Вкус правды. Афоризмы и изречения китайских мудрецов - 2016 PDF

ВКУС
ПРАВДЫ
Афо ри з м ы
и
и зре чени я
к итайск и х
мудрецов
МОСКВА, 2016
УДК 82-84
ББК 94.8
В569
Составление, перевод, предисловие

и примечания В. Малявина
В569 Вкус правды. Афоризмы и изречения китайских му-

дрецов / [сост., пер., предисл. и прим. В. Малявина]. —
М. : РИПОЛ классик, 2016. — 432 с.
ISBN 978-5-386-08948-1
«Вкус правды» — это сборник афоризмов китайских пи-

сателей разных исторических эпох, переведенных известным
синологом Владимиром Малявиным. Для современного чита-
теля они не так знакомы, как авторы классических текстов вро-
де Конфуция или Лао Цзы, но позволяют проследить развитие
философской мысли и ее влияние на повседневную жизнь
Поднебесной. Мудрость, заключенная в изречениях древних
китайских авторов, переходит в эстетику восприятия и сердеч-
ную искренность, творческая игра духа ведет к стратегическо-
му планированию и созиданию.
УДК 82-84
ББК 94.8
© Малявин В. В., 2016

© Издание. Оформление.
ООО Группа Компаний
ISBN 978-5-386-08948-1 «РИПОЛ классик», 2016
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
Мудрое восточное изречение...

Что может быть более привычного, стереотипного,
общепризнанного в наших представлениях о литератур-
ном наследии Востока? Что может быть в этом наследии
более чаемого, более ожидаемого, даже если ожидания
оправдываются далеко не так часто, как хотелось бы?
Есть в восточных афоризмах, в нашем идеальном образе
«восточного афоризма» особая, неотразимо-пленитель-
ная магия. Не оттого ли, зачарованные непритязатель-
ной убедительностью этих изречений, мы так редко
задумываемся над природой афористической формы
выражения мыслей, над местом и значением афористи-
ческого слова в культурах стран Востока?
А между тем афоризм способен многое поведать
о происхождении и призвании словесности, об отноше-
нии литературы к жизни.
Ведь афористику по праву можно назвать искус-
ством жизненной правды. В афоризмах жизнь еще не
заслонена отвлеченными идеями, принципами или
законами; в них она сверкает и переливается бесконечно
разнообразной мозаикой лиц, ситуаций, точек зрения,
в них находят подтверждение самые общие и самые
5
Вступительная статья
непосредственные, неуловимые для логических формул

ценности человеческого бытия. И афоризм так же убеди-
телен, как может быть убедительно только приходящее
внезапно, но извечно предвкушаемое и оттого даже не
нуждающееся в доказательствах понимание того, что
жизнь реальна и что в ней есть, как выразился китайский
литератор, «нечто подлинное».
Быть может, в загадке афористической мудрости —
всегда странно знакомой, хранящей в себе целостное
видение мира, но никогда не повторяющейся — отобра-
жается загадка самой жизни: вечно новой и неизбывной,
равно достижимой для всех и столь же для всех неулови-
мой, самодостаточной и безграничной в каждом мгнове-
нии своего бытия.
Афоризм, соединяя в себе воображение и рефлек-
сию, сердечную искренность и творческую игру духа,
возвращает нашу мысль к глубочайшим истокам вырази-
тельного акта, к непостижимому и все же доверительно-
му переживанию подлинности нашего присутствия
в мире.
Афористическая словесность имеет глубокие
корни в классической культуре Китая.
Примечательно, что наследие первого и наиболее
чтимого китайского философа — Конфуция состоит из
отдельных афористически сжатых высказываний. Заслу-
женной славой пользуются поэтически парадоксальные
изречения древних даосских мыслителей — Лао-цзы
и Чжуан-цзы. Но не менее примечателен и тот факт, что
литературная и философская традиция Китая нашла
в афоризме свое завершение: литература так называемых
«малых форм» (сяо пинь) — разнообразные эссе, «заметки
на полях», но в первую очередь все-таки отдельные
изречения, сентенции и назидательные максимы, приоб-
6
ретшие необыкновенную популярность в Китае XVI–

XVIII веков, — стала последним и самым зрелым словом
китайской классической словесности.
Историческим фоном расцвета афористики в ту
эпоху послужило все более углублявшееся отчуждение
между государством и образованной верхушкой обще-
ства. Среди литераторов того времени было принято
с нескрываемым презрением относиться к служебной
карьере, многие из них даже не пытались держать экза-
мен на ученое звание, что было обязательным условием
политического успеха в старом Китае. Завоевание Китая
маньчжурами в середине XVII века еще более обострило
конфликт между властью и обществом. Новые хозяева
страны понимали, что не найдут в лице ее ученой элиты
искренних друзей, и стремились упрочить свое положе-
ние репрессиями и насаждением самых рутинных и дог-
матических форм учености и словесности. В результате
закосневшие, иссушенные школярскими упражнениями
традиционные жанры литературы утратили всякую
привлекательность; новая словесность растеклась ма-
ленькими звонкими ручейками вокруг серой глыбы
официальной книжности. Подлинной пищей литератур-
ного творчества стали тревоги и радости частной жизни
во всем ее разнообразии. Естественно, что афоризму —
форме очень свободной, гибкой, чутко откликающейся
на жизненные перемены — было суждено занять в лите-
ратуре того времени почетное место.
Надо было уметь отвернуться от официозных
ценностей быта, надо было проникнуться стойким отвра-
щением к пошлости казенных мнений и идеалов, чтобы
в литературе позднесредневекового Китая вполне утвер-
дился в своих правах афоризм. Ибо тайна афоризма —
это тайна вольности духа. Афоризм возвещает о жизни
7
сознания, ставшего свободным от соблазнов света, чтобы

быть свободным для себя.
Итак, афористическую словесность с полным
основанием можно назвать «альфой и омегой» китайской
традиции. Но что такое традиция? По-видимому, мы
спрашиваем о предмете, не столь уж легко поддающемся
определению. Для характеристики его как нельзя лучше
подходит суждение Аристотеля о том, что люди менее
всего замечают как раз наиболее очевидное. Что может
быть ближе и внятнее того, что нам передается, предается
(памятуя о том, что слово «традиция» восходит к латин-
скому Хга Л Иго — передача, предание)? Традиция жива,
когда она не видна. Вот почему в традиционных культу-
рах живое предание всегда окружено ореолом священ-
ной тайны и остается чем-то наименее выявленным,
выставленным напоказ, осознанным. Напротив: совре-
менные позитивистски настроенные исследователи,
помещающие традицию в область не заданного челове-
ку, а лишь представленного, доступного наблюдению,
объективированного, упускают из виду все, что есть в ней
существенного.
Ниже мы попытаемся рассмотреть традицию как
самостоятельную и в своем роде первичную реальность
человека, имеющую свою логику развития и требующую
особых методов изучения; как реальность по существу
своему внеобразную и доступную только символическо-
му выражению. Наши заметки, конечно, не претендуют
на всестороннее объяснение феномена традиции. Они
лишь намечают один из возможных путей осмысления
памятников средневековой китайской афористики,
публикуемых в этой книге.
Отобранные для перевода произведения принадле-
жат разным историческим эпохам и разным направлени-
8
ям китайской мысли. Первыми помещены изречения из

малоизвестной книги «Гуань Инь-цзы», сложившейся,
вероятно, в X веке и представляющей собой характерный
памятник философской и литературной традиции
даосизма.
«Гуань Инь-цзы» состоит из разрозненных сужде-
ний, лежащих в русле миросозерцания древних даосов.
Как и в книгах даосских авторов Древнего Китая, мы
встречаем здесь органическое единство чувства и мысли:
присутствующие в тексте образы зовут к размышлениям,
а, казалось бы, сугубо умозрительные выводы будят
фантазию. Творчество неизвестного автора этого глубоко
созерцательного сочинения проистекает из чистого
покоя внесубъективного сознания, которое не замыкает-
ся в себе, но чутко внемлет бытию, ищет живой и интим-
ной связи с миром. В афоризмах «Гуань Инь-цзы» засви-
детельствован опыт, говоря языком даосов, «самопомра-
чающегося» разума, который сознает свою несводимость
к данным опыта или умозрения, но выявляет бесконеч-
ную перспективу посредования того и другого. Это
разум, удостоверяющий себя в акте самопреодоления
и потому повинующийся властному требованию никогда
не повторяться, всегда быть открытым новому. Поэтому
верность философской позиции древних даосских мыс-
лителей отнюдь не мешает автору «Гуань Инь-цзы»
представлять ее в новом, зачастую неожиданном свете,
вводить и обыгрывать новые образы, термины и сюжеты.
Речь идет, в сущности, о верности не букве и даже не
идеям, а исходным интуициям традиционной мысли или,
точнее было бы сказать, мысли, питающейся традицией.
Следующие два публикуемых здесь произведения
сложились в XI–XIII веках в русле традиции чань-
буддизма — одного из наиболее популярных и самобыт-
9
ных направлений китайского буддизма. Основной текст

«Скрижалей Лазурной скалы» был составлен в середине
XI века монахом Сюэдоу, а спустя столетие дополнен
комментариями. Автор сборника «Застава без ворот
учения Чань» — монах Хуэйкай по прозвищу Умэнь
(букв. Без ворот), живший в XIII веке. В книгах Сюэдоу
и Умэня собраны дидактические изречения и сюжеты,
получившие среди приверженцев чань-буддизма статус
так называемых «публичных дел», по-китайски гунъань
(в европейской литературе они известны больше по их
японскому наименованию коаны). Выражение «публич-
ное дело» было заимствовано чаньскими проповедника-
ми из судебного лексикона средневекового Китая, где
оно означало приговор суда, судебный прецедент, уста-
навливавшие истину. Среди чань-буддистов эти сюжеты
были названы так потому, что они служили образцовыми
примерами, позволявшими последователям чань устано-
вить истину и достичь полной просветленности созна-
ния — конечной цели чаньской аскезы. Согласно разъяс-
нению чаньского наставника XIV века Чжунфэна, слово
«публичный» в словосочетании «публичное дело» указы-
вает на «единый путь всех мудрецов и достойных мужей
мира», а слово «дело» означает «достоверные записи
истины мудрецов и достойных мужей».
Таким образом, для приверженцев чань-буддизма,
настаивавших на возможности внезапного просветления
каждого в каждый момент жизни, гунъань были призваны
засвидетельствовать, удостоверить присутствие истины
и подвести к ней тех, кто еще не познал ее. Составление
гунъань или, точнее, извлечение их из обширного насле-
дия житийной литературы чань-буддизма и преобразова-
ние в самостоятельные сюжеты было вызвано мотивами,
лежавшими за пределами собственно литературного
10
творчества, и гунъань, строго говоря, нельзя считать

литературным жанром. Тем не менее эти странные,
словно бы пародийные диалоги имеют немало черт, сбли-
жающих их с афористикой. Их форма во многом опреде-
лена стремлением высказать как можно больше, сказав
как можно меньше. Обычно в гунъань имеется ключевая
фраза или даже одно слово, так называемое «заглавное
высказывание» (хуа шоу), в котором, как считалось,
сходилась мудрость чань. Такие «заглавные высказыва-
ния», выступавшие своеобразным фокусом духовной
практики чаньского подвижника, зачастую имели вид
афористически сжатых суждений.
Тенденция чаньской литературы к максимальной
экспрессии и сжатости слога привела к появлению
специальных сборников изречений и крылатых слов,
каждое из которых воспринималось как полновесное
выражение чаньской истины «всепроницающего созна-
ния» Будды. Образчики подобных сентенций, взятые из
антологии «Собрание чаньских изречений», помещены
вслед за переводом книги Умэня. Эти сентенции овеяны
дыханием Неизбывного. Поставить под ними чье-то имя
значило бы убить в них поэзию. Но почти в каждом
звучит неповторимый, безошибочно правдивый голос
человека, говорящего о лично пережитом и осмыслен-
ном. То же единение оригинального и традиционного
можно наблюдать и в сборнике Умэня, который в своих
комментариях к гунъань подчеркнуто, подчас даже
вызывающе вольно обращается с заветами великих
учителей чань. И это, конечно, не бравада легкомыслен-
ного школяра, но... тоже строгая традиция!
Предлагаемую читателю подборку публикаций
завершают сборники изречений, принадлежащих свет-
ским авторам XVI—XVII веков. Наибольший интерес
11
среди них представляет сборник «Вкус корней», состав-

ленный в начале XVII века почти безвестным литерато-
ром Хун Цзычэном. Афоризмы Хун Цзычэна и его совре-
менников — знамение новой эпохи истории китайской
культуры. И не только потому, что жанр афоризма,
получивший в ту эпоху название «чистых речений»
(цинъянъ), именно в то время вошел в моду. Важнее
отметить, что в Китае окончательное становление афо-
ризма как литературной формы совпало с вызреванием
нового, небывало широкого по своим масштабам и соци-
альной значимости культурного синтеза. В рамках этого
синтеза три традиционных учения Китая — конфуциан-
ство, даосизм и буддизм — оказались частями некоего
целостного миросозерцания / разными моментами
единой жизненной позиции и уже не могли претендо-
вать на исключительный, уникальный характер своих
ценностей.
Социальный фундамент нового культурного
самосознания заложили расцветшие в ту пору города
с их многолюдной, проникнутой духом демократизма
уличной толпой, массовыми празднествами и увеселени-
ями, открытостью самым разным идеям и традициям,
относительной доступностью образования. Естественно,
что вовлечение традиционных религий в городскую
культуру сопровождалось их обмирщением. Соответ-
ственно изменилась значимость их канонического насле-
дия, испытавшего воздействие двух разнонаправленных
процессов. Основные идеи и символы этого наследия
были усвоены светской культурой, тогда как его тради-
ционные формы, напротив, все более теряли публичное
звучание, превращались в формальность, ярлык школы
или учреждения, приобретали сугубо инструментальное
и служебное применение. Рядом с традиционной, кано-
12
низированной словесностью множились, затмевая их,

новые литературные жанры, обращенные к широким
слоям общества. Одним из результатов этого процесса
обмирщения культуры и явилось распространение
дидактических и вместе с тем ориентированных на
повседневную жизнь и в этой повседневности черпавших
для себя материал афоризмов.
В книге Хун Цзычэна мы встречаем очевидные
приметы позднесредневекового этапа истории китай-
ской культуры. Ее автор называл себя «монахом в ми-
ру» — весьма характерное прозвище для эпохи культур-
ного синкретизма и секуляризации религиозных идеа-
лов. В духе своего времени он с одинаковой симпатией
и притом совершенно естественно, без всякого насилия
над собой относится к традиционным «трем учениям»
Китая — конфуцианству, буддизму и даосизму. Их союз
кажется ему самоочевидным и вполне разумным. Но он
имеет возможность свободно черпать из традиционных
источников потому, что внутренне свободен от них. Для
Хун Цзычэна — и в этом он тоже является достойным
представителем своего времени — человек становится
хозяином своей судьбы благодаря неутолимой жажде
истины, способности самому судить себя, которые
существуют в нем прежде всяких доктрин и останутся
с ним, когда все доктрины прейдут. Как ни традиционен
на первый взгляд Хун Цзычэн, он не так уж далек от
своего современника, выдающегося вольнодумца Ли
Чжи, который, по его собственным словам, не хотел
подражать ни Конфуцию, ни Будде, ни Лао-цзы, а стре-
мился только «стать самим собой — и никем больше».
И как ни анонимен для нас автор сборника «Вкус кор-
ней», каждое его суждение создано несомненно лично-
стью, то есть человеком, умеющим критически оценить
13
свой жизненный опыт и преобразить его в личную

убежденность.
Бесспорно, имеется тесная связь между усилением
индивидуалистического элемента в культуре позднесред-
невекового Китая и оформлением афоризма как эстети-
чески значимого явления, как жанра изящной словесно-
сти. Почти музыкальная стройность китайских афориз-
мов того времени, к сожалению, с неизбежностью часто
теряемая в переводе, проистекает из умения их авторов
не просто писать, но и жить поэтически, видеть свою
жизнь тем самым скоротечным мгновением, о котором
говорится в первом же афоризме Хун Цзычэна. А что
такое поэзия, как не опыт сознания бодрствующего, то
есть сознания, внимающего потоку жизни и удостоверя-
ющего свое бытие именно в неспособности ограничить
себя какой бы то ни было «данностью»?
Так афоризмы Китая говорят о глубочайшей
истине традиции: единстве единичного и единого. Это
истина сообщительности — неотделимая от конкретного
момента времени, но соединяющая людей безусловной
и нерасторжимой связью. Она каждое мгновение соотно-
сит нас с чем-то «вечно другим» и так оправдывает
присутствие в нас Желания — этого вестника бесконеч-
ного в человеческой душе. Самое долговечное в челове-
ке — не обязательно самое универсальное. Долговечна не
абстрактная истина, а искренность чувства, не данная
человеку как случайный подарок судьбы, а бесконечно
долго предвосхищаемая, приуготовляемая и потому
неизбывная. «То, что остается, устанавливают поэты», —
говорил Гельдерлин.
Что же остается? Очевидно, только неочевидное: то,
что пребывает за рамками наличного, доступного, понят-
ного и понятого. Знание «того, что остается», пожалуй,
14
едва ли отличимо от незнания. Поэтому нельзя думать,

что мы сообщаемся с другими вопреки разделяющему
нас расстоянию. На самом деле коммуникация только
и осуществляется через бесконечную даль пространства
и безнадежную пропасть времени. И традиция всегда
предстает перед нами как нечто «уже бывшее» лишь
потому, что требует постижения безграничного поля
опыта. Она дается прежде всего, а познается после всего.
Это «вечно бывшее» лежит за гранью памятуемого
и воображаемого, оно никогда никому не принадлежало.
Одним словом, традиция — это связь времен, где незапа-
мятное прошлое смыкается с невообразимым будущим;
это нескончаемый путь сердца, а афоризмы — вехи, его
отмечающие.
Афористическое слово есть язык сердца. Тем более
примечательно, что в китайском философском лексиконе
слово «сердце» означало также и сознание, и разум.
Китайцы явно не хотели отделять размышление от пере-
живания и вовсе не считали интеллект вершиной челове-
ческого в человеке. По китайским представлениям, мысль
и чувство сходятся (никогда, впрочем, не сливаясь в одно)
в несотворенной, неизбывно длящейся жизни мирового
сердца, «сердца Неба и Земли». В этой всебытийственной
жизни, символизирующей полноту каждого отдельного
«жизненного мира», безмятежность рефлексии, не лока-
лизованной в пространстве и времени, соседствует с поко-
ем чистого желания, так что мысль и чувство оказывают-
ся едины именно по своему внутреннему пределу, своему
завершению. И сама природа мирового сердца есть
единение несоединяемого, в конце концов — неизбывное
самоотличение, еще точнее: самопревращение. «Сердце
Неба и Земли», по китайским понятиям, само себе не
равно, оно всегда есть нечто «другое».
15
Нескончаем и неостановим поток внутренней,

самоуглубленной жизни души: бесчисленными бликами
этого потаенного, но светоносного потока предстает
перед нами нестройная, как бы случайная россыпь
афористических высказываний. Разгадка этого хаоса
впечатлений — внутренняя полнота опыта, которая
открывается только всецело освобожденному — даже от
самого себя! — сознанию. Афоризм свершает свое пред-
назначение, уводя мысль за пределы названного и извест-
ного к интимно-неизъяснимому.
Мы никогда не поймем пристрастия китайцев
к «мудрости древних», если не примем во внимание, что
милая их сердцу старина, зачастую вполне анонимная
и даже неведомая, сведенная к неосязаемому «аромату
древности», была для всех поколений китайских литера-
торов и художников прообразом того самого «вечно
другого», которое является необходимым и вездесущим
условием самопознания. Эта недосягаемая, неразгадан-
но- торжественная древность несводима к историческому
факту. Она предстает, если воспользоваться выражением
французского философа Э. Левинаса, «прошлым, кото-
рое никогда не было настоящим», но — по той же причи-
не — пребудет вечно. Не ученического самоуподобления
древним авторитетам искал китайский художник, обра-
щаясь к «древности», но, напротив, приобщенности
к всеединству жизни через осознание своего отличия от
всего понятого и понятного, пусть даже древнего. А по-
тому эстетический опыт был для него мерой этического,
художественное совершенство — средством обучения
и воспитания.
«Древнее» — это имя не устаревшего, не прошед-
шего, а всего «навеки установленного» и, следовательно,
нескончаемо плодотворного. Э. Гуссерль, словно вторя
16
Гельдерлину, назвал этот подлинный исток традиции

«установлением», отметив, что речь идет не о чем-то
застывшем, устроенном, а об ускользающей «силе забве-
ния истоков, которая дает прошлому новую жизнь...»
Правда сообщительности является законом творче-
ской жизни и одновременно законом бытования тради-
ции. Она дарует прозрение нового и позволяет сохранить
преемственность даже в разрывах, формирующих чело-
веческий опыт. Она побуждает к эксперименту, к выходу
за горизонты настоящего, но открывает в настоящем
нечто настоятельное, нечто, вовек остающееся с челове-
ком. Пытаясь понять вечнотекучий мир создателей
афоризмов, мы не вправе пренебрегать ни одним нюан-
сом, ни одним штрихом их наследия. Вот почему полный
перевод книг Умэня и Хун Цзычэна, в которых на первый
взгляд не все так ново, остроумно и доходчиво, как,
возможно, хотелось бы иному читателю, — это не только
дань научной аккуратности, но еще и признание беско-
нечности творческого потенциала жизни, всегда непо-
вторимой в своих проявлениях и потому не знающей
разделения между «главным» и «второстепенным», не
имеющей в себе ничего незначительного. Ибо, поистине,
в жизни значительно только отсутствие нарочитой
многозначительности.
Идеальное или универсальное остроумие — чи-
стейшая химера. И даже если бы оно существовало, на
него никто бы не покусился, ведь им без труда мог бы
завладеть каждый. Но иметь ум «как у всех» — все равно
что носить одежду «как у всех». Случись такое, остроу-
мие потеряло бы всякую цену. В отличие от эклектиче-
ских собраний «мудрых слов», где человеческие мысли
предстают оторванными от индивидуального и культур-
ного опыта, взрастившего их, и расставлены по отвлечен-
17
ным рубрикам, словно засушенные цветы в гербарии, эта

книга преследует цель показать не только цветы мысли,
но и почву, на которой произрастает жизнеспособная
мысль, то есть мысль, родившаяся в один неповторимый
миг бытия и стремящаяся осмыслить уникальное в себе.
Что же это за почва? Китайская традиция дает
краткий и точный ответ: такой почвой является дао, что
значит буквально «путь». Любопытно, что в классиче-
ском китайском языке это слово обозначает одновремен-
но пребывание в пути и словесное сообщение. Дао — это
и движение человеческого духа, и его самосвидетель-
ствование, возможное лишь там, где человек доверяет
себе, и, следовательно, требующее искренности. Дао есть
сам акт произрастания и произречения человека, в кото-
ром человек сам себя превосходит и себя познает, сам
живет и сам оценивает свою жизнь. Путь нельзя свести
к отвлеченной идее, его нужно пройти воистину. И итог
пути, каким бы он ни был, ничего не перечеркнет из
пройденного.
Сейчас невозможно перечислить все следствия,
вытекающие из уподобления жизни пути сердца. Доста-
точно сказать, что оно открывает перед нами перспекти-
ву размышления, где каждое понятие берет жизнь от
своего предела, тезис оправдывается антитезисом,
памятуемое укореняется в забытом. Если мы поймем,
что эта перспектива делает возможной все метаморфозы
смысла и в конечном счете саму работу мысли, не буду-
чи сама ни идеей, ни фактом, ни сущностью, ни даже
опытом и никак не определяя содержание мышления,
мы поймем, почему реальность в традиционной китай-
ской мысли именовалась «всеобъятной пустотой» и по-
чему китайцы называли эту пустоту «бесполезной
полезностью».
18
19
Мы заговорили о постижении предельности вещей,

но предельность — существенное свойство афоризма.
Недаром само слово «афоризм» по-гречески выражало
идею «очерчивания границы», «установления предела».
Афоризм отмечает рубежи нашего опыта; он говорит
о том, что в любой момент является уже заданным нам,
хранит в себе некий предваряющий наше понимание
смысл. Он выражает движение мысли к своему внутрен-
нему центру и обладает смысловой законченностью,
которая воздействует не столько умственно, сколько
эстетически. И в европейской, и в восточной афористике
подобный импульс стяжения в точку обычно воспроизво-
дится средствами синонимического параллелизма, как бы
возвращающего мысль к одной неизреченной и непре-
рывно наследующей самой себе реальности. Афоризм не
спорит, а утверждает. И вечно возвращает к предвечному.
Будучи наиболее экономным способом выражения
мысли, афоризм не оставляет места для какой бы то ни
было условности, манерности, нарочитой усложненности
в языке. Эстетическое начало в афористике неотделимо от
содержания мысли. Афоризм создается как бы без нашего
усилия, повинуясь ритму и мере самих вещей, объектив-
ным законам пластических форм. Поистине, афористиче-
ское слово — это изваянная мысль. В ней оживает поэти-
ческая стихия языка. Афоризм познается не просто умом,
но всей полнотой телесной интуиции, почти на ощупь.
По мнению испанского философа X. Мариаса,
«афоризм — ложный путь философского высказывания;
он искусственно самостоятелен и являет собой устране-
ние реальных связей. Когда я изрекаю афоризм, я никог-
да не поясняю, почему я так говорю». Мышление, заклю-
чает X. Мариас, «не может продолжаться афоризмами».
Сама по себе оппозиция истинности и ложности, как мы
20
убедимся ниже, едва ли применима к афоризму. Но

афоризм действительно знаменует конец размышления;
он очерчивает границу познанного, ставит мысль перед
бездной немыслимого, укореняет слово в неизреченном.
Мышление афоризмами есть акт повторения неповторя-
емого, цепь уникально-законченных моментов, или, что
то же самое, постижение безусловного единства бытия,
предстающего пределом всех форм.
Афоризм завязывает «цепь мыслей» в узел. Не
нуждающийся в доказательствах, он отсылает не к друго-
му суждению, а к смыслу, схороненному в нем самом.
Мы знаем уже, что этот смысл есть некое единение,
смешение слова и молчания, мысли и немыслимого,
наличного и отсутствующего. Другими словами, «смысл»
афоризма есть именно сомыслие, встреча разных планов
бытия, несовместимых значений. Смысл способен усколь-
знуть из того, что мнится нам совершенно ясным, но он
манит к себе даже в бессмыслице. И чем меньше мы
тратим слов, тем больше можем сказать. О неисповеди-
мых путях смысла сообщают слова древнего даосского
философа Чжуан-цзы:
Говоришь всю жизнь — и ничего не скажешь. За всю

жизнь не произнесешь ни слова — и все выскажешь.
Афоризм никогда не есть лишь данность. Он хра-

нит в себе произрастание, самотрансформацию мысли,
выявляющие границы понятий. Читая афоризмы, мы
видим в тексте не идеи и сущности, а семена и силы. Но
его энергетический импульс носит характер отклика на
предвечное Присутствие бытия, возврата к тому, что
всегда «уже есть», но неизменно предстает как «другое».
Афоризм неизбежно иносказателен: в нем именуется
21
нечто такое, что вовек отсутствует и, однако, не является

самостоятельной сущностью, которую можно назвать
или определить. Китайская традиция исходила из отме-
ченной выше внутренней прерывности смысла и обраща-
лась к некоему первичному пониманию, которое не
может быть выражено в понятиях, но косвенно удостове-
ряется самим фактом нашего мышления и дает нам знать
о сокровенной жизни «сердца Неба и Земли».
Понимание интуитивное, неформализуемое и пони-
мание объективированное, логически упорядоченное,
понимание предваряющее и понимание представленное
едины и не едины, друг друга определяют и поддержива-
ют. Их двуединство многое объясняет в совпадении кра-
ткости и полноты, присущем литературным средствам
традиционных культур, в частности китайской. В его свете
уже нетрудно понять, почему человеческий интеллект не
считался в этих культурах суверенным творцом и распо-
рядителем смысла, ведь, согласно законам традиции,
любая попытка что-то обозначить предполагает существо-
вание чего-то необозначаемого. Назначение письменной
традиции — устанавливать присутствие имплицитного,
предваряющего субъективный опыт и потому необъекти-
вируемого понимания. В китайской традиции мы действи-
тельно находим оппозиции так называемого «первично-
го» (сянь цзюэ) и «вторичного» (хоу цзюэ) осознания. Не
менее примечателен термин «старое сознание» (лао синь).
О том же безусловном Понимании, объемлющем все
смыслы, которые может зафиксировать человеческий
разум, говорится в конце книги Умэня:
Прежде чем сделать первый шаг, ты уже у цели.

Прежде чем открыть рот, ты уже все сказал.
Прозрение приходит прежде, чем успеешь понять...
22
Традиция требует признать, что всякое непонима-

ние есть в действительности недопонимание. Если,
согласно китайской традиции, мы в любой момент «уже
знаем», то мыслить и обозначать значит всего лишь
проводить межи в необозримом поле посредования
смысла, то есть, по существу, проводить границы вну-
три предельности, ограничивать ограничение, если
угодно, — писать «белым по белому». В таком письме
все диктуется законом экономии выражения: чем мень-
ше сфера условного, объективированного смысла, тем
больше простора высвобождается для смысла как от-
крытости бытия. Традиция — это строжайшая школа,
которая служит высвобождению жизни. И чем менее
традиционалистски художник стремится выразить себя,
тем долговечнее его творения при условии, разумеется,
сохранения памяти (то есть памяти непамяти!) бытий-
ственных корней искусства. Ибо в таких культурах, где
предельность форм непосредственно запечатлена
в каноне школы или даже общего стиля культуры
и индивидуальное почти совпадает с родовым, все
решает не личная оригинальность, а отношение к тра-
диции, имеющее целью постижение или, лучше сказать,
высвобождение общего для всех первичного понима-
ния. Речь идет об опыте, который недоступен выраже-
нию, но лишь потому, что не может быть сокрыт, ведь
он знаменует не что иное, как безусловную открытость
зиянию бытия, немыслимую встречу отсутствующего
с отсутствующим или, говоря словами чаньской сентен-
ции, «выливание чистой воды в чистую воду». В конце
концов говорить афористически — значит утаивать
неутаимое.
Итак, экспрессивная сила афористического выска-
зывания есть та искра, которая высекается напряжением
23
между сказанным и подразумеваемым, означенным

и необозначенным. Следовательно, поэтическое «уплот-
нение смысла», предлагаемое афоризмом, носит харак-
тер метафорического процесса. Метафора же, вскрывая
не замечавшиеся ранее аналогии между вещами, служит
не столько обозначению, сколько познанию. Она высту-
пает, по классическому определению Аристотеля, вест-
ницей нового. Но если метафора есть принцип связи, она
не просто дает знание каких-то новых сущностей. Связы-
вая то, что не связывается, метафора сообщает еще и о
границах вещей — о том, чем вещи не являются. Она
подтверждает подлинное бытие вещей там, где они
претерпевают превращение. Метафорическая речь —
это творческая стихия самообновления, свидетельствую-
щая о себе, если воспользоваться выражением А. Бергсо-
на, в «текучих понятиях».
Но в конце концов метафора отрицает сама себя
и сама себя превосходит. В этом качестве она оказывается
прообразом постоянно определяющего и не умеющего
определить себя духа, прообразом бесконечности, кото-
рая присутствует воистину только в конечном. Если все
в мире существует по своему пределу, не преходит в нем
лишь сама предельность существования. Эта предель-
ность и составляет действительное содержание таких
понятий, как «полнота бытия», «мир в целом» или наше
«я» в его конкретной целостности. О таких вещах можно
сказать только метафорически. Но сама метафора в пре-
дельной точке своего развертывания, будучи соотнесен-
ной с универсумом, уже перестает быть только метафо-
рой, «иносказанием», перестает отличаться от неметафо-
ры. Она становится правдивым свидетельствованием
бытия, даже если кажется «безумием мира сего». Оттого
же в традиции все решает не сам текст, а отношение
24
к тексту. Текст как памятник традиции требует молчали-

во-понимающего читателя.
Изумление, рождаемое новаторством истинного
мастера, проистекает в конечном счете не просто из пара-
доксального сопряжения образов, из чего-то нового лишь
по видимости, но из некоей глубины смысла, которая
раскрывается как отрицание исходных посылок творче-
ства. Художник преодолевает себя в своем произведении.
Чувство границы — вот что отличает его новаторство от
новизны, скажем, бреда сумасшедшего. Перспектива
взаимопереходов, извечного мерцания смысла и есть та
неведомая форма, по отношению к которой только
и имеет смысл новизна художественного творчества.
В соотнесенности с этой всеобъятно-пустотной формой
произведение искусства становится интимно понятным
нам, даже если все в нем для нас незнакомо, и мы не
можем выразить это интимное понимание в понятии.
Таким образом, афоризм, называя одно, говорит
о другом и, указывая на частности, высвечивает целое.
Поистине он учит, что, говоря словами Ницше, «каждая
философия еще и скрывает в себе философию, каждое
мнение еще и укрытие, каждое слово еще и маска».
Поэтому усвоение традиции предполагает доверие,
каковое является не иррациональной верой, а скорее
доверительным вниманием к интимно-неведомой реаль-
ности, предваряющей и веру и знание. Непройденный
и непроходимый, несказанный и несказанный Великий
Путь был для наследников традиции в Китае в высшей
степени надежным (если иметь в виду, что надежное
происходит от надежды).
Попытка построить типологию афоризма должна
была бы начаться с оценки способов соотношения сказан-
ного и подразумеваемого в афористическом суждении.
25
В истории европейской литературы мы наблюдаем как

бы три метаморфозы афоризма. Эпоха классицизма
породила афоризмы-максимы, где первичное, неизре-
ченное понимание непосредственно вводится в структу-
ру высказывания благодаря обыгрыванию семантики
слов. В максиме значимо прежде всего расположение
слов относительно друг друга. Романтической эстетике
больше соответствуют афоризмы-фрагменты — лириче-
ские, прерывные и аморфные. Фрагменты укоренены
в безмолвии, их обступающем, и в них значимо само
присутствие слова. Наконец, начиная с Ницше, появился
модернистский тип афоризма, который утверждает не
единство и не равновесие слова и безмолвия, а, скорее, их
несогласие. Модернистский афоризм вскрывает несоот-
ветствие формы мысли и ее содержания, так что метафо-
ра осознается в нем как существенное свойство языка,
и истинность высказывания оказывается неотделимой от
его ложности. Модернистский афоризм сообщает о пре-
деле сообщения; это слово язвительно, ибо оно обнажает
пределы рациональности, но — по той же самой причи-
не — само уязвимо.
В китайской афористике мы обнаружим и невозму-
тимые рефлексии, и словесные слепки чувства, и даже
проповедь по-ницшевски беспощадного самоотречения.
Но мы не найдем в ней исторической типологии афориз-
ма, сходной с европейской. Афористика в Китае суще-
ствовала по законам традиции, которая вмещала в себя
все формы отношения мысли к немыслимому, прихотли-
вой игры смысла, ибо основывалась на уже известном
нам принципе экономии выражения: чем меньше об-
ласть объективированной осмысленности, тем больше
простора высвобождается для доконцептуального смыс-
ла бытийственной пустоты.
26
Этот принцип, кстати, характерен и для классиче-

ской китайской живописи с ее тенденцией использовать
в качестве выразительного средства само отсутствие
изображения и сводить образы к экспрессивной детали,
в конечном же счете — номенклатуре типических форм,
что также делало занятие живописью прежде всего
школой. Э. Гомбрих говорил в этой связи о принципе
«экрана». Надо помнить, однако, что в данном случае не
просто экранируется та или иная вещь, но устанавлива-
ется самоустраняющееся присутствие Великой Пустоты.
Таким образом, все означенное в традиционном
китайском афоризме (и, шире, во всей традиционной
словесности и искусстве Китая) не имело статуса натура-
листически-правдоподобного образа действительности.
Оно выражало, по сути, тенденцию к сжатию, типизации
реалистических образов и находило свое завершение
(точнее было бы сказать, теряло себя) в ускользающем
нюансе, в бесконечном богатстве разнообразия, чем
и является на самом деле предельность бытия. Самопоте-
ря образа в нюансе рассматривалась в китайской тради-
ции как способ явления Великой Пустоты, как прообраз
первозданного Хаоса, смешения всего и вся в «великом
единстве» дао. Реальность, по китайским понятиям,
всегда включает в себя «другое», она есть по существу
событие, или переход в инобытие. Это переход, никуда не
ведущий, но в действительности возвращающий к истоку
всех событий. В его свете опытный и умопостигаемый
мир предстает эхом звука, отблеском света, образом
в зеркале. Или, если вновь воспользоваться образом
Ницше, «копией утраченного оригинала». Так в китай-
ской мысли обосновывалась недвойственность явленного
и скрытого, познанного и незнаемого, путей человече-
ских и Великого Пути мироздания.
27
Теперь мы можем оценить значение декоративных

качеств, присущих афористическому высказыванию.
Свести реальность к нюансу, к характерному штриху —
значит вытеснить значимое сообщение в область орна-
ментации, эвфемизма или, по терминологии Шпенглера,
табу. Но в универсальном нюансе, каковым является
бытие дао, исчезает оппозиция внешнего и внутреннего,
декора и содержания. Не оттого ли афоризм в старом
Китае — это одновременно и жестко заданная форма,
норма мышления и словесности, и вместе с тем открове-
ние, ломающее все мыслительные привычки и правила,
обнажающее Безусловное?
В китайской мысли это хаотическое всеединство
Великого Пути относится одновременно к природе
и культурному творчеству. Общей основой того и друго-
го является конкретный и текучий характер бытия, бытие
как событийность. (См.: Малявин В. В. Сумерки дао:
Китайская культура на пороге Нового времени. М., 2000.)
Многозначительная недосказанность афористиче-
ского высказывания не столько сообщает о чем-то, сколь-
ко сообщает с иным взглядом на вещи и в конечном
счете — с чем-то «всегда другим». Как фрагмент, афоризм
ценен и значим лишь в его соотнесенности с целым, со
средой, его породившей. Мы не поймем значения катего-
рии предела в афористической словесности до тех пор,
пока будем думать, что афоризм служит лишь самовыра-
жению его автора. Действительная основа афоризма —
сотворчество в обыгрывании неизреченной темы, что не
только не исключает, но предполагает свободу проявле-
ний индивидуальности. «Искусственная самостоятель-
ность» афоризма имеет своей основой отклик мысли
немыслимому, недоступному формализации условию
диалога. Она подобна условно выбранной позиции собе-
28
седника в споре. Она сродни той необычайности, непохо-

жести на нас, которую мы ценим в наших друзьях.
Один из самых полезных уроков, который можно
извлечь из размышлений об афоризмах, состоит в при-
знании невозможности существования некоего универ-
сального афоризма, выражающего идеальную, общую
для всего мира истину.
Анализ афористики в конечном счете способен
выявить некую глобальную альтернативу той сугубо
интеллектуалистской, замыкающейся от жизни в умоз-
рительных схемах философии самотождественного
субъекта, которая выражает себя в монологической
форме дискурсии. В афористической философии реаль-
ность свободна от абстрактно-универсальных истин
и раскрывается как нескончаемое самоотличие, игра
взаимоотражений бесчисленного множества самодоста-
точных, безусловных моментов существования, как
неведомая, недостижимая перспектива, которая скрады-
вается всеми «точками зрения» и таким образом подска-
зывается ими. Отказываясь приписывать тем или иным
образам реальности исключительный статус, эта фило-
софия свободна от догматизма. Тот, кто привержен ей,
не станет, подобно Платону, изгонять поэтов из идеаль-
ного общества из-за того, что поэты говорят «не так, как
все». Он вступит с ними в диалог и будет постигать свое
единение с ними там, где обнаруживается предел всех
социальных ролей, всех литературных стилей и жанров.
По этой же причине он является хранителем ничейной
и каждому близкой мудрости традиции, восприемником,
говоря языком чаньских учителей, ее «общего дела»,
обращенного ко всем, но никому не принадлежащего.
Но главное, он будет неподдельно, неподражаемо инди-
видуален в каждом своем слове именно потому, что он
29
оставляет за собой свободу быть кем угодно и даже

свободу быть или не быть.
Философия афоризма разрывает кольцо самоизо-
ляции «чистого субъекта». Она разоблачает претензии
интеллектуалистских философов, ищущих основания
мышления в нем самом. В двойственной миссии афориз-
ма, обнаруживающего одновременно предел мысли и ее
санкцию, отображена природа реальности как предысто-
рии мысли, которая скрывается всякими формальными
рассуждениями, но позволяет мышлению просто быть.
Перед лицом истин дискурсии правда афоризма— прав-
да самой жизни — предстает ложью, иллюзией, а точнее,
образцом литературной и мыслительной мимикрии,
которая сообщает о мире чистой, в телесном опыте
схороненной жизненной интуиции, то есть о том, что
всегда дано в знаке и мысли как отсутствие. Афоризм
приходит из глубины сердца и к этой глубине взывает.
Остается отметить еще одно, теперь уже вполне
очевидное свойство афористики: ее дидактическую при-
роду. Поскольку афоризм выявляет присутствие «друго-
го» и тем самым — этическую дистанцию между челове-
ком и миром, изрекающий афоризм неизбежно встает
в положение учителя, даже если он, как воплощение
непрозрачности истины, сам «не знает», чему учит, и ни-
чего не может передать другим. Напомним, что чаньские
гунъань были принадлежностью школы, средством подве-
дения послушника к просветлению. Среди даосов му-
дрость традиции еще и в наши дни преподается в виде
афоризмов, не подлежащих разъяснению. Афоризм
безраздельно господствует в китайских компендиумах
искусств и наук, удобно соединяя практическое наставле-
ние с поэтической фигуративностью, вскрывающей
незаметные для непосвященного связи между вещами.
30
Он — эмблема традиционной китайской картины мира

как непостижимо сложной сети соответствий, наложения
бесчисленного множества перспектив созерцания на
вечно отсутствующую матрицу всепроницающего виде-
ния, причем каждая ячейка сети и каждый взгляд на вещи
самобытны и неповторимы. Аллегорический язык тради-
ционной китайской науки обозначает не столько предме-
ты и сущности, сколько энергии и отношения, будучи
в этом качестве родным братом языка поэзии. Китайский
афоризм никогда не был только плодом отстраненного
размышления. Он всегда сохранял живую связь с практи-
кой, сообщал о единстве опыта и воображения, художе-
ства и ремесла. Он был вестником самой жизни.
Не следует забывать, конечно, что обучение посред-
ством афоризмов предъявляло высокие требования и к
ученикам, от которых, как мы уже можем догадаться,
первым делом ждали искреннего и вольного доверия
к традиции. Ведь афоризм, как нам уже известно, не
объясняет сам себя, его убедительность превосходит
нормы логики. Присущая наставнику в старом Китае
скрытность, нередко повергающая европейцев в недо-
умение, проистекала вовсе не из нежелания учить, а из
необходимости тщательного отбора учеников. Афори-
стическая словесность требует стойкого духом читателя.
Как не вспомнить еще раз Ницше: «Афоризмы должны
быть горными пиками, а те, к кому они обращены, — воз-
вышенными людьми».
———
Итак, афоризм вводит нас в безбрежное пространство

диалога, который начинается в тот момент, когда мы
открываем присутствие недостижимого «другого» — веч-
31
ного и вечно нового. Но это значит, что афоризм рожден

опытом рефлективного сознания; в нем уже утрачена
первобытная слитность слова и бытия. И в античной
Европе, и в Древнем Китае зачинателями афористики
стали первые философы. Вместе со всей ранней филосо-
фией афористическое слово принадлежит элитарной
письменной традиции, она есть знак учительства и,
следовательно, власти, точнее — самого источника
авторитета, подчиняющего себе существующие институ-
ты власти (оттого же афоризмы, как мы уже могли
заметить, содержат в себе условия для критического
пересмотра официальных ценностей). Одновременно
в результате разложения архаической культуры появля-
ются и фольклорные параллели афористики — народ-
ные пословицы, поговорки, загадки и т. п.
В древнекитайской литературе различимы два
стиля, два основных вида афористических высказыва-
ний. Один из них присущ конфуцианской литературе.
Конфуцианство искало себе опору в морали, истории,
политике и здравом смысле. Оно провозгласило своей
целью «исправление имен», что означало (при всей
потенциальной неоднозначности этого тезиса) употре-
бление слов только в том значении, которое приписыва-
ется им традицией и требованиями нравственности.
Соответственно, изречения Конфуция представляют
собой безыскусные, лишенные эстетических претензий,
нередко даже тривиальные высказывания, лишь имити-
рующие торжественную многозначительность слова,
освященного традицией. Но только великим авторите-
там позволено изрекать банальные истины. Что же
касается последователей Конфуция, то они отказались
от афористического стиля учителя ради системности
и доказательности рассуждения.
32
Иной тип афористики сложился в русле даосской

традиции. В отличие от прозрачных, безукоризненно-
трезвых суждений конфуцианцев древние даосы просла-
вились туманными иносказаниями, неожиданными
парадоксами, вызывающе абсурдными сентенциями,
в которых сообщается, например, что «великое мастер-
ство подобно неумению», «умеющий ходить не оставляет
следов», «великий квадрат не имеет углов» и т. д.
Писания даосских философов с их собственной лег-
кой руки снискали репутацию «безумных речей». Они
прослыли безумными потому, что противоречили здраво-
му смыслу и словарным значениям слов. Тем не менее они
заставляют задуматься, ибо кажутся неизъяснимо понят-
ными в отмеченном выше смысле первичного, априорно-
го понимания. При ближайшем рассмотрении выясняет-
ся, что в них запечатлен путь мысли, включающий в себя
критику как «здравого смысла», так и самого критическо-
го суждения. Парадоксалистский стиль даосов основыва-
ется на уже известной нам посылке о том, что всякое
понятие действительно по своему пределу и каждая вещь
безусловна в предельности своего существования. Как
заметил по этому поводу один из классических даосских
авторов, Чжуан-цзы, «граница безграничного — это без-
граничность ограниченного». Но если каждая вещь нахо-
дит себя в «другом», это другое также подлежит превра-
щению. Истина не может не терять себя; правда жизни
извечно «забывается». Безграничность высвобождается
благодаря отрицанию отрицания. Отсюда своеобразие
даосского лексикона, где реальность описывается в катего-
риях двойного прекращения, двойного сокрытия, двойной
утраты, ведь прекращение, чтобы воистину быть самим
собой, должно само прекратиться, сокрытие — сокрыться,
потеря — потеряться и т. д. Согласно даосам, Великий
33
Путь — это «одно превращение», то есть именно одно

сплошное превращение, которое, вечно уклоняясь от себя,
никогда не перестает быть самим собой.
В даосских текстах терминология замещается
семантикой слов. В них нет ни претензий на оригиналь-
ность, ни нарочитого остроумия. В них, по сути, нет
ничего парадоксального. Они не столько безумны,
сколько свободны от умничанья, именно: безумственны.
Речи даосов, по их собственному признанию, — это
«ветер и волны», «переменчивые голоса» мира, непре-
станное испытание и, следовательно, риск, встреча
несходного, взвешивание несоизмеримого. Они являют
образ вечного скольжения, ускользания от всего данного
и установленного. Но они в действительности всегда
отличаются уместностью, именно: уместностью, способ-
ностью внушить читателю чувство близости истины.
Реальность, согласно даосам, постигается в два
шага, которые представляют собой два момента единого
процесса, две точки единого потока, два ракурса единой
перспективы мерцания смысла. Подлинное бытие опре-
деляется ими как момент перехода в «другое», всегда
тождественное себе отличие, акт превращения, в кото-
ром ничего не превращается, но все обретает бытий-
ственную полноту посредством установления границы.
Следуя той же логике, даосы говорили о непроезжем
пути и невыговариваемом слове, о косноязычном красно-
речии, всепобеждающей уступчивости и т. д.
Отказ древних даосских мыслителей от объектива-
ции языка в категориях логики, грамматики, синтаксиса
и т. д., их отказ отказываться от многозначности и текуче-
сти слова, естественно, не мог не сопровождаться отказом
от объективированного знания. Последнему они проти-
вопоставляли «знание незнания», предполагавшее
34
осознание несоответствия логических суждений бытию.

«Знающий не говорит, говорящий не знает», — гласит
известный даосский афоризм. Автором такого изречения
мог быть лишь тот, кто умел интересоваться не столько
содержанием сознания, сколько тем, что происходит
с сознанием, когда оно устремляется за свои пределы.
А ведь это происходит с ним непрерывно. Даосский
Великий Путь как «просветление» (мин) есть устремле-
ние или, можно сказать, выход сознания на свет открыто-
сти бытию, встреча пустоты с пустотой, — столь же
непостижимая, сколь и непроизвольная.
В страстном молчании своего «незнающего знания»
даосский мудрец постигает внутри, в «потаенном свете
пустоты, схороненной в пустоте», предел существования
и, следовательно, абсолютную ценность жизни. В нем,
стоя один на один с «другим», он принимает на себя
космическую ответственность, становится хозяином
своей судьбы. Изъясняясь ложно, метафорически, созна-
вая двойное безумие своих речей — их безумие перед
«здравым смыслом» и безумие стремления поведать
о дао, — он изрекает безусловную правду. Творческую
стихию такого рода нефиксированной, не ищущей
«объективных» истин рефлективности, свободной раз-
верстости в неведомое даосы называли «забытьем».
Чжуан-цзы объясняет смысл «забытья» иносказательно,
как бы в шутку и все же ничуть не лукавя:
«Силками пользуются для ловли зайца.

Поймав зайца, забывают про силки.
Словами пользуются для выражения смысла.
Постигнув смысл, забывают слова.
Где же найти забывшего слова человека, чтобы
перемолвиться с ним словом?»
35
Вы улыбнулись? Значит, вы поняли истинную цену

всегда окольных и всегда прямых речей даоса.
Будем помнить о техническом назначении слов
Чжуан-цзы. Он говорит не о речи вообще, но только об
«осмысленной» речи, то есть речи, направляющей
к целостному постижению бытия. Не следует упускать
из виду и то обстоятельство, что целью даосского «пости-
жения смысла» объявляется сообщительность людей,
опыт их неизреченного, но искреннего и непосредствен-
ного единения. Этот опыт открывается в тот момент,
когда мы забываем об условных значениях слов, когда
мысль перерастает свою концептуальную оболочку
и вверяется бездне непонятного. Даосское забытье
соответствует разрыву в длительности сознания — не-
преходящему, но и неизменно отсутствующему мигу
творческого поновления. Однако для того, чтобы «обре-
сти себя», забытье само должно забыться. В забытьи есть
еще забытие — нечто, стоящее по ту сторону забытого
и памятуемого. Ему можно только довериться, ибо оно
присутствует в тот момент, когда его не видно. Но оно не
может не внушать доверия к себе, поскольку им удосто-
веряется все наличное.
Для даосов забвение всех условных, фиксирован-
ных смыслов равнозначно постижению одного безуслов-
ного Смысла. Каков он? Даосский философ ничего не
может о нем сказать. Но этот смысл совершенно непроиз-
вольно и свободно выговаривается сам. Слова для даоса
праздничны, ибо они праздны, то есть освобождены от
необходимости что-то обозначать, и, следовательно,
что-то сообщать, чему-то учить, о чем-то напоминать.
Осмысленная речь только чревата смыслом. Она — как
детский лепет (даосы говорили: «птичий щебет»), уму-
дренный беспредельным опытом. Будучи образом силы
36
бытия, она соединяет чистую экспрессию с безупречной

выверенностью. Даосские тексты внушают идею письма,
по отношению к которому полностью свободны и автор,
и читатель: и тот и другой равно вольны «не знать», о чем
сообщается в тексте. Так художник, приступая к работе,
не знает, что у него получится. Он даже никогда не
узнает, закончен ли его труд. Ибо быть творцом — зна-
чит испытывать свою неопределенность.
Даосское забытье есть акт чистого творчества,
который всегда интимно внятен, но устраняется даже
прежде, чем о нем возникнет мысль. Реальность «одного
превращения» изменя-
ется раньше, чем про-
явится ее образ. Ее
способ существования —
«сокровенная метамор-
фоза», она пребывает по
ту сторону памяти
и воображения. В этом
даосская концепция
творчества отличается
как от классической
европейской эстетики,
которая вслед за Плато-
ном сводила творчество к воспоминанию, так и от по-
рождения современной западной цивилизации — эстети-
ки модернизма, которая ищет регулирующую инстан-
цию творчества в проектной деятельности человека.
Тотальность немыслимого — вот высший, безум-
ственный смысл философии Дао, который, однако,
выявляется последовательной критикой всех попыток
сознания рассмотреть самое себя и потому вовсе не отри-
цает работы мысли. Этот смысл есть условие всякой игры
37
смыслов; выявляя границы нашего понимания, нас самих

он заставляет преображаться, принимать новый взгляд на
вещи. Крайне неопределенный сам по себе, он предельно
определен в том, что позволяет всему быть тем, что оно
есть. Автор «Гуань Инь-цзы» сравнивает его с пустотой
небес, в которой плывут облака и вольно кружатся все
птицы. Этот смысл все в себя вмещает, ибо он есть поисти-
не только открытость необозримой перспективе бытий-
ствования. И, как сказано в том же «Гуань Инь-цзы»,
пытаться уразуметь его — все равно что хвататься руками
за обнаженный меч. Сильное и точное сравнение: ведь
мыслить по предельности существования — значит
рассекать все вещи, а жить открытостью зиянию бытия —
значит непрерывно подвергать себя опасности.
Древние даосские мыслители сравнивали жизнь со
сном. Знакомая и вечно загадочная метафора. Сон для
даосов — прообраз непрозрачности бытия и недостижи-
мого присутствия Дао, но он же — среда творческого
обновления, предполагающего, как заметили в наше
время сюрреалисты, необыкновенную чуткость духа. Во
сне наш разум не властен над нами и мы целиком отдаем-
ся потоку перемен, не спрашивая о причинах вещей, не
задумываясь над целями. Вот почему происходящее во
сне кажется нам даже более реальным, чем явь. Не пото-
му ли прозрение для даосских философов подобно
пробуждению к Великому Сну, этому семени сновидений
всех снов земли? И миг пробуждения удостоверяется для
них вечностью снов. Даосский мудрец спит вещим
сном — сном, проницающим вечность. Он «стоит одино-
ко», как может быть одинок только спящий. И, не умея
отличить сон от яви, не имея трансцендентальных крите-
риев различения истины и лжи, он «захвачен великим
недоумением».
38
Дао — это пустота, предельная открытость, которая

не есть ни действие, ни факт, ни сущность и потому не
может быть предметом какого бы то ни было знания.
Скорее, оно — присутствие пространства, которое делает
возможным наличие всех вещей. Это — сознание, в кото-
ром опознаются и субъект, и объект; творчество, которым
творится и художник, и произведение искусства. Даос-
ская словесность как речь о дао есть, по сути, образ
самотрансформации, испытание границ существования
через выявление границ значений. Она знаменует разло-
жение всех жанров и стилей, конец всякой литературно-
сти, отделенной от жизни.
Даосская словесность взывает к неизреченной
и нескрываемой полноте существования.
Следовательно, она всегда сообщает об опыте
самопознания, хотя последнее в даосизме не имеет
ничего общего с созерцательностью чистого субъекта.
Речь идет об опыте самопревращающегося и потому
никогда себе не тождественного, принципиально диало-
гического сознания. Подобная открытость бытию может
показаться европейцу неожиданной и непривычной,
поскольку идея самотождественного «я», реально про-
должающегося во времени, с античных времен была
краеугольным камнем западной философии. Однако
границы самотождественного «я» могут быть установле-
ны только догматически. Китайская традиция не знает
подобного догматизма. Она говорит о самосознании без
самоотождествления, о сознании, которому всякий опыт
дан как «другое» и которое хоронит свой свет, пребывает
в «помрачении». Традиционное китайское отношение
к самопознанию выразительно сформулировано в словах
ученого XI века Шао Юна, приводимых в книге Хун
Цзычэна: «Тот, о ком прежде говорили, что это я, ныне
39
уже другой. А нынешний я, о котором еще никто не

знает, в будущем станет неизвестно кем». Это не отказ от
ответственности за свои мысли и поступки, а, напротив,
отказ отказываться от бытийственной полноты опыта.
Здесь личность выступает как неразличение текучего
многообразия социальных ролей и недостижимо-всеобъ-
ятной перспективы Великой Пустоты.
Позиция Шао Юна указывает на путь самовоспол-
нения человека, в котором можно различить три стадии.
Первая стадия — опыт эмпирического, или, по-китайски,
«обыденного» сознания, вторая стадия соответствует
данным рефлексирующего сознания, пробуждению
мысли перед стеной немыслимого, третья стадия — это
опыт «самопомрачающегося» сознания, которое постига-
ет неуничтожимость бытия в его текучей предельности.
Такой опыт, по китайским понятиям, знаменует «возвра-
щение в мир обыденного», погружение в неисчерпаемую
конкретность реального переживания жизни. В книге
«Гуань Инь-цзы» три указанных этапа самовосполнения
духа обозначены образами «обыкновенных людей» (фань
жэнь), «достойных мужей» (сянь жэнь) и «высших мудре-
цов» (шэнь жэнь). Даосский мудрец не отличается от
толпы, но и не уподобляется ей. Он идет «двумя путями»:
действует и в то же время не действует, говорит не гово-
ря, молчит — и все выскажет. Он не изменяется в переме-
нах и хранит в себе музыкальную цельность бытия,
высвобождающую все голоса мира. Он живет творческой
силой жизни, в которой, по словам Чжуан-цзы, становит-
ся таким, каким «еще не бывал».
Реальность в даосизме — это Великий Хаос, объем-
лющий все порядки мира и подтверждающий самобыт-
ность каждого момента бытия; это забытье, куда уходят
все понятия, когда они достигают своего предела и исчер-
40
пывают себя. Она есть, говоря словами «Гуань Инь-Цзы»,

неупорядоченный порядок, в котором находят заверше-
ние все ограниченные истины. Бесполезно спрашивать
о цели и причине этого скольжения рациональности за
пределы собственных норм. Оно взывает не к уверенно-
сти знания, а к искренности доверия.
Великий Путь в даосизме есть абсолютная, исчисли-
мая дистанция, некий лишенный протяженности «про-
межуток» (цзянъ), обозначающий одновременно и пусто-
ту как отсутствие, и ритмическую паузу, делающую
возможной гармонию, и состояние предельной смешан-
ности, пустотное средоточие сущего. Говорить о реаль-
ности дао — значит говорить о мозаике неуловимо
тонких переходов, градаций, оттенков качествований
бытия. Дао в любой момент не-есть, но потому-то одно
оно остается вечно.
Даосский Путь — это непостижимый акт «забытья
забытого», или «упокоения покойного», превращение
всех перемен, событийность всех событий. Даосская
философия «двойного забытья» выявляет условие связи
(точнее сказать, не-связи) чистого опыта и культуры и тем
самым — действительное условие жизнеспособной
традиции: недостижимую или, как говорили в Китае,
«недостижимо-уединенную» (ю) предельность человече-
ского существования. Не удивительно, что позднее
философия дао была привлечена для истолкования
и даже апологии наставлений Конфуция.
Наследие древнего даосизма с новой силой зазвуча-
ло в проповеди чаньских учителей. Место чань-буддизма
в истории буддийской традиции Китая неплохо иллю-
стрирует сказанное выше о стилизации как факторе
творческого процесса культуры. Ибо оригинальность
чань состоит не в идеях, а в самом способе отношения
41
к идеям. Как известно, распространившийся в Китае

буддизм махаяны основывался на тезисе о том, что реаль-
ность — это «ни нечто, ни ничто» и что она пребывает
вне оппозиций и альтернатив. Отталкиваясь от идеи
о несуществовании различий между мудростью и обы-
денным сознанием, несотворенным покоем нирваны
и суетностью мира страстей, чаньские наставники отвер-
гали всякое доктринерство и традиционные формы
религиозной практики. Мудрость, утверждали они,
нельзя достичь ни ученостью, ни благочестием, ни даже
самой суровой аскезой. Она открывается вся целиком,
без видимой подготовки, в момент «внезапного просвет-
ления» (дунь у), обнажающего пустотность всякого
опыта. Словопрения о реальности бессмысленны. Лите-
ратура чань есть как бы афористическое сокращение,
обыгрывание необъятного канонического свода махаяны
со всеми его трактатами, комментариями и субкоммента-
риями. Она кажется изящным надгробием на могиле
буддийской схоластики, которое, впрочем, задним
числом оправдывает и все, что в этой могиле похоронено.
На первый взгляд, чаньский язык имеет много
общего с даосскими текстами, но по существу он глубоко
своеобразен. «Ветреные», парадоксальные в своей текуче-
сти речи даосов, как мы помним, удостоверяют само-
устраняющееся присутствие Великой Пустоты Дао.
Высказывания же чаньских учителей призваны лишь
выявить иллюзорность всех людских мнений. Согласно
популярной буддийской аналогии, они подобны воде,
отчетливо отражающей луну. Буддизм придал слову
всецело учительную функцию, но объявил его тенью
призрака, эхом заблуждения. Отсюда пристрастие
буддистов к разного рода дидактическим приемам, их
стремление определять, классифицировать, составлять
42
компендиумы и антологии. Отсюда же известная неорга-

ничность, искусственность буддийской словесности.
Ученые буддисты в Китае охотно пользовались как
даосскими, так и конфуцианскими литературными
формами, что и не кажется удивительным, ведь аутен-
тичного, оправдываемого самим бытием буддийского
языка просто не существует. Таким образом, чаньские
наставники восприняли даосскую тему «безмолвного
поучения», но нарочито заостряли и драматизировали
коллизию мысли и немыслимого, слова и неизреченного.
Оттого же чаньская литература позволяет тщательнее
обозреть анатомию афоризма и внимательнее всмотреть-
ся в творческие импульсы афористической словесности.
Чаньские гунъань так или иначе сводятся к парадок-
сальному, точнее, абсурдному утверждению подобия
заведомо неподобного. Современный исследователь
чань-буддизма Г. Дюмулен назвал их «одной большой
насмешкой над всеми правилами логики». Однако осмеи-
ваются в гунъань правила не столько логики, сколько
обыденного словоупотребления, и в особенности при-
вычка принимать порядок слов за порядок реальности.
Гунъань призваны не помочь решению вопросов
о природе истинно сущего, а показать, подсказать,
заставить пережить бессмысленность желания решать
их. Подобно «безумным речам» даосов, они выявляют
границы нашего понимания, которые нельзя преодо-
леть, не изменив способ своего существования. В них
разыгрывается первозданная, недоступная концептуа-
лизации драма испытания человеком абсолютной
неопределенности своего бытия, открытия им безгра-
ничного поля опыта.
Чаньская (как и даосская) словесность — это стихия
чистой игры, где неопределенность человеческого суще-
43
ствования испытывается неопределенностью бытия

«мира в целом». Такая игра, где каждое мгновение реша-
ется вопрос жизни и смерти, но не дано выбирать между
бытием и небытием, где, в сущности, никто не играет
и ничто не разыгрывается, осознавалась в китайской
традиции как подлинный исток творчества.
Читая книгу Сюэдоу и Умэня, где тексты гунъань
сопровождаются до странности вольным предуведомле-
нием или комментарием, а последний, в свою очередь,
сменяется столь же самостоятельным стихотворным
кадансом, мы словно погружаемся в поток бытийствен-
ной игры, подлинно творческого диалога — с его лири-
ческой прерывностью, с непредсказуемо-резкими, но
повинующимися творческой игре сомыслия переменами
интонации. Среди последователей чань и вправду вошло
в традицию обмениваться отрывистыми, экспрессивны-
ми фразами, когда каждое высказывание застает собе-
седника врасплох и требует от него не произвольной,
лишь интуицией подсказываемой точности ответа.
И каждый новый поворот в этом причудливом лабирин-
те фрагментов истины напоминает о том, что жить
в пустоте и с пустотой — значит рисковать; каждое
слово в нем встает перед нами как решающее испыта-
ние, именно «застава», через которую невозможно
пробиться и нельзя не пробиваться. Недаром пояснения
к текстам гунъань зачастую имеют форму священной
загадки, решение которой объявляется делом жизни
и смерти. Гунъань есть метафора инициационного
испытания — прохождения через лабиринт или подзе-
мелье, где человека на каждом шагу подстерегает смер-
тельная опасность; испытания, воспроизводящего про-
цесс человеческого филогенеза; появления человека,
который не просто знает, но и сознает.
44
Со временем чань-буддисты стали осмыслять путь

к прозрению в категориях прохождения через «три
заставы» (сань гуанъ), весьма напоминающие три фазы
самовосполнения человеческого сознания, о которых
говорили древние даосы. Но еще привлекательнее для
них была идея высказать мудрость «одной фразой» или,
говоря их собственными словами, «одним ключом отом-
кнуть три заставы». Умение сказать как можно короче
и выразительнее, «сказать, как отрезать», ценилось
чрезвычайно высоко среди приверженцев чань и породи-
ло множество соответствующих литературных опытов.
Известный наставник IX века Линьцзи довел до предела
лаконизм и фрагментарность «живого слова» чань, сведя
свою проповедь к одному-единственному возгласу: «Хэ!».
А монаху, спросившему о смысле этого восклицания, он
ответил: «Иногда крик “Хэ!” подобен драгоценному мечу
Алмазного Владыки (защитника истины Будды. — Я. М.).
Иногда он подобен золотогривому льву, крадущемуся по
земле. Иногда он подобен бамбуковому шесту с пучком
травы на конце. Иногда он вообще не означает крика
“Хэ!” Теперь ты понял?» Монах промолчал, и тогда
Линьцзи крикнул: «Хэ!»
Линьцзи, конечно, пародировал классификатор-
скую манию и дидактизм своих собратьев по вере, но все
же, и притом именно с буддийской точки зрения, его
абсурдистская пародия бессмыслицы — абсурдная
вдвойне — совершенно серьезна!
Тот, кто говорит «одним словом», сообщает слову
выразительность жеста. Уплотнять речь — значит пре-
вращать ее в плоть. Это значит открывать предысторию
языка и мысли, кроющуюся в телесной практике и скры-
ваемую интеллектуалистскими образами языка. Интел-
лект очерчивает сферу знания и выражения. Призвание
45
же тела — поглощение, самосокрытие, предание тайне,

отчего кожа, одежда, всяческий покров суть необходи-
мейшие его атрибуты. Телесная интуиция предваряет
рациональное мышление, и миссия мудрого, по словам
даосов, состоит в том, чтобы «хранить», «оберегать»
единство Дао, то есть изначальный, еще ничейный опыт
целостности бытия до дуализма, вносимого в мир субъек-
тивистским сознанием. Вот и чаньские гунъань следовало,
как советовал Умэнь, «восчувствовать всеми членами
тела, всеми порами кожи».
В чаньской традиции слово ценится лишь за то, что
его можно «проглотить». Чаньская словесность призвана
превратить все образы и понятия в то, что хранится,
хоронит себя в сердце, подобно тому, как пустота, опу-
стошаясь, сама себя скрывает. Как сказал один чаньский
наставник, мудрец в самом себе носит мощи святых.
Слова, оторванные от жизненной интуиции, чаньцы
считали безжизненными и даже вредными. Они в полной
мере усвоили традиционную для Китая идею возвышен-
ного безмолвия учителя, который не столько учит чему-
то, сколько обнажает пределы опыта и понимания.
В китайской традиции человеку нет нужды быть мерой
всех вещей, но им устанавливается все сущее, он сам
всему порука и опора. В руках хорошего человека,
гласит известное чаньское изречение, плохой метод
становится хорошим, а в руках плохого человека хоро-
ший метод плох.
За вольностью обращения со словом в даосской
и чаньской традиции стоит утверждение неподатливости
понятийному мышлению несотворенного, бытийствен-
ного Слова (не-слова). Это Слово есть творческая стихия
языка, среда и сила самотрансформации, чем в действи-
тельности и является живое тело. Чаньский стиль в сло-
46
весности и живописи есть искусство самоупраздняюще-

гося штриха, нюанса, детали (ведь все свершается в паузе,
в «промежутке»!). Но это сама сила творческой стилиза-
ции в ее единстве ограничения и собирания бытия; сила,
которая побуждает нас выходить вовнутрь. Она воплоща-
ет головокружительное скольжение за пределы нашего
опыта — к средоточию бытия, туда, где выразительные
потенции слов и образов исчерпывают себя и начинается
слово-плоть, невозможное слово.
Так из вихрей чаньского гротеска проступает
незыблемый покой «мира, как он есть». Язык чань — это
язык трюизмов, «общих мест» (но, как мы уже знаем,
отнюдь не общих истин); в нем, как в лишенном глубины
зеркале, все метафоры выведены на поверхность, все
вещи таковы, какими они являются. Мастер чань, свер-
шивший свое дело, спокоен за истину: он видит ее
надежно схороненной в самом будничном и привычном.
В нем есть что-то от Рембо зрелой поры его жизни, того
Рембо, который забросил стихотворчество, а на расспро-
сы любопытствующего друга отвечал: «Литература?
Я больше не думаю об этом». Впрочем, если уж искать
его действительный прототип, то таковым окажется
бодхисаттва — святой мудрец в традиции махаяны,
который, достигнув просветления, возвращается в мир,
чтобы «скрытно помогать» людям и «стоять на страже
истины». Миссия бодхисаттвы насквозь иронична, ведь
он помогает тем, кто уже все имеет, а охраняет то, что
нельзя утаить.
Телесность есть воистину воплощение предельно-
сти. Даосский и чаньский идеал эстетичен по своей
природе. В опыте дао знание не отделено от пережива-
ния уникальности момента, от опознания неведомого.
Пусть никто не знает, как выглядит «изначальный об-
47
лик» человека (то есть сам Хаос), пусть Хаос даже не

имеет лица — узревший его, говоря словами Умэня,
будет подобен тому, кто «встретил своего отца на люд-
ном перекрестке: у него не возникнет сомнений, не
обознался ли он». Но хотя дао — «само себе корень», его
самотождественность есть его саморазличие, согласие
несогласующегося, грань, отделяющая опыт нынешний
от опыта прошлого. Недаром в «Гуань Инь-цзы» дао
описывается словосочетанием «и си», означающим
буквально «один перерыв». Мы в изобилии находим
свидетельства этого ускользающего разрыва в чаньских
изречениях (которые нередко изначально были строками
стихотворений). Вот два примера: Когда птицы не поют,
гора еще покойнее. Перед моим окном всегда одна и та же
луна. Но расцветут сливы — и луна уже другая.
Процитированные сентенции кажутся верхом
абсурда: гора не может стать еще неподвижнее оттого,
что перестали петь птицы, а луна не может обновиться
из-за цветения сливы. И все же их ошеломляющая бес-
смысленность как будто заново открывает нам и покой,
которому навечно принадлежит гора, и переменчивость
сумрачного, неверного сияния луны. Их абсурдность
говорит о бытии как вездесущем разрыве или, что то же
самое, «утонченно-неуловимой» (мяо, вэй) встрече несо-
единимого, которая и влечет к себе мысль, и сама неот-
ступно преследует ее.
Философия дао предполагает постижение самодо-
статочности вещи в ее самоотличии: она требует сполна
испытать деятельный и текучий характер человеческого
существования, что и засвидетельствовано самой бес-
смыслицей даосских и чаньских речей, обнажающей
невозможность точного именования реальности. Однако
эстетический опыт дао неотделим от рефлексии, и твор-
48
ческое событие Великого Пути равнозначно, как говори-

ли в Китае, «недеянию». В необозримой перспективе
ускользающего посредничества смысла реальность
предстает «сетью вещей без начала» (выражение Чжуан-
цзы), игрой взаимоотражений, которая хранит в себе
нечто недостижимое: еще больший покой в полнейшей
неподвижности, еще более быструю перемену в непре-
станных превращениях, пробуждение в извечной череде
снов, смерть в бескрайнем потоке жизни.
Выше было отмечено, что акт понимания означает
соотнесение единичного явления с априорной «полнотой
смысла» или, иначе, перспективой сомыслия. Его трак-
товка в европейской и китайской традициях обнаружи-
вает интересные различия и не менее примечательные
совпадения.
В европейской философии с античных времен
возобладала тенденция сводить изначальное знание
к интуиции формы форм, представляющей высшее
систематическое единство. Абсолютный принцип знания
постигается здесь как бы в два шага, а предметная прак-
тика человека получает статус вторичного отражения,
«тени теней». Подобный интеллектуалистский подход
в конечном счете заставляет мысль замыкаться в самосо-
зерцании и обрекает ее на догматизм, не будучи сам
свободным от внутренней противоречивости. Требуя
понять неизменную форму средствами изменчивого
сознания, он ставит перед человеком непосильную
задачу «быть богом» и уже вовсе ничего не говорит, как
быть вместе с богом. История Запада дает предостаточно
свидетельств стремления классического европейского
идеализма мистифицировать свою иррациональность
в категориях человеческого грехопадения. Но все тайное
становится явным. Не примечательно ли, что эпоха
49
Ренессанса, впервые возвестившая об исключительных

прерогативах разума, стала временем необычайного
духовного разлада и дисбаланса? В характерных для
ренессансной культуры увлечении оккультизмом и демо-
нологией, массовой паранойе «охоты за ведьмами»,
неизъяснимой муке телесной пластики, кошмарах на
живописных полотнах и даже в знаменитом «раблезиан-
ском смехе» мы видим, как мстит за себя отвергнутый
интеллектом мир телесной интуиции, мир конкретного
и конечного.
Даосские и чаньские авторы откровенно принима-
ют парадокс смысла, состоящий в том, что полнота
понимания требует признать ограниченность знания,
что знание конституируется... забытьем! Абсурд в даосиз-
ме и чань знаменует преодоление концептуальной
формы и возвращение к Бесформенному, служащему
средой выявления всех форм. В противоположность идее
абсолютной единичности философия дао представляет
реальность бесчисленным множеством единичных
фактов, доступных только каталогизации и, по существу,
неотличимых от внеконцептуальной, пустотной конкрет-
ности. Если интеллектуалистская философия является
попыткой сказать прямо о неявленном, то мудрость дао
выражает себя в иронии и смехе как способах сказать
опосредованно о самоочевидном. И нет более неблаго-
дарного занятия, чем разъяснять, где в словах присут-
ствует ирония и что смешного в смешном.
Реальность в китайской традиции тоже постигается
в два шага: забытье должно быть забыто, предельность
должна быть ограничена. Но этот путь не знает грехопа-
дения: абсолютное бытие и мир явленного едины по
своему пределу. Предельный характер Хаоса непосред-
ственно вкоренен предельному характеру человеческой
50
51
практики. Правда дао — не идея, не опыт, не факт, не

данность, а способ отношения к миру: предельная откры-
тость предельной открытости бытия.
Дао — путь «тайного опознания» реальности,
о которой никто не может помнить. В нем скрыта неис-
требимая ирония, указывающая по виду на самоофаниче-
ние реальности в актуальном бытии, а по существу — на
интимное сродство Хаоса и человеческой практики.
Безумно ироничная истина дао состоит в том, что беско-
нечность человека удостоверяется указанием на его
конечность. За этой иронией стоит неформулируемый и,
более того, не требующий выражения опыт реальности
сугубо практического, можно даже сказать, операцио-
нального свойства, философия дао указывает на немыс-
лимое средоточие человеческой жизнедеятельности, где
труд перестает быть подчиненным интеллектуальным
проектам, а мысль, слившаяся с телом, обретает бытий-
ственную мощь; где сходится интимность дыхания и ано-
нимность праха, декоративное и содержательное, игра
и природная необходимость. То и другое находятся
в отношениях нефиксированной, неопределенной связи,
как бы «не-связи», засвидетельствованной, в частности,
столь характерными для классического искусства Китая
элементами гротеска. Не заходя далеко в слишком широ-
ких и рискованных сопоставлениях, отметим только, что
гротеск в даосизме и чань лишен налета агрессивности
и сенсационности, часто сопутствующего ему в европей-
ской культуре. Ведь он есть знак самовосполнения и,
следовательно, самовысвобождения, симптом абсолютной
открытости полноте жизни, которая предполагает устра-
нение любого привилегированного образа.
Литературная традиция чань-буддизма отчетливо
обнажила структуру смысла и выделила в чистом виде
52
одну из его главных составных частей — абсурд как

способ осознания не-связи сказанного и неизреченного
(имеющий своей основой радикальную критику всех
самосвидетельств сознания). Но раскрытие условий
порождения смысла еще не создает смысл. Чаньская
формализация принципа (то есть не-принципа) не-связи
заключала в себе явное внутреннее противоречие и, по
признанию самих чаньских наставников, напоминала
«совершение операции на здоровом теле». Довольно
скоро традиция чань исчерпала себя и утратила внутрен-
нюю цельность и последовательность. Примечательно,
что в Китае XIV—XVII веков наследие чань питало одно-
временно и наиболее ортодоксальное направление
в тогдашней эстетической мысли, и вспышки воинствую-
щего нонконформизма.
Но самоупразднение чань означало в действитель-
ности его исход в мир. В светской афористике позднего
Средневековья мы наблюдаем очередную метаморфозу
«осмысленной речи», которой держалась классическая
традиция. Исток творческой силы духа, который чань-
буддисты несколько непоследовательно пытались огра-
ничить рамками доктрины и монашеской аскезы, теперь
стали искать в «жизни вообще» или, точнее, в опыте
«подлинности» (чжэнь) жизни, доступном любому миря-
нину. Следуя традиции, ученые люди того времени
считали эту «подлинность», или «внутренний импульс»
(цзи), бытия условием всей культурной деятельности
человека, которое, однако, не может быть уловлено
объективированными смыслами культуры. По мнению
Хун Цзычэна, например, истинный поэт — не тот, кто
пишет стихи, а тот, кому ведомо поэтическое настроение.
Более того, многим в то время не казалось странным
полагать, что поэзия «родилась вместе с Небом и Землей»
53
и что сочинение стихов по заданным правилам граничит

с изменой поэтическому чувству.
В афористике позднего Средневековья принцип
экономии выражения достиг своего предела и обрел
новое качество. У Хун Цзычэна и его современников речь
перестает быть метафорой, иносказанием и становится
средством именования; иллюзия прочно утверждается
в правах истины. Многие их высказывания читаются как
миниатюрная повесть, итоги жизненных наблюдений.
Проще всего было бы увидеть в этих скромных и трезвых
заметках памятник житейской мудрости древнего наро-
да. И такая оценка, безусловно, не была бы несправедли-
вой. Но мы сильно ошибемся, если усмотрим в них
только расхожую мудрость мира. Здесь внимание к обы-
денному и повседневному сопряжено, как ни странно,
с силой и стойкостью духа, заставляющими презреть все
обыденное и повседневное. Здесь жизнь внешняя и знако-
мая в соответствии с тем же принципом не-связи оказыва-
ется знаком чего-то совсем «другого» — жизни внутрен-
ней и неведомой. Пронизывающий позднюю китайскую
афористику мотив постоянного самоконтроля, непре-
станного усилия самоопознания навеян буддийской
практикой медитации, но теперь это усилие служит не
устранению своего «я», как требовал буддизм, а, напро-
тив, утверждению внутренней субъективности, ото-
ждествляемой одновременно с творческим началом
бытия и с общественной природой человека, его соотне-
сенностью с миром. В литературе позднесредневекового
Китая новый взгляд на человека выразился в предельном
размежевании, отчетливом противостоянии между
предметным содержанием и порождающей формой
произведения. Соответственно устойчивое стало в ней
приметой изменчивого, и в результате метафорическое
54
измерение языка вылилось в трюизмы прописной дидак-

тики, глубина смысла преобразилась в актуальность
присутствия слова как такового, в практику обыденной
речи. В этом пункте новая афористика являла параллель
возникшим в то время новым жанрам повествовательной
литературы и крупнейшему из них — роману, который
в различных своих видах, будь то роман авантюрный,
бытовой или эротический, осмыслялся в тогдашнем
Китае как метафора человеческого самопознания. То же
и в живописи: китайские художники той эпохи создавали
натуралистически достоверные образы реального мира,
но предметом изображения для них были некие типовые
формы вещей, которые указывали на внутреннюю
глубину сознания и обозначались (а точнее, скрывались)
более или менее условными подражаниями манере
знаменитых мастеров прошлого.
Что же это за неведомая матрица речи, внутренний
образ человека, о которых сообщают появившиеся
с XVI века отдельные книги афоризмов? Она раскрывает-
ся перед нами в самом течении обособленных, самодоста-
точных, как бы случайно нанизанных изречений. Отно-
шение этого вольного потока к отдельным афоризмам
подобно отношению чистого динамизма воображения
к его содержанию: этот динамизм не существует вне
потока воображаемых образов, но и несводим к нему.
В таком случае можно сказать, что смысл всеединства
бытия находится в отношениях не- связи с бессмыслицей
хаотической смены фрагментов, или, как сказал бы
Чжуан-цзы, великое пробуждение присутствует в беско-
нечной череде снов. В потоке афоризмов Хун Цзычэна
или Чжан Чао — бесконечно осмысленных в своей пол-
ной непритязательности — мы смутно угадываем (едва
ли «наблюдаем») незыблемый покой сознания, бодрству-
55
ющего среди всех сновидений мира, соединившего свою

волю с забытьем. А что может быть свободнее воли
к забытью?
Коллизия не-связи вещей определила присущее
афоризмам новой эпохи деликатное взаимодействие
эмпирического и воображаемого планов бытия. С одной
стороны, новые афоризмы обращены к повседневной
жизни и ее опыту, с другой — изобилуют отсылками на
образы, термины, сюжеты, стилистические приемы
древней литературы. В них книжные аллюзии и реми-
нисценции создают элитарный художественный язык,
сокрытый в общедоступной обыденности речи; здесь
недостижимо-изысканное «древнее» начертано незри-
мыми письменами на том, что известно и понятно
каждому. Так в эстетике позднего Средневековья безы-
скусное и очевидное стали маской утонченно-художе-
ственного и сокровенного. Отныне искусство китайско-
го литератора или художника заключалось в умении
совместить крайности того и другого. Не случайно во
многих афоризмах Хун Цзычэна мы встречаем непри-
вычно смелые для европейца образы взаимопроникно-
вения мира природы и мира человека, воображаемого
и реального. Но даже такое взаимопроникновение,
парадоксальное само по себе, оказывается лишь симво-
лом, то есть знаком недостижимого — интимно-неведо-
мой «подлинности» бытия, бесконечной глубины жизни
сердца...
В посредовании между зримым и сокровенным,
реальным и фантастическим китайский художник от-
крывал пространство своей творческой свободы, предот-
вратившей сползание словесности и искусства к традици-
оналистскому подражательству или натуралистической
достоверности. Но эта свобода требовала от художника
56
вновь и вновь определять свое отношение к миру и,

будучи верным только себе, быть верным бытию.
Интерес литераторов XVII века к внутреннему
опыту человека, к проблеме нравственного выбора —
примета вновь открытой отъединенности человека от
мира, возложившей на человека бремя опасной свободы
и созидания собственной судьбы.
Наступила эпоха демонстративной отстраненности
от прежних святынь и даже бунта против них, отчасти
напоминающая поворот к гуманитарному рационализму
в Европе Нового времени. Не случайно в китайской
афористике того времени имеется немало созвучного
с наследием французских моралистов XVI—XVII веков —
Монтеня, Паскаля, Ларошфуко. И там, и здесь мы встре-
чаем обостренное внимание ко всему недоброму и злове-
щему, что есть в человеке, недоверие к притязаниям
интеллекта и совет жить «искренностью сердца». Однако
в Китае, в отличие от Европы, предметом объективиза-
ции стало не субъективное самосознание, а сама предель-
ность человеческого бытия, «глубокое безмолвие» (сюань-
мо) средоточия мирового круговорота, тайна соотнесен-
ности человека с космосом. Китайским современникам
Паскаля мир представал не ужасной бездной, а вездесу-
щим экраном, по которому скользят все тени мира,
высвеченные изнутри сиянием небес.
Природа самообъективации человека в китайской
культуре наглядно запечатлелась в принципе миниатюр-
ности, сформировавшем стереоскопическое, многопер-
спективное видение художника и давшем жизнь такому
удивительному созданию китайского гения, как карлико-
вые сады.
Миниатюра предполагает способность охватить
мир одним взором, вместить его в себя. Но она же требу-
57
ет необыкновенного внимания к нюансам и чуткого

покоя духа, которые дают возможность постичь великое
в малом. Тайна миниатюры — в способности одновре-
менно ломать и подтверждать наши привычные ощуще-
ния, блистательно стирая границы между иллюзией
и действительностью, игрой и правдой.
Хун Цзычэн и его современники говорят о пределе
выразимого — о том, что остается «за кадром» всего
представленного. Поэтому они не нуждаются в цветах
красноречия и не страшатся простоты своих слов. Их
безыскусные и сдержанные суждения, подобно миниа-
тюрным копиям деревьев, озер и гор в карликовых садах,
фантастически реальны и заставляют ощутить границу
всякого опыта. Эти на редкость утонченные словесные
образы безмолвия, маскирующиеся под проповедь
общеизвестных истин, — знак эпохи, когда, например,
ученый Цзяо Хун предлагал ограничить толкования
древних книг составлением глоссов, чтобы предоставить
каждому больше возможностей «молчаливо общаться
с Небом».
Так, трюизмы афористики позднего Средневеко-
вья — дверь в иной, неизведанный мир, таящийся в каж-
дой черточке бытия. Чтобы открыть эту дверь, нужно
обладать невозмутимым покоем души, даруемым лишь
той предельной полнотой созерцания, которая позволяет
осознать «мир как он есть», во всем его многообразии
и неизбежной обыденности, тенью и эхом в «пустом
ущелье» бытия, каковым является Великая Пустота дао.
Это полнота постижения, которая делает неразличимы-
ми звук и эхо, свет и отблеск, конкретность человеческой
практики и конкретность чистого опыта Хаоса.
Афоризмы новой эпохи — новый образ все той же
ускользающей событийности вещей. Вольное «перетека-
58
ние» сознания, бытийственный диалог, каждое мгнове-

ние свершающийся в каждом из нас, устанавливает их
глубинное стилистическое единство. Здесь кроется тот
незримый стержень, который не только соединяет, но
и приводит к равновесию внутренний опыт и жизненную
позицию китайского подвижника Великого Пути. Вну-
шаемое этим равновесием тонкое чувство меры начисто
лишает китайские афоризмы претенциозности. Мы
найдем среди них и ажурные максимы, и лирически
аморфные фрагменты, но не встретим ни увлечения
словесной игрой, ни культа анархического самовыраже-
ния. Свойственную им рефлексивность не следует путать
с интроспекцией и самокопанием. Она означает скорее
способность посмотреть на себя со стороны, вместить
в себя разные перспективы созерцания, перерасти самого
себя. Китайский моралист видит смысл жизни в неустан-
ной внутренней работе над собой, совершенно непримет-
ной со стороны, но оказывающей неотразимое воздей-
ствие на мир. Он не требует от человека многого, но
беспощадно требователен в одном: не обманывать себя,
не пытаться заполнить пустоту в себе суетными мыслями,
словами и делами. Он знает, что страх несотворенного и,
следовательно, непонятного зияния бытия — самый
глубокий и все пытки ада в сравнении с ним не более чем
наивная бутафория. Между тем эти в высшей степени
серьезные мотивы в средневековой китайской словесно-
сти часто окрашиваются в комические тона, ведь речь
идет о контрастном соположении разнородных явлений,
где вещи сами по себе не так уж важны, но служат,
скорее, лишь материалом для жизненных метаморфоз,
целиком погружены в поток творческой жизни. Здесь
вещи непрерывно отрицают самих себя, и потому способ
их существования порождает смех. Уже чаньские гунъань
59
не лишены комического эффекта. Традиционный китай-

ский юмор, как всегда и везде, по-своему отражает самые
существенные черты породившей его культуры: он
питается мотивом серийности разнородных между собой
явлений, как будто бы парадоксальным образом подве-
денных под одну общую рубрику (последняя в таком
случае предстает аналогом типовой формы). Первый
сборник такой юмористической смеси еще в X веке
составил известный поэт Ли Шаньинь. Вот характерный
отрывок из этой книги:
Неприятно:
резать тупым ножом;
плыть на лодке с рваными парусами; когда деревья
заслоняют пейзаж; когда забором заслонили горы;
остаться без вина, когда распускаются цветы;
пировать летом в душном закутке. Глупо:
Иметь деньги и не отдавать долга;
Знать за собой недостаток и не исправлять его;
Постоянно перечить другим;
То и дело бранить чужое сочинение;
Винить других, не зная за собой вины;
Нарушив правило, отказываться от штрафной чарки
во время застольной игры;
Будучи бедным, лезть из кожи вон, чтобы выглядеть
богатым.
Китайские литераторы XVI—XVII веков до предела

развили этот вкус к эстетическому, с явственным оттен-
ком комизма, созерцанию «забавных мелочей жизни».
Это внимание к бескрайней мозаике жизненных подроб-
ностей выдает их интерес к текучей природе Великого
Пути. Ведь чем быстротечнее занимающее нас мгновение
60
жизни, тем острее переживается неисчерпаемое изоби-

лие творческого начала мира. И наше ничтожество перед
«одним превращением» мира означает не что иное, как
наше величие пребывания в этом едином движении
бытия (вот еще один источник иронии и гротеска в ки-
тайской традиции). Ученые авторы того времени отлича-
ются завидным умением находить нечто приятное в са-
мой гуще обыденного и повседневного. Они охотно
рассуждают о прелестях самых разных предметов — чте-
ния, прогулок, погоды, старинных пейзажей, чайных
ароматов, редких вин, женских ножек, цветочков, поду-
шек и прочих милых пустяков. Их рассуждения как
правило окрашены иронией и юмором, ведь речь идет
о постижении великого в малом, об открытии недости-
жимого в близком и доступном.
Непроизвольно-затейливая россыпь моментов
бытия, череда ускользающих нюансов, в сущности,
ничего не сообщают о каком-либо предмете.
Скорее они сообщают с непостижимо-сложной
геометрией Хаоса. В этой бездонной конкретности для-
щегося отсутствия, мире полутонов и бесконечно малых
градаций эстетический опыт самодостаточности каждого
момента бытия неотличим от незыблемого покоя созер-
цания «мира в целом». Здесь стремление к совершенству
не имеет конечного результата. Оно напоминает путеше-
ствие, в котором созерцание открывающихся картин
заставляет забыть о цели пути. В литературе, воссоздаю-
щей эту бесконечно дробящуюся мозаику Хаоса, мы
словно натыкаемся, нападаем на слова, то есть именно
падаем на слова, внезапно открывая их эстетическую
самодостаточность, их прирожденную красоту. Такова
чисто китайская любовь к совершенствованию ради
самого совершенствования и превыше всего — к декора-
61
тивной стороне дела, словно декорум оправдывает сам

себя. В этом отсутствии целеполагания, кажется, нет
особенного смысла. Однако, по китайским понятиям, оно
как раз свидетельствует о той чистой свободе и высочай-
шем наслаждении духа, которые открываются только
в игре — этой вестнице беспредельного в неизбывно-пре-
дельном.
Как бы мрачно ни оценивали литераторы XVI—
XVII веков нравы своего времени, их творчество проник-
нуто оптимизмом, проистекающим из веры в способ-
ность человека к бесконечному совершенствованию,
в неизбежность живого, деятельного единения человече-
ского сердца с творческим процессом бытия. Более того,
потаенность присутствия дао в глазах китайского учено-
го способна укрепить доверие к нему. Вот почему он
едва ли согласился бы с теми корифеями европейской
афористики, которые полагали, что человек в его ны-
нешнем «падшем» состоянии не в силах сбросить гнет
себялюбивого «я», и потому были склонны считать
альтруистические поступки и даже простое соблюдение
правил вежливости только притворством, лживой
маской, скрывающей истинное лицо. Немыслимо услы-
шать от китайского автора что-нибудь подобное такому,
например, изречению Ларошфуко, вполне обычному
в устах европейского моралиста: «Мы легко забываем
свою вину, если только она нам одним известна». Он
скажет иначе: «Не обманывай в темноте, это пригодится,
когда ты будешь на виду».
Честность, проповедуемая литераторами поздне-
средневекового Китая, не имеет ничего общего с привя-
занностью к догматическим принципам. Будучи продол-
жением внутреннего диалога бодрствующего сознания,
раскрываясь лишь в виде фрагментов неуловимо-вездесу-
62
щей истины, она выглядит по-разному в разных жизнен-

ных ситуациях. Эта честность предполагает умение быть
разным в разное время и с разными людьми и, главное, —
быть непохожим на других. Искусство общения в китай-
ской традиции состоит в безмолвной демонстрации
ограниченности всех человеческих понятий и ценностей,
в том числе даже добродетели и ума. Китайские морали-
сты — и тут они, пожалуй, нашли бы общий язык с Ла-
рошфуко — не устают внушать мысль о том, что обще-
ство записных праведников и всезнаек невыносимо,
а промахи открывают дорогу к успеху и мудрости; что
несовершенное людьми неизмеримо величественнее
того, что они уже сделали, а подлинное мастерство
проявляется в ограничении.
Их книги читаются как последовательное и беспо-
щадное разоблачение людской гордыни и тщеславия,
всяческой человеческой ограниченности, в каком бы
виде они ни проявлялись.
Нерушимое уединение китайского мудреца, его
непохожесть на других вовсе не означает, конечно, что
он говорит и действует в пику другим.
Эксцентризм поведения не менее далек от подлин-
ной мудрости, чем бездумный конформизм. Свобода
быть кем угодно предполагает свободу быть никем.
Абсолютная непохожесть мудрого на других людей есть
не что иное, как его абсолютная неприметность для
мира. Но эта неприметность означает лишь, что мудрец
без остатка принадлежит миру. Он уподобляется зерка-
лу, в котором люди опознают себя, и, не замечая присут-
ствия зеркала, считают это собственной заслугой. Неза-
метно для других он способствует естественному и сво-
бодному произрастанию всего живого. Он не владеет
ничем, но им держится весь мир.
63
Чему же учат моралисты старого Китая? Они учат

тому, чему нельзя ни научить, ни научиться, и притом
в двух смыслах: во-первых, потому, что говорят о чем-то
«вечно другом», недостижимом, несбывающемся —
о смерти в жизни, о пробуждении во сне; во-вторых,
потому, что говорят о чем-то, имеющем чисто практиче-
скую ценность и сполна данном каждому, о здоровом
чувствовании безмерной мощи вечно юной жизни — чув-
ствовании радостном, поскольку в нем открывается
неуничтожимость бытия, и печальном, ибо оно дается
ценой познания неотвратимости собственного конца.
Единственная мораль, которую можно извлечь из
чтения китайских моралистов, — это понимание ценно-
сти безмолвия, никогда не повторяющегося, но одного на
все времена.
Ни о чем не нужно говорить,

Ничему не следует учить,
И печальна так и хороша
Темная звериная душа:
Ничему не хочет научить,
Не умеет вовсе говорить
И плывет дельфином молодым
По седым пучинам мировым.
В этом странном, но точном в своей странности

прозрении поэта могут вызвать неверные ассоциации
лишь слова о «звериной душе». Их нельзя считать даже
невольной данью банальному мифу человека-зверя.
Сдержанная, вдумчивая интонация этих строк внушена
органическим чувством гармонии и меры. Перед нами
метафорическое — по существу, единственно возмож-
ное — обозначение всеединства Хаоса, который суще-
64
65
ствует прежде всего как субъективистски-очеловеченное

в человеке и к которому человек возвращается, когда
перерастает сам себя.
Стихи Мандельштама неожиданно перекликаются
с заключительным афоризмом Хун Цзычэна, где жизнь
сравнивается с вольным и все же требующим упорства
плаванием в океане жизни. Случайное совпадение?
Может быть. И все-таки, думается, не совсем случайное.
Привольное самопревращение, потаенное скольжение
в пространстве граничности — вот окончательная и веч-
но незаконченная правда человеческого существования,
которая говорит о себе поверх всех различий языков,
культур и мировоззрений. Но эта правда всегда «другая»,
всегда открывающаяся неожиданно, сколько о ней ни
думай.
Путь в водном просторе — это путь ниоткуда
и никуда. Его начало и конец сходятся в каждом мгнове-
нии, ведь в океане нет ничего, что не присутствовало бы
в каждой его капле. Идущий этим неведомым путем
постигает беспредельность океана в изменчивой ряби его
вод.
Вопрос коммуникации — это в конце концов
вопрос о том, кем может стать человек. А он рано или
поздно может вместить в себя все. Человек идет к Небу.
ИЗ КНИГИ
«ГУАНЬ ИНЬ-ЦЗЫ»
Как уже отмечалось в предисловии к настоящему
сборнику, это сочинение приписывается начальнику
пограничной заставы, которому, согласно легенде,
родоначальник даосизма Лао-цзы вручил свою книгу
«Дао-Дэ цзин», покидая Китай и направляясь в Запад-
ные страны. Древние источники упоминают Гуань
Инь-цзы в числе прочих даосских философов и даже
приводят его отдельные высказывания. Но если
трактат «Гуань Инь-цзы» действительно существовал
в древности, он был впоследствии утерян. Нынешний
текст «Гуань Инь-цзы» — по стилю и содержанию,
несомненно, позднейшего происхождения — тради-
ция относит к эпохе Тан и Пяти династий (VII—X вв.).
Ссылки на эту книгу в китайской литературе появля-
ются с XII века, а в XIII веке появились и первые
комментарии на нее. По всей видимости, «Гуань
Инь-цзы» в его дошедшем до нашего времени виде
сложился в X веке.
Перевод избранных изречений осуществлен
по тексту, изданному в серии «Сыбу бэйяо».
Шанхай, 1936.
69
Из книги «Гуань Инь-цзы»
В отсутствие Дао нельзя говорить, но то, о чем нельзя

поведать, — Дао. В отсутствие Дао нельзя размышлять,
но то, о чем нельзя помыслить, — Дао.
В Дао нет ничего от человека. Мудрый не говорит:
«Это Дао, а то — не Дао». В Дао нет ничего от своего «я».
Мудрый не различает пребывание в Дао и уклонение от
него. В том, что Дао нет, залог того, что оно есть. В том,
что мудрый не держится за Дао, залог того, что он его не
утратит.
Горшечник может создать десять тысяч горшков,
но горшок не может ни создать горшечника, ни уничто-
жить его. Дао может создать десять тысяч вещей, но ни
одна вещь не может ни создать Дао, ни его уничтожить.
Мудрому известно, что сознание едино, вещи
едины, Дао едино, и все соединяется в одно. Он не меряет
неизменным изменчивое и не ущемляет изменчивым
неизменное.
Помраченность ума указывает на отсутствующее
в наличном. Ее нельзя обнаружить[1]. Приятные и не-
приятные ощущения являют нечто, возникшее из ниче-
го. Их нельзя сокрыть. От ощущений проистекает зна-
ние, но оно касается только пребывания вещей. От
помраченности проистекает незнание, и благодаря ему
постигаешь вездесущность Дао.
Одна искра может спалить десять тысяч вещей,
но если исчезнут вещи, где пребывать огню? Одно
мгновение[2] Дао может обратить в небытие[3] де-
сять тысяч вещей, но если исчезнут вещи, где пребу-
дет Дао?
Стрельба из лука, верховая езда, игра на цине[4]
или игра в шашки — все эти искусства невозможно
постичь в одно мгновение. Только Дао не имеет ни форм,
ни правил, и его можно постичь в одно мгновение.
70
Мое Дао подобно пребыванию в темноте. Находясь

на свету, в темноте ничего не различишь.
Пребывая же во тьме, видишь все, что находится на
свету.
Мое Дао подобно мечу. Обращая меч против
других, извлечешь выгоду. Хватаясь за него руками,
поранишься.
Смерть в утробе. Смерть в яйце. Хотя мир велик,
непреложного знания о нем не добудешь.
Мир и наше знание о нем — то же, что лезвие меча
и рука: пока рука не дотронется до меча, она себя не
поранит.
Во сне, в зеркале, в воде пребывает мир. Чтобы
устранить мир, который снится, нужно бодрствовать.
Чтобы устранить вещи, которые отражаются в зеркале,
не следует в него смотреть. Чтобы устранить вещи,
которые наполняют мир, следует опорожнить вмещаю-
щий их сосуд. Все, что есть и чего нет в нем, пребывает
здесь, а не там. Вот почему мудрый устраняет не мир,
а знание о мире.
Рыба, которая не хочет быть как все рыбы, выбрасы-
вается на берег и погибает. Тигр, который не хочет быть
как все тигры, спускается с гор и попадает в клетку.
Мудрый не отличается от обыкновенных людей, поэтому
для него невозможно воздвигнуть препоны.
«В самом себе не имей, где пребывать»[5].
Следуй формам вещей вокруг тебя. Будь текуч, как
вода, покоен, как зеркало, отзывчив, как эхо, и невозму-
тим, как тишина. Соединяйся с несогласным, обретай
потерянное. Не стремись опередить других, но неотступ-
но следуй за ними.
Мудрый не отличается от других людей тем, что
говорит, как действует и мыслит. Тем же, что не говорит,
71
как не поступает и о чем не размышляет, он отличается

от других.
Облака плывут, и птицы кружат в пустоте небес.
Благодаря пустоте превращения могут свершаться без
конца. Таково Дао мудрого.
Мы сознаем себя живущими словно во сне. По воле
воображения мы можем странствовать духом в чертогах
Великой Чистоты[6]. Мы видим вещи как будто во сне.
Отдаваясь переживаниям, мы можем улететь душой за
пределы Восьми пустынь[7]. Уметь прозревать семена
жизни и жить вечно. Уметь забывать семена жизни
и оставлять жизнь. Вот что такое Дао.
Если в сознание закрались мысли об успехе и не-
удаче, демоны разума завладеют им. Если в сознание
закралась похоть, демоны распутства завладеют им.
Если в сознание закралась тревога, демоны отчаяния
завладевают им. Если в сознание закралась распущен-
ность, демоны одержимости завладевают им. Если
в сознание закрались мечты о возвышенной дружбе,
демоны гордыни завладевают им. Если в сознание
закрались мечты о вкусной еде, демоны чревоугодия
завладевают им. Все эти демоны — призраки, созданные
из темноты и мрака, ветра и воздуха, земли и красок,
дряхлых тел и бренных предметов. Эти призраки и наше
сознание возбуждают друг друга, и дух человека откли-
кается на их воздействие. Тот, кто подпал под власть
демонов, одержим мыслями о выдающихся свершениях.
Он не говорит, что служит демонам, но говорит лишь,
что служит одному Дао. В конце концов в нем все мерт-
веет. Только мудрый может сделать дух одухотворен-
ным, не ища в нем духовность. Он опирается на все
десять тысяч вещей и не теряет силы, их рождающей. Он
может все собрать, все рассеять, всему противостоять.
72
Каждый день он откликается всему сущему, но сердце

его пребывает в покое.
То, что плывет, — лодка. Но то, благодаря чему
можно плыть, — вода, а не лодка. То, что движется, — по-
возка. Но то, благодаря чему можно двигаться, — вол,
а не повозка. Размышление — это разум. Но то, благода-
ря чему можно размышлять, — воля, а не разум[8].
Нельзя знать, отчего все таково, каково оно есть. Только
не зная, отчего все таково, каково оно есть, не идешь
навстречу тому, что приходит, и не влечешься за тем, что
уходит. Не стремясь навстречу приходящему и не
устремляясь за уходящим, можешь жить одной жизнью
с изначальным истоком Неба и Земли, в котором нет ни
прошлого, ни настоящего.
Если знать, что сознание не является вещью, можно
уразуметь, что и вещи не являются вещами.
Если знать, что вещи не являются вещами, можно
уразуметь, что Дао не является вещью. Тогда не прихо-
дится преклоняться перед великими свершениями
и изумляться глубокомысленным речам.
Мои мысли меняются с каждым днем, движет же
ими не мое «я», но судьба. Когда познаешь природу
и судьбу, вовне не будешь видеть себя, внутри не будешь
видеть свое сознание.
Сознание рождается от взаимного воздействия
нашего «я» и вещей подобно тому, как огонь возникает
от трения двух палочек. Нельзя сказать, пребывает оно
во мне или в других. Нельзя сказать, что оно не пребыва-
ет во мне, и нельзя сказать, что его нет в других. Живи
им, тогда «другие», равно как и «я» перестанут быть
соблазном.
Мирские истины ограничены и противоречат друг
другу. Они ведут к истинам всеобщим, но всеобщие
73
истины не подчиняются порядку и ведут к тому, что не

может быть упорядочено. Поэтому тот, кто сумеет под-
чинить порядку чувство[9], обретет естественную силу
бытия. Тот, кто сумеет забыть чувство, соединится с Дао.
Глиняные куклы бывают мужчинами и женщина-
ми, дорогими и дешевыми. Они сделаны из земли и,
когда разобьются, снова уйдут в землю. Таков человек.
Глаз, всматривающийся в себя, не видит. Ухо,
вслушивающееся в себя, не слышит. Язык, пробующий
себя на вкус, не ощущает. Сознание, внимающее себе, не
сознает. Обыкновенные люди привязаны к тому, что
вовне. Достойные люди привержены тому, что внутри.
Мудрому ведомо, что и то и другое — неправда.
Ногти отрастают, волосы становятся длиннее.
Естественный рост вещей нельзя остановить ни на
миг. Обыкновенные люди видят то, что проявилось, и не
могут заметить скрытого. Достойные люди видят сокры-
тое, но не умеют довериться переменам. Мудрый доверя-
ет переменам, чтобы пребывать в неизменном.
Твари, обитающие в морской пучине, претерпева-
ют бесчисленные превращения, но вода одна для всех.
Мое «я» и вещи вокруг непрестанно меняются в великом
превращении мира, но природа одна для всех. Зная, что
природа одна для всех, поймешь, что нет ни других, ни
моего «я», ни смерти, ни жизни.
Все в мире — одна вещь. Обыкновенные люди не
знают ее истинного имени. Они видят вещи и не видят
Дао. Достойные люди определяют принципы вещей.
Они видят Дао и не видят вещи. Мудрый соединяется
с небесным в себе. Он не доискивается до Дао и не привя-
зан к вещам. Во всех путях — один и тот же путь. Не
следовать Дао — вот Дао. Следовать ему — значит
покоряться вещам.
74
Зная соблазн вещей, нет нужды их отвергать.

Положим, мы видим перед собой землю или быка, дерево
или лошадь: в нашем сознании есть их имена, а их бытий-
ственность уже забыта.
Тот, кто достиг вершины мудрости, знает, что
мудрость никогда не охватит собой весь мир.
Поэтому он предпочитает простодушие. Тот, кто
достиг вершины красноречия, знает, что красноречие
никогда не раскроет сути всех вещей. Поэтому он гово-
рит без прикрас. Тот, кто достиг вершины храбрости,
знает, что храбростью всех людей не одолеешь. Поэтому
он скромен.
Среди всех вещей мира нет ни одной, что при-
надлежит мне. Поскольку вещи мне не принадлежат,
я не могу не следовать им. Поскольку я не принадле-
жу сам себе, я не могу не давать себе расти. Хотя я сле-
дую вещам, я не обладаю ими. Хотя я даю себе расти,
я не обладаю собой. Нельзя говорить о «внешних ве-
щах», если нет «внешнего я». Нельзя говорить о «внеш-
них формах», если нет «внешнего сознания». Дао —
это только одно. Его нельзя определить и в него нель-
зя войти.
Тот, кто вглядывается в кончик волоска, не заметит,
как велик мир. Тот, кто вслушивается в шорохи, не
услышит, как грохочет гром. Тот, кто видит большое, не
увидит малого. Тот, кто ищет близкое, не заметит далеко-
го. Тот, кто слушает гром, не услышит тишины. Тот, кто
внимает близкому, не постигнет отдаленного. Мудрый
ни на что не смотрит и потому все видит. Он ни к чему не
прислушивается и потому все слышит.
На прочные доспехи непременно найдется острое
оружие: так ломается твердое. На острый нож непремен-
но найдется твердый предмет: так тупится острое.
75
Существуют связь в Дао, связь в добродетели и связь

по случаю. Связь в Дао подобна отношениям отца и сына.
Она вне противопоставлений истинного и ложного,
умного и глупого. Поэтому она неизбывна. Связь в до-
бродетели основана на противопоставлении истинного
и ложного, умного и глупого. Поэтому она то объединя-
ет, то разобщает. Связь по случаю соединяет, разобщая.
Суть событий в самих событиях, и слова о них
имеют смысл. Суть Дао не в Дао, и слова о нем бессмыс-
ленны. Если знать, что слова бессмысленны, всякое слово
будет приобщать к Дао. Если не знать, что слова бессмыс-
ленны, даже изысканные слова будут все равно что
бельмо на глазу.
Говорить о Дао — все равно что говорить о сновиде-
ниях. Тот, кто рассказывает об увиденных им во сне
драгоценностях, всевозможных предметах или зверях,
может описать их, но не может передать другому. Слу-
шатели же могут только услышать о них, но не могут
ими завладеть. Только тот, кто умеет слушать, ничего не
принимает на веру и ничего не оспаривает.
ИЗ СБОРНИКА
«СКРИЖАЛИ
ЛАЗУРНОЙ
СКАЛЫ»
«Скрижали Лазурной скалы» (Би янь лу) — один из
самых почитаемых в чаньской традиции сборников
гунъань, включающий в себя сто сюжетов. Он был
составлен монахом Сюэдоу Чунсянем (980–1052),
жившим в эпоху царствования династии Сун. В ту
пору чань-буддизм в Китае уже пережил свой наивыс-
ший расцвет и вступил в этап кодификации и сбере-
жения достигнутого. Как раз с конца X века один за
другим стали появляться сборники жизнеописаний
чаньских учителей, чаньские хроники, всевозможные
компендиумы чань и т. д. Создатель «Скрижалей
Лазурной скалы» Сюэдоу смолоду прославился своей
ученостью и заслужил среди монахов прозвище
«сосуд истины». По преданию, он достиг просветле-
ния благодаря встрече с известным чаньским настав-
ником Чжимэнем Гуанцзо, который принадлежал
к школе чань, основанной в X веке проповедником
Юньмэнем. Рассказывают, что, встретив Чжимэня,
Сюэдоу спросил его: «Если никаких представлений не
существует, откуда взяться иллюзии?» Чжимэнь
попросил Сюэдоу подойти ближе и, когда тот повино-
вался, ударил его по губам. Сюэдоу захотел что-то
79
Из сборника «Скрижали Лазурной скалы»
сказать, и тогда Чжимэнь снова что было силы ударил

его. В этот момент Сюэдоу прозрел.
Сюэдоу прославился и как удачливый учитель,
имевший, согласно традиции, восемьдесят четыре
просветленных ученика, и как ученый, обладавший
незаурядным литературным даром. Сборник «Скри-
жали Лазурной скалы» явился венцом его проповед-
нической деятельности. Сам Сюэдоу снабдил ото-
бранные им «образцовые примеры» пояснениями
и своеобразными стихотворными резюме (в переводе
опущенными). Спустя приблизительно 60 лет после
смерти Сюэдоу монах Юаньу Кэцинь (1063–1135)
снабдил большинство сюжетов сборника наставлени-
ями и субкомментариями (также опущенными
в переводе).
В те времена вольный дух творцов чаньской традиции
еще не угас окончательно, и усиление книжности
в чань породило и острую реакцию на него со сторо-
ны наиболее радикальных чаньцев. Так, влиятельный
преемник Юаньу Кэциня, монах Дахуэй, предал огню
доски, с которых печатали «Скрижали Лазурной
скалы», опасаясь, что доступность чаньской мудрости
каждому грамотному человеку обесценит ее. Дахуэй
прославился тем, что никогда не высказывал сужде-
ний по поводу «образцовых примеров», что, впрочем,
не мешало ему выступать с многочисленными пись-
менными разоблачениями пороков в современной ему
практике чань. Тем не менее «Скрижали Лазурной
скалы» и в дальнейшем сохранили свое значение
авторитетнейшего сборника гунъань.
Перевод избранных сюжетов сборника выполнен
по тексту, изданному в серии «Чаньсюэ дачэн». Т. I.
Тайбэй, 1968.
80
1. НАСТАВЛЕНИЕ
Если из-за горы поднимается дым, значит, там огонь.
Если из-за забора высовываются рога, значит, там буй-
вол. Понять три, когда называют одно, определить цену
с одного взгляда — вот повсед-
невная еда и питье монаха.
Пребывает там, где обрываются
все потоки, всплывает на
востоке и погружается на
западе, плывет по течению
и идет потоку наперекор, по
своей воле дает и отбирает —
кто же это?
Пример. Император
династии Лян У-ди спросил
великого наставника Дамо:
«В чем высший смысл святых
истин?» Дамо ответил: «В бес-
предельно открытом нет свято-
сти». Государь спросил: «Кто
говорит со мной?» Дамо отве-
тил: «Неведомо»[10].
Небо и земля тесны; солнце, луна и звезды помрачены.
Даже если удары посоха наставника будут сыпаться,
словно капли дождя, и крики наставника будут греметь,
словно гром, высшая детина останется недосягаемой.
Будды могут знать это только для себя, учителя всех
времен не могли передать это знание целиком, все толко-
вания канона не могут разъяснить его до конца, монахи-
81
ясновидцы не могут этим спасти себя. Оказавшись здесь,

как можно еще просить наставлений? Произнести слово
«Будда» — значит вымазать себя грязью. Произнести
слово «чань» — значит покрыть себя позором. Долго
постигавшие истину возвышенные мужи не ждут, когда
эти слова будут произнесены. Новички, приступившие
к учению, должны сами в том разобраться.
Пример. Чжаочжоу наставлял собравшихся следу-
ющими словами: «Великий Путь лишен трудностей,
избегайте лишь предпочтения и выбора[11]. Как только
появляются слова, появляется «предпочтение и выбор».
Вот что такое «ясность». Я, старый монах, не пребываю
в ясности. Держитесь ли вы еще за что-нибудь или нет?»
Тут один монах спросил: «Коль скоро вы не пребы-
ваете в ясности, за что вы держитесь?»
Чжаочжоу ответил: «Я и этого не знаю». Монах
спросил: «Если вы, учитель, этого не знаете, почему вы
все же говорите, что не пребываете в ясности?» Чжао-
чжоу сказал: «Ты получил ответ на свой вопрос, покло-
нись и выйди».
Одна мысль, одна вещь, одно слово, одно речение — всю-
ду есть во что вникнуть. Но это все равно что делать
операцию на здоровом теле. Великая польза таится там,
где не следуют установленным правилам, ибо всегда есть
нечто, лежащее за пределами известного. Это нечто
укрывает Небо и Землю, но его нельзя ухватить.
«Так» правильно и «эдак» правильно: это слишком
грубо. «Так» неправильно и «эдак» неправильно: это
слишком резко. Если не идти ни тем, ни другим путем —
что правильно? Приведу пример, чтобы стало понятно.
82
Пример. Великий наставник Ма был нездоров.

Настоятель монастыря спросил его:
— Как вы себя чувствовали в эти дни?
Великий наставник Ма ответил:
— Будда солнечного лика, Будда лунного лика[12].
Воспринявший учение нашей школы должен быть
смельчаком. Только тот, кто способен убить человека не
моргнув глазом, может в одно мгновение стать Буддой.
Он знает и действует в одно и то же время, прячется,
будто стоит на виду, для него каждое событие — высшая
истина. Оставив в покое главное, он учит пустякам. Если
бы он устранил все трудности, молодым послушникам не
на чем было бы сосредоточиться. Но коли человек обла-
дает ясным зрением, его нельзя обмануть. А лишенный
ясного зрения попадает в пасть тигра и погибает. Приве-
ду пример, чтобы каждый мог сам убедиться.
Пример. Сюэфэн наставлял собравшихся следую-
щими словами: «Поднимите всю землю на своей ладони,
и она будет велика, как рисовое зернышко. Бросьте ее
перед собой. Если вы все еще понимаете не больше, чем
лакированная лохань[13], я ударю в барабан и созову всех
поглазеть на вас!»
Тысячи мудрецов не изрекли единого слова прежде
звуков речи. Если вам не доводилось натолкнуться на
него, вас отделяет от него целый мир. Но если вы ухвати-
те его прежде звуков и отрежете языки людям в целом
свете, вы все еще не достигнете совершенства. Вот почему
83
сказано: «Небо не может это укрыть, Земля не может это

поддержать, пустота мирового пространства не может
это вместить, солнце и луна не могут это осветить».
Превзойти будд и быть совсем одиноким — вот истинное
достоинство. Если ты еще не дошел до этой мудрости,
постигай ее смысл, который тонок, словно кончик воло-
ска, и распространяй светоч истины во все пределы —
тогда ты всегда будешь сам себе господин и все в твоих
руках будет подлинным. Но скажите мне, что здесь
необычного?
Пример. Монах по имени Хуэйчао спросил настав-
ника Фаяня:
— Хуэйчао спрашивает учителя, что такое Будда?
Фаянь сказал:
— Ты — Хуэйчао.
В светлом зеркале красота и уродство разделяются сами
собой. Отточенный меч в руке казнит и дарит жизнь
в зависимости от обстоятельств. Китаец приходит — чу-
жеземец уйдет, чужеземец приходит — китаец уйдет.
В смерти откроешь жизнь, в жизни отыщешь смерть. Но
как быть, достигнув этого? Без глаза, проницающего все
препоны, и не имея места, где повернуться, ты не будешь
знать, что делать. Но что такое глаз, проницающий все
препоны, и место, где можно повернуться? Чтобы это
узнать, приведу поучительный пример.
Пример. Монах спросил Чжаочжоу:
— Что такое Чжаочжоу?
Чжаочжоу ответил:
— Восточные ворота, Западные ворота, Южные
ворота, Северные ворота[14].
84
Сила будд и патриархов — в его руках. Судьбы всех
людей и богов послушны его воле. Оброненным по
случаю словом он повергает в изумление толпу и вооду-
шевляет всех живущих. Одной мыслью он срывает замки
и разбивает оковы. Перед лицом безупречной мудрости
он совершает безупречные деяния. Но скажите мне, кто
это такой? Известно ли кому, где он пребывает? Чтобы
это проверить, приведу пример.
Пример. Хуанпо наставлял собравшихся следую-
щими словами:
— Вы горькие пьяницы, опившиеся винного отстоя.
Если вы будете и дальше слоняться по земле, куда же вы
пойдете? Разве вы не знаете, что по всему Китаю нет
наставников чань?
Тут один монах вышел вперед и сказал:
— А что делают те, кто в разных местах ведут за
собой учеников и наставляют общины?
Хуанпо ответил:
— Я не говорил, что нет чань, я сказал, что нет
учителей.
Пример. Монах спросил Юньмэня:
— Что такое «учение всей жизни»?[15]
Юньмэнь ответил:
— Сказанное к месту слово.
Нож, совершающий убийство, и меч, возвращающий
к жизни, — вот высокий образец древности и сокровище
85
наших времен. Но скажите не мешкая, где нож, убиваю-

щий человека, и где меч, возвращающий к жизни? Чтобы
это проверить, приведу пример.
Пример. Монах спросил Юньмэня:
— Если это не присутствующее в данный момент
сознание и не присутствующее в данный момент явле-
ние, то что это?
— Суждение, поставленное с ног на голову.
Если твое сознание не меняется, ты утонешь в океане
дурмана. Если твои слова не повергают в изумление
толпу, ты погрузишься в пучину обыденщины. Но если
в свете искры, высеченной из камня, ты сможешь отли-
чить посвященного от невежды и при вспышке молнии
сможешь отличить смерть от жизни, тогда ты порвешь
все путы и возвысишься, как заоблачная скала. Но зна-
ешь ли ты, что такой момент наступит? Чтобы это прове-
рить, приведу пример.
Пример. Отшельник с Лотосового пика выста-
вил свой посох и дал собравшимся следующее на-
ставление:
— Когда древние попали сюда, почему они не
захотели остаться здесь? — И сам же ответил: — Потому
что не набрались сил в дороге.
И еще он говорил:
— Что же в конце концов? — И сам же отве-
чал: — С посохом на плече, не обращая внимания
на людей, я ухожу за тысячу вершин и десять тысяч
пиков.
86
Когда нужно говорить, он говорит, и в целом мире ему
нет равных. Когда нужно действовать, он действует, и в
целом мире никто его не превзойдет. Он — как искра, вы-
сеченная из камня, или вспышка молнии, как пламя,
раздуваемое ветром, или бурный поток, льющийся
с лезвия меча. Когда он ударяет в гонг высшей мудрости,
невольно смущаешься и не находишь слов. Он идет лишь
прямым путем. Чтобы проверить это, приведу пример.
— Все сущее возвращается к единому, но куда же
возвращается единое?
— Когда я был в Цинжоу, я сделал полотняную
поддевку. Она весила семь цзиней.
— Я давно слыхал про каменный мост в Чжаочжоу,
но, когда приехал, увидел деревянный мостик.
Чжаочжоу сказал:
— Ты видишь только деревянный мостик и не
видишь каменный мост.
Монах спросил:
— Что же такое каменный мост?
— Он позволяет переправиться ослам и позволяет
переправиться лошадям[16].
Весь мир не вместит его в себя: он один открыт для всех.
Он ничем не связывает себя и всякий миг сам себя превоз-
87
могает. В речах он всегда беспристрастен — и всюду лиша-

ет людей жизни. Но скажите: куда уходили древние, дабы
пребывать в покое? Чтобы узнать это, приведу пример.
Пример. Однажды великий наставник Ма и Байч-
жан прогуливались вместе и увидели пролетающих
в небе диких уток. Великий наставник спросил:
— Что это?
Байчжан ответил:
— Дикие утки.
Великий наставник спросил:
— Куда они делись?
Байчжан ответил:
— Они улетели.
Великий наставник схватил Байчжана за нос, и тот
закричал от боли. Великий наставник сказал:
— Да когда же они улетели?
Между буддами и живыми существами, по сути, нет
разницы. Может ли быть различие между пейзажем
и нашим «я»? Почему же мир делится на две стороны?
Даже если узнать главное слово и занять главную пере-
праву[17], это еще не значит предоставить всему быть
таковым, каково оно есть. Если не предоставить всему
быть таковым, каково оно есть, целый мир не будет
стоить того, чтобы за него держаться. Но где же таится
главное слово? Чтобы узнать это, приведу пример.
Пример. Юньмэнь показал свой посох и дал со-
бравшимся такое наставление:
— Этот посох превратился в дракона и проглотил
вселенную. Горы, реки, вся огромная земля — где они
теперь?
88
Рыбацкие сети между шестами видят только обладающие
острым зрением. Смысл образцовых суждений доступен
только посвященным. Но скажите, что такое сети между
шестами? Что такое смысл образцовых суждений? Чтобы
узнать это, приведу пример.
Пример. Монах спросил Далуна:
— Физическое тело разрушается. А что такое
неуничтожимое тело реальности?
Далун сказал:
— Горные цветы горят, как узор на парче. Потоки
в долинах блещут голубизной, как индиго.
Пример. Юньмэнь дал монахам следующее наставление:
— Древние будды и основания колонн сливаются
в одно. Какое это состояние сознания? — И сам же отве-
тил: — На южных горах собираются облака, на северных
горах идет дождь.
Его объятия широки, как вселенная, — и из них ничего
не ускользает[18]. Он разрезает все потоки — и не задер-
живает ни капли. Откроешь рот — и ты в заблуждении.
Попытаешься подумать — и совершишь промах. Но
скажите мне, что такое всепроницающий глаз мудрости?
Чтобы это узнать, приведу пример.
Пример. Юньмэнь однажды дал следующее настав-
ление:
— В каждом есть свет. Когда же вы смотрите на
него, он темен, и вы его не видите. Что такое свет в каж-
89
дом?[19] — И сам ответил: — Кухонная полка и главные

ворота.
Он также сказал:
— Хороший человек не сравнится с ничто.
Ясновидец не имеет пристанища, порой он подобен
буйной поросли на вершине одинокого пика, порой
наг и празден среди городской суеты. Порой он являет-
ся в облике шестирукого разгневанного демона с тре-
мя головами. Порой излучает безмерное сострадание,
как Будда солнечного лика и Будда лунного лика.
Из одной пылинки он извлекает все формы мира.
Он смешивается с водой и грязью, чтобы спасти все
существа. Если он вдруг воспарит, даже око Будды
его не узреет. И пусть явятся хоть тысячи мудрецов —
они всегда будут от него за тысячи ли. Есть ли кто-ни-
будь, кто этого достиг? Чтобы это проверить, приве-
ду пример.
Пример. Юньмэнь дал следующее наставление:
— Лекарство и болезнь уничтожают друг друга. Вся
земля — лекарство. А что такое ваше «я»?
Будь безмятежен, ни за что не держись: на железном
дереве распустятся цветы. Есть ли что-нибудь в том, что
есть? Умного не тяготят заботы. Однако, если он свободен
на семь путей вверх и вниз и на восемь путей вправо
и влево, найдется кто-нибудь, кто проткнет ему ноздри.
Но скажите, в чем его ошибка? Приведу пример, чтобы
каждый смог увидеть сам.
90
91
Пример. Господин Лу Сюань, беседуя с Наньцюа-

нем, сказал:
— Есть такое изречение: «У Неба-Земли и у наше-
го я — один корень, вся тьма вещей и наше я — одно
тело». Какие прекрасные слова!
Наньцюань указал на цветок во дворе и сказал:
— В наше время этот цветок люди видят словно
во сне.
«ЗАСТАВА
БЕЗ ВОРОТ»
Составитель сборника гунъань «Застава без ворот»,
а также автор комментариев и стихотворных кадансов
к ним чаньский монах Умэнь Хуэйкай (1182—1260)
был одной из самых примечательных фигур среди
чань-буддистов своего времени — эпохи царствования
династии Южная Сун.
Уроженец столицы Южносунского царства, города
Ханчжоу, Умэнь, постригшись в монахи, несколько
лет странствовал по окрестным монастырям, ища
просветления. Оно пришло к нему при обстоятель-
ствах весьма неожиданных, но именно поэтому в сво-
ем роде классических для чаньской традиции: в тот
момент, когда до слуха Умэня донесся удар гонга,
созывающего монахов к обеду. «Ясным днем, при
свете солнца — громовой раскат. У всех существ на
земле раскрываются глаза...» — говорилось в написан-
ной Умэнем гатхе, которую полагалось сочинять
монаху, пережившему просветление. Учитель Умэня,
Юэлинь Шигуань, уверовал в подлинность просветле-
ния монаха из Ханчжоу и передал ему свою печать
наставника. С тех пор Умэнь до конца жизни пропо-
ведовал в окрестностях своего родного города, кочуя
95
«Застава без ворот»
по монастырям и даже бывая по приглашению в импе-

раторском дворе. Чаньский иконоклазм как-то нена-
сильственно, даже органически уживался в этом
человеке с книжностью. Его слава проповедника
росла с каждым годом.
«Тело наставника словно ссохлось, а дух его был
ясен, — пишет биограф Умэня. — Его слова были
безыскусны, но таили в себе глубокий смысл...» По
обычаю, сложившемуся в Китае (но противоречивше-
му исконным правилам буддистов), император в знак
официального признания заслуг Умэня пожаловал
ему почетное одеяние и титул. Имея многочисленных
учеников и могущественных покровителей, Умэнь до
конца своих дней жил в уединенной горной обители.
Венцом проповеднической деятельности Умэня стал
сборник «Застава без ворот» — одно из наиболее
популярных и авторитетных произведений в обшир-
ной литературе чань. Собственноручное предисловие
Умэня к этой книге помечено 1228 годом. В следую-
щем году она была преподнесена императору Ли-
цзуну и получила высочайшее одобрение, а еще
спустя шестнадцать лет появилось первое ее печатное
издание. Нормативным считается текст, включенный
в буддийский канон.
Создавая свою книгу, Умэнь выступал в роли апологе-
та «словесного» чань или, как говорили в Китае, «чань
показа и разговора», противопоставляемого другой
основной разновидности чаньской практики — «чань
молчаливого созерцания». Комментарии и стихотвор-
ные резюме Умэня к отдельным гунъань являются
данью уже устоявшейся к тому времени традиции.
Сам же отбор «образцовых примеров», сделанный на
основании широкого круга источников и в целом
96
весьма придирчивый, позволяет судить о том, что

чаньцы южносунской эпохи считали в своем традици-
онном наследии наиболее ценным и значительным.
Главными героями книги Умэня являются великие
танские наставники в линии Ма-цзу Даои: Байчжан,
Наньцюань и Чжаочжоу (двум последним учителям
посвящены одиннадцать гунъань), а также Гуйшань
и его последователи, в меньшей степени — ученики
Дэшаня, в особенности Юньмэнь. Присутствие в сбор-
нике четырех гунъань из жизни сравнительно малоиз-
вестного наставника Уцзу Фаяня объясняется, вероят-
но, тем, что сам Умэнь был преемником Уцзу в пятом
поколении. В сборнике нет ни одного сюжета из
житийной литературы о Линьцзи, основателе наибо-
лее популярного толка в чань, который исповедовал
и Умэнь, но ссылки и аллюзии на высказывания
Линьцзи часто попадаются в комментариях и стихах.
Наконец, еще один примечательный факт: два сюжета
в сборнике посвящены наставникам, жившим в одно
время с Умэнем или несколько раньше. В позднейшей
чаньской традиции подобные новшества уже не
встречаются.
Перевод выполнен по изданию:
Мумонкан (Застава без ворот) /
Ред. Хираты Такаси //Дзэн-но гороку.
Т. XVIII. Токио, 1973.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
В словах Будды главное — опыт сердца. Отсутствие

ворот — вот врата истины. Как же пройти через
заставу, в которой нет ворот? Не говорят ли мужи,
изведавшие истину, что входящее в ворота не есть
наше достояние[20], а полученное от других непре-
менно потеряется?[21] Но так рассуждать — все равно
что мутить воду в безветренную погоду или делать
операцию на здоровом теле. А тот, кто привязан
к чужим словам и ищет ответ в толкованиях, подобен
глупцу, который хочет палкой сбить луну с неба или
почесать мозоль, не снимая туфли.
В лето года моуцзы эры правления Шаодин я настав-
лял послушников в монастыре Лунсян, что в Дунцзя,
и по их просьбе пересказал образцовые суждения
старых учителей. Мои рассказы были подобны
черепкам, которыми стучат в ворота, а когда ворота
открываются, выбрасывают. Так хотел я наставить
тех, кто предан учению. Понемногу у меня собралось
сорок восемь примеров, и я дал им название «Застава
без ворот».
Если читающий мои записки не убоится опасностей
и будет идти прямо, как по лезвию ножа, его не
98
остановит даже восьмирукий ната[22], его будут

молить о пощаде все патриархи Запада и Востока.
Поддавшись же сомнениям, он уподобится человеку,
который смотрит из узкого окошка на скачущего
мимо всадника: не успеет он глазом моргнуть, а исти-
ны уж и след простынет.
Великий путь не имеет ворот,

Тысячи дорог ведут к нему.
Тот, кто пройдет через эту заставу,
Будет жить вольно — один в целом мире.
1. СОБАКА ЧЖАОЧЖОУ
Один монах спросил Чжаочжоу:
— Обладает ли собака природой Будды?
— Нет![23]
Умэнь заметил: Тот, кто посвятил себя истине чань,
должен миновать заставу патриархов. Прозрение прихо-
дит после того, как мысль исчерпает себя и дорога обо-
рвется. Если через заставу патриархов не пройдешь
и дорога мысли не оборвется, ты будешь томиться, как
рыскающие в зарослях души мертвецов. Что же такое
правда? Это застава патриархов. Одно-единственное
слово: «Нет!» Вот что такое «застава без ворот учения
чань». Тот, кто пройдет сквозь нее, не только встретится
лицом к лицу с Чжаочжоу, но и сможет идти рука об
руку с учителями всех времен. Он увидит то, что видели
они, и услышит то, чему они внимали. Если ты хочешь
пройти через их заставу, восчувствуй всеми членами,
всеми порами тела одно слово «нет!» и неси его с собой
день и ночь.
99
Не думай, что это «пустотная полнота»[24], что это

нечто или ничто. Думать о нем — все равно что держать
во рту раскаленный железный шар, который нестерпимо
хочется выплюнуть, да нельзя.
Если ты решишься терпеть до конца, твое прежнее
вредное знание и вредное сознание постепенно очистят-
ся, внутреннее и внешнее сойдутся воедино. Это подобно
тому, как немой видит сон. Он знает о нем, но не может
рассказать. Тот, кто проникнется этим словом, возымеет
силу потрясать Небо и двигать Землю. Он уподобится
ратоборцу с отточенным мечом в руках. Если на пути его
встанет Будда, он убьет Будду. Если дорогу ему прегра-
дит патриарх, он убьет патриарха[25]. Он выйдет из
круга смертей и рождений. Он будет привольно скитать-
ся в шести сферах мироздания[26] и освободится от
четырех способов рождения[27]. Вложи всю силу духа
в слово «нет!» и ни на миг не отступай от него. Тогда ты
уподобишься светильнику, озаряющему целый мир.
В собаке природа Будды?

Ответ дан в самом вопросе.
Если ты скажешь «да» или «нет»,
Погубишь себя и лишишься жизни.
2. БАЙЧЖАН И ЛИСА
На проповедях Байчжана[28] стал появляться некий
старик. Однажды, когда наставления были окончены, он
не ушел из зала вместе с другими. Байчжан спросил его,
что он за человек.
— Ныне я не принадлежу к человеческому роду, —
ответил старик. — Но когда-то, во времена будды Кашья-
пы, я жил на этой горе и наставлял истине. Однажды
100
меня спросили: «Подвластен ли прозревший истину

человек закону причинности существования?»[29] Я от-
ветил: «Не подвластен», — и за это был превращен в лису
на пятьсот перерождений[30]. Прошу вас, о монах, своим
мудрым словом помочь мне избавиться от лисьего обли-
ка. Осмелюсь спросить: «Подвластен ли прозревший
истину человек закону причинности существования?»
— Прозревший истину человек не отличает себя от
причинности существования, — ответил Байчжан.
Услыхав эти слова, старик достиг просветления. Он
отвесил поклон и сказал:
— Теперь я освободился от лисьего облика и дол-
жен покинуть свое тело, которое находится на горе.
Прошу вас похоронить меня по монашескому чину.
С этими словами он исчез.
На следующий день Байчжан велел изготовиться
к похоронам.
— Вокруг все спокойно, и в монастыре нет больных.
Что бы это значило? — недоумевали монахи.
После еды Байчжан повел монахов на гору. В пеще-
ре на склоне горы он нашел лисий труп[31] и распоря-
дился предать его огню. Вечером он рассказал монахам
о старике, превращенном в лису. Хуанпо спросил:
— Давным-давно некий человек был превращен
в лису на пятьсот перерождений за то, что дал неверный
ответ. Ну а если ответы наставника будут правильными,
что тогда?
— Подойди поближе, и я поведаю тебе истину, —
сказал Байчжан.
Хуанпо подошел к учителю и ударил его по лицу.
Байчжан захлопал в ладоши и сказал со смехом:
— Я думал, ты — рыжая борода варвара, а теперь
вижу, что ты рыжебородый варвар![32]
101
Умэнь заметил: «Мудрый не подвластен закону

причинности». Как можно из-за этого превратиться
в лису? «Мудрый не отличает себя от причинности». Как
можно из-за этого освободиться от лисьего облика?
Смотри на это «одним глазом»[33], и поймешь свободу
пятисот перерождений на горе Байчжан.
«Не быть подвластным» и «не отличать себя»:

Две стороны одной монеты
«Не отличать себя» и «не быть подвластным»:
Тысяча промахов, десять тысяч ошибок.
3. ЦЗЮЙДИ ВЫСТАВЛЯЕТ ПАЛЕЦ

Всякий раз, когда наставника Цзюйди спрашивали,
что такое чань, он в ответ поднимал палец. Один
юный послушник в подражание ему тоже стал подни-
мать палец, когда его спрашивали, чему учит его учи-
тель. Услыхав об этом, Цзюйди взял нож и отрубил
послушнику палец. Тот закричал от боли и побежал
прочь. Цзюйди окликнул его и, когда он обернулся,
снова поднял палец. В этот миг послушник достиг
просветления.
Когда Цзюйди покидал этот мир, он позвал учени-
ков и сказал:
— Я получил «Чань одного пальца» от моего
учителя Тяньлуна и за всю свою жизнь не смог исчер-
пать его смысл.
С этими словами он ушел из жизни.
Умэнь заметил: Просветление Цзюйди и послушни-
ка пребывает не на кончике пальца. Если кто-нибудь
найдет его там, Тяньлун одним ударом отсечет и Цзюй-
ди, и послушника, и себя самого!
102
Цзюйди унизил старого Тяньлуна,

Взмахом ножа заставив прозреть юношу.
Бог Цзюйлин, не мудрствуя, взмахнул рукой
И рассек надвое громаду горы Хуагианъ[34].
4. БЕЗБОРОДЫЙ ВАРВАР
Увидев портрет бородатого бодхисаттвы, Хоань спросил:
— Отчего этот парень из Западных краев такой
безбородый?[35]
Умэнь заметил: Если вы что-то делаете, делайте
по-настоящему. Просветление должно быть пережито
воистину. Лик бодхисаттвы нужно прозреть в самом себе.
Одного взгляда на него довольно для того, чтобы удосто-
вериться в его подлинности. Но если станешь утверж-
дать, что видел этот лик, тут же утратишь его.
Вступив в беседу с простаком,

Не расскажешь о заветных снах.
Бодхисаттва без бороды?
Навели тень в ясный день!
5. СЯНЪЯНЬ, ВИСЯЩИЙ НА ДЕРЕВЕ

Наставник Сянъянь говорил:
— Вообразите человека, который висит на дереве,
уцепившись за ветку зубами. Он не может ухватиться за
ветки руками, а под ногами его нет опоры. В это время
внизу кто-нибудь спрашивает его: «Почему Бодхидхарма
пришел с Запада?»[36] Если висящий на дереве человек
промолчит, он обнаружит свою неспособность ответить
на вопрос. Если откроет рот, он упадет и разобьется
насмерть. Что ему делать?
103
Умэнь заметил: В такой момент самое изощренное

красноречие оказывается бесполезным. Даже если вы-
учить назубок все слова Канона, они тоже будут беспо-
лезны. Когда сможешь ответить на этот вопрос, придешь
к жизни, если прежде шел дорогой смерти, и придешь
к смерти, идя дорогой жизни. Если не сможешь ответить,
тебе остается дожидаться пришествия Майтрейи и спро-
сить у него.
Сякьянь — воистину редкостный злодей.

Его яд отравляет весь мир.
Он запечатывает уста монахов
И заставляет их смотреть глазами мертвецов.
6. БУДДА, ДЕРЖАЩИЙ ЦВЕТОК

Когда Будда проповедовал на Божественной горе[37], он
взял в руку цветок и показал его собравшимся. Все про-
молчали, и только Махакашьяпа чуть заметно улыбнулся
в ответ. Будда сказал: «Я обладаю глазом истинного
учения, сознанием нирваны[38]. Все это нельзя выразить
словами и передается вне поучений[39]. Отныне это
принадлежит Махакашьяпе».
Умэнь заметил: Золотоликий Гаутама бесстыдно
солгал и опорочил добрых слушателей. Он «вывешивал
баранью голову, а продавал собачье мясо»[40], да еще сам
себя расхваливал. Если бы все вокруг рассмеялись, как
смог бы он передать свою мудрость? И опять-таки: если
бы Махакашьяпа не улыбнулся, как смог бы он передать
свою мудрость? Этот золотоликий старец надувает
простаков. Если мудрость не передается, то как мог
завладеть ею Махакашьяпа?
104
Пока он держал в руке цветок,

Вся тайна вышла наружу.
О чем догадался Махакашьяпа,
Не разгадает никто ни на земле, ни на небе.
7. ЧЖАОЧЖОУ ПРИКАЗЫВАЕТ ВЫМЫТЬ ЧАШКУ

Некий монах обратился к Чжаочжоу с такими словами:
— Я только что пришел в эту обитель. Дайте мне
наставление.
Чжаочжоу спросил:
— Ты уже ел сегодня похлебку?
Монах ответил:
— Да, ел.
— Тогда пойди и вымой свою чашку.
В этот момент монах прозрел.
Умэнь заметил: Чжаочжоу из тех, кто, открыв рот,
обнажает сердце. Сомнительно, чтобы монах правильно
расслышал его наставление и не принял колокол за
кувшин.
На свете нет ничего очевиднее,

И потому это очень трудно увидеть.
Если бы знать, что горящий фонарь и есть огонь,
Рис уж давно был бы сварен[41].
8. ПОВОЗКА ЦЗИЧЖУНА
Наставник Юань однажды спросил монахов:
— Цзичжун построил повозку с двумя колесами
и сотней спиц. Если из нее вынуть ось, что станет с коле-
сами?
105
Умэнь заметил: У того, кто ответит на этот вопрос,

глаз Дхармы будет подобен блеску падающей звезды,
а свет разума[42] — вспышке молнии.
Там, где сходятся спицы колеса[43],

Мудреца уже не отличить от невежды.
Это точка охватывает
Небо и Землю, Юг и север, запад и восток.
9. ПРЕДВЕЧНЫЙ БУДДА
Один монах спросил наставника Синъян Цинжана:
— Будда Великого постижения и Всепобеждающей
мудрости[44] пребывал в медитации в течение десяти
кальп[45], но не смог претворить высшую истину и обре-
сти истинное освобождение. Почему?
Цинжан ответил:
— Твой вопрос говорит сам за себя.
Монах спросил:
— Если Будда пребывал в медитации, почему же он
не достиг освобождения?
Цинжан ответил:
— Он не был Буддой.
Умэнь заметил: Признавайте знание Старого
Варвара[46], но не думайте, что он все знал. Простой
человек, обретший знание, — это мудрец.
Мудрец, решивший, что он знает, — это простой
человек.
Чем владеть телом, лучше владейте сознанием. Когда

покойно сознание, тело не доставит хлопот. Владея
и телом, и сознанием, незачем мечтать о знатном
титуле.
106
10. ЦИНШУЙ ГОЛ И БОС

Монах по имени Циншуй сказал Цаошаню:
— Циншуй гол и бос. Не соблаговолит ли учитель
помочь ему?
Цаошань спросил:
— Циншуй?
— Он самый, — ответил Циншуй. Тогда Цаошань
сказал:
— Циншуй уже выпил три чары отборного вина
и все еще не замочил губ!
Умэнь заметил: Цин-
шуй проиграл единобор-
ство, а почему? У Цаошаня
был острый глаз, и он знал,
с кем имеет дело. Но даже
если это так, нельзя все же
не спросить: «Когда Цин-
шуй успел выпить три чары
вина?»
Нищий, как Фань Чуань. Храбрый, как Сян Юй.

Он не владеет даже собственной жизнью,
Но не уступит всем богачам мира.
11. ЧЖАОЧЖОУ ИСПЫТЫВАЕТ ЗАТВОРНИКА

Чжаочжоу пошел к некоему монаху, медитировавшему
в затворничестве, и спросил его:
— Что есть то, что есть?
Монах поднял кулак.
— На мелководье корабли не смогут причалить.
107
С этими словами он ушел. Позже он вновь посетил

затворника и спросил его:
— Что есть то, что есть?
Монах поднял кулак. Чжаочжоу сказал:
— Кто может отдать, может забрать. Кто может
убить, может спасти жизнь.
С этими словами он поклонился монаху.
Умзнь заметил: Поднятый кулак был один и тот же.
Почему Чжаочжоу не признал его в первый раз и при-
знал во второй? Кто найдет ответ на этот вопрос, узнает,
что у Чжаочжоу язык без костей и он молол им как
попало. А может быть, неправ был Чжаочжоу, и он понял
свою ошибку благодаря затворнику. Слеп тот, кто дума-
ет, что мудрость одного превосходит мудрость другого.
Блеск просветленного ока — как падающая звезда.

Светоч мудрости — как вспышка молнии.
Нож, свершающий убийство,
Это меч, возвращающий жизнь.
12. ЖУЙЯНЬ НАЗЫВАЕТ СЕБЯ ГОСПОДИНОМ

Жуйянь каждый день обращался к самому себе, говоря:
«Господин!» И сам отвечал: «Слушаю». После этого он
говорил себе: «Протрезвись!» И опять отвечал: «Слу-
шаю». «А потом, — продолжал он, — не позволяй другим
обманывать себя». «Слушаю, слушаю», — вновь отвечал
он сам себе.
Умэнь заметил: Старина Жуйянь покупает то, что
сам продает. Он устраивает представление в масках.
Одна маска — тот, кто спрашивает. Другая — тот, кто
отвечает. Одна говорит: «Протрезвись». Другая говорит:
«Не позволяй другим обманывать себя». Ни одной из
108
этих масок нельзя верить, а тот, кто вздумает подражать

Жуйяню, уподобится лисе-оборотню[47].
Есть ищущие Путь, не ведающие подлинною лика,

Ведь они считают истинным лишь собственный ум.
Это сознание — корень жизни и смерти в круговороте
кальп,
А невежды называют его изначальным человеком.
13. ДЭШАНЬ ПРИНОСИТ ЧАШКУ

Однажды Дэшань пришел на кухню с чашкой в ру-
ках. Сюэфэн, распоряжавшийся на кухне в тот день,
сказал ему:
— Час обеда еще не настал. Куда это вы напра-
вились?
Дэшань вернулся в свою келью.
Сюэфэн рассказал о случившемся Яньтоу, и тот
сказал:
— Видно, наш Дэшань не понимает истину послед-
ней строки[48].
Услыхав про это, Дэшань велел слуге привести
к нему Яньтоу и спросил:
— Ты не одобряешь старого монаха?
Яньтоу дал ему понять, что это так.
На следующий день Дэшань вышел проповедовать
и говорил совсем не то, что прежде.
Яньтоу, пришедший послушать, захлопал в ладо-
ши, рассмеялся и сказал:
— А все же наш старик понимает высшую истину.
Во всей Поднебесной никто с ним не сравнится!
Умэнь заметил: Если говорить о высшей исти-
не, то она и не снилась ни Яньтоу, ни Дэшаню. Если
109
хорошенько поразмыслить, и тот, и другой — только

куклы.
Тот, кто поймет истину первой строки,

Поймет истину последней строки.
Последняя строка, первая строка,
Не одно ли это и то же?
14. НАНЬЦЮАНЬ РАЗРУБАЕТ КОШКУ

Наньцюань узнал, что монахи Западного и Восточно-
го залов монастыря заспорили о том, кому принадле-
жит монастырская кошка. Он схватил кошку и сказал
монахам:
— Тот из вас, кто скажет правду, спасет кошку.
Все промолчали, и тогда Наньцюань разрубил
кошку пополам.
Вечером в монастырь вернулся Чжаочжоу. Нань-
цюань рассказал ему о случившемся и спросил его,
что бы он сделал на месте монахов. Чжаочжоу снял сан-
далии, положил их себе на голову и пошел прочь.
— Если бы ты был там, кошка была бы спасена! —
воскликнул Наньцюань.
Умэнь заметил: Зачем Чжаочжоу положил санда-
лии на голову? Если кто-то знает ответ, он поймет, что
Наньцюань не впустую давал свое обещание. А тот, кто
не знает, пусть поостережется.
Если бы Чжаочжоу был на месте,

Все вышло бы наоборот:
Чжаочжоу выхватил бы нож,
И Наньцюань молил бы о пощаде[49].
110
15. ТРИ УДАРА ДУНШАНЯ

Дуншань пришел к Юньмэню, и тот спросил его, откуда он.
— Я из Чаду[50], — ответил Дуншань.
— В каком храме вы останавливались на лето? —
спросил Юньмэнь.
— В храме Баоцзы, что в Хунани[51], — ответил
Дуншань.
— А когда вы покинули его? — продолжал Юньмэнь.
— В восьмую луну, двадцать пятого числа, — после-
довал ответ.
Юаньмэнь сказал:
— Я должен дать тебе три удара палками, но я тебя
прощаю.
На следующий день Дуншань поклонился Юньмэ-
ню и спросил его:
— Вчера вы освободили меня от трех ударов палка-
ми, но я даже не знаю, в чем моя вина.
— Да ты просто набитый рисом мешок, который
таскается с места на место! — закричал Юньмэнь.
В это мгновение Дуншань прозрел.
Умэнь заметил: Юньмэнь задал Дуншаню много
корма, так что тот смог скакать дальше, и дом Юньмэня
не захирел. Вечером Дуншань скитался в море «истинно-
го» и «ложного», но на рассвете он пробил свою скорлу-
пу. Дуншань одним махом прозрел истину — ведь он не
отличался щепетильностью. Но позволительно спросить:
заслужил ли Дуншань три удара палками? Если да, то их
заслуживает каждое дерево в лесу. Если нет, то Юньмэнь
просто лжец. Тот, кто узнает ответ, будет дышать с Дун-
шанем одним воздухом.
Львица обучает детенышей без церемоний,

Львята прыгают, а львица сбивает их наземь.
111
Мудрый встретился с ограниченным человеком:

Первая стрела ударила вскользь, вторая стрела вошла
глубоко.
16. КОЛОКОЛА И МОНАШЕСКАЯ ТОГА

Юньмэнь сказал:
— Мир так велик. Для чего же мы вслушиваемся
в удары колокола и надеваем монашескую тогу?
Умэнь заметил: Тот, кто постигает истину чань,
должен отрешиться от всех звуков и презреть все образы.
Хотя случалось и так, что просветления достигали,
внимая звукам и созерцая образы, это обычай невежд.
Монах, искушенный в мудрости, держит в узде звуки,
отстраняет от себя образы и охраняет сокровенную
истину в том, что известно каждому. Звук воздействует
на ухо, ухо откликается звуку. Но когда забыты и звук,
и смысл, что мы понимаем? Слушая ушами, трудно
постичь истину. Чтобы понять воистину, нужно научить-
ся видеть звук глазами[52].
Когда понимаешь, ты живешь среди родни.

Когда не понимаешь, ты всем чужой.
Тот, кто не понимает, живет среди родни.
А тот, кто понимает, — всем чужой.
17. ТРИ ЗОВА УЧИТЕЛЯ ГОСУДАРСТВА

Хуэйчжун, носивший титул Учителя Государства, триж-
ды звал своего слугу, и тот трижды откликался. Тогда
Хуэйчжун сказал:
— Я должен был бы просить у тебя прощения, но по
правде ты должен просить прощения у меня.
112
Умэнь заметил: Когда Учитель Государства звал

три раза, он косноязычно бормотал. А когда слуга триж-
ды откликался, он невольно выдал потаенную мудрость.
Учитель Государства был стар годами и в душе одинок.
Он учил так, словно пригибал буйволу голову, чтобы
заставить его щипать траву. Слуга же оказался ему не
пара, ведь сытый равнодушен к угощениям. Но кто
у кого должен был просить прощения? В процветающем
государстве чиновники надменны. В богатой семье дети
заносчивы.
Когда в канге нет отверстий, преступнику тяжело

вдвойне.
Когда взваливают бремя забот на детей, оно нестер-
пимо.
Кто хочет подпереть собою падающий дом,
Будет взбираться босиком на гору острых ножей[53].
18. ТРИ ЦЗИНЯ ДУНШАНЯ

Один монах спросил Дуншаня:
— Что такое Будда?
Дуншань ответил:
— Три цзиня[54] льна.
Умэнь заметил: Чань старого Дуншаня напоминает
раковину моллюска. Едва створки раскрываются, видишь
все, что находится внутри. Но вот вопрос: как повидать
Дуншаня?
Перед глазами три цзиня льна.

Кажется, они близко, а сознание еще ближе.
Кто говорит об «истинном» и «ложном»,
Сам сделан из «истины» и «лжи»[55].
113
19. ОБЫКНОВЕННОЕ — ВОТ ДАО

Чжаочжоу спросил Наньцюаня:
— Что такое Дао?
Наньцюань ответил:
— Обыкновенное сознание и есть Дао.
— Можно ли ему научиться?
— Если будешь стремиться к нему, ты от него
отойдешь.
— Если не стремиться к Дао, то как его распо-
знать?
— Дао не принадлежит к вещам известным и не
принадлежит к вещам незнаемым. Знание — это обман-
чивое представление. Незнаемое — это просто несуще-
ствующее. Если хочешь постичь истину, которая рассеи-
вает все сомнения, будь безбрежен и всеобъятен, как
Великая Пустота[56]. Тогда будешь вне «истинного»
и «ложного».
Услыхав эти слова, Чжаочжоу достиг просвет-
ления.
Умэнь заметил: Когда Чжаочжоу задал вопрос,
Наньцюань тут же сумел растопить лед в кувшине. Но
все-таки Чжаочжоу понадобилось бы тридцать лет, чтобы
достичь просветления[57].
Весной — сотни цветов, осенью — луна.

Летом прохладный ветер, зимой — снега.
Если не будешь зря утруждать ум пустяками,
Всякое время станет прекрасной порой.
114
20. ВЕЛИКИЙ СИЛАЧ

Наставник Сунъюань говорил: «Великий силач не может
оторвать ногу от земли». И еще он говорил: «Речь не
находится на кончике языка».
Умэнь заметил: Сунъюань, можно сказать, выложил
все без утайки, но не нашлось человека, который смог бы
понять его. Тот, кто его поймет, пусть придет ко мне
и отведает моего посоха. Для чего? Чтобы узнать, чистое
ли нам дано золото, нужно пронести его через огонь.
Если сдвинется нога просветления, опрокинется

великий океан.
Если склонится голова прозрения, обрушатся небеса.
Этому необозримому телу не в чем пребывать...
Пусть кто-нибудь допишет строку.
21. ПАЛОЧКА-ПОДТИРКА ЮНЬМЭНЯ

Один монах спросил Юньмэня:
— Палочка с засохшим дерьмом.
Умэнь заметил: О Юньмэне можно сказать: так
голоден, что глотает еду, не замечая вкуса, и так торопит-
ся, что не успевает писать разборчиво. Он хотел подпе-
реть свой дом палочкой-подтиркой. С таким же успехом
можно пытаться предотвратить упадок закона Будды[58].
Вспышка молнии в небе,

Искра, высеченная из камня:
Не успеешь глазом моргнуть —
И они бесследно исчезли.
115
22. ФЛАГ НАСТАВНИКА У КАШЬЯПЫ

Ананда спросил Кашьяпу:
— Будда завещал тебе золототканое одеяние учите-
ля. Что передал он тебе, помимо этого?
Кашьяпа сказал:
— Ананда!
— Я здесь, — последовал ответ.
— Теперь ты можешь взять мой флаг наставни-
ка[59], — сказал Кашьяпа.
Умэнь заметил: Тот, кто уразумеет смысл этих слов,
поймет, что братство Божественной горы[60] все еще
живо. А тот, кто не уразумеет, не постигнет сокровенную
мудрость, хотя бы он искал ее с незапамятных времен.
Вопрос прост, да ответ глубок.

Скольким людям он раскроет глаза?
Старший брат зовет, младший откликается:
Помимо всех времен года есть еще другая весна.
23. НЕ ДУМАЙ О ДОБРЕ, НЕ ДУМАЙ О ЗЛЕ

Некий монах по имени Хуэймин преследовал Шестого
патриарха с намерением отобрать у него одеяние и чашу
учителя[61]. Увидев это, патриарх положил одеяние
и чашу на камень и сказал Хуэймину:
— Эти вещи — только свидетельства веры. Разве
можно завладеть ими силой? Возьми их, если можешь.
Хуэймин попытался поднять одеяние и чашу, но
они были тяжелы, как гора. Сгорбившись от стыда,
Хуэймин сказал:
— Я пришел за истиной, а не одеждой. Прошу вас,
откройте мне ее.
116
Шестой патриарх сказал:

— Когда ты не думаешь о добре и не думаешь
о зле — это и есть твой изначальный облик[62].
Услышав эти слова, Хуэймин достиг просветления.
Тут его прошиб пот, из глаз полились слезы, и он сказал
с поклоном:
— Вы открыли мне сокровенные слова и сокровен-
ный смысл. Есть ли в учении что-нибудь более глубокое?
— То, что я поведал тебе, — ответил Шестой патри-
арх, — вовсе не тайна. Если ты постигнешь свой изна-
чальный облик, тайна всегда будет с тобой.
Хуэймин сказал:
— Хотя я много лет учился у Хуанмэя, я не смог
уразуметь свой облик. Ныне же, получив от вас наставле-
ние, я уподобился человеку, который пьет воду и сам
знает, холодная она или теплая. Могу ли я назвать вас
своим учителем?
— Мы оба ученики Хуанмэя, — ответил Шестой
патриарх. — Но ты должен ценить то, чего достиг сам.
Умэнь заметил: Шестой патриарх, можно сказать,
по-матерински заботился о семье, попавшей в беду. Он
снял с плода кожуру, вынул из него косточку и положил
ученику в рот. Тому оставалось только проглотить его.
Такое не опишешь, не нарисуешь,

Не восславишь и не сможешь испытать.
Изначальный облик ни в чем не прячется,
Даже если исчезнет весь мир, он не прейдет.
24. БЕССЛОВЕСНЫЙ РАЗГОВОР

Один монах спросил наставника Фэнъаня:
— Ни словом, ни молчанием не выразить смысла
бытия. Как же поведать истину?
117
Фэнъань ответил:
— Мне все видится весна на южном берегу Янцзы.
Стайки птиц щебечут среди ароматных цветов[63].
Умэнь заметил: Поучения Фэнъаня подобны
вспышкам молний, освещающим путнику дорогу. Зачем
же прибег он к словам человека, жившего прежде него?
Если поймешь их смысл, ты пойдешь собственным путем.
Тогда, перестав говорить о самадхи[64], сумеешь выра-
зить истину в одной фразе.
Не разглашая заветной строки,

Он высказал истину чужими словами.
Если бы он болтал и дальше,
Он бы вконец всех запутал.
25. ПРОПОВЕДЬ С ТРЕТЬЕГО СИДЕНЬЯ

Наставнику Яншаню приснилось, что он попал в цар-
ство Майтрейи и сидел там на третьем сиденье. Вдруг
один святой объявил: «Сегодня проповедь прочтет тот,
кто сидит на третьем сиденье». Яншань выхватил
у святого посох и сказал: «Истина Махаяны вне четы-
рех тезисов и сотни отрицаний[65]. Внемлите же!
Внемлите же!»
Умэнь заметил: Была ли это проповедь или нет?
Если откроешь рот — солжешь. Если промолчишь, тоже
погубишь истину. А тот, кто не говорит и не молчит,
будет в тысячу раз дальше от правды.
Белым днем, под голубым небом

Он во сне ведет речь о сне.
Чудовище из чудовищ,
Он хотел обмануть всех вокруг.
118
26. ДВА МОНАХА СВЕРТЫВАЮТ ЗАНАВЕС

Фаянь, настоятель монастыря Цинлян, перед началом
проповеди приказал поднять бамбуковый занавес у входа
в зал. Два монаха принялись его сворачивать. Фаянь
сказал, указав на монахов:
— Один из них прав, другой ошибается.
Умэнь заметил: Кто в постижении истины прав,
а кто ошибается? Тот, кто может взглянуть на это одним
глазом мудрости, поймет, где дал промах настоятель
монастыря Цинлян. Но даже если это случится, не взду-
майте искать меру правоты и заблуждения.
Когда поднят занавес, открывается чистое небо,

Но небеса не стремятся угодить нашей школе.
Не спорь с небесами и не пытайся им подражать,
Скройся там, куда не проникает ни одно веяние.
27. ЭТО НЕ СОЗНАНИЕ И НЕ БУДДА

Один монах спросил Наньцюаня:
— Существует ли истина, которой никто прежде не
учил?
— Да, существует, — сказал Наньцюань.
— Что это за истина? — вновь спросил монах.
— Не это сознание, не этот Будда, не эти вещи[66].
Умэнь заметил: Отвечая на один вопрос, Наньцю-
ань растратил все свое состояние. Какая непомерная
расточительность!
Своей словоохотливостью Наньцюань все испортил.

В безмолвии скрывается подлинная заслуга.
119
Даже если высохнут все моря,

Слова не приведут к истинному пониманию.
28. НАСТАВЛЕНИЯ ЛУНТАНЯ

Когда Дэшань пришел за наставлениями к Лунтаню, они
беседовали до глубокой ночи. Наконец Лунтань сказал:
— Уже поздно. Что ты не уходишь?
Приподняв полог, Дэшань выглянул наружу и уви-
дел, что вокруг темным-темно.
— На улице совсем темно, — сказал он.
Лунтань зажег для него свечу, но едва Дэшань взял
свечу в руки, Лунтань задул ее. В этот момент Дэшань
постиг истину.
— Что же ты понял? — спросил Лунтань.
— Отныне я не буду сомневаться в правдивости
слов старых учителей, — сказал Дэшань.
На следующий день, проповедуя, Лунтань сказал
монахам:
— Среди вас есть один человек. Его зубы — как
кончики мечей, торчащие из дерева. Его рот — как чаша,
наполненная кровью. Если ударить его палкой, он даже
не оглянется. Когда-нибудь он дойдет до вершины горы
и вознесет туда светоч моего учения.
В тот день Дэшань бросил в огонь свои толкования
на сутры, сказав:
— Как бы ни были глубоки записанные здесь мыс-
ли, перед истиной они точно кончик волоска под небом.
Объяснять с их помощью мир — все равно что добавлять
по капле воды в океан.
С этими словами Дэшань ушел из монастыря.
Умэнь заметил: Когда Дэшань еще жил в родных
местах, он не скрывал недовольства. Он отправился на юг
120
с намерением опровергнуть учение южных монахов о пе-

редаче истины помимо наставлений. По дороге он встре-
тил старую женщину, которая спросила его: «Что за сочи-
нения ты несешь с собой?» — «Я несу свои толкования на
Алмазную сутру»[67],— ответил Дэшань. Женщина сказа-
ла: «Я слышала, что в этой сутре говорится: “Прошедшее
сознание нельзя задержать. Будущее сознание нельзя за-
держать”. Какое же сознание вы ищете?» Услыхав этот
вопрос, Дэшань словно язык проглотил. Наконец он спро-
сил у женщины, кто из наставников чань проповедует в ее
округе. Женщина ответила, что в пяти ли от места их встре-
чи живет учитель Лунтань. Вконец растерянный, позабыв
и думать о своих прежних намерениях, Дэшань отправился
к Лунтаню, а тот обласкал его, как увечного ребенка,
который еще не знает о своем уродстве. А потом он словно
вылил ушат грязной воды на разгоряченного юнца. Если
хорошенько подумать, все это смахивает на балаган.
Лучше увидеть воочию, чем слышать о славе.

Но, раз увидев, вновь полагайся на слух.
Он задрал свой нос высоко,
Но глаза его были слепы.
29. НЕ ВЕТЕР И НЕ ФЛАГ

Шестой патриарх услыхал, как спорили два монаха.
Один монах говорил:
— Движется флаг.
Другой говорил:
— Движется ветер.
Шестой патриарх подошел и сказал:
— Движется не флаг и не ветер, а сознание.
Монахи согласились.
121
Умэнь заметил: «Движется не ветер, не флаг, а со-

знание». Что хотел сказать патриарх? Вдумайтесь хоро-
шенько, и вы поймете, что два монаха покупали железо,
а хотели приобрести золото. Шестой патриарх не мог на
это смотреть и сам устроил такую сделку.
Ветер, флаг и сознание движутся,

Повсюду — одно и то же.
Но стоит раскрыть рот —
И наши слова нам изменяют.
30. ЭТО СОЗНАНИЕ И ЕСТЬ БУДДА

Дамэй спросил Ма-цзу:
— Что такое Будда? Ма-цзу ответил:
— Это сознание и есть Будда.
Умэнь заметил: Тот, кто поймет эти слова, будет
носить одежду Будды, есть пищу Будды, произносить
слова Будды, совершать деяния Будды. Он будет Буддой.
Все же Дамэй многих ввел в заблуждение. Воистину
взыскующий истины, произнеся имя Будды, три дня
полощет рот, а услыхав, как кто-нибудь говорит: «Это
сознание и есть Будда», — убегает, заткнув уши.
31. ЧЖАОЧЖОУ ИСПЫТЫВАЕТ ЖЕНЩИНУ

Один монах попросил некую женщину, встретившуюся
ему на дороге, указать ему путь на гору Утайшань[68].
— Иди прямо, — сказала женщина. Но едва монах
сделал несколько шагов, она крикнула ему вслед: — До-
стопочтенный монах, зачем вы туда идете?
Монах рассказал об этой женщине Чжаочжоу, и тот
решил испытать ее. На следующий день Чжаочжоу
122
123
пошел к той женщине, задал ей такой же вопрос и полу-

чил такой же ответ. Вернувшись в монастырь, Чжаочжоу
сказал монахам:
— Теперь я раскусил эту женщину.
Умэнь заметил: Женщина умела только отсижи-
ваться за стенами крепости и не знала, что старый Чжа-
очжоу ловко возвел таранные башни. Однако и тот не
был великим стратегом, так что обе воюющие стороны
имели свои недостатки. И потом, в чем же испытывал
женщину Чжаочжоу?
Когда вопрос обыкновенный,

Ответ похож на вопрос.
На горсть песка в рисе —
Палка, торчащая в грязи.
32. НЕВЕРУЮЩИЙ СПРАШИВАЕТ БУДДУ

Один неверующий философ попросил Будду:
— Поведайте мне истину, не говоря и не безмолв-
ствуя.
Будда сидел в молчании. Философ поклонился
и сказал:
— Вы, Высокочтимый, своей любовью и сострадани-
ем развеяли мои заблуждения и наставили меня на путь
истины.
Когда философ ушел, Ананда спросил Будду, что
же тот постиг? Будда ответил:
— Добрый конь пускается вскачь, завидев тень от
плетки.
Умэнь заметил: Ананда был учеником Будды, но по-
нимал еще меньше, чем неверующий. Насколько же вели-
ко различие между неверующими и учениками Будды?
124
Тот, кто идет по лезвию мена

И ступает по гладкому льду,
Не ищет проторенных троп.
Он с пустыми руками шагает за гребни гор[69].
33. НЕТ СОЗНАНИЯ, НЕТ БУДДЫ

Один монах спросил Ма-цзу:
Ма-цзу ответил:
— Нет сознания, нет Будды[70].
Умэнь заметил: Тот, кто поймет эти слова, может
считать, что постиг нашу науку.
Повстречав фехтовальщика, дай ему меч.

Не встретив поэта, не дари стихов.
Кого ни встретишь, делись малой толикой.
Никогда не выкладывай разом всего.
34. МНОГОЗНАЙСТВО — НЕ МУДРОСТЬ

Наньцюань сказал:
— Сознание — не Будда. Многознайство — не
мудрость.
Умэнь заметил: Наньцюань, можно сказать, на
старости лет потерял стыд. Он изрыгал хулу и выставлял
напоказ свое уродство. Немногие, однако, оценят его
щедрость.
Когда небо прояснится, ярко светит солнце.

После дождя земля залита водой.
Когда открываешь свои чувства,
Боишься только, что тебе не поверят.
125
35. ЦИННЮ И ЕЕ ДУША

Наставник Уцзу задал монахам вопрос:
— Душа Цинню жила отдельно от нее[71]. Какая
из двух Цинню была настоящей?
Умэнь заметил: Тот, кто поймет, какая из двух
Цинню была настоящей, узнает, что выходить из скорлу-
пы и в скорлупу возвращаться — все равно что останавли-
ваться на постоялом дворе. Но тот, кто не поймет этого,
будет скитаться без руля и без ветрил. Когда же придет его
смертный час, он будет подобен крабу, который, угодив
в кипящую воду, отчаянно шевелит клешнями и лапами.
Тогда-то он заговорит об истине, да будет поздно.
Луна за облаками — та же самая луна.

В горах каждый ручей непохож на другие.
Радость едина для всех, но у каждого своя.
Она и одна, она и не одна.
36. ВСТРЕЧА С ПРОЗРЕВШИМ

Наставник Уцзу говорил:
— Когда вы встречаете на дороге человека, про-
зревшего истину, вы не можете с ним заговорить и не
можете ответить ему молчанием. Что вам делать?
Умэнь заметил: Если поймете скрытый смысл этих
слов, никто не сможет помешать вашему счастью. А если
не поймете его, будете лишь зыркать по сторонам.
Встретив прозревшего на дороге,

Не говорите с ним и не молчите,
Не раздумывая, ударьте его посильней,
И то, что нужно понять, будет понято.
126
37. КИПАРИС ВО ДВОРЕ

Один монах спросил Чжаочжоу:
— Что означал приход Бодхидхармы с Запада?
— Кипарис во дворе.
Умэнь заметил: Тот, кто поймет ответ Чжаочжоу,
узнает, что прежде не было Шакьямуни, в будущем не
будет Майтрейи.
В словах не опишешь все разнообразие мира.

В речах не выскажешь всей глубины мудрости.
Тот, кто судит по словам, погубит себя.
Тот, кто привязан к словам, собьется с пути.
38. БУЙВОЛ, РВУЩИЙСЯ ИЗ ОГРАДЫ

Наставник Уцзу сказал:
— Когда буйвол рвется из ограды, его голова и копыта
вылезают наружу. Но почему не вылезает и его хвост?[72]
Умэнь заметил: Если кто-нибудь, услыхав эти слова,
откроет один глаз истины и скажет одно слово истины, он
сможет воздать по справедливости всем святым и спасти все
существа. В противном случае пусть смотрит на свой хвост.
Выйдешь за ограду — свалишься в канаву.

Вернешься в загон — попадешь под нож.
Этот тонкий хвостик —
Самое удивительное, что есть в мире.
39. ЗАВРАВШИЙСЯ МОНАХ

Один монах заговорил с Юньмэнем и сказал:
— Сиятельная пустота озаряет целый мир.
127
Тут Юньмэнь прервал его, спросив:

— А не повторяешь ли ты чужие слова?
Монах подтвердил, что он действительно произнес
слова сюцая Чжан Чжо[73].
— Ты заврался, — сказал Юньмэнь.
Умэнь заметил: Юньмэнь знал, в чем заврался
монах. Тот, кто сумеет оценить его проницательность,
станет наставником людей и небожителей. А тот, кто не
сможет этого понять, не спасет даже себя.
Приготовь для рыб крючок —

И поймаешь самых жадных из них.
Стоит раскрыть рот,
И жизнь уже погублена.
40. ОПРОКИНУТЫЙ КУВШИН

Наставник Гуйшань поначалу был главным по хозяйству
при Байчжане. Однажды Байчжан решил выбрать насто-
ятеля для нового монастыря и объявил, что им станет тот,
кто сможет ответить на его вопрос. Затем он поставил на
землю кувшин с водой и сказал:
— Кто может сказать, что это такое, не называя это
кувшином?
Старший монах монастыря сказал:
— Это, что ни говори, нельзя назвать деревянными
сандалиями.
Тогда Байчжан спросил Гуйшаня. Тот сшиб но-
гой кувшин и пошел прочь. Байчжан рассмеялся
и сказал:
— Старший монах проиграл.
И Гуйшань был назначен настоятелем нового
монастыря.
128
Умэнь заметил: Гуйшань был очень смел, но не

сумел обойти западню, устроенную Байчжаном. Он
отказался от легкого дела и взялся за тяжелую работу.
Зачем же он снял удобную шапку и надел на себя желез-
ную кангу?
Отбросив прочь шумовку и половник,

Он одним ударом сокрушил все препоны.
Хоть он не одолел преграды, воздвигнутой Байчжаном,
Он отшвырнет ногой все на пути — даже Будду.
41. ДАМО УСПОКАИВАЕТ СОЗНАНИЕ

Дамо сидел лицом к стене.
Второй патриарх, стоя в снегу, протягивал ему свою
отрубленную руку[74] и молил:
— В моем сознании все еще нет покоя. Прошу вас,
наставник, успокойте мое сознание!
Дамо сказал:
— Дай мне твое сознание, и я успокою его.
— Всякий раз, когда пытаюсь, — ответил Второй
патриарх, — я не могу изловить его.
— Значит, твое сознание уже покойно, — сказал
Дамо.
Умэнь заметил: Этот беззубый варвар по имени
Дамо проделал путь в сотню тысяч ли, словно намеревал-
ся сообщить что-то очень важное. Он уподобился волне
в безветренную погоду. В конце концов он приобрел
лишь одного ученика, да и тот был калека. А прочие
продолжатели его дела и вовсе ни бельмеса не смыслили.
Он пришел с Запада, чтобы «указывать прямо»[75],

С этого началась вся путаница.
129
Дремучий лес ученых толкований

Вырос от встречи Дамо с Вторым патриархом.
42. ДЕВУШКА ВЫХОДИТ ИЗ СОСТОЯНИЯ МЕДИТАЦИИ

Во времена Будды Шакьямуни Манджушри отправился
на собрание всех будд. Однако ко времени его прибытия
все будды уже разошлись. Только одна девушка все еще
находилась в состоянии самадхи. Манджушри спросил
у Будды, как смогла девушка достичь такой просветлен-
ности, которая даже ему была недоступна.
— А ты верни девушку в чувство и спроси сам, —
ответил Будда.
Манджушри трижды обошел вокруг девушки
и щелкнул пальцами, но безрезультатно. Он вознес
ее на вершину небес и употребил все свои божествен-
ные силы, но так ничего и не добился. Шакьямуни
сказал:
— Даже сто тысяч Манджушри не смогли бы
вывести девушку из медитации. Но внизу, за пределами
двенадцати сотен миллионов миров, находится бодхисат-
тва Неведения[76]. Он может сделать это.
В тот же миг бодхисаттва Неведения вырос из-под
земли и отвесил поклон Шакьямуни, а тот велел ему
пробудить девушку. Бодхисаттва Неведения подо-
шел к девушке, щелкнул пальцами, и девушка тотчас
очнулась.
Умэнь заметил: Старик Шакьямуни разыграл
плутовскую сцену и был не слишком разборчив в сред-
ствах. Спрошу вас: если Манджушри, наставник семи
будд, не смог вывести девушку из состояния самадхи, как
удалось это сделать бодхисаттве Неведения, самому
низкому из бодхисаттв? Тот, кто поймет скрытый смысл
130
этого рассказа, сможет войти в царство великого сосредо-

точения духа, живя в мире суетного.
Один пробудил, другой не смог пробудить:

Ни один не изведал истинной воли.
Божественный лик рядом с гримасой демона:
Оба осрамились — и это в правилах игры[77].
43. ПАЛКА ШОУШАНЯ

Однажды наставник Шоушань выставил перед монаха-
ми свою палку-указку и дал им такое наставление:
— Если назовете это палкой, вы обнаружите свою
привязанность к иллюзии. Если не назовете это палкой,
вы отвернетесь от действительности. Как вы теперь
назовете это?
Умэнь заметил: Если назовете это палкой, вы обна-
ружите свою привязанность к иллюзии. Если не назовете
это палкой, вы отвернетесь от действительности. Вы не
можете сказать и не можете не сказать. Говорите не
мешкая! Говорите!
Выставив напоказ свою палку,

Он предавал смерти и спасал жизнь.
Иллюзия и действительность сплетены воедино,
будды и патриархи молят о пощаде.
44. ПОСОХ БАЦЗЯО

Бацзяо дал ученикам такое наставление:
— Если у вас есть посох, я дам вам его. Если у вас
нет посоха, я отниму его у вас.
131
Умэнь заметил: Это помогает «перейти поток,

когда нет моста», «вернуться домой в безлунную
ночь»[78]. Но если назовете это посохом, вы стрелой
полетите в ад.
То, чем можно измерить глубину всех вещей,

Мы держим в наших руках.
Мы подпираем этим небеса и опираемся на землю
И всюду возвещаем об истинном учении.
45. КТО ЭТО ТАКОЙ?

Наставник Уцзу сказал:
— Будда минувшего и Будда будущего — его слуги.
Кто это такой?
Умэнь заметил: Опознать его — все равно, что
повстречать отца на людном перекрестке. Тебе не пона-
добится спрашивать других, не обознался ли ты.
Из чужого лука не стреляй.

На чужую лошадь не садись.
Не суди проступков других.
Не допытывайся о чужих делах.
46. ИДИ ЗА ВЕРШИНУ

Наставник Шисян спросил:
— Как может идти дальше тот, кто добрался до
вершины шеста высотой в сотню локтей?
Другой старый учитель говорил:
— Тот, кто сидит на вершине шеста высотой
в сотню локтей, кое-чего достиг в учении, но все-таки
не понял главного. От вершины шеста нужно идти
132
дальше и быть самим собой во всех десяти пределах

света[79].
Умэнь заметил: Идти дальше за вершину шеста
и притом вернуться к самому себе: тогда не будет места,
где ты не был бы в чести. Но позволительно спросить: как
же идти дальше вершины? Берегись!
Тот, у кого слеп глаз мудрости,

Мнит, что прочно сидит на вершине шеста.
Он свалится вниз и убьется насмерть —
Ведь он слепец, ведущий толпу слепцов.
47. ТРИ ИСПЫТАНИЯ ДОУШО

Наставник Доушо, испытывая учеников, задавал им три
вопроса[80]. Первый был таков: «Взявшись искать сокро-
венную истину, вы хотите лишь увидеть свою природу.
Где же ваша природа?»
Второе испытание было таким: «Когда вы постигли
вашу природу, вы становитесь свободны от жизни и смер-
ти. Но если вы держите глаза закрытыми, как можете вы
освободиться?»
Третье испытание было таким: «Если вы освободи-
лись от жизни и смерти, вы знаете, куда попали. Но если
все четыре элемента[81] вашего тела распались, куда вы
можете попасть?»
Умэнь заметил: Тот, кто ответит на эти три вопроса,
будет повелителем всего мира. А тот, кто не ответит,
пусть глотает поскорее, чтобы наесться досыта, и жует
помедленнее, чтобы побороть голод.
В одном мгновении прозреваешь вечность всех кальп,

Вечность всех кальп — как одно мгновение.
133
Если прозреешь бездну одного мгновения,

Постигнешь и того, кто видит ее.
48. ЕДИНЫЙ ПУТЬ ГАНЬФЭНА

Один монах спросил Ганьфэна:
— Будды всех десяти пределов света идут единым
путем нирваны. Где начало этого пути?
Ганьфэн поднял свой посох, прочертил им в возду-
хе знак «один» и сказал:
— Вот оно.
Монах пошел к Юньмэню и задал ему тот же
вопрос. Юньмэнь поднял над головой свой веер и сказал:
— Этот веер достигает тридцать третьего неба[82]
и бьет по носу бога Диши. Он подобен карпу в Восточном
море, который бьет хвостом по радуге, раскинувшейся
в поднебесье.
Умэнь заметил: Один учитель опускается на дно
моря и там вытирает грязь и подметает пыль. Другой
учитель восходит на вершину горы и там поднимает
волны до самого неба. Один хватает, другой отбрасывает,
но оба поддерживают истинное учение одной рукой. Они
подобны наездникам, которые стараются выбросить друг
друга из седла. Но найти в мире достойного соперника для
них нелегко. Если взглянуть на этих старцев оком истины,
можно понять, что они так и не знали, где начало пути.
Прежде чем сделать первый шаг, ты уже у цели.

Прежде чем открыть рот, ты уже все сказал.
Прозрение приходит прежде, чем успеешь понять.
Так ты узнаешь, что всему есть исток.
ПОСЛЕСЛОВИЕ АНЬВАНЯ
Почтенный наставник Чань Умэнь составил сорок восемь

рассказов и высказал свои суждения об образцовых приме-
рах древних мудрецов. Он уподобился торговцу лепешка-
ми, который силком запихивает свои изделия в рот
прохожим, а те не могут ни проглотить их, ни выплю-
нуть. И хотя занятие это докучливое, Аньвань хотел бы
бросить на раскаленную жаровню еще одну лепешку, доведя
их число до «великого изобилия»[83], а потом, подобно всем
прочим, предложить ее свету. Не знаю, окажется ли она по
зубам почтенному наставнику. Если он сможет разже-
вать ее, свет сойдет с небес и земля содрогнется[84].
А если нет, пусть он положит ее к остальным сорока
восьми и поджаривает до тех пор, пока она обуглится.
Пусть говорит скорей! Пусть говорит скорей!
СОРОК ДЕВЯТЫЙ РАССКАЗ

В сутре[85] сказано: «Прекрати, прекрати — об этом не
скажешь. О моей утонченной истине нельзя даже по-
мыслить».
Аньвань заметил: Откуда берется истина? Где
скрывается утонченность? И если кто-нибудь назовет их,
135
что случится? Разве один Фэнгань[86] распускал свой

язык? Ведь и сам Будда был болтлив. Проделки этого
старика сбили с толку не одну сотню поколений его
потомков. Истину его причудливых речей ни ложкой не
выловишь, ни в котелке не сваришь. Как ни старайся их
понять, ошибки не избежишь. Люди вокруг спрашивают,
как же нам быть в конце концов? Аньвань, смиренно
сложив ладони, отвечает: «Прекрати, прекрати — об
этом не скажешь. О моей утонченной истине нельзя даже
помыслить». А теперь я выделю кружками[87] слова
«нельзя помыслить» и покажу их каждому. Все пять
тысяч свитков канона и врата недвойственности Вимала-
кирти[88] сходятся в них.
Если тебе скажут, что огонь в фонаре,

Отвернись и не соглашайся.
Только вор сразу узнает вора:
Он все поймет с одного вопроса.
«КНИГА
ИЗРЕЧЕНИЙ»
Первоначальный вариант данной антологии был со-
ставлен в XV веке японским наставником чань Тое Эйте
и носил название «Книга изречений» (Кю дзо си). Он
включал в себя около пяти тысяч сентенций, извлечен-
ных из буддийских сутр, наследия китайских учителей
чань, а также конфуцианских и даосских книг и стихов
китайских поэтов. Эти сентенции были сгруппированы
по числу составлявших их иероглифов, начиная с одно-
сложных слов. Антология Тое Эйте в несколько расши-
ренном виде была впервые напечатана в 1688 году под
ее современным названием «Лес чаньских изречений»
(Дзэнрин кюсю). С тех пор она стала одним из самых
популярных в Японии компендиумов чань.
Перевод осуществлен по изданию:
Дзэнрин кюсю/ Ред. и ком. Сибаямы Дзэнкэйя.
Киото, 1952.
ИЗРЕЧЕНИЯ В ОДНО СЛОВО

• А!
• Хэ!
• Есть!
139
«Книга изречений»
• Оставь!
• Хватит!
• Нет!
• Вышло!
• Иди!
• Вернись!
ИЗРЕЧЕНИЯ В ДВА СЛОВА

• Как это?
• Смотришь ли?
• Нет меня.
• Все забыто.
ИЗРЕЧЕНИЯ В ТРИ СЛОВА

• Один, два, три!
• Вор знает вора.
• Одна пара глаз.
• Один аромат чань.
• Иди выпей чаю.
• Смотри под ноги.
• Не думай попусту.
• Большая куча земли.
• Вот это человек!
• Раз взглянул и увидел.
ИЗРЕЧЕНИЯ В ЧЕТЫРЕ СЛОВА

• Отец и сын одной семьи.
• Покоен сердцем, претворяет судьбу.
• В словах есть эхо.
• Дождь моет, ветер полирует.
140
• Настоящий человек без положения.

• Много лекарств — болезнь обострится.
• Глупо упрямый — упрямо глуп.
• Раздувай огонь по ветру.
• Увидел зайца, пускай сокола.
• Сиди спокойно, пей чай.
• Всякое место достойно уважения.
• У разбойника пустое сердце.
МНОГОСЛОВНЫЕ ИЗРЕЧЕНИЯ
• Один нож с двух краев режет.
• Где рыба проплывет, там вода мутнеет.
• Сидя в колодце, глядеть на небо.
• Кто ищет человека, тот нарушает запрет на
передвижение по ночам.
• Когда приходит вода, появляются дамбы.
141
• Прячься сам, но показывай свою тень.

• Большая яшма не поддается обработке.
• Разводить руками воду, чтобы найти волну.
• Один слепец соберет вокруг себя множество
слепых. Одно тело занимает весь мир.
• Чистая луна не отбрасывает тени.
• Слова правды проникновенны и холодны, как
вода.
• Горсть снега в раскаленной печи.
• Когда в горах холодает, цветы расцветают.
• В мертвой воде не прячутся драконы.
• Тот, кто грустит, знает, как длинны ночи.
• Настоящая яшма очень заметна в грязи.
• Каменные истуканы друг другу шепчут на ухо.
• В котле с кипящей водой нет холодного места.
Лягушка хоть и прыгуча, а из корзины не вы-
прыгнет.
• В хорошем разговоре не все говорится.
• Искусный мастер не оставляет следов.
• Что невыразимо в словах, неистощимо в дей-
ствии.
• Зачерпни воду, и луна будет в твоей руке. При-
коснись к цветам, и их аромат пропитает твою
одежду.
• Когда ищешь огонь, находишь его вместе с ды-
мом. Когда зачерпываешь воду из колодца,
уносишь с собой луну.
• Кто знает о том, что далеко за туманными волна-
ми есть прекрасный мир мечты?
• Десять лет я не мог найти дорогу назад, а теперь
позабыл, откуда пришел.
• Журчанье ручья слышнее в ночи. Краски гор
ярче на закате.
142
• Там, куда не проникают ни свет, ни мрак, повсю-

ду один прекрасный вид. Я полностью сбросил
свою кожу. Осталось одно подлинное естество.
• Встречаюсь с ним, но не знаю, кто он. Говорю
с ним, но не знаю его имени.
• Прямые речи лучше покрасневшего лица.
• Сердитый кулак не бьет по улыбающемуся лицу.
• На флейте, не имеющей отверстий, играть всего
труднее.
• Три человека удостоверяют, что черепаха — это
черепаха[89].
• Густой туман не скроет благоухания цветов.
• Хороший торговец прячет свои богатства и ка-
жется нищим.
• Тот, кто думает, что обладает сиятельной мудро-
стью, едет впереди осла и позади лошади.
• Сверху — ни куска черепицы, чтобы прикрыть
голову. Снизу — ни вершка земли, чтобы поста-
вить ногу.
• Стоит устам разомкнуться — и речь погибает.
Стоит разуму устремиться к пониманию —
и мысль умирает.
• Если добрый человек проповедует ложное уче-
ние, оно становится истинным. Если дурной
человек проповедует истинное учение, оно
становится ложным.
• Солнце и луна не могут осветить это полностью.
Небо и земля не могут покрыть это целиком.
• Охотящийся за оленем не видит горы. Охочий до
золота не видит людей.
• Небожителям, разбрасывающим цветы[90],
некуда идти. Неверующим, собирающимся
потешить свое любопытство, не на что смотреть.
143
• Слива в прошлом году, ива в нынешнем: их

краски и ароматы все те же, что и в старину.
• У края небес встает солнце и заходит луна.
• За перилами террасы горы глубоки и воды
холодны.
• Он видит, как петляет река и вьется тропинка, но
ему не ведомо, что он уже в стране Персикового
источника[91].
• Дикий гусь не имеет намерения оставить след на
воде. Вода не имеет желания удержать отраже-
ние гуся.
• Когда птицы не поют, гора еще покойнее.
• Высохшее дерево, распустившийся цветок:
такова весна за пределами этого мира.
• Вторая попытка не стоит и половины медяка.
• Когда чистое золото объято огнем, оно блестит
еще ярче.
• Раскаты моего смеха сотрясают Небо и Землю.
• Мышь, забравшаяся в трубку для денег[92], не
найдет выхода.
• Вечность безбрежных просторов: один день ветра
и луны.
• С незапамятной древности и во веки веков оно
выставляет себя на обозрение всех.
• Когда откупоривают кувшин с соленой рыбой,
вокруг с жужжанием роятся мухи. Когда кув-
шин опорожнен и вымыт, он тихо лежит в хо-
лодке.
• Есть такие, кто и в пути не покидает дома. И есть
такие, кто, покинув дом, не пребывают в пути.
• Уток, вышитых на ковре, можно показать дру-
гим. Но игла, которой их вышивали, бесследно
ушла из вышивки.
144
• Перед моим окном всегда одна и та же луна. Но

расцветают сливы — и луна уже другая.
• Для покоя и сосредоточенности не нужны горы
и воды.
• Когда сознание умерло, даже огонь приносит
прохладу. Когда ты воодушевлен, воодушев-
ляйся.
• Там, где нет одухотворенности, — одухотворен-
ность есть.
• В корзине Бездонного покоится ясная луна.
В чаше Безмыслия собирается чистый ветер.
• Не ищи волос на панцире черепахи и рогов на
голове зайца.
• Правда не сокроет лжи. Кривое не заслонит
прямое.
• Простаки и мудрецы живут вместе. Драконы
и змеи обитают вперемешку.
• По закону не дозволяется пронести иголку.
Частным образом проедет целый экипаж.
• Не завидуй мудрецам. Не гордись своим умом.
• Чтобы написать такие стихи, нужно прежде
иметь такое сердце. Чтобы нарисовать такой
портрет, нужно прежде постичь такой облик.
• Великий муж мечтает подняться выше неба. Он
не станет следовать путем Будды.
• Не взять то, что даровано Небом, значит наказать
себя. Не действовать, когда приходит время,
значит себя погубить.
• Речь — клевета. Молчание — ложь. За предела-
ми речи и молчания есть выход.
• В гуще белых облаков не видно белых обла-
ков. В журчанье ручья не слышно, как журчит
ручей.
145
• Слепота — ясность зрения, глухота — чуткость

слуха, опасность — это покой, удача — это
несчастье.
• В весенний день и лунную ночь кваканье лягуш-
ки оглашает целый мир и объединяет всех в одну
семью.
• Есть нечто, существующее прежде Неба и Земли,
не имеющее формы, погребенное в безмолвии.
Оно — господин всех явлений и не подвластно
смене времен года.
• Когда наступит великая смерть, осуществится
великая жизнь.
• Где много глины, будды велики. На большой воде
корабли высоки.
• Чтобы пересечь этот суетный мир, нужно знать
дорогу. Чтобы прописать лекарство, нужно знать
причину болезни.
• Без угломера и циркуля не установишь квадрат-
ное и круглое. Без отвеса не определишь прямое
и кривое.
• Над ветками, не имеющими почек, кружат
золотые фениксы. Под деревом, не отбрасываю-
щим тени, бродят яшмовые слоны.
• Одна стрела сбивает одного орла. Две стрелы —
это уже слишком много.
• На Пути нет хоженых троп. Тот, кто им следует,
одинок и в опасности.
• Когда поднимается одна пылинка, в ней содер-
жится вся земля. Когда распускается один цве-
ток, раскрывается целый мир. Когда дерево
сохнет, листья опадают.
• Принимая наставления, ты должен постигать их
исток. Не меряй их собственными мерками.
146
• Когда проплывает рыба, вода мутнеет. Когда

пролетают птицы, падают перья.
• Пошевелись — и появится тень. Осознай — и ро-
дится лед. Но если не двигаться и не сознавать,
неминуемо окажешься в норе дикой лисы.
• Тот, кто, сидя у тигра на шее, хватается за тигри-
ный хвост, не годится даже в ученики. Когда
голова буйвола исчезает и показывается голова
лошади — это не удивительно.
• Где кончаются дороги мысли — там начинай вни-
мать. Где слова перестают выражать — там
начинай созерцать.
• Утверждением ничего нельзя утвердить. Отрица-
нием ничего нельзя отвергнуть.
• Одну фразу, существующую до слов, не переда-
дут и тысячи мудрецов. Одна нить перед наши-
ми глазами не прервется целую вечность.
• Золотой Будда не переправится через плавиль-
ный котел. Деревянный Будда не переправится
через огонь. Глиняный Будда не переправится
через реку.
• Весь мир не спрячешь, близкое и далекое друг
друга выявляют, прошлое и настоящее меж
собой разнятся.
• В одной фразе — жизнь и погибель, в одном
поступке — свобода и рабство.
• На вершине священной горы травы растут без
корней. Не ведая о весеннем ветре, цветы цветут
сами по себе.
• В десяти пределах света нет стен. В четырех
стенах крепости нет ворот.
• Вдыхая, он не пребывает в мире теней. Выдыхая,
не касается мира вещей.
147
• Каждый голос — голос Будды. Каждая форма —

форма Будды.
• В сухом дереве рев дракона. В древнем черепе
ясный зрачок.
• Мой путь лежит за краем голубых небес, — там,
где белые облака плывут неостановимо.
• Когда курам холодно, они взлетают на дерево.
Когда уткам холодно, они бросаются в воду.
• У хорошего кузнеца скапливаются горы
необработанного железа. У дверей искусного
лекаря собирается толпа больных.
• На вершине одинокой скалы он свистит при луне
и грезит среди облаков. В пучине великого
океана он вздымает бурю и скользит по волнам.
• Прими слепоту за ясность зрения, а глухоту за
острый слух. Восприми опасность как обетова-
ние покоя, а удачу — как вестницу несчастья.
• Искать мудрость вне себя — верх глупости.
ХУН ЦЗЫЧЭН
«ВКУС КОРНЕЙ»
Вот книга, которая способна дать, пожалуй, самое
верное и в своем роде даже полное представление
о тысячелетней мудрости Китая — о традиционных
жизненных идеалах, представлениях о добре и красо-
те, о темах размышлений и чувстве юмора, о самом
способе мировосприятия. Глубина и строгость мысли
автора, свежесть его наблюдений и, главное, безупреч-
ная искренность суждений заслуженно принесли ей
славу лучшего сборника афоризмов в Китае. Впрочем,
о личности автора, которого звали Хун Инмин (лите-
ратурное имя Хун Цзычэн), сохранились весьма
скудные и по большей части лишь косвенные сведения
в аннотированном указателе к крупнейшему книжно-
му своду старого Китая, «Полному собранию книг по
четырем разделам» (XVIII в.).
Хун Цзычэн упоминается как автор сборника жизнео-
писаний буддийских и даосских святых под названием
«Чудесные деяния бессмертных и будд». Там же
сообщается, что Хун Цзычэн жил во времена правле-
ния императора Ваньли (1573—1619) и что он носил
прозвище «Человек Дао, вернувшийся к Изначально-
му». Такое прозвище свидетельствует о принадлежно-
151
Хун Цзычэн
сти Хун Цзычэна к даосской школе или, по крайней

мере, о его симпатиях к даосизму. Впрочем, словосо-
четание «человек Дао» было традиционным самона-
званием буддийских монахов Китая, а во времена Хун
Цзычэна оно вошло в обиход народных сект, привер-
женцы которых, не принимая формально монашеско-
го сана, придерживались правил монашеской жизни
в миру.
Уже составители «Полного собрания книг по четырем
разделам» не знали в точности, откуда был родом Хун
Цзычэн. Некоторые косвенные свидетельства позволя-
ют предположить, что он родился в провинции Сычу-
ань, а впоследствии поселился в низовьях Янцзы —
центре культурной жизни тогдашнего Китая. Извест-
но также, что его учителем был авторитетный ученый
и писатель Юань Хуань (1533—1606), автор ряда
нравоучительных книг. Юань Хуань был большим
поклонником даосизма, носил прозвище «Человек
Дао, постигший Обыкновенное», но, подобно многим
современникам, полагал, что «три учения» Китая —
конфуцианство, буддизм и даосизм — по-разному
выражают общую для всего мира истину. По-
видимому, в молодости Хун Цзычэн пытался сделать
карьеру конфуцианского ученого и лишь в зрелую
пору жизни обратился к даосизму и буддизму.
Во всяком случае, в аннотации к буддийскому разделу
«Чудесных деяний бессмертных и будд» некий почита-
тель буддизма по имени Фэн Мэнчжэнь сообщает:
«Господин Хун Цзычэн в юные годы мечтал о суетной
славе, а на склоне лет занялся созерцанием пустоты».
Разочарованность миром официозной конфуциан-
ской учености, который издалека кажется возвышен-
ным и блестящим, а вблизи оказывается нестерпимо
152
«Вкус корней»
пошлым и косным, прорывается во многих изречени-

ях «Вкуса корней». Таким образом, в творчестве Хун
Цзычэна отразилась весьма типичная для литераторов
старого Китая судьба: быть конфуцианцем по образо-
ванию, но буддистом и даосом по мировоззрению.
Книга Хун Цзычэна создавалась, по-видимому, в первое
десятилетие XVII века и была закончена не позднее
1612 года, когда умер Юй Кунцзянь, автор предисловия
к ней. Название сборника навеяно, скорее всего,
сентенцией ученого Ван Сяньминя, гласящей: «Тому,
кто разжевывает корни овощей, любое дело по плечу».
Слышится в ней и призыв к познанию радостей безы-
скусной, чуждой роскоши и фальши высшего света
жизни, ведь овощи — пища бедняков. Русское название
книги, надеемся, достаточно ясно выражает главный
пафос заметок китайского моралиста и созерцателя.
Впервые афоризмы Хун Цзычэна были изданы с пре-
дисловием Юй Кунцзяня в 1624 году в качестве прило-
жения к даосской энциклопедии «Восемь книг об
укреплении жизни».
Изречения разделены на две части. Согласно обще-
принятому мнению (в известной мере условному),
сюжеты первой части касаются в основном правил
жизни в миру, тогда как вторая часть книги посвяще-
на внутренней жизни. Издание 1624 года в Китае
больше не воспроизводилось и спустя некоторое
время стало большой редкостью. Однако оно попало
в Японию и там приобрело необыкновенную популяр-
ность. Еще и сегодня оно считается там одной из
лучших нравоучительных книг и, между прочим,
превосходным пособием для деловых людей. Именно
это первоначальное издание послужило основой для
публикаций книги Хун Цзычэна в современной
153
Хун Цзычэн
Японии и на Тайване. Заметим, что в КНР афоризмы

Хун Цзычэна стали публиковать лишь с конца 80-х
годов — прежде их числили по разряду «религиозной
пропаганды».
Существует еще одно издание «Вкуса корней», кото-
рое появилось в 1786 году. В этом издании автор назван
Хун Инмином, оно включает в себя 386 высказываний,
разбитых по пяти рубрикам, и содержит предисловие,
написанное неким Больным мужем с Трех гор. Послед-
ний характеризует книгу Хун Цзычэна как собрание
поучительных суждений о «жизни в свете и в уедине-
нии, повседневной добродетели и сострадании, про-
зрении чань и красоте вещей, мудрости буддизма
и конфуцианства...». Автор предисловия, по его
словам, не видел первоначального издания и основы-
вался на издании времен цинского императора Канси,
где суждения тоже были сгруппированы по пяти
темам (всего их насчитывалось 235). Этой версии
следует большинство современных китайских издате-
лей книги Хун Цзычэна. Нередко в этих изданиях
содержатся дополнительные подборки изречений, так
что общее число сюжетов в них достигает 575.
Настоящий перевод основан на сохранившемся в Японии
тексте первоначального издания книги Хун Цзычэна —
бесспорно, наиболее аутентичном из всех доступных сегод-
ня. Переводчик пользовался следующими изданиями книги
Хун Цзычэна: Сайкотан (Вкус корней) / Ред. и ком. Имаи
Усабуро. Токио, 1975. Синь и цай гэнь тань (Новое толко-
вание «Цай гэнь тань») / Ком. УЦзягоу. Тайбэй, 1998.
Цай гэнь тань хоу цзи синь чжу (Новые комментарии
ко второму собранию изречений «Цай гэнь тань») /
Ком. Ван Цзиньсян. Тайбэй, 1985.
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА
Тому, кто порвал узы света и избрал стезю одиноких,

кто живет затворником в камышовой хижине, радост-
на встреча с понимающим мужем и не доставит
радости общение с чуждыми людьми.
Он не станет попусту спорить о книгах древних
мудрецов, но не сочтет пустой жизнь в обществе
простых людей среди волшебных красот заоблачных
гор. На лоне вод и посреди зеленых долин он будет
внимать напевам пахарей и рыбаков и не допустит
в сердце алчность и гордыню, не попадет в тенеты
пагубных страстей. Так, держась вдали от многослов-
ных речей и изощренных рассуждений, он проживет
свой век в довольстве.
Мой друг Хун Цзычэн принес мне свою книгу «Вкус
корней» и попросил сделать к ней надпись. Поначалу
у меня не было желания ее читать. Но вот когда мне
удалось отрешиться от суетных забот, я взял ее в руки
и понял, что она прямо указывает на сокровенную
истину жизни, раскрывает тайну человеческих чувств
и уносит в заоблачные выси. В этом огромном мире
между Небом и Землей она заставляет задуматься
о том, что пребывает в нас самих. А среди суетных
155
Хун Цзычэн. «Вкус корней»
страстей света она воспитывает самые возвышенные

помыслы. Столь тверд и продуман слог автора, подоб-
ный зеленой роще и синим горам. Столь непринуж-
денна и изящна его речь, подобная полету коршуна
в небе и скольжению рыб в воде.
Поистине, слова этой книги не из тех досужих сужде-
ний, что влетают в ухо, чтобы тут же слететь с языка.
Для мира они подобны целительному уколу лекар-
ской иглы. Поистине, они заставляют людей очнуться
от сна. Название же книге дано: «Корни овощей».
Видно, писана она так же усердно и заботливо, как
растят овощи в огороде. Можно представить, сколько
труда и вдохновения в нее вложено!
Почтенный Хун говорил: «Небо обременило меня
немощью тела, а я поборю ее вольностью сердца. Небо
послало мне тяжкие испытания, а я преодолею их,
храня верность возвышенной правде». Он черпал
силы в невзгодах: вот о чем нужно долго думать. И я
без лишних слов хочу во всеуслышание объявить:
в корнях овощей таится истинный вкус!
Писал Господин Трех Пиков Юй Кунцзянь
СОБРАНИЕ ПЕРВОЕ
1
Тот, кто живет по правде, будет отвергнут светом разве
что на короткое мгновение.
Тот, кто упивается властью, будет проклят людьми
навеки. Постигший истину муж взыскует вещи, которых
нет в мире вещей, и думает о том, что с ним станет, когда
его не станет. Он предпочтет мимолетную неприязнь
света при жизни вечному проклятию после смерти[93].
2
Если не привязываться к миру, то и мирская грязь к тебе
не пристанет. Если глубоко вникать в дела мира, тогда
и механический ум[94] глубоко проникнет в тебя. Поэто-
му благородный муж в своих устремлениях более всего
привержен безыскусному, а в деяниях своих превыше
всего ценит непосредственность.
3
Помыслы благородного мужа — как голубизна небес
и сияние солнца: не заметить их невозможно. Талант
157
благородного мужа — как яшма в скале и жемчужина

в морской пучине[95]: разглядеть его непросто.
4
Власть и выгода, блеск и слава: кто не касается их, тот воис-
тину чист. Но тот, кто касается, а не запятнан ими, чист
вдвойне. Многознайство и хитроумие, сметливость и про-
ницательность: кто лишен их, воистину возвышен. Но тот,
кто ими наделен, а не пользуется, возвышен вдвойне.
5
В жизни часто приходится слышать неугодные речи[96]
и заниматься делами, которые доставляют неудоволь-
ствие. Но только так мы найдем оселок, на котором
отточится наша добродетель. А если слушать лишь то,
что угодно слышать, и думать лишь о том, о чем приятно
думать, всю жизнь проживешь, словно одурманенный
ядовитым зельем[97].
6
Когда дует свирепый ветер и льет проливной дождь,
неуютно даже зверям и птицам. Когда ярко светит солн-
це и веет ласковый ветерок, даже деревья и травы дышат
бодростью. Отсюда можно понять: мир природы не
может прожить и дня без согласия, а сердце человека не
может прожить и дня без радости[98].
7
Ни в кислом, ни в соленом, ни в горьком, ни в сладком
нет настоящего вкуса. Настоящий же вкус неощутим[99].
158
Собрание первое
159
Ни незаурядный ум, ни поразительный талант не есть

достоинства настоящего человека. Достоинства настоя-
щего человека неприметны.
8
Небо и Земля вовек недвижимы, а эфир[100] меж ними
ни на миг не приходит к покою. Солнце и луна днем
и ночью бегут друг за другом, а в бездне времен ничто не
меняется. Поэтому благородный муж в час досуга дол-
жен думать о том, что не терпит промедления, а в минуту
решительных действий должен быть празден.
9
Когда в ночной тишине покойно сидишь в одиночестве
и внимаешь своему сердцу[101], постигаешь тщету всех
мыслей и тебе открывается твоя подлинная природа.
В такие моменты прозреваешь в себе великую силу
бытия[102] и вдруг понимаешь, что, даже обретя в себе
правду, трудно избавиться от суетных мыслей. И тогда
тебя охватывает великий стыд.
10
Добротой часто можно причинить вред, поэтому, желая
сделать добро, тщательно все обдумай. Из неудачи
нередко можно извлечь полезный урок, поэтому прома-
хи — лучшее подспорье делу.
11
Среди тех, кто питается отрубями, много людей чистых,
как лед, и благородных, как яшма. Среди тех, кто носит
160
платье, расшитое драконами, и ест из яшмовой посу-

ды[103], много таких, которые готовы рабски гнуть
спину и угождать другим. Тот, кто хранит чистоту
помыслов, должен уметь отказаться от заманчивого
куска.
12
Если поля перед нашим взором расстилаются широко,
вид их не забудется. Если добро, которое мы оставим
после себя, распространится далеко, память о нем не
оскудеет.
13
На узкой тропе придержи шаг и дай пройти путнику,
идущему навстречу. За едой возьми себе третью часть,
а остальное отдай ближнему. Вот секрет того, как всегда
быть счастливым в этом мире.
14
Совсем необязательно заниматься великими делами: если
ты прогнал суетные мысли, — значит, ты достиг величия.
Совсем не обязательно изумлять мир своей ученостью:
если ты освободился от власти вещей, — значит, ты
познал, что такое мудрость.
15
Имея друга, дай ему втрое больше, чем себе. Живя в оди-
ночестве, сохрани в себе хотя бы крупицу первозданной
чистоты сердца.
161
16
В получении наград не будь впереди других. В соверше-
нии добрых дел не будь позади других. Получая от
других, не бери больше того, что тебе положено. В до-
брых делах не делай меньше того, что тебе доступно.
17
В круговороте мирской жизни отступить на шаг не зазор-
но. Отступление — залог продвижения вперед[104].
Позволить другому взять твою долю — вот счастье.
Помощью другим держится подлинная помощь себе.
18
Величайшее достижение в этом мире перечеркивается
одним словом: гордыня. Величайшее преступление
в этом мире перечеркивается одним словом: раскаяние.
19
Громким именем и доброй славой не следует пользовать-
ся одному. Поделившись ими с другими людьми, можно
избежать многих неприятностей и сполна прожить свою
жизнь. Постыдные поступки и дурную репутацию не
следует целиком приписывать другим. Взяв их часть на
себя, можно, сокрыв свет собственных добродетелей,
взращивать в себе правду[105].
20
Если в каждом деле прозревать нечто вовек неосуществи-
мое, то и сам Творец всего сущего[106] не сможет тебя
162
покарать, а боги и духи не смогут ничего отнять[107].

Если же стараться каждое дело непременно доводить до
совершенства и во всем добиваться полного удовлетворе-
ния, душа зачерствеет и все вокруг будет нагонять на
тебя тоску.
21
В каждой семье есть истинный Будда. В сутолоке каждого
дня есть праведный Путь. Когда люди могут, не кривя
душой, жить в согласии и с радостью говорить друг другу
приветливые слова, когда родители и дети любят друг
друга и живут душа в душу, это в тысячу раз выше «регу-
лирования дыхания» и «созерцания сердца»[108].
22
Есть люди с рождения живые и деятельные. Они — как
молния в тучах или пламя свечи на ветру. Есть люди, от
природы пребывающие в покое. Они — как «мертвый
пепел и высохшее дерево»[109]. Но лучше всего быть
подобным неподвижным облакам в поднебесье и покой-
ной глади вод на земле, и пусть в облаках парят коршу-
ны, а в воде резвятся рыбы[110]. Вот образ сознания,
претворившего в себе Путь[111].
23
Не следует слишком горячо укорять других за их недо-
статки. Думай о том, чему хорошему эти люди могут
научиться. Воспитывая других на добром примере, не
стремись непременно проявлять чудеса добродетели.
Делай лишь то, чему и другие могут последовать.
163
24
Навозные личинки утопают в нечистотах, но, превратив-
шись в цикад, пьют росу под осенним ветром. Гнилушка
не испускает света, но, превратившись в светляка[112],
сияет под осенней луной. Не следует забывать, что чистое
всегда выходит из грязи, светлое всякий раз рождается из
тьмы.
25
Честолюбие и гордыня — обманчивое возбуждение духа.
Стоит это возбуждение унять, как проступают истинные
свойства натуры. Страсти и заботы проистекают из
суетности сознания. Побори суетное сознание, и в тебе
проявится сознание истинное.
26
Если, наевшись, думать о пище, даже самые изысканные
яства не пробудят аппетита. Если, удовлетворив похоть,
думать о любовных утехах, не возникнет охоты им преда-
ваться. Вот почему, раскаиваясь в содеянном прежде,
можно сбросить с себя наваждение наших страстей,
Тогда характер станет незыблем, а поступки — безупреч-
ными.
27
Сидя в коляске вельможи, нельзя не мечтать о покое
лесов на горных вершинах. Живя у лесного ручья, нельзя
не думать о заботах мужей, ведающих управлением
государством.
164
28
Живя в свете, не стремись к успеху. Не совершить ошиб-
ки — уже успех. Поддерживая отношения с людьми, не
ищи их милости. Не заслужить их ненависти — уже
милость.
29
Трудиться, не страшась лишений, — великая доблесть.
Но если чрезмерно истязать себя, не будешь знать ни
истинного отдохновения, ни истинной радости. Хранить
целомудрие — великая добродетель. Но если слишком
заботиться о своей репутации, не сможешь помочь
людям и быть полезным другим.
30
Оценивая тех, кто попал в затруднительные обстоятель-
ства, примечай, о чем они мечтают. Оценивая тех, кто
добился почета и славы, примечай, как они проводят
остаток своих дней.
31
Людям богатым и знатным следует быть великодушными
и милостивыми, а они, напротив, завистливы и бессердеч-
ны. Выходит, хоть они богаты и знатны, а поведением
своим обкрадывают и унижают себя. Как им не быть
счастливыми? Просвещенные люди должны скрывать
свою мудрость, а они, напротив, выставляют ее напоказ
всему свету. Выходит, хоть они просвещенны, а страдают
скудоумием и тупостью. Как им не выглядеть дураками?
165
32
Лишь пожив внизу, узнаешь, как опасно взбираться
наверх. Лишь побывав в темноте, узнаешь, как ярок
солнечный свет. Лишь храня покой[113], узнаешь, как
много сил тратят те, кто пребывает в движении. Лишь
пестуя молчание, понимаешь, сколь суетно многословие.
33
Лишь отрешившись от мыслей о славе, богатстве и вла-
сти, можешь освободиться от пошлости. Лишь отрешив-
шись от мыслей о праведной жизни, человечности и дол-
ге[114], можешь приобщиться к мудрости.
34
Жажда приобретений не безнадежно ранит разум. Наши
замыслы и воображение — вот главные враги разума.
Звук и цвет не обязательно скрывают правду. Наш рассу-
док — вот что наглухо загораживает ее от нас.
35
Людям свойственно колебаться и менять решения. Мир-
ские пути запутанны и опасны. Там, где нельзя пройти,
нужно уметь отступить на шаг. Там, где можно пройти,
будь учтив с другими[115].
36
При встрече с низким человеком нетрудно быть резким,
но трудно не питать отвращения. При встрече с благо-
166
родным мужем нетрудно быть почтительным, но трудно

быть безупречно вежливым.
37
Лучше сохранять младенческое целомудрие духа и гнать
прочь хитроумие: тогда после смерти возвратишь Небу
и Земле частицу неиспорченной жизненной силы[116].
Лучше отречься от роскоши и находить удовольствие в ма-
лом: тогда после смерти оставишь миру свое чистое имя.
38
Тот, кто покоряется демонам, прежде пасует перед соб-
ственным сердцем. Обуздай свое сердце, и все демоны тво-
ей души рассеются[117]. Тот, кто увлечен соблазнами ми-
ра, прежде дает увлечь себя своим страстям. Когда страсти
подвластны человеку, соблазны мира не тронут его сердце.
39
Круг учеников должно отбирать с тем же тщанием, что
и круг знакомств благонравных девиц. Один беспутный
человек в нем подобен сорной траве, проросшей посреди
ухоженных всходов: с такого поля уже никогда не собе-
решь отборное зерно.
40
Давая волю желаниям[118], не радуйся красивым вещам
и не позволяй себе увлечься ими. Стоит хотя бы раз
возжелать их, и ты увязнешь в трясине на тысячу сажен.
Предаваясь думам о правде, не страшись трудностей и не
167
отступай перед ними. Стоит отступить хотя бы на шаг,

и ты будешь отброшен назад за тысячу гор.
41
Хлопотливый человек заботится и о себе, и о других,
никогда не оставаясь безучастным. Равнодушный чело-
век не заботится ни о себе, ни о других, будучи ко всему
безразличен. Благородный муж умеет соблюдать меру.
Он не слишком хлопотлив и не слишком безучастен.
42
Он богат, а я возвышен духом[119]. У него высокий чин, а я
следую долгу[120]. Благородный муж никогда не позволит
сильным мира сего связать себя. Человеческое упорство
одержит верх даже над Небом. Постоянство помыслов
перевернет целый мир. Благородный муж от самого
Творца сущего не примет обличья помимо своей воли.
43
Если не стремишься хотя бы немного возвыситься над
собой, всю жизнь будешь чистить одежду в пыли и мыть
ноги в грязи. Как же тут очиститься? Если хотя бы немно-
го не отстранишься от мира, будешь подобен мотыльку,
летящему в огонь, и барану, бодающему плетень[121].
Как же тут обрести покой и счастье?
44
В учении главное — хранить постоянство помыслов
и идти прямо, никуда не сворачивая. Если, взращивая
168
в себе добродетель, не отказываться от мыслей о заслугах

и славе, никогда не достигнешь цели. Если, читая книги,
думать о том, как лучше выказать свою ученость, в душе
не будет покоя.
45
В каждом человеке живут великая любовь и великое
милосердие. Нет разницы между сердцем Вэймо[122]
и сердцем мясника. Любое место может внушить нам
подлинное чувство. Нет разницы между дворцом из
золота и камышовой хижиной. Но стоит стеснить свои
чувства и отвернуться от своего сердца, как промах на
вершок уведет от истины на тысячу ли[123].
46
Чтобы продвигаться по стезе добродетели и взращивать
в себе правду, нужно быть бесстрастным, как дерево или
камень. Стоит лишь единожды что-либо возжелать, и ты
окажешься в плену страстей. Чтобы приносить пользу
миру и водворять порядок в государстве, нужно быть
безучастным, как плывущее облако и водная гладь. Стоит
лишь единожды увлечься чем-либо, и ты погрязнешь
в пустых тревогах.
47
Удачливые люди не рассуждают о том, как быть спокой-
ным и счастливым. Даже видя во сне духов, они не теря-
ют самообладания. Неудачники не замечают, как у них
все валится из рук. Даже в веселой шутке они усматрива-
ют козни.
169
48
Если заболит печень, испортится зрение. Если заболят
почки, ослабнет слух[124]. Болезнь гнездится там, где она
не видна, а проявляется в том, что всем заметно. Благо-
родный муж, стремясь не иметь видимых прегрешений,
прежде не совершает прегрешений там, где их никто не
может заметить[125].
49
Среди приятных вещей нет ничего приятнее пренебре-
жения делами. Среди неприятных вещей нет ничего
неприятнее отягощенности заботами. Только тот, кто
изнемогает от забот, знает, что праздность — счастье.
Только тот, кто не ведает волнений, знает, что отягощен-
ность заботами — горе.
50
В просвещенный век следует быть прямым. В смутный
век следует быть искривленным. А в наше время мож-
но быть и прямым, и искривленным. С хорошими людь-
ми следует быть радушным, с дурными — строгим.
С обыкновенными людьми можно быть и радушным,
и строгим.
51
О своих заслугах перед другими не следует помнить, но
о своих прегрешениях перед другими не помнить нельзя.
О милости других к себе нельзя забывать, но нанесенные
другими обиды нужно уметь забыть.
170
52
Когда, делая добро, не думаешь о себе и других, одна
горсть зерна одарит милостью, как тысяча пудов хлеба.
Когда, помогая другим, бахвалишься своей щедростью
и требуешь благодарности, сотня золотых не принесет
пользы даже на полмедяка.
53
Люди между собой то ладят, то не ладят, но можно ли
сделать так, чтобы все вокруг соглашались только с то-
бой? Каждому что-то нравится, а что-то не нравится, но
может ли быть так, чтобы всем нравилось то, что нравит-
ся тебе? Сравнивай свои желания с желаниями других
и делай для себя выводы — вот простой способ учиться
мудрости в этом мире.
54
Только когда сердце очищено от скверны, можно браться
за чтение книг и изучение древности. Иначе, узнав про
один добрый поступок, захочешь извлечь из него пользу
для себя, а услыхав одно умное слово, захочешь оправ-
дать им свои пороки. Учиться с такими мыслями в голо-
ве — все равно что «дарить оружие врагу и посылать
провиант разбойникам»[126].
55
Скряги, даже если богаты, полагают, что живут в нужде.
Им не понять, отчего бессребреники, хоть и бедны,
а всего имеют в избытке. Люди честолюбивые упорно
171
трудятся, но труд им не в радость. Им не понять, отчего

те, кто не хвастает способностями, беззаботны и хранят
в себе «полноту подлинности»[127].
56
В учении не равняться на великих мудрецов — значит
быть рабом грифеля и доски для письма. На государствен-
ной службе не любить простых людей — значит украсть
платье и шапку чиновника. Вести ученые разговоры и не
заботиться о своем поведении — значит предаваться
пустословию. Ведать важным делом и не думать об упро-
чении добродетели — значит пускать пыль в глаза[128].
57
В сердце каждого человека хранится одно правдивое
послание, но оно погребено под обрывками обветшалых
книг. В сердце каждого человека звучит один правдивый
напев, но его заглушают распутные песенки и буйные
крики. Тот, кто предан учению, должен отмести все
внешнее и напрямую постичь изначальное. Только тогда
он поймет, что есть подлинного в жизни.
58
В страдании часто находишь утешение. А когда тебе
вдруг открывается истина, тотчас становится горько, что
не смог ее удержать.
59
Когда богатство, знатность и слава приобретаются добро-
детелью, они подобны лесным цветам, пышно цветущим
172
на воле. Когда они приобретаются заслугами, они подоб-

ны цветам, выращенным на клумбе. Когда они приобре-
таются властью, они подобны цветам в вазе, отрезанным
от корня и обреченным на увядание.
60
Когда весной наступают ясные и теплые дни, цветы
расцветают многокрасочным ковром и птицы поют
сладкие песни. Добродетельный муж дорожит тем, что
принадлежит к кругу избранных и живет в тепле и сыто-
сти. Он не стремится щегольнуть красивым словом
и блеснуть красивым поступком. Даже если он прожил
в мире сто лет, кажется, будто он не пробыл в нем и дня.
61
В учении важно быть сосредоточенным и строгим, но
иной раз необходимо быть беспечным. Если вечно отка-
зывать себе в радостях и утехах, утратишь в себе живот-
ворный дух весны и уподобишься мертвящему дыханию
осени. Как же тогда помогать жизни вещей?
62
Подлинное бескорыстие не выставляется напоказ. Тот,
кто хочет прослыть бескорыстным, делает это из жадно-
сти. Великое мастерство кажется безыскусностью. Тот, кто
щеголяет своим искусством, выказывает свое неумение.
63
Когда жертвенный сосуд полон, он опрокидывается.
Копилка цела, когда пуста. Благородный муж предпо-
173
чтет отсутствующее наличному. Он примет то, в чем

чего-то недостает, и отвергнет то, что наполнено[129].
64
Покуда не вырвешь из сердца ростки тщеславия, даже
презирая богатства удельного владыки и довольствуясь
тыквой-горлянкой[130], не сможешь избавиться от по-
шлых мыслей. Покуда не приведешь к покою свой дух,
даже ратуя за счастье всей земли и творя благо для всех
времен, не будешь счастлив.
65
Когда на сердце светло, в темном подземелье блещут
небеса. Когда в мыслях мрак, при свете солнца плодятся
демоны.
66
Люди считают, что обладать славой и высоким положе-
нием — великая радость. Им невдомек, что радость
отсутствия славы и высокого положения — самая искрен-
няя. Люди считают, что терпеть голод и холод прискорб-
но, а не знают, что скорбеть, не страдая от голода и холо-
да, горше всего.
67
Когда, содеяв зло, человек боится, что о том узнают,
путь к добру ему еще не заказан. Когда, сделав добро,
человек радеет, чтобы о том узнали, он будет творить
только зло.
174
68
Движущая сила Небес непостижима. Она сгибает и рас-
правляет, расправляет и сгибает. Она играет героями
и ломает богатырей. Благородный муж покорен даже
невзгодам. Он живет в покое и готов к превратностям
судьбы. И Небо ничего не может с ним поделать.
69
Мучимые страстями
души пышут огнем. Та-
кие испепелят любого на
своем пути. Лишенные
милосердия холодны
как лед. Такие заморозят
каждого, кого повстре-
чают. Те, кто привязан
к вещам, подобны
тухлой воде и гнилому
дереву: жизнь уже ушла
от них. Такие никогда не
смогут сотворить добро
или сделать кого-то
счастливым.
70
Счастья никакими ухищрениями не добьешься. Учись
радоваться жизни — вот лучший способ привлечь сча-
стье. Беды никакими стараниями не избегнешь. Гони от
себя злобу — вот лучший способ держаться подальше от
беды.
175
71
Если из десяти слов девять истинны, не считай это дости-
жением. Достаточно одному слову не быть истинным,
и оно соберет вокруг себя тучу лжи. Если из десяти
замыслов девять удались, не считай это успехом. Доста-
точно одному замыслу остаться неосуществленным, как
вокруг вырастет лес укоров.
Вот почему благородный муж ценит молчание
и отвергает суетность. Он ценит безыскусность и отверга-
ет хитроумие.
72
В теплую погоду все живое растет, в холодную — умира-
ет. Те, кто холоден душой, не смогут познать радость,
даже если их осенит милость Небес. Только те, у кого
горячее сердце, могут изведать вечное счастье и неизбыв-
ную любовь.
73
Путь небесной истины необозримо широк: стоит лишь
немного помечтать о нем, и на сердце становится легко
и привольно. Путь людских страстей поразительно узок:
стоит вступить на него, и вокруг будут только колючие
травы да грязные лужи.
74
Беды и радости притираются друг к другу. Когда они
притрутся без остатка, родится счастье, и такое счастье
будет нерушимым. Сомнение и вера друг друга поправ-
176
ляют. Когда они полностью поправят друг друга, появит-

ся знание, и такое знание будет полным.
75
Сознание не может не быть пустым. Когда оно пусто,
в нем поселяется истина. Сознание не может не быть
наполненным. Когда оно полно, в нем нет места для
желания обладать вещами[131].
76
Там, где грязь, кишит жизнь. Где вода чиста, не бывает
рыбы[132]. Благородный муж не должен чураться мир-
ской грязи и не должен слепо подражать образцам
непорочного поведения.
77
Необъезженную лошадь можно приучить к упряжке.
Металлу, плавящемуся в тигле, можно придать нужную
форму. Только из скучающего бездельника до конца
жизни ничего не выйдет. Байша[133] говорил: «Иметь
много болезней не зазорно. А вот если за всю жизнь
ничем не переболел, — это беда». Вот истинно мудрое
суждение.
78
Если у человека появится хотя бы одна корыстная мысль,
его твердость обернется малодушием, знание — безрас-
судством, милосердие — жестокостью, а чистота — поро-
ком. Вся жизнь его будет загублена. Вот почему древние
177
считали бескорыстие величайшим достоянием. Тот, кто

обладает им, вознесется над целым миром.
79
Зрение и слух — внешние разбойники. Желания и замыс-
лы — разбойники внутренние. Нужно, чтобы Хозя-
ин[134], не позволив себя усыпить, покойно восседал
в главном зале дома[135]. Тогда разбойники превратятся
в слуг.
80
Лучше оберегать достигнутое, чем мечтать о несвершен-
ном. Лучше предотвратить будущую ошибку, чем сожа-
леть о прошлом прегрешении.
81
Поведение должно быть возвышенным, но не причудли-
вым. Мысли должны быть тонкими, но не мелочными.
Характер должен быть уравновешенным, но не безволь-
ным. Манеры должны быть благопристойными, но не
жеманными.
82
Налетит ветер — и бамбук зашумит. Умчится ветер —
и бамбук умолкнет. Летящий гусь отразится на поверх-
ности замерзшего пруда. Улетит гусь — и на льду не
останется его тени. Благородный муж занимается делами
постольку, поскольку в этом есть нужда. Дело кончит-
ся — и сознание его вновь становится пустым[136].
178
83
Целомудренный человек всем приятен. Добрый человек
мудро уладит спор. Разумный человек не станет доку-
чать своим любопытством. Честный человек не возгор-
дится. Такие люди подобны меду, который не приторен,
и соли, которая в меру положена в пищу. Вот это и есть
высшая добродетель.
84
В бедном доме чисто метут пол. Женщина, познавшая нуж-
ду, тщательно укладывает волосы. Где красота не порожде-
на роскошью, прекрасно целомудрие духа. Так может ли
благородный муж, коли доведется ему изведать печали
и тяготы, впасть в отчаяние и изменить своим идеалам?
85
Будь сосредоточен в час досуга — это тебе пригодится,
когда будешь спешить. Не расслабляйся в час покоя —
это пригодится, когда будешь действовать. Не обманывай
в темноте[137] — это пригодится, когда будешь на виду.
86
Следи за тем, как в тебе рождаются мысли: так ты сможешь
перевести низменное желание на праведный путь. Вот так
порочная мысль способна привести к духовному просвет-
лению: пробуждаясь, обретаешь подлинное сознание[138].
Обретя же истинное сознание, весь меняешься. Здесь
кроется загадка[139] того, как в беде приходишь к счастью,
а в смерти возвращаешься к жизни. Разрешить ее нелегко.
179
87
В покое очищаются мысли, и ты видишь истинную суть
сердца. В праздности дух становится легким, и ты про-
зреваешь истинный исток сердца. В безмятежности
помыслы становятся глубокими, и ты постигаешь истин-
ную основу сердца. Для того чтобы узреть свое сердце
и прикоснуться к подлинному, нет ничего лучше этих
трех состояний.
88
Покой среди покоя — не истинный покой. Лишь когда
обретешь покой в движении, воистину постигнешь
небесную природу[140]. Веселье среди веселья — не
истинная радость. Лишь когда обретешь радость в печа-
ли, поймешь, чем живет сердце.
89
Отказываясь жить для себя, не поддавайся сомнениям.
Если позволишь сомнениям завладеть тобой, будешь
стыдиться своих возвышенных намерений. Делая добро,
не требуй от людей благодарности. Если будешь требо-
вать благодарности, твое желание сделать добро причи-
нит вред.
90
Если Небо обделит меня счастьем, я восполню это силой
своей добродетели. Если Небо заставит меня до изнемо-
жения трудиться, я противопоставлю этому возвышен-
ность своего сердца. Если Небо не даст мне удачи,
180
я пробьюсь к ней, идя своим путем. Что может Небо

поделать со мной?
91
Благонравный человек не мечтает о лучшей доле. И Небо
в благодарность за бескорыстие одаривает его счастьем.
Низкий человек стремится избежать беды. И Небо в от-
местку за суетность лишает его разума. Нельзя не видеть:
разум Неба божествен в своей непостижимости. Что
может против него человеческое разумение?
92
Певичка из веселого дома на склоне лет обращается
к добродетели. И то, что она целый век распутничала,
тому не помеха. Женщина из благочестивой семьи,
поседев, забывает о приличиях. И то, что она всю жизнь
жила в строгости, оказывается напрасным. В народе
говорят: «Суди о человеке по тому, как он оканчивает
свои дни». Вот поистине замечательные слова.
93
Когда простолюдин пестует добродетель и оказывает
благодеяния, он — канцлер, не имеющий титула. Когда
вельможа пользуется властью в корыстных целях и торгу-
ет милостями, он превращается в нищего, наделенного
высоким рангом.
94
Благая сила[141] предков — это то, что ты получил
в наследство. Надо помнить о том, как трудно было ее
181
накопить. Благополучие потомков — это то, что зачина-

ется тобой. Надо помнить о том, как легко его растерять.
95
Благородный муж, который делает добро неискренне, не
отличается от низкого человека, творящего зло. Благо-
родный муж, который изменил своим принципам, хуже
низкого человека, решившего измениться к лучшему.
96
Когда кто-либо из домашних совершает проступок, не
следует осыпать его попреками, но не стоит и делать вид,
будто ничего не произошло. Если об этом проступке
неудобно говорить напрямик, скажите намеком, приведя
подходящий к случаю пример. Если вас не поймут сразу,
повторяйте свои наставления день за днем, и они возыме-
ют действие подобно тому, как весенний ветер разгоняет
холод и теплый воздух топит лед. Вот как следует посту-
пать в семейной жизни.
97
Если это сердце все имеет сполна, в Поднебесном мире не
окажется ничего, в чем имелся бы недостаток. Если
в душе царит безмятежность, в Поднебесном мире ничто
не покажется враждебным.
98
Скромный муж непременно подвергнется оскорблени-
ям честолюбца. Благочестивый муж непременно навле-
182
чет на себя ненависть распутника. Благородный муж,

оказавшись в таком положении, ни в коем случае не
должен изменять своим правилам или выказывать свое
огорчение.
99
Когда жизнь складывается наперекор нашим желаниям,
мир вокруг подобен лечебным иглам и целебным снадо-
бьям: он незаметно нас врачует. Когда мы не встречаем
сопротивления, мир вокруг подобен наточенным топо-
рам и острым пикам: он исподволь ранит и убивает.
100
В тех, кто вырос в богатстве и почете, страсти полыхают,
как огнь пожирающий, а жажда власти жжет их, подобно
раскаленной печи. Если таких не остудить воздухом
чистоты, они сожгут других или сгорят сами.
101
От одного искреннего движения сердца летом выпадает
иней[142], рушатся стены города[143], плавятся металл
и камень. У человека с лживым сердцем, даже если он
телом здоров, разум все равно погиб. В обществе один
вид его всем отвратителен. Наедине с собой он сам себе
противен.
102
Когда литературное произведение совершенно, оно
красиво и без прикрас, ибо в нем воплощена правда
183
самой жизни. Когда человек совершенен, он велик и без

выдающихся достоинств, ибо в нем действует свободно
его изначальная природа.
103
В мире обманчивой видимости не только заслуги и слава,
богатство и знатность, но и всякое тело — это форма, на
время полученная взаймы[144]. В мире подлинного не
только родители и братья, но и все десять тысяч вещей
составляют со мной одно тело[145]. Лишь рассеяв обман
и познав подлинное, можно вынести бремя жизни в этом
мире и освободиться от пут света.
104
Яства, приятные на вкус, — это отрава, от которой пор-
тится желудок и размягчаются кости. Откажись от
них — и избегнешь многих тягот. Пустые развлечения
вредны для здоровья и губительны для добродетели.
Покончи с ними — и тебе не о чем будет сожалеть.
105
Не пеняй другим за мелкие проступки. Не уличай дру-
гих в злом умысле. Не припоминай старых обид. Если
следовать этим трем правилам, можно взрастить в себе
добродетель и избежать неприятностей.
106
Благородный муж не может поступать легкомысленно.
Если я буду легкомыслен в поступках, мир опутает меня,
184
и во мне не будет ни стойкости, ни постоянства. В помыс-

лах своих нельзя идти слишком далеко. Если в своих
помыслах я зайду слишком далеко, вещи замарают меня,
и во мне не будет ни мужества, ни свежести духа.
107
Небо и Земля пребудут вечно, а мое тело второй раз
не родится. Человеческий век не превышает сотни лет,
а мой день промелькнет в мгновение ока. Те, кому по-
счастливилось прийти в этот мир, не могут не знать
радости обладания жизнью и не ведать печали ее быстро-
течности.
108
Злоба крадется за добротой, как тень за телом. Поэтому,
вместо того чтобы заботиться о своей доброй славе, забудь
и о доброте, и о злобе. Ненависть появляется там, где есть
милосердие. Поэтому, вместо того чтобы стараться про-
слыть милосердным, отринь и ненависть, и милосердие.
109
Болезни старости закрадываются в нас в пору молодости.
Пороки закатной поры жизни рождаются в пору расцве-
та сил. Поэтому благородный муж особенно осмотрите-
лен тогда, когда все имеет в достатке.
110
Лучше заботиться об общем благе, чем добиваться мило-
стей для одного себя. Лучше хранить верность старым
185
друзьям, чем завязывать новые знакомства. Лучше тайно

творить добро, чем стремиться прославить свое имя.
Лучше ничем не выделяться, чем стараться поразить мир
своими добродетелями.
111
Справедливому мнению нельзя идти наперекор. Стоит
один раз воспротивиться ему, и будешь опозорен навеки.
Не следует служить корыстным интересам властей
предержащих. Стоит один раз послужить им, и ты до
конца жизни покроешь себя грязью.
112
Лучше упорствовать в своих заблуждениях и заслужить
всеобщую неприязнь, чем изменить своим идеалам
и угодить всему свету. Лучше, не сделав зла, подвер-
гнуться осуждению, чем, не сделав добра, удостоиться
похвалы.
113
Если родственники сделают что-то неугодное вам, следу-
ет мириться с этим, не выказав своего недовольства. Если
друзья поступят с вами нехорошо, следует строго судить
их, нельзя отнестись к этому беспечно.
114
Кто и в мелочах не допустит небрежности, кто не станет
обманывать и в темноте, кто не падает духом даже в без-
надежном положении — тот и есть настоящий герой.
186
115
За тысячу золотых трудно купить даже минутную ра-
дость. За одно угощение можно снискать благодарность
на всю жизнь. Поистине, когда любовь выставляют
напоказ, она порождает в ответ лишь неприязнь. Когда
любовь не выпячивают, на душе легко.
116
Спрячь свое искусство под покровом неумения[146];
используй его тайно, но делай явным. Сокрой свою
чистоту в мирской грязи; умей поступаться истиной для
того, чтобы распространить ее широко. Тогда этот хруп-
кий сосуд, в котором нам суждено плыть по океану
жизни, станет твоим надежным убежищем.
117
Расцвет и изобилие предвещают упадок и гибель. Семена
новой жизни таятся в увядании и смерти. Благородный
муж, наслаждаясь покоем, должен готовиться к заботам
и лишениям, а терпя невзгоды, должен хранить стой-
кость и твердо верить в то, что успех придет к нему. Тот,
кто стремится прослыть оригинальным и любит все
необычное, не увидит отдаленное и истинно великое.
Тот, кто изнуряет себя благочестием, стараясь превзойти
всех в добродетели, не будет иметь подлинного постоян-
ства в мыслях и поступках.
119
Когда в груди у нас бушует жаркое пламя страстей
и бурлит кипящая лава желаний, мы ясно сознаем, что
187
с нами происходит, и с таким же ясным сознанием посту-

паем нехорошо. Кто же в нас сознает свою неправоту
и кто поступает нехорошо?[147] У того, кто станет неот-
ступно об этом размышлять, бес в душе превратится в Ис-
тинного господина[148].
120
Если тебе доверяют, не обманывай даже злодея. Если ты
наделен силой, не кичись своим превосходством. Если
у тебя есть достоинства, не обнажай чужих недостатков.
А если у тебя нет способностей, не завидуй способностям
других.
121
Чужие пороки следует исправлять, не обнажая их
перед людьми. Выставляя их напоказ, ты будешь порок
изгонять пороком. Человеческое упрямство следует
побеждать наставлениями. Если нападать на него
открыто, ты станешь упрямство исправлять упрям-
ством.
122
С человеком скрытным и молчаливым нельзя быть откро-
венным. С человеком злым и самовлюбленным нужно
держать язык за зубами. Когда мысли разбросаны, надо
знать, как их собрать. Когда мысли сошлись в одной
точке, надо знать, как их рассеять. Если не уметь этого,
то, даже одолев помраченность, тебе не удастся изгнать
из сердца беспокойство.
188
124
Голубое небо внезапно скрывают грозовые тучи. Пронзи-
тельный ветер и яростный ливень вдруг уступают место
светлой луне и прозрачным небесам. Дух-движитель[149]
не знает преград и не останавливается ни на мгновение.
Разве возможно хотя бы малейшее препятствие для
Великой Пустоты?[150] Вот таким должно быть человече-
ское сердце.
125
Когда заходит речь о победе над собой и обуздании
страстей, одни говорят: «Если прежде не будет должного
знания, никакое подвижничество не поможет». Другие
же говорят: «Когда перестанешь беспокоиться о знании,
твоя воля сама собой станет безупречной». В действитель-
ности знание — это светлая жемчужина, сиянием своим
рассеивающая мрак соблазнов. Воля — это меч мудрости,
рассекающий пелены соблазнов. Ни то ни другое нельзя
недооценивать.
126
Если тебя обманывают, не подавай вида, что догадался об
этом. Если тебя унижают, не выказывай своего гнева.
В таком поведении есть неисчерпаемый смысл и беспре-
дельная польза.
127
Невзгоды и тяготы — это горнило, в котором закаляется
выдающийся человек. У того, кто получил такую закалку,
189
душа и тело живут в согласии. У того, кто не выдержал

такой закалки, душа и тело будут друг другу помехой.
128
Тело каждого из нас — маленькие Небо и Земля. Когда
радость и гнев в нем не нарушают меры, а пристрастия
и неприязнь не отклоняются от должного, во мне прихо-
дит к завершению вселенское согласие. Небо и Земля —
наши великие отец-мать. Когда люди не ведают недо-
вольства и ничто из вещей не терпит нужды, мир напол-
няется родственной любовью.
129
Нельзя желать зла другому, но нужно уметь распозна-
вать козни других. Вот полезный совет для человека
доверчивого. Лучше стать жертвой людских наветов, чем
бояться совершить добрый поступок. Вот хороший совет
для человека подозрительного.
130
Нельзя в угоду всеобщему заблуждению отрекаться от
своей правды. Нельзя, полагаясь на личное мнение,
опровергать слова других. Нельзя ради собственной
корысти наносить урон общему благу. Нельзя, ссылаясь
на общее мнение, искать для себя личных преимуществ.
131
Даже если у человека хорошая репутация, не следует его
хвалить, покуда судьба не сведет тебя с ним. Он может
190
191
оказаться скрывающим свое истинное лицо негодяем.

Даже если у человека дурная репутация, не следует его
бранить, пока судьба не сведет тебя с ним. Может статься,
что на него возводят напраслину.
132
Благородство, подобное сверкающему небосводу и ярко-
му солнцу, взращивается в темном углу дома. Могуще-
ство, движущее небесами и землей[151], доступно лишь
тому, кто живет так, словно всегда стоит над пропастью
и ступает по тонкому льду.
133
Когда любовь отца, почтительность сыновей и взаимное
уважение братьев достигают совершенства, они воспри-
нимаются как нечто вполне естественное, и о них даже
никто не задумывается. Когда человек, сделавший добро,
бескорыстен, а тот, кто удостоился его милости, испыты-
вает искреннюю благодарность, они подобны двум
незнакомцам, которые случайно сторговались на дороге
и разошлись.
134
Не бывает красоты, которой не противостояло бы
уродство. Если я не стремлюсь казаться красавцем, кто
сможет приписать мне уродство? Не бывает чистоты,
которой не противостояла бы грязь. Если я не стрем-
люсь казаться чистым, кто сможет вымазать меня
грязью?
192
135
У богатых и знатных людей смятения в душе больше, чем
у людей бедных и презренных. Родственникам завидуют
больше, чем чужим. Если не противопоставишь этому
умиротворенность сердца и равновесие духа, ни единого
дня не проживешь без душевных мук.
136
Заслуги и прегрешения людей нельзя смешивать. Если их
смешать, в сердцах людей начнется разброд.
Свою любовь и неприязнь нельзя выказывать
слишком откровенно. Если они будут очевидны, люди
начнут хитрить.
137
Чинами и званиями не следует чересчур выделяться.
Если будешь слишком выделяться своим положением,
подвергнешь себя опасности. В искусстве не следует
добиваться полного совершенства. Если искусство будет
столь совершенно, неизбежно его растеряешь.
Поведение не должно быть чрезмерно возвышен-
ным. Если оно будет слишком возвышенным, навлечешь
на себя хулу и погибнешь.
138
В зле страшна скрытность. В добре страшно стремление
быть на виду. Поэтому вред, причиненный видимым
злом, поверхностен, а причиненный злом скрытым —
глубок. Когда добро очевидно, польза от него мала,
а когда сокрыто — велика.
193
139
Добродетель — госпожа таланта, а талант — слуга добро-
детели. Если в доме нет хозяина и всем распоряжается
слуга, разве не воцарятся в нем бесовщина и помрачение?
140
Воюя с негодяями, оставляй им путь к отступлению. Быть
к ним беспощадным — все равно что наглухо закупори-
вать мышиную нору: тогда мыши, сдохшие в норе,
отравят все вокруг.
141
Вину за промахи следует брать на себя наравне с други-
ми, но не стоит претендовать на равные с другими заслу-
ги. Когда у людей заслуги равны, между ними вспыхива-
ет вражда. Можно разделять с другими их тяготы, но не
следует делить с ними их радости. Тот, кто хочет соуча-
ствовать чужой радости, возбуждает ненависть к себе.
142
Добродетельный муж может по бедности быть не в состо-
янии помочь другим, но, встретив заблудившегося
человека, одним словом откроет ему глаза, а встретив
человека в затруднительном положении, одним словом
избавит его от трудностей. Вот что такое «бескрайняя
добродетель»[152].
143
Когда люди голодны, они льнут друг к другу, а когда
сыты — поворачиваются друг к другу спиной. Когда
194
человек знатен, с ним ищут знакомства, а когда беден —

избегают. Таковы повсеместные пороки человеческих
отношений. Благородный муж должен быть всегда
хладнокровен и не выказывать опрометчиво твердость
характера[153].
144
Добродетель зависит от широты кругозора, а кругозор
растет благодаря знанию[154]. Поэтому тот, кто хочет
упрочить свою добродетель, не может не расширять свой
кругозор. А чтобы расширять свой кругозор, нужно
увеличивать свое знание.
145
Когда во тьме загорается одинокий огонек и для нас
умолкают звуки флейты, поющей на десять тысяч ла-
дов[155], нам открывается незыблемый покой бытия.
Когда мы пробуждаемся от снов наяву и для нас замирают
все движения мира, нам открывается первозданный Хаос
бытия[156]. Если в такие мгновения, обретя девственную
ясность мысли, «пролить свет на себя самого»[157], стано-
вится понятным, что слух и зрение, вкус и обоняние — пу-
ты духа, а желания и страсти — сплошное наваждение.
146
Того, кто требователен к себе, всякое дело излечивает,
как целебное снадобье. Того, кто ищет недостатки
в других, всякая мысль ранит, как острие копья. Первый
открывает всем путь к добру. Второй тянет всех в пучи-
ну зла. Они далеки друг от друга, как облака в небе
и грязь на земле.
195
147
Наши деяния и ученость уйдут вместе с нами, а дух
целую вечность юн. Заслуги и слава, богатство и знат-
ность меняются вместе с веком, а в океане жизни тысяча
лет — как один день. Поистине, благородный муж не
променяет вечное на бренное.
148
Ставят невод на рыб, а попадает в него дикий гусь. Бого-
мол, хватая добычу, не замечает, как сзади к нему под-
крадывается воробей. На каждую хитрость найдется
другая хитрость. Всякое происшествие ведет к еще
неведомым событиям. Как же можно полагаться на свое
знание и разумение?
149
Если в человеке нет ни одной искренней мысли, он
подобен нищему, который отовсюду уходит с пустыми
руками. Если у человека нет ни одного подлинного
увлечения, он подобен деревянному истукану, который
стоит там, где его поставили.
150
Если воду не мутить, она сама по себе отстоится. Если
зеркало не пачкать, оно само по себе будет отражать свет.
Человеческое сердце невозможно сделать чистым усили-
ем воли. Устраните то, что его загрязняет, и его чистота
проявится сама собой. Радость незачем искать вовне себя.
Устраните то, что доставляет вам беспокойство, и радость
сама собой воцарится в вашей душе.
196
151
Одной мыслью можно преступить законы богов. Одним
словом можно разрушить согласие Неба и Земли. Одним
поступком можно навлечь беду на потомков. Вот о чем
следует особенно крепко помнить.
152
Человека, бездействующего в решительный момент,
лучше оставить в покое, и тогда он сам соберется с мыс-
лями. Не следует его торопить, вызывая в нем раздра-
жение. Человека, не следующего доброму примеру,
лучше предоставить самому себе, и тогда он исправит-
ся сам. Не следует попрекать его, порождая в нем
упрямство.
153
Усердие в благочестии внушает презрение даже к знат-
нейшим людям государства. Занятие литературой по-
буждает презирать даже песню «Белый снег»[158]. Если
то и другое не закалить в горниле добродетели, первое
в конце концов станет средством потешить тщеславие,
а второе — ничтожным ремесленничеством.
154
Уходить со службы надо тогда, когда находишься в зени-
те славы. Жить на покое надо там, где не придется сопер-
ничать с другими. Взращивая в себе добродетель, будь
добродетелен в мелочах. Оказывая милость, делай добро
тому, кто не сможет тебя отблагодарить.
197
155
Лучше быть другом старца, живущего в горах, чем прияте-
лем рыночного торговца. Лучше быть хозяином в тростни-
ковой хижине, чем гостем в доме с красными ворота-
ми[159]. Лучше слушать песни дровосеков и пастухов, чем
прислушиваться к уличным сплетням. Лучше напоминать
миру о великих словах и славных делах древних, чем
сокрушаться об испорченности современных нравов.
156
Добродетель — фундамент всякого дела. Не бывает,
чтобы фундамент был неустойчив, а здание простояло
долго. Сердце — корень всего совершенного нами.
Не бывает, чтобы корень был непрочен, а ветви выросли
могучими.
157
Когда-то один человек сказал: «Есть люди, которые
просят по домам подаяние, не замечая неисчислимых
богатств в собственном доме». Говорят и так: «Внезапно
разбогатевший бедняк бахвалится своим богатством.
В каком доме огонь горит без дыма?» Первое изречение
говорит о неспособности увидеть то, чем обладаешь,
второе — об ослепленности тем, чем владеешь. И того
и другого следует остерегаться.
158
Праведный путь — это общее достояние. Он расстилает-
ся перед каждым из нас. Учение — это наш хлеб насущ-
ный. Никто не может им пренебречь.
198
159
Если мы доверяем другому, то, даже если он не вполне до-
веряет нам, мы сами всегда относимся к нему с полной ис-
кренностью. Если мы не доверяем кому-то, то, даже если он
никогда не обманывает нас, мы сами готовы его обмануть.
160
Великодушные мысли подобны благотворному весенне-
му ветру: когда он веет, все в природе оживает. Злобные
мысли подобны морозному инею: когда он выпадает, все
живое гибнет.
161
Содеянное человеком добро не обязательно можно
увидеть сразу. Часто оно подобно тыкве, зреющей под
листвой незаметно для постороннего взгляда. Причинен-
ное человеком зло тоже не обязательно можно увидеть
сразу. Часто оно подобно земле, которая весной мало-по-
малу выступает из-под снега.
162
Когда встречаешь старого друга, чувства переживаются
с особенной силой. Когда делают что-то скрытно, наме-
рения становятся особенно явными. Когда встречаются
с благородным мужем, правила вежливости соблюдают
особенно строго.
163
Подвижник трудится ради истины и добра, а люди
в миру смотрят на труд как на способ разбогатеть. Беско-
199
рыстный человек равнодушен к приобретениям, а люди

в миру считают бескорыстие средством заработать почет.
То, что для благородного мужа — святой долг, для низко-
го человека — средство удовлетворения своих корыстных
желаний. Как это прискорбно!
164
Тот, кто живет, повинуясь настроению, то берется за
дело, то забрасывает его. Может ли он править «колесни-
цей, не поворачивающей вспять»?[160] Для того, кто
ищет просветление, повинуясь своим чувствам, прозре-
ние неотделимо от заблуждения. У такого в душе никог-
да не загорится «вечно сияющий светильник»[161].
165
Ошибки других нужно уметь прощать, а собственные
промахи непростительны. Собственные лишения можно
стерпеть, но вид чужих страданий невыносим.
166
Преодоление пошлости — вот в чем величие человека.
Но нарочитое стремление к величию делает человека не
великим, а вздорным. Не быть запачканным грязью
пошлого света — вот в чем чистота души. Но тот, кто
добивается чистоты, отворачиваясь от мира, станет не
чистым, а суетным.
167
Милость должна проистекать из безучастия, но быть
щедрой. Если вы сначала щедры, а потом станови-
200
тесь безучастными, люди забудут добро, которое им

сделали. Власть должна проистекать из строгости,
но быть великодушной. Если она сначала великодуш-
на, а потом строга, люди будут недовольны ее притес-
нениями.
168
Только когда сердце пусто, природа человека проявляет-
ся воочию. Пытаться узреть природу, не успокоив серд-
це, — все равно что ловить отражение луны в ряби вод.
Только когда помыслы чисты, сердце наполняется духов-
ным светом. Пытаться раскрыть светоч сердца, не овла-
дев своими помыслами, — все равно что чистить зеркало,
покрывая его пылью.
169
Я знатен — и люди чтут меня. Правда, то, что они
чтут, — это высокая шапка и широкий пояс[162]. Я уни-
жен — и люди презирают меня. Но то, что они презира-
ют, — это холщовый халат и соломенные сандалии. На
самом деле люди почитают не меня — чему же мне
радоваться? Они презирают не меня — чему же мне
огорчаться?
170
«Когда ем, всякий раз оставляю еду для мышей. Из
жалости к мотылькам не жгу ночами лучину»[163]. Такие
мысли древних поддерживают в нас источник нашей
жизни[164]. Без них мы будем тем, что зовут «истуканами
из дерева и глины», только и всего.
201
171
Жизнь сердца — это жизнь самого Неба. Радость в серд-
це — веселый блеск звезд и ликующее сияние облачных
высей. Гнев в сердце — ярость грозы и неистовство ливня.
Любовь в сердце — ласковый ветер и сладкая роса. Одер-
жимость в сердце — палящее солнце и морозный иней.
Как же можно жить без сердца? Следуй всем превраще-
ниям, происходящим в нем, будь безмятежен, ничему не
препятствуй, и тогда будешь жить одной жизнью с Вели-
кой Пустотой.
172
В часы безделья ум
тупеет. Используй
покой для того, чтобы
поддерживать бо-
дрость духа. В часы
поглощенности дела-
ми ум теряется. Ис-
пользуй бодрствова-
ние духа для того,
чтобы обрести душев-
ный покой.
173
О чужих поступках судят по их последствиям; и здесь
следует учитывать прежде всего то, насколько они полез-
ны или вредны. Занимаясь собственными делами, нужно
посвящать им себя целиком, отбросив мысли о пользе
и вреде своих поступков.
202
174
Благородный муж, занимая высокий пост, в поступках
должен блюсти приличия, а в мыслях должен быть
невозмутим. Он не должен никому потворствовать и при-
ближать к себе корыстолюбцев. Но он также не должен
быть резок и не должен жалить, подобно пчелам и скор-
пионам.
175
Тот, кто старается показать пример благопристойного
поведения, в своем усердии непременно станет жертвой
злословия. Тот, кто более других преуспел в учении, из-за
своей учености неизбежно попадет в беду. Поэтому
благородный муж сторонится дурных дел, но и не стре-
мится к славе. Без усилий всегда быть безмятежным —
вот истинное сокровище в этой жизни.
176
Встретив лжеца, попробуй тронуть его сердце искренно-
стью. Встретив человека жестокосердного, попробуй
смягчить его добротой. Встретив скаредного человека,
попробуй исправить его бескорыстием. В целом мире
ничто не может избежать «плавильного котла» доброде-
тели[165].
177
Одна добрая мысль водворит согласие в целом мире.
Одна крупица чистоты сердца будет источать благоуха-
ние целую сотню веков.
203
178
Хитроумие и вычурные манеры, дерзкие поступки
и необычное умение — все это источник несчастий на
свете. Только обыкновенные добродетели и скромное
поведение могут возвратить нас к первозданной полноте
бытия и водворить мир в нашей душе.
179
Есть одно изречение, гласящее: «Поднимаясь в гору,
имей мужество пройти по обрывистой тропе. Идя по
снегу, имей мужество пройти по скользкому мосту».
В слове «мужество» заключен глубочайший смысл. Если
на опасных поворотах жизни и на ухабах мирских путей
тебе недостает мужества, непременно застрянешь в ка-
кой-нибудь заросшей бурьяном яме.
180
Те, кто гордится своими заслугами и бахвалится своей
ученостью, живут, ища опору вовне себя. Они не знают,
что сердце само по себе сияет, словно драгоценная яшма.
Тот, кто сохранил в себе первозданный свет сердца,
воистину велик и праведен, даже если не имеет никаких
заслуг и не прочел ни одного иероглифа.
181
Если хочешь быть безмятежным в минуту волнений,
прежде научись владеть собой в час покоя. Если хочешь
быть невозмутимым среди суеты, прежде научись возда-
вать должное Истинному господину[166] в минуты
праздности. В противном случае будешь испытывать
204
затруднения в любых обстоятельствах и ни одного дела

толком не сможешь сделать.
182
Не затемняй своего сердца. Не обнажай чувств других.
Не растрачивай понапрасну силу вещей. Следуя трем
этим правилам, можно жить одной жизнью с Небом
и Землей[167], дать отдохновение людям, принести
счастье потомкам.
183
Находясь на службе, помни две истины: «Только беспри-
страстность излучает свет мудрости. Только бескорыстие
рождает авторитет». Когда же выйдешь в отставку и вер-
нешься в родной дом, следует помнить тоже о двух
истинах: «Только радушие приносит покой. Только от
бережливости бывает достаток».
184
Живя в богатстве и почете, помни о тяготах бедных
и униженных. Будучи молодым и сильным, помни о горе-
стях немощных стариков.
185
Когда живешь в миру, нет необходимости чересчур
заботиться о своей репутации. Грязь оскорбления можно
с себя стряхнуть. В отношениях с людьми не следует быть
слишком педантичным. Добро и зло, ученость и невеже-
ство надо принимать равнодушно.
205
186
Не враждуй с низким человеком. Низкий человек имеет
врагов лишь среди себе подобных. Не старайся угодить
благородному мужу. Благородный муж не оказывает
услуг из корысти.
187
Несдержанность в чувствах устранить легко, а вот упрям-
ство и предубеждение искоренить трудно. Бедность
в жизни устранить нетрудно, а вот от скудости ума
избавиться нелегко.
188
Наш дух должен быть прочным, как металл, закаленный
сотню раз. Не имеющие терпения этого не добьются. Наша
доброта должна быть полновесной, как самострел весом
в тысячу цзюней[168]. Привыкшие стрелять, не прилагая
усилий, не смогут воспользоваться таким оружием.
189
От низких людей лучше слышать брань, чем похвалу.
Лучше заслужить упрек благородного мужа, чем видеть
его безразличие.
190
Человек корыстный далеко отстоит от правды. Вред от
него очевиден и поверхностен. Человек тщеславный
прикрывается правдой. Вред от него неприметен и глубок.
206
191
Не отблагодарить человека за оказанную им большую
милость, но отомстить за нанесенную им маленькую
обиду; прослышав о чьих-то пороках, не сомневаться
в их существовании, даже если они не видны; но не
верить в доброту человека, даже если она очевидна, —
вот предел бездушия и вершина черствости. Тех, кто
так поступает, следует остерегаться пуще всего на
свете!
192
Злопыхатели и клеветники — словно облачко, набежав-
шее на солнце: надолго затмить добродетель они не
могут. Льстецы и подхалимы — словно дуновение легко-
го ветерка: не замечаешь, как они проносятся мимо.
193
Высоко в горах нет деревьев, а на дне ущелий растет
пышная поросль. В стремнине реки не бывает рыбы,
а в глубоких омутах рыба водится в изобилии. Благо-
родный муж должен помнить о том, что безупречное
поведение и самозабвенная устремленность имеют свои
изъяны.
194
Среди обладателей почетных наград и знатных титулов
много пустозвонов и приспособленцев. А среди людей
неудачливых и нерасторопных много твердолобых
упрямцев.
207
195
Живя среди людей, не обязательно все делать так,
как требуют правила хорошего тона, но и не следует
совершенно пренебрегать приличиями. Лучше вести
себя так, чтобы не возбуждать в людях неприязнь и не
вызывать их восхищения.
196
В лучах закатного солнца небосклон горит особен-
но ярко. На исходе года мандариновое дерево благо-
ухает особенно сильно. В конце жизненного пути,
на склоне лет дух благородного мужа во сто крат
прекраснее.
197
Ястреб сидит так, словно спит. Тигр ходит так, слов-
но болен[169]. Именно поэтому они могут схватить
и растерзать человека. Благородный муж не дол-
жен раскрывать свою мудрость и показывать свой
талант. Только так он возымеет силу свершить вели-
кое дело.
198
Бережливость — великая добродетель. Но если не знать
в ней меры, она превратится в обыкновенную скаред-
ность и станет пороком. Уступчивость — превосходная
черта характера. Но если не знать в ней меры, она пре-
вратится в угодничество и робость и сделает человека
льстецом.
208
199
Не злись на то, что противоречит твоим намерениям. Не
радуйся тому, что тешит твою душу. Не старайся оградить
себя от беспокойства. Не сдавайся при первой неудаче.
200
Если в доме проводят много времени за пиршествами
и развлечениями, значит, это нехорошая семья. Если изо
всех сил добиваются славы, значит, это нехорошие юно-
ши. Если много думают о почестях и заслугах, значит, это
нехорошие подданные.
201
Люди в миру хотят жить весело, но из-за желания весе-
литься попадают в беду. Постигший истину не ищет
радости, но в конце концов обретает ее в невзгодах.
202
Тот, кто живет в полном достатке, подобен наполненной
до краев чаше, из которой вот-вот прольется вода. Такой
страшится и одной лишней капли. Тот, кто погряз в суе-
те, подобен сгнившему дереву, которое вот-вот рухнет.
Такой боится даже малейшего толчка.
203
Хладнокровно смотри на других. Хладнокровно слушай
других. Хладнокровно размышляй. Хладнокровно пере-
живай.
209
204
Честный[170] человек душой возвышен, поэтому его
радость глубока и неизбывна. На всем, что он совершил,
лежит печать свободы. Подлый человек душой низок,
поэтому радость его мелка и скоротечна. Все содеянное
им выдает ущербность.
205
Услыхав о чьем-то дурном поступке, не спеши осуждать
этого человека. Может статься, это порядочный человек,
который пал жертвой клеветы. Услыхав о чьем-то хоро-
шем поступке, не ищи поспешно дружбы с этим челове-
ком. Может статься, это негодяй, который желает обзаве-
стись доброй репутацией.
206
Если душа черства, а сердце загрубело, ни в одном деле
не добьешься удачи. Если сердце покойно, а дух уравно-
вешен, счастье само найдет тебя.
207
Нельзя быть слишком требовательным к подчиненным,
ибо так можно отдалить от себя преданных людей.
Нельзя быть слишком терпимым к друзьям, иначе в дру-
зьях у тебя окажутся одни ничтожества.
208
Под свирепым ветром и проливным дождем нужно уметь
прочно стоять на ногах. Там, где цветут пышные цветы
210
и красуются ивы, нужно уметь обращать свой взор

в небеса. Вступив на гибельный путь, опасную тропу,
нужно уметь вовремя повернуть назад.
209
Истинно благочестивые люди умеют ладить с другими
и не позволяют вспыхнуть вражде. Люди, заслуженно
почитаемые, умеют создать впечатление, что их заслуги
принадлежат всем. Они не позволят зависти завладеть
чьим-либо сердцем.
210
Великий человек на службе не должен быть бесцеремо-
нен и давать повод для легкомысленных поступков.
Выйдя в отставку и вернувшись на родину, он не должен
быть слишком церемонен. Ему следует проявлять раду-
шие и не чураться старых друзей.
211
Великих людей нельзя не страшиться. Если их страшить-
ся, не будешь развязен. Низких людей тоже нельзя не
страшиться. Если их страшиться, не прослывешь занос-
чивым.
212
Если тебя преследуют неудачи, подумай о тех, кто не-
удачливее тебя, и твои обиды рассеются. Если в твое
сердце закрадется нерадивость, подумай о тех, кто пре-
успел больше тебя, и ты воспрянешь духом.
211
213
Не давай обещаний сгоряча. Не сердись во хмелю. Не
строй планы в радостном возбуждении. Не откладывай
незаконченного дела под предлогом того, что ты устал.
214
Тот, кто искусен в чтении, вкушает радость познания, не
отбрасывая «верши и силков»[171]. Тот, кто искусен
в созерцании, прозревает тайны сердца и духа, не привя-
зываясь к явленному.
215
Небо одаривает мудростью одного человека, чтобы
рассеять невежество толпы. А такие люди, напротив,
используют свои достоинства для того, чтобы пенять
другим за их недостатки. Небо одаривает богатством
одного человека, чтобы вызволить из нищеты множе-
ство людей. А такие люди, напротив, держатся за то,
что имеют, и заставляют бедных терпеть лишения.
Вот, поистине, «семя, заслужившее проклятие
Неба»![172]
216
Прозревший человек «ни о чем не размышляет, ни о чем
не беспокоится»[173]. Темный человек ничего не знает,
ни о чем не ведает. Эти двое могут сговориться и действо-
вать сообща.
Посредственность много рассуждает и много хлопо-
чет, о многом любопытствует и строит много планов.
212
Оттого она относится к другой посредственности с подо-

зрением, и заставить их действовать сообща нелегко.
217
Уста — ворота ума. Если держать их открытыми, ум
ускользнет наружу. Воображение — ноги ума. Если его
не обуздать, оно уведет ум с правильного пути.
218
Когда судишь других, ищи в их вине отсутствие вины.
Тогда в людях будет согласие. Когда судишь себя, ищи
вину там, где вины не видно. Тогда твои добродетели еще
более упрочатся.
219
Наши потомки — это взрослые люди в утробе. Сю-
цай[174] — это царедворец в яйце. Если в юную пору не
очистить и не закалить их души, то в будущем, когда они
выйдут в мир и поступят на службу, из них уже не полу-
чится добротный материал.
220
Благородный муж, попав в беду, не горюет, а веселясь
с друзьями, не теряет головы. Он не робеет перед сильны-
ми мира сего и сострадает убогим и сирым.
221
Персик и слива красивы на вид, но их красоте не дано
обладать долговечностью сосны и кипариса[175]. Груши
213
и абрикосы сладки на вкус, но их сладость не обладает

стойкостью аромата апельсинов и мандаринов. Можно
ли сомневаться в том, что пышная, но быстротечная
красота не сравнится с красотой скромной, но долговре-
менной и что ранние цветы не сравнятся с поздними
плодами?
222
В безмятежности и покое обыденного существования
прозреваешь правду жизни. В тишине и бесцветности
повседневного бытия постигаешь истинную природу
сердца.
СОБРАНИЕ ВТОРОЕ
1
Тот, кто рассуждает о прелестях жизни в горах и лесах,
не обязательно жаждет уединения в горах и лесах. Тот,
кто не терпит разговоров о славе и удаче, не обязательно
перестал о них мечтать.
2
Рыбная ловля — беспечное занятие. Но в руках вы
держите орудие, могущее лишить жизни. Игра в шах-
маты — безобидное развлечение. Но оно внушает
мысль о смертельном поединке[176]. Нельзя не видеть:
из всех дел самое приятное — безделье, а великая прав-
да[177] безыскусной жизни превыше самой тонкой
изощренности.
3
Пора цветения трав, когда поет иволга и склоны гор
одеваются в зеленый наряд, — это обманчивая видимость
нашего мира. Когда ручьи пересохнут, деревья сбросят
215
листву и скалы оголятся, взору воистину явится допод-

линное естество Неба и Земли[178].
4
Годы и месяцы тянутся долго, а суетливый человек сам
себя торопит. Небо и Земля простираются широко, а низ-
кий человек сам себя стесняет. Времена года повинуются
непреложному закону, а человек докучливый не переста-
ет сомневаться и всю жизнь пребывает в суете.
5
Чтобы доставить человеку удовольствие, не требуется
многого. Сад на подносе[179] может подарить нам истин-
ное наслаждение. Чтобы любоваться пейзажем, не обяза-
тельно отправляться далеко. Луна, глядящая в окно,
может повергнуть нас в восхищение.
6
Услышав удар колокола в ночной тишине, пробужда-
ешься ото сна, в котором видишь сны[180].
Созерцая отражение луны на глади вод, прозрева-
ешь сущность помимо всех сущностей[181].
7
В щебете птиц и жужжании насекомых хранится тай-
на послания от сердца к сердцу[182]. В красках цветов
и узорах трав проступают письмена святой правды.
Тот, кто предан учению, должен в самом себе постичь
движущую силу Неба и душою стать, как чистая яшма.
216
Собрание второе
Тогда в каждом соприкосновении с вещами он будет

постигать правду жизни.
8
Люди умеют читать книги, состоящие из письмен, но не
умеют читать книгу, не имеющую письмен. Им ведомы
звуки цитры, имеющей струны, но не ведомы звуки
цитры без струн[183]. Если жить мертвой видимостью
вещей и не внимать жизни духа, поймешь ли, что такое
книга без письмен и цитра без струн?
9
Сердце, в котором исчезло желание обладать чем-
либо, — все равно что осеннее небо, прояснившееся
после ненастья, и океан, успокоившийся после бури.
Если рядом оказываются цитра или книга, ты
попадаешь в Каменные палаты Киноварной горы[184].
10
Приятели и незнакомцы сходятся на пир и без удержу
предаются веселью. Но вдруг иссякает вода в часах,
гаснут светильники, рассеиваются благовония и остывает
чай, разлитый в чашки. Тогда в душу закрадывается
грусть и пропадает охота веселиться.
Вот так мы живем в этом мире. Почему люди не
могут оглянуться на свою жизнь пораньше?
11
У того, кто постигнет суть вещей, в одном вершке сердца
сойдется лунная дымка Пяти озер[185]. Тот, кто прозреет
217
предвечный импульс[186] всех превращений, заключит

в объятия великие свершения всех времен.
12
Даже горы, реки и вся земля обратятся в прах. Что же
говорить о прахе, рожденном от праха?[187] Даже тело
во плоти и крови — это тень. Что же говорить о тени,
отбрасываемой тенью?[188] Если не стяжать высшего
знания, не наступит и просветления в сердце.
13
Жизнь человека — что искра, высеченная из кремня.
Как бы ни старался он светить ярче других, мрака
ему все равно не рассеять. Мир людей — что рожки
улитки[189]. Как бы ни боролись между собой его
обитатели за верховенство, разве дано им обладать
вселенной?
14
Выгоревшая лампада не осветит тьму. Ветхая одежда не
согреет. И то и другое — только видимость. Но тот, кто
«телом подобен высохшему дереву, а сердцем — мертво-
му пеплу», поневоле оказывается в плену пристрастия
к пустоте[190].
15
Решившись остановиться, остановись немедля. Ведь если
ждать благоприятного часа, и женитьба не уменьшит
забот, и уход в монахи не прибавит мудрости. Когда-то
218
один человек сказал: «Хочешь уйти — уходи, не мешкая.

Если дожидаться удобного случая, он никогда не придет».
Вот воистину замечательное суждение!
16
Если хладнокровно смотреть на горячность, поймешь,
что лихорадочная поспешность бесполезна. Если от
суеты обратиться к праздности, узнаешь, что удоволь-
ствие праздной жизни самое прочное.
17
Тому, кто смотрит на богатого и знатность как на плыву-
щие облака[191], нет нужды скрываться в горных уще-
льях. Тот, кто не питает слабости к красивым пейзажам,
часто во хмелю слагает стихи.
18
Тот, кто соперничает с другими и полагается на мнение
других, не замечает всеобщего опьянения. Тот, кто
дорожит бесстрастием и думает только о себе, не сможет
стать одиноким трезвенником[192]. Говоря о таких
людях, Будда учил не связывать себя вещами и не связы-
вать себя пустотой. И тело, и сознание должны быть
предоставлены самим себе.
19
Продолжительность времени определяется нашим
восприятием. Размеры пространства обусловлены нашим
сознанием. Поэтому, коли дух покоен, один день срав-
219
нится с тысячей веков, а коли помыслы широки, крохот-

ная хижина вместит в себя целый мир[193].
20
Потеряй, а потом потеряй желание терять[194]. Тогда,
выращивая цветы и сажая бамбук, станешь другом
Небывалого учителя[195]. Забудь то, что уже не забывает-
ся. Тогда, возжигая благовония и заваривая чай, не
будешь ждать юношу в белых одеждах[196].
21
Неисчерпаемы явления мира. Тот, кто умеет быть до-
вольным малым, живет в мире блаженных, а тот, кто не
умеет, — живет в мире обыкновенных людей. У каждого
явления есть причина. Тот, кто постиг исток всего суще-
го, несет в мир жизнь, а тот, кому он неведом, несет
в мир смерть.
22
Если тянуться к сильным мира сего и искать покрови-
тельства власть имущих, несчастье навлечешь на себя
немалое, и грянет оно скоро. Если хранить свой покой
и оберегать свою свободу, наслаждение получишь самое
чистое и продлится оно долго.
23
Вдоль горного ручья, поросшего соснами, пройдись
в одиночестве с посохом в руке. Замри и почувствуешь:
облака наполнили складки ветхого халата. Подремли
220
221
с книгой у окна, заросшего бамбуком. Проснешься

и увидишь: луна забралась в истертое одеяло.
24
Страсти обжигают, подобно пламени. Но стоит мель-
кнуть мысли о болезни, и душа становится подобной
хладному пеплу. Мечты о славе и наградах сладки, как
мед. Но стоит подумать о смерти, и они покажутся
безвкусными, как воск. Поэтому тот, кто всегда печалит-
ся о смерти и помнит о болезнях, сможет отринуть иллю-
зии и сердцем пребывать на праведном пути.
25
Дорога, на которой люди соперничают друг с другом, уз-
ка. Отступить на ней один шаг — значит на шаг дать себе
больше простора. Сильный аромат недолговечен. Если
слегка разбавить его, он будет устойчивее.
26
Тот, кто в минуту волнения не поддается суете, несомнен-
но, взрастил чистоту духа в часы покоя. Тот, кто в свой
смертный час не теряет самообладания, несомненно, при
жизни постиг суть вещей.
27
Наслаждаясь уединенной жизнью в лесу, не ведаешь ни
славы, ни позора. Идя стезею истины, не ведаешь ни
пристрастий, ни отвращения.
222
28
Жару в доме нет нужды устранять. Устраните раздражен-
ность жарой, и ваше тело всегда будет пребывать в про-
хладных покоях. Бедность нет нужды гнать прочь. Про-
гоните обеспокоенность бедностью, и ваше сердце всегда
будет пребывать в чертогах радости и довольства[197].
29
Сделав шаг вперед, подумай, сможешь ли отступить.
Тогда избежишь участи бодливого барана, чьи рога
застряли в стене[198]. Прежде чем начать какое-либо
дело, прикинь, сможешь ли завершить его. Тогда не
уподобишься тому, кто взялся ехать верхом на тигре.
30
Когда жадному человеку преподносят золото, он не
доволен тем, что ему не поднесли яшму, а когда его
производят в гуны, негодует на то, что ему не пожалова-
ли титул хоу[199]. Хотя он могуществен и богат, ему
нравится казаться нищим. Тому, кто знает, каково жить
в довольстве, похлебка из лебеды покажется слаще
отборного риса, холщовый халат — теплее лисьей шубы,
удел податного человека — завиднее судьбы царедворца.
31
Кто умеет держаться вдали от славы, могущественнее
того, кто славы домогается. Кто умеет пренебрегать
делами, имеет больше воли, чем тот, кто жаждет успеха
в делах.
223
32
Те, кто жаждет покоя и уединения, созерцают «белые
облака над далекими вершинами»[200] и проникают
в сокровенное[201]. Те, кто увлечен блеском жизни,
любят чарующие песни и соблазнительные танцы и забы-
вают об усталости. Но только мужи, познавшие себя, не
жаждут уединения и не увлечены блеском жизни. Они не
делают ничего, что вносило бы в душу разлад.
33
Взгляни на одинокое облако, вырастающее из горы: что
ни предпринимай, невозможно преградить ему путь.
Взгляни на светлое зеркало, висящее в небе[202]: как ни
старайся, с места его не сдвинуть.
34
Непреходящий вкус таится не в душистых винах, а в
горохе и воде. Печальные думы рождаются не в мерт-
вой тишине, а среди звуков свирели и струн. Надоб-
но знать: густой аромат не продержится долго. Благо-
ухание того, что лишено аромата, — единственно под-
линное.
35
Чаньские наставники учили: «Если тебе хочется есть—
ешь. Если тебе хочется спать — спи»[203]. О высшем
смысле поэзии говорят: «Описывая то, что видишь перед
собой, говори обычными словами». Поистине, самое воз-
вышенное пребывает в самом обыденном, а самое слож-
224
ное кроется в самом простом. Тот, кто одержим идеями,

далек от истины, а тот, кто не умствует, близок к ней.
36
Воды реки бегут, не останавливаясь ни на миг, а на берегу
не слышно ни звука. Так постигаешь безмолвие среди шу-
ма. Горы высоки, а облака минуют их, не встречая преград.
Так открываешь тайну[204] погружения в беспредельное.
37
Горные леса — место возвышенного уединения, но стоит
принести туда страсти, и оно уподобится базарной
площади или царскому двору. Каллиграфия и живо-
пись — изысканные занятия, но стоит заразиться алчно-
стью, и они уподобятся рыночному товару. Когда сердце
не запачкано, мир желаний — царство блаженных. Когда
сердце опутано страстями, обитель радости превратится
в океан страданий.
38
Когда живешь в шуме и суете, забываешь даже о том,
о чем нетрудно помнить. Когда погружаешься в тишину
и покой, вспоминаешь даже то, что забыто за давностью
лет. Нельзя не видеть: покой и суетность далеко отстоят
друг от друга; помраченность и ясность ума ни в чем
друг с другом не сходятся.
39
Завернувшись в рогожу, спать в горной хижине среди
облаков и снегов: так можно сберечь бодрость духа.
225
Осушая чашу вина с листочком бамбука, слушать шум

ветра и любоваться луной: так можно отряхнуть с себя
прах этого мира.
40
Знатного вельможу встреча со старцем, живущим в го-
рах, сделает возвышеннее. Рыбаков или дровосеков
встреча с именитым царедворцем сделает суетнее. На-
добно знать: пышное не одолеет скромное; низменное не
поднимется до возвышенного.
41
Мудрость отрешенности от мира заключена в умении
жить в гуще этого мира. Чтобы уйти от света, не нужно
рвать с людьми. Правда сердца в том, чтобы предоставить
ему свободу. Не нужно «устранять желания» и делать
сердце подобным «мертвому пеплу».
42
Это тело всегда находит отдохновение в праздности. Кто
может обременить нас почетом или позором, приобрете-
ниями или утратами? Это сердце всегда находит удоволь-
ствие в покое. Кто может смутить нас истиной или ло-
жью, выгодой или ущербом?
43
Когда слышишь за бамбуковым пологом лай собак
и крики петухов, чувствуешь себя в заоблачной стра-
226
не[205]. Когда слышишь за окном кабинета стрекот

цикад и карканье ворон, познаешь мир безмолвия.
44
Если я не хочу славы, зачем мне отказываться от высоких
чинов и наград? Если я не думаю о карьере, для чего мне
страшиться превратностей службы?
45
Когда созерцаешь горные леса и бегущие по камням
ручьи, сердце, замутненное мирской грязью, постепенно
очищается. Когда вчитываешься в древние каноны
и разглядываешь картины старинных мастеров, дух
мирской пошлости мало-помалу рассеивается. Поэтому
благородный муж, хотя и не предается легкомысленному
любованию вещами, смотрится в мир, как в зеркало,
и так приводит к согласию свое сердце.
46
Весеннее цветение природы слишком волнует душу.
Лучше внимать прохладному ветру и белым облакам
осеннего дня, когда в воздухе носится аромат орхидей,
а вода прозрачна и светла, как небосвод. В такую пору
и душа, и тело становятся чище.
47
Тот, кто, не зная ни одного иероглифа, изведал поэтиче-
ское настроение, постиг истинный смысл поэзии. Тот, кто
227
не выучил ни одной гатхи[206], но проникся духом чань,

познал суть чаньского учения.
48
Когда сознание деятельно, оно может принять тень от
лука за змею, а камень в траве за лежащего тифа[207].
Все, воспринятое таким образом, не несет в себе жизни.
Когда сознание покойно, каменный тигр может преобра-
зиться в морскую чайку[208], а кваканье лягушек —
в прекрасную музыку. Вот здесь и заключен подлинный
исток всех явлений мира.
49
Пусть тело будет подобным отпущенной с привязи
лодке, которая то плывет по течению, то застревает
в затонах. Пусть сердце будет подобным засохшему
дереву, которому не грозят ни острый нож резчика, ни
пахучий лак.
50
Услышав пение соловья, люди улыбаются, а, услышав
кваканье лягушки, морщатся. Когда они видят цветок,
им хочется ухаживать за ним, а когда видят чертополох,
им хочется его вырвать. Так получается потому, что
людям свойственно судить о вещах по их видимому
облику. Но если смотреть на все в свете Небесной приро-
ды, какое существо не будет возвещать своим голосом
о правде жизни в себе и не будет являть своим обликом
красоту жизни?
228
51
Горевать о том, что выпадают волосы и редеют зубы, —
значит верить умиранию обманчивой видимости. Слы-
шать, как поют птицы, и видеть, как распускаются
цветы, — значит постичь истинную природу всего
сущего.
52
Если ты захвачен страстями, будешь видеть волны даже
на поверхности замерзшего пруда и не обретешь покоя
даже в тишине горного леса. Если ты взрастил в себе
пустоту, удушливая жара будет веять тебе прохладой
и ты не будешь слышать шума, даже стоя посреди ожив-
ленного рынка.
53
Тот, кто много накопил, многого лишится. Поэтому
умудренность богача не сравнится с неведением бедняка.
Тому, кто взобрался высоко, будет больно падать. Поэто-
му опытность знатного человека не сравнится с невозму-
тимостью простолюдина.
54
Когда вчитываешься в «Книгу Перемен»[209] у окна
в рассветный час, видишь, как роса на соснах вспыхивает
каплями киновари[210]. Когда беседуешь о канонах за
столиком в полдень, слышишь, как звуки каменных
пластин[211] откликаются шороху ветра в зарослях
бамбука.
229
55
Цветок, поставленный в вазу, уже не будет жить. Птица,
посаженная в клетку, уже не насладится волей. А вот
в горах цветы, как попало растущие на лугу, пленяют
своей красотой, и птицы, привольно кружа в небесах,
находят в этом неизбывную радость.
56
Люди в мире не сомневаются в том, что их «я» — это
и есть они сами, а потому одержимы страстями и забота-
ми. Когда-то один человек спросил: «Я больше не знаю
себя самого. Откуда ж мне знать, в чем ценность ве-
щей?»[212]. Говорят и так: «Если знать, что это тело — не
я, как смогут заботы мной завладеть?» Вот слова, прямо
указывающие на истину.
57
Взгляни на молодость глазами старика, и в тебе поубавит-
ся жажда приобретений и побед. Взгляни на сияние
славы глазами человека, разбитого болезнью, и тебя
оставят мысли о роскошной жизни.
58
Превратности судьбы не следует принимать слишком
близко к сердцу. Яофу[213] говорил: «Тот, о ком прежде
говорили, что это я, ныне уже другой. А я, о котором еще
не знают сегодня, станет неизвестно кем в будущем». Тот,
кто будет всегда помнить эти слова, сможет освободить
свое сердце от всех пут и оков.
230
59
Если хотя бы раз оглядеться хладнокровно посреди
горячности и суеты, можно избавить себя от многих
горьких сожалений. Если посреди безразличия и разоча-
рования появится хотя бы одно увлечение, можно по-
знать истинный вкус многих вещей.
60
Если где-то есть счастливая страна, наперекор ей
тут же появится страна несчастий. Если есть краси-
вый вид, против него непременно возникнет уродли-
вый пейзаж. Только довольствуясь обычной пищей
и любуясь неброскими красотами, можно жить в покое
и радости.
61
Из высокого окна можно видеть, как облачная дымка
окутывает голубые горы и изумрудные потоки; так
постигаешь совершенство мира. В бамбуковой роще
можно слышать, как пение птиц приветствует и прово-
жает времена года; так познаешь взаимное забытье себя
и мира[214].
62
Если знать, что успех сулит поражение, жажда успеха
не будет слишком сильной. Если помнить, что все жи-
вое бренно, потребность беречь себя не отнимет слиш-
ком много сил.
231
63
В старину один подвижник сказал: «Тень от бамбука
подметает ступени, не сдвигая с места ни пылинки.
Лунный свет достигает дна пруда, не оставляя в воде
и следа»[215]. Конфуцианский ученый говорил: «Вода
течет стремительно, а поток вечно покоен. Цветы опада-
ют так быстро, а в помыслах нет смущения»[216]. Если
люди будут всегда помнить об истине, заключенной
в этих словах, ничто не сможет смутить их покой.
64
Когда в тишине до слуха доносится шум сосен в лесу
и журчание ручья среди камней, постигаешь безыскус-
ную музыку Неба и Земли. Когда видишь луг, утопаю-
щий в тумане, и облака, плывущие в воде, словно развер-
тываешь перед собой живописный свиток природы.
65
Когда видишь бурьян на руинах цзиньской столицы[217],
все еще мнится слава, добытая в битвах. Если тебя зарыли
в северном предместье[218] на съедение лисам, жалко
денег, потраченных на похороны. В народе говорят: «Ди-
ких зверей можно укротить, а человеческое сердце укро-
тить трудно. Глубокое ущелье можно наполнить, а челове-
ческое сердце насытить трудно». Этим словам надо верить.
66
Если в сердце не гуляют ветер и волны, где бы ты ни был,
тебя будут окружать голубые горы и зеленые рощи. Если
232
ты поймешь, что небесная природа все поддерживает

и вскармливает, всюду вокруг тебя будут резвиться рыбы
и парить коршуны.
67
Если чиновник в высокой шапке и с широким поясом
однажды увидит, что простолюдин в соломенной накид-
ке и бамбуковой шляпе живет счастливо, он, верно, ему
позавидует. Если богач, восседающий на мягких коврах
и широких подушках, однажды увидит, что ученый,
сидящий за грубым столиком под бамбуковым навесом,
живет в покое, он, наверное, захочет быть таким же. Так
почему люди все хотят «гнать огнем быков и пускать
лошадей по воздуху?»[219]
68
Рыбы резвятся в воде и там забывают друг о друге[220].
Птицы парят на ветру, но не знают, что такое ветер.
Поняв это, можно сбросить с себя бремя вещей и до
конца дней наслаждаться безыскусностью жизни.
69
Лиса спит в разбитом кувшине, зайцы бегают среди
развалин: таким в конце концов станет место, где
сегодня поют и пляшут. Роса блестит на пожухлых
цветах, туман кутает увядшую траву: так выглядит
ныне поле древней битвы. В расцвете и упадке нет
постоянства, сила и слабость уходят без следа. Думы об
этом могут сделать сердце человека подобным хладно-
му пеплу.
233
70
Пусть тебя не смущают награды и унижения. Со спокой-
ным сердцем смотри, как распускаются и опадают цветы
в саду. Пусть успехи и неудачи не пробуждают в тебе
дум. Безмятежно смотри, как плывут в небе облака.
71
В ясную погоду при светлой луне всякой твари небесной
вольно летать где угодно, но мотыльки бросаются в огонь
свечи. У чистого родника среди зеленой травы вольно
есть и пить всякому зверю, но совы кормятся тухлыми
мышами. Увы! Много ли в мире людей, которые не
уподобляются мотылькам и совам?
72
Тот, кто, вступив на плот, думает о том, как сойти с не-
го, — прирожденный мудрец[221]. Тот, кто, сидя верхом
на осле, ищет осла, подобен чаньскому наставнику, не
познавшему просветления[222].
73
Могущественные люди горделивы, как драконы. Често-
любивые люди воинственны, как тигры. Если хладно-
кровно взглянуть на них, они предстанут муравьями,
суетящимися вокруг падали, или мухами, слетевшими-
ся на запах крови. Суждения о правде и неправде
густеют, как пчелиный рой. Мнения о приобретениях
и утратах топорщатся, словно иглы ежа. Хладнокровно
отнесшись к ним, их можно соединить подобно тому,
234
как металлы сплавляются в плавильном котле или снег

тает в горячей воде.
74
Обуздывая желания, познаешь страдания жизни. Давая
претвориться своему естеству, познаешь радость жизни.
Когда узнаешь, что в жизни можно страдать, разбиваешь
оковы грязных страстей. Когда узнаешь, что в жизни
можно радоваться,
зеркало мудрости само
предстанет воочию. Так
познается истинная
ценность всех вещей
в этом мире.
75
Да не останется в нашем
сердце ни малейшей
увлеченности вещами:
пусть оно будет подобно
огню, растопившему
снег, и солнцу, растопив-
шему лед. Да будет простираться перед нашим взором
залитый светом необъятный простор: пусть он будет
подобен сиянию луны в чистом небе, и волны будут
хранить ее отражение.
76
Поэтическое настроение всего сильнее на мосту Балин-
цяо[223]. Едва начнешь там декламировать стихи, как лес
235
и горы подхватывают напев. Дикая природа сильнее

всего чарует на берегах озера Цзинху[224]. Стоит прийти
туда в одиночестве, как горы и потоки в дружеском
согласии развертываются перед путником, словно свиток
с прекрасными видами.
77
Птица, которая долго томилась на земле, непременно
взлетит высоко. Цветок, который распустился первым,
непременно рано отцветет. Поняв это, можно не пережи-
вать из-за неудач и не стараться быть впереди всех.
78
Когда от дерева остается только корень, видишь, что красо-
та его кроны — бренная слава. Когда человек лежит в гро-
бу, понимаешь, что потомки и богатство — сущие пустяки.
79
Истинная пустота не пуста. Тот, кто доверяется видимым
образам, не имеет в себе правды. Но и тот, кто отвергает
видимые образы, тоже не имеет в себе правды. Как же,
спрашивается, Учитель мира[225] поведал истину? «Буду-
чи в мире, будь вне его. Потворствовать желаниям — стра-
дание. Пресекать желания — тоже страдание». Эти настав-
ления каждый из нас должен претворить в своей жизни.
80
Человек, жаждущий прослыть бескорыстным, откажется
от владения царством с тысячью колесниц, а скряга будет
236
биться за один медяк. Эти двое далеки друг от друга, как

звезды от земных глубин, но страсть первого к славе не
отличается от любви второго к богатству. Сын Неба
погружен в заботы о государстве, нищий вымаливает
чашку похлебки. По своему положению они далеки друг
от друга, как облака в небе и грязь на земле, но чем
отличается волнение в мыслях от волнения в голосе?
81
Если сполна изведать сладость и горечь этого мира, то,
какие бы бури ни бушевали вокруг, ты и бровью не
поведешь. Если до конца проникнуть в человеческое
сердце, то, даже если тебя назовут быком или лоша-
дью[226], ты будешь в ответ кивать головой.
82
В наше время люди пытаются устранить поток мыслей.
Но в конце концов их устранить невозможно. Нужно
лишь не держаться за прежние мысли, не стремиться
навстречу мыслям приходящим, а постепенно продле-
вать свое настоящее. Тогда сам собою войдешь в царство
Вечного Отсутствия[227].
83
То, что дух внезапно схватывает сам собою, доставля-
ет нам самую большую радость. Только та вещь под-
линна, которая дружна со своим естеством. Стоит
попытаться хотя бы немного улучшить то, что нас
восхищает, и все очарование погибнет. Недаром по-
чтенный Бо[228] говорил: «Мысли доставляют удоволь-
237
ствие, когда приходят внезапно. Ветер чист, когда

вольно гуляет на просторе».
84
Возвращать своей природе изначальную чистоту — все
равно что есть, когда голоден, и пить, когда тебя мучает
жажда. Так ты укрепишь и тело, и разум. Если же
сердце погрязло в заблуждениях, то, даже рассуждая
о сосредоточении и распевая гатхи, будешь понапрасну
расточать силы.
85
В сердце человека есть мир подлинного. В нем не слышно
звуков свирелей и струн, но всегда царит радость. В нем
не обоняешь ароматы чая или курительных свеч, но
всегда разлито чистое благоухание. Очисти разум и отре-
шись от вещей, забудь о мыслях и предоставь телу свобо-
ду — тогда сможешь туда проникнуть.
86
Золото добывают из руды. Яшму извлекают из обыкно-
венных камней. Не будь обманчивой видимости, было бы
невозможно искать правду. Истину можно найти в кув-
шине с вином. Блаженных небожителей можно встретить
в обществе публичных женщин. Даже самое возвышен-
ное нельзя отделить от вещей обыденных.
87
В мире десять тысяч вещей, в человеческой жизни десять
тысяч истин[229], на земле десять тысяч дел. Если смо-
238
треть на них с обыденной точки зрения, они предстанут

бессмысленной путаницей. А если смотреть на них
с точки зрения праведного Пути, во всем обнаружится
незыблемый порядок. К чему беспокоиться о различиях?
К чему что-то выбирать да выгадывать?
88
Когда в душе царит безмятежность, даже кутаясь в рого-
жу, вбираешь в себя дух гармонии Неба и Земли.
Когда в сердце царит довольство, даже питаясь
отрубями, знаешь подлинный вкус жизни.
89
Обремененность вещами и свобода от вещей коренят-
ся в нашем сердце. Для прозревшего правду даже
лавка мясника и придорожная харчевня — все равно
что царство Чистой Земли[230]. Не изведавший про-
зрения, даже окружая себя цитрами и журавлями,
цветами и травами, не вырвет демонов из своего сердца.
Одно изречение гласит: «Для того, кто прозрел истину,
мир пыли — все равно что мир воистину сущего.
Тот, кто не прозрел истину, даже уйдя в монахи, ничем
не отличается от самого пошлого мирянина». Верьте
этим словам.
90
Если отрешишься от всех забот, в убогой келье слов-
но появятся расписные потолки с плывущими облаками
и протянутся жемчужные занавеси, точно струи дождя.
Если после третьей чары постигнешь смысл этой жиз-
239
ни, то только и будешь знать, что перебирать струны,

осязая лунный свет, да пением свирели вторить шепоту
ветра.
91
Когда постигаешь безмолвие всех голосов, донесший-
ся до слуха щебет птицы рождает в душе ощущение
недостижимой глубины. Когда мыслями пребываешь
в пустыне, попавшийся на глаза свежий стебель застав-
ляет поверить в беспредельную силу жизни. Нельзя
не видеть: природа, данная нам небесами, не выносит
оцепенения; нечаянная встреча более всего взбадрива-
ет дух.
92
Почтенный Бо говорил: «Лучше вольно доверяться
созидательной силе Небес, чем уповать на собствен-
ное разумение»[231]. Почтенный Чао[232] говорил:
«Лучше держаться постоянства пустоты, чем связы-
вать свои тело и разум». Тот, кто распущен, скатится
к сумасбродству. Тот, кто пытается сдержать себя,
закоснеет. Только тот, кто умеет воспитывать и тело,
и дух, может по своей воле быть в меру стесненным
и в меру свободным.
93
В снежную ночь при ясной луне сердце становится
чистым. С весенним ветром под теплым солнцем в душе
воцаряется мир. Жизнь природы и человеческий дух
слиты неразделимо.
240
94
В словесности преуспеваешь благодаря безыскусности.
В служении правде делаешь успехи благодаря безыскусно-
сти. В слове «безыскусность» заключен глубочайший
смысл. «В деревне Персикового источника лаяли собаки,
и среди тутовых деревьев кричали петухи»[233]. Что
может быть прелестнее этой картины? А когда мы дохо-
дим до изощренных фраз вроде «лунный свет в замерз-
шем пруду» или «вороны приютились на засохшем дере-
ве», мы словно наталкиваемся на безжизненную пустоту.
95
Когда вещи служат нам, мы равнодушны к приобретени-
ям, не огорчаемся из-за потерь и всегда свободны душой.
Когда мы сами служим вещам, мы гневаемся из-за неуря-
диц, любим, когда нам угождают, и связаны путами с ног
до головы.
96
Если понять, что высшая истина пуста, все явления
окажутся пустыми. Отвергать явления и держаться за
«истинно-сущее» — все равно что отворачиваться от тени
и признавать телесную форму. Когда сознание пусто,
внешний мир тоже пуст. Отвергать мир, но признавать
образы, существующие в сознании, — все равно что
собирать падаль и отгонять мух.
97
Отшельник в горах чист душой и все делает в свое удо-
вольствие. Поэтому за вином он без усилия весел, в шах-
241
матной партии без борьбы побеждает. Он исполнит

чарующую мелодию на флейте без знания музыкальных
ладов и исторгнет из цитры трогательный аккорд, не
зная порядка струн. Не уславливаясь о встрече заранее,
он радушно встретит и проводит гостя. Стараясь соблю-
сти в его обществе правила хорошего тона, чувствуешь
себя погрязшим в мирской суете. Если обратиться мыс-
лью к тому, что есть до рождения, о чем мы можем
думать? Если устремиться мыслью к тому, что есть после
смерти, что мы сможем себе представить? В таком случае
наши мысли рассеются, а наш дух станет пуст. Тогда мы
сможем вознестись над вещами и пребывать в том, что
предшествует всем образам.
99
Заболеть и лишь после этого счесть здоровье сокрови-
щем, окунуться в хлопоты и лишь после этого счесть
покой счастьем, — все это не назовешь проницательно-
стью. Жить в счастье и знать, что оно корень несчастья,
любить жизнь и знать, что в ней причина смерти, — вот
дальновидное мнение.
100
Актеры покрывают лица пудрой и раскрашивают их
красками, изображая красавцев и уродов. Но когда
представление окончено и сцена пустеет, где пребывать
красоте и уродству? Игроки в шахматы стремятся
к победе, разменивая одну за другой свои фигуры. Но
когда все фигуры разменены, где будут победитель
и побежденный?
242
101
Очарование цветов, раскачиваемых ветром, и чистота
снегов, озаряемых луной, понятны только тем, кто отре-
шен от мирской суеты. Прелесть свежей листвы и обна-
женных ветвей над ручьем, красоту молодых побегов из
старых стволов бамбука среди камней могут оценить
лишь те, кому не ведома суетность. Если с простым
крестьянином заговорить о курятине и непроцеженном
вине, он радостно подхватит разговор. Если его спросить
об изысканных яствах, он ничего не поймет. Если спро-
сить его о халате, подбитом ватой, и грубой поддевке, он
с готовностью ответит. А спросишь об одеянии вельмо-
жи — он о том не ведает. Его натура целостна, поэтому
желания его не идут далеко. Вот что самое возвышенное
в человеческой жизни.
103
Сердце не есть то, чем оно предстает нам[234]. Что же
в нем созерцать? Будда говорил, что тот, кто занимает-
ся созерцанием своего сердца, воздвигает себе лиш-
ние преграды. Все вещи, по сути, — одна вещь. Зачем
же доказывать их равенство? Чжуан-цзы говорил, что
тот, кто рассуждает о равенстве вещей, разбивает их
единство[235].
104
Заслышав громкие звуки музыки и разгульные песни,
бегу от них прочь, прикрываясь рукавом. Завидую
прозревшему человеку, которому нипочем страсти
мира. На исходе суток в полночный час брожу без уста-
243
ли в темноте, сокрушаясь о том, что род людской вверга-

ют в океан страданий.
105
Когда в душе нет твердости, отвернись от красок и звуков
мира, дабы мирские соблазны не смущали сердце. Так
можно прозреть свою подлинную природу. Когда в душе
появится стойкость, окунись в скверну мира, дабы сердце
знало мирские соблазны и не смущалось ими. Так можно
прийти к духовному совершенству.
106
Тот, кто привержен молчанию и не выносит шума,
избегает людей и стремится к покою. Он не понимает,
что желание не быть с людьми создает обманчивую идею
подлинности своего «я», а стремление к покою лишь
рождает душевное волнение. Разве дано ему постичь мир
подлинного, где «другие» и «я» суть одно, а движение
и покой давно забыты?
107
Жизнь в горах наполняет нас чистой радостью, и каж-
дая вещь вокруг рождает возвышенные думы. Вид
одинокого облака и дикого журавля заставляет заду-
маться о недостижимом и беспредельном. Встретив
камень, омываемый быстрым потоком, мечтаешь о бело-
снежной чистоте. Прикасаясь к старому можжевельни-
ку или замерзшей сливе, думаешь о несокрушимой
стойкости. Дружа с чайками и оленями, невольно
освобождаешься от себялюбия. Но стоит только войти
244
в суетный мир, и все вокруг будет увлекать в пучину

опасностей и тревог.
108
Когда чувства созвучны природе, гуляешь босиком по
душистой траве, и дикие птицы, забыв об осторожности,
составляют тебе дружескую компанию. Когда сердце
откликается пейзажу, сидишь в распахнутом халате
среди опадающих цветов, и белые облака, проплывая
мимо, ведут с тобой безмолвный разговор.
109
Все радости и несчастья людей порождены их собствен-
ными мыслями. Поэтому Будда говорил: «Страсти
горят в душе, как печь огненная». Трясина алчности
и вожделения — океан страданий. Одна мысль о чисто-
те превращает пылающий костер в прохладный
пруд. Одна мысль о прозрении — это лодка, переправ-
ляющая нас на «другой берег». К расхождению в по-
мыслах, различию состояний духа, разнице в понима-
нии вещей никак нельзя относиться небрежно и легко-
мысленно.
110
Веревка, которой тянут ведро из колодца, перетрет
колодезный сруб. Вода по капле точит камень. Тот, кто
хочет познать истину, должен быть упорным. Вода сама
находит себе дорогу. Созревший плод сам падает наземь.
Тот, кто обрел истину, следует лишь влечению есте-
ства[236].
245
111
Когда разум приходит к покою, начинаешь ценить свет
луны и дуновение ветра и понимаешь, что в заботах
мирской жизни нет необходимости. Когда в сердце своем
ты далек от мирской суеты и не испытываешь потребно-
сти красоваться перед людьми, зачем тосковать по без-
людным горам?
112
Когда цветы опадают, обнажаются скрытые в них семена.
В самую морозную пору года ветер, сдувающий зо-
лу[237], предвещает возвращение теплых дней. Сила
животворения живого всегда одолеет увядание и смерть.
Кто это поймет, постигнет душу Неба и Земли.
113
После дождя в горном пейзаже открываешь новую
красоту. В ночной тишине звук колокола особенно чист.
114
Когда восходишь на вершину, на сердце становится
легко. Когда стоишь над рекой, мысли уносятся далеко.
Когда читаешь книгу в снежную ночь, душа очищается.
Когда напеваешь мелодию на вершине холма, чувству-
ешь прилив сил.
115
Если в сердце просторно, то и на груду золотых бу-
дешь смотреть, как на глиняный кувшин. Если в серд-
246
це тесно, каждый волосок будет давить на тебя, как

тележная ось.
116
Вне ветра и луны, ив и цветов нет созидательной силы
природы. Вне чувств и желаний нет жизни сердца.
Если только мы сможем добиться того, чтобы вещи
служили нам, а не мы вещам, всякое желание будет
исходить от нашего естества, и всякое чувство будет
созвучно истине.
117
Только тот, кто постиг в себе самого себя, может предо-
ставить всем вещам быть тем, что они есть. Только тот,
кто возвратил Поднебесную Поднебесной[238], может
пребывать вне мира, находясь в мире.
118
У человека праздного досужие мысли воруют жизнь.
В человеке суетливом истинная природа не в силах себя
проявить. Поэтому добродетельный муж не может не
ведать тягот непрестанного бодрствования и не может не
быть вольным, как ветер и луна.
119
Среди суеты человеческое сердце часто теряет свою
непосредственность. Отрешись от мыслей, обрети по-
кой — и ты будешь плыть вместе с облаками в небе,
очищаться от пыли под струями дождя, радоваться,
247
слушая пение птиц, и прозревать свое естество, созерцая

опадающие цветы. Тогда для тебя не останется места, где
бы ты ни обретал праведный Путь, и не будет вещи,
в которой не проявлялась бы сила подлинности жизни.
120
Когда рождается ребенок, жизнь матери в опасности.
Если ты скопил много денег, к тебе залезут воры. Нет
радости, которая не сулила бы огорчений. Бедность
научит воздержанию, болезнь — заботе о здоровье. Нет
несчастья, которое не предвещало бы радости. Поэтому
постигший истину человек не отделяет радость от огор-
чения, но забывает и о том, и о другом.
121
Если твой слух уподобится ущелью, которое вбирает
в себя ветер и ничего не удерживает, «истинное» и «лож-
ное» перестанут для тебя существовать. Если твое созна-
ние уподобится озаренному лунным светом пруду,
который отражает все образы и ничего в себе не таит, ты
забудешь и о других, и о себе.
122
Те, кто погряз в мирской суете, опутаны мыслями о славе
и выгоде, но в один голос клянут этот мир, называя его
«грязным светом» и «океаном страданий». Им не ведомы
ни белизна облаков, ни синева гор, ни проворство ручья,
ни твердость камня. Они не знают, что цветы улыбаются
птичьему щебету, а долины подхватывают песни дрово-
секов. Они не знают, что мир не грязен и что в океане
248
жизни нет страданий, и лишь их собственное сердце

покрыто грязью и отягощено заботами.
123
Созерцать наполовину раскрывшиеся цветы, а за
чашей вина лишь слегка захмелеть доставляет удоволь-
ствие. Вид осыпающихся цветов и разнузданного
пьянства неприятен. Ко всему законченному и доведен-
ному до крайности следует относиться с большой
осторожностью.
124
Горные травы никто нарочно не поливает. Диких птиц
никто не кормит. Но на вкус они душисты и нежны.
Когда мы научимся не связывать себя условностями
светской жизни, разве не очистимся мы и от ее зловония?
125
Прежде чем растить цветы и сажать бамбук, любовать-
ся журавлями и наблюдать за рыбами, обрети в себе
покой. Если же просто переселиться в красивую мест-
ность, окружить себя прелестными вещами, судить
понаслышке о конфуцианской мудрости и твердить
со слов Будды о пустоте всего сущего, что же тут изы-
сканного?
126
Мужи горных лесов терпят лишения, но без усилий
предаются возвышенным думам. Крестьяне, работающие
249
в поле, грубы и неотесанны, но не теряют природной

непосредственности. Лучше умереть в глуши, сохранив
чистоту духа и тела, чем потерять себя в обществе рыноч-
ных торговцев.
127
Не предназначенное тебе счастье, неправедное приобре-
тение, не уготованная творцом всего сущего удача — это
все западни, расставленные миром для людей. Если,
натыкаясь на них, не задирать кверху нос, непременно их
обойдешь.
128
Наша жизнь, по сути, — кукольное представление.
Нужно лишь держать нити в своих руках, не спутывать
их, двигать ими по своей воле и самому решать, когда
идти, а когда стоять, не позволять дергать за них другим,
и тогда вознесешься над сценой.
129
Каждое совершенное дело наносит нам ущерб, отто-
го в Поднебесной бездеятельность всегда почиталось за
счастье. Когда-то один человек сказал в своих стихах:
«Дав совет государю, не проси себе знатный титул.
Победа в одном сражении дается ценою гибели тысяч
людей»[239]. Сказано и так: «Если в Поднебесной
царит вечный мир, не жаль, коли в ножнах заржавеют
мечи». Помните об этих словах, и тогда воинственные
настроения в мире сами собой растают, как лед на
солнце.
250
130
Похотливая женщина из-за любви к мужчинам становит-
ся монахиней. Пылкий человек из-за своей запальчиво-
сти уходит в монастырь. В благопристойном доме часто
гнездятся блуд и распутство. Так уж устроен мир.
131
Если среди вздымающихся до небес волн люди, сидящие
в лодке, сохраняют спокойствие, то и те, кто оказался за
бортом, не потеряют самообладания. Если среди веселья
и довольства люди, сидящие за одним столом, кричат
и бранятся, все вокруг потеряют стыд. Хотя благородный
муж не чурается обыденных дел, сердцем он странствует
вне людских путей.
132
Немного сократить человеческую жизнь — значит
немного стать свободней от мира. К примеру, сократив
свои визиты, сможешь избавиться от лишних волнений.
Если будешь реже говорить, будешь реже ошибаться.
Если будешь меньше размышлять, меньше будешь
тратить душевных сил. Если обуздаешь свой рассудок,
сможешь вернуться к первозданной полноте жизни. Тот,
кто хочет, чтобы дни были не короче, а длиннее, поисти-
не навлекает на себя лишнюю обузу.
133
Морозу и жаре в природе противостоять легко, а горяч-
ность и холодность в человеке искоренить трудно. Даже
251
если искоренить горячность и холодность в человеке

легко, трудно устранить лед и пламя в собственном
сердце. Когда устранишь лед и пламя внутри себя, не
будешь знать недовольства и весна станет твоей вечной
спутницей.
134
Не обязательно держать в доме лучший чай, но чайник
не должен стоять без дела. Не обязательно искать свежее
вино, но кувшин не должен быть пуст.
Неукрашенная цитра, даже не имея струн, рождает
гармонию[240]. Пастушья дудка, даже не имея отвер-
стий, исторгает сладостный напев. Если тебе трудно
превзойти Фу Си[241], ты можешь по крайней мере стать
товарищем Цзи Кана и Жуань Цзи[242].
135
Буддисты говорят о зависимом характере существова-
ния[243]. Конфуцианцы толкуют об удовлетворенности
тем, что имеешь[244]. Эти принципы есть тот челн, на
котором мы переправляемся через океан жизни. Путь
наш необозрим. Если мы захотим заранее его просчи-
тать, мы ввергнем себя в бесконечный хаос мыслей. Если
будем спокойно принимать все, что с нами происходит,
мы непременно достигнем берега.
ПРОЗРАЧНЫЕ
ТЕНИ СНОВ
Автор этого, пожалуй, самого чарующего собрания
изречений — малоизвестный литератор Чжан Чао,
имевший литературное имя Синьчжай. По всей
видимости, этот человек никогда не состоял на госу-
дарственной службе и прожил всю жизнь как вольный
ученый и литератор в своем домике на Желтой горе
в окрестностях Янчжоу, что в нижнем течении Янц-
зы — города богатых купцов, красивых женщин
и артистической богемы. Кажется, Чжан Чао был
большим любителем путешествий и имел много
друзей в литературных кругах того времени. Во время
веселых встреч с друзьями рождались и обсуждались
изречения, которые составили впоследствии эту
книгу. Кстати сказать, вошедшие в сборник отзывы
друзей Чжан Чао о его суждениях — тоже, как мы уже
знаем, часть давней литературной традиции, примета
определенной духовной школы.
Судя по некоторым высказываниям друзей Чжан Чао,
собрание его заметок было в основном завершено
к 1698 году, а создавалось оно в течение десяти лет.
В этой книге, по отзыву друга автора, «говорится
о том, о чем другие не могут говорить, и рассказывает-
ся о том, о чем еще никто не рассказывал».
255
Прозрачные тени снов
Оригинальный текст книги содержит в общей слож-

ности двести девятнадцать сюжетов. В русском пере-
воде опубликованы сто восемьдесят из них, то есть
опущена примерно пятая часть суждений, содержа-
ние которых слишком специфично.
Как легко убедится читатель, темы сюжетов очень
разнообразны: здесь и заметки о литературе, и назида-
тельные сентенции, и всевозможные жизненные
наблюдения — о людских нравах и мире природы,
развлечениях и занятиях на досуге, дружбе и женщи-
нах. Вся книга проникнута эстетическим пафосом:
она написана человеком, который умеет находить
и ценить удовольствия в жизни. Впрочем, поклоняясь
всему прекрасному в окружающем мире, Чжан Чао
и его друзья при каждом удобном случае с удоволь-
ствием отмечают неразрывное единство красоты
и добродетели. Они настолько же эстеты, насколько
и моралисты. И это единство эстетики и морали —
очень характерная особенность всей афористической
словесности Китая.
Несколько слов о заголовке книги. Из составляющих
его трех слов наибольшие трудности для перевода
представляет первое. По-китайски оно звучит ю и
обычно имеет значение «далекий», «недостижимый»,
«уединенный». Все эти прилагательные мало годятся
для того, чтобы быть эпитетом к слову «сон». Вместе
с тем это понятие с древности указывало и на некое
сокровенное, неизъяснимое качество опыта, которое
сопутствует духовному прозрению. В этом качестве
оно входило в словосочетание ю сюань («недостижи-
мо-сокровенный»), которое со временем стало ключе-
вой категорией японского эстетического идеала
(по-японски оно звучит как югэн). Китайский писа-
256
тель Линь Юйтан, впервые издавший частичный

английский перевод книги Чжан Чао, а в отечествен-
ном китаеведении О. Фишман перевели заглавие
книги как «Тени тихих снов», что далеко не передает
истинной глубины оригинального названия. Авторы
современного тайваньского издания книги, следуя
традиции (см. ниже предисловие Сунь Чжими к книге
Чжан Чао), объясняют присутствие слова ю и смысл
всего заголовка иначе: речь идет о сновидениях
«сокровенного», или «уединенного» человека, кото-
рый, возносясь над материальным миром, сознает, что
созерцает только «обманчивые образы». Собранные
в книге суждения как будто призваны пробудить
читателя от снов его повседневного бытия или, говоря
резче, вырвать сознание из оцепенения, в которое его
ввергает сила привычки и людского мнения. Несо-
мненно, Чжан Чао и его друзья более всего ценят
свежесть и искренность чувства, всегда ищут новый
и необычный взгляд на вещи. Но чаемое ими «прозре-
ние» не связано доктриной и не имеет формальных
критериев. Легкой тенью скользит оно за стихийным,
совершенно безыскусным потоком жизни, воспитывая
утонченную чувствительность духа, эстетически
переживаемый покой души, мудрость здорового
и радостного самочувствия жизни, которые проявля-
ются, помимо прочего, в неистребимом вкусе к курье-
зам, мягкой иронии и чувстве юмора. Мы привычно
говорим о «воспитании чувств» посредством серьез-
ной и ответственной мысли. Но и чувство способно
само воспитывать мысль. Чуткая душа воспитывает
сознание, заставляя его открывать и расширять
нравственное измерение жизненного опыта. Это
совпадение эстетического и этического, чувства
257
прекрасного и чувства долга, совпадение неизменно

неожиданное и потому радостное, всегда было пред-
метом особой гордости старых китайских писателей.
Вот как писал о книге Чжан Чао автор одного из
предисловий к ней:
«Читая эту книгу, я, поистине, то и дело не мог удер-
жаться оттого, чтобы пуститься в пляс. Сердце мое
ликовало, а дух радостно воспарял. В ней говорится
о том, что по отношению к себе человек должен быть
прохладным, как осень, а по отношению к другим —
теплым, как весна. Благодаря ей мы можем понять,
что в одном цветке и в одной травинке заключена вся
правда мироздания и что, странствуя среди гор и вод,
мы можем пестовать неизъяснимо-сокровенные думы
и уноситься душой за пределы мира вещей... Так мы
можем понять, что вольные странствия духа и есть
истина конфуцианского учения, а неизменные устои
жизни могут быть выражены в суждениях нелепых
и причудливых. Пусть всякий образ есть только
пустота — мы знаем, что в жизни есть нечто сущее.
Пусть все вокруг кажется только сном и тенями —
в самом нашем взоре сокрыта правда».
В нашем взгляде, на что бы он ни был направлен,
истинна сама способность видеть; в видениях жизни
ценно самое видение. Моменты непроизвольного
открытия жизненной правды не раскрывают нам
какой-то иной и новый мир. Они в действительности
возвращают к непреходящей повседневности, к сну
бытия, вновь и вновь пробуждая нас к тому, что вечно
жительствует в жизни. В таком случае нам становит-
ся доступной и утонченная двусмысленность того
понятия, которое Чжан Чао прилагает к своим
литературным «снам»: мир его книги — это мир
258
упоительных грез, в которых стирается сама грань

между сном и явью, возвышенным и обыденным.
Подлинная глубина переживания всегда оказывается
потерянной в нашем опыте, как теряется ощущение
пространства, когда мы смотрим на далекие верши-
ны или на дно пруда с кристально чистой водой.
Воспринять образы как тени — значит внезапно
открыть для себя внутреннюю глубину опыта, еже-
мгновенно скрывающуюся при свете дня, затмевае-
мую «здравым умом и трезвой памятью». Мы должны
заключить, что истина открывается нам в прозрач-
ных тенях снов; что правда выговаривается в обман-
чивых словах. И это, если угодно, — главная истина
афористического слова.
Понятно теперь, почему Чжан Чао называет свой
литературный мир «тенями сна». Сон и есть стихия
творческих метаморфоз жизни, вестник грядущего,
обещание неисповедимой полноты пережитого. Во
сне открывается наивысшая, недостижимая наяву
ясность внутреннего зрения. И только забытье бесчис-
ленных снов жизни погружает нас в бездонную
глубину деятельного духа, в нескончаемость творче-
ской воли. В этой бесконечно сложной завязи жизни
отношения между вещами реальнее самих вещей,
метафоры истины важнее отвлеченных идей.
В безыскусных, без претензий выговариваемых изре-
чениях Чжан Чао и шуточных откликах его друзей
нет ничего вызывающего, ничего навязчивого. Про-
зрения китайского автора «падают» в мир самых
обыкновенных, мимолетных ощущений. Ирония,
сопутствующая рефлексивности пробудившегося
сознания, в конце концов затвердевает в трюизмах
книжного слова. Метафоры умудренной речи сами
259
ведут себя метафорически и изливаются в чистую

экспрессию естественного языка. Так в китайских
афоризмах творческая жизнь возвращается в лоно
культурной традиции, а культура примиряется
с жизнью. Глубина «просветленного сна» китайского
литератора — это расстояние (ежемгновенно теряе-
мое, извечно скрадывающее самое себя) от поверхно-
сти к глубине вещей и от глубины к поверхности.
Священное безмолвие Неба звучит немолчной много-
голосицей Земли. Будем же внимать глубинам челове-
ческого духа, о которых сообщают одним своим
присутствием, непроизвольной игрой образов легкие,
как дыхание, и стройные, как гармоничный аккорд,
изречения старого китайского писателя. Вслушаемся
смиренно и радостно в мировой хор голосов, в кото-
ром человек и природа, земля и небеса поверяют друг
другу свои самые затаенные чувства.
Перевод осуществлен по следующим изданиям:
Ю мэн ин / Ком. Тояма Кинаму. Токио, 1966.
Чжан Чао. Юмэн ин / Ком. Се Чжэнти.
Тайбэй, 1994.
ПРЕДИСЛОВИЕ
Синьчжай написал полный дом книг, и все они каса-

ются тем из канонов и истории. В сочинениях его
много оригинального и глубокого, так что они заслу-
живают того, чтобы быть известными в мире. Вот одно
из них: читая его, можно постичь истину Трех на-
чал[245] мироздания, сущность всей тьмы вещей
и свойства всех явлений в свете.
В заглавии же книги говорится о сне и тенях. Мне
доводилось слышать, что далеко за морем есть страна,
где дни короткие, а ночи длинные, и тамошние
жители считают то, что случается с ними днем, наваж-
дением, а то, что они видят во сне, — правдой. Еще
я слышал о человеке, который боялся собственной
тени и все пытался убежать от нее. Выходит, что сон
дает нам возможность пробудиться, а тень позволяет
нам осознать себя. Иносказания и намеки не содержат
в себе ничего предосудительного, но помогают нам
уберечься от многих ошибок — вот так Синьчжаи
раскрывает перед читателем тайны человеческого
сердца. Поистине, читая эту книгу, можно услышать
звук колокола, пробуждающего от сна, и можно
погрузиться в мрак, в котором исчезают тени!
Писал соученик из Цзяндуна Сунь Чжими
1
Канонические книги следует читать зимой, ибо в это
время года дух сосредоточен.
Исторические сочинения следует читать летом,
когда много свободного времени.
Философов нужно читать осенью, ибо воззрения их
разнятся меж собой.
Произведения изящной словесности лучше читать
весной, ибо в это время дух окрылен[246].
Цао Цюцю: «Видно, что автор знает толк во всяких

книгах».
Пан Вину: «А эти “Прозрачные тени снов” можно
читать во всякое время года».
2
Классические книги следует читать в одиночестве. Исто-
рические сочинения следует читать вместе с друзьями.
Сунь Кайсы: «Тому, кто постигнет истинный смысл

этих слов, будет трудно не познать Путь».
262
Ван Цзинчжоу: «Если нет хорошего друга, читать

можно в обнимку с винной бутылью».
3
Пребывающий вне добра и зла: таков мудрец. Творящий
много добра и мало зла: таков достойный муж. Творящий
мало добра и много зла: таков обыкновенный человек.
Творящий только зло и не делающий ничего доброго:
таков низкий человек.
Творящий только добро и не делающий ничего
злого: таковы будды и святые даосы.
Инь Жицзе: «Внешне добр, а в сердце зол: таков негодяй.

Его следует упомянуть отдельно».
Мао Цинжо: «В старину один человек сказал, что
нужно, конечно, делать добро, но бывает и так, что
сделать добро невозможно».
4
Если у вас есть хотя бы один близкий друг, вам негоже
роптать на судьбу. А коли вы не одиноки, это означает,
что в мире помимо вас стало одной одинокой вещью
меньше. Так хризантема стала лучшей подругой Тао
Юаньмина[247], слива стала лучшей подругой Линь
Пу[248], бамбук стал лучшим другом Ван Хуэйчжи[249],
лотос стал лучшим другом Чжоу Дуньи[250], персик стал
лучшим другом людей, убежавших от властителя
Цинь[251], абрикос стал лучшим другом Дун Фэна[252],
камень стал лучшим другом Ми Фэя[253], чай стал
лучшим другом Лу Ю[254], ароматные травы стали
лучшими друзьями Лунцзюя[255], петух стал лучшим
263
другом императора Чу-цзуна[256], журавль стал лучшим

другом Ван Сичжи[257]. Такая дружба не померкнет и за
тысячу лет. Поистине, такие друзья посылаются самой
судьбой!
Чжан Сунпо: «Не иметь близкого друга среди людей

и найти его среди вещей — это счастье для вещи и не-
счастье для человека. Вещь не ищет себе друга, а человек
находит ей применение: это, можно сказать, радость
для человека, но горе для вещи». Так можно познать
тяготы положения, свойственного близкому другу. Кто
знает чужие тяготы, знает и чужие радости».
5
Печалиться о том, что луну скрывают облака, черви
поедают книги, цветы страдают от ветра и дождя, а кра-
сивые женщины и гениальные поэты не имеют счастья
в жизни, — для этого, поистине, нужно обладать сердцем
бодхисаттвы[258].
Ю Даньсинь: «Если пребывать в таком состоянии, не

будешь знать ни мгновения покоя».
Сунь Сунпин: «У благородного мужа, как говорится,
есть более серьезные заботы».
Хуан Цзяосань: «Сострадание несчастной судьбе
красавицы и гениального поэта, поистине, разрывает
сердце».
Чжан Чжупо: «От красавиц и поэтов благодарности не
дождешься».
Цзян Ханьчжэн: «Прочитав это высказывание, я начал
беспокоиться о том, что крабам порой приходится
ползать в тумане».
264
265
Еще раз Чжупо: «Ханьчжэн в действительности

беспокоится о том, что ему не достанется крабов».
Ю Хуэйань: «Все это смахивает на переживания того
человека из царства Ци, который все боялся, что небо
упадет на землю».
6
Не бывает цветов без бабочек. Не бывает горы без ручья.
Не бывает камня без мха. Не бывает пруда без тины. Не
бывает дерева без травы. Не бывает человека без недо-
статков.
Хуан Шилюй: «Отсюда можно заключить, что все

сущее в мире действительно существует благодаря
личному пристрастию».
7
Тот, кто слышал щебет птиц весной, звон цикад летом,
стрекотанье кузнечиков осенью и хруст снега зимой, кто
слышал стук шашек в ясный день, пение флейты при
луне, шорох ветра в соснах и журчанье вод в ручье,
прожил жизнь не напрасно. А если слышать только
крики дерущихся юнцов и брань сварливых жен, уж
лучше вовсе не рождаться.
Чжан Чжупо: «Тот, кто долго жил вдали от родного

дома, тоскует по голосам своих детей, заучивающих
урок».
Чжан Юйань: «Прочитав это суждение, узнаешь, что
у автора на редкость чуткий слух».
266
8
В Праздник фонарей[259] подобает пить вино с благород-
ными друзьями. В Праздник двойной пятерки[260]
подобает пить с красивыми друзьями. В Праздник Седь-
мицы[261] подобает пить с самыми приятными друзьями,
в Праздник середины осени[262] подобает пить с самыми
утонченными друзьями, а в Праздник двойной девят-
ки[263] подобает пить вино с самыми возвышенными
друзьями.
Чжу Цзюйшань: «К какой категории следует причис-

лить меня?»
Ван Учжэн: «Твое место — между благородными
и приятными друзьями».
Ван Минъю: «В Янчжоу есть мною красивых друзей,
меньше друзей благородных и еще меньше приятных.
А друзей утонченных и возвышенных вовсе не сыскать».
Чжан Чжупо: «Таких друзей можно найти повсюду.
Меня больше всего трогает то, что автор желает
угощать друзей вином по всем праздникам».
Гу Тяньши: «На Новый год подобает угощать вином
наших менее удачливых друзей».
9
Золотая рыбка среди рыб и ласточка среди пернатых —
это, можно сказать, даосские небожители в животном
царстве. Они живут в мире, словно мудрый Дунфан
Шо[264]: сильные мира сего не могут причинить им вред.
Цзян Ханьчжэн: «Золотая рыбка может сберечь себя

потому, что плоть ее горька на вкус. Однажды некий
267
человек послал в подарок местному правителю одну

особо красивую рыбку, а потом чиновник сказал ему:
«Ваша рыбка оказалась на редкость невкусной». Зна-
чит, он сварил и съел ее. Вот какие люди бывают
в мире!»
10
Любоваться цветами подобает в обществе красавицы.
Пить вино при луне подобает в обществе приятных дру-
зей. Гулять по снегу подобает с возвышенным человеком.
Ю Даньсинь: «Цветок — сам по себе красавица, лу-

на — сама по себе приятный друг, а снег — это вопло-
щение возвышенного мужа. Поэтому любоваться
цветком, пить вино при луне и гулять по снегу — все
равно что быть в обществе красавицы, приятного
друга и возвышенного мужа».
Цзян Ханьчжэн: «В таких случаях воспитанному
человеку претит наедаться до отвала. Нельзя гулять
по Янчжоу верхом на журавле[265]».
Чжан Чжупо: «Тот, кто располагает одновременно
цветком, луной и снегом и находится в обществе
красавицы, приятного друга и возвышенного мужа,
будет пьян от счастья».
11
Говорить с образованным другом — все равно что читать
ученую книгу. Говорить с возвышенным другом — все
равно что читать стихи. Говорить с прямодушным дру-
гом — все равно что читать канон. Говорить с остроум-
ным другом — все равно что читать роман.
268
Ли Шэнсюй: «А читать эти разные виды книг — все

равно что говорить с разными видами друзей».
Чжан Чжупо: Эти слова принадлежат тому, кто
знает толк и в чтении, и в дружбе».
12
Живи так, чтобы жизнь твоя была поэмой. Подбирай
свои вещи так, чтобы они были словно выписаны на
картине.
Гун Баньцянь: «Есть вещи, которые никогда не

будут выглядеть так, словно они нарисованы на
картине. Таковы свиньи, бумажные деньги и задири-
стые юнцы».
Чжан Чжупо: «Можно сказать и по-другому: “Живи
так, словно ты нарисован на картине, и обставляй
свою комнату, словно пишешь поэму”».
13
О, если бы молодые люди обладали пониманием стари-
ков, а старики обладали чувствами молодых!
Цзян Ханьчжэн: «Я видел дряхлых стариков, стоя-

щих одной ногой в могиле, которые брали себе моло-
деньких наложниц. Разве они не обладали чувствами
молодых? Но молодые люди, обладающие мудро-
стью стариков, воистину редки».
Чжан Чжупо: «Есть молодые люди, которые бе-
рут наложниц, будучи семнадцати — восемнадцати
лет от роду. Вот они обладают мудростью ста-
риков».
269
Ли Жоцзинь: «Тот, кто ощущает себя старой разва-

линой, не может быть великим мужем».
Ван Сычжи: «Кто умеет так жить, не будет простой
игрушкой времени».
14
Весна — это главная тема в музыке Неба, а осень — ее
вариация.
Ши Тяньвай: «Эти слова прямо указывают на сущ-

ность жизни».
Юань Цзянчжун: «Дух весны — это изначальное
чувство человека, а дух осени — это вариация главного
чувства».
Лу Юныии: «Согласие в душе — это весна, целому-
дренная сдержанность — это осень. Небесное пребыва-
ет в человеческом».
15
В старину один человек сказал: «Если бы на свете не было
цветов, луны и красивых женщин, не стоило бы и рож-
даться». Добавлю от себя: «Если бы на свете не было
туши, шашек и вина, не стоило бы и жить».
Инь Жицзе: «Живя в этом мире, более всего берегитесь

суеты!»
Гу Тяньши: «В заморских странах наверняка нет
писчих кистей и бумаги, шашек и вина, а если есть, то
они совсем другие. Зачем же там тоже живут люди?»
Ху Хуэйлай: «Если бы в мире не было героев и писате-
лей, жить в нем тоже не стоило бы».
270
16
Среди деревьев я хотел бы быть деревом шу[266], среди
трав — тысячелистником[267], среди птиц — чайкой[268],
среди животных — зверем чжи[269], среди насекомых —
бабочкой, а среди водяных тварей — рыбой кунь[270]
Чжэн Погиуй: «Я хотел бы быть камнем, который из

века в век остается неизменным».
Ю Хуэйань: «Я хочу быть сном!»
Ю Хуэйчжу: «У меня тоже есть своя мечта: быть
тенью сна!»
17
Древние считали зиму «излишком»[271] трех других
времен года. Я бы назвал таким «излишком» еще и лето:
летнее утро — это «излишек» ночи, ночной отдых — «из-
лишек» дневной праздности, а послеобеденный сон —
«излишек» от всего прочего времени, когда прячешься от
людских взоров.
18
Для Чжуан-цзы было большой удачей увидеть себя во сне
бабочкой, а вот для бабочки увидеть себя во сне Чжуан-
цзы вовсе не было удачей[272].
Хуан Цзююань: «Только Чжуан Чжоу могло при-

сниться, что он — бабочка, и только бабочке могло
присниться, что она — Чжуан Чжоу. Разве могут те,
кто погряз в мирской суете, увидеть себя во сне
бабочкой?»
271
Сунь Кайсы: «Не снится ли тебе, что ты умеешь

толковать сны?»
Цзян Ханьчжэн: «Чжуан Чжоу приснился такой сон
потому, что в глубине души сам он был цветком.
Другие могут только начать видеть такой сон. Это
все равно что увидеть во сне, что ты пришел на званый
обед, и в этот момент жена разбудит тебя грубым
окриком».
19
Искусно нарисованный цветок может привлечь к себе
бабочку. Искусно выложенная горка из камней может
привлечь к себе туман. Искусно изображенная сосна
может привлечь к себе ветер. И еще: вырыв водоем,
привлечешь ряску, построив террасу, привлечешь луну,
посадив банан, привлечешь дождь, посадив иву, привле-
чешь цикад.
Цао Цюцю: «Кто держит в доме книги, может при-

влечь друзей».
Цуй Ляньфэн: «Кто держит в доме вино, может
привлечь меня».
Ю Гэньцай: «Где же найти такого хозяина?»
Ю Хуэйчжу: «Если это не Синьчжай, то больше быть
таковым некому».
У Юньши: «Тот, кто накапливает добродетель,
может привлечь Небо. Тот, кто возделывает поле,
может привлечь Землю. Те, кто привлекает что-то,
сами того не желая, совсем не похожи на тех, кто
старается привлечь к себе славу и выгоду».
Гу Тяньчи: «Скряга может привлечь богатство».
272
20
Пейзаж, слывущий величественным, а в жизни неприят-
ный: туман и дождь. Картина, слывущая поэтической, а в
жизни невыносимая: бедный и больной человек. Звуки,
кажущиеся мелодичными, а на деле пошлые: выкрики
торговцев цветами.
Се Хайвэнь: «Вещь, считающаяся вульгарной, а в

жизни всеми любимая: деньги».
Чжан Чжупо: «Выходит, я пребываю в состоянии,
которое считается «поэтическим»».
21
Талантливый писатель, и притом богат и знатен! Это
можно назвать «счастьем в мудрости»[273]. Вот всесто-
роннее совершенство!
22
Молодая луна не нравится нам за то, что слишком бы-
стро пропадает, а луна на ущербе — за то, что слишком
поздно появляется.
Кун Дунтан: «А я соотношу часы моего сна с прихо-

дом и уходом луны».
Сунь Сунпин: «Большее недовольство доставляют
облака, которые скрывают луну».
Мао Цинжо: «В природе все движется по кругу, и нет
смысла сердиться на то, что в ней что-то происходит
слишком быстро или слишком медленно».
273
23
Мне не под силу вспахать целое поле — ограничусь тем,
что взращу сад у дома.
Мне не под силу собрать весь хворост в лесу — огра-
ничусь тем, что выполю траву у крыльца.
Монах Цзюньжэнь: «Поливка поля и прополка двора —

не такое уж плохое занятие, и оно учит полагаться на
себя. Такое впечатление, однако, что автор хочет
вырвать и отбросить многое в своей жизни».
Ван Сычжи: «Я могу назвать себя пахарем-грамотеем.
Надеюсь, это не слишком претенциозно?»
24
Десять вещей составляют неудовольствие: черви в связках
книг, комары в летнюю ночь, худая крыша на террасе,
увядшие хризантемы, большие муравьи под соснами, слиш-
ком много опавших листьев бамбука, слишком быстрое
увядание цветов лотоса, змеи в пышной траве, колючки
среди распустившихся цветов, отравление вкусной рыбой.
Цзян Диань: «На Желтой горе под соснами нет боль-

ших муравьев».
Чжан Чжупо: «Для меня в жизни есть две неприятно-
сти: когда талантливые люди поступают дурно
и когда с красивой женщиной случается несчастье».
25
Взойдя на башню, приятно смотреть на горы. Взойдя на
крепостную стену, приятно смотреть на снег. Сидя
274
с зажженной лампой, приятно смотреть на луну. Плывя

в лодке, приятно смотреть на туман. При луне приятно
любоваться красавицей.
Цзян Юньин: «Еще приятнее созерцать облака с вер-

шины Желтой горы».
Би Ювань: «Я часто смотрю на ивы после дождя. Их
вид освежает мой дух».
Ю Цзиньюн: «Можно также любоваться снегом
с вершины горы, любоваться цветами, гуляя по снегу,
и любоваться женщиной в саду среди цветов».
26
Сияние гор, журчанье вод, свет луны, аромат цветов,
ум и такт образованного человека, внешность и мане-
ры красивой женщины — все это нельзя выразить
в словах, нельзя явить взору, но такие вещи воистину
покоряют наши сердца и навсегда сохраняются в нашей
памяти.
У Цзенань: «Представьте себе, что величайший поэт

при свете луны встретился с прекраснейшей женщи-
ной среди гор, вод и цветов — какой это будет чудный
сон, какое неизъяснимое чувство!»
27
О, если бы мы могли управлять своими снами! Тогда
бы мы могли отправляться туда, куда захотим, встре-
чаться с теми из людей прошлых веков, с кем пожела-
ем, и гулять по миру, не дожидаясь, пока женятся
дети.
275
Хуан Цзюянь: «Я иногда думаю, что духи имеют это

преимущество над людьми, ведь они могут скитать-
ся, где хотят».
Цзян Ханьчжэн: «Но может статься, что духи вита-
ют и вверху, и внизу, но ничего не видят».
28
Чжаоцзюнь[274] отдали варварам из-за ее красоты.
Лю Цзэ[275] оставил о себе память благодаря его честно-
сти. Можно сказать, что судьба этих людей была не-
счастливой, но нельзя сказать, что они заслуживают
жалости.
Цзян Ханьчжэн: «Во всяком случае, не следует сначала

сломать лапу воробью, а потом заботливо лечить ее».
29
Тот, кто любит женщину так, как любят цветы, будет
воспарять в своих чувствах все выше и выше. Тот, кто
любит цветы так, как любят женщин, будет открывать
в своем чувстве все новые и новые глубины.
Мао Пицзян: «Только так можно явить истинное

благочестие и истинную заботу».
Чжан Чжупо: «Какая удача и для женщины, и для
цветов встретить такого поклонника!»
30
Красавица лучше цветка тем, что понимает смысл слов.
Цветок лучше красавицы тем, что источает благоуха-
276
ние. Одно нельзя соединить с другим, поэтому лучше

пожертвовать благоуханием ради понимающей собе-
седницы.
Ван Уцзянь: «Между тем дыхание Фэйянь[276] было

благоуханным, как орхидея, а тело Чжаои[277] распро-
страняло аромат. Выходит, красавицы тоже могут
благоухать, как цветы».
31
Всего удивительнее, стоя на улице, смотреть, как чело-
век в доме пишет иероглифы на оконной бумаге.
32
Юноша читает книги, словно смотрит на луну из глубо-
кой ямы. Человек средних лет читает книги, словно
смотрит на луну, сидя во дворе. Старец читает книги,
словно любуется луной с высокой террасы. Глубина их
понимания зависит от высоты положения.
Чжан Чжупо: «Мой дядя судил о жизни так, словно сам

сидел в хрустальном дворце на луне и смотрел на
земной мир, как на дно чистого озера».
Би Ювань: «Я полагаю, что такие же различия есть и в
постижении Пути».
33
Лучше быть чистым в бедности, чем замарать себя не-
честно нажитым богатством.
277
Лучше спокойно принять смерть, чем жить в волне-

ниях суеты.
Ли Шэнсюй: «Если жить по правде, даже печали не

будут печальными. Если умирать наперекор правде,
даже радости не будут радостными».
У Ежэнь: «Я бы предпочел замарать себя богатством».
Чжан Чжупо: «Я бы хотел быть чистым и бедным, но
это желание трудно осуществить. Неужели я хочу
слишком многого?»
34
В мире легче всего разбогатеть душам умерших. Даже
если при жизни у них не было ни гроша, после смерти
для них сжигают горы денег[278]. В мире легче всего
заслужить уважение опять-таки душам умерших: даже
если при жизни их презирали, после смерти им бьют
поклоны, преклонив колени.
У Ежэнь: «Почему же в таком случае люди зовут

бедного ученого “нищим демоном”?»
Чэнь Канчжоу: «Когда нищий демон умрет, ему тоже
будут оказывать почести».
35
Бабочка — это перевоплощение талантливого ученого.
Цветок — это поэтическое имя красивой женщины.
Чжан Чжупо: «Бабочка садится на цветы и пропиты-

вается их ароматом, вот почему ее стали считать
воплощением талантливого ученого».
278
36
Снег навевает мысли о возвышенном муже, цветы навева-
ют мысли о красивой женщине, вино навевает мысли
о бесстрашном воине, луна навевает мысли о добром
друге, а горы и воды навевают мысли о гениальных стихах.
Чжан Чжупо: «Как много чувства в этих словах!

Невольно слезы навертываются на глаза».
Ли Цзицзы: «Эти слова возбуждают воображение».
Лу Юныии: «Есть похожее изречение, оно гласит:
“Думай о внутреннем свершении; следуй взгляду,
устремленному к сокровенной срединности”».
37
Крик дикого гуся пробуждает воспоминания о Нанкине.
Всплеск весла напоминает об озерном крае в Цзянна-
ни[279]. Журчание быстрого ручья заставляет вспомнить
о горах Чжэцзяна. Звон колокольчика на шее лошади
навевает мысли о дороге на Чанъань[280].
Не Цзиньжэнь: «Наньу Гуаньшиинь пуса мааса!»[281].

Ни Шуйцин: «Но как мы будем говорить, когда все
звуки в мире умолкнут?»
38
Дождь — это такая вещь, которая может сделать день
коротким, а ночь длинной.
Чжан Чжупо: «Дождь — это такая вещь, которая

может заставить небеса сомкнуть очи, дать земле силу
родить посевы и раздвинуть рубежи водного царства».
279
39
Будь полевой лилией среди трав. Не будь кукушкой
среди птиц[282].
40
Детеныши всех животных
очень милы, и только
потомство осла не вызывает
симпатии.
Хуан Люэсы: «Все, что

состарилось, не радует взор,
только старые сливы и сосны
не таковы».
Ни Юнцин: «Только люби-
тель ослов не сочтет их
некрасивыми».
41
Все девушки от четырнадцати до двадцати пяти лет обла-
дают очаровательным голосом, но стоит взглянуть на них,
и сразу увидишь, кто из них красавица, а кто дурнушка.
Отсюда следует заключить, что слух все-таки не
сравнится со зрением.
Цзян Ханьчжэн: «Не зря говорят, что ширма — при-

манка красавицы».
Чжан Чжупо: «Когда в доме есть некрасивая молодая
служанка, есть смысл разговаривать с ней через дверь,
а если служанок несколько — слушать, как они шеп-
чутся между собой».
280
Ни Юнцин: «А если прелестная девушка наделена

грубым голосом, что делать тогда?»
42
Лучше быть бедным и жить в покое и праздности, чем быть
богатым и всю жизнь изнемогать в трудах. Лучше стыдить-
ся своего богатства, чем гордиться своей бедностью.
Цао Шиань: «Если богатый и знатный может жить

в покое и праздности, он, можно сказать, умеет сты-
диться».
Сюй Шилю: «Если богатый и знатный стыдится себя,
он может жить в покое и праздности».
Чжан Чжупо: «Кто стыдится покоя и праздности,
будет богатым и знатным».
Чжан Юйань: «Кто покоен и празден, может гордить-
ся собой, а кто изнемогает в трудах, должен стыдить-
ся себя».
43
Глаз не может видеть себя, нос не может обонять себя, язык
не может попробовать себя на вкус, палец не может дотро-
нуться до самого себя, и только ухо может слышать себя.
Младший брат Мушань: «Но разве не сказано, что

“сознание ни в чем не пребывает”, и оно “слушает и не
слышит”?»
Чжан Чжупо: «Сознание может доверять себе».
Монах Шиэнь: «Старинная поговорка гласит: “Око
и бровь друг друга не узнают, потому что они слиш-
ком близки друг к другу”».
281
44
Звуки вообще лучше слушать издали, и только звуки
цитры хорошо слушать и издали, и вблизи.
Ван Минъю: «Шум соснового бора и водопада, звуки

флейты и свирели, чтение нараспев, звон колокола
и декламацию сутр следует слушать издали. Но тон-
кости звучания цитры, пение и шорохи снегопада надо
слушать вблизи».
Пан Тяньчи: «Все цвета лучше разглядывать вблизи, но
краски горных склонов прекрасны, когда созерцаешь их
и издали, и вблизи».
45
Цветы, которые приятно одновременно созерцать и обо-
нять, это слива, хризантема, орхидея, нарцисс, роза
и фиалка. На все прочие можно только смотреть. Среди
тех, у которых прекрасны и цветы, и листья, на первом
месте стоит бегония, на втором — лотос, а за ними следу-
ют яблоня, красный мак и нарцисс. У бананового дерева
листья красивее цветов. А у магнолии и мирта некрасивы
и цветы, и листья.
Чжан Чжупо: «Растение, которое прекраснее всех

только благодаря его листьям, — это бамбук».
46
Возвышенные отшельники не любят говорить о делах
государева двора, но в исторических книгах только о том
и говорится. Неужто наши мудрецы хотели, чтобы мы не
читали исторических книг?
282
Чжан Чжупо: «Те, кто рассуждает о возвышенных

предметах, только хотят прослыть людьми, живу-
щими в уединении. Настоящий отшельник вполне
может заниматься государственными делами».
47
Облака в небесах вечно изменчивы. Иногда они наслаива-
ются уступами, словно горные пики, иногда они прозрач-
ны, как вода, иногда своими очертаниями напоминают
зверей и птиц, рыб и людей. Вот почему из всех вещей
в мире облака рисовать труднее всего. А изображения
облаков, которые мне доводилось видеть, — это просто
одно название.
Чжан Чжупо: «В облаках есть передняя и задняя

стороны, внутренность и внешность. Одна сторона
может быть ярко освещена солнцем, а другая может
находиться в тени.
Верно сказано, что доселе не было живописца, который
умел рисовать облака. Это не значит, что в “Прозрач-
ных тенях снов” все сказано верно».
48
Полнота счастья: жить в мирные времена среди гор и вод
под управлением бескорыстного начальника, иметь
достаток в доме, умную жену и талантливых детей.
Сюй Шаолинь: «Жаль, если всем этим будет наслаж-

даться пошлый и глупый человек».
Цзян Ханьчжэн: «Вот так чернолицый Лао-цзы[283]
мечтал бы о том, чтобы сотворить ад».
283
У Дайгуань: «Это все равно что облизываться на

хороший кусок мяса в лавке мясника».
Ли Лиюань: «Умная жена — это хорошо. Но нужна
еще и долгая жизнь, иначе счастье не будет полным».
49
Качество изделий в последнее время становится все
лучше, а их цена все время снижается. Должно быть,
жить мастерам становится все хуже.
Чжан Чжупо: «Причина этому, наверное, бедность,

которая заставляет работников трудиться больше,
а продавать свой товар дешевле. Если бы люди не были
бедны, разве стали бы они продавать так дешево?»
50
Когда мы ставим цветы в вазу, ее размеры должны соот-
ветствовать букету, а вот цвет не должен быть таким же,
как у цветов.
Чжан Чжупо: «При такой заботе о красоте цветы долж-

ны бы без сожаления расставаться со своим стеблем.
Им следовало бы радоваться своему новому жилищу».
Ван Мицао: «Надобно знать, что благодаря контра-
стам рождается ощущение цельности».
51
Весенний дождь — словно государев указ о награде.
Летний дождь — словно государев указ о помиловании.
Осенний дождь — словно погребальная песнь.
284
Чжан Кайши: «Я вечно живу в нужде и не ем досыта,

и летний дождь для меня — как добрая пампушка».
Чжан Чжупо: «Когда слишком много остроумных
суждений, это выглядит не очень утонченно».
52
Тот, кто в десять лет необыкновенный мальчик, в двад-
цать с лишним — талантливый юноша, в сорок с лиш-
ним — государственный муж, а в шестьдесят — святой
небожитель, прожил свою жизнь сполна.
Чжан Чжупо: «Необыкновенным мальчиком и та-

лантливым юношей бывают благодаря собственной
природе. Государственным мужем становятся благо-
даря правителю, а святым — благодаря Небу. Случа-
ется такое редко».
Гу Тянъю: «Стать святым небожителем в шестьде-
сят лет как будто еще рано».
53
Воин, который не судит легкомысленно о войне, — уче-
ный человек среди военных. Ученый человек, который
не следует господствующим мнениям, — воин среди
ученых.
Мэй Динцзю: «В последнее время вокруг стало много

ученых людей, которые не следуют принятым мнени-
ям. Среди них есть даже те, кто предан духовному
совершенствованию».
Гу Тяньши: «В таком случае и нашего автора можно
назвать воином? Да это курам на смех!»
285
54
Ученый человек, рассуждающий о военных делах, — ка-
бинетный стратег. Полководец, рассуждающий о словес-
ности, — уличный грамотей.
У Цзенань: «В наше время полководец, рассуждающий

о военном искусстве, — это только кабинетный
стратег. А ученый, рассуждающий о словесности,
слишком часто похож на уличного грамотея».
55
Чувство должно соприкоснуться с отчаянием, и тогда оно
будет подлинным. Талант должен закалиться пережива-
ниями, и тогда он будет безупречен.
Лу Юныии: «Такое мог сказать только человек, наде-

ленный подлинными чувствами, и прирожденный
писатель».
Гу Тяныии: «Не предаваясь целиком «воздержанию
сердца», невозможно соединить талант с чувством».
Барышня Хуэйчжу: «Мне знаком жар страсти, но мне
недоступны переживания, рождаемые талантом».
56
Цветы, прекрасные на вид, обычно не источают аромата,
а те, которые имеют пышные бутоны, не приносят плода.
Как же редок в мире всесторонний талант! Впрочем,
лотос обладает всеми этими свойствами.
Инь Жицзе: «От корня до верхушки и от цветов до

семян — все в лотосе пусто и все имеет применение.
286
Поистине, лотос — это само воплощение совершен-

ства!»[284]
Гуаньюй: «Лотос цветет очень короткое время, так
что он, можно сказать, являет собой «полноту совер-
шенства», но «неполноту счастья»».
Ван Даньлу: «Я бы хотел, чтобы у плодов личжи были
красивые цветы, а пионы давали прекрасные плоды».
Ю Цзиньюн: «Совершенный талант всегда возбуждает
зависть. Вот почему лотос называют благородным
мужем в царстве цветов».
57
Сочинить новую книгу — это достижение, которое будут
помнить тысячу осеней.
Растолковать старинную книгу — это заслуга,
которую не забудут десять тысяч лет.
Хуан Цзяосань: «Среди трудных дел в этом мире

написание комментариев стоит на первом месте.
В каждой фразе нужно раскрывать заветные мысли
автора».
Чжан Чжупо: «Составление комментариев вовсе не
трудно — тут требуется только покой души. Трудно
лишь найти для этого подходящие время и место».
58
Просить известного ученого быть учителем твоих детей,
удаляться на знаменитую гору для того, чтобы готовить-
ся к экзаменам на ученое звание, и просить именитого
ученого править твои сочинения — вот три вещи, кото-
рые не подобает делать.
287
Чэнь Канчжоу: «Так поступают из тщеславия, не

думая о том, прилично ли это делать».
Инь Жицзе: «Вы только подумайте, что такое слава
в наши дни!»
59
Облако становится радужным, когда отражает солнеч-
ные лучи. Поток становится водопадом, когда наталкива-
ется на скалу. Вещи приобретают новые свойства в зави-
симости от того, с чем они вступают в отношения. Вот
почему в нашей жизни так много значит дружба.
Чжан Чжупо: «Без солнца облако не будет светлым,

без скалы поток не станет бурным. Вот почему мы
должны очень тщательно выбирать друзей».
60
Произведения выдающегося писателя можно любить
и чтить, и я стараюсь подражать им. Произведения
прославленного писателя[285] можно любить и чтить, но
подражать им нельзя. Если не удается освоить стиль
выдающегося писателя, это будет лишь, так сказать,
творческая неудача — ошибка невеликая. Но если не
удастся перенять стиль прославленного писателя, это
будет полный провал.
Хуан Цзюцзяо: «Яне согласен. Более всего мне неприят-

ны те, что тщатся прослыть великими писателями».
Инь Жицзе: «Он говорит так потому, что не постиг
дух великих писателей, а судит только по поверхности
вещей».
288
Чжан Чжупо: «В наше время немало таких, которые

прочли несколько книг и думают, что ни в чем не
уступают великим писателям».
61
Север, юг, запад, восток: всегда можно точно определить
место. Спереди, сзади, справа, слева: никогда нельзя
точно определить место.
Чжан Чжупо: «Я полагаю, что в круговороте Неба

и Земли, смене дня и ночи тоже нет определенного
места для востока и запада, севера и юга. А если выйти
за пределы Неба и Земли, Небо и Земля будут иметь
определенное место».
62
Я всегда говорил, что и учение буддистов, и учение
даосов не следует запрещать, а те правители, которые
в прошлом так поступали, совершали ошибку. Ведь ког-
да мы восходим на священную гору, найти место для
отдыха, чтобы выпить и перекусить или укрыться от
грозы, как правило, можно только в каком-нибудь
храме. Иногда путешествие занимает не один день,
и ночью на тебя может напасть тигр или леопард,
так что нет возможности устроить ночлег прямо на
дороге. Но даже и в городах храмы нужны, во-первых,
как постоялые дворы для проезжающих и, во-вторых,
как места отдыха для носильщиков, а в-третьих, —
как трактиры, где можно отдохнуть и выпить чаю
в жаркий летний день или съесть горячий суп в зим-
нюю пору. Все это основывается на практических
289
соображениях и никак не связано с учением о воздая-

нии за добро и зло.
Чжан Чжупо: «Было бы неплохо приспособить все

храмы для этих целей и освободить их прислужников
от исполнения обрядов, чтения сутр, отбивания
поклонов статуям божеств и проповедей о воздаянии за
содеянные добро или зло. Пусть себе пьют вино, едят
мясо, женятся и рожают детей».
63
Пусть даже ты неискусен в письме, все же писчие кисти
и тушечницу надобно выбирать самые лучшие. Пусть
даже ты неискусен во врачевании, все же лекарства дома
держать надобно. Пусть даже ты неискусен в игре в шаш-
ки, все же шашечную доску следует держать наготове.
Цзян Ханьчжэн: «Пусть даже ты не любитель вина,

а винный погребок в доме надобно завести».
Гу Тянью: «Пусть даже ты не охотник до женщин,
а красивую служанку в доме надобно держать».
Би Ювань: «Пусть даже ты неискусен в военном деле,
а без лука и стрел в доме никак нельзя».
64
Монахи не обязательно должны воздерживаться от вина,
но они должны воздерживаться от суетности. Женщины
не обязательно должны быть сведущи в литературе, но
они должны обладать хорошим вкусом.
Чжу Цигун: «Вообразите, что будет, когда монах-пья-

ница встретится с неграмотной красоткой!»
290
Монах Фуцунь: «Последователям Будды в миру это

суждение дает право пьянствовать с легким сердцем».
Ди Дунъю: «Было бы хорошо, если бы монахам запре-
тили просить милостыню».
65
В саду камни под сливой должны быть «древними»,
камни под сосной должны быть «неуклюжими», камни
в зарослях бамбука должны быть «худыми», а камни в ми-
ниатюрном саду на подносе должны быть «изящными».
Чжоу Синъань: «Читая эти суждения о камнях,

понимаешь ценность всех девяти разрядов людей»[286].
66
По отношению к себе будь прохладен, как осень. По
отношению к другим будь теплым, как весна.
Сунь Сунцю: «Благородный муж выделяется среди

других тем, что никогда не склочничает».
Чи Хуэйань: «Таи в себе свою весну и свою осень».
67
Есть немалое различие в том, когда слушаешь звуки
лютни под сосной, пение свирели под луной, журчанье
вод на берегу ручья или чтение нараспев священных
книг в горной обители.
Чжан Чжупо: «Различие это трудно объяснить непо-

священным».
291
Ни Юнцин: «Но тот, кто поймет его, сможет на-

слаждаться всяким чистым звучанием».
68
При лунном свете наставления истине чань кажутся еще
более проникновенными, рассказы о героях — еще более
волнующими, беседы о стихах — еще более задушевны-
ми, а встреча с красавицей делает чувства еще более
возвышенными.
Юань Шидань: «А теперь вообразите официальный

банкет в жаркий день, сдачу экзамена в зимнюю пору,
когда вокруг лежит снег и лед, и беседу с ученым
педантом в дождливый день. Как вы будете себя
чувствовать?»
69
Есть горы и воды, которые существуют на земле, в карти-
не, во сне и воображении.
Красота гор и вод на земле состоит в величии
и разнообразии. Красота гор и вод в картине состоит
в богатстве оттенков туши и свободе движения кисти.
Красота гор и вод во сне состоит в их непрерывной
переменчивости. А прелесть гор и вод в воображении
состоит в том, что они соответствуют нашим мечтам.
Чжоу Синъюань: «В книге “Прозрачные тени снов”

тоже есть своя красота постоянно меняющихся
видов».
Инь Жицзе: «В литературе изящество и переменчи-
вость пейзажей передать еще труднее».
292
293
Цзян Ханьчжэн: «Но эта переменчивость неприятна,

когда она нарочита».
Ю Сянцзу: «Порою, когда мы попадаем в трудное
положение, воды иссякают, а горы пропадают».
70
Если, устраивая свой сад, ты хочешь получить результат
через день, сажай банановое дерево. Если рассчитываешь
на год, сажай бамбук. Если рассчитываешь на десять лет,
сажай ивы. А если смотришь вперед на сотню лет, сажай
сосны.
Чжоу Синъюань: «А тому, кто смотрит вперед на

тысячу лет, не лучше ли писать книги?»
Чжан Чжупо: «Если смотришь вперед на сто поколе-
ний, сажай добродетель».
71
Дождливый день весной хорош для чтения. Дождливый
день летом хорош для игры в шашки. Дождливый день
осенью хорош для размышлений о пережитом. А в
дождливый день зимой хорошо пить вино.
Чжоу Синъюань: «Среди дождей всех времен года, шум

осеннего дождя — самый неприятный. Но в любую
пору под шум дождя хорошо пить вино».
72
Стихи в старинном вкусе хороши, когда дышат осенью.
Арии для опер хороши, когда дышат весной.
294
Цзян Ханьчжэн: «Осень — это пора печали, но и скорбь

должна выражаться естественно».
73
Нет необходимости пользоваться лучшей кистью и ту-
шью, когда переписываешь что-то для себя, но, делая
надпись кому-нибудь в подарок, нужно непременно
выбирать и лучшую кисть, и лучшую тушь. Точно так же
не обязательно держать в доме превосходное собрание
книг, но издания, которые используются для справок,
должны быть лучшими.
Гуляя среди гор и вод, не обязательно искать
лучший вид, но пейзаж в том месте, где ты намерен
построить себе уединенную хижину, должен быть
изысканным.
Мао Пицзян: «Женщины, с которыми имеешь мимо-

летную связь, не обязательно должны выделяться
красотой, но любовница, которую собираешься взять
к себе в дом, должна быть красива».
Ни Юнцин: «Эти суждения о неодинаковой ценности
вещей учат тому, как управляться с миром».
74
Если человек не великий мудрец и не достойнейший из
мужей, разве может он все знать?
Выше всех те, кто, зная что-нибудь, знают, что их
познания ограниченны, и хотят знать еще больше.
За ними идут те, кто знают что-то одно, но соглаша-
ются и с другой точкой зрения, когда узнают ее. За ними
идут те, кто не отвергает другие точки зрения. Ниже всех
295
стоят те, кто знает что-то одно и ненавидит тех, кто

указывает им на что-то другое.
Чжоу Синъюань: «Только умный человек умеет

слушать других».
Ни Юнцин: «Это воистину великая истина всех
мудрецов, высказанная простыми словами».
75
Записанное в летописях — это мир, длящийся во време-
ни. Нанесенное на карты — это мир, развертывающийся
в пространстве[287].
Ю Хуэйань: «Все происходящее в мире — это про-

странство первозданного хаоса».
Гу Тянью: «Меня всегда занимало, где в мире находит-
ся Небесный дворец и откуда в мир исходит дыхание
ада. Все-таки в мире есть вещи, которые невозможно
уразуметь».
76
Восемь триграмм Прежденебесного порядка распо-
лагаются по вертикальной оси. Восемь триграмм
Посленебесного бытия располагаются по горизонталь-
ной оси[288].
У Цзенань: «Смотри хоть по вертикали, хоть

по горизонтали, а все равно ничего не разглядишь».
Цянь Мутянь: «Зачем же быть таким безучастным
к делам?»
296
77
Держать книги дома нетрудно, а трудно заглядывать
в них. Заглядывать в книги нетрудно, а трудно вчиты-
ваться в них. Вчитываться в книги нетрудно, а трудно
приложить их мудрость к делу. Приложить книжную
мудрость к делу нетрудно, а трудно ее запомнить.
Ван Жуйжэнь: «Кто умеет запоминать книжную

мудрость и пользоваться ею, тот и умеет держать
у себя книги».
Чжан Чжупо: «Запоминать мудрость, конечно, труд-
но, а применять ее к делу еще труднее».
78
Легко найти понимание среди своих друзей, трудно
найти понимание среди своих женщин. А сделать так,
чтобы правитель и его подданные понимали друг друга,
еще труднее.
Ван Минъю: «Труднее найти понимание у жены,

нежели у наложницы, и вдвойне труднее добиться
понимания между женой и наложницей».
Чжан Чжупо: «Трудно найти понимание также среди
братьев».
Цзян Ханьчжэн: «А вот боги и духи, кажется, понима-
ют нас неплохо».
79
Что такое добрый человек? Кто не причиняет вреда
людям, тот и есть добрый человек.
297
Что такое злой человек? Кто вредит людям, тот

и есть злой человек.
Цзян Ханьчжэн: «Но есть и такие, кто вредят людям,

но пользуются доброй репутацией, и такие, кто извле-
кают выгоду, стараясь выглядеть бескорыстными».
80
Полнота счастья: иметь время читать книги; иметь время
помогать людям; обладать достаточной ученостью, чтобы
писать книги; быть избавленным от обязанности выслу-
шивать споры; иметь знающих и верных друзей.
Инь Жицзе: «Я — человек не очень везучий, должен

искать свое счастье, стараюсь всегда быть осмотри-
тельным — и не более того».
Ян Шэнцао: «Будет жаль, если все это счастье доста-
нется какому-нибудь пошляку».
Ван Данлу: «Такая полнота счастья доступна только
нашему автору».
81
В жизни нет ничего приятнее праздности, но не пото-
му, что ты можешь бездельничать. Когда празден, ты
можешь в свое удовольствие читать книги, осматри-
вать достопримечательности, встречаться с друзьями,
пить вино, писать. Что в мире может принести больше
радости?
Чэнь Хэшань: «В таком случае ты всегда будешь очень

занят».
298
Ю Хуэиань: «Древние говорили: “Укради праздность

у занятости”. Такая “кража праздности” тоже в своем
роде искусство»[289].
Ли Жоцзинь: «Настоящей праздности достичь нелег-
ко. Когда имеешь эти пять удовольствий, и мечтать
о праздности нет нужды».
82
Литературное сочинение — это пейзаж на столе. Пей-
заж — это литературное сочинение на земле.
Ли Шэнсюй: «Однако же сочинение должно обладать

блистательным изяществом, и только тогда его
можно уподоблять пейзажу. А пейзаж должен обладать
необыкновенными красотами, и только тогда его
можно уподоблять литературному произведению».
83
Среди знаменитых романов «Речные заводи» — книга
гнева, «Путешествие на Запад» — книга прозрения,
«Цзинь, Пин, Мэй» — книга печали.
Цзян Ханьчжэн: «Некоторые говорят, что “Цзинь,

Пин, Мэй” — распутная книга. Они напоминают мне
тех, которые едят “свинину от Дунпо”[290] и дума-
ют, что они уже могут судить о поэзии Дунпо».
Инь Жицзе: «А “Прозрачные тени снов” — это книга
отдохновения».
Чжу Цигун: «Я бы сказал, что это книга настроений».
Пан Тяньчи: «“Прозрачные тени снов” — это книга
ненависти и книга медитации».
299
84
Вообще говоря, чтение доставляет удовольствие. Но,
читая исторические книги, мы редко радуемся и часто
впадаем в гнев. И все же в конце концов даже этот гнев
оказывается источником радости.
Чжан Чжупо: «Вместо того чтобы гневаться или

радоваться, лучше забыть обо всем и войти в царство
Великого Наслаждения».
85
Тот, кто откроет в старых книгах смысл, не высказанный
древними, прослывет гением среди пишущих людей.
Тот, кто сможет выразить заветные чаяния твоих домо-
чадцев, станет твоим самым близким другом.
Сунь Кайсы: «В этом суждении выражен весь смысл

книги нашего автора».
Би Ювань: «У меня найдется несколько гениаль-
ных книг. И почему только люди не хотят их чи-
тать?»
Лу Юньши: «Книга “Прозрачные тени снов” раскрыва-
ет смысл, остававшийся скрытым прежде, говорит
о том, о чем нелегко поведать, и, подобно раскатам
грома, возвещает великую истину. Она заслуживает
славы».
86
У достойного человека непременно должен быть близ-
кий друг. Близкий друг — это не обязательно тот, кто
300
поклялся быть вместе с тобой и в жизни, и в смерти,

а тот, кто, даже находясь за тысячи верст, хранит тебе
верность, невзирая на порочащие слухи, и старается
оправдывать тебя перед теми, кто разносит ту хулу; кто
сам уладит твои денежные дела, ничего тебе не сообщая
и не страшась уронить свою репутацию. Вот что такое
близкий друг.
Ши Тянъвай: «Я бы хотел, чтобы наш автор был мне

таким другом».
87
Тот, кто душой раскован
и сам собой восхищен,
выбирает себе в друзья
лишь цветы да птиц. Тот,
кто душой честен и не ищет
признания, заключает
в свои объятья небесную
дымку.
Цзян Ханъчжэн: «Су Дунпо

говорил: “В таком состоянии
как будто есть мысли и как
будто их нет”».
88
Можно забыть обо всем на свете, но трудно забыть о мир-
ской славе. Можно быть равнодушным ко всему на свете,
но только не к трем чаркам вина.
301
Чжан Чжупо: «Я слышу здесь крик неугомонного

петуха, которому не терпится найти счастье на дне
кувшина с вином».
Ван Даньлу: «Я по натуре своей не переношу вина,
а вот о мирской славе забыть не могу».
Лу Юньши: «Мечтать о славе — не такое уж плохое
занятие. Даньлу сказал верно».
89
Листья водяного каштана можно есть и можно носить на
себе[291]. Из металла и камня можно делать предметы,
и их тоже можно принимать вовнутрь.
Чжан Чжупо: «Понятно, почему Чжоу Дуньи[292]

беспокоился только о еде и одежде».
Ван Сычжи: «А похожи ли на Чжоу Дуньи те, кто
беспокоится о еде и одежде в наши дни?»
90
Приятно слуху и в то же время приятно зрению: игра на
цитре и на свирели. Приятно слуху, но неприятно зре-
нию: игра на флейте и на трубе.
Ли Шэнсюй: «Приятно зрению, но неприятно слуху:

красавица с голосом, напоминающим львиный рык.
Неприятно зрению и одновременно неприятно слуху:
заносчивый юнец с уродливым лицом, который мелет
чушь».
Пан Тяньчи: «Приятно слуху и одновременно приятно
зрению: человек с приятной внешностью, умеющий
хорошо говорить».
302
91
Любоваться красавицей за утренним туалетом лучше
после того, как она напудрит лицо.
Ю Даньсинь: «Знает ли наш автор, когда лучше любо-

ваться красавицей во время ее вечернего туалета?»
Чжоу Пинчи: «Молчите! Молчите!»
Пан Тяньчи: «Для вечернего туалета лучшее время —
когда красавица слегка захмелела. Но в такое время все
плывет и перед собственными глазами».
92
Я не знаю, что было на свете до того, как я родился.
Действительно ли в эпоху Чуньцю[293] была такая краса-
вица, как Сиши?[294] Вправду ли при династии
Цзинь[295] жил такой красавец, как Вэй Цзе? Жил ли во
времена цзиньского императора Ань-ди[296] такой
любитель вина, как Тао Юаньмин? Была ли в годы цар-
ствования Тяньбао такая женщина, как Ян Гуйфэй?[297]
Жил ли в годы царствования Юаньфэн[298] такой поэт,
как Су Дунпо?[299] В истории было гораздо больше
людей, достойных упоминания. Я привожу эти имена
потому, что они известнее других.
Цзи Боцзы. «О тех, кто жил прежде нас, даже если это
такие известные люди, как Тао Юаньмин и Су Дунпо,
мы ничего не можем знать доподлинно».
Ван Минъю: «Дело не в этом. Наш автор сам сказал,
что хочет жить в одно время с самыми красивыми
людьми. Быть может, Сиши и Вэй Цзе и в самом деле
жили не прежде него?»
303
Чжэн Пошуй: «Восторг и скорбь, любовь и ревность во

все времена одни и те же. Красавица не должна быть
женой, великий ученый не должен иметь друзей. Зачем
же интересоваться тем, как они жили? Наш автор —
поистине страстный любитель чувств».
93
Литературное сочинение — это узор из слов, а узор —
это литературное сочинение без слов. И то и другое
имеют общий исток.
94
Нестерпимо больно видеть, как опадают цветы, как
заходит луна, как прежде времени умирает красивая
женщина.
Чжу Цигун: «Я не уверен, что это суждение истинно.

Неужто вы хотите, чтобы красавица дожила до
такого возраста, когда ее лицо сплошь покроют мор-
щины, а во рту не останется зубов?»
95
Выращивая цветы, нужно любоваться ими, когда они
распускаются. Созерцать луну надо в тот момент, когда
она становится полной. На красавицу лучше смотреть,
когда она весела и довольна собой. Иначе все наши
труды и терпение окажутся напрасными.
Ван Пуань: «Это суждение развивает предыдущее.

Если сказано, что невыносимо смотреть, как опадают
304
цветы, это значит, что любоваться ими нужно тогда,

когда они распускаются»[300].
96
Цветы сосны годятся для замера емкостей, семена сосны
годятся для изготовления благовоний, из веток сосны
хорошо делать мухогонки, в тени сосны приятно отды-
хать, а шум ветра в соснах — все равно что пение флейты.
Отшельник, живущий в сосновой роще, будет иметь
всего в избытке.
Ши Юйшаны «Не забудь, что ты жаловался на обилие

больших муравьев под соснами».
Цзян Ханьчжэн: «Если под соснами много больших
муравьев, почему бы не стать их царем?»
Ши Тяньвай: «В таком случае можно, лежа под сосна-
ми, вообразить, что ты находишься в хрустальном
дворце на дне моря, а над тобой бегают толпы тво-
их слуг».
97
На ясную луну лучше смотреть снизу вверх, а на луну
в облачной дымке лучше смотреть с высоты.
Кун Дунтан: «Вот суждение, сполна раскрывающее

секрет любования луной».
98
У младенца нет своего разумения. Его глаза не умеют
отличить красивое от безобразного, его уши не отличают
305
звучание стройного от нестройного, нос не различает

запахов приятных и неприятных, а вот пищу приятную
или неприятную на вкус он, даже еще ничего не сообра-
жая, различает очень хорошо. Видно, не зря Гао-цзы[301]
утверждал, что удовольствие от вкусной пищи и плотские
желания более всего свойственны человеческой природе.
Ван Цзычжи: «То, чего не может человек, берет на себя

Небо. А то, что человек может, дарует ему Небо.
Отсюда можно видеть, что Небо устанавливает все
полезное в нашей жизни. А слова Гао-цзы о вкусной
пище и плотских желаниях, по-моему, не имеют
к этому отношения. Удовольствия, вызываемые всеми
пятью органами чувств, как раз и составляют челове-
ческую природу».
99
В повседневной жизни нет нужды делать заметки, а читая
книгу, нельзя не делать заметок. В повседневной жизни
нехорошо быть жадным, а вот в покупке книг нельзя не
быть жадным. В повседневной жизни негоже быть безрас-
судным, а, делая добро, нельзя быть рассудительным.
Чжан Чжупо: «Мне обычно лень делать пометки, так

что я пишу одно слово: “нет”».
Ян Шэнцао: «Тот, кто без устали творит добро,
слишком печется о своей репутации».
100
Пей вино, но не буйствуй во хмелю. Люби женщин, но не
истощай своих сил. Трудись ради денег, но не позволяй
306
им владеть твоим сердцем. Живи неистово, но не теряй

головы.
Юань Чжунцзян: «Есть и такие, которые ни в чем не

знают меры и благодаря этому приобретают славу
выдающихся людей».
Ван Бицао: «Вот так можно явить образец благоче-
стия, укрепить свои жизненные силы и упокоить
свой дух».
101
Литературная слава может заменить собой карьеру
ученого. Бескорыстие и скромность могут заменить
несметные богатства. Непорочное поведение может
заменить долгую жизнь.
Не Цзинжэнь: «Но если известный ученый выдержива-

ет экзамен на высшее ученое звание, а кроме того,
богат, может вести безыскусный образ жизни, не
превращаясь в раба своего богатства, и получает
чистое наслаждение от своей праздности — разве не
следует причислить такого человека к сонму бес-
смертных небожителей?»
Фань Жушоу: «Боюсь, что такими мыслями любят
утешать себя бедные ученые, а проку от них нет
никакого».
Цзэн Цинли: «Говорят, что, если человек сидит без
дела целый день, этот день будет для него длиной, как
два, и, стало быть, семьдесят лет его жизни превра-
тятся в сто сорок».
Ши Тяньвай: «Постигните истину отступления на
шаг, которой учил Лао-цзы».
307
102
Мы можем сдружиться с древними людьми не только
читая их книги. Древние становятся нашими друзьями,
даже когда мы только созерцаем начертанные ими
письмена.
Чжан Чжупо: «Кто сможет стать другом древних,

созерцая начертанные ими письмена, сможет сопере-
живать всему, что случается в пределах Девяти
Равнин»[302].
103
Самая бесполезная трата денег: подносить угощение
монаху. Самая бесполезная трата литературного талан-
та: сочинять молитву о долгой жизни.
Чжан Чжупо: «Самые бесполезные раздумья: печа-

литься о своей бедности. Самое бесполезное учение,
учиться с мечтой о славе».
Инь Цзяньтан: «Если пишешь в благодарность кому-
нибудь, то можно написать и молитву».
Пан Тяньчжи. «Самое полезное благодеяние: прислать
мне несколько экземпляров “Прозрачных теней”».
104
Лучше иметь умную жену, чем красивую наложницу,
и лучше иметь душевный покой, чем горы золота.
Чжан Чжупо: «Поистине, нет предела нашим желани-

ям! Как можно заполучить красивую наложницу, не
308
имея прежде умной жены? И как можно иметь душев-

ный покой, не имея денег?»
Чжан Юйань: «Речь идет о том, что то и другое нельзя
получить одновременно. И действительно: есть много
богачей, которые не могут обрести душевный покой».
105
Лучше восстановить старый храм, чем построить новую
обитель. Лучше вдумываться в произведения древних,
чем читать новые книги.
Чжан Чжупо: «Эти слова принадлежат тому, кто

в самом деле умеет читать, кто прочел много книг
и некоторые книги перечитал несколько раз».
106
Письмена и картины имеют общий исток. Это можно
видеть из того, что среди шести составных частей пись-
менных знаков образ стоит на первом месте[303].
Чжан Чжупо: «За все прошедшие века никто не смог

так точно выразить эту истину в одной фразе».
107
У человека, загруженного делами, садик должен нахо-
диться рядом с домом. Человек, живущий в праздности,
может позволить себе иметь сад вдали от дома.
Чжан Чжупо: «Человек, по-настоящему праздный,

сделает своим домом сад».
309
108
Вино может заменить чай, а чай не заменит вина. Стихи
могут заменить прозу, а проза не заменит стихов. Опер-
ная ария может заменить песню, а песня не заменит
арии. Луна может заменить лампу, а лампа не заменит
луны. Письмо может заменить устное слово, а устное
слово не заменит письма. Служанка может заменить
слугу, а слуга не заменит служанку.
Цзян Ханьчжэн: «Если служанка будет как слуга, она

станет слишком близка хозяину. Как бы тогда не
пришлось услышать львиный рык к востоку от
реки»»[304].
Младший брат Мушань: «Мой старший брат на
пирушках больше всего боится, что луна не сможет
заменить фонарь».
Юй Сянкэ: «Если слуга заменяет служанку, это
означает конец женской власти».
Суп Цзыфа: «Только во дворце императора слугам
не возбраняется выполнять роль служанок, посколь-
ку там прислуживают скопцы. Когда оскопленный
слуга входит в покои государыни, тут есть о чем
задуматься».
109
Небольшое возмущение в душе можно устранить ви-
ном. Большое возмущение в мире иначе как мечом не
устранишь.
Чжоу Синъюань: «Так утопите свои печали в чаше

с вином, глядя на меч!»
310
Чжан Чжупо: «Секрет умиротворения мира с помо-

щью меча недоступен даже Иньлян[305]».
Чжан Юйань: «Не думаю, что Небо с готовностью
вручит такой меч людям. Подобное оружие может
породить еще большую смуту».
Ю Хуэйань: «О, Лунцюань[306] и Тайэ[307]! Вы
знаете меня! Я знаю, как употребить вас в деле».
110
Когда обстоятельства вынуждают нас льстить, это лучше
делать не письменно, а устно.
Когда мы не можем удержаться от брани, это тоже
лучше делать не письменно, а устно.
Сунь Баоэнь: «Боюсь, порою мы и вправду не можем

себя сдержать».
Чжан Чжупо: «Первая фраза в этом суждении помога-
ет нам хранить благочестие, а вторая помогает
хранить добродетель».
Чжан Юйань: «Она не только позволяет сберечь
добродетель, но и дает возможность избежать
беды».
Гу Тяньши: «В наши дни есть писатели, которые
употребляют свой талант только на сочинение
панегириков. Наш автор не догадывается об обстоя-
тельствах, которые побуждают их к этому. Серд-
цем он пребывает в обществе возвышенных мужей
эпох Тан и Сун».
Лу Юньши: «В старину на писчих кистях писали:
«Любезная кисточка, ты можешь выйти невреди-
мой из воды, но можешь погибнуть, когда начнешь
писать». Конечно, есть панегирики, в которых можно
311
разглядеть критические выпады, но было бы лучше

вовсе не изливать их на бумаге».
111
Страстный человек обязательно любит женщин, но люби-
тель женщин не обязательно страстный человек. У краси-
вой женщины обязательно несчастливая судьба, но жен-
щина, у которой много несчастий в жизни, не обязатель-
но красива. Талантливый поэт всегда любит вино, но
любитель выпить не обязательно талантливый поэт.
Чжан Чжупо: «Следовало бы отличать любовную

страсть от настоящей любви. Несчастья могут быть
следствием необычайной красоты, но могут быть и не
связаны с нею. Часто это бывает только судьба».
Хун Цюши: «На свете есть поэты, которые не любят
пить».
112
Цветы сливы делают нас возвышенными духом, орхидеи
погружают в глубокую задумчивость, хризантемы воз-
вращают к жизни дикой природы, лотос побуждает
отрешиться от чувственных удовольствий, вишневый
цвет вселяет в душу ликование, пион пробуждает дрем-
лющие силы, банан и бамбук настраивают на поэтиче-
ский лад, цветы бегонии делают игривыми, сосна отвра-
щает от мирской суеты, тунговое дерево очищает нашу
душу, а ива вселяет в сердце волнение.
Чжан Чжупо: «Красавица придает всем цветам их

аромат. Возвышенный муж побуждает все цветы
раскачиваться, словно они танцуют».
312
Ю Цзиньюн: «Ибо у каждого цветка есть свой талант

и своя красота».
У Баоцзя: «А книга “Прозрачные тени снов” пробужда-
ет в читателе желание петь».
113
Вещи, более всего способные тронуть наше сердце: на
небе — луна, среди музыкальных инструментов — цитра,
среди живых существ — кукушка, среди растений — ива.
Ван Бицао: «Когда под ивой играешь на цитре при луне,

а издалека доносится голос кукушки, тогда все пережи-
вания жизни сходятся в одном чувстве».
114
Начитанность хотя и не приносит в жизни выгод, а все же
лучше невежества.
Возвышенность духа заслуживает восхищения, но
она не должна означать незнания жизни как она есть.
Чжан Чжупо: «Можно не соглашаться с тенденциями

времени, но можно ли не понимать, чего требует
время?»
Ю Хуэйань: «Прекрасные слова! Прекрасные слова!»
115
Настоящая красавица лицом подобна цветку, голосом —
птичьему пению, духом — прохладной луне, станом —
гибкой иве, ее кости — что белая яшма, кожа — как
свежий снег, она выступает, словно речка струится,
313
а сердце ее — вдохновенная песнь. Перед такой я не могу

не склониться.
Хуан Цзяосань: «Чтобы сердце красавицы уподобляли

вдохновенной песне — я такого еще не слыхивал».
116
Мухи садятся на человеческое лицо, комары терзают че-
ловеческую плоть. За кого же они принимают человека?
Чэнь Канчжоу: «Они — как бродячие монахи, которые

только просят милостыню».
Монах Цзюньжэнь: «Что они думают о человеке —
это секрет».
Чжан Чжупо: «Вот чему учил Чжуан-цзы»[308].
Ю Хуэйань: «Они думают просто: вот вкусная плоть
и кровь, которые будут для нас прекрасным угощени-
ем. Быть может, мы даже пахнем для них, как лучшая
баранина!»
Лу Юньши: «Вокруг нас собираются существа, кото-
рые ведут себя как кровососы, хотя они и не комары.
Хотя они выглядят точь-в-точь как люди, но сосут
нашу кровь, словно комары. За кого же они нас прини-
мают?»
117
Есть люди, живущие уединенно среди красот гор и вод
и не понимающие прелестей своей жизни. Таковы рыба-
ки, дровосеки, крестьяне, монахи буддийские и даосские.
И есть люди, владеющие садами, павильонами и краси-
выми женщинами и не умеющие пользоваться прелестя-
314
ми того, чем обладают. Таковы богатые купцы и знатные

вельможи.
Младший брат Мушань: «Есть люди, которым

попадаются самородки с гор и жемчужины со дна моря,
а они не могут ими воспользоваться, — таковы повара.
Есть люди, которые имеют книги с застежками из
слоновой кости, а они не могут их прочитать, — та-
ковы книжные торговцы.
118
Любой цвет может быть слишком ярким и слишком
тусклым. Только черное и белое не могут быть чересчур
яркими.
Ду Чацунь: «Неужели ты не слышал, что во време-

на Танской династии жил человек по имени Ли
Тайбо?»[309]
Цзян Ханъчжж: «И разве не слышал слова: «Темное
и еще более темное?»[310]
Ю Хуэйань: «Об этой истине давно известью. Вот
и Лао-цзы сказал: “Знай свое белое, храни свое чер-
ное”»[311].
119
Когда, читая «Речные заводи», доходишь до рассказа
о том, как Луда побеждает Чжэньуаньси или как
У Сун раздирает тигра голыми руками, невольно раду-
ешься.
Если человеку доводится пережить такие минуты
радости, можно считать, что он прожил свою жизнь не
315
напрасно. А если он не переживал ничего подобного, он

может написать прекрасную книгу.
Чжан Чжупо: «Такие мгновения радости могут

прийти только нечаянно. Нельзя пережить их
нарочно».
Младший брат Мушань: «Если бы старший брат мог
убить Чжунгианьского волка[312], он бы пережил
такую чистую радость».
120
Весенний ветер подобен вину, летний ветер подобен чаю,
осенний ветер подобен дыму, а зимний ветер — все равно
что горчица.
Чжан Чжупо: «Как бы сделать так, чтобы

к нам каждую ночь прилетал восточный[313]
ветер?»
121
Решетки на окнах должны быть изящными. Это значит,
что они должны быть тонкими, а не толстыми. Грубо
исполненный узор на окнах отвратителен.
Цзян Ханьчжэн: «Узор должен быть таким, как на

фарфоре сунского времени».
122
Среди певчих птиц всех приятнее поет серый дрозд,
после него идут иволга и черный дрозд. Однако же
316
иволгу и черного дрозда нельзя держать в клетке. Видно,

у них душа возвышенного мужа: их можно слушать, но
нельзя заставить служить.
Лу Юньши: «В одном стихотворении говорится:

“Иволга уже привыкла к нам, и когда она улетает, она
кричит четыре-пять раз”. Из этих слов можно по-
нять душу птички. Конечно, никак нельзя сажать ее
в клетку».
123
Тот, кто не обременяет себя заботами о хозяйстве, в конце
концов станет обузой для других. Тот, кто не желает быть
щепетильным в своих связях, в конце концов причинит
себе лишние хлопоты.
Ян Шэнцао: «Это предостережение заставляет глубо-

ко задуматься».
Мао Цзаоминь: «Что касается меня, я бы не сожалел,
если бы со мной приключилось такое».
Цзун Цзыфа: «Вредить другим или вредить только
себе — это все-таки не одно и то же».
Цзян Ханьчжэн: «Нынче люди не любят, когда им
доставляют хлопоты Поэтому надо быть осмотри-
тельным».
124
Древние говорили, что чтение развращает женщин.
По-моему, дело здесь не в чтении, а в том, что грамотный
человек у всех на виду, и его пороки тут же становятся
всем известны.
317
Чжан Чжупо: «Вот о чем должен всегда помнить возвы-

шенный муж».
Ли Жоцзюнь: «Целомудренного человека грамотность
делает еще целомудреннее. Распутника грамотность
делает еще распутнее».
125
Тот, кто знает толк в чтении, видит книги даже там, где
их нет. Для него и пейзаж, и партия в шашки, и веселое
застолье, и цветы, и луна — все это книги, которые он
читает. Тот, кто знает толк в путешествиях, видит пре-
красные пейзажи даже там, где их нет. Для него и исто-
рические книги, и пирушка с сочинением стихов, и цве-
ты, и луна — все это пейзажи, которыми он любуется.
Чэнь Хэгиань: «Здесь хорошо сказано о сущности

и хорошего читателя, и хорошего путешественника».
Хуан Цзяосань: «Тот, кто хочет осмысленно прожить
свою жизнь, должен руководствоваться этими словами».
Цзян Ханьчжэн: «Лежа в постели ночью, можно мыс-
ленным взором узреть все прекрасные пейзажи, кото-
рые есть в жизни и в литературе».
Ю Хуэйань: «Горы, воды, книги составляют одно,
и это одно есть в то же время каждое из них».
126
Красота садов и павильонов заключается в их расположе-
нии и облике, а не в пышности убранства. Часто прихо-
дится видеть, как домики в садах, выстроенные с боль-
шим искусством и превосходно украшенные, за короткое
время приходят в ветхость и восстановлению почти не
318
поддаются. Не потому ли в строительстве особенно

ценится безыскусность?
Цзян Ханьчжэн: «То, что более всего очаровывает

людей на свете, — это знаменитые сады и изящные
павильоны, но дорожки в саду быстро приходят в негод-
ность, павильоны проседают и зарастают бурьяном.
Поэтому достойные мужи былых времен ни о чем
другом и не заботились».
Младший брат Мугиань: «Мне как-то пришла мысль,
что сады и мошенники имеют кое-что общее между
собой: сады становятся прекрасными благодаря их
извивающимся дорожкам, а мошенники добиваются
своего благодаря тому, что вертятся так и эдак,
обделывая свои делишки».
127
Тихой ночью сидеть в одиночестве и поверять луне свои
печали. Теплой ночью дремать в одиночестве и рассказы-
вать сверчкам о своих горестях.
Юань Шидань: «От этих слов все сто чувств начина-

ют тесниться у меня в груди».
Хуан Кунчжи: «Наш автор отлично знает, что на
душе у одинокого странника».
Цикада — это перевоплощение талантливого поэта.
Цветок — это литературный псевдоним красавицы.
128
Репутация чиновника зависит от мнения людей, но ведь
и суждения влиятельных особ, и суждения простолюди-
319
нов не выражают всей истины. Решение тяжбы о распут-

ном поведении зависит от способности взглянуть на него
беспристрастно, но ведь и свидетельства красавицы,
и свидетельства дурнушки не могут быть совершенно
достоверны.
Хуан Цзюянь: «Конфуций уже говорил как раз по

этому поводу: “Лучше снискать любовь добрых людей
в округе, чем ненависть негодяев”».
Ли Жоцзинь: «Сказанное не всегда верно. Когда влия-
тельные люди не пытаются выгородить своих людей,
а простолюдины не ищут милостей, их суждения
тоже могут быть справедливы».
Ни Юнцин: «Я думаю, что, когда чиновник навлекает
на себя всеобщее осуждение, в этом есть что-то заслу-
живающее внимания».
129
Для того, кто в сердце своем носит холмы и долины,
городская площадь не отличается от лесной чащи. Для
того, кто в чувствах своих неизменно возвышен, мир
людей не отличается от мира небожителей.
130
Человек страсти ни в жизни, ни в смерти не изменяет
себе. Любитель выпить ни в жару, ни в холод не изменяет
своим привычкам. Любителя чтения ни дела, ни отдых не
отвлекают от любимого занятия.
Чжу Цигун: «Эти три типа людей наш автор списал

с самого себя».
320
321
Ван Сычжи: «Я хочу до самой смерти только пить

вино и читать «Скорбь изгнанника»[314]. Что вы
скажете на это?»
131
Воспитывай свой характер на заветах людей Сун. Живи
в этом мире, вдохновляясь чувствами людей эпохи
Цзинь[315].
Фан Баочэнь: «Не бывало еще истинного последовате-

ля ученых мужей Сун, который не вдохновлялся бы
идеалом духовной свободы людей Цзинь».
Чжан Чжупо: «Сам Конфуций был таким».
Ни Юнцзин: «Вот так получается “двойной мудрец”».
Лу Юньши: «Одни приверженцы учения сущее не
любят раскованность духа, а другие преклоняются
перед ней. Одни приверженцы раскованности духа
в душе чтут учение сущее, а другие нет. Здесь есть
свои тонкие различия».
132
Древние говорили, что зверям и птицам ведомы зако-
ны людей. Я же говорю, что человеческие законы ве-
домы не только зверям и птицам, но даже деревьям
и травам.
Пион — царь среди цветов, а гортензия — его совет-
ник. Вот вам отношения правителя и подданного. Испо-
линские деревья Южных гор и катальпа Северных гор —
все равно что отцы и сыновья. Побеги кустарника засыха-
ют, когда их сажают врозь, и живут, когда сплетаются
воедино: они подобны братьям. Растущие парами стебли
322
лотоса — это муж и жена. Орхидеи, в согласии источаю-

щие аромат, — все равно что друзья.
Цзян Ханьчжэн: «Нравственные устои человеческой

жизни нынче — все равно что мусор. Вот и приходится
разыскивать их среди цветов и деревьев, птиц и зверей».
133
Легче быть героем, чем мудрецом. Литераторы встреча-
ются чаще, чем талантливые писатели.
Чжан Чжупо: «Герой не может быть мудрым, но

мудрый не может не быть героем».
134
Буйвол и конь: один служит, а другой на покое. Олень
и свинья: один небожитель, а другой обыватель.
Ду Чацунь: «Известно, что Тянь Дянь[316] в одной из

битв поджег хвосты быкам, чтобы те смяли позиции
противника, но я никогда не слышал о лошади, которая
находилась бы на покое. Когда царь У[317] отпустил
коней пастись, это была, что называется, “принуди-
тельная отставка”».
135
Лучшие книги всех времен писаны кровью и слезами.
У Цзинъань: «Даже эта книга досужих заметок,

писанная горным старцем, содержит в себе слезы.
323
А если приглядеться, то эти слезы нередко оказыва-

ются кровавыми».
Цзян Ханьчжэн: «В дурной литературе всех времен
есть только кровь и никаких слез».
136
Одним словом «чувство» держится весь мир. Одно слово
«талант» украшает мир.
У Юйжо: «Вся жизнь человека проистекает из любовно-

го чувства: сначала есть муж и жена, а потом появля-
ются отец и сын. Если есть отец и сын, появляются
отношения между братьями, а за ними появляются
отношения между друзьями».
Монах Чжунчжоу: «Чувство и талант не могут друг
без друга».
137
Конфуций жил в восточном царстве Лу, а восток — это
область жизни. Поэтому путь ритуала, музыки и словес-
ности — это рождение чего-то сущего из ничего. Будда
жил в Западном краю, а запад — это область смерти.
Поэтому учение Будды о восприятии, мышлении, сужде-
нии и сознании[318] — это переход чего-то сущего
в ничто.
У Цзенань: «Будда ходил в Восточные земли, и буддизм

пришел в край жизни, а наши люди устремлялись на
Запад[319] — неужели только для того, чтобы по-
пасть в царство смерти? Увы! Люди на Западе умира-
ют так же, как и здесь».
324
Ни Юнцин: «У Паньгу[320] было Небесное сердце,

поэтому он пребывал между тем, что есть, и тем,
чего нет»[321].
138
Если есть зеленая гора, на ней появится зеленый ручей:
вода лишь отразит цвет горы. Если есть доброе вино,
появятся чудесные стихи: поэзия лишь вберет в себя
духовную силу вина.
Ли Шэнсюй: «Когда есть зеленые горы и голубые воды,

можно наслаждаться добрым вином и декламировать
прекрасные стихи. А вино и стихи, в свою очередь,
воплощаются в горах и водах».
139
Среди людей женщины превосходят красотой мужчин.
Среди птиц самцы превосходят красотой самок. А среди
зверей между самцами и самками нет больших различий.
Ду Юхуан: «Среди людей тоже есть мужчины, кото-

рые красотой превосходят женщин. Это суждение
нельзя считать истинным».
Сюй Сунчжи: «Это высказывание — из разряда досу-
жих домыслов, и оно не соответствует действитель-
ности».
140
Несчастье зеркала — встретить уродливую старуху.
Несчастье тушечницы — стоять на столе безграмотного
325
писаря. Несчастье меча — висеть на поясе трусливого

воеводы. Поистине, все это безнадежные случаи.
Цао Чунгу: «Всего тягостнее видеть красавицу в обще-

стве тупицы».
141
Если бы в мире не стало книг, не было бы нужды толко-
вать о них, но, поскольку они есть, их нужно читать. Если
бы не было вина, и говорить о нем не стоило бы, но,
поскольку оно есть, его нужно пить. Если бы не было
знаменитых гор, то и речи о них не стоило бы вести, но,
поскольку они есть, их нужно осматривать. Если бы не
было цветов и луны, тут и спорить было бы не о чем, но,
поскольку они есть, ими нужно любоваться.
А поскольку в мире есть еще поэты и красавицы, их
нужно любить и беречь.
Младший брат Мугиань: «Это легче сказать, чем

сделать. В нашей округе есть знаменитая Желтая
гора, но многие ли из нас посетили ее?»
142
Стрекот цикад осенью и птичий гомон весной сливаются
в сладостный напев, который ласкает слух. А мы, люди,
проделывая отверстия в трубках и натягивая струны на
доски, производим звуки, сравнимые разве что с криком
петуха и ревом быка.
Ни Юнцин: «Между тем в мире крик петуха и рев

быка нередко считают очень поэтичными».
326
143
Уродина потому не злится на зеркало, что перед ней
ничего не понимающий, мертвый предмет. А если бы
зеркало обладало разумом, уродливая хозяйка, наверное,
разбила бы его.
Цзян Ханьчжэн: «Если бы зеркало обладало разумом,

от нынешних людей оно бы убежало без оглядки».
Чжан Чжупо: «Если бы зеркало обладало сознанием,
оно бы постаралось преобразить уродину в красавицу».
144
Секрет писательского мастерства состоит в том, чтобы
как можно проще и яснее высказать самые сложные
мысли, а истины простые и ясные изложить изысканным
слогом. Тема всем известная должна быть подана по-
новому, а в идее, лежащей на поверхности, должна быть
открыта новая глубина. А что касается расстановки
акцентов, сокращений и устранения стертых слов и фраз,
что делает сочинение более возвышенным и непринуж-
денным, то это достигается позднейшей правкой.
Чжан Чжупо: «Наш автор, можно сказать, мастер

словесности».
Ван Даньлу: «Секрет литературы заключается
в умении выразить смысл произведения, оставив его
сокровенным».
145
Среди съедобных растений лучшее — побеги бамбу-
ка, среди фруктов — плоды личжи, среди морских
327
тварей — крабы, среди яств — вино, среди небесных

светил — луна, среди пейзажей — озеро Сиху[322],
а среди литературных произведений — песни и опер-
ные арии.
Чжан Наньцунь: «А из книг лучшей можно считать

“Прозрачные тени снов”».
Чэнь Хэгиань: «А это высказывание — лучшее в “Про-
зрачных тенях снов”».
146
Глядя, как человек держит веер, можно определить,
хорошо ли он воспитан и в каком обществе вращается.
147
Вода скапливается в самом грязном месте. Огонь грязных
мест сторонится. Но и вода, и огонь помогают нам очи-
ститься от грязи.
Цзян Ханьчжэн: «В мире есть немало вещей, которые

нужно бросать в воду или огонь, и их превращения
приятны нам».
148
Паук — заклятый враг бабочек, а осел — вечный слуга
лошади.
Чжоу Синъюань: «Это тонкое суждение. Оно достойно

лучших умов из числа поклонников духовной свободы
времен династии Цзинь».
328
Хуан Цзяосань: «От сотворения мира не бывало столь

причудливого суждения».
149
Есть лица вроде бы некрасивые, а привлекающие к себе
взор, и есть лица, казалось бы, миловидные, и все же
неинтересные. Вот и среди книг есть такие, которые,
будучи по видимости неумело написанными, нравятся
нам, и есть книги, написанные гладко, но не вызывающие
в читателе ничего, кроме раздражения. Это трудно
объяснить людям, мыслящим поверхностно.
Ли Жоцзинь: «В конце концов в гладко написанных

книгах тоже должно быть что-то интересное, а книги,
которые нам нравятся, не могут быть написаны уж
слишком неуклюже».
Мэй Сюэпин: «Но если книга “гладко написана”, но
скучна, значит, она написана плохо».
150
Древние славили тех, кто в бедности не терял достоин-
ства, и тех, кто, разбогатев, не впадал в гордыню. Нынче
же нелегко найти того, кто, будучи бедным, не впадает
в гордыню, а будучи богатым, лишен высокомерия.
Отсюда можно видеть, как низко пали мирские нравы.
Сюй Лайань: «Можно заметить, что уже во времена

Борющихся Царств[323] были люди, которые горди-
лись своей бедностью».
Чжан Чжупо: «Более всех несносны те, кто заискивает
перед одними и понукает другими».
329
151
В старину люди мечтали о том, чтобы десять лет читать
книги, десять лет странствовать в горах и десять лет
размышлять о пережитом. Я думаю, что не обязательно
тратить на размышления о пережитом десять лет, доста-
точно двух или трех.
Что же касается чтения книг и странствий в горах,
то для этого и двадцати лет не хватило бы. Как сказал
когда-то Хуан Цзюянь[324], «человеку, чтобы все взять от
жизни, нужно прожить триста лет».
Чжан Чжупо: «Те, кто сегодня хочет уподобиться

Пэнцзу[325], не могут сравниться даже с Сыма
Цянь[326]».
152
Лучше услышать брань от низкого человека, чем стол-
кнуться с презрением благородного мужа. Лучше прова-
литься на экзаменах при государевом дворе, чем не
получить признания среди знаменитых ученых.
Чэнь Канчжоу: «Отныне люди должны быть осмотри-

тельны и больше не бранить нашего автора».
Ли Жоцзинь: «Если низкие люди не бранят меня, зна-
чит, я — один из них. А тот, кого презирает благород-
ный муж, не может быть “превосходным ученым”».
153
Нельзя не гордиться собой[327], но нельзя гордиться
своим умом. Не гордиться собой — значит затеряться
330
среди заурядных людей. А гордиться своим умом — зна-

чит не быть в числе благородных мужей.
У Цзенань: «Благородный муж не должен предаваться

гордыне, но при встрече с заурядным человеком он не
может не чувствовать гордости в душе».
Ши Тяньвай: «Вот слова об истине и суждение та-
лантливого человека».
154
Цикада — это Бои и Шуци[328] среди насекомых, а пче-
ла — это Гуань Чжун и Янь Ин[329] среди насекомых.
У Цзинцю: «Комар — это тюремщик, а муха — это

бродяга среди насекомых».
155
Чудаковатый, несмышленый, неуклюжий, сумасброд-
ный — все это слова с плохим смыслом, но людям нравит-
ся, когда их так называют. Хитрый, смекалистый, силь-
ный, ловкий — все это как будто лестные слова, но людям
не нравится, когда их так называют. Почему это так?
Цзян Ханьчжэн: «Потому что в них называется одно,

а подразумевается другое или же их истинный смысл
вообще нельзя обозначить».
156
Говорят, во времена Яо и Шуня[330] музыка могла взвол-
новать птиц и зверей. Такое, верно, могло случиться толь-
331
ко с птицами и зверями Яо и Шуня. А что до живности

позднейших времен, то ее растрогать музыкой было бы
нелегко.
Хун Цюу: «Неужели нравы зверей и птиц тоже мо-

гут быть добрыми и дурными в зависимости от
времен?»
Чэнь Канчжоу: «В зверях и птицах позднейших времен
живут души ученых позднейших времен, а потому
и нравы их соответствующие».
Бы Ювань: «Птицы и звери позднейших времен такие
же, какими были Яо и Шунь, а вот люди позднейших
времен уже далеко не таковы».
157
Боль можно стерпеть, а зуд стерпеть нельзя. Горькое
можно жевать, а кислое жевать невозможно.
Монах Мутан: «Кто знает разницу между болью

и зудом, разбирается в горьком и соленом, тот
понимает, что значит быть последователем Будды
в миру».
158
Образы в зеркале — цветные картины, а люди при лун-
ном свете — это картины, написанные только тушью.
Образы в зеркале — это картины с отчетливыми контура-
ми предметов, а пейзажи при лунном свете — картины
с размытыми образами. Горы и реки на луне— это пейза-
жи в небесах, а отражения звезд и луны в воде — это
небесный узор на земле.
332
Юнь Шуцзы: «Это суждение само напоминает карти-

ны с размытыми образами».
Ши Тяньвай: «Живописцы, рисующие и красками,
и тушью, должны хорошенько вдуматься в ска-
занное».
Шэнь Цичжан: «Наш автор хорошо уловил и выразил
в словах сущность зримых образов[331]».
159
Кто умеет читать бессловесную книгу природы, на-
пишет самые волнующие слова. Кто проникнет в не-
изъяснимый смысл жизни, лучше всех выразит исти-
ну чань.
Монах Мутан: «Самые волнующие слова входят

в человека извне. Прозрение истины чань приходит
к человеку изнутри. У горного старца внутреннее
и внешнее сливаются воедино».
Ху Хуэйяай: «Книга без слов способна более всего
взволновать человека. Постижение самого трудного
в жизни открывает человеку высшую истину. Не та-
ковы ли “Прозрачные тени снов”?»
160
Если бы не было стихов и вина, горы и воды были бы
безжизненным сочинением. Если бы не было красивых
женщин, цветы и луна были бы пустой видимостью.
Чжо Цзычэнь: «Поэт с кувшином вина и в обществе

красавицы — так можно взрастить в себе тончайшую
энергию гор и вод».
333
161
Поэт, который наделен талантом, да к тому же хорош
собой, и женщина необыкновенной красоты, к тому же
обладающая литературным даром, редко доживают до
преклонных лет, чему виной, вероятно, ревность Творца.
Ведь такие люди — это сокровище не только своего
времени, но и всех времен, прошлых и будущих. Вот
почему Творец не позволяет им долго оставаться среди
живых.
Ван Сычжи: «Вот печаль, которая не утихнет целую

вечность. Можно ли не расплакаться, читая эти
строки?»
162
Человек праздный, конечно, хочет держать в доме луч-
шие принадлежности для письма, а человек, поглощен-
ный делами, тем более хочет того же. Пылкая наложни-
ца, конечно, хочет быть красивой, но и наложница, уже
народившая детей, хочет того же.
Чжан Ханьчжэн: «Хорошая тушечница дает отлич-

ную тушь — и только. Но пылкая наложница возбуж-
дает ревность. Как быть с этим?»
Чжан Чжупо: «Ревность пребывает в женщинах и не
имеет отношения к красоте».
163
Что такое музыка, доставляющая радость в одиночестве?
Пение цитры. Что такое музыка, доставляющая радость
334
двоим? Стук шашек. Что такое музыка, доставляющая

радость многим? Звуки карт, бросаемых на стол.
Цай Сюаньшэн: «Какая радость лучше: когда радуешь-

ся один или когда радуешься вместе с другими? Конеч-
но, когда радуешься вместе с другими. Какая радость
лучше: когда радуешься с несколькими людьми или
с множеством людей? Конечно, когда радуешься
с множеством людей».
Ван Даньлу: «Я не согласен с господином Цаем. Когда
человек долго живет в одиночестве, он приучается
иметь свои собственные радости, а встреча с другими
людьми только смутит его».
164
Все вещи полезны своей формой. А вот вещи, которые
полезны благодаря человеческому разумению: зеркало,
печать, солнечные часы и компас.
Юань Чжунцзян: «Польза всех людей тоже определяет-

ся их формой, а люди полезные их разумением — это
мудрецы, небожители и будды».
Хуан Увай: «В вещах полезна форма, но то, что делает
их полезными, — это дух».
165
Когда встречаются ученые мужи, они обычно относятся
друг к другу дружески. Когда встречаются красавицы, ни
одна из них не хочет отдать должное красоте другой.
Я хотел бы в следующей жизни родиться писаной краса-
вицей и покончить с этим!
335
Чэнь Хэшань: «Есть поговорка, которая гласит:

“Почтенный Бао смеется над господином Го, потому
что тот в танце неуклюже машет руками. А когда
самого Бао просят станцевать, он машет руками еще
смешнее”. Ну и что из этого следует?»
Чжэн Фаньсю: «Подождем, когда наш автор родится
женщиной, и посмотрим, что из этого получится».
Ю Сянуэ: «Но и в древности одна женщина сказала
о другой: “Даже я влюбилась в нее”».
Ни Юнцин: «Пусть наш автор не забудет о своем
обещании, когда вернется к нам в другом обличье!»
166
Я хочу устроить Всеобщее великое собрание[332], чтобы
почтить всех поэтов и всех красавиц былых времен.
Если найду истинно возвышенного монаха, я непре-
менно это сделаю.
Гу Тяньши: «Если ты в самом деле хочешь зака-

зать такой молебен, подожди еще лет двадцать или
тридцать, чтобы я смог попасть в число чествуе-
мых душ».
Монах Чжунчжоу: «Я и есть такой истинно возвышен-
ный монах. Поторопись же избавить эти души от их
печалей».
Цзян Ханьчжэн: «Кажется, приглашение на молебен
уже есть, но неизвестно, когда он состоится. Души
поэтов и красавиц могут потерять терпение. К тому
же я боюсь, многие души сочтут себя душами красавиц
и поэтов и придут на молебен без приглашения. Повар
при храме не сможет заготовить еды для всех желаю-
щих. Что думает об этом наш автор?»
336
Монах Юаньфэн: «Наш автор на самом деле — мой

клиент, а брат Чжунчжоу хочет отбить его у меня».
167
Мудрецы и достойные люди представляют в своем лице
Небо и Землю.
Чжан Чжупо: «Мудрецы и достойные люди соработни-

чают с творческой силой мироздания».
168
Небесам нетрудно водворить
порядок на этом свете. Им
нужно только послать в мир
два-три десятка добродетель-
ных людей: одного правите-
ля, одного советника[333],
одного наследника престола
и по одному управляющему
на каждую провинцию.
Хуан Цзюянь: «В народной

песенке говорится: “Не ста-
райся быть Небом в четвер-
тый месяц года”. Отсюда
можно видеть, что Небу
трудно навести порядок
сразу повсюду».
Ю Цзиньюн: «Если Небо не ведет себя как Небо,
значит, оно просто грезит. Почему так? Поче-
му так?»
337
Ни Юнцин: «Если бы Небо рождало только добрых

людей, правитель и его советники могли бы “спрятать
руки в рукавах” и управлять посредством недеяния».
Лу Юаньши: «Сказано очень странно, но сказано очень
верно!»
169
Среди животных тоже есть представители Трех учений.
Дракон и феникс — это конфуцианцы. Лисы и журав-
ли[334] — даосские святые. Львы и быки — представите-
ли буддизма. Более того, Три учения есть и среди расте-
ний. Бамбук и орхидея — это конфуцианцы. Персик
и коричное дерево — даосские святые. Лотос и гарде-
ния — это представители буддизма.
Ши Тяньвай: «Толпа заурядных людей — это все равно

что мошки в животном царстве. А так называемые вы-
дающиеся люди — это не более чем высокий кустарник».
170
Отражение в зеркале и воде — это то, что принимается.
Тени, появляющиеся при свете солнца и лампы, — это то,
что отбрасывается. Тень же от луны принимается на
небесах и отбрасывается на землю.
Чжэн Пошуй: «Слова “принимается” и “отбрасывает-

ся” выражают сущность отношений сил Инь
и Ян»[335].
Гу Тяньчи: «“Прозрачные тени снов” — это то, что
отбрасывается нашим автором и принимается
переписчиком».
338
171
Существует четыре вида звуков, производимых водой:
звук воды, вырывающейся наружу, звук струящейся
воды, звук воды в водоворотах и журчание воды в канаве.
Существует три вида звуков, производимых ветром:
звук ветра в соснах, звук ветра, срывающего листья
осенью, и звук ветра, гонящего волны.
Существует два вида звуков, производимых до-
ждем: звук дождя, падающего на листья, и звук дождя,
стекающего по желобам в бамбуковые ведра.
Младший брат Мушань: «Среди всех природных

звуков звук воды более прочих ввергает человека в го-
рестные раздумья».
172
Ученые люди часто презирают богачей, однако, хваля
литературные сочинения, сравнивают их то с золотом, то
с яшмой, то с жемчугом. С чего бы это?
Цзян Ханьчжэн: «Богачи заслуживают презрения,

только если они скупы и неотесанны. А против их
жемчуга и драгоценных камней мы ничего не имеем».
Чжан Чжупо: «Если человек не сведущ в словесности,
то, даже если он беден, он заслуживает презрения.
А если человек разбирается в словесности, то, даже
если он богат, он заслуживает уважения».
Лу Юньши: «Суждение Чжупо вполне справедливо».
Ли Жоцзинь: «В богачах вызывает отвращение ограни-
ченность их кругозора. Одни из них не любят словесно-
сти, другие боятся путешествовать, третьи мечта-
339
ют только о знатных титулах и презирают бедных

ученых. Если они лишены этих недостатков, они
могут сделать много полезного для людей».
173
Только те, кто безучастен к делам обыкновенных людей,
могут заниматься делами, к которым безучастны обыкно-
венные люди.
174
Сначала читай канонические книги, а потом — истори-
ческие сочинения. Тогда, толкуя о мирских событиях,
будешь к месту ссылаться на древних мудрецов и достой-
ных мужей.
Прочитав книги по истории, возвратись к канонам.
Тогда не будешь прельщаться красотами слога.
Хуан Цзяосань: «В записанных речах[336] конфу-

цианских ученых эпохи Сун мало истинно глубоких
суждений».
Лу Юньши: «Конфуцианцы прежних времен писали
очень многословно — не чета нашему автору, который
может полностью выразить Путь в нескольких
словах».
175
Когда живешь в городе, пейзажными свитками возме-
щай отсутствие вокруг гор и вод, садиками на подносе
возмещай отсутствие сада, а друзьями своими сделай
книги.
340
Чжоу Синъюань: «Вот теперь можно догадаться, что

наш автор более всего любит радости, обретаемые
в уединении».
Ван Сычжи: «Наш автор поместил всего себя в книги».
176
Когда живешь в деревенской глуши, нужно иметь
хороших друзей, ибо общение с пахарями и дровосека-
ми, у которых на уме только погода и урожай, быстро
наскучит.
Среди друзей лучшие — это те, кто пишет стихи;
за ними идут те, кто рисует; далее идут те, кто поет;
а ниже всех находятся те, кто умеет придумывать игры
за чаркой вина.
Цзян Ханьчжэн: «А те, кто любит рассказы о привиде-

ниях, стоят еще ниже».
Инь Жицзе: «А среди тех, кто ходит в гости к бога-
чам, рассказчики историй о привидениях обычно
ценятся больше всех».
Ни Юнцин: «Кто умеет слагать стихи, обязательно
умеет рассказывать и всякую небывальщину».
Лу Юньши: «А я люблю подобные рассказы. В послед-
нее время они становятся все более интересными».
Гнилое превращается в нечто, наделенное духов-
ной силой: таковы уксус, простокваша, соевый соус.
А что касается превращения одухотворенного
в гнилое[337], то таковы все вещи.
Юань Чжунцзян: «Вот примеры, когда одухотворенное
не подвержено тлению: червонное золото и поэзия».
Ван Сычжи: «В литературе бывало, когда одухотво-
ренные произведения создавались гнилыми людьми».
341
178
Черное может запачкать белое, а белое не может высвет-
лить черное. Дурной запах мигом вытеснит благоухание,
а благоухание не может побороть дурной запах. Вот что
получается, когда низкий человек сталкивается с благо-
родным мужем.
Младший брат Мугиань: «Люди всегда предпочитают

белое черному и благоухание — дурному запаху.
Поэтому в конечном счете благородный муж одержит
верх над низким человеком. Все дело в том, как пользо-
ваться наличными обстоятельствами».
Ни Юнцин: «В наше время нередко можно также
видеть, как одна вонючка воюет против другой».
179
Благородного мужа исправляет только стыд. Низкого
человека исправляет только боль наказания.
Чжан Чжупо: «Бывает и так, что благородный муж

может исправить низкого человека, пристыдив его,
а низкий человек, принимая боль, способен явить
образец преданности родине».
Зеркало не может само себя осветить. Весы не могут
сами себя взвесить. Меч не может сам себя переру-
бить.
Ни Юнцин: «Стихи не могут сами себя передать
будущим поколениям, словесность не может сама себя
хвалить».
Пан Тяньчжи: «Красота не может сама себя видеть.
Уродство не может скрыться от себя самого».
342
181
Древние говорили: «Человек становится хорошим поэтом,
познав бедность». Так получается потому, что бедность
заставляет нас многое пережить. Люди же богатые и знат-
ные, не ведающие невзгод бедняков, способны писать
лишь о ветре и облаках, луне и росе. Единственный способ
для них набраться мудрости — это пуститься в странствия.
Повидав разные края и пейзажи, нужду и муки
людей во времена войн и бедствий, они потом вложат
пережитое в свои стихи и превратят горести чужих
людей в собственное вдохновение. Вот почему, чтобы
стать хорошим поэтом, не обязательно самому жить
в бедности и лишениях.
Чжан Чжупо: «Вот почему “Скитальцы” Чжэн Цзе-

фу[338] — лучшая картина всех времен».
Ни Юнцин: «Во время приятного путешествия неког-
да писать стихи. Во время неприятного путешествия
невозможно писать стихи. Только если путешество-
вать, не имея никаких намерений, наш взор и сознание
действуют заодно».
Ю Хуэйань: «В мире бедных людей много, а хороших
поэтов мало. Выходит, творчество не так уж и зави-
сит от обстоятельств».
ЧТО ПРИЛИЧЕСТВУЕТ ЛЮБОВАНИЮ ЛУНОЙ

Люди. Любитель поэзии. Возвышенный монах. Даосский
мудрец. Красивая женщина. Мужественный воин. Искус-
ный певец.
Место. Высокая терраса. Петляющая галерея.
Вершина башни. Лодка. Горный приют. Величественный
храм. Обитель даосов. Равнинное место.
343
Предметы. Винные чарки. Чайные чашки. Бамбуко-

вый столик. Теплая одежда. Теплый кан. Монашеское
облачение. Курильница. Стихи. Кисть и тушечница.
Подголовник. Подлокотник. Молитвенный коврик из
тростника. Свирель. Дощечки из сандалового дерева.
Цитра. Сачок для светлячков.
Действия. Петь хором. Играть в угадывание пред-
метов. Размышлять над прочитанным. Слушать оперную
арию. Играть на свирели. Перебирать струны цитры.
Медитировать. Говорить о воинской удали. Беседовать
о природе сознания. Исполнять танец с мечом.
АФОРИЗМЫ
СЮЙ СЮЭМО
И ЧЭНЬ ЦЗИЖУ
Сюй Сюэмо (1522—1594) с молодости выделялся
литературными способностями и в двадцать с лишним
лет уже приобрел высшее ученое звание «цзиньши».
С 1551 года он занимал различные посты в провинци-
альных и столичных ведомствах, изведал горечь
несправедливого увольнения, впоследствии вернулся
на службу и поднялся до должности главы ведомства
обрядов. Тем более примечательно, что этот человек,
прославившийся своей принципиальностью на служ-
бе, отнюдь не был апологетом ортодоксальной линии
в конфуцианской учености и, как показывают его
афоризмы, прекрасно видел подлинную цену показ-
ной добродетели. Язвительное остроумие этого
главного распорядителя церемоний в империи — ха-
рактерная примета того времени сомнений, неудов-
летворенности и переоценки ценностей. Сборник
«Назидательные речи из сада Возвращения к Суще-
му» был издан вместе с другими сочинениями Сюй
Сюэмо в 1593 году.
Чэнь Цзижу (1558—1639) также являет в своем роде
типичный для китайского общества XVI—XVII веков
пример ученого богача, предпочитающего привиле-
347
Афоризмы Сюй Сюэмо и Чэнь Цзижу
гиям и превратностям чиновничьей службы празд-

ность и занятия свободными искусствами. Чэнь Цзижу
почти безвыездно жил в своей усадьбе, расположен-
ной в живописных окрестностях городка Сунцзян, что
в низовьях Янцзы. Он прославился в особенности как
издатель редких сочинений, но и сам был удивительно
плодовитым писателем, оставившим, помимо прочего,
несколько сборников коротких заметок и афоризмов.
Переводы афоризмов Сюй Сюэмо
и Чэнь Цзижу осуществлены по текстам, изданным
в Шанхае в 1936 г.
СЮЙ СЮЭМО
ИЗБРАННЫЕ АФОРИЗМЫ ИЗ КНИГИ

«НАЗИДАТЕЛЬНЫЕ РЕЧИ
ИЗ САДА ВОЗВРАЩЕНИЯ К СУЩЕМУ»
• Несчастья, причиняемые наводнениями, пожара-

ми и разбойниками, обрушиваются первым
делом на бедных. Беды, навлекаемые суетностью
и тщеславием, обычно преследуют знатных
и богатых. Даже знатнейший из мужей государ-
ства раз в жизни получает унизительное извеще-
ние — когда его отсылают в родную дерев-
ню[339]. Даже недостойнейший из простолюди-
нов раз в жизни удостаивается похвального
слова — когда возвращается в землю.
• Если человек не умеет размышлять, даже прочти
он гору книг, заслужит лишь, чтобы его назвали
книжным шкафом. Если человек не очистился
душой, даже заучи он весь буддийский канон, он
уподобится деревянному идолу. Человеку скрыт-
ному и молчаливому нельзя поверять заветные
мысли. С человеком злым и самовлюбленным
нужно держать язык за зубами.
349
• В загробном царстве не нуждаются в одежде

и пище, но человек, лежащий на смертном одре,
все еще обуреваем заботами. В глухой деревне
чины и титулы не имеют значения, но чиновни-
ки, уволенные со службы, все еще толкуют
о государственных делах.
• Мужчина сильнее женщины, но перед сварли-
вой женой у него опускаются руки. Родители
внушают большее уважение, чем их дети, но
перед непослушными детьми они теряют досто-
инство.
• Бессребреников повсюду считают глупцами —
вот отчего в мире так много мошенников. Не-
уступчивых людей повсюду считают тупица-
ми — вот отчего при дворе так много льстецов.
• Безыскусное сочинение подобно изделию из
полированного сандала, подчеркивающему
естественные свойства дерева. Высокопарные
подражания в литературе подобны лакирован-
ной посуде, которая ярко блестит, но дурно
пахнет.
• Упражняться в совершении добрых дел нужно
одному. Вот почему люди сами становятся
добрыми. Чтобы творить зло, нужно находиться
в сговоре. Вот почему грабитель всегда берет
себе сообщника.
• Бывает, что голод и нужда заставят возвышенно-
го мужа просить помощи, но он делает это
с достоинством. В безвыходном положении
погибали даже мудрейшие из мужей, но оставля-
ли о себе вечную память.
• Когда жена печалится о муже и муж печалится
вместе с ней, ее печаль развеется. Когда жена
350
Сюй Сюэмо
гневается на своего мужа и тот отвечает ей тем

же, ее гнев разгорится еще пуще.
• Тот, кто напускает на себя грозный вид, похож на
взрослого, который пугает ребенка маской
демона: стоит ему отвернуться, и он будет не-
страшен. Тот, кто разыгрывает скромность,
похож на певичку, которая отказывается от
угощения на людях, а придя домой, с жадностью
набрасывается на еду.
• Одни отказываются от крупных даров, но с радо-
стью принимают ничтожные подачки: полевая
мышь ворует сообразно своим аппетитам. Дру-
гие поначалу все отвергают, а потом забирают
сразу много: старый тигр настигает добычу
с одного прыжка.
• Если одной рукой казнить преступника, а другой
его укрывать, на месте казненного злодея по-
явится еще один. Если сегодня карать блуд,
а завтра подглядывать за блудливой женой, одна
блудница понесет кару, а другая будет сеять
разврат.
• Слишком строгие законы напоминают перетяну-
тые струны, на которых еще можно играть.
Слишком мягкие законы напоминают вконец
распущенные струны, из которых уже невоз-
можно извлечь звук.
• Мужчина любит женщин, как путник, мучимый
жаждой, тянется к воде. Оттого, удовлетворив
страсть, он теряет интерес к предмету своих
вожделений. Женщина любит мужчину, как
путник, томимый жарой, стремится к прохладе.
Оттого, даже достигнув желаемого, она не
пресыщается любовью.
351
• Глупый сын хуже, чем сын-гуляка, потому что

никогда не изменится к лучшему. Посредствен-
ность на государственной службе хуже плута,
потому что тянет вниз и других.
• Слишком начитанный человек дуреет от книг.
Стоит спросить его совета, и он ответит заемны-
ми словами.
• Тот, кто изменяется в лице при виде десяти
золотых, не может управлять даже малень-
ким городком. Тот, кто изменяется в лице при
виде сотни золотых, не может вести за собой
войско.
• Скряга может скопить огромное богатство.
Но случись с ним несчастье — и он будет как
мышь, раздавленная на улице. Человек с широ-
кой душой может разориться. Но даже если
с ним случится несчастье, он будет похож на со-
роконожку, лишившуюся лишь нескольких ног.
• Тот, кто учится с мыслью о карьере и славе,
может провести невежду, но не сумеет обмануть
ученое общество. Тот, кто пишет стихи из тщес-
лавия, может вызвать восхищение юнца, но не
удостоится похвалы умудренного старца.
• Если вы встретите человека, который смотрит
в одну точку, значит, он повредился в уме. Если
вы встретите человека, одержимого одной идеей,
значит, он способен на подлость.
• Буйный нрав может скрывать алчность. Уступчи-
вость в обращении может скрывать безнрав-
ственность.
• Богач, поддерживая знакомство с бедняком,
может прославиться. Бедняк, поддерживая
знакомство с богачом, может разбогатеть.
352
Сюй Сюэмо
• Скромность — большая добродетель, но чрезмер-

ная скромность превращается в хитрость.
• Молчаливость — прекрасная черта характера.
Но чрезмерная молчаливость выдает коварство.
• Зависть страшнее среди богатых, чем среди
бедных. Ненависть порой бывает сильнее среди
братьев, чем среди посторонних людей.
• Лучше хвалить человека не в его присутствии —
такая похвала для каждого всего дороже.
• Богатство и знатность не бегут за возвышенным
мужем, потому что сам он не бежит за ними.
Удача и слава непременно придут к людям
целеустремленным, потому что они бьются за
них, словно воины, прижатые к реке.
• Лучше кормить людей зерном, чем потчевать их
словами.
ЧЭНЬ ЦЗИЖУ
ИЗБРАННЫЕ АФОРИЗМЫ ИЗ КНИГИ

«CКАЖУ ЛИ, КАК ПОДОБАЕТ СТАРШЕМУ?»
• Посиди покойно, и ты поймешь, сколь суетны по-
вседневные заботы. Помолчи немного, и ты пой-
мешь, сколь пусты повседневные речи. Откажись
от обыденных хлопот, и ты поймешь, как много
сил люди растрачивают зря. Затвори ворота, и ты
поймешь, как обременительны узы знакомств.
• Имей мало желаний, и ты поймешь, почему
столь многочисленны болезни рода людского.
Будь человечнее, и ты поймешь, как бездушны
обыкновенные люди.
• Добродетель мужчины — его талант. Бесталан-
ность женщины — ее добродетель.
• Государственный муж должен печалиться о госу-
дарстве в мыслях, но не должен изрекать слов,
рождающих печаль в государстве.
• Оценивая заурядного человека, смотри, как он
справляется с большими делами. Оценивая
выдающегося человека, смотри, насколько
внимателен он к мелочам.
354
Чэнь Цзижу
• В управлении государством есть два правила:

в моменты опасности будь невозмутим, в спокой-
ное время будь осмотрителен.
• Тот, кто, услышав доброе о человеке, не верит,
а услышав дурное, подхватывает сказанное, весь
пропитан ядом.
• Я не знаю, что такое добро. То, что люди ценят во
мне, и есть мои достоинства. Я не знаю, что такое
зло. То, что люди не любят во мне, — и есть мои
пороки.
• В ясный день люди чувствуют прилив бодрости
и птицы весело поют в небесах. В ненастную
пору птицы прячутся на деревьях, а люди сидят
взаперти и тоскуют. Благородный же муж
внемлет лишь великому согласию изначальной
жизненной силы[340].
• Человек покорит даже небо. Если его воля сосре-
доточена, а дух деятелен, ни судьба, ни знамения
не имеют над ним власти.
• Низкий человек домогается милостей других,
а добившись желаемого, не испытывает благо-
дарности. Благородный муж не принимает
легкомысленно милостей от других, а приняв их,
всегда помнит об оказанной ему услуге.
• Когда вода прибывает, появляются дамбы. Когда
тыква созревает, опадают листья. В этих сло-
вах — весь смысл жизни.
• Медицина спасает человеческие жизни, но
в руках невежды губит людей. Воины лишают
людей жизни, но в руках мудрого возвращают
людям жизнь.
• Слова одухотворенных людей утонченны[341].
Слова мудрых людей просты. Слова достойных
355
людей ясны. Речи заурядных людей многослов-

ны. Речи низких людей суетны.
• Люди строят высокие залы и носят роскошные
одежды, полагая, что они прибавляют нечто
к тому, чем являются. Но чем выше кровля, тем
дальше отстоит она от наших голов, и чем богаче
одежда, тем дальше она от наших тел. Для кого
же мы живем: для других или для себя?
• Юноши, непочтительные к старшим, часто
умирают преждевременно. Коль скоро они не
ценят старость, зачем Небу давать им долгую
жизнь?
• Если человек в течение дня услышит одно доброе
слово, увидит один добрый поступок и сделает
одно доброе дело, он проживет этот день не
напрасно.
• Тот, кто в покое созерцает течение мыслей,
подобен хозяину, принимающему в главной зале
дома гостей: он лишь непроизвольно откликает-
ся на воздействие извне.
• У того, кто всегда утверждает, что прав, сердце
зачерствело, а дух размягчился.
• Не прощайте вашим слугам, если они обидели
чужого человека. Прощайте вашим слугам, если
они обидели вас.
• Человека узнать нелегко. Но тот, кого легко
узнать, не стоит того, чтобы с ним знаться.
• Тот, кто собирает добрые наставления, подобен
торговцу, который откладывает каждый медяк
и в конце концов становится богачом.
• Когда сознание влечется за вещами, это называ-
ется помрачением. Когда сознание следует
должному, это называется просветлением.
356
Чэнь Цзижу
357
• Человек не должен быть снисходительным к себе

и не должен требовать от других, чтобы они
были снисходительны к нему.
• Нельзя не искать правду, но нельзя действовать
именем правды. Нельзя жить законами этого
мира, но нельзя отворачиваться от жизни в этом
мире.
• Встречаясь с человеком богатым и знатным,
нетрудно быть вежливым, а трудно быть радуш-
ным.
• Встречаясь с человеком бедным и сирым, нетруд-
но быть милостивым, а трудно быть вежливым.
• Читая книги, приходится терпеть ошибки печат-
ников, подобно тому как, поднимаясь в гору,
приходится терпеть крутую тропинку, идя по
снегу, приходится терпеть скользкий мостик,
а живя в праздности, приходится терпеть по-
шлые речи.
ВЕСЕЛАЯ СМЕСЬ,
ИЛИ ВСЕ
РАДОСТИ ЖИЗНИ
Хорошо радоваться жизни во всех ее проявлениях.
Но лучше всех радуется тот, кто умеет радоваться
своим радостям.
Откуда же берется эта подлинная радость жизни —
неиссякаемая, беспредельная, неизмеримая, совер-
шенно безусловная? Где лежит та высшая, предель-
ная целостность опыта, которая заключает в себе все,
даже невозможное и неприемлемое? Предельно
полон тот, кто сумел вобрать в себя все иное и недо-
стижимое и, следовательно, «опустошить» себя,
и притом в двух смыслах: только тот, кто пуст, умеет
все вместить в себя, и надо стать пустым, умалить себя
до самого конца, чтобы сойтись с несходным, найти
согласие с несогласующимся. Поэтому истинная
радость проистекает в конечном счете из самого
способа отношения Пустоты к вещам, отношения не
тождества и не различия, но «чудесного совпадения»
крайности, недвойственности тела и тени, не- связи
слова и молчания. В мире этого хаотического всее-
динства реальность исчезает, чтобы претвориться
в «другом». Реальность Великого Пути удостоверяет-
ся ее отсутствием.
361
Веселая смесь, или все радости жизни
В пространстве всеобщего взаимозамещения, неисчер-

паемой игры бытия человек обретает себя как раз там,
где кончаются все его зримые и мыслимые образы; он
находит мужество вместить в себя мир после того, как
потеряет все основания, все резоны своего существова-
ния. Чтобы довериться непостижимому, найти опору
в темной бездне пустоты, нужно уметь смотреть на
вещи под знаком иронии. Да, жизнь оправдывается
иронией. Это значит — оправдывается тайно и путями
неисповедимыми. И ирония, этот сокровенный сосуд
душевной радости, оказывается высшей санкцией
человеческого творчества, превосходящей даже богов,
ведь она предполагает принятие абсолютно всех
возможностей, хранимых жизнью. Не исключая,
разумеется, и неизбежной ограниченности всякого
бытия. Ибо полнота бытия всегда и во всем ограничи-
вает индивидуальное существование. Вот почему
в творчестве, разверзающем перед человеком эту
необозримую полноту опыта, в конце концов не
человек «сочиняет» что-то, но самое творческое
вдохновение подчиняет себе человека. Писатель XVII
века Ли Юй говорил об этом так: «Куда мысль устрем-
ляется, туда и кисть спешит», — такое еще подвластно
пишущему человеку. А если «куда кисть устремляет-
ся, туда и мысль спешит», с этим уже не совладать.
Когда начинаешь писать, кисть сама летит куда-то,
слова неудержимо изливаются на бумагу, и ты совсем
не думаешь о том, что можешь натолкнуться на
преграду...
Ли Юй был готов признать, что кистью вдохновенного
писателя водят сами боги. Но в душе его не было
благоговейного трепета. В миге творческого наития
он чувствовал себя по меньшей мере равным богам
362
и потому мог с чистой совестью и восхвалять себя,

и иронизировать над собой, размышляя над тем,
отчего столь могучие духовные силы вручены столь
слабому существу.
Впрочем, тот же мотив «божественной иронии» ярко
выразился в традиционной фигуре «низвергнутого на
землю небожителя» (ди сянь) — бессмертного святого,
который по собственной воле предпочел жить земны-
ми радостями и воочию являет собой присутствие
вечно живого в гуще повседневного и будничного.
Чтобы стать великим, нужно себя умалить. Чтобы
стяжать жизнь вечную, надо принять смерть — самый
великий и устойчивый предел нашей жизни. Истинно
радуется тот, кто сознает пределы своей радости.
Воистину примирится с жизнью и с собой тот, кто
примет свою смерть.
Стать равным богам — не значит занять место на
Олимпе. Истинное величие человека состоит в том,
чтобы, даже став бессмертным, найти свою смерть.
И сделать это с легкой, ироничной улыбкой на устах.
Как нашел свою смерть чаньский монах, который,
почувствовав ее приближение, созвал своих товари-
щей по монастырю и спросил их: «Бывали ли в нашем
монастыре случаи, когда монахи умирали сидя?» —
«Такое бывало», — отвечали ему монахи. — «Ну
а были у нас монахи, умершие стоя?» — «Были и та-
кие», — ответили ему. — «Ну а умирал ли кто-нибудь,
стоя на голове?» Никто из монахов не смог припом-
нить такого случая, тогда умирающий встал на голову
и... испустил дух.
Еще Чжуан-цзы учил, что высшая радость открывает-
ся в некоем неисповедимом посмертном видении.
А первые буддисты учили, что достигший совершен-
363
ства в духовной медитации в самой смерти обретает

блаженство.
Самая чистая радость: сотворить этот мир и подарить
его людям, самому оставшись незамеченным. И толь-
ко радость конца дает возможность и способность
узнать, что каждое мимолетное впечатление может
быть поводом для радости. Поистине, есть глубокая
правда в старинной чаньской сентенции: «Чтобы
жизнь сохранить, нужно жизнь уничтожить...»
Имеющий уши да услышит.
ЮАНЬ ЧЖУНЛАН
«ПЯТЬ РАДОСТЕЙ ЖИЗНИ»

(ОК. 1600 Г.)
• В жизни есть пять истинных радостей, о которых
следует знать.
• Когда глаза видят прелестнейшую в миру красу,
уши слышат самые дивные в мире звуки, тело
вкушает покойнейшее в мире отдохновение,
уста изрекают мудрейшие в мире речи — вот
первая радость!
• Когда перед залом расставлены старинные
сосуды, а позади зала играет музыка и двор
полон гостей, мужчины и женщины весело
переговариваются, ароматный дым свечей
поднимается к небесам, узорчатые ковры рас-
стелены на земле, лунный свет играет на занаве-
сках и тени от цветов колышутся на одеждах —
вот вторая радость!
• Когда в комоде лежат тысячи свитков драгоцен-
ных книг, а рядом с домом есть харчевня, где
собирается дюжина верных друзей, и среди них
есть муж великого таланта, пишущий, как
365
древние, просто и величественно, — вот третья

радость!
• Купить за тысячу золотых лодку, посадить в нее
музыкантов, певичек и любителей путешествий,
сделать эту лодку плавучим домом и скитаться
на ней беззаботно, не замечая надвигающейся
старости, — вот четвертая радость! Правда, при
такой жизни за несколько лет спустишь все
семейные богатства. Вот тогда заживешь, как
зверь лесной, утром не будешь знать, что станет-
ся с тобой вечером, скарб домашний отдашь
певичкам, еду раздашь сирым и старым, сам же
поселишься где-нибудь у родичей, не зная ни
забот, ни стыда, — вот пятая радость!
ДИН СЮНФЭЙ
«ЛОЖЕ ДЕВЯТИ РАДОСТЕЙ»

• С тех пор как я покинул службу и ушел от мира,
я часто «сижу в покое», предоставленный сам
себе. И я подумал, что мне следовало бы обзаве-
стись хорошим ложем, на котором я мог бы
сидеть, скрестив ноги, как буддийский монах,
а больше мне ничего не надо. Однажды в доме
друга я увидел хорошее, прочное ложе, и мне
оно очень понравилось. Тогда мой друг подарил
его мне. Обрадованный столь приятным приоб-
ретением, я поставил это ложе посреди Зала
Покойного Сердца. Когда я зажигаю перед ним
старинную курильницу и опускаю на окнах
занавеси, в зале становится так покойно и уютно,
что я забываю обо всем на свете. И я вспоминаю
про достойного мужа древности Лай Чжудана,
который после многих лет, отданных постиже-
нию Великого Пути, смог изгнать из своего
сердца все заботы и волнения. С таким безмятеж-
ным сердцем он не знал, что такое тревожные
сны. Он сосчитал свои радости, коих оказалось
367
девять, и дал такое имя своему ложу. Сегодня,

сидя в моем ложе, я тоже сосчитал свои радости,
и их тоже оказалось девять. Вот они:
• У меня хорошее собрание книг — такова первая
радость.
• У меня жена любит читать и сама пишет — тако-
ва вторая радость.
• Я совсем не пью вина — такова третья радость.
• Я не умею играть в шашки — такова четвертая
радость.
• Никто меня не беспокоит — такова пятая ра-
дость.
• У меня есть знаменитый учитель — такова ше-
стая радость.
• Я живу со своей семьей в прекрасном месте — та-
кова седьмая радость.
• Я ничем не болею — такова восьмая радость.
• Мне нет еще пятидесяти, а я уже смог передать
все дела сыну и живу беспечно, как птица, — та-
кова девятая радость.
Вот так я смог уподобиться мудрому господину
Лаю, а потому я завещаю потомкам мое ложе
под именем «Ложе Девяти Радостей».
А радости господина Лая были вот какими:
• Он родился в Срединном царстве — это первая
радость.
• Он жил в мирное время — это вторая радость.
• Он был ученый человек, знавший про праведный
Путь, — это третья радость.
• Его родители прожили долгую жизнь — это
четвертая радость.
• Его дети вовремя женились — это пятая радость.
• У него не было наложниц — это шестая радость.
368
Дин Сюнфэй
• Он уже прожил на свете больше шестидесяти —

это седьмая радость.
• У него был мягкий и добрый нрав — это восьмая
радость.
• Он не страдал от уродливых недугов — это
девятая радость.
Даосский наставник Чжан Сингун присовоку-
пил к сему перечень своих девяти радостей:
• У меня почти нет книг — вот первая радость.
• У меня нет жены, которая утомляет себя чтением
и письмом, — вот вторая радость.
• Я пью, когда хочу, и вольно беседую за вином —
вот третья радость.
• Я люблю играть в шашки и смотреть, как играют
другие, — вот четвертая радость.
• Я смог побороть свою неприязнь к простым
людям — вот пятая радость.
• У меня есть учитель, но я могу обходиться и без
учителя — вот шестая радость.
• Я путешествую без семьи — вот седьмая радость.
• Я люблю болеть, ибо это дает мне время для
глубоких размышлений, — вот восьмая радость.
• У моих детей семьи, и они счастливы в семейной
жизни — вот девятая радость.
ЛИ МИАНЬ (ХVI В.)
«ПЕСНЯ О СЕРЕДИНЕ НА ПОЛОВИНУ»

• Уж больше половины утекло моей быстротеку-
чей жизни,
• Есть одно слово, раскрывающее ее таинственный
смысл,
• И это слово — «половина».
• В нем сокрыта вся бездна радостей: полжизни —
лучший срок для человека.
• Он позволяет
• Умерить жизни бег, познать отдохновенье.
• Весь мир лежит посередине Неба и Земли,
• Живи посередине шума города и тишины деревни,
• На полпути между рекой и горною грядою.
• Наполовину будь ученым, земледельцем и куп-
цом,
• Живи наполовину как чиновник, наполовину —
как простолюдин.
• Наполовину — как богач, наполовину — как
бедняк.
• В доме наполовину роскошном и наполовину
безыскусном.
370
Ли Миань (ХVI в.)
• Носи одежду наполовину новую и старую напо-

ловину.
• Пищу ешь наполовину изысканную, наполовину
простую,
• Слуг имей наполовину умных и наполовину
глупых,
• А жену — не слишком красивую, но и не дур-
нушку.
• Себя же ощущай наполовину Буддой, наполови-
ну небожителем.
• Половина тебя вернется на Небо, половина
перейдет в детей.
• Тот мудро пьян, кто пьян наполовину,
• Наполовину распустившись, цветы чаруют взор,
• Корабль с половиной паруса плывет всего устой-
чивей,
• И лошадь, взнузданная наполовину, бежит всего
резвей.
• Кто наполовину больше обладает, живет в забо-
тах,
• А кто наполовину меньше — страдает от тревог.
• Жизнь наша — это смесь и сладости, и горечи,
• Кто пробует ее лишь вполовину — тот мудрее
всех.
СЮЙ ЦЗЭШУ (XIV В.)
«ВРЕМЯ, ПОДХОДЯЩЕЕ ДЛЯ ЧАЕПИТИЯ»

Чай можно пить в такое время:
• когда ты празден;
• когда слушаешь скучные стихи;
• когда мысли спутанны;
• когда отбиваешь такт, слушая песню;
• когда музыка умолкает;
• когда живешь в уединении;
• когда живешь жизнью ученого мужа;
• когда беседуешь поздно ночью;
• когда занимаешься учеными изысканиями днем;
• в брачных покоях;
• принимая у себя ученого мужа или воспитанных
певичек;
• когда посещаешь друга, возвратившегося из
дальних странствий;
• в хорошую погоду;
• в сумерки дня;
• когда созерцаешь лодки, скользящие по каналу;
• среди раскидистых деревьев и бамбука;
• когда распускаются цветы;
372
Сюй Цзэшу (XIV в.)
• в жаркий день, у зарослей лотоса;

• возжигая благовония во дворе; когда младшие
покинули комнату; когда посещаешь уединен-
ный храм;
• когда созерцаешь потоки и камни, составляющие
живописную картину.
ЯН БАОЧЖЭН (XV В.)
«ОБСТОЯТЕЛЬСТВА, ПРИ КОТОРЫХ ПРИЯТНО

ИГРАТЬ НА ЦИТРЕ»
При встрече с знатоком музыки;

• для подходящего человека;
• для даосского отшельника;
• поднявшись на башню;
• в даосской обители;
• сидя на камне;
• на вершине горы;
• отдыхая в долине; прогуливаясь вдоль реки;
взойдя в лодку;
• в тени деревьев;
• когда небеса и земля чисты и светлы;
• при прохладном ветерке и ясной луне.
ЮАНЬ ЧЖУНЛАН
«ПРЕДМЕТЫ, БЛАГОПРИЯТСТВУЮЩИЕ
ЛЮБОВАНИЮ ЦВЕТАМИ»
• Светлое окно. Подходящая комната. Древний

треножник.
• Пейзаж, написанный тушью. Шум ветра в соснах.
Журчание ручья. Вдохновенный поэт.
• Монах, сведущий в искусстве чаепития. Слуга
из столицы, умеющий подавать вино. Гости,
которые ценят живопись.
• Хорошо подобранный букет распустившихся
цветов.
• Каллиграфическая надпись, напоминающая
о визите друга.
• Жаровня, шипящая в ночи. Изящные сравнения
дам с цветами.
ЧЭНЬ ЦЗИЖУ
«ВЕЩИ, ДОСТАВЛЯЮЩИЕ УДОВОЛЬСТВИЕ»

• Общество знатоков. Изящный домик.
• Светлая луна на безоблачном небе.
• Ваза с цветами.
• Время сбора чая, побегов бамбука и мандаринов.
• Дымка в пейзаже.
• Не хвастливый и не слишком строгий хозяин.
Просушка книг на солнце.
• Запах благовоний. Хорошие манеры.
• Старинные картины. Отсутствие забот.
• Подвижник среди снегов.
• Диковинные камни и древние сосуды. Пробужде-
ние.
• Выздоровление.
• Неспешное развертывание пейзажного свитка.
ЦЗИНЬ ШЭНТАНЬ
«ДВАДЦАТЬ ОДНА РАДОСТЬ ЖИЗНИ»

• В разгар лета, когда нещадно палит солнце и нет
ни облачка, ни дуновения, когда дворик у дома
превратился в раскаленную сковородку и в него
даже птицы не залетают, когда по телу ручьями
струится пот, когда нет сил даже поесть и ты
валяешься, словно мешок, изнывая от жары,
а маслянистая земля пропитана испарениями
и мухи кружат у самого носа, надоедая своим
жужжанием... Вот если в такое-то время вдруг
почернеет небо и хлынет ливень, словно разом
застучит миллион железных гонгов, и благодат-
ный дождь вмиг смоет пот, напоит иссушенную
землю, прогонит мух и позволит наконец с аппе-
титом подкрепиться — вот радость!
• Сидеть ночью в кабинете, думая свою думу,
и слушать возню мышей у изголовья постели,
пытаясь угадать, что они тащат и какую книгу
грызут, и чувствовать, как в сердце закрадывает-
ся беспокойство... И вдруг увидеть, как кошка,
помахивая хвостом, замирает на мгновение,
377
а потом бросается куда-то с криком, и суетливые

твари вмиг пропадают — вот радость!
• Во дворике перед кабинетом вырвать заросли
лопухов и бурьяна и насадить десяток-другой
банановых деревьев — вот радость!
• Проходя по улице, увидать двух грамотеев,
о чем-то яростно спорящих с выпученными
глазами и раскрасневшимися лицами, уже
держащих друг друга за грудки и захлебываю-
щихся словами... и вдруг какой-нибудь рослый
детина вмиг растаскивает их в стороны и одним
грозным окриком прекращает спор — вот
радость!
• Когда ученики без запинки декламируют наи-
зусть древние книги, словно вода, журча, льется
из кувшина, — вот радость!
• После еды от безделья перебирать свой сундучок
с бумагами и вдруг наткнуться на долговые
расписки числом эдак в несколько десятков
и чтобы расписки эти были выданы давным-дав-
но и деньги получить по ним уже нет возможно-
сти... Сложить все расписки в кучу и поджечь их,
глядя, как серый дымок тает в небесах, — вот
радость!
• Проснувшись поутру, услыхать, как домашние со
вздохом говорят друг другу, что ночью кто-то
умер, а потом узнать, что эта участь постигла
первого мошенника в городе, — вот радость!
• Темной ночью лечь спать, чувствуя себя больным
и разбитым, тоскливо дремать до утра, а потом
вдруг услышать веселый щебет птиц, отдернуть
занавес и, выглянув в окно, увидеть яркое сол-
нышко и умытую дождем рощу — вот радость!
378
Цзинь Шэнтань
379
• Услыхать вечером, что по соседству поселился

добропорядочный муж, на следующий день
отправиться к нему в гости и застать его читаю-
щим книгу, а потом выслушать учтивое предло-
жение сесть и вопрос: «Не соблаговолите ли
ознакомиться с этой книгой?» — и вести с хозяи-
ном приятную беседу до самой темноты, а потом,
когда проснется голод, услышать: «Вы не прого-
лодались?» — вот радость!
• Даже не мечтать о новом доме, а потом, нечаянно
раздобыв денег, все-таки затеять строительство
и с утра до ночи слышать только разговоры
о досках и камне, черепице и кирпичах, угле
и гвоздях, думать о том, как устроить свое буду-
щее жилище, и не иметь возможности в нем
поселиться... И вдруг в один прекрасный день
строительство закончено, полы в доме чисто
выметены, на окнах натянута бумага, на стенах
висят картины, и в доме больше не толпятся
рабочие, а вокруг тебя сидят верные друзья, —
вот радость!
• Зимней ночью потягивать вино, а потом отворить
окно и увидеть двор, запорошенный снегом, —
• С давних пор мечтать стать монахом и стра-
дать от того, что при людях не можешь есть
мясо, а потом принять постриг и у всех на виду
вкушать скоромное, а еще в жаркий день по-
мыться и хорошенько выбрить голову — вот
радость!
• Натерев мозоли, долго их отпаривать, а потом,
закрывшись у себя в комнате, вырезать их — вот
радость!
380
Цзинь Шэнтань
• Неожиданно обнаружить в своих бумагах посла-

ние от старого друга — вот радость!
• Прожив долго на чужбине, возвратиться на
родину и увидеть издалека ворота родного дома,
услышать знакомые голоса женщин и детей —
• Видеть, как человек пишет большими иерогли-
фами вывеску, — вот радость!
• Раскрыть окно и выгнать вон всех мух — вот
радость!
• Служить в уездной управе и каждый день вхо-
дить во двор канцелярии под бой барабанов —
• Отдать все свои долги — вот радость!
• Смотреть на далекие костры в полях — и это
тоже радость!
ЧЭНЬ ГАОМО (XVII В.)
«СМЕШНОЕ»
Вызывает добрую улыбку:

• тот, у кого острый язык;
• тот, кто мастер изображать других;
• кто, попав в компанию, сразу становится своим
человеком;
• кто умеет удачно ответить;
• кто понимает без слов;
• кто умеет подать рассказ в новом свете;
• кто одним невзначай сказанным словом заставля-
ет умолкнуть спорящих.
Смешные положения:
• пережидать дождь, когда торопишься;
• в знойные дни не вылезать из джонки;
• коротать ночь без ночлега.
Смешон человек:
• во время приятной прогулки под луной, когда
ему пора возвращаться;
382
Чэнь Гаомо (XVII в.)
• в момент внезапного разочарования;

• когда его одолевает лень.
Смешно выглядит:
• разрядившийся сельчанин, который приехал
в город поздравить родню с Новым годом;
• пьяный, когда он разглагольствует;
• человек, пускающий слезу, слушая рассказ
о воздаянии за добро;
• деревенщина, пересыпающий свою речь цитата-
ми из книг;
• разгневанный монах;
• бездельник-нахлебник, старательно изображаю-
щий почтение перед хозяином;
• человек, которому борода мешает есть.
Собеседники, с которыми
можно посмеяться:
• красивая певичка;
• близкий друг;
• человек, который молод душой;
• бродячий монах-пьяница;
• тот, кто тебе приятен;
• наставник, отбросивший избитую мораль;
• талантливый актер;
• отшельник.
Остерегайся в своих шутках:

• задевать чужие интимные дела;
• таить кинжал издевки;
• смеяться над тем, кто чего-то не понимает;
• касаться семейных дел;
383
• глумиться над мудрецами древности;

• поддерживать одну из спорящих сторон; ставить
человека в глупое положение; заставлять себя
смеяться, когда не смешно; смеяться шутке
прежде других;
• выражать свою неприязнь;
• быть многословным.
АФОРИЗМЫ
РАЗНЫХ АВТОРОВ
О РАДОСТЯХ
ЖИЗНИ
ЛУ ШАОЯНЬ
Если поднимешься высоко в горы, войдешь в густой лес,

станешь брести вдоль ручья, то, заметив уединенный
ключ и причудливый камень, непременно доберешься до
них, сядешь на траву и начнешь пить вино, а захмелев,
вытянешься на одеяле и заснешь счастливым сном. Вот
радость души!
У окна хорошо слушать шум дождя в бамбуковой
роще. Сидя в беседке, хорошо слушать шорох ветра
в соснах. В кабинете хорошо слушать, как растирают
тушь. Сидя в кресле, хорошо слушать шелест книжных
страниц. При луне хорошо слушать звуки цитры. Среди
снегов хорошо слушать, как заваривают чай. Весной
хорошо слушать звуки свирели. Осенью хорошо слушать
звуки рожка. Ночью хорошо слушать, как выбивают
белье.
У ЦУНСЯНЬ
В воде хорошо созерцать отражение цветов. Среди

бамбука хорошо созерцать тени, отбрасываемые луной.
На занавеске хорошо смотреть на тень красавицы.
В жизни не перестаешь любить четыре вещи:
голубые горы, старых друзей, книги в библиотеке и кра-
сивые цветы.
Покойный день в горах — все равно что глухая
ночь. Робкая весна в горах — все равно что осень.
Нагретый воздух в горах — все равно что прохлад-
ный ветерок. Ясное утро в горах — все равно что пасмур-
ный день.
Бесстрастный камень, величественно вздымающий-
ся перед окном, может заменить самого верного друга.
Яркие цветы, расстилающиеся ковром за дверью, все же
не заменят ароматов красавицы.
ЧЖОУ ЛЯНГУН
Тот, кто, не ведая сомнений, утверждает, что знает,

наверняка не обладает истинным знанием.
Тому, кто радуется, не испытав страданий, наверня-
ка неведома истинная радость.
ПРИМЕЧАНИЯ
1
Термин «помраченность» (мин) имеет отношение к само-
скрывающейся природе просветленного сознания, кото-
рое интимно удостоверяет свою подлинность в акте
самопреодоления. «Помраченность» в даосской литерату-
ре обозначает творческое начало мироздания как разрыв
в длительности сознания, который не имеет опытного
содержания, но делает возможным всякий опыт. Она
соответствует первичному, имплицитному пониманию,
«незнанию» дао, которое не требует выражения и заявляет
о себе в аномальной или, по-китайски, безумственно
безумной «осмысленной речи», в псевдовыразительных
фигурах иронии и смеха.
2
В оригинале употреблено словосочетание и си, означающее
буквально «один перерыв». Речь идет о реальности как
длящемся отсутствии — безусловном, не подготавливае-
мом прошлым опытом и отрицающем актуальное состоя-
ние момента чистого творчества. Отметим, что знак си
означает также дыхание, веяние.
3
В оригинале употреблен знак мин, переведенный выше словом
«помраченность». Небытие в данном случае не имеет
ничего общего с ничто как антитезой сущему. Оно пред-
ставляет собой скорее вездесущую ускользаемость, которая
отличается эстетическим и рефлективным характером.
390
Примечания
4
Цина — один из древних струнных инструментов в Китае.
5
В книге древнего даосского философа Чжуан-цзы данная фра-
за приводится в качестве характеристики учения Лао-цзы,
считающегося родоначальником даосской традиции.
6
Великая Чистота — одна из распространенных в древней
китайской литературе даосских метафор дао как едине-
ния сознания и бытия в акте самовосполнения природы.
7
Восемь пустынь — весь земной мир.
8
Словом «воля» передан здесь термин и, имеющий широкий
спектр значений: «смысл», «намерение», «ум» и т. д.
В даосской традиции данный термин является распростра-
ненным обозначением природы дао как единения мышле-
ния и бытия, свободы и судьбы; жизненного импульса,
динамизма бытия, выявляемого в «помраченности» дао-со-
знания. Примечательны часто встречающиеся в китайских
текстах на эстетические и религиозно-философские темы
словосочетания шэн и — «жизненная устремленность»,
юи — «недостижимо-уединенная» воля. Даосская «воля»
знаменует высвобождение бытия и, как таковая, равно-
значна отказу от воздействия на вещи извне, от насилия.
В даосских текстах можно прочитать о том, что «высшая
воля — это отсутствие воли» (ср. совпадение предполагаю-
щего рефлексию долженствования и жизненной свободы
в русском слове «воля»). Речь идет, по существу, о безуслов-
ной открытости полноте бытийствования как Великой
Пустоте, об открытости зиянию бытия, встрече «отсутству-
ющего с отсутствующим», что и составляет действительное
содержание событийности дао. Эта «воля» напоминает
«нулевую интенциональность», которая, по мнению
французского философа Ж. Дювино, лежит в основе
игрового начала в человеческом существовании. Ж. Дюви-
но пишет в этой связи об интуиции, которая «предстает
провалом в нашем опыте» и «бросает нас на один усколь-
зающий миг вовне всякого устремления, всякой традиции
и всякой упорядоченности».
391
9
Философская и литературная традиция Китая нацеливала на
соединение разумного и чувственного в человеке и, по сути
дела, исключала противостояние того и другого. Идея
приведения чувственной жизни человека в согласие
с порядком мироздания (который является в конце концов
Хаосом как бесконечным множеством порядков) свойствен-
на всем направлениям традиционной китайской мысли.
10
Ответы «патриарха Дамо» отмечают разные грани основной
темы китайской традиции — темы самоскрывающегося
«истинного владыки» мира, который, являя предел всех
перспектив созерцания, предоставляет всему место быть.
В китайской мысли эта символическая глубина всех фактов
сознания осмыслялась одновременно как бесконечно-
сложная сеть космических соответствий и как ускользаю-
щее присутствие реальности, говоря по-китайски, — «дра-
кон в облаках». Тема сверхчеловеческого в человеке
введена в китайскую традицию Чжуан-цзы, который
говорил о «Великом Предке» каждого человека или
о «подлинном облике» человека, который существует
«прежде нашего рождения» (позднее эти слова Чжуан-цзы
были подхвачены чаньскими наставниками). Вопрос о том,
кто «присутствует в присутствии», «сознает в сознании»,
«прозревает в прозрении» и т. д., выдвинут на первый план
во многих «Наставлениях», составленных Юаньу.
11
Чжаочжоу процитировал две начальные строки из раннего
произведения чаньской словесности — «Надписи о вере
в сознание», приписываемой Третьему патриарху чань.
12
В мифологии буддизма считалось, что «Будда солнечного
лика» живет в мире восемнадцать сотен лет, а «Будда
лунного лика» — один день и одну ночь.
13
Лакированная лохань — одно из традиционных в чаньской
литературе обозначений непросветленного, пребывающе-
го в неведении сознания. Соответственно «выбить дно»
или «сломать» лакированную посуду на языке чаньских
наставников означало достичь внезапного просветления.
392
14
В своем ответе Чжаочжоу обыграл то обстоятельство, что его
прозвищем стало название города, где он проповедовал.
Слова чаньского наставника, очевидно, намекают на абсо-
лютную свободу духа в чаньском идеале «просветленности».
15
Имеется в виду высший, подлинно всеобъемлющий смысл
буддийской доктрины, который, согласно представлениям
буддистов Китая, Будда излагал в последний период своей
жизни.
16
В этом сюжете вновь обыгрывается тот факт, что прозвище
наставника Чжаочжоу произошло от названия города,
в котором находился монастырь Чжаочжоу. Кроме того,
в нем содержится намек на традиционное в буддийской
литературе сравнение освобождения или спасения всех
существ с «переправой на другой берег».
17
То есть постичь высший смысл учения Будды.
18
Эти слова напоминают изречение Лао-цзы: «Небесная сеть
неощутимо редка, но из нее ничто не ускользает».
19
Высказывание Юньмэня напоминает стихотворное поуче-
ние наставника Шитоу:
В глубине света есть мрак,
Но не ищите в нем мрак.
В глубине мрака есть свет,
Но не сильтесь увидеть в нем свет.
20
Здесь приводятся слова чаньского наставника IX века
Яньтоу. Под «входящим в ворота» подразумеваются
данные чувственного восприятия.
21
Согласно закону кармы, все, что имеет причину (то есть
получено от другого), неизбежно придет и к своему
разрушению.
22
Наша — в индийской мифологии четырехголовые и восьми-
рукие драконы, вооруженные мечами.
23
К загадке о том, имеется ли у собаки природа Будды, Умэнь
питал особую симпатию. Недаром этот гунъанъ помещен
в сборнике первым и сопровождается необычайно про-
393
странным комментарием, где он именуется «заставой всех

патриархов», то есть средоточием учения чань.
Именно над ним медитировал Умэнь, прежде чем достичь
просветления, и им навеян принадлежащий Умэню
экстравагантный стих, состоящий из одного слова: Нет,
нет, нет, нет, нет. Нет, нет, нет, нет, нет. Нет, нет, нет,
нет, нет. Нет, нет, нет, нет, нет.
Первоначальная запись беседы Чжаочжоу включает в себя
возражение его собеседника, который заметил: «Но ведь
природа Будды проницает все существа, от будд до
муравьев. Как же можно сказать, что у собаки ее нет?»
Чжаочжоу ответил: «Собаке свойственно проводить
различия». В другой раз Чжаочжоу дал утвердительный
ответ на тот же вопрос о том, есть ли у собаки природа
Будды. «Отчего же существо, обладающее природой
Будды, родилось в столь неприглядном обличье?» — спро-
сил собеседник Чжаочжоу. «Оно приняло заблуждение за
истину», — последовал ответ.
24
Пустотная полнота (сюйу) — даосский термин, обозначаю-
щий всеобъемлющую целостность бытия, несводимую
к тому или иному актуальному состоянию, но делающую
возможным существование каждой вещи. В древней даос-
ской литературе такая «пустотная полнота» уподоблялась,
в частности, материнской утробе, порождающей все сущее.
25
Суждение Умэня навеяно знаменитым высказыванием
Линь-цзи, с которым тот обращался к ученикам: «Если вы
натолкнетесь на кого-нибудь, кто мешает вашему прозре-
нию, быстрее освободитесь от него. Если вы встретите
Будду, убейте Будду. Если вы встретите патриарха, убейте
патриарха. Если вы встретите святого, убейте святого.
Если вы натолкнетесь на отца и мать, убейте и их. Если вы
натолкнетесь на других родичей, убейте тех родичей.
Только так вы можете достичь полного освобождения».
Нет нужды пояснять, что наставление Линь-цзи не имеет
ничего общего с нигилистическим бунтом.
394
26
Шесть сфер мироздания, различаемые буддийской традици-
ей, суть следующие: ад, соответствующий опыту страда-
ния; мир голодных духов, соответствующий низменным
желаниям в человеке; животное состояние; мир демона
Асуры, соответствующий агрессивному началу в челове-
ке; человеческое состояние как таковое; мир небожителей.
27
Четыре способа рождения включают в себя рождение из яйца,
из утробы, из влаги и посредством метаморфозы.
28
В буддийском мире средневекового Китая была широко
распространена практика произнесения публичных
проповедей. Эпоха Тан стала временем расцвета искусства
буддийской проповеди.
29
Закон причинности существования, определяющий судьбу
всех живых существ, является одним из фундаментальных
постулатов доктрины буддизма. Достижение же блажен-
ства трактовалось буддистами как выход из цепи перерож-
дений, круговорота причин и следствий.
30
Ошибка собеседника Байчжана состояла в том, что он
противопоставил состояние просветленности профаниче-
скому существованию и тем самым субстантивировал его.
31
Следует заметить, что обожествление лисы и культ лисьих
нор на горе были характерной чертой китайских народ-
ных верований вплоть до XX века. В отношениях между
Байчжаном и стариком, обращенным в лиса, в какой-то
мере отобразилось стремление буддизма доминировать
над локальными культами в Китае.
32
Среди чань-буддистов рыжебородым варваром было принято
называть полулегендарного основателя чаньской тради-
ции индийского проповедника Бодхидхарму или самого
Будду. В целом данный гунъань является иллюстрацией
к основополагающей для буддизма махаяны теме недуаль-
ности истины и заблуждения, нирваны и сансары, про-
светления и обыденного сознания.
Поскольку реальность, по буддийским представлениям,
лишена атрибутов, ее невозможно отличить от иллюзии.
395
Говоря словами Байчжана, различие между неведением

и просветленностью подобно различию между знанием
факта наличия «рыжей бороды» у варвара и бытием
«рыжего варвара» как таковым.
33
Имеется в виду «глаз мудрости», который позволяет узреть
подлинную реальность.
34
Выставленный палец (а также посох или палка) стал попу-
лярным в чань символом реальности как верховного
единства. Рассказ «Цзюйди выставляет палец» в разных
его версиях встречается в нескольких сборниках гунъань.
В сборнике «Скрижали Лазурной скалы» он сопровожда-
ется следующими стихами:
За мудрый наказ глубоко чту старою Цзюйди.
Коли опустела вселенная — кто будет владеть ею?
По бурным волнам скитается легкая щепка.
В ночной мгле мы вместе встречаем слепых черепах.
35
Как уже говорилось выше, под «бородатым варваром»
чань-буддисты обычно понимали Бодхидхарму или
других индийских святых.
36
Традиционный в литературе чань вопрос, означающий:
«В чем смысл чань?»
37
Божественная гора — китайское название горы Град-храку-
та, на которой, по преданию, Будда перед смертью объ-
явил своим преемником Махакашьяпу. Наставники чань
в Китае считали это событие началом чаньской традиции
«безмолвной передачи истины».
38
Нирвана — состояние полного покоя, соответствующее
абсолютной реальности и высшему блаженству.
39
Одна из четырех заповедей чань гласит: «Передавать
истину вне поучений».
40
Здесь цитируется распространенная в чаньской литерату-
ре поговорка. В старом Китае мясники вывешивали
в своих лавках голову того животного, чьим мясом
торговали.
396
41
Данный сюжет помещен в нескольких классических собра-
ниях гунъань. В сборнике «Записи мудрых деяний» (XII в.)
он сопровождается следующим наставлением: «Когда вам
дают есть, открывайте рот. Когда к вам приходит сон,
закрывайте глаза. Когда вы умываете лицо, зажимайте
нос. Когда перед вами сандалии, вдевайте в них ноги».
Можно вспомнить и известную чаньскую сентенцию,
гласящую: «Идти — это чань, сидеть — это тоже чань.
Говоря или безмолвствуя, двигаясь или оставаясь непод-
вижным, пребывай в покое».
42
В оригинале употреблен термин «цзи», означающий не
только разумение, сообразительность, способность к пони-
манию, но и жизненный импульс, динамизм жизни
в широком смысле.
43
Данная фраза напоминает изречение Лао-цзы: «Тридцать
спиц сходятся в ступе, образуя колесо, но полезно колесо
пустотой в ступице» («Дао-Дэ цзин», XI).
44
Будда Беликого постижения и Всепобеждающей мудрости —
одно из проявлений Будды, продолжавшееся бесконечно
долгий период времени до появления Будды Гаутамы.
45
Кальпа — в буддийской космологии — мировая.
46
Имеется в виду Будда Гаутама.
47
В китайском фольклоре лисе приписывалась способность
превращаться в человека.
48
Имеется в виду высшая, «окончательная» истина чань.
Данное выражение рождено обычаем чаньских монахов
сочинять дидактические строфы, так называемые гатей,
состоящие из четырех строк.
49
Данный гунъань приводится во всех важнейших собраниях
коанов. В сборнике «Скрижали Лазурной скалы» он
помещен в виде двух самостоятельных сюжетов: «Наны-
дюань убивает кошку» и «Чжаочжоу надевает на голову
сандалии».
50
Чаду — родина Дуншаня.
51
Хунань — провинция в Центральном Китае.
397
52
Отождествление просветленности с состоянием, предше-
ствующим функциональному разделению между органа-
ми чувств и равнозначным способности «внимать всем
телом», восходит в Китае к древним даосам и было широ-
ко распространено среди последователей чань. В данном
случае Умэнь повторяет слова известного наставника чань
IX века Дуншань Лянцзе.
53
По китайским представлениям, гора, усеянная торчащими
кверху острыми ножами, находилась в аду.
54
Цзинь — китайская мера веса, равная приблизительно 0,6 кг.
Предполагается, что Дуншань был занят взвешиванием льна
в тот момент, когда к нему обратились за наставлением.
55
В стихах, посвященных данному сюжету в «Скрижалях
Лазурной скалы», говорится: Солнечный ворон мчится,
лунный заяц бежит. В мудром ответе откуда быть легко-
мыслию? Счесть, что Дунгиань отвечает по обстоятель-
ствам, — Словно слепой черепахе вползти в пустое ущелье.
56
Великая Пустота — идущее от древних даосов традицион-
ное в китайской мысли обозначение «мира в целом».
57
Умэнь подчеркивает, что постижение истины, о которой
вел речь Наньцюань, не может быть лишь результатом
беседы и требует долгих лет практики. Надо заметить, что
формула «обыкновенное сознание — вот Дао» встречается
уже в записях бесед Ма-цзу, учителя Наньцюаня.
58
Традиция махаянистского буддизма различает в истории
учения Будды три стадии, последняя из которых, продол-
жающаяся поныне, именуется эрой «конца закона» (мо фа)
и характеризуется прогрессирующим упадком дела Будды.
59
Специальный флаг был одной из принадлежностей буддий-
ского проповедника в Древней Индии. Обычно его выве-
шивали у ворот монашеской обители.
60
Имеется в виду собрание учеников Будды, на котором тот
объявил своим преемником Махакашьяпу.
61
Специальная чаша и тога были знаками патриаршего
достоинства в ранней истории чань, от Бодхидхармы до
398
Хуэйнэна, и передавались патриархами своим преемни-

кам как знак «передачи истины помимо наставлений».
62
Распространенный в литературе чань мотив неявленного
и немыслимого «изначального облика» человека, встречав-
шийся в четвертом гунъань сборника Умэня, имел преце-
денты в китайской традиции, в частности — в древних
даосских текстах. Так, один из персонажей книги древнего
даосского философа Чжуан-цзы говорит, что «показал
свой изначальный образ — каким я был до своего рожде-
ния». Тот же Хуэйнэн, по преданию, обратился к ученику
с таким требованием: «Покажи мне свой изначальный
облик, каким ты был до появления твоих родителей!»
63
В жизнеописании наставника Фэнъаня последний произно-
сит эти стихи в ответ на вопрос: «Что означает состояние,
когда и человек, и окружение не устраняются?» Данный
вопрос навеян словами Линьцзи, так разъяснившего путь
к духовному просветлению: «Иногда я устраняю человека
и оставляю окружение. Иногда я устраняю окружение
и оставляю человека. Иногда я устраняю и человека,
и окружение. И наконец, иногда я оставляю на месте
и человека, и окружение».
64
Самадхи — состояние духовной сосредоточенности и вместе
с тем освобожденности, являющееся целью буддийской
медитации.
65
Четыре тезиса — принятые в махаянистской доктрине
четыре основные отрицательные суждения, которые
разворачиваются в 96 отрицаний.
66
Следует учесть, что Ма-цзу, учителю Наньцюаня, принадле-
жали высказывания: «Это сознание и есть Будда», «Обык-
новенное сознание — вот Дао». Более пространная версия
данного сюжета помещена в «Скрижалях Лазурной
скалы», где она сопровождается следующими стихами:
Патриархи и Будды ничего не принесли людям,
Монахи древние и нынешние бегут наравне.
399
В ясном зеркале все образы различаются,

Каждый смотрит на юг, а видит Полярную звезду.
67
Алмазная сутра — один из основополагающих трактатов
буддизма махаяны.
68
Утайгиань — одна из священных гор китайского буддизма.
69
Данный сюжет помещен в нескольких классических собра-
ниях гунъань. Для сравнения приведем стихи, которыми он
сопровождается в «Скрижалях Лазурной скалы»:
Колесо истины никогда не вращалось,
А если бы повернулось, непременно пошло бы двумя
путями.
Ясное зеркало вдруг появляется на подставке,
И возникает различие между уродством и красотой.
Когда уродство и красота разделены,
Собираются облака заблуждений.
Откуда быть пыли на вратах сострадания?
Помысли о лошади, видящей тень кнута:
Она пройдет за ветром тысячу ли
И с первого окрика возвратится назад.
Когда ж она вернется, щелкни пальцами трижды.
70
Данное высказывание можно прочитать и следующим обра-
зом: «Нет сознания — нет Будды». В любом случае оно
является как бы негативным слепком другой известной
формулы Ма-цзу: «Это сознание и есть Будда».
71
Здесь имеется в виду легенда о девушке но имени Цинню,
чья душа отделилась от тела, стала жить самостоятельной
жизнью, вышла замуж и т. д., в то время как сама Цинню
лежала без чувств в постели.
72
Данное высказывание, вероятно, имеет своим истоком
сходную индийскую притчу о слоне.
73
Известно приписываемое Чжан Чжо стихотворное изрече-
ние: «Сиятельная пустота озаряет целый мир. Мудрецы
и невежды единую правду хранят».
Сюцай — низшее ученое звание в старом Китае.
400
74
По преданию, Бодхидхарма, придя в монастырь Шаолинь,
целыми днями сидел в медитации перед стеной. Однажды
в снежную ночь монах Хуэйкэ молил Бодхидарму открыть
ему истину, но тот не отвечал. Тогда Хуэйкэ в знак своей
преданности учителю отсек себе левую руку.
75
Имеется в виду одна из четырех заповедей чань, гласящих:
«Не воздвигать слова», «Передавать истину вне поуче-
ний», «Прямо указывать на человеческое сердце», «Про-
зревать свою природу и становиться Буддой».
76
Бодхисаттва Неведения (Ванмин пуса) — бодхисаттва нижне-
го ранга, принадлежащий миру неведения (авидьи).
77
Словом «игра» в данном случае переведен термин «фэн-
лю» (букв.: «ветер и поток»), который обозначает в литера-
туре средневекового Китая состояние раскованности
и свободы духа, постигаемое в чистом динамизме бытия.
78
Здесь цитируются слова наставника чань Цзыцзюэ.
79
Десять пределов света включают в себя восемь направлений
компаса, надир и зенит. Данный гунъань — еще одно
напоминание о том, что реальность в чань пребывает по
ту сторону интеллектуально постигаемого единства
формы форм.
80
В чань-буддизме было принято описывать продвижение
к истине в категориях трех «преград» или «застав» (гуань).
В литературе чань существует до десятка вариаций этой
темы.
81
Имеются в виду различаемые в индийской мысли четыре
элемента мироздания: земля, вода, огонь, ветер.
82
Тридцать третье небо — высшее небо в буддийской мифо-
логии. Его правителем считалось божество Диши.
83
«Великим изобилием» названо в древнекитайском каноне
«Книга Перемен» число 49.
84
Здесь содержится намек на проповедь Будды, которая сопро-
вождалась сошествием света с небес и содроганием земли.
85
Имеется в виду «Лотосовая сутра», одна из популярнейших
сутр китайских буддистов.
401
86
Фэнгань, или Тяньтай Фэнгань, — чаньский наставник эпохи
Тан, обитавший на горе Тяньтай и снискавший репутацию
«премудрого безумца».
87
В Китае было принято выделять особо значимые иерогли-
фы в тексте, проставляя рядом с ними маленькие кружки.
88
Недвойственность нирваны и сансары, просветления
и заблуждения, является главной темой «Сутры, поведан-
ной Вималакирти». Обратившись к разным бодхисаттвам
с вопросом о том, как войти во врата недвойственности,
Вималакирти сам отвечает на него «великим молчанием».
89
То есть если два человека спорят, только третий может
разрешить их спор.
90
Подношение цветов — широко известный обряд в буддиз-
ме, символизирующий распространение благодати Будды.
91
Имеется в виду блаженная страна, о которой рассказывает-
ся в классической литературной утопии Китая — «Балла-
де о Персиковом источнике» поэта Тао Юаньмина.
92
В старом Китае деньги хранили в специальных бамбуковых
пеналах, запечатанных с одного конца.
93
Первое высказывание в литературных произведениях
Китая, тем более классических, всегда имело особенное
значение. Оно играло роль — прибегая к музыкальной
терминологии — своеобразной увертюры, в которой
должны прозвучать основные темы традиционного
наследия. Так, в данном афоризме Хун Цзычэна правед-
ный Путь человеческой жизни фактически определяется
как длящееся отсутствие и символическая глубина обра-
зов, сообщающая о «Великом Предке» каждого из нас,
который опознается как «тело после тела» (так буквально
сказано в оригинале) и «вещь за пределами вещей». Тут же
указывается, что постижение Пути равнозначно «сохране-
нию», «схоронению» изначально-неопределенной цельно-
сти бытия и что оно даруется не безличным, объективиро-
ванным знанием, а максимально чутким отношением —
следовательно, отношением одновременно волевым
402
и вольным — к миру. Одним словом, китайский автор идет

от априорной полноты понимания, открываемой довери-
тельным вниманием к доопытной и домыслимой «подлин-
ности» бытия. Поэтому отмеченная выше смысловая
универсальность первого афоризма кажется не просто
дидактическим примером, но и внутренней потребностью
творчества. Здесь афоризм приобретает права высказыва-
ния, призванного возвращать к неизреченной первичной
правде человека и предлагающего своего рода обратное,
возвратное движение мысли: то, что сказано прежде всего,
должно быть понято в последнюю очередь (ведь и сама
традиция опознается как нечто «уже бывшее» лишь
потому, что подразумевает открытие бесконечного поля
опыта). Подобное, так сказать, инверсивное изложение
воспроизводит круговорот Пути, в котором свершение
есть «возвращение», или «перевертывание» (фанъ, дянь-
дао). В перспективе этого вечного невозвращения самое
близкое предстает самым далеким и наоборот. Реальность
раскрывается здесь как абсолютное Присутствие, лишен-
ная протяженности символическая дистанция. В переводе
М. Вилетг-Эмери представленная в данном высказывании
оппозиция сводится к противопоставлению «времени
безмолвия» (?) и «отсутствию одиночества».
94
Выражение «механический ум» восходит к Чжуан-цзы,
который утверждал, что у тех, кто пользуется машинами,
ум становится механическим. Подчеркнем, что корнем
зла для Чжуан-цзы являются не механизмы сами по себе,
а механически мыслящие люди. Более того, в китайской
традиции вообще не проводилось различия между меха-
ническим и органическим. Тот же термин «механизм»
(цзи) употреблялся для обозначения импульса жизненного
роста. Говоря о пороках «механического сознания»,
Чжуан-цзы на редкость прозорливо для древнего филосо-
фа разглядел опасности подчинения человеческого духа
субъективной интенциональности, что ведет к строгой
403
фиксированности отношений человека в мире и, как

следствие, к обессмысливанию бытия, к индифферентно-
сти и отвращению человека к им же созданному предмет-
ному миру. Заметим, что китайская традиционная мысль
вообще не отождествляла сознание с его содержанием —
интеллектуальным или чувственным.
95
Тема сокровенности талантов благородного мужа занимает
видное место уже в наследии Конфуция. Последний сам
сравнивал свой талант с прекрасной яшмой, хранящейся
в шкатулке.
96
Термин ци обозначал всеобщую энергетическую субстан-
цию мира, иногда уподобляемую эфиру или пневме.
В Китае ци считалась субстратом всех вещей, но вместе
с тем пустотой, объемлющей все сущее, а также истоком
и внутренней формой жизни. Здесь содержится намек на
изречение, приписываемое Конфуцию: «Хорошее лекар-
ство горько на вкус, но излечивает болезнь. Искренние
речи неприятны для слуха, но исцеляют поведение».
97
Имеется в виду ядовитый отвар, который в Древнем Китае
якобы приготавливали из перьев мифической птицы чжэнь.
98
Радость (лэ) — традиционная, еще Конфуцием и древними
даосами возвещенная спутница мудрости в китайской
культуре. В конфуцианстве радость идеального человека
проистекает из осознания им своей безупречной, встроен-
ной в общественный и природный порядок, деятельной
причастности к мировой гармонии. Итог радости даосско-
го мудреца — переживание полноты бытийствования,
предшествующее рациональному пониманию и равно-
значное незаинтересованному, истинно царственному
наслаждению чистой игры. И в конфуцианстве, и в
даосизме радость мудрого удостоверяет бесконечность
человека, сокрытую в его конечности.
99
Термин дань обычно переводится на русский язык словами
«безвкусный», «пресный». В китайской традиции он
указывает на состояние отсутствия качеств, неизменной
404
«срединности», которые делают возможным всякую

сущность, предваряют все сущее. Еще в «Дао-Дэ-цзине»
Лао-цзы «пресно-безвкусная» реальность отождествляется
с Великим Путем.
100
Если говорить точнее, имеется в виду космическая энергия
ци, некая квазиматериальная субстанция, иногда уподо-
бляемая эфиру или пневме. В Китае ци считалась субстра-
том всех вещей, но вместе с тем пустотой, объемлющей все
сущее, и энергией самой жизни.
101
Выражение «сидеть в одиночестве и созерцать сердце»
может обозначать медитацию. Последняя, впрочем,
в минскую эпоху далеко не всегда проводилась по каким-
либо техническим правилам.
102
В оригинале говорится о «великой пружине», или «вели-
кой движущей силе» (да цзи). Термин «цзи», введенный
в китайскую традицию Чжуан-цзы, часто употребляется
в афоризмах Хун Цзычэна и выступает одним из обозначе-
ний реальности Дао. В этом качестве он стоит в одном
ряду с понятиями «подлинность», «небо», «метаморфоза»,
«внутреннее», «полнота природы» и др. Отсюда широко
употребительные в даосских текстах словосочетания:
«подлинная движущая сила» (чжэнь цзи), «сокровенная
движущая сила» (сюань цзи), «небесная движущая сила»
(гпянь цзи) и т. д. Знак «цзи» имеет также значение «пру-
жина», «механизм», и его превращение в философское
понятие отобразило нежелание традиционной китайской
мысли различать между организмической целостностью
и механистической слаженностью. В философии Дао
«движущая сила небес» — это бытийственная полнота
сущего, предоставляющая каждой вещи место быть тем,
что она есть. В западной философии ее аналогами до неко-
торой степени являются понятия энтелехии в метафизике
Аристотеля или «внутренней формы» в символической
философии Э. Кассирера.
103
Имеются в виду высокопоставленные чиновники.
405
104
Таково одно из главных, с древности известных, правил
жизненной стратегии китайцев.
См., в частности, гл. IХ «Дао-Дэ цзина».
105
В оригинале букв.: «взращивать внутреннее совершенство»
(дэ). Совет «бережливостью взращивать внутреннее
совершенство» содержится в наставлениях сыновьям
знаменитого полководца древности Чжугэ Ляна.
106
Творец всего сущего — идущее от Чжуан-цзы метафорическое
наименование предельной реальности, то есть Пути. Следу-
ет подчеркнуть, что Великий Путь в даосизме превосходит
личностный абсолют. Дао в китайской мысли воплощает
предел уступчивости и поэтому «сам себе не принадлежит».
107
Наставление не стремиться к «полноте свершений» содер-
жится в даосском каноне «Дао-Дэ цзин».
108
«Регулирование дыхания», «созерцание сердца» — назва-
ния распространенных форм йогической практики
в даосизме и буддизме.
109
Мертвый пепел и высохшее дерево — традиционное в Китае
обозначение душевного состояния подвижника, который,
говоря языком даосов, «сам себя похоронил». Эти образы
употреблялись также для обозначения творческого
наития художника. В китайскую традицию они перешли
из сочинений Чжуан-цзы.
110
Парящие в облаках коршуны и снующие в воде рыбы —
аллегория жизненной свободы, восходящая к древнему
канону «Книга Песен».
111
В китайской традиции просветленное сознание есть само
воплощение предельной реальности, или Великого Пути.
Оно покойно, проникнуто светом, пустотно и все вмещает
в себе, как само небо; оно прозрачно, податливо и чисто,
как недвижная вода. Эта бесконечная пустота как бы
преломляется в бесчисленное множество жизненных
превращений и не существует вне них. Мудрый не пыта-
ется переделать мир, он предоставляет всему свободу быть
и, следовательно, свободу жизненных превращений.
406
112
В старину китайцы верили, что некоторые насекомые
рождаются из нечистот, а гнилушка способна превратить-
ся в светлячка.
113
Совет «хранить покой» восходит к главе XVI «Дао-Дэ
цзина». Отметим, что «сохранение» изначальной органи-
ческой цельности, которая дается в телесной интуиции
(вспомним также даосский идеал «схоронения себя»),
неизменно противопоставляется в даосских текстах
объективному, предметному «знанию».
114
Выражением «праведная жизнь» передано здесь слово
сочетание дао-дэ (букв. «праведный путь и совершенство»),
которое в современном китайском языке обозначает
мораль, нравственность. «Человечность» и «долг» — две
главные добродетели в конфуцианстве. В целом данное
высказывание выдержано в духе даосской критики этиче-
ского формализма, свойственного конфуцианству.
115
Букв.: «оставь другим третью часть».
116
В традиционной китайской науке, исходившей из идеи
органического, жизненного единства человека и мира,
жизнь рассматривалась как гармонически организован-
ное скопление ци, а смерть — как рассеивание жизненной
энергии в «плавильном котле» мирового круговорота.
117
Данное изречение отчасти напоминает высказывание
известного конфуцианского философа Ван Янмина
(начало XVI в.), гласящее: «Рассеять разбойников, прячу-
щихся в горах, легко. Рассеять разбойников, скрывающих-
ся в сердце, трудно».
118
В данном афоризме отобразилась традиционная даосская
идея неразличения свободы желания и отсутствия жела-
ний — одно из преломлений даосской темы «утонченного
совпадения» противоположностей в бытии Дао. Даосский
мудрец «сводит на нет желания», но в то же время, говоря
словами Чжуан-цзы, «дает претвориться одухотворенному
желанию». Таким образом, в жизненном идеале даосов
чистое желание, не направленное на объекты, смыкается
407
с освобожденностью сознания от страстей, подобно тому,

как невозмутимый покой гносиса совпадает с конкретно-
стью предметной практики. Как заметил по поводу
даосской традиции К. Юнг, «китайцы не имеют импульса
к насильственному подавлению инстинктов, который
истерически раздувает и отравляет нашу духовность.
Человек, живущий инстинктами, способен освободиться
от них и притом так же естественно, как жил ими».
119
Букв.: «обладаю человечностью».
120
Здесь в несколько измененном виде воспроизводятся
слова древнего конфуцианского философа Мэн-цзы
(IV—III вв. до н. э.).
121
В древней «Книге Перемен» есть упоминание о баране,
который вонзил свои рога в плетень и потому не может ни
двинуться вперед, ни отступить.
122
Имеется в виду, в сущности, постижение «подлинности»
жизни, превосходящее все доктрины и формальные
определения, которое в эпоху Хун Цзычэна было осознано
как жизненный идеал традиции.
123
Ли — китайская мера длины, равная примерно 600 м.
124
Согласно представлениям традиционной китайской
медицины о связях между органами чувств и внутренни-
ми органами, в человеческом организме глаза соотносятся
с печенью, а уши — с почками.
125
Здесь развивается традиционная для конфуцианства тема
моральной самооценки и, как следствие, полной внутрен-
ней самодостаточности «мужа, преданного учению». Еще
в древности она породила известный принцип: «Не
обманывать в темноте».
126
Цитируемые слова принадлежат ученому II в. до н. э.
Ли Сы.
127
«Полнота подлинности» (цюанъ чжэнь) — традиционный
идеал духовного совершенства в даосизме. Это словосоче-
тание дало название самой распространенной даосской
секте Северного Китая — Цюанъчжэнь цзяо.
408
128
В тексте сказано буквально «выставлять перед глазами
цветы», то есть, по-русски, «втирать очки».
129
В китайской традиции апология пустоты и незавершенно-
сти восходит к «Дао-Дэ цзину».
130
Тыква-горлянка — восходящий к даосской традиции символ
всеобъятно-пустотной реальности Дао и жизненной
мудрости. Она слыла традиционным атрибутом бедного
ученого, живущего уединенной и скромной жизнью.
131
Еще одна попытка объяснить соотношение обыденного
и просветленного сознания, которое уподоблялось (в даос-
ской мысли) отношению зеркала к отражаемым в нем
вещам. Просветленное сознание, согласно традиционной
мысли Китая, — это не сущность, не опыт, не идея, не факт,
но и не ничто. Его природа воплощена в самом потоке
образов, возникающих в абсолютном пространстве вообра-
жения — этой пустотной среды выявления всего сущего.
132
Данная фраза представляет собой несколько видоизменен-
ную цитату из древнего сочинения «Домашние поучения
Конфуция».
133
Байгиа — литературный псевдоним известного конфуциан-
ского ученого Чэнь Сяньчжана (1428—1499).
134
Имеется в виду как бы постоянно бодрствующее состояние
сознания, которое достигается познанием предельности
всякого опыта и потому позволяет человеку всегда пом-
нить о своем состоянии и вместе с тем быть доверительно
открытым «полноте бытия», освобождаясь таким образом
от пут страстей.
135
Имеется в виду центральная, не предназначенная для
жилья комната в китайском доме, где стоял семейный
алтарь и принимали гостей.
136
Сравнение сознания мудреца с зеркалом традиционно для
китайской мысли и восходит к Чжуан-цзы, который
говорил: «Сознание мудреца подобно зеркалу: оно не
влечется за вещами и не стремится им навстречу, отража-
ет — и не удерживает их». Метафора зеркала, как уже
409
отмечалось выше, иллюстрирует идею недвойственности

просветленного и обыденного сознания, которые не
имеют между собой ничего общего, но и не отличаются
друг от друга.
137
«Не обманывать в темноте», то есть не совершать обман
даже в тех случаях, когда его никто не заметит, — один из
традиционных девизов китайской морали. Как таковой
он вошел в китайскую традицию в течение первых столе-
тий н. э. и дал жизнь ряду назидательных анекдотов.
Рассказывают, например, что чиновник Жуань Чанши,
живший в V веке, однажды отправился в ночной дозор
в домашних туфлях и наутро сам же настоял на том,
чтобы его строго наказали за нарушение приличий.
Впрочем, еще в I веке ученый Чжан Чжань, по преданию,
бдительно следил за выверенностью каждого своего жеста,
даже находясь один в темной комнате. Однако действи-
тельным истоком этой поговорки явился, по-видимому,
древний обычай, по которому глава семьи приносил
жертвы предкам один в затемненной комнате. В такие
минуты, даже будучи недосягаем для посторонних взоров,
он должен был держаться тем более почтительно перед
лицом невидимых духов.
138
В оригинале говорится буквально о «пробуждении», или
«осознании» (цзюэ), которое китайские комментаторы
единодушно отождествляют с духовным «просветлением»
чань-буддизма. М. Вилетт-Эмери, вольно или невольно
делая уступку западному интеллектуализму, передает эту
строку словосочетаниями: «рождение мысли, овладение
сознанием».
139
В тексте употреблен термин гуань шоу, родственный
чаньскому понятию «заставы» (гуань). Термин гуань шоу
часто употребляется в текстах позднего Средневековья,
где он обозначает некое затруднительное положение,
духовное испытание, удостоверяющее подлинность
постижения истины.
410
140
Небесная природа, по китайским представлениям, — под-
линная природа каждого существа, равнозначная полноте
бытийствования всего сущего. Современный публикатор
книги Хун Цзычэна У Цзягоу комментирует это изрече-
ние популярными строками из стихотворения древнего
поэта Ван Цзи: «Когда стрекочут цикады, в лесу еще тише.
Когда поют птицы, гора еще покойнее».
141
В оригинале употреблен термин дэ, который здесь чаще
всего переводится как «внутреннее совершенство»,
иногда — «добродетель».
142
В данной фразе содержится аллюзия на легенду о древнем
философе Цзоу Яне. Преданно служивший своему
государю Цзоу Янь однажды был брошен в тюрьму по кле-
ветническому доносу, и тогда с возмущенных небес вдруг
посыпался снег, хотя дело было в начале лета.
143
Аллюзия на легенду о жене некоего древнего полководца,
погибшего в сражении. Вдова десять лет безутешно
рыдала над телом мужа, и тогда крепостная стена будто
бы сама собой рухнула.
144
Суждение о «теле, полученном взаймы», восходит
к Чжуан-цзы, как и следующий далее призыв искать
опору не в отдельных вещах, а в тотальности бытия.
Следует помнить, что тезис о «единотелесности» бытия
в традиционной китайской мысли сопряжен с признанием
множественности перспектив созерцания и их полной
равноценности. Эта единотелесность дана лишь как
ускользающая пустотность предела всех «жизненных
миров», зияние перспективы всех перспектив. Тело
Дао — поистине пустотелое.
145
Как только что было сказано, выражение «одно тело»,
«единотелесность» (и ти) служило в китайской мысли
традиционным именованием предельной реальности как
«мира в целом».
146
Данная фраза навеяна сентенцией Лао-цзы: «Великое
искусство подобно неумению».
411
147
М. Вилетт-Эмери в этом месте неправомерно объединяет два
вопроса в один: «Кто сознает, что мы поступаем нехорошо?»
148
Истинный Господин — идущее от Чжуан-цзы определение
бодрствующего, просветленного сознания — сознания,
открывшегося своей открытостью бытию.
149
В оригинале говорится об «импульсе», или «источнике
движения мировой энергии», «движущей силе мировой
пневмы» (ци цзи).
150
Великая Пустота (тай сюй) — традиционное наименование
самоскрывающегося зияния бытия, которое предоставляет
всему место быть и, вмещая в себя все перспективы созер-
цания, воплощает собой полноту бытийствования.
151
У М. Вилетт-Эвери: «Политика, вдохновленная Небом».
Этот вариант не соответствует ни общему смыслу изрече-
ния, ни духу китайской культуры.
152
«Бескрайняя добродетель» (улян гундэ) — выражение из
буддийской литературы.
153
В некоторых изданиях книги Хун Цзычэна последняя
фраза выделена в отдельное изречение.
154
М. Вилетт-Эмери предпочитает говорить не просто о зна-
нии (как, собственно, и значится в оригинале), а о «силе
суждения», что в очередной раз придает китайскому
суждению неоправданный интеллектуальный крен.
У Цзяогоу поясняет этот знак словосочетанием «видеть-
знать», что можно перевести как «понимание».
155
Данный образ восходит к Чжуан-цзы, уподоблявшему
бытие «флейте с десятью тысячами отверстий». Заметим,
что Чжуан-цзы намекал на полную преемственность
между пустотой полой трубки, именуемой флейтой,
пустотой мировой пещеры, каковой считалась Земля во
многих архаических традициях, в том числе в Китае, и,
наконец, Великой Пустотой Дао. Так, согласно даосскому
философу, флейта и другие творения рук человеческих
выявляют или, лучше сказать, устанавливают присутствие
нерукотворной пустоты Хаоса. Другими словами, техни-
412
ческая деятельность человека, по представлениям даосов,

призвана оберегать зияние «небесной пустоты», равно-
значной «полноте природы».
Притча Чжуан-цзы о «флейте Человека» и «флейте
Неба» — еще одно напоминание о том, что предметная
практика человека становится возможной благодаря
абсолютной дистанции пустоты как «небесного простора»
и не отличается от бытия Хаоса.
156
Хаос, предстающий бесконечным богатством разнообразия
мира, но всегда тождественный себе, — традиционный
образ реальности в даосизме. По определению американ-
ского философа В. Холла, даосский Хаос являет собой,
скорее, неопределенное множество порядков.
157
«Пролить свет на себя самого» — традиционная формула,
заимствованная из литературы чань-буддизма. Речь идет
о том, чтобы «осветить светом высшей мудрости свое
индивидуальное сознание».
158
Белый снег — название песни древнего царства Чу, которая
традиционно считалась одним из лучших образцов
изящной словесности.
159
Дома с красными воротами имели в старом Китае высоко-
поставленные чиновники.
160
«Колесница, не поворачивающая вспять», — принятый в буд-
дийской литературе образ религиозного подвижничества.
161
«Вечно сияющий светильник» — еще один распространен-
ный в буддийской литературе образ просветленного
сознания.
162
Высокая шапка и широкий пояс — традиционные метоними-
ческие наименования знатного ранга.
163
Цитата из стихотворения известного ученого и поэта
XI века Су Дунпо.
164
В оригинале букв.: «источник животворения жизни». Выра-
жение «животворение живого» (шэн шэн) восходит к «Кни-
ге Перемен» и, по мнению древнего комментатора Кун
Инда, означает «непрерывность круговращения Инь и Ян,
413
благодаря чему живущие позже наследуют живущим

ранее».
165
Уподобление Великого Пути мироздания плавильному
котлу, в котором все сущее переплавляется, непрерывно
приобретая новые формы, принадлежит древнему даос-
скому философу Чжуан-цзы. В данной фразе речь идет
о традиционном для китайской культуры идеале соучастия
творческому потоку перемен, дарующего способность
преображать мир силой сокрытого нравственного воздей-
ствия. Напомним, что китайское понятие добродетели (дэ)
предполагает причастность к творческой мощи бытия.
166
Истинный господин — метафорическое наименование
просветленного духа. Выражение восходит к Чжуан-цзы.
167
Букв.: «возыметь сердце, охватывающее Небо и Землю».
Перевод М. Вилетт-Эмери: «водворить нравственное
чувство в мироздании».
168
Цзюнъ — китайская мера веса, равная приблизительно 18 кг.
169
Мотив «благотворной болезни» — даосского происхожде-
ния. Он занимает достойное место в ряду вызывающе-па-
радоксальных образов и тем «безумных речей» Чжуан-
цзы. В сочинениях древнедаосского философа болезнь
выступает метафорой «особливости» даосского мудреца,
его готовности и способности к самотрансформации, его
открытости потоку перемен (в этом качестве болезнь
оказывается синонимом сна).
170
В оригинале речь идет о конфуцианском моральном
идеале «человечности», или «гуманности» (жэнь).
171
Данный образ восходит к Чжуан-цзы. О смысле его лучше
сказать словами самого Чжуан-цзы: «Вершей пользуются
для ловли рыбы. Поймав рыбу, отбрасывают вершу.
Силками пользуются для ловли зайца. Поймав зайца,
забывают про силки. Словами пользуются для выражения
смысла. Постигнув смысл, забывают слова. Где же найти
мне забывшего слова человека, чтобы перекинуться с ним
словом?» У Чжуан-цзы речь идет, в сущности, о восприя-
414
тии слова во всей полноте его смысловых потенций,

превосходящей любое его условное значение.
172
Выражение «кара Неба» принадлежит Чжуан-цзы, у кото-
рого оно относится, по-видимому, к предметной практике
человека, выделяющей его из животного мира. В данном
случае понятие «небесной кары» выступает синонимом
ослепленности людей, которые «не ведают, что творят».
173
Цитата из приписываемого Конфуцию толкования на
древний канон «Книга Перемен».
174
Сюцай — обладатель низшего ученого звания в старом Ки-
тае. Считалось, что он еще не закончил своего образования.
175
Сосна и кипарис — традиционные в Китае аллегории
душевной стойкости благородного мужа.
176
В этом суждении содержится аллюзия на строку стихотво-
рения ученого XI века Чэн И.
177
В тексте букв.: «полнота подлинности» (цюанъ чжэнь). Так
традиционно обозначался жизненный идеал даосизма.
178
Китайские комментаторы находят в данном изречении
почти дословное повторение строк поэта сунской эпохи
Вэнь Линя: «Деревья опали, высохли воды, голы тысячи
скал. // В этом я вдруг прозреваю доподлинное естество».
179
Искусство создания карликовых садов пользовалось
огромной популярностью в средневековом Китае и стало
одним из высших воплощений традиционных принципов
китайской эстетики.
180
Простейшее объяснение этого образа состоит в том,
чтобы отождествить наш обыденный опыт со сном (попу-
лярный мотив в китайской литературе). В таком случае
наши желания и мечты окажутся не чем иным, как
«снами во сне». Уподобление духовного просветления
«великому пробуждению от великого сна» введено в ки-
тайскую традицию Чжуан-цзы. Отметим, что опыт про-
светления не устраняет обыденный опыт, так что «великое
пробуждение» в известном смысле означает пробуждение
ко сну. Отсюда свойственная китайской мысли апология
415
«обыкновенного сознания» как вершины духовной

просветленности.
181
Букв.: «тело вне тела». Само выражение (встречающееся
уже в начальном изречении книги) взято из буддийской
литературы, где «тело вне тела» обозначает нирвану.
182
Здесь содержится намек на традиционный в китайской
мысли и развитый в особенности чань-буддизмом принцип
передачи истины «от сердца к сердцу», вне слов. В чань-
ской традиции имеются предания о наставниках, которые
пережили просветление, созерцая лунный свет или
слушая шорох бамбука. В свете этого принципа видимые
образы трактовались как мертвые, отчужденные «следы»
реальности, что отчасти объясняет пристрастие китайцев
к букве текста, к формалистике архивистского знания.
183
Образ «цитры без струн» встречается в жизнеописании
древнего поэта Тао Юаньмина, где сказано, что Тао
Юаньмин «мечтал о цитре без струн».
184
Каменные палаты и Киноварная гора — обители бессмерт-
ных небожителей в даосизме, даосский «рай».
185
Пять озер — пять крупнейших озер Китая, здесь: весь мир.
186
Выражение «предвечный импульс» (цянь цзи) хорошо
определяет природу символической реальности Великого
Пути, который предваряет, предвосхищает все сущее.
187
Прах, рожденный от праха, — одно из названий живых
существ, принятое в буддийской литературе.
188
Тень, отбрасываемая тенью, — популярный в китайской
литературе образ славы и богатства.
189
Сравнение борьбы правителей государств за господство
над миром с войнами между царствами, расположенными
на рожках улитки, принадлежит Чжуан-цзы.
190
«Упрямое пристрастие к пустоте» осуждается в буддий-
ской литературе как один из самых распространенных
пороков медитативной практики.
«Тело как высохшее дерево, сердце как остывший пе-
пел» — метафорическое обозначение медитативного
416
состояния, восходящее к книге Чжуан-цзы, где оно имеет

положительный смысл.
191
Совет «смотреть на славу и богатство, добытые нечестным
путем, как на плывущие облака» содержится уже в выска-
зываниях Конфуция.
192
Сравнение мудрого с «одиноким трезвенником» в обще-
стве пьяных содержится в «Чуских строфах», по традиции
приписываемых древнему поэту Цюй Юаню.
193
Одним из важных следствий философии пустоты и пре-
дельности в китайской мысли является представление
о прерывности («помраченности») просветленного
сознания и восприятия жизни не столько как данности,
сколько как среды опыта, бесконечно сложной сети
отношений между вещами. Бытие в таком случае оказыва-
лось неисчерпаемой конкретностью и чистой качествен-
ностью, определявшимися положением в пространствен-
но-временном континууме. Соответственно, взаимопрев-
ращение вещей приравнивалось к смене перспективы
созерцания и в китайской традиции имело статус не
пустой фантазии, а принципа научного знания. Средневе-
ковый китайский ученый охотно согласился бы с таким
представителем европейской герметической традиции,
как Парацельс, который утверждал, что «мысль можно
передать с одного берега океана на другой, а работу,
требующую месяца труда, можно сделать за день». В тра-
диционных китайских представлениях о пространстве
и времени чрезвычайно рельефно отобразилась органиче-
ская связь науки и искусства, рефлексии и творческого
изображения в старом Китае.
194
Здесь цитируется ХIII изречение «Дао-Дэ цзина».
195
Небывалый учитель — герой одного из произведений
древнего поэта Сыма Сянжу.
196
По преданию, однажды поэту Тао Юаньмину в день
осеннего праздника принес вино юноша в белых одеж-
дах.
417
197
«Чертоги радости и довольства» — название дома ученого
XI века Шао Юна, где собирались многие прославленные
ученые и литераторы.
198
Этот образ (уже встречавшийся выше) заимствован из древ-
них толкований на «Книгу Перемен».
199
Гун и хоу — высокие титулы в старом Китае.
200
Этот образ, весьма популярный в китайской словесности,
восходит к стихотворению поэта V века Се Миньюня.
201
«Сокровенное» (сюань) — одно из традиционных наимено-
ваний реальности Дао. Оно указывает на природу Великой
Пустоты Дао как самосокрытия, ведущего к очевидности.
202
Зеркало, висящее в небе, — луна.
203
Цитируется одна из популярнейших сентенций в литера-
туре чань-буддизма.
204
В тексте употреблен знак цзи, переводимый в других
местах как «импульс» или «исток» мировых превращений.
205
Заоблачная страна — образное наименование обители
блаженных небожителей. Упоминание о «лае собак
и крике петухов» является аллюзией на традиционную
картину сельской идиллии в древнекитайской литературе.
206
Гатха (кит. цзи) — принятое в традиции чань-буддизма
дидактическое стихотворное произведение из четырех
строк.
207
В данной фразе содержатся аллюзии на такого рода
случаи, описанные в древней литературе.
208
Слова о превращении каменного тигра в морскую чайку,
возможно, намекают на некоторые обстоятельства жизни
Ши Ху, одного из правителей Китая в VI веке. Ши Ху
прославился своей жестокостью, но под влиянием буддий-
ского проповедника Фотугэна его нрав смягчился.
209
«Книга Перемен» — древняя гадательная книга, глубоко
почитавшаяся как даосами, так и конфуцианцами.
210
Киноварь являлась важнейшим компонентом эликсира
бессмертия в даосской алхимии, материальным прообра-
зом «чистого Ян».
418
211
Имеется в виду древний музыкальный инструмент, пред-
ставлявший собой ряд каменных пластин, подвешенных
к специальной подставке. В старом Китае его звучание
считалось прообразом вселенской гармонии.
212
Цитируется в слегка измененном виде строка стихотворе-
ния Тао Юаньмина из цикла «За вином».
213
Яофу — второе имя ученого сунской эпохи Шао Юна
(1011–1077). Цитируемые здесь слова Шао Юна как нельзя
лучше обнажают контраст между характерной для
европейской традиции идеалистической догмой сознания,
каким-то образом реально продолжающегося во времени,
и китайской концепцией «самопомрачающегося», вну-
тренне неоднородного, внесубъективного и потому
сводящегося к межличностным отношениям сознания.
214
«Взаимное забытье себя и мира» — идущий от Чжуан-цзы
традиционный жизненный идеал даосизма как «чудесной
встречи» отсутствующего с отсутствующим.
215
Цитируется изречение чаньского наставника эпохи Тан
Чжисюаня.
216
Цитируется строка из стихотворения Шао Юна.
217
Имеется в виду столица династии Западная Цзинь город
Лоян, захваченный и разграбленный кочевниками
в 311 году. Короткое царствование этой династии было
отмечено необыкновенной роскошью дворцовой жизни.
218
В северном предместье древнего Лояна находились кладби-
ща для высокопоставленных особ.
219
В данной фразе содержатся аллюзии на два эпизода древней
истории Китая. В первом случае имеется в виду сражение
между армиями царств Янь и Ци, в ходе которого предво-
дитель циского войска приказал пустить против неприяте-
ля тысячу быков, привязав к их хвостам горящие факелы.
Во втором случае подразумевается послание правителя
южно-китайского царства Чу, который обратился к вторг-
шейся в пределы Чу армии северокитайских государств
с такими словами: «Вы обитаете у северного моря, мы
419
живем у южного моря, у наших коней и быков не хватит

сил, чтобы добежать друг до друга. Зачем же вы вторглись
в наши владения?»
220
Данная фраза отсылает к суждению Чжуан-цзы, уподо-
блявшего жизнь людей в миру положению рыб, которые
выброшены на берег и, чтобы выжить, прижимаются друг
к другу, а пребывание в Дао — положению рыб, которые
вольно резвятся в воде, забывая друг о друге.
221
Возможно, здесь имеется в виду принесенное буддизмом
представление о жизненном подвижничестве как мудро-
сти «переплытия на другой берег».
222
«Внезапное просветление» (дунь у, яп. сатори) являлось
целью и оправданием подвижничества в традиции чань-
буддизма. Это просветление означало, собственно, само-
раскрытие подлинной самости человеческого существова-
ния.
223
Балинцяо — мост на восточной окраине Чаньаня, место
расставаний, воспетое многими поэтами средневекового
Китая.
224
Цзинху — озеро в провинции Цжэцзян, издавна славившее-
ся своей красотой.
225
Учитель мира — одно из прозваний Будды в буддийской
литературе.
226
Имеются в виду слова одного из персонажей книги Чжуан-
цзы, Лао-цзы, который говорил своему собеседнику:
«Нынче я странствую у истока вещей. Если бы ты назвал
меня быком, я звался бы быком, а если бы ты назвал меня
конем, я звался бы конем».
227
«Вечное отсутствие», или Не-бытие (у) в даосской традиции
означает в действительности бытийственную полноту
всего сущего, объемлющую как явленные, так и неявлен-
ные аспекты вещей.
228
Судя по некоторым другим изречениям данного сборника,
имеется в виду известный поэт Бо Цзюйи (772—846). Одна-
ко в сохранившихся сочинениях Бо Цзюйи этих строк нет.
420
229
В тексте говорится буквально о «бытующих среди людей
истинах» (жэнъ лунь). Древний конфуцианский мыслитель
Сюнь-цзы разъяснял это понятие следующим образом:
«Человеческие истины существуют совместно, они имеют
одинаковую цель, но выражаются по-разному, стремятся
к одному и тому же, но имеют разное понимание. Такова
жизнь». Слово «истина» (цин) означает в китайском языке
также «чувство», то есть речь идет о некоей личной,
субъективно переживаемой истине.
230
Чистая Земля — царство вечного блаженства в буддизме.
231
Цитируются строки из стихотворения Бо Цзюйи.
232
Имеется в виду поэт сунской эпохи Чао Бучжи (1053—
1110), ученик Су Дунпо.
233
Здесь цитируется утопия Тао Юаньмина «Персиковый
источник».
234
В оригинале букв.: «В сердце нет своего сердца». В первом
случае слово «сердце» обозначает подлинное существо,
глубинную реальность сознания, во втором — идеальную
событийность, или эмпирическое содержание сознания, то
есть мысли и переживания. Фундаментальный тезис
традиционной критики сознания в Китае гласит, что
самосознание не дает очевидных свидетельств того, что оно
не мистифицирует свое реальное содержание. Следствием
такого подхода являлось сведение сознания к моменту
самотрансформации, экстатической событийности или,
по-китайски, к «метаморфозе», «промежутку» и «забы-
тью». М. Вилетт-Эмери предлагает иной вариант перевода,
на мой взгляд, явно ошибочный: «Если в сердце нет ничего,
кроме самого сердца, для чего вглядываться в него?»
235
Одна из глав книги Чжуан-цзы носит название «Как все
в мире уравнивается»; она посвящена разъяснению даосско-
го перспективизма, идеи абсолютной относительности всех
«жизненных миров», что предполагало постижение всее-
динства бытия в его бесконечном разнообразии, неисчерпа-
емой конкретности. «Равенство вещей», по Чжуан-цзы, —
421
это мир, свободный от абстрактных истин, в том числе и от

принципа «равенства вещей». В нем каждая вещь «поет по
своей воле», храня в себе полноту существования.
236
Букв.: действию «небесного импульса» (тянь цзи).
237
Здесь содержится намек на древний обычай в день зимнего
солнцестояния класть золу на бамбуковые трубки, кото-
рые служили образцами для определения высоты музы-
кальных тонов. Дуновение ветра из трубки в этот день
считалось первым признаком проявления силы Ян — во-
площения тепла и активности.
238
Мотив «возвращения Поднебесной Поднебесной» восходит
к Чжуан-цзы, говорившему об умении мудреца «схоро-
нить Поднебесную в Поднебесной», что избавляет от
беспокойства о возможных потерях. Данная формула
Чжуан-цзы — одно из лучших выражений даосской идеи
недвойственности противоположностей.
239
Цитата из стихотворения поэта IX в. Цао Суна.
240
О «цитре без струн» см. прим. 183.
241
Фу Си — легендарный основоположник китайской цивили-
зации.
242
Цзи Кап, Жуань Цзи — поэты и философы, предводители
знаменитого кружка «семи мудрецов из бамбуковой
рощи» (середина III в.), талантливые проповедники
даосского идеала «естественности».
243
Тезис о зависимом характере всякого существования
является в буддизме теоретическим основанием учения об
освобождении человека от бремени бытия.
244
Доктрина «соответствия своему положению» (су вэй)
изложена в конфуцианском трактате «Чжун юн», где
сказано: «Благородный муж блюдет свое место и не
смотрит по сторонам».
245
Три начала (сань цай): Небо, Земля, Человек.
246
Деление литературных произведений по четырем рубри-
кам (каноны, исторические сочинения, труды философов,
изящная словесность) традиционно для Китая.
422
247
Тао Юаньмин — поэт V века, прославившийся своей
любовью к хризантемам.
248
Линь Пу — поэт XI века, всю жизнь проживший в уедине-
нии среди гор.
249
Ван Хуэйчжи (IV в.) — сын знаменитого каллиграфа Ван
Сичжи, прославившийся своей любовью к бамбуку.
250
Чжоу Дуньи (XI в.) — известный ученый, один из основопо-
ложников неоконфуцианства.
251
Имеются в виду жители блаженной страны, описан-
ной в утопии Тао Юаньмина «Записки о Персиковом
источнике».
252
Дун Фэн — ученый южнокитайского царства У (III в.).
253
Ми Фэй — знаменитый художник XII века, поклонявшийся
одному прекрасному камню.
254
Лу Ю — поэт XI века, большой поклонник чая и автор
«Книги чая».
255
Имеется в виду древний поэт Цюй Юань (III в. до н. э.),
который, согласно преданию, питал пристрастие к орхи-
дее и ароматным травам.
256
По преданию, император древней династии Сун (V в.)
Чу-цзун имел говорящего петуха, с которым любил
подолгу беседовать.
257
Ван Сичжи (IV в.) — лучший в китайской истории каллиграф.
258
Бодхисаттва (кит. пуса) — буддийский святой, сострадаю-
щий всему живому.
259
Праздник фонарей — самая веселая часть празднования
Нового года в Китае, проходившая в середине (то есть
в полнолуние) первого месяца по китайскому календарю.
260
Праздник двойной пятерки, или Праздник драконьих лодок —
главный летний праздник в Китае, отмечавшийся в 5-й
день 5-го месяца.
261
Праздник Седьмицы — один из осенних праздников, отме-
чавшийся в ночь 7-го числа 7-го месяца.
262
Праздник середины осени — главный осенний праздник,
отмечавшийся в середине 8-го месяца.
423
263
Праздник двойной девятки — последний осенний праздник,
отмечавшийся 9-го числа 9-го месяца.
264
Дунфан Шо — сановник при дворе императора Ханьской
династии У-ди (II–I вв. до н. э.), прославившийся своим
умением избегать превратности придворной карьеры
и жить в свое удовольствие.
265
Журавль считался спутником даосских небожителей.
Смысл этой поговорки таков: нельзя одновременно преда-
ваться земным утехам и быть блаженным небожителем.
266
Дерево шу упоминается в книге древнего даосского фило-
софа Чжуан-цзы. Оно было таким искривленным и твер-
дым, что не годилось ни для плотницких работ, ни на
топливо, и потому смогло «сполна прожить свою жизнь».
267
Стебли тысячелистника с древности служили в Китае
инструментом гадания.
268
Чайка — символ свободы.
269
Имеется в виду мифический зверь, который на суде без-
ошибочно определял правого и виноватого.
270
Гигантская рыба кунь, упомянутая в самом начале даосско-
го канона «Чжуан-цзы», тоже слыла символом духовной
освобожденности.
271
Имеется в виду, что зимняя пора — это время, свободное от
земледельческих работ и, следовательно, время праздно-
сти, досуга.
272
Здесь содержится аллюзия на знаменитый рассказ о «сне
Чжуан-цзы», в котором говорится: «Однажды Чжуан
Чжоу увидел себя во сне бабочкой — беспечной бабочкой,
которая порхала среди цветов в свое удовольствие и знать
не знала, что она — Чжуан Чжоу. Внезапно он проснулся
и увидел, что он — Чжуан Чжоу. И он никак не мог
понять, то ли он — Чжуан Чжоу, которому приснилось,
что он — бабочка, то ли бабочка, которой приснилось, что
она — Чжуан Чжоу. А ведь между Чжуан Чжоу и бабоч-
кой должно быть различие. Вот что такое превращение
вещей!» Отметим, что в существующих переводах этого
424
сюжета, включая перевод автора этих строк, изложение

необоснованно ведется от первого лица. (См.: «Чжуан-
цзы». Пер. В. В. Малявина, М., 2002, С. 71).
273
«Счастливая мудрость» — буддийское понятие, обозначаю-
щее полноту духовного достижения.
274
Чжаоцзюнь — наложница императора Ханьской династии
Юань-ди, которую вследствие ее необыкновенной красоты
выдали замуж за предводителя племени сюнну.
275
Лю Цзэ — сановник императора Танской династии Вэнь-
цзуна, который пострадал за смелую критику власти
дворцовых временщиков.
276
Имеется в виду Чжао Фэйянь, наложница, а затем супруга
императора Ханьской династии Чэн-ди.
277
Чжаои — младшая сестра Чжао Фэйянь, тоже ставшая
позднее фавориткой Чэн-ди.
278
В Китае существовал обычай сжигать в жертву душам
умерших особые бумажные деньги, которым приписыва-
ли, естественно, большую номинальную стоимость.
279
Имеется в виду район в провинции Цзянсу от Усина до
Шанхая, где много озер и протоков.
280
Чанъань (ныне Сиань) — название столицы империй Суй
и Тан, расположенной в северо-западной части Китая.
281
Букв.: «Великая бодхисаттва Гуаньшиинь». Буддийская
ритуальная формула, соответствующая восклицанию
«Аллилуйя!».
282
В Китае полевая лилия называлась в просторечии «забудь
печали», голос же кукушки, напротив, считался воплоще-
нием печали.
283
Вероятно, имеется в виду владыка ада. Имя Лао-цзы можно
понять и как Почтенный ученый.
284
В оригинале употреблен термин дэ, который переводят так-
же как «благая сила», «добродетель» и даже «благодать».
285
В оригинале говорится буквально о «великих авторах» (да
цзя) и «прославленных авторах» (мин цзя). Это противопо-
ставление кажется несколько искусственным.
425
В переводе Линь Юйтана говорится соответственно

о «великих мыслителях» и «великом писателе».
286
Имеется в виду порядок оценки личных качеств чиновни-
ков, существовавший в эпоху поздней древности. Разделе-
ние вещей на девять категорий по их качеству традицион-
но для Китая.
287
В оригинале упоминаются придворные летописцы и карто-
графы, то есть речь здесь идет не просто о хрониках
и картах, но, в сущности, о мироустроительной миссии
государства. Тем примечательнее, что в реплике Ю Хуэйа-
ня подчеркивается преемственность между официально
санкционированным порядком мироздания и несотворен-
ным хаосом.
288
В китайской традиции были приняты два порядка располо-
жения триграмм, Прежденебесный и Посленебесный.
Первый означал первозданное, «хаотически-смутное»
состояние бытия, второй относился к миру явленных форм.
289
Букв.: «путь» (дао).
290
Знаменитый поэт сунской эпохи Су Дунпо прославился
и как изобретатель особого блюда из свинины.
291
В старину в Китае изготовляли одежду из листьев и стеблей
водяного каштана.
292
Чжоу Дуньи — знаменитый ученый сунского времени,
который прославился также своей любовью к лотосам.
293
Эпоха Чуньцю соответствует VIII–V вв. до н. э.
294
Сиши — знаменитая красавица древности.
295
Царствование династии Цзинь приходится на III–IV вв.
296
Император династии Цзинь Ань-ди правил в 405–418 гг.
297
Ян Гуйфэй — любимая наложница императора Танской
династии Сюань-цзуна (713–755), прославившаяся своей
красотой и коварством.
298
Годы правления Юаньфэн династии Сун — 1078–1085.
299
Су Дунпо (1036–1101) — знаменитый ученый, поэт и живо-
писец эпохи Сун, образец «человека культуры» для
современников и позднейших поколений.
426
300
В переводе Линь Юйтана два предыдущих изречения
действительно объединены в одно.
301
Гао-цзы — философ древности, который известен как
оппонент конфуцианского ученого Мэн-цзы в вопросе
о сущности человеческой природы.
302
Девять Равнин — весь обитаемый мир.
303
В Китае традиционно различали следующие шесть аспек-
тов иероглифики: графический образ, предметное значе-
ние, звучание, смысл, истолкование, переносное значение.
304
Здесь имеется в виду гнев законной супруги.
305
Иньлян — знаменитая женщина-воительница, жившая
в VIII веке, при династии Тан.
306
Лунцюань — знаменитый сорт вина.
307
Тайэ — знаменитый меч.
308
Чжуан-цзы — древний философ, один из основоположни-
ков даосизма, развивавший идею об относительности
всякого восприятия и мнения.
309
Ли Тайбо или Ли Бо—знаменитый поэт танской эпохи. Его
имя означает буквально «великая белизна».
310
Цитируется фраза из первого изречения даосского канона
«Дао-Дэ цзин». Обычно она переводится как «сокровенное
в сокровенном», «сокрой и еще сокрой».
311
«Дао-Дэ цзин», гл. XXVIII.
312
Чжунгианьский волк — персонаж старинного предания.
Преследуемый охотником, волк уговорил доброго учено-
го Дун Го-цзы спрятать его, а потом съел своего спасителя.
313
В Китае восток ассоциировался с весной.
314
«Скорбь изгнанника» — поэма древнего поэта Цюй Юаня
(III в. до н. э.), отправленного в ссылку по навету придвор-
ных недругов и там покончившего с собой.
315
Эпоха Сун (X–XIII вв.) в истории Китая отмечена новым
расцветом конфуцианской мысли, именуемой в европей-
ской литературе неоконфуцианством.
В эпоху Цзинь (III–IV вв.) был распространен культ вну-
тренней освобожденности от «пошлых правил света».
427
316
Тянь Дянь — полководец из древнего царства Ци эпохи
Борющихся Царств.
317
Имеется в виду основатель царства Чжоу У-ван (XI в. до
н. э.), который, по преданию, после свержения им дина-
стии Шан демонстративно распустил войска, показывая,
что мир более не нуждается в военной силе.
318
Имеется в виду буддийское учение о четырех нематериаль-
ных состояниях бытия (санскр. скандха).
319
Достаточно вспомнить легенду о том, что основоположник
даосизма Лао-цзы ушел на Запад, или классический роман
«Путешествие на Запад».
320
В древних китайских мифах Паньгу — первочеловек
и творец мироздания.
321
«Быть между тем, что есть, и тем, чего нет», — традицион-
ное описание реальности в китайской мысли. Эта форму-
ла, как можно видеть, охватывает как «движение от ничто
к сущему», так и движение «от сущего к ничто».
322
Сиху — озеро в городе Ханчжоу, славящееся своей красотой.
323
Эпоха Борющихся Царств приходится на V–III вв. до н. э.
324
Хуан Цзюянь (настоящее имя Хуан Чжоусин) — малоиз-
вестный литератор, старший друг Чжан Чао.
325
Пэнцзу — легендарный долгожитель в китайской тради-
ции.
326
Сыма Цянь — историк Древнего Китая, автор труда
«Исторические записки».
327
В тексте букв.: «костями», что в китайском языке означало
не только и не столько телосложение, сколько характер,
«душевную закваску».
328
Согласно легенде, братья Бои и Шуци, отличавшиеся
выдающимися добродетелями, отказались покориться
власти чжоуского У-вана и удалились на гору Шоуян, где
уморили себя голодом.
329
Гуань Чжун и Янь Ин — два знаменитых государственных
мужа древности.
330
Яо, Шунь — добродетельные правители, жившие в глубо-
кой древности.
428
331
В оригинале букв.: «теней», «отражений».
332
Имеется в виду самый торжественный молебен, принятый
в буддизме.
333
Отметим, что автор употребляет здесь термин, который
имел хождение только в древние времена.
334
В Китае бытовало поверье, что лисы и журавли могут быть
воплощениями бессмертных небожителей.
335
В китайской космологии силы Инь и Ян обозначают
соответственно пассивное, женское, темное и активное,
мужское, светлое начала, которые не являются антагони-
стическими, но всегда дополняют друг друга.
336
Записанные речи (юту) — особый жанр нравоучительной
и философской литературы, представляющий собой запись
бесед учителя с учениками. Подобные произведения факти-
чески восходят к «Беседам и суждениям» Конфуция, а позд-
нейшее свое название получили в традиции чань-буддизма.
Жанр «записанных речей» пользовался особой популярно-
стью среди конфуцианских ученых эпох Сун и Мин.
337
Тема этого сюжета, по-видимому, подсказана пассажем из
гл. XXII «Чжуан-цзы», где сказано: «Все вещи в мире суть
одно. Те из них, что нравятся нам, мы считаем прекрасны-
ми, а те, что нам не нравятся — отвратительными. Однако
же отвратительное может обернуться прекрасным,
а прекрасное — отвратительным...» См.: «Чжуан-цзы».
Пер. В. В. Малявина. С. 214.
338
Чжэн Цзефу—художник XII века, создавший портреты
голодающих и преподнесший их императору.
339
В старом Китае чиновникам было запрещено служить в тех
местах, откуда они были родом, поэтому увольнение со
службы обычно означало для них возвращение на родину.
340
В оригинале употреблено словосочетание юань ци, то есть
«изначальное ци», встречающееся и в афоризмах Хун
Цзычэна.
341
В оригинале употреблен термин вэй — «неуловимо-утон-
ченный». Так еще в древних конфуцианских канонах
определяется реальность дао.
429
СОДЕРЖАНИЕ
Вступительная статья . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5
ИЗ КНИГИ «ГУАНЬ ИНЬ-ЦЗЫ» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67
ИЗ СБОРНИКА
«СКРИЖАЛИ ЛАЗУРНОЙ СКАЛЫ» . . . . . . . . . . . . . . . 77
«ЗАСТАВА БЕЗ ВОРОТ» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 93

Предисловие автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 98
Послесловие Аньваня . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 135
«КНИГА ИЗРЕЧЕНИЙ» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 137
ХУН ЦЗЫЧЭН «ВКУС КОРНЕЙ» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 149

Предисловие автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 155
Собрание первое . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157
Собрание второе . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 215
ПРОЗРАЧНЫЕ ТЕНИ СНОВ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 253

Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 261
430
Содержание
АФОРИЗМЫ СЮЙ СЮЭМО И ЧЭНЬ ЦЗИЖУ . . . . . 345

Сюй Сюэмо . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 349
Чэнь Цзижу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 354
ВЕСЕЛАЯ СМЕСЬ, ИЛИ ВСЕ РАДОСТИ ЖИЗНИ . . . 359

Юань Чжунлан . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 365
Дин Сюнфэй . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 367
Ли Миань (ХVI в.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 370
Сюй Цзэшу (XIV в.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 372
Ян Баочжэн (XV в.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 374
Юань Чжунлан . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 375
Чэнь Цзижу . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 376
Цзинь Шэнтань . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 377
Чэнь Гаомо (XVII в.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 382
АФОРИЗМЫ РАЗНЫХ АВТОРОВ

О РАДОСТЯХ ЖИЗНИ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 385
Лу Шаоянь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 387
У Цунсянь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 388
Чжоу Лянгун . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 389
Примечания . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 390
Литературно-художественное издание
ВКУС ПРАВДЫ
АФОРИЗМЫ И ИЗРЕЧЕНИЯ КИТАЙСКИХ МУДРЕЦОВ
Составитель В. В. Малявин
Генеральный директор издательства С. М. Макаренков
Руководитель проекта О. Вавилов

Шеф-редактор Ю. Качалкина
Младший редактор А. Бирюкова
Выпускающий редактор Е. Крылова
Художественное оформление: А. Козаченко
Компьютерная верстка: А. Дятлов
Корректор В. Павлова
16+
Знак информационной продукции согласно
Федеральному закону от 29.12.2010 г. N 436-ФЗ
Подписано в печать 22.10.2015 г.

Формат 60×90/16. Гарнитура «Palladium»
Усл. печ. л. 27,0. Заказ №
Адрес электронной почты: info@ripol.ru

Сайт в Интернете: www.ripol.ru
ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик»

109147, г. Москва, ул. Большая Андроньевская, д. 23
Отпечатано в ОАО «Первая Образцовая типография»

Филиал «Чеховский Печатный Двор»
142300, Московская область, Чехов, ул. Полиграфистов, д. 1
Сайт: www.chpk.ru. E-mail: marketing@chpk.ru
факс: 8(496)726-54-10, телефон: 8(495)988-63-87

Вкус правды. Афоризмы и изречения китайских мудрецов - 2016 PDF

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Вкус правды. Афоризмы и изречения китайских мудрецов - 2016 PDF

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

ВКУС

Составление, перевод, предисловие

В569 Вкус правды. Афоризмы и изречения китайских му-

«Вкус правды» — это сборник афоризмов китайских пи-

© Малявин В. В., 2016

Мудрое восточное изречение...

непосредственные, неуловимые для логических формул

ретшие необыкновенную популярность в Китае XVI–

сознания, ставшего свободным от соблазнов света, чтобы

ям китайской мысли. Первыми помещены изречения из

ных направлений китайского буддизма. Основной текст

творчества, и гунъань, строго говоря, нельзя считать

среди них представляет сборник «Вкус корней», состав-

низированной словесностью множились, затмевая их,

свой жизненный опыт и преобразить его в личную

едва ли отличимо от незнания. Поэтому нельзя думать,

Нескончаем и неостановим поток внутренней,

Гельдерлину, назвал этот подлинный исток традиции

ным рубрикам, словно засушенные цветы в гербарии, эта

Мы заговорили о постижении предельности вещей,

убедимся ниже, едва ли применима к афоризму. Но

Говоришь всю жизнь — и ничего не скажешь. За всю

Афоризм никогда не есть лишь данность. Он хра-

нечто такое, что вовек отсутствует и, однако, не является

Прежде чем сделать первый шаг, ты уже у цели.

Традиция требует признать, что всякое непонима-

между сказанным и подразумеваемым, означенным

к тексту. Текст как памятник традиции требует молчали-

В истории европейской литературы мы наблюдаем как

Этот принцип, кстати, характерен и для классиче-

Теперь мы можем оценить значение декоративных

седника в споре. Она сродни той необычайности, непохо-

оставляет за собой свободу быть кем угодно и даже

Он — эмблема традиционной китайской картины мира

Итак, афоризм вводит нас в безбрежное пространство

ного и вечно нового. Но это значит, что афоризм рожден

Иной тип афористики сложился в русле даосской

Путь — это «одно превращение», то есть именно одно

осознание несоответствия логических суждений бытию.

«Силками пользуются для ловли зайца.

Вы улыбнулись? Значит, вы поняли истинную цену

бытия, она соединяет чистую экспрессию с безупречной

смыслов; выявляя границы нашего понимания, нас самих

Дао — это пустота, предельная открытость, которая

уже другой. А нынешний я, о котором еще никто не

пывают себя. Она есть, говоря словами «Гуань Инь-Цзы»,

к идеям. Как известно, распространившийся в Китае

компендиумы и антологии. Отсюда же известная неорга-

ствования испытывается неопределенностью бытия

Со временем чань-буддисты стали осмыслять путь

же тела — поглощение, самосокрытие, предание тайне,

весности и живописи есть искусство самоупраздняюще-

лик» человека (то есть сам Хаос), пусть Хаос даже не

ческое событие Великого Пути равнозначно, как говори-

Ренессанса, впервые возвестившая об исключительных

практики. Правда дао — не идея, не опыт, не факт, не

одну из его главных составных частей — абсурд как

и что сочинение стихов по заданным правилам граничит

измерение языка вылилось в трюизмы прописной дидак-

ющего среди всех сновидений мира, соединившего свою

вновь и вновь определять свое отношение к миру и,

ет необыкновенного внимания к нюансам и чуткого

ние» сознания, бытийственный диалог, каждое мгнове-