(Ñèíåðãåòèêà, ïñèõîëîãèÿ

è ôóòóðîëîãèÿ)

Москва
2001

1
УДК 159.9
ББК 88
Н 19

Исследование проводится при поддержке РГНФ,

грант № 00030029

Рецензенты:
доктор истор. наук А.В. Коротаев
доктор психол. наук, чл.корр. РАН В.Ф. Петренко
кандидат биол. наук В.И. Жегалло
доктор физ.мат. наук Л.В. Лесков
доктор филос. наук К.Х. Делокаров

Назаретян А.П.
Н 19 Цивилизационные кризисы в контексте Универсаль
ной истории: Синергетика, психология и футурология. —
М.: ПЕР СЭ, 2001. — 239 с.
ISBN 5929200319
Общество не первый раз в своей истории сталкивается с особым ти
пом кризисов (демографических, экологических, военнополитичес
ких), которые вызваны несбалансированной деятельностью людей. Были
среди них и глобальные.
Чем все эти кризисы, происходившие на различных исторических
стадиях, сходны между собой? Почему они периодически повторяются
и какую роль играют в развитии общества и природы? Существуют ли
единые механизмы обострения антропогенных кризисов, и по каким
симптомам можно прогнозировать их приближение? Наконец, каковы
шансы планетарной цивилизации преодолеть надвигающийся комплек
сный кризис, какую цену за это придется заплатить, и каковы могут быть
долгосрочные последствия?
Автор книги, профессор психологического факультета МГУ и отде
ления политологии МГЛУ, исследует эти вопросы, привлекая данные
исторической психологии, культурной и сравнительной антропологии,
эволюционной биологии и космологии, а также обобщающие модели
самоорганизации.
Книга адресована научным работникам различных специальностей,
преподавателям вузов, аспирантам и студентам. Ее материал может быть
использован при разработке междисциплинарных курсов Универсаль
ной истории (Big History) для гуманитарных, естественнонаучных и тех
нических факультетов.

© А.П. Назаретян, 2001

© ПЕР СЭ, оригиналмакет,
ISBN 5929200319 оформление, 2001
 Ñîäåðæàíèå

Введение. От будущего — к прошлому.

Размышление о методе ............................................................. 5

Очерк I. В зеркале двух веков

Предварительные оценки и сценарии ................................... 20
1.1. Двадцатый век, суровый и милосердный .............................. 20
1.2. Распутье двадцать первого века ............................................. 37

Очерк II. Векторы исторической эволюции .......................... 54

2.1. Архетипы времени в традиционной культуре ....................... 54
2.2. Эволюционная идея в социологии
и антропологии ХХ века ......................................................... 66
2.3. Три вектора эволюции: эмпирические обобщения .............. 76
2.4. Четвертый вектор эволюции: интеллектуальная
способность и когнитивная сложность ................................. 83
2.5. Пятый вектор эволюции: гипотеза
техногуманитарного баланса ................................................ 95
2.6. Диспропорции в развитии социального интеллекта,
антропогенные кризисы и культурные революции .............. 106
2.7. Homo praecrisimos — синдром Предкризисного
человека .................................................................................. 116
2.8. Общий знаменатель: устойчивое неравновесие,
«провоцирование неустойчивостей» и «удаление
от естества». Синергетическая модель культуры ................. 128

Очерк III. История человечества как фаза

универсальной эволюции ...................................................... 139
3.1. Векторы и кризисы в «дочеловеческой» истории ................ 139
3.1.1. Беспокойное семейство Hominidae ............................... 139
3.1.2. Коллизии устойчивого неравновесия в биосфере ....... 146
3.1.3. «Набухающая» Вселенная .............................................. 156
3.2. Разум в мировой системе взаимодействий ........................... 163
3.2.1. Что такое «законы природы» и нарушает ли
их человек? ...................................................................... 163
3.2.2. Технология чуда и чудо технологии.
Интеллект как демон Максвелла ............................................ 171
3.3. О механизмах, движущих силах и закономерностях
эволюции. Новое обобщение синергетической модели ...... 179
Очерк IV. Возвращаясь в будущее ......................................... 191
4.1. Двадцать первый век, загадочный и драматичный .............. 191
4.2. Перспективы интеллекта в натуралистической
и в постнеклассической футурологии .................................. 207
4.3. И всетаки, спираль или заколдованный круг?
(Юмористическое каприччо на тему Эмпедокла) ................ 217

Литература .............................................................................. 224

Summary .................................................................................. 238

4
 Ââåäåíèå
Îò áóäóùåãî — ê ïðîøëîìó
Ðàçìûøëåíèå î ìåòîäå
Dubito, ergo cogito... Cogito, ergo sum.
R. Cartesius

Прогресс — это восхождение ко Мне.

Ж.П. Сартр

Мне не очень нравится существовать в

этом мире, но я не перестаю удивляться
вселенскому чуду моего существования.
В. Гарун

Чтобы не уничтожить этот мир, мы дол"

жны настоящим руководить из будущего.
К. Бурихтер

Зоопсихологами показано, что прочность инстинктивного зап

рета на убийство себе подобных пропорциональна естествен
ной вооруженности животных. Из этого выдающийся ученый
К. Лоренц [1994] сделал вполне логичный вывод: «Можно лишь
сожалеть о том, что человек… не имеет “натуры хищника”»
(c.237). Если бы люди произошли не от таких биологически бе
зобидных существ, как австралопитеки, а например, от львов,
то войны занимали бы меньше места в социальной истории.
Своеобразным ответом стала серия сравнительноантропо
логических исследований внутривидовой агрессии [Wilson E.,
1978]. Выяснилось, что в расчете на единицу популяции львы
(а также гиены и прочие сильные хищники) убивают друг друга
чаще, чем современные люди.
Эти результаты для многих оказались сенсацией. Вопервых,
лев действительно обладает гораздо более мощным инстинктив
ным тормозом на убийство особей своего вида, чем человек (а по
мнению известного палеопсихолога Б.Ф. Поршнева [1974], на
ранней стадии антропогенеза развивающийся интеллект подавил
природные инстинкты, включая изначально слабый популяцио
центрический). Вовторых, плотность проживания в природе не
сравнима, скажем, с городской, а концентрация и у людей, и у
животных обычно повышает агрессивность. Наконец, втретьих,
несопоставимы «инструментальные» возможности: острым клы

5
кам одного льва противостоит прочная шкура другого, тогда как
для убийства человека человеком достаточно удара камнем, а в
распоряжении людей гораздо более разрушительное оружие.
Сходный по смыслу результат получен австралийскими эт
нографами, сравнившими войны аборигенов со Второй миро
вой войной. Из всех странучастниц только в СССР соотноше
ние между количеством человеческих потерь и численностью
населения превысило обычные показатели для первобытных
племен [Blainay G., 1975].
По нашим подсчетам, во всех международных и гражданских
войнах ХХ века погибло от 110 до 140 млн. человек. Эти чудовищ
ные числа, включающие и косвенные жертвы войн, составляют
менее 1,5% живших на планете людей (10,5 млрд. в трех поколе
ниях). Приблизительно такое же соотношение имело место в ХIХ
веке (около 35 млн. жертв на 3 млрд. населения) и, повидимому,
в XVIII веке, но в XVI — XVII веках процент жертв был выше.
Трудности исследования связаны с противоречивостью дан
ных и с отсутствием согласованных методик расчета (ср. [Wright
Q., 1942], [Урланис Б.Ц., 1994]). Но и самые осторожные оцен
ки обнаруживают парадоксальное обстоятельство. С прогресси"
рующим ростом убойной силы оружия и плотности населения про"
цент военных жертв на протяжении тысячелетий не возрастал.
Судя по всему, он даже медленно и неустойчиво сокращался,
колеблясь между 5% и 1% за столетие.
Более выражена данная тенденция при сравнении жертв
бытового насилия. Ретроспективно рассчитывать их еще труд
нее, чем количество погибших в войнах, но, поскольку здесь
нас интересует только порядок величин, то достаточно исполь
зовать косвенные свидетельства.
В ХХ веке войны унесли больше жизней, чем бытовые пре
ступления, а также «мирные» политические репрессии (так что
в общей сложности от всех форм социального насилия погиб
ли до 3% жителей Земли)*. Но в прошлом удельный вес быто
вых жертв по сравнению с военными был иным. Особенно от
четливо это видно при сопоставлении далеких друг от друга
культурноисторических эпох.

* Р. Руммель [Rummel R.J., 1990, p.XI] утверждает, что «с 1900 года вне войн и
других вооруженных конфликтов правительствами было убито… 1194000000 че
ловек, из коих 95200000 — марксистскими правительствами». В такой формули
ровке приведенные числа представляются завышенными и даже политически
тенденциозными. Часто «превентивные» массовые репрессии осуществлялись во
время войн, но в глубоком тылу. Они включены в наш расчет военных жертв.

6
 Так, очень авторитетный американский этнограф Дж. Дай
монд, обобщив свои многолетние наблюдения и критически ос
мыслив данные коллег, резюмировал: «В обществах с племенным
укладом... большинство людей умирают не своей смертью, а в ре
зультате преднамеренных убийств» [Diamond J., 1999, p.277].
При этом следует иметь в виду и повсеместно распространен
ный инфантицид, и обычное стремление убивать незнакомцев, и
войны между племенами, и внутриплеменные конфликты. В ка
честве иллюстрации автор приводит выдержки из протоколов бе
сед, которые проводила его сотрудница с туземками Новой Гви
неи. В ответ на просьбу рассказать о своем муже ни одна из
женщин (!) не назвала единственного мужчину. Каждая повество
вала, кто и как убил ее первого мужа, потом второго, третьего...
Парадоксальное сочетание исторически возраставшего потен
циала взаимного истребления со снижением реального процента
насильственной смертности уже само по себе заставляет предпо
ложить наличие какогото культурнопсихологического фактора,
компенсирующего рост инструментальных возможностей. Выя
вить этот фактор, который до сих пор обеспечивал сохранение ци
вилизации на нашей планете, и его динамику, опосредованную
антропогенными кризисами, — одна из задач настоящей книги.
Но я предварил Размышление данным примером, чтобы
проиллюстрировать методологический прием характерный для
новейшей (постнеклассической) науки [Степин В.С., 1992].
Гротескно изложу его суть, обратившись к старинной философ
ской проблеме, которая долгое время принималась людьми
практическими за досужую игру.
Многие мыслители с разочарованием признавали, что со
мнение даже в самых интуитивно очевидных фактах, вплоть до
существования окружающего мира, не может быть устранено
при помощи исчерпывающих доводов. Невозможность опро
вергнуть стойкого солипсиста, утверждающего, что весь мир
есть не более чем совокупность его (или моих?) субъективных
ощущений, называли позором для философии и человеческо
го ума. Прибегали к «осязаемым аргументам» (ударам палкой),
которые, конечно, по существу ничего не решали.
Для мышления, жаждущего безупречности, это был концеп
туальный тупик. Ведь если даже существование внешнего мира
приходится принимать как условное «допущение», то и все про
чие суждения о нем строятся на песке...
Между тем решение умозрительной головоломки было най
дено даже раньше, чем сама она сделалась модной темой фи

7
лософских изысканий. Ехидный солипсист неуязвим до тех
пор, пока не осмелится на завершающий шаг, усомнившись
также и в своем собственном существовании. Сделать такой шаг
он просто обязан, чтобы быть последовательным. Но тогда он
сразу попадает в хитрую ловушку, петлю Р. Декарта: сомнева
юсь, значит, мыслю, а мыслю — значит, существую!
Таким образом и обнаружилось первое странное обстоятель
ство: «Я существую!» — самое эмпирически достоверное из всех
мыслимых суждений о мире. Значительно позже обнаружилось
другое обстоятельство. А именно, что это суждение отражает
факт крайне маловероятный («вселенское чудо»).
Дискуссии по поводу антропного космологического принципа
в 60 — 80х годах ХХ века показали, сколь удивительное сочетание
фундаментальных констант физической Вселенной необходимо
для появления белковой молекулы. Исследования по эволюцион
ной геологии и биологии продемонстрировали, насколько специ
фические свойства земной биосферы требовались для того, чтобы
могли сформироваться высшие позвоночные и чтобы в итоге об
разовалась экологическая ниша для особого семейства животных,
способных выжить только за счет искусственного опосредования
отношений с остальной природой. Наконец, мы далее убедимся,
какие «противоестественные» качества должна была выработать
«вторая природа», чтобы ее создатель, совершенствуя орудия от
каменного рубила до ядерной боеголовки, не истребил сам себя.
Но то, что каждый из наших современников называет ко
ротким словом «Я», — продукт конкретной стадии в развитии
космоса, жизни, а также культуры, успевшей овладеть беспри
мерными средствами истребления и уравновесить их достаточ
но эффективными (пока) механизмами самоконтроля. Безус
ловная реальность чрезвычайно маловероятного факта моего
бытия превращает его в критический тест на правдоподобие
естественнонаучных и обществоведческих концепций, многие
из которых, будучи внутренне стройными, дисквалифициру
ются просто потому, что данному факту противоречат.
Конечно, это оставляет смысловое пространство для почти
бесконечного разнообразия конкурирующих (возможно, вза
имодополнительных) объяснений и интерпретаций, но дает
сильный аргумент для оценки, сопоставления и отбора. Напри
мер, коль скоро человечество сумело дожить до моего рожде
ния, значит, следует принимать cum granu salis расхожее пред
ставление о человеке как безудержном агрессоре или о том, что
посленеолитические культуры «нарушили законы Природы»

8
(подобными утверждениями полны не только академические
статьи и монографии, но уже и учебники экологии). А предста
вив себе хоть отдаленно, как сложно организован мой мозг, я
не могу довольствоваться тезисом, будто рост энтропии исчер
пывает вектор физической необратимости.
Науке потребовались три столетия вдохновенных успехов и
горьких разочарований, чтобы обнаружить существование чело
века — наблюдателя, мыслителя и исследователя. Классическое
естествознание строилось на оппозиции антропоморфизму сред
невековых схоластов, объяснявших все физические движения по
аналогии с целенаправленными действиями людей. Естествен
нонаучное мировоззрение перевернуло логику интерпретации:
его лейтмотивом стало освобождение от субъекта и цели, а сверх
стратегией — редукционизм, т.е. представление эволюционно
высших процессов по аналогии с эволюционно низшими.
Редукционистская парадигма сыграла решающую роль в ста
новлении науки Нового времени. Ею был заложен фундамент
всех современных дисциплин, освоивших методы анализа, экс
перимента, экстраполяции и квантификации. Вместе с тем ин
терпретационный потенциал бессубъектных моделей оказался
исчерпаем, и это явственно ощутили не только психологи, ис
кусствоведы, социологи, биологи, но и прежде всего физики.
В первой половине ХХ века произошло шокировавшее со
временников «стирание граней между объектом и субъектом»
[Борн М., 1963]. Естествоиспытателям пришлось признать за
висимость знания от его носителя, от рабочих гипотез и при
меняемых процедур. А главное — тот факт, что сам процесс на
блюдения (исследования) есть событие, включенное в систему
мировых взаимодействий, и пренебречь этим обстоятельством
тем труднее, чем выше требование к строгости результатов.
Вопрос А. Эйнштейна, изменяется ли состояние Вселенной от
того, что на нее смотрит мышь, ознаменовал новую, некласси
ческую парадигму научного мышления.
Эта парадигма охватила естественные, гуманитарные науки
и, что еще более важно, формальную логику и математику. Те
орема К. Геделя о неполноте развенчала позитивистскую ил
люзию о возможности чисто аналитического знания. Стали
формироваться интуиционистские, конструктивистские и цен
ностные подходы к построению математических моделей, ос
нованные на убеждении, что «понятие доказательства во всей
его полноте принадлежит математике не более, чем психоло
гии» [Успенский В.А., 1982, с. 9]. Все это превратило субъекта

9
знания из статиста, остающегося за кадром научной картины
мира, в ее главного героя.
В последующем классические идеалы науки подверглись
еще более трудному испытанию. Идея субъектности охватила
не только гносеологию, но и онтологию естествознания, обо
значив контуры еще одной, постнеклассической парадигмы. С
распространением системнокибернетической и системно
экологической метафор вопросы «почему?» и «как?» стали орга
нично сочетаться и даже упираться в вопрос «для чего?»
Молекулярный биолог обнаруживает, что ферментный синтез
регулируется потребностями клетки в каждый данный момент.
Геофизик, используя целевые функции для описания ландшафт
ных процессов, ссылается на соображения удобства и называет это
принципом эврителизма, т.е. сугубо эвристическим приемом, бе
зотносительно к «философскому» вопросу, обладает ли в действи
тельности ландшафт собственными целями. Физиктеоретик,
спрашивая, для чего природе потребовалось несколько видов ней
трино или зачем ей нужны лямбдагипероны, понимает, что речь
идет о системных зависимостях. Представления, связанные с са
моорганизацией, конкуренцией и отбором (организационных
форм, состояний движения и т.д.), проникнув в неорганическое
естествознание, продемонстрировали глубокую эволюционную
преемственность между живым и косным веществом. А синтези
рованная Аристотелем и расщепленная Г. Галилеем и Ф. Бэконом
категория целевой причинности вновь обрела права гражданства.
Постнеклассическая наука обогатила познавательный арсенал
методом элевационизма (от лат. elevatio — возведение), когда про
дуктивные образы распространяются не «снизу вверх», как тре
бует редукционистская стратегия, а наоборот, от эволюционно
позднейших к более ранним формам взаимодействия. Это помо
гает обнаруживать в прежних формах те присущие им свойства,
которые служат онтологической предпосылкой будущего и, в ча
стности, эволюционные истоки субъектных качеств, явственно
выраженных в поведении высокоорганизованных систем*.
Здесь, однако, необходимо выделить нюанс, недооценка ко
торого может привести к недоразумениям. Элевационизм оста
ется в рамках научной методологии до тех пор, пока исследова
тель не поддается соблазну телеологических интерпретаций и не
навязывает настоящее в качестве эталона для прошлого. Элева

*
Подробнее о содержании, истории и предыстории элевационизма см. [Наза
ретян А.П., 1991, 1992].

10
ционистская парадигма несовместима с допущением, будто про
шлое существует ради будущего, а мир был создан и развивался
для того, чтобы в нем когдато появились автор и воображае
мый читатель этих строк.
Напротив, я буду строго следовать гипотезе апостериорно
сти: каждое существенно новое состояние есть ответ системы
на складывающиеся обстоятельства, причем только один из
возможных ответов. Задача состоит в том, чтобы выяснить,
складываются ли такие «ответы» в последовательные векторы
мировой эволюции, и если да, то почему это происходит, не
обращаясь к постулату об изначально заложенных целях или a
priori записанных смыслах (см., напр., [Налимов В.В., 1995]),
которые только раскрываются по мере созревания разума. Пря
мые параллели между генетической программой роста организ
ма и филогенезом живого вещества или, тем более, развитием
Вселенной выхолащивают самые острые теоретические пробле
мы, лишают прошлое самодовлеющей ценности и ведут, с од
ной стороны, к историческим аберрациям, а с другой — к во
люнтаризму в практической политике.
Вместе с тем опора на тезис «Я существую» предполагает ре
шительное перераспределение акцентов. В классической науке
факт человеческого существования служил источником когни
тивного дискомфорта и даже выглядел, по ироническому за
мечанию И. Пригожина [1985, с.24], «своего рода иллюзией».
Диаметрально противоположный взгляд выражает формула вы
дающегося английского астрофизика Б. Картера (цит. по [Ро
зенталь И.Л., 1985]): Cogito, ergo mundus talis est (Я мыслю, зна
чит, мир таков, каков он есть). Иначе говоря, «любая физическая
теория, противоречащая существованию человека, очевидно,
неверна» [Девис П., 1985, с.154], и эта простая мысль стала ак
сиомой для многих современных естествоиспытателей.
В социальном исследовании антропный принцип оборачива
ется принципом эгоцентризма. Человеческий мир обладает таки
ми качествами, которые позволили ему дожить до моего рожде
ния, и серьезного обсуждения заслуживают только такие
концепции, которые этому факту не противоречат. Чем лучше мы
поймем, почему цивилизация смогла до сих пор сохраниться, тем
больше шансов преодолевать кризисные ситуации в будущем.
Таким образом, философская банальность, состоящая в том,
что прошлое содержит в себе возможность настоящего, пре
вращается в оригинальный методологический ориентир: пол
ноценное описание физических, биологических или социаль

11
ноисторических состояний должно содержать указание на те
их свойства, которые сделали возможными последующие со
бытия и состояния. Этому созвучен еще один типично пост
неклассический мотив (см. эпиграф) — необходимость управ
лять настоящим из будущего.
Эволюционноисторический разворот научного мировоз
зрения обусловил сдвиг интереса с проблемы бытия к пробле
ме становления и, далее, к проблеме сохранения.
С одной стороны, равновесные состояния и линейные про
цессы оказываются только переходными моментами неравно
весного и нелинейного мира, в котором постоянно образуются
новые структуры. С другой стороны, почти все новообразова
ния в духовной жизни, в технологиях, в социальной организа
ции, а ранее в биотических и физикохимических процессах
представляют собой «химеры» — в том смысле, что они проти
воречат структуре и потребностям метасистемы, — и чаще всего
выбраковываются, не сыграв заметной роли в дальнейших со
бытиях. Но очень немногие из таких химерических образований
сохраняются на периферии большой системы (соответственно,
культурного пространства, биосферы или космофизической
Вселенной) и при изменившихся обстоятельствах могут приоб
рести доминирующую роль. Поэтому важнее выяснить не то, как
и когда в истории возникло каждое новое явление, а то, когда и
почему оно было эволюционно востребовано после длительно
го латентного присутствия в системе.
Рассматривая развитие как функцию сохранения и сосредо
точив основное внимание на периодически обостряющихся кри
зисах, мы выделяем важный ракурс в причинноследственной
динамике не только прошлого, но также настоящего и будущего.
Именно будущее — основной предмет этой книги, хотя ее
большая часть посвящена далекому прошлому. Прогноз всегда
так или иначе строится на экстраполяции, а главный вопрос
состоит в том, какие из выявленных тенденций, как и в какой
мере уместно экстраполировать.
Это, в свою очередь, зависит от двух методологических пред
посылок: ретроспективной дистанции и дисциплинарного напол
нения модели. Соответственно, когда выбранная методология
несоразмерна сложности исследуемой системы и (или) прогнос
тической задачи, футурологам грозят две характерные ошибки.
В первом случае перспектива глобальной системы выводит
ся из отдельных тенденций, отслеженных на коротком времен
ном отрезке. Абсолютизируя ту или иную тенденцию, аналити

12
ки середины XIX века предрекали, например, тотальный про
довольственный дефицит, всеобщую пролетаризацию западного
общества, затопление городов лошадиным навозом и прочее.
Во втором случае прогноз строится на монодисциплинарном
расчете, перспектива оценивается исключительно с позиций
термодинамики, энергетики, геологии, генетики, демографии
или какойлибо иной отрасли знания, а все прочие («субъек
тивные») факторы игнорируются.
Ошибки замечают и запоминают легче, чем адекватные про
гнозы. Это свойственно психике вообще и обыденному созна
нию в частности, причем, если ошибочный прогноз не имел
трагических последствий, он обычно воспринимается как сме
хотворный (вспомним наше отношение к синоптикам). Ото
брав же и сгруппировав некоторое количество неудавшихся
предположений, можно убедить наивного читателя в том, что
будущее недоступно научному анализу [Нахман Дж., 2000]. С
помощью аналогичного приема мистики и креационисты до
казывают несостоятельность науки как таковой.
Действительно, всякое обобщающее суждение прогностично
и вероятностно, и в этом отношении различие между суждения
ми о прошлом, настоящем и будущем не столь радикально, как
принято полагать. Утверждая, что Наполеон умер 5 мая 1821 года,
историк тем самым высказывает обязывающий прогноз: никог
да не будут найдены документы, свидетельствующие о жизни
Наполеона после указанной даты, а представленные свидетель
ства такого рода следует считать фальшивкой. Физик, утверж
дающий, что при такихто условиях всегда будет получен такой
то результат, полагает, что учел и оговорил состояния всех
переменных; в последующем обнаруживаются новые перемен
ные, ошибочно принятые за константы, и это заставляет пере
сматривать, иногда существенно, прежние заключения.
Признав вероятностный характер всякого знания, мы дол
жны согласиться и с тем, что предсказание прошлого — такая
же трудная задача, как и предсказание будущего. Различие же
между этими научными задачами не столько в принципе, сколь
ко в инструментариях.
К намеченным вопросам я буду систематически возвращаться
в книге. Здесь же добавлю, что прогнозирование составляет усло
вие существования всех живых организмов, и оно всегда сопря
жено с возможными ошибками [Бернштейн Н.А., 1961], [Анохин
П.К., 1962], [Вероятностное…, 1977]. Память — не пассивное
фиксирование следов воздействий, а сложная операция по пере

13
носу переживаемого опыта в будущее. У человека эта операция,
как и весь психический процесс, отличается коммуникативно
семантическим опосредованием; научное мышление отличается
от обыденного использованием заранее осмысленных процедур;
наконец, выделение будущего в качестве особого предмета — про
межуточный итог дифференциации и интеграции научного зна
ния, вызванный практическими потребностями эпохи. Речь дол
жна идти не о том, возможно ли исследовать будущее, но о том,
какие методы и в какой мере адекватны этой задаче.
Проблемы, связанные с отбором тенденций, подлежащих мыс
ленному перенесению в будущее, обостряются с приближением к
кризисной (полифуркационной) фазе, когда устойчивость систе
мы снижается и, тем самым, множатся альтернативные варианты.
Поэтому исследователи глобальных проблем часто отмечали, что
модель будущего заведомо нереалистична, если в ней не учитыва
ются универсальные векторы, закономерности и механизмы.
По меньшей мере, к В.И. Вернадскому и П. Тейяру де Шар
дену восходит традиция исследования социальной истории в
междисциплинарном ключе и в органическом единстве с «до
человеческой» историей планеты. В 2030х годах ученые, как
правило, ограничивались планетарным масштабом, посколь
ку в большинстве своем все еще считали вселенную в целом
бесконечной и стационарной, а следовательно, лишенной ис
тории. И сегодня некоторые глобалисты выносят за скобки
космическую предысторию, полагая ее, по всей видимости,
несущественной для понимания процессов, происходящих на
Земле [Зубаков В.А., 1999], [Snooks G.D., 1996].
Но в свете эволюционной космологии, построенной на фрид
мановских моделях Метагалактики и их новейших модификаци
ях, обнаружилось, что развитие биосферы, в свою очередь, вопло
щает ряд тенденций, явственно обозначившихся задолго до
образования Земли и Солнечной системы. Множатся работы, ори
ентированные на создание «единой теории прошлого», от Боль
шого Взрыва до современности ([Jantsch E., 1980], [Аршинов В.И.,
1987], [Ласло Э., 1995, 2000], [Моисеев Н.Н., 1991], [Назаретян А.П.,
1991], [Christian D., 1991], [Spier F., 1997] [Универсальная…, 2001] и
др.). В последних зарубежных публикациях это направление ис
следований получило название Большой истории (Big History), а в
России утвердился термин «универсальный эволюционизм».
Предмет Универсальной (Большой) истории определенным
образом соотносится с предметами Глобальной и Всемирной
истории. Всемирная история изучает прошлое человечества от

14
палеолита до наших дней. Глобальная история изучает прошлое
Земли и биосферы, включая становление человечества как гео
логического фактора. Предмет Универсальной истории — раз
витие Вселенной с последовательным образованием качествен
но новых реальностей, так что развитие живой природы и
общества оказываются фазами единого поступательного про
цесса. Как видим, этот предмет концептуально конструирует
ся только в рамках эволюционного мировоззрения, хотя трак
товки его могут быть различными.
По имеющимся у нас (вероятно, неполным) данным, опыт
преподавания курсов Универсальной истории наработан в ряде
университетов Австралии, США и Голландии, а также в Казан
ском [Непримеров Н.Н., 1992] и Сыктывкарском [Федорович
И.В., 2000] университетах. Сам я давно работаю в данной тра
диции и далее подробно обосную свое убеждение в том, что на
пороге XXI века только универсальный контекст адекватен за
даче прогнозирования даже в масштабе нескольких десятиле
тий. Но, несмотря на солидный стаж преподавания в различ
ных вузах Москвы, мне доводилось читать студентам только
отдельные фрагменты и ни разу — курс целиком.
Завершая методологическое введение, коротко расскажу об
инструментарии, использование которого помогает скомпоно
вать пестрые штрихи из различных дисциплинарных областей
в единую картину универсальной эволюции.
Эта картина зиждется на продуктивном концептуальном
конфликте между вторым началом термодинамики и эмпири
ческими данными, бесспорно свидетельствующими о поступа
тельных изменениях от простого к сложному на протяжении
многих миллиардов лет.
Второе начало термодинамики, или закон возрастания энт
ропии, — единственное известное классической науке асиммет
рическое свойство физический процессов, обеспечивающее их
необратимость во времени. Все попытки дисквалифицировать
этот закон или ограничить его применимость (например, за счет
биотических или социальных процессов) оказались несостоя
тельными: при правильном выделении системы сопряженного
взаимодействия снижение энтропии в одной подсистеме обяза
тельно оплачивается ростом энтропии в другой подсистеме*. Тем

*
Возможно, что законы термодинамики перестают соблюдаться в физике черных
дыр, но и это допущение, принятое рядом ученых, не снимает вопрос о причинах
поступательной эволюции с образованием качественно новых форм организации.

15
самым неизменно подтверждается шуточное сравнение термо
динамики со старой властной теткой, которую все недолюбли
вают, но которая всегда оказывается права.
Поскольку же фактических противоречий между выводами тер
модинамики и наблюдаемыми процессами обнаружить не удает
ся, парадокс эволюции приобретает более глубокий, парадигмаль"
ный характер. С классической точки зрения, уровень организации
во Вселенной должен последовательно снижаться, а не расти, как
это в действительности происходит в истории общества, биосфе
ры и Метагалактики (см. подробнее [Назаретян А.П., 1991]). Из
основного естественнонаучного парадокса вытекает множество
более частных, которые касаются конкретных стадий универсаль
ной эволюции. В их числе и упомянутый выше факт ограничения
социального насилия с ростом инструментального потенциала.
Поэтому усилия ученых различных специальностей направ
лены на то, чтобы выявить механизмы самоорганизации в духов
ных, социальных, биотических и физических процессах. С тех пор,
как З. Фрейд «прорубил окно в бессознательное», психологи учи
лись фиксировать превращение хаотических импульсов в куль
турно адекватное мышление и поведение человека. Исследова
тели творческой активности постоянно обнаруживают, как
стройные научные теории, изящные математические построения,
художественные и поэтические формы выкристаллизовываются
из беспросветного тумана мистических идей и подавленных же
ланий («Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая
стыда» [Ахматова А.А., 1990, с. 196]). Обществоведы изучают пре
вращение бесструктурных социальных конгломератов в органи
зованно действующие группы и развитие от враждующих между
собой первобытных стад до современных надгосударственных
учреждений. Биологи — филогенез и онтогенез многоклеточных
организмов и усложнение биоценозов. Космологи — формиро
вание звездных систем из однородного вещества, а также ядер,
атомов и сложных молекул из кваркоглюонной плазмы.
Столь разнородный фактический материал требовал обобще
ния. Единая наука о самоорганизации в Германии была названа
синергетикой (Г. Хакен), во франкоязычных странах — теорией
диссипативных структур (И. Пригожин), в США — теорией ди
намического хаоса (М. Фейгенбаум). В отечественной литера
туре принят преимущественно первый термин, наиболее крат
кий и емкий, а также «нелинейная динамика» (С.П. Курдюмов).
Синергетика — одна из междисциплинарных моделей, кото
рую пронизывает парадигма элевации: эволюционно ранние

16
процессы рассматриваются с учетом эволюционно поздних, про
шлое через призму будущего. Это дало повод некоторым авто
рам противопоставить ее кибернетической теории систем, изу
чающей в основном механизмы стабилизации и отрицательные
обратные связи. Но такой способ спецификации предмета си
нергетики стал вызывать сомнения постольку, поскольку обна
ружилась взаимодополнительность категорий самоорганизации
и управления, неравновесия и устойчивости и т.д. Эволюцион
ный процесс может быть преемственным и последовательным,
благодаря способности неравновесных образований — продук
тов самоорганизации — к активному сохранению посредством
внешнего и внутреннего управления, конкуренции за свобод
ную энергию необходимую для антиэнтропийной работы и от
бору в соответствии с потребностями экологической ниши.
В свою очередь, управление, конкуренция и отбор неотде
лимы от таких категорий, как субъект, цель, информация, цен
ность, оптимальность и т.д. Согласно с тенденциями постнек
лассической методологии, все категории подобного рода
вовлекаются в интегральную системносинергетическую мо
дель, и в современной версии синергетика как наука о самоор
ганизации превращается в науку об устойчивом неравновесии.
Это полностью соответствует тезису о развитии как функции
сохранения, который обозначен выше и будет подробнее раскрыт в
последующем. Системносинергетическая модель способствует
совокупному решению трех концептуальных задач. Вопервых, сво
бодному от телеологии пониманию векторности эволюции. Вовто
рых, единой трактовке эволюционных новообразований (жизнь,
общество, культура и т.д.) с богатым потенциалом теоретических
обобщений — выявления малоизвестных механизмов и закономер
ностей. Втретьих, «субъюнктивизации» эволюционного мировоз
зрения, т.е. превращению футурологии и истории в сквозную со
слагательную науку, обеспеченную соответствующим аппаратом.
Для решения последней из перечисленных задач — разра
ботки сценарного подхода к анализу неравновесных систем —
выделилось особое направление, которое Л.В. Лесков [1998 —
а, б] предложил назвать футуросинергетикой. Как видно из се
мантики термина*, футуросинергетика нацелена прежде всего

3
Со строго лингвистической точки зрения, термин не вполне корректен, так
как складывается из латинского и греческого корней. Но с тех пор, как евро
пейская наука усвоила изобретенный О. Контом термин «социология», она (на
ука) утеряла изысканную чувствительность к подобного рода варваризмам.

17
на исследование будущего. Но, поскольку множество альтер
нативных вариантов образуется в каждой критической (поли
фуркационной) фазе социального или природного развития, то
методы футуросинергетики применяются также для построе
ния «ретропрогнозов», т.е. изучения исторически не реализо
вавшихся сценариев.
Таким образом, тип мышления характерный для грамотного
футуролога («что будет, если?..») становится доступным историку
(«что было бы, если бы?..»). Синергетическое моделирование
позволило строго доказать, что даже в точках неустойчивости
может происходить не «все что угодно»: количество реальных
сценариев, называемых иначе параметрами порядка, всегда ог
раничено, и коль скоро события вошли в один из режимов, сис
тема необратимо изменяется в направлении соответствующего
конечного состояния. Это квазицелевое состояние (аттрактор)
подчиняет себе все последующие события, и как бы мы ни же
лали вернуться в исходную фазу или перейти к другому, более
благоприятному аттрактору, осуществить это уже не удастся.
То, что множество сценариев в каждой критической точке ог
раничено, — открытие синергетики. Оно позволяет осмысливать
прошлое в сослагательном наклонении, а в перспективе «просчи
тывать» на компьютерных программах пространство исторически
возможных (виртуальных) миров на всем протяжении социальной,
биологической и космофизической эволюции [Малинецкий Г.Г.,
1997], [Назаретян А.П., 1997], [Лесков Л.В., 1998а].
На первый взгляд, это может показаться не более чем занят
ным развлечением. На самом же деле сценарный анализ перелом
ных эпох открывает большие и еще не полностью оцененные воз
можности как для исторической теории (без сослагательного
наклонения нельзя корректно поставить вопрос о причинности),
так и для практики. В частности, ясное представление о вероят
ностных контекстах каждого реализовавшегося сценария помо
гает обобщить исторический опыт кризисов, исследовать факто
ры их углубления и разрешения и использовать полученные
выводы для прогнозирования очередных кризисов, выработки ре
алистических стратегий и диагностики утопий.
Различие между реалистическими и утопическими проек
тами не в том, что первые возможно воплотить в жизнь, а вто
рые нет. Утопии тем и опасны, что они осуществимы; самые
близкие нам примеры — «построенный в боях социализм» и
затем ожидание рыночного рая на его обломках. Характерной
чертой утопического мышления служит гипертрофирование

18
позитивных и игнорирование негативных последствий того или
иного выбора.
Синергетика дисциплинирует научную мысль, приучая ис
торика не искать идиллий в прошлом, а футуролога — идеаль
ных решений в будущем. Уяснив, что любой успех непременно
оплачивается потерями, аналитик осваивает конструктивистс
кие категории «меньшего из зол», паллиатива и оптимальности.

***
Очертив таким образом круг идей, на которых выдержано на
стоящее исследование, добавлю, что структура изложения со
ответствует элевационной логике. Книга начинается обзором
дискуссий о состоянии и перспективах планетарной цивили
зации, о путях и проектах преодоления грядущих кризисов.
Обсуждение прогнозов и проектов, подчас взаимоисключаю
щих, поможет определить задачи ретроспективного анализа
таким образом, чтобы его результаты послужили основой для
оценки и отбора правдоподобных сценариев.
Для этого необходимо выяснить, по каким векторам до сих
пор развивались события социальной, биологической и космо
физической истории, почему они сопровождались периодичес
ким обострением кризисов, какими средствами кризисы пре
одолевались и, наконец, насколько исторический опыт
способствует ориентировке в нынешних проблемах.
При подготовке рукописи мне оказали большую помощь
друзья и коллеги, работающие в различных дисциплинарных
областях: математике, физике, геологии, географии и астрономии
(А.Д. Арманд, Л.М. Гиндилис, В.С. Голубев, Ю.А. Данилов,
В.В. Клименко, В.Н. Компаниченко, Е.П. Левитан, Л.В. Лес
ков, А.М. Тарко); биологии и генетике (С.А. Боринская, В.И.
Жегалло, А.Е. Седов); антропологии и истории (А.М. Буров
ский, И.Н. Ионов, А.А. Казанков, А.В. Коротаев, Э.С. Кульпин,
Э.В. Сайко, С.И. Семенов, В.В. Согрин, П.А. Федосов, G. Chick,
F. Spier, D. Christian); психологии (В.Ф. Петренко, А.У. Ха
раш); философии и культурологии (В.М. Акопян, В.З. Аруша
нов, В.И. Аршинов, К.Х. Делокаров, К.А. Зуев, В.М. Мапель
ман, Н.И. Полякова, Н.А. Хренов). Разумеется, все эти ученые
не несут никакой ответственности за содержание книги, но их
оценки, замечания и советы помогли выстроить аргументацию
и избежать неточностей.

19
 Î÷åðê I
 çåðêàëå äâóõ âåêîâ
Ïðåäâàðèòåëüíûå îöåíêè è ñöåíàðèè

1.1. Äâàäöàòûé âåê, ñóðîâûé è ìèëîñåðäíûé

Никогда прежде в истории не было, чтобы
жизнь или смерть такого огромного количе"
ства людей зависела от такой малой кучки
правителей.
П.А. Сорокин (1959 год)

Третьей мировой войны не будет, но будет

такая борьба за мир, что от мира камня на
камне не останется.
Народный юмор (конец 60х годов)

Оглядываясь на отгремевшее столетие, рискну дать ему опре

деление, которое может показаться неожиданным: это был пер
вый в истории век осуществленного гуманизма. Большая часть
его грандиозных достижений и издержек суть проявления дос
тоинств гуманистической идеи, продолжившихся, по логике
вещей, ее недостатками.
Прежде чем аргументировать приведенный тезис, попробую
операционализовать понятие гуманизма, трактуемое подчас
весьма расплывчато, а также разобраться, почему он (тезис)
звучит столь непривычно.
Концепция гуманизма, имеющая глубокие корни в различ
ных культурах мира (см. [Фромм Э., 1990], [Васильев Л.С.,
1994], [Сагадеев А.В., 1994], [Семенов С.И., 1995], [Puledda S.,
1997]), оформившаяся в Италии XIVXV веков, прошедшая
ударной волной по Европе в XVI веке и развитая прогрессис
тами и просветителями XVII — XVIII веков, содержит три фун
даментальные установки. Вопервых, человек физически и ду
ховно совершенен, занимает привилегированное положение в
природе и призван стать ее «хозяином и властителем» (Р.Де

20
карт). Вовторых, каждый человек есть «модель мира» (Леонар
до да Винчи), и потому принадлежность к роду наделяет инди
вида всей полнотой способностей и прав независимо от этни
ческих, конфессиональных, классовых и прочих различий.
Втретьих, человеческий разум способен преобразить создан
ный Богом мир, сделать его «значительно более прекрасным»,
перестроив «с гораздо большим вкусом» (Дж.Манетти).
Если первые две установки перекликаются с некоторыми иде
ями прежних мыслителей и религиозных мессий (отличаясь боль
шей четкостью и безусловностью акцентов), то третья, ориенти
рующая на сознательное улучшение божественного мира, —
абсолютно оригинальна. Эта гуманистическая «ересь» составила
ядро нового миропонимания и концептуальную предпосылку
Нового времени. Она сделала социально поощряемой инноваци
онную мотивацию, всячески подавлявшуюся традиционными
культурами, раскрепостила творческий потенциал и стимулиро
вала конструктивную активность*. Последняя, в свою очередь,
вырвала Европу из тисков сельскохозяйственного кризиса поздне
го Средневековья, сделав ее мировым лидером в области не толь
ко технологических, но и гуманитарных идей.
То, что тезис о практическом воплощении гуманизма замет
но расходится с привычным представлением о XX веке, обус
ловлено, на мой взгляд, свойствами обыденного восприятия и
памяти, обаянию которых нередко поддаются также профес
сиональные ученые и философы. В частности, психологами
описан феномен ретроспективной аберрации: растущие ожи
дания, искажая оценку динамики социальных процессов, рож
дают неудовлетворенность настоящим и иллюзорные воспоми
нания о прошлом золотом веке.
Сто лет назад почти все, кому было знакомо понятие «чело
вечество», подразумевали под этим едва ли не исключительно
носителей европейской культуры, и даже для демографов, изу
чавших население Франции, России или США, словосочета
ния «население мира», «население Земли» звучали еще непри
вычно [Сови А., 1977]. В данном смысле можно сказать, что
человечество вступило в XX век с надеждой на безоблачный тех
нический прогресс, растущее благополучие и взаимопонима

*
В более развитой и завершенной версии гуманизм, отбросив богословскую
оболочку, превратился в последовательно светское мировоззрение. Человек не
создан по чужому образу и подобию, не произведен и не подсуден верховному
субъекту: он сам, его дух, мышление, воображение и воля — высшие реальнос
ти развивающегося мира.

21
ние между народами. На таком фоне две мировые и несколько
гражданских войн, концлагеря, забытый было ужас массовых
геноцидов (Энверпаша, Гитлер) и Хиросима произвели шок
и вызвали представление о необычайной жестокости эпохи.
Действительно, по нашим расчетам, в XX веке на Европу
пришлось не менее 50% военных жертв всего мира (причем
почти все в первой половине века), тогда как в XIX веке — до
15%. Например, во всех колониальных войнах XIX века погиб
ли 106 тысяч европейцев и миллионы туземцев [Урланис Б. Ц.,
1994]. Пока солдаты сражались в экзотических краях, жителям
метрополий казалось, будто войны с их жестокостью ушли в
прошлое. Но с исчерпанием резервов экстенсивного роста эпи
центр силовых конфликтов переместился в Европу, а испытан
ное европейцами потрясение задало эмоциональный тон об
щепринятым оценкам «кровавого века». Хотя, как было
показано во вводном очерке, процент жертв насилия от общей
численности населения планеты на протяжении XX века был
не выше, а, вероятно, ниже, чем в предыдущих веках. Но ни
один из них не начинался столь массовыми оптимистически
ми ожиданиями...
После мировых войн ожидания изменились кардинально:
доминантой массового сознания сделался страх перед тоталь
ным ядерным конфликтом. В 5060е годы такой конфликт
представлялся почти неизбежным, причем считалось, что боль
шая часть человечества погибнет в первые же дни или недели,
а оставшиеся вымрут в пораженной радиацией атмосфере.
«Всеобщая гибель в огне угрожает теперь каждому из нас, и
огонь этот может вспыхнуть в любой момент» — писал в 1963
году один из крупнейших социологов века [Сорокин П.А.,
1991]. Это мироощущение захватило ученых, художников и
обывателей. Во всю мощь ломающихся подростковых голосов
зазвучали лозунги: «Любовь — сейчас!», «Свободу — сейчас!»
(love now, freedom now), ибо «потом» уже не будет.
К 70м годам страх потерял прежнюю остроту. Сказались
психическая адаптация, а также то, что ряд острейших кризи
сов (Карибский, Ближневосточный) удалось разрешить поли
тическими средствами. В новой социальнопсихологической
обстановке ученые привели доказательства того, что атмосфе
ра способна отторгать радиацию и, следовательно, в атомной
войне погибнет не все человечество, а «только» несколько сот
миллионов. Правда, в начале 80х годов независимые группы
исследователей в СССР и в США продемонстрировали на ком

22
пьютерных моделях другой сценарий ядерного Апокалипсиса:
поднятые чудовищными взрывами и пожарами тучи пыли и
пепла на несколько месяцев перекроют доступ солнечных лу
чей, сделав невозможным сохранение сложных форм жизни на
Земле [Моисеев Н.Н. и др., 1985]. Но к тому времени многие
люди уже поверили в способность политических лидеров избе
жать катастрофического поворота событий.
В результате принято считать, что в XX веке произошли толь
ко две мировые войны. Понятие «холодная война» воспринима
ется как журналистская гипербола, хотя число человеческих жертв
в ее процессе соизмеримо с предыдущими «горячими» войнами.
Но эти жертвы растянулись на четыре с половиной десятилетия и
географически рассредоточились. А главное, они оказались не
сравнимы с ожидавшимися сотнями миллионов и миллиардами.
И здесь уже поновому проявилось свойство селективности
массового сознания. Память цепко зафиксировала эмоцио
нальный шок первой половины века и страхи второй его поло
вины, а тот факт, что самые страшные опасения не подтверди
лись, оставила за скобками.
Между тем последний факт имеет решающее значение для
оценки итогов столетия. Из прежней истории известны приме
ры более или менее сознательного неприменения средств, ко
торые могли бы быть полезны в бою. Китайцы столетиями ис
пользовали компас, порох, нефть и прочие перспективные в
военном отношении находки для игрушек, фейерверков, ле
карств и бытовых удобств. Японские самураи в XVII веке отка
зались от огнестрельного оружия, сочтя его недостойным истин
ного бойца. Еще раньше один из французских королей велел
отрубить голову изобретателю автоматического «стреломета»,
сочтя, что такое оружие превратит войну в скучное занятие.
Поступи он иначе — и, возможно, в Европе также не получило
бы распространение огнестрельное оружие, на первых порах
чрезвычайно громоздкое, малоэффективное и презираемое
опытными воинами [Дьяконов И.М., 1994]. Судя по всему, пре
небрежительное и часто дисквалифицирующее отношение к
военнотехническим инновациям характерно для прежних эпох.
Этнографами описаны также случаи, когда палеолитические
племена, изолировавшись, забывали оружие, использовавшее
ся их предками (лук со стрелами и т.д.) [Diamond J, 1999].
Но все примеры подобного рода — лишь отдаленные аналоги
тех фактов, которые имели место в XX веке. Речь идет об отказе
от применения наиболее убойных видов оружия исключительно

23
изза их чрезмерной убойности. Такие факты нельзя не учиты
вать при характеристике политического мышления эпохи.
На исходе Второй мировой войны нацисты, самые одиоз
ные из монстров столетия, даже под угрозой безоговорочного
поражения и личной гибели, все же не посмели массированно
применить боевые химические снаряды. С появлением атом
ных бомб такие жесткие политики, как Г. Трумэн, И.В. Сталин
и их окружение, сумели выстроить систему международных
отношений достаточно гибкую, чтобы избежать прямого воен
ного столкновения сверхдержав.
Следует подчеркнуть, что этот бесспорный успех политиков
и народов, пока не получивший, помоему, заслуженной оцен
ки, был подготовлен глубокими историческими сдвигами в об
щественном сознании.
В XVIIXVIII веках христианские гуманисты (Б. Лас Касас,
Эразм Роттердамский), вступив в известное противоречие с
официальной религиозной доктриной, проповедовали един
ство людей независимо от верований и греховность войны как
таковой. Политиками предлагались рецепты регулирования
международных конфликтов посредством систематических
конгрессов (Г. Гроций), добровольного объединения европей
ских государств в свободную от войн конфедерацию (Генрих
IV). Философы XVIII века связали перспективу установления
«вечного мира» с предварительной сменой государственного и
(или) общественного устройства (Ж.Ж. Руссо, И. Кант и др.).
В XIX веке эти идеи, совершенствуясь в полемике с сильными
оппонентами (Г.В.Ф. Гегелем, Ф. Ницше), овладевали обще
ственным сознанием. По свидетельству М.А. Энгельгардта
[1899а], среди его современников уже преобладало мнение, что
«война есть зло, но... зло неизбежное».
Квалификация войны как зла к началу XX века стала обще
принятой среди европейцев, хотя общество и политические
лидеры почти не ведали иных механизмов объединения кроме
как через размежевание: образ общего врага обеспечивал со
лидарные действия племен, государств, классов, партий на
протяжении всей предыдущей истории*.

*
Даже в ХХ веке мемуаристами описаны характерные эпизоды, когда за пред
ложением заключить союз следовал вопрос: «Против кого?» — и если вопрос не
получал взаимоприемлемого ответа, союз не складывался. Поэтому А. Гитлер,
изрекая, что коалиция, не имеющая целью войну, бессмысленна, как юроди
вый, озвучивал общеизвестную истину, признавать которую считалось уже не
приличным.

24
 Но в 1919 году была образована первая в истории международ
ная организация, принципиально не направленная против тре
тьих сил (Лига Наций), и в ее документах отчетливо зафиксиро
вано, что война — это не нормальная деятельность государства,
не продолжение политики, а катастрофа [Рапопорт А., 1993]. Хотя
Лига Наций не смогла воспрепятствовать началу новой мировой
войны, мысль о необходимости ликвидировать войну как форму
политического бытия становилась достоянием массового созна
ния. К антивоенным настроениям вынуждены были адаптиро
ваться самые воинственные идеологии, спекулировавшие лозун
гами «последнего решительного боя» ради дальнейшего вечного
мира. Для этого требовалось установить всемирную диктатуру
пролетариата, власть высшей расы или истинной веры.
Здесь также прослеживаются аналогии с предыдущими эпо
хами: мировые религии насаждались огнем и мечом под акком
панемент проповедей о грядущем Царстве Божием. Но симпто
матично изменение риторики. Реанимация квазирелигиозных
мотивов в XX веке обосновывалась не столько мистической,
сколько социальной прагматикой. Ссылки на Божье вознаграж
дениенаказание, Страшный Суд и проч. остались уделом полу
безумных сектантов, а политически продуктивная демагогия
строилась на доказательстве практических достоинств навязы
ваемой идеологии. Люди станут жить мирно и счастливо, лик
видировав эксплуататорские классы. Несовершенные нации за
живут спокойнее, покорившись всесокрушающей воле и разуму
арийцев. Правильной, справедливой и безопасной сделает жизнь
народов утверждение исламских ценностей... Более или менее
изощренные мимикрии под гуманизм отличали даже такие иде
ологии XX века, которые по содержанию были с ним абсолютно
несовместны. Что же касается коммунизма — самой влиятель
ной и амбивалентной из идеологий, — то мимикрия почти не
требовалась: сердцевину мировоззрения составляло убеждение
в величии и достоинстве человека, его могуществе и безуслов
ной ценности труда по преобразованию несовершенного мира
(социального и природного). Едва ли не большинство выдаю
щихся интеллектуалов первой половины столетия так или ина
че переболели этой красивой идеей, симпатизируя ее носителям
и не замечая гримас ее практического воплощения.
Парадоксально и влияние гуманистических установок на ин
новационную мотивацию в сфере военных технологий. Если
прежде новшества оценивали негативно и иногда отвергали из
за несоответствия боевому духу, то теперь логика обернулась: но

25
вое оружие оправдывали необходимостью минимизировать жер
твы. Уже на подходе к XX веку изобретатели станкового пулемета
(Х. Максим), динамита (А. Нобель), первых подводных лодок и
т.д. тешили себя надеждой, что их детища обессмыслят войну.
Уверенность в том, что наращиванием убойной мощи воз
можно искоренить силовые конфронтации, вдохновляла твор
ческую активность инженеров или, по крайней мере, служила
психологической и социальной рационализации. До середины
XX века жизнь последовательно развенчивала такие надежды,
но дальнейший ход событий позволяет думать, что они были
не совсем вздорными. Во всяком случае, «равновесие страха»
помогло удержать противостоящие блоки от прямого столкно
вения, хотя холодная война оставила в наследство историчес
ки беспрецедентную ситуацию, когда человечество может быть
уничтожено действиями ограниченного числа индивидов.
Это один из бесчисленных примеров, демонстрирующих,
сколь тесно переплетены в реальной жизни «добро» и «зло», как
часто достижения оборачиваются потерями и наоборот. Приме
рами подобного рода особенно изобилует прошедшее столетие.
Еще одна группа примеров связана с заметным ростом ма
териального благосостояния, информационных возможностей
и средней продолжительности жизни людей практически во
всех регионах планеты. Проще всего объяснить эти показате
ли развитием технологий, в том числе медицинских. В действи
тельности, однако, они отражают очень существенное измене
ние ценностей и, в первую очередь, возросшее внимание
общества к человеческой жизни — жизни не отдельных высо
кородных отпрысков, а каждого индивида вне зависимости от
пола, возраста, классовой или этнической принадлежности.
В противовес этому утверждению можно указать на нерав
номерное распределение благ, различие в уровнях детской
смертности и продолжительности жизни, удручающие усло
вия — антисанитария, хроническое недоедание, — в которых
живут значительные группы населения. Сложные экономичес
кие расчеты [Мельянцев В.А., 1996], [Фридман Л.А., 1999] по
казывают, что с 1800 года до конца XX века разрыв в подуше
вом ВВП между наиболее развитыми и развивающимися
странами возрос в 5060 раз и продолжает увеличиваться.
Здесь, однако, следует обратить внимание на два обстоятель
ства.
Первое состоит в том, что авторы, демонстрирующие тяго
ты существования в бедных странах только с целью обосновать

26
справедливую неудовлетворенность наличным положением
дел, ограничиваются констатацией фактов в синхронном сре
зе; обращение к исторической диахронии (сравнение не с про
двинутыми современными показателями, а с прежними эпо
хами) дезавуировало бы их аргументацию. Указывая, например,
сколько людей в мире живут ниже установленного по запад
ным нормам уровня нищеты и сколь высока детская смертность
в той или иной стране, полностью обходят вопрос, жили ли
предки нищенствующих ныне людей богаче и удавалось ли их
прабабушкам вырастить больший процент рожденных детей.
Между тем, обратившись к сведениям из истории и этногра
фии, мы убедимся, что благосостояние, санитарные и прочие
условия жизни, ее средняя продолжительность — все эти пока
затели даже в отсталых регионах к концу XX века превосходили
аналогичные показатели прежних эпох. Причем не только по тем
же регионам, но и по процветающим ныне странам. Так, в сред
невековой Европе лишь около 20% родившихся детей давали
затем собственное потомство. Голод и регулярные эпидемии до
конца XVIII века ограничивали среднюю продолжительность
жизни 23 годами (данные по Франции) [Арьес Ф., 1992], [Шку
ратов В.А., 1994]. Совокупная же оценка средней продолжитель
ности индивидуальной жизни на протяжении всей истории че
ловечества не превышает 20 лет [Капица С.П., 1995], [Арский
Ю.М. и др., 1997]. Нынешний разрыв в материальных доходах и
условиях жизни есть следствие не ухудшения обстановки в бед
ных странах, а того рывка, который совершили страны Европы
и Северной Америки за дватри столетия, а некоторые страны
Азии — всего за несколько десятков лет.
В данной связи еще более важным представляется второе об
стоятельство: технологический и экономический прогресс в ре
гионахлидерах дает вполне ощутимые результаты и в регио
нахаутсайдерах. Те же расчеты, которые отражают растущий
разрыв между такими регионами, обнаруживают совсем иную
картину при переходе от сугубо экономического к «человечес
кому» измерению, включающему детскую смертность, ожида
емую продолжительность жизни, уровень грамотности, доступ
ность информации и т.д. Динамика этих индикаторов отчетливо
демонстрирует сокращающуюся дистанцию между полюсами
[Фридман Л.А., 1999].
На протяжении XX века практически во всех регионах плане
ты люди стали жить в среднем значительно (до 2 раз) дольше, бу
дучи стабильнее обеспечены питанием, имея лучший доступ к

27
медицине, образованию и информации, чем когдалибо ранее.
Труднее поддаются оценке политические показатели. Мы можем
оспорить конкретные критерии, по которым эксперты газеты
«НьюЙорк Таймс» рассчитали количество людей, живущих в
условиях демократии и диктатуры (соответственно 3,1 млрд. и 2,66
млрд.) и дали основание президенту У. Клинтону в инаугураци
онной речи 1996 года заявить, что впервые в истории человече
ства «демократическое» население составляет большинство (см.
[Schlesinger A., 1997]). Но бесспорно то, что за сотню лет число
землян увеличилось в 3,5 раза и, благодаря вовлечению многоэт
ничных масс в глобальный исторический процесс, небывало воз
росли объем и содержание понятия «человечество».
К.А. Тимирязев [1949, с.596] писал, что вся разумная дея
тельность человека есть «борьба с борьбой за существование».
Развивая эту мысль, Б.Ф. Поршнев [1974] усматривал в проти
воборстве с естественным отбором сущность социальной ис
тории. Сегодня можно добавить, что XX век стал эпохой реша
ющей победы над этим жестоким природным регулятором.
Вместе с тем он окончательно вытеснил на периферию обще
ственной жизни архаические формы искусственного отбора.
Этнографическая литература полна сообщений о том, с ка
кой легкостью первобытные племена отделываются от «лиш
них» детей, особенно женского пола, — путем прямого убий
ства, жертвоприношений, оставления беспомощных младенцев
на покидаемых стоянках (где они становятся легкой добычей
хищников) и т.д., — что служит одним из средств демографи
ческого регулирования [ЛевиБрюль Л., 1930], [ЛевиСтросс К.,
1984], [Фрэзер Дж., 1983], [Clastres P., 1967], [Diamond J., 1999].
В посленеолитических культурах инфантицид не носил столь
массового характера. Хотя такая традиция сохранялась и в даль
нейшем, случаи жертвоприношения детей сопровождались
уже, как правило, эмоциональными переживаниями родите
лей. Это отчетливо отражено во многих текстах, включая Ко
ран, Ветхий и Новый Завет.
Еще в середине XX века из некоторых скотоводческих пле
мен Ближнего Востока от путешественников поступали сведе
ния о страшном древнем обычае приносить в жертву старшего
сына хозяина в честь особенно важного гостя. В конфуцианс
ком Китае три дня после рождения младенец не считался че
ловеком, и его умерщвление не осуждалось юридически или
морально; когда же в 70е годы XX века китайское руководство
волевым указом ограничило численность семьи одним ребен

28
ком, некоторые молодые родители стали уничтожать первен
цевдевочек, чтобы в последующем иметь мальчика [Шафаре
вич И., 1988]. Это приобрело такой размах, что обернулось ста
тистически значимым (в миллиардном Китае!) изменением
соотношения мужчин и женщин, родившихся в 70е годы.
Более изощренной формой инфантицида служат различные
степени «пренебрежения» к жизни нежелательных детей, повы
шающего вероятность их гибели. Например, демографы указы
вают, что превосходство в продолжительности жизни женщин
над мужчинами характерно для развитых культур западного типа
(или успевших в значительной мере усвоить современные запад
ные ценности), тогда как в странах с традиционной культурой
соотношение обратное. В Объединенных Арабских Эмиратах
девочки и женщины всех возрастов составляют только 35,1%
населения. Низок процент женского населения и в других ис
ламских странах, в странах Южной Азии, в Китае, Таиланде и
т.д. Это объясняется гораздо большей заботой взрослых о жиз
ни и здоровье детей мужского, чем женского пола [Hays D., 1995].
Конечно, от традиций прямого и косвенного инфантицида
не были свободны в прошлом ни Западная, ни Восточная Ев
ропа. Вот как Л.Н. Толстой [1993, с.7] описывает в «Воскресе
нии» историю Масловойстаршей, матери Катюши: «Незамуж
няя женщина эта рожала каждый год и, как это обычно делается
по деревням (курсив мой — А.Н.), ребенка крестили, и потом
мать не кормила нежеланно появившегося, не нужного и ме
шавшего работе ребенка, и он скоро умирал от голода». А уже в
начале XX века В.В. Вересаев [1988, с.274], пересказывая бесе
ду со старым псковским крестьянином, ругавшим медиков за
то, что те спасают больных детей и мешают Богу «сокращать
семейство», записал поразительную народную поговорку: «Дай,
господи, скотину с приплодцем, а деток с приморцем»...
Здесь уместно прибегнуть к точечному сопоставлению собы
тий и особенно тех чувств, которые люди испытывают при столк
новении с ними. Такой прием не полностью отвечает требовани
ям строгой науки и, конечно, не может служить самостоятельным
аргументом. Но в качестве дополнительной иллюстрации он под
час доходчивее, чем статистические выкладки, демонстрирует
историческую динамику ценностных систем.

Читая изредка в газетах про опустившуюся алкоголичку, уг

робившую собственного младенца, про маньякалюдоеда или
про действия агрессивной толпы, мы видим в таких фактах сим

29
птомы предельной человеческой деградации. Нашему совре
меннику, не изучавшему специально этнографию и историю
бытовых отношений, трудно представить себе, что эпизодичес
кие ныне случаи детоубийства, людоедства и прочих проявле
ний животной жестокости нормативны для иных культурно
исторических эпох.
Например, в большинстве стран отсутствует законодатель
ный запрет на людоедство: считается, что у «нормального» че
ловека такое желание возникнуть не может. Мне знакома исто
рия мерзавца, который насиловал, убивал и съедал своих жертв.
С большим трудом удалось его выследить, задержать и доказать
каждый эпизод. Но красноречивый адвокат смог убедить судей,
что поедание человеческого мяса — признак невменяемости, и
уголовное наказание преступника было заменено «лечением».
В Австралии же, где традиции туземцев делают проблему гораз
до более актуальной, только в 1959 году правительство начало
принимать систематические меры против каннибализма.
Прежде этому противились правозащитники, считавшие не
допустимым навязывать аборигенам жизненные нормы евро
пейских переселенцев. Но решающим импульсом стала эпи
демия специфической «болезни людоедов»: смертоносный
вирус, передающийся через человеческое мясо (особенно моз
говое вещество), грозил полностью уничтожить крупное племя
куру в Новой Гвинее (бывшей тогда австралийским протектора
том, и правительству пришлось вмешаться [Diamond J., 1999].
Добавлю, что нормативное людоедство — не исключитель
ная особенность палеолитических племен. В ряде регионов
(Африка, Америка) оно сочеталось с рабовладением, в том чис
ле и развитым. Африканские вожди, продавая соплеменников
европейским работорговцам, были уверены, что отдают их на
съедение, и недоумевали, узнав, что белые людей не едят. В
государстве ацтеков самые изысканные блюда для высшей зна
ти, готовились исключительно из человеческого мяса [Энгель
гардт М.А., 1899б]. Другие регионы Земли вроде бы оставили
каннибализм за порогом неолита, но, например, в «Песни о
Нибелунгах» спокойно рассказано о том, как рыцари утоляют
жажду на поле боя кровью поверженных врагов...
В 1998 году мировое телевидение облетели кадры публич
ных расстрелов в Чечне. Комментаторы драматическими го
лосами говорили о варварстве, а один из них, вспомнив про
сходные традиции в ряде мусульманских стран, даже прозрач
но намекнул на «особенность исламского менталитета». Меж

30
ду тем историки сообщают, что еще в первой половине XIX века
публичные казни оставались любимым развлечением лондон
цев. Не прошло и полутора веков с тех пор, как Англия отказа
лась от практики публичных казней (с 1870 года). Некоторые
европейские страны последовали этому примеру еще позже,
но и в первой половине XX века эсэсовцы (и не только они)
строили виселицы на площадях восточноевропейских городов.
В конце века публичные казни уже казались почти невообра
зимым кошмаром...
В конце ХХ века трудно было представить себе правитель
ство, которое бы официально поощряло уничтожение инород
цев без суда и следствия. Сотней лет ранее в странах Америки
не только отравляли пруды «в видах изведения дикарей», но и
публиковали таксы премий за скальпы индейцев: мужского,
женского и детского. Так, в 1887 году власти Калифорнии су
лили «двадцать долларов за скальп индейца с ушами» [Энгель
гардт М.А., 1899б, с.159160]…
В 1918 году группа большевиков расстреляла царскую се
мью, предотвратив ее захват наступавшей Белой армией. Рас
стреляли подло, «исподтишка», тщательно замели следы, и за
тем их единомышленники всячески избегали упоминать про
неудобную тему. А тремя столетиями ранее, в 1614 году, на мос
ковской площади повесили четырехлетнего мальчика — сына
Марины Мнишек и Лжедмитрия [Соловьев С.М., 1963], — и
стрельцы сгоняли народ к месту казни, чтобы никто не болтал
потом, будто ребенок выжил...
По В.О. Ключевскому [1958], в процессе петровских реформ
погиб каждый пятый житель России. Но это не помешало потом
кам ставить памятники великому царю, а специальные исследо
вания показали, что в середине 90х годов XX века для массового
сознания россиян это был самый авторитетный из исторических
персонажей. Если считать корректно (не абсолютные числа, а
проценты), то правление Сталина уступает по трагическим по
следствиям, но Сталин в наших глазах — тиран и убийца. Нечто
подобное мы обнаруживаем при сравнении многих политичес
ких преступников XX века с героями прежних эпох. Все это сви
детельствует о том, что, отвергая наивный тезис о «прогрессе» в
человеческих отношениях, большинство наших современников
интуитивно пользуется различными нравственными критерия
ми для оценки событий недавнего и отдаленного прошлого. А
собственная эпоха видится нам необычайно жестокой прежде
всего потому, что не отвечает опережающему росту ожиданий.

31
 Феномен ретроспективной аберрации проявляется, конеч
но, не только в политических или макросоциальных оценках.
Психологи, педагоги и публицисты, указывая на факты жесто
кости в семейных отношениях и приводя статистику детских
самоубийств, пишут о возросшей агрессивности или «небывалом»
безразличии со стороны родителей, т.е. выносят безоснователь
ные суждения об исторической динамике. Возросшие требова
ния и критерии вытеснили из памяти хорошо известное обсто
ятельство, состоящее в том, что телесные наказания дома, а затем
и в школе служили основным воспитательным средством на
протяжении столетий. «Сбережешь розги — испортишь дитя», —
учили еще в XIX веке английские педагоги. Обратившись к све
дениям из истории, культурологии и исторической социологии
[Кон И.С., 1998], мы легко убедимся: в массе своей семейные
отношения сделались значительно мягче и «цивилизованнее»,
но наших современников, в том числе совсем юных, шокирует
и психологически травмирует многое из того, что прежними
поколениями воспринималось как должное…

Итак, хотя суровая реальность родного для нас столетия

сильно отличалась от лучезарных картин, рисовавшихся вооб
ражению прогрессистов и просветителей, не стоит недооцени
вать его великих заслуг именно в гуманитарной сфере. В ХХ
веке были заметно усовершенствованы механизмы ограниче
ния социального насилия, вовлечения масс в политическую
активность, а также протекции человеческого организма от
неблагоприятных природных факторов. Но параллельно росла
неудовлетворенность, обусловленная опятьтаки специфичес
кими феноменами социальной психологии — эффектом при
змы (ретроспективная аберрация) и эффектом зеркала*. Еще
важнее здесь повторить, что воплощение в жизнь гуманисти
ческих установок несло с собой комплекс новых трудных про
блем, оставленных в наследство XX веком.

*
Первый, как выше отмечено, состоит в том, что восприятие исторической ди
намики искажается опережающим ростом ожиданий. Второй — в том, что люди
оценивают качество своей жизни через сравнение с жизнью других. В середине
60х годов XX века покупательная способность чернокожих граждан США была
такой же, как у граждан Канады, а процент учащихся в колледжах превышал
соответствующий процент среди жителей Британских островов. Но афроаме
риканцы проявляли недовольство своим положением, поскольку сравнивали
его с жизнью не канадцев, англичан или тем более африканцев, а своих белых
соотечественников [Петтигрю Т., 1972].

32
 О военнополитической стороне дела выше упоминалось.
Ведущие государства, сумев воздержаться от прямого столкно
вения за счет переноса противоречий в русло локальных воен
ных конфликтов, накопили ядерные боезаряды, совокупная
взрывная мощь которых эквивалентна 1,2 млн. хиросимских
бомб [Довгуша В.В., Тихонов М.Н., 1996]. С разрушением двух
полюсного мира сдерживающие механизмы заметно ослабли,
а соблазн произвольных действий, обеспечивающих сиюминут
ную политическую выгоду, возрос. Одновременно ядерным
оружием овладевают народы, чьи лидеры не обременены опы
том ответственности, который успели приобрести политичес
кие элиты «классических» сверхдержав.
Повысилась и вероятность применения гораздо более дешевых
видов нетрадиционного оружия — бактериологического и ток
синного. Кроме того, развитие новых видов оружия, а также
форм политического терроризма делает все более проблематич
ным удержание вооруженных столкновений в локальных рам
ках. Все это является побочным следствием широкого доступа
к образованию, научнотехническим знаниям и умениям и за
ставляет говорить не только о сохраняющейся, но и об усили
вающейся опасности глобальной катастрофы.
Химическое, бактериологическое и особенно ядерное ору
жие, культурнополитическое противодействие которым соста
вило лейтмотив человеческой истории за последние полвека,
создавались в сверхсекретных государственных лабораториях и
тщательно охранялись. Доступ к сырью и информации был же
стко ограничен, а производство требовало больших финансовых
затрат. В XXI веке ситуация решительно меняется. По прогно
зам специалистов, скоро появятся такие виды оружия, основан
ного на генной инженерии, робототехнике и нанотехнологиях*,
для производства которых не нужно значительного объема сы
рья и финансов, достаточно обладать определенным набором
знаний и умений. Эти технологии несут с собой грандиозные
созидательные возможности и баснословные прибыли, но, как
большинство технологических новшеств в истории, их легче ис
пользовать для разрушения, чем для созидания. С углублением

*
Нанометр — миллиардная доля метра — размер соизмеримый с атомами и про
стыми молекулами. Элементы такой величины позволят записывать информа
цию с плотностью один бит на молекулу, и в итоге «вычислительные машины
приобретут практически неограниченную память и быстродействие, лимити
рованное только временем прохождения сигнала через прибор» [Дьячков П.Н.,
2000, с.23].

33
же рыночных отношений научнотехнологические лаборатории
выскальзывают изпод контроля правительств и становятся до
стоянием частных корпораций, малых групп и отдельных лиц.
Таким образом, по словам известного ученого и компьютер
ного инженера Б. Джоя [Joy B., 2000], на смену оружию массо
вого поражения приходят «знания массового поражения». Он
отмечает, что управление материей на атомном уровне (нано
технологии) даст необычайные эффекты при лечении рака и
других болезней, очищении среды и обеспечит общество бес
примерно дешевой энергией. Вместе с тем нанотехнологию
возможно использовать для выборочного разрушения геогра
фических зон или поголовного уничтожения людей с опреде
ленными генетическими признаками. А это уже новый виток в
гонке вооружений, неподконтрольный государственным уч
реждениям и трудно поддающийся регулированию конкретны
ми международными соглашениями.
Более того, существует опасность, что нанобактерииубий
цы ускользнут вообще изпод человеческого контроля (напри
мер, вследствие какоголибо недоразумения в лаборатории).
Тогда они, будучи меньше, агрессивнее и эффективнее живых
бактерий, способны за считанные дни уничтожить белковую
жизнь на Земле. Об этом еще в 80х годах предупреждал пио
нер в области нанотехнологий лауреат Нобелевской премии Э.
Дрекслер, на которого ссылается Б. Джой.
Хорошо известными издержками обернулась и реализация
лозунга о покорении пассивной природы активной человечес
кой воле. Ценой за беспримерно высокие жизненные стандар
ты в одних регионах и стабильное обеспечение жизненных нужд
в других регионах стало обострение экологических и демогра
фических проблем. В частности, резко сократившаяся смерт
ность при прежних показателях рождаемости обернулась быс
трым и к тому же крайне неравномерным ростом населения, а
широкая доступность информации и транспорта дала допол
нительный импульс миграционным процессам.
На протяжении нескольких столетий, вплоть до 30х годов XX
века, основным источником демографического роста и миграций
была Европа, лидировавшая в развитии технологии и экономи
ки. Население Европы и выходцев из нее составляло 22% челове
чества в 1800 году и примерно 30% в 1930 году [Кеннеди П., 1997].
Когда же ареалы ускоренного роста населения перемести
лись в регионы с отсталыми технологиями, усиливающиеся
потоки людей устремились в благополучные страны. Но если

34
расширение «жизненного пространства» европейцев обеспе
чивалось превосходством в военной силе, то сопротивление
иммиграции из стран «третьего мира» блокируется гуманисти
ческими представлениями об индивидуальном и этническом
равноправии, а также чувством вины за колониальное прошлое.
Тем не менее перспектива «растворения» коренных (или успев
ших укорениться) народов в потоке иноэтничных мигрантов,
чьи культуры и обычаи воспринимаются как отсталые, влечет
за собой новые социальные напряжения.
В целом бурный рост населения планеты давно начал вызы
вать у ученых и политиков тревогу, подчас доходящую до исте
рии (см. далее). В начале 70х годов, когда страхи по поводу ядер
ной катастрофы несколько улеглись, возник вопрос: а что будет,
если ядерная война не произойдет? После первых докладов Рим
скому клубу мировую печать захлестнули рассуждения о том, на
сколько хватит материальных, энергетических и биологических
ресурсов планеты при наличных темпах роста населения и по
требления* Разразившийся вскоре нефтяной кризис дополнил
расчеты ученых наглядным уроком дефицита, насытив аларми
стское мироощущение новым предметным содержанием.
Акцент на демографическом, энергетическом и прочих ас
пектах глобального экологического кризиса заслонил еще одну
существенную проблему, которой оборачивается впечатляю
щая победа культуры над естественным отбором.
Последний, как известно, и в природе, и отчасти в обще
стве играл стабилизирующую роль, отбраковывая биологичес
ки неблагоприятные мутации вместе с их носителями. Резкое
ослабление этого безжалостного механизма природы** — один
из самых замечательных успехов человеческой истории — не
может пройти безнаказанно для сменяющихся поколений.

5
Вопрос о том, что опаснее для будущего планеты: рост населения в бедных
странах или рост индивидуального потребления в богатых странах — сильно
политизирован. Согласно расчетам, средний американец потребляет в 150 раз
больше энергии, чем житель Боливии, Эфиопии или Бангладеш [Myers N., 1990]
и наносит в 280 раз больший ущерб природе, чем житель Чада или Гаити [Кен
неди П., 1997]. Тем не менее научно обоснованным представляется мнение, что
первый фактор (рост населения) опаснее второго. Увеличение социального бо
гатства позволяет затрачивать средства на восстановительные мероприятия (по
вышая тем самым степень возобновимости ресурсов) [Люри Д.И., 1998], а так
же на образование и дифференциацию деятельностей. К этому вопросу я далее
буду возвращаться.
6
Речь идет о фактическом устранении самой грубой и очевидной формы есте
ственного отбора — на уровне родившихся индивидов.

35
 Говоря сугубо биологическим языком, чересчур благопри
ятные для каждой особи условия жизни снижают жизнеспо
собность популяции. В нашем случае гарантированное выжи
вание почти всех родившихся детей ведет к накоплению
генетического груза, которое, по мнению некоторых ученых,
носит экспоненциальный характер [Бочков Н.П., 1978]. В ре
зультате каждое следующее поколение людей рождается био
логически менее жизнеспособным, а потому более зависимым
от искусственной среды. И хотя в последнее время обнаружи
лось наличие дополнительных механизмов самозащиты гено
фонда [Генетическая..., 1998], бесспорно одно: чтобы человек,
одолевающий естественный отбор, оставался жизнеспособен,
его среда и образ жизни должны становиться все более искус
ственными.
Мутационный процесс усугубляется усиливающимся от
равлением межтканевых жидкостей организма токсинами, тя
желыми металлами, а в последнее время и радионуклидами —
отходами производств, накапливающимися во внешней сре
де [Проблемы клинической..., 1997], [Зубаков В.А., 2000]. Это
ведет к необычайно быстрому (по биологическим меркам) пе
рерождению химической среды клеток в многоклеточном
организме, и неизвестно, сколь долго наличные средства ис
кусственной протекции способны препятствовать переходу от
химического перерождения внутренней среды организмов к
лавинообразному вырождению вида...
В специальной и популярной литературе встречаются раз
личные суждения по поводу того, вступило ли человечество в
фазу глобального антропогенного кризиса или только еще
приближается к ней. Подводя итог всему сказанному выше,
можно заключить, что во второй половине XX века резко про
явился только один из параметров кризиса — военнополи
тический, — который удалось преодолеть, переведя его в сле
дующую фазу, менее отчетливую, но не менее опасную.
Продолжающийся рост населения и расходования ресурсов
свидетельствует о том, что комплексный глобальный кризис
пока не наступил, но симптомы его приближения, дополнен
ные экстраполяционными расчетами, складываются в неуте
шительный диагноз: развитие мировой цивилизации приня
ло предкризисный характер. По всей видимости, поколениям
XXI века предстоит решать ряд кардинальных мировоззрен
ческих и практических проблем, содержание которых уже
можно обрисовать с некоторой достоверностью.

36
 1.2. Ðàñïóòüå äâàäöàòü ïåðâîãî âåêà

Мы заброшены в XXI век без карты, без руля и

без тормозов.
Б. Джой

Если человечество… не изменит кардиналь"

ным образом свое поведение в планетарном
масштабе, то уже в середине XXI века могут
возникнуть такие условия, при которых люди
существовать не смогут.
Н.Н.Моисеев

Современное состояние человека как биологи"

ческого вида можно сравнить с балансирова"
нием между эволюционной трансформацией и
полным исчезновением.
Дж. Аллен, М. Нельсон

…Ищу я выход из ворот,

Но нет его, есть только вход,
И то – не тот…
В.С. Высоцкий

Коль скоро прогнозирование вообще строится на экстраполяции,

его исходной процедурой служит экстраполяция линейная. Имен
но линейное распространение наблюдаемых тенденций позволяет
субъекту предвосхищать события и планировать собственные дей
ствия по вмешательству (или невмешательству) в их ход для дос
тижения потребных результатов. Таков обобщенный алгоритм
опережающего отражения (моделирования), которым пользует
ся всякий живой организм [Бернштейн Н.А., 1961].
Начав с линейной проекции опасных тенденций, отчетли
во проявившихся за последние десятилетия ХХ века в сферах
политики, демографии, экологии и генетики, мы убеждаемся,
что к середине XXI века планетарная цивилизация может ока
заться на грани самоистребления.
Так, небезосновательны сценарии, предрекающие религи
озный ренессанс, новое Средневековье и деление человечества
на враждующие между собой «цивилизации» по конфессио
нальному признаку. В статье, ставшей научным бестселлером
1994 года, американский политолог С. Хантингтон [1994] де
тально обрисовал такую перспективу, представив ее даже не как
один из возможных, но как безальтернативный вариант разви

37
тия мировых событий. В последовавшей дискуссии* было не без
сарказма отмечено, что образование противоборствующих ци
вилизаций потребовало бы предварительной насильственной
интеграции внутри каждой из них [Шахназаров Г.Х., 1999], и в
таком случае война всех против всех обещает стать лейтмоти
вом наступающего столетия.
Как уже приходилось доказывать в процессе обсуждения ав
тору этих строк [Nazaretyan A., 1996], проекции подобные хан
тингтоновской суть сценарии «Конца истории». Но не в том смыс
ле, какой вложил в это понятие гегельянец Ф. Фукуяма [1989],
утверждавший, что крах фашизма, коммунизма и прочих «вызо
вов» и окончательная победа либеральных ценностей сделает пос
ледующую жизнь общества бессобытийной. Напротив, перед
нами сценарий драмы с катастрофическим финалом: реанима
ция средневекового политического менталитета в сочетании с со
временными боевыми технологиями создаст гремучую смесь, ко
торая неизбежно взорвет здание планетарной цивилизации.
По сути аналогичен итог другого сценария, построенного, в
отличие от предыдущего, не на политикоидеологических, а на
экологических и демографических соображениях.
При этом ссылаются на ускоряющееся расходование полез
ных ископаемых, включая энергоносители, сокращение рас
тительного покрова, биоразнообразия, уничтожение экосис
тем, вещественные и энергетические отходы, создающие
радиационное загрязнение, парниковый эффект и т.д. Соглас
но В.Г. Горшкову [1995] и его последователям [Арский Ю.М. и
др., 1997], человечество не нарушает внутреннее равновесие
биосферы до тех пор, пока потребляет до 1% чистой продук
ции биоты. (Критики [Голубев В.С. и др., 1997] указали на ме
тодологические неточности, приведшие к такому результату,
но детали пока оставим в стороне). Сегодня потребление пре
высило 10% и продолжает увеличиваться. И, хотя львиная доля
расходов и отходов приходится на США и другие развитые стра
ны, особую тревогу у многих экологов вызывает рост населе
ния в бедных странах. По их расчетам, количество людей на
Земле давно превысило допустимую норму и, если в ближай
шие годы этот процесс не сменится на обратный, то в обозри
мой перспективе наступит глобальный обвал.

*
В ее процессе С. Хантингтон, похоже, смягчил позицию, и в книге [Huntington
S, 1997] сценарий выглядит уже как не единственно возможный, но наиболее
вероятный.

38
 Какова же предельная для биосферы численность челове
ческого населения? Наиболее популярное число – 1 млрд. че
ловек*, но называют и меньшие величины. Горшков полагает,
что экологический предел – 700 млн. человек – был превзой
ден в начале XIX века. Лидер «глубинной экологии» А. Нейес
ограничил допустимое количество 100 млн. человек [Филосо
фия…, 1997]. В учебном пособии, подготовленном группой вид
ных российских экологов [Арский Ю.М. и др., 1997], утверж
дается, что демографический оптимум был достигнут уже в
верхнем палеолите и составляет 10 млн. человек.
Из подобных расчетов вытекают достаточно грустные вы
воды, хотя они редко формулируются с такой откровенностью,
как в одной из статей Н.Н. Моисеева [1992]. «Для того чтобы
человечество не нарушало хрупкого баланса ресурсов, – писал
он, – население планеты при нынешнем уровне технологий (кур
сив мой – А.Н.) должно быть уменьшено раз в десять… А такое,
вероятнее всего, невозможно. Значит, предсказанная Мальту
сом катастрофа в той или иной форме неизбежна» (с.89).
Оговорка, выделенная курсивом, весьма красноречива, и к
ней я далее вернусь. Многие авторы таких оговорок не делают,
выдавая результаты расчетов, выполненных в уплощенной
мальтузианской модели, за последнее слово науки. Это, в свою
очередь, служит поводом для политических суждений глобаль
ного характера. «XXI век по многим военнополитическим про
гнозам обещает быть грозным столетием войн за уменьшаю
щиеся сырьевые ресурсы, за место в “золотом миллиарде”
человечества», – утверждал, например, главный редактор
«Красной звезды» Н.Н. Ефимов [2000].
Тем самым хантингтоновский сценарий предстает перед
нами в новом обличье и с иными обоснованиями. Но коммен
тарий к нему остается прежним: если политические события
станут развиваться по логике военных конфликтов (чего, ко
нечно, нельзя исключить), то не стоит и мечтать о разрешении
глобального экологического кризиса. А начавшееся столетие,
насыщенное «знаниями массового поражения» (см. раздел 1.1),
наверняка завершит историю цивилизации на нашей планете.
Не менее суровая глобальная опасность, о которой говори

*
Понятие «золотой миллиард» используется в двух значениях. В одних случаях
это предельно допустимое число обитателей планеты. В других – население
благополучных стран, составляющее элиту человечества с вытекающими отсю
да ответственностью и правами управления.

39
лось в предыдущем разделе, связана с накоплением генетичес
кого груза. Сколь бы ни расходились специалисты в оценке
конкретных деталей и сроков, сокращающийся в каждом сле
дующем поколении процент полноценных в медицинском от
ношении детей свидетельствует о том, что при сохранении на
блюдаемых процессов биологическая деградация населения в
обществах, радикально ограничивших естественный отбор, –
вопрос времени…
Итак, линейное распространение в будущее ряда тенденций,
наблюдаемых на стыке XX и XXI веков, дает повод полагать,
что цивилизация на планете Земля доживает последние деся
тилетия своей бурной истории. А далее наступает очередь кон"
структивных вопросов: каким образом возможно изменить ход
событий, чтобы обеспечить сохранение цивилизации, и чем для
этого придется пожертвовать?
В многообразии глобальных проектов и рекомендаций вы
деляются две стратегии мышления, которые условно и избегая
пока какихлибо оценочных коннотаций, назовем «романти
ческой» и «прогрессистской».
Первая стратегия основана на постулате человеческой вины.
Согласно этому постулату, кризисы обусловлены тем, что че
ловечество нарушило законы природы (или, в другой версии,
божественные установления) и сталкивается с неизбежными
последствиями. Соответственно, выход – в возврате к утерян
ным ценностям и состояниям.
Разумеется, любой здравомыслящий аналитик понимает,
что буквальный возврат в прошлое невозможен, и речь идет
только об ориентирах. Имеются также существенные разногла
сия по поводу того, когда именно общество пребывало в опти
мальном, гармоничном состоянии и какая эпоха должна слу
жить образцом: средние века, античность, палеолит? Но
убеждение в том, что средства для выхода из кризиса следует
искать в прошлом, объединяет приверженцев романтического
умонастроения.
Например, то, что в концепции Хантингтона предстает как
печальная неизбежность, для религиозных и национальных
фундаменталистов – желанная цель, даже своего рода антикри
зисная технология. Они обычно считают само собой разумею
щимся, что в добрые старые времена люди были здоровее и сча
стливее, не сталкиваясь с экологическими и идеологическими
кризисами. На этом фоне споры о том, какое религиозное уче
ние и чей национальный дух лучше способствуют бескризис

40
ной жизни, столь же неизбежны, сколь и второстепенны по
существу.
Рекомендации религиозных (и национальных) фундамента
листов смыкаются с призывами экологических фундаментали
стов своей ретроградной направленностью, но есть между ними
и существенное различие. Первые обычно требуют ограничить
индивидуальные потребности («нищета должна снова превра
титься в добродетель» [Панарин А.С., 1998]), но крайне нега
тивно относятся к контролю над рождаемостью. Напротив,
излюбленный мотив вторых — сократить население Земли до
биосферноприемлемого уровня, т.е., по разным оценкам, в 6,
в 10, в 60 и даже в 600 раз. Как же этого добиться?
Мысль о большой войне уважающие себя исследователи от
вергают, подчас ссылаясь на недостаточную эффективность клас
сического средства депопуляции: «Войны ослабляли воюющие
армии и страны, но лишь незначительно уменьшали тем самым
скорость разрушения биосферы цивилизацией» [Арский Ю.М. и
др., 1997, с. 306]. Взамен они предлагают сократить деторожде
ние до одногодвух детей в семье, хотя остается неясным, как воз
можно убедить в этом миллиарды людей и выполнима ли такая
задача при остром дефиците исторического времени.
Обсуждались и более «операциональные» предложения. Прав
да, они, как правило, настолько экзотичны, что бытуют по боль
шей части не в академической литературе, а в массовой печати и
околонаучных «тусовках». Отбросив заведомо безнравственные
– война, прекращение экономической и медицинской помощи
бедным странам, – могу указать на два сюжета. Первый состоит в
том, чтобы регулировать пол зародышей (технически это допус
кается современной биохимией), достигая глобального соотно
шения 9 родившихся мальчиков на 1 девочку; при таком раскладе
рождаемость в следующем поколении резко снизится. Второй –
подмешивать в пищу, в воду, даже распылять в воздухе псевдо
гормональные препараты, снижающие вероятность зачатия за
счет «очищающей селекции» (см. об этом [Лем С., 1992])*.
Очевидно, что все подобные предложения опятьтаки упи
раются в задачу уговорить, обмануть или принудить народы и
правительства прибегнуть к депопуляционным мерам, а также
к спорам о том, где их следует применять, а где нет. Любой ис

*
Использование нанотехнологий для искоренения носителей того или иного
генофонда (см. раздел 1.1) в печати еще, наверное, не обсуждалось. Впрочем,
разве за всем уследишь?

41
кушенный в риторике идеолог легко доказывает, что именно в
его стране сокращать население не требуется, причем один из
безотказных аргументов – сравнение ресурсных затрат на че
ловека в богатых и в бедных странах (см. раздел 1.1).
Сегодня мало кто верит в реалистичность глобальных депо
пуляционных программ. Население Земли продолжает увеличи
ваться, и хотя его относительный прирост, как и предполагали,
несколько снизился, стабилизация ожидается на уровне, вдвое
и более превышающем нынешнюю численность. Это обстоя
тельство рождает у экологов «романтического» направления глу
бокий пессимизм. Тем не менее пропаганда в духе демографи
ческого алармизма активно проводится в СМИ и в учебных
аудиториях, часто приводя к неблагоприятным последствиям.
С одной стороны, горячие головы уже предложили постра
новые квоты на депопуляцию, что вызывает резкую реакцию со
стороны местных националистов (см. [Кургинян С. и др., 1995]).
С другой стороны, иноэтничные мигранты объявляются глав
ной угрозой для сложившихся социоэкологических систем [Гу
милев Л.Н., 1993]. На этой почве «левые экологи» смыкаются с
идеологами и политиками крайне правого толка, и авторитет
науки используется для нагнетания ксенофобии. Западные со
циологи заговорили об опасности зеленого тоталитаризма и эко
фашизма [Snooks G.D., 1996]. Поскольку же принудительный
контроль над рождаемостью и депопуляция составляют ядро
большинства версий «устойчивого развития», можно согласиться
с критиками, считающими данную концепцию «одним из опас
нейших заблуждений современности» [Моисеев Н.Н., 1994] (ср.
также [Лесков Л.В., 1998], [Зубаков В.А., 1999] и др.).
Исходя из призывов «назад к Природе», «жить по законам
Природы», признать «равенство прав» человека с прочими жи
выми существами и проч., можно представить себе и меры про
тив накопления генетического груза. По логике вещей, речь
должна идти об упразднении медицины и радикальном сниже
нии жизненных и гигиенических стандартов.
Действительно, вошь, вирус и чумная бацилла – такие же
твари божьи, как и человек, а потому биоэтически небезупреч
но спасать жизни людей, обеспечивая к тому же противоесте
ственный рост их числа, ценой уничтожения их естественных
врагов. По законам природы человеческие особи должны слу
жить материалом для регулярного естественного отбора, боль
шинство родившихся детей должны не доживать до взрослого
возраста, а взрослые, по завершении детородного периода, –

42
вскоре погибать (природе не нужны старики). Добавлю, что
человеческое население уже превосходит на пять порядков чис
ленность популяций диких животных, сопоставимых с челове
ком по размерам тела и типу питания [Капица С.П. и др., 1998].
Антропологами указаны факторы, благодаря которым популя
ция ранних гоминид могла возрасти вчетверо, оставаясь еще в
рамках биологической закономерности [Клягин Н.В., 1999], но
и с учетом этого население Земли следовало бы сократить не в
6 и даже не в 600, а в десятки тысяч (!) раз. Само собой разуме
ется, что, отказавшись от привилегированного положения в
природе, человек обязан мирно сосуществовать (сколь бы ни
было односторонним такое миролюбие) с хищниками, ядови
тыми змеями, болезнетворными насекомыми и микроорганиз
мами, прекратить выпалывание сорняков, культивирование
сельскохозяйственных растений и животных и т.д. Надо ли до
казывать, что на таком пути разрешения экологического кри
зиса «золотой миллиард» – или «золотой миллион»? – челове
чества составят не граждане преуспевающих стран, а бушмены
и прочие первобытные племена…
Все это с логической неизбежностью вытекает из биоцент
рического мировоззрения, хотя левые экологи обычно не до
водят рассуждения до конца, оставляя их непоследовательны
ми. Например, они подсчитывают, какой ущерб природе
наносится современными технологиями, но не вычисляют,
каким обвалом экосистем обернулся бы возврат к архаическим
способам хозяйствования, а факты, свидетельствующие о тя
желейших экологических кризисах в прошлом, просто игно
рируют; призывают к депопуляции, но обходят вопрос о реа
листичных способах (см. [Назаретян А.П., Лисица И.А., 1997]).
Бесконечные концептуальные нестыковки такого рода и дали
повод американскому социологу А. Тоффлеру, обычно солид
ному и корректному в формулировках, высказаться неожидан
но резко: «Только романтические дураки болтают о возвраще
нии к природному состоянию» [Тоффлер А., 1997, с. 349].
Чтобы спасти биоцентрические построения, предлагаются
компромиссные формулировки типа «вперед – к Природе»,
которые на поверку оказываются не более чем красивой пуб
лицистикой. Если говорить о «настоящей» (т.е. аутентичной,
дикой) природе, к механизмам и закономерностям которой
обязаны апеллировать последовательные биоцентристы, то
неуместно слово «вперед». Если же речь идет о заповедниках,
парках, оранжереях и ручных зверюшках, то налицо подмена

43
понятий: все это не природные, а культурные новообразова
ния, созданные человеком, как и все прочие артефакты, из ма
териала природы. Поэтому такое сближение с природой есть
одна из форм «очеловечивания», антропосферизации биоцено
зов [Буровский А.В., 1999], т.е. дальнейшего восхождения (или,
в трактовке биоцентристов, нисхождения) социоприродных
систем от естественных к искусственным состояниям.
Но тогда в обсуждаемом тезисе доминирует слово «вперед»,
и сам тезис укладывается в рамки альтернативной романтизму
прогрессистской стратегии.
Последняя вытекает из эволюционной картины мира, в рам
ках которой кризисы рассматриваются как закономерные фазы
развития общества и природы. Соответственно, прогрессисты
ищут решение глобальных проблем, обострившихся в процессе
исторического развития, на пути дальнейшего развития по тем
же векторам, по каким оно происходило до сих пор. Эта пара
доксальная стратегия также сопряжена с целым рядом теорети
ческих и эмоциональных трудностей, а между ее сторонниками
имеются существенные разногласия по конкретным вопросам.
Так, в противовес возврату к религиозной и политической
вражде Средневековья часто выдвигают идею Мирового пра
вительства с широкими и подкрепленными военной силой пол
номочиями. Оно видится как развитие исторической тенден
ции, состоящей в укрупнении социальных организмов.
Оппонентами такого проекта сформулированы два основ
ных возражения. Вопервых, он предполагает отход от либе
ральных ценностей в сторону планетарного тоталитаризма,
предназначенного для увековечения господства богатых стран
над бедными и эксплуатации их ресурсов (т.е. здесь концепция
«золотого миллиарда» выступает в новом обличье). Вовторых,
это приведет к подавлению культурного разнообразия [Шах
назаров Г.Х., 2000], [Панарин А.С., 2000]. То и другое неизбеж
но обернулось бы снижением жизнеспособности мирового со
общества.
Для полноты картины приведу экстремальное предложение
по формированию глобального управляющего центра. «Гео
стратегический успех, достигнутый в этом деле, – пишет круп
нейший политолог З. Бжезинский [1999, с.254], – надлежащим
образом узаконит роль Америки как первой, единственной и
последней истинно мировой сверхдержавы».
Последнюю цитату даже не стану здесь комментировать,
потому что она отчетливо демонстрирует тот самый социаль

44
нопсихологический синдром Homo praecrisimos, который
подробно описан в разделе 2.7. Что же касается более взвешен
ных проектов, возражения против них снимаются другой вер
сией прогресса, по которой политическая перспектива состо
ит, напротив, в децентрализации и регионализации власти,
образовании экономических и технологических блоков, объе
диняющих области различных стран. Футурологи приводят
выразительные свидетельства продуктивности такой тенден
ции на различных континентах [Кеннеди П., 1997]. В пределе
логично ожидать отмирания или функционального перерож
дения национальных государств [Negroponte N., 1995] и госу
дарства вообще (особенно «модерного государства», сложив
шегося в Новое время [Фурс В.Н., 2000]) как исторически
преходящей формы социальной организации.
По мере того, как удельный вес товарной стоимости будет
смещаться от вещественной и энергетической к информаци
онной составляющей, традиционные формы государственных
границ, таможен и армий превратятся в анахронизм. Продол
жающееся совершенствование, удешевление и распростране
ние сетей типа «Интернет», разработка компьютерных языков
(которых пользователям знать не требуется, но через которые
будет автоматически осуществляться перевод) – все это сдела
ет человеческие контакты независимыми от географической
локализации, национальной принадлежности и социального
положения корреспондентов.
В результате государственные и вообще макрогрупповые
формы организации будут вытеснены сетевой самоорганиза
цией мирового сообщества, всемирным гражданским обще
ством. Идиллическую картину дополняет перспектива «бес
кровных войн», ареной которых станут «мультимодальные»
экраны компьютеров (с включением зрения, слуха, осязания и
других сенсорных анализаторов): с их помощью каждый жела
ющий может достоверно переживать весь комплекс эмоций,
связанных с участием в боевых операциях. Война, как и про
чие функции государства, переместится в виртуальную сферу…
К сожалению, и такой сценарий только на первый взгляд ка
жется беспроблемным. Дезинтеграция государств, уже приняв
шая форму глобального геополитического передела, начатого
распадом СССР, разложение национальных и религиозных об
щностей – все это сопряжено с трудными идеологическими,
эмоциональными перестройками и фрустрациями. А значит, с
психологическим, политическим и в ряде случаев, вероятно,

45
силовым сопротивлением. В игру уже давно включены корпо
ративные, финансовые и прочие эгоистические интересы, и
большой вопрос, удастся ли человечеству пройти путь до безго
сударственного существования с минимальными издержками
(такими, которые не обернулись бы глобальной катастрофой).
Впрочем, как мы далее убедимся, это еще не самая острая из
коллизий будущего в рамках прогрессистского сценария.
Что касается демографической стороны дела, здесь оценки
прогрессистов диаметрально отличаются от оценок их оппонен
тов. Например, авторы книги [Капица С.П. и др., 1997] допус
кают одновременное существование на Земле 1214 млрд. чело
век. На этой численности, по их мнению, реально прекратится
демографический рост, но не изза нехватки ресурсов, а в силу
культурнопсихологических причин. Сходные числа, от 10 до
14,5 млрд. человек, заложены в сценарии некоторых американ
ских исследователей (см. обзор литературы в [Кеннеди П., 1997]).
Называют и большие числа – 1525 млрд. Скрупулезный анализ
проводимых расчетов и их методологии привел ряд экспертов к
выводу, что вообще «представление о “пределах роста” являет
ся ложным» (цит. по [Капица С.П. и др., 1997, с. 249]).
В начале 80х годов представители «ревизионистской шко
лы» выступили за стимулирование рождаемости, подчеркнув,
что с ростом населения увеличивается количество творческих
личностей, способных обеспечить технологические, соци
альные и духовные перестройки. Наиболее обстоятельно этот
тезис обоснован австроамериканским экономистом и социо
логом, лауреатом Нобелевской премии Ф.А. Хайеком [1992].
Хайек показал, что демографический рост чреват опаснос
тями постольку, поскольку он опережает рост социокультур
ного разнообразия, т.е. увеличивается количество «одинаковых
людей». Когда множество людей желают одного и того же и
владеют одними и теми же простыми навыками, они создают
неустранимую напряженность на рынке труда, конкурируют за
ресурсы и наращивают их расход. Но когда увеличивается ко
личество «разных людей», мыслящих непохоже и владеющих
разнообразными умениями, параллельно умножаются соци
альные услуги. Отходы одних деятельностей становятся сырь
ем для других деятельностей, все более полно вовлекая в еди
ный круговорот вещественные и энергетические ресурсы. В
итоге с ростом населения и потребления сокращаются расходы
природных ресурсов и, что не менее важно, отходы социаль
ной жизнедеятельности.

46
 В той же парадигме прогрессисты обсуждают способы ре
шения энергетической, продовольственной и других проблем.
Они указывают на недооценку оппонентами объемов и потен
циала имеющихся запасов плодородной почвы и энергоноси
телей, а также творческих возможностей человеческого ума;
реальную же проблему видят в необходимости социальной,
экономической, политической и психологической перестрой
ки мирового сообщества (см. [Кеннеди П., 1997], [Лесков
Л.В.,1998] и др.).
От того, примем мы точку зрения «алармистов» (романти
ков) или «ревизионистов» (прогрессистов), решающим обра
зом зависит программа действий, особенно в демографической
сфере. В первом случае следует направить финансовые и ин
теллектуальные усилия на пропаганду малодетности, а в идеа
ле бездетности, и прочие депопуляционные мероприятия, при
чем не надеясь на существенный результат. Во втором – на
развитие образования, воспитания, систем профессиональной
подготовки и переквалификации, удешевление, распростране
ние и совершенствование информационных сетей и т.д. Вто
рая стратегия, конечно, выглядит предпочтительнее для гума
ниста, но это само по себе не может служить определяющим
аргументом. Тем более что последовательное прочтение про
грессистского сценария, как выше отмечено, счищает с него
лоск рождественской идиллии.
Особенно очевидны теоретические и эмоциональные колли
зии современного прогрессизма при изучении экологического
и генетического аспектов глобального кризиса. По сути дела,
стержень прогрессистских подходов составляет дальнейшая «де
натурализация» внешней и внутренней среды человека.
Предполагается, что биосфера будет все более превращать
ся в подсистему планетарной цивилизации (ноосферы) с воз
растающей ролью искусственного управления. Допустимые
объем и степень стихийной саморегуляции биоценозов, видо
вой состав и плотность заполнения экологических ниш будут
определяться в соответствии с интересами единой социопри
родной системы, т.е., в конечном счете, с потребностями куль
турного субъекта. Удельный вес биотических регуляторов бу
дет последовательно сокращаться, и природа в целом –
антропоцентризироваться, превращаясь в эрзац, памятник или,
по выражению А.А. Брудного [1996], «знак самой себя».
Понятно, почему такая перспектива болезненно восприни
мается не только «зелеными», но и широкой общественностью.

47
Еще сильнее шокируют прогнозы, связанные, по этому сцена
рию, с самим человеком.
Поскольку нас не устраивают ретроградные способы проти
водействия накоплению генетического груза (отказ от медици
ны и т.д.), реальную альтернативу могло бы составить последо
вательное вытеснение естественных механизмов биологической
регуляции искусственными. Генная инженерия, превентивное
отслеживание наследственных патологий, консервация клеток,
клонирование, выращивание и трансплантация органов, внеут
робные формы вынашивания плода и прочие пока еще полуфан
тастические кошмары будут означать вторжение инструменталь
ного интеллекта в самые интимные основы бытия.
Сегодня едва можно вообразить, какими злоупотребления
ми и трагическими ошибками чревата столь немереная власть
над организмом. И какое качество социального, нравственно
го и правового контроля необходимо для того, чтобы злоупот
ребления и ошибки не привели к необратимым катастрофам.
Но и это еще не все. Согласно прогрессистскому сценарию,
будет неуклонно возрастать роль автоматизированных систем
хранения и переработки информации в жизнеобеспечении об
щества. Их внедрение во все сферы человеческой деятельнос
ти – необходимое условие для того, чтобы радикально повы
сить удельную продуктивность производств, предотвращать и
смягчать потенциальные конфликты, исключив кровопролит
ные формы их разрешения и т.д. Но, увы, рисующийся взору
энтузиастов информационный рай [Гейтс Б., 1996] – не более
чем очередная утопия.
На заре кибернетики крупнейший математик Дж. фон Ней
ман теоретически доказал, что количественное наращивание
мощности и быстродействия ЭВМ рано или поздно приведет к
непредсказуемым и неподконтрольным качественным эффек
там. В середине 80х годов немецкий ученый В. Циммерли за
метил, что тенденция уже приобрела реальные очертания. Он
назвал ее парадоксом информационных технологий: контроль
за функционированием компьютерных систем обеспечивает
ся посредством более сложных систем, и таким образом машин
ный интеллект неуклонно обособляется от человеческого
[Zimmerli W., 1986].
Имеются и специальные аргументы в пользу того, что само
обучающаяся система с рефлексивной моделью мира, квази
потребностными механизмами автономного целеполагания,
способная оценивать успешность действий, отношение между

48
общими и частными задачами, испытывать аналоги удовлет
воренности и неудовлетворенности и т.д. – такая система не
будет вечно оставаться «машиной» в привычном смысле слова.
Включение же в электронную конструкцию белковых молекул
(биочипов), выращенных в генетической лаборатории и уско
ряющих искусственное формирование сенсорных органов,
должно особенно впечатлить тех, кто склонен придавать боль
шее значение субстратным (органика – неорганика), чем фун
кциональным признакам. Впрочем, биочипы – вероятно, толь
ко промежуточное решение, если иметь в виду поразительные
перспективы нанотехнологий (см. раздел 1.1). Все это дало ос
нование американскому ученому Г. Моравеку [1992, с. 34] зая
вить: «Недалек тот час, когда наши механические рабы обретут
душу».
Что же произойдет потом? Автор приведенной цитаты, один
из самых знаменитых специалистов по робототехнике, осно
ватель крупнейшей в мире программы по изучению роботов, в
новой книге [Moravec H., 2000] попытался это предугадать, ис
пользуя дарвиновскую модель борьбы за существование. Он
провел параллель с тем, как 10 млн. лет назад, после образова
ния Панамского перешейка, плацентарные млекопитающие
Северной Америки проникли в Южную Америку и за несколь
ко тысячелетий извели обитавших там сумчатых. Нечто подоб
ное, но за гораздо меньший срок, приличествующий XXI веку,
должно произойти и теперь. Роботизированные производства,
конкурируя между собой за вещество, энергию, пространство
и информацию, настолько повысят цену этих ресурсов, что они
станут недоступны для людей; последние будут, таким обра
зом, обречены на вымирание. Моравек скептически относит
ся к «законам робототехники», сформулированным писателем
А. Азимовым, и не надеется на то, что в сознание роботов уда
стся внедрить имманентные алгоритмы человеколюбия, а зна
чит, в этой конкуренции шансы человечества равны нулю.
Такие высказывания профессионалов уже начали влиять на
массовые настроения. В США появились неолуддиты, физи
чески истребляющие программистов как носителей главной
опасности для человеческого рода. Рассказывая об этих фак
тах, о пострадавших друзьях и коллегах, о том, что и сам может
стать очередной мишенью, уже известный нам Б. Джой, соуч
редитель и главный специалист компании «Сан майкросистем»,
неожиданно солидаризируется со своими смертельными вра
гами [Joy B., 2000].

49
 Характерно само заглавие его статьи: «Мы не нужны буду
щему». Автор много лет увлеченно работал над совершенство
ванием компьютерных программ и созданием нанотехнологий
с верой в то, что его труды сделают мир лучше и комфортнее
для людей. Но теперь, добившись крупных результатов и про
думав соотношение позитивных и негативных последствий, он
с ужасом убедился, что создает могильщика человечества.
По расчетам Джоя, к 2030 году мощность самых совершен
ных компьютеров 2000 года будет превзойдена в 1 млн. раз (!).
Этого достаточно для появления разумного робота («нанобота»)
способного к самовоспроизводству и, соответственно, для об
разования «вида роботов». В сочетании с новыми возможностя
ми физики и генетики это обеспечит тотальную искусственную
перестройку мира, в котором человеку места не останется.
Ученый рассматривает различные проекты спасения людей,
вплоть до удаления их на другие планеты, но единственное ре
альное средство видит в запрете на развитие компьютерных
технологий. Он готов первым отказаться от дальнейшей рабо
ты в этом направлении, хотя опасается, что его предложение
уже запоздало…
Своеобразный рекорд завершенности леденящих душу кар
тин принадлежит сотруднику НАСА, российскоамериканско
му специалисту по компьютерам А. А. Болонкину, статью ко
торого в 1995 году опубликовала «Литературная газета». Между
людьми и роботами (электронными Есуществами) – вездесу
щими и во всех отношениях превосходящими своих создате
лей – возникнет поляризация. Созданные для блага людей, Е
существа перестанут нуждаться в духовной связи с ними и
приступят к их уничтожению. В итоге вид Homo sapiens будет
представлен небольшим числом особей в биокислородных
резервациях вроде наших зоопарков. Ибо станет очевидно, что
«человечество выполнило свою историческую миссию и не
нужно более ни природе, ни Богу, ни простой целесообразно
сти» [Болонкин А., 1995].
Характерно, что в рассуждениях Болонкина отсутствуют
мотивы литературной антиутопии, предупреждения или хотя
бы (как, например, у Джоя) сожаления о судьбе человечества,
завершающего свою «миссию». Эмоции бесполезны, так как
всякие попытки остановить, запретить научнотехнический
прогресс или изменить его формы напрасны, а будущее пре
допределено. Хотя автор даже не скрывает наполняющего его
восторга по поводу начертанной перспективы.

50
 Здесь невольно задумаешься, как в старом анекдоте: а сто
ило ли? Если драматическая история разума и культуры при
водит только к образованию все более могущественных и без
жалостных агрессоров, то нужно ли беспокоиться о дальнейшем
сохранении цивилизации?
Впрочем, это вопрос из области сантиментов, опускаться до
которых приверженцы экстремального прогрессизма не склон
ны. Но тогда возникает другой вопрос, уже вполне «рациональ
ный» и изоморфный тем, что относились к сценариям «столк
новения цивилизаций» и «золотого миллиарда»: долго ли
сможет удержаться от самоистребления интеллект, сочетающий
столь высокий инструментальный потенциал со столь убоги
ми ценностными установками?..
Я считаю этот вопрос риторическим и ответ на него очевид
ным. Технократыпрогрессисты приводят нас к тому же итогу,
что и романтикифундаменталисты, только более извилистой
дорогой: на финише маячит самоистребление человечества и
всего, что создано историей. Запреты, которые предлагает
Джой (и некоторые другие ученые), как показывает весь мате
риал его же статьи, бесперспективны. Не только потому, что
джин «знаний массового поражения» уже выпущен из бутыл
ки. Если бы даже удалось загнать его обратно, без развития но
вейших технологий численно растущее и биологически слабе
ющее человечество все равно было бы обречено…
Даже великий физик С. Хокинг [1998] – человек, много лет
прикованный к инвалидной коляске, лишенный речи и, в от
личие от благополучных коллег, со светлым оптимизмом гля
дящий в будущее человечества (психологическая компенса
ция?) – отдает дань представлению о «борьбе за лидерство с
электронным роботом». Ради успешной борьбы, по мнению
ученого, необходимо «улучшать интеллектуальные и физичес
кие качества человека» посредством генной инженерии (с.5).
Мне представляется странной надежда на то, что скорость ге
нетических трансформаций, даже искусственных, может срав
ниться со скоростью саморазвития электронных систем, и рас
чет на успех в такой «борьбе за лидерство» – беспочвенным.
Обсуждаются и сценарии, предполагающие не прямое со
перничество человеческого и электронного интеллектов, а раз
личные формы их интеграции. Но и здесь все непросто.
Можно долго и полезно спорить о терминах типа «душа»,
«механизм», «человек», «машина». Но важно, чтобы словесные
баталии не заслонили существо дела. Едва ли ктолибо спосо

51
бен точно указать момент, когда в искусственном творении
человеческого ума обозначится новое субъектное качество –
суверенное отношение к миру и к человеку.
Самый мягкий прогрессистский сценарий предполагает встреч
ное развитие двух тенденций: «денатурализация первой природы»
(стихийные биотические регуляции ноосферы, включая человечес
кий организм, вытесняются искусственными) и «одушевление вто
рой природы» (продукты и орудия человеческой деятельности об
ретают качества субъектности). Образующиеся в итоге симбиозные
формы интеллекта и цивилизации могли бы обеспечить коренное
разрешение нынешних глобальных проблем. Однако даже при са
мом благоприятном раскладе жертвой такого развития стал бы че
ловек в его качественной определенности…
Авторы футурологических трудов, предусматривающие та
кую перспективу, оценивают ее диаметрально противополож
но. У одних, склонных к ностальгии и обладающих подчас ху
дожественным даром, слышится своего рода «Плач Ярославны»
по уходящей стихийности природы и человеческой души [Ку
тырев В.А., 1994], [Зиновьев А.А., 2000]. Другие восторженно
описывают киборгов и прочие синтетические химеры, призван
ные, как и герои Моравека, вытеснить несовершенных белко
воуглеводных человеков [Kosko B., 1994], [More M., 1994].
Выходит, все – не слава богу. И попятный путь, и топтание
на месте, и прогресс одинаково гибельны. Одна из главных за
дач дальнейшего нашего исследования состоит в том, чтобы
выяснить, действительно ли ситуация так безысходна. Может
ли рост человеческого населения сочетаться с улучшением бла
госостояния и экологической обстановки? Способны ли люди
жить без войн? Должны ли различные формы развитого интел
лекта непременно стать конкурентами и даже врагами, напо
добие близких по функции зоологических видов? Вопросы та
кого рода сегодня являются животрепещущими и требуют
обстоятельно аргументированных ответов.
…При характеристике нынешнего исторического этапа
вспоминают как Одиссея, лавирующего между Сциллой и Ха
рибдой, так и былинного богатыря на распутье дорог, каждая
из которых грозит потерями. Второй образ адекватнее в том
смысле, что обозримое будущее планетарной цивилизации
представляет собой набор паллиативов: среди реалистичных
сценариев нет не одного беспроигрышного.
Разумеется, беспроигрышных путей история не знала никог
да, они существовали разве что в воображении религиозных фа

52
натиков, утопистов и прожектеров. Но наступившее столетие в
данном отношении существенно отличается от предыдущих.
Вопервых, оно будет, как никакое другое, насыщено необ
ходимостью трудных судьбоносных выборов при временнóм
дефиците. Вовторых, эти выборы будут более, чем когдалибо
ранее, сознательными, поскольку наука уже позволяет до из
вестной степени предвосхищать и «просчитывать» как позитив
ные, так и негативные последствия принимаемых решений.
Признав, что развитие непременно сопряжено с потерями,
и научившись сдержанно относиться как к истерикам, так и к
восторгам по поводу будущего, мы должны быть готовы к от
бору оптимальных стратегий, т.е. обеспечивающих сохранение
цивилизации при минимуме издержек. А это во многом зави
сит от достоверности опорных представлений об общих векто
рах развития, а также о механизмах обострения и разрешения
эволюционных кризисов.
Вопросы о том, существуют ли в действительности универ
сальные векторы и механизмы, связывающие историю обще
ства и природы, и если да, то каково их направление и содер
жание, являются ключевыми для ориентировки в многообразии
оценок, сценариев и проектов. Далее я постараюсь показать,
что системное изучение прошлого помогает найти в паллиа
тивном пространстве будущего хотя и не идеальные, но при
емлемые для человека решения.

53
 Î÷åðê II
Âåêòîðû èñòîðè÷åñêîé ýâîëþöèè

2.1. Àðõåòèïû âðåìåíè â òðàäèöèîííîé êóëüòóðå

Наша земля приходит в упадок;
взяточничество и коррупция процветают;
дети перестали слушаться родителей;
каждый хочет написать книгу
и конец света уже близок.
Папирус Присса
(1 половина III тысячелетия до н.э.)

Что было, то и будет; и что делалось, то и

будет делаться, и нет ничего нового под сол"
нцем. Бывает нечто, о чем говорят: «Смот"
ри, вот это новое»; но это было уже в веках,
бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем;
да и о том, что будет, не останется памяти
у тех, которые будут после.
Экклезиаст

«Происходить» по"латыни звучит «descendere»,

т.е. буквально «нисходить, опускаться», и уже
в римском праве было принято рисовать генеа"
логическое дерево растущим сверху вниз… Что
древо жизни растет не сверху вниз, а снизу
вверх — это, до Дарвина, ускользало от внима"
ния людей.
К. Лоренц

Мысль о том, что общество и природа способны необратимо

развиваться от менее совершенных к более совершенным со
стояниям, — исключительное достояние Нового времени. От
дельные фрагменты из работ Гераклита, Демокрита, Эпикура,
Анаксагора, Эмпедокла или Лукреция подчас представляют
ся античными прецедентами эволюционного мировоззрения
[Edelstein L., 1967], [Михаленко Ю.П., 1984]. Но при более
полном прочтении выясняется: почти никто из древних мыс
лителей даже не пытался создать скольконибудь цельную

54
концепцию необратимой поступательной эволюции. А удиви
тельные аналоги диалектического учения (у Гераклита), тео
рии естественного отбора (у Эмпедокла), теории социально
го прогресса (у Лукреция) и т.д. сочетаются с указаниями на
неизбежность обратных фаз деградации или на грядущее раз
рушение земли и неба.
Дело в том, что образ кумулятивного развития сопряжен
со специфическим переживанием времени, которое не свой
ственно ни древности, ни Средневековью, ни даже Возрож
дению. Этнографы знают, как трудно объяснить первобытно
му человеку, что такое будущее и почему, например, лучше
закопать зерно в землю, чем сразу его съесть. Зато дикарь лег
че, чем европеец, поймет теорию относительности, для этого
не надо придумывать словесный кентавр «пространствовре
мя» и доказывать, что оно не существует помимо событий.
Такие посылы заложены в его синкретическом мышлении и
языке, а превращение пространственного объема во времен
ной отрезок и наоборот — трюк вполне обычный для мифа
[Юревич В.А., 2000].
Четкие временные категории отсутствовали даже в глагольных
системах ряда древних городовгосударств [Вассоевич А.Л., 1995].
Но и наличие таковых не меняло сути дела решающим обра
зом. Так, у греков «время лишено гомогенности и историчес
кой последовательности и, подобно пространству, не стало еще
абстракцией. Мир воспринимается и переживается древними
греками не в категориях изменения и развития, а как пребыва
ние в покое или вращение в великом кругу. События, происхо
дящие в мире, не уникальны: сменяющие одна другую эпохи
повторяются, и некогда существовавшие люди и события вновь
возвращаются по истечении «великого года» — пифагорейской
эры» [Гуревич А.Я., 1984, с.48]. Отсюда принципиальный аис
торизм античной философии, на которую обращал внимание
А.Ф. Лосев [Беседа…, 1984].
Конкуренцию циклическому хроноощущению античности
и более древних эпох составлял образ нисходящего движения с
золотым веком в ретроспективе. Сходный в принципе утопи
ческий идеал старины свойствен почти всем древним народам
[Семушкин А.В., 1985], равно как и идея циклизма, хотя неко
торые из современных античности восточных космологий от
личаются невероятной протяженностью временных циклов.
Так, по свидетельству АльБируни [Бируни А.Р., 1963], индий
ские философы выделяли нарастающие круги времени — от

55
«человеческих суток», которые одни только известны «массам
народа», и далее до «суток Шивы». Бируни подсчитал, что мак
симальный цикл выражается 56значным числом «кальп», а
каждая кальпа — 10значным числом лет. Однако, судя по все
му, индийцы не утруждали себя столь сложными расчетами,
главным для них было наличие обратимых циклов.
Позднеримские историки более восприимчивы к линейно
му течению времени, что в значительной мере связано с влия
нием христианской идеологии, которая, в свою очередь, унас
ледовала эту парадигму от иудаизма. У иудеев такие образы то
ли имели оригинальное происхождение, то ли были заимство
ваны у Заратуштры. Вероятно, великий перс, первый пророк
Осевого времени, провозвестник индивидуального человечес
кого выбора и личной ответственности, стал вместе с тем и пер
вым мыслителем, «начертавшим» в своем воображении (и уче
нии) восходящую линию развития к окончательной победе Бога
над Дьяволом [Берзин Э.О., 1985]. В этом смысле, с большим
количеством оговорок, его можно было бы назвать предтечей
идеи прогресса.
Христианское время в миропонимании средневекового ев
ропейца стало линейным и необратимым, но лишь в очень ог
раниченном смысле. Приписание человеческой истории опор
ных точек (сотворение мира — первородный грех — изгнание
из рая — великий потоп — пришествие и смерть Христа — воз
вращение Мессии и страшный суд) «распрямляет» временной
цикл, однако «при всей своей “векторности” время в христи
анстве не избавилось от циклизма; коренным образом изме
нилось лишь его понимание. В самом деле, поскольку время
было отделено от вечности, то при рассмотрении земной исто
рии оно предстает перед человеком в виде линейной последо
вательности, — но та же земная история, взятая в целом, в рам
ках, образуемых сотворением мира и концом его, представляет
собой завершенный цикл: человек и мир возвращаются к твор
цу, время возвращается в вечность» [Гуревич А.Я., 1984, с.21].
Наконец, оптимизм Возрождения также ориентирован не на
движение вперед, а на возврат к прошлому — от тысячелетней
тьмы к светлому миру античности. Причем циклизм попрежне
му выступает на фоне убеждения в стационарности мироздания,
и не случайно впоследствии Г. Галилей «противопоставил» арис
тотелевскому тезису об абсолютной неизменности неба тезис об
абсолютной неизменности земной природы.
Но в эпоху Возрождения уже формиросвалось представле

56
ние о безотносительном (к конкретной человеческой деятель
ности) течении времени, что многие исследователи связыва
ют с развитием городов, становлением нового стиля и ритма
жизни, с новыми экономическими реалиями. Переход от
«библейского времени» к «времени купцов» (по выражению Ж.
Ле Гоффа [1992]) был, конечно, полон противоречий. Новое
ощущение и представление о времени причудливо сочетались с
библейской эсхатологией, а любые догадки о поступательном
движении истории пробивали себе дорогу в противоборстве с
общепринятыми убеждениями в неизменности или неуклон
ной деградации мироздания.
Предвестником эволюционного мироощущения стала нео
бычайная по дерзости идея Дж. Манетти, которая упоминалась
в разделе 1.1. Напомню, выдающийся итальянский гуманист
уже в XV веке осмелился заявить, что, благодаря исключитель
ной остроте ума, «мир и его красоты, созданные всемогущим
Богом, … были сделаны ими /людьми/ значительно более пре
красными и изящными и с гораздо большим вкусом» (цит. по
[Средневековая…, 1994, с.63]). Это послужило началом пере
ворота в философскоисторическом мышлении, хотя еще ука
зания Ф. Бэкона и Р. Декарта на возможность приобретать но
вые знания, вместо того чтобы оглядываться на древних,
выглядели чрезвычайно смелыми. В XVII — XVIII веках про
грессисты противопоставляли свои теории «ложной филосо
фии», сторонники которой «беспрестанно жаловались на упа
док просвещения, когда оно прогрессировало» [Кондорсэ Ж.А.,
1936, с.183]. Не удивительно, что в каждой конкретной облас
ти знания исходное истолкование фактических свидетельств
эволюции носило пессимистический характер.
Так, когда в начале XVIII века иезуит Ж. Лафито усмотрел в
общественном строе первобытных народов низшую ступень,
через которую прошло все человечество, его предположение
стало антитезой преобладавшему убеждению, что дикари суть
выродившиеся потомки цивилизованных людей. Отсюда сле
довало, что дикое состояние — перспектива ныне цивилизо
ванных народов, движущихся по нисходящей от ушедшего зо
лотого века.
Этот спор между этнографами продолжался не менее двух
веков, несмотря на самые убедительные данные археологии.
Спустя сто лет после Лафито выдающийся английский геолог
Ч. Лайель саркастически писал, что если бы теория вырожде
ния была достоверна, то «вместо грубейшей глиняной посуды

57
или кремневых орудий… мы находили бы теперь скульптурные
формы, превосходящие по красоте классические произведения
Фидия и Праксителя. Мы находили бы погребенные сети же
лезных дорог и электрического телеграфа, из которых лучшие
инженеры нашего времени могли бы почерпнуть драгоценные
указания. Мы находили бы астрономические инструменты и
микроскопы более совершенного устройства, чем те, какие из
вестны в Европе. Мы обнаружили бы и другие указания на та
кое совершенство в искусствах и науках, какого еще не видел
XIX век. Мы нашли бы, что торжество гения и изобретатель
ности было еще более блестящим в те времена, когда образо
вывались отложения, относимые теперь к бронзовому и желез
ному векам. Напрасно напрягали бы мы свое воображение,
чтобы угадать возможное употребление и значение находок, до
шедших до нас от того периода: это могли бы быть машины для
передвижения по воздуху, для исследования глубины океана,
для решения арифметических задач, идущих дальше потребно
стей или даже понимания нынешних математиков» (цит. по
[Тэйлор Э., 1939, с.3435]).
Приведя эту длинную и яркую цитату (удивительное пред
восхищение технических достижений ХХ века!), Э. Тэйлор по
святил еще немало страниц своей книги, написанной во вто
рой половине XIX века, полемике с «общераспространенной
теорией вырождения». При этом автор привел массу аргумен
тов из области этнографии, археологии и даже психологии, но
счел их все же недостаточными для окончательного решения
спора.
Сходным образом развивались события и в науке о живом.
Первые же несомненные свидетельства существования в пре
жних геологических эпохах отсутствующих ныне видов были
истолкованы основателем палеонтологии Ж. Кювье как до
казательство уменьшающегося многообразия фауны. Соглас
но его теории, обитатели тех или иных регионов Земли поги
бали в силу периодических катаклизмов, уступая место
популяциям, которые выживали в других регионах. Часто при
писываемая Кювье идея «творения» новых видов в действи
тельности представляет собой позднейшее наслоение, при
внесенное в теорию катастроф учениками для согласования
ее с раскрывшимися впоследствии данными об отсутствии в
отдаленных эпохах современных видов (изменчивость видов
теорией Кювье отрицалась категорически). Иначе говоря, в
биологии, как прежде в антропологии и социологии, факти

58
ческое обоснование идеи эволюции опиралось на представ
ление о деградации*.
Еще отчетливее подобная последовательность обозначилась
в неорганическом естествознании. Впервые эволюционные
представления (не считая гораздо более локальной и все же до
статочно курьезной для своего времени гипотезы Канта — Лап
ласа) проникли в физику с открытием второго начала термо
динамики. Конечно, вывод о преобладании разрушительных
процессов в эволюции Вселенной и ее грядущей тепловой смер
ти вытекал из этого открытия с логической неизбежностью, и
физический пессимизм, в отличие от биологического или со
циального, выглядел самоочевидным. Однако при сопоставле
нии с ситуациями, сложившимися ранее в науках о живой при
роде и обществе (в том числе гносеологии и этике), история
становления эволюционной идеи в физике также симптоматич
на. Приведу для сравнения две выдержки из работ убежденных
сторонников теории тепловой смерти А. Эддингтона и Дж.
Джинса. «Прослеживая время в прошлое, мы находим все боль
шую и большую организацию в мире. Если мы не остановимся
раньше, то дойдем до такого момента, когда материя и энергия
имели в мире максимум возможной организации» (Эддингтон);
«…для вселенной, так же как и для смертных, единственно воз
можная жизнь заключается в движении к могиле» (Джинс) (цит.
по [Мелюхин С.Т., 1958, с.29]).
Как видим, физическая теория тепловой смерти, биологи
ческая теория катастроф, социальная теория вырождения и т.д.
описывают в разных терминах аналогичную картину: в про
шлом максимальное многообразие, организация, изобилие, со
вершенная мораль и мудрость, а в будущем — упадок, дикость,
разложение, однообразие, хаос… Однако парадоксальное об
стоятельство состоит в том, что «создатель научной теории не
изменности видов Кювье может быть с полным правом назван
одним из творцов эволюционной теории» [Берг Р.Л., Ляпунов
А.А., 1968, с.6]. Действительно, настаивая на невозможности
изменения каждого отдельного вида, он неопровержимо дока
зал изменение общего состава биосферы, т.е. ее нестационар

*
Аналогично этому в моделях онтогенеза еще в прошлом веке утвердилась и до сих
пор сохраняет влияние «энтропийная» теория А. Вейсмана. Суть ее различных ва
риаций в том, что будущий организм с первых же дроблений яйцеклетки неуклон
но движется к равновесию (смерти) и к моменту рождения подходит уже значи
тельно состарившимся. В подобных концепциях «собственно развитие как процесс,
противостоящий старению…, игнорируется» [Аршавский И.А., 1986, с.96].

59
ность. С еще большим основанием к числу творцов эволюцио
низма можно отнести Р. Клаузиуса, автора теории тепловой
смерти, поскольку идеи деградации и в физике, и в биологии
(и в гуманитарных дисциплинах, хотя здесь дело обстоит слож
нее) заострены против убеждения в фундаментальной неизмен
ности природы.
После выдающихся достижений физики и астрономии XVII
века и вплоть до открытия Клаузиуса (1865 год) такое убежде
ние в отношении физической природы по большому счету во
обще не допускало серьезных альтернатив. В биологии же си
туация была не столь однозначной.
«Существует столько видов, сколько их произвело совер
шеннейшее существо», причем каждый из них «сотворен та
ким, каким мы его знаем» — эти утверждения основополож
ника биологической систематики К. Линнея (цит. по [Лункевич
В.В., 1960, с.81]) выражают наиболее ригористический вари
ант консервативного миропонимания. Насколько оно носило
всеобъемлющий характер, можно судить по предложенной
Линнеем классификации человеческих рас, где в число неиз
менных признаков включены не только темперамент и харак
тер, но и особенности общественного устройства и даже тип
одежды и украшений*.
Утонченный вариант консервативной картины мира пред
ставляли собой эволюционные концепции преформистского
плана, тесно связанные с учением Г. Лейбница. Последнее
предполагало развертывание внутреннего, изначально зало
женного содержания каждой монады и в принципе исключало
формирование подлинно новых качеств в процессе развития.
Хотя сам Лейбниц и его сторонники в биологии признавали фи
логенетическое совершенствование видов и в отдельных слу
чаях даже ограниченное влияние среды, в целом их взгляды
носили вполне сознательный консервативноциклический ха
рактер. Исключая, вслед за Лейбницем, качественное разви

*
Так, американец (индеец) — «холерик, упорен, самодоволен, свободолюбив;
покрыт татуировкой; управляется обычаями». Европеец — «сангвиник, подвиж
ный, остроумный, изобретательный; покрыт плотно прилегающим платьем; уп
равляется законами». Азиат — «меланхолик, упрямый, жестокий, скупой, любя
щий роскошь; носит широкие платья; управляется верованиями». Африканец —
«флегматик, ленивый и равнодушный; мажется жиром; управляется произволом».
В.К. Никольский, приведя эту таблицу в предисловии к книге Э. Тэйлора [1939,
с.XI], подчеркивает, что «она в XVIII веке представляла собой квинтэссенцию
антропологических знаний».

60
тие в природе, биологи представляли эволюцию как последо
вательное развертывание и свертывание множества неуничто
жимых «вложенных зародышей» согласно «единому плану тво
рения».
Свое философское завершение такой способ мышления
получил в системе Гегеля, у которого диалектические законы
реализуют «развитие» в этимологическом значении термина —
развертывание изначально заложенной конечной идеи, при
чем это касается исключительно социальной истории. Пренеб
режительное отрицание качественных изменений в природе
было созвучно взглядам большинства естествоиспытателей
начала XIX века, хотя на их фоне уже «повсюду зарождались
гениальные догадки, предвосхищавшие позднейшую теорию
развития» [Энгельс Ф., т.21, с.287].
Действительно, естественнонаучные представления даже в
XVIII веке не исчерпывались консервативными и преформис
тскими подходами. Одновременно с Линнеем работал Ж. Бюф
фон, которого некоторые историки считают основоположни
ком биологического эволюционизма, поскольку он, будучи
последователем Лейбница, наиболее активно разрабатывал ча
стные замечания философа об изменчивости видов и ясно вы
разил мысль о борьбе за существование [Osborn H.F., 1929].
Несколько позже Э. Дарвин (дед Ч. Дарвина) высказал ориги
нальную идею наследования приобретенных признаков, а Ж.
Ламарк — самый последовательный и бескомпромиссный эво
люционист додарвиновской эпохи — настолько уверовал в нее,
что решился вообще отрицать реальность видов.
Известно, насколько резкую и во многом оправданную оп
позицию вызвала эта первая целостная концепция прогрессив
ной эволюции, однако эволюционную идею продолжали про
пагандировать младшие современники Ламарка — И.В. Гете,
П. Кабанис, Ж. СентИлер и другие. Наконец, убедительные
эмпирические доказательства нестационарности биосферы,
как уже отмечалось, были получены на рубеже XVIII и XIX ве
ков Кювье (оставшимся до конца жизни яростным противни
ком любого предположения об изменчивости органических
форм), его учениками, а также Лайелем и другими геологами и
палеонтологами.
Приходилось все далее отодвигать в прошлое срок существо
вания Земли. В XVII веке один ирландский архиепископ вы
числил дату возникновения мира: 9 часов утра 26 октября 4004
года до р. Х. — и эта дата воспроизводилась в англоязычных

61
изданиях Библии. В 1778 году Бюффон поразил воображение
современников, заявив, что Вселенная возникла 75 тысяч лет
назад, а Лайель писал уже о миллионах лет геологической ис
тории. Все это болезненно диссонировало с церковным уче
нием, побуждая клерикалов либо предавать науку анафеме,
либо прибегать к забавным выкрутасам для согласования фак
тических данных с Библией. Например: Бог, создавая мир, на
рочно закопал в землю костные останки несуществующих жи
вотных, которые теперь и обнаруживаются учеными…
Последним или, по меньшей мере, предпоследним этажом
в здании биологического эволюционизма казалась дарвиновс
кая теория происхождения видов путем естественного отбора.
За научными дискуссиями по частным вопросам и идеологи
ческими спорами никто из современников Ч. Дарвина не за
метил главного недостатка теории. Ламаркистская идея о вы
живании самых крупных и сильных особей легко опровергалась
фактами, а компромисс, построенный на заимствованной у Г.
Спенсера категории «наиболее приспособленный» (the fittest)
создавал порочный круг, поскольку условием выживания
объявлялась приспособленность, а критерием приспособлен
ности — выживание. Вдохновляющий образ необратимого раз
вития от простого к сложному и от худшего к лучшему овладел
умами европейцев, находя все новые подтверждения в специ
альных науках и воплощаясь в доктрины О. Конта, Г. Спенсе
ра, К. Маркса и других философов XIX века.
Сравнивая три модели времени, выработанные традиционной
культурой (замкнутая окружность, горизонтальная и наклонная
линии), с моделью прогрессивного развития (восходящая линия
или спираль), отметим решающее различие между ними.
Все традиционные модели располагают Божество (божества)
в функциях демиурга, эталона, контролера, адресата (собесед
ника) и смыслообразующего центра (оправдание бытия) у ос
нования времени, организуя соответственно мышление и жиз
недеятельность человека. К тотемическим предкам обращается
в песне индеец аше, повествуя об охотничьих успехах и неуда
чах. Перед богами отчитывались императоры раннего желез
ного века, велевшие высекать на камне хвастливые сведения о
своих «подвигах» (количестве убитых врагов, сожженных и раз
рушенных городов). И мотивация средневековых монаховле
тописцев — не столько информирование будущих поколений,
сколько беседа с Господом.
Проникнутые культом предков, традиционные общества

62
остаются по преимуществу «постфигуративными» (в термино
логии М. Мид [1988]), т.е. ориентирующими на воспроизвод
ство поведенческих и мыслительных стереотипов. Проблема
«отцов и детей» актуализуется лишь в отдельные переломные
периоды, но в целом, на длительных исторических отрезках,
безусловная доблесть состоит в том, чтобы следовать освящен
ным традициям и авторитетам.
Историки культуры (Ф. Арьес и др.) отмечают, что в Сред
ние века детства как социальной и психологической проблемы
еще не существовало. Дети носили ту же одежду, что и взрос
лые, только меньшего размера, играли в те же игры и, главное,
выполняли ту же работу (иногда используя уменьшенные ко
пии «взрослых» орудий). Только в XVII веке произошло «от
крытие детства»: ребенок из недоразвитого человека стал пре
вращаться в актуально и потенциально другого, и не просто
другого, а носителя лучшего будущего.
Исследователи связывают этот мировоззренческий перелом
с протестантизмом и контрреформацией, которые, в свою оче
редь, послужили «защитой от пессимизма и безнадежности,
свойственных позднему Средневековью» [Каплан А.Б., 1991,
с.45]. Французский историк Ж. Делюмо добавляет, что прогрес
систское мировоззрение, как и протестантизм, стало психоло
гической компенсацией скрытых страхов. Люди поверили, что
наступят лучшие времена, и это способствовало преодолению
катастрофического мироощущения (см. [Беликова Т., 1998]).
Наконец, само это мироощущение (реакцией на которое стала
вера в прогресс) было обусловлено затянувшимся социально
экологическим кризисом сельскохозяйственной цивилизации
(см. разделы 2.6, 2.7).
Стержнем психологического переворота в мировоззрении
европейцев Нового времени стало перемещение Божества из
прошлого в будущее: образ сакрального Потомка вытеснил из
сознания образ сакрального Предка, вобрав в себя все его фун
кции, вплоть до функции демиурга*. Постфигуративные моти
вации в культуре быстро замещались ко и префигуративны
ми — ориентацией на творчество и новизну. Референтной

*
Будущее в качестве демиурга, на первый взгляд, кажется немыслимым пара
доксом. Тем не менее телеологические сюжеты в философии и социологии («де
терминация будущим», «физиология человека как ключ к физиологии обезья
ны»), а также в новейшем естествознании («сильный вариант» антропного
космологического принципа, образ «суператтрактора» в некоторых синергети
ческих моделях), логически завершают тенденцию к сакрализации будущего.

63
группой (эталоном), арбитром в спорах и смыслообразующим
адресатом деятельности сделались воображаемые потомки и те
из современников (в юности — сверстников), которые казались
более «продвинутыми», похожими на людей будущего — носи
телей абсолютного знания и высшей морали. Только в этом
дискурсе мыслимы высказывания типа: «история меня оправ
дает», «время расставит все по своим местам», «будущие поко
ления оценят (не простят)», — выражающие мотивационный
компас жизненных смыслов и социальной активности.
Итак, после XVII века Богпредок уступал место Богупо
томку, а после Дарвина генеалогическое дерево развернулось
корнями вниз и ветвями потянулось к Солнцу. Юность сдела
лась «всегда права». В очередной раз воплотилась в жизнь от
крытая Б.Ф. Поршневым [1974] формула «переворачивание
перевернутого»: животные инстинктивно ориентированы на
приоритет потомства, первобытные люди повернулись лицом
к предкам, а к потомкам спиной, и только в Новое время по
томки стали доминирующей ценностью.
О том, какое социальное значение имел этот переворот,
можно судить по следующему наблюдению историков. В Ки
тае все технологические и экономические предпосылки для
промышленной революции сложились уже к XIV веку, на че
тыре с половиной столетия раньше, чем в Англии [Stunkel K.R.,
1990], [Lin Yufu J., 1995]. Недоставало двух факторов — одно
го, так сказать, объективноотрицательного и одного субъек
тивноположительного.
Китай, в отличие от Европы, не столкнулся с тяжелым эколо
гическим кризисом позднего Средневековья, и в его духовной
культуре не сформировалась идея прогресса. Китайцы не воспри
нимали технические открытия как движение к новым горизон
там, уподобляющее человека Богу. Не было ощущения перехода
от тьмы к свету и сакрализованного понятия «революция». Эпо
хи творческого взлета и застоя рассматривались китайцами как
части неизбежного цикла истории, на всем протяжении которой
господствующими ценностями оставались не новшества и не
предпринимательский успех, а стабильность моральных устоев,
властных отношений и ритуалов [Ионов И.Н., 2001].
Сказанное не означает, что у европейцев образ восходящей
линии (спирали) полностью вытеснил или сможет когдалибо
вытеснить исконные архетипы. Здесь уместно выделить две
стороны вопроса, которые будут подробнее раскрыты в даль
нейшем.

64
 С одной стороны, Новое время решительно изменило куль
турный и интеллектуальный фон. Уже во второй половине XIX
века не столько эволюционисты доказывали правомочность
своих идей, сколько их оппоненты встраивались в дискурс эво
люционной картины мира и, развенчивая ее, апеллировали к
арбитражу будущих поколений. С другой стороны, самые го
рячие энтузиасты прогрессистского мировоззрения в подавля
ющем большинстве случаев были вынуждены скрепя сердце
признать, что восходящая линия рано или поздно упрется в
объективные пределы и сменится нисходящей. Иначе говоря,
эволюционная картина мира снова и снова увязает в цикли
ческом архетипе.
ХХ век получил в наследство от XIX века более или менее
последовательную картину социальной и биологической эво
люции и вместе с тем — ощутимое противоречие между ней и
физическим знанием (термодинамикой). «Клаузиус и Дарвин
не могут быть оба правы» — это замечание Р. Кэллуа (цит. по
[Пригожин И., 1985, с.99]) выражает суть недоумения, дов
левшего над теоретической наукой ХХ века. Релятивистская
космология, а также целый ряд естественнонаучных и меж
дисциплинарных моделей сформировали предпосылки для
универсализации эволюционной картины мира. Но это уже
происходило на фоне усиливающихся сомнений в ее досто
верности…

65
 2.2. Ýâîëþöèîííàÿ èäåÿ â ñîöèîëîãèè
è àíòðîïîëîãèè ÕÕ âåêà
Я думаю — ученые наврали, —
Прокол у них в теории, порез:
Развитие идет не по спирали,
А вкривь и вкось, вразнос, наперерез.
В.С. Высоцкий

Сама идея прогресса названа детской иллюзией,

вместо него проповедуется «реализм», новое сло"
во для окончательной потери веры в человека.
Э. Фромм

Изучая историкокультурную динамику представлений о че

ловеке, его месте в мире, о прошлом и будущем, я то и дело лов
лю себя на зависти к европейцам конца XIX — начала XX веков.
Это время расцвета прогрессистской идеологии, которая
пропитала своим дурманящим запахом интеллектуальную ат
мосферу эпохи. Научная (читай: «истинная») картина мира
была близка к завершению, открытие стройных и ясных зако
нов природы демонстрировало могущество человеческого
мышления. Человек навсегда освобождался от диктата выду
манных богов, своевольных царей и наивных предрассудков.
Темное прошлое виделось вереницей заблуждений и несчас
тий, а светлое будущее — безоблачным царством Разума. Вез
де — в науке, в экономике, в политике — требовалось только
последнее решающее усилие, чтобы достроить до конца зда
ние истины, счастья и справедливости, и совершить это уси
лие, о котором будут с благодарностью вспоминать потомки,
суждено ныне живущим поколениям.
В научной, мемуарной и художественной литературе посто
янно встречаем свидетельства готовности к героическому под
вигу. Радикальная молодежь сделала вожделенной самое смерть
во имя грядущего. О том, какое это счастье, говорят на париж
ских баррикадах персонажи В. Гюго и русские поэтыреволю
ционеры (см. [Могильнер М.Б., 1994]). Но оптимистическое
видение будущего захватило и людей весьма далеких от рево
люционного радикализма. По рассказам, мой старый, полугра
мотный и глубоко провинциальный прадед, поднимая стакан
вина, часто повторял: «Живите, дети, но не так, как мы!» Ду
маю, от своего деда он ничего подобного услышать не мог…
«Передовые» интеллектуалы знали, конечно, о писаниях «рет

66
роградных» философов, вроде Ж. де Местра или Ф. Ницше, но
относились к ним как к архаическим пережиткам. Расчеты же
Т. Мальтуса, проведенные в стиле рациональной науки и пред
рекавшие исчерпание возможностей роста, соответствующие
предупреждения Дж. Милля и т.д. третировали как досадное
недоразумение.
Унаследованные архетипы времени, в противоборстве с кото
рыми формировалась идеология прогресса, были вытеснены на
периферию общественного сознания и, казалось, скоро должны
кануть в Лету. Между тем они постепенно обогащались новым
содержанием и аргументацией, чтобы в последующем, на волне
массовых разочарований, вновь составить эффективную концеп
туальную альтернативу модели поступательного развития*.
Вот как описывает мировоззренческую коллизию второй
четверти века П.А. Сорокин [1991]. «Волна смерти, зверства и
невежества, захлестнувшая мир в ХХ цивилизованном, как счи
талось, столетии, полностью противоречила всем «сладеньким»
теориям прогрессивной эволюции человека от невежества к
науке и мудрости, от звероподобного состояния к благородству
нравов, от варварства к цивилизации, от «теологической» к «по
зитивной» стадии развития общества, от тирании к свободе, от
нищеты и болезней к неограниченному процветанию и здоро
вью, от уродства к красоте, от человека — худшего из зверей к
сверхчеловекуполубогу» (с.167).
К тому времени уже успела оформиться оригинальная тео
ретическая оппозиция прогрессизму, и истоки ее находятся как
раз на родине Сорокина. Поражение в 1825 году декабристов,
ратовавших за ускоренное развитие России по европейскому
образцу, оставило идейный вакуум, который стал заполняться
славянофильскими умонастроениями. Их лейтмотив состоял
в том, что западная культура исчерпала свой потенциал и обре
чена на угасание, а роль ведущей державы в будущем перейдет
к набирающей силу России. Юный гений М.Ю. Лермонтов
[1969, с.262] писал в 1836 году: «Не так ли ты, о европейский
мир, /Когдато пламенных мечтателей кумир, /К могиле кло
нишься бесславной головою, /Измученный в борьбе сомнений

*
Становление национальных мифологий в XIX — XX веках обогатило набор
архетипов еще одной моделью, которая не имеет глобального содержания и
поэтому не играет существенной роли в нашем исследовании. Это химеричес
кий сплав образов могучего предка, могучего потомка и хилого, переживающе
го упадок современника [Розин М.В., 1995]. Идеологически модель выражает
ся тезисами о возрождении былого величия (той или иной) нации.

67
и страстей, /Без веры, без надежд…» Другой замечательный
поэт, Ф.И. Тютчев, больше известный своим современникам
как дипломат и политолог, доказывал, что западноевропейс
кие государства, обескровив друг друга в войнах, превратятся в
губернии восходящей Российской империи.
По существу атака на евроцентризм обернулась отторжени
ем идеи исторического прогресса, которая уступила место од
ному из реанимированных архетипов — образу истории как
последовательности замкнутых циклов рождения, расцвета и
угасания культур. Систематическое выражение эта мировоз
зренческая установка получила в работах Н.Я. Данилевского
[1991], утверждавшего, что никогда не было и не будет таких
глобальных событий, которые могли бы служить вехами обще
человеческой истории, а потому и сама такая история — не бо
лее чем фикция, произвольное отождествление судьбы «герма
нороманского племени» с судьбами всего человечества.
Русский социолог стал одним из инициаторов подхода, на
званного впоследствии цивилизационным. «Человечество, —
писал яркий выразитель данного подхода О. Шпенглер [1983,
с.151], — это зоологическое понятие или пустое слово. Я вижу
настоящий спектакль множества мощных культур… имеющих
каждая собственную идею, собственные страсти, собственную
жизнь, волнения, чувствования, собственную смерть». Откры
тие циклических феноменов и исторических катастроф произ
вело сильное впечатление на ученых, которые, избавляясь от
«линейного наваждения» (П.К. Сорокин), поголовно увлеклись
замкнутыми циклами, ритмами, фазами и периодами: в исто
рии, политике, экономике, искусстве, моде…
В США с решительной критикой эволюционных теорий вы
ступил крупный антрополог Ф. Боас, поставивший акцент на
уникальности каждого культурного явления и считавший непоз
волительным их сопоставление в рамках какихлибо внешних
схем. Боасовская парадигма, называемая часто культурным ре
лятивизмом или историческим партикуляризмом, доминирова
ла в англоамериканской литературе первых десятилетий ХХ
века. Только в 30е годы В.Г. Чайлд, поддержанный затем (в 40
е годы) Л. Уайтом, Дж. Стюартом и их учениками, дал импульс
новой волне увлечения эволюционизмом. В 5060е годы на греб
не этой волны приобрели популярность работы по социальной
эволюции М. Харриса, Р. Карнейро, других антропологов, а так
же социологов Т. Парсонса и Г. Ленски.
Но в 70е годы обострение экологических и энергетических

68
проблем вновь стимулировало всплеск антиэволюционных на
строений. Подкрепленные расчетами, выполненными по маль
тузианским рецептам первыми авторами Римского клуба, они
оказались созвучны сходным веяниям в биологии. Акцент на
очевидных слабостях классического дарвинизма, на противоре
чиях между эволюционными представлениями и законами тер
модинамики и, главное, утвердившаяся в общественном созна
нии мода на иррационализм превратили рассуждения о
«прогрессе» или «поступательном развитии» в признак дурного
тона. Еще ранее статьи на эту тему стали исключаться из слова
рей и энциклопедий, а теперь в некоторых штатах США из
школьных программ были изъяты и упоминания о биологичес
кой эволюции. Если в Х1Х — начале ХХ веков оппоненты соци
ального эволюционизма предпочитали циклический и статичес
кий архетипы, то на сей раз приоритет был отдан третьему —
историческая тенденция виделась как скатывание по наклон
ной плоскости к предуготованному (законами природы) концу.
Предвестником этого направления мысли еще в 30е годы
был Л. Винарски, сформулировавший «закон социальной энт
ропии». Он утверждал, что социокультурное выравнивание
классов, каст, сословий, рас и индивидов выражает закономер
ное стремление системы к равновесию, итогом которого и ста
нет коммунизм — неизбежная тепловая смерть общества [Ис
тория…, 1979].
Но интерес к эволюционной проблематике полностью не
угас. Успехи релятивистской космологии, изучающей становле
ние Метагалактики, новые концепции происхождения жизни и
развития биосферы, археологические находки, касающиеся ан
тропогенеза, открытие общих механизмов самоорганизации (си
нергетика, неравновесная термодинамика) — все это не могло
обойти влиянием общественную науку.
В 8090е годы опубликованы «волновая» теория историчес
кого развития Ал. Тоффлера [Toffler Al., 1980], блестящая мо
нография эмигрировавшего в США из Европы философа Э.
Янча [Jantsch E., 1980], посвященная И. Пригожину и тракту
ющая историю общества как продолжение универсальных не
гэнтропийных процессов, и еще целый ряд трудов по этой про
блематике ([Naroll R., 1983], [Kurian G.T., 1984], [Sanderson S.K.,
1990], [Hays D.G., 1993] и др.). В США и в Англии стали выхо
дить периодические издания, посвященные ретроспективе и
перспективе социальной эволюции (например, «Journal of Social
and Evolutionary Systems», «Free Inquiry» и др.). А работа истори

69
ка Э. Джонса [Jones E.L., 1989] меня просто удивила. Он на
столько привержен идее прогресса, что даже объявляет стрем
ление к нему отличительной характеристикой человечества как
биологического вида. Вот и говорите после этого, будто рас
суждения о прогрессе — удел «советских философов»…
На рубеже веков в англоязычных странах отношение к эво
люционным моделям остается весьма неоднозначным, подчас
полярным. Любопытны результаты опроса среди членов тео
ретической секции Американской социологической ассоциа
ции, о которых рассказал на одном международном симпозиу
ме (1998 год) С. Сандерсон. 3% ответили, что имеющиеся
теории социальной эволюции достоверны по существу и не зас
луживают обрушившейся на них критики; 38% сочли эволю
ционные представления в целом порочными и отжившими свой
век; по мнению 47% опрошенных, они в принципе плодотвор
ны, но требуют существенной коррекции.
В «континентальной» Западной Европе отношение ученых
к эволюционным теориям также весьма противоречиво. Здесь
на протяжении ХХ века конкуренция между монадными
(шпенглерианскими) и стадиальными (неомарксистскими, а
также восходящими к М. Веберу и К. Ясперсу) моделями исто
рии, между «историками», ориентированными на конкретику,
и «социологами», ищущими глобальных обобщений, между мо
дернистской и постмодернистской парадигмами отягощена
пережитыми мировыми войнами, тоталитарными режимами и
разочарованиями в человеческом разуме. Дискуссии о стади
альности или цикличности исторического процесса приобре
ли популярность также среди ученых Латинской Америки и
Японии [Ионов И.Н., 1999]. Наконец, здесь уместно повто
рить, что в 90х годах на обширном культурном пространстве
от Австралии до Голландии усилился интерес к исследованию
Универсальной (Большой) истории — истории общества в
контексте эволюции биосферы и Вселенной ([Christian D.,
1991], [Spier F., 1997] и др.).
Следует добавить, что у западноевропейских и российских
обществоведов более заметный отклик, чем у американцев и
англичан, вызвали новейшие естественнонаучные теории са
моорганизации. Вместе с тем отношение отечественных уче
ных к эволюционному мировоззрению имело собственную ло
гику и динамику.
В начале ХХ века оригинальные теоретические аргументы
против идеи социального прогресса были выдвинуты двумя

70
очень разными мыслителями — ироничным П.А. Сорокиным
и темпераментным Н.А. Бердяевым. Первый доказывал, что это
сугубо вкусовое понятие исключает вразумительные научные
критерии [Сорокин П.А., 1913]*. Второй — что прогрессистс
кая идеология насквозь безнравственна, ибо усматривает в пре
дыдущих поколениях только средства и ступени к вершине, ли
шенные самостоятельной ценности, а неведомое поколение
счастливцев представляет «вампирами… пирующими на моги
лах предков» [Бердяев Н.А., 1990].
Но именно России довелось стать плацдармом для испыта
ния прогрессистской идеологии в ее кристаллизованной фор
ме — когда ради достижения обществом искомого состояния
всеобщей гармонии и счастья безжалостно уничтожались ус
тоявшиеся социальные и социоприродные структуры.
С победой большевиков концепция исторического восхож
дения, выпрямленная до сталинской «пятичленки», преврати
лась в официальную идеологию, которая была подкреплена
всей мощью тоталитарной власти. Отдельные критические по
ползновения против линейного прогрессизма (начиная с 60х
годов) имели место лишь в форме частичных «уточнений» и
«усовершенствований». Правда, и в обстановке официоза по
являлись содержательные гипотезы и открытия историков, ан
тропологов, психологов [Проблемы..., 1968], [Конрад Н.И.,
1974], [Поршнев Б.Ф., 1979], [Лурия А.Р., 1974], [Гуревич А.Я.,
1984], касающиеся поступательного развития общества…
Развенчание коммунистической идеологии вызвало насто
ящий бум антиэволюционизма. В начале 90х годов из зарубеж
ной и дореволюционной литературы тщательно отбирали все,
что выдержано в духе активного неприятия прогрессистской
идеи. Зарубежными кумирами отечественных ученых сделались
Мальтус, Шпенглер, ранний А. Тойнби**, а в некоторых курсах

*
Вероятно, это была интеллектуальная игра. Полвека спустя автор оценил свое
предреволюционное мировоззрение как «прогрессивное оптимистическое» и
утверждал, что придерживался тогда «концепции исторического процесса как
прогрессивных изменений» [Сорокин П.А., 1991, с.с. 60, 167]. Отсюда и после
довавшее разочарование (см. выше).
**
Тойнби того периода, когда писалось «Постижение истории» — книга, вдруг
ставшая в начале 90х своего рода Библией многих российских обществоведов, —
достаточно близок к парадигме Шпенглера. Дальнейшие исследования, как он
сообщает в письме советскому историку Н.И. Конраду, «заставили меня по
чувствовать, что структура даже прошлой человеческой истории менее “монад
на”, чем я предполагал, когда думал, что открыл действительные “монады” ис
тории в форме цивилизаций» [Письмо…, 1974, с.272].

71
русской философии остались исключительно фамилии право
славных мыслителей и славянофилов.
Я не проводил специальных опросов, но из литературы и
частных бесед складывалось впечатление, что у тех из россий
ских ученых, которые не следовали ортодоксальному марксиз
му, упоминание о поступательном развитии вызывало аллер
гию. При этом «прогресс» понимался самым банальным и, так
сказать, докритическим образом — как движение от зла к доб
ру, от несчастья к счастью, от несовершенства к совершенству.
Характерна в данном отношении небольшая, но информа
ционно насыщенная книга историка А.В. Коротаева [1997].
Автор попытался систематизировать все мыслимые факторы
социальных изменений, которые он называл эволюцией, хотя
не только не ставил вопрос о причинах их векторности, преем
ственности или направленности, но и отверг возможность та
кой постановки вопроса, поскольку она предполагала бы апел
ляцию к «прогрессу». А коль скоро однозначных критериев
добра и зла, тем более доказательств безусловного превосход
ства последующих форм социального бытия над предыдущи
ми не обнаружено, значит, рассуждение о поступательном раз
витии некорректно.
Действительно, серьезного ученого не втянуть в спор о том,
счастливее ли парижанин бушмена, лучше ли быть обезьяной,
чем инфузорией, и т.д. В истории живого вещества сравнива
ются уровни сложности биоценозов или клеточной структуры
организмов. В социальной истории можно сравнивать множе
ство объективных показателей — например, среднюю продол
жительность жизни, количество населения и проч. Можно даже
доказать, что эмоциональная жизнь более сложного общества
богаче и разнообразнее.
Но психологами накоплены данные, демонстрирующие по
разительное обстоятельство: долгосрочный баланс положитель
ных и отрицательных эмоций очень слабо зависит от внешних
условий. Поэтому надежда на то, что социальные изменения
способны сами по себе сделать людей более (или менее) счаст
ливыми, заведомо иллюзорна. Обратившись же, как предлагал
Коротаев, к субъективным оценкам, полученным через опро
сы, мы и вовсе запутаем дело: у нас уже были поводы убедиться
(см. раздел 1.1) в том, что актуальная удовлетворенность реша
ющим образом зависит от динамики потребностей и ожиданий,
а обыденные представления о прошлом подвержены разруши
тельной аберрации.

72
 Из вопросов, возникающих по прочтении этой увлекатель
ной книги, выделю один, причем самый формальный: почему,
развенчивая понятие прогресса и вообще отвергая векторность
истории, автор не ограничивается понятием изменений, а по
стоянно использует обязывающее понятие «эволюция»? Выде
ляю этот вопрос потому, что он может быть адресован многим
социологам и антропологам, размышляющим об исторических
тенденциях.
Чтобы показать, что это не более чем словесная игра, и что
бы свести ее в дальнейшем к минимуму, приведу краткую эти
мологическую справку о трех близких по значению терминах —
эволюция, развитие и прогресс.

Согласно энциклопедическим источникам, термины «эво

люция» и «инволюция» первоначально сформировались в во
енном лексиконе Франции XIV века и означали, соответствен
но, развертывание войск в боевой порядок и свертывание
боевого порядка для движения на марше. В XVIII веке Ш. Бон
не ввел термин «эволюция» в эмбриологию — биологическую
дисциплину, изучающую последовательные превращения за
родыша во взрослый организм, — и сам же распространил его
на область филогенеза (историю видов) [Kellog V., 1944]. В кон
це ХIХ века это утвердившееся понятие стало применяться так
же в сочетании с новым понятием биосферы.
Слово «развитие» в современных европейских языках —
калька с латинского evolutio, сохраняющая (ср. англ. development,
исп. desarrollo) прозрачную коннотацию с образом разверты
вающегося свертка или клубка («сколько веревочке ни виться,
конец ее виден»).
«Прогресс» — слово более древнее. Оно происходит от ла
тинского pro"gredo, progressus — продвижение, движение впе
ред — и использовалось позднеримскими авторами также в зна
чении «успех».
Заметим, последний из трех синонимичных терминов из
начально менее других телеологически окрашен. Он возник
тогда, когда идея направленности мировых событий к конеч
ной цели, по крайней мере, в мышлении средиземноморских
народов, была слабо представлена. «Движение вперед» может
ассоциироваться просто с ориентацией в пространстве (Дар
вин утверждал, что направление биологической эволюции
предполагает наличие цели не больше, чем направление вет
ра), а «успех» — с разрешением конкретной проблемы, что не

73
 столь явно предполагает наличие конечного результата, как
развертывание свернутого клубка. Но, по иронии судьбы, в
Новое время именно термин «прогресс» приобрел наиболее
выраженную сотериологическую подоплеку, став наименее
нейтральным и как следствие — труднее формализуемым.

Избегая спора о словах, я в последующем буду минимально

и лишь по мере стилистической необходимости использовать
три обозначенных понятия. Собственно вопрос состоит в том,
возможно ли в калейдоскопе исторических событий, уникаль
ных цивилизационных «монад», круговоротов, прозрений и
катастроф на достаточно больших временных интервалах про
следить какиелибо сквозные векторы изменений. Если нет, то
следует признать, что общечеловеческая история — миф и все
события прошлого и настоящего трактовать в парадигмах
Шпенглера или Боаса. Если да, то необходимо, вопервых,
выделить эти векторы, а вовторых, исследовать причины и
механизмы долгосрочной последовательности (векторности)
исторических изменений.
В последующих главах этого раздела приведены детальные
аргументы в пользу положительного ответа на этот вопрос: ис
тория векторна. Завершая же краткий обзор, отмечу, что на
стыке ХХ и XXI веков картина прошлого выглядит гораздо
более многомерной и вместе с тем запутанной, чем столетием
ранее. Одни в этой связи печалятся о кризисе исторической
науки, другие с восторгом говорят о раскрывающемся много
цветье истории. В 2000 году на представительной научной кон
ференции утверждалось: историческая наука переживает бла
гоприятнейший период, творческая фантазия историков
раскрепощена и их главный девиз в III тысячелетии — «чтобы
не было скучно!». По отчету участника конференции [Сапро
нов М.В., 2001], данный тезис, развернуто изложенный на
пленарном заседании, не вызвал возражений ни на секциях,
ни в кулуарах.
Автору этих строк уже доводилось писать о том, что в пост
неклассической парадигме истинностная гносеология уступа
ет место модельной: установка на субъектность и взаимодопол
нительность знания сопряжена с творческой атмосферой и
более терпимыми отношениями в науке, в политике и в обы
денной жизни [Назаретян А.П., 1995]. Но за пределами неко
торой меры «постмодернистский» подход, как и всякий иной,
становится саморазрушительным.

74
 Сосредоточившись исключительно на игровой стороне ра
боты («чтобы не было скучно») и превратив историю в бел
летристику, ученые утеряют инструментарий для построения
реалистических сценариев и эффективных стратегий. Опус
тевшую нишу быстро займут теологи, астрологи и прочие
люди, свято верящие в истинность своих суждений. И про
изойдет это в эпоху глобальной неустойчивости, когда ценой
за дисфункциональные модели и решения может стать… сама
история: не научная дисциплина, а четырехмиллиардолетняя
эволюция жизни на Земле.
Я думаю, что постмодернизм, оставаясь ориентиром в гно
сеологии, в онтологическом плане безнадежно устарел. Во вся
ком случае, если векторность мировой истории будет доказа
на, то, как бы мы ни относились к данному обстоятельству,
станет бессмысленным отрицать возможность иерархизации
культурных, равно как биологических или физических струк
тур. И мы увидим далее, почему отказ от культурного и проче
го релятивизма не упраздняет творческую многомерность на
учных подходов и идей, но обеспечивает организационные
рамки как для роста их разнообразия, так и для исторического
самоопределения эпохи.

75
 2.3. Òðè âåêòîðà ýâîëþöèè: ýìïèðè÷åñêèå îáîáùåíèÿ
История всегда была всемирной.
А.Б. Алаев

За последние 13000 лет преобладающей тен"

денцией в обществе оставалось вытеснение
меньших и менее сложных единиц бóльшими и
более сложными. Разумеется, это всего лишь
усредненная долгосрочная тенденция с бесчис"
ленными отступлениями: 1000 соединений на
999 распадов.
Дж. Даймонд

Организованность убивает органичность.

Н.А. Бердяев

Книга Дж. Даймонда [Diamond J., 1999], посвященная сравни

тельной истории обществ от палеолита до наших дней, стала
научным бестселлером 1999 года и, думаю, надолго завладела
вниманием обществоведов. Автор, историк и этнограф с боль
шим опытом полевых и теоретических исследований, поста
вил во главу угла вопрос о том, почему общества на разных кон
тинентах развивались неравномерно и пребывают в настоящее
время на различных исторических стадиях. При этом он уди
вительным образом игнорировал вопросы, которые, по логике
вещей, должны бы этому предшествовать: почему общества
развивались различными темпами в одном и том же направле"
нии и действительно ли дело обстоит именно так? Судя по все
му, наличие единого вектора изменений для Даймонда настоль
ко самоочевидно, что причины данного обстоятельства
обсуждаются лишь спорадически и вскользь.
Между тем, как мы видели, далеко не все коллеги Даймонда
разделяют его уверенность в наличии единых исторических
тенденций. Особенно изобилуют противники эволюционного
взгляда именно среди этнографов, которые, увлеченно рабо
тая внутри самобытных культурных миров, более других склон
ны к релятивизму и «постмодернизму» и негативно относятся
к любым попыткам эволюционной иерархизации.
Затянувшийся спор о реальности или иллюзорности обще
человеческой истории может быть переведен в новое содержа
тельное русло за счет выделения и систематизации конкретных
векторов. Если наличие хотя бы одного «сквозного» вектора
будет доказано, то придется признать единство и преемствен

76
ность истории, а чтобы дискредитировать эволюционноисто
рический подход, необходимо доказать, что таких единых век
торов не существует.
Я ни в коей мере не настаиваю на том, что выделенные ниже
параметры последовательных изменений исчерпывают их ре
альный спектр. Не исключаю и возможность дальнейшей де
тализации, как предлагает, например, А.В. Коротаев [1999]. Но
начну обсуждение конкретных векторов с принципиального
замечания.
На крупномасштабной карте малого участка поверхность
Земли не обнаруживает свойства кривизны. Чтобы их зафикси
ровать, необходимо существенно уменьшить масштаб и расши
рить обозреваемую площадь. Об этом приходится напоминать в
спорах с историками, указывающими на факты попятного дви
жения по любому из выделенных параметров. Векторность, о
которой далее пойдет речь, заметна только при очень мелком
масштабе и предельном по охвату обзоре исторических процес
сов. С укрупнением масштаба все линии неизбежно изламыва
ются, общая картина размывается и остаются лишь частные вре
менные тенденции, экстраполяция которых в прошлое или в
будущее чревата недоразумениями.
Более того, чередуя широкоугольный и телескопический
объективы, мы в каждом случае убеждаемся, что имеем дело
вообще не с линией (хотя бы и ломаной), а с ветвистым дере
вом и даже с кустом. Полвека назад каждый археолог, нашед
ший останки человекоподобного существа, претендовал на от
крытие искомой «переходной ступени» к современному
человеку. Сегодня исследователи антропогенеза уже вынужде
ны отказаться от красивого образа мраморной лестницы. Под
давлением многочисленных фактов признано, что одновремен
но существовали очень близкие виды, которые постепенно уда
лялись друг от друга, и большая часть из них, попадая в «эво
люционные тупики», не выдерживала конкуренции с более
удачливыми соперниками [Максимов Н., 1996].
С социальными организмами в истории происходило нечто
похожее [Коротаев А.В., Бондаренко Д.М., 1999], хотя судьба
составляющих их родов и индивидов не всегда была столь же
фатальна, как судьба отстававших в развитии гоминид. В совре
менном мире можно наблюдать все многообразие социальных,
хозяйственных укладов и соответствующих им культурнопси
хологических типов, от палеолита до постиндустриализма. А так
же — все формы эксплуатации исторически отставших регио

77
нов, и искренние попытки уберечь первобытные племена с их
образом жизни, и стремление фундаменталистов отторгнуть
чуждое влияние, и усилия целых стран, отдельных семей и лич
ностей прорваться в новую эпоху путем миграции, образования
и проч.
Имея в виду указанные обстоятельства, прежде всего выде
лю те векторы последовательных изменений, которые эмпи
рически прослеживаются на протяжении социальной истории
и предыстории и без особого труда могут быть выражены ко
личественно.
Рост технологической мощи. Если мускульная сила человека
оставалась в пределах одного порядка, то способность концен
трировать и целенаправленно использовать энергию увеличи
лась (от каменного топора до ядерной боеголовки) на 1213
порядков [Дружинин В.В., Конторов Д.С., 1983].
Демографический рост. Несмотря на усиливавшуюся мощь
орудий, в том числе (и даже прежде всего) боевых, и периоди
чески обострявшиеся антропогенные кризисы (см. далее), в дол
госрочном плане население Земли умножалось. Это происходи
ло настолько последовательно (хотя также с временными
отступлениями), что группой математиков разработана модель,
отражающая рост населения на протяжении миллионов лет [Ка
пица С.П. и др., 1997]. Как отмечено в разделе 1.2 со ссылкой на
расчеты тех же авторов, сегодня численность людей превышает
численность диких животных, сравнимых с человеком по раз
мерам тела и по типу питания, на 5 порядков (в 100 тыс. раз!).
Что соответственно увеличивалась плотность населения,
можно было бы и не добавлять. Но, поскольку для нас это будет
в дальнейшем особенно важно, приведу наглядный расчет. В
местах расселения охотниковсобирателейрыболовов их сред
няя численность составляла 0,5 человек на квадратную милю (1
миля — 1609 м), у ранних земледельцев — 30 человек, у более
развитых земледельцев — 117 человек, а в зонах ирригационно
го земледелия — 522 человека [Коротаев А.В., 1991].
Рост организационной сложности. Стадо ранних гоминид,
племя верхнего палеолита, племенной союз («вождество»)
неолита, городгосударство древности, империя колониаль
ной эпохи, континентальные политикоэкономические струк
туры и зачатки мирового сообщества — вехи на том пути, ко
торый Ф. Хайек [1992] обозначил как расширяющийся
порядок человеческого сотрудничества. Из социологии изве
стно, что численность группы сильно коррелирует со слож

78
ностью: крупные образования, не обеспеченные достаточно
сложной структурой, становятся неустойчивыми. Поэтому,
если в палеолите существовали только группы числом от 5 до
80 человек, то в 1500 году уже 20% людей жили в государствах,
а сегодня вне государственных систем остается мизерный про
цент людей [Diamond J., 1999]. С усложнением социальных
структур (которое, как всякое эффективное усложнение, со
пряжено с фазами «вторичного упрощения» [Сухотин А.К.,
1971] — унификацией несущих подструктур) увеличивались
масштаб группового самоопределения, количество формаль
ных и неформальных связей, богатство ролевого репертуара,
разнообразие деятельностей, образов мира и прочих индиви
дуальных особенностей.
Рост внутреннего разнообразия дополнялся ростом внешне
го, межкультурного разнообразия. Археологи и антропологи об
ращают внимание на то, что, например, культуры шелльской
эпохи в Европе, Южной Африке и Индостане технологичес
ки идентичны, тогда как культура Мустье представлена мно
жеством локальных вариаций, а культуры верхнего палеолита
в еще большей степени отличны друг от друга, чем культуры
среднего палеолита. В неолите и далее разделение труда и на
растающее внутреннее разнообразие социумов последова
тельно сокращали вероятность сходства между культурами
[Кларк Дж., 1977], [Клягин Н.В., 1987] [Лобок А.М., 1997],
[Дерягина М.А., 1999]. Иначе говоря, по мере удаления в про
шлое мы обнаруживаем все большее тождество региональных
культур1 , хотя анатомически их носители могли различаться
между собой (особенно в среднем и нижнем палеолите) силь
нее, чем современные человеческие расы.
В Новое время люди, прежде всего европейцы, стали заме
чать и осознавать наличие глобальных взаимосвязей, сами связи
углубились и расширились, и возобладала иллюзия, будто толь
ко теперь человечество превращается в систему. Но факты сви
детельствуют об ином: культура представляла собой планетар
ную систему изначально, а расхождение культур — типичный
процесс эволюционной дифференциации.
В пользу этого тезиса историкиглобалисты приводят и дру

1
Вместе с тем — что немаловажно! — снижалась чувствительность культуры к
различиям: в первобытном племени мельчайшая деталь раскраски тела вызы
вает взаимную вражду. Теперь мы называем такое социальнополитическое
мышление символическим и видим в нем пережиток древних эпох.

79
гие доводы, например, совокупность данных, доказывающих
наличие общечеловеческого праязыка, который дивергировал
в возрастающее множество национальных языков и диалектов
[Рулен М., 1991], [Мельничук А.С., 1991], [Алаев Л.Б., 1999а].
Сильным аргументом служит последовательное сжатие исто
рического времени, интервалы которого укорачиваются в гео
метрической прогрессии [Дьяконов И.М., 1994], [Яковец Ю.В.,
1997], [Капица С.П., 1999].
По всей вероятности, интенсификация процессов сопряже
на с возрастающей сложностью системных связей, но после
днее не тождественно возрастанию порядка (как полагали О.
Конт и другие социологи).
С усложнением структуры образуются новые параметры по
рядка и беспорядка, определенности и неопределенности, при
чем из теории систем следует, что их оптимальное соотноше
ние (с точки зрения эффективного функционирования) более
или менее постоянно.
И еще на один факт стоит обратить внимание, чтобы зара
нее отвести упреки в гипертрофировании современных запад
ных тенденций.
Лидерство в развитии технологий, которое a posteriori выст
раивается в единую линию, многократно переходило от одно
го региона Земли к другому. 50 тыс. лет назад оно принадлежа
ло Восточной Африке. От 40 до 25 тыс. лет назад в Австралии
впервые изобрели каменные орудия с полированным лезвием
и рукояткой (что в других регионах считается признаком нео
лита), а также судно для передвижения по воде. Передняя Азия
и Закавказье стали инициаторами неолитической революции
и, тысячелетия спустя, производства железа. В Северной Аф
рике и в Месопотамии появились гончарное дело, стеклоделие
и ткачество. Долгое время ведущим производителем техноло
гий был Китай. В первой половине II тысячелетия глобальное
значение имели производственные, военные и интеллектуаль
ные технологии арабов… Дж. Даймонд отмечает, что с 8500 года
до н. э. по 1450 год н. э. Европа оставалась наименее развитой
частью Евразии (за исключением государств античности). Толь
ко Америка никогда раньше не играла лидирующую роль, но и
эта «несправедливость» устранена в ХХ веке.
Имеются многочисленные примеры того, как технологии, а
также формы мышления и социальной организации возника
ли более или менее независимо в различных регионах, причем
это могло происходить почти одновременно или со значитель

80
ной отсрочкой. Считается, например, что города появились
самостоятельно в шести точках Старого Света и в двух точках
Америки по довольно схожим сценариям [Алаев Л.Б., 1999а].
В свою очередь, это сопровождалось совершенно новыми реа
лиями [Сайко Э.В., 1996], включая письменность, норматив
ные регламентации, дифференциацию деятельностей, расши
рение групповой идентификации, «линейное» мышление и
«книжные» религиозные учения. В религиозных текстах появ
лялись личные местоимения, которые первоначально относи
лись к богам, но стимулировали индивидуальное человеческое
самосознание.
Когда европейцы вплотную столкнулись с американскими
цивилизациями, все увиденное там так мало походило на пре
жние сообщения путешественников (из Китая, Индии или
Ближнего Востока), что завязался долгий спор о том, являются
ли коренные жители Нового Света человеческими существа
ми. Только в 1537 году папской буллой было зафиксировано,
что индейцы — люди и среди них можно распространять хрис
тову веру [Егорова А.В., 1994], [Каспэ С.И., 1994]. Но, как по
казывает исторический анализ, даже при таком несходстве
форм социальные образования на обоих континентах Амери
ки развивались по тем же векторам, что в Евразии и в Африке,
пережили с отсрочкой во времени неолитическую революцию
и революцию городов и приближались к Осевому времени (см.
раздел 2.6).
Прежние летописцы — «великие провинциалы» (А.Я. Гуре
вич) — были склонны отождествлять историю своего народа с
универсальной историей, что и характеризует их мотивацию.
Истории же отдельных стран и наций, появившиеся во множе
стве за последние два века, почти всегда представляют собой
идеологические конструкты, подчиненные определенным по
литическим задачам. Рассуждая об истории России, Франции,
США или Уганды, ученый обязан понимать, что он более или
менее произвольно вычленяет из реального процесса всемир
ной истории совокупность фактов в соответствии с актуальной
геополитической конъюнктурой. Эту позицию исторического
экстремизма следует понимать не как призыв отказаться от по
страновых изложений истории, а как рекомендацию сохранять
при этом чувство юмора.
Чрезвычайно условным в этом плане представляется и вы
деление особого класса «техногенных» обществ [Степин В.С.,
2000]. Сколь бы ни было однобоким франклиновское опреде

81
ление человека как «животного, производящего орудия» (tool
making animal), именно наличие технологий служит эмпири
ческим критерием для различения социума и стада. За редким
исключением, все социумы изменялись во времени от мень
шей к большей опосредованности отношений с природой,
часто заново переоткрывая технологии, давно известные в
других регионах. Более того, как мы далее увидим (если для
когото это все еще новость), техногенные катастрофы — вов
се не «изобретение» западной цивилизации: они происходи
ли и становились мощным историческим фактором уже тог
да, когда не существовало не только машин, бомб и атомных
станций, но и металлических изделий.
Реальность трех выделенных векторов подтверждается та
ким объемом фактического материала, что разночтения воз
можны только по поводу деталей, формулировок или способов
спецификации параметров. Радикальные возражения оппонен
тов могли бы, вероятно, носить оценочной характер: «хорошо»
или «плохо» то, что технологический потенциал, численность
человеческого населения Земли и сложность социальных сис
тем исторически последовательно возрастали? Но это возра
жения не по существу, поскольку до сих пор мы ограничива
лись констатацией. Следующие два вектора менее очевидны, а
потому требуют более детальных обоснований, и вместе с тем
их анализ дает повод для осторожных оценочных суждений.
Сопоставив же их с векторами, выделенными ранее, мы убе
димся, что тривиальный, в общемто, факт роста инструмен
тальных возможностей, количества (и плотности) населения и
социальной сложности не столь этически нейтрален, как ка
жется на первый взгляд.

82
 2.4. ×åòâåðòûé âåêòîð ýâîëþöèè: èíòåëëåêòóàëüíàÿ
ñïîñîáíîñòü è êîãíèòèâíàÿ ñëîæíîñòü
Знание есть сила.
Ф.Бэкон

Предсказание, право и мораль имели… общую

логическую структуру.
А.Б. Венгеров

Едва ли ктонибудь возьмется опровергать тот факт, что в исто

рической ретроспективе человечество становилось технологи
чески могущественнее и многочисленнее, а общество — слож
нее и разнообразнее. Но намекните этнографу, влюбленному в
первобытность (даже если он знает о предмете только по чужим
описаниям), на возможность исторической эволюции интеллек
та — и вы рискуете оскорбить его в лучших чувствах.
В ответ вас станут уличать чуть ли не в расизме, примутся рас
сказывать о необычайной находчивости туземцев и о трудностях
их существования, доказывать, что перед задачами, которые они
повседневно решают, спасует любой университетский профес
сор. И по мере того, как ваши темпераментные оппоненты бу
дут увлекаться, их доводы начнут все больше напоминать рас
сказы приматологов, кинологов и орнитологов о замечательных
способностях их подопечных обезьян, собак и птиц. Или вос
торженного школьного учителя — о его талантливых учениках…
В культурной антропологии проводится, конечно, и серьез
ная работа по развенчанию евроцентристских предрассудков
(см. об этом [Коул М., Скрибнер С., 1977], [Ember C.A., Ember
M., 1999]), которая побуждает эволюционистов тщательнее от
рабатывать методы и критичнее оценивать выводы. В 60е годы
на американскую общественность произвели впечатление спе
циально разработанные тесты IQ (коэффициент интеллектуаль
ности), по которым аборигены, никогда не соприкасавшиеся с
европейским образованием, показывают стабильно лучшие ре
зультаты, чем их европейские сверстники. Тем самым высмеи
вались расовый и классовый снобизм и одновременно была про
демонстрирована культурная произвольность измерительных
процедур, но косвенно наносился удар и по эволюционным
представлениям. Сторонники эволюционизма, со своей сторо
ны, заметили, что при большом желании можно придумать и
такие поведенческие тесты, по которым шимпанзе даст лучшие
показатели интеллекта, чем человек, лиса — чем обезьяна и т.д.

83
 Для опровержения левибрюлевской концепции «дологическо
го мышления» (якобы присущего первобытным людям) проводился
сопоставительнолингвистический анализ. Было показано, что в
мышлении туземца и современного европейца реализуются одни
и те же логические процедуры, а иллюзия алогичности возникает
изза сравнительной бедности первобытного языка.

Например, Л. ЛевиБрюль [1930] видел в готовности тузем

цев называть человека человеком и тигром свидетельство игно
рирования ими закона противоречия. Возражение психолинг
вистов состоит в том, что первобытный язык не содержит
лексических средств для обозначения абстрактных свойств типа
«смелость», а потому вместо европейского выражения «этот че
ловек смел, как тигр» туземец говорит: «этот человек — тигр»
[Оганесян С.Г., 1976]. В современной культуре такой способ
выражения характерен для детской речи, а также для поэтичес
кой метафоры, которая создает видимость нарушения логичес
ких законов за счет перевода на менее аналитический язык.

Приведенная аргументация остроумно демонстрирует нали

чие внутренней логики в любом человеческом мышлении и даже
потенциальную возможность ее «аристотелевской» интерпрета
ции. Но применительно к собственно эволюционной пробле
матике здесь опятьтаки уместно добавить: примерив логичес
кие процедуры к поведению сравнительно простых организмов,
мы обнаружим, что и их чувственные ориентировки также изо
морфны силлогистическому мышлению.

Психолог Б.И. Додонов [1978, с.32] следующим образом интер

претировал этологические наблюдения Н. Тинбергена. Самец рыб
ки корюшки в период брачного сезона атакует каждого соперни
ка, оказавшегося на его территории. Экспериментально показано,
что параметры, по которым идентифицируется самец своего
вида, — продолговатая форма и ярко красный цвет нижней части
тела (брачный наряд), так что свирепому нападению подвергается
любой, в том числе неодушевленный предмет, обладающий дан
ными внешними характеристиками. Додонов утверждал, что в этом
поведении нет ни грана интеллектуальности, тем не менее, по сво
ей структуре оно изоморфно решению силлогизма: «Все продол
говатые предметы красные снизу — мои враги» (большая посыл
ка); «этот предмет продолговат и красен снизу» (малая посылка);
«следовательно, он мой враг» (умозаключение).

84
 Работы, нацеленные на дискредитацию историкопсихоло
гического эволюционизма, стимулируют дискуссии и суще
ственные корректировки прямолинейных схем. Вызывает сочув
ствие и гуманистическая интенция таких работ. Действительно,
буквальное отождествление культурноисторических стадий с
возрастными и даже биологическими (Ч. Дарвин, например,
считал вымирание «отсталых» народов нормальным проявлени
ем естественного отбора) часто давало повод для национально
го высокомерия и обоснование политическому насилию. Но
многообразный материал, накопленный в гуманитарной и ес
тественной науке, сегодня уже позволяет без гнева и пристрас
тия разобраться в том, насколько состоятелен историкоэволю
ционный подход к сфере человеческого интеллекта.
Несколько десятилетий тому назад в антропологии преоблада
ло стремление жестко связывать эволюцию интеллекта гоминид с
увеличением головного мозга. В последующем выяснилось, что
величина черепной коробки, особенно на поздних стадиях эволю
ции, не играла столь решающей роли, как полагали прежде. У клас
сических европейских неандертальцев объем черепа был в сред
нем больше, чем у кроманьонцев и у современных людей. Вместе с
тем в структуре их мозга, судя по всему, слабее развиты речевые
зоны. Небный свод у поздних неандертальцев выгнут в меньшей
степени, чем у кроманьонцев, что свидетельствует о менее разви
той членораздельной речи [История…, 1983], [Кликс Ф., 1985].
У питекантропов средняя величина мозга (700 — 1200 куб.
см.) уступает нормальным неоантропам (1000 — 1900 куб. см.),
но, как видим, это не касается предельных значений: «голова
стый» питекантроп имел более массивный мозг, чем француз
ский писательинтеллектуал Анатоль Франс (1017 куб. см.).
Обобщая факты такого рода, Д. Пилбим [Pilbeam D., 1970] от
метил, что различие между видами гоминид определяется не
столько количеством, сколько «способами упаковки» одного и
того же количества мозговой ткани.
Отметим, что эффективное развитие мозга, т.е. такое, кото
рое позволяло выжить в борьбе с конкурентами, сопровожда
лось увеличением зон абстрактного мышления за счет зон чув
ственного восприятия; иной путь эволюции через монотонное
наращивание мозгового вещества оказался менее продуктив
ным и потому, в конечном счете, гибельным.
Перестройка нейронных структур в пользу второй сигналь
ной системы не могла не снижать интенсивность чувственно
го восприятия, повышая, соответственно, степень его опосре

85
дованности. Судя по всему, уже на стадии антропогенеза одно
с лихвой компенсировалось другим: актуализация внебиологи
ческого родового опыта посредством совершенствующихся
коммуникативных механизмов содержательно обогащала каж
дый психический акт, включая его эмоциональную компонен
ту. Тем самым возрастала способность гоминида выделять себя
из внешнего мира, целенаправленно управлять предметами и
собственным поведением.
Археологически это представлено сменой технологий и спо
собов жизнедеятельности. Так, качественное превосходство
психических способностей питекантропа над Homo habilis про
явилось стандартизацией орудий и началом систематического
использования огня. В.Г. Чайлд [1957] назвал стандартизиро
ванное орудие (ручное рубило) «ископаемой концепцией». Это
уже своего рода культурный текст, в котором «воплощена идея,
выходящая за пределы не только каждого индивидуального
момента, но и каждого отдельного индивида… Воспроизвести
образец — значит, знать его, а это знание сохраняется и пере
дается обществом» (с.30). Для психолога важно то, сколь эво
люционно беспримерными качествами мышления (абстраги
рования), внимания, памяти, волевой и эмоциональной
саморегуляции должен обладать субъект, искусственно воспро
изводящий предмет по заданному образцу.
Приобщение к огню — столь же явное проявление психо
логической революции. Не умея добывать огонь, архантропы
научились поддерживать костер в одном месте на протяжении
тысячелетий (о чем свидетельствует толща слоев золы). Но ес
тественные свойства огня не позволяют обращаться с ним так,
как с другими объектами. О горящем костре надо постоянно
помнить, порционно снабжать топливом, обновляя его запас,
защищать от дождя и ветра, удерживать в ограниченных пре
делах. Все это требовало поочередного дежурства, распределе
ния ролей и т.д., т.е. и здесь совершенствование психических
функций опосредовалось усложнившимися социальнокомму
никативными отношениями [Семенов С.А., 1964].
Столь же очевидно интеллектуальное превосходство палео
антропов над архантропами при сравнении культуры Мустье
(составные орудия, «палеолитическая индустрия», шкуры и
обувь из выделанной кожи, индивидуальные захоронения) с
шелльской и ашельской культурами. Повторю, что все это так
или иначе связано с эволюцией мозга — изменением его мас
сы и особенно структуры («способа упаковки мозговой ткани»).

86
 С тех пор, как кроманьонцы одолели своих смертельных
врагов неандертальцев и неоантропы остались единственны
ми живыми представителями семейства гоминид, их мозг не
претерпел существенных морфологических изменений. В ли
тературе упоминаются данные о том, что за последние 25 тыс.
лет у всех человеческих рас имел место процесс «эпохальной
брахицефализации» — укорочения черепа [Дерягина М.А.,
1999], — но неизвестно о какойлибо причинной связи между
длиной черепа и умственными способностями.
Поэтому все сказанное далее касается исключительно куль
турнопсихологических тенденций развития. Я не буду повторять,
как заклинание, что это не имеет отношения к генетическому
превосходству одних рас над другими, и приводить хрестоматий
ные сюжеты о туземных младенцах, попавших в европейскую сре
ду и ставших полноценными европейцами. Всякий, кто умеет
читать чужие тексты, легко поймет, о чем идет речь...
Бесспорно, есть множество предметных ситуаций, в кото
рых бушмен даст сто очков вперед рафинированному горожа
нину. Это такая же банальность, как и то, что в своих экологи
ческих нишах обезьяна, волк или лягушка действуют, как
правило, вполне эффективно («разумно»). Тем не менее био
логи, этологи и зоопсихологи изучают филогенез интеллекту
альности и выстраивают иерархию видов животных по их спо
собности к прогнозированию, планированию, ориентации в
нестандартной обстановке, обучению, т.е. по внутренней слож
ности и автономности психического отражения. В той же па
радигме антрополог может сопоставлять человека с другими
видами, а культуролог и исторический психолог — сравнивать
интеллектуальные качества, присущие типичным представи
телям различных культур и эпох.
Соотнося способы и продукты жизнедеятельности различных
культурноисторических эпох, мы обнаруживаем не просто от
личия в мировосприятии и мышлении (в этом и состоит предмет
исторической психологии), но и то, что человеческие картины
мира обладают различной информационной емкостью. Добавлю
решающее обстоятельство: это качество интеллекта возрастало с
такой же исторической последовательностью, как сложность со
циальной организации, и часто столь же скачкообразно.
Так, неолитическому земледельцу или скотоводу требуется
значительно больший по времени охват причинноследствен
ных связей, чем собирателю и охотнику. Этнографами описа
но, с каким недоумением первобытные охотники наблюдают

87
действия человека, бросающего в землю пригодное для пищи
зерно, кормящего и охраняющего животных, вместо того, что
бы убить и съесть их. Известны и непреодолимые трудности
при попытке убедить палеолитические племена воздержаться
от охоты на домашний скот, который разводили европейские
колонисты: непосредственный ум аборигена не внимает дово
дам об отсроченной пользе [Бьерре Й., 1963].

Ассоциативные умозаключения, вполне достаточные для при

сваивающего хозяйства, пронизывают верования, ритуалы и обы
денные представления первобытных людей и препятствуют по
ниманию причинных зависимостей, которые очевидны для
взрослого человека в более развитых культурах. Например, по рас
сказам путешественников, они не всегда догадываются о причи
нах деторождения, считая его обычным выделением женского
организма, наподобие менструации. Недели, проходящие от за
чатия до первых признаков беременности, заполнены множеством
событий, и связать причину со следствием на столь длительном
временном интервале для первобытного мышления затруднитель
но. Крупный польскоанглийский антрополог Б. Малиновски
[Malinowski B., 1957, S.250], доказывая туземцам Меланезии, что
дети рождаются в результате полового акта, столкнулся с занят
ным контрдоводом: детей рожают и такие некрасивые женщины,
к которым «никакой мужчина не захочет подойти».
Кстати, это один из многочисленных примеров, иллюстри
рующих постулат субъективной рациональности, принятый
психологами и психотерапевтами рационалистического на
правления: всякое мышление реализует процедуры «аристоте
левской» логики, но с различным мотивационным и инфор
мационным наполнением [Назаретян А.П., 1984]. В данном
случае непонимание первобытными племенами механизмов
деторождения имеет и «объективно рациональное», приспосо
бительное значение. Оно выхолащивает ценность материнства,
тем более отцовства, и тем самым облегчает биологически про
тивоестественный инфантицид — первичный социальный ме
ханизм поддержания демографической и экологической ста
бильности.

Обоюдные зависимости между сложностью, уровнем опос

редованности социоприродных и внутрисоциальных отноше
ний, с одной стороны, и качеством отражательных процессов, с
другой стороны, прослеживается и на последующих стадиях ис

88
торического развития. Предпосылкой усложнения социальной
организации становится способность носителей культуры более
масштабно отражать отсроченную связь причин со следствия
ми, действия с вознаграждением (наказанием), «держать цель»,
контролировать эмоции, планомерно осуществлять долгосроч
ную программу, а также идентифицировать себя с более обшир
ными социальными группами. В свою очередь, усложнившаяся
социальная структура делает обыденной нормой способность
предвосхищать отдаленные последствия, ориентироваться на
отсроченные вознаграждения, перестраивая соответственно
возросшему масштабу отражения ценностномотивационную
систему. Механизм этой исторической взаимозависимости рас
крыт в классической книге М. Вебера [1990].
Многолетние исследования психологов, принадлежащих к
культурноисторической школе Л.С. Выготского, показывают,
что механизмы отражения эволюционировали в сторону воз
растающего орудийного и знакового опосредования [Коул М.,
1997]. В других научных школах собраны факты, демонстриру
ющие вторичные проявления этой исторической тенденции:
внутренне усложняясь, психика, как всякая система, станови
лась более устойчивой по отношению к непосредственным
факторам внешней среды. З. Фрейд [1998] заметил, что духов
ный мир первобытности напоминает клиническую картину за
болеваний у современного европейца, с навязчивыми идеями,
неврозами и страхами. В последующем психологи и историки
культуры неоднократно подтверждали это наблюдение: мно
гое из того, что сегодня считается психопатологическими про
явлениями, нормативно для более ранних эпох [Поршнев Б.Ф.,
1974], [Шемякина О.Д., 1994]. В специальной литературе бы
тует даже характерный термин «филогенетический инфанти
лизм». Чрезвычайная возбудимость, аффективность, быстрая
смена настроений, сочетание жестокости с чувствительностью
(истерики и обмороки при горестном стечении обстоя
тельств) — все это свойственно еще людям Средневековья
[Хейзинга Й., 1988], [Арьес Ф., 1992], [Шкуратов В.А., 1994].
Интересны также параллели между способами мышления,
мировосприятия, эмоционального реагирования, человеческих
отношений, даже речевого поведения в современных уголов
ных группировках и в архаических обществах [Самойлов Л.С.,
1990], [Яковенко И.Г., 1996]. Впрочем, это уже, скорее, мате
риал к теме следующего раздела, где обсуждается соотноше
ние интеллектуального развития и ценностных ориентаций.

89
 Не делая далеко идущих выводов, следует признать доста
точно продуктивным и сравнение психики взрослых предста
вителей ранних исторических эпох с психикой детей более по
здней эпохи. Помимо отмеченных выше эмоциональных
качеств, хорошо известен изоморфизм архаического и детско
го мышления — субъектность (любое событие связывается с
чьимто намерением), мифологическая апперцепция (соб
ственные чувства, эмоции принимаются за свойства предме
та) — сопоставили этапы интериоризации речи, становления
образа «Я» и т.д. Наблюдения такого рода обобщены в форме
социогенетического закона: подобно тому, как человеческий
плод в утробе воспроизводит стадии биологической эволюции,
индивидуальное развитие повторяет предыдущее развитие
культуры*.
Думаю, изложенные соображения позволяют предваритель
но обозначить еще один, четвертый вектор исторической эво
люции — рост социального и индивидуального интеллекта. Вме
сте с тем, во избежание недоразумений, следует уточнить
некоторые детали.
Сопоставляя характеристики мышления ребенка и взросло
го, ученика и профессионала, среднего носителя первобытной,
неолитической и городской культур и т.д., психолог различает
интеллектуальные способности, интеллектуальную активность
и когнитивную сложность. Между этими характеристиками
имеются корреляции и зависимости (иначе не было бы ни ин
дивидуального, ни исторического роста), но они не сводятся
одна к другой.
Различие наглядно иллюстрирует пример шахматной партии
между гроссмейстером и разрядником. Как показали специаль
ные наблюдения (Н. Крогиус), первый гарантированно выиг
рывает у второго не за счет большей интеллектуальной актив
ности и, возможно, не за счет лучших способностей — молодой
шахматист может со временем и превзойти своего нынешнего
соперника, — а за счет того, что оперирует более крупными ин"
формационными блоками. Там, где малоопытный игрок вынуж
ден просчитывать массу деталей, ходов и ответов, гроссмейстер
«интуитивно» видит ситуацию, причем часто интуиция прояв
ляется через механизм эстетических предпочтений. Динами

*
Л.С. Выготский [1960], подходя к формулировке этого закона, ссылался на
Х. Вернера, который проводил явную параллель между онтогенезом и исто
рией культуры.

90
ческий образ ситуации аккумулирует опыт поколений шахмат
ных мастеров, освоенный через большой индивидуальный
опыт. Результаты грандиозной умственной работы «в снятом
виде» присутствуют при оценке обстановки, прогнозировании
и принятии решений, даже если квалифицированный шахма
тист осуществляет эти операции полуавтоматически.

Укрупнение информационных блоков обеспечивается меха

низмами семантических связей. Установлено, например, что
кратковременная память удерживает 7±2 элементов, причем это
нормативное количество неизменно при предъявлении букв или
слов. Но при фиксированной методике расчета 7 слов, очевид
но, содержат больше информации, чем 7 букв. Далее, вместо слов
можно предъявлять короткие фразы, описывающие предметные
образы, или каждое предложение (слово) может представлять
хорошо известное испытуемому художественное произведение;
специальная тренировка позволяет задействовать широкие ас
социативные отношения (мнемонизм) и т.д. Хотя элементный
состав краткосрочной памяти ограничен, ее информационный
объем способен возрастать в очень широком диапазоне.
Еще большим, практически неограниченным диапазоном об
ладают смысловые блоки долговременной памяти, в которой осу
ществляются операции «свертывания», «вторичного упрощения»
и иерархического перекодирования информации. Как отмечал
американский психолог Г.А. Миллер, выдающийся исследователь
когнитивных механизмов, потенциал семантического перекоди
рования составляет «подлинный источник жизненной силы мыс
лительного процесса» (цит. по [Солсо Р.Л., 1996, с.180]).

Процедуры исторического наследования, свертывания ин

формации, вторичного упрощения и иерархического перекоди
рования реализуются, конечно, не только в развитии шахмат
ного искусства, но и в любой профессиональной деятельности
и в обыденном поведении. Школьник, легко перемножающий в
тетради трехзначные числа, не подозревает о том, какие тита
нические усилия гениальных умов скрыты за каждым его при
вычным действием. Он едва ли помнит даже о собственных уси
лиях по овладению уже готовым алгоритмом. Ребенок почти
автоматически производит операции, которые несколько сто
летий назад были чрезвычайно громоздкими и доступными лишь
ограниченному кругу самых образованных людей [Сухотин А.К.,
1971]. Так же и сеятель обычно не рефлексирует по поводу того,

91
что брошенное в землю зерно когдато даст всходы. В его мыш
лении, привычно отражающем многомесячные причинные свя
зи, представлен набор выработанных культурным опытом акси
ом, не требующих каждый раз специальных усилий. Для
сельскохозяйственной деятельности, заведомо более опосредо
ванной, чем присваивающее хозяйство, требуются, соответ
ственно, более сложные когнитивные структуры.
Когнитивная сложность [Kelly G.A., 1955], [Франселла Ф.,
Баннистер Д., 1987] — величина, определяемая не только ин
туитивно или внешним наблюдением, но и опытным путем.
Она выражает «размерность» семантического пространства, т.е.
количество независимых измерений, в которых субъект кате
горизует данную предметную область, либо степень дифферен
цированности, характерную для его мировосприятия вообще.

В.Ф. Петренко [1983], видный представитель культурноис

торической школы в психологии, изучал методом семантического
дифференциала оценки сказочных персонажей дошкольниками
с различным интеллектуальным развитием. Одному ребенку хо"
роший Буратино видится по аналогии умным, послушным и т. д.;
другой характеризует его как умного, доброго, но непослушного.
Снежная Королева в восприятии первого ребенка представляет
собой «склейку» негативных характеристик, второй оценивает ее
как злую, жестокую, но красивую и т.д. В первом случае сознание
одномерно, а с интеллектуальным развитием увеличивается чис
ло независимых параметров когнитивного образа.
При специальном изучении данного феномена обнаружи
вается, что, с одной стороны, когнитивная сложность — вели
чина переменная; она положительно зависит от знакомства с
данной предметной областью и отрицательно — от силы пере
живаемого эмоционального состояния (см. раздел 2.7). С дру
гой стороны, она является относительно устойчивой характе
ристикой индивида и группы (культуры или субкультуры).
Замечено, например, что субъект, обладающий высокой ког
нитивной сложностью, столкнувшись с диссонантной инфор
мацией по поводу периферийной для его картины мира пред
метной области, склонен к разрушению стереотипа и созданию
объемного образа, тогда как у когнитивно простого субъекта в
аналогичной ситуации стереотип не разрушается, а только ме
няет модальность на противоположную: безусловно позитив
ное становится негативным и наоборот [Назаретян А.П., 1986
б], [Петренко В.Ф., 1988].

92
 Когнитивно сложные люди легче понимают чужие мотивы, они
более терпимы и вместе с тем менее склонны к конформизму и
легче переносят ситуации когнитивного диссонанса [Biery J., 1955],
[Schrauger S, Alltrocchi J., 1964], [Marcus S., Catina A., 1976], [White
C.M., 1977], [Кондратьева А.С., 1979], [Шмелев А.Г., 1983]. Метод
построения семантических пространств используется и для изу
чения политикопсихологической динамики. Например, в лонги
тюдном исследовании В.Ф. Петренко и О.В. Митиной [1997] по
казано, как увеличивалась размерность политического менталитета
россиян с конца 80х до середины 90х годов.

Экспериментальная психосемантика пока не применялась

в эволюционном ракурсе. Для сравнительного исследования
культурноисторических эпох потребуются дополнительные
процедуры: более операциональное определение предмета и
коррекция методик, позволяющих сопоставлять языки, тексто
вые массивы и интервью с живыми носителями различных
культур. Такая работа представляется довольно трудоемкой, но
она могла бы дать количественную картину исторического воз
растания когнитивной сложности.
При этом, вероятно, выяснится, что в отдельных предметных
областях образы становились менее диверсифицированными, но
за счет механизмов свертывания, вторичного упрощения и иерар
хических компенсаций (см. раздел 3.3) совокупные показатели
сложности индивидуальных картин мира отразят эволюционную
тенденцию. Такое предположение наглядно иллюстрирует сопо
ставительнолингвистический анализ. Языки первобытных наро
дов очень богаты наименованиями конкретных предметов и со
стояний, но бедны обобщающими понятиями. Лексически
различаются падающий снег, свежевыпавший снег, талый снег и
т.д., но отсутствует слово «снег»; различаются летящая, сидящая,
поющая птица, но нет слова «птица»*. Грамматически языки Но
вой Гвинеи выглядят сложнее английского или китайского за счет
того, что в них гораздо слабее выражена иерархическая система
тизация выразительных средств [Diamond J., 1997].

2
Изза отсутствия обобщающих слов и абстрактных обозначений «первобыт
ный человек, пользующийся изобразительным языком, мог мысленно опери
ровать лишь наглядными единичными образами отдельных предметов, но не
мог оперировать ни общими понятиями, ни свойствами в отрыве от предметов,
в которых это свойство обнаружено, что, безусловно, ограничивало его мысли
тельные возможности» [Оганесян С.Г., 1986, с. 69].

93
 Еще одним косвенным подтверждением сказанного могут
служить выводы американских антропологов, изучавших инфор
мационную сложность культур: показано, что она сильно кор
релирует с логарифмом числа обитателей крупнейшего из посе
лений и, следовательно, растет пропорционально численности
социума [Chick G., 1997]. Правда, эти результаты прямо не ка
саются когнитивной сложности индивидуальных носителей той
или иной культуры. Более существенный довод в пользу тезиса
об историческом усложнении когнитивных структур дает ана
лиз механизма творческих решений (см. раздел 3.2), результаты
которого показывают, что рост инструментального потенциала
так же сопряжен с увеличивающейся емкостью информацион
ной модели, как и усложнение социальной организации.
Но здесь наступает очередь самой решительной антиэволю
ционной посылки: с развитием инструментального интеллекта,
рационального мышления и абстрагирования люди разрушали
изначальную гармонию отношений с природой и друг с другом,
становились бездушнее и агрессивнее. Исследуя далее пятый и
последний из выделенных векторов исторического развития,
посмотрим, насколько справедливы подобные суждения.

94
 2.5. Ïÿòûé âåêòîð ýâîëþöèè:
ãèïîòåçà òåõíî-ãóìàíèòàðíîãî áàëàíñà
В понятиях математической теории хаоса
история человечества представляет собой
устойчивую «самоподобную» систему, сохра"
няющуюся уже около миллиона лет.
Д. Кристиан

История — это прогресс нравственных задач,…

которые ставит перед отдельным человеком
коллективное могущество человечества, задач
все более и более трудных, почти невыполнимых,
но которые с грехом пополам все же выполня"
ются (иначе все бы давно развалилось).
Г.С. Померанц

Знание есть добродетель.

Сократ

Работы выдающегося швейцарца Ж. Пиаже и его последователей

показали, что наблюдается «связь между когнитивным и мораль
ным “рядами” развития, причем ведущая роль в сопряженном
движении принадлежит когнитивному “ряду”» [Воловикова
М.И., Ребеко Т.А., 1990, с. 83]. Вывод о зависимости качества мо
ральной регуляции от уровня интеллекта не вызывал возражений
до тех пор, пока дело касалось индивидуального развития. Но
когда американский психолог Л. Колберг [Kohleberg L., 1981] по
пытался примерить концепцию морального роста к истории, даже
убежденные сторонники социального эволюционизма стали уп
рекать автора в бездоказательности [Sanderson S., 1994].
Разбираясь в том, насколько возможны достоверные дока
зательства корреляции (или причинной зависимости) между
развитием интеллекта и качества человеческих отношений,
самое время вернуться к расчетам и парадоксам, рассказом о
которых начался вводный очерк этой книги. Напомню, в дол
госрочной исторической тенденции, с ростом убойной мощи
орудий и плотности проживания людей, процент жертв соци
ального насилия от общей численности населения не только
не возрастал, но и сокращался. В итоге, при современном ору
жии, высоком уровне концентрации и массе социальных про
тиворечий, люди (в расчете на единицу популяции) убивают
себе подобных реже, чем животные в естественных условиях.
Как отмечалось, указанные обстоятельства контрастируют
с модным мифом о человеческой кровожадности и заставляют

95
предположить наличие стабильно действующего, но историчес
ки переменного фактора культуры, который компенсирует рост
инструментальных возможностей. Что же это за фактор и как
он действует? Почему люди, давно имея возможность перебить
друг друга и разрушить среду своего обитания, до сих пор этого
не сделали, и цивилизация на Земле, пройдя через множество
критических фаз, все еще жива?
Раскрою маленький секрет: логика нашего изложения в не
котором отношении обратна той, по которой развивалось ис
следование. На самом деле расчеты жертв социального насилия
проводятся для верификации следствий гипотезы, построенной
на иных эмпирических основаниях.
Исходными, действительно, были вопросы о причинах на
ступающего кризиса и шансах на дальнейшее сохранение ци
вилизации. Но, исследуя прецеденты и механизмы обострения
антропогенных кризисов в прошлом, я все более удивлялся
тому, что общество на протяжении десятков тысяч (а если
учесть предысторию, то сотен тысяч) лет демонстрирует столь
высокую жизнеспособность, умудряясь противостоять как вне
шним (природным), так и внутренним колебаниям. Я убеждал
ся, что факт продолжающегося существования цивилизации
вовсе не так тривиален, как кажется в силу его очевидности, и
не допускает тривиальных объяснений.
Наконец, обобщение многообразного материала культурной
антропологии, истории и исторической психологии, так или иначе
касающегося антропогенных кризисов и культурных революций,
сложилось в цельную гипотезу. А именно, на всех стадиях соци
альной жизнедеятельности соблюдается закономерная зависи
мость между тремя переменными — технологическим потенциа
лом, качеством выработанных культурой средств регуляции
поведения и устойчивостью социума. В самом общем виде зави
симость, обозначенная как закон техно"гуманитарного баланса,
формулируется следующим образом: чем выше мощь производ"
ственных и боевых технологий, тем более совершенные механизмы
сдерживания агрессии необходимы для сохранения общества.
Дифференциация двух взаимодополнительных ипостасей
культуры — материальнотехнологической и гуманитарнорегу
лятивной — восходит, по меньшей мере, к И. Канту [1980]. Раз
личая культуру простых умений и культуру дисциплины, он от
метил, что первая способна проложить дорогу злу, если вторая не
составит ей надежного противовеса. Эти два параметра называ
ют также инструментальной и гуманитарной культурой, говорят

96
о технологическом и нравственном потенциалах общества, об
информационноэнергетической асимметрии интеллекта и т.д.
Нам здесь важно, не утопая в терминах, уяснить существо дела.
Обстоятельства жизни грациальных австралопитеков сложи
лись так, что только развитие инструментального интеллекта
давало им шанс на сохранение вида [История…, 1983]. Но, на
чав систематически использовать орудия, они нарушили то, что
К. Лоренц называл равновесием силы и «естественной морали».
Эффективность искусственных средств нападения быстро пре
взошла эффективность как телесных средств защиты, так и ин
стинктивных механизмов торможения. Чрезвычайно развив
шийся интеллект, освобождаясь от природных ограничений,
таил в себе новую опасность, но вместе с тем и резервы для со
вершенствования антиэнтропийных механизмов. Гоминидам
удалось выжить, выработав искусственные (надинстинктивные)
инструменты коллективной регуляции. Последствием первого
в человеческой предыстории «экзистенциального кризиса» ста
ло образование исходных форм протокультуры. Это согласуется
с интерпретацией археологических данных о появлении стан
дартизированных орудий и использовании огня (см. раздел 2.4).
С тех пор существование гоминид, включая неоантропов,
лишено естественных гарантий и в значительной мере опреде
ляется адекватностью культурных регуляторов технологичес
кому потенциалу. Закон техногуманитарного баланса контро
лировал процессы исторического отбора, выбраковывая
социальные организмы, не сумевшие своевременно адаптиро
ваться к собственной силе. В разделе 2.6 будет показано, что он
помогает причинно объяснить не только факты внезапного
надлома и распада процветающих обществ, но и столь же зага
дочные подчас факты прорыва человечества в новые культур
ноисторические эпохи.
Хотя закон сформулирован на основании разнородных эм
пирических данных, он рассматривается пока как гипотетичес
кий. Верификация следствий гипотезы не ограничена сравни
тельным расчетом насильственных жертв. Критической
проверке предстоит подвергнуть предположение о том, что
плотность населения, которую способен выдержать данный
социум, пропорциональна гуманитарной зрелости культуры и
свидетельствует о количестве успешно преодоленных в про
шлом антропогенных кризисов (см. далее). Кроме того, разра
батывается аппарат, который, как мы ожидаем, позволит ко
личественно оценивать устойчивость общества в зависимости

97
от технологического потенциала и качества культурной регу
ляции*.
Для построения исходных, сугубо ориентировочных формул
мы различаем внутреннюю и внешнюю устойчивость. Первая
(Internal Sustainability, Si) выражает способность социальной си
стемы избегать эндогенных катастроф и исчисляется процентом
их жертв от количества населения. Вторая (External Sustainabili
ty, Se) — способность противостоять колебаниям природной и
геополитической среды.
Если качество регуляторных механизмов культуры обозна
чить символом R, а технологический потенциал символом T,
то гипотезу техногуманитарного баланса можно представить
простым отношением:
Само собой разумеется, что T > 0, поскольку при нулевой тех
нологии мы имеем дело уже не с социумом, а со «стадом», где дей
ствуют иные — биологические и зоопсихологические законы. При
низком уровне технологий предотвращение антропогенных кри

f1 (R)
Si = /I/
f2 (T)
зисов обеспечивается примитивными средствами регуляции, что
характерно для первобытных племен. Очень устойчивым, вплоть
до застойности, может оказаться общество, у которого каче
ство регуляторных механизмов значительно превосходит тех
нологическую мощь. Хрестоматийный пример такого обще
ства — конфуцианский Китай. Наконец, рост величины в
знаменателе повышает вероятность антропогенных кризисов,
если не компенсируется ростом показателя в числителе.
В настоящее время уточняются структуры каждого из ком
понентов уравнения /I/, методики и единицы для измерения и
сопоставления величин. Так, величина R складывается, по
меньшей мере, из трех компонентов: организационной слож
ности (внутреннего разнообразия) общества, информационной
сложности культуры и когнитивной сложности ее среднего
носителя (см. раздел 2.4)**. Последняя из названных составля
ющих наиболее динамична, и, как мы далее увидим, именно

*
В разработке аппарата участвуют сотрудники Вычислительного центра РАН
под руководством проф. А.М. Тарко. К сожалению, пока аппарат получается
громоздким, и для задач настоящей книги целесообразно ограничиться прин
ципиальными положениями.
**
Предлагается выделить и еще ряд компонентов [Акопян А.С., 2001].

98
ситуативное снижение когнитивной сложности под влиянием
эмоций способно служить решающим фактором кризисоген
ного поведения. Добавлю, что внешняя устойчивость, в отли
чие от внутренней, является положительной функцией техно
логического потенциала:

Se = g (T…) /II/

Таким образом, растущий технологический потенциал дела"

ет социальную систему менее зависимой от состояний и колеба"
ний внешней среды, но вместе с тем более чувствительной к со"
стояниям массового и индивидуального сознания.
Фактические иллюстрации (а по существу, эмпирические
основания) гипотезы техногуманитарного баланса частично
приведены в следующих двух разделах. По всей вероятности,
содержание гипотезы будет уточняться в дальнейших исследо
ваниях и дискуссиях. Но совокупность фактов, лежащих в ее
основе и уже полученных в процессе верификации, дают воз
можность выделить пятый вектор эволюции — совершенство"
вание культурно"психологических механизмов сдерживания агрес"
сии. Без этого все прочие векторы не могли бы образоваться и
сохранение жизнеспособности человечества при возрастающих
численности, концентрации и технологическом потенциале
было бы немыслимо: люди вели бы себя, в общем, так же, как
нормальные органические сообщества.

Из биологии известны сценарии событий, следующих за рос

том численности организмов и превышением ими приемлемой
нагрузки на среду. «Так, дрожжевой грибок в тесте после вспыш
ки активности отравляет среду жизни собственными выделения
ми и в следующей фазе переходит в… анабиотическое состояние…
В более трагическом варианте группа клеток, выскользнувшая из
под пресса иммунной системы организма, развивается в раковую
опухоль, губит хозяина и погибает с ним сама. Наконец, если со
обществу мышей представляется возможность размножаться в
ограниченном пространстве садка, то вступают в силу механиз
мы самоотторжения, вследствие чего плодовитость их снижает
ся и кривая численности стабилизируется на максимально допу
стимом уровне» [Арманд А.Д. и др., 1999, с.185].
Нормальная психологическая реакция животной популяции на
переполнение экологической ниши — ослабление популяциоцен
трического, родительского инстинктов и инстинкта самосохране

99
ния, соответственно, усиление внутривидовой агрессии и автоаг
рессии. Возникает так называемый феномен леммингов: сухопут
ные животные массами гибнут, бросаясь в воду, морские (киты,
дельфины) выбрасываются на берег. В сочетании с голодом и ак
тивизацией естественных врагов — хищников, болезнетворных
организмов — эти факторы быстро сокращают популяцию.
Устойчивость биоценоза обеспечивается кольцами отрица
тельной обратной связи, колебательными контурами, которые
принципиально описываются простой математической моде
лью «волки — зайцы». С увеличением численности волков на
территории сокращается количество зайцев, влекущее за со
бой вымирание волков, лишившихся кормовой базы (эколо
гический кризис), что, в свою очередь, обусловливает рост за
ячьего, а затем и волчьего поголовья. Умножение таких колец
увеличивает совокупную устойчивость экосистемы. Поэтому
в редких случаях кризис может разрешиться своевременным
появлением нового вида и дополнительного звена в трофичес
кой цепи (рост внутреннего разнообразия).
Например, растения, предоставленные сами себе, постепен
но захватывают весь пригодный для жизнедеятельности ареал,
и с исчерпнием ресурсов экстенсивного роста конкуренция за
пространство, за доступ к источнику света и за минеральные
вещества почвы достигает предельного ожесточения. Сдержи
вающим фактором может стать появление в среде травоядных
организмов. Но последние, оказавшись в благоприятной среде
и быстро размножаясь, наращивают нагрузку на растительный
мир, что рано или поздно опять приведет к экологическому кри
зису и, возможно, к установлению нового контура обратной свя
зи (больше травоядных — меньше растений — меньше травояд
ных — больше растений). Далее нагрузка травоядных на
растительную среду может регулироваться активностью хищни
ков, у тех появляются еще более сильные враги и т.д.
Это до крайности упрощенная схема, которая, однако, в
принципе отражает логику «прогрессивного» преодоления кри
зисов в природе: наращивание этажей агрессии, при котором
разрушительная активность одних видов регулируется разруши
тельной активностью по отношению к ним со стороны других
видов. Таким образом устанавливалась и самовоспроизводилась
«природы вековечная давильня» [Заболоцкий Н.А., 1989, с.183].
Развивающаяся культура освободила гоминид от целого ряда
биологических и психологических зависимостей и вывела изпод
пресса «вековечной давильни». Казалось бы, далее события долж

100
 ны были развиваться по сценарию раковой опухоли: гибель био
ценозов вместе с поселившимися в них неподконтрольными «клет
ками». Часто так и происходило. Но в целом общество продолжа
ло существовать, все глубже вторгаясь в естественный ход событий
и подчиняя своим интересам природные циклы. Культура в своей
материальнотехнологической ипостаси обеспечивала растущее
население энергетическими ресурсами (пища, тепло и т.д.) и вме
сте с тем ограничивала возможности природы противопоставить
непокорному семейству еще более эффективного агрессора. В сво
ей гуманитарнорегулятивной ипостаси она поддерживала внут
ренний контроль и социально безопасные (в конечном счете —
полезные) формы сублимации агрессивности, растущей вследствие
сосредоточения и обусловленных этим психических напряжений.
Гипотеза техногуманитарного баланса призвана объяснить слож
но опосредованный характер отношений между этими параметра
ми социокультурного бытия, к чему мы далее вернемся.

Рассматривая конкретный характер механизмов ограничения

и сублимации агрессии, важно избегать чрезмерных упрощений,
которые имеют место при обсуждении этой проблемы. Соблаз
нительно, например, свести дело к развитию морали, а мораль
трактовать в логике социологического утилитаризма («наиболь
шее счастье для наибольшего числа людей», по И. Бентаму). Та
кой подход подвергался справедливой критике [Сорокин П.А.,
1992], которая служила поводом для разоблачения эволюционной
концепции вообще. В одной из дискуссий указывалось [Корота
ев А.В., 1999] и на неосторожное высказывание автора этих строк,
пытавшегося объяснить накопленные факты исторически возра
ставшей способностью к взаимопониманию и компромиссам.

Это требует очень серьезных уточнений в свете, по меньшей

мере, одного масштабного обстоятельства «ближневосточно
европейской» истории: с победой мировых религий «эпоха тер
пимости полностью уходит в прошлое» [Дьяконов И.М., 1994,
с. 70]. Фанатизм и неограниченная жестокость к иноверцам в
раннем Средневековье отражает регресс нравственных ценнос
тей в учениях Христа и Магомета по сравнению с великими мо
ралистами Ближнего Востока, Греции, Индии и Китая в апогее
Осевого времени. Разрушение храмов («языческих капищ»), из
биение камнями статуй, нападение агрессивной толпы на фи
лософов — все это не случайно приняло массовый характер в
раннехристианскую эпоху [Гаев Г.И., 1986]. Люди античности

101
 называли христиан словом «атеой» (безбожник) не только по
тому, что те игнорировалиПантеон, но и потому, что происхо
дила реанимация первобытных схем мышления и поведения.
«Военный фанатизм христианских и исламских завоеваний, ве
роятно, не имел прецедентов со времени образования вождеств
и особенно государств» [Diamond J., 1999, p. 282].
Но, признавая снижение уровня нравственного сознания в
христианском и исламском вероучениях, я всегда отмечал [На
заретян А.П., 1994, 1996] и повторю здесь существенный мо
мент. Переход от рациональных к сугубо эмоциональным ар
гументам, апелляция к примитивным чувствам страха и
ожидания награды лишили идею морали исключительной эли
тарности, сделав ее доступной, хотя и в ущербном виде, мас
сам рабов и варваров, выступивших на историческую сцену, но
не умевших представить себе мир без конкретного Хозяина или
Отца. Таким образом, спад первой волны Осевого времени спо
собствовал растеканию ее вширь — распространению профа
нированных достижений гуманитарной мысли и расширению
масштаба социальной идентификации: племенное размежева
ние уступало место Христову «мечу», разделившему людей по
конфессиональному признаку. Но гребни волны остались на
горизонте, сохраняя ориентир для будущих поколений, кото
рые, через серию малых и больших «ренессансов», вновь вос
ходили к критическому нравственному сознанию.
Судя по всему, в ретроспективе человеческих отношений дей
ствительно прослеживается возрастающая способность к комп
ромиссам, но, изза необходимости многочисленных оговорок по
этому поводу, целесообразно включить ее в общий контекст.

В действительности, конечно, совершенствование регуля

торных механизмов связано и с развитием морального и пра
вового сознания, и со способностью усложняющейся социаль
ной структуры разнообразить каналы «сублимации» агрессии,
и с совершенствованием форм внешнего, в том числе полицей
ского и прочего силового контроля (на чем настаивал А.В. Ко
ротаев [1999]). Но несомненно и то, что государство и его си
ловые органы всегда действуют в определенном пространстве
ценностей, которые и составляют стержень эволюции регуля
торных систем общества (см. [Алаев Л.Б., 1999б]).
Обсуждая правомерность распространения обнаруженных
психологами онтогенетических зависимостей на область соци
альной истории, мы неизбежно обращаемся к классической

102
философской проблеме «разум — мораль». Сократ, один из пер
вых ее исследователей, поставил знак тождества между знанием
и добродетелью. Мудрец, а точнее, любитель мудрости, «фило
соф» (ибо истинная мудрость есть достояние небес и смертным
недоступна), способный предвосхищать отдаленные послед
ствия, воздерживается от дурных поступков, которые, давая си
юминутную выгоду, в перспективе обернутся гораздо большим
злом. Философу не нужно каждый раз об этом задумываться и
просчитывать все возможные события. Не нужны ему и плебей
ские сказки о божествах, произвольно вмешивающихся в ход
событий, наказывающих и награждающих. Опыт приобщения к
божественной мудрости представлен в сознании своеобразным
агентом — демоном («даймоном»), который в зародыше отбра
ковывает дурные замыслы как заведомо вредоносные, хотя на
первый взгляд (глупцу) они кажутся выгодными. Поэтому фи
лософ, заранее зная, «чего не делать», оставляет в пространстве
выбора только деяния благие, т. е., в конечном счете, полезные*.
Как всякий первооткрыватель, Сократ несколько утрировал
обнаруженную зависимость, чем облегчил критику в свой адрес
со стороны современников, ближайших и отдаленных потомков.
Сегодня психолог мог бы сказать, что великий грек переоценил
степень рациональности человеческого выбора, а методолог — что
он принял вероятностную (статистическую) закономерность за
безусловную (динамическую). Тем не менее существенная связь
между навыком рационального мышления и качеством нрав
ственного самоконтроля была уловлена гениально.
Мы отмечали, что когнитивная сложность повышает устойчи
вость психики к внешним стимулам и внутренним эмоциональ
ным импульсам и уровень волевого контроля над спонтанными
побуждениями. Люди с такими психологическими качествами де
лают более устойчивой социальную систему. Включить когнитив
ную сложность в структуру числителя формулы /I/ позволяет так
же то, что способность комплексно и в большем временном
*
Одновременно с Сократом на противоположном краю цивилизационной ой
кумены ту же проблему осмысливал Конфуций. Его концепция не столь беском
промиссно рационалистична, но в общем созвучна сократовской. Место гречес
кого даймона в ней занимает чувство жень — гуманности, человеколюбия,
совести, — которое присуще благородному мужу, но не простолюдину, и выра
жается максимой: «Чего не хочешь себе, того не делай другим». Оба учения эли
тарны и антимифологичны, так как апеллируют к высокоразвитому сознанию и
не связывают преимущество благих поступков с потусторонними санкциями.
Этим они решительно отличаются как от предшествующих, так и от позднейших
мифологических аргументов с их лукавым прагматизмом кары и воздаяния.

103
интервале соотносить причины со следствиями, соответственно,
действия с результатами, в конечном счете, сказывается на содер
жании целеориентаций и на качестве культурных ценностей. По
этому пятый вектор исторического развития (условно назовем его
ценностным) теснейшим образом сопряжен и с четвертым (интел
лектуальным), и с тремя предыдущими: совершенствование меха
низмов сдерживания агрессии — абсолютно необходимое условие
для усложнения организации, последовательного роста техноло
гической мощи, численности и плотности населения.
Раскрывая опосредованную связь между когнитивной слож
ностью и способностью к ненасильственному поведению, пси
холог, разумеется, не видит перед собой субъекта, пребывающего
в вечном состоянии рефлексии (хотя и такой феномен абулии,
т.е. клинического безволия, описан в специальной литературе).
Влияние интериоризованного опыта на человеческую деятель
ность объясняется механизмами послепроизвольного (постпроиз
вольного; послеволевого) поведения [Божович Л.И., 1981], [На
заретян А.П., 1986а].
До сих пор это понятие использовалось только при анализе
индивидуального развития, и суть его состоит в следующем. Те
поведенческие выборы, которые в детстве проходили стадию
мотивационного конфликта и волевого усилия и стабильно
поощрялись извне, превращаются в устойчивые программы
мышления и практической деятельности. Со временем куль
турно одобряемое поведение «приобретает видимость непро
извольного, даже импульсивного» [Божович Л.И., 1981, с. 27]
и субъективно не переживается как конфликт между (грубо го
воря) биологическими и социальными потребностями. Совет
ские психологи отслеживали этот процесс при воспитании
«коллективизма» у школьников: если в младшем возрасте дей
ствие в ущерб эгоистическому интересу проходило стадию ко
лебаний и требовало волевого усилия, то в подростковом воз
расте у тех же детей «коллективистический мотив проявлялся
даже в полностью непроизвольном поведении» [Власова Н.Н.,
1974, с. 174]. Обыденное поведение социализованного челове
ка является по преимуществу послепроизвольным, принимая
иной характер в ситуациях, переживаемых как проблемные.
Легко заметить, что это, по сути дела, перевод философских
спекуляций Сократа на язык конкретной науки. Содержатель
но богатые смысловые конструкты, сохраняющие в снятом виде
«знание» о возможных последствиях, сразу выбраковывают из
паллиативного поля множество сиюминутно выгодных, но де

104
структивных решений. Здесь попрежнему уместна осторож
ная аналогия с опытным шахматистом, которому нет нужды
перебирать все мыслимые варианты. Его интуиция («дочь ин
формации»), опирающаяся также и на развитое эстетическое
чувство, сохраняет в сфере внимания ограниченный набор пер
спективных ходов и продолжений. Оригинальные творческие
решения строятся, как и в других случаях, на «выходе в мета
систему» (см. раздел 3.2), но это уже метасистема по отноше
нию к содержательно более богатой умственной модели.
Основной тезис этого и предыдущего разделов состоит в том,
что сказанное об индивидуальном развитии с необходимыми
уточнениями применимо к развитию историческому. Соци
альная память, интериоризуемая растущей личностью через
приобщение к культурным кодам, в снятом виде содержит опыт
антропогенных катастроф и закрепляет исторически вырабо
танный комплекс мыслительных и поведенческих программ.
В заключение раздела замечу, что совершенствование меха
низмов социальной регуляции, выстраивающееся в единый век
тор на больших временных дистанциях, при ближайшем рассмот
рении представляет собой линию, изломанную в еще большей
степени, чем остальные векторы. Изломы во многом связаны с
периодическими разбалансировками инструментального и гума
нитарного интеллекта, которые, в соответствии с формулой /I/,
обусловливают критическую потерю социальной устойчивости.
Анализ таких ситуаций и их последствий (см. раздел 2.6) убежда
ет: вопреки сетованиям философов и моралистов, человечество
училось на опыте истории. У нас еще будет возможность убедить
ся, что решающие послекризисные изменения в общественном
сознании становились по большому счету необратимыми и пора
зительно похожие «ошибки» совершались уже на новом уровне.
Предваряя следующий раздел и продолжая «педагогичес
кую» аллегорию, добавлю к ней еще один штрих. История —
жестокая учительница, обладающая, к тому же, своеобразным
вкусом. Она не выносит двоечников, безжалостно выставляя
их за дверь, но не жалует и отличников. Последних она отса
живает на задние парты: общества, у которых «мудрость» пре
вышает «силу», впадают в длительную спячку, и выводят их из
нее, часто весьма бесцеремонно, ближние или дальние, драма
тически бодрствующие и потому развивавшиеся соседи. Имен
но непутевые, но худобедно успевающие троечники и служат
основным материалом для воспитательной работы Истории…

105
 2.6. Äèñïðîïîðöèè â ðàçâèòèè ñîöèàëüíîãî èíòåëëåêòà,
àíòðîïîãåííûå êðèçèñû è êóëüòóðíûå ðåâîëþöèè
Все великие… нравственные системы возник"
ли и укрепились в катастрофические для како"
го"либо общества эпохи.
П.А. Сорокин

…За каждым новым

Разоблачением природы
Идут тысячелетья рабства и насилий,
И жизнь нас учит, как слепых щенят,
И тычет носом долго и упорно
В кровавую, расползшуюся жижу;
Покамест ненависть врага к врагу
Не сменится взаимным уваженьем,
В конечном счете, только равным силе,
Когда"то сдвинутой с устоев человеком.
Ступени каждой в области познанья
Ответствует такая же ступень
Самоотказа…
М.А. Волошин

В период вьетнамоамериканской войны к первобытному охот

ничьему племени горных кхмеров попали американские караби
ны. Освоив новое оружие, туземцы за несколько лет истребили
фауну, перестреляли друг друга, а оставшиеся в живых спусти
лись с гор и деградировали [Пегов С.А., Пузаченко Ю.Г., 1994].
Этнографическая литература полна примерами подобного
рода, которые, с точки зрения обсуждаемой модели, представ
ляют собой артефакты. Процессы форсированны, сжаты во
времени, а причины и следствия очевидны, поскольку социум
перескакивает сразу через несколько исторических фаз, остав
ляя глубокий разрыв между «технологией» и «психологией». В
аутентичной истории таких резких перескоков через фазы
обычно не происходит и диспропорции между уровнями инст
рументального и гуманитарного интеллекта («силой» и «муд
ростью») не столь выражены. Поэтому связи причин со след
ствиями сложны, запутаны и растянуты на века, а в ранней
истории и на тысячелетия. Каузальная схема аналогична, но
выявить ее можно только при внимательном анализе, обеспе
ченном соответствующим рабочим инструментарием.
Для лучшего понимания многих ключевых событий соци
альной и биосферной истории полезно различать три типа кри
зисов по соотношению внешних и внутренних причин.
Экзогенные кризисы — следствия относительно случайных

106
(не зависящих от системы) событий в среде: колебаний солнеч
ной, геологической активности, местных или глобальных из
менений климата, космических катаклизмов, появления силь
ных враговмигрантов и т.д. Эндогенные кризисы обусловлены
сменой периодов генетической программы или исчерпанием
программы в целом. Наконец, смешанные кризисы эндоэкзо"
генного происхождения вызваны изменениями среды, спрово
цированными собственной активностью системы — чаще все
го тем, что экстенсивный путь развития зашел в тупик.
Экзогенные кризисы играют немаловажную, хотя, по боль
шей части, косвенную роль в эволюции. Например, в истории
биосферы природные катаклизмы приводили к гибели видов
животных, достигших особенно крупных размеров за спокой
ные периоды (согласно правилу Копа), освобождая экологичес
кие ниши для новых организмов [Будыко М.И., 1984], [Бердни
ков В.А., 1991]. В социальной истории изменение климатических
и прочих условий влекло за собой разрушение и гибель одних
обществ (не сумевших изза чрезмерной специализации пере
строить мышление и деятельность сообразно новым обстоятель
ствам), к расцвету других обществ и обновлению технологий [Гу
дожник Г.С., Елисеева В.С., 1988].
В целом, однако, кризисы преимущественно внешнего про
исхождения малопродуктивны: они дают импульс смене струк
тур и функций, которая, как правило, не сопровождается ка
чественными усложнениями.
Роль эндогенных кризисов в эволюции менее ясна. В возра
стной психологии давно и продуктивно изучаются кризисы на
различных этапах онтогенеза ([Божович Л.И., 1968], [Mussen
P. et al., 1979] и др.), но трудно даже представить себе коррект
ную постановку вопроса о влиянии индивидуальных возраст
ных кризисов (в том числе, генетически запрограммированно
го старения и смерти) на историю общества. В свое время
бытовала модная, но, к сожалению, маловразумительная кон
цепция Л.Н. Гумилева [1997], объяснявшая исторические со
бытия всплесками и исчерпанием поступающей из космичес
кого пространства энергии этносов (этносы трактовались как
закрытые энергетические системы)*.

*
Мне приходилось использовать введенное этим автором в историческую соци
ологию понятие пассионарности, но в несколько ином контексте. Я исхожу из
того, что описанный Гумилевым феномен принадлежит сфере информатики, а
не энергетики, и является свойством не этносов, а идей [Назаретян А.П., 1996].

107
 В биологии издавна существует гипотеза, согласно которой
предельный срок жизни вида ограничен конечным числом по
колений и обратно пропорционален морфологической слож
ности [Федоренко Н.П., Реймерс Н.Ф., 1981]. Данная гипоте
за могла бы объяснить тот факт, что более 99% существовавших
на Земле видов вымерли еще до появления человека [Аллен Дж.,
Нельсон М., 1991]; разумеется, это имело бы прямое отноше
ние к биосферной сукцессии, а значит, и к глобальной эволю
ции. Но гипотеза не популярна среди специалистов, и, во вся
ком случае, классические концепции эволюции отдавали явный
приоритет «ударным» гипотезам, объяснявшим смены видового
состава биосферы сугубо внешними факторами: изменением
конфигурации материков, горообразованием, климатически
ми изменениями, переменами химизма среды, падениями ме
теоритов и т.д. [Давиташвили Л.Ш., 1969].
Наибольший интерес для эволюционной модели представ
ляют кризисы эндоэкзогенного типа, которые вообще игно
рировались до появления теории систем и синергетики [Буров
ский А.В., 2000]. Будучи спровоцированы активностью
неравновесной системы, они углубляются при внешне самых
благоприятных обстоятельствах и, хотя при обострении сопро
вождаются столь же катастрофическими событиями, как и эк
зогенные кризисы, и чаще всего остаются бесплодными, тем
не менее, способны продуцировать качественные структурные
и функциональные изменения. Поскольку кризисы такого типа
обусловлены внутренней логикой развития и чреваты перехо
дами к дальнейшему качественному развитию, их можно так
же назвать эволюционными. К числу эволюционных (эндо
экзогенных) относятся, конечно, и все антропогенные
кризисы.
В этом и в предыдущем разделах приводились простейшие
примеры непродуктивных эволюционных кризисов: дрожже
вой грибок в тесте, раковые клетки и даже первобытное племя
с современным оружием — недостаточно сложные системы,
чтобы из тупика экстенсивного развития выйти на стабилиза
цию или, тем более, на интенсивный путь. Модельной иллюс
трацией может служить лабораторный эксперимент в чашке
Петри. Несколько бактерий, помещенных в сосуд с питатель
ным бульоном, безудержно размножаются, а затем популяция
задыхается в собственных экскрементах. Это наглядный образ
поведения живого вещества. Пока «инструментальные» воз
можности превосходят сопротивление среды, популяция зах

108
ватывает доступное жизненное пространство, подавляя в меру
сил всякое противодействие и внешнее разнообразие и стре
мясь уподобить среду себе [Сухомлинова В.В., 1994].
В естественных условиях обостряющиеся экологические
кризисы разрешаются при помощи отработанных за миллиар
ды лет механизмов динамического уравновешивания. Это, в
конечном счете, вопреки стремлению каждого из агентов, по
вышает совокупное разнообразие биоценоза, устойчивость
которого сочетается с весьма изменчивыми условиями жизни
каждой популяции (колебательные контуры в системе «хищ
ник — жертва» и т.д.).
Культура в ее материальной и регулятивной ипостасях изна
чально ориентирована на освобождение от спонтанных колеба
ний среды. Социальные сообщества, в отличие от животных, не
ведут себя так прямолинейно, как колония бактерий в чашке
Петри, до тех пор, пока роль сопротивляющейся среды выпол
няют культурные регуляторы*. Но нарушение баланса между воз
росшими технологическими возможностями и прежними меха
низмами регуляции способно в корне изменить обстановку. По
формуле /I/, оно снижает внутреннюю устойчивость общества,
но надвигающаяся угроза замечается не сразу.
Наоборот, превосходство инструментального интеллекта
над гуманитарным влечет за собой всплеск экологической и
(или) геополитической агрессии. Недостаточность культурных
сдержек делает поведение социума по существу подобным по
ведению биологической популяции, причем к естественным
импульсам экспансии добавляется сугубо человеческий фак
тор — возрастание потребностей по мере их удовлетворения.
Собственно психологический аспект этого процесса подроб
нее рассмотрен в разделе 2.7. Здесь же отмечу, что рано или по
здно экстенсивный рост наталкивается на реальную ограничен
ность ресурсов, и это оборачивается антропогенным кризисом.
Далее чаще всего наступает катастрофическая фаза: общество
гибнет под обломками собственного декомпенсированного мо
гущества.

*
Иногда эти регуляторы ужасают наблюдателя из другой культуры, но обеспе
чивают стабильное пребывание социума в экологической нише. Ранее (в Очер
ке I) указывалось на характерный для первобытных племен способ сохранения
демографической устойчивости — систематическое истребление «лишних» мла
денцев, особенно женского пола, и кастрация. Кроме того, в некоторых племе
нах условием для вступления в брак служит убийство или кастрация взрослого
иноплеменника и т.д. [Столярова Т.Ф, 1995].

109
 Как показывает специальный анализ, большинство племен,
государств и цивилизаций в близком и отдаленном прошлом
погибли не столько изза внешних причин, сколько оттого, что
сами подорвали природные и организационные основы свое
го существования. Вторжения же извне, эпидемии, экологи
ческие катаклизмы или внутренние беспорядки при этом до
вершали саморазрушительную активность социального
организма, подобно вирусам и раковым клеткам в ослаблен
ном биологическом организме.
В книге [Григорьев А.А., 1991] собраны данные о печальной
судьбе многих обществ, не сумевших предвидеть долгосрочные
последствия хозяйственной деятельности. При всех конкрет
ных вариациях события развивались по простой схеме: нарас
тающее вторжение в биогеоценоз — разрушение ландшафта —
социальная катастрофа.
Исследователи отмечают, что разрушение империй часто «на
ступает в момент расцвета» [Клягин Н.В., 1987], если их экстен
сивный рост обгоняет рост внутреннего разнообразия. А.В.
Коротаев [1997], со ссылками на американских авторов, иллюст
рировал сходную мысль фактами из истории Османской импе
рии и Империи ацтеков. А. Тойнби привел множество примеров,
демонстрирующих обратную зависимость между «военным и со
циальным прогрессом», и недоумевал по поводу того, что сказан
ное относится также и к производственным орудиям. «Если про
следить развитие сельскохозяйственной техники на общем фоне
эллинистической истории, то мы обнаружим, что и здесь рост тех
нических достижений сопровождался упадком цивилизации»
[Тойнби А., 1991, с. 231]. И в целом за усилением власти над при
родой чаще всего следовал «надлом и распад» (с. 335).
В последние годы международный опыт кризисных ситуа
ций скрупулезно исследуется учеными, принадлежащими к
школе социоестественной истории. Если лидер школы Э.С.
Кульпин [1996] делает основной акцент на «вызовах» природы
и «ответах» общества, то у его последователей интерес пере
ключился на развитие событий по схеме: «вызов» человека —
«ответ» природы — «ответ» человека [Люри Д.И., 1997], [Пан
тин В.И., 2001].
Открытые историками факты надлома социальных систем
вследствие развития технологий настолько обильны, что часто
служат решающим аргументом для отрицания единой общече
ловеческой истории, а также для тотального технологического
пессимизма.

110
 Но гипотеза техногуманитарного баланса вовлекает в сферу
внимания не только факты саморазрушения социальных систем.
Случаев конструктивного разрешения антропогенных кризисов
в истории значительно меньше, зато именно они были вехами в
становлении и развитии цивилизации. В ряде случаев, когда кри
зис охватывал обширный культурно насыщенный регион с вы
соким уровнем внутреннего разнообразия, его обитателям уда
валось найти кардинальный выход из тупика. Каждый раз это
обеспечивалось комплексом необратимых социальных и психо
логических изменений, которые и выстраивались в последова
тельные эволюционные векторы.
Таких прорывов в истории и предыстории человечества уда
лось выявить и описать не менее шести. Возможно, в действи
тельности их было больше, но ненамного. Например, А. Тоф
флер [Toffler Al., 1980] выделяет три комплексных исторических
революции, Ф. Спир [Spier F., 1996] — четыре. К. Ясперс [1991]
усмотрел в прошлом только одну настоящую революцию, но
такая «зашоренность» позволила ему впервые подробно опи
сать переворот Осевого времени.
Стоит также отметить, что до сих пор ученые, работающие
над данной проблематикой, либо ограничивались описанием
революционных перемен, не касаясь их причин и предпосы
лок, либо оставляли этот вопрос будущим исследователям. Так,
Ясперс сформулировал «загадку одновременности»: каким об
разом столь грандиозные и однотипные культурные трансфор
мации, как переход к Осевому времени, могли произойти од
новременно на огромном географическом пространстве от
Иудеи и Греции до Китая?
Предложенная гипотеза позволяет перейти от феноменоло
гии к причинному объяснению эпохальных переломов, обра
тив внимание на то, что каждому из них предшествовал масш
табный антропогенный кризис. Тем самым концептуальная
интрига ненасилия становится еще немного понятнее. Люди
пока не истребили друг друга и не разрушили природу благодаря
тому, что, проходя через горнило драматических кризисов, они в
конечном счете адаптировали свое сознание к растущим техно"
логическим возможностям. Здесь уместно вернуться к утверж
дению известного историка культуры Г.С. Померанца [1991] и
к фрагменту из поэмы М.А. Волошина «Путями Каина» [1989],
приведенным в эпиграфах к предыдущему и к настоящему раз
делам. Если бы человечество не выполняло «с грехом пополам»
более и более трудные задачи, которые ставит перед ним рас

111
тущее могущество, то «все бы давно развалилось»; причем каж
дый раз жизнь жестоко учила людей, «как слепых щенят», мыс
лить, действовать и относиться друг к другу в соответствии с
новообретенной силой…
Пунктирно обозначу переломные эпизоды общечеловечес
кой истории, когда глобальные (по своему эволюционному зна
чению) антропогенные кризисы завершались прорывом в но
вые культурные эпохи. Названия всех революций приведены в
кавычках, поскольку некоторые пока не устоялись, хотя все они
встречаются в специальной литературе. Подробнее большин
ство этих эпизодов описаны в работах [Назаретян А.П., 1994,
1996], и частично — в разделе 2.7.

1. «Палеолитическая революция» (более 1,5 млн. лет назад) —

появление стандартизированных орудий, начало систематичес
кого использования огня и, возможно, переход большинства
гоминид от преимущественно собирательного к охотничьему
образу жизни. Первичное формирование в нижнем палеолите
надинстинктивных протокультурных регуляторов, ограничив
ших внутристадную агрессию за счет переноса ее на «чужаков».
Тем самым было обеспечено дальнейшее существование гоми
нид и их развитие путем грегарного отбора (от греч. gregus — ста
до; см. раздел 3.1) в условиях, когда искусственные средства на
падения заметно превзошли естественные средства защиты при
одновременном ослаблении природных инстинктов.
2. «Верхнепалеолитическая революция», или «культурная
революция кроманьонцев» (3035 тыс. лет назад), — переход от
среднего к верхнему палеолиту с окончательным вытеснением
неандертальцев. Многократно возросла продуктивность ис
пользования каменного сырья, резко увеличилась доля орудий
из кости и рога (что дало людям относительную независимость
от природных источников кремня); заметно усовершенствова
лись знаковые системы коммуникации, включая, повидимо
му, членораздельную речь, появились двухмерные изображе
ния (наскальные рисунки)… Почему палеоантропы, создавшие
развитую культуру Мустье и около полутораста тысяч лет до
минировавшие над своими современниками неоантропного
типа (протокроманьонцами), оказались теперь не способны им
эффективно противостоять? Приходится предположить, что
культура Мустье в тот момент переживала тяжелый кризис, хотя
содержание его не совсем ясно.
Одна из гипотез построена на том факте, что значительная

112
вариативность материальной культуры неандертальцев соче
тается с отсутствием следов «духовной индустрии». Свобода вы
бора физических действий при недостатке духовных регулято
ров (неразвитость анимистического мышления характерного
для культур верхнего палеолита) порождала невротический
синдром, который проявлялся в асоциальном поведении со
«всплесками неуправляемой агрессивной энергии» [Лобок
А.М., 1997, с.433]. Еще одна гипотеза [Реймерс Н.Ф., 1990] свя
зывает кризис позднего Мустье с экологией: неандертальцы
додумались выжигать растительность, увеличивая тем самым
продуктивность ландшафтов, но это привело к губительному
для них сокращению биоразнообразия.
3. «Неолитическая революция» (X — VIII тыс. до н.э.) — пе
реход от высокозатратного присваивающего (охота, собира
тельство) к производящему хозяйству (земледелие, скотовод
ство), сопровождавшийся сменой нормативного геноцида и
людоедства зачаточными формами коллективной эксплуата
ции со своеобразным симбиозом сельскохозяйственных и «во
инственных» племен.
Глубокая комплексная перестройка стала ответом на кри
зис верхнего палеолита, предельно обострившийся изза не
бывалого развития охотничьих технологий, которое привело к
истреблению популяций и целых видов животных и ужесточе
нию межплеменной конкуренции. В процессе верхнепалеоли
тического кризиса предшествовавший ему демографический
рост сменился резким сокращением населения (по некоторым
данным, до 810 раз), и лишь с освоением сельскохозяйствен
ных приемов население вновь стало быстро расти.
4. «Городская революция» (V — III тыс. до н.э.) — образо
вание крупных человеческих агломераций, строительство ир
ригационных каналов, появление письменности и первых пра
вовых документов, регламентировавших сосуществование при
высокой концентрации и совместной деятельности больших
коллективов. Последовала за распространением бронзовых
орудий, очередным демографическим взрывом и обострением
конкуренции за плодородные земли.
5.«Революция Осевого времени» (середина I тыс. до н.э.): в
передовых, но еще слабо связанных между собой обществах за
очень короткий промежуток времени появились мыслители,
политики и полководцы нового типа — Заратуштра, иудейс
кие пророки, Сократ, Будда, Конфуций, Кир, Ашока, Сунь
цзы и др., — преобразовавшие до неузнаваемости облик чело

113
веческой культуры. В ту эпоху авторитарное мифологическое
мышление впервые стало вытесняться мышлением личност
ным, оформились общие представления о добре и зле, о лич
ности как суверенном носителе морального выбора, сформи
ровалась высшая инстанция индивидуального самоконтроля —
совесть как альтернатива безраздельно доминировавшей преж
де богобоязни. Изменились цели и методы ведения войны: ко
личество жертв перестало служить мерилом боевого мастерства
и предметом похвальбы, примитивное насилие и террор час
тично уступали место приемам агентурной разведки и «поли
тической демагогии»…
Осевому времени предшествовало вытеснение дорогостоя
щего, тяжелого (подвластного лишь физически очень сильно
му мужчине) и хрупкого бронзового оружия железным, более
дешевым, легким и прочным, что позволило заменить профес
сиональные армии своего рода народными ополчениями. В
результате вóйны сделались чрезвычайно кровопролитными,
а это при сохранении прежних ценностей и норм грозило кра
хом наиболее развитых обществ. Таким образом, духовная ре
волюция Осевого времени стала ответом культуры на опасный
разрыв между новообретенной технологической мощью и ка
чеством выработанных предыдущим историческим опытом
механизмов сдерживания.
(Указанные стадии, хотя и с хронологическим отставани
ем, успели пройти также изолированно развивавшиеся куль
туры Америки. Имеются свидетельства того, что появление ев
ропейских завоевателей застало передовые общества обоих
американских континентов в состоянии глубокого кризиса и в
преддверии духовной революции аналогичной Осевому време
ни. Аборигены же другого изолированно развивавшегося кон
тинента — Австралии — сохранили образ жизни, культуру и
психологию палеолита, так и не дожив до верхнепалеолити
ческого кризиса, неолитической революции и т.д.)
6. «Промышленная революция» — внедрение «щадящих»
технологий производства с более высокой удельной продуктив
ностью. Сопровождалась развитием и распространением идей
гуманизма, равенства, демократии, международного и индиви
дуального права, становлением ценностного отношения к фе
номенам войны и мира.
Промышленной революции предшествовал затяжной кри
зис сельскохозяйственной культуры в Западной и Восточной
Европе (XI — XVII века) с бесконтрольным экстенсивным ро

114
 стом, разрушением экосистем, массовыми смертоносными
эпидемиями. Развитие сельскохозяйственных технологий
обернулось очередным эволюционным тупиком, как задолго
до того — развитие охотничьих технологий.
В свою очередь, становление промышленного производ
ства, повысив энергетическую мощь человеческого усилия,
дало новый импульс демографическому росту, экологическим
и геополитическим амбициям. Как и прежде, разрешение од
ного кризиса стало началом дороги к следующему…
7. «Информационная революция»? Уже в середине ХХ века
пришло ощущение того, что планетарная цивилизация прибли
жается к очередному кризису, и обстоятельства его могут быть
принципиально описаны схемой техногуманитарного дисба
ланса. За сто лет энергетическая мощь производственных и
боевых орудий возросла, соответственно, на 3 и на 6 порядков
(!). Интеллект достиг такого операционального могущества, что
выработанные в предыдущем историческом опыте средства
сдерживания перестали отвечать новым требованиям; носитель
разума опять сделался смертельно опасен для самого себя…

Итак, человеческое сознание исторически последовательно

(«прогрессивно») эволюционировало, восстанавливая нарушав
шийся культурный баланс. Тем любопытнее обстоятельство,
которое обнаружено при изучении деятельности, предшеству
ющей обострению кризисов. А именно, предкризисные фазы
экстенсивного роста сопровождаются однотипными психичес
кими состояниями, процессами и механизмами, которые во мно"
гом инвариантны по отношению к культурно"историческим осо"
бенностям населения. Соответственно, как будет показано в
следующем разделе, по психологическим симптомам возможно
диагностировать приближение кризиса тогда, когда экономичес
кие, политические и прочие признаки еще свидетельствуют о
растущем социальном благополучии.

115
 2.7. Homo prae-crisimos — ñèíäðîì
Ïðåäêðèçèñíîãî ÷åëîâåêà
Перед всяким кризисом непременно бывает бум.
Дж. Сорос

Слова «выход из кризиса» — не окончательный

диагноз, а лишь удачно поставленная точка в
рассказе о прошедших событиях.
Д.И. Люри

Мы, человечество, находясь в разгаре эволю"

ционного кризиса, вооружены новым факто"
ром эволюции — осознанием этого кризиса.
М. Мид

Рассмотрим пристальнее ряд переломных эпизодов истории из

числа тех, которые обозначены в предыдущем разделе и кото
рые можно назвать «оптимистическими трагедиями». Это по
может отследить характерные черты не только предкризисной
культуры, но и культуры, сумевшей преодолеть последствия
кризисного развития. Сразу оговорюсь, что здесь и далее речь
идет только о внутренней логике событий и такая модель вовсе
не исключает влияние привходящих факторов, вплоть до кос
мических, на биоэнергетику и на ход социальных процессов
[Чижевский А.Л., 1924].

…Тысячелетия верхнего палеолита ознаменованы беспрецеден

тным развитием «охотничьей автоматики». Люди научились рыть
хитроумные ловчьи ямы, изобрели копья, дротики, копьеметал
ки, лук со стрелами [Семенов С.А., 1964], [История…,1983]. Это
создало весьма благоприятные условия для демографического ро
ста и распространения человечества по территории Земли. Насе
ление достигло 4 — 5 млн. человек [McEvedy C., Jones R., 1978],
[Snooks G.D., 1996], не знавших иных способов хозяйствования
кроме охоты и собирательства. Поскольку же для стабильного про
корма одного охотника требуется территория в среднем около 20
кв. км., то ресурсы планеты приближались к исчерпанию.
Но дело не только в демографическом росте (который сам ста
новится функцией соотношения технологии и психологии). Ар
хеологам открываются следы настоящей охотничьей вакханалии
верхнего палеолита. Если природные хищники, в силу установив
шихся естественных балансов, способны, как правило, добывать
только больных и ослабленных особей, то оснащенный охотник

116
имел возможность (и желание) убивать самых сильных и краси
вых животных, причем в количестве, далеко превосходящем био
логические потребности. Обнаружены целые «антропогенные»
кладбища диких животных, большая часть мяса которых не была
использована людьми [Аникович М.В., 1999], [Будыко М.И.,
1984], [Буровский А.М., 1998], [Малинова Р., Малина Я., 1988].
Жилища из мамонтовых костей строились с превышением кон
структивной необходимости, с претензией на то, что теперь на
зывается словом «роскошь». На строительство одного жилища
расходовались кости от 30 до 40 взрослых мамонтов плюс множе
ство черепов новорожденных мамонтят, которые использовались
в качестве подпорок и, видимо, в ритуальных целях. Около жи
лища иногда располагались ямыкладовые мамонтовых костей с
непонятным назначением. Загонная охота приводила к ежегод
ному поголовному истреблению стад.
По мнению многих палеонтологов, активность человека
стала решающим фактором исчезновения с лица Земли мамон
тов и целого ряда других животных. Могучие охотники верх
него палеолита впервые проникли на территорию Америки,
быстро распространились от Аляски до Огненной Земли, пол
ностью истребив всех крупных животных, в том числе слонов
и верблюдов — стада, никогда прежде не встречавшиеся с го
минидами и не выработавшие навыки избегания этих опасней
ших хищников. Истреблением мегафауны сопровождалось и
появление людей в Океании и Австралии [Diamond J., 1999].
Замечу, все это происходило в эпоху приближающегося го
лоцена, т.е. послеледникового периода, что могло бы способ
ствовать расцвету присваивающего хозяйства. На деле же имен
но в это время присваивающее хозяйство зашло в тупик. Природа
не могла бесконечно выдерживать давление со стороны столь
бесконтрольного агрессора. Неограниченная эксплуатация ре
сурсов привела к их истощению, разрушению биоценозов и обо
стрению межплеменной конкуренции. Уместно повторить, что,
за последние тысячелетия апополитейного палеолита населе
ние средних широт планеты сократилось в 8 — 10 раз.
Радикальной реакцией на верхнепалеолитический кризис
стала неолитическая революция — переход части племен к
оседлому земледелию и скотоводству. Люди впервые «присту
пили к сотрудничеству с природой» [Чайлд Г., 1949], и эколо
гическая ниша человечества значительно углубилась. С разви
тием сельскохозяйственного производства вместимость
территорий возросла на один, а затем на два и три порядка.

117
 Как ранее отмечалось, переход от присваивающего к произ
водящему хозяйству был сопряжен с комплексными изменения
ми в социальных отношениях и психологии. Чтобы бросать в зем
лю пригодное для пищи зерно, кормить и охранять животных,
которых можно убить и съесть, необходим значительно больший
охват причинноследственных зависимостей. Возросший инфор
мационный объем мышления проявился во всех аспектах жиз
недеятельности. Существенно расширились социальные связи и
ролевой репертуар. Дифференциация орудий на производствен
ные и боевые способствовала качественно новому типу отноше
ний между сельскохозяйственными и «воинственными» племе
нами. Воины сообразили, что выгоднее охранять и опекать
производителей, систематически изымая «излишки» продукции,
чем истреблять или сгонять их с земли, а производители — что
лучше, откупаясь, пользоваться защитой воинов, чем покидать
земли или гибнуть в безнадежных сражениях.
Такие формы межплеменного симбиоза и «коллективной
эксплуатации» вытесняли геноцид и людоедство палеолита.
Как подчеркнул П. Тейяр де Шарден [1997, с.168], после нео
лита даже в самых жестоких войнах «физическое устранение
становится скорее исключением или, во всяком случае, второ
степенным фактором». Антропологи, изучающие процесс пе
рехода от изолированных племен к племенным союзам («вож
дествам»), не раз отмечали, что только тогда «люди впервые в
истории научились регулярно встречаться с незнакомцами, не
пытаясь их убить» [Diamond J., 1999, р.273]…

…В XII — XI веках до н. э. На Переднем Востоке, в Закавка

зье и Восточном Средиземноморье началось производство же
леза, которое быстро распространилось также на Индию и Ки
тай. Это резко повысило возможности экстенсивного (в том
числе демографического) роста.
Бронзовое оружие было дорогим, хрупким и тяжелым. Вой
ны велись небольшими профессиональными армиями, состояв
шими из физически очень сильных мужчин; подготовка и воору
жение таких армий были делом весьма дорогостоящим. Найти
адекватную замену погибшему воину было трудно, поэтому сво
их берегли, а врагов в бою стремились истребить как можно боль
ше. Пленных убивали, в рабство уводили женщин и детей, а по
виновение покоренного населения достигалось методами
террора. Статуи местных богов демонстративно разрушались или
«увозились в плен» и т.д. [Берзин Э.О., 1984], [История…,1989].

118
 Стальное оружие оказалось значительно дешевле, прочнее
и легче бронзового, что позволило вооружить все мужское на
селение; место профессиональных армий заняли своего рода
«народные ополчения». Сочетание же новой технологии с пре
жними военнополитическими ценностями сделало людей
раннего железного века необычайно кровожадными [Берзин
Э.О., 1984], [Вигасин А.А., 1994].
Императоры и полководцы той эпохи высекали на камне хва
стливые «отчеты» перед своими богами о количестве уничтожен
ных врагов, разрушенных и сожженных городов, представленные
часто в садистских деталях (подборку текстов из [Хрестоматия…,
1980] см. в [Назаретян А.П., 1996, с.77]). Кровопролитность сра
жений повысилась настолько, что поставила под угрозу сохране
ние технологически передовых цивилизаций.
Ответом культуры на этот кризис и стал духовный переворот
Осевого времени, причины которого оставались загадкой до тех
пор, пока мы не соотнесли его с военнополитическим кризи
сом. На обширном культурногеографическом пространстве ве
ликие религиозные пророки, философы и политики задавали
тон напряженной работе общества по переосмыслению всей си
стемы ценностей. За несколько столетий неузнаваемо переме
нился облик культуры. Существенно возросли когнитивная
сложность общественного и индивидуального сознания, способ
ность людей к абстрагированию и рефлексии, масштабы родо
вой идентификации. Мифологическое мышление было впервые
потеснено мышлением личностным (критическим), новая ин
станция нравственного самоконтроля — совесть — сделалась
альтернативой традиционной богобоязни. Враги учились видеть
друг в друге людей, понимать и сочувствовать друг другу [Ярхо
В.Н., 1972], [Ясперс К., 1991], [Назаретян А.П., 1994, 1996].
Эти процессы отчетливо отразились в политических отно
шениях. Мерилом военного успеха и доблестью стало считать
ся достижение предметной цели, а не количество жертв. Резко
повысилась роль разведывательной информации, а также про
паганды среди войск и населения противника. Складывалась
традиция «опеки» царейпобедителей над местными богами и
жрецами. «Политическая демагогия» как средство умиротво
рения ограничила обычные прежде методы террора…

…К середине II тысячелетия н. э. в Европе отчетливо про

явились все признаки очередного эволюционного тупика. Раз
витие сельскохозяйственных технологий стимулировало демог

119
рафический рост на протяжении нескольких столетий; при этом
христианская церковь, ранее призывавшая верующих отказать
ся от брака и деторождения, уже в IX веке изменила свое отно
шение на диаметрально противоположное [Арутюнян А.А.,
2000]. Быстро сокращался лесной покров, вода из образовавших
ся болот стекала в реки вместе с отходами бесконтрольно расту
щих городов. Экологический кризис вызвал социальную напря
женность, беспорядки, войны и эпидемии. В XIV веке «черная
смерть» (чума) погубила более трети населения Западной Евро
пы, перекинувшись и в Россию, но даже такое бедствие лишь
временно остановило сложившуюся тенденцию [Ле Гофф Ж.,
1992]. По свидетельству историков, в XVI веке площадь лесов
на территории Москвы и Подмосковья в два раза и более усту
пала нынешней [Рабинович М.Г., 1973], [Кульпин Э.С., 1995].
Заметим, население этой территории исчислялось тогда десят
ками тысяч, и можно было бы полагать, что его дальнейший рост
приведет к окончательной экологической катастрофе.
Но кризис сельскохозяйственной цивилизации разрешил
ся промышленной революцией. Она предварялась и сопровож
далась бурным развитием идей гуманизма, просвещения и про
гресса, превосходства активного Духа над пассивной Материей,
Будущего над Прошлым. Эти великие идеи, обеспечившие но
вый исторический прорыв, несли с собой также рационализа
цию чувства превосходства и экстенсивного роста, подкреп
ленного техническими достижениями.
Власть европейских держав, распространявших огнем и мечом
свет разума среди отсталых народов, охватила всю планету, есте
ственные ресурсы которой попадали под контроль метрополий.
Вместе с социальноэкономическим благополучием и потребнос
тями росла вера граждан в нравственный прогресс и вечный мир,
построенный на безусловном превосходстве западной культуры,
европейских ценностей и ума. Войны в дальних краях казались
вовсе даже и не войнами, а захватывающими приключениями бра
вых солдат. Напомню (см. раздел 1.1): во всех колониальных вой
нах XIX века европейские потери составили 106 тыс. человек, тог
да как потери их противников исчислялись миллионами.
К началу ХХ века резервы экстенсивного роста были исчер
паны, но до отрезвления оставалось еще далеко. О том, что
инерция экстенсивного роста и соответствующие настроения
продолжали доминировать, можно судить не только по даль
нейшим событиям, но и по множеству официальных, мемуар
ных документов и косвенных данных. Жажда все новых успе

120
 хов и достижений рождала в умах политиков, интеллигенции
и масс радостное ожидание то ли «маленькой победоносной
войны», то ли «революционной бури» [Человек…, 1997]. На
глядной иллюстрацией к сказанному могут служить фотогра
фии, датированные августом 1914 года (начало Первой миро
вой войны!), на которых изображены многотысячные толпы
манифестантов со счастливыми лицами на улицах Петрогра
да, Берлина, Вены и Парижа.
Так и вышло (см. раздел 1.1), что суммарные военные поте
ри европейских стран за Х1Х век составили около 5,5 млн. че
ловек — по нашим расчетам, около 15% всех мировых жертв, —
а в ХХ веке — до 70 млн., т.е. более 50%. Потребовались две ми
ровые войны, Хиросима и многолетнее «равновесие страха», что
бы Европа психологически перестроилась. Надолго ли?…

Сопоставление множества кризисных эпизодов прошлого и

настоящего позволяет обобщить некоторые психологические на
блюдения. Когда инструментальные возможности агрессии пре
восходят культурные ограничители и начинается экстенсивный
рост, общественное сознание и массовые настроения приобре
тают соответствующие свойства. С ростом потребностей усили
вается ощущение всемогущества и вседозволенности. Формиру
ется представление о мире как неисчерпаемом источнике
ресурсов и объекте покорения. Эйфория успеха создает нетерпе
ливое ожидание все новых успехов и побед. Процесс покорения,
а значит, и поиска умеренно сопротивляющихся врагов, стано
вится самоценным, иррациональным и нарастающим.
Близость желанных целей усиливает мотивационное напря
жение («феномен градиента цели»). Согласно же закону опти
мума, эффективность простой деятельности пропорциональ
на силе мотивации, но эффективность сложной деятельности
при чрезмерной мотивации падает. В этом один из источников
опасности.
Как известно из экспериментальной психосемантики, эмо
циональное напряжение уменьшает размерность сознания
[Петренко В.Ф., 1982]. Снижается когнитивная сложность
субъекта, мышление примитивизируется и проблемные ситуа
ции видятся более элементарными, в то время как объективно
с ростом технологических возможностей задача сохранения
социальной системы становится более сложной. Иначе гово
ря, индекс в числителе уравнения /I/ не только не растет со
размерно знаменателю, но, напротив, падает. Углубляющийся

121
таким образом культурный дисбаланс снижает внутреннюю
устойчивость общества.
Изучая предпосылки революционных кризисов, американ
ский психолог Дж. Девис [Davis J., 1969] показал, что им всегда
предшествует рост качества жизни и опережающий рост ожи
даний. В какойто момент удовлетворение потребностей не
сколько снижается (часто в результате неудачной войны, ко
торая мыслилась как «маленькая и победоносная»), а ожидания
по инерции продолжают расти. Разрыв порождает фрустрации,
положение кажется людям невыносимым и унизительным, они
ищут виновных — и агрессия, не находящая больше выхода
вовне, обращается внутрь социальной системы. Эмоциональ
ный резонанс провоцирует массовые беспорядки [Назаретян
А.П., 1997]. Часто это становится завершающим актом в тра
гикомедии предкризисного развития.
Автору этих строк доводилось много работать с моделью Де
виса, примеряя ее к разным странам и ситуациям, и убедиться в
ее эвристической продуктивности [Назаретян А.П., 1998]. Мой
опыт позволяет добавить, что она применима и к большим со
обществам, типа государств и цивилизаций, и к малым, действу

Динамика удовлетворения потребностей и революционная

ситуация (по Davis J., 1969).

Сплошная линия — динамика удовлетворения потребностей (экономический

уровень, политические свободы и т.д.). Пунктирная линия — динамика ожида
ний. Точка Х на горизонтальной оси — момент обострения напряженности чре
ватый социальным взрывом. (Взрыв происходит или нет в зависимости от ряда
«субъективных» факторов).

122
ющим внутри большого сообщества*; сегодня она с определен
ными оговорками применима и к мировому сообществу.
В разделе 1.1 приведены факты, которые в совокупности сво
ей демонстрируют заметный сдвиг в общественном сознании вто
рой половины ХХ века. Забрезжила надежда, что культуры запад
ного типа уже выработали прочный резерв рационального
контроля над инстинктивными импульсами линейной экспансии.
Но, к сожалению, ход событий в 90х годах, после победы
одной из сторон в холодной войне, показывает, что степень
зрелости политического мышления даже в самой продвинутой
из современных культур не отвечает требованиям, налагаемым
растущим технологическим потенциалом. Эйфория успеха в
очередной раз обнажила атавистический инстинкт и запусти
ла психологические механизмы силовой экспансии. Заметно
снизились политический интеллект и способность комплекс
но оценивать последствия сиюминутно соблазнительных дей
ствий, а соответственно, качество принимаемых решений.
В годы холодной войны американские спецслужбы демон
стрировали подлинные образцы политической технологии,
проводя подчас тонко продуманные операции для достижения
четко поставленных целей. Это обеспечивалось участием в под
готовке операций специалистов по политической психологии,
страноведению и культуре (см. об этом [Назаретян А.П., 1998]).
Перестав же ощущать соразмерное сопротивление среды, стра
теги начали терять голову. Их интерес к сотрудничеству с пси
хологами и культурологами заметно ослаб, а решения делают
ся импульсивными, самонадеянными и плохо продуманными.
Когда в ответ на взрывы американских посольств в августе
1998 года последовала безадресная стрельба ракетами — до вы
явления конкретных преступников и их местонахождения, —
это подозрительно напоминало реакции первобытного чело
века (при исчезновении сородича считается несомненным, что
виновно соседнее племя и требуется в ответ убить кого"нибудь
из его представителей [Першиц А.И. и др., 1994]). Инстинкт
овладения пространством оказался сильнее рациональных до
водов и при решении о расширении НАТО на восток, хотя до
80% научных аналитиков США предупреждали о его экономи
ческой и политической контрпродуктивности.
*
Например, эта модель, вкупе с законами мотивационного оптимума и эмоци
онального уплощения образа, помогает понять некоторые процессы в револю
ционных партиях и причины неожиданного «поглупения» политических лиде
ров при ощущении приближающегося успеха.

