Иэн Маккей, Гари Елкин, Дэйв Нил, Эд Бораас

Раздел B.
Почему анархисты против
существующей системы?

Сообщество «Перевод анархистов. An Anarchist FAQ»

Авторское право ©1995-2021 The Anarchist FAQ
Редакторский коллектив: Иэн Маккей Гари Елкин, Дэйв
Нил, Эд Бораас
Разрешение на копирование, распространение и/или
изменение настоящего документа предоставляется в
соответствии с условиями лицензии GNU Free
Documentation License версии 1.1 или любой более поздней
версии, опубликованной Фондом свободного программного
обеспечения, и/или условиями общей публичной лицензии
GNU версии 2.0 или любой более поздней версии,
опубликованной Фондом свободного программного
обеспечения.

Автор: Редакторский коллектив The Anarchist FAQ

Перевод: Рыбочкин А., Осенний Дождь.
С переводом помогали: Симонова Е., Чибисов Е.
Редактура: Комарова А., Рыбочкин А.
Электронную версию подготовил Рыбочкин А.
Отдельная благодарность сообществам «Анархизм и
фанфики», «Пристанище анархиста», «Либертарное
Социалистическое Движение», «Журнал Анархиста»,
«Мемы Про Анархистов», «Анархо-анекдоты», журналу
«Эгалите», а также всем читателям и подписчикам
сообщества «Переводы анархистов», участвующих в
продвижении наших переводов.

2
 Оглавление
B.1. Почему анархисты против власти и иерархии? ....................... 9
B.1.1 К чему приводят авторитарные общественные отношения? ........ 16
B.1.2. Иерархичен ли капитализм? ........................................................... 27
B.1.3 Какую иерархию ценностей создает капитализм? ......................... 33
B.1.4 Почему существуют расизм, сексизм и гомофобия? ...................... 36
B.1.5 Как создается социально-психологическая основа для
авторитарной цивилизации?.....................................................................46
B.1.6 Может ли иерархия быть ликвидирована? ..................................... 54
B.2 Почему анархисты выступают против государства? .......... 63
B.2.1 Каковы основные функции государства? ........................................ 73
B.2.2 Выполняет ли государство вспомогательные функции?............... 79
B.2.3 Как правящий класс сохраняет контроль над государством? ....... 87
B.2.4 Как государственная централизация влияет на свободу? .............98
B.2.5 Кому выгодна централизация? ...................................................... 105
B.2.6 Может ли государство быть независимой силой в обществе? .... 114
B.3 Почему анархисты против частной собственности? ........... 119
B.3.1 В чем разница между частной собственностью и владением? .... 125
B.3.2 Какие виды собственности защищает государство? .................... 130
B.3.3 Почему собственность носит эксплуататорский характер? ........ 145
B.3.4 Можно ли оправдать частную собственность? ............................. 149
B.3.5 Отличается ли государственная собственность от частной? ....... 157
B.4 Как капитализм влияет на свободу? ......................................... 160
B.4.1 Основан ли капитализм на свободе? ............................................. 165
B.4.2 Основан ли капитализм на самособственничестве? ..................... 171
B.4.3 Но никто не заставляет вас работать на него! .............................. 181
B.4.4 А как же периоды высокого спроса на труд? ................................ 189
B.4.5 Но я хочу, чтобы меня «оставили в покое»! ................................. 193

3
B.5 Является ли капитализм расширяющим возможности
и основанным на действиях человека? .......................................... 198
B.6 Но разве решения, принимаемые отдельными
людьми за собственные деньги, не будут лучшими? .................204
B.7 Какие классы существуют в современном обществе? ........ 207
B.7.1 Но существуют ли классы на самом деле? ..................................... 211
B.7.2 Компенсирует ли социальная мобильность классовое
неравенство? ............................................................................................. 218
B.7.3 Почему отрицается существование классов? ............................... 224
B.7.4 Что анархисты подразумевают под «классовым
сознанием»?.............................................................................................. 227

4
 Эта часть FAQ представляет собой анализ основных
общественных отношений в современном обществе и структур,
которые их создают, в основном в тех аспектах, которые анархисты
хотят изменить.
Анархизм, в сущности, – это бунт против капитализма. Как
политическая теория он возник в то же время, что и капитализм, и
противостоял ему. Как общественное движение он увеличивал свою
силу и влияние, в то время как капитализм подчинял себе все
больше сфер общества. Анархизм не просто противостоит
государству, как заявляют некоторые так называемые эксперты, он
всегда выступал против любых форм власти и угнетения, в
особенности против капитализма и такой его формы, как частная
собственность. Не случайно Прудон — первый, кто объявил себя
анархистом, заговорил об этом в книге, озаглавленной «Что такое
собственность?» (и дал ответ: «Это кража!»). Развиваясь от
Прудона, анархизм выступал всегда и против государства, и против
капитализма (с этим соглашались даже такие разные мыслители,
как Бенджамин Такер и Петр Кропоткин). Не нужно говорить, что
после Прудона анархистская критика власти распространилась не
только на два этих социальных зла. Другие формы социальной
иерархии, такие как сексизм, расизм и гомофобия также
забраковываются, поскольку они ограничивают свободу и
равенство. Поэтому эта часть FAQ суммирует ключевые положения
о том, почему анархисты признают негодной систему, в которой мы
живем.
Это, конечно, не означает, что анархистские идеи не
существовали в обществе до расцвета капитализма. Вовсе нет.
Мыслители, чьи идеи можно назвать анархическими, жили за
тысячи лет до нас, и их можно найти в различных местах среди
различных культур. На самом деле, не будет преувеличением
сказать, что анархизм родился в тот момент, когда возникли
государство и частная собственность. Однако, как заметил
Кропоткин «анархисты и государственники существовали во все
времена истории», а в наше время «анархизм родился из того же
протеста, критического и революционного, из которого родился
вообще весь социализм». Однако, в отличие от других социалистов,
анархисты не остановились на «отрицания капитала и
общественного строя, основанного на порабощении труда
капиталом», а пошли дальше, «восстали против того, что
составляет, по нашему мнению, истинную силу капитала,
государства и его главных оплотов: централизации власти,

5
закона (составленного всегда меньшинством и в пользу
меньшинства) и суда, созданных главным образом ради защиты
власти и капитала». Поэтому анархизм выступает «не только
против капитала, но также против его оплотов: государства,
централизации и установленных государством законов и суда».
[Evolution and Environment, стр. 16 и стр. 19]
Другими словами, анархизм в том виде, в каком он существует
сегодня, как общественное движение с долгой историей борьбы, с
политической теорией и комплексом идей, является продуктом
трансформации общества, которая сопровождалась созданием
современных (национальных) государств и накоплением капитала и
(что более важно) сопротивлением и противостоянием этим новым
социальным отношениям и институтам. По существу, анализ и
критика, представленные в этой части FAQ сосредоточатся на
современном капиталистическом обществе.
Анархисты понимают, что сила правительств и других форм
иерархии зависит от согласия управляемых. Дело здесь не только в
страхе, «так как они [угнетённые] поддерживают те же
ценности, что и их начальники. Властвующие и подвластные
одинаково верят в законы власти, иерархии и могущества». [Colin
Ward, Anarchy in Action, стр. 15] Помня об этом, мы представляем
в этой части FAQ наши аргументы, направленные против этого
«консенсуса», чтобы доказать, почему мы являемся анархистами и
почему социальные отношения, основанные на власти, нас не
заинтересовывают.
Не стоит и говорить, что задача непростая. Ни один
господствующий класс не может выжить, если основания,
поддерживающие его, не получат широкой поддержки среди
подчиненных. Это достигается различными средствами –
пропагандой, так называемой системой образования, традициями,
СМИ, общепринятым мнением. Таким образом, доминирующие в
обществе идеи – это идеи доминирующей элиты. Это значит, что
любое общественное движение должно бороться с этими идеями,
прежде чем пытаться покончить с ними:

«Часто люди даже не осознают, что система подавления и

господства вообще существует. Им приходится бороться за свои
права внутри систем, в которых они живут, ещё до того, как они
поймут что в принципе есть какое-то подавление. Давайте
посмотрим на борьбу женщин. Первое, что они стали делать –
это так называемые "усилия по распространению осознания".

6
Они старались, чтобы женщины поняли, что их угнетённое
положение не является нормальным и естественным состоянием
мира. Моя бабушка не смогла бы присоединиться к движению за
права женщин, потому что она, в каком-то смысле, не
чувствовала угнетения. Такая была жизнь, это было так же
привычно, как то, что солнце встаёт по утрам. Ничего нельзя
сделать, пока люди не осознали, что угнетение не подобно восходу
солнца, что от него можно избавиться, что не обязательно
повиноваться приказам, что не нужно терпеть избиения, пока
люди не поняли, что во всём этом есть что-то неправильное. И
один из путей для прихода к этому – пытаться протолкнуть
реформы внутри существующих систем угнетения. А потом,
рано или поздно, вы придёте к тому, что нужно менять саму
систему». [Noam Chomsky, Anarchism Interview]

Это значит, как подчёркивал Малатеста, что анархисты «в

первую очередь должны убеждать людей». Это значит, что
мы «должны осведомлять людей о тех бедах, какими они
страдают, и о возможностях их уничтожить ... Тем, кому
холодно и голодно, мы покажем как легко можно будет
обеспечить им материальные нужды. Тем, кого угнетают и
презирают, мы покажем как можно счастливо жить в мире
свободных и равных людей ... И когда мы пробудим чувство
мятежа в разумах людей против предотвратимого и
несправедливого зла, от которого мы страдаем в нынешнем
обществе, и поможем им понять, как оно возникает и как человек
может избавиться от него», тогда мы сможем объединить и
изменить их к лучшему. [Errico Malatesta: His Life and Ideas, С.
185-6]
Теперь мы должны объяснить, почему мы бросаем вызов
системе. Из нижесказанного становится ясно, почему анархистов не
устраивает весьма ограниченная свобода в современном обществе и
почему они хотят создать действительно свободное общество. С
точки зрения Ноама Хомского, анархистская критика современного
общества означает:

«Найти и определить устройство власти, иерархии и

подчинения в каждой стороне жизни и бросать ему вызов; покуда
им нельзя найти оправдания, они беззаконны и должны быть
разрушены, чтобы увеличить простор человеческой свободы. Что
включает в себя политические силы, собственность и управление,

7
отношения между мужчинами и женщинами, родителями и
детьми, наш контроль над судьбой будущих поколений (основное
нравственное требование экологического движения ...), и многое
другое. Естественно это значит противостоять громадным
институтам принуждения и управления: государству,
бессчётным частным тираниям, что управляют большей
частью внутренней и международной экономики [т.е.
капиталистическим корпорациям и компаниям], и так далее. Но
не только им». [Marxism, Anarchism, and Alternative Futures,
стр. 775]

Эта задача облегчается тем, что «господствующий

класс» не «преуспел в превращении всех подчинённых в покорные и
бессознательные орудия своих интересов». Это значит, что там, где
есть угнетение и эксплуатация, там есть сопротивление – и надежда.
Даже когда люди, угнетённые иерархическими общественными
отношениями, мирятся с ними, эти институты не могут уничтожить
искру свободы полностью. Несомненно, они помогают создать
бунтарский дух своими же действиями, и тогда люди говорят
«довольно» и сражаются за свои права. Таким образом
иерархические общества «состоят из врожденных противоречий,
которые и приведут их к смерти» и из которых
вырастает «возможность развития». [Malatesta, там же, С. 186-7]
Анархисты, следовательно, сочетают критику существующего
общества с активной деятельностью в непрерывной борьбе, которая
идет в каждом иерархическом обществе. Как мы обсудим в разделе
J, мы убеждаем людей участвовать в прямом действии для
борьбы с угнетением. Такая борьба меняет участвующих в ней,
ломая общественно-бытовые условия, которые поддерживают
иерархическое общество, и даёт людям знание о других
возможностях, о том, что другие миры возможны, и что мы не
обязаны жить как сейчас. Итак, борьба – это жизненная школа
анархизма, средство, создающее предусловия для анархического
общества. Анархисты учатся у этих столкновений и в то же время
распространяют наши идеи среди них и поощряют их превращение
во всеобщую борьбу за общественное освобождение и перемену.
Итак, естественное сопротивление угнетённых против своего
подавления побуждает процесс оправдания, который требует
Хомский (и анархизм), это критическое оценивание власти и
господства, это подрывание того, что до этого считалось «естеством»
и «здравым смыслом», пока мы не усомнились в этом. Как

8
отмечалось выше, важнейшая часть этого процесса — поддерживать
прямое действие угнетённых против угнетателей, как и
поддерживать анархические направления и сознание, что
существует (в той или иной мере) в каждом иерархическом
обществе. Задача анархистов состоит в том, чтобы поощрять такую
борьбу и ставить под сомнение производимое ими общество и то,
как оно работает. Мы стремимся побудить людей взглянуть на
корень общественных проблем, с которыми они сражаются, найти
способ изменить лежащие в их основе общественные институты и
отношения. Мы пытаемся создать осознание того, что с угнетением
можно не только сражаться, его можно победить, и что борьба
против несправедливой системы создаёт семя общества, которое
заменит её. Другими словами, мы поощряем надежду и
положительный взгляд на лучший мир.
Однако этот раздел FAQ посвящён именно критической или
«негативной» стороне анархизма, разоблачению врождённого зла в
любой власти, будь то государственная, собственническая или
любая другая, и тому, почему анархисты хотят «разрушить власть,
собственность, иерархию и эксплуатацию». [Murray
Bookchin, Post-Scarcity Anarchism, стр. 11] Следующие разделы
покажут, как, после анализа мира, анархисты собираются изменять
его конструктивно, но часть конструктивного ядра анархизма будет
видна даже в этом разделе. После широкой критики существующей
системы, мы двинемся в определенные области. Раздел C содержит
объяснение анархической критики капитализма. Раздел D содержит
рассуждения о том, как общественные отношения и институты,
описанные в этом разделе, влияют на общество в целом. Раздел E
содержит рассуждения о причинах (и некоторых возможных
решениях) экологических проблем, с которыми мы сталкиваемся.

B.1. Почему анархисты против власти и

иерархии?
Сначала важно выяснить, с каким видом власти борется
анархизм. Хотя противники анархизма постоянно утверждают, что
анархисты противостоят всем видам власти, на деле всё сложнее.
Несмотря на то, что анархисты временами заявляли о неприятии
«любой власти», вдумчивое изучение быстро показывает, что
анархисты отвергают только один особый род власти – тот, который
мы называем иерархией (подробнее в подразделе H.4). Бакунин
подтверждал это утверждение, говоря, что «принцип власти» ─

9
это «исключительно религиозная, метафизическая и
политическая идея о том, что массы, всегда неспособные к
самоуправлению, должны всё время подчиняться великодушному
хомуту мудрости и праведности, который так или иначе,
навязан сверху». [Marxism, Freedom and the State, стр. 33]
Анархисты допускают другие виды власти, это зависит от того,
становится ли эта власть источником
политического могущества над другими или нет. Вот ключ к
пониманию позиции анархистов насчёт власти – если
это иерархическая власть, следовательно анархисты против нее.
Причина проста:
«Власти ... никому, давать не следует, потому что кто
облечен властью, тот по неизменному социологическому закону
непременно сделается притеснителем и эксплуататором
общества». [Bakunin, The Political Philosophy of Bakunin, стр.
249]

Важно понимать разницу между двумя видами власти. Как

указал Эрих Фромм, «власть» ─ это «достаточно широкий
термин и имеет два совершенно различных значения: власть
может быть либо “рациональной”, либо “иррациональной”.
Рациональная власть основана на компетентности; такая
власть способствует росту человека, который на нее опирается.
Иррациональная власть зиждется на силе и служит для
эксплуатации того, кто ей подчиняется». [To Have or To Be, С.
44-45] Тоже самое говорил Бакунин более ста лет назад, когда
указал на разницу между властью и «естественным влиянием».
Для Бакунина «свобода каждой личности есть постоянно
меняющаяся равнодействующая этой массы физических,
умственных и нравственных влияний, которые окружающие ее
другие личности, общество, в котором она рождается, живет и
умирает, оказывают на нее... Уничтожение этого взаимного
влияния было бы, стало быть, смертью». Следовательно, «когда
мы требуем свободы масс, мы не претендуем уничтожать ни
одного из этих естественных влияний на них ни одной личности,
ни одной группы лиц. Мы хотим уничтожения искусственных,
привилегированных, законных, официальных влияний». [The Basic
Bakunin, стр. 140 и стр. 141]
Это и есть, другими словами, разница между тем, когда
человек участвует в решении и слушает другие мнения и

