояния сознания. Шлейермахер пишет:

Самосознание, которое запечатано внутри личности, не есть

нравственный акт, поскольку здесь разум стоит под властью
природы…50

Подобного рода властью выступает кантовский моральный за-

кон, принудительность которого не допускает индивидуально-

47. См.: Schmitt C. Ethic of State and Pluralistic State // The Challenge of Carl
Schmitt / C. Mouffe (ed.). L.; N. Y.: Verso, 1999. P. 204–205.
48. В чем и заключается кардинальное отличие современности от Антич-
ности, для которой человек был естественным «политическим живот-
ным» (как у Аристотеля), а стало быть, его «политичность» не была опо-
средована выбором.
49. См.: Meinecke F. Op. cit. P. 426–427.
50. Schleiermacher F. Ethics 1812 / 13: Introduction and Doctrine of Goods //
Idem. Lectures on Philosophical Ethics. Cambridge: Cambridge Universi-
ty Press, 2002. P. 22.

90 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
го самоопределения в отношении себя, а следовательно, и лич-
ной свободы. Напротив, этика Шлейермахера и политическая
мораль Макиавелли предполагают наше самоопределение в от-
ношении долга (перед человечеством — у первого; перед собой
и своим политическим сообществом — у второго)51.
В-третьих, моральные оценки политических явлений ранее
уже совершались и будут делаться всегда; это неотъемлемая
часть политической жизни52. Вопрос в том, с какого рода нрав-
ственными суждениями мы сталкиваемся: являются они проек-
циями «метафизического мира» или же присущи самой полити-
ке, вырастая из ее собственных нормативных оснований.
Макиавелли стремится показать, насколько предпочтитель-
нее вторые по  сравнению с  первыми и, более того, насколь-
ко опасными могут быть проекции «метафизического мира»,
если ими руководствуются в практических делах и решени-
ях. Возьмем знаменитый пример с милосердием и жестокостью
из главы 17 «Государя». Когда в подвластном Флоренции городе
Пистойя началась смута, флорентийцы, боясь обвинений в же-
стокости и руководствуясь принципом милосердия, не наказали
ее зачинщиков. В результате беспорядки вылились в целое вос-
стание, подавление которого обернулось массовой резней. Во-
прос: что есть собственно политическое милосердие в его отли-

51. Поэтому в  целом мне кажется точным описание, которое предлага-

ет Эрика Беннер: «Этика Макиавелли может быть названа этикой са-
мозаконодательства. Основная посылка всех его политических трудов
состоит в том, что у людей нет иного выбора, кроме как начать уста-
навливать собственные законы и порядки, leggi и ordini, посредством
разума, зачастую ошибающегося. У них нет особой надежды на помощь
со стороны природы, Бога или естественных наук, но они должны испы-
тать свою свободную волю, пускай и в условиях жестких ограничений,
дабы основать и затем поддерживать подлинно человеческие порядки»
(Benner E. Machiavelli’s Ethics. Princeton, NJ: Princeton University Press,
2009. P. 6). Меня смущает только употребление выражения «нет иного
выбора». Его нет в том смысле, что если люди хотят жить «по‑челове-
чески», то  есть политически, то  должны «самозаконодательствовать».
Но желание это вовсе не самоочевидно и не дано им естественным об-
разом. Желать так жить — тоже предмет выбора, обладающего поли-
тическим характером.
52. Размышления о политике самого Макиавелли не просто изобилуют по-
добными вещами — можно сказать, что они образуют строй его мыслей
и придают им характерную направленность. Лео Штраус с присущей
ему скрупулезностью составил грандиозный реестр оценок и суждений,
представленных только в названиях глав «Государя» и «Рассуждений»:
Strauss L. Op. cit. P. 234–236.

Б орис К а п у стин  9 1
чии от нравственного? Не заключается ли оно в данном случае
в своевременном аресте зачинщиков, против чего возражает мо-
раль, и избегании большого кровопролития?
Добро, отступление от которого может потребовать neces-
sitá, и схватывающий ее политический разум существуют це-
ликом на уровне явлений, а не сущностей. Здесь это — явление
взаимодействия ожиданий общественного мнения, обладающе-
го своими силой и властью, и necessitá той ситуации, в которой
оказались флорентийцы. Они не проявили virtú, поскольку под-
чинились настроениям, не отступили от навязываемого ими доб-
ра и в результате оказались целиком во власти фортуны, что,
как обычно и бывает, привело к максимизации зла и насилия.
И тут мы обнаруживаем главное, что отличает оценки и су-
ждения, исполняемые в логике политической морали, от проек-
ций на нее «метафизического мира». Показателем состоятельно-
сти первых, поскольку они выступают руководством к действию,
является то, что Шелдон Волин очень точно назвал «экономией
насилия»53. Следуя политической морали, флорентийцы просто
обязаны были своевременно арестовать зачинщиков смуты и из-
бежать кровопролития. Метафизические же проекции не име-
ют ориентиров, ведь они запрещают насилие как таковое безот-
носительно к necessitá конкретной ситуации. Их сознательная
слепота в отношении эмпирической материи наличного поло-
жения дел может столь же легко привести к эскалации насилия,
как и скомпрометировать мораль как таковую54.

53. См.: Wolin  S. Politics and Vision: Continuity and Innovation in West-
ern Political Thought. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2004.
Ch. 7. Sect. 5. Учитывая фундаментальность принципа экономии наси-
лия для  политической морали, трудно согласиться — во  всяком слу-
чае без  существенных корректировок — с  таким, к  примеру, ее пони-
манием в плане Realpolitik: «Все, что требует политика, добродетельно.
Оселком мнимой [политической] добродетели является ее способность
служить нашей безопасности и  благополучию» (Orwin  C. Machiavel-
li’s Unchristian Charity // American Political Science Review. 1978. Vol. 72.
№ 4. P. 1218). В конце концов безопасность и благополучие флорентий-
цев были обеспечены кровавым подавлением восстания в Пистойе, но,
с точки зрения Макиавелли, это противоречит добродетели.
54. Вопиющими примерами служат письма Махатмы Ганди Гитлеру
(от 23.07.1939 и 24.12.1940) и его призыв к европейскому еврейству в усло-
виях холокоста «подготовить себя к добровольным страданиям, даже
к  уничтожению», которые могут превратиться в  «день благодарения
и радость спасения Иеговой [еврейского] народа даже из лап тиранов».
Цит. по: Hier M., Cooper A. Where Tutu (and Gandhi) Got It Wrong // Los

92 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Однако признание экономии насилия ключевым принципом,
отличающим политическую мораль от метафизической, сталки-
вает нас с новыми проблемами.
С одной стороны, мастерское владение политическим умени-
ем и компетентное использование разума могут побудить нас
к тому, чтобы — в некоторых ситуациях — не уходить от проек-
ций, а, напротив, всячески вызывать и усиливать их, исполь-
зуя как средства осуществления наших замыслов и стратегий.
К примеру, мы можем решить, что наиболее «экономным» ме-
тодом отстранения неугодного нам президента от власти бу-
дет подъем волны народного возмущения его личным поведе-
нием, пускай и не имеющим никакого отношения к проводимой
им политике. В чуть менее тривиальном случае абсолютные мо-
ральные оценки и суждения — наподобие приписываемого Мар-
тину Лютеру «на том стою и не могу иначе» — могут служить
необходимыми условиями формирования позиции сопротив-
ления власти, мобилизации и консолидации субъекта протест-
ного или революционного действия55. Осторожно обращаться
с «метафизическим миром» нравственных сущностей следует
еще и потому, что полностью изгнать его из политики невозмож-
но, да и нецелесообразно с точки зрения разных игроков. И нуж-
но помнить, что в некоторых ситуациях проекции могут обре-
тать огромную политическую энергетику.
С другой стороны, не до конца ясно, чье насилие экономится
согласно принципу, против кого оно направлено, а также с чьей
точки зрения установленный с помощью него порядок являет-
ся более приемлемым, чем открытая и кровопролитная борьба.
Ведь новой средой может оказаться, к примеру, концентраци-
онный лагерь, узники которого, будь у них шанс, предпочли бы,
скорее, биться до конца. Вполне представимо и то, что в слу-

Angeles Times. 24.09.2009. URL: http://articles.latimes.com / print / 2009 /

sep / 24 / opinion / oe-hier24. См.: Elst K. Mahatma Gandhi’s Letters to Hit-
ler. URL: http://koenraadelst.bharatvani.org / articles / fascism / gandhihitler.
html. Страшно подумать, чем обернулась бы для человечества морально
безупречная гандистская стратегия «обращать [в ненасилие], а не побе-
ждать», если бы она в самом деле руководила борьбой народов с нацизмом.
55. Вацлав Гавел в период сопротивления коммунизму в Центральной и Восточ-
ной Европе писал о том, что в условиях, когда действует принцип «все или ни-
чего» и шансы выиграть невелики, консеквенциалистская мораль может
служить лишь сохранению статус-кво. Без абсолютной морали самопожерт-
вования не только победа, но и борьба совершенно невозможна. См.: Havel V.,
et al. The Power of the Powerless. Armonk, NY: M. E. Sharpe, 1985. P. 45.

Б орис К а п у стин  9 3
чае с усмирением Пистойи своевременный арест, напротив, вы-
звал бы самый яростный бунт, и не исключено, что тот оказал-
ся бы куда успешней, если бы на место задержанных пришли
более харизматические и толковые лидеры. Все в действитель-
ности зависит от того, как Пистойя относилась к своему подчи-
нению Флоренции и насколько она была готова предпочесть ху-
дой мир доброй войне.
Выходит, что неотъемлемой чертой политической морали яв-
ляется перспективизм. Целиком и полностью принадлежа миру
политики как сфере исключительно явлений, политическая
мораль в принципе не способна подняться до описываемой Рол-
зом в конце его «Теории справедливости» позиции sub specie ae-
ternitatis, которая позволяет разом с абсолютной беспристраст-
ностью наблюдать людские дела во всех не только социальных,
но и темпоральных перспективах56. Возможно, оно и к лучше-
му, ведь тогда политической морали не грозят претенциозность
и иррелевантность, которые характерны для вещающей с высот
вечности метафизической нравственности.
Но перспективизм по‑прежнему остается проблемой. Поли-
тическая мораль может высказываться осмысленно, лишь заняв
чью‑либо позицию, только определившись с оптикой. Если же
она не желает этого признавать и претендует на беспристраст-
ность — необязательно ту, что заявляет ролзовская точка зрения
вечности, но, к примеру, на более умеренную и историоризиро-
ванную, которая выражается в попытках говорить от имени «со-
временного (или прогрессивного) человечества», «нашей цивили-
зации» или «нашего государства», — то она оказывается во власти
сартровской mauvaise foi, «дурной веры»57. Она вынуждена вста-

56. См.: Rawls J. A Theory of Justice. Cambridge, MA: Harvard University

Press, 1999. P. 514.
57. Примечательно, что первые целенаправленные попытки развить теорию
политической морали, которые наблюдались в Германии до и во время
Первой мировой войны, характеризуются таким историцистским и орга-
ницистским описанием ее перспективы, в основе которого лежит реифи-
кация государства как субъекта социального действия и нравственно-по-
литического суждения. Поэтому политическая мораль обычно именуется
государственной и противопоставляется частной, отсылающей к пози-
ции отдельного человека. Подчеркнем, что речь идет не о частном лице
(или bourgeois), противопоставленном гражданину (citoyen), который дол-
жен видеть мир сквозь призму политической морали. Подразумевается
индивид как таковой, аналитически противопоставляемый государству,
но нравственно инкорпорированный в него как в «наше» культурно-поли-
тическое сообщество. См.: Treitschke H. von. Politics. Vol. 1. N. Y.: Macmil-

94 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
вать на сторону конкретной группы, партии, движения, то есть
той реальной силы, глазами которой будет видеть мир политики
и в чьей перспективе борьбы определит «хорошее» и «плохое»,
«должное» и «недолжное» в нем. Сколь бы ни была такая мораль
рефлексивна и самокритична, ей все же не преодолеть консти-
туирующую ее пристрастность. Как и не сможет она исчерпы-
вающим образом объяснить, почему избрала ту, а не иную силу.
В любых ее отчетах будет присутствовать то, что Жак Деррида
называл «нереша-емым», — нечто несводимое к «рациональным
аргументам», которые могут быть приняты «всеми», и устанав-
ливаемое «решением» как coup de force58.
Перспективизм самого Макиавелли и его версии политиче-
ской морали достаточно очевиден. Последняя глава «Государя»
«Призыв овладеть Италией и освободить ее из рук варваров»
отнюдь не довесок к остальному тексту, а крещендо той темы,
которая пронизывает сочинение, или даже выход на поверх-
ность нравственно-политического импульса, который движет
всей теоретической мыслью Макиавелли в целом. Но чьей же
перспективой является рассмотрение мира политики (не толь-
ко эпохи Макиавелли, но и предшествующих времен, к которым
он постоянно отсылает за уроками политического мастерства)
сквозь призму задачи освобождения и объединения Италии?
Вернемся вновь к главе 17 «Государя». В ней мы находим сле-
дующее суждение:

Чезаре Борджиа многие называли жестоким, но жестокостью

этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил
и привел к повиновению. И, если вдуматься, проявил тем самым
больше милосердия, чем флорентийский народ, который, боясь
обвинений в жестокости, позволил разрушить Пистойю59.

К кому именно был милосерден этот безжалостный убийца?

Для аристократических родов Романьи, для римских кланов Ор-

lan, 1916. P. 94 ff; Troeltsch E. Privatmoral und Staatsmoral // Idem. Deutsche
Zukunft. B.: S. Fischer, 1916. Следует заметить, что уже Мейнеке в кри-
тике Трейчке и Трельча пытается преодолеть присущие им историцизм
и органицизм. См.: Meinecke F. Op. cit. P. 406 ff.
58. О «нерешаемом» в связи с политикой см. работу: Derrida J. Remarks
on Deconstruction and Pragmatism // Deconstruction and Pragmatism /
C. Mouffe (ed.). L.; N. Y.: Routledge, 1996. P. 84–87; а также: Mouffe C. Con-
clusion: The Ethics of Democracy // Idem. The Democratic Paradox. L.;
N. Y.: Verso, 2000. P. 135 ff.
59. Макиавелли Н. Указ. соч. С. 348.

Б орис К а п у стин  9 5
сини и Колонна, для кондотьеров собственной армии (вспомним
об удушении Оливеротто да Фарма, Вителлоццо Вителли и дру-
гих, не говоря уже о жутком умерщвлении Рамиро де Орко, кра-
сочно описанном в главе 7) Чезаре Борджиа — бич божий и дьявол
во плоти. Но он снискал любовь масс, и его отчаянно смелая стра-
тегия исходила из глубокой уверенности «в приязни к нему наро-
да, испытавшего благодетельность его правления»60. Ему, народу
Романьи, Борджиа принес мир и порядок истреблением нобили-
тета, который до того терзал простой люд бесконечными война-
ми и грабежами. Вот почему Борджиа оказывается милосердным.
И по той же самой причине нужно объединить Италию и осво-
бодить ее от «варваров», к числу которых, безусловно, относят-
ся не только испанские и французские интервенты. Перспектива
Макиавелли — это перспектива плебейская, какой она могла ока-
заться в условиях, когда сам плебс либо еще не превратился в са-
мостоятельную политическую силу, либо уже перестал ею быть.

Вместо заключения

В чем состоит актуальность политической морали Макиавелли

для нас? В особенности тех, что обитают в североатлантической,
«постисторической», как считают некоторые, зоне либерально-
демократической и капиталистической стабильности — сколь бы
менее надежной ни казалась она в свете неустранимой, по всей
видимости, опухоли финансового капитализма, экологического
кризиса, подъема новых глобальных центров силы и т. д. В самом
деле, Макиавелли есть прежде всего мыслитель Нового или На-
чала (как создания новых государств, политических форм, leggi
и ordini), теоретик «разрыва между до и после»61. Антонио Не-
гри поясняет и дополняет данное суждение: Макиавелли явля-
ется теоретиком не столько современного государства, сколько

…отсутствия всех условий для [наличия] нормы и демократии,

и именно из этой пустоты Макиавелли извлекает потреб-
ность в субъекте действия и преобразует ее в программу62.

60. Там же. С. 321.

61. Althusser L. Machiavelli and Us. L.: N. Y.: Verso, 1999. P. 6–7. Призыв Ма-
киавелли «переделывать все по‑новому» (Макиавелли  Н. Указ. соч.
С. 422) отражает еще один принципиальный ориентир его политической
морали, необходимый компонент его оптики.
62. Negri A. Insurgencies: Constituent Power and the Modern State. Minneap-
olis: University of Minnesota Press, 1999. P. 97.

96 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Но о какой (и чьей) потребности в творящем Новое субъекте
действия можно говорить, когда норма и демократия уже нали-
чествуют, когда сам мир политики, оставаясь сферой исключи-
тельно явлений, превратился в то, что Никлас Луман называл
аутопойезисной системой? Не сводится ли в таких условиях при-
сутствие и роль морали в политике к тому, что она выступает
в качестве средства страховки и подпоры (как требование «поли-
тической честности») функционально специализированной систе-
мы политики, аморальной самой по себе — в смысле запрограмми-
рованности кодом, не имеющим отношения к нравственности?63
Страховка нужна потому, что код «правительство — оппози-
ция» не способен полностью контролировать сам себя, подобно
тому как спорт не в состоянии обеспечить собственную чисто-
ту и потому нуждается в морально-дисциплинарном контроле
за применением допинга. Но в действительности эту скромную
функцию мораль выполняет лишь эпизодически, в особых слу-
чаях «коррупционных» (в широком смысле слова) сбоев полити-
ческих механизмов. Ведь

…в нормальных повседневных взаимодействиях мораль, в кон-

це концов, не нужна; она всегда есть симптом появления пато-
логий64.

В таких условиях мораль вообще, а политическую в частности и,

быть может, в особенности нельзя обсуждать в понятиях «пер-
спектив», чьих бы то ни было интенциональных видений поли-
тики, ориентирующих созидательные и преобразующие наш
мир действия. Мораль предстанет всего лишь иммунной систе-
мой функционального аппарата политики65.
Однако правы те комментаторы, которые считают теорию
Лумана скорее подрывной в отношении статус-кво, чем аполо-
гетической66. Фундаментальная для его системы идея «двойной
контингентности» не позволяет увидеть в описанной аутопой-

63. См.: Luhmann N. Politicians, Honesty and the Higher Amorality of Politics. P. 34.
64. Idem. The Reality of the Mass Media. Stanford, CA: Stanford University
Press, 2000. P. 79.
65. См.: Idem. Social Systems. Stanford, CA: Stanford University Press, 1995. P. 398.
66. См.: Moeller H.‑D. Luhmann Explained: From Souls to Systems. Chicago:
Open Court, 2006. Другой вопрос, насколько подрывной характер тео-
рии обусловлен сознательными намерениями. Впрочем, в одном из ин-
тервью Луман однажды недвусмысленно заявил: «Мне всегда было со-
вершенно ясно, что тщательно сконструированная понятийная теория
общества будет гораздо радикальнее и  причинит больше неудобств,

Б орис К а п у стин  9 7
езисной политике нечто «естественное», «совершенное», «окон-
чательное» или хотя бы «оптимальное». Равным образом и роль
морали как иммунной системы нельзя понять в качестве че-
го‑то «естественного» для нее или окончательно закрепленного
за ней. Более того, Луман с легкостью признает, что в зависи-
мости от обстоятельств она может служить либо росту «соли-
дарности», как это описывал Эмиль Дюркгейм, либо усилению
критики, разгоранию конфликта и дистанцированию одних со-
циальных групп от других. Причем ключевым из факторов яв-
ляется та степень свободы, которую общество предоставляет
в обращении с моралью67.
Выходит, что та генерализированная характеристика мо-
рали, которую дал Луман, в  действительности оказывается
лишь описанием ее особого случая, имеющего место в конкрет-
ных исторических условиях (совокупностью коих и  являет-
ся аутопойезисная политика)68. Получается также, что в  бо-
лее обобщенной теоретической картине морали нам приходится
вернуться к  представлению о  многообразии ее видов, суще-
ствующих не только диахронически (что Луман готов признать),
но и синхронически. Как минимум мы должны принять то, что
некоторые теоретики называют двойной формой морали, имея
в виду «ее существование как средства сопротивления, но так-
же и как средства умиротворения и подчинения…»69
Коли так, то перспектива политической морали Макиавелли
не совсем стерта в актуальной политической жизни. Она вытес-
нена из нее, но существует в качестве того вытесненного, зри-
мым симптомом чего и является мораль в роли иммунной си-
стемы аутопойезисной политики. Ее подавление — несомненный
признак «темных времен». Но и их следует представлять в исто-
рической перспективе и не поддаваться оцепенению, вызываемо-
му наваждениями «конца истории» или «постистории». Конечно,
чрезвычайно трудно придерживаться идеи политической морали,
когда она не есть вид реальной, борющейся политической силы.
Но и в этом мы можем поучиться у Макиавелли. Ведь и своей по-
литической программе он не находил реального носителя. Такой

чем могут представить себе такие узконастроенные виды критики, как

критика капитализма, например» (Цит. по: Ibid. P. 116).
67. См.: Luhmann N. Social Systems. P. 156–157.
68. См.: Neckel S., Wolf J. The Fascination of Amorality: Luhmann’s Theory of
Morality and Its Resonances Among German Intellectuals // Theory, Cul-
ture and Society. 1994. Vol. 11. № 2. P. 84.
69. Ibid. P. 90.

98 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
несостоявшийся «объединитель Италии», как Чезаре Борджиа, —
лишь тот, кто случайно и в общем‑то неудачно подставлен на ва-
кантное место коллективного и автономного политического субъ-
екта, который должен был бы откликнуться на necessitá осво-
бождения и объединения Италии, но так и не явился. Времена
Макиавелли в этом смысле тоже были «темные».
А что же делать политически ангажированному интеллек-
туалу в такие времена? Во вступлении к книге 2 «Рассужде-
ний» Макиавелли с изумительной простотой и ясностью отве-
чает на данный вопрос:

Обязанность порядочного человека — учить других, как сде-

лать все то хорошее, чего сам он не сумел совершить
из‑за зловредности времени и фортуны. Когда окажется мно-
го людей, способных к добру, некоторые из них — те, что
будут более всех любезны Небу, — смогут претворить это доб-
ро в жизнь70.

Это и есть важнейший нравственный урок, который мы должны

извлечь из общения с Макиавелли, чтобы понять, что именно
представляет из себя политическая мораль и как она может ра-
ботать в «темные времена»71.

Литература
Acheson D. Ethics in International Rela-
tions Today // Vital Speeches of the
Day. Vol. 31. Pelham, NY: City News
Publishing, 1965. P. 226–228.
Althusser L. Machiavelli and Us. L.: N.Y.:
Verso, 1999.
Applbaum A. I. Professional Detachment:
The Executioner of Paris // Harvard
Law Review. 1995. Vol. 109. № 2.
P. 458–486.
Balakrishnan G. Future Unknown. Machi-
avelli for the Twenty-First Century //
New Left Review. 2005. № 32. P. 5–21.
Benner E. Machiavelli’s Ethics. Prince-
ton, NJ: Princeton University Press,
2009.
Benner E. Machiavelli’s Prince: A New
Reading. Oxford: Oxford University
Press, 2013.
Bobbitt P. The Garments of Court and
Palace. Machiavelli and the World He
Made. N.Y.: Grove Press, 2013.
Castoriadis C. Power, Politics, Auton-
omy // Idem. Philosophy, Politics,
Autonomy. N.Y.: Oxford University
Press, 1991. P. 143–174.
Derrida J. Remarks on Deconstruction
and Pragmatism // Deconstruction

70. Макиавелли Н. Указ. соч. С. 445.

71. Многое в моем понимании «урока» Макиавелли навеяно великолепной
статьей Гопала Балакришнана, который, разумеется, не несет никакой от-
ветственности за возможные теоретические и нравственные ошибки в раз-
витии данного сюжета. См.: Balakrishnan G. Future Unknown. Machiavelli
for the Twenty-First Century // New Left Review. 2005. № 32. P. 5–21.

Б орис К а п у стин  9 9
 and Pragmatism / C. Mouffe (ed.). L.;
N.Y.: Routledge, 1996. P. 84–87.
Desiderius Erasmus. The Education of a
Christian Prince. N.Y.: Columbia Uni-
versity Press, 1936.
Elst K. Mahatma Gandhi’s Letters to Hit-
ler. Режим доступа: http://koen-
raadelst.bharatvani.org/articles/
fascism/gandhihitler.html.
Gandhi M. K. Excerpts from The Essential
Writings of Mahatma Gandhi // Violence
and Its Alternatives: An Interdisciplinary
Reader / M. B. Steger, N. S. Lind (eds). N.Y.:
St. Martin’s Press, 1999. P. 293–301.
Hampshire S. Innocence and Experience.
Cambridge, MA: Harvard University
Press, 1989.
Havel V. The Art of the Impossible: Poli-
tics as Morality in Practice. N.Y.:
Fromm International, 1998.
Havel V., et al. The Power of the Power-
less. Armonk, NY: M. E. Sharpe, 1985.
Hier M., Cooper A. Where Tutu (and Gan-
dhi) Got It Wrong // Los Angeles Times.
September 24, 2009. Режим доступа:
http://articles.latimes.com/print/
2009/sep/24/opinion/oe-hier24.
Ignatieff M. Machiavelli Was Right // The
Atlantic Review. December 2013.
Режим доступа: http:// theatlantic.
com/magazine/archive/2013/12/
machiavelli-was-right/354672/.
Klitgaard R. E. Gandhi’s Non-Violence as
a Tactic // Journal of Peace Research.
1971. Vol. 8. № 2. P. 143–153.
Korab-Karpowicz W. J. Political Realism
in International Relations // Stanford
Encyclopedia of Philosophy. July 26,
2010. Режим доступа: http://plato.
stanford.edu/archives/fall2010/
entries/realism-intl-relations/.
Kreeft P. Socrates Meets Machiavelli:
The Father of Philosophy Cross-Exam-
ines the Author of The Prince. San
Francisco: Ignatius Press, 2003.
Luhmann N. Politicians, Honesty and the
Higher Amorality of Politics // Theory,
Culture and Society. 1994. Vol. 11.
№ 2. P. 25–36.
100 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Luhmann N. Social Systems. Stanford,
CA: Stanford University Press, 1995.
Luhmann N. The Morality of Risk and the
Risk of Morality // International
Review of Sociology. 1987. Vol. 1. № 3.
P. 87–101.
Luhmann N. The Reality of the Mass
Media. Stanford, CA: Stanford Univer-
sity Press, 2000.
Making the World «Safe for Democracy»:
Woodrow Wilson Asks for War. Режим
доступа: http://historymatters.gmu.
edu/d/4943/.
Mansfield H. Machiavelli’s Virtue. Chi-
cago: University of Chicago Press,
1996.
Meinecke F. Machiavellism. The Doctrine
of Raison d’État and Its Place
in Modern History. New Haven, CT:
Yale University Press, 1957. P. 31–44.
Moeller H.-D. Luhmann Explained: From
Souls to Systems. Chicago: Open
Court, 2006.
Morgenthau H. J. The Evil of Politics and
the Ethics of Evil // Ethics. 1945.
Vol. 56. № 1. P. 1–18.
Mouffe C. The Democratic Paradox. L.;
N.Y.: Verso, 2000.
Nagel T. War and Massacre // Philosophy
and Public Affairs. 1972. Vol. 1. № 2.
P. 123–144.
Neckel S., Wolf J. The Fascination of Amo-
rality: Luhmann’s Theory of Morality and
Its Resonances Among German Intellec-
tuals // Theory, Culture and Society.
1994. Vol. 11. № 2. P. 69–99.
Negri A. Insurgencies: Constituent Power
and the Modern State. Minneapolis:
University of Minnesota Press, 1999.
Niebuhr R. Moral Man and Immoral Soci-
ety. N.Y.: Charles Scribner’s Sons,
1960.
Orwin C. Machiavelli’s Unchristian Char-
ity // American Political Science Review.
1978. Vol. 72. № 4. P. 1217–1228.
Parrish J. M. Paradoxes of Political Eth-
ics. Cambridge: Cambridge University
Press, 2007.
Primoratz I. Introduction // Politics and
 Morality / I. Primoratz (ed.). N.Y.: Pal-
grave Macmillan, 2007. P. xi–xxxi.
Rawls J. A Theory of Justice. Cambridge,
MA: Harvard University Press, 1999.
Ricœur P. The Political Paradox // Idem.
History and Truth. Evanston, IL: North-
western University Press, 1965.
P. 247–270.
Sabia D. R. Machiavelli, Politics, and
Morality // Southeastern Political
Quarterly. 1999. Vol. 27. № 1. P. 33–60.
Sartori G. What is «Politics» // Political
Theory. 1973. Vol. 1. № 1. P. 5–26.
Schleiermacher F. Ethics 1812/13: Intro-
duction and Doctrine of Goods // Idem.
Lectures on Philosophical Ethics. Cam-
bridge: Cambridge University Press, 2002.
Schmitt C. Ethic of State and Pluralistic
State // The Challenge of Carl
Schmitt / C. Mouffe (ed.). L.; N.Y.:
Verso, 1999. P. 195–208.
Seton-Watson G. H. N. Nations and
States: An Enquiry into the Origins of
Nations and the Politics of National-
ism. L.: Methuen, 1977.
Skinner Q. Machiavelli’s Political Morali­
­ty // European Review. 1998. Vol. 6.
№ 3. P. 321–325.
Strauss L. Thoughts on Machiavelli. Seattle:
University of Washington Press, 1969.
Thomas Aquinas. On KingshiP. To the
King of Cyprus. Toronto: The Pontifical
Institute of Medieval Studies, 1949.
Machiavelli and the Problem of Political Morality
Boris Kapustin. PhD in Philosophy,
Professor, Senior Research Fellow at
the Institute of Philosophy of the Rus-
sian Academy of Sciences, Senior Lec-
turer at the Ethics, Politics & Economics
Program of Yale University.
Address: 31 Hillhouse Ave., CT 06511
New Haven, USA.
E-mail: boriskapustin1951@gmail.com.
Keywords: political morality; moralism;
political realism; violence; perspectiv-
ism; conflict; Machiavelli.
Thoreau H. D. Political Writings. Cam-
bridge: Cambridge University Press,
1996.
Treitschke H. von. Politics. Vol. 1. N.Y.:
Macmillan, 1916.
Troeltsch E. Privatmoral und Staats-
moral // Idem. Deutsche Zukunft. B.:
S. Fischer, 1916. P. 61–112.
Walzer M. Arguing About War. New
Haven, CT: Yale University Press,
2004.
Walzer M. The Problem of Dirty Hands //
Philosophy and Public Affairs. 1973.
Vol. 2. № 2. P. 160–180.
Wolff R. P. On Violence // Violence and Its
Alternatives: An Interdisciplinary
Reader / M. B. Steger, N. S. Lind (eds).
N.Y.: St. Martin’s Press, 1999. P. 12–22.
Wolin S. Politics and Vision: Continuity
and Innovation in Western Political
Thought. Princeton, NJ: Princeton Uni-
versity Press, 2004.
Вебер М. Политика как призвание и
профессия // Он же. Избр. произв.
М.: Прогресс, 1990.
Гоббс Т. О гражданине // Он же. Избр.
произв.: В 2 т. М.: Мысль, 1964. Т. 1.
Кант И. Метафизика нравов // Он же.
Соч.: В 6 т. М.: Мысль, 1965. Т. 4. Ч. 2.
С. 107–438.
Макиавелли Н. Избр. соч. М.: Художе-
ственная литература, 1982.
Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М.: Мысль, 1990.
The idea of political morality arises as an
attempt to overcome a theoretically ster-
ile (or “cheap,” to use Niklas Luhmann’s
idiom) opposition between political mor-
alism as a projection of “universal moral-
ity” onto politics and so-called political
realism, which denies any ethical dimen-
sion of politics. The paper explores dif-
ferent approaches to political morality.
The author points out the deficiency of
approaches that reduce political morality
to the recognition of the necessity to use
Б орис К а п у стин  1 0 1
 morally reprehensible means (in some
“extraordinary situations”) and to the
attendant moral qualms and scruples of
those politicians who find it necessary to
resort to them.
An alternative approach to political
morality unveils it as a set of ethical (as
distinguished from “technical”) orienta-
tions and competencies, which emanate
from the very practice of politics, from
what Machiavelli referred to as “neces-
sitá.” Such orientations and competen-
References
Acheson D. Ethics in International Rela-
tions Today. Vital Speeches of the Day.
Vol. 31, Pelham, NY, City News Pub-
lishing, 1965, pp. 226–228.
Althusser L. Machiavelli and Us, London,
New York, Verso, 1999.
A pplbaum A. I. Professional Detach-
ment: The Executioner of Paris. Har-
vard Law Review, 1995, Vol. 109, no. 2,
pp. 458–486.
Balakrishnan G. Future Unknown. Machi-
avelli for the Twenty-First Century. New
Left Review, 2005, no. 32, pp. 5–21.
Benner E. Machiavelli’s Ethics, Prince-
ton, NJ, Princeton University Press,
2009.
Benner E. Machiavelli’s Prince: A New
Reading, Oxford, Oxford University
Press, 2013.
Bobbitt P. The Garments of Court and
Palace. Machiavelli and the World He
Made, New York, Grove Press, 2013.
Castoriadis C. Power, Politics, Autonomy.
Philosophy, Politics, Autonomy, New
York, Oxford University Press, 1991,
pp. 143–174.
Derrida J. Remarks on Deconstruction
and Pragmatism. Deconstruction and
Pragmatism (ed. C. Mouffe), London,
New York, Routledge, 1996, pp. 84–87.
Desiderius Erasmus. The Education of a
Christian Prince, New York, Columbia
University Press, 1936.
Elst K. Mahatma Gandhi’s Letters to Hit-
ler. Available at: http://koenraadelst.
102 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
cies are not necessarily related either to
the virtuousness of the participants in
politics or to its determinateness by any
“higher objectives” that politics suppos-
edly serves or is meant to serve. In the
concluding section of this paper, three
pivotal “principles” of political morality
thus understood are adumbrated,
namely, the economy of violence, per-
spectivism, and a quest for alternatives,
that is, to use Machiavelli’s terms, for a
method to “recast everything anew.”
bharatvani.org/articles/fascism/gan-
dhihitler.html.
Gandhi M. K. Excerpts from The Essen-
tial Writings of Mahatma Gandhi. Vio-
lence and Its Alternatives: An
Interdisciplinary Reader (eds
M. B. Steger, N. S. Lind), New York, St.
Martin’s Press, 1999, pp. 293–301.
Hampshire S. Innocence and Experience,
Cambridge, MA, Harvard University
Press, 1989.
Havel V. The Art of the Impossible: Poli-
tics as Morality in Practice, New York,
Fromm International, 1998.
Havel V., et al. The Power of the Power-
less, Armonk, NY, M. E. Sharpe, 1985.
Hier M., Cooper A. Where Tutu (and Gan-
dhi) Got It Wrong. Los Angeles Times.
September 24, 2009. Available at:
http://articles.latimes.com/
print/2009/sep/24/opinion/
oe-hier24.
Hobbes T. O grazhdanine [On the Сitizen].
Izbr. proizv.: V 2 t. T. 1 [Selected Works:
In 2 vols. Vol. 1], Moscow, Mysl’, 1964.
Ignatieff M. Machiavelli Was Right. The
Atlantic Review, December 2013.
Available at: http://theatlantic.com/
magazine/archive/2013/12/machia-
velli-was-right/354672/.
Kant I. Metafizika nravov [Die Meta-
physik der Sitten]. Soch.: V 6 t. T. 4.
Ch. 2 [Works: In 6 vols. Vol. 4. P. 2],
Moscow, Mysl’, 1965, pp. 107–438.
Klitgaard R. E. Gandhi’s Non-Violence as
 a Tactic. Journal of Peace Research,
1971, Vol. 8, no. 2, pp. 143–153.
Korab-Karpowicz W. J. Political Realism
in International Relations. Stanford
Encyclopedia of Philosophy. July 26,
2010. Available at: http://plato.stan-
ford.edu/archives/fall2010/entries/
realism-intl-relations/.
Kreeft P. Socrates Meets Machiavelli: The
Father of Philosophy Cross-Examines
the Author of The Prince, San Fran-
cisco, Ignatius Press, 2003.
Luhmann N. Politicians, Honesty and the
Higher Amorality of Politics. Theory,
Culture and Society, 1994, Vol. 11,
no. 2, pp. 25–36.
Luhmann N. Social Systems, Stanford,
CA, Stanford University Press, 1995.
Luhmann N. The Morality of Risk and the
Risk of Morality. International Review of
Sociology, 1987, Vol. 1, no 3, pp. 87–101.
Luhmann N. The Reality of the Mass
Media, Stanford, CA, Stanford Univer-
sity Press, 2000.
Machiavelli N. Izbr. soch. [Selected
Works], Moscow, Khudozhestvennaia
literatura, 1982.
Making the World “Safe for Democracy”:
Woodrow Wilson Asks for War. Availa-
ble at: http://historymatters.gmu.
edu/d/4943/.
Mansfield H. Machiavelli’s Virtue, Chicago,
University of Chicago Press, 1996.
Meinecke F. Machiavellism. The Doctrine
of Raison d’État and Its Place in Mod-
ern History, New Haven, CT, Yale Uni-
versity Press, 1957, pp. 31–44.
Moeller H.-D. Luhmann Explained: From
Souls to Systems, Chicago, Open
Court, 2006.
Morgenthau H. J. The Evil of Politics and
the Ethics of Evil. Ethics, 1945, Vol. 56,
no. 1, pp. 1–18.
Mouffe C. The Democratic Paradox, Lon-
don, New York, Verso, 2000.
Nagel T. War and Massacre. Philosophy
and Public Affairs, 1972, Vol. 1, no. 2,
pp. 123–144.
Neckel S., Wolf J. The Fascination of Amo-
rality: Luhmann’s Theory of Morality
and Its Resonances Among German
Intellectuals. Theory, Culture and Soci-
ety, 1994, Vol. 11, no. 2, pp. 69–99.
Negri A. Insurgencies: Constituent Power
and the Modern State, Minneapolis,
University of Minnesota Press, 1999.
Niebuhr R. Moral Man and Immoral Society,
New York, Charles Scribner’s Sons, 1960.
Nietzsche F. Soch.: V 2 t. [Works: In 2
vols], Moscow, Mysl’, 1990.
Orwin C. Machiavelli’s Unchristian Char-
ity. American Political Science Review,
1978, Vol. 72, no. 4, pp. 1217–1228.
Parrish J. M. Paradoxes of Political Ethics,
Cambridge, Cambridge University
Press, 2007.
Primoratz I. Introduction. Politics and
Morality (ed. I. Primoratz), New York,
Palgrave Macmillan, 2007, pp. xi–xxxi.
Rawls J. A Theory of Justice, Cambridge,
MA, Harvard University Press, 1999.
Ricœur P. The Political Paradox. History
and Truth, Evanston, IL, Northwestern
University Press, 1965, pp. 247–270.
Sabia D. R. Machiavelli, Politics, and
Morality. Southeastern Political Quar-
terly, 1999, Vol. 27, no. 1, pp. 33–60.
Sartori G. What is “Politics.” Political The-
ory, 1973, Vol. 1, no. 1, pp. 5–26.
Schleiermacher F. Ethics 1812/13: Intro-
duction and Doctrine of Goods. Lec-
tures on Philosophical Ethics.
Cambridge: Cambridge University
Press, 2002.
Schmitt C. Ethic of State and Pluralistic
State. The Challenge of Carl Schmitt
(ed. C. Mouffe), London, New York,
Verso, 1999, pp. 195–208.
Seton-Watson G. H. N. Nations and
States: An Enquiry into the Origins of
Nations and the Politics of National-
ism, London, Methuen, 1977.
Skinner Q. Machiavelli’s Political Moral-
ity. European Review, 1998, Vol. 6,
no. 3, pp. 321–325.
Strauss L. Thoughts on Machiavelli, Seat-
tle, University of Washington Press, 1969.
Thomas Aquinas. On Kingship. To the
King of Cyprus, Toronto, The Pontifical
Institute of Medieval Studies, 1949.
Б орис К а п у стин  1 0 3
Thoreau H. D. Political Writings, Cam-
bridge, Cambridge University Press,
1996.
Treitschke H. von. Politics. Vol. 1, New
York, Macmillan, 1916.
Troeltsch E. Privatmoral und Staatsmoral.
Deutsche Zukunft, Berlin, S. Fischer,
1916, pp. 61–112.
Walzer M. Arguing About War, New
Haven, CT, Yale University Press,
2004.
Walzer M. The Problem of Dirty Hands.
Philosophy and Public Affairs, 1973,
Vol. 2, no. 2, pp. 160–180.
104 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Weber M. Politika kak prizvanie i pro-
fessiia [Politik als Beruf]. Izbr. proizv.
[Selected Works], Moscow, Progress,
1990.
Wolff R. P. On Violence. Violence and Its
Alternatives: An Interdisciplinary
Reader (eds M. B. Steger, N. S. Lind).
New York, St. Martin’s Press, 1999,
pp. 12–22.
Wolin S. Politics and Vision: Continuity
and Innovation in Western Political
Thought, Princeton, NJ, Princeton Uni-
versity Press, 2004.
 Тело тело встретило
жизнь
Иеремии Бентама
после смерти
Перевод с английского
Валентина Фролова
по изданию:© Madigan T.
When A Body Meets A Body //
Philosophy Now. May — June
2013. Iss. 96 P. 16–18.
Публикуется с любезного
разрешения автора.
Друг, ради Господа, не рой
Останков, взятых сей землей;
Нетронувший блажен в веках,
И проклят — тронувший
мой прах.
Эпитафия на могиле
У. Шекспира
(Пер. А. Величанского)
Тимоти Дж. Мадиган
Доктор философии, адъюнкт-профес-
сор факультета философии Сент-Джон
Фишер Колледжа. Адрес: 3690 East
Avenue, Rochester, New York 14618,
USA. E-mail: tmadigan@sjfc.edu.
Ключевые слова: смерть; похитители
трупов; утилитаризм; пластинация.
В этой остроумной заметке автор
с несколько неожиданной перспек-
тивы размышляет о смерти. Его без-
обидное хобби — посещение могил
По причинам, для меня само-
го до конца не постижимым,
я имею пристрастие посещать
могилы философов. К настоя-
щему моменту я побывал в ме-
стах упокоения Юма, Руссо,
Вольтера, Маркса, Сартра и де
Бовуар (в последнем случае
это было «два в одном», так
как оба похоронены на Мон-
парнасском кладбище в Па-
риже). Учитывая, что все они
довольно скептически отно-
сились к жизни после смерти,
а некоторые и вовсе ее отри-
цали, вы могли бы поинтересо-
ваться: зачем я предпочитаю
навещать всех этих филосо-
фов там, где они явно чувству-
ют себя не в своей тарелке.
Т и м о т и Д ж .  М а д и г а н   1 0 5
философов — привело его к так назы-
ваемому «само-образу» Джереми
Бентама, хранящемуся в лондон-
ском Университетском колледже. Что
может двигать человеком, принимаю-
щим решение сохранить свой труп
для грядущих поколений: самовлюб-
ленность, нездоровый эксгибицио-
низм или необъяснимое влечение
к смерти? Эти вопросы заставили
автора копнуть глубже и задуматься
о том, почему трупы, зомби, скелеты
и прочие «макабрические» элементы
вызывали и продолжают вызывать
неизбывный интерес среди живых.
Все началось с так называемых «похи-
тителей трупов», которые удовлетво-
ряли вполне меркантильный запрос
медицинских учреждений — трупы
нужны были врачам для анатоми-
ческих исследований. Однако если
вспомнить ужасные случаи торговли
органами, то оказывается, что исто-
рия о «похитителях трупов» продолжа-
ется и в наше время.
Одна из отличительных черт совре-
менной эпохи — наложение бессозна-
тельного табу на некоторые темы, в том
числе и на тему смерти. Нельзя не отме-
тить, что этот запрет во многом пред-
определил всеобщий интерес ко всему,
связанному с мертвечиной и нежи-
тью. По мнению автора, отношение
нас, живых, к мертвым является отра-
жением нашего достоинства. Не веря
в жизнь после смерти, он собирается
последовать примеру философа-ути-
литариста Джереми Бентама и заве-
щать свое тело науке, тем более что
современная технология «пластинации»
позволяет придавать трупу самый что
ни на есть живой вид. Однако, как под-
черкивает автор, завещание своего
тела науке и обществу может и должно
быть поступком исключительно добро-
вольным.

Причина в том, что, признавая превосходство этих мыслителей

над собой, я сохраняю перед этими великими умами некоторое
преимущество: в отличие от них я все еще здесь. И это вызыва-
ет во мне нечто вроде «экзистенциальной» радости.
Однако одному философу удалось оставить меня с носом —
я имею в виду великого Иеремию Бентама (1748–1832), царство
ему небесное. В отличие от всех вышеперечисленных он встре-
тил меня лицом к лицу. А все потому, что покоится он не в мо-
гиле, а в застекленной деревянной камере в главном фойе лон-
донского Университетского колледжа. Это учебное заведение
Бентам всегда поддерживал и был для него «духовным отцом»
(парадоксальное определение, если учитывать его антирелиги-
озные взгляды). Вот фотография, подтверждающая нашу встре-
чу (я — справа, если вы не догадались).
Снимок был сделан сопровождавшим меня основателем
журнала «Философия сейчас» Риком Льюисом. Этот «образ»
(опять же, слишком духовное слово для такой нерелигиозной
вещи) представляет собой набитый, подобно чучелу, скелет фи-
лософа. Он облачен в собственную одежду и вооружен принад-
лежавшей ему при жизни тростью для ходьбы, даром что ходить

106 Л ОГО С  ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ему уже давно не приходилось. Скелет венчает восковая голова,
украшенная соломенной шляпой, также принадлежавшей само-
му Бентаму. Сначала череп хранился в коробке, лежащей у его
ног, но студенты Королевского колледжа, извечного конкурента
Университетского колледжа, шутки ради выкрали его. Согласно
легенде, они даже играли им в футбол. Рик Льюис, некогда ра-
ботавший в Королевском колледже, клялся, что ничего не знает
об этих проделках. Но я заметил, как помрачнел взгляд Бента-
ма, когда Рик вошел в фойе и приблизился к стеклянной каме-
ре. Увы, бедняга Бентам — его настоящая голова теперь хранит-
ся под замком в другой части здания колледжа.

Предпринимательский дух

Хотя он и не похож на зомби, что‑то смущает того, кто глядит

на Бентама во плоти спустя столько лет после его кончины. Ка-
кой мотив стоит за желанием демонстрировать свой труп та-
ким образом? Я показывал вышеприведенную фотографию сво-
им студентам и спрашивал их мнение на этот счет. Как правило,
следовал один из двух ответов: «у него поехала крыша» или «он

Т и м о т и Д ж .  М а д и г а н   1 0 7
был крайне самовлюбленным человеком». Не отрицая полно-
стью оба мнения, я давал им совет, в свое время полученный
мной от Беркли Эддинса, преподавателя философии Универси-
тета Буффало: всегда имей в виду, что всякий великий фило-
соф имел причину на тот или иной, пусть даже самый странный,
поступок. Памятуя об этих словах, я по возвращении в Штаты
провел небольшое расследование, чтобы понять, почему все‑та-
ки в Университетском колледже Лондона стоит этот «Бентам
в табакерке».
Оказалась, что в Британии конца XVIII — начала XIX века,
когда Бентам был в расцвете творческих сил, существовала
этическая дилемма «похищения трупов». Медицинские школы,
одна из которых была организована при Университетском кол-
ледже, сильно нуждались в трупах для исследований и занятий
со студентами, однако «материала» катастрофически не хвата-
ло. Мало кто желал отдать свое тело науке: кто по религиозным
соображениям, кто по брезгливости, а большинство просто на-
ходили это странным и неприятным. И, как это обычно быва-
ет, когда предложение неадекватно спросу, возникает черный
рынок. Так называемые «похитители тел», как известные Бёрк
и Хэйр из Эдинбурга, начали раскапывать свежие могилы и по-
ставлять их содержимое врачам. Затем, почувствовав, что по-
хищение трупов занимает слишком много времени и подвергает
их риску, они решили сами «производить» трупы. Началась охо-
та на деклассированных и малоимущих. Жертву опаивали креп-
кими напитками, а затем, по достижении необходимой кондиции,
насмерть душили. К моменту, когда врачей начала насторажи-
вать странная «свежесть» получаемых тел, бизнес уже доста-
точно раскрутился. Возможно, так и возник закон «не спраши-
вай, не говори».
Очевидно, что все эти происшествия вызвали ужас и пра-
ведный гнев по всей Британии. Люди, находившие могилы сво-
их родных и близких раскопанными, явно не были довольны.
А бездомным, и без того побитым жизнью, приходилось опа-
саться еще и охотников за телами. Чтобы обеспечить закон-
ную поставку трупов медицинским школам, британское прави-
тельство приняло закон о предоставлении для научных вскры-
тий тел казненных преступников. Объяснялось это так: раз
уж преступники все равно попадут в ад, то и о нравственной
стороне вопроса об их упокоении можно не беспокоиться. Чув-
ство поэтической справедливости заставляет меня расска-
зать конец истории Бёрка и Хэйра. Когда их поймали, послед-

108 Л ОГО С  ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ний свалил все на первого и был отпущен. Бёрка же повесили,
а тело его было отправлено в тот самый медицинский колледж,
который он снабжал необходимыми «материалами». Habeas
corpus redux.

Вдохновляющий пример

Несмотря на частые казни, спрос на трупы не был полностью

удовлетворен. И Бентам прекрасно это знал. Будучи социаль-
ным реформатором, он, в отличие от своих коллег, не призывал
к увеличению числа казней. Наоборот, продвигая идеи утилита-
ризма, он призывал ограничить их количество, а приговор вы-
носить соразмерный содеянному. Более того, с принципом «мак-
симального блага для максимального числа людей» (the greatest
good for the greatest number) лучше согласуется добровольное
завещание тел, а не «выкапывание трупов» или их передача ме-
дицинским школам по решению суда. Бентам же был из тех, кто
поступал в соответствии с тем, что проповедовал, поэтому свое
тело он завещал медицинской школе Университетского колле-
джа Лондона. И его задумка была вполне в русле утилитарист-
ского мышления: умерший уже не чувствует боли, ничто уже
не способно ему навредить, зато те, кто произведет вскрытие,
могут извлечь много общественно полезной информации об ана-
томии человека. Максимум выгоды и никакого вреда — элемен-
тарный утилитаризм, и мозгами раскидывать не надо (лучше
их подробнее изучить). А чтобы действительно обеспечить мак-
симум блага, Бентам приказал после собственного препариро-
вания выставить тело на всеобщее обозрение, чтобы оно вдох-
новляло других на подобный поступок. Бентам рассчитывал, что
посетители колледжа — люди более просвещенные и менее суе-
верные, чем простая толпа, и не только последуют его примеру,
но и вдохновят на это своих друзей и знакомых.
Увы! Благородный поступок Бентама не изменил ситуацию.
Мало кто отваживался последовать его примеру и пожертво-
вать свое тело медицине. А спрос на трупы оставался таким же
высоким. В связи с этим в 1832 году (в год смерти Бентама) был
принят «Анатомический акт» (Anatomy Act). Хотя он и отменял
предыдущий закон, позволявший вскрывать тела повешенных
(таким образом, посмертное препарирование перестало ассо-
циироваться со смертной казнью), согласно ему в медицинские
учреждения доставлялись трупы людей, не опознанных спу-
стя двое суток после смерти (это относилось в основном к бед-

Т и м о т и Д ж .  М а д и г а н   1 0 9
ным и неимущим). Но совсем не этого хотел Бентам. Он понимал,
что именно бедные и необразованные люди (в большинстве сво-
ем подпадавшие под этот закон) наиболее суеверны и богобояз-
ненны и не захотели бы такой судьбы для своего тела. Следо-
вательно, такая практика получения трупов стала бы вызывать
больше страха в обществе. Таким образом, «Анатомический акт»
свел на нет деятельность «похитителей тел», но лишь за счет
поддержания страха среди бедных и  нищих и  усложнения
их и без того тяжелой жизни.

Мертвые на обозрении

Вскоре после знакомства с «само-образом» Бентама я вернулся

домой в Баффало, штат Нью-Йорк, где у меня появилась воз-
можность осмотреть еще некоторое количество трупов. Мест-
ный музей науки спонсировал выставку под названием «Миры
тела». В согласии с названием тела возили по всему миру и вы-
ставляли на всеобщее обозрение. Все началось с того, что не-
мецкий врач Гюнтер фон Хагенс (классический «чокнутый
профессор» в броской черной фетровой шляпе) изобрел так
называемую пластинацию, а тела начали выставляться в вы-
зывающих и подчас неправдоподобных позах. Созерцать эти
тела — занятие не для слабонервных, ведь кожа трупов замене-
на прозрачным пластиком, что позволяет увидеть нервную си-
стему и все внутренние органы. Мне запомнился труп, бьющий
по футбольному мячу своей прозрачной ногой. Я тут же вспо-
мнил о многострадальном черепе Бентама, послужившем мячом
для шаловливых студентов Королевского колледжа.
Впервые я услышал о фон Хагенсе и пластинации за де-
сять лет до этого, как раз по странному совпадению в момент
знакомства с Риком Льюисом. Он и его девушка Аня только
что вернулись из Лондона, где побывали на выставке «Миры
тела», и даже показали мне иллюстрированную программку.
Едва появившись, эта выставка вызвала жаркие споры (во мно-
гом из‑за того, что в наше время все, что связано с немецкими
врачами и экспериментами, неизбежно приобретает неприятную
коннотацию). Участников пикетов волновали два вопроса: чьи
тела были выставлены и дали ли эти люди свое согласие? Все
это стало и продолжает оставаться яблоком раздора: в то вре-
мя как появляются конкурирующие с «Мирами тела» шоу, в об-
ществе циркулируют слухи, что тела для выставок покупают
на черном рынке. Некоторые утверждали, что трупы принад-

110 Л ОГО С  ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
лежат китайским заключенным, что заставило специалистов
усомниться в том, могли ли заключенные завещать свои тела
и не были ли они политзаключенными.
Организация фон Хагенса теперь крайне щепетильна в по-
добных вопросах. На выставке в Баффало ясно дали понять, что
все тела были предоставлены в рамках донорской программы
Института пластинации, а независимым специалистам по эти-
ке были предоставлены все необходимые документы и справки.
Сами донорские карты можно было увидеть прямо на выставке1.
Подобная экспозиция заставляет задуматься над одним очень
интересным нравственным вопросом. Есть ли у нас обязатель-
ства перед умершими? Конечно, в их случае было бы странно го-
ворить о некоей свободе выбора, поэтому согласие мертвых есть
не что иное, как категориальная ошибка. Так почему бы не ис-
пользовать их тела по своему усмотрению? В конце концов, ме-
дицина до сих пор нуждается в человеческих телах, а также
в органах и различных конечностях для трансплантации. А слу-
чаев безвозмездной передачи столь же катастрофически мало,
учитывая, сколько человек умирает ежедневно. Итак, стоит ли
нам быть такими разборчивыми, когда речь заходит об исполь-
зовании трупов?

Похищение тел в XXI веке

Новое жутковатое продолжение обсуждаемая проблема полу-

чила в декабре 2005 года. Семья известного журналиста и те-
леведущего Алистера Кука, умершего от рака легких в марте
2004 года, узнала о том, что его тело не было кремировано, —
вместо этого труп разрезали на куски и продали неизвестным
лицам из Нью-Йорка. Чтобы взвинтить цену своего «товара»,
современные «похитители тел» подменили медицинское сви-
детельство. Тело якобы принадлежало молодому здоровому
человеку, а не больному раком 95‑летнему старику. Затем об-
наружилось, что такая же участь уже постигла более тысячи
тел. Родственников уверяли в том, что тело кремировано, а тем
временем подделывали их подписи и развозили органы и ча-
сти тела по складам штата Нью-Йорк. (Я был шокирован, ко-
гда узнал, что та же участь постигла тело родственника одного
из моих бывших коллег. Ответственных за это преступление из-

1. Для всех сомневающихся и интересующихся подробностями см. URL:

http://www.bodyworlds.com/en/body_donation.html.

Т и м о т и Д ж .  М а д и г а н   1 1 1
обличили, судили и приговорили к заключению. Разница лишь
в том, что их не постигнет судьба бедолаги Бёрка, с чьим те-
лом поступили так же, как с теми, которые он поставлял.) Оче-
видно, в таких делах речь идет о больших деньгах: по одному
из подсчетов расчлененное тело можно продать за общую сум-
му в 200 тыс. долларов. Похоже, в XXI веке похищение тел жи-
вет и здравствует.
Подобный подрыв общественного доверия, не  говоря уже
об ужасающем нарушении врачебной этики, не может не вызы-
вать тревогу. Однако какой урок мы можем извлечь из этой со-
временной страшилки?
Во-первых, становится ясно, почему зомби до сих пор так
популярны. Другой мой наставник из  Университета Баффа-
ло, крупный ученый Лесли Фидлер, отмечал, что такие клас-
сические произведения, как «Франкенштейн» Мэри Шелли,
«Дракула» Брэма Стокера, «Похититель тел» Роберта Льюиса
Стивенсона, «Сердце-обличитель» Эдгара По и множество дру-
гих страшных историй, продолжают щекотать нервы читате-
лей именно потому, что затрагивают запретную тему порчи мо-
гил и высвобождения мертвых. По мнению моего учителя, дело
не только в литературных достоинствах. Эти истории будут вол-
новать нас до тех пор, пока смерть будет оставаться запретной,
табуированной темой. Многие, подобно Шекспиру, предпочита-
ют, чтобы их останки лишний раз не беспокоили.
Но из всей этой истории мы можем извлечь и нравственный
урок. Я уверен, что то, как мы обходимся со своими умершими,
является отражением нашего достоинства. Возможно, именно
поэтому я продолжаю почтительно посещать могилы тех, кто
многого добился в моей профессии. Так можно оказать свое по-
чтение тем, чьи работы продолжают оставаться актуальными
спустя много лет после ухода автора. И поэтому же я рад, что
доктор фон Хагенс (заявивший недавно, что его тело также бу-
дет «пластинировано» после смерти) так беспокоится о получе-
нии разрешения на использование трупов. Однажды мне пред-
ставилась возможность посетить мавзолей Ленина на Красной
площади, но я отказался, так как знал, что он не давал сво-
его разрешения на использование своего трупа таким образом.
Не будучи поклонником философии Ленина, я решил отдать ему
малую толику уважения, решив не подсматривать за его трупом.
Бентам сам завещал свое тело, поэтому на него я смотрел без
каких‑либо колебаний. Скорее наоборот, с моей стороны было бы
непочтительно отказаться.

112 Л ОГО С  ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Более того, чтобы все знали, что дело (и тело) Бентама живет,
я официально пожертвовал свое собственное тело науке (вспомнив
о том, что Вуди Аллен завещал научной фантастике свое). После
смерти мой труп будет передан в распоряжение медицинской шко-
лы моей alma mater Университета Баффало. Это — лишь малая пла-
та за образование, которое я получил там, и за знакомство с такими
людьми, как Эддинс и Фидлер, которые до сих пор (даром что обоих
уже нет в живых) продолжают влиять на меня. И хотя в универси-
тете не собираются после вскрытия выставлять мое тело напоказ,
я уже заготовил трость и шляпу. На всякий случай.

When a Body Meets a Body: Jeremy Bentham’s Afterlife

Timothy J. Madigan. PhD in Philosophy, facts have always sparked persistent

Associate Professor at the Department interest among the living. We can trace
of Philosophy and Classical Studies of St. this interest to so-called body-snatchers
John Fisher College. Address: 3690 East who would satisfy the mercantile inter-
Avenue, Rochester, New York 14618, ests of hospitals and medical colleges.
USA. E-mail: tmadigan@sjfc.edu. Physicians needed dead bodies for their
anatomic studies. But today’s organ-traf-
Keywords: death; corpse stealer; utilitari-
ficking implies that body-snatching is
anism; plastination.
still alive and well.
The author of this essay reflects on the A distinguishing characteristic of
question of death from an unexpected modern times is the unconscious taboo
perspective. The author’s hobby, to visit associated with certain topics, includ-
tombs of philosophers, eventually led ing death. But this ban has also trig-
him to the “auto-icon,” or Jeremy Ben- gered universal interest towards the
tham’s preserved skeleton dressed in undead. The author argues that our
clothes and with a wax head, kept in Lon- attitude towards the dead is a marker
don University College, What inspired a of dignity. The author does not believe
man to leave his corpse for future gener- in life after death and attempts to fol-
ations — narcissism, morbid exhibition- low Bentham’s example and to leave
ism or an inexplicable fascination with his body to science. However, the
death? All of these questions inspired author argues that the decision, to
the author to find out why corpses, zom- leave one’s body to science should be
bies, skeletons and other macabre arte- an act of free will.

Т и м о т и Д ж .  М а д и г а н   1 1 3
 Сила воли или сила
обстоятельств?
Мария Уварова
Луи Антуан Сен-Жюст
Кандидат исторических наук, доцент ка-
и архетипы федры истории и географии зарубежных
стран Московского государственного
мировоззрения лингвистического университета.
Адрес: 119034, Москва, ул. Остоженка, 36.
революционера E-mail: uvarovamaria82@gmail.com.

Ф
Ключевые слова: Французская револю-
ция; террор; монтаньяры; революци-
онное мышление; диктатура справед-
ливости.

В статье рассматривается проблема ар­

хетипов сознания революционера. Фран-
цузская революция стала явлением
не только социально-политического,

Французская революция — яв-

ление не только политическо-
го, но и идейно-нравственного
порядка. Великий перево-
рот пронизал все сферы жиз-
ни общества — от принци-
пов управления государством
до сознания масс и индиви-
дов. Сформировался как новый
род социальных отношений, так
и новый тип человека Франции
и Европы в целом. Но на каких
основаниях он возникал и кто
мог быть его моральным ори-
ентиром? Поиск ответа на этот
вопрос дает повод обратить-
ся к героям революции, но не
к их политическим программам,
а к картинам мира: к револю-

114 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
но и нравственного и идеологического
порядка; она сформировала новый тип
человека с новым образом мышления.
В качестве примера такого мышления
взят Луи Антуан Сен-Жюст, один из вы-
дающихся деятелей эпохи террора. Ранее
в историографии он не рассматривался
как архетип революционера — и отече-
ственная, и французская исторические
школы предпочитали сосредоточить-
ся на его политической идеологии, кото-
рая на самом деле представляет собой
всего лишь переосмысление парадигмы
Просвещения. Однако автор полагает,
что гораздо более продуктивным и да-
лекоидущим с точки зрения историко-
философского анализа будет изучение
именно феномена зарождения рево-
люционного мышления, формирования
психологического типа революционера
на основе примера Сен-Жюста.
Этот архетип может быть распро-
странен и на деятелей революции по-
следующих эпох — не случайно в одном
из разделов статьи автор проводит сравне-
ние идей и риторики Сен-Жюста и знаме-
нитого «Катехизиса революционера» Сергея
Нечаева. В выступлениях и трактатах Сен-
Жюста отражены нравственные ориентиры
революционера, его представления о лич-
ных и социальных добродетелях и идеа-
лах, его проект нового общества, в котором
ведущая роль отводилась личностным ка-
чествам индивида, оказывающим воз-
действие на его политическое поведение.
Особенностью мышления революционера
является поляризация мира, его деление
на врага республики и верного граждани-
на, отрицание компромисса и нацеленность
на будущее. Отмечены такие стереотипы ре-
волюционной логики, как создание и про-
паганда образа врага, понятие о диктатуре
справедливости, особое понимание снисхо-
дительности не как акта милосердия, а как
преступления, цель которого — оправдание
врага республики. Сен-Жюст сформировал
ясный и прагматичный план переустрой-
ства общества и обозначил поведенческие
и нравственные черты индивида, которые
должны доминировать в этом обществе.

ционеру не как руководителю общественного движения, а как

социально-психологическому архетипу.
Почему героем данной работы мы избрали именно Луи Ан-
туана Сен-Жюста? Его жизнь и деятельность, сам его образ все-
гда романтизировались историографами и беллетристами1 и от-
части послужили моделью революционера-фанатика — юного,
обладающего невероятной энергией, прошедшего короткий и яр-
кий жизненный путь. Действительно, за свои неполные двадцать
семь лет Сен-Жюст сделал удивительно быструю и успешную
карьеру, прославился как оратор, мыслитель, публичный поли-

1. Подробнее об  этом см.: Филимонова  М. А. Сен-Жюст как архетип

революционера в  европейской культуре // Культура. Образование.
Человек / Под ред. А. В. Репринцева. Курск: Изд-во Курского гос. ун-та,
2003. С. 423–433. Здесь Сен-Жюст рассматривается как архетип многих
литературных героев, чья деятельность так или иначе была связана
с  революцией, — вплоть до  «Бесов» Достоевского. См. также: Aben-
sour M. Saint-Just and the Problem of Heroism in the French Revolu-
tion // The French Revolution and the Birth of Modernity / F. Ferenc (ed.).
Berkeley: University of California Press, 1990.

М а р и я У ва р ова  1 1 5
тик. Очевидно, что у этого человека были эффективная про-
грамма и весьма жизнеспособная на тот момент риторика, на-
шедшие ключ к сердцам современников, очаровавшие даже
соперников и заставившие задуматься историков.
Сен-Жюст стал воплощением революции, самой радикальной,
жестокой и при этом мистически-величественной ее стадии —
террора. Он принадлежал к первому поколению революционе-
ров — к фанатикам, которые приводят в действие ее механизм.
Он оставался до конца убежденным в своей правоте и, можно
сказать, принял смерть за свою цель, ведь именно он оказался
в числе жертв антиякобинского заговора 9 термидора 1794 года.
Сен-Жюст не предал идеи ради самосохранения, не стал сотруд-
ничать с новой политической системой, не показал себя конфор-
мистом в отличие от таких деятелей, как Поль Баррас и Жозеф
Фуше, которые находили себе доходные места при любых режи-
мах, служили и революции, и контрреволюции, руководствуясь
исключительно расчетом. Он, бесспорно, создал один из ярчай-
ших образов революции, которому позднее нашлись многочис-
ленные подражатели. Этот архетип распространился широко —
и на культуру, и на политику, и на общественную мысль. Поэтому
неизбежно возникает соблазн разобраться в политическом мире,
языке и этике революционера на примере Сен-Жюста.
Творческое наследие Сен-Жюста невелико и по объему силь-
но уступает сочинениям таких его соратников, как Жан-Поль
Марат и Максимилиан Робеспьер. Отчасти по этой причине ис-
торики Французской революции не  уделяли ему столь при-
стального внимания как мыслителю и склонны были сосредото-
чиваться на его практической деятельности в качестве одного
из руководителей монтаньяров. Тем не менее работы Сен-Жю-
ста известны, неоднократно переиздавались во Франции и пе-
реводились на русский язык2.
В настоящей статье мы не будем затрагивать юношеские со-
чинения Сен-Жюста предреволюционного периода (например,
поэму «Органт», в которой автор не только осмеял старый по-
рядок, но и выразил предчувствия грядущих великих перемен),
а также ранний политический трактат «Дух революции и кон-
ституции во Франции», который является по сути переработкой
взглядов философов Просвещения Жан-Жака Руссо и Шарля

2. См.: Saint-Just  L. A. Oeuvres complets. P.: Charpentier et Fasquelle,

1908. V. 1–2; Idem. Discours et rapports. P.: Editions sociales, 1956; Сен-
Жюст Л. А. Речи. Трактаты. СПб.: Наука, 1995.

116 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Луи де Монтескьё. Мы рассмотрим произведения и речи зре-
лого политического периода Сен-Жюста (1792–1794). Именно
там можно обнаружить «словарь» революционера и оформив-
шиеся стереотипы его мышления.
Революция 1789 года явилась не просто низвержением мо-
нарха — это было уничтожение и обращение в хаос всей соци-
альной системы и нравственных ценностей, складывавшихся
в течение более десяти веков. В мышлении Сен-Жюста отра-
зились все стороны этого переворота, сформировав в его созна-
нии определенные архетипы нового общества, нового человека
и методов государственного и общественного переустройства.
Можно сказать, в этом и состоял его кодекс, его «Катехизис ре-
волюционера», аналогии с которым в случае Сен-Жюста труд-
но избежать. Рассмотрение «катехизиса» Сен-Жюста позволит
также взглянуть на террор как на явление не только полити-
ческое (на чем делался упор в классических работах Франсуа
Фюре и Патриса Генифе3), но и как на феномен сознания, некий
нравственный ориентир политика.
Французская историография обратилась к Сен-Жюсту доста-
точно рано, еще в середине XIX века, когда началось активное
переосмысление революции под влиянием событий периода ре-
ставрации, установления июльской монархии, новой революции
1848 года и т. д. Историки сосредоточивались на освещении по-
литического пути Сен-Жюста, стремясь к максимальной осто-
рожности и нейтральности оценок. Немало было написано о его
миссии в Рейнскую армию, которая, по их мнению, привела к ко-
ренному перелому в ходе войны революционной Франции с аб-
солютистской Европой. Считалось, что успехи Сен-Жюста как
практика были гораздо более значительными и оригинальными,
чем его философия4.

3. См.: Furet F. Penser la révolution française. P.: Gallimard, 1978; Генифе П.

Французская революция и  террор // Французский ежегодник 2000:
200 лет Французской революции 1789–1799 гг.: Итоги юбилея. М.: Эди-
ториал УРСС, 2000. С. 68–87.
4. См.: Aegerter E. La vie de Saint-Just. P.: Gallimard, 1929; Derocles P. Saint-
Just, ses idées politiques et sociales. P.: Editions sociales internationales,
1937; Hamel E. Histoire de Saint-Just, deputé à la Сonvention nationale.
P.: Poulet-Malassis et de Broise, 1859; Fleury E. Saint-Just et la terreur.
P.: Didier, 1852; Furet F., Ozouf M. Dictionnaire critique de la révolution
française. P.: Flammarion, 1988; Gross J. P. Saint-Just: sa politique et ses
missions. P.: Bibliothèque nationale, 1976; Kermina F. Saint-Just. La revo-
lution aux mains d’un jeune homme. P.: Perrin, 1982; Ollivier A. Saint-Just
et la force des choses. P.: Gallimard, 1954; Soboul A. Portraits de revolu-

М а р и я У ва р ова  1 1 7
 Историки ХХ века во главе с Альбером Собулем явно стре-
мились реабилитировать Сен-Жюста, привлечь к нему внима-
ние как к недооцененному деятелю, чьи мысли и поступки не-
когда ошибочно трактовались исключительно в рамках идей
террора и насилия. Работы таких исследователей, как Франсуа
Фюре, Патрис Генифе и Бронислав Бачко5, затрагивают пробле-
му террора и связанной с ним деятельности Сен-Жюста, одна-
ко лишь поверхностно обращаются к вопросу о «языке» терро-
ра. Для них террор прежде всего политический и социальный
инструмент, но не система идей. Особо отметим работу Mиге-
ля Абенсура6, где «героизм» революционера рассматривается
в качестве не этической составляющей, но средства максималь-
но быстрого и прагматичного насаждения новых общественных
порядков. Здесь автор отталкивается от взглядов Сен-Жюста
на переустройство общества, основанных на идеалах Руссо.
Англо-американская историография также сфокусировала
внимание на проблеме становления Сен-Жюста как политика, но
обошла стороной сам психологический тип такого рода. Большин-
ство работ грешат попытками не просто оправдать героя, но при-
дать ему возвышенный образ мученика революции. Впрочем, ис-
торики справедливо сходятся в том, что на фанатично преданных
своему делу людях революция как раз и держалась, что именно
они проложили дорогу всем свободам, плодами которых Фран-
ция и большинство европейских обществ пользуются до сих пор7.
Отечественная историография обратилась к деятельности
Сен-Жюста в контексте постижения террора несколько позд-
нее. Среди дореволюционных работ стоит отметить небольшую
заметку «О Сен-Жюсте» Николая Ивановича Кареева8. В ней
поднимается вопрос о революционной этике, которая, как счи-
тает автор, определяется диктатурой справедливости и сча-

tionnaires. P.: Messidor, 1986; Vinot B. Saint-Just. P.: Grand livre du mois,
2002; Генифе П. Указ. соч.
5. См.: Бачко Б. Как выйти из террора? Термидор и революция. М.: Baltrus,
2006.
6. См.: Abensour M. Saint-Just and the Problem of Heroism in the French
Revolution // The French Revolution and the Birth of Modernity / F. Fer-
enc (ed.). Berkeley: University of California Press, 1990.
7. См.: Bruun G. Saint-Just, Apostle of the Terror. Boston; N. Y.: Houghton
Mifflin, 1932; Curtis E. N. Saint-Just, Colleague of Robespierre. N. Y.: Oc-
tagon Books, 1973; Hampson N. Saint-Just. Oxford: Basil Blackwell, 1991;
Morton J. B. Saint-Just. L.: Longmans, 1939.
8. См.: Кареев Н. И. О Сен-Жюсте // Исторические этюды о французской
революции. М.: Институт всеобщей истории РАН, 1998.

118 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
стья — стремлением насильственно привить обществу представ-
ления революционера о нравственности, об идеальном человеке
и гражданине. К сожалению, серьезного углубленного анализа
заметка не представляет, хотя в ней и заявлено стремление ис-
следовать психологический тип революционера.
Советская историография изображала революцию в марк-
систском контексте смены формаций от феодальной к буржуаз-
ной и оценивала ее как величайший перелом, при этом указывая
на  ее зависимость от  буржуазно-капиталистических классо-
вых интересов. Аналогичные упреки в «буржуазности» получил
и Сен-Жюст; историки восхищались его волей и силой, с кото-
рыми он разрушил старый порядок, но отмечали его «буржу-
азную ограниченность»9. Внимание в данном случае уделялось
в основном социалистическим мотивам в деятельности и иде-
ях Сен-Жюста.
Современная российская историография расширила подход
к исследованию личности и политической судьбы революцио-
нера. В ней уже заметен интерес к революционному мировоз-
зрению, а не только к политической истории и переосмыслению
Сен-Жюстом философии Просвещения. Историки начали зада-
ваться вопросом о формировании в его лице нового психологи-
ческого типа политика с определенным языком и набором нрав-
ственных ориентиров10.

9. См.: Чупрун Н. И. Сен-Жюст, его революционная деятельность и идео-

логия. Дисс. … канд. ист. наук. Харьков, 1955; Захер Я. М. Сен-Жюст.
Жизнь, деятельность, идеология. Пг.: Госиздат, 1922.
10. См.: Морщихина  Л. А. Утопия здравого смысла. «Фрагменты респуб-
ликанских установлений» Луи Антуана Сен-Жюста // Опыты истори-
ко-антропологических исследований. Сборник научных работ студен-
тов и аспирантов. 2001. М.: РУДН, 2002; Плавинская Н. Ю. Сен-Жюст
и  Монтескье // Из  истории буржуазных революций Нового времени.
М.: Изд-во  Ин-та всеобщей истории АН СССР, 1985; Пушкарев  А. С.,
Злобин Г. В. Речи и трактаты Луи Антуана Сен-Жюста как историче-
ский источник для  изучения субъективного фактора Великой фран-
цузской революции // Проблемы источниковедения всеобщей исто-
рии. Ч. 2: Проблемы источниковедения новой и новейшей истории / Отв.
ред. Н. Н. Болгов, А. С. Пушкарев. Белгород: Издательство БелГУ, 2002;
Смирнова Е. В. Сен-Жюст: прагматизм против утопии. М.: РГГУ, 2002;
Черноверская  Т. А. Как человек становится революционером: форми-
рование и эволюция мировоззрения Сен-Жюста. Новосибирск: НГУЭУ,
2005; Она  же. К  вопросу об  эволюции мировоззрения Сен-Жюста //
Французский ежегодник 1987. М.: Наука, 1989; Она же. Жизнь и дея-
тельность Луи-Антуана Сен-Жюста // Новая и новейшая история. 2002.
№ 6. С. 141–165; Она же. Первый опыт осмысления происходящего: «Дух

М а р и я У ва р ова  1 1 9
 И  все  же для  современных отечественных авторов Сен-
Жюст остается деятелем-прагматиком, эффективно вопло-
тившим в жизнь умозрительные ценности Руссо и Монтескьё.
Отдельного исследования, целиком посвященного феномену ре-
волюционного сознания, так и не появилось, хотя в упомянутых
работах к этому есть весьма благоприятные предпосылки. От-
метим особо уже упоминавшуюся работу «Сен-Жюст как архе-
тип революционера в европейской культуре»11. В ней Сен-Жюст
представлен как прототип героев известных художественных
произведений о революции. Однако, несмотря на столь яркий
и многообещающий заголовок, работа едва затрагивает вопрос
непосредственно об архетипах мышления революционера.
Итак, при всем разнообразии историографии, посвященной
Сен-Жюсту, ее подход остается достаточно однобоким, скон-
центрированным на его социально-политических концепциях
и практической деятельности. Нас же интересует революцио-
нер как явление не столько социальное, сколько этико-психо-
логическое.
Террор должен себя оправдывать постоянным апеллировани-
ем к «врагу» — реальному или чаще всего мифическому. Враг —
это та угроза установившемуся политическому строю, борь-
ба с которой должна придать легитимность данному режиму и,
следовательно, всем его действиям, пусть и противоречащим за-
явленным законам и обязательствам. На поиске врага и зиждил-
ся террор не только во Франции, но и в предшествующих рево-
люциях (в английской, пусть и не столь масштабным и жестоким
образом), равно как и практически во всех последующих в но-
вой и новейшей истории. Поэтому остановимся на образе врага
в речах и трактатах Сен-Жюста.
Причины и смысл террора прекрасно раскрыты в уже ука-
занной работе Фюре. Террор порожден разрывом между устояв-
шейся традицией и конструированием нового общества — старое
нужно как можно быстрее уничтожить, а новое как можно бы-
стрее насадить, дабы заполнить образовавшуюся пропасть, ко-
торая грозит полной потерей ориентиров и анархией. Общество,
как правило, не готово принять и понять политические иннова-
ции, поэтому для убеждения в своей правоте и справедливости
государство прибегает к методам насилия, самым грубым и оче-

революции и конституции во Франции» Луи Антуана Сен-Жюста // Ев-

ропа: международный альманах. Вып. 2. Тюмень: ТюмГУ, 2002.
11. См.: Филимонова М. А. Указ. соч.

120 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
видным. Собственно, слова Сен-Жюста и отразили подобное не-
примиримое отрицание прошлого и чужого.
Весьма показательным является выступление Сен-Жюста
с обвинением против главного врага республики и революции —
арестованного Людовика XVI (первая речь о суде над королем,
произнесенная в Национальном Конвенте 13 ноября 1792 года):

Единственной целью комитета было убедить вас, что короля

надлежит судить как простого гражданина; я же утверждаю,
что короля следует судить как врага, что мы должны не столь-
ко судить его, сколько поразить12.

Немыслимо, чтобы

…преступника, принадлежащего к самому последнему разряду

людей, разряду угнетателей, превратили в мученика, в жерт-
ву собственной гордыни13.

На раннем этапе республики для Сен-Жюста враг — это враг со-

словный, представитель привилегированной, неприкосновенной
прежде касты, которая заслуживает особо суровой расправы
и недостойна гражданского статуса. Он призывает к скорей-
шей и жестокой расправе над королем, пренебрегая средствами
и даже обходя законы, ведь убийцам Цезаря законом была сво-
бода Рима, а ныне, добавляет оратор, «с чрезвычайной почти-
тельностью вершат суд над убийцей народа, застигнутым на ме-
сте преступления!..»
«Невозможно царствовать и не быть виновным»14 — здесь ора-
тор подразумевает не столько традиционный для конституци-
онной монархии (локковско-руссоистский) принцип ответствен-
ности государя перед народом, сколько преступление перед
нацией правителя, поправшего ее свободы. В ранний период рес-
публики враг в понимании Сен-Жюста — это угнетатель свобод.
Террор еще не наступил, борьба за свободы еще не вошла в фазу
масштабного искоренения любой политической альтернативы.
Следующее за судом над королем громкое событие — это арест
жирондистов в июле 1793 года. И тут Сен-Жюст заходит дальше,
обрушиваясь уже не на преступление главы государства, а на ве-
роломство самих народных избранников, клявшихся в верно-
сти республике. Начинается чистка внутри сообщества револю-

12. Сен-Жюст Л. А. Указ. соч. С. 10.

13. Там же. С. 11.
14. Там же. С. 13.

М а р и я У ва р ова  1 2 1
ционеров, Сатурн уже пожирает собственных детей. Бросаются
в глаза не обвинения в злоупотреблении властными полномочия-
ми, а подозрительность самого оратора, идея заговора как оправ-
дание расправы с противником, тенденция к поиску предателей
среди «своих». Враг смещается с верхов в низы; враг — среди нас,
он носит маску добропорядочного республиканца:

Они не были дерзостными врагами свободы, они говорили

на языке свободы, они казались, как и вы, ее защитниками…15

Если король виновен в том, что он — король, воспитанный в тра-

дициях безнаказанности и сакральной неограниченности вла-
сти, то жирондисты в речи Сен-Жюста виновны в лицемерии
и хитрости, а следовательно, представляют собой даже бóльшую
опасность:

Эта [партия]… умело обращала в свою пользу воодушевление,

господствовавшее в наших прениях; отождествляла бездей-
ствие с миром и порядком; республиканский дух с анархией…
шла в ногу с народом и свободой, чтобы привести их к своим
целям…16

В ход идет обвинение в злоупотреблении и превратном толко-

вании республиканских свобод. Обозначается явное движение
к однопартийности и ликвидации идейного плюрализма в Кон-
венте, к монополизации монтаньярами политических процессов.
Очевидно также, что враг — это тот, кто умело манипулирует са-
мыми чистыми и возвышенными лозунгами, правами и свобода-
ми революции в корыстных целях; тот, кто использует свободы
как трамплин для продвижения и успеха.
Тучи сгущаются осенью 1793 года — это заметно в речи «О ре-
волюционном порядке управления». Там  уже громко звучат
призывы к расправе над врагами народа — отметим, что имен-
но с речи о жирондистах Сен-Жюст прибегает к употреблению
термина «враг народа», — и обосновывается необходимость же-
стоких чисток в рядах всех подозреваемых. Искоренение врага
оправдает любые средства:

Вы не должны больше щадить врагов нового порядка вещей;

свобода должна победить какой угодно ценой17.

15. Там же. С. 74.

16. Там же. С. 75.
17. Там же. С. 94.

122 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Враги — это отныне не только «изменники», но и «равнодушные»,
«те, кто остается бездеятельным в Республике и ничего не де-
лает для нее». Враг уже опасен не действием, а безразличием
к судьбе отечества. Следовательно, потенциальный враг — вну-
три каждого из преданных республике граждан. Это уже ско-
рее набор пороков, нежели конкретные заговорщики или узур-
патор: равнодушие — главный из этих грехов. Потому в данный
момент, пока юная республика охвачена сомнениями, а нрав-
ственные качества и твердость духа ее граждан столь неустой-
чивы, она должна признать жестокость в качестве единствен-
ного средства борьбы с врагом:

…было бы отрадно управлять согласно принципам мира

и естественной справедливости: эти принципы хороши
в отношении друзей свободы, но меж народом и его врагом
не может быть ничего общего, кроме меча18.

Проявление пощады к  врагам — это в  условиях революции

и борьбы за свободу целой нации является не благородством,
«не добродетелью, а слабостью»19. Лишь беспощадность может
показать врагу силу, твердость духа, способность отстаивать
свои интересы.
На тот момент Франция находилась в разгаре борьбы со стра-
нами антифранцузской коалиции, являвшимися (кроме Англии)
абсолютистскими монархиями, в силу чего война с ними пози-
ционировалась Конвентом как священная, война свободного на-
рода против угнетателей всего континента. Соответственно, про-
тивнику (как военно-стратегическому, так и идеологическому)
приписывались пороки, символизировавшие его принадлеж-
ность к нации угнетателей:

…французская нация внушает страх своим пылом, своей стреми-

тельностью, а ее противники неповоротливы, равнодушны
и медлительны… Если французскую нацию в этой войне вооду-
шевляют сильные и благородные страсти, любовь к свободе,
ненависть к тирании и угнетению… [то] ее противники, напро-
тив, являются наемными рабами, бесстрастными автоматами…20

В такой обстановке Сен-Жюст инициировал принятие ряда за-

конов против иностранцев, в частности англичан, направленных

18. Там же.
19. Там же. С. 105.
20. Там же. С. 100.

М а р и я У ва р ова  1 2 3
на искоренение шпионов и всех, сотрудничающих с державами
коалиции. Смысл пропаганды был прост: иностранцы через сво-
их шпионов подстрекают французский народ к внутренней вра-
жде, вынуждают Конвент и Комитет общественного спасения
быть жестокими. Таким образом, террор представлен как вы-
нужденная мера, комитет всего лишь адекватно отвечает на ве-
роломство противника, а не сам по себе является злодеем (речь
о «Законе против англичан» от октября 1793 года):

Внушить страх — такова была наша очередная задача, но она

относилась только к негодяям. Между тем, следуя точно раз-
работанному плану, стремясь нейтрализовать наши меры,
сделав их более жестокими, они добивались всеми средства-
ми, чтобы террор, предназначенный только для врагов наро-
да, распространился на сам народ21.

В речи «О фракциях, направляемых из‑за границы» от 13 марта

1794 года Сен-Жюст с еще большей определенностью и откро-
венностью обвиняет иностранные державы в подрыве деятель-
ности республики:

В Республике зреет заговор, замышляемый заграницей, кото-

рая стремится путем разложения помешать установлению
свободы… Заграница разлагает всех и вся22.

Во всех неудачах молодой республики (а они неизбежны, учи-

тывая незрелость и неопытность нации в делах демократии) об-
виняется заговорщическая деятельность. Согласно риторике
Сен-Жюста, народ Франции готов принять республику, все со-
мнения в ее необходимости происходят от зарубежной пропа-
ганды; француз даже не может допустить мысли о разочарова-
нии в республике, ибо он ее и создал, однако враг-иностранец
пытается разрушить его убежденность. Всякая антиреспубли-
канская деятельность приписывалась сотрудничеству с ино-
странцами — например, в обвинительной речи против Дантона
от 31 марта 1794 года Сен-Жюст считает его снисходительность
и попытку оспорить закон против англичан следствием не его
искренней в этом убежденности, а сотрудничества с агентами
английского правительства23.
Еще один элемент «вражества» и часто встречающееся в сло-
варе Сен-Жюста понятие — это фракционность: видение угрозы
21. Там же. С. 104.
22. Там же. С. 120.
23. Там же. С. 150.

124 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
в политическом плюрализме. Республика выживет только еди-
ной идеологией, единой партией, с помощью максимальной цен-
трализации и сплочения. В речи «О фракциях, направляемых
из‑за границы» (13 марта 1794 года) он заявляет:

…пришло время вернуть в небытие врагов народа… их цель —

создать партии, вооружить одних граждан против других
и в разгар междоусобиц восстановить трон24.

Современная демократия — это плюрализм и многопартийность,

битва мнений, но в понимании Сен-Жюста на раннем этапе рес-
публики ей необходимы жесткая дисциплина и отсутствие раз-
ногласий, прений, вызывающих сомнения и отвлекающих гра-
ждан от единой цели. В республике зрелой и опытной партии
займут свое законное и необходимое место, дабы регулировать
диалог между различными социальными силами и группами,
но едва родившаяся республика погибнет под градом мнений
и споров.
Фракции — это орудие для осуществления корыстных целей
их лидерами, которые не отражают интересы народа, а дела-
ют политическую карьеру, прикрывшись личиной защиты рес-
публики:

…функционеры, встающие между народом и национальным

представительством, чтобы утеснять обоих… фракции —
последняя надежда тирании; их источник в обычных стра-
стях человека, в стремлении обратить к своей личной выгоде
приобретенную репутацию… зависть… порождает фракции25.

Политик должен отречься от всего личного и следовать толь-

ко общественным интересам. Любопытно было  бы отметить
в данных заявлениях явную склонность к прямой демократии
без партий-посредников — то, что впоследствии развил и вопло-
тил Наполеон Бонапарт и что стало одним из столпов системы
«управляемой демократии».
Итак, республике грозит наибольшая опасность не от вну-
тренних распрей и террора, а от внешнего врага, стремящегося
ее разрушить. Именно он сеет сомнения в души граждан-рес-
публиканцев. Обвинение во всех неудачах республики врага от-
ныне становится языком официальной пропаганды, а речи Сен-

24. Там же. С. 120.

25. Там же. С. 124, 137, 278.

М а р и я У ва р ова  1 2 5
Жюста в Конвенте уверенно можно назвать пропагандистскими,
направленными на создание определенных мнений и стерео-
типов среди масс. Подобная тактика вполне объяснима: страна
терпела военные поражения, оказавшись в кольце неприязни
со стороны всей Европы, народ и армия нуждались в подъе-
ме боевого духа. Собственно, Сен-Жюст формирует и подробно
разъясняет все составляющие образа врага отечества с целью
научить народ распознавать его и вселить в него отвращение
к качествам и деятельности противника — это ли не откровенно
пропагандистская риторика?
Враг, о котором говорит Сен-Жюст, не является вымышлен-
ным, ибо все события, связанные с войной Англии и прочих
участников коалиции против Франции, действительно имели
место; проблема не в извращении фактов (оратор как раз опе-
рирует самыми достоверными данными) и даже не в толкова-
нии действий врага, а в том, какими чертами мировоззрения
и поведения Сен-Жюст его наделяет и какими методами при-
зывает с ним бороться. В любом случае сущность подобной па-
радигмы — разделение общества на «своих» и «чужих»: тех, кто
следует за революцией, и тех, кто против нее и, следовательно,
подлежит уничтожению. Мышление в категориях «мы» и «они»
стало «новой системой, позднее распространившейся на все об-
ласти политики и идеологии»26.
Формирование образа врага подводит исследователя
к еще одному соображению, основанному на выдвинутых Сен-
Жюстом принципах: каким он представлял себе террор и, глав-
ное, в чем цель и смысл террора, чем он оправдан?
Историки террора, как уже было указано, достаточно еди-
ны во мнении о нем: террор возникает как средство максималь-
но быстрой ликвидации старых порядков и внедрения новых,
террор заполняет социальный и психологический разрыв ме-
жду эпохами27. Несомненно, что и ситуация, в которой оказалась
Франция начиная с 1793 года, требовала максимальной концен-
трации усилий по сохранению в стране порядка и сплоченно-
сти: восстание в Вандее — по сути гражданская война; война вне-
шняя — с роялистами и странами антифранцузской коалиции;
необходимость сражаться на нескольких фронтах — реальном

26. Смирнова Е. В. Указ. соч. С. 100.

27. См.: Furet F. Op. cit.; Генифе П. Указ. соч.; Бачко Б. Указ. соч.; Олар А. По-
литическая история французской революции. М.: Издание С. Скирмун-
та, 1902.

126 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
и идейном, имевшем дело с поддержанием в народе революци-
онного энтузиазма и веры в справедливость молодой республики.
Однако, по Сен-Жюсту, у террора существовала не только
четко определенная цель, но и свои компоненты и основания.
На деле, как мы увидим, само слово «террор» Сен-Жюст упо-
требляет не так уж часто, он заменяет его другими. Насилие
для него — это «тирания» и «угнетение», то есть принципы аб-
солютизма, которые должны вызывать у народа ненависть, ибо
ассоциируются (вернее сказать, были ассоциированы самими
деятелями революции) с монархией. Понятно, что с республи-
кой насилие не должно связываться. Применительно к ней речь
пойдет, скорее, о доминировании неких социально-нравствен-
ных добродетелей.
На раннем этапе республики Сен-Жюст не выдвигает кон-
кретной программы и выражается достаточно образно, еще со-
храняя некоторые юношеские идеалистические представления.
Из речи «О конституции Франции», произнесенной 24 апреля
1793 года:

Вообще порядок не может быть результатом действий, навя-

зываемых силой. Поддается упорядочению лишь то, что про-
исходит само собой, подчиняясь внутренней гармонии. Силой
следует устранять лишь то, что чуждо этой гармонии28.

Здесь  же он озвучивает явно заимствованную у  Монтескьё

мысль о том, что законы должны соответствовать духу насе-
ления, что невозможно искусственно подстроить народ под них.
Он еще верит в природную склонность человека к демократиче-
скому устройству в духе Руссо. Однако вскоре станет понятно,
что естественные принципы нарушаются их неизбежными вра-
гами. На этом этапе стоит перейти к действиям жестким и ре-
шительным.
Так, уже осенью 1793 года, после ареста жирондистов и пре-
вращения Конвента в однопартийный по сути рупор монтань-
яров, Сен-Жюст произносит речь «О революционном порядке
управления», где заявляет, что

…республика будет упрочена лишь тогда, когда воля суверена

подчинит монархическое меньшинство и обретет власть
над ним по праву завоевателя29.

28. Сен-Жюст Л. А. Указ. соч. С. 42–43.

29. Там же. С. 93–94.

М а р и я У ва р ова  1 2 7
Сувереном выступает, разумеется, орган народного представи-
тельства — Конвент и надзирающий за соблюдением законов
Комитет общественного спасения. Народ уже должен восполь-
зоваться своим правом победителя — vae victis, можно было бы
сказать. Кроме того, появляются основания ужесточения поли-
тики из практических соображений — слабость управления рес-
публикой вызывает брожения и сомнения, разлагает единство
и уверенность народа в победе революции. Соответственно, воз-
никает необходимость наказания:

Поскольку бездеятельность в управлении была причиной

ряда отступлений, устанавливаются точные сроки приведе-
ния в исполнение законов и мер общественного спасения;
нарушение этих сроков карается как покушение на свободу30.

Действительно, риторика Сен-Жюста меняется, приобретает ка-

рательное направление, что было неизбежно, а с тактической
точки зрения вполне оправданно в условиях тотальной войны
(гражданской и внешней), в которую оказалась втянута стра-
на, и потрясения в массовом сознании, когда в считаные не-
дели была низложена монархия и установлена республика —
не так‑то просто это сделать в государстве, веками жившем
в традициях монархии и божественного права короля. При сла-
бом управлении такое положение вызовет тотальное обществен-
ное разочарование и раздор, ибо нация останется без направ-
ляющей идеи и руководства.
Поэтому республика может выжить в данный момент только
с помощью определенных мер насилия. «Насилие», разумеется,
употребляется Сен-Жюстом в том же негативном контексте, что
и «тирания», то есть применительно к абсолютизму. Каратель-
ные добродетели республики определяются им как «суровость»,
«жестокость», «сила» — они выступают если не как безупречные,
то уж точно как необходимые меры. Они возвышаются, облаго-
раживаются в устах оратора именно потому, что служат респуб-
лике и народному счастью, поэтому очищаются от всех тради-
ционно присущих им ассоциаций с насилием:

Если находится человек, безразличный к нашим несчастьям

и развращенный до такой степени, что способен оскорбиться
нашей суровостью, значит, у него нет никакого представле-
ния о нашей республике, для установления которой требует-
ся мужество… Нам потребуются жестокость и сила, чтобы

30. Там же. С. 102.

128 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 одолеть столь коварного противника… Когда в республике,
соседствующей с тираниями, возникают волнения, ей необхо-
димы суровые законы…31

Основой республики, продолжает Сен-Жюст, «может быть толь-

ко непоколебимая суровость»32. Жестокость и суровость уже
явно переходят в разряд добродетелей революции, лишний раз
их облагораживают мужество и сила:

Сила не есть ни разум, ни право. Но, вероятно, без нее нельзя

обойтись, чтобы заставить уважать и разум, и право33.

Такова, по всей видимости, одна из задач и сущностей террора.

Более того, в один ряд с террором ставятся добродетели Про-
свещения — разум и справедливость. Вот еще одно оправдание
жестоких мер. «Содержание под стражей связано с прогрессом
разума и справедливости»34, — утверждает Сен-Жюст в речи
«О лицах, содержащихся в тюрьмах», произнесенной 26 февраля
1794 года, как раз на пике террора. Кстати, в этой речи впервые
появляется само понятие «террор», но, разумеется, не равное
«тирании». Тирания — это беззаконие и узурпаторская власть
меньшинства над бесправным большинством, в то время как
террор — это система наказаний меньшинства с помощью боль-
шинства, обоснованная законами и осуществля-емая во благо
последнего:

В отношении к мятежному меньшинству мы перешли от пре-

зрения к недоверию, от недоверия к примерам, от примеров
к террору. От содержания под стражей зависит гибель или
торжество наших врагов…35

Именно в данной речи Сен-Жюст употребляет термин «дикта-

тура справедливости», исчерпывающе характеризующий цели
и средства террора. Закон необходим для существования рес-
публики, порядок — для защиты республики от врагов внутрен-
них и внешних. Террор подчиняет личные интересы граждан
общественному благу и единой цели, препятствует их раздроб-
лению и превращению в индивидуальные корыстные проекты.
Таким образом, террор — это средство мобилизации коллектив-

31. Там же. С. 107, 110.

32. Там же. С. 112.
33. Там же. С. 288.
34. Там же. С. 109.
35. Там же.

М а р и я У ва р ова  1 2 9
ной воли нации, рычаг сплочения граждан перед общей опасно-
стью, необходимый для «оздоровления» общества, переживше-
го потрясение от быстрой смены политического строя, общества
с еще хрупкими институтами и потому неуверенного, сомневаю-
щегося, едва способного отстоять свои интересы и противосто-
ять врагам.

При монархии существует только одно правительство; в рес-

публике сверх того имеются установления либо для того,
чтобы воздействовать на нравы, либо для того, чтобы воспре-
пятствовать извращению законов и развращению людей…
И поскольку каждый… понимает свою свободу как независи-
мость в проявлении своих страстей и своей алчности, дух
завоевания и эгоизм распространяются среди граждан…36

Этой же цели пресечения раскола служит другой инструмент

террора — закон, ибо террор вершится его именем и во имя его,
с целью торжества в обществе новых устанавливаемых законов,
отрицающих прежний порядок. Закон, как и суровость, един
для всех и служит сплочению, ибо он «бесстрастен», следова-
тельно, перед ним все равны:

Законам не присущи страсти, которые порождают рознь

и притворство. Законы суровы, люди же не всегда суровы…
нужно, чтобы установления поставили силу и непреклонную
справедливость законов на место личного влияния37.

Изначально закон мыслился Сен-Жюстом как обязательная со-

ставляющая и атрибут свободы. В раннем произведении «Дух
революции и конституции во Франции» он понимал свободу
как «зависимость от разумных законов»38 и идеалом представ-
лял порядок, при котором «общественный закон объединяет
всех извне, что является необходимым и законным»39. На момент
1794 года эти идеи не покинули Сен-Жюста, но эволюциониро-
вали вплоть до насильственного подчинения индивидов зако-
нам и расправы с теми, кто пренебрег общественным интересом
в пользу личного.
Это неудивительно, ведь личный интерес рождает самодоста-
точность, критику политического режима, угрозу диссидентства.

36. Там же. С. 110.

37. Там же. С. 175, 279.
38. Там же. С. 193.
39. Там же. С. 255.

130 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Следовательно, в индивидуализме уже коренится разложение,
внутренний враг. А для борьбы за республиканские ценности
необходимо единение действий и мыслей — мыслит уже не ин-
дивид, а закон как продукт коллективной воли индивидов и со-
зданный для цельного общества, а не для каждого из них по от-
дельности.
Та «непоколебимая суровость», о которой говорил Сен-Жюст, —
не просто строгость наказания, но также дисциплинированность,
единение, коллективное действие, направленное против врага
республики, соблюдение закона, верность революционным прин-
ципам и готовность их отстоять.

Постоянная суровость общественных нравов может быть

достигнута только посредством действенных установлений40.

Это существенный компонент террора. Коллективность, подчи-

нение личного общему — вот одно из оправданий и целей терро-
ра, ибо, как мы уже убедились, Сен-Жюст видит корень преда-
тельства интересов республики в господстве частных интересов.
Соответственно, для укрощения личных страстей и нужна та са-
мая суровость закона и нрава:

Поскольку личный интерес непобедим, то только с помощью

меча можно установить свободу народа41.

Нетерпение, стремление убыстрить процессы, неизбежность на-

сильственных мер — вот революционный план действий, который
обусловлен необходимостью постоянного искоренения врагов:

Лучше ускорить ход революции, чем плыть по течению,

отдавшись во власть всех тех заговоров, которые чинят пре-
пятствия на ее пути42.

Промедление и мягкость преступны — они погубят республи-

ку. Ее меч должен действовать непрерывно, дабы не дать врагу
опомниться и расслабиться, он должен держать народ в посто-
янной готовности к борьбе, а врагов — в постоянной напряжен-
ности и страхе. В конце концов, «смерть — ничто, лишь бы вос-
торжествовала революция»43. Этими словами, произнесенными

40. Там же. С. 117.

41. Там же. С. 114.
42. Там же. С. 118.
43. Там же. С. 154.

М а р и я У ва р ова  1 3 1
всего за три месяца до падения монтаньяров, Сен-Жюст будто
предвосхитил собственную кончину: он был казнен, но его смерть
не уничтожила идеалов революции — напротив, после термидо-
рианского переворота они подвергаются очищению и возвраще-
нию к «дотеррористическим» принципам социального мира.
Так для чего необходим террор?

Принципом республиканского правления является доброде-

тель; если не она, то террор44.

Очевидно, что до торжества добродетелей общество еще не со-

зрело. Добродетели мыслятся лишь в будущем. Как верно за-
мечают историки, Сен-Жюст с его политическими и идеологи-
ческими проектами был ориентирован на будущее, настоящее
мыслилось им как ступень, трамплин, переходный этап к цар-
ству закона и справедливости45. Поэтому террор был для него
трагической необходимостью. Одна из самых знаменитых фраз
Сен-Жюста, отражающая сущность режима террора:

Сила обстоятельств, которая приводит нас к результатам,

о которых мы и не помышляли.

Террор — это ступень от беззакония и тирании к закону и спра-

ведливости. Он всего лишь инструмент наказания врагов и ви-
новных в разложении революционных настроений общества.
Террор — не  идеология, а  средство. Он вытекает из  усилий
по «приведению в соответствие идеального и реального», име-
ющих целью «сокрушить все препятствия, которые неизбежно
возникают на пути идеального»46. Террор в данный момент ну-
жен для максимально прочного установления «добродетели» (по-
дробнее речь о ней пойдет далее), фундаментальной частью ко-
торой является уважение закона и отказ в политике от частного
в пользу общественного. Террор нужен для мобилизации мас-
сового действия, ибо только массово устанавливается народная
республика и только диктатура закона, общего для всех, побе-
ждает сомнение и недоверие к революции. Оправданием методов
террора в устах Сен-Жюста являлось будущее торжество рес-

44. Там же. С. 288.

45. См.: Бачко  Б. Указ. соч. С. 279; Fleury  F. Op. cit. P. 241; Черновер-
ская  Т. А.  К  вопросу об  эволюции мировоззрения Сен-Жюста. С. 28;
Soboul A. Op. cit. P. 285; Генифе П. Указ. соч. С. 71; Morton J. B. Op. cit.
P. IX.
46. Генифе П. Указ. соч. С. 71.

132 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
публики — мысль его настолько вдохновенно была устремлена
в это будущее, что ради него можно было пожертвовать настоя-
щим и расценить его лишь как неприятный переходный эпизод.
Развивая тезисы о  происках врагов революции и  необхо-
димости решительных мер по пресечению их действий, Сен-
Жюст многократно прибегает к понятию «снисходительность».
Оно действительно бросается в глаза и частотой употребления,
и той важностью, которой обладает для революционного духа
и его программы. Как Сен-Жюст понимает это нравственное ка-
чество и почему оно столь значимо в его «словаре»?
Заметим, что смысл понятия снисходительности в идеях Сен-
Жюста эволюционирует. В «Духе революции…» он рассуждает
в рамках обновленной монархии, теперь уже конституционной,
и позиционирует снисходительность как благородство правите-
ля, долженствующего проявлять милосердие к угнетенным: мо-
нархия «будет снисходительна, употребляя власть»47. Но уже
через два года Сен-Жюст придет к  тому, что снисходитель-
ность со стороны власти тождественна преступлению. За этот
период расстановка сил во власти успела резко перемениться:
от короля и роялистски ориентированного Учредительного со-
брания она перешла в руки самой радикально-демократиче-
ской группы народных представителей — монтаньяров. Теперь
снисходительность преступна, она равна слабости и равноду-
шию к судьбе отечества, отказу от гражданского долга. Оратор
переходит к риторике обвинения, обличения. Жалость, состра-
дание — вот пороки. Республика безжалостна к слабостям, ведь
проявить их означает уступить врагу, показать ему свою уязви-
мость («О жирондистах», июль 1793 года):

Во всяком случае не ждите, что комитет проявит снисходи-

тельность к слабости или безрассудству кого бы то ни было…
Теперешнее состояние Франции, распад политического орга-
низма — все говорит о том, что общественное благо не было
достигнуто и что вы не должны никого щадить. Республика
не считается ни со слабостями, ни с бесплодными порывами.
Все виновны, если отечество несчастливо48.

Сен-Жюст развивает мысль, все настойчивее и откровеннее

требуя беспощадного отношения к врагу и измене республике
(«О лицах, содержащихся в тюрьмах», февраль 1794 года):

47. Сен-Жюст Л. А. Указ. соч. С. 201.

48. Там же. С. 74.

М а р и я У ва р ова  1 3 3
 Явным признаком измены является жалость к преступлению
в республике, основой которой может быть только непоколеби-
мая суровость… В начале революции раздавались голоса, тре-
бовавшие снисходительности к тем, кто сражался против нее;
эта снисходительность, сохранившая тогда жизнь нескольким
преступникам, в дальнейшем привела к гибели двухсот тысяч
человек в Вандее… Трудно установить республику, если
не осудить со всей беспощадностью все преступления… Вы
не имеете права быть милосердными, проявлять сочувствие
к изменникам; вы трудитесь не для себя, а для народа49.

Становится понятным, что суровость и отсутствие снисходитель-

ности — это нравственная и идеологическая защита от врагов:
враг чувствителен к снисходительности; следовательно, снисхо-
дительность / прощение — это неявное сотрудничество с ним.
Вопиющий пример снисходительности как порока — обви-
нительная речь против Дантона от 31 марта 1794 года, где Сен-
Жюст как раз упрекает его в мягкости по отношению к врагам,
называет его «банальный примиритель»50:

Ты ко всему приспосабливался… ты грозил им, но без возму-

щения и с отеческой добротой… разве ты не несешь ответ-
ственности за то, что не испытывал ненависти к врагам
отечества?51

Получается, что истинный республиканец должен отказаться

от сострадания и компромиссов — сама реальность диктует это:
как иначе можно поступить, если отечество находится в коль-
це врагов? Неприятеля победит не соглашательство, не уступки,
а только беспощадность — «жестока снисходительность, ибо она
угрожает отечеству»52. Кроме того, снисходительность подры-
вает способность революционера пожертвовать своей карьерой
ради всеобщего равенства и справедливости. Личный интерес
в политике — это преступление, ибо государственные дела тре-
буют и подразумевают заботу об общем благе. Граждане стро-
ят республику — значит, они не могут поставить себя выше ее:

Виновниками этой порчи нравов являются снисходительные…

отечество оказалось принесенным в жертву личным интере-

49. Там же. С. 112–114.

50. Там же. С. 146.
51. Там же. С. 146–147.
52. Там же. С. 152.

134 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 сам, тогда как все частные интересы должны быть принесены
в жертву53.

Наконец, в разгар «большого террора» — с весны 1794 года — Сен-

Жюст громогласно оправдывает и узаконивает практику доно-
сительства на всех врагов: это высшая ступень отрицания снис-
ходительности и, более того, попытка искоренения ее в массовом
сознании. Именно тогда были изданы законы «О подозритель-
ных» (привлекающие к суду за измену республике даже тех, чья
вина не была доказана), хотя Комитет общественного спасения
и ранее «кормился» доносами. Предлагается проект постановле-
ния Конвента от 13 марта 1794 года:

Каждый гражданин обязан указать на заговорщиков и лиц, объ-

явленных вне закона, если ему станет известно их местопребы-
вание. Каждый, кто станет укрывать их у себя или в ином месте,
рассматривается и карается как их сообщник54.

Смысл и цель революции лежат в справедливости. В речах Сен-

Жюста это одно из наиболее употребляемых слов и, как мож-
но понять из его рассуждений, основа тактики революционера.
Именем справедливости он осуществляет свою главнейшую за-
дачу — искореняет врагов:

У меня нет снисхождения к врагам моей страны, я не знаю

ничего, кроме справедливости… Правительство, которое вер-
шит справедливость, не становится от этого сильным и угне-
тающим, ибо оно подавляет лишь зло55.

А также внушает гражданам и руководству страны господство

интересов общественных над частными целями в делах респуб-
лики:

Следует быть справедливым; но справедливым в соответствии

не с интересом отдельных лиц, а с интересом общественным56.

Равенство граждан перед законом подразумевает именно спра-

ведливость  — беспристрастность судей и  политиков, отказ
от частных интересов в государственных делах, одинаковые
для всех нормы права, возможности и ответственность.

53. Там же. С. 117.

54. Там же. С. 134.
55. Там же. С. 109, 288.
56. Там же.

М а р и я У ва р ова  1 3 5
 Равенство граждан не может иметь иных гарантий, кроме
неумолимой справедливости власти…57

Справедливость для Сен-Жюста — это, с одной стороны, инстру-

мент практического применения принципов гражданско-право-
вого равенства, а с другой — нравственная норма, которая помо-
гает революционеру преодолеть корысть и ощутить моральное
превосходство над врагом. Это беспристрастность и отсутствие
снисходительности, а враг, как мы уже выяснили, как раз при-
страстен и склонен к компромиссам.
Идеи Сен-Жюста о справедливости подводят нас к исследо-
ванию еще одного важного аспекта его мировоззрения — поня-
тия о нравах и нравственности, об их социальной роли и о значе-
нии моральных качеств индивида для процветания республики.
Нравственное общество связано с построением общества будуще-
го. Оно, разумеется, немыслимо без нового человека, очищенного
от скверны прежнего режима угнетения. Какими характеристи-
ками должен обладать рожденный революцией человек и каким
образом государство должно участвовать в их формировании?
Основанием новой революционной морали является доброде-
тель. Добродетели революционера-политика мы уже определи-
ли — это суровость, справедливость, отсутствие снисходительно-
сти к врагу, отказ от личной корысти в делах государственных.
Что касается личных добродетелей, то Сен-Жюст переводит
их из сферы частной в сферу общественную: порочный чело-
век не может быть добрым гражданином, гражданская доблесть
определяется личными качествами, без них политические доб-
родетели невозможны. «Республика — это не сенат, это добро-
детель»58, — утверждает оратор. Руководители государства дол-
жны подавать обществу пример, должны быть безупречными
для избирателя, ибо их задача — не только управлять, но и обу-
чать, просвещать, наставлять, прививать гражданам новые по-
рядки и формировать их нравственный облик. Соответственно,
им также должны быть присущи определенные черты:

…умеренность правителя является источником добрых нравов

и свободы в государстве; нужно, чтобы хранители ваших
законов вели скромный образ жизни, тогда дух и вкусы
общества будут порождаться любовью к законам и родине…
Наша цель — создать такой порядок, при котором установи-

57. Там же. С. 307.

58. Там же. С. 113.

136 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 лась бы всеобщая склонность к добру… установить честное
правительство, которое бы сделало народ счастливым; такое
правительство, при котором лишь мудрость и вечное Прови-
дение руководили бы установлением Республики…59

Очевидно, что к политической жизни начинают применяться та-

кие нравственные ценности, как добро, мудрость, скромность —
они мыслятся как фундамент справедливого общества. Револю-
ция, таким образом, помимо политики есть нравственность.
Сен-Жюст ясно формирует цель борьбы за республику:

Революция должна завершиться установлением совершенно-

го счастья60.

Счастье для него — это не только социальное блаженство и тор-

жество идеалов революции, но и определенные нравственные
и поведенческие черты индивида, некий образ жизни. Каковы
составляющие такого счастья человека и гражданина (которые
в данном контексте мыслятся совокупно)?

…мы предлагаем вам счастье добродетели и скромного достатка…

счастье наслаждаться необходимым и отказываться от изли-
шеств… счастье ненавидеть тиранию, довольствоваться своей
хижиной и плодородным полем, возделанным собственными
руками… счастье возвратиться к природе и морали… Именно
народ создает республику простотою своих нравов… плуг, поле,
скромное жилище, свободное от податей, семья, защищенная
от вожделений разбойника, — вот счастье61.

Сен-Жюст имеет в  виду счастье крестьянина-собственника

или буржуа среднего достатка — в любом случае человека тру-
дящегося, обеспеченного, ни в чем не нуждающегося, но живу-
щего скромно, не знающего излишеств и жажды обогащения,
при этом собственника своего труда, своей земли и имущества,
которое охраняется справедливыми законами. Это и есть идеа-
листическая картина общества будущего, стремлением к которо-
му и оправдывался террор. Скромность и удовольствие жить сво-
им трудом — свойства свободного человека, человека республики;
стремление же к роскоши присуще «развращенным людям» — тем,
кто являлся пособником тирании и угнетения, ибо алчность и во-
жделение суть пороки, порождаемые тиранией и питающие ее.

59. Там же. С. 46, 114.

60. Там же. С. 290.
61. Там же. С. 126.

М а р и я У ва р ова  1 3 7
 Среди добродетелей Сен-Жюст в своем последнем произве-
дении «Республиканские установления» многократно называет
следующие качества: воздержанность, отсутствие надменности,
стыдливость, чувствительность62, «согласие в семьях, дружбу ме-
жду гражданами; [стремление] поставить общественный интерес
на место всех прочих интересов… подавить преступные страсти…
»63 Здесь же он предлагает краткий курс достижения безупреч-
ных социальных отношений, которые, как явственно следует, про-
исходят из торжества личных добродетелей — в данном случае
любви к труду, взаимного уважения, разума и просвещенности:

Если все будут трудиться, возвратится изобилие; потребует-

ся меньше денег; не будет общественных пороков. Если все
будут уважать друг друга, не будет больше фракций: част-
ные нравы станут мягкими, нравы общественные — твердыми.
Поскольку гражданин обо всем будет судить здраво… [ино-
странное] влияние, проникнув к нам, не развратит нас…64

Становится понятным: идеальный общественный порядок, цар-

ство равенства и справедливости наступит только тогда, когда
все данные качества пустят корни в сердцах и умах индиви-
дов, а не будут просто пропагандироваться властью. Револю-
цию необходимо «прочувствовать» — недаром Сен-Жюст говорит
о «чувствительности» как о важном для гражданина свойстве
характера. «Согласие в семье» и «дружба между гражданами» —
азы общества; без умения обеспечить мир в семье невозможно
обеспечить мир гражданский, без дружбы невозможно партнер-
ство, взаимное уважение и доверие в делах политических.
Недаром Сен-Жюст неоднократно повторяет, что правительство
и общество должны быть «нравственными» для обеспечения соци-
альной гармонии и справедливости. А значит, источником нрав-
ственности оказываются принимаемые правительством законы:

…установления есть гарантия правительства свободного народа

от разложения нравов и гарантия народа и гражданина от раз-
ложения правительства… [они] делают нравственным прави-
тельство и гражданское состояние… Установления имеют
целью поставить принципы нравственности в основание всех
действий, поставить влияние нравов на место влияния людей65.

62. Там же. С. 127.

63. Там же. С. 277.
64. Там же. С. 291.
65. Там же. С. 277, 278, 280.

138 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Нравственность и ее роль в представлении Сен-Жюста — это
борьба с личной корыстью в политике и формирование социаль-
но ответственного гражданина на базе индивидуальных добро-
детелей. Собственно, революционер перечисляет основы личных
отношений, которые должны формировать отношения полити-
ческие и культуру, гражданское общество в целом:

Нравы есть отношения, которые природа установила между

людьми; они включают в себя сыновнюю почтительность,
любовь и дружбу. Нравы в обществе есть те же отношения…66

Нетрудно предположить, что из почтительности проистекает

уважение к законам, из любви — сострадание к согражданам,
из дружбы — социальная ответственность и навыки коллектив-
ного действия.
Добродетели человека-гражданина должны регулироваться
и насаждаться руководителями государства. Для нравственно-
сти в столь молодом республиканском обществе, как француз-
ское, требуются законодательные нормы, вдохновленные доб-
родетелью их создателей и направленные на развитие добро-
детелей в сердцах граждан; счастье установится тогда, когда
«гражданские законы… станут призывать лишь к добросовестно-
сти в отношениях между людьми…»67 Между строк автора про-
читывается та же мысль о «диктатуре справедливости», в дан-
ном случае — о «диктатуре нравственности»: государство должно
внушать и направлять эту нравственность, взять на себя забо-
ту о моральных ценностях, буквально «диктовать» их гражда-
нам — что, разумеется, невозможно на данном этапе без доли на-
силия. Поэтому вполне справедливо некоторые исследователи
характеризовали политику террора в видении Сен-Жюста как
«путь к просвещению, очищению нации», «победу над низменны-
ми страстями людей»68 и «руководящую нравственную силу»69.
Перечисленным добродетелям Сен-Жюст противопоставля-
ет пороки старого порядка, который с помощью несправедливо-
го, репрессивного характера своей власти уничтожал в челове-
ке добродетели и прививал ему пороки:

Тирания путем длительного пагубного воздействия развра-

щает человека и делает его неспособным к добру в собствен-

66. Там же. С. 205.

67. Там же. С. 251.
68. Бачко Б. Указ. соч. С. 279.
69. Fleury E. Op. cit. P. 240–241.

М а р и я У ва р ова  1 3 9
 ных глазах. Уничтожьте повсюду тиранию, и вы восстановите
мир и добродетель70.

А вот пороки тех, кто был взращен тираническим режимом:

…класс людей, которые ничего не делают и не могут обойтись

без роскоши и излишеств… кто пребывает во власти скуки,
преисполнен безумной жажды наслаждений и отвращением
к общественной жизни… кто всегда готов из любопытства
сменить одну партию на другую… [кому свойственны] жажда
известности и жажда богатства… Развращенные люди наибо-
лее склонны к тирании, ибо, лишенные стремления к добру,
они только следуют идейным направлениям сегодняшнего
дня… Безразличие — душа тирании, страсть — душа свободы71.

«Добро» должно подразумевать отсутствие честолюбия, гра-

жданскую эмпатию, трудолюбие, воздержанность и верность
своим принципам, постоянство и  последовательность идей
и действий. Наконец, Сен-Жюст рисует устрашающую картину
сугубо гражданских пороков, проистекающих опять же из ре-
жима тирании:

…зависть или презрение к власти, которой он не обличен…

если каждый воображает, что служит не отечеству, а тому,
кто им командует; если тот, кто командует, воображает себя
всемогущим, а не отправляющим народное правосудие… если
каждый из тех, кто обладает властью, будет считать себя
выше гражданина…72

На основе идей Сен-Жюста о смысле гражданских отношений

можно было бы сделать вывод о том, что его цель — подавле-
ние любого личного интереса, обесценивание индивидуально-
го и подчинение человека общественному благу. Такой вывод,
разумеется, был бы заблуждением. В текстах Сен-Жюста мы
встречаем как раз противоречащий тезис — о важности свобо-
ды личности:

Восстановите в гражданском состоянии почет и уважение

к личности… частная жизнь является основою добродетели…
[Нужно,] чтобы законы, установленные властью, как можно
меньше подчиняли себе отношения домашние и частную
жизнь народа… Свобода народа — в его частной жизни…

70. Сен-Жюст Л. А. Указ. соч. С. 46.

71. Там же. С. 127, 128, 168, 191.
72. Там же. С. 288.

140 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Гарантия гражданина от власти должна заключаться в нем
самом… Каждый сможет сам обрести блаженство73.

Последнее утверждение вызывает даже некоторые ассоциа-

ции с кальвинистской доктриной об индивидуальном спасении
души верующего.
На самом деле противоречие объяснимо тем, что Сен-Жюст
достаточно строго разграничивает сферу частную и обществен-
ную. В общественной жизни личный интерес имеет негативный
оттенок, ибо под ним подразумеваются корысть и честолюбие.
Поскольку призвание политика — защищать интересы граждан
и руководствоваться лишь общим благом, то персональные мо-
тивы для него — преступление. Борьба с частными интереса-
ми в понимании Сен-Жюста — это борьба с фракциями, врагами
республики и «снисходительными». Жизнь вне политики дол-
жна, напротив, определяться святостью личных прав, свобод
и добродетелей — всего того, что возвышает человека, очищает
его, дарует ему мир, разум и мудрость, ибо, как мы уже заклю-
чили, только нравственный индивид может сформировать до-
стойного гражданина. В данной ситуации подчинение частно-
го общему оказывается, как и террор, вынужденной временной
мерой для установления идеальной республики; для ее укреп-
ления необходима сильнейшая коллективная воля народа, мо-
билизация умов, невероятная сплоченность, которая должна
устрашить врагов, рассчитывающих расколоть общество.
Чрезвычайно важным для республиканца нравственно-гра-
жданским качеством в понимании Сен-Жюста является любовь
к отечеству. В чем сущность патриотической доктрины Сен-
Жюста? В революционном сознании понятия «революционер /
республиканец» и «патриот» становились идентичны, ибо защита
родины есть защита идеалов революции: тому способствовали
конкретные исторические события — война Франции против мо-
нархической коалиции, которая вторжением в границы страны
стремилась уничтожить ее политический строй. Соответственно,
равнодушный к судьбе родины человек считался сочувствую-
щим врагам. Любовь к отечеству — это любовь и к идеям рево-
люции, ибо они несут в себе бесценные свободы и блага для ин-
дивида. Отечество может быть только там, где торжествуют
законы, равенство, права гражданские и личные, где человек
ощущает себя счастливым и защищенным:

73. Там же. С. 153, 215, 277, 289.

М а р и я У ва р ова  1 4 1
 Где нет законов, там нет и отечества; вот почему народы,
живущие под ярмом деспотизма, вовсе не имеют отечества;
они разве что презирают и ненавидят другие нации… Однако
бывает подлинное отечество, которое является гордостью
свободы и добродетели; это из его лона выходят люди,
у которых любовь к законам кажется небесным огнем, кровь
которых с радостью проливается в битвах и которые хладно-
кровно идут навстречу опасностям и самой смерти74.

Отметим, что отождествление отечества со свободой — весьма

распространенная парадигма Просвещения и впоследствии ли-
берализма; о том, что нет отечества без свобод, говорили, в част-
ности, Поль Анри Гольбах, Томас Джефферсон и Франсуа Рене
де Шатобриан. Так что в данном случае Сен-Жюст умышленно
или невольно повторяет мысль своих учителей и современни-
ков. Впоследствии отождествление патриотизма с освобождени-
ем от угнетения и борьбой за гражданские права неоднократно
становилось руководящей идеей для французов в период ве-
ликих потрясений, например Франко-прусской войны 1870 года
и Парижской коммуны, во время Второй мировой войны и дея-
тельности Сопротивления75.
Далее Сен-Жюст указывает на мессианскую роль Франции
как страны, несущей в ходе революционной войны освобожде-
ние угнетенным народам Европы:

Французский народ никогда не утратит своей доброй славы:

след, оставленный свободой и гением народа, не изгладится
в мире. Народ, живший в угнетении, он оставляет после себя
угнетенными предрассудки и тиранов76.

Если бы Сен-Жюст мог предвидеть, что эту идею разовьют на-

полеоновские войны, откровенно захватнические по сути своей…
В любом случае патриотическая риторика Сен-Жюста явно
направлена на две цели: практическую (сплочение нации перед
общей опасностью и воодушевление солдат республиканской ар-
мии) и национально-идеологическую (формирование в сознании
французского народа неразделимости отечества и свобод, созда-
ние образа отечества-закона в противовес характерного, по его
мнению, образа отечества-государя в период абсолютизма).

74. Там же. С. 242.

75. Подробнее об этом см.: Гордон А. В. Историческая традиция Франции.
М.: Контент-Пресс, 2013.
76. Сен-Жюст Л. А. Указ. соч. С. 152.

142 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Размышления Сен-Жюста о  нравственных характеристи-
ках безупречного индивида и гражданина в обновленном обще-
стве подводят нас к вопросу о том, какими качествами должен
обладать совершенный создатель и руководитель такого обще-
ства — революционер. Бесспорно, ответ нетрудно сформулиро-
вать, резюмируя все уже перечисленные идейные стереотипы
Сен-Жюста. Однако портрет революционера рисует сам Сен-
Жюст, наделяя его определенными психологическими и пове-
денческими особенностями:

Революционер непреклонен; но он рассудителен, воздержан,

прост без ложной скромности; он непримиримый враг всякого
обмана, всякой снисходительности, всякого притворства.
Поскольку он стремится увидеть торжество революции, он
никогда ее не порицает, но осуждает ее врагов… революцио-
нер исполнен чести… его совесть спокойна… революционер
неумолим к злодеям, но он чувствителен… он преследует
виновных и защищает невинных перед судом; он говорит
правду без поучения и не для того чтобы оскорбить… он зна-
ет, что для упрочения революции нужно быть столь же доб-
рым, сколь некогда были злыми… революционер — это герой
здравого смысла и честности77.

Слова эти заставляют вспомнить один из ярчайших и провока-

ционных манифестов — «Катехизис революционера» Сергея Не-
чаева. Разумеется, сравнение текстов двух авторов — задача,
требующая отдельного углубленного и масштабного исследова-
ния; однако в рамках данной статьи нас интересует построение
некоторых архетипов сознания и поведения революционера, ко-
торые оказались достаточно живучими и прошли сквозь время.
Примечательно то, что оба автора лаконично и весьма ясно ри-
суют характер революционера и план его деятельности. Поэто-
му оба текста имеют характер заповедей-манифестов.
Нечаев, как и Сен-Жюст, часто говорит о суровости и ста-
вит ее в ряд важнейших революционных добродетелей («Су-
ровый для себя, он должен быть суровым и для других»). Об-
щая цель революционера у двух авторов вполне понятна, хотя
у Сен-Жюста она заявлена не столь откровенно: самоотречение
и беспощадность к врагам во имя революции. Популярные сло-
ва Сен-Жюста, служившие лозунгом для многих радикальных
движений, прежде всего всех революций во Франции вплоть
до студенческих волнений мая 1968 года:

77. Там же. С. 159.

М а р и я У ва р ова  1 4 3
 Тот, кто делает революцию наполовину, роет себе могилу.

Не менее знаменитое нечаевское изречение гласит:

Революционер — человек обреченный. У него нет ни своих

интересов, ни дел, ни чувств, ни привязанностей, ни соб-
ственности, ни даже имени. Все в нем поглощено единствен-
ным исключительным интересом, единою мыслью, единою
страстью — революцией78.

Суровость, последовательность, дисциплина, отсутствие всякой

снисходительности к врагам — вот провозглашенные качества
революционера, ставшие практически архетипом. Оба мыслите-
ля призывают отречься от личных интересов во имя общей за-
дачи победы революции. «…всегда и везде он должен быть не то,
к чему его побуждают влечения личные, а то, что предписывает
ему общий интерес революции»79, — пишет Нечаев.
Однако бросаются в глаза и различия структуры мышления
двух авторов. Сен-Жюст уповает на такие качества, как скром-
ность, честность, совесть, разум, чувствительность. Для него лич-
ные добродетели означают торжество революции — безнрав-
ственный человек не может быть достойным гражданином, ре-
волюционные политические добродетели начинаются с личных.
Нечаев же разграничивает личное и общественное: для успеха
своего дела революционер отказывается от нравственных истин,
понятий и традиций, он — машина для создания общества буду-
щего, машина разрушения, «все нежные, изнеживающие чувства
родства, дружбы, любви, благодарности и даже самой чести дол-
жны быть задавлены в нем единою холодною страстью революци-
онного дела»80, ибо конечная цель его — «беспощадное разрушение».
Революционер, таким образом, находится вне общества и пре-
выше его добродетелей, он преследует лишь политический инте-
рес. Сен-Жюст, напротив, уверен, что революционер должен на-
править, наставить общество, дать ему пример добродетели и мо-
рали, развить эти качества в гражданах. Нечаев неоднократно
говорит о тотальном разрушении мира прошлого, однако умалчи-
вает о созидании, конструировании нового идеального мира, де-
лая упор именно на разрушении. Сен-Жюст также говорит о раз-
рушении — в контексте избавления французского народа от тира-
нии, угнетения, монархии и врагов республики. Но если манифест

78. Нечаев С. Катехизис революционера // Родина. 1990. № 2. С. 82.

79. Там же.
80. Там же. С. 83.

144 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Нечаева направлен на разрушение, то речи Сен-Жюста воспри-
нимают разрушение лишь как ступень к великому созиданию; его
цель — общество будущего, торжество республики.
Нечаев изложил программу разрушения, в то время как Сен-
Жюст представил программу построения нового мира, причем
не умозрительно-иллюзорную, но вполне прагматичную, с выра-
зительными и точными формулировками. Проект Нечаева — это
организация революционной группы-ячейки, нацеленной на под-
рыв устоев общества. Катехизис революционера Сен-Жюста — это
хорошо продуманный план тотального переустройства государ-
ственной системы и общества, основанный на наборе определен-
ных методов действия, а также качеств, которыми должен обла-
дать революционер для успешного осуществления задачи и кото-
рые должны быть присущи преданному республике гражданину.
Главная характеристика мировоззрения революционера со-
гласно Сен-Жюсту — это поляризация окружающей действи-
тельности и самой риторики деятеля. Старое противопоставле-
но новому не только в плане формы власти (абсолютизм против
республики), но и социальных и нравственных отношений, лич-
ных качеств людей, стратегии руководителей государства, мо-
ральных ориентиров и ценностей граждан-индивидов. Логика
его мышления — это противопоставление: республика — тирания,
защитник республики — враг, развращенность — скромность, су-
ровость — снисходительность. Понятие врага является фунда-
ментальным в его картине мира: враг — это не конкретный инди-
вид, заговорщик-контрреволюционер, а символ всего зла старого
мира, все те общественные и нравственные черты, которые ре-
волюция желает уничтожить. Вышеназванные представления
и обусловили черно-белую картину мира революционера. Что-
бы воплотить свои идеалы в настоящем и будущем, необходимо
тотальное уничтожение прошлого.
В качестве моста между новым и старым мирами выступа-
ет террор. Мы не встречаем в словах Сен-Жюста его восхвале-
ния: большой ошибкой ряда историков ХIX века было приписы-
вание ему создания целой идейной системы террора. На самом
деле террор для Сен-Жюста — это не столько мировоззренче-
ский архетип, сколько практический инструмент уничтожения
старых порядков и установления новых, вынужденная времен-
ная мера, хирургическое вмешательство ради устранения опас-
ного заболевания общественного организма. Идеологии террора
как таковой у Сен-Жюста нет; есть лишь его практика. Она вы-
ражена как раз в виде часто используемого Сен-Жюстом поня-

М а р и я У ва р ова  1 4 5
тия о «диктатуре справедливости», то есть о принуждении гра-
ждан к жизни по новым, «справедливым» законам. Но диктатура
здесь — не форма власти, не тирания, а инструмент политиче-
ского просвещения общества, это всего лишь доктрина о господ-
стве закона и равенстве всех перед ним.
Гораздо более существенную роль играют те нравствен-
ные и поведенческие стереотипы, которыми Сен-Жюст наде-
ляет врагов революции и преданных ей граждан. Ключевым
из них является снисходительность. Ее отрицание представ-
ляется основой революционного мышления и  деятельности:
снисходительность — это преступление, ибо она подразумева-
ет компромисс с врагом, некий третий путь, лазейку между не-
примиримыми противоположностями; в революционной логике,
как раз основанной на противопоставлении и поляризации, по-
пытки соединить их неприемлемы. Снисходительность и род-
ственные ей милосердие и сострадание переведены из разряда
добродетелей в разряд преступлений: Сен-Жюст распространя-
ет их исключительно на отношение к врагу, при этом умалчивая
о возможности проявления таких качеств к соратникам. Таким
образом, снисходительность выступает как угроза всей револю-
ционной логике и тактике: она допускает примирение, в то вре-
мя как постреволюционный мир должен строиться на тотальном
очищении и отрицании прошлого.
Еще один важнейший архетип, он же залог успеха революци-
онной тактики, — это отказ от личного интереса в политических
делах. Революционер жертвует собой ради общества, именно по-
этому врагами революции являются партии-фракции и често-
любие. Революционер-политик — не носитель власти (ибо источ-
ник власти — народ), а труженик, на котором лежит все бремя
ответственности перед гражданами. Власть при республике —
это труд, самоотречение и ответственность: вот что отличает ее
от власти монархической.
Яркой чертой мировоззрения Сен-Жюста является идея вза-
имной зависимости личных и гражданских качеств. Он не раз-
граничивает эти два пространства — напротив, как мы убедились,
в  его представлении личная добродетель предполагает так-
же и политическую. Безнравственный, порочный, эгоистичный
и завистливый человек не станет добросовестным и честным
гражданином, изъяны индивида непременно отразятся на обще-
ственных делах. Потому революционер — не столько профессия
или род деятельности, сколько комплекс нравственных качеств,
которые должны стать примером для граждан; революционер —

146 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
это своего рода пастырь, наставник. Помимо общей идеологи-
ческой «правильности» граждан он отвечает и за их нравствен-
ный облик. Бесспорно, перед нами возникает совершенно новый
образ политика: не макиавеллиевский манипулятор, но некий
«нравственный гражданин», который за основу своей деятель-
ности берет понятия о личных добродетелях.
В речах Сен-Жюста разворачивается проект нового общества
и нового человека. Сен-Жюст мыслит в будущем времени: на-
стоящее для него — это борьба с врагами республики и искоре-
нение пороков в душах и социуме. О мире, дружбе, добродете-
ли, законах и справедливости, о торжестве всех этих идеалов он
говорит лишь применительно к будущему, обращаясь к гражда-
нам с призывом: боритесь, уничтожьте, будьте, стремитесь, же-
лайте! Великое будущее — вот оправдание скорбного и тяжелого
настоящего. Практика террора, идея врага и отрицание снисхо-
дительности, сам набор революционных законов и добродете-
лей — все это имеет одну цель: внушить гражданам отвращение
к прошлому и направить их помыслы и деятельность на сотво-
рение будущего. Революционер — это созидатель, конструктор.
Он не просто руководит массами и занят урегулированием си-
туации в текущий момент — он составляет программу, форми-
рует принципы грядущего обновленного общества. И Сен-Жюст
стал, возможно, первым из государственных деятелей Нового
времени, кто соединил в образе политика нравственность, праг-
матизм руководителя и обладание высоким временным горизон-
том. «Катехизис революционера» — это одновременно и револю-
ционное «Политическое завещание».

Литература
Abensour M. Saint-Just and the Problem
of Heroism in the French Revolution //
The French Revolution and the Birth of
Modernity / F. Ferenc (ed.). Berkeley:
University of California Press, 1990.
P. 187–211.
Aegerter E. La vie de Saint-Just. P.: Galli-
mard, 1929.
Bruun G. Saint-Just, Apostle of the Terror.
Boston; N. Y.: Houghton Mifflin, 1932.
Curtis E. N. Saint-Just, Colleague of Robe-
spierre. N. Y.: Octagon Books, 1973.
Derocles P. Saint-Just, ses idées poli-
tiques et sociales. P.: Editions
sociales internationales, 1937.
Fleury E. Saint-Just et la terreur. P.: Didier,
1852.
Furet F. Penser la révolution française. P.:
Gallimard, 1978.
Furet F., Ozouf M. Dictionnaire critique
de la révolution française. P.: Flam-
marion, 1988.
Gross J. P. Saint-Just: sa politique et ses
missions. P.: Bibliothèque nationale,
1976.
Hamel E. Histoire de Saint-Just, deputé
à la Сonvention nationale. P.: Poulet-
Malassis et de Broise, 1859.
Hampson N. Saint-Just. Oxford: Basil
Blackwell, 1991.

М а р и я У ва р ова  1 4 7
Kermina F. Saint-Just. La revolution aux
mains d’un jeune homme. P.: Perrin,
1982.
Morton J. B. Saint-Just. L.: Longmans,
1939.
Ollivier A. Saint-Just et la force des cho-
ses. P.: Gallimard, 1954.
Saint-Just L. A. Discours et rapports. P.:
Editions sociales, 1956.
Saint-Just L. A. Oeuvres complets. V. 1–2.
P.: Charpentier et Fasquelle, 1908.
Soboul A. Portraits de revolutionnaires.
P.: Messidor, 1986.
Vinot B. Saint-Just. P.: Grand livre du
mois, 2002.
Бачко Б. Как выйти из террора? Тер-
мидор и революция. М.: Baltrus,
2006.
Генифе П. Французская революция
и террор // Французский ежегодник
2000: 200 лет Французской револю-
ции 1789–1799 гг.: Итоги юбилея.
М.: Эдиториал УРСС, 2000. С. 68–87.
Гордон А. В. Историческая традиция
Франции. М.: Контент-Пресс, 2013.
Захер Я. М. Сен-Жюст. Жизнь, деятель-
ность, идеология. Пг.: Госиздат, 1922.
Кареев Н. И. О Сен-Жюсте // Историче-
ские этюды о французской револю-
ции. М.: Институт всеобщей истории
РАН, 1998. С. 246–249.
Морщихина Л. А. Утопия здравого
смысла. «Фрагменты республикан-
ских установлений» Луи Антуана
Сен-Жюста // Опыты историко-ан-
тропологических исследований.
Сборник научных работ студентов
и аспирантов. 2001. М.: РУДН, 2002.
С. 32–34.
Нечаев С. Катехизис революцио-
нера // Родина. 1990. № 2. С. 82–83.
Олар А. Политическая история фран-
цузской революции. М.: Изда-
ние С. Скирмунта, 1902.
Плавинская Н. Ю. Сен-Жюст и Монте-
скье // Из истории буржуазных
революций Нового времени. М.:
148 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Изд-во Ин-та всеобщей истории АН
СССР, 1985. С. 63–78.
Пушкарев А. С., Злобина Г. В. Речи
и трактаты Луи Антуана Сен-Жюста
как исторический источник
для изучения субъективного фак-
тора Великой французской револю-
ции // Проблемы источниковедения
всеобщей истории. Ч. 2: Проблемы
источниковедения новой и новей-
шей истории / Отв. ред. Н. Н. Болгов,
А. С. Пушкарев. Белгород: Издатель-
ство БелГУ, 2002. С. 3–11.
Сен-Жюст Л. А. Речи. Трактаты. СПб.:
Наука, 1995.
Смирнова Е. В. Сен-Жюст: прагматизм
против утопии. М.: РГГУ, 2002.
Филимонова М. А. Сен-Жюст как архе-
тип революционера в европейской
культуре // Культура. Образование.
Человек / Под ред. А. В. Репринцева.
Курск: Изд-во Курского гос. ун-та,
2003. С. 423–433.
Черноверская Т. А. Жизнь и деятель-
ность Луи-Антуана Сен-Жюста //
Новая и новейшая история. 2002.
№ 6. С. 141–165.
Черноверская Т. А. К вопросу об эво-
люции мировоззрения Сен-Жю-
ста // Французский ежегодник 1987.
М.: Наука, 1989. С. 16–29.
Черноверская Т. А. Как человек стано-
вится революционером: формиро-
вание и эволюция мировоззрения
Сен-Жюста. Новосибирск: НГУЭУ,
2005.
Черноверская Т. А. Первый опыт
осмысления происходящего: «Дух
революции и конституции во Фран-
ции» Луи Антуана Сен-Жюста //
Европа: международный альманах.
Вып. 2. Тюмень: ТюмГУ, 2002.
С. 148–159.
Чупрун Н. И. Сен-Жюст, его революци-
онная деятельность и идеология.
Дисс. … канд. ист. наук. Харьков,
1955.
Power of Will or Power of Circumstances? Louis Antoine de Saint-Just and
an Archetypes of a Revolutionary’s Mindset

Maria Uvarova. PhD in History, Associ- revolutionary’s psychological «type» on

ate Professor at the Department of His- the basis of the example of Saint-Just.
tory and Geography of Foreign States of Such an archetype may be applied to
the Moscow State Linguistic University. the revolutionaries of the following
Address: 36 Ostozhenka str., 119034 epochs. The author poiunts out that the
Moscow, Russia. E-mail: uvarovama- ideas of Saint-Just can be compared to
ria82@gmail.com. Sergey Nechaev’s famed “Revolution-
ary’s catechism.” His speeches and trea-
Keywords: French revolution; terror;
tises reflect a revolutionary’s moral
montagnards; revolutionary thinking; dic-
foundations, his views of individual and
tatorship of justice.
social virtues and ideals, his vision of a
The article focuses on the problem of new society in which an individual’s
archetypes of a revolutionary’s mind. The moral characteristics play the leading
French Revolution became a phenome- role and where morality influences his
non concerning not only socio-political political behaviour. The peculiarity of a
structures, but also moral values and revolutionary’s thinking is the polariza-
ideas. It formed a new type of individual tion of reality, dividing it into an enemy
and new ways of thinking. Louis Antoine and a devoted citizen, the denial of any
Saint-Just, one of the most prominent compromise and looking towards the
revolutionary leaders, has been chosen future. The author stresses that such
as an example of such thinking. Neither stereotypes of a revolutionary’s logic are
Russian nor French histriography the creation of the image of a foe, the
schools have considered him to be a rev- notion of the dictatorship of justice, a
olutionary archetype, perferring instead peculiar vision of indulgence not as an
to concentrate on his political ideas, act of compassion, but as a crime aimed
which followed the general paradigm of to excuse a traitor of the republic. Saint-
the Enlightenment. The author argues Just formed a clear and pragmatic plan
that it would be much more fruitful to for the conversion of society and defined
study the phenomenon of a revolution- the behavioral and moral traits of the
ary’s thought based on historical and type of individual that should dominate
philosophical analysis, and to analyze a this society.

References
Abensour M. Saint-Just and the Problem
of Heroism in the French Revolution.
The French Revolution and the Birth of
Modernity (ed. F. Ferenc), Berkeley, Uni-
versity of California Press, 1990,
P. 187–211.
Aegerter E. La vie de Saint-Just, Paris,
Gallimard, 1929.
Aulard A. Politicheskaia istoriia frantsu-
zskoi revoliutsii [Histoire politique de
la Révolution française], Moscow,
Izdanie S. Skirmunta, 1902.
Bachko B. Kak vyiti iz terrora? Termidor i
revoliutsiia [How to Break off the
Reign of Terror? Thermidor and Revo-
lution], Moscow, Baltrus, 2006.
Bruun G. Saint-Just, Apostle of the Terror,
Boston, New York, Houghton Mifflin, 1932.
Chernoverskaia T. A. K voprosu ob evoli-
utsii mirovozzreniia Sen-Zhiusta
[About the Evolution of Saint-Just’s
World View]. Frantsuzskii ezhegodnik
1987 [French Annual 1987], Moscow,
Nauka, 1989, P. 16–29.

М а р и я У ва р ова  1 4 9
Chernoverskaia T. A. Kak chelovek stano-
vitsia revoliutsionerom: formirovanie i
evoliutsiia mirovozzreniia Sen-Zhiusta
[How Man Became a Revolutionary:
Formation and Evolution of Saint-
Just’s World View], Novosibirsk,
NGUEU, 2005.
Chernoverskaia T. A. Pervyi opyt osmysle-
niia proiskhodiashchego: «Dukh
revoliutsii i konstitutsii vo Frantsii» Lui
Antuana Sen-Zhiusta [First Attempt at
Understanding Events: Louis Antoine
de Saint-Just’s “The Spirit of the Rev-
olution and the Constitution of
France”]. Evropa: mezhdunarodnyi
al’manakh. Vyp. 2 [Europe: Interna-
tional Almanac. Iss. 2], Tyumen:
TiumGU, 2002, P. 148–159.
Chernoverskaia T. A. Zhizn’ i deiatel’nost’
Lui-Antuana Sen-Zhiusta [Life and
Activity of Louis Antoine de Saint-Just].
Novaia i noveishaia istoriia [Modern
and Contemporary History], 2002,
no. 6, P. 141–165.
Chuprun N. I. Sen-Zhiust, ego revoliutsion-
naia deiatel’nost’ i ideologiia [Saint-
Just, His Revolutionary Activity and
Ideology]. PhD thesis, Kharkiv, 1955.
Curtis E. N. Saint-Just, Colleague of
Robespierre, New York, Octagon
Books, 1973.
Derocles P. Saint-Just, ses idées poli-
tiques et sociales, Paris, Editions
sociales internationales, 1937.
Filimonova M. A. Sen-Zhiust kak arkhetip
revoliutsionera v evropeiskoi kul’ture
[Saint-Just as the Archetype of a Rev-
olutionary in European Culture].
Kul’tura. Obrazovanie. Chelovek [Cul-
ture. Education. Man] (ed.
A. V. Reprintsev), Kursk, Izd-vo Kur-
skogo gos. un-ta, 2003, P. 423–433.
Fleury E. Saint-Just et la terreur, Paris,
Didier, 1852.
Furet F. Penser la révolution française,
Paris, Gallimard, 1978.
Furet F., Ozouf M. Dictionnaire critique
de la révolution française, Paris, Flam-
marion, 1988.
150 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Gordon A. V. Istoricheskaia traditsiia
Frantsii [French Historical Tradition],
Moscow, Kontent-Press, 2013.
Gross J. P. Saint-Just: sa politique et ses
missions, Paris, Bibliothèque nation-
ale, 1976.
Gueniffey P. Frantsuzskaia revoliutsiia i
terror [French Revolution and Reign of
Terror]. Frantsuzskii ezhegodnik 2000:
200 let Frantsuzskoi revoliutsii 1789–
1799 gg.: Itogi iubileia [French Annual
2000: 200 Years Jubilee of French
Revolution 1789–1799: Results],
Moscow, Editorial URSS, 2000,
P. 68–87.
Hamel E. Histoire de Saint-Just, deputé à
la Convention nationale, Paris, Pou-
let-Malassis et de Broise, 1859.
Hampson N. Saint-Just, Oxford, Basil
Blackwell, 1991.
Kareev N. I. O Sen-Zhiuste. Istoricheskie
etiudy o frantsuzskoi revoliutsii [About
Saint-Just. Historical Essays on French
Revolution], Moscow, Institut vseobsh-
chei istorii RAN, 1998, P. 246–249.
Kermina F. Saint-Just. La revolution aux
mains d’un jeune homme, Paris, Per-
rin, 1982.
Morshchikhina L. A. Utopiia zdravogo
smysla. “Fragmenty respublikanskikh
ustanovlenii” Lui Antuana Sen-Zhi-
usta [Common Sense Utopia. Louis
Antoine de Saint-Just’s “Fragments
on Republican Institutions”]. Opyty
istoriko-antropologicheskikh issledo-
vanii. Sbornik nauchnykh rabot stu-
dentov i aspirantov. 2001 [Historical
and Anthropological Research. Col-
lection of Students’ and Postgradu-
ates’ Studies], Moscow, RUDN, 2002,
P. 32–34.
Morton J. B. Saint-Just, London, Long-
mans, 1939.
Nechayev S. Katekhizis revoliutsionera
[Catechism of a Revolutionary].
Rodina [Homeland], 1990, no. 2,
P. 82–83.
Ollivier A. Saint-Just et la force des cho-
ses, Paris, Gallimard, 1954.
Plavinskaia N. Iu. Sen-Zhiust i Montesk’e
[Saint-Just and Montesquieu]. Iz istorii
burzhuaznykh revoliutsii Novogo vre-
meni [From the History of Bourgeois
Revolutions in Modern Age], Moscow,
Izd-vo In-ta vseobshchei istorii AN
SSSR, 1985, P. 63–78.
Pushkarev A. S., Zlobina G. V. Rechi i traktaty
Lui Antuana Sen-Zhiusta kak istorich-
eskii istochnik dlia izucheniia sub»
ektivnogo faktora velikoi frantsuzskoi
revoliutsii [Speeches and Treatises of
Louis Antoine de Saint-Just as a Histori-
cal Source for Study of Subjective Factor
in Great French Revolution]. Problemy
istochnikovedeniia vseobshchei istorii.
Ch. 2: Problemy istochnikovedeniia novoi
i noveishei istorii [Problems of Source
Studies in Universal History. Part 2: Prob-
lem of Source Studies in Modern and
Contemporary History] (eds N. N. Bolgov,
A. S. Pushkarev), Belgorod, Izdatel’stvo
BelGU, 2002, P. 3–11.
Saint-Just L. A. Discours et rapports,
Paris, Editions sociales, 1956.
Saint-Just L. A. Oeuvres complets. V. 1–2,
Paris, Charpentier et Fasquelle, 1908.
Saint-Just L. A. Rechi. Traktaty
[Speeches. Treatises], Saint Peters-
burg, Nauka, 1995.
Smirnova E. V. Sen-Zhiust: pragmatizm
protiv utopii [Saint-Just: Pragmatism
against Utopia], Moscow, RGGU,
2002.
Soboul A. Portraits de revolutionnaires,
Paris, Messidor, 1986.
Vinot B. Saint-Just, Paris, Grand livre du
mois, 2002.
Zakher Ia. M. Sen-Zhiust. Zhizn’, deia-
tel’nost’, ideologiia [Saint-Just. Life,
Activity, Ideology], Petrograd, Gosizdat,
1922.
М а р и я У ва р ова  1 5 1
 Джон Дьюи
и социальное
Михаил Комин
государство:
Магистрант департамента прикладной
к истории развития политологии Национального исследователь-
ского университета «Высшая школа эконо-
американской мики» в Санкт-Петербурге.
Адрес: 198099, Санкт-Петербург, ул. Про-

И
демократии мышленная, 17.
E-mail: kominmo@yandex.ru.

Ключевые слова: Джон Дьюи; либерализм;

социальное государство; государство
всеобщего благосостояния; США.

Этот знакомый незнакомый Дьюи

Имя Джона Дьюи в философских

и интеллектуальных кругах пре-
жде всего ассоциируется с вкла-
дом в развитие прагматизма и ин-
струментализма, с разработкой
новой методологии в рамках тео-
рии познания. Разумеется, на этом
наследие философа не исчерпы-
вается: свои взгляды и наработан-
ный опыт в полном соответствии
с развитой теорией Дьюи стре-
мился применять в сферах, непо-
средственно относящихся к окру-
жающей нас действительности.
К примеру, широко известны его
труды в области педагогики, ока-
завшие значительное влияние
на развитие дисциплины в Амери-
ке, но не только — даже в раннем
СССР они издавались по несколько
тысяч экземпляров.

152 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Статья посвящена осмыслению влия-
ния американского философа Джо-
на Дьюи на процесс реформирования
классического либерализма в сторо-
ну либерализма социального, посту-
лирующего большее вмешательство
государства в дела рынка и каждого
отдельного индивида. Автор описы-
вает причины необходимости данной
трансформации, истоки аргументации
сторонников новой трактовки либера-
лизма, ее соотношение с позициями
«старых либералов».
Влияние философии социального
либерализма на политические системы
оказалось двояким. Страны Европы до-
вольно быстро восприняли новые вея-
ния, внедрив принципы welfare state
как один из способов восстановления
после разрушительной войны, а США,
несмотря на бурную деятельность са-
мого Дьюи по популяризации соответ-
ствующих идей, применяли отдельные
элементы идеологии исключительно
в рамках «Нового курса».
Однако влияние Джона Дьюи и идей
социального либерализма на амери-
канское общество оказалось более
глубоким. Сделав довольно утопичную
либеральную идею о реалистичности
достижения абсолютного равенства
возможностей доступной широким
слоям населения Америки, Дьюи защи-
тил политическую систему от лишних
социальных потрясений. В моменты
кризиса и значительного увеличения
децильного коэффицента американцы
принимают «пилюлю соцлиберализма
Дьюи», но никогда не пропивают весь
курс до конца.

Однако зачастую популярность работ Дьюи затмевает для нас

его общественную деятельность, которая добавляет к полити-
ческой мысли Америки и Европы, быть может, не такие яркие,
как его философские идеи, но все же достаточно важные штри-
хи. А если учесть буквально пропагандируемый им прагматизм,
Дьюи во многом удалось обеспечить свои идеи конкретными во-
площениями — как прямым активным участием в социальной
жизни, так и посредством воздействия на умы в целом и про-
граммы некоторых партий и политиков в частности.
В рамках данной статьи сделана попытка оценить вклад отца
инструментализма в становление течения социального либера-
лизма, а также рассмотреть влияние философа на ход совре-
менных ему политических процессов в США и Европе, взглянув
в том числе и на отражение их результатов в нынешних демо-
кратических странах.

Философские обоснования социального либерализма

Либерализм как идея и идеология на пороге XIX–XX веков пере-

живал не лучшие времена. Классический либерализм, представ-
ление о государстве как «ночном стороже» находили все меньше
подтверждений в реальности. Интеллектуалы и политики пы-
тались разрешить накопившиеся внутри системы противоречия,

М и х а и л К ом и н  1 5 3
находя порой экстраординарные сочетания: к примеру, нацио-
нал-либерализм, который переживает сейчас ренессанс в стра-
нах старой Европы, или попытка примирить веру и свободу — ли-
берал-протестантизм1.
Ряд теоретиков, особенно в первые десятилетия XX века, стре-
мились дать ответ быстро набирающей популярность социалисти-
ческой, марксистской картине мира, но по большей части труды
их были разрознены и не обладали новым базисом аргумента-
ции. Работы Дьюи в начале его философской и научной карье-
ры также не были лишены такого рода недостатков, однако уже
в «Обществе и его проблемах» (1927)2 Дьюи провозгласил необ-
ходимость пересмотра мер социально-политического регулиро-
вания в соответствии с господствующими общественными пред-
ставлениями.
Наиболее полно политические взгляды Дьюи раскрылись в ра-
боте «Либерализм и социальные действия»3, в которой он выра-
зил несогласие с классическим экономическим либерализмом
и его апологетами — Локком, Смитом и Миллем. Он публикует ее
в 1935 году, будучи свидетелем явной неспособности американ-
ской да и иных экономик мира справиться с последствиями Ве-
ликой депрессии за первые пять лет, а также укрепления и рас-
пространения социалистических и националистических режимов,
достижения которых тогда соотносили с грядущим упадком де-
мократии.
Как инструменталист, Дьюи видит проблему непопулярности
старой либеральной доктрины и демократии в их существенной
оторванности от реальности главенствующих в обществе ожи-
даний. Дьюи признает, что концепция laissez-faire, возведенная
Миллем в абсолют, фактически устарела и во многом породила
текущие экономические проблемы. А для того чтобы их разре-
шить, необходимо пересмотреть положения либерализма. Новая
реальность требует нового либерализма, не замкнутого на себе,
а умеющего реагировать на непредвиденные вызовы.
Ощущая угрозу в  расхожих социалистических и  коммуни-
стических взглядах, Дьюи призывает сделать либерализм бо-

1. См., напр.: Шлейермахер Ф. Речи о религии к образованным людям, ее

презирающим: Монологи. СПб.: Алетейя, 1994; Тиллих  П. Христиан-
ство и встреча мировых религий // Он же. Избр.: Теология культуры. М.:
Юрист, 1995.
2. См.: Dewey J.. The Public and Its Problems: An Essay in Political Inquiry.
State College, PA: Penn State Press, 2012.
3. См.: Idem. Liberalism and Social Action. N. Y.: G. P. Putnam’s Sons, 1935.

154 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
лее привлекательным для масс, обеспечивая не только деклара-
тивное равенство прав, но и реальное равенство возможностей4.
Для этого Дьюи подвергает суровому разбору экономический ли-
берализм, в котором было весьма трудно обнаружить какие‑ли-
бо основания для пересмотра позиций. Одно из них философ
находит в разработанной к тому времени английскими либера-
лами, в частности Грином, Асквитом и Гобхаузом, теории обще-
ства всеобщего благоденствия, однако из‑за своего применения
в действительной политической борьбе в Великобритании в кон-
це XIX века она обладала больше эмоциональной насыщенностью,
нежели рациональной аргументацией.
Итак, концепция либерализма требовала немалой доработки
и адаптации к свежим реалиям. Дьюи вслед за остальными на-
чинает выстраивать критику, исходя из некоторых аспектов ге-
гелевского идеализма.
Во-первых, Дьюи признает диалектичность бедности и  бо-
гатства, а соответственно, их неизбежность по отношению друг
к другу. Развивая сам принцип, Дьюи считает, что помимо указан-
ных противоположностей существуют и моральные требования
равенства индивидов между собой, лежащие в основе объектив-
ной природы вещей и человеческого мышления, — к их отраже-
нию в реальности как раз и следует стремиться.
Во-вторых, Дьюи опирается на принцип органицизма, рассма-
тривая социальные, государственные, культурные и прочие ин-
ституты в качестве некоего единого этического пространства5,
которое формируется и воздействует на человека совокупным
образом. А следовательно, обеспечение равенства индивидов ис-
ключительно в рамках одного из них не приведет к претворению
в жизнь требуемого абсолютного равенства. Философ видит необ-
ходимость в политическом регулировании человеческой деятель-
ности не столько из‑за повлиявшего на него гегелевского опре-
деления государства как высшего проявления социального ин-
ститута (которое только в силу этого должно придерживаться
морального этоса), сколько из соображений, касающихся достиже-
ния с его помощью максимально возможного общественного блага.
Последние воззрения были заимствованы из утилитаризма и
обрели новое развитие в социальном либерализме. Дьюи полага-
ет, что любой индивид приносит максимальную пользу обществу
4. См.: Idem. What a Liberals Want? // Outlook and Independent. October 16,
1929. № 153.
5. См.: Nathanson  J. John Dewey: The Reconstruction of the Democratic
Life. N. Y.: Charles Scribner’s Sons, 1951.

М и х а и л К ом и н  1 5 5
только в том случае, когда наиболее полно раскрывает свои спо-
собности, чему может благоволить лишь равенство стартовых воз-
можностей. Когда любой индивид имеет гарантированный и ровно
такой же, как у всех остальных, доступ к базовому набору прав —
на образование, справедливый суд, окружающую среду, преодо-
ление событий, выходящих за границы его контроля, и т. д., — толь-
ко тогда он будет находиться в условиях идеальной конкуренции
и будет стремиться как можно лучше реализовывать свой потен-
циал, внося наибольший вклад в общественную копилку.
Кроме того, мы не вправе пренебрегать ни одним из таких
вкладчиков, каким бы изначально малым нам ни казался полу-
чаемый результат6. Для доказательства этого Дьюи апеллиру-
ет к популярному сегодня представлению о неизмеримости от-
дельной личности. Если какой‑либо индивид возьмется оценивать
другого индивида или самого себя с точки зрения вклада в обще-
ственное благо, он окажется и объектом, и субъектом этого про-
цесса познания. Из-за  «безразмерности» личности нельзя до-
пустить, чтобы у кого‑либо из нас было меньше возможностей
раскрыть себя, чем у других, ибо «каждый из нас может быть ца-
рем или жрецом в абсолютно равной степени»7.
В своих взглядах на affirmative action, на баланс прав между
частной жизнью и вмешательством государства Дьюи достига-
ет наибольшего расхождения со  сторонниками экономическо-
го либерализма. В классической либеральной мысли — у Локка
или Бентама — фактически отсутствовал всякий конфликт между
собственностью и свободой, ведь последняя рассматривалась ими
исключительно как следствие наличия права на первую. Гаран-
тия сохранения частной собственности, умноженная на равенство
перед законом в вопросах защиты ее от посягательств как со сто-
роны других индивидов, так и со стороны государства, — это са-
моцель; она‑то и обеспечивает реализацию свободы. Социальный
либерализм переворачивает данную логику. Теперь собствен-
ность — не столько право, сколько инструмент, который может
быть использован государством для восстановления справедли-
вости, уравнивания свобод различных индивидов, ограниченных
неравенством возможностей.
Тем не менее отсюда еще не следует, что Дьюи совершенно от-
вергает концепцию «ночного сторожа» Локка. Дьюи считает, что в
наши дни она неприменима, рассматривая ее как идеалистическую

6. См.: Дьюи Д. Этика демократии // Полис. 1994. № 3. С. 28–32.

7. Там же.

156 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
картину, требующую поправки на новые обстоятельства. Дьюи
предпочитает понимать либерализм в довольно техническом смыс-
ле, подобно тому как Мэдисон в «Записках федералиста» истолко-
вывает демократию в качестве средства для получения наиболь-
шей пользы при минимизации неминуемого вреда. «Люди не анге-
лы»: для эффективного управления требуется их подконтрольность
власти, которая может быть обеспечена только лишь противопо-
ставлением одного честолюбия (то есть стремления к власти и из-
вестности) другому, не уступающему ему по своей силе.
Подобную систему сдержек и противовесов в демократии не-
обходимо повторить и  в  капитализме: равноправие и  защита
частной собственности не приводят к подлинному эгалитариз-
му, а значит, нужно дать всем людям одинаковые исходные усло-
вия, столкнув стремление к успеху одного индивида со стремле-
нием к успеху другого, но точно такого же. Обещание равенства
возможностей на старте, разумеется, отражает идеалистические
воззрения, являясь красивой афишей для избирателя, однако,
помимо всего прочего, оно обладает существенным техническим
преимуществом. Государство, гарантируя молодому человеку
даже из очень бедной семьи тот же потенциал, что и всем осталь-
ным, выполняет не только моральный долг, факт осуществления
которого, кстати, осознается индивидом (а стало быть, служит
еще одним стопором для девиантного поведения), но и позволя-
ет обезопасить себя и общество от потрясений и революций, по-
рождаемых недовольством бедных страт.
Данный пункт в программе социального либерализма пред-
ставляет яркий пример применения Дьюи инструменталистской
логики. Его мнение по поводу роли гражданина в новом социаль-
ном государстве также демонстрирует прагматический подход8.
Поскольку описанные выше социальные гарантии для каждого
могут породить иждивенчество, Дьюи предлагает две меры по его
предотвращению.
Во-первых, это увеличение роли каждого индивида в его влия-
нии на государство. Гражданское общество — это не альтернатив-
ная государству самоуправляемая структура (как было в клас-
сическом либерализме), а сообщество абсолютного большинства,
которое дополняет и направляет политическое регулирование
по тем векторам, что более всего для него желательны в данный
конкретный момент.

8. См.: Dewey J. The Ethics of Democracy // Idem. The Early Works, 1882–
1898. Vol. 1. Carbondale, IL: Southern Illinois University Press, 1969.

М и х а и л К ом и н  1 5 7
 Но для того, чтобы научить и приучить граждан к такому по-
стоянному проявлению гражданской активности, необходима вто-
рая мера, а именно новая педагогика и система образования9.
Каждый гражданин должен осознавать свой долг, свою ответ-
ственность за происходящие в государстве процессы и принимать
в них максимальное участие. Данный элемент в позиции Дьюи,
несколько утопичный и отсылающий к Аристотелю, лишний раз
подчеркивает синтез идеализма и прагматизма, весьма характер-
ный для американского философа.

От теории к практике

Разумеется, описанную социальную справедливость — наделе-

ние человека не только так называемыми негативными, но и по-
зитивными (то есть предоставляемыми индивиду за счет других
членов общества) правами — Дьюи предполагал осуществлять че-
рез систему налогообложения. Как известно, и по сей день это са-
мый болезненный для большинства граждан США вопрос: лозунг
«Нет налогообложению без представительства!» пóднял их неко-
гда на первую революцию. Именно об этот камень споткнулась
и идея социального либерализма в США, не получив достаточ-
но широкого распространения, несмотря на все попытки Джона
Дьюи по ее популяризации.
А их философ предпринимал все время. Во-первых, Дьюи был
ярким публицистом, который транслировал свои взгляды и идеи
через различные издания, среди которых были и Nation, и New
Republic, и New York Times. Он писал на самые актуальные об-
щественно-политические темы10, активно критиковал правитель-
ство Гувера, сложившуюся в Америке систему налогов и действия
ФРС, всячески поддерживал забастовки рабочих во время эконо-
мического кризиса, а также занимался правозащитной деятель-
ностью. Более того, в конце 1930‑х Дьюи возглавил специальную
комиссию по расследованию дел, которые были сфабрикованы
против советских партийных активистов (в том числе Троцкого).
При этом, как он нередко признавался, Дьюи не испытывал ника-
ких симпатий к коммунистической идеологии11.
Тем не менее резкие тезисы Дьюи почти не поддерживались

9. См.: Idem. Democracy and Education. N. Y.: Courier Corporation, 2004.

10. См.: Hook S. John Dewey: An Intellectual Portrait. N. Y.: Cosimo, Inc., 1939.
11. См.: Dewey J. Why I Am Not a Communist // Modern Monthly. 1934. № 8.
P. 135–137.

158 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ни республиканцами, ни демократами, в силу чего философ при-
шел к мысли о необходимости создания третьей партии12. Дьюи
даже разработал платформу подобной организации и постарал-
ся написать программу, которая бы объединила низы американ-
ского общества со средним классом, но была бы менее радикаль-
ной по сравнению с социалистической. Инициатива эта потерпела
крах — отчасти из‑за присущей политической системе институ-
циональной ориентации на двухпартийность, отчасти из‑за отсут-
ствия поддержки и понимания среди бизнесменов и политической
элиты американского общества, отчасти из‑за того, что сам Дьюи
отказался от собственной затеи, увидев путь к реализации всего,
что было им задумано, в программе Рузвельта. Следует заметить,
что Дьюи тесно сотрудничал с Рексфордом Тагвеллом из Колум-
бийского университета — представителем think-tank, имевшего
непосредственное отношение к подготовке New Deal и дальней-
шей экономической политики Рузвельта13.
Дьюи стремился наладить диалог и с социалистами, пускай
и видел в их идеологии опасность для либерализма и демократии.
Он был создателем и активным участником «Лиги за независимое
политическое действие» — площадки, в задачи которой входило
сближение социалистов и либералов по ключевым политическим
вопросам. Однако в 1936 году и она перестала существовать, как
только обнаружилось схождение ее по множеству пунктов с по-
литикой Рузвельта.
На несколько десятилетий политика наращивания государ-
ственного вмешательства в дела рынка, подкрепленная эконо-
мическими аргументами из «Общей теории занятости, процента
и денег» Кейнса, действительно господствовала в Америке. Одна-
ко уже с конца 1960‑х годов экономический либерализм начал по-
степенно отвоевывать позиции обратно, а идеология социального
либерализма в виде более привычной сегодня идеи welfare state
стала обретать популярность преимущественно в странах Европы.
И все‑таки слова и дела Дьюи имели более значительные послед-
ствия, чем может показаться на первый взгляд.
Во-первых, несмотря на обширные заимствования идей со-
циального либерализма у других авторов, заслуга Дьюи состо-
ит в том, что он свел разрозненные прежде позиции в единую си-

12. См.: Idem. The Need for a New Party // New Republic. March 18, 1931. URL:
http://newrepublic.com / article / magazine / 104638 / the-need-new-party.
13. См.: Thomas  N. America’s Way Out: A Program for Democracy. N. Y.:
Macmillan, 1931.

М и х а и л К ом и н  1 5 9
стему, связав их при этом с актуальной общественно-политиче-
ской повесткой в США и мире. Его синтез идеалистических, порой
даже утопических концепций, с одной стороны, и реального праг-
матизма с самым что ни на есть материалистическим ви́дением,
с другой, позволил превратить либеральную идею из элитарной
концепции в популярную. Ведь свои заявления и поступки Дьюи
адресовал именно массам. Понятная аргументация и довольно
простая программа действий социального либерализма сумели за-
воевать часть голосов, которые могли отойти к социалистам.
Во-вторых, описанная Дьюи картина более справедливого об-
щества, конечно, не могла быть реализована в США на практике,
однако она стала своеобразным ориентиром, указывающим на пе-
ремены, в которых нуждается общество, — эталоном, сохраняю-
щимся в сознании американцев и сейчас. Отчасти поэтому в США
пользуются столь большой популярностью работы Ролза и Пикет-
ти, а кандидат в президенты Берни Сандерс может стремитель-
но собирать голоса, апеллируя именно к левой, соцлиберальной
идее. Кстати, подобные эпизоды уже случались в истории Амери-
ки: в 1950‑1960‑е годы, когда социальное неравенство среди ее на-
селения достигло максимального углубления, предложения Дьюи,
будучи вновь актуализированными, помогли удержать общество
от сильных потрясений14.
В-третьих, переосмысление Дьюи роли гражданина в приня-
тии государственных решений предвосхитило многие аспекты со-
временной партисипаторной модели демократии, которая обре-
тает все больше возможностей для практической реализации че-
рез интернет. Кстати, Дьюи, безусловно, одобрил бы повсеместное
проникновение Сети, то есть простого и быстрого доступа любого
индивида к любой информации, поскольку это способствует урав-
ниванию возможностей представителей совершенно различных
социальных страт.

Литература
Bernstein R. J. John Dewey. N. Y.: Wash- Carbondale, IL: Southern Illinois Univer-
ington Square Press, 1966. sity Press, 1969. P. 227–249.
Dewey J. Democracy and Education. N. Y.: Dewey J. The Need for a New Party //
Courier Corporation, 2004. New Republic. March 18, 1931.
Dewey J. Liberalism and Social Action. Режим доступа: http://newrepublic.
N. Y.: G. P. Putnam’s Sons, 1935. com/article/magazine/104638/the-
Dewey J. The Ethics of Democracy // Idem. need-new-party.
The Early Works, 1882–1898. Vol. 1. Dewey J. The Public and Its Problems: An

14. См.: Bernstein R. J. John Dewey. N. Y.: Washington Square Press, 1966.

160 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Essay in Political Inquiry. State Col-
lege, PA: Penn State Press, 2012.
Dewey J. What a Liberals Want? // Out-
look and Independent. October 16,
1929. № 153.
Dewey J. Why I Am Not a Communist //
Modern Monthly. 1934. № 8. P. 135–137.
Hook S. John Dewey: An Intellectual Por-
trait. N. Y.: Cosimo, Inc., 1939.
Nathanson J. John Dewey: The Recon-
struction of the Democratic Life. N. Y.:
Charles Scribner’s Sons, 1951.
Thomas N. America’s Way Out: A Pro-
gram for Democracy. N. Y.: Macmillan,
1931.
Дьюи Д. Этика демократии //
Полис. 1994. № 3. С. 28–32.
Тиллих П. Христианство и встреча
мировых религий // Он же. Избр.:
Теология культуры. М.: Юрист, 1995.
С. 396–441.
Шлейермахер Ф. Речи о религии к об-
разованным людям, ее презираю-
щим: Монологи. СПб.: Алетейя, 1994.

John Dewey and the Social State:

Towards a History of the Development of American Democracy

Michael Komin. Postgraduate Student The influence of social liberalism phi-

at the Department of Applied Political losophy on political systems is two-fold.
Science of National Research University European states adopted new forms rel-
Higher School of Economics in Saint atively quickly, implementing principles
Petersburg. Address: 17 Promyshlennaya of the welfare state as one of the mecha-
str., 198099 Saint Petersburg, Russia. nisms of post-war reconstruction. The
E-mail: kominmo@yandex.ru. USA implemented elements of this ideol-
ogy even before World War II, within the
Keywords: John Dewey; liberalism; social
framework of the “New Deal,” but only in
state; welfare state; the USA.
a very limited fashion (despite the fact
The article is devoted to analyzing the that Dewey himself tried to popularize
influence of the American philosopher these ideas in the USA). Despite this
John Dewey on the process of transfor- limited implementation, the influence of
mation from classical liberalism to social John Dewey and his ideas on American
realism, postulating the interference of society is deeper than could be expected.
the state in the market and in the affairs He made a utopian idea of absolute
of individuals. The author describes the equality discernible to large parts of the
reasons behind the need for such a population in the USA, and subse-
transformation, recounts the origins of quently saved the political system from
the argumentation used by supporters of social upheaval. In moments of crisis,
the new interpretation of liberalism, and Americans take “Dewey’s social liberal-
analyzes its relationships with the posi- ism pill,” but they never finish the full
tion of the “old liberals.” course of this treatment.

References
Bernstein R. J. John Dewey, New York, Dewey J. The Ethics of Democracy. The
Washington Square Press, 1966. Early Works, 1882–1898. Vol. 1, Car-
Dewey J. Democracy and Education, New bondale, IL, Southern Illinois Univer-
York, Courier Corporation, 2004. sity Press, 1969, pp. 227–249.
Dewey J. Etika demokratii [The Ethics of De- Dewey J. The Need for a New Party. New
mocracy]. Polis, 1994, no. 3, pp. 28–32. Republic, March 18, 1931. Available at:
Dewey J. Liberalism and Social Action, http://newrepublic.com/article/maga-
New York, G. P. Putnam’s Sons, 1935. zine/104638/the-need-new-party.

М и х а и л К ом и н  1 6 1
Dewey J. The Public and Its Problems: An
Essay in Political Inquiry, State Col-
lege, PA, Penn State Press, 2012.
Dewey J. What a Liberals Want? Outlook and
Independent, October 16, 1929, no. 153.
Dewey J. Why I Am Not a Communist.
Modern Monthly, 1934, no. 8,
pp. 135–137.
Hook S. John Dewey: An Intellectual Por- Tillich P. Khristianstvo i vstrecha miro-
trait, New York, Cosimo, Inc., 1939.
Nathanson J. John Dewey: The Recon-
struction of the Democratic Life, New
York, Charles Scribner’s Sons, 1951.
Schleiermacher F. Rechi o religii k obra-
zovannym liudiam, ee preziraiush-
chim: Monologi [Über die Religion.
Reden an die Gebildeten unter ihren
Verächtern: Monologen], Saint Peters-
burg, Aleteiia, 1994.
Thomas N. America’s Way Out: A Pro-
gram for Democracy, New York, Mac-
millan, 1931.
vykh religii [Christianity and the
Encounter of World Religions]. Izbr.:
Teologiia kul’tury [Selected Works:
Theology of Culture], Moscow, Iurist,
1995, pp. 396–441.

162 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Порывая
с Карлом Шмиттом:
Никита Савин
понятие политического
Преподаватель департамента политиче-
в теории ской науки факультета социальных наук
Национального исследовательского уни-
агонистического верситета «Высшая школа экономики».
Адрес: 103070, Москва, ул. Ильинка, 13.
плюрализма E-mail: nikita.savin@hse.ru.

Ключевые слова: Шанталь Муфф; Карл

Шмитт; Ханна Арендт; агонистический
плюрализм; понятие политического; ан-
тагонизм; гегемония.

Критика делиберативного поворота в по-

литической теории актуализировала дис-

Ш
куссию вокруг теорий демократии,
фокусирующих внимание на ценности
плюрализма в противовес роли консен-

Широкое распространение
идей Хабермаса в демокра­
тической теории с конца
XX века позволило Джону
Драйзеку обозначить сегодня­
шнее ее состояние как «дели­
беративный поворот»1. Осмыс­
ление переговорной практики
как сущностного компонента
демократии отодвинуло на пе­
риферию исследований поня­
тия антагонизма и полити-

1. О делиберативном повороте
в демократической теории см.: Dry-
zek J. Deliberative Democracy and
Beyond: Liberals, Critics, Contes­
tations. Oxford: Oxford University
Press, 2000. P. 1–7.

Н и к и т а С а в и н  1 6 3
суса. Наиболее известной и теоретиче-
ски фундированной теорией такого рода
является агонистический плюрализм
Шанталь Муфф. На сегодняшний день
дискуссия вокруг теории агонистическо-
го плюрализма ориентирована преиму-
щественно на выявление ее внутренних
противоречий и демонстрацию одно-
родности этой теории с делиберативной
парадигмой. В статье предпринимается
попытка акцентировать теорию агони-
стического плюрализма за счет раз-
решения ее внутренних противоречий.
Критикуя Джона Ролза и Юргена Хабер-
маса за стремление к окончательному
преодолению противоречия между ли-
берализмом и демократией, Муфф об-
основывает необходимость осознания
конституирующей роли этого парадок-
са. Для этого Муфф обращается к тео-
ретическому наследию Карла Шмитта,
интегрируя в свой проект его критику
либеральной демократии.
Обращение к идеям Карла Шмит-
та рождает две проблемы: (1) геге-
монистская природа конфликтного
консенсуса неизбежно деполитизирует
агонистическое противостояние соперни-
ков; (2) будучи одним из способов выра-
жения антагонистического измерения,
агонистическое противостояние утрачи-
вает уникально политическое качество,
что не позволяет обосновать саму воз-
можность демократической политики.
Руководствуясь логикой деконструкции,
в статье предлагается заменить понятие
политического Карла Шмитта на альтер-
нативное понимание политики, описан-
ное в работах Ханны Арендт. Первая
из обозначенных проблем разрешает-
ся посредством качественного разведе-
ния антагонизма друга и врага (насилие)
и агонистического противостояния сопер-
ников (политическое взаимодействие).
Второе противоречие разрешается
посредством эстетизации конфликтно-
го консенсуса. Преодоление внутренних
противоречий позволяет теории агони-
стического плюрализма преодолеть пар-
ную оппозицию плюрализм–консенсус
и выводит ее за рамки делиберативной
парадигмы.

ческого. Тем более амбициозным выглядит проект агонистиче­

ского плюрализма Шанталь Муфф, в котором предпринимает­
ся попытка реанимировать концепт политического. Подвергнув
критике теоретическую ограниченность, а также потенциаль­
ную политическую опасность консенсуальных моделей, объеди­
няемых ею под рубрикой делиберативной демократии, Муфф
стремится выстроить на их основе позитивную программу, ко­
торая могла бы выступить в качестве альтернативы нынешне­
му мейнстриму.
Критика агонистического плюрализма на сегодняшний день
сосредоточивается на его неспособности выйти за пределы де­
либеративной парадигмы2. Несмотря на разгром ею роли кон­

2. См., напр.: Erman E. What Is Wrong with Agonistic Pluralism? Reflec­

tions on Conflict in Democratic Theory // Philosophy & Social Criticism.
2009. Vol. 35. № 9. P. 1039–1062; Knops A. Agonism as Deliberation — On
Mouffe’s Theory of Democracy // Journal of Political Philosophy. 2007.
Vol. 15. № 1. P. 115–126.

164 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
сенсуса в проектах Ролза и Хабермаса, Муфф включает это по­
нятие в теорию и обосновывает с его помощью возможность
агонистической демократической политики3, в связи с чем вста­
ет вопрос об архитектонике агонистического плюрализма. Ка­
кие противоречия возникают на стыке критики делиберативной
модели и построения проекта агонистической демократии? Воз­
можно ли их преодоление без нанесения ущерба узловым точ­
кам концепции агонистического плюрализма или проект Муфф
изначально является мертворожденным?
Для ответа на поставленные вопросы сначала я прослежу
критику консенсуальных моделей демократии, осуществляемую
Муфф. Затем на ее основании я воссоздам теорию агонистиче­
ского плюрализма. В ходе реконструкции мною будут выявлены
основные ее внутренние противоречия и определены возмож­
ности их разрешения. В третьем разделе я интегрирую в эту
теорию определение политического, заимствованное из трудов
Ханны Арендт. Замена диссоциативного понимания политиче­
ского (Шмитт) на ассоциативное (Арендт)4 нивелирует несо­
стыковки агонистического плюрализма и позволит ему выйти
за рамки делиберативной парадигмы.

Критика делиберативной демократической теории

Для Ролза и Хабермаса путь к усилению современных демо­

кратий лежит через окончательное преодоление противоре­
чий между либерализмом и демократией. По мнению Муфф,
именно в этой эпистемологической установке кроется главная
причина несостоятельности делиберативной модели, ведь ею
игнорируется конституирующая роль конфликта логик либе­
рализма и демократии. Либеральная демократия как политиче­
ская форма сложилась в результате исторически контингент­
ной артикуляции разнородных элементов, не имеющих какой бы
то ни было внутренней связи5. Попытки конструирования по­
следней, в свою очередь, оказываются бесплодными в теорети­
ческом и опасными в политическом плане. Только осознав па­
радоксальную природу современных демократий, можно понять

3. Knops A. Op. cit. P. 118.

4. О диссоциативном и ассоциативном понимании политического см.: Mar-
chart O. Post-Foundational Political Thought: Political Difference in Nan­
cy, Lefort, Badiou and Lacan. Edinburgh: Edinburgh University Press,
2007. P. 38–44.
5. Mouffe C. The Democratic Paradox. L.; N. Y.: Verso, 2000. P. 3.

Н и к и т а С а в и н  1 6 5
их специфическую динамику и ответить на актуальные вызовы
социальной повестки6.
Напряжение между либерализмом и демократией непрерыв­
но производит на свет конфликты, артикулируемые в инсти­
туционализированной политике и разрешаемые лишь в виде
modus vivendi. Ролза и Хабермаса не удовлетворяет такое по­
ложение дел, их целью оказывается достижение рационального
согласия7. Для реализации ее и Ролз, и Хабермас создают поли­
тический механизм (domain), нечувствительный к ценностному
плюрализму. Для Ролза им становится публичная сфера с пере­
крывающим консенсусом, для Хабермаса — мораль, на которой
базируются правила делиберации8.
Попытки выведения универсальных политических рецеп­
тов в любой форме обходят стороной непреодолимую плюрали-
стичность современной политики, произрастающую из пара­
доксальной природы либеральной демократии. Если политика
сводится к извечному поиску modus vivendi этого парадокса,
то проекты, которые направлены на его окончательное разре­
шение, неизбежно оборачиваются ограничением политической
дискуссии и подавлением ценностного плюрализма9. Претворе­
ние их в жизнь влечет катастрофические последствия для ли­
беральной демократии.
Проект политического либерализма Муфф называет опасной
утопией всеобщего примирения. По концепции Ролза достиже­
ние рационального согласия между основными религиозными
и философскими доктринами возможно лишь в виде консенсуса
по политическим вопросам. Опасность утопии состоит в невоз­
можности проблематизации однажды достигнутого консенсуса,
коль скоро он воплощает принципы справедливости. Права под­
вергнуть его сомнению нет ни у тех, кто придерживается ука­
занных доктрин, ни у тех, кто бросает ему вызов извне. Подоб­
ные попытки Ролз объявляет в равной мере нерациональными,
что закрывает для них доступ в публичную сферу. Неспособ­
ность Ролза зафиксировать грань между легитимным и неле­
гитимным инакомыслием вытекает из его убежденности в воз­
можности рационального разрешения политических вопросов10.

6. Ibid. P. 4.
7. Ibid. P. 87.
8. Ibid. P. 91–92.
9. Ibid. P. 93.
10. Ibid. P. 28–31.

166 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Хабермас в отличие от Ролза не проводит жесткого разделе­
ния публичной и частной сфер, декларируя процедурный ха­
рактер теории11. Согласно Бенхабиб, решение легитимно, если
процедура его обсуждения соответствует трем критериям:
(1) участие в делиберации строится на принципах равенства
и симметрии; (2) каждый имеет право подвергнуть сомнению
тему обсуждения; (3) каждый имеет право выдвигать аргумен­
ты против правил самой процедуры и способов учета аргумен­
тов. В институциональной спецификации указанных критери­
ев Бенхабиб видит главную задачу демократической теории12.
Безусловная разумность здесь проявляется не так выпукло, как
в теории Ролза: правила обсуждения оставляют возможность
подвергнуть их обоснованному сомнению. Проблема заключает­
ся в априорной разумности процедуры обсуждения.
По Лакану, дискурс, будучи упорядоченным полем смыслов,
выстраивается через вторжение господствующего означающе­
го, тогда как изъятие авторитарной составляющей неизбежно
приводит к его дезинтеграции13. Таким образом, теоретические
претензии на довластную природу делиберативного дискурса
на практике обернется завуалированной в моральных катего-
риях его приоритизацией, сопровождающейся редукцией плю­
рализма легитимных политических дискурсов. Делиберативная
модель не чувствует политической de facto природы редукции,
поскольку является моральной, а не политической теорией.
Полемизируя с Ролзом и Хабермасом, Муфф обращается
к поздним работам Витгенштейна. По Витгенштейну, согласие
во мнениях производно от согласия по поводу языка, которое,
в свою очередь, производно от согласия между формами жиз­
ни14. В этой логике проблемными оказываются такие концепту­
альные фигуры, как вуаль неведения и идеальная речевая си­
туация. Процедуры не могут существовать в виде абстрактных
принципов, способ их бытия — конкретные практики, неотде­
лимые от форм жизни. Они всегда включают субстанциальный
этический компонент. Стремление сконструировать и обосновать
идеальные демократические процедуры оказывается неразре­

11. Idem. Deliberative Democracy or Agonistic Pluralism? // Social Research.

1999. Vol. 66. № 3. P. 748.
12. Benhabib S. Toward a Deliberative Model of Democratic Legitimacy // De­
mocracy and Difference: Contesting Boundaries of the Political / S. Ben­
habib (ed.). Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 70.
13. Mouffe C. Deliberative Democracy… P. 751.
14. Idem. The Democratic Paradox. P. 67.

Н и к и т а С а в и н  1 6 7
шимой задачей. Вместо этого теория должна поставить вопрос
об условиях существования демократической индивидуально­
сти, практик и языковых игр15.
По мнению Муфф, лишь многообразие институтов, дискурсов
и форм жизни, разделяющих демократические ценности, спо­
собствует выживанию демократии и воспроизводству демокра­
тического гражданства16. Ценности per se не могут быть поня­
ты в качестве медиатора политической коммуникации в рамках
делиберативной модели. В ролзовской версии они оказываются
явлением частной сферы, в хабермасовской — поддаются рацио­
нальному обоснованию. Сведение коммуникации к обмену ар­
гументами неоправданно принижает роль страстей и аффектов
в политике. Подобно тому как отсутствие трения мешает пере­
движению по идеально гладкому льду, изъятие страстей и аф­
фектов из коммуникации подрывает саму возможность ее воз­
никновения17.
Теория познания позднего Витгенштейна становится для
Муфф отправной точкой в выстраивании ею концепции агони­
стического плюрализма. Для преодоления недостатков делибе­
ративной модели она смещает эпистемологическую установку
с универсализма на контекстуализм. Вместо того чтобы реду­
цировать все практики и языковые игры к тому, чем они дол-
жны быть, нужно выявить уже наличествующий у них общий
знаменатель18. Поэтому следует порвать с идеей о рациональ­
ном консенсусе и осмыслить плюрализм как центральную кате­
горию демократической теории.
Муфф оговаривает, в чем состоит решающее отличие зани­
маемой ею позиции от радикального плюрализма, деклариру-
ющего ценность любых разностей и идентичностей. Невозможно
разделить идентичности на те, что существуют, но не должны
существовать, и те, что не существуют, но должны существо­
вать. Мы имеем лишь множество разностей и идентичностей
с присущими их бытию отношениями субординации19. Эксклю­
зивность институционализированной политики непреодолима
и не может отрицаться с позиций должного. Напротив, само ис­
ключение должно быть помыслено в качестве политического

15. Ibid. P. 68–69.

16. Ibid. P. 96.
17. Ibid. P. 98.
18. Ibid. P. 71–72.
19. Ibid. P. 19–20.

168 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
акта. Для обоснования роли исключения в политической жизни
Муфф обращается к наследию Карла Шмитта, который вместе
с Витгенштейном становится центральным автором для теории
агонистического плюрализма.

Шмитт против Шмитта: политическое, антагонизм и гегемония

Обращаясь к идеям Шмитта, Муфф оговаривает инструмен­

тальность своего отношения к наследию автора. Она утвержда­
ет, что стремится «использовать Шмитта против Шмитта», уси­
лив демократическую теорию критическим аспектом его работ.
Заимствуя у Шмитта тезис о непреодолимом противоречии
между универсалистской логикой либерализма и демократи-
ческой логикой включения / исключения, Муфф отказывается
проследовать за ним в направлении констатации нежизнеспо­
собности либеральной демократии.
Согласно Шмитту, либерализм размывает субстанцию поли­
тического равенства, в котором неизбежно нуждается демокра­
тия20. Будучи высшей формой единства вообще, политическое
единство способно принять любое решение, препятствующее
собственной диссоциации, и ограничить плюрализм в любой
другой сфере. Эту задачу берет на себя государство как статус
политически организованного народа. Ограничивая возможно­
сти последнего (в частности, запрещая ему доступ в частную
сферу граждан), плюралисты, по мнению Шмитта, ошибочно
приписывают сфере политики некую независимую от других со­
циальных отношений субстанцию21. Политическое являет собой
степень интенсивности единства, производного от степени ин­
тенсивности конфликта, в основе которого может быть заложе­
но любое содержание22. Таким образом, государство в условиях
либеральной демократии неизбежно обессмысливается и пере­
стает быть воплощением единства.
Напротив, Муфф обосновывает ложность дизъюнкции соци­
ального плюрализма и политического единства. Если первый
несет в себе угрозу последнему, как утверждает Шмитт, то по­
литическое единство (а с ним и границы государств) носит кон­
тингентный характер и не может рассматриваться в качестве

20. Шмитт К. Духовно-историческое состояние современного парламента­

ризма. Предварительные замечания (О противоположности парламента­
ризма и демократии) // Социологическое обозрение. 2009. Т. 8. № 2. С. 12.
21. Он же. Государство и политическая форма. М.: ИД ВШЭ, 2010. С. 251–252.
22. Он же. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1. С. 35–67.

Н и к и т а С а в и н  1 6 9
безусловной эмпирической данности23. Преодоление дилеммы
Шмитта Муфф осуществляет посредством постструктуралист­
ской социальной онтологии. Апеллируя к тезисам, высказанным
ей совместно с Лаклау в работе «Гегемония и социалистическая
стратегия», Муфф утверждает, что политическое единство на­
рода должно мыслиться как артикуляция гегемонии24.
Если за  единством народа нет ничего, кроме гегемонист­
ских артикуляционных практик, обеспечивающих его иллюзию,
то социальный плюрализм становится не угрозой для его су­
ществования, но необходимым условием. Такой вывод следует
из специфики гегемонии: оставаясь лишь внешним вторжени­
ем в неупорядоченное смысловое поле, она процветает в услови­
ях множественности форм жизни и множественности противо­
стоящих ей артикуляционных практик, производящих это поле.
Следовательно, Муфф утверждает, что социальный плюрализм
играет конститутивную роль по отношению к демократии и дол­
жен быть осмыслен как «аксиологический принцип» демократи­
ческой теории25.
Другой тезис Шмитта, который оказался в центре внима­
ния Муфф, — понимание политического через антагонизм.
Здесь Муфф также вступает в полемику с Шмиттом, критикуя
его за сведение всех возможных способов выражения полити­
ческого измерения к оппозиции друга и врага. Возможны так­
же иные значимые модальности противостояния нас и их26. Ре­
визия понятия политического подводит Муфф к формулировке
ключевой задачи демократической политики — трансформации
антагонизма друга и врага в агонизм соперников27. В отличие
от первого, последний не экзистенциален. Соперники разделя­
ют ключевые ценности либеральной демократии, однако расхо­
дятся в своих истолкованиях. Приверженность общим смыслам
создает особые этико-политические принципы борьбы, которые
Муфф называет конфликтным консенсусом28.
Обращение к идее конфликтного консенсуса стало одним
из основных аргументов в пользу тезиса о делиберативной при­
роде теории агонистического плюрализма. Критикуя делибе­
ративную парадигму за приверженность идее согласия, Муфф

23. Mouffe C. The Democratic Paradox. P. 54.

24. Ibidem.
25. Ibid. P. 19.
26. Idem. On the Political. L.; N. Y.: Routledge, 2005. P. 16.
27. Ibid. P. 20.
28. Idem. The Democratic Paradox. P. 103.

170 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
тем не менее вновь обращается к данному понятию29. Критика
была бы справедливой, будь она нормативной, но вместо этого
Муфф подвергает делиберативную модель деконструкции, об­
нажая заложенное внутри нее угнетение плюрализма консен-
сусом. В силу его губительных последствий для демократии
Муфф меняет местами роли в оппозиции: отныне консенсус
становится контекстом для агонистического противостоя-
ния соперников.
В какой мере критика Шмитта соотносится с интеграцией его
ключевых тезисов в демократическую теорию? Солидаризуясь
с тезисом о конститутивной роли антагонизма для политиче­
ского, Муфф вкладывает в понятие антагонизма совсем другой
смысл. Для Шмитта политическим качеством обладает лишь эк­
зистенциальное противостояние друга и врага. Все иные фор­
мы социального антагонизма обретают его лишь через усиление
интенсивности противостояния. Муфф переворачивает логику
Шмитта с ног на голову: борьба друга и врага становится толь­
ко одним из возможных выражений антагонистического изме­
рения, а вместе с ним — политического. Вместе с Лаклау они
определили антагонизм как «особую дискурсивную форму, в ко­
торой манифестируется… финальная невозможность никаких
устойчивых разностей или объективностей»30. Иными словами,
он отражает напряжение, обусловленное логической несоизме­
римостью дискурсов, конституируя политическое посредством
агонизма соперников и антагонизма врагов.
Изначальный пафос Муфф, выразившийся в ее стремлении
использовать Шмитта против Шмитта, вырождается в исполь­
зование ранних, написанных совместно с Лаклау работ против
Шмитта. Такая ревизия оказывается скорее не аналитической
или деконструктивистской, но полемической31. В итоге поня-
тие политического Шмитта в теории агонистического плю-
рализма оказывается всего-навсего ширмой, за которой скры­
ваются постмарксистские смысловые конструкции, ключевой
из которых является гегемония.

29. Knops  A. Op. cit.; Dryzek  J., Niemeyer  S. Reconciling Pluralism and
Consensus as Political Ideas // American Journal of Political Science. 2006.
Vol. 50. № 3. P. 643–644.
30. Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Socialist Strategy. Towards a Radical
Democratic Politics. L.; N. Y.: Verso, 2001. P. 122.
31. Beckstein M. Dissociative and Polemical Political: Chantal Mouffe and the
Intellectual Heritage of Carl Schmitt // Journal of Political Ideologies. 2011.
Vol. 16. № 1. P. 34.

Н и к и т а С а в и н  1 7 1
 Концепт гегемонии наряду с  антагонизмом является для
Муфф ключевым32. В «Гегемонии и социалистической страте­
гии» Лаклау и Муфф определяют гегемонию как «монополиза­
цию тотальности некоей партикулярной социальной силой, ко­
торой эта тотальность в действительности не исчерпывается»33.
Гегемония стремится упорядочить дискурсивное простран­
ство вокруг нескольких узловых точек и окончательно очер­
тить контур социальной объективности. Достигнуть этой цели
оказывается невозможно в силу постструктуралистского посту­
лата о конститутивной незавершенности общества, поэтому ге­
гемонии всегда противостоят альтернативные гегемонистские
проекты.
Неразрывность связи гегемонии и политического рисует в
новом свете ключевую проблему теории агонистического плю­
рализма — превращение антагонизма в  агонизм. Закрепле­
ние политического за антагонистическим измерением приво­
дит к тому, что два средства его артикуляции оказываются яв­
лениями одного порядка. В силу качественной однородности
врагов и соперников проблема трансформации одного спосо­
ба выражения в другой оказывается неразрешимой в логике
Муфф.
А если никакие социальные явления немыслимы за рамка­
ми гегемонии, то этико-политический конфликтный консенсус
также оказывается гегемонистским проектом, деполитизирую­
щим противостояние в своих пределах. Муфф отмечает, что ис­
ключение какой бы то ни было силы из борьбы за власть воз­
можно и должно пониматься в качестве политического акта.
Но в таком случае институционализированная политика неиз­
бежно оказывается деполитизированной, что заводит Муфф
в теоретический тупик, в котором, по ее мнению, оказываются
Ролз и Хабермас.
Не подвергая сомнению цели, которые ставит перед собой
Муфф, я  предлагаю помыслить агонистическое противо-
стояние соперников как специфически политический способ
выражения антагонистического измерения, отказав в этом
качестве оппозиции друга и врага. Такой шаг позволит каче­
ственно развести два способа выражения сферы политического
и разрешить апорию конфликтного консенсуса.

32. Mouffe C. On the Political. P. 17.

33. Laclau E., Mouffe C. Op. cit. P. X.

172 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
От антагонизма к коммуникации

Согласно Муфф, модель, в которой предполагается консенсус

сил по ключевым вопросам, неизбежно приводит к деполитиза­
ции институциализированной политики и выражению антаго­
низма опасными путями. Одно из последствий реализации та­
кой модели в Европе в 1990‑2000‑е годы — рост популярности
правопопулистских партий и движений. Их успехи на выборах
Муфф объясняет разочарованием электората в сглаживании
противоречий между традиционными партиями и  конструи­
рованием антагонистической оппозиции между истеблишмен­
том и  народом, успешно артикулированной в  дискурсе этих
движений34.
Муфф ставит нас, таким образом, перед другой дилеммой.
Если в случае Шмитта проблема заключается в выборе между
плюрализмом и политическим единством, то в случае Муфф —
в выборе между принятием конститутивной роли антагонисти­
ческого измерения для политического и катастрофическими по­
следствиями его отрицания для демократии.
Дилемма ложна, поскольку антагонизм может присутство­
вать как элемент теории, в то же время не обладая сам по себе
политическим качеством. Задачей своих книг Муфф видит вы­
ведение теории демократии из тупика, в который ее загоняет
делиберативная модель35, и бросание вызова постполитическим
теориям (за их слепоту к антагонизму)36. Но возвращение анта­
гонизма в фокус внимания демократической теории не тожде­
ственно привязке к нему понятия политического. Кроме того, те­
зис о ключевой роли антагонизма является узловым элементом
для логики Шмитта, но не самой Муфф.
Исходя из критики делиберативной модели, теория демокра­
тии должна, во‑первых, принимать во внимание политическое
per se, а во‑вторых, привнести в свою оптику антагонистическое
измерение. Пытаясь решить обе проблемы обращением к насле­
дию Шмитта, Муфф осложняет себе задачу полемикой с ним.
В итоге переработанная версия идей Шмитта не оставляет кам­
ня на камне от его понимания политического и порождает при­
чудливый дуализм антагонизмов. Аутентичные же шмиттовские
тезисы изначально не позволяют развести в разные стороны ан­

34. Mouffe C. On the Political. P. 69–72.

35. Idem. The Democratic Paradox. P. 7.
36. Idem. On the Political. P. 2.

Н и к и т а С а в и н  1 7 3
тагонизм друга и врага и агонизм соперников. Но такую возмож­
ность предоставляет альтернативная трактовка политического,
которая была предложена Ханной Арендт.
Политическое для Арендт — особый способ общежития, в ко­
тором посредством речи и действия в их полной неразрывности
раскрывается подлинно человеческое бытие37. Речевой акт, «не­
зависимо от его информирующего и коммуникативного содер­
жания для других людей, есть уже действие»38, тогда как дей­
ствия, «не сопровождающиеся речами, утрачивают большую
часть своего характера откровения»39. Поэтому отличие поли­
тики от природного, естественного способа общежития состоит
в том, что дела в ней улаживаются посредством речевой комму­
никации, без прибегания к насилию и принуждению40.
Политическое качество подобной коммуникации обнаружи­
вается в ней самой: конститутивным для нее является особый
стиль общения, некий агональный дух, в основе которого лежит
страсть померяться силами41. Участие требует мужества, и его
проявляет

…[тот, кто готов] выступить как Некто в явленность среди дру­

гих людей… и впредь существовать в этой совместности,
то есть готов в‑бытии-друг‑с-другом двигаться среди равных
себе, давать объяснения о том, кто он есть, отрекаясь
от исходной чуждости того, кто явился в мир через рождение
как пришелец42.

Мужество явить себя в среде других сопряжено с взаимным

уважением участников. Такая коммуникация остается противо­
стоянием, но противостоянием политического качества.
Привязка политического к коммуникации может показать­
ся проблемным в свете критики Муфф делиберативной модели.
Предметом последней тем не менее является не коммуникация
per se, а сведение ее к обмену аргументами. Для Арендт участ­
ники диалога демонстрируют свою уникальность и неповтори­
мость, «обнаруживая кто они суть»43, что немыслимо в отрыве
от страстей и аффектов. При этом самовыражение осуществля­

37. Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни. СПб.: Алетейя, 2000. С. 35.
38. Там же. С. 36.
39. Там же. С. 232.
40. Там же. С. 33–38.
41. Там же. С. 257.
42. Там же. С. 235.
43. Там же. С. 234.

174 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ется попутно, тогда как главной задачей коммуникации оказы­
вается разумное разрешение общих вопросов.
Но, в отличие от Хабермаса и Ролза, Арендт использует кан­
товское разделение двух способностей субъекта, закрепляя
за рассудком функцию познания, а за разумом — функцию по­
нимания смысла44. Политика оказывается предметом разума,
но не рассудка и не может мыслиться в модальности истина —
ложь. Поэтому из логики Арендт не выводим универсально ра­
зумный политический проект, угрожающий плюрализму. Напро­
тив, в отличие от Шмитта, для нее плюрализм является самим
условием возможности политики:

…поступок нуждается в такой множественности, когда все

хотя и одинаковы, а именно остаются людьми, но тем свое­
обычным способом и образом, что ни один из этих людей
никогда не равен другому, какой когда либо жил, живет
или будет жить45.

Такая связь обусловлена потребностью политического действия

в плюрализме смысловых конструкций.
Главным препятствием для интеграции понятия политиче­
ского в версии Арендт в теорию агонистического плюрализ­
ма является «феноменологический эссенциализм» ее аргумен­
тации46. Раскрывая перед нами явление человеческой природы,
Арендт опирается на несовместимую с постструктурализмом
эпистемологию. Однако же и пафос Шмитта заключался в вы­
явлении сущности политического, что не помешало Муфф ис­
пользовать его тезисы с целью усиления своей теории. «Деэссен­
циализация» понятия политического Арендт возможна через его
наложение на разработанную Муфф постструктуралистскую
матрицу концепции агонистического плюрализма.
Плюрализм, согласно Арендт, проявляется двояким обра­
зом: как разность и как однородность. Разность манифестиру­
ет уникальность каждого человека, однородность же людей как
представителей человечества закладывает возможность взаи­
мопонимания47. В постмарксистских категориях однородность
должна истолковываться как идентичность, производная от анта­
гонистической природы социального и исходящая из гегемонист­

44. Она же. Жизнь ума. СПб.: Наука, 2013. С. 22–23.

45. Она же. Vita activa. С. 16.
46. Benhabib S. Op. cit. P. 70.
47. Арендт Х. Vita activa. С. 228.

Н и к и т а С а в и н  1 7 5
ской артикуляции. Но в полемике со Шмиттом Муфф указывает
на специфику однородности народа, которую следует понимать
не как завершенную идентичность, но как совокупность проти­
воборствующих идентификаций, скрепленных вместе «моментом
правления»48. Именно вовлеченность в общие практики обеспечи­
вает возможность понимания между людьми в демократической
политике, а не их принадлежность к человеческому роду.
Интеграция понятия политического Арендт в теорию агони­
стического плюрализма разводит политическое и антагонисти­
ческое измерение, которое остается узловой точкой, обосновы­
вая любые разделения на нас и их. Актуализация заложенного
в нем напряжения приводит к стиранию всех иных форм иден­
тификации и обнажает гегемонистскую природу социальной ре­
альности. Столкновение гегемонистских проектов дезавуирует
иллюзорное единство народа. Разрешение конфликта возмож­
но двумя способами: политическим (агонизм соперников) и на­
сильственным (антагонизм врагов). Политическое не предпола­
гает разрушения антагонистического измерения через стирание
оппозиций нас и их, а пытается преодолеть его выражение в не­
насильственных формах. Антагонизм в политике не исчеза-
ет — он политизируется, переводя столкновение гегемонист-
ских проектов в иное качество.
Сформулированная Муфф цель демократической политики
достигается через создание специальных каналов, с помощью
которых коллективные страсти получили бы подлинное нена­
сильственное выражение. Средствами его оказываются речь
и поступок. Не накладывая ограничений на стилистику ком­
муникации между соперниками, речь и поступок допускают
высокую степень интенсивности конфликта в заданном каче­
стве. Такое противостояние становится способом существова­
ния демократической политики. Но, в отличие от консенсуаль­
ных моделей демократии, политизация страстей не приводит
к их устранению из политики. Страсти остаются страстями, из­
менению подвергается лишь средство их выражения.
Политическая борьба соперников нуждается в консенсусе,
но не рациональном, как то предполагают консенсуальные мо­
дели демократии, или гегемонистском, как то предписывает тео­
рия агонистического плюрализма в нынешнем состоянии. Поли­
тическое у Арендт включает в себя консенсуальное измерение,
понимаемое буквально как общее чувство — sensus communis.

48. Mouffe C. The Democratic Paradox. P. 55–56.

176 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Арендт говорит об этом «шестом чувстве» как ощущении реаль­
ности мира, который был явлен нам интерсубъективно, в одном
контексте, но в разных перспективах49. Подобной интерпрета­
ции консенсуса удается миновать крайности перспективизма,
с  одной стороны, и  инструментализации политического дей­
ствия — с другой50.
Консенсус не  является рациональным, поскольку полити­
ка — это предмет разума, а не рассудка. Также он не является
гегемонистским проектом, поскольку конфликтный консенсус
в арендтовской интерпретации обретает не этико-полити-
ческую, а эстетическую природу. Преодоление гегемонист­
ской природы консенсуса не приводит к устранению гегемонии
из теоретической оптики агонистического плюрализма. Сопер­
ники репрезентируют столкновение гегемонистских проектов,
однако, несмотря на логическую несоизмеримость дискурсов,
само их столкновение обусловливается общей повесткой, ар­
тикулированной в разных дискурсах. В результате формула
Муфф остается неизменной: соперники разделяют общие прин­
ципы, но расходятся в их интерпретации.
Предложенная реартикуляция понятия политического в тео­
рии агонистического плюрализма позволяет разрешить ее вну­
тренние противоречия и концептуально усилить слабое место
этой теории — конфликтный консенсус. В предложенном виде
консенсус в теории агонистического плюрализма перестает
быть угнетенной парной оппозицией по отношению к плюра-
лизму, но понимается как антипод насилия. Преодоление оп­
позиции плюрализм — консенсус выводит теорию Муфф на ка­
чественно более высокий уровень, превращает ее во внутренне
согласованный проект, который может выступить в качестве
альтернативы господствующей на сегодняшний день делибера­
тивной модели демократии.

Литература
Beckstein M. Dissociative and Polemical Benhabib S. Toward a Deliberative Model
Political: Chantal Mouffe and the of Democratic Legitimacy // Democ-
Intellectual Heritage of Carl Schmitt // racy and Difference: Contesting
Journal of Political Ideologies. 2011. Boundaries of the Political / S. Benha-
Vol. 16. № 1. P. 33–51. bib (ed.). Princeton: Princeton Univer-
sity Press, 1996. P. 67–94.

49. Арендт Х. Жизнь ума. С. 55–57.

50. Villa D. R. Beyond Good and Evil: Arendt, Nietzsche, and the Aestheticization
of Political Action // Political Theory. 1992. Vol. 20. № 2. P. 276.

Н и к и т а С а в и н  1 7 7
Dryzek J. Deliberative Democracy and
Beyond: Liberals, Critics, Contesta-
tions. Oxford: Oxford University Press,
2000.
Dryzek J., Niemeyer S. Reconciling Plural-
ism and Consensus as Political Ideas //
American Journal of Political Science.
2006. Vol. 50. № 3. P. 634–649.
Erman E. What Is Wrong with Agonistic
Pluralism? Reflections on Conflict in
Democratic Theory // Philosophy &
Social Criticism. 2009. Vol. 35. № 9.
P. 1039–1062.
Knops A. Agonism as Deliberation — On
Mouffe’s Theory of Democracy // Jour-
nal of Political Philosophy. 2007.
Vol. 15. № 1. P. 115–126.
Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Social-
ist Strategy. Towards a Radical Demo-
cratic Politics. L.; N. Y.: Verso, 2001.
Marchart O. Post-Foundational Political
Thought: Political Difference in Nancy,
Lefort, Badiou and Lacan. Edinburgh:
Edinburgh University Press, 2007.
Mouffe C. Deliberative Democracy or Ago-
Breaking with Carl Schmitt: the Concept of the Political
in Chantal Mouffe’s Agonistic Pluralism
Nikita Savin. Lecturer at the Depart-
ment of Political Science of the Faculty
of Social Sciences of National Research
University Higher School of Economics.
Address: 13 Ilinka str., 103070 Moscow,
Russia.
E-mail: nikita.savin@hse.ru
Keywords: Chantal Mouffe; Carl Schmitt;
Hannah Arendt; agonistic pluralism; the
political; antagonism; hegemony.
The critique of the deliberative turn in
political theory brought about a discus-
sion of democratic theory with a special
focus on value pluralism versus consen-
sus. Chantal Mouffe provides one of the
most sophisticated alternatives to delib-
erative democratic theory, calling her
own project “agonistic pluralism.” When
scrutinizing this theory, scholars have
178 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
nistic Pluralism? // Social Research.
1999. Vol. 66. № 3. P. 745–758.
Mouffe C. On the Political. L.; N. Y.: Rout-
ledge, 2005.
Mouffe C. The Democratic Paradox. L.;
N. Y.: Verso, 2000.
Villa D. R. Beyond Good and Evil: Arendt,
Nietzsche, and the Aestheticization of
Political Action // Political Theory.
1992. Vol. 20. № 2. P. 274–308.
Арендт Х. Vita activa, или О деятельной
жизни. СПб.: Алетейя, 2000.
Арендт Х. Жизнь ума. СПб.: Наука, 2013.
Шмитт К. Государство и политическая
форма. М.: ГУ-ВШЭ, 2010.
Шмитт К. Духовно-историческое
состояние современного парла-
ментаризма. Предварительные
замечания (О противоположности
парламентаризма и демократии) //
Социологическое обозрение. 2009.
Т. 8. № 2. С. 6–16.
Шмитт К. Понятие политического //
Вопросы социологии. 1992. № 1.
С. 35–67.
primarily focused on its internal contro-
versies. The author argues that despite
its problems, the project of agonistic plu-
ralism should still be considered. This
paper seeks to overcome the existing
controversies of Mouffe’s proposed pro-
ject and to offer ways in which it can be
strengthened.
Using Carl Schmitt’s theories is prob-
lematic in two ways. First, the hegemonic
nature of conflictual consensus entails
depoliticization of adversaries’ agonistic
relations. Second, Schmitt’s interpreta-
tion of the political blurs all differences
between agonism and antagonism.
According to the principles of deconstruc-
tion, in this paper, I will re-conceptualize
the political in Mouffe’s agonistic plural-
ism. Arendt’s concept of the political ena-
bles firstly to divorce antagonism
(violence) from agonism (political rela-
tions), and seoncdly to undermine the
hegemonic nature of conflictual consen-
sus by aesthetizising politics. Finally, the
integration of Arendt’s concept of the
References
Arendt H. Vita activa, ili O deiatel’noi
zhizni [On Human Condition], Saint
Petersburg, Aleteiia, 2000.
Arendt H. Zhizn’ uma [The Life of the
Mind], Saint Petersburg, Nauka, 2013.
Beckstein M. Dissociative and Polemical
Political: Chantal Mouffe and the
Intellectual Heritage of Carl Schmitt.
Journal of Political Ideologies, 2011,
Vol. 16, no. 1, P. 33–51.
Benhabib S. Toward a Deliberative Model
of Democratic Legitimacy. Democracy
and Difference: Contesting Bounda-
ries of the Political (ed. S. Benhabib),
Princeton, Princeton University Press,
1996, P. 67–94.
Dryzek J. Deliberative Democracy and
Beyond: Liberals, Critics, Contesta-
tions, Oxford, Oxford University Press,
2000.
Dryzek J., Niemeyer S. Reconciling Plu-
ralism and Consensus as Political
Ideas. American Journal of Political
Science, 2006, Vol. 50, no. 3, 634–
649.
Erman E. What Is Wrong with Agonistic Plural-
ism? Reflections on Conflict in Democratic
Theory. Philosophy & Social Criticism,
2009, Vol. 35, no. 9, P. 1039–1062.
Knops A. Agonism as Deliberation — On
Mouffe’s Theory of Democracy. Jour-
nal of Political Philosophy, 2007,
Vol. 15, no. 1, P. 115–126.
Laclau E., Mouffe C. Hegemony and
Socialist Strategy. Towards a Radical
political in Mouffe’s agonistic pluralism
reinforces this theory and allows it to
overcome the binary opposition of plural-
ism-consensus.
Democratic Politics, London, New York,
Verso, 2001.
Marchart O. Post-Foundational Political
Thought: Political Difference in Nancy,
Lefort, Badiou and Lacan, Edinburgh,
Edinburgh University Press, 2007.
Mouffe C. Deliberative Democracy or
Agonistic Pluralism? Social Research,
1999, Vol. 66, no. 3, P. 745–758.
Mouffe C. On the Political, London, New
York, Routledge, 2005.
Mouffe C. The Democratic Paradox, Lon-
don, New York, Verso, 2000.
Schmitt C. Dukhovno-istoricheskoe sos-
toianie sovremennogo parlamenta-
rizma. Predvaritel’nye zamechaniia
(O protivopolozhnosti parlamenta-
rizma i demokratii) [The Crisis of Par-
liamentary Democracy. Preliminary
comments (On Contradictions
between Parliamentarism and Democ-
racy)]. Sotsiologicheskoe obozrenie
[Russian Sociological Review], 2009,
Vol. 8, no. 2, P. 6–16.
Schmitt C. Gosudarstvo i politicheskaia
forma [The State and Political Form],
Moscow, HSE, 2010.
Schmitt C. Poniatie politicheskogo [The
Concept of the Political]. Voprosy sot-
siologii [Issues of Sociology], 1992,
no. 1, P. 35–67.
Villa D. R. Beyond Good and Evil: Arendt,
Nietzsche, and the Aestheticization of
Political Action. Political Theory, 1992,
Vol. 20, no. 2, P. 274–308.
Н и к и т а С а в и н  1 7 9
 Бытие «между»:
пролегомены
Алеся Чернявская,
к политической
Даниил Маштаков
теории
Алеся Чернявская. Стажер-исследователь
Эрика Фёгелина Международного центра истории и социоло-
гии Второй мировой войны и ее последствий
Национального исследовательского универ-
ситета «Высшая школа экономики».
Адрес: 107996, Москва, ул. Петровка, 12.
E-mail: alesyachernyavskaya@gmail.com.
Даниил Маштаков. Бакалавр философии
Национального исследовательского универ-

Э
ситета «Высшая школа экономики».
E-mail: danilathemasta@gmail.com.

Ключевые слова: Эрик Фёгелин; политиче-

ская философия; политическая теология;
гностицизм; современные политические
идеологии; постмодернизм; постсекулярное.

В статье предпринята попытка прочитать

политическую философию Эрика Фёгелина

Эрик Фёгелин является одним

из самых глубоких, бескомпро-
миссных и вместе с тем одним
из самых недооцененных мысли-
телей ХХ столетия. Он принадле-
жал к группе немецких интеллек-
туалов, ставших политическими
эмигрантами и свидетелями двух

Статья подготовлена в рамках исследования № 15-05-0044 «Метанойя:

поворот к трансцендентному и материальному в современной полити-
ческой теологии» при поддержке программы «Научный фонд Нацио-
нального исследовательского университета „Высшая школа экономики“
(НИУ ВШЭ)» в 2015–2016 годах и с использованием средств субсидии на
государственную поддержку ведущих университетов Российской Фе-
дерации в целях повышения их конкурентоспособности среди ведущих
мировых научно-образовательных центров, выделенной НИУ ВШЭ.

180 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
как политическую теологию и опреде-
лить ее место в качестве одного
из возможных путей реконцептуализа-
ции современности как философской
категории. В своих работах Эрик Фёге-
лин прослеживает взаимосвязь рели-
гиозной и политической сфер.
В первую очередь эта взаимосвязь
просматривается в исторической пре-
емственности и трансформации
символов, которые современные
политические идеологии используют
для самоинтерпретации. Это символы
иерархии, экклесии, апокалипсиса
и др. Поскольку данные символы
встраиваются в человеческую исто-
рию под воздействием секуляризации,
последняя приобретает сакральные
свойства, такие как идея, направление,
конечная цель.
Для описания наличных послед-
ствий этого процесса Фёгелин разра-
батывает весьма сложный и богатый
понятийный аппарат. Он настаива-
ет на той глубокой и непреходящей
ценности, которую заключает класси-
ческая греческая и христианская фило-
софия и которую можно обозначить
как опыт взаимодействия с трансцен-
дентным. Отсекая этот опыт, совре-
менная политическая мысль пытается
утвердиться и охватить пустое место.
Это явление описывается Фёгелином
как гностицизм.
Гностическая картина мира поры-
вает с истоками: люди не создали
этот мир, но они могут принять уча-
стие в таинстве бытия (то, что Фёге-
лин называет пребыванием «между»).
Таким образом, восстановление
порядка общественной жизни для
Фёгелина возможно только посред-
ством восстановления разума.
Выступая с этих позиций, Фёгелин
становится участником дискурса пост-
модерна и постсекулярного. Более
того, главное, на чем настаивает фило-
соф, — разум человека (в том числе
и политический разум) неотделим
от своей направленности на трансцен-
дентное и от опыта взаимодействия
с божественным началом. Эта перспек-
тива, обозначенная как «политическая
теология», как представляется, дает
возможность расширить эпистемоло-
гические горизонты концепции постсе-
кулярного и постмодерна.

мировых войн. Родившись в 1901 году в Кёльне и получив обра-

зование в Вене, после аншлюса Австрии Фёгелин был вынужден
перебраться в Соединенные Штаты, где спустя несколько лет
получил гражданство. За исключением работы в Мюнхене с 1958
по 1969 год, Фёгелин преподавал в американских университетах1.

1. Эрик Фёгелин практически неизвестен в России. На русском языке су-

ществует небольшой отрывок из  его «Новой науки политики» (Фёге-
лин Э. Представительство и существование // Антология мировой поли-
тической мысли: В 5 т. М.: Мысль, 1997. Т. 2: Зарубежная политическая
мысль ХХ в.), его доклад «Политическая теория и паттерн всеобщей ис-
тории» (Он же. Политическая теория и паттерн общей истории // Поли-
тическая теория в ХХ в. / Под ред. А. В. Павлова. М.: Территория буду-
щего, 2008), а также его рецензия на книгу Лео Штрауса «О тирании»
(Он же. «О тирании» Лео Штрауса // Социологическое обозрение. 2011.
Т. 10. № 3). Также см. краткий очерк его интеллектуальной биографии
и беглый взгляд на его политическую теорию: Павлов А. В. О тирании
и искусстве письма // Социологическое обозрение. 2011. Т. 10. № 3.

А л е с я Ч е р н я вс к а я , Д ан и и л М а ш та к ов   1 8 1
 Место Фёгелина в американской интеллектуальной среде
во многом определили «Новая наука политики»2 и многотом-
ник «Порядок и история»3, выходивший в течение тридцати лет
(из пяти книг первые три вышли в 1956 и 1957 годах). Ими заин-
тересовались в том числе и американские консерваторы, уви-
девшие в критике современности как философской категории
возможное основание для своих взглядов4. Вместе с тем в среде
немецкой культурной элиты концепция Фёгелина не нашла от-
клика ни в мюнхенский период, ни после возвращения в Амери-
ку — его творчество находилось в тени Франкфуртской школы,
гегемона интеллектуальной жизни Западной Германии5.
Популярность и новое прочтение его работ были вызваны
внезапным крушением государственного социализма в Восточ-
ной Германии, Восточной Европе и Советском Союзе в конце
1980‑х — начале 1990‑х годов. Эти события подорвали идейные
истоки критики новых левых и сложившуюся определенность
в интерпретации модерна. В отличие от книг франкфуртцев,
для которых теология являлась не более чем призраком но-
стальгической веры в справедливость в атмосфере удушливого
позитивизма, работы Фёгелина были посвящены инкорпорации
религиозного в область политического.
В настоящее время фёгелиновская интерпретация современ-
ности получает новое звучание. В своей радикальной крити-
ке Просвещения Фёгелин раскрывает и сопоставляет множе-
ство вопросов, которые характерны для постмодернистов, хотя
сам он никогда себя к ним не причислял. В центре его мыс-
ли проблемы, связанные с языком и репрезентацией, а также
с разрушительными последствиями метафизической опреде-
ленности мышления6. Для нашей статьи, однако, особый инте-
рес представляет религиозно-политический аспект современ-
ности: в то время как метанарративы политических идеологий

2. Voegelin E. The New Science of Politics: An Introduction // Idem. Collected

Works. Vol. 5: Modernity without Restraint. Columbia: University of Mis-
souri Press, 2000. P. 75–241.
3. См.: Idem. Collected Works. Vols. 14–18: Order and History. Columbia: Uni-
versity of Missouri Press, 2000–2001.
4. Сам Фёгелин не относил себя к какому‑либо политическому течению и,
более того, резко реагировал на попытки причислить себя к консерва-
торам. См.: Павлов А. В. Гражданская война политической теории // По-
литическая теория в ХХ в.
5. Henningsen M. Editor’s Introduction // Voegelin E. Collected Works. Vol. 5. P. 17.
6. Petrakis P., Eubanks S. Eric Voegelin’s Dialogue with the Postmoderns:
Searching for Foundations. Columbia: University of Missouri Press, 2004. P. 13.

182 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
сформировали способ мышления ХХ столетия, одним из наибо-
лее значительных явлений в современной политической жизни
стал религиозный фундаментализм.
Определение постмодерна в этом ключе тесно связано с по-
нятием постсекулярности. Чтобы попытаться понять, чем явля-
ется постсекулярное, необходимо вернуться к ревизии концеп-
ции секулярного и исследованию того, как исторически являло
себя религиозное в общественной жизни. На сегодняшний день
существует множество генеалогий секулярного7, и все же мож-
но утверждать, что процесс деконструкции просвещенческих
«клише» и изобретения постсекулярного в нормативном смысле
находится лишь на своем начальном этапе. Прочтение Фёгели-
на как политического теоретика, не чуждого вопросов теологии,
могло бы многое дать для осмысления исторической взаимосвя-
зи религиозного и политического.
Любая достойная своего имени политическая наука, по утвер-
ждению Фёгелина, одновременно является философией исто-
рии, и последняя им строится на фундаменте размышлений
о религии. Однако тот факт, что вера наравне с разумом пред-
ставляет для Фёгелина часть универсального человеческого
знания, едва ли позволяет записать его в теологи, как это дела-
ет Майкл Морриси8.
Истоки политической философии Фёгелина лежат в клас-
сической греческой мысли, суть которой он видел в невырази-
мом, мистическом опыте божественного, символизацией кото-
рого стали суждения разума, поэтому Фёгелин полемизирует
с Лео Штраусом, рассматривавшим их как воплощение нерели-
гиозного способа познания. Для Штрауса разница между осно-
ванном на откровении мышлении Средневековья и не основан-
ном на нем мышлении классической древности была очевидной9.
Оба философа, впрочем, ставили перед собой одну задачу — воз-
обновление интереса к Платону и Аристотелю, что должно было,
по их мнению, остановить «идеологизацию» современной науки.
В настоящей статье будет предпринята попытка прочитать
философию Фёгелина как политическую теорию, в основе ко-

7. Подробнее о различных генеалогиях секулярного см.: Узланер Д. А. Вве-

дение в постсекулярную философию // Логос. 2011. № 82. С. 11–27.
8. См.: Morrisey M. Consciousness and Transcendence: The Theology of Eric
Voegelin. Notre Dame: University of Notre Dame Press, 1994.
9. См.: Emberley P., Cooper B. Faith and Political Philosophy the Correspond-
ence between Leo Strauss and Eric Voegelin, 1934–1964. Columbia: Uni-
versity of Missouri Press, 2004.

А л е с я Ч е р н я вс к а я , Д ан и и л М а ш та к ов   1 8 3
торой лежит теология, и определить ее место в качестве одного
из возможных путей реконцептуализации современности.
Обновление политической науки, утверждает Фёгелин
во введении к «Новой науке политики», происходит в критиче-
ские периоды. Тремя наиболее масштабными кризисами в ис-
тории западного мира были: кризис греческой цивилизации —
в это время Платон и Аристотель создают политическую науку;
кризис римской цивилизации и христианства, обозначенный
появлением трактата Августина «О граде Божьем»; наконец,
кризис современной европейской цивилизации, отразившийся
в гегелевской философии права и истории10. Все они были об-
условлены триумфом сил, искажающих космический11 порядок:
для греков ими стали софисты, для христиан — ереси, пробле-
му же европейцев Фёгелин обозначает как гностицизм12.
Само название «Новая наука политики» недвусмысленно на-
мекает на место, которое отводит себе Фёгелин в процессе обнов-
ления политической науки. Он связывает область политической
науки и философии истории, исследуя преемственность и транс-
формацию символов, которые политические сообщества исполь-
зуют для самоинтерпретации, а также разрабатывает понятий-
ный аппарат для описания последствий их преобразований.
Согласно Аристотелю, политическая наука начинается с са-
моинтерпретации общества и прояснения символов, предше-
ству-ющих любым учениям. Теоретик сталкивается с двумя
их наборами: языковыми символами, являющимися частью ре-
альности, и языковыми символами политической науки. Они
находятся в сложном взаимоотношении — вторые производны
от первых, однако те могут включить в себя вторые в резуль-
тате научного прояснения. Предположение, будто символы по-
литической жизни представляют собой готовые теоретические
концепты, является распространенной ошибкой: то, что обозна-

10. Voegelin E. Collected Works. Vol. 5. P. 89.

11. Под космосом Фёгелин понимает всю упорядоченную реальность, вклю-
чая живую и неживую природу и богов.
12. Фёгелин использует это обозначение в  расширительном смысле как
тип мышления, претендующий на абсолютное познавательное овладе-
ние реальностью без необходимости ее критического осмысления. В его
анализе гностицизм имеет две формы — трансцендетализирующую
(как в случае гностических сект поздней Античности) и имманентизи-
рующую (как в случае марксизма, позитивизма, сциентизма, нацизма,
экзистенциализма, для  которых характерна предельная реализация
человеческого существования и общества внутри материального мира).

184 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
чает себя как «теория», зачастую не более чем докса или идео-
логия. Для «второй реальности»13 характерно затмение сознания
об «общем опыте» и деформация сущности человека, ставшего
ее частью. Идеология не может выступать фундаментом обще-
ства, поскольку утрата чувства совместной реальности может
привести к катастрофам.
В ранней работе «Политические религии», написанной через
месяц после аншлюса Австрии, Фёгелин обозначает основы со-
временных идеологий. В последующих трудах он уже не возвра-
щается к определению тоталитарных режимов как политиче-
ских религий, но, несмотря на дискурсивные сдвиги в его концеп-
ции, Фегелин остается верен прежним взглядам и развивает их.
Жизнь людей в политическом сообществе нельзя определить
как область светского, описываемую лишь посредством юри-
дических понятий и организации власти — в основе ее лежит
особый религиозный порядок. Наши знания о сообществе бу-
дут неполными без понимания присущих ему религиозных сил
и символов, в которых они проявляют себя14. В современных со-
обществах силы не исчезают — они лишь не осознают себя как
таковые и транслируются в иных категориях. Сообщество цели-
ком интегрировано в человеческий опыт взаимодействия с ми-
ром и Богом, сквозь язык политического неизменно проступают
черты религиозного. Фёгелин показывает трансформацию сим-
волических элементов этой связи в ходе исторического разви-
тия от древних цивилизаций через христианский мир к совре-
менным светским идеологиям.
Один из таких элементов — сакрально-политическая иерар-
хия от трансцендентного божества к человеческому сообществу.
Борьба между различными представлениями об истине в Рим-
ской империи закончилась победой христианства, повлекшей
за собой десакрализацию земной власти. Монарх теряет роль
посредника между трансцендентной сферой и присущим мате-
риальному миру порядком. Исторически конкретное выражение
духовной судьбы и высший смысл существования человечество
отныне находит в церкви. Для современного общества начиная
с определенного этапа характерна ресакрализация власти — по-
явление ограниченной материальным миром гражданской ре-

13. О «второй реальности» подробнее см., напр.: Idem. Collected Works. Vol. 28:
What Is History? and Other Late Unpublished Writings. Columbia: Universi-
ty of Missouri Press, 1990. P. 111–162; Idem. Collected Works. Vol. 31: Hitler and
the Germans. Columbia: University of Missouri Press, 1999. P. 239–256.
14. Idem. The Political Religions // Idem. Collected Works. Vol. 5. P. 70.

А л е с я Ч е р н я вс к а я , Д ан и и л М а ш та к ов   1 8 5
лигии. Однако Фёгелин настаивает, что процесс этот нельзя
характеризовать как новое язычество — он имеет свои особые
исторические черты и предпосылки.
Эти  же характеристики проявили себя в  трансформации
еще одного символического элемента — экклесии как обществен-
ной сущности сакрального. Сообщество, будучи организован-
ным иерархически, требует, чтобы его члены ощущали себя
единым целым. Архаические сообщества выстраивались исхо-
дя из кланово-родственной системы. Не в последнюю очередь
за счет подобной укорененности впоследствии возник знамени-
тый антропологический принцип Платона: полис — это человек
в еще больших масштабах. В средневековой Европе единство
обеспечивалось христианской концепцией сообщества как ми-
стического тела Христа. По мере трансляции она подвергалась
преобразованиям, однако ее базовый элемент, по мнению Фёге-
лина, просматривается и в современных сообществах.
К примеру, идея общности интересов, ставшая известным со-
циологическим принципом и положенная в основу американской
гражданской нации, была описана в качестве одной из категорий
мистического тела в посланиях св. Павла и сохранена практически
в неизменном виде переселявшимися на континент пуританами:

Мы повсеместно натыкаемся на следы христианской эккле-

сии в сообществах, отказавшихся от трансцендентной состав-
ляющей, которые признают равенство и братство своих
членов, даже если эти сообщества или движения деклариру-
ют антицерковную и антихристианскую позицию15.

Наиболее ярким сакрально-политическим символом эпохи аб-

солютизма был гоббсовский Левиафан — мистическое тело госу-
дарства. Он стал предпосылкой создания гражданской религии16.
Фигура суверена обеспечивала интеграцию общества в том же
мистическом ключе, что и экклесия через дыхание (pneuma)
и голову (kephale) Христа. Возрожденный Гоббсом ветхозавет-
ный образ стал воплощением неизбежной (и оправданной) дья-
вольской силы — в контексте дальнейшей политической истории
Европы эта специфическая форма экклесии все больше и боль-
ше превращалась в замкнутую систему, «дававшую жизнь соот-
ветствующим дьявольским империям»17.

15. Idem. The Political Religions. P. 47.

16. Ibid. P. 54.
17. Ibid. P. 58.

186 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Третьим элементом исторических преобразований является
символ апокалипсиса и связанное с ним превращение христи-
анской эсхатологии в светскую. Ранняя церковная жизнь коле-
балась между апокалиптическими ожиданиями и эсхатологи-
ческой полнотой. Святой Августин осудил хилиастов и отверг
идею тысячелетнего царства, описывая историю человечества
как сосуществование двух общностей — Града Божьего и Града
Земного. Его доктрина не утрачивала своего влияния на протя-
жении всех Средних веков. Однако возрождение концепции эс-
хатологического царства произошло уже в конце XII века. В это
время Иоахим Флорский переносит идею Троицы в человече-
скую историю, разделяя ее на три периода: Отца (от Авраама
до Иоанна Крестителя), Сына (от явления Христа до 1260 года)
и Святого Духа (с 1260 года). Каждая эпоха имела своего прави-
теля и двух предшественников.
В тринитарной эсхатологии Иоахим создал тот набор симво-
лов, который до сих пор руководит самосознанием политическо-
го общества.
Первая составляющая этого набора символов — представле-
ние об истории как о трехчастной структуре, в которой третья
эпоха является конечным царством. Его следы можно обнару-
жить, во‑первых, в разделении истории гуманистами и энцикло-
педистами на Античность, Средние века и современность; в тео-
рии Тюрго и Конта о теологической, метафизической и научной
фазах истории; в гегелевской диалектике трех стадий свободы
и самопознания духа; в марксистской диалектике трех стадий
развития общества: первобытного коммунизма, классового об-
щества и окончательного коммунизма18; наконец, в национал-со-
циалистическом символе Третьего рейха (более в литературном,
нежели философском, ключе).
Вторая составляющая — образ вождя. Он непосредственно по-
влиял на движение францисканцев, которые видели в св. Фран-
циске исполнение иоахимистского пророчества, и на размышле-
ния Данте о князе нового духовного века19. Образ вождя встреча-
ется в разного рода «духовных» фигурах позднего Средневековья,
Ренессанса и Реформации. Он вошел в учение Макиавелли о госу-
даре, а во времена секуляризации возродился в концепциях Кон-

18. Эту схему трех стадий Маркса предлагает сам Фёгелин (Ibid. P. 179), ве-
роятно укладывая рабовладельческую и феодальную общественно-эко-
номические формации в капиталистическую стадию.
19. Павлов А. В. О тирании и искусстве письма. С. 120–121.

А л е с я Ч е р н я вс к а я , Д ан и и л М а ш та к ов   1 8 7
дорсе, Конта и Маркса, пока не достиг нашей эпохи, когда хариз-
матические лидеры воцарились в своих новых царствах.
Третий компонент, иногда сливающийся со  вторым, — гно-
стический пророк. Чтобы подтвердить и придать убедитель-
ность идее окончательного царства, ход истории как постижи-
мое осмысленное целое был признан доступным человеческому
познанию — либо через прямое откровение, либо через гнозис.
Отсюда следует, что гностический пророк или (на последней
стадии секуляризации) гностик-интеллектуал становится необ-
ходимым действующим лицом современной цивилизации. Пер-
вым примером такого пророка был сам Иоахим.
Четвертая составляющая набора иоахимистских символов —
братство автономных личностей. Третий век должен преобра-
зить людей в граждан нового царства, и в эту эпоху церковь пе-
рестанет существовать, поскольку благодатная жизнь станет
доступной без ее посредничества. Хотя сам Иоахим представ-
лял себе монашеский орден, в данном случае важно то, что здесь
была сформулирована идея сообщества духовно совершенных
людей, которые могут сосуществовать без всякой внешней вла-
сти над ними.
Концепция Иоахима Флорского оказалась крайне продук-
тивной. Ее влияние можно проследить в средневековых и воз-
рожденческих сектах, в пуританских церквях или идеологии
анархизма. В секуляризированной форме она стала значимым
компонентом современного демократического символа веры
и легла в основу марксистской мистики «царства свободы» и «от-
мирания государства».
Через тринитарную эсхатологию, созданную Иоахимом Флор-
ским, имманентный ход истории наделялся трансцендентным
божественным смыслом20. Если для самого Иоахима Флорско-
го новый век был связан с ожиданием вхождения в человече-
скую историю божественной полноты21, то последующее разви-
20. Voegelin E. Collected Works. Vol. 5. P. 178–180.
21. Божественная (духовная, сверхъестественная) полнота (греч. πλήρωμα) —
христианская концепция, определяющая сущность божественного, со-
гласно которой в бытии Бога предсодержится полнота времен и все-
го сущего. «В учении Павла Бог выходит победителем, поскольку его
поборник — человек. Человек — творение Бога, в  котором может во-
плотиться всякая его полнота, преображая человека в  Богочеловека
Кол. 2:9). Всякая тварь, стенающая и мучающая, может быть искуплена,
поскольку возможно усыновление человека Богом (Рим. 8:22–23)» (Idem.
Collected Works. Vol. 17: Order and History. The Ecumenic Age. Columbia:
University of Missouri Press, 2000. P. 316).

188 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
тие философии истории постепенно отсекало трансцендентные
корни этой идеи.
К XVIII веку вместе с появлением понятия прогресса рост
осмысления истории стал феноменом материального мира. Эту
вторую стадию «имманентизации»22 Фёгелин и определяет как
секуляризацию. Вместе с возникновением идеи истории, неиз-
вестной в ее настоящем виде ни в античной, ни в христианской
философии, сам ход последней становится объектом человече-
ского опыта. Проблема, однако, заключается в том, что понятие
об истории как осмысленном направленном движении наследу-
ет спекулятивный характер христианской символики.
Отсюда философия истории получает светский телеологи-
ческий и аксиологический векторы. В первом случае смыслом
исторического развития становится прогресс, который Дидро
или д’Аламбер понимали как качественное и количественное уве-
личение наличных благ. Во втором случае, когда упор делается
не на процесс, а на конечное состояние, результатом становится
появление утопий. Однако если Мор, создавая утопию, осознавал
недостижимый характер описанного им состояния23, то последую-
щие социальные утопии все чаще пропагандировали возможность
совершенства — в марксизме оно должно было быть осуществле-
но за счет революционного преображения человеческой природы.
Итак, современные политические сообщества использовали
для самоинтерпретации элементы религиозной символики, пре-
образуя их в соответствии со своими внутренними потребностя-
ми. Проследив трансляцию религиозных символов, необходимо
прояснить вопрос о причинах заимствования, вне зависимости
от того, являлось оно осознанным или нет. Обозначив процесс
ресакрализации политического, Фёгелин создает теоретический
метаязык описания этого феномена современной истории.
Причины ресакрализации политического, проявившейся в
возникновении массовых политических идеологий, лежат для

22. Фёгелин часто обращается к понятиям «имманентизм» и «имманентиза-

ция». Под имманентизмом он понимает доктрину, утверждающую, что
Бог или  дух полностью находится внутри материального мира, а  не
за его пределами. Она противостоит как дуалистической точке зрения,
в соответствии с которой Бог и дух полностью трансцендентны земно-
му миру, так и идее, согласно которой они могут присутствовать в мире,
в то же время преодолевая его. Имманентизация является движением
в сторону имманентизма.
23. См. подробнее: Idem. More’s Utopy (1951) // Idem. Collected Works.
Vol. 10: Published Essays, 1942–1952. Columbia: University of Missouri
Press, 2000. P. 197–217.

А л е с я Ч е р н я вс к а я , Д ан и и л М а ш та к ов   1 8 9
Фёгелина прежде всего в области человеческого духа и экзи-
стенциального опыта. Человеческое существование в его наибо-
лее полном и подлинном смысле раскрывается как существова-
ние «между» (metaxy) двумя полюсами напряжения — земным
и божественным, совершенным и несовершенным, истиной и ло-
жью, порядком и беспорядком. Человек не может полагаться сам
на себя, не повергая себя при этом в бездну отчаяния и пустоты24.
Экзистенциальный кризис стал следствием совокупного ис-
торического развития — исхода богов из мира греческого полиса
в область трансцендентного с приходом христианства (десакра-
лизация пространства материального мира) и затем постепенно-
го отсечения трансцендентного в процессе нарастающей секуля-
ризации. Чтобы заполнить образовавшуюся после смерти Бога
пустоту, божественное должно было вернуться в мир. Одна-
ко составляющий ядро современности гностицизм, разновидно-
стями которого являлся практически каждый наличный «-изм»
от сциентизма до экзистенциализма, перевернул метафизику
с ног на голову — отныне не Бог являлся творцом человека, а че-
ловек — творцом Бога. Богоподобие стало человекоразмерным.
Имманентизация смысла существования обусловила появле-
ние гностических переживаний, имеющих более прочные осно-
вания внутри материального мира, нежели переживания веры.
В них Бог поглощается в существовании посредством различ-
ных способностей человека, а потому можно различать несколь-
ко видов гностицизма.
Гнозис может быть интеллектуальным и принимать вид спе-
кулятивного проникновения в тайну творения и существования,
как, например, в случае Гегеля или Шеллинга. Гнозис может
быть эмоциональным и принимать вид вселения в человека бо-
жественной сущности, как у духовных вождей сектантов. Гно-
зис может быть волевым и принимать вид деятельного искупле-
ния человека и общества — пример «революционных деятелей»25:
Конта, Маркса или Гитлера. Данные переживания во всем сво-
ем изобилии являют суть ресакрализации общества: люди, кото-
рые предаются им, обожествляют себя, заменяя веру в христи-
анском смысле массовыми формами участия в божественном26.
Гностицизм, заключает Фёгелин, наиболее действенным спо-
собом высвободил человеческие силы для строительства ма-
24. Idem. Collected Works. Vol. 5. P. 188.
25. Подразумеваются деятели «гностической революции». См. подробнее:
Idem. The New Science of Politics. P. 196–219.
26. Idem. Collected Works. Vol. 5. P. 188.

190 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
териальной цивилизации. Обнаружившиеся способности сами
по себе являлись откровением, и их применение к «цивилизаци-
онной работе» породило подлинно великолепное зрелище запад-
ного прогрессивного общества. Наделение истории спаситель-
ным смыслом привело к расцвету западной цивилизации, или,
иначе говоря, к цивилизационному апокалипсису. Чем лихора-
дочнее человеческая деятельность внутри мира, тем больше
угасает духовная жизнь, являющаяся источником порядка. Сам
успех гностической цивилизации становится причиной ее заката:
Цивилизация, без сомнения, может развиваться и угасать
одновременно, но не бесконечно. Есть предел этому противо-
речивому движению, и он достигается, когда активистская
секта, которая воплощает в себе гностическую истину, реор-
ганизует цивилизацию в империю под своим руководством.
Тоталитарное общество, определяющееся как экзистенциаль-
ное господство гностических активистов, — такова конечная
форма прогрессивной цивилизации27.

Фёгелиновская концепция гностицизма является емкой теоре-

тической конструкцией, позволяющей расширить понимание
тех исторических процессов, которые были втиснуты в понятие
секуляризации. С одной стороны, такая ее вместительность по-
могает описать более сложные взаимоотношения и траектории
циркуляции религиозного опыта в мире. Кроме того, в отличие
от идеи секуляризации метафора гностицизма не нагружена за-
костенелыми историческими коннотациями. Однако она может
затемнить понимание сложных и разноплановых феноменов,
по каким‑либо причинам заклейменных автором как «гности-
цизм», — с такого рода критикой Фёгелина выступил теоретик
позитивного права Ганс Кельзен28.
И все же у концепции Фёгелина есть неоспоримое достоин-
ство — в ней изначально заложено представление о человеческом
существовании как сфере напряжения между полюсами земного
и божественного. Если для Штрауса напряжение между разумом
и откровением обусловливало неполноту и ведущую к нигилизму
невозможность указать правильный жизненный путь, то для Фё-
гелина именно радикальное закрытие человека и общества в себе
рождает ошибку гностицизма, влекущую к разрушению основ по-

27. Idem. The New Science of Politics. P. 195.

28. См.: Kelsen H. A New Science of Politics. Hans Kelsen’s Reply to Eric
Voegelin’s «New Science of Politics»: A Contribution to the Critique of Ide-
ology. Fr. a. M.: Ontos Verlag, 2004.

А л е с я Ч е р н я вс к а я , Д ан и и л М а ш та к ов   1 9 1
рядка. И Штраус, и Фёгелин участвовали в «бунте против совре-
менности». Как пишет исследователь их политической филосо-
фии Тед Макаллистер, они были обеспокоены тем, что либераль-
ные принципы в конечном счете могут подорвать либеральные
цели, а следовательно, защищали постлиберальный порядок29.
В своей попытке ответить на вопрос, как общество может вос-
становить чувство трансцендентного, обеспечивающее значимые
руководящие принципы в политике и в то же время объемлю-
щее неизбежные ограничения человеческих усилий, Фёгелин
оказался близок к  философам постмодерна. Каким образом
можно найти фундамент общества без того, чтобы скатиться
в фундаментализм? Тенденция к метафизической определен-
ности является универсальной чертой существования людей,
заключенных в оболочку проекта современности. Понимание
проблемы фундамента требует прежде всего осознания мета-
форического характера трансцендентного опыта. У Фёгелина он
лучше всего выражается в концепции бытия «между» (metaxy).
Идея того, что метафоры — не просто периферийные укра-
шения или даже полезные модели, а основные формы рефлек-
сии о  нашем состоянии (метафоры пространства, движения,
видения), является общей для таких философов постмодерна,
как Ницше, Хайдеггер, Левинас, Рикер или Паточка30. Все они
утверждают, что определенные формы поэтического высказы-
вания — единственный подходящий метод или выразительное
средство для обсуждения реальности. Проблема основания —
сложная, ускользающая и в конечном итоге не укладывающая-
ся в понятийные категории строгой рациональности.
Метафизическое мышление, как и метафорическое, является
выражением основ без конкретизации, заложенной в различных
формах фундаментализма. Однако все метафоры по сути участ-
вуют в поиске нормативных принципов человеческой свободы,
терпимости и справедливости. Рассматривая различные модусы
напряжения божественного и материального, знания и открове-
ния, истины и лжи, мы получаем новый инструмент обращения
к реальности — в этом русле политическая теория Эрика Фёге-
лина может расширить эпистемологический горизонт концеп-
ции постсекулярного и философии постмодерна.

29. McAllister T. Revolt Against Modernity: Leo Strauss, Eric Voegelin, and
the Search for a Post-Liberal Order. Lawrence: University Press of Kan-
sas, 1996. P. xi.
30. Так упоминаемых фигур называют исследователи: Petrakis P., Eubanks S.
Op. cit. P. 21.

192 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Литература
Emberley P., Cooper B. Faith and Political
Philosophy the Correspondence
between Leo Strauss and Eric Voege-
lin, 1934–1964. Columbia: University
of Missouri Press, 2004.
Henningsen M. Editor’s Introduction //
Voegelin E. Collected Works. Vol. 5:
Modernity without Restraint. P. 1–18.
Kelsen H. A New Science of Politics.
Hans Kelsen’s Reply to Eric Voegelin’s
«New Science of Politics»: A Contribu-
tion to the Critique of Ideology. Fr. a.
M.: Ontos Verlag, 2004.
McAllister T. Revolt Against Modernity: Leo
Strauss, Eric Voegelin, and the Search
for a Post-Liberal Order. Lawrence: Uni-
versity Press of Kansas, 1996.
Morrisey M. Consciousness and Tran-
scendence: The Theology of Eric
Voegelin. Notre Dame: University of
Notre Dame Press, 1994.
Petrakis P., Eubanks S. Eric Voegelin’s
Dialogue with the Postmoderns:
Searching for Foundations. Columbia:
University of Missouri Press, 2004.
Voegelin E. Collected Works. Vol. 17:
Order and History. The Ecumenic Age.
Columbia: University of Missouri
Press, 2000.
Voegelin E. Collected Works. Vol. 28:
What Is History? and Other Late
Unpublished Writings. Columbia: Uni-
versity of Missouri Press, 1990.
Voegelin E. Collected Works. Vol. 31: Hit-
ler and the Germans. Columbia: Uni-
versity of Missouri Press, 1999.
Being “in Between”: Prolegomena to Eric Voegelin’s Political Theory
Alesya Chernyavskaya. Research Assis-
tant at the International Center for the
History and Sociology of World War II
and Its Consequences of National
Research University Higher School of
Economics. Address: 12 Petrovka str.,
107996 Moscow, Russia.
E-mail: alesyachernyavskaya@gmail.
com.
А л е с я Ч е р н я вс к а я , Д ан и и л М а ш та к ов   1 9 3
Voegelin E. Collected Works. Vols. 14–18:
Order and History. Columbia: Univer-
sity of Missouri Press, 2000–2001.
Voegelin E. More’s Utopy (1951) // Idem.
Collected Works. Vol. 10: Published
Essays, 1942–1952. Columbia: Univer-
sity of Missouri Press, 2000. P. 197–217.
Voegelin E. The New Science of Politics:
An Introduction // Idem. Collected
Works. Vol. 5: Modernity without
Restraint. Columbia: University of Mis-
souri Press, 2000. P. 75–241.
Павлов А. В. Гражданская война поли-
тической теории // Политическая
теория в ХХ в. / Под ред. А. В. Пав-
лова. М.: Территория будущего,
2008. С. 7–40.
Павлов А. В. О тирании и искусстве
письма // Социологическое обозре-
ние. 2011. Т. 10. № 3. С. 115–124.
Узланер Д. А. Введение в постсекуляр-
ную философию // Логос. 2011. № 3
(82). С. 11–27.
Фёгелин Э. «О тирании» Лео Штрауса //
Социологическое обозрение. 2011.
Т. 10. № 3. С. 125–130.
Фёгелин Э. Политическая теория и пат-
терн общей истории // Политическая
теория в ХХ в. / Под ред. А. В. Пав-
лова. М.: Территория будущего,
2008. С. 83–93.
Фёгелин Э. Представительство и суще-
ствование // Антология мировой
политической мысли: В 5 т. М.:
Мысль, 1997. Т. 2: Зарубежная поли-
тическая мысль ХХ в. С. 429–447.
Daniil Mashtakov. BA in Philosophy of
National Research University Higher
School of Economics.
E-mail: danilathemasta@gmail.com.
Keywords: Eric Voegelin; political philos-
ophy; political theology; gnosticism;
modern political ideologies; postmodern-
ism; the post-secular.
This study examines Eric Voegelin’s polit-
ical philosophy as political theology and
describes it as a possibly way to recon-
ceptualize modernity as philosophical
category. In his works, Voegelin traces
the relationship between religious and
political spheres. This relationship is
reflected through in historical continuity
and in the transformation of symbols
that modern political ideologies have
generally utilized for self-interpretation.
These symbols include hierarchy, eccle-
sia, the apocalypse, etc. Since these
symbols have come under the influence
of secularization and are embedded in
human history, they have acquired
sacred characteristics. Voegelin has
developed a highly sophisticated con-
ceptual framework for analyzing this pro-
cess. He stresses the deep and
permanent values which can be traced
to both Christianity and classical philos-
References
Emberley P., Cooper B. Faith and Political
Philosophy the Correspondence
between Leo Strauss and Eric Voege-
lin, 1934–1964, Columbia, University
of Missouri Press, 2004.
Henningsen M. Editor’s Introduction. In:
Voegelin V. Collected Works. Vol. 5:
Modernity without Restraint, Colum-
bia, University of Missouri Press,
2000, P. 1–18.
Kelsen H. A New Science of Politics.
Hans Kelsen’s Reply to Eric Voegelin’s
“New Science of Politics”: A Contribu-
tion to the Critique of Ideology, Frank-
furt am Main, Ontos Verlag, 2004.
McAllister T. Revolt Against Modernity:
Leo Strauss, Eric Voegelin, and the
Search for a Post-Liberal Order, Law-
rence, University Press of Kansas,
1996.
Morrisey M. Consciousness and Tran-
scendence: The Theology of Eric
Voegelin, Notre Dame, University of
Notre Dame Press, 1994.
Pavlov A. V. Grazhdanskaia voina polit-
194 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ophy, and can be identified as transcend-
ent experience. When ignoring this
experience, modern political theory emp-
ties itself of meaning. Voegelin describes
this phenomenon as “gnosticism.”
The gnostic worldview is characterized
by a break with its origins. Within it, peo-
ple did not create the world, but can par-
take in the mystery that is being (Voegelin
called this “metaxy”). To Voegelin, reason
itself needs to be recovered in order to
revitalize the public realm. From this posi-
tion, he engaged in today’s discourse
concerning postmodernism and post-sec-
ularity. Moreover, the main point Voegelin
insisted upon, the fact that reason
(including political reason) is inseparable
from orientation towards the transcend-
ent. This perspective, labeled by the
authors as “political theology,” could
extend the epistemological horizon of
post-secular and postmodern concepts.
icheskoi teorii [Civil War of Political
Theory]. Politicheskaia teoriia v XX v.
[Political Theory in Twentieth Century]
(ed. A. V. Pavlov), Moscow, Territoriia
budushchego, 2008, P. 7–40.
Pavlov A. V. O tiranii i iskusstve pis’ma
[On Tyranny and the Art of Writing].
Sotsiologicheskoe obozrenie [Russian
Sociological Review], 2011, Vol. 10,
no. 3, P. 115–124.
Petrakis P., Eubanks S. Eric Voegelin’s
Dialogue with the Postmoderns:
Searching for Foundations, Columbia,
University of Missouri Press, 2004.
Uzlaner D. A. Vvedenie v postsekuliarnuiu
filosofiiu [Introduction to the Postsecular
Philosophy]. Logos. Filosofsko-literaturnyi
zhurnal [Logos. Philosophical and Liter-
ary Journal], 2011, no. 3 (82), P. 11–27.
Voegelin E. “O tiranii” Leo Shtrausa [Leo
Strauss’ “On Tyranny”]. Sotsiologiche­
skoe obozrenie [Russian Sociological
Review], 2011, Vol. 10, no. 3, P. 125–
130.
Voegelin E. Collected Works. Vol. 17:
 Order and History. The Ecumenic Age,
Columbia, University of Missouri
Press, 2000.
Voegelin E. Collected Works. Vol. 28:
What Is History? and Other Late
Unpublished Writings, Columbia, Uni- Voegelin E. Predstavitel’stvo i sushchest-
versity of Missouri Press, 1990.
Voegelin E. Collected Works. Vol. 31: Hit-
ler and the Germans, Columbia, Uni-
versity of Missouri Press, 1999.
Voegelin E. Collected Works. Vols. 14–18:
Order and History, Columbia, Univer-
sity of Missouri Press, 2000–2001.
Voegelin E. More’s Utopy (1951). Col-
lected Works. Vol. 10: Published
Essays, 1942–1952, Columbia: Uni-
versity of Missouri Press, 2000,
P. 197–217.
Voegelin E. Politicheskaia teoriia i pat-
tern obshchei istorii [Political Theory
А л е с я Ч е р н я вс к а я , Д ан и и л М а ш та к ов   1 9 5
and the Pattern of General History].
Politicheskaia teoriia v XX v. [Political
Theory in Twentieth Century] (ed.
A. V. Pavlov), Moscow, Territoriia budu-
shchego, 2008, P. 83–93.
vovanie [Representation and Exist-
ence]. Antologiia mirovoi politicheskoi
mysli: V 5 t. T. 2: Zarubezhnaia polit-
icheskaia mysl’ XX v. [Anthology of
World Political Thought: In 5 vols.
Vol. 2: Foreign Political Thought in
Twentieth Century], Moscow, Mysl’,
1997, P. 429–447.
Voegelin E. The New Science of Politics:
An Introduction. Collected Works.
Vol. 5: Modernity without Restraint.
Columbia: University of Missouri
Press, 2000, P. 75–241.
 Аудиальная
демократия:
Татьяна Вайзер
включение
Кандидат философских наук, доцент
неслышимых субъектов философско-социологического факультета
Института общественных наук РАНХиГС, пре-
в политическое подаватель социологического факультета
и руководитель магистерской программы «По-
сообщество литическая философия и социальная теория»
МВШСЭН.
Адрес: 119571, Москва, проспект Вернад­ского,
82.
E-mail: tianavaizer@yandex.ru.

Ключевые слова: публичная коммуникация;

слуховое внимание; политический слух;
аудиальная демократия.

А
Аудиальная демократия — концепт
западной политической филосо-
фии последних лет, еще не успев-
ший обрести известность в России.
Он предполагает смещение вни-
мания с субъекта публичной речи
на нашу способность друг дру-
га слушать и слышать. Слух по-
нимается здесь не как физиоло-
гическая сенсорная способность
человеческого организма, а как
активная политическая практика
и добродетель (virtue). От того, на-
сколько мы расположены слушать
оппонента, зависит мера, в кото-
рой мы признаем его в качестве
равноценного и равноправного
субъекта взаимодействия. Наша
неготовность услышать Другого
в теориях аудиальной демократии

196 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Аудиальная демократия — концепт за-
падной политической философии по-
следних лет, еще не успевший обрести
известность в России. Он предполага-
ет смещение внимания с субъекта пуб-
личной речи на нашу способность друг
друга слушать и слышать. Слух понима-
ется здесь не как физиологическая сен-
сорная способность человеческого ор-
ганизма, а как активная политическая
практика и добродетель (virtue). От того,
насколько мы расположены слушать оп-
понента, зависит, насколько мы призна-
ём его в качестве равноценного и рав-
ноправного субъекта взаимодействия.
Наша неготовность услышать Другого
рассматривается в теориях аудиальной
демократии как один из действенных
механизмов исключения собеседника
из дискурса и поддержания социальной
и политической несправедливости.
Как утверждает Джон Драйзек, «наи-
более эффективный и коварный способ
заставить молчать всех остальных в по-
литике состоит в том, чтобы перестать
их слушать». Напротив, слуховое внима-
ние свидетельствует о признании и ува-
жении оппонента, независимо от наших
идейных разногласий, и мотивирует его
на высказывание. В предваряемой стать-
ей подборке представлены тексты
британских исследователей, которые
работают с концептом аудиальной де-
мократии либо каким‑то образом пере-
кликаются с ним. Авторы показывают, что
слух как ценность политической жизни
и коммуникативный навык сегодня обде-
лен исследовательским и политическим
вниманием. Вместе с тем развитие слухо-
вых практик могло бы помочь современ-
ному обществу быть более инклюзивным
и лучше артикулировать различия. Один
из основных вопросов данного обзора —
каким образом настрой на слух мог бы
стать принципом формирования нового
политического сообщества.

рассматривается как одно из действенных средств исключения

и поддержания общественно-политической несправедливости.
Ведь, как утверждает Джон Драйзек, «в политике наиболее эф-
фективный и коварный способ заставить молчать всех осталь-
ных состоит в том, чтобы перестать их слушать»1. В подборке бу-
дут представлены тексты британских исследователей, которые
работают с концептом аудиальной демократии либо каким‑то
образом перекликаются с ним.

Сенсорная vs политическая парадигма слуха

Задача данной статьи — охватить примерный круг проблемных

зон и концептов, из которых в современной политической филосо-
фии складывается исследовательское поле аудиальной демокра-
тии. Для этого нам понадобится сделать краткий обзор американ-
ской и европейской литературы и объяснить, почему представ-
ляемый сюжет заслуживает научного и политического внимания.

1. Dryzek J. Deliberative Democracy and Beyond. Oxford: Oxford Universi-

ty Press, 2000. P. 149.

Т ат ь я на В а й з е р  1 9 7
 В последние годы проблематика слуха становится очень ак-
туальна. Традиция научных трудов по теме довольно молода
даже на Западе, не говоря уже о том, что она почти что не обо-
зревалась в отечественной интеллектуальной культуре. В совре-
менной философии, если применять довольно условную класси-
фикацию, проблематикой слуха — помимо наиболее ожидаемых
в этом смысле исследований музыкальной перцепции — зани-
маются три направления: феноменология слуха2, исследования
травмы и теории демократии (включая теории публичной сфе-
ры, публичной коммуникации и медиа, образовательных и тера-
певтических практик, экологии).
В данной статье мы остановимся на последнем направлении —
демократических теориях, отчасти затронув исследования травмы,
но только в той мере, в какой они связаны с первыми. Нам нужно
будет понять, как слушание оформляется в западной теории в ка-
честве значимой ценности и активной практики публичной ком-
муникации. Почему вообще слух — казалось бы, столь привычная
и обыденная вещь — становится проблемой? И что значит слы-
шать, когда речь идет не о физиологической особенности организ-
ма, а об определенной коммуникативной и политической позиции?
Прежде всего, о какого рода слухе мы говорим? На протя-
жении долгого времени это понятие считалось (и во многом
еще считается) само собой разумеющимся актом восприятия
речи, то есть пассивной сенсорной способностью человеческо-
го организма. В повседневном словоупотреблении под слухом
или слышимостью может пониматься множество различных ве-
щей. Например, когда мы говорим «вы меня не слышите», мы
имеем в виду, что нас не хотят слушать или слушают недоста-
точно внимательно, что нас слушают, но не понимают, что нас по-
нимают, но не соглашаются с нашей точкой зрения и т. д.
В отличие от сенсорной парадигмы, в рамках которой слух
воспринимался до сих пор, в аудиальных исследованиях он рас-
сматривается не как индивидуальная или пассивная физиологи-
ческая способность организма, а как активная практика. Мы так
или иначе пользуемся слухом как средством побуждения Друго-
го к речи, приглашения к диалогу, вовлечения в коммуникацию.
Либо, напротив, мы отказываем в слухе, тем самым прерывая
речь Другого и исключая его или ее из опыта общения. Как пи-
шет Эндрю Добсон, намеренное или непроизвольное инструмен-
тальное использование слушания подразумевает, что слушатели

2. Nancy J.‑L. On Listening. N. Y.: Fordham University Press, 2007.

198 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
«могут отказаться слушать, могут по своему усмотрению невер-
но понять, исказить значение слов или намерений говорящих»3.
Слух не «невинен» и не «случаен», но способ, с помощью кото-
рого мы слушаем собеседников, определяет и их статус, и смысл
того, что они говорят, и ценностное значение сказанного. Слух
не  является нейтральной коммуникативной практикой — он
культурно обусловлен социальными, классовыми, гендерными
стереотипами и задается эпистемологическими установками.
Так, Николь Дёрр пишет о «логике селективного слуха, которая
опирается на исторически сложившиеся устойчивые наррати-
вы» и «обусловлена визуальными и символическими кодами»4.
Исследователи выделяют, с одной стороны, деформирован-
ный слух (distorted listening)5, а с другой — активный и внима-
тельный слух. В первом коммуникация строится асимметрич-
ным образом: либо говорящий «неслышим» адресатом в силу
определенных селективных стратегий слушающего, либо слу-
шающий оказывается пассивным объектом речи говорящего.
Вторая позиция предполагает, что говорящий слышим, в то вре-
мя как слушатель обладает волей к рефлексии и способен ока-
зывать сопротивление6.
Слух понимается как искусство, которое требует гибкости,
любознательности, терпения, отчасти даже уязвимости в смыс-
ле признания собеседниками их зависимости друг от друга. Как
пишет Романд Коулз, «слушание — в меньшей степени отдель-
ная способность, нежели сложное искусство, которое следует
развивать в различных типах отношений»7. По словам Сьюзен
Бикфорд, «слушание, как и говорение, — творческий акт, предпо-
лагающий сознательность усилия»8.
Слух также начинает пониматься и как политическая прак-
тика — не только существующая, но и та, нормативный идеал ко-
торой еще только предстоит воплотить в жизнь: граждански не-

3. Цит. по: Dobson A. Listening for Democracy. Recognition, Representation,

Reconciliation. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 2014. P. 20.
4. Doerr N. The Disciplining of Dissent and the Role of Empathetic Listeners
in Deliberative Publics: A Ritual Perspective // Globalizations. 2011. Vol. 8.
№ 4. P. 523, 530.
5. Bickford S. The Dissonance of Democracy: Listening, Conflict and Citizen-
ship. Ithaca: Cornell University Press, 1996. P. 21.
6. Ibid. P. 48.
7. Coles  R. Moving Democracy: Industrial Areas Foundation Social Move-
ments and the Political Arts of Listening, Traveling, and Tabling // Politi-
cal Theory. 2004. Vol. 32. № 5. P. 685.
8. Вickford S. Op. cit. P. 144.

Т ат ь я на В а й з е р  1 9 9
обходимое обязательство выслушивать своего оппонента, даже
содержательно с ним не соглашаясь, аудиальное внимание (au‑
ral attentiveness9) и ответственность за способ, которым мы слу-
шаем других. Бикфорд, которая впервые предложила понимать
слух как практику гражданства, пишет:

Слух не пассивен и не требует презумпции субстанциально

разделяемых интересов. Скорее, им задействуется воля уста-
новить некое отношение внимания, сформировать «слуховой
гештальт», в котором мы, как части целостной структуры,
не имеем значения друг без друга10.

Первые теоретики аудиального внимания

Несмотря на то что первые работы, посвященные концепции

слуха в политической теории, датируются 70‑80‑ми годами ХХ
века11, саму традицию проблематизации относят еще к Аристо-
телю. Так, Бикфорд приписывает ему значимую роль в форми-
ровании последующей по времени проблематике слуха. В ее ин-
терпретации Аристотель впервые делает объектом анализа «по-
литическую роль внимания к другим»12. Политической культуре

9. Couldry N. Rethinking the Politics of Voice // Continuum: Journal of Media

& Cultural Studies. 2009. Vol. 23. № 4. Р. 579.
10. Вickford S. Op. cit. P. 24.
11. Сьюзен Бикфорд ссылается на первые труды, в которых стала оформ-
ляться проблематика слушания: Barber B. Strong Democracy: Participa-
tory Politics for a New Age. Berkley: University of California Press, 1984.
Ch. 7; Boyte H. Commonwealth: A Return to Citizen Politics. N. Y.: Free
Press, 1989; Cohen J., Rogers J. On Democracy. N. Y.: Penguin Books, 1983;
Evans S. M., Boyte H. C. Free Spaces. N. Y.: Harper and Row, 1986; Forest‑
er J. Planning in the Face of Power. Berkeley: University of California
Press, 1989; Pateman C. Participation and Democratic Theory. Cambridge:
Cambridge University Press, 1970. Ch. 2. Помимо этого, имеет смысл упо-
мянуть следующие работы: Kleinberg-Levin  D. M. The Listening Self:
Personal Growth, Social Change, and the Closure of Metaphysics. L., N. Y.:
Routledge, 1989; Fiumara G. C. The Other Side of Language: A Philoso-
phy of Listening. L.; N. Y.: Routledge, 1990; Wolvin A., Oakley С. G. Listen-
ing. Madison, WI: Brown & Benchmark Publishers, 1996; Dryzek J. Delib-
erative Democracy and Beyond. Oxford: Oxford University Press, 2000;
Couldry  N. Listening Beyond the Echoes. Colorado: Paradigm Publish-
ers, 2006; Lacey K. Listening Publics: the Politics and Experience of Lis-
tening in the Media Age. Cambridge, UK: Polity, 2013; Lipari L. Listening,
Thinking, Being: Toward an Ethics of Attunement. University Park, PA:
The Pennsylvania State University Press, 2014.
12. Вickford S. Op. cit. P. 19.

2 0 0 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
присущ антагонизм. Мы вступаем в переговоры по тем предме-
там, которые являются камнем преткновения. От нас требует-
ся внимание к перспективам других участников, которое, впро-
чем, не вырастает (и вовсе не обязано произрастать) из друж-
бы и эмпатии. Политика в понимании Аристотеля — интеракция
разных граждан, порой социально неравноправных. Именно на-
личие конфликта делает необходимой коммуникацию, понимае-
мую как умение слушать аргументы друг друга.
Уже в ХХ веке в работе «Публика и ее проблемы» (1927) Джон
Дьюи впервые подвергает критике пассивный слух, расценивая
его как одностороннюю коммуникацию. Он упрекает современ-
ные образовательные практики в монологичности: когда гово-
рит в основном преподаватель (а в недемократически ориенти-
рованных учебных программах чаще всего так и происходит),
он передает ученикам готовое знание, готовые решения, кото-
рые усваиваются автоматически и не побуждают их думать са-
мостоятельно. В такой диспозиции нет предпосылки для актив-
ного отклика тех, кто слушает.
Эту ситуацию пассивного восприятия Дьюи проецирует
на общество в целом: приучая к конформизму, она делает уче-
ников заведомо недееспособными гражданами демократическо-
го общества:

Одностороннее однонаправленное слушание в традиционном

образовании представляет собой полный аналог пассивности
общества и причину его последующей беззащитности перед
деспотизмом13.

Дьюи выделяет два типа слушания: одностороннее и трансак-

циональное, диалогически ориентированное. Второе отличается
тем, что в коммуникативной ситуации более нет полярных фи-
гур говорящего и слушающего, а также нет готовых содержа-
ний — смысл и содержание речевого взаимодействия рождают-
ся в процессе говорения и слушания14.

13. Waks L. J. John Dewey on Listening and Friendship in School and Society //
Educational Theory. 2011. Vol. 61. № 2. P. 202. См. также: Dewey J. Creative
Democracy — The Task Before Us // Idem. The Political Writings. Indian-
apolis: Hackett Publishing Company, Inc. 1993. P. 240–246; Garrison J. A
Deweyan Theory of Democratic Listening // Educational Theory. 1996.
Vol. 46. № 4. P. 429–452.
14. О проблемах слуха и слухового внимания в образовательных практи-
ках см. также: Kurth-Schai R., Green C. R. Conversation, Composition,
and Courage: Re-Envisioning Technologies for Education and Democ-

Т ат ь я на В а й з е р  2 0 1
 Несколько десятилетий спустя Ханна Арендт заявит о не-
обходимости публичной сферы, которая придает смысл наше-
му политическому бытию, как и вообще бытию-в‑мире, имен-
но потому, что там есть другие и каждый может выразить себя
и быть услышанным:

Предстояние других, которые видят, что мы видим, и слышат,

что мы слышим, удостоверяет нам реальность мира и нас
самих… Ибо хотя общий мир представляет общее для всех
место собрания, однако все сходящиеся в нем каждый раз
занимают тут разные позиции и местоположение одного
так же не может совпасть с местоположением другого, как
и местоположение двух предметов. Увиденность и услышан-
ность другими получает свою значимость от того факта, что
каждый смотрит и слушает с какой‑то другой позиции15.

Бикфорд указывает, что хотя Арендт и не использует это по-

нятие напрямую, слушание играет значимую роль для концеп-
ции политического действия и суждения. Мирское простран-
ство (worldliness) конституируется наличием других. Публичное
политическое пространство характеризуется одновременно со-
вместностью (бытием друг с другом, в отношении друг к другу),

racy // Educational Studies Spring. 2000. Vol. 31. Iss. 1. P. 19–32; Beall M.,

Gill-Rosier J., Tate J., Matten A. State of the Context: Listening in Edu-
cation // International Journal of Listening. 2008. Vol. 22. № 2. P. 123–132;
Garrison J. Compassionate, Spiritual, and Creative Listening in Teach-
ing and Learning // Teachers College Record. 2010. Vol. 112. № 11. P. 2763–
2776; Beatty J. Good Listening // Educational Theory. 1999. Vol. 49. № 3.
P. 281–298; Hansen D. Horizons of Listening // Philosophy of Education 2003.
Urbana, IL: Philosophy of Education Society, 2003. P. 22–25; Lam M. S. The
Gentle Art of Listening: Skills for Developing Family — Administrator Re-
lationships in Early Childhood // Early Childhood Education Journal. 2000.
Vol. 47. № 4. Р. 267–274; Laverty M. Can You Hear Me Now? Jean-Jacques
Rousseau on Listening Education // Educational Theory. 2011. Vol. 61. № 2.
Р. 155–169; Noddings N. Why Should We Listen? // Philosophy of Education /
K. Aston (ed.). Urbana, IL: Philosophy of Education Society, 2003. P. 19–21;
Rice S. Moral Perception, Situatedness and Learning to Listen // Learning
Inquiry. 2007. Vol. 1. P. 107–113; Idem. Toward an Aristotelian Conception
of Good Listening // Educational Theory. 2011. Vol. 61. № 2. P. 41–53; Rice S.,
Burbules N. Listening: a Virtue Account // Teachers College Record. 2010.
Vol. 112. № 11. P. 2728–2742; Schultz K. Listening: A Framework for Teach-
ing Across Differences. N. Y.; L.: Columbia University Press, 2003; Waks L.
Two Types of Interpersonal Listening // Teachers College Record. 2010.
Vol. 112. № 11.P. 2743–2762.
15. Арендт Х. Vita activa, или О деятельной жизни. СПб.: Алетейя, 2000. С. 75.

2 0 2 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
равенством (наличием одинаковых прав) и различием (способ-
ностью друг от друга отличаться)16.
Плюральность политического пространства — как togetherness
(совместность), так и distinctiveness (различие) — требует вни-
мания к тем, кто всегда присутствует рядом со мной в мире, бу-
дучи не похож на меня. И поскольку публичное пространство
конституируется речью, о чем мы еще скажем ниже, это вни-
мание — аудиальное, оно предполагает способность восприятия,
в том числе и слухового, множественности вписанных в публич-
ность перспектив17.

Критика голосоцентричной парадигмы и субъекта речи

В исследованиях возникает закономерный вопрос: если слух

может оказаться, с одной стороны, добродетелью, а с другой —
средством злоупотребления, то почему этой теме уделяется так
мало исследовательского и политического внимания в литера-
туре?
Дело в том, что главными объектами внимания господству-
ющих политических теорий европейской традиции преиму-
щественно выступали субъект голоса и его речь. Современная
демократическая культура характеризуется в основном как «го-
ворящая». Многие исследователи отмечают тот факт, что актив-
ность в политике ассоциируется с говорением, тогда как слуша-
ние — с пассивностью. Пренебрегающая слухом голосовая модель

16. Бикфорд уточняет, что иногда Арендт употребляет понятие схожести

(sameness), но последнее значит равенство в правах, а не онтологиче-
ское подобие.
17. Отсутствие условий для  взаимного восприятия и  слушания Арендт
усматривала и в массовом обществе: «…крушение тут как раз большей
частью и  происходит именно через нивелирование множественности,
в  какой то  же самое внутри человеческой плюральноcти показывает
и  поддерживает свою тождественность. Такие катастрофические кру-
шения известны нам в истории из эпох насильственных влаcтителей, ко-
торые столь радикально изолируют подданных друг от друга, что никто
уже не может сойтись и договориться с другим. Однако подобное про-
исходит также и в массовых обществах и в ситуации массовых истерий,
когда все вдруг начинают вести себя так, словно они члены громадной
единодушной внутри себя семьи, и где истерия возникает из‑за того, что
какой‑то один аспект гигантски раздувается. В обоих случаях мы имеем
дело с радикальными феноменами приватизации, то есть с состояниями,
в которых никто уже не может видеть и слышать другого или быть уви-
денным и услышанным» (Арендт Х. Указ. соч. С. 75–76).

Т ат ь я на В а й з е р  2 0 3
демократии, как определяет ее Добсон18, однако, также ведет
к Аристотелю.
Вопреки интерпретации Бикфорд, Добсон и Калдер склонны
винить Аристотеля в том, что субъектом политики традицион-
но стал считаться именно человек говорящий, а не слушающий.
По их логике, именно Аристотель впервые сопряг бытие полити-
ческим субъектом (или бытие-субъектом как таковое) с разум-
ной речью и предложил ее в качестве критерия для отделения
человека от нечеловека, а политического субъекта — от того, кто
остается за пределами сообщества:

Что человек есть существо общественное в большей степени,

нежели пчелы и всякого рода стадные животные, это ясно…
между тем один только человек из всех живых существ ода-
рен речью. Голос выражает печаль и радость, поэтому он
свойствен и остальным живым существам (поскольку их при-
родные свойства развиты до такой степени, чтобы ощущать
радость и печаль и передавать эти ощущения друг другу).
Но речь способна выражать и то, что полезно и что вредно,
равно как и то, что справедливо и что несправедливо. Это
свойство людей отличает их от остальных живых существ:
только человек способен к восприятию таких понятий, как
добро и зло, справедливость и несправедливость и т. п.19

Разделив голос на политически значимую речь и лишенный

смысла шум, Аристотель закрепил доминирующий статус речи
над слухом в публичной сфере и господство роли субъекта речи
над ее слушателями. Более поздние политические теории авто-
матически перенимали тезис Аристотеля и воспроизводили его
на протяжении нескольких веков. Например, та же Арендт пи-
шет: «…ибо люди лишь потому политические существа, что они
наделены способностью речи»20. Так сложилась речевая, вокаль‑
ная или голосовая модель публичной политики.
В более поздних теориях демократии, однако, признается, что
притязание только на право голоса в публичной сфере бессмыс-
ленно, если вас не готовы слушать, а так называемая самоцен-
ность речи представляет собой «перформативное противоречие».
Недостаточно просто дать голос — надо сделать его слышимым
(render voices audible). Речь как неотъемлемое право демокра-

18. Dobson A. Op. cit. P. 29.

19. Аристотель. Политика // Он же. Соч.: В 4 т. Т. 4. М.: Мысль, 1983. С. 379.
20. Арендт Х. Указ. соч. С. 10.

2 0 4 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
тии вовсе не обязательно гарантирует право быть выслушан-
ным. Более того, право на голос перестает мыслиться гаранти-
ей демократии, ибо говорение может быть монологичным, а его
катастрофические и разрушительные последствия известны
по опыту ХХ века.
Следует признать зависимость друг от друга говорения и слу-
ха, говорящего от слушающего и невозможность одного без дру-
гого, ибо слух встроен в саму структуру перцепции и языковой
коммуникации. Так, в современной литературе складывается
этос аудиальной ответственности, который призван уравнять
в правах говорение и слушание:

Равно как говорящие должны думать о том, как (и что) они

говорят, так и слушатели должны отдавать себе отчет в том,
как они слушают и что слышат21.

Слух в структуре публичной сферы

Начиная с Древней Греции публичное пространство демократии

выстраивалось на принципе репрезентации, для которой осо-
бое значение имел голос: в той мере, в какой вы обладаете пра-
вом на высказывание, вы представлены в политическом изме-
рении. По логике аудиальных исследований, голос — как маркер
представительства — может родиться только в условиях опре-
деленного типа слушания. Он становится публично значимым,
когда находит аудиторию. Именно поэтому готовность или него-
товность выслушать оппонента является политически инстру-
ментальной.
Властные механизмы реализуются в  умении не  слышать
определенные способы выражения. Как пишет Бикфорд, дис-
позиции слуха (распределение его ресурсов) отражают соци-
альные структуры власти — кому, как именно, когда уделяется
слуховое внимание. Институциями посредством слуха произво-
дятся дискурсивные иерархии и авторитеты. То, как нас слуша-
ют (или нет), влияет на наш социальный и политический статус.
Социальные, экономические, политические силы могут блоки-
ровать слуховое внимание. Так, Джерард Гоггин говорит о се-
лективном слушании (partial and selective listening22). Николь
Дёрр использует понятие эксклюзивного (в противоположность

21. Вickford S. Op. cit. P. 129.

22. Goggin G. Disability and the Ethics of Listening // Continuum: Journal of
Media & Cultural Studies. 2009. Vol. 23. № 4. Р. 495.

Т ат ь я на В а й з е р  2 0 5
инклюзивному) слушания, то есть такого типа избирательно-
го слуха, который делает слышимыми только определенных
субъектов и определенные смыслы политического пространства
в ущерб всем остальным.
Гегемонические структуры предполагают такую организацию
публичного пространства и дискурса, при которой одни соци-
альные и политические группы неизбежно будут иметь больше
возможностей быть услышанными, чем другие. Многие иссле-
дования ссылаются на американского политического филосо-
фа Айрис Мэрион Янг, которая не работала напрямую с пробле-
матикой слуха, но выявляла скрытые механизмы исключения
из публичной сферы, имплицитно основанные на нежелании
слышать Другого. Она говорила об активном исключении, когда
некоторые социальные и политические группы, которых власть
имущие элиты не хотят слушать, не имеют доступ к публич-
ному пространству в силу разных причин: либо у них нет фи-
нансовой возможности, либо им отказывают в медийном време-
ни, либо к ним применяются угрозы лишить субсидий в случае,
если они выскажут свои альтернативные мнения23.
Однако еще более опасным — в силу его малой заметности —
Янг считала пассивное исключение, в условиях которого груп-
пы формально включены в процесс публичного обсуждения,
но при этом не становятся слышимыми субъектами. Например,
когда той или иной группе отказывают в приветствии, тем са-
мым не признавая ее в качестве равноценного политического
субъекта. Или когда о тех людях, чья проблема решается че-
рез публичные переговоры, говорится не во втором, а в третьем
лице, что превращает их из активного субъекта коммуникатив-
ной практики в ее пассивный объект и т. д.24

23. См. о механизмах исключения в медиапубличности: Дейк ван Т. Дискурс

и власть. Репрезентация доминирования в языке и коммуникации. М.:
Книжный дом «Либроком», 2014. Гл. 3; а также: Дзоло Д. Демократия
и сложность. Реалистический подход. М.: Издательский дом Высшей
школы экономики, 2010. Гл. «Главенство коммуникации».
24. См.: Young I. M. Inclusion and Democracy. Oxford; N. Y.: Oxford Univer‑
sity Press, 2000. Ch. 2; Idem. Justice and Communicative Democracy //
Radical Philosophy: Tradition, Counter-Tradition, Politics / R. S. Gottlieb
(ed.). Philadelphia: Temple University Press, 1993. Р. 123–142. В недавних
трудах выделяется также эпистемическое исключение, при  котором
тем или иным носителям знания отказывается в праве на рациональ-
ность. Исторически субъектами эпистемического исключения стано-
вились женщины, дети, эмигранты или неэксперты. Например, при ре-
шении экологических проблем местным жителям, знающим о том, что

2 0 6 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Бикфорд по этому поводу пишет:

Нормы, которые управляют коммуникацией, не нейтральны,

но, скорее, отражают способы говорения тех групп, которые
уже возымели власть в обществе25.

Они создают культурно-лингвистические установки, влияющие

на то, как люди слышат. Ссылаясь на Янг, она говорит о «куль-
турном империализме», который предполагает, что модус вы-
ражения господствующей группы устанавливается в обществе
как универсально нормативный (establishment)26. Таня Дреер
употребляет в подобных случаях словосочетание «дискурсивно
привилегированные», имея в виду тех, кто неоправданно дает
себе привилегию не слушать оппонентов27.
Брэндон Морган-Олсен выдвигает идею возлагать на слуша-
телей такие же гражданские обязательства, как и на говоря-
щих. Он обращает внимание на эпистемическую сложность, свя-
занную с различением публичных и непубличных аргументов
(в классификации Ролза28). По его логике, не следует автомати-
чески исключать непубличные аргументы, потому что в них мо-
гут оказаться элементы публичных либо их можно «перевести»
на язык последних29:

их экологическая среда уязвима, отказывают в праве быть выслушан-

ными на том основании, что они не эксперты. Признание за людьми
способности обладать ценным знанием о своем жизненном опыте (и де-
лать его предметом слуха) оказывается проблемой для политической
теории. См., напр.: Fricker M. Epistemic Injustice: Power and Ethics of
Knowing. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 2006; Bohman J. Decen-
tring Democracy: Inclusion and Transformation in Complex Societies //
The Good Society. 2004. Vol. 13. № 2. P. 49–55.
25. Вickford S. Op. cit. P. 96–97.
26. Ibid. P. 99–100.
27. Dreher T. Listening Across Difference: Media and Multiculturalism Beyond
the Politics of Voice // Continuum: Journal of Media and Cultural Studies.
2009. Vol. 23. № 4. P. 446.
28. Непубличные аргументы в своей основе имеют особенные мировоззрен-
ческие координаты (particular worldview), которые нельзя универсали-
зовать в либеральном мультикультурном обществе. Они не несут в себе
общих оснований, которые могли бы быть разделяемы всеми. См.: Mor‑
gan-Olsen B. A Duty to Listen: Epistemic Obligations and Public Deliber-
ation // Social Theory and Practice. 2013. Vol. 39. № 2. P. 190.
29. «Спасительным „переводом“ стал „перевод“ идеи богоподобия человека
в сходную идею человеческого достоинства, требующего к себе обяза-
тельного уважения. Так, содержание библейских понятий выводится
за пределы религиозного сообщества и становится достоянием инако-

Т ат ь я на В а й з е р  2 0 7
 Необходимо умение различать, какую часть чьей‑то мысли
можно отнести к политическому притязанию, какая часть совер-
шенно недоступна для понимания и должна быть отделена…30

Дело в том, что сама способность различать публичные и непуб-

личные аргументы культурно обусловлена, она зависит от кон-
цептуальных и эпистемологических ресурсов, доступных гра-
жданам31. Поэтому демаркация публичного и  непубличного
должна становиться итогом публичного обсуждения, а не его
предпосылкой32.
Если мы не возлагаем на себя ответственность суждения
(и соответственно, слуха, вслушивания в смысл суждения), мы
активизируем механизмы политического исключения и рискуем
впасть в принуждение без надлежащего обоснования33. Морган-
Олсен говорит о необходимости эпистемических и нормативных
ожиданий или ролей, которые бы приписывались слушающим:
столь нужная для публичной политической жизни «атмосфе-
ра уважения может быть разрушена негражданственным слу-
шанием так же, как ее разрушают негражданственные речи»34.
Таким образом, признается, что опыт внимательного выслу-
шивания способен переструктурировать сложившиеся диспо-
зиции языковой и символической иерархии в публичной сфере.
Сосредоточенное слушание признается антидотом репрессив-
ного невнимания35.

Слух и различие / разногласие

В последние десятилетия в западной теории и практике оформ-

ляется модель так называемой переговорной, или  делибера-
тивной, демократии, которая предполагает, что все обществен-
но значимые вопросы и  проблемы разрешаются с  помощью

верующих и неверующих» (Хабермас Ю. Диалектика секуляризации.

М.: Библейский Богословский Институт  Св. Апостола Андрея, 2006.
С. 68). Ср.: «Классифицирующий ярлык „религиозный“ не  поможет
в  идентификации непубличных аргументов. <…> Религиозные аргу-
менты могут быть субстанциально укоренены в узнаваемых чертах об-
щечеловеческого опыта» (Morgan-Olsen B. Op. cit. P. 194–195).
30. Ibid. P. 197.
31. Ibid. P. 192.
32. Ibid. P. 198.
33. Ibid. P. 204.
34. Ibid. P. 205
35. Вickford S. Op. cit. P. 129.

2 0 8 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
публичных дискуссий. Ни одно принятое в политике решение
не может считаться действительно справедливым и учитыва-
ющим общие интересы, если ранее оно не прошло процедуру об-
суждения с привлечением всех, кого так или иначе могут затро-
нуть его последствия.
Модель, однако, порождает большое количество критики, по-
скольку признается, что мы настолько разные, настолько укоре-
нены в наших культурных и исторических контекстах, эписте-
мологических традициях и этических ценностях, что либо мы
вовсе не можем достичь консенсуса, либо он неизбежно оказы-
вается мнимым36. Джейн Мэнсбридж писала:

Ущемленные группы иногда не могут найти правильных слов,

чтобы выразить свои мысли, а когда находят, они обнаруживают,
что их не слышат. Они вынуждены молчать и слушать, что гово-
рят кому‑то «да», в то время как на самом деле сказали «нет»37.

В  качестве альтернативы мнимому или  чреватому властны-

ми механизмами консенсусу возникает идея значимого дис‑
сенсуса (significant dissensus) — различия, которое мыслится
не препятствием развития демократии, а его необходимой цен-
ностью. Считается, что если публичное пространство выдержи-
вает определенный градус конфликтности, то, вопреки расхо-
жему мнению, это не плохо, а, напротив, довольно продуктивно,
что отражает суть обязательной нравственной предпосылки де-
мократии — плюральности. Сильная, радикальная или, как ее
еще называют, зрелая демократия (mature democracy) предпо-
лагает негомогенность публичной сферы.
Одно из базовых исследований проблематики слуха в кон-
тексте современной демократии мы находим в книге Бикфорд
«Слух, конфликт и гражданство. Диссонансы демократии» (1996).
Она исходит из диссенсуального понимания политики:

36. См., напр.: MacIntyre A. Whose Justice? Which Rationality? Indiana; No-
tre Dame: University of Notre Dame, 2008; McCarthy Т. Legitimacy and
Diversity: Dialectical Reflections on Analytical Distinctions // Cardozo Law
Review. 1996. Vol. 17. № 4–5. P. 1083–1127; Rehg W. Insight and Solidarity. A
Study in the Discourse Ethics of Jürgen Habermas. Berkeley; L. A.: Uni-
versity of California Press, 1994.
37. Mansbridge J. Feminism and Democracy // The American Prospect. 1990.
№ 1. Р. 127. Цит. по: Fraser N. Rethinking the Public Sphere: A Contribu-
tion to the Critique of Actually Existing Democracy // Social Text. 1990.
№ 25 / 26. P. 64.

Т ат ь я на В а й з е р  2 0 9
 Политика… не конституируется ни консенсусом, ни сообще-
ством, но только лишь практиками гражданских споров
об интересах и ценностях, иными словами, коммуникацией38.

Чтобы примирить конфликтующие притязания на значимость

в едином публичном пространстве, антагонистические перегово-
ры требуют особого типа внимания друг к другу. Чарльз Хазбэнд
определяет слух именно как акт внимания39. Бикфорд пишет:
Слух как элемент концепции состязательной (adversarial)
коммуникации представляет собой ключевую политическую
активность, которая позволяет нам придавать демократиче-
скую форму нашему совместному бытию в мире40.

Вслед за ней Добсон исходит из того, что несогласие являет-

ся фундаментальной чертой политической жизни. Там, где мы
не можем достичь консенсуса, мы можем достичь взаимопони-
мания. В этом смысле слух является способом управлять раз-
ногласиями41.
Почему слух мог бы выступить в качестве эффективного
средства артикуляции конфликтов? Потому что он предполагает
открытость и восприимчивость. В каком‑то смысле он учит тому,
как не соглашаться взаимно уважительным образом42. За счет
аудиальной предрасположенности друг к другу становится воз-
можным совместное конституирование значения, интерсубъек-
тивное создание горизонта смыслов — по крайней мере, возни-
кает надежда на него как на нормативный идеал.
В некоторых трудах мы встречаем противопоставление слу-
ха и понимания. Слух способен воспринять такие нюансы, кото-
рым будет противиться эпистемологически обусловленное ра-
ционально ориентированное понимание43. В таком случае он
мог бы служить одним из способов преодоления стереотипи-
зированной идентификации. В других же работах — из области
конфликтологии — мы встречаем рассуждения о политическом
значении тишины в коммуникации. Речь идет об использова-

38. Bickford S. Op. cit. P. 11.

39. Husband C. Between Listening and Understanding // Continuum: Journal
of Media and Cultural Studies. 2009. Vol. 23. № 4. P. 441.
40. Bickford S. Op. cit. P. 19.
41. Dobson A. Op. cit. P. 10. Добсон оговаривает, что сам по себе слух не ре-
шает конфликтные ситуации, но является необходимой предпосылкой
для восприятия и понимания речи Другого (Р. 60).
42. Barber B. Op. cit. P. 128–129. Цит. по: Bickford S. Op. cit. P. 13.
43. См., напр.: Husband C. Op. cit.

2 1 0 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
нии пауз, молчания как приема для демонстрации целенаправ-
ленного слухового внимания. Так, например, Блэк и Видерхольд
вводят концепт уважительной тишины и уважительного слуха
(deferential silence, deferential listening44).
Слух необязательно должен быть эмпатическим. Возмож-
но, даже лучше, чтобы он не нес в себе этой предпосылки. Со-
чувственно слушать мы можем друзей и близких, тогда как,
в терминах Шмитта, любой политический Другой — наш враг;
устранение же врага привело бы к устранению измерения по-
литического45. Неэмпатическое слушание предполагает усилие
к пониманию того, что тебе заведомо не близко. Хотя, к примеру,
Дёрр говорит о необходимости увеличения числа эмпатов в пуб-
личных переговорных практиках, однако она имеет в виду не со-
чувствующее согласие, а способность за счет аудиального вни-
мания «выровнять» или по меньшей мере поставить под вопрос
иерархические дискурсивные асимметрии46. Наконец, слух все-
гда связан с риском. Как пишет Бикфорд, то, что мы слышим,
может лишить нас безопасности и породить дискомфорт, потре-
бовать от нас изменить свою позицию.
Таким образом, в нормативном идеале аудиальной демокра-
тии практики слуха трансформируют нынешнее публичное
пространство. С монологического утверждения истины, мнения
или знания акцент переносится на проблемы восприятия, пони-
мания, признания, вслушивания в Другого. Cлух оказывается
тесно связан с идеей признания там, где консенсуальная модель
может обнаружить свою недемократичность.

Политическое сообщество неслышимых субъектов

Умение не слышать своего оппонента понимается в «аудиаль-

ных» теориях как один из способов политического исключения.

44. Black L. W., Wiederhold A. Discursive Strategies of Civil Disagreement in

Public Dialogue Groups // Journal of Applied Communication Research.
2014. Vol. 42. № 3. Р. 299, 301.
45. См.: Шмитт К. Понятие политического // Вопросы социологии. 1992. № 1.
С. 37–67; Муфф  Ш. Пространства публичной полемики, демократиче-
ская политика и динамика настроений // Десять докладов, написанных
к  Международной конференции по  философии, политике и  эстетич-
ной теории «Создавая мыслящие миры», проведенной в рамках 2‑й Мо-
сковской биеннале современного искусства. М.: Интерроса, 2007. URL:
http://2nd.moscowbiennale.ru / ru / muff_doklad1 / .
46. Doerr N. Op. cit. P. 521.

Т ат ь я на В а й з е р  2 1 1
Маргинализация осуществляется не только за счет нехватки
или отнятия права на высказывание, но и за счет того, что твой
голос оказывается неслышим. Встает вопрос: на каких именно
основаниях должно строиться политическое сообщество, чтобы
быть действительно инклюзивным?
Когда Аристотель разделил коммуникацию на голос и речь,
противопоставив их друг другу, он отнес голос к свойствам не-
антропоморфных существ и возвел речь в достоинство антропо-
морфных, маркируя все неязыковые формы коммуникации как
«незначимый шум». В современной политической теории проис-
ходит коренное переосмысление критерия речи применитель-
но к проблеме сообщества. Признается, что чье‑либо вхожде-
ние в состав политического сообщества зависит от того, захотим
или не захотим мы его услышать, иными словами, обратим мы
слух к его речи или нет.
Разумная речь, однако, вовсе не является определяющим
фактором в рамках экологической парадигмы политического,
потому что неантропоморфные существа способны к неязыко-
вому общению, они имеют свои нужды, интересы, чувствитель-
ные области жизненного мира. Дело только в том, насколько мы
развиваем диспозиции слухового внимания в отношении данных
способов коммуницировать47.
Так, Добсон приходит к выводу, что политическая коммуни-
кация способна быть неголосовой, а неантропоморфных существ
также можно счесть членами сообщества: их интересы могут
учитываться, а сами они — признаваться политическими субъ-
ектами. Ссылаясь на Латура, Добсон пишет:

…границы, разделяющие «человеческое» от «природного», про-

легают в области эпистемологии, а не онтологии, зоологии,
экологии или биологии48.

В этом смысле экологическая справедливость и этика требуют

расширения сферы признания и включения в новое политиче-
ское сообщество как антропоморфных, так и неантропоморф-
ных субъектов. На эпистемологическом уровне речь идет о том,
чтобы не задавать a priori предпосылки категорий, в рамках ко-
торых можно или нельзя строить политическое высказывание.

47. См. подробнее на русском языке: Вайзер Т. Эгоцентризм и интерсубъек-

тивность во взаимоотношениях человека и окружающей среды // Логос.
2014. № 1 (97). С. 171–186.
48. Dobson A. Op. cit. P. 152.

2 1 2 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Напротив, они должны рождаться в процессе говорения и слу-
шания. Вслед за Латуром Добсон предлагает переопределять
и заново осмыслять понятия, которые долго использовались
в политической практике, будучи принимаемы как самоочевид-
ные, — например, понятие (политической) «дискуссии».
Сам статус субъектности (тех, кто входит в сообщество) дол-
жен быть итогом критических практик осмысления и вслуши-
вания, а не предпосылкой, которая отделяет слышимых от не-
слышимых, субъектов от несубъектов. Коулс пишет:
Если демократические голоса слабо звучат в сообществе, это
происходит, возможно, потому, что попытки развить полити-
ческий голос не прошли через горнила искусства слуха49.

Слух, насилие, травма

Наконец, последний вопрос: каким образом слух может быть свя-

зан с насилием? Прежде всего, это монолог и пассивная ауди-
тория, односторонне обращенная речь, от которой слушатель
не имеет возможности отказаться или которую не может опро-
тестовать. На такого рода принципе строится политическая про-
паганда, не предполагающая активной критической позиции
аудитории, или догматическое одностороннее образование, о ко-
тором писал Дьюи. Это также может быть обращенная к аудито-
рии речь политика, который не терпит альтернатив. Брюс Бухан
в статье «Слушая шумы политической мысли» упоминает Гит-
лера, который мог вдохновенно говорить часами перед пассивно
внемлющей аудиторией, но при этом никого из своего окружения
не слушал или не мог долго удерживать аудиальное внимание50.
Добсон вводит понятие «насильственного слуха» (forced listening):
Большая часть лингвистический интеракции, которая лежит
в основе человеческого опыта, представляет собой не столько
слух, сколько испытание на прочность и насильственное
закармливание, гипнотическое вменение или эпистемологи-
ческое принуждение51.

Однако по его логике само по себе принуждение слушать не

всегда плохо, например когда ущемленные в правах группы,

49. Coles R. Op. cit. P. 687.

50. См., напр.: Buchan В. Listening for Noise in Political Thought // Cultural
Studies Review. 2012. Vol. 18. № 3. P. 41.
51. Dobson  A. Op. cit. P. 72; Fiumara  G. C. The Other Side of Language:
A Philosophy of Listening. L.; N. Y.: Routledge, 1990.

Т ат ь я на В а й з е р  2 1 3
которых долго вынуждали слушать пассивно, принуждают
(правительство, работодателей и т. д.) выслушать себя в ответ.
Проблема для него, скорее, в том, что у нас нет юридически за-
крепленных взаимных обязательств работодателей слушать со-
трудников. В этом случае следует говорить не о слуховом при-
нуждении, а о недостатке взаимности аудиальных отношений
(lack of the aural reciprocity52). Равным образом и Бикфорд го-
ворит о «недостатке взаимности в перцептивной активности»53.
Когда в исследованиях используется понятие слуховой взаим-
ности (audial / aural reciprocity), то подразумевается пропорцио-
нальное внимание, оказываемое друг другу как равноценным
субъектам коммуникации54.
Проблема слуха оказывается также важна в исследовани-
ях, которые понимают под травмой постоянное незавершенное
состояние, выражающееся в невозможности ухватить сознани-
ем и передать другим пережитый опыт. Травма рассматривает-
ся не как катастрофический момент биографии, а как длящее-
ся «нелокализуемое событие», которое терзает сознание в виде
беспокойства и кошмара. Так, например, предлагает восприни-
мать этот феномен американский литературовед и философ
Кэти Карут. Травма для нее делает необходимым поиск адре-
сата, слушателя, который сможет услышать то, что ускользает
даже от сознания самого травмированного субъекта. Слушатель
именно потому приобретает ключевое значение для пережива-
ния и изживания травмы, что он придает случившемуся смысл55.

52. Dobson A. Op. cit. P. 24, 73.

53. Bickford S. Op. cit. P. 142.
54. Яркий пример слухового принуждения и  слушания как целенаправ-
ленного приема манипуляции дает Хичкок в  фильме «Я  исповеду-
юсь» (1953). Сюжет строится вокруг того, что герой совершает убийство
и  рассказывает о  поступке священнику, после чего начинается след-
ствие — и первый дает свидетельские показания, которые делают глав-
ным подозреваемым в убийстве последнего. Он делает это намеренно,
помня о  тайне исповеди. Хичкок проблематизирует саму конструк-
цию исповеди, которая предполагает говорящего и такого слушающего,
что вынужден слушать в силу взятых моральных обязательств: фигу-
ра священника становится драматичной — он оказывается заложни-
ком своей роли слушателя, даже когда ситуация оборачивается против
него не только в плане угрозы лишения свободы, но и возможной поте-
ри своего нравственного облика в глазах остальных.
55. В сборнике интервью с исследователями травмы она сама выступает
в роли внимательного слушателя тех, кто по роду деятельности слу-
шает пациентов. См.: Caruth C. Listening to Trauma: Conversations with

2 1 4 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 В своей недавней работе Карут проанализировала пьесу чи-
лийского драматурга Ариэля Дорфана «Дева и смерть» (1991),
имеющую совершенно невообразимый, но тем не менее истори-
чески правдоподобный сюжет. Главная героиня некогда пережи-
ла травматический опыт: ее насиловали и пытали под музыку
Шуберта — такова уж  была фантазия преступника, возмож-
но вызванная потребностью заглушить крики. Когда режим
Пиночета был свергнут, страна пережила некоторую степень
демократизации: были модернизированы политические и со-
циальные институты, создана Комиссия по правам человека,
в которую героиня могла бы обратиться за помощью, если бы ее
там могли выслушать.
Однако героиня оказывается лишена этой возможности, по-
скольку юридический институциональный язык не позволяет
ей вписать случившийся опыт в свои клише. Будучи неспособ-
ной найти в лице демократического института адресата, кото-
рый бы ее выслушал и воспринял, она берет в заложники подо-
зреваемого и совершает над ним то слуховое насилие, которое
он совершал над ней. Вывод, который делает из сценария пьесы
Карут, состоит в том, что институты современного демократи-
ческого общества не всегда дают право стать слышимым субъ‑
ектом тем, кто обращается к ним в поисках справедливости56.
В связи с проблемой языка, на котором некий опыт мог бы
быть высказан и выслушан, важно упомянуть статью Джерар-
да Гоггина «Инвалидность и этика слуха». Со ссылкой на медиа-
полис Кристофера Ньюэла в ней развивается идея публичного

Leaders in the Theory and Treatment of Catastrophic Experience. Balti-

more: Johns Hopkins University Press, 2014; а также введение, в кото-
ром она выстраивает рассуждение на метафорах слуха, к книге: Idem.
Unclaimed Experience. Trauma, Narrative and History. Baltimore: Johns
Hopkins University Press, 1996.
56. Об этом также говорится в главе, где разбирается повесть «Полковник
Шабер» Бальзака — о солдате, который чудом уцелел после захороне-
ния в братской могиле, но, вернувшись домой, не сумел доказать, что
он жив, поскольку юридический язык не допускал возвращения ему
имени и имущества. В проекции на современную ситуацию: если вой-
на не объявлена (или эвфемистически именуется конфликтом), то воз-
вращающиеся с фронта не могут открыто сказать о том, что «выжи-
ли на  войне». Язык официальных медиа не  предоставляет им такие
определения, а юридические институты и службы социальной помощи
не станут защищать их права. Таким образом, при формальной свобо-
де слова в нынешних демократиях нас исключают из публичного дис-
курса, делая неслышимыми субъектами.

Т ат ь я на В а й з е р  2 1 5
пространства нового типа для людей с ограниченными возмож-
ностями, которое имело бы особую коммуникативную архитек-
тонику. Речь здесь идет о цифровых технологиях, которые бы
создавались для инвалидов с учетом их особенностей самими
инвалидами, способствуя артикуляции слухового внимания.

Мой главный аргумент заключается в том, что поворот к слу-

ху как некое смещение акцента с голоса и говорения… пред-
полагает поиск различных вариаций слухового внимания,
которые следует обнаружить в общественно-политическом
пространстве инвалидности57.

Гоггин исходит из  того, что инвалидность — это социальный

конструкт, и cсылается на часто цитируемый пример Викто-
ра Финкельштайна — город, изначально созданный инвалида-
ми для инвалидов, жители которого были счастливы, поскольку
инвалидность воспринималась как норма. Гармония нарушилась,
когда с ними поселились несколько неинвалидов. И чтобы соот-
ветствовать сложившейся социальной норме, им пришлось бы
радикально трансформировать образ жизни вплоть до рекон-
фигурации собственной телесности.
Усматривая в этой антиутопии свидетельство социальной
сконструированности инвалидности, Гоггин предлагает новую
этику слуха, которая развивала бы новые публичные простран-
ства и коммуникативные технологии для инвалидов: следует
прислушаться к голосам самих инвалидов, которые зачастую
замалчиваются, игнорируются, вытесняются вместо того, чтобы
все время говорить о них и за них.

Кристофер Ньюэл критиковал способ, которым люди с огра-

ниченными возможностями принуждались к определенным
колонизирующим модальностям слуха. Традиционно
их заставляли слушать «экспертов» вместо них самих, куда
как не меньших специалистов в их собственных жизнях58.

Гоггин видит выход в том, чтобы прислушаться к альтернатив-

ным, подчиненным или вторичным (subaltern) дискурсам. Ге-
гемонические практики слуха складываются из привычки вы-
слушивать инвалида исключительно как пациента — в качестве
субъекта, производимого господствующим дискурсом медици-

57. Goggin G. Disability and the Ethics of Listening // Continuum: Journal of

Media & Cultural Studies. 2009. Vol. 23. № 4. P. 491.
58. Ibid. P. 493.

2 1 6 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ны, но не субъекта ускользающей от официальной артикуляции
практики существования:

Нам нужно научиться слушать всевозможные истории

об опыте жизни людей с инвалидностью в нашем обществе59.

Гоггин предлагает уйти от  устойчивой бинарной оппозиции

«слушание — неслушание» и говорить вместо этого о различных
модусах слушания, в том числе неадекватных (производящих
асимметрии или деформации).
В  такого рода исследованиях мы находим часто встреча-
ющуюся в «аудиальных» работах критику представительной
демократии: представитель формирует гегемонический дискурс
посредством исключения из него голоса того, от имени кого он
высказывается, вернее, за счет отказа данному субъекту в ауди-
альном внимании.

Аудиальная демократия

Итак, мы можем говорить о формировании в политической фи-

лософии последних двух-трех десятилетий концепта аудиаль-
ной демократии. Подытожив все вышесказанное, попытаемся
вывести общее определение этого понятия:

Аудиальная демократия — это демократия, для которой осо-

бое значение имеют слуховые практики публичной коммуни-
кации, основанные на внимании к адресату речи и признании
за ним равной ценности.

Иногда употребляются такие синонимы этого понятия, как ре‑

цепторная, рецептивная, сенсорная демократия.
Аудиальная демократия появляется, во‑первых, как подтип
партисипативной демократии, основные ценности которой —
всеобщее участие в политической жизни и включение субъектов
коммуникации в публичные процессы. Во-вторых, она возника-
ет по итогам критики переговорной модели демократии, в про-
тивоположность которой ею выдвигается следу-ющий тезис:
в условиях, когда наши различия неискоренимы, мы должны
попытаться создать среду взаимной слышимости в публичной
сфере. Необходимость развития аудиальной чувствительности
к оппонентам — или горизонтальной рецептивности (horizontal
receptivity), инклюзивной рецептивной вовлеченности (inclusive

59. Ibid. P. 495.

Т ат ь я на В а й з е р  2 1 7
receptive engagement), демократической чувствительности (dem‑
ocratic sensibility), как по‑разному называет ее Коулз60, — мыс-
лится в качестве залога вовлечения в коммуникацию.
В рамках новой парадигмы проблематика слуха раскрывает-
ся в его потенциале для политической практики и рефлексии.
Слух понимается как значимая ценность и добродетель, а пуб-
личное пространство мыслится таким образом, что каждый мо-
жет быть в нем выслушанным. Осмысляется необходимость но-
вой аудиальной культуры и этики, где обращенное к Другому
слуховое внимание было бы нормативным идеалом. Так полити-
ческая теория пытается восполнить демократический дефицит
взаимного признания политических оппонентов.
Встает вопрос о том, какие практики и институты могли бы
обеспечить условия для такого рода аудиального внимания, спо-
собствовать развитию нашей перцептивной способности и ее
интеграции в политический контекст. Добсон посвящает отве-
ту на него целую главу своей книги «Демократия и слух». Он
пишет:

Если аудиальное невнимание и деформации носят структур-

ный характер, то и решать эту проблему следует структур-
ным образом61.

Например, подключать правительство, социальные службы, ме-

диа, которые смогли бы улучшить слуховую связь между гра-
жданами и политиками. Как пишет Дёрр, надо «разрушить геге-
монические привычки аудиального восприятия, укрепившиеся
в рамках институциональных структур публичной сферы»62.
В свою очередь, Гоггин предлагает «расширить репертуар мо-
дусов коммуникации» со стороны правительств, госучреждений,
различных организаций и корпораций63.
Практикам слушания могли бы уделить внимание образо-
вательные институции. Так, в некоторых американских обра-
зовательных программах практикуются семинары, которые
помещают участников с заведомо конфликтными точками зре-
ния в ситуацию диалога с целью не столько убедить других
в собственной правоте, сколько научиться слуховому внима-
нию и терпению. Это достигается, в частности, за счет замедле-

60. Coles R. Op. cit. P. 683, 692, 687.

61. Dobson A. Op. cit. P. 179.
62. Doerr N. Op. cit. P. 526.
63. Goggin G. Op. cit. 496.

2 1 8 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ния темпа беседы, фиксации внимания на паузах, когда важно
не только, что говорится, но и как оно говорится, в какой мане-
ре и с какой интонацией участники выражают свои мнения, как
мы физиологически или эмоционально реагируем на слова дру-
гих, как именно организовано само диалогическое пространство.
Речь идет о максимальном повышении уровня рецептивности,
необходимой для неразрушительного восприятия различий64.
Итак, подведем некоторые итоги складывающейся аудиаль‑
ной парадигмы. Во-первых, слух — это не только пассивная фи-
зиологическая особенность, он также может служить искусством
или политической практикой. Во-вторых, существует множе-
ство различных способов и видов слушания: активное, пассив-
ное, вовлеченное, рассеянное и т. д., каждое из которых особым
образом организует смысловое поле коммуникации. В-треть-
их, слух вовсе не невинен и не безобиден — им можно восполь-
зоваться в целях манипулирования. Отказ слушать может стать
средством политического исключения. Слушание зачастую свя-
зано с аудиальным насилием. В-четвертых, интерсубъективно
ориентированная политика слуха важна для демократическо-
го общества, она делает публичную сферу более инклюзивной
и выступает в качестве инструмента для решения конфликтов.
В настоящую подборку вошли работы современных британ-
ских исследователей, которые занимаются проблематикой слу-
ха и политического сообщества.
Профессор Килского университета в Великобритании Эн‑
дрю Добсон занимается политической философией окружающей
среды и теорией аудиальной демократии. Его книга «Демокра-
тия и слух»65 — фундаментальное систематическое исследова-
ние последних лет, включающее в себя практически всю пред-
шествующую рефлексию. Из нее здесь представлен фрагмент,
который поясняет, в чем заключается политическое и исследо-
вательское значение нашей проблематики. Добсон разрабатыва-
ет нормативную концепцию слушания и намечает пути институ-
ционализации аудиальных практик, их интеграции в публичное
коммуникативное пространство. Он противопоставляет oral de‑

64. Примечательно, что теории, работающие с проблематикой диалогиче-

ской рецептивности, задействуют совсем другой язык, гораздо более
телесно-пространственный, нежели аргументативные концепции, заня-
тые логикой высказывания.
65. Оригинальное название — Listening for Democracy — указывает как
на значение слуха для демократии, так и на вслушивание в современ-
ные демократические процессы.

Т ат ь я на В а й з е р  2 1 9
mocracy и aural democracy (которые в английском языке звучат
одинаково), отдавая предпочтение последней.
Гидеон Калдер, профессор Университета Южного Уэльса
в Великобритании, занимается политической теорией, вопро-
сами этики и социальной справедливости. Его статья «Демо-
кратия и слушание» разбирает причины, по которым исследо-
вательское и политическое внимание долгое время обходило
стороной проблематику слуха, а также анализирует недостатки
представительной и переговорной демократий (отличающихся
«эпистемологической слепотой в отношении субъектов, лишен-
ных речи») и разрабатывает нормативный идеал политическо-
го слушания.
Наконец, профессор Университета Ист-Англии и активист
партии зеленых Руперт Рид занимается философией языка,
науки и окружающей среды. Его статья не затрагивает про-
блематику слуха, но выстраивается, скорее, как манифест по-
литического представительства будущих поколений и  дает
обоснование включению голоса будущих поколений как инсти-
туционально необходимому шагу в развитии более инклюзив-
ной демократии. Мы решили включить его статью в настоящую
подборку, поскольку в ней также говорится о возможном рас-
ширении поля субъектов политического сообщества. При этом
выявляется внутренняя драматургия исследовательских логик.
С одной стороны, аудиальная парадигма содержит критику
репрезентативной демократии как предполагающей делегиро-
вание своего голоса представителю. Калдер пишет:

Представление о том, будто некто выступит от имени «ли-

шенных голоса», соответствует скорее репрезентативной, не-
жели партисипативной, демократии. Оно подразумевает
определенное притязание держателей речи на знание и по-
нимание интересов тех, кто ее лишен. [Однако] всякая систе-
ма, в которой безмолвные замещены своими «говорливыми»
представителями, обладает патерналистскими и, быть может,
гораздо более агрессивными и авторитарными тенденциями66.

С другой стороны, в случае Рида очевидно, что мы можем «услы-

шать» голоса будущих поколений не иначе как через предста-
вительство поколения, живущего здесь и сейчас. Субъект по-
добного типа выявляет границы аудиальной демократии; точнее
говоря, он показывает, что эта парадигма не может до конца по-
рвать с логикой представительства.

2 2 0 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Литература
Barber B. Strong Democracy: Participa-
tory Politics for a New Age. Berkley:
University of California Press, 1984.
Beall M., Gill-Rosier J., Tate J., Matten A.
State of the Context: Listening in Edu-
cation // International Journal of Lis-
tening. 2008. Vol. 22. № 2. P. 123–132.
Beatty J. Good Listening // Educational
Theory. 1999. Vol. 49. № 3. P. 281–
298.
Bickford S. The Dissonance of Democ-
racy: Listening, Conflict and Citizen-
ship. Ithaca: Cornell University Press,
1996.
Black L. W., Wiederhold A. Discursive
Strategies of Civil Disagreement in
Public Dialogue Groups // Journal of
Applied Communication Research.
2014. Vol. 42. № 3. P. 285–306.
Bohman J. Decentring Democracy: Inclu-
sion and Transformation in Complex
Societies // The Good Society. 2004.
Vol. 13. № 2. P. 49–55.
Boyte H. Commonwealth: A Return to Citi-
zen Politics. N. Y.: Free Press, 1989.
Buchan В. Listening for Noise in Political
Thought // Cultural Studies Review.
2012. Vol. 18. № 3. P. 36–66.
Caruth C. Listening to Trauma: Conversa-
tions with Leaders in the Theory and
Treatment of Catastrophic Experience.
Baltimore: Johns Hopkins University
Press, 2014.
Caruth C. Unclaimed Experience. Trauma,
Narrative and History. Baltimore:
Johns Hopkins University Press, 1996.
Cohen J., Rogers J. On Democracy. N. Y.:
Penguin Books, 1983.
Coles R. Moving Democracy: Industrial
Areas Foundation Social Movements
and the Political Arts of Listening, Trav-
eling, and Tabling // Political Theory.
2004. Vol. 32. № 5. P. 678–705.
Couldry N. Listening Beyond the Echoes.
Colorado: Paradigm Publishers, 2006.
Couldry N. Rethinking the Politics of
Voice // Continuum: Journal of Media
& Cultural Studies. 2009. Vol. 23. № 4.
P. 579–582.
Dewey J. Creative Democracy — The Task
Before Us // Idem. The Political Writ-
ings. Indianapolis: Hackett Publishing
Company, Inc. 1993. P. 240–246.
Dobson A. Listening for Democracy. Rec-
ognition, Representation, Reconcilia-
tion. Oxford; N. Y.: Oxford University
Press, 2014.
Doerr N. The Disciplining of Dissent and
the Role of Empathetic Listeners in
Deliberative Publics: A Ritual Perspec-
tive // Globalizations. 2011. Vol. 8.
№ 4. P. 519–534.
Dreher T. Listening Across Difference:
Media and Multiculturalism Beyond
the Politics of Voice // Continuum:
Journal of Media and Cultural Studies.
2009. Vol. 23. № 4. P. 445–458.
Dryzek J. Deliberative Democracy and
Beyond. Oxford: Oxford University
Press, 2000.
Evans S. M., Boyte H. C. Free Spaces.
N. Y.: Harper and Row, 1986.
Fiumara G. C. The Other Side of Lan-
guage: A Philosophy of Listening. L.;
N. Y.: Routledge, 1990.
Forester J. Planning in the Face of Power.
Berkeley: University of California Press,
1989.
Fraser N. Rethinking the Public Sphere:
A Contribution to the Critique of Actu-
ally Existing Democracy // Social Text.
1990. № 25 / 26. P. 56–80.
Fricker M. Epistemic Injustice: Power and
Ethics of Knowing. Oxford; N. Y.: Oxford
University Press, 2006.
Garrison J. A Deweyan Theory of Demo-
cratic Listening // Educational Theory.
1996. Vol. 46. № 4. P. 429–452.
Garrison J. Compassionate, Spiritual, and
Creative Listening in Teaching and
Learning // Teachers College Record.
2010. Vol. 112. № 11. P. 2763–2776.
Goggin G. Disability and the Ethics of Lis-
tening // Continuum: Journal of Media
Т ат ь я на В а й з е р  2 2 1
 & Cultural Studies. 2009. Vol. 23. № 4.
P. 489–502.
Hansen D. Horizons of Listening // Phi-
losophy of Education 2003. Urbana,
IL: Philosophy of Education Society,
2003. P. 22–25.
Husband C. Between Listening and
Understanding // Continuum: Journal
of Media and Cultural Studies. 2009.
Vol. 23. № 4. P. 441–443.
Kleinberg-Levin D. M. The Listening Self:
Personal Growth, Social Change, and
the Closure of Metaphysics. L., N. Y.:
Routledge, 1989.
Kurth-Schai R., Green C. R. Conversation,
Composition, and Courage: Re-Envi-
sioning Technologies for Education
and Democracy // Educational Studies
Spring. 2000. Vol. 31. Iss. 1. P. 19–32.
Lacey K. Listening Publics: the Politics
and Experience of Listening in the
Media Age. Cambridge, UK: Polity,
2013.
Lam M. S. The Gentle Art of Listening:
Skills for Developing Family — Admin-
istrator Relationships in Early Child-
hood // Early Childhood Education
Journal. 2000. Vol. 47. № 4. Р. 267–274.
Laverty M. Can You Hear Me Now? Jean-
Jacques Rousseau on Listening Edu-
cation // Educational Theory. 2011.
Vol. 61. № 2. Р. 155–169.
Lipari L. Listening, Thinking, Being:
Toward an Ethics of Attunement. Uni-
versity Park, PA: The Pennsylvania
State University Press, 2014.
MacIntyre A. Whose Justice? Which
Rationality? Indiana; Notre Dame: Uni-
versity of Notre Dame, 2008.
Mansbridge J. Feminism and Democ-
racy // The American Prospect. 1990.
№ 1.
McCarthy Т. Legitimacy and Diversity:
Dialectical Reflections on Analytical
Distinctions // Cardozo Law Review.
1996. Vol. 17. № 4–5. P. 1083–1127.
Morgan-Olsen B. A Duty to Listen: Epis-
temic Obligations and Public Delibera-
tion // Social Theory and Practice.
2013. Vol. 39. № 2. P. 185–212.
2 2 2 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Nancy J.‑L. On Listening. N. Y.: Fordham
University Press, 2007.
Noddings N. Why Should We Listen? //
Philosophy of Education / K. Aston
(ed.). Urbana, IL: Philosophy of Educa-
tion Society, 2003. P. 19–21.
Pateman C. Participation and Democratic
Theory. Cambridge: Cambridge Univer-
sity Press, 1970.
Rehg W. Insight and Solidarity. A Study in
the Discourse Ethics of Jürgen Haber-
mas. Berkeley; L. A.: University of Cali-
fornia Press, 1994.
Rice S. Moral Perception, Situatedness
and Learning to Listen // Learning
Inquiry. 2007. Vol. 1. P. 107–113.
Rice S. Toward an Aristotelian Concep-
tion of Good Listening // Educational
Theory. 2011. Vol. 61. № 2. P. 41–53.
Rice S., Burbules N. Listening: a Virtue
Account // Teachers College Record.
2010. Vol. 112. № 11. P. 2728–2742.
Schultz K. Listening: A Framework for
Teaching Across Differences. N. Y.; L.:
Columbia University Press, 2003.
Waks L. J. John Dewey on Listening and
Friendship in School and Society //
Educational Theory. 2011. Vol. 61. № 2.
P. 191–205.
Waks L. J. Two Types of Interpersonal Lis-
tening // Teachers College Record.
2010. Vol. 112. № 11. P. 2743–2762.
Wolvin A., Oakley С. G. Listening. Madi-
son, WI: Brown & Benchmark Publish-
ers, 1996.
Young I. M. Inclusion and Democracy. Oxford;
N. Y.: Oxford University Press, 2000.
Young I. M. Justice and Communicative
Democracy // Radical Philosophy: Tradi-
tion, Counter-Tradition, Politics / R. S. Got-
tlieb (ed.). Philadelphia: Temple
University Press, 1993. Р. 123–142.
Арендт Х. Vita activa, или О деятельной
жизни. СПб.: Алетейя, 2000.
Аристотель. Политика // Он же. Соч.: В 4 т.
М.: Мысль, 1983. Т. 4. С. 375–644.
Вайзер Т. Эгоцентризм и интерсубъек-
тивность во взаимоотношениях
человека и окружающей среды //
ЛогоС. 2014. № 1 (97). С. 171–186.
Дейк ван Т. Дискурс и власть. Репре-
зентация доминирования в языке
и коммуникации. М.: Книжный дом
«Либроком», 2014.
Дзоло Д. Демократия и сложность. Реа- ной теории «Создавая мыслящие
листический подход. М.: Издатель-
ский дом Высшей школы экономики,
2010.
Муфф Ш. Пространства публичной
полемики, демократическая поли-
тика и динамика настроений //
Десять докладов, написанных
к Международной конференции
по философии, политике и эстетич-
миры», проведенной в рамках 2‑й
Московской биеннале современ-
ного искусства. М.: Интерроса, 2007.
Шмитт К. Понятие политического // Во-
просы социологии. 1992. № 1.С. 37–67.

Auditory Democracy: Including Silenced Subjects in the Political Community

Tatiana Weiser. PhD in Philosophy, Asso- them. Our unwillingness to listen to each
ciate Professor at the Socio-Philosophi- other is regarded as one of the most
cal Faculty of the Institute of the Human effective ways to exclude our interlocutor
Sciences of the Russian Presidential from the discourse and to uphold social
Academy of National Economy and Public and political injustice.
Administration; Lecturer at the Faculty of John Dryzek, one of the theoreticians
Sociology, Chair of the Master Program in of auditory democracy, argues that “the
Political Philosophy and Social Theory of most effective and insidious way to
the Moscow School of Social and Eco- silence others in politics is a refusal to
nomic Sciences. listen.” On the contrary, auditory atten-
Address: 82 Vernadskogo Blvd, tion attests acknowledgment and
119571 Moscow, Russia. respect towards opponents regardless of
E-mail: tianavaizer@yandex.ru. substantial differences and motivates
them to speak. The thematic set intro-
Keywords: public communication; audi-
duced by this article includes texts of
tory attention; political listening; auditory
British researchers who work with the
democracy.
concept of auditory democracy and simi-
Auditory democracy is a relatively new lar fields. The authors show that listening
western political philosophical concept as a value of political life and commu-
which is not yet known in Russia. The nicative skill has not garnered much aca-
concept implies a shift from the subject demic or political attention. At the same
of public speech to our ability to listen to time, the institutional development of lis-
each other. Listening is understood here tening practices could help contempo-
not as a physical sensory capacity of the rary society to be more inclusive and to
human organism, but as political prac- better articulate differences. This article
tice and virtue. Whether or not we focuses on the central question of how
acknowledge our opponents as equal listening could become one of the princi-
subjects of interaction depends on our ples in constituting a new political com-
predisposition to listen or not to listen to munity.

References
Arendt H. Vita activa, ili O deiatel’noi
zhizni [The Human Condition], Saint
Petersburg, Aleteiia, 2000.
Aristotle. Politika [Politics]. Soch.: V 4 t.
T. 4 [Works: In 4 vols. Vol. 4], Moscow,
Mysl’, 1983, pp. 375–644.
Barber B. Strong Democracy: Partici­
patory Politics for a New Age, Berkley,

Т ат ь я на В а й з е р  2 2 3
 University of California Press,
1984.
Beall M., Gill-Rosier J., Tate J., Matten A.
State of the Context: Listening in Edu-
cation. International Journal of Listen­
ing, 2008, Vol. 22, no. 2, pp. 123–132.
Beatty J. Good Listening. Educational The­
ory, 1999, Vol. 49, no. 3, pp. 281–298.
Bickford S. The Dissonance of Democracy:
Listening, Conflict and Citizenship, Ith-
aca, Cornell University Press, 1996.
Black L. W., Wiederhold A. Discursive
Strategies of Civil Disagreement in
Public Dialogue Groups. Journal of
Applied Communication Research,
2014, Vol. 42, no. 3, pp. 285–306.
Bohman J. Decentring Democracy: Inclu-
sion and Transformation in Complex
Societies. The Good Society, 2004,
Vol. 13, no. 2, pp. 49–55.
Boyte H. Commonwealth: A Return to Citi­
zen Politics, New York, Free Press, 1989.
Buchan В. Listening for Noise in Political
Thought. Cultural Studies Review,
2012, Vol. 18, no. 3, pp. 36–66.
Caruth C. Listening to Trauma: Conversa­
tions with Leaders in the Theory and
Treatment of Catastrophic Experience,
Baltimore, Johns Hopkins University
Press, 2014.
Caruth C. Unclaimed Experience. Trauma,
Narrative and History, Baltimore,
Johns Hopkins University Press, 1996.
Cohen J., Rogers J. On Democracy, New
York, Penguin Books, 1983.
Coles R. Moving Democracy: Industrial
Areas Foundation Social Movements
and the Political Arts of Listening, Trav-
eling, and Tabling. Political Theory,
2004, Vol. 32, no. 5, pp. 678–705.
Couldry N. Listening Beyond the Echoes,
Colorado, Paradigm Publishers, 2006.
Couldry N. Rethinking the Politics of
Voice. Continuum: Journal of Media &
Cultural Studies. 2009, Vol. 23, no. 4,
pp. 579–582.
Dewey J. Creative Democracy — The Task
Before Us. The Political Writings, Indi-
anapolis, Hackett Publishing Company,
Inc., 1993, pp. 240–246.
2 2 4 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Dobson A. Listening for Democracy. Rec­
ognition, Representation, Reconcilia­
tion, Oxford, New York, Oxford
University Press, 2014.
Doerr N. The Disciplining of Dissent and
the Role of Empathetic Listeners in
Deliberative Publics: A Ritual Perspec-
tive. Globalizations, 2011, Vol. 8, no. 4,
pp. 519–534.
Dreher T. Listening Across Difference:
Media and Multiculturalism Beyond
the Politics of Voice. Continuum: Jour­
nal of Media and Cultural Studies,
2009, Vol. 23, no. 4, pp. 445–458.
Dryzek J. Deliberative Democracy and
Beyond, Oxford, Oxford University
Press, 2000.
Evans S. M., Boyte H. C. Free Spaces,
New York, Harper and Row, 1986.
Fiumara G. C. The Other Side of Lan­
guage: A Philosophy of Listening, Lon-
don, New York, Routledge, 1990.
Forester J. Planning in the Face of Power,
Berkeley, University of California Press,
1989.
Fraser N. Rethinking the Public Sphere:
A Contribution to the Critique of Actu-
ally Existing Democracy. Social Text,
1990, no. 25/26, pp. 56–80.
Fricker M. Epistemic Injustice: Power and
Ethics of Knowing, Oxford, New York,
Oxford University Press, 2006.
Garrison J. A Deweyan Theory of Demo-
cratic Listening. Educational Theory,
1996, Vol. 46, no. 4, pp. 429–452.
Garrison J. Compassionate, Spiritual,
and Creative Listening in Teaching
and Learning. Teachers College
Record, 2010, Vol. 112, no. 11,
pp. 2763–2776.
Goggin G. Disability and the Ethics of Lis-
tening. Continuum: Journal of Media &
Cultural Studies, 2009, Vol. 23, no. 4,
pp. 489–502.
Habermas J. Dialektika sekuliarizatsii
[Dialektik der Sakularisierung], Mos-
cow, Bibleiskii Bogoslovskii Institut Sv.
Apostola Andreia, 2006.
Hansen D. Horizons of Listening. Philoso­
phy of Education (ed. K. Aston),
 Urbana, IL, Philosophy of Education
Society, 2003, pp. 22–25.
Husband C. Between Listening and
Understanding. Continuum: Journal of
Media and Cultural Studies, 2009,
Vol. 23, no. 4, pp. 441–443.
Kleinberg-Levin D. M. The Listening Self:
Personal Growth, Social Change, and
the Closure of Metaphysics, London,
New York, Routledge, 1989.
Kurth-Schai R., Green C. R. Conversation,
Composition, and Courage: Re-Envi-
sioning Technologies for Education
and Democracy. Educational Studies,
2000, Vol. 31, iss. 1, pp. 19–32.
Lacey K. Listening Publics: the Politics
and Experience of Listening in the
Media Age, Cambridge, UK, Polity,
2013.
Lam M. S. The Gentle Art of Listening:
Skills for Developing Family–Adminis-
trator Relationships in Early Childhood.
Early Childhood Education Journal,
2000, Vol. 47, no. 4, pp. 267–274.
Laverty M. Can You Hear Me Now? Jean-
Jacques Rousseau on Listening Edu-
cation. Educational Theory, 2011,
Vol. 61, no. 2, pp. 155–169.
Lipari L. Listening, Thinking, Being:
Toward an Ethics of Attunement, Uni-
versity Park, PA, The Pennsylvania
State University Press, 2014.
MacIntyre A. Whose Justice? Which
Rationality? Indiana, Notre Dame, Uni-
versity of Notre Dame, 2008.
Mansbridge J. Feminism and Democracy.
The American Prospect, 1990, no. 1.
McCarthy Т. Legitimacy and Diversity:
Dialectical Reflections on Analytical
Distinctions. Cardozo Law Review,
1996, Vol. 17, no. 4–5, pp. 1083–1127.
Morgan-Olsen B. A Duty to Listen: Epis-
temic Obligations and Public Delibera-
tion. Social Theory and Practice, 2013,
Vol. 39, no. 2, pp. 185–212.
Mouffe Ch. Prostranstva publichnoi pole­
miki, demokraticheskaia politika i
dinamika nastroenii [Spaces of Public
Debate, Politics of Democracy and
Dynamics of Attitudes]. Available at:
http://2nd.moscowbiennale.ru/ru/
muff_doklad1/.
Nancy J.-L. On Listening, New York, Ford-
ham University Press, 2007.
Noddings N. Why Should We Listen? Phi­
losophy of Education (ed. K. Aston),
Urbana, IL, Philosophy of Education
Society, 2003, pp. 19–21.
Pateman C. Participation and Democratic
Theory, Cambridge, Cambridge Univer-
sity Press, 1970.
Rehg W. Insight and Solidarity. A Study in
the Discourse Ethics of Jürgen Haber­
mas, Berkeley, Los Angeles, University
of California Press, 1994.
Rice S. Moral Perception, Situatedness
and Learning to Listen. Learning
Inquiry, 2007, Vol. 1, pp. 107–113.
Rice S. Toward an Aristotelian Concep-
tion of Good Listening. Educational
Theory, 2011, Vol. 61, no. 2, pp. 41–53.
Rice S., Burbules N. Listening: a Virtue
Account. Teachers College Record,
2010, Vol. 112, no. 11, pp. 2728–2742.
Schmitt C. Poniatie politicheskogo [Der
Begriff des Politischen]. Voprosy sotsi­
ologii [Issues of Sociology], 1992,
no. 1, pp. 37–67.
Schultz K. Listening: A Framework for
Teaching Across Differences, New York,
London, Columbia University Press,
2003.
Van Dijk T. Diskurs i vlast’. Reprezentat­
siia dominirovaniia v iazyke i kommu­
nikatsii [Discourse and Power:
Representation of Dominance in the
Language and Communication], Mos-
cow, Knizhnyi dom “Librokom”, 2014.
Waks L. J. John Dewey on Listening and
Friendship in School and Society. Edu­
cational Theory, 2011, Vol. 61, no. 2,
pp. 191–205.
Waks L. J. Two Types of Interpersonal Lis-
tening. Teachers College Record,
2010, Vol. 112, no. 11, pp. 2743–2762.
Weiser T. Egotsentrizm i intersub’ek-
tivnost’ vo vzaimootnosheniiakh
cheloveka i okruzhaiushchei sredy
[Egocentrism and Intersubjectivity in
Human Beings’ Relationship with the
Т ат ь я на В а й з е р  2 2 5
 Environment]. Logos. Filosofsko-liter­
aturnyi zhurnal [Logos. Philosophical
and Literary Journal], 2014, no. 1 (97),
pp. 171–186.
Wolvin A., Oakley С. G. Listening, Madi-
son, WI, Brown & Benchmark Publish-
ers, 1996.
Young I. M. Inclusion and Democracy,
Oxford, New York, Oxford University
Press, 2000.
2 2 6 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Young I. M. Justice and Communicative
Democracy. Radical Philosophy: Tradi­
tion, Counter-Tradition, Politics
(ed. R. S. Gottlieb), Philadelphia, Tem-
ple University Press, 1993, pp. 123–
142.
Zolo D. Demokratiia i slozhnost’. Realis­
ticheskii podkhod [Democracy and
Complexity. A Realist Approach], Mos-
cow, HSE, 2010.
 Демократия
и слушание
Перевод с английского
Дмитрия Тимофеева
по изданию:
© Calder G. Democracy and
Listening // Problems of
Democracy: Language and
Speaking / M.‑A. Crumplin (ed.).
Oxford: Inter-Disciplinary
Press, 2011. Р. 125–135.
Публикуется с любезного
разрешения автора.
… мы весьма часто без особого успе-
ха представляем интересы тех,
кто в силу своих ограниченных воз-
можностей лишен права голоса.
Однако для того, чтобы являться
чьим бы то ни было представите-
лем или другом, нужно обладать
теми же чертами характера
и добродетелями, что требуются
от нас в повседневной жизни.
Аласдер Макинтайр
1
Гидеон Калдер
Доктор философии, профессор
социальной этики Центра социальной
политики Университета Южного
Уэльса.
Адрес: Llantwit Rd, Treforest, Pontypridd,
Mid Glamorgan CF37 1DL, UK.
E-mail: gideon.calder@southwales.ac.uk.
Ключевые слова: демократия;
слушание; говорение; инклюзия;
партисипация; Аласдер Макинтайр;
Джон Драйзек.
Многие теоретические рабо-
ты, посвященные демократии,
весьма, а порой даже черес-
чур рефлексивны. При этом
авторы никогда не приводят
определений используемых
ими терминов. Одной из при-
чин тому является разнооб-
разие подходов к понятию
демократии, ни один из кото-
рых не может быть признан
истинным или окончатель-
ным. Однако что бы из себя
ни представляла демократия,
некоторая неопределенность
заложена в самой ее идее.
1. MacIntyre A. Dependent Rational
Animals: Why Human Beings Need
the Virtues. Chicago; La Salle: Open
Court, 1999. P. 150.
Гидеон Калдер  227
Демократические теории активно ис-
пользуют понятие говорения — включе-
ния определенных голосов в процесс
беспристрастного принятия решений.
Однако природе и роли слушания в дис-
куссиях о демократии отводится крайне
мало места, а часто они и вовсе не рас-
сматриваются. Автор статьи пытается ра-
зобраться в возможных причинах такого
положения дел, являющегося серьез-
ным недостатком ведущей политической
теории. Проблематика слушания пред-
ставляется важной для всех моделей
демократии, так как в центре их внима-
ния лежит вопрос о том, каким образом
разнообразные голоса влияют на при-
нимаемые решения. Прежде всего это
касается делиберативных теорий, глав-
ными чертами которых являются рефлек-
сивность и партисипация (соучастие).
Опираясь на работы Аласдера Макин-
тайра и Джона Драйзека, автор с разных
сторон освещает центральное значе-
ние слушания для демократии. Первый
раздел статьи посвящен предваритель-
ным рассуждениям о недостатке внима-
ния к слушанию в теоретических работах,
а также о первостепенном значении слу-
шания в политических практиках. Во вто-
ром разделе подробнее объясняется
игнорирование слушания в демократи-
ческой теории, а в третьем — представ-
лен авторский взгляд на возможные
причины пренебрежения слушанием.
В последнем разделе анализируются от-
ношения между партисипацией, делибе-
рацией и инклюзией в демократический
процесс тех, кто лишен своего голо-
са. В заключении формулируется вывод
об удачной с этой точки зрения модели
«дискурсивной демократии» Драйзека,
позволяющей вписать значимость слу-
шания в соответствующее ему норматив-
ное пространство.

Должны ли утверждения, которые затрагивают ее сущность,

рождаться по итогам демократического обсуждения? Иными
словами, следует ли нам выяснять, как работают демократиче-
ские процедуры, из кого состоит «народ» и т. д., демократиче-
ским путем?
Если мы говорим «нет», то демократия, скорее всего, будет по-
строена на не вполне демократическом фундаменте, что может
привести ко многим трудностям и внутренним противоречи-
ям. Впрочем, даже в том случае, если мы считаем, что основные
понятия демократии должны определяться по итогам предва-
рительной дискуссии, нам предстоит столкнуться с довольно
серьезными головоломками. Например: кто такие «мы», которые
расчерчивают границы самого «мы»? Из кого состоит «народ»,
который задает структуру «народа»? Чьи голоса принимают ре-
шение о том, чьи голоса имеют значение? Подобные проблемы
никуда не исчезают: дискуссия не может просто-напросто по-
ставить вопросы и спокойно пойти дальше. Вопросы остаются
неотъемлемой ее составляющей, не будучи разрешаемы оконча-
тельно. Дискуссия немыслима без рефлексивности. Язык, на ко-
тором ведутся беседы о демократии, не может все время воспри-
ниматься как нечто само собой разумеющееся.

2 2 8 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Само по себе подобное обстоятельство ничуть не вызывает
удивления. Нет ничего необычного в том, что участники дискус-
сии спорят друг с другом, предлагая различные интерпретации
значения и границ ключевых понятий и ценностей. Это вполне
привычное явление. Но когда мы привлекаем те факторы, что,
как правило, игнорируются в основном направлении обсужде-
ния, то привычные явления предстают в новом свете. Данная ра-
бота посвящена проблеме, которая вместо того, чтобы с полным
правом занять главное место в дискуссии о демократии, практи-
чески не рассматривается в ней, а именно роли слушания.
Удивительно, но эта роль на первый взгляд не столь заметна.
Ведь наша культура, по определению социолога Леса Бака, «ско-
рее говорит, чем слушает»2, а демократические движения вернее
достигают политического успеха, если позиционируют в каче-
стве своего главного преимущества возможность предоставить
право голоса тем, кто до сих пор не был услышан. Вряд ли при-
зыв «послушать кого‑нибудь» имел бы ощутимое действие. То,
насколько ясно и насколько эффективно мы слышим собеседни-
ка, зависит от того, как мы его слушаем.
Поразительно, сколь мало места в дебатах отводится обсу-
ждению того, что есть слушание для личности или для институ-
ции и как его можно использовать в политических целях. Данная
ситуация выглядит особенно странно, если учесть, что характер
и динамика делиберации (переговорной практики) были чрезвы-
чайно популярными темами теории демократии последних лет.
Однако вопрос о слушании как самостоятельной практике, а так-
же проблематизация его следствий и предпосылок рассматрива-
ются крайне редко даже в делиберативных теориях.
Как пишет Эндрю Добсон, по логике вещей «принципиально
важные для делиберации моменты, в которые потенциальные
участники переговоров слышат друг друга… должны были под-
вергнуться глубокому анализу. Но этого не произошло»3. Добсон
подчеркивает важность иерархии приоритетов именно потому,
что обсуждение, дискуссия, дебаты, переговоры, диалог (все пе-
речисленные термины тесно связаны, хотя между ними есть ряд
отличий) подразумевают, что голоса собеседников будут услы-
шаны. Происходит ли это, а если да, то как именно, — главный во-
прос любой демократической практики или процедуры. Несмо-

2. Back L. The Art of Listening. Oxford; N. Y.: Berg Publishers, 2007. P. 7.
3. Dobson  A. Democracy and Nature: Speaking and Listening // Political
Studies. 2010. Vol. 58. Iss. 4. P. 762.

Гидеон Калдер  229

тря на крайне рефлексивную природу демократической теории,
структура и детали слушания, однако, остаются без внимания.
В следующем разделе я чуть более подробно расписываю, по-
чему же так удивляет игнорирование слушания в демократи-
ческой теории. Во втором разделе я представляю свой взгляд
на возможные причины пренебрежения. В последнем разделе
я анализирую отношения между партисипацией, делиберацией
и инклюзией в демократический процесс тех, кто, по термино-
логии Макинтайра, лишен своего голоса.

1. «Глас народа»

Демократия, как известно, занимается соотнесением голосова-

ний с принятием решений. Во всех значимых философских тру-
дах, посвященных настоящей теме, мы обнаруживаем различ-
ные представления о том, каким образом следует проводить
учет «гласа народа» и его обработку, а также о последующем его
влиянии на законодательный процесс. Однако, несмотря на все-
объемлющий характер словосочетания в кавычках, ситуация
оказывается чуть более запутанной. Если бы понятие «народ»
было однозначным, то многие вопросы, касающиеся деталей,
над которыми работают теоретики демократии, потеряли бы
всю свою значимость.
Однако «народ» не является неоспоримым понятием, не яв-
ляется фиксированным или универсальным субъектом, кото-
рый неким образом сам определяет свои границы или условия
включения кого бы то ни было в собственный состав. «Народ»
представляет из себя множество меняющихся голосов, жела-
ний и чаяний, конкурирующих предпочтений — как в античном
полисе, так и в современном Лос-Анджелесе. Теория демокра-
тии по большей части задавалась вопросом о том, что следует
делать с этой множественностью, если целью является созда-
ние беспристрастной и организованной формы правления, где
«глас народа» так или иначе займет главенствующую позицию.
Возникающие трудности отчасти эпистемологического харак-
тера: что на самом деле являет из себя «глас народа»? Начиная
с Древних Афин возник ряд теоретических систем, отвечающих
на этот вопрос. Партисипативная, репрезентативная, делибера-
тивная модели, совмещаемые, в свою очередь, с тем или иным
видом государственного устройства (либеральным, республи-
канским и т. д.), имеют как достоинства, так и недостатки. Од-
ной из главных проблем является «выражение» людьми своего

2 3 0 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
голоса, высказывание взглядов, которые в дальнейшем должны
быть тщательно обработаны и осмыслены.
Бытует мнение, что поднятая рука или крестик на бюллетене,
опущенном в урну, по большому счету бессильны и не выражают
чьей бы то ни было воли, что политические партии не могут во-
плотить чаяний своих избирателей и каких‑либо граждан даже
отчасти, что большинство всех перекрикивает, что какие‑то го-
лоса всегда остаются заглушенными, что возможны несостыков-
ки между выражением людьми своих взглядов и предпочтений
и иными допустимыми индикаторами их интересов. Любое изъ-
явление права голоса — индивидуального или коллективного —
имеет свои шероховатости, особенности и нюансы. Все их прак-
тически невозможно принять во внимание постфактум, в итого-
вом решении, в принятии которого эти голоса участвовали.
Однако чем пристальнее мы всматриваемся в рассуждения
о «голосе», тем сильнее бросается в глаза то обстоятельство, что
демократические теории почти ничего не говорят о слушании.
Вместе с тем все демократические модели учитывают или под-
разумевают некий тип отношений между утверждением и его
восприятием, то есть между говорящим и аудиторией. Из мно-
гообразия лаконичных определений демократии возьмем в ка-
честве примера то, что принадлежит перу Дэвида Битама: «Де-
мократия — это процесс принятия решений в  любой группе,
ассоциации или обществе, все члены которого имеют равные
права на высказывание, их мнения при этом равнозначны»4.
Тот факт, что чья‑то точка зрения будет надлежащим об-
разом выслушана, является предпосылкой любой демократи-
ческой процедуры: значит, говорящего услышат, а к его сло-
вам прислушаются. «Хорошее слушание» становится ключевой
добродетелью (virtue) демократии. Как ныне признают даже те
теоретики политики, которые придерживаются строго форма-
листских взглядов, добродетели (virtues) являются важнейшим
дополнением для так называемой институциональной коррект-
ности, когда разговор затрагивает успехи демократии на прак-
тике. Демократическая структура сама по себе еще не обеспе-
чивает того, что обещает нам демократия, будучи необходимым,
но  недостаточным основанием реализации устремлений по-
следней. Требуется также наличие субъектов, которые жела-
ли бы принять участие в таком обсуждении, где их мнение бу-
дет услышано и учтено.

4. Beetham D. Democracy: A Beginner’s Guide. Oxford: Oneworld, 2005. P. 2.

Гидеон Калдер  231

 В демократической теории последних лет много внимания
уделялось расширению возможностей доступа широкого спек-
тра голосов к демократической дискуссии. Эта тема затрагива-
лась в общих рассуждениях представителями англо-американ-
ской и европейской традиций, которые стали более внимательны
в отношении различий (в вопросах культуры, гендера, сексуаль-
ной ориентации и иных областях, связанных с возможным ис-
ключением) и лучше осознали необходимость проявления боль-
шей чуткости при их интеграции в политические модели. Это
связано, помимо всего прочего, с резким повышением интере-
са к теме глобальной справедливости из‑за усилившейся по-
требности в нахождении способа, с помощью которого можно
было бы наладить диалог между Западом и его «Другими». Од-
нако наряду с привычными мотивами теории демократии («пре-
доставление голоса», «уполномочие», «права и обязанности гра-
ждан»5) упоминаний о слушании мы обнаружим лишь считаные
единицы.
Создается такое впечатление, что если бы все (как минимум
все заинтересованные) стороны вдруг получили возможность
высказаться, то основная работа демократии была бы выпол-
нена. Есть некоторые исключения, предлагающие критический
взгляд на подходы к слушанию «гласа народа»6. Но в общем
и целом записывание его рассматривается скорее как практи-
ческая, нежели философская, проблема.
Важнейшей теоретической задачей провозглашается предо-
ставление пространства для говорения всем (всем заинтересо-
ванным) сторонам. Предоставление пространства для слушания
считается вторичным, если вообще принимается во внимание.
И обычно данный аспект не обсуждают, по крайней мере на-
прямую. Условия хорошего слушания и характер вниматель-
ности общества обозреваются в политических теориях и того
реже. Повторюсь: если демократия немыслима без права голо-
са, то рассмотрение направленной на слушание деятельности,
ее предпосылок и связанных с ней сложностей принципиаль-
но важно для выяснения того, как должен звучать голос, чтобы
иметь шанс быть услышанным.

5. Phillips A. The Politics of Presence. Oxford: Oxford University Press, 1998.

P. 47.
6. См., напр.: Bickford S. The Dissonance of Democracy: Listening, Conflict
and Citizenship. Ithaca: Cornell University Press, 1996.

2 3 2 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
2. Дефицит внимания

Итак, каковы же причины возникновения в демократической

теории столь отчетливого пробела? Отчасти он обязан своим
появлением определяющим признакам философской традиции,
по‑своему отражающимся и в политической практике. Мож-
но предложить множество различных объяснений. Укажем не-
которые из них, пускай они и выглядят довольно общими и не-
определенными.
Первый фактор — идея приоритета говорящего над слуша-
ющим, распространенная как в философии, так и в представ-
лениях о дебатах, дискуссии, переговорах и публичном диалоге.
Как правило, мудрость признается за говорящим — скорее за ав-
тором текста, чем за его читателем. Сущность дискуссии — в сло-
вах (то есть на стороне говорящего): они обладают гораздо боль-
шим значением, чем восприятие их собеседником или тем паче
молчаливым слушателем.
Как таковая политика  — прежде всего говорение: вслед
за Аристотелем, который впервые открыто сформулировал дан-
ное утверждение, почти все более или менее явно его призна-
вали. У Аристотеля проводится разделение между «произне-
сением звуков» (или «голосом»), с одной стороны, и «языком»
(или же «речью»), с другой стороны. Первое — лишь способность
выражать удовольствие или боль, тогда как второе — это спо-
собность к высказыванию суждений о том, что является пра-
вильным, а что нет. В нашей ситуации наиболее удобно было бы
перевести последний термин как «речь»: именно речь отличает
людей от других животных, делая из них животных политиче-
ских. Добсон пишет:

…политика как таковая определяется инклюзией и исключе-

нием. Признаком инклюзии являются право и / или возмож-
ность говорить, а признаком исключения — ущемление этого
права или возможности (а часто и того и другого)7.

Из аристотелевского тезиса вытекает еще одно убеждение: сре-

ди участников обсуждения (как собеседников на микроуровне,
так и большого сообщества, вовлеченного в диалог тем или иным
образом) активность признается за говорящим, а не за слу-
шающим. Итак, говорение указывает не только на компетенцию,
но и на действие в самом широком смысле слова. Говорящий яв-

7. Dobson A. Op. cit. P. 753.

Гидеон Калдер  233

ляется активной, творческой стороной дискуссии, то есть эффек-
тивность ассоциируется скорее с заявлением, нежели со внима-
нием, и скорее с исходной активностью, нежели с реакцией.
В результате слушание, если оно вообще упоминается, опре-
деляется как пассивное. Великие речи записываются, включа-
ются в антологии, мифологизируются; ораторские способности
считаются признаком силы политика. Великому умению слу-
шать подобной чести никогда не выпадает. Его сложнее оце-
нить с точки зрения материального влияния или исторических
последствий. Слушание остается почти незамеченным, видимо,
прежде всего потому, что оно, как сказал Аристотель, не произ-
водит звуки и не оставляет следов.
Однако слушание — необходимая составляющая дебатов, дис-
куссий, переговоров и иных проявлений демократической ак-
тивности. Нужна аудитория, чтобы произносимые звуки стали
речью. А чтобы стать говорящим (а не «всего лишь» производи-
телем звуков), необходимо быть слушателем. Слушание как та-
ковое активно соединяет нас с другими и с миром. Именно эта
связь помогает множеству голосов проявить себя и получить
отклик. А значит, восприятие слушания в качестве не предвос-
хищающего, а реагирующего на акт говорения импульса — ана-
хронизм, не соответствующий природе явления. Для появления
демократического обмена мнениями слушание должно в бук-
вальном смысле эмпирически возникнуть в тандеме с говорени-
ем и привести к рождению чего‑то большего, чем просто нераз-
борчивое, бесформенное сочетание шумов.
Слушание — такой процесс, которому свойственна готовность
к неожиданностям, к прерывностям, к чему‑то, что кажется не-
убедительным. Он открыт для корректировок и перемене на-
правления мысли при появлении непредвиденной информации,
аргументов, точек зрения и взглядов. Слушание как процесс,
по выражению поэта Фионы Сэмпсон, «всегда не завершено
и столь несовершенно»8. Но при этом оно составляет наиважней-
ший момент, от которого зависит возможность демократического
обмена мнениями в обществе незнакомцев, — это точка пересе-
чения множества конфликтующих интересов и голосов. Сьюзан
Бикфорд называет слушание «конститутивным элементом вы-
яснения дальнейших действий в конфликтной ситуации»9.
Итак, несмотря на то, что демократическая теория часто пре-

8. Sampson F. On Listening. Cambridge: Salt, 2007.

9. Bickford S. Op cit. P. 19.

2 3 4 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
небрегает проблемой слушания, у нас имеются серьезные при-
чины рассматривать его как явление, необходимое демократии
для ее развития, в качестве добродетели демократической прак-
тики в полном смысле этого слова. Добродетели, которая име-
ет вес не только для отдельных граждан, но и для институций.

3. Партисипация и зависимость

Партисипативные модели демократии нередко видятся наибо-

лее подходящими из всех для выражения воли заинтересован-
ных сторон, не имеющих возможности высказаться, — тех, кто
обладает голосом, но лишен речи, по терминологии Аристоте-
ля. Таковыми, например, являются будущие поколения, живот-
ные, дети, люди с психическими или умственными отклонения-
ми. Для Роберта Гудина демократия являет из себя «процесс, все
участники которого способны воспринять интересы друг друга
и окружающего мира»10. Если это и правда так, то следует чет-
ко установить условия, при которых возможна партисипация и,
соответственно, восприятие интересов других.
Ибо когда разговор идет об определенных формах активного
участия, «лишенные речи» группы наверняка будут исключены
из процесса. Представление о том, будто некто выступит от име-
ни «лишенных голоса», соответствует скорее репрезентативной,
нежели партисипативной, демократии. К тому же им подразу-
мевается определенное притязание держателей речи на знание
и понимание интересов тех, кто ее лишен. На первый взгляд вся-
кая система, в которой безмолвные смещены своими «говорли-
выми» представителями, обладает патерналистскими и, быть мо-
жет, гораздо более агрессивными и авторитарными тенденциями.
Итак, выражаясь проще, представлению о речи как полномочии
говорить от имени других присущи патерналистские черты. Сле-
довательно, его стоит избегать. Существуют такие виды демокра-
тической партисипации, в которых говорящий выступает незави-
симо, абсолютно и единственно от имени самого себя. Однако они
требуют более подробного и глубокого разбора, который до поры
до времени придется отложить. Заметим лишь, что вопреки пер-
вому впечатлению они таят в себе кучу проблем. Можно было бы
подумать, что «безголосые» (стало быть, зависимые от партиси-
пативной энергии других) субъекты — не правило, а исключение.

10. Goodin R. Enfranchising the Earth, and its Alternatives // Political Studies.
2006. Vol. 44. Iss. 5. P. 844.

Гидеон Калдер  235

Но, как неоднократно подчеркивал Аласдер Макинтайр11, это со-
стояние зависимости и уязвимости не столь уж редкое, времен-
ное и нетипичное. Я полагаю, что оно широко распространено как
среди отдельных субъектов, так и среди коллективов.
Образ автономного, самодостаточного, уверенного в себе, тру-
доспособного и рационального собеседника часто фигурирует
в моральной и политической теории в качестве прототипиче-
ской модели. Макинтайр же указывает, что он сам по себе явля-
ется промежуточным и исключительным в сложной схеме че-
ловеческих характеров и что если его определяющей чертой
называется «независимость», то речь идет скорее об удобном
философском конструкте, чем о реальном человеке из плоти
и крови. Ведь жизнь каждого из нас характеризуется не аб-
солютной автономией, а, наоборот, постоянной зависимостью
от других. И чем больше мы ее осознаем, тем решительнее хо-
тим от нее избавиться.
Иными словами, самостоятельность в традиционной подаче
моральных и политических теорий — состояние временное. Го-
воря о взаимной зависимости, мы имеем в виду, что определен-
ные добродетели (к примеру, образование или здравоохранение)
являются заранее оговоренными условиями практической дис-
куссии, предполагаемой демократическими отношениями. Зави-
симость отражает нашу животную природу. Она предоставля-
ет шанс достичь статуса полноценного участника практических
обсуждений, энергичного и способного к размышлениям о са-
мой природе процветания, и в то же время ограничивает эти воз-
можности. То обстоятельство, что отношения зависимости яв-
ляются определяющими, а вовсе не исключительными условия-
ми человеческой жизни, приводит Макинтайра к утверждению,
вынесенному нами в эпиграф статьи: добродетели личности, воз-
никающие в таких отношениях, могут быть поняты шире как не-
обходимые нам для жизни в целом. Если мы хотим выступать
в качестве представителей, это требует от нас особого направле-
ния мысли и набора умений. Но если мы воспримем их в качестве
добродетелей, они примут иной масштаб. Ведь, учитывая в пер-
вую очередь текущую ситуацию и уязвимость отношений, мы по-
лучаем возможность воздействовать на общие аспекты челове-
ческой жизни, как правило игнорируемые нормативной теорией.
Безусловно, бóльшая часть ярчайших дискуссий последнего
времени о демократии касалась делиберативной модели. Совме-

11. MacIntyre A. Op. cit. P. 150.

2 3 6 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
щая делиберацию и партисипацию, мы переносим акцент с са-
мих решений на их обоснования и предпосылки, а также спосо-
бы достижения. По словам Авнера де-Шалита,

…мнение, утверждающее, что участие в переговорных практи-

ках есть наиболее значимый компонент демократии, подра-
зумевает, что политические решения и действия являются
не столько результатом переговорного процесса, сколько его
частью и, стало быть, само это участие (то, как мы что‑либо
обсуждаем) должно быть вынесено на обсуждение12.

Итак, делиберация оказывается углублением партисипации:

иначе говоря, она не только применима к решению отдельных
вопросов, но также сама может стать частью «правил процеду-
ры обсуждения и способом их реализации»13. В том случае, если
делиберативная модель учтет замечания Макинтайра, ее прио-
ритетом станет построение посреднических отношений. Однако
данный аспект в либеральной политической теории в подробно-
стях не разрабатывается: обычно она говорит лишь о взрослых
и половозрелых людях, тогда как статус детей и других субъек-
тов, не подпадающих под эту категорию, упоминается лишь кос-
венно или остается без внимания.
Как пишет Фрэнк Каннингем, сторонники делиберативной
демократии считают, что предлагают альтернативу классиче-
ским либеральным (а точнее говоря, утилитарным) представле-
ниям, согласно которым «граждане [принимают участие] в де-
мократическом процессе с заранее заданными предпочтениями,
которые они стремятся осуществить с помощью демократиче-
ских институтов и правил»14. Модель не является рефлексив-
ной: ей подразумевается агрегативное суммирование заданных
индивидуальных и изолированных друг от друга предпочтений,
а не оценивание или обмен взглядами касательно них.
Отсутствие рефлексивности влечет за собой эпистемическую
слепоту в отношении субъектов, лишенных речи. Необходимо
учитывать, что в контексте агрегации мнений, уделяющем мало
внимания особенностям посреднических взаимоотношений, по-
следние не будут восприняты с должной серьезностью. Интере-

12. De-Shalit A. The Environment Between Theory and Practice. Oxford: Ox-
ford University Press, 2000. P. 145.
13. Benhabib S. Towards a Deliberative Model of Democratic Legitimacy //
Democracy and Difference: Contesting the Boundaries of the Political /
S. Benhabib (ed.). Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 70.
14. Cunningham F. Theories of Democracy. N. Y.; L.: Psychology Press, 2002. P. 163.

Гидеон Калдер  237

сы тех, кто лишен речи, время от времени действительно про-
глядывают в заявлениях их представителей. Но нет никакой га-
рантии, что они будут кем‑то замечены: все зависит от прихоти
избирателя. Важнейшим качеством процесса, правила и рамки
которого могли бы (пускай и в теории) определяться в результате
переговоров, является именно гарантия того, что будет услышан
весь спектр голосов и при этом останется пространство для учи-
тывания позиций и интересов тех, кто обладает голосом, но ли-
шен речи.
До тех пор пока не будут представлены все голоса, демократия
всегда будет хотя бы частично включать в себя говорение от име-
ни других. Вот поэтому, как утверждает Макинтайр, это всегда
несовершенный процесс (как, быть может, и само выступление
от чьего‑то лица) — дискомфортный, медленный, сложный и ли-
шенный всякого ощущения завершенности, однако при всем том
неизбежный. Эпистемический и нормативный аспекты слушания
имеют для него принципиальное значение, так как представите-
ли, если они не хотят, чтобы отношения приобрели подавляющий,
контролирующий или открыто патерналистский характер, дол-
жны прислушиваться к голосам тех, от чьего лица они выступают.

4. Слушание и инклюзия

Хотя Джон Драйзек в своих работах и не развивает тему слуша-

ния подробно, его система прекрасно подходит для объяснения ее
значимости. Философ различает дискурсивную и делибератив-
ную демократию. Первая делает больший акцент на рефлексив-
ности, уделяя той глубокое внимание. Драйзек описывает ее так:

…дискурсивная демократия должна быть плюралистичной, что-

бы принять необходимость общения в среде, состоящей
из сложных элементов, не умаляя ее комплексности; она дол-
жна быть рефлексивной при постановке вопросов к устояв-
шимся традициям (в том числе к делиберативной модели); она
должна оказаться международной, будучи способной преодо-
левать границы и применяться даже в тех странах, где отсут-
ствует конституционная база; должна быть экологически
ориентированной в смысле открытости к коммуникации с при-
родой; должна быть энергичной и готовой к постоянно меняю-
щимся ограничениям и возможностям демократизации15.

15. Dryzek J. Deliberative Democracy and Beyond. Oxford: Oxford University

Press, 2000. P. 3.

2 3 8 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Подобный подход восприимчив к слушанию по трем связанным
друг с другом причинам. Во-первых, дискурсивная демократия
характеризуется как динамическое, а не статическое явление.
Подобно слушанию в определении Сэмпсон, она абсолютно от-
крыта к полному изменению текущего положения дел и являет-
ся «рефлексивной при постановке вопросов к устоявшимся тра-
дициям». Во-вторых, она плюралистична в своем подходе к тому,
что считать голосом. Но, пожалуй, главная причина — различие,
которое Драйзек проводит между делиберативной и либераль-
но-демократической моделями демократии (включающими бо-
лее ранние, по его мнению, версии делиберативной демократии).
В либеральном подходе, от которого он старается дистанци-
роваться, переговорная практика предполагает верность поли-
тическим принципам и конституционным правилам, заранее
уже определяющим, что будет считаться голосом, или «рацио-
нальной» точкой зрения или репликой в дискуссии, если точ-
нее. Так, для Джона Ролза, говорящего о своем позднем пони-
мании демократии как о делиберативном, «основные дискуссии
должны проходить в рамках того, что каждый из граждан-
участников считает политической концепцией справедливости,
основанной на ценностях, которые все остальные, как предпо-
лагается, разделяют»16.
В другом месте я уже писал о том, что этот тип предполагае-
мого консенсуса имеет весьма узкие рамки17. Можно лишь доба-
вить, что достижение подобной договоренности о политических
ценностях неизбежно предполагает принятие решения не при-
слушиваться к определенным типам голосов. Демократическая
модель Драйзека, напротив, вместо того чтобы просто опреде-
лить общие условия обсуждения и закрепить их в качестве пра-
вил, остается открытой для неконституциональных, заранее
не предусмотренных законами, неформальных и структурных
факторов содействия и ограничений. Таким образом, она про-
являет больше чуткости в отношении к маргинализированным
или нетрадиционным голосам, активно включая их в дискуссию.
В партисипативных моделях демократии и отдельных их вер-
сиях, представленных сторонниками делиберативной и дискур-
сивной моделей, социальная инклюзия является одновременно
и предпосылкой, и результатом успешной работы демократии.

16. Rawls J. Political Liberalism. N. Y.: Columbia University Press, 1993. P. 226.
17. См.: Ceva  E., Calder  G. Values, Diversity and the Justification of EU
Institutions // Political Studies. 2009. Vol. 57. Iss. 4. P. 828–845.

Гидеон Калдер  239

Возможным (привычным) путем достижения цели является
добавление в дискуссию новых голосов. Отголоски различных
аспектов одной из главных тем книги Макинтайра обнаружи-
ваются во  множестве работ последних лет, авторы которых
стремятся прежде всего определить место тех проблем, инте-
ресов и ориентаций (в широком спектре смыслов этих понятий),
что остались вне поля зрения демократии. Ибо задача в нашем
случае заключается в том, чтобы развенчать иллюзию, соглас-
но которой полноправными политическими субъектами (что бы
под этим ни подразумевалось) являются лишь те, чьи голоса
подлежат подсчету, и в дальнейшем состав их группы можно
ограничить теми, кто лучше других подходит под определение
автономных личностей, каким‑то чудом ставших независимыми.
Однако инклюзия все еще осуществляется вышеупомянуты-
ми представителями — и в этом смысле, кажется, до сих пор от-
ражает персональные пристрастия и определенные эпистеми-
ческие ограничения, проистекающие из их подхода. Ведь далеко
не все обладают способностью слушать, а тем паче слушать эф-
фективно. С другой стороны, попытки определить, какие голоса
имеют большее значение в принципе или в данный конкретный
момент, — это неотъемлемая составляющая любой демократи-
ческой теории. Ослабление эпистемических границ или откры-
тие каналов для включения голосов, которые раньше не были
слышны, ничего не меняет — оно только укрепляет систему. Ка-
тегории, согласно которым производится разделение, временны
и ненадежны, но они будут применяться всегда, поскольку ина-
че мы не сможем отличить коммуникативные сигналы от обыч-
ного шума, а шум — от тишины.
Подчеркивая роль слушания, мы вместе с тем предостерега-
ем против неразличения онтологии и эпистемологии — смеше-
ния данности с тем, что мы о ней знаем или можем знать, либо
реальности, как она есть в себе, с сегодняшними нашими ее ка-
тегоризациями. Брать слушание в качестве ориентира — значит
направлять себя на то, что противоречит ожиданиям, проблема-
тизирует установленные границы или еще каким‑нибудь спосо-
бом изменяет существующее положение вещей.
Рассмотрев проблему с нескольких сторон, в настоящей ста-
тье я хотел обратить внимание на общий изъян многих моделей
демократии — отсутствие в них рефлексии о слушании, кото-
рое должно было бы играть важную роль. Речь идет не о столь-
ко том, что слушанием пренебрегают или же его презирают.
Его, скорее, не замечают, и это приводит к образованию своего

2 4 0 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
рода лакуны и появлению «дефицита внимания» как в теорети-
ческих характеристиках институтов, так и в привычной демо-
кратической практике. Лишенные избирательных прав не име-
ют не только голоса, но и аудитории. Тот, кто говорит от лица
других без должного рассмотрения особенностей их положения,
не только пустословно и самонадеянно вступает в представи-
тельские отношения, но еще и отрицает саму важность слуша-
ния. Убеждение в том, что необходимо сосредоточиться на речи,
а слушание придет само собой, содержит своего рода перфор-
мативное противоречие, поскольку говорение как таковое зави-
сит от слушания. А демократическое говорение в значительной
степени зависит от того, прислушиваемся ли мы к тем, чьи голо-
са до сих пор не были услышаны.

Литература
Back L. The Art of Listening. Oxford; N. Y.:
Berg Publishers, 2007.
Beetham D. Democracy: A Beginner’s
Guide. Oxford: Oneworld, 2005.
Benhabib S. Towards a Deliberative
Model of Democratic Legitimacy //
Democracy and Difference: Contest-
ing the Boundaries of the Political /
S. Benhabib (ed.). Princeton: Prince-
ton University Press, 1996. P. 67‑94.
Bickford S. The Dissonance of Democ-
racy: Listening, Conflict and Citizen-
ship. Ithaca: Cornell University Press,
1996.
Cunningham F. Theories of Democracy.
N. Y.; L.: Psychology Press, 2002.
De-Shalit A. The Environment Between
Theory and Practice. Oxford: Oxford
University Press, 2000.
Dobson A. Democracy and Nature:
Speaking and Listening // Political
Studies. 2010. Vol. 58. Iss. 4.
P. 752‑768.
Dryzek J. Deliberative Democracy and
Beyond. Oxford: Oxford University
Press, 2000.
Goodin R. Enfranchising the Earth, and
its Alternatives // Political Studies.
2006. Vol. 44. Iss. 5. P. 835‑849.
MacIntyre A. Dependent Rational Animals:
Why Human Beings Need the Virtues.
Chicago; La Salle: Open Court, 1999.
Phillips A. The Politics of Presence.
Oxford: Oxford University Press, 1998.
Problems of Democracy: Language and
Speaking / M.‑A. Crumplin (ed.).
Oxford: Inter-Disciplinary Press, 2011.
Р. 125‑135.
Rawls J. Political Liberalism. N. Y.: Colum-
bia University Press, 1993.
Sampson F. On Listening. Cambridge:
Salt, 2007.
Ceva E., Calder G. Values, Diversity and
the Justification of EU Institutions //
Political Studies. 2009. Vol. 57. Iss. 4.
P. 828‑845.

Democracy and Listening

Gideon Calder. PhD in Philosophy, Pro- Address: Llantwit Rd, Treforest, Pontyp-
fessor of Social Ethics at the Centre for ridd, Mid Glamorgan CF37 1DL, UK.
Social Policy of the University of South E-mail: gideon.calder@southwales.
Wales. ac.uk.

Гидеон Калдер  241

Keywords: democracy; listening; speech;
inclusion; participation; Alasdair MacIn-
tyre; John Dryzek.
Theories of democracy deal exten-
sively with speech, e. g. with the inclu-
sion of appropriate voices, and their
inclusion in a just decision-making pro-
cess. Yet analysis of the nature and role
of listening is noticeably scarce
in such discussions, and often alto-
gether absent. This article consid-
ers possible sources of this deficit,
and argues that it represents a seri-
ous shortcoming in mainstream polit-
ical theory. This applies to all models
of democracy, in so far as they are
concerned with how different voices
contribute to the making of decisions—
especially in the case of deliberative
accounts, prioritizing the value of reflex-
ivity and participation.
References
Back L. The Art of Listening, Oxford, New
York, Berg Publishers, 2007.
Beetham D. Democracy: A Beginner’s
Guide, Oxford, Oneworld, 2005.
Benhabib S. Towards a Deliberative
Model of Democratic Legitimacy.
Democracy and Difference: Contest-
ing the Boundaries of the Political (ed.
S. Benhabib), Princeton, Princeton
University Press, 1996, P. 67–94.
Bickford S. The Dissonance of Democ-
racy: Listening, Conflict and Citizenship,
Ithaca, Cornell University Press, 1996.
Ceva E., Calder G. Values, Diversity and
the Justification of EU Institutions.
Political Studies, 2009, Vol. 57, iss. 4,
P. 828–845.
Cunningham F. Theories of Democracy,
New York, London, Psychology Press,
2002.
De-Shalit A. The Environment Between
Theory and Practice, Oxford, Oxford
University Press, 2000.
2 4 2 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Drawing from the work of Alasdair
MacIntyre and John Dryzek, among oth-
ers, the author considers various
aspects of the centrality of listening to
democracy, and suggest that Dryzek’s
“discursive democracy” is particularly
well-placed among contemporary
accounts both to accommodate the sig-
nificance of listening and allow it due
normative space. The first section of the
article offers some preliminary reflec-
tions both on the absence of listening
from such theory. The second section is
dedicated to a discussion of why it is so
curious that listening is neglected in
democratic theory. In the third section,
possible reasons for this neglect are out-
lined. The author then considers the
relationship between participation,
deliberation, and inclusion in democratic
processes of those without “a voice of
their own,” to use MacIntyre’s terms.
Dobson A. Democracy and Nature:
Speaking and Listening. Political
Studies, 2010, Vol. 58, iss. 4, P. 752–
768.
Dryzek J. Deliberative Democracy and
Beyond, Oxford, Oxford University
Press, 2000.
Goodin R. Enfranchising the Earth, and
its Alternatives. Political Studies,
2006, Vol. 44, iss. 5, P. 835–849.
MacIntyre A. Dependent Rational Ani-
mals: Why Human Beings Need the
Virtues, Chicago, La Salle, Open Court,
1999.
Phillips A. The Politics of Presence,
Oxford, Oxford University Press, 1998.
Problems of Democracy: Language and
Speaking (ed. M.-A. Crumplin), Oxford,
Inter-Disciplinary Press, 2011.
Rawls J. Political Liberalism, New York,
Columbia University Press, 1993.
Sampson F. On Listening, Cambridge,
Salt, 2007.
 Почему мы говорим
о слушании?
Эндрю Добсон
Перевод с английского
Дмитрия Тимофеева Доктор философии, профессор полито-
по изданию: логии Кильского университета. Адрес:
© Dobson A. Listening for Keele, Staffordshire, ST5 5BG, UK. E-mail:
Democracy: Recognition, a.n.h.dobson@keele.ac.uk.
Representation, Reconciliation.
Oxford: Oxford University Ключевые слова: демократия; слушание;
Press, 2014. Ch. 1. Why говорение; феминизм; Жак Рансьер;
Listening? P. 17–25, 41–46. Джон Драйзек.
Публикуется с любезного
разрешения автора. Несмотря на то что слушание высоко
ценится в повседневной жизни, оно

В данной статье я ставлю

перед собой две задачи.
Во-первых, я хочу опреде-
лить место выбранной мной

В
проблематики в контексте
современной демократической
теории. Для этого я рассмо-
трю два относительно недав-
них изменения в направлении
дискуссий о демократии:
первое — в сторону того, что
я зову сенсорной демократией,
второе — в сторону построе-
ния неидеальных теорий.
«Сенсорная демократия»
отсылает к «рецепторному»
аспекту демократического
диалога. Рассуждая о диалоге,
мы, как правило, сосредоточи-
ваемся на функции говорения.
Вопросам же восприятия
и понимания речи, а также
той роли, которую данные

Эндрю Добсон  243

практически полностью игнорируется
в той форме политического обсуждения,
которую мы называем демократией,
тогда как говорению со времен Аристо-
теля отводится главенствующая позиция.
Автор статьи присоединяется к дискуссии
о перцептивной демократии, активно веду-
щейся в последнее время представите-
лями политической философии (Гидеоном
Калдером, Джефри Эдвардом Грином и др.)
и пытается разобраться, почему слушанию
в демократических перегово­рах уделя-
ется столь мало внимания. Особое внима-
ние в ней уделено отношениям власти как
одной из наиболее существенных причин
невнимания к проблеме слуха. Автор при-
водит примеры того, как слушание может
быть полезным в решении серьезных кон-
фликтов (например, в восстановительном
правосудии) и в улучшении процедуры кол-
лективного принятия решений (например,
в активистском движении), чтобы дать
представление о роли, которую слушание
могло бы играть в демократии. Он пола-
гает, что слушание должно находиться
в центре, а не на периферии переговор-
ной демократии. На основе разнооб-
разных источников (в первую очередь
работ, посвященных феминизму, «Поли-
тики» Аристотеля и ее интерпретации
Рансьером) демонстрируется, насколько
сильно слушание сегодня недооценено.
Потенциал демократии, как полагает
автор, будет реализован только тогда,
когда право говорить и право быть услы-
шанным начнут рассматриваться как
две части одного целого, не отделимые
друг от друга, и когда это понимание
будет воплощено в институциональной
практике.

процессы играют, могут и должны играть в демократической

практике, отводится гораздо меньше места. Сегодня обсуждает-
ся прежде всего зрительное восприятие, созерцание. Цель моей
работы состоит в том, чтобы обогатить «сенсорный канон», вклю-
чив в него способность слушать.
Второй поворот неразрывно связан с первым. Теории «сен-
сорной демократии» являются неидеальными в том смысле, что
их авторы воспринимают демократию в ее настоящих социаль-
ных и культурных контекстах как данность. Так они сознательно
противятся стремлению заставить некую идеальную версию де-
мократии соответствовать условиям, препятствующим ее успеш-
ной реализации. Этой позиции, помимо всего прочего, свойстве-
нен определенный оборонительный характер, когда речь заходит
о потенциале. Попытки адаптировать демократию к неблагопри-
ятным для нее условиям неизбежно приводят к преобладанию
последних, что впоследствии отражается в падении ее качества.
В настоящей работе я разделяю неидеальный характер боль-
шинства сенсорных теорий, но не ставлю перед собой оборони-
тельных задач. Я хотел бы продемонстрировать, каким образом
уделение внимания слушанию может обогатить даже наиболее
гибкие и оптимистические демократические теории (например
теорию делиберативной демократии), а также способствовать
улучшениям в демократической практике.

2 4 4 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Вторая задача работы — разобраться в  причинах, привед-
ших к столь упорному игнорированию концепции слушания
и ее реализации в политической теории, в частности в теории
демократии. Одно из возможных объяснений вкратце сводится
к тому, что в интересах представителей власти — не прислуши-
ваться к гражданам (если речь не идет о подслушивании с це-
лью контроля), в результате чего проблема слушания остает-
ся незамеченной. Я рассмотрю этот тезис подробнее, покажу,
как он развивается в феминистском дискурсе, а затем распи-
шу его недостатки. Я представлю альтернативное объяснение
пренебрежения слушанием, согласно которому аристотелевское
определение человека как политического животного служит ос-
нованием для полагания разумной речи в качестве отличитель-
ного его признака. Я полагаю, что именно мысль о связи между
речью и «политическим» породила ту точку зрения, из‑за кото-
рой слушание как идея и практика оказалось вне поля восприя-
тия политической теории.

Сенсорная демократия

Данная работа возникла в контексте стремления к фундамен-

тальной переоценке теории и практики внешних проявлений де-
мократии, которую можно обозначить как сенсорную1. В рассу-
ждениях о демократии много внимания уделяется голосу и речи,
но гораздо меньше — физическим чувствам, таким как зрение
и слух. В этом смысле по тематике и мотивам своего возник-
новения моя работа пересекается с важным трудом Джефф-
ри Грина2.
Грин пишет о том, что на протяжении почти всей истории по-
литической теории представления о власти народа задавались
понятием голоса. Из той же самой перспективы выстраивалась
и теория демократии3. Грин не считает, что сосредоточенность
на голосе ошибочна, но полагает одну ее недостаточной, особен-

1. Сенсорная демократия включает в себя и «политику обоняния». Так, на-

пример, Цянь Хуэй Тань рассматривает курение как сенсорно-транс-
грессивную политику. См.: Hui Tan Q. Smell in the City Smoking and
Olfactory Politics // Urban Studies. 2013. Vol. 50. № 1. P. 55–71.
2. См.: Green J. E. The Eyes of the People: Democracy in an Age of Specta-
torship. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 2010.
3. Ibid. P. 3, 66: «Как бы ни отличались друг от друга модели демократии в дру-
гих аспектах, очевидно, что голосовая модель сформировала направление
теорий представительной демократии от XVIII века по сегодняшний день».

Эндрю Добсон  245

но если учитывать, каким образом большинство воспринима-
ют политику. Голоса людей в современных демократиях, по его
утверждению, слышны не так уж и часто, причем значительную
часть времени избиратель проводит в созерцании. В силу этого
Грин говорит о «взгляде народа как об органе… предоставления
народных полномочий»4.
Работа Грина очень ценна в контексте бурной дискуссии, по-
священной сенсорной демократии5. Выделим в ней четыре по-
ложения, представляющиеся нам интересными. Во-первых,
для Грина, как следует из цитаты, важны вопросы власти и пре-
доставления полномочий. Во-вторых, сосредоточившись на со-
зерцании, он склоняется к утверждению приоритета плебис-
цитарной демократии. Я отталкиваюсь от этой позиции, чтобы
вкратце объяснить, почему внимание к слушанию ведет, скорее,
к «диалогической демократии»6. В-третьих, как уже отмечалось,
Грин считает свою позицию «неидеальной теорией» (имея в виду
ее неидеалистичность). Я развиваю эту мысль, чтобы предло-
жить более позитивный и  оптимистичный взгляд на  те воз-
можности, которые предоставляют нам слушание и его практи-
ческая реализация — диалогическая демократия. В-четвертых,
Грин очень широко определяет созерцание как «наблюдение
и слушание тех, кто… активно участвует в процессе»7.
Таким образом, Грин не  особенно разделяет созерцание
и слушание. Разумеется, и то и другое в равной мере являют-
ся формами внешнего восприятия, но гораздо более продуктив-
ным представляется рассмотрение их в качестве двух аспек-
тов, заслуживающих и требующих для себя отдельного подхода.

4. Ibid. P. 3.
5. В своих рассуждениях я также опираюсь на работу Джона Паркинсо-
на: Parkinson  J. Democracy and Public Space: The Physical States of
Democratic Performance. Oxford; N. Y.: Oxford University Press, 2012.
6. Робин Пенман и Сью Тернбулл полагают, что внимание к слушанию ве-
дет нас скорее в направлении партисипаторной, нежели делибератив-
ной или представительной, демократии. Я считаю, что повышение ка-
чества слушания может привести к улучшению двух последних форм
демократии. С  моей точки зрения, лучшей альтернативой делибера-
тивной и представительной демократии является диалогическая, а во-
все не  партисипаторная демократия, так как (по  замечанию Пенма-
на и Тернбулл) она способна работать с различиями. См.: Penmann R.,
Turnbull S. From Listening… to the Dialogic Realities of Participatory De-
mocracy // Continuum: Journal of Media and Cultural Studies. 2012. Vol. 26.
№ 1. P. 61–72.
7. Green J. E. Op. cit. P. 4.

2 4 6 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Не стоит забывать о том, что «исторические достижения грамот-
ности привели к превосходству зрения над слухом»8, а следо-
вательно, о созерцании и слушании нужно говорить как о двух
различных явлениях.

Отправление и предоставление власти

Продолжим тему власти и предоставления полномочий, затро-

нутую нами в предыдущем разделе. Полномочия обычно пони-
маются как функция права и способности говорить9. То, что чув-
ства (например, зрение) могут служить органом политической
власти, не столь очевидно на первый взгляд. «Политическая на-
ука… с трудом приучается рассматривать способность видеть
как подходящее основание для предоставления политических
полномочий»10.
То же можно сказать и о слушании. Как отмечает Гидеон Кал-
дер, «деятельность признается за говорящим, а не за слушаю-
щим»11. В самом деле, разве слушание — не исключительно пассив-
ное, рецептивное чувство? И если нет, то каким именно образом
оно способствует осуществлению власти? Задумавшись об этом,
мы придем к выводу, что слушатели также обладают властью.
Говорящие зависят от них, коль скоро хотят добиться успешной
коммуникации. Ведь те могут отказаться слушать, могут по сво-
ему усмотрению неверно понять, исказить значение слов или на-
мерений говорящих либо проигнорировать их желания12.
Николас Компридис рассматривает проблему в более широ-
ком политическом контексте:

8. Buchan  B. Listening for Noise in Political Thought // Cultural Studies

Review. 2012. Vol. 18. № 3. P. 38.
9. Исходя из  постструктуралистской перспективы, Никита Дхаван пи-
шет, что, как следствие, «либеральная политическая теория принима-
ет отсутствие политического голоса за отсутствие деятельности». См.:
Dhawan N. Hegemonic Listening and Subversive Silence: Ethical-Political
Imperatives // Critical Studies. 2012. Vol. 36. P. 49. Добавлю лишь, что это
верно в отношении не только либеральной теории, но и политической
теории в целом.
10. Green J. E. Op. cit. P. 7.
11. Calder G. Democracy and Listening // Problems of Democracy. Language
and Speaking / M.‑A. Crumplin (ed.). Oxford: Inter-Disciplinary Press,
2001. P. 129.
12. Cusick  C. Speaking, Listening and Communicative Justice: Educating
Epistemic Trust and Responsibility. PhD thesis. Vanderbilt University,
2012. P. 62.

Эндрю Добсон  247

 Мы привыкли думать о деятельности не иначе, как о превос-
ходстве, и для нас странно предполагать, что демократическая
политика может требовать другого типа деятельности, осно-
ванного скорее на восприимчивости, чем на превосходстве13.

Далее Компридис утверждает, что восприимчивость не только

непосредственно связана с демократией, но и является услови-
ем для ее обновления, открывающим возможности для голосов,
которые доселе не были слышны. Речь идет не просто о «недо-
статке слуха», но, если угодно, о неспособности к восприимчиво-
сти в целом (или «узнаванию»):
…наша неспособность к восприимчивости или выборочная вос-
приимчивость достойны осуждения. Вследствие неспособности
к рефлективной восприимчивости те, с кем мы, по нашим же
словам, разделяем жизнь и судьбу, остаются лишены голоса14.

Восприимчивость в данном случае интерпретируется как дея-

тельность, обращающая наше внимание на голоса, которые
не были слышны ранее, обнаруживая их изначальное присут-
ствие, а не открывая как нечто новое. Голоса разносятся в обще-
стве, необходимо лишь быть достаточно открытым и способным
их услышать. Они имеют место, и поэтому слушанию предо-
ставляется активная, деятельная роль: «Оно обладает способно-
стью решать проблемы непонимания и разрыва коммуникации,
создает пространство для возможности «слышать», преодолевая
различия»15. Активность в политике чаще всего ассоциируется
с говорением, а пассивность — со слушанием, но вышеприведен-
ные рассуждения предполагают, что слушание не менее дея-
тельно, чем говорение16.
Одной из практик, в которых слушание прямо соотносится
с властью и изменяет ее характер, является восстановительное

13. Kompridis N. Receptivity, Possibility, and Democratic Politics // Ethics and

Global Politics. 2011. Vol. 4. № 3. P. 3. Курсив автора.
14. Ibid. P. 9.
15. См.: Bickmore K., Kovalchuk S. Diverse Ways of Creating Classroom Com-
munities for Constructive Discussions of Conflict: Cases from Canadian
Secondary Schools // Creating Communities: Local, National and Global /
P. Cunningham, N. Fretwell (eds). L.: CiCe, 2012.
16. Buchan B. Op. cit. P. 52. В блестящей статье, посвященной ситуации в Ги-
бралтаре и колониализму, Брайс Пик показывает, что «работа со слу-
шанием» может приобретать и  неприятные оттенки — например, по-
средством «колонизации субъектов и  пространств Гибралтара». См.:
Peak B. Listening, Language, and Colonialism on Main Street, Gibraltar //
Communication and Critical / Cultural Studies. 2012. Vol. 9. № 2. P. 172.

2 4 8 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
правосудие. Как пишет Джон Брейтуэйт, ссылаясь на точку зре-
ния Кей Пранис,
…мы можем судить о степени власти, которой обладает чело-
век, исходя из того, сколько людей его слушает. Если с три-
буны вещает премьер-министр, к нему прислушиваются
многие. Если на улице что‑то бормочет нищий, никто даже
и не остановится17.

Данная позиция лежит в основе восстановительного правосудия,

предоставляющего право высказаться тем, кто не был услышан
ранее, и, что принципиально, обязывающего других их выслу-
шать. По всем свидетельствам голоса в нем принадлежат «бед-
ным, бессильным и молодым», а «женщин на встречах в рам-
ках восстановительного правосудия вы услышите куда чаще,
чем мужчин». Как подчеркивает Брейтуэйт, в коридорах власти
мы привыкли слышать совсем не их18.
С похожим мы сталкиваемся при рассмотрении результа-
тов работы Дженни Пирс с городскими активистами в Север-
ной Англии. Пирс различает власть над кем‑либо, власть по от-
ношению к кому‑либо и власть как способность к деятельности
и отмечает, что ни одно из этих определений не соответствует
представлениям о власти активистов, бывших ее собеседниками.
Они, скорее, говорили о том, что сама Пирс называет «недоми-
нирующей властью», которая оказывается особенно уместна, ко-
гда речь заходит об альтернативных формах принятия решений.
Движение Occupy, как отмечает Пирс, было важным, помимо
прочего, потому, что попыталось реализовать на практике раз-
личные способы принятия решений, которые по сути выполня-
ли ключевую задачу «предоставления голоса». «Фасилитато-
ры»-посредники использовали «прогрессивный подход», чтобы
удостовериться, что ни раса, ни пол, ни очередность, с которой
люди поднимают руки, не влияют на предоставление права голо-
са19. Такая тактика является определенной формой слушания —
стремлением прислушаться к голосам, которые в других случаях
остаются неуслышанными. Примечательно, что активисты, с ко-
торыми общалась Пирс, утверждали, что власть — это «когда тебя

17. Braithwaite J. Setting Standards for Restorative Justice // British Journal

of Criminology. 2002. Vol. 42. P. 564. См. также: Bolitho J. J. Restorative
Justice: the Ideals and Realities of Conferencing for Young People // Crit-
ical Criminology. 2012. Vol. 20. P. 67, 69–70.
18. Braithwaite J. Op. cit. P. 564.
19. Pearce J. Power and the Activist // Development. 2012. Vol. 55. № 2. P. 199.

Эндрю Добсон  249

слушают»20. Подобного рода власть предоставляла людям глав-
ная героиня одноименного романа Михаэля Энде Момо:

Момо слушала совершенно исключительно, так, что даже

глупцам моментально приходили в голову умные вещи.
И не потому, что она вас дотошно расспрашивала или каки-
ми‑то словами наводила на верные мысли, нет, она только
слушала с полным вниманием и искренним участием. Она
смотрела на собеседника своими большими темными глазами,
и тот чувствовал, как его озаряют такие идеи, о существова-
нии которых у себя он и не подозревал21.

Следовательно, способность удержать слушателя — не что иное,

как проявление власти, а возможность быть услышанным, в свою
очередь, — ее предоставление. Как Дженни Пирс, так и фигу-
ранты восстановительного правосудия свидетельствуют о том,
что слушание играет ключевую роль в гармонизации отноше-
ний власти. Более пристальное изучение вопроса власти в вос-
становительном правосудии дает богатую почву для размышле-
ний о том, как слушание поддается институционализации в по-
литических практиках22. Сюда же можно отнести и комментарии
Тани Дрейер, касающиеся медиа. В центре ее внимания

…проблемы внимания к слушанию: важнейшей роли слушания

в активном вовлечении в процесс, невзирая на все различия;
методы, благодаря которым слушание может облегчить
или ограничить способность другого свободно высказываться;
приемы, превращающие отказ от слушания в демонстрацию
власти и привилегированности или протест; творческий и нрав-
ственный потенциал, предоставляемый внимательным и уважи-
тельным слушанием; способы, при помощи которых на основе
институциональных структур и договоренностей могут быть
оформлены отношения между говорением и слушанием23.

20. Ibid. P. 198.

21. Энде М. Момо. СПб.: Амфора, 2011.
22. Здесь может оказаться важной роль фасилитатора, а также умений, ко-
торыми он должен обладать. Джон Брейтуэйт признает себя негодным
по причине отсутствия «необходимых навыков для выполнения функ-
ции посредника на встречах в рамках восстановительного правосудия…
Я сообщаю при коммуникации ободрение или сомнение, тогда как все,
что я должен сообщать, — внимательное слушание» (Braithwaite J. Op.
cit. P. 574).
23. Dreher T. Media, Multiculturalism and the Politics of Listening // Power
and Place. Refereed Proceedings of the Australian and New Zealand

2 5 0 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Другой областью политики, где была отмечена сила слушания,
являются восстановление мирных отношений и урегулирова-
ние конфликтов.
Двенадцатого октября 1984 года в гостинице Grand Hotel в ан-
глийском городе Брайтон, где правящая консервативная партия
проводила свою ежегодную конференцию, взорвалась бомба.
Взрыв убил пятерых; среди них был и сэр Энтони Берри, заме-
ститель главного партийного организатора в парламенте. Бомбу
заложил Патрик Мэги, член ИРА, впоследствии арестованный
и осужденный. В 1999 году он был выпущен на свободу из севе-
роирландской тюрьмы Мэйз в рамках Белфастского соглашения.
Джо Берри, дочери сэра Энтони, было двадцать семь лет, ко-
гда ее отец был убит. С октября 1984 года ее не оставлял вопрос,
почему именно ему суждено было умереть. Освобождение Мэги
предоставило ей возможность задать этот вопрос непосред-
ственному убийце своего отца. После долгих переговоров они
встретились в Дублине в ноябре 2000 года24. Встреча была на-
пряженной и тяжелой, что неудивительно. Мэги и Берри отде-
ляли друг от друга биография, классовое происхождение и пре-
жде всего то обстоятельство, что Мэги убил отца Берри. Как же
им удалось преодолеть эту пропасть? Слушая друг друга.

Умение внимательно слушать, которым обладала Джо, позво-

лило Пэту рассказать свою личную историю об ответе
на притеснения [в Северной Ирландии], испытанные им
самим и его согражданами25.

Так прокомментировал эту ситуацию доктор Шерто Джилл

из Фонда мира Герран-Эрме. Примечательно утверждение са-
мой Джо, что по ее опыту задача заключается не в том, чтобы
достичь в конечном итоге примирения или прощения, но в том,
чтобы, напротив, сосредоточиться на процессе, ключевой состав-
ляющей которого оказывается слушание:

Прощение не является обязательным условием для сочув-

ствия. Гораздо важнее… желание выслушать другую точку

Communication Association Conference 2008 / E. Tilley (ed.). Palmeston

North, NZ: Massey University, 2008. P. 14.
24. Эти встречи были задокументированы в  телепередаче Everyman —
Facing the Enemy на канале BBC .
25. Цит. по: Miles  D. Love Thy Enemy // Huffington Post. 06.04.2012. URL:
http://huffingtonpost.com / david-miles / love-thy-enemy_1_b_1568445.
html.

Эндрю Добсон  251

 зрения и попытаться понять ее, даже если не хочешь с ней
соглашаться26.

Отметим, что Патрик Мэги, отвечая на вопрос о том, чтó дали

ему встречи с Берри, также говорит о слушании:

Я научился гораздо внимательнее слушать… Замедление

темпа диалога с целью удостовериться, что ты четко слы-
шишь и адекватно объясняешь, может быть лучшим сред-
ством для коммуникации с теми, кому ты причинил боль27.

Вернемся к  теме зрения. Джефри Грин естественным обра-

зом ставит под вопрос идею о том, что созерцание подразуме-
вает бессилие. Для ее проблематизации необходимо избавиться
от представлений о «доминирующей голосовой модели власти»28,
которая выносит созерцающего за скобки «процессов коллек-
тивных решений и законодательной деятельности»29. Коммен-
тируя Сартра, Грин признает потенциальную власть взгля-
да: «Для Сартра зритель — уже не пассивная фигура. Обладая
взглядом, он обладает силой, пусть и своеобразной, но способной
влиять на действия другого»30.
Именно в этом и заключается представление Грина о силе
созерцания, «подлинной и действительной власти зрения…»31
Важно отметить, что Грин выделяет разные формы созерцания:
наделенные и не наделенные властью. Ключевым для него явля-
ется вопрос, что именно отличает одно от другого, где проходит
граница между простым созерцанием и взглядом как способно-
стью управлять32. Мы всегда имеем шанс выслушать политиков,
а они — нас, однако в данных «слушательных» отношениях не-
достает взаимности. Каким же образом чувства, которыми столь
часто пользуются для утверждения, укрепления и воспроизвод-
ства власти (посредством слежки и подслушивания), могут быть
направлены на службу демократии?
Я  уже высказывал мысль, что слушание тесно связано
с узнаванием. Таня Дрейер верно отметила, что мы имеем дело
не столько с вопросом «партисипации и расширения полномо-

26. Ibidem.
27. Ibidem.
28. Green J. E. Op. cit. P. 8.
29. Ibid. P. 8.
30. Ibid. P. 10.
31. Ibid. P. 11.
32. Ibid. P. 13.

2 5 2 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
чий», сколько с проблемой «динамики и трудностей узнавания»33.
Политика узнавания является важным источником для тео-
рий превращения невидимого в видимое. Слушание, равно как
и узнавание, безусловно, является необходимым, однако остает-
ся подавленным. И в этом смысле оно встает в один ряд с дру-
гими темами дискуссий о правах человека: свободой, равенством,
справедливостью.
Джон Даунинг справедливо задается вопросом о том, есть ли
смысл в «праве на коммуникацию», если тебя никто не слуша-
ет34. По его мнению, для успешной реализации оно должно со-
провождаться «правом на понимание»35. Иными словами, предо-
ставляя свободу высказывания, демократия еще не выполняет
свою миссию, хотя большинство политических деятелей и тео-
ретиков, похоже, воспринимают это именно так.
Не стоит забывать, пишет Джон Драйзек, что «в политике
наиболее эффективный и коварный способ заставить молчать
всех остальных состоит в том, чтобы перестать их слушать»36.
Потенциал демократии будет реализован только тогда, когда
право говорить и право быть услышанным начнут рассматри-
ваться как две части одного целого, когда всем станет ясно, что
они неотделимы друг от друга, и когда это понимание будет реа-
лизовано в институциональной практике.

Почему мы не говорим о слушании?

Игнорирование слушания в  политике ярко контрастиру-

ет со вниманием, уделяемым речи и всему, что с ней связано.
Чем это объясняется?
Не думаю, что существует какой‑то универсальный ответ
на этот вопрос, но одной из причин могут выступать сообра-
жения власти. Я уже говорил о том, что слушание во многом

33. Dreher T. Speaking Up or Being Heard? Community Media Interventions

and the Politics of Listening // Media, Culture and Society. 2010. Vol. 32.
№ 1. P. 99. Курсив наш.
34. Downing J. Grassroots Media: Establishing Priorities for the Years Ahead //
Global Media Journal (Australia Edition). 2007. Vol. 1. № 1. P. 99.
35. «Равенство и инклюзия — демократические принципы, которые остаются
не вполне удовлетворенными, если мы измеряем уровень инклюзии ис-
ходя из того, кому предоставлено право говорить, не обращая внимания
на всех говорящих, лишенных адекватных слушателей» (Cusick C. Op.
cit. P. 11).
36. Green J. E. Op. cit. P. 4.

Эндрю Добсон  253

связано с властью и что отказ от слушания является выра-
жением власти. Развивая эту мысль далее, мы можем пред-
положить, что власть имущим выгодно, чтобы слушанию уде-
лялось как можно меньше внимания, так как осознание его
важности откроет новые возможности для политической аги-
тации.
Главная проблема данной версии заключается в том, что она
слишком напоминает конспирологическую теорию. Во-первых,
представители власти должны сами осознавать политическое
значение слушания. Во-вторых, они должны договориться о по-
давлении проявлений этого знания. И то и другое в равной сте-
пени неправдоподобно. Но даже если бы все обстояло так, подоб-
ная ставка на выгоду никак не объясняет замалчивание вопроса
в академической среде. Однако для того небольшого числа пред-
ставителей последней, которые выступают в защиту слушания
в политическом и политологическом контекстах, интересы вла-
сти — весьма серьезный предмет обсуждения. Как правило, та-
кую позицию занимают те, кто лишен власти и вследствие этого
стремится выявить причины своего бессилия и пути его преодо-
ления. Неслучайно единственная полноценная монография, ко-
торая посвящена слушанию, была написана исследовательницей
феминизма Сьюзан Бикфорд37.
Не  стоит, впрочем, делать вывод, будто приверженность
феминистским взглядам является необходимым или  доста-
точным условием для  проведения политического анали-
за слушания. В своей работе, посвященной массовому убий-
ству в  Политехнической школе Монреаля, произошедшему
в 1989 году38, Венди Хуэй Кьонг Чан утверждает «необходи-
мость политики слушания как дополнения политики гово-
рения»39. Однако в  феминистской теории она находит лишь
несколько текстов, которые поднимают проблему слушания.
Чан объясняет это тем, что, подобно остальным представите-
лям исключенных ранее групп, феминистки сосредоточива-
лись преимущественно на речи как на явлении, открывающем
доступ к политике:

37. См.: Bickford  S. The Dissonance of Democracy: Listening, Conflict and

Citizenship. Ithaca: Cornell University Press, 1996.
38. Chun W. H. K. Case Study: The Montréal Massacre // Gendercide Watch.
URL: http://gendercide.org / case_montreal. html.
39. Idem. Unbearable Witness: Towards a Politics of Listening // Differences:
A Journal of Feminist Cultural Studies. 1999. Vol. 11. № 1. P. 114.

2 5 4 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 …до недавнего времени феминистская теория уделяла внима-
ние прежде всего повышению политической сознательности,
порождению речи, которая разбивала бы молчание человека
и торжественно принимала его в ряды своих сторонников.
Несмотря на всю его важность, вопрос о том, как выслуши-
вать признания и реагировать на них, по большому счету
не затрагивался40, — по всей видимости, потому что он недо-
статочно разработан и оценен: мы привыкли думать, что зна-
ем, как нужно слушать41.

Как и многие другие, феминистки, о которых пишет Чан, не вы-

носят тишины (которая является необходимым условием
для надлежащего слушания):

…феминистки слушают тишину, как правило, для того, чтобы

нарушить ее… Вопрос о том, как слушать, или проблематика
слушания как политического акта поднимаются в их теориях
крайне редко42.

Чан подчеркивает важность «политики и  практики слуша-

ния в  качестве необходимых дополнений политики призна-
ний» и предлагает «политику, которая не абсолютизирует цен-
ность акта говорения для себя и о себе: политику слушания речи
или тишины и последующего рассуждения о том, как следует
на них отвечать»43. Чан по сути требует введения политики слу-
шания, которую я пытаюсь описать в своих работах.
Вместо того чтобы рассматривать слушание как явление, свя-
занное с гендером, обратимся к Аристотелю и взглянем на слу-
шание в контексте его классификации видов44. Центральное
положение речи в политике было установлено уже на заре по-
литической теории, в аристотелевском определении «политиче-
ского животного». В первой книге «Политики» Аристотель пи-
шет: «Природа, согласно нашему утверждению, ничего не делает

40. Автор имеет в виду признания пострадавших, выживших после инци-

дента.
41. Ibid. P. 114.
42. Ibid. P. 141.
43. Ibid. P. 138.
44. В данном случае я разделяю постструктуралистскую критику «аристо-
телевского понятия людей как политических… существ, способных го-
ворить», определения в котором характеризуют природу политическо-
го субъекта, однако не поддерживаю постструктуралистской инверсии
«онтологического преимущества между субъектом и  языком». См.:
Dhawan N. Op. cit. P. 49.

Эндрю Добсон  255

напрасно; между тем один только человек из всех живых су-
ществ одарен речью»45.
По мнению Аристотеля, именно речь отличает нас от других
животных и позволяет делать то, на что обычный «голос» (кото-
рым обладают остальные животные) неспособен, а именно «вы-
ражать и то, что полезно и что вредно, равно как и то, что спра-
ведливо и что несправедливо»46. Аристотель заключает, что «это
свойство людей отличает их от остальных живых существ: толь-
ко человек способен к восприятию таких понятий, как добро и зло,
справедливость и несправедливость»47. Со времен Аристотеля
речь стала главнейшей характеристикой политики: политиче-
ское существо непременно должно быть существом говорящим.

…рассмотрение политики как процесса обсуждения интересов

или рационального достижения согласия предполагает при-
знание всех включенных в этот процесс групп в качестве
обладающих речью действующих лиц, которых необходимо
выслушать48.

Стало быть, человек автоматически становится единственным

политическим существом, а речь — капиталом политики. Веро-
ятно, это наименее оспариваемое положение западной поли-
тической мысли и практики: политика осуществляется людь-
ми и для людей49. Тезис кажется настолько самоочевидным, что
на него почти не обращают внимания, а его роль в организации
нашего мышления и поведения остается по большому счету не-
замеченной.
Проведение разделения между политическими существами
и остальными, а также полагание речи в качестве его принципа
приводит к абсолютизации ценности говорения, а не слушания
как необходимой для деятельности способности. Политическим
существом быть лучше, чем неполитическим, раз получаешь до-
ступ к обществу справедливости (по Аристотелю), входным би-
летом в которое служит умение говорить. Обезьяна из расска-

45. Аристотель. Политика // Он же. Соч.: В 4 т. М.: Мысль, 1983. Т. 4. С. 379.
46. Там же.
47. Там же.
48. Martin  J. The Rhetorical Citizen // The CSD Bulletin. L.: University of
Westminster, 2009. Господствующее положение речи в политике оста-
вило след и в языке: «парламент» (parlement) — название демократиче-
ского собрания, на котором председательствует «спикер».
49. Для характеристики этой валоризации человека, как правило, исполь-
зуется термин «антропоцентризм».

2 5 6 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
за Кафки «Отчет для академии» прекрасно это усвоила. Рассказ
о случае, когда она впервые с отвращением выпила бутылку
водки, заканчивается следующим эпизодом:

…хотя я забыл погладить себя по животу, но зато, повинуясь

неодолимому желанию, чувствуя, что у меня шумит в голове,
громко и отчетливо крикнул «алло» — иными словами, загово-
рил членораздельно; благодаря этому кличу я сразу переско-
чил из своего прошлого в сообщество людей; ответные
возгласы зрителей: «Послушайте только, ведь он говорит!» —
словно поцелуи, ласкали мое обливающееся потом тело50.

Она знает, что из всех средств, способных убедить тюремщи-

ков в ее «человечности», наиболее эффективным является го-
ворение51.
Распределение выгод между обладающими речью и лишен-
ными ее осталось практически незамеченным и теми немно-
гими исследователями, которые смело взялись за разработку
проблем, ранее не рассматривавшихся западной политической
мыслью. Одним из них является Жак Рансьер, посвятивший по-
добным вопросам главным образом книгу «Несогласие»52. Пора-
зительно при этом, что даже он «не примечает слона».
Рансьер ставит перед собой ясную задачу — работать с осно-
вами политики. Первая страница его труда содержит все хит-
рости, свойственные завязке. Глава первая, несущая характер-
ное название «Начало политики», открывается словами «Итак,
начнем с начала», и главной темой становится «Политика» Ари-
стотеля (безусловно, являющаяся своего рода истоком). Труд-
но представить себе пассаж, более уверенно заявляющий о себе
как о «начале», чем этот. На первой же странице Рансьер цити-
рует первую книгу «Политики» Аристотеля — упоминавшиеся
нами выше рассуждения об отличии между людьми и осталь-
ными живыми существами:

…природа, согласно нашему утверждению, ничего не делает

напрасно; между тем один только человек из всех живых
существ одарен речью. Голос выражает печаль и радость,

50. Кафка Ф. Отчет для академии // Он же. Роман. Новеллы. Притчи. М.:

Прогресс, 1965. С. 486.
51. Обезьяна Кафки как будто служит прототипом постмодернистской идеи
о  «речи как привилегированном средстве достижения свободы». См.:
Dhawan N. Op. cit. P. 49.
52. См.: Рансьер Ж. Несогласие: политика и философия. СПб.: Machina, 2013.

Эндрю Добсон  257

 поэтому он свойствен и остальным живым существам (посколь-
ку их природные свойства развиты до такой степени, чтобы
ощущать радость и печаль и передавать эти ощущения друг
другу). Но речь способна выражать и то, что полезно и что
вредно, равно как и то, что справедливо и что несправедливо.
Это свойство людей отличает их от остальных живых существ:
только человек способен к восприятию таких понятий, как доб-
ро и зло, справедливость и несправедливость и т. п. А совокуп-
ность всего этого и создает основу семьи и государства53.

Люди обладают речью, тогда как остальные животные — толь-

ко голосом. У людей есть представления о том, что правильно,
и о том, что неправильно, в то время как остальные животные
способны испытывать лишь удовольствие и боль. Сами по себе
подобные наблюдения, возможно, не заключают в себе ниче-
го примечательного и не вызывают у нас возражений, однако
их опасность заключается в том, что и для Рансьера они служат
средством определения сферы политического: люди входят в нее,
а вот другие живые существа — нет. Политика, таким образом,
начинается там, где расходятся человеческое и нечеловеческое.
Иными словами, Рансьер, как и Аристотель, полагает, что
политические существа обязательно должны быть говорящи-
ми, хотя нигде прямо не утверждает и не отстаивает такую
позицию. А значит, должно существовать другое, непрогово-
ренное начало истории, описываемой Рансьером, случившееся
еще до того момента, когда было принято решение, что в поли-
тике есть место только для тех, кто обладает речью.
«Несогласие» Рансьера открывается предисловием, своего
рода началом до начала. Эпиграфом к нему также служит ци-
тата из Аристотеля: «Не следует, однако, оставлять без разъ-
яснения, в чем заключается равенство и в чем — неравенство»54.
В контексте обнаружения непроговоренных позиций, основан-
ных на теории видов, мы не можем назвать это утверждение
тем новым началом, которого мы ждали. В действительности
оно лишь усложняет проблему, так как принципиально важным
оказывается не содержание различия между равенством и не-
равенством, но его основание.
Это отсылает нас к теме более фундаментальной, чем любая
из тех, с которыми работает Рансьер. Он рассматривает природу
политики, не размышляя о том, к существам какого рода приме-

53. Аристотель. Указ. соч. С. 379.

54. Там же. С. 467.

2 5 8 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
нимо слово «политика». Однако, задаваясь вопросом, к кому же
именно относятся рассуждения о равенстве, мы по большому
счету рефлексируем о том, какие существа могут быть полити-
ческими, поскольку проблема равенства и неравенства встает
только в отношении тех, кто принят в политическое сообщество.
В итоге нам, безусловно, придется признать тесную связь между
определением существ политики и определением ее сущности.
Однако в современном дискурсе последнее обсуждается крайне
редко: столь прочно закрепилась в нашем представлении при-
веденная выше формула Аристотеля.
Последствия замалчивания Рансьером первого упомянутого
нами вопроса довольно серьезны. Одно из ключевых различений
в его труде — разделение «политики» (politics) и «управления» (po-
licing). Управление Рансьер определяет как «организацию пол-
номочий, распределение мест и функций вкупе с легитимирую-
щими это распределение системами»55. Политику же — как дея-
тельность, «антагонистичную» надзорной и распределительной
функции управления, как «то, что разрывает действующую кон-
фигурацию, в которой отсутствие некоторых составляющих пред-
определено a priori»56. Таким образом, управленческая полити-
ка занимается распределением ролей, а истинная политика ста-
вит вопросы о критериях, благодаря которым оно организуется.
Пользуясь терминологией самого автора, мы можем рассма-
тривать «Несогласие» в качестве полицейской, управленческой,
охранно-распределительной, а не политической работы. Ведь
проводя различие между «речью» и «голосом» и придавая пер-
вой стороне бóльшую значимость, Рансьер именно что «распре-
деляет места и функции». Деятельность же «политики» в его
истолковании подразумевает проблематизацию «предпосылки,
коей по определению… нет места [в этой конфигурации], — пред-
посылки о причастности несопричастных», то есть предположе-
ния, согласно которому условием вступления в круг «равных су-
ществ» является способность говорить.
Рансьер отказывается воспользоваться всем богатством
своей концепции политики в  тот самый момент, когда при-
ступает к  проблематизации. «До  логоса, который обсуждает
полезное и вредное, есть логос, который приказывает и дает
право приказывать»57. Но  еще  до  этого заранее было приня-

55. Рансьер Ж. Указ. соч. С. 53.

56. Там же. С. 55–56.
57. Там же. С. 40.

Эндрю Добсон  259

то решение (крайне редко заявляемое открыто и  уж  точно
не Рансьером) о том, что политика — прерывание «естествен-
ного порядка господства»58, — возможна лишь среди говорящих
существ: тех, кто обладает логосом. А значит, «изящное выве-
дение целей политического животного из свойств животного
логического прикрывает прореху»59, но вовсе не ту, о которой
говорит Рансьер.
В действительности «прикрытие прорехи» скрывает маневр,
в результате которого политическое животное идентифициру-
ется с логическим животным (то есть обладающим логосом60 —
человеком). После отождествления речь идет уже не об «изящ-
ной дедукции», но о самоисполняющемся пророчестве. Итак, мы
можем утверждать, что чрезмерное внимание, уделяемое речи
в политике и сопровождающееся игнорированием слушания, яв-
ляется прямым следствием определения политического суще-
ства в первую очередь как существа, способного говорить.

Литература
Bickford S. The Dissonance of Democ-
racy: Listening, Conflict and Citizen-
ship. Ithaca: Cornell University Press,
1996.
Bickmore K., Kovalchuk S. Diverse Ways
of Creating Classroom Communities
for Constructive Discussions of Con-
flict: Cases from Canadian Secondary
Schools // Creating Communities:
Local, National and Global / P. Cun-
ningham, N. Fretwell (eds). L.: CiCe,
2012. P. 590–605.
Bolitho J. J. Restorative Justice: the Ide-
als and Realities of Conferencing for
Young People // Critical Criminology.
2012. Vol. 20. P. 61–78.
Braithwaite J. Setting Standards for
Restorative Justice // British Journal
of Criminology. 2002. Vol. 42.
P. 563–577.
Buchan B. Listening for Noise in Political
Thought // Cultural Studies Review.
2012. Vol. 18. № 3. P. 36–66.
Calder G. Democracy and Listening //
Problems of Democracy. Language
and Speaking / M.‑A. Crumplin (ed.).
Oxford: Inter-Disciplinary Press, 2001.
P. 125–135.
Chun W. H. K. Case Study: The Montréal
Massacre // Gendercide Watch.
Режим доступа: http://gendercide.
org / case_montreal. html.
Chun W. H. K. Unbearable Witness:
Towards a Politics of Listening // Dif-
ferences: A Journal of Feminist Cul-
tural Studies. 1999. Vol. 11. № 1.
P. 112–149.
Cusick C. Speaking, Listening and Com-
municative Justice: Educating Epis-
temic Trust and Responsibility. PhD
thesis. Vanderbilt University, 2012.
Dhawan N. Hegemonic Listening and
Subversive Silence: Ethical-Political
Imperatives // Critical Studies. 2012.
Vol. 36. P. 47–60.
Dobson A. Listening for Democracy: Rec-
ognition, Representation, Reconcilia-

58. Там же. С. 42.

59. Там же. С. 45.
60. От гр. λέγω — «говорю».

2 6 0 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 tion. Oxford: Oxford University Press,
2014.
Downing J. Grassroots Media: Establish-
ing Priorities for the Years Ahead //
Global Media Journal (Australia Edi-
tion). 2007. Vol. 1. № 1. P. 1–16.
Dreher T. Media, Multiculturalism and
the Politics of Listening // Power and
Place. Refereed Proceedings of the
Australian and New Zealand Commu-
nication Association Conference
2008 / E. Tilley (ed.). Palmeston North,
NZ: Massey University, 2008. P. 1–14.
Dreher T. Speaking Up or Being Heard?
Community Media Interventions and
the Politics of Listening // Media, Cul-
ture and Society. 2010. Vol. 32. № 1.
P. 85–103.
Green J. E. The Eyes of the People: Democ-
racy in an Age of SpectatorshiP. Oxford;
N. Y.: Oxford University Press, 2010.
Hui Tan Q. Smell in the City Smoking and
Olfactory Politics // Urban Studies.
2013. Vol. 50. № 1. P. 55–71.
Kompridis N. Receptivity, Possibility, and
Democratic Politics // Ethics and
Global Politics. 2011. Vol. 4. № 3.
P. 255–272.
Martin J. The Rhetorical Citizen // The
CSD Bulletin. L.: University of West-
minster, 2009.
Why Listening?
Andrew Dobson. PhD in Philosophy, Pro-
fessor of Political Science at the Univer-
sity of Keele. Address: Keele,
Staffordshire, ST5 5BG, UK.
E-mail: a.n.h.dobson@keele.ac.uk.
Although valued in daily conversation,
good listening has been almost com-
pletely ignored in the form of political
conversation we know as «democracy,»
while speaking has been considered to
play the main role since the time of Aris-
totle. Joining the recent perceptive
democracy discussion in political philos-
ophy (represented by Gideon Calder, Jef-
Miles D. Love Thy Enemy // Huffington
Post. April 6, 2012. Режим доступа:
http://huffingtonpost.com / david-
miles / love-thy-enemy_1_b_1568445.
html.
Parkinson J. Democracy and Public
Space: The Physical States of Demo-
cratic Performance. Oxford; N. Y.:
Oxford University Press, 2012.
Peak B. Listening, Language, and Coloni-
alism on Main Street, Gibraltar //
Communication and Critical / Cultural
Studies. 2012. Vol. 9. № 2. P. 1–20.
Pearce J. Power and the Activist // Devel-
opment. 2012. Vol. 55. № 2. P. 198–
201.
Penmann R., Turnbull S. From Listening…
to the Dialogic Realities of Participa-
tory Democracy // Continuum: Journal
of Media and Cultural Studies. 2012.
Vol. 26. № 1. P. 61–72.
Аристотель. Политика // Он же. Соч.:
В 4 т. М.: Мысль, 1983. Т. 4. С. 375–
644.
Кафка Ф. Отчет для академии // Он же.
Роман. Новеллы. Притчи. М.: Про-
гресс, 1965.
Рансьер Ж. Несогласие: политика
и философия. СПб.: Machina, 2013.
Энде М. Момо. СПб.: Амфора, 2011.
frey Edward Green, and others), this
article examines the reasons why so lit-
tle attention has been paid to the listen-
ing aspect of democratic conversation.
The author notes that the first of these
reasons can be identified as power rela-
tions.
The author draws on practical exam-
ples of how listening helped to solve
serious conflicts (e. g. in restorative jus-
tice) or improve collective decision-mak-
ing procedures (e. g. in activist
communities) to offer an explanation of
the role that listening might play in
democracy. He assumes that listening
Эндрю Добсон  261
should be at the heart or deliberative
democracy rather than peripheral to it.
Using multidisciplinary sources, with a
special focus on feminist discussions,
Aristotle’s Politics and its interpretation
by Ranciere, the author also shows the
extent to which listening is underrated.
He argues that democracy’s promise will
References
Aristotle. Politika [Politics]. Soch.: V 4 t.
T. 4 [Works: In 4 vols. Vol. 4], Moscow,
Mysl’, 1983, P. 375–644.
Bickford S. The Dissonance of Democ-
racy: Listening, Conflict and Citizen-
ship, Ithaca, Cornell University Press,
1996.
Bickmore K., Kovalchuk S. Diverse Ways
of Creating Classroom Communities
for Constructive Discussions of Con-
flict: Cases from Canadian Secondary
Schools. Creating Communities: Local,
National and Global (eds P. Cunning-
ham, N. Fretwell), London, CiCe, 2012,
P. 590–605.
Bolitho J. J. Restorative Justice: the Ide-
als and Realities of Conferencing for
Young People. Critical Criminology,
2012, Vol. 20, P. 61–78.
Braithwaite J. Setting Standards for
Restorative Justice. British Journal of
Criminology, 2002, Vol. 42, P. 563–577.
Buchan B. Listening for Noise in Political
Thought. Cultural Studies Review,
2012, Vol. 18, no. 3, P. 36–66.
Calder G. Democracy and Listening.
Problems of Democracy. Language
and Speaking (ed. M.‑A. Crumplin),
Oxford, Inter-Disciplinary Press, 2001,
P. 125–135.
Chun W. H. K. Case Study: The Montréal
Massacre. Gendercide Watch. Availa-
ble at: http://gendercide.org / case_
montreal. html.
Chun W. H. K. Unbearable Witness:
Towards a Politics of Listening. Differ-
ences: A Journal of Feminist Cultural
Studies, 1999, Vol. 11, no. 1, P. 112–
149.
2 6 2 Л О Г ОС ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
only be fulfilled when the right to speak
and the right to be listened to are
regarded as two sides of the same coin,
when it is acknowledged that one is
incomplete without the other, and when
this aknowledgment is embedded in
institutional practices.
Cusick C. Speaking, Listening and Com-
municative Justice: Educating Epis-
temic Trust and Responsibility. PhD
thesis, Vanderbilt University, 2012.
Dhawan N. Hegemonic Listening and
Subversive Silence: Ethical-Political
Imperatives. Critical Studies, 2012,
Vol. 36, P. 47–60.
Dobson A. Listening for Democracy: Rec-
ognition, Representation, Reconcilia-
tion, Oxford, Oxford University Press,
2014.
Downing J. Grassroots Media: Establish-
ing Priorities for the Years Ahead.
Global Media Journal (Australia Edi-
tion), 2007, Vol. 1, no. 1, P. 1–16.
Dreher T. Media, Multiculturalism and
the Politics of Listening. Power and
Place. Refereed Proceedings of the
Australian and New Zealand Commu-
nication Association Conference 2008
(ed. E. Tilley), Palmeston North, NZ,
Massey University, 2008, P. 1–14.
Dreher T. Speaking Up or Being Heard?
Community Media Interventions and
the Politics of Listening. Media, Cul-
ture and Society, 2010, Vol. 32,
no. 1, P. 85–103.
Ende M. Momo, Saint Petersburg,
Amfora, 2011.
Green J. E. The Eyes of the People:
Democracy in an Age of Spectatorship,
Oxford, New York, Oxford University
Press, 2010.
Hui Tan Q. Smell in the City Smoking and
Olfactory Politics. Urban Studies,
2013, Vol. 50, no. 1, P. 55–71.
Kafka F. Otchet dlia akademii [Ein Beri-
cht für eine Akademie]. Roman. Nov-
 elly. Pritchi [Novel. Stories. Parables],
Moscow, Progress, 1965.
Kompridis N. Receptivity, Possibility, and
Democratic Politics. Ethics and Global
Politics, 2011, Vol. 4, no. 3, P. 255–272.
Martin J. The Rhetorical Citizen. The CSD
Bulletin, London, University of West-
minster, 2009.
Miles D. Love Thy Enemy. Huffington Post,
April 6, 2012. Available at: http://
huffingtonpost.com / david-miles /
love-thy-
enemy_1_b_1568445.html.
Parkinson J. Democracy and Public
Space: The Physical States of Demo-
cratic Performance, Oxford, New York,
Oxford University Press, 2012.
Peak B. Listening, Language, and Coloni-
alism on Main Street, Gibraltar. Com-
munication and Critical / Cultural
Studies, 2012, Vol. 9, no. 2, P. 1–20.
Pearce J. Power and the Activist. Devel-
opment, 2012, Vol. 55, no. 2,
P. 198–201.
Penmann R., Turnbull S. From Listening…
to the Dialogic Realities of Participa-
tory Democracy. Continuum: Journal
of Media and Cultural Studies, 2012,
Vol. 26, no. 1, P. 61–72.
Rancière J. Nesoglasie: politika i filosofiia
[La mésentente: politique et philoso-
phie], Saint Petersburg, Machina,
2013.
Эндрю Добсон  263
 В защиту будущих
поколений
Сокращенный перевод
с английского
Дмитрия Тимофеева
по изданию: © Read R. The
Philosophical and Democratic
Case for a Citizens’ Super-Jury
to Represent and Defend Future
People // Journal of International
Relations Research. December 2013.
Iss. 3. P. 6–29.
Публикуется с любезного
Руперт Рид
Доктор философии, преподаватель Ин-
ститута политологии, философии, лин-
гвистики и коммуникации Университета
Восточной Англии.
Адрес: Norwich Research Park, Norwich,
Norfolk NR4 7TJ, UK.
E-mail: rupertread@fastmail.co.uk.
Ключевые слова: экология; будущее; де-
мократия; избирательная система.

С
разрешения автора.
Понятие «народа», которым оперируют
современные демократии, объединяет

Слово «демократия» означа-

ет «власть народа». Можно ли
говорить о власти народа се-
годня? Задаваясь этим вопро-
сом, мы тем самым уже даем
на него отрицательный
ответ.
Ситуацию могло бы изме-
нить создание политической
системы по образцу Велико-
британии, в которой парла-
мент состоял бы из нижней
палаты общин (избирающейся
на основе принципа пропор-
ционального представитель-
ства) и верхней палаты (изби-
рающейся на основе принципа
пропорционального предста-
вительства — в случае, если он
не применяется на выборах
в палату общин, — или же

2 6 4 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
исключительно тех, кто живет здесь
и сейчас. Но если мы задумываемся
о будущем, то должны включить в это
понятие и будущие поколения, в настоя-
щий момент лишенные не только голоса,
но и своего представителя. Автор дан-
ной статьи предлагает проект созда-
ния высшей комиссии защитников буду-
щих поколений, которая смогла бы
от лица людей будущего выступать
в сегодняшних политических и юриди-
ческих структурах. Легитимности этой
комиссии будет способствовать способ
отбора ее членов — не традиционные
выборы, а жеребьевка, подобная той,
что используется при формировании
комиссии присяжных заседателей.
Основной задачей защитников буду-
щего станет отстаивание интересов
и потребностей будущих поколений.
Высшей комиссии будет предоставлено
абсолютное право отправлять на пере-
смотр или ветировать законы, угрожаю-
щие этим интересам. Перед вступлени-
ем в должность члены коми-сии пройдут
годовой курс предварительной подго-
товки. На протяжении всего срока ра-
боты комиссии поддержку им будет
оказывать команда высококвалифици-
рованных экспертов. Решения комиссии
не смогут быть оспорены судами, вклю-
чая Европейский суд по правам челове-
ка. Воплощение этого проекта в жизнь
может дать толчок более активному об-
суждению в политическом дискурсе по-
следствий принимаемых сегодня ре-
шений и способствовать эффективной
реализации нашего потенциала вла-
сти над будущим. Автор полагает, что
без включения будущих поколений в со-
временный политический процесс до-
стижение базовой справедливости
и должное соблюдение полноценной де-
мократической процедуры невозможны.

на основе жеребьевки1). Особая роль в системе отводилась бы

экспертам, оказывающим помощь в обсуждении вопросов. Такой
электоральной реформы, сопровождающейся реформой финан-
сирования избирательной кампании (то есть государственного
финансирования выборов), всеобщим и равным распределени-
ем права законодательной инициативы и глубинной реформой
СМИ, которая позволила бы ограничить власть медиамагнатов,
было бы достаточно, чтобы пустить ситуацию в демократиче-
ское русло. А введение децентрализации (или, по терминологии
Колина Хайнса, «локализации») привело бы к появлению моде-
ли, близкой партисипативной демократии.
Но даже если по итогам всех перечисленных изменений де-
мократия будет преобразована и улучшена, останется одна су-
щественная проблема: народ, обладающий властью в исправ-
ленном и реформированном демократическом будущем, будет

1. Наиболее подробно разработанную версию этой концепции предлага-

ет Барбара Гудвин. Ее идеи лежат в  основе моего проекта по  созда-
нию «высшей комиссии по  вопросам будущего», однако я  применяю
их не в контексте выборов представителей настоящего, а в контек-
сте выборов представителей будущего. См.: Goodwin B. Justice by Lot-
tery. L.: Imprint, 2005.

Р уп е рт Р ид  2 6 5
состоять исключительно из людей (совершеннолетних, обладаю-
щих правом голоса, не страдающих серьезными заболеваниями
и т. д.), живущих здесь и сейчас. Однако «народ» следовало бы
рассматривать в более продолжительной временнóй перспек-
тиве. На самом ли деле мы живем исключительно здесь и сей-
час? И более того, живет ли исключительно здесь и сейчас лишь
только одно поколение? Разумеется, нет. «Народ», «государство-
нация», «общество», «европейский континент», «население Зем-
ли» — каждое из названных понятий протяжено во времени.
Все они простираются в прошлое (или, скорее, из него) и уходят
в бесконечное будущее.
Безусловно, на протяжении времени «народ» меняется. Рим-
ляне IV века н. э. имеют мало общего с сегодняшними «римляна-
ми». Но этот факт лишь подкрепляет мою точку зрения, посколь-
ку чем старше становится человечество, тем больше оно задумы-
вается о будущем. Защитить своих потомков — значит защитить
будущее всего человечества, то есть экосистему Земли и т. д.
Власть над будущим представляет собой трудноразрешимую
проблему, которой нам крайне необходимо заняться, поскольку
неразумно не замечать ее и предполагать, что асимметрия ме-
жду нами и будущими поколениями исчезнет сама собой. Джон
Фостер абсолютно прав, когда говорит о том, что будущее — наше
дело, и, если мы не стараемся делать ради него все, что в наших
силах, жизнь становится бессмысленной2. Мы в состоянии ре-
шить часть проблемы. Этому и будет посвящена моя статья.
Я хотел бы предложить возможность предоставления вла-
сти тем, кто существует в другом времени (то есть в будущем)
и пространстве. Живущие здесь и сейчас определенно страдают
от дефицита демократии. Но те, кто будет жить после нас, стра-
дают от него в гораздо большей степени, и с этим нужно как‑то
разобраться. Мое предложение таково: необходимо поработать
над включением будущих поколений в понятие «народ».
Эдмунд Берк в знаменитом изречении, которое оказалось за-
бытым большинством так называемых консерваторов в Вели-
кобритании и особенно в США на добрую четверть века, утвер-
ждает, что общество — это взаимодействие между умершими,
живущими и нерожденными (при этом он не устанавливает вре-
менных ограничений). На мой взгляд, отсюда следует, что мы
должны найти возможность привлечь тех, кто уязвим и лишен
голоса, — в первую очередь будущие поколения, а также живот-

2. См.: Foster J. The Sustainability Mirage. L.: Earthscan, 2008.

2 6 6 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
ных (хотя о них и не идет речь в данной статье), — к участию
в политических и юридических структурах нашего общества,
нашего государства и нашего мира. Я считаю, что участие по-
добного рода принципиально необходимо для реализации базо-
вой справедливости, для осуществления должной и полноцен-
ной демократической процедуры.
Это особенно важно с учетом того, что голосование сегодня ча-
сто воспринимается как выражение эгоизма (вряд ли можно рас-
считывать на альтруистичного избирателя, который заботил-
ся бы о тех, кто лишен голоса3), политика и экономика действу-
ют в краткосрочной перспективе и руководствуются близорукой
логикой, а экосистема (то есть наша общая система жизнеобеспе-
чения — предварительное условие существования и благосостоя-
ния тех, кто будет жить после нас) продолжает стремительно де-
градировать. Нам необходимо совместными силами прийти к со-
глашению о взаимных ограничениях, в котором принимались бы
во внимание потенциальные требования наших потомков. Буду-
щие поколения должны каким‑то образом стать частью договора,
имя которому — «демо-кратия»: правление, власть и воля народа.
Итак, чтобы демократическая система соответствовала сво-
ему названию, она нуждается в серьезной реформе — во вве-
дении механизма, озвучивающего потребности и, быть может,
даже желания будущих поколений. Общая воля (используем
здесь термин Руссо) и общие интересы должны распространять-
ся не только на нас, но и на них. Они являются частью народа, и,
чтобы наши институты начали это учитывать, необходимы опре-
деленные преобразования.
Будущим поколениям требуются не просто представители.
Они должны обладать правом голоса в справедливой и истин-
но демократической системе правления. Однако по вполне оче-
видным причинам это неосуществимо. Поэтому нам нужно най-
ти возможность защитить их с помощью неких политических
и правовых институтов, которые выполняли бы эту задачу.
Если мы считаем будущие поколения частью «народа» и осо-
знаем… что их будет гораздо больше, чем нас, то представля-
ющему их «голосу» должно быть в первую очередь даровано
право вето на любые действия, которые могут стать для них
разрушительными.

3. См.: Read R. Economist-Kings? A Critical Notice on Caplan, «The Myth of

the Rational Voter: Why Democracies Choose Bad Politicies» // European
Review. 2011. № 19. P. 119–129.

Р уп е рт Р ид  2 6 7
 Я предлагаю ввести институт защитников будущих поколе-
ний — представительную силу, которая имела бы широкие по-
литические и юридические полномочия. Защитники должны
обладать властью, позволяющей предотвратить преступления
настоящего против будущего.
(Альтернативные предложения подобного рода уже возни-
кали, однако я не буду приводить их обзор в данной статье. Эта
работа уже была проделана Питером Родриком4.)
Каким образом достичь того, чтобы институт защитников бу-
дущих поколений был однозначно воспринят как демократи-
чески легитимный (что является принципиально важным)? Как
выбрать защитников и определить их деятельность, чтобы под-
черкнуть эту легитимность и избежать подозрений в недемо-
кратичности со стороны сегодняшних избирателей?
Первая возможность, которая напрашивается сама собой, —
выборы. Однако такая процедура незначительно отличается
от существующих демократических механизмов и к тому же
содержит определенные риски: во‑первых, она вряд ли будет
в должной степени сосредоточена на будущем, а во‑вторых, мо-
жет подорвать легитимность существующих демократических
институтов.
Более подходящий, на мой взгляд, вариант — это жеребьевка
по модели античных Афин: избрание на основе лотереи. Точно
такая же процедура применяется в системе суда присяжных,
который является неотъемлемой составляющей нашей демокра-
тической системы в широком смысле слова.
Почему я предлагаю жеребьевку? Потому что защитники
не будут представлять нас. А выборы естественным образом
определяют, кто, по нашему мнению, должен представлять имен-
но нас. Жеребьевка в идеальном случае подразумевает, что за-
щитникам предоставляются полномочия быть одними из нас, чья
основная задача — представлять их (будущие поколения). Они
должны представлять нас в достаточной мере, чтобы не стать
воплощением предсказуемой идеи, будто некие группы «нас» за-
ранее знают, кто больше всего подходит на роль «их представи-
теля». Они должны быть нами во всех смыслах слова. Не только
экспертами, представителями партии зеленых и т. п. И лучшим
способом достичь этого является случайная выборка.

4. Roderick P. Taking the Longer View: UK Governance Options for a Finite Plan-
et. URL: http://www.worldfuturecouncil.org / fileadmin / user_upload / Maja / Fu-
ture_Justice_Library / Taking-the-longer-view-December-2010.pdf.

2 6 8 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Идеальное число защитников, по  моему мнению, — двена-
дцать. Оно подчеркивает аналогию с судом присяжных, что
подкрепляет легитимность защитников.
Каждый защитник, каждый член «межпоколенческой высшей
комиссии» избирается на срок в несколько лет; быть может, все-
го один раз. Избрание проводится за год до вступления защитни-
ков в должность, что необходимо по двум причинам. Во-первых,
для того, чтобы предоставить достаточно времени для приня-
тия окончательного решения о желании выполнять возлагае-
мую функцию (процедура отказа от членства в комиссии должна
быть проще, чем процедура отказа от участия в суде присяжных,
однако я надеюсь, что это будет скорее исключением, чем прави-
лом). Во-вторых, для того, чтобы в течение нецелого года защит-
ники успели подготовиться к роли и ближе познакомиться друг
с другом, поскольку умение эффективно проводить время требу-
ется им для работы в качестве единого организма.
В роли тренеров к ним могут быть представлены последова-
тели системы квакеров (Quaker-influenced trainers), которые на-
учат их принимать решения с помощью истинного консенсуса
в группе, членов которой объединяют общие цели. С защитни-
ками будут проводиться мероприятия на природе, направленные
на сплочение коллектива; участники группы также будут зани-
маться изучением потребностей и необходимых предпосылок
будущего. Инструкторы помогут им развить в себе различные
виды интеллекта (включая эмоциональный), доступные всем,
кроме социопатов. В отличие от большинства из нас защитни-
ки должны будут обладать более реалистическим и четким чув-
ством заботы о будущих поколениях. Они будут постепенно на-
правлять мысли общества в иное русло — и в этом заключается
одна из выгод моего предложения.
По прошествии года защитники дадут присягу на зрелищ-
ной публичной церемонии, где поклянутся делать все возмож-
ное для представления и защиты основных нужд и потребно-
стей будущих поколений.
Поддержку защитникам будут оказывать высококвалифи-
цированные «чиновники» различных направлений: посредни-
ки и эксперты, в том числе правовые5. Я намеренно употребляю

5. В  данном случае возможно возникновение ситуации, в  которой экс-

перты могли бы лишить защитников их мощного потенциала, превра-
тив в  очередной инструмент по  претворению в  жизнь решений оли-
гархических элит. Способам предотвращения такого положения дел
посвящена важная статья Авизера Такера: Tucker  A. Pre-emptive

Р уп е рт Р ид  2 6 9
кавычки: принципиально важно, чтобы ни один государствен-
ный служащий, консультирующий защитников, не приобрел
над ними слишком большого влияния.
Итак, команда примет в свой состав ассистентов, секрета-
рей, административных работников и посредников; также к ней
присоединится надежный коллектив лучших представителей
академических кругов и т. п. Их роль — давать советы защитни-
кам и сдерживать их. Защитникам предоставят широкие пра-
ва, включая право вызова к себе при необходимости любых экс-
пертов, мнение которых могло бы помочь им при обсуждении
различных вопросов. Защитники будут иметь доступ к нацио-
нальной экспертной элите страны или даже к мировой (в самом
широком смысле понятия «экспертиза»). При этом они должны
быть невосприимчивы к лоббированию и в меньшей степени от-
крыты к воздействию, чем политики. Будут введены правила,
запрещающие лоббистское влияние на комиссию.
Комиссия защитников станет полноценным демократическим
институтом и будет признана в качестве такового. Она обеспечит
площадку для обсуждений тех тем, которые довольно редко под-
нимаются сегодня в парламенте. Их легитимность будет подкреп-
лена идеей (появление которой было бы менее вероятным, если бы
комиссия формировалась из представителей элиты или по ито-
гам выборов), согласно которой защитники, подобно присяжным,
представляют интересы обычных людей, и поэтому, если бы каж-
дый из нас обладал той информацией, которой располагают они,
скорее всего, он принял бы то же самое решение. Разумеется, за-
ключения не всегда будут получать всеобщую поддержку, однако
непредубежденный человек будет придерживаться мнения, что
будь он на месте защитников и знай он все, что знают они, то по-
нял бы, почему было принято именно такое решение.
Создание института защитников будущего значительно при-
близит воплощение той модели делиберативной (в понимании
Джеймса Фишкина, Юргена Хабермаса и др.) и дискурсивной
(в  терминологии Джона Драйзека) демократии, которая ста-
вит на повестку дня вопрос о включении в понятие «демоса»
будущих поколений. Описываемая высшая комиссия могла бы
по крайней мере приступить к созданию условий, в которых бу-
дущая демократия сможет существовать и процветать. Как
можно с полным на то основанием надеяться, институту защит-

Democracy: Oligarchic Tendencies in Deliberative Democracy // Political

Studies. March 2008. Vol. 56. Iss. 1. P. 127–147.

2 7 0 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 ников будет присущ скорее дух переговоров и экспертизы, не-
жели атмосфера соперничества, столь привычная для современ-
ной парламентарной демократии.
Далее, каковы будут полномочия высшей комиссии? Не фор-
мальные, придуманные нами для поддержания хорошего само-
чувствия (своего рода подачки для совести), но имеющие дей-
ствительный вес. Я выделяю два главных полномочия:

а) налагать вето (полное либо частичное) на законы, которые

могут стать помехой для удовлетворения основных нужд
и потребностей будущих поколений;
б) требовать пересмотра любого существующего закона или
административного решения, подвергающего угрозе инте-
ресы будущих поколений, если это уместно и необходимо.

Здесь возникает серьезная проблема, касающаяся международ-

ных отношений. Будет ли у нас возможность подавать иски про-
тив решений защитников в Европейский суд по правам человека?
Мне кажется, что ответ на этот вопрос должен оставаться отри-
цательным (что, соответственно, требует изменений в конститу-
ции) до тех пор, пока ЕСПЧ сам не возьмет на себя бо`льшую от-
ветственность за будущее (то есть пока в «права человека» не бу-
дут включены права еще не рожденных представителей будущих
поколений), как и должно случиться в идеальной ситуации.
Все действующие институты, включая высшие суды, дол-
жны перевести внимание с индивидуальных прав сегодняшних
людей на индивидуальные и коллективные права тех, кто ли-
шен голоса, — в первую очередь будущих поколений. Пока это-
го не произошло, мы не можем быть уверены в том, что ЕСПЧ
не будет вставлять палки в колеса защитникам.
Но коль скоро у нас по большому счету нет реальной возмож-
ности оспорить решения защитников, то что нам делать в слу-
чае, если мы с ними не согласны? Иными словами, что делать бу-
дущим поколениям, если они не согласны с решениями, которые
принимаем мы? Ответ здесь, конечно, один: ничего. Разве что
осудить их задним числом. В этом смысле предоставление за-
щитникам абсолютной свободы само по себе, пожалуй, не столь
возмутительно, как может показаться.
Образование института защитников служило бы гаран-
тией того, что будущее станет обсуждаться политиками,
партиями, чиновниками, избирателями и т. д. гораздо актив-
нее, чем сегодня. Все участники политического процесса по-

Р уп е рт Р ид  2 7 1
степенно начнут разделять ценности, лежащие в основе ре-
шений защитников, если, разумеется, они не заинтересованы
в создании безвыходной ситуации. Оно может вызвать мощный
эффект и со временем привести к изменению восприятия у из-
бирателей, представителей власти и т. д., что ранее (если речь
не о тех, кто ориентирован на будущее или на экологическую
устойчивость) было весьма затруднительным. Таким образом,
оно могло бы послужить переломным моментом в общественном
сознании, в чрезвычайной мере необходимым для предотвра-
щения выхода наших действий из‑под контроля и реализации
негативных последствий грядущих климатических изменений.
У читателя может возникнуть справедливый вопрос: окажет-
ся ли инициатива защитников, если мы признаем ее превосход-
ство над альтернативными предложениями, достаточно сильна,
чтобы противостоять глобальному капитализму, обезоруживаю-
щему и легитимные, демократически избранные правительства,
и парламенты? Ведь защитники, скорее всего, будут обладать
меньшей легитимностью и обязательностью и уж точно будут
менее надежны. Как они сумеют выполнить задачи, с которы-
ми не способны справиться даже нынешние политики? Да еще и
от лица будущих поколений, не предоставляющих им никакой
поддержки?
Отвечу честно: я не знаю, будет ли проект достаточно си-
лен, чтобы противостоять давлению глобального неолиберализ-
ма, которому подвержены политические институты. Институт
защитников — рискованное предприятие, равно как и сама де-
мократия. Я лишь выступаю с предложением, цель которого —
заявить и инициировать (при благоприятном стечении обстоя-
тельств) необходимость повышения интереса к будущему всех
наших детей и заботы о них.
Введение института защитников — это, безусловно, риск. Од-
нако в основе самой идеи его создания лежат весьма серьезные
аргументы. Таким образом, перед нами встает конкретный во-
прос. В каком случае мы рискуем больше: если решимся стать
первой нацией, пошедшей на эксперимент и показавшей при-
мер всему миру, или если не решимся на это? Учитывая то, сколь
беспечно и непредусмотрительно мы ведем себя сегодня, рискуя
самим существованием будущего, не будет ли более разумным
хотя бы попробовать сделать нечто подобное? Потому что если
мы даже не попытаемся и оставим все как есть, то будущие по-
коления, скорее всего, получат от нас в наследство истощенную
планету. Формирование комиссии защитников будущего — это,

2 7 2 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
вероятно, лучшее, на что мы способны: вопреки глобальному ка-
питализму, близорукости политиков и избирателей мы созда-
дим такую демократию (то есть режим согласованных совмест-
ных ограничений, возникших в результате договора между нами
или нашими представителями), которая сумеет защитить нас
от климатической катастрофы и экоцида.

Литература
Foster J. The Sustainability Mirage. L.:
Earthscan, 2008.
Goodwin B. Justice by Lottery. L.: Imprint,
2005.
Read R. Economist-Kings? A Critical
Notice on Caplan, «The Myth of the
Rational Voter: Why Democracies
Choose Bad Politicies» // European
Review. 2011. № 19. P. 119–129.
Read R. The Philosophical and Demo-
cratic Case for a Citizens’ Super-Jury
to Represent and Defend Future Peo-
ple // Journal of International Rela-
tions Research. December 2013.
Iss. 3. P. 6–29.
Roderick P. Taking the Longer View: UK
Governance Options for a Finite Planet.
Режим доступа: http://worldfuture-
council.org / fileadmin / user_upload /
Maja / Future_Justice_Library / Taking-
the-longer-view-December-2010.pdf.
Tucker A. Pre-emptive Democracy: Oligar-
chic Tendencies in Deliberative
Democracy // Political Studies. 2008.
Vol. 56. Iss. 1. P. 127–147.

In Defense of Future Generations

Rupert Read. PhD in Philosophy, Lec-
turer at the School of Politics, Philosophy,
Language and Communication Studies of
the University of East Anglia.
Address: Norwich Research Park, Nor-
wich,Norfolk NR4 7TJ, UK.
E-mail: rupertread@fastmail.co.uk.
Keywords: ecology; future; democracy;
electoral system.
The notion of ‘people’ used in modern
democracies deals only with those living
here and now. But if we think about the
future, we have to consider future gen-
erations, which today have neither voice
nor proxy. This article proposes a project
of super-jury for future generations,
which is to represent the people of the
future in today’s political and legal
structures. The legitimacy of this com-
mission would be achieved through a
selection method based on on elections,
but rather on a kind of «draft» similar to
the mechanism used when forming
a jury.
The guardians’ main functions would
be to protect the interests and the
needs of the future generations by revis-
ing or putting a veto on the laws that
threaten them. The guardians would be
given a year-long preparation course.
During their term they would be sup-
ported by a team of experts. Decisions
of the super-jury would not be disputa-
ble by the courts, including the Euro-
pean Court of Human Rights.
Implementation of this project would
make the discussion on the conse-
quences of today’s decisions in political
discourse more lively and would help us
to fulfill the potential of our power over
the future. Without including future gen-
erations into modern political processes,
no basic justice can be reached, and no
proper democratic procedure can be
completed.

Р уп е рт Р ид  2 7 3
References
Foster J. The Sustainability Mirage, Lon-
don, Earthscan, 2008.
Goodwin B. Justice by Lottery, London,
Imprint, 2005.
Read R. Economist-Kings? A Critical
Notice on Caplan, “The Myth of the
Rational Voter: Why Democracies
Choose Bad Politicies.” European
Review, 2011, no. 19, P. 119–129.
Read R. The Philosophical and Demo-
cratic Case for a Citizens’ Super-Jury
to Represent and Defend Future
2 7 4 Л О Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
People. Journal of International Rela-
tions Research, 2013, iss. 3, P. 6–29.
Roderick P. Taking the Longer View: UK
Governance Options for a Finite Planet.
Available at: http://worldfuturecoun-
cil.org / fileadmin / user_upload /
Maja / Future_Justice_Library / Taking-
the-longer-view-December-2010.pdf.
Tucker A. Pre-emptive Democracy: Oligar-
chic Tendencies in Deliberative
Democracy. Political Studies, 2008,
Vol. 56, iss. 1, P. 127–147.
 Неравенство Пикетти,
или Почему r > g?
Андрей Володин

Кандидат исторических наук, доцент ка-

федры исторической информатики МГУ
им. М. В. Ломоносова.
Адрес: 27–4 Lomonosovsky prospekt,
GSP-1, 119991 Moscow, Russia.
E-mail: volodin@hist.msu.ru.

Ключевые слова: капитализм; капитал;

неравенство; Томас Пикетти; Карл
Маркс; дилемма Растиньяка.

Профессор Парижской школы экономи-

ки Томас Пикетти сформулировал ориги-
нальную концепцию исторического
развития экономического неравенства
в книге «Капитал в XXI веке». Неравен-

Капитализм — это Профессор Парижской шко-

удивительная вера в то, что

лы экономики Томас Пикет-
ти несколько десятилетий

самые безнравственные люди

посвятил изучению экономи-
ческого неравенства1. Особый

станут творить самые

интерес у него исправно вы-
зывала экономика Франции

безнравственные дела
в длительной ретроспективе
и в сравнении с европейскими

ради величайшего блага

и заокеанскими лидерами

всех остальных.
1. Еще в 1990‑е годы Пикетти написал
несколько книг об экономике не-
равенства: Piketty T. Introduction
à la théorie de la redistribution des

Дж. М. Кейнс
richesses. P.: Editions Economica,
1994; Idem. L’Economie des inégalités.
P.: Editions La Découverte, 1997.

Андрей Володин  275

ство Пикетти описывает долгосрочное
эмпирическое наблюдение, что за по-
следние 250 лет уровень доходности
капитала (r) устойчиво выше, чем уро-
вень экономического роста (g).Неравен-
ство Пикетти рассматривается в контек-
сте общей концепции истории капитала
и долгосрочного развития капитализма
в новое время. В статье рассматривают-
ся изменения, произошедшие в подходе
к изучению неравенства после Карла
Маркса и Саймона Кузнеца; показаны
механизмы расхождения и схождения
доходов, которые, по мнению Пикетти,
находятся в противоборстве.
Для выявления степени концентра-
ции капитала в разных странах Пикетти
сравнивает верхние децили (10 %)
и верхние центили (1 %) богатых семей.
Оказывается, что «дилемма Растиньяка»
(что выгоднее — хорошо учиться
или удачно жениться?) может оказаться
актуальна и в наши дни, когда уровень
доходности капитала возвращается к по-
казателям «Прекрасной эпохи» конца
XIX — начала XX века.Представлена
краткая характеристика ключевых кри-
тических замечаний по отношению
к концепции неравенства Пикетти, пре-
имущественно касающихся споров
о роли человеческого капитала в исто-
рической ретроспективе и фундамен-
тальности основных законов капитализ-
ма. «Капитал в XXI веке» оказывается
важным вкладом в дискуссию о циклич-
ности «расхождения» и «схождения» бога-
тых стран мира, обращая внимание
на эмпирические закономерности, кото-
рые важно учитывать в условиях глоба-
лизации финансовых рынков. Стремле-
ние демократизировать экономические
знания вызывали «пикеттиманию», кото-
рая позволила обратить внимание мил-
лионов на актуальность проблемы нера-
венства. Развитием в осмыслении
проблем неравенства в начале XXI века
оказывается новый подход к политиче-
ской экономии, сочетающей экономиче-
скую теорию, статистические данные
и меритократический императив.

мирового хозяйства2. При этом для Пикетти капитал являет-

ся частью общественных отношений, а капиталистическая кон-
центрация капитала вступает в противоречие с провозглашае-
мыми демократическими принципами. Призыв к политической
и исторической экономии — важная часть исследовательского
проекта Пикетти, старающегося объединить глубину размыш-
лений классиков экономической мысли и современное разнооб-
разие данных3.

От Das Kapital к Le Capital

Издание первого тома «Капитала» Маркса и «Капитал в XXI веке»

Пикетти разделяет 146 лет. Что изменилось за это время? Каза-

2. Его книга Les Hauts Revenus en France au XXe siècle (P.: Éditions Grasset
& Fasquelle, 2001) стала и поводом, и предтечей дальнейшего сравни-
тельного изучения расхождения в доходах на труд и капитал.
3. См.: Idem. Vers une économie politique et historique. Réflexions sur le capi-
tal au XXIe siècle // Annales. Histoire, Sciences Sociales. 2015. № 1. P. 125–138

2 7 6 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
лось бы, все. Но в осмыслении проблемы распределения богатства
ключевой вопрос, который был задан Марксом и переосмыслен
Саймоном Кузнецом, актуален до сих пор: неизбежно ли динами-
ка накопления частного капитала приводит ко все большей кон-
центрации богатства и власти в руках немногих? Или же уравно-
вешивающие силы роста, конкуренции и технического прогресса
спонтанно обеспечивают сокращение неравенства и гармонич-
ную стабилизацию на высших стадиях развития?4 Не стоит за-
бывать, что капитал в исторической динамике менялся по своей
природе — был земельным, а стал недвижимым, промышлен-
ным, финансовым.
Книга Пикетти состоит из четырех практически самостоя-
тельных частей. Первая часть посвящена теории, которую Пи-
кетти называет политической экономией: в ней разбираются та-
кие понятия, как доход и капитал, и вводится формула первого
основного закона капитализма. Вторая часть переходит от на-
блюдения явления к изучению динамики, прежде всего соотно-
шения капитала и дохода; здесь же в контексте исторических
метаморфоз капитала Пикетти вводит второй основной закон
капитализма (помимо Франции большая часть наблюдений по-
священа Британии, Германии и США). Третья часть исследует
структуру неравенства, и особое внимание уделяется различи-
ям в структуре неравенства в трудовых доходах и собственно-
сти на капитал. Не забывает Пикетти и о «дилемме Растиньяка»:
что выгоднее — хорошо учиться или удачно жениться? И нако-
нец, в четвертой части, которая становится своеобразным ма-
нифестом против роста неравенства, Пикетти призывает к при-
мирению капитализма и демократии посредством установления
правил мирового регулирования для капитала.
Хотя призрак «Капитала» Маркса преследует труд Пикетти
повсюду (и возникает подозрение, что название книги — проду-
манный издательский ход, нежели просто случайная навязчи-
вая связь), главным с точки зрения изучения неравенства из-
менением за полтора столетия стала компьютеризация науки
и улучшение возможностей по сбору и исследованию экономи-
ческих данных. Размышления политэкономистов и писателей
XIX века, которые весьма точно обобщали свои частные наблю-
дения, Пикетти называет «спором без источников», когда систе-
матическое наблюдение было просто невозможно, а точка зре-
ния определяла отношение к происходящему:

4. Пикетти Т. Капитал в XXI веке. М.: Ad Marginem, 2015. С. 20.

Андрей Володин  277

 Крестьянин или дворянин, рабочий или промышленник,
поденщик или банкир — каждый с того наблюдательного
пункта, который он занимает, видит важные события, затра-
гивающие жизненные условия разных людей и меняющие
отношения власти и господства между различными социаль-
ными группами, и формулирует собственное понимание того,
что справедливо, а что нет5.

Сегодня можно собрать и обобщить данные, о которых даже

50 лет назад можно было только мечтать. Макклоски находчи-
во различает data, а именно данные как «данность», которыми
пользуется большинство экономистов, часто даже не задумы-
ваясь, из каких источников они получены, и capta, то есть дан-
ные как «находку», собранные специально для исследования, как
это сделал Пикетти6. Не менее важно, что данные сегодня ста-
новятся общедоступными для дальнейших исследований, кри-
тики и уточнений7.

r > g?

Сложность исследований неравенства упирается в то, что аб-

страктные показатели экономического развития требуют глу-
бокого осмысления и операционализации, чтобы удалось уви-
деть главные грани неравенства в современном мире, а вместе
с этим и понять действующие механизмы неравенства. Учиты-
вая, что Пикетти разделяет точку зрения, согласно которой «ис-
тория распределения богатства во все эпохи представляет со-
бой ключ к пониманию истории страны в целом»8, — лишь только
в случае погружения экономических показателей в социально-
политический контекст получится увидеть верхнюю центиль
(1 %) в социальном пейзаже.
Неравенство Пикетти (или r > g) — это формула, характери-
зующая главный тезис книги: за последние 250 лет можно на-

5. Там же. С. 21.
6. McCloskey D. N. Measured, Unmeasured, Mismeasured, and Unjustified
Pessimism: a Review Essay of Thomas Piketty’s «Capital in the Twen-
ty-First Century» // Erasmus Journal for Philosophy and Economics. 2014.
Vol. 7. Iss. 2. P. 73–115.
7. Все данные, использованные в  книге, опубликованы на  сайте Пикет-
ти, URL: http://piketty.pse.ens.fr / capital21c. Важная группа сравни-
тельных показателей об эволюции неравенства в доходах опубликова-
на в базе данных World Top Incomes Database, URL: http://topincomes.
parisschollofeconomics.eu.
8. Пикетти Т. Указ. соч. С. 273.

2 7 8 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
блюдать, что уровень доходности капитала (r) устойчиво выше,
чем уровень экономического роста (g). Очевидным следстви-
ем является все возрастающая концентрация богатства, кото-
рая оказывается в  прямом противоречии с  демократически-
ми лозунгами о равенстве возможностей. Таким образом, если
посмотреть на историю развития капитализма в долгосрочной
перспективе, можно убедиться, что неравенство не случайно —
напротив, оно является необходимой чертой капитализма. Раз
так, побороть неравенство можно разве что разумной государ-
ственной политикой.
В данной модели доходность капитала может включать в себя
и проценты, и разные формы ренты, и дивиденды, и прочие до-
ходы с капитала, а экономический рост рассматривается как
прирост трудовых доходов и увеличение выпуска продукции.
Как показывают наблюдения, чем медленнее экономический
рост, тем быстрее накапливается богатство. При этом богатство
накапливается вовсе не равномерно, а среди достаточно узко-
го круга семей.
Для выявления степени концентрации капитала в разных
странах Пикетти сравнивает верхние децили (10 %), а иногда
и верхние центили (1 %) богатых семей, чтобы оценить их роль
в капиталистическом укладе современных развитых обществ.
Верхняя дециль, как показывает Пикетти, состоит из двух раз-
ных миров: в группе 9 % из этих 10 % явно преобладают трудо-
вые доходы, тогда как в группе 1 % постепенно берут верх до-
ходы с капитала (темп и массовость такого явления, конечно,
зависят от эпохи).
Описывая современные капиталистические отношения, Пи-
кетти приходит к выводу, что состоялся переход от общества
рантье к обществу менеджеров. Получается, что общество, где
в верхней центили были рантье, владевшие достаточно крупным
имуществом, с которого получали ренту, превратилось в обще-
ство, где вершина иерархии доходов в подавляющем большин-
стве состоит из наемных работников, получающих большую
зарплату.
Само понятие «капитализм» появилось во французском язы-
ке для обозначения богатых и их богатств. Лишь со временем
капитализмом стали называть экономическую систему. Причем
споры о главных чертах капитализма — концентрации капитала,
частной собственности, рыночном обмене — ведутся до сих пор9.

9. Важным новым подходом к  проблеме стала двухтомная глобальная

Андрей Володин  279

Конечно, неравенство — неотъемлемая черта капиталистиче-
ской системы. Как показывает историко-экономический анализ
данных, в ведущих европейских державах XIX века — Франции
или Британии — наблюдалась крайне высокая концентрация бо-
гатства (для Пикетти богатство и капитал часто синонимичны).
Так, в 1910 году богатейшие 10 % населения владели примерно
80 % национального богатства, причем самые богатые из них (1 %)
владели почти половиной национального богатства. Таким обра-
зом, остальные 90 % населения довольствовались немногим, а ча-
сто и вовсе ничем.
При анализе долгосрочной динамики выясняется, что гипер-
концентрацию богатства в Европе в руках немногих можно объ-
яснить невысокими темпами экономического роста. Пикетти
не раз вспоминает знаменитую речь Вотрена из «Отца Горио»
Бальзака, в которой цинично, но правдиво доказывается, что
учеба и стремление к удачной карьере в XIX веке не приведут
к достатку, которого можно легко добиться в случае удачной же-
нитьбы. И этот пример оказывается интересен в силу того, что
сегодня мы живем как раз в эпоху относительно низких тем-
пов экономического роста, а значит, рискуем достаточно быстро
оказаться в плену «патримониального капитализма», когда эко-
номический контроль во многих странах находится в руках бо-
гатых династий, а проблемы неравенства сохраняются как па-
губное наследство богатств прошлого.
Конечно, «прекрасная эпоха» (1890‑1914 годы) существенно
отличается от нулевых годов XXI века. Но вместе с тем сегодня
уже сложно представить и ситуацию относительного равенства
и достатка «славного тридцатилетия» (1946‑1973 годы), когда по-
сле невзгод Великой депрессии и Второй мировой войны тру-
довые доходы могли обеспечить семью совсем не хуже доходов
с капитала. Во всех обществах существуют два основных спосо-
ба достичь благополучия — путем труда или за счет наследства.
По сути, сегодня экономика постепенно возвращается к былой
степени концентрации капитала, которая основывается на тес-
ноте родственных связей, что превращает меритократию в миф,
а олигархию — в реальность. Но исторический процесс устро-
ен сложно: и силы расхождения, увеличивающие неравенство,
и силы схождения, его уменьшающие, в реальности находятся
в постоянном противоборстве.

история капитализма: The Cambridge History of Capitalism / L. Neal,

J. G. Williamson (eds). Cambridge: Cambridge University Press, 2014.

2 8 0 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Расхождение или схождение?

Важным достижением «Капитала в XXI веке» стал отказ от эко-

номического теоретического детерминизма, и Пикетти настой-
чиво доказывает, что история распределения богатств опирается
далеко не только на экономические или рыночные механиз-
мы, но имеет и большую политическую подоплеку. А раз так,
то динамика распределения богатства запускает механизмы как
сближения, так и расхождения в доходах и нет произвольного
процесса, способного нейтрализовать на долгое время тенден-
ции, ведущие к неравенству10.

Многие экономисты верили в то, что очевидное расхождение

людей по уровню дохода — явление временное, связанное с уди-
вительными переменами эпохи промышленной революции,
и неравенство должно уйти в прошлое по мере развития техно-
логий и накопления все больших знаний все большим количе-
ством людей. Пикетти придерживается другой точки зрения:
две мировые войны и беспримерный экономический кризис
стали причиной, снявшей остроту распределения богатств
в ведущих мировых экономиках. Но это лишь временный
эффект. Прямым следствием удивительного снижения неравен-
ства стало появление среднего класса в Европе и Северной
Америке. В таких условиях 1 % богатейшего населения стал
иметь долю в 25 % национального богатства (вместо 60 % в самом
начале XX века). Но уже начиная с 1970‑х годов начался обрат-
ный процесс — неравенство начало возрастать вновь. Из эпохи
рантье мы переместились в эпоху топ-менеджеров.

При этом существуют не только силы расхождения, способ-

ствующие увеличению неравенства в мире, но и силы схождения,
которые позволяют находить средства для сокращения неравен-
ства — прежде всего распространение знаний и навыков. Но по-
следние не в любых условиях могут быть эффективными, тогда
как первые достаточно устойчивы в разных странах. И бороться
с расхождением, по мнению Пикетти, можно только политически.
Пикетти предлагает в качестве главного политического решения
проблемы неравенства прогрессивный налог на богатство (читай —
капитал). Например, установить ставку налога 0,1 % для капитала
до 1 млн евро, 1 % — для собственности от 1 до 5 млн евро, 2 % —
для имуществ от 5 до 10 млн и, наконец, ставку 5‑10 % — для мно-
гомиллионных состояний. Такая мера позволит сдержать край-

10. Пикетти Т. Указ. соч. С. 40–41.

Андрей Володин  281

не быстрый (в долгосрочной перспективе) рост имущественного
неравенства, а возможно, опосредованно будет способствовать
и усилению «предпринимательского духа», обеспечивающего
экономический рост. Такая идея приходила в голову не только
Пикетти, но именно он предложил найти для ее реализации ме-
ждународное решение.
Мировой налог на капитал Пикетти называет «полезной уто-
пией», так как надежда на будущее сотрудничество в области
обмена данными о капиталах в глобализированном мире может
помочь не только в борьбе с неравенством, но и в международ-
ном регулировании капитализма.

Многие отвергнут налог на капитал, сочтя его опасной иллю-

зией, подобно тому, как отвергался подоходный налог чуть
более столетия назад11.

В качестве возможного шага к международной финансовой ин-

теграции он приводит проект европейского налога на состояния.
Вместе с тем в родной Франции идея прогрессивного налогооб-
ложения, хотя и была поддержана, реализована оказалась лишь
частично. Сама идея многим показалась скандальной (кстати,
именно благодаря ей Жерар Депардьё стал российским гражда-
нином). А когда от проекта прогрессивного налога на сверхсо-
стояния было решено отказаться, Пикетти отказался от высшей
награды Франции — ордена Почетного легиона, указав прези-
денту Франсуа Олланду, что заниматься восстановлением эко-
номического роста в стране сложнее, чем организовывать пра-
вительственные церемонии награждения.

Прав ли Пикетти?

Пикетти настойчиво повторяет, что история доходов и имущества

всегда полна политики, хаотична и непредсказуема; его идеи о вы-
явлении фундаментальных законов капитализма вполне согласу-
ются с классическими идеями политэкономии XIX века. И пускай
он сам замечает, что «было бы довольно рискованно опубликовать
в 1913 году книгу под названием «Капитал в XX веке»», тем не ме-
нее, хотя и без надежды на предсказание о формах существова-
ния капитала в 2113 году, он убежден, что «бухгалтерские» соот-
ношения действительны и полезны для понимания.
Помимо собственно неравенства r > g Пикетти вводит в дис-

11. Там же. С. 521.

2 8 2 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
куссию два закона капитализма. Во-первых, доля капитала в на-
циональном доходе равна уровню доходности капитала, умно-
женному на соотношение между капиталом и доходом (α = r × β).
И во‑вторых, соотношение между капиталом и доходом в дол-
госрочной перспективе равно соотношению между уровнем сбе-
режений и темпами роста (β = s / g).
Заявленная универсальность наблюдений вызвала волну
критики. Спектр мнений широк: от утверждений, что даже в том
случае, если такие закономерности верны, они все равно ничего
не объясняют, до размышлений о том, почему именно такие за-
кономерности не могут быть верны в принципе. К сегодняшне-
му дню «Капитал» Пикетти вызвал уже сотни откликов не толь-
ко в научных кругах, но и в общественно-политической прессе.
Часто споры о книге носят больше политический, чем академи-
ческий, характер и упираются в вопрос: действительно ли капи-
тализм порождает неравенство? Мнения разделились. Уличить
Пикетти в технических ошибках в расчетах не удалось, потому
что данные (в отличие от многих современных исследователей)
он собирал и группировал самостоятельно12.
Нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц, автор недавно вышед-
шей, в том числе и на русском языке, книги «Цена неравенства»13,
склонен сомневаться в том, что именно богатство (накопления)
становится фактором увеличения неравенства. Иными слова-
ми, даже если формула Пикетти верна, то, по мнению Стиглица,
из этого вовсе не следует, что неравенство зависит от превышаю-
щей скорость экономического роста доходности капитала. Тем
не менее выраженная метафорически проблема «прошлого, что
начинает пожирать будущее» оказывается кардинальной в эко-
номических рассуждениях в условиях экономического кризиса.
Пол Кругман, выступивший с пессимистическим прогнозом
о роли неравенства в книге «Возвращение Великой депрессии?»14,

12. Самая громкая дискуссия о данных в «Капитале в XXI веке» была ини-

циирована Financial Times, см.: Giles C. Piketty findings undercut by er-
rors // Financial Times. 23.05.2014. URL: http://ft.com / intl / cms / s / 2 / e1f-
343ca-e281-11e3-89fd-00144feabdc0.html. См. также подробный ответ
Пикетти с техническими приложениями, опубликованный на его сайте,
URL: http://piketty.pse.ens.fr / files / capital21c / en / Piketty2014Technical-
AppendixResponsetoFT. pdf.
13. Стиглиц Дж. Цена неравенства. Чем расслоение общества грозит наше-
му будущему. М.: Эксмо, 2015.
14. Кругман П. Возвращение Великой депрессии? Мировой кризис глазами
нобелевского лауреата. М.: Эксмо, 2009.

Андрей Володин  283

полагает, что Пикетти принципиально изменил подход к про-
блеме и понимание экономики уже не будет прежним. Прежде
всего Кругман указывает на тот факт, что при изучении нера-
венства традиционно игнорировали самых богатых членов об-
щества, сосредоточивая все внимание на разнице в доходах ма-
лоимущих и обычных состоятельных граждан. Именно поэтому
новые горизонты раскрыло применение центельного распреде-
ления, при котором роль всего одного, но самого богатого процен-
та оказывается куда существеннее, чем можно было бы угадать
без эмпирической проверки.
Если формула Пикетти верна, то в итоге на длительном про-
межутке наблюдений практически наверняка будет происхо-
дить перераспределение дохода — от работников к владельцам
капитала. И тогда, по мнению Кругмана, увеличивающаяся доля
капитала напрямую приведет к увеличению неравенства, по-
скольку собственность на капитал всегда гораздо более нерав-
номерно распределена, чем трудовой доход.
Так, Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон критикуют общие
законы прежде всего потому, что они плохо описывают реаль-
ную эволюцию неравенства, так как практически полностью иг-
норируют влияние политических институтов, которое может
оказаться решающим в отношении и рентабельности капита-
ла, и темпов экономического роста (хотя справедливости ради
заметим, что может и не оказаться)15. Конечно, изменение ин-
ститутов и развитие технологий воздействуют на неравенство,
но и Пикетти этого не отрицает, называя технологии и знания
одними из главных факторов его «схождения».
Представление Пикетти о том, что человеческий капитал —
всего лишь иллюзия, конечно, стало одним из объектов крити-
ки его концепции. Нельзя сказать, что Пикетти вовсе отрицает
человеческий капитал, но он считает, что это понятие стоит ис-
пользовать с большой осторожностью, чтобы избежать безмя-
тежного оптимизма, будто бы

…мы, словно по волшебству, перешли от цивилизации, основан-

ной на капитале, наследстве и связях, к цивилизации, осно-
ванной на человеческом капитале и личных достоинствах16.

15. См.: Acemoglu D., Robinson J. A. The Rise and Decline of General Laws
of Capitalism // Journal of Economic Perspectives, American Economic
Association. Vol. 29. № 1. P. 3–28.
16. Пикетти Т. Указ. соч. С. 227–228.

2 8 4 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Макклоски язвительно отмечает, что, отвергая наличие челове-
ческого капитала, можно оказаться ближе к Рикардо и Марксу,
видевших в рабочих лишь их натруженные руки и не замечав-
ших, чтó находится у  них между ушей. Несмотря на  нена-
следуемость человеческого капитала, ему нельзя отказывать
в праве на существование, а его отрицание чрезвычайно ослаб-
ляет концепцию Пикетти17. Дэвид Уэйл обращает внимание, что
для верного расчета общего объема капитала и его распределе-
ния в обществе недостаточно учитывать только торгуемые акти-
вы по их рыночной стоимости, как это делает Пикетти, но совер-
шенно обязательно включать в исследование как человеческий
капитал, так и пенсионные выплаты18.
Несмотря на разноголосицу, все сторонники и критики «Капи-
тала в XXI веке» высоко оценивают исследование за его фунда-
ментальность и приведение многообразных, тщательно собран-
ных данных. И что не менее важно, они подчеркивают пользу
книги, которая вызвала столь много споров, позволив в очеред-
ной раз проверить на прочность аргументы различных направ-
лений современной экономической теории.

Поcuppy Пикетти?!

Неожиданным для книги об экономической истории неравен-

ства стал интерес читающей публики. Издатель сообщает о том,
что международный тираж (с переводом на уже три десятка
языков) достиг 2 млн экземпляров. Опубликованный в Париже
в 2013 году Le Capital au XXI e siècle был воспринят благосклон-
но. Никто не мог предугадать, что перевод книги на английский
весной 2014 года вызовет настоящий фурор. Стоило ей появить-
ся на прилавках, как Пикетти стал знаменитостью — после ста-
тьи в The Guardian его стали называть «рок-звездой экономики».
Он выступал в многочисленных ток-шоу, отвечал на вопросы ве-
дущих деловых и финансовых изданий, давал острые и иногда
остроумные комментарии по вопросам актуальной экономиче-
ской политики. Некоторые издания окрестили такой успех «пи-
кеттиманией» или «эффектом Пикетти».
Возможно, одна из причин такого успеха — в политических
лозунгах движения Occupy Wall Street, ведь плакаты We are

17. McCloskey D. N. Op. cit. P. 87–89.

18. См.: Weil D. N. Capital and Wealth in the 21st Century // American Economic
Review: Papers & Proceedings. 2015. Vol. 105. № 5. P. 34–37.

Андрей Володин  285

99 % вполне созвучны центельному анализу Пикетти. Кроме того,
текст украшает обращение к известным художественным обра-
зам. Например, во второй главе исследуется смысл денег в клас-
сическом романе (как в работе Гершенкрона о роли литературы
для экономической истории). По тексту россыпью даны приме-
ры не только из Бальзака, Джейн Остин или Алексея Толстого,
но также проводятся параллели с «Титаником», «Доктором Хау-
сом» или мультфильмом «Коты-аристократы».
В заключении своей книги Пикетти пишет:

Все граждане должны серьезно интересоваться деньгами,

их измерением, связанными с ними фактами и процессами.
Те, у кого их много, никогда не забывают о защите своих
интересов. Отказ считать деньги редко когда играет на руку
самым бедным19.

Учиться считать деньги, безусловно, важно, но благодаря дово-

дам Пикетти сегодня мы знаем, что деньги нужно и уметь вкла-
дывать, ведь в условиях капитализма следует быть капитали-
стом. Таким образом, если и можно найти золотую середину
между тружеником и рантье, то это, скорее всего, работник, ко-
торый умеет управлять своими сбережениями.
Пикетти подчеркивает, что одна из главных надежд его кни-
ги — демократизация экономических знаний. И похоже, ему уда-
лось увлечь своими рассуждениями миллионы читателей; будем
надеяться, что они не ограничатся прочтением лишь введения
к книге20. Интересно, есть ли шансы, что в России, так долго
увлекавшейся Das Kapital, новый Le Capital сможет произвести
достойный эффект?

Литература
Acemoglu D., Robinson J. A. The Rise and
Decline of General Laws of
Capitalism // Journal of Economic
Perspectives, American Economic
Association. Vol. 29. № 1. P. 3–28.
Ellenberg J. And the Summer’s Most
Unread Book Is… // Wall Street Journal.
July 3, 2014. Режим доступа: http://wsj.
com/articles/the-summers-most-
unread-book-is-1404417569.
Giles C. Piketty Findings Undercut by
Errors // Financial Times. May 23,

19. Пикетти Т. Указ. соч. С. 591

20. По данным Элленберга, большая часть читателей англоязычной kindle-
версии «Капитала» Пикетти не продвинулись дальше 26‑й страницы, хотя
репрезентативность наблюдений неочевидна. См.: Ellenberg J. And the
Summer’s Most Unread Book Is… // Wall Street Journal. 03.07.2014. URL:
http://wsj.com / articles / the-summers-most-unread-book-is-1404417569.

2 8 6 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 2014. Режим доступа: http://ft.com/
intl/cms/s/2/e1f343ca-e281-11e3-
89fd-00144feabdc0.html.
McCloskey D. N. Measured, Unmeasured,
Mismeasured, and Unjustified
Pessimism: a Review Essay of Thomas
Piketty’s «Capital in the Twenty-First
Century» // Erasmus Journal for
Philosophy and Economics. 2014.
Vol. 7. Iss. 2. P. 73–115.
Piketty T. Introduction à la théorie de la
redistribution des richesses. P.:
Editions Economica, 1994.
Piketty T. L’Economie des inégalités. P.:
Editions La Découverte, 1997.
Piketty T. Les Hauts Revenus en France
au XXe siècle. P.: Éditions Grasset &
Fasquelle, 2001.
Piketty T. Vers une économie politique et
historique. Réflexions sur le capital au
XXIe siècle // Annales. Histoire,
Sciences Sociales. 2015. № 1. P. 125–
138.
The Cambridge History of Capitalism /
L. Neal, J. G. Williamson (eds).
Cambridge: Cambridge University
Press, 2014.
Weil D. N. Capital and Wealth in the 21st
Century // American Economic
Review: Papers & Proceedings. 2015.
Vol. 105. № 5. P. 34–37.
Кругман П. Возвращение Великой
депрессии? Мировой кризис гла-
зами нобелевского лауреата. М.:
Эксмо, 2009.
Пикетти Т. Капитал в XXI веке. М.: Ad
Marginem, 2015.
Стиглиц Дж. Цена неравенства. Чем
расслоение общества грозит
нашему будущему. М.: Эксмо, 2015.

Piketty’s Inequality: Why r > g?

Andrei Volodin. PhD in History, Associ- anism of divergences and convergences
ate Professor at the Department of His- of income are briefly reviewed.
torical Information Science of To determine the degree of concentra-
Lomonosov Moscow State University. tion of capital in different countries, Piketty
Address: 27–4 Lomonosovsky Blvd, compares the upper decile (10%) and the
GSP-1, 119991 Moscow, Russia. top centile (1%) of wealthy families. It turns
E-mail: volodin@hist.msu.ru. out that the “Rastignac’s dilemma” (what is
more favorable — to study hard and to
Keywords: capitalism; capital; inequality;
marry successfully) may be relevant today,
Thomas Piketty; Karl Marx; Rastignac’s
when the level of return on capital comes
dilemma.
back to that of “Belle Epoque” of the late
Professor Thomas Piketty (Paris School 19th and early 20th centuries A brief
of Economics) formulated the original description of the key criticisms of Piketty’s
conception of the historic development inequality is given, and the debate about
of economic inequality in his book “Capi- the role of human capital in historical per-
tal in the 21 century.” Piketty’s inequality spective and solidity of the fundamental
explains the long-term empirical obser- laws of capitalism are examined. The desire
vation that during the last 250 years, the to democratize the economic knowledge
capital rate (r) was consistently higher caused “pikettymania” that enabled mil-
than the level of economic growth (g). lions to pay attention to the relevance of the
Piketty’s inequality is considered in the problem of inequality. The breakthrough in
context of the study of long-term develop- understanding the problems of inequality at
ment of capitalism in modern times. This the beginning of the 21st century includes a
article discusses the changes in the new approach to political economy, com-
approach to the study of inequality after bining economic theory, historical statistics
Karl Marx and Simon Kuznets. The mech- and meritocratic imperative.

Андрей Володин  287

References
Acemoglu D., Robinson J. A. The Rise and
Decline of General Laws of Capitalism.
Journal of Economic Perspectives,
American Economic Association,
Vol. 29, no. 1, P. 3–28.
Ellenberg J. And the Summer’s Most
Unread Book Is… Wall Street Journal,
July 3, 2014. Available at: http://wsj.
com/articles/the-summers-most-un-
read-book-is-1404417569.
Giles C. Piketty Findings Undercut by
Errors. Financial Times, May 23, 2014.
Available at: http://ft.com/intl/
cms/s/2/e1f343ca-e281-11e3-89fd-
00144feabdc0.html.
Krugman P. Vozvrashchenie Velikoi
depressii? Mirovoi krizis glazami
nobelevskogo laureata [The Return of
Depression Economics and the Crisis
of 2008], Moscow, Eksmo, 2009.
McCloskey D. N. Measured, Unmeasured,
Mismeasured, and Unjustified Pessi-
mism: a Review Essay of Thomas Piket-
ty’s “Capital in the Twenty-First Century.”
Erasmus Journal for Philosophy and Eco-
nomics, 2014, Vol. 7, iss. 2, P. 73–115.
Piketty T. Introduction à la théorie de la
2 8 8 ЛО Г О С  ·  Т О М 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
redistribution des richesses, Paris,
Editions Economica, 1994.
Piketty T. Kapital v XXI veke [Le Capital au
XXIe siècle], Moscow, Ad Marginem,
2015.
Piketty T. L’Economie des inégalités,
Paris, Editions La Découverte, 1997.
Piketty T. Les Hauts Revenus en France
au XXe siècle, Paris, Éditions Grasset &
Fasquelle, 2001.
Piketty T. Vers une économie politique et
historique. Réflexions sur le capital au
XXIe siècle. Annales. Histoire, Sciences
Sociales, 2015, no. 1, P. 125–138.
Stiglitz J. Tsena neravenstva. Chem
rassloenie obshchestva grozit
nashemu budushchemu [The Price of
Inequality. How Today’s Divided Soci-
ety Endangers Our Future], Moscow,
Eksmo, 2015.
The Cambridge History of Capitalism (eds
L. Neal, J. G. Williamson), Cambridge,
Cambridge University Press, 2014.
Weil D. N. Capital and Wealth in the 21st
Century. American Economic Review:
Papers & Proceedings, 2015, Vol. 105,
no. 5, P. 34–37.
 Речь Вотрена
(фрагмент книги
Томас Пикетти
«Капитал
в XXI веке»)

О
«Отец Горио» был издан в 1835 году
и стал одним из самых известных
романов Бальзака. Он, бесспорно,
представляет собой наиболее со-
вершенное литературное отраже-
ние структуры неравенства в об-
ществе XIX века и той ключевой
роли, которую играло наследство
и имущество.
Сюжет «Отца Горио» прозрачен.
Бывший рабочий-вермишельщик
отец Горио сколотил состояние
на макаронах и зерне во време-
на Революции и в наполеоновскую
эпоху. Оставшись вдовцом, он по-
жертвовал всем, чтобы выдать за-
муж своих дочерей, Дельфину
и Анастасию, за представителей
высшего парижского света 1810–
1820‑х годов. Себе он оставил денег
лишь на проживание и столова-
ние в грязном пансионе, где встре-
тил Эжена де Растиньяка, выходца
из обедневшей дворянской семьи,

Т о м а с П и к е тт и   2 8 9
приехавшего из провинции в Париж изучать право. Честолю-
бивый, но подавленный своей бедностью, Эжен стал ухаживать
за  дальней родственницей, чтобы попасть в  роскошные сало-
ны, где часто бывали представители знати, крупной буржуазии
и финансовых кругов эпохи Реставрации. Вскоре он влюбился
в Дельфину, которую бросил муж, барон Нусинген, банкир, пу-
стивший приданое своей жены на различные спекуляции. Иллю-
зии Растиньяка быстро рассеялись, когда ему раскрылся весь ци-
низм общества, полностью развращенного деньгами. Он с ужасом
узнал, что дочери, стыдившиеся отца Горио, бросили его и не же-
лали его видеть после того, как заполучили его деньги; они за-
ботились лишь о своем успехе в высшем обществе. Старик умер
в ужасающей нищете и в одиночестве. На его похороны пришел
один Растиньяк. Однако, едва покинув кладбище Пер-Лашез, Ра-
стиньяк, очарованный великолепием особняков, возвышавших-
ся на берегу Сены, решил покорить столицу: «Кто теперь побе-
дит, ты или я?» Нравственное и социальное воспитание окончено,
теперь и он не будет знать жалости. Самый мрачный эпизод ро-
мана, когда социальная и нравственная альтернатива, стоящая
перед Растиньяком, раскрывается наиболее ясно и откровенно, —
это, безусловно, монолог, который произносит перед ним Вотрен
в середине произведения1. 1Вотрен, еще один постоялец жал-
кого пансиона Вокер, человек скользкий, умеет красиво гово-
рить и пленять собеседника, но при этом скрывает свое каторж-
ное прошлое, подобно Эдмону Дантесу в «Графе Монте-Кристо»
или Жану Вальжану в «Отверженных». Однако, в отличие от этих
двух в целом положительных персонажей, Вотрен — герой от-
рицательный и циничный. Он пытается сделать Растиньяка со-
участником убийства с целью завладеть наследством жертвы.
Перед этим он произносит очень точную и пугающую речь о раз-
личных судьбах, которые ждут молодого человека вроде Растинь-
яка во французском обществе той поры.
Вкратце, Вотрен объясняет Растиньяку, что возможность до-
биться успеха в  обществе благодаря учебе, личным достоин-
ствам и труду — иллюзия. Он подробно описывает ему различные
пути, которые он может выбрать, завершив обучение, например,
в юриспруденции или медицине, то есть в областях, где успех
в принципе предопределяется логикой профессиональной конку-
ренции, а не наследственным состоянием. Вотрен рассказывает
Растиньяку, на какой именно ежегодный доход он может рассчи-

1. Бальзак О. Отец Горио. М.: Детская литература, 1980.

2 9 0 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
тывать в этом случае. Из его рассуждений следует однозначный
вывод: даже если он получит лучший юридический диплом сре-
ди всех юношей Парижа и сделает самую блестящую и голово-
кружительную карьеру в области права, что потребует немало
компромиссов, ему все равно придется довольствоваться скром-
ными доходами и отказаться от мысли о достижении настояще-
го благосостояния:

К тридцати годам вы будете судьей на жалованье в тысячу

двести франков, если, конечно, еще раньше не выкинете судей-
скую мантию ко всем чертям. Лет сорока вы женитесь на доче-
ри какого‑нибудь мельника и обеспечите себя доходом в шесть
тысяч ливров. Вот спасибо! Имея покровителей, вы тридцати
лет станете провинциальным прокурором с окладом в тысячу
экю и женитесь на дочке мэра. Если вы пойдете на небольшие
подлости в политике, <…> тогда вы в сорок лет будете генерал-
прокурором и можете стать депутатом. <…> Имею честь
еще заметить, что на всю Францию только двадцать генерал-
прокуроров, а жаждущих попасть на это место двадцать тысяч,
и среди них встречаются мазурики, готовые продать свою
семью, чтобы подняться на одну зарубку. Если такое ремесло
вам не по вкусу, посмотрим на другое. Не хочет ли барон де
Растиньяк стать адвокатом? О! Замечательно! Надо томиться
десять лет, тратить тысячу франков в месяц, иметь библиотеку,
приемную, бывать в свете, трепать языком, прикладываться
к мантии какого‑нибудь стряпчего, чтобы иметь дела. Если
такое ремесло подходит вам, то я не возражаю; но вы найдите
мне во всем Париже пять адвокатов пятидесяти лет от роду
с заработком больше пятидесяти тысяч в год2.2

Стратегия восхождения в обществе, которую Вотрен предлагает

Растиньяку, намного более действенна. Женившись на мадмуа-
зель Викторине, молодой неприметной девушке, живущей в пан-
сионе и без памяти влюбленной в прекрасного Эжена, он сра-
зу же получит в свое распоряжение имущество стоимостью один

2. Там же. Для измерения доходов и состояний Бальзак чаще всего исполь-

зует золотые франки или турские ливры (они были равны друг другу
с момента введения франка жерминаля), иногда — экю (серебряная мо-
нета, стоившая в XIX веке пять франков), реже — луидоры (монета в 20
франков, которая стоила 20 ливров еще при Старом режиме). В эпоху,
не знавшую инфляции, все эти монеты были настолько стабильны, что
читатель легко переходил от одной к другой. См. вторую главу «Капи-
тала в XXI веке». Мы подробно рассмотрим суммы, которые указыва-
ет Бальзак, в одиннадцатой главе.

Т о м а с П и к е тт и   2 9 1
миллион франков. Это позволит ему на протяжении 20 лет полу-
чать ежегодную ренту в 50 тысяч франков (около 5 % от капита-
ла) и мгновенно получить уровень благосостояния, в 10 раз пре-
вышающий тот, что годы спустя обеспечивала бы ему должность
королевского прокурора (и равный тому, которого в 50 лет дости-
гали лишь самые преуспевающие парижские адвокаты той эпо-
хи после долгих лет усилий и интриг).
Вывод очевиден: нужно без колебаний жениться на юной Вик-
торине, не обращая внимания на то, что она некрасива и не очень
привлекательна.
Эжен жадно слушает советы до самого последнего пункта: что-
бы незаконнорожденная девушка была наконец признана своим
богатым родителем и стала наследницей миллиона франков, о ко-
торых говорит Вотрен, нужно для начала убить ее брата, — это го-
тов на себя взять Вотрен за определенную плату. Для Растинь-
яка это уже слишком: он, конечно, очень восприимчив к доводам
Вотрена о преимуществах наследства по сравнению с учебой,
но не настолько, чтобы решиться на убийство.

Ключевой вопрос: работа или наследство?

Больше всего в речи Вотрена пугает точность приводимых им

цифр и описания общества. Как мы увидим ниже, если учесть
структуру доходов и имущества, существовавшую во Франции
XIX века, уровень жизни, которого можно достичь, добравшись
до вершин иерархии наследственного имущества, намного выше,
чем тот, что могут обеспечить доходы, получаемые людьми, нахо-
дящимися на вершине иерархии трудовых доходов. Если это так,
то зачем работать, да и вообще зачем вести себя в соответствии
с нормами морали: ведь если общественное неравенство в принци-
пе безнравственно и неоправданно, почему нельзя дойти до вер-
ха безнравственности и завладеть капиталом любыми способами?
Конкретные цифры не так важны (хотя они вполне реальны):
ключевой факт заключается в  том, что во Франции в начале
XIX века, как, впрочем, и в Прекрасную эпоху, труд и образова-
ние не позволяли достичь того же уровня, что наследство и до-
ходы с имущества. Это было настолько очевидно всем и каждо-
му, что Бальзаку не нужно было обращаться к соответствующей
статистике, к  точно вычисленным децилям и  центилям, что-
бы это доказать. Те  же реалии мы обнаруживаем в  Велико-
британии XVIII–XIX  веков. Перед героями Джейн Остин во-
прос о  работе даже не  встает: значение имеет лишь размер

2 9 2 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
имущества, которым они владеют по наследству или благода-
ря браку. То же касается практически любого общества в эпо-
ху, предшествовавшую Первой мировой войне, которая стала
настоящим самоубийством обществ, основанных на имуществе.
В числе немногих исключений были Соединенные Штаты Аме-
рики, или по крайней мере «передовые» микрообщества север-
ных и  западных штатов, где наследственный капитал играл
небольшую роль в  XVIII–XIX  веках, однако такая ситуация
продолжалась недолго. В южных штатах, где преобладал капи-
тал в виде земли и рабов, наследство имело такое же значение,
что и в Европе. В «Унесенных ветром» воздыхатели Скарлетт
О’Хара не больше, чем Растиньяк, рассчитывают на образова-
ние и на личные достоинства для того, чтобы добиться благосо-
стояния в будущем: размер плантации отца — или тестя — имеет
намного больше значения. Чтобы показать свое пренебрежение
к нормам нравственности, к личным достоинствам и к социаль-
ной справедливости, Вотрен в речи, произнесенной перед юным
Эженом, уточняет, что он охотно провел бы остаток жизни ра-
бовладельцем на юге Соединенных Штатов, живя припеваючи
на доход от эксплуатации рабов3.3Бывшего каторжника в Аме-
рике явно привлекают не те стороны, что интересны Токвилю.
Неравенство в трудовых доходах, разумеется, тоже неспра-
ведливо, и было бы неверно сводить проблему социальной спра-
ведливости к значению трудовых доходов в соотношении с до-
ходами наследственными. Тем  не  менее вера в  возможность
преодолеть неравенство благодаря труду и личным достоинствам
или по крайней мере надежды, возлагаемые на такие измене-
ния, являются одной из основ современной демократии. Мы уви-
дим, что в ХХ веке утверждения Вотрена до определенной сте-
пени перестали соответствовать действительности, по крайней
мере на какое‑то время. В послевоенные десятилетия наследство
утратило значение по сравнению с прошлым и, возможно, впер-
вые в истории труд и образование стали самой надежной доро-
гой наверх. В начале XXI века, несмотря на то что неравенство
вновь воскресло в самых разных формах и многие истины в во-
просах общественного и демократического прогресса были поко-
леблены, все же по‑прежнему преобладает убеждение в том, что
со времен Вотрена мир радикально изменился. Кто сегодня будет
советовать молодому студенту-юристу бросить учебу и следо-
вать той стратегии социального восхождения, которую пропове-

3. Там же.

Т о м а с П и к е тт и   2 9 3
довал бывший каторжник? Конечно, бывают редкие случаи, ко-
гда лучшей стратегией является получение наследства4.4Однако
в большинстве случаев разве не выгоднее и нравственнее сде-
лать ставку на образование, труд и достижение успеха в профес-
сиональной сфере?
На эти два вопроса, к которым нас подтолкнула речь Вотре-
на, мы попытаемся ответить в следующих главах, опираясь на те
несовершенные данные, что имеются в нашем распоряжении.
Прежде всего, уверены ли мы, что структура трудовых и на-
следственных доходов изменилась со времен Вотрена, и если да,
то в каких масштабах? Затем, если такие изменения, пусть даже
и частичные, действительно имели место, какими причинами они
были обусловлены и являются ли они необратимыми?

Неравенство в труде, неравенство в капитале

Чтобы ответить на эти вопросы, мы должны прежде всего ознако-

миться с основными понятиями и закономерностями, которые ха-
рактеризуют трудовые доходы и доходы с капитала в различных
обществах и различных эпохах. В первой части мы увидели, что
доход можно рассматривать как сумму трудового дохода и дохода
с капитала. Трудовые доходы включают в себя прежде всего зар-
платы; для упрощения изложения мы иногда будем говорить о не-
равенстве зарплат, когда речь будет идти о неравенстве в трудовых
доходах. На самом деле, если быть точным, трудовые доходы так-
же включают в себя доходы от труда не по найму, которые долгое
время играли ключевую роль и до сих пор имеют важное значение.
Доходы с капитала также принимают разные формы: они вклю-
чают в себя все доходы, полученные от собственности на капитал,
вне зависимости от труда и от того, каким бы ни был их юридиче-
ский собственник (арендные платежи, дивиденды, проценты, ро-
ялти, прибыль, прирост капитала и т. д.).
Неравенство в доходах во всех обществах проистекает из соче-
тания этих двух составляющих: во‑первых, неравенства в трудо-
вых доходах, во‑вторых, неравенства в доходах с капитала. Чем бо-
лее неравномерно распределяется каждая из этих составляющих,
тем выше общее неравенство. В принципе, можно представить себе

4. По информации, опубликованной в прессе, сын бывшего президента Рес-

публики, учившийся на юридическом факультете в Париже, недавно
женился на наследнице магазинов Darty: он явно познакомился с ней
не в пансионе Воке. (Речь идет о Жане Саркози, сыне Николя Саркози,
президента Франции в 2007–2012 годах. — Прим. пер.)

2 9 4 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
общества, в которых неравенство в труде очень велико, а неравен-
ство в капитале намного меньше, общества, где складывается про-
тивоположная ситуация, и, наконец, общества, где обе составляющие
крайне неравномерны или, напротив, почти равны.
Третьим определяющим фактором является связь между дву-
мя этими категориями: получают ли люди, обладающие высокими
трудовыми доходами, еще и высокий доход с капитала? Чем силь-
нее эта связь, выражающаяся в статистическом соотношении,
тем выше неравенство при прочих равных. На практике соот-
ношение между обеими категориями часто оказывается слабым
или отрицательным в обществах, где неравенство в капитале на-
столько велико, что позволяет его собственникам не работать (на-
пример, герои Джейн Остин чаще всего предпочитают не иметь
вообще никакой профессии). Какая ситуация складывается сего-
дня и как она изменится в ближайшее столетие?
Также следует отметить, что неравенство в доходах с капита-
ла может быть сильнее, чем собственно неравенство в капитале,
если владельцам крупных состояний удается получить более вы-
сокую среднюю доходность, чем собственникам средних и скром-
ных состояний. Мы увидим, что этот механизм может значи-
тельно усиливать неравенство, особенно в наступившем столетии.
Если взять простую ситуацию, при которой средняя доходность
равна для всех уровней имущественной иерархии, то оба вида не-
равенства по определению совпадают.
При изучении неравенства в распределении доходов необходи-
мо четко различать эти категории и составляющие — как по нор-
мативным и нравственным соображениям (вопрос оправдания
неравенства ставится совершенно по‑разному, когда речь идет
о трудовых доходах, наследстве и доходности капитала), так и по-
тому, что эволюцию в этих аспектах отражают различные эко-
номические, социальные и политические механизмы. Когда речь
идет о неравенстве в трудовых доходах, к числу действующих
механизмов относится спрос и предложение на квалификацию,
состояние системы образования и различные правила и институ-
ты, влияющие на функционирование рынка труда и на формиро-
вание зарплат. Когда речь идет о неравенстве в доходах с капи-
тала, то ключевыми процессами являются политика сбережений
и инвестиций, нормы, регулирующие передачу и наследование
имущества, функционирование рынков финансов и недвижимо-
сти. Очень часто статистические данные по неравенству в дохо-
дах, которые используют экономисты и к которым обращаются
в общественных дебатах, представляют собой обобщающие по-

Т о м а с П и к е тт и   2 9 5
казатели, как, например, индекс Джини, смешивающие воедино
очень разные вещи, в результате чего становится невозможным
четко различить действующие механизмы и разнообразные гра-
ни неравенства. Мы же попытаемся различить их настолько чет-
ко, насколько это возможно.

Капитал всегда распределен более неравномерно, чем труд

Первая закономерность, которую можно отметить при измере-

нии неравенства в доходах, заключается в том, что неравенство
в капитале всегда намного сильнее, чем неравенство в труде. Соб-
ственность на капитал и доходы, которые из нее проистекают, го-
раздо более концентрирована, чем трудовые доходы.
Следует сразу уточнить два момента. Прежде всего, данная
закономерность прослеживается во всех странах и во все эпо-
хи, по которым мы располагаем данными, в массовом масштабе
и без каких‑либо исключений. Чтобы читатель мог себе предста-
вить, о каких пропорциях идет речь, отметим, что на 10 % людей,
получающих самые высокие трудовые доходы, приходится око-
ло 25‑30 % всех трудовых доходов, тогда как 10 % людей, распола-
гающие самым крупным имуществом, владеют более 50 % всего
имущества, а в некоторых обществах — вплоть до 90 %. Возмож-
но, еще более показательно то, что 50 % хуже всего оплачиваемых
людей получают значительную долю от общих трудовых доходов
(как правило, от четверти до трети, примерно столько же, сколь-
ко и 10 % людей, зарабатывающих больше всех), тогда как 50 % са-
мых бедных в имущественном отношении людей не владеют ни-
чем или практически ничем (на них всегда приходится меньше
10 % общего имущества, как правило, менее 5 %, то есть в 10 раз
меньше, чем то, что принадлежит 10 % самых обеспеченных). Не-
равенство в труде чаще всего принимает умеренные, мирные, по-
чти что разумные формы (насколько неравенство вообще может
быть разумным, — мы увидим, что в этом аспекте не стоит пере-
гибать палку). В сравнении с ним неравенство в капитале выра-
жается в крайних формах.
Далее, следует уже сейчас подчеркнуть, что эта закономер-
ность вовсе не является само собой разумеющейся, а довольно
точно отражает природу экономических и социальных процессов,
связанных с динамикой накопления и распределения имущества.
Действительно, довольно легко представить механизмы, ко-
торые обеспечивали бы более равномерное распределение иму-
щества по сравнению с трудовыми доходами. Предположим, что

2 9 6 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
в определенный момент времени трудовые доходы отражают
не только постоянное неравенство в зарплатах между различ-
ными группами работников, обусловленное их уровнем квали-
фикации и положением в иерархии, но и краткосрочные коле-
бания (например, если зарплаты или продолжительность труда
в различных сферах экономической деятельности сильно меня-
ются от года к году и в случае каждого конкретного человека).
В этом случае неравенство в трудовых доходах будет очень силь-
ным и отчасти искусственным, поскольку оно уменьшилось бы,
если бы мы измерили неравенство на протяжении более длитель-
ного срока, например за 10 лет, а не за один год (как это обычно
делается в отсутствие данных за более продолжительный пери-
од), или даже за всю человеческую жизнь, что создало бы иде-
альные условия для изучения неравенства возможностей и су-
деб, о котором говорил Вотрен и которое, к сожалению, зачастую
очень трудно измерить.
В таком мире имущество могло бы накапливаться в первую
очередь из предосторожности (мы делаем запасы, когда ожидаем
потрясений в будущем), а имущественное неравенство было бы
меньшим, чем неравенство в трудовых доходах. Например, иму-
щественное неравенство могло бы выражаться теми же величина-
ми, что и постоянное неравенство в трудовых доходах (измерен-
ное на протяжении всей профессиональной карьеры), и было бы
значительно ниже краткосрочного неравенства в трудовых дохо-
дах (измеренного в определенный момент времени). С точки зре-
ния логики все это возможно, но имеет мало значения, посколь-
ку имущественное неравенство присутствует повсюду и носит
намного более массовый характер, чем неравенство в трудовых
доходах. В реальном мире люди действительно накапливают за-
пасы в ожидании краткосрочных потрясений, однако такое пове-
дение явно нельзя считать основным механизмом, позволяющим
отразить реалии накопления и распределения богатства.
Можно также представить механизмы, при которых имуще-
ственное неравенство оказывается сравнимым по своим масшта-
бам с неравенством в трудовых доходах. Так, если накопление
имущества предопределялось бы в первую очередь соображения-
ми жизненного цикла (накопление перед выходом на пенсию), как
предполагал Модильяни, то каждый должен был бы накапливать
капитал в объеме, более или менее пропорциональном разме-
рам его зарплаты, для того чтобы поддерживать приблизитель-
но тот же уровень жизни — или то же соотношение уровня жиз-
ни — после прекращения трудовой деятельности. В этом случае

Т о м а с П и к е тт и   2 9 7
имущественное неравенство выражалось бы в простом перенесе-
нии во времени неравенства в трудовых доходах и имело бы лишь
ограниченное значение, поскольку единственным источником со-
циального неравенства было бы неравенство в труде.
Теоретически такой механизм также вполне вероятен и, ра-
зумеется, играет довольно значимую роль в реальном мире, осо-
бенно в обществах, затронутых процессом старения. Однако с ко-
личественной точки зрения и этот механизм не играет ключевой
роли. Очень высокая концентрация собственности на капитал,
имеющая место на практике, обусловлена сбережениями на про-
тяжении жизненного цикла не больше, чем сбережениями, накап-
ливаемыми из предосторожности. Конечно, в среднем пожилые
люди богаче молодых. Однако в действительности концентрация
имущества почти так же высока внутри каждой из возрастных
групп, как и среди населения в целом. Иными словами, вопреки
распространенным представлениям война возрастов не пришла
на смену классовой войне. Очень сильная концентрация капита-
ла объясняется значением наследства и его кумулятивными по-
следствиями (например, проще сберегать тем, кто унаследовал
квартиру и не должен платить арендную плату за жилье). Тот
факт, что доходность имущества часто достигает очень высоких
показателей, также играет значительную роль в этом динамиче-
ском процессе. Далее в третьей части мы подробно рассмотрим
действие этих различных механизмов и изменение их значения
во времени и пространстве. На данном этапе мы лишь отметим,
что масштабы неравенства в капитале — в абсолютных категори-
ях и относительно неравенства в трудовых доходах — обусловле-
ны одними механизмами больше, чем другими.

Неравенство и концентрация: некоторые цифры

Прежде чем приступать к анализу исторической эволюции в раз-

личных странах, следует подробнее описать цифры, которые от-
ражают в целом неравенство в труде и в капитале. Задача за-
ключается в том, чтобы дать читателю представление о цифрах
и понятиях — децилях, центилях и т. д., которые на первый взгляд
могут показаться несколько техническими, а кому‑то даже от-
талкивающими, но которые на самом деле при правильном ис-
пользовании очень полезны для анализа и понимания изменений
в структуре неравенства в различных обществах.
Для этого в таблицах 1, 2 и 3 мы привели примеры распреде-
ления в различных странах и в различные эпохи. Указанные ци-

2 9 8 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
фры умышленно округлены и носят приблизительный характер,
но позволяют понять в общих чертах, что представляет собой
слабое, умеренное или сильное неравенство в сегодняшнем мире
и в прошлом: с одной стороны, в том, что касается трудовых до-
ходов, с другой — относительно собственности на капитал и, на-
конец, применительно к общему неравенству в доходах, полу-
чаемому при сложении трудовых доходов и доходов с капитала.
Например, в  том, что касается неравенства в  труде, мож-
но отметить, что в наиболее эгалитарных обществах, таких как
Скандинавские страны в 1970–1980‑е годы (с тех пор неравен-
ство в Северной Европе несколько увеличилось, но эти страны
по‑прежнему сохраняют самый низкий уровень неравенства),
распределение осуществляется следующим образом. Если взять
все взрослое население в целом, то 10 % населения, имеющие са-
мые высокие трудовые доходы, получают чуть больше 20 % от об-
щего объема трудовых доходов (на практике речь идет в основ-
ном о зарплатах), 50 % населения, зарабатывающие хуже всего,
получают около 35 %, а на оставшиеся 40 % населения приходит-
ся около 45 % от общего объема трудовых доходов (см. табли-
цу 15).5Речь, разумеется, не идет о полном равенстве, посколь-
ку оно подразумевало бы, что каждая группа получает доходы,
равные ее доле в населении (10 %, зарабатывающие больше все-
го, получали бы ровно 10 % от общей массы трудовых доходов,
а на 50 %, имеющих самые низкие доходы, приходилось бы 50 %
доходов). Однако здесь мы имеем дело с неравенством, не при-
нимающим крайние формы, по крайней мере по сравнению с тем,
что можно наблюдать в других странах и в другие эпохи, и осо-
бенно с распределением собственности на капитал повсеместно,
в том числе и в Скандинавских странах.
Чтобы читатель мог составить себе представление о том, что
на самом деле означают эти цифры, важно установить связь

5. Мы определяем децили на уровне взрослого населения (несовершен-

нолетние, как правило, не  располагают доходом) и  на  уровне инди-
видов, насколько это возможно. Оценки, приведенные в таблицах 1–3,
соответствуют этому определению. В  некоторых странах, например
во  Франции и  в  Соединенных Штатах, исторические данные по  до-
ходам доступны только на уровне домохозяйств (в этом случае дохо-
ды каждого из  супругов складываются). Это немного изменяет уро-
вень долей различных децилей, но никак не влияет на долгосрочную
эволюцию, которая нас здесь и  интересует. Что касается зарплат,
то исторические данные, как правило, отражают уровень индивидов.
См. техническое приложение.

Т о м а с П и к е тт и   2 9 9
Таблица 1. Общее неравенство трудовых доходов
в пространстве и во времени

Степень неравенства

Доля Слабое
различных групп (Скандинавские Очень
в общем объеме страны, 1970– Умеренное Сильное сильное
трудовых доходов 1980‑е гг.) (Европа, 2010) (США, 2010) (США, 2030?)

10 % самых богатых

(«высшие классы») 20 % 25 % 35 % 45 %
в том числе:
1 % самых богатых
(«доминирующие классы») 5 % 7 % 12 % 17 %
следующие 9 %
(«состоятельные классы») 15 % 18 % 23 % 28 %

Промежуточные 40 %
(«средние классы») 45 % 45 % 40 % 35 %

50 % самых бедных

(«низшие классы») 35 % 30 % 25 % 35 %

Соответствующий коэффициент
Джини (обобщающий показа‑
тель неравенства) 0,19 0,26 0,36 0,46

Примечание. В  обществах, где неравенство в  трудовых доходах относительно невелико

(как в Скандинавских странах в 1970–1980‑е годы), 10 % населения, имеющие самый вы‑
сокий доход, получают около 20 % трудовых доходов, 50 % хуже всего оплачиваемых — око‑
ло 35 %, а промежуточные 40 % — около 45 %. Соответствующий коэффициент Джини (обоб‑
щающий показатель от 0 до 1) составляет 0,19. См. техническое приложение: http://piketty.
pse.ens.fr/en/capital21c2.

между, с одной стороны, данным типом распределения, выра-

женным в процентном соотношении к общему распределяемо-
му объему доходов, а с другой — реальными зарплатами, кото-
рые получают живые работники и из которых и составляется
это распределение, или недвижимым и финансовым имуществом,
принадлежащим реальным собственникам, составляющим эту
иерархию.
Если 10 % населения, оплачиваемые лучше всего, получают
20 % от общего объема зарплат, то это означает, что каждый пред-
ставитель данной группы в среднем зарабатывает в два раза
больше средней зарплаты в данной стране. Точно так же если
50 % населения, оплачиваемые хуже всего, получают 35 % от об-
щего объема зарплат, то это автоматически означает, что каждый

3 0 0 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
Таблица 2. Неравенство в собственности на капитал
во времени и в пространстве

Степень неравенства

Доля Слабое (нико‑ Умеренное Умеренно‑ Очень

различных групп гда не наблю‑ (Скандинавские сильное Сильное сильное
в общем объеме далось; идеаль‑ страны, 1970– (Европа, (США, (Европа,
трудовых доходов ное общество?) 1980‑е гг.) 2010) 2010) 1910)

10 % самых богатых

(«высшие классы») 30 % 50 % 60 % 70 % 90 %
в том числе:
1 % самых богатых
(«доминирующие классы») 10% 20% 25% 35% 50%
следующие 9 %
(«состоятельные классы») 20% 30% 35% 35% 40%

Промежуточные 40 %
(«средние классы») 45 % 40 % 35 % 25 % 5 %

50 % самых бедных

(«низшие классы») 25 % 10 % 5 % 5 % 5 %

Соответствующий коэффи‑
циент Джини (обобщающий
показатель неравенства) 0,33 0,58 0,67 0,73 0,85

Примечание. В обществах, характеризующихся «умеренным» неравенством в собственно‑

сти на капитал (как в Скандинавских странах в 1970–1980‑е годы), самые богатые с иму‑
щественной точки зрения 10 % населения владеют примерно 50 % имущества, 50 % самых
бедных — 10 %, а  промежуточные 40 % — 40 %. Соответствующий коэффициент Джини со‑
ставляет 0,58. См. техническое приложение: http://piketty.pse.ens.fr/en/capital21c2.

представитель данной группы в среднем зарабатывает чуть бо-

лее двух третей (ровно 70 %) от средней зарплаты. А если проме-
жуточные 40 % получают 45 % от общего фонда зарплаты, то это
значит, что их средняя зарплата чуть выше (45 / 40) средней зар-
платы в данном обществе.
Например, если средняя зарплата в данной стране составля-
ет две тысячи евро в месяц, то такое распределение означает, что
10 % лучше всего оплачиваемых зарабатывают в среднем четы-
ре тысячи евро в месяц, 50 % хуже всего оплачиваемых доволь-
ствуются 1 400 евро в месяц, а промежуточные 40 % получают 2 250
евро в месяц6. В таком случае промежуточная группа соответ-

6. См. техническое приложение и таблицу 1 (доступна онлайн).

Т о м а с П и к е тт и   3 0 1
Таблица 3. Общее неравенство в доходах (трудовых и с капитала)
во времени и в пространстве

Степень неравенства

Доля Слабое
различных групп (Скандинавские Очень
в общем объеме страны, 1970– Умеренное Сильное сильное
трудовых доходов 1980‑е гг.) (Европа, 2010) (США, 2010) (США, 2030?)

10 % самых богатых

(«высшие классы») 25 % 35 % 50 % 60 %
в том числе:
1 % самых богатых
(«доминирующие классы») 7% 10% 20% 25%
следующие 9 %
(«состоятельные классы») 18% 25% 30% 35%

Промежуточные 40 %
(«средние классы») 45 % 40 % 30 % 25 %

50 % самых бедных

(«низшие классы») 30 % 25 % 20 % 15 %

Соответствующий коэффициент
Джини (обобщающий показа‑
тель неравенства) 0,26 0,36 0,49 0,58

Примечание. В обществах, где общее неравенство в доходах сравнительно невелико (как

в Скандинавских странах в 1970–1980‑е годы), самые богатые 10 % населения получают
около 20 % от общего дохода, а 50 % самых бедных — около 30 %. Соответствующий коэф‑
фициент Джини составляет 0,26. См. техническое приложение: http://piketty.pse.ens.fr/
en/capital21c2.

ствует «среднему классу» в широком понимании, уровень жизни

которого довольно близок к среднему доходу в данном обществе.
Низшие, средние и высшие классы. Уточним, что термины
«низшие классы» (к  которым относятся наименее обеспечен-
ные 50 % населения), «средние классы» (промежуточные 40 %,
то есть 40 % населения, находящиеся между 50 % наименее обес-
печенных и 10 % наиболее обеспеченных) и «высшие классы» (10 %
наиболее обеспеченных), которые мы используем в таблицах 1–3,
разумеется, носят произвольный характер и могут вызывать спо-
ры. Мы ввели их лишь для того, чтобы продемонстрировать сло-
жившуюся ситуацию и внести ясность, однако на самом деле
в нашем исследовании эти термины не играют практически ни-
какой роли, и данные социальные группы можно было бы назвать
просто «класс А», «класс Б» и «класс В». В общественных деба-

3 0 2 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
тах вопросы, связанные с терминологией, далеко не безобидны:
то, как они решаются, зачастую отражает определенную скры-
тую или явно выраженную позицию относительно оправдания
и легитимации уровня доходов и имущества, которыми облада-
ет та или иная группа.
Некоторые, например, используют выражение «средний класс»
в очень расширительном понимании, включая в него людей, кото-
рые явно находятся в верхней децили социальной иерархии (10 %
наиболее обеспеченных), а то и приближаются к верхней центи-
ли (1 % наиболее обеспеченных). В данном случае цель заключа-
ется в том, чтобы подчеркнуть, что хотя эти люди и располагают
намного большими ресурсами по сравнению со средним уровнем,
характерным для данного общества, они тем не менее остаются
близки к средним показателям, то есть что они вовсе не богачи
и заслуживают великодушного отношения со стороны властей,
прежде всего налоговых.
Другие — зачастую это все те же люди — вообще отвергают поня-
тие «среднего класса», предпочитая описывать социальную струк-
туру в терминах противопоставления подавляющего большинства
«низших и средних классов» («народа») и ничтожного меньшинства
«высших классов» («элиты»). Такая градация может быть оправдан-
ной при описании некоторых обществ или, скорее, при изучении
определенного политического и исторического контекста в опреде-
ленных обществах. Например, считается, что во Франции 1789 года
аристократия составляла от 1 до 2 % населения, духовенство — ме-
нее 1 %, а доля «третьего сословия», то есть всего народа, от кресть-
ян до буржуазии, в рамках политической системы, существовав-
шей при Старом режиме, достигала более 97 %.
Мы не ставим перед собой задачу провести чистку словарей
и лексикона. В том, что касается определений, все правы и все
ошибаются. У каждого есть свои веские причины использовать
определенные термины, и каждый ошибается, пытаясь очернить
те, которые применяют его оппоненты. Наше определение «сред-
него класса» («промежуточные» 40 %) очень спорно, поскольку все
люди, которых мы включаем в эту группу, на самом деле распо-
лагают доходами (или имуществом), превышающими медианный
показатель для данного общества7. Можно было бы разделить об-

7. Как мы уже отмечали, медианный показатель отражает уровень, ниже

которого находится половина населения. На  практике медиана все-
гда ниже среднего уровня, поскольку распределение всегда вытянуто
вверх, что повышает средний уровень (но не медиану). Что касается
трудовых доходов, медиана, как правило, составляет 80 % от  средне-

Т о м а с П и к е тт и   3 0 3
щество на три части и назвать «средним классом» ту треть, кото-
рая действительно находится в середине. Однако, на наш взгляд,
предложенное нами определение больше соответствует наибо-
лее распространенному использованию выражения «средний
класс», которое, как правило, применяется для обозначения лю-
дей, явно лучше обеспеченых, чем основная масса народа, но ко-
торые при этом остаются далеки от подлинной элиты. Однако все
это в высшей степени спорно, и мы не станем твердо отстаивать
свою позицию по этому деликатному вопросу, имеющему как лин-
гвистическое, так и политическое измерение.
На самом деле все попытки отразить неравенство при помо-
щи небольшого числа категорий неизбежно будут носить схема-
тический и упрощенный характер, поскольку социальная реаль-
ность, лежащая в их основе, подразумевает, что распределение
осуществляется непрерывно. На всех уровнях доходов и имуще-
ства всегда есть некоторое количество живых людей, чьи отли-
чительные особенности и численность медленно меняются в за-
висимости от формы распределения, имеющей место в данном
обществе. Между различными социальными классами, между ми-
ром «народа» и миром «элиты» никогда не бывает резкого разры-
ва. Именно поэтому наш анализ целиком и полностью опирается
на статистические понятия, основанные на децилях (10 % наибо-
лее обеспеченных, промежуточные 40 %, 50 % наименее обеспечен-
ных): их можно одинаково определить в различных обществах,
а значит, они позволяют проводить строгие и объективные срав-
нения во времени и в пространстве, не отрицая при этом слож-
ность, свойственную каждому обществу, и особенно непрерывный
характер социального неравенства.

Борьба классов или борьба центилей?

В сущности, наша единственная цель в этом и заключается: срав-

нить структуру неравенства, имеющую место в обществах, дале-
ко отстоящих друг от друга во времени и в пространстве, в обще-
ствах, которые априори друг другу противоположны, и особенно
в обществах, которые используют совершенно разные слова и по-
нятия для обозначения составляющих их социальных групп. По-

го показателя (например, при средней зарплате 2000 евро медианная

зарплата будет равняться 1600 евро). Что касается имущества, медиа-
на может быть очень низкой: зачастую всего 50 % от среднего уровня
имущества или практически нулевой, если наиболее бедная половина
населения не владеет практически ничем.

3 0 4 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
нятия децилей и центилей несколько абстрактны и, безусловно,
поэтичностью не отличаются. Инстинктивно проще идентифици-
ровать себя по категориям своего времени: крестьяне или знать,
пролетарии или буржуа, наемные работники или руководители,
официанты или трейдеры. Однако красота децилей и центилей
как раз и состоит в том, что они позволяют сопоставить неравен-
ства и эпохи, которые иначе сравнить невозможно, и выработать
общий язык, который, в принципе, все могут воспринять.
Когда это будет необходимо, мы будем раскладывать рассма-
триваемые группы на более мелкие составляющие при помощи
центилей или даже тысячных долей для того, чтобы в полной
мере отразить непрерывный характер социального неравенства.
В каждом обществе, даже в самом эгалитарном, верхняя дециль —
это отдельный мир. Он состоит как из  людей, чей доход все-
го в два-три раза выше среднего, так и из тех, чьи ресурсы пре-
вышают средний уровень в несколько десятков раз. Для начала
полезно разложить верхнюю дециль на две подгруппы: с одной
стороны, верхнюю центиль (которую для ясности можно назвать
«доминирующим классом», не претендуя, однако, на то, что этот
термин лучше, чем прочие), а с другой — следующие девять цен-
тилей («состоятельный класс»).
Например, если мы рассмотрим случай относительно слабо-
го неравенства в трудовых доходах (как в Скандинавских стра-
нах), который приведен в таблице 1 и в котором 10 % наиболее обес-
печенных работников получают 20 % от общего фонда зарплаты,
то можно отметить, что доля, приходящаяся на 1 % наиболее обес-
печенных, как правило, составляет 5 % от общего фонда зарплаты.
Это означает, что 1 % лучше всего оплачиваемых наемных работни-
ков в среднем зарабатывают в пять раз больше средней зарплаты,
то есть 10 тысяч евро в обществе, где средняя зарплата составляет
2 тысячи евро в месяц. Иными словами, 10 % лучше всего оплачи-
ваемых работников зарабатывают в среднем четыре тысячи евро
в месяц, однако внутри этой группы 1 % лучше всего оплачиваемых
зарабатывают в среднем 10 тысяч евро в месяц (а остальные 9 % по-
лучают в среднем около 3300 евро). Если мы бы продолжили раз-
ложение и исследовали заработки верхней тысячной доли (0,1 %
лучше всего оплачиваемых) внутри верхней центили, то мы об-
наружили бы людей, зарабатывающих несколько десятков тысяч
евро в месяц, и даже тех, кто получает несколько сотен тысяч евро
в месяц, в том числе и в Скандинавских странах в 1970–1980‑е годы.
Просто число этих людей было бы невелико, вследствие чего их вес
в общей массе трудовых доходов был бы сравнительно ограничен.

Т о м а с П и к е тт и   3 0 5
 Таким образом, для того чтобы судить о неравенстве в ка-
ком‑либо обществе, недостаточно констатировать, что некоторые
доходы очень высоки: например, фраза «шкала зарплат варьиру-
ется от 1 до 10» или же «от 1 до 100» на самом деле фактически
ничего не говорит. Нужно также знать, сколько людей достигают
этого уровня. С этой точки зрения доля доходов (или имущества),
которыми располагает верхняя дециль или верхняя центиль, яв-
ляется показателем, позволяющим адекватно оценить неравен-
ство в обществе, поскольку он учитывает не только наличие очень
больших доходов (или имущества), но и количество людей, кото-
рые имеют отношение к этим крайне высоким показателям.
Верхняя центиль — особенно интересная группа для изуче-
ния в рамках нашего исторического исследования, поскольку она
по определению представляет собой очень незначительную часть
населения, но в то же время является намного более широкой
группой, чем элиты численностью в несколько десятков или со-
тен человек, привлекающих к себе внимание (как группа «двухсот
семейств» во Франции, под которой в межвоенный период пони-
мались двести крупнейших акционеров Банка Франции, или рей-
тинги состояний, публикуемые сегодня Forbes и другими подоб-
ными журналами и, как правило, включающие в себя несколько
сотен человек). В такой стране, как Франция, где в 2013 году про-
живает почти 65 миллионов человек, или около 50 миллионов со-
вершеннолетнего населения, верхняя центиль охватывает 500
тысяч взрослых. В такой стране, как США, где проживает 320
миллионов человек, из которых 260 миллионов являются совер-
шеннолетними, численность верхней центили составляет 2,6 мил-
лиона взрослых. Таким образом, речь идет об очень многочис-
ленных социальных группах, которых невозможно не заметить
в масштабах страны, особенно когда вы живете в тех же городах,
что и они, а то и в тех же районах. Во всех странах верхняя цен-
тиль занимает весомое место не только в денежном отношении,
но и в социальном пейзаже.
При  более внимательном рассмотрении оказывается, что
во всех обществах, будь то во Франции 1789 года (где аристокра-
тия составляла от 1 до 2 % населения) или в Соединенных Шта-
тах в начале 2010‑х годов (где движение Occupy Wall Street («За-
хвати Уолл-стрит») было прямо направлено против группы «1 %»
самых богатых), верхняя центиль представляет собой достаточно
значимую часть населения, которая существенно влияет на фор-
мирование социального пейзажа и политического и экономиче-
ского устройства в целом.

3 0 6 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 Отметим попутно удобство использования понятий децилей
и центилей: как можно было бы сравнивать неравенство в таких
разных обществах, как Франция 1789 года и Соединенные Шта-
ты 2013 года, не определив точно децили и центили и не оценив
приходящуюся на них долю на ционального богатства в первом
и во втором случае? Такое упражнение, конечно, не позволяет
решить все проблемы и ответить на все вопросы, однако это на-
много лучше, чем не иметь возможности сказать вообще что‑ли-
бо. Мы попытаемся определить, в какой степени доминирование
«1 %», измеренного таким образом, было сильнее при Людовике
XVI или при Джордже Буше и Бараке Обаме.
Пример движения Occupy Wall Street также показывает, что
хотя этот общий язык и особенно понятие «верхней центили»
на первый взгляд могут показаться немного абстрактными, они
тем не менее позволяют выявить масштабную эволюцию нера-
венства и поразительные реалии. Вместе с тем они становятся
удобным инструментом для выявления причин, которые приво-
дят к масштабной социальной и политической мобилизации об-
щества вокруг, казалось бы, неожиданных лозунгов («We are the
99 %»8),8но вызывающих в памяти знаменитый памфлет «Что та-
кое третье сословие?», опубликованный в январе 1789 года абба-
том Сийесом9.9
Уточним также, что иерархии, о которых идет речь, а значит,
и понятия децилей и центилей, разумеется, неодинаковы приме-
нительно к трудовым доходам и к имуществу. Те, кто располагает
10 % самых высоких трудовых доходов или 50 % самых низких до-
ходов, — это не те же люди, которые владеют 10 % самых крупных
состояний или 50 % самых скромных состояний. «Один процент»
трудовых доходов — это не «1 %» имущества. Децили и центили
определяются отдельно для трудовых доходов, отдельно для соб-
ственности на капитал и, наконец, отдельно для общего дохода,
полученного путем совмещения труда и капитала, являющегося
синтезом этих двух аспектов и отражающего общую социальную
иерархию. Крайне важно всегда уточнять, о какой именно иерар-
хии идет речь. В традиционных обществах соотношение между
этими двумя аспектами часто было отрицательным (владель-
цы крупного имущества не работали и потому находились внизу
иерархии трудовых доходов). В современных обществах соотно-

8. «Нас — 99 %» (англ.). — Прим. пер.

9. «Что такое третье сословие? Всё. Чем оно было до сих пор при суще-
ствующем порядке? Ничем. Что оно требует? Стать чем‑нибудь».

Т о м а с П и к е тт и   3 0 7
шение, как правило, положительное, однако полного совпадения
не происходит (коэффициент соотношения всегда ниже единицы).
Например, всегда есть немало людей, которые относятся к выс-
шему классу по трудовым доходам, но являются частью низших
классов по имуществу, и наоборот. Социальное неравенство мно-
гомерно, равно как и политический конфликт.
Отметим, наконец, что распределение доходов, как и имуще-
ства, отраженное в таблицах 1–3 и проанализированное в этой
и следующих главах, представляет собой так называемое «пер-
вичное» распределение, то есть до учета налогов. В зависимости
от того, насколько «прогрессивно» или «регрессивно» налогооб-
ложение (то есть какая налоговая нагрузка ложится на различ-
ные группы доходов и имущества по мере продвижения вверх
по социальной иерархии), государственные услуги и трансферты,
ими финансируемые, распределение после уплаты налогов может
быть более или менее эгалитарным, чем до их уплаты. Мы иссле-
дуем эти аспекты в четвертой главе книги, наряду с комплексом
вопросов, связанных с перераспределением. На данном этапе нас
интересует лишь распределение до уплаты налогов10.
Неравенство в труде: смягчение неравенства? Вернемся к ана-
лизу количественных показателей неравенства. В какой мере не-
равенство в трудовых доходах является умеренным, разумным
или даже смягченным? Конечно, неравенство в труде всегда ме-
нее выражено, чем неравенство в капитале. Тем не менее было бы
ошибкой пренебрегать им — с одной стороны, потому, что трудо-
вые доходы, как правило, составляют от двух третей до трех чет-
вертей национального дохода, а с другой стороны, потому, что
расхождение в распределении трудовых доходах в различных
странах довольно существенно, что позволяет предположить, что
проводимая политика и национальные различия могут оказывать
значительное влияние на это неравенство и на условия жизни

10. Следуя сложившейся традиции, мы включили замещающий доход

(то есть пенсии по возрасту и пособия по безработице), призванный за-
менить потерю трудовых доходов и финансируемый за счет платежей,
взимаемых с зарплаты (в соответствии с логикой взносов), в первич-
ные трудовые доходы, так как в противном случае неравенство в тру-
довых доходах среди взрослого населения было бы заметно выше по-
казателей, указанных в таблицах 1 и 3, что выглядело бы несколько
искусственно (учитывая значительное число пенсионеров и безработ-
ных, располагающих нулевым трудовым доходом). В четвертой части
книги мы вернемся к перераспределению через систему выплаты пен-
сий и  пособий, которую пока что мы будем рассматривать лишь как
элемент «отсроченной заработной платы».

3 0 8 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
широких групп населения. В самых эгалитарных, с точки зрения
трудовых доходов, странах, таких как государства Скандинавии
в 1970–1980‑е годы, 10 % лучше всего оплачиваемых получают
около 20 % от общего объема трудовых доходов, а 50 % хуже все-
го оплачиваемых — 35 %. В странах со средним уровнем неравен-
ства, к числу которых сегодня относится большинство европей-
ских стран (например, Франция или Германия), первая группа
получает 25–30 % от общего объема трудовых доходов, а вторая —
около 30 %. В странах с сильным неравенством, таких как Соеди-
ненные Штаты в начале 2010‑х годов (где, как мы увидим далее,
достигнут один из самых высоких когда‑либо наблюдавшихся
уровней неравенства в трудовых доходах), на верхнюю дециль
приходится 35 % трудовых доходов, а на нижнюю половину — все-
го 25 %. Иными словами, соотношение между этими двумя груп-
пами оказывается полностью противоположным. Доля 50 % хуже
всего оплачиваемых в общем зарплатном фонде в два раза выше,
чем доля 10 % лучше всего оплачиваемых, в самых эгалитарных
странах (что не так уж много, скажут некоторые, если учесть,
что их в пять раз больше), и на треть меньше в странах с самым
высоким уровнем неравенства. Если тенденция ко все большей
концентрации трудовых доходов, наблюдавшаяся в Соединен-
ных Штатах в последние десятилетия, сохранится, то к 2030 году
доля 50 % хуже всего оплачиваемых там будет наполовину мень-
ше, чем доля 10 % лучше всего оплачиваемых (см. таблицу 1). Ра-
зумеется, ничто не указывает на то, что развитие пойдет именно
по этому пути, но эта тенденция тем не менее показывает, что те-
кущие изменения далеко не безобидны.
Если точнее, то при все той же средней зарплате в две тыся-
чи евро более эгалитарное скандинавское распределение преду-
сматривает, что 10 % лучше всего оплачиваемых будут получать
четыре тысячи евро (а 1 % лучше всего оплачиваемых — 10 тысяч
евро), промежуточные 40 % — 2 250 евро в месяц, а 50 % хуже все-
го оплачиваемых — 1 400 евро; тогда как американское распреде-
ление, приводящее к самому высокому на сегодня неравенству,
предполагает более ярко выраженную иерархию: семь тысяч евро
для верхних 10 % (а самый верхний 1 % будет получать 24 тысячи
евро), две тысячи евро для промежуточных 40 % и всего одна ты-
сяча евро для низших 50 %.
Для наименее обеспеченной половины населения расхождение
между различными видами распределения оказывается весь-
ма существенным: если на протяжении всей жизни человек рас-
полагает дополнительным доходом в размере 40 % — 1 400 евро

Т о м а с П и к е тт и   3 0 9
вместо тысячи, даже без учета влияния системы налогообложе-
ния и трансфертов, это значительно влияет на образ жизни, ко-
торый этот человек может себе позволить, на жилищные усло-
вия, на формы проведения отпуска, на расходы, которые можно
выделить на осуществление своих проектов, на детей и т. д. Так-
же следует подчеркнуть, что в большинстве стран доля женщин
среди тех 50 %, которые получают более низкую зарплату, замет-
но выше, вследствие чего сильные различия между странами от-
части отражают и различную степень расхождения между зар-
платами мужчин и женщин, которая в Северной Европе ниже,
чем где бы то ни было еще.
Для  наиболее обеспеченных слоев населения расхождение
между различными видами распределения также оказывает-
ся очень значительным: у человека, который в течение всей сво-
ей жизни располагает семью тысячами евро, а не четырьмя ты-
сячами (или даже 24 тысячами вместо 10 тысяч), расходы будут
иными, и он будет располагать большей свободой не только в соб-
ственных покупках, но и в отношении других: например, ему бу-
дет проще нанимать себе на службу хуже оплачиваемых людей.
Если нынешняя тенденция в Соединенных Штатах сохранит-
ся, то, при все той же средней зарплате в две тысячи евро в ме-
сяц, к 2030 году ежемесячные доходы верхних 10 % могут достичь
девяти тысяч евро (и 34 тысяч для 1 %), промежуточных 40 % —
1 750 евро, а нижних 50 % — всего 800 евро. Иными словами, 10 %
самых богатых смогут нанимать в качестве прислуги значитель-
ную часть нижних 50 %11.
Таким образом, очевидно, что при одинаковой средней зарпла-
те различия в распределении трудовых доходов могут приводить
к складыванию совершенно разных социальных и экономических
реалий для тех или иных социальных групп, а в некоторых слу-
чаях и к далеко не безмятежному неравенству. Ввиду всех этих
причин крайне важно понять, какие экономические, социальные
и политические силы определяют степень неравенства в трудо-
вых доходах в различных обществах.

11. Все эти простейшие расчеты подробно приведены в таблице 1 (доступ-

на онлайн: http://piketty.pse.ens.fr/en/capital21c2).

3 1 0 Л О Г ОС ·  Т ОМ 2 5  ·  # 6  ·  2 0 1 5
 ЛОГОС
В МАГАЗИНАХ
ВАШЕГО ГОРОДА

Москва Art Book Shop, павильон Музей Современного Искус-

ства «Гараж», ул. Крымский вал, 9, стр. 32 (Центральный
Парк культуры и отдыха им. М.Горького), (495) 645‐05‐21
MMOMA Art Book Shop в институте Strelka in Russian,
Берсеневская наб., 14, стр. 5а
Библиотека-фонд Русское зарубежье, ул. Нижняя
Радищевская, 2, (495) 915-10-30
БукВышка, университетский книжный магазин (ВШЭ),
ул. Мясницкая, 20, (495) 628‑29‑60, books@hse.ru
Гнозиc, Турчанинов пер., 4, (499) 255-77-57
Додо Азов, Азовская ул., 24, корп. 3 (ТРЦ «Азовский»),
(926) 417-53-58
Додо Меридиан, Профсоюзная ул., 61 (ЦКИ «Мери-
диан»), (915) 418-60-27
Додо Спейс, ул. Мясницкая, 7, стр. 2, (926) 044-15-61,
dodo.shops@gmail.com
Додо в Культурном центре ЗИЛ, ул. Восточная, 4, корп. 1,
(495) 675‐16‐36
Додо Царицыно, Визит-центр Государственного музея-
заповедника «Царицыно», ул. Тюрина
Киоски Издательского дома «Дело» в РАНХиГС,
пр. Вернадского, 82, (499) 270‑29‑78, (495) 433‑25‑02,
magazin1@anx.ru
Москва на Воздвиженке, ул. Воздвиженка, 4/7, стр. 1,
(495) 212-22-08
Москва, ул. Тверская, 8, стр. 1, (495) 629-64-83,
797-87-17
Московский Дом книги, ул. Новый Арбат, 8,
(495) 789-35-91
У Кентавра, книжная лавка ( ИОЦ «Гуманитарная
книга»), РГГУ, ул. Чаянова, 15, (499) 973‐43‐01, kentavr@
rsuh.ru
Фаланстер, Малый Гнездниковский пер., 12 / 27,
(495) 629‑88‑21 falanster@mail.ru
 Фаланстер на Винзаводе, 4-й Сыромятнический
пер., 1, стр. 6, (495) 926-30-42
Циолковский, Пятницкий пер., 8, стр. 1,
(495) 951-19-02 primuzee@gmail.com
Оптовая торговля: издательство «Европа»,
Малый Гнездниковский пер., 9, стр. 3а,
(495) 629‑05‑54 sales@europublish.ru

Санкт- Подписные издания, Литейный пр., 57,

Петербург (812) 273-50-53, ivanovnovnov@gmail.com
Все свободны, Мойка, 28, +7 904 632-90-52,
vsesvobodny@gmail.com
Дом университетской книги (Издательство СПбГУ),
Менделеевская линия, 5, (812) 329-24-70, (812) 329-
24-71, vitanova@spbu.ru
Санкт-Петербургский Дом Книги, Невский пр., 28,
(812) 448-23-55, zinger@spbdk.ru
Свои книги, ул. Репина, 41, (812) 966-16-91
Fahrenheit 451, ул. Маяковского, 15, books@frngt.ru
Порядок слов, наб. р. Фонтанки, 15, (812) 310‑50‑36
Мы (проект Biblioteka), Невский пр., 20,
(981) 168-68-85
Оптовая торговля: ИД «Гуманитарная академия»,
ул. ­Сестрорецкая, 8, (812) 430‑99‑21, 430‑20‑91,
gumak@mail.ru

Воронеж Книжный клуб Петровский, ул. 20‑летия ВЛКСМ, 54а

(ТЦ «Петровский пассаж»), (473) 233‑19‑28,
knigafe.pr@gmail.com

Ек атеринбург Йозеф Кнехт, ул. 8 Марта, 7 (вход с набережной),

(950) 193-15-33, books.ekb@gmail.com
Пиотровский, ул. Бориса Ельцина, 3 (Президентский
центр Бориса Ельцина), (912) 485-79-35

Красноярск Бакен, ул. Мира, 115А, (391) 288-20-82,

info@bakenbooks.com

Нижний Новгород ГЦСИ Арсенал, Кремль, корпус 6 (здание «Арсенала»),

(831) 423‑57‑41, ncca@art.nnov.ru
Полка, ул. Канавинская, 2, (960) 189-33-60

Новосибирск КапиталЪ, литературный магазин, ул. Максима Горь-

кого, 78, (383) 223-69-73, 2236973@mail.ru
 Пермь Пиотровский, независимый книжный магазин,
ул. Ленина, 54, (342) 243-03-51,
piotrovsky.book@gmail.com

Ростов-на-Дону Книжный салон Интеллектуал, ул. Садовая, 55,

Дворец творчества детей и молодежи, фойе главного
здания, (988) 565‑14‑35

Ставрополь Князь Мышкин, ул. Космонавтов, 8, (928) 963-94-81,

(928) 329-13-43, myshkinbooks@yandex.ru

Киев Архе, ул. Якира, 13, +380-63-134-18-93

ЛОГОС
В ИНТЕРНЕТЕ

Интернет- http://www.libroroom.ru/
магазины http://www.labirint.ru / 
http://urait-book.ru / 
http://urss.ru / 
http://www.ozon.ru / 

В электронном http://www.litres.ru/
виде http://bookmate.ru/
http://www.ozon.ru/
И Н С Т И Т У Т Э К О Н О М И Ч Е С К О Й П ОЛ И Т И К И
И М Е Н И Е ГО РА Т И М У Р О В И Ч А ГА Й Д А РА  —
крупнейший российский научно‑исследовательский
и учебно-методический центр.
Институт экономической политики был учрежден
Академией народного хозяйства в 1990 году.
С 1992 по 2009 год был известен как Институт
экономики переходного периода, бессменным
руководителем которого был Е. Т. Гайдар.
В 2010 году по инициативе коллектива
в ­соответствии с Указом Президента РФ
от 14 мая 2010 года № 601 институт вернулся
к исходному наименованию, и ему было присвоено
имя Е. Т. Гайдара.
Издательство Института Гайдара основано
в 2010 году. Задачей издательства является
публикация отечественных и зарубежных
исследований в области экономических,
социальных и гуманитарных наук, трудов
классиков и современников.