123
 Кульминацией процесса (пока!) стала поразительная по оп
рометчивости атака на Югославию в марте 1999 года. Поража
ет то, какой плоской моделью руководствовались западные
политики при подходе к сложнейшему конфликту, как мало
знали о регионе люди, принимавшие решение о начале воен
ных действий, и как неумело были просчитаны сценарии со
бытий на Балканах и в мире. (Из ученыхгуманитариев пона
стоящему были востребованы только правоведы, получившие
задание юридически обосновать вторжение, но так и не сумев
шие вразумительно это сделать).
Правило психодиагностики: если в какойто из значимых те
матических областей интеллектуальный уровень рассуждений
субъекта заметно снижается, за этим следует искать скрытый
патогенный фактор [Обуховский К., 1972]. В нашем случае сни
жение когнитивной сложности отчетливо прослеживается не
только в политических действиях, но также в приемах идеоло
гической и пропагандистской рационализации.
По данным американских психологов [Kris E., Leites N., 1953],
даже во время Второй мировой войны одномерные смысловые
конструкты, связанные с безусловной демонизацией противни
ка, систематически использовались только советской и отчасти
немецкой пропагандой, тогда как западные союзники строили
апелляции в прагматическом ключе. В 1939 году У. Черчиль, быв
ший тогда военным министром, подвергся публичным упрекам
только за то, что позволил себе назвать нацистов «гуннами».
Дело не столько в том, что уровень пропагандистской ар
гументации опустился до манихейского уровня, сколько в том,
что он оказался приемлемым для общественного сознания.
Удовлетворяясь односторонней информацией и прямолиней
ной агитацией, люди не искали альтернативных источников и
не задавали себе самых очевидных вопросов. Например, поче
му следует столь бескомпромиссно защищать интересы косов
ских албанцев, но не кипрских греков, выселенных из своих
домов в результате внешней военной интервенции, не сербс
ких беженцев, насильственно вытесненных из сопредельных
стран, и не курдов, подавление прав которых в Турции превос
ходило по жестокости репрессии против косоваров? Или: как
бы действовал на месте С. Милошевича демократический пре
зидент, если бы в страну проникли сотни тысяч нелегальных
иммигрантов, стали бы вооружаться, убивать и изгонять корен
ных жителей и требовать отделения части территории?
Задумавшись над подобными вопросами, непредвзятый на

124
блюдатель убедился бы, что спасение албанцев — не более чем
предлог, и сербы выбраны в качестве объекта агрессии просто
потому, что были сочтены достаточно слабыми и «чужими». А
средневековая («домакиавеллиевская») аргументация, связы
вающая военную агрессию исключительно с моральными ре
зонами, — самообман, убожество которого и составляет самый
опасный аспект ситуации. Коль скоро масса американских и
европейских граждан (выделенные слова в норме абсолютно
несочетаемы) так легко поддалась гипнозу богодьявольских
образов, приходится предположить, что люди были «обманы
ваться рады». Т.е. общество бессознательно ожидало и жажда
ло врага, которого ему и преподнесли на блюдечке.
В 1991 году подготовка одобренной ООН операции по осво
бождению захваченного Кувейта вызвала в Европе волну антиво
енных демонстраций. А в 1999 году неспровоцированная агрессия
против суверенного государства без санкции гражданских между
народных организаций по большей части сопровождалась актив
ным или пассивным одобрением. Это очень тревожный симптом,
свидетельствующий о том, что за прошедшие 8 лет созревшее
прежде чувство потенциальной опасности и ответственности вы
теснялось до боли знакомым ощущением всемогущества и безна
казанности. И что выработанные западной духовной культурой
терпимость, склонность к разносторонней оценке и пониманию
оппонента не выдержали испытания глубоко скрытыми и удиви
тельно легко рационализуемыми импульсами агрессии. На этом
фоне не выглядят случайностями и возросшая популярность пра
вых в Европе, и то, что на президентских выборах 2000 года в США
аргументы Ал. Гора — ученого, рассуждающего о глобальных про
блемах, — оказались всетаки слабее аргументов Дж. Бушамлад
шего, даже не скрывающего неприязнь к интеллектуалам.
Похоже, что глубокомысленные рассуждения политологов и
политических обозревателей о далеко идущих планах НАТО суть
те же попытки рационализовать действия, побуждаемые в дей
ствительности иррациональными мотивами. Неожиданно дли
тельное сопротивление Югославии несколько отрезвило обще
ственное мнение, и это отразилось на последующих оценках
западных аналитиков. Но тот факт, что армиям НАТО все же уда
лось в очередной раз добиться своего относительно «малой кро
вью», не мог не усилить жажду новых побед и новых достаточно
слабых врагов. Если она толкнет политических и военных лиде
ров на новые авантюры, то за этим будут стоять не продуманные
стратегии, а вышедший изпод сознательного контроля угар эк

125
стенсивного роста. В итоге может окончательно обнажиться син
дром Homo praecrisimos («хлеба и зрелищ»), который не раз в
истории предварял крушение процветающих цивилизаций.
Опыт 90х годов показал, что и с учетом значительных куль
турных подвижек общественное сознание в странах Запада оста
ется, совсем по Ф. Ницше, «человеческим, слишком человечес
ким». Оно трудно выдерживает испытание успехом, поддается
иррациональной эйфории, ощущая ту же бессознательную тоску
по драматическим событиям и острым эмоциональным пережи
ваниям, какая была характерна для поколения belle époque в пред
дверье Первой мировой войны (см. далее). Культура все еще не
выработала достаточно эффективных внутренних противовесов,
которые могли бы заменить соразмерное сопротивление геопо
литической среды, а следовательно, человечество пока не дорос
ло до бесполюсной самоорганизации мирового сообщества.
Одним из важнейших параметров антропогенного кризиса яв
ляется его глубина. Чем больше объем ресурсов для экстенсивного
роста и чем, следовательно, дольше не поступает отрицательная
обратная связь от среды, тем прочнее выработанные стереотипы
деятельности и меньше шансов на успешное разрешение кризиса
[Люри Д.И., 1994]. По «классическому» сценарию, военная маши
на НАТО должна рано или поздно столкнуться с адекватным про
тиводействием или внутренне расколоться на конфликтующие
блоки и рухнуть, погребя под собой европейскую (а при нынеш
нем потенциале военных технологий, едва ли не всю планетарную)
цивилизацию. Остается надеяться, что накопленный гуманитар
ной культурой рефлексивный потенциал поможет критически ос
мыслить неосознаваемые мотивации внешнеполитической дея
тельности прежде, чем сползание к пропасти станет необратимым…

Но вернемся к опыту «оптимистических трагедий». В период

катастрофы срабатывает закон поляризации, сформулированный
П.А. Сорокиным [1991] в разгар Второй мировой войны. Одни
реагируют самоубийствами, умственными расстройствами, оже
сточением и социальнонравственными патологиями; другие —
напряжением творческих сил и «альтруистическим перевоплоще
нием». В тех случаях, когда позитивно поляризованной части на
селения удается сыграть решающую роль, общество выходит из
горнила преображенным. Сравнивая состояния культуры до и
после антропогенных кризисов, мы замечаем, что успешное пре
одоление кризиса каждый раз обеспечивалось комплексом сопря
женных изменений по всем выделенным ранее параметрам.

126
 • Возрастала удельная продуктивность технологий — объем
полезного продукта на единицу вещественных и энерге
тических затрат. Это типичный признак перехода от эк
стенсивного к интенсивному развитию: при монотонном
увеличении массы потребляемых ресурсов эффективность
их использования снижается [Люри И.Д., 1994], а более со
вершенные технологии обеспечивают «рост КПД обще
ственного производства или, что то же самое, уменьше
ние приведенных энергозатрат на единицу общественного
продукта» [Голубев В.С., Шаповалова Н.С., 1995, с.69].
• Расширялась групповая идентификация, усложнялись
организационные связи и росла внутренняя диверсифи
кация общества. Как внутреннее разнообразие влияет на
удельную эффективность производства, мы обсуждали в
Очерке I, ссылаясь на работу выдающегося экономиста и
социолога Ф. Хайека [1992]. В настоящем очерке (разде
лы 2.5 и 2.6) отмечена зависимость от этого параметра эко
логической и геополитической устойчивости общества.
Все это частные выражения общесистемного закона Эшби,
который подробнее анализируется в Очерке III.
• Увеличивалась информационная емкость мышления —
когнитивная сложность, охват отражаемых зависимостей
и т. д. Обсуждению опосредованной связи этих интеллек
туальных качеств со сложностью технологий и социальных
отношений посвящены разделы 2.4 — 2.6.
• Совершенствовались приемы межгруппового и внутри
группового компромисса — система культурных ценнос
тей, мораль, право, методы социальной эксплуатации,
цели и формы ведения войны; в итоге политические зада
чи, как и хозяйственные, могли решаться ценой относи
тельно меньших разрушений.
• Тем самым складывались условия для нового роста населе
ния, а также социальных потребностей и притязаний, и… на
чиналась дорога к следующему эволюционному кризису.

Авторы книги [Арманд А.Д. и др., 1999] убеждены в большей

эффективности послекризисных состояний системы по сравне
нию с докризисными состояниями, «хотя критерии этой эффек
тивности еще предстоит сформулировать» (с. 49). Думаю, мы уже
готовы к тому, чтобы указать такие сравнительные критерии, ис
пользуя категориальный аппарат теории систем и синергетики.

127
 2.8. Îáùèé çíàìåíàòåëü: óñòîé÷èâîå íåðàâíîâåñèå,
«ïðîâîöèðîâàíèå íåóñòîé÷èâîñòåé» è «óäàëåíèå
îò åñòåñòâà». Ñèíåðãåòè÷åñêàÿ ìîäåëü êóëüòóðû
Прогрессивным считается такой путь развития
системы, на котором она со временем все более
удаляется от равновесия с окружающей средой.
В.С. Голубев

Охота и собирательство — «естественные»

формы человеческой деятельности, а то, что
произошло за последние тысячелетия, в осно"
ве своей «неестественно». Нет ничего «есте"
ственного» в государстве, цивилизации или
экономическом росте.
Д. Кристиан

Только в механическом, то есть лишенном

телеологии мире может возникнуть свобод"
ное нравственное существо, «личность».
Н. Гартман

Все, все, что гибелью грозит,

Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья…
А.С. Пушкин

Пытаясь привести пять выделенных векторов исторической

эволюции к общему знаменателю, мы обнаруживаем обстоя
тельство довольно неожиданное с точки зрения расхожих эко
логических сентенций. Стержневая тенденция изменений, про
низывающая историю и предысторию общества, состояла в
последовательных переходах от более естественных к менее ес"
тественным состояниям.
Особенно выражен данный парадокс на переломных этапах:
конструктивное преодоление каждого из антропогенных кри
зисов в социоприродных отношениях обеспечивалось не воз
вращением человека к природе, а, напротив, очередным уда
лением общества вместе с природной средой от естественного
(дикого) состояния. Это касается типов хозяйствования (охота
и собирательство естественнее скотоводства и земледелия,
сельское хозяйство естественнее промышленности, промыш
ленное производство естественнее информационного), степе
ни инструментальной и когнитивной опосредованности дей
ствий, удельного веса искусственных, субъектноволевых
регуляторов социоприродной системы, соотношения сокраща

128
ющегося биологического разнообразия и возрастающего куль
турного разнообразия и т.д.
Примечательна, в частности, динамика демографических
колебаний. Антропогенные кризисы почти всегда были так или
иначе связаны с ростом населения, которое, как мы видели,
опережало рост внутреннего разнообразия социальных систем.
Вместе с тем успешное («прогрессивное») преодоление кризи
са, расширив и углубив экологическую нишу человека, обес
печивало новый демографический рост. Это фиксируется как
на региональном, так и на глобальном уровнях анализа.

Позволим себе мысленный эксперимент, а для этого вооб

разим невероятное. Если бы 15 — 20 тысяч лет назад на Земле
объявился аналитик, оснащенный знанием глобальной эколо
гии, географии и математики, он бы строго доказал, что наша
планета не способна прокормить больше 5 млн. человек. Чис
ло получается делением общей территории суши, не покрытой
ледниками (немного более 100 млн. кв. км.), на 20 кв. км. —
территорию, необходимую в среднем для прокорма одного
охотника. Достоверность расчета подтвердил бы реальный ход
событий: приблизительно такая численность населения пла
неты (см. раздел 2.7) составила максимум, при котором и про
изошел верхнепалеолитический кризис, один из самых тяже
лых в истории человечества.
Выходит, «палеолитический эколог» (простой расчет за ко
торого автору помог провести географ В.В. Клименко) в про
фессиональном отношении был совершенно прав. Взирая с
высоты последующих тысячелетий, мы найдем у него только
одну, почти «философскую» ошибку: профессионал не учел
творческий характер развития, и потому дальнейшая история
дезавуировала математически безупречный вывод.
А именно, расчет строился на молчаливом убеждении в не
зыблемости знакомых аналитику технологий, социальных
структур и психологических установок. Он не мог представить
себе людей, вооруженных серпом, плугом, станком или ком
пьютером, и не имел данных для соответствующих оценок, но
поторопился абсолютизировать актуально достоверный резуль
тат. Тот факт, что земледелие обеспечило рост населения на
тех же площадях в десятки, а затем в сотни и в тысячи раз, стал
бы для него абсолютной неожиданностью.
В последующем наш бессмертный эколог еще неоднократно
попадал бы впросак с экстраполяционными расчетами, актуаль

129
 но корректными, но недооценивающими творческий фактор: и
в раннюю железную эпоху, и в эпоху затяжного кризиса сельс
кохозяйственной цивилизации (см. раздел 2.7). Добавлю, что
этот персонаж остается плодом нашего воображения вплоть до
Нового времени. В конце XVIII века он воплотился в крупной
фигуре Т. Мальтуса, которому были недоступны известные те
перь исторические сведения, а потом в его последователях, ко
торые эти сведения просто игнорируют…

Обнаружив, что до сих пор исторический процесс был на

правлен от более естественных к менее естественным состоя
ниям социоприродной системы и что этому соответствовал
механизм «прогрессивного» разрешения антропогенных кри
зисов, нельзя не задаться вопросом о причинах столь удиви
тельного обстоятельства. Легче всего предположить наличие
изначальной программы или цели развития, и это соблазни
тельное допущение (хотя и не всегда эксплицированное) со
ставляет самый уязвимый пункт классических концепций про
гресса. Но, как отмечалось во вводном разделе, современные
общенаучные подходы избавляют от необходимости телеоло
гических допущений при объяснении векторных процессов*.
Коль скоро я ранее признался, что логика нашего изложе
ния в некотором отношении обратна логике исследования, от
крою еще один секрет. Как гипотеза техногуманитарного ба
ланса предшествовала сравнительным расчетам социального
насилия, так сама гипотеза и вообще концепция эволюцион
ных кризисов подсказана синергетической моделью.
В синергетическом определении общество есть неравновесная
система особого типа, устойчивость которой обеспечивается ис
кусственным опосредованием внешних (с природной средой) и
внутренних отношений, а культура — весь комплекс опосред
ствующих механизмов: орудия и прочие материальные продук
ты, языки, мифологии, мораль, право и т.д. Будучи совокупным
антиэнтропийным механизмом, культура должна изменяться в со
ответствии с потребностями неравновесной системы. Как извест
но, сохранение последней обеспечивается постоянной работой,
противопоставленной уравновешивающему давлению среды, а
*
«Освобождают от необходимости» — не значит «исключают возможность».
Ничто не запрещает, например, постулировать присутствие «суператтрактора»,
в направлении которого и происходит историческое развитие [Бранский В.П.,
1999].На мой взгляд, однако, достоинство синергетики в том, что она позволя"
ет без этого обойтись.

130
такая работа оплачивается ускоренным ростом энтропии других
систем — источников свободной энергии и вещества.
Если позволяют условия, система стремится к экстенсивно
му развитию, наращивая нагрузку на среду и истощая ее ресур
сы, причем «агрессивный характер диссипативных структур тем
резче проявляется, чем обильнее, доступнее источники пита
ющей их энергии» [Арманд А.Д. и др., 1999, с.181]. Поскольку
же с увеличением объемов ресурсопользования его удельная
эффективность снижается, то рано или поздно прямолиней
ное усиление антиэнтропийной работы и ее результатов обо
рачивается своей противоположностью — опасностью катаст
рофического разрушения среды вместе с самой системой.
Таким образом, механизмы, эффективно функционировав
шие на прежнем этапе жизнедеятельности, на новом этапе ста
новятся дисфункциональными. Одним из характерных приме
ров может служить филогенез интеллекта. Формируясь
изначально как инструмент агрессии (разрушения окружающих
неравновесных систем — источников свободной энергии для
антиэнтропийной работы организма), он на определенном эта
пе сделался смертельно опасным для своего носителя; нейтра
лизация опасности была обеспечена, как мы видели, карди
нально новыми, неизвестными природе средствами регуляции.
Вследствие эволюционного кризиса система должна либо
разрушиться, либо сформировать антиэнтропийные механизмы
с большей удельной продуктивностью (объем полезного продук
та на единицу разрушений). Второе достигается усложнением
организации и ростом «интеллектуальности» и становится воз
можным в том случае, если к моменту обострения накоплено и
сохранено достаточное количество неструктурированного —
«избыточного» — внутреннего разнообразия. Вернувшись к это
му вопросу в Очерке III, мы убедимся, что зафиксированные
здесь зависимости охватывают широкий круг явлений далеко за
пределами социальной истории.
Пока же замечу: для теряющей устойчивость системы обра
зуется несколько (в пределе — два) аттракторов, т.е. квазице
левых состояний, связанных со снижением или повышением
уровня организации и, соответственно, уровня неравновесия
со средой. Собственно аналогом тактической цели является,
конечно, второй вариант, сохранение через развитие. Этот ва
риант реализуется в меньшинстве случаев, но частичные вре
менные успехи при решении актуальных задач самосохране
ния (напомню, «успех» по латыни — progressus) ретроспективно

131
выстраиваются в последовательную тенденцию «удаления от
естества»*.
Обращение к синергетике помогает сформулировать крите
рии возрастающей эффективности «послекризисных систем»,
которые вне этой модели четко не отслеживаются, хотя (см. раз
дел 2.7) интуитивно угадываются исследователями эволюции.
Сама по себе категория устойчивости здесь мало что решает,
поскольку примитивные системы, как правило, устойчивее слож
ных, в чем легче всего убедиться, просто сравнив длительность
существования различных биологических видов или различных
типов социальной организации. Единая же шкала эффективнос
ти антиэнтропийных механизмов (безотносительно к конкретной
системе и конкретной обстановке) может выстраиваться по уров"
ню неравновесия со средой, на котором удается стабилизировать
состояние системы. Общество, успешно преодолевшее эволюци
онный кризис, достигает устойчивости на более высоком уровне
неравновесия, и в этом концентрируется весь комплекс относи
тельных преимуществ и, соответственно, недостатков «послекри
зисной» культуры по сравнению с «докризисной».
Как отмечал И. Пригожин [1985], равновесие слепо, а не
равновесие становится «зрячим». Неравновесное состояние
дает системе «зрение», которое помогает избегать уравновеши
вания со средой. Чем выше уровень устойчивого неравнове
сия, тем отчетливее выражены качества субъектности и субъек
тивности, а «удаление от естества» — это возрастающая роль
человеческой воли, идеальных образов, мыслей и планов в со
вокупной детерминации мировых процессов. Оглядываясь в
прошлое, можно проследить, как последовательно возрастал
удельный вес событий, происходящих в субъективном («вир
туальном») мире, по отношению к событиям в мире физичес
ком («массэнергетическом»). Художественные образы, рели
гиозные и философские учения, научные открытия и бред
полубезумных фанатиков оказывали все более значительное
влияние на ход материальных процессов, превосходя по масш

*
Любопытно рассуждение историка, который, не приемля векторных моделей,
стихийно использовал категории близкие синергетике, но с точностью до на
оборот. «Сообщества, вышедшие за порог первобытности, предстают… как не
которая аномалия, как случаи, когда неспособность достичь равновесного со
стояния на первобытном эволюционном уровне привела не к вымиранию, а к
болезненному переходу на более «высокий» эволюционный (энергетический)
уровень и к попыткам (далеко не всегда успешным) достигнуть равновесия уже
на этом уровне» [Коротаев А.В., 1997, с.35].

132
табу последствий (которые определимы даже по энергетичес
ким показателям) землетрясения, цунами, падения метеори
тов и прочие природные катаклизмы. Эта результирующая об
щеисторическая тенденция — парафраз того, что П. Тейяр де
Шарден и В.И. Вернадский назвали становлением ноосферы,
а здесь обозначено как удаление от естества…
Обратим внимание на ряд решающих отличий социально
синергетической модели от идеологических, позитивистских и
функционалистских концепций развития.
Вопервых, прогресс — не цель и не путь к конечной цели, а
средство сохранения неравновесной системы в фазах неустой
чивости. «Апостериорно» отслеживаемая векторность развития
не является следствием заложенных программ или врожден
ных человеку стремлений: это последовательность вынужден
ных преобразований, каждое из которых, способствуя реше
нию актуальных жизненных проблем, рождает множество
новых, еще более сложных проблем.
Вовторых, это процесс, хотя и кумулятивный, но не адди"
тивный: социологи, полагающие, что «макроэволюция есть
сумма микроэволюций», недооценивают опосредованность
макроэволюционных изменений драматическими противоре
чиями и кризисами.
Втретьих, хотя социальная эволюция отчасти является
адаптивным процессом, суть дела не в том, что общество адап
тируется к окружающей среде, а в том, что оно последователь
но адаптирует внешнюю природу к своим возрастающим потреб
ностям, а также перестраивает внутреннюю природу человека в
соответствии с его возрастающими возможностями и послед
ствиями преобразующей деятельности.
Вчетвертых, хотя сугубо внешние и внутренние факторы вли
яют на ход эволюционного процесса, решающую роль в его на
правлении играют спровоцированные неустойчивости — послед
ствия собственной дезадаптивной деятельности общества. Во
многих случаях там, где некоторые исследователи усматривали
результаты природных катаклизмов или внутренне необусловлен
ные всплески энергии, синергетическая модель помогает увидеть
разбалансировки в системе культуры, предкризисные процессы
или, наоборот, ответы культуры на антропогенные кризисы. В
частности, собранный нами фактический материал подтверж
дает наличие причинной связи между демографическими и тех
нологическими процессами, о которой, несколько примитиви
зируя Дж.М. Кейнса [1922], пишут многие социологи, однако

133
заставляет переставить акценты. Не демографический рост
«толкал» технологические развитие (ср. [Ганжа А.Г., 2000],
[Клягин Н.В., 1999] и др.), а наоборот, новые технологии со
здавали предпосылки для роста населения. Это одна из форм
экологической агрессии, свойственной живому веществу: при
благоприятных условиях популяция, численно увеличиваясь,
захватывает жизненной пространство.
Наконец, впятых, провоцирование неустойчивостей — не
случайный сбой в нормальной жизнедеятельности общества, а
имманентное свойство поведения. Синергетика, высвечивающая
в любом предмете спонтанную активность, альтернативна го
меостатическим моделям типа Homo oeconomicus, в том числе
их модернизированной версии, построенной на принципе «мак
симизации потребления». Чем выше уровень устойчивого нерав
новесия (и, соответственно, чем более явно выражено качество
субъектности), тем сильнее утомляемость от однообразия. У че
ловека как самой неравновесной из известных нам устойчивых
систем тяга к «бескорыстному» уклонению от устойчивых состо
яний отчетливо представлена потребностномотивационными
и эмоциональными особенностями психики. Поскольку этот
аспект имеет прямое отношение к прогнозированию и предуп
реждению кризисогенных действий, рассмотрим его подробнее.
Специальные наблюдения и исследования позволили вычле
нить особый тип потребностей, которые названы функциональ"
ными. Во избежание терминологической путаницы сразу отме
чу, что это открытие стало важнейшим аргументом против
функционалистских (гомеостатических) подходов в социологии
и в биологии. Функциональные потребности суть беспредмет
ные и надситуативные стремления к активности как таковой.
Они являются базисными, обычно не осознаются и развивают
ся в процессе фило и онтогенеза вместе со всей психической
системой, составляя антипод стабилизирующих потребностей*.
Так, стабилизирующая потребность организма в самосохра
нении дополняется потребностью в физическом движении;
потребность определенности образа — потребностью впечат
лений; потребность оптимизации самооценки — потребностью
общения. Грубо говоря, человек желает безопасности, физи
ческого, психического и социального покоя и, вместе с тем,
длительный покой душевно утомляет его, усиливает внутрен

*
Детальнее и с необходимыми библиографическими ссылками данный пред
мет проанализирован в работах [Назаретян А.П., 1985, 1986].

134
нее напряжение, тягу к острым впечатлениям и эмоциям. Пуш
кинские строки: «Есть упоение в бою, / У бездны мрачной на
краю» [Пушкин А.С., 1954, с.357] — не гипербола. Подобные
признания изобилуют в художественной литературе и согласу
ются с данными психологов.
Логично предположить, что и закон возвышения потребнос
тей, краса и бич человеческого существования, производен от
исконного мотивационного противоречия, которое выражено
эмоциональной амбивалентностью. «Отрицательные» эмоции со
ставляют необходимую предпосылку эмоций «положительных»*,
так что «у человека существуют неосознаваемые влечения к по
лучению… отрицательных эмоций… и эти влечения в трансфор
мированном виде широко проявляются в человеческом поведе
нии» [Файвишевский В.А., 1978, с.433]. К концу 70х годов удалось
в основном раскрыть нейрофизиологические механизмы такого
влечения: обнаружены комплексы нейронов, которые ответствен
ны за эмоции ярости, страха и т.д. и которые (как и все прочие
нейроны) нуждаются в периодическом возбуждении. При дли
тельной депривации порог их возбудимости снижается, и пове
денчески это проявляется в бессознательном провоцировании
стрессовых ситуаций [Файвишевский В.А., 1978, 1980].
Модели, игнорирующие фундаментальную «непрагматич
ность» человеческой мотивации, часто математически строй
ны и красивы. Но, как правило, они оказываются прогности
чески бесплодными и, что еще важнее, непродуктивными в
рекомендательном плане.

Хрестоматийный пример — не оправдавшиеся надежды на

то, что войну удастся искоренить, ликвидировав монархичес
кий строй (И. Кант), частную собственность (Ж.Ж. Руссо, К.
Маркс) или большие города (П. Кропоткин)**. Опыт ХХ века
подтвердил, скорее, прогнозы философов и психологов, ука

*
Для психолога различие между ними во многих случаях условно. Знак эмоции
часто определяется образом ситуации (сравним ощущение голода человеком, заб
лудившимся в лесу, и человеком, садящимся за накрытый стол), а в острых эмоци
ональных переживаниях боль и наслаждение бывают переплетены неразрывно.
**
Казалось бы, города как «узлы мирового зла», в отличие от монархий и режима
частной собственности, пока никто не ликвидировал, но и такие попытки имели
место. Например, в 1968 году большая группа анархически настроенных парижс
ких студентов решила удалиться от городской цивилизации, чтобы зажить здоро
вой жизнью, без злобы и конфликтов. Книга [Leger D., Hervieu B., 1979] с подроб
ным изложением этой истории имеет подзаголовок: «В лесной чаще… государство».

135
завших на функциональную подоплеку военных конфликтов
(Гегель, Ф. Ницше, З. Фрейд). Исследования же этнографов
показывают, что свирепые вооруженные столкновения между
племенами систематически происходили задолго до возникно
вения городов, монархов и собственников. При этом грабеж и
даже оккупация жилищ или территории истребленных врагов
отвергается системой анимистического мышления (чужие
предметы способны мстить за своих хозяев), которая требует
уничтожения захваченного имущества и допускает единствен
ный трофей — отрезанные вражьи головы или скальпы. Поэто
му, кстати, интенсификация боевых конфликтов чаще проис
ходит не в голодные годы и сезоны, а, напротив, в периоды
обильной добычи [Першиц А.И. и др., 1994].
Следовательно, задачи, связанные с присвоением чужой
собственности, которые после неолита выдвинулись на пере
дний план, в действительности как бы напластовывались на
исходные функциональные мотивации войны. Впрочем, мы
обнаруживаем это и по современным наблюдениям (см. раз
дел 2.7), и по описаниям историков. Приведу показательную
выдержку из статьи Е.Н. Черных [1988, с.265]. «Монгольские
завоеватели, ведомые Чингисханом и Батыем, тащили беско
нечное множество взятых в бою и утилитарно совершенно бес
полезных трофеев. Они мешали быстрому продвижению вой
ска, и их бросали, чтобы пополнить свои бесконечные
богатства во вновь покоренных городах. Сокровища эти толь
ко в относительно малой доле достигали своей центральноази
атской «метрополии». В конце XIV и в XV веках люди по Мон
голии кочевали по преимуществу все с тем же нехитрым
скарбом, что и накануне мировых завоеваний».
Похожие соображения приводят исследователи Крестовых
походов, Конкисты и прочих масштабных военных авантюр.
Все это наглядные свидетельства «самоценности движения»:
процессы боя, захвата и грабежа с их спектром эмоциональ
ных переживаний для субъекта оказываются привлекательнее,
чем предметные результаты.
Приоритет процесса деятельности над ее предметной целью
характерен для человеческой мотивации и в не столь драмати
ческом контексте. Функциональные потребности опредмечива"
ются в стратегических и тактических задачах и тем самым раци
онализуются, а душевная гармония во многом зависит от
согласования предметных и функциональных мотивов. Но вся
кое усилие требует сопротивляющейся среды (физической, ин

136
формационной или социальной), и, что для нас здесь особенно
важно, если оно ощущается как недостаточное, возникает бес
сознательное стремление обострить конфликт. Это стремление
систематически проявляется на микро и макросоциальном
уровнях, причем почти всегда находит рационализацию в пред
метных задачах и обидах. Скажем, с женой (мужем) ссорятся из
за ее (его) невнимательности или «занудства»; на войну отправ
ляются, чтобы обогатиться, освободить Гроб Господень,
распространить истинную веру (а заодно и власть короны), от
мстить неразумным хазарам и т.д. и т.п. Психологический опыт
показывает, что сравнительно редко человек готов самостоя
тельно догадаться, что всего лишь «убегает от тоски»…
Как подчеркивал К. Лоренц [1994], главная трудность в про
тиводействии военным конфликтам определяется спонтанно
стью, внутренней детерминированностью инстинкта агрессии.
«Если бы он был лишь реакцией на определенные внешние ус
ловия, что предполагают многие социологи и психологи, то
положение человечества было бы не так опасно, как в действи
тельности» (с.56).
Задачу еще более усложняет то, что функциональные по
требности, удовлетворяемые всплесками массового насилия,
нельзя ограничить сферой «негативной» мотивации. Война —
это не только агрессия, злоба, ярость и страх. А. Рапопорту
[1993, с.88] принадлежит тонкое психологическое наблюдение:
«Не ненависть, а наоборот, альтруизм, готовность сотрудни
чать и т.п., возможно, играют важнейшую роль в приспособ
лении человека к войне, т.е. в сохранении института войны».
Действительно, война, особенно на начальной стадии, спо
собствует удовлетворению потребностей в афилиации и солидар
ности, в самопожертвовании и в смысле жизни. Она помогает
фрустрированному человеку почувствовать себя востребованным,
нужным (Родине, Королю, Богу, Партии), делает мир проще и
понятнее. Без учета этого обстоятельства невозможно уяснить,
почему массы будущих жертв часто демонстрируют в преддверии
военных и революционных бурь энтузиазм «очистительного раз
рушения», от которого не всегда способны удержаться не только
политики, но и художники, и философы, и бытописатели.
Учебники истории переполнены рассказами о войнах и кон
фликтах не потому, что люди постоянно убивали друг друга.
Но в те годы, когда массового насилия не происходило, лето
писцы ставили прочерк или лаконично сообщали: «Миру
бысть».

137
 Журналисты во всем мире знают, что «негативная» инфор
мация привлекает больше внимания и выше ценится, чем «по
зитивная», а интереснее всего то, что связано с человеческими
конфликтами. В 1996 году — последнем году «первой чеченской
кампании» — в России от отравления некачественным алкого
лем погибло в 100 раз больше людей, чем на войне. Сравнив же
площадь газетных полос или объем эфирного времени, посвя
щенных той и другой теме, мы получим, конечно, не строгое, но
наглядное свидетельство того, насколько война «интереснее»
(только ли журналистам?) прочих социальных трагедий…

Функциональные потребности — «изначальный» мотив

свойственного всему живому стремления к экстенсивному ро
сту и периодически, при нарушении балансов, усиливающего
ся предкризисного (кризисогенного) поведения. Акцент на
данном обстоятельстве составляет и исходную специфику си
нергетической модели, позволяя с ее помощью — пока в пер
вом приближении — объяснить факт долгосрочной направлен
ности социального развития от более естественных к менее
естественным состояниям. Сам же этот факт настолько эмпи
рически достоверен, что ретроградно настроенные теоретики
вынуждены либо намеренно его игнорировать, либо объявить
историю человечества (по меньшей мере, начиная с неолита)
вселенской аномалией и «нарушением законов природы». Но
недоразумение рассеивается при взгляде на историю челове
чества в универсальном контексте.

138
 Î÷åðê III
Èñòîðèÿ ÷åëîâå÷åñòâà êàê ôàçà
óíèâåðñàëüíîé ýâîëþöèè
3.1. Âåêòîðû è êðèçèñû â «äî÷åëîâå÷åñêîé» èñòîðèè
Мы знаем одну"единственную науку, науку истории…
Ее можно разделить на историю природы и историю
людей. Но обе эти стороны неразрывно связаны.
К. Маркс, Ф. Энгельс

Мы имеем сегодня многочисленные высокоспециализиро"

ванные и проводимые независимо исследования эволюции
конкретных сущностей — таких, как звезды, бабочки,
культуры или личности, но располагаем весьма немноги"
ми (если располагаем вообще) истинно универсальными
понятиями эволюции как фундаментального процесса.
Э. Ласло

3.1.1. Áåñïîêîéíîå ñåìåéñòâî Hominidae

Поневоле содрогнешься при мысли о существе, воз"
будимом, как шимпанзе, с такими же внезапными
вспышками ярости — и с камнем, зажатым в руке.
К. Лоренц

Когда же животное начало превращаться в че"

ловека: уже тогда, когда размозжило голову со"
родича галечным отщепом, или только тогда,
когда подобралось к атомной кнопке?
В. Гарун

Граница между человеческой и «дочеловеческой» историей про

водится в соответствии с концептуальной установкой, а точнее,
со вкусами того или иного автора. Одни, вслед за Б.Ф. Поршне
вым [1974], не признают людьми неандертальцев Шанидара, ко
торые использовали одежду и обувь из выделанной кожи, опе
кали больных и раненых, укладывали в индивидуальные могилы
предметы и даже лекарственные цветы, хотя, бесспорно, были
существами иного биологического вида. Другие, как Э. Уайт и

139
Д. Браун [1978], считают человеком уже Homo habilis, анатоми
чески почти австралопитека, который, систематически исполь
зуя простые галечные орудия, начал выстраивать между собой и
природой новую искусственную реальность. Третьи, четвертые
и пятые выделяют в качестве решающих какиелибо из перелом
ных событий на временном отрезке почти в два миллиона лет.
Для наших задач разногласия по поводу границ собственно
«человеческой» истории несущественны. Важнее показать, что
тренд от естественного состояния начался не с неолита, как
часто полагают: неолитическая революция стала лишь очеред
ной вехой, после которой этот процесс заметно ускорился. Но
многое из того, что ей предшествовало, также было движени
ем в сторону «искусственного» (опосредованного) бытия.
И опять возникает вопрос о причинах такой направленно
сти изменений. «Строго материалистическая» точка зрения
предполагает примат внешнего над внутренним. Исходя из
этого принципа, причины технологических и прочих инно
ваций ищут в естественных изменениях среды, особенно кли
матических условий. Считается само собой разумеющимся,
что периодические колебания температуры побуждали гоми
нид изобретать приемы поддержания огня, строительства
жилищ, производства одежды и более совершенных орудий
охоты и для этого — совершенствовать формы коммуникации.
В советской философской литературе доходило до смешного.
Маститые авторы переписывали друг у друга утверждение,
будто верхнепалеолитическому кризису сопутствовало «гло
бальное похолодание» [Урсул А.Д., 1990, с.171], между тем как,
согласно любому справочнику, приближавшийся голоцен —
послеледниковый период, т.е., наоборот, эпоха относитель
ного потепления.
В специальной литературе таких наивных ошибок, конеч
но, не бывает. Но интуитивное убеждение в том, что исходной
функцией костра, жилища или одежды являлась теплозащита,
а оружие служило главным образом для охоты на животных,
ориентирует большинство ученых на поиск причинных связей
между естественными ухудшениями климата и развитием тех
нологий. Поскольку же такой связи обнаружить не удается,
возникли даже гипотезы о «внетропической прародине». По
логике их авторов, использование огня и прочие социальные
нововведения в тропическом климате «оказались бы биологи
ческой несообразностью», и в качестве ареала технологичес
ких (а также морфологических) трансформаций предлагается

140
рассматривать не Африку или Южную Азию, а Монголию, Ка
захстан и Сибирь (см. об этом [Лалаянц И.Э., 1990]).
Недостаток данных, а также трудности датировки событий в
среднем и нижнем палеолите не позволяют пока достоверно под
твердить или опровергнуть предположение об определяющем
влиянии внешних факторов. Но такое предположение, при всей
его интуитивной очевидности, представляется теоретически со
мнительным. Непонятно, за счет чего заведомо не векторные вне
шние колебания могли служить причиной векторных изменений.
В действительности, как отмечалось, экзогенные кризисы
обусловливали адаптивные перестройки социальной системы
без качественного совершенствования, тогда как качественные
скачки становились следствиями более тонкого стечения об
стоятельств. Напомню, социальной системе иногда удавалось
отреагировать таким образом на спровоцированную неустойчи"
вость — неблагоприятные изменения среды, вызванные ее соб
ственной активностью, — и эти частичные (и весьма относи
тельные) удачи выстраивались в последовательную линию
«прогрессивного» развития.
Исходя из этого, полезно принять во внимание альтернатив
ную версию технологического творчества гоминид, построенную
на синергетической модели. Доводы в ее пользу остаются пока
косвенными, но они не более умозрительны, чем доводы тради
ционной версии. А именно, качественные инновации возникали
не там и не тогда, где и когда климат становился суровее, но, на
против, в климатически благоприятных зонах, где концентриро
вались стада гоминид и обострялась конкуренция. Соответствен
но, теплозащитные функции костра, жилища и одежды вторичны,
а первичны функции социальноинтерактивные: внутригруппо
вая коммуникация и межгрупповые конфликты.
В литературе уже высказывались догадки о первичности эс
тетических функций одежды и жилища [Мэмфорд Л., 1986],
[Флиер А.Я., 1992]. Я бы добавил, что одежда первоначально
служила для коллективной и половой идентификации (привле
чение сексуальных партнеров включает эстетический момент),
устрашения* и защиты от ударов. Жилище также могло перво

*
Биологэволюционист В.А. Красилов [1986] привел остроумные доказатель
ства того, что генезис эстетического чувства связан со страхом, опосредован
ным через сексуальные отношения. Например, ритуал ухаживания у одного вида
попугаев состоит в том, что самец, приняв крайне угрожающую позу, повисает
на ветка вниз головой. Нечто подобное «ритуализации» агрессивного жеста на
блюдается в сексуальных и прочих играх у всех видов высших позвоночных.

141
начально использоваться как своего рода крепость против хищ
ников и враждебных стад и лишь позже, при изменившихся
условиях, — как укрытие от дождя, ветра и мороза.
Вероятно, сказанное относится и к костру. Стадо, преодо
левшее естественный страх перед огнем, получало надежную
защиту от хищников и от самых опасных врагов — других го
минид, продолжавших, как все дикие животные, бояться огня.
Со временем горящие поленья становились также эффектив
ным оружием нападения и охоты. Еще позже было замечено,
что огонь не только жжет, но и греет, а мясная пища, подверг
нутая термической обработке, легче усваивается. Огонь из ис
точника опасности и с трудом преодолеваемого страха превра
щался в условие физического комфорта. Особенно возрастала
его роль при климатических колебаниях или миграциях в зоны
с более суровым климатом. Происходило то, что хорошо нам
знакомо по дальнейшим историческим стадиям: с достижени
ем относительной независимости от природных условий воз
растала зависимость гоминид от новой искусственно создава
емой среды. Ее влияние на биоценозы было еще несопоставимо
с кошмарами верхнего палеолита, но оно не могло не прояв
ляться при длительном сжигании определенных пород древе
сины и т.д. [Goudsblom J., 1990].
Нет оснований думать, будто использование огня было био"
логической необходимостью. Естественная шерсть предохраня
ла питекантропов не хуже, чем других млекопитающих, благо
получно переживших климатические циклы плейстоцена.
Имеются археологические свидетельства того, что отдельные
стада, воздержавшиеся от миграции в тропические широты, пе
режили десятки тысячелетий похолодания и вымерли только
после того, как, вслед за отступающим холодом, с юга пришли
другие стада. Пришельцы в таких случаях быстро разбирались с
аборигенами, закаленными в борьбе с холодом, но не имевши
ми достаточного опыта внутривидовой конкуренции. По всей
видимости, успешные конкуренты приобретали такой опыт там,
где происходила концентрация стад, сопоставимых по интеллек
туальным и операциональным возможностям.
Еще более известный факт — судьба australopitecus robustus,
близкого родственника и грозного соперника грациальных авст
ралопитеков. Вытеснив последних на просторы саванны и не втя
нувшись в орудийную деятельность, эти крупные представители
вида пережили их чуть ли не на миллион лет [История..., 1989].
За прошедшие с момента взаимной изоляции 1,5 — 2 млн.

142
лет грациальные австралопитеки прочно стали на путь орудий
ного развития и смертельной конкуренции между стадами, со
здали первые материальные культуры (Homo habilis). И поро
дили прогрессивный вид архантропов, которые постепенно
стерли с лица Земли менее конкурентоспособные стада авст
ралопитековых.
Между тем массивный австралопитек (robustus), не знавший
орудий и тем более огня, благополучно адаптировался к клима
тическим колебаниям и, наверное, мог бы дожить до наших дней.
Во всяком случае, фатальную опасность для него таила не при
рода. Архантропы, «неблагодарные потомки» грациальных ав
стралопитеков, давно успевшие истребить стада предкового
вида, около полумиллиона лет назад превратили обжитые мас
сивными австралопитеками леса в свои охотничьи угодья [Кликс
Ф., 1985]. Там они не истребили ни одного вида животных, кро
ме своих теперь уже дальних родственников: сработала беском
промиссная «ненависть к двойнику», весьма характерная для
палеопсихологии и унаследованная от палеолита авторитарным
сознанием [Поршнев Б.Ф., 1974], [Назаретян А.П., 1996].
Та же непримиримая вражда к «умеренно непохожему» (чу
жаку, нелюдю) сделала летальным для одного из видов столкно
вение между неандертальцами и кроманьонцами на исходе сред
него палеолита. Эпизоды такого рода, реконструированные по
обрывочным археологическим данным, весьма красноречивы.
Они доказывают, что причины качественного развития гоминид
тождественны причинам исчезновения отстававших в развитии
родов и видов (оставившего эволюционно беспрецедентную
пропасть между животным и социальным мирами). И это не
столько природные факторы, сколько смертельная конкуренция
за экологическую нишу*.
Отчего же гоминиды не сосуществовали более или менее
мирно на протяжении миллионов лет, как это удается близким
друг другу видам животных в природе? Изучая этот вопрос, мы
видим, как их преимущество оборачивалось несчастьем.
Согласно принципу Гаузе, в одной нише устойчиво суще
ствует только один вид; но «нормальные» животные после внут
ривидовой дивергенции способны сформировать новую или
оккупировать соседнюю нишу (вытеснив оттуда более слабых
хозяев), образовать новую нишу или мигрировать в другую эко

*
Более подробная аргументация данного вывода со ссылками на данные архео
логии изложена в книге [Назаретян А.П., 1991].

143
систему. Для гоминид все эти пути были закрыты, поскольку
образованная ими ниша была, вопервых, уникальна и, вовто
рых, глобальна. Как отмечают В.И. Жегалло и Ю.А. Смирнов
[2000], использование искусственных орудий придало этому
семейству беспримерное качество трофической и морфологи
ческой амбивалентности. Легкость квазиморфологических
адаптаций (органопроекции, по В.А. Флоренскому) позволяет
гоминиду включаться в любую трофическую цепь в качестве
конечного звена пищевой пирамиды и, благодаря этому, выст
раивать собственную, экзотическую для биоценоза систему
жизнеобеспечения.
«Сверхприродная» адаптивность играла двойственную роль
в судьбе гоминид. С одной стороны, отдельные стада могли
удаляться и изолироваться в труднодоступных зонах. С другой
стороны, стагнировавшие в изоляции стада становились пред
шественниками тех самых «отличников», которых, как отме
чалось в разделе 2.6, История не жалует. Спустя десятки или
сотни тысяч лет их настигали новые волны мигрантов, более
продвинутые и искушенные в грегарной конкуренции, и участь
аборигенов была решена.
Концентрация равноценных соперников за уникальную
нишу провоцировала неустойчивость, при которой самосохра
нение настоятельно требовало качественного развития. Стада
гоминид представляли друг для друга самый динамичный, не
предсказуемый элемент среды и мощнейший источник ее раз
нообразия; нейтрализация же разнообразия среды, в соответ
ствии с одним из ключевых законов теории систем (см. раздел
3.3), становилась возможной за счет наращивания собственного
внутреннего разнообразия. Отстававшие обрекались на то, что
бы рано или поздно быть раздавленными средой, но уже не
физической или биологической, а «прасоциальной».
Антропологи назвали особую форму отбора, установившу
юся «между двумя скачками» — от выделения австралопитеков
из животного царства до полной победы неоантропов — гре
гарноиндивидуальной [История…, 1983]. Ее суть в том, что
стадо с лучше отработанными кооперативными отношениями,
обеспечивавшими большее разнообразие индивидуальных ка
честв, получало преимущество в конкуренции.
Во внутренне сплоченных стадах под коллективной опекой
ослабевало давление «классического» биологического отбора.
Шанс выжить и оставить потомство получали особи с менее
развитой мускулатурой, менее агрессивные, но с более разви

144
той нервной организацией. Они оказывались способны к дей
ствиям, обычно не дающим индивидуальных адаптивных пре
имуществ: сложным операциям, связанным с производством
орудий, поддержанием огня, лечением соплеменников, пере
дачей информации и т.д., а также к нестандартному поведению.
При «классическом» отборе такие умельцы были бы обречены
на гибель или, во всяком случае, попав под жесткую систему
доминирования и имея, как правило, очень низкий ранг в
иерархии, не оставляли бы потомства.
Поэтому лучшие перспективы развития, а следовательно,
выживания, имели те стада, где все взрослые получали доступ к
охотничьей добыче и к половым контактам, где была лучше орга
низована взаимопомощь, слабые от рождения или вследствие
ранений могли выжить, обогащая генофонд, накапливая и пе
редавая коллективный опыт. Сообщества со сниженным уров
нем внутренней агрессивности оказывались более жизнеспособ
ными при обострившейся конкуренции и, в частности, готовыми
более эффективно организовать сражение, систему боевой ко
ординации и коммуникации. Так продолжалось становление
общеисторической зависимости, которую мы выше (Очерк II)
определили как закон техногуманитарного баланса.
Промежуточный итог этого длительного развития — вопи
юще «противоестественное», биологически бессмысленное
поведение, следы которого археологи обнаруживают в Шани
даре, Ля Шапелли и на других стоянках, относящихся к поздне
му Мустье. Вопреки всякой «биологической сообразности» от
дельные индивиды в этой культуре доживали до преклонного
возраста, будучи подчас полными калеками, захоронение по
койников сопровождалось сложнейшими ритуалами и т.д. Все
это наглядные подвижки по шкале «естественное — искусст
венное», которые уже невозможно игнорировать.
Итак, констатировав, что признаки последовательной «де
натурализации» прослеживаются на протяжении всего палео
лита, добавим: механизмы этого процесса во многом сходны с
теми, которые мы обнаруживаем на позднейших исторических
стадиях. Впору заподозрить, что не только неоантропы, но и
все семейство hominidae представляет собой патологическое яв
ление биосферы. Чтобы убедиться в обратном, посмотрим, как
развивались события до образования в биосфере этого сумасб
родного семейства…

145
 3.1.2. Êîëëèçèè óñòîé÷èâîãî íåðàâíîâåñèÿ â áèîñôåðå
500 млн. лет назад, когда жизнь преодолела
почти 9/10 дистанции от бактерии до Сокра"
та, гипотетический наблюдатель еще не мог
бы определиться по «месту» возникновения
разума: в море или на суше? 30 млн. лет назад
он колебался бы между Старым и Новым све"
том, между лемурами и обезьянами. Даже 2
млн. лет назад наблюдатель, будь он самим
Дарвином…, воздержался бы от оптимизма
относительно перспектив уже возникшего
рода Homo. Только отблеск первого костра
осветил пройденную точку бифуркации. Homo
все"таки пришел первым.
В.И. Жегалло, Ю.А. Смирнов

Фауст: Существованье гор, лугов, лесов

Обходится без глупых катастроф.
Мефистофель: Ты полагаешь? Но иного мненья,
Кто был свидетелем их появленья.
И.В. Гете

В 90х годах астрофизики впервые получили возможность фик

сировать объекты величиной с очень крупную планету около
других звезд, и к концу века число обнаруженных за пределами
Солнечной системы планет приблизилось к двум десяткам
[Ксанфомалити Л.В., 1999]. Сразу возник волнующий вопрос:
нет ли на них чеголибо подобного жизни? В переводе на опе
рациональный язык это вопрос о том, как можно обнаружить
наличие (или убедиться в отсутствии) биоподобных процессов
на расстоянии в десятки и сотни световых лет. С интересным
предложением выступила группа итальянских биохимиков.
Живое вещество должно поддерживать атмосферу планеты в
состоянии далеком от равновесия, и неравновесность как ос
новной признак жизни могла бы быть зарегистрирована при
достаточной разрешающей способности спектрального анализа
[Benci V., Galleni L., Santini F., 1997].
Этот пример показывает, что представление о неравновесии
как фундаментальной особенности живого заняло прочные по
зиции в естествознании ХХ века. В предисловии к сборнику тру
дов, посвященных 50летию знаменитых лекций Э. Шрединге
ра [1972], его редакторы писали: «Все живые организмы
сталкиваются с проблемой сохранения крайне маловероятной
(highly improbable) структурной организации в противодействии
второму началу термодинамики. Шредингер указал на то, что

146
они удерживают внутренний порядок за счет создания беспо
рядка в среде» [Murphy M.P., O’Neill L.J., 1997, p.2]. Напомним,
что за несколько лет до шредингеровских лекций (1943 год) была
опубликована книга советского биофизика Э.С. Бауэра [1935], в
которой отчетливо поставлен вопрос об устойчивом неравнове
сии живого организма с окружающей средой и введен сам этот
термин. Еще ранее догадки на этот счет выдвигались А.А. Бог
дановым, Р. Дефаем, Л. Бриллюэном и другими учеными (см.
[Фомичев А.Н., 1985], [Назаретян А.П., 1991]).
Как отмечалось в разделе 2.8, акцент на антиэнтропийном
характере жизнедеятельности и на ее непременной цене (со
хранение неравновесного состояния оплачивается ускоренным
ростом энтропии других систем) приближает к пониманию
того, почему жизни исконно сопутствуют эндоэкзогенные
кризисы различного масштаба и почему ответом на них может
стать совершенствование антиэнтропийных механизмов. По
скольку же здесь нас интересует степень экзотичности соци
альной истории по отношению к предыдущему развитию при
роды, обратим внимание на ряд обстоятельств.
Первое состоит в том, что, поднимаясь мысленно по лест
нице геологических эпох, мы обнаруживаем все более разно
образные, сложные и далекие от равновесия со средой формы
жизни. При этом за миллиарды лет, отделяющие нас от появ
ления фотосинтезирующих организмов, основной входящий
ресурс — лучистая энергия Солнца, — если и изменялся, то не
векторно, т.е. последовательно не возрастал. Между тем энер
гетический выход, выражаемый влиянием живого вещества на
все оболочки планеты, возрастал последовательно и, по боль
шому счету, неуклонно.
Этот эффект обеспечивался умножением экологических
ниш и удлинением трофических и прочих цепей, в результате
чего отходы жизнедеятельности одних организмов становились
ресурсами жизнедеятельности других (почти буквальная ана
логия с выводами Ф.А. Хайека по поводу демографического
роста, цитированными в разделе 1.2!). Внутреннее усложнение
вело «к более эффективному преобразованию энергии и веще
ства окружающей среды в биомассу» [Бердников В.А., 1991,
с.62], и по мере того, как расход ресурсов на единицу биомас
сы снижался, вместимость биосферы росла.
Биологами установлен еще один примечательный факт. У всех
бегающих наземных животных — от насекомых до млекопитаю
щих — энергетическая эффективность двигательного аппарата

147
примерно одинакова, т.е. они затрачивают равную энергию для
перемещения единицы массы своего тела на единицу расстояния
[Бердников В.А., 1991]. Преимущество же в эффективности це
ленаправленного движения дает умение дальше и точнее «про
считывать» будущие события — скажем, траекторию потенциаль
ной жертвы, врага или партнера — и соответственно организовать
свое поведение.
Здесь уже просматривается второе важное для нас обстоя
тельство: органичной составляющей «прогрессивного» разви
тия жизни служила ее интеллектуализация. Так можно харак
теризовать изменяющиеся качества биосферы в целом,
биоценозов, а также отдельных видов, последовательно зани
мавших верхние этажи биосферной организации.
Последнее анатомически выражалось формированием и
развитием нервной системы, головного мозга, его коры, кор
тикализацией функций и т.д. Указывая на неуклонность тен
денции, В.И. Вернадский [1987] ссылался на открытие амери
канского палеонтолога Д. Дана: в процессе развития нервной
системы «иногда наблюдаются геологически длительные оста
новки, но никогда не наблюдается понижение достигнутого
уровня» (с.251). Это в дальнейшем подтвердил и специальный
расчет. Если коэффициент цефализации современной фауны
принять за 1, то в миоцене (25 млн. лет назад) он составлял 0,5,
а в начале кайнозойской эры (67 млн. лет назад) — 0,25.
Функционально интеллектуализация проявлялась как воз
растанием адаптивной гибкости биоценозов, так и образова
нием все более динамичных и дифференцированных форм от
ражения (моделирования). Иерархия уровней и этапов
становления этих форм раскрывается наблюдениями и лабо
раторными экспериментами. Синхронное моделирование в
простейших физических взаимодействиях послужило основой
опережающего моделирования, свойственного уже системам
высшего химизма и особенно живому веществу; большинство
гетеротрофных организмов (животные), в отличие от авто
трофных, приобретают способность к сигнальному модели
рованию — ориентировке на трофически нейтральные раздра
жители; поведение высших позвоночных регулируется
мультимодальными предметными образами, которые облада
ют собственной динамикой независимо от стимульного поля
(психика) и составляют предпосылку рефлексивных (семан
тических) моделей мира у человека.
Исследование филогенеза и онтогенеза отражательных про

148
цессов (см. подробнее [Назаретян А.П., 1986, 1987, 1991]) помо
гает оценить их самостоятельную роль в эволюции, а также по
казывает, что с приобретением все более выраженных «субъек
тных» качеств усложнялась структура потребностей, в том числе
функциональных, и возрастала уязвимость отражения. Как из
вестно из специальных экспериментов, высшим животным при
сущи сновидения и галлюцинации, они способны действовать
неадекватно ситуации, а главное, «бескорыстно» провоцировать
неустойчивость, испытывая при этом мотивационный конфликт
(см. [Симонов В.П., 1975], [Волков П.Н., Короленко Ц.П., 1966],
[Ротенберг В.С., Аршавский В.В., 1984] и др.).
Вместе с тем освобождение от стимульного поля и «выделе
ние “предмета” в калейдоскопе окружающей среды» [Ухтомс
кий А.А., 1978, с.225] делает возможным абстрагирование, ум
ственную игру с образами и, в перспективе, использование
одних предметов для воздействия на другие предметы [Север
цов А.Н., 1945]. У высших обезьян способность к абстрагиро
ванию, манипуляции предметными образами и, соответствен
но, сложным инструментальным действиям достигает такого
развития, которое вплотную приближается к праорудийной
деятельности ранних гоминид. В лабораторных условиях по
ведение антропоидов, вероятно, даже превосходит ее по опе
рациональной и по эмоциональной сложности [Бериташвили
И.С., 1966], [Кац А.И., 1973], [Фирсов Л.А., 1977].
Любопытно, что гоминиды на ранней стадии не были ли
дерами интеллектуальной эволюции. Во всяком случае, по ко
эффициенту цефализации (отношение веса мозга к весу тела,
служащее коррелятом интеллектуальности позвоночных) австра
лопитек уступал дельфину. Но в процессе жесточайшей внутри
видовой и межвидовой конкуренции средний объем мозга гоми
нид увеличился в 3 раза, тогда как нынешние дельфины
морфологически не отличаются от своих предков — современни
ков австралопитека.
Это лишний раз демонстрирует эволюционную продуктив
ность провоцируемых стрессов и подводит к третьему важно
му для нас обстоятельству — опосредованности эволюционных
трансформаций глобальными кризисами и катастрофами. Се
годня никто из ученых не сомневается в том, что спокойные
фазы биосферной истории чередовались с катастрофическими
(на протяжении фанерозоя произошло как минимум 5 массо
вых вымираний и десятки менее масштабных), но по поводу
источника последних мнения заметно расходятся.

149
 Дело в том, что Ч. Дарвин игнорировал теорию катастроф
Ж Кювье, которая была решительно антиэволюционной и опи
ралась только на факт отсутствия в современном мире видов,
явно присутствовавших в отдаленном прошлом. При форми
ровании синтетической теории, объединившей теорию отбора
с популяционной генетикой, сведения о резких сменах видо
вого состава биосферы все еще оставались скудными. Поэтому
эволюционная биология строилась без учета соответствующих
данных и плохо с ними согласуется. Для спасения парадигмы
плавного естественного развития ее приверженцы, в полном
согласии с науковедческой теорией Т. Куна [1977], создают ги
потезы ad hoc. А именно, они стараются причинно связать ка
тастрофические процессы с внешними по отношению к жиз
ни — геофизическими и космическими факторами.
Иных акцентов требует синергетическая модель. Как мы
могли убедиться (см. разделы 2.6 — 2.8), она позволяет пред
положительно судить о генезисе системного кризиса по его
результатам. Исходя из этого, глобальные изменения «прогрес
сивного» характера должны были стать итогами кризисов, спро
воцированных собственно биотическими процессами.
Впрочем, наиболее бесспорные сведения о некоторых пе
реломных эпизодах очень точно соответствуют сценарию
эндоэкзогенных кризисов. Как по синергетической парти
туре, был, например, «исполнен» переход от раннепротеро
зойской к позднепротерозойской эре 1,5 — 1 млрд. лет назад.
Цианобактерии (синезеленые водоросли), бывшие тогда ли
дером и монополистом эволюции, выделяли отходы своей
жизнедеятельности — молекулы кислорода. Кислород, посте
пенно накапливаясь, изменял химический состав атмосферы
и придавал ей все более выраженное окислительное свойство.
Когда содержание кислорода в атмосфере достигло критичес
кого значения, началось вымирание организмов.
В кислородной атмосфере стали распространяться и эволю
ционировать аэробные формы, большинство из которых —
эукариоты, составившие новый ствол жизни. Впоследствии,
благодаря сложной структуре, они смогли образовать много
клеточные грибы, растительные и животные организмы [Ал
лен Дж., Нельсон М., 1991], [Snooks G.D., 1996].
Но не по всем переломным эпизодам доступные сведения
столь же органично укладываются в схему спровоцированной
неустойчивости. Так, в 80е годы большинство палеонтологов
были склонны объяснять массовое вымирание ящеров на ис

150
ходе мелового периода чисто внешними факторами. При этом
ссылались на данные о грандиозном взрыве, следы которого
обнаружены в отложениях: то ли извержении сверхмощного
вулкана [Crawford M., March D., 1989], то ли столкновении с
крупными астероидами [Голицын Г.С., Гинзбург А.С., 1986].
Выброшенные в верхние слои атмосферы массы измельченной
породы могли перекрыть доступ солнечным лучам и послужить
первопричиной экологической катастрофы.
В последующем такое объяснение вызвало серьезную кри
тику. Вымирание динозавров (и значительного количества дру
гих видов) произошло «быстро» по геологическим меркам, т.е.
длилось 1 — 2 млн. лет; пыль же держалась в атмосфере несколь
ко месяцев. Если взрыв сыграл роль в разрушении биосферы,
то только потому, что это было подготовлено накоплением
внутренних деструктивных эффектов.
Австралийский ученый Г.Д. Снукс внимательно проанали
зировал еще одну распространенную гипотезу о том, что мас
совая гибель биологических семейств (около 60%) на верхней
границе пермского периода также была вызвана извержением
грандиозного вулкана в Сибири. «Несомненно, — заключает
он, — такое событие должно было оказать мощное влияние на
жизнь. Но весьма вероятно, что 250 млн. лет назад… флора и
фауна Земли исчерпали динамические возможности экспан
сии, сделавшись весьма уязвимыми для любого внешнего воз
действия» [Snooks G.D., 1996, р.77].
На мой взгляд, аргументом против гипотез, объясняющих
катастрофические смены видового состава Земли экзогенны
ми воздействиями, могла бы служить сравнительная оценка
длительности эр и отделов на геохронологической шкале. Их
укорочение по мере усложнения и интенсификации жизнен
ных процессов свидетельствует о том, что именно во внутрен
ней логике кроются основные причины периодических ката
строф.
Это может быть, в частности, связано с предполагаемым вли
янием жизнедеятельности на геологические процессы. «Продол
жительность эволюционных периодов накопления энергии, —
пишет хабаровский геофизик В.Л. Шевкаленко [1992, с.2425], —
повидимому, определяется способностью живого вещества со
ответствующего уровня организации к преобразованию и накоп
лению энергии Солнца и захоронению ее в осадках в виде со
единений углерода. Тектонические движения, вероятно, служат
пусковым механизмом, обусловливающим расход части энергии

151
погребенного органического вещества на метаморфические пре
образования». Автор привел также гипотезу французских иссле
дователей о «холодном» ядерном синтезе элементов, который
может изменять химический состав и объем литосферы и про
дуцировать возмущения земной коры.
Если такие гипотезы подтвердятся, эндоэкзогенное проис
хождение глобальных кризисов (т.е. то, что они были спрово
цированы активностью живого вещества) станет очевидным.
Но уже само их выдвижение свидетельствует о неудовлетворен
ности ученых внешним по отношению к жизни объяснением
биосферных переломов.
И все же решающим мне представляется аргумент, так ска
зать, «элевационный», т.е. построенный на сравнении с пос
ледующими событиями.
Палеонтологи указывают на то, что в спокойных фазах
происходили изменения, росло разнообразие, но все это ос
тавалось в пределах одного качественного уровня [Шевка
ленко В.Л., 1997]. За катастрофическими же обвалами сле
довало не восстановление системы (полное или частичное),
а качественные скачки сложности, интеллектуальности и
уровня неравновесия биосферы с физической средой. Это
очень трудно согласовать с предположением о внешнем про
исхождении катастроф. Между тем, вспомнив о результатах
антропогенных кризисов спустя десятки и сотни миллионов
лет (см. разделы 2.6 — 2.8), мы в очередной раз обнаружим
принципиальное сходство механизмов. Ведь и в социальной
истории глобальные кризисы разрешались последователь
ным удалением социума и его природной среды от «есте
ственного» состояния!
Выходит, попытки свести дело к внешним воздействиям в
отдаленной истории биосферы имеют ту же сомнительную ло
гику, что и попытки объяснить относительным потеплением
гибель в верхнем палеолите крупных животных, успевших до
того пережить не менее 20 климатических циклов плейстоцена.
Кстати, если факты вообще способны разрушить какоени
будь теоретическое построение (в чем я не уверен), то есть по
меньшей мере один факт настолько убийственный для концеп
ции о естественном вымирании мегафауны на исходе плейсто
цена, что его впору уподобить пушечному ядру, угодившему в
карточный дом. Достоверно установлено [Vartanian S.R. et al.,
1995], что еще 4,5 тыс. лет назад на острове Врангеля жили ма
монты! Впервые добравшиеся туда люди успели наделать гар

152
пуны из их клыков, после чего беззащитные гиганты оконча
тельно исчезли.
Дальнейшие исследования в области палеонтологии позволят
полнее судить о механизмах глобальных переломов и верифици
ровать синергетическую гипотезу о решающей роли эндоэкзо
генных кризисов. Пока же констатируем бесспорный факт. Био
та, как в последующем общество, развивалась путем адаптации к
среде, преобразуемой ее собственной активностью и тем самым адап
тировала среду к своим возрастающим потребностям.
С этим связано четвертое обстоятельство, на которое нам важ
но обратить внимание: рост биологического разнообразия обес
печивался биогенным ограничением разнообразия физической среды.
Активность живого вещества на протяжении миллиардов лет
унифицировала температурный режим планеты, атмосферное
давление, радиационный фон (за счет озонного экрана в верх
них слоях атмосферы) и т.д. «В целом весь процесс эволюции
биоты был направлен на стабилизацию, на сокращение амп
литуды колебаний физической среды» [Арский Ю.М. и др.,
1997, с.121]. Тем самым складывались предпосылки для все
более сложных форм жизни, существование которых было бы
немыслимо в условиях «девственной», не преобразованной
планеты. Как отметил В.А. Бердников [1991, с.118], «каждый
вид многоклеточных организмов представляет собой заверша
ющее звено в длинной цепи видовпредков (филетические ли
нии вида), начало которой теряется в глубинах докембрия…
Филетические линии каждого вида начинались в совершенно
других, по существу, инопланетных условиях».
Разве это не напоминает историю отношений общества и при
роды? Если бы социальный субъект, выстраивая антропоценозы,
последовательно не переоборудовал биологическую среду «под
себя» и не жертвовал ее разнообразием ради растущего разнооб
разия культурной составляющей, ничего подобного цивилизации
на Земле возникнуть бы не могло. Для цивилизации современная
австралопитекам биосфера — такая же инопланетная реальность,
как для млекопитающих — биосфера протерозоя.

Общность тенденций, а также некоторых механизмов соци

альной и биосферной истории обусловила своего рода гомо
морфизм концептуальных интерпретаций и, соответственно,
разногласий в обществоведении и в биологии.
Так, естествоиспытатели, разделяющие идею прогрессивной
эволюции, часто склоняются к телеологическим решениям,

153
сконцентрированным более всего в теории номогенеза (орто
генеза). Видный представитель этой школы Л.С. Берг [1977],
излагая взгляды своего предшественника К.Э. Бэра, следую
щим образом сформулировал центральный тезис: «Конечной…
целью всего животного мира является человек» (с.6970). В по
строениях марксистских социологов аналогичную функцию
выполнял коммунизм, у некоторых христианских философов —
богочеловек, у П. Тейяра — точка Омега и т.д.
Аналогом «цивилизационного» подхода в исторической соци
ологии у биологов служит оппозиционная эволюционизму «сук
цессионная» парадигма. В ней «идеи прогресса, “высшего” и “низ
шего” отходят на второй план» [Богатырева О.А., 1994, с.31],
сохраняя смысл лишь в рамках определенного цикла. В свое вре
мя ярко, с присущей ему иронией, близкую позицию выразил Н.В.
ТимофеевРесовский: «Пока что нет не то /что/ строгого или точ
ного, но даже маломальски приемлемого, разумного, логичного
понятия прогрессивной эволюции… На вопрос — кто же прогрес
сивнее: чумная бацилла или человек — до сих пор нет убедитель
ного ответа» (цит. по [Бердников В.А., 1991, с.32]).
Здесь, как и в социальной истории, синергетическая модель
помогает удержаться между идеологиями конечной цели и зам
кнутых циклов. Эволюция видится как последовательность апо
стериорных эффектов, отчасти случайных (рост разнообразия
в спокойные периоды за счет актуально бесполезных, но при
емлемых для системы мутаций), отчасти нацеленных на сохра
нение системы при обострившихся кризисах. Вместе с тем ус
танавливаются критерии для сравнительной оценки процессов
и состояний.
Вопрос о том, «прогрессивнее» ли человек чумной бацил
лы, не столько проясняет, сколько запутывает существо дела.
Сравнивать отдельные виды под таким углом зрения не впол
не корректно, поскольку каждый из них живет в своей нише и
в общем не является предметом биологической эволюции. Как
ранее отмечалось, простейшие виды устойчивее сложных, о чем
легко судить по палеонтологической летописи. Устойчивость
может служить критерием разрешения конкретной кризисной
ситуации, но не эволюционной тенденции. Чтобы получить
единый критерий биологического «прогресса», необходимо
вычленить адекватный объект.
Таким объектом является биосфера — неравновесная систе
ма, сохраняющая относительную устойчивость на протяжении
длительного времени и вынужденная ради этого трансформиро

154
ваться. Именно она является носителем эволюции, достоверная
картина которой откроется в том случае, если мы сопоставим фазы
раннего и позднего протерозоя, венда и кембрия, пермского и
триаского, неогенового и четвертичного периодов, плейстоцена
и голоцена. При таком сопоставлении очень трудно не заметить,
что система становилась все более сложной, внутренне разнооб
разной*, энергетически активной и интеллектуальной.
Становилась ли она более устойчивой? Взглянув еще раз на
геохронологическую шкалу, мы заметим, что скорее нет, чем да.
При обсуждении этого вопроса неожиданно обнаружилась парал
лель с противоречивой «логикой устойчивости», которая зафик
сирована в истории социальной системы. Напомню (см. форму
лы /I/ и /II/, раздел 2.5), с ростом технологического потенциала
увеличивалась внешняя устойчивость социума, и вместе с тем он
становился чувствительнее к внутренним колебаниям.
Нечто похожее происходило и в эволюции биосферы. Веро
ятно, живое вещество на Земле имело больше шансов сохра
ниться, если бы очень мощное внешнее воздействие на плане
ту произошло в фанерозое, чем в протерозое, так как сложные
формы, разрушившись, составили бы защитный слой для про
стейших. Но у сложной системы ниже порог летального воз
действия, т.е. в целом эволюционирующая система становилась
уязвимее, о чем свидетельствуют и сокращающиеся сроки бес
кризисного существования [Буровский А.М., 2000].
Таким образом, чтобы оценить преимущество сложности,
энергетической эффективности и интеллектуальности, нам
опять, как и в социальной истории, необходим синергетичес
кий критерий: биосфера становилась не более устойчивой, но
более неравновесной, т.е. способной сохранять устойчивость на
более высоком уровне неравновесия со средой.
Если я осмелюсь, стиснув зубы, добавить, что она становилась
«все менее естественной», то рискую быть изрешечен критичес
кими стрелами. Поэтому не стану преждевременно провоциро
вать неустойчивость, с этим вопросом еще надо разобраться…

*
По поводу биологического разнообразия требуется оговорка. Согласно данным
палеонтологии, оно достигло максимума во второй половине миоцена, 12 — 6 млн.
лет назад, после чего начало сокращаться. В последующем большее распростране
ние получали организмы с невысоким уровнем специализации, и «главным усло
вием эволюционного успеха стал прогресс в использовании информационных
потоков экосистемы» [Жегалло В.И., Смирнов Ю.А., 1999, с.29]. С появлением же
антропоценозов их совокупное разнообразие росло уже за счет антропогенного
ограничения разнообразия природных подсистем. Далее мы к этому вернемся.

155
 3.1.3. «Íàáóõàþùàÿ» Âñåëåííàÿ
Развитие Вселенной с момента ее возникно"
вения выглядит как непрерывная последова"
тельность нарушений симметрии… Феномен
жизни естественно вписывается в эту кар"
тину.
Дж. Дайсон

Живые организмы — это объекты, далекие от

равновесия и отделенные от него неустойчи"
востями.
И. Пригожин

Наши тела состоят из пепла давно угасших

звезд.
Дж. Джинс

Мы убедились, что в калейдоскопе разнонаправленных изме

нений социальной, прасоциальной, истории и истории живой
природы прослеживаются общие векторы, направление кото
рых нельзя не признать достаточно странным как интуитивно,
так и в рамках классического естествознания. Тогда, может
быть, правы те, кто полагают самое жизнь явлением клиничес
ким, признаком старения и болезни Вселенной, «раковой опу
холью на теле материи»?
Но и такая догадка не выдерживает столкновения с фактами.
Геофизики утверждают, что еще до возникновения жизни наша
планета развивалась «по пути все большего удаления природных
минеральных объектов (по составу и структуре) от усредненных
по земной коре» [Голубев В.С., 1992, с.67]. Формировалась под
вижная зона оруднения с признаками устойчивого неравнове
сия относительно окружающей среды и механизмами защиты
от уравновешивающего внешнего давления. Биохимики же пред
положительно связывают возникновение протожизни с серией
последовательных флуктуаций, вызванных неустойчивыми со
стояниями [Пригожин И., 1985], — например, спонтанной са
моорганизацией органических микросистем в сильно неравно
весных гидротермальных условиях [Компаниченко В.Н., 1996].
Чтобы отказаться от подозрений в адрес Земли как аномаль
ного космического объекта, вспомним, что образованию Сол
нечной системы предшествовали последовательные превраще
ния мега, макро и микроструктур Вселенной.
Слабые возмущения в однородной материи ранней Метага
лактики обернулись выраженной анизотропией с формирова

156
нием галактик и звезд. Еще ранее началась длинная цепь эво
люционных трансформаций в микромире. Согласно «стандар
тной» космологической модели, уже в первые секунды после
Большого Взрыва происходило первичное образование нукло
нов из «моря кварков», за которым последовал процесс «ато
мизации» Вселенной; наконец, в недрах звезд первого поколе
ния при высоких температуре и давлении синтезировались ядра
тяжелых элементов, составивших в последующем основу орга
нических молекул и систем высшего химизма [Девис П., 1985],
[Редже Т., 1985], [Padmanabhan T., 1998]. Из «пепла» этих звезд,
завершивших свое существование взрывами, и состоят наши
тела (это поэтичное высказывание английского астрофизика,
приведенное в эпиграфе, цитирует его коллега П. Девис [1985]).
Еще до того, как на Земле появились живые организмы, кос
мическое пространство наполнилось «предбиологическими»
углеродными соединениями с очень сложной структурой. Это
длинные цепи различной конфигурации, которые уже приоб
рели способность гибко взаимодействовать со средой, сохра
няя в неизменности основной субстрат, регулировать собствен
ные реакции, добывать свободную энергию, конкурировать за
нее и использовать для антиэнтропийной работы. Химики об
наруживают у таких систем признаки селективного и опережа
ющего отражения, «устойчивой индивидуальности» и указы
вают на трудности выделения функциональных различий
между ними и простейшими живыми организмами [Жданов
Ю.А., 1968, 1983], [Шноль Э.С., 1979], [Романовский Ю.М.,
1982], [Руденко А.П., 1983, 1986].
Хотя конкретный механизм качественного перехода от про
цессов высшего химизма к белковоуглеводным молекулам
(собственно биоте) все еще остается загадкой, широкое распро
странение углеродных соединений в космическом простран
стве — надежное свидетельство того, что космофизические эта
пы эволюции шли «в направлении» жизни и разума.
Речь не просто о самопроизвольном снижении энтропии,
примерами которого в учебниках служат превращения из газо
образного в жидкое и из жидкого в твердое состояние. Как под
черкивают Дж.А. Келсо и Г. Хакен [Kelso J.A.S., Haken H., 1997],
такие превращения не имеют отношения к возникновению жиз
ни: для этого необходимы «неравновесные фазовые переходы».
Одна из интересных гипотез, обсуждаемых в данной связи
астрофизиками, состоит в том, что пространство ранней Все
ленной в фазе теплового равновесия было многомерным, ка

157
ковым и теперь остается в сверхмикроскопических объемах.
Образование 4мерного пространственновременного конти
нуума произошло в результате одного из первых фазовых пе
реходов, своеобразной «исторической катастрофы» (historical
accident) [Thirring W., 1997]. Сократившаяся размерность про
странства обеспечила растущее разнообразие структурных
форм: теоретически показано, что в пространстве с бóльшим
количеством измерений не могли бы возникнуть устойчивые
системы, «в них не может быть ни атомов, ни планетных сис
тем, ни галактик» [Новиков И.Д., 1988, с.150].
Гипотеза пространственновременного фазового перехода
дает любопытный пример того, как в космофизической эволю
ции, подобно биологической и социальной, диверсификация
системы по одним параметрам сопровождалась ограничением
разнообразия по другим параметрам. Вырисовывающаяся та
ким образом универсальная зависимость будет подробнее рас
смотрена в разделе 3.3.

А пока подведем некоторые итоги. В трех частях этого раз

дела собраны факты и некоторые гипотезы, сами по себе дос
таточно известные. Но, будучи сопоставлены и сгруппирова
ны, они демонстрируют преемственность парадоксальной
тенденции, обозначившейся чуть ли не с того момента, с како
го современное естествознание способно сказать о Метагалак
тике чтолибо содержательное.
Векторы, выделенные в социальной истории, оказываются,
по существу, сквозными, пронизывающими все «дочеловечес
кие» стадии истории биосферы и космоса. Результирующая
этих векторов — последовательные изменения от более веро"
ятных к менее вероятным состояниям и структурным организа
циям. В эту линию вписываются как эволюция жизни от про
кариот до высших позвоночных, так и эволюция общества от
первобытных стад до технологической цивилизации. Разгово
ры же о чужеродности последней выглядят, при достаточно
широком взгляде на историю, досужими домыслами носталь
гирующих романтиков.
Выходит, что на протяжении 1517 млрд. лет мир становил
ся все более «странным» (чтобы не сказать: «все менее есте
ственным», с энтропийной точки зрения). А наше собственное
существование, рефлектирующее сознание и нынешнее состо
яние планетарной цивилизации суть промежуточные момен
ты и состояния этого «страннеющего» мира.

158
 В космологии имеются концепции расширяющейся Вселен
ной (стандартная модель), «раздувающейся» и «пульсирующей»
Вселенной, а В.И. Вернадский както заметил, что биосфера в
своем развитии «набухала интеллектом». Сам ученый, по ряду
причин (см. далее), возразил бы против универсализации этой
аллегории. Тем не менее накопленные в релятивистской кос
мологии данные позволяют уверенно утверждать, что развива
ющийся интеллект представляет собой системное качество не
Земли, а Метагалактики.
Все, что до сих пор говорилось о повышении уровней орга
низации, о неравновесности и «интеллектуализации» Вселен
ной, — в основном, такие же эмпирические обобщения, как
выводы о росте технологической мощи или организационной
сложности в социальной истории. Но далее наступает очередь
интерпретаций. И в современной космологии мы обнаружи
ваем те же четыре картины (три архетипические и одну ново
временную), которые представлены в биологии и социологии
и которые предварительно описаны в разделе 2.1.
Картина бесконечной стационарной вселенной*, в отдель
ных частях которой происходят флуктуации, включающие
развитие жизни и общества и обреченные на последующее
угасание, построена на дорелятивистских космологических
представлениях. В ХХ веке одним из самых авторитетных ее
приверженцев был В.И. Вернадский. Много сделав для ста
новления глобального эволюционизма, он отвергал допуще
ние об универсальной эволюции, ибо оно противоречило бы
представлению о бесконечности материального мира. Уче
ный также исключал абиотическое происхождение жизни
(следуя тезису Ф. Реди «все живое из живого») и примени
мость к живому веществу второго начала термодинамики.
Поэтому он был убежден в том, что эволюционный процесс —
событие только планетарного масштаба, не способное ока
зать какоелибо влияние на вселенную, и «общая картина ее,
взятая в целом, не будет меняться с течением времени» [Вер
надский В.И., 1978, с.136].
Впрочем, и самого автора теории относительности вдохнов
ляла отнюдь не идея эволюции, а напротив, созданный Б. Спи
нозой образ абсолютно стационарного мира, свободного от
случайности и необратимости, в котором сосуществуют все

*
Принято различать термины «Вселенная» с прописной буквы и «вселенная»
со строчной буквы в зависимости от концептуального контекста.

159
точки пространствавремени. По иронии судьбы, теория по
ложила начало эволюционной космологии, и сам А. Эйнштейн
был вынужден скрепя сердце признать математическую безуп
речность интерпретаций А.А. Фридмана, но так никогда и не
согласился с ними*.
Энергично сопротивлялся распространению фридманов
ской модели К. Гедель, много лет работавший над доказатель
ством того, что уравнениям Эйнштейна удовлетворяет мир, в
котором все линии замкнуты. По Геделю, существование Все
ленной складывается «из бесконечной последовательности
тождественных циклов. В каждый момент времени мир нахо
дится в состоянии, в котором он уже находился бесконечное
число раз. Поэтому каждый отдельный человек обретает в та
ком мире бессмертие. Завершив свою жизнь, человек в следу
ющем цикле эволюции мира рождается вновь и повторяет
свою предыдущую жизнь без какихлибо… изменений» [Ле
февр В.А., 1996, с.203].
Более современную версию такой картины предлагает аль
тернативная стандартной модели теория раздувающейся Все
ленной: «Всегда будут существовать экспоненциально большие
области… способные поддерживать существование жизни на
шего типа» [Новиков И.Д., 1988, с.167]. Но существование та
ких областей «вне» Метагалактики исключает какиелибо кон
такты или преемственность, а потому речь идет о не связанных
между собой эволюционирующих монадах. Эта своеобразная
калька с «цивилизационного» подхода в исторической социо
логии выглядит как компромисс между статической и цикли
ческой картинами.
Последняя более отчетливо представлена моделями пуль
сирующей Вселенной. Их крайним вариантом является сце
нарий, который, согласно естественнонаучным представле
ниям, должен реализоваться в том случае, если реальная
плотность вещества в Метагалактике (пока достоверно не ус
тановленная) выше критического значения. Тогда приходит
ся допустить, что Вселенная уже достигла эпохи «расцвета» и

*
Эйнштейн до конца жизни доказывал, что «необратимость не заложена в ос
новных законах физики» и « субъективное время с присущим ему акцентом на
«теперь» не имеет объективного смысла» На старости лет он писал вдове своего
друга М. Бессо: «Микель немного опередил меня и первым ушел из этого стран
ного мира. Это не важно. Для нас, убежденных физиков, различие между про
шлым, настоящим и будущим не более чем иллюзия, хотя и навязчивая» (цит.
по [Пригожин И., 1985, с.203]).

160
в последствии вступит в обратную фазу цикла: расширение
сменится сжатием, в итоге которого «ничто не сможет пере
жить огненный финал катастрофического всеобщего коллап
са» [Спитцер Л., 1986, с.34].
Картина последовательной деградации в стандартной кос
мологической модели связана прежде всего с предположени
ем, что плотность вещества ниже критического значения. Тог
да расширение Вселенной продолжится до бесконечности, все
космические объекты исчерпают запасы энергии и «превратят
ся в огромные застывшие глыбы, скитающиеся в беспредель
ных просторах Метагалактики» [Розенталь И.Л., 1985, с.48].
Предложена и более заостренная «энтропийная» версия: исто
рия Вселенной от Большого Взрыва — последовательный рост
совокупной энтропии, а возникновение жизни и общества суть
естественные механизмы интенсификации разрушительных
процессов [Хазен А.М., 2000]. Параллель с вейсмановской кон
цепцией онтогенеза (см. раздел 2.1) и с концепцией тепловой
смерти общества (см. раздел 2.2) бросается в глаза.
Наконец, «прогрессистская» картина космической эволю
ции восходит к работам немецкого философа Г. Фихте [Гай
денко П.П., 1990], а также когорты мыслителей XIX — начала
XX веков, названных русскими космистами [Назаретян А.П.,
Новотный У., 1998].
Вступив в заметное противоречие с естествознанием своего
времени, они первыми решились представить разум как само
стоятельный конструктивный фактор с теоретически и прак
тически неограниченными возможностями, а распространение
разумной деятельности за пределы планетыколыбели — толь
ко как вопрос времени. С властью человека над космическим
пространством будут нарастать порядок и гармония, прогресс
и совершенствование которых бесконечны.
Такого не могли себе позволить ни Дж. Локк, ни Ж. Кон
дорсе, ни Ф. Энгельс и никто из философов, заботившихся о
мнении окружающих. «Чудакикосмисты» бросили вызов ес
тественнонаучному мышлению верой в его безграничную силу.
Космизация прогрессистского мировоззрения беспрецедент
но универсализовала человеческие разум и волю (А.Ф. Лосев
[1978] писал, что до Фихте философия была неспособна на та
кую абсолютизацию человеческой, не трансцендентальной лич
ности) и дала импульс техническим идеям, положившим, в свою
очередь, начало космонавтике. Вместе с тем здесь в очередной
раз «безбрежный оптимизм» обернулся типично кризисоген

161
ными настроениями и этически сомнительными, а подчас про
сто чудовищными рекомендациями*.
Эволюционная космология, равно как биология и социоло
гия, не могла обойтись и без телеологического поворота темы.
Антропный принцип, опирающийся на факты поразительно
благоприятного (для существования жизни и человека) соче
тания универсальных констант, будет подробнее обсужден в
разделе 3.2. Здесь только выделю его «сильный вариант», ос
нову которого составляет тезис о том, что появление человека
есть изначальная цель, объясняющая строение и развитие фи
зической Вселенной. «Здравая интерпретация фактов, — пи
сал астрофизик Ф. Хойл, — дает возможность предположить,
что в физике, а также химии и биологии экспериментировал
«сверхинтеллект» и что в природе нет слепых сил, заслужива
ющих внимания» (цит. по [Девис П., 1985, с.141])…
Как можно заметить, три из четырех представленных картин все
более накладываются друг на друга и часто отражают не столько
различия в мировоззрении авторов, сколько неопределенность
представлений современной теоретической физики и космологии.
Четвертая, «прогрессистская» картина отличается от прочих тем,
что в ней разумный субъект — не эпифеномен природных процес
сов, а их высший продукт, воплощение и носитель концентриро
ванного опыта метагалактической эволюции, способный играть
возрастающую активную роль в дальнейшем развитии событий.
Далее я покажу, что эта картина наиболее близка парадигме пост
неклассической науки, и, по ее сюжету, мы уже не должны прини
мать натуралистические прогнозы и сценарии, игнорирующие
фактор разумной деятельности, за окончательные диагнозы.
Здесь нас пока не интересуют космические сценарии как та
ковые, о них пойдет речь в Очерке IV. Но обсуждение прогнозов
и рекомендаций на XXI век продемонстрировало их существен
ную зависимость от того, как принципиально оценивается роль
человеческой деятельности в природе. Поэтому, чтобы получить
основательные аргументы в спорах об эффективной стратегии,
необходимо разобраться, как, почему и до какой степени разум
ный субъект способен трансформировать физический мир.

*
Если у умозрительного философа Фихте это выразилось пренебрежением к эм
пирическому человеку и обожествлением сверхчувственного волевого начала, то
технически ориентированный К.Э. Циолковский уже разработал недвусмыслен
ные практические проекты целенаправленного истребления всего живого, вклю
чая недостойных человеческих индивидов, на Земле и в космосе и т.д. (см. пуб
ликацию оригинальных текстов Циолковского в статье [Мапельман В.М., 1996]).

162
 3.2. Ðàçóì â ìèðîâîé ñèñòåìå âçàèìîäåéñòâèé
Мысль не есть форма энергии. Как же может она
изменять материальные процессы?
В.И. Вернадский

3.2.1. ×òî òàêîå «çàêîíû ïðèðîäû» è íàðóøàåò ëè èõ ÷åëîâåê?

Есть маленькое различие между законами

Природы и законами Конституции. За нару"
шение закона Конституции ответствен тот,
кто его нарушил, а за нарушении закона При"
роды — тот, кто его… придумал.
В. Гарун

Итоги предыдущего анализа, казалось бы, делают вторую по

ловину вопроса в заглавии подраздела риторической. Но не все
так просто. Тезис о нарушении человеком (после неолита) за
конов природы давно сделался общим местом в экологической
литературе, а упрек в игнорировании этих законов оппонента
ми — излюбленный прием биоцентристов в спорах. Кто гово
рит о конструктивной эволюционной роли человека, просто не
знает (или не учитывает) законов физики, термодинамики и
биологии, в противном случае он понял бы истинное положе
ние дел [ДаниловДанильян В.И., 1998].
Азы естествознания, которые следует для этого учитывать,
концентрированно изложены в первом российском учебном
пособии по экологии [Арский Ю.М. и др., 1997], неоднократно
упоминавшемся выше.
Из пособия студенты узнают, что человек, будучи «крупным
растительноядным животным», представляет собой только
«один из многочисленных видов» (с.269). В том, что он облада
ет сознанием, нет ничего особенного, так как «сознание — это
свойство всех передвигающихся животных» (с.224). Поэтому
«смысл жизни человека не может отличаться от смысла жизни
остальных живых существ естественной биоты» (с.311); а имен
но, ему, «как и другим крупным растительноядным кочующим
животным, генетически было предопределено быть нарушите
лем естественных сообществ для поддержания и сохранения
генетической программы передвигающихся животныхремон
тников» (с.282).
Но с тех пор, как люди перешли к земледелию и ското

163
водству (автор другого труда по экологии назвал это «эколо
гической контрреволюцией» [Урсул А.Д., 1990, с.174]), они
стали использовать «внегенетическую культурную информа
цию, … полностью уничтожать естественные сообщества
организмов и экосистемы» и превратились в «часть культур
ного наследия, на базе которого сформировалась философия
войны» [Арский Ю.М. и др., 1977, с.с. 282283].
Все это должно подвести к выводу о том, что подавляющее
большинство наших современников суть «распадные особи»,
поддержание жизни которых «требует возрастающей экономи
ческой и социальной нагрузки на общество» (с.283), а значит,
человеческую «популяцию» надо сокращать. «Для возвращения
в нормальное состояние жизнь популяции должна определять
ся поведением немногочисленных сохранившихся нормальных
особей. “Демократия” в таких условиях, уравнивая нормаль
ных и распадных особей, могла бы лишь увеличить количество
распадных особей.(…) Основной научнотехнический прогресс
мира сейчас обеспечивает примерно 1/5 населения. Это в ос
новном жители развитых стран» (с.с.312322).
Книга содержит массу недоразумений. Тот же научнотех
нический прогресс на многих страницах третируется как вели
кое зло, высказывается надежда, что его скорость, резко сокра
тившись, «сравнится со скоростью (биологической) эволюции»
(с.322) — и вдруг вклад в него объявляется критерием искусст
венного отбора, хотя тогда уж логичнее было бы призвать к де
популяции именно развитых стран. В одних местах авторы ре
комендуют сократить население Земли в 510 раз, в других
пишут, что «экологически допустимая плотность населения…
близка к плотности численности собирателей и традиционных
рыболовов» (с.306), которая ими же приравнена к 10 млн. (с.248)
и т.д. Но сквозь все недоразумения ясно просматривается лей
тмотив: человек — только разрушитель природы, не обладаю
щий самоценными качествами, и главное средство спасения
биосферы составляет форсированная депопуляция.
В работах по глобальной экологии, принадлежащих перу
менее солидных авторов, приходится встречать и не такое. Я
же цитирую учебное пособие (!), авторы которого составляют
цвет отечественного естествознания, обладают самыми высо
кими академическими званиями и административными долж
ностями (академики и членыкорреспонденты РАН; руково
дитель коллектива — тогдашний председатель Госкомитета РФ
по охране окружающей среды). Это и делает книгу показате

164
лем глубокого концептуального кризиса, переживаемого эко
логической наукой.
Главная беда биоцентрически ориентированных экологов в
том, что они, оставаясь верны классической парадигме, рассмат
ривают объективные законы как внесистемные и внеисторичес
кие сущности, подчиняющие себе реальные процессы, а не про
изводные от них. Между тем в современной науке накоплено
множество свидетельств обратного: устойчивые причинные за
висимости (законы) складываются в рамках конкретной систе
мы и определяются особенностями ее внутренней и внешней
структуры. Легче всего продемонстрировать данное положение
на примере социальных систем, поэтому с них и начнем.
Все социальные законы суть законы человеческой деятель
ности, которая регулируется психикой (сознанием в широком
значении слова), т.е. становится функцией определенных цен
ностей, представлений и норм. Скажем, законы первобытно
общинной, феодальной, капиталистической или социалисти
ческой экономики складываются во взаимоотношении людей,
обладающих соответствующими типами сознания, и история
ХХ века (в том числе новейшая история России) дает тьму при
меров того, как экономисты, не учитывавшие этого обстоятель
ства, попадали впросак. Специальный анализ показывает, что
структура любого вразумительно сформулированного эконо
мического или социологического закона, общего или частно
го, имплицитно содержит устойчивые психологические зави
симости соразмерной степени общности (см. подробнее
[Назаретян А.П., 1981]).
В какой мере сказанное относится к фундаментальным при
чинным зависимостям, которые описываются в естественных
науках? Например, физические законы не обусловлены чело
веческой деятельностью и потому считаются независимыми от
сознания. Но, повторяя этот тезис из учебников марксистской
философии, следует иметь в виду два решающих обстоятель
ства, затрагивающих гносеологический и онтологический ас
пекты вопроса.
Первое состоит в том, что наука физика и ее законы — это
факт культуры, т.е. продукт человеческого сознания, которое
по определению исторично, а значит, исторически ограниче
но. Архимед (стихийно пользовавшийся индуктивной логикой),
И. Ньютон или Г.С. Ом, обобщая свои наблюдения, распрост
раняли выводы на бесконечное количество тождественных си
туаций. Но они очерчивали значимые параметры ситуации, т.е.

165
условия ситуационного тождества, не зная о результатах пос
ледующих наблюдений и теоретических расчетов. Можно ли
упрекнуть Архимеда в незнании того, что при нейтрализован
ной гравитации (в космическом аппарате) обнаруженная им
зависимость перестает соблюдаться; Ньютона — в неверном
представлении о бесконечной скорости сигнала; Ома — в иг
норировании феноменов низкотемпературной сверхпроводи
мости? Пожалуй, еще наивнее было бы только убеждение в
окончательности принятых ныне моделей и установленных
закономерностей.
В этом состоит гносеологический кошмар историзма. Риск
индуктивных, как, впрочем, и дедуктивных умозаключений для
исторически конкретного субъекта всегда стремится к беско
нечности, но без таких процедур не останется ни науки, ни
мышления вообще. «Если мы хотим, чтобы от науки была ка
каято польза, — писал выдающийся американский физик Р.
Фейнман [1987, с.66], — мы должны строить догадки. Чтобы
наука не превратилась в простые протоколы проделанных экс
периментов, мы должны выдвигать законы, простирающиеся
на еще не изведанные области. Ничего дурного тут нет, только
наука оказывается изза этого недостоверной».
Физик не знает наверняка, в какой степени тот или иной
эксперимент в центре Галактики, при высоком скоплении гра
витационных масс, даст результат тождественный полученно
му на периферии Галактики (на Земле). Еще труднее утверж
дать чтолибо подобное в отношении ранних стадий развития
Вселенной. И это только самые очевидные трудности.
Любой научный вывод опирается, помимо конечного коли
чества более или менее эксплицированных посылок, на едва
ли не бесконечное количество посылок имплицитных, само со
бой разумеющихся и потому нерефлектируемых. Между тем
изъятие из фундамента хотя бы одного элемента способно на
рушить устойчивость теоретической конструкции или, во вся
ком случае, решающим образом ограничить мощность получен
ных выводов. Отказ от совершенно не осознанного убеждения
в бесконечной скорости сигнала превратил механику Ньютона
из учения о всеединых законах мироздания в предельный час
тный случай более общей физической теории. В свою очередь,
А. Эйнштейн не мог бы предвидеть, исключение каких именно
из его собственных самоочевидных допущений завтра и пос
лезавтра дезавуирует универсальные притязания релятивистс
кой теории.

166
 Трудность усугубляется тем хорошо известным психологам
и методологам науки обстоятельством, что «от теории зависит
эмпирия», т.е. в структуре любого факта содержится рабочая
концепция [Чудинов Э.М., 1977]. В повседневной жизни и в
научном исследовании мы видим то, к чему нас подготовила
актуализованная гипотеза, а чтобы увидеть нечто радикально
новое, нужно сменить модель.
Весьма проблематична и апелляция к «потомкам» как ко
нечным арбитрам и носителям истины. Такая апелляция име
ет как минимум три неудобства, которые назовем вертикаль
ным, горизонтальным и семантическим. Будут ли «они» думать
по интересующему нас вопросу одно и то же через 10, 100 и 500
лет? Будут ли «все они» когдалибо думать об этом одно и то
же? Наконец, главное: если бы некий Сверхпотомок, Демон из
Точки Омега возжелал информировать ученого о всех уточня
ющих оговорках, необходимых для абсолютной достоверности
вывода, ему (Демону) потребовалось бы для этого бесконечное
количество слов.
Философ, использующий кантовские категории относитель
ной и абсолютной истинности, подразумевает наличие надеж
ных средств их различения, т.е. возможность раз и навсегда
выделить неизменяемое ядро некоего конечного суждения.
Однако подвох состоит в том, что сколь угодно богатый конеч
ный опыт недостаточен для установления окончательных гра
ниц достоверной экстраполяции. Этот принцип «неопределен
ности заблуждения», или неокончательной фиксируемости
экстраполяционных границ, служит методологическим аргу
ментом против истинностной гносеологии и тем самым — в
пользу гносеологии модельной [Назаретян А.П., 1986, 1995].
Но скептические соображения касаются, по большей час
ти, стиля научной полемики и коммуникативной установки на
взаимоисключающие истины. Вместе с тем «теория всего» (the
theory of everything) остается вожделенной мечтой и влечет уче
ных к универсальным обобщениям, содержание которых ох
ватывало бы предельное многообразие предметных ситуаций.
Здесь и обнаруживает себя второй, еще более важный для нас
аспект вопроса — онтологический.
Как социальные законы являются функцией структуры че
ловеческих взаимодействий, так физические законы производ
ны от физических структур. При обсуждении антропного кос
мологического принципа физикамитеоретиками было,
кажется, единодушно признано, что самые фундаментальные

167
законы природы заданы универсальными константами «на
шей» Вселенной; в «другой» вселенной с иными фундаменталь
ными параметрами физические свойства и закономерности
могли бы коренным образом отличаться от наблюдаемых (в ча
стности, исключать возможность образования органических
молекул)*, да и в известной нам Вселенной они исторически
эволюционировали. Кроме того, теория не исключает наличие
экзотических объектов, типа черных дыр, в которых теряют
силу даже такие мощные обобщения, как закон сохранения
энергии и закон возрастания энтропии.
Все эти рассуждения, кажущиеся заоблачными абстракци
ями, имеют прямое отношение к вполне актуальным теорети
ческим и практическим проблемам.
Тезис о независимости фундаментальных физических зако
номерностей от человеческого сознания справедлив постольку,
поскольку они определяются мега и микроструктурами мета
галактического порядка, по сравнению с которыми влияние ра
зумной деятельности пока исчезающе мало. Иначе обстоит дело
в масштабе планетарном. Внешний наблюдатель, сравнив фи
зические процессы в биосфере Земли с процессами в эквилиб
росферах соседних планет, обнаружил бы массу странных вещей.
Главное — то, что, хотя все законы равновесной термодинами
ки выдерживаются, общее состояние системы остается нерав
новесным за счет регулярного перекачивания свободной энер
гии от более равновесных к менее равновесным подсистемам.
Наблюдатель вынужден был бы предположить наличие до
полнительных звеньев в цепи причинноследственных связей
и убедился бы, что активность белковоуглеводородных тел об
разует систему качественно нового типа, в иерархической
структуре которой складываются более сложные причинные за
висимости. Поэтому модели, построенные для эквилибросфе
ры, во многом теряют здесь объяснительную силу, и требуются
модели, учитывающие большее количество параметров и на
личную иерархию управлений.

*
Например, если бы разница в массах протона и нейтрона несколько отлича
лась от действительной, был бы невозможен нуклеосинтез; при ином соотно
шении масс протона и электрона не могли бы устойчиво существовать атомы;
при константе сильного взаимодействия на 10% выше наблюдаемой весь водо
род быстро превращался бы в гелий и т.д. и т.п. Физики указывают на десятки
обстоятельств, которые могут считаться более или менее случайными, но уди
вительное совпадение которых абсолютно необходимо для существования орга
нических молекул.

168
 «Земные» экологибиоцентристы всего этого не могут не
понимать, но сделать следующий шаг к уяснению реального
положения отказываются. То, что биоценоз с человеком (ант
ропоценоз) — принципиально другая система, чем дикий био
ценоз, что в ней складывается более объемный комплекс зави
симостей и что поэтому модели классической экологии
(экологии волка, осьминога или березы) неприменимы для эко
логии человека, все еще приходится доказывать. Но это и оз
начает, что социоприродная система не способна жить по за
конам дикой природы: по отношению к образующимся в ней
закономерностям законы девственной биосферы представля
ют собой не более чем предельный частный случай.
Только недоразумением можно объяснить упорное отрица
ние экологами сущностного различия между человеческим об
ществом и муравейником. Когда же они пишут, что «часть био
сферы, занятая цивилизацией (так же как и муравейником,
гнездом или берлогой), должна следовать требованиям законов
биосферы» [Арский Ю.М. и др., 1997, с.311], то это уже лавина
недоразумений. Ибо законы природы не могут предъявлять тре
бований и, в отличие от юридических законов, не предполагают
произвольного долженствования или нарушения. Законы обра
зуются структурой отношений, в данном случае включающей
сознательную регуляцию. Задача человека — выстраивать такие
структуры, которые бы обеспечивали комфортное существова
ние общества. Превышая оптимальный для данного историчес
кого этапа масштаб управленческого воздействия, социум под
рывает естественные основы своего бытия, и причины этого (как
мы убедились, обсуждая закон техногуманитарного баланса)
кроются в диспропорциях культурного развития.
Ставшее анахронизмом представление о человеке как рав
ноценной части биосферы заводит экологов в концептуальный
и стратегический тупик. Сегодня влияние человеческой актив
ности достигло таких размеров, что пора перенести акцент на
обратную сторону социоприродных отношений: биосфера ста"
новится подсистемой планетарной цивилизации. Иначе говоря,
мы переживаем решающий этап становления глобального фе
номена, который Э. Леруа, П. Тейяр де Шарден и В.И. Вер
надский назвали ноосферой.
Работами этих ученых и их последователей на большом фак
тическом материале показано, что деятельность человека ра
зумного давно уже стала геологическим фактором. Она все бо
лее превращается в управляющий блок глобального процесса,

169
в котором каждая из подсистем обладает собственным комп
лексом закономерных связей, выстраивающихся в иерархичес
кую систему управления.
Термин «разумный» здесь — не оценка, а констатация: в
Очерке II показано, сколь часто неадекватное качество разума
и управления оборачивалось саморазрушительными послед
ствиями. Но эволюционная антропоцентрическая модель
включает в причинную цепь социоприродной устойчивости
сознательную деятельность, а значит, человеческие ум, волю и
культуру. Натуралистические же модели, представляя челове
ка только агентом разрушения, формируют комплекс мифичес
кой вины, видовой мазохизм и межэтническую враждебность
(под шумок разговоров о необходимой депопуляции).
Подчас это ведет к прямому искажению исторических фактов.
Поскольку биоцентристы отрицают масштабные антропогенные
кризисы в прошлом, неолитическая революция трактуется ими
как грехопадение, а земледелец и скотовод — «экологические кон
трреволюционеры» — выскакивают, как черти из табакерки. Меж
ду тем, согласно данным археологии, в палеолите влияние чело
века на природу носило по преимуществу разрушительный
характер и, когда оно превысило рекреативные возможности био
сферы, разразился тяжелый кризис. Следствием этого кризиса,
как мы видели (см. разделы 2.6, 2.7), и стал неолит — начало «со
трудничества» человека с природой, по Г. Чайлду.
Прежде люди только брали у природы, а в неолите начали
вкладывать в нее трудовые усилия, перестраивая среду в соот
ветствии с растущими материальными и духовными потребнос
тями. Они повышали совокупное разнообразие социоприрод
ных систем за счет ограничения разнообразия природной
составляющей: окружали себя искусственно выведенными жи
вотными и растениями, выпалывали сорняки, оттесняли опас
ных хищников, ядовитых змей и насекомых*. Таким образом,
биоценозы антропоцентризировались и антропоморфизирова
лись, их элементный состав, поведение и рефлексы животных
адаптировались к усиливающимся признакам человеческого
присутствия. Одновременно наши предки учились контролиро

*
Труднее обстояло дело с микроорганизмами. По данным Дж. Даймонда
[Diamond J., 1999], животноводство резко увеличило разнообразие болезнет
ворных вирусов и бактерий. Выяснение механизмов их воздействия на челове
ка и разработка химических и прочих мер противодействия (включая личную
гигиену) — дело последних трех столетий.

170
вать природные импульсы собственного организма, сублимируя
их в социально приемлемые действия и организуя свой внутрен
ний мир согласно изменяющимся ценностям культуры, а куль
тура, ассимилируя опыт антропогенных катастроф, вырабаты
вала эффективные модели управления природными процессами.
Экологу трудно принять подобные соображения до тех пор,
пока он работает в парадигме классического естествознания, для
которого категории, связанные с субъектностью — управление,
цель, информация, ценность, интеллект, история, — чужеродны.
Только освоив концептуальный аппарат постнеклассической
науки, можно разобраться, каким образом усложняющаяся со
циоприродная система способна образовывать новые объектив
ные закономерности, включающие сознательное действия.
Первым прорывом в эту сферу из области классического ес
тествознания стал мысленный эксперимент, предложенный в
1871 году Дж. Г. Максвеллом. Мы рассмотрим его в следующей
части, исследуя, каким образом творческое мышление внедря
ется в систему универсальных связей, обусловливая качествен
ное усложнение причинноследственных комплексов.

3.2.2. Òåõíîëîãèÿ ÷óäà è ÷óäî òåõíîëîãèè.

Èíòåëëåêò êàê äåìîí Ìàêñâåëëà
Каждое чудо имеет свою технологию. И вся"
кая технология есть чудо.
В. Гарун

В 60е годы ХХ века ученые обнаружили в пустынном районе

Австралии незнакомое племя и смогли уговорить аборигенов
приехать с ними в город. Гости с удивлением и испугом смот
рели на высокие здания, автомобили, пароходы, радиоприем
ник и телевизор, но понастоящему потрясающее впечатление
произвела на них спичка, которую, закуривая, зажег один из
ученых [Беркинблит М.Б., Петровский А.В., 1968].
Такие забавные случаи, часто приводимые этнографами,
психологически и философски весьма поучительны. Для пер
вобытного человека спичка оказывается большим чудом, чем

171
автомобиль или телевизор. Она «непонятна» ровно настолько,
чтобы вызвать активное любопытство, удивление и интерес,
тогда как телевизор — механизм чересчур далекий от понима
ния, так что туземец, попав в городскую среду, скорее привы
кает к нему, чем успевает понастоящему удивиться. Статусом
чуда в его глазах не обладают и привычные явления природы.
Они либо давно объяснены в системе магического знания, либо
не интересны. Соответственно, на вопрос о причинах туземцы
либо дают исчерпывающий ответ, либо безразлично отвечают
«мы не знаем», «это происходит само собой», либо проявляют
раздражение: «Только очень глупый человек может спрашивать
об этом. Так было всегда» [Анисимов А.Ф., 1966], [Шахнович
М.И.,1971].
Сильно ли отличаются от этого типичные реакции совре
менного горожанина? В самолете или телевизоре нет ничего
чудесного, так как механизм этих явлений, якобы, понятен
(хотя немногие готовы его основательно объяснить). Компью
тер пока еще поражает взрослого человека в первые недели ра
боты, но с освоением сотни элементарных операций наступа
ет иллюзия понятности. Растущий цветок и поющая птица с
детства так же привычны, как автомобиль, а школьные учите
ля успели убедить нас, что механизмы всех этих явлений хоро
шо известны «науке». Иногда удивляют фокусы выдающихся
циркачей, но мы уверены, что за ними кроется всего лишь «лов
кость рук». Некоторые из наших современников в тоске по чу
десам обращаются к чемунибудь вроде плачущей иконы или
излечения через молитву, но другие резво растолковывают и
механизм таких явлений, и причину их необычности.
Архаическое сознание оценивает некоторое явление как
чудо, если оно в меру необычно и в меру непонятно. Совре
менное обыденное мышление расслоилось на два типа, кото
рые назовем «чудотворным» и «технологическим». Носитель
первого типа мышления, поверхностно образованный и удру
ченный кажущимся всезнанием «науки», озабочен поиском
экзотических явлений будто бы недоступных науке — это спо
собствует психологическому самоутверждению. Его идейный
антипод немедленно находит «механизм» любого явления, а
неудачу объясняет временным недостатком знания (лично сво
его или «современной науки»). Но опытный ученый, обладаю
щий навыком методологической рефлексии, сознает, что вся
кое исчерпывающее объяснение является таковым только в
рамках определенной модели; поскольку же современная на

172
ука предполагает множественность моделей, она остается
принципиально незавершенной и открытой для чуда.
Классическая научная картина мира, напротив, всегда пре
тендовала на потенциальную завершенность, и в ней имеется
недвусмысленное определение чуда как события, противоре
чащего законам природы. Отсюда вытекает и обратный логи
ческий вывод — интердиктивный подход: закон природы (и
вообще истинное знание) есть теоретическое обобщение не
обходимого и достаточного опыта, исключающее возможность
определенных событий. При этом считается само собой разу
меющимся, что «техника никогда не отменит законов приро
ды» [Качановский Ю.В., 1983, с.57].
Некоторые авторы даже умышленно строят дефиниции та
ким образом, чтобы исключить запрещенное техническое ре
шение. Например, вечный двигатель — это механизм, наруша
ющий второе начало термодинамики. Додумайся ктонибудь в
свое время определить самолет как аппарат, нарушающий за
кон тяготения, — и, вероятно, студенты все еще рассказывали
бы на экзаменах, почему такой аппарат в принципе невозмо
жен…
Правда, в теоретической науке подчас возникают задачи,
заставляющие круто изменить ход мысли. Например, извест
ный астрофизик И.С. Шкловский [1987] предложил искать
противоестественные явления в космосе как признаки актив
ности цивилизаций. Но в последующем и он сам, и особенно
его сотрудники [Гиндилис Л.М., 1996] подвергли эту идею со
мнению: явления, вызванные «ударной волной интеллекта»,
побудили бы выстраивать концептуальную конструкцию таким
образом, чтобы они объяснялись как естественные в рамках
физической модели. С аналогичной проблемой («презумпция
естественности») физики сталкиваются при обсуждении Боль
шого Взрыва, феноменов типа черных дыр и т.д.
Еще раньше эта презумпция была спародирована М.А. Бул
гаковым в «Мастере и Маргарите» [1984]. Целую неделю в Мос
кве резвились Воланд и его свита, но в милицейском отчете все
странные факты нашли стройные естественные объяснения, и
«в свете таких объяснений решительно все понятно» (с.360). Из
общей схемы выпал только один факт — исчезнувшая голова
Берлиоза. Но с этим пришлось примириться.
Методологи хорошо знают, что даже самая стройная науч
ная концепция имеет свою «исчезнувшую голову», в поисках
которой и приходится изобретать гипотезы ad hoc или уповать

173
на будущее решение проблемы. Типичный сценарий сводится
к тому, что накапливающиеся ad hoc гипотезы и (или) вопросы
без ответов расшатывают концептуальную конструкцию, она
теряет конкурентоустойчивость и рушится под натиском но
вых парадигм.
Все это превращает интердиктивный подход, сам по себе
достаточно остроумный, в чистую абстракцию. Попытавшись
его конкретизировать, мы обнаруживаем, что теоретическое
знание раз за разом оказывается посрамлено техническими
находками.
Действительно, большинство элементов, составляющих тех
нологическую среду в начале ХХI века, отвечают критериям
чуда с точки зрения науки середины ХIХ века, многие — с точ
ки зрения науки начала ХХ века, а некоторые — даже с точки
зрения науки середины ХХ века. Они «нарушили законы при
роды» в том смысле, что преодолели абсолютные ограничения,
логически вытекающие из них и фиксировавшиеся учеными,
причем такие нарушения чаще всего происходили без дисква
лификации тех законов, из которых запреты выведены.
Многотонные лайнеры бороздят воздушное пространство,
а космические корабли уносят за пределы атмосферы аэроб
ные организмы, не дискредитируя ни законов гравитации, ни
законов химии или биологии. Миллионы телезрителей в Евро
пе наблюдают прямые репортажи из Америки, не сомневаясь
на этом основании в шарообразности Земли или в свойствах
светового луча. Принципиальную неосуществимость множе
ства привычных на рубеже тысячелетий технических эффек
тов легко доказал бы любой солидный ученый сотней лет ра
нее. И такие доказательства неоднократно приводились. Из
истории известно, сколь фундаментальные расчеты демонст
рировали, что аппарат тяжелее воздуха непременно упадет на
землю, каким насмешкам подвергались Г. Маркони, заявив
ший, что передаст радиосигнал с одного континента на другой
(этот неуч не знает о шарообразности Земли!) или К.Э. Циол
ковский, предрекавший появление человека в космосе…
Подобные примеры можно приводить очень долго. В основ
ном они касались бы XIXXX веков, поскольку, вопервых,
прежде наука с ее строжайшими запретами не была достаточ
но развита, а вовторых, эти века отличаются от прежних со
тен, тысяч и миллионов лет интенсивностью событий. Между
тем каждая кардинальная инновация и в истории социальных
технологий, и в истории «технологий», выработанных живой

174
природой, может быть представлена как преодоление запре
тов, налагаемых теми или иными физическими законами, без
малейшего нарушения последних. Если бы такие законы и зап
реты формулировал какойто воображаемый естествоиспыта
тель (подобный «палеолитическому экологу», образом которо
го мы воспользовались в Очерке II), он бы измучился от
недоумений по поводу происходящего. Нашего бессмертного
физика поражали бы теперь телевизоры, космические корабли
и компьютеры, а прежде — освоение живыми организмами
суши и воздушного пространства, перестройка ими энергети
ческих потоков и т.д. и т.п.
Основу «парадокса интердиктивности» составляет психофи"
зическая проблема — одна из самых глубоких загадок современ
ной науки. Ее формулировка в версии В.И. Вернадского при
ведена в эпиграфе к разделу 3.2.
Рука, подчиняясь мысли и воле, выводит строки на бумаге,
подъемный кран перемещает тонны грузов, электростанция
вырабатывает миллиарды киловатт энергии, искусственно из
меняются русла рек, перестраиваются ландшафты… Нейрофи
зиолог может подробно описать, как последовательное возбуж
дение нейронов приводит к сокращению мышц, инженер
расскажет, как движение руки приводит в действие мощный
механизм, а эколог — как нарушение ландшафта ведет к ант
ропогенному кризису. Но как и почему идеальный образ
(мысль, воля) способен регулировать материальное движение?
И каким образом «нематериальный» интеллект способен втор
гаться в систему физических взаимодействий, перестраивая их
и образуя качественно новые механизмы и закономерности?
Эти вопросы до сих пор не имеют ясного ответа*. Прибли
зиться к нему, осмыслить психофизическую проблему и «пара
докс интердиктивности» помогает анализ технического твор
чества на стыке термодинамики, кибернетической теории
систем и гештальтпсихологии. Исходной моделью для такого
анализа послужил мысленный эксперимент, предложенный в
1871 году Дж. Г. Максвеллом [1888].
Великий физик, обсуждая закон возрастания энтропии и его
возможные опровержения, представил наглухо закупоренный

*
Поэтому, кстати, искателям чудес, мечтающим доказать себе и другим, что
«наука» не всесильна, совсем не обязательно зацикливаться на экзотике. Озор
ная улыбка на лице ребенка гораздо загадочнее для современной науки, чем слеза
на лике иконы.

175
сосуд с газом, разделенный на две половины почти непроница
емой стеной. В стене имеется единственное отверстие, защи
щенное подвижной заслонкой, которой распоряжается разум
ное «существо» (названное впоследствии демоном Максвелла).
Если демон станет пропускать из одной части сосуда в другую
быстро летящие молекулы, а медленно летящие задерживать, то
постепенно энтропия газа снизится: образовавшаяся разность
температур создаст «из ничего» отсутствовавший энергетичес
кий потенциал.
Многолетние дискуссии привели к выводу, что нарушения
закона здесь не происходит, так как на манипуляции заслон
кой демон должен затрачивать энергию, привнесенную извне
сосуда, который, следовательно, не является закрытой систе
мой [Бриллюэн Л., 1960]. Но при этом не сразу удалось оце
нить понастоящему оригинальный результат рассуждения
Максвелла (ср. [Поплавский Р.П., 1981]). А именно, он впер
вые сформулировал на физическом языке идею управления и
показал, как целеустремленный субъект, нимало не ущемляя
законы природы, но используя наличную информацию, в прин
ципе (при неограниченной когнитивной сложности) способен
получать полезный энергетически выраженный эффект, сколь
угодно превышающий сумму затрат.
Способность информационной модели увеличивать энер
гетически полезный эффект на единицу входящего ресурса
тождественна способности моделирующей системы перекачи"
вать энергию от более равновесных к менее равновесным зонам.
Это почти мистическое («максвелловское») свойство является
настолько существенным эволюционным фактором, что может
служить исходным определением интеллектуальности, если
интеллект, соответственно, рассматривать как инструмент ус
тойчивого неравновесия. В теории систем показано, что анти
энтропийный потенциал пропорционален богатству информа
ционной модели; по мнению В.В. Дружинина и Д.С. Конторова
[1976, с.105], «эта зависимость выражает один из основных за
конов природы». Психологами же исследован когнитивный
механизм, посредством которого обладатель более сложной
информационной модели преодолевает ограничения, наклады
ваемые законами природы и остающиеся непреодолимыми для
обладателя более простой модели [Дункер К., 1981].
Дело в том, что каждое объективное ограничение абсолют
но в рамках более или менее замкнутой системы зависимос
тей, которая на поверку всегда оказывается фрагментом более

176
общих причинных сетей бесконечно сложного мира. Решение
любой инженерной задачи состоит в том, чтобы найти более
объемную модель — «метасистему» по отношению к исходной.
В более мощной информационной модели те параметры си"
туации, которые прежде выступали в качестве неуправляемых
констант, превращаются в управляемые переменные*. Это и по
зволяет интеллектуальному субъекту упорядочивать хаотичес
кие (с точки зрения данной задачи) природные силы, ограни
чивать степени свободы вещественноэнергетических потоков
(«превращать энергию многих степеней свободы… в энергию
одной степени свободы» [Хакен Г., 1980, с.21]) и тем самым
произвольно перестраивать объективный мир.
Таким образом, субъект, обладающий интеллектом, который
превосходит по информационной мощности интеллект осталь
ных элементов системы, выступает по отношению к ней как
аналог максвелловского демона. С появлением такого субъек
та образуется система с демоном: в ней причинные зависимос
ти кардинально усложняются.
Живое вещество по отношению к физическому миру Зем
ли, а затем культура по отношению к биосфере выступают в
роли демонов, отбирая полезные для себя процессы и состоя
ния, ограничивая вредные и тем самым формируя качествен
но новые типы систем. С выделением более развитых культур
«пирамида демонов» продолжала надстраиваться, образуя ус
ложняющуюся иерархию управлений. Энергия и вещество в
таких системах последовательно перекачивались от сравнитель
но более равновесных к менее равновесным составляющим
(ведь степени свободы естественных потоков ограничивались!),
и уровень неравновесности всей социоприродной системы по
вышался, в противоположность тому, что должно происходить
в «системе без демонов».
В социальноисторической развертке роль демонов играли
племенные союзы неолита по отношению к палеолитическо
му окружению, городские цивилизации по отношению к арха

*
Переориентация с интердиктивного (истинностного) на конструктивный (мо
дельный) подход решительно изменяет акценты. Спрашивать следует не о том,
возможен ли «вечный двигатель», можно ли передать сигнал со скоростью выше
299792,5 км/сек., но о том, какие для этого необходимы когнитивные модели.
Тогда «вечный двигатель», например, потребует ясного конструктивного опре
деления, а проекты сверхсветовых скоростей (см. [Карташов Н.С., 1977], [Пе
репелица В.Ф., 1986]) будут уже теоретически отработаны к тому моменту, ког
да в них возникнет практическая необходимость.

177
ическим обществам, осевые культуры по отношению к доосе
вым, индустриальные страны по отношению к колониям и т.д.
И по мере того, как складывалась эволюционная необходи
мость, сначала биота, а затем социум находили средства пре
одолевать объективные ограничения, бывшие прежде абсолют
ными, не нарушая сложившихся ранее законов природы, но
создавая оригинальные структуры и «технологии».
Каждый скачок придавал новые свойства интеллекту, над
страивая блоки в иерархии управлений. При этом каждый де
мон оказывался жизнеспособным постольку, поскольку ему
удавалось внутренне уравновешивать свои управленческие
притязания; в противном случае он разрушал управляемую си
стему и погибал под ее обломками. Через этот жестокий селек
тивный механизм (который на социальной стадии кристалли
зовался в закон техногуманитарного баланса) происходило и
происходит эволюционное созревание интеллектуальности.
Поэтому не совсем случайно то, что «демон» Максвелла и
«даймон» Сократа (напомню: одно из ранних обозначений со"
вести как высшего звена в иерархии нравственного самоконт
роля) получили одинаковое наименование. Отсюда вырисовы
вается определение, предложенное В.А. Лефевром [1996]:
разум — это космический субъект с совестью.
Отмеченные обстоятельства вносят решающие коррективы
в методологию анализа системы с демонами (каковой, несом
ненно, является антропосфера). Как ранее отмечалось, досто
верность натуралистических моделей, часто используемых эко
логами и футурологами, применительно к такой системе весьма
ограничена. Прогноз ее поведения настоятельно требует дру
гих моделей, учитывающих субъективные свойства демонов, и
особенно того, который находится на вершине иерархической
пирамиды — его цели, ценности, актуально и перспективно
доступные средства. В нашем случае речь идет, конечно, о че
ловеческом разуме, хотя как адекватно выстроить цивилизаци
онную пирамиду — большой вопрос.
Мы вернемся к этому и другим вопросам прогностики в
Очерке IV, но для этого необходим ряд дополнительных обоб
щений.

178
 3.3. Î ìåõàíèçìàõ, äâèæóùèõ ñèëàõ è çàêîíîìåðíîñòÿõ
ýâîëþöèè. Íîâîå îáîáùåíèå ñèíåðãåòè÷åñêîé ìîäåëè
То, что историки так и не смогли сформули"
ровать чего"либо подобного научным законам,
не удивительно, это обусловлено господству"
ющей концепцией партикуляризма.
Р.Л. Карнейро

Трансдисциплинарная единая теория, которая

непременно возникнет, будет описывать раз"
личные фазы и грани эволюционного процесса
с инвариантными общими законами.
Э. Ласло

В разделе, завершающем первые три очерка, систематизирую

ряд принципиальных выводов, которые позволят во всеоружии
вернуться к обсуждению сценариев будущего. Некоторые из
этих выводов сформулированы ранее и здесь будут выстроены
и уточнены, другие подготовлены предыдущим материалом,
который требует обобщения.
Как мы убедились, историю человечества, живой природы
и физической Вселенной пронизывают сквозные эволюцион
ные векторы, причем их направление достаточно парадоксаль
но для классической картины мира. А именно, на протяжении
всего периода, доступного ретроспективному обзору, мир пос
ледовательно изменялся от более вероятных к менее вероят
ным процессам и состояниям*. Эта тенденция и была выше гро
тескно обозначена как «удаление от естества».
Отказ от априорных телеологических допущений (эволюция
ориентирована изначальной целевой программой) делает неиз
бежным вопрос о причинах или движущих силах такой стран
ной направленности событий. Мы видели, что синергетика по
зволяет частично ответить на этот вопрос. Вопервых, раскрыты
механизмы, посредством которых спонтанные флуктуации спо
*
Вопрос о том, что происходило «до» возникновения Вселенной в стандартной
космологической модели (расширяющаяся Вселенная) считается некоррект
ным, поскольку пространство и время образовались вместе с Метагалактикой.
В альтернативной модели «раздувающейся Вселенной» Метагалактика уподоб
лена мыльному пузырю, возникшему из другого пузыря и далее до бесконечно
сти. Но в этом пузырящемся мире исключается причинная связь между «на
шим» пространствомвременем и всем, что предшествовало Большому Взрыву,
а потому мы лишены возможности проникнуть за горизонт событий. Мне не
известны космологические концепции, в которых бы данный вопрос решался
принципиально иначе.

179
собны образовывать системы далекие от равновесия с окружа
ющей средой. Вовторых, показано, что с накоплением спрово
цированных неустойчивостей (эндоэкзогенный кризис) нерав
новесная система должна либо приблизиться к равновесию, т.е.
разрушиться, либо еще более удалиться от него, усовершенство
вав механизмы антиэнтропийной работы. Поэтому «прогрессив
ные» изменения в этой модели представляются не как цель, а
как средство сохранения, в целом же поступательная эволю
ция — как цепь успешных адаптаций к последствиям собствен
ной активности неравновесных систем (на фоне преобладаю
щих разрушительных эффектов неустойчивости).
Есть, однако, еще более фундаментальная сторона вопроса,
перед которой «классическая» синергетика, гордо оторвавшая
свой предмет — самоорганизацию — от процессов управления,
оказывается беспомощной. Понятно, что о последовательной
эволюции не могло бы быть речи, если бы высокоорганизован
ные системы не осуществляли постоянную целенаправленную
работу против равновесия, не боролись столь изощренно за свое
сохранение, добывая свободную энергию, избегая опасностей,
выборочно и «пристрастно» отражая (классифицируя, оценивая)
события внешнего мира. Но почему, скажем, живому организму
не безразлично собственное состояние или судьба популяции?
Каковы генетические истоки целенаправленного поведения, от
четливо наблюдающегося на определенных стадиях эволюции?
Эти вопросы, без решения которых апостериорная (нетеле
ологическая) модель эволюции в любом случае остается ущер
бной, подробно исследованы в книге [Назаретян А.П., 1991] с
привлечением естественнонаучных данных и кибернетической
теории систем. Здесь кратко изложу содержание предлагаемо
го ответа в той мере, в какой это необходимо для дальнейшего
исследования.
Ответ строится на сочетании двух фундаментальных обобще
ний современного естествознания и философии, каковыми яв
ляются законы сохранения и имманентная активность материи.
Эти диалектически противоречивые качества материального
мира* необходимы и достаточны для того, чтобы на всех уровнях
взаимодействий реализовались отношения управления и конку
ренции за сохранение (внутренней и внешней структуры, состо
яний движения и т.д.) каждой из взаимодействующих систем. В

*
В философии эти два взаимодополняющих начала издревле обозначались как
женское и мужское, янь и инь, покой и движение и т.д.

180
свою очередь, конкуренция управлений обусловливает непрерыв
ную «игру» природы, в которой каждая организационная форма
есть временный «компромисс принуждений» (принуждение —
фундаментальная категория теоретической механики, составля
ющая основу для определения связи [Голицын Г.А., 1972]), своего
рода «седловая точка»; равновесные же состояния — только иде
ализированные моменты фундаментально неравновесного про
цесса, вроде идеального газа или геометрической точки.
До тех пор, пока все участники взаимодействия обладают со
поставимыми возможностями отражения и реагирования, ста
билизация и эффективное поддержание неравновесных состо
яний недостижимы. Но при некотором значении внутренней
сложности система оказывается способна, используя энергию
среды, противостоять ее уравновешивающему давлению. Выде
ление таких «успешных» организационных форм (например,
системы высшего химизма; хотя уже образование сложных ядер
происходило с привлечением энергии извне) образует новый
уровень конкурентных отношений, обусловливающих последо
вательное восхождение к устойчиво неравновесным процессам*.
Таким образом, предпосылки сохраняющей целенаправлен
ности, а значит, и субъектности, присутствуют в самом основа
нии материальных взаимодействий и на высших уровнях орга
низации не возникают «из ничего», а только приобретают новое
качество. Отсюда понятнее, почему состояние выделенности из
среды является ценным для организма и активно отстаивается.
Выделение устойчивых систем все более далеких от равно
весия с внешней средой обеспечивалось усложнением внутрен
них структур, а также образованием динамичных информаци
онных моделей, способствующих управлению и адаптации. Эти
три сопряженные линии: удаление от равновесия, усложнение
организации и динамизация отражательных процессов — со
ставляют лейтмотив универсальной эволюции.
По меньшей мере 3,8 млрд. лет назад во Вселенной появи
лись системы с таким высоким уровнем организации и каче
ством опережающего отражения, что они стали играть роль

*
Это, кстати, дало основание предположить, что в любой физической вселен
ной, независимо от исходных параметров и соотношений, долгосрочные изме
нения должны происходить по тому же вектору, что и в «нашей» Метагалакти
ке, если соблюдается какойлибо вариант законов сохранения и материя
обладает свойством активности. Спекулятивность этого предположения адек
ватна тому уровню абстракции, на котором обсуждается антропный космоло
гический принцип.

181
максвелловского демона, организуя вещественноэнергетичес
кие потоки в направлении полезном для себя и противополож
ном тому, какой естествен для равновесных областей (эквилиб
росфер). Вокруг Земли начала формироваться биосфера — зона
устойчивого неравновесия*.
Столь же глубокие корни, как субъектность и целенаправ
ленность, имеет присущая живому веществу агрессивность —
исконное стремление захватывать и перестраивать под свои
потребности доступные пространства и разрушать объекты,
служащие источником свободной энергии. Как показано ра
нее (разделы 2.6, 2.7), природа выстраивала балансы и проти
вовесы, ограничивавшие межвидовую и внутривидовую агрес
сию, которые, однако, периодически нарушались. Далеко не
всегда это связано с прагматической «жизненной необходимо
стью». Противоречивое единство сохранения и активности воп
лощается в живых организмах единством стабилизирующих и
функциональных потребностей, и чем выше уровень устойчи
вого неравновесия, тем сильнее выражено стремление к «бес
корыстному» провоцированию неустойчивостей. Это служило
одной из причин умножения эндоэкзогенных кризисов и, со
ответственно, ускорения эволюционного процесса.
С развитием биотической организации и качества информа
ционных моделей возрастал удельный вес субъективной реаль
ности в совокупной детерминации планетарных событий. Над
страивающаяся «пирамида демонов» усложняла причинные
связи, причем на каждом следующем уровне конкуренции скла
дывались свои механизмы ограничений, обеспечивавшие устой
чивое функционирование системы. До тех пор, пока возросшие
инструментальные возможности не превосходили эффективность
ограничителей, требуя более совершенных механизмов сдержи
вания агрессии, а при их недостаточности кризис завершался ка
тастрофическим разрушением. В социальной истории эти эволю
ционные зависимости выстроились в закон техногуманитарного
баланса — специфический механизм селектогенеза, посредством

*
В 1999 году на научной конференции по проблемам SETI академик РАН Н.С.
Карташев рассказал о новейших данных астрофизики, заставивших значитель
но (в 20 раз!) изменить оценку совокупной массы вещества в Метагалактике.
Расчеты, построенные на этих данных, привели автора к выводу, что первые
развитые цивилизации во Вселенной могли и должны были образоваться 7 млрд.
лет назад, т.е. еще до появления Земли и Солнца [Цивилизации…, 2000]. Этот
результат настолько противоречит принятым в космологии представлениям,
что, приняв к сведению, будем пока считать его экзотической гипотезой.

182
которого человечество драматически адаптировалось к растуще
му инструментальному могуществу. В системнокибернетических
терминах данный закон выражает зависимость между потенциа
лом внешнего управления, потенциалом внутреннего управления
(самоконтроля) и устойчивостью.
Обратим особое внимание на разнообразностный параметр
эволюции, неоднозначность которого отмечалась ранее.
С древних времен в философии, а затем и в различных об
ластях социальной науки то и дело возобновлялись споры о том,
является ли показателем развития (прогресса) увеличение или,
наоборот, уменьшение «разнородности» систем (см. подроб
нее [Назаретян А.П., 1991]). После того, как У.Р. Эшби [1959]
был сформулирован основополагающий закон кибернетичес
кой теории систем — закон необходимого разнообразия, —
многие сочли вопрос окончательно решенным.
Между тем специалисты в области социологии, культуроло
гии, юриспруденции, этики и т.д. продолжали сталкиваться с
логическими несуразностями. С одной стороны, гипертрофия
разнообразностного критерия дала импульс «разгулу постмо
дернизма»: все культуры и субкультуры равноценны, а право
вые, этические и прочие ограничения ущемляют человеческую
самобытность. С другой стороны, она стала подспорьем для
элитаристских теорий, отождествивших равенство с «тепловой
смертью» общества.
Действительно, признав разнообразие самодостаточной
ценностью, да еще придав этому статус естественнонаучного
закона, трудно объяснить необходимость таких ограничителей,
как уголовный кодекс, международное право, мораль, правила
уличного движения и даже грамматическая норма. Очевидная
неполнота закона Эшби побудила к поиску соразмерного по
мощности теоретического обобщения, которое было впервые
предложено Е.А. Седовым [1988, 1993] и впоследствии обозна
чено как закон иерархических компенсаций, или закон Седова.
Краткая формулировка закона такова: в сложной иерархичес
ки организованной системе рост разнообразия на верхнем уровне
обеспечивается ограничением разнообразия на предыдущих уровнях,
и наоборот, рост разнообразия на нижнем уровне разрушает верх"
ний уровень организации (т.е. система как таковая гибнет). Уни
фикация несущих подсистем как условие совокупной диверси
фикации составляет существо «вторичного упрощения»,
бесчисленные примеры которого дает не только социальная дей
ствительность, но и биологическая, и космофизическая история.

183
Они по различным поводам упоминались в предыдущих разде
лах, и здесь сконцентрируем их в цельную картину.

Если гипотеза о фазовом переходе от многомерного про

странства ранней Вселенной к четырехмерному пространствен
новременному континууму (см. раздел 3.1) подтвердится, то
это был, возможно, исторически первый акт ограничения,
обеспечивший рост разнообразия структурных форм. Еще од
ним примером, относящимся к космофизической стадии эво
люции, может служить то, что при образовании галактик из
хаотической среды уменьшение вероятности пространствен
ного распределения частиц сопровождалось ростом «скорост
ной» вероятности [Зельдович Я.Б., Новиков И.Д., 1975].
Факты такого рода умножаются с ускорением и разветвле
нием эволюционных процессов. Так, ограничение разнообра
зия на субклеточном и молекулярном уровнях обеспечило рост
разнообразия форм на надклеточном уровне. Рост разнообра
зия эукариот потребовал унификации типов метаболизма по
сравнению с прокариотами. Ранее отмечалось, что общей пред
посылкой растущего биоразнообразия служила унификация
физических условий планеты, а в последующем унификация
биологической среды сделалась столь же необходимым усло
вием роста социокультурного разнообразия.
Проявления той же закономерной связи обнаруживаются во
всех сферах человеческой деятельности. Скажем, в языке огра
ничение допустимых фонемных комбинаций совершенно необ
ходимо для построения слов, ограничение синтаксических соче
таний — для построения фраз и т.д. Исторически это вело к
укрупнению и обобщению языковых правил. Дж. Даймонд утвер
ждает, что, например, языки Новой Гвинеи (среди туземцев ко
торой ему приходилось много работать) грамматически сложнее,
чем современный английский или китайский [Diamond J., 1997].
Аналогично, развитие рынка обеспечивалось появлением
общепринятого товарного эквивалента — золота; затем еще
более общего эквивалента, предположительно обеспеченной
золотом бумажной ассигнации, затем кредитной карточки, за
мещающей ассигнации. Развитие науки требует упрощающих
обобщений, в которых имплицитно содержится (и может быть
дедуктивно выведено) множество фактов, причинных связей,
потенциальных суждений, прогнозов и рекомендаций, но вме
сте с тем исключается множество других фактов, гипотез и т.д.
Чем более развито и разнообразно дорожное движение, тем

184
 более общезначимые ограничения требуются для его поддер
жания. Вообще с усложнением социальной организации ум
ножались моральные, правовые и прочие ограничения — за
коны, предписания, правила и т.д. «Как раз потому, что эти
правила сужают выбор средств, которые каждый индивид впра
ве использовать для осуществления своих намерений, они нео
бычайно расширяют выбор целей, успеха в достижении кото
рых каждый волен добиваться» [Хайек Ф.А., 1992, с.88].
Легко вообразить, а можно и вспомнить из истории, что про
исходит с обществом, когда ограничения по какойлибо при
чине ослабевают и, таким образом, разнообразие на одном из
несущих уровней растет. Приведу только один классический
пример из Библии. Когда Господь решил воспрепятствовать
строительству Вавилонской башни, Он диверсифицировал ком
муникативные коды (языки) — и этого было достаточно, чтобы
система взаимодействия обрушилась…
В общеэволюционном плане стоит указать на обстоятель
ство столь же очевидное, сколь и диалектически противоречи
вое. Относительная независимость от среды возрастала за счет
не элиминации связей («принуждений»), а, напротив, их пос
ледовательного наращивания; при этом образовывались все
более многослойные комплексы ограничительных связей, каж
дая из которых смягчалась наличием других связей. Так, физи
ческие ограничения на активность живого организма допол
няются существенными биотическими ограничениями, в
пределах которых сохраняется его качественная определен
ность. Социальный субъект, оставаясь живым организмом, об
растает к тому же формальными и неформальными ролевыми
ограничениями, и чем больше богатство культурных связей и
отношений, тем шире свобода выбора…

Здесь, правда, возникает серьезные вопросы о том, как мож

но определять иерархическое положение того или иного орга
низационного уровня и, соответственно, предсказать, в каком
случае диверсификация (унификация) будет иметь конструк
тивные или деструктивные последствия. Или о том, каковы
оптимальные объем и жесткость ограничений, превышение
которых делает систему громоздкой и контрпродуктивной. Тем
более, что исчисление совокупной сложности очень сильно
зависит от произвольно выбранных условий, и, по признанию
Дж. фон Неймана [1971], само понятие «сложность» является,
скорее, качественным, чем количественным.

185
 Из прежних разделов нам известно, как синергетическая мо
дель может способствовать поиску критериев такого рода. По
казателями того, имеет место деградация или вторичное упро
щение, одноплоскостное («аддитивное») или конструктивное
(«неаддитивное») усложнение и т.д., способны служить уров
ни устойчивого неравновесия или динамика эффективности
управления.
В целом же закономерная связь между ростом и ограничени
ем разнообразия выглядит настолько общезначимой, что напра
шивается вывод о наличии еще одного универсального закона
сохранения. Закон сохранения разнообразия мог бы оказаться
прямым следствием термодинамических законов (или наоборот?),
но, чтобы его внятно аргументировать, нужна хоть какаято яс
ность по поводу изначального мирового ресурса: каков источник,
носитель или несущий уровень, ограничение разнообразия кото
рого обеспечивает наблюдаемый рост разнообразия Вселенной?
Теоретически на роль универсального источника негэнтропии
могли бы претендовать черные дыры, темное вещество (dark
matter), о котором в последнее время много пишут астрофизики,
или квантовый вакуум, или какието «дофизические» формы ма
терии [Хокинг С., 1990] но все это уже слишком специальные воп
росы, вторгаться в которые я не рискну.
Эмпирический материал дает основания для другого обоб
щения, не столь амбициозного, но также касающегося едва ли
не всех эволюционных стадий. Шанс на конструктивное пре
одоление кризиса система получает в том случае, если она ус
пела накопить (сохранить) достаточный внутренний ресурс
слабо структурированного и актуально бесполезного разнооб
разия. Какието из «лишних» элементов, сохранившихся на
периферии системы, с изменением условий становятся доми
нирующими и обеспечивают образование новой, иногда более
высокоорганизованной системынаследницы.
Это правило нефункционального разнообразия подтверждает
ся сопоставлением пред и послекризисных ситуаций в исто
рии общества и природы и является достаточно поучительным.

Когда цианобактерии «отравили» атмосферу планеты кис

лородом и начали вымирать, биота смогла ответить на кризис
новым расцветом благодаря тому, что в раннепротозойской эре
успели образоваться простейшие аэробные организмы. Они не
играли скольконибудь существенной роли до тех пор, пока ус
ловия кардинально не изменились, но после этого составили

186
основу новой биосферы на более высоком уровне неравнове
сия. Если на Марсе действительно существовали, а затем ис
чезли простейшие формы жизни [Воробьева Е.А., 2001], то это
может быть связано с тем, что подобные организмы образовать
ся не успели и биосфере не хватило разнообразностного ресурса
для перехода в новое качество. Альтернативным ответом на
кризис стала гибель системы.
В биосфере мелового периода уже существовали мелкие
млекопитающие, но они занимали периферийные позиции в
системе, где доминировали специализированные виды ящеров.
Массовое вымирание последних опустошило множество эко
логических ниш, и только тогда представители зоологическо
го класса, имевшего прежде низкую ценность для биосферы,
сделались ядром формирования новых, более сложных экоси
стем [Будыко М.И., 1984]…
О том, какую роль играло накопление «бесполезного» раз
нообразия в процессе грегарного отбора, рассказано в разделе
3.1. Это касается отношений не только между стадами, но и
между видами.
Как отмечалось, на периферии культуры Мустье около по
лутораста тысяч лет присутствовали протокроманьонцы, пря
мые предки неоантропов. Судя по всему, это были отсталые
племена, уступавшие и в биологической, и в социальной кон
курентоспособности доминировавшим палеоантропам и избе
гавшие контактов (конфликтов) с ними. Протокроманьонцы
постепенно обучались использовать свои второстепенные на
том этапе преимущества: гибкую ладонь, сильнее выгнутый
небный свод и лучшее развитие речевых зон мозга. К моменту
очередного кризиса мустьерской культуры они уже были гото
вы для успешного противоборства с грозными неандертальца
ми и, физически уничтожив последних, смогли унаследовать
их культурные достижения. Это обеспечило быстрое развитие
технологии и культуры в верхнем палеолите, приведшее в по
следствии к новому кризису (см. разделы 2.6, 2.7)…
Сегодня уже достаточно доказательств того, что у некоторых
палеолитических племен наличествовали элементарные навы
ки земледелия и скотоводства [Линдблад Я., 1991], [Dayton L.,
1992]. Оно оставалось крайне малопродуктивным и играло не
хозяйственную, а ритуальную роль. Когда же присваивающее
хозяйство (собирательство и охота) зашло в тупик, эти перифе
рийные виды деятельности составили основу качественно бо
лее сложной и «противоестественной» экономики неолита.

187
 Аналогичные факты обнаруживаются и на предыдущих стадиях
палеолита при сравнении орудий, принадлежащих сменявшим
друг друга культурам: как выясняется в каждом случае, дело не
столько в изобретении абсолютно новых технологий, сколько в
том, что новые, задолго до того изобретенные технологии начи
нали доминировать. Некоторые историки [Клягин Н.В., 1999] де
лают из таких фактов довольно странный вывод, что вообще ни
чего нового никогда не изобреталось. Это изоморфно тезису
культурологов (А. Кребер, Ю.М. Лотман) о том, что всякой куль
туре предшествует другая культура, и биологов (Ф. Реди, В.И. Вер
надский) — о том, что живое происходит только от живого. Разу
меется, если все всегда было, то универсальная эволюция — миф.
Правило нефункционального разнообразия позволяет ин
терпретировать соответствующие факты в эволюционной па
радигме. Как отмечалось во вводном очерке, новые структуры
возникают значительно раньше (и значительно чаще), чем эво
люционно востребуются. На раннем этапе своего существова
ния они обычно крайне малопродуктивны и неконкурентос
пособны, но система не всегда оказывается настолько жесткой,
чтобы выбраковывать бесполезную новизну.
Социальная история донесла до нас массу примеров того, как
невероятно смелые технические, мировоззренческие и этичес
кие идеи оставались по большому счету не востребованными,
далеко опередив свое время. Обнаруживаются факты использо
вания электричества и телеграфа вавилонянами и египтянами,
паровой машины древними греками, китайцам давно был изве
стен порох и т.д. и т.п. У Эмпедокла находим явственные анало
ги теории эволюционного отбора, пифагорейцы упоминали о
вращении Земли вокруг огня, а Аристарх Самосский прямо ука
зывал на Солнце (которое издалека кажется маленьким, а на
самом деле величиной с остров Пелопоннес) как центр мироз
дания; в китайской философии можно выявить прямые анало
ги синергетики, а Кришна с потрясающей яркостью выразил
идею экуменизма («Какому бы богу ты ни молился, Я отвечаю
на молитву»)… Можно приводить подобные примеры без счета,
но трудно сомневаться в том, что гораздо большее число гени
альных прозрений не отражено в дошедших до нас источниках.
Как правило, новые организационные формы, идеи, образы
или технические проекты лишь со временем демонстрировали
свои преимущества. Так, гелиоцентрическая модель оставалась
довольно беспомощной даже после Н. Коперника. Мало того, что
она чудовищно противоречила и повседневному опыту, и господ

188
 ствующей идеологии (т.е. ее приверженцев высмеивали и сурово
наказывали), но и небесные явления она объясняла хуже, чем об
щепризнанная модель Птолемея. Только после открытия зако
нов И. Кеплера на ее основе уже можно было отслеживать дви
жения планет надежнее, чем по геоцентрической модели.
Завершу иллюстрации еще одним типичным примером, свя
занным с изобретением огнестрельного оружия. Представим
себе тяжелые, вручную переносимые бомбарды XIV века, не
имевшие колес и лафета, без стандартного калибра жерла и ка
менных ядер, с мизерной скорострельностью и почти нулевой
прицельностью. Они были непрочны и ненадежны, пороховая
мякоть легко спрессовывалась и часто не взрывалась вообще или
взрывалась несвоевременно (т.е. стрелять было опаснее, чем
служить мишенью), а если удавалось выпустить десяток ядер,
предназначенных исключительно для данного орудия, после
днее превращалось в бесполезный кусок металла [Дьяконов
И.М., 1994]. К тому же старые солдаты и генералы с презрением
относились к пушкарям, чье положение в бою было наиболее
уязвимым. И все же артиллерия прижилась в европейских ар
миях, стала родоначальницей нового класса оружия и сама в
XVIXVII веках начала превращаться в «королеву войны»…
Примеры такого рода показывают, что общим условием эво
люции является чередование относительно спокойных перио
дов, когда может накапливаться актуально бесполезное разно
образие, и режимов с обострением, когда происходит отбор
систем, успевших (не стремясь к этому!) накопить достаточ
ный внутренний ресурс.

Зарубежные историки и социологи часто указывали на тщет

ность немногочисленных попыток сформулировать «законы
истории», объясняя это либо свойством объекта, не терпящего
генерализаций, либо пороками исторического мышления. В
СССР такие законы были хорошо известны и лихо излагались
на уроках истмата, попытки пересмотреть, ограничить или до
полнить их выглядели покушением на прерогативу классиков
марксизма, а в итоге эта тема стала вызывать у многих ученых
такую же аллергию, как и тема «прогресса». Сегодня вопрос о
приемлемости и допустимой масштабности содержательных
обобщений в исторической социологии остается спорным.
Можно ли сказать, что в этом разделе и вообще в этой книге
речь шла о «законах истории»? Думаю, это во многом зависит
от условностей и от авторского честолюбия.

189
 Например, то, что на протяжении всей известной нам исто
рии человечества, биосферы и Метагалактики изменения были
направлены от более вероятных (равновесных) к менее веро
ятным состояниям, уместнее обозначить не как «закон», а как
«эмпирическое обобщение». На его основании можно строить
осторожные предположения о будущем, но нельзя уверенно
утверждать, что так будет всегда. То же касается детализации
векторов на биологической и социальной стадиях.
Вывод о том, что условием качественного развития систем
становятся, как правило, эндоэкзогенные (в том числе ант
ропогенные) кризисы, если он будет подтвержден дальней
шими исследованиями, приближается к статусу синергетичес
кой «закономерности». То, что кардинальное разрешение
антропогенных кризисов всегда достигалось очередным уда
лением социоприродной системы от естественного (равновес
ного) состояния, — скорее, историческое «наблюдение», под
тверждающее более универсальные выводы, а также гипотезу
техногуманитарного баланса. Последняя, в той мере, в ка
кой она достоверна, может претендовать на статус полновес
ного социальноисторического закона.
Закон необходимого разнообразия (закон Эшби) и закон
иерархических компенсаций (закон Седова) имеют более высо
кий общеэволюционный ранг: они достаточно строго описыва
ют механизмы конструктивных и деструктивных изменений в
сложных системах любой природы. Правило нефункционально
го разнообразия является одним из их следствий, подтверждае
мых наблюдениями.
Очень высокий статус могут получить энергоинформацион
ная зависимость: способность системы к целенаправленному
использованию энергии (интеллектуальность) пропорциональ
на богатству информационной модели, — а также формализо
ванный механизм конструктивных решений путем выхода в
концептуальную метасистему. Они помогают понять, почему
было возможно эволюционное «творчество» природы, и каким
образом человек в принципе способен решать нерешаемые (в
рамках прежней модели) задачи, выбираясь из глухих эволю
ционных тупиков.
В целом для нашей темы важно, разумеется, не столько со
поставление статусов и рангов, сколько применимость полу
ченных выводов и обобщений для основательного анализа
принципиальных проблем современной глобалистики.

190
 Î÷åðê IV
Âîçâðàùàÿñü â áóäóùåå

4.1. Äâàäöàòü ïåðâûé âåê, çàãàäî÷íûé è äðàìàòè÷íûé

ХХ век оставил человечеству в наследство две
неразгаданные тайны: космос и будущее.
И.В. БестужевЛада

Интерес к отдаленному будущему и межзвез"

дному пространству рос одновременно и па"
раллельно с… сознанием того, что будущего
вообще может не быть.
М. Мид

Я не верю тем картинам совершенного, но по

существу неизменного будущего, которые ри"
сует научная фантастика.
С. Хокинг

В игре жизни и эволюции за столом присут"

ствуют три игрока: люди, природа и маши"
ны. Я готов активно подыгрывать природе, но
подозреваю, что сама природа подыгрывает
машинам.
Дж. Дайсон

Вернувшись к паллиативам XXI века, описанным в разделе 1.2, и

используя обобщения, полученные в очерках II и III, можно уже
высказать ряд более или менее определенных суждений. Главное
из них состоит в том, что на протяжении этого столетия планетар
ной цивилизации предстоит либо очередной, причем беспример
ный по крутизне виток «удаления от естества» (что во всех пере
ломных эпохах обеспечивало преодоление антропогенного
кризиса), либо столь же беспримерный по масштабу обвал. Сле
довательно, «романтические» сценарии деструктивны, а конструк
тивные стратегии связаны с какимито вариантами «прогресса».
Что же это может означать конкретнее? Попробуем отсле

191
дить параметры оптимального (сохраняющего) сценария, про
должив пять сопряженных векторов, которые, как мы видели,
пронизывают социальную историю и предысторию: рост тех"
нологического потенциала, численности населения, организацион"
ной сложности, информационной емкости интеллекта и качества
внутренних регуляторных механизмов.
Развитие технологий предполагает все более масштабное и
проникающее управление естественными процессами, обеспе
чиваемое инструментальным опосредованием. Эта историчес
кая тенденция согласуется с прогнозами об усиливающемся кон
троле над биосферой и вторжении в самые интимные основы
человеческого бытия, а также о переносе интеллектуальных про
цессов на искусственные носители (см. раздел 1.2). Но, признав,
что все это составляет необходимое условие сохранения циви
лизации в XXI веке, мы теперь уже можем аргументированно
возразить мрачным пессимистам и, я бы сказал, болезненным
оптимистам, предрекающим (кто с ужасом, а кто и с восторгом)
вытеснение или истребление людей сверхразумными роботами.
В очерке II показано, как человеческий разум последователь
но, через катастрофические ошибки и исторические прозрения,
постигал уроки самоограничения, сохраняя приобретенный опыт
в наследуемых кодах культуры. Совершенствование механизмов
контроля над агрессивными импульсами было обусловлено праг
матикой антиэнтропийной активности (закон техногуманитар
ного баланса) в сопряжении с ростом инструментального потен
циала и масштаба отражаемых причинных связей и, пройдя ста
дию жестокого отбора, оказывалось во многом необратимым.
Изучая эволюционные метаморфозы, мы убеждаемся, что на
звать интеллект человека «естественным» можно лишь с очень
существенными оговорками. Его материальную основу состав
ляет белковоуглеводный субстрат (мозг), и он частично ориен
тирован на удовлетворение физиологических (хотя культурно
преобразованных) потребностей — этими двумя обстоятельства
ми исчерпывается принципиальное сходство между интеллек
том человека и интеллектом волка, обезьяны или дельфина.
Вместе с тем, согласно экспериментальным данным и наблюде
ниям, «опосредованный характер носят не только сложные, но
и традиционно считавшиеся элементарными психические про
цессы» /Венгер Л.А., 1981, с.42/, т.е. по содержанию и механиз
мам все психические функции у человека насквозь опосредова
ны интериоризованными социальными связями и, таким
образом, являются продуктами и событиями культуры. Проще

192
говоря, мышление, память, восприятия, ощущения современного че"
ловека суть давно уже явления искусственные.
Может ли психика, изменяя материальный субстрат, утерять
эволюционный опыт и забыть свою историю? Что заставляет
думать, будто высокоразвитый «искусственный» интеллект с
грандиозными инструментальными возможностями, когнитив
ной сложностью и способностью предвосхищать отдаленные
последствия поведет себя, как примитивный агрессор, ориен
тированный на сиюминутную выгоду?
Вероятно, в этих опасениях проявляется атавистический
страх перед двойником, сохранившийся у нас от палеолита,
причем сохраняется и в прямой, и в инверсивной формах. Ин
версивная форма —хорошо известная психологам защитная
самоидентификация с источником страха. Подобно тому, как
многие узники фашистских концлагерей начинали влюблять
ся в эсэсовцев и подражать им [Bettelheim B., 1960], футуролог
бессознательно замещает образ Ужасного Робота образом Пре
красного Робота. Эти человеческие страхи, агрессивные настро
ения и их клинически превращенные формы могут представить
гораздо большую опасность для цивилизации, чем мифичес
кая антропофобия электронного интеллекта.
Г. Моравек и Б. Джой — программисты высочайшего клас
са — уверены в невозможности имплантировать в интеллекту
альную программу «азимовские» алгоритмы морали (см. раздел
1.2), но, видимо, полагают само собой разумеющимся, что по
добные ограничители могут быть вписаны только извне. Между
тем итоги нашего исследования показывают, что интеллект спо
собен вырабатывать механизмы самоконтроля. И позволяют счи
тать сократовскую формулу «Мудрому не нужен закон — у него
есть разум» безотносительной к материальной форме субъекта
и тем более актуальной, чем выше уровень интеллектуального
развития. Если в общественном сознании, со своей стороны, не
возобладают луддитские настроения, то правдоподобным пред
ставляется сценарий сохраняющего симбиоза, без которого не
может обойтись биологически слабеющее человечество, по век
тору дальнейшей «денатурализации» социоприродных систем.
Это, с одной стороны, решающий этап превращения биоты в
подсистему планетарной цивилизации (см. раздел 3.2), а с дру
гой — искусственное самоконструирование носителя интеллек
та. Используя термин, предложенный Л.В. Лесковым [1994],
можно сказать, что развитие генной инженерии, искусственных
механизмов репродукции человека и симбиотических процес

193
сов обусловит превращение вида Homo sapiens в качественно
новый надбиологический вид Homo sapiens Autocreator — Чело
век разумный Самосозидающий.
Как психолог я считаю огорчение нормальной реакцией на
шего современника на такой прогноз, а истерию и тем более вос
торги по поводу «грядущего киборга» или превращения природы
в «окружающую среду» — признаками душевного неблагополу
чия. Но прогнозирование в такой переломной эпохе требует от
влечения от эмоциональных оценок и следования максиме Ге
раклита: «Не мне, но Логосу внимая». Перспектива усиления
искусственного начала настолько соответствует общеэволюцион
ной тенденции и, главное, так явственно подсказывается обостря
ющимися экзистенциальными проблемами (накопление генети
ческого груза и т.д.), что альтернативу ей, судя по всему, мог бы
составить только окончательный крах планетарной цивилизации.
Это имеет отношение и к вопросу о дальнейшем демографи
ческом росте. То, что в ближайшие десятилетия он продолжится,
надо принять как данность, а то, что ко второй половине века ко
личество населения стабилизируется — как оптимистический
прогноз. В предыдущих очерках обстоятельно показано, почему
некорректен постулат о предельной демографической вместимо
сти планеты: он основан на опрометчивом превращении «про
межуточных переменных» (технологии, социальной организации
и психологии) в константы, тогда как в действительности дина
мика этих переменных исключает абсолютные ограничения на
потенциальную населенность. Потребление способно расти при
сокращении затрат и разрушительных эффектов, что подтверж
дают теоретические модели, исторический опыт, а также расче
ты, выполненные с учетом динамических параметров [Тарко А.М.
и др., 1999]*. Кроме того, заново переосмыслить проблему демог
рафического роста, вероятно, заставят перспективы денатурали
зации интеллектуального субъекта, а также освоения космоса.
В начале 60х годов энтузиасты предсказывали, что лет через
двадцать на Луне будут строиться кардиологические санатории,
поскольку сниженная гравитация должна благоприятствовать
работе ослабленного сердца. Разочарование росло по мере того,
как выяснялось, что пребывание в космосе (не говоря уже о стар
*
Критики демографического алармизма отмечают, что в последних прижиз
ненных изданиях «Очерка о народонаселении» Т. Мальтус допускал возмож
ность преодоления обнаруженной им зависимости за счет развития науки и тех
ники, т.е. указал на заведомую уплощенность модели. Его современные эпигоны
не только не догадываются об этом сами, но и не замечают прямых указаний.

194
товых и прочих перегрузках) сопряжено с такими стрессами,
которые не переносит безболезненно даже хорошо тренирован
ный организм. К концу ХХ века разговоры о лунных городах и
марсианских парках в научном сообществе выглядели бы непри
личными. Но, конечно, ситуация может в корне измениться при
искусственном конструировании телесных свойств.
Как мы ранее убедились, острые дискуссионные аспекты
включает проблема организационной сложности и ее дальнейше
го роста. Существенную помощь в концептуальных и идеологи
ческих спорах способен оказать общесистемный закон иерархи
ческих компенсаций (закон Седова — см. раздел 3.3). Учитывая
зафиксированные этим законом соотношения, логично ожидать,
что совокупный рост социокультурного разнообразия будет со
провождаться его ограничением по какимто базовым парамет
рам, наряду с ограничением естественного биоразнообразия.
Здесь уместно еще раз подчеркнуть, что на протяжении всей
истории от палеолита до второй половины ХХ века по существу
единственным механизмом объединения людей в солидарные
коллективы служило противопоставление другим людям («они —
мы»). Племена, этносы, государства, религиозные общности, по
литические партии, движения и коалиции строились на дискри
минации людей и нелюдей, верных и неверных, своих и чужих.
По этому принципу формировались и макрогрупповые (нацио
нальные, конфессиональные, классовые и проч.) культуры, бу
дучи достаточно замкнутыми системами, препятствуя проникно
вению чуждых элементов и более или менее жестко ограничивая
сферу применимости моральных и часто даже юридических норм.
Культурное разнообразие в значительной мере обеспечивалось
конкуренцией, расколами, столкновениями и образованием до
полнительных макрогрупповых различий. Вместе с тем рост со
циальной мобильности, динамизма и разнообразия контактов в
Новое время обусловил встречные интегративные процессы.
Большинство европейцев в XIXXX веках принадлежали к пере
секающимся макрогрупповым множествам и могли произвольно
выстраивать идентификационные предпочтения: француз, като
лик, рабочий и т.д. Во второй половине ХХ века координаты мак
рогрупповой идентичности умножились донельзя, включив ген
дерные, спортивные и массу других оснований солидарности.
В идеале все это должно бы было давно уже снизить остроту
политических конфликтов. Но параллельно совершенствовались
техники пропаганды и агитации, нацеленные на актуализацию и
«эмоциональную накачку» одной из идентичностей (националь

195
ной, классовой или религиозной) и оттеснение прочих парамет
ров идентификации на периферию сознания. Потрясающие ус
пехи милитаристских идеологических кампаний ХХ века обуслов
лены не только внешними, «предметными» обстоятельствами —
исчерпанием резервов экстенсивного развития и т.д. Важную роль
сыграла динамизация социальнопсихологических процессов,
интенсифицировавшая функциональные потребности. Ирраци
ональная тяга к динамичным событиям, острым эмоциональным
переживаниям и, соответственно, к «провоцированию неустой
чивостей» особенно свойственна людям, выросшим в обстанов
ке событийной насыщенности: они быстрее начинают испыты
вать тревогу и психический дискомфорт от пребывания в
малособытийной среде. Это, конечно, только один, но не после
дний по значимости, из факторов, повышающих массовую вос
приимчивость к политической агитации, поскольку последняя
«рационализует» неосознаваемые стремления к динамическим
событиям и острым переживаниям (см. разделы 2.7, 2.8).
К этой стороне дела я далее вернусь. Пока же отметим, что,
согласно закону иерархических компенсаций, сохраняющий
сценарий XXI века связан, вероятно, с унификацией макрогруп
повых культур, т.е. с отмиранием наций, государств, религий,
социальных сословий (классов), по крайней мере, в их «класси
ческом» виде. Компенсацией должен стать рост разнообразия
микрогрупповых культур, формирующихся вне зависимости от
географических, политических, языковых и прочих барьеров.
Для того, чтобы считать микрогрупповой уровень высшим
по отношению к макрогрупповому, имеются веские основания,
связанные с критерием эффективности.
Членение на этносы, государства, религиозные конфессии,
классы, нации и т.д. чревато периодическими обострениями по
литических конфликтов, которые были неизбежны, допустимы
и в известном смысле необходимы на прежних исторических ста
диях. Угроза и перспектива конфликтов составляла предпосыл
ку для образования макрогрупповых культур вокруг фигуры ге
роя, воителя и заступника и на базе актуализованного образа
общего врага, придававшего сплоченной группе мускулатуру
конфигурации. По большому счету социально востребованны
ми оказывались только те религиозные и квазирелигиозные уче
ния, которые предпосылали призыву к сплочению единомыш
ленников требование отсечения инакомыслящих. Ленинская
формула: «Прежде, чем объединиться, нам надо размежевать
ся» — римейк исконной логики конфессиональных построений.

196
Тезису Павла «Несть еллина ни иудея» предшествовали недвус
мысленные угрозы Иисуса: «Кто не со Мной, тот против Меня»;
«Не мир пришел Я принести, но меч»; «Предаст же брат брата
на смерть, и отец — сына; и восстанут дети на родителей и умер
твят их» (Матф., 12: 30; 10: 24, 21). Столь же отчетливо контро
верза выражена в Коране: «А когда вы встретите тех, которые не
уверовали, то — удар мечом по шее; а когда произведете вели
кое избиение их, то укрепляйте узы» (Сура 47, 4) и т.д.
Лейтмотивом всякой (востребованной) религии становится
лозунг «Не убий», дополненный конкретизирующими разъясне
ниями: кого, когда, за что — и превращенный тем самым в требо
вание: «Не убий своего!». Придя к власти в Риме, христианская
церковь, прежде запрещавшая брать в руки оружие, немедленно
разработала концепцию священных войн: тексты Библии в изо
билии снабдили Августина необходимым для этого материалом.
Учения последовательно пацифистские и исключающие
идею священной войны оставались достоянием эзотерических
групп (типа квакеров) и не вызывали заметного социального
резонанса, поскольку не отвечали историческим задачам*. За
дачи же состояли в том, чтобы упорядочивать, т.е. ограничи
вать, систематизировать и нацеливать социальное насилие,
препятствовать его хаотизации, иногда смягчать его формы, и
именно для их решения предназначены религиозные и прочие
макрогрупповые идеологии.
Лишив племена апачей возможности систематически «вы
ходить на тропу войны», бледнолицые братья вынули из их
культуры вместе с жалом душу. После этого культуру можно
сохранять только во внешнем антураже — в сувенирных подел
ках, карнавалах и театрализованных представлениях. Такова
судьба любой макрокультуры в радикально неконфронтационном
мире, каким бы изысканным фасадом ни маскировалось ее ос
трие. Здесь уместен парафраз известного высказывания У. Чер
чилля: кто не сожалеет об уходящих национальных культурах,
у того нет сердца, а кто пытается их реанимировать и сохра
нять, у того нет головы…

*
Несколько ближе гуманизму средневосточные (индийские) религиозные уче
ния (см. [Фромм Э., 1990]), но, как показывает специальный анализ, и их пре
имущество относительно. Буддизм и индуизм, подобно ближневосточным ре
лигиям, отчетливо различают «область мира» и «область войны», правоверных
и неверных, побуждают к завоевательным походам, канонизируют жестоких
завоевателей (Чингисхан) и демонстрируют образцы воинствующего фундамен
тализма [Коренев В.И., 1987], [Хантингтон С., 1994].

197
 Качественно более трудная задача устранения насилия с поли
тической арены впервые встала перед культурой во второй поло
вине ХХ века. Резко возрос технологический потенциал (за сотню
лет энергетическая мощь производственных орудий увеличилась
на 3 порядка, а военного оружия — на 6 порядков, т.е. в 1млн. раз!),
и, в полном соответствии с синергетической моделью, это обер
нулось опасностью саморазрушения общества. Когда прежние
антиэнтропийные механизмы становятся контрпродуктивны*, для
сохранения требуются новые, более совершенные, мягкие и ща
дящие механизмы, в противном случае система гибнет.
В XXI веке исторически установившееся соотношение в 15%
военных жертв от числа жителей сохраниться не может. Эпоха
«знаний массового поражения» (см. раздел 1.1) так или иначе на
рушит эту традицию: в сторону либо кардинального уменьшения
жертв, либо их катастрофического роста. Это означает, что для
сохранения цивилизации необходима перестройка не только во
енных и производственных технологий, но и гуманитарных тех
нологий солидарности. «Религиозный ренессанс» и рецидивы про
чих форм фундаментализма, реанимируя архаичные и ставшие
контрпродуктивными в новых условиях механизмы, превратились
в одну из самых грозных опасностей ближайшего будущего.
Таким образом, диверсификация микрогрупповых культур за
счет унификации макрогрупповых культур отвечает критерию
эффективности, т.е. способствует сохранению системы и потому
является процессом прогрессивным. В разделе 1.2 приведены ар
гументы исследователей, связывающих отмирание институцио
нальных макрообщностей и становление сетевых, т.е. надгосудар
ственных и наднациональных форм самоорганизации с развитием
компьютерных систем и языков. Здесь стоит добавить, что дан
ная тенденция органично вписывается не только в сценарий вы
живания, но также в общеисторические векторы развития.
А. Тоффлер [Toffler Al., 1980] указал на то, что с развитием
сетевых структур размывается классическое различие между
большинством и меньшинством. В близком будущем большин
ство станет складываться из многочисленных меньшинств, и
это изменит характер профессиональной политической дея
тельности: ученый предвидит формирование временных «мо

*
Разумеется, оружие — такой же антиэнтропийный механизм, как волчьи зубы,
змеиное жало, религиозное учение и т.д. и т.п.: все они, в согласии с законами
термодинамики и синергетики, обеспечивают устойчивость неравновесной си
стемы за счет разрушения других систем.

198
дульных» партий, отражающих гибкие групповые конфигура
ции, и выдвижение «минимажоритарных» политиков. Другие
авторы добавляют, что образующийся в результате «мировой
средний класс» уже формирует светские альтернативы тради
ционным религиозным верованиям [Coats J., 1994].
Сетевая организация мирового сообщества могла бы реша
ющим образом снизить остроту социальных противоречий за
счет их умножения (типичный механизм эволюции систем!). Во
первых, включение каждого индивида в большое количество
коммуникационных цепей и пересекающихся идентификаци
онных множеств затрудняет дискретное деление на своих и
чужих. Вовторых, мышление, опосредованное компьютерны
ми сетями, становится более объемным, многомерным и «мо
заичным» (по терминологии А. Моля [1974], изучавшего влия
ние еще не компьютера, а телевидения). Мозаичное мышление
имеет свои достоинства и недостатки по сравнению с мышле
нием линейным, «книжным», но важно, что оно менее воспри
имчиво к замкнутым квазирелигиозным «идеологиям». Прав
да, идеологическая и пропагандистская работа может пойти в
ногу со временем и адаптироваться к новым обстоятельствам,
и это все та же проблема, к которой я обещал далее вернуться.
Несомненно, глобальные сети повышают информационную
емкость (когнитивную сложность, а также быстродействие)
индивидуального и особенно совокупного социального интел
лекта, а тем самым — его инструментальный потенциал. От
мечая, что эта тенденция также вписывается в комплекс выде
ленных эволюционных векторов, мы подходим к едва ли не
центральному аспекту проблемы сохранения, значение кото
рого подсказано гипотезой техногуманитарного баланса.
Согласно формуле /I/ (см. раздел 2.5), огромный инструмен
тальный потенциал развивающегося интеллекта чрезвычайно
снизит внутреннюю устойчивость цивилизации, если не будет
компенсирован адекватным совершенствованием культурно
психологических регуляторов. Рассмотрим эту комплексную
проблему в той мере, в какой ее обсуждение подготовлено пре
дыдущими выводами.
В прежние эпохи нравственное сознание строилось преиму
щественно в авторитарной логике, дихотомичной по своей
структуре. Как показано историческими исследованиями [Пор
шнев Б.Ф., 1974], непререкаемый положительный авторитет
вторичен по отношению к отрицательному авторитету: Дья
вол — Бог; чужой — наш; зло — добро. Альтернативу автори

199
тарной морали составляет мораль критическая, усваиваемая
через призму индивидуального осмысления ценностей и норм.
Ее исторические истоки восходят к началу Осевого времени
(Сократ, Конфуций). С тех пор она прошла этапы становле
ния (см. подробнее [Назаретян А.П., 1996]), оставаясь на пе
риферии гуманитарной культуры как элемент «нефункциональ
ного разнообразия» и разделив тем самым судьбу большинства
эволюционных новообразований (см. раздел 3.3).
Критическая мораль требует значительных умственных уси
лий и тонких воспитательных методик, а потому при сравни
тельно невысокой когнитивной сложности приоритет принад
лежал архаичной авторитарной форме морального сознания,
опирающегося на априорные (для индивида) заповеди. Вместе
с тем авторитарные регуляторы имеют, по меньшей мере, два
существенных порока, которые делают их дисфункциональны
ми при изменившихся условиях. Имманентно дихотомический
характер не позволяет им обойтись без образа врага и непре
менно ограничивает применимость моральных норм. Столь же
имманентно присущая им статичность исключает оперативную
ориентировку в качественно возросшем по «размерности» про
странстве возможностей и жизненно важных задач.
Поэтому динамизация социальноисторических процессов
и беспрецедентная задача искоренения социального насилия
настоятельно требует смены ценностей и механизмов мораль
ной регуляции*. От того, насколько своевременно цивилиза
ция сумеет ответить на это историческое требование, в суще
ственной мере зависит, состоится ли XXI век.
Следует добавить, что смена парадигм морального сознания,
в свою очередь, упирается в ряд концептуальных парадоксов.
И. Кант [1965] учил, что, поскольку чистый разум не способен
охватить всю бесконечность условий и факторов, его суждения
должны контролироваться абсолютно независимым регулято
ром — категорическим императивом. Мало кто с тех пор ре
шался усомниться в априорном происхождении нравственно

*
Интересно, что эту социальную потребность чутко предвосхитили наиболее про
зорливые из религиозных философов первой половины ХХ века. В знаменитых
«Письмах» из фашистского застенка немецкий священник и гуманист Д. Бонхёф
фер [1994] подчеркивал, что «совершеннолетний мир» сумеет отказаться от «гипо
тезы Бога», перерасти богобоязнь и нужду во внешней опеке и, став «абсолютно
безрелигиозным», тем самым приблизится к Богу. Этот парадоксальный вывод пе
рекликается с прогнозом другого христианского мыслителя Г. Честертона: религия
будущего станет опираться на высокоразвитое чувство юмора (см. [Лоренц К., 1994]).

200
го императива. И теперь еще в научной литературе нередки
пассажи вроде следующего: «Разум может сказать нам, к каким
результатам приведут те или иные действия, но он не может
сказать, к чему следует стремиться… Он действует тогда, когда
цели уже определены» (Shacke G., цит. по [Макашова Н.А.,
1992, с. 19]). Возражая против такого предубеждения и продол
жая традицию А. Смита, Дж. Кейнс объявил экономическую
науку разделом нравственной философии и тем самым проти
вопоставил обществоведение естествознанию.
Теперь пришло время для еще более решительной постанов
ки вопроса: естественнонаучное и техническое знание непос
редственно включаются в процесс социального целеполагания,
созидания этических ориентиров, ценностей и норм. Это обус
ловлено, с одной стороны, объективной необходимостью, а с дру
гой — глубокой перестройкой собственных парадигм науки. В
частности, постнеклассическая наука, в отличие от классической
науки и религии (по этому признаку две последние парадигмы
мышления, в остальном несовместимые, смыкаются), научилась
не отталкивать, а втягивать в себя концептуальные различия.
То, что сегодня принятие значимых решений без учета меди
цинских, биологических, экологических, энергетических, тер
модинамических и прочих параметров опасно для общества, уже
мало кому нужно доказывать, по крайней мере, теоретически.
Исключительно ли о «средствах» в данном случае идет речь?
В 30е годы К. Гедель доказал знаменитую теорему о непол
ноте, которая потрясла здание классической гносеологии. Суть
теоремы в том, что любая содержательная теория включает ут
верждения, принципиально недоказуемые в ее собственных рам
ках, и поэтому их следует принять на веру. Для доказательства
этих утверждений придется строить новую теорию с новыми
недоказуемыми в ее рамках постулатами и т.д. Иначе говоря, если
мы будем последовательно задавать вопрос «почему?», то рано
или поздно упремся в дно аксиоматики.
Но еще раньше М. Вебер [1990] не столь математически
строго, но не менее убедительно доказал аналогичную «теоре
му» применительно к аксиологии. Последовательно задавая
вопрос «для чего?», мы также убедимся в замкнутости любой
ценностной иерархии и будем вынуждены обратиться к вне
шним для нее факторам — истории, условиям существования
той или иной культуры, личности и т.д.
Сама по себе задача выживания не относится ни к идеологи
ческой или религиозной, ни к собственно научной сфере (хотя она

201
ближе научному мышлению, которое исключает альтернативы
вроде пренебрежения греховным земным бытием в преддверии
Страшного Суда и т.д.). Если же принять сохранение цивилизации
за определяющую ценность, то вся остальная иерархия ценностно"
нормативных предпочтений сегодня не может строиться иначе как
при самом прямом участии междисциплинарного научного знания. И
весь предыдущий исторический опыт, зафиксированный, в част
ности, религиозными заповедями, может быть включен в систему
современной культуры в той мере, в какой он выдерживает апро
бацию методами критической научной рефлексии.
Здесь, однако, самое время вернуться, наконец, к вопросу о
мотивации и сделать оговорку настолько существенную, что
она способна полностью обесценить предыдущие выводы. К
сожалению или к счастью, человек — не логический автомат,
способный руководствоваться в своих решениях и действиях
исключительно рациональными предпочтениями. Напротив,
как ранее подчеркивалось, чем выше уровень устойчивого не
равновесия, тем сильнее выражены функциональные потреб
ности и стремление к «бескорыстному» провоцированию не
устойчивостей. Говоря обыденным языком, никакая мораль не
способна победить скуку, которая побуждает к активному по
иску событий, приключений и острых амбивалентных эмоций.
Этологами подробно описаны механизмы ритуализации аг
рессии у высших животных. Многообразные формы замещаю
щей активности испокон веку создавались и в культуре. Танцы,
часто имитирующие агрессивное поведение, спортивные игры,
искусство, прочие разновидности творческой сублимации и
создания «псевдособытий» производили эффект спускового
крючка, направляя энергию в созидательное русло. Но, как
показывает опыт, выработанные ранее приемы конвенциона
лизации конфликтов недостаточны для исчерпывающего на
сыщения функциональных потребностей. Игровые конфлик
ты с высокой степенью конвенциональности со временем
приедаются, усиливая иррациональное и трудно осознаваемое
желание «серьезных», т.е. неконвенциональных столкновений.
Беспрецедентная задача устранения политического насилия
настоятельно требует качественно более надежных средств суб
лимации. Сохранение цивилизации, оснащенной широко доступ
ными «знаниями массового поражения» (Б. Джой), может быть
обеспечено только при наличии таких средств, исключающих
периодические вспышки кровопролитных конфликтов. Ни ми
ровое правительство (о сомнительности которого говорилось в

202
разделе 1.2), ни какиелибо иные организационнополитические
преобразования не гарантируют от саморазрушительных войн, не
будучи дополнены адекватными психологическими мерами.
Вероятно, это самая фундаментальная проблема, от реше
ния которой зависит жизнеспособность планетарной цивили
зации в обозримом будущем и трудности решения которой со
ставляют основной повод для сомнения в том, что XXI век
состоится (подобно тому, как, вопреки сомнениям, все же со
стоялся ХХ век). Надежду же на осуществление сохраняющего
сценария я связываю с экстраполяцией еще одного из резуль
тирующих общеисторических векторов — повышением удель
ного веса субъективной реальности в комплексе мировых при
чинноследственных зависимостей.
В данном случае речь идет об усиливающейся роли виртуаль
ных событий (образов и переживаний), обусловленной опятьтаки
развитием и распространением компьютерных сетей. Предпола
гается, что индуцируемые и отчасти самоконструирующиеся
мультимодальные образы (с включением зрения, слуха, осязания
и других сенсорных анализаторов) позволят людям непосред
ственно испытывать всю гамму отрицательных и положительных
эмоций, связанных с участием в боевых и прочих опаснейших
операциях. Не исключены даже какиелибо «квазивоенные» ме
ханизмы разрешения социальных противоречий с массовым уча
стием в виртуальных сражениях, что повысило бы реалистичность
переживаний, и т.д. Тем самым могло бы сниматься напряжение
функциональных потребностей, которое служит важным, а иног
да и решающим фактором силовых конфликтов.
В таком случае виртуальная сфера могла бы впитать и на
сильственную преступность [БестужевЛада И.С, 2000]. Футу
рологи пишут также о «киберсексе» [Cornish E., 1996], который
может превратиться из баловства в социальную необходимость
по мере развития искусственных механизмов человеческого
(или «сверхчеловеческого») воспроизводства.
Из всего сказанного вырисовывается стержневая сюжетная
коллизия ближайшего столетия: «искусственное — естественное».
Судя по всему, вокруг этой оси и будут складываться основные
глобальные проблемы XXI века. Он обещает стать беспример
ным по драматизму и радикальности изменений, и при разви
тии событий по оптимальному (сохраняющему) сценарию сле
дует полагать, что цивилизация «на выходе» будет отличаться от
цивилизации «на входе» приблизительно в такой же степени, в
какой общество ХХ века отличалось от общества эпохи Мустье.

203
 Ранее (раздел 1.1) завершившееся столетие обозначено как
век осуществленного гуманизма. Применительно к XXI веку
(при оптимальном сценарии) напрашиваются термины «пост
гуманизм» или «трансгуманизм», давно уже используемые не
которыми американскими авторами. Или «неогуманизм» — если
будет глубоко переосмыслено базовое понятие «человек» в его
качественной определенности. Избегая словесных игр и сенса
ционных формулировок, подчеркну главное. Судя по призна
кам, обозначившимся к началу века, на него придется эпоха за
вершения собственно человеческой истории — той фазы
универсальной эволюции, в которой ведущую роль играет вид
Homo sapiens. Основной вопрос в том, завершится вместе с ней
эволюционный цикл на Земле, или следствием бифуркации ста
нет перерастание в новую, «послечеловеческую» фазу эволюции.
Напомню, создателями и носителями культуры на протяжении
сотен тысяч лет были не люди нашего типа, а существа иных зоо
логических видов. Неоантропы вырвали эстафетную палочку из
рук палеоантропов, те, в свою очередь, — у архантропов, причем
это каждый раз сопровождалось физическим истреблением пред
шественников. Печальная констатация того, что теперь и нынеш
ний носитель культуры исчерпал свои возможности, не перекры
вается даже надеждой на мягкие, компромиссные формы передачи
эстафеты. Она вызывает протест и стремление найти альтернати
ву в духе «эгоцентрической футурологии»: будущее — улучшенная
копия настоящего, а потомки — существа прекрасные, умные, бла
городные и при этом подозрительно похожие на меня.
О том, насколько силен эгоцентризм многих наших современ
ников, свидетельствует простое наблюдение. Указав на неизбеж
ную в близком будущем перемену расового состава человечества
(изза неравномерности демографических процессов), вы можете
натолкнуться на такую же болезненную реакцию, как при упоми
нании о «послечеловеческой» цивилизации. Особенно если речь
зайдет не только о человечестве вообще, но и о населении родной
страны. Поистине, история — это то, чего никто не хочет.
Между тем образ потомка как улучшенной копии при лю
бом раскладе нереалистичен. В реалистической же модели сар
тровская формула «Прогресс — это восхождение ко Мне» при
обретает более грустное звучание. Даже два возможных
звучания. Либо «восхождение через Меня из прошлого в буду
щее», либо «восхождение до Меня»…
Утешением для нас могло бы служить то, что человеческая
эпопея способна положить начало следующей, более высокой

204
фазе эволюции интеллекта. А вдохновляющим мотивом — то, что
дальнейшее развитие цивилизации, даже с жертвой «человечес
кого качества», обеспечивает косвенную форму бессмертия лич
ности, ее уникального творческого вклада. Хотя, признаюсь, я
почувствовал бы искреннюю благодарность к футурологу, кото
рый бы смог предложить правдоподобный сценарий сохране
ния цивилизации в ее сугубо «человеческом» обличье…
В коллективной монографии [Арманд А.Д. и др., 1999, с.185]
приводится любопытное сравнение. «История подобна науке об
атмосфере: ученые с вероятностью до 80% предсказывают пого
ду на следующий день и почти с такой же уверенностью говорят
о наступлении следующей фазы ледникового периода, а вот сред
несрочные прогнозы на ближайшие месяцы даются им из рук
вон плохо. Для социологии таким темным пятном, повидимо
му, является отрезок между 10ми и 50ми годами XXI века, ког
да краткосрочная инерция человеческих поступков уже не мо
жет помочь в деле прогноза, а для проявления устойчивых
длительных тенденций этот срок еще слишком мал».
Похоже, что указанные десятилетия, остающиеся слепой зоной
для прогностики, — как раз тот решающий период, от содержания
которого зависит, выберется или не выберется планетарная циви
лизация из XXI века. Сумеют ли политики, а также общественность
США и Западной Европы самостоятельно преодолеть синдром
Homo praecrisimos прежде, чем эйфория всемогущества обернет
ся катастрофическими последствиями? Завершится глобальный
геополитический передел, под знаком которого прошли 90е годы
XX века, общим взрывом или «виртуализацией» государственных
границ? Возобладают тенденции религиозного ренессанса или тен
денции «компьютерного» — сетевого, нелинейного и недихотоми
ческого — мышления? Удастся ли придать глобализационным про
цессам такую форму, которая бы не оборачивалась заведомым
выигрышем одних стран за счет других? Насколько массовым и
агрессивным (в духе неолуддизма) станет противодействие «дена
турализации» во всех сферах социальной жизни?
Решусь только высказать осторожную надежду на то, что прак
тические преимущества, которые люди получат в быстро «сим
биотизирующемся» мире, своевременное осознание губительно
сти альтернативных сценариев и прогрессирующая толерантность
перекроют мотивации, связанные с ностальгией по уходящим в
прошлое формам макрогрупповой и видовой идентичности.
В разделе 1.2 рассказано об эпатажной статье А.А. Болонкина
[1995], утверждавшего, что буквально через поколение созданный

205
людьми электронный разум (Есущества) приступит к истребле
нию исторически исчерпавшего себя человеческого рода. Главное
наше возражение состояло в том, что сочетание очень высокой
инструментальной мощи со столь примитивной агрессивностью
стало бы самоубийственным для интеллектуального субъекта. Пос
ле того, как мы ознакомились с законом техногуманитарного ба
ланса, можно добавить: если закон сформулирован верно, то по
добного рода сценарии следует считать неправдоподобными.
Вероятно, в последующие годы автор несколько смягчил
свою точку зрения. В статье [Болонкин А.А., 1999] отношения
между людьми и Есуществами представлены уже не как враж
дебные, а как партнерские. Более того, на первых порах имен
но люди, приближаясь к старости, будут преобразовываться в
Есущества, обретая тем самым индивидуальное бессмертие в
активной электронной форме и неиссякающую работоспособ
ность. По расчетам ученого, это станет в принципе возможным
уже через 1020 лет, а к середине века «бессмертие будет прак
тически доступно всем жителям Земли» (с.38).
Такой прогноз выглядит более чем фантастическим и вызы
вает массу вопросов. Но, по крайней мере, новая версия снима
ет те возражения, которые были обращены к прежней, и согла
суется с общей тенденцией перерождения Человека Разумного
в Человека Самосозидающего (Homo sapiens Autocreator). Что
же касается фантастичности, то, исходя из сказанного выше, чуть
ли не все процессы, события и инновации XXI века должны
представляться таковыми воображению нашего современника.
Угадывать конкретные технические решения — развлечение
пустое, но, я надеюсь, нам удалось отследить общие тенден
ции. Добавлю, что при оптимальном сценарии следует ожидать
дальнейшего сжатия исторического времени. Рост скоростей
передачи и переработки информации чрезвычайно динамизи
рует все процессы, и это, по всей вероятности, будет сопро
вождаться распространением «ударной волны интеллекта» (по
выражению И.С. Шкловского) за пределы земного шара.
В согласии с принятой нами методологией (от будущего — к
прошлому) было бы логично предварить исследование тенден
ций XXI века обсуждением более отдаленной перспективы,
однако такой прием уже чересчур противоречил бы привычной
процедуре. Тем не менее, анализ потенциального влияния ин
теллекта на космические процессы поможет лучше ориенти
роваться в паллиативах обозримого будущего.

206
 4.2. Ïåðñïåêòèâû èíòåëëåêòà â íàòóðàëèñòè÷åñêîé
è â ïîñòíåêëàññè÷åñêîé ôóòóðîëîãèè
Конечность есть только эвфемизм для ничто"
жества.
Л. Фейербах

…Но автор принадлежит к тем крайним оп"

тимистам, которые верят, что добываемые
знания… превратят человечество в богов,
смело поворачивающих штурвал нашей Все"
ленной.
И.Д. Новиков

Последовательно познавая себя, космический

субъект, тем самым, стремится стать вечным
двигателем. (…) Если допустить, что мы яв"
ляемся инструментом Вселенной, то наше пред"
назначение это борьба с тепловой смертью.
В.А. Лефевр

В перспективах ноогенеза время и простран"

ство действительно очеловечиваются или,
скорее, осверхчеловечиваются.
П. Тейяр де Шарден

В 1650 году одна амстердамская газета напечатала заметку: «В

Стокгольме, в возрасте 54 лет, умер дурак, который говорил, что
может прожить так долго, как он пожелает» (цит. по [Спекторс
кий Е., 1910, с.57]). Представьте, речь шла о Р. Декарте. Возмож
но, великий философ какнибудь в полемическом задоре позво
лил себе неосторожное высказывание, давшее повод для
подобных истолкований, хотя, скорее всего, он говорил все же
не о собственной физической неуязвимости, а о потенциально
безграничной способности духа регулировать естественные про
цессы. Это убеждение и вызывало иронию современников.
Из приведенных в эпиграфе цитат только первая, в общем
то скептическая, принадлежит философу, остальные — астро
физику, математику и антропологу. Суждений подобного рода,
высказанных серьезными учеными, я мог бы наскрести еще от
силы с десяток, а противоположных — сотни. И это понятно:
согласно законам классического и неклассического (квантово
релятивистского) естествознания, носитель интеллекта, по
большому счету, обречен. Думать иначе значит допустить воз
можность коренного пересмотра естественнонаучных моделей,
в рамках которых, впрочем, удивительно не столько то, что жи

207
вое и мыслящее вещество со временем обязательно исчезнут,
сколько то, что они возникли и продолжают существовать.
Как обычно, начнем с линейной экстраполяции и посмотрим,
какую долгосрочную перспективу обещают естественные науки
в том случае, если эволюционный процесс не будет прерван гло
бальной антропогенной катастрофой. В разделе 3.1 этот вопрос
частично рассматривался, и здесь подведем некоторые итоги.
Исходя из гипотезы о генетически ограниченном сроке су
ществования каждого вида в обратной пропорции с морфоло
гической сложностью организма, авторитетные советские уче
ные Н.Ф. Федоренко и Н.Ф. Реймерс [1991] определили, что
возраст вида Homo sapiens — уже «за сорок» и максимальный
срок его дальнейшего существования не более 3040 тыс. лет.
Имеются и более пессимистические прогнозы. Так, по мнению
М. Лобзака, человек с его непропорционально развитым моз
гом представляет собой «ошибку природы» и срок его дальней
шего существования ограничен 2050 поколениями (т.е., веро
ятно, 0,7 — 1,7 тыс. лет) [Lobsack Th., 1974].
Если мы не согласимся с этими спорными гипотезами, то пре
дельный срок существования может быть увеличен. М.И. Буды
ко [1975] указывает, что с затуханием вулканической активности
Земли приток углекислого газа в атмосферу сокращался на про
тяжении последних 100 млн. лет, снижая тем самым продуктив
ность биоты. Таким образом, человек застал «последние геологи
ческие секунды» умирающей биосферы, и, если его деятельность
не изменит наблюдаемую тенденцию, то снижение продуктив
ности до нуля должно произойти в ближайшие 34 млн. лет. Даль
нейшее сохранение более или менее сложных форм жизни ста
нет невозможным: с прекращением фотосинтеза могли бы
существовать разве что простейшие хемосинтезирующие организ
мы. Вывод о доантропогенном факторе деградации биосферы
подтверждает и отмеченный ранее (раздел 3.1) факт, что пик пла
нетарного биоразнообразия пришелся на вторую половину мио
цена и с тех пор происходило его сокращение.
Далее вступают в силу прогнозы геологического порядка:
через сотни миллионов лет на планете иссякнет водообмен,
сильно обмелеют океаны и «обезвоженная среда… едва ли ста
нет пригодна для жизни». Кроме того, химические процессы в
атмосфере приведут к образованию большого количества сво
бодного кислорода, и «вся органика на поверхности Земли дол
жна будет сгореть». Спустя еще некоторое время «тектоничес
кая история Земли закончится» [Арманд А.Д. и др., 1999, с.27].

208
 Чтобы мало не показалось, затем наступит очередь косми
ческого Апокалипсиса. Солнце, начав предсмертное расшире
ние до размеров красного гиганта, либо поглотит, либо, во вся
ком случае, полностью сожжет нашу планету [Аллен Дж.,
Нельсон М., 1991].
Последующие события, кажется, совсем уже никого не дол
жны интересовать. Тем не менее астрофизики живописуют
кошмарные сценарии окончательной гибели Вселенной: вы
бор сценария зависит от реальной плотности вещества, пока
достоверно не установленной (см. раздел 3.1), но все они оди
наково безнадежны для разумного субъекта. Добавим, что, со
гласно современной теории объединенного взаимодействия,
протон, считавшийся абсолютно стабильным, на самом деле
имеет огромный, но все же не бесконечный срок существова
ния. Значит, всем вещественным образованиям предстоит рас
пад, после которого пространство Метагалактики будет запол
нено электронами, позитронами, фотонами и нейтрино (а
также, возможно, черными дырами); причем задолго до того,
как распад вещества завершится, соответствующие процессы
начнут играть существенную роль в эволюции Вселенной.
Очень немногие осмеливаются допустить при таких усло
виях возможность адекватного перерождения жизненных
форм, а тем более сохраняют надежду на то, что «невеществен
ная плазма так же хорошо, как плоть и кровь, сможет служить
носителем структур нашей памяти» [Дайсон Дж., 1982, с.70].
Подавляющему же большинству специалистов по космологии
человеческое существование видится «фарсом», которому толь
ко предвосхищение неизбежного конца придает смысл «высо
кой трагедии» [Вайнберг Ст., 1981, с.144].
Чудовищный разнобой во временных оценках — от сотен до
триллионов лет — оставляет только одну неизменную черту во
всех натуралистических сценариях. Сознание есть не более чем
эпифеномен, сопутствующий некоторому, более или менее дли
тельному этапу эволюции физических процессов, не играющий
в них самостоятельной роли и долженствующий бесследно ис
чезнуть на какомлибо последующем этапе: таково «естествен
ное» течение событий, не подвластных субъективной воле…
На фоне острейших современных проблем както даже не
лепо обсуждать будущее в масштабе тысяч, миллионов или
миллиардов лет. Но вот наблюдение, о котором я писал в пре
жних публикациях и в справедливости которого все более убеж
даюсь, изучая литературу по астрофизике. Стоит только зайти

209
речи о невообразимо далеком, но неумолимом конце — и лед
строгих научных построений и математических формул вдруг
растапливается неожиданно «душевными», эмоциональными,
а то и поэтическиностальгическими аллегориями. А один уче
ный откровенно признался: «Строя теоретические модели Все
ленной, мы все время пытаемся получить ответы на глубокие
философские вопросы, связанные с нашим собственным су
ществованием. Более того, получив не удовлетворяющий нас
ответ, мы начинаем пристрастно допрашивать модель и даже
идем на уловки, чтобы доказать, что пессимистический ответ
является неверным» [Лефевр В.А., 1996, с.154].
Трудно сохранять академическую беспристрастность, об
суждая даже смерть Метагалактики. А главное, есть на этой
планете люди — и их не единицы, — которым легче примирить
ся с мыслью об индивидуальной смерти, чем с конечностью
вселенского духовного бытия. Их мироощущение отчетливо
резонирует с замечанием Л. Фейербаха [1955, с.35] о ничтоже
стве конечного субъекта.
Еще раз подчеркну, что все приведенные до сих пор сцена
рии суть экстраполяции линейные и построенные исключитель
но на посылках классического естествознания: таким образом
должны развиваться события, если в них не примет активное уча
стие интеллектуальный субъект. Как мы ранее отмечали, линей
ные экстраполяции полезны на начальной стадии прогнозиро
вания, но, ограничившись ими, мы себя дезориентируем.
Сегодня можно с известной уверенностью утверждать, что
реальные события будут происходить иначе, чем предписано
натуралистическими сценариями. Если эволюция жизни и ци
вилизации на Земле завершится, то произойдет это не потому,
что через тысячи лет иссякнет генетическая программа, или че
рез миллионы лет — запасы углекислого газа, через сотни мил
лионов лет истощится тектоническая, а через миллиарды лет
солнечная энергия. Гораздо вероятнее, что конец истории по
ложит собственная активность цивилизации, и для этого ей не
понадобятся столь умопомрачительные временные дистанции.
Но, согласно формулам /I/ и /II/ (см. раздел 2.5), внутрен
няя устойчивость социума снижается, а внешняя устойчивость,
т.е. независимость от факторов среды, — возрастает с ростом
технологического потенциала. Если цивилизация и далее су
меет преодолевать (как «с грехом пополам» делала это до сих
пор), а тем более предотвращать техногенные кризисы, то ста
нут ли для нее фатальными перечисленные объективные труд

210
ности? И будут ли метагалактические процессы развиваться вне
зависимости от присутствия разумного субъекта? Думаю, у нас
уже имеется инструментарий необходимый для предположи
тельного ответа на эти вопросы.
Вспоминаю, как меня, ребенка «космической» («гагаринс
кой») эры, потрясло Введение Ф. Энгельса к «Диалектике при
роды». Там описывается отдаленное будущее и печальный фи
нал человеческой истории. Люди, построив справедливое
бесклассовое общество и прожив счастливо «миллионы лет»,
затем столкнутся с неизбежным исчерпанием солнечной энер
гии. Сокращающийся приток тепловых лучей приведет к тому,
что восходящая ветвь истории сменится нисходящей. В поис
ках тепла люди станут «скучиваться у экватора», но, в конце
концов, Солнце погаснет и все живое на Земле (вместе с чело
вечеством, разумеется) погибнет [Маркс К., Энгельс Ф., т.20].
Читая все это, я доподлинно знал, что спустя всего несколь
ко десятилетий после смерти автора первые люди полетят в
космос, на стенах школьных аудиторий читал цитаты из К.Э.
Циолковского, а по радио слушал песни про то, как на пыль
ных тропинках далеких планет останутся наши следы. Пора
зительным же казалось то, что Энгельсу, неудержимому опти
мисту и далеко не последнему из мыслителей своего времени,
даже в голову не пришла мысль о возможном (через миллионы
лет!) освобождении человечества от жесткой привязки к Земле
и к солнечной энергии.
Позже я узнал, как с юных лет мучительно пытался Энгельс
согласовать жизнерадостную философию, материалистическое
благоговение перед естественнонаучными истинами и наклады
ваемые ими безоговорочные пределы. И почему эта концепту
альная задача (над которой до него бились Ф. Бэкон, Ж. Кон
дорсе, Ш. Фурье, а после него В.И. Вернадский и многие другие)
оказалась неразрешимой. Святая вера в то, что мир устроен до
статочно просто и управляется ограниченным количеством веч
ных, вездесущих и в основном уже раскрытых законов, исклю
чала возможность непредсказуемых технических решений*.
Вера в завершенность (или близость к завершению) есте
ственнонаучного и особенно физического знания и, соответ

*
Энгельс, канонир по образованию, был убежден, что даже в военной сфере после
изобретения ружья, заряжающегося с казенной части, дальнейшее качественное
развитие оружия невозможно. Когда он писал об этом, А. Нобель уже успел запа
тентовать динамит, а Х. Максим работал над созданием станкового пулемета.

211
ственно, в принципиальную невозможность радикальных тех
нологических инноваций разделялась подавляющим большин
ством солидных ученых и просто образованных людей. Иметь,
а тем более высказывать отличные суждения в респектабель
ном обществе значило вызвать подозрение в невежестве. Толь
ко аутичные субъекты, не замечающие, как им смеются в лицо,
позволяли себе заявления в том духе, что сила разума способна
преодолеть ограничения, налагаемые уже известными закона
ми природы, а потому перспектива человечества безгранична.
К числу таких гениальных безумцев и относились Р. Декарт, Г.
Фихте, Ж. Кондорсе, Н.Ф. Федоров и К.Э. Циолковский.
Сегодня аргументами в их пользу могут служить не только
потрясающие и совершенно немыслимые для их современни
ков технические достижения, но также концептуальные сооб
ражения постнеклассической науки (ср. разделы 3.1, 3.2).
Вопервых, причинные зависимости объективного мира
признаются многомерными, неограниченно сложными и не
стационарными (эволюционирующими). Законы же Природы
видятся не метафизическими сущностями, а проявлениями
определенных структур бытия, преобразуемых активностью
мыслящего субъекта.
Вовторых, всякое знание признается культурно производ
ным и исторически ограниченным, а абсолютные «истины»
уступают место взаимодополнительным «моделям». Соответ
ственно, любой окончательный запрет на технические реше
ния, будучи порождением определенной модели, оказывается
таким же относительным, как сама модель.
Втретьих, прослеживается возрастающая роль субъектных
отношений и целенаправленного управления в системе миро
вых взаимодействий. Эта тенденция глобальна и в некотором
отношении универсальна (поскольку становление субъектных
качеств происходило и до возникновения жизни), а потому,
распространив ее в будущее, логично ожидать дальнейшей уни
версализации интеллектуального управления.
Наконец, вчетвертых (last but not least), стал понятнее ког
нитивный механизм, посредством которого носитель информа
ционной модели, творчески играя ее компонентами, способен
формировать метамодели, в рамках которых неуправляемые кон
станты превращаются в управляемые переменные. Таким обра
зом, технические задачи, принципиально неразрешимые в од
ной модели, оказываются решенными в другой модели, и, коль
скоро мы перестали догматически возводить функциональные

212
модели в ранг «объективных истин», не видно иных оснований
считать возможности целенаправленного управления потенци
ально исчерпаемыми.
Поэтому в парадигме постнеклассической науки «абсолютные»
запреты следует считать выражениями исторически конкретного
знания: мы не в состоянии предугадать, какие именно из оконча
тельно установленных вчера умозаключений будут завтра и пос
лезавтра дезавуированы. Между тем непреложная посылка всех
натуралистических сценариев отдаленного будущего — ограни
ченные возможности вмешательства в массэнергетические про
цессы. Следовательно, они интересны и полезны, но заведомо
недостоверны, как большинство линейных прогнозов: события
на Земле и, вероятно, в Метагалактике будут развиваться не так,
как они выглядят в современных естественнонаучных моделях,
игнорирующих интеллектуальный фактор.
Как же совместить обсуждавшиеся ранее сценарии возмож
ного краха планетарной цивилизации с выводом о потенциаль
ной беспредельности интеллектуального управления?
Конечно, если разбалансированная деятельность человече
ства приведет цикл эволюции на Земле к катастрофической
развязке, то говорить о дальнейшем влиянии «земного» разума
на универсальные процессы не приходится. Здесь, однако, не
обходимо воспользоваться еще более общими предположени
ями, вытекающими частично из наличного опыта универсаль
ной эволюции в сочетании с теорией систем.
Физикамитеоретиками давно освоено замечательное прави
ло: все, что может произойти в данной системе (т.е. не проти
воречит ее закономерностям), непременно происходит. Рассмат
ривая Метагалактику как единую систему, ученый получает
инструмент для теоретического выявления элементов, которые
эмпирически еще не обнаружены [Форд К., 1965]. Этот инстру
мент применим и для того, чтобы разрешить противоречие между
тезисами о возможной гибели цивилизации на Земле и о возра
стающей в перспективе роли интеллектуального управления.
Мы видели, что наряду с несколькими сценариями само
уничтожения планетарной цивилизации (реалистичность ко
торых вряд ли нуждается в доказательствах) существует сохра
няющий сценарий, по которому цивилизация, радикально
трансформировавшись, выходит на новые рубежи развития.
Если это верно, то следует полагать, что обе возможности (в их
различных вариантах) должны осуществиться.
Возникший парадокс заставляет допустить, что во Вселен

213
ной образуются множественные локальные очаги, в которых
реализуются все возможные сценарии эволюции неравновес
ных процессов, включая их самоистребление на различных пе
реломных этапах*. Упомянутая ранее гипотеза о существовав
шей когдато жизни на Марсе [Воробьева Е.А., 2001] хорошо
согласуется с этим допущением: не все планетарные биосфе
ры оказываются достаточно жизнеспособными.
Отсюда напрашивается еще один вывод — об универсаль"
ном естественном отборе цивилизаций. Механизмом отбора
жизнеспособных носителей разума может в таком случае слу
жить уже известный нам закон техногуманитарного баланса:
субъекты, не сумевшие совладать с возрастающим инструмен
тальным могуществом, выбраковываются из дальнейшего эво
люционного процесса, подорвав основы собственного суще
ствования. Это означает, что суровая УчительницаИстория
действует и на вселенском уровне, а планетарные цивилиза
ции«двоечницы», как и биосферы«двоечницы», выставля
ются за дверь…
Если этот теоретический вывод справедлив, то он в очеред
ной раз подтверждает, что мораль, правовое сознание, совесть и
прочие факторы самоограничения, будучи явлениями «косми
ческими», при этом имеют не запредельное (богооткровенное),
а вполне прагматическое (негэнтропийное) происхождение.
Преодолевая естественное для ученого подозрение к чрезмер
ным красотам, все же рискну заключить: только мудрый интел
лект имеет шанс стать универсальным. Поэтому, кстати, расхо
жие сюжеты о межпланетных и межгалактических сражениях
наверняка останутся достоянием фантастов — по всей видимо
сти, такие события «противоречат законам Природы».
Планетарная цивилизация выходит на космический режим
развития в том случае, если ей удается выдержать серию тестов
на зрелость, успешно преодолев кризисы развития и выработав
адекватные качества самоконтроля, критического мышления и
терпимости к различиям. Остальные, не справившиеся с зада
нием, становятся «расходным материалом» метагалактической
эволюции, реализуя необходимый системе опыт тупиковых стра
тегий. Дальнейшая диверсификация, по закону Седова, обеспе

*
Если верно предположение о том, что биоподобные и интеллектуальные сис
темы способны образоваться на иных материальных носителях — например,
кремниевых или плазменных структурах [Лефевр В.А., 1996], — то все эти ва
рианты также должны быть представлены во вселенском паноптикуме.

214
чивается унификацией интеллектуальных субъектов на базовых,
несущих уровнях миропонимания*.
Исходя из этого, экзистенциальная проблема XXI века мо
жет быть представлена следующим образом. Окажется Земная
цивилизация в числе самоустранившихся из универсального
эволюционного процесса, или в числе тех, которым доведется
выйти на космические рубежи? Следовательно, будет ли ин
теллект, восходящий к Земной цивилизации (безусловно, не
человеческий, а «послечеловеческий» интеллект), участвовать
в активном управлении космическими процессами?
В разделе 3.1 упоминалось о расчетах известного астрофи
зика Н.С. Карташева, приведших его к выводу, что цивилиза
ции во Вселенной существовали до возникновения Земли. От
мечалось также, что этот вывод контрастирует с мнением
многих других ученых: белковоуглеводная форма жизни мог
ла возникнуть только на определенной стадии метагалактичес
кой эволюции (см. подробнее [Назаретян А.П., 1991]).
Для такого суждения имеются по меньшей мере два основа
ния. Первое состоит в том, что для образования углеродистых
соединений плотность и температура Вселенной должны были
опуститься до определенного уровня, что произошло несколь
ко миллиардов лет назад. Второе — в том, что одно поколение
звезд, в недрах которых синтезировались тяжелые элементы,
должно было завершить жизненный цикл и, взорвавшись, выб
росить их в космическое пространство ( «Наши тела состоят из
пепла давно угасших звезд»). Далее, еще до возникновения Зем
ли, органические молекулы формировались в космических об
лаках, кометах, атмосферах планетгигантов и их спутников и
т.д., и, по данным радиоастрономии, широко распространи
лись в космосе [АсканоАраухо А., Оро Дж., 1984].
Следуя преобладающей точке зрения, согласно которой био
подобные процессы различной локализации в Метагалактике
могли возникнуть только на определенной фазе ее эволюции**,
нельзя исключить и того, что Земля волею судеб оказалась сре

*
Трудно сомневаться в том, что на космических стадиях эволюции цивилиза
цию ожидают новые критические повороты, но вполне вероятно, что по дости
жении некоторой степени зрелости интеллект приобретет способность пред
восхищать их и тем самым предотвращать драматические обострения.
**
Мысль о том, что Земная цивилизация и наблюдаемые космические процес
сы являются порождением другой цивилизации, Н.С. Карташев [1977] выска
зывал за много лет до того, как мог сослаться на новейшие расчеты, так что здесь,
возможно, мы имеем дело с «самоподтверждающейся гипотезой».

215
ди лидеров и наше сегодняшнее бытие — фронтальный слой,
авангард универсального эволюционного процесса. Такое
предположение, высказанное ранее И.С. Шкловским [1977],
конечно, в высшей степени спекулятивно и «нефальсифици
руемо» — оно не поддается эмпирическому опровержению или
подтверждению в обозримом будущем, — хотя теоретически
вполне правдоподобно. Вместе с тем психологически оно ли
шает почвы инфантильное ожидание внешней опеки (Внезем
ной Разум в функции Всевышнего), а в моральноэтическом
плане, как подчеркивал Шкловский, решительно повышает
значимость человеческих деяний и «вселенскую» ответствен
ность человечества за собственную судьбу.
…Наверное, бесстрастный Господь, имеющий в резерве нео
граниченный ресурс планетарных цивилизаций, мог бы сказать:
если землянам не достанет мудрости справится с обретенным
могуществом, значит, они недостойны дальнейшего существо
вания. Но у меня есть только одна родная планета и родная
цивилизация. И, хотя печально сознавать неизбежность ради
кальных трансформаций и конечность моего биологического
вида, мне небезразлично, обретет ли его исторический опыт
вселенское продолжение…

216
 4.3. È âñå-òàêè, ñïèðàëü èëè çàêîëäîâàííûé êðóã?
(Þìîðèñòè÷åñêîå êàïðè÷÷î íà òåìó Ýìïåäîêëà)
Смысл… Смысл! Смысл?
В. Гарун

Бойся своих желаний, ибо они способны испол"

няться.
Суфийская мудрость

Человечество обречено вечно метаться меж"

ду нуждой и скукой.
А. Шопенгауэр

Все зло в мире происходит от скуки.

Ф. Верфель

Не является ли расширение наблюдаемой час"

ти Вселенной результатом сознательной де"
ятельности суперцивилизации?
Н.С. Карташев

…Итак, я скептически отношусь к естественнонаучным сцена

риям, предрекающим завершение истории (человечества, жиз
ни, Вселенной и, главное, Разума) постольку, поскольку они
игнорируют возрастающую роль собственно разумной деятель
ности. С включением субъектного фактора картина будущего
перестает выглядеть столь удручающе безысходной. Но следу
ет ли из этого однозначный вывод о том, что универсальная
эволюция беспредельна? Не несет ли в себе само мышление —
плюралистическое, постнеклассическое, диалогическое, взаи
модополнительное и самое что ни на есть прогрессивное —
свою потенциальную исчерпаемость?..
Из великих психологов античности самое сильное впечат
ление на меня произвели двое — Сократ и Эмпедокл. Сократ
убедил меня в том, что высокоразвитый интеллект по своей
внутренней логике нравствен, и это обнадеживает. Эмпедокл
же вверг меня в глубокую меланхолию, заставив задуматься о
неискоренимой внутренней интриге духовного бытия.
Историки философии обычно не уделяют Эмпедоклу боль
шого внимания: мыслителя, не вмещающегося в классифи
кационные матрицы, удобнее всего считать второстепенным.
Зато охотно упоминают его имя историки науки, находя у гре
ческого философа предвосхищение ряда фундаментальных
идей Нового времени. Изложу далее некоторые аспекты эм

217
педокловского учения в стиле каприччо, фантазии на тему, т.е.
не заботясь о точности воспроизведения, смело домысливая
и осовременивая его (тем более что не все тексты дошли до
нас полностью) и заранее попросив прощения за это у специ
алистов*.
Пока Фалес, Гераклит, Левкипп, Демокрит и другие фило
софы Эллады спорили о структуре и базовых элементах мироз
дания, Эмпедокла больше интересовали факторы, побуждаю
щие элементы притягиваться и отталкиваться (в этом иногда
усматривают истоки энергетических теорий современной фи
зики). Он пришел к выводу о существовании двух противопо
ложных космических сил: Любви и Ненависти. Эти силы, обус
ловливающие взаимное притяжение и отталкивание, никогда
не пребывают в равновесии, и от того, какая из них преоблада
ет, зависит направленность мировых процессов.
Когда сила притяжения превосходит силу отталкивания,
доминирует тенденция к объединению всех элементов Все
ленной. В этой фазе появляется множество «дивноподобных»
чудовищ и уродов: «двулицые и двугрудые существа, быки с
человеческой головой и, наоборот, люди с бычьими голова
ми» и т.д. (цит. по [Семушкин А.В., 1985, с.124]). Особи с не
удачным строением органов не могут приспособиться и вы
мирают; например, муравей, которому достался желудок
свиньи, не способен прокормиться, а лошадь, имеющая вме
сто ног рыбьи плавники, не убежит от преследования. Суще
ства красивые и гармоничные оказываются более жизнеспо
собными и адаптируются к окружающей среде. Любовь
методом проб и ошибок, одной только слепой страстью к един
ству и целостности, создает современные виды животных,
включая человека. Читая эти фрагменты, трудно не согласить
ся с теми, кто считает Эмпедокла далеким предшественником
теории естественного отбора.
Но восходящая фаза вселенского цикла не завершается с появ
лением человека. Ее конечный пункт — слияние всей веществен
ной и духовной субстанции Космоса в единый Сфайрос — Шар
Любви. Нет более места ненависти, конфликтам и страданиям,
наступает, так сказать, идиллия Большого Кайфа: мир застывает в
едином экстазе взаимного притяжения. Кажется, вот он — вож
деленный Рай, Царство Божие, Коммунизм, Ноосфера!..

*
Более полное изложение космогонии Эмпедокла на русском языке и перевод
ряда оригинальных текстов читатель найдет в книге [Семушкин А.В., 1985].

218
 Здесь, однако, и начинается самое интересное для всех, кто
изучает психологию, этику, эстетику или теорию систем. Мир
абсолютной любви, красоты и гармонии оказывается неустой
чивым. Свободный от событий, страданий и устремлений, он
наполняется Скукой; слившись в экстазе, он превращается в
единый субъект, и, таким образом, Любовь лишается предме
та, а дальнейшее существование — мотива и смысла.
Любовь предполагает наличие другого, и, дабы вновь обре
сти ее предмет, надо оттолкнуться. Так в Сфайросе регенери
руется сила дизъюнкции, Любовь рождает Ненависть, которая
пускает свои корни, Шар Любви взрывается — и начинается
возвратная фаза мировой эволюции. Теперь уже усиливающа
яся Ненависть превосходит ослабевающую Любовь, сила раз
рыва одолевает силу сцепления и все в мире дезинтегрируется.
На этой фазе вновь появляется человек, но, если прежде он
служил ступенью к абсолютной гармонии, то теперь это вре
менный продукт распада, обреченный на дальнейшее разло
жение. Процесс будет нарастать до тех пор, пока мир не рас
щепится на неделимые элементы.
А далее психологическая коллизия оборачивается новой
стороной: на сей раз уже Ненависть теряет свой предмет. Как
Любовь нуждается в разъединении, так Ненависть нуждается в
соединении (иначе — кого ненавидеть?), и как Любовь рожда
ет Ненависть, так Ненависть рождает Любовь. Насыщенные
неопредмеченной Ненавистью элементы в поисках взаимного
контакта (конфликта!) тянутся друг к другу — и возобновляет
ся фаза космического синтеза, завершающаяся образованием
Сфайроса…
Так, вероятно, впервые спекулятивнофилософскими сред
ствами был угадан закон эмоциональной амбивалентности, о
котором в этой книге неоднократно говорилось. Переживания
положительной и отрицательной валентности, любовь и нена
висть, наслаждение и страдание, радость и горе переплетены в
своих онтологических основаниях, рождаются и умирают друг в
друге и друг без друга не существуют. Это фундаментальное свой
ство душевной жизни и, судя по всему, не только человеческой;
причем с повышением уровня субъектности и усложнением пси
хических процессов тяга к острым переживаниям (прежде мы
говорили о «провоцировании неустойчивостей») усиливается.
Сегодня более или менее известна нейрофизиологическая
подоплека этой зависимости. Но есть основания сомневаться
в том, что даже «сверхчеловеческий» интеллект, активно кон

219
струирующий свою телесную основу или последовательно ос
вобождающийся от нее («бестелесная субстанция»?), сможет
вместе с тем освободиться и от функциональных потребнос
тей, а значит, и от системообразующего качества психической
феноменологии — эмоциональной амбивалентности.
И вот, я мобилизую остатки своего воображения и рисую
сверхфантастическую картину будущего.
Сложность физического мира всетаки оказывается конеч
ной, и контроль Универсального Интеллекта над его микро,
макро и мегаструктурами, последовательно расширяясь и уг
лубляясь, достигает абсолютных значений. Ницшеанская воля
к власти, свойственная всему живому, полностью реализова
на. Образуется нечто вроде Сфайроса, Метагалактической
Ноосферы.
Материальные процессы и события прекращаются, время
останавливается: еще Б. Спиноза доказал, что всемогущему Бо
жеству не нужно время, а потому, если Божество существует, то
время — только человеческая иллюзия. Но Божеству не нужно и
пространство, которое перестает существовать при бесконечной
скорости сигнала. Вселенная окончательно виртуализуется, ее
массэнергетическая составляющая сжимается в геометричес
кую точку, психея освобождается от материи и наступает Боль
шой Кайф — то самое состояние, которое создал бы Бог, если
бы сочетал в себе качества всемогущества и всеблагости. (Для
этого Ему, не мудрствуя лукаво, всегото надо было внести в ми
роздание два корректива: упразднить второе начало термодина
мики и закон амбивалентности эмоций; тогда мир стал бы не
столь «интересным», зато счастливым).
В образовавшемся безвременье и застыть бы Кайфующему
Сверхинтеллекту, но… Но фундаментальные законы психики
оказываются устойчивее законов физики. Вместе с временем,
событиями, конфликтами и острыми переживаниями теряют
ся цели, мотивы и смыслы бытия. Между тем психические про
цессы освободились от физических, а значит, с остановкой
физического времени психическое время продолжается. Акту
ализуются феномены, обозначаемые в психологии как экзис"
тенциальная фрустрация или синдром Мартина Идена.
И тогда самая неравновесная из всех мыслимых систем, бу
дучи не в силах противиться нарастающей тоске по неустойчи
вости, прибегает к самой грандиозной провокации: Сверхин
теллект умирает в Большом Взрыве. И все начинается сначала,
и спустя миллиарды лет возродившегося физического времени

220
опять образуется интеллект, несовершенный, борющийся, стра
дающий и провоцирующий все новые неустойчивости, и теря
ющийся в догадках, просчитывая на релятивистских моделях хи
мерическое начало своего мира в виде сингулярности и
достраивая модели пузырящегося пенного вакуума…
Так воображение возвращает меня к злополучной цикличес
кой картине, от которой я старался отделаться, и опять горо
дит огород дурной бесконечности. Только теперь уже цикл
опосредован интеллектуальным фактором и приобрел новые
опорные точки: Большой Взрыв — Большой Кайф — Большая
Скука — Большой Взрыв — …
Многолетний опыт психологической работы убедил меня в
том, что Разум способен посвоему разобраться и с Природой,
и с Богом, а главные источники всех проблем (и всех опаснос
тей) — мятущаяся душа и неуемный дух. Меня оттого так ув
лекла и огорчила космогония Эмпедокла, что в ней показана
неизбежность циклизма, обусловленная не природными или
потусторонними законами (повторю, такие аргументы не очень
убедительны), но собственно качествами интеллектуального
субъекта. С тех пор я пытаюсь преодолеть Эмпедокла, вырвать
ся из его цепких объятий. Но ни наука, ни философия — в той
мере, в какой я с ними знаком, — не дают надежных контрар
гументов.
Мне очень не нравится получившаяся картина. Выводы о
«промежуточности» человеческого рода и о возможной гибели
Земной цивилизации мне тоже не по душе, но там хоть сохра
няются альтернативность и неопределенность, выбор и даже
какойто намек на справедливость, воплощенную в слепых
механизмах эволюции (так можно понять закон техногумани
тарного баланса). Здесь же мысль разворачивается в сторону
предопределенной судьбы и предельных смыслов.
Не спасает и апелляция к излюбленной философами асим
птоте. Если мир асимптотически приближается к конечной
цели (Суператтрактору Бранского), никогда ее не достигая, то
миллиард лет назад и миллиард лет спустя он одинаково бли
зок к бесконечно далекому конечному состоянию. Ну, и что?
Помоему, это только избыточный элемент в системе рассуж
дений, очередная телеологическая уловка.
Можно еще предположить, что сложность материального
мира, его связей и отношений неограниченна и что «наша»
Вселенная, вопреки общей теории относительности, составляет
только часть большой вселенной. При обсуждении антропно

221
го принципа указывалось на ряд парадоксов квантовой меха
ники, дающих повод для такого предположения, которое, за
метим, возвращает нас все к той же циклической картине.
Мегавселенная опять становится стационарной, т.е. ли
шенной векторных изменений. И в такой вселенной эволюци
онные процессы вновь превращаются в локальную флуктуа
цию, на что недвусмысленно и совершенно справедливо
указывал В.И. Вернадский. Изменяется только масштаб локу
са. У Кондорсе, Энгельса и Вернадского флуктуация ограни
чивалась планетарными процессами или, в лучшем случае,
Солнечной системой, а у, простите за выражение, «дереляти
визированного Фридмана» она приобретет масштаб Метагалак
тический.
Наконец, если переинтерпретировать данные Э.П. Хаббла
и, таким образом, развенчать вывод о расширении Метагалак
тики [Троицкий В.С., 1985], то космическая картина XIX века
и вовсе будет восстановлена во всей своей красе. И, как в той
картине, эволюция на Земле превратится в событие местного
значения, имеющее не больше перспектив, чем поднявшаяся
волна на просторах океана…
Один политик грустно пошутил по поводу партийного стро
ительства в постсоветской России: какую бы партию мы ни со
здавали, все равно выходит КПСС. Такую же «фрактальность»
обнаруживает циклическое мышление — как ни поверни, все
спирали сворачиваются в замкнутые циклы…
Что это, «объективная истина»? Или в структуре нашего мыш
ления пока еще преобладает инфантильный мифологизм? Или
это имманентное свойство мысли — стремиться к завершенно
сти, к абсолюту, подобно тому, как в экспериментах гештальтп
сихологов испытуемые склонны высматривать в сочетании ли
ний геометрические фигуры? И она (мысль человеческая) не
способна выскользнуть из заколдованного круга, а способна
только расширять его до невероятных размеров?..
Когда средневековый математик и историк Аль Бируни по
пытался перевести Сутки Шивы — максимальный цикл древ
неиндийских философов — на язык цифр, получилось 560
значное число. В справедливом раздражении он не удержался
от желчного комментария по поводу индийских авторов: «Если
бы эти писаки занялись арифметическим действием…, то они
бы отказались от чрезмерного увлечения большими числами.
Аллаха им достаточно!» [Бируни А.Р., 1963, с.320].
Насчет Аллаха хорошо сказано, ясно и без затей. Действи

222
тельно, в «эмпедокловом» цикле нам вряд ли светит чтолибо
подобне 560значным (?!) срокам. Экспоненциальная интен
сификация процессов и овладение сверхсветовыми скоростя
ми должны чрезвычайно спрессовать время распространения
«ударной волны интеллекта», и та фаза универсальной эволю
ции, которую мы переживаем, может оказаться гораздо ближе
к точке Большого Кайфа, чем к точке Большого Взрыва…
…Конечно, все это не более чем юмореска. И юмореска,
можно сказать, беспроигрышная: когда смертный земной че
ловек принимается рассуждать о судьбе Метагалактики, — это
уже смешно. Но сказкаложь все же содержит один намек. Глу
бинные свойства душевной жизни, сознания, мотивации (т.е.
законы той самой «вторичной», «виртуальной» реальности)
могут труднее поддаваться волевому контролю, чем биологи
ческие или физические процессы. И я очень опасаюсь, что они
сыграют с цивилизацией злую шутку гораздо раньше, чем вста
нет вопрос о том, как управлять Вселенной…

223
 Ëèòåðàòóðà
Акопян А.С. Демография и политика. // Общественные науки и современ
ность, 2001, №2.
Алаев Л.Б. Всемирная история: первобытный период. Лекция. М.: МГИМО,
1999а.
Алаев Л.Б. Размышления о прогрессе. // Общественные науки и современ
ность, 1999, №4б.
Аллен Дж., Нельсон М. Космические биосферы. М.: Прогресс, 1991.
Аникович М.В. Восточноевропейские охотники на мамонтов как особый
культурноисторический феномен. В кн.: SETI: прошлое, настоящее и
будущее цивилизаций. Тезисы конференции. М.: АЦ ФИАН, 1999.
Анисимов А.Ф. Духовная жизнь первобытного общества. М. – Л.: Наука, 1966.
Анохин П.К. Опережающее отражение действительности. // Вопросы фило
софии, 1962, №7.
Арманд А.Д., Люри Д.И., Жерихин В.В. и др. Анатомия кризисов. М.: Наука,
1999.
Арский Ю.М., Данилов"Данильян В.И., Залиханов М.Ч., Кондратьев К.Я., Кот"
ляков В.М., Лосев К.С. Экологические проблемы: что происходит, кто
виноват и что делать? М.: МНЭПУ, 1997.
Арутюнян А.А. Западная Европа: от раннего христианства до Ренессанса.
Ереван: Наири, 2000.
Аршавский И.А. Некоторые методологические и теоретические аспекты ана
лиза закономерностей индивидуального развития организмов. // Воп
росы философии, 1986, №11.
Аршинов В.И. «Самоорганизующаяся Вселенная» Э. Янча. В кн.: Глобаль
ный эволюционизм. М.: ИФАН, 1987.
Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М.: ПрогрессАкадемия, 1992.
Аскано"Араухо А., Оро Дж. Кометное вещество и происхождение жизни на
Земле. В кн.: Кометы и происхождение жизни. М.: Мир, 1984.
Ахматова А.А. Тайны ремесла. В кн.: А. Ахматова. Сочинения в двух томах.
Том первый. М.: Панорама, 1990.
Бауэр Э.С. Общая биология. М.: ВИЭМ, 1935.
Беликова Т. Некоторые теоретические истоки идеи устойчивого развития. /
/ Белорусский климат, 1998, №6.
Берг Л.С. Труды по теории эволюции. Л.: Наука, 1977.
Берг Р.Л., Ляпунов А.А. Предисловие. В кн.: Шмальгаузен И.И. Кибернети
ческие вопросы биологии. Новосибирск: Наука, 1968.
Бердников В.А. Эволюция и прогресс. Новосибирск: Наука, 1991.
Бердяев Н.А. Смысл истории. М.: Мысль, 1990.
Берзин Э.О. Вслед за железной революцией. // Знание – Сила, 1984, №8.
Берзин Э.О. Чему учил Заратуштра. // Атеистические чтения, 1985, №14.
Бериташвили И.С. Об образной психонервной деятельности животных. М.:
Моск. Ин.т им. И.М. Сеченова, 1966.
Беркинблит М.Б., Петровский А.В. Фантазия и реальность. М.: Политиздат, 1968.
Бернштейн Н.А. Пути и задачи физиологии активности. // Вопросы фило
софии, 1961, №6.
Беседа с профессором А.Ф.Лосевым. // Вопросы философии, 1984, №4.
Бестужев"Лада И.В. Что мы знаем о XXI веке? И каким образом? В кн.:
Впереди XXI век: перспективы, прогнозы, футурологи. Антология со
временной классической прогностики. 1952 – 1999. М.: Academia, 2000.
Бжезинский З. Великая шахматная доска. М.: Международные отношения,
1999.

224
Бируни А.Р. История Индии. В кн.: Абу Рейхан Бируни. Избр. произв. Т. II.
Ташкент: Издво АН Узб. ССР, 1963.
Богатырева О.А. Социальные циклы в живой природе: неэволюционная
парадигма. Часть 1. Новосибирск: ИФП СО РАН, 1994.
Божович Л.И. Значение культурноисторической концепции Л.С. Выготс
кого для современной психологии личности. В кн.: Научное творчество
Л.С. Выготского и современная психология. М. ИООП, 1981.
Божович Л.И. Личность и ее формирование в детском возрасте. Психологи
ческое исследование. М.: Просвещение, 1968.
Болонкин А. Если не мы, то наши дети будут последним поколением людей.
// Литературная газета, 1995, 11 октября.
Болонкин А.А. XXI век – начало бессмертия людей. // Экогеософский аль
манах, 1999, №1.
Борн М. Физика в жизни моего поколения. М.: Изд.во иностр. лит., 1963.
Бочков Н.П. Генетика человека. Наследственность и патология. М.: Меди
цина, 1978.
Бранский В.П. Социальная синергетика как постнеклассическая философия
истории. // Общественные науки и современность, 1999, №6.
Бриллюэн Л. Наука и теория информации. М.: Физматгиз, 1960.
Брудный А.А. Природа и культура: великое противостояние. // Обществен
ные науки и современность, 1996, №4.
Брушлинский А.В. Мышление как прогнозирование. М.: Наука, 1979.
Будыко М.И. Человек и биосфера. В кн.: Методологические аспекты иссле
дования биосферы. М.: Наука, 1975.
Будыко М.И. Эволюция биосферы. Л.: Гидромнтеоиздат, 1984.
Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. М.: Современник, 1984.
Буровский А.В. Человек из биосферы. Постнеклассическое знание versus
классическая экология. // Общественные науки и современность, 1999,
№3.
Буровский А.М. Идиллический палеолит? // Общественные науки и совре
менность, 1998, №1.
Буровский А.М. Экстремальные ситуации и мыслящее вещество. // Обще
ственные науки и современность, 2000, №5.
Бьерре Й. Затерянный мир Калахари. М.: Географгиз, 1963.
Вайнберг С. Первые три минуты. Современный взгляд на происхождение
Вселенной М.: Энергоиздат, 1981.
Васильев Л. С. Конфуцианская традиция и современный Дальний Восток. /
/ Общественные науки и современность, 1994, №6.
Вассоевич А.Л. Духовный мир народов классического Востока. Автореф. док.
дисс. М.: РИК, 1995.
Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. В кн.: Вебер М. Избран
ные произведения. М.: Прогресс, 1990.
Венгер Л.А. К проблеме формирования высших психических функций. В кн.:
Научное творчество Л.С. Выготского и современная психология. М.:
ИОПП АПН СССР, 1981.
Вересаев В.В. Лизар. В кн.: Повести и рассказы. М.: Правда, 1988.
Вернадский В.И. Живое вещество. М.: Наука, 1978.
Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М.:
Наука, 1987.
Вероятностное прогнозирование в деятельности человека. М.: Наука, 1977.
Вигасин А.А. Мудрецы Древнего Китая. В кн.: Древний мир глазами совре
менников и историков. Часть I. Древний Восток. М.: Интерпракс, 1994.
Власова Н.Н. К изучению некоторых психогенных потребностей у младших
школьников. В кн.: Проблемы формирования социогенных потребнос

225
 тей. Материалы I Всесоюзной конференции. Тбилиси: Инт психоло
гии, 1974.
Волков П.Н., Короленко Ц.П. О соотношении психического и физиологи
ческого в отражательной деятельности мозга животных. В кн.: Природа
сознания и закономерности его развития. Материалы симпозиума. Но
восибирск: Новосиб. гос. унив., 1966.
Воловикова М.И., Ребеко Т.А. Соотношение когнитивного и морального раз
вития. В кн.: Психология личности в социалистическом обществе. Лич
ность и ее жизненный путь. М.: Наука, 1990.
Волошин М.А. Путями Каина. В кн.: М. Волошин. «Средоточье всех путей».
М.: Московский рабочий, 1989.
Выготский Л.С. Развитие высших психических функций. М.: АПН РСФСР,
1960.
Гаев Г.И. Христианство и «языческая культура». // Атеистические чтения.
Вып. 16. 1986.
Гайденко П.П. Парадоксы свободы в учении Фихте. М.: Наука, 1990.
Ганжа А.Г. Роль окружающей среды в формировании разных типов циви
лизаций. В кн.: От истории природы к истории общества: прошлое в
настоящем и будущем. Материалы научной конференции. Часть I М.:
РФО, 2000.
Гарун В. А если серьезно? Ереван: Лурдж, 2000 (на арм. языке).
Гейтс Б. Дорога в будущее. М.: Channel trading ltd., 1996.
Генетическая инженерия: технологические возможности, социальные пер
спективы, этические проблемы. «Круглый стол» ученых. // Обществен
ные науки и современность, 1998, №5.
Гиндилис Л.М. Астросоциологический парадокс в системе SETI. В кн.: Аст
рономия и современная картина мира. М.: ИФРАН, 1996.
Голицын Г.А. Динамическая теория поведения. В кн.: Механизмы и прин
ципы целенаправленного поведения. М.: Наука, 1972.
Голицын Г.С., Гинзбург А.С. Атмосферные последствия ядерной катастрофы.
В кн.: Кибернетика, ноосфера и проблемы мира. М.: Наука, 1986.
Голубев В.С. Эволюция: от геохимических систем до ноосферы. М.: Наука,
1992.
Голубев В.С., Тарко А.М., Малиновский Ю.М., Савенко В.С. Вечные русские
вопросы в учебном пособии. // Общественные науки и современность,
1997, №5.
Голубев В.С., Шаповалова Н.С. Человек в биосфере. М.: ЛА «Варяг», 1995.
Горшков В.Г. Физические и биологические основы устойчивости жизни. М.:
ВИНИТИ, 1995.
Григорьев А.А. Экологические уроки прошлого и современности. Л.: Наука,
1991.
Гудожник Г.С., Елисеева В.С. Глобальные проблемы в истории человечества
М.: Знание, 1988.
Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л.: Гидрометеоиздат, 1990.
Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. М.: Прогресс,
1993.
Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.: Искусство, 1984.
Гусейнов А.А. Великие моралисты. М.: Республика, 1995.
Давиташвили Л.Ш. Причины вымирания организмов. М.: Наука, 1969.
Дайсон Дж. Будущее воли и будущее судьбы. // Природа, 1982, №8.
Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М.: Книга, 1991.
Данилов"Данильян В.И. Наука и гуманизм versus фантастика и техницизм. //
Общественные науки и современность, 1998, №4.
Девис П. Случайная Вселенная. М.: Мир, 1985.

226
Декарт Р. Рассуждение о методе, чтобы хорошо направлять свой разум и
отыскивать истину. В кн.: Декарт Р. Рассуждение о методе с приложе
ниями. М.: Изд.во АН СССР, 1953.
Дерягина М.А. Эволюционная антропология: биологические и культурные
аспекты. М.: Изд.  во УРАО, 1999.
Делокаров К.Х. Системная парадигма современной науки и синергетика. //
Общественные науки и современность, 2000, №6.
Дмитриев А.В. Конфликтология. М.: Гардарики, 2000.
Довгуша В.В., Тихонов М.Н. Нет войнам! // Жизнь и безопасность, 1996, №4.
Додонов Б.И. Эмоция как ценность. М.: Политиздат, 1978.
Дружинин В.В., Конторов Д.С. Основы военной системотехники. М.: МО
СССР, 1983.
Дункер К. Структура и динамика процессов решения задач. В кн.: Хрестома
тия по общей психологии. Психология мышления. М.: Издво МГУ, 1981.
Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней. М.:
«Восточная литература» РАН, 1994.
Дьячков П.Н. Углеродные нанотрубки. Материалы для компьютеров XXI
века. // Природа, 2000, №11.
Егорова А.В. Открытие Америки европейцами и его исторические послед
ствия. В кн.: Средневековая Европа глазами современников и истори
ков. Ч. IV. М.: Интерпракс, 1994.
Ефимов Н.Н. Нас ждет грозное столетие войн. // Мир за неделю, №10(27),
1825 марта 2000.
Жданов Ю.А. Материалистическая диалектика и проблема химической эво
люции. В кн.: Диалектика в науках о природе и человеке. Эволюция
материи и ее структурные уровни. М.: Наука, 1983.
Жданов Ю.А. Углерод и жизнь. Ростов / Дон: РГУ, 1968.
Жегалло В.И., Смирнов Ю.А. Экогенез Homo sapiens и проблемы SETI в ас
пекте эволюционной экологии. // Общественные науки и современ
ность, 2000, № 1.
Жегалло В.И., Смирнов Ю.А. Экогенез Homo sapiens и проблемы SETI. В кн.:
SETI: прошлое, настоящее и будущее цивилизаций. Тезисы докладов
научнометодической конференции. М.: АЦ ФИАН, 1999.
Заболоцкий Н.А. Лодейников. В кн.: Н. Заболоцкий. Столбцы и поэмы. Сти
хотворения. М.: Худ. литература, 1989.
Зельдович Я.Б., Новиков И.Д. Строение и эволюция Вселенной. М.: Наука,
1975
Зиновьев А.А. Глобальный человейник. М.: Центрполиграф, 2000.
Зубаков В.А. Параметры стратегии выживания. // Общественные науки и
современность, 2000, №5.
Зубаков В.А. Экогея – Дом Земля. Кратко о будущем. СПб.: М.А., 1999.
Ионов И.Н. Историческая глобалистика: предмет и метод. // Общественные
науки и современность, 2001, №4.
Ионов И.Н. Теория цивилизаций на рубеже XXI века. // Общественные на
уки и современность. 1999. №2.
История буржуазной социологии XIX – начала XX века. М.: Наука, 1979.
История древнего мира. Упадок древних обществ. М.: Наука,1989.
История первобытного общества. Общие вопросы. Проблемы антропосо
циогенеза. М.: Наука, 1983.
Кант И. Критика практического разума. В кн.: Кант И. Сочинения в 6 то
мах. Т. 4. Часть 1. М.: Мысль, 1965.
Кант И. О педагогике. В кн.: Кант И. Трактаты и письма. М.: Наука, 1980.
Капица С.П. Общая теория роста человеческого населения. Сколько людей
жило, живет и будет жить на Земле? М.: Наука, 1999.

227
Капица С.П. Модель роста населения Земли. // Успехи физических наук,
1995, т.26, №3.
Капица С.П., Курдюмов С.П., Малинецкий Г.Г. Синергетика и прогнозы бу
дущего. М.: Наука, 1997.
Каплан А.Б. Коллективный страх и реформация Лютера. В кн.: Человек: об
раз и сущность. Перцепция страха. Ежегодник – 2. М.: ИНИОН, 1991.
Карташев Н.С. О стратегии поиска внеземных цивилизаций. // Вопросы
философии, 1977, №12.
Каспэ А.В. Новый Свет. Опыт социального конструирования. (Иезуиты в
Парагвае). В кн.: Средневековая Европа глазами современников и ис
ториков. Ч. IV. М.: Интерпракс, 1994.
Кац А.И. Употребление и «изготовление орудий» приматами. В кн.: Биоло
гия и акклиматизация обезьян: материалы симпозиума. М.: Наука, 1973.
Качановский Ю.В. Проблема «теплового барьера». В кн.: Система «Обще
ство – Природа»: проблемы и перспективы. М.: ВНИИСИ, 1983.
Кейнс Дж.М. Экономические последствия Версальского мирного договора.
М.: Гос. изд., 1922.
Кеннеди П. Вступая в двадцать первый век. М.: Весь Мир, 1997.
Кларк Дж.Г.Д. Доисторическая Африка. М.: Наука, 1977.
Кликс Ф. Пробуждающееся мышление. История развития человеческого
интеллекта. Киев: Вища школа, 1985.
Ключевский В.О. Курс русской истории. В кн.: Сочинения в 8 томах. Т.4.
М.: Соцэкгиз, 1958.
Клягин Н.В. Диалектика ранней цивилизации. В кн.: Цивилизация и обществен"
ное развитие М.: ИФРАН, ФО СССР, 1987.
Клягин Н.В. Человек в истории. М.: ИФАН, 1999.
Компаниченко В.Н. Возникновение жизни в глубинах гидротермальных си
стем. Хабаровск: ПГО, 1996.
Кон И.С. Ребенок и общество. (Историкоэтнографическая перспектива) М.:
Наука, 1998.
Кондорсэ Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разу
ма. М.: Соцэкгиз, 1936.
Кондратьева А.С. Связь когнитивной компетенции с проявлениями внуша
емости и ригидности в социальной перцепции. // Вестник МГУ, серия
14, 1977, №2.
Конрад Н.И. О смысле истории. В кн.: Конрад Н.И. Избр. труды. История.
М.: Наука, 1974.
Коренев В.И. Буддизм и общество в странах Южной и ЮгоВосточной Азии.
М.: Наука, 1987.
Коротаев А.В. Некоторые экономические предпосылки классообразова
ния и политогенеза. В кн.: Архаическое общество: узловые проблемы
социологии развития. Сборник научных трудов I. М.: ИИ АН СССР,
1991.
Коротаев А.В. Тенденции социальной эволюции. // Общественные науки и
современность, 1999, №4.
Коротаев А.В. Факторы социальной эволюции. М.: ИВАН, 1997.
Коротаев А.В., Бондаренко Д.М. Политогенез, «гомологические ряды» и не
линейные модели социальной эволюции. // Общественные науки и со
временность, 1999, №5.
Коул М. Культурноисторическая психология. М.: КогитоЦентр, 1997.
Коул М., Скрибнер С. Культура и мышление. М.: Прогресс, 1977.
Красилов В.А. Нерешенные проблемы теории эволюции. Владивосток:
ДВНЦ АН СССР, 1986.
Ксанфомалити Л.В. Экзопланеты: планетные системы других звезд. В кн.:

228
 SETI: прошлое, настоящее и будущее цивилизаций. Тезисы докладов
научнометодической конференции. М.: АЦ ФИАН, 1999.
Кульпин Э.С. Бифуркация Восток – Запад. Введение в социоестественную
историю. М.: Московский лицей, 1996.
Кульпин Э.С. Путь России. М.: Московский лицей, 1995.
Кун Т. Структура научных революций. М.: Прогресс, 1977.
Кургинян С., Кудинова А., Репин В. Что есть устойчивое развитие? // Завтра,
1995, №16.
Кутырев В.А. Естественное и искусственное: борьба миров. Нижний Нов
город: Издво «Нижний Новгород», 1994.
Лалаянц И.Э. Шестой день творения. В кн.: Мироздание и человек. М.: По
литиздат, 1990.
Ласло Э. Век бифуркации. Постижение меняющегося мира. // Путь, 1995, №7.
Ласло Э. Основания трансдисциплинарной единой теории. В кн.: Синерге
тическая парадигма. Многообразие подходов и поисков. М.: Прогресс
– Традиция, 2000.
Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: ПрогрессАкадемия,
1992.
Леви"Брюль Л. Первобытное мышление. М.: Атеист, 1930.
Леви"Стросс К. Печальные тропики. М.: Мысль, 1984.
Лекторский В.А. Субъект. Объект. Познание. М.: Наука, 1980.
Лем С. Планета Земля. // Комсомольская правда, 1992, 11 июля.
Лермонтов М.Ю. Умирающий гладиатор. // Собр. Соч. в 4 т. Т.1. М.,1969.
Лесков Л.В. Возможна ли эволюция Homo sapiens? // Общественные науки
и современность, 1994, №6.
Лесков Л.В. Футуросинергетика западной цивилизации (задачи синергетичес
кого моделирования). // Общественные науки и современность, 1998, №3.
Лесков Л.В. Чего не делать? Футуросинергетика России. М.: «Н.П.», 1998.
Лефевр В.А. Космический субъект. М.: ИПАН, 1996.
Линдблад Я. Человек – ты, я и первозданный. М. Прогресс, 1991.
Лобок А.Н. Антропология мифа. Екатеринбург: БКИ, 1997.
Лоренц К. Агрессия (так называемое «зло»). М.: ПрогрессУниверс, 1994.
Лосев А.Ф. Эстетика Возрождения. М.: Мысль, 1978.
Лункевич В.В. От Гераклита до Дарвина. Том II. М.: Учпедгиз, 1960.
Лурия А.Р. Об историческом развитии познавательных процессов. Экспе
риментальнопсихологическое исследование. М.: Наука,1974.
Люри Д.И. Развитие ресурсопользования и экологические кризисы. // Из
вестия Российской академии наук. Серия «География», 1994, №1.
Люри Д.И. Развитие ресурсопользования и экологические кризисы. М.:
Дельта, 1997.
Макашова Н.А. Этика и экономическая теория. // Общественные науки и
современность, 1992, №3.
Максвелл Дж.Г. Теория теплоты в элементарной обработке Клерка Максу
элля. Киев: Вестник оптической физики, 1888.
Максимов Н. «Немного обезьяной» человек оставался два миллиона лет. //
Знание – Сила, 1996, №6.
Малинецкий Г.Г. Нелинейная динамика и «историческая механика». // Об
щественные науки и современность, 1997, №2.
Малинова Р., Малина Я. Прыжок в прошлое. Эксперимент раскрывает тай
ны древних эпох. М.: Мысль, 1988.
Мапельман В.М. Этические тупики русского космизма. // Общественные
науки и современность, 1996, №1.
Мельничук А.С. О всеобщем родстве языков мира. // Вопросы языкознания,
1991, №2.

229
Мельянцев В. А. Восток и Запад во втором тысячелетии: экономика, история
и современность. М.: Издво МГУ, 1996.
Мелюхин С.Т. Об особенностях развития в неорганической природе. В кн.:
Проблемы развития в природе и в обществе. (Сборник статей). М.Л.:
Издво АН СССР, 1958.
Мид М. Культура и мир детства. М.: Наука, 1988.
Михаленко Ю.П. Идея социального прогресса в философии XVII века и ее
теоретические источники. В кн.: Критика буржуазных интерпретаций
общественного развития. М.: ИФ АН СССР, 1984.
Могильнер М.Б. Российская радикальная интеллигенция перед лицом смер
ти. // Общественные науки и современность, 1994, №5.
Моисеев Н.Н. Природный фактор и кризисы цивилизации. // Обществен
ные науки и современность, 1992, №5.
Моисеев Н.Н. Современный антропогенез и цивилизационные разломы. М.:
МНЭПУ, 1994.
Моисеев Н.Н. Универсальный эволюционизм. (Позиция и следствия). //
Вопросы философии, 1991, №3.
Моисеев Н.Н., Александров В.В., Тарко А.М. Человек и биосфера. М.: Наука, 1985.
Моль А. Социодинамика культуры. М.: Прогресс, 1974.
Моравек Г. Универсальный робот. // Если. Журнал фантастики и футуроло
гии, 1992, №5.
Мэмфорд Л. Техника и природа человека. В кн.: Новая технократическая
волна на Западе. М.: Прогресс, 1986.
Назаретян А.П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры.
(Синергетика исторического прогресса) М.: Наследие, 1996.
Назаретян А.П. Интеллект во Вселенной: истоки, становление, перспекти
вы. Очерки междисциплинарной теории прогресса. М.: Недра, 1991.
Назаретян А.П. Истина как категория мифологического мышления. (Тези
сы к дискуссии). // Общественные науки и современность. 1995, №4.
Назаретян А.П. Кибернетика и интеграция наук. Об интегративных перс
пективах системнокибернетического стиля мышления. Ереван: Айас
тан, 1986а.
Назаретян А.П. О месте социальнопсихологических законов в системе за
конов материалистического обществоведения.//Психологический жур
нал, Т.2, 1981, №6.
Назаретян А.П. Политическая психология: предмет, концептуальные осно
вания, задачи. // Общественные науки и современность, 1998, №1.
Назаретян А.П. Постулат «субъективной рациональности» и опыт теорети
ческой реконструкции потребностноцелевой иерархии человека. В кн.:
Ученые записки Тартуского гос. ун.та. Вып. 714: Теория и модели зна
ний. Труды по искусственному интеллекту. Тарту: Изд.во ТГУ, 1985.
Назаретян А.П. Психология массового стихийного поведения (Конспект
курса). М.: РАГС, 1997.
Назаретян А.П. Синергетика, когнитивная психология и гипотеза техно
гуманитарного баланса. // Общественные науки и современность, 1999,
№4.
Назаретян А.П. Совесть в пространстве культурноисторического бытия. //
Общественные науки и современность, 1994, №5.
Назаретян А.П. Социальные стереотипы в информационносмысловой си
стеме личности. В кн.: Материалы всесоюзного симпозиума «Актуаль
ные проблемы социальной психологии». Часть I. Кострома: ИПАН –
КГПИ, 1986б.
Назаретян А.П., Лисица И.А. Критический гуманизм versus биоцентризм. //
Общественные науки и современность, 1997, №5.

230
Назаретян А.П., Новотный У. Русский космизм и современная прогности
ка. // Вестник Российской академии наук, 1998, том 68, №5.
Налимов В.В. Разбрасываю мысли. Пути и распутья. М.: Прогресс – Тради
ция, 2000.
Нахман Дж. Футуропшик. В кн.: Впереди XXI век: перспективы, прогнозы,
футурологи. Антология современной классической прогностики. 1952
– 1999. М.: Academia, 2000.
Нейман фон Дж. Теория самовоспроизводящихся автоматов. М.: Мир, 1971
Непримеров Н.Н. Мироздание. Казань: КГУ, 1992.
Новиков И.Д. Как взорвалась Вселенная. М.: Наука, 1988.
Обуховский К. Психология влечений человека. М.: Прогресс, 1972.
Оганесян С.Г. Влияние языка на мышление на первом этапе их возникнове
ния. В кн.: Методологические проблемы анализа языка. Ереван: Изд.
во ЕГУ, 1976.
Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование. М.: Алгоритм,
2000.
Панарин А.С. Реванш России. Российская стратегическая инициатива для
XXI века. М.: Логос, 1998.
Пантин В.И. Третий экологический кризис в России. // Общественные на
уки и современность, 2001, №2.
Пегов С.А., Пузаченко Ю.Г. Общество и природа на пороге XXI века. // Об
щественные науки и современность, 1994, №5.
Перепелица В.Ф. Принцип причинности, теория относительности и сверх
световые сигналы. В кн.: Философские проблемы гипотезы сверхсвето
вых скоростей. М.: Наука, 1986.
Першиц А.И., Семенов Ю.И., Шнирельман В.А. Война и мир в ранней исто
рии человечества. В двух томах. Том.1. М.: ИЭиА РАН, 1994.
Петренко В.Ф. Введение в экспериментальную психосемантику: исследо
вание форм репрезентации в обыденном сознании. М.: Изд.во МГУ,
1983.
Петренко В.Ф. Экспериментальная психосемантика: исследование индиви
дуального сознания. М.: Изд.во МГУ, 1982.
Петренко В.Ф., Митина О.В. Психосемантический анализ динамики обще
ственного сознания (на материале политического менталитета). Смо
ленск: Изд.во СГУ, 1997.
Петренко В.Ф. Психосемантика сознания М.: Издво МГУ, 1988.
Петтигрю Т.Ф. Расовые отношения в Соединенных Штатах Америки: со
циологическая перспектива. В кн.: Американская социология. Перспек
тивы. Проблемы. Методы. М.: Прогресс, 1972.
Письмо А. Тойнби. В кн.: Конрад Н.И. Избр. труды. История. М.: Наука,
1974.
Померанц Г.С. Опыт философии солидарности. // Вопросы философии,
1991, №3.
Поплавский Р.П. Термодинамика информационных процессов. М.: Наука,
1981.
Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. (Проблемы палеопсихоло
гии). М.: Мысль, 1974.
Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М.: Наука, 1979.
Пригожин И. От существующего к возникающему. Время и сложность в
физических науках. М.: Наука, 1985.
Проблемы клинической лимфологии и эндоэкологии. Первая Российская
конференция с международным участием. Доклады и тезисы докладов.
М. – Сочи: МЗРФ, 1997.
Проблемы истории докапиталистических обществ. М.: Наука, 1968.

231
Пушкин А.С. Пир во время чумы. В кн.: А. Пушкин. Полн. собр. соч. М.:
«Правда», 1954.
Рапопорт А. Мир – созревшая идея. Дармштадт: «Дармштадт Блеттер», 1993.
Редже Т. Этюды о Вселенной. М.: Мир, 1985.
Реймерс Н.Ф. Природопользование: словарьсправочник. М.: Мысль, 1990.
Розенталь И.Л. Проблемы начала и конца Метагалактики. М.: Знание, 1985.
Розин М.В. Как современная молодежь воспринимает историю. // Мир пси
хологии и психология в мире, 1995, №3.
Романовский Ю.М. Два класса процессов самоорганизации. Препринт. Пу
щино: НЦБИ АН СССР, 1982.
Ротенберг В.С., Аршавский В.В. Поисковая активность и адаптация. М.: На
ука, 1984.
Руденко А.П. Естественнонаучное описание прогрессивной химической эво
люции и биогенеза и редукционизм. Препринт. Пущино: НЦБИ АН
СССР, 1986.
Руденко А.П. Физикохимические основания химической эволюции. //
Журнал физической химии, 1983, Т. LVII, Вып.7.
Рулен М. Происхождение языка: ретроспектива и перспектива. // Вопросы
языкознания, 1991, №1.
Сагадеев А.В. Гуманизм в классической мусульманской мысли. // Обще
ственные науки и современность, 1994, №4.
Сайко Э.В. Древнейший город. Природа и генезис. Ближний Восток IV — II
тысячелетий до н.э. М.: Наука, 1996.
Самойлов Л.С. Этнография лагеря. // Советская этнография, 1990, №1.
Сапронов М.В. Концепции самоорганизации в обществознании. // Обще
ственные науки и современность, 2001, №1.
Северцов А.Н. Эволюция и психика. В кн.: Северцов А.Н. Собр. соч. Т. III.
М.–Л.: Изд.во АН СССР, 1945.
Седов Е.А. Информационноэнтропийные свойства социальных систем. //
Общественные науки и современность, 1993, №5.
Седов Е.А. Информационные критерии упорядоченности и сложности орга
низации. В кн.: Системная концепция информационных процессов. М.:
ВНИИСИ, 1988.
Семенов С.А. Очерк развития материальной культуры и хозяйства палеоли
та. В кн.: У истоков человечества. (Основные проблемы антропогенеза).
М.: Издво МГУ, 1964.
Семенов С.И. Идеи гуманизма в ибероамериканской культуре. // Обществен
ные науки и современность, 1995, №4.
Семушкин А.В. Эмпедокл. М.: Мысль, 1985.
Симонов П.В. Высшая нервная деятельность человека. Мотивационноэмо
циональные аспекты. М.: Наука, 1975.
Сови А. Общая теория населения. М.: Прогресс, 1977.
Соловьев С.М. История России с древних времен. Кн. V. М.: Изд. Соцэк.
лит., 1963.
Солсо Р.Л. Когнитивная психология. М.: Травола, 1996.
Сорокин П.А. Обзор теорий и основных проблем прогресса // Новые идеи в со
циологии Сб. №3: Что такое прогресс? СПб.: Изд.во «Образование», 1913.
Сорокин П.А. Социологический прогресс и принцип счастья. В кн.: П. Со
рокин. Человек. Цивилизация. Общество. М.: Политиздат, 1992.
Сорокин П.А. Долгий путь. Автобиографический роман. Сыктывкар: Шы
пас, 1991.
Спекторский Е. Проблема социальной физики в XVII столетии. Т.I: Новое
мировоззрение и новая теория науки. Варшава: Типография Варшав.
учеб. округа, 1910.

232
Спитцер Л. Пространство между звездами. М.: Мир, 1986.
Средневековая Европа глазами современников и историков. Ч. IV М.: Ин
терпракс, 1994.
Степин В.С. Саморазвивающиеся системы и перспективы техногенной ци
вилизации. В кн.: Синергетическая парадигма. Многообразие поисков
и подходов. М.: ПрогрессТрадиция, 2000.
Степин В.С. Становление норм и идеалов постнеклассической науки. В кн.:
Проблемы методологии постнеклассической науки. М.:.ИФРАН, 1992.
Столярова Т.Ф. Концепция СЕИ в применении к проблеме взаимоотноше
ния социального и биологического в человеке. В кн.: Социоестествен
ная история. Вып. VI. Генезис кризисов природы и общества в России.
М.: Московский лицей, 1995.
Сухомлинова В.В. Системы «общество» и «природа»: разнообразие, устой
чивость, развитие. // Общественные науки и современность, 1994, №4.
Сухотин А.К. Наука и информация. М.: Наука, 1971.
Тарко А.М., Кузнецова М.В., Новохацкий В.Н. Математическое моделирова
ние социальной динамики. В кн.: Социальноисторический прогресс:
мифы и реалии. М.: Папирус Про, 1999.
Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М.: Наука, 1997.
Тимирязев К.А. Исторический метод в биологии. Десять общедоступных чте
ний. В кн.: Избр. Соч. в 4х томах, т.Ш. М.: Сельхозгиз, 1949.
Тойнби А. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.
Толстой Л.Н. Воскресение. М.:”Терра” – “Terra”, 1993.
Тоффлер А. Футурошок. СПб.: Лань, 1997.
Троицкий В.С. Физические константы и эволюция Вселенной. Препринт.
Горький: НИРФИ, 1985.
Тэйлор Э. Первобытная культура. М.: Соцэкгиз, 1939.
Уайт Э., Браун Д. Первые люди. М.: Прогресс, 1978.
Универсальная история: междисциплинарные подходы. Сборник статей.
Сыктывкар: АГРК, УГТУ, СГУ, 2001.
Урланис Б.Ц. История военных потерь: Войны и народонаселение Европы.
СПб.: АОЗТ «Полигон», 1994.
Урсул А.Д. Перспективы экоразвития. М.: Наука, 1990.
Успенский В.А. Теорема Геделя о неполноте. М., 1982.
Файвишевский В.А. Биологически обусловленные бессознательные мотива
ции в структуре личности. В кн.: Бессознательное. Природа, функции,
методы исследования. Т. IV. Тбилиси: Мецниереба, 1980.
Файвишевский В.А. О существовании неосознаваемых негативных мотиваций
и их проявлении в поведении человека. В кн.: Бессознательное. Приро
да, функции, методы исследования. Т.III. Тбилиси: Мецниереба, 1978.
Федоренко Н.П., Реймерс Н.Ф. Стратегия экоразвития. В кн.: Взаимодействие
общества и природы как глобальная проблема современности: тезисы
теоретической конференции. М. – Обнинск: ВНИИСИ, 1981.
Федорович И.В. Концепции современного естествознания с позиций Уни
версальной истории. Методологич. указания и планы семинарских за
нятий. Сыктывкар: Изд.во СГУ, 2000.
Фейербах Л. Сущность христианства. В кн.: Л. Фейербах. Избр. филос. про
изв. Т. II. М.: Политиздат, 1955.
Фейнман Р. Характер физических законов. М.: Наука, 1987.
Философия отношений с природой: споры вокруг глубинной экологии. М.:
ИНИОН, 1997.
Фирсов Л.А. Поведение антропоидов в природных условиях. Л.: Наука, 1977.
Флиер Я.А. Рождение жилища: пространственное самоопределение перво
бытного человека. // Общественные науки и современность, 1992, №5.

233
Фомичев А.Н. Термодинамический аспект развития экологических систем.
В кн.: Системные аспекты концепции развития: Сб. трудов. Вып.4. М.:
ВНИИСИ, 1985.
Форд К. Мир элементарных частиц. М.: Мир, 1965.
Франселла Ф., Баннистер Д. Новый метод исследования личности. М.: Про
гресс, 1987.
Фрейд З. Тотем и табу. М.: Олимп, 1998.
Фридман Л.А. Процесс глобализации и его воздействие на развитые и разви
вающиеся страны. М.: И. Ц. ИСАА при МГУ, 1999.
Фромм Э. Анализ некоторых типов религиозных переживаний. В кн.: Э.
Фромм. Иметь или быть? М.: Прогресс, 1990.
Фрэзер Дж. Золотая ветвь. М.: Политиздат, 1983.
Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии, 1990, №3.
Фурс В.Н. Глобализация жизненного мира в свете глобальной теории. //
Общественные науки и современность, 2000, №6.
Хазен А.М. Разум природы и разум человека. Кн. 3. М.: Б./и., 2000.
Хайек Ф.А. Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М.: Новости,
1992.
Хакен Г. Синергетика. М.: Мир, 1980.
Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. Политические ис
следования, 1994, №1.
Хейзинга Й. Осень Средневековья. Исследование форм жизненного уклада
и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах. М.:
Наука, 1988.
Хокинг С. Наука в следующем тысячелетии. // Наука и религия, 1998, №12.
Хокинг С. От большого взрыва до черных дыр. Краткая история времени.
М.: Мир, 1990.
Хрестоматия по истории Древнего Востока. В 2х частях. М.: Высшая шко
ла, 1980.
Цивилизации на Земле и в космосе. // Общественные науки и современность,
2000, №1.
Чайлд В.Г. Археологические документы по предыстории науки. // Вестник
истории материальной культуры, 1957, №1.
Чайлд Г.Д. Прогресс и археология. М.: Гос. изд.во иностр. лит., 1949.
Человек и война. «Круглый стол» ученых. // Общественные науки и совре
менность, 1997, №4.
Черных Е.Н. Энергия древних культур. В кн.: Малинова Р., Малина Я. Пры
жок в прошлое. Эксперимент раскрывает тайны древних эпох. М.:
Мысль, 1988.
Чижевский А.Л. Физические факторы исторического процесса. Калуга: 1я
Гостиполитография, 1924 (Переиздание – 1991).
Чудинов Э.М. Природа научной истины. М.: Политиздат, 1977.
Шафаревич И. Две дороги – к одному обрыву. // Новый мир, 1989, №7.
Шахназаров Г.Х. Откровения и заблуждения теории цивилизаций. М.: Совр.
гуман. унив., 2000.
Шахнович М.И. Первобытная мифология и философия. Предыстория фи
лософии. Л.: Наука, 1871.
Шевкаленко В.Л. Диалектика геологического развития Земли. Хабаровск:
ДНАН, 1992.
Шевкаленко В.Л. Разум как геологическое явление. Хабаровск: ПГО, 1996.
Шемякина О.Д. Эмоциональные преграды во взаимодействии культурных
общностей. // Общественные науки и современность, 1994, №4.
Шкловский И.С. Вселенная. Жизнь, Разум. М.: Наука, 1977.
Шкуратов В.А. Историческая психология. Ростов/Дон: «Город N», 1994.

234
Шмелев А.Г. Введение в экспериментальную психосемантику: теоретико
методологические основания и психодиагностические возможности. М.:
Изд.во МГУ, 1983.
Шноль Э.С. Физикохимические факторы биологической эволюции. М.:
Наука, 1979.
Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. Т.1. Геш
тальт и действительность. М.: Мыль,1993.
Шредингер Э. Что такое жизнь с точки зрения физика? М.: Атомиздат, 1972.
Энгельгардт М.А. Вечный мир и разоружение. СПб.: Ф.Павленков, 1899а.
Энгельгардт М.А. Прогресс как эволюция жестокости. СПб.: Ф. Павленков,
1899б.
Энгельс Ф. Диалектика природы. В кн.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2е изд.,
т. 21. М.: Изд.во политич. лит., 1956.
Энгельс Ф. Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии. В кн.:
Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2е изд., т.21. М.: Изд.во политич. лит., 1956.
Эшби У.Р. Введение в кибернетику. М.: Изд.во иностр. лит., 1959.
Юревич В.А. Время в представлении древнего человека. В кн.: Развитие ци
вилизации и Новый Свет: Первые Кнорозовские чтения. Мат.лы науч.
конференции. М.: РГГУ, 1999.
Яковенко И.Г. Цивилизация и варварство в истории России. Статья 4. Го
сударственная власть и «блатной мир». // Общественные науки и совре
менность, 1994, №4.
Яковец Ю.В. История цивилизаций. М.: Владос, 1997.
Яновский Р.Г. Глобальные изменения и социальная безопасность. М.:
Academia, 1999.
Ярхо В.Н. Была ли у древних греков совесть? (К изображению человека в
античной трагедии). В кн.: Античность и современность. М.: Наука, 1972.
Ясперс К. Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991.
Benci V., Galleni L., Santini F. On the existence of stable isolated ecosystems outside
the Earth. In: Astronomical and biochemical origins and the search of life in
the Universe. Bologna, Italy: Editorica compositori, 1997.
Bettelheim B. The informed heart. NY: Free press, 1960.
Biery J., Cognitive complexitysimplicity and productive behavior. // Journal of
abnormal and social psychology, 1955, vol. 51.
Blainey G. Triumph of the nomads. A history of ancient Australia. Melbourne –
Sidney: Macmillan co. of Australia, 1975.
Chick G. Cultural complexity: The concept and its measurements. // Crosscultural
research, 1997, V. 31, #4.
Christian D. The case for “Big History”. // Journal of World History, 1991, Vol. 2, #2.
Clastres P. El arco у el cesto. // Alcor, 44 – 45. Mayo – agosto. Asuncion, 1967.
Coats J. The highly probable future. // The Futurist, 1994. July – Aug.
Cornish E. Cyber future. // The Futurist, 1996. Jan. – Feb.
Crawford M., March D. The driving force: food in evolution and the future. London:
Mandarin, 1989.
Davis J. Toward a theory of revolution. In: Studies in social movements. A social
psychological perspective. NY: Free press, 1969.
Dayton L. Pacific islanders were world’s first farmers. // New scientist, 1992, 12,
December.
Diamond J. Guns, germs, and steel. The fates of human societies. NY., London:
W.W. Norton & Company, 1999.
Diamond J. The evolution of human inventiveness. In: What is life? The next fifty
years. Speculations on the future of biology. Cambridge Univ. Press, 1997.
Edelstein L. The idea of progress in classical antiquity. Baltimore: Johns Hopkins
press, 1967.

235
Ember C.A., Ember M. Cultural anthropology. New Jersey: Plentice hall, 1999.
Goudsblom J. The impact of the domestication of fire upon the balance of power
between human groups and other animals. // Focaal, #13, 1990.
Hays D.G. Evolution of technology through four cognitive ranks. (Discbook) White
Plains, NY.: Connected education Inc., 1993.
Hays D.G. Relativism and Progress. // Journal of Social and Evolutionary Systems,
1995, #18(1).
Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.Y.:
Simon and Schuster, 1997.
Jantsch E. The selforganizing Universe. Scientific and human implications of the
emerging paradigm of evolution. N.Y.: Pergamon press, 1980.
Jones E.L. Recurrent transitions to intensive growth. In: Gouldsblom J., Jones E.,
Mennell S. Human history and social process. Exeter: Univ. of Exeter press, 1989.
Joy B. Why the future doesn’t need us. // Wired, 2000, April.
Kellog V. Evolution. // Encyclopedia Americana. In XXX Volumes. Vol. X. N.Y –
Chicago: Edition A.C., 1944.
Kelly G.A. The psychology of personal constructs. N.Y: Norton, 1955.
Kelso J.A.S., Haken H. New laws to be expected in the organism: synergetic of
brain and behaviour. In: What is life? The next fifty years. Speculations on the
future of biology. Cambridge Univ. press, 1997.
Kohleberg L. The psychology of moral development. N.Y.: Harper & Row, 1981.
Kosko B. Heaven in a chip. // Free inquiry, Fall 1994, Vol. 14, #4.
Kris E., Leites N. Trends in twentieth century propaganda. In: Public opinion and
communication. Glencoe, Ill.: Free press, 1953.
Kurian G.T. The new book of world rankings. N.Y.: Facts on file, 1984.
Leger D., Hervieu B. Le retour a la nature: “Au fond de la foret… l’Etat”. P.: Seuil,
1979.
Lin Yufu J. The Needham puzzle: why the industrial revolution did not originate in
China. // Economic development and cultural change. 1995. Vol. 43, #2.
Lobsack Th. Versuch und irritum. Der Mensch: Fehlshlag der natur. Munchen:
Deut Trans, 1974.
Malinowski B. Zycie seksualne dzikich w polnocnozachodnej Melanezji. Warzawa:
Ksiazka i wiedza, 1957.
Marcus S., Catina A. The role of personal constructs in empathetic understanding.
// Revue Romain des sociales. Serie de psychology, 1976, #2.
McEvedy C., Jones R. Atlas of world population history. London: Allen lane, 1978.
Moravec H. Robot: Mere machine to transcendent mind. Oxford: Oxford Univ.
press, 2000.
More M. On becoming posthuman. // Free inquiry, Fall 1994, vol.14, #4.
Murphy M.P., O’Neill L.A.J. What is life? The next fifty years. An introduction. In:
What is life? The next fifty years. Speculations on the future of biology.
Cambridge: Cambridge Univ. press, 1997.
Mussen P., Conger J., Kagen J.and Geiwitz J. Psychological development: A life
span approach. N.Y: Harper & Row, 1979.
Myers N. Mass extinction: What can the past tell us about the present and the future.
// Palaeogeography, palaeoclimathology, palaeoecology, 1990. V. 82.
Naroll R. The moral order: An introduction to the human situation. Beverly Hills,
C.A.: Sage publications, 1983.
Nazaretyan A. Civilization’s precarious path. // The Moscow times. International
weekly edition, 1994, Vol.1, #31.
Negroponte N. Being digital. N.Y: Vintage, 1995.
Osborn H.F. Evolution and religion in education. NY, L: C. Scribner’s sons, 1929.
Padmanabhan T. After the first three minutes. The story of our Universe.
Cambridge: Cambridge Univ. press, 1997.

236
Pilbeam D. The evolution of man. London: Thames & Hudson, 1970.
Puledda S. On being human. Interpretations of humanism from the Renaissance to
the present. San Diego: Latitude Press, 1997.
Rummel R.J. Lethal politics. Soviet genocide and mass murder since 1917. New
Brunswick (NJ) — London: Transaction publishers, 1990.
Sanderson S.K. Evolutionary materialism: A theoretical strategy for the study of
social evolution. // Sociological perspectives, 1994. Vol.37, #1.
Sanderson S.K. Social evolutionism: A critical history. Oxford: Basil Blackwell,
1990.
Schlesinger A. Has democracy a future? // Foreign affairs, 1997, Sept./Oct., vol.
76, #5
Schrauger S, Alltrocchi J., The personality of perceiver as factor in person perception.
// Psychology bulletin, 1964, vol. 62.
Snooks G.D. The dynamic society. Exploring the sources of global change. London
and N.Y: Routledge, 1996.
Spier F. The structure of Big History. From the Big Bang until today. Amsterdam:
Amsterdam Univ. press, 1996.
Stunkel K.R. Technology and values in traditional China and West. // Comparative
civilizations review, 1990, #23.
Thirring W. Do the laws of nature evolve? In: What is life? The next fifty years.
Speculations on the future of biology. Cambridge: Cambridge Univ. press, 1997.
Toffler Al. The third wave. N.Y.: William Morrow and co., 1980.
Vartanian S.R., Arslanov Kh.A., Tertychnaia T.V., Chernov S.B. Radiocarbon dating
evidence for mammoths on Vrangel Island, Arctic Ocean, until 2000 BC. //
Radiocarbon, 1995, vol. 37, #1.
White C.M. Cognitive complexity and cognition of social structure. // Social
behavior and personality, 1977, vol. 5.
Wilson E.O. On human nature. Cambridge (Mass.); London: Harvard Univ. press,
1978.
Wright Q. Study of war. Vol. 1. Chicago: Univ. of Chicago press, 1942.
Zimmerli W. Who is to blame for data pollution? On individual moral responsibility
with technology. In: Philosophy and technology II. Information technology
and computers in theory and practice. Dortrecht etc.: D. Reidel, 1986.

237
 Akop P. Nazaretyan
Civilization Crises within the Context of Universal History.
Self-Organization, Psychology and Futurology

Contents
Introduction. From the Future to the Past. Reflection on the
Method

Essay I. In the Mirror of Two Centuries. Preliminary Evaluations

and Scripts
1.1 The twentieth century, severe and merciful
1.2 The twenty first century crossroad

Essay II. The Vectors of Historical Evolution

2.1 Time archetypes in traditional culture
2.2 The idea of evolution in 20th century sociology and
anthropology
2.3 Three social evolution vectors: empirical generalizations
2.4 The fourth evolution vector: intellectual capacity and
cognitive complexity
2.5 The fifth evolution vector: the technohumanitarian balance
hypothesis
2.6 Disparities in the development of social intelligence,
anthropogenic crises and cultural revolutions
2.7 Homo prae"crisimos: The PreCrisis psychological syndrome
2.8 The common denominator: sustainable nonequilibrium,
“alienation from nature” and “provocation of instabilities”. A
synergetic model of culture

Essay III. History of Humankind as a Phase of Universal Evolution

3.1 Vectors and crises in “prehuman” history
3.1.1 Hominidae, the restless family
3.1.2 Collisions of sustainable nonequilibrium in the
biosphere
3.2.3 The “intelligenceswelling” Universe
3.2 Intelligence within the world interaction system

238
 3.2.1 What are the “Laws of Nature”, and can human beings
interfere with them?
3.2.2 The technology of miracle and the miracle of
technology. Intelligence as the Maxwell’s demon
3.3 On evolution mechanisms, driving forces and regularities. A
new generalization of the synergetic model

Essay IV. Back into the future

4.1 The twenty first century, mysterious and dramatic
4.2 Perspectives of intelligence: naturalistic and postclassic
future science
4.3 And still, is it a spiral or a vicious circle? (A humorous
capriccio on the theme of Empedocles)

Akop P. Nazaretyan
Civilization Crises within the Context of Universal History.
Self-Organization, Psychology, and Futurology
Annotation
This is not for the first time in social history that demographic,
ecological, political and military crises provoked by unbalanced
human activities have emerged. Other crises, including global ones,
have occurred at various stages of history.
What have those crises had in common? Why do they periodically
repeat, and what have been their role in the development of society
and nature? Are there general mechanisms of anthropogenic crisis
aggravation, and what psychological symptoms forecast them?
Finally, what are the chances of planetary civilization to overcome
the approaching system crisis, and what would be the cost and long
term consequences of doing so?
The author, full professor of psychology and philosophy
(Moscow State University, Moscow State Linguistic University)
investigates these issues making use of historical psychology,
cultural and comparative anthropology, evolutionary biology and
cosmology, and models of selforganization.
The book is intended for researchers of different professions,
university teachers, postgraduate and undergraduate students. It
may prove useful for crossdisciplinary Big History and similar
courses for humanities, natural science and technology
departments.

239
 Научное издание

Назаретян Акоп Погосович

Цивлизационные кризисы
в контексте Универсальной истории

Художник П.П. Ефремов

Компьютерная верстка Ю.В. Балабанов

Лицензия ИД №01018 от 21 февраля 2000 г.

Издательство «ПЕР СЭ»
129366, Москва, ул.Ярославская, 13, к.120
тел/факс: (095) 2163031
email: регsе@рsychol.ras.ru

Налоговая льгота — общероссийский классификатор

продукции ОК005093, том 2; 953000 — книги, брошюры

Подписано в печать 4.06.2001 Формат 60x90/16

Печать офсетная. Гарнитура Таймс. Бумага офсетная
Усл.печ.л. 15,0 Тираж 3000 экз. Заказ №