10
специалистов («естественное влияние»), прежде чем выбрать
точку зрения, и тем, когда решение принимает за него отдельная
группа людей (которые могут быть или не быть избранными),
потому что это их роль в организации общества. В первом личность
поддерживает суждения и свободу (т.е. основывается на
рациональной власти). В последнем она подчинена воле остальных,
иерархической власти (т.е. основывается на иррациональной
власти). Это происходит потому, что «рациональный авторитет не
только допускает, но и требует постоянного внимательного
разбора и критики ... он всегда временен, его признание зависит
от его действенности. ... Источником же иррационального
авторитета, напротив, всегда служит власть над людьми.
Власть – с одной стороны, страх – с другой, всегда служат
опорой иррационального авторитета». Таким образом первый
основан на «равенстве», покуда последний «по самой своей
природе строится на неравенстве». [Erich Fromm, Man for
Himself, С. 9-10]
Самое важное заключается в различии
между иметь авторитет и быть авторитетом. Последнее просто
значит, что этот человек признан в целом как сведущий в данном
деле, основанном на его или её личных навыках и знании. По-
другому это общественно признанная компетентность. Напротив,
наличие власти является общественным отношением, основанным
на статусе и власти, произошедшей из иерархического положения, а
не из личной способности. Очевидно это не значит, что
компетентность никогда не приводит к иерархическому положению;
все это всего лишь значит, что реальная или утвержденная
изначальная компетентность переносится на титул или положение
власти и становится независимой от людей, т.е.
институциализированной (или тем, что Бакунин
называл «официальной»).
Это различие важно, потому что поведение людей является
больше продуктом воспитания, нежели врожденной чертой.
Другими словами, общественные
отношения формируют участвующих в них людей. Это означает,
что различные группы, созданные людьми, имеют черты, поведения
и следствия, которые нельзя понять упрощением группы до
состоящих в ней личностей. Таким образом, группы состоят не
только из людей, но также из отношений между людьми, и эти
отношения влияют на подчинённых им. Например, очевидно,
что «осуществление власти одними обессиливает других» и

11
поэтому через «сочетание физического запугивания,
экономического господства и зависимости, а также
психологического ограничения, социальные институты и
практика влияют на то, как все понимает своё место в
мире». Это, то, что мы обсудим в следующей главе, влияет на
участвующих в таких авторитетных социальных отношениях,
как «осуществление властных полномочий в любой
институционализированной форме – будь то экономические,
политические или сексуальные – ужесточает обладателя власти
и того, в отношении которого она осуществляется». [Martha A.
Ackelsberg, Free Women of Spain, стр. 41]
Авторитарные общественные отношения подразумевают
разделение общества на (меньшинство) дающих приказы и
(большинство) выполняющих приказы, истощающее участвующую
личность (умственно, эмоционально и физически) и общество в
целом. Человеческие отношения, во всех сторонах жизни,
заклеймены властью, не свободой. И поскольку свобода может
только быть создана свободой, авторитарные общественные
отношения (и послушание, которое они требуют) не могут
воспитывать человека в свободе – только участие (самоуправление)
может сделать это во всех сферах жизни. «В обществе, основанном
на эксплуатации и подчинении, – по словам Кропоткина, – натура
человеческая мельчает. Но по мере исчезновения рабства и
подчинения, мы постепенно станем теми, кем мы должны быть».
[Anarchism, стр. 104]
Конечно, следует отметить, что в любых коллективных
начинаниях существует необходимость сотрудничества и
координации, и это нужно для «подчинения» отдельных групп
мероприятий в единую форму власти. Поэтому, как утверждается,
управляемые демократические группы как «авторитетные»,
рассматриваются как одна из основ иерархической власти, тогда как
анархистов такие аргументы не впечатляют. Да, отвечаем мы,
конечно, в любой предпринимающей группе необходимо создать и
держаться соглашений, но анархисты утверждают, что
использование слова «власть» — это игра слов, чтобы описать два
принципиально различных способа принятия решений. Она
скрывает фундаментальное различие между свободой ассоциаций и
иерархического назначения, а также путает сотрудничество с
командой (как мы отмечаем в подразделе H.4, марксисты особенно
любят это заблуждение). Простыми словами, есть два различных
способа координации деятельности в рамках отдельной группы –

12
либо авторитарными, либо либертарными способами. Прудон, по
отношению к рабочим местам, четко определяет разницу:

«Каждый рабочий... может быть просто наемным слугой

собственника-капиталиста-патрона; или станет
участвовать... [и] иметь голос в совете, в мире, в котором он
станет участником...
«В первом случае рабочий подчинен, эксплуатируется: его
условие выживания — это повиновение... Во втором случае он
восстановит свое достоинство как человек и гражданин... он
станет частью организации производства, в которой он был
прежде лишь рабом... Мы не должны колебаться, поскольку у нас
нет выбора... необходимо сформировать АССОЦИАЦИЮ среди
рабочих... потому что без нее, они останутся в отношении
подчинённых у начальников, а результатом будут две... касты
хозяев и наемных рабочих, что несовместимо со свободным
демократическим обществом». [General Idea of the Revolution,
С. 215-216]

Другими словами, объединение может быть основано

на рациональной власти, на основе природного влияния и
потому отражать свободу, способность людей мыслить, действовать,
чувствовать и управлять их собственным временем и деятельностью.
В противном случае, мы включаем элементы рабства в наши
отношения с другими, которые отравляют все в целом и направляют
нас неверным путем (смотрите главу B.1.1). Только реорганизация
общества либертарным способом (и мы должны добавить, что
психическое преобразование требует и создаст такие изменения)
позволит человеку «достичь своего более или менее полного
процветания, в то же время не останавливаясь в
развитии» и «вытеснить из человека искусственно водворенный в
него [или в неё] дух рабства». [Nestor Makhno, The Struggle
Against the State and Other Essays, стр. 62]
Таким образом, анархисты «не желали бы ничего лучшего, как
видеть [что другие]... оказывают на нас естественное и
легитимное влияние, свободно воспринимаемое, а не
навязываемое, во имя какой бы то ни было власти. Мы
беспрекословно признаем власть природы и силу фактов, но
отнюдь не право». [Bakunin, The Political Philosophy of
Bakunin, стр. 255] Анархистская поддержка свободной ассоциации
в пределах непосредственно демократических групп основана на

13
таких организационных формах, которые увеличивают влияние и
уменьшают иррациональную власть в наших жизнях. Участники
таких организаций могут создать и представить их собственные
идеи и предложения, критически оценить предложения о
сотрудничестве и пожелания их товарищей, принимая те, с
которыми они согласны и/или их смогли убедить, и имея
возможность оставить ассоциацию, если они недовольны ее
развитием. Поэтому влияние отдельных лиц и их свободное
взаимодействие определяет характер принятых решении, и никто не
имеет права навязывать свои идеи другим. Как утверждал Бакунин,
в таких организациях «никакая роль не окаменевает, не
закрепляется и не остается неотъемлемой принадлежностью
кого бы то ни было. Иерархический строй и повышения не
существуют... В этой системе, в сущности, нет больше власти.
Власть растворяется в коллективе и делается действительным
выражением свободы каждого». [Bakunin on Anarchism, стр. 415]
Таким образом, анархисты выступают
против иррациональной (т.е, нелегитимной) власти, иными
словами, иерархии, как институционализации власти в обществе.
Иерархические социальные институты включают государство
(смотрите подраздел B.2), частную собственность и классовую
систему, которую они создают (смотрите подраздел B.3) а,
следовательно, и капитализм (смотрите подраздел В.4). «Каждое
учреждение, социальное или гражданское, – утверждала
Вольтарина де Клер – которое стоит между человеком и его [или
ее] правом; каждая связь, делающая одного хозяином, а другого —
рабом; каждый закон, каждая статуя, все возведенное и
представляющее тиранию» анархисты хотят уничтожить. Однако,
иерархия существует и вне таких учреждений. Например,
иерархические социальные отношения включают сексизм, расизм и
гомофобию (смотрите главу В.1.4), и анархисты оппонируют и
сражаются со всем этими предрассудками. Таким образом, борьба с
капитализмом является борьбой с иерархией (рабочие «рабствуют
на фабрике», хотя «рабство заканчивается вместе с рабочими
часами»). Де Клер также против патриархальных общественных
связей, которые строят «дом, опирающийся на рабство» из-
за «брака, который представляет собой продажу и передачу
индивидуальности одного из участников другому!» [The
Voltairine de Cleyre Reader, стр. 72, стр. 17 и стр. 72]
Излишне говорить, что, хотя мы обсуждаем различные формы
иерархии в разных подразделах, это не означает, что анархисты

14
считают их и их негативные последствия какими-то независимыми
или их можно легко разделить. Например, современное государство
и капитализм тесно взаимосвязаны и не могут рассматриваться как
независимо друг от друга. Аналогичным образом, социальная
иерархия типа сексизма и расизма, используется другими формами
иерархии для поддержания себя (например, правители используют
расизм, чтобы разделить и управлять рабочими). Из этого следует,
что уничтожить одну или несколько форм иерархии, было бы
недостаточно. Отмена капитализма при сохранении государства не
приведет к свободному обществу (как и наоборот) — если бы это
было возможно. Как отметил Мюррей Букчин:
«Бесспорно бесклассовое общество, даже покончившее с
эксплуатацией в экономическом смысле, может все еще
сохранять иерархическое правление и господство
в социальном смысле – принимают ли они форму
патриархальной семьи, господства возрастных или этнических
групп, бюрократических учреждений, идеологических
манипуляций или пирамидального разделения труда...
бесклассовое или нет, общество может скрывать господство, а, с
господством, общим условием для командования и повиновения,
несвободы и унижения, возможно наиболее решительное
уничтожение потенциальных способностей каждого человека к
сознательности, критичности, индивидуальности, его
творческого потенциала и права утверждать полный контроль
над ежедневной жизнью человека». [Toward an Ecological
Society, С. 14-5]

Это очевидно подразумевает, что анархисты «бросают вызов

не только классовым формациям, но и иерархиям, не только как
материальной эксплуатации, но и господству в любой его
форме». [Bookchin, там же, стр. 15] Следовательно анархистские
усилия направлены на противостояние иерархии, а не только,
скажем, государству (как некоторые ложно утверждают), или просто
экономическому классу и эксплуатации (как, скажем, делают
многие марксисты). Как отмечено ранее (в главе А.2.8), анархисты
полагают, что все формы иерархии являются не только вредными,
но и ненужными, и утверждают, что есть альтернативные,
эгалитарные способы организации общественной жизни. На самом
деле, мы утверждаем, что иерархическая власть создает условия, в
которых она, по-видимому, воссоздаёт борьбу, и тем самым

15
стремится быть самовоспроизводящейся. Такая иерархическая
организация подрывает способности тех, кто находится в основании
пирамиды к управлению их собственными делами, чтобы
требовалась иерархия, и некоторые люди смогли бы отдавать
приказы, а остальным пришлось бы беспрекословно подчиняться.
Вместо того, чтобы ликвидировать причины беспорядка,
правительство борется с его основными следствиями, а бюрократия,
якобы созданная, чтобы бороться с бедностью, наоборот, поощряет
ее, потому что без бедности высокооплачиваемые чиновники
остались бы без работы. То же самое относится к ведомствам
нарконтроля, борьбы с преступностью и т.д. Другими словами,
власть и привилегии, порожденными иерархическим положением
дел в обществе, составляют сильный стимул для тех кто считает, что
они не решают проблемы, которые они, якобы, должны решать.
(Подробности смотрите в книге Marilyn French, Beyond Power: On
Women, Men, and Morals, Summit Books, 1985)

B.1.1 К чему приводят авторитарные общественные

отношения?
Иерархическая власть неразрывно связана с маргинализацией
и бесправием лишенных власти. Она отрицательно влияет на тех, по
отношению к кому власть направлена, так как «те, кто обладают
этими символами власти и извлекают из этого выгоду, должны
подавить у подчиненных им людей способность к
реалистическому, критическому мышлению и заставить их
верить вымыслу, [что неразумная власть разумна и необходима],
... [поэтому известно] каким покорным и податливым
становится разум, усыпленный избитыми фразами, и какими
бессловесными делаются люди, теряя независимость,
способность верить собственным глазам и полагаться на
собственное мнение». [Erich Fromm, To Have or To Be?, стp. 47]
Или, словами Бакунина: «Принцип авторитета,
прилагаемый к людям, переступившим или достигшим
совершеннолетия, становится чудовищем, вопиющим
отрицанием человечности, источником рабства и
интеллектуального и морального развращения». [God and the
State, стр. 41]
На это указывали и шахтеры-синдикалисты, когда они писали
свой известный труд «Следующий шаг шахтёров» и указывали в
нем на истоки авторитарных организаций и их влияние на своих

16
участников. Руководство (т.е. иерархическая власть) «предполагает
власть, удерживаемую руководителем. Без власти лидер
беспомощен. Обладание властью неизбежно ведёт к порочности ...
несмотря на ... благие намерения ... [Руководство означает, что]
сила предприимчивости, чувство ответственности,
самоуважение, идущее от выраженной зрелости, забираются у
людей и объединяются в руководителе. Совокупность их
предприимчивости, их ответственности, их самоуважения
становятся его ... [и] порядок, который оно поддерживает,
основывается на подавлении людей, на превращении независимых
мыслителей в “обывателей” ... Одним словом, он вынужден
становиться самодержцем и врагом демократии». И
действительно, для руководителя такая маргинализация выгодна,
так как руководитель «не нуждается в высоком интеллекте своих
подчиненных, достаточно приветствия его приказов.
Действительно, высокий интеллект с его точки зрения,
порождая критику и дискуссию, становится препятствием и
создаёт беспорядок». [The Miners' Next Step, С. 16-17 and стр. 15]
Анархисты утверждают, что иерархические общественные
отношения будут отрицательно воздействовать на людей, так как
они не смогут свободно практиковать критические,
интеллектуальные и творческие способности. Как утверждает Колин
Вард, люди «от колыбели до могилы не осознают всего своего
человеческого потенциала именно из-за того, что власть
создавать, менять, выбирать, судить и решать принадлежит
исключительно главным» (и обычно мужчинам). [Anarchy in
Action, стр. 42] Анархизм основывается на понимании того, что
существует взаимосвязь между устройством авторитарных
институтов и психологическими качествами и позицией людей.
Ежедневное выполнение приказов не приведет к развитию
независимой, сильной и творческой личности («властвование и
раболепие всегда ходят рука об руку» [Пётр
Кропоткин, Анархизм, стр. 81]). Как отмечала Эмма Гольдман,
если человеческие «наклонности и суждения зависят от воли
хозяина» (например, начальника, так как большинство людей
вынуждены продавать свой труд при капитализме), то нет ничего
удивительного в том, что авторитарные отношения «обрекают
миллионы людей на ничтожество». [Red Emma Speaks, стр. 50]
Так как человеческий мозг — это телесный орган, он должен
постоянно использоваться, чтобы оставаться в здравии и
развиваться. Власть определяет процесс принятия решений в руки

17
господствующего класса, превращая большинство людей в
исполнителей, выполняющих приказы других. Если мышца не
используется, она обрастает жиром; если мозг не используется,
происходит отупление творческого, критического мышления и
умственных способностей и их обращение к второстепенным темам
вроде спорта и моды. Что приводит только к отрицательным
последствиям:

«Иерархические институты воспитывают отчуждение и

эксплуатацию среди людей, лишая их силы и отдаляя от
реальности. Иерархии делают одних людей зависимыми от
других, осуждают их за эту зависимость, а затем используют её
как оправдание дальнейшему усилению власти. ... Властьимущие
воздействуют на особенности подчиненных ... Анархисты
утверждают, что всегда выступать субъектами чужих
действий без возможности совершать свои означает обречь себя
на зависимость и покорность. Те, кому постоянно приказывают и
препятствуют думать за себя быстро начинают сомневаться в
своих способностях... [и обретают] сложности в самоопределении
по отношению к общественным нормам, стандартам и
надеждам». [Martha Ackelsberg, Free Women of Spain, С. 40-1]
И поэтому, словами Колина Варда, «система порождает
болванов, затем презирает их за негодность и награждает
“немногих одарённых” за их редкость». [Там же, стр. 43]
Это отрицательное воздействие иерархии, само собой, не
ограничивается только подчинёнными. Властьимущие так же
страдают от неё, но другим образом. Как мы заметили в главе А.2.15,
власть портит и правителей, и управляемых. Испанская
либертарная молодёжь утверждала это еще в 1930-гг:

«Мы против принципа власти, потому что он приводит к

эрозии личности человека, подчиняя одних людей желаниям
других, пробуждая в них инстинкты, которые предрасполагают
их к жестокости и безразличию перед страданиями их
товарищей». [цит.: Jose Peirats, The CNT in the Spanish Revolu-
tion, Т. 2, стр. 76]

Иерархия истощает человеческий дух. «Иерархическое

мышление», — пишет Букчин, — «поощряет отречение от
удовольствий жизни. Оно оправдывает тяжкий труд, вину и
жертвы “подчиненных”, и удовольствие и потакание фактически

18
каждому капризу их “начальников”. Объективная история
общественного устройства усваивается как субъективная
история психического устройства». Иначе говоря, занимание
позиции в иерархии способствует усвоению угнетения — и
опровержению индивидуальности, необходимой, чтобы принять
его. «Иерархия, класс, и в особенности государство», —
подчеркивает он, — «проникают под покров человеческой психики
и устанавливают в ней нерефлексируемые внутренние понятия
принуждения и ограничения... При помощи вины и самоедства,
внутреннее государство может управлять поведением задолго до
того, как возникает страх перед принудительными силами
государства». [The Ecology of Freedom, стр. 72 и стр. 189]
Вкратце, «иерархии, классы и государства извращают
творческую мощь человечества». Однако это не всё. Иерархия,
утверждают анархисты, также отрицательно влияет на наше
отношение к природе. Действительно, «все наши понятия о
[господстве над природой] коренятся в подчинении человеком
человека. ... И пока мы не отвергнем подчинение во всех его
формах, мы не сможем создать действительно рациональное
экологическое общество...» Поскольку «конфликты в разделенном
человечестве, организованном вокруг подчинения, неизбежно
приводят к конфликтам с природой. Экологический кризис,
враждебное разделение человечества и природы происходит,
кроме всего прочего, по причине разделения среди людей». «Подъем
капитализма, основным законом жизни которого была
конкуренция, накопление капитала и неограниченный рост,
обострил эти проблемы — экологические и социальные», и
анархисты «[подчёркивают], что большинство экологических
проблем коренятся в социальных проблемах — проблемах,
относящихся к самому началу патрицентрической культуры».
[Мюррей Букчин, Реконструкция общества, стр. 72, стр. 44, стр.
72 и С. 154-5]
Анархисты утверждают, что иерархия воздействует не только
на нас, но и на наше окружение. Проблемы окружающей среды, с
которыми мы сталкиваемся, — есть результат иерархических
властных структур в сердце нашего общества, структур, что
разрушают планетарную экологию настолько же, насколько они
разрушают нас. Проблемы внутри общества: экономические,
этнические, культурные и гендерные столкновения, как и многие
другие, — лежат в основе большинства экологических неурядиц. То,
как люди обходятся друг с другом, — ключевое средство к

19
пониманию и преодолению экологического кризиса. В конечном
счёте, экологическая разруха коренится в устройстве нашего
общества, так как деградирующее человечество тянет за собой
деградацию природы (как к сожалению показал капитализм и наша
иерархическая история).
Это не удивительно, ведь мы как вид формируем окружающую
среду и, следовательно, то, что влияет на нас, влияет и на неё. Это
значит, что личности, созданные иерархией (и авторитарным
мышлением, порождающимся ею) меняют планету особым,
губительным образом. Это и понятно, так как люди воздействуют на
окружающую среду сознательно, создавая то, что наиболее удобно
для их образа существования. Если образ жизни запятнан
иерархиями, классами, государствами и угнетением, эксплуатацией
и господством, которые создаются ими, наши отношения с
природой вряд улучшатся когда-нибудь. Иначе говоря,
общественная иерархия и классы узаконивают наше господство над
окружающей средой, сажая семена веры в то, что природа
существует, как и люди, для подчинения и использования в своих
нуждах.
Что приводит нас к следующей ключевой причине неприятия
анархистами иерархии. В дополнение к отрицательным
психологическим эффектам, идущим от отрицания свободы,
авторитарные общественные отношения производят общественное
неравенство. Ведь тот, кто подчинён власти, должен выполнять
приказы тех, что стоят выше него в социальной иерархии. При
капитализме это значит, что рабочие должны повиноваться
приказам начальника (см. следующую главу), которые задуманы
чтобы обогащать его. И боссы, действительно, становятся богаче:
генеральный директор большой фирмы получал в 212 раз больше,
чем средний американский рабочий в 1995-м г. (эта цифра
увеличилась на 44 за 30 лет). Только с 1994-го по 1995-й
вознаграждение директоров в США увеличилось на 16% в сравнении
с 2,8% роста з/п рабочих, не поспевающим даже за инфляцией,
причем эту стагнацию з/п не получится оправдать размерами
прибыли корпораций, которая выросла на целых 14,8% за год.
Не стоит и говорить, что неравенство в отношении власти
превращается в неравенство в отношении богатства (и наоборот).
Следствия такого неравенства чрезвычайно разнообразны.
Например, здоровье населения сильно зависит от неравенства.
Бедные люди чаще болеют и раньше умирают, чем богатые. Проще
говоря, «чем ниже класс, тем хуже здоровье его членов. Выходя за

20
пределы такого статического исследования, даже отсутствие
дохода, как например, при безработице, имеют вредные
последствия». Действительно, длительные экономические
трудности, связанные с низким положением в общественной
пирамиде, ухудшает физическую, психологическую и
познавательную деятельность («с последствиями,
затягивающимися на десятилетия и более»). «Низкие доходы,
неприятная работа и постоянные ущемления», — пишет Даг
Хенвуд, — «могут привести к явным физическим симптомам,
смущающим даже софистически настроенных биомедицинских
исследователей... Высокие доходы, как и высокий уровень владения
имуществом, тоже связаны с низкой частотой психических
расстройств». [После новой экономики, стр. 81-2]
Более того, степень неравенства так же важна (т.е. величина
разрыва между богатыми и бедными). Согласно
редакции Британского медицинского журнала «в определении
смертности и здоровья в обществе важна не столько абсолютная
величина общественного достатка, сколько то, как этот
достаток распределён. Чем равнее распределено богатство, тем
здоровее это общество». [№312, 20 апреля 1996 года, стр. 985]
Исследование в США нашло неоспоримое подтверждение
этому. Джордж Каплан с коллегами измерили неравенство в 50
американских штатах и сравнили его с учитывающим возраст
индексом смертности по всем причинам смерти и выявили
закономерность: чем более неравномерно распределяется доход,
тем выше уровень смертности. Иначе говоря, разрыв между
богатыми и бедными, а не средний доход, влияет на смертность в
каждом штате. ["Inequality in income and mortality in the United
States: analysis of mortality and potential pathways," British Medi-
cal Journal, Т. 312, 20 апреля 1996 года, С. 999-1003]
Это измерение неравенства доходов также проверялось на
других общественно-бытовых условиях кроме здоровья. Штаты с
большим уровнем неравенства в распределении доходов имели:
более высокий уровень безработицы, большее количество
заключённых, людей, живущих на денежном пособии и
продовольственных талонах; людей без медицинской страховки,
большую долю детей с недостаточным весом при рождении,
высокий уровень убийств, жестоких преступлений, высокую цену за
медицинскую помощь и полицейскую защиту. Более того, штаты с
большим неравенством в доходах тратили меньше денег на
образование человека, имели меньшее количество книг в школах и,

21
как следствие, получали в целом худшую систему образования,
включая более слабые навыки чтения, математические навыки и
более низкие оценки в аттестатах.
В то время как растёт разрыв между богатыми и бедными
(показывая рост общественной иерархии на рабочих местах и вне
них), здоровье людей портится и социальное полотно разрушается.
Психологические трудности из-за низкого положения в социальной
лестнице оказывает губительные эффекты на людей, среди которых
эффекты, произведенные низким качеством жилья, пищи, воздуха,
развлекательных возможностей и медицинского обслуживания,
которым остается довольствоваться бедным (см. George Davey
Smith, "Income inequality and mortality: why are they relat-
ed?" British Medical Journal, Vol. 312, April 20, 1996, pp. 987-988).
Поэтому не богатство определяет здоровье, а пропасть между
богатством и нищетой. Чем она больше, тем больнее общество.
Страны с большим уровнем общественно-экономического
неравенства показывают большее неравенство в здравоохранении;
более того, люди среднего достатка в относительно неравных
обществах имеют худшие показатели здоровья, чем сопоставимые
им или даже более бедные общества, где доход распределяется
равномернее. Ничего удивительного, что это также прослеживается
в истории. Например, расширяющийся разрыв в доходах в США и
Великобритании с 1980 г. совпали с замедлением увеличения
продолжительности жизни.
Неравенство, вкратце, вредно для здоровья: здоровье
населения зависит не только от размера экономического пирога, но
и от того, как пирог делится.
Это еще не всё. Как и неравенство в богатстве, неравенство в
свободах также играет большую роль в общем благополучии
человечества. Согласно Майклу Мармоту и его книге «Синдром
статуса: Как общественная позиция влияет на наше
здоровье и продолжительность жизни», как только вы
перемещаетесь вверх по иерархии, состояние вашего здоровья
улучшается. Независимость и позиция в иерархии связаны (скажем,
чем выше вы в иерархии, тем больше у вас независимости). Из его
эмпирических наблюдений следует, что независимость — причина
хорошего здоровья, чем больше вы контролируете своё рабочее
окружение и вообще свою жизнь, тем меньше вы подвержены
классическим болезням, вызываемым стрессом, таким как болезни
сердца. Изучая общественное здоровье, Джефри Джонсон и Элен
Холл отметили, что «возможность контролировать собственное

22
окружение дифференциально распределена по классовым линиям».
[цит.: Robert Kuttner, Everything for Sale, стр. 153]
Как и ожидается, по самой природе иерархии, если «кто-либо
попадает в жизненную ситуацию, при которой единственный
получаемый им опыт следует из постоянного нахождения под
прессом чужих приказов со стороны людей, над которыми он сам
не имеет фактически никакого контроля, то он вследствие
неизбежно подвергнется риску слабого здоровья, как физического,
так и умственного». Корень болезни скрывается в том, что люди с
самым большим риском «обычно находятся на позициях с
высокими требованиями, низким контролем и низкой социальной
поддержкой. Люди в требовательном положении, но с большой
степенью независимости подвергаются меньшему риску». При
капитализме «малочисленная элита требует и получает
расширение возможностей, самореализацию, независимость и
удовлетворенность работой, что частично дает компенсацию за
долгие часы», в то время как «эпидемиологические данные
подтверждают, что более низкооплачиваемые рабочие более
низкого статуса, гораздо вероятнее, испытают самые
клинически разрушительные формы стресса, частично потому
что они имеют меньше контроля над своей работой».
[Kuttner, там же, стр. 153 и стр. 154]
Иначе говоря, неравенство независимости и социального
участия производится иерархией и является самостоятельной
причиной слабого здоровья. Следовательно, уменьшение
социального неравенства, не только в богатстве, но также и
кардинально во власти привело бы к позитивной динамике общей
статистики здоровья населения и, следовательно, социального
благосостояния. Это убедительные доказательства в поддержку
анархистских эгалитарных взглядов. Некоторые социальные
структуры дают людям больше самостоятельности, чем другие, и
действия по продвижению социальной справедливости в этом
направлении являются ключевым шагом к улучшению нашего
здоровья.. Это означает, что способствование либертарным, т.е.
самоуправляемым, социальным организациям увеличили бы не
только свободу, но также и здоровье людей и их благосостояние,
физическое и умственное. Что, как мы аргументировали выше,
очевидно, так как иерархия, по ее самому характеру, отрицательно
воздействует на подверженных ей..
Поэтому анархисты поддерживают рабочий контроль.
Промышленные психологи обнаружили, что удовлетворенность

23
работой зависит от «свободного личного пространства», которым
обладают работники. Неудивительно, что те рабочие, которые
постоянно принимают решения за себя, более счастливы и живут
дольше. Власть управлять всеми аспектами Вашей жизни —
особенно на рабочем месте — как и богатство и статус, является
ключевым фактором, определяющим здоровье. Мужчины, которые
ничем не управляют на работе, сталкиваются на 50% с более
высоким риском новой болезни: сердечных приступов и ударов,
диабета или просто обычных инфекций. Женщины рискуют
немного ниже, но низкий контроль на рабочем месте занимает
важное место в том, чувствуют ли они себя здоровыми или
больными.
Итак, именно тот факт, что босс является начальником, делает
трудовые отношения столь проблемными для вопросов здоровья (и
настоящих либертарианцев). Чем властнее босс, тем хуже, как
правило, работа. Таким образом, часть автономии заключается в
том, чтобы не быть начальником, но это только часть истории. И,
конечно, иерархия (неравенство власти) и эксплуатация (источник
материального неравенства) связаны непосредственно. Как мы
определяем в следующей главе, капитализм основан на наемном
труде. Рабочие продают свою свободу боссу на установленный
период времени, т.е. они теряют свою независимость. Это позволяет
осуществляться эксплуатации, поскольку рабочие производят
больше благ, чем они получают в заработной плате. Поскольку босс
присваивает разницу, отсутствие независимости приводит к
увеличению социального неравенства, которое, в свою очередь,
отрицательно сказывается на Вашем благосостоянии.
Тогда иерархия приносит убытки. Сторонникам власти
нравится подчеркивать ее «эффективность», но реальность
отличается. Как Колин Уорд отмечает, быть во власти «значит
принадлежать к рангу в некоторой цепи командования... Но
знание и мудрость не распределить по рангам, и они не могут
быть монополизированы одним человеком. Фантастическая
неэффективность любой иерархической организации — любой
фабрики, офиса, университета, склада или больницы — является
результатом двух почти постоянных особенностей. Первая
заключается в том, что, знание и мудрость людей в основании
социальной пирамиды не учитываются при принятии решения
иерархическими лидерами учреждения.Это приводит к работе
учреждения назло формальной структуре лидерства или к
саботажу показных функций учреждения, потому что ничего из

24
этого не выбиралось. Вторая заключается в том, что они
предпочли бы оказаться где угодно: люди находятся там по
экономической необходимости, а не из-за идентификации с общей
задачей, которая портит себя непостоянством и
функциональным лидерством». [Там же, стp. 41]
Иерархия, иначе говоря, блокирует поток информации и
знание. Правители, как утверждал Малатеста, «могут только
использовать силы, которые существуют в обществе — за
исключением тех грандиозных сил», которые их
действия, «парализуют и разрушают, и тех мятежных сил, и
всего того, что растрачивается в конфликтах; неизбежные
огромные потери в такой искусственной системе». Препятствуя
наиболее полному развитию человека, растрачивая впустую их
неразвиваемые потенциальные возможности, иерархия также
вредит обществу в целом, уменьшая эффективность и креативность,
потому что принятие решений ограничивается «только теми
людьми, которые формируют правительство [иерархической
организации] или теми, кто благодаря занимаемому положению
может влиять на свою политику». Очевидно, это означает, что
иерархия, «вовсе не приводя к росту производительных,
организаторских и защитных сил в обществе», «серьезно
уменьшает их, ограничиваясь инициативным меньшинством,
давая ему право делать все, конечно, без дара всезнания».
[Anarchy, стр. 38 и стр. 39]
Межотраслевые иерархические организации, как, например,
государство, также запятнаны бюрократией, потому что становится
необходимостью собирать необходимую информацию для принятия
решения (и, очевидно, чтобы управлять людьми). Однако скоро эта
бюрократия становится реальным источником власти из-за ее
несменяемости и контроля информации и ресурсов. Таким образом
иерархия не может «выжить, не создавая вокруг себя новый
привилегированный класс», так же, как и
будучи «привилегированным классом не потерять свои связи с
людьми». [Malatesta, там же, стр. 37 и стр. 36] То есть руководители
государства плохо знают о ситуациях на местах, и принимают
решения, игнорируя их импульс или реальные потребности
ситуации и вовлеченных в нее людей. Экономист Джозеф Стиглиц
пришел к заключению на основе своего опыта работы во Всемирном
банке, что «много времени и сил требуется, чтобы что-то
изменить даже изнутри, находясь в составе международной
бюрократии. Подобные организации скорее окутаны туманом,

25
чем прозрачны, а это значит, внешний мир получает от них
слишком мало информации и, может быть, еще меньше
пропускается из внешнего мира вовнутрь организации. Эта
непрозрачность также означает, что информации с нижних
уровней организации очень трудно пробиться на верхний».
[Globalisation and its Discontents, стр. 33] То же самое можно
сказать относительно любой иерархической организации, будь то
национальное государство или капиталистический бизнес.
И даже больше, как замечают Уорд и Малатеста, иерархия
провоцирует войну между верхами и низами. Эта война
расточительна, так как ресурсы тратятся на борьбу, а не на полезные
занятия. Ирония в том, что, как мы аргументируем в главе H.4.4,
единственное оружие, кующееся в этой борьбе — это «работать
строго по правилам», означающее, что рабочие должны ждать
на рабочих местах письменных указаний босса. Это яркое
свидетельство того, что предприятия работают из-за того, что
трудящиеся в рабочее время поддерживают автономию, которую
авторитарные устройства душат и тратят. Следовательно,
совместное предприятие прямого участия продуктивнее и не так
затратно, как иерархическое, порождённое капитализмом. Как мы
обсудим в главе J.5.12, иерархия и порождённая ею борьба
препятствуют продуктивности, связанной с рабочим участием,
подрывающим деспотичную рабочее место капитализма
Всё это не предполагает, что нижние представители иерархий
априори жертвы, а верхние всегда получают выгоду — далеко не так.
Как заметили Вард и Малатеста, иерархия по природе своей
порождает сопротивление подчиняющихся ей, а значит и
возможность покончить с ней (подробнее смотрите B.1.6). И
наоборот, на вершине пирамиды мы также видим зло иерархии.
Когда мы смотрим на самые верхи системы, то мы верно
видим, что они часто хорошо обеспечены материальными благами
и доступом к образованию, развлечению, здоровью и тому
подобному, но они также теряют индивидуальность и человечность.
Как подчеркнул Бакунин, «власть развращает тех, кто облачен
ею, и тех, кто принужден ей покоряться». [The Political
Philosophy of Bakunin, стр. 249] Власть разрушает даже тех, кто
пользуется ею, ограничивая их индивидуальность, так как
она «делает их глупыми и жестокими, даже если они изначально
были наделены лучшими талантами. Тот, кто постоянно
стремится привести все в механический порядок, в конце концов

26
сам становится машиной и теряет все человеческие чувства».
[Rudolf Rocker, Anarcho-Syndicalism, С. 17-8]
Иерархия саморазрушается, когда сводится к этому, поскольку
если «богатство — это другие люди», то человек, обращаясь с
другими хуже, чем с собой, ограничивая их развитие, теряет
скрытые способности и понимание этих людей, истощая свою жизнь
и ограничивая свое развитие. К сожалению, в наши дни
материальная выгода (крайне узкий «эгоизм») заменила заботу о
цельном развитии и полной, творческой жизни (широкий «эгоизм»,
что ставит личность внутри общества, признаёт, что отношения с
людьми образуют и развивают все личности). В иерархическом
классовом обществе все в той или иной степени проигрывают, даже
те, что на «верху».
На примере окружающей среды ещё яснее видна
саморазрушаемая сущность иерархии. Судьба человеческой жизни
идет рука об руку с судьбой нечеловеческого мира. Богатство и
власть могут компенсировать влияние разрушения окружающей
среды, порождённое иерархиями и капитализмом, но не остановит
их и рано или поздно навредит элите так же, как и остальным.
Неудивительно, что «анархизм ... старается уничтожить
власть во всех её проявлениях ... [и] бросает вызов всем
иерархическим организациям». [Kropotkin, Anarchism, стр. 137]

B.1.2. Иерархичен ли капитализм?

Да. При капитализме рабочие не обмениваются продуктами
своего труда, они меняют сам труд на деньги. Они продают себя на
заданный срок и взамен на жалование обещают подчиняться
работодателям. Те, кто платят и приказывают, — владельцы и
управляющие — находятся на верху иерархии; те, кто подчиняются
— внизу. Это значит, что капитализм по своей природе иерархичен.
Как утверждает Кэрол Пейтмен:

«Производительность или рабочая сила не могут

использоваться без рабочего, применяющего волю, знания и опыт,
чтобы они могли приносить результат. Использование рабочей
силы требует присутствия своего “владельца”, и она остается
просто потенциалом, пока он не действует необходимым для
работы образом: или соглашаясь, или будучи вынужденными так
действовать; то есть, рабочий должен трудиться. Договор
использования рабочей силы — пустая трата ресурсов до тех пор,
пока она не используется так, как желает новый собственник.

27
Фикция "рабочая сила" не может быть использована; требуется,
чтобы работник трудился по требованию. Договор найма должен
поэтому создать отношения командования-повиновения между
работодателем и рабочим... Короче говоря, договор, в котором
рабочий, как утверждается, продает свою рабочую силу, — это
договор, в котором, рабочий продает командование над своим
телом и собой, так как рабочего нельзя отделить от его
способностей. Приобрести право использовать другого значит
стать (гражданским) хозяином». [The Sexual Contract, C. 150-1]

Сравните это с аргументами Прудона, протицированными в

главе В.1, чтобы увидеть, что анархисты давно признали, что
капитализм по природе своей иерархичен. Рабочий подчиняется
власти начальника во время рабочего времени (иногда и вне работы
тоже). Как резюмировал Ноам Хомский, «корпорация, завод или
бизнес экономически равнозначны фашизму: решения и
управление строго сверху вниз». [Letters from Lexington, стр.
127] Выбор рабочего крайне ограничен, для многих людей
единственный выбор — сдавать себя в аренду разным хозяевам
(немногим везунчикам удаётся самим стать хозяевами). И хозяин —
подходящее слово, как Дэвид Эллерман напомнил нам: «Общество,
кажется, прикрывает перед народным сознанием тот факт, что
традиционное название [для работодателя и рабочего] —
“хозяин и раб”». [Property and Contract in Economics, стр. 103]
Иерархический контроль над наёмным трудом отчуждает
рабочих от их труда и от самих себя. Рабочие более не управляют
собой в течение рабочего времени и больше не свободны. И поэтому
из-за капитализма существует «угнетение на земле, разновидность
рабства», укоренённого в современных «институтах
собственности», которые приводят к «социальной войне,
неизбежной до тех пор, пока длятся существующие
общественные условия». [Voltairine de Cleyre, там же, C. 54-5]
Некоторые защитники капитализма понимают противоречие
между риторикой системы и реальностью для тех, кто ей
подневолен. Многие используют аргумент, что рабочие согласны с
такой иерархией. Опустив аргументы про сущность экономических
условий, заставляющих людей продавать свободу на рынке труда
(см. главу B.4.3), мы поднимаем тему: достаточно ли согласия для
оправдания отчуждения и продажи человеческой свободы.
Например, многие аргументы за рабство и монархию (т.е.
диктатуру) основывались на согласии. Действительно ли мы хотим

28
сказать, что единственная проблема фашизма или рабства в том, что
люди не согласны с ними? К сожалению, некоторые правые
«либертарианцы» пришли к такому выводу (см. часть B.4).
Некоторые пытаются пересмотреть реальность отношений
командования-повиновения в наемном труде. «Говорить об
управлении, руководстве, или поручении рабочим различных задач
— обманчивый способ отметить, что работодатель постоянно
вовлечен в пересмотр контрактов на условиях, которые должны
быть приемлемыми для обеих сторон,» утверждают два правых
экономиста. [Arman Alchian and Harold Demsetz, цит.: Ellerman, там
же, стр. 170] Таким образом, договор между работодателем и
работником (или, используя старую, более верную терминологию,
хозяином и рабом) это ряд негласных договоров.
Однако если устный договор не стоит бумаги, чтобы его
написать, то какова ценность негласного? И сколько будет
этих «перезаключений договоров»? Работник решает подчиняться
приказам или уйти, начальник решает, послушен ли и
производителен работник, чтобы оставить его под своим контролем.
Не похоже на свободные отношения между равными! Такая
капиталистическая защита наёмного труда — «обманчивый способ
отметить», что работнику платят за повиновение. Договор между
ними заключается в том, что повиновение на одной стороне, а
власть на другой. То, что обе стороны могут расторгнуть его, не
меняет сути. Поэтому капиталистические предприятия «не
демократичны несмотря на “согласие управляемого” на договор
найма... По договору найма рабочие отчуждаются и передают
свои законные права работодателю, чтобы он управлял их
действиями “в рамках занятости” по своему усмотрению». [David
Ellerman, The Democratic Worker-Owned Firm, стр. 50]
В конце концов, есть одно право, которое нельзя уступить или
отменить — право на индивидуальность. Если индивид
отказывается от индивидуальности в чью-либо пользу, он перестаёт
быть индивидом, тем не менее именно это навязывает служебный
договор. Основное право человека — поддерживать и развивать
свою личность, его нельзя передать другому на постоянной или
временной основе. Утверждать иначе — значит признавать, что при
некоторых обстоятельствах и на некоторое время человек — это не
индивид, а вещь, используемая другими. Однако же это и делает
капитализм из-за своей иерархической сущности.
Это не всё. Капитализм, относясь к труду как к любым другим
товарам, отрицает ключевое различие между ним и другими

29
«ресурсами» — то есть его неотделимость от носителя — труд, в
отличие от другой «собственности», наделён волей и
способностями. Следовательно, там, где есть продажа труда, там
есть подчинение воли (иерархия). Как пишет Карл Поланьи:

«Труд — это лишь другое название для определенной

человеческой деятельности, теснейшим образом связанной с
самим процессом жизни, которая, в свою очередь, “производится”
не для продажи, а имеет совершенно иной смысл; деятельность
эту невозможно отделить от остальных проявлений жизни,
сдать на хранение или пустить в оборот... Позволить рыночному
механизму быть единственным вершителем судеб людей и их
природного окружения... значило бы в конечном счете
уничтожить человеческое общество. Ибо мнимый товар под
названием “рабочая сила” невозможно передвигать с места на
место, использовать, как кому заблагорассудится, или даже
просто оставить без употребления, не затронув тем самым
конкретную человеческую личность, которая является
носителем этого весьма своеобразного товара. Распоряжаясь
“рабочей силой” человека, рыночная система в то же самое время
распоряжается неотделимым от этого ярлыка существом,
именуемым “человек”, существом, которое обладает телом,
душой и нравственным сознанием». [The Great Transformation,
стр. 72]

Другими словами, труд — это гораздо больше, чем товар, к

чему пытается свести его капитализм. Творческая, самоуправляемая
работа — источник гордости и наслаждения и часть того, что
определяет бытие полноценным человека. Действительно, Прудон
зашёл так далеко, что утверждал, что капиталистические
компании «грабят души и тела наемных рабочих» и
были «посягательством на человеческие достоинство и
индивидуальность». [Там же, стр. 219] Это потому что наёмный
труд превращает производственную деятельность и человека,
занимающегося ей, в товар. Люди — это «не
человеческие существа, а человеческие ресурсы. Для слепой в
моральном отношении корпорации они — лишь инструмент, при
помощи которого можно получить большую прибыль. А “к
инструменту МОЖНО относиться, как к изделию из металла:
использовать, когда нужно, и выбрасывать, когда он больше не
нужен, — говорит Ноам Хомский. — Если вы научитесь

30
расценивать всех людей лишь как инструменты, вы повысите
эффективность работы системы... которая по сути своей
антигуманнна. Вам необходимо дегуманизировать свое
отношение. Это часть системы.”» [Joel Bakan, The Corporation,
стр. 69]
Отделить труд от других занятий и подчинить его законам
рынка — это значит уничтожить его природную, органическую
форму существования — форму, которая развивалась с
человечеством сквозь десятки тысяч лет экономического
сотрудничества, основанного на сопереживании и взаимопомощи —
и заменить её раздробленной и атомизированной, основанной на
договорах и соперничестве. Неудивительно, что такие отношения —
относительно современное явление и, более того, следствие
значительного государственного вмешательства и принуждения
(смотрите подраздел F.8, где обсуждается эта тема). Проще
говоря, «рабочий эпохи раннего капитализма также всей душой
ненавидел свою фабрику, где чувствовал себя до предела
униженным и измученным». Пока государство гарантировало
устойчивое объединение безземельных крестьян, навязывая
частнособственнические права, первые мануфактуры использовали
государство, чтобы гарантировать низкую заработную плату, прежде
всего по социальным причинам — только перегруженный работой
рабочий, не имеющий других вариантов, согласится сделать все, что
бы не потребовал его владелец. «Законодательное принуждение к
труду и приходское рабство в Англии, — отмечает Поланьи, —
суровость трудовой политики в абсолютистских государствах
континента, рабский труд “законтрактованных рабочих” в
колониях Северной и Южной Америки на раннем этапе их истории
стали предпосылками формирования типа “усердного
работника”». [Там же, С. 164-5]
Пренебрегая тем, что капитализм произошел благодаря
государственному вмешательству, капиталисты затем заявляют, что
общественные отношения наёмного труда — источник «свободы»,
тогда как они на самом деле разновидность (не)добровольного
рабства (подробнее смотрите подраздел В.4 и главу А.2.14). Поэтому
либертарий, не поддерживающий экономическую свободу (т.е.
самоуправление на заводах, либертарный социализм) не
либертарий вовсе и не приверженец свободы. Капитализм основан
на иерархии и отрицании свободы. Представлять это иначе —
отрицать сущность наёмного труда. Однако поборники капитализма

31
пытаются, но — как указывает Карл Поланьи — мысль о том, что
наёмный труд основан на какой-то «естественной» свободе, ложна.

«Называть же данный принцип [наемного труда]

[свободным] “принципом невмешательства”, как это имели
обыкновение делать экономические либералы, значило лишь ясно
демонстрировать собственное глубоко укоренившееся
предубеждение в пользу вполне определенного вида
вмешательства, а именно такого, которое способно
уничтожить недоговорные связи между людьми, сделав
невозможным их стихийное восстановление в будущем». [Там же,
стр. 163]
Как подчёркивалось выше, капитализм сам возник от
государственной жестокости, и разрушение традиционного образа
жизни и общественного взаимодействия было частью этой задачи. С
самого начала начальники тратили много времени и сил, разбивая
попытки рабочих объединиться и сопротивляться иерархии,
которой они подчинялись и восстановить человеческие ценности.
Они нападали на свободные объединения между равными (такими,
как профсоюзы), якобы пытаясь регулировать плохие излишки
демократической системы. И верно, капиталисты предпочитают
централизованные, элитарные и/или авторитарные режимы
именно потому, что те существуют без народного управления
(смотрите главу В.2.5). Это единственный способ навязать
недовольному населению контрактные отношения, основанные на
рыночных силах. Капитализм родился в таких государствах, он
поддерживал фашистские движения и получал большие прибыли
из нацистской Германии и фашистской Италии. «Многие
современные американские корпорации имеют дело со странами,
в которых господствуют тоталитарный и авторитарный
режимы, — опять-таки потому что это выгодно».
Действительно, «существует тенденция для американских
корпораций инвестировать» в такие страны. [Джоэль Бакан, там
же, стр. 89 и стр. 185] И это не удивительно, так как такие режимы
лучше всего навязывают те условия, что полностью отоваривают
труд.

32
B.1.3 Какую иерархию ценностей создает
капитализм?
Анархисты утверждают, что капитализм может оказывать
только негативное влияние на этичное поведение. Это вытекает из
его иерархической природы. Мы считаем, что иерархия по своей
природе всегда должна негативно влиять на мораль.
Как мы утверждали в главе А.2.19, этика зависит как от
свободы личности, так и от равенства между людьми. Иерархия
нарушает и то, и другое, поэтому «великими источниками
моральной испорченности» являются «капитализм, религия,
юстиция, правительство». В «области экономики принуждение
привело нас к промышленному рабству; в области политики — к
государству... [где] нация ... становится ничем иным, как массой
послушных подданных центральной власти».
Это «способствовало и мощно содействовало созданию всех
нынешних экономических, политических и социальных
зол» и «дало доказательство своего абсолютного бессилия
поднять моральный уровень общества; оно даже не смогло
удержать его на том уровне, которого он уже достиг». Это
неудивительно, ведь по мере того, как в обществе
развивались «авторитарные предрассудки» и «люди все больше
разделялись на управляющих и управляемых, эксплуататоров и
эксплуатируемых, моральный уровень падал... и дух эпохи
угасал». Нарушая равенство, отвергая социальное сотрудничество
между равными в пользу авторитарных социальных
отношений «сверху вниз», которые превращают одних в орудие
других, капитализм, как и государство, не может не разрушать
этические нормы, поскольку «моральный
уровень» общества «размывается практикой власти».
[Kropotkin, Anarchism, С. 137–8, стр. 106 и стр. 139]
Однако, как и в целом неэтичное поведение, капитализм
порождает специфическую извращенную иерархию ценностей, в
которой человечность ставится ниже собственности. Как утверждает
Эрих Фромм:

«Использование человека человеком служит

выражением системы ценностей, лежащей в основе
капиталистического строя. Капитал, это омертвленное
прошлое, нанимает труд, жизненную силу и энергию
настоящего. В капиталистической иерархии ценностей
капитал стоит выше, чем труд, накопленные вещи — выше, чем

33
проявления духовной жизни. Труд нанимается капиталом, а не
наоборот. Обладатель капитала распоряжается человеком,
владеющим “только” собственной жизнью, человеческим опытом,
жизненной силой и способностью к творческому труду. “Вещи”
выше человека. Противоречие между капиталом и трудом —
нечто гораздо большее, чем противоречие между двумя классами;
чем их борьба за большую долю в общественном продукте. Это
конфликт двух ценностных принципов: между миром вещей и
их накоплением, с одной стороны, и миром жизни и ее
продуктивностью — с другой». [Здоровое общество]

Капитализм оценивает человека только как определенное

количество товара под названием «рабочая сила», другими словами,
как вещь. Вместо того чтобы ценить человека как личность —
уникальное человеческое существо с присущей ему моральной и
духовной ценностью, — ценится только его ценник. Эта замена
человеческих отношений экономическими вскоре приводит к
замене человеческих ценностей экономическими, создавая «этику»
бухгалтерской книги, в которой люди оцениваются по тому, сколько
они зарабатывают. Это также ведет, как утверждает Мюррей
Букчин, к деградации человеческих ценностей:
«Рыночная экономика настолько глубоко укоренилась в
нашем сознании, что ее грязный язык заменил наши самые
священные моральные и духовные выражения. Теперь мы
“инвестируем” в наших детей, браки и личные отношения, и это
понятие приравнивается к таким словам, как “любовь” и
“забота”. Мы живем в мире “компромиссов” и спрашиваем о
“конечном результате” любой эмоциональной “сделки”. Мы
используем терминологию контрактов, а не терминологию
верности и духовной близости». [The Modern Crisis, стр. 79]

Когда человеческие ценности заменяются этикой расчета, а

людей «связывают» между собой только законы рынка и
государства, распад общества неизбежен. Неудивительно, что
современный капитализм стал свидетелем массового роста
преступности и дегуманизации в условиях более свободных рынков,
созданных «консервативными» правительствами, такими как
правительства Тэтчер и Рейгана, и их транснациональными
корпоративными хозяевами. Сейчас мы живем в обществе, где люди
живут в самостроящихся крепостях, «свободные» за своими стенами
и защитами (как эмоциональными, так и физическими).

34
 Конечно, некоторым людям нравится «этика» математики.
Но это в основном потому, что, как и все боги, она дает
поклоняющемуся ей человеку свод правил, которым легко
следовать. «Пять больше четырех, поэтому пять лучше» весьма
просто для понимания. Джон Стейнбек заметил это, когда написал:

«Некоторые [хозяева] ненавидели математику, которая

заставляла их прийти сюда [и выгнать фермеров с их земли],
другие боялись ее; а были и такие, кто преклонялся перед этой
математикой, потому что, положась на нее, можно было не
думать, можно было заглушить в себе всякое чувство». [Гроздья
гнева]
Унижение личности на рабочем месте, где проводится так
много времени, обязательно влияет на самовосприятие человека,
что, в свою очередь, отражается на его поведении в других сферах
жизни. Если на работе к человеку относятся как к товару, он
начинает так же относиться к себе и другим. Таким образом, все
социальные отношения и, в конечном счете, все люди становятся
товаром. В капитализме нет буквально ничего святого — «все имеет
свою цену» — будь то достоинство, самоуважение, гордость, честь —
все становится товаром, который можно купить. Такое унижение
порождает ряд социальных патологий. «Потребительство» — это
один из примеров, который можно проследить непосредственно в
товарном выражении личности при капитализме. Снова
процитируем Фромма: «У вещей нет своего Я, поэтому и люди,
ставшие вещами [т.е. товарами на рынке труда], не могут
иметь чувство Я». [Там же]
Однако люди все еще чувствуют потребность быть
индивидульностью и поэтому пытаются заполнить пустоту
потреблением. Иллюзия счастья, словно жизнь человека станет
полной, если он приобретет новый товар, побуждает людей к
потреблению. К сожалению, поскольку товары — это еще больше
вещей, они не заменяют индивидуальность, и поэтому потребление
приходится начинать заново. Этот процесс, конечно же, поощряется
рекламной индустрией, которая пытается убедить нас покупать то,
что нам не нужно, потому что это сделает нас
популярными/сексуальными/счастливыми/свободными/и т.д.
(подчеркните нужное!). Но потребление не может по-настоящему
удовлетворить те потребности, для удовлетворения которых
покупаются товары. Эти потребности могут быть удовлетворены

35
только социальным взаимодействием, основанным на истинно
человеческих ценностях, и творческим самоориентированным
трудом.
Это, конечно, не означает, что анархисты выступают против
повышения уровня жизни или материальных благ. Напротив, они
признают, что свобода и хорошая жизнь возможны только тогда,
когда человеку не нужно беспокоиться о пище, достойном жилье и
так далее. Свобода и 16 часов работы в день не сочетаются, равно как
равенство и бедность, солидарность и голод. Однако анархисты
считают стимулирование потребительского интереса искажением
потребления, вызванным отчуждающей и бесчеловечной
«бухгалтерской этикой» капитализма, которая уничтожает личность
и ее чувство идентичности, достоинства и индивидуальности.

B.1.4 Почему существуют расизм, сексизм и

гомофобия?
Поскольку расизм, сексизм и гомофобия (ненависть/страх к
гомосексуалистам) институционализированы во всем обществе,
гендерное, расовое и сексуальное угнетение является обычным
явлением. Основной причиной этих трех злобных установок
является потребность в идеологиях, оправдывающих господство и
эксплуатацию, которые присущи иерархии — другими словами,
«теориях», которые «оправдывают» и «объясняют» угнетение и
несправедливость. Как сказал Тацит, «Мы ненавидим тех, кого
обижаем». Те, кто угнетает других, всегда находят причины считать
своих жертв «неполноценными» и, следовательно,
заслуживающими своей участи. Элитам нужно как-то оправдать
свое превосходное социальное и экономическое положение.
Поскольку социальная система очевидно несправедлива и элитарна,
внимание должно быть отвлечено на другие, менее неудобные
«факты», такие как предполагаемое превосходство, основанное на
биологии или «природе». Поэтому доктрины сексуального, расового
и этнического превосходства неизбежны в иерархических, классово
стратифицированных обществах.
Мы рассмотрим каждую форму нетерпимости по очереди.
С экономической точки зрения расизм связан с эксплуатацией
дешевой рабочей силы внутри страны и империализмом за
рубежом. Действительно, раннее капиталистическое развитие как в
Америке, так и в Европе было подкреплено рабским трудом людей,
особенно африканского происхождения. В Америке, Австралии и

36
других частях света истребление коренных жителей и
экспроприация их земель также были ключевым аспектом роста
капитализма. Поскольку подчинение чужих народов происходит
силой, доминирующей нации кажется, что она обязана своим
господством своим особым природным качествам, другими
словами, своим «расовым» характеристикам. Поэтому
империалисты часто апеллируют к дарвиновской доктрине
«Выживает сильнейший», чтобы придать своему расизму
«природную» основу.
В Европе одна из первых теорий расового превосходства была
предложена Гобино в 1850-х годах для обоснования естественного
права аристократии править Францией. Он утверждал, что
французская аристократия изначально была германского
происхождения, а «массы» — галльского или кельтского, и что,
поскольку германская раса «выше», аристократия имеет
естественное право на власть. Хотя французские «массы» не нашли
эту теорию особенно убедительной, позже она была подхвачена
сторонниками немецкой экспансии и стала основой немецкой
расовой идеологии, использовавшейся для оправдания нацистского
угнетения евреев и других «неарийских» типов. Понятия «бремя
белого человека» и «Явное предначертание» развивались примерно
в то же время в Англии и, в меньшей степени, в Америке, и
использовались для обоснования англосаксонского завоевания и
мирового господства на «гуманитарной» основе.
Расизм и авторитаризм внутри страны и за рубежом идут рука
об руку. Как утверждал Рудольф Роккер, «...Все сторонники расовой
доктрины были и остаются соратниками и защитниками любой
политической и социальной реакции, сторонниками принципа
власти в его самой жестокой форме... Тот, кто думает, что
видит во всех политических и социальных антагонизмах лишь
обусловленные кровью проявления расы, отрицает всякое
примиряющее влияние идей, всякую общность этических чувств и
должен при каждом кризисе прибегать к грубой силе. На самом
деле, расовая теория — это всего лишь культ власти». Расизм
способствует консолидации власти элиты, поскольку, атакуя
«все достижения ... в направлении личной свободы» и идеи
равенства, «невозможно найти лучшего морального оправдания
для промышленного рабства, которое наши носители
промышленной власти держат перед собой как картину
будущего». [Nationalism and Culture, С. 337–8]

37
 Идея расового превосходства также оказалась очень полезной
в быту. Как отмечает Пол Суизи, «усиление социальных
конфликтов в развитых капиталистических странах... должно
быть направлено по возможности в безобидные русла —
безобидные, то есть с точки зрения господства
капиталистического класса. Разжигание антагонизма по
расовому признаку является удобным методом отвлечения
внимания от классовой борьбы», что, конечно же, опасно для
интересов правящего класса. [Theory of Capitalist Development,
стр. 311] Действительно, работодатели часто намеренно
способствуют разделению работников по расовому признаку в
рамках стратегии «разделяй и властвуй» (в других контекстах,
например, в Северной Ирландии или Шотландии, работодатели
вместо этого используют религию).
В других случаях разделительной линией служили
иммигранты и коренные жители. Совокупный эффект один и тот же
— социальное угнетение, варьирующееся от крайнего насилия,
которое анархисты, такие как Эмма Гольдман, осуждали на
американском Юге («зверства, свирепствующие на Юге,
линчевание, пытки и сожжение негров разъяренными толпами без
поднятой руки или слова в их защиту»[Emma Goldman: A
Documentary History of the American Years, Т. 1, стр. 386]) или
погромы против евреев в царской России, дискриминация в том, где
люди могут жить, какую работу могут получить, меньше платить и
так далее.
Для власть имущих это имеет смысл, поскольку расизм (как и
другие формы нетерпимости) можно использовать для раскола и
разделения рабочего класса, заставляя людей обвинять других
представителей своего класса в условиях, от которых они все
страдают. Таким образом, гнев, который люди испытывают по
поводу проблем, с которыми они сталкиваются, переключается с их
реальных причин на козлов отпущения. Так, например, белых
рабочих тонко (а иногда и не очень тонко) поощряют обвинять в
безработице, бедности и преступности черных или
латиноамериканцев, а не капитализм и (белую, мужскую) элиту,
которая ими управляет и которая получает прямую выгоду от
низких зарплат и высоких прибылей. Дискриминация расовых
меньшинств и женщин имеет смысл для капитализма, поскольку
таким образом прямо и косвенно увеличивается прибыль.
Поскольку ущемленным группам населения отказывают в рабочих
местах и инвестиционных возможностях, их заработная плата

38
может быть снижена ниже преобладающего уровня, а прибыль,
соответственно, увеличена. Косвенно дискриминация увеличивает
прибыль и власть капитализма за счет роста безработицы и
натравливания работников друг на друга. Такие факторы
гарантируют, что капитализм никогда не сможет «победить»
дискриминацию, как утверждают некоторые капиталистические
экономисты свободного рынка.
Другими словами, капитализм извлекал и будет извлекать
выгоду из своего расистского наследия. Расизм обеспечил
капиталистам резервы дешевой рабочей силы и позволил
подвергать часть населения худшему обращению, тем самым
увеличивая прибыль за счет сокращения условий труда и других
неоплачиваемых расходов. В Америке чернокожие по-прежнему
получают меньше, чем белые, за ту же работу (примерно на 10%
меньше, чем белые работники с тем же образованием, опытом
работы, профессией и другими соответствующими
демографическими переменными). Это выливается в неравенство в
благосостоянии. В 1998 году доходы чернокожих составляли 54% от
доходов белых, в то время как чистая стоимость имущества
чернокожих (включая жилые помещения) составляла 12%, а чистая
стоимость нежилых помещений равнялась всего 3% от чистой
стоимости имущества белых. Для латиноамериканцев картина была
аналогичной: доходы составляли всего 62% от доходов белых,
чистая стоимость — 4%, а чистая стоимость нежилых помещений —
0%. В то время как чуть менее 15% белых домохозяйств имели
нулевую или отрицательную чистую стоимость, в такой же ситуации
находились 27% черных домохозяйств и 36% испаноязычных. Даже
при схожем уровне дохода черные домохозяйства были значительно
менее состоятельными, чем белые. [Doug Henwood, After the New
Economy, стр. 99 и С. 125–6]
Все это означает, что расовые меньшинства «подвергаются
угнетению и эксплуатации по двойному признаку расы и класса, и
поэтому вынуждены вести дополнительные сражения против
расизма и дискриминации». [Lorenzo Kom'boa Ervin, Anarchism
and the Black Revolution, стр. 126]
Сексизм потребовал «оправдания» только тогда, когда
женщины начали действовать сами и требовать равных прав. До
этого момента сексуальное угнетение не нуждалось в «оправдании»
— оно было «естественным» (при этом, конечно, равенство между
полами было сильнее до появления христианства как
государственной религии и капитализма, поэтому «место»

39
женщины в обществе за последние несколько сотен лет упало, а
затем снова поднялось благодаря женскому движению).
Природу полового угнетения можно увидеть на примере брака.
Эмма Гольдман отмечала, что брак «означает суверенитет
мужчины над женщиной», с ее «полным
подчинением» мужским «прихотям и командам». [Red Emma
Speaks, стр. 164] Как отмечает Кэрол Пейтмен, до «конца
девятнадцатого века юридическое и гражданское положение
жены напоминало положение рабыни... Раб не имел независимого
юридического существования отдельно от своего хозяина, а муж
и жена становились “одним человеком”, человеком мужа».
Действительно, закон «был основан на предположении, что жена
была (подобна) собственности», и только брачный
контракт «включает в себя явное обязательство повиноваться».
[The Sexual Contract, стр. 119, стр. 122 и стр. 181]
Однако, когда женщины начали ставить под сомнение
предположения о мужском господстве, были разработаны
многочисленные теории, объясняющие, почему угнетение и
господство женщин над мужчинами является «естественным».
Поскольку мужчины навязывали свое господство над женщинами
силой, утверждалось, что «превосходство» мужчин является
«естественным» результатом их пола, который ассоциируется с
большей физической силой (исходя из предпосылки, что «сила дает
право»). В XVII веке утверждалось, что женщины больше похожи на
животных, чем мужчины, тем самым «доказывая», что женщины
имеют такое же право на равенство с мужчинами, как и овцы.
Совсем недавно элиты взяли на вооружение социально-
биологическую теорию в ответ на растущее женское движение.
«Объясняя» угнетение женщин биологическими причинами, можно
было игнорировать социальную систему, управляемую мужчинами
и для мужчин.
Подчиненная роль женщины также имеет экономическую
ценность для капитализма (следует отметить, что Гольдман считала
капитализм еще одним «отеческим соглашением», подобным
браку, оба из которых лишают людей их «права
рождения», «тормозят» их рост, «отравляют» их тела и держат
людей в «невежестве, в бедности и зависимости»[Там же, стр.
210]). Зачастую женщины обеспечивают необходимый (и
неоплачиваемый) труд, который позволяет поддерживать в
хорошем состоянии (обычно) рабочего-мужчину; и в первую
очередь именно женщины воспитывают следующее поколение

40
рабов (опять же без оплаты) для эксплуатации капиталистами.
Более того, подчиненное положение женщин дает мужчинам из
рабочего класса возможность смотреть на них свысока, а иногда и
удобную мишень, на которой они могут выместить свое
разочарование (вместо того, чтобы создавать проблемы на работе).
Как отметила Люси Парсонс, женщина рабочего класса — это «раб
для раба».
Сексизм, как и все формы нетерпимости, отражается в
относительных доходах и уровне благосостояния. В США в 2001 году
женщинам в среднем платили 57% от того, что получали мужчины
(это лучше, чем 39% 20 лет назад). Отчасти это объясняется тем, что
женщин работает меньше, чем мужчин, но для тех, кто работает вне
дома, их доходы составляли 66% от доходов мужчин (по сравнению
с 47% в 1980 году и 38% в 1970 году). У тех, кто работает полный
рабочий день, их доходы составляют 76% от доходов мужчин, что
выше среднего показателя в 60% на протяжении большей части
1970-х годов. Однако, как и в случае с разрывом между черными и
белыми, это частично объясняется стагнацией доходов работающих
мужчин (в 1998 году реальные доходы мужчин были всего на 1%
выше уровня 1989 года, в то время как у женщин - на 14%). Таким
образом, вместо того, чтобы рост доходов был исключительно
результатом прихода женщин в высокооплачиваемые и в основном
мужские профессии и сокращения полового разрыва, он также стал
результатом интенсивных атак на рабочий класс с 1980-х годов,
которые привели к ослаблению профсоюзов и деиндустриализации
Америки. Это привело к тому, что многие высокооплачиваемые
рабочие места для мужчин были потеряны, и все больше и больше
женщин выходят на рынок труда, чтобы обеспечить свои семьи
средствами к существованию. [Henwood, Там же, С. 91-2]
Отвлекаясь от средних показателей, мы обнаруживаем, что
сексизм приводит к тому, что женщинам платят примерно на 12%
меньше, чем мужчинам за ту же работу при тех же относительных
переменных (таких как опыт работы, образование и так далее). Нет
необходимости говорить, что, как и в случае с расизмом, такие
«относительные переменные» сами формируются под влиянием
дискриминации. Женщины, как и чернокожие, имеют меньше
шансов получить собеседование и работу. Сексизм влияет даже на
типы рабочих мест, например, «ухаживающие» профессии
оплачиваются меньше, чем не ухаживающие, потому что они
считаются женскими и связаны с теми видами работ, которые
женщины выполняют дома без оплаты. В целом, в отраслях, где

41
преобладают женщины, платят меньше. В 1998 году в профессиях,
где более 90% мужчин, медианная зарплата была почти на 10%
выше средней, а в профессиях, где более 90% женщин, была почти
на 25% ниже. Одно исследование показало, что увеличение числа
женщин в профессии на 30% приводит к снижению средней
заработной платы на 10%. Нет необходимости говорить, что
рождение детей — плохая экономическая новость для большинства
женщин (женщины с детьми зарабатывают на 10-15% меньше, чем
женщины без детей, в то время как для мужчин наблюдается
обратная картина). Между прочим, при наличии материнства
штраф за материнство гораздо меньше. [Henwood, Там же, С. 95-7]
Угнетение лесбиянок, геев и бисексуалов неразрывно связано с
сексизмом. Патриархальное, капиталистическое общество не может
воспринимать гомосексуальные практики как нормальные
человеческие вариации, которыми они являются, потому что они
размывают жесткие гендерные роли и сексистские стереотипы этого
общества. Большинство молодых геев держат свою ориентацию при
себе из-за страха быть выгнанными из дома, и все геи испытывают
страх, что некоторые «натуралы» попытаются выбить из них
ориентацию, если они будут свободно выражать свою сексуальность.
Как и те, кто подвергается другим формам нетерпимости, геи также
подвергаются экономической дискриминации (геи зарабатывают
примерно на 4-7% меньше, чем средний мужчина-
натурал[Henwood, Там же, стр. 100]). Таким образом, социальное
угнетение, связанное с альтернативной сексуальностью,
проявляется на самых разных уровнях — от крайнего насилия до
меньшей оплаты за выполнение той же работы.
Геи угнетаются не по прихоти, а в силу особой потребности
капитализма в нуклеарной семье. Нуклеарная семья как основной —
и недорогой — создатель покорных людей (воспитание в
авторитарной семье приучает детей к иерархии и подчинению и
делает их «уважаемыми» — смотрите главу B.1.5), а также
кормилица и воспитательница рабочей силы удовлетворяет важную
потребность капитализма. Альтернативная сексуальность
представляет собой угрозу для модели семьи, потому что она дает
людям другую ролевую модель. Это означает, что геи окажутся на
передовой линии атаки всякий раз, когда капитализм захочет
укрепить «семейные ценности» (т.е. подчинение авторитету,
«традиции», «мораль» и т.д.). Хорошим примером этого является
введение в Великобритании статьи 28, согласно которой
правительство объявило незаконным для государственных органов

42
пропаганду гей-сексуальности (т.е. представление ее как нечто иное,
чем извращение). В Америке правые также стремятся
демонизировать гомосексуальность в рамках своей кампании по
укреплению ценностей патриархальной семейной ячейки и
подчинения «традиционной» власти. Поэтому угнетение людей по
признаку их сексуальности вряд ли закончится, пока не будет
искоренен сексизм.
Это еще не все. Сексизм, расизм и гомофобия не только
негативно влияют на тех, кто им подвержен, но и вредят тем, кто их
практикует (и в какой-то мере извлекает из них выгоду) в самом
рабочем классе. Почему это так — очевидно, если задуматься. Все
три понятия разделяют рабочий класс, а это значит, что белые,
мужчины и гетеросексуалы вредят сами себе, сохраняя резерв
низкооплачиваемой конкурирующей рабочей силы, обеспечивая
низкую зарплату своим собственным женам, дочерям, матерям,
родственникам и друзьям. Такое разделение создает низкие условия
и заработную плату для всех, поскольку капиталисты получают
конкурентное преимущество, используя этот резерв дешевой
рабочей силы, вынуждая всех капиталистов снижать условия и
заработную плату, чтобы выжить на рынке (кроме того, такая
социальная иерархия, подрывая солидарность против работодателя
на рабочем месте и государства, может создать группу отверженных
работников, которые во время забастовок могут превратиться в
штрейкбрехеров). Кроме того, «привилегированные» слои рабочего
класса проигрывают, потому что их зарплата и условия ниже тех,
которые могли бы достаться им в результате единства. По-
настоящему выигрывает только босс.
Об этом можно судить по результатам исследований на эту
тему. Исследователь Эл Шимански стремился систематически и
научно проверить предположение о том, что белые рабочие
выигрывают от расизма. ["Racial Discrimination and White Gain",
в American Sociological Review, Т. 41, № 3, Июнь 1976, С. 403-
414] Он сравнил положение «белых» и «небелых» (т.е. чернокожих,
коренных американцев, азиатов и латиноамериканцев) работников
в США и обнаружил несколько ключевых моментов:
1) Чем меньше разрыв между зарплатами белых и черных в
американском штате, тем выше заработки белых по сравнению с
заработками белых в других местах. Это означает, что «белые не
получают экономической выгоды от экономической
дискриминации. Белые работники особенно выигрывают
от отсутствия экономической дискриминации... как в

43
абсолютном уровне своих заработков, так и в относительном
равенстве среди белых». [стр. 413] Другими словами, чем меньше
дискриминация в оплате труда была в отношении чернокожих
работников, тем лучше были заработки, которые получали белые
работники.
2) Чем больше «небелых» людей в населении данного
американского штата, тем больше неравенство между белыми.
Другими словами, существование бедной, угнетенной группы
рабочих снижало заработную плату белых рабочих, хотя и не сильно
влияло на заработки белых, не принадлежащих к рабочему классу
(«чем больше дискриминация в отношении [небелых] людей, тем
больше неравенство среди белых»[стр. 410]). Таким образом, белые
рабочие явно экономически проигрывали от этой дискриминации.
3) Он также обнаружил, что «чем интенсивнее расовая
дискриминация, тем ниже заработки белых из-за ... [ее влияния
на] солидарность рабочего класса». [стр. 412] Другими словами,
расизм экономически невыгоден белым рабочим, потому что он
подрывает солидарность между черными и белыми рабочими и
ослабляет профсоюзную организацию.
Таким образом, в целом, эти белые рабочие получают
некоторые видимые привилегии от расизма, но, на самом деле,
оказываются в полной заднице. Таким образом, расизм и другие
формы иерархии, на самом деле, работают против интересов тех
представителей рабочего класса, которые их практикуют — и,
ослабляя рабочее и социальное единство, приносят пользу
правящему классу:

«Пока существует дискриминация и расовые или этнические

меньшинства угнетаются, весь рабочий класс ослаблен. Это
происходит потому, что капиталистический класс способен
использовать расизм для снижения заработной платы отдельных
сегментов рабочего класса, разжигая расовый антагонизм и
заставляя бороться за рабочие места и услуги. Такое разделение
приводит к снижению уровня жизни всех трудящихся. Более того,
натравливая белых на черных и другие угнетенные
национальности, капиталистический класс способен помешать
рабочим объединиться против их общего врага. Пока рабочие
воюют друг с другом, класс капиталистов в безопасности».
[Lorenzo Kom'boa Ervin, Там же, С. 12-3]

44
 Кроме того, расисту, сексисту или гомофобу отказано во
множестве альтернативных точек зрения, понимания опыта,
культур, мыслей и так далее. Их сознание заперто в клетке,
стагнирует в рамках монокультуры, а стагнация — это смерть для
личности. Такие формы угнетения дегуманизируют тех, кто их
практикует, поскольку угнетатель живет как роль, а не как
личность, и поэтому ограничен ею и не может свободно выражать
свою индивидуальность (и поэтому делает это очень ограниченно).
Это деформирует личность угнетателя и обедняет его собственную
жизнь и личность. Гомофобия и сексизм также ограничивают
гибкость всех людей, геев и натуралов, в выборе подходящих для
них форм сексуального самовыражения и отношений. Сексуальное
подавление сексиста и гомофоба вряд ли будет полезно для их
психического здоровья, отношений и общего развития.
С точки зрения анархистов, угнетение по признаку расы, пола
или сексуальности навсегда останется неразрешимым при
капитализме или, более того, при любой экономической или
политической системе, основанной на господстве и эксплуатации.
Хотя отдельные представители «меньшинств» могут процветать,
расизм как оправдание неравенства — слишком полезный
инструмент для элит, чтобы от него отказаться. Используя
результаты расизма (например, бедность) в качестве оправдания
расистской идеологии, можно снова заменить критику статус-кво
глупостями о «природе» и «биологии». Аналогично с сексизмом
или дискриминацией геев.
Долгосрочное решение очевидно: демонтировать капитализм
и иерархическое, экономически классово стратифицированное
общество, с которым он связан. Избавившись от
капиталистического угнетения и эксплуатации и вытекающих из
них империализма и бедности, мы также устраним необходимость в
идеологии расового или сексуального превосходства, используемой
для оправдания угнетения одной группы другой или для разделения
и ослабления рабочего класса. Однако борьбу с фанатизмом нельзя
оставлять до революции. В противном случае возможны две вещи:
во-первых, такая революция вряд ли произойдет, а во-вторых, если
она произойдет, то эти проблемы, скорее всего, останутся в
созданном ею новом обществе. Поэтому с негативными
последствиями неравенства можно и нужно бороться здесь и сейчас,
как и с любой формой иерархии. Ведь, как мы подробно обсуждаем
в главе B.1.6, делая это, мы делаем жизнь немного лучше здесь и
сейчас, а также приближаем время, когда с таким неравенством

45
будет покончено. Только это может гарантировать, что все мы
сможем жить как свободные и равные личности в мире, где нет
места сексизму, расизму, гомофобии или религиозной ненависти.
Нет необходимости говорить, что анархисты полностью
отвергают тот вид «равенства», который принимает другие виды
иерархии, который принимает доминирующие приоритеты
капитализма и государства и соглашается с обесцениванием
отношений и индивидуальности во имя власти и богатства. В
наличии «равных возможностей», в наличии чернокожих, геев или
женщин-начальников и политиков есть некое «равенство», но оно
упускает суть. Если сказать «Я тоже!» вместо «Какой бардак!», то
это не означает настоящего освобождения, это просто другие
начальники и новые формы угнетения. Мы должны смотреть на то,
как устроено общество, а не на пол, цвет кожи, национальность или
сексуальность того, кто отдает приказы!

B.1.5 Как создается социально-психологическая

основа для авторитарной цивилизации?
В главе А.3.6 мы отметили, что иерархические, авторитарные
институты имеют тенденцию к самоподдерживанию, поскольку
взросление под их влиянием формирует покорных/авторитарных
личностей — людей, которые одновременно «уважают» авторитет
(основанный на страхе наказания) и хотят сами применять его к
подчиненным. Люди с такой структурой характера на самом деле не
хотят разрушать иерархии, потому что боятся ответственности,
которую влечет за собой подлинная свобода. Им кажется
«естественным» и «правильным», что общественные институты, от
авторитарного завода до патриархальной семьи, должны быть
пирамидальными, с элитой наверху, отдающей приказы, в то время
как нижестоящие просто подчиняются. Таким образом, мы имеем
зрелище так называемых «либертарианцев» и «анархо»-
капиталистов, кричащих о «свободе» и в то же время выступающих
за фабричный фашизм и приватизированные государства. Короче
говоря, авторитарная цивилизация воспроизводит себя с каждым
поколением, потому что через сложную систему воспитания,
пронизывающую каждый аспект общества, она создает массы
людей, поддерживающих статус-кво.
Вильгельм Райх дал один из самых тщательных анализов
психологических процессов, вовлеченных в воспроизводство
авторитарной цивилизации. Райх основывал свой анализ на

46
четырех наиболее прочно обоснованных открытиях Фрейда, а
именно: 1) что существует бессознательная часть психики, которая
оказывает мощное, хотя и иррациональное влияние на поведение;
2) что даже у маленького ребенка развивается живая «генитальная»
сексуальность, т.е. желание сексуального удовольствия, которое не
имеет ничего общего с деторождением; 3) что детская сексуальность
вместе с эдиповыми конфликтами, возникающими в отношениях
между родителями и детьми в условиях моногамии и патриархата,
обычно подавляется через страх наказания или неодобрения
сексуальных действий и мыслей; 4) что это блокирование
естественной сексуальной активности ребенка и вытеснение ее из
памяти не ослабляет ее силу в бессознательном, но фактически
усиливает ее и позволяет ей проявляться в различных
патологических нарушениях и антисоциальных влечениях; и 5) что,
далеко не будучи божественного происхождения, человеческие
моральные кодексы происходят от воспитательных мер,
используемых родителями и лицами, заменяющими родителей, в
раннем детстве, причем наиболее эффективными из них являются
меры, направленные против детской сексуальности.
Изучив исследования Бронислава Малиновского об
островитянах Тробрианда, общества, ориентированного на женщин
(матрицентричного), в котором сексуальное поведение детей не
подавлялось, а неврозы и извращения, а также авторитарные
институты и ценности практически отсутствовали, Райх пришел к
выводу, что патриархат и авторитаризм первоначально развились,
когда вожди племен стали получать экономические преимущества
от определенного типа браков («браки между кузенами»),
заключаемых их сыновьями. В таких браках братья супруги сына
были обязаны выплачивать ей приданое в виде постоянной дани,
тем самым обогащая клан ее мужа (т.е. вождя). Устраивая
множество таких браков для своих сыновей (которые обычно были
многочисленными из-за привилегии вождя на полигамию), клан
вождя мог накапливать богатство. Таким образом, общество начало
расслаиваться на правящие и подчиненные кланы по признаку
богатства.
Чтобы обеспечить постоянство этих «хороших» браков,
требовалась строгая моногамия. Однако оказалось, что моногамия
невозможна без подавления детской сексуальности, поскольку, как
показывает статистика, дети, которым разрешено свободное
проявление сексуальности, часто не могут успешно адаптироваться
к пожизненной моногамии. Поэтому, наряду с классовым

47
расслоением и частной собственностью, были разработаны
авторитарные методы воспитания детей, чтобы привить им
репрессивную сексуальную мораль, от которой зависело
воспроизводство новой патриархальной системы. Таким образом,
существует историческая корреляция между, с одной стороны,
допатриархальным обществом, примитивным либертарным
коммунизмом (или «трудовой демократией», по выражению Райха),
экономическим равенством и сексуальной свободой, и, с другой
стороны, патриархальным обществом, частнособственнической
экономикой, классовым расслоением экономики и сексуальным
подавлением. Как выразился Райх:
«В процессе развития от матриархального к
патриархальному укладу каждое племя изменяет сексуальные
отношения среди своих членов, формируя определенную
сексуальность в соответствии с новой формой жизни. Такое
изменение вызвано тем, что переход власти и материальных
ценностей от демократических [материнских] родов к
авторитарной семье вождя осуществляется в основном с
помощью подавления сексуальных стремлений народа. Таким
образом, сексуальное подавление превращается в существенный
фактор разделения общества на классы».
«Брак (и связанное с ним законное приданое) становится
осью преобразования одной формы уклада в другую. Поскольку
свадебная дань, поступающая от родственников жены в семью
мужа, укрепляет власть мужчины (особенно власть вождя),
тогда у мужчин родов и семей, занимающих высокое
иерархическое положение, возникает стремление закрепить
брачные узы на постоянной основе. На этом этапе только
мужчина заинтересован в браке. Таким образом, простой союз в
рамках естественной рабочей демократии, который можно было
без труда расторгнуть в любое время, превращается в
долговременную моногамную брачную связь в рамках
патриархата. Долговременный моногамный брак стал основным
институтом патриархального общества и таковым остается
по сей день. Для защиты таких браков, однако, понадобилось
обесценить естественные генитальные стремления, налагая на
них все более жесткие ограничения». [Психология масс и
фашизм]

48
 Подавление естественной сексуальности, связанное с
трансформацией матриархального общества в патриархальное,
породило различные антисоциальные влечения (садизм,
разрушительные импульсы, фантазии об изнасиловании и т.д.),
которые затем также пришлось подавлять путем насаждения
навязчивой морали, которая заняла место естественной
саморегуляции, характерной для допатриархальных обществ. Таким
образом, секс стал рассматриваться как «грязный», «дьявольский»,
«нечестивый» и т.д., которым он действительно стал в результате
создания вторичных влечений. Таким образом:

«Авторитарно-патриархальный сексуальный уклад,

возникший в результате революционных процессов позднего
матриархата (экономическая независимость семьи вождя от
материальных родов, рост обмена товарами между племенами,
развитие средств производства и т. д.), превращается в основу
авторитарной идеологии, лишая женщин, детей и подростков
сексуальной свободы, превращая секс в товар и ставя сексуальные
склонности на службу экономическому подчинению. С этого
момента сексуальность действительно подвергается
искажению; она превращается в нечто дьявольское, демоническое,
и поэтому должна быть обуздана». [Райх, Там же]
Как только зачатки патриархата заложены, следует создание
полностью авторитарного общества, основанного на
психологическом подавлении своих членов посредством
сексуального подавления:
«В результате морального сдерживания естественной
сексуальности ребенка, которая на последнем этапе приводит к
существенному ослаблению его генитальной сексуальности, у
ребенка развивается пугливость, робость, страх перед
авторитетом, покорность, “доброта” и “послушание” в
авторитарном смысле этих слов. Такое сдерживание парализует
действие мятежных сил в человеке, так как каждый жизненный
порыв теперь обременен страхом; поскольку секс стал запретной
темой, критическая способность и мысль человека также
становятся запретными. Короче говоря, задача морали
заключается в формировании покорных личностей, которые,
несмотря на нищету и унижение, должны соответствовать
требованиям авторитарного строя. Таким образом, семья
представляет собой авторитарное государство в миниатюре, в
котором ребенок должен научиться приспосабливаться к

49
социальным условиям. Необходимо ясно понимать, что
авторитарная структура личности в основном формируется
путем погружения сексуальных запретов и страхов в живую
субстанцию сексуальных импульсов». [Райх, Там же]

Таким образом, разрушая способность человека бунтовать и

думать самостоятельно, подавление детской сексуальности — и
других форм свободного, естественного выражения биоэнергии
(например, крик, плач, бег, прыжки и т.д.) - становится самым
важным оружием в создании реакционных личностей. Именно
поэтому каждый реакционный политик делает такой акцент на
«укреплении семьи» и продвижении «семейных ценностей» (т.е.
патриархата, принудительной моногамии, добрачного целомудрия,
телесных наказаний и т.д.). Говоря словами Райха:

«Поскольку авторитарное общество воспроизводит себя в

индивидуальных структурах масс с помощью авторитарной
семьи, отсюда следует, что политическая реакция должна
рассматривать и защищать авторитарную семью
как основу существования “государства, культуры и
цивилизации”. <…> [Это] клетка зародыша политической
реакции, важнейший центр производства реакционеров (мужчин
и женщин). Благодаря возникновению и развитию на основе
определенных общественных процессов семья превращается в
важнейший институт для сохранения авторитарной системы,
которая формирует ее». [Там же]

Семья является наиболее важным институтом для этой цели,

потому что дети наиболее уязвимы для психологического
искажения в первые несколько лет жизни, с момента рождения до
шести лет, и в это время они в основном находятся под присмотром
родителей. Школы и церкви продолжают процесс воспитания, когда
дети становятся достаточно взрослыми, чтобы оторваться от
родителей, но они, как правило, не имеют успеха, если родители не
заложили правильный фундамент в самом начале жизни. Так, А.С.
Нилл отмечает, что «воспитание младенцев и собак очень похоже.
Поротый ребенок, как и поротый щенок, превращается в
послушного униженного взрослого. И подобно тому, как мы
натаскиваем собак для своих целей, мы поступаем с нашими
детьми. На этой псарне – в детской – человеческие щенки должны
быть чистыми. Они обязаны не слишком много лаять,
подчиняться свистку, есть только тогда, когда нам удобно их

50
покормить. Я видел, как сотни тысяч послушных, лебезящих
собак виляли хвостами в Темпл-хоффе в Берлине, когда в 1935-м
великий кинолог Гитлер подавал им свистком свои команды».
[Саммерхилл – воспитание свободой, С. 66-7]
Семья также является основным органом подавления в
подростковом возрасте, когда сексуальная энергия достигает своего
пика. Это происходит потому, что подавляющее большинство
родителей не предоставляют подросткам личного пространства для
беспрепятственных сексуальных отношений со своими партнерами,
но фактически активно поощряют такое поведение, часто (как в
фундаменталистских христианских семьях) требуя полного
воздержания — в то самое время, когда воздержание наиболее
невозможно! Более того, поскольку при капитализме подростки
экономически зависят от родителей, а общество не предоставляет
им жилья или общежитий, позволяющих сексуальную свободу, у
молодых людей нет иного выбора, кроме как подчиниться
иррациональным требованиям родителей воздерживаться от
добрачного секса. Это, в свою очередь, вынуждает их заниматься
тайным сексом на задних сиденьях автомобилей или в других
труднодоступных местах, где они не могут расслабиться или
получить полное сексуальное удовлетворение. Как обнаружил Райх,
когда сексуальность подавлена и отягощена тревогой, результатом
всегда является некоторая степень того, что он назвал
«оргастической импотенцией»: неспособность полностью отдаться
потоку энергии, высвобождающейся во время оргазма. Таким
образом, происходит неполное высвобождение сексуального
напряжения, что приводит к состоянию хронического
биоэнергетического застоя. Такое состояние, по мнению Райха,
является питательной средой для неврозов и реакционных
установок. (Более подробную информацию смотрите в подразделе
J.6).
В этой связи интересно отметить, что «примитивные»
общества, такие как островитяне Тробрианда, до развития
патриархально-авторитарных институтов, предоставляли
специальные общинные дома, куда подростки могли отправиться со
своими партнерами, чтобы насладиться ненарушаемыми
сексуальными отношениями — и это при полном одобрении
общества. В анархистском обществе такой институт был бы само
собой разумеющимся, поскольку он подразумевается понятием
свободы. (Подробнее о сексуальном освобождении подростков
смотрите главу J.6.8.)

51
 Националистические чувства также можно отнести к
авторитарной семье. Привязанность ребенка к матери, конечно,
естественна и является основой всех семейных связей. Субъективно
эмоциональным ядром понятий родины и нации являются мать и
семья, поскольку мать — это родина ребенка, так же как семья — это
«нация в миниатюре». По мнению Райха, который тщательно
изучал массовую привлекательность гитлеровского «национал-
социализма», националистические чувства являются прямым
продолжением семейной связи и коренятся
в закрепленной привязке к матери. Как отмечает Райх, хотя
привязанность к матери в младенческом возрасте
естественна, закрепленная привязанность не является таковой, а
представляет собой социальный продукт. В период полового
созревания привязанность к матери освободила бы место для других
привязанностей, то есть для естественных сексуальных
отношений, если бы противоестественные сексуальные
ограничения, налагаемые на подростков, не привели к ее вечному
закреплению. Именно в форме этой социально обусловленной
экстернализации закрепление за матерью становится основой
националистических чувств у взрослого человека; и только на этой
стадии оно становится реакционной социальной силой.
Более поздние авторы, которые вслед за Райхом
анализировали процесс создания реакционных структур характера,
расширили рамки его анализа, включив в него другие важные
запреты, помимо сексуальных, которые навязываются детям и
подросткам. Риана Эйслер, например, в своей книге «Священное
наслаждение» (Sacred Pleasure) подчеркивает, что не только
негативное отношение к сексу, но и негативное отношение
к удовольствию создает те типы личностей, о которых мы
говорим. Отрицание ценности приятных ощущений пронизывает
наше бессознательное, что отражается, например, в
распространенной идее о том, что наслаждение телесными
удовольствиями является «животной» (и, следовательно, «плохой»)
стороной человеческой природы, в отличие от «высших»
удовольствий разума и «духа». Такой дуализм, отрицающий
духовный аспект тела, заставляет людей чувствовать себя
виноватыми в том, что они наслаждаются любыми приятными
ощущениями - что, однако, готовит их к жизни, основанной на
жертвовании удовольствиями (или даже самой жизнью) в условиях
капитализма и этатизма, с их требованиями массового подчинения
отчужденному труду, эксплуатации, военной службы для защиты

52
интересов правящего класса и так далее. И в то же время
авторитарная идеология подчеркивает ценность страдания,
например, через прославление жесткого, бесчувственного героя-
воина, который страдает (и причиняет «необходимые» страдания
другим) ради какого-то безжалостного идеала.
Эйслер также отмечает, что «существует множество
доказательств того, что люди, выросшие в семьях, где жесткая
иерархия и болезненные наказания являются нормой, учатся
подавлять гнев на своих родителей. Существует также
множество доказательств того, что этот гнев затем часто
направляется против традиционно бесправных групп (таких как
меньшинства, дети и женщины)». [Sacred Pleasure, стр. 187] Этот
подавленный гнев становится благодатной почвой для реакционных
политиков, чья массовая привлекательность обычно частично
основывается на обвинениях меньшинств в проблемах общества.
Как пишет психолог Эльза Френкель-Брунсвик в
книге «Авторитарная личность», люди, которые в детстве были
подвергнуты насилию, в результате которого они подчинили свою
волю требованиям опасающихся авторитарных родителей, во
взрослом возрасте также очень склонны подчинять свою волю и
разум авторитарным лидерам. «Другими словами,» — резюмирует
Френкель-Брунсвик, — «одновременно с тем, что они учатся
вымещать свой подавленный гнев на тех, кого они считают
слабыми, они также учатся подчиняться автократическому
правлению или правлению “сильного человека”. Более того, будучи
жестоко наказанными за любой намек на бунт (даже за
“возражения” по поводу несправедливого обращения), они
постепенно учатся отрицать для себя, что было что-то плохое в
том, что с ними делали в детстве - и, в свою очередь, делать это
со своими собственными детьми». [The Authoritarian
Personality, стр. 187]
Это лишь некоторые из механизмов, которые закрепляют
статус-кво, создавая личности, поклоняющиеся авторитету и
боящиеся свободы. Следовательно, анархисты в целом выступают
против традиционных методов воспитания детей, патриархально-
авторитарной семьи (и ее «ценностей»), подавления подростковой
сексуальности, а также против отрицающих удовольствие и
утверждающих боль установок, которые прививаются церковью и
большинством школ. Вместо них анархисты выступают за
антиавторитарную, антирепрессивную практику воспитания детей и
образовательные методы (смотрите подраздел J.6 и главу J.5.13,

53
соответственно), цель которых — предотвратить или, по крайней
мере, свести к минимуму психологическое искалечивание личности,
позволяя ей вместо этого развивать естественную саморегуляцию и
самомотивированное обучение. Мы считаем, что только так люди
смогут вырасти счастливыми, творческими и по-настоящему
свободолюбивыми личностями, которые обеспечат
психологическую почву для процветания анархистских
экономических и политических институтов.

B.1.6 Может ли иерархия быть ликвидирована?

Столкнувшись с тем фактом, что иерархия, во многих ее
отличительных формах, существует с нами так долго и так
негативно влияет на тех, кто ей подвержен, некоторые могут прийти
к выводу, что анархистская надежда покончить с ней или даже
уменьшить ее — не более чем утопическая мечта. Конечно, возразят
они, раз анархисты признают, что те, кто подвержен иерархии,
приспосабливаются к ней, то тем самым автоматически
исключается создание людей, способных освободиться от нее?
Анархисты с этим не согласны. С иерархией можно покончить,
как в конкретных формах, так и в целом. Беглый взгляд на историю
человеческого рода показывает, что так оно и есть. Люди,
подвергавшиеся монархии, покончили с ней, создав республики
там, где прежде царил абсолютизм. Рабство и крепостное право
были отменены. Александр Беркман просто констатировал
очевидное, когда отметил, что «многие идеи, которые некогда
считались истинными, должны рассматриваться как ложные и
дурные. К примеру, представление о королевской власти, рабстве
и крепостничестве волею бога. Было время, когда весь мир верил,
что эти учреждения являются правильными, справедливыми и
неизменными». Однако они «начали пользоваться дурной славой,
теряли поддержку людей, и, наконец, институты, основанные на
этих представлениях, упразднялись», поскольку «они были
полезны только господствующим классам» и потому «были
уничтожены народными восстаниями и революциями». [Азбука
анархизма, стр. 68] Поэтому маловероятно, что нынешние формы
иерархии являются исключением из этого процесса.
Сегодня мы видим, что это именно так. Высказывания
Малатесты, сделанные более ста лет назад, по-прежнему
актуальны: «Угнетенные массы ... никогда полностью не
смирялись с угнетением и нищетой ... [и] показывают себя

54
жаждущими справедливости, свободы и благополучия». [Anarchy,
стр. 33] Те, кто находится внизу, постоянно сопротивляются как
иерархии и ее негативным последствиям, так и, что не менее важно,
создают неиерархические способы жизни и борьбы. Этот
постоянный процесс самоактивности и самоосвобождения можно
наблюдать на примере рабочего, женского и других движений, в
которых люди в той или иной степени создают свои собственные
альтернативы, основанные на их собственных мечтах и надеждах.
Анархизм вырос и основан на этом процессе сопротивления,
надежды и прямого действия. Другими словами, либертарианские
элементы, которые угнетенные постоянно производят в своей
борьбе внутри и против иерархических систем, экстраполируются и
обобщаются в то, что называется анархизмом. Именно эта борьба и
анархические элементы, которые она порождает, делают конец всех
форм иерархии не только желательным, но и возможным.
Поэтому, хотя негативное влияние иерархии неудивительно,
не удивительно и сопротивление ей. Это происходит потому, что
человек — это «не чистый лист бумаги, на котором культура
может писать свой текст; он — существо, заряженное энергией
и структурированное определенным образом, существо, которое,
адаптируясь, реагирует специфическим и установленным
образом на внешние условия». В этом «процессе такой
адаптации» люди развивают «определенные ментальные и
эмоциональные реакции, сообразно специфическим
свойствам» нашей природы. [Эрих Фромм, Человек для себя,
стр. 13] Например:

«Человек может адаптироваться к рабству, но он

реагирует на него снижением своих интеллектуальных и
моральных качеств... Человек может адаптироваться к
культурным условиям, требующим подавления сексуальных
влечений, но при такой адаптации ... у него развиваются
невротические симптомы. Человек может адаптироваться
почти к любой культурной системе, но в той мере, в какой эти
системы противоречат его природе, у него развиваются
ментальные и эмоциональные нарушения, принуждающие его, в
конце концов, к изменению этих условий, так как он не может
изменить свою природу.... Если бы ... человек мог адаптироваться
ко всем условиям, не сопротивляясь тем, которые противны его
природе, он никогда не имел бы никакой истории вообще.
Человеческая эволюция обусловлена человеческой

55
адаптируемостью и определенными неразрушимыми свойствами
природы человека, которые заставляют его никогда не
прекращать поиск условий, более соответствующих его
внутренним потребностям». [Там же, стр. 13]

Поэтому наряду с адаптацией к иерархии существует и

сопротивление. Это означает, что современное общество
(капитализм), как и любое иерархическое общество, сталкивается с
прямым противоречием. С одной стороны, такие системы делят
общество на узкую прослойку отдающих приказы и подавляющее
большинство населения, которое (официально) отстранено от
принятия решений, которое сводится к выполнению (исполнению)
решений, принятых немногими. В результате большинство людей
испытывают чувство отчуждения и несчастья. Однако на практике
люди пытаются преодолеть это положение бессилия, и таким
образом иерархия порождает борьбу против себя со стороны тех, кто
ей подчиняется. Этот процесс происходит постоянно, в большей или
меньшей степени, и является важным аспектом в создании
возможности политического сознания, социальных изменений и
революции. Люди отказываются относиться к себе как к объекту
(как того требует иерархическое общество), и тем самым иерархия
создает возможность для своего собственного разрушения.
Ибо неравенство в богатстве и власти, создаваемое
иерархиями, между сильными и бессильными, между богатыми и
бедными, не было предписано богом, природой или какой-то другой
сверхчеловеческой силой. Оно было создано конкретной
социальной системой, ее институтами и работой — системой,
основанной на авторитарных социальных отношениях, которые
влияют на нас как физически, так и психически. Так что надежда
есть. Как авторитарные черты усваиваются, так же их можно и не
усваивать. Как резюмирует Кэрол Пейтмен, факты подтверждают
аргумент, «что мы учимся участвовать, участвуя», и что среда,
основанная на участии, «также может быть эффективной в
уменьшении тенденций к недемократическим установкам в
человеке». [Participaton and Democratic Theory, стр. 105] Таким
образом, угнетение воспроизводит сопротивление и семена своего
собственного разрушения.
Именно по этой причине анархисты подчеркивают важность
самоосвобождения (смотрите главу A.2.7) и «поддерживают любую
борьбу за частичную свободу, потому что мы убеждены, что
человек учится в борьбе, и что, начав пользоваться небольшой

56
свободой, он в конце концов захочет получить ее всю».
[Malatesta, Errico Malatesta: His Life and Ideas, стр. 195]
Посредством прямого действия (смотрите подраздел J.2) люди
напрягают свои силы и отстаивают себя. Это разрушает
обусловленность иерархии, разрушает покорность, в которой
нуждаются и которую порождают иерархические общественные
отношения. Таким образом, ежедневная борьба против
угнетения «служили бы тренировочным полем для
развития» человеком «понимания его настоящей роли в жизни,
становления его веры в самого себя и независимости, для обучения
его взаимопомощи и сотрудничеству и осознания им собственной
ответственности. Он научится принимать решения и
действовать в соответствии с собственным суждением и не
станет больше передоверять своим лидерам или политикам
управление своими делами и заботу о собственном благополучии.
Именно он сам вместе со своими коллегами у станка будет
определять, чего они хотят и какие методы наилучшим образом
служат их целям». [Беркман, там же, С. 109-110]
Другими словами, борьба поощряет все те черты, которые
иерархия уничтожает, и, следовательно, развивает способности не
только подвергать сомнению и сопротивляться власти, но и, в
конечном счете, покончить с ней раз и навсегда. Это означает, что
любая борьба меняет тех, кто в ней участвует, политизирует их и
трансформирует их личности, избавляя от подневольных черт,
вырабатываемых и требуемых иерархией. Например, после сидячих
забастовок во Флинте, штат Мичиган, в 1937 году один из очевидцев
видел, как «рабочий-автомобилист стал другим человеком.
Женщины, которые активно участвовали в забастовке, стали
женщинами другого типа... Они несли себя другой походкой, их
головы были высоко подняты, и они были уверены в себе». [Genora
(Johnson) Dollinger, содержится в Voices of a People’s History of
the United States, Howard Zinn and Anthony Arnove (eds.), стр. 349]
Такие изменения происходят в любой борьбе (смотрите также главу
J.4.2). Анархисты не удивлены, поскольку, как уже говорилось в
подразделе J.1 и главе J.2.1, мы давно признали освобождающие
аспекты социальной борьбы и ключевую роль, которую она играет в
создании свободных людей и других предпосылок, необходимых
для анархического общества (например, первоначальной
социальной организации — смотрите в главе I.2.3).
Излишне говорить, что такая иерархическая система, как
капитализм, не может выжить при непокорном рабочем классе, и

57
боссы тратят значительное количество времени, энергии и ресурсов,
пытаясь сломить дух рабочего класса, чтобы он подчинился власти
(либо невольно, под страхом увольнения, либо добровольно,
обманывая их, заставляя поверить в то, что иерархия естественна,
или поощряя подчиненное поведение). Неудивительно, что это
никогда не удается полностью, поэтому капитализм характеризуется
постоянной борьбой между угнетенными и угнетателями.
Некоторые из этих противостояний успешны, некоторые — нет.
Некоторые из них носят оборонительный характер, некоторые —
нет. Некоторые, например, забастовки заметны, другие менее
заметны (например, работать медленнее и менее эффективно, чем
хочет руководство). И эта борьба ведется по обе стороны
иерархического разделения. Те, кто подчиняется иерархии, борются
за ее ограничение и увеличение своей автономии, а те, кто
пользуется властью, борются за увеличение своей власти над
другими. Кто побеждает, бывает по-разному. В 1960-х и 1970-х годах
наблюдался заметный рост побед угнетенных на всем протяжении
капитализма, но, к сожалению, с 1980-х годов, как мы обсуждаем в
главе C.8.3, началась неустанная классовая война, которую ведут
сильные мира сего, и которая привела к ряду поражений рабочего
класса. Неудивительно, что после этого богатые стали еще богаче и
могущественнее.
Поэтому анархисты принимают участие в продолжающейся
социальной борьбе в обществе, пытаясь закончить ее единственно
возможным способом — победой угнетенных. Ключевой частью этой
борьбы является борьба за частичные свободы, за мелкие или
крупные реформы, поскольку это укрепляет дух восстания и
запускает процесс к окончательному концу иерархии. В такой
борьбе мы подчеркиваем автономию участников и рассматриваем ее
не только как средство достижения большей справедливости и
свободы в нынешней несвободной системе, но и как средство раз и
навсегда покончить с иерархией, с которой они борются. Так,
например, в классовой борьбе нами провозглашается «организация
снизу, начиная с завода и фабрики, основанная на общих
интересах рабочих, независимо от их специальности, расы или
гражданства». [Александр Беркман, там же, стр. 111] Такая
организация, как мы обсуждаем в главе J.5.2, будет управляться
через собрания на рабочих местах и станет идеальным средством
замены капиталистической иерархии в промышленности
подлинной экономической свободой, т.е. самоуправлением рабочих
в производстве (смотрите подраздел I.3). Аналогично, в обществе

58
мы выступаем за народные собрания (смотрите главу J.5.1) как
средство не только борьбы с властью государства, но и замены ее
свободными, самоуправляемыми сообществами (смотрите
подраздел I.5).
Таким образом, сама текущая борьба создает мост между тем,
что есть, и тем, что может быть:

«Собрание и община должны возникнуть внутри самого

революционного процесса; более того, революционный
процесс представляет собой формирование собрания и
общины, а вместе с ними и разрушение власти. Собрание и
община должны стать “боевыми формулировками”, а не далекими
панацеями. Они должны быть созданы как способы
борьбы против существующего общества, а не как
теоретические или программные абстракции». [Murray Book-
chin, Post-Scarcity Anarchism, стр. 104]

Это еще не все. Помимо борьбы с государством и

капитализмом, нам также необходимо бороться со всеми другими
формами угнетения. Это означает, что анархисты утверждают, что
нам нужно бороться с социальной иерархией, такой как расизм и
сексизм, а также с иерархией на рабочем месте и экономическим
классом, что нам нужно противостоять гомофобии и религиозной
ненависти, а также с политическим государствам. Такие угнетения и
борьба не являются отвлечением от борьбы против классового
угнетения или капитализма, а являются неотъемлемой частью
борьбы за свободу человека, и их нельзя игнорировать, чтобы не
нанести ей смертельный вред.
В рамках этого процесса анархисты призывают и
поддерживают все слои населения отстаивать свою человечность и
индивидуальность, сопротивляясь расистским, сексистским и
гомофобным действиям и оспаривая подобные взгляды в
повседневной жизни, повсюду (как отмечает Кэрол
Пейтмен, «сексуальное доминирование структурирует рабочее
место, а также супружеский дом»[The Sexual Contract, стр.
142]). Это означает борьбу всех людей рабочего класса против
внутренней и внешней тирании, с которой мы сталкиваемся — мы
должны бороться против собственных предрассудков, поддерживая
тех, кто борется против наших общих врагов, независимо от их пола,
цвета кожи или сексуальности. Слова Лоренцо Ком'боа Эрвина о
борьбе с расизмом применимы ко всем формам угнетения:

59
 «С расизмом нужно решительно бороться везде, где он есть,
пусть даже в наших собственных рядах и даже в собственной
груди. Соответственно, мы должны покончить с системой
привилегий белой кожи, которую боссы используют для раскола
класса и сверхэксплуатации угнетенных по расовому признаку
рабочих. Белые рабочие, особенно в западном мире, должны
противостоять попыткам использовать одну часть рабочего
класса для своего продвижения вперед, сдерживая при этом
достижения другой части по признаку расы или национальности.
Этот вид классового оппортунизма и капитулянтства со
стороны белого труда должен быть прямо оспорен и побежден.
Не может быть единства рабочих, пока не будет положен конец
системе сверхэксплуатации и мирового превосходства белых».
[Anarchism and the Black Revolution, стр. 128]

Прогресс на пути к равенству возможен и уже достигнут. Хотя

по-прежнему верно, что (по словам Эммы Гольдман) «[нигде] с
женщиной не обращаются по заслугам ее труда, а скорее по
половому признаку»[Red Emma Speaks, стр. 177] и что
образование все еще патриархально, и молодые женщины все еще
часто избегают традиционно «мужских» курсов обучения и работы
(что учит детей тому, что мужчинам и женщинам отводятся разные
роли в обществе, и настраивает их на принятие этих ограничений по
мере взросления), верно и то, что положение женщин, как и
положение чернокожих и геев, улучшилось. Это происходит
благодаря различным самоорганизованным движениям за
самоосвобождение, которые постоянно развивались на протяжении
всей истории, и они являются ключом к борьбе с угнетением в
краткосрочной перспективе (и создают потенциал для
долгосрочного решения проблемы демонтажа капитализма и
государства).
Эмма Гольдман утверждала, что эмансипация начинается «в
душе женщины». Только в процессе внутреннего освобождения,
когда угнетенные узнают свою собственную ценность, уважают себя
и свою культуру, они могут быть в состоянии эффективно бороться
(и преодолевать) с внешним угнетением и отношением. Только
когда вы уважаете себя, вы можете заставить других уважать вас. Те
мужчины, белые и гетеросексуалы, которые выступают против
предрассудков, неравенства и несправедливости, должны
поддерживать угнетенные группы и отказываться потворствовать
расистским, сексистским или гомофобным взглядам и действиям со

60
стороны других или самих себя. Для анархистов «ни один член
рабочего движения не может безнаказанно подвергаться
дискриминации, подавлению или игнорированию... Рабочие [и
другие] организации должны строиться на принципе равной
свободы всех своих членов. Это равенство означает, что, только
если каждый рабочий является свободной и независимой единицей,
сотрудничающей с другими из своих общих интересов, вся рабочая
организация может успешно работать и стать сильной».
[Lorenzo Kom'boa Ervin, Там же, С. 127-8]
Мы все должны относиться к людям как к равным и в то же
время уважать их различия. Разнообразие — это сила и источник
радости, и анархисты отвергают идею о том, что равенство означает
конформизм. Этими методами — внутреннего самоосвобождения и
солидарности против внешнего угнетения — мы можем бороться с
нетерпимостью. Расизм, сексизм и гомофобия могут быть
уменьшены, возможно, почти уничтожены еще до того, как
произойдет социальная революция, если те, кто им подвержен,
организуют себя, дадут самостоятельный отпор и перестанут
подвергаться расовому, сексуальному или гомофобному насилию
или позволять другим уходить от ответственности (что играет
важную роль в том, чтобы заставить других осознать свое
собственное отношение и действия, отношение, которое они могут
даже не замечать!)
Пример Mujeres Libres (Свободных женщин) в Испании в
1930-х годах показывает, что возможно. Женщины-анархистки,
участвовавшие в C.N.T. и F.A.I., организовали себя автономно, чтобы
поднять вопрос сексизма в широком либертарном движении,
увеличить участие женщин в либертарных организациях и помочь
процессу самоосвобождения женщин от мужского угнетения. На
этом пути им также приходилось бороться с (слишком
распространенным) сексистским отношением их «революционных»
коллег-анархистов мужского пола. Книга Марты А.
Аккельсберг «Свободные женщины Испании» представляет
собой прекрасный рассказ об этом движении и о вопросах, которые
оно поднимает для всех людей, озабоченных свободой.
Десятилетиями позже женское движение 1960-х и 1970-х годов
делало примерно то же самое, стремясь бросить вызов
традиционному сексизму и патриархату капиталистического
общества. Они тоже создали свои собственные организации, чтобы
бороться за свои потребности как группа. Отдельные люди работали

61
вместе и черпали силы для своих личных сражений дома и в
обществе в целом.
Другая важная часть этого процесса заключается в том, чтобы
такие автономные группы активно поддерживали других
участников борьбы (включая представителей доминирующей
расы/пола/ориентации). Такая практическая солидарность и
общение, в сочетании с радикализирующим воздействием самой
борьбы на участников, может помочь разрушить предрассудки и
нетерпимость, подорвать социальные иерархии, которые угнетают
всех нас. Например, группы геев и лесбиянок, поддержавшие
забастовку шахтеров в Великобритании в 1984/5 году, привели к
тому, что такие группы заняли почетное место на многих
шахтерских маршах. Другой пример - великая забастовка еврейских
рабочих-иммигрантов в 1912 году в Лондоне, которая произошла
одновременно с большой забастовкой лондонских докеров. «Общая
борьба объединила еврейских и нееврейских рабочих. Проводились
совместные забастовочные собрания, и одни и те же ораторы
выступали на огромных совместных демонстрациях». Еврейская
забастовка увенчалась успехом, нанеся «смертельный удар по
потогонной системе. После этой победы английские рабочие
смотрели на еврейских рабочих совсем другими глазами». Тем не
менее, забастовка в лондонских доках продолжалась, и многие
семьи докеров испытывали настоящую нужду. Успешные еврейские
забастовщики начали кампанию, «чтобы взять некоторых детей
докеров в свои дома». Эта практическая поддержка «сделала очень
многое для укрепления дружбы между еврейскими и нееврейскими
рабочими». [Rudolf Rocker, London Years, стр. 129 и стр. 131] Эта
солидарность была отплачена в октябре 1936 года, когда докеры
были в первых рядах, чтобы остановить фашистских
чернорубашечников Мосли, марширующих по еврейским районам
(знаменитая битва на Кейбл-стрит).
Для белых, мужчин и гетеросексуалов единственным
анархическим подходом является поддержка других в борьбе, отказ
терпеть нетерпимость к другим и искоренение собственных страхов
и предрассудков (отказываясь при этом от некритичного отношения
к борьбе за самоосвобождение — солидарность не означает
отключение мозга!) Очевидно, что это подразумевает включение
проблемы социального угнетения во все организации и
деятельность рабочего класса и обеспечение того, чтобы ни одна
угнетенная группа не была маргинализирована в них.

62
 Только таким образом можно ослабить власть этих
социальных болезней и создать лучшую, неиерархическую систему.
Ущерб одному — это ущерб для всех.

B.2 Почему анархисты выступают против

государства?
Как уже отмечалось ранее (смотрите подраздел B.1), анархисты
выступают против всех форм иерархической власти. Однако
исторически сложилось так, что большую часть своего времени и
энергии они тратят на противостояние двум основным формам.
Первая — это капитализм, вторая — государство. Эти две формы
власти находятся в симбиотических отношениях и не могут быть
легко разделены:

«Государство... и капитализм — это факты и понятия,

которые мы не можем отделить друг от друга. В ходе истории
эти институты развивались, поддерживая и укрепляя друг
друга».
«Они связаны друг с другом не просто как случайные
совпадения. Они связаны между собой причинно-следственными
связями». [Kropotkin, Evolution and Environment, стр. 94]

В этом подразделе, следовательно, наряду с объяснением того,

почему анархисты выступают против государства, нам обязательно
придется проанализировать отношения между ним и
капитализмом.
Так что же такое государство? По словам Малатесты,
анархисты «использовали и продолжают использовать слово
“государство” для обозначения совокупности политических,
законодательных, судебных, военных и финансовых институтов,
с помощью которых управление собственными делами, контроль
над личным поведением, ответственность за личную
безопасность отбираются у людей и передаются другим,
которые путем узурпации или делегирования полномочий
наделены властью издавать законы для всего и всех и обязывать
людей соблюдать их, если потребуется, с помощью коллективной
силы». [Anarchy, стр. 17]
Он продолжает:

63
 «Для нас правительство [или государство] состоит из всех
правителей; а правители ... это те, кто имеет власть
издавать законы, регулирующие межчеловеческие отношения, и
следить за их исполнением ... [и] обладающие властью, в большей
или меньшей степени, использовать социальную власть, то есть
физическую, интеллектуальную и экономическую мощь всего
сообщества, чтобы обязать всех выполнять их желания. И эта
сила, по нашему мнению, составляет принцип правления и
власти». [Там же, стр. 19]

Кропоткин представил аналогичный анализ, утверждая, что

государство «обнимает собою не только существование власти
над обществом, но и сосредоточение управления местною жизнью
в одном центре, т.е. территориальную концентрацию, а
также сосредоточение многих отправлений общественной
жизни ... Весь механизм законодательства и полиции выработан
для того, чтобы подчинить одни классы общества господству
других классов». [Государство, его роль в истории] Для
Бакунина все государства «по существу являются лишь
машинами, управляющими массами сверху, через...
привилегированное меньшинство, якобы знающее подлинные
интересы народа лучше, чем сам народ». [The Political
Philosophy of Bakunin, стр. 211] По этому поводу Мюррей Букчин
пишет:

«Государство — это, по меньшее мере, профессиональная

система социального насилия, а не просто система социальной
администрации как все еще наивно полагает народ и многие
политические теоретики».
«Слово “профессиональный” следует подчеркнуть также,
как и слово “принуждение”. Принуждение возникает в природе, в
личных взаимоотношениях, в негосударственных неиерархических
обществах. ... Только когда принуждение
институционализированно в профессиональную,
систематическую и организованную форму социального
контропя — это происходит, когда людей выдергивают из
повседневной жизни в общине и предполагают не проcто
«управлять» ею, но делать это при помощи монополии силы
только здесь мы можем говорить о государстве».
[Реконструкция общества]

64
 Как указывает Букчин, анархисты отвергают идею о том, что
государство — это то же самое, что и общество, или
что любая группа человеческих существ, живущих и
организованных вместе, является государством. Эта путаница, как
отмечает Кропоткин, объясняет, почему существует «обычное
обвинение анархистов в том, что они хотят “разрушить
общество” и проповедуют “возвращение к вечной войне каждого со
всеми”». В такой позиции «забывается, что люди жили
обществами многие тысячи лет, прежде чем создали
государства», и что, следовательно, государство «есть лишь одна
из тех форм, которые общество принимало в течение своей
истории». [Там же]
Государство, таким образом, не является просто федерацией
отдельных людей или народов и поэтому, как подчеркивал
Малатеста, не может использоваться для описания «человеческого
коллектива, собранного вместе на определенной территории и
составляющего то, что называется социальной единицей,
независимо от способа группировки этого коллектива или
состояния отношений между ними». Его нельзя «использовать
просто как синоним общества». [Там же, стр. 17] Государство —
это особая форма социальной организации, основанная на
определенных ключевых признаках, и поэтому, как мы
утверждаем, «слово “государство”... следовало бы оставить
только для тех общежитий с иерархическим строем и
централизацией». [Пётр Кропоткин, Этика] Как таковое,
государство «есть исторически преходящий институт, временная
форма общества», чье «полное исчезновение» возможно,
поскольку «государство отнюдь не есть общество».
[Бакунин, Бог и государство]
В целом, государство — это особый способ организации
человеческих дел на определенной территории, способ, отмеченный
определенными институтами, которые, в свою очередь, имеют
определенные характеристики. Однако это не означает, что
государство — это монолитное образование, которое остается
неизменным с момента своего рождения и до сегодняшнего дня.
Государства различаются по многим параметрам, особенно по
степени авторитарности, по размеру и силе бюрократии и по тому,
как они организованы. Таким образом, у нас есть монархии,
олигархии, теократии, партийные диктатуры и (более или менее)
демократические государства. У нас есть древние государства с

65
минимальной бюрократией и современные государства с огромной
бюрократией.
Более того, анархисты утверждают,
что «политический режим всегда является
выразителем экономического, который существует в основе
общества». Это означает, что независимо от того, как меняется
государство, оно «подделывается под экономический режим и
служит его выражением, освящением и оплотом». Само собой
разумеется, не всегда бывает точное совпадение, и
иногда «политический режим страны в своей эволюции отстаёт
от совершающегося в ней экономического перерождения, … в
решительный момент он подвергается внезапным изменениям и
приспособляется к существующему экономическому строю».
[Кропоткин, Речи бунтовщика]
В другое время государство может изменить свою форму,
чтобы защитить экономическую систему, выражением которой оно
является. Так, мы видим, как демократии превращаются в
диктатуры перед лицом народных восстаний и движений. Наиболее
очевидные примеры: Чили Пиночета, Испании Франко, Италии
Муссолини и Германии Гитлера — являются яркими
подтверждениями замечания Бакунина о том, что хотя «никакая
форма правительства не является столь благоприятной
интересам буржуазии и столь же любимою этим классом, как
республика», этот класс «предпочтет ... военную диктатуру»,
если это необходимо для подавления «восстаний пролетариата».
[Кнуто-германская империя и социальная революция]
Однако, как бы государство ни меняло свою форму, оно все
равно обладает определенными характеристиками, которые
идентифицируют социальный институт как государство. Таким
образом, мы можем сказать, что для анархистов государство
характеризуется тремя признаками:
1. «Монополия на насилие» на определенной территории;
2. Это насилие имеет «профессиональный»,
институциональный характер; и
3. Иерархическая природа, централизация власти и
инициативы в руках немногих.
Из этих трех аспектов последний (его централизованная,
иерархическая природа) является наиболее важным просто потому,
что концентрация власти в руках немногих обеспечивает разделение
общества на управляющих и управляемых (что требует создания
профессионального органа для обеспечения этого разделения).

66
Поэтому Бакунин утверждает, что «вместе с государством должна
уйти и ... вся организация социальной жизни сверху вниз, через
законодательство и правительство». [The Political Philosophy
of Bakunin, стр. 242] Другими словами, «народ не управлял
собой». [Кропоткин, Там же]
Этот аспект подразумевает все остальное. В государстве все
люди, проживающие на определенной территории, подчиняются
ему, повинуясь лицам, составляющим институт власти,
управляющий этой территорией. Чтобы обеспечить исполнение
воли этих немногих, они должны обладать монополией на силу на
данной территории. Поскольку члены государства коллективно
монополизируют власть над принятием политического решения,
они представляют собой привилегированный орган, отделенный
своим положением и статусом от остального населения в целом, что
означает невозможность полагаться на них в обеспечении
исполнения своей воли. Это требует наличия некоего
профессионального органа для обеспечения исполнения их
решений, отдельной полиции или армии, а не вооруженного народа.
Учитывая это, разделение общества на управляющих и
управляемых является ключом к тому, что представ