Mil China V Sost Frantsuzy Narisovannye Imi Samimi Parizhank

КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ
ФРАНЦУЗЫ,
НАРИСОВАННЫЕ
ИМИ САМИМИ
ПАРИЖАНКИ
СОСТАВЛЕНИЕ,
ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ
И РЕДАКЦИЯ ПЕРЕВОДОВ
ВЕРЫ МИЛЬЧИНОЙ
НОВОЕ
ЛИТЕРАТУРНОЕ
ОБОЗРЕНИЕ
МОСКВА
2014
УДК 94(44)"1839/1842"
ББК 63.3(4Фра)523-75
Ф84
Редактор серии Л. Оборин
В оформлении переплета использован фронтиспис Гаварни

ко второму тому «Французов, нарисованных ими самими».
На контртитуле воспроизведена обложка первого выпуска
«Французов» — очерка Бальзака «Бакалейщик».
Ф84 Французы, нарисованные ими самими. Парижанки.

Сост., вступ. статья и редакция переводов Веры Миль-
чиной. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. —
832 с.: ил. (Серия «Культура повседневности»)
ISBN 978-5-4448-0130-7
Коллективный сборник «Французы, нарисованные ими самими»
(1839–1842) — книга, написанная почти два века назад специально
для тех, кто любит рассказы о повседневной жизни. Полторы сотни
авторов сочинили четыре сотни очерков о своих современниках
разных профессий и разного нрава, описали их одежду и занятия,
привычки и пристрастия. В настоящее издание вошли сорок очерков,
посвященных парижанкам: от герцогини до горничной, от министер-
ши до акушерки, от салонной певицы до гризетки, от «женщины без
имени» до «балетной крысы». Авторы, по их собственному признанию,
заботились о потомках, которым будет интересно знать, «каковы мы
были и что делали в свое время». С поставленной задачей они спра-
вились превосходно, и потомки им благодарны. На русском языке
публикуется впервые.
УДК 94(44)"1839/1842"
ББК 63.3(4Фра)523-75
Книга издана при финансовой поддержке

французского Национального центра книги
(Сentre National du Livre)
© В. Мильчина, вступ. статья, составление, 2014

© Переводчики, 2014
© Оформление. OOO «Новое литературное обозрение», 2014
Вера Мильчина
ФРАНЦУЗЫ, НАРИСОВАННЫЕ ИМИ САМИМИ

И ПЕРЕВЕДЕННЫЕ РУССКИМИ
На рубеже 1830-х и 1840-х годов во французской литературе

наблюдалось явление, которое современная исследовательница
назвала «эпидемией коллективного самоанализа»1, причем
занимались этим самоанализом в первую очередь парижане.
Многие более или менее известные французские литераторы
выпускали коллективные сборники, посвященные самым
разным сторонам жизни Парижа и его обитателей. Началось
все это немного раньше, в 1831 году, пятнадцатитомником
«Париж, или Книга ста и одного автора», который благодарные
писатели собрали, чтобы помочь обанкротившемуся издателю
Лавока, продолжилось семитомной «Новой картиной Парижа
в XIX веке» (1834–1835), а в начале 1840-х годов появились
двухтомники «Большой город. Новая комическая, критическая
и философическая картина Парижа» (1842–1843) и «Бес в Па-
риже. Париж и парижане. Нравы и обычаи, характеры и пор-
треты жителей Парижа, полная картина их жизни частной,
общественной, политической, художественной, литературной
1
Lyon-Caen J. Louis Reybaud panoramiste // Romantisme. L’Œuvre-monde
au XIXe siècle. 2007. № 136. P. 31.
5
и проч., и проч.» (1845–1846), не говоря уже о вышедших

в 1841–1842 годах ста тридцати карманных «Физиологиях» —
иллюстрированных стостраничных миниатюрных (в одну
тридцать вторую долю печатного листа) книжечках, посвя-
щенных каждая какому-нибудь персонажу, предмету или за-
ведению, также по преимуществу парижскому. Но на этом бо-
гатейшем фоне не только не теряется, но, напротив, особенно
ярко выделяется восьмитомный сборник, избранные страницы
которого читатель найдет в нашем издании, — «Французы,
нарисованные ими самими».
Хотя сборник, как видно уже по названию, посвящен
французам, а первые четыре тома — исключительно пари-
жанам, толчок этому издательскому предприятию дала, как
ни странно, Англия. Здесь с 1838 года выходила — сначала,
как это было заведено в ту эпоху, отдельными выпуска-
ми — книга «Heads of the People, or Portraits of the English»
(название это принято переводить как «Образы народа, или
Портреты англичан», хотя слово head дословно означает
голову или лицевую сторону монеты с изображением голо-
вы). Это был коллективный сборник — описания разных
английских типов, таких как «Полисмен», «Врач-шарлатан»,
«Писательница» и проч.; авторов у книги было много (в том
числе такие известные английские писатели, как Бульвер-
Литтон и Теккерей), а иллюстратор всего один — художник
Кенни Мидоуз (1790–1874). И вот в Париже нашелся изда-
тель, который захотел выпустить английский двухтомник
во французском переводе. Намерение свое он выполнил,
издание (первоначально также в виде отдельных выпусков)
начало выходить в январе 1839 года и завершилось в конце
1840 года. Тексты и иллюстрации во французском издании
остались те же, а название изменилось; на титульном листе
книги, выпущенной парижским издателем Леоном Кюрме-
ром, значилось: «Англичане, нарисованные ими самими»
(Les Anglais peints par eux-mêmes).
6
Французы, нарисованные ими самими и переведенные русскими
Названию этому, которое обыгрывало тот факт, что

англичане в иллюстрированной книге «рисуют» себя двояко,
и словами, и краской, было суждено богатейшее будущее. Еще
прежде чем Кюрмер взялся за выпуск по английскому образцу
аналогичной книги французов о французах, в Бельгии начали
выходить «Бельгийцы, нарисованные ими самими» — книга,
авторы которой в содержании брали пример с англичан,
а в названии — с француза Кюрмера2, а уже после «Французов,
нарисованных ими самими» на свет явились сочинения разных
жанров, но с однотипными заглавиями: «Французы, воспетые
ими самими», «Французы, станцованные ими самими», «Дети,
нарисованные ими самими» и «Животные, нарисованные
ими самими»3. Дело не ограничилось Францией: в 1841 году
в Петербурге издатель Башуцкий стал выпускать, по образцу
французского, издание, которое назвал «Наши, списанные
с натуры русскими»4, а в Мадриде в 1843 году вышли «Ис-
панцы, нарисованные ими самими»5. Формула эта сохранялась
в сознании людей XIX века очень долго: в газете «Фигаро»
17 февраля 1859 года появилась статья Фирмена Майяра
«Академики, нарисованные ими самими», а Герцен в «Былом
2
«Бельгийцы» начали выходить в Брюсселе в сентябре 1839-го, но
дальше 16 выпусков дело не пошло, и предприятие заглохло (см.: Le
Men S. Pour rire! Daumier, Gavarni, Rops ou l’invention de la silhouette.
Paris, 2010. P. 119); cм. также: Stiénon V. ‘Les Belges peints par eux-mêmes’.
Une littérature m(it)oyenne // Interférences littéraires/Literaire interferenties.
2012. № 8. P. 111–134.
3
Этот сборник рассказов, написанных известными французскими
писателями и иллюстрированный одним художником — Гранвилем
(блестяще изображавшим человеческие фигуры со звериными головами),
выходил отдельными выпусками начиная с 28 ноября 1840 года; завер-
шилось издание выходом двух толстых томов с датой 1842 на титульном
листе. Основное его название — «Сцены частной и общественной жизни
животных», но на некоторых отдельных выпусках был выставлен под-
заголовок «Животные, нарисованные ими самими», в окончательном
виде сохранившийся внутри книги в виде подписи под иллюстрацией,
завершающей пролог.
4
См. факсимильное переиздание, вышедшее в московском издательстве
«Книга» в 1986 году.
5
Los españoles pintados por sí mismos. Madrid: Ignacio Boix, 1843.
7
и думах» (ч. 5, гл. 37) пишет о своем намерении «в порыве

раздражения и горького смеха» сочинить книгу «Изгнанники,
нарисованные ими самими» (Les réfugiés peints par eux-mêmes).
Слава названия, придуманного Кюрмером, распространилась
так широко, что автор анонимной заметки в петербургском
журнале «Репертуар и пантеон» под названием «Французы,
воспетые французами» иронизировал:
«Многие из наших читателей, конечно, знают француз-
ское роскошное издание “Французы, описанные французами”,
породившее у нас подобное же издание “Наши, описанные
русскими” [так! — В.М.]. Этого издания, т.е. Les Français,
разошлось во Франции огромное число экземпляров. Этого
достаточно было, чтобы заставить “остроумнейшую нацию”
приняться за другое издание, подобное этому, и вот явились
Les Français chantés par eux-mêmes — “Французы, воспетые
французами”. <…> Какое прекрасное, великолепное заглавие!
Вам сейчас, с первого взгляда, покажется, что это собрание
стихов, которыми французы воспевают французов… совсем
нет, это не что иное, как альбом романсов. <…> Это новое из-
дание открывает широкий, обширный путь всем искусствам
и ремеслам и вскоре появятся Французы протанцованные,
проигранные, съеденные, обритые, соленые — французами.
Это очень интересно! Мы же, русские, превосходим иностран-
цев во всем. Даже в копии мы становимся выше оригинала.
У нас задача решается одним словом: Наши! и в самом деле
не заключается ли в этом одном слове все действия, все де-
яния, все занятия наших! Дивитесь и поклоняйтесь нашему
изобретательно-подражательному уму!»6
Инициатор издания, породившего такую уйму подра-
жаний, Леон Кюрмер (1801–1870), cын парижского торговца
сукном, обанкротившегося, когда сыну было пять лет, полу-
чил юридическое образование, но делать карьеру нотариуса
6
Репертуар и пантеон. 1843. Т. 1. С. 253–254.
8
или адвоката не захотел, потому что мечтал издавать книги,

причем не простые, а иллюстрированные. Славе Кермера по-
ложило начало вышедшее в 1838 году издание повести Бернар-
дена де Сен-Пьера «Поль и Виргиния», которое отличалось от
множества предыдущих своей изобразительной стороной: его
украшали около 500 иллюстраций, выполненных целым рядом
знаменитых французских художников того времени. О том, как
трепетно относился Кюрмер к собственной продукции, можно
судить по надписи, которую он через одиннадцать лет после
публикации сделал на форзаце своего экземпляра «Поля и Вир-
гинии». Кюрмер обращается к собственной «возлюбленной»
книге, которую называет «нежным другом»: «После того как
я покину сей мир, ты еще много лет будешь продолжать свое
странствие по нему, прежде чем мы воссоединимся во прахе.
Да позволит тебе Господь оказаться в руках целой череды умных
любителей, которые оценят тебя по заслугам и будут хранить
благоговейно! Но увы! когда они станут листать твои страницы,
ты не встретишь в их сердцах того трепета, каким отзывалось
на каждое воспоминание о тебе мое сердце. 8 сентября 1849»7.
В истории французского издательского дела Кюрмер за-
нимает особое место. Сегодняшние историки считают даже
возможным говорить об «издательской модели Кюрмера»8.
В понимании Кюрмера издатель вовсе не техническая фигура,
аналогичная типографу или книгопродавцу; он стоит нарав-
не с автором, он держит под контролем все без исключения
свойства книги, от сюжета, композиции и наилучших мест
для иллюстраций до качества краски и бумаги, но, главное,
будучи умным посредником между публикой и всеми, кто
участвует в создании книги, он осторожно, но последова-
тельно формирует читательский спрос, частично потакая
7
Цит. по: Brivois J. Guide de l’Amateur des ouvrages illustrés du XIXe siècle.
Paris, 1883. P. 395.
8
Durand P., Glinoer A. Naissance de l’éditeur: l’édition à l’âge romantique.
Paris, 2005. P. 182.
9
вкусам публики — но лишь ради того, чтобы в конечном счете

приобщить ее к более высоким ценностям. Такому издателю
необходима, по выражению современных исследователей,
«харизматическая власть над всем процессом книгоиздания»9.
Именно это свойство в высшей степени потребовалось
Кюрмеру во время работы над «Французами, нарисованными
ими самими» — далеко не единственным, но бесспорно наибо-
лее прославленным его детищем. Один из активнейших участ-
ников этого издания, писатель и критик Жюль Жанен, писал
о работе Кюрмера над «Французами»: «На сей раз издателю
предстояло преодолеть двойное препятствие: писатели и рисо-
вальщики должны были совместно участвовать в одном и том
же предприятии; а ведь это совсем не легкое дело — запрячь
в одну упряжку столько различных умов, столько различных
страстей и руководить их соревнованием! Разве это не чудо —
командовать капризами пера и фантазиями карандаша и до
конца столь длинного произведения удерживать писателей
и художников в необходимых рамках, не оскорбляя их тщес-
лавия, не ущемляя их гордости? <…> Приостановить одного,
подтолкнуть другого, умерить хвалы одних, хулы и насмешки
других, принудить рисовальщика дать свой комментарий
к странице писателя — вот чем занимался издатель в течение
пяти долгих лет, и достичь постоянно удаляющейся цели он
смог лишь благодаря воле, граничащей с гением. Вот почему
эти “Французы, нарисованные ими самими”, комедия из сотни
актов, представляют собой бесконечную книгу, которую никто
не сможет повторить»10.
Поначалу Кюрмер задумал нечто более скромное — один
том из 48 выпусков, каждый из которых будет посвящен
9
Durand P., Glinoer A. Naissance de l’éditeur. P. 128; см. также: Blan-
chard G. Léon Curmer, un grand éditeur romantique // Art & métiers du
livre. № 179. Р. 18–27.
10
Janin J. M. Curmer. La vie et le travail d’un éditeur parisien // Le Bibliophile
français. 1869. T. 3, mai. P. 5–11; цит. по: Durand P., Glinoer A. Naissance
de l’éditeur. Р. 197.
10
какому-нибудь «типу» — типичному парижскому жителю

(по уже опробованной английской модели). Работа началась
еще в конце 1838 года, а c мая 1839 года «Французы» начали
выходить один раз в неделю, а затем дважды, в среду и в суб-
боту, в виде отдельных тетрадок c первоначальным названием
«Французы. Современные нравы» (одна тетрадка — один
очерк), причем распространялись они по подписке, которая
принималась заранее на 12, 24 или 48 выпусков (подписка
позволяла собрать «первоначальный капитал» для издания).
В октябре 1839 года все обещанные «тетрадки» вышли в
свет, а 28 декабря этого года поступил в продажу первый
том «Французов, нарисованных ими самими» с датой 1840 на
титульном листе (отсюда путаница: началом выхода книги
указывают иногда 1839-й, а иногда 1840 год). Но выяснилось,
что материала у Кюрмера гораздо больше, чем на один том.
В конечном счете за три года (1840, 1841, 1842) Кюрмер выпу-
стил восемь томов «Французов»: четыре о парижанах (в 1840
и 1841 годах), один, пятый, — преимущественно о француз-
ской армии и три — о жителях провинциальной Франции,
включая ее заморские территории, а кроме того, подписчики
получили бесплатно дополнительный девятый том — собрание
множества мелких очерков под названием «Призма»11.
Одной из особенностей издания был способ его ком-
плектования. С одной стороны, Кюрмер и помогавший ему
«экспертный совет» во главе с Жюлем Жаненом сами заказы-
вали авторам очерки, а в некоторых случаях даже устраивали
своеобразные конкурсы (например, вошедший в наш сборник
очерк «Модная красавица» был заказан таким известным писа-
тельницам своего времени, как Дельфина де Жирарден, Мари
Менессье-Нодье, Анаис Сегала и Флора Тристан, но в результате
11
Он тоже первоначально выходил отдельными выпусками: первый из
них увидел свет 10 марта 1840 года, а последний — в феврале 1841 года
(см.: Brix M. Nerval journaliste (1826–1851). Problématique. Méthodes
d’attribution. Namur, 1989. P. 249).
11
выбор пал на текст госпожи Ансело12). С другой стороны, —

и это особенно удивительно — Кюрмер и его «экспертный
совет» выбирали рукописи из весьма обширного «самотёка»,
и Кюрмер очень гордился тем, что напечатал в книге не толь-
ко сочинения знаменитостей, но и творения неизвестных
авторов, для которых публикация на страницах «Французов»
стала отправной точкой на пути к славе. Как сообщает он сам
в послесловии к последнему, восьмому тому, всего он получил
три тысячи рукописей, из которых годными к публикации
были признаны лишь четыре сотни13. Всего в издании приняли
участие 137 авторов, а если брать в расчет и дополнительную
«Призму» — 175.
Работа над сборником была, выражаясь современным
языком, интерактивной, о чем свидетельствуют внутренние
страницы обложек (или, как говорили в XIX веке, оберток)
отдельных выпусков, на которых Кюрмер печатал реальные
письма читателей-подписчиков и свои ответы им. Как за-
мечает современная исследовательница, эта обширная пере-
писка показывает, что в основе проекта лежало утопическое
намерение создать книгу, действительно написанную «самими»
французами, своего рода социальный автопортрет читателей14.
Конечно, описать все современные типы их собственными
силами было невозможно; особенно это касалось женских
образов. В частности, на обложке 58-го выпуска Кюрмер от-
вечал читателю-подписчику, упрекнувшему его в том, что не
12
Guerche R. Les Français peints par eux-mêmes // Bulletin de la Librairie
ancienne et moderne. 1972. № 145. P. 88.
13
А точнее, 423 текста. Что же касается забракованных очерков, то
некоторые из них потом все-таки появились в «Призме» — девятом
бесплатном дополнительном томе.
14
Le Men S. Pour rire! P. 125. Кюрмер даже объявил конкурс на лучший
очерк о французе XIX века, причем победителю была обещана премия
в 250 франков (цена десяти томов «Французов» с цветными иллюстраци-
ями), которая потом была удвоена, а также несколько изданий в подарок,
однако чемпион так и не был выявлен (см.: Brivois J. Guide de l’Amateur
des ouvrages illustrés. P. 159).
12
все профессии описаны непосредственно представителями

этих профессий, отчего французы выходят нарисованными
не ими самими, а другими: «Мы тщетно искали мать актрисы,
горничную, модную торговку, овощницу, привратницу, кучера,
способных начертать для нас свои собственные портреты».
Однако, продолжает Кюрмер, «всякий раз, когда мы получали
статью, написанную представителем той или иной профессии
и отвечающую необходимым требованиям, мы почитали
своим долгом ее опубликовать»15.
При этом желание опубликоваться в кюрмеровском сбор-
нике было, судя по всему, очень большим, и издателю приходи-
лось осуществлять довольно жесткий отбор. На обложках он
сообщал о мотивировках отказа: оттого, что у него уже давно
имеются очерки на предлагаемую или близкую к ней тему;
оттого, что портрет слишком индивидуален и недостаточно
типичен, или, наоборот, сделан слишком общо16.
Процесс заказа рукописей и их публикации и мучения
издателя в связи с обидами авторов описаны в вошедшем в тре-
тий том очерке «Литератор», который начинается с переписки
между автором очерка Элиасом Реньо и самим Кюрмером. Вот
реплика Кюрмера (сочиненная им самим или Реньо от его лица):
«Школьник шлет первые опыты своих юных годов, по-
чтенная дама — первые плоды своих зрелых лет. Супрефект
присылает порождение административного восторга, а по-
датной инспектор — диссертацию, сочиненную между двумя
подведениями баланса. Каждый день почта изрыгает рукописи;
они текут бурным потоком, они производят форменный ка-
таклизм. Напрасно издатель желает избегнуть бури: рукопись
оборачивается автором и является мучить издателя самолично.
15
Le Men S. Pour rire! P. 126. Кусочки из этих непрофессиональных руко-
писей публиковались на обложках (и потом отчасти вошли в «Призму»,
однако там много и литературных текстов).
16
Ibid. P. 127; например, по этой причине Кюрмер отверг присланный
ему портрет «игрока»: «нам нужны современные зарисовки, а не картины,
годные для любой эпохи».
13
В дверь звонят: это рукопись; издатель садится обедать, ему

приносят рукопись, он выходит из дома, на лестнице его под-
жидает рукопись, он возвращается домой, под воротами его
ждет рукопись, он ложится спать, рукописи преследуют его
и во сне, затопляют кровать, громоздятся на груди и превраща-
ют сны в жуткие кошмары»17. Художественное преувеличение,
присутствующее в этом фрагменте, не отменяет того факта,
что работа по координации издания требовалась огромная;
а ведь координацией дело не ограничивалось; если верить
свидетельству коллеги-издателя Эдмона Верде, Кюрмер «сам
переделал, переписал и закончил большую часть текстов»18.
Задача Кюрмера осложнялась тем, что при выпуске
«Французов» ему приходилось руководить работой не только
литераторов, но и иллюстраторов. Мы уже сказали, что слово
«нарисованный» в названии имеет двойной смысл. И в самом
деле, помимо литераторов, «рисующих» словом, в работе над
книгой активно участвовали настоящие рисовальщики, и это
их постоянное присутствие в книге отличает ее от всех «картин
Парижа», которые выходили из печати прежде и в которых
иллюстрации, как правило, ограничивались виньеткой на
титульном листе.
В общей сложности во всех томах «Французов» напеча-
тано 2000 гравюр на дереве19, принадлежащих 44 художникам,
в том числе таким знаменитым, как Гаварни, Гранвиль, Шарле,
Домье, Делакруа, Лами, Мессонье, Монье, Травьес. Но от дру-
гих сборников «Французов» отличало не только само наличие
иллюстраций, но и систематичность их размещения. Каждый
17
Les Français peints par eux-mêmes. Paris, 1841. T. 3. P. 220.
18
Werdet E. De la librairie française. Paris, 1860. P. 184.
19
Guerche R. Op. cit. P. 91. Техника поперечной, или тоновой, гравюры
на дереве существенно облегчала процесс печатания иллюстраций вместе
с текстом, а не отдельно (см.: Виппер Б.Р. Введение в историческое изуче-
ние искусства. М., 1985, гл. «Печатная графика»; Stiénon V. La Littérature
des Physiologies. Sociopoétique d’un genre panoramique (1830–1845). Paris,
2012. P. 276).
14
очерк сопровождали как минимум четыре картинки: 1) «тип»

(гравюра на дереве, черно-белая или — в части тиража —
цветная, изображающая фигуру в полный рост на белом листе
и располагающаяся на развороте с первой страницей очерка);
2) «виньетки» — картинки перед началом текста, над его загла-
вием, а иногда и в середине, изображающие героя очерка в его
родной стихии; 3) буквица в самом начале текста; 4) виньетка
в конце. Впрочем, этот последний элемент присутствует не во
всех очерках (иногда для него не хватало места), зато «типов»
порой в одном и том же очерке имеется целых два, например
очерк «Женщина без имени» сопровождают целых два портре-
та работы Гаварни. Следует подчеркнуть, что если виньетки
и буквицы в иллюстрированных книгах присутствовали уже
давно, то «тип» — новшество Кюрмера; в «Англичанах, на-
рисованных ими самими» место «типов» занимали поясные
портреты. Кюрмер так гордился своим нововведением, что
специально подчеркнул его в содержании томов: там рядом
с названием каждого очерка повторен в уменьшенном виде
сопровождающий его «тип»20 (как это сделано и у нас).
Разумеется, координация работы целого коллектива
творцов требовала от Кюрмера незаурядного организатор-
ского таланта. Свою роль в издании и свои новые отношения
с авторами и художниками он подчеркнул с помощью такого
оригинального элемента, как благодарность издателя: в первом
томе на отдельной странице после титульного листа перечис-
лены сначала авторы-дамы, потом авторы-господа, а потом
двое художников (Гаварни и Монье) — всем им эту книгу по-
свящает или преподносит «благодарный издатель». Остальные
тома посвящены только авторам, но все равно с подписью
«Благодарный издатель», то есть издатель особо указывает
20
См.: Le Men S. Peints par eux-mêmes… // Les Français peints par eux-
mêmes. Panorama social du XIXe siècle. Exposition présentée au Musée
d’Orsay, du 23 mars au 13 juin 1993. Paris, 1993. P. 6–10; Le Men S. Pour
rire! P. 130–131.
15
на свою роль своеобразного «арт-директора» издания, что по

тем временам было непривычно21.
Издание у Кюрмера получилось очень эффектное, а по
цене довольно умеренное. Один выпуск с черно-белым «ти-
пом» стоил 30 сантимов, а с цветным — 50 сантимов (плюс
10 сантимов за почтовую пересылку для жителей провинции);
соответственно, первый том с черно-белыми гравюрами сто-
ил 15 франков, а с цветными — 25. В абсолютном значении
15 франков были, конечно, ценой не маленькой (это, например,
составляло половину месячного заработка модистки), но в от-
носительном смысле «Французы» стоили дешево, потому что
столько же книгопродавцы еще недавно брали за двухтомный
роман без всяких иллюстраций22.
Относительно тиража «Французов» сведения расходят-
ся. Сам Кюрмер говорил, что число подписчиков равнялось
21 00023, а к марту 1841 года достигло 22 70024; по мнению со-
временного исследователя, было продано 18 000 экземпляров25.
Тем не менее о коммерческом успехе говорить не приходится;
дважды Кюрмер снижал цену на издание, а потом все нерас-
проданные экземпляры уступил своему коллеге, издателю
Фюрну, который в 1846 году пустил «Французов» в продажу
в том же самом виде, только выставив на титульном листе свое
имя вместо имени Кюрмера26.
21
См.: Le Men S. La “Littérature panoramique” dans la genèse de la Comédie
humaine // L’Année balzacienne. Paris, 2002. P. 87.
22
Таким образом, один том ин-октаво стоил 7,5 франка. Лишь в 1838 году
издателю Шарпантье удалось снизить цену на один том меньшего фор-
мата, но притом большей печатной емкости до 3,5 франка (см.: Martin O.,
Martin H.-J. Le monde des éditeurs // Histoire de l’édition française. Le temps
des éditeurs. Du romantisme à la Belle Époque. Paris, 1990. T. 3. P. 195).
23
Guerche R. Op. cit. P. 87; см. также обложку 97-го выпуска.
24
Это число сам Кюрмер назвал в письме к типографу Исакову, пе-
чатавшему русский вариант его книги, А. Башуцкому (см.: Охотин Н.Г.
А.П. Башуцкий и его книга // Наши, списанные с натуры русскими. М.,
1986. Приложение к факсимильному изданию. С. 44).
25
Melot M. Illustration. Histoire d’un art. Lausanne, 1984. P. 135.
26
См.: Brivois J. Op. cit. P. 160.
16
Однако если в коммерческом отношении «Французы»

удачей не стали, в отношении содержательном амбициозный
замысел Кюрмера безусловно увенчался успехом. В первых
трех томах на титульном листе стояло только уже знакомое
нам название «Французы, нарисованные ими самими», а чет-
вертый том вышел с подзаголовком «Моральная энциклопе-
дия XIX века»27. Конечно, в первую очередь это прибавление,
по-видимому, объяснялось желанием сделать книгу более
авторитетной: во Франции словарно-энциклопедическая
форма изложения имела таких знаменитых предшественни-
ков, как Вольтер с его «Философским словарем» и, главное,
Дидро и д᾽Аламбер с их «Энциклопедией», а в начале XIX века
в моду вошли «Всемирные биографии»28. Но надо признать,
что некоторые основания для упоминания на титульном
листе «Французов» слова «энциклопедия» у Кюрмера име-
лись. Энциклопедичность книги — и в объеме охваченного
материала (от пэра Франции до старьевщика, от герцогини
до гризетки), и в том, что книга написана не одним автором,
а целым коллективом29. Авторы очерков — люди самых разных
убеждений, не объединенные никакой политической линией.
Это обстоятельство, кстати, специально обсуждалось в пере-
писке Кюрмера с читателями. На «обертке» пятого выпуска
27
Для единства издания Кюрмер напечатал с этим прибавлением новые
титульные листы для уже вышедших томов и приложил их к выпуску
276, чтобы подписчики могли вклеить их вместо старых. Поэтому встре-
чаются и первые тома с таким титульным листом.
28
Rétat P. L’âge des dictionnaires // Histoire de l’édition française. Le livre
triomphant. 1660–1830 / Chartier H., Martin J.-H. éd. Paris, 1990. T. 2.
P. 232–241.
29
Чуткий Жанен еще в 1831 году в очерке «Асмодей», открывающем
«Париж, или Книгу ста и одного автора», отмечал это коллективное ав-
торство как особенность наступившей эпохи: «сегодня Асмодей нигде,
потому что он везде, сегодня Асмодей не один автор, а все сразу» (Paris,
ou Le livre des cent-et-un. Paris, 1831. T. 1. P. 29). Рецензенты «Французов»
в один голос подчеркивали, что для осуществления такого грандиозного
замысла, как изображение «всех» французов, потребовалось великое
множество разных авторов.
17
опубликовано критическое письмо подписчика: «Странная

у вас манера выбирать типы для изображения современного
общества. Начинаете с лавочника, за ним следует гризетка, а за
ней — студент-правовед. Неужели Вы полагаете, сударь, что
все общество сводится к буржуазии и что, выбирая типы столь
вульгарные, вы создаете верное представление о французском
обществе? Конечно, революции уравняли сословия, но люди
хорошего тона, люди благовоспитанные еще не перевелись
и тоже имеют право войти в число выдающихся характеров
нашего века». На что Кюрмер отвечал, что аристократию
вовсе не забыл, и ссылался на такие очерки, как «Женщины-
политики», «Модная красавица», «Герцогини», «Знатная дама
1830 года», «Пэр Франции». И заключал: «Мы надеемся, что
разнообразие наших картин удовлетворит все классы читате-
лей, которые соблаговолят проявить интерес к нашей книге;
к нашим услугам превосходные наблюдатели и превосходные
художники, так что никто не будет забыт»30.
«Французы» и в самом деле оказались предприятием вне-
партийным (что в политизированной Франции было большой
редкостью): здесь одни очерки превозносят аристократиче-
ских героев и героинь Старого порядка (эпохи до 1789 года),
а другие прославляют более чем скромных овощниц и мо-
лочниц; среди авторов встречаются как апологеты правящего
режима, так и его критики «справа» и «слева». Разнится и тон
очерков: одни тексты исполнены иронии, другие проникнуты
патетикой, одни напоминают рассказы с сюжетом и диалога-
ми, а другие ближе к публицистическим эссе. По-видимому,
Кюрмер считал, что это многообразие дает «Французам» право
называться «моральной энциклопедией».
С другой стороны, если «Французы» и энциклопедия,
то весьма специфическая. Во всякой энциклопедии материал
расположен в каком-то порядке: алфавитном или предметном.
30
Цит. по: Le Men S. Pour rire! P. 127–128.
18
Расположение очерков в томах кюрмеровского издания прин-

ципиально бессистемно. Вот начало оглавления первого тома:
«Бакалейщик», «Гризетка», «Студент-правовед», «Женщина
хорошего тона», «Начинающий литератор», «Женщины-поли-
тики», «Подмастерье живописца», «Модная красавица», «Суд
присяжных», «Мать актрисы», «Садовод», «Герцогини», «Врач»,
«Фигурантка», «Коллекционеры», «Сиделка», «Стряпчий»,
«Трубочист», «Санитар», «Знатная дама 1830 года», «Меломан»,
«Акушерка», «Депутат» и т.д. Причем эту бессистемность
нельзя объяснить только тем, что Кюрмер печатал тексты по
мере их поступления в редакцию. Порядок публикации хотя
в общем и соответствовал порядку присылки, но нередко
от нее отклонялся, поэтому среди указателей, приложенных
к пятому тому (о которых чуть ниже), фигурирует и такой,
как сводная таблица выпусков в порядке их поступления
к подписчикам (номер выпуска) и в порядке их публикации
в соответствующем томе31.
Видимой логики в расположении текстов нет. В этом
отличие кюрмеровского издания от «Человеческой комедии»,
в которую Бальзак соединил свои романы и повести почти
в то же самое время (1842) и, как предполагают француз-
ские исследователи, не без влияния «Французов» 32. Если
«Человеческая комедия» — жесткая конструкция, где тексты
объединены в группы («Сцены парижской жизни», «Сцены
провинциальной жизни», «Философские этюды» и проч.),
31
Например, бальзаковская «Женщина хорошего тона» поступила
к подписчикам второй и в первом томе стоит на втором месте. А вот
«Модная красавица» Ансело к подписчикам пришла как выпуск 18-й,
а в том же самом первом томе напечатана восьмой. Чтобы подписчики,
которые потом сами объединяли полученные ими выпуски под одной
обложкой, не ошиблись в порядке их соединения, на каждом выпуске
внизу первой страницы Кюрмер выставлял две цифры: правая обознача-
ла порядковый номер в томе, левая — том, для которого данный выпуск
предназначен (Guerche R. Op. cit. P. 89).
32
См.: Le Men S. La “Littérature panoramique” dans la genèse de la Comédie
humaine // L’Année balzacienne. Paris, 2002. P. 73–100.
19
то у Кюрмера типы следуют один за другим «в живописном

беспорядке».
Впрочем, Кюрмер попытался внести в свою «энциклопе-
дию» определенную упорядоченность. С этой целью к пятому
тому приложены шесть указателей33, а именно:
1) оглавления всех восьми томов и «Призмы»;
2) алфавитный список авторов с указанием всех их очер-
ков, вошедших в сборник;
3) алфавитный список вошедших в книгу типов с ука-
занием всех статей, в которых они упоминаются (например,
«Женщины-политики» фигурируют, согласно этому указателю,
только в посвященном им очерке Вьеля-Кастеля, а вот «Жен-
щина без имени»34 — не только в одноименном очерке, но еще
и в «Мужчине без имени», а также в очерках «Заключенные»,
«Публичные девки», «Бульвар Итальянцев»);
4) предметный указатель (куда входят такие рубрики, как
«Армия», «Изящные искусства», «Торговля», «Духовенство»
и т.д.);
5) алфавитный указатель художников с отсылками к тем
страницам, на которых помещены их работы35.
И наконец, о шестом указателе — сводной таблице вы-
пусков — уже было рассказано выше.
Эти указатели — образцовая издательская работа, о ко-
торой сегодняшним читателям многих куда более научных
книг остается только мечтать, — помогают читателю ориен-
тироваться среди четырех сотен «французов», явленных на
страницах издания. Но кроме этого, они свидетельствуют
33
Напечатаны они были уже после окончания всего издания и охваты-
вают все восемь томов и даже дополнительную «Призму».
34
Этим неологизмом автор обозначил женщину очень легкого поведе-
ния; за подробностями отсылаем к одноименному очерку, вошедшему
в наш сборник.
35
Следует заметить, что в оглавлении каждого тома тщательно указано,
кто художник типа, а кто — виньетки и кто все это гравировал; иначе
говоря, художникам оказано подчеркнутое уважение.
20
о том, насколько условно бывает причисление персонажей

к тому или иному типу: так, и гризетку, и модистку, и ба-
рышню за конторкой при другом подходе можно было бы
причислить всех разом к гризеткам — типу, который в ли-
тературе 1830-х годов был представлен так богато и разно-
образно, что авторы каталога выставки «Вот шьет, бежит
гризетка» подчеркивают, что следует говорить не столько
о гризетке, сколько о «созвездии гризеток»36. Недаром авторы
«Французов» порой даже вступают в полемику друг с другом;
см., например, в нашем сборнике очерк «Модистка», сочи-
нительница которого имеет на гризеток свою точку зрения,
не совпадающую с точкой зрения Жанена, автора очерка
«Гризетка».
Условно и причисление данного «типа» к тому или ино-
му разряду. Фредерик Сулье в напечатанном во «Французах»
очерке «Второй муж» делит типы на природные (скупец или
честолюбец), общественные (судья, торговец или военный),
национальные (курильщик опиума или любитель пива) и, на-
конец, эфемерные типы, свойственные только данной эпохе
и данному городу37. Но типы, вошедшие в сборник, можно
классифицировать и иначе: профессиональные (садовник,
палач, трубочист, жандарм, адвокат, кондуктор дилижанса,
торговцы тем или иным товаром и т.д.), социальные (герцо-
гини, знатная дама 1830 года), социально-психологические
(«непризнанная душа» или фат), светские (львица, модная кра-
савица) и даже чисто парижские (постоянная посетительница
сада Тюильри или фланер). Наконец, сам Кюрмер предложил
классификацию, на современный взгляд не вполне логичную.
В ней, например, есть раздел «Общественные нравы», где
находят место «Друг знаменитого человека», «Холостяки»
и «Старая дева», а есть раздел «Разные характеры», куда
36
Preiss N., Scaramoni C. La grisette en condition // Elle coud, elle court,
la grisette! Paris, 2011. P. 21.
37
Les Français peints par eux-mêmes. Paris, 1841. T. 4. P. 193–194.
21
попадают «Непризнанная душа», «Коллекционеры», «Охотник

за наследством», «Модная красавица», «Женщина без имени»,
«Неверная жена» и даже «Фланер», — хотя с нашей точки
зрения и «модная красавица», и тем более «женщина без име-
ни» — типы, сформированные именно обществом.
Как бы там ни было, указатели служат своеобразной пу-
теводной нитью в той «хаотической энциклопедии», которую
представляют собой «Французы, нарисованные ими самими».
* * *
Мы рассказали о составе этого многотомного издания —
едва ли не самого яркого плода страсти французов к созданию
коллективных автопортретов на рубеже 1830–1840-х годов.
Но чем была вызвана эта страсть и были ли «Французы»
и книги, им подобные, единственными произведениями та-
кого рода?
На последний вопрос ответить легко: разумеется, «Фран-
цузы» продолжают долгую традицию. Вот некоторые ее основ-
ные вехи. В начале — Жан де Лабрюйер с его «Характерами»
(1688–1694), изображающими многообразие человеческих
типов второй половины XVII века38. Затем следуют англий-
ские нравоописатели Стил и Аддисон, издававшие в начале
XVIII века журналы «Болтун» и «Зритель» 39. Следующие
вехи — произведения уже чисто парижские: «Картина Парижа»
(1781–1789) Луи-Себастьена Мерсье — богатейшее собрание
коротких зарисовок парижской жизни, замечательная книга,
о которой Жанен упоминает с совершенно несправедливым
пренебрежением, а затем, уже в XIX веке, нравоописательные
38
Разумеется, и сам Лабрюйер развивал традицию древнегреческого
моралиста Теофраста, о чем напоминает Жанен в своем «Введении»
к «Французам».
39
Их имена как знак традиции фигурируют на обложке французского
перевода «Англичан», нарисованной Гаварни, а имена Аддисона и Мерсье
фигурировали на виньетке, украшающей титульный лист всех томов
«Парижа, или Книги ста и одного автора».
22
очерки, которые писатель Жуи начиная с 1811 года печатал

в «Газет де Франс» под псевдонимом «Отшельник с улицы
Шоссе д’Антен», а в 1812–1814 годах выпустил отдельным
изданием в пяти томах.
Между прочим, Ф.В. Булгарин, опубликовавший 12 июня
1840 года в своей газете «Северная пчела» восторженную
рецензию на первый том «Французов», построил даже целую
историко-литературную схему, в которой подчеркнул узы
преемственности, связующие издание Кюрмера со старыми
нравоописателями. «Новая» литература в Англии (Байрон)
и Франции («неистовые» романы, в которых страсти рвутся
в клочья, жены изменяют мужьям и льются потоки крови)
заставила французов забыть старые нравоописательные
очерки. «Французы с удивлением слушали курс анатомии
сердца человеческого в юной40 своей литературе и с содро-
ганием взирали на человечество, которое юная литература
показывала из оков госпиталей и из-за решеток тюремных».
Но вскоре, продолжает Булгарин, эта литература всем на-
скучила: «Новая школа и юная литература должны были
уступить общему мнению и обратиться от вычурности
к прежней простоте, от клеветы на род человеческий к ис-
тине и сознаться, что в людях более смешного и странного,
нежели зверского и бесчеловечного, более глупости, нежели
зла, более легкомыслия, нежели злоумышления, и что между
людьми злодеи составляют только исключение, а все мы,
и писатели, и читатели, имеем свои слабости, которые можно
осмеивать, а не должно пугать ими, увеличивая в миллион
40
«Юной» с легкой руки О. Сенковского в России именовали так на-
зываемую «неистовую» словесность; впрочем, Сенковский не сам изобрел
этот эпитет: он опирался на французское словосочетание «юная [или
«молодая»] Франция», употребленное впервые в критической рецензии
1831 года (см. подробнее примеч. 45 к очерку «Герцогини»); о «неистовой»
литературе см.: Дроздов Н. Френетический роман во Франции: автор —
издатель — читатель [рец. на кн.: Glinoer A. La littérature frénétique. Paris,
2009] // Новое литературное обозрение. 2013. № 118. С. 363–367.
23
раз посредством микроскопа»41. В роман, говорит Булгарин,

нравоописание входит только косвенно, а вообще для него
возобновлен прежний род: «Этот род есть картинная галерея,
или собрание нравственных портретов».
Но традиция нравоописательной «галереи», представ-
ленная именами Лабрюйера и Мерсье, а также еще многих
менее известных писателей, — отнюдь не единственная из тех
традиций, которые питали «Французов».
Не менее важны популярные в XVII–XVIII веках так на-
зываемые «cris de Paris», в прямом значении крики парижских
зазывал, а в переносном — лубочные картинки с изображе-
ниями разных торговцев и ремесленников, где под каждой
фигуркой было выставлено то восклицание, которым этот
торговец или торговка рекламировали свой товар (намеки
на этот жанр заметны в вошедшем в наш сборник очерке
«Молочница»).
Наконец, авторы, писавшие для «Французов» (как и мно-
гие их современники), в той или иной мере опирались на
физиогномику швейцарца Лафатера, то есть верили, что по
чертам лица и вообще по внешнему облику человека можно
угадать его характер.
Все названные традиции помогали литераторам запе-
чатлевать «нравы и обычаи парижан», создавать «моральный
бюллетень парижской жизни» (выражения Жуи). Но зачем это
делалось, к кому были обращены «моральные бюллетени»?
Если судить по некоторым признаниям, например по
отрывку из Лабрюйера, которым Жанен заканчивает свое
«Введение», да и по самому тексту этого «Введения», одним
41
Любопытно, что сочинительница новейшей (2012) монографии, ско-
рее всего ничего не ведающая о Булгарине, приходит к сходному выводу:
«Превращать отвратительное и тревожное в живописное — это, можно
сказать, оборотная сторона неистовой эстетики 1820–1830-х годов, кото-
рая строилась на преувеличении сенсационного и пугающего» (Stiénon V.
La littérature des Physiologies. P. 70).
24
из главных адресатов нравоописательных картин и портретов

были не современники, а потомки42. Ту же идею подхватил
Теофиль Готье в рецензии на «Французов», опубликованной
11 сентября 1839 года в газете «Пресса»: «Если бы какому-
нибудь античному Кюрмеру пришла в голову идея выпустить
сочинение “Римляне, нарисованные ими самими” и оно до-
шло бы до нас, да еще украшенное миниатюрами, разве этот
памятник не считался бы бесценным? <…> Через тысячу лет
такую же огромную историческую ценность будут представ-
лять “Французы, нарисованные ими самими”. Сколько любо-
пытнейших сведений обнаружат там авторы, которые будут
сочинять средневековые романы о нашем времени».
Сходное желание запечатлеть современную реальность
для потомков присутствовало во «Французах» не только на
уровне вступительных деклараций Жанена. Кюрмер тоже
видел среди своих потенциальных читателей будущие по-
коления. На «обертке» 24-го выпуска он отвечает читателю,
приславшему письмо с жалобой на то, что в очерке «Инва-
лид» слишком много разговорных слов: «Как же через две-
сти лет смогут узнать, что представлял собой сегодняшний
42
Цитата из Лабрюйера гласит: «Портреты наших отцов воскрешают
не только их лица, но и одежду, прическу, оружие наступательное и обо-
ронительное и все те безделушки, которыми при жизни они любили себя
украшать. Мы можем отблагодарить их только тем, что постараемся
с такой же точностью запечатлеть себя для наших потомков» (наст. изд.,
с. 70). Сходную мотивировку приводит в начале «Картины Парижа»
и Мерсье: «Если бы в конце каждого века здравомыслящий писатель
составлял общую картину того, что его окружает, если бы он изображал
в точном соответствии с увиденным нравы и обычаи, сегодня мы имели
бы весьма любопытную галерею, которая содержала бы тысячу подроб-
ностей, о которых мы теперь не имеем ни малейшего понятия… Смею
надеяться, что через сотню лет публика вернется к моей “Картине” — не
из-за ее достоинств, но потому, что наблюдения мои, какими бы они ни
были, наверняка пригодятся для сопоставления с картиной того века,
который теперь только нарождается и который приищет употребление
и для нашего безумства, и для нашей мудрости» (Mercier L.-S. Tableau de
Paris. Paris, 1994. T. 1. P. 18).
25
рабочий-шутник, если мы сегодня не приведем образец его

речей?»43
Потомки в нашем лице не могут не испытывать глубо-
кой благодарности: в самом деле, благодаря «Французам» мы
можем не только узнать, как складывался день представителя
той или иной профессии, того или иного социального типа
в конце 1830-х годов, каковы были их вкусы и пристрастия,
но и увидеть своими глазами, как именно они были одеты,
обу ты, причесаны. Жанен во «Введении» предугадал многие из
наших вопросов: «Не будем забывать, что настанет день, когда
наши внуки пожелают знать, каковы мы были и что делали
в свое время; как мы были одеты, какие платья носили наши
дамы, каковы были наши дома, привычки и развлечения; что
понимали мы под неуловимым, постоянно меняющим свое
значение словом “красота”? Они захотят узнать о нас все: как
мы ездили верхом? как накрывали на стол? какое вино и какие
стихи предпочитали? были ли у нас пудра на волосах и отво-
роты на сапогах? Не говоря о еще тысяче вопросов, которые
мы даже не дерзаем предвидеть и которые заставили бы нас
покраснеть от стыда, хотя потомки наши зададут их самым
непринужденным тоном» (наст. изд., с. 50).
Чтение «Французов» дает нам, потомкам, ответ не только
на те вопросы, какие мы способны сформулировать, но и на те,
о которых мы, пожалуй, даже не подозревали. Вот несколько
взятых наугад примеров. В тогдашнем Париже чем выше был
этаж, тем хуже жилье, а значит, человек, живший на шестом
этаже, скорее всего не имел слуги, который бы ему светил. Как
же спускаться в темноте? надо взять с собой подсвечник —
и куда его потом девать? Хорошо, если можно оставить его
43
Цит. по: Preiss N. Les Physiologies en France au XIXe siècle. Étude
historique, littéraire et stylistique, Mont-de-Marsan, 1999. P. 38. Между
прочим, своей цели — оставить достоверное свидетельство об эпохе —
Кюрмер и его команда добились; и сегодня самые серьезные французские
историки ссылаются на очерки из «Французов» как на полноправный
исторический источник.
26
привратнице, а если она на тебя прогневалась и не берет —

неужели нести с собой в город? Другой пример: мы привыкли,
что у богатых людей есть слуги, а бедные обслуживают себя
сами, но была, оказывается, еще и промежуточная форма —
приходящая работница по дому. Или вот еще молочницы —
понятно, что они приходили из деревни и приносили с собой
молоко, но чтобы в Париже — в утонченном Париже! где пе-
чатали стихи Гюго и Ламартин! где сочиняли музыку Берлиоз
и Мейербер! где порхала по сцене Мария Тальони! — в эти же
самые годы по улицам водили коз и доили прямо на глазах
у клиентов — этого как-то не ждешь (не говоря уже о тех же
козах, разъезжающих в экипажах, — см. наст. изд., С. 753–754).
И это только некоторые из тех подробностей жизни, которые
поражают нас, потомков.
Однако потомки, разумеется, — отнюдь не единствен-
ный адресат нравоописательной литературы, о которой мы
ведем речь.
«Портретная галерея» парижских типов была адресо-
вана той благодарной французской аудитории, которая даже
романы воспринимала не только как развлекательное чтиво,
но и как учебники жизни44, той аудитории, которой книги
помогали разобраться в настоящем, сделать его внятным,
«читабельным» (современные исследователи употребляют
в этой связи такие термины, как «занимательная социология»45
или «текстуализация социального»46). В самом начале XIX века
французский язык обогатился словом «панорама»; оно вошло
также и в русский язык, и мы употребляем его (говорим, на-
пример, «с высоты открылась панорама»), не задумываясь
44
О таком восприятии авантюрного романа Эжене Сю «Парижские тай-
ны» см.: Lyon-Caen J. La Lecture et la Vie. Les usages du roman au temps de
Balzac. Paris, 2006 и нашу рецензию: Мильчина В.А. Персонажи в перепис-
ке с автором // Новое литературное обозрение. 2008. № 91. С. 379–385.
45
Lyon-Caen J. Louis Reybaud panoramiste. Р. 32.
46
Stiénon V. La Littérature des Physiologies. P. 254.
27
о его происхождении, — а для людей 1840 года это слово еще

недавно было новинкой, во всяком случае в языке скорее
всего еще хранилась память о двух круглых башнях, которые
с 1800 по 1831 год возвышались на Монмартрском бульваре
и в которых парижский зритель, поставленный в центре на
возвышении, впервые мог созерцать виды разных городов
на круговом полотне. Так вот, хотя, казалось бы, интересно
было разглядывать в такой панораме что-то экзотическое,
незнакомое, исследователь этого аттракциона Б. Комман от-
мечает, что едва ли не половина первых панорам показывала
зрителям их собственный город — именно ради того, чтобы
он во всей своей целостности предстал перед ними понятным
и не опасным47.
Если в панораме (а затем в изобретенной двумя десятка-
ми лет позже более сложной диораме) перед публикой пред-
ставали городские виды, то книги, подобные «Французам»,
преподносили читателям столь же полный обзор городских
типов. Неудивительно, что Вальтер Беньямин, оставив-
ший огромное число выписок из этой литературы, назвал
ее «панорамической»48. Между прочим, в одном из томов
«Французов», а именно в дополнительном томе «Призма»,
автор одного из очерков предложил термин «антропорама»49,
гораздо больше подходящий для той портретной галереи,
которую представляет собой эта книга; «Французы, нарисо-
ванные ими самими» — это бесспорно парижская и, шире,
французская «антропорама».
47
Comment B. Le XIXe siècle des panoramas. Paris, 1993.
48
Benjamin W. Paris, capitale du XIXe siècle. Le Livre des Passages. Paris,
1989. P. 547. Впрочем, в последние годы французские исследователи
предпочитают обозначать такие произведения труднопереводимым
термином œuvre-monde (мир-произведение), образованным по аналогии
с экономическим термином économie-monde, который принято перево-
дить как «мир-экономика». Cм., например, посвященный этой литературе
специальный номер журнала «Романтизм»: Romantisme. L’Œuvre-monde
au XIXe siècle. 2007. № 136.
49
Andréas. Incomplets // Le Prisme. Paris, 1841. P. 32.
28
Панорамы и антропорамы были адресованы, по-види-

мому, тем читателям, которые нуждались в более ясных пред-
ставлениях о сложном и не до конца понятном столичном
мире. Неслучайно многие очерки начинаются с описания
какого-то непонятного существа, чья профессиональная
принадлежность загадочна и вызывает множество вопросов;
самым блестящим образом это проделано в начале очерка
«Балетная крыса»: «Что это еще за крыса? — первым делом
спросит читатель, незнакомый с парижским жаргоном. —
Вот в чем вопрос, как сказал бы Гамлет, принц датский. Воз-
можно, это крыса из “Естественной истории”, столь искусно
описанная Бюффоном? А может быть, речь идет о крысе из
подвала или сточной канавы, наконец, о церковной кры-
се? — Нет, все эти догадки неверны: наша крыса, несмотря
на столь неприятное имя, — создание в высшей степени
женственное: она не водится ни в подвалах, ни на чердаках;
ее редко увидишь в сточной канаве и еще реже — в церкви»
(наст. изд., с. 655).
Авторы задают вопросы от лица читателя-профана
и отвечают на них с максимальной подробностью. Причем,
поскольку «типы», входящие в книгу, принадлежат к самым
разным сословиям, то и читательская ее аудитория могла
быть очень широка: не только бесчисленные горничные,
привратницы и «женщины без имени», приезжавшие в сто-
лицу из провинции (этой не слишком образованной публике
сильно облегчало жизнь наличие в книге иллюстраций), но
и аристократы, не чуждые филантропии и желающие узнать,
как живут парижские и провинциальные простолюдины. Для
всех них «Французы» призваны служить своего рода занима-
тельным и успокоительным путеводителем по современному
Парижу, а с учетом последних томов — и провинции.
Стремление к широте обзора — это дань, если мож-
но так выразиться, увлечению панорамами. Но в описыва-
емую эпоху французских литераторов охватила и другая
29
страсть — «таксономическая лихорадка»50, то есть желание,

по примеру естествоиспытателей, классифицировать видимый
мир, разделить его на разряды и тем самым опять-таки упо-
рядочить, сделать по видимости разумным и потому совсем
не страшным. Именно отсюда — те указатели «Французов»,
о которых шла речь выше. Причем нужно сказать, что на са-
мом деле типов, описанных во «Французах», гораздо больше,
чем значится в оглавлении и даже в указателях, ибо едва ли не
все очерки содержат внутренние, еще более дробные класси-
фикации. Например, Элиас Реньо в очерке «Издатель» долго
перечисляет разновидности заглавного героя: есть издатели
классические и романтические, политические и религиозные,
философические, медицинские и юридические. «Романтический
издатель держится как художник, носит усы и ездит верхом.
Политический, в зависимости от убеждений, толкует с утра до
вечера то о ниспровержении престолов, то о необходимости
заполнить пропасть, порожденную революцией. Религиозный
издатель имеет вид церковного старосты, держит пост и дает
викариям епископа обеды — материализованное причастие,
питательный символ торговли. Медицинские издатели под-
разделяются на столько же разновидностей, что и сами врачи:
здесь есть физиологи и френологи, гомеопаты и аллопаты, те,
кто верит в вирусы, и те, кто в них не верит, cторонники за-
разной теории и теории инфекционной»51. «Френологи» (люди,
определяющие характер по форме черепа) делятся на ученых
и неученых, а у этой второй категории множество разновидно-
стей: френолог-торговец, френолог-художник, френолог-адвокат
и френолог-литератор (который пишет множество брошюр об
этой науке, но ничего про нее не знает)52. И так далее: примеры
можно черпать едва ли не из каждого очерка «Французов».
50
Lyon-Caen J. Louis Reybaud panoramiste. P. 32.
51
52
Ibid. T. 3. P. 97–104.
30
Именно это наличие подробных внутренних классифи-

каций (в нашем сборнике особенно хорошо видных в очерке
«Цветочница») выводит в рамках «Французов» литературу на
первое место в ее соревновании с изобразительным искусством.
К слову «соревнование» просится эпитет «негласное», однако
соревнование текста и изображения в иллюстрированных кни-
гах начала 1840-х годов зачастую было как раз вполне гласным.
Так, в книге-альбоме «Иной мир» (1844) замечательный рисо-
вальщик Гранвиль не только отказывается прибегать к помощи
профессионального литератора и сам берется за перо для ком-
ментирования своих графических фантазий, но и изображает
в предисловии спор Пера, или Анастази Востроносой (Anastasie
Souplebec53), и Карандаша, или Бонавантюра Отточенного
(Bonaventure Point Aigu): этот последний не желает слушаться
указаний Востроносой соперницы, он хочет путешествовать по
им же самим выдумываемому фантастическому «иному миру»,
а «Перышкиной» отводит подчиненную роль секретарши, за-
писывающей его рассказы54. Иллюстраторы боролись за свой
независимый статус, а литераторы не желали уступать свое пер-
венство: так, писатель Баур-Лормиан еще в 1829 году соглашался
на издание своего поэтического сборника с виньетками Ашиля
Девериа только при условии, что они не будут подписаны —
чтобы знаменитый иллюстратор не отбивал у автора славу55.
53
Хотя Гранвиль и замечает, что «пол Перьев еще только предстоит
выяснить», по-французски перо (la plume) женского рода, и потому
изящная словесность у Гранвиля представлена дамой.
54
Арбитром же, способным быстро усмирить обоих, служит перочин-
ный ножик. О соперничестве пера и карандаша, то есть литераторов
и иллюстраторов, см.: Kaenel Ph. Autour de J.-J. Grandville: les conditions de
production socio-professionnelles du livre illustré romantique // Romantisme.
Le livre et ses images. 1984. № 43.
55
См.: Аrnar A. Du phénomène du rejet de l’illustration // L’Illustration.
Essais d’iconographie / M.T. Caracciolo, S. Le Men éd. Paris, 1999. P. 341–359.
Тот же Гранвиль остроумно изобразил соперничество двух искусств
в книге «Сцены частной и общественной жизни животных» (той самой,
которая имела подзаголовок «Животные, нарисованные ими самими»);
в конце ее он поместил рисунок, где авторы и издатель сидят в клетках,
а он сам, Гранвиль, находясь на свободе, их срисовывает; в некоторых
31
Во «Французах, нарисованных ими самими» сотрудниче-

ство литераторов и художников шло более или менее мирно
(Жанен во «Введении» пишет о «восхитительном союзе»
моралистов и рисовальщиков, которые «согласились сообща
взяться за великое дело исследования современных нравов»),
однако результат этого сотрудничества показывает, что ри-
совальщики не могли изобразить столько разновидностей
одного «типа», сколько без труда набрасывали литераторы:
например, на одного изображенного в полный рост комми-
вояжера приходится в тексте cемь разных, каждый со своими
словечками, приемами, повадками и товарами, а на одного
«визуального» туриста шесть туристов «вербальных», то есть
шесть словесных портретов: богатый, бедный, разорившийся,
турист-политик, турист-игрок, турист-литератор.
Иллюстраторы проигрывают литераторам и еще в одном:
на гравюрах мы видим, как выглядели те или иные типы,
но вовсе не знаем, как они мыслили, каких политических
взглядов придерживались. Между тем для политизированной
атмосферы Франции XIX века отличия новой знати от старой,
сторонников Июльской монархии от приверженцев падшей
в 1830 году династии Бурбонов, министерского чиновника от
аристократа-фрондера, принадлежащего к «внутренней эми-
грации», — все это было чрезвычайно важно. Гравюра, однако,
отразить это не способна.
Вот один из многочисленных примеров. Жюль Жанен
написал для «Французов» портреты двух персонажей, которых
он называет сугубо парижскими созданиями: гризетки и па-
рижского мальчишки (гамена). Первый портрет присутствует
экземплярах первого тиража к этому прилагался текст: «Литераторы,
нам остается только повеситься! род наш обречен! уверяют, что небла-
годарный издатель, убедившись, что, пока мы находимся в плену, ему
не добиться от нас ни строчки, решил обойтись без нас и вознамерился
прямо из темницы издать книгу — каково нам это слышать? — книгу
без текста! да, совсем или почти без текста! Сломайтесь же, драгоценные
перья, карандаш берет верх» (цит. по: Kaenel Ph. Métier d’illustrateur.
Rodolphe Töpffer, J.-J. Grandville, Gustave Doré. Genève, 2004. P. 349).
32
в нашем сборнике, а второй нет. Так вот, иллюстрации к нему,

выполненные Гаварни и Шарле, изображают в самом деле
озорных мальчишек, и мы видим, как они выглядели и во что
были одеты. Но только из текста очерка мы можем узнать,
каковы политические пристрастия парижского мальчишки:
«Его ничем нельзя удивить; он впитывает знания так быстро,
что кажется, будто он их вспоминает. В языке парижских
мальчишек есть словечко, которое заменяет им все науки,
политические, точные и литературные; если они говорят: “Зна-
ем-знаем!”, больше говорить не о чем. Вы им толкуете о Боге-
отце и Боге-сыне: “Знаем-знаем!”. Вы толкуете им о Карле
Великом и Людовике XIV: “Знаем-знаем!”. Вы объясняете им,
что дважды два четыре: “Знаем-знаем!”, что Земля вращается
вокруг Солнца, а не наоборот: “Знаем-знаем!”. Но стоит вам
произнести в их присутствии имя Наполеона Бонапарта,
и вы тотчас увидите, как они обнажат свои юные головы, как
их хитрые мордашки вмиг сделаются серьезными, они уже
не скажут: “Знаем-знаем!”, но, напротив, примутся слушать
с бесконечным вниманием все подробности этого евангелия
нового времени»56.
* * *
«Французы, нарисованные ими самими», как уже было
сказано выше, — лишь часть обширной иллюстрированной
нравоописательной продукции, которая заполнила книжные
прилавки в начале 1840-х годов. У «Французов» имелиcь кон-
куренты, прежде всего уже упоминавшиеся «Физиологии»:
«Физиология парижанки» Таксиля Делора (1841) и «Физио-
логия Булонского леса» Эдуарда Гурдона (1841), анонимная
«Физиология Оперы» (1842) и «Физиология сада Тюильри»
Валери де Фрезад (1841), «Физиология девицы без имени»
Шарля Маршаля (1841) и «Физиология гризетки» Луи Юара
56
33
(1841), «Физиология привратницы» Джеймса Руссо (1841)

и «Физиология барышень из магазина» Шарля Маршаля (1842).
«Физиологии» зачастую повторяют «Французов» тема-
тически57 и стилистически (это один и тот же стиль — остро-
умный, жонглирующий намеками на исторические и злобо-
дневные реалии). Они точно так же полны самых подробных
классификаций; анонимный автор «Физиологии физиологий»
отмечает: «Благодаря этим маленьким книжечкам [физиологи-
ям], полным учености и остроумия, люди будут классифициро-
ваны, разделены и подразделены лучше, чем их братья-живот-
ные. Каждый узнает свое происхождение, свой род, семейство,
вид. Каждый человек получит свою ячейку в человечестве»58.
Однако, в отличие от «Французов», «Физиологии» не всеох-
ватны; каждая отражает лишь один, как правило, очень узкий
кусочек реальности; исследовательница этого жанра очень
точно называет их «зеркалом, разбившимся вдребезги» 59.
И еще одно существенное отличие — в «Физиологиях» го-
раздо больше зубоскальства, тогда как очерки во «Французах»
по большей части нравоучительны, хотя — в лучших своих
57
Нетрудно заметить, что несколько «Физиологий» посвящены тем
же героиням, какие фигурируют в очерках, вошедших в наш сборник;
однако в большинстве своем эти книжечки появились уже после выхода
соответствующих очерков «Французов», а Таксиль Делор, например,
в «Физиологии парижанки» просто дословно повторяет многие фраг-
менты из своего очерка «Женщина без имени».
58
Physiologie des physiologies. Paris, 1841. P. 19.
59
Preiss N., Stiénon V. Croqués par eux-mêmes // Interférences littéraires/
Literaire interferenties. 2012. № 8. P. 10. Точно так же не всеохватны
и сборники «Бес в Париже» или «Большой город», появившиеся следом
за «Французами» и отчасти воспроизводящие их композицию: эти иллю-
стрированные очерки о парижанах не обладают ни широтой «Францу-
зов», ни их четким, выдержанным по всем томам соотношением текста
и картинок. Современная исследовательница выделяет два типа иллю-
стрированных книг романтической эпохи: «книги-винегреты», где сме-
шаны самые разные типы иллюстраций (именно таков «Бес в Париже»),
и книги, выдержанные с первой до последней страницы в одном стиле.
«Французов» она называет наилучшим примером книги второго типа
(Le Men S. La vignette et la lettre // Histoire de l’édition française. Le temps
des éditeurs. Du romantisme à la Belle Époque / Chartier H., Martin J.-H. éd.
Paris, 1985. T. 3. P. 363).
34
образцах — ненавязчиво и без всякого занудства60. Авторы

«Физиологий» умеют только смеяться над своими персонажа-
ми, авторы «Французов» не чуждаются сочувствия им и порой
поднимаются до настоящей патетики. Недаром они удостои-
лись похвалы от такого моралиста, как Булгарин: «“Женщина
без имени”, сочинение Делора, статья удивительная по высокой
нравственной цели и нежному изложению»; «“Неразгаданная
душа”61 Ф. Сулье, превосходный очерк той змеи в женских
формах, которая питается счастием и спокойствием мужчины
и ищет его погибели в состоянии любовника, мужа или друга,
требуя притом уважения общества и пользуясь всеми права-
ми женщины доброй и чувствительной. Это новый характер,
которого открытие принадлежит умному Сулье».
Однако французские критики были отнюдь не так снис-
ходительны, как Фаддей Венедиктович. Начиная с середины
1830-х годов во французской критике шла весьма напряженная
дискуссия о так называемой легкой литературе, она же массо-
вая, она же торговая и промышленная62. Серьезные критики, по
своему обыкновению, призывали писателей перестать потакать
вкусу массовой публики, перестать завораживать ее эффектны-
ми сценами и мелодраматическими ходами, чем особенно зло-
употребляли авторы романов-фельетонов (остросюжетных по-
вествований, печатавшихся в газетах с продолжением), и проч.,
и проч. «Иллюстрированная литература» представлялась этим
60
Выражаясь словами из булгаринской рецензии, «сколько здесь пищи
для человека мыслящего, вместе с тем, сколько наслаждения для человека,
ищущего приятного рассеяния от важного утомительного умственного
труда!».
61
В нашем переводе «Непризнанная душа».
62
Первым выступил Дезире Низар со статьей «О начале реакции про-
тив легкой литературы» («Ревю де Пари», декабрь 1833 года); продолжил
Сент-Бев статьей «О промышленной литературе» («Ревю де Де Монд»,
сентябрь 1839 года). Оба протестовали против коммерциализации лите-
ратуры и снижения художественных и моральных критериев ради рас-
ширения аудитории за счет самых невзыскательных ее слоев. Подробнее
см.: La querelle du roman-feuilleton. Littérature, presse et politique, un débat
précurseur (1836–1848) / Dumasy L. éd. Grenoble, 1999.
35
строгим судьям точно такой же уступкой невзыскательным

вкусам толпы: она «адресуется только к женщинам и детям,
которые не читают, а листают книги и относятся к ним точно
так же, как к тряпкам»; она есть не что иное, как «литература
ярмарочная, литература для разносчиков»; она «обращается не
к разуму серьезных мужчин, но к любопытству всех прохожих.
<…> Она сделана для улицы и для показа в окнах лавок, а по-
тому взяла у улицы комические гримасы»63. Все эти обвинения
брошены критиком Лаженеве (псевдоним барона Блаза де
Бюри64) в статье «Иллюстрированная литература», где автор
не щадит и «Французов, нарисованных ими самими».
«Эта книга, — пишет Лаженеве, — не может притязать на
точность наблюдений или совершенство формы. Для обшир-
ного труда, который едва не сравнялся по объему с энцикло-
педией, созвали всех литераторов первого, второго и прочих
рядов. Рядом с вездесущими всемирными писателями вроде
господина Бальзака, которые предоставляют всякой публика-
ции по меньшей мере свою подпись, рядом с прочими неуто-
мимыми перьями в этом издании приняли участие все мелкие
литераторы, обычно обретающиеся в той богадельне, какой
являются мелкие газетки; каждый из них, в соответствии со
своими вкусами и познаниями, нашел фигуру для портрета
и нарисовал кто поэта, кто жандарма, кто инвалида, кто при-
вратника. <…> Всем этим сочинениям, представляющим со-
бой не более чем темы для гравюр, не суждена долгая жизнь;
они рождаются, проходят и умирают. Влияние они оказывают
только на того писателя, который по доброй воле соглашается
63
Lagenevais F. de. Littérature illustrée // Revue des Deux Mondes. 1843.
T. 1. P. 653, 655.
64
Во многих (но не во всех) французских работах (см., например:
Аrnar A. Op. cit. P. 358) встречается утверждение, что под этим псевдо-
нимом скрывался Эжен Пеллетан (1813–1884), однако вся логика статьи
(весьма элитарной по направленности) так мало соответствует образу
мыслей этого республиканского публициста, что данная гипотеза пред-
ставляется нам малоправдоподобной. Мы следуем расшифровке в ката-
логе Национальной библиотеки Франции.
36
стушеваться перед гравером. Итак, живописная литература

оказывает дурную услугу и художнику, который здесь исполня-
ет роль музыканта в Опере, и литератору, который опускается
до роли сочинителя либретто; она принижает все таланты»65.
Возможен, следовательно, был и такой подход к «Францу-
зам» — подход, наглядно свидетельствующий об относитель-
ности критериев оценки литературных произведений: то, что
нам сейчас кажется прозой довольно тонкой по исполнению
и весьма нравоучительной по замыслу, в глазах строгого це-
нителя начала 1840-х годов имело вид журналистской подел-
ки, вдобавок скомпрометированной наличием иллюстраций
(которые в наших глазах, напротив, превращают «Французов»
в шедевр типографского искусства).
* * *
«Французы, нарисованные ими самими», как уже неодно-
кратно указывалось в этом предисловии, — издание из восьми
томов, по 300 с лишним страниц каждый (плюс девятый допол-
нительный). Перед читателем — однотомник. Понятно, что нам
пришлось произвести отбор; после некоторых размышлений
мы приняли решение включить в наш том одни лишь женские
типы. Сделали мы это по нескольким причинам: и потому, что
парижанки окутаны в глазах русских людей неким волшебным
флером и вызывают у них повышенный интерес, и потому, что
«женских» очерков в книге меньше, чем «мужских»66.
65
Lagenevais F. de. Littérature illustrée. P. 664.
66
Из первых четырех томов в наше издание вошли практически все
«парижанки»; исключение составляют очерки «Монахиня», «Сестра
милосердия» и «Девушка на выданье», избыточные по отношению к
остальным, и стихотворный очерк «Юная девушка». Не вошли в наше
издание также и «женские» очерки из пятого тома: портреты торговок
разными товарами, о которых дает представление переведенная у нас
«Молочница», и очерк Жанена «Синий чулок», в три раза превышающий
по объему все остальные очерки; дополнительным аргументом послужи-
ло то обстоятельство, что сам Кюрмер считал пятый том посвященным
не Парижу, а армии; в самом деле, в нем наибольшее количество страниц
отведено рассказу об армии и национальной гвардии.
37
Тем самым мы, конечно, слегка исказили оптику ориги-

нального издания, которому какие бы то ни было гендерные
предпочтения чужды: очерки о женщинах располагаются там
вперемешку с очерками о мужчинах. Впрочем, у нашего (вы-
нужденного) подхода есть и некоторое преимущество: ста-
новится виднее, какие именно женские профессии и типажи
были актуальны в 1840 году и какое место занимала женщина
в повседневной жизни Парижа середины XIX века. Тема эта
сама по себе крайне любопытна прежде всего очень суще-
ственным расхождением между законами и реальностью. По
закону женщина во Франции в XIX веке была абсолютно бес-
правна: гражданский кодекс Наполеона не предоставлял ей
никаких гражданских и политических прав. Женщина была
юридически недееспособна и находилась под опекой либо
родителей, либо мужа. Женщина не имела права голосовать
(между прочим, получила она это право только в середине
ХХ века!). Женщина не могла влиять на женитьбу или заму-
жество ее выросших детей: ей дозволялось лишь соглашаться
с мнением на этот счет их отца и ее мужа. Женщинам вплоть
до 1864 года не позволяли слушать лекции в Сорбонне.
«Женщина-врач вызывает отвращение. Женщина-нотариус
вызывает смех. Женщина-адвокат вызывает страх», — заме-
чает в своем темпераментном рассказе о положении женщин
во Франции в XIX веке Эрнест Легуве67.
Что же касается повседневной реальности, то в ней,
напротив, женщина играла роль первостепенную. Об этом
свидетельствуют многие мемуаристы; вот впечатления рус-
ского литератора В.М. Строева, побывавшего в Париже
именно в тот год, когда началась работа над «Французами»:
«Куда ни погляди, везде женщины: в магазинах, в винных
погребах, в трактирах. В театрах они отворяют ложи, берегут
67
Legouvé E. La femme en France au dix-neuvième siècle. Paris. P. 54. См.
также: Misérable et glorieuse la femme du XIXe siècle / Aron J.-P. éd. Paris,
1980. P. 7–23.
38
плащи, раздают афиши и берут на водку. Они метут улицы,

заменяют дворников, даже зажигают фонари на улицах. <…>
В Париже везде видишь женщин: они ведут счеты и бухгал-
терию в конторах и магазинах, несут всю тяжесть первона-
чального воспитания, служат вместо купцов и продавцов,
управляют домами, принимая их на откуп» 68. К сходному
выводу приходит процитированный выше Эрнест Легуве,
который, рассказав о законодательном ущемлении женщин,
восклицает: «А между тем кому обязана своим процветанием
бо%льшая часть торговых домов? Женщинам. Чьими стара-
ниями держатся и развиваются образовательные заведения,
фермы и некоторые фабрики? Стараниями женщин. Кто
в семье возмещает благодаря аккуратности, бережливости
и хозяйскому глазу тот ущерб, какой нанес семейному бла-
госостоянию муж? Жена»69. Современные историки говорят
в связи с этим о «теневой власти» в семье70.
Очерки, вошедшие в наш сборник, прекрасно подтверж-
дают этот вывод о главенстве женщин в повседневном быту.
Вывод этот верен и для большого света, где роль хозяйки дома,
имеющей свой салон и руководящей сложным механизмом
светского общения, первостепенно важна, и для сфер куда
более скромных: мужья привратницы, овощницы и сиделки —
не более чем беспомощные статисты при главной героине.
Особенно колоритна овощница: «Ее величают овощницей,
а мужа, если разговор заходит о нем, именуют не иначе как
муж овощницы. Велика сила привычки: если какой-то мужчина
вздумает стать овощником, о нем тоже скажут — овощница!»
Когда же настоящая овощница заболевает, нашим глазам
предстает драматическое зрелище: мужчина «с растерянным
видом ходит взад-вперед среди овощей, наступая на одни,
68
Строев В.М. Париж в 1838 и 1839 годах. СПб., 1841. Т. 1. С. 7, 133–134.
69
Legouvé E. Op. cit. P. 31–32.
70
Perrot M. Figures et rôles // Histoire de la vie privée. Paris, 1987. T. 4. P. 139.
39
сбивая другие, не зная, где найти те, которые у него спраши-

вают: это муж стал овощницей, покуда его приболевшая жена
беспокоится и терзает себя, страдая от недуга меньше, чем
от необходимости оставаться в постели» (наст. изд., с. 401).
Благодаря собственной смекалке и здравому смыслу
акушерка, сиделка, кормилица командуют в чужом доме (там,
где они исполняют свои профессиональные обязанности),
не говоря уже о своей собственной семье, — и для этого не
нуждаются ни в законах, ни в возвеличивающих их теориях.
Подобные теории в то время уже существовали; в частности,
сенсимонисты утверждали, что женщина должна быть сво-
бодна от супружеской верности, потому что имеет куда более
высокое предназначение — быть мессией, посредницей между
Богом и человечеством; так вот, над этой «свободной женщи-
ной» авторы «Французов» дружно насмехаются71.
* * *
Еще несколько слов о нашем издании. Особого пояснения
заслуживает перевод названия. В русской научной литературе
нередко используется перевод «Французы в их собственном
изображении»72, но особых оснований для столь резкого из-
менения синтаксиса оригинальной конструкции нет. Вдобавок
в XIX веке первые русские читатели «Французов» исполь-
зовали вариант перевода, гораздо более близкий к нашему;
так, критик «Сына отечества» пишет: «Кому не известны
“Англичане и французы, ими самими нарисованные”. Им по-
счастливилось: они имели огромный успех»73. Да и во второй
71
См. очерки «Акушерка», «Львица» или «Балетная крыса». О сен-
симонистских взглядах на место женщины в обществе см., например:
Bulciolu M.-T. L’école Saint-Simonienne et la femme. Notes et documents pour
une histoirе du rôle de la femme dans la société saint-simonienne, 1828–1833.
Pisa, 1980. P. 10–15.
72
См.: Якимович Т. Французский реалистический очерк 1830–1848 гг.
М., 1963.
73
Сын отечества. 1842. Ч. 1. № 1. С. 58.
40
половине ХХ века историки книги употребляют именно такой

перевод, как у нас74.
Очерки в нашем томе расположены в том же порядке, что
и в оригинальном издании, в котором они распределяются по
томам следующим образом: от «Введения» до «Модной тор-
говки» — том первый; от «Львицы» до «Старой девы» — том
второй; от «Парижской домохозяйки» до «Постоянной по-
сетительницы Люксембургского сада и сада Тюильри» — том
третий, и наконец, от «Богомолки» до «Хозяйки лечебницы» —
том четвертый.
Перевод выполнен по первому изданию: Les Français
peints par eux-mêmes. Paris: Curmer, 1840–1841. T. 1–4.
Имена и реалии, упомянутые однократно, комментиру-
ются в подстрочных примечаниях, однако поскольку многие
имена и реалии фигурируют сразу в нескольких очерках, све-
дения о них отнесены в помещенный за текстом «Список имен,
топонимов и культурно-исторических реалий». Многие мотивы
и образы, присутствующие в текстах нашего сборника, в той
или иной форме повторяются в крайне обширной литературе,
вышедшей чуть позже («Физиологиях» и других иллюстриро-
ванных сборниках); по остроумной формулировке анонимного
автора «Физиологии физиологий», «если заревел один осел,
следом за ним принимаются реветь еще два десятка»75; эти
«блуждающие» мотивы и образы мы специально не поясняем,
иначе наша книга рисковала бы стать в два раза толще.
* * *
Мы рассказали о «Французах, нарисованных ими са-
мими». Настала пора рассказать об их русских переводчи-
ках, иначе говоря, о предыстории нашего издания. В начале
2012 года по инициативе и под покровительством французского
74
См., например: Кацпржак Е.И. История книги. М., 1964. С. 125, 126.
75
Physiologie des physiologies. P. 74.
41
Национального центра книги (Centre National du Livre) и лично

Елены Бальзамо (урожденной Елены Григорьевны Орловской)
в Институте высших гуманитарных исследований РГГУ начал
работу московский франко-русский переводческий семинар.
Мне предстояло набрать десять молодых переводчиков, ко-
торые хотели бы под моим руководством совершенствовать
переводческие навыки, а именно — переводить выбранные
мной «женские» очерки из «Французов». На объявление от-
кликнулись тридцать пять человек, впоследствии восемь от-
сеялись, остались двадцать семь, работавшие с разной интен-
сивностью, но, однако же, в течение полутора лет закончившие
свои переводы.
Работа шла следующим образом: у каждого участника се-
минара был свой текст для перевода (у некоторых два или даже
три). Готовые переводы заранее рассылались всем участникам,
а затем обсуждались во время занятий (проходивших раз
в месяц), так что, хотя главную «ответственность» за перевод
и комментирование того или иного очерка и за справку о его
авторе несет переводчик, чье имя выставлено в содержании,
многие обороты и фразы придуманы и отделаны сообща.
Точно так же те комментарии имен, топонимов и реалий,
которые в конце нашей работы оказались в помещенном за
текстом списке, в значительной мере являются плодом нашего
общего творчества.
Участники семинара в большинстве своем не историки
и впервые столкнулись с реалиями парижской жизни середины
XIX века. Между тем многие из этих реалий темны не только
для современных русских людей, но даже и для нынешних
французов. Простой пример: в западной части Парижа распо-
лагается огромная парковая зона — Булонский лес. В сознании
современного парижанина этот топоним имеет не слишком
лестную славу территории, где предлагают свои услуги про-
ститутки обоего пола. Но в 1840 году Булонский лес имел
совершенно иную репутацию: это было самое модное, самое
42
фешенебельное место, где прогуливались только люди очень

состоятельные и очень элегантные.
Помимо приобщения к старинным реалиям, участники
семинара постоянно решали другую важную и нелегкую за-
дачу — определяли «срок давности» того или иного слова,
выясняли, было ли оно уже в ходу в 1840-е годы в русском
языке и имеем ли мы право употребить его в переводе. Раз-
умеется, изъясняться в точности языком Владимира Соллогуба
или Ивана Панаева нам не дано, но мы старались не допускать
очевидных анахронизмов. Например, писать, что большое
помещение разделено на много комнатушек, не стоит, по-
тому что согласно Национальному корпусу русского языка76,
незаменимому арбитру в решении подобных вопросов, слово
«комнатушка» вошло в употребление лишь в самом конце
XIX века. Зато возможно и даже очень уместно сказать, что
помещение разделено на много клетушек, ибо это слово часто
появляется в русских повестях 1830–1840-х годов. С другой
стороны, когда чересчур увлекаешься «аутентичными» слова-
ми и выражениями, велик риск переусердствовать и написать
нечто, непонятное современному читателю и расходящееся
с его лингвистическими привычками. Например, в русских
текстах XIX века слово «ботинок» часто употреблялось не
в мужском, а в женском роде (поскольку французское bottine,
от которого оно происходит, женского рода); но современному
читателю «дамская ботинка» очень непривычна, и потому мы
оставили ее лишь в редких случаях, а от другого старинного
«обувного» термина с сожалением отказались вовсе: в русских
текстах середины XIX века (в частности, в тургеневских «Отцах
и детях») часто упоминаются «домашние туфли без задков»,
но эти «задки» притягивают к себе совершенно несоразмерное
внимание и потому пришлось остановиться на более привыч-
ном варианте «туфли без задников».
76
www.ruscorpora.ru.
43
Итак, переводчики погружались в мир парижских реалий

середины XIX века, в мир русского языка того же периода (не
говоря уже о языке французском, в котором многие слова так-
же имели не совсем то или совсем не то значение, что в совре-
менном), а еще они вступали в своеобразный психологический
контакт с героинями переводимых очерков.
Были случаи, когда переводчик изначально выбрал текст
именно потому, что ему показалась близкой его героиня:
так, Александра Сафонова взялась за «Салонную певицу»,
потому что сама занимается пением. В других случаях «срод-
ство душ» обнаружилось в процессе работы. Позволю себе
процитировать письмо Марии Просс, переводчицы очерка
«Овощница»: «А еще открою Вам маленький секрет: мои
отношения с овощницей сродни тем, что связывают Сашу
Сафонову и салонную певицу. Нет, нет, я по выходным не
стою на Даниловском рынке в рядах разносолов!.. Зато у меня
бабушка почти всю жизнь проработала в овощном магазине
на Кутузовском проспекте. Когда я только-только прочита-
ла свой текст, то подумала, что неплохо бы порасспросить
бабулю про быт советских овощниц — так сказать, для рас-
ширения информационного поля. Вы себе не представляете,
сколько интересного она мне рассказала! Практически на
каждый абзац нашего текста можно найти соответствие
в ее воспоминаниях. Это и покупатели, которых все знали
в лицо, и “легендарные” соленые огурцы (был специальный
“огурешный” отдел), и изобилие овощей и фруктов… Причем
продавались не только “плоды наших широт”, но и ананасы,
манго и инжир. Особенно бабушка нахваливала ливанские
яблоки — ароматные, “просто чудо какое-то”. К 8 марта при-
возили первые свежие огурцы, но их в основном откладывали
для непростых покупателей… в их магазин наведывались
и Вячеслав Тихонов, и Александр Збруев. Когда я это услы-
шала, то не поверила своим ушам и переспросила: те самые?
Оказывается, те самые».
44
Подозреваю, что бабушка несколько идеализирует совет-

ский овощной и особенно фруктовый ассортимент, но в дан-
ном случае важно не это, а личный «контакт» переводчицы
с героиней переводимого очерка.
Сходный личный контакт с персонажами установился
и у других участников семинара: Мария Липко захотела не-
пременно поспать под липой в Люксембургском саду, как
автор переведенного ею очерка «Постоянные посетительницы
Люксембургского сада и сада Тюильри», Анна Балашова — по
примеру «львицы» отправиться на прогулку в Булонский лес,
а Екатерина Дерябина — пройтись по улице Шоссе д’Антен
и террасе Фельянов в саду Тюильри, как подведомственная
ей «кормилица»77.
Парижанки, описанные во «Французах, нарисованных
ими самими», в большинстве своем далеко не идеальные
героини. Авторы нередко насмехаются над ними, а порой от-
крыто их осуждают. Но все-таки бóльшая часть очерков напи-
сана французскими авторами с явной симпатией к героиням;
даже когда те ведут себя недостойно, авторы подыскивают им
оправдания. Эта симпатия передалась русским переводчикам
и переводчицам. Мы очень надеемся, что ее разделят и наши
читатели.
77
Следует сказать, что благодаря щедрости Национального центра
книги десять самых активных участников и участниц семинара провели
две недели в Париже и смогли не только закончить там работу над пере-
водом, но и осуществить свои мечты.
Фронтиспис первого тома сборника
«Французы, нарисованные ими самими», 1839
Жюль Жанен
ВВЕДЕНИЕ
Писатели любой эпохи обязаны оправдывать ожидания публи-

ки, и никогда писатель не бывает так счастлив и так популярен,
как если публика многого от него ждала и многое получи-
ла. Чем больше он берет у публики, тем более он талантлив
сам по себе. Вот единственная причина, по которой Мольер
сделался первым поэтом в мире: ведь никто не заимствовал
у человеческой природы больше пороков и страстей, смеш-
ных причуд, приступов злобы и любовных терзаний, чем он.
К счастью для грядущих заимствователей, если в сути своей
человечество остается неизменным, форма его изменяется
постоянно и бесконечно. Каждый век, да что там! каждый год
имеет собственные нравы и собственные характеры; каждый
день человечество примеряет новые смешные странности
и гнусные пороки точь-в-точь так, как завзятая кокетка при-
меряет, прихорашиваясь, воланы, кружева и драгоценности;
и если модные торговки завели собственные сивиллины книги1,
1
Сивиллины книги — книги предсказаний (по названию женщин-
пророчиц у древних греков); по-видимому, Жанен имеет в виду тот факт,
что модные журналы не только описывают нынешние моды, но и дик-
туют завтрашние. (Здесь и далее, кроме отдельно оговоренных случаев,
примечания к каждому очерку принадлежат его переводчику.)
47
Жюль Жанен
подробнейшим образом толкующие все перевороты, свер-

шающиеся в их империи, отчего бы и нам, народу в высшей
степени легкомысленному и непостоянному, не завести книгу
записей и не запечатлеть в ней все самые тонкие, трудно-
уловимые, а между тем совершенно достоверные особен-
ности нынешних нравов? Лабрюйер сказал — а он знал, что
говорит: «Человеческое безумство таково, что оно ежегодно
будет доставлять вам материала на целый том»2. И уверяю
вас, будь даже книга эта сделана по лекалам Теофраста3, она
оказалась бы самой разнообразной, самой богатой, самой
очаровательной, а главное, самой правдивой и самой щедрой
на персонажей всякого рода! А между тем историки, позабыв
о роде человеческом, только и знают, что толковать об осадах
и битвах, о городах захваченных и разоренных, о мирных
трактатах или объявлениях войны, одним словом, о вещах
лживых, кровавых и вздорных; они рассказывают о том, как
люди сражаются, но не о том, как они живут, они с величай-
шим тщанием описывают их доспехи, но не говорят ни слова
об их повседневном платье; они интересуются законами, но
не нравами; по их милости те жалкие семь тысяч лет, какие
существует человеческое общество4, прошли для истории
нравов почти что даром.
В самом деле, как мало моралистов снисходили до
описания мелких деталей повседневной жизни! Насколько
сильно уступает число комических поэтов числу логиков,
2
Цитата из «Предисловия» к «Характерам» Лабрюйера. Здесь и далее,
кроме специально отмеченных случаев, это сочинение, к которому Жа-
нен постоянно обращается в своем «Введении», цитируется в переводе
Ю. Корнеева и Э. Линецкой.
3
Теофраст — древнегреческий философ IV–III веков до н.э., автор
сочинения «Характеры», на которые ориентировался Лабрюйер, пред-
пославший первой публикации своей одноименной книги текст под
названием «Речь о Теофрасте» и собственный перевод сочинения своего
предшественника.
4
Число, примерно соответствующее библейской хронологии, по кото-
рой от Адама до рождения Христа прошло около пяти тысяч лет.
48
Введение
метафизиков, не говоря уже о казуистах! Когда речь заходит

о живом изображении нравов и характеров народа, антич-
ность может выставить только Гомера и Теофраста, Плавта
и Теренция; новые времена опираются на Мольера и Ла-
брюйера, двух серьезных и одновременно веселых предста-
вителей нашей общественной жизни; первый был историком
народа и его другом; второй — историком двора, которому
он другом вовсе не был. Помимо этих великих мастеров, за
дело брались иногда и некоторые второстепенные писатели
вроде Сент-Фуа или Мерсье 5. Но как часто эти уличные
маляры устремляют взгляд на предметы незначительные!
как часто высказываются сгоряча и наобум! Как сильно эти
камердинеры от истории принижают своего бедного героя,
каким ничтожным его изображают!6 Этим пачкунам, которые
дрожащей рукой выводят силуэты на кухонной стене, я пред-
почитаю сатириков — людей, по правде говоря, свирепых
и невоспитанных, но все-таки способных достичь в пор-
третах известного сходства и выдающих грубые страницы,
которые так же далеки от истории, как убийственный удар
кинжалом — от спасительного разреза ланцетом. Впрочем,
мы вовсе не собираемся предлагать вашему вниманию исто-
рию моралистов; мы хотим лишь понять, как надобно при-
няться за дело, чтобы запечатлеть то, что называют частной
жизнью народа; ведь, что ни говори, сегодня мы живы, но
однажды уступим место потомкам. Как бы низко мы себя
ни ценили, а это значит, что мы ценим себя чуть выше, чем
заслуживаем, рано или поздно придет наш черед свалить-
ся вниз головой в ту зияющую бездну, которая именуется
5
Жермен-Франсуа Пуллен Сент-Фуа (1698–1776) упомянут как автор
пятитомных «Исторических опытов о Париже» (1754–1757) — сборника
нравоописательных наблюдений и исторических анекдотов; Луи-Себа-
стьен Мерсье (1740–1814) — как автор многотомной «Картины Парижа»
(1781–1789), серии коротких зарисовок парижских типов и пейзажей.
6
Жанен намекает на известное изречение: «Нет великого человека
в глазах камердинера» (ср. примеч. 3 к очерку «Горничная»).
49
Жюль Жанен
историей и которая в конце концов поглотит саму вечность

и даже Господа Бога. Так вот, раз нынче мы стоим на краю
этой бездны, позаботимся о том, чтобы упасть в нее в наи-
лучшем виде; мы можем поскользнуться, у нас может за-
кружиться голова, и тогда мы свалимся, как какой-нибудь
упившийся до бесчувствия мужлан.
Итак, не будем забывать, что настанет день, когда наши
внуки пожелают знать, каковы мы были и что делали в свое
время; как мы были одеты, какие платья носили наши дамы,
каковы были наши дома, привычки и развлечения; что по-
нимали мы под неуловимым, постоянно меняющим свое
значение словом «красота»? Они захотят узнать о нас все: как
мы ездили верхом? как накрывали на стол? какое вино и какие
стихи предпочитали? были ли у нас пудра на волосах и отво-
роты на сапогах? Не говоря о еще тысяче вопросов, которые
мы даже не дерзаем предвидеть и которые заставили бы нас
покраснеть от стыда, хотя потомки наши зададут их самым
непринужденным тоном. До этого пройдет добрая сотня лет,
а дрожь берет уже сейчас.
Тем не менее, любезные соотечественники, приходится
признать: то, что вы делаете сегодня, то, что вы говорите се-
годня, в один прекрасный день станет историей. Сотню лет
спустя ваши залитые асфальтом площади, ваши маленькие
пароходы и скверные железные дороги, ваш тусклый газ и тес-
ные театральные залы, ваша скромная современная драма,
ваш сдержанный и целомудренный водевиль, — все это будет
казаться вещами самыми необыкновенными. Потомки наши
станут вспоминать столицу большого королевства, которая
притягивала и поглощала всех богачей и красавиц, всех ум-
ников и гениев, всех праведников, но также и всех преступ-
ников, все возвышенное, но также и все порочное. Потомки
скажут, что в этой стране люди только и делали, что говорили
и писали, слушали и читали; утром их речи появлялись на не-
обозримых газетных страницах, днем звучали с парламентской
50
Введение
трибуны, вечером выходили из печати в виде брошюр; скажут,

что жителей этого города заботило только одно: будут ли их
ораторы завтра говорить еще более краснó, чем сегодня; ни-
что другое их не волновало, и они согласились бы, чтобы весь
мир провалился в тартарары, лишь бы сами они по-прежнему
получали по утрам положенную порцию готового остроумия
и кофия со сливками. Скажут они также, что город этот, столь
сильно гордившийся своей цельностью, разделялся, однако
же, на пять или шесть предместий, и границы между ними
были так непроницаемы, как будто каждое окружено Великой
Китайской стеной.
И Лабрюйер, и Мольер знали только две вещи: двор
и город 7; все, что не принадлежало двору, принадлежало
городу, а все, что не принадлежало городу, принадлежало
двору. В городе люди радуются прогулке, потому что она дает
возможность взглянуть на других и себя показать; женщины
собираются вместе, чтобы похвастать красивой тканью, из
которой сшито их платье, и оправдать потраченные на нее
деньги8. В городе есть судейская знать и мелкие сошки, есть мо-
лодые советники парламента, сделавшиеся петиметрами9; есть
Криспены, которые собирают вскладчину шестерку лошадей,
чтобы удлинить цуг; есть Саньоны, которые разделяются на
две ветви, старшую и младшую, у них герб с тем же полем, что
и у Бурбонов, с тем же золотом и серебром10. Живут в городе
7
Под городом в данном случае подразумевается Париж, а вернее
сказать, парижане, не ездившие ко двору в Версаль, где начиная с цар-
ствования Людовика XIV и до 1789 года находился реальный центр
королевства.
8
Отсюда и до конца абзаца Жанен дает сжатый пересказ главы «О го-
роде» (в переводе Корнеева и Линецкой «О столице») из «Характеров»
Лабрюйера и упоминает персонажей этой главы.
9
Петиметрами (от фр. petit-maître) в XVII–XVIII веках называли щего-
лей, придававших огромное и даже чрезмерное значение моде.
10
Герб старшей ветви династии Бурбонов содержал золотые лилии
в синем поле, в гербе младшей, Орлеанской, находилась еще серебряная
гербовая связка (добавочный знак для отличения младшей линии).
51
Жюль Жанен
также и мещане, которые всюду твердят о «своей своре»11;

купец Андре, который задает пиры Эламире, но об этом никто
не знает, и прекрасный Нарцисс, который только и делает, что
утром встает с постели, а вечером в нее ложится; вестовщик,
чье присутствие во время клятвенного подтверждения союза
Франции со швейцарскими кантонами не менее обязательно,
чем присутствие канцлера и даже самих представителей кан-
тонов, и Терамен, который богат, а значит, достоин всеобщего
внимания, и которого страшатся все мужья, а равно и те, кто
только собирается ими стать. Париж подражает двору. Чтобы
сравняться с придворными дамами, дамы городские разоряют-
ся на покупке мебели и кружев; в день свадьбы они покоятся
в собственной постели, словно на театральных подмостках,
и с радостью становятся предметом всеобщего внимания.
Люди в городе проводят жизнь в поисках встреч друг с другом,
хотя встречаться им вовсе не хочется. Хорошим тоном здесь
считается не знать названий самых обычных вещей и не отли-
чать овес от пшеницы. Мещане ездят в каретах, жгут восковые
свечи и греются у еле тлеющего огня; золотая и серебряная
посуда, которую раньше прятали в сундуки, блестит на столах
и буфетах; жену патриция уже не отличишь от жены судей-
ского; одним словом, город напрочь забыл старую буржуазную
премудрость: что для вельможи блеск, роскошь, великолепие,
то для человека простого — мотовство, безумие, глупость.
Таков был город всего сто шестьдесят лет тому на-
зад. Конечно, кое-какие прежние черты можно разглядеть
и в городе нынешнем, и все же, сколько различий! Ведь в ста-
ринном описании избиратель, присяжный, национальный
гвардеец либо вовсе не представлены, либо изображены фан-
тастическими чудовищами; художник в нем даже не назван,
писатель забыт напрочь, спекулятор и финансист являются
11
У Лабрюйера («О городе», § 10) выведены мещане, недавно получившие
дворянство и тщетно пытающиеся подражать старинной знати; так, один
из них «завел себе нескольких дворняг, но всюду твердит: “Моя свора!..”».
52
Введение
лишь на мгновение. Степенный моралист не нашел ни еди-

ного слова ни для парижской гризетки, ни для парижского
мальчишки12, ни для комедиантки, ни для девицы, забывшей
стыд, ни для свободной женщины, понимающей эту свободу
в самом широком смысле. Он не обратил внимания ни на
министерского чиновника, ни на отставного офицера, ни
на ученого, погруженного в книги, ни на человека из наро-
да — впрочем, человек этот в ту пору еще не существовал,
а точнее сказать, исподволь готовился атаковать Бастилию,
нависавшую всей своей тяжестью над Сент-Антуанским
предместьем. Правда, глядя на старинную картину, вы неред-
ко ощущаете, что все это где-то уже видели; но приглядитесь
повнимательнее, и вы поймете, что, хотя декорации остались
прежние, актеры поменялись: отсюда необходимость время
от времени переписывать наново эти картины, которые так
скоро выцветают, восхитительные акварели, которым никог-
да не сравняться в долговечности с полотнами, писанными
маслом; впрочем, для тех быстро меняющихся сцен, которые
на них изображены, это и к лучшему.
Но в нравах и в их изучении свершилась и другая ре-
волюция! Целый мир исчез с лица земли! Целый мир ушел
под воду, как уходят на дно морские острова: еще вчера они
представали взору путешественников, а сегодня мореплава-
тели уже не находят их там, где они обозначены на старых
картах. В те, прежние времена рядом с Парижем, который
значил так мало, располагался Двор, который значил так
много — больше, чем можно вообразить. Где же он, позволь-
те спросить? куда делось это царство золота и шелка? Куда
пропал царедворец, тип, который казался вечным, человек,
который управлял своим голосом и взглядом, жестами
12
Парижский мальчишка (гамен, от фр. gamin) — тот тип, который
позднее вывел Виктор Гюго в романе «Отверженные» под именем Гав-
роша. Жанен посвятил парижскому мальчишке очерк во втором томе
«Французов, нарисованных ими самими».
53
Жюль Жанен
и лицом; человек глубокий, непроницаемый, скрывающий

дурные помыслы, улыбающийся своим врагам, не дающий
волю своим чувствам и смиряющий свои страсти? Разве
случалось вам встречать такого человека в наши дни? Где
все эти люди в расшитых ливреях, проводившие всю жизнь
в прихожей или на лестнице, в мраморном дворце, напол-
ненном особами весьма учтивыми и весьма приятными?
Что сталось с людьми, которые склонялись в поклоне под
взглядом государя, одним своим присутствием превращав-
шего их в ничтожества; людьми надменными и гневливыми,
раболепными в прихожей и подлыми в гостиной, льстивыми,
искательными, вкрадчивыми дамскими угодниками, которые
нашептывали женщинам сальные шутки, угадывали их печа-
ли и болезни и точно знали дату их родов? Люди эти принад-
лежали к породе, исчезнувшей без возврата; они составляли
основу нации. Они диктовали моды, задавали тон во всем,
что касалось роскоши и мотовства; они сочиняли сказки;
они все без исключения были выходцами из лотарингских
княжеских родов; они звались Роган и Фуа, Шатильон и Мон-
моранси; увы! оглянитесь вокруг: найдете ли вы сегодня среди
нас Роганов и Фуа, Шатильонов и Монморанси?
Диковинный мир, где полагалось быть наглым попро-
шайкой; где самые большие ловкачи ухитрялись получать
доходы разом от Церкви, армии и суда; где жизнь проходила
в том, чтобы получать и просить, восхвалять одних и клеве-
тать на других; где люди круглый год скрывались под маской,
хотя и не прятали лица; где беспамятность, гордыня, спесь,
жестокосердие, неблагодарность встречались сплошь и ря-
дом, а честь, добродетель, совестливость были бесполезны;
где милость монарха пьянила и одурманивала счастливцев,
ею удостоенных, и они буквально исходили гордыней, вы-
сокомерием, самодовольством! Какая удивительная страна!
«Старики там галантны, любезны и учтивы, а молодые люди,
напротив, грубы, жестоки, распущенны и невоспитанны; они
54
Введение
перестают любить женщин в том возрасте, когда юноши обыч-

но только начинают испытывать это чувство, и предпочитают
ему пирушки, чревоугодие и низкое сластолюбие. Они пьют
разные водки, останавливаясь в своем разгуле разве что перед
царской. Женщины в этой ужасной стране ускоряют увяда-
ние своей красоты с помощью снадобий, сообщающих им,
как они полагают, миловидность и привлекательность: у них
в обычае размалевывать себе губы, щеки, ресницы и плечи,
которые, равно как грудь, руки и уши, они оголяют из бояз-
ни, что мужчины проглядят какую-нибудь из их прелестей.
Страна эта называется Версаль; она расположена примерно
под сорок восьмым градусом северной широты и удалена
больше, чем на тысячу лье от моря, омывающего край ирокезов
и патагонцев»13.
Картина ужасная, хотя писанная с умом и талантом.
Между тем, отправляйтесь в Версаль: в десять минут вы
преодолеете эту тысячу лье14 и, оказавшись в том дворце,
который некогда один заменял собой всю Францию, обнару-
жите, что он превратился в храм, посвященный тому самому
народу, который впервые пересек порог этого дворца, чтобы
окровавленными руками выгнать оттуда короля, королеву
и наследника престола15. В этом краю ирокезов и патагонцев
королевская власть сделалась такой смиренной и такой до-
бродушной, что лишь редкие чудаки обнажают голову при
виде короля, восстановившего здешний дворец. Эти стран-
ные противоречия красноречивее самых мудрых философов;
13
Неточная цитата из Лабрюйера («О дворе», § 74).
14
Намек на железнодорожную ветку, незадолго до написания очерка
(в августе 1839 года) соединившую Париж с Версалем.
15
В начале Великой французской революции, 5–6 октября 1789 года,
народная толпа, явившаяся из Парижа, вынудила короля Людови-
ка XVI и королеву Марию-Антуанетту переселиться в Тюильри. После
революции Версаль был заброшен; новое рождение он пережил только
в 1830-е годы, когда король Луи-Филипп открыл там музей французской
истории и французской славы.
55
Жюль Жанен
они лучше, чем сам царь Соломон, убеждают нас в том, что
все есть суета сует, а заодно и в том, как важно сочинять
историю несчастного человечества, никогда не стоящего на
месте и вечно меняющего своей облик, по свежим следам,
без малейшего промедления.
Да, этот мир исчез, его стерли с лица земли революции
и ураганы. И тем не менее как много вещей оставил он нам
на память! У нас сохранились, например, «готовые фразы,
которые мы как бы вынимаем из кладовой, когда поздравляем
друг друга с чем-нибудь приятным». Сегодня, как и прежде,
«иные люди, выучив пять-шесть ученых слов, уже выдают
себя за знатоков музыки, живописи, зодчества, гастрономии».
Сегодня, как и прежде, у нас нет недостатка в людях, которым
учтивость и богатство заменяют ум и достоинство, которые
плоски, как тарелка, и вовсе не заслуживают сваливающих-
ся на них милостей. Впрочем, милости сегодня уже другие,
потому что изменился их источник; нынче у нас царствует
народ, и именно ему кадят новые царедворцы. Не подумайте,
что нынче истинный честолюбец станет домогаться милостей
у тех, кого шутки ради по-прежнему именуют Двором. Когда
о милостях писал Лабрюйер, он не имел нужды прибавлять
к этому слову прилагательное королевские. Сегодня, когда вы
говорите о милостях, вы обязаны, чтобы быть правильно
понятым, да и вообще чтобы не погрешить против правил
французского языка, добавить непременный эпитет «народ-
ные». Впрочем, никаких других у нас не осталось.
Отсюда следует, что чем более раздроблено французское
общество, тем труднее поддаются изучению французские нра-
вы. Великое королевство разделилось на множество мелких
республик, каждая из которых имеет свои законы и обычаи,
свои наречия и своих героев, свои политические убеждения,
заменяющие религиозные верования, свои амбиции, изъ-
яны и пристрастия. С тех пор как крупные землевладельцы
лишились своих земель, Францию еще никогда не разрывали
56
Введение
на части с таким остервенением. Как же моралисту, иссле-

дователю нравов проникнуть во все эти отдаленные уголки,
если он не знает ни дорог, ни языка, ни обычаев? Как одному
человеку выучить все эти странные говоры, все эти несхожие
наречия? Если он по случайности собьется с пути, каково
будет его удивление при виде новых нарядов и привычек,
новых характеров, новых способов видеть, чувствовать и по-
нимать? Итак, необходимо, чтобы за нелегкое дело изучения
нравов бралось все больше и больше людей, чтобы каждый
из этих отдаленных уголков воспитал собственного историка,
чтобы каждый рассказал о том, что видел и слышал в родном
краю16. Прежде, когда во Франции только и было, что один
двор и один город, ей хватало и одного историка, но нынче,
когда всё и вся вышло из своих естественных пределов, когда
редкие остатки большого света перепутались в величайшем
беспорядке, комедий кругом хоть отбавляй; все они к вашим
услугам, ехидные наблюдатели, налетай кто хочет!
Чтобы убедиться в том, что если предмет исследования
разделился на много мелких частей, исследователям также
необходимо прибегнуть к разделению труда, откройте на-
угад любую главу из Лабрюйера и узнайте, о скольких под-
робностях в его времена даже не подозревали. Глава первая
трактует о «Творениях человеческого разума»: эта небольшая
глава разрослась за то время, что отделяет нас от Лабрюй-
ера, в огромную книгу, которая включает в себя все детали
литературной жизни — того нового способа существовать
и быть человеком значительным, о котором XVII век не имел
ни малейшего понятия. Во времена Лабрюйера считалось,
что «писатель должен быть таким же мастером своего дела,
как скажем, часовщик»17: сегодня все обстоит куда хуже,
16
Решению этой задачи были посвящены последние три (шестой, седь-
мой и восьмой) тома «Французов», посвященные разным французским
провинциям.
17
«О творениях человеческого разума», § 3.
57
Жюль Жанен
сегодня писателя можно сравнить разве что с холодным

сапожником18. Во времена Лабрюйера «еще никто не видел
великого произведения, сочиненного совместно несколькими
писателями»19: сегодня мы только такие произведения и ви-
дим. Лабрюйер признавал за критиком одно-единственное
право — право сообщить публике, что такая-то книга «кра-
сиво переплетена, отпечатана на хорошей бумаге и стоит
столько-то»20; живи он сегодня, он наверняка оказался бы
первым из тех самых критиков, которых так сильно презирал.
Во времена Лабрюйера литературная жизнь еще только
начиналась, да и сегодня нельзя быть совершенно уверенным,
что она уже вполне началась. Что с ней станется сто лет спустя?
Тайна сия сокрыта даже от Господа.
Затем следует в книге Лабрюйера глава «О личных дос-
тоинствах»21, в которой говорится о том, как трудно «создать
себе громкое имя», меж тем сегодня это вещь самая обыкно-
венная; говорится в ней и о том, что все стремятся служить
и только человек с твердым характером и незаурядным умом
может «обходиться без должности и службы»22, между тем
сегодня служить не желает никто, так что занимать должности
и посты соглашаются только люди самые ничтожные и со-
вершенно лишенные честолюбия. В этой же главе Лабрюйер
утверждает, что «дети богов не подчиняются законам приро-
ды», что «время и годы почти ничего не могут им дать» и что
18
Холодным сапожником в старину называли сапожника, который
чинил обувь не в лавке, а на улице, и потому делал лишь самые простые
операции, а в переносном смысле — человека, работающего неумело
и неискусно.
19
20
21
В переводе Корнеева и Линецкой название этой главы («Du Mérite
personnel») звучит как «О достоинстве человека»; в данном случае мы
позволили себе не согласиться с предшественниками, поскольку речь
идет не о достоинстве человека вообще, а именно о личных достоинствах
отдельных людей.
22
«О личных достоинствах», § 9, 12.
58
Введение
«смерть у них опережает возраст»23. Это было написано в ту

пору, когда герцог Бургундский24 был еще ребенком. Сегодня
дети богов ходят в коллеж вместе с сыновьями мещан; они
учатся для того, чтобы получить знания, и если получают
награду после экзамена по истории, то только оттого, что
потрудились чуть лучше, чем их соученики25. Одним словом,
личное достоинство одного века не идет ни в какое сравнение
с личным достоинством другого.
Точно так же и бесконечная глава «О женщинах» не со-
держит и половины того, что мы знаем о женщинах сегодня.
Начните хоть с обуви, хоть с прически, вы найдете между
дамами прошлого и дамами нынешними различия поистине
невероятные. Конечно, и сегодня женщины все так же любят
роскошь, наряды и украшения, держатся так же манерно
и жеманно, так же изводят мужчин капризами, которые очень
быстро обесценивают всю их красоту; женщины все те же:
кокетливые, любвеобильные, коварные, капризные; и тем не
менее какое множество женских типов навсегда кануло в про-
шлое! Где вы, Селия, влюбленная попеременно то в Росция, то
в Батилла, то в прыгуна Коба, то в Дракона-флейтиста?26 Куда
подевался тот домашний тиран, которого звали духовником,
исповедником, почему в нынешних домах о нем нет ни слуху
23
«О личных достоинствах», § 33. Последняя часть фразы (о смерти)
лишена смысла, так как Жанен, цитируя по памяти или просто описав-
шись, поставил слово «смерть» (mort) вместо стоящего у Лабрюйера
слова «достоинство» (mérite); таким образом, правильно фраза должна
заканчиваться так: «их достоинство опережает их возраст». Говоря о де-
тях богов, Лабрюйер имел в виду королевских детей.
24
Людовик, герцог Бургундский (1682–1712), — внук Людовика XIV;
стал дофином (наследником престола) в 1711 году, после смерти своего
отца, старшего сына «короля-солнца», но в следующем году и сам скон-
чался от оспы.
25
Первым (и последним) французским королем, отправившим всех
своих сыновей в коллеж, был Луи-Филипп; его старший сын начал
посещать коллеж Генриха IV еще до Июльской революции, но и после
восшествия на престол Луи-Филипп не изменил своих взглядов на
обучение.
26
«О женщинах», § 33; у Лабрюйера имя женщины не Селия, а Лелия.
59
Жюль Жанен
ни духу? Что сталось с богомолкой, которая «старается обма-

нуть бога, но обманывает при этом только себя»?27 Где ученая
женщина, «на которую мы смотрим как на драгоценную
шпагу»?28 Да, все они исчезли, зато сколько же в наше время
есть женщин, о которых век ушедший не имел ни малейше-
го понятия, начиная с гениальных женщин в поношенных
шляпках и рваных чулках и кончая тем недавно открытым
созданием, что именуется тридцатилетней женщиной!29
Если обратиться к сердечным страстям, мы встретим
в наши дни страсти необузданные, любовные истории, за-
канчивающиеся ударом кинжала, измены, совершающиеся
чаще и проще, чем браки, любовников со средневековыми
бородками и пылкие объяснения при свете луны; страсти
выставляются на всеобщее обозрение; сердце, точь-в-точь как
золотые цепочки в витрине ювелирного магазина, сделалось
товаром на прилавке; так у моралистов были отняты сразу два
источника вдохновения: ухаживания и любовь.
А что же салон, что сталось с ним? что сталось с париж-
ской светской беседой, этим источником французского пре-
восходства и предметом французской гордости? Я воображаю
себя принятым в одном из прекрасных салонов старинного
времени, в особняке Рамбуйе, у Нинон де Ланкло, у госпожи де
Севинье; сколько остроумия и сколько поэзии! Здесь принимали
всех людей острого ума: сплетников, стариков, тонких шутни-
ков, бывших «настоящей редкостью»; ораторов и моралистов,
27
«О женщинах», § 44.
28
«О женщинах», § 49.
29
Намек на образ «тридцатилетней женщины», который ввел в со-
знание публики Оноре де Бальзак. В 1831–1834 годах он опубликовал
несколько рассказов о судьбе молодой женщины, которая вышла замуж
очень молодой, но не удовлетворена семейной жизнью и в тридцать лет
продолжает искать любовь. Один из рассказов, датированный 1832 го-
дом, носил название «Тридцатилетняя женщина», которое в 1842 году
было присвоено всему циклу. Отсюда происходит выражение «баль-
заковский возраст»; впрочем, сегодня дамы бальзаковского возраста
стали гораздо старше.
60
Введение
ученых и пустословов, даже пуристов30. На этих счастливых

собраниях, где Боссюэ произнес свою первую проповедь31, где
Мольер впервые прочел «Тартюфа»32, безраздельно царили уч-
тивость и элегантность. Сегодня дело другое! эй, осторожнее!
посторонитесь, сударыня! поберегите ваши кружева и шарфы;
отойдите подальше, вы по-прежнему в опасности: ведь на
бульвар высыпала когорта наших юных хлыщей; на ногах у них
сапоги со шпорами, во рту сигара, на голове шляпа! скажите
спасибо, если эти галантные молодые люди не собьют вас по-
ходя с ног, а всего лишь обдадут вас дымом и порвут вам платье.
Даже такое простое слово, как «богач», и то совершен-
но изменило свой смысл. Прежде богачом считался тот, кто
мог вкушать изысканные блюда, украшать росписями стены
и альков, у кого имелся роскошный загородный замок и не
менее роскошный дворец в городе, кто ездил в большой карете
и мог породниться с герцогом. Сегодня быть богачом — зна-
чит играть на бирже, жить в третьем этаже, ходить в театр по
бесплатному билету и женить сына на дочери ростовщика.
Прежде финансовые воротилы, деловые люди были
медведями, которых не приручить33; сегодня деловой человек
30
«О светском обществе и об искусстве вести беседу», § 3. Пуристы,
как поясняет Лабрюйер в этой главе, — люди, притязающие на исклю-
чительную чистоту (pureté) языка.
31
В 1742 году пятнадцатилетний Боссюэ, впоследствии великий церков-
ный оратор, был приведен в салон маркизы де Рамбуйе (где собиралось
общество, соединявшее образованных вельмож и незнатных людей,
славных своими талантами) и сымпровизировал проповедь на заданную
ему тему, которая поразила всех присутствовавших. О кружке% госпожи де
Рамбуйе как месте, где происходило становление нового типа общения см.:
Неклюдова М.С. Искусство частной жизни. Век Людовика XIV. М., 2008.
32
Имеется в виду исторический анекдот о том, что Мольер за несколько
дней до первой постановки комедии «Тартюф» (1664) читал ее в салоне
прославленной куртизанки Нинон де Ланкло, чье мнение высоко ценил;
анекдот этот был очень популярен и в начале XIX века не раз обыгры-
вался в комедиях и водевилях. Современные историки литературы, не
ставя под сомнение сам факт чтения, расходятся в его датировке (по-
скольку «Тартюф», запрещенный после постановок в 1664 и 1667 годах,
был окончательно разрешен только в 1669 году).
33
«О житейских благах», § 12.
61
Жюль Жанен
молод, элегантен, прекрасно завит; он обедает в «Парижском

кафе» и бывает в Опере.
Прежде стоило сказать о ком-то: «У него пятьдесят тысяч
годового дохода!», и общий восторг был обеспечен; сегодня ни-
кто даже не обернется; это вещь самая обыкновенная! Прежде
иные откупщики выходили из лакеев в князья; сегодня иные
банкиры из князей превращаются в лакеев.
Впрочем, сегодня, как и вчера, «нажить состояние — это
такое сладостное выражение и смысл его так приятен, что
оно у всех на устах. Оно встречается во всех языках, нравится
иностранцам и варварам. Нет такого святилища, куда бы оно
не прокралось, нет такой пустыни, где бы оно не звучало»34.
Итак, рассуждая на эту тему, надобно рассказать о новых
способах делать состояние, о банках, бирже, акциях и акци-
онерах, объявлениях и проспектах, банкротствах и скидках,
о нищете, бесконечных спекуляциях ни на чем и прочих тор-
говых операциях, которые наш добрый XIX век решил произ-
вести самостоятельно, чтобы не оставлять их векам грядущим
и не заслужить их проклятия.
Чтение безнадежно устаревшей главы «Двор» неминуемо
наводит на мысль, что вельмож во Франции не осталось вовсе.
В самом деле, князь де Талейран был последним настоящим
дворянином в нашей сугубо конституционной стране. Итак, не
стоит искать эту особую породу баловней судьбы, которые по
определению были единственными богачами и единственными
храбрецами в своем отечестве, которые одни жили в богатых по-
коях, вкушали восхитительные яства, ездили на превосходных
лошадях, содержали для забавы карликов, шутов и прижива-
лов: эта порода также вымерла, а на ее месте взросла во все-
оружии своих прав и полномочий великая нация лавочников.
Человека с родословной, вельможу, сменил человек
с деньгами. Сегодня именно человек с деньгами норовит
34
«О житейских благах», § 36 (сокращенная цитата).
62
Введение
проложить аллею в лесу, огородить поместье высоким за-

бором, вызолотить потолки, провести воду и разбить оран-
жерею; но вот успокоить сердце, наполнить радостью душу,
предвосхитить и удовлетворить нужду ближнего — на это
нынешние люди с деньгами не способны, как, впрочем, не
были на это способны и люди с родословной, вельможи
прошлого века.
Однако если наш век лишился тех великих, кого мы не
слишком уважительно именуем людьми с родословной, у нас
появились другие знаменитости, которых мы зовем просто
великими людьми. Эти счастливцы за всю свою жизнь не ис-
пытывают ни малейшего противодействия, во всяком случае
до тех пор, пока потакают народным страстям, а потакают
они им рабски, слепо. Они исполняют роль знамени в умелых
руках; подобно старинным вельможам, они «почитают со-
вершенными только самих себя»35; они подвижны, как ртуть,
и никогда не задерживаются подолгу на одном месте; кто
видел их вблизи, хвастает этим, точно доблестью. Увы, по-
добное величие не передается по наследству; из пустяка оно
возникает, пустяк его губит; достаточно безделицы: черного
шара на выборах или статейки в газете36.
Без сомнения, перечисленные различия весьма су-
щественны, и в нравоописательном очерке следует к сло-
ву о них упомянуть. Что же касается главы «О государе»
в «Характерах» Лабрюйера, которая долгое время считалась
образцом политической науки и оппозиционной мысли, не
стоит и говорить о том, какая бездонная пропасть отделя-
ет эту главу, сочиненную в версальскую эпоху, от Хартии
1830 года. Одно лишь это слово «Хартия», иначе говоря,
представительное правление, как по мановению волшебной
палочки переменило все наши нравы, создало обыкновения
35
«О вельможах», § 19.
36
Жанен иронизирует над героями парламентской эпохи — депутатами
и министрами.
63
Жюль Жанен
странные, невероятные, о которых предки наши не могли

иметь и в самом деле не имели никакого понятия, точно так
же как мы, люди нынешнего века, не имеем понятия о салонах
старого Парижа, в которых моралисты Великого века, пре-
жде всего Мольер и Лабрюйер, находили героев для своих
комедий и портретов: Тартюфа, Селимену, Оргона, Альцеста,
господина Журдена и его супругу, Сганареля, Валера, Элизу,
Марианну37, рассеянного Меналка, кокетку Аргирию, обжору
Гнатона, шутника Руфина, сутяжника Антагора; провинци-
ального дворянина, не приносящего пользы ни отечеству,
ни семье, ни самому себе; Адраста, ухитряющегося быть
одновременно развратником и ханжой38, Трифила, о котором
говорят: «Это остроумец», как о другом говорят: «Это плот-
ник» или «Это каменщик»39. По правде говоря, и те и другие
встречаются и в наши дни, но они изменились, сделались
порой менее смешными, порой более отвратительными;
впрочем, надо сказать, что узнавая некоторые ужасные под-
робности, ставшие невозможными сегодня, испытываешь
немалое стеснение. Вот, например, как Лабрюйер описывает
крестьянина: «Порою на полях мы видим каких-то диких
животных мужского и женского пола: грязные, землисто-
бледные, спаленные солнцем, они склоняются к земле, копая
и перекапывая ее с несокрушимым упорством; они наделены,
однако, членораздельной речью и, выпрямляясь, являют на-
шим глазам человеческий облик; это и в самом деле люди»40.
Так вот, это животное, благодарение Богу, больше не су-
ществует; оно подняло голову и стало человеком в полной
мере; время от времени честолюбцы навещают его отнюдь
не в логове, а в доме, выпрашивая у него хорошее отношение
37
Перечислены герои комедий Мольера.
38
Перечислены персонажи главы «О человеке» в «Характерах» Лабрюй-
ера (§ 7, 83, 121, 123, 125, 130, 147).
39
«О суждениях», § 20. У Лабрюйера этот персонаж носит имя Эврипил.
40
«О человеке», § 128.
64
Введение
и голос на выборах; больше того, не так давно одно из этих

животных было награждено орденом Почетного легиона за
плуг собственного изобретения41.
Конечно, меньше всего устарела в книге Лабрюйера гла-
ва «О моде». С этой вечной темой дело обстоит так же, как
с картинками, которые запечатлевает совсем новый инстру-
мент, именуемый дагерротипом. Пусть камера-обскура будет
направлена на один и тот же пейзаж, но как один час дня
непохож на другой, так и ни одна из картин, изображающих
один и тот же участок земли или неба в разное время дня, не
будет похожа на другую42. Во времена Лабрюйера дичь была не
в моде; сегодня мода распространяется на все кругом, но не
дерзает касаться мяса; прежде цветоводы дороже всего ценили
тюльпаны; сегодня их затмили камелии, но позавчера первое
место занимали георгины, а неделю назад — розы. В прежние
времена дом букиниста был забит книгами с пола до потол-
ка; нынче букинист отбирает книги более тщательно, однако
в глубине души цветовод — все тот же любитель цветов, что
и прежде, а букинист — все тот же любитель книг, точно так
же антиквар — все тот же собиратель древностей, чьи дочери
«раздеты, разуты, а порою и голодны, отказывают себе в по-
логе над кроватью и в белых простынях»43. Все так же один
человек души не чает в птицах, и дом его от них становится
краше, а не гаже; другой обожает насекомых, и в целом свете
«не сыскать человека, у которого было бы столько бабочек
41
Имеется в виду крестьянин по фамилии Гранже, внесший полезные
усовершенствования в конструкцию плуга, который был назван его
именем («плуг Гранже»); в 1834 году Гранже получил за это изобретение
королевский почетный крест.
42
Изобретение Луи Дагера (дагерротип), использовавшее «камеру-
обскуру» для получения изображения на посеребренной медной пластин-
ке, было в момент, когда писался комментируемый очерк, абсолютной но-
винкой; оно было представлено Академии наук лишь в начале 1839 года.
В XIX веке во Франции дагерротипом называли не только изображение,
но и сам аппарат, с помощью которого оно получено.
43
«О моде», § 2.
65
Жюль Жанен
всех размеров и цветов»44, третий — завзятый дуэлянт, сосед

его — неисправимый игрок, а вот этот сумасброд смешон, по-
тому что «с вечера уже начинает думать о том, как и где сможет
обратить на себя внимание»45. Онуфрий лицемер; Зелия богата
и смеется во весь голос46; раб Сир взял себе имя царя и теперь
зовется Киром47. У нас тоже есть любвеобильные судьи, веле-
речивые адвокаты, наемные клеветники, рагу, ликеры и прочие
угощения; у нас есть свой Гермипп, который в стремлении
к удобству и комфорту зашел так далеко, что изобрел способ
спускаться и подниматься у себя в доме не по лестнице48; у нас
есть свои врачи, пользующие нас особыми лекарствами; нынче
они привержены гомеопатии, а прежде торговали снадобья-
ми; у нас есть свои колдуны и колдуньи, однако в магию мы
верим чуть меньше, чем верил сам Лабрюйер; у нас есть свои
перевороты в грамматике и в искусстве составлять словари;
ведь наши слова подобны древесной листве: осень уносит их
с собой, а весна дарует вновь. Чего у нас нет, так это церков-
ного красноречия и толп народа, которые собирались вокруг
пастыря, толкующего Евангелие; зато у нас есть политическая
трибуна, вокруг которой кипит столько страстей. Сегодня, как
и прежде, людей легко обмануть сильными жестами, красивы-
ми словами и роскошной обстановкой. Следует также сказать,
что у нас больше не осталось вольнодумцев. Сегодня человек,
который стал бы вести себя как вольнодумец и принялся кри-
чать на всех углах, что Бога нет, — такой человек сделался бы
в лучшем случае смешон; а прежде он казался страшен; про-
тив него сочинялись толстенные книги. Вольнодумцев у нас
44
Там же.
45
«О моде», § 11.
46
Жанен ошибся: в этом фрагменте Лабрюйера («О моде», § 25) раз-
богатевшая Зелия, напротив, «изменив своему обыкновению, не болтает
и не шутит» и всем своим видом подчеркивает, что она благочестива.
47
«О некоторых обычаях», § 9.
48
«О некоторых обычаях», § 64.
66
Введение
нет, зато есть последователи Робеспьера, Марата и Дантона,

честные юные санкюлоты, которые мухи не убили, но во весь
голос высказывают пожелание, чтобы у всего человечества
была одна общая голова, которую можно было бы отсечь
одним ударом49; отсюда вывод, что мы должны быть снис-
ходительны к древним: ведь сами-то мы впоследствии будем
очень сильно нуждаться в снисхождении потомков. Не стоит
смотреть чересчур свысока на нравы и обычаи наших отцов;
ведь мы сами однажды сделаемся предками. От нравов про-
шлого мы ушли слишком далеко, зато к нынешним нравам
стоим слишком близко, чтобы судить о них справедливо.
Итак, возьмем на вооружение все методы, какими пользова-
лись наши предшественники, чтобы описывать характеры
своей эпохи: порой они использовали комедию и драму, роман
и главу из романа; порой прибегали к определениям и клас-
сификациям, перечням и реестрам; порой сводили нравы
к страстям или отделяли добрые нравы от дурных, а все, что
есть в человеке вздорного, слабого и смешного, от всего, что
есть в нем доброго, святого и похвального; наконец, порой,
отказываясь от всякого анализа, искали одной живописно-
сти: как бы там ни было, мы должны быть им благодарны за
то, что они взялись за это нелегкое предприятие. Когда ис-
следуешь человеческую натуру, пригодиться может все, даже
сатира, даже личности50 и оскорбления, ибо при таком ис-
следовании ничто не пропадает даром, ничто не остается без
употребления; однако достойны сожаления те ничтожества,
которые, приступая к разбору человеческой жизни, берутся
не за скальпель, а за кинжал.
49
Пожелание, восходящее к эпохе гораздо более древней, чем времена
Французской революции; согласно Светонию, Калигула, «когда чернь
ему в обиду рукоплескала другим возницам», воскликнул: «О если бы
у римского народа была только одна шея!» (Жизнь двенадцати цезарей.
Гай Калигула, 30, 2; пер. М.Л. Гаспарова).
50
Личности в словоупотреблении XIX века — оскорбительные намеки
на конкретных людей.
67
Жюль Жанен
В наши дни, когда драматурги пренебрегают комедией,

она проникает повсюду: в историю, в роман, в песни, а главное,
в картины нравов. Со своей стороны, живописцы и рисо-
вальщики сделались, по мере сил, настоящими моралистами,
которые застают природу с поличным и заставляют позиро-
вать себе. Долгое время каждый шел своей дорогой: художник
своей, а писатель своей; им не приходило в голову объединить
усилия, поставить наблюдательность и иронию, хладнокровие
и насмешливость на службу общему делу. Но в конце концов,
когда каждый из них в полной мере осознал свое призвание
наблюдателя, они согласились сообща взяться за великое дело
исследования современных нравов. Из этого восхитительного
союза и родилась та книга, которая лежит перед читателем:
комедия в сотне действий, причем комедия, разыгранная в по-
добающих костюмах и роскошных декорациях, — так, как она
и должна разыгрываться перед публикой. Следует принять
в расчет, что в истории Франции были такие эпохи, о которых
мы можем узнать только из более или менее верных живо-
писных полотен; возьмем, например, Буше и Ватто — разве
они не такие же историки нравов прошлого века, как Дидро
или Кребийон-сын? Что же произойдет, когда эти два способа
изображения объединятся под одной обложкой? вообразите,
какую прелестную и, главное, правдивую картину заключал
бы в себе роман Кребийона-сына, иллюстрированный Ватто!
Скажу больше: как бы велик ни был талант писателя —
а уж не мне принижать писательское ремесло, — как бы точна
и правдива ни была страница, написанная историком, наста-
ет время, когда эти картины, прототипы которых так легко
угадываются современниками, становятся менее внятными.
Платье меняет крой и цвет; одно оружие уступает место
другому, шерсть сменяется бархатом, бархат — кружевом, же-
лезо — золотом, нищета — роскошью, греческое искусство —
искусством Возрождения, стиль Людовика XIV — стилем
Людовика XV, Афины — Римом. Одним словом, идет ли речь
68
Введение
о прошедшем веке или о пороке, присущем этому веку, как,

скажите на милость, может бедный историк, предоставлен-
ный самому себе, уловить все эти нюансы? Легче запомнить
все песни, которые распевают птицы в лесу. Конечно, когда
вы читаете восхитительное сочинение старика Теофраста,
который, дожив до ста пятидесяти лет, сетовал на краткость
человеческой жизни51, вы с изумлением обнаруживаете на
его страницах, столь живых и столь остроумных, весь афин-
ский народ. Из Теофрастовых «Характеров» вы узнаете его
несравненно лучше, чем из исторических трудов Ксенофонта
и Фукидида; а теперь представьте, с каким удовольствием
увидели бы вы своими собственными глазами всех этих до-
брых горожан с их одеждой, мебелью, пищей, словом, именно
такими, какими они были во времена Теофраста и какими
видел их он сам! Неужели радость вашу омрачила бы воз-
можность взглянуть, как проходят по улице все эти добрые
люди, которые, сами того не зная, позировали греческому
философу: льстец, наглый пустослов, деревенщина, угодливый,
отчаянный, болтун, бессовестный, вестовщик, скаред, наглец,
докучный, глупец, грубиян, неопрятный, несносный, тщеслав-
ный, трус, приверженец олигархии! Как было бы прекрасно,
если бы кто-нибудь потрудился нарисовать с натуры всех этих
разнообразных персонажей! Насколько интереснее сделался
бы рассказ Теофраста и насколько ближе стали бы нам эти
оригинальные личности, описанные столь ярко!
51
Эта информация о возрасте греческого философа восходит к «Речи
о Теофрасте», которую Лабрюйер предпослал в 1688 году совместной
публикации собственных «Характеров» и своего перевода одноименно-
го сочинения Теофраста. По Лабрюйеру, Теофраст начал сочинять свое
рассуждение обо всех человеческих пороках и добродетелях в 99 лет, но
скорая смерть помешала ему довести дело до конца. Правда, добавляет
Лабрюйер, молва гласит, что Теофраст прожил больше ста лет, а святой
Иероним уверяет, что умер он 107 лет от роду. Жанен со свойственной
ему размашистостью прибавил Теофрасту еще полвека. Согласно со-
временным данным, Теофраст родился около 370 года до н.э., умер ок.
287 года до н.э., то есть в возрасте 83 лет.
69
Жюль Жанен
Но, с Божьей помощью, то, чего предшественники наши

не сделали для нас, сделаем мы для наших потомков: мы
явимся им не только в виде бюстов, но в полный рост, при-
чем вволю посмеемся над собой. Благодаря этому волшебному
фонарю52 мы покажем тех и этих, не забудем никого и ничего,
не забудем даже зажечь фонарь; одним словом, мы ничего не
упустим в этом всеобъемлющем произведении, призванном
исследовать современные нравы и созданном, можно сказать,
в точном соответствии с программой, начертанной Лабрюй-
ером, нашим — и не только нашим — учителем: «Портреты
наших отцов воскрешают не только их лица, но и одежду,
прическу, оружие наступательное и оборонительное и все те
безделушки, которыми при жизни они любили себя украшать.
Мы можем отблагодарить их только тем, что постараемся
с такой же точностью запечатлеть себя для наших потомков»53.
Перевод Веры Мильчиной
52
Образ волшебного фонаря (аппарата для проекции изображений)
как метафоры для нраво- и бытоописательных картин был популярен
во Франции в течение всего XIX века; он часто использовался и в на-
званиях книг, и в открывавших их фронтисписах. Жанен явно не оза-
бочен различиями между старинным волшебным фонарем, известным
с XVII века, и новейшим дагерротипом (о котором см. выше примеч. 42);
он упоминает оба в одинаковом контексте — как оптические приборы
для изображения картин современности.
53
«О моде», § 15.
Жюль Жанен
ГРИЗЕТКА1
Из всех детищ Парижа самое парижское, вне всяких сомнений,

это гризетка. Сколько бы вы ни разъезжали по дальним стра-
нам, везде встретятся вам триумфальные арки, королевские
сады и музеи, соборы и церкви разной степени старинности;
в пути вы столкнетесь с буржуа и титулованными особами,
со священнослужителями и полководцами, с крестьянами
1
Жанен, настоящий журналист, часто приспосабливал свои старые
произведения для новых нужд. Именно так он поступил, сочиняя
«Гризетку». Вторая часть очерка, повествующая о цветочнице Женни,
представляет собой переработанный вариант текста, впервые опубли-
кованного Жаненом в 1832 году в его сборнике «Фантастические рас-
сказы», где, впрочем, слово «гризетка» отсутствует. В России этот текст
вышел под названием «Жени-цветочница» в журнале «Телескоп» (1833.
Ч. XVIII. № 21. С. 28–29) в переводе П. Кр-вой. Расхождения между
текстом, включенным в «Гризетку», и первоначальным вариантом не-
значительны и носят чисто стилистический характер. Фигура гризетки
в 1830–1840-е годы была чрезвычайно популярна во французской
литературе. Хотя находились авторы, которые изображали гризетку
критически и едва ли не отождествляли с женщиной легкого поведения,
главенствовал иной подход — прославление гризетки как образца опрят-
ности, веселости, душевной чистоты, а порой даже жертвенности. Что
же касается девушки из народа, которая не устояла перед соблазнами
большого города, этот типаж во «Французах, описанных ими самими»
представлен под другими наименованиями; см. очерки «Женщина без
имени» и, отчасти, «Модистка»; автор этого последнего очерка, между
прочим, упрекает Жанена в идеализации гризетки. Напротив, некоторые
гризетки сначала обиделись на Жанена, но Кюрмер сообщает на обложке
12-го выпуска, что он их переубедил.
71
Гризетка
и вельможами; однако ж нигде — ни в Лондоне, ни в Санкт-

Петербурге, ни в Берлине, ни в Филадельфии2 — не сыскать
вам существа столь юного и веселого, столь свежего и хруп-
кого, столь изящного, игривого и неприхотливого, как то,
которое зовут гризеткой. Да что в Европе! обойдите всю
Францию — и там не найдете вы такого совершенного вопло-
щения искренности, беспечности, жизнерадостности и задора,
как парижская гризетка.
Ученым (ох уж эти ученые — все-то они объяснят и всему-
то подыщут происхождение!) пришлось немало потрудиться,
чтобы выдумать этимологию слова гризетка. Они, эти глупцы,
поведали нам, что так именовалась дешевая шерстяная материя,
бывшая в ходу у девушек из простонародья3, и отсюда вывели
следующую мораль: «Скажи мне, что ты носишь, и я скажу, кто
ты!» Как будто наши изящные уличные герцогини, наши графи-
ни без экипажей, наши изысканные маркизы, живущие трудом
рук своих, — вся эта галантная и вольнодумная аристократия,
наполняющая мастерские и магазины, — навечно обречены
носить унылое шерстяное платье; как будто они, эти белокожие
и розовощекие затворницы, отреклись от самых невинных
радостей жизни: от шелковой ленты и узорного шитья, новых
ботинок и модных перчаток — от всех многочисленных уловок
того незатейливого кокетства, которое могут позволить себе
стройные двадцатилетние красавицы, живущие в бедности!
Так оставим же этимологов и их нелепую этимологию.
Достигнув преклонных лет, они простились со страстями чело-
веческими и вряд ли много смыслят в этих нежных образчиках
2
Упоминание Филадельфии здесь не вполне логично, так как пере-
числяются европейские города.
3
В словарях, начиная со второй половины XVII века, в статье «Grisette»
встречалось указание на то, что это слово означает не только дешевую
материю серого цвета, но и, вследствие переноса значения по смежности,
девушку из простонародья, которая носит платья из этой материи. Од-
нако в 1830-е годы многие авторы, писавшие о гризетках, подчеркивали,
что гризетка отнюдь не обязательно ходит в сером.
73
Жюль Жанен
французского кокетства. Воплощение чистоты, жизнерадост-

ности и красоты не поддается научному определению. Един-
ственный способ постичь мир парижских гризеток — особый
мир внутри нашего мира — приглядеться к нему поближе.
Выйдите из дома погожим утром и оглянитесь вокруг: какая из
женщин самая ранняя пташка в этом роскошном городе, еще
погруженном в сон, — гризетка! Она встает с первым лучом
солнца и немедля начинает прихорашиваться, чтобы оста-
ваться красивой до самого вечера. Каждое утро она совершает
полное омовение и тщательно расчесывает свои прекрасные
волосы, платье ее сияет чистотой: ничего удивительного, ведь
она собственными руками сшила его, собственными руками
выстирала дочиста. Тут же она прибирает свою мансарду; при-
водит в порядок свое нехитрое имущество, украшает бедную
каморку так, как иные женщины не сумели бы убрать самые
роскошные покои. Покончив с этим, она бросает последний
взгляд в зеркало и, убедившись в том, что сегодня она так же
хороша, как и вчера, отправляется на работу. Собственно,
именно это так трогает в ней и делает ее достойной уважения:
ведь говоря «гризетка», мы подразумеваем прелестное суще-
ство, которое довольствуется малым, трудится и зарабатывает
себе на жизнь. Праздность не в характере гризетки: сделав-
шись праздною, девушка переходит в совсем иной разряд
и навсегда покидает честное воинство гризеток. Поддавшись
праздности, она преступает ту тонкую грань, что отделяет ее
от парижского порока. О такой особе мы и говорить не станем,
она бы испортила наш рассказ.
Мы сказали, что гризетка трудится; но чем же именно она
занимается? Куда проще сказать, чем она не занимается, ибо
слово «гризетка» означает барышню, способную ко всякому
делу: она все может и все умеет. Армия трудолюбивых мура-
вьев в состоянии воздвигнуть горы; так вот, гризетка подобна
муравью. Парижские гризетки, создания хрупкие, деятельные
и — Господь свидетель! — бедные, свершают столь же чудесные
74
Гризетка
подвиги, что и целые армии. Их проворные ручки непрерывно

и неустанно придают форму газу, шелку, бархату и холсту.
Всей этой бездушной материи даруют они жизнь, изящество,
блеск и заполоняют своими творениями всю Европу; и уж
поверьте мне, безобидные и бесконечные победы, какие они
одерживают, вооружившись острой иглой, в тысячу раз более
долговечны, чем все те победы, какие одерживаем мы, воору-
жившись острой шпагой.
Итак, бедные мастерицы — темные или светлые головки,
бело-розовые ручки — разлетаются по городу и, напевая впол-
голоса, одевают прекраснейшую часть рода человеческого; их
невесомые пальчики играючи вершат настоящие чудеса; все,
что может измыслить женская фантазия в самом изощренном
приступе кокетства, — все исполнят наши прелестные ис-
кусницы. Они безраздельно царствуют в европейской моде.
Они вышивают мантию королевы и кроят фартук пастушки.
Воистину французский вкус есть явление универсальное,
раз эти девушки, которым выпало родиться в бедных семьях
и предстоит умереть в нужде подобно их матерям, становят-
ся всемогущими посланницами моды во всех концах земли!4
Уничтожьте это смышленое и работящее племя — и с евро-
пейским изяществом будет покончено; мне уже видится, как
все заправские кокетки, одетые как попало, то есть скверно,
со вздохом восклицают: «Да что же это делается?»
Занимая такое положение, высокое и вместе с тем под-
чиненное, находясь между непомерной роскошью сильных
мира сего и своей собственной нуждой, эти бедные девуш-
ки, разумеется, должны обладать большим здравомыслием
и изрядным мужеством, дабы противостоять в одно время
4
Французская культурная модель доминировала в Европе с конца
XVII века. Она снабжала международную элиту устойчивыми нормами
поведения: из нее черпались правила этикета, образцы вкуса, стиля,
речи, форм общения. В эту эпоху французский язык завоевал репутацию
универсального языка. С XVII по XIX век он был языком европейской
аристократии и мировой дипломатии.
75
Жюль Жанен
и роскоши, и нужде. Ведь едва лишь гризетка спустится с по-

следнего этажа, где она ютится, как перед ней распахивают
двери самые дорогие магазины, самые роскошные дома: там
она повелевает, там диктует свои непреложные законы; целый
день правит она бал в царстве элегантности: одевает и укра-
шает богатых дам, облачает эти бесчувственные и зачастую
безобразные тела в драгоценнейшие ткани. Ей доподлинно
известны все ухищрения, посредством которых созидаются
эти прелести, нередко столь обманчивые. Сколько уродливых
фигур она преобразила! скольким бледным немощам даровала
пышные формы! скольких дурнушек сделала красавицами!
А когда бесчувственная статуя так чудесно перерождается по
мановению этих изящных белых ручек, когда является воз-
любленный и увозит с собой в мир блистательных праздников
не женщину, которая неприглядна, а ее наряд, который вос-
хитителен, вовсе не задумываясь о том, что его создательница
во сто раз краше его обладательницы, — тогда, будьте уверены,
наша юная мастерица провожает свое творение невеселым
взглядом и говорит себе с тяжким вздохом: «А ведь я лучше,
чем она!» Вот, поистине, один из великих соблазнов, перед
которыми способны устоять лишь очень мужественные сердца.
В самом деле, возможно понять мужчину, который пройдет
мимо кладезя сокровищ, даже не прикоснувшись к нему: его
порядочность будет его спасением; но чтобы юная и хоро-
шенькая девушка, имеющая возможность облачиться в создан-
ный ее собственными руками воздушный наряд и благодаря
этому превратиться в одночасье из существа неприметного
и безвестного в предмет мужской любви и восхищения, —
чтобы она решительно отреклась от легких и пленительных
побед — это, без сомнения, наиболее удивительное из всех
проявлений мужества! Она одна в своей мастерской; наряд
уже завершен; цветочный венец готов украсить локоны, про-
зрачный газ — открытую грудь, лента — талию, ботинок и вы-
шитый чулок — изящную ножку, а перчатка — руку: что же
76
Гризетка
мешает невзрачной куколке вдруг превратиться в порхающую

бабочку, осуществить свои заветнейшие мечты и пробудить
восхищение мужчин и зависть женщин? В этом убранстве
она тотчас станет царицей мира, она не уступит первым кра-
савицам; ее молодость засверкает во всей своей красе; она
сделается гордостью наших празднеств, украшением наших
театров; мир искусства, роскоши и власти откроется ей: ничто
не устоит пред ее торжествующим шествием. Триумф! Победа!
Долой работу! Долой нужду! Но нет, благородная героиня не
изменит смиренной бедности, не поддастся каждодневно ис-
кушающим ее соблазнам; она безропотно передаст наряд той,
которая за него заплатила, и утешится своим пением, веселым
нравом и молодостью. Или же попросту лишится рассудка.
Ведь сколько честолюбивых юных особ, которые не обзаве-
лись поклонниками лишь из-за отсутствия нарядного платья,
заточено в стенах Сальпетриер!5 А знаете ли вы, что получает
гризетка в награду за великие труды, великую стойкость, вели-
кие безумства, ее изнуряющие? Увы! Стыдно даже сказать. Эта
благородная девушка, принесенная в жертву всепоглощающим
страстям, получает почти столь же малую плату, что и наши
грядущие Александры и Цезари с мизерным жалованьем.
Парижской гризетке нужно одеться, прокормиться, оплатить
жилье, обиходить цветник под окном, ей нужны деньги на
корм пташке, щебечущей в клетке, на утренний букет фиалок,
на чистые глянцевые ботинки, на изящество с головы до ног,
которым могла бы гордиться не одна светская дама, — а за-
рабатывает она едва ли столько, сколько тратит заштатный
министерский чиновник на ежедневный завтрак. И однако же,
имея столь ничтожно мало, она более чем богата: она весела,
5
Существуют два варианта первого тома «Французов, нарисованных
ими самими», выпущенных в 1840 году, но напечатанных в разных
типографиях; в одном из них в качестве больницы, в которую может
попасть гризетка, названа Сальпетриер, а в другом — Бисетр. Мы вы-
брали первый вариант, поскольку Бисетр был приютом и госпиталем
для мужчин, а Сальпетриер — для женщин.
77
Жюль Жанен
она счастлива; все, чего она просит, следуя своей нелегкой до-
рогой, — это немного благосклонности, немного любви.
Не думайте, что на этой дороге (или, скорее, скромной
тропинке), усеянной множеством полевых цветов и множе-
ством шипов, эту милую девушку с легкой поступью не ждут
подобающие ей маленькие радости. Ее золотоносная жила,
которая богаче всех перуанских рудников вместе взятых, —
умеренность. Она обходится малым, довольствуется крохами!
Поэзия и любовь — вот два ангела, что сопровождают ее
в пути, даря утешение и надежду; поэзия хранит ее прежде
всего потому, что она бедна, а во-вторых, потому, что избрала
ремесло гризетки; любовь хранит ее потому, что она изящна
от природы и хороша без прикрас. Гризетка — добрый гений
того молодого племени, которое составляет честь, дух и дер-
зость нашего студенчества и которое можно по праву назвать
весною жизни6; она ласковая и бескорыстная возлюбленная
бедных поэтов, начинающих ораторов, генералов без шпаг,
Мирабо7 без трибун; всякий юноша, живущий в Париже за
счет скудного родительского содержания и своих надежд, —
полноправный и самодержавный властитель сердец наших
хорошеньких маркиз с Вивьеновой улицы. Каждый из двух
членов этого вольного союза, основанного на любви, бе-
режливости и труде, приносит в общий котел то, что имеет:
сперва ничего, в добавление к тому — отменный аппетит,
6
В оригинале printemps de l’année (весна года) — вероятно, намек на
строки «Oh primavera! gioventu dell’anno! Oh gioventu, primavera della vita!»
(О весна, юность года! О юность, весна жизни!). Эти итальянские стихи
в XIX веке были очень известны и многократно цитировались; напри-
мер, мы находим их в дневниках Байрона и в сборнике стихов Виктора
Гюго «Осенние листья» (эпиграф к стихотворению XIV). Первая строка
заимствована из пасторали «Верный пастух» (III, 1) итальянского поэта
XVI века Б. Гварини (1537–1612); происхождение второй строки неясно,
некоторые источники приписывают ее итальянскому драматургу Мета-
стазио (1698–1782). Однако автор «Гризетки» ориентировался, скорее
всего, не на итальянцев, а на Виктора Гюго.
7
Оноре-Габриэль Рикетти де Мирабо (1749–1791) — один из самых
знаменитых политических деятелей и ораторов времен Великой фран-
цузской революции.
78
Гризетка
а в довершение всего — порядочный запас беспечности, сло-

вом, все восхитительные составляющие счастья. Всю неделю
каждый трудится на своем посту; оба творят чудеса: студент
препарирует мертвые тела, швея одевает живые. Он разбирает
законы Юстиниана8, она исправляет изъяны женской фигу-
ры; редко выпадает им минута, чтобы свидеться, обменяться
улыбками; разве что он пару раз пройдет мимо ее магазина
и заглянет в окно с полуспущенной шторой. Но наступает вос-
кресенье — и прощайте, заботы! Игла и перо забыты, магазин
и книга закрыты! Свобода, полнейшая свобода! в этот день
он богат, а она красива, в этот день они любят друг друга под
открытым небом и с открытой душой. Вперед же, нас зовет
наше законное царство — долина Монморанси; перед нами
распахивает врата наше прекрасное герцогство Сен-Клу9;
вперед, железная дорога довезет нас в чудесное графство
Сен-Жермен10 и даже на наш шестой этаж; поспеши же: на
мне новый сюртук и белый жилет, монеты в кармане. Возьми
свою новую шляпку, самый нарядный шарф; возьми зонтик,
что давеча забыла у тебя Луиза, и вперед! И вот они уже за-
владевают самыми укромными уголками парижских окрест-
ностей; вот уже, уступая место нашим невинным влюбленным,
прячутся подальше празднолюбцы и богачи: всем известно,
что воскресенье принадлежит студенту и гризетке; стало
быть, раз в неделю — летом за городом, зимой в городе — они
8
Юстиниан — византийский император, во время правления которого
(527–565) был принят один из первых известных сводов законов.
9
Сен-Клу — предместье к юго-востоку от Парижа, у слияния рек Сены
и Марны. С 1658 года здесь находилась загородная резиденция герцогов
Орлеанских, а в XIX веке — королевская резиденция. В отличие от мало-
го парка, примыкавшего к королевскому дворцу, большой парк Сен-Клу
в середине XIX века был общедоступным и пользовался популярностью
у жителей Парижа.
10
Сен-Жермен-ан-Ле — городок к западу от Парижа. В 1837 году была
открыта первая линия французской железной дороги, соединившая его
с Парижем; поезд доходил туда за 26 минут. Графства Сен-Жермен как
такового не существовало. Авантюрист и алхимик XVIII века, известный
под именем Сен-Жермен, самовольно присвоил себе титул графа.
79
Жюль Жанен
полноправные властители; они заполняют рощи и театры; для

них — цветы всех полей и слезы всех мелодрам; пятьдесят два
дня в году они царствуют над миром. Какая власть на нашей
земле способна длиться столь долго?
Так пролетает последняя молодость юноши; так он ша-
гает, опираясь на белое девичье плечо, покуда не дойдет до
своей цели: станет доктором, адвокатом, младшим лейтенан-
том. И тут им овладевает тщеславие, любовь проходит, он
расстается с нежной и сумасбродной подругой своих золотых
дней; неблагодарный, он предоставляет ей одной бороться
с нищетой, которую так легко сносить вдвоем; он променивает
это любящее сердце на несколько арпанов виноградника или
несколько мешков экю, составляющих приданое провинци-
альной невесты; а что же наша бедная гризетка? Она плачет,
смиряется, утешается, иногда начинает все заново, часто —
выходит замуж и меняет поэта-возлюбленного на мужа-гру-
бияна, смех на слезы, скромную бедность на жестокую нужду.
Для нашей героини все кончено; бабочка превращается об-
ратно в куколку: к счастью, прежде чем покинуть этот мир,
она производит на свет целый выводок парижских гризеток
и парижских сорванцов.
Но проявим осмотрительность и благоразумие, не бу-
дем слишком углубляться в мрачные мысли, они могут за-
хлестнуть нас с головой. Какую пышно раскрывшуюся розу
не уносит первый же порыв ветра? в каком спелом плоде не
прячется червь? К тому же, благодарение богу, столь печаль-
ный удел уготован не всем этим очаровательным девушкам;
есть среди них и такие, которые волею судеб избегают сей
участи; одних спасает удача, других — добродетель, как ее
толкуют моралисты: послушайте, например, историю Женни-
цветочницы.
Каким ремеслом занималась наша Женни, объяснить не-
легко, сударыни. Но поскольку она обладала добрым сердцем
и светлой душой, то, какова бы ни была ее биография, она
80
Гризетка
достойна быть упомянутой в этом сборнике, составленном

с таким искусством. Ведь Женни принесла искусству столько
пользы!
Я называю ее Женни-цветочницей, потому что, приехав
в Париж, она — бедное дитя! — продавала розы и фиалки,
такие же бледные, как она сама. Для продажи цветов есть в Па-
риже лишь два-три хороших места, а самое лучшее из них —
возле Оперы вечером, когда вокруг переливаются созвучия
и мерцают газовые фонари, когда богатые дамы в брильянтах
и кружевах спешат предаться нежным восторгам гармонии.
В этом месте неплохо завести собственную цветочную лавку;
вы наверняка распродадите и розы, и фиалки. Но когда Женни
приехала в Париж, она могла продавать свои цветы только на
мосту Искусств, и цветы эти были так же лишены цвета и за-
паха, как академическая поэзия11, то были вчерашние цветы,
годные разве что для проходящих мимо гризеток. От такой
торговли не разбогатеешь.
Женни-цветочница томилась и плакала. Несчастной по-
падались развратные старцы, досаждавшие ей плоскими шут-
ками и двусмысленными речами; однако они не нашли отклика
в сердце Женни: буржуа-распутники слишком отвратительны!
Между тем бедная девушка продавала свои цветы, но торговля
шла скверно; надобно было любой ценой отыскать выход из
этого бедственного положения.
Любой ценой? Нет, я ошибаюсь — никак не ценой не-
винности, бедняжка Женни! никак не ценой этого эфемерного
и жалкого богатства, которое исчезает так быстро и уступает
место стыду. Не бойся за свое прекрасное лицо, милая цветоч-
ница, для твоей молодости и красоты найдется невинное при-
менение. Слышишь, Женни? Невинное применение для твоего
свежего личика, твоих тонких пальчиков, твоей благородной
11
Мост Искусств ведет к зданию Французского института, в котором
заседала и заседает Французская академия.
81
Жюль Жанен
осанки, твоей стройной фигуры и точеной ножки, придающей

очаровательную форму дешевым ботинкам.
Приди в мою мастерскую, Женни, приди — но держись
поодаль. Пусть даже мое дыхание не спугнет тебя. Распола-
гайся там, милая, в этом солнечном свете, который окутает
тебя своей девственной белизной. О, будь тиха и безмятежна,
позволь мне окружить тебя искусством и поэзией; ты будешь
кумиром на один день для меня, художника. Я уже вижу, как
вокруг твоего ветхого платья парят радующие взор цвета,
невесомые очертания, восхитительные видения, навеянные
моим путешествием в Италию. Оставайся там, Женни, оста-
вайся на моем полотне и в моей душе, покоряйся моей кисти
и моему очарованному взгляду; тебе предстоит испытать
столько превращений! Вот ты мадонна: тебе поклоняются,
перед тобой падают ниц; вот ты прелестная девушка с неж-
ной улыбкой на устах: юноши грезят о тебе и воспевают тебя
в стихах. А теперь чуть серьезней, вскинь свои изогнутые
брови, сдержи улыбку; я сделаю из тебя королеву, благород-
ную даму; после чего — если ты опустишь голову на руку, если
мягко улыбнешься, если обернешься юной мечтательницей
во власти поэтической истомы, — я сделаю из тебя более чем
мадонну, я сделаю тебя возлюбленной Рафаэля или Рубенса.
Бедное дитя, ведь это гораздо больше, чем если бы я сделал
тебя возлюбленной короля.
Женни, неистощимая Женни! Пусть же она придет!
Вдохновение уже овладевает мною и стесняет мое дыхание,
жар искусства разгорается в моей крови: палитра, моя грубая
дубовая палитра, составлена наспех, кисть лежит у моих ног,
дрожа от нетерпения, как гончая на привязи. Приходи, Женни,
уже пора. И Женни приходит, послушная, как воображение,
податливая и гибкая, готовая ко всему — ко всему тому, что
составляет нравственную чистоту и поэзию искусства. Скорее,
Женни, прими позу: я хочу узреть в тебе греческую красавицу,
подобную тем, которые представали взору Апеллеса, когда
82
Гризетка
позировали для статуи богини12. Как ты сейчас прекрасна,

моя прелестная гречанка, моя строгая афинянка с восхити-
тельными формами! А если мне потребна красавица другой
нации, моя космополитическая Женни обернется римлянкой:
римлянкой эпохи Империи, римлянкой, подобной героиням
Ювенала13. Скорее, Женни, оставь пиршество, прислушайся
к пению хмельных гостей, прочти мне оду Горация к Гликере
или к Неэре14; будь красива и богата, растянись на носилках,
покоящихся на плечах галльских рабов; смени зимние перстни
на летние кольца15. Но сначала, прежде чем разыграть хмельное
упоение, скажи, Женни, ты сегодня завтракала? Вы даже вооб-
разить не можете, любезные читатели, что это такое — бедная
девушка, грезящая наяву и грезящая для вас; вы не можете
представить себе, как опасно и как трудно для нее проводить
целые часы в неподвижности и молчании; она обязана быть
спокойной в страсти, спокойной в гневе, спокойной во хмелю,
спокойной в любви! Эта бедная девушка, служащая натур-
щицей, — величайшая из актрис, она актриса на один день,
актриса для одного зрителя, актриса при закрытых дверях;
актриса, наряженная в лохмотья, королева, у которой вместо
короны косынка, танцовщица, у которой вместо бального
платья черный фартук, святая мученица, в молитве воздев-
шая очи к небесам и напевающая песню Беранже. Бедная,
бедная женщина! По прихоти художника проходит она через
всяческие крайности: ее сжигают, убивают, душат, распина-
ют; заставляют принимать тысячу сладострастных поз, какие
в ходу на Востоке; отправляют то в рай, то в ад; наряжают то
12
Ошибка или описка Жанена: Апеллес (ок. 370–306 до н.э.) был не
скульптором, а живописцем.
13
Ювенал (ок. 60 — ок. 127) — римский поэт-сатирик, бичевавший
развращенные нравы богатых римлян.
14
Гликера, Неэра — гетеры, героини любовных од Горация.
15
В Древнем Риме мода отличала зимние кольца и перстни от летних:
зимой римлянки носили тяжелые и широкие кольца, а летом — тонкие
и изящные.
83
Жюль Жанен
златокрылым архангелом, то мерзкой распутницей; она вопло-

щает в себе все звания и все уклады; она становится знатной
дамой, мещанкой, королевой, мифическим божеством — всем,
чем угодно. И ни единая душа ей не рукоплещет, никто не
хлопает, никто не восхищается сотворенным ею шедевром. Вот
картина предстает перед зрителем: как прекрасна эта женщина!
Какой взор! Какая ручка! Сколько пылкого вдохновения в этой
головке! Художника превозносят до небес, осыпают золотом
и почестями; никто и не взглянет на бедняжку Женни: а ведь
без Женни не было бы картины!
Какое странное соединение красоты и убожества, не-
вежества и искусства, острого ума и апатии! Особый вид
проституции, когда красивая женщина слепо подчиняется
самым причудливым капризам художника, и все же умудря-
ется сохранить целомудрие и добродетель! Все дело в том,
что искусство — великое оправдание всему, что выходит за
рамки приличий; все дело в том, что искусство очищает все,
даже это небрежное равнодушие бедной девушки к своему
телу; все дело в том, что искусство подобно хирургу, ко-
торый имеет дело с трупом, не знающим ни раскаяния, ни
укоров совести; все дело в том, что Женни была столь же
нежна и скромна, сколь и красива; Женни подчинялась ху-
дожнику, подчинялась слепо, покуда речь шла об искусстве;
но на этом заканчивалось ее назначение. А ежели художник
снова становился мужчиной? Тогда Женни оставляла свою
блестящую роль, спускалась с высот, на которые вознес ее
художник, и, чтобы защитить себя, становилась обычной
женщиной; Женни прикрывала свои белоснежные руки вы-
цветшим рубищем; набрасывала на свою прекрасную грудь
невзрачный ситцевый платок, снова прятала нагую ножку
в дырявый чулок. Женни удостаивалась такого уважения,
какое не выказали бы ни королеве, ни даже святой.
Что же сталось с Женни? Ведь вам не терпится это уз-
нать! Она усеяла наши храмы прекрасными ликами святых,
84
Гризетка
которым поклонялся бы даже протестант; она заполнила

наши будуары изящными изображениями, которые раду-
ют глаз; женскими головками, которыми упивается взор
беременной женщины; она пожертвовала свое дивное лицо
и свои прелестные руки историческим полотнам; ее благо-
творное влияние долгое время ощущалось в мастерских на-
ших художников; присутствие Женни в мастерской само по
себе уже было залогом успеха. Женни пренебрегала посред-
ственностью в искусстве, она бежала без оглядки, когда к ней
взывали наши нынешние горе-Рафаэли; она желала вверить
свой прекрасный облик лишь гению, она доверяла един-
ственно гению. Ежели избранный ею художник был беден,
Женни охотно открывала ему кредит. Милая девушка! Она
одна принесла искусству больше пользы, чем три последних
министра внутренних дел вместе взятые! Но увы! Искусство
потеряло Женни, потеряло прелестную натурщицу, потеряло
безвозвратно; ныне искусство предоставлено самому себе:
без добродетели, без власти, без достояния, без будущего,
без идеала!
Что сталось с Женни? Как все очень молодые и очень
красивые женщины, она сделалась счастливой и богатой; как
все очень добрые женщины, она нынче весьма любима, весьма
уважаема, весьма почитаема. Знатная дама сохранила свою
любовь к искусству, свою преданность искусству, осталась
человеком искусства. Правда, она сняла свое бедное платье,
невзрачный платок и потертую шаль; на ее шее красуются
брильянты; плечи покрыты кашемиром, а платье украшено
вышивкой; чулки у нее по-прежнему дырявые, но теперь это
ажурные шелковые чулки, продырявленные в угоду роскоши
и кокетству; ее белые руки обтянуты венецианскими перчат-
ками, а нежная кожа благоухает восточными ароматами; у нее
имеются титул и лакеи. Но не бойтесь подойти к ней: знатная
дама — все та же Женни, Женни-цветочница, Женни-на-
турщица. Если вы великий художник, если ваше имя Жерар,
85
Жюль Жанен
Энгр, Деларош или Верне16, ступайте и скажите ей: Женни,

мне нужна женская рука, — и Женни швырнет к вашим ногам
свои венецианские перчатки; скажите ей: Женни, мне нужны
белоснежные плечи, мне нужна трепещущая грудь, — и Женни
сбросит кашемир и обнажит свои грудь и плечи; скажите ей:
Женни, я пишу Аталанту17, мне нужна ножка Аталанты, —
и Женни-герцогиня одолжит вам ножку точно так же, как
это делала Женни-цветочница. Славная девушка! Скромная,
простосердечная, преданная искусству, любящая прекрасное
ради него самого, искренне радующаяся тому, что она хо-
роша, а хороша она везде: на полотне и в камне, в мраморе
и в бронзе, в глине и в гипсе — прекрасна в любом обличье.
Пусть искусство не скорбит о том, что Женни разбогатела, она
навеки принадлежит искусству; она его достояние, она все его
богатство. Искусство охотно одолжит ее богатому вельможе,
решившему взять ее в жены, но только на время: вельможе
следует всегда быть готовым вернуть Женни художнику. Пункт
этот негласно прописан в ее брачном контракте.
Такова эта простая и трогательная история. Будем от-
кровенны: нет ни одного талантливого художника, который
не был бы обязан хотя бы частью своей славы и своего состо-
яния прекрасной женской груди, служившей ему источником
вдохновения. Однако теперь закончу свой рассказ тем же, чем
я его начал: попробуйте сыскать мне где угодно в целом мире
такое создание, которое благодаря одному своему появлению
на свет было бы столь удивительно предрасположено к вещам
самым печальным и самым радостным, к невинной улыбке,
горьким слезам, глубокой самоотверженности, труду, лености,
16
Перечислены знаменитые художники первой половины XIX века:
Франсуа Жерар (1770–1837) — портретист, прославившийся изобра-
жениями коронованных особ; неоклассицист Жан-Огюст-Доминик
Энгр (1780–1867), исторический живописец Поль Деларош (1797–1856),
баталист Орас Верне (1789–1863).
17
Аталанта — героиня древнегреческой мифологии, знаменитая кра-
сотой и быстротой в беге.
86
Гризетка
пороку и добродетели, которое бы одинаково переносило все

излишества богатства и крайности нужды, которое бы сохра-
няло безукоризненно ровное расположение духа средь столь-
ких перипетий судьбы, которое бы равно радовалось жизни
и в рубище, и в шелку, которое бы чувствовало себя так же
непринужденно в великосветском салоне, как и в бедной ман-
сарде, которое бы изъяснялось на прелестном, певучем фран-
цузском языке, где дух Версаля перемешан с духом Куртия18.
Строгая и целомудренная знатная дама, игривая и смешливая
девица, поэтическая и артистическая натура, светская особа,
безрассудно веселая, мечтательная, рассеянная, кокетливая,
влюбчивая, скромная, добросердечная и пылкая, готовая на
все; воистину, все это можно выразить совершенно и сполна
одним-единственным словом: парижская гризетка.
Перевод Натальи Харитоновой
18
Куртий — в XVIII–XIX веках известное увеселительное место на
северо-восточной окраине Парижа. Квартал Куртий делился на две ча-
сти: Верхний Куртий располагался на высоком холме, а Нижний — у его
подножия. Верхний Куртий находился за крепостной стеной Парижа; это
делало еду и питье дешевле, поскольку торговцы могли не платить на-
лог на продукты, который взимался на въезде во французскую столицу.
Здесь располагались многочисленные кабачки, где развлекались простые
парижане. Однако во время карнавала здесь можно было встретить не
только простой люд, но и аристократов. В последний день карнавала
в кабачки Верхнего Куртия поднималась толпа светских людей в масках
и экстравагантных костюмах. Они веселились и напивались там вместе
с обитателями предместий, а утром спускались в кабриолетах в Нижний
Куртий, выкрикивая непристойности.
Оноре де Бальзак
ЖЕНЩИНА ХОРОШЕГО ТОНА1
Погожим утром вы фланируете по Парижу. Уже больше двух

часов дня, но пять еще не пробило. Навстречу вам идет жен-
щина. Бросить взгляд на нее — все равно что прочесть преди-
словие к прекрасной книге, которое обещает вам знакомство
1
Оригинальное название очерка «La femme comme il faut» дословно
означает «Женщина, какой она должна быть» — так Бальзак обозна-
чил тип женщины, сформировавшийся во Франции после революции
1789 года и заменивший дореволюционную «знатную даму» (la grande
dame). Французское выражение commе il faut хорошо известно в России
и имеет свою традицию перевода. В текстах XIX века это выражение за-
частую не переводили вовсе и сохраняли запись латиницей comme il faut.
Как правило, такой вариант использовали люди, хорошо знавшие фран-
цузский. Например, Толстой в трилогии «Детство. Отрочество. Юность»
(Юность. Глава XXXI) употребляет его так: «Прежде всего я желал быть
во всех своих делах и поступках “noble” (я говорю noble, a не благород-
ный, потому что французское слово имеет другое значение, что поняли
немцы, приняв слово nobel и не смешивая с ним понятия ehrlich), потом
быть страстным и, наконец, к чему у меня и прежде была наклонность,
быть как можно более comme il faut». Встречался и транскрибированный
вариант «комильфо», который часто вкладывался в уста людей, плохо
говорящих по-французски, в частности выходцев из мещанской среды.
Однако в нашем случае ни первый, ни второй вариант употребления не
подходит, поскольку не позволяет передать словесную игру Бальзака.
Чтобы хотя бы отчасти воспроизвести авторскую афористичность и иро-
нию, мы решили озаглавить очерк «женщина хорошего тона». Во-первых,
в этом варианте перевода сохраняется присутствующая в оригинальном
названии идея «примера для подражания», «эталона», во-вторых, он дает
возможность обыграть каждое слово, из которого состоит интересующее
нас выражение, по отдельности — точно так же, как это делает Бальзак
в оригинальном тексте.
89
с миром элегантности и утонченности. Словно ботаник, обо-

шедший весь свет в поисках растений для своей коллекции,
вы, наконец, обнаруживаете среди парижанок обыкновенных
редкий цветок.
Даму сопровождают либо двое весьма благовидных муж-
чин, из которых по крайней мере один с орденской ленточкой
в петлице, либо слуга в повседневном платье, следующий за ней
на расстоянии десяти шагов. Она не носит ни одежды ярких
цветов, ни ажурных чулок, ни причудливых пряжек на поясе,
ни панталон с пышными расшитыми оборками, выглядываю-
щих из-под юбки2. На ногах у нее либо прюнелевые ботинки
с ленточной шнуровкой, поднимающейся крест-накрест по тон-
чайшим хлопковым или серым шелковым чулкам без узоров,
либо прелестные в своей простоте полусапожки. Ее одежда,
сшитая из красивой, хотя и недорогой материи, своим кроем
привлечет внимание многих мещанок: чаще всего это редин-
гот с бантами вместо пуговиц, обшитый по краям петличным
шнуром или едва заметной нитью. Незнакомка, как никто,
умеет кутаться в шаль или накидку и укрывать спину от талии
до шеи; какую-нибудь мещанку этот своеобразный панцирь
превратил бы в черепаху, а у нашей героини он обозначает
самые прекрасные формы, не выставляя их напоказ. Как ей это
удается? Это свое изобретение, не защищенное патентом, она
свято хранит в тайне3. Художники, поэты, влюбленные и прочие
2
Такие панталоны (первоначально появившиеся в Англии) вошли
в моду при Империи, однако считались весьма вызывающими и потому
были в ходу преимущественно у проституток.
3
Русский путешественник, возможно, проник в эту тайну и запечатлел
ее на страницах своей книги: «Как бы ни была широка и длинна шаль,
талия всегда обрисована, для этого употребляется особенный способ
надевания шали. Она прикалывается сзади к верху лифа, так, чтобы
булавка не показывалась наружу; низ шали подтягивается наперед; руки,
сложенные под грудью крестом, стягивают всю шаль на грудь, и при-
кладывают крепко к бокам, чтобы локоть не отходил от бедра. От этого
шаль облегает около тела, и обрисовывает всю талию превосходно,
выставляя все формы. Локти, крепко прижатые к бокам, заставляют по-
неволе держаться стройно, не горбиться, ходить бодро и прямо. В этом
заключается тайна прелести парижской походки. Сначала эти правила
90
Женщина хорошего тона
поклонники этого идеала красоты, этого загадочного цветка,

чье гениальное устройство, к счастью, не способен воссоздать
ни один механик, отправляйтесь на прогулку: фланируя по
Парижу, вы сможете вдоволь налюбоваться этой прекрасной
розой, которая с одинаковой ловкостью скрывает свою красоту
и позволяет ее рассмотреть! Кокетка чуть покачивает бедрами,
отчего тело ее, пленительное и опасное, колышется под платьем,
словно змея, скользящая в полдень под зыбким покровом зе-
леной травы. Ангелу или демону обязана она красотой своих
плавных и гармонических движений, которые заставляют
играть ее формы под черной шелковой накидкой, раскачивают
кружевную оборку и распространяют дивные ароматы, которые
я охотно назвал бы дыханием парижанки? Когда вы заметите,
как послушно облегает ее руки, стан и шею самая строптивая
материя, вы невольно вспомните античную Мнемозину. Ах, как
прекрасен покрой, если позволительно так сказать, ее походки!4
Понаблюдайте за ее манерой ставить ногу при ходьбе; платье
при этом обрисовывает ее стан с такой целомудренной точ-
ностью, что вызывает у прохожего не только восхищение, но
и желание, впрочем сдерживаемое глубочайшим почтением к ее
особе. Когда так же пытается идти англичанка, она делается по-
хожей на гренадера, атакующего редут. Что ни говори, а гений
походки принадлежит парижанкам! Должно быть, именно для
них городские власти залили тротуары асфальтом5. Ваша незна-
комка не расталкивает прохожих. С горделивой скромностью
кажутся трудными, неловкими; но стоит к ним привыкнуть, и они дадут

женщине неизъяснимую грацию» (Строев В.М. Париж в 1838 и 1839 го-
дах. СПб., 1841. Т. 1. С. 128–129).
4
Бальзак, поклонник физиогномики и других учений, позволявших
определять внутреннее содержание человека по его внешней форме,
считал походку очень важным проявлением характера и посвятил
ей в 1833 году специальный трактат «Теория походки», впоследствии
включенный им в «Человеческую комедию», в раздел «Аналитические
этюды». См. рус. пер. О. Гринберг в изд.: Физиология брака. Патология
общественной жизни. М., 1995.
5
В 1840 году асфальт был парижанам еще в новинку; его стали употреб-
лять для покрытия тротуаров только после 1836 года.
91
она дожидается, пока ей уступят дорогу. Особое отличие бла-

говоспитанной женщины заключается в том, как она придер-
живает на груди шаль или накидку. Она идет по улице с видом
благородным и безмятежным, точно Мадонна Рафаэля. Ее спо-
койный и в то же время пренебрежительный вид вынуждает
посторониться самого развязного денди. Шляпка незнакомки,
поражающая простотой фасона, украшена новыми лентами,
а порой цветами. Самые же искусные женщины этого типа
предпочитают банты. Перья требуют экипажа, а цветы привле-
кают слишком много внимания. Из-под шляпки выглядывает
свежее, отдохнувшее лицо женщины, уверенной в себе, но не
заносчивой, которая ни на что не смотрит, но все замечает; она
привыкла к поклонению, и оттого на лице у нее написано без-
различие, вызывающее любопытство. Она знает, что ее изучают,
знает, что все, даже женщины, смотрят ей вслед. Она летит по
парижским улочкам, как паутинка, прозрачная и девственно-
чистая. Эта прекрасная разновидность женщин предпочитает
самые теплые широты и самые чистые долготы Парижа; вы
встретите ее между двадцатой и сто десятой аркадами улицы
Риволи; на Бульварах между знойным экватором — пассажем
Панорам6, где так много колониальных товаров и самых горя-
чих новинок промышленного производства, и мысом Мадлен;
ей по нраву места, менее всего оскверненные присутствием
буржуазии; например, между домами 30 и 150 по улице Пред-
местья Сент-Оноре. Зимой она с удовольствием прогуливается
по террасе Фельянов, но никогда не выходит на проложенный
вдоль нее тротуар7. Если позволяет погода, она устремляется на
Елисейские Поля и прогуливается по участку, ограниченному
6
Один из первых парижских пассажей (крытых торговых галерей, со-
единяющих две параллельные улицы); берет начало на Монмартрском
бульваре, где в 1800 году были открыты два круглых здания для показа
панорам, которым он и обязан своим названием.
7
Терраса Фельянов — аллея сада Тюильри, параллельная улице Риволи.
Прогулки по ней более соответствовали требованиям хорошего тона,
нежели прогулки по самой улице.
92
с востока площадью Людовика XV8, с запада — проспектом

Мариньи, с юга — проезжей частью улицы, с севера — садами
Предместья Сент-Оноре. Вы никогда не встретите эту оча-
ровательную разновидность женщины ни в гиперборейских
краях — на улице Сен-Дени9, ни на Камчатке — среди грязных
маленьких торговых улочек10, и вообще никогда и нигде, если
погода дурна. Этот парижский цветок расцветает только в сол-
нечный день, распространяет свое благоухание на прогулке,
а после пяти часов пополудни смыкает свои лепестки, точно
растение, именуемое дневной красавицей.
Встретите вы на улицах Парижа и других женщин: в чем-
то похожие на женщину хорошего тона, они стараются по-
пасть ей в тон, но безуспешно: тон все равно задает ваша
прекрасная незнакомка, ваша дневная Беатриче. Иностранцу
непросто обнаружить приметы, по которым опытный наблю-
датель различает два этих типа, недаром женщины считаются
прекрасными актрисами! Но парижанам эти приметы сразу
бросаются в глаза: неумело прикрытые застежки на одежде,
пожелтевшая тесьма шнуровки на спине, потрескавшиеся
ботинки, наутюженные ленты на шляпе, чрезмерно пышные
оборки, перекрахмаленный турнюр11. Глаза потуплены на-
рочито и не без усилия. Позы лишены естественности. А вот
мещанку спутать с женщиной хорошего тона решительно
невозможно; на ее фоне достоинства вашей прекрасной
8
Так называлась в 1814–1830 годах площадь Согласия.
9
Бальзак называет эту улицу Сен-Дени «гиперборейской», то есть
северной, не столько потому, что она в самом деле идет из центра право-
бережного Парижа на север, сколько потому, что хочет подчеркнуть ее
«цивилизационную» удаленность от более модных частей города.
10
Слово «Камчатка» употреблено здесь — как и в других французских
текстах середины XIX века — не для обозначения конкретного полу-
острова на территории Российской империи, но как символ отдаленной
окраины.
11
В эпоху Бальзака турнюром называли несколько слоев накрахма-
ленной ткани, придававших дамской юбке дополнительную пышность;
турнюр как подушечка или даже полукруглый стальной каркас под юбкой
вошел в употребление лишь во второй половине XIX века.
93
незнакомки раскрываются в полной мере, благодаря мещанке

вы понимаете, чем объясняется очарование женщины хорошего
тона. Мещанка всегда в хлопотах, она выходит из дому при
любой погоде, не знает ни минуты покоя, суетится, глазеет по
сторонам, застывает в нерешительности перед входом в мага-
зин. Если женщина хорошего тона прекрасно знает, чего она
хочет и что она делает, мещанка мечется в нерешительности:
слишком высоко приподнимает платье, чтобы перейти мел-
кий ручеек, тащит за собой ребенка, вынуждающего ее быть
настороже и следить за экипажами; мещанка — мать на гла-
зах у всех, она болтает с дочерью; кладет деньги в корзинку
с продуктами и носит ажурные чулки; зимой поверх меховой
пелерины надевает боа, летом — шейный платок поверх шали;
одежда мещанки — замечательный пример плеоназма12.
Что же касается вашей прекрасной незнакомки, вы вновь
увидите ее — если достойны этой чести — в Итальянском
театре, в Опере или на балу. Здесь она явится перед вами в со-
вершенно ином свете, в первую минуту вы ее даже не узнаете.
Вы убедитесь, что она выпорхнула из своего загадочного на-
ряда, как бабочка — из шелкового кокона. Пред вашим вос-
хищенным взглядом предстанут, словно роскошное лакомство,
ее формы, которые утром едва-едва подчеркивал корсаж.
В театре, за исключением Итальянского, она сидит не выше
ложи второго яруса13. Здесь вы можете без помех любоваться
искусной плавностью ее движений. Очаровательная обман-
щица использует женские уловки с такой естественностью,
что ее действия невозможно счесть нарочитыми и заранее
обдуманными. Если у нее аристократически красивые руки,
12
Плеоназм — повторение в одной фразе слов, имеющих одинаковое
значение и потому дублирующих друг друга.
13
Зала Фавара, где в описываемый период давал представления Ита-
льянский театр, была меньше и уютнее, чем Опера, видимо, этим и объ-
ясняется бальзаковское уточнение: в «необширной», по свидетельству
одного из русских мемуаристов, зале Итальянского театра женщина
хорошего тона могла сидеть и выше второго яруса.
94
самый проницательный наблюдатель не усомнится в том,

что ей совершенно необходимо легкими касаниями пальцев
подкручивать, приподнимать или приглаживать выбивший-
ся завиток. Если у нее обольстительный профиль, каждое из
ее слов, обращенных к соседу, покажется вам исполненным
особой грации и тончайшей иронии; ведь она является вам
в ракурсе, производящем на зрителя магическое действие
и высоко ценимом многими великими художниками: свет
падает на щеки, очерчивает контур носа, озаряет розовые ноз-
дри, резко выделяет лоб, разжигает еще ярче искры во взоре,
впрочем довольно рассеянном, и высвечивает округлый белый
подбородок. Если у нее хорошенькие ножки, она, демонстри-
руя их, устраивается на диване с кокетством нежащейся на
солнце кошки, при этом вы даже не заподозрите, что не одна
лишь усталость придала этому телу столь чарующую форму
и уподобила его скульптуре. Только женщина хорошего тона
чувствует себя в одежде непринужденно; ничто не стесняет
ее движений. Вы никогда не увидите, чтобы она, подобно
какой-нибудь мещанке, подтягивала соскользнувшую бре-
тельку, пыталась вставить на место выбившуюся корсетную
косточку, проверяла, насколько надежно горжетка, этот не-
верный страж, охраняет два сверкающих белизной сокровища,
бросала взгляд в зеркало, тревожась о том, не растрепалась
ли ее безупречная прическа. Наряд женщины хорошего тона
всегда сочетается с ее характером, она нашла время, чтобы
его изучить и решить, что ей больше всего к лицу, поскольку
с давних пор твердо знает, что ей не к лицу. Женщине этого
типа вовсе не обязательно блистать умом, но быть женщиной
хорошего тона, не имея вкуса, невозможно.
Вы не увидите ее на выходе из театра, она всегда исчезает
еще до окончания спектакля. Если же по воле случая спокой-
ная и величественная фигура вашей незнакомки покажется на
красных ступенях лестницы, значит, она пребывает во власти
бурных чувств. Она оказалась здесь не по собственной воле:
95
ей необходимо украдкой подарить кому-то взгляд, получить

от кого-то некое обещание. Быть может, цель такой неспеш-
ности — польстить тщеславию какого-нибудь раба, которому
она время от времени подчиняется. Если же вы повстречаете
вашу незнакомку на балу или на званом вечере, вы вдоволь
напьетесь меду — искусственного или натурального, — ко-
торый источают ее коварные уста; вы восхититесь ее непод-
ражаемой способностью выдавать самые пустые слова за
глубокие изречения. Ум этой женщины — триумф искусства
в высшей степени пластического. Вы еще не знаете, что она
скажет, но уже очарованы. Она покачала головой, изящно
пожала белыми плечиками, украсила незначащую фразу
прелестной улыбкой, сообщила остроту вольтеровской эпи-
граммы одному из своих «неужели!», «ах!» или «и что же?».
Она способна задать самый животрепещущий вопрос одним
поворотом головы и наделить глубоким смыслом покачива-
ние флакончика духов, свисающего с кольца на пальце14. Это
напускное величие достигается ничтожно-малыми действия-
ми: вот она уронила руку на подлокотник кресла так, словно
это капли росы упали с лепестков цветка, и этим жестом
сказала все до конца, вынесла приговор, не подлежащий
обжалованию и поражающий прямо в сердце даже самого
черствого человека. Она выслушала вас, подарила вам воз-
можность проявить остроумие, а такие моменты — имейте
мужество это признать — большая редкость. В беседе с нею
ничто неприличное не оскорбит вашего слуха. Мещанка уже
в первые полчаса беседы найдет случай как-нибудь помянуть
своего мужа; но эта чуткая женщина, даже если вам извест-
но о связывающих ее брачных узах, сокроет своего супруга
с такой ловкостью, что вам потребуется повторить подвиг
Христофора Колумба, чтобы его обнаружить. Самостоятельно
14
Ср. в очерке «Модистка» такой же флакончик — на сей раз с ню-
хательными солями, — прикрепленный к броши на груди у заглавной
героини.
96
вы с этой задачей не справитесь. Если вам не удалось расспро-

сить кого-нибудь из гостей, к концу вечера вы заметите, что
она пристально смотрит на мужчину средних лет, с орденской
ленточкой в петлице, а тот, понурив голову, уходит. Она по-
просила подать карету и уезжает. Вы остались ни с чем, но
счастливы уже оттого, что были рядом с ней какое-то вре-
мя, и укладываетесь спать под пышными сводами дивной
грезы, которая, быть может, продолжится, когда Сон своей
тяжеловесной дланью приоткроет ворота из слоновой кости,
ведущие в храм фантазий15.
Ни одна женщина хорошего тона не принимает раньше
четырех часов. Она достаточно умна, чтобы заставить вас
ждать встречи с нею. В ее доме все исполнено вкуса, предметы
роскоши никогда не теряют своего блеска и вовремя уступают
место новым, вы не увидите здесь ни защитных стеклянных
колпаков, ни тряпичных чехлов, подобных холщовой зана-
веске, укрывающей провизию от мух. Вам будет тепло уже на
лестнице. Цветы порадуют ваш взор своим изобилием; ведь
цветы — единственный подарок, который женщина хорошего
тона принимает, да и то не от каждого: букеты живут не боль-
ше суток, доставляют удовольствие и требуют регулярного
обновления; она на восточный манер полагает, что цветы —
это символ, обещание. У нее всюду полно модных дорогих
безделушек, но ее дом не походит на ни музей, ни на антик-
варную лавку. Вы застанете хозяйку дома на козетке у камина;
она поздоровается с вами, не вставая. Здесь она поведет себя
с вами иначе, чем на балу. Там она была вашим кредитором
и позволяла Вам блистать умом, а у себя дома должна сама
15
Бальзак любил гомеровский («Одиссея», XIX, 562–567) образ двух во-
рот, через которые приходят к людям сны; через роговые ворота входят
сны правдивые, а сквозь ворота из слоновой кости — «лживые, иначе
говоря, приятные иллюзии»; так эту гомеровскую мысль сформулировал
бальзаковский любимец, острослов конца XVIII века Шамфор, из чьих
«Максим и мыслей» (а не напрямую из Гомера) Бальзак, вероятно, ее
и заимствовал.
97
порадовать вас блеском своего ума. Женщина хорошего тона

в совершенстве разбирается в подобных нюансах. Она ценит
в вас мужчину, который украсит ее салон, а для нынешних
женщин хорошего тона такие люди — главный предмет забот
и тревог. Чтобы удержать вас в своей гостиной, она предстанет
перед вами очаровательной кокеткой. Тут-то вы и почувству-
ете, как одиноки нынешние женщины, и поймете, почему они
окружают себя узким кругом поклонников, среди которых
могут блистать. Светская беседа невозможна без обобщений.
Эпиграмма, эта книга, умещающаяся в одном слове, отныне
высмеивает не людей и предметы, как это было в XVIII веке,
а мелкие происшествия, и потому не живет дольше суток.
Женщина хорошего тона, если она умна, все подвергает со-
мнению, тогда как мещанка по всякому поводу имеет суждение
безапелляционное. Здесь и кроется главное различие между
этими двумя типами женщин: мещанка в собственной добро-
детели не сомневается, тогда как женщина хорошего тона не
знает, сохранила ли она до сих пор свою добродетель и будет
ли сохранять ее всегда; одна колеблется и сопротивляется,
другая сначала отказывается наотрез, а затем сдается без
боя. Стремление все подвергать сомнению — последний дар,
не отнятый у женщины хорошего тона нашей ужасной эпохой.
Она редко ходит в церковь, но непременно заговорит с вами
о религии и вознамерится обратить вас в христианство, если
вы достаточно догадливы, чтобы разыграть перед ней атеиста,
ибо тем самым вы позволите ей пустить в ход излюбленные
фразы, позы и жесты, используемые в подобных случаях всеми
женщинами этого типа.
— Что вы говорите? Я полагала, что вы, с вашим-то умом,
не станете нападать на религию! Общественные устои рушатся
у вас на глазах, а вы лишаете людей поддержки церкви. В наше
время религия — это мы с вами, это частная собственность,
будущее наших детей. Ах, не будем эгоистичны! Индивиду-
ализм — болезнь нашей эпохи, а религия — единственное
98
лекарство от нее, религия вносит единство в семьи, разрушен-

ные вашими законами, и проч., и проч.16
Затем она заводит монолог в неохристианском вкусе с по-
литическим привкусом; монолог этот не католический и не
протестантский, но зато чертовски моральный и составленный
из лоскутов всех нынешних доктрин, спорящих меж собою за
власть над умами. Речь эта свидетельствует о том, что в голове
у вашей знакомой образовалась мешанина из интеллектуаль-
ных и политических идей, столь же непрочных, как те дорогие,
но недолговечные изделия современной промышленности, ко-
торые являются на свет исключительно для того, чтобы поско-
рее уступить место предметам более новым. Покидая женщину
хорошего тона, вы думаете: как высок полет ее мысли! Вы тем
более верите в это, что она внимательно и осторожно изучила
ваш ум и ваше сердце, выведала все ваши тайны; женщина хо-
рошего тона притворяется, что не знает ничего, чтобы узнать
все; есть вещи, знакомства с которыми она не выдаст ни за что
на свете, даже если знакомы они ей превосходно. Однако вы
встревожены: ее сердце осталось для вас загадкой. В прежние
времена знатные дамы бесстрашно выставляли свою любовь
напоказ и чуть ли не объявляли о ней в газетах, а любовная
страсть нынешней женщины хорошего тона зашифрована так
же, как музыка в нотной тетради — восьмыми, четвертями,
целыми, паузами, ферматами и диезами при ключе. Она сла-
бая женщина и потому не хочет компрометировать ни свою
любовь, ни мужа, ни будущее детей. В наше время ни имя, ни
положение в обществе, ни деньги уже не помогают прикрыть
грех и делать хорошую мину при плохой игре. Сегодня аристо-
кратия не встанет единым фронтом на защиту оступившейся
16
Иронизируя над «женщиной хорошего тона», повторяющей кли-
шированные фразы, которые приняты в аристократическом «хорошем
обществе», Бальзак смеется и над самим собой: в своих политических
декларациях он отстаивал именно эти монархические консервативные
представления.
99
женщины. Вот почему женщина хорошего тона, в отличие от

знатной дамы былых времен, не готова ни на кого идти вой-
ной: позволь она себе презреть порядок, презренной окажется
она сама. Ей приходится лицемерить, чтобы сгладить острые
углы, приходится вести двойную игру, соблюдать приличия
и хранить свою страсть в тайне, прокладывая ей путь среди
скалистых рифов. Она боится своих слуг, как англичанка, кото-
рой постоянно мерещится процесс по делу о прелюбодеянии17.
Эта женщина, столь раскованная на балу, столь прекрасная на
прогулке, становится рабыней в собственном доме; она неза-
висима только в своих покоях и в своих мыслях. Она хочет
остаться женщиной хорошего тона — это ее задача. К тому
же в наше время женщина, которую бросил муж, вынуждена
довольствоваться скудной пенсией и лишается экипажей, ро-
скоши, ложи в театре и дивных аксессуаров дамского туалета;
она больше не жена, не девица, не хозяйка дома: разведенная
женщина превращается в вещь. В монастырь ее не примут,
чтобы не плодить двоемужниц. Будет ли она всегда нужна
своему любовнику? Это большой вопрос. Женщина хорошего
тона может стать жертвой клеветы, но повода для злословия
она не даст. Ей приходится лавировать между английским
лицемерием и элегантной откровенностью XVIII века —
межеумочная тактика, плод эпохи, где ничто новое не по-
ходит на старое, где великим людям нет места, а прекрасные
манеры отличают лишь одиночек. Я убежден, что женщина,
пока ей не исполнится двадцать пять лет, неспособна приоб-
рести энциклопедическую образованность в том, что касается
пустяков, уловок и кокетства, освоить великое искусство ме-
лочей, музыку интонаций и гармонию цветов, познать науку
17
Английское законодательство, в отличие от французского, пред-
усматривало возможность судебного преследования соблазнителя;
в случае, если измена жены будет доказана, он был обязан выплатить
мужу большие суммы в возмещение убытков. Разумеется, перспектива
стать «героиней» такого процесса была малоприятна для любой за-
мужней дамы.
100
бесовской безгрешности и невинного разврата, выучиться

говорить и молчать, быть серьезной и смешной, умной и глу-
пой, дипломатичной и ничего не знающей — одним словом,
обрести все те достоинства, которые и отличают женщину
хорошего тона. Нескромные люди спрашивали нас, могут ли
пишущие женщины считаться женщинами хорошего тона;
ответим: хороший тон — понятие им неведомое; исключение
составляет женщина, одаренная гением.
Что же наконец такое, эта женщина? К какой семье она
принадлежит? Откуда взялась? Прежде всего она есть детище
революционной эпохи. Женщина хорошего тона — недавнее
изобретение, горький плод победившей избирательной систе-
мы, примененной к прекрасному полу. У каждой революции
есть слово, в котором выражается все ее содержание и кото-
рое сполна ее характеризует. Из толкований некоторых слов,
от века к веку пополнявших словарь французского языка,
сложилась бы великолепная история. Например, «организо-
вывать» — это слово времен Империи, и в нем — весь Напо-
леон. Вот уже пятьдесят лет мы наблюдаем последовательное
стирание всех социальных различий; нам следовало бы спасти
женщин от этой великой катастрофы, но Гражданский кодекс
прошелся по ним своими уравнительными статьями. Увы! Как
бы ужасно ни прозвучали наши слова, придется признать:
герцогини уходят и маркизы тоже!18 Что до баронесс, то они
никогда не могли заставить воспринимать себя всерьез — ари-
стократия начинается с виконтесс. Остаются только графини.
Всякая женщина хорошего тона — это графиня в большей
или меньшей степени, графиня имперская или новоиспе-
ченная, графиня старого закала или, как говорят итальянцы,
принцесса политеса. Что до знатных дам, они вымерли вместе
18
Намек на знаменитую фразу, которой Шатобриан закончил свою
прозаическую эпопею «Мученики» (1811): «Боги уходят» (имелись в виду
языческие боги античности, уступающие место новой, христианской
религии).
101
с грандиозным антуражем ушедшего столетия — пудрой, муш-

ками, туфлями без задников и на каблуках, тугими корсетами
с треугольной вставкой из бантов. Сегодняшние герцогини
беспрепятственно проходят в двери и не требуют расширять
проемы для пышных фижм. Наконец, последние платья со
шлейфом носили женщины времен Империи. Я никак не могу
понять, почему суверен, желавший, чтобы пол в его дворце
подметали шелковые и бархатные шлейфы, не установил не-
зыблемые законы, закрепляющие за определенными семьями
право учреждать майораты19. Наполеон не сумел предвидеть
последствий применения Кодекса, которым так гордился.
Этот человек, когда создавал новых герцогинь, вывел тип
женщин хорошего тона: они стали побочным продуктом его
законотворчества. Мысль, которою, словно молотком, орудует
едва окончивший школу юнец или безвестный журналист,
уничтожает великолепие общественного устройства. В наше
время любой пройдоха, который умеет носить тугой ворот-
ничок, затягивать мощный торс в атласный жилет, формой
напоминающий кирасу, демонстрировать печать мнимой
гениальности на челе, обрамленном кудрями, щеголять в ла-
ковых башмаках и шелковых носках по шести франков за пару
и удерживать в глазу стеклышко, — любой пройдоха, будь он
письмоводитель у стряпчего, законный сын подрядчика или
внебрачный сын банкира, позволяет себе пристально разгля-
дывать самую красивую герцогиню, оценивать ее, когда она
спускается по ступеням театра, и говорить своему приятелю,
19
Майорат — имение, которое владелец не имел права разделить между
несколькими наследниками, а мог только передать по наследству стар-
шему сыну вместе с титулом. Право учреждать новые майораты было
отменено во время революции, а затем отмену подтвердил Гражданский
кодекс Наполеона. Частично восстановленное сначала в 1808 году самим
Наполеоном (представители новой имперской знати, желавшие сделать
свой новый титул наследственным, должны были подавать прошение
об образовании майората), а затем правительством эпохи Реставрации,
право это было окончательно отменено в 1835 году; Бальзак ценил майо-
раты, так как видел в них способ избежать дробления поместий и не по-
зволить черни полностью вытеснить из жизни старинную аристократию.
102
щеголяющему в панталонах от Блена, фраке от Бюиссона,

жилете, перчатках и галстуке от Бодье или Перри20 и обутому
в лаковые башмаки, как первый встречный герцог: «Вот, до-
рогой мой, женщина хорошего тона». Причины этого безоб-
разия следующие. При Людовике XVIII и Карле X еще можно
было отыскать герцога, который был бы настоящим вельможей
и при этом имел двести тысяч ливров ренты, великолепный
особняк и многочисленных слуг. Последним таким вельможей
был недавно умерший князь де Талейран. У герцога, о кото-
ром мы ведем речь, осталось четверо детей, в том числе две
дочери. Допустим, что герцогу удалось удачно устроить брак
всех своих прямых наследников, даже в этом случае каждый
из этих наследников имеет сегодня не более ста тысяч ливров
ренты, растит нескольких детей, следовательно, вынужден
жить на квартире в первом или втором этаже и экономить
всегда и на всем. Хорошо еще, если они не возлагают все свои
надежды на наследство. В результате всего этого жена старшего
сына — герцогиня лишь на словах: у нее нет ни экипажа, ни
слуг, ни ложи в театре, ни досуга, ни особняка, ни состояния,
ни безделушек; она заживо похоронена в браке так же, как
женщина с улицы Сен-Дени — в торговле; она сама покупает
чулки любимым внукам, сама кормит их, сама воспитывает
дочерей, которых больше не отсылает в монастырский пан-
сион. Так самые благородные дамы сделались почтенными
наседками. В наше время уже не осталось женщин, украшав-
ших своим цветением самые великие эпохи. Веер знатной
дамы сломан. Современной женщине вовсе не обязательно
заливаться краской, злословить, шептаться, прятать или от-
крывать лицо; теперь веер служит исключительно для того,
чтобы им обмахиваться, а когда вещь равна самой себе, она
становится чересчур полезной и перестает быть предметом
20
Перечислены модные парижские портные и торговцы; услугами
портного Жана Бюиссона (1800?–1873), неоднократно упомянутого
в «Человеческой комедии», пользовался сам Бальзак.
103
роскоши. Все во Франции способствовало появлению жен-

щины хорошего тона. Аристократия внесла свой вклад тем,
что удалилась умирать в свои поместья, иными словами, эми-
грировала в глубь страны под натиском чуждых ей идей, как
раньше эмигрировала за пределы страны под натиском народ-
ных масс. Женщины, которые могли бы заводить европейские
салоны, формировать общественное мнение, выворачивать его
наизнанку, как перчатку, и покорять мир, покоряя художников
и мыслителей, для которых покорение мира должно становить-
ся главным делом жизни, — эти женщины совершили ошибку,
они покинули поле боя и отказались соперничать с буржуа-
зией, опьяненной властью и вышедшей на мировую арену, где
ее, возможно, растерзают следующие за ней по пятам варвары.
Там, где буржуа хотят видеть княгинь, обнаруживаются только
юные особы хорошего тона. Сегодня князья больше не находят
знатных дам, которых могли бы компрометировать, они даже
не могут возвысить женщину, которую случайно встретили
на своем пути. Герцог Бурбонский — последний из принцев,
кому довелось воспользоваться этой привилегией, и одному
Богу известно, чего ему это стоило!21 Нынешние князья име-
ют дело с женщинами хорошего тона: такие дамы нанимают
21
Луи-Анри-Жозеф, принц де Конде, герцог де Бурбон (1756–1830),
отец казненного Наполеоном в 1804 году герцога Энгиенского, живя
в эмиграции в Англии, влюбился в англичанку Софи Доу (1790–1840),
женщину скромного происхождения, большой красоты и авантюрного
нрава. В 1815 году, после падения Наполеона, герцог привез ее во Фран-
цию и ради того, чтобы она могла появляться при дворе, выдал ее замуж
за своего адъютанта барона де Фёшера. Тот сначала не догадывался о при-
роде отношений, связывающих герцога с его женой, а когда догадался,
потребовал развода и устроил скандал, который лишил баронессу ее
светского статуса; обрести его вновь она смогла только через несколько
лет, когда уговорила старого герцога сделать наследником своих имений
(в частности, замка Шантийи) одного из сыновей герцога Орлеанского
(будущего короля Луи-Филиппа). Поскольку Бурбонам очень не хотелось,
чтобы наследство досталось представителям другого рода, они в благо-
дарность за услугу вернули авантюристке-баронессе право бывать при
дворе. 27 августа 1830 года герцог был найден повешенным в собствен-
ном доме; баронессу подозревали в причастности к этой смерти, однако
факт убийства доказать не удалось.
104
ложу в театре сообща с подругами и возвысить их не способен

даже король; они влачат бесславное существование между
буржуазией и знатью, не принадлежа в полной мере ни к той,
ни к другой. Женщину заменила Пресса. Женщина перестала
быть красноречивой, как фельетон, она утратила способность
пересказывать обворожительные сплетни прекрасным лите-
ратурным языком, зато мы теперь читаем фельетоны, напи-
санные на местном наречии, которое сменяется каждые три
года, — фельетоны, смешные, как шутки гробовщика, и легкие,
как свинцовые буквы, какими они набраны. Теперь повсюду во
Франции беседы на языке революционных ирокезов ведутся
в длинных колонках газет, которые печатаются в особняках,
где место прежнего элегантного общества занимают скрипучие
печатные станки. Слышите этот колокол? Он звонит по выс-
шему обществу. Впервые он прозвучал тогда, когда появилось
выражение «женщина хорошего тона»! Эта женщина, роди-
лась ли она в дворянской или в мещанской семье, выросла ли
в столице или в провинции, есть выражение нашего времени,
новейший образец безупречного вкуса, остроумия, изящества
и достоинства — впрочем, все это не более чем слабая копия
остроумия и вкуса ушедшей эпохи. Знатных дам во Франции
вскоре не останется, но зато женщины хорошего тона будут
населять ее еще долго, общественное мнение изберет их в жен-
скую высшую палату и они станут для прекрасного пола тем
же, чем являются английские джентльмены для пола сильного.
Таков результат прогресса: прежде ни голос рыночной тор-
говки, ни походка гренадера, ни взгляд дерзкой куртизанки,
ни жиденькие волосы, ни крупные ноги, ни могучие руки не
мешали женщине занимать высокое положение в обществе; но
сегодня, будь подобная особа хоть одной из Монморанси (если
бы, конечно, девушки из этого рода могли выглядеть подобным
образом), ее никогда не назвали бы женщиной хорошего тона.
Перевод Александры Лешневской

Орас де Вьель-Кастель
ЖЕНЩИНЫ-ПОЛИТИКИ
Среди книг, составляющих библиотеку детства, среди авторов,

чьи славные имена красуются в книжных шкафах на самом
почетном месте, нет книги более популярной, чем «Нума
Помпилий», нет писателя более известного, чем шевалье де
Флориан: именно ему и его книге обязана своей бессмертной
славой нимфа Эгерия, исполнявшая обязанности тайного со-
ветника при одном из первых римских царей. Не кто иной, как
этот автор сделал именем нарицательным прозвание древней
нимфы и, так сказать, исправил неблагодарность истории, по-
местив это имя на правах славного символа в традиционный
список поэтических фигур. С легкой руки Флориана, этого
надушенного пастушка, прислуживавшего герцогу де Пан-
тьевру в рощах Со, Агнесса Сорель и госпожа де Ментенон
обратились в нереид, а Карл VII и Людовик XIV в этой по-
этизированной истории сделались новыми Нумами1.
1
Жан Пьер Флориан (1755–1794) — писатель, в чьем творчестве
большое место занимали пасторали; он автор пасторальных романов
«Галатея» и «Эстелла» и «Опыта о пасторали»; поэтому Вьель-Кастель
называет его «пастушком». В 1786 году Флориан выпустил роман «Нума
Помпилий», в котором оживил для людей конца XVIII века образ нимфы
Эгерии, которую римские легенды изображают советницей царя-зако-
нодателя Нумы Помпилия, диктовавшей ему законы. Отсюда нарица-
тельное значение слова «эгерия» — им обозначают вдохновительницу
106
Женщины-политики
Но сегодня, когда почти все согласились с тем, что

конституционный монарх «царствует, но не правит»2, коро-
левская Эгерия умерла бы от воздержания в своем сыром
гроте; какой бы бескорыстной ни была Эгерия, она не хочет
связывать свою судьбу с временщиками, пусть даже они
носят корону: современная Эгерия хочет, чтобы ее имя при-
лагалось только к чему-то постоянному; она не живет больше
в гроте, где из мебели только холодные камни, зеленоватый
мох и прозрачный ручей; она больше не бежит восторгов
толпы, чтобы довольствоваться платоническими радостями;
нет, Эгерия XIX века не так бесплотна, она поняла, что ей
необходимо быть женщиной, и женщиной светской. Эгерии,
которых мы знаем, рождаются и умирают как самые про-
стые смертные; они выходят замуж, заводят любовников,
ездят верхом, посещают балы и прогуливаются пешком по
бульварам.
Та, кого шевалье де Флориан окрестил Эгерией, сегодня
именуется женщиной-политиком; добряк Лафонтен назвал
бы ее «мухой на возу»3 и был бы, вероятно, совершенно прав.
Правда, надобно заметить, что до государственного воза нынче
мало кому есть дело, ибо каждая политическая партия, каждый
кружок завели себе свой собственный воз, а значит, и мух во
Франции имеется теперь столько же, сколько и возов.
политического деятеля, писателя, артиста. Именно в этом смысле Вьель-

Кастель уподобляет эгериям фаворитку короля Франции Карла VII
Агнессу Сорель (ок. 1422–1450) и фаворитку короля Франции Людови-
ка XIV госпожу де Ментенон (урожд. Франсуаза д’Обинье; 1635–1719).
Упоминаемое Вьель-Кастелем поместье Со (в XIX веке превращенное
в парк и сельскохозяйственные угодья) принадлежало накануне рево-
люции побочному внуку Людовика XIV герцогу де Пантьевру; Флориан
служил у него в Со и там похоронен.
2
Популярная при Июльской монархии фраза, определяющая ста-
тус конституционного монарха, каким его хотел видеть Адольф Тьер,
предъявлявший это требование к королю еще до Июльской революции,
в начале 1830 года.
3
Цитата из басни Лафонтена «La mouche et le coche» (Басни; VII, 9;
в пер. И.А. Крылова «Муха и дорожные»).
107
Мухи эти делятся на два вида: муха правительственная

и муха оппозиционная4; впрочем, и те и другие принадлежат
к одному роду, следуют одному и тому же принципу и имеют
между собой столько общего, что различить их можно лишь
по цвету5.
Как правило, женщина-политик уже не первой моло-
дости; точного возраста ее мы не знаем и никогда не узнаем;
до самой смерти она может пребывать в том сомнительном
положении, что заставляет приближенных к ней мужчин
колебаться между почтительными любезностями и игривой
дерзостью, которую иные дамы принимают за дань уважения.
Впрочем, на звание женщины-политика, чей салон достоин
превращения либо в подобие совета министров, либо в клуб,
может притязать только та дама, которая удовлетворяет двум
важнейшим условиям, служащим основой для всех прочих,
необходимых, но недостаточных.
Женщина-политик, за кого бы она ни выступала, за пра-
вительство или за оппозицию, должна принадлежать к высше-
му обществу и обладать большим состоянием; без объединения
этих двух первоочередных качеств женщина-политик рискует
не снискать большого уважения и прослыть обыкновенной
интриганкой.
Если она не имеет счастья быть вдовой, ей надобно об-
завестись мужем — одним из тех мужей, которые скромно
и незаметно трудятся на вторых ролях в какой-нибудь конто-
ре, а дома довольствуются почетным званием прислуги при
жене. В первый день Нового года этот муж получает визитные
4
Вьель-Кастель имеет в виду оппозицию правительству Июльской
монархии «справа»: легитимистов, сторонников абсолютной монархии
и старшей ветви Бурбонов, свергнутой в 1830 году.
5
Придя к власти в 1814 году после падения Наполеона, Бурбоны
заменили революционный и имперский триколор белым знаменем,
а Июльская революция снова сделала государственным сине-бело-крас-
ное знамя. Следовательно, роялистская женщина-политик должна была
выбирать белый цвет, а последовательница конституционной монархии
Луи-Филиппа — синий, белый и красный.
109
карточки от всех политических друзей своей жены, с которыми

ему не суждено познакомиться; он занимается домашними де-
лами, в которых ничего не решает, и ждет позволения повести
к алтарю свою дочь, к воспитанию которой не имел никакого
касательства. Словом, этот муж нужен только для вывески,
а командует всем жена.
Изящной словесностью женщина-политик не интересу-
ется; она запрещает себе чтение легкомысленной литературы;
романам нет места ни в ее салоне, ни в ее будуаре; зато газеты
по-хозяйски располагаются на столах и диванах, на креслах
и камине, а за стеклом книжных шкафов красуются полити-
ческие брошюры, дипломатические документы и даже мнения
депутатов, выпущенные отдельными изданиями на веленевой
бумаге. Маркиза де ***, одна из известных женщин-поли-
тиков нашей эпохи, всякий год непременно изучает тол-
стые тома, содержащие различные статьи государственного
бюджета.
В определенные дни женщины-политики заполняют
дипломатическую ложу в палате депутатов; они шепчутся,
вполголоса одобряют ораторов; когда в парламентском за-
седании объявляется перерыв, они рьяно спорят с молодыми
и старыми дипломатами, которым не дают и рта раскрыть.
Иные из этих дам, более притязательные, предпочитают язык,
ученый до непонятности, метафизику, недоступную простым
смертным. На ночь они читают лекции Кузена по философии,
а в Булонском лесу прогуливаются с трудами Гизо по фило-
софии истории6.
6
Виктор Кузен (1792–1867) и Франсуа Гизо (1787–1874) в начале
1820-х годов читали в Сорбонне лекции, пользовавшиеся огромным
успехом и приостановленные правительством в 1822 году из-за обвине-
ний в чрезмерном либерализме; в 1828 году они были вновь разрешены
и вызвали еще больший интерес публики; лекции Кузена по истории
философии и Гизо по истории цивилизации в Европе были немедленно,
в том же 1828 году, изданы отдельными книгами; именно эти модные
книги и читает женщина-политик.
110
Графиня де ***, выдающийся «синий чулок» от политики,

недавно призналась в присутствии самого остроумного из со-
чинителей поддельных мемуаров7:
— Меня равно влечет к Гизо и к Кузену, причем влечение
это носит характер психический и инстинктивный; дуалисти-
ческое противопоставление этих двух великих людей преоб-
ражается в моей душе в сложное целое, и это, можно сказать,
помогает мне постичь бесконечность: ведь первый обладает
бесконечной глубиной, а второй — бесконечной широтой.
— Не справедливее ли будет сказать, — отвечал сочини-
тель мемуаров, — что главное их сходство с бесконечностью
заключается в их бесконечной непонятности?
Женщина-политик, чьи мысли облекаются в метафизи-
ческую форму, — одно из тех несчастных созданий, которые
некогда испытали бурные страсти, а ныне, пережив, если
так можно выразиться, самих себя, погружаются в чувства
и мысли меланхолические; политика для нее — род любви; она
предается ей с прежним пылом, она приходит в воодушевле-
ние, ненавидит или обожает того или иного политического
деятеля, ту или иную политическую доктрину, следуя тайному
влечению, которое не всегда повинуется голосу разума и почти
никогда не отличается постоянством.
Такая женщина — женщина-политик, настроенная по-
этически.
Женщина-политик, настроенная практически, опирается,
напротив, на свободные суждения своего разума и хвалится
постоянством своих симпатий.
7
Жанр поддельных мемуаров знаменитых людей прошлого пользо-
вался огромным успехом в 1820-е годы; одним из его мастеров был граф
де Куршан, который прославился поддельными мемуарами маркизы де
Креки, а для «Французов, нарисованных ими самими» написал очерк
«Герцогини», вошедший в наш сборник; можно предположить, что Вьель-
Кастель намекает именно на него. Два литератора были хорошо знакомы
и, поскольку оба были весьма злоязычны, их встречи в салонах общих
знакомых неизменно превращались во взаимную пикировку и обмен
эпиграммами.
111
Политику она перенимает от последнего возлюбленного.

Иные из этих женщин подобны старым картежницам, про-
водящим жизнь за зеленым сукном и угасающим вместе со
свечами; для них сама политика становится последним —
и притом, пожалуй, драгоценнейшим — возлюбленным.
Мне случилось знать двух выдающихся женщин-полити-
ков: в первой из них соединились черты всех правительствен-
ных Эгерий, вторая воплощала в себе типические свойства
Эгерий оппозиционных. Эти две Эгерии, женщины хорошего
рода, богатые, элегантные, славящиеся острым умом, обладали,
каждая в кругу своих единомышленников, немалым влиянием,
чем-то вроде политического и духовного верховенства. Первая,
графиня де Реньякур8, принадлежала к числу тех, кого обычно
именуют легкомысленными: у нее было много любовников и,
следовательно, мало постоянства, но, благодаря капризу судь-
бы или, скорее, чудесному предвидению будущего, графиня де
Реньякур владела искусством выбирать себе таких любовни-
ков, которые следом за ее милостями очень скоро начинали
пользоваться милостями власти, бравшей при выборе своих
фаворитов пример с графини. Мало-помалу список любов-
ников госпожи де Реньякур становился списком министров,
государственных советников, депутатов, пэров и послов. Эти
бывшие рабы графини правили Францией, как прежде бывшие
рабы римских императоров, отпущенные на свободу, правили
миром. Но оковы этих вольноотпущенников не были разбиты
полностью, и они по первому зову возвращались к прежней
владычице, уже не раболепствуя и не дрожа, но будучи го-
товыми купить ценою прежних ласк прежнее влияние, всю
значительность которого они даже не были способны осоз-
нать. В каждом кабинете министров, какой уже составился по
прихоти конституционной политики, у госпожи де Реньякур
8
Говорящая фамилия; в слове Régnacourt явственно слышатся слова
règne — королевство и cour — двор, иначе говоря, фамилия намекает на
близость героини к правящим кругам Июльской монархии.
112
имелись два или три вольноотпущенника, служивших ей верой

и правдой, а для каждого из кабинетов, какой еще только мог
составиться, у нее всегда были наготове добровольцы, от-
вечающие новому раскладу сил и способные укрепить новое
министерство9.
Госпожа де Реньякур с изумительной проницательностью
предвидела смену кабинетов и перевороты в иностранных
союзах; повинуясь этому инстинкту, с ловкостью и тактом,
не менее удивительными, нежели ее проницательность, она
за несколько дней успевала меблировать свой салон новыми
завсегдатаями: на смену доктринерам приходили сторонники
третьей партии, на смену сторонникам третьей партии —
сторонники династической оппозиции10, и все эти перемены
никому не доставляли неприятностей, никого не обижали
и никого не удивляли.
Те, кто не хочет попасть впросак, сверяются с салоном
госпожи де Реньякур, как с довольно точным политическим
термометром.
Мне не довелось познакомиться с мужем госпожи де
Реньякур, я никогда его не видел, единственное, что я знаю
о нем, — это что он занимает неведомо какую должность
в неведомо какой точке земного шара. Никто никогда не
9
В первое десятилетие Июльской монархии (1830–1840) политические
кризисы, приводившие к смене министерства, случались во Франции
довольно часто; назначению каждого нового кабинета предшествовали
закулисные переговоры, в ходе которых кандидаты искали себе союзни-
ков; именно этот этап подразумевает Вьель-Кастель.
10
Перечислены члены влиятельных политических объединений эпохи
Июльской монархии; все они были сторонниками конституционной
монархии, однако отличались нюансами: доктринеры, более умеренные,
занимали правую часть политической сцены, династическая оппозиция
объединяла тех, кто, в отличие от республиканцев, не ставил под сомне-
ние право Луи-Филиппа на престол, но критиковал его слева; наконец,
сторонники третьей партии объявляли, что избегают левых и правых
крайностей, на самом же деле, прикрываясь фразами о беспристраст-
ности и независимости, просто удовлетворяли таким образом свои
политические амбиции.
113
заговаривал о господине де Реньякуре с его женой, и она ни

с кем о нем не говорила, кроме как со мной, ее конфидентом,
потому что я был единственным из всех бывавших у нее муж-
чин, кто ни разу не вздумал за ней ухаживать.
— Господин де Реньякур, — сказала она мне однажды
вечером, — прекрасный человек, кроткий и сговорчивый;
но он привык к спокойной жизни; убеждения у него здравые
и верные, но весьма примитивные; нашей беспокойной по-
литической жизни он бы не вынес, для него она чересчур
утомительна и скучна.
— Согласитесь, сударыня, — отвечал я, — что господин
де Реньякур — настоящее сокровище.
— Почему вы хотите, чтобы я с этим согласилась? —
спросила она, пристально глядя на меня.
— Почему, сударыня? Да потому что выйти за такого че-
ловека, как господин де Реньякур, — все равно что получить
сан немецкой канониссы, который дает возможность считаться
замужней женщиной, избежав при этом тягот замужества11.
— Вы, как всегда, шутите; но уверяю вас, господин де
Реньякур в самом деле обладает множеством достоинств.
— Да, сударыня, я в этом убежден; и самое главное из
них — то, что он всегда отсутствует.
Я действительно думаю, что из всех достоинств, какими
наделили господина де Реньякура природа и воспитание,
самым ценным для его жены было то, что он всегда отсут-
ствовал. Нередко муж одним своим присутствием оказывает
дурную услугу жене: людям не нравится видеть заурядную
половину богини, которую они сами же возвели на пьедестал,
а женщина-политик, Эгерия XIX века, и есть такая богиня,
нуждающаяся в многочисленных иллюзиях, которыми она
укрывает себя сама и которыми укрывают ее окружающие.
11
О сане канониссы и даруемых им преимуществах см. в нашем сбор-
нике очерк «Канонисса».
114
Госпожа де Реньякур редко принимала посетительниц

и так же редко сама наносила визиты; двери ее бывали от-
крыты по вечерам только для избранных, и даже завсегдатаям
привратник порой отвечал с невозмутимым хладнокровием:
«Госпожи нет дома», хотя цепь экипажей во дворе особняка
наглядно свидетельствовала об обратном. Дело в том, что
подобными вечерами министры, желающие обсудить между
собой без ненужной огласки и в отсутствие чересчур могу-
щественного коллеги какую-нибудь важную меру, собирались
на тайное заседание в доме госпожи де Реньякур. Злые языки,
недруги нашей героини, называли ее салон «Бургундским
виноградником»12. Графиня редко появлялась на приемах в Тю-
ильри, но три-четыре раза в год газеты сообщали многозна-
чительно и загадочно, что король дал ей частную аудиенцию.
Когда в ее семье случалось некое счастливое или печальное со-
бытие, из дворца к ней посылали придворного с августейшими
искренними соболезнованиями или сердечными поздравлени-
ями. Одним словом, госпожа де Реньякур была средоточием
тайного могущества, безымянным источником влияния; она
была связана с нынешней властью, но не зависела от партий,
раздирающих правительство на части, а потому стояла выше
любого кабинета: Эгерия всех министров, она сопутствовала
им до тех пор, пока они оставались в силе, сама же не теряла
силы и после их ухода со сцены.
Она редко покровительствовала тем, кто ее об этом
просил; она предпочитала сама выбирать фаворитов и сама
решать, до какой должности их возвысить. Ее избранники
заполняли посольства и министерства; особенно много их
было среди дипломатов: из самых деятельных, самых молодых,
самых честолюбивых получались превосходные секретари
12
Ресторан «Бургундский виноградник» на берегу канала Сен-Мартен
служил в 1830-е годы местом политических банкетов; там, по свидетель-
ству журналиста (Revue de Paris. 1835. T. 15), собирались «национальные
гвардейцы, артисты, заговорщики, акционеры» и проч.
115
посольств; от них госпожа де Реньякур узнавала новости всех

стран мира, поскольку она блестяще умела вызывать своих
протеже на откровенность, так что они не только не краснели
и не испытывали угрызений совести, но вовсе не замечали, что
держатся чересчур откровенно.
От всех этих фаворитов она выслушивала объяснения
в любви, которых сама же с большим искусством добивалась.
Количество званых было внушительным, но никто не знал
количества избранных13.
Если госпоже де Реньякур случалось присутствовать на
сколько-нибудь серьезном обсуждении в палате депутатов,
наиболее влиятельные ораторы в перерыве подходили по-
клониться ей, а на следующий же день политические газеты
сообщали Франции и миру, что «графиня де Реньякур была
замечена на дипломатической трибуне».
Чтобы завоевать такое политическое могущество, сде-
латься чем-то вроде четвертой власти, графиня де Реньякур
отказалась от большинства заурядных наслаждений, избрала
жизнь уединенную, замкнулась в гордом и холодном сознании
собственной важности, отвергла дружеские и сердечные при-
вязанности. Женщины ее не любили, мужчины остерегались,
держались с ней предупредительно и искали ее внимания.
Завсегдатаи заурядных салонов почитали ее женщиной вы-
дающейся, министры видели в ней олицетворенный протокол,
живую традицию, секретный архив, нить, связующую про-
шлое, настоящее и будущее.
При первой встрече я счел графиню де Реньякур особой
сухой, жесткой, довольно наглой, раздувшейся от собственной
важности и не столько остроумной, сколько притязающей
на остроумие; речи ее, в которые я вслушивался со всем
вниманием, показались мне бледным отголоском тех речей,
которые, должно быть, велись в ее присутствии, повторением
13
Ср.: Матф. 20:16.
116
того, что она прочла в утренних газетах; одним словом, она

мне не понравилась. Но узнав ее получше, я обнаружил, что
ума в ней больше, а наглости и жесткости — меньше, чем ка-
жется. Должен признаться, что наблюдение за ее характером
стало для меня ежедневным и вечно новым развлечением;
и когда я пожелал вынести о ней окончательное суждение,
я пришел к выводу, что в этой пресуществленной женщине
не осталось ни сердца, ни добродетелей, ни других женских
достоинств, однако их место не заняли энергия, воля, упор-
ство и другие достоинства, отличающие мужчин. Отсюда
следует, что проправительственная Эгерия — уже не женщи-
на, но еще не мужчина, что у нее нет ни сердца, ни жизни,
что она некий политический карлик, жертва собственной
самонадеянности и очень походит на собаку из басни Лафон-
тена, которая упускает добычу, погнавшись за ее отражением
в ручье14.
Этот вывод не был верным; один из моих старых дру-
зей, могущий похвастать лучшей наблюдательностью, чем я,
заставил меня от него отказаться. «Госпожа де Реньякур, —
сказал он мне, — сначала преспокойно съела бы свою добы-
чу; более того, должен заметить, что в молодые годы она не
только поглощала собственную добычу, но притязала также
и на чужую. Сегодня она пытается превращать в реаль-
ность те тени, которые может схватить, и, во всяком случае
на первый взгляд, справляется с этим совсем неплохо. Она
больше не красива, но у нее еще есть любовники; муж у нее
не министр и не посол, но ей угождают самые влиятельные
политики. Во всяком случае, женщина она очень ловкая».
Юный повеса, присутствовавший при нашем разговоре,
щелкнул каблуками и воскликнул: «Госпожа де Реньякур!..
да ведь в ее гнезде вылупилось все нынешнее правительство:
14
Реминисценция из басни Лафонтена «Собака, погнавшаяся за тенью
и упустившая добычу» (VI, 17).
117
поройтесь, и вы отыщете у нее под юбкой всех наших госу-

дарственных мужей».
Оппозиционная Эгерия поначалу показалась мне совсем
непохожей на госпожу де Реньякур; я увидел женщину почти
молодую, веселую, сентиментальную, живую, романическую —
ибо романов в ее жизни было немало. Звали ее маркизой
де Дивендруа15. У нее было много друзей; ничто в ней не
отталкивало, не внушало страха; она любила удовольствия,
движение и десятки раз компрометировала себя в глазах
света из-за любовников, которых, как ей казалось, все еще
любила, но у которых, как очень скоро обнаруживалось, истек
срок найма. Маркиза де Дивендруа превратилась в женщину-
политика после революции 1830 года; все ее симпатии остались
на стороне старшей ветви, а потому она объявила младшей
ветви войну не на жизнь, а на смерть.
Госпожа де Дивендруа делила свое время и удовольствия
почти поровну между Парижем и прекрасным имением на
границе Пикардии и Артуа. В Париже госпожа де Дивендруа
принимала всех именитых гостей, чьи политические взгля-
ды разделяла; в определенные дни она приглашала всех их
на обеды, которые, если верить ей, вызывали нешуточное
беспокойство у бдительной полиции. Когда дело доходило
до десерта, она отсылала слуг и принималась искать спосо-
бы в самом ближайшем будущем воплотить свои надежды
в жизнь. Она говорила о форме правления, которую надобно
будет принять в ту пору, когда сбудутся ее чаяния; она пу-
скалась в рассуждения о высокой политике и новом балансе
европейских интересов — рассуждения, в которых она игра-
ла первую и единственную скрипку. Своим самым близким
друзьям она показывала письма из Германии, написанные
15
Еще одна говорящая фамилия Divindroit в переводе означает «боже-
ственное право», иначе говоря, фамилия намекает на абсолютистские
убеждения героини.
118
любимым почерком, и завитки драгоценных волос16. Она при-

обрела акции займа в пользу дона Карлоса и в пользу дона
Мигеля17 и свято чтила все политические праздники, которые
отменила новая власть. Когда французский король надевал
траур, она облачалась в розовое, но зато надевала черное по
случаю всех тех смертей, которые новый французский двор
предпочитал не замечать18. В ее парижском салоне были со-
браны все газеты и брошюры, направленные против нового
порядка; она принимала у себя его самых заклятых врагов,
тех, которые расплачивались за свои резкие полемические
статьи тюремным заключением и отказывались от чести
служить в национальной гвардии. Ее камин украшали бюсты
изгнанников, а в маленьком серебристо-зеленом шелковом
кошельке она бережно сохраняла монеты с запрещенными
профилями19.
Такую роль играет, такую жизнь ведет оппозиционная
Эгерия, пока живет в Париже; у нее есть политические любов-
ники, она следит за их образом мыслей и занимается спасением
16
Германия названа здесь в самом широком смысле; точнее было бы
говорить об Австрии, где проживало семейство свергнутого в 1830 году
с престола короля Карла Х, в частности, тот, кого сторонники старшей
ветви считали законным наследником — его внук герцог Бордоский
(1820–1883).
17
Дон Карлос де Бурбон (1788–1855) — младший брат испанского ко-
роля Фердинанда VII, после его смерти в 1833 году оспаривавший право
на престол у его дочери, своей малолетней племянницы Изабеллы II;
дон Мигель Брагансский (1802–1866) — дядя португальской королевы
Марии II Брагансской, пытавшийся отобрать у нее корону, которую
она законно получила по воле отца, бразильского императора Педро,
отрекшегося от португальского престола в ее пользу. И Карлос, и Ми-
гель были приверженцами абсолютизма и потому вызывали горячую
симпатию французских легитимистов.
18
Намек на реальный эпизод ноября 1836 года, когда после смерти
в изгнании свергнутого в 1830 году короля Карла Х двор Луи-Филиппа,
сменившего его на престоле, не надел траура, что шокировало не только
легитимистов, но и людей более умеренных взглядов.
19
То есть монеты с профилями Людовика XVIII и Карла Х, бывшие
в употреблении в эпоху Реставрации.
119
их души, а потому посылает их в церковь слушать проповеди

и внимать богослужению; она, можно сказать, читает мораль
аморальности.
Когда наступает лето, госпожа де Дивендруа покидает
Париж и на полгода переселяется в свой замок. Здесь, чув-
ствуя себя полновластной хозяйкой, она изводит мэра своей
коммуны, донимает префекта своего департамента, нарушает
плавное движение выборного механизма и осыпает благо-
деяниями крестьян своего избирательного округа, облегчая
им жизненные тяготы и уча их не доверять правительству.
На клумбах в ее парке растут одни лилии20, мессу она слушает
в часовне своего замка и сама поет звучным голосом гимн
Domine salvum21, от которого содрогнулся бы местный жан-
дармский лейтенант, если бы его услышал. Дважды в год она
устраивает праздник для окрестных жителей: один раз в день
святого Генриха, другой — в день святого Людовика22. По этому
случаю она дает обед соседним помещикам, и Бог знает какие
ужасные легитимистские тосты звучат за едой, какие мятежные
песни раздаются под сводами столовой.
Маркиза де Дивендруа участвовала в двух заговорах:
в первом случае она вышила для заговорщиков знамя, во
втором — сшила кокарды из собственного платья. Из Парижа
в свое имение и из имения в Париж она ездит без паспорта,
чтобы ни в коем случае не путешествовать под покровитель-
ством короля Луи-Филиппа.
20
Геральдические лилии были традиционной эмблемой французской
королевской власти, в частности династии Бурбонов.
21
«Domine, salvum fac regem» («Боже, храни короля»; лат.) — гимн
Франции при Старом порядке; распевая его, героиня лишний раз под-
черкивает свои легитимистские убеждения.
22
Госпожа де Дивендруа чествует таким образом двух представителей
старшей ветви Бурбонов: Луи (Людовика), герцога Ангулемского, сына
покойного короля Карла Х, и Анри (Генриха), герцога Бордоского, пле-
мянника герцога и внука короля.
120
Поскольку и госпожа де Реньякур, и госпожа де Дивен-

друа имеют достаточную коллекцию любовников, мы можем
сделать вывод, что женщины-политики подвержены женским
слабостям в той же мере, что и остальные представительницы
их пола.
Муж оппозиционной Эгерии маркиз де Дивендруа, че-
ловек добрый, не очень умный и не слишком щепетильный,
всегда восхищается своей женой, страшно гордится ее неза-
висимостью и оппозиционностью, видит ее глазами, слышит ее
ушами и верит только в нее и во все, во что верит она. Маркиза
де Дивендруа держится с ним предупредительно; она хочет
любой ценой навязать ему нужную ей роль: она будет под-
сказывать ему жесты и слова, а он — говорить и действовать,
исполняя для своей супруги роль, если можно так выразиться,
ответственного редактора23.
Дважды маркизу де Дивендруа пришлось провести не-
сколько дней в тюрьме из-за чересчур ярой оппозиционности
своей дражайшей половины, но она, я уверен, преподнесла
дело так, что он же и благодарил ее за эти несколько дней
тюремного заключения. Наконец, маркиз де Дивендруа явля-
ется членом Сельскохозяйственного клуба24 и читает там со-
чиненные его женой доклады о том, как меняется отношение
французского общества к старшей ветви.
23
В описываемый период предварительной цензуре во Франции
подвергались только театральные пьесы и изобразительный материал
(карикатуры), однако если газета печатала статьи, в которых власти
усматривали оскорбление короля и правительства, это становилось
предметом судебного разбирательства, нередко кончавшегося суровы-
ми приговорами: редакции приходилось платить большой штраф, а ее
управляющему или ответственному редактору — отбывать несколько
месяцев в тюрьме. При этом тот редактор, который руководил газетой
на деле, оставался на свободе.
24
В Сельскохозяйственный клуб, или кружок, основанный в Париже
в 1833 году, входили члены аристократических родов, интересовавшиеся
экономикой и сельским хозяйством.
121
И в Париже, и в провинции самые принципиальные

единомышленники госпожи де Дивендруа принимают ее на
ура; она женщина-политик, вызывающая глубокое почтение;
ее вечера пользуются спросом; люди верят в важность роли,
которую она себе усвоила, и почитают ее крайне рассудитель-
ной, потому что она не пустила на порог ни одного из много-
численных герцогов Нормандских, являвшихся к ней в течение
последних десяти лет25.
Таковы два типа женщин-политиков, которых мне дове-
лось знать, и я более чем когда-либо остаюсь при убеждении,
что Бог создал женщину вовсе не для такого неблагодарного
труда, как труд политика; я более чем когда-либо остаюсь при
убеждении, что женщина, которая взяла на себя эту тяжелую
мужскую работу, теряет все свои достоинства, все свои пре-
лести, все свои женские преимущества и не получает при
этом никакого преимущества, способного вознаградить за
столь многочисленные потери. Политическое поприще очень
редко открывается для женщин, очень редко Бог вручает меч
какой-нибудь вдохновенной Жанне д’Арк, очень редко вверяет
судьбу человеческого рода какой-нибудь кровавой Елизавете
или кровавой Екатерине26.
Не смея ставить всем женщинам в пример ту римскую
матрону, на надгробном камне которой выбито: Domum
25
Герцог Нормандский — титул, который до смерти своего старшего
брата в 1789 году носил Луи-Шарль Французский (1785–1795), сын Людо-
вика XVI и Марии-Антуанетты. Мальчик, которого роялисты именовали
Людовиком XVII, ибо после смерти отца он должен был унаследовать
французский престол, умер в 1795 году в тюрьме Тампль, однако в ро-
ялистских кругах жила вера в то, что на самом деле он не умер, и этим
пользовались многочисленные самозванцы.
26
По всей вероятности, имеются в виду две королевы: Елизавета I
Английская (1533–1603), правившая Англией в 1558 году, ведшая весьма
агрессивную внешнюю политику и казнившая свою соперницу королеву
Шотландии Марию Стюарт, и Екатерина Медичи (1519–1589), супруга
Генриха II, одна из главных вдохновительниц избиения гугенотов, во-
шедшего в историю под названием Варфоломеевской ночи.
122
mansit, lanam fecit 27, скажу, что охотнее прочел бы на их

надгробном камне: «Она любила бал, балы ее убили»28, чем
встречал повсюду могилы, подобные той, где погребена
любовница Мональдески29.
Перевод Юлии Вершининой
27
«Дома сидела, шерсть пряла» (лат.)
28
Цитата из стихотворения В. Гюго «Призраки» («Восточные стихо-
творения», 33; 1829).
29
Любовница Мональдески — шведская королева Кристина (1626–
1689), по чьему приказу ее берейтор и фаворит Мональдески был убит
в 1657 году (из-за подозрения в измене интересам Швеции). В коро-
леве Кристине Вьель-Кастель видит воплощение того типа женщины-
политика, который ему так не нравится: коронованная в 1650 году
и носившая, несмотря на свой пол, титул «короля Швеции», она активно
вмешивалась в европейскую внешнюю политику.
Виржини Ансело
МОДНАЯ КРАСАВИЦА
«Возможно ли? Кто бы мог подумать? И что же теперь де-

лать?» — тревожно шептала сама себе красивая молодая дама,
а затем, не меняя пленительной позы, поднимала большие
голубые глаза и устремляла томный взгляд в сторону зеркала,
которое располагалось так удачно, что отражало прекрасную
мечтательницу с головы до пят.
Молча и внимательно она некоторое время рассма-
тривала свое правильное лицо с тонкими, благородными
чертами, свежесть которых еще не успела поблекнуть; бело-
курые локоны, густые и шелковистые, выбивались из-под
легкого чепца, скорее украшавшего, нежели покрывавшего
хорошенькую головку; ленты, падавшие на грудь как по-
пало, призваны были подчеркнуть небрежность утреннего
туалета — небрежность намеренную, придающую красавице
такую прелесть, какую, пожалуй, не преумножит даже самый
роскошный наряд.
Почему же именно сегодня наша молодая дама, обык-
новенно столь надменная, величавая, так хорошо владеющая
собой, так умело продумывающая слова, движения, взгляды,
томима таким отчаянием и тревогой? Ищет ли она новое
орудие кокетства? Пытается ли придать более пленительное
125
и чарующее выражение своему лицу? Нет: в милой рассла-

бленности и туманной мечтательности нет ни капли жеман-
ства; очаровательная поза безыскусна и тем более оболь-
стительна, что молодая женщина сама этого не сознает: она
в кои-то веки перестала думать о самой себе и, пребывает
ли она в движении или в покое, держится совершенно есте-
ственно; слишком сильно волнует красавицу главная цель
ее жизни, слишком сильно гложет тайная тревога; в самом
деле, Эмма, пылкая и яркая графиня де Марсийи, кумир всех
модниц, в эти мгновения печальна, рассеянна и раздосадо-
вана; она полулежит на голубой бархатной козетке, дивно
оттеняющей золотистые волосы и нежную, гладкую, белую
кожу; ее головка склонилась к груди, как будто груз серьез-
ных и глубоких дум оказался непосильной ношей для слабой
женщины; белая, гибкая рука томно скользнула вниз и скры-
лась в многочисленных складках длинного, до пят, светлого
кашемирового пеньюара, перепоясанного чуть ниже тонкой
талии белым витым шнуром, призванным подчеркнуть строй-
ность фигуры, которую просторное одеяние не позволяет
выставить напоказ; другая рука, возможно, опустилась бы
так же непринужденно, но ее остановила невесомая золотая
цепочка, которую прекрасная мечтательница надела немногим
раньше, скорее всего, машинально, так как, даже не взглянув
на часики, висевшие на этой цепочке, теребила ее сама того не
сознавая. Ни эти маленькие, ни большие каминные часы не
могли привлечь внимания графини — она не замечала ничего.
Да и что для нее значило время? Ни одно воспоминание, ни
одна надежда ни разу не заставили сильнее биться ее сердце.
Эмма всегда любила лишь себя одну, а сейчас, когда вся она
без остатка предалась одной идее, для нее больше не суще-
ствует ни дней, ни часов — ничего, чем обычно измеряют
время, и вся ее жизнь посвящена одной-единственной цели.
Взять верх, одержать победу — в этом весь вопрос, а прочее
не имеет значения.
126
Модная красавица
Она все так же неподвижна, но вопреки воле с губ срыва-

ются слова; они выдают тайную мысль, занимающую молодую
женщину, а глаза ее беспокойно ищут ответа у зеркала, неволь-
ного наперсника и свидетеля всех скрытых страхов хозяйки.
«Неужели, — задается вопросом молодая дама, — я потеряла
часть той красоты, которой восхищались все вокруг? Неужели
взор мой помутился и я не заметила, как лицо мое лишилось
волшебных чар? Неужели я разучилась одеваться элегантно
и необычно, но так, чтобы не казаться странной и смешной?
А ведь я должна выглядеть не просто хорошо, но лучше всех,
казаться не просто красивой, а самой красивой, быть не про-
сто заметной, но самой заметной из всех; право, лучше быть
первой в деревне, чем второй в Париже»1. Эмма не могла не
улыбнуться, заметив, что перефразировала остроумное из-
речение римского императора, и продолжила: «Да, Цезарь
был совершенно прав… он стал самым великим, так как был
самым честолюбивым, а честолюбие для мужчин — все равно,
что кокетство для женщин; вот и все». И взор честолюбивой
красавицы приобрел надменность, свойственную завоевате-
лям, совершенно уверенным в себе и в том, что они отвоюют
с оружием в руках господство, на которое кто-то посмел посяг-
нуть. Затем, по всей вероятности для того, чтобы придать себе
храбрости, Эмма принялась перечислять свои неоспоримые
права на власть, которую собиралась себе возвратить:
«Сколько жертв я принесла! Сколько я хлопотала для
того, чтобы добиться успеха и навсегда остаться первой среди
модных красавиц, притом, что в наше время слава так каприз-
на, а звания сохраняются с таким трудом? Мне потребовалось
столько же сноровки, сколько удачи, столько же ловкости,
сколько красоты, столько же расчетливости, сколько везения.
1
Намек на фразу, запечатленную Плутархом (Изречения цapeй и пол-
ководцев. Цезарь, 5); проезжая через маленькую деревушку в Альпах,
римский император Юлий Цезарь сказал, что охотнее стал бы первым
здесь, чем вторым в Риме.
127
Если бы я хоть изредка подчинялась своим желаниям, прихо-

тям или велениям сердца, то, пожалуй, могла бы все потерять.
Власть в свете, как и любая другая, ежедневно становится пред-
метом зависти, притязаний, нападок; репутация и могущество
модной красавицы, точно так же как репутация и могущество
государственного мужа, всякий миг подвергаются сомнению,
всякий миг пребывают в опасности.
Возьмем госпожу де Меренвиль, разве в прошлом году
все салоны целую неделю не говорили исключительно о ее
величавой красоте? К счастью, она неумна, и в первой же бе-
седе я смогла без труда выставить напоказ ее глупость и тем
разрушить ее чары, ибо без острого ума бразды правления
не удержать.
А леди Мортон? Ее хрупкая фигурка, пожалуй, могла бы
покорить капризный свет, не выбирай она наряды настолько
странные, что их необычность граничит с дурным вкусом;
да, они эксцентричны, но ничуть не изящны; простота моего
убранства лишь подчеркнула нелепость ее туалета. Во Фран-
ции дурной вкус может пленить лишь на мгновение.
По-настоящему грозной соперницей была графиня де
Ромийяк. Ее положение, богатство, известность в здешнем цар-
стве тщеславия могли бы принести ей победу. Они привлекли
к ней внимание на целый месяц, но она поступила очень не-
осторожно, скомпрометировав себя связью с обольстительным
Эдуардом д’Арси, а для модной красавицы, которой самым
грозным оружием должны служить кстати подаваемые, но
никогда не сбывающиеся надежды, полюбить по-настоящему
значит добровольно отречься от своего могущества.
Моя власть росла на обломках славы поверженных со-
перниц. Я полагала, что избежала уже всех опасностей, но, —
с грустью и горечью продолжала Эмма, — но тут появляется
она! Аликс де Вернёй, провинциалка, родственница, которую
я приняла у себя, когда после двух лет вдовства ей захотелось
побывать в Париже; она не так красива и элегантна, как я,
128
она гораздо меньше стремится пленять, но именно она теперь

привлекает все взоры!»
После этих слов красавица-графиня вновь впала в уны-
ние. Впервые она всерьез боялась потерять свое господство;
она наконец поняла, что может настать день, когда она пере-
станет числиться первой среди модных красавиц. До сих пор
она была абсолютно уверена, что это звание принадлежит ей
безраздельно и что его сможет отнять сама только смерть.
Если не быть первой, зачем жить? Ведь с того самого дня, как
необъяснимая, прихотливая, легкомысленная и в то же время
могучая сила вручила Эмме скипетр моды, ее жизнь измени-
лась! Больше никакой дружбы! Все женщины превратились
для нее в соперниц, свет — в сцену, на которой она постоянно
играла какую-нибудь роль, а развлечения — в повод показать
себя! Наряды ее не были отныне ни целомудренным одеянием
женщины скромной, ни изящным убором женщины любимой,
и уж конечно в них отсутствовала очаровательная небреж-
ность женщины, которая забывает о себе ради любимого
существа. Превыше всего она ценила роскошь, разнообразие
и блеск; на втором месте стояли причудливые идеи, изыскан-
ная утонченность, призванная беспрестанно приковывать
к себе ускользающее внимание; наконец, все силы своего ума
и все часы своего дня она посвящала борьбе за сохранение
этой неуловимой власти, которую, пожалуй, так же трудно
описать, как и удержать.
В самом деле, кто бы мог сказать, как и почему стано-
вятся модными красавицами, какими путями и для чего этого
добиваются: только ли с помощью красоты, единственного
и неоспоримого женского могущества? Нет, ибо нередко самая
красивая остается незамеченной. А может, с помощью острого
ума, этой невидимой силы, покоряющей все остальные? Нет,
ведь часто избранницам моды его не хватает. Или своенрав-
ную богиню моды привлекает положение в обществе, это
преимущество, которое гордецы более не считают таковым?
129
Нет, ибо мода этого преимущества не признавала никогда, она

покинула дворцовые покои ради будуара Нинон. Или, может
быть, богиню влечет роскошь? Нет, ибо капризная мода может
выставить нелепым даже блеск золота, которым так любят
щеголять люди тщеславные. Таким образом, не существует ни
верного средства стать модной красавицей, ни правил, какие
помогли бы этот титул сохранить.
Конечно, эти цветы, такие интересные и разнообразные,
распускаются в основном во Франции, но будет ошибочным
заявить, что появляются они только в Париже и только в выс-
шем свете: в каждом обществе, каждой провинции, каждом
малом или великом городе есть своя блистательная Селимена,
которая там властвует, оказывая непререкаемое влияние на
туалеты приближенных дам и сердца преданных кавалеров.
Там, как и в Париже, модной красавицей может оказаться и та,
что получила эту роль по прихоти судьбы, и та, что завладела
ею по собственной прихоти, чтобы не поддаться скуке и занять
хоть чем-нибудь свою праздную жизнь или чтобы обмануть
видимостью любви свое сердце, напуганное реальностью, или,
наконец, ею может сделаться та, что в молодости была бедна
и мстит мужчинам, которые прежде презирали ее, а теперь,
движимые тщеславием, ищут внимания красавицы и тем са-
мым дают ей возможность отомстить за прежние унижения.
Но у моды есть не только фаворитки, но и жертвы,
женщины неловкие или несчастливые; их постигает участь
неудачливых узурпаторов, которые стремятся к власти, но
остаются ни с чем и в награду за свои безумные выходки по-
лучают одни лишь насмешки; ведь никому неведомы правила
этой опасной игры, в которой множество шансов проиграть
и совсем мало — выиграть.
Поэтому Эмма шла на все ради успеха и, не зная точно,
каким способом наверняка сохранить благосклонность моды,
не пренебрегала ни одним: родственники, друзья, состояние —
все было принесено в жертву неутолимому желанию блистать.
130
Тщеславие, гордыня, эгоизм подавили мягкосердечие, неж-

ность и доброту. Если бы Эмма потеряла свой титул модной
красавицы, у нее не осталось бы ровно ничего.
Мысли ее не знали покоя. Никогда еще ни один каби-
нет министров, предчувствующий, что голосование может
пошатнуть его власть, не предавался столь многочисленным
и витиеватым размышлениям касательно причин предстоящего
страшного поражения или чаемой победы; никогда еще не явля-
лись его воображению столь разнообразные способы подкупить
мятежников, пленить посредством государственных перево-
ротов умы, жадные до событий, умелой рукой раздать милости
самым строптивым, не уронив собственного достоинства.
— По утрам во время прогулок, по вечерам на балах все
заняты ей одной! — продолжала Эмма. — Даже этот гордец,
граф де Прад, видит только ее; а ведь столько женщин на-
прасно пыталось его покорить! Он вечно хранит скучающий
и безразличный вид, а это всегда пробуждает кокетство и лю-
бопытство: как же не постараться преуспеть там, где другие
потерпели неудачу; не попытаться завоевать любовь того, кто
любит только себя, не попробовать добиться цели, которая
затмевает все прочие? Эта задача достойна самых дерзких
красавиц; ведь заставить мужчину забыть другую женщину
ничего не стоит, но вот заставить его забыть самого себя или
какое-то неведомое воспоминание, восторжествовать над со-
перницей, о которой никто и слова дурного сказать не может,
одним словом, совершить невозможное — что ж, такая игра
стоит свеч. Ради такой цели стоит постараться — Аликс же
достигла ее, сама того не заметив. Все видят, какое внимание
оказывает ей граф, и только она сама этого не замечает; больше
того, она как будто даже избегает графа, чем вызывает особый
интерес к своей персоне.
Эмма постоянно блуждала в этом лабиринте догадок:
ведь место женщины в свете зависит от отношения к ней
двух-трех салонных героев; все фавориты моды были верными
131
поклонниками ее, Эммы, но с тех пор как Аликс де Вернёй при-

ковала к себе внимание господина де Прада, все восхищенные
взоры обратились на нее.
Задумавшаяся красавица не шевелилась, она замерла,
погруженная в свои мысли, и когда кто-то вошел в комнату,
воскликнула с живейшим изумлением, как будто пробудив-
шись от глубокого сна:
— Аликс! Это вы!
Это действительно была госпожа де Вернёй, пикантная
брюнетка с выразительным и живым лицом; она со смехом
отвечала:
— Разве мы не собирались вместе на прогулку? — при
этих словах она с удивлением взглянула на домашнее платье
Эммы, которая явно забыла об их планах или отказалась от них.
— А вы рассчитывали, что я пойду, а еще вы, наверное,
рассчитывали увидеть там господина де Прада?
Слова графини звучали горько и презрительно. Аликс
ничего не ответила. Она спокойно уселась, как будто и не со-
биралась никуда идти; увидев это, Эмма ощутила нестерпимое
желание затеять с ней спор.
— Вы ведь любите свет и светские вечера, — сказала
она, — отчего же вчера вечером вы нашли предлог не прийти
ко мне, хотя в моей гостиной собрался весь цвет парижского
общества?
Аликс улыбнулась.
После минутного молчания графиня нетерпеливо до-
бавила:
— Может быть, вы все-таки соблаговолите ответить?
Госпожа де Вернёй заговорила не сразу, но графиня
смотрела на нее так требовательно, что в конце концов она
ответила со смехом:
— Я плохо чувствовала себя, в самом деле плохо, к то-
му же…
— К тому же!.. — с яростью подхватила графиня.
132
— Раз вы сами этого хотите, Эмма, я все скажу; но прошу

вас, не сердитесь, — отвечала Аликс, продолжая лукаво по-
смеиваться. — Я не понимаю правил ваших модных салонов;
удовольствие здесь так походит на скуку, что я боюсь оши-
биться. Не спорю, хозяйка вечера приглашает самых любезных
и красивых женщин, но для чего? чтобы они умирали со скуки,
украшая салон вместо фамильных портретов. Всё их раз-
влечение — более или менее внимательно слушать более или
менее хорошую музыку, до которой им нет никакого дела. Тем
временем знакомые им мужчины обретаются либо в соседних
комнатах, либо поодаль от дам и разговаривают только друг
с другом или с хозяйкой дома; из женщин только она имеет
право общаться со всеми гостями: ведь она обязана встречать
всех приходящих и находить для каждого учтивые слова. Она
одна развлекается, поражает остроумием, веселостью, грацией,
в то время как остальные женщины нужны лишь для того, что-
бы послужить неподвижными декорациями в пьесе, которую
исполняет хозяйка дома в угоду своему тщеславию; приглашая
своих приятельниц на это блистательное празднество, она
скорее стремится поймать их в западню, чем доставить им удо-
вольствие. Что касается меня, я избегаю модных развлечений
именно потому, что люблю развлекаться.
Эмма лукаво подняла глаза на Аликс; две женщины
взглянули друг на друга, посмеиваясь, как римские авгуры2,
которые верили только в две вещи: в собственную ловкость
и чужую глупость. Затем графиня весело и с такой доверчиво-
стью, какая рождается лишь из убежденности, что тебя поймут
правильно, произнесла:
— Но разве я поступаю неправильно? ведь свет вос-
хищается лишь теми, кто над ним смеется. Да и чем я хуже
2
Авгурами в древнем Риме называли жрецов, дававших предсказания
по крику и полету птиц. В более позднем словоупотреблении — люди,
цинично вводящие окружающих в заблуждение и презирающие их за
легковерность.
133
других? Люди всегда и везде боролись за первенство. Как

только на земле оказалось двое мужчин, один из них убил
другого, чтобы остаться первым. С этих пор триумф стал не-
возможен без жертв. И если я жертвую чьим-то честолюбием
в угоду своему… велика ли беда! Между прочим, есть и такие
женщины, которые, желая нравиться всем, норовят также за-
брать безраздельную власть над кем-то одним; и если Аликс не
пришла ко мне вечером, то, возможно, это потому, что кто-то
другой не собирался туда прийти, — добавила графиня не без
ехидства, что заставило выведенную из терпения госпожу де
Вернёй необдуманно сказать:
— Если бы я это знала, я бы, наверное, решилась прийти.
Последовало молчание. Аликс покраснела, смущенная
и встревоженная своей оплошностью; Эмма поняла, что от
нее что-то скрывают; поняла она также, как извлечь выгоду
из создавшегося положения.
— Я не называла ни одного имени, — смеясь, воскликнула
она, — но кажется, граф де Прад настолько заполонил ваши
мысли, что вы поминаете его в ответ на любой вопрос!
— Какая глупость! — сказала Аликс, расхохотавшись. —
Ведь я его избегаю…
Графиня продолжила:
— Избегают лишь тех, кого боятся… А боятся либо от
ненависти, либо от любви… — Аликс более не слушала, она
встала и бродила по комнате в поисках какой-то вещи, которую
никак не удавалось найти.
Тогда Эмма, расположившаяся перед зеркалом так удач-
но, что могла следить за всеми движениями Аликс, коварно
воскликнула, с наигранным безразличием играя узелками
своего пояса:
— Граф де Прад красив, даже остроумен; в наше время
для модного мужчины это редкость. Нынче умные люди за-
нимаются не женщинами, а политикой. От первого общество
много теряет, от второго выигрывает очень мало, но тут уж
134
ничего не поделаешь. Поэтому если уж нам попадается муж-

чина и умный, и красивый, одному Богу известно, как мы его
балуем; а господин де Прад, пожалуй, самый избалованный
из всех! Не так ли?
Аликс ничего не ответила: графиня, ничуть не смущаясь
ее молчанием, продолжала:
— Привыкнув с детства к восхищению, он делает вид,
что презирает его; приученный к кокетству, утверждает, что
пренебрегает им; избалованный, возможно, самым страстным
обожанием, уверяет, что безразличен к нему… У модных
мужчин столько ни на чем не основанных притязаний, а он…
Аликс по-прежнему находилась в глубине комнаты; пре-
небрежительный тон Эммы, должно быть, задел ее, так как она
резко прервала собеседницу.
— Право, господин де Прад не заслужил упреков в неис-
кренности; его чистосердечие… открытость его характера…
правдивость его речей…
Она остановилась, почувствовав, что слишком горячо
защищает человека, которого избегает. Подруга, как будто
пропустив ее слова мимо ушей, продолжала:
— А он… впрочем, он доказал, что способен на пылкую
и длительную привязанность; его безразличие к тем, кто его
окружает, исходит из сожаления о том, что он потерял…
Я знаю это… я… он любил… он все еще любит одну красивую
и достойную любви женщину.
В этот момент все усилия Эммы оказались напрасны; она
не могла увидеть лица Аликс, та повернулась спиной к зеркалу
и склонилась над столиком, где было разбросано несколько
картинок.
Тогда Эмма продолжила говорить об этой неведомой
и непомерной любви… изредка она замолкала, задавала Аликс
вопросы, на которые та отвечала короткими и ничего не зна-
чащими фразами… Как только воцарилось молчание, графиня
встала и, неслышно ступая по пушистому ковру, незаметно
135
подошла к Аликс; та, по-прежнему наклоняясь к картинкам

и делая вид, будто их рассматривает, невольно промолвила:
— Как! неужели вы думаете?.. — и вдруг почувствовала,
что кто-то резко схватил ее за талию. Это была Эмма; смеясь,
она сказала:
— Я думаю… Аликс… я думаю… что вы любите графа
де Прада.
Тут Аликс, пойманная врасплох, внезапно повернулась
к свету; на ее раскрасневшемся смущенном лице блестели
слезы; обе красавицы вскрикнули разом: Аликс от страха
и удивления, а Эмма — от радости; кокетка поняла, что жен-
щина, которая плачет от любви, ей не соперница.
Она увлекла подругу за собой на голубую козетку, усадила
ее около себя, успокоила ласковыми речами; и после множества
ненужных слов, недоговоренных фраз и смутных намеков,
которые предшествуют настоящему признанию, Аликс, на-
конец, сказала:
— Четыре года назад, перед моей свадьбой, мы с тетуш-
кой познакомились с господином де Прадом на курорте в Ба-
дене. В течение полутора месяцев он не расставался с нами…
Находясь рядом с ним, я была так счастлива, что считала себя
любимой.
Я призналась во всем тетушке накануне отъезда, и в тот
же день, вечером, она заговорила в его и моем присутствии
о нежности, о вечных узах привязанности… И обо всем про-
чем в том же роде. Тетушка хотела вызнать намерения графа.
Насколько же они не оправдали ее ожиданий, не говоря уже
о моих!.. Он насмехался над серьезными привязанностями,
над настоящими чувствами, утверждал, что сам не способен
их испытать, проявил себя таким, каким был на самом деле…
безразличным, странным, язвительным.
Убитая насмешками графа, я даже не подумала предупре-
дить его о нашем отъезде. На следующий день мы с тетушкой
уехали из Бадена. Мой отец ждал меня в Париже, он приискал
136
мне приличного жениха; я не могла никого полюбить, но по-

виновалась отцу и через две недели вышла замуж за господина
де Вернёя. После свадьбы я уехала из Парижа и больше не
хотела туда возвращаться. Я боялась снова увидеть его, ведь
он слишком умен, чтобы не заметить, что я его люблю. Небеса
не благословили мой брак, я была несчастна; смерть господина
де Вернёя дала мне свободу, но не надежду на счастье.
Два года я не решалась вернуться в Париж к родствен-
никам и прежним друзьям; и я поступала правильно, Эмма!
Я снова уеду завтра, чтобы никогда сюда не возвращаться.
Эмма внимательно взглянула на нее; трогательное лицо
Аликс было исполнено дивной нежности; Эмма почувствовала,
что едва ли не завидует этой любви, которая, даже будучи не-
счастной, может сделать женщину такой хорошенькой.
Затем Эмма произнесла задумчиво и как будто говоря
сама с собой:
— Четыре года!.. путешествие в Баден, он вернулся
грустным… больше туда не возвращался… однажды даже
смутился, когда я заговорила о том времени. — Когда Аликс
приехала… когда он ее увидел… побледнел… и больше не
сводил с нее глаз.
Затем Эмма обратилась к госпоже де Вернёй:
— Он с вами говорил о вашей поездке в Баден?.. О вашей
свадьбе?
— Ни разу, — отвечала та, — мы встречались только
в свете… Порой он искал меня, но казалось, что он забыл
прошлое.
Эмма резво поднялась, позвала прислугу и спросила, не
пришел ли кто-нибудь.
— Господин де Прад спрашивает, может ли графиня
принять его.
— Пусть войдет. — Не успел граф поздороваться, как
Эмма сказала, что должна заняться своим туалетом, и попро-
сила подругу заменить ее, а сама прошла в соседнюю комнату.
137
— Ну-ну, — радостно повторяла она, одеваясь, — они

наедине, а любовь, что ни говори, еще искуснее, чем я!
Когда она вернулась, влюбленные ее уже не слышали.
Аликс сидела в глубоком кресле у огня, граф стоял, прислонив-
шись к камину. Хотя они были одни, говорили они так тихо,
как умеют лишь те, кто любит.
Месяц спустя Эмма устроила один из тех блистательных
праздников, о которых говорила Аликс. Ее квартира имела
роскошный вид благодаря новым обоям и новому убранству;
никогда еще здесь не собиралось столько знаменитостей
всякого рода; никогда еще хозяйка дома не блистала такой
исключительной красотой; никто даже не вспомнил о госпоже
де Вернёй. Она вышла замуж за господина де Прада и уехала
с ним в Италию. Счастливые, они забыли о свете, а он отплатил
им той же монетой.
Графиня Эмма де Марсийи, ненадолго перестав волно-
ваться по поводу своего могущества, продолжила тем не менее
зорко сторожить его, как и подобает любому властителю, кото-
рый хочет удержать корону, будь она из золота или из цветов.
Она была рождена, чтобы царствовать; поэтому мы ни словом
не обмолвились ни о ее муже, ни о ее семье, ни о ее друзьях.
Разве может иметься нечто подобное у модной красавицы?
Перевод Алины Дорониной

Луи Куайяк
МАТЬ АКТРИСЫ
Мать актрисы обычно зовут госпожой де Сен-Робер. Ей пять-

десят лет, она обладает остатками былой чувствительности
и единственной дочерью, на которую возлагает все свои
надежды.
Госпожа де Сен-Робер — в прошлом комедиантка, су-
бретка, долгое время составлявшая единственную отраду
жителей Витри-ле-Франсуа, Кемпер-Корантена, Ауденар-
де1 и прочих столь же крупных городов; или многоопыт-
ная кокетка, по протекции, составленной ей при прежнем
правлении2 одним старым кавалером Святого Людовика3,
получившая место в лотерейной конторе, но потерявшая
это случайное прибежище из-за злосчастного голосования
1
Небольшие городки во Франции (Витри-ле-Франсуа и Кемпер-Ко-
рантен, сегодня просто Кемпер) и на территории современной Бельгии
(Ауденарде; с 1792 по 1814 год Бельгия входила в состав наполеонов-
ской империи; именно тогда там и могла подвизаться будущая госпожа
де Сен-Робер).
2
То есть в эпоху Реставрации.
3
Орден Святого Людовика был учрежден в 1693 году Людовиком XIV
для награждения за военное мужество; упраздненный при революции
и Империи, он был возрожден в эпоху Реставрации, а в 1830 году награж-
дать им перестали вновь и уже навсегда; таким образом, покровитель
героини очерка был человеком ушедшей эпохи.
139
Мать актрисы
палаты депутатов4; или же, наконец, привратница с улицы

Кокнар, которая из кожи вон лезла, лишь бы устроить свою
драгоценную дочь в классы Консерватории и тем самым обе-
спечить ей блестящее положение в обществе. Но госпожа де
Сен-Робер не согласилась бы ни с одной из этих версий; с тех
пор как ее дочь Аврелия с некоторым успехом дебютировала
на театральной сцене, подобное происхождение представля-
ется ей чересчур низким. Ей нужны куда более высокородные
предки. Вот почему она уплатила общественному писарю,
чтобы тот сочинил для нее следующую историю, которую она
выучила наизусть и рассказывает при всяком удобном случае:
«В прежние времена господин де Сен-Робер служил
в чине старшего офицера в полку старой гвардии. Он был
так хорош собой, что называли его исключительно “красавчик
Сен-Робер”. Проходя перед строем своих верных солдат, Ма-
ленький капрал5, бывало, трепал его по щеке. Все эти обстоя-
тельства убедили меня выйти за него, несмотря на возражения
моей семьи, едва вернувшейся из эмиграции и исполненной
предрассудков. От нашего союза родилась Аврелия. Бедное
дитя! Господь очень скоро призвал к себе ее несчастного отца!»
На этих словах Сен-Роберша вынимает из сумки большой
носовой платок в голубую клетку и утирает две слезинки,
очень кстати стекающие по ее морщинистым щекам. Затем
она продолжает свой рассказ:
«Великий человек принял роковое решение о походе в Рос-
сию. Господин де Сен-Робер, бывший в авангарде армии, одним
из первых вошел в Москву; покинул он ее последним. Господь
уготовил ему гибель в бескрайних российских снегах! При
переправе через Березину сковавший реку лед трещал под его
ногами; он уже почти добрался до противоположного берега…
ему оставалось сделать лишь шаг, и он был бы спасен… но тут
4
Имеется в виду закон, принятый палатой депутатов 21 апреля 1832 года
и запрещавший денежную лотерею начиная c 1 января 1836 года.
5
Прозвище Наполеона I.
141
Луи Куайяк
он услышал за спиной крик одного из товарищей… он бросился

ему на помощь: напрасный героизм! Обоих поглотила пучина!»
На этих словах Сен-Роберша вновь вынимает из сумки
большой носовой платок в голубую клетку и утирает две новые
слезинки. Затем она продолжает:
«Оставшись вдовой, я посвятила себя воспитанию Авре-
лии. Я взращивала в ней все мыслимые добродетели, привива-
ла любовь к искусствам. И раз уж она выказала особую склон-
ность к театру, я без колебаний, пренебрегая мнением своей
всесильной семьи, стала готовить ее к сценической карьере.
Едва лишь имя Аврелии де Сен-Робер появилось на афишах,
как я получила из Санкт-Петербурга письмо с угрозами: его
написала моя кузина Памела, вышедшая замуж за русского
князя, господина де Тромболлиноя; я немедленно показала
письмо комиссару полиции нашего округа, и тот заверил меня,
что я могу спокойно жить под защитой закона».
Тут Сен-Роберша берет понюшку табаку, громозвучно
сморкается, а затем добавляет: «Вот таки-и-и-и-ие дела!..»
Мы не думаем, что эти последние слова также принадле-
жат общественному писарю; однако Сен-Роберша сочла необ-
ходимым украсить свой рассказ этим небольшим добавлением.
Наутро после удачного дебюта Аврелии Сен-Роберша
являла собой увлекательное зрелище. Что за радостный блеск
в глазах! Что за торжествующее выражение лица! Что за жи-
вость походки! в тот день она поднялась в пять часов утра,
разбудила привратницу, бакалейщика, виноторговца, мясника,
квартального посыльного; всем им она говорила: «Ах! Милые
вы мои, что за великолепный дебют! Аплодисменты… аплодис-
менты… без конца! Никогда прежде ни одной актрисе так не
хлопали! Славный господин директор сам сказал, что в жизни
не слыхивал в зале “Амбигю” такого грома! А сколько цветов!
А комплименты! Автор пьесы покраснел, что твой рак! Он
расцеловал Аврелию в обе щеки и назвал ее своим ангелом-
спасителем! Слыхали? ангелом… что за честь! Мы подпишем
142
контракт на пятьдесят франков в месяц, с предоставлением

костюмов и оплатой обуви! Надеюсь, что уж теперь-то мне
воздастся за все мои жертвы! Еще бы! Ведь Аврелия танцевала
просто божественно, да и пела, как соловей! Что за ножки! Что
за голосок! Я была сама не своя от восхищения, а в третьем
акте и вовсе лишилась чувств, и меня подхватил один пожар-
ный! Вот таки-и-и-и-ие дела».
Фраза «вот таки-и-и-и-ие дела» стала обычной присказ-
кой Сен-Роберши.
Если первый день отведен для радости, то во второй
день наступает время гордости. Прежде всего мать актрисы,
до того звавшаяся просто госпожой Робер, решает, что имя
это несколько вульгарно; теперь она для пущего благородства
именует себя госпожой де Сен-Робер, вдовой господина де
Сен-Робер, который в прежние времена, и т.д., и т.п. (см. выше).
Подобная перемена имени обязательно требует перемены ме-
ста жительства. Ведь мать актрисы не может заставить всех
квартальных кумушек, привыкших называть ее мамаша Робер,
отныне уважительно величать ее госпожой де Сен-Робер, ни
больше ни меньше. Да и вообще, здесь все непросто: как хо-
дить с гордо поднятой головой, как важничать в квартале, где
помнят, как она бедствовала, где она всем обязана, где она за-
должала и зеленщику, и бакалейщику, и виноторговцу — этим
большим кредиторам маленьких людей?
И вот Сен-Роберша покидает улицу Большого Крикуна6
и переселяется на улицу Ланкри.
С этого момента полностью меняется и ее образ жизни.
Сен-Роберша откладывает в сторону иглу штопальщицы или
отказывается от места привратницы, прежде позволявшего ей
6
Сегодня эта улица не существует; располагалась там, где сейчас про-
ходит улица Аббатова Городка (Bourg-L’Abbé), в современном третьем
округе. Улица Ланкри находится в современном десятом округе. В 1840-
е годы этот район считался более зажиточным; к тому же улица Ланкри
расположена гораздо ближе к бульвару Сен-Мартен, на котором рас-
полагался театр, где служила Аврелия де Сен-Робер.
143
Луи Куайяк
заработать на хлеб. Она величественно кутается в клетчатую

шаль и сопровождает дочь на репетиции и спектакли. Она день
и ночь охраняет это бесценное сокровище, потому что больше
всего на свете боится, как бы дочь у нее не похитили. В особен-
ности пугают ее сердечные привязанности и союзы по любви;
ведь она прочит своей Аврелии самую блестящую будущность.
В пылу материнского честолюбия она в мечтах запросто выдает
ее замуж то за английского милорда, то за белокурого и весьма
упитанного молодого боярина. Она осыпает ее брильянтами,
усаживает в великолепный экипаж, называет госпожой герцоги-
ней и госпожой княгиней. Потому-то она так сильно боится, что
какой-нибудь щеголь своими сладкими речами и разящими на-
повал взглядами разрушит все это упоительное нагромождение
чудесных иллюзий! Она неотступно следует за Аврелией в фойе,
в ее уборную, в кабинет директора, на сцену. Она оставляет
ее лишь в момент, когда Аврелия является перед публикой;
она застывает у самого последнего рубежа, отделяющего ку-
лисы от сцены. Более всего ее страшат авторы, журналисты,
театральные завсегдатаи. Едва завидев, как Аврелия болтает
с одним из таких господ, она тут же, не раздумывая, вмеши-
вается в беседу и вставляет словечко-другое. Но дьявол хитер,
а Аврелия — актриса и женщина: ей не устоять против велений
страсти или голоса тщеславия. И вот, пока Сен-Роберша не
сводит глаз с господина Альфреда Рессижака, молодого сотруд-
ника «Вер-Вера»7, который, по ее наблюдениям, весьма усердно
ухлестывает за ее дочерью и которому она не доверяет из-за
его манерных поз и льстивых речей, Аврелия попадает в сети
господина Шарля Лусто, черногривого автора эксцентричных
театральных пьес8. Приманкой стало обещание главной роли.
7
Издававшаяся в 1838–1845 годах небольшая ежедневная парижская га-
зета, печатавшая хронику парижской театральной и литературной жизни.
8
Куайяк заимствует фамилию героя из романа Бальзака «Провинци-
альная муза» (1837): там тоже действует столичный журналист Лусто, по-
коряющий сердце главной героини, только зовут его не Шарль, а Этьенн.
144
О происшедшем узнают в театре.

Назавтра о падении пленительной и жестокосердой
Аврелии шепчутся в фойе, в кулисах, в ложах авансцены.
И, поскольку милосердные языки и добрые души обретаются
повсюду, а прежде всего в театральном мире, очень скоро
прискорбная весть доходит и до Сен-Роберши. Она не распу-
скает власы в знак траура, подобно античной матери; она не
посыпает голову пеплом, не пытается уморить себя голодом,
не проклинает, не стонет, не льет слезы… она лишь воскли-
цает: «Паршивец!..» Аврелии — ни слова; недаром народная
мудрость велит выдавать нужду за добродетель. Но раз так,
Сен-Роберша обращает взоры к другой цели. Она устраивает
свое будущее смотря по обстоятельствам. Отныне она ищет
для дочери не мужа, но покровителя. И, поскольку эгоизм
теснит материнскую любовь, лишившуюся прежней чистоты,
поскольку теперь Сен-Роберше приходится думать не только
об интересах дочери, но и о своих собственных, белокурый
и весьма упитанный молодой боярин в ее мечтах уступает
место лысому, как колено, и толстому, как бочка, банкиру из
Голландии или из Франкфурта. Однако чтобы освободить
место для такого мешка с золотом, следует избавиться от
нынешнего счастливца, господина Шарля Лусто, черногри-
вого автора эксцентричных театральных пьес. Добиваясь
своего, Сен-Роберша пускает в ход все хитрости, на какие
только сделал ее способной Творец. Она отправляет господи-
на Шарля на прогулку в Люксембургский сад, пока Аврелия
гуляет в Тюильри; она берет его под руку и отправляется ос-
матривать Луксорский обелиск или Триумвиральную арку на
площади Звезды; она с охами и вздохами рассказывает ему об
огромных долгах, которые наделала ее дочь; она захлопывает
у него перед носом дверь, а назавтра утверждает, что приняла
его за кредитора… И вот господин Шарль Лусто, испуган-
ный столь частыми обращениями к его пустому кошельку,
утомленный сентиментальными прогулками с Сен-Робершей,
145
Луи Куайяк
раздраженный холодным приемом, который оказывает ему

Аврелия, введенная в заблуждение хитроумной матерью,
вдруг выходит из игры, а спустя несколько дней на том месте,
которое он обычно занимал на скромном, обитом желтым
ситцем диване, уже виднеется весьма выдающийся живот,
к которому сверху прилагается нечто, напоминающее плохо
прорисованное человеческое лицо, а снизу — две небольшие
коротенькие ножки. Это банкир! Кредиторам уплачено, об-
становка обновлена, индийский кашемир приходит на смену
шалям местного производства, и Сен-Роберша торжествует!
Мне следует ненадолго остановиться, дабы прояснить
свою мысль. Дело в том, что в этом месте моего рассказа не-
минуемо смешиваются воедино две главные разновидности
того типа, о котором я веду речь: настоящая мать актрисы,
мать по крови, родная мать — и мать наемная.
Я расскажу вам, что такое наемная мать. На улицах
Парижа встречается весьма многочисленная порода старых
женщин; вы тотчас отличите их по угреватому носу и выдаю-
щемуся вперед подбородку. У них нет ни семьи, ни близких.
Никто не знает, откуда они взялись; никто не помнит их
молодыми. И мне кажется — да простит меня Господь, — что
в один прекрасный день эти дряхлые и морщинистые дамы
свалились на землю с небес подобно дождю из жаб9; а еще
вероятнее, что одной мрачной зимней ночью они, верхом на
гигантских метлах, выбрались через отдушину из самого ада.
Все они носят линялые розовые шляпы, платья из красновато-
коричневого, траченного молью шелка, галоши и очки, а в ру-
ках непременно держат трехцветный зонт. В течение дня их
можно встретить в Пале-Руаяле или на бульварах, где они
греют на солнце свои больные кости. Этим мегерам весьма
по вкусу жизнь в обществе королев сцены. Едва лишь какая-
нибудь миловидная барышня, обладательница проворных
9
Намек на вторую казнь египетскую (Исход, 8: 2–4).
146
ножек и изящных форм, успешно выступит в театре и с честью

выдержит испытание наведенными на нее из лож авансцены
и из партера биноклями, как уже наутро к ней является старая
дама, как две капли воды похожая на только что описанных
нами. Такая старая дама сочувственно смотрит на красавицу
и говорит ей ласковым голосом:
— Мое дорогое дитя, в столь юном возрасте вы отпра-
вились в плавание по бурному морю. Вам нужен проводник;
я — та, без кого вам не обойтись. Я буду вам вместо матери…
Сказав так, она со слезами на глазах целует свою новоис-
печенную дочь и идет присмотреть за бурлящей в горшочке
похлебкой. Будьте уверены, новоиспеченная мать не подве-
дет… и если проворная актриса еще ничем себя не запятнала,
то это долго не продлится.
Наемной матери обычно платят сто франков в месяц,
плюс мелкие подарки, утренний кофе и должное почтение.
Благопристойный вид и приличный туалет обязательны.
С учетом нынешнего положения Аврелии, а также жертв,
на которые ей пришлось пойти вследствие случившегося
у Сен-Роберши приступа целомудрия, эта последняя уже
ничем не отличается от наемной матери. Те же нравственные
принципы, тот же образ жизни. Различия стерты. Остается
лишь мать актрисы.
Продолжу свой рассказ.
Десять утра. Сен-Роберша просыпается; обмотав голову
большим ярким платком и надев изрядно засаленный капот,
она спускается на кухню и следит за приготовлением за-
втрака. Покормив попугая, канареек, кота и мерзкую черную
собачонку, она вспоминает об Аврелии; узнав у прислуги,
ушел ли господин (господин не должен встречаться с нею),
она спешит подать дочери в постель чашку горячего шокола-
да. В этот час она не стесняет себя в выражении чувств. Она
глядит на свою дочь, рассматривает ее, любуется ею, пожирает
ее глазами! «Что за волосы! Что за губы! Что за цвет лица!
147
Луи Куайяк
Подумать только, ведь как две капли воды похожа на своего

шалопая-папеньку!» Затем она бросается дочери на шею, рас-
целовывает в обе щеки, стискивает в объятиях, приговаривая:
моя милочка, душенька моя, мое солнышко, мое сокровище.
В конце концов, Аврелия, устав от этих демонстраций любви,
повторяющихся с неизменной живостью и искренностью каж-
дое утро, говорит ей с величайшей дочерней почтительностью:
— Маменька, сделай так, чтоб я тебя искала!
Аврелия более всех на свете доверяет своей горничной,
девице по имени Фелисите. Именно эта особа помогает ей
скрывать и от матери, и от покровителя все те мелкие интриж-
ки, те маленькие радости, что скрашивают ее существование.
Привязанность Аврелии к горничной проявляется во всем:
и потому Сен-Роберша страстно завидует этой фаворитке.
Она без конца ругает ее и помыкает ею; ничто из того, что
делает Фелисите, Сен-Роберше не по нраву. Всякий раз перед
выходом дочери на сцену она непременно ворчит: «Как же
дурно одевает тебя эта Фелисите! Вот слева складка, а вот
и справа еще одна. А что за пузырь на спине!.. какой кошмар!
Да уж, от этой болтушки не будет толку». Но Аврелия пропу-
скает все мимо ушей, и у нее есть на то веские причины. Что
же до Фелисите, уверенной в своей власти, черпающей силу
в тайнах, которые доверены ей одной, то она умеет за себя
постоять; она дерзко отвечает Сен-Роберше, не выполняет
никаких ее приказаний, глядит на нее вызывающе и с не-
скрываемым презрением; такая ежедневная война между
служанкой и матерью, обычно завершающаяся не в пользу
последней, — далеко не самая безнравственная черта этого
семейства, вообще не отличающегося особым целомудрием;
впрочем, иного и нельзя ожидать, если учесть взаимоотно-
шения этих трех женщин. Тому, кто попрал один из фунда-
ментальных законов общества, не следует пытаться извлечь
выгоду из других его законов. Если звено разорвано, цепи
не бывать. Вы пренебрегли мнением света, и вот он мстит
148
вам. Вы пария, выброшенный за пределы обычной жизни.

Забудьте об уважении… о чинах, дистанциях, различиях вос-
питания, положения и состояния… О! Порок — беспощадный
уравнитель!
Полдень. Пора ехать в театр. Ожидается репетиция боль-
шой новой пьесы, в которой у Аврелии весьма значительная
роль. Сен-Роберша всегда сопровождает дочь; так благопри-
стойнее. К тому же ей нравится везде бывать с Аврелией; ее
материнской гордости льстят взгляды, которые прохожие
бросают на ее драгоценное чадо. Тогда она распрямляется,
сияет, ступает важно и победительно; ей хочется говорить
всем встречным, хочется кричать на всех улицах: «Да… это
действительно Аврелия де Сен-Робер, актриса такого-то те-
атра… с блеском сыгравшая в пьесе такого-то… в водевиле
такого-то… в оперетте такого-то… А я ее мать!»
Прибыли. Сен-Роберша, не останавливаясь, весьма сухо
кивает театральной привратнице, этой властительнице закули-
сья, с которой у нее уже давно ужасные отношения. Впрочем,
во всем театре не сыщется человека, с которым она жила бы
в согласии; ее сварливый характер заставляет ее постоянно
и открыто враждовать со всем родом человеческим. Она в ссо-
ре и с капельдинершами, и с суфлером, и с рабочими сцены,
и с капельмейстером, и с бутафором, и со всеми статистами.
Поэтому, лишь только она входит в театр, как все лица иска-
жает весьма выразительная гримаса.
На лестнице Аврелия сталкивается с режиссером, он
вне себя.
— А! Вот, наконец, и вы, госпожа Аврелия! — восклицает
он. — Я уже собирался послать за вами. Вы опоздали более
чем на четверть часа!
— Велика беда! — тотчас встревает Сен-Роберша. —
Да как он распалился, бедняжка! Можно подумать, все уже
потеряно! Нужно дать людям время! Благодарение Господу,
мы не то что ваша вздорная прима-балерина, у нее-то на обед
149
Луи Куайяк
пучок редисок, оттого что она деньги бережет, она-то не на-

девает с утра корсет, чтобы он дольше прослужил!
— Я говорю не с вами, сударыня, а с госпожой вашей
дочерью.
— Но зато отвечаю тебе я, драгоценнейший… Пусть
в нынешние времена все вверх дном, но мать всегда остается
матерью…
— Госпожа Аврелия, я вынужден буду вас оштрафовать.
— Ладно… ладно… — продолжает Сен-Роберша, — полу-
чите вы свой штраф… Право слово, здесь все жалованье уходит
на штрафы… Одни расходы, а не жалованье!.. Ну и пусть… мы
пока еще не одними сухими корками обедаем!.. Что за гадкий
человек! Честное слово, точно жаба, раздувшаяся как яйцо!10
Жалко смотреть, право слово!
Постановщик пожимает плечами, а Аврелия хохочет, как
сумасшедшая.
Директор и автор, уже давно ожидающие на сцене, вы-
казывают явные признаки нетерпения. Они весьма вырази-
тельно восклицают «о!» при виде Аврелии; но директор явно
куда меньше рад появлению ее матери. Матери актрис в целом
и Сен-Роберша в частности ему отвратительны. Он знает, что
они вечный источник шума, беспорядка, раздора; он знает, что
они не могут помолчать и часто срывают репетиции и читки;
наконец, он знает, что Аврелия была бы прекрасной артисткой,
если бы мать не сбивала ее с толку и то и дело не настраивала
против администрации. По всем этим причинам он был бы
безмерно рад, если бы Сен-Роберша вовсе не имела права вхо-
дить в театр; но запретить этого он ей не может: в контракте
Аврелии указано, что ее мать может ее сопровождать. Почти
10
Сен-Роберша ссылается на басню Лафонтена о жабе, которой взду-
малось в дородстве сравняться с волом (Басни, I, 3; сюжет, известный
русскому читателю по басне И.А. Крылова «Лягушка и вол»), однако
несколько перевирает текст: вместо вола у нее яйцо (во французском
языке слова «вол» и «яйцо» отличаются одной буквой: bœuf — œuf).
150
все актрисы нестрогого поведения требуют, чтобы их матери

и любовнику разрешен был вход на репетиции. Нам пред-
ставляется, что кто-то из этих двоих — лишний.
— Ну так что… ну так как… ну так начнем… — вос-
клицает директор.
— Сударь, — говорит ему Сен-Роберша, которая так лег-
ко не сдается, — велите своему режиссеру быть полюбезнее
с дамами… Он так орал на меня с дочкой, что бедная девочка
чуть в обморок не упала.
— Хорошо… хорошо… сударыня…
— А что до вашего штрафа… заплатим мы вам штраф…
мы, слава Богу, пока еще не одними сухими корками обедаем…
Сен-Роберша отправляется в зал, чтобы полюбоваться
дочерью и насладиться представлением. Но она никак не
может оставаться одна. С кем ей поделиться впечатлениями?
Какому безропотному слушателю доверить свои язвительные
замечания? На другой стороне партера она замечает мать
одной из товарок своей дочери, госпожу де Сен-Жюльен, ко-
торая заикается так сильно, что и двух слов подряд не может
выговорить. Это устраивает Сен-Робершу; в беседе у нее будут
все преимущества. Она спешит усесться рядом с госпожой де
Сен-Жюльен.
Вот-вот начнется увертюра… музыканты настраивают
инструменты…
— Отлично, — говорит Сен-Роберша, — я вовремя…
хе! хе! хе!
— Тишина! — кричит режиссер.
Оглушительный удар в барабан возвещает начало
увертюры.
— Гляньте-ка, — говорит Сен-Роберша, — прямо как
в пьесе «Бюгг, или яванцы»11.
11
Мелодрама с балетом, премьера которой состоялась в «Амбигю
комик» в 1828 году.
151
Луи Куайяк

Поднимается занавес. В глубине сцены во всем великоле-
пии предстают новые декорации. Привилегированные зрители,
сидящие в зале то тут, то там, приветствуют их двумя-тремя
залпами аплодисментов. Директор и автор громко поздравля-
ют художника и от всей души жмут ему руку.
— Ну что ж… декорации ваши ничего себе… — говорит
Сен-Роберша. — Но я в свое время видала и получше в «Дра-
матической панораме»12.
Представление идет своим чередом.
У Аврелии прекрасная роль; чтобы доставить удоволь-
ствие автору, она не скупится на всевозможные жесты и в
особенности на выразительные раскаты голоса. Горло ее чу-
точку хрипнет… И вдруг посреди долгой, страстной тирады
Сен-Роберша прерывает ее криком:
— Съешь кусочек китайского финика, бедная моя дочур-
ка… Я тебе его в сумку сунула… Проглоти… это поможет…
— Да помолчите же! — вторит ему директор. — Помолчи-
те, госпожа де Сен-Робер… мы не можем так репетировать…
— Хорошо… хорошо… молчу… Невелико преступление,
если мать хочет немного помочь собственному чаду!
Сюжет драмы развивается очень живо.
В тот миг, когда предатель сражает кинжалом одного из
героев, госпожа де Сен-Робер громко говорит:
12
«Драматическая панорама» — театр на бульваре Тампля, оригиналь-
ный по своему устройству: для выхода актеров вместо традиционных
кулис использовались отверстия в заднике, а роль декораций исполняли
передвижные рамы, на которые были натянуты полотна с различными
изображениями. Впрочем, автор вкладывает в уста Сен-Роберши упоми-
нание «Драматической панорамы» прежде всего потому, что в 1840 году
этот театр казался седой древностью: он открылся в 1821 году, но уже
в 1823 году обанкротился и закрылся.
152
— Гляди-ка… Прямо как в «Кардийяке»…13 Ах! Хм…

извините!..
— Это невыносимо! — вторит ему автор.
— Да!.. И вправду невыносимо!.. — в свою очередь вос-
клицает директор. — Ради Бога, ну помолчите же, госпожа де
Сен-Робер!
— Молчу, молчу…
Директор в ярости, и, если бы он не боялся рассердить
Аврелию, роль которой в драме весьма значительна, и тем са-
мым отчасти лишить ее вдохновения, он попросил бы госпожу
де Сен-Робер покинуть зал.
Репетиция продолжается.
В момент, когда героиня бросается на шею герою и кля-
нется ему, что скорее умрет вместе с ним, чем станет женой
ненавистного и презренного злодея, Сен-Роберша вновь по-
дает голос:
— Ах! Хм… Ну и дела… Вот так новости! Мы уже ви-
дели это в «Фитц-Генри»… и в «Текели»… и в «Руинах Ва-
вилона»… и в «Бедном пастухе»…14 И они еще смеют гово-
рить, что это — хорошо придуманная спектакля!.. Премного
благодарны!
13
Мелодрама «Кардильяк, или квартал Арсенала», премьера которой
состоялась в «Амбигю комик» в 1824 году. Главный герой, ювелир Кар-
дийяк (или Кардильяк), не в силах расстаться со своими творениями,
выкрадывал их у тех, кому сам же и продал, а затем убивал несчастных.
14
Имеются в виду следующие пьесы: мелодрама Р. Перена «Фитц-
Генри, или сумасшедший дом» (премьера в театре Юных учеников
в 1804 году); мелодрамы упомянутого ниже Г. Пиксерекура «Текели, или
осада Монгаца» (премьера в «Амбигю комик» в 1803 году) и «Руины
Вавилона, или Джафар и Заида» (премьера в театре «Гэте» в 1810 году);
мелодрама Добиньи, Кармуша и Ясента «Бедный пастух» (премьера
в «Драматической панораме» в 1823 году). Нетрудно заметить, что ни
одна постановка не блещет новизной: у Сен-Роберши очень старый
репертуар.
153
Луи Куайяк
— Это просто невыносимо! — вторит ему автор.

— Нет… в самом деле… совершенно невыносимо! —
в свою очередь восклицает директор. — Госпожа де Сен-Робер,
мне очень жаль… но мне придется попросить вас выйти
из зала…
На этих словах Сен-Роберша поднимается; глаза ее мечут
громы и молнии.
— Попросить меня выйти из зала… да что за строгости!..
Вот оно, ваше уважение и к моему полу, и к моим седым во-
лосам… обращаетесь со мной, как с собакой… Так знайте
же, что дочь моя уйдет со мной и ноги ее больше не будет
в вашем балагане… Ах! Вы только подумайте… Только по-
думайте!..
Аврелия делает матери знак успокоиться. Сен-Роберша
с ворчанием усаживается; автор и директор едва сдержи-
вают гнев.
Несмотря на полученные ею многочисленные и суро-
вые предупреждения, Сен-Роберша вошла в азарт и уже не
может удержаться от пламенной критики. Такой-то актер
размахивает руками, как глухонемой, такая-то актриса хо-
лодна как рыба, такая-то сцена позаимствована из репертуара
господина де Пиксерекура15, такую-то декорацию освистали
бы даже завсегдатаи театра Канатоходцев. В конце концов,
доведенный до крайности директор умоляет Аврелию вы-
вести Сен-Робершу. Аврелия спускается в зал, подходит
к матери и убеждает ее дождаться конца репетиции в фойе.
Сен-Роберша уходит, крича во весь голос:
— Да… да… я ухожу… но я уступила дочери, а не вам,
нечестивцы проклятые… срывать зло на женщине!.. Да
что вы за французы после этого… ноги моей здесь больше
не будет!
15
Рене-Шарль Гильбер де Пиксерекур (1773–1844) — популярный дра-
матург, автор более сотни пьес, один из создателей жанра мелодрамы.
154
Оказавшись в фойе, Сен-Роберша некоторое время меря-

ет его шагами под собственное брюзжание. Но она не может
оставаться одна; ей совершенно необходимо найти кого-то,
перед кем она могла бы излить свой гнев: во всех углах и за-
коулках театра ищет она хоть одно живое существо; и вот,
наконец, перед ней ламповщик, который наполняет маслом
кенкеты, готовясь к вечернему спектаклю. Этого вполне до-
статочно; она подходит ближе и, даже не переведя дух, кида-
ется в бой:
— Что за скотина ваш директор! Сквалыга, а манеры, как
у казака… Голову даю на отсечение, он ведет себя так с тех
пор, как спутался с мамзель Леонидой… Конечно… ему нын-
че есть у кого поучиться… Матушка этой девицы торговала
зеленью на Центральном рынке… Яблочко от яблони недалеко
падает… Один не лучше другого… С кем поведешься, от того
и наберешься… Имеющий уши да слышит…
Сен-Роберша могла бы проговорить с изумленным лам-
повщиком в том же духе хоть три часа, если бы ее собственных
ушей не достиг сигнал, возвещающий окончание репетиции.
Сен-Роберша спешит вернуться в зал. В коридоре ей встре-
чается лакей покровителя Аврелии, который сообщает, что
карета его господина ждет у подъезда; погода прекрасная,
и дам приглашают на прогулку по Булонскому лесу. Узнав об
этом, Сен-Роберша ускоряет шаг; в сопровождении лакея она
триумфально возвращается в зрительный зал, с презрением
оглядывает режиссера, автора, директора, дерзко расталкивает
локтями всех присутствующих женщин и многозначительно
сообщает Аврелии:
— Идем, дитя мое, наша коляска ждет нас…
Она с шумом выводит дочь из зала, проворно влезает
в великолепный экипаж, покровительственно машет на про-
щание рукой собравшимся у окон работникам театра и бросает
кучеру:
— В Лес… через улицу Ланкри.
155
Луи Куайяк
Кучер медлит… ведь улица Ланкри — не самый прямой

путь от бульвара Сен-Мартен до Булонского леса. Но Сен-
Роберша в гневе кричит ему:
— Через улицу Ланкри… я же сказала…
И кучер уже не медлит… если прикажут, он поедет
в Булонский лес даже через Тронную заставу16. Ведь устанут
лошади, не он… Вот он везет дам по улице Ланкри… Про-
езжая мимо дома, в котором живет, Сен-Роберша делает все
возможное, чтобы ее заметили соседи и соседки; она наслаж-
дается восхищением всех лавочников, которых удостаивает
своими частыми посещениями, и всех мелких арендаторов,
живущих над нею. Но она приходит в ярость, не увидев на
балконе даму со второго этажа: та слишком уж гордится
своим мужем, сборщиком налогов шестого округа, и никогда
не отвечает на ее, Сен-Роберши, авансы.
В Булонском лесу Сен-Роберша скучает. На что ей
сдалось это высшее общество? Она его не знает и никогда
в нем не жила. Она чувствует себя не в своей тарелке при
виде аристократов с их великосветскими манерами; с каким
достоинством эти люди носят свое платье, такое элегантное,
но притом такое простое! Конечно, на Сен-Роберше жел-
тая шляпка с развевающимся плюмажем, индийская шаль
с узором из золотых пальмовых ветвей, шитое серебром
розовое платье — великолепный, хотя и чуть выцветший
туалет, составленный из запасов городского старьевщика
и театральных обносков; но в Лесу она не может обрести
обычную уверенность в себе; она понимает, что здесь ей во-
все не место. О! Как бы ей хотелось блеснуть своим свежим
нарядом в Бельвиле, или на улице Большого Крикуна, или на
16
Тронная застава находилась на месте современной площади Нации,
на юго-востоке Парижа. Булонский лес, напротив, расположен на западе.
Следуя самым коротким путем из театра в Булонский лес, кучер должен
был бы поехать на запад; но по просьбе госпожи де Сен-Робер он сначала
вынужден взять к северу, дабы оказаться на улице Ланкри.
156
улице Красных Детей17, или на дороге Галиота18, — в местах,

где она занималась ремеслами самыми низкими и где еще не
полностью стерлось воспоминание о ее мытарствах.
Дамы возвращаются домой. Сен-Роберша с наслаждением
обедает; ибо ко всем прочим ее достоинствам следует добавить
еще незаурядное чревоугодие. Затем она выпивает чашечку
кофе, рюмочку коньяку и три обязательных рюмочки остров-
ных ликеров (непременно самых крепких); наконец, приходит
время ехать в театр к вечернему спектаклю.
Сен-Роберша немного захмелела и оттого еще более не-
сносна, чем утром. Усевшись в углу артистической уборной
своей дочери, она следит за тем, как Аврелию одевают для
представления; она ни на миг не оставляет в покое ни горнич-
ную, ни костюмершу; она беспрестанно изводит их, открыто
ищет повод для ссоры: то плохо лежит рукав платья; то юбка
приподнята слишком уж высоко; то прическа взбита слиш-
ком уж низко; то плохо наложены румяна. К счастью, все уже
давно привыкли к ее брюзжанию и не обращают на нее вовсе
никакого внимания.
Динь… динь… динь-динь: звенит колокольчик помощ-
ника режиссера. Он кричит с лестницы:
— Дамы, вы готовы?
Сен-Роберша бросается к лестнице и отвечает крикливым
голосом, являющим странную противоположность зычному
голосу помощника режиссера:
— Еще нет… моя дочь не готова… Только те, кому не-
чего надеть, могут управиться за час… Где это видано, так
торопить людей?
17
Название связано с находившимся в этом районе сиротским приютом,
где детей одевали в красную одежду. Улица находилась в квартале Маре,
на месте нынешней улицы Архивов.
18
Дорога Галиота находилась в современном шестнадцатом округе; на-
звана так, потому что шла к причалу на Сене, куда приставали галиоты
(парусные суда). До 1860 года деревня Отей, где проходила эта дорога,
не входила в состав Парижа.
157
Луи Куайяк
Наконец, Аврелия спускается. Сен-Роберша следует за

ней, берет в фойе стул и, несмотря на запрет директора теа-
тра, устраивается в одной из передних кулис, чтобы следить
за ходом спектакля. В кулисе уже сидят три-четыре кумушки,
и среди них Сен-Жюльенша. Режиссер обнаруживает это сбо-
рище старух и разгоняет их; те, недолго думая, перебираются
в кулису по другую сторону сцены: режиссер находит их и там
и гневно говорит им:
— Сударыни, вы хорошо знаете, что в кулисах сидеть
запрещено… Отнесите стулья обратно в фойе.
— Да ладно, — отвечает Сен-Роберша, — да ладно вам,
мсье Багеноде… Уж мы-то не съедим ни ваши стулья, ни ваши
кулисы…
Кумушки вновь ускользают от режиссера и устраиваются
там, где сидели сначала. Директор вызывает господина Баге-
ноде в свой кабинет. Теперь дамам никто не помешает… хотя
бы в течение одного акта. Что за компания: подлинное ско-
пище старых ведьм. Завязывается разговор; реплики быстро
сменяют друг друга, точнее, запутываются одни в других; всем
болтуньям хочется говорить одновременно. Сен-Жюльенше
не удается закончить и одной фразы; пока она лепечет первое
слово, ее соседка успевает произнести десятка четыре; и оттого
несчастная заика всегда топчется в самом начале своей речи:
как жаль, что ее примеру не следуют многие известные мне
ораторы, имена которых я мог бы назвать.
Каждая из собравшихся дам не менее чем в пятидесятый
раз рассказывает историю своей жизни. Одна — вдова бан-
кира, разорившегося на испанских займах19; другая — дочь
19
В течение 1820-х годов Испания, нуждавшаяся в деньгах, неоднократ-
но выпускала облигации государственного займа, которые размещались
во Франции; однако не все эти займы имели благополучную судьбу; на-
пример, когда в 1823–1824 годах на смену либеральному правительству
кортесов вновь пришла абсолютная власть, король Фердинанд VII от-
казался признавать обязательства, взятые на себя либералами. Возможно,
именно этот эпизод имеет в виду героиня Куайяка.
158
аристократки, не пожелавшей назвать своего имени, но по-

местившей девочку, до достижения двадцатилетнего возраста,
на воспитание к булочнице в Курбевуа20 и вдруг навсегда про-
павшей (жест негодования, смешанного с удивлением); третья
утверждает, что была бы миллионершей, если бы в 1815 году
казаки не обнаружили место, где она спрятала свое выигран-
ное в лотерею состояние. Что же до Сен-Роберши, то она вновь
повторяет трагический рассказ о своем союзе с господином
де Сен-Робером, самым красивым солдатом старой гвардии
и фаворитом императора Наполеона.
Но вот все банальности исчерпаны; и раз уж представ-
ление еще не началось, старухи обращаются к иным темам
для разговора:
— Скажите-ка, мамаша Сен-Жюльен, — говорит госпожа
де Сен-Фар, — где вы купили материал на это платье?..
— В «Трех ки… ки… ки… ки…»
— Все ясно… в «Трех китайцах», — торопится сказать
Сен-Фар. — Небось отдали вам не меньше чем по пятьдесят
су за локоть…
— Со… со… со… со…
— Да-да… по сорок су за локоть… И что?.. Это же чистое
воровство! Умеют нынче обобрать бедных людей… И вдобавок
ко всему светлое!.. мыла не напасешься!.. Взгляните… у меня
ткань темная, а обошлась она мне всего по тридцать пять су…
Вон какая расцветка миленькая!.. И на платье с избытком
хватило…
— Уж не знаю, как это вы ухитряетесь, мамаша Сен-
Фар, — вступает Сен-Роберша, — но вам всегда все достается
дешевле, чем другим.
— Все дело в том, что я умею искать, милая моя… У меня
нюх на товар…
20
Населенный пункт на левом берегу Сены, к северо-западу от Парижа,
примерно в 8 км от центра французской столицы.
159
Луи Куайяк
— Тсс! — помощник режиссера подает сигнал к поднятию

занавеса. На сцене играется новая пьеса, на которую руковод-
ство театра возлагает самые большие надежды.
Госпожа де Сен-Робер и госпожа де Сен-Фар не отказы-
вают себе в удовольствии вволю помолоть языком во время
спектакля.
— Только поглядите на эту мамзель Леониду!.. что она
вытворяет!.. ей, небось, кажется, что у нее есть бедра, но
на самом-то деле — ни дать ни взять вешалка для платья…
Ха! ха! ха!
— А Франсина… — перебивает Сен-Фар, — смотрите, как
она кривляется, как строит глазки щеголям из лож авансце-
ны… Это же непристойно, даю вам слово честной женщины…
Ах! Если бы я хоть что-то здесь значила, она бы у меня недолго
продержалась…
— Скажите-ка… мамаша Сен-Фар, мне кажется, в зале
свистят?
— Уже… но ведь еще только второй акт…
— Так-так… я еще утром говорила им, что спектакля
плохо написана.
— Да! Вот и Альфред провалил свою реплику… По правде
сказать… Меня это не огорчает… С тех пор как этот юноша
помешался на Средних веках, к нему уже не подойдешь…
надулся, как индюк!
— Слышите… слышите… мамаша Сен-Фар, вот снова
свистят… плохо дело… Ах! Одна только моя дочь спасает
всю пьесу…
— Ваша дочь!.. мамаша Сен-Робер… Я не посмела сказать
об этом раньше… но мне показалось, что публика ее ошикала.
— Ошикала!.. мою дочь!.. — восклицает Сен-Роберша. —
Еще чего! Вы что же, оглохли? Ей хлопали так, что чуть крыша
не обвалилась…
— Да… клакёры… но не настоящие зрители… Ах! Не то
что моей дочери, моей Евгении!.. Какой успех у нее был вчера!..
160
ее клакёры были повсюду… в ложах, в партере, на авансцене…

и вышло прекрасно…
— Сен-Фар, мне вас жаль!.. Всем нам известны таланты
вашей дочери… она и ходить-то толком не умеет…
— Уж точно не ваша толстуха Аврелия ее этому научит…
Она-то и вовсе не ходит… так и выкатывается из кулис к рампе…
— Уж лучше быть такой, как Аврелия, чем худыми боками
царапать тех, кто стоит рядом на сцене…
— Ваша Аврелия получает роли лишь потому, что бегает
за авторами…
— Ваша Евгения и вовсе бы не играла, если бы не водила
шашни с режиссером…
— Ваша дочь — в каждой бочке затычка.
— А ваша — побирушка.
— Старая дура…
— Старая нищенка…
И вот уже воздеты руки, и словесная схватка грозит
обернуться схваткой настоящей, но тут пожарный, истинный
французский рыцарь, торопится разнять разгоряченных дам21.
Наступает последний антракт. Сен-Роберша оглядывает
зал через дырку в занавесе и говорит дочери, пока та, устро-
ившись в широком готическом кресле, переводит дух и соби-
рается с силами, чтобы добраться до развязки пьесы:
— Аврелия… ты видела своего толстяка в креслах, в пер-
вом ряду?.. Взгляни на него раз-другой с нежностью… Мужчи-
не много не надо… А ты все притворяешься, что вовсе с ним
не знакома… Вот увидишь, Франсина со своими гримасами,
в конце концов, уведет его у тебя… А ведь он хорош…
Весь этот антракт Сен-Роберша следит за дочерью, как
курица за малым цыпленком. К Аврелии совершенно невоз-
можно подступиться; едва лишь кто-нибудь пытается сделать
21
Присутствие пожарного в театре было необходимо, потому что
театры в то время особенно часто становились жертвами пожара: так,
в одном 1838 году сгорели здания театра Водевиля и Итальянского театра.
161
Луи Куайяк
хоть шаг в ее сторону, как тут же нос к носу сталкивается

с мамашей и должен отступить. Ведь Сен-Роберша прекрасно
знает, что в дни премьеры в кулисах полным-полно авторов,
журналистов, артистов, а это всё люди весьма любезные, весь-
ма привлекательные, весьма остроумные, но вовсе не способ-
ные составить счастье женщины, как понимает его госпожа
де Сен-Робер. Вот почему она имеет обыкновение говорить
своей Аврелии:
— Дитя мое, остерегайся рифмоплетов, бумагомарак,
шарлатанов и прочих проходимцев; с ними у тебя, того и гля-
ди, куска хлеба не будет, не говоря уж о масле.
В пятом акте драма захватывает публику… благодаря кла-
кёрам; пылкая развязка происходит безо всяких препятствий,
и после падения занавеса Аврелию вызывают на поклоны.
Сен-Роберша, трепеща от волнения, принимает ее в свои ма-
теринские объятия и кричит мамаше Сен-Фар, которая тихо
сидит в своем углу:
— Вашей Евгении такого успеха не видать, как сво-
их ушей!
Вернувшись домой, Сен-Роберша готовит ромовый пунш,
дабы отпраздновать двойной успех этого вечера. В три часа
ночи она неверными шагами добирается до своей комнаты
и укладывается в постель, не забыв все же поблагодарить Го-
спода, подарившего ей столь честную и столь достойную дочь.
Теперь, когда вам известны характер и привычки Сен-
Роберши, я расскажу вам о ее конце.
Аврелия — натура слабая, ленивая, беззаботная; она плы-
вет по течению жизни, подчиняясь то собственным капризам,
то воле окружающих, — но всегда бездумно. В двадцать во-
семь лет, в момент, когда ей уже следовало бы образумиться,
она попадает в ловушку, которой так страшилась ее мать; она
страстно влюбляется в господина Виктора Руссо, сорокалет-
него писателя, большого насмешника, изрядного повесу, поря-
дочного затейника, который, разговаривая с Аврелией, всякий
162
раз заставляет ее хохотать до слез. За плечами у господина

Виктора Руссо бурная молодость, пять-шесть водевилей, не-
сколько газетных статеек и множество долгов; этого вовсе не
достаточно, чтобы смело идти по тернистым дорогам жизни.
Аврелия оплачивает долги своего Адониса и выходит за него
замуж. Сен-Роберша, видя, как с каждым днем тают семейные
накопления, не может жить в мире с зятем. Тогда ей выделяют
пенсию в шестьсот ливров в год, при условии что проживать
их она отправится на улицу Копо, в предместье Сен-Марсель,
где располагается частный пансион для жильцов обоего пола,
и на улицу Ланкри больше не вернется. Пережив в первый
миг приступ ярости, Сен-Роберша прекрасно приспосабли-
вается к жизни в изгнании. Она делается набожной, каждое
утро ходит к мессе в приходскую церковь, дважды в неделю
исповедуется первому викарию, постится со среды по вос-
кресенье и умирает, не снеся известия о том, что у Аврелии
есть любовник.
Перевод Марины Бендет

Морис де Куршан
ГЕРЦОГИНИ
До 1790 года герцогини занимали совершенно особое место во

французском обществе и даже в самом дворянском сословии;
эти женщины яркими звездами сияли на придворном небо-
склоне. Герцогиня имела право являться во дворе Лувра, не
покидая кареты или портшеза, и в течение нескольких минут
сидеть на табурете в присутствии королевы; не говорю уже
ни о титуле королевской «возлюбленной кузины»1, ни о пра-
ве ее светлости восседать под балдахином в тот час, когда ей
вздумается дать аудиенцию своему бальи или фискальным
прокурорам2 своих владений. Парадную кровать герцогини
окружала позолоченная балюстрада; верх кареты ее светло-
сти был устлан темно-красным бархатом с золотой бахромой,
ниспадавшей по четырем углам кистями богатейшей работы.
Герцогиня Лексигнемская (которую совершенно напрасно
именуют Лузиньянской3) столь же славилась великолепным
1
Право называться «кузеном короля» было одной из привилегий фран-
цузских герцогов, которые при Старом порядке представляли высшую
категорию знати после короля.
2
Член феодального суда (наряду с судьей и секретарем), предъявляв-
ший обвинение.
3
Лексигнем, или Лезигнем, — старинный вариант названия города
и замка Лузиньян, давшего имя аристократическому роду Лузиньянов.
Восходит к латинскому названию Лезигниакум (Lesigniacum).
165
империалом собственной кареты, сколь и несгибаемым вы-

соким станом, значительным выражением сиятельного лица
и суровым видом. Наконец, герб герцогинь венчала корона
с девятью листьями аканта и девятью драгоценными камнями
различных оттенков по ободку; это украшение неизменно за-
вораживало прохожих, особенно если герб этот был исполнен
таким знатоком геральдических мантий4, каким, если верить
самым значительным сочинениям той эпохи, был господин
Увре. Горностаевые мантии также были уделом лишь особ
герцогского достоинства; ибо следует заметить, что, хотя пре-
зиденты главной палаты разных парламентов и дерзали по-
мещать под свой гербовый щит мантию, это было вопиющим
покушением на права почтенных герцогинь; впрочем, подобные
красные мантии никогда не украшались горностаевыми хво-
стиками, и это служило всему цеху герцогинь хоть каким-то
утешением. Тогда еще и не слыхивали о мадемуазель Рондо,
которая, если верить рассказам юных очевидцев, приказала
покрыть пол своего самого сокровенного кабинета горностае-
вым ковром с хвостиками — настоящей герцогской мантией.
Со времен Мольера известно, что у вязанок хвороста
есть множество разновидностей5; но нынешнее многообразие
герцогинь совсем иного рода, нежели несходство вязанок, оха-
пок и прочих поленниц. Чтобы говорить о подобном предмете
с должной точностью, следует, вероятно, прежде всего раз-
делить герцогинь, как любую организованную материю и все
прочие предметы естественной истории, на классы, роды, виды
и подвиды. Герцогиня первого класса, или герцогиня первобыт-
ная, — это, безусловно, герцогиня Старого порядка, герцогиня
4
Мантией в геральдике называют драпировку, окружающую гербовый
щит и напоминающую мантию или занавес.
5
Отсылка к пьесе Мольера «Лекарь поневоле» (действие 1, явление 6),
где торговец хворостом Сганарель говорит: «Вязанка вязанке рознь».
Фраза Сганареля вошла в поговорку (используется обычно в ирони-
ческом смысле, когда на самом деле речь не идет о сколько-нибудь
значимом различии).
166
Герцогини
второго разряда явилась на свет в эпоху Реставрации. Наконец,

третье место в этой классификации принадлежит, как нам
кажется, герцогине имперской6.
Среди двадцати семи — двадцати восьми высокородных
герцогинь всего одна или две берут ложи в Итальянском театре;
две-три во время карнавала пару раз посещают театральные
представления; а десять-двенадцать вообще почти никогда не
покидают свой благородный квартал — безмятежное, аристо-
кратическое, добродетельное предместье7, ограниченное ули-
цей Святых Отцов, улицей Вожирар, эспланадой Инвалидов
и набережной Орсе, не говоря уже о набережной Театинцев8,
которую в нынешнее время многие взяли моду именовать на-
бережной Вольтера9. И если в конце января здешние жители
решают отправиться с визитами на другой берег Сены, в пред-
местье Сент-Оноре, то приготовлений делают не меньше, чем
байоннские моряки, снаряжающие корабль в Новую Францию10.
6
Став императором, Наполеон начал присваивать своим верным слу-
гам (порой совсем не знатного происхождения) титулы; в частности,
в 1806 году он создал в Италии двадцать два герцогства для возна-
граждения своих соратников. При Реставрации были восстановлены
старые титулы, отмененные революцией, и сохранены титулы имперские;
с другой стороны, была продолжена традиция присваивать титулы в со-
ответствии с личной волей монарха (на сей раз короля). В общей слож-
ности за тридцать лет (1800–1830) было присвоено около 7000 титулов, из
них при Империи — примерно половина. Луи-Филипп тоже присваивал
титулы своим сторонникам, но не столь часто.
7
То есть Сен-Жерменское предместье.
8
Театинцы — мужской католический священнический орден, основан-
ный св. Каетаном Тиенским в 1524 году. Действует и в настоящее время.
Назван по городу Кьети (латиниз. форма — Теате, Theate) в итальянской
провинции Абруццо. Набережная получила название по монастырю
театинцев, находившемуся здесь до 1790 года.
9
Набережная Театинцев была переименована в набережную Вольтера
еще в 1791 году, то есть за 50 лет до выхода в свет очерка.
10
Новая Франция — название французской колонии на острове Нью-
фаундленд. В 1713 году, после войны за испанское наследство, Франция
уступила эту территорию Великобритании, однако сохранила права на
рыбную ловлю на Большой Ньюфаундлендской банке. Байонна была
одним из главных портов, откуда моряки (преимущественно баски)
ходили на Ньюфаундленд ловить треску.
167
Одной несчастной герцогине господин Труссо, врач-

ларинголог и фармацевт11, велел для спасения от ларингита
перенести свои пенаты на улицу Шоссе д’Антен, под защиту
Монмартра: какой-никакой, а заслон от северного ветра.
Новое обиталище обладало еще и тем преимуществом, что
находилось по соседству с жилищем почтенного медика; но
никогда ни одна благородная дама не чувствовала себя дальше
сосланной, сильнее униженной, глубже низвергнутой в пучину
изгнания. Не прошло и недели, как страдалица скончалась,
истощив силы в рыданиях.
Одна дама, произведенная в герцогини в эпоху Рестав-
рации, ничуть не пострадала от Июльской революции, ибо
завела молочную ферму, и весь Люксембургский квартал этому
не нарадуется, ведь ее коровы дают товар отменного качества.
Это проверенная истина, непреложный факт: мы спешим при-
знать его, ведь нужно отдавать справедливость всем, а в особен-
ности честным коммерсантам и добросовестным розничным
торговцам. Единственная герцогиня, получившая титул после
Июльской революции, — неприметная женщина, которая не за-
вела ровно ничего12. О дамах, ставших герцогинями во времена
Империи, мы поговорим в конце очерка.
11
Если «несчастная герцогиня», которую переселили из аристокра-
тического предместья на левом берегу Сены в новомодный квартал на
правом, — фигура, по-видимому, собирательная, выдуманная автором,
то Арман Труссо (1801–1867) — реальное лицо, терапевт и фармаколог,
с конца 1830-х годов работавший в парижской Сент-Антуанской боль-
нице.
12
Очерк Куршана отличается от абсолютного большинства очерков, во-
шедших в состав «Французов, нарисованных ими самими», тем, что автор
описывает не только типы, но и конкретные личности. Мы не всегда можем
точно установить, кто был мишенью его сарказмов, но имя «герцогини-мо-
лочницы» можно назвать почти наверняка; «уликой» служит упоминание
Люксембурга. Среди тех, кто получил герцогский титул в эпоху Реставра-
ции, был Эли Деказ (1780–1860); фаворит Людовика XVIII, он за четыре
года (1815–1819) сделал головокружительную карьеру, превратившись из
префекта парижской полиции в председателя кабинета министров; однако
после убийства герцога Беррийского в феврале 1820 года роялисты возло-
жили ответственность за это преступление на сравнительно либеральную
политику Деказа и король вынужден был отправить его в отставку, однако
168
Герцогини
Благодаря закону о возмещении потерь13 герцогиня де

Гастине могла бы наслаждаться жизнью на свои четыре-пять
сотен тысяч ливров годового дохода, однако она по-прежнему
экономит на почтовой бумаге и сургуче. Ее светлость ни за что
не заплатит за чай больше шести франков за фунт — и это за
чай с улицы Ломбардцев, да еще самый лучший14, — и никогда
от своего не отступится: берите-де сколько дают, а не согласны,
так и вовсе не заплачу.
Герцогиня времен Старого порядка от природы легковер-
на: она колеблется в выборе между сомнамбулой с перекрестка
в качестве компенсации присвоил ему титул герцога. При Июльской мо-

нархии Деказ в 1834 году был назначен пэром-хранителем печати (вторая
по значению должность после председателя палаты пэров) и поселился
в Люксембургском дворце (ср. упоминание в тексте Люксембургского квар-
тала), где вместе с женой устраивал пышные приемы; с другой стороны,
общеизвестна была страсть Деказа к цветоводству и сельскому хозяйству,
в том числе к разведению молочных коров (впрочем, последнее он поощрял
не в Париже, а в своем южном имении). Что же касается второй, непри-
метной герцогини, тут наши предположении более зыбки; присвоение
герцогского титула при Июльской монархии в самом деле стало гораздо
более редким, но можно назвать по крайней мере трех герцогинь, сделав-
шихся таковыми в 1830-е годы. Если супруги герцогов Мармье и Таше де
Ла Пажери в самом деле не прославились ничем (а потому вовсе не стоили
бы упоминания), то известно имя дамы, которая получила герцогский
титул в апреле 1838 года и причисление которой к неприметным можно
трактовать только как злую иронию. Хотя Доротея де Перигор (урожд.
принцесса Курляндская; 1793–1862), жена племянника Талейрана Эдмона
де Перигора и спутница жизни самого Талейрана, всегда оставалась в тени
своего знаменитого дядюшки и возлюбленного, великого дипломата Та-
лейрана, неприметной она уж точно не была; все мемуаристы отмечают
ее огромные и чрезвычайно яркие глаза-«светильники». Впрочем, до того
как получить титул герцогини де Талейран в 1838 году, она уже с 1817 года
носила титул герцогини де Дино, поэтому поручиться за точность атрибу-
ции мы не можем, однако известное правдоподобие нашей версии придает
тот факт, что однажды эта дама уже стала предметом сарказмов Куршана;
в частном письме 1834 года он весьма язвительно описывает, как госпожа
де Дино уложила престарелого Талейрана, которому отказали ноги, в по-
стель, и уточняет: «впрочем, не доказано, что именно в свою».
13
Закон от 25 апреля 1825 года, гарантировавший компенсации эми-
грантам, потерявшим недвижимое имущество во время Великой фран-
цузской революции.
14
На улице Ломбардцев (в районе Центрального рынка, на правом бе-
регу Сены) располагались самые лучшие в Париже лавки, где торговали
«дарами Востока» — пряностями и чаем.
169
Красного Креста и эскулапом с улицы Таранн, то есть между

магнетизмом и гомеопатией15, и с нетерпением ждет будущего
года, и если вы знаете пророчество святого Рандгария, вам не
нужно объяснять почему16.
Политические воззрения госпожи герцогини остались
неизменными с 1788 года, а литературные и вовсе недалеко
ушли от периода Регентства. До сих пор два ее любимых писа-
теля — господа де Бакуляр д’Арно и де Трессан17: на прошлый
15
Магнетизм (месмеризм) и гомеопатия были в описываемое время по-
следним писком моды в «нетрадиционной медицине». Очередной толчок
популярности месмеризма во Франции дала комиссия под руководством
профессора Юссона, в 1831 году представившая Академии наук свой
доклад, в котором признавала реальность исцеления с помощью «живот-
ного магнетизма». Самуэль Ганеман, основатель гомеопатии, поселился
в Париже в 1835 году и пользовался большим успехом. И улица Таранна
(уничтоженная в конце XIX века при прокладывании бульвара Сен-
Жермен), и перекресток Красного креста (обязанный своим названием
вовсе не современной гуманитарной организации, а красному кресту,
который еще в начале XVI века установил здесь один из настоятелей
аббатства Сен-Жермен-де-Пре) находились в Сен-Жерменском пред-
местье, так что герцогиня оставалась в родной стихии.
16
X ann. Post XXX ante festa nativ. Domini, prostratum viderat perversum
et ultimum usurpatorem. Lilia florescerunt in Gallia. (Примеч. авт.) Пред-
сказание это, гласящее в переводе с латыни: «Через десять лет после
тридцати перед праздником Рождества Господня должен быть низвергнут
последний и коварнейший узурпатор, и процветут во Франции лилии»,
по-видимому, выдумано самим Куршаном, поскольку святой Рандгарий
в католических святцах отсутствует. Оно пародирует те пророчества, ко-
торые были очень модны в роялистской среде в 1820–1830-е годы. Десять
лет после тридцати (то есть после Июльской революции 1830 года) — это
как раз тот самый 1840 год, которым и датирован очерк Куршана; к этой
круглой дате легитимистские «пророки» приурочивали чудесное явление
идеального короля — либо вернувшегося из эмиграции герцога Бордо-
ского, либо воскресшего Людовика XVII (сын Людовика XVI, умерший
в тюрьме во время революции).
17
Куршан хочет подчеркнуть архаичность вкусов своей героини:
и Франсуа-Тома-Мари де Бакуляр д’Арно (1718–1805), поэт, романист
и драматург, и Луи де Ла Вернь, граф де Трессан (1705–1783), воена-
чальник и писатель, автор переложений средневековых рыцарских ро-
манов, — оба в середине XIX века выглядели безнадежно устаревшими.
Впрочем, Куршан совершенно напрасно (то ли случайно, то ли намерен-
но, по причине своего саркастического темперамента) строит фразу так,
что можно подумать, будто Бакуляр д’Арно и Трессан творили в эпоху
Регентства; как видно по датам их жизни, они стали публиковаться
позже; но дело даже не в этом; оба чувствительных автора были очень
далеки от фривольной стилистики Регентства.
170
Герцогини
Новый год она подарила старшему внуку (двадцати девяти

лет от роду) великолепный экземпляр «Испытаний чувства»
и «Услаждений человека чувствительного» — издание Майе-
ра18 в переплете из «мраморной» телячьей кожи. Так как она
совершенно убеждена, что баронесса де Сталь и графиня де
Жанлис19 придерживались более или менее демократических
воззрений, у нее никогда не возникало желания прочесть хоть
одну строчку из их книг; при случае она даже скажет вам, что
не создана для этого.
Вопросы родословия, геральдики и придворного цере-
мониала чуть ли не одни в целом свете кажутся ей достой-
ными внимания, а так как ее светлость слывет богомольной,
то анекдоты, разумеется, почитает материей недопустимо
вольной. Таким образом, нашей почтенной даме остается бе-
седовать о делении геральдических щитов, выкупе родового
имения дальними родственниками и праве сеньора казнить
и миловать. Она прекрасно знает, какое важное значение
имеет перевязь слева20 и какой позор скрывается за орлом без
клюва или львом без когтей — ведь если геральдического орла
лишили клюва, а у геральдического льва отняли когти, это
означает, что владелец герба потерял дворянство или нарушил
вассальную клятву. Многие годы она рассуждала о несчастном
императорском орле Бонапарта, который по воле геральдиков-
революционеров стал смотреть влево, а это испокон веков
означало, что герб принадлежит бастарду. Говоря об этом, она
18
Ошибка или описка Куршана: Шарль-Жозеф Майер (1751–1825),
издатель и типограф, издавал не Бакуляра д’Арно, перу которого при-
надлежат два названных романа, а Трессана.
19
Героини романов Жермены де Сталь (1766–1817) «Дельфина» (1802)
и «Коринна» (1807) бунтуют против общественных норм, навязываемых
женщине. В отличие от Сталь, графиня де Жанлис сочиняла романы
сентиментальные, но вовсе не бунтарские. Впрочем, в молодости Жан-
лис была воспитательницей будущего короля Луи-Филиппа, и этого
куршановской герцогине, по-видимому, достаточно, чтобы заподозрить
ее в «демократизме».
20
Прибавочный знак к гербу в виде перевязи слева часто давался не-
законнорожденным детям.
171
торжествовала, и лицо ее, приходится признать, выражало

адскую злобу и сатанинскую радость.
Как-то раз (если не ошибаюсь, это было в конце 1816 года)
вдовствующая герцогиня де Кастель-Морар имела неосторож-
ность столкнуться в гостиной одного из министров законного
короля с бог знает сколькими рубаками, произведенными
императором-солдафоном в герцоги; и ей, как она позже рас-
сказывала, пришла в голову довольно гадкая причуда — узнать
наконец, каковы же настоящие имена всех этих титулован-
ных плебеев, которых Конституционная хартия21 только что
(увы!) уравняла в правах с ней, праправнучкой дворянина,
возведенного в герцогское достоинство еще Людовиком Спра-
ведливым22. Просьбу ее светлости нельзя не уважить; гости
собираются вокруг герцогини и, вооружившись «Имперским
альманахом»23, в конце концов довольно точно определяют
исконные имена владетелей всех этих балаганных герцогств.
После объяснений, длившихся не меньше полутора часов, она
воскликнула: «Теперь я все поняла и сравнялась в учености
с господами де Монтескью24: Мортье — это Массена; госпожа
Ней — Елизавета Фриульская или Каринтийская, все равно
как раньше говорили: Элеонора Аквитанская или Бланка
21
Статья 72 Конституционной хартии 1814 года гарантировала новой,
имперской знати сохранение дарованных им титулов.
22
То есть Людовиком XIII, правившим в 1610–1643 годах.
23
Ежегодник, в котором перечислялись все значительные лица Франции
в период Первой империи. Его предшественником был Королевский
альманах (первый выпуск, еще не называвшийся Королевским, вышел
в 1693 году). При Первой республике издание называлось «Националь-
ный альманах Франции», после Реставрации вновь стало Королевским
альманахом, а при Июльской монархии — Королевским и национальным
альманахом.
24
Вероятно, имеются в виду Анатоль де Монтескью и его дальний
родственник Рэмон де Монтескью. Анатоль был военным при Наполеоне
и остался ему верен в 1814 году, за что был даже изгнан из страны при
Первой реставрации; затем был близок к Орлеанской династии и верно
служил Луи-Филиппу и Июльской монархии, а в сочинениях этого пери-
ода продолжал прославлять Империю. Рэмон тоже воевал при Империи,
а при Июльской монархии был произведен в пэры Франции.
172
Герцогини
Кастильская; наконец, генерал Сюше — это Монтебелло25;

остальных я уже забыла и больше вас утруждать не стану.
Благодарю за любезность, я в восхищении от вашей эрудиции».
Среди герцогинь Старого порядка следует упомянуть
и герцогиню-наследницу. Будущие герцогини, относящиеся
к этому подвиду, непременно поборницы прогресса, чаще
всего англоманки и почти всегда blue-stocking26. Все слуги та-
кой герцогини напудрены, как оперные певцы, а камердинер
именуется не иначе как groom of bedchamber27. Конечно, и в
гувернантки дочерям ее светлости годятся только англичанки!
Говорить на каком-либо ином языке, кроме английского, она
не желает, даром что ни ее мать, ни ее муж не понимают на
нем ни слова. Из еды ей доставляют удовольствие разве что
giblеt-soup28 да bread-sauce29, в то время как муж, добропо-
рядочный француз, с гораздо большим удовольствием хотя
бы время от времени видел бы на столе жареных голубей или
фрикасе из цыпленка; дыню, с которой он привык начинать
обед, ему подают не иначе как на десерт30; к тому же ради
семейного мира приходится ее есть с ревенем. Каждый день
25
Герцогиня все путает, демонстрируя, как мало значат для нее новые
титулы. Мортье и Массена — два разных наполеоновских маршала.
Титулы маршала Нея, перешедшие к его сыновьям, — князь Москов-
ский, герцог Эльхингенский. Титул герцога Фриульского получил от
Наполеона гофмаршал его двора Жерар Дюрок (после гибели Дюрока
титул унаследовала его дочь Гортензия), титула герцога Каринтийского
при Наполеоне не было вовсе, титул герцога Монтебелло носил маршал
Жан Ланн (получивший его за победу в битве при Монтебелло), а вовсе
не Луи-Габриэль Сюше (который был сделан герцогом Альбуферским).
Элеонора Аквитанская (1124–1204) — в разное время королева Фран-
ции и Англии, Бланка Кастильская (1188–1252) — принцесса Кастилии,
королева Франции.
26
Синий чулок (англ.)
27
Камердинер (англ.)
28
Суп из гусиных потрошков (англ.).
29
«Хлебный соус» (англ.) — молочный соус с хлебными крошками,
подается к жареным блюдам из птицы.
30
Порядок подавать дыню в качестве закуски, открывающей трапезу,
сохранился во Франции по сей день.
173
этому образцовому мужу наливают «английский суп», то есть

суп, в котором нет ничего, кроме воды, перца и тимьяна: он
вздыхает, но никогда не сердится. Это самый миролюбивый
из герцогов, когда-либо произведенных в спальне с кроватью
на возвышении, под украшенным плюмажами балдахином.
Едва до нашей прекрасной дамы доносится троекратный
удар колокола, возвещающий о визитере, она берется за ан-
глийскую газету огромных размеров, и ход беседы неизбежно
сворачивает на недавний бал в клубе «Олмакс»31 и обильные
обеды, что дает принц Луи-Наполеон32; затем в продолжение
приятной беседы герцогиня с интересом рассуждает о ставках
графа д’Орсе33 на стипль-чезе в Ситтингберне или о петуши-
ных боях в Эппингском лесу. Если вам не пришлось слушать,
как герцогиня декламирует биографическую или критическую
статью леди Блессингтон, вы дешево отделались; как бы там
ни было, не ропщите, а главное, не обвиняйте никого в англо-
31
Лондонский аристократический клуб, основанный в 1765 году.
32
Луи-Наполеон Бонапарт, будущий император Наполеон III, в 1837–
1840 годах жил в эмиграции в Англии.
33
Граф Альфред д’Орсе (1801–1852) — знаменитый парижский денди.
В 1820-х годах жил в Англии, где был сразу замечен в высшем свете.
В Лондоне Альфред познакомился с пэром Ирландии, представлявшим
Ирландию в палате лордов, графом Блессингтоном и его женой Марга-
рет (упоминаемой ниже в очерке Куршана). Обоим супругам Альфред
понравился; злые языки говорили (возможно, не без оснований) о лю-
бовной связи Альфреда д’Орсе с Маргарет Блессингтон и даже с обоими
супругами сразу. Как бы то ни было, в 1822 году Блессингтоны отправи-
лись на континент, где в компании Альфреда шесть лет жили в разных
городах Италии. Кстати, в Италии Блессингтоны не раз встречались
с Байроном, что дало Маргарет материал для мемуаров «Разговоры
с лордом Байроном» (1834). В 1827 году Альфред заключил брак с Гар-
риет Блессингтон, дочерью и наследницей лорда. Однако в 1829 году
лорд Блессингтон умер, а брак Альфреда и Гарриет вскоре распался; по
условиям развода Маргарет Блессингтон заплатила огромную сумму
кредиторам Альфреда, но д’Орсе при этом отказывался от претензий
на наследство Блессингтонов. Они с Маргарет продолжали вести ро-
скошную жизнь в Лондоне и принимали в своем особняке политиков,
писателей, художников (как английских, так и французских). Альфред
был законодателем мод и увлекался живописью, Маргарет прославилась
как писательница и выпускала кипсеки (от англ. keepsake — «сувенир»,
«подарок на память») — роскошные сборники рассказов и стихов с зо-
лотым обрезом и прекрасными гравюрами.
174
Герцогини
мании. Употребить это неприличное слово было бы ужасной

ошибкой. Подобный упрек, достойный варвара, герцогиня
приравняла бы к чернейшим злодеяниям, к отвратительней-
шим выходкам. Кстати, учтите, что молодой человек прослывет
disreputable34 и едва ли не обесчещенным, если он не член па-
рижского Жокей-клуба, где официально запрещено говорить
о чем бы то ни было, кроме девиц и лошадей35. Не подумайте,
что это шутка: таково одно из главных правил этого общества,
где царят учтивость и остроумие.
Указанное запрещение всегда висит в great room, иначе
говоря — главной зале клуба. Желаете рассуждать о политике
или спорить о литературе — ступайте на улицу. Заведения
столь комфортабельные и фешенебельные создаются не для
бесед о подобных вещах!
Само собой разумеется, что салоны герцогини, где всегда
полным-полно English ladies36, — это настоящее царство спле-
тен. Не будь в моей крови растворена — в гомеопатической
пропорции — одна 33-миллионная частица французской на-
ции — самой учтивой в мире, я мог бы отметить, что в доме,
переполненном англичанками, только так и бывает: всегда
интрига на интриге, и конца им нет.
Когда наша герцогиня собирается подышать воздухом
в Булонском лесу, в ее экипаж заботливо погружают пюпитр
с чернильницей, стальные перья производства «Перри и К°»,
бювар и листы бумаги с огромными виньетками. Карета всегда
загромождена брошюрами и книгами в картонном переплете,
кипсеками, британскими альбомами пейзажей и, конечно,
номерами Quarterly Review. Ведь не что иное, как подписка на
этот журнал, со всей очевидностью свидетельствует о самой
изысканной фешенебельности; как писала, уж не знаю где,
34
С дурной репутацией (англ.)
35
Ироническое переиначивание статьи из устава Жокей-клуба, офи-
циально запрещавшей говорить в его стенах о политике.
36
Английских леди (англ.)
175
right-honourable37 леди Блессингтон, Quarterly Review — идеал

прогресса и вершина цивилизации38.
Когда та же герцогиня посещает чужой салон, иные ден-
ди принимаются бормотать вполголоса: «blue-stocking, синий
чулок, blue-stocking», — и не слишком учтивая усмешка ожив-
ляет их бесстрастные физиономии. Следует прибавить, что ее
светлость, именуемая, справедливо или нет, уместно или нет,
синим чулком, чулки носит белые. Вот единственное сходство
между этой дамой высшего света и обычными женщинами,
между герцогиней, изучающей китайский язык, и парижскими
мещанками, читающими Поля де Кока.
Теперь взглянем на герцогиню де Блансимье, женщину
увлеченную политикой и горящую воинственным пылом;
роялистку ярую, непримиримую, несгибаемую; даму с ге-
роической родословной, чья прабабка в седьмом поколе-
нии участвовала в Бою тридцати бретонцев под каштанами
Плоэрмеля в 1351 году39. В каком уж качестве она там под-
визалась, сказать не берусь: была ли она любовницей, няней,
молочной сестрой, кормилицей или наставницей юного
Бомануара, — эту подробность ее биографии я так и не смог
37
Достопочтенная (англ.)
38
Quarterly Review («Ежеквартальное обозрение») — британский
литературно-политический журнал (1809–1967). Издевательские похвалы
Куршана — попытка взять реванш за ту критику, которой английский
журнал подверг опубликованные им поддельные мемуары маркизы де
Креки.
39
«Бой тридцати» — знаменитый эпизод Столетней войны, пеший по-
единок тридцати английских рыцарей (собственно англичан среди них
было всего восемь, остальные — бретонские союзники и германские
наемники) с тридцатью французами (девять рыцарей и двадцать один
оруженосец, все бретонцы) под командованием Жана де Бомануара
26 марта 1351 года у города Плоэрмель. В упорном бою бретонцы по-
бедили. Упоминаемый далее клич «Бомануар, пей свою кровь» восходит
к легендарному эпизоду этого боя: измученный жарой, боем и постом
Бомануар попросил пить, на что его соратник Жоффруа де Боуэ ответил:
«Пей свою кровь, Бомануар, и жажда пройдет». Бомануар взял эти слова
в качестве рыцарского девиза.
176
Герцогини
выяснить удовлетворительно. Я готов даже признать, что она

приходилась ему матерью или крестной, хотя бретонские
историки хранят об этом молчание; однако я бы предпочел
держаться подальше от ее внучки в седьмом колене, баронессы
Кергюмадек-в-Пантьéвре, которая по-прежнему считает себя
наследной маршальшей Корнуайской40 во веки веков (вопреки
кипе революционных предписаний, именуемых «декретами
Учредительного собрания») и ожидает возвращения сами зна-
ете кого… Как видите, я исправно чту сентябрьские законы41.
Герцогиня де Блансимье выбрала своим боевым кличем
фразу: «Бомануар, пей свою кровь!»: она отнюдь не обременя-
ет себя заботами о чужой жизни и не придает ни малейшего
значения чужой смерти. Уверяю вас, она обливает презрением
и осыпает укоризнами всех, кто, невзирая на ее красноречие,
не стремится немедленно пойти и умереть бог знает за что.
Герцогиня де Блансимье — легитимистка, но легитимистка
средневековая: она точь-в-точь сирена Бойница из «Пальмери-
на Оливского» или фея Машикули из «Ланселота Озерного»42.
Порой она со всей решительностью собирает в своей ста-
ринной башне Ован, кастелянстве43 Мазюрé и прочих замках
40
Корнуай — историческая область на юго-западе Бретани, где были
очень сильны роялистские настроения.
41
«Сентябрьские законы» — принятые в сентябре 1835 года законы,
ограничивавшие ряд политических свобод. В частности, по закону
о печати было запрещено поддерживать в печати права на француз-
ский трон любых лиц, кроме короля Луи-Филиппа и его потомства.
Герцогиня-роялистка, разумеется, ждет возвращения Бурбонов: роя-
листы считали законным королем Франции внука Карла X — герцога
Бордоского; Куршан не называет его имени во избежание уголовного
преследования.
42
«Пальмерин Оливский» — анонимный испанский рыцарский роман,
опубликованный в 1511 году. Ланселот Озерный — рыцарь артуровско-
го цикла и герой многочисленных рыцарских романов, воспитанный
озерной феей Вивианой. Называя обеих героинь средневековыми архи-
тектурными терминами (машикули — галерея с навесными бойницами),
Куршан в очередной раз играет словами.
43
Округ, подчиненный кастеляну, то есть в данном случае сеньору-
феодалу.
177
Пенисьер44 молодых вандейцев и снабжает их белыми кокар-

дами да парой-тройкой неисправных ружей. Затем, обнаружи-
вая столько же предусмотрительности и изобретательности,
сколько человеколюбия, она отправляет всю свою «молодую
Францию»45 на улицу Прувер46. Несчастных юношей убивают,
расстреливают из ружей и пушек, рубят на куски; немногих
храбрецов, избежавших гибели, либо заочно приговаривают
к смерти, либо заковывают в кандалы на каторге; и что же
делает эта щедрая особа? Посылает каждому из несчастных
изгнанников и простодушных каторжников латунное кольцо
с выбитым изображением архангела Михаила, попирающего
ногой галльского петуха47, — что, как видно, должно служить
для них лучшей наградой. Впрочем, следует заметить, что эти
дары чеканит госпожа Фелисия де Ф.; каждое из колец имеет
ажурную насечку по ободку и представляет собой истинный
шедевр в духе Возрождения.
Еще одна разновидность герцогини — герцогиня-
художница, которая считает, что рисует пейзажи, хотя из-
под ее кисти неизменно выходит какое-то акварельное зем-
летрясение. Такая дама слывет бонапартисткой, либералкой,
а сама даже считает, что обязана быть отчасти сторонницей
44
Замок Пенисьер упомянут не случайно: он стал ареной одного
из сражений во время легитимистского мятежа в Вандее, поднятого
герцогиней Беррийской в 1832 году. Шестьдесят вандейцев заперлись
в замке и отказались сдаваться прибывшим для подавления восстания
жандармам, солдатам 29-го пехотного полка и национальным гвардейцам.
После того как солдаты подожгли замок, вандейцы предприняли вы-
лазку и большинству из них удалось вырваться из окружения и бежать.
45
«Молодой Францией» Леон Гозлан в газете «Фигаро» в 1831 году на-
звал группу молодых писателей-романтиков, сложившуюся в 1830-х го-
дах вокруг Петрюса Бореля, Жерара де Нерваля и Теофиля Готье. Готье
«обессмертил» это выражение, озаглавив так сборник своих новелл
1833 года. По политическим взглядам эти писатели были скорее левыми,
а по происхождению нередко вовсе не дворянами, так что применительно
к молодым легитимистам определение «молодая Франция» — не меньшее
издевательство, чем путаница с наполеоновскими герцогами.
46
В доме на улице Прувер собирались заговорщики-легитимисты (1832).
Заговор был раскрыт полицией, участники арестованы.
47
При Июльской монархии петух был эмблемой Франции.
178
Герцогини
Луи-Филиппа: ведь ее отец был камергером при дворе Элизы

Баччиоки 48. «Бездна бездну призывает», — говорил царь-
пророк49. Вот развернутый перечень многочисленных рисун-
ков, которые эта талантливая дама представила на рассмотре-
ние жюри Салона в этом году. Вы узнаете в нем прекрасный
стиль и достойный слог, которым всегда отличаются бро-
шюры, составляемые и продаваемые дирекцией Королевско-
го музея50.
№ 1. Вид Булонского леса со стороны Отёйского пруда,
как можно без труда понять по буйству растений и красоте
пейзажа.
№ 2. Новый Обезьянник в Ботаническом саду. Этюд гра-
фитовым карандашом.
№ 3. Вид главной улицы деревни Вожирар. Размывка
тушью, бистром и сепией по английской методе. Акварель не
окончена.
№ 4. Набросок Луксорского, в прошлом Аль Уксорского,
обелиска. (Основание монолита выполнено красным каранда-
шом, иероглифы обозначены гуашью с примесью королевской
желтой.)
№ 5. Трогательное и невинное семейство генерала M.,
нашедшее на скамейке в роще мертвую птичку. (Фигуры
написаны господином Танкредом Митроном.)
48
Элиза Баччиоки (урожд. Бонапарт; 1777–1820) — старшая из сестер
Наполеона I, великая герцогиня Тосканская (1809–1814), княгиня Лук-
кская и Пьомбинская (1805–1814). Элиза проявила себя умелой прави-
тельницей, отстранила от дел мужа (корсиканского офицера Феликса
Баччиоки) и сама управляла Тосканой. После падения Империи лишилась
своих владений и доживала свои дни как частное лицо.
49
Пс. 41(42):8. Автором большинства псалмов считается царь Давид.
50
Эти брошюры-каталоги под названием «Пояснения к произведениям
живописи, скульптуры и архитектуры, а также гравюрам и литографиям
ныне здравствующих художников, выставленных в Королевском музее»
(то есть в Лувре), выпускались к каждому Салону (ежегодной выставке
новейшей живописи) и стоили в описываемую эпоху 1 франк. Пояснения
к картинам, порой довольно неуклюжие, нередко становились предметом
насмешек и пародий.
179
№ 6. Вид Уркского канала51 при заходе солнца. (Здание

слева — огромная и превосходная мануфактура господ Пре-
стеля и Наполеона Годаров, фабрикантов глазированных
луковиц, применяемых небогатыми домохозяйками для под-
крашивания бульона.)
Всякий, кто видел рисунки и наброски, которые жюри
выставляет на суд публики, согласится, что работы герцо-
гини достойны этой чести ничуть не менее прочих; но их
разместили так неудачно! Герцогиня до сих пор в страшной
обиде на господина Кайё52. Бедняга Кайё! Кого, как не его,
обвиняют в любых неудачах, разочарованиях и неприятных
случайностях, неизбежно сопровождающих всякую выставку!
Что ж! черт побери, я не утверждаю, что господин Кайё хо-
рошо воспитан; напротив, я готов признать, что ему надо бы
приобрести и побольше знаний, и побольше учтивости; но из
этого вовсе не следует, что он бич Божий, бешеный медведь,
Жиль де Ре53, безумец, заслуживающий удушения тюфяками54;
к тому же невозможно предположить, что у него довольно
могущества, чтобы осуществить все те злодеяния, в которых
его обвиняют; одним словом, я не из тех, кто возвышает голос
против господина Кайё; ведь он второе лицо после графа де
Форбена55 в руководстве Музея, и я утверждаю, что он с пол-
ным основанием занимает свое место. Я еще вернусь к строгим
51
Судоходный канал, соединяющий реку Урк (приток Марны) и Сену.
Прорыт в 1802–1822 годах. В XIX веке использовался также для снабже-
ния Парижа питьевой водой.
52
Альфонс Кайё (1788–1876) — французский художник, до 1841 года
заместитель директора, в 1841–1848 годах директор Лувра.
53
Жиль де Ре (1404–1440) — барон, французский военачальник, спод-
вижник Жанны д’Арк. Был арестован и казнен по обвинению в серий-
ных убийствах. Стал прототипом фольклорного персонажа — герцога
Синяя Борода.
54
Больных бешенством в Средние века душили, зажав двумя тюфяками,
чтобы не дать им возможности укусить еще кого-то.
55
Луи де Форбен (1777–1841) — французский живописец, ученик
Давида, директор Лувра с 1816 года до смерти.
180
Герцогини
критикам из Лувра в отдельном очерке на эту тему56. Следовало

бы еще рассказать о герцогине де Метис… Но я уже довольно
распространялся о дамах Старого порядка, и пора перейти
к тем, кого обычно именуют бонапартовскими герцогинями.
Среди этих аристократок времен республики и узур-
пации находятся такие, которые способны отравиться даже
не пирогом с грибами, как принцесса дез Юрсен57, а самым
обычным фасолевым супом. Другие пускаются в путеше-
ствие вместе со всем семейством, дабы посетить леди Стэн-
хоп — это рукой подать, где-то около развалин Пальмиры;
третьи промышляют контрабандой курительного табака
и картофельного спирта; четвертые взялись сочинять книги
и делают это из рук вон плохо; мы, однако, умолчим об этих
исключениях из правила и перейдем к типичным предста-
вительницам вида.
Настоящая имперская герцогиня, возвысившаяся благо-
даря революции, — не кто иная, как мещанка, которая непре-
рывно твердит «тетушка моя, королева», хотя могла бы гово-
рить «дедушка мой, чулочник». Обычно она носит титул вроде
герцогини Гертруденбергской58, княгини Дунайской, а так как
Дунай — княжество не меньше пятисот лье в длину59 и двад-
цати туазов60 в ширину, то находится немало правителей, не
желающих признавать за княгиней право именоваться таким
56
О таком очерке Куршана ничего не известно.
57
Мария-Анна де ла Тремуйль, принцесса дез Юрсен (1642–1722) —
придворная дама, воспитательница Марии-Луизы, будущей жены Филип-
па V — основателя испанской ветви Бурбонов. Имея огромное влияние
на Филиппа и Марию-Луизу, в 1701–1714 годах фактически правила
Испанией; после смерти Марии-Луизы, рассчитывая сохранить влияние
на короля, выбрала ему в невесты дочь герцога Пармского Елизавету
Фарнезе, однако сразу же после прибытия в Испанию новой королевы
была изгнана. Умерла в преклонном возрасте в Риме; о ее отравлении
в других источниках не сообщается.
58
Гертруденберг — небольшой город в Нидерландах.
59
Около 2000 км. Длина Дуная по современным данным 2960 км.
60
Около 40 м.
181
образом. Франкфуртский сейм61 и прусское правительство

оспаривают как ее герцогский титул, так и территориальные
притязания. Господин фон Мюнх-Беллингаузен, председатель
Франкфуртского сейма, объявил, что это было бы титулова-
ние экзотическое, анархическое, недопустимое; а князь фон
Меттерних-Виннебург-и-Рудольштадт62 отпустил по этому по-
воду множество немецких шуток, то есть самых веселых шуток
на свете. Россия, Австрия и вольный город Краков не желали
признать сей гидрографический титул, заявляя, что подобное
именование смехотворно; наконец, среди придунайских владе-
телей один только турецкий султан не отказал ей в признании;
вот еще одно доказательство смирения Великого турка. «Аллах
велик! — заявил повелитель правоверных. — Дунай все равно
впадает в моря, принадлежащие султану».
Разумеется, герцогине Гертруденбергской не подобает об-
ращаться к австрийскому и прусскому послам в Париже, и эта
самая причина не позволяет ей отправиться путешествовать
по Германии и Италии — как, впрочем, и ее товаркам, гер-
цогине Орвьетской и герцогине Бергамасской63. Вы скажете,
61
Франкфуртским сеймом называли (по месту проведения заседаний —
Франкфурту-на-Майне) парламент Германского союза, основанного по
решению Венского конгресса и включавшего 41 государство. Председа-
телем Сейма в 1823–1848 годах был дипломат Эдуард Иоахим Мюнх-
Беллингаузен (1786–1866).
62
Настоящий титул австрийского канцлера — князь фон Меттерних-
Виннебург-цу-Бейльштейн. Австрийский город Рудольштадт принадле-
жал другому владетельному дому — князьям Шварцбург-Рудольштадт,
и Куршан, издеваясь над длинными немецкими титулами, приписал
Меттерниху то, что к нему отношения не имело.
63
Орвьето, Бергамаско — небольшие города в Италии. Таких герцо-
гинь, равно как и герцогини Дунайской, в реальности не существовало.
Все имперские герцогини, названные ниже Куршаном, — продукты его
язвительного воображения. На обложке 49-го выпуска Кюрмер цитирует
читателя-столяра, упрекающего Куршана за слишком неуважительное
обращение с вышедшими из народа имперскими герцогинями, которые
делают честь своим блестящим титулам; Кюрмер в ответ заверяет, что
у Куршана слишком много ума и вкуса, чтобы обидеть этих герцогинь.
Однако нельзя не признать, что известный резон для обиды у читателя
имелся.
182
Герцогини
что они могли бы без труда обойти такое затруднение дипло-

матического характера, взяв паспорта; но они ни за что не
желают унизиться до путешествия инкогнито, под фамилией
родителей или мужа: «Как! чтобы герцогиню Орвьетскую на-
зывали «Кутюр (де ла Манш)» или «Фолоэ Колен, урожденная
Тампон»! Император в свое время навел порядок, но подожди-
те! вот станет его племянник президентом республики, и сами
увидите, как мы отплатим австриякам!»
Нетрудно догадаться и о том, что герцогиня Гертру-
денбергская, урожденная Тотен, не сумела сохранить свой
майорат, приносивший пятьдесят тысяч экю годового дохода,
тот самый, что был учрежден его величеством императо-
ром французов в рейнской Пруссии, во владениях короля
прусского, и пожалован ее мужу — само собой, «на вечные
времена»64. Можно ли вообразить со стороны короля прус-
ского такое попрание всякой справедливости, такое прене-
брежение к дворянским правам и наполеоновским декретам?
Если верить беспристрастному суждению нашей именитой
вдовы, король Пруссии — негодяй, каких свет не видывал!
Правда, ее светлость хотя и потеряла свой вестфальский
майорат, но тем не менее сохранила состояние в пять-шесть
миллионов, приобретенное безвозмездными пожалования-
ми, и каждый может заметить, что в день святого Филиппа,
а также в другие дни, когда министры «золотой середины»65
справляют торжества, особняк ее сияет ярчайшими огнями.
Имперская герцогиня, в сущности, благосклонно относится
к любой власти, лишь бы она ничем не напоминала Старый
порядок. В политике эта герцогиня всегда принимает решения,
руководствуясь простейшим расчетом: единственное правило
64
О майоратах см. примеч. 19 к очерку «Женщина хорошего тона».
65
Правительство «золотой середины» — прозвище «партии власти» при
Луи-Филиппе, который в своей тронной речи 31 января 1831 года заявил:
«Мы намерены придерживаться золотой середины, равно далекой как от
эксцессов народной власти, так и от злоупотреблений власти королевской».
183
ее поведения — одобрять и поддерживать все, что доставит

огорчение легитимистам, все, что может причинить неприят-
ности Сен-Жерменскому предместью.
Герцогиня нового порядка поразительно невежественна;
немного у нее и остроумия, зато надменности в избытке. Раз
уже мы заговорили о невежестве имперских герцогинь, под-
твердим это утверждение одним неопровержимым свидетель-
ством. Одна из подобных дам считала себя вправе упрекать
Наполеона: своим воинственным упрямством он-де оказал
дурную услугу собственным сторонникам. «По его мило-
сти, — говорила она, — мы совершенно разорены, унижены,
низвергнуты в бездну и почти уничтожены; все оттого, что
он совсем помешался на своей войне. А ведь мы прекрасно
знаем, что он мог бы выйти сухим из воды и нас избавить
от бед; ведь, в конце концов, даже потеряв корону и титул
императора, он мог бы выговорить себе прекрасные условия;
а Бурбоны так боялись его, что он, если бы захотел, был бы
сейчас коннетаблем де Монморанси66».
Портретам всех этих своеобразных, странных и, можно
даже сказать, гротескных особ можно было бы противопоста-
вить рассказ о юной и очаровательной герцогине, элегантной
и блистательной; ей восхитительно подходит ее прекрасный
титул, ее охотно принимают во всех парижских салонах. Наше
юное существо обладает всем блеском старинного сокровища
в сочетании с грациозностью и простотой полевого цветка; но
вы, быть может, хотите знать, из каких она герцогинь — из ста-
рого дворянства или из новой аристократии? Этого-то я и не
могу вам сказать, ибо не наводил справок. Ведь в присутствии
66
По легенде, Людовик XVIII еще во время консульства Наполеона
предлагал восстановить должность коннетабля Франции (высшую во-
енную должность государства до 1626 года) и дать ее Бонапарту в обмен
на реставрацию Бурбонов. Герцогиня путает должность «коннетабль
Франции» с конкретным историческим лицом — коннетаблем де Монмо-
ранси (Анн де Монморанси, 1492–1567, полководец, коннетабль Франции
с 1538 года, имевший большое влияние на Генриха II и Карла IX).
184
Герцогини
некоторых особ мысли подобного рода, а вернее сказать, мыс-

ли обычного порядка даже в голову не приходят. Красота, ум
и скромное достоинство, благосклонная любезность и нежная
добродетель естественным образом главенствуют над всем
прочим. Что лучше — быть знатным или обладать такими до-
стоинствами, чтобы никому и в голову не пришло спрашивать,
знатны вы или нет? Этим вопросом задавался еще Лабрюйер67;
а наука о человеке во французском обществе с 1690 года ушла
не слишком далеко — не так ли?
Перевод Дмитрия Борока
67
Неточная цитата из «Характеров» Лабрюйера («О личных достоин-
ствах», § 21; ср. примеч. 21 к «Введению» Жанена).
Филибер Одебран
ФИГУРАНТКА1
Известно, что во Франции свет рампы во все времена ослеплял

немало голубых или черных девичьих глаз и кружил немало
хорошеньких головок. Даже если бы Ватто, мастерски изобра-
жавший нежную любовь, не оставил нам несколько силуэтов
оперных нимф прежних лет — грациозных проказниц, кото-
рые променивали тишину своих лавок на волшебную стихию
сцены2, — и тогда было бы совершенно очевидно, что после
1770 года3 лишь немногие юные девы из рабочего сословия
могли совладать с заразным, словно лихорадка, желанием
блистать перед публикой в составе хора или балетной труппы.
Со временем это восторженное умопомрачение не толь-
ко не ослабело, но, напротив, с каждым днем набирало все
новую и новую силу. Неудивительно, что ему суждено было
1
Принятое в XIX веке обозначение статистки, то есть театральной
актрисы, участвующей в массовых сценах или исполняющей незначи-
тельные роли, обычно без слов.
2
Сюжеты многих картин Ватто связаны со сценой; см., например
«Актеры французского театра» (1712), «Французская комедия» (1716),
«Сцена французской комедии» (1720) и др.
3
Возможно, намек на приезд в Париж Марии-Антуанетты (1755–1793),
будущей (с 1774) королевы Франции. Большая поклонница театральных
представлений, она ввела в моду любительские спектакли и сама высту-
пала как актриса в собственном театре в Версале.
187
распространиться именно в Париже, где драматическое

искусство почти безраздельно властвует над обществен-
ной жизнью. В самом деле, современный театр таит в себе
столько соблазнов, столько возможностей, столько непре-
одолимо манящих искушений, что не представляет никакого
труда понять, отчего так пышно расцвели все эти мелочные
и вздорные страсти.
С тех пор одна заветная, золотая мечта не дает ни минуты
покоя многочисленному племени юных парижанок. Я поведу
здесь речь о тех из них, которым выпало родиться в каморке
привратника, равно как и о тех щебечущих пташках, тех хоро-
шеньких затворницах из модных лавок, которые, склонившись
с утра до вечера, словно Пенелопа, над газовой тканью или
над лентами, обречены, так сказать, на вечный труд. Когда
в воскресенье, после недели изнурительной работы, они воз-
вращаются к себе в мансарду, оплакивая героев какой-нибудь
трескучей драмы или слезоточивого водевиля, именно эта
мечта убаюкивает их; она беззаботно порхает у них перед
глазами; она их околдовывает и завораживает. Роскошные на-
ряды — королевская мантия, усеянная золотыми блестками,
греческие хламиды с длинным шлейфом, шитые серебром пла-
тья, жемчуг в волосах, серьги в ушах, брильянтовые ожерелья,
кольца с топазом, та идеальная белизна кожи, без которой не
обходится ни одна актриса, башмачки из шелка и бархата —
все это феерическое великолепие стоит у них перед глазами,
как мираж. Кажется, в такие минуты шекспировская королева
Маб ослепительно улыбается им из колесницы, переливаю-
щейся от блеска драгоценных камней4.
О, бедняжки! Они уже видят, как их встречают рукопле-
сканиями, осыпают цветами и комплиментами, исступленно
вызывают на бис; им льстят желания, которые они пробуждают;
4
Королева Маб — фея, которая навевает сны и внушает ложные на-
дежды, ночью разъезжая на крошечной повозке по лицам людей. Упо-
минается в трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта» (1595).
188
Фигурантка
они гордятся красотой, за которую их превозносят. О, если бы

их призрачным грезам суждено было остановиться на этом!
Но нет, прямо во время работы, когда наши рукодельни-
цы, вооружившись иголкой и нитками, вышивают и болтают,
уподобляясь дочерям Миния5, каждая стремится исполнить
услышанные в театре куплеты. В этом потешном представле-
нии всем находится роль: одни пробуют голос, другие терпе-
ливо учатся сценической походке, третьи произносят тирады,
которые, как они могли убедиться, вызвали самые неистовые
аплодисменты зрителей. Это какая-то нескончаемая пародия
и в то же время — своего рода состязание. Все это, как не-
трудно догадаться, очень скоро порождает пылкие желания.
Впрочем, как будто недостаточно было всех этих пустых
надежд, девицы шепотом пересказывают друг другу тысячи
заманчивых историй, небылиц, повторяемых толпой, о голо-
вокружительной карьере всех нынешних богинь сцены. Они
никогда не забудут упомянуть, что мадемуазель N до своего
триумфа в Королевской академии музыки, куда ее взяли лишь
за красивые глаза, была портнихой. Что касается мадемуазель
NN, она в прошлом всего-навсего модистка, мадемуазель NNN
и того хуже, а о мадемуазель NNNN и говорить нечего.
Теперь взгляните, куда могут завести иллюзии, стоит
только ступить на эту скользкую дорожку. Ведь нет уже та-
ких честолюбивых планов — сколь угодно грандиозных, —
которыми бы не тешили себя наши бедняжки. После этой
обязательной прелюдии проходит несколько дней, во время
которых молодая особа проникается отвращением к работе
в магазине. Всякие галантерейные вещицы забыты; девушка
уже больше не следит за модой. Очень скоро она с отвраще-
нием отбрасывает в сторону все орудия своего труда; потом
5
Героини греческого мифа, известные своим трудолюбием. Отказывают-
ся прийти на праздник в честь бога Вакха и продолжают ткать и прясть,
занимая друг друга рассказами. Эта легенда вдохновила Лафонтена на
создание басни «Дочери Миния» (XII, 28).
189
наша пташка начинает каждое воскресенье улетать из клетки,

чтобы с десяти утра до трех часов пополудни совместно с дру-
гими учениками и ученицами присутствовать на занятиях
господина Сент-Олера6 по сценическому искусству. Пути назад
уже нет: ведь у девушки теперь имеется собственное амплуа
и собственный театральный репертуар; она выступает перед
публикой, которая чаще одобряет ее, нежели бранит. Ничто
не мешает ей поверить, что она прекрасно смотрится в роли
наперсницы из вольтеровской трагедии или в роли бойкой
Маделон из комедии Мольера7. И вот она уже чувствует себя
способной на многое, уже готова пуститься в разные авантю-
ры, и для нее не составит ни малейшего труда отправиться
в какой-нибудь театр и попросить директора о скорейшем
дебюте. Стоит ли добавлять, что при первой же встрече ее
охотно примут в театр… фигуранткой.
Фигурантка! Это вовсе не то, на что она рассчитывала.
Фигурантка! Иначе говоря, девушка, обреченная исполнять
никому не видные пируэты и растворять свой голос в общем
хоре, — какую горькую чашу приходится испить до дна! Не-
важно! Надо же с чего-то начать! Сегодня вечером она фигу-
рантка, а завтра, быть может, станет примадонной. Боже мой,
такие чудеса случались уже не раз.
Бедная девушка! Она никогда не перестает надеяться.
Не подумайте, впрочем, что она предпримет хоть малейшую
попытку приблизить осуществление своей мечты. Как ни
6
Сент-Олер (наст. имя и фамилия Пьер-Жак Полье-Паньон; 1794?–
1864) — французский актер (пайщик «Комеди Франсез» c 1826 года)
и директор частной школы декламации, которая, готовя театральных
актеров, составляла конкуренцию парижской Консерватории музыки
и декламации. Сент-Олер возглавлял также театр Мольера на улице
Сен-Мартен. Отнюдь не все подопечные Сент-Олера оставались про-
стыми фигурантками; у него, например, в ранней юности брала уроки
знаменитая Элиза Рашель.
7
Перу Вольтера принадлежат, в числе прочих произведений, несколько
трагедий, среди которых «Заира» (1732), «Альзира» (1736), «Меропа»
(1743) и др. Маделон — одна из главных героинь комедии Мольера
«Смешные жеманницы» (1660).
190
скромна эта второстепенная роль, она надолго удовлетворит

все ее желания.
Чтобы во всем следовать традиции, фигурантка не преми-
нет взять себе имя сладостное и нежное, как молоко с медом.
Известно, что благодаря обычаю «крестить» новым именем,
который распространился нынче в театре, вопрос о том, как
красивее себя назвать, приобрел чрезвычайную важность. Дело
дошло до того, что имен из святцев оказалось недостаточно.
Поэтому, прежде чем сделать окончательный выбор, фигурант-
ка перебирает в уме всех известных ей героинь романов. Она
ищет, расспрашивает, она роется в самых отдаленных уголках
своей памяти, она предается долгим раздумьям. В конце кон-
цов, она решает назваться Памелой, Марией, Целиной, Флорой,
Индианой, Эммой, Лелией, Люси или Элоизой8, а то и всеми
этими именами одновременно. Потом, в один прекрасный
вечер, подружки, болтая во время антракта или наблюдая за
ее триумфом в фойе, нарекут ее Дивными глазками, Алыми
губками или Чуткими ушками, и хотя это не настоящее имя,
а лишь своеобразный довесок к нему, она, однако, привыкнет
на него откликаться.
В день дебюта фигурантке семнадцать; иногда больше,
редко меньше. Когда она в первый раз выходит на сцену, мно-
гие театральные завсегдатаи подносят к глазам лорнеты, чтобы
узнать, блондинка она или брюнетка, и проверить, большие ли
у нее глаза и обрамлены ли они длинными ресницами. Чаще
всего у плутовки немало и других достоинств, которыми она
8
Героини популярных сочинений разных лет. Памела — главное
действующее лицо романа Сэмюэла Ричардсона (1689–1761) «Памела,
или Вознагражденная добродетель» (1740); Целина — героиня романа
Франсуа-Гийома Дюкре-Дюминиля (1761–1819) «Целина, или Дитя
тайны» (1798); Индиана и Лелия — героини одноименных романов (со-
ответственно 1831 и 1833) Жорж Санд (1804–1876); Эмма — вероятно,
персонаж одноименного романа Джейн Остин (1775–1817), вышедшего
в 1815 году и уже в 1816-м переведенного на французский; Люси — воз-
можно, героиня романа Вальтера Скотта «Ламмермурская невеста» (1819;
в тот же год переведен на французский); Элоиза — заглавная героиня
романа Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» (1761).
191
вполне может похвастать перед этими султанами из партера:

задорные губки, маленькая пухлая ручка, маленькая ладошка,
маленькая ножка и еще много других сокровищ!
Ее находят хорошенькой; это уже неплохо, но еще недо-
статочно. Все эти чары мало бы ей пригодились, не имей она
возможности их показать. Быть красивой — значит иметь
серьезные основания надеяться на успех; быть умной, иначе
говоря — живой, веселой, легкой, непостоянной, иметь игри-
вый вид, тонкий стан, прямую ножку — это уже не просто
надежда, это сам успех. Как известно, для фигурантки он за-
ключается в привилегии всегда — представляют ли зрителям
сельский хоровод или толпу разодетых мещанок — являться
на авансцене первой. Чтобы завоевать себе это место, она на
все готова. Все ухищрения кокеток — самая новая шаль, самая
пленительная улыбка на устах, крошечные туфельки, округлые
руки, напоминающие ручки этрусской вазы, неотразимые
взгляды в сторону режиссера, колкости на счет прекрасных
соперниц, поцелуй тому, любезное слово этому — ей ничего
не жалко, чтобы получить право идти на сцене впереди всех.
При необходимости она готова даже затеять новый суд Париса;
для нее нет участи более ужасной, чем после множества не-
удач и провалов оказаться задвинутой в последние ряды: ведь
в таком месте ее головка, какой бы хорошенькой она ни была,
скроется от взоров публики.
Вещь не менее примечательная — преклонение ста-
тисток перед исполнителями главных ролей. Мы могли бы
назвать это покорностью, когда бы на самом деле речь не
шла о страхе. Королевы, бессердечные кокетки, тираны, их
платья со шлейфом, скипетры из цветного картона и золотые
короны имеют над фигуранткой власть поистине безгранич-
ную: на бедняжке вымещают дурное настроение и досаду,
вызванную холодным приемом публики. Фигурантка лишь
игрушка в чужих руках. Все остальные имеют полное право
забавляться с ней, как девочка с куклой: она податлива, как
192
воск. Она не только не ропщет, но воспринимает каждую

обиду как величайшую честь. До сих пор у всех на слуху
слова одной фигурантки, сказанные во времена расцвета
Французского театра. Дело происходило под конец антракта.
Подойдя к подружкам, стоявшим в кулисе, она удивила их
необычной веселостью.
— Чего это ты так развеселилась? — спросила у нее одна
из них.
— Ах! — поспешила ответить та, — как не веселиться: сам
господин Сен-При9 только что наступил мне на ногу!
Хотя фигурантка принадлежит по рождению к низшим
слоям общества, иногда случается — не скажу вам как, но слу-
чается, — что она неожиданно обретает все блага безбедного
существования. Тогда она становится счастливой обладатель-
ницей всего того, что делает жизнь юных женщин в Париже
приятной и счастливой. Кашемир, боа, драгоценные шкатулки,
хрусталь, ковры, коляски, грум; все, что соблазняет, все, что
пьянит, — она ни от чего не откажется, пусть даже очень скоро
ей придется распроститься со всем этим великолепием. Счаст-
ливые дни обыкновенно пролетают с быстротой молнии; она
едва-едва успевает отвыкнуть от своего прежнего скромного
наряда: той шали из красной полосатой шотландки, в которую
она будет кутаться до самой смерти, грубых черных башмаков,
ситцевого платья, выцветшей атласной шляпки и цепочки «под
золото». Ей ничего не стоит вновь стать бедной. Придется,
значит, распроститься с богатым покровителем, осыпавшим ее
подарками. Птичка возвращается в свое прежнее гнездышко.
Да здравствует веселье, не покупаемое за деньги! Да здравству-
ет бескорыстная любовь, а заодно — бутылочка поммара10 или
светлого шабли! Долой поработившие нас богатые украшения!
9
Сен-При (наст. имя и фамилия Жан-Амабль Фуко; 1758–1834) —
французский актер-трагик. Выступал на сцене с 1772 года; пайщик
«Комеди Франсез» с 1784 года.
10
Сорт бургундского вина.
193
Пусть сгинут те фанфароны, которых нужно вознаграждать

притворными ласками! Вот знакомая перина, пусть немного
жесткая, — но как сладко на ней спится! Вот тесная мансарда,
откуда рукой подать до звезд!
Для фигурантки вернуть былую независимость значит
совершить настоящий переворот. Со второго этажа она пере-
селяется на пятый, не считая первого этажа и антресолей,
в двухстах футах над уровнем Сены. Пожалуй, высоковато.
Не беда! Кокетке все нипочем. У нее такая стройная ножка!
Да хранят ее небеса!
Впрочем, не стоит особенно жалеть нашу героиню: она
впала в нищету, но зато обрела свободу. Вернувшись в свою
каморку, столь же опрятную, сколь и скромную, она довольно
долго чувствует себя совершенно счастливой. Она поселяет
у себя не только певчую птичку в клетке, но и шелковичных
червей, которых с удовольствием собственноручно разводит,
а под окном у нее разрослась целая рощица прелестных цветов.
Розы смотрят на девушку нежным взором, резеда благоухает.
Красные гвоздики источают запах более скромный и неж-
ный, а цветы ломоноса поднимаются по стене до самого окна
девушки и едва не вторгаются в ее комнату: идиллия следует
за красоткой по пятам. Присмотревшись как следует, рядом
с окном, завешенным вместо шторы маленькой барежевой
косынкой, можно обнаружить кастильскую гитару, под акком-
панемент которой бедная затворница исполняет песни Лоизы
Пюже или пылкие романсы Ипполита Монпу11.
Впрочем, довольно скоро фигурантка убеждается, что
на свете нет ничего скучнее одинокой жизни, и решает найти
человека, готового то и дело прерывать ее монолог. В роли
ангела в человеческом обличьи, который должен подавать ей
реплики, выступает приказчик из магазина модных товаров,
11
Ипполит Монпу (1804–1841) — композитор и педагог, автор много-
численных романсов на тексты А. де Мюссе, В. Гюго и др.
194
неизменно выдаваемый за кузена, как это принято в совре-

менных водевилях.
Этим круг знакомств фигурантки не ограничивается.
Кроме театральной костюмерши и театральной цветочницы,
ее общество составляют начинающие Тальони из театра Ка-
натоходцев и будущие Марии Дорваль12, которые раз в две
недели упражняются в мелодраматическом завывании на
улице Шантерен13. Вдобавок она в прекрасных отношениях
с привратницей, которая чуть ли не каждый день получает от
нее в огромном количестве входные билеты. Она не держит
визитных карточек, но пишет мелом на собственной двери:
«Тут живет мадемуазель N, драматическая актриса».
Всем известно, сколь скудное у фигурантки жалованье:
получает она от пятнадцати су до двух франков, и ни в коем
случае не больше. Фигурантка знает, что этого не хватает даже
на самые насущные потребности. Поэтому с утра до вече-
ра — кроме тех часов, когда ей приходится облачаться в юбку
крестьянки или напяливать на себя чепец монахини, — она
стремится заработать на жизнь трудом своих рук. Как про-
ворная пчелка, она всюду найдет, чем поживиться. Несмотря
на природную леность, лежащую в основе ее характера, она
выполняет все нехитрые обязанности поденной работницы.
Она то стирает, плиссирует, отбеливает галстуки и отделыва-
ет их каймой, то расшивает подтяжки и греческие фески для
продавцов заморских товаров.
Обычно на доходы, полученные благодаря этой работе,
она по воскресеньям, прихватив господина кузена, ходит
12
Мари Дорваль (наст. фамилия Делоне; 1798–1849) — драматическая
актриса, игравшая во многих романтических пьесах. Выступала в театрах
«У ворот Сен-Мартен» (1818–1834), в «Комеди Франсез» (1834–1838).
13
На улице Шантерен (с 1833 года улица Победы) находился театр,
основанный в первой четверти XIX века неким Громером, бывшим
рабочим сцены из Оперы, и действовавший до 1848 года. Театр давал
любительские спектакли, а также служил своего рода школой, в которой
начинающие артисты готовились к профессиональной сценической ка-
рьере. Мемуаристы отмечали свободные нравы здешних актрис.
195
обедать в отдельные кабинеты «Эрмитажа». Пиры Валтасара

ничто по сравнению с роскошью этого обеда на две персоны.
Нередко в порыве упоения друг другом влюбленные забыва-
ются настолько, что требуют себе омлет с ромом, за которым
непременно следует бутылка шампанского. Трудно себе пред-
ставить, каким буйным сумасбродствам предается тогда наша
фигурантка. Нет такой милой шалости, какую бы она себе не
позволила: она творит немыслимые бесчинства, бьет горы по-
суды, исполняет каватины под аккомпанемент ножей, и если
театр не требует ее непременного присутствия на спектакле,
завершает вечер в таинственных рощах «Острова любви»14.
Но как только фигурантка возвращается в то святилище,
которое называют подмостками, она становится недотрогой
и всякий раз, когда кто-нибудь из поклонников оказывается
слишком близко от ее осиной талии, придает своему лицу
выражение совершенной невинности. Впрочем, можно ут-
верждать, не боясь ошибиться, что она так строга далеко не
со всеми. Например, имея дело с модным автором, она не
только не гонит его, но, напротив, вечно крутится рядом с ним,
всюду его сопровождает, без конца с ним кокетничает и часто
говорит с восхитительной наивностью, обвив руками его шею:
— Автор, душенька, не напишете ли вы для меня хоть
самую малюсенькую роль?
Если ей кажется, что автор поддается, она теснее при-
жимается к нему, обхаживает его, жеманится, бросает на него
влюбленные взгляды и в конце концов пускает в ход весь
арсенал своих уловок.
— Не отказывайте мне, мой гений, — восклицает она со
слезами в голосе, — не то я умру, право слово, умру. Каждый
14
Кабачок-генгета (guingette) в пригороде Бельвиле. Генгеты распо-
лагались на природе, за городом — отсюда ироническое упоминание
о «таинственных рощах». Многочисленных посетителей привлекала де-
шевизна спиртных напитков (не облагаемых налогом, поскольку кабачки
располагались за городской чертой) и возможность потанцевать в самом
ресторанчике или на лужайке перед ним.
196
божий день вы жертвуете столько отменных ролей кривлякам,

которые и мизинца моего не стоят. Послушайте, я буду тем,
кем вы пожелаете. Приказывайте! Вы хозяин, а я ваша рабыня.
Вам нужна вакханка? Я к вашим услугам. Желаете вампиршу?
Я готова. А если вам вдруг потребуется знатная дама, смотрите,
как я умею обмахиваться веером. Поверьте, я могу сыграть
и гризетку, и императрицу. Ну же! Скажите, что вы, наконец,
дадите мне хотя бы маленькую, пустячную роль.
Увы, легче соблазнить дракона из сада Гесперид15, чем
модного автора. Давно уже пресытившийся подобными про-
явлениями чувств, сей великий муж слегка похлопывает про-
сительницу по щеке и удаляется со словами:
— Божественная вы моя! Я не говорю «нет», но не говорю
и «да». Посмотрим.
Память об этих равнодушных словах фигурантка хранит,
будто драгоценный камень, случайно упавший к ее ногам. Это
обещание согревает ей душу обманчивой надеждой.
Она прекрасно понимает, насколько важно не смеши-
ваться с толпой и быть на переднем плане. Впрочем, с годами
неопределенность собственного положения начинает ее тяго-
тить; предел ее мечтаний — иметь хотя бы несколько краси-
вых платьев и достаточно реплик, чтобы быть замеченной из
лож авансцены; ведь именно там, нескромно вооружившись
лорнетами, восседают престарелые генералы времен Импе-
рии, неженатые банкиры и одиссеи-космополиты из «Отеля
Принцев»16. Пользуясь выражением, принятым в театральной
15
Легендарный дракон Ладон, стерегущий золотые яблоки вечной
молодости в саду охраняющих их нимф Гесперид, олицетворение не-
усыпного стража.
16
Одна из наиболее фешенебельных парижских гостиниц в первой
половине XIX века, открытая в 1827 году по адресу улица Ришелье,
дом 97, и действовавшая до 1860 года, когда на ее месте был проложен
пассаж, соединяющий бульвар Итальянцев и улицу Ришелье. Полностью
называлась «Меблированный отель Европы и принцев»; в ней было 40
роскошных номеров. Под «одиссеями-космополитами» Одебран подраз-
умевает богатых иностранцев, живущих в этом отеле.
197
среде, фигурантка принимается стрелять глазками в сторону

ложи, надеясь вновь обрести то безоблачное существование,
какое вела в золотые дни юности. Но все старания пропада-
ют зря! Ни авторам, ни зрителям нет больше до фигурантки
никакого дела!
И здесь самое время снять с фигурантки несправедливое
обвинение: ведь иные не страшатся упрекнуть ее в неблагодар-
ности. Фигурантка неблагодарна! Фигурантка жестокосердна!
Поистине наш век ни к кому и ни к чему не питает почтения!
«Стоит удаче хоть немного ей улыбнуться, — говорят иные, —
и она забывает родных, не признает их, бросает». Какая, чтоб
не сказать другого слова, клевета! Доподлинно известно, что,
напротив, эта ангельская душа саму Антигону превзойдет
в дочерней любви. Отец выполняет ее поручения, но она ему
платит; мать чистит ей башмаки, но она ей платит; мать рас-
пространяет билеты на ее спектакли, но она ей платит и за
это; мать стоит на страже ее добродетели и за это тоже полу-
чает самое щедрое вознаграждение. Все знают, что здесь нет
места бесплатным услугам. Пока девица хороша собой, она
может приносить неплохой барыш. Мало того что мать берет
у дочери деньги за каждый поход в лавки, она и дома всегда
отыскивает, чем поживиться.
Мать получает плату натурой в виде потертых перчаток,
которые она без труда подновит, вышедших из моды платьев,
которые она переделает, старого тюля, который она подправит,
старых лент, которым она вернет лоск, старых домашних ту-
фель, которые она превратит в новые, и притом восхитительные.
И мы еще не включили в этот перечень множество безделиц, не
утративших ценности: булавок, брошек, ожерелий, скромных
украшений из поддельного золота, флакончиков, изделий Севр-
ского фарфора, духов — словом, всех тех орудий, с помощью
которых пытаются удержать ускользающую красоту и уходя-
щую юность, — своеобразных излишков моды, которыми мать
исправно снабжает перекупщицу нарядов.
198
Нет, фигурантка не грешит неблагодарностью. В этом

убедился бы всякий, кто оказался прошлой зимой в одном из
закоулков Оперы. Давали, кажется, «Хромого беса»17. Пример-
но за полчаса до начала первого акта за кулисами разгорелась
весьма бурная ссора между капельдинершей и маленькой
темноволосой фигуранткой, очаровательной плутовкой, про-
званной, насколько я помню, Птичьей лапкой, — вероятно,
из-за миниатюрности ее ножки. По обычаю, принятому у этих
дам, они бранили друг друга, не жалея резких слов.
— Ты плохо кончишь, Птичья лапка, это я тебе обе-
щаю! — вскричал под конец Цербер в юбке. — По тебе, моя
милая, веревка плачет. Полно! неужели ты совсем потеряла
стыд? Сама живешь на всем готовом, а тех, кто подарил тебе
жизнь, обрекаешь на нищенское существование. Ты как сыр
в масле катаешься, а они терпят нужду. Чем занимается твой
почтенный отец, позволь тебя спросить? Он продает на ули-
це контрамарки. А твоя мать? она тебя грудью вскормила,
а теперь вынуждена быть в доме за кухарку; какой стыд!
— Ну, хватит, старая карга! — перебила ее Птичья лап-
ка. — Это уж слишком! Откуда вы взяли, что я по мере моих
сил не приношу пользы родителям? Папаше не на что жало-
ваться, старик живет как у Христа за пазухой: у него вдоволь
табаку, и я наряжаю его лакеем-негром всякий раз, когда мы
с моим маленьким виконтом едем в Лес. Он может вам предъ-
явить свою ливрею из желтого ратина. Мать — дело другое:
ее я сделала своей компаньонкой. Достойная женщина! Я бы
ей последний кусок белого хлеба отдала, от себя бы оторвала.
А что она у меня хозяйство ведет, так этого я и отрицать не
стану; но что же я могу поделать, если ей без этого жизнь
не в радость? не женщина, а сокровище!
17
Балет-пантомима Ж. Коралли (1779–1854) и Э. Бюра де Гюржи
(1810–1840), поставленный на сцене парижской Оперы 1 июня 1836 года;
либретто по мотивам одноименного романа (1709) французского писа-
теля А.-Р. Лесажа (1668–1747).
199
Вернемся к фигурантке, которую мы оставили одинокой,

бедной, вернее — что не более утешительно — богатой лишь
тем, что осталось от былой красоты. В этот злополучный час ей
волей-неволей приходится смириться с прозябанием в забве-
нии и безвестности; если ей и удается вызвать рукоплескания,
то, как говорится, раз в год по обещанью. Даже немая роль или
одна из тех, какие известны под названием «выходных»18, для
нашей героини не меньшее событие, чем появление в небе ко-
меты. По правде говоря, теперь уже ясно, что в числе великих
актрис фигурантке фигурировать не суждено.
Стремительно приближаются невеселые дни.
Пока наша беспечная фея безудержно предается всевоз-
можным развлечениям, часы жизни неожиданно возвещают,
что ей пошел уже четвертый десяток. Годы несут с собой
невозвратимые потери. С ней происходит внезапная пере-
мена. Из жизнерадостной резвушки, какой мы ее знали, она
в короткое время делается печальной и мрачной, молчаливой
и задумчивой. Увы, вся ее прежняя красота разом увядает.
Еще недавно такая стройная, наша красавица тучнеет; теперь
у фигурантки квадратная фигура и неопределенный вес. Как
отважиться в таком виде вступить на подмостки? Ведь они
того и гляди проломятся под тяжестью ее шагов! Впрочем, не
осталось и голоса для сладостных рулад, а если она пытается
растянуть губы в улыбке, выходит гримаса. Артистке стукнуло
тридцать пять!
Ей тридцать пять, а это значит, что ее зубы пожелтели,
а ногти посинели. Попробуйте отыскать прелестную ямочку
в складках поросшего волосами тройного подбородка! Все
кончено, румянец навсегда сошел с ее щек. К тому же все
ее лицо покрылось сеткой неумолимых морщин. Можно
смело отнести ее к числу тех несчастных созданий, чьим
18
Выходные роли — незначительные роли с небольшим набором ко-
ротких и малосодержательных реплик.
200
утешителем сделался господин Бальзак, — ведь ей тридцать

пять лет19.
В тридцать пять фигурантке пора удалиться на покой.
В одно прекрасное утро она выходит из театра точно так же,
как вошла — без славы, без шума, без помпы.
Вот так, проведя лучшие годы жизни в ожидании удачи
и успеха, по собственной глупости упустив все представляв-
шиеся ей возможности обеспечить себе будущее, фигурантка
прощается с подмостками, на которых, несмотря на все свои
усилия, оставила так мало следа. Теперь она станет консьерж-
кой у модной актрисы, если только не предпочтет поступить
капельдинершей в один из маленьких бульварных театров.
Перевод Павла Каштанова
19
О сочинении Бальзака «Тридцатилетняя женщина» см. примеч. 29
к «Введению». Бальзак сурово карает свою героиню, несчастливую
в браке с мужем-солдафоном и в тридцать лет вступающую в связь
с другим мужчиной: судьба всех ее детей, как законных, так и незакон-
ных, складывается трагично. Тем не менее, поскольку писатель показал,
что в тридцать лет женщина способна не только заниматься домом
и воспитанием детей, но и испытывать сильные чувства (а для первой
половины XIX века такая мысль была революционной), многочисленные
читательницы были ему благодарны за эту реабилитацию их любовных
переживаний.
Александрина-Софи Бауер
СИДЕЛКА
Есть у женщин в Париже одно чрезвычайно прибыльное заня-

тие, которое, хотя со многих точек зрения и утомительно, все
же прекрасно подходит лентяйкам, ведь лень — это вовсе не
стремление или потребность не заниматься ничем; это скорее
неприязнь к труду монотонному и повседневному. Ленивый
человек, дабы заработать на жизнь, согласится рыскать по
городу с семи утра до пяти вечера, но никогда не заставит
себя утром три часа кряду корпеть над бумагами в конторе
нотариуса или в какой-нибудь канцелярии. Что больше всего
противно его натуре, что ему тягостнее всего, так это зани-
маться делом; свидетельством тому люди, которые не смогли
найти себе места ни в одном классе общества и предпочитают
показывать фокусы или разыгрывать сценки под открытым не-
бом, невзирая на то что эти и подобные им ремесла гонят тех,
кто их избрал, на улицу, заставляют зависеть от превратностей
погоды и порой даже подвергают смертельной опасности;
а ведь эти люди вполне могли сделаться добропорядочными
рабочими. Чтобы обвести лень вокруг пальца, довольно внести
в труд разнообразие, а ремесло, о котором здесь пойдет речь,
позволяет женщинам, его избравшим, вести жизнь удивитель-
но непостоянную и переменчивую.
203
Почти каждый месяц госпожа Жакмар меняет адрес, по-

стель (когда обстоятельства позволяют ей спать в постели),
знакомится с новыми людьми и поневоле пытается разобрать-
ся в нравах новых хозяев, с которыми она должна сойтись,
если желает обеспечить себе хорошее содержание. К счастью,
многолетний опыт научил ее с первого взгляда распознавать
тех людей, которые пользуются влиянием в доме, куда она
входит впервые в жизни: она сразу же видит, кому из господ
или слуг ей следует угодить и к кому подольститься; тяга
к комфортному существованию сделала ее особенно щедрой
на мелкие любезности. Вдобавок, благодаря своей кочевой
жизни, которая без конца бросает ее из Сен-Жерменского
предместья в Маре, а из квартала Шоcсе д’Антен в предместье
Сен-Марсо, она научилась менять свой тон, речи и даже жесты
в зависимости от того, на какой ступеньке социальной лест-
ницы размещается очередной пациент; она делается то мол-
чуньей, то тараторкой, держится то важно, то заискивающе,
то уважительно, то развязно, в зависимости от чина, возраста
и состояния тех людей, которым понадобились ее услуги; так
что, если бы кому-то случилось увидеть ее за работой в раз-
ных квартирах на разных этажах, он бы с трудом догадался,
что перед ним одна и та же персона.
Не важно, есть ли у госпожи Жакмар семья и дети, — она
все равно не может ни навещать их, ни принимать у себя. Хо-
рошо, если трижды или четырежды в год ей удается провести
два дня кряду с господином Жакмаром. Госпожа Жакмар,
как то и подобает женщине, связана узами брака. Больше
того, овдовев, она поспешила вновь выйти замуж: ей, само
собой, хотелось, чтобы в те редкие моменты, когда ей, паче
чаяния, удается попасть к себе домой, ее там кто-нибудь
ждал; вдобавок ей требовался надежный человек, которому
она могла бы доверить присмотр за своей спальней и каби-
нетом, а также уход за весьма элегантной мебелью, которой
уставлены эти две комнаты. Вот почему она выкроила три дня
204
Сиделка
между воспалением легких и приступом острого ревматизма,

требовавшими ее забот, чтобы выйти за господина Жакмара,
каковой господин, вот уже тридцать три года служивший
младшим конторщиком в Министерстве внутренних дел, обо-
сновался в ее скромном владении и каждую неделю приходит
по указанному ею адресу, чтобы передать ей смену белья,
сообщить, как поживают ее собачонка и канарейка, забрать
плату за труды1, подарки, полученные по случаю крестин
и т.д.; эту сумму, которую она всегда вручает ему в целости
и сохранности — ведь ей негде и не на что потратить и шести
лиардов, — он вкладывает в государственную ренту. Встречи
супругов, которые часто прерывает трезвон колокольчика,
длятся не более десяти минут, проходят в прихожей и не
оставляют времени для лишних слов. Так что господину и го-
споже Жакмар вряд ли грозит развод из-за несовместимости
характеров.
Госпожа Жакмар, конечно же, лишена всех удовольствий,
которыми наслаждаются многие люди ее круга. О прогулках,
балах, театральных представлениях она, помнится, слышала
когда-то в далекой юности, но сейчас они для нее недоступны.
Если, волею случая, ей выпадет немного свободного времени,
она не станет тратить его на бесполезную беготню: вместо
этого она навестит тех, кого называет своими подопечными,
справится об их здоровье, отчитает лентяек, которые целый
год не прибегают к ее услугам, и попытается выяснить, когда
именно та или иная клиентка намерена за ней послать. Если
не считать этих визитов, госпожа Жакмар обычно не выходит
на улицу и лишена удовольствия дышать чистым воздухом,
поскольку даже жарким июльским днем она решилась бы от-
крыть окно лишь в чрезвычайном случае, если бы женщина, за
которой она ухаживает, рисковала лишиться чувств от духоты.
1
За день работы (включающий и ночное время) сиделке обычно платят
шесть франков. (Примеч. авт.)
205
Вдобавок ко всем этим лишениям госпожа Жакмар изо

дня в день лишена возможности выспаться; профессиональ-
ный долг обрекает ее на исполнение тысячи пренеприят-
нейших обязанностей; узнав все это, вы наверняка скажете:
госпожа Жакмар — несчастнейшее на свете создание. Однако
это вовсе не так, особенно если благодаря протекции какого-
нибудь знаменитого акушера ей посчастливится ухаживать
лишь за роженицами.
Само собой, из ночи в ночь она, в отличие от всех нас,
не может вытянуться на перине; но она приучилась и днем
и ночью прекрасно спать сидя в бержере2, простом кресле или
на стуле. При необходимости она прекрасно заснула бы и стоя.
Просто Морфей расплачивается с ней не крупными купюрами,
а мелкими монетками, и она настолько к этому приноровилась,
что, стоит ее разбудить просьбой о помощи, как она тотчас
вскочит с таким бодрым и жизнерадостным видом, словно
пробудилась по своей воле после семи часов непрерывного сна.
Когда приходит время завтрака, госпоже Жакмар нали-
вают огромную чашку кофе со сливками. Это одно из самых
сладких мгновений ее дня: благодетельное Провидение сделало
госпожу Жакмар большой лакомкой; вкусный стол с лихвой
возмещает ей все неудобства, присущие ее ремеслу. Живя
всегда у людей богатых или как минимум состоятельных, она
ежедневно с упоением вкушает изысканные блюда, которые
никогда бы не смогла позволить себе в своем скромном жи-
лище. Ее обхаживают и ублажают: да и попробовали бы они
поступить иначе, ведь она, желая раззадорить нынешних хо-
зяев, без конца рассказывает о прекрасном доме, где служила
прежде. За обедом, за ужином, а порой даже несколько раз
в течение дня стакан доброго вина дает ей заряд бодрости
и помогает восстановить силы. Наконец, у нее есть любимая
2
Бержера (от фр. bergère — пастушка) — глубокое мягкое кресло с под-
локотниками и высокой спинкой, популярное во Франции в XVIII веке.
206
Сиделка
табакерка, к которой она каждые пять минут прикладывается,

чтобы отвлечься и не заснуть. А вдобавок ко всему госпожа
Жакмар неизменно испытывает радость от сознания, что ей
не приходится, как какой-нибудь бедной мастерице, с утра до
вечера орудовать иглой, чтобы заработать двадцать су за день.
Вы скажете, что во всем этом не видно и следа каких-либо
интеллектуальных радостей? Наберитесь терпения: госпожа
Жакмар наслаждается ими так же, как и прочие разумные су-
щества; просто она вынуждена черпать их в узком кругу своих
привычек и мыслей. Прежде всего госпожа Жакмар болтлива,
и она никогда не остается одна; стоит ей найти человека, гото-
вого ее слушать, как она принимается за дело, которое любит
больше всего на свете, — начинает рассказывать истории; тем,
кто очутился рядом с ней, приходится выслушивать более
или менее долгие рассказы из ее прошлого или романические
истории, приключившиеся в тех семьях, в которых она жила.
Она не останавливается перед преувеличением и даже ложью,
лишь бы пробудить у слушателя интерес, так что чаще всего
к удовольствию говорить, которое для нее и само по себе ве-
лико, добавляется радость, какую испытывает ловкий автор,
когда принимается сочинять небылицы. Порой она напускает
такого туману в рассказе о своей юности, что дает пищу для
самых разнообразных догадок и предлог для самых фантасти-
ческих предположений: рано выйдя замуж за молодого повесу,
она осталась вдовой, без состояния, но с четырьмя маленькими
детьми; затем следует ряд приключений, которых хватило бы
на жизнь пяти поколений. Само собой, после первых родов
ей пришлось пройти через все испытания, которые Луцина
посылает своим подопечным, когда у нее портится настрое-
ние. Наговорившись всласть об искушениях своей юности,
госпожа Жакмар переходит к тому, как оказалась в приюте, где
была обречена провести свои лучшие годы. Вся эта умствен-
ная эквилибристика нужна ей лишь для того, чтобы внести
разнообразие в свою жизнь. Она не колеблясь кроит себе
207
прошлое по своему вкусу и настолько сродняется со своими

выдумками, что верит, будто в самом деле прошла через все,
о чем говорит. Поскольку у молодой женщины, которая при-
нуждена оставаться в постели, хотя у нее ничего не болит, нет
почти никаких развлечений, болтовня госпожи Жакмар порой
пользуется у рожениц немалым успехом; если же этого не слу-
чается, сказительница набрасывается на прислугу и наверсты-
вает упущенное, ведя долгие беседы в прихожей, на кухне или
даже в спальне хозяйки, где вполголоса болтает с горничной.
Благодаря своей страсти рассказывать истории госпожа
Жакмар весьма любопытна; она помнит слова поэта: «Кто
ничего не видел, не знает, что сказать»3. Так что она с пре-
великим нетерпением ждет того дня, когда к больной можно
будет пустить визитеров; для нее это излюбленное развлече-
ние. Если к роженице должна войти гостья, госпожа Жакмар
усаживается у окна вязать чулки (вязание удобно тем, что его
можно в любой момент отложить) и оттуда, благодаря фанта-
стической остроте своего слуха и зрения, за одно мгновение
успевает запомнить лицо и наряд вошедшей и не упускает ни
единого слова из разговора двух дам. Она вполголоса коммен-
тирует их слова, одобряет или критикует сказанное, а если,
на ее счастье, дело доходит до злословия, радуется от души.
К тому же она редко остается просто пассивной наблюдатель-
ницей: мало того, что на любой, самый простейший вопрос
госпожа Жакмар отвечает со всем присущим ей многословием,
именно она показывает гостье новорожденного. Она немедля
отправляется за ним и приносит его матери, причем непре-
менно замечает, что ангелочек вылитый отец, что глаза у него
уже сейчас красивые, как у матери, — одним словом, повторяет
речи, которые произносит уже двадцать пять лет подряд по
поводу каждого представителя нового поколения, пусть даже
ребенок, отец и мать страшны как смерть.
3
Строки из басни Жана де Лафонтена «Два голубя» (Басни, IX, 2).
208
Сиделка
Еще одна, без сомнения, самая острая радость для го-

спожи Жакмар (и тут она солидарна почти что со всем че-
ловеческим родом) — это удовольствие, которое дает власть.
Если не считать тех десяти минут, что длится визит врача,
когда госпожа Жакмар слагает с себя корону и смиренно вы-
слушивает распоряжения на день, именно она безраздельно
царствует в спальне роженицы. Никто не смеет приоткрыть
дверь, вытереть пыль, зажечь свечу или подложить в огонь
полено, покуда госпожа Жакмар не отдаст на сей счет свое
мудрое распоряжение. Если раньше хозяин слишком громко
стучал дверями, теперь он прикасается к замку еле слышно.
Госпожа Жакмар не позволит войти ни одному посетителю,
не удостоверившись, что тот не принес с собой никакого за-
паха, и не приказав говорить как можно тише. Стоит из даль-
ней комнаты послышаться самому легкому шуму, как сиделка
в бешенстве бежит туда, чтобы «люди, от которых у хозяйки
раскалывается голова, прикусили языки». То обстоятельство,
что госпожа Жакмар ухаживает за роженицей, не мешает ей
неустанно присматривать и за ребенком. Именно она решает,
где нужно поставить колыбель для новорожденного, опреде-
ляет, сколько сахара положить в стакан с водой, из которого
ему дадут отпить несколько капель, распоряжается всем, что
касается его одежды, сна и т.д. С утра до вечера она раздает
указания, распоряжения и наслаждается своей абсолютной
властью; с большинством слуг, живущих в доме, она раз-
говаривает как повелительница; если с горничной, которой
доверяет хозяйка, и слугой, распоряжающимся винным по-
гребом, она ведет себя весьма любезно, с другими слугами,
стоит им не выполнить одно из многочисленных указаний,
которые она без конца раздает, чтобы всех убедить в своей
незаменимости, она немедленно начинает говорить в при-
казном тоне, однако она бы искренне удивилась, если бы
кто-то нашел ее несносной, ведь «она заботится о жизни
роженицы».
209
Госпожа Жакмар держит в ежовых рукавицах не только

прислугу, но и саму хозяйку дома. Вооруженная предписани-
ями врача, она то и дело подходит к постели больной и рас-
поряжается: «Госпожа должна попить», «Госпожа должна
поесть супа» или сделать что-то еще, что, по мнению сиделки,
прописал доктор. Хорошо еще, если она удовлетворяется
этой сладкой иллюзией и не начинает расхваливать какой-
нибудь старинный рецепт, который она, как сама заверяет,
уже множество раз с величайшим успехом применяла. Чаще
всего предложения такого рода предваряются следующим пре-
дисловием: «Если это госпоже и не поможет, то уж точно не
повредит». Если несчастная женщина, на свою беду, поддается
на эти хитрости, то госпожа Жакмар, которая и без того ведет
себя как очень важная персона, воображает себя настоящим
врачом и принимается командовать окружающими с удвоен-
ной силой. Не забудем о том, что она страстно любит лечить.
Остерегайтесь заговорить с госпожой Жакмар о каком-нибудь
недуге — она перенесла их все без исключения. Ее знания на
сей счет неисчерпаемы. Она способна долго рассуждать не
только о женских, но и о мужских болезнях, которые она тоже
знает, хотя бы по чужим рассказам, если не по опыту господи-
на Жакмара, которому она порой с легкостью их приписывает;
посему нет ни одной болезни, от самой легкой до самой тяже-
лой, которую бы она не взялась излечить: стоит кому-нибудь
в доме, где она живет, вывихнуть ногу или зайтись кашлем,
как она немедленно прописывает больному попарить больную
конечность или выпить травяной настой, а память ее полна
таким количеством любопытных случаев и удивительных
историй, в которых фигурируют лекарственный пырей, пиявки
или огуречник, что ее легко принять за ходячий медицинский
справочник.
Госпожа Жакмар желала бы, чтобы мать сама кормила
ребенка грудью, потому что при таком раскладе сиделка будет
незаменима до тех пор, пока не обучит служанку, и одному
210
Сиделка
Богу известно, с какой высокомерной миной госпожа Жакмар

дает наставления несчастной ученице, которая страшно боится
хоть в чем-нибудь ей не угодить, поскольку свято убеждена,
что без одобрения сиделки на этом месте не задержится. Вот
почему (даже если позабыть о тех деньгах, которых она не
досчитается в день крещения) госпожа Жакмар бывает столь
раздосадована, когда, придя в дом, встречает там уже нанятую
кормилицу. Она незамедлительно обрушивает на эту бедную
женщину всю свою неприязнь, берет за правило ее критико-
вать и поминутно к ней придирается. Стоит ребенку пискнуть,
госпожа Жакмар бьет тревогу: «Бедный малыш умирает от
голода». Стоит начать его кормить, госпожа Жакмар гневается:
«Нельзя давать грудь слишком часто, нужно приучать ребенка
к умеренности в еде, а этому быстро не научишь». То же самое
касается и искусства пеленания, которым госпожа Жакмар, по
определению, владеет в совершенстве, так что она никогда не
откажет себе в удовольствии сделать кормилице замечание:
«Осторожнее, осторожнее, вы слишком его перетягиваете,
он весь покраснел».
«Уберите же эту громадную булавку, которую вы при-
кололи прямо у его сердечка, так недолго и убить ребенка».
Молодая мать тотчас вздрагивает и кричит кормилице из
своего алькова: «Милая моя, послушайте госпожу Жакмар,
умоляю вас! Сделайте все, как она говорит!» Госпожа Жак-
мар, внутренне торжествуя победу, смотрит вокруг с такой
гордостью, будто она генерал, только что выигравший битву.
Cознание собственной значимости никогда не покидает
госпожу Жакмар. Но это не мешает ей, когда обстоятельства
того требуют, заменить уважительную суровость беспример-
ным добродушием. Эта метаморфоза происходит с ней по до-
роге из особняка герцогини в заднюю комнату какой-нибудь
лавки. Вот она у господина Леру, богатого мясника с улицы
Сен-Жак, чья жена уже в третий или четвертый раз при-
бегает к ее услугам. Госпожа Жакмар входит в дом с самым
211
радостным и непринужденным видом, на правах старой

знакомой приветствует приказчиков и дружески кивает мо-
лоденькой няньке. «Ну что, господин Леру, — говорит она,
расплываясь в улыбке, — вы опять подкинули мне работен-
ку? Тем лучше, тем лучше! Милая госпожа Леру! Я надеюсь,
что в этот раз мы справимся с этим делом так же легко, как
и в прошлые».
И все это просто, живо, без какой-либо позы. Она болтает
с роженицей не умолкая, ведь госпожа Леру очень любит рас-
сказы о высшем свете, об элегантных дамах, роскошных особ-
няках и тысячах подробностей из жизни богачей, которых она
никогда бы не узнала, если бы не ее сиделка. Госпожа Жакмар
с радостью расточает свой запас трагических или забавных
историй. Она держится самым дружеским образом, никогда
ничего не требует, никого не стесняет, всегда готова в чем-то
помочь по хозяйству или даже сама приготовить себе кофе
в маленькой кухне, ибо «не стоит думать, что она задирает
нос только потому, что ухаживает за аристократками». Не-
удивительно, что в доме господина Леру к госпоже Жакмар
относятся как к другу семьи. Ее неизменно приглашают за
стол со всем семейством и приказчиками, в том числе и на
торжественный обед в день крещения, и когда дело доходит
до десерта и сыра, господин Леру приносит бутылку старого
коньяка, который он называет старым приятелем госпожи
Жакмар. Тут наступает веселье, все болтают или, вернее,
предоставляют болтать госпоже Жакмар, которая, пользуясь
случаем, дает волю языку, и засиживаются за столом как мож-
но дольше, чтобы прикончить бутылку. Само собой, госпожа
Жакмар ни за что не поднимется из-за стола первой; более
того, она заранее подчеркнет, что оставила у постели госпожи
Леру юную Нанетту, которая прекрасно о ней позаботится.
Никто уже не вспоминает о тысяче мелких услуг, в ко-
торых нуждается только что родившая женщина. В доме не
только со всех сторон гремят дверями, но до верхнего этажа,
212
Сиделка
где лежит роженица, поднимается сильнейший запах табака:

господин Леру с приказчиками часто дымят в лавке. Госпожа
Жакмар обращает на это не больше внимания, чем сама го-
спожа Леру, и тоже полагает, что «все это жеманство нужно
оставить жеманницам со слабыми нервами».
Как бы там ни было, и мать, и ребенок чувствуют себя
наилучшим образом, госпожа Леру поднимается с постели на
четвертый день, на десятый встает за прилавок, и по истече-
нии этого срока бесценная госпожа Жакмар может спокойно
отправиться ухаживать за другой роженицей.
Госпожа Жакмар всегда одета с большим тщанием, и при-
том, если ей верить, весь туалет занимает у нее всего пару
мгновений. Она никогда не упустит случая уточнить, что так
повелось еще с тех времен, когда она была хороша и юна, —
ведь этим она дает понять, что наряду с приятной полнотой
сохранила следы былой свежести, оправдывающие ее пре-
тензии на красоту; если кто-нибудь из любезности скажет ей,
что в молодости она, видимо, была весьма соблазнительна,
госпожа Жакмар в ответ кивнет с самым кокетливым видом
и, хотя комплимент относится к ее прошлому, примет его
весьма благосклонно.
Любимое умственное занятие госпожи Жакмар — уст-
ный счет; она обожает подсчитывать, как приумножится ее
капитал с учетом той суммы, которую она вложила в ренту
за этот месяц, собирается вложить в следующем, а также
процентов, которые набегут за один, два или три года (коли-
чество лет зависит от времени, которое ей удается выкроить
на эти арифметические операции). Эти расчеты хороши тем,
что занимают госпожу Жакмар в часы безделья и позволяют
ей перенестись мыслью в те счастливые времена, когда она
сможет насладиться плодами всех своих бессонных ночей.
Тогда, скопив достойное состояние, она, наконец, поселится
в собственном доме как хозяйка, рядом будет славный го-
сподин Жакмар, и они наймут горничную, которую обучат
213
кулинарным премудростям; она мечтает о том, как будет

садиться за стол, когда ей самой захочется, ложиться спать
и вставать по своему усмотрению, одним словом, заживет как
состоятельная дама. Эти мечты о завтрашнем дне помогают
ей переносить тяготы дня сегодняшнего, так что пройдет еще
много лет, прежде чем она решится воплотить их в жизнь:
бесконечные обязательства, желание еще чуть-чуть при-
умножить доход, заработанный нелегким трудом, а может,
вдобавок и любовь к столь странной жизни, к которой она
успела приноровиться, — все это не дает ей осуществить
задуманное; вот почему, достигнув преклонных лет, она не
успеет насладиться отдыхом, о котором она, как ей казалось,
мечтала и который все время откладывала на потом. И вот
однажды она покинет чужой дом, чтобы обосноваться в своем
собственном. Наконец-то бедная женщина сможет спокойно
вздохнуть, но, увы! она вернется к себе уже больной и умрет
на третий день в объятиях милого господина Жакмара, с коим
после замужества не провела в общей сложности и трех меся-
цев. Она скончается скоропостижно и без особых страданий,
успев за свою жизнь насладиться не меньшим счастьем, чем
какой-нибудь гений или миллионер.
Перевод Михаила Майзульса

Стефани де Лонгвиль
ЗНАТНАЯ ДАМА 1830 ГОДА
«Поглядите, скажут, на госпожу маркизу!

Видите, как чванится! Это дочка господи-
на Журдена»1.
— Утолим же во всех отношениях ваше любопытство, столь

естественное для иностранца, — сказал граф де Сюрвиль моло-
дому герцогу Ольбурнскому, недавно приехавшему в Париж. —
Я сделаюсь вашим чичероне, проведу вас по этому Вавилону,
который мы сегодня зовем салонами высшего общества
и который вы желаете узнать. Начнем же наши наблюдения
со знатной дамы. Я представлю вас госпоже де Марн; ее муж
вчера был назначен министром, и сегодня она в последний
раз устраивает прием в своем особняке. Еще нет десяти часов,
и пока ехать туда рановато; зато мы опередим всех остальных
и сможем все как следует рассмотреть.
Герцог и граф уселись в экипаж и покатили в Новые
Афины2. Улицу уже загромождала вереница разномастных
1
Мольер. Мещанин во дворянстве. Д. III, явл. 12 (пер. Н.М. Любимова).
2
Новые Афины — неофициальное название одной из частей квартала
Шоссе д’Антен, в котором в начале 1820-х годов шло бурное строитель-
ство. Застройщик Лаперьер, придумавший его, обыграл симпатии своих
соотечественников и к современным грекам, восставшим против турец-
кого ига, и к древнегреческой культуре: парижанам XIX века лестно было
чувствовать себя преемниками древних афинян.
215
Знатная дама 1830 года
частных и наемных экипажей, фиакров и кабриолетов.

Двое муниципальных гвардейцев, вооруженных до зубов,
охраняли подступы к особняку госпожи де Марн. Четыре
лампиона освещали празднично убранный фасад, перед
которым зеленели деревья, словно перед входом в кафе или
подле места на кладбище Пер-Лашез, купленного в вечную
собственность. Узкая лестница, стиснутая перилами, была
освещена газовыми рожками, которые горели ярко, но пахли
скверно. С каждой стороны узкой двери в маленькую при-
хожую стояли по два слуги в ливреях цвета кофе с молоком;
ливреи эти, отделанные серебряным галуном и пуговицами
с инициалами Д.М., были немыслимого фасона, а сшиты
едва ли не накануне. Чтобы добраться до хозяйки торжества,
графу и его спутнику пришлось пересечь две или три уже
начинавших заполняться гостиных. Госпожа де Марн сидела
в глубине последней из них на золоченом кресле как короле-
ва в окружении своего двора, состоявшего из дам в газовых
платьях, цветах и брильянтах; она держалась так чопорно,
как только было возможно, и лишь изредка роняла слова,
уже отмеченные печатью дипломатической сдержанности,
достойной Министерства иностранных дел, где ей предстояло
воцариться на следующий день. Госпожа де Марн пыталась
изображать важную особу: она бросала вокруг взгляды либо
покровительственные, либо пренебрежительные и при-
меряла новую для себя роль светила на небосводе власти.
Невысокого роста, но отлично сложенная, белая, румяная
и хорошенькая, несмотря на неправильные черты лица, она
была бы очень привлекательной, когда бы не эти смешные
потуги казаться величавой. При виде графа лицо ее приняло
еще более тщеславное и самодовольное выражение, а в голосе
зазвучали новые нотки.
— Все, кого вы мне представляете, граф, — сказала она,
даря ему одну из самых любезных своих улыбок, — всегда
будут для меня дорогими гостями.
217
Она продолжила чуть менее велеречиво:

— Я надеюсь, что господин герцог окажет мне честь при-
ехать в министерство; я буду принимать по средам.
Не успел герцог ответить на столь любезное приглашение,
как на поклон к госпоже де Марн потянулись новые гости. За-
слышав их явно плебейские имена, она вновь приосанилась,
сменила тон и посмотрела на герцога взглядом, в котором
читалось: «Простите, но это обязанность власть имущих;
эпидемия равенства смешала все звания, и приходится при-
нимать кого попало».
— Из какого рода происходит госпожа де Марн? — спро-
сил герцог графа, отходя с ним в угол гостиной.
— Право, не знаю. Нынче у нас знатных дам — как сорной
травы. Эта, кажется, дочь кузнеца из Берри, ставшего крупным
промышленником, как мы зовем сегодня всех простолюдинов,
сделавших состояние.
Тут в герцоге заговорила тевтонская гордость.
— Вот что значит быть иностранцем, — сказал он, по-
краснев, — я полагал, что знатная дама непременно должна
происходить из знатного рода.
— Это оттого что вы употребляете эти слова в их преж-
нем, настоящем значении. Но смотрите, народу прибывает,
здесь уже нечем дышать; это настоящий раут во всем его ве-
ликолепии; пятьсот человек набилось в залу, где и триста едва
бы поместились; нам больше не удастся подойти к госпоже
де Марн, да в такой толкотне все равно ничего рассмотреть
невозможно.
Дверь в будуар открыта; войдем. Там мы будем одни,
и я объясню вам, кого нынче называют «знатной дамой».
Прежде всего поймите, что настоящая знатная дама, та,
какие бывали прежде, уже не может существовать во Франции
в наш век, который кое-кто именует веком, смешавшим все со-
словия, и который на самом деле оказался веком, насмешившим
здравомыслящих наблюдателей. Сметенная страшной бурей
218
93-го года, едва не погребенная под руинами королевской

Франции, знатная дама прошлого столетия вынуждена была
отправиться доживать последние дни на чужбине и смогла
оставить своим дочерям лишь жалкие осколки того блестящего
наследства, что сама получила от своих предков; остальные
ее владения, разделенные, раздробленные и разграбленные,
находили новых хозяев по воле случая, который нынче один
сохранил возможность обогащать своих сиюминутных фавори-
тов. Та, что сегодня украшает себя титулом «знатной дамы», —
лишь жалкая карикатура или полная противоположность
знатной дамы прошлого, величественной части того единого
целого, на всех частях которого лежала нестираемая печать
благородства. Взгляните на портреты знатных дам былых эпох:
черты лица, посадка головы и поза восхитительно гармонируют
между собой и, как в статуях древнегреческих богинь, обличают
природное превосходство. Здесь грация сочетается с величи-
ем, причем величие это подобно спокойной силе Геркулеса
Фарнезского3, который знает, что ему нет нужды кого-нибудь
уничтожить, чтобы объявить о себе или заставить с собой
считаться. Смесь элементов, благородных от природы и не
единожды отшлифованных временем, знатная дама прошлого
была блестящим воплощением всех славных свершений, нако-
пленных за века, записанных сотней поколений на всех стра-
ницах нашей истории, в ее жилах текла кровь высокородных
французских баронов, знамена которых на протяжении десяти
веков развевались над полями всех битв рядом и почти нарав-
не с королевским штандартом. Продолжив род героев, она по
праву заняла свое место на покрытом гербами генеалогическом
древе. Она принадлежала к роду Крийон или Монморанси.
3
Геркулес Фарнезский — одна из самых знаменитых античных скульп-
тур, римская копия которой до конца XVIII века была выставлена во
дворе римского дворца Фарнезе, а затем перевезена в Национальный
археологический музей Неаполя, где хранится и поныне. Скульптура
изображает могучего героя отдыхающим.
219
Не важно, носила ли она одежду крестьянки или богатое

придворное платье, — всегда и везде она оставалась знатной
дамой и не нуждалась в помпезной роскоши, чтобы под-
черкнуть благородство крови и аристократическую красоту.
С сегодняшней знатной дамой все иначе: лишите ее магии
богатства, отнимите у нее кашемир и брильянты, и от нее ни-
чего не останется. Нынешняя великосветская дама приводит
на память старую сказку о Золушке; она вылитая ее героиня,
разве что крошечная туфелька ни за что не пришлась бы ей
впору. Зато волшебная палочка крестной — не это ли выра-
зительнейшая аллегория могущества, каким обладают деньги?
Тыква, ставшая каретой, грубая одежда, превращенная в рас-
шитое золотом платье, — не это ли чудеса, с помощью которых
своенравная богиня создает знатную даму наших дней?
Граф был старик бойкий на язык и язвительный; иначе
говоря, он любил болтать и злословить. Затронув свою люби-
мую тему, он, движимый сыновними чувствами по отношению
к знатной даме былых времен, не мог остановиться; герцог
слушал его не перебивая.
— У нынешней знатной дамы нет ни определенных черт
лица, ни особой фигуры, ни раз и навсегда заданного облика;
она иногда мила, изредка красива, обычно богата, так как
в наш век презренного металла именно приданое, как пра-
вило, лежит в основании ее величия. На сцене она актриса,
играющая натянуто и фальшиво; за кулисами ей удавалось бы
выглядеть очаровательной и изящной, если бы спесь и богат-
ство не портили ее истинный характер. Порождение удачной
игры на бирже или перестановок в министерстве, роспуска
палаты депутатов или расширения палаты пэров, не имеющая
ни прошлого, ни будущего, знатная дама наших дней — всего
лишь падающая звездочка на горизонте революций, более или
менее удачная импровизация фортуны, последний плод по-
литических интриг. Веря в надменности своей, что ей все под-
властно и что она в самом деле стала той, кем желает казаться,
220
эта раздувшаяся от гордости мещанка слегка изменяет свое

имя, приставляя к нему аристократическую частицу «де», если
она не выглядит при нем слишком неуместно, и прибавляет
к ней место своего рождения; или же, не спросясь министра
юстиции, просто ставит на место природной своей фамилии
название деревушки, располагающейся рядом с ее загородным
домом. Нужно знать благородных дам прошлого, чтобы по-
нять, до какой степени смешна та, что сегодня тщится их заме-
нить. Все, что вы видите здесь, — эти наряды, эта роскошь, эти
маленькие гостиные, в которых вы рискуете упереться головой
в потолок и в которые набивается по три сотни человек; все
эти мужчины, одетые будто для похорон; эти пять или шесть
слуг в передней, эти фиакры у дверей — имеет ли все это хоть
что-нибудь общее с благородным окружением знатной дамы
былых времен? Многочисленные лакеи, парадные ливреи, ка-
реты с гербами, титулованная, блестящая, надушенная толпа;
просторные, сияющие наследными богатствами особняки;
огромные гостиные, заполненные шелками и золотом при-
дворных нарядов, — сейчас от всего этого — и от нарядов,
и от особняков, и от состояний — не осталось и следа. Наряды
лишились богатства и великолепия; лекала платьев знатной
дамы былого принадлежали лишь ей и шли лишь ей; узор на
ткани был оттиснут лишь для нее одной. Платье сегодняшней
знатной дамы немногим отличается от платьев других женщин;
оно может подойти ко всякой фигуре; лишь ее собственные
изящество и вкус могут выделить ее из толпы.
Справедливости ради стоит признать, что нынешние
великосветские дамы куда более образованны, нежели дво-
рянки былых времен, которых учили лишь тому, что помогало
поддерживать остроумные и фривольные беседы в простор-
ных залах Версаля. Иногда нашей знатной даме доводится
даже притязать на ученость. Тогда она становится тем, что
англичане называют синим чулком, и, желая показать, что
она не чужда ни одной из самых возвышенных и самых
221
разнообразных отвлеченностей, принимается рассуждать

обо всем на свете: она говорит о физике и политике, геологии
и химии, медицине и астрономии с бóльшим апломбом, чем
Франклин и Монтескье, Кювье и Лавуазье, Бруссе и Араго4,
вместе взятые, — и рассуждает тоном, который мог бы ввести
нас в заблуждение относительно истинной цены ее учености,
если бы в большинстве случаев все те знания, какими она
блистает вечером, не обнаруживались в газетах и журналах,
которые она прочла утром. Знатная дама прошлых времен вела
свою роскошную жизнь среди шедевров искусства, но могла
оценить их лишь с помощью того инстинктивного чувства,
которое обычно извещает каждого человека о близости пре-
красного. Нынешняя же знатная дама дополнила это чувство
пониманием; она восхищается разборчиво, она часто уделяет
немало времени поэзии, музыке, живописи; порой она даже
сама притязает на звание артистической натуры.
Знатная дама прежних времен гордилась своим благо-
родным происхождением, знатная дама наших дней кичится
своим богатством.
Первая, когда у нее просили позволения представить ей
незнакомца, тотчас спрашивала: «Из благородной ли он семьи?
При каких обстоятельствах отличились его предки?»
Вторая в этом случае интересуется другим: «Богат ли он?»
Золото — единственный бог нашего времени, золото
оправдывает все, золотом измеряют достоинство; ему ны-
нешняя знатная дама дарит самые сладостные свои улыбки,
к нему относится с самой отменной любезностью. Благодаря
ему одному она вознеслась на вершину; поэтому она распреде-
ляет знаки своего внимания соответственно богатству каждого
из тех, с кем имеет дело.
4
Антуан Лавуазье (1743–1794) — химик; Франсуа Бруссе (1772–1838) —
врач; Араго, упоминаемый здесь, — знаменитый физик и астроном До-
миник-Франсуа Араго (1786–1853), брат Жака Араго, одного из авторов
настоящего сборника.
222
Как вы могли заметить, когда мы вошли сюда, ее тще-

славию льстит появление у нее в гостиной людей родовитых;
но, будьте уверены, самые искренние ее симпатии всегда
будут отданы миллионерам. В разговоре она постоянно на-
зывает цифры; это у нее в крови. «У него столько-то тысяч
ливров годового дохода, его имение стоит столько-то, заводы
столько-то, мануфактуры столько-то; это человек, которому
дают кредиты на любую сумму, у него превосходный дом —
лучший из всего, что можно увидеть в Париже». Если она вос-
хищается новой мебелью, дорогим украшением, элегантным
экипажем, то непременно объясняет свое восхищение тем,
что за мебель или экипаж уплачены большие деньги. Знатная
дама прошлого никогда не интересовалась стоимостью той
или иной вещи, она не умела считать; деньги не имели к ней
никакого отношения, она брезговала к ним прикасаться: оце-
нивать и оплачивать всю ту роскошь, что создавалась только
для нее, она предоставляла своим управляющим. Конечно,
это беззаботное неведение денежной стоимости вещей было
сопряжено с некоторыми неудобствами, однако их с лихвой
искупали неоспоримые достоинства: знатная дама прежних
времен щедро одаряла всех своих приближенных, и это сооб-
щало всем ее поступкам, включая самые безумные траты, то
величие, от которого сейчас не осталось и следа. Сегодняшняя
знатная дама мелочна во всем, и даже в ее расточительности
нет ровно ничего величавого: она просто сорит деньгами,
покупая все новые и новые модные безделицы, которые еже-
дневно появляются на прилавках магазинов. Если, напротив,
она бережлива, то по большей части ведет хозяйство так, как
велят мещанские традиции ее семьи. Мелочность, гордыня
и тщеславие — вот великосветская знатная дама наших дней;
вот сама наша эпоха. Впрочем, у любой эпохи, похоже, есть
своя знатная дама, воплощающая самые характерные ее черты.
Между сегодняшним временем и Старым порядком Фран-
ция знавала двух других знатных дам, о которых я не буду
223
распространяться: первая, блиставшая в эпоху Директории

и Консульства, напоминала Аспазию и Фрину; у нее были
их грация, красота, ум, сердце, манеры; она положила конец
террору, избавила Францию от вакханалий революции и при-
вела им на смену блестящие и разгульные празднества, одним
из театров которых стал Ле Ренси5 — замок, где вчерашние
Бруты6 готовились завтра сделаться придворными деспота;
вторая, совершенно естественно сменившая первую, — знатная
дама времен Империи, — умерла вместе с тем солнцем, лучом
которого была. В ней тоже сочетались черты самые противо-
положные, но она была дочерью победы и унаследовала хотя
бы отчасти ее чарующие пропорции; и если иногда в ее по-
вадках и речах кое-что напоминало о военном лагере, ее титул
и горностай на ее мантии были, что ни говори, заслуженной
наградой за тысячу подвигов на полях битв, куда имперский
орел опускался ради очередного триумфа.
Знатная дама наших дней, как вы могли заметить, слу-
шая госпожу де Марн, умеет говорить на разные голоса. Она
приглушает один и усиливает другой в зависимости от людей,
к которым обращается. Однако гордыня не позволяет ей уло-
вить верный тон, и потому она вечно фальшивит, словно рас-
строенный инструмент. Она не умеет держаться естественно;
все натуральное в ней погребено под гнетом жеманной учтиво-
сти, так непохожей на искреннюю, простую и изысканную уч-
тивость знатной дамы былых времен. Нынешняя знатная дама,
как правило, не умеет держаться непринужденно, не впадая
при этом в вульгарность. Высокомерная и пренебрежительная
5
Ле Ренси — дворец в окрестностях Парижа, в XVIII веке принадле-
жавший герцогу Орлеанскому; во время революции он был конфискован,
а при Директории куплен банкиром Увраром, который устраивал там
празднества с участием самых знаменитых красавиц того времени.
6
Речь идет о тех членах революционного Конвента, которые в 1793 году
проголосовали за смерть короля Людовика XVI, а шире — вообще об
активных участниках революции; автор уподобляет их Марку Юнию
Бруту — одному из убийц Юлия Цезаря.
224
с нижестоящими, она почти всегда давит на них всем своим

весом. Она обидчива без меры; каждый пустяк тревожит ее, и,
как солдат на посту перед только что завоеванной крепостью,
она всегда настороже; боясь, как бы кто-нибудь не стал поку-
шаться на ее место в обществе или отрицать ее превосходство,
она, стараясь защищать первое и отстаивать второе, добавляет
тону высокомерия, а манерам — чопорности.
Вместе со знатными дамами прошлого исчезли и огром-
ные владения, и просторные замки, высокие и древние кре-
постные башни которых служили защитой окрестным се-
лениям. Вместе с этими дамами умерли и все привилегии
аристократов — завоевание их предков, награда за пролитую
кровь, украшение герцогской короны. В своем маленьком,
недавно построенном загородном домике, где все соразмерно
ее ничтожному величию, нынешняя знатная дама пытается
изображать благородную владелицу замка. С напыщенной
важностью оказывает она свое куцее мещанское гостепри-
имство — жалкую пародию на гостеприимство аристократи-
ческое, какое оказала бы настоящая знатная дама. С мэром
соседней деревни она обращается так, как будто она сюзерен,
а он ее бальи; она требует почестей от сельского полицейского.
О земледельцах, своих арендаторах, порой более богатых, чем
она сама, и, следовательно, более независимых, ибо только
богатство сегодня дает независимость, она говорит высоко-
мерно: «Мои крестьяне».
В день своих именин она иногда разрешает жителям
соседней деревни устроить танцы перед оградой ее парка
и, в приступе великодушия, добавляет к этой милости две-
три бочки дурного вина, заблаговременно — без сомнения,
из сугубо гигиенических соображений — наполовину раз-
бавленного водой. Если знатная дама прошлого раздавала
щедрейшие подаяния безо всякой огласки, то сегодняшняя
расточает свою скудную милостыню, едва ли способную
облегчить удел бедняка даже на час, с превеликим шумом.
225
Но справедливости ради мы обязаны признать, что если

она жалеет деньги, то не жалеет саму себя. Она танцует для
одних, поет для других, соглашается быть патронессой всех
праздников, балов, концертов, организованных в пользу бе-
женцев, бедняков, вдов и сирот, которым общество, движимое
великодушным сочувствием, жаждет помочь. Порой знатная
дама заходит дальше и — вот он, верх самоотверженности! —
в очередном припадке сострадания неимущим становится за
прилавок — да-да, за прилавок! — на импровизированных
базарах и, с мужеством Христа, претерпевающего крестные
муки, преследует всех своих знакомых — неважно, богаты
они или нет — требованиями купить втридорога выставлен-
ные перед ней бесчисленные безделушки; таким образом она
взимает с них нечто вроде «налога на бедных», который до-
брые души, если верить ей, обязаны платить неукоснительно,
хотя сама она раскошеливается лишь на самые ничтожные
рукодельные мелочи: кружевные манжеты, подушечки для
булавок, покрывала, перочистки, на которые сам Гарпагон7,
будь она его дочерью, охотно дал бы ей денег. Тем не менее,
хотя торгует она в тепле и уюте, наша знатная дама убеждена,
что показывает миру поучительный пример беспредельной
самоотверженности. Возможно даже — ибо безумная гордыня
так же безгранична, как просторы эфира, — в этот момент
она мысленно примеряет нимб божественного милосердия,
окружавший голову святого Венсана де Поля, который, отдав
беднякам свой единственный плащ и свои последние моне-
ты, ради выкупа каторжника обрек самого себя на тяжелый
и грязный каторжный труд8.
7
Гарпагон — главный герой комедии Мольера «Скупой» (1668), чудо-
вищный скряга.
8
Имеется в виду легенда о том, что священник Венсан де Поль (1581–
1660) предложил встать на место одного из каторжников, и того от-
стегнули от «цепи», а священника (впоследствии причисленного к лику
святых) пристегнули.
226
Голос веры не звучит в сердце нашего века; скептицизм

вольтерьянства убил ее, потому что, подобно самуму, ужасному
ветру пустыни, смертоносное дуновение которого иссушает,
обезображивает, уничтожает все, что попадается на его пути,
эта дерзкая школа ничего не уважала и все разрушала. Утверж-
дая, что она бичует только невежество и суеверия, фанатизм
и лицемерие, она в действительности истребила религиозное
чувство, незаменимый и чистейший источник самых возвы-
шенных движений души, а взамен не предложила ничего, кроме
терзающего сомнения или холодного материализма, который
убивает в человеке его божественную сущность. Тем не менее,
чтобы следовать обычаю и моде, а заодно поддерживать репута-
цию женщины благороднорожденной, наша знатная дама делает
вид, будто уважает некоторые церковные заповеди. У нее есть
часослов с золотыми застежками и постоянное место в церкви
Успения Богородицы и в церкви Лоретской Богоматери. Она
собирает пожертвования и становится крестной матерью коло-
колов9. В религиозном порыве она не жалеет денег на гипсовую
Мадонну, антепендий из расшитого тюля, мельхиоровую даро-
носицу10: все это она приносит в дар церкви, расположенной по
соседству с ее загородным домом, и время от времени ужинает
с тамошним кюре.
Обычно нынешняя знатная дама, насколько возможно,
выставляет напоказ убеждения сугубо аристократические.
Никто больше, чем эта неблагодарная особа, не проклинает
революции, которые и сделали ее тем, что она есть. Если бы
вы угадали, какие мысли приходят в голову госпоже де Марн,
9
«Крещение» колоколов — обычай, существующий у христиан с XI–
XII веков. Новые колокола отождествляются с людьми, и в присутствии
крестной матери и крестного отца им дается человеческое имя, которое
впоследствии даже заносится в церковно-приходскую книгу.
10
Антепендий, или фронтальный алтарь, — орнаментальное украшение
перед алтарем, поначалу тканое, позднее из камня, дерева, драгоценных
металлов или эмали. Все перечисленные предметы сделаны из недорогих
материалов — лишнее доказательство прижимистости героини.
227
когда ей представляют безвестных людей с плебейскими фа-

милиями, не облагороженными большим состоянием, вы бы
поняли, как сильно страдает наша знатная дама от смешения
званий, как мучает ее обязанность превращать министерский
салон в некий социальный винегрет.
Знатная дама наших дней распоряжается своим временем
почти с той же свободой, что и все прочие дамы; она живет так
же, как они, разве что более богато. Она не обязана нести при-
дворную службу, восседать на табурете в присутствии короля,
присутствовать на карточной игре в покоях королевы; зато
король-гражданин11 устраивает в ее честь несколько балов,
на которых царит атмосфера семейного празднества, ибо туда
приглашают пять-шесть тысяч самых видных людей из тех,
чьи фамилии украшают «Коммерческий альманах».
Любовь, галантность — от всего этого во Франции не
осталось и следа. Женщины утратили даже почетное право за-
нимать второе место в жизни мужчин, для которых на первом
месте стоят дела; нынче они не более чем антракт между удо-
вольствиями, интермедия между конной прогулкой в Булон-
ском лесу и ужином в «Парижском кафе». У нынешней знатной
дамы соблазнов куда меньше, нежели у ее предшественницы, —
но можно ли назвать ее более верной женой? Я сильно в этом
сомневаюсь, но нашему веку не в чем ее упрекнуть, она оста-
ется добродетельной на свой лад, она следует своим заповедям,
она соблюдает приличия. Вдобавок для этой знатной дамы
хранить свои любовные интриги и связи в тайне — условие
11
Обычное определение Луи-Филиппа, подчеркивавшее, что он стал
королем французов не по наследству, а в результате решения выборного
органа — палаты депутатов; вначале употребляемое совершенно всерьез,
с годами это словосочетание приобрело в устах противников короля
ироническое звучание. Автор иронизирует над расширением контингента
людей, удостаиваемых приглашения ко двору после революции 1830 года:
теперь среди королевских гостей оказывается множество торговцев
и прочих людей отнюдь не аристократического происхождения. Имен-
но они приезжают на прием не в собственных экипажах, а в наемных
фиакрах и кабриолетах, упомянутых в начале очерка.
228
существования и, можно сказать, профессиональный долг. Как

растение, недавно пересаженное в новую почву и покрывшееся
недолговечными цветами, она чувствует, что не вынесет огла-
ски, что, если она по неосторожности поставит себя под удар,
порыв ветра сломает ее и низвергнет в то небытие, из которого
она совсем недавно была извлечена.
Не успел граф договорить, как высокий и бледный юно-
ша с длинным лицом и средневековой бородкой украдкой
проскользнул в будуар, но, завидев графа и его собеседника,
поспешно ретировался.
— Теперь у меня нет ни малейшего сомнения, — сказал
граф с лукавой улыбкой, — что у знатной дамы есть часы,
когда она принимает только избранных. В самом деле, оркестр
играет последние контрдансы, толпа рассеялась, поспешим же
подойти к госпоже де Марн, если вы хотите узнать еще одну
особенность знатной дамы наших дней.
— А кто этот человек, который красуется посреди го-
стиной, как лебедь посреди мраморного водоема, и которому
с таким почтением внимают собравшиеся вокруг него люди?
— Это сын сельского учителя; до 1830 года он был без-
вестным журналистом, — ответил граф де Сюрвиль герцогу
Ольбурнскому. — Сегодня это представитель и защитник
интересов Франции при всех европейских дворах и во всех
странах мира. Это муж знатной дамы, господин де Марн, вчера
назначенный министром12.
Перевод Екатерины Дерябиной

12
Упоминание «безвестного журналиста» позволяет увидеть здесь
намек на Адольфа Тьера (1797–1877), который, до того как стать госу-
дарственным деятелем и главой кабинета министров (первый раз это
произошло в 1836 году, а второй — в 1840-м), в самом деле занимался
журналистикой; впрочем, намек слишком злой, потому что Тьер был
уже в конце эпохи Реставрации журналистом более чем известным. Что
касается самой знатной дамы, то она похожа не столько на жену Тьера,
сколько на его тещу госпожу Дон; именно она была реальной хозяйкой
его салона.
Луи Ру
АКУШЕРКА
Случись вам встретить на одной из самых людных парижских

улиц молодую особу в шали из зеленой шотландки и в тюлевом
чепце с оранжевыми лентами, исполненную величавого досто-
инства, какое даруют только восемнадцать весен, вы невольно
последуете за ней: такова парижская жизнь. Вы убеждены,
что в конце концов окажетесь у дверей Консерватории, и пре-
даетесь обманчивым грезам: ножка позволяет надеяться, что
незнакомка — танцовщица, а лицо вовсе не исключает, что
певица. Вам не важно, куда она идет, вы, не задумываясь, пошли
за ней и так же не размышляя продолжаете свой путь до тех
пор, пока не утыкаетесь в вывеску… Практической школы1.
Ваша сильфида — ученая акушерка, а уж чему ученая — вы-
яснится впоследствии. Никто не походит на студента больше,
чем фланер, и ваш легкомысленный вид заменяет пропуск
в преторий2 святой Луцины, где начинается урок господина
1
Практическая школа при Медицинском факультете Парижского уни-
верситета была открыта в эпоху Империи в бывшем монастыре Корде-
льеров на улице Медицинской школы в центре Латинского квартала на
левом берегу Сены. Ниже, упоминая «две школы», автор, по-видимому,
имеет в виду Практическую школу и Медицинский факультет, который
иначе называли Медицинской школой.
2
Преторий — в античности палатка полководца или резиденция
правителя.
231
Луи Ру
Атена3. Студенты отпускают по адресу юной ученицы шуточки,

от которых любая покраснеет, ведь галантности здесь не учат.
Девушка ищет прибежища в первом ряду амфитеатра, под сенью
профессорской кафедры. Появляется преподаватель, и веселье
стихает: ученица не видит никого, кроме учителя: она вся об-
ращается в слух и только самый бессовестный человек посмел
бы ее отвлекать. Она вовсе не студент-медик, и раз уж ни одна
из двух школ не сумела оградить девушек, обучающихся вме-
сте со студентами, от заигрываний, начальство Медицинского
факультета недавно решило, что акушерок необходимо обучать
отдельно, пусть даже они станут знать меньше, ибо лишатся
помощи студентов, какую получали, когда занимались вместе
с ними. Профессор оставил себе прекрасную половину своей
аудитории, и мораль выиграла от такого порядка столько же,
сколько потеряла наука. Обучение всякому ремеслу — процесс
очень долгий. Юные акушерки обязаны сдать экзамен, который
принимают опытные доктора; в прежние времена девицам вру-
чали награду за добродетель, теперь акушеркам вручают приз
за познания. А поскольку обычно женщинам нечем похвастать,
кроме добродетели, будет справедливо подробно поговорить
об исключениях из этого правила.
В профессии акушерки нет ничего художественного
и поэтического, зато она в высшей степени полезна для здо-
ровья и общества. Можно ли стать акушеркой, если ты не
зовешься госпожой Лашапель или госпожой Буавен?4 Вот в чем
3
Профессор Жюль Атен (1805 — ок. 1839) — преподаватель париж-
ского Медицинского факультета, автор нескольких книг о родах.
4
Мария-Луиза Лашапель (урожд. Дюжес; 1769–1821) — потомствен-
ная акушерка (ее мать и бабушка также принимали роды); автор книги
«Практика принятия родов» (1821), в которой рассказала о своем много-
летнем опыте работы; одна из основательниц парижского Родильного
дома на Грязной улице (rue de la Bourbe; ныне бульвар Пор-Руаяль),
устроенного в помещении бывшего монастыря Пор-Руаяль (1795), и шко-
лы акушерок при нем (1802). Мари-Анн-Виктуар Буавен (урожд. Жилен;
1773–1841) — врач, акушерка, автор многочисленных изобретений, таких,
например, как прибор для измерения размеров таза у женщины или
вагинальное зеркало, и нескольких книг о родах и родовспоможении.
232
Акушерка
вопрос. Испокон веков в особо важных случаях врачи при-

нимают роды самолично, и потому у акушерок мало возмож-
ностей доказать свое решительное превосходство. За редкими
исключениями, к ним относятся с предубеждением и не счи-
тают их врачами в полном смысле слова.
Как правило, акушерка имеет дело с роженицами из мел-
кой буржуазии; она селится в торговых, а иногда и в рабочих
кварталах; ее паства проживает не ниже четвертого этажа;
ради своих клиенток она взбирается даже в самые бедные ман-
сарды, а собственные ее пенаты размещаются на пятом этаже.
Домовладелец получает от акушерки квартирную плату не
прежде, чем акушерка получает известие о начале очередных
родов; впрочем, сие зависит от одной лишь природы, при-
рода же обходится с акушеркой примерно так же аккуратно,
как она с домовладельцем.
Среди акушерок встречаются и настоящие мастерицы,
и те, кто, с бо%льшим или меньшим преувеличением причисляет
себя к таковым. Акушерке, которая хвастает предыдущими
свершениями, нужно лишь отыскать доверчивых клиентов;
благодаря мнемотехнике, которою владеет она одна, она вспом-
нит тех выдающих личностей, что у нее в долгу: послушать ее,
так без нее не явились бы на свет ни Римский король, ни гер-
цог Бордоский, и вообще бог знает сколько знати — простите
мне эту игру слов! — обязано ей своим рождением. На самом
же деле роль акушерки вовсе не так значительна, ее притяза-
ния, если верить врачам, беспочвенны, а познания весьма со-
мнительны. Акушерку зовут, чтобы обойтись без врача. Людей
нервных и небогатых титулованная мудрость во фраке или
в докторском одеянии пугает и смущает; люди боятся, что не
смогут расплатиться за роды, а акушерка придет к роженице,
даже если знает, что ей не заплатят. Считается, что она более
сговорчива, чем дипломированные врачи-акушеры, может
быть потому, что деньги к ней идут из разных источников.
Именно акушерка, соперничая с крестной, делает церемонию
233
Луи Ру
крещения самым дорогим из мещанских семейных торжеств.

Акушерка принимает подарки, доктор же рассчитывает —
если рассчитывает — только на свои гонорары. Подарочки,
узаконенные обычаем, в итоге приносят акушерке кругленькую
сумму, и этот доход весьма надежен. Легче можно уклониться
от оплаты долгов, чем от чествования акушерки, ведь обычай
более деспотичен, чем закон.
Всем известна вывеска с изображением акушерки, к кото-
рой новорожденные тянутся еще до того, как появятся на свет;
заметим, однако, что сама акушерка зачастую не похожа на
свой портрет. Аксиома ut pictura poesis5 здесь неприменима: во-
первых, надпись, сделанная свинцовыми белилами, с годами
не теряет своей девственной чистоты, а во-вторых, акушерка
с вывески всегда пребывает в самом расцвете молодости и та-
ланта, хотя служит своим клиентам с незапамятных времен.
Мы можем, ничуть не погрешив против истины, поместить ее
в пантеон бальзаковских женщин6: вывеска не стареет. Аку-
шерка на вывеске белокура; однако акушерка, трудящаяся под
этой вывеской, вполне может оказаться пикантной брюнеткой.
Дети являются на свет, не обращая на это ни малейшего вни-
мания. На своей вывеске акушерка всегда остается ученицей
школы для акушерок при Родильном доме.
На любой улице сыщется одна из этих совершенно
одинаковых картинок, на которых оба — и новорожденный,
и акушерка — улыбаются во весь рот. Наличие вывески — ис-
ключительное право акушерок, но, увы, этот способ заявить
о себе много теряет по причине конкуренции.
Любопытно было бы узнать, чем прельщает эта необыч-
ная и сложная участь стольких женщин, коим на роду было
написано стать украшением буржуазного общества, что за
5
«Общее есть у стихов и картин» (лат.; Гораций. Наука поэзии, 361–362;
пер. М.Л. Гаспарова).
6
О бальзаковских женщинах см. примеч. 29 к «Введению» и 19 к очерку
«Фигурантка».
234
Акушерка
тайная, непреодолимая сила сбивает их с обыкновенного

пути и, не позволив сделаться модистками, компаньонками,
надежными конфидентками или сердечными подругами, пре-
вращает их в акушерок? Это самая большая загадка, какая
таится в жизни на другом берегу Сены7. Бывает так, что де-
вица не может противостоять обаянию студента-медика, а за
любовью к медику приходит любовь к медицине. То же самое
происходит и на юридическом факультете: там многие дамы
знают законы; вспомним, что Элоиза8 была сильна в схола-
стике. Акушерка — это эмансипированная гризетка: именно
она, пока господин Эрнест слушает лекции, с упоением за-
читывается Бургаве9 и наслаждается главами из Лисфранка10,
как другие наслаждаются романами, вышедшими у Гослена11.
Основательность ее суждений убеждает господина Эрнеста
в необходимости пойти на жертвы. Отличаясь скромным
честолюбием и еще более скромным состоянием, он со-
глашается войти в долю с ученицей, им же обученной; они
заканчивают факультет в один и тот же день, а затем узако-
нивают свой союз в мэрии. Именно так доктора зарабатывают
свои небольшие состояния, а акушерское искусство каждый
день достигает новых высот. Впрочем, иногда случается
и обратное. Акушерки, преданные родильному делу, помо-
гают прославиться безвестным врачам. Один студент-медик
7
Имеется в виду левый берег Сены, где располагались Медицинская
школа и Родильный дом на Грязной улице; «другим» он считался по от-
ношению к «модному» правому берегу.
8
Элоиза (ок. 1100–1163), возлюбленная схоласта и богослова Абеляра,
была прекрасно образована, красива и умна, владела латынью, греческим
и древнееврейским.
9
Герман Бургаве (1668–1738) — голландский врач, автор популяр-
ных среди медиков книг «Советник врачам» и сборника афоризмов на
медицинские темы.
10
Жак Лисфранк де Сен-Мартен (1790–1847) — хирург и гинеколог.
Его врачебный опыт был запечатлен в книге «Болезни матки», которую
на основе его уроков выпустил в 1836 году доктор Поли.
11
Шарль Гослен (1793–1859) — издатель, выпускавший романы писа-
телей-романтиков, среди прочих Гюго и Бальзака.
235
Луи Ру
не имел за душой ничего, кроме изношенной одежды и не-

истощимой веры в свое великое предназначение. Студента
приметила акушерка; она поделилась с ним неким рецептом,
а он прославил его в миллионах объявлений; таким образом,
завладение сердцем акушерки и ее заветным рецептом стало
первым успешным делом доктора. Парацельс заменил все
науки астрологией12, а для новоиспеченного алхимика па-
нацеей оказались объявления. Разбогатев и став известным,
он забывает женщину, способствовавшую его преуспеянию.
Вне себя от подобной непочтительности, последняя берется
за перо, и именно этому обстоятельству мы обязаны «Мемуа-
рами акушерки»13. «Биография акушерок»14, другое сочинение
того же сорта, содержит, как хотелось бы нам верить, немалое
число заслуженно прославленных имен, но однако далеко
не всех представительниц этой профессии можно считать
безупречными, и правдивое их изображение будет куда более
похоже на сатиру, нежели на портрет.
В этой профессии есть и свои Локусты15. Бессовестные
акушерки, долгое время прожившие в затруднительных об-
стоятельствах, куда более близких к нужде, чем к скромному
достатку, зарабатывают на жизнь, идя путем, прямо противо-
положным пути добра. Акушеркам пристало помогать появле-
нию детей на свет, меж тем эти злодейки изо всех сил старают-
ся, чтобы человечество недосчиталось новых членов общества.
12
Парацельс (наст. имя и фамилия Филипп Ауреол Теофраст Бомбаст
фон Гогенхайм; 1493–1541) — алхимик, астролог и врач швейцарско-
немецкого происхождения, сочетавший в своей медицинской практике
традиционные методы излечения с тем, что сегодня назвали бы «нетра-
диционной медициной».
13
По-видимому, имеется в виду книга Александрины Жюлемье «Под-
линные мемуары акушерки» (1835), повествующая о напряженных
отношениях повествовательницы с ее прежним деловым партнером
доктором Жиро.
14
Речь идет о книге Алоиса Делаку «Биографии знаменитых акушерок
прошлого, настоящего и современности» (1834).
15
Локуста — отравительница (по имени Локусты, или, точнее, Лукусты,
изготовительницы ядов в царствование императора Клавдия).
236
Акушерка
Если вы вознамеритесь пойти по стопам Парана-Дюшатле16

и приметесь терпеливо и покорно вести список всех парижских
грехов, акушерка расскажет вам на сей счет больше, чем кто бы
то ни было. Акушерка сомнительных нравственных качеств, та,
что похожа на Вуазеншу17 и в неотложных случаях прибегает
к отвлекающим средствам, частенько обращается за помощью
к торговцу лекарственными травами: это — брак по расчету,
способ получить нужные снадобья и употребить их когда во
благо, а когда и во зло. В Париже клиенты нередко требуют от
акушерки безотлагательного вмешательства; они искушают ее
туго набитым кошельком и хитроумным софизмом — и детоу-
бийство избавляет от бесчестия. Физиологи напрасно твердят,
что все подобные напитки — яд, многие акушерки знают об
этом не хуже самих докторов. Именно потому они и продол-
жают заниматься своим ремеслом. Если зелье у них в руках,
они пускают его в ход. Деньги — уплаченные или только обе-
щанные — важнее, чем последствия злодеяния. Жертва боится
бесчестья больше, чем смерти, а ее сообщница любит деньги
больше, чем честность. Как нам кажется, когда совершается
подобное преступление, виноваты трое: акушерка, рискующая
попасть под суд, беременная женщина, рискующая погибнуть
и рано или поздно погибающая из-за своего проступка, и,
наконец, мстительное общество, всегда готовое произнести
над соблазненной женщиной суровый приговор и тем самым
зачастую толкающее ее на двойное убийство. Впрочем, во
все времена в развитых цивилизациях схожие преступления
порождались схожими причинами. Если верить историкам,
такие тайные способы были известны и в Древних Афинах.
16
Александр Паран-Дюшатле (1790–1836) — французский врач-
гигиенист, автор фундаментального исследования «О проституции
в городе Париже» (1836).
17
Катрин Монвуазен, или Вуазенша, как звали ее в народе (урожд. Дезе;
ок. 1640–1680), — авантюристка, сожженная на костре за то, что продава-
ла яды женам версальских придворных, а также в случаях нежелательной
беременности устраивала выкидыши и убивала новорожденных.
237
Луи Ру
Греческие женщины хорошо знали собственный организм,

и повитух звали лишь затем, чтобы разрешиться от бремени.
Лаиса и Аспазия ухудшили свою репутацию, и без того не
слишком лестную, тем, что не только сами предавались рас-
путству, но и помогали женщинам, ведущим сходный образ
жизни, уничтожать его последствия.
Если бы подобные безнравственные деяния представляли
собой всего лишь исключения, не стоило бы о них говорить;
напротив, если они хроническая язва нынешнего общества,
нужно попытаться найти от нее лекарство. Обращаем на это
внимание моралистов. Акушерка, содержащая пансион, одно-
временно и Гарпократ18, и Гиппократ в женском обличье, ведь
ее способность держать рот на замке уже вошла в пословицу.
К ней бы не ходили, если бы не были уверены, что это останется
в секрете. Она — верный помощник богатых холостяков, дума-
ющих сохранить свою репутацию, отказавшись от почетнейшей
из обязанностей, возложенных на зажиточного гражданина;
многие больше доверяют акушерке из соседнего квартала, чем
мэру собственного округа, и предпочитают скорее скрывать
стыд, чем исполнять роль главы семьи. Общество сурово осуж-
дает многие проступки, куда менее достойные порицания, но
осудило ли она когда-нибудь этих распутников? И то сказать:
акушерка так молчалива, а богатый мужчина так мил.
Но акушерке мало пользоваться безграничным доверием
и быть на хорошем счету у тех, кто хочет поведать ей тайну,
скрываемую от всех остальных; нужно еще уметь предвос-
хищать признания, угадывать постыдные секреты, покамест
не преданные огласке. Париж — бесценное пристанище для
провинциалов, равно как провинция — обитель, хранящая
тайны парижской жизни. Этот приют невинности оправды-
вает свое название лишь постольку, поскольку возвращает
невинность тем, кто в противном случае по собственной
18
Гарпократ — греческий бог молчания.
238
Акушерка
неосторожности окончательно бы ее утратил. Акушерка, дер-

жащая пансион, раскидывает свои сети в газете объявлений,
где скромно возвещает о своем существовании. Будущие роже-
ницы, находящиеся в услужении, могут до самого последнего
момента продолжать исполнять свои обязанности; впрочем,
акушерки не отвергнут и тех, кто не смог отложить деньги на
черный день. Акушерке достаточно указать адрес своего за-
ведения и выдать его за благотворительную контору; те, кто
нуждается в ее услугах, придут сами. В заведении никто друг
друга не знает. Женщины получают вымышленные имена,
простолюдинка становится виконтессой, титулованных дам
зовут попросту Луизой или Серафиной. Тем, кто прибыл из
отдаленных департаментов, находят столичное место, прочих,
наоборот, удаляют из Парижа. Все как одна толкуют о муже,
который служит на далеком острове где-то в Тихом океане.
Каждая притворяется, что верит рассказам других, лишь бы ей
самой не задавали никаких вопросов. Заведение акушерки —
настоящая обитель отшельника; дом стоит в глубине простор-
ного двора, привратник глух и нем, жалюзи на окнах всегда
опущены. Чтобы проникнуть в этот гинекей, нужно доказать
свою благонадежность. Проявление материнских инстинктов
здесь строго запрещено, а мужчинам вход заказан навечно.
Если есть на свете профессия, где почитают не только
и не столько мастерство, сколько самого мастера, так это пре-
жде всего акушерское дело. Та акушерка, что вдобавок к жен-
ским добродетелям может похвастать профессиональными
навыками, быстро приобретает в собственном квартале без-
упречную репутацию и получает достойное вознаграждение.
Ради своих клиентов ей приходится поступаться самолюбием:
завоевывать благосклонность привратниц, не выставлять на-
показ свои познания, чтобы не настроить против себя сиделок,
посещать семейства мелких лавочников столько раз, сколько
они потребуют. Бывают клиентки, которые двадцать раз бьют
ложную тревогу и лишь на двадцать первый начинают рожать
239
Луи Ру
по-настоящему. Как только о таланте акушерки пойдет слух,

у нее больше не останется ни минуты на себя саму. Дети как
нарочно являются на свет в полночь. Не успеет акушерка
накрыть на стол, как за ней приходят от толстой торговки;
хорошо, что акушерка знает свое дело, а у кумы это уже пят-
надцатый: все они появились на свет одним манером, а в родах,
в сущности, лиха беда начало.
Все это, конечно, довольно заурядно, но тем не менее
именно это составляет любопытнейшие сцены частной жизни.
Многие дети прямо-таки рвутся явиться на свет. Акушерка
может принять в свои руки гения — и не заметить этого.
Ее ремесло — настоящая лотерея.
Однако сами роды — это далеко не все, ведь нужно еще
уметь определять время, когда ребенок появился в утробе, пред-
сказывать, по мере сил, его дальнейшее развитие, определять его
пол, в нужный момент содействовать росту плода кровопуска-
ниями, угадывать, какое лечебное питье пойдет ему на пользу.
Обо всем этом можно было бы слагать поэмы, и нашлись
акушерки, которые такие поэмы сочинили. Жизнь акушер-
ки — это аргумент, на который ссылаются особы ее пола,
грезящие о свободной женщине. Не будет ли неуместным
с нашей стороны сказать здесь несколько слов о тех безумных
теориях, какие выдвигаются в последнее время по поводу
женского призвания? Опыт веков и сама природа определили
женщине место у священного домашнего очага. Она — коро-
лева в своей семье; она достойна нашего поклонения, когда
становится матерью: отдалите ее от того, что ей так дорого,
и от тех, кому так дорога она, лишите ее этого скромного
и драгоценного семейного круга, и она не сможет найти своего
места в жизни; ее дело — любить и растить детей, дайте ей
другую роль, и из этого не выйдет ничего, кроме скандала,
смятения и анархии.
Акушерка не отрекается от семейных обязанностей, на-
против, исполняет их тщательнее любой другой женщины.
240
Акушерка
Часто акушерка — это мать, помогающая другим также

стать матерями.
С философской точки зрения, что может быть величе-
ственней и благородней, чем труд акушерки? Но ремесло это
слишком близко к природе, чтобы старания акушерки оценила
цивилизация.
Сократ начертил вокруг своего дома линию и запретил
жене выходить за нее. Не потому ли они с женой жили, как
кошка с собакой?
Кстати сказать, Сократ, которого называли повивальной
бабкой мысли, сам был сыном повивальной бабки.
Иные женщины, вдохновляемые свыше, вверяют, подобно
леди Стэнхоп, свои поэтические и религиозные грезы жгучим
пескам пустынь; другие жаждут апостольского служения никак
не ближе, чем на краю света, осуществляют фаланстерские
странствия по всем континентам, отправляют своих мужей
за решетку, не терпят над собой никакого гнета и объявляют
делом своей жизни освобождение женщин от тяжких оков за-
мужества19, третьи собственными произведениями завоевывают
себе место среди знаменитостей всех времен. Эти последние
могут поспорить с современными поэтами в том, что касается
пыла и энтузиазма, они без подготовки сочиняют оперы, а для
романсов пишут и слова, и музыку; для женской музы нет
ничего невозможного. Мы видели, как скипетр комедии пере-
ходил в женские руки; видели, как судебные записки, до сих
19
Весь этот пассаж направлен против утопических теорий сенсимо-
нистов и фурьеристов. К теории Шарля Фурье отсылает употребление
эпитета «фаланстерский», от слова «фаланстер», означающего описан-
ный Шарлем Фурье дворец, предназначенный для жизни утопической
коммуны-фаланги. Впрочем, путешествовали не фурьеристки, а сенсимо-
нистки: несколько сторонниц этого учения в 1833 году отправились вместе
с одним из преемников Сен-Симона, Проспером-Бартелеми Анфантеном,
в Египет, где предполагали отыскать «женщину-мессию». Анфантен, про-
поведовавший женскую эмансипацию, понимал под ней, среди прочего,
освобождение от супружеской верности; он утверждал, что женщине,
точно так же как и мужчине, верность противопоказана. Ср. насмешку
над исканиями Анфантена в финале очерка «Балетная крыса».
241
Луи Ру
пор бывшие исключительной привилегией государственных

мужей, становились уделом герцогинь и горничных и прологом
к громким разводам. Все это, бесспорно, заслуживает восхи-
щения, но ничуть не меньше заслуживает его тип женщины
человеколюбивой, роль которой, столь важная в жизни детей,
отверженных с самого детства, кажется еще более благородной
от того, что лишь немногие свидетели могут оценить ее по до-
стоинству. Нужно хотя бы один-единственный раз заявить во
всеуслышание: та женщина, что благодаря своим умениям стала
главой Родильного дома, — воистину великая женщина, достой-
ная уважения. Этот дом, который не опишешь в двух словах,
весь держится на ней. Какая забота! Какая чистота! Как нужно
желать служить обществу, чтобы достигнуть вершин в этом
мастерстве! Как нужно быть преданной делу, чтобы не погряз-
нуть в рутине, как это нередко случается с бывшими судьями,
отставными докторами и престарелыми дипломатами! Порядок
в этом заведении бесподобен; а еще прекрасней неиссякаемая
любовь к ближнему, его поддерживающая. Только в домах са-
мых зажиточных буржуа можно увидеть такую роскошь, такие
гигиенические ухищрения, как в простой палате Приюта для
подкидышей20. Нет ничего странней и противоречивей, чем те
чувства, которые испытывают жертвы нищеты, истребляющей
бедные классы парижского населения, попав в эту обстановку.
Принесенные неведомо кем, подкидыши попадают в приют,
в котором все, кажется, чудесным образом приготовлено для
вскармливания. Затем их передают в руки деревенских кор-
милиц, которые получают за их содержание по шестнадцать
сантимов в день; лишь немногие выживают в этих гибельных
условиях; это понятно, но почему же столько младенцев умира-
ет в приюте, где они получают такой прекрасный уход? Видит
20
Приют для подкидышей, или Воспитательный дом, с 1814 года рас-
полагался на улице Анфер (ныне проспект Данфера-Рошро); до 1838 года
туда принимали только детей до двух лет, а после стали принимать
брошенных детей всех возрастов.
242
Акушерка
Бог, ответа на этот вопрос у нас нет! Согласно статистике,

подкидыш, доживший до взрослого возраста, — крайне ред-
кое исключение, примерно один на десять тысяч, а ведь ради
этого чудовищного результата государство тратит миллионы!
Честные филантропы, всегда борющиеся со злом и всегда
бьющие мимо цели, волнует ли вас сам факт, что детей бро-
сают, если вы знаете, что их находят и о них заботятся или
делают вид, что заботятся? Меж тем на самом деле о них не
заботятся, а если заботятся, то совершенно впустую. Те, кому
удается избежать смерти, попадают в исправительные дома,
пополняют ряды жертв нищеты и позора в обществе и вне его.
Есть лишь одно средство победить это зло — уничтожить его,
позволить едва зарождающимся кровным связям стать проч-
нее, а для этого улучшить судьбу неимущих классов, из кото-
рых происходит большинство найденышей (исключениями
здесь можно пренебречь). Как бы там ни было, можно сказать
наверняка: в наше время найденный ребенок — это ребенок по-
терянный. Эта игра слов имеет вид чересчур жестокий, но мы
не станем от нее отказываться: она напрашивается сама собой.
Воздадим же еще раз хвалу акушерке: она не получает
лестных наград, какими свет одаряет знаменитостей совсем
иного толка, и тем не менее всякий день совершает множе-
ство мелких, но чрезвычайно полезных дел, позволяющих ей
снискать величайшее уважение в глазах всего общества.
Впрочем, повседневные обязанности простой акушер-
ки — ничто по сравнению с обязанностями акушерки, воз-
главляющей приют для рожениц. Были времена, когда туда
допускали редких посетителей, сейчас же в него вовсе не
попасть. Дело в том, что однажды один из любопытствующих
визитеров узнал в одной из рожениц… свою сестру.
Как найти достойные слова, чтобы рассказать об аку-
шерке, придумавшей детский рожок, соску из более или менее
упругой резины и рожок с подогревом; о той, что держит пан-
сион и каждый год изобретает новый способ облегчать роды?
243
Луи Ру
Но рожок, как и государство, не создается за один день:

для начала нужно, чтобы его одобрили филантропы, чтобы
его достоинства были подтверждены патентом на изобретение
или по крайней мере несколькими медалями, чтобы самые
именитые доктора высказали свое мнение о влиянии рожка
на человечество, о социальной важности соски и выразили
свое одобрение, а потому акушерке придется, не жалея сил,
доказывать полезность своего изобретения. Вооруженная
самыми почетными свидетельствами, акушерка призывает
на помощь все законы химии и доказывает, что все более или
менее замысловатые изобретения, кроме ее собственного, идут
в ущерб кормилицам и во вред вскармливанию. Возвысившись
до звания профессора, она протягивает руку медицинским
светилам своего времени; правда, среди ее слушателей, как
некогда на таинствах Благой Богини21, присутствуют только
женщины. Однако это не мешает ей считаться настоящим на-
учным авторитетом. У акушерки есть свой издатель, причем
издает она научные книги. Она применяет щипцы с таким
же хладнокровием, с каким иные вышивают шаль или вяжут
чулок. Известно, что недавно медицинский факультет не дал
диплома женщине, которая по всем статьям была его достойна.
Возможно, ученые мужи испугались соперничества и вли-
яния такого достойнейшего примера на судьбы медицины.
И каким бы странным такое положение вещей ни казалось,
оно существует со времен если не Адама, то по крайней мере
древних греков. Ареопаг, заметив, что медицинские знания
чересчур широко распространились среди женщин, объявил
акушерок вне закона. Между тем афинянки так свято веровали
в могущество акушерок, что готовы были скорее умереть, чем
при родах довериться мужчине. Агнодика любила свое дело
настолько, что переодевалась в мужчину и являлась на помощь
21
Благая Богиня — в римской мифологии богиня плодородия, здоро-
вья и невинности; отправлять ее культ разрешалось только женщинам.
244
Акушерка
к представительницам своего пола в костюме афинянина. Так

драконовский декрет Ареопага дал рождение гермафродиту.
Уличенная в том, что, невзирая на решение Ареопага, она
продолжает заниматься своим ремеслом, Агнодика была при-
говорена к смерти. Ее помиловали благодаря просьбам самых
почтенных афинянок. Суду, пожалуй, следовало бы сразу при-
знать свою неправомочность в том, что касается родов.
Акушерке позволено учить своему делу и даже отправ-
лять своих учениц в департаменты, а те, кто принимал роды
под ее присмотром и с ее помощью, не забывают упомянуть
об этом факте на своей вывеске.
Как мы уже говорили, роль акушерки вовсе не ограни-
чивается заурядным приемом родов: она отлично разбирается
в женских болезнях, и выбрать акушерку — значит выбрать
доктора, лечащего все недуги и все слабости, свойственные
женскому полу.
Когда ребенок появился на свет и освободился от ме-
кония22, испытания акушерки только начинаются: младенца
нужно нарядить, украсить, разодеть — к счастью, пеленки уже
готовы, готова и одежда того, кого Фихте считал вершиной
творения23. Бархатный беретик, украшенный лентами, батисто-
вая рубашка, тонкое кружево — все это проходит через руки
акушерки, и она бы очень огорчилась, если бы новорожденного
впервые явил миру кто-то другой. Когда младенца, одетого,
спеленутого, разряженного, точно Амур с картины Ватто, пред-
ставляют родным, им не остается ничего другого, кроме как
признать, что, не считая этого Купидона, самый прекрасный
человек на свете — это акушерка.
Перевод Ирины Хасановой

22
Меконий — первые фекалии новорожденного.
23
По-видимому, имеется в виду книга «Размышления о Французской
революции» (1793), в которой немецкий философ Иоганн Готлиб Фихте
(1762–1814) назвал первый крик младенца декларацией его прав.
Элиас Реньо
КАНОНИССА
Сен-Жерменское предместье, идеальное воплощение

XVIII века, живет воспоминаниями, как перезрелая кокетка,
коснеет в своих предрассудках, как древний старик, и, как
юнец, тешит себя несбыточными мечтаниями. На другой
день после поражения Сен-Жерменское предместье грезит
о будущих триумфах; разочарования никогда не охлаждали
его надежд. Гордое и язвительное, оно презирает силу фактов:
для него Наполеон остается Бонапартом, а Луи-Филипп —
герцогом Орлеанским1. Непримиримый враг квартала Шоссе
д’Антен, олицетворяющего XIX век, Сен-Жерменское пред-
местье донимает своего противника жестокими насмешками,
преследует его едкими остротами и мучит своим презрением
разбогатевших мещан, которые, взяв верх над аристократа-
ми, завели моду во всем им подражать. Сохраняя, несмотря
1
Наполеон Бонапарт (1769–1821) в 1804 году провозгласил себя им-
ператором французов и стал называться Наполеоном I; Луи-Филипп I
(1773–1850), правивший с 1830 по 1848 год, до прихода к власти носил
титул герцога Орлеанского, а после Июльской революции был возведен
на престол в соответствии с голосованием палаты депутатов и стал на-
зываться «королем французов», а не «королем Франции», как прежние
монархи. Роялистская аристократия, населявшая Сен-Жерменское пред-
местье, не признавала ни Наполеона, ни Луи-Филиппа, считая обоих
узурпаторами.
247
на все нынешние разочарования, уверенность в собственном

будущем, Сен-Жерменское предместье отличается самона-
деянностью красавицы, которая долго не знала соперниц,
и зловредностью благочестивой старухи, которая живет верой
и надеждой, но отнюдь не любовью к ближнему.
Впрочем, в этой борьбе Сен-Жерменское предместье всегда
руководствуется некой хитроумной логикой. В отличие от геро-
ев парламентских битв, оно не станет вести бой на территории
противника и не опустится до споров с врагом по вопросам, ко-
торые тот ему навязал. Обсуждать чужие мнения — значит при-
знавать их. Сен-Жерменское предместье никогда не совершит
подобной промашки: его фронда исчерпывается одним только
отрицанием. В эпоху Империи все воспевали славу оружия;
Сен-Жерменское предместье восторгалось прелестями мира.
В эпоху Реставрации квартал Шоссе д’Антен был либерален,
Сен-Жерменское предместье оставалось верным абсолютизму.
В наши дни квартал Шоссе д’Антен скептичен и чуть ли не
безбожен, а Сен-Жерменское предместье сделалось благоче-
стивым, лишь в этом изменив XVIII веку. И набожно-то оно
не столько потому, что искренне верит в Бога, сколько потому,
что перестали верить его враги. Добродетель оно видит в том,
чтобы не иметь ничего общего с кварталами-противниками.
Приняв на себя эту роль, Сен-Жерменское предместье
не отступает ни перед какими препятствиями. Оно попол-
няет монастыри новыми насельниками, поощряет рвение
проповедников и по первому своему зову собирает целую
армию монахов и монахинь самых разных цветов и оттенков:
белых, черных и серых кающихся грешников2, братьев святого
2
Религиозные организации (братства), чей устав предписывал особую
форму одежды, цвет которой имел символическое значение и указывал
на задачи братства. Совмещали искупительные действия (пост, ношение
капюшонов, скрывающих лицо) с актами благотворительности: помощь
бедным, уход за больными, погребение умерших, утешение осужден-
ных на казнь. Известны с XIII века, распространены главным образом
в Италии и Франции.
248
Канонисса
Иосифа3, сестер Милосердия, францисканцев, доминиканцев

и бернардинцев4. Сен-Жерменское предместье — католиче-
ский мир в миниатюре. Его столица — церковь Святого Фомы
Аквинского, вселенские соборы проходят в Лесном аббатстве,
любимым местом неофитов стала обитель Святого сердца,
а прибежищем ветеранов, пострадавших в боях за победу
аристократии, — церковь Святой Валерии5.
Решимость идти наперекор своему веку достойна вся-
ческого восхищения; однако здесь не обошлось без курьезов.
Одним из них, едва ли не самым удивительным, стало явление
канониссы — невиданной доселе представительницы мона-
шеского сословия. Канонисса — это девица зрелого возраста,
которая отличается набожностью, но не живет в монастыре,
зовется дамой, но не состоит в браке, считается графиней, но
не принадлежит к знати.
Чтобы получить столь выгодные права, достаточно об-
ратиться к какому-нибудь немецкому владетельному князьку
3
Культ святого Иосифа (Обручника) распространяется в католиче-
ском мире с IX–X веков; Иосиф считается покровителем семьи, брака,
различных ремесел, а также монашеских орденов, многие из которых
носят его имя.
4
Монашеские ордена. Францисканский основан в XIII веке святым
Франциском Ассизским, доминиканский — в 1215 году святым Домини-
ком; оба ордена относятся к числу нищенствующих. Орден бернардинцев
(цистерцианцев) основан в 1098 году святым Робертом Молемским.
5
Церковь Святого Фомы Аквинского расположена на одноименной
площади, в седьмом (во времена Реньо — десятом) округе Парижа. По-
строена в 1682 году; имеет статус приходской церкви. Лесное аббатство
(Аббеи-о-Буа) находилось на Севрской улице. Разрушено в 1907 году
в связи с расширением Севрской улицы. Знаменитая красавица Жюльет-
та Рекамье, снимавшая в аббатстве квартиру, держала здесь известный
литературно-политический салон, который слыл центром парижского
легитимизма, однако привлекал людей самых разных взглядов. Возмож-
но, поэтому Реньо помещает сюда «вселенские соборы». Обитель Святого
Сердца Иисусова (Вареннская улица, 77) действовала до начала XX века;
сейчас здание занимает музей Родена. Церковь, а точнее часовня святой
Валерии, — с 1802 по 1837 год третья дополнительная в приходе Фомы
Аквинского, — располагалась на Гренельской улице; в 1837 году ее снесли
в связи с реконструкцией соседнего особняка и в 1840 году заменили
часовней на Бургундской улице.
249
из числа католиков и в обмен на три или четыре тысячи

франков быть принятой в некий саксонский или баварский
или рейнский капитул6, который существует только на бумаге
и о котором никто бы и не вспомнил, не будь его содержание
включено в бюджет одного из шести десятков государств, со-
ставляющих территорию благословенной Германии7. Это все,
что осталось от прежнего господства светской власти над
властью духовной; последний рычаг давления на Церковь,
сохранившийся у Империи после долгой и кровопролитной
борьбы за инвеституру8.
Девиц, именуемых канониссами, можно разделить на
несколько разрядов. Первый состоит из знатных, но бедных
девушек, готовых пожертвовать скудным приданым, дабы
обрести звание замужней дамы, не вступая в неравный брак.
Променяв семейные радости на труды во славу Божью, они
влачат жизнь скучную и бесцветную.
Ко второму разряду относятся девицы, которые также
могут похвастать благородным происхождением; они вполне
независимы на деле, но желают стать таковыми и по праву.
Эти горделивые и возвышенные особы презирают сословные
предрассудки, а тем более предрассудки женские. Не имея со-
стояния, они добиваются первых ролей в обществе с помощью
ухищрений кокетства. Особенно ловко им удается обращать
себе на пользу тщеславие богатых иностранцев, кичащихся тем,
что в чужом краю их привечает представительница древнего
6
Коллегия священников кафедрального собора, помогающая епископу
в управлении епархией. Члены капитулов назывались канониками.
7
Некоторое преувеличение. Германский союз, созданный в 1815 году по
решению Венского конгресса, включал 41 государство; однако Союзный
сейм (правящий орган союза) состоял из 69 голосов, что, возможно,
и обусловило ошибку автора.
8
Борьба за инвеституру — противоборство между императорами
Священной Римской империи и папами за право вводить в должность
епископов. Начавшись в 1075 году, борьба закончилась в 1122 году Вормс-
ским конкордатом, который оставлял духовную инвеституру за папой,
а светскую (наделение епископов землей) — за императором.
250
Канонисса
рода, который происходит по прямой линии от короля Рене

или Анны Бретонской9.
К третьему разряду, более всего достойному внимания,
принадлежат богатые простолюдинки, которые желают спря-
тать низкое происхождение за графским титулом и прикрыть
грехи молодости именованием, которое пристало замужней
женщине. Именно этот тип мы и попытаемся здесь изобразить.
Обзаведясь дипломом, канонисса поселяется в Сен-
Жерменском предместье; только там ее могут воспринимать
всерьез. С этих пор у нее начинается новая жизнь; канонисса
представляет в обществе совершенно особый тип — и не деви-
ца, и не жена, и не вдова. Впрочем, иные софисты утверждают,
что она и первое, и второе, и третье одновременно.
Она не дворянка, ибо не имеет родословной; она не про-
столюдинка, ибо носит титул графини.
Она не принадлежит бренному миру, ибо она — Христова
невеста; она не принадлежит миру духовному, ибо полностью
сохранила свою свободу и предается всем удовольствиям
и радостям светской жизни.
Она постриглась в монахини, но локонов не остригла;
у нее есть часовня, но она не молится; есть исповедник, но
она не кается; есть любовник, и она от него не отказывается.
У канониссы все ненастоящее: и титул, и обет безбрачия,
и монашеское звание. Она не знает ни жизненной гармонии,
ни человеческого участия; но поскольку даже отсутствие
гармонии должно подчиняться известной логике, все в на-
шей героине обличает пренебрежение правилами светского
общежития: манеры сомнительны, движения неестественны,
9
Король Рене (Добрый) (1409–1480) — средневековый французский
правитель (герцог Анжу и Лотарингии, граф Прованса и Пьемонта,
номинальный король Неаполя и проч.), участник многих битв, боль-
шей частью заканчивавшихся для него неудачно. Анна Бретонская
(1477–1514) — герцогиня Бретани, последняя правительница своей
страны, пытавшаяся сохранить ее автономию в составе Франции; супруга
французского короля Карла VIII, а после его смерти — Людовика XII.
251
путь усеян терниями. Женщины, кичащиеся своей добро-

детелью, не принимают у себя канониссу, потому что, по их
мнению, она ведет себя слишком вольно; доступные женщины
тоже ее не признают, потому что, по их мнению, она строит
из себя недотрогу. Люди благочестивые сравнивают ее со
священником-расстригой; безбожники укоряют за то, что
она облачилась в одежды монахини. Одни не приемлют ее
несмотря на то что она набожна, другие — потому что она
набожна. Из-за двойственности своего положения она нигде
не находит счастья.
Наблюдая за злоключениями канониссы, я то и дело вспо-
минал о гермафродите. Презираемый мужчинами за то, что он
мужчина, ненавидимый женщинами за то, что он женщина,
он не обладает ни статностью первых, ни изяществом вторых.
Другого человека он может сделать счастливым лишь напо-
ловину и сам может рассчитывать лишь на половину счастья,
а разделить себя надвое ему не дано. Любовник и любовница
в одном лице, он не находит ни того, кого смог бы любить сам,
ни того, кто любил бы его. Не видя средств к удовлетворению
потребностей своей двойственной природы ни в себе самом,
ни в окружающих, он изнемогает от неисполнимых желаний,
слабеет от избытка сил и проклинает небеса, которые, дав ему
больше, чем кому бы то ни было, в то же время не позволя-
ют ему пустить в ход эти сокровища. Вот каким несчастным
созданием был бы гермафродит, существуй он на самом деле.
Канонисса рано потеряла мать; этим объясняется ис-
ключительность ее положения и отсутствие мужа, а также
многие другие обстоятельства, которые предшествовали,
а быть может, и способствовали ее вступлению в монастырь.
Ее отец, человек простой и добродушный, всю жизнь трудив-
шийся, чтобы сколотить состояние, которым теперь распоря-
жается дочь, бежит общества, к которому она так стремится,
и пережидает в одиночестве блестящие приемы, которые она
так любит устраивать. Порою на лице семидесятилетнего
252
Канонисса
старика-отца можно прочесть неодобрение; но никогда упрек

не сорвется с его губ — потому ли, что бедняга гнушается
упреков, или потому, что уже исчерпал весь их запас. Смерть
лишила нашу героиню матери, а жизнь отдалила ее от отца,
так что канонисса осталась без семьи. Иногда, чтобы при-
дать больше правдоподобия своему званию замужней дамы,
она берет на себя заботу о воспитании некоего плода тайной
страсти — изнеженного, испорченного, избалованного сверх
всякой меры ребенка, который называет ее тетушкой; ей он
кажется таким прелестным, а всему ее окружению — таким не-
сносным, что люди тщетно силятся найти причину той слепой
любви, которую она питает к мальчику. Вдобавок канонисса
никогда не заговаривает о его матери; о ней в доме нашей ге-
роини вспоминать не принято. В отношении отца ребенка она
бывает более словоохотлива, и эта откровенность отнюдь не
случайна. С напускным равнодушием, будто невзначай роняя
слова, канонисса поведает вам, что этот ребенок — сын замор-
ского принца; она отнюдь не стремится создать впечатление,
что выдает некую тайну; наоборот, чем более эта подробность
важна для канониссы, тем менее она на ней останавливается.
Право, ее мало тревожит, что вы можете принять ее за мать
этого ребенка, — главное сообщить о его высокородном отце.
О той, кто отдалась принцу, не говорят, что она низко пала, —
говорят, что она высоко вознеслась. Не обладая никакими
иными добродетелями, кроме тщеславия, наша канонисса не
побоялась бы исполнить ту же роль, какую Европа, Алкмена
или Даная сыграли по отношению к Юпитеру10; но она не со-
гласилась бы стать Венерой, если бы для этого понадобилось
выйти замуж за кузнеца Вулкана11.
10
Согласно греческим мифам, Европа, Алкмена и Даная были соблаз-
нены Юпитером (Зевсом).
11
Вулкан — в римской мифологии бог огня и металлургии, покровитель
кузнечного дела. Хромой и уродливый, к тому же сброшенный с Олимпа
на землю и занимающийся не слишком благородным ремеслом, Вулкан
представлял бы невыгодную партию для честолюбивой канониссы.
253
Одежда канониссы находится в полном соответствии с ее

образом жизни, иными словами — в полном противоречии
со вкусами той общественной среды, к которой она жаждет
принадлежать. Хотя в целом гардероб нашей героини всегда
немоден, отдельные его части блистают новизной. Чепцы
у канониссы с иголочки, косынка, воротничок и манишка
сшиты по последней моде, зато фасон платья устарел. Она
упрямо противилась зауженным книзу рукавам, и она же
первой стала носить то, что называется fiorella12; она страст-
но выступала против возвращения рукавов без буфов, и она
же с восторгом напялила чепец крестьянки: в наши дни она
еще не носит воланы, но уже износила до дыр свой чепец
с кружевными лентами. Впрочем, если не считать «штучек»,
как называет их сама канонисса, она предпочитает в одежде
большую строгость; а раз так, она выбрала себе, как образец
этой строгости, платье черного атласа — единственную вещь,
которой она всегда хранит верность. Канонисса не рассталась
с ним даже тогда, когда атласные платья стали носить все кому
не лень. Ее ведь все равно ни с кем не спутаешь благодаря
пресловутым штучкам.
Войдите в будуар канониссы: здесь вы увидите те же кон-
трасты. Алебастровая фигурка непорочного агнца на камине
окружена двумя этрусскими вазами с изображением фавнов
и сатиров. Допотопная скамейка для молитвы соседствует с па-
лисандровой шифоньеркой13; статуи Прадье14 стоят бок о бок
со средневековыми херувимами. В глубине алькова, полускры-
того струящимися складками шелковой занавеси, возвышается
12
Fiorella («цветочек» — итал.) — воротничок из кружев и тюля.
13
Шифоньерка (устар.) — шкафчик для хранения белья и мелких ве-
щей. Палисандровое дерево, которое во Францию приходилось везти
с другого конца света, предназначалось для изготовления дорогой мебели
или предметов роскоши.
14
Жан-Жак Прадье (1790–1852), французский скульптор, по примеру
древних охотно изображавший обнаженную натуру. Таковы его работы
«Психея» (1824), «Три грации» (1831) и др.
254
Канонисса
огромное распятие; в одном углу висит кропильница эпохи

Возрождения, в другом виднеется статуя Пречистой девы, а пе-
ред этими святынями воздвигнут роскошный диван, внушаю-
щий отнюдь не самые чистые помыслы. По обеим сторонам от
камина размещены два небольших изящных книжных шкафа
лимонного дерева со стеклянными дверцами, задернутыми
небесно-голубой тафтой. Один из шкафов всегда приоткрыт
и являет взору гостя ряды благочестивых книг в богатых позо-
лоченных переплетах, которые не осквернила прикосновением
ничья рука; другой тщательно заперт, как будто укрывает от
мира неведомые сокровища. Друзья дома уверяют, что в нем
хранятся полные собрания сочинений Жорж Санд и Бальзака.
Злые языки толкуют о Кребийоне-сыне15.
С тех пор как вступление в монастырь дало канониссе
желанную свободу, наша героиня устраивает частые и притом
роскошные приемы; она твердо знает, что безотказный способ
привлечь гостей — это хороший повар. В ее доме предоста-
точно, как говорится, пищи телесной; а вот духовную пищу,
как иные называют вино, здесь подают прескверную. Хороший
винный погреб бывает только в тех домах, у которых есть
хозяин. Но отец канониссы давно сложил с себя эти полно-
мочия; за столом он обречен играть роль скромного статиста.
Впрочем, на этих званых обедах царит веселье, мужчины милы,
а женщины приглашены такие, которые могут удовлетворить
лишь самый непритязательный вкус; ведь хозяйка дома пуще
всего боится соперниц.
Состав дам, посещающих канониссу, часто меняется:
ведь даже девушкам самым заурядным быстро наскучива-
ют второстепенные роли, а те девицы, которые от природы
склонны подчиняться чужой воле, предпочитают становиться
15
В описываемую эпоху репутация Бальзака и Жорж Санд была нена-
много лучше, чем у сочинителя эротических романов Кребийона-сына;
они тоже слыли авторами не вполне пристойными, и канониссе их читать
явно не подобало.
255
рабынями мужчин, потому что в этом есть свои преимуще-

ства. Если случай занесет в дом канониссы одну из записных
кокеток, ее даже не придется выпроваживать: она сама быстро
исчезнет без следа. Обе женщины понимают друг друга с полу-
слова, а потому никакой дружбы между ними быть не может:
одной не удалось бы одурачить другую; а ведь кокетка может
дружить только с дурочкой.
В этом отношении нашей канониссе очень повезло:
у нее есть подруга. Девушка эта молода и была бы, пожалуй,
даже миловидна, когда бы ее правильные черты оживлялись
хоть какой-нибудь мыслью. Но эти тусклые глаза никогда
не светились ни любовью, ни ненавистью; на это ясное чело
никогда не ложилось и тени страсти; эти алые губы никогда не
произнесли ни одного серьезного слова, но лишь кривились
в бессмысленной улыбке. Амелия — одна из тех девушек-
подростков, которые состоят в помощницах при кокетках,
никогда не становясь им соперницами. Поэтому канонисса
держит ее при себе без всякой опаски. С Амелией она от-
правляется за покупками; с Амелией едет на бал-маскарад;
с Амелией ходит к обедне. Если канониссе вздумается пустить
сплетню, все узнают ее из уст Амелии; если наша героиня
решит коснуться скользкой темы, ее с невинностью Вер-
Вера16 разовьет Амелия; если канонисса захочет покорить
чье-то сердце, осаду начнет Амелия. Что у канониссы на уме,
то у Амелии на языке; что Амелия говорит, то канонисса
делает. Амелия еще настолько ребячлива, что часто позво-
ляет себе довольно сомнительные шалости: со смехом гонит
прочь незадачливых поклонников канониссы, а фаворита
простодушно ведет в будуар. Одним словом, Амелия служит
канониссе основным орудием всех интриг и, точно заводная
кукла, безотчетно исполняет любые приказы.
16
Попугай Вер-Вер из одноименной стихотворной новеллы Ж.-Б.-Л. Грес-
се (1734) повторяет в присутствии монахинь бранные слова, услышанные
по дороге в женский монастырь.
256
Канонисса
Кроме подруги, возле канониссы, словно неотступная

и неизменная тень, крутится маленький, шумный, искатель-
ный, суетливый человечек, который, обращаясь к хозяйке
дома, никогда не забывает подчеркнуть ее новоприобретен-
ный графский титул. «Что вам угодно, госпожа графиня?
Да, госпожа графиня! Нет, госпожа графиня! О, госпожа
графиня!» Неусыпно стоя на страже ее звания, он как будто
считает своим долгом без конца напоминать о тех почестях,
которые все обязаны воздавать местному божеству. Видя, как
он суетится около канониссы, как шепчет ей что-то на ухо, как
бранит слуг и шумно приветствует гостей, вы спросите, кто
же этот важный господин, и узнаете, что он письмоносец, не
гнушающийся доставлять интимные послания, услужливый
посредник на тайных переговорах, секретарь при дипломати-
ческой миссии канониссы.
Как бы величаво ни держались выскочки, какая-нибудь
оплошность непременно выдает в них первородный грех. На-
прасно богатый лавочник покупает зáмок, титул, угодливых
друзей, присяжных льстецов: он может вести себя как важный
барин, но довольно одного неверного движения, чтобы обна-
жить его природную сущность. Король-буржуа всегда скорее
буржуа, нежели король17. Канонисса без устали борется с соб-
ственным прошлым, истребляет любые воспоминания о нем.
Может показаться, что ей это удалось; но прошлое оставило
в ее душе след, который она не в силах изжить; за этим милым
личиком скрывается унаследованный от отца склад ума. Ме-
щанский порок, которому предается канонисса, — это игра на
бирже. Каждый день в дом канониссы тайно приходит маклер,
17
«Король-буржуа» — прозвище Луи-Филиппа Орлеанского, получен-
ное им от политических противников; роялисты считали, что приход
к власти нового монарха был бы невозможен без широкой поддержки
со стороны парижских буржуа, и рассматривали Луи-Филиппа как
представителя и выразителя интересов этих последних. «Мещанские»
добродетели короля (между прочим, сильно преувеличенные в пропа-
гандистских целях) вызывали у легитимистов презрительные насмешки.
257
и они, уединившись на несколько часов, обсуждают колебания

курса. Долгое время считалось, что за этими встречами стоит
нечто большее, чем разговоры о продлении ставок и о бирже-
вой игре. Кокетка не возражала против этих слухов, потому
что видела в них выгоду для себя: чем больше любовников, тем
больше уважения; а выдуманная любовь к мужчине замаски-
рует другую, реальную страсть, снедающую ее душу, — любовь
к деньгам. Тем не менее люди, претендующие на роль знатоков,
уверены: с маклером ее связывают отношения чисто деловые.
В первые дни после принятия пострига канонисса наме-
ревалась быть щепетильной в выборе знакомств и принимать
у себя лишь людей благородного звания; но местная знать
оказалась не менее разборчивой и отклонила все ее приглаше-
ния. Недолго думая, канонисса переменила тактику; у кокеток
тоже есть гордость, защищающая их от оскорблений; так что
наша героиня без труда нашла чванливой знати замену в лице
художников, литераторов и праздных гуляк, которые платят за
радушие и гостеприимство любезностью и почтением. В этом
кругу канонисса царствует достаточно милостиво, чтобы удер-
жать веселых и вольных гостей, и достаточно либерально, что-
бы ничем не сдерживать их остроумия. За столом канонисса
пускает в ход весь арсенал своего кокетства: она потворствует
вкусам гурманов, сентиментальничает с поэтами, рассуждает
о прогрессе с гуманистами, находит доброе слово для каждого
из своих обожателей и не чурается даже богословских тем,
которые предназначаются для ушей ее духовника и ускользают
от внимания вольнодумцев, ибо те поклоняются земным бо-
гам — поглощают кулинарные шедевры cовременного Вателя18.
Сама же кокетка с исключительным искусством ухитря-
ется скрывать грубые потребности своей природы. Сливки,
апельсиновое желе, воздушный бисквит — вот и все, что входит
18
Франсуа Ватель (1631–1671) — метрдотель, организатор роскошных
приемов. Имя Вателя стало нарицательным для обозначения перво-
классного повара.
258
Канонисса
в меню ее обеда, да и эти блюда подаются столь мизерными

порциями и в столь удачно выбранные моменты, что у боль-
шинства гостей складывается впечатление, будто канонисса
вообще ничего не ест. Поклонники считают ее небесным созда-
нием, духовник уверяет, что она питается от святого духа, а те,
кто к ней равнодушен, ценят канониссу за готовность терпеть
неудобства ради создания красивой иллюзии. Правда, вечером,
удалившись в свои покои, канонисса возмещает жертвы, при-
несенные в угоду кокетству, плотным ужином; однако те, кому
нравится считать эту женщину поэтической натурой, находят,
что таким обманом она скорее оказывает честь им, нежели
ставит в смешное положение себя.
Разумеется, к некоторым из своих приближенных ка-
нонисса проявляет больше внимания, чем к остальным. Она
слишком хорошая христианка, чтобы не помнить заповеди:
«прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила много»19;
ей слишком хорошо известны права женщин, чтобы не за-
вести, по крайней мере для вида, нескольких воздыхателей.
Впрочем, обычно ей хватает трех: первого она заводит ради
собственного удовольствия: это человек заурядный, которого
она любит и который ею помыкает; второго — из тщеславия:
это поэт, который ее обожает и которого она тиранит; тре-
тьего — повинуясь моде: это человек с хорошими манерами,
которого она обхаживает и который над нею подтрунивает.
С первым она нежна, со вторым — жеманна, с третьим — ко-
кетлива. Но канонисса не разделяет свою любовь между тремя
поклонниками, для нее это чувство триедино.
Однако лишь в первые годы после принятия пострига
канонисса держится так откровенно и независимо. Позднее
она начинает вести себя сообразно своему званию и превра-
щается в святошу; но эта метаморфоза совершается не сразу,
а постепенно. Разочарования, которые приходится испытать
19
Лк. 7:48.
259
канониссе, заставляют ее возвести очи горе; презрение, с ко-

торым к ней относится возлюбленный, вынуждает обратиться
к молитве; увядающая красота напоминает о спасении души.
Каждый день она глядится в зеркало, чтобы понять, нужно ли
еще хранить себя для бренного мира или уже пора полностью
предаться Господу. Малейшая складка на лбу заставляет ее
стенать о своих грехах; похожая на морщинку линия на щеке
удваивает ее рвение; увидев у себя седой волосок, она бы,
верно, пала ниц. На канониссу начинает распространяться
благодать Божья.
После этого в составе гостей и в общей обстановке дома
происходят некоторые изменения. Молодые повесы, видя, что
их безудержное остроумие больше не в чести, исчезают один
за другим. Амелия становится менее простодушной в словах
и поступках; дворецкий делается серьезным; горничная —
сдержанной.
По утрам, когда канонисса, запершись у себя в будуаре,
погружается в заботы о своей душе и о своих нарядах, в доме
нередко можно увидеть сборщицу пожертвований, которая
украдкой пробирается к хозяйке через вереницу комнат: это
представительница одного из монастырей, решившая вос-
пользоваться неожиданным благорасположением новообра-
щенной сестры; среди святош новости разлетаются с изрядной
быстротой.
Впрочем, дьявол не сдает своих позиций; в его распоря-
жении соблазнительные радости жизни, которые открывают
ему путь к сердцу человеческому: Богу достается лишь бренное
тело. Это можно назвать разделением властей, равновесием сил.
Подобный компромисс между Богом и миром делает
положение канониссы еще более двусмысленным. Вот, на-
пример, утро в самом конце карнавала: канонисса, лениво
растянувшись на кровати, обсуждает с Амелией приготовле-
ния к балу-маскараду, на который подруги тайком намерены
отправиться вечером.
260
Канонисса
— О боже! — восклицает канонисса, — слышите, милоч-

ка, часы бьют одиннадцать, а госпожа Леруа обещала принести
мое платье до десяти! Берите скорее перо: нельзя терять ни
минуты.
Амелия готовится написать важную депешу, от которой
зависит успех вечера. В этот момент растворяется дверь и гну-
савый голос произносит: «Да хранит Бог госпожу графиню!»
Канонисса. Ах, это вы, сестра Тереза! Как поживают
наши добрые урсулинки20 и наша дражайшая аббатиса? (Тихо,
Амелии.) Пишите, дорогая, пишите.
Сестра. Вы делаете нам слишком много чести, госпожа
графиня! Все наши овечки чудесно себя чувствуют. Нас печа-
лит лишь одно…
Канонисса. Да, я понимаю; в наши дни люди настолько
очерствели, что даже милосердие, первая из христианских
добродетелей, умерло в их сердцах. (Тихо, Амелии.) Просите
ее отделать воротничок брюссельским кружевом. (Монашке.)
Сестра, чем меньше в этом мире сострадательных душ, тем
труднее задача истинно верующих.
Сестра. Ах, госпожа графиня! Люди как будто забыли
святые заповеди Евангелия: мы стучим, но нам не отворяют,
мы ищем, но не находим21.
Канонисса. Сестра, мы живем во времена жестоких ис-
пытаний. (Тихо, Амелии.) Костюм владелицы средневекового
замка. (Монашке.) Склоним же голову перед волей Провидения!
(Амелии.) Корсаж из золотой парчи с кружевами. (Монашке.)
Но настанут лучшие дни: истина восторжествует. (Амелии.)
Непременно со шлейфом. (Монашке.) И наша мать, святая
церковь, восстанет из руин. (Амелии.) И пусть не забудет
открыть плечи.
20
Монахини ордена Святой Урсулы, основанного в 1535 году.
21
Перефразированный евангельский текст: «Просите, и дано будет вам;
ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает,
и ищущий находит, и стучащему отворят» (Матф. 7:7-8).
261
Сестра. Да сбудутся, по воле Господа, все ваши пожелания!

Канонисса (тихо, Амелии). Надо непременно зазвать
туда Гюстава. (Монашке.) Сестра, я не хочу ограничиваться
одними только пожеланиями. (Амелии.) Не сочтите за труд,
милочка, привести его к нам. (Монашке.) Однако мне нужно
сначала взвесить свои силы. (Амелии.) Вот маркиза-то взбе-
сится! (Монашке.) Много я дать не могу. (Амелии.) Главное,
чтобы это не походило на свидание. (Монашке.) Но я иду
на это с чистым сердцем.
Канонисса встает, вдевает ноги в изящные домашние
туфельки и вручает сестре Терезе тощий кошелек, с которым
монашка, не переставая кланяться, удаляется восвояси; тогда
две подруги заканчивают начатое письмо.
После описанной сцены проходит несколько месяцев,
и вдруг, впервые в жизни, канониссе случается испытать насто-
ящую страсть; но, увы! более красивая, более молодая и более
богатая соперница бесстыдно вырывает добычу из рук нашей
героини. Та с досады ударяется в величайшую набожность.
Она заводит молодого духовника и не расстается с ним ни на
минуту. Она то и дело обращается к нему за советом, узнает
от него о радости раскаяния и с горькими вздохами изливает
перед ним душу на исповеди. Проводя вместе долгие дни, они
предаются целомудренным размышлениям, творят одинаковые
молитвы и дают одинаковые обеты, так что можно сказать:
новообращенная канонисса пришла к единой церкви, единой
вере, единому Богу.
С этих пор — никаких сборищ, никаких пиров. Перестал
показываться маклер; даже Амелия получила отставку; всеми
делами, и земными, и небесными, заправляет теперь один
лишь духовник.
Он словно ревнивый бог, отгоняющий непосвященных,
добрый пастырь, вернувший заблудшую овечку в лоно церк-
ви и следящий, чтобы она вновь не отбилась от стада. О, кто
опишет святую скорбь ее страждущего сердца? Кто изобразит
262
Канонисса
благоговейный экстаз, жгучие слезы, жестокие умерщвления

плоти, на которые обрекает себя эта самаритянка22? Кто про-
никнет в тайну этой исповедальни, где соединяются две души,
одна — просящая утешения, другая — дарующая его?
Но раскаявшаяся грешница все-таки не вполне ограждена
от соблазнов; прежняя жизнь, которую она так любила, еще
не совсем перестала для нее существовать. Духовник велит
ей вовсе удалиться от мира; она странствует по монастырям,
укрепляет веру насельниц силою своего раскаяния и, ночуя
в кельях, орошает слезами одинокое ложе. Вероятно, бурная
жизнь канониссы закончится в этой спасительной гавани,
если только, по воле случая, она не повстречает какого-нибудь
неприкаянного немецкого принца, незадачливого Кобурга23,
который предложит ей свое благородное имя в обмен на ее со-
стояние. В этом случае она закончит тем, с чего хотела начать.
Перевод Павла Каштанова
22
Отсылка к Евангелию от Иоанна (4: 1-42).
23
Кобурги — один из германских родов, представители которого всту-
пали в многочисленные династические браки по всей Европе; отсюда
название династии Саксен-Кобург-Гота, с 1826 года правившей госу-
дарством, которое состояло из объединенных личной унией герцогств
Саксен-Кобург и Саксен-Гота.
Огюст де Лакруа
ХОЗЯЙКА ТАБЛЬДОТА
О вы, любезные мои здоровяки,

Вы, на любом пиру желанны едоки,
Сюда, ко мне!
Бершу1
Вы иностранец, вам двадцать пять лет, и вы приехали в Париж

оплакивать смерть дядюшки-миллионера. Вы уже перепро-
бовали все развлечения и вдоволь налюбовались чудесами
столицы цивилизованного мира: великолепной площадью Лю-
довика XV2, напоминающей шахматную доску, с ее конями из
мрамора, королями и королевами из камня и позолоченными
1
Лакруа цитирует поэму Жозефа Бершу (1760–1838) «Гастрономия»
(1801).
2
Лакруа по старинке называет площадью Людовика XV ту площадь,
которую современный читатель знает как площадь Согласия (place de la
Concorde); имя Людовика XV эта площадь носила до 1792 года, а затем
с 1814 по 1830 год. Мозаичные плиты, покрывающие площадь, видимо,
вызвали у автора ассоциации с шахматной доской. При въезде на Ели-
сейские Поля, берущие начало от площади Согласия, были установлены
мраморные кони работы Г. Кусту, перенесенные из королевского замка
Марли; чугунные канделябры работы Ж. Гитторфа, возможно, напомнили
автору «позолоченные пешки», а Луксорский обелиск, установленный
посередине площади — фигуру слона.
265
пешками; искусством барышень Эльслер3, умеющих делать

пируэты, держа ножку под прямым углом; королевским зве-
ринцем, палатой депутатов и концертами Мюзара. Однажды
вечером после посещения прославленного ресторана, где
вы отвратительно отобедали за десять франков4, вы вдруг
осознаете, что в своих тщательных изысканиях забыли одну
из наиболее интересных достопримечательностей Парижа,
заведение манящее, изменчивое и непременно самобытное,
которое влечет вас и пугает одновременно, как пугает, быть
может, давно лелеемая мечта, заведение, которое само по себе
безусловно полезно, но которое вы вправе считать отврати-
тельным, что мы и докажем в настоящем очерке.
Итак, на следующий день, около шести вечера, вы на-
правляетесь вместе с чичероне из числа ваших приятелей
в сторону бульвара Итальянцев или одной из улиц по со-
седству с ним. Вы поднимаетесь на второй или третий этаж
дома с красивым фасадом. Там вас с приятелем проводят
в великолепную гостиную, в которой уже собралась много-
численная и блистательная компания. Ваш покровитель без
долгих церемоний представляет вас хозяйке дома. Она при-
нимает вас как старого друга, и вскоре все собравшееся обще-
ство перетекает в столовую. Зрелище, открывающееся вашему
взору, прекрасно. Стол сверкает: накрыто по меньшей мере
на пятьдесят гостей, и все приглашенные на первый взгляд
люди из хорошего общества. Женщины, как правило, молоды
и красивы, грациозны и приветливы, одеты со вкусом и более
или менее деятельно стреляют своими черными или голубы-
ми глазами, пленяют трогательной английской красотой или
завлекают задорной парижской физиономией. Хозяйке дома
лет сорок, это крупная женщина со следами былой красоты,
3
Сестры Эльслер: Фанни (1810–1884) и Тереза (1806–1884) — австрий-
ские танцовщицы, с большим успехом выступавшие в Париже.
4
Довольно дорогая цена за обед; в Париже в то время можно было
вполне прилично отобедать за 2 франка.
266
Хозяйка табльдота
которая любит блистать и болтать. Она с удовольствием рас-

сказывает о своих знакомствах в свете, об аристократических
приятельницах и о своих горестях. Ведь хозяйка табльдота по
шесть франков с человека с колыбели была красивой, богатой
и знатной. По правде сказать, слезы слегка подпортили ее кра-
соту. Тиран, которому были вверены ее невинность и ее при-
даное, в равной степени злоупотребил и тем и другим, и если
теперь его жертва предстает перед вами под скромным именем
вдовы Мартен, то поверьте, что предосторожность эта вызвана
не чем иным, как благородной гордостью. Ее настоящее имя
принадлежит к числу самых славных, а семья — к числу самых
знатных. Редко случается, чтобы столь трогательная и печаль-
ная повесть, поверенная какому-нибудь селадону в парике5, не
вызвала в счастливом наперснике сочувственного вздоха. Без
сомнения, суть истории не нова, но именно это составляет ее
достоинство и служит залогом успеха. Мы оберегаем себя от
неожиданностей, сторонимся всего необычного, зато пошлые
истории действуют на нас безотказно. Особенно сильна госпо-
жа Мартен в деталях! Как мастерски умеет она приноравливать
свою историю к званию и вкусу собеседника! Какие искусные
узоры вышивает по старой канве! С какой удивительной лег-
костью умеет пропустить неприятные подробности, обойти
сложности и примирить противоречия! Дипломатия ее столь
хитроумна, риторика кокетства столь замысловата, что хочется
преклонить колени перед этим шедевром.
Необходимо обладать большим опытом и сверхъестествен-
ной проницательностью, чтобы различить истину в тумане
выдумок и докопаться до правды, которая в неприкрытом виде
покажется уже не столь привлекательной. В действительности
5
Имя пастуха Селадона — героя пасторального романа О. д’Юрфэ
«Астрея» (1607–1618) — стало нарицательным для галантного кавалера
и томящегося любовника. Парик в конце 1830-х годов был архаичным
атрибутом, его носили только пожилые люди, мало похожие на пылких
влюбленных.
267
госпожа Мартен не настолько несчастна, как хочет казаться,

горе ее не так уж безутешно. Если ей порой и случается всплак-
нуть, то вовсе не из-за потерянного состояния или пострадав-
шей репутации. Печали госпожи Мартен имеют более веские
причины, перечисленные более или менее полно в не слишком
сентиментальном припеве известной песенки «Бабушка»6.
Госпожа Мартен родилась не в пышных покоях, а в скром-
ной каморке привратника: в поэтической колыбели, плодо-
родном гнезде, откуда постоянно вылетает рой милых дам,
которые попеременно составляют счастье или отчаяние не-
понятых влюбленных и отставных волокит. Именно отсюда
госпожа Мартен выпорхнула одним прекрасным утром на
жизненную сцену, подобно многим другим милым созданиям,
которые выпархивают каждый день на сцену Оперы, на туго
натянутую проволоку госпожи Саки7 или в скромное кресло
модистки. Она исколесила всю Европу всеми возможными
способами, пешком, верхом, в колясках и почтовых каретах,
а также в разных отделениях дилижанса, от империала до купе8.
Выбор средства передвижения зависел от переменчивого со-
стояния ее кошелька. Госпожа Мартен много видела и многому
научилась, она владеет множеством языков, глубоко прочув-
ствовала нравы разных народов и знает человеческое сердце,
как читанную-перечитанную книгу. Ее добродетель подверглась
множеству испытаний, а судьба переплелась со множеством
других судеб. Она проплыла уже большую часть жизненной
реки в сопровождении бессчетного числа сочувствующих
пассажиров и великодушных кормчих. В семнадцать лет она
6
Имеется в виду стихотворение Беранже «Моя бабушка»: «Уж пожить
умела я! / Где ты, юность знойная? / Ручка моя белая! / Ножка моя строй-
ная!» (пер. В. Курочкина).
7
Госпожа Саки (наст. имя Маргарита-Антуанета Лаланн; 1786–1866) —
акробатка и канатная плясунья, хозяйка театра канатоходцев на бульваре
Тампля в Париже.
8
Купе — самое роскошное и удобное переднее отделение дилижанса,
империал — самое дешевое и неудобное, поскольку второй этаж был
открытым.
268
потеряла одного из славнейших героев Империи; после того как

он умер у нее на руках, ее пленило богатство молодого лорда,
который отвез ее сначала в Лондон, а затем во Флоренцию,
Вену и Россию, где и оставил на берегу Черного моря вместе
с лошадьми и экипажами на милость банды казаков. Те продали
ее еврею, который перепродал ее турку, а тот уступил госпожу
Мартен алжирскому дею9, который и привез ее с собой в Париж
в 1831 году. Именно тогда она и открыла в самом красивом
квартале столицы несколько дорогих магазинов, торгующих
шалями, узорчатыми тканями, духами и украшениями, которых
дей ей никогда не дарил. Молодой приказчик, которому она
вверила свое сердце и свои товары, предал первое и продал
остальные якобы для того, чтобы отомстить дею, который так
об этом никогда и не узнал. Госпожа Мартен свела в то время
дружбу с любезными дамами, которые посоветовали ей завести
на обломках этого разорительного кораблекрушения благо-
пристойный табльдот, а в качестве приманки для самых по-
четных посетителей вложили в дело свою великую опытность
и неоспоримые совершенства.
Госпожа Мартен — дама не только очень ловкая, но
и очень почтенная; украшением ей, словно добродетельной
Корнелии10, служит дочка, скромно воспитанная вне материн-
ского дома, порог которого она может переступать лишь в дни
и часы, назначенные прозорливой и мудрой матушкой. В такие
дни гостиная госпожи Мартен заполнена лучшими из клиен-
тов; правда, женщин среди них мало, а те, что попадаются,
почти уродливы и одеты безвкусно, зато мужчины безупречны
9
Деи — турецкие наместники в Алжире, управлявшие страной
в 1671–1830 годах. В июне 1830 года начались военные действия между
Францией и Алжиром; 4 июля того же года после двухнедельных боев
последний дей Хусейн подписал безоговорочную капитуляцию, и на-
чалось французское владычество в Алжире.
10
Корнелия (ок. 189 — ок. 110 до н.э.) — добродетельная римлянка,
мать двух трибунов, Тиберия и Кая Гракхов. В ответ на просьбу показать
свои драгоценности указала на своих сыновей: «Вот мои сокровища».
269
в том, что касается возраста и состояния. Мадемуазель Мартен,

рослая брюнетка семнадцати лет, которая в пансионе танцу-
ет качучу и помогает подружкам вести тайную переписку,
в доме матери ведет себя как настоящая пансионерка: глаза
долу, невинный вид. Комплименты и неумеренные восторги,
которыми встречают ее внезапное появление, вызывают в ней
милое смущение, и она стыдливо укрывается в материнских
объятиях, выставляя напоказ невинность, которая приводит
в восхищение самых опытных зрителей.
Среди них всегда присутствует мужчина лет пятидесяти,
славящийся своим богатством и либеральными взглядами.
В кругу завсегдатаев он известен под именем покровителя.
Именно ему госпожа Мартен спешит представить свою дочь.
Почтенный господин по-отечески целует малютку в лоб, а она,
пристойно покраснев и прекрасно отыграв первый акт комедии,
приступает ко второму: садится за фортепиано и поет нежным
контральто романс «Ива» или же «Полевой цветок». Наступает
черед детских шалостей: невинного кокетства, милых капри-
зов, прелестной наивности. После чего дебютантка прощается
с гостями и возвращается в монастырь, надеясь, что ее по-
кровитель вскоре примет решение забрать ее оттуда навсегда.
Почтенной матушке составляет также компанию госпо-
дин, который при необходимости может сойти за ее мужа.
Это мужчина солидного вида, с густыми черными бакенбар-
дами, с брильянтами почти на каждом пальце и лорнетом на
золотой цепочке. Сей господин на пару с госпожой Мартен
исполняет обязанности хозяина дома: он отвечает за два
ведомства и проявляет свои таланты поочередно в столовой
и в гостиной. За столом он разрезает кушанья и играючи ис-
правляет ошибки фортуны по отношению к самому себе или
к людям, которых взял под свое крыло11.
11
Автор имеет в виду, что господин этот кладет себе и своим фаво-
ритам самые вкусные кусочки общего блюда, которое подается гостям
за табльдотом.
270
Что касается гостей — это по большей части старые хо-

лостяки, пожилые рантье, бывшие маклеры, удалившиеся от
дел финансисты, отставные чиновники и генералы. Молодые
люди редко показываются в подобного вида заведениях, и их
никогда не принимают здесь так услужливо, как в других ме-
стах. Пропуском в этот дом служит зрелый возраст. Впрочем,
обед великолепен, сервировка изящна, а вино безупречно.
Многие знатоки утверждают, что трапеза за шесть франков
с человека вполне могла бы стоить все десять. В чем же расчет
вдовушки? А вот в чем.
После ужина вы проходите в гостиную, где уже при-
готовлены карточные столы12. По приглашению хозяйки вы
занимаете место за одним из них и… проигрываете 25 луидо-
ров за пятнадцать минут. Если же, несмотря на неоспоримую
ловкость рук противника, удача все-таки улыбается вам, ми-
ловидная соседка, которая столь живо интересовалась вашими
успехами, в конце вечера всенепременно спросит, есть ли у вас
место в экипаже, а вы поспешите убедить себя, что успели
занять место в ее сердце.
Теперь я приглашаю вас оставить этот образцовый дом
и отправиться в заведения, где охотно бывают любители
фиксированных цен; мы имеем в виду табльдоты за два с по-
ловиной или три франка. Здесь или вообще нет женщин или
их очень мало, зато мужчины в изобилии и по большей части
молоды. Среди них — скромный иностранец, желающий про-
вести зиму в Париже, журналист низкого пошиба, провинциал,
только что получивший наследство, неженатый торговец, чи-
новник средней руки. В отличие от больших заведений такого
рода, заезжие богачи здесь редкость, женщины менее нарядны,
мужчины не столь старомодно галантны. За столом здесь гово-
рят все разом, темы выбирают несерьезные, но нередко весьма
12
Начиная с 1 января 1838 года все игорные дома в Париже были
закрыты по распоряжению правительства. Поэтому карточная игра
в заведениях, подобных описанному в данном очерке, была незаконной.
271
увлекательные, а за десертом почти всегда разгорается шумная

дискуссия о политике, литературе, искусстве и колебаниях на
бирже. Все эти вопросы обсуждаются одновременно на обо-
их концах стола, и при этом поднимается такой нестерпимый
гомон, какой бывает в райке во время представления канато-
ходцев или в палате депутатов в тот день, когда представители
центра с присущей им чудесной ловкостью осуществляют
искусные маневры под одобрительные крики парламента.
Комнаты для карточной игры в табльдоте нет, кофе подается
по-простому в столовой вслед за фирменным грюйерским
сыром и каждодневным черносливом. Лишь изредка двое
самых пожилых сотрапезников без церемоний и без разгово-
ров затевают в уголке комнаты невинную партию в экарте.
Женщины, если таковые имеются, не проявляют никакого
интереса к их бесцельному сраженью, и все расходятся, дабы
заняться делами и предаться удовольствиям.
Что касается самого обеда — он, как и вся прислуга, по-
рядочный и приличный, не великолепный, но и не скудный,
он абсолютно такой, какой может пожелать на старости лет
актер, не избалованный славой, или почтенный буржуа, при-
ехавший прямо из Кемпера или Лон-ле-Сольнье13.
Обычно подобные заведения средней руки имеют двой-
ное назначение: здесь не только едят, но и живут. Доплатив
два франка в день, каждый столующийся может снять одну
или две комнаты (в зависимости от их размера и меблиров-
ки), а хозяйка пансиона постарается сделать пребывание там
приятным и удобным. Хозяйка эта — миловидная резвушка,
которая не испугается ни сомнительного комплимента, ни
двусмысленной шутки. Ее обязанность — быть любезной
со своими гостями с шести утра до полуночи, высшее же
13
Кемпер — порт в Бретани (в 1831 году 9860 жителей), Лон-ле-
Сольнье — город в регионе Франш–Конте (в 1831 году 7918 жителей). Ла-
круа называет их как примеры городов глубоко провинциальных; в сход-
ной функции выступает тот же Кемпер в начале очерка «Мать актрисы».
272
мастерство заключается в том, чтобы не заходить дальше.

Надлежащий порядок и процветание заведения зависят от
строжайшего соблюдения данного правила. Первая заповедь
ее профессии — понимать шуточки, вечно подавать посети-
телям надежду и поддерживать между ними соперничество
без ненависти, а главное — сохранять свою честь, лавируя
между двух рифов, именуемых «слишком много» и «слишком
мало». Поэтому хозяйка табльдота за три франка с человека
непременно должна быть тридцатилетней брюнеткой с тонкой
талией, наметанным глазом, острым языком и по меньшей
мере пятилетним театральным опытом: можно поручиться, что
она исполняла главные роли в комедиях на провинциальных
и заграничных сценах. Если к этим качествам прибавляются
любовь к порядку, бережливость и суровость по отношению
к неплательщикам и поклонникам, благосостояние такой
хозяйки обеспечено: в сорок пять лет она продает свое дело
и навечно соединяет свою судьбу с судьбой обольстительного
коммивояжера, после чего оба уезжают в провинцию, дабы
мирно предаваться радостям супружества и проедать пяти-
тысячную ренту прекрасной хозяйки.
Мы описали заведение средней руки; ниже его стоит
табльдот за четверть франка, заслуживающий отдельного из-
учения. Обычно он расположен за городской заставой, что
и объясняет скромность его притязаний. Его облик столь
изменчив, что с трудом поддается описанию даже самым
изощренным пером. Ничего определенного, никаких четких
контуров, цельного образа, типичных черт, зато поразитель-
ные личности, диковинные соседства, смесь самых несхожих
лиц, наречий и нарядов. Ссыльные герои представлены здесь
итальянскими эмигрантами и бесстрашными поляками, ко-
торым источником существования служат любовь к свободе
и тридцать франков ежемесячного пособия, выплачиваемого
французским государством. Непонятый литератор, безвестный
артист, неудачливый спекулянт, отставной младший лейтенант,
273
служащий за штатом, уличный торговец, дама, находящаяся

в неустанном поиске того, что Диоген искал среди бела дня при
свете фонаря14, уличный Дон Кихот, человек, промышляющий
контрабандой, соглядатай, кормящийся от секретной служ-
бы, — все эти людишки бок о бок торопливо пьют, едят, сме-
ются, говорят, кричат, бранятся за четверть франка с персоны,
включая кофе, но исключая зубочистки, за которые приходится
платить отдельно. Для курильщиков обоих полов всегда в на-
личии сигары с большой скидкой; мы сказали «обоих полов»,
ибо здесь прекрасная половина человеческого рода, имея целью
больше нравиться менее прекрасной, не боится перенять вкусы
и привычки, решительно чуждые деликатной женской натуре.
Впрочем, не стоит волноваться: повсюду существуют
счастливые исключения и утешительные контрасты. Порой
среди грубиянов, жующих по обе стороны стола, являются
люди с честными лицами и пристойными манерами. Там и сям
соседи, сами изумленные нежданной удачей, обмениваются
учтивыми репликами и заводят изысканные беседы. Про-
свещенное братство дает себя знать сразу: единомышленники
издалека чуют друг друга, собеседники завязывают дружбу
меж собой, и постепенно образуется отдельный кружок, куда
местные колоритные личности не очень-то рвутся попасть.
Отличительная черта табльдота — это присутствие одной
или двух красивых женщин (в зависимости от уровня заведе-
ния), которые всякий день без труда разрешают ту прозаиче-
скую задачу, которая, говорят, однажды на пятнадцать минут
поставила в тупик Рабле15. Дам этих сажают в центре стола;
14
Если древнегреческий философ-киник Диоген искал Человека, то
наша «дама» ищет скорее всего мужчину (по-французски словом homme
обозначают и человека вообще, и мужчину).
15
По легенде, оказавшись однажды в Лионе на постоялом дворе без
денег, Рабле попросил сына хозяйки написать на этикетках к лекарствам:
«Яд для короля», «Яд для королевы» — его немедленно арестовали и бес-
платно довезли до Парижа, чего он и добивался. Выражение «пятнадцать
минут Рабле» вошло во французский язык и означает то время, когда
приходит пора платить по счетам, или просто неприятный момент.
274
важно, чтобы они были не старше двадцати пяти лет и не дурны
собой, впрочем, гораздо важнее, чтобы они проявляли неогра-
ниченную любезность. Цвет волос не имеет большого значения,
однако брюнетки предпочтительней: они пикантнее, и потому
ни один гость наверняка не останется равнодушен к их преле-
стям. Если дамы удовлетворяют этим условиям, они не только
пожинают урожай любезностей и комплиментов, но и ужинают
каждый вечер совершенно даром. Этих паразитов женского
пола, которых обычно называют мушками (благодаря легкости
их походки или, скорее, их роли в обществе), можно встретить,
однако, только в табльдотах высшего и низшего ранга. В табль-
дотах за три франка они не показываются: хозяйка бдительно
выпроваживает их оттуда, чем оказывает услугу как всеобщей
нравственности, так и собственному кокетству — двум несо-
вместным вещам, которые она одна нашла способ примирить.
Если вами вдруг овладеет бродяжническое настроение,
чему подвержен истинный парижанин каждый год с при-
ходом весны, и вам вздумается выйти за заставу и с высоты
Монмартрского холма понаблюдать, как уходит за горизонт
возлюбленное светило, которому вы обязаны возможностью
носить девственно белые панталоны и безупречно начищен-
ные ботинки, позвольте мне составить вам компанию и взять
на себя руководство вашей поэтической прогулкой. Особые
причины, о которых вы узнаете позже, побуждают меня вы-
вести вас за городскую черту через заставу Пигаль. Вместо
того чтобы двинуться вверх по улице напротив, повернем,
прошу вас, налево и пересечем бульвар. На часах всего лишь
полшестого, и в ближайшие два часа солнце точно не зайдет.
Возможно, вы еще не обедали, тогда позвольте предложить
вам обед неподалеку от заставы. Полноте! Стыдиться не-
чего, тем более что я обещаю не выдать вас друзьям из
парижского кафе. Меж тем мы уже подошли к знаменитому
табльдоту господина Симона. Поднимите голову — и вы уви-
дите на стене рядом с решетчатой зеленой калиткой листок,
275
который гласит: «Табльдот за один с четвертью франк каждый

день в пять тридцать». Итак, вперед, никто вас не видит —
заходите…
Столы уже накрыты в саду под сенью виноградных лоз
и жимолости, покрытых холстиной, которая образует своего
рода навес. Присядьте и наберитесь терпения. По правде ска-
зать, уже шесть часов вечера, а обед назначен на полшестого…
по часам хозяина дома. Как это обычно бывает, часы хозяина
отстают на полчаса, подарим ему еще пятнадцать минут от-
срочки — и вот уже прошло около часу. За это время суп
может остынуть, а баранья нога подгореть, но посетители
приходят, зала заполняется и выручка на сегодня обеспечена!
В центре стола устроился со всеми удобствами господин
во фригийском колпаке с верхом, свисающим влево, и в плот-
ной куртке; это господин Симон, хозяин заведения. Разливая
еще дымящийся суп и раздавая направо и налево тарелки, он
властно озирает склонившиеся над столом головы. Господин
Симон говорит лишь тогда, когда надо отдавать приказы: его
речь степенна, а тон весьма уверен. Его внешний вид выражает
чувство собственного достоинства и высокой ответственности,
которой он облечен. В ожидании перемены блюд он иногда
вмешивается в разговоры соседей, но при этом не перестает
приглядывать за остальными едоками. Простой улыбкой он
осаждает недовольных, успокаивает их нетерпеливый пыл,
а жестом и голосом поторапливает медлительную кухарку.
Господин Симон создан для того, чтобы повелевать: во всем
его существе видно хладнокровие, а в каждом движении —
восхитительная отточенность. Без сомнения, господин Симон
в прошлом был младшим лейтенантом, дирижером оркестра
или кондуктором дилижанса.
А та маленькая, проворная и худенькая женщина, кото-
рая, как вы уже заметили, беспрестанно порхает вокруг стола
и курсирует между столовой залой и кухней, — это госпожа
Симон. Весьма возможно, что лет двадцать пять назад ее седые
276
волосы были чарующе белокурыми, стан пленял округлостью

и гибкостью, а на щеках цвели розы. Готов поспорить, что ее
милые глазки зажгли не один сердечный пожар…
Как бы там ни было, ныне госпожа Симон, что называет-
ся, бегает как ошпаренная: движения порывисты, жесты резки,
а узкое и короткое платье не скрывает угловатых форм. В ко-
сящем взгляде читаются нетерпение и скованность, в улыбке
скрыта горечь, а в желтоватой роговице миндалевидных
глаз — подавленный гнев. На просьбы она отвечает кисло-
сладким голосом и, кажется, хочет отнять своими судорожно
сжатыми пальцами ту бесплатную добавку, которую ей при-
ходится подносить обладателям неуемных желудков. Во всей ее
повадке есть что-то от старой девы, а томные и грустные взгля-
ды, которые она бросает на мужа, могли бы стать основанием
для судебного решения о раздельном проживании супругов16.
С точки зрения физиологии, госпожа Симон принадлежит,
конечно же, к желчно-нервозному типу. Не понимаю, куда
смотрел господин Симон.
Впрочем, в хозяйственном отношении госпоже Симон
цены нет. Она отвечает за неизменное меню, следит за серви-
ровкой стола и приготовлением тушеной говядины с овощами.
Между бараниной и салатом она принимает от гостей тра-
диционную дань. Для этого у нее изобретена фраза, которая
делает много чести если не ее фантазии, то по крайней мере
ее учтивости. Совершая свой ежедневный обход стола, она
легонько треплет по плечу каждого невнимательного гостя
и, протягивая руку, говорит ему как можно мягче: «Сударь,
я начинаю с вас». И при каждой остановке как многоопытная
сборщица пожертвований она заученно улыбается и повторя-
ет все тем же нежным тоном неотвратимые и грозные слова:
«Сударь, я начинаю с вас». Я видел, как артистические натуры
16
Развод с 1816 года был запрещен, но раздельное проживание по
решению суда было возможно.
277
вздрагивали, заслышав этот скрипучий голос, и содрогались,

когда к ним прикасалась эта костлявая рука.
Господин, которого вы разглядываете с любопытством
и тревогой, как человека, чье лицо вам как будто знакомо, —
это один из странствующих торговцев, который в соответ-
ствии с требованиями полиции разносит из лавки в лавку
свои товары со скидкой, такие, например, как шарфы за
четверть франка. А вот эта полная цветущая дама с широкой
грудью, которая пьет неразбавленное вино, густо посыпает
перцем шпинат и кладет локти прямо на стол, — это спут-
ница торговца контрабандой. Это она неизменно дежурит
у входа в магазин, как живая приманка. Она изображает то
любопытствующую иностранку, то простую обывательницу,
привлеченную низкими ценам и буйством красок. Она обя-
зана неустанно восхищаться великолепным качеством тканей
и притворяться, что собирается сделать покупку, дабы спод-
вигнуть раскошелиться остальных. Она также принадлежит
к мушиному семейству.
Гротескный персонаж, которого вы, кажется, слушаете
не без интереса, — это тот особенный тип, который часто
встречается за табльдотом и заслуживает отдельного рассказа.
Пагубная навязчивая идея, которой он страдает, еще не полу-
чила названия в науке. Каждый день перед обедом он жадно
проглатывает всевозможные периодические издания: все
ежедневные газеты и еженедельные журналы, посвященные
искусству и политике, науке и литературе, все, что выходит
в Париже и в провинции, причем начинает с передовой статьи
на первой странице и кончает рецептом мази от геморроя
на последней, не пропуская ни строчки. Этот Гаргантюа, ла-
комый до периодической печати, испытывает естественное
желание освободить свою память от трудно перевариваемой
и чересчур обильной пищи и обрушивает на вас потоки све-
дений. Он ловит вас на слове и заставляет проглотить рагу
из всех газетных банальностей, приправленных по его вкусу.
278
Наш герой изъясняется многословно и напыщенно, как учи-

тель в сельской школе. Слово за словом, капля за каплей его
путаные и тяжелые фразы текут в ваши уши, словно расплав-
ленный свинец на затылок приговоренного. Особые приметы:
пятьдесят лет, высокий, сухопарый, цвет лица желтушный,
одежда потертая, застегнут на все пуговицы, панталоны без
штрипок, рыжий парик.
Пышный мужчина, который царственно восседает в тор-
це стола, как две капли воды похож на гурмана с вывески.
То же чревоугодие, то же широкоскулое багровое лицо,
одутловатое и лоснящееся, тот же тройной подбородок, те же
маленькие, блестящие, глубоко посаженные глазки, тот же
низкий лоб и встревоженный вид. Обжорство в нем борется со
скупостью, и потому этот гурман обедает за четверть франка.
Я мог бы еще долго набрасывать портреты всех тех
выдающихся и оригинальных личностей, каких в изобилии
предлагает нам табльдот за четверть франка. Узнавать и по-
нимать их, а главное, заставлять их сливаться в общем хоре
и способствовать благополучию заведения способна одна
госпожа Симон. Стирать различия, побеждать физическое
и духовное отвращение, следить одновременно за целым и за
деталями, подчинять себе и превращать, если можно так выра-
зиться, в единый организм все эти соперничающие притязания
и соревнующиеся глотки, — вот в чем заключается великое
искусство хозяйки табльдота, вот на чем зиждутся триумф
и слава госпожи Симон.
Перевод Александры Илларионовой

ГОРНИЧНАЯ
Если по роду занятий и вкусу вы предпочитаете истории

о любви, если вы обожаете любовные романы, бытовые драмы
и сцены из частной жизни; если вы, фельетонист или романист
(простите мне такое предположение), чутьем угадываете анек-
дот и повсюду вынюхиваете интригу или если, прирожденный
рассказчик и бескорыстный болтун, вы чувствуете свое при-
звание в том, чтобы раздувать скандал, и собираете сплетни
исключительно ради удовольствия передать их другим; если
вы честолюбивы и желали бы подняться по ступеням общества
с помощью женщин; если вы влюблены, ловки и хорошо сложе-
ны — поверьте мне, прежде чем войти в салон, бросьте взгляд
в переднюю: передняя ведет в салон, а салон — в будуар; так
вот, прежде чем поклониться госпоже, улыбнитесь горничной.
Горничная!.. В этом слове есть нечто неизъяснимо интим-
ное, таинственное, что поражает самые тупые головы и будит
самые неповоротливые умы. В одном этом имени являет себя
целый мир неизвестных событий, потаенных мыслей и чувств,
историй, хранящих аромат любви, пропитанных кровью, тро-
гательных и забавных, — мир Отелло, Жеронта1 и Скапена,
1
Жеронт — во французских комедиях глупый старик, часто бывающий
обманутым.
281
Дездемоны и Селимены. Но из всех этих фигур самая молодая,

самая веселая и самая очаровательная, из всех этих типов
самый прелестный и самый правдивый — это Дорина, всем
известная пикантная субретка; Дорина с изогнутым станом,
проворными ручками, хитрыми глазками и резвыми ножка-
ми; Дорина, которая относит и принимает говорящие букеты
и надушенные любовные записки, которая покрывает — до-
брая душа! — любовные похождения Марианны, протягивает
руку помощи волокитам и подставляет щеку для поцелуя
Фронтену!2 Она все та же хорошенькая домашняя болтушка,
которая бегает вприпрыжку из буфетной в переднюю, из
передней на лестницу; она залетает поболтать поочередно
на второй, третий и четвертый этажи, утром забегает в при-
вратницкую, а вечером взбирается в свою клетушку высоко
над землей, чтобы поспать и помечтать. Она все та же, только
поменяла имя, язык и наряд.
Ее больше не зовут Дориной: теперь она откликается на
имя Анжелики, Розы, Адели или Селестины и толкует теперь
не о Фронтене, Маскариле или Криспене, а о Мартене, Фран-
суа или Жермене. Оставим ей, однако, на время, чтобы лучше
с ней познакомиться, ее старинное прелестное имя.
Горничная, как и повар, уже по одному своему поло-
жению стоит вне остальной прислуги, если не над ней. Оба
царят в доме, но один получает власть всего на два часа
в сутки, а другая обладает ею с утра до вечера. Каждый
в доме знает это и покоряется без спора. И кто дерзнул
бы отрицать превосходство горничной? Кто смог бы бо-
роться с ее авторитетом и могуществом? На это, пожалуй,
не осмелился бы и сам камердинер. Будь то даже Скапен
собственной персоной, Дорина обвела бы бедолагу вокруг
пальца быстрее, чем ему самому удалось это проделать со
своим хозяином. Ведь она, занимая сходное положение,
2
Фронтен — ловкий слуга во французских комедиях.
282
Горничная
обладает неоспоримым преимуществом — присущим ее

полу чутьем. Камердинера можно поменять, и домашнее
хозяйство не пострадает. Отношения камердинера со своим
господином не так значительны и не так интимны (не могу
подобрать слово более приличное), как отношения горнич-
ной с госпожой; мужчины более сдержанны, у хозяина, как
правило, меньше нужды рассказывать, а у слуги — жела-
ния слушать. Его должность носит более общий характер,
а обязанности даже в лучших домах определены не слишком
строго. Их круг то расширяется, то сужается в зависимости
от обстоятельств и требований момента; иногда камердинер
перегружает себя сверх меры и берется за чужие дела, но
не становится от этого ни богаче, ни счастливее. Порой он
переходит в распоряжение госпожи, которой его сильные
руки и быстрые ноги могут пригодиться для каких-либо
услуг. Бывали случаи, когда камердинер на время преобра-
жался в грума, в кучера, в лакея; но не известно ни одного
случая, когда горничная сделалась бы кормилицей или
нянькой! Несходство здесь очевидно: горничная принадле-
жит одной лишь хозяйке дома, это ее частная собственность,
которой нельзя касаться без ее разрешения и от которой
зависят ее благополучие, ее внутренняя жизнь, ее счастье
(если не больше). В самом деле, этой девушке известны сер-
дечные тайны хозяйки так же, как и тайны ее туалета; она
угадывает первые и создает вторые. В свою очередь, хозяйка
принадлежит ей телом и душой. Судите сами!.. Горничная
знает, о чем говорится в письме, полученном утром, знает,
почему сегодня хозяйка выходит из дому пешком в полном
одиночестве и почему у нее была мигрень позавчера, когда
хозяин хотел сопровождать ее на бал. Она знает в точности,
каковы счета от портнихи и модистки. Она знает, сколько
ваты вмещает корсаж хорошенькой женщины и сколько слез
может пролиться из глаз женщины чувствительной. Она
знает (и чего она только не знает!), что нет безупречной
283
женщины в глазах горничной, как нет великого человека

в глазах камердинера3.
Понятно, что все в доме склоняются перед ней, и Фронтен
первый. Он едва осмеливается обнять ее величество за талию,
а если целует, то трепеща от робости. Ведь Дорина и вправду
королева будуара и буфетной, королева для своей госпожи,
чьими секретами она владеет, и остальных слуг, чьи судьбы
держит в своих руках. Дорина пользуется доверенностью хо-
зяйки, а хозяйка имеет неограниченное влияние на хозяина;
стоит Дорине шепнуть словечко хозяйке, а той — хозяину,
и для неловкого соперника или заносчивого приятеля все
кончено! Дорина — конец и начало всему, рука, которая разит
во тьме, разум, который вдохновляет и направляет.
Блондинка она или брюнетка, высокая или низкорослая,
красивая или даже, если угодно, некрасивая, какое это имеет
значение? в любом случае окружающие будут искать ее внима-
ния, баловать и обожать ее так, как обожают всякую женщину
двадцати пяти лет, обладающую острым умом, пленительной
непринужденностью и дерзким взглядом. Если поблизости нет
какого-нибудь красивого слуги в охотничьей ливрее, достаточ-
но стройного и достаточно позолоченного, или слуги щуплого
и хитрого, который льстит ей и зовет ее мадемуазель Дорина,
то почти всегда обнаруживается, что она положила глаз на
смазливого приказчика из магазина или шестого клерка из
конторы стряпчего: и с тем и с другим она знакомится в свой
выходной, на танцах в «Большой хижине» или «Эрмитаже».
3
Этот афоризм имеет давнюю историю; сходная мысль встречается
у Монтеня (кн. III, гл. 2: «Бывали люди, казавшиеся миру редкостным
чудом, а между тем ни жены их, ни слуги не видели в них ничего заме-
чательного»), а в том виде, в каком она фигурирует у Лакруа и в каком ее
цитировало огромное множество французских и даже русских авторов
(например, П.А. Вяземский в статье 1836 года «Новая поэма Э. Кине»),
она приведена в двенадцатом письме черкешенки мадемуазель Аиссе
(1693–1733) к госпоже Каландрини (изд. 1787), причем Аиссе приписы-
вает ее авторство светской даме Анне-Мари Корнюэль.
284
Горничная
Господин Оскар, Альфред или Эрнест — это очень прилич-

ный молодой человек, который носит маленькие усики и, по
воскресеньям, желтые перчатки и принимает участие только
в тех танцах, которые разрешены господином префектом. Он
очень вежлив, снимает шляпу, приглашая даму, не теряет само-
обладания ни когда пускается в упоительный галоп, ни когда
исполняет живописную пантомиму, именуемую балансе4. Во
время кадрили галантный кавалер трижды поднимет платок
своей богини, она трижды ему улыбнется, и они возьмутся за
руки. Дело сделано, Дорина побеждена, Оскар торжествует,
и оба удаляются под не слишком загадочную сень деревьев
предаваться вечной любви, которая продлится до тех пор, пока
танцевальные залы не закроются на зиму.
Горничная, как все, кто одарен тонким чутьем, очень на-
блюдательна: она предается наблюдениям и для удовольствия,
и по необходимости. Известно, что если дело идет о наблюде-
нии за господами, у прислуги по сотне глаз и ушей и зачастую
по две сотни языков. Кажется, слуги приберегают эти способ-
ности, которые постоянно оттачивают и совершенствуют,
для собственного пользования и если пускают их в ход, то,
как правило, в ущерб хозяевам. Они постоянно шпионят за
господами и поминутно их предают, они без устали изучают
их, чтобы передразнивать. Они разглядывают ваше сердце
в лупу, кропотливо изучают самые сокровенные ваши радо-
сти и горести, используют самые тайные ваши склонности,
предательски овладевают всем вашим существом и отливают
в бронзе, в разительной карикатуре, ваши самые невинные
слабости и самые незаметные недостатки. Без сомнения, кари-
катуру изобрели Маскарили и Фронтены, и вначале она была
словесной, рисунок и лепка появились позже; лучшие шаржи
делают в буфетной. Впрочем, к горничной все это не относится.
4
Танцевальное па, при котором танцор переступает с одной ноги на
другую.
285
Как правило, она более снисходительна: она подражает, но не

пародирует, если угодно, это дублерша, которая копирует раб-
ски, но добросовестно и чувствительных героинь, и записных
кокеток. Она и грассирует так же, как и хозяйка, так же ходит
и держится, предпочитает те же жесты и те же выражения.
Как и у хозяйки, у нее бывают дни, когда она чувствует себя
разбитой и тоже говорит, обращая к зеркалу нежный взгляд
и томную улыбку: «Я сегодня выгляжу просто чудовищно».
Оставаясь одна, горничная учится здороваться и смеяться
как госпожа; порою она украдкой перелистывает оставленные
у изголовья хозяйкины книги, а по вечерам в мансарде читает
те, которые контрабандой доставили ей поклонники. Она пу-
тает Ламартина с Поль де Коком, Бальзака с Пиго-Лебреном5;
она знает имена самых знаменитых художников, сопрово-
ждает иногда свою хозяйку в церковь Святого Роха6 или на
Промышленную выставку, рассуждает о музыке и живописи
и коверкает с ученым видом модные фразы и технические
выражения перед изумленной прислугой. Порою пристрастие
к подражанию заставляет ее примерить, только на одну ми-
нуточку, украшения своей хозяйки. Эта последняя, внезапно
войдя в спальню, застает горничную на месте преступления:
Дорина красуется перед зеркалом, к большому удовольствию
прекрасного слуги в охотничьей ливрее, который, в свою
очередь, склоняется перед девушкой с галантным видом и до-
вольно успешно воссоздает позу, жесты и манеры своего хозя-
ина. Скандал велик, и кажется, что самозваную даму вот-вот
выгонят из дома вместе с Антиноем в ливрее, чтобы они могли
заигрывать друг с другом в свое удовольствие. Но Дорина
плачет так жалобно, Дорина такая преданная, она так хорошо
5
Горничная путает Поля де Кока (1793–1871) и Шарля-Антуана-Гийома
Пиго-Лебрена (1753–1835) — авторов, популярных среди простонародья
благодаря фривольной тематике своих произведений, — с писателями
куда более изысканными и более серьезными.
6
Светский приход на улице Сент-Оноре, в центре богатого правобереж-
ного квартала; в этой церкви давались модные концерты церковной музыки.
286
Горничная
умеет хранить тайны! А Антиной, с его ростом не ниже 5 футов

8 дюймов7, не из тех, кого легко заменить.
Горничная необыкновенно чувствительна и влюбчи-
ва. Эти свойства характера объясняются обстоятельствами
и предметами, обыкновенно ее окружающими. Из-за того что
она постоянно слышит то вольности прислуги, то деликатную
речь господ, вдыхает то упоительные ароматы будуара, то от-
вратительные испарения буфетной, ее воображение воспла-
меняется, ее взбудораженные чувства бунтуют, и целомудрие
часто ей отказывает. Да и как, скажите на милость, может быть
иначе, если нашей героине двадцать лет, если у нее острый ум,
тонкий слух и красивый разрез глаз? Слишком многие люди
клеветали на горничную, слишком многие злословили о ней
и слишком немногие отдавали ей должное. Сколько злобы
и неблагодарности!.. Да, неблагодарности. Перенеситесь лишь
на мгновение в прекраснейшие дни вашего детства; переберите
прелестнейшие воспоминания и скажите, неблагодарный ба-
ловень, неужели вся поэзия прошлого, неужели обилие ласк
и поцелуев, осыпавших вашу белокурую головку и розовые
щечки, заслонили эту грациозную девушку, чьи ласки были
слаще тех, какие расточала ваша нянька, девушку, которая
любила вас искреннее всех, баюкала лучше всех, нежнее всех
целовала ваши маленькие белые ручки и большие голубые
глазки? А позднее… да, позднее… почему же вы краснеете? Что
за ребячество! Любовь все облагораживает. И скажите, прошу
вас, встречали ли вы потом любовь столь же неподдельную,
столь же деликатную и столь же бескорыстную? Кто относил-
ся с бо%льшим уважением к вашим капризам? Кто постоянно
оказывал услуги, о которых вы и не просили? Кто заступался
за вас в ваше отсутствие и смело брал на себя ответственность
за проступки, которые вы не умели скрыть? Кто в любое вре-
мя входил к вам в комнату под малейшим предлогом, заранее
7
1 м 84 см.
287
прося прощения за предлагаемые услуги, кто улыбался по

всякому поводу, украдкой бросал на вас взгляды, снова и снова
проходил перед вами, слегка касался вашей руки своею, а ваше-
го лица — длинными косами, наводил порядок и беспорядок во
всем, что вас окружает, ставил то, переставлял это, тревожился,
смущался, радовался — да, радовался одному-единственному
взгляду, пусть даже его пришлось выпрашивать на коленях,
любому знаку внимания, на которые вы были так скупы! Наи-
вные уловки языка, первые слова которого вы прочли однажды
на губах Дорины. Ах! То было неповторимое мгновение для вас
обоих, одарившее вас небесными откровениями, а ее — невы-
разимой тревогой! в этой комнате, которую любовь превратила
в столь уютное и теплое гнездышко, вы, бедный малыш, еще
не оперившийся птенец, были счастливы: здесь вас баловали
и лелеяли украдкой, урывками, ведь Дорина забегала в ваш
тайник лишь изредка, пугливо ступая прелестными ножками.
Поверьте мне, вам не следует отрекаться от подобных воспо-
минаний. Среди молодых людей, выросших под родительской
крышей, лишь немногие (и далеко не самые счастливые) поз-
нали тайну любви иначе. Да, что бы там ни говорили наши
знатные дамы и наши изысканные любовницы, первую главу
в истории наших влюбленностей, самую интересную, яркую
и богатую впечатлениями свежими и пьянящими, всегда пишет
горничная. — Дорин мы узнаем раньше, чем Сидализ8.
8
У имени Сидализа богатая литературная предыстория. Сидализы
XVIII века — это, если не считать героини комедии Шарля Палиссо
«Философы» (1760), богатой мещанки, помешавшейся на философии, —
изысканные «галантные дамы», героини эротических историй: таковы
Сидализы из романа Д. Дидро «Нескромные сокровища» (1748), «диалога»
Кребийона-сына «День и мгновение, или Заутреня на Цитере» (1755) и др.
Но в XIX веке в литературе появляются Сидализы с чуть иной репутацией:
столь же любвеобильные, но принадлежащие к другому социальному слою;
это прежде всего танцовщица Сидализа из пьесы Альфреда де Мюссе
«Каштаны из огня» (1829). По-видимому, с легкой руки Мюссе Сидализами
стали именовать актрис, танцовщиц или певиц — спутниц романтиче-
ских поэтов. Наиболее известны Сидализы этого сорта, фигурирующие
в мемуарных очерках Жерара де Нерваля «Маленькие замки богемы»;
это произведение увидело свет много позже очерка Лакруа, в 1853 году,
однако в нем запечатлена традиция, родившаяся раньше, в 1830-е годы.
288
Горничная
Прекрасный характер и трогательная судьба! Горнич-

ная — сама любовь. Сначала она неутомимо и самоотверженно
трудится ради счастья госпожи, затем так долго, как только
может, печется в одиночку о счастье молодого хозяина, но
в конце концов любовь, вскормленная ею, нечувствительно
вырывается на волю и воспаряет в сферы более возвышенные.
Горничная видит это, страдает, но не плачет, не роняет ни еди-
ной слезинки, ведь жаловаться ей запрещено. Такова участь
горничной; изнутри, как и снаружи, она вся сплошная тайна, ее
сердце полно чужих и своих собственных секретов. Кто посмел
сказать, что горничная выбалтывает секреты? Какой отвер-
гнутый влюбленный или злонамеренный художник позволил
себе высказать вслух эту несправедливую мысль? Горничная
выбалтывает тайны! Но болтает тот, кто желает что-то узнать.
А горничная и без того знает все на свете. То письмо, которое
вы ей велите вскрыть и подать вам, — ведь это она принесла
его, она же отнесет ответ, и вы обязаны отплатить ей за ее
скромность и ловкость хотя бы полупризнанием.
Находятся злые скептики, которые не только критикуют
нравственный облик горничной и добродетели, какие она про-
являет на службе у свой хозяйки, но и порочат самую суть ее
характера. Писатели, возомнившие себя мыслителями, драма-
тические авторы и комические актеры вздумали усомниться
в ее бескорыстии и сочли забавным изображать ее одной рукой
вручающей письмо, а другой получающей… полный кошелек!
Опомнитесь, господа! Так поступают Фигаро и Скапены, лакеи
и наглые плуты, настоящие негодяи! Дорина же, господа, зарубите
это себе на носу, не торгует ни драгоценным талантом, ни пре-
лестной внешностью: первый она ставит на службу своей хозяйке,
а вторую щедро дарит красивым юношам. Вам стоит улыбнуться
ей с признательностью, ласково потрепать за подбородок, может
быть, поцеловать, один только раз поцеловать милую податель-
ницу письма, чья ручка еще свежее и нежнее, чем она сама, —
вот все, на что она притязает, о чем мечтает в глубине души.
289
После этого распоряжайтесь ею по вашему усмотрению;

не бойтесь ничего, она к вашим услугам, она станет бодрство-
вать для вас в любое время, проложит вам дорогу, устранит
препятствия и избавит от опасностей, откроет вам все пути,
все двери… даже свою собственную, если понадобится. Милая
девушка! Смогут ли все лакеи, которые только есть и будут,
смогут ли самые красивые егеря, самые замечательные при-
казчики и самые элегантные клерки отплатить тебе любовью,
счастьем, ужинами на траве, ложей в театре Канатоходцев,
шейными платками по двадцать пять су, кольцами, сплетен-
ными из волос, шелковыми передниками, серебряными ча-
сами, цепочками из поддельного золота, сидром, каштанами,
песнями за все творимое тобой благо и оказываемые тобой
услуги! Ступай, прекрасная моя вестница любви, пусть злые
языки отпускают глумливые реплики тебе вслед, пусть поря-
дочные женщины продолжают порицать тебя во всеуслыша-
ние и одобрять, когда никто не слышит. Ступай, служи делу
любви, приноси нам радость и надежду; беги, скользи, но будь
осторожна, береги свои начищенные башмачки, свои белые,
туго натянутые чулки; приподними подол, моя милая, чтобы
не попортить край жаконетового9 платья, и покажи изящную
точеную ножку. Опусти глаза, чтобы лучше видеть и чтобы
тебя лучше видели. Молодые люди останавливаются или идут
следом, чтобы вдоволь тобою налюбоваться, а среди прекрас-
ных дам, глядящих, как ты проходишь мимо, очень многие
согласились бы отдать свое бархатное платье за твою легкую
и грациозную походку, а свою отороченную мехельнскими кру-
жевами мантилью — за сокровища, которые угадываются под
простой голубой косынкой, покрывающей твои грудь и плечи.
Все в тебе, вплоть до веселого и ладно сидящего передника,
привлекательно, кокетливо и полно лукавства, как и ты сама,
моя очаровательная субретка.
9
Тонкая бумажная ткань, род батиста.
290
Горничная
Откуда появляется горничная и куда она уходит? Каковы

ее происхождение, ее судьба и ее конец? Не миф ли она, не во-
площение ли первой и самой трогательной из христианских до-
бродетелей, той, о которой так прекрасно сказано: «Прощаются
грехи ее многие…» И это тоже о ней: «И кто напоит одного из
малых сих только чашею холодной воды…»10 Горничная поила
водой больше тысячи раз, по меньшей мере раз в день: каждый
вечер она приносит хозяйке стакан воды. Но разве только
воду она приносит? Хозяйке она приносит в жертву все (или
почти все) свои лучшие годы, заботу, смекалку, хороший вкус,
ловкость и усердие, а наслаждению, любви и… неблагодарным
людям — свои досуги, мысли, мечты, белые плечи и алые губы.
Еще раз, откуда она приходит? Из края заката, из края рас-
света? Из Лотарингии или из области Ко? Родилась ли она на
соломе в крестьянской хижине или под лестницей в приврат-
ницкой, на улице Кенкампуа или на улице Шоссе д’Антен?11 —
сложный вопрос, на который я долго и тщетно искал ответа
и который можно равным образом решить в пользу любого из
86 департаментов Франции и 14 округов департамента Сена12.
Каковы ее планы и чаяния? Куда влечется эта юная осо-
ба, ведущая жизнь столь насыщенную и столь пустую, вечно
занятая делами других и забывающая о своих собственных?
Увы! Она влечется туда,
Куда на свете все стремится,
Куда и лист лавровый мчится,
И легкий розовый листок13,
10
Лк. 10: 47; Матф. 10:42.
11
Улица Кенкампуа располагалась в старом, темном, неблагоустроен-
ном квартале, который противопоставляется здесь новому, светлому
и модному кварталу Шоссе д’Антен.
12
Париж насчитывал 12 округов и входил в департамент Сена, вклю-
чавший в себя также округа Со и Сен-Дени.
13
Строки из стихотворения Антуана-Венсана Арно «Листок» (1815) мы
приводим в переводе В.А. Жуковского.
291
куда влекутся оба красивейших цветка, украшающих нашу

жизнь, — любовь и юность, куда отправляются и знатные
дамы, и субретки!
В двадцать пять лет горничная достигает расцвета; он
длится пять лет, за которыми начинается период увядания.
В эту пору горничная превращается в собственную тень, а по-
сле сорока лет совершенно исчезает из поля зрения. Период
с тридцати до сорока — не что иное, как долгая ночь, которую
можно не брать в расчет, говоря о жизни настоящей горничной.
В эпоху расцвета горничная меняется самым чудесным
образом! Это уже не прежняя маленькая девочка, неуклюжая,
робкая, смущающаяся от каждого взгляда, бледнеющая от каж-
дого слова, не умеющая ни промолчать, ни заговорить вовремя,
не привыкшая ни лгать, ни брать на себя вину ради хозяйки,
дурно ее одевающая и докучающая ей своими заботами. Дорина
не стала менее услужлива, с годами она лишь сильнее привяза-
лась к хозяйке; но ее рвение стало приносить больше пользы,
потому что сама она сделалась более смышленой. Благодаря на-
блюдениям и размышлениям она набралась ума, как это нередко
случается с девушками14. И как же много она от этого выиграла!
С какой грацией носит она теперь свое элегантное форменное
платье! Изящные башмачки пришли на смену грубым, уродли-
вым башмакам, недостойным ее красоты. Как гордо ставит она
теперь свою ножку, очаровательную, как у герцогини, и гибкую,
как у танцовщицы. От ее шагов больше не скрипит паркет
и не содрогаются нервы хозяйки. Дорина больше не ходит, она
скользит! Для горничной это предел совершенства, высшая
степень мастерства! в этом слове — целая поэма, оно заключает
в себе все прочие таланты горничной. Если вы хотите судить
о достоинствах горничной, велите ей пройтись: это испытание
14
Намек на стихотворную сказку Лафонтена «Как девушки набираются
ума», в которой монах развращает глупую Лизу, уверяя, что таким обра-
зом снабжает ее умом, и она в результате понимает, что об этом никому
не надо рассказывать, то есть в самом деле «умнеет».
292
Горничная
безошибочно, по ее походке вы догадаетесь, что она собой

представляет и откуда появилась: элегантная и простая по-
ходка выдаст женщину благовоспитанную, походка, исполнен-
ная простодушных притязаний, — мещанку, и уж поверьте,
что повадки женщины недовоспитанной скажутся в манерах
и языке развязной субретки. На эту тему можно было бы на-
писать целую книгу. Умение бесшумно скользить по полу — не
только свидетельство грациозности горничной, но и исключи-
тельно полезный талант, бесценный и для нее самой, и для ее
хозяйки; это всегда достоинство, а зачастую — добродетель.
Теперь у Дорины почти королевская осанка. По легкости,
с которой она пересекает салон, по грациозной манере держать
себя и по тому, как мило она болтает, усевшись в кресло, вы
приняли бы ее за хозяйку дома, не будь на ней неизбежного
передника и обязательного чепчика. Белый передник этот вну-
шает горничной особенное отвращение: это ее покров Несса15,
она смотрит на него с гневом и прикасается не иначе как с омер-
зением, это ее тайный и неумолимый враг, который привлекает
к ней внимание, выдает ее и бесчестит. Если бы не он, увы!
сколько очаровательных молодых людей и богатых старикашек
ухаживали бы за ней, любили бы ее, обожали и почитали! Кто
избавит ее от рокового куска ткани? Оскар, Альфред, неблаго-
дарные приказчики, вы берете ее сердце и отвергаете ее руку!
Берегитесь! Дорина сходна с невинными девами обликом, но
не бесчувственностью; она не станет всю жизнь ходить в белом
и кончит свою жизнь трагически — выйдет замуж за Фронте-
на, который обещает избавить ее от передника, или за юного
Фигаро, который каждое утро передает ей любовные записки
под видом папильоток; при необходимости она вышла бы за
самого толстого кассира или самого забрызганного уличной
15
Кентавр Несс, умирая от нанесенных Гераклом ран, дал его супруге
Деянире свою кровь. Та пропитала ей одежды мужа, думая, что имеет дело
с приворотным зельем, но кровь была отравлена, и этот, выражаясь слова-
ми Пушкина, «покров, упитанный язвительною кровью», погубил Геракла.
293
грязью неопрятного рассыльного. Передник — демаркацион-

ная линия, единственная граница, отделяющая горничную от
свободной женщины (я не шучу); граница столь тонкая, едва
заметная и все же непреодолимая! Вынужденная примиряться
с передником, горничная пользуется любым предлогом, чтобы
от него избавиться: это первая вещь, которую она сбрасывает
при входе в свою комнату, она снимает его за столом, в буфет-
ной, на кухне, в передней, в гостиной, стоит хозяйке выйти или
отвернуться. Я не раз видел, как горничная употребляла ради
этой мелкой победы больше ума и женского лукавства, чем
потребовалось бы, чтобы распутать самую хитросплетенную
интригу и ввести в заблуждение самого ревнивого мужа. Не-
умолимые хозяйки взяли себе за правило стоять на своем и от-
стояли передник. Я не раз видел, как упорно сопротивлялась
одна сторона и какие благородные жертвы приносила другая,
видел я и великодушных горничных, которые, убедившись, что
их усилия тщетны, слагали с себя полномочия и удалялись,
побежденные, но не униженные!
Кому под силу сосчитать все достоинства горничной, до-
стигшей расцвета? Она точно измерила объем своих обязан-
ностей и поняла сложности своего положения. Все, что дала
ей природа, все, чему научил ее опыт, призывает она себе на
помощь, чтобы лучше услужить своей госпоже. Горничной
открыты самые потаенные уголки души той, кому она служит;
она наблюдала за ней в самых разных обстоятельствах, она
знает, что ей нравится, чего она желает, а чего опасается, как ее
утешить и как растрогать, знает ее прошлое, настоящее и едва
ли не будущее, знает, кого та любила, кого любит, а может быть
даже кого полюбит в будущем. Горничная знает хозяйку на-
изусть, она так давно ее изучает! Как же может она ошибаться
по поводу приказаний, которые та отдает, планов, которые та
строит, надежд и страхов, которые та питает? Тут мне наверняка
возразят. «Горничная ваша, — скажут мне, — не кто иная, как
конфидентка; но мы не согласны с вашим описанием. Конечно,
294
Горничная
все дамы имеют горничных, но наши жены, благодарение

богу, не нуждаются в конфидентке». Простите, господа, тут
мы друг друга не поняли. Я бесконечно чту женщин в целом
и ваших жен в частности. Но я знаю, что женщина — этот
венец творения — так же слаба, как и мы, но куда более тонка
и лукава. Хитрость — ее сила, тайна — ее стихия. Я признаю,
что во всем есть свои степени различия и оттенки, но согласи-
тесь и вы, что даже у самой безупречной женщины есть свои
маленькие секреты и невинные уловки. Так что разница лишь
в количестве. Смягчите или сгустите оттенки по вашему усмо-
трению, портрет от этого не изменится и не станет менее верен.
А теперь, Дорина, когда твоя однообразная, но столь на-
сыщенная карьера близится к концу, а ты успела подобрать
в том широком поле, где взрастила для других столько тай-
ных радостей и любовных записок, лишь несколько колосков
скоротечного счастья, теперь, когда красивые господа уже не
останавливаются, чтобы проводить тебя взглядом; теперь, когда
любовь улетела, а время, махнув крылом, заставило потускнеть
твои блестящие черные глазки и прелестные алые губки; теперь,
когда ты прячешь волосы и уже не осмеливаешься улыбаться;
теперь, когда ты потеряла все, вплоть до милого имени Дори-
ны, приходи, моя добрая Маргарита; мы постарели оба… Увы!
Время разрушило наше гнездышко, и у нас нет больше крыльев.
Большинство тех, кого ты любила, тебя покинули, многие тебя
забыли, а я всегда помнил о тебе… Приходи, бедная женщина,
щедро дарующая свои последние дни, как когда-то отдавала
свои юные годы, приходи позаботиться о старике, как заботи-
лась о ребенке! Я не запрещаю тебе по-прежнему любить меня,
Маргарита, но если ты хочешь, чтобы я любил тебя, избавь меня
от ревматизма… Принеси мне домашние туфли, добрая старая
экономка, положи грелку в постель, а когда будешь уходить,
плотно закрой дверь. Прощай, Дорина. Доброй ночи, Маргарита.
Перевод Анастасии Афанасьевой

Таксиль Делор
ЖЕНЩИНА БЕЗ ИМЕНИ1
Et ecce occurrit illi mulier ornatu meretrico,

proeparata ad capiendas animas, garrula et vaga2.
Proverbia Salomonis, cap. VII, vers. 10
Excepit blanda intrantes atque oera poposcit3.

Juv.
В самом деле, какое имя дать этому человеческому типу, столь

распространенному и столь презренному, столь поэтическому
и столь низкому, столь нравственному и столь отвратитель-
ному, — этой живой тайне, которую не удалось разгадать ни
1
Эта перифраза для обозначения проститутки, по-видимому, при-
надлежащая самому Делору, на некоторое время вошла в обиход; так,
в 1841 году Шарль Маршаль выпустил «Физиологию девицы без име-
ни», посвященную тому же самому женскому типу. Сам Делор активно
использовал материал из этого своего очерка в вышедшей в том же
1841 году (то есть уже после выхода первого тома «Французов, нарисо-
ванных ими самими») «Физиологии парижанки»; например, все портреты
парижских подруг Мариетты: Адели, Жюли и Арсены — повторены там
практически дословно.
2
«И вот — навстречу к нему женщина, в наряде блудницы, с коварным
сердцем, шумливая и необузданная» (Книга Притчей Соломоновых, 7:10).
3
«Ласки дарила входящим и плату за это просила» (Ювенал, Сатиры,
VI, 125; пер. Д. Недовича).
297
пытливым ученым, ни самоотверженным благотворителям,

ни величайшим умам? Эта женщина, воплощение величайшей
самоотверженности и безобразнейшей низости, нежнейшей
страсти и подлейшего разврата, вечно пребудет одной из са-
мых больших загадок человеческого сердца и общественного
устройства.
Рассказывая об этой женщине, лучше никак не называть
ее ремесла, настолько сильное отвращение рождается при
одном его упоминании; и все-таки сколько у нас причин быть
к ней снисходительными! Сколько людей сегодня презирают
несчастную, хотя сами были причастны к ее первому падению,
а затем продолжали толкать ее в бездну порока! Итак, скажем
несколько слов о женщине без имени; ее влияние на современ-
ное общество слишком велико, чтобы мы могли не поместить
ее портрета в этой галерее, призванной отразить нынешнюю
эпоху в целом и во всех деталях.
Большинство людей убеждены, что женщина, о которой
мы ведем речь, порочна, бесчестна, отвратительна, причем
приговор этот окончательный и обжалованию не подлежит:
для одних она не что иное, как разврат в шелковом платье, ле-
ность в атласной шляпке; для других — ликующее чревоугодие,
беспробудное пьянство; и для всех без исключения — скопище
пороков в ярких обносках, не заслуживающее ничего, кроме
вечного проклятия. Без сомнения, все это правда; но можно
ли поверить, что эта проказа поражает душу внезапно и не
оставляет ей ни единого шанса на выздоровление? Такая мысль
была бы кощунственной. По воле Господа женщины гибнут от
невежества и нищеты, но он же порой дозволяет им в послед-
ний час раскаяться в грехах и заслужить прощение Небес. Вот,
например, история Мариетты.
В одном провинциальном городке жила вдова; един-
ственной ее опорой была дочь Мариетта, юная и хорошенькая;
кожа ее белизной не уступала молоку, а глаза светились ярко,
как звезды. Мать Мариетты умерла. И девушка осталась одна
298
Женщина без имени
на белом свете: ни родителей, ни друзей, ни благодетелей.

Она пролила уже немало слез над прахом матери и сплела
множество венков, чтобы украсить деревянный крест на мо-
гиле, когда к ней в дом заявился богатый сосед: он назвался
другом семьи и предложил Мариетте перебраться к нему:
девушка с признательностью согласилась. В первый день друг
семьи лил слезы вместе с ней; на второй день потрепал ее за
подбородок; на третий попытался поцеловать. Соседу было
пятьдесят лет.
У Мариетты был кузен, которого, как ей казалось, она
любила без памяти; в отчаянии она решила наложить на себя
руки, чтобы воссоединиться с матерью. Соседу удалось ее
успокоить; он признался ей в любви и пообещал жениться,
если она пойдет навстречу его желаниям: Мариетта, не зная
хорошенько, что значит пойти навстречу желаниям мужчины,
полагала, что это значит пойти под венец. Она сто раз слы-
шала, что все молодые люди — обманщики; но сосед-то был
старостой прихода, и чело его украшала благородная седина.
Итак, Мариетта успокоилась и не помышляла больше воссо-
единиться с матерью. Успокоившись, она забеременела и через
девять месяцев родила девочку. Седовласый сосед, друг семьи,
добродетельный церковный староста, отправил ребенка в при-
ют; а когда мать поправилась, вручил ей один луидор, посадил
в дилижанс и попросил кондуктора препроводить ее в Париже
к одному из своих друзей, готовому ее принять. Поскольку Ма-
риетта безутешно рыдала, покидая соседа, все подумали, что
эти слезы вызваны признательностью. В следующее воскре-
сенье приходской священник упомянул почтенного старосту
в проповеди, а спустя несколько дней сограждане облекли его
званием мэра. Чем же, как не трехцветной перевязью, можно
было увенчать столь изумительные добродетели?4
4
Имеется в виду широкая сине-бело-красная (по цвету государствен-
ного флага) лента через плечо, служившая знаком отличия выборных
муниципальных служащих.
299
И вот Мариетта в Париже. Она печальна, так как думает

о своей бедной дочери, которая умерла, как сказал ей осмотри-
тельный сосед. Не прошло и двух дней с ее приезда, как друг
соседа, другой филантроп в сединах, уже уговаривает пойти
навстречу его желаниям. О женитьбе на сей раз речи не идет,
но сосед обещает обеспечить будущность девицы. Мариетта,
любопытствуя узнать, что такое будущность, отдается любви
парижского филантропа и вскоре убеждается, что под этим
словом филантропы подразумевают клетушку в четвертом
этаже на улице Тикетон5, с комодом, кроватью, выцветшим
диваном и четырьмя цветными литографиями, изображаю-
щими Европу, Азию, Африку и Америку.
Тогда Мариетта вновь принялась плакать; она опять
захотела воссоединиться с матерью. К счастью, у филан-
тропа имелся пройдоха племянник, а всем племянникам на
роду написано уводить любовниц у дядюшек. Артур увидал
Мариетту, влюбился в нее, отвез на улицу Лоретской Бого-
матери и поселил в роскошно обставленной квартире, все за
счет переводных векселей, подлежащих оплате после смерти
вышеупомянутого дядюшки.
Мариетта наконец счастлива: ее возлюбленный молод
и полон страсти; она тоже молода, красива, богата, желанна
и окружена многочисленными подругами, которые не при-
сваивают себе вымышленные дворянские имена6, а живут, как
жили, под фамилиями своих отцов, настолько естественным
им кажется их ремесло. Первая, Адель Буржуа, остроумна
и резва; она каламбурит и восхитительно поет непристой-
ные песенки; она может поддержать разговор о литературе,
театре, живописи. Поэтому ни один лорд, страдающий от
сплина, ни один боярин, желающий составить представление
5
Улица в старом квартале, населенном мелкими лавочниками, вдали
от роскошных кварталов.
6
В предшествующие эпохи содержанки низкого происхождения брали
себе вымышленные аристократические фамилии.
300
о французской веселости, ни один биржевой маклер, стре-

мящийся отдохнуть от скучных дел, не могут обойтись без
знакомства с Адель Буржуа. Она героиня загородных прогу-
лок, Геба карнавальных ужинов, Венера отдельных кабинетов.
Чтобы играть подобную роль, нужно получить блестящее
образование. Адель Буржуа это удалось: ведь она была вос-
питана в Сен-Дени7. Ее отец, старый военный, ценой своих
двадцати ранений получил право дать дочери образование за
счет государства; Адель покинула Сен-Дени в девятнадцать
лет. Когда она вернулась в отчий дом, перед ней предстала
мрачная картина: отец, грубый вояка, ворчливый инвалид,
беден и не мыслит жизни без сабли в руке. От школьных
подруг Адель усвоила идеи, которым ее положение вовсе не
соответствовало; она возомнила себя знатной дамой, а при-
шлось снова стать гризеткой. Слишком бедная, чтобы выйти
замуж, слишком хорошенькая, чтобы сохранить невинность,
не умеющая по молодости совладать с пылкими страстями,
влюбленная в роскошь, жадная до удовольствий, о которых
она имела лишь самое смутное представление, она поддалась
пороку по вине своего воображения. Иногда образованность
губит женщину так же, как и невежество. Адель сейчас остро-
умнейшая из куртизанок, привлекательнейшая из женщин
легкого поведения.
Вторая, Жюли Шомон, имеет другую специальность: днем
она прогуливается по самым людным улицам, одетая с эле-
гантностью, свидетельствующей о богатстве и хорошем вкусе.
Наряд ее опровергает все нелестные предположения, и только
взгляд, хищный и зазывный, выдает правду; по вечерам в ро-
скошном туалете, достойном княгини, она является в концерте
или театре, в ложе у авансцены. Вы могли бы принять ее за
жену посланника, если бы один ваш друг, более сведущий
7
В аббатстве Сен-Дени находился Институт для дочерей высших
офицеров.
301
в парижском разврате, не шепнул вам на ухо ее адрес. Впрочем,

у Жюли нет ни ума, ни сердца; она знает, что красива, но не
понимает, на что нужна красота, если ею не торговать. Красота
у нее холодная и правильная, как у статуи; Жюли могла бы
позировать художникам, но предпочитает принимать позы
на улице. Ни натурщицей, ни настоящей куртизанкой эта
женщина так и не стала, хотя могла бы.
Последняя, Арсена Друэ, старше двух других, а путь ее
был более тернист. Никто лучше, чем она, не умеет за табль-
дотом подлить своим соседям пенистого шампанского, или
предложить увеселительную прогулку в Булонский лес, или
очень кстати приказать зажечь свечи на карточном столе;
она мгновенно угадывает, у кого из мужчин можно взять
взаймы луидор, а у кого — задаром получить право играть
с ним в доле; действует ли она по сговору с хозяином дома
или работает только на себя? Бывает и так, и так. Эта жен-
щина по натуре более картежница, чем куртизанка. С тех пор
как Фраскати8 прекратил свое существование, ей приходится
нелегко; может быть, Арсена поступит, как отчаявшиеся игро-
ки, — выбросится с пятого этажа. Ведь пока еще не случалось,
чтобы женщины пускали себе пулю в лоб.
Мариетта — подруга этих трех женщин, она разделяет
удовольствия поочередно с каждой из них; бедная девушка
вынуждена так поступать, ведь ее любовник женился. Она
привыкла к роскоши, развлечениям, лености, а теперь ей
приходится переходить из отдельного кабинета за гости-
ничный стол, от гостиничного стола — к столу игорному,
а оттуда — в собственную спальню; Мариетте девятнадцать
лет. Для женщины это счастливый возраст, это эпоха, когда
жизнь кажется самой прекрасной, когда ангел-хранитель
молодых девушек рассыпает над их головами свежие цветы
8
Фраскати — игорный дом и ресторан, располагавшийся в особняке
на углу улицы Ришелье и Монмартрского бульвара. Закрыт 31 декабря
1837 года вместе со всеми прочими игорными домами Парижа.
302
невинных желаний. В это время беспокойное любопытство

сердца придает существованию прелесть тайны; ничего не
хочется знать, но хочется все разгадывать, а пробуждаю-
щееся целомудрие поднимает в душе целый мир зыбких
грез, смутных чувствований, неясных стремлений: юные
бабочки долго порхают в поисках божественного цветка, на
который им суждено опуститься и который именуется лю-
бовью! Блаженное незнание, от которого сильнее колотятся
сердца детей, а щеки юных девушек делаются то алее роз, то
белее лилий, — Мариетта потеряла тебя, не изведав твоей
неизъяснимой сладости и не восполнив потерю жизненной
опытностью. Она стала всего-навсего женщиной легкого по-
ведения, то есть существом, которое не помнит о прошлом
и не думает о будущем; роскошь, наслаждения, а главное,
беспрестанная лесть мужчин, которые, вкусив благ цивили-
зации, считают своим долгом удовлетворять чувственные
желания ценою вечной лжи, — от всего этого она пребывает
в некоем опьянении.
В девятнадцать лет она уже все испытала, сияние ее пре-
красных глаз померкло от блеска театральных рамп, голос
охрип во время сотни оргий; она больше не считала поцелуи
и не помнила числа своих любовников, она прошла через все
наслаждения, но наслаждения ни разу не изведала: таков удел
подобных женщин, которых мы видим вокруг себя и которых
порой даже любим. Есть в мире нечто более отвратительное,
чем неодушевленная грубая материя, — это грубая материя,
притворяющаяся прекрасной, это то гнусное смешение всего
самого благородного с самым подлым, какое мы находим
в женщине легкого поведения. Она не отличает не только по-
рока от добродетели, но и безобразия от красоты. И Аполлон,
и Эзоп для нее не более чем определенное количество золота,
а ведь она отнюдь не скупа: тратит золото так же, как зара-
ботала, — сама не зная как. Добро бы еще она была порочна:
но в этих женщинах нет ничего, кроме ничтожества!
303
Между тем женщина легкого поведения красива, она воз-

буждает одновременно самолюбие и чувственность; нередко ее
любят с жаром, со страстью, нередко она отравляет существо-
вание порядочного мужчины, чья бдительность уснула, а душа
позволила застигнуть себя врасплох. Горе тому, кого снедает
подобное чувство! Он пожертвует всем — будущностью, со-
стоянием, даже честью ради женщины, которая бросит его
и мгновенно забудет, причем сделает это даже не от жестоко-
сти и не по злобе, а лишь по незнанию, потому что считает
совершенно естественным, что любовник разоряется ради нее,
потому, наконец, что, дабы оценить поступок мужчины, ли-
шившегося ради вас чести и будущности, нужно самой иметь
представление о том, что такое честь и будущность. Говорят,
бывали такие женщины легкого поведения, которые делились
богатством с обедневшими любовниками: однако этих исклю-
чений недостаточно для того, чтобы опровергнуть мнение об
эгоизме массы. Там, где есть самопожертвование, есть и лю-
бовь, а та, которая сумела полюбить, сразу же перестает быть
блудницей.
Женщины, которые торгуют собой на улице средь
бела дня или при свете фонарей, всегда казались нам менее
опасными для общества и, возможно, не такими безнрав-
ственными, как те, которые гордо красуются на публичных
гуляниях, в театрах и на концертах, как будто роскошь может
уберечь от бесчестья. В первом случае женщины, забывшие
стыд, покупают снисходительность ценою общепризнанного
позора, который можно считать и возмездием, и мерой обще-
ственной безопасности; во втором случае, напротив, грешниц
укрывают от нежелательных последствий, что ничуть не идет
на пользу нравственному состоянию общества. Можно было
бы сказать, что виной тому не законы, а нравы: мы привыкли
делить грешниц на два разряда; сочувствовать первому и пре-
зирать второй; но зачем же тогда люди не выказывают это
сочувствие и это презрение — два могущественных чувства,
304
которые могли бы предотвратить многие несчастья и стать

причиной многих преображений, — более часто и более
решительно?
Дойдя до этого места в нашем исследовании пороков, мы
не можем не подчеркнуть, что та, кого называют женщиной
легкого поведения наших дней, есть существо роковое и не-
постижимое. Прежде в число куртизанок входили Марьон
Делорм 9 или Нинон де Ланкло, то есть женщины, благо-
нравные по расчету, грешные от пылкого темперамента или
слабого характера, которые сожалели назавтра об ошибках,
допущенных вчера, всю жизнь переходили от наслаждений
к раскаянию, а от раскаяния к наслаждениям, не предаваясь
всецело ни одной из этих враждующих стихий, и ускользали от
них лишь в самые последние мгновения жизни. Сегодня легкое
поведение — это, пожалуй, даже не торговая спекуляция, это
нечто вроде способа убивать время и вести артистический
образ жизни. Если бы те дамы, о которых мы ведем речь,
могли переменить пол, многие из них нанялись бы в под-
мастерья к живописцам, вышли на провинциальную сцену
в роли первых любовников или сделались непризнанными
поэтами; остальные — а их большинство — оказались кур-
тизанками по чистой случайности и остаются ими, сами того
не сознавая. Если бы судьбе было угодно, они могли бы стать
безупречными супругами. У этих женщин все решает первое
впечатление: порок и добродетель для них лишь привычка.
Это ожившие автоматы.
Раньше куртизанки имели дело только с мужчинами из
высшего света; сегодня они сделались доступны для предста-
вителей всех классов общества; так что не нужно чересчур
удивляться простоте манер и недостатку ума, присущим жен-
щинам легкого поведения в наше время. В античности Фрина,
9
Марьон Делорм (1611–1650) — парижская куртизанка, числившая
среди своих обожателей Людовика XIII. Фигуру Марьон Делорм оживил
в памяти широкой публики Виктор Гюго одноименной драмой (1831).
305
Лаиса, Аспазия если и были распутными, то по крайней мере

блистали образованностью; но Луиза, Атенаис, Лаура, Адель —
все современные женщины легкого поведения, есть ли в них
что-нибудь кроме плоти? чем доказывают они свою принад-
лежность к роду человеческому? Леностью, чревоугодием, сла-
дострастием? Леностью? но разве есть у них время лениться,
ведь они никогда не прекращают своих трудов. Чревоугодием?
но они позволяют себе излишества лишь на досуге и, можно
сказать, от рассеянности. Что же до последнего порока, кото-
рый мы упомянули, то физиология уже давно доказала, что
женщины подвержены ему лишь в самых исключительных
случаях и он редко может служить оправданием для их рас-
путства. Быть может, Господь нарочно создал этих несчастных,
дабы они послужили примером всем прочим?
Нет, не Господь, а люди виновны в появлении парий.
Во все времена мужчинам требовались доступные удоволь-
ствия и мимолетные любовные связи. Мужчина не жаждет
чистых чувств, он привязывается только к тому, что сам раз-
вратил, и находит своеобразную радость в том, чтобы портить
плоды, которыми хочет насладиться. Наш пресыщенный ум
не довольствуется наслаждением, если ему не предшествовал
разврат; кажется, что с тех пор, как свершилось грехопадение
первого человека, для полноты удовольствия нам необходима
червоточина, подобно тому, как для гармонии картины нужна
тень. Если нынешнее распутство таково, каким мы его опи-
сали, винить в этом надобно пошлую испорченность нашего
века: Аспазий порождают Алкивиады10.
Тем не менее изложенное нами правило знает исклю-
чения, и исключения довольно многочисленные. Иногда
встречаются женщины, которые с помощью распутства соста-
вили себе значительное состояние, а в определенном возрасте
10
Алкивиад (450–404 до н.э.) — античный полководец и щеголь, извест-
ный многочисленными любовными связями с гетерами.
306
переменили род занятий, подобно торговцу, который, на славу

потрудившись, отходит от дел; другим после долгих лет со-
вместной жизни с одним и тем же мужчиной удается выйти за
него замуж. Конечно, эти женщины тоже были куртизанками,
однако они куда более умело извлекали выгоду из своей ис-
порченности: вместо того чтобы служить своим страстям, они
поставили страсти себе на службу. Они неустанно заботились
о том, чтобы обеспечить себе возможность время от времени
возвращаться к обыкновенной жизни. Одна из них должна
была разбираться в политике, чтобы понимать беседы стари-
ков, в домах которых, по традиции, живут содержанки; другой,
возможно, приходилось давать уроки музыки или живописи
в чужих домах. Таким образом, в первом случае любовник был
уверен, что дает советы и деньги женщине большого ума, во
втором — воображал, будто женится на женщине большого
таланта, которая пожертвовала ради него своим будущим.
Мужчина легко позволяет навязать себе иллюзии, которым
затем слепо повинуется. Но женщине такого результата до-
стичь сложно! Да и знают ли те, кто входит в класс куртизанок,
что такое иллюзия?
Мариетта была самая обычная женщина легкого пове-
дения. При этом менее удачливая, чем ее подруги, которых
собственное равнодушие сумело предохранить от худшей
участи, она принадлежала всем подряд и в то же время одно-
му-единственному мужчине. Она была скрытым источником,
из которого черпал деньги на развратную жизнь один из тех
загадочных кавалеров, что прячут свои тайны в сени чужих
альковов. Ее деньги, утварь и сама личность зависели от ка-
призов мужчины, чей портрет мы также набросаем; он при-
надлежал к числу злых гениев, которым Провидение, кажется,
вверило миссию платить пороку его же монетой и которые
служат земным наказанием тем несчастным, что если и полу-
чают от Господа прощение, то только на небесах. Связи такого
рода появляются только у закоренелых распутниц. Судите
307
же сами, какова была Мариетта! а ведь ей едва исполнилось

девятнадцать.
При подобном образе жизни женщины быстро стареют;
красота уходит, а нужды, к несчастью, остаются, и чтобы удов-
летворить эти неумолимые потребности, все меры хороши.
Появляется другая опасность; когда-то вас обманул старик,
а теперь вы оказываетесь лицом к лицу со старухой. Впрочем,
отличие лишь в том, что старик бесчестил вас для своего
собственного блага, старуха же действует в интересах других.
Поставщица разврата принимает самые разные формы: она
проникает в мастерские, в мансарды, иногда даже в жилище
целомудренной и преданной супруги: это Протей гнусности.
Та старуха, что охотилась за Мариеттой, прикинулась модной
торговкой; долгое время она подстерегала жертву и в нуж-
ный момент завлекла бедное дитя в более глубокую бездну.
О Мариетта! Еще вчера все приветствовали вас с улыбкой,
теперь все отворачиваются и никто не хочет вас знать.
Вчера Мариетта худо-бедно принадлежала самой себе,
сегодня — каждому встречному. Однажды утром женщина не-
обычайной тучности отвела ее в контору, где девушка назвала
свое имя, возраст и место рождения. В этот реестр вписали
свои имена женщины из многих стран, от светловолосой скан-
динавки до томной турчанки, равнодушной хозяйки благо-
уханных гаремов; эта книга записей, где можно увидеть рядом
имена двух сестер и даже — немыслимая низость! — матери
и дочери, для Мариетты все равно что тюремная книга; и в эту
тюрьму Мариетту определили на веки вечные. Она занесена
в железную книгу всемирного распутства; отныне она может
спокойно заниматься своим ремеслом; ей выдали патент.
Что касается новой жизни Мариетты, у нас нет необхо-
димости говорить вам, что она собой представляла, вы и сами
можете все угадать; девушка продает любовь по стольку-то за
час; носит платье небесно-голубого цвета, заплетает белоку-
рые волосы в косы, а спереди завивает буклями; в усталом ее
308
взгляде лишь изредка вспыхивает искра чувства. Те, кто видел

ее в этот период, уверяют, что она была еще очень миловидна.
Но мы, знавшие ее лишь в деревне, ничего определенного
сказать не можем.
В Париже есть двести двадцать заведений, из которых
иные работают открыто и передаются по наследству (какая дочь
способна принять такое наследство от матери?), подобно кон-
торе стряпчего или нотариуса. В этих домах бедные девушки
живут взаперти и не получают на руки ничего из того, что за-
рабатывают; им дают крышу над головой, еду и одежду — и на
том спасибо. Это рабыни, которых благотворительность пока
не сумела освободить от оков. Именно в одном из таких учреж-
дений жила Мариетта; днем она читала романы, пела глупые
романсы или болтала с подружками; вечером удовлетворяла
любые желания. Само по себе такое существование ужасно, но
и в нем случались нежданные радости. Иногда молодой про-
стодушный юноша, вздумавший под влиянием дурных советов
или дурных примеров обучаться секретам любви в постели по-
рока, склонялся к Мариетте краснея и, не зная, как ее назвать,
звал самыми нежными именами, какими наделяют первую
любовницу; в другой раз писатель, собиравший наблюдения
для следующего романа, расспрашивал ее с участием и вел
беседы о лучшей жизни; порой путешественник, не имевший
времени для серьезных отношений, тайком брал ее с собой на
увеселительную прогулку. Потом наступал свободный день,
предоставляемый пансионеркам каждую неделю. В этот день,
как в былые времена, девушки надевали красивую шляпку
и чистое платье; сияя, точно в праздник, они отправлялись
в «Хижину», чтобы испытать одну из тех страстей, что длятся
всего лишь один контрданс, а потом возвращались перепол-
ненные воспоминаниями: на протяжении нескольких часов
жизнь могла казаться выносимой, ибо ее озаряли последние
лучи более приятного прошлого; но вскоре реальность снова
брала верх; приходилось заглушать мысли о своем страшном
309
положении еще более громкими пререканиями, еще более

бойкими песенками, еще более губительными излишествами.
Именно так и поступала Мариетта: становилась более шумли-
вой, чтобы казаться более счастливой. Эта жизнь, бурная, но
замкнутая в четырех стенах, рождала минуты черной тоски
и унылой скуки. Иногда девушку охватывала смутная печаль;
ее мучили думы о неутоленной любви, о бездарно растрачен-
ной молодости: она вспоминала свою деревню, своего ребенка,
могилу матери, на которой, должно быть, давно увяли все вен-
ки. Она хотела сбежать и вернуться в деревню, но новая сила
приковала ее к позорному столбу: этой силой была болезнь,
постыдный и вечный рубец, предвестие небесного мщения.
Однажды Мариетта проснулась на больничной койке.
Как она страдала, когда ей нужно было демонстрировать свои
язвы перед толпой студентов и медиков! Эти минуты позора
отрезвили ее: заботы монашек, распятие, повешенное в глу-
бине больничной палаты, заставили понять, что случившееся
с ней — не что иное, как наказание Господне. Одиночество
заставило ее снова стать женщиной: благодаря этому чувству
она постигла все позорные тайны, какие скрывает ложе по-
рока, она избежала тех гнусных связей, какие завязываются
на больничной койке; она могла бы выйти из госпиталя очи-
щенной от скверны, когда бы разврат не поджидал ее у поро-
га. Чудовищные промышленники, которые торгуют трупами
и продают волосы и зубы тех, кого предают земле, за деньги
оповещают заинтересованных лиц о тех женщинах, которые
сумели полностью излечиться от позорного недуга. Та же самая
старуха, которая однажды уже соблазнила Мариетту, поджи-
дала ее у дверей больницы; молодая девушка хотела остаться
целомудренной, но нужно было на что-то жить. В первый раз
она согрешила по незнанию, во второй — по бедности. В тот
день она погибла окончательно!
Есть на острове Сите места разврата, словно возникшие из
парижской грязи; места сырые, глухие, опасные, отвратительные
310
гинекеи, куда воры приходят искать себе любовниц11. Туда-то

старуха и привела Мариетту. Какую жизнь ведут в этом логове!
Здесь не встретишь ни простодушных юношей, ни поэтов-
утешителей, ни путешественников-эпикурейцев; элегантный
разврат фешенебельного города сменяется здесь грубым развра-
том города невежественного. Здесь не услышишь ни невинных
перебранок, ни сентиментальных романсов, а только кровавые
ссоры, похабные песни и отвратительные признания в любви
на воровском жаргоне. Пребывать в объятиях татуированного
пьянчужки-плотника, хмельного каменотеса или солдата, пу-
скающего часть жалованья на то, чтобы утолить свою похоть;
узнавать иногда более чудовищные отметки, замечать, дрожа,
на голом плече постыдное клеймо палача — вот какова была
отныне участь Мариетты. Так она жила долгое время, начиная
постепенно привыкать к пьянству, этому последнему пороку
женщин, до тех пор пока не появился мужчина, который ее
полюбил.
Как описать эту связь между Мариеттой и Альфредом
Крошаром по прозвищу Ловкая рука, умельцем, хорошо из-
вестным агентам полиции, которые несут дежурство в пас-
сажах? Бедная женщина, счастливая от того, что любима,
попадает в полную зависимость от вора: чем больше она его
видит, тем сильнее обожает. Голова у этой несчастной рабыни
забита романическими идеями, и ей кажется, что она нахо-
дится в положении тех замужних женщин, которых безжа-
лостные стражи удерживают вдали от любовников и которые
могут видеть своих избранников лишь урывками. Бедняжка
обольщалась иллюзиями; если какие-нибудь узы и связывали
ее, то не узы брака, а узы позора; правда, ее не сторожили, но
зато использовали. Однажды, когда она призналась господину
Крошару в своих чувствах, тот, предвидя, что воплощение ее
11
В первой половине XIX века остров Сите выглядел совсем не таким,
каким привыкли его видеть сегодняшние туристы; это был лабиринт
узких и грязных улочек, где жили в основном проститутки и воры.
311
мечты сулит ему большую прибыль, уговорил ее покинуть

заведение и поселиться с ним под одной крышей. «Я не могу
жить без тебя», — сказал он ей. «Без тебя я умру», — отвечала
она. С этого мгновения Мариетта стала любовницей вора.
Переменив свое положение, она поменяла и место жи-
тельства. Конура, которую она снимает, называется меблиро-
ванной комнатой; темное помещение в одном из тех огромных
дворцов греха, которые полиция, предосторожности ради,
терпит на острове Сите, дает приют новой паре. Мариетта
всего лишь сменила одного тирана на другого: ее свобода со-
стоит в том, чтобы попрошайничать по ночам на перекрестке.
Ее сожитель не только любовник, но и безжалостный казна-
чей, который знает, сколько раз вечером она поднимается
по скользким ступенькам своей крученой лестницы, и рас-
плачивается с ней за выручку побоями и руганью. Но Мари-
етте грозит и другой, еще более жестокий тиран — полиция.
Ей следует постоянно опасаться гонений со стороны деспота,
имя которому закон. Стоит ей задержаться на улице хоть на
минуту позже, чем предписывают правила, стоит ей на секунду
остановиться поболтать с подругами, стоит ей пойти слишком
быстро или слишком медленно — и закон, в лице полицейского
в синем мундире и треуголке, набросится на нее и отправит
в тюрьму Сен-Лазар. Cколько раз бедной Мариетте пришлось
подвергаться жестоким преследованиям за все те ошибки, ко-
торые мы перечислили! Ее сажали в экипаж, одевали в серую
холстину и заставляли ткать подтяжки или изготовлять соло-
менные шляпы. Согбенная над работой, несчастная сожалела
не о свободе, а о любовнике. Лишь только двери тюрьмы от-
крывались перед ней, она спешила возвратиться под его власть
и вновь приняться, ему на радость, за свое жалкое ремесло.
Да и куда было еще идти этой несчастной? Если сегодня
находятся люди, которые утверждают, что закон должен быть
безбожным, можно ли удивляться тому, что он не заботится
о тех, кого покарал. В тюрьме Мариетту наставляли на путь
313
истинный, ей проповедовали слово Божие. Но стоило ей

выйти на свободу, и она оказывалась предоставлена самой
себе — без денег, без средств к существованию. Есть люди,
которым для обращения нужно нечто большее, чем молитвы;
Мариетта была из их числа. В ее сердце звучали два голоса,
один принадлежал священнику, другой нищете; один был бес-
плоден, другой преступен; она повиновалась второму, не смея
выбрать самоубийство — роковую золотую середину между
пороком и голодом!
Прежде все было иначе; многочисленные исправительные
учреждения раскрывали свои двери кающимся грешницам.
Их называли Дочерьми Доброго Пастыря или Дщерями Маг-
далины, тем самым суля им прощение. Поначалу они не давали
монашеских обетов; их пробовали даже выдать замуж, если
они того желали. Когда наступал их черед посвятить себя Богу,
грешниц одевали в белое, отчего их называли также Белыми
Девами; им клали венок на голову, и левиты пели гимн: Veni,
sponsa Christi!12
Увы, сегодня религии больше нет дела до Христовой не-
весты, и обращением ее занимается одна полиция.
Но продолжим печальный рассказ о любовных приключе-
ниях, рожденных исключительно потребностью в любви. Вы,
быть может, полагаете, что, поселившись под одной крышей
со своим любовником, узнав все его недостатки и пороки,
Мариетта разочаруется в нем — ничуть не бывало. Несмотря
на все унижения, все страдания, все низости, она будет гнаться
за осуществлением своей химеры, имя которой — любовь!
Ради того, кто принадлежал бы ей одной, Мариетта, которая
принадлежит всем подряд, пойдет на любые жертвы; она не
остановится ни перед чем, лишь бы удовлетворить все прихоти
Крошара, а наградой ей станет возможность тайком посетить
12
«Приди, невеста Христова» — мотет итальянского композитора
Джованни Пьерлуиджи да Палестрина (1525 или 1526–1594).
314
вместе с ним театр на бульварах или кабачок на Елисейских

Полях — единственное место, куда могут отправиться воры,
дабы внести в свою жизнь толику поэзии.
Такова участь всех женщин мира, даже тех, которые тор-
гуют собой на улице: какую бы распутную жизнь они ни вели,
они обречены искать любовь и вымаливать ее у тех, кто может
ее дать. Их любовники — воры; а кто же еще может полюбить
этих женщин, как не такие же отверженные, как они? Дума-
ете ли вы, что кавалер де Грие продолжил бы любить Манон
Леско, если бы вместо того, чтобы отправить ее в приют, ее
вначале занесли в полицейский реестр?13 Люди часто задают-
ся вопросом, как могут женщины любить тех, кто разрушает
их жизнь, осыпает их бранью, избивает. Любовь никогда не
умирает в сердце женщины, но она извращается. Женщинами,
о которых мы повествуем, так часто пренебрегают, что они
тоскуют без грубого обращения: для них страсть заключается
не в поцелуе, а в ударе. Впрочем, каждый любит по-своему.
Любовь тигра не похожа на любовь голубки.
Чтобы хоть отчасти объяснить падение Мариетты, нужно
вспомнить о том, как сильно усовершенствовалась безнрав-
ственность в нашу эпоху. Нынче воровство, например, сдела-
лось едва ли не проявлением остроумия; да что там воровство?
даже убийство стало весьма гуманным. Почему вы требуете,
чтобы женщины, особенно женщины падшие, боялись муж-
чину, который весел, благодушен, беззаботен; который умеет
живописно драпироваться в лохмотья и разбирается во всем,
от политики до литературы и новых пьес? Ласенер14, совершив
13
Манон Леско — героиня романа аббата Прево «История кавалера де
Грие и Манон Леско» (1731); в исправительный приют для проституток
ее заключили после того, как она вместе с братом и со своим возлюблен-
ным кавалером де Грие обокрала ухаживавшего за ней богатого старика.
14
Пьер-Франсуа Ласенер (1803–1836) — убийца-поэт, в тюрьме уже
после объявления смертного приговора сочинивший мемуары, которые
были изданы посмертно и в которых он попытался изобразить себя
«идейным» преступником; один из прототипов Раскольникова.
315
убийство, отправился развеяться в «Варьете»; он мог бы

с таким же успехом сочинять стишки для своей любовницы.
К несчастью, Ласенер не любил женщин.
С тех пор как угрызения совести отменили, у правосудия
остался всего один деятельный помощник — это ревность.
Измена в ответ на измену — вот обычная месть ревнивцев.
В порочном мире каторжников и проституток страсть дей-
ствует так же разрушительно, как и везде. Здесь существует
только один способ отомстить за себя: раскрыть полиции
секреты преступных заговоров. Тюрьма избавляет от соперни-
ка и карает изменницу. Без этого необходимого противовеса
общественная безопасность была бы поставлена под угрозу;
если бы каждый из двадцати четырех тысяч выпущенных на
свободу каторжников, в той или иной степени нарушающих
закон, не завел себе любовницу, жить в Париже стало бы
невозможно.
Меж тем пришел час, когда Мариетте пришлось предо-
ставить истинные доказательства своей любви. Крошар аре-
стован, Крошар в тюрьме по обвинению в воровстве; он, как
и все осужденные, терпит суровое обращение, его держат на
хлебе и воде. Сердце Мариетты истекает кровью, она трудит-
ся еще более самоотверженно, не щадя себя. В те ужасные
зимние вечера, когда, как говорится, хороший хозяин собаку
не выгонит, она выходит на улицу, не замечая ни дождя, ни
холода. Много часов подряд она стоит на перекрестке, ожидая,
не бросит ли ей подачку какой-нибудь гуляка. Если удача ей
улыбнулась, назавтра с утра она снова выйдет на улицу, одетая,
как гризетка, которая направляется в мастерскую. Не смотрите
на эту женщину, которая по вечерам моляще смотрит на всех,
кто проходит мимо; она покраснеет от стыда, будьте уверены:
ведь она намерена совершить добрый поступок — потратить
вчерашний заработок на облегчение участи бедного арестанта.
Она купит ему бутылку вина, пирог, фунт табаку, одним сло-
вом, все, что он любит; а сама, когда вернется домой, утолит
316
голод корочкой хлеба. Вот так человеколюбие становится за-

частую соучастником преступления.
Крошара оправдали. На радостях он замышляет пред-
приятия более крупные: Крошар не замедлит, без сомнения,
стать убийцей; он громко говорит о своих планах, он ищет
соучастников, он обречен на гибель. Поймет ли наконец
Мариетта, насколько чудовищна ее любовь? Увы! Это выше
ее сил. Она влюбилась в Крошара, потому что у нее была
потребность привязаться к кому-нибудь; она продолжила
любить его, потому что он несчастен; она будет преданной
ему и дальше, потому что он изгой. Да и может ли женщина
устоять, если ей сулят любовь, сострадание и отношения
романические? Мариетта воображает себя героиней послед-
него прочитанного романа. Она видится с возлюбленным
только под покровом ночи; ей мнится, что судьи — не кто
иные, как могущественные враги, а гильотина — нож в руке
оскорбленного мужа, который подстерегает свою жертву
в потемках. Она счастлива и горда тем, что является един-
ственным прибежищем, добрым гением для мужчины. При-
дет день, когда вся эта фантастическая постройка рухнет!
Убийцу застанут в квартире его любовницы: тогда Мариетта
пойдет на все ради его спасения; она предложит жандармам
деньги, украшения; доведенная до крайности, она вообра-
зит себя образцом добродетели; позабыв о своем прошлом
и настоящем, она попытается расплатиться с жандармами
собственным телом, как если бы ее тело имело хоть какую-то
цену и как если бы испокон веков ради смягчения палачей
не требовались ласки невинных дев.
Роковой день, увы, наступил очень скоро: Крошара при-
говорили к смерти. Мариетту арестовали как сообщницу, но
судьи оправдали ее. Однако жизнь ее уже давно пошла под
откос и остановиться не могла. Судебный процесс над ее лю-
бовником был довольно громким, и она, пожалуй, сумела бы
найти себе теплое местечко в какой-нибудь кофейне, хозяин
317
которой желал привлечь к себе покупателей15. Но через два

месяца ее бы уволили, и что бы она стала делать тогда? Быть
может, шпионила бы за каторжниками или помогала ворам
и убийцам.
Господь уберег ее от этого жалкого конца. Изнуренная
пятью годами разврата, Мариетта скончалась в тюремной
камере, в присутствии врача и сестры милосердия. Ее по-
хоронили в общей могиле; ведь никто не станет приходить
на могилу женщины без имени!
Перевод Ирины Золотаревской
15
Намек на реальный эпизод парижской жизни: в феврале 1836 года по-
сле казни Джузеппе Фиески (который в июле 1835 года устроил покуше-
ние на Луи-Филиппа) его любовницу Нину Ласав усадили за конторкой
в одном из парижских кафе, и парижане толпами ринулись смотреть на
нее (ср. примеч. 1 к «Барышне за конторкой»).
Луи Куайяк
УЧЕНИЦА КОНСЕРВАТОРИИ
Если когда-нибудь около десяти часов утра вам случалось

прогуливаться близ улицы Рыбного предместья (а это ведь
может случиться с каждым), вы, несомненно, встречали меж
улицами Рише и Нормандского суда батальон юных особ,
принадлежащих к той породе грызунов, о которых говаривал
старый добрый Лафонтен1. Все они, неся под мышкой «Соль-
феджио» Родольфа2 или разрозненный том из репертуара
Французского театра, стремительно, не глядя по сторонам,
направлялись к скромному зданию, стоящему почти на углу
улицы Берже.
Вы, должно быть, нередко задавались вопросом, кто эти
юные особы; впрочем, если бы наблюдение было вашим при-
званием или, что грустнее, профессией и если бы вы разгля-
дели этих девиц внимательно, возможно, некоторые признаки
раскрыли бы вам тайну их положения в обществе.
1
В баснях Лафонтена нередко действуют крысы, но в данном случае
имеются в виду не они, а ученицы балетной школы при Опере, которых
во Франции называли балетными крысами. См. о них в нашем сборнике
очерк Т. Готье «Балетная крыса».
2
Жан-Жозеф Родольф (1730–1812) — французский композитор
и теоретик музыки, автор сочинения «Сольфеджио, или Новая метода
обучения музыке» (1790).
319
Ученица Консерватории
Вам любопытно? Станьте рядом со мной на тротуаре на-

против вышеупомянутого скромного здания, мы вместе с вами
понаблюдаем за этими девицами.
Вы принимаете их за гризеток? Гризетки с самого утра
трудятся в мастерских. За девушек из богатого и элегантно-
го общества? Эти еще в постели и скоро начнут готовиться
к приходу преподавателя грамматики. Присмотритесь к пла-
тью этих девиц. Они одеты так, что любого поставят в тупик.
У них нет черного фартука, кокетливого чепчика, чистого
и милого платьица гризетки; они разряжены в шелка и бархат,
а на голове у них красуется соломенная шляпа. Но шелк этот
расползается, бархат вытерся, а шляпке уже очень много лет!
Вся одежда барышень свидетельствует о бедности! Но если
девушки бедны, почему же они не довольствуются шотландкой
и простым ситцем? Зачем изо всех сил, и притом совершенно
тщетно, стремятся выглядеть зажиточными?
Ну что, совсем потерялись в догадках? Мне достанет
одного слова, чтобы разрешить ваши сомнения.
Все эти девушки — ученицы Консерватории, и каждый
день они идут на урок в лиро-комическое заведение, откры-
вающееся нашему взору.
Теперь вы все понимаете… Вам понятна и эта утренняя
прогулка, и эти сольфеджио и брошюры, а главное, этот туа-
лет — золотая середина между богатой элегантностью и эле-
гантностью бедной, жалкий наряд, обличающий полное отсут-
ствие вкуса. Большинство этих юных девушек родились в той
прослойке, для которой общество еще не нашло определения:
ее составляют бывшие актеры, живописцы, музыканты, скуль-
пторы — в общем, вся та великая рать мелких творцов, какую
именуют богемой; все те, кто на подмостках или у мольберта, со
смычком или с резцом в руках смогли заработать себе на пропи-
тание, но не сумели, из-за недостатка таланта, нажить ни славы,
ни состояния. Нередко подобные родители, которым по роду
занятий приходилось бывать в высшем обществе, заражаются
321
Луи Куайяк
честолюбием выскочек и не могут решиться на возвращение

в народ, из лона которого вышли. Они стыдятся сделать дочерей
честными работницами и непременно хотят воспитать из них
артисток. Дочерей не спрашивают ни о склонностях, ни о на-
мерениях. Они непременно должны стать артистками. Как если
бы артисты, по примеру нотариусов, судебных исполнителей,
аптекарей или торговых приставов, составляли корпорацию,
где отцам дозволено передавать место детям или правонаслед-
никам. Вот отчего наши театры наводнены таким количеством
потомственных бездарностей.
Понадобились бы медные легкие и луженая глотка, чтобы
перечислить всех, кто составляет эту армию в юбках, поведать
обо всем ее разнообразии, обрисовать индивидуальности,
набросать портреты. Поэтому я с самого начала торжествен-
но заявляю, что не берусь решить эту задачу целиком. Если
я ограничиваюсь только частью работы, вините в этом нашего
почтенного издателя, который после некоторого количества
заполненных страниц кричит мне: «дальше — ни строчки!»;
впрочем, есть куда больше оснований объяснить все моей
леностью или неопытностью моего пера.
Пойдемте же за мной.
Девушку, которая шествует величественной поступью
и с гордо поднятой головой и за которой, сохраняя дистан-
цию в три шага, следует ее матушка, зовут Эрминия Суфло.
Она — дочь флейтиста из оркестра Оперы. Поскольку с самого
юного возраста она держалась очень надменно и помыкала
всеми окружающими, было решено, что она создана для тра-
гедии. Девушку определили в Консерваторию, где она сменила
простецкое имя Жанетта на более корнелевское Эрминия3.
Эрминия преисполнена мыслей о своем будущем величии.
Она окидывает наш мелкий мир взглядом, полным жалости,
3
Имя Эрминия носит одна из героинь пьесы П. Корнеля «Софонисба»
(1663).
322
а сама, кажется, живет уже с героинями и принцессами —

творениями древней Мельпомены. Отец Эрминии, флейтист,
и мать, бывшая галантерейщица из пассажа Панорам, а ныне
продавщица в табачном киоске первого класса в королевском
театре Комической оперы, от нее в полном восторге. Они спе-
шат исполнить малейшие прихоти дочери, точно высочайшие
повеления. Стоит Эрминии нахмурить бровь, как вся семья на-
чинает дрожать от страха. Старый флейтист, играя по вечерам
в домино в кафе «Минерва», часто говорит:
— Сосед Миньо, слышали бы Вы сегодня утром Эрми-
нию… Ха! Как она произносит свой монолог!.. Какой взгляд
и какой профиль! Ах! Если бы она жила во времена вашего хва-
леного Расина, он бы даже не посмотрел на эту свою Шанмеле4.
Эрминия всегда делает вид, что реальная жизнь не имеет
к ней никакого отношения; она притворяется, будто полностью
поглощена искусством. Ей говорят, что кушать подано, а она
отвечает, вращая глазами:
Я ваше, государь, ценю чистосердечье:
Вы доказали мне своей пространной речью,
Что, совершая зло, его вы звали злом
И знали, что хула вам будет поделом5.
Ее спрашивают: «Эрминия, сейчас два часа, не хочешь ли
прогуляться в Тюильри с кузиной Фибошон?»
Эрминия в ответ восклицает, положив одну руку на серд-
це и воздев другую к небу:
Он дорог вам, я знаю!
Он все крушил мечом, он все палил огнем,
Но как любили вы рассказывать о нем,
Живописать войны ужасные картины:
Гора кровавых тел, и пепел, и руины,
И в пламени, в дыму, среди обломков — он!6
4
Шанмеле Мари (1642–1698) — актриса, первая исполнительница
ролей в трагедиях Жана Расина.
5
Расин. Андромаха, д. 4, явл. 5; пер. И.Я. Шафаренко и В.Е. Шора.
6
Расин. Ифигения, д. 2, явл. 6; пер. И.Я. Шафаренко и В.Е. Шора.
323
Луи Куайяк
— Она с ума сошла! — говорит кузина Фибошон.

— Да нет же, кузина, — возражает матушка Суфло, —
разве не видите, что у нее припадок вдохновения?
Как правило, за Эрминией ухаживают несколько служа-
щих нотариальных контор или приказчиков из модных лавок,
но она держит их всех на почтительном расстоянии. В конце
концов среди всех этих юных Ловласов она выделяет одного
юношу. Он понравился ей потому, что его густая черная шеве-
люра напоминает о пылком Ахилле. Этому юноше иногда до-
зволяется оказаться на ее пути и поднять ее веер или букет, если
ей случилось их уронить; но не больше. Трагическая муза —
это сильная и гордая дева, презирающая почести смертных.
Эрминия посещает вечера в своем квартале; она желанная
гостья в семье соседнего чулочника, а также учетчика ценных
бумаг, живущего на втором этаже ее дома. Ведь слово «театр»
имеет над обитателями Парижа огромную власть! Парижским
актерам грешно жаловаться на дурное отношение! Достаточ-
но иметь хоть малейшее касательство к театральным пред-
ставлениям, чтобы тебя ценили, холили и лелеяли! Всеобщая
любовь распространяется даже на рабочих сцены, суфлеров
и костюмерш. Жители предместья Сен-Дени и улицы Тампля
жадно набрасываются на них с расспросами о всевозможных
подробностях жизни знаменитых дам и господ. Когда ложится
спать господин Франсиск? Сколько времени уходит у мадему-
азель Теодорины на то, чтобы надеть прекрасный костюм из
«Замка Монлувье»? Неужели господину Сент-Эрнесту подают
на обед то же, что и обычным людям? Правда ли, что в антрак-
тах мадемуазель Жорж ест мороженое и шербеты, которые ей
приносят три негра в парадных ливреях?7
7
«Замок Монлувье» — драма Жозефа Розье, первый раз поставлен-
ная в Париже 11 февраля 1839 года в театре «У ворот Сен-Мартен».
Розалия-Теодорина Тьессе (1813–1886), выступавшая под сценическим
именем Мадемуазель Теодорина, играла в этом спектакле «Марию, де-
вицу 16 лет». Франсиск и Сент-Эрнест — «звезды» театра «Амбигю ко-
мик». Мадемуазель Жорж (наст. имя и фамилия Маргарита-Жозефина
324
Понятно, какое впечатление мадмуазель Эрминия произ-

водит на подобных собраниях. Она царит, она владычествует!
Когда она соглашается читать стихи, все смотрят ей в рот; каж-
дый конец тирады приветствуется многократным «ура», а если
испуганные дети принимаются плакать, их немилосердно от-
правляют спать. Но вот мадемуазель Эрминия соблаговолила
сыграть сцену из «Эсфири» или «Баязета»8 — какая радость!
Партии в экарте откладываются, задушевные разговоры пре-
рываются, маленьких собачек сажают на колени к старым
бабушкам, чтобы им не взбрело в голову поссориться с хозяй-
ской кошкой. Гостиную делят на две части… Одна половина
обозначает сцену, другая — театральную залу. Подсвечники,
поставленные на стулья, заменяют рампу, Эрминия закуты-
вается во французскую шаль, а господин Мишоно, который
обыкновенно подает ей реплики, поправляет свой белокурый
парик. Господин Мишоно — бывший служащий амортизаци-
онной кассы, полжизни проведший в партере Французского
театра. Он фанатический поклонник театрального искусства
и больше всего сожалеет о том, что за все годы так и не позна-
комился ни с одним драматическим актером. С восьми утра до
пяти вечера он был на службе, затем следовал обед. А вечером
господа из Французского театра выходили на подмостки. Итак,
в течение всей недели ни единого шанса сблизиться с ними он
не имел. Оставалось воскресенье, однако господин Мишоно —
страстный рыболов и воскресные дни посвящал прогулкам
с хрупкой тростинкой в руке вдоль цветущих берегов Марны
от Сен-Мора до Пти-Бри. И вот теперь, на закате жизни,
господин Мишоно гордится выпавшей ему возможностью
приобщиться к театральному искусству и подавать реплики
юной особе, которая являет собой надежду французской
Веймер; 1787–1867) — трагическая актриса, начавшая свою театральную

карьеру еще при Империи; в 1830-е годы играла главные роли во многих
романтических драмах, в частности в пьесах В. Гюго.
8
«Баязет» (1672), «Эсфирь» (1689) — трагедии Ж. Расина.
325
Луи Куайяк
сцены, а некогда будет являть ее славу. (Официальный стиль

преподавателей декламации.)
Тише! Эрминия заняла свое место. Она содрогается как
прорицательница на треножнике. Господин Мишоно в трепете
становится рядом с ней; он будет Антиохом этой новой Бере-
ники. Ему предлагают текст; он гордо отвечает, что знает весь
классический репертуар наизусть.
Воцаряется полная тишина. Сам хозяин дома, взявший
за правило похрапывать в углу, пока его гости развлекаются,
просыпается и обращается в слух. Мишоно трижды ударяет
по полу каблуком, и представление начинается.
Береника-Эрминия
Как, мой друг! Ты нас не покидал?
Антиох-Мишоно
Я… докучать тебе не стану разговором:
Ты ищешь Цезаря… Ты ищешь Цезаря…
(пауза, полувздох) …нетерпеливым взором.
Но только он один сейчас тому виной…
Но только он один сейчас тому виной…
(пауза и глубокий вздох)
Что я, владычица…
Тут Антиох-Мишоно начинает забывать слова; он мед-

ленно проводит рукой вдоль шва своих нанковых панталон,
трет лоб и, наконец, совершив невероятное усилие, постепенно
вновь ловит нить своего монолога и продолжает:
…стою перед тобой…
До Остии уже… До Остии уже…
(скороговоркой)… успел бы я добраться (медленнее)…
Когда б он не велел… когда б он не велел… мне… мне…
(очень скоро)… при дворе остаться.
Зато от всех других сегодня он бежит.
326
Aнтиох-Мишоно
Со мною о тебе… (затянувшаяся пауза) со мною о тебе…
Здесь память окончательно предает Антиоха-Мишоно.

Слушатели едва сдерживают негодование. Эрминия изображает
жертву; хозяйка дома, сжалившись над бедным актером-люби-
телем, приносит ему брошюру с текстом «Береники» и свечу.
Мишоно в отчаянии хватает одной рукой свечу, другой — бро-
шюру и, приняв столь мало драматическую позу, продолжает:
Со мною о тебе завел беседу Тит.
Как!
Антиох-Мишоно, с жаром.
Да9.
Тут в гостиной раздается пронзительный вопль; его тот-

час подхватывает тысяча воплей не менее отчаянных. Дело
в том, что господин Мишоно, полностью войдя в роль и по-
мышляя только о ней, чересчур близко поднес свечу к вискам
и поджег букли своего белокурого парика. Пожар распро-
страняется быстро… Госпожа Мишоно бросается к супругу
и накрывает его голову подолом своего платья. Все в ужасе,
и только кое-кто хихикает. В конце концов Мишоно выходит
из опасного испытания в полном здравии; лишь его парик
изнемог в бою.
Глядя на лысый череп господина Мишоно, невозможно
продолжать сцену из «Береники». Представление приходится
прервать. Смягченные несчастьями злополучного Антиоха,
зрители приветствуют его тремя залпами аплодисментов,
а после принимаются за невинные салонные игры. Эрминия
9
Расин. Береника, д. 3, явл. 3; пер. Н.Я. Рыковой.
327
Луи Куайяк
отправляется дуться в углу; она зла на Мишоно, который не

дал ей блеснуть, и обещает себе никогда больше не рассыпать
сокровища трагической поэзии перед этими мещанами, не-
способными оценить ее талант; впрочем, это не помешает ей
при первом же удобном случае начать все сначала. Пышно-
кудрый служащий нотариальной конторы, которого она вы-
делила среди всех претендентов на ее сердце и который стал
завсегдатаем во всех домах, где ее принимают, подходит к ней,
чтобы высказать самые лестные комплименты; она называет
его глупеньким и просит подать ей галоши.
В Консерватории Эрминия — любимица своего профес-
сора; он постоянно повторяет, что у нее королевская осанка,
и приводит ее в пример соученицам.
Вот какое будущее суждено Эрминии.
Ее учитель, исполнитель ролей третьего плана во Фран-
цузском театре, устроит ей театральный дебют в зале на улице
Ришелье10. Она выйдет на сцену в воскресенье, выступит перед
несколькими друзьями, многочисленными родственниками,
шумной клакой и соберет 420 франков11. Ей станут громко
аплодировать, но директор не зачислит ее в труппу и будет
прав. В самом деле, Эрминия — одна из тех чудо-учениц,
у которых нет ни сердца, ни страсти, ни нутра, которые вы-
певают стихи без всякого выражения и умеют в нужный мо-
мент поднимать правую или левую руку: это машины хорошо
отлаженные, но для людей с тонким вкусом невыносимые.
Эрминия, чьи честолюбивые надежды не оправдались,
станет сетовать на невежество публики, обвинит театральных
начальников в интригах против нее, позволит себе даже усом-
ниться в чистоте намерений господина директора, господина
10
На улицу Ришелье выходит одна сторона здания Французского те-
атра («Комеди Франсез»), которое и сегодня стоит на том же месте, но
официальным адресом своим имеет площадь Колетт, от которой улица
Ришелье как раз и начинается.
11
Минимальная сумма, которую могла собрать начинающая актриса.
328
королевского комиссара12 и самых влиятельных пайщиков

Французского театра13. Это поможет ей утешиться; затем,
продолжая надеяться на лучшее будущее, вместо парижских
зрителей Эрминия обратится к провинциальным. Со свитой из
безработных провинциальных актеров или нескольких любите-
лей, взявших на эти дни отпуск в столярной или ювелирной ма-
стерской, начинающих Британников, многообещающих Пирров,
грядущих Агамемнонов, она совершит победоносную гастроль
по маленьким городам в окрестностях столицы. Она сыграет
Гермиону в Сен-Жермене, Ифигению в Понтуазе, Юнию в Мо,
Роксану в Сен-Дени14. Афиша чаще всего будет выглядеть так:
ТЕАТР СЕН-ЖЕРМЕН АН ЛЕ
С позволения мэра и других законных властей,
Труппа «Дети Мельпомены» даст сегодня, такого-то
числа… экстраординарное представление.
ПРЕМЬЕРА
МИТРИДАТ,
или
КОРОЛЬ-ОТЕЦ МЕЖ ДВУХ СЫНОВЕЙ15,
трагедия в пяти действиях,
сочинение покойного Расина,
члена Французской академии.
12
Начиная еще с 1799 года Французским театром, получавшим госу-
дарственную субсидию, управлял администратор, назначенный прави-
тельством; при Империи он именовался императорским комиссаром,
а затем — комиссаром королевским.
13
Пайщики (sociétaires) «Комеди Франсез» — это актеры, получающие
выручку со всех спектаклей театра и сохраняющие право выступать на
сцене даже после выхода на пенсию.
14
Упомянуты главные женские роли в трагедиях Ж. Расина и провин-
циальные городки неподалеку от Парижа.
15
Эта вторая часть названия, выполненная в лучших традициях яр-
марочных зазывал, Расину не принадлежит, точно так же как и подза-
головок комедии «Сутяги».
329
Луи Куайяк
Мадемуазель ЭРМИНИЯ СУФЛО,
УЧЕНИЦА КОРОЛЕВСКОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ
КОНСЕРВАТОРИИ,
выпущенная первой из класса господина ***,
дебютировавшая на сцене Французского театра,
исполнит роль Монимы.
ПРЕМЬЕРА
СУТЯГИ,
или
До чего доводит страсть к судебным процессам
Комедия в трех действиях того же покойного Расина.
Г. Нарцисс, из театра города Карпантра,
исполнит роль Дандена.
ИНТЕРМЕДИИ.
В первом антракте мадемуазель Эрминия Суфло споет
песенку «Малютка Пьер» и «Безумную» Гризара16.
Во втором антракте мадмуазель Эрминия Суфло
исполнит качучу.
За танцем последует битва на саблях между мадемуазель
Эрминией Суфло и господином Нарциссом.
Последняя интермедия. Игра-пантомима, которая позволит
зрителям насладиться подобиями первых актеров столицы,
а именно: господин Огюст изобразит господина Альфонса;
господин Виктор изобразит господ Шарля и Альфреда.
Цены на места повышаться не будут.
Детям и господам драгунам 7-го полка билеты за полцены.
Знаете ли вы, какую выручку получают обыкновенно бед-

ные бродячие комедианты от этих роскошных представлений?
16
«Безумная» — один из самых популярных романсов бельгийского
композитора Альбера Гризара (1808–1869).
330
Нужно пригласить бесплатно мэра и его помощников, их род-

ных, их знакомых, членов муниципального совета, королев-
скую жандармерию, лесника, церковного сторожа и звонаря,
сборщика налогов, директора почтово-пассажирской конторы,
хозяина меблированных комнат и всех его слуг. Из публики,
готовой платить, остаются лишь несколько друзей искусства
в первых ложах, две или три провинциальные музы в ложах
бенуара, четверо или пятеро щеголей, последовавших за ак-
трисами из Парижа, в ложах на авансцене, и наконец, около
двух десятков виноделов и желторотых моряков в партере.
Этого едва хватает на то, чтобы оплатить дорожные расходы
и гостиницу.
Чем старше и дороднее будет становиться Эрминия,
тем сильнее будут ее утомлять эти редкие и бесплодные
представления перед провинциальной публикой. Она решит
поправить свое состояние и удовлетворить свое честолюбие.
В двадцать пять лет она обратится к одному из тех театраль-
ных агентов, которых злые языки из актерского мира имену-
ют торговцами человеческим мясом; ее ангажируют в Руан
или Бордо на роли королев в трагедиях, главных героинь
в современных драмах, первых кокеток в комедиях. Посколь-
ку Мольер и Корнель, Расин и Мариво в нашей прекрасной
Франции в последнее время впали в немилость и партеры
больших городов предпочитают, чтобы занавес поднимался
для балета, оперы или, наконец, драмы, Эрминия сто раз
сыграет «Нельскую башню»17, «Чрезвычайный суд»18 и все без
исключения произведения господина Анисе-Буржуа19. Позже
17
Романтическая драма Александра Дюма-отца и Фредерика Гайарде
(1808–1882). В 1832 году была поставлена с большим успехом как драма
Дюма, но позже Гайарде смог доказать свое соавторство.
18
Драма Мельвиля (наст. имя и фамилия Анн-Оноре-Жозеф Дюверье)
и Жана-Франсуа Байяра, поставленная впервые 4 августа 1833 года в те-
атре «У ворот Сен-Мартен» и посвященная знаменитой отравительнице
XVII века маркизе де Бренвилье.
19
Огюст Анисе-Буржуа (1806–1870) — драматург, автор более чем
200 драм, в основном исторических, и водевилей.
331
Луи Куайяк
она истощит свои силы на этой тяжелой работе и перейдет

из оседлой труппы в разъездную20. В конце концов, будучи
еще красивой и по-прежнему целомудренной, Эрминия вый-
дет замуж за командира вербовочного пункта в Каркассоне
или за владельца табачных складов в овернском Клермоне.
После чего на фасаде сельского жилища, где она обоснуется,
можно будет вывести:
«Здесь покоится Эрминия Суфло, ученица Консерватории,

и т.д., и т.п.»
А вот мчится Фретийон 21… Берегись… сторонись…

Фретийон была цветочницей… но глядя на игру Дежазе22
и слушая пение Ашара23, она прониклась величайшей любовью
к театру… в Консерваторию ее приняли по протекции при-
вратницы заведения, которая приходилась девушке родной
теткой… Миловидное личико и стройные ножки произвели
благоприятное впечатление… Можно было надеяться, что
когда-нибудь она станет той, у кого:
«Не в меру длинен язычок»24.
20
Разъездными труппами (troupes d’arrondissement) называли труппы,
разъезжавшие по тем городам, муниципалитеты которых не имели
средств для финансирования постоянного театра; всего во Франции
в описываемый период их было восемнадцать и они делили между собою
французские департаменты (см.: Auger Н. Physiologie du théâtre. Paris,
1839. T. 2. P. 160–161).
21
Это имя, образованное от французского глагола frétiller (находиться
в постоянном возбуждении, не знать ни минуты покоя), обессмертил
Беранже в одноименной песне 1814 года (в рус. пер. Вал. Дмитриева —
«Резвушка»). Впрочем, характер «резвушки» Беранже не схож с характе-
ром «ученицы Консерватории»: первая готова продать последнюю юбку
ради своих любовников; вторая предпочитает жить за их счет.
22
Виржини Дежазе (1798–1875) — актриса, исполнительница ролей
субреток и главных женских ролей в водевилях.
23
Пьер-Фредерик Ашар (1808—1856) — актер театра Пале-Руаяля,
вводивший в драматические спектакли песенные интермедии.
24
Мольер. Тартюф, д. 1, явл. 1. Реплика относится к служанке Дорине.
332
Луи Куайяк
Ее определили в фартучки25. Теперь она разучивает роли

Дорин, Маделон, Лизетт, Фаншетт — всех субреток Мариво,
всех служанок Мольера. Она, несомненно, сделала бы значи-
тельные успехи в своем ремесле, если бы не так сильно лю-
била прогуливаться в обществе поклонников верхом на осле
в лесу Монморанси и в наемном кабриолете по Булонскому
лесу, если бы так не обожала элегантные туалеты и веселые
пирушки. Ее дебют во Французском театре окажется не бо-
лее удачным, чем дебют Эрминии Суфло. Один фельетонист,
которому она была рекомендована, напишет, что «у нее есть
будущее» — и все. Но не тревожьтесь за нее, не думайте, что
она, как Эрминия Суфло, схоронит себя в провинции! Чтобы
Фретийон покинула Париж! Чтобы Фретийон не ходила боль-
ше на Монмартрский бульвар, не ужинала в «Английском
кафе», не красовалась на авансценах столичных театров, не
выставляла свои прелести и кружева на балу Мюзара! Да
никогда в жизни! Фретийон останется в Париже! Консер-
ваторские уроки помогут ей играть влюбленных барышень
в водевилях, и она еще долго будет составлять гордость
и счастье литературных и светских львов!
А что это за группа, из которой раздаются фиоритуры
и рулады? Это барышни из вокального класса. Все они мечтают
о дебюте в большой Опере, всех их лишает сна успех Фалькон26
и Даморо27. Сколько из них потерпят неудачу и будут вынуж-
дены отправиться в Анже или Байонну на амплуа Дюгазон28!
25
«Роль фартучка» (rôle à tablier) — амплуа бойких находчивых служа-
нок (субреток) во французской комедии. Cтрого говоря, в дальнейшем
перечислении одно имя выбивается из ряда: Маделон — героиня комедии
Мольера «Смешные жеманницы», но она не служанка, а дочка мещанина;
служанку в этой комедии зовут Маротта.
26
Мария-Корнелия Фалькон (1814–1897) — певица, драматическое
сопрано.
27
Лора-Синтия Даморо (1801–1863) — певица, сопрано.
28
Госпожа Дюгазон (урожд. Луиза-Мари Лефевр; 1755–1821) — певица
и актриса, настолько прославившаяся в ролях субреток, что это амплуа
в опере назвали в ее честь.
334
Хорошо еще, если они не окажутся в бродячей труппе, где

примадонна вынуждена в течение одного вечера представлять
Розину в «Севильском цирюльнике» и велеречивую героиню
в модной мелодраме.
Теперь посмотрим на весьма любопытное отделение
пианисток. Пианистки! Попытайтесь сосчитать этих музы-
кантш; их не меньше, чем звезд на небе! в каком доме нынче
не увидишь в углу дрянного фортепиано? Какая мать лишит
себя удовольствия выучить дочку играть на этом инструмен-
те? Разве не входят уроки игры на нем в наитоскливейшие
программы учебных заведений? Найдется ли хоть одна де-
вица, которая не умела бы более или менее бегло колотить
по клавишам?
В Консерватории особенность отделения пианисток
заключается в том, что в нем учатся не только девушки из
семей, принадлежащих к богеме, или редкие особы возвы-
шенного ума, которых влечет к искусству непреодолимое
призвание; игре на фортепиано обучаются также много-
численные юные особы из зажиточных буржуазных семей.
В самом деле, буржуа, крайне расчетливый и разумный,
рассуждает так: «Я плачу триста или четыреста франков
налогов в год. Расходы Консерватории оплачивают налого-
плательщики, благодаря их деньгам Консерватория на-
нимает лучших профессоров Парижа, владеющих самыми
совершенными методиками! Разве не имею я права отдать
в Консерваторию мою дочь Лили, чтобы она училась играть
на фортепиано… фортепиано, которое мы с супругой так
любим! Кстати, это позволит мне не нанимать домашнего
учителя, а заодно уменьшит сумму, которую я каждый год
отдаю в кассу сборщика налогов моего округа».
Тонкий расчет, не правда ли? Этот буржуа — присяж-
ный заседатель, избиратель, капитан национальной гвардии
и весьма уважаемое лицо в своем квартале — легко на-
ходит способ пристроить свою дочь в королевскую школу.
335
Луи Куайяк
Вот почему, когда вечером вы заходите за фосфорными

спичками к бакалейщику, то обнаруживаете, что в комнате
за лавкой звучит романс Гвидо29, разыгрываемый на томно
вздыхающем фортепиано.
Пианистки Консерватории — гордость родителей, укра-
шение семейных праздников, жемчужина концертов по три
франка за вход и наказание несчастных соседей по этажу.
Я был бы несправедлив, если бы не нарисовал здесь си-
луэт арфистки. В Консерватории арфистка, как правило, един-
ственная в своем роде; поэтому, когда во время выдачи наград
выпускницам господин министр внутренних дел рекомендует
ученицам благородное соперничество, она вряд ли может от-
нести эти слова к себе. Раз в десять или двадцать лет новая
арфистка сменяет ту, что ушла на покой; но и помыслить не-
возможно, чтобы на школьной скамье оказались две арфистки
разом. А поскольку арфа — инструмент очень сложный и игра
на ней требует длительного учения, чаще всего арфистка, посту-
пившая в Консерваторию во цвете лет, заканчивает ее в сединах,
по-прежнему не умея играть на роковом инструменте, которому
посвятила жизнь. Впрочем, и для нее не все потеряно: ведь
арфистка обязана принимать грациозные и артистичные позы,
а потому бывшая ученица Консерватории может зарабатывать
на жизнь, позируя в мастерских. Ей естественным образом
достаются картины в духе «Коринны на Мизенском мысу»30.
Арфистку зовут Элоа31. Она носит белое платье с голубым
поясом, струящимся по ветру, и локоны. Душа ее чиста как
29
Романс из оперы «Гвидо и Джиневра, или Чума во Флоренции»
(либретто Э. Скриба, музыка Ф. Галеви); опера была впервые постав-
лена 5 марта 1838 года и в момент написания комментируемого очерка
оставалась модной новинкой.
30
Картина Франсуа Жерара (1819), на которой изображена заглавная
героиня романа Жермены де Сталь «Коринна, или Италия» (1807) с ар-
фой в руках.
31
Элоа — заглавная героиня поэмы Альфреда де Виньи «Элоа, или
Сестра ангелов» (1825); она родилась из слезы, которую Христос про-
лил над Лазарем.
336
небесная лазурь, взоры блуждают в вышних сферах, печать

вдохновения лежит на широком и светлом челе… Она всегда
витает в облаках, воспаряет над земными делами… и нет у нее
никаких человеческих слабостей, кроме любви к лепешкам,
что продаются близ Драматической гимназии.
Право, странно, что господа администраторы фран-
цузского драматического искусства в неизъяснимой своей
мудрости отделили танцевальные классы от вокальных
и декламационных; танцевальные классы относятся к Коро-
левской академии музыки и подлежат высочайшему надзору
господина Дюпоншеля. Я не стану сейчас подчеркивать, сколь
мало подходит для совсем юных созданий бурная жизнь ку-
лис; было бы некстати заговорить на этих страницах суровым
голосом моралиста. Замечу только, что разумнее было бы
соединить под одной крышей и в одних руках все три ветки
сценического образования; от этого дело пошло бы быстрее
и слаженнее.
Я хотел бы соединить то, что разъединили господа ад-
министраторы, и потому для завершения картины скажу
несколько слов об ученицах танцевального класса. Здесь мы
встретим совсем другие лица; это совсем иной народ.
Вы, наверное, слыхали о той колонии юных и красивых
женщин, что населяет некоторые районы квартала Шоссе
д’Антен. Прекрасным летним вечером в домах вокруг собора
Лоретской Богоматери, на улицах Бредá и Наваринской — всех
этих элегантных улицах, которые стараниями предпринима-
телей как по волшебству покрыли холм Сен-Жорж32, — окна
таинственным образом открываются все разом и в них по-
казываются тысячи красивых лиц, улыбающихся губ, боже-
ственных талий, синих, черных, зеленых и карих глаз; ветер
играет длинными локонами, а красивые ручки кокетливо
32
Квартал Сен-Жорж входил в состав квартала Шоссе д’Антен и в 1830-е го-
ды был еще совсем новым.
337
Луи Куайяк
белеют на сероватом фоне приоткрытых решетчатых ставен.

Если вы обладаете хоть каплей поэтического воображения,
то в первую минуту без труда вообразите, что перед вами
красавицы, сбежавшие из магометанского рая.
Среди этих гурий одни — хористки в театрах водевилей,
другие — простые танцовщицы или корифейки в большой
Опере, третьи — гризетки из дорогих модных магазинов или
швейных мастерских, наконец, есть среди них и такие, кото-
рые ведут жизнь приятную и праздную. Ни одна из этих дам
не живет на государственную ренту, но, несмотря на это, они
обедают у Вери, ужинают в «Английском кафе», выезжают
только в коляске, носят роскошные туалеты и окружены всеми
благами роскоши.
Откуда же берутся все эти женщины для развлечений,
или, как они сами себя называют, женщины для любви?
Некоторые — из парижского рабочего класса; но бо%льшая
часть — из департаментов. Стоит юной и прелестной де-
вушке в Страсбурге или Байонне слишком снисходительно
выслушать нежные речи местного ловласа или красивого
гарнизонного офицера, стоит ей спустя некоторое время
убедиться, что уже физически невозможно утаить грех от
нескромных взглядов добрых соседок, как она поспешно
садится в дилижанс и отправляется в Париж — эту много-
населенную пустыню. Здесь ее воспитание быстро заверша-
ется, и вскоре она уже сияет среди модных львиц! — А что
же ребенок? — А вот что. Пока плод ошибки юности еще
мал и нежен, мать держит его взаперти в пансионе по со-
седству и раз в месяц приходит поцеловать его и оросить
слезами. Но время идет, и дитя растет. Если это мальчик,
он рано и ни у кого не спрашивая разрешения вырывается
на свободу: он делается уланским унтер-офицером, провин-
циальным актером, коммивояжером, продающим крепкие
напитки, или первым дантистом его величества китайского
императора, пользующим крестьян края Бос или провинции
338
Форе, и пишет своей почтеннейшей матушке, только чтобы

напомнить ей притчу о Пеликане 33 и попросить, во имя
природы, несколько звонких и весомых монет. А мать мало
огорчается отсутствием этого шалопая и ничего не говорит
о нем ни друзьям, ни подругам.
Но если у нее рождается дочка, о! тогда наша красавица
ведет себя совсем иначе. Она вовсе не завидует девочке, она
ведь не какая-нибудь мещанка. Нет… она достаточно любила
и была достаточно любимой, чтобы в точности знать, чего
стоят страсти, удовольствия, мужчины — в этой сфере она
больше ничего не боится и ничему не завидует. Теперь она
мечтает о блестящем будущем, теперь она страшится оказать-
ся в нищете после жизни, полной роскоши и наслаждений,
и хочет, чтобы ее дочери, ее дорогой Коринне, улыбнулась
та удача, что когда-то обошла ее самое. Благодаря связям
своей матери с дипломатическим корпусом Коринна посту-
пает в танцевальный класс Королевской академии музыки,
где учатся все дочери подруг ее матери, Неала де Сен-Реми,
Лизида де Барвиль, Антония де Сент-Амарант, Мария де
Блиньи, Фенелла де Сен-Виктор34 и проч., и проч. Здесь она
учится танцевать качучу и разбираться в делах сердечных.
Мать следит за успехами дочери со все возрастающим вос-
хищением и всюду хвастает тем, как быстро развиваются
ее формы и как совершенны ее пируэты, как бела ее кожа
и как грациозны реверансы, как тонки черты лица и как
изящны пуанты. Чтобы обеспечить дочери дебют, она на-
стойчиво ездит на поклон ко всем власть имущим в Опере,
33
В средневековых бестиариях Пеликан — образ божественной и ма-
теринской любви; легенда гласит, что в случае голода он кормит птенцов
собственной кровью (варианты: кормит сердцем, печенью, воскрешает
своей кровью умерших птенцов и т.д.)
34
Дочери подруг носят намеренно экзотические имена, очевидно по-
черпнутые из сентиментальных романов, и вымышленные фамилии
с аристократической приставкой «Сент», которые часто брали себе
актрисы (ср. другой очерк Куайяка «Мать актрисы», также вошедший
в наш сборник).
339
Луи Куайяк
от привратницы до балетмейстера. Наконец, настает вели-

кий день; пятнадцатилетняя Коринна исполняет па-де-труа
в модном балете. Все феи квартала Лоретской Богоматери,
все красавцы Жокей-клуба встречаются на улице Ле Пеле-
тье35. Очарование и батманы Коринны имеют бешеный успех.
Мода приветствует восходящую звезду. Спустя две недели
Коринна прогуливается в Лесу в галантном экипаже, в со-
провождении своего покровителя, своей матери и любовника
матери.
Но не всем ученицам танцевального класса улыбается
такая удача. Многие подолгу прозябают в кордебалете и по-
лучают лишь роли второстепенных сильфид: чаще всего тому
причиной первая любовь, предмет для которой был выбран
крайне неудачно: одну соблазнил студент-правовед, встречен-
ный в «Ранелаге», другую — немецкий музыкант, грозивший,
что отравится поташом! Этих падших ангелов может поста-
вить на ноги только протекция влиятельного журналиста или
банкира-космополита.
Весьма любопытную фигуру представляет собой про-
фессор танцев в Королевской академии музыки. Если танцор
после тридцати лет безупречной службы больше не в силах взле-
тать и опускаться с той мощью, что нужна для классического
антраша, если он устал, изнурен, доведен до изнеможения —
его делают профессором: это должность для инвалида. У него
есть визитные карточки, гласящие: «Полидор Ларше, бывший
первый танцор Королевской академии музыки, профессор
танца в Королевской академии музыки».
Полидор Ларше — старичок, который ходит высоко
подняв голову, выпрямляя колени и округляя руки. Он но-
сит белокурый парик, фрак василькового цвета, облегающие
желтые панталоны и, в любую погоду, бальные башмаки.
35
С 1821 до пожара 1873 года на этой улице располагалась парижская
Опера.
340
Он фанатичный приверженец благородного танца; лишь с тя-

желым вздохом соглашается он уступить каким-то новым ме-
тодам. Он непрестанно напоминает, что имел честь танцевать
в Эрфурте перед их величествами Наполеоном и Александром
и что знатные дамы прошлых времен не могли налюбоваться
на него в роли Скамандра36. Он снимает шляпу, произнося имя
Вестриса37, и убежден в том, что Людовик XIV был величай-
шим королем Франции потому, что был наилучшим танцором
своего времени.
Стоит посмотреть на господина Полидора Ларше в клас-
се: он воплощенное достоинство, он никогда не гневается
и пользуется только в высшей степени изысканными выраже-
ниями. Даже с самой юной своей ученицей он разговаривает
бесконечно любезно, употребляя самые учтивые обороты.
«Мадемуазель Юлия, не окажете ли Вы мне милость раз-
вернуть ступню? — Мадемуазель Аманда, будьте любезны,
поднимите повыше левую руку». Полидор — последний пред-
ставитель старинной французской галантности.
Танцоры больше не нужны; их изгоняют во имя вкуса.
Скоро хореографическому искусству станет посвящать себя
лишь прекрасная половина человечества. Профессор танца
в Королевской академии музыки — персонаж, который в самое
ближайшее время исчезнет из коллекции национальных кари-
катур. А потому я полагаю, что описать его в нашем сборнике
было полезно.
36
Скамандр — в греческой мифологии бог одноименной реки близ
Трои, персонаж «героического балета» «Хитрости любви», впервые пред-
ставленного в 1726 году, в честь бракосочетания Людовика XV, то есть
в «седой древности», если смотреть из 1840 года.
37
Гаэтано Апполине Бальдассаре Вестрис (наст. фамилия — Вестри;
1729–1808) — выдающийся итальянский хореограф, танцор, актер
и мим, танцевавший на сцене парижской Оперы и заслуживший от со-
временников прозвище «Бог танца». Его сын Огюст Вестрис (1760–1842)
был также очень знаменитым французским танцовщиком, но поскольку
герой очерка ценит все старинное, он, вероятнее всего, говорит не
о сыне, а об отце.
341
Луи Куайяк
Если же вы спросите меня, сколько больших талантов

производит Консерватория ежегодно, я посоветую вам по-
бывать в разных театрах столицы. Ни Рашель, ни Дюпре, ни
Фредерик Леметр38 не учились в Консерватории. Я ограничусь
констатацией этого факта, не желая вступать в теоретическую
дискуссию, которая могла бы вам наскучить и оставить обо
мне весьма нелестное воспоминание.
Перевод Марии Великановой
38
Перечислены самые знаменитые актеры того времени: Рашель (наст.
имя и фамилия Элизабет-Рашель Феликс; 1821–1858) — трагическая ак-
триса, которой «Комеди Франсез» и классическая трагедия были обязаны
возвращением утраченной популярности; Жильбер Дюпре (1806–1896) —
оперный певец, тенор; Фредерик Леметр (наст. имя Антуан-Луи-Проспер;
1800–1876) — драматический и комический актер, прославившийся,
среди прочего, созданием образа талантливого плута Робера Макера.
Амедей Ашар
КОРМИЛИЦА
Имей я честь быть отцом семейства, я бы не осмелился на-

писать эту статью, потому что побоялся бы обратить против
себя и своего потомства всех будущих кормилиц; слишком
много мелких пороков, житейских грешков и прискорбных не-
достатков пришлось бы изобличить. Ободрением и утешением
мне могла бы служить только мысль о том, что кормилицы,
как правило, не умеют читать.
Что бы ни говорил Жан-Жак Руссо1, еще долгие годы, если
не до самого скончания веков, все французские дамы — и осо-
бенно парижанки — не станут вскармливать своих детей сами.
Все они по большей части превосходные матери семейств, жен-
щины безупречной нравственности; воспитанные в уважении
к мнению света и в страхе перед молвой, они знают совершенно
точно, сколько улыбок и вальсов могут подарить, не рискуя себя
скомпрометировать. И если они сами не вскармливают наслед-
ников, которых им даровало Провидение, то лишь потому, что
все их добрые намерения разбиваются о два независимых друг от
друга препятствия; первое из них зовется муж, а второе — бал.
1
Руссо был убежден, что матери должны вскармливать своих детей
сами, и с его легкой руки грудное вскармливание вошло в моду у свет-
ских дам.
343
Кормилица
Для этих бедных женщин свет — бесцеремонный деспот,

которому они вынуждены повиноваться, чтобы скука не про-
кралась в дом: бал не терпит соперничества, и если молодые
матери будут давать своим детям молоко, как дали им жизнь,
что станется с праздниками, туалетами, балами и концер-
тами? Спальня превратится в уединенную монастырскую
келью; мало кому из высокопоставленных чиновников и мо-
гущественных банкиров по душе такая добродетель, которая
лишает свет прелестных королев, чей острый ум и чарующие
улыбки помогают мужьям осуществлять задуманное.
Что до мужей — сегодня, когда все подсчитывается
и выражается в цифрах, они знают, как мало можно сберечь,
сокращая расходы, и как много можно израсходовать, делая
сбережения, они осведомлены о том, что все женщины более
или менее серьезно страдают от чахотки или гастрита, как бы
ни сияли их глаза и каким бы свежим ни казался цвет лица.
Так что вскармливание грудью может лишь усугубить тле-
творное влияние того воздуха, который розовые женские уста
вдыхают в жаркой и дурманящей атмосфере балов; а когда
наступит время отнять ребенка от груди, выяснится, что ради
укрепления драгоценного здоровья, подорванного тяготами
материнства, необходима поездка в Швейцарию, Италию или
на Пиренейские воды.
Выходит, что при прочих равных куда выгоднее будет
заплатить кормилице, чем скитаться по свету в почтовой
карете вместе с прекрасной страдалицей, которая под пред-
логом тяжких недугов будет добиваться исполнения самых
дорогостоящих своих прихотей.
Все мужья знают это. Итак, когда, в полном соответ-
ствии со словом Божьим, сказанным людям сразу после
сотворения мира: «Плодитесь и размножайтесь», богатой
и знатной женщине приходит срок разрешиться от бремени,
семейный доктор принимается за поиски молодой и крепкой
кормилицы.
345
Вскоре заботами этого господина, весьма представитель-

ного, несмотря на фрак, который больше пристал бы юноше,
кормилица прибывает из деревни. Приехала ли она из Норман-
дии в высоком чепце или из Бурбонне в соломенной шляпке
с изогнутыми полями, отделанной бархатом, — это всегда
сильная, крепкая девушка, чье могучее телосложение выдает не
менее могучие жизненные силы. Клетчатая хлопчатобумажная
косынка едва удерживает полушария ее грудей, которые обе-
щают ребенку, спящему в колыбели, питание столь же здоро-
вое, сколь и обильное.
Кормилица устроена на новом месте. Через кабинет ее
комната сообщается с покоями госпожи; она наслаждается
всеми преимуществами, какие дают богатство и комфорт.
Бедная крестьянка, привыкшая к ежедневным тяжелым
работам по хозяйству и беспрестанному труду на ферме, вдруг
попадает в царство роскоши; ослепленная блеском того, что ее
окружает, она едва решается использовать все те прекрасные
вещи, что оказались в ее распоряжении, не смеет прикасаться
к мебели, которой обставлена ее комната; молчаливая и роб-
кая, она повинуется беспрекословно, передвигается бесшум-
но, глядит в пол и щедро одаряет своего младенца молоком
чистым и сладким, как мед.
Характер у нее такой же мягкий, как и грудь; всегда лю-
безная, приветливая, застенчивая и добрая, она на все отвечает
улыбкой и благодарностью. Она спокойна и нетороплива,
словно ручеек, струящийся среди мха и песка; ее ясный взор
всегда безмятежен, а смуглый лоб гладок, как мрамор.
Молодая мать радуется случаю, сведшему ее с этой жем-
чужиной среди кормилиц, и удивляется, как столь ангельская
душа смогла поселиться в женском теле.
Однако все это лишь затишье перед бурей. Месяца еще
не прошло, а те уста, что раньше вечно улыбались, начинают
кривиться из-за внезапных приступов дурного настроения,
брови хмурятся, с губ срывается негромкая брань, резкие
346
Кормилица
движения пресекают жизнь какой-нибудь фарфоровой чаш-

ки или блюдца, и ребенок засыпает, если может, безо всякой
колыбельной.
Под телесной оболочкой кормилицы просыпается дочь
Евы, и хозяйка дома узнает наконец, что ангел — всего лишь
женщина, да еще какая женщина! Сущий дьявол, исполненный
хитрости и коварства, плутовства и упрямства.
Однако превращение не совершается с магической бы-
стротой, будто по мановению волшебной палочки: женщина
обнаруживает себя лишь постепенно; изменения в худшую
сторону происходят исподволь, но, не сомневайтесь, пройдет
совсем немного времени и маска будет сорвана окончательно.
Первые симптомы преображения проявляются обыч-
но на кухне; именно за общим столом, где кухарки и лакеи,
грумы и горничные наедаются до отвала, отдыхая от своего
безделья, кормилица проявляет раздражительность и сварли-
вость, на которые робость и природная крестьянская хитрость
прежде набрасывали обманчивый покров.
Яблоком раздора частенько становится куриное крылыш-
ко: на него претендуют и дворецкий, и кормилица. Речь идет
о праве первенства среди челяди; дворецкий указывает на
галуны своего расшитого платья и значение своей должности;
кормилица ссылается на вверенную ей священную обязан-
ность растить наследного принца. Слуги делятся на два лагеря;
но зависть, которую вся челядь питает к тем счастливцам, кто
имеет доступ в комнаты господ, отдает большинство голосов
управляющему. Куриное крылышко отправляется в тарелку
мужчины, а кормилица уходит из кухни, сжимая рукой край
тафтяного передника и вынашивая в сердце планы мести.
Она дуется день, два, даже три, если нужно. На ее лице
написана самая мрачная серьезность; держится она как раз-
гневанная знатная дама, которую оскорбили презренные пле-
беи. Непривычный беспорядок царит в ее туалете, жалобные
вздохи вздымают ее грудь, и вот уже бедная обеспокоенная
347
мать пытается постичь ужасную тайну, которую прячут только

ради того, чтобы еще сильнее привлечь к ней внимание. На-
конец, после многих отступлений и обиняков, прерываемых
горестными восклицаниями, история с куриным крылышком
открывается во всей своей неприглядности, щедро сдобрен-
ная лживыми подробностями, мелкими наветами, клеветой
в слащавой оболочке, так что несчастный дворецкий пред-
стает исчадием ада, а сама кормилица — невинной голубицей.
Многострадальная жертва дьявольского заговора, теперь она
чахнет, как цветок, лишенный влаги; ей отказывают в необ-
ходимом — ей, отдающей всю себя без остатка маленькому
человечку, которого она так любит. Конечно, эту меланхоличе-
скую элегию убедительно опровергают располневшая фигура,
толстая шея и двойной подбородок кормилицы; но мать думает
только о своем сыне. Ей много раз твердили, что здоровыми
бывают лишь те дети, которых кормят женщины с неизменно
хорошим настроением, и она трепещет при мысли, что ее дитя
может стать жертвой гастрономических неудач собственной
кормилицы.
Сей же час она призывает дворецкого, строго отчитывает
его и совершенно серьезно предупреждает, что желудок кор-
милицы имеет незыблемые права, с которыми стоит считаться.
С этого дня вся прислуга проникается к кормилице глу-
хой, бездонной ненавистью; однако наша героиня, гордясь как
своим положением в доме, так и одержанной победой, пре-
зирает потуги коалиции2, над которой берет верх и в кухне,
и в гостиной.
Женщины, как и дети, не осознают своей силы до тех
пор, пока не применят ее на деле; но раз пустив ее в ход, они
начинают употреблять ее и злоупотреблять ею безжалостно
2
Коалицией назывался сложившийся летом 1838 года союз правых
и левых депутатов, находившихся в оппозиции к правящему кабинету
под председательством графа Моле; термин был очень популярен, и ав-
тор иронизирует, применяя его к слугам в описываемом богатом доме.
348
Кормилица
и беспощадно. Первая попытка показывает кормилице, как

много ей позволено, и она стремится испытать свою силу
вновь и вновь.
Так как ее переселили из деревни, где с утра до ночи она
занималась тяжелым трудом, в город, где ее единственным за-
нятием сделалось кормление ребенка, возникает опасение, что
покой, тишина и полумрак особняка на улице Шоссе д’Антен
могут повредить цветущему здоровью женщины, привыкшей
к движению, воздуху, солнцу. Ведь перемена свершилась слиш-
ком скоро и резко. По совету доктора, чтобы предотвратить
застой крови и других гуморов в организме кормилицы, ей
поручают небольшие работы по дому, которые заставляют
двигаться, но не утомляют; от нее всего-то и требуют, что
прибраться в собственной комнате и застелить свою постель
и колыбель ребенка.
Поначалу, пока она еще держится смиренно и безропот-
но, она выполняет свою работу с математической точностью
и беспримерным пылом. Но вскоре дурные страсти кладут
конец столь похвальной расторопности. Одержав победу над
дворецким и всей челядью, кормилица приходит к выводу, что
хозяева не вправе заставлять ее подметать, чистить и проти-
рать, как будто она простая горничная. Подобные презренные
занятия несовместимы с ее положением. Она ведь нанималась
в кормилицы, а не в служанки?
Так начинается еще одна война, которая вновь заканчива-
ется триумфом кормилицы. Она тихо ворчит, причитает, охает,
жалуется на приступы непонятной боли, которые одолевают
ее исключительно от огромной усталости; если хозяйка при-
творится, что не понимает, боль станет невыносимой, аппетит
пропадет, за усталостью последует утомление, за утомлени-
ем — изнеможение. Приглашенный врач не найдет никаких
признаков лихорадки; но мать, тревожащаяся за ребенка, тотчас
предпишет кормилице полнейший покой, и выполнение этого
приказа мгновенно возвратит больной и радость, и здоровье.
349
Кормилица победила; к ней приставлена служанка, обя-

занная прибирать ее комнату; кормилица с высоты своего ве-
личия отдает ей приказания и бранится, если та хоть немного
замешкается.
Между тем ребенок подрос. Он бьется в своих пеленках,
как рыба на траве; он набрался сил, он нуждается в воздухе
и движении; доктор рекомендует прогулки, и кормилица
с ребенком на руках направляется в сад Тюильри, вотчину де-
тей и стариков. Казалось бы, все хорошо. Но по прошествии
совсем короткого времени округлившееся лицо кумушки по-
степенно мрачнеет. Она опять начинает грубить, отпускает
ядовитые реплики, причем признаки плохого настроения
проявляются преимущественно по возвращении с прогулки.
Наконец, после тщательного расследования хозяйке удается
выяснить причину недуга: все дело в том, что расстояние,
разделяющее улицу Монблана3 и сад Тюильри, непомерно ве-
лико для бедной женщины, которая несколько месяцев назад
проходила безо всяких жалоб три или четыре лье по полю;
несколько кругов по дорожкам сада, перемежаемых с продол-
жительным отдыхом на стульях в тени каштанов, совершенно
лишают ее сил. Ноги у нее подкашиваются, и если она до
сих пор справляется с этим ежедневным тяжким трудом, то
лишь по причине своей беспримерной самоотверженности.
Ночью кормилицу мучает бессонница, утром у нее круги под
глазами, ребенок кричит и плачет; мать не может смотреть
на это без ужаса. Стоит ли удивляться, если на следующий
день экипаж хозяйки остановится у ограды Тюильри и будет
дожидаться, пока кормилица не соблаговолит возвратиться
в нем домой?
Но гордыня, как и лень, неутолима; просто возвратиться
с прогулки в экипаже недостаточно; ехать нужно непременно
3
Старинное (в 1793–1816 годах) название улицы Шоссе д’Антен; путь
оттуда в сад Тюильри — это короткий участок бульвара и две короткие
улицы, одна из которых — упоминаемая ниже улица Мира.
350
Кормилица
рысью, в открытой коляске, запряженной парой богато убран-

ных лошадей: ну что ж, чего хочет кормилица, того хочет Бог,
ибо прежде всего все кормилицы — женщины, и очень скоро
она одерживает полную победу: ее гордая пята никогда более
не коснется мостовой на улице Мира.
До этого дня статьи бюджета не обсуждались; каждый
месяц кормилица получала жалованье и тратила его исключи-
тельно на удовлетворение собственных прихотей. Но тот, кто
не умеет считать деньги, очень скоро выходит за рамки бюд-
жета; нередко и карманы, и ящики кормилицы оказываются
пусты, и она тщетно ищет там завалявшуюся монету; тогда
нужда открывает ей устройство добавочных статей бюджета,
экстраординарных ресурсов, дополнительных кредитов, всех
секретных рычагов нынешней финансовой системы. Кормили-
ца обращается к своим хозяевам, мужу и жене, с прошением,
как кабинет министров — к двум палатам парламента. Размер
жалованья, записанный в договоре, не меняется, но договор —
это мертвые буквы, которые оживляет разум, а разум, помно-
женный на хитрость, в подобных обстоятельствах советует
обращаться к материнским чувствам. В этой игре кормилица
заткнет за пояс лучших дипломатов; нет таких хитростей, ка-
ких она не изобретет, такой ниточки, за какую она не дернет,
таких интриг, каких она не замыслит!
Она разом податлива и непреклонна, радостна и угрюма,
печальна и весела, смешлива и горестна, наивна и хитра, дерзка
и застенчива. Неизменно лишь одно: своего питомца она ис-
пользует как таран, пробивающий любую стену; он ее главное
орудие в той тайной войне, которую она объявила кошельку
его родителей и которую не собирается прекращать. Ребенок
в ее руках — это молот и наковальня, с помощью которых она
кует деньги.
Косвенные налоги, которые она собирает с хозяев, хотя
вроде бы их и не требует, многообразны: звонкая монета по
случаю дней рождений и праздников, подарки без всякого
351
повода; платья, платки, чепцы, косынки, передники — ее не-

насытное тщеславие радуется всему. Когда у ребенка режется
первый зуб, мать нередко дарит кормилице золотой крестик
с цепочкой, предмет долгого и терпеливого вожделения.
Кормилица разделяет с горничной, этой камеристкой4
в миниатюре, старые платья своей госпожи; одной то, другой
это; дележ происходит полюбовно, так как в иерархии челяди
горничная — единственное существо, с которым кормилица
живет в мире, хоть это и мир на грани войны. Они — две
силы, которые уважают друг друга, тайно друг другу завидуя.
Здесь, как и во многих других делах на нашей грешной
земле, форма важнее содержания; проценты утраивают
капитал, и к концу месяца оказывается, что полученная
окольными путями прибыль намного превышает официаль-
ное жалованье. Куколка преобразилась. Несколько месяцев
пребывания в Париже помогли ей стряхнуть грубую оболоч-
ку, и на свет божий явилась бабочка — яркая и упитанная.
Дочь полей постепенно избавляется от своего сельского
приданого: девушка из Берри отказывается от плетеной со-
ломенной шляпки, девушка из Ко — от высокого тюлевого
колпака; все как одна попадают на крючок кокетства, и на
смену скромному крестьянскому платью приходит нарядный
городской туалет.
Кокетливый чепец обрамлен кружевом; шелковые шнур-
ки прюнелевого башмачка скрещиваются на плотно облегаю-
щем ногу белом чулке; рукава у платья плоские и короткие,
обшитые кружевом согласно последней моде; барежевый
платок обернут вокруг шеи, защищенной воротничком:
точь-в-точь гризетка, идущая на свидание. Все эти изменения
4
Камеристками во Франции называли горничных, находившихся в ус-
лужении у женщин очень знатного происхождения, например у королев
или принцесс; в России в XIX веке это слово употреблялось в более широ-
ком значении; здесь камеристками назывались особы, прислуживающие
дамам не только высокого рода.
352
Кормилица
происходят постепенно и тайно; лишь завистливый взгляд

кухарок может заметить эти последовательные обновления,
начинающиеся с перкалевой белой юбки и кончающиеся
замшевыми перчатками.
Свежая, разодетая, миловидная, кормилица во всем
блеске своего туалета отдыхает в cаду Тюильри в компании
товарок, а вверенные их неусыпному попечению дети забав-
ляются как могут, посасывая погремушку или собственный
палец. У нянек есть дела поважнее, чем приглядывать за мла-
денцами, да и нужно ли совершенно отказываться от кокет-
ства, этого хлеба насущного для женских душ, лишь потому,
что ты кормилица?
В саду Тюильри кормилица царит в окружении верных
подданных; будуаром ей служат посаженные в шахматном по-
рядке каштаны, галереями — длинные аллеи. Она восседает
на скамейке или на двух стульях и принимает знаки почтения
от своих вассалов; летом это происходит на террасе Фельянов,
зимой — в Маленьком Провансе5. Круг ее поклонников то
расширяется, то сужается, смотря по численности парижского
гарнизона; статистик мог бы определить количество полков,
размещенных в парижских казармах, сосчитав военных, кото-
рые прогуливаются рядом с кормилицей или останавливаются
подле нее. Артиллеристы подставляют ветру красный султан
своего кивера и дробят гравий кованными железом сапогами;
кавалеристы прохаживаются взад-вперед, отчего их стальные
сабли и длинные шпоры поблескивают на солнце; пехотинцы
являются в полном обмундировании, кивер набекрень, руки
по швам, будто бы в день смотра; здесь даже можно отыскать
желтую каску пожарного, чья легковоспламенимая чувстви-
тельность вошла в пословицы.
5
«Маленьким Провансом» называли солнечный уголок сада, при-
мыкавший к нынешней площади Согласия, перед большим бассейном;
там всегда было теплее, чем в других частях сада; терраса Фельянов шла
(и идет до сих пор) вдоль улицы Риволи.
353
Это галантный турнир, где состязаются в учтивости с по-

мощью пряников, леденцов и пышек — скромных даров влю-
бленного сердца, исключительное право на наличие которого
оспаривает каждый из кандидатов в мундирах.
Здесь вполне естественно задать вопрос — вопрос весь-
ма серьезный, на который далеко не всегда можно ответить
утвердительно. Остается ли кормилица во время своего пре-
бывания в Париже столь же целомудренной, каковы, если
верить романсам, все деревенские жительницы?
Поспешим сказать: несмотря на некоторую двусмыс-
ленность своего поведения, кормилица почти всегда сохра-
няет свое целомудрие таким же незапятнанным, как и свой
передник; однако на правах историка беспристрастного
и правдивого мы должны добавить, что целомудрием этим
кормилица обязана по большей части суровому надзору со
стороны хозяйки дома. Как известно, плоть слаба, а ум скор,
и могло бы случиться, что при благоприятных обстоятель-
ствах… Но к чему рассматривать намерение отдельно от
деяния?
Ежедневные прогулки под сенью дерев дают кормилице
изрядное количество поклонников, одетых во фраки, сюр-
туки, а чаще всего в военные мундиры; кое-кто из них даже
навещает ее в хозяйском доме. Нередко они здесь обедают —
поедают огромные куски бараньего окорока и запивают их
вином, все за хозяйский счет. На любые вопросы, которые ей
могут задать по этому поводу, у кормилицы всегда есть гото-
вый ответ: ответ неизменный, незыблемый, не зависящий от
места действия, ибо каждая кормилица с апломбом повторяет
его в Париже точно так же, как в Бресте или Марселе. Все
ее знакомые — земляки, при необходимости они становятся
даже земляками-кузенами. Разве можно отказать в нескольких
обедах родственникам той, что кормит молодого наследника,
ведь есть вероятность — хотя, прямо скажем, и не очень
большая, — что кормилица говорит правду?
354
Кормилица
Таким образом, кормилица вольна быть гостеприимной

в хозяйском доме; однако господа внимательно следят за тем,
чтобы она не оставалась с гостем наедине.
Тем временем прошло уже восемнадцать или двадцать
месяцев; скоро в физическом развитии ребенка случится се-
рьезная перемена; его желудок уже может переваривать более
грубую пищу. Кормилица понимает, что теперь, когда ребенку
вместо молока дают хлебную похлебку, ее царствованию при-
ходит конец. Именно тогда она прибегает к самым изощрен-
ным хитростям, чтобы продлить как только возможно то при-
ятное существование в довольстве и праздности, к которому
она пристрастилась. Объятая страхом, она идет на все, лишь
бы отдалить роковую дату. За четверть часа до подачи супа,
который она ненавидит всеми силами души, кормилица дает
ребенку больше молока, чем он может пожелать, и ребенок,
готовый сосать грудь едва ли не до школы, в ужасе отталкивает
кушанье, несмотря на все ласковые уговоры.
До поры до времени этот маневр увенчивается успехом;
но вот наконец наступает последний час. Несмотря на свои
уловки, кормилица не может избежать первых попыток от-
лучения ребенка от груди, и ее царствование кончается в тот
же день, когда они начинаются.
Плача и стеная, она расстается со своим питомцем. Ка-
ющаяся Мария Магдалина рыдала меньше; но, может быть,
не одна только нежность делает кормилицу столь жалобной
и слезливой, другое чувство примешивается к ее страданиям;
она оплакивает свой прямой доход и косвенные денежные
поступления, свою изнеженную праздность и ту вкусную еду,
которою она так долго наслаждалась. Желудок ее горюет так
же сильно, как и сердце.
Что же до материнской привязанности, которая, как
утверждают некоторые филантропы, сопутствует вскармлива-
нию и следует за ним, опыт доказывает, увы, что она живет не-
долго и что разлука для нее губительна. Пока имеется причина
355
привязанности, длится и сама привязанность, но стоит исчез-

нуть причине, как испаряется и привязанность. Впрочем, это
безжалостное правило знает несколько исключений.
Как только кормилица покидает свое первое место, срав-
нение того, что есть, с тем, что было, вселяет в нее страстное
желание вернуть утраченное. Иногда она проявляет такое
усердие и такой пыл, что находит второго ребенка для корм-
ления сразу же после первого; но подобные удачи случаются
редко; осторожные семьи не хотят молока второй свежести.
Чаще всего кормилица возвращается в родные места, в лоно
семьи, поближе к своему мужу. Но она отвыкла от работы;
воспоминания о роскошной жизни в парижском особняке
преследуют ее на ферме, где муж ее едва сводит концы с кон-
цами. Тогда она убеждает этого самого мужа, доброго, простого
и наивного толстяка-пахаря, что отцовство — нескончаемый
источник богатства и что каждый ребенок, которого небо ему
посылает, — это ежегодный доход, причем доход этот тоже
падает к нему с небес. Он разбогатеет без особых усилий, когда
одарит мир полудюжиной херувимов.
Фермер не знает, что возразить на такие прекрасные рас-
суждения, отмеченные к тому же печатью логики, и, с Божьей
помощью, проникается ими так сильно, что через девять меся-
цев после возвращения в деревню кормилица рожает еще од-
ного ребенка, или, говоря ее языком, новый источник дохода.
Тогда она возвращается в Париж и ищет место, которое
благодаря своему прекрасному деревенскому здоровью вскоре
находит. Фермерша становится кормилицей; все начинается
сызнова: млекопитательные труды, капризы, прогулки, дипло-
матические уловки и вымогательства; в течение следующих
двадцати месяцев она использует новый дом и, на сей раз
уже умудренная опытом, вовсю эксплуатирует материнскую
любовь и выжимает из ребенка все, что только возможно.
Она экономит и понемногу отправляет домой деньги, ко-
торых в сумме однажды хватит на покупку луга или мельницы;
356
Кормилица
постепенно она скапливает немалое приданое, за каждую

монету которого платит не дорого стоящей благодарностью;
она строит свое будущее благополучие из крох, наворованных
в настоящем.
В тридцать лет кормилица покидает свое поприще. К это-
му времени у нее уже по меньшей мере четверо или пятеро
детей, часто больше; муж уже выкупил ферму и несколько
небольших полей в придачу: за все это она заплатила каплями
молока.
Вскармливание грудным молоком, я даже сказал бы —
когда бы не мое уважение к Французской академии — кор-
мильничество, сегодня стало прибыльным способом прокорма,
который в большом почете среди деревенских жителей; оно
сделалось настоящим сельским промыслом, и многие кре-
стьянские матери охотно берутся за это занятие, позволяющее
им скопить кругленькую сумму, которую они дадут в приданое
за своей дочерью, когда та будет выходить замуж за какого-
нибудь мельника.

Фредерик Сулье
НЕПРИЗНАННАЯ ДУША
Вот роль совершенно новая, вот положение, прежде не суще-

ствовавшее, в отличие от большей части тех, о которых идет
речь в этой книге. Ученик Сорбонны XV века — колоритный
предок студента; стряпчий — прямой потомок ходатая по де-
лам1, получивший сполна все его наследство; денди — не что
иное, как новое воплощение изысканного повесы и дуэлянта,
вольнодумца и модного светского человека, щеголя и при-
чудника2; наконец, нынешний академик — родственник, хотя
и весьма дальний, великих писателей века XVII-го. Но непри-
знанную душу не найти за пределами нашей эпохи и даже,
1
Речь идет о тех, кто представляет интересы сторон в суде. До револю-
ции эта должность называлась procureur (ходатай по делам); в 1791 году
она получила название avoué (стряпчий).
2
Здесь Ф. Сулье предлагает целую «генеалогию» современного ему
денди: изысканный повеса (фр. muguet, букв. «ландыш») — элегантный
светский молодой человек рубежа XVI–XVII веков, пользовавшийся
духами с ароматом ландыша; дуэлянт (фр. raffiné [d’honneur]) — опреде-
ление, также принадлежащее рубежу XVI–XVII веков; вольнодумец (фр.
roué) — характерный персонаж эпохи Регентства (1715–1723); щеголь
(фр. incroyable) и причудник (фр. merveilleux) существовали в эпоху
Директории (1795–1799). Точные временные границы для «модного свет-
ского человека» (фр. homme à la mode) установить трудно: само понятие
встречалось в XVIII веке и было в ходу весь XIX век; можно предполо-
жить, что Сулье относит его появление примерно к середине XVIII века,
помещая между вольнодумцем эпохи Регентства и щеголем Директории.
359
осмелюсь сказать, за пределами нашей литературы. Притом

она и не привозной продукт вроде светского льва, туриста
или любителя скачек; это местное произведение нашей лите-
ратурной промышленности: непризнанная душа принадлежит
Франции; она принадлежит нашей нации, полагающей себя
самой веселой и самой остроумной в мире.
Возможно, если бы англичане меньше стремились пере-
хватывать у нас самые незначительные технические изобре-
тения и превращать их в неисчерпаемые источники благосо-
стояния; если бы они не мечтали отнять у нас торговлю льном
и производство шелка; если бы они не пытались изготовить
громадную линзу, которая усилила бы жар лучей их скверного
подслеповатого солнца и позволила не просто вырастить на
шотландских болотах виноград, но и снять с них бордоский
урожай; возможно, говорю я, если бы они не были заняты всем
этим, они могли бы оспорить у нас права на непризнанную
душу. И действительно, первый зародыш этого существа, реаль-
ного, но в то же самое время и фантастического, содержится,
вероятно, в творениях их великого Байрона. Но нельзя не при-
знать, что расцвел этот поэтический цветок только на нашей
почве; и пока несчастные британцы, поглощенные низменными
и материальными интересами, подбирали всевозможные изо-
бретения Брюнеля3, брошенные нами с пренебрежением, мы
подхватили это восхитительное зерно из их колоса, с тем чтобы
насадить его на нашей почве и распространить как можно шире.
Следует признать, что почва была хорошо подготовлена;
перо уже провело в ней глубокие борозды; меланхолические
3
Марк Изамбар Брюнель (1769–1849) — английский инженер француз-
ского происхождения, осуществивший постройку уникального по тем
временам туннеля под Темзой. Скорее всего, имеется в виду Брюнель-
отец, а не его еще более знаменитый сын Изамбар Кингдом Брюнель
(1806–1859), тоже инженер, создатель моста через Темзу, железной дороги
Лондон — Бристоль и многих других чудес инженерной мысли; в отли-
чие от отца, Брюнель-сын был уже чистым британцем, поэтому к нему
фраза о неблагодарных французах, гнушающихся его изобретениями,
относиться не может.
360
Непризнанная душа
стихотворения и романы удобрили ее навозом: и как же это

зерно пошло в рост, какой дало урожай! Плевелы грозят вы-
теснить с поля доброе семя. Кто же такая непризнанная душа?
Попробую объяснить.
Неслучайно я сравнил ее с цветком (бывают цветы очень
некрасивые и дурно пахнущие). Как и цветок, она бывает
обоих полов. Есть непризнанная душа мужского пола, а есть
женского.
Непризнанная душа мужского пола встречается редко
и растет разве только на литературной почве. Возможно, точ-
нее было бы говорить в данном случае о непризнанном гении,
ибо все представители этого вида именуют гениальным все, что
они думают, чувствуют и говорят. Впрочем, такое именование
принято не повсеместно. Отцы семейств называют непри-
знанных гениев бездельниками, деловые люди — глупцами,
а модные торговки иногда путают их с поэтами. И если мы
о них заговорили, то лишь для того, чтобы призвать наших
собратьев, занятых изучением нравственной флоры, обратить
внимание на этот род растений, если по воле случая какой-
нибудь образчик попадет под их лупу.
Я же займусь исключительно непризнанной душой жен-
ского пола, которая так сильно размножилась, что заслуживает
внимания философа.
Непризнанная душа женского пола имеет вид скорее
странный, чем приятный. Она принимает формы необычные
и вместе с тем разнообразные. Впрочем, самую распространен-
ную ее разновидность всегда можно опознать по следующим
внешним признакам: выцветшее платье темно-коричневой
тафты или красного и черного шерстяного муслина, соло-
менная шляпка, украшенная разрезным бархатом, сетчатые
перчатки, незначительное количество или полное отсутствие
воротников и воротничков — всякое свежее белье ей анти-
патично; лорнет в черепаховой оправе, висящий на шнурке
из волос; хрустальная брошь, в которой хранятся волосы;
361
перстень, в котором хранятся волосы; сплетенные из волос

браслеты с фермуаром, который, в свою очередь, заключает
в себе другие волосы: у непризнанной души непомерно мно-
го волос повсюду, но только не на голове. Те редкие волосы,
которых не отняли глубокие мечтания, свисают в виде «ан-
глийских» локонов вдоль впалых щек и замечательно длинной
и жилистой шеи. Круги под глазами имеют сентиментальный
желто-землистый оттенок, никогда не смываемый до конца
слезами; рука бела, с чернильными пятнами на указательном
и среднем пальцах и едва заметным трауром под ногтями. Что
касается того запаха женщины, который Дон Жуан чуял изда-
лека4, то его, кажется, учуять нелегко, ибо запах непризнанной
души много теряет от ее неумения пользоваться духами.
Как правило, непризнанная душа достигает полноты
своего развития весьма поздно, между тридцатью шестью
и сорока годами. Это осенний цветок, который часто пере-
живает зиму и сопротивляется изморози, окрашивающей
в белый цвет его венчик. Впрочем, нам известны непризнан-
ные души, расцветшие по весне, в восемнадцать-двадцать лет.
Но они могли взрасти только потому, что распалили сами себя
искусственным жаром и проглоченными тайком романами.
Вдобавок чаще всего их непризнанности хватает только до
первого приглашения на бал, и для окончательного перерож-
дения достаточно перенести их в этом возрасте на прочную
почву законного брака.
Совсем не так обстоят дела у непризнанной души, раз-
вившейся в положенный срок; особенность ее состоит в том,
что на только что упомянутую почву законного брака она
зачастую переносится не по чужому приглашению, а своими
4
Имеется в виду реплика Дон Жуана, обращенная к Лепорелло в мо-
мент появления доньи Эльвиры в 4-й сцене 1-го акта оперы В.А. Моцарта
«Дон Жуан», где заглавный герой говорит, что чует «запах женщины»
(odor di femmina; в каноническом русском переводе: «Я чую, что где-то
близко женщина»).
362
собственными стараниями и оттого становится лишь более

хищной и ненасытной.
Однако, прежде чем приступить к философской части на-
шего анализа, надобно сказать о тех местах, где непризнанная
душа приживается особенно хорошо. Она любит закрытые
комнаты, куда с трудом проникает внешний шум и откуда
не слышны вздохи, обличающие внутренние терзания. Лучи
солнца для нее так же губительны, как и для цветов ночной
красавицы5; подобно им, она укрывается зеленой вуалью, если
по какой-то несчастливой случайности оказывается на свету;
впрочем, она старается почти постоянно жить в глубоком
полумраке: с этой целью она никогда не поднимает жалюзи
и всегда держит задернутыми муслиновые гардины, которые
тем лучше исполняют свою роль, чем более они замусолены.
Простите мне этот каламбур, позаимствованный у Одри6.
В этом укромном уголке полным-полно мелких и совер-
шенно бесполезных вещиц, ценность которых понятна лишь
самой непризнанной душе. Иногда это распятие, часто — обку-
ренная трубка, порой — увядший букет, пряжка от панталон,
образ Девы Марии, несессер для швейных принадлежностей,
превращенный в шкатулку для писем; сломанные веера; кин-
жал, исполняющий роль ножа для разрезания страниц, хотя
его владелица никогда не читает новых книг, а берет засален-
ные и изорванные тома из кабинета для чтения; впрочем, по-
ступать так случается и привратницам, и герцогиням.
Теперь, когда я, хочется думать, описал некоторые осо-
бенности материального существования непризнанной души,
я могу приблизиться к сокровенным тайнам ее существова-
ния морального. Здесь открывается поле для исследования,
5
Ночная красавица, или мирабилис (Mirabilis jalapa), декоративное
растение; оно светолюбиво, но цветы его распускаются только в темноте.
6
Жак-Шарль Одри (1779–1853) — комический актер, игравший в па-
рижском театре «Варьете»; славился не только актерским мастерством,
но и сочинением каламбуров.
363
необъятное и по размерам, и по количеству деталей. Мысль

непризнанной души воспаряет от низменных сфер незаконной
любви в эфирные сферы любви мистической. В этом беско-
нечном полете всякое движение есть тайна, всякое усилие —
страдание, всякое слово — загадка, всякое стремление — без-
граничное желание, всякий вздох — исповедь. В самом деле,
кто может постичь, что содержится в словах и жестах непри-
знанной души, в ее красноречивой пантомиме? Именно тогда,
когда она недвижима и молчалива, вулкан, который она носит
в себе, рыдает, пылает, сотрясается, разгорается, гложет ее,
рвется наружу и, наконец, находит выражение во взгляде, обра-
щенном к небу: подобный столбу лавы, он уносит с собой пепел
тысячи чувств, сгоревших в этом внутреннем огне. По счастью,
в чувствах у непризнанной души недостатка не встречает-
ся никогда, так что материала для костра всегда довольно.
Что до ее истории, то вплоть до достижения своего
полного развития непризнанная душа представляет собой
бездну, в которую напрасно стремится проникнуть взгляд
наблюдателя: непризнанная душа неизменно говорит о себе
так: я страдала! Что же касается природы этих страданий, то
она остается тайной, о ней можно узнать только из рассказа
нескромной акушерки или из «Судебных ведомостей». Непри-
знанная душа равно может быть и девицей, и женой, и вдовой.
Но во всех этих случаях в ее прошлом всегда есть одно,
часто два, а иногда четыре или пять тех больших несчастий,
которые отягчают ее существование.
Непризнанная душа, засидевшаяся в девицах, — это
наказание для старых холостяков, которые прежде много
грешили. Когда возраст окончательно истощает их силы, они,
слишком старые для того чтобы искать надежное прибежище
в браке, стремятся по крайней мере обрести покой в союзе,
где в обмен на богатство получат заботу. Исходя из своего
богатого жизненного опыта, они полагают, что найдут ис-
комое в особе более чем зрелой, но сохраняющей некоторую
364
привлекательность благодаря томности и стыдливости; они

понимают, что скрывается за жалобами девицы на тяжелое
прошлое. Но, так как жизнь этих распутников проходила
в попытках соблазнить самые чистые и самые юные души, они
не считают себя обязанными строго судить те заблуждения,
причиной которых могли бы стать и они сами. В безрассуд-
стве своем они воображают, будто несчастные постаревшие
девицы после всех пережитых ими бедствий не ищут ничего,
кроме покоя — того же самого, какой сами распутники ищут
после всех вкушенных ими наслаждений, — и, поверив в хо-
рошо разыгранное смирение, открывают страдалицам двери
своего дома.
Начиная с этого дня между одряхлевшим стариком и еще
крепкой девицей начинается борьба, в которой несчастный,
прежде чем пасть, подвергнется всем возможным пыткам.
Поначалу, с настойчивостью и бесстыдством, которые
ничто не может поколебать, девица начинает внушать ему,
что вела чистую жизнь весталки и все ее прегрешения — не
что иное, как гнусные наветы. Старик, у которого нет больше
сил даже для спора, стремится доставить ей радость и не воз-
ражает: ведь она так предупредительна, добра и услужлива.
Мало-помалу ангельская добродетель этой святой становится
фактом непреложным и неоспоримым, признанным всеми —
даже несколькими друзьями, не желающими противоречить
несчастному безумцу. Тогда услужливость делается чересчур
настоятельной: старого распутника лишают свободы действий.
Можно ли женщине, которая так хорошо распорядилась своей
собственной жизнью, отказать в праве распоряжаться жизнью
чужой? Вскоре услуги становятся предметом торга; старику
предъявляют требования: он уступает раз, другой, а когда
однажды он пытается возразить, непризнанная душа взры-
вается, как тот фантастический кактус, что распускает свой
цветок в одну секунду со звуком, похожим на выстрел пушки:
«Благородное сердце принесло себя в жертву благочестивому
365
долгу, и взамен не получает ничего, кроме неблагодарности.

Ах! Ее жизнь началась с несчастий и ими же должна закон-
читься». Если же старик чересчур раздражителен и пытается
высказать сомнения в том, что пресловутые страдания были
так уж сильны, то непризнанная душа торжествует победу.
«То ли он говорил еще недавно: тогда он ценил эту искреннюю
и гордую душу, которая посвятила ему себя всю без остатка; но
нет! она ошиблась, он никогда не понимал, какое сокровище
добродетели послал ему Господь. Увы! Могло ли быть иначе,
ведь он всегда имел дело только с падшими женщинами, с не-
счастными, которых она не смеет даже назвать по имени».
А если старик, оскорбившись, хочет защитить некоторые
из своих светлых воспоминаний и заступается за них, тогда,
о! — тогда она замолкает, и холодное достоинство, неумоли-
мое и безмолвное, а также хорошо просчитанное небрежение
говорят за нее.
Старик завтракает и обедает без всякого удовольствия;
ему недостает множества вещей: его привычного травяного
отвара, микстуры, газеты; табурета, чтобы вытянуть страда-
ющую от подагры ногу; всегдашней собеседницы, умеющей
его выслушать. Он сопротивляется, он хочет быть сильным
и ни в ком не нуждаться, но не может; тогда он смиряется
и зовет ту, которая причиняет ему страдания, и просит у нее
прощения: он ее не признавал. Итак, она провозглашена не-
признанной душой. С этого момента несчастный принадлежит
этой женщине, как грифу принадлежит его добыча. Теперь она
может иметь любовника, который пьет вино старика, обедает
с ним, берет табак из его табакерки, а то и саму табакерку.
Он шурин, кузен, племянник — все что угодно; но он член
той добродетельной семьи, главным украшением которой
является сама непризнанная душа. Меж тем семья эта уже
обосновалась в доме старика. Она многочисленна; кузены сме-
няют один другого и иногда приходят с кузинами; по такому
случаю изгоняются настоящие родственники старика, который
366
становится все более дряхлым и слабоумным, — и все ради

того чтобы принимать это гнусное семейство, не объединенное
никакими узами, кроме порока. Из глубины дома до постели
несчастного доносятся порой звон стаканов и шум оргии. Он
в ярости, он дергает за шнурок; является она, суровая и гроз-
ная. «Что с ним? Чего он хочет? — Кажется, я слышал… мне
показалось. — Что?» Он мямлит свои жалобы; если он в си-
лах встать и проверить свои подозрения, ответом ему служат
плач, жалобы и негодование; если он слишком болен, чтобы
двинуться, ему грозят отъездом; сколько можно оставаться
непризнанной? Непризнанная! Снова это всемогущее слово!
И несчастный уступает, чем бы оно ни сопровождалось, плачем
или угрозами; ведь это слово — самый настоящий талисман.
Так продолжается до смерти старика и получения наследства,
которое достается непризнанной душе, после чего она ударя-
ется в благочестие и выходит замуж за церковного старосту,
или берется руководить ортопедическим заведением, или по-
купает кабинет для чтения. Такова непризнанная душа самой
заурядной разновидности.
Перейдем к разновидности более выдающейся. Овдовев-
шая непризнанная душа особенно лакома до тихих и скромных
юношей. Самые нежные, наивные и миловидные из них — ее
обычные жертвы. После смерти мужа непризнанной душе поч-
ти всегда остается небольшое состояние, около тысяч ливров
ренты, позволяющее ей не тревожиться о будущем. Именно
вдовая непризнанная душа, как никто другой, чувствительна
к сумрачной романтической обстановке. Среди них находятся
такие, кто среди бела дня держит зажженными ночники в фар-
форовых лампах. Одну из этих дам подруга застала в полдень
на козетке при этом слабом освещении. — Вы больны? — Нет,
я жду его.
Кто мог быть этот несчастливец? Бедное дитя! Дай тебе
Бог сделаться любовником торговки яблоками — кем угод-
но, лишь бы не возлюбленным непризнанной души! Стоило
367
бедолаге при вступлении в свет попасться на глаза одному из

этих вампиров, караулящих добычу в углу салона, и он про-
пал: удав следит за ним, медленно подкрадывается, пожирает
глазами, покоряет своей власти и силою мысли превращает
в свою собственность. Поводом для разговора становится
самый ничтожный случай: молодой человек по неопытности
вежливо поднимает оброненный платок. Тогда о нем справ-
ляются, в короткий срок узнают его привычки, повадки,
манеру держать себя. Юноша, кто бы он ни был, имеет свои
вкусы и предпочтения. Он окончил коллеж, где учатся всему
и с грехом пополам выучиваются чему-нибудь: либо бренчать
на фортепиано, либо набрасывать портрет, где схожи с ориги-
налом одни глаза, либо сочинять стихи без размера. О чем бы
он ни говорил, оказывается, что непризнанная душа о другом
и не думает: либо она не мыслит своей жизни без музыки, либо
у нее есть альбом, в котором не хватает рисунка или стихов.
Молодой человек не может ей отказать. Если он навестит
однажды ее уединенное жилище, ему покажут все сокровища
поэзии, которыми она обладает. Он, как никто другой, должен
полюбить и оценить все это — ведь его лицо несет на себе
печать благородных чувств и тонкого вкуса. Бедняжка! Он
польщен и начинает верить, что ему суждено полюбить по вы-
ходе из коллежа то, что он ненавидел всем сердцем, пребывая
в его стенах. Он обещает, что придет. И приходит.
Двери логовища открываются и закрываются за ним;
здесь все тот же сумрак, а в нем картина, достойная сераля:
женщина в длинном белом пеньюаре, на руках у нее брасле-
ты из черной яшмы, на шее — такое же ожерелье с крестом,
свисающее до пояса. Она страдает и томится; неискушенное
дитя растрогано и жалеет ее.
«О! Вы добры, вы согреваете мне сердце».
И ему пожимают руку.
Одно из двух: либо предмет обольщения совсем не-
опытен и сам проявляет инициативу, а красавица, уступив
368
его домогательствам, страждет и грозит покончить с собой;

либо он предчувствует опасность и пытается ретироваться,
но терпит поражение: его останавливают самым решитель-
ным образом. Случается недомогание, нервный припадок;
требуется немедленная помощь; а когда с женщиной случился
нервный припадок, разве она сознает, за что хватается? Ино-
гда оказывается, что это шея ее гостя; а так как женщина не
совсем отвратительна, восемнадцать лет молодого человека
довершают дело.
С этого момента несчастный обречен; отныне он телом
и душой принадлежит этой женщине, для которой небо про-
яснилось после стольких мрачных лет страданий и которой
внезапное и неодолимое упоение, ее охватившее, подсказыва-
ет, что она, наконец, нашла того, о ком мечтала ее измученная
душа. Молодой человек верит всему этому; он чувствует,
что его обожают, и одну-две недели тщеславие заменяет ему
любовь. Но вскоре декорации меняются: выясняется, что не
его обольстили, а сам он бесчестно соблазнил эту женщину;
на этом основании она предъявляет ему требования и устра-
ивает сцены ревности; ей нужна вся его жизнь без остатка.
Он же хочет попытаться сбросить иго и просит немного
свободы: тут-то непризнанная душа и раскрывается во всей
своей красе. Маловероятно, чтобы в первый день у юноши
не вырвалось несколько неосторожных слов, какие учтивый
мужчина обязан сказать любой женщине, которая рыдает
в его объятиях, сокрушаясь о своем падении. Ее успокоили
и посулили ей вечную любовь. Вот исходная точка всех вы-
сокопарных речей, пьедестал для непризнанной души: она
изображает из себя жертву.
Несчастный, не имеющий пока беспощадной смелости
для открытых разрывов, пишет письмо, в котором, как ему
кажется, он сумел изобрести неотразимый предлог; он от-
правляет письмо тем же вечером с привратником, ложится
и засыпает.
369
На следующее утро, когда он просыпается со смутным

предчувствием вновь обретенной свободы, он обнаруживает
подле своей постели ее; превозмогая рыдания, она страдаль-
чески говорит: «Вы спите, а я не смыкаю глаз». Привратник
молодого человека дал ключ от его скромной квартиры при-
шедшей утром женщине. Не то чтобы он не был человеком
строгих правил; но непризнанная душа так похожа на добрую
тетушку, что впустить к своему юному постояльцу благора-
зумную особу, которая бы его отчитала, привратник считает
поступком, достойным отца семейства; ведь юноша начал
меняться, и не в лучшую сторону.
Застигнутый в постели, несчастный почти всегда дает объ-
яснение в ущерб себе: он ссылается на ложных друзей, которые
сбили его с пути истинного, — и тем самым снова низвергает
себя в пропасть, из которой мечтал выбраться. Именно с этого
времени жизнь его становится ужасной пыткой: по утрам его
ожидают непременные письма, по вечерам — неизбежные сви-
дания; он не отвечает на письма и не приходит на свидания; он
отправляется обедать в кафе Дуи7 и, усевшись у окна, смеется,
болтает и пьет. Внезапно веселость его куда-то улетучивается,
лицо мрачнеет: он увидел, что к дому подъехал наемный экипаж,
а в нем сидит непризнанная душа: она вне себя от отчаяния,
она может зайти внутрь, устроить сцену и погубить его; да, по-
губить, ибо она выставит его на посмешище. Тогда он находит
предлог, чтобы выйти, спускается на улицу и обещает все что
угодно, лишь бы избавиться от ее гибельного присутствия. Он
возвращается в кафе, но аппетит у него пропал, пищеварение
расстроилось, обед испорчен; а дома — о ужас! — его встречает
непризнанная душа, она подает ему чай и ждет благодарности.
Дойти до того, чтобы страдать от расстройства пищеваре-
ния в присутствии женщины. Есть из-за чего ее задушить.
7
Кафе Дуи располагалось на бульваре Итальянцев, то есть в самом
модном районе Парижа.
370
Но для того чтобы описать все перипетии подобной исто-

рии, потребовалось бы никак не меньше десяти томов: в них
присутствовали бы и угрозы самоубийства, и честь, утрачен-
ная ради него одного, и предположения о беременности, на
самом деле невозможной, и вся фантасмагория неискренних
и преувеличенных чувств. Это может длиться полгода, по
прошествии которого несчастный, наконец, переезжает на
другую квартиру или отправляется на далекие острова. Имен-
но по вине непризнанных душ появляются в свете мужчины,
которые не верят ни во что, грубо обращаются с самыми
утонченными чувствами, насмехаются над самыми нежными
привязанностями; это они придумали фразу: «она умерла
от любви и от воспаления легких».
Какой бы отвратительной ни была непризнанная душа
в положении девицы, какой бы хищной ни была она в положе-
нии вдовы, все это несравнимо с тем, какова она в положении
жены. Женой она становится разными путями и зачастую
привносит в брак ростки того хронического умственного рас-
стройства, которое составляет сущность любой непризнанной
души; это случается, когда она, например, сначала служит
надзирательницей в пансионе, а потом выходит замуж за вдо-
вого виноторговца и хочет стать второй матерью его дочерям.
Тучный весельчак продолжает пить, есть и громко смеяться,
тогда как его жена с сознанием своего превосходства погру-
жается в гордое молчание, едва притрагивается к пище, скупо
роняет слова и так же скупо отвечает на ласки и смачные по-
целуи супруга. Он играет в пикет, пока она читает Ламартина,
он храпит в постели, пока она грезит наяву рядом с ним. Нет
необходимости объяснять, к чему приводит подобный союз.
В некоторых других случаях непризнанная душа входит в дом
с искренним желанием быть хорошей женой, но вскоре под-
хватывает болезнь из книг или у той, которая сама уже давно
подцепила эту заразу. Тогда непризнанная душа разворачива-
ется во всю свою мощь: она мстит за погубленное прошлое,
371
которое принесла в жертву, и причиняет мужу столько же

страданий, сколько неизъяснимых радостей небесной любви
он ей недодал. Служащий какого-нибудь ведомства, который
женился на непризнанной душе и оставляет ее на весь день
в одиночестве, попадает в полную зависимость от жены, так
как в его отсутствие в дом проникает что угодно: подруги,
книги, утешители, и бедствие разрастается беспрепятственно
до тех пор, пока не становится причиной самых жестоких ссор
и, в конце концов, самых скандальных разрывов. Наконец,
бывает и так, что муж принимает непризнанную душу как
она есть: как правило, это происходит в тех случаях, когда она
приносит с собой солидное приданое; такому мужу уготована
участь раба — самого жалкого, ничтожного и презренного су-
щества: он не вправе ни иметь собственное мнение, ни уходить
из дома или возвращаться в него по собственному желанию,
ни выказывать равнодушие, ни проявлять заботу; при этом
он слывет самым невыносимым и жестоким тираном: он не
понимает, что такое женщина, он не считается с тайными чув-
ствованиями тонкой натуры, которые ранит всякую секунду; он
убил мечту этого сердца, которое верило в него, он уничтожает
своей вульгарностью несказанную красоту непризнанной души.
Муж такой жены подвергается пытке каждый день, каждую
минуту и каждый миг. Если он остается наедине с женой, она
погружается в грезы; ответом на первый же обращенный к ней
вопрос служит взгляд, исполненный пренебрежения: как смеет
этот человек нарушать течение ее мыслей, ведь он неспособен
понять их? Если он проявляет настойчивость, непризнанная
душа взрывается: этот неотесанный болван не дает ей даже
помолчать спокойно. Если он приглашает нескольких друзей
к обеду, она продолжает молчать, но когда он велит ей подать
сливки, она вытирает слезу, изображает натянутую и болезнен-
ную веселость и опрокидывает солонку на скатерть. Обед про-
ходит в атмосфере принужденности и скуки. Наступает вечер,
и муж требует объяснения, которое неизменно заканчивается
372
истерикой: у непризнанных душ это признак величайшей

элегантности. Так проходит день за днем, пока все не заканчи-
вается судебным процессом, который возбуждает жена, обви-
няющая мужа в жестоком обращении; но решение выносится
против нее самой, ибо была доказана супружеская измена.
Наконец, когда непризнанная душа похоронила своего
старого холостяка, или потеряла своего последнего юного
почитателя, или рассталась со своим супругом, она пишет
какому-нибудь литератору следующее письмо:
Сударь,
Вы так хорошо умеете живописать женские горести, Вы меня
поймете. Я много СТРАДАЛА, сударь, и, возможно, рассказ
о моих скорбях, будь он описан Вашим пером, смог бы заин-
тересовать читателей. Если Вы желаете выслушать горестные
признания сердца, которому больше не на что надеяться в этом
мире, ответьте мне. Госпоже А.Л., до востребования.
Литератор, веселый и тучный добряк, который правит

черновики, насвистывая качучу, скручивает письмо в трубочку
и зажигает от него сигару; он будет ее курить, прогуливаясь
в аллеях своего садика и сочиняя в уме какую-нибудь очень
трогательную историю.
Непризнанная душа всю неделю ходит на почту; не полу-
чая ответа, она восклицает, щурясь на запас угля для камина:
«Я жила непризнанной и непризнанной умру!» Вслед за этим
она велит подогреть себе кофе с молоком и требует баранью
ножку на обед. О, непризнанная душа!
Перевод Ольги Поповой

Шарль Руже
ПРИХОДЯЩАЯ РАБОТНИЦА ПО ДОМУ
Всякая особа женского пола, что смиренно посвящает по-

ловину своей жизни достойному воспитанию собственных
детей; самолично отмеряет ситец, который пойдет на новые
сорочки для ее супруга и повелителя, прежде чем доверить эту
работу чужим рукам; изучила до тонкостей науку изготовле-
ния смородинового желе и абрикосового мармелада; считает
чудовищным преступлением появление в любой газете хотя бы
строчки в прозе или стихах под ее именем; а уж автора этой
статьи сочтет святотатцем или по меньшей мере человеком
крайне опасным — всякая женщина, соединяющая в себе все
перечисленные нами и, увы! столь редкие достоинства, может
с полным основанием и в полном соответствии с толковым
словарем носить пышное и пошлое звание работницы по дому.
Но речь у нас пойдет не о таких женщинах.
Все окрестные часы поочередно пробили семь: Париж
просыпается. Скоро весь город охватят шум и суета, до сей
поры царившие лишь на окраинах. Пока лишь редкие про-
хожие, словно крысы из басен добряка Лафонтена1, дерзают
1
Крыса, притом, как правило, наделенная чертами человека из народа:
хитрого, наблюдательного, но осторожного, — один из распространенных
персонажей в баснях Лафонтена, поэтому французские авторы, упомина-
ющие это животное, нередко ссылаются на знаменитого баснописца (ср.,
например, в нашем сборнике начало очерка «Ученица Консерватории»).
375
Шарль Руже
ступить на пустынную мостовую. Рабочие, не дойдя до места

своей работы, останавливаются, чтобы раскурить трубку
или утолить, по возможности, невыносимую жажду, которая
почему-то терзает по утрам парижских пролетариев. Квартал
оживает, улица наполняется людьми и приходит в движение,
тихие и сонные дома потихоньку пробуждаются, протяжно
зевает парадная дверь, окна приоткрывают ставни, словно
набрякшие веки. Через мгновение кровь снова побежит по
жилам этого каменного великана. Утренняя молочница, собрав
свои медные бидоны и жестяные кофейники, уже готовится
отбыть в обратный путь; рассыльный следит хитрым глазом
за ее действиями, а приказчик, который, вздернув нос и под-
дернув фартук, стоит в дверях лавки с насмешливым, но добро-
душным видом, дополняет панораму просыпающего Парижа.
Но вот появляется женщина: на фоне тусклой толпы
в чепцах и казакинах, коротких нижних юбках и мятых плат-
ках — этом дезабилье горничных и нянек, этом утреннем
неглиже парижской прислуги — эта женщина выглядит исклю-
чением и привлекает взор. Ее спокойный и бодрый вид, ясный
взгляд, уверенная поступь — все говорит о том, что она уже
давно на ногах. Ее туалет безупречен; самый взыскательный
зритель, самый придирчивый моралист не найдет в ее наряде
никаких погрешностей против приличий и благопристой-
ности. Никогда еще чепец из поблекшего муслина не был так
симметрично посажен на столь непослушные волосы. Мир
еще не видел столь целомудренно заколотой косынки, столь
туго накрахмаленной манишки. Ни в манерах, ни в лице, ни
в одеянии этой женщины вы не найдете ни малейшего намека
на бурные страсти или беспорядочную жизнь.
Если правду говорят, что в лице отражаются движения
сердца и устремления души, что душевные потрясения остав-
ляют видимые глазу раны, что образ жизни влияет на внешний
облик, что человеческое сердце всегда выдает себя, точно так
же как из надежно закрытых медных сосудов, в каких торговцы
376
Приходящая работница по дому
из Смирны и Константинополя хранят восточные благовония,

все равно вырывается едва уловимый аромат; одним словом,
если каждый действительно несет на себе отпечаток своего
рода занятий, своих привычек, добродетелей и пороков — даже
это не помогло бы нам понять, к какому разряду отнести эту
женщину, какие воспоминания пробуждает в нас ее вид, какие
призраки роятся вокруг нее.
Взгляните на нее: она одна; она идет по улице походкой
спокойной, но твердой. Ничто не выдает в ней спешки. Нет, это
не фабричная работница, торопящаяся занять место у станка;
нет в ней задорной наглости, присущей горничным: она не от-
вечает ни на одну дружескую улыбку, которой приветствуют
здесь каждого встречного; она не местная, поскольку, кажется,
никого тут не знает. Среди немногих женщин, прикрывших
наготу самое большее ночной сорочкой, она одна полностью
одета; взгляд ее спокоен и чист, тогда как все вокруг отчаянно
борются со сном. Кто же она такая? Ее лицо, как побледневший
оттиск, не дает наблюдателю никакой внятной подсказки; ее
костюм, пожалуй, за исключением нескольких деталей, на-
поминает обычный наряд женщины из народа. Однако в ее
облике больше монотонности, чем у служанки, меньше пыш-
ности, чем у цветочницы, больше строгости, чем у гризетки.
Она опрятна, но эта опрятность холодна и печалит взор. Так
вот! эта женщина — не мещанка, не торговка, не кухарка и не
гризетка; эта женщина, которой никогда не бывает меньше
тридцати и больше пятидесяти; эта женщина, не отвечаю-
щая улыбкой на утренние пересуды газетчиков в юбках; эта
женщина, которую бдительный привратник небогатого дома
встречает любезным приветствием и кивком головы, —
это приходящая работница по дому.
Приходящая работница по дому — существо типически
парижское. Если вы встретите ее в каком-нибудь другом горо-
де, то лишь потому, что ничто не способно помешать вывозу
столичных товаров в провинцию. Провинциальная работница
377
Шарль Руже
по дому — все равно, что наша книга на бельгийском прилавке:

контрафактное издание. В Париже и только в Париже, в краю
возможностей и хитростей, взошла заря работницы по дому.
Работница по дому — это служанка для тех, кто недостаточно
богат, чтобы позволить себе постоянную прислугу, но недо-
статочно беден, чтобы обходиться вовсе без нее. Это рабыня
за полцены, неполноценная прислуга, торгующая своей жиз-
нью в розницу, испытывающая порой все горести рабства, но
не видящая от него никакой выгоды и несколько раз за день
меняющая хозяина, работу и настроение. Труд бедняжки опла-
чивается по часам — примерно так, если угодно, мы платим
за поездку в фиакре.
В редкие моменты отдыха работница по дому, наделенная
нравом унылым, но покладистым, являет собой чистейший
образец набожного смирения и прощения обид. Хотя чаще
всего она женщина замужняя и живет на людях, ее удел — оди-
ночество, и ее горькие будни проходят рядом с беззаботным
и веселым существованием тех, кому ей Господом заповедано
служить. Если работница по дому не замужем, значит, она
была замужем прежде, а затем овдовела; только не думайте,
что это событие изменило ее обыкновения: потеря «предмета
привязанности», как говорят нынче, никак не повлияла на ее
жизнь, ведь брак изначально был для нее репетицией вдовства.
Выйдя замуж в самом раннем возрасте, как водится у простого
народа, она лишь сменила рабовладельца; из отеческого дома,
где ей строго было предписано следить за детьми да хлопотать
по хозяйству, она попала прямиком под хомут к властному,
жестокому и грубому мужу: первые дни их союза не принесли
никакой услады; цветы, украшавшие невесту, увяли до заката
дня под проспиртованным дыханием супруга. Так начинается
ее новая жизнь, вся состоящая из горестей и лишений; жизнь,
которую она влачит как тяжелую ношу в ожидании того дня,
когда Господь сочтет нужным избавить ее от этого бремени.
Сколько их, увы! этих затаенных ран, скрывающихся за дерзким
378
взглядом простолюдинки! Сколько таких страдающих и без-

утешных женщин вы походя толкаете на улицах и слышите
в ответ проклятия, выкрикнутые сварливым голосом, — ведь
боль и отчаяние могут озлобить даже самую кроткую натуру!
Когда бы вы знали, какие пронзительные и мрачные драмы
разыгрывают подчас порок, бедность и стыд в четырех стенах
мансарды; когда бы вы могли измерить взглядом всю глубину
той пропасти, в которую нищета и голод пытаются столкнуть
добродетель; когда бы вы видели, до какого скотства могут
довести мужчину несчастье или пьянство (ведь деньги на
вино находятся даже у самых бедных), вы бы поняли, сколько
величия и героизма скрывается за этой будничной оболочкой,
прочитали бы в преждевременных морщинах целую историю,
сотканную из слез и мужественного смирения, и преисполни-
лись бы почтения и жалости к этой хрупкой женщине, которая,
преодолев слабости своего пола, укротив тело и душу, подыскала
себе неблагодарное ремесло, приноровилась к тяжелому труду
и живет не ропща между жестоким мужем, который пьянствует,
бездельничает, бьет ее и ворует ее сбережения, и ворчливым
хозяином, который требует от нее тем больше, чем она смирнее.
Как-то раз довелось мне услышать от одного провансаль-
ца самобытную и живописную народную мудрость:
«Коль селедка овдовеет, она жиру наберет».
Это выражение применимо в первую очередь к работнице

по дому. В самом деле, супружеская жизнь у простонародья
почти всегда устроена так, что все хозяйственные обязанности
лежат на плечах жены, а муж не делает ровно ничего; впрочем,
я не прав, у него есть важные дела: половину жизни он проводит
в кабаке, вернее сказать, у виноторговца, поскольку кабаки те-
перь именуются винными лавками, а вторую половину — дома,
где отсыпается после попойки и бьет жену. Всех работниц по
дому бьют мужья; похвастать обратным могут только вдовы.
379
Шарль Руже
Однако не следует считать, что по виду работницы можно

догадаться о ее печалях; о нет! упаси Бог: тайна ее страданий
открыта лишь ей одной; облик ее так же надежно укрывает
горести, как косынка — грудь, и, вполне вероятно, я не мог бы
вам поведать ни слова из вышеизложенного, если бы случай не
свел меня однажды с той, с которой я вас скоро познакомлю.
Работница по дому отважна в силу своего общественно-
го положения, терпелива по складу характера, бережлива по
необходимости, умеренна от природы — словом, это, несо-
мненно, самая бесценная порода служанок. Привычка что ни
день видеть новые лица придала чрезвычайную гибкость ее
мимике; если чаще всего лицо ее каменеет в печали, то лишь
оттого, что вокруг царит полнейшее безразличие. Но если ей
вздумается оживить улыбку на ваших губах, вызвать вас на до-
верительный разговор, если ей захочется, чтобы вы перестали
морщить лоб и хмурить брови, она изобретет самые изощрен-
ные хитрости, чтобы отвлечь вас от забот и неприятностей;
вкрадчиво, медленно, но верно она перетянет вас на твердую
почву своего простонародного здравого смысла. Она многое по-
видала на своем долгом веку и, стало быть, многое запомнила.
Из ее жизненного опыта, помноженного на опыт всех, с кем ее
сводила жизнь, сложилась целая практическая философия на
все случаи жизни, которую бедняжка, по простодушию сво-
ему, склонна применять всегда и всюду. Одним словом, если
не брать в расчет личные неудовольствия и особые антипатии
работницы по дому — число которых, впрочем, весьма невели-
ко — работницу эту вполне можно назвать доброй женщиной.
Она поднимается чуть свет и тут же спешит заняться своим
туалетом; ведь ей предстоит пересечь целый квартал, а то и не-
сколько, чтобы добраться до вверенного ей хозяйства! Впрочем,
для нее опрятность — не просто роскошь или необходимость,
это ее долг. В противном случае кто же доверит ей свою квар-
тиру, одежду и мебель? Она это знает и использует. Закончив
сборы и слегка взбив кулаком тонкий матрас на своей кушетке,
380
она направляется к двери, но прежде чем уйти, непременно

обращает несколько настоятельных увещеваний к единствен-
ному существу, делящему с ней горести и радости одинокой
жизни, единственному спутнику, сохранившему ей верность.
Вследствие глубочайшей, но, увы, весьма распространен-
ной ошибки кошек по сей день считают вредными животными.
Между тем если собака — друг мужчины, то кошка — друг жен-
щины, и в первую очередь — работницы по дому. Едва овдовев,
работница по дому переносит на кошку всю любовь, ранее
достававшуюся покойному супругу; ведь женщина из народа
любит своего суженого, сколько бы зла он ей ни причинил. По-
лучив по наследству немалую долю любви, кошка, несомненно,
понимает, что это налагает на нее большую ответственность;
так между этими одинокими созданиями складывается тро-
гательный ритуал обмена нежностями и знаками внимания.
Ни за какие блага на свете работница по дому не согла-
сится расстаться со своей кошкой; разорвать их союз может
смерть, но не разлука: работница и кошка связаны, как растение
с землей, как та же работница — с мостовой Парижа. К слову,
вам следует знать, что для нашей работницы Париж сводится
к ее округу, а вся Франция простирается не дальше парижских
застав; родина работницы — это улица, на которой она живет,
дом, в котором она родилась; вне всякого сомнения, если бы она
сама составляла документы о своем рождении, сегодня мы мог-
ли бы прочесть в книге записи актов гражданского состояния:
«Катрин Бурдон, родилась 3 фрюктидора VIII года2 в предме-
стье Мартен, в доме № 11, на 6-м этаже, в департаменте Сена».
О политических взглядах работницы по дому можно
сказать только одно: она всегда на стороне падшей династии,
кто бы ни находился в данный момент у власти. Крушение
империй, министерские кризисы, восточный вопрос нисколько
2
В переводе с республиканского календаря, действовавшего во Фран-
ции с 1793 по 1805 год, — 21 августа 1800 года.
381
Шарль Руже
ее не заботят. Она сочувствует лишь проигравшим. Она со-

дрогается при одном упоминании республики, и хотя может
показаться, что она уже выплакала все глаза, у нее всегда най-
дется несколько благочестивых слезинок в память о невинно
убиенном Людовике XVI.
Ее литературное образование также не продвинулось да-
леко. «Виктор, или Дитя в лесу»3, газета «Судебные ведомости»
и страшные представления в театре «Амбигю» остались геркуле-
совыми столбами, за которые она так и не отважилась шагнуть.
Когда бы не досадный недостаток места, я бы описал здесь
ее взгляды на искусство и привел не менее любопытные при-
меры толкования снов применительно к лотерее. — Еще один
павший колосс, еще один предмет для вечных сожа лений4.
Наконец, пробило восемь: прихватив по пути вашу га-
зету, но, как всегда, не осмелившись снять с нее бандероль5,
работница по дому приступает к своим обязанностям; она
открывает дверь и вступает в вашу квартиру. Первым делом
она распахивает занавеси, с шумом открывает решетчатые
ставни, и вашу комнату тут же заливает яркий, веселый свет
весеннего солнца, а с ним врывается уличный шум Парижа
и целая какофония гортанных криков.
— Доброе утро, госпожа Шарлемань. Который час?
— Да уж половину девятого пробило.
Таким образом, первое ее слово — ложь, но ложь во бла-
го, ложь дружеская. Вы ведь немного ленивы; а кто не ленив?
3
«Виктор, или Дитя в лесу» (1796) — четырехтомный мелодрамати-
ческий роман Франсуа-Гийома Дюкре-Дюминиля, который «завлекал
своими сложными и запутанными интригами да разными ужасами,
хоть и не тонко, но зато крайне расчетливо придуманными» (Аполлон
Григорьев). Романы Дюкре-Дюминиля были очень популярны среди
не слишком взыскательной публики; ср. имя из другого его сочинения
в списке тех имен, которые носят театральные статистки, в очерке «Фи-
гурантка» (примеч. 8).
4
О запрещении лотереи см. примеч. 4 к очерку «Мать актрисы».
5
В XIX веке бандеролью называлась «клейменая бумажная полоса,
тесьма для оклейки вещей по уплате за них пошлины, акциза» (Даль).
382
Но, поскольку вы где-то служите, пунктуальность должна быть

вашей первой добродетелью: поэтому госпожа Шарлемань (на-
зовем ее так) изобрела эту военную хитрость, чтобы решитель-
нее вырвать вас из объятий сладкого безделья. Думая о ваших
интересах, работница по дому никогда не забывает о своих:
хитрость рассчитана на то, чтобы вас приободрить, а самой по-
быстрей освободиться; и хотя эта уловка шита самыми белыми
на свете нитками, она всякий раз срабатывает безупречно. Вы
уже на ногах, но госпожа Шарлемань не дает вам покоя; стоит
вам с наслаждением погрузиться в чтение любезно подложенной
газеты, вознестись на высоты политической передовицы или
опуститься в газетный подвал, занятый забавным фельетоном,
как вдруг возглас «сударь, ваши сапоги!» возвращает вас из
возвышенных сфер, куда унесло вас воображение, к самой ба-
нальной реальности. Но ваши испытания на том не кончаются.
Не останавливаясь ни на миг, то заправляя постель, то начищая
паркет, работница в то же самое время призывает вас поскорее
заняться своим туалетом, корит за неспешность и довольно
скоро произносит роковые слова, судьбоносный приговор:
«Сударь, завтрак подан». В ее устах эта сакраментальная фор-
мула означает следующее: «Уже девять часов, таким манером
вы не успеете к десяти на службу; поторапливайтесь: вы у меня
не единственный клиент; мне пора уходить. Если вы не по-
спешите, я уйду, и вам придется обслуживать себя самому».
Примечание. Меню этого завтрака неизменно: либо
традиционная чашка молока, либо бесхитростная отбивная.
Усевшись за стол, вы получаете несколько минут пере-
дышки: наступает пора доверительной дружеской беседы.
Хотите вы этого или нет, работница обопрется на метлу, что
придаст дополнительное обаяние ее красочному рассказу,
и в сотый раз поведает вам о героических деяниях своей
драгоценной кошки или о знахаре-сапожнике, который от-
крыл секретное средство от мигрени и чудесным образом
исцелил нескольких соседей от этой болезни. Работница
383
Шарль Руже
по дому испокон веков слывет преданнейшей поклонницей

всех шарлатанов и продавцов целебных эликсиров; она знает,
как сварить яйцо с помощью одного листка бумаги или сбить
температуру раскаленной медной монеткой. Кроме того, она
умеет сводить пятна с одежды и готовить разнообразные
сомнительные зелья, преподносимые в качестве невинного
«травяного отвара». Эта женщина — универсальное средство
от всех бед: на всякий недуг найдется у нее лечение, и если есть
на свете болезнь, которую она не сможет исцелить, так это ее
желание услужить.
Расскажу вам один случай, которому я, можно сказать,
был свидетелем. Не могу лишить себя удовольствия поведать
вам о нем; это простой, но трогательный пример самоотрече-
ния и преданности, граничащих с героизмом.
Один старый холостяк, бывший кассир старинного бан-
кирского дома, длительное время пользовался услугами при-
ходящей работницы по дому — бедной женщины, чье хрупкое
здоровье едва выдерживало непомерные труды. Эти два суще-
ства, затерянные посреди Парижа и очень одинокие, никак не
могли ужиться друг с другом. Он был раздражителен и жел-
чен; она, при всей своей врожденной доброте и ангельской
кротости, раза три-четыре в неделю ссорилась окончательно
и навсегда с этим вздорным старикашкой, мучимым рахитом
и подагрой. К счастью, эти ссоры, словно грозы в ясный день,
рассеивались почти мгновенно, и наши герои, заключив мир
и поклявшись в дружбе навек, отходили на прежние позиции,
чтобы очень скоро снова ринуться в бой.
— Сударыня, — говорил старый холостяк, настырно
колотя по ручке кресла, к которому он был прикован пода-
грой, — клянусь, вы меня в могилу сведете!
— Но как же…
— Молчите, молчите, говорю вам! Вы хотите меня добить,
поэтому хлопаете дверями так, что голова трещит! Исчезните
с глаз моих! Ступайте прочь!
384
И бедная женщина уходила с обидой в сердце и со сле-

зами на глазах, но на следующий день возвращалась. На сле-
дующий день все было забыто.
Однажды, впрочем, гроза разразилась пуще обычного;
стариковский гнев достиг такого градуса, что бывший кассир
задохнулся от ярости и рухнул в кресло, обездвиженный
и холодный; подагра ударила ему в голову. С того дня три
месяца бедная женщина днем и ночью дежурила у постели
полоумного старика. Она не оставляла его ни на секунду; все ее
двадцатилетние сбережения ушли на разнообразные снадобья;
она ходила за больным с величайшей самоотверженностью,
приглашала к нему самых ученых врачей, предприняла все
возможное, чтобы его спасти. Он умер.
Надо было видеть мрачную скорбь этой женщины, ко-
торая упрекала себя в его смерти как в преступлении. Она
оставалась рядом с телом, пока не пришел мастер похоронных
дел; преодолев боль, она одна проводила старика в последний
путь и ушла лишь тогда, когда земля накрыла крышку гроба.
Неделю спустя она угасла на больничной койке; ее похо-
ронили в общей могиле, поскольку от всех ее былых сбереже-
ний остался лишь добрый поступок; и даже если на небесах за
это ждет награда, на земле ничто не убережет ни от больницы,
ни от забвения.
Как правило, работница по дому питает большую пред-
расположенность к холостякам. Не стану утверждать, что
происходит это от ненависти к Гименею, от которого она так
много претерпела в прошлом; так или иначе, холостяцкое
гнездо подходит ей более всего, либо потому, что два одиноких
и неприкаянных существа тянутся друг к другу, либо потому
что некая общность вкусов и мнений устремляет их к единой
цели. Довольно часто случается, что на закате своей карьеры,
презрев неприязнь к браку и былые предубеждения, работница
по дому соединяется неразрывными узами с каким-нибудь
престарелым холостяком, чей честный средний достаток,
385
Шарль Руже
нажитый благодаря ее же собственным заботам и стараниям,

кружит ей голову.
Есть одна истина, которая принята за аксиому во всех
древних и современных обществах, которая обретает любые
формы и использует любые средства, чтобы пробиться на свет
божий и стать для всех очевидной. Эту истину твердят на сцене
и в книгах, в газетах и салонах, в деревне и в городе, одним сло-
вом — всюду; и заключается она в следующем: во все времена
слуги обворовывали хозяев. Это неоспоримо: но поспешим
уточнить, что приходящая работница по дому — не служанка.
Работница по дому — явленный нам Небесами живой
пример того, что бессмертие души — не утопия и что тяготы
земной жизни — лишь заблаговременное искупление земных
грехов ради грядущих радостей жизни небесной. Так, во вся-
ком случае, рассуждает сама приходящая работница. Мы же
продолжим считать ее верным и преданным помощником; мы
готовы утверждать, что, за несколькими — к счастью, крайне
редкими — исключениями, всякая приходящая работница
умеет лучше всех стряхнуть пыль с сюртука, почистить брюки
или заштопать прореху так, что ее не разглядит даже самый
опытный глаз; а все потому, что забота и нежность работницы
по дому распространяется даже на неодушевленные предметы;
по доброте душевной она питает одинаковую любовь и оди-
наковое почтение к человеку, на которого работает, и к его
вещам. Все потому, что есть для работницы по дому кое-что
превыше самого холостяка; это холостяцкий дом.
Смотрите, какими предосторожностями она окружает
каждый предмет мебели, с каким благоговением прикасается
к нему; только ей одной открыта тайна долголетия старых
вещей: чуть менее легкая и осторожная рука давным-давно
обратила бы в пыль всю эту древнюю рухлядь, а от ее прикос-
новений мебель как будто оживает. Но больше всего работница
по дому блещет в уходе за одеждой. Свято веря в то, что если
одежда и не создает человека, то во всяком случае его красит,
386
работница по дому посвящает ей свои самые прилежные ста-

рания и самое пристальное внимание.
Она чистит ее и лелеет, гладит и ласкает, она украшает
одежду и сама любуется делом своих рук; нет для нее большей
радости, чем залатать едва наметившуюся прореху; она береж-
но и заботливо исцеляет многочисленные раны, нанесенные
временем. Только она способна вернуть первозданную све-
жесть побелевшей ткани, ведь одежда мужчины, увы, белеет от
времени еще быстрее, чем его волосы. Наконец, приведя в пол-
ный порядок одежду и мебель, убедившись, что не осталось ни
одного невыведенного пятна и ни одной соринки, работница
по дому невозмутимо набрасывает на плечи косынку, снимает
кухонный фартук — доспех, хранящий чистоту ее наряда, —
и устремляется навстречу новым трудам и новым победам.
Вечером, закончив свой ежедневный обход, работница
по дому возвращается к себе и завершает день, посвященный
другим, минутами свободы и покоя. Радость ждет ее, когда
она заходит в свою мансарду; бурные излияния чувств, ко-
торыми работницу по дому встречает кошка, напоминают ей
счастливые дни далекой юности; и частенько, не прерывая
уборку дома — на сей раз своего собственного, — работница
погружается в фантастический мир грез и мечтаний. Говорят,
«как постелешь, так и поспишь»: эта пословица, несомненно,
придумана специально для работниц по дому, потому что она
стелет кровать только по вечерам; в этом одна из отличитель-
ных черт ее профессии. Со временем постаревшая работница
по дому отходит от дел и нанимается сторожить стулья в при-
ходской церкви своего квартала — ведь к старости она неми-
нуемо становится набожна; если же она откажет себе в этом
утешении, то тихо умрет в нищете, холоде и безвестности: ведь
богадельни она боится, а позаботиться о своем хозяйстве так
и не успела, ибо провела всю жизнь в заботе о хозяйстве других.
Перевод Сергея Козина

Франсуа Кокий
ОВОЩНИЦА
Погуляв по Парижу и насмотревшись на лавки, блистающие

позолотой, отделанные драгоценным мрамором, с пышными
рамами витрин, — настоящие гостиные, куда сконфуженный
покупатель и носа не сунет, откуда он бежит прочь, унося
ноги и кошелек, — с каким удовольствием останавливаешься
у скромной овощной лавки, от которой так и веет свежестью.
Какое отдохновение для ума и взора.
Кажется, в скромной лавочке царит беспорядок, но в рас-
положении овощей и фруктов есть своя тайная логика.
Они свисают гроздьями, собраны в пучки, возвышаются
пирамидами или просто рассыпаны как попало. Яркая морковь,
репчатый лук, длинные бело-зеленые стебли порея обрамляют
витрину роскошной гирляндой. В зависимости от времени
года ниже помещаются пучки репы или спаржи, баклажаны
или пузатая белокочанная капуста, что ревниво косится на
свою благородную сестру, изящную цветную капусту. За этой
своеобразной крепостной стеной прячутся то зеленый горошек,
то нежные стручки фасоли, то вишня, малина или красная
смородина; а снаружи, рядом с входной дверью, расположилась
на хромоногой скамейке тыква — молчаливый и не слишком
бдительный страж, отличающийся раблезианской статью.
389
Чего, кроме заморского происхождения, недостает этим

дарам наших широт, чтобы вызывать восхищение? Да и спо-
собны ли тропики, столь гордые своими бананами, финиками
и ананасами, родить плоды более сочные и заманчивые, чем
наши янтарные персики и абрикосы, более румяные, чем наши
яблочки, более душистые, чем наша земляника, более яркие
и свежие на вкус, чем наша вишня и красная смородина?
На эти сокровища может поглазеть любой прохожий, их
может утащить вор, но, кажется, хозяйку лавки это не сму-
щает. По сравнению с ее великодушным доверием к людям
меры предосторожности других торговцев выглядят довольно
постыдно. Эти торговцы заводят у себя таинственные ящики
с мрачными коробками и прячутся вместе со своим товаром
за железными решетками и оградами; овощница же всегда
готова показать товар лицом. Все сгодится ей для витрины:
и вечно открытое окно, и порог дома, и стулья, выставленные
с запасами прямо на улицу. Она все время хлопочет, ловко
снует туда-сюда и всякий раз находит верный путь сквозь
овощной лабиринт. Как бы овощи ни были перемешаны, при
необходимости ее руки всегда выхватывают нужный, а ноги
никогда о них не спотыкаются, а если бы и споткнулись, не
страшно. Ведь бой в лавке овощницы грозит только яйцам.
Овощница — один из парижских типов. Однако даже и не
пытайтесь найти ее в элегантном Париже. В квартале Шоссе
д’Антен, рядом с биржей или Вандомской площадью можно
встретить торговцев, которые напыщенно именуют себя
зеленщиками, но овощницы там и днем с огнем не сыскать.
Она приживается только в Монмартрском и Рыбном пред-
местьях, в предместьях Сен-Дени и Сен-Мартен1. Ее сердцу
милы окраины и квартал Маре. Именно там она пускает корни
и цветет самобытным цветом. Как и ее товару, ей необходима
влажность маленьких улочек.
1
В этих районах Парижа жили по преимуществу мелкие торговцы.
390
Овощница
Овощница — женщина в годах, весьма упитанная, с чест-

ным лицом, которое сразу располагает к себе. Ее щеки не
горят румянцем, как у торговки устрицами или лавочницы с
Центрального рынка; у нее нет зоркого глаза, мужского голоса
и вздорного нрава, которыми славятся эти кумушки. От нее
веет полем и огородом. Тем не менее она правит своим хо-
зяйством твердою рукой, бойко и умело. Она не выбирает ни
нарядов, ни слов, ее красота исходит из глубины души. Если
платье не слишком подчеркивает ее талию, то, может статься,
просто потому, что, за отсутствием таковой, овощница не
знает наверняка, что именно нужно подчеркивать. Она ходит,
закатав рукава до локтя, обнажив покрасневшие руки и не сни-
мая широкого передника, который отнюдь не блещет белизной.
Она так любит свой повседневный наряд, что не расстается
с ним даже по воскресеньям. Впрочем, ради воскресного дня
она считает должным переменить чепец. Кокетка!
Понятно, что если такая женщина замужем, то муж всегда
у нее под каблуком. Закон, утверждающий, что жена должна
повиноваться мужу, ошибся в данном случае — как и во
множестве других. Муж овощницы — создание загадочное;
он, без сомнения, существует, но его не видать и не слыхать,
никто его не знает. Овощница — такая важная персона, что
совершенно заслоняет своего спутника и скрывает его от чу-
жих глаз. Говорят, что он ходит, разговаривает и живет, как
другие люди. Говорят даже, что с утра он бегает по рынкам,
чтобы раздобыть и доставить в лавку жены разные товары,
и что он помогает ей мыть кое-какие овощи и лущить зеленый
горошек. Хотелось бы в это верить; хотя он не только не дал
жене своей фамилии, но сам утратил в браке собственное имя.
Он больше не Пьер, Симон или Жак: нет, своим прозванием
он обязан делу жены. Ее величают овощницей, а мужа, если
разговор заходит о нем, именуют не иначе как муж овощницы.
Велика сила привычки: если какой-то мужчина вздумает
стать овощником, о нем тоже скажут — овощница!
391
В иерархии торговцев овощница располагается следом

за бакалейщиком, в той нейтральной зоне, где встречаются
богатство и бедность. У нее есть все достоинства бакалейщика
и, пожалуй, нет ни одного из его недостатков. Замашки этого
последнего известны. Хотя на вид он добряк и простак, хотя он
носит звание и фуражку сержанта национальной гвардии, об-
личающие в нем благонамеренного гражданина, он желает бли-
стать умом и красноречием и благоухает ароматом колониаль-
ным и аристократическим. Он гордится тем, что лавка у него
выходит сразу на две улицы, что в постоянных покупателях
у него числится знать, а прилавок, за которым величественно
восседает его супруга, сделан из красного дерева. Овощница не
столь тщеславна: прилавком ей служит самый обычный стол,
сидит она не в богатом кресле, а на ветхом соломенном стуле,
постоянные покупатели у нее все сплошь мещане и бедняки.
Она не ведет ни книг, ни реестров, и никто сроду не слыхал
о наличии у нее кассы.
В овощную лавку без церемоний заходит самый бедный
люд. Цены здесь высокие, а нередко и завышенные. Но взгля-
ните! На вывеске нет этих немыслимых слов — «твердая цена»,
у вас есть право — столь сейчас редкое — торговаться с хозяй-
кой, а без права торговаться — какая радость в покупке? За-
платите первую названную цену: овощница очень рассердится
и застыдится. Вещь, достойная внимания! Мясников и булоч-
ников, этих королей торговли, частенько судят за обвес. Даже
бакалейщику, этому воплощению честности, случалось по-
рой с позором усаживаться на скамью подсудимых. Меж тем
ни одна овощница ни разу не была упомянута на страницах
«Судебных ведомостей», подвергающих преступников наказа-
нию гласностью. Она блистает там своим отсутствием.
Хорошо ли мы представляем, как широк круг ее связей
и какое сильное влияние оказывает она на ход торговли и мо-
ральный дух в своем квартале? Ей до всего есть дело, и ни одно
дело не обходится без ее участия. Овощная лавка — центр,
392
Овощница
вокруг которого располагаются по порядку прочие торговцы;

в то время как булочник и винщик обосновались на разных
концах улицы, она мирно царит посередине. Состоятельные
господа посылают своих поставщиков прямо на рынки, они
обойдутся и без услуг овощницы; но бедняки и мещане без нее
как без рук. Не будь овощницы, квартал был бы непригоден
для жилья. Где тогда взять припасы для дома, всю эту уйму ме-
лочей, необходимых в хозяйстве, а также ежедневные новости,
без которых тоже не прожить? Гризетка, студент, ремесленник
любого достатка и профессии — как бы они обедали без еже-
дневного куска сыра, фруктов и орехов, отвешенных или от-
считанных ее щедрой рукой? А как бы бедные семьи варили
мясную похлебку без моркови, капусты, лука порея и лука
репчатого, которые так прекрасно подчеркивают вкус мяса,
окрашивают бульон и придают ему особенный аромат? Пари-
жанин, который знает только свой город и не имеет понятия,
как растет хлеб и когда происходят жатва и сбор винограда,
следит за сменой времен года по овощной лавке. Без нее он бы
напрочь забыл о том, что вдали от грязных улиц расцветают
долины и зеленеют холмы. Природа не оставляет парижанина
равнодушным, и если в одно прекрасное воскресенье он ре-
шает прогуляться по ту сторону заставы, этих геркулесовых
столбов, где простакам видится надпись «Дальше пути нет»;
если он отваживается совершить прогулку в лесах Бельвиля
или Пре-Сен-Жерве; если на тамошних пыльных дорогах он
приходит в восторг от чистоты воздуха; если, соблазнившись
каким-либо запретным плодом, он попадает в руки неумоли-
мого сельского сторожа и тот составляет на него протокол
во имя закона и общественной морали: кому, как не овощни-
це, обязан он всеми этими удовольствиями, этой волшебной
прогулкой, этими эмоциями — такими разнообразными
и свежими, а особенно — видом зелени?
Каждый месяц приносит овощнице свои дары. Сначала
появляются друг за другом щавель, салат, спаржа, цикорий;
393
потом приходит черед восхитительных предвестников лета —

цветной капусты и зеленого горошка, затем поспевают клубни-
ка и другие ягоды. Погодите еще немного, и в лавке появится
молодая картошка — малюсенькие клубни, круглые или чуть
продолговатые. Одной лишь картошки достало бы для того,
чтобы прославить овощницу. Лавка, где торгуют этим не-
рукотворным хлебом, по праву считается одной из самых
полезных и самых почтенных. Осень щедра на великолепные
подношения, а зима, которая ничего не родит, долго еще будет
наслаждаться осенними дарами. Снег уже покрыл деревни
и поля, а полки овощной лавки — этот зимний сад — полны
как никогда.
Овощница предлагает и другие товары. Ее лавка сла-
вится сливочным маслом, сыром и свежими яйцами, а кроме
того, она делит с бакалейщиком почетное право торговать
корнишонами, этими огурцами-молодцами, упоминаемыми
во множестве пословиц. Взгляните: вот метелочки из перьев
и таинственные метлы с неизъяснимым предназначением; вот
горшки разных форм и цветов; вот фаянсовые вазы, скорее
полезные, чем прекрасные, но зато нужные всем без исклю-
чения; а рядом с ними красуется товар совсем иного рода, из
которого, говоря словами добряка Лафонтена, «могла б Марго
собрать букет на именины»2.
И даже пташки не забыты; помимо канареечной травы
(а разве могут парижане обойтись без канареечной травы?),
снаружи подвешены длинные пшеничные колосья и круглые
пироги, отдаленно напоминающие старинные пышки.
И наконец, именно овощница продает те небольшие
сосуды из обожженной глины, чье узкое отверстие предна-
значено только принимать, но не отдавать: копилки. Прекло-
ните голову, о вы, кому они незнакомы. Копилки составляют
счастье гризетки и барышни из лавки, ребенка и работяги
2
Лафонтен. Садовод и Помещик (Басни, IV, 4).
394
Овощница
ремесленника! Копилки — это сберегательные кассы для лю-

бителей невинных наслаждений! Овощница продает копилки
за одно су, и только такая аккуратная и бережливая женщина,
как она, достойна их продавать!
Цветы и фрукты, сыр, масло и свежие яйца: все это —
скажете вы — можно купить и на Центральном рынке. Но Цен-
тральный рынок находится так далеко, а время в Париже так
дорого! Лавка овощницы являет собой маленький рынок,
расположенный на каждой улице. Из всех домов сюда еже-
дневно приходят за покупками, и даже надменные обитатели
особняка, не успевшие послать слуг на Центральный рынок,
поневоле прибегают к услугам простой овощницы и с удив-
лением обнаруживают, что не прогадали.
Понимаете ли вы теперь, какое влияние оказывает овощ-
ница на моральный дух своего квартала? Никто не уходит
от нее, не перекинувшись парой слов. Лавка овощницы —
любимое место встреч для всех служанок; от них овощница
каждое утро узнает семейные тайны их хозяев. Расположив-
шись прямо на улице, у подножия высоких домов, вмещающих
в себя целый мир, овощница все видит и все знает. Любовные
истории молоденьких барышень, ссоры и скандалы по самым
разным поводам — ничто не ускользает от ее внимания;
и постоянные покупатели, тянущиеся к ней один за другим,
исправно платят ей дань монетками и новостями и оповещают
ее о том, что происходит далеко, вне ее поля зрения — в со-
седних кварталах. Она наперсница всех нянек. Привратницу
никто не удостаивает ни тем доверием, ни тем почтением,
какими пользуется овощница. Привратница зла и сварлива,
вдобавок всем известно, что она способна разболтать любой
секрет. Овощницу же почитают за умение хранить тайны
и давать мудрые советы. Недаром ведь она женщина при деле.
Она слушает и говорит одновременно: часто она прерывает
свой рассказ, чтобы поправить кочан капусты, потревоженный
ногой рассеянного покупателя, или какой-нибудь увесистый
395
артишок, который имел неосторожность отделиться от своих

собратьев. У нее всегда в запасе какая-нибудь бесконечная
история, достойная «Тысячи и одной ночи». Покупатели вхо-
дят и выходят: женская аудитория обновляется, а история
продолжается; она блуждает окольными путями, включает
в себя тысячу побочных анекдотов; но подобно знаменитому
ножу Жанно3, это всегда одна и та же история.
Овощница всегда говорит то, что думает; дружба ее на-
дежна, любезность ее безотказна; она с великой охотой оказы-
вает все мелкие услуги, которые может оказать. В отличие от
прочих лавочников, она торгует исключительно в розницу и не
терпит долгосрочных кредитов, но всегда охотно дает в долг
бедным соседям несколько лиардов или даже несколько су —
а ведь для нее лиарды и су все равно что для других франки.
Рабочему в нужде, сироте или вдове эта славная женщина
всегда отвешивает товар щедрою рукой. Великодушная мило-
стыня, благородно и деликатно завуалированная, за которую
никто не испытывает к овощнице благодарности, даже спасибо
не скажет, потому что те, кого она таким образом одалживает,
об этом и не догадываются!
Школяры и уличные мальчишки, замирающие в восхи-
щении перед пышным великолепием бакалейной лавки, с еще
более естественным и явным вожделением заглядываются на
лакомства, продаваемые овощницей; они часто пытаются что-
нибудь у нее стащить, и, как правило, им это удается; скрыва-
ясь с места преступления, они на бегу поспешно уничтожают
улики. Бакалейщик отправил бы в погоню за ними своего
мальчишку; больше того, несмотря на всю свою степенность,
он сам бросился бы вслед за похитителями и с грозным видом
3
Жанно — комедийный персонаж, дурачок и простофиля. Он так долго
пользуется своим ножом, что уже несколько раз успел поменять и лезвие,
и рукоятку. Но, по мнению Жанно, это все один и тот же нож. Выражение
«как нож Жанно» вошло во французский язык для обозначения пред-
мета, от которого со временем осталось лишь название.
396
Овощница
препроводил бы в кутузку. А овощница, спохватившись слиш-

ком поздно, выбегает в чепце набекрень из глубины лавки,
точно паук из засады, и уткнув руки в боки кричит «Воры!»
и «Полиция!», преследуя грабителей своим визгливым голосом.
Если услужливому соседу удается их поймать и привести к ней
на расправу, она осыпает смущенных воришек проклятиями:
она предрекает им, что они кончат жизнь на эшафоте, но в кон-
це концов чаще всего отпускает их восвояси, дав родительское
наставление и горсть вишен.
Кто поймет радости и заботы мирного существования
овощницы, у которой все дни похожи один на другой и до
которой не доносятся отзвуки самых великих политических
бурь? Наполеон допускал, что, возможно, в каком-то уголке
Парижа найдется удалившийся от мира человек, до которого
не докатилась слава его имени. Так вот, овощница именно та-
кова: несмотря на всю житейскую сметку, она почти вовсе не
разбирается в политике; в этом отношении она совершенно не
похожа на свою соседку привратницу, обнаруживающую позна-
ния и притязания, достойные государственного мужа. Иногда,
в часы отдыха, овощница берет у соседки половину старой газе-
ты. Читает она редко и плохо, по складам и коверкая слова: она
мало понимает, но в этом, без сомнения, виноваты газетчики;
вдобавок она надеется, что конец предложения или страницы
прояснит то, что показалось ей непонятным и бессвязным.
Предложение заканчивается, страница подходит к концу,
а у читательницы остались в памяти только странные термины
и фамилии, которые она слыхала, но об обладателях которых не
знает ровно ничего. Заскучав и отчаявшись, она бросает это за-
нятие, утомительное для глаз и ума, и берет в руки свой старый
молитвенник, который знает наизусть, что, кстати, отнюдь не
означает, будто она понимает, о чем в нем идет речь. Впрочем,
разве это имеет значение? Где не хватит ума, поможет сердце.
Овощница редко покидает лавку: столь многие назначают
там свидания, что она никогда не страдает от одиночества.
397
По воскресеньям, лишь только ласковое солнце высушит кам-

ни мостовой, овощница располагается у двери и принимает
гостей на улице, в тени высоких домов, наслаждаясь свеже-
стью, которую дарят малые фонтаны4, из которых тонкими
ручейками бежит вода. Беседуя с соседями, она бросает гордый
взгляд на свой товар. Пусть другие стремятся за заставу, пусть
пляшут там и выбрасывают деньги на разные увеселения;
радости овощницы более сокровенные. Отыскать, раздобыть
хорошую партию овощей: предложить покупателям сливы по-
ярче, яйца покрупнее, капусту поувесистей; выставить перед
дверью, как вывеску, огромную тыкву — такую, чтобы соседи
обсуждали ее и показывали на нее пальцем, а любопытные
прохожие, оторопев, почтительно останавливались: вот отрада
овощницы, ее гордость, ее триумф, вот что ей мило видеть
и слышать.
Увы! — и у этой доброй души есть свои грехи и свои не-
достатки! Она ревнива: у нее сердце Цезаря, она не хочет быть
второй на родной улице5. Если сопернице, торгующей ранними
овощами, удается опередить нашу героиню на несколько дней,
та мучается бессонницей. Все эти бродячие торговцы овощами,
которые выкладывают свой товар на кое-как устроенных при-
лавках у ворот особняков или перед проходами во внутренние
дворы, которые не нанимают помещения, не платят торгово-
промышленный налог и потому могут снижать цены на свои
товары, печалят овощницу и причиняют ей смертельную доса-
ду. Она обвиняет квартального комиссара, полицейских и даже
самого важного господина — префекта полиции и в пылу
страсти восклицает: «Если бы я была правительством!..»
Ее упрекают также в том, что она слишком любит тол-
ковать сны и каждое утро мучительно пытается вспомнить,
что именно ей приснилось: собака, кошка или рыба? Мы,
4
Малые фонтаны — аналоги современных водоразборных колонок.
5
Намек на фразу Цезаря, запечатленную Плутархом; ср. примеч. 1
к очерку «Модная красавица».
398
Овощница
конечно, корчим из себя вольнодумцев, но не будем слишком

весело потешаться над этой слабостью. Это же невинная за-
бава, неиссякаемый источник эмоций, из-за которого никто
еще не остался в накладе, не правда ли? Счастлив тот, кто
способен позабыть ради сна о грустной житейской прозе.
В этом, может быть, кроется даже больше добродушия, про-
стоты и поэзии, чем в целой поэме. Итак, не станем отрицать:
несмотря на многочисленные разочарования, овощница верит
в сны. Не спорьте с ней, не задавайте ей вопросов: главное,
не вздумайте рассмеяться в ее присутствии и не пытайтесь
вывести ее из того тревожного состояния, в котором ей так
нравится находиться. Сегодня неудачный день. Ее фрукты
заплесневеют; у нее разменяют фальшивую банкноту; в куске
масла обнаружится камень, запрятанный туда мошенниками.
Что еще ей уготовано? Все дело в том, что она видела сон, сон
был страшный и воспоминание о нем преследует ее; видение
сулило множество бед, как его ни толкуй. «Это был кот…
черный кот!»
Меж тем наяву кота у нее нет; держать его не позволяет
природа некоторых ее товаров; кот — закадычный друг или,
если угодно, заклятый враг сыра; ведь столь сильная любовь
скорее походит на ненависть. Часто вместо дорогостоящего по-
пугая она заводит сойку или сороку, этих попугаев для бедных;
болтливые пташки создают хозяйке опасную конкуренцию.
Но чаще всего она подвешивает у входной двери клетку со
щеглом или канарейкой. У маленького певца вдоволь семян
канареечной травы и проса, вокруг зелень, он думает, будто
попал в сад, и, пребывая в этом счастливом заблуждении,
не смолкает целый день.
Порой все же выдаются такие дни, когда овощница поки-
дает свою тесную лавку, которая заменяет ей целую вселенную;
торжественные оказии, когда она решается посетить Тюильри,
музеи или, того пуще, Ботанический сад. Для этого требуется
ни больше ни меньше как приезд в Париж родственницы,
399
которую хотят принять по-столичному. Тогда овощница на-

девает свой самый нарядный убор, ее муж, это призрачное
создание, наконец, являет себя миру, и выясняется, что он
создан из плоти и крови, точь-в-точь как другие мужчины.
Вооружившись огромным красным зонтиком, он шествует
рука об руку с супругой. Старосветское семейство медленно
следует мимо диковинок, которыми ежедневно одаряет нас
прогресс; супругам приятно удивление провинциалки, кото-
рую столь многочисленные красоты, кажется, совершенно
ошеломляют, да они и сами изумляются при виде высоких
домов и широких тротуаров, которые прибавились в городе со
времени их последней прогулки. Они едва узнают квартал, по
которому когда-то прогуливались, теряются среди новых улиц
и вынуждены спрашивать дорогу в Париже. Какое унижение
для парижан! Они стараются понять и истолковывают на свой
лад картины в музеях, но это их больше утомляет, чем радует.
По-настоящему они счастливы только в Ботаническом саду.
Млея от восхищения, они рассматривают медведей и покидают
их только ради слона, чтобы потом подойти к жирафе, кото-
рую упорно именуют жирафлей. Они вздрагивают от испуга,
заслышав рычанье тигра или льва, и делятся друг с другом
многочисленными соображениями о беспощадности гиены
и взбалмошном характере обезьяны.
Так овощница стареет. Потихоньку годы сгибают ее стан
и иссушают члены. Она все еще добродушна и любит посме-
яться; но у нее уже нет прежней живости в движениях. Кто же
ее заменит? Неужели дочь, которой она гордится, заявляя, что
это ее живой портрет? Для себя самой ей ничего не нужно, но
материнская любовь вселяет в нее романические мечты, она
желает для своего дитяти занятия чистого и неутомительного,
жизни без трудов и, одним словом, богатого замужества. При-
стало ли Ангелине с ее белыми ручками и изящными ногтями
поднимать тяжелые овощи? Конечно, нет. Поэтому мадемуа-
зель умеет читать, писать и вышивать. Она будет портнихой,
400
Овощница
модисткой, может быть, актрисой, но овощницей она не станет

ни за что на свете.
Однажды утром лавка открывается позже обычного, и там
с удивлением замечают мужчину. Он с растерянным видом
ходит взад-вперед среди овощей, наступая на одни, сбивая
другие, не зная, где найти те, которые у него спрашивают: это
муж стал овощницей, покуда его приболевшая жена беспоко-
ится и терзает себя, страдая от недуга меньше, чем от необхо-
димости оставаться в постели. От этого известия весь квартал
впадает в тревогу; здесь ничто не заглушает шаги пешеходов,
потому что улица не устлана соломой, которую, впрочем, как
бы ни старались богачи облегчить участь болящих и уменьшить
шум, неизбежно разбрасывают копыта лошадей и колеса экипа-
жей; зато соседки и подруги славной овощницы толпятся у ее
двери. Кумушки донимают расспросами мужа и так докучают
ему советами, что несчастный не знает, кого из них слушать.
Каждая предлагает свое средство от недуга, средство верное,
действенность коего не подлежит никакому сомнению и точно
поставит больную на ноги: они шумят, галдят, перекрикивают
одна другую и только вовсе перестав слышать соседок, вдруг
понижают голос и замолкают все разом, чтобы через несколько
мгновений начать все сызнова.
День, когда овощница возвращается к своим покупате-
лям, полон хлопот и радости. Хотя муж уже сотню раз опи-
сывал историю ее болезни, она должна сама рассказать все
по порядку. Слушательницы в чепцах, застыв с корзинами
в руках, жадно внимают ее рассказу и по малейшему поводу
дают длинные и ученые комментарии, которые удивили бы
сам медицинский факультет. Тут, наконец, выясняется, какая
из соседок помогла больной больше прочих. Подойдите побли-
же, примите участие в этом спектакле. Бросьте взгляд на эту
чудо-смертную, восхититесь ее лицом, всмотритесь вниматель-
но в ее черты, пока она снисходительно позволяет любоваться
собой. Все взгляды устремлены на нее; она возбуждает зависть,
401
ей едва могут простить столь блистательный успех. Вот так

и завоевываются репутации; об этой целительнице еще долго
будут говорить во всей округе, к ней будут приходить за со-
ветом со всех соседних улиц. Отныне у нее отбою не будет от
посетителей. Она уже теперь купается в лучах своей славы:
она ликует, она счастлива. Ведь именно она спасла овощницу
от недуга!
Истолковав это скверное происшествие как знак, овощ-
ница, наконец, решается продать лавку и покидает квартал,
который так давно оживляла своим присутствием. Теперь
другая наследует ее славу и исключительную роль. Для улицы
это целое событие. Но любовь народная недолговечна. С глаз
долой — из сердца вон! Со временем старую овощницу начи-
нают вспоминать все реже и реже, ведь наш непостоянный мир
живет в полном согласии с этой старой поговоркой. Овощницу
больше не видать, она удаляется на одну из парижских окраин
и полностью посвящает себя маленькому огороду: она засева-
ет его и поливает, она окружает себя цветами и выращивает,
не продавая, свои ненаглядные овощи, которые столько лет
продавала, не выращивая. Она остается верна своим вкусам
и привычкам и по меньшей мере в делах капустных до конца
сохраняет сходство с теми честными кроликами Буало, что
В Париже выросли и лишь капустой пахнут,
Которой вскормлены, и без нее зачахнут6.
Перевод Марии Просс
6
Буало-Депрео. Сатиры, III, 91–92.
Арну Фреми
МОДНАЯ ТОРГОВКА
По улице идет дама, следом за ней — юноша, робкий и нелов-

кий, как всякий провинциал; дама эта из числа тех, которые
заслуживают, чтобы их преследовали самым дерзким образом;
за ними увязываются бездумно, скорее, поддавшись инстин-
кту, — так мы рассеянно глядим вслед стрекозе или бабочке,
которые чертят в воздухе причудливые, замысловатые узоры.
Она не столько идет, сколько порхает или танцует; изгибом
своей подвижной талии она напоминает разом и ужа, и осу;
ножку ее премило охватывает высокая ботинка медно-красно-
го сафьяна. Подойдите поближе, и вас обдаст волной пачулей
и мускуса: что еще нужно, чтобы ослепить и пленить юного
и чувствительного писца адвокатской конторы, который до сей
поры не отваживался волочиться за дамой на улице, — словом,
того, кого в провинциальной семье назовут добрым малым,
а в беспутном обществе нимф и дебоширов, завсегдатаев
«Большой хижины», — простофилей.
Вдруг ни с того ни с сего наш юноша преображается: куда
только исчезли прежняя робость и дурно скроенный фрак.
Он делается щеголем в желтых перчатках, лихо заламывает
уголки съемного воротничка и даже решается приладить себе
в петлицу республиканскую красную гвоздику. Но откуда эта
403
Модная торговка
развязность, эта смелость в перемене платья? Дело в том, что

он увидал на бульваре одну из тех раздушенных незнакомок,
встреча с которыми способна перевернуть совершенно и при-
звание, и самую судьбу конторского служащего, и устремился
за ней всем своим существом. Он думает о ней беспрестан-
но; стоит только закрыть глаза, как она вновь является ему,
окруженная сиянием, и колышет своими юбками; вот он
гарцует с ней по аллеям Булонского леса, вот зевает, любуясь
из ее ложи в Опере последней балетной премьерой. Все эти
мечты посещают его прямо в конторе, и время от времени
в них даже вторгается какая-нибудь копия судебного решения
о раздельном проживании супругов. Месяц-другой проходит
в напрасных томлениях, и юноша хиреет и чахнет; теперь уж
он пропал для судебного производства; лицо его посереет,
станет подергиваться тиком и вскоре обрастет от виска до
виска бородой в средневековом вкусе; быть может, он сделается
сочинителем драм или водевилей, но дорога в адвокаты отныне
ему заказана — а все оттого, что на повороте улицы на него
пахнуло мускусом и ванилью и сердце его поразила безот-
ветная любовь; что ж, мускус уже не раз помогал пополнить
ряды пишущей братии!
Теперь место действия переносится к окнам магазина
с твердыми ценами; отрезы всевозможных тканей струятся,
пенятся и изливаются на витрину: тафта, левантин, каше-
мир, затканная узорами кисея, креп всех оттенков розового,
пестрые фуляры, китайские шелка, гроденапли, крапчатые
атласы, кружева валансьенские, мехельнские, муслины шер-
стяные и хлопчатые и проч… при этом каждый товар снабжен
ярлычком с ценою, сулящим неслыханные скидки, — ничто не
забыто, чтобы разжечь женское воображение, смутить покой
юного сердца и отдать его на растерзание мечтам, прихотям,
зависти, самолюбию, всем этим демонам кокетства с алмаз-
ными зубками, которые живо расправляются с молодостью
и неопытностью красивой женщины.
405
Арну Фреми
Но вот на улице перед витриной вы замечаете допотоп-

ную шляпку, прямой пробор и учебник сольфеджио; как жаль,
что нельзя разглядеть под оболочкой из простенького мадраса
наивное сердце, которое так и сияет, так и переливается, от-
ражая выставленные в окнах ткани: узорчатые, крапчатые, бле-
стящие, гофрированные; по нему без конца пробегают отсветы
жемчужно-серых желаний; здесь и капризы в полоску, и кисея,
и целый ворох небесно-голубых надежд «с крылышками» из
кружева и лазури. Девушка вздыхает и предается тоскливым
размышлениям о той пропасти, какая отделяет ее фартук из
черной саржи и шляпку от этого английского кружева, этих
пелеринок с оторочкой из меха. Каждое утро по пути в лавку
или в Консерваторию бедняжка на четверть часа превраща-
ется в герцогиню или записную кокетку — там, за стеклом.
В остальное время она отделывает тесьмой башмаки или тянет
ноты в вокальном классе Поншара. Всю эту роскошь бедная
девушка видит только сквозь волшебную призму витрины!
Она не может, подобно знатной даме, развернуть все рулоны
и уйти, оставив на прилавке груду неприбранных тканей;
богачку ждет лакей в зеленой ливрее и пара серых в яблоках
лошадей, которые приплясывают перед крыльцом и грызут
удила, — и этим все сказано. Богачам позволена роскошь
уходить из магазина с пустыми руками.
Но что сказал бы тот провинциальный юноша с девствен-
ным сердцем, который бродит теперь под балконом, бросая
отчаянные взгляды на окошко за решетчатым ставнем, горящее
под самой крышей?.. А главное, что сказали бы вы, Олимпия,
Аманда, Модеста, Виргиния, если бы вам сообщили, что не через
год, не через десять, не через сто лет, но сегодня же, если угодно,
этим самым вечером вам предложат все, что вы так жадно рас-
сматривали в витринах у Бюрти и госпожи Гажлен1, подарят —
не взяв взамен ничего, даже вашей невинности — редингот
1
Известные модные магазины; оба располагались на улице Ришелье.
406
из гроденапля, шаль с отделкой из кружев, капот из белого

крепа, веер рококо, расписанный в духе Ватто, носовой платок
с ажурной каймою, ботинки из английского сафьяна — то есть
полный туалет, обворожительный, неотразимый, который тут
же возведет вас в звание леди, если, конечно, вы не предпочтете
сделаться одной из королев кадрили в «Ранелаге»?
А тебе, юноша, лучше оставить Фобласовы ухватки 2
и выбросить обольстительную незнакомку из головы; незачем
тебе подкупать привратника. Ибо та красавица, что блистала
на всех премьерах или цвела на бульварных аллеях, легонько
покачиваясь, точно ландыш на стебельке, — та, чьи движения
и оплошности ты ловил жадным взглядом, — та женщина дав-
но уже принадлежит другой, принадлежит без остатка, телом
и имуществом; ее повелительница — больше чем модистка
или даже ангел-хранитель, ведь она наделяет свою подопечную
прелестями или по меньшей мере средствами, чтобы выста-
вить эти прелести напоказ; это Меттерних3 от моды и любви,
хамелеон в юбке, многохитрый сфинкс, стоглазый аргус; она
негласно царит на галантной бирже, задает курс, устраивает
обвалы и взлеты; она проскальзывает, ввинчивается, прони-
кает повсюду; она сама себе банк; ее мощь безмерна, ее власти,
с виду незаметной, нельзя не покориться — словом, это созда-
ние замечательное, бесподобное, единственное в своем роде.
Читатель, должно быть, уже признал мою героиню, назвал ее
про себя и даже поклонился ей; вы правы, это и в самом деле
модная торговка.
Самая хорошенькая женщина квартала Шоссе д’Антен
возлежит на козетке: ей плохо, и время от времени она жа-
лобно вздыхает; как и многие другие обитательницы этого
квартала, все, как на подбор, чувственные и слабые здоровьем,
2
Фоблас — любвеобильный герой романа Жан-Батиста Луве де Кувре
«Любовные похождения кавалера де Фобласа» (1787–1790).
3
Имя австрийского канцлера служит здесь эмблемой дипломатической
хитрости и бдительности.
407
Арну Фреми
она постоянно страдает от нервических припадков, которые

одолевают ее так же часто, как и кредиторы.
— Не впускайте никого, Розали, слышите, никого. Меня
нет.
Но не успевает камеристка выслушать приказание хозяй-
ки, как в дверь звонят: «Госпожа Александра».
Разве можно отказать госпоже Александре? У нашей
прелестницы нет ни в чем недостатка, к каждому наряду у нее
легко нашлись бы и ботинки, и шляпка, в шкафах у нее тесно
от платьев и шалей, которые еще только ждут своего часа,
переложенные мешочками с благовониями; а все же нет на
свете такой силы, которая помешала бы госпоже Александре
развязать свои картонки, распахнуть свои кофры и разбросать
по креслам, стульям, постели и прочей мебели всякого рода
кружева, меха, шали, ленты, крепы. Попробуйте-ка устоять
перед таким дивным зрелищем, попробуйте, если сможете;
но поглядите сперва, что за мантилька, что за кашемир; а уж
какой гарнитур! Все это премилое, свеженькое и, уж конечно,
неношеное.
— Но, видите ли, — вздыхает больная, примеряя перед
зеркалом шляпку из прозрачного газа и поправляя выбившие-
ся из-под нее пепельные кудри, — у меня сейчас совершенного
нет денег…
— Нашли о чем горевать, раскрасавица вы моя, знаю-
знаю, не чужие — векселек на два месяца, и дело с концом. —
Так что же, идет?.. — Между прочим, эта шляпка вам очень
к лицу. — Нет-нет, не хлопочите, у меня есть листок гербовой
бумаги. — Я бы только пониже выпустила букли. — А знаете
ли, старый князь… тот, у которого подагра и лошади быстрее
ветра, совсем потерял от вас голову. — А впрочем, лучше
на полтора, пожалуй, мне так удобнее. — Но до чего же вы
хороши в этой шляпке! Ах, плутовка! Малютка N, увидев вас
в Опере, умрет с досады. — Прелесть, совершенная прелесть!
Будьте любезны, милая, подпишите вот здесь.
408
Госпожа Александра выходит на улицу, но через минуту

уже вновь поднимается на антресоли, на сей раз к господину
Альфонсу, франту и частому гостю, а вернее сказать, долж-
нику, «Парижского кафе». Ну и ну, скажете вы, неужели за-
всегдатаю «Парижского кафе» понадобился розовый пудесуа
и кашемир, блонды и перья марабу? Не спешите, читатель,
выслушайте еще один разговор.
— А, здравствуй, Александра, как поживаешь, птичка
моя, рыбка моя, милашка моя, старушка моя?..
— Недурно, господин Альфонс. Я к вам от одной из
дамочек; мне поручили справиться у вас, какую лучше взять
пелерину: с отделкой из перьев утки-поганки или из меха
шиншиллы?
— Бог мой, по правде говоря, мне все равно… Шин-
шилла! Шиншилла! Славное было бы имечко для кобылки4.
А! кстати… Но прощай, вернее, до скорого, Александра.
Да будет тебе известно, я не намерен ввязываться в расходы
этих дам.
— Как же, как же, и дама прекрасно это понимает; она
лишь хотела спросить вашего мнения, ведь у вас превос-
ходный вкус! Ну и кроме того, она прослышала, что госпо-
дин де… вы знаете его, дебелый блондин, который всегда
швыряет деньги направо и налево, побился об заклад, что
сегодня в Опере мадемуазель Анастази затмит всех, реши-
тельно всех дам.
— В самом деле? Болван! Сколько за этот гарнитур из
шиншиллы?
— Что вы, сколько сочтете нужным, с вами я попросту,
без цен. Я только попрошу вас подписать вексель… на два
месяца или на полтора, как вам удобнее. Вот, кстати, и гер-
бовая бумага.
4
Об увлечении модников и модниц в 1830-х годах верховой ездой см.
подробнее в очерке «Львица».
409
Арну Фреми
Во времена Тюркаре модная торговка звалась мамашей

Жакоб или госпожой Выручалочкой5; теперь же она зовется
госпожой Александрой. Имя ее переменилось, но ремесло,
в сущности говоря, осталось прежним: оно требует бесконеч-
ной деликатности, макиавеллизма, приправленного нахаль-
ством, прямотой и добродушием, напора и уступчивости —
словом, самой тонкой дипломатии.
Пожалуй, вы приметесь бранить модную торговку, уко-
рять ее от имени общества и морали; но, думается, ремесло ее
можно рассматривать с разных точек зрения. В конце концов,
что же она такого делает? Она оказывает крупные и неоспо-
римые услуги людям, которые без ее помощи не сумели бы
найти ни денег, ни кредита, ни поставщиков, ни туалетов. Это
своего рода провидение на дому, у которого, конечно же, есть
свои слабости, но есть и черты полезные, похвальные. Модная
торговка с улыбкой вводит вас в долги и также беззлобно вас
разоряет; в другой раз она вас выручает, купив у вас сегодня
то, что продала вам же вчера; разве может женщина преуспеть,
не наделав долгов?
Судите сами. Однажды утром модная торговка заходит
к знакомой моднице и застает ее в полном расстройстве
чувств: та кутается в пеньюар и обливается слезами. Бедняж-
ка! Вчера предмет ее нежной привязанности, ежемесячно по-
полнявший ее кошелек пятью сотнями франков, ее покинул!
Торговка входит в самый разгар стенаний.
— Полно, утрите слезы, милая, здесь есть все, чтобы
снова блистать, чтобы сегодня же вернуть утраченные пози-
ции. Вы страшитесь сроков уплаты, гербовая бумага наводит
на вас ужас — ну что ж, я предоставлю вам полный туалет,
5
Тюркаре — персонаж одноименной комедии Алена-Рене Лесажа
(1709), разбогатевший ростовщик. Госпожа Жакоб — его сестра, модная
торговка, которая, помимо кружев, головных уборов и всяческих при-
тираний, предлагает еще и услуги свахи. Госпожа Выручалочка — также
литературный персонаж, модная торговка в пьесе Жана-Франсуа Реньяра
(1696) «Игрок».
410
дам напрокат перья, кружева, украшения, бархат, на неделю,

на месяц; абонируйтесь на полгода блеска и элегантности.
Подите сыщите более покладистое создание! Ведь это
талант, право слово, талант! Сколько нужно умения, чтобы
из 15 или 20 процентов так сострадать невзгодам и линялым
шелкам хорошенькой женщины. Увы! Почему каждая про-
фессия не имеет подобной госпожи Выручалочки? Почему
художникам и поэтам не дано такой привилегии? Впрочем,
сама система займов поставлена у нас на донельзя жалкую
ногу. Найдется немало охотников кредитовать миловидную
мордашку, но никто не даст ссуды даже под самую одаренную
голову — а что еще остается закладывать заложнику Музы?
Не следует смешивать модную торговку с перекупщицей
нарядов. Эта последняя принадлежит к толпе бесчисленных
и заурядных разносчиц; перекупщица нарядов скупает и сбы-
вает подержанные вещи, продает в разбивку всякое старье;
она вхожа ко многим светским дамам, которые с ее помощью
тешат свою страсть к новизне; но это все торговля мелкого
пошиба: перекупщица толкует о своей совестливости и бла-
гонравии; пожалуй, она в самом деле торгует честно и даже
с патентом.
У модной же торговки ничего подобного нет и в помине,
ее клиентура ограничена сомнительным кругом прелестниц по
твердой цене; зато справедливая природа подарила, или, если
угодно, безвозмездно ссудила ей удивительный талант. Талант
этот проявляется во всем, что она делает, но главным образом
в том, как она выкупает проданное; ибо модная торговка го-
това выкупить у вас то, что сама же продала вам вчера; более
того, это одна из важнейших отраслей ее коммерции, а в глазах
клиенток — одно из самых счастливых ее свойств. Полюбуй-
тесь, как ловко это у нее выходит! Вот она демонстрирует вам,
распялив на кулаке, как на колодке, какой-либо предмет туа-
лета — скажем, розовую шляпку. Если бы вы только слышали,
как торговка произносит эти два слова, вы бы пали на колени
411
Арну Фреми
перед украшающими шляпку цветами, вы бы замерли от вос-

торга перед этими лентами, перьями, крепом и кружевами.
Шляпка — перл создания; вкус, свежесть — несравненные!
Но попроси вы тотчас же выкупить у вас эту шляпку, как
она, перейдя из рук торговки продающей в руки торговки по-
купающей, постареет разом лет на десять, растеряет всю свою
молодость; ленты, которые только что были свежи, как розы,
вдруг полиняют, обтреплются, поблекнут самым ужасным
образом. Кто осмелится надеть такую шляпку? В полдень все
носили розовое, только розовое, ничего кроме розового; но
прошло четверть часа, и все переменилось: «Помилуйте, кто же
теперь носит розовый? Боже упаси! Желтый, лиловый, алый,
мышино-серый или, на худой конец, цвет глаза испуганной
мушки6, это еще куда ни шло, но розовый, фи, вот ужас-то!
в розовом только ворон пугать».
Несомненно, в самих ухватках и позе настоящей модной
торговки, в эпитетах, которые приискивает она для своего
или чужого товара, есть нечто такое, что приукрашивает, рас-
цвечивает и делает необычайно притягательным то, что она
продает, и вместе с тем начисто обесценивает и опорочивает
то, что она покупает. В этом ей нет равных: все, к чему при-
коснется ее рука, она, подобно Мидасу7, превращает в золо-
то, а прикасается она к тому, чем торгует в данную минуту.
Из картонки извлекают индийский кашемир, а водворяют на
место обыкновенный лионский. Когда же его в следующий раз
явят миру, кашемир вновь станет законным и полноправным
6
Вымышленный цвет, название которого восходит к XVIII веку,
когда для описания новых оттенков тканей прибегали к самым что ни
на есть кудрявым метафорам — таким, как «резвая пастушка», «бедро
испуганной нимфы», «опаловая безнадежность» и даже «брюшко блохи
в приступе молочной лихорадки». По всей видимости, автор составил его
из названий реально существовавших цветов, а именно «глаза короля»,
«испуганной мыши» и «шпанской мушки».
7
Мидас — царь Фригии, которого Дионис, согласно греческому мифу,
наделил способностью обращать в золото все, к чему бы тот ни при-
касался.
412
детищем шринагарских равнин. У этой женщины поистине

редкостный дар: полюбуйтесь, с какой легкостью раздает она
национальности, религии, имена бродячим материям и непри-
каянным тканям, которые носит с собою из дома в дом! Она
торгует решительно всем, выкупает все, что угодно; будь ей
это выгодно, она продала бы вам даже папскую туфлю.
Где она живет? Где ее кладовые, где боги ее домашнего
очага? Кто знает… в сущности говоря, у нее нет другого дома,
кроме тротуаров да лестниц, которые она меряет шагами
с утра до вечера, привесив на спину необъятный короб на
тесьмяных лямках; она нанимает комнату, реже — лавку.
Принято считать, будто модная торговка непременно водит
дружбу с полицией, но это совсем не так. Полиция отличается
от модной торговки тем, что порой продает, но никогда не
выкупает. Полицейские лишь терпят модную торговку, как
терпят тайные притоны, делая вид, что не догадываются об
их существовании. Жилище нашей героини обставлено так
просто, что поневоле заподозришь хозяйку в скрытности.
Из мебели одни только шкафы; судя по всему, жизнь и дела
торговки вершатся за пределами этой комнаты. Обычно в за-
пасе у нее не один десяток имен, которые она переменяет так
же часто, как ее клиентки — шляпки.
Что же до внешнего ее облика, то он весьма безыску-
сен; подобные создания встречаются на парижских улицах
постоянно.
Вообразите себе крупную, дородную кумушку на пятом
десятке: нос испачкан в табаке, шаль из шотландки метет
тротуар; на ней черный передник с карманом и платье из пю-
совой тафты; соломенная шляпка с загнутыми кверху полями
сдвинута набекрень; на запястье одной руки болтается фанер-
ная картонка, другая уперта кулаком в бок; накладная букля
распрямилась и лезет прямо в глаза; на животе золотые часы,
в ушах жемчужные серьги в форме груши, пальцы унизаны
кольцами, рот сердечком, глаза чуть косят, зубы крупные, как
413
Арну Фреми
костяшки домино, на ногах галоши — вот вам модная торговка

как она есть.
Она говорит на всех наречиях, главным же образом на
южных; она имеет дело прежде всего с тем особым сортом
промышленников, которые неизвестно чем промышляют и не-
известно от чего богатеют: процентщиков, бродячих ювелиров,
портных то ли из Гавра, то ли с Гаити, меняющих старое сукно
на новое, скупщиков ломбардных квитанций — словом, всех
тех оборотливых подпольных дельцов, наследникам которых
иной раз достается до миллиона в сомнительных бумагах
и опротестованных векселях.
Конечно, можно было бы зайти с другой стороны,
осыпать нашу героиню упреками и обвинить ее в том, что
облюбованное ею ремесло не только порочно по своей сути,
но еще и зиждется на самых низменных уловках. Быть может,
нам следовало бы несколько сгустить краски и набросать
на заднем плане нашего полотна фигуры опустившихся,
погрязших во грехе женщин, на челе которых лежит неиз-
гладимая печать отчаяния и стыда. И в самом деле, сколько
невинных душ сгубили эти ловушки из кружев и лент, мето-
дично расставляемые на каждом шагу. В конце концов, кто
они, эти коммерсантки, эти неутомимые советчицы, как не
посланницы дьявола, безжалостным образом играющие на
слабостях женской натуры — тщеславии и желании бли-
стать; они оплетают, опутывают женщину своей прельсти-
тельной сетью и с каждым днем подсовывают бедняжке все
новые и новые крючки. Этим ростовщическим кашемиром,
этими одолженными под процент кружевами и парюрами
обыкновенно и выстлана та дорожка, по которой женщины
нечувствительно для себя скатываются к последнему при-
станищу порока и скорби, основательницей и в то же время
привратницей которого следовало бы считать самую видную,
самую богатую из племени модных торговок; имя этому за-
ведению — больница.
414
Но чего же вы хотите? Французы по легкомыслию сво-

ему еще долго будут уклоняться от решения серьезных во-
просов; у нас есть философы-моралисты и социалисты, мы
рукоплещем их справедливой критике, но ничуть не спешим
поддерживать их реформы. Вот почему в нашей героине еще
не скоро увидят страшное зло, неслыханный позор, грязное
пятно на совести общества; для публики, то есть для тех из
нас, кто ни разу не выдавал модной торговке долговой рас-
писки, она, по всей вероятности, долго еще будет оставаться
тем же, чем была во времена Лесажа и Реньяра, — а именно
персонажем комическим.
Перевод Марии Липко

Эжен Гино
ЛЬВИЦА
Мадемуазель де Вернёй1 было восемнадцать лет; в один пре-

красный день, два года спустя после ее дебюта в свете, отец
обратился к ней с такими словами:
— Дорогая моя Аликс! Тебе пора замуж; я ничего не
упустил в твоем воспитании; тебе давали уроки лучшие учи-
теля Парижа, и вот уже два года я вывожу тебя в свет, где не
показывался с тех пор, как овдовел. Я в точности выполнил
все, что подобает сделать хорошему отцу, и мне хотелось бы,
чтобы венцом моих трудов стало твое удачное замужество.
Ты хороша собой, талантлива, в приданое ты получишь
тысячу экю, а после моей смерти — вдвое больше; впрочем,
с этим мне спешить не хочется, но как бы там ни было, ты моя
единственная дочь и все мое состояние достанется тебе. Имея
все это, ты можешь сама выбрать себе жениха согласно твоим
1
Гино повторяет имя и фамилию героини из очерка госпожи Ансело
«Модная красавица» (также вошедшего в состав «Французов, нари-
сованных ими самими»), хотя наделяет свою Аликс де Вернёй иной
биографией и иным характером. Между прочим, фамилия Вернёй
существовала как в реальности (маркиз де Вернёй, имя которого носит
по сей день одна из улиц Сен-Жерменского предместья, был побочным
сыном Генриха IV), так и в романах первой половины XIX века: в част-
ности, госпожа де Вернёй действует в популярном в свое время романе
госпожи де Суза «Адель де Сенанж» (1798).
417
Эжен Гино
пристрастиям и склонностям, а я ни в чем не буду тебе пре-

пятствовать. Через несколько дней мы вернемся к этой беседе,
и я спрошу тебя, нет ли у тебя кого на примете?
Аликс, будучи девушкой честной, открытой и решитель-
ной, ответила немедля:
— К чему откладывать на потом то, что можно сказать
прямо сейчас? Мой выбор сделан; мне нравится Арман Дю-
ренель.
— Замечательно! Твой избранник мне по душе, я думаю,
что он отвечает всем требованиям света. Дюренель благо-
роден, любезен и богат; его отец — мой друг, вчера вечером
он выиграл для меня двадцать луидоров в экарте; я увижусь
с ним сегодня же и уверен, что дело сладится без малейшей
трудности.
Месяц спустя состоялась свадьба; в тот же день новоис-
печенные супруги, даже не предупредив родных, неожиданно
уехали в Швейцарию. Такие узаконенные похищения были
данью последней моде, которую французы заимствовали
у английской аристократии. Господин Арман Дюренель, по-
читавший себя превосходным знатоком всех правил хорошего
тона, скорее отказался бы от половины приданого своей жены,
чем от этого сентиментального путешествия, придавшего ме-
довому месяцу особую элегантность и изысканность. Аликс
нисколько не противилась. Ей только что сообщили, что жена
должна повсюду следовать за мужем2; она поклялась уважать
все статьи матримониальной хартии и если бы и начала пре-
небрегать обязанностями послушной супруги, то не в самый
первый день. Поэтому молодая жена весело уселась в почто-
вую карету и, словно проходя обряд двойного посвящения,
2
Намек на знаменитую (с точки зрения некоторых свободомыслящих
критиков, печально знаменитую) 213-ю статью Гражданского кодекса
Наполеона: «Жена должна подчиняться мужу». Эту статью должен был
торжественно зачитывать новобрачным государственный чиновник во
время регистрации брака в мэрии.
418
Львица
на полном скаку ворвалась в пленительный мир супружеской

жизни и жизни фешенебельной3.
После этого паломничества минуло десять лет. Брак
положил начало блестящей карьере Аликс, вскоре она за-
няла достойное место в пантеоне богинь парижского света,
и сегодня госпожа Дюренель числится в первом ряду из-
бранных модниц, которых мы встречаем на всех элегантных
торжествах; это неутомимые амазонки, пренебрегающие
мирными забавами, приличными женскому полу, и отрекаю-
щиеся от царства тихих радостей, чтобы скакать во весь опор
следом за нашими денди и принимать участие в больших
и малых маневрах Жокей-клуба; это королевы-наездницы,
прозванные львицами в знак уважения к силе, отваге и неис-
черпаемому задору, которым они ежедневно являют столько
доказательств.
Свободная женщина требует для себя тех же прав и при-
вилегий, какими по закону или традиции обладают мужчины;
она желает иметь доступ ко всем рычагам власти, ко всем
государственным должностям, ко всякой общественной ра-
боте4, львица же менее честолюбива, она ограничивает свою
эмансипацию более узкими рамками и, перекладывая груз дел
3
Прилагательное «фешенебельный», восходящее к английскому слову
fashionable (модный), приобрело большую популярность среди фран-
цузских щеголей конца 1820-х — начала 1830-х годов. Его употребление,
равно как и увлечение лошадьми и скачками, — дань упомянутой выше
модной англомании. Что же касается самого термина «львица», то он
тоже пришел из Англии, но, как объясняет Кюрмер на обложке 58-го вы-
пуска, во Франции термин поменял свое значение, так что французские
львы и львицы не чета английским: в Англии львом может считаться
любая знаменитость в какой бы то ни было сфере, а во Франции —
только тот, кто принадлежит к «элегантному» светскому миру; то же
относится и к львицам.
4
Ироническая отсылка к идеалу эмансипированной женщины, не
скованной узами браками и участвующей в общественной жизни на-
равне с мужчинами. Скептические упоминания этого идеала, который
проповедовали с конца 1820-х годов сенсимонисты, см. также в очерках
«Акушерка» и «Балетная крыса» и во «Введении» Жанена.
419
Эжен Гино
и бремя житейской власти на более сильный пол, она про-

сит и неукоснительно получает одну-единственную свободу:
делить с элегантным мужчиной удовольствия, привычки, ма-
неры, тяготы, аллюры, причуды, странности и чары. Во всем
прочем она предпочитает оставаться просто женщиной.
Неограниченные вольности ей требуются лишь для жизни
фешенебельной.
Всего сказанного, однако, недостаточно для того, чтобы
начертать полный портрет львицы. Хотите узнать все оттенки
ее характера, все подробности ее светской и частной жизни?
Проведите день с госпожой Дюренель.
Войдем в небольшой особняк, недавно построенный
в конце улицы Шоссе д’Антен. Посмотрите, какое очарователь-
ное жилище! Разве не восхитительны это элегантное крыльцо,
этот благородный перистиль5, эти искусно подобранные цве-
ты, эти экзотические вечнозеленые кустарники, эти изящные
статуи? Разумеется, немногие львицы живут в таких красивых
клетках. Но поторопитесь, ведь уже восемь часов, а львицы
не залеживаются в постели.
Госпожа Дюренель только что проснулась, она зовет свою
горничную, и та помогает ей совершить первый утренний
туалет; процедура эта занимает не более четверти часа: затем
львица отпускает служанку со словами:
— Ступайте, мадемуазель, и позовите Джо.
Покои госпожи Дюренель заслуживают отдельного опи-
сания. Они состоят из четырех комнат, убранных в средне-
вековом стиле. Спальня обтянута голубым дамастом и ме-
блирована кроватью с балдахином, скамеечкой для молитвы,
шестью креслами и двумя великолепными комодами — все
это выполнено из черного дерева с прекрасной резьбой; до-
вершают картину венецианские зеркала, люстра и канделябры
из позолоченной меди, вазы и кубки из серебра искуснейшей
5
Перистиль — внутренний двор, окруженный колоннадой.
420
Львица
чеканки, а также «Юдифь» Паоло Веронезе и «Диана-охотни-

ца» Андреа дель Сарто. Гостиная переполнена украшениями,
мебелью, живописными полотнами, всевозможными безде-
лушками; кажется, будто вы попали в лавку богатого старь-
евщика; в этом нагромождении вещей особенно бросается
в глаза развешанное повсюду оружие: копья, шпаги, кинжалы,
латные рукавицы, шлемы, секиры, морионы6, кольчуги — це-
лый склад военной амуниции, полный комплект доспехов
для десятка рыцарей. Будуар и ванная комната имеют тот же
готический, суровый и воинственный вид. До чего же стран-
но видеть вещицы красивой женщины, разбросанные среди
военных знаков отличия и грозных реликвий прошлых эпох:
кружевной шарф повис на копье; новенькая шляпка из розо-
вого атласа устроилась на эфесе шпаги; зонтик брошен поверх
щита; хорошенькие башмачки приютились под огромными на-
бедренными латами, принадлежавшими, по всей вероятности,
капитану ландскнехтов7.
Глядя на львицу в утреннем неглиже, трудно понять, кто
это: красивый юноша семнадцати лет или двадцативосьми-
летняя женщина. По одеянию госпожи Дюренель определить
это совершенно невозможно. На ней широкий и свободный
халат зеленого кашемира с красной шелковой подкладкой, из-
под которого виднеются только кончики турецких домашних
туфель; на шее повязан платок; черный бархатный чепчик
полностью покрывает голову, так что с каждой стороны вы-
бивается лишь по одному завитку волос. В таком облачении
львица идет в свой будуар и первым делом принимается за
чтение свежих газет, но это вовсе не легкие и фривольные
листки, посвященные моде, литературе и театру, а професси-
ональные издания о конном спорте и охоте, а также две-три
очень серьезные и важные политические газеты, которые
6
Морион — шлем с высоким гребнем и сильно загнутыми спереди
и сзади полями.
7
Ландскнехт — немецкий наемный пехотинец эпохи Возрождения.
421
Эжен Гино
львица прочитывает от первой до последней строчки, чтобы

быть в курсе всех новостей.
От этого увлекательного чтения госпожу Дюренель от-
влекает Джо — это грум нашей львицы; он пришел, чтобы
справиться о ее поручениях.
— Здоров ли Пембрук8? — спрашивает госпожа Дюре-
нель. — Я хочу нынче выехать на нем, подготовьте его, а сами
поедете за мной на Фенелле… А пока — вот письмо и двадцать
пять луидоров, их нужно сейчас же отнести господину Артуру
де Сарёю, только передать необходимо лично в руки, вы меня
слышите, Джо?
— Надо ли попросить расписку?
— Что за вздор!.. Потом подите к моему шляпнику, ска-
жите, что к полудню мне непременно нужна серая касторовая
шляпка. Поторопитесь.
— Что госпожа прикажет сказать привратнику? Будет ли
госпожа принимать этим утром?
— А кто-то уже приходил?
— Шорник госпожи ожидает ее появления.
— Хочет получить по счету? Ох, такие люди все оди-
наковы — вечно думают только о деньгах! За ним и другие
потянутся. Скажите Жозефу, что сегодня я не принимаю по
деловым вопросам; к завтраку я жду гостей и мне не до того.
Джо удаляется, а львица, оставшись наедине с собой, по-
гружается в серьезные размышления.
«Нужно как-то избавиться от кредиторов, — думает
она. — Раньше, когда такие люди позволяли себе бестактность,
их выкидывали за дверь, а иногда и в окно. Вот было счаст-
ливое время для людей из хорошего общества. Нынче все не
так: тебя не допекают, только если ты заплатишь; а поскольку
в итоге без этого все равно не обойтись, лучше разделаться
8
У львицы-англофилки и лошадь носит английскую кличку: Пем-
брук — британский графский титул.
422
Львица
с долгами как можно скорее… Посмотрим: Кремьё, Вердье9,

модистке, портному, шорнику, белошвейке и оружейнику
я должна в общей сложности около 20 000 франков. Я на-
деялась, что выиграю на скачках, — тогда я смогла бы отдать
эту сумму, но мне чудовищно не везло: ни одна лошадь, на
которую я ставила, не выиграла. Остается только два выхода:
либо экономить, но это долго и трудно, либо продать купон
от ренты10, а это куда надежнее и быстрее».
Между тем часы бьют десять, и камердинер Жозеф со-
общает госпоже Дюренель о том, что прибыл ее учитель фех-
тования, — будет ли госпожа сегодня брать урок?
Занятия фехтованием госпоже Дюренель прописал ее
доктор, превосходный врачеватель львиц, особая ловкость
которого состоит в том, чтобы советовать клиенткам лишь
то, что может им понравиться, и приноравливать предписа-
ния к их характеру, привычкам, вкусам и увлечениям — при
помощи такой системы в высшем свете можно заработать
золотые горы. Львицам нравятся мужские занятия, а фех-
тование, ко всему прочему, укрепляет здоровье, развивает
грацию движений и красоту стана. Разумеется, госпожа
Дюренель, которая берет уроки уже четыре года, вряд ли ког-
да-нибудь воспользуется этим умением и не станет драться
с какой-нибудь соперницей или противницей на настоящей
дуэли, как это делали, по слухам, знатные дамы и известные
актрисы в старые времена; однако упражнения со шпагой —
отличная гимнастика, благодаря которой львица избавляется
от мигреней и недомоганий, оставляя эти и другие кокет-
ливые проявления слабости дамочкам легкомысленным
и жеманным.
9
Эжен Кремьё торговал лошадьми; Вердье изготовлял трости и хлысты
и продавал их в своем магазине на улице Ришелье.
10
Купон — отрезной талон облигаций государственных займов (ренты),
то есть бумаг с указанием ежегодного процентного платежа вкладчику;
купоны могли служить заменой денежным знакам.
423
Эжен Гино
— Нет, — отвечает госпожа Дюренель. — Сегодня я не

буду заниматься, тем более что мои гостьи уже тут. Велите
накрывать на стол.
Гостьи госпожи Дюренель — две львицы, ее самые близ-
кие подруги, или, как она сама их называет, ее драгоценные
товарищи. Госпожа де Тресси и госпожа Примевиль крепко
жмут руку хозяйке дома, а та говорит им:
— Я вас предупредила, что меню будет без затей, настоя-
щий холостяцкий завтрак, не более того: устрицы, паштет из
гусиной печени и несколько легких закусок; да, и надеюсь, что
мы отдадим должное охлажденному шампанскому.
Женщины садятся за стол и атакуют паштет; легкие
закуски предстают в виде вполне солидного каплуна, фар-
шированного трюфелями, и других не менее сытных блюд.
Три львицы поглощают все кушанья с аппетитом поистине
львиным и совершенно оправдывают свое прозвание. Ведь
они ведут жизнь деятельную, полную движения и упраж-
нений; вполне естественно, что им необходимо подкрепить
свои силы. Не переставая насыщаться, подруги ведут веселую
и оживленную беседу и порой заговаривают все три разом,
словно простолюдинки; ведь быть львицей вовсе не значит
отказаться от всех привилегий и слабостей женского пола,
который умеет очаровывать нас как своими достоинствами,
так и своими милыми недостатками. Сколько бы мы ни ста-
рались искоренить все естественное, оно лишь укрывается
где-то, а затем проявляется при удобном случае. Сколько ни
старается наша героиня действовать, как львица, говорливость
неизменно выдает в ней женщину.
Три подруги непременно обсуждают то, что нынче в моде,
а злословят они ничуть не меньше, чем богомолки или синие
чулки.
— Что нового? — спрашивает госпожа Дюренель. —
Право, в последнее время говорят почти всё об одном и том
же, а ведь сейчас как будто не мертвый сезон для скандалов!
424
Львица
— А вы читали последний роман Бальзака?

— Я вообще не читаю романов.
— И я.
— И я.
— Виконт де Л. продал, наконец, свою серую лошадь?
— Нет, он проиграл ее в буйот, и это была самая большая
его удача!
— Как? Лишиться лошади, которая стоила десять тысяч
франков, — ты это называешь удачей?
— Говоришь, десять тысяч? Она обошлась ему больше
чем в сто тысяч, вот почему я говорю, что для него лишиться
ее — большой успех. Господин де Л. до смешного гордился
этой лошадью; он без конца сам ставил на нее огромные сум-
мы и других завлекал, лошадь постоянно проигрывала, но ее
неудачи нисколько не ослабляли веру виконта в несчастное
животное, и в итоге из-за этого ослепления он меньше чем за
год потерял четыре или пять тысяч луидоров11.
— Я не думала, что он богат настолько, чтобы оплачивать
такое невезение.
— Вы слышали Марио12 в прошлый понедельник? Он
пел как ангел.
— А что новый балет?
— Все было бы замечательно, будь у нас хорошие танцо-
ры; без красивых танцоров балета не поставишь, что бы ни
говорили об этом наши друзья из Жокей-клуба, которые хотят
видеть на сцене только женщин.
— Госпожа Б. не показывалась в свете?
— Нет, она в полном отчаянии. Жалеет о тех време-
нах, когда покинутые женщины уходили оплакивать горе
11
Поскольку луидор равнялся 20 франкам, значит, если виконт про-
играл пять тысяч луидоров, сумма его проигрыша равнялась как раз
сотне тысяч франков.
12
Марио Джузеппе, маркиз Кандия (1810–1883) — итальянский опер-
ный певец, тенор.
425
Эжен Гино
к кармелиткам; но монастырей с таким назначением у нас

больше нет, и это печально, потому что нет ничего более не-
ловкого, чем страдать в домашних условиях.
— Почему бы ей не последовать примеру госпожи д’А.?
Та, если ей изменяют, скорбит не более трех дней.
— Ну, ей-то не впервой, а утешители всегда найдутся!
— Кстати о госпоже д’А., говорят, что малыш Ролан со-
всем разорился.
— Что теперь с ним будет?
— Станет перекупщиком.
— Нет, отправится в Калифорнию с научной экспедицией;
у него дядя — академик, он обещал взять племянника в ученые
и открыть ему двери Института13.
— Жаль! в стипль-чезе ему не было равных.
— Это под ним погибла лошадь?
— Да, Мустафа, жеребец капитана Кернока. На скачках
с препятствиями при переправе через Бьевру его внезапно
хватил удар.
— По этому поводу устроили даже судебное разбира-
тельство. Капитан хотел выйти из игры, а все джентльмены,
поставившие на Мустафу, утверждали, что должны получить
назад свои ставки.
— Мне кажется, это справедливо, апоплексический
удар — обстоятельство непреодолимой силы.
— Да, но суд решил иначе.
— Ты в этом уверена, моя милая Примевиль?
— Еще бы, я сама потеряла на этом деле пятьдесят луи-
доров. Я поставила на Мустафу против Мисс Аннет.
— Один к одному?
— Нет, один к трем.
— Комбинация была неплохая.
13
Институтом Франции с 1795 года называется совокупность пяти
академий, в том числе Академии наук и Французской академии.
426
Львица
— Ты не всегда такая невезучая. Сколько ты выиграла

в Шантийи?
— Триста луидоров; моими ставками занимался Альфред.
— У него отлично получается!
— Он самый бесподобный конный спекулянт.
— А ты, Дюренель, как с тобой обходится спортивная14
фортуна?
— Плохо. Я взялась было подсчитать свои убытки, но
сумма получалась такая страшная, что я разорвала листок.
Не далее как вчера я на малых скачках возле ворот Майо15
проиграла двадцать пять луидоров господину де Сарёю, вот
только что ему их отправила. Если так пойдет дальше, мне не-
сдобровать. На прошлой неделе я уже вынуждена была занять
тысячу экю у Армана.
— У твоего мужа? Как он поживает? Мы увидим его
сегодня?
— Не знаю, мы вот уже сутки как не встречались, утром
я из деликатности не стала к нему заходить. Арман мой луч-
ший друг, прелестный малый, я люблю его всей душой и ни
за что на свете не хочу ему докучать; но, в конце концов, я его
жена, и есть вещи, которые я не должна знать официально.
— Ты права; в супружеской дружбе есть свои тонкости,
и ты их превосходно понимаешь.
— Да, дорогая, твои чувства безупречны, так же как
и твои яства. Куда мы теперь отправимся?
— Если хотите, поедем пострелять голубей в Тиволи,
потом в Лес; вы знаете, там сегодня скачки для двоих: Мари-
етты и Лепорелло.
14
Заимствованное из английского слово «спорт» и его производные
вошли во французский язык только в конце 1820-х годов, причем хотя
слово это означало любые физические действия на свежем воздухе, чаще
всего его употребляли применительно к спорту конному.
15
Ворота Майо — одно из десятка отверстий, проделанных в стене,
которая до середины XIX века окружала Булонский лес.
427
Эжен Гино
— Да, доедем в коляске до Отёйских ворот, а там нас

ждут лошади.
В час дня наши львицы отправляются в Тиволи.
На стрельбище собрался весь цвет модного общества; самый
меткий стрелок подбил двадцать пять голубей тридцатью
выстрелами. Заключаются пари, делаются немалые ставки.
Подходит очередь госпожи Дюренель, чья ловкость известна
каждому; твердой рукой она берет ружье, мастерски прицели-
вается, стреляет — и голубь падает. Раздаются рукоплескания;
львица горда этим успехом больше, чем любой из своих самых
блестящих побед.
— А теперь — в Лес!
Коляска летит стрелой; три подруги пересаживаются на
лошадей и галопом доезжают до места скачек. Львицы встре-
чаются с денди и, на английский манер, дружески пожимают
им руки.
— Не хотите ли отыграться? — спрашивает нашу львицу
господин де Сарёй.
— Охотно! На кого вы ставите?
— На Мариетту. Тридцать луидоров против двадцати
пяти.
— А вы не промах! Поменяемся: вы ставите двадцать пять
на Лепорелло, а я тридцать на Мариетту?.. А если Вам так уж
мила Мариетта, тогда ставьте сорок против моих двадцати
пяти. Я только что видела, эти джентльмены делают такие же
ставки.
— Не все; кое-кто даже ставит один к одному; но ведь
я хочу доказать вам, что я хороший игрок. Сорок так сорок!
Звучит сигнал, лошади срываются с места, Лепорелло при-
ходит первым, но во время скачки случилось некое происше-
ствие, которое мешает принять ее результат. Игроки ожесто-
ченно спорят; господин де Сарёй нападает, как лев, а госпожа
Дюренель защищается как настоящая львица; с обеих сторон
звучат сильные выражения, и вплоть до самого объявления
428
Львица
итогов кавалеры ни в чем не хотят уступать дамам, потому

что здесь все хотят делать деньги, а не комплименты. Если бы
среди этой бранящейся толпы присутствовал какой-нибудь
щеголь старых времен, не знающий нравов нынешнего модно-
го света, он непременно воскликнул бы: «Добрые французские
рыцари! Кроткие прекрасные дамы! Что с вами сталось?»
Между тем судьи объявляют, что победил Лепорелло,
и госпожа Дюренель в ярости ретируется, бранясь, как ка-
валерист. Три львицы решают не расставаться до конца дня.
— Куда поедем? — спрашивают они друг у друга, выезжая
из Булонского леса.
— В школу плавания16.
С недавних пор у нас в Париже появились специальные
плавательные заведения для женщин — этого требуют совре-
менные нравы. Львицы плавают как рыбы. Видите госпожу
Дюренель в купальном костюме? Она бесстрашно ступает бо-
сыми ногами по грубым доскам и жесткой циновке; проворно
взобравшись на вышку, львица заявляет: «Сейчас я нырну!»
После чего на глазах восхищенных зрительниц львица броса-
ется в воду вниз головой с такой быстротой и ловкостью, что
раздаются рукоплескания; целый час она плавает кролем и на
спине, ныряет под воду; она то отдыхает на волнах, то плывет
против течения и не испытывает ни малейшего утомления.
После купания госпожа Дюренель с подругами едут обе-
дать; затем, облачившись в блистательные и эксцентричные
туалеты, они направляются в Оперу; для львиц главное — оде-
ваться не так, как другие модницы; они выбирают необычные
ткани и оригинальные силуэты; их естественная смелость
проявляется в манере одеваться; их заслуга в том, что они
постоянно изобретают и дерзают, а потому всегда могут быть
уверены, что их заметят.
16
Школами плавания назывались в Париже купальные заведения —
части реки, отгороженные судами на якоре.
429
Эжен Гино
Дают «Роберта-Дьявола»17; в антракте в ложу к львицам

заходит Жюль де Рувре, юный денди восемнадцати лет, кузен
госпожи Дюренель. Жюль наделен весьма привлекательной
внешностью, он смотрит на свою кузину нежным и томным
взором. Поднимается занавес, молодой человек выходит из
ложи, и госпожа де Примевиль принимается добродушно
подшучивать над его робостью и неловкостью.
— Не так уж он и робок! — возражает госпожа Дюре-
нель. — Глядите, вот, он передал мне записку и, право, весьма
ловко! Признание в любви, не больше и не меньше! Прочтите!
Ну и как вам его стиль? Бедный мальчик? Что прикажете мне
делать с его страстью? Он обратился явно не по адресу.
В самом деле, Жюль совершенно не ведает, что на сердце
у львиц; он не знает, что они презирают любовь и понравиться
им чрезвычайно трудно, если вы не принц или не обладатель
самой прекрасной конюшни во всем Париже.
Подруги уходят из театра, не дождавшись конца пред-
ставления, и отправляются к баронессе Б.: она принимает
по средам. Любительница азартных игр, госпожа Дюренель
садится за партию в буйот и делает на редкость смелые став-
ки; поначалу фортуна вознаграждает ее отвагу, но вдруг
удача отворачивается от львицы, и она разом теряет все
деньги.
В тот самый миг, когда на госпожу Дюренель обрушива-
ется этот удар судьбы, перед ней предстает ее муж.
— А вот и вы! — весело говорит львица. — Я была уве-
рена, что повстречаю вас здесь, мой дорогой, и очень этому
рада: я хотела говорить с вами.
— Слушаю вас, моя милая. Но сначала скажите мне, хоро-
шо ли вы провели день? Я располагал свидеться с вами в Лесу,
но не смог туда приехать… Задержался на бирже! Вообразите,
17
«Роберт-Дьявол» (1831) — опера Д. Мейербера, одна из самых на-
шумевших премьер 1830-х годов.
430
Львица
сегодня эти проклятые акции железной дороги упали еще

ниже. Вы были в Опере?
— Да, и получила там вот такое письмо.
Господин Дюренель берет письмо Жюля, читает и совер-
шенно невозмутимо возвращает его жене со словами:
— Ну, и при чем же тут я? Эти подробности касаются
только вашей личной жизни, в которую я не имею обыкнове-
ния вмешиваться.
— Вы правы, я вполне способна защитить себя сама
и стараюсь не докучать вам подобными происшествиями; но
этот случай особенный: Жюль мой кузен, и мне не хотелось
отнимать у него надежду.
— Я не понимаю вас.
— Давайте взглянем на вещи здраво. Я не первое ув-
лечение Жюля; мне известно, что в прошлом году перед
окончанием коллежа он был сильно влюблен в одну танцов-
щицу, мадемуазель Ирму, которой, как говорят, вы очень
интересуетесь. Мой кузен, как вы видите, употребляет во
зло свое родство; он атакует вас со всех сторон, и раз у него
не вышло соблазнить вашу любовницу, то он вознамерился
заполучить сердце вашей жены. Враг опасен; лучше с ним до-
говориться. Я говорю так не из ревности; вы слишком хорошо
знаете меня, чтобы в этом заподозрить; мои слова — знак
заботы и преданной дружбы. Говорят, что ради этой Ирмы
вы можете совсем себя погубить; вы совершаете ошибку.
Хотите хороший совет? Оставьте ее, а еще лучше, уступите
нашему юному кузену. Вы покажете себя мудрым человеком
и добрым родственником.
— Ну что ж, если это доставит вам удовольствие, то
большего мне и не надобно; к тому же танцовщица начала мне
надоедать. Завтра же приведу Жюля к ней на обед.
— Вот и хорошо, друг мой, я вами очень довольна.
И госпожа Дюренель возвращается к игре, за которой
проводит время до двух часов ночи. Чтобы узнать ее жизнь
431
Эжен Гино
всю целиком, достаточно одного дня. Назавтра ее ждет при-

мерно такой же распорядок, который останется неизменным
до тех пор, пока не вмешается время или случай. В сорок лет
госпожа Дюренель покинет этот блестящий и шумный мир.
Что она будет делать дальше? Какая судьба ждет постарев-
шую львицу? Это был бы хороший сюжет для басни нового
Лафонтена.
Перевод Анны Балашовой

ДЕРЖАТЕЛЬНИЦА СТУЛЬЕВ
Рассматривая церковь лишь с точки зрения земной и преходя-

щей (наше глубокое почтение не позволяет нам посягать на
большее), мы могли бы дать ей следующее определение: здание,
украшенное держательницей стульев.
Сегодня, когда архитектурная форма уже ни о чем не
говорит, этот признак остается верным и надежным. Взгля-
ните на наши современные базилики: они дерзают обойтись
без колоколов и колокольни, этой приметы, давно вошедшей
в пословицу; но ни одна из них и не помышляет обойтись без
держательницы стульев. Это обязательная фигура, отличающая
церковь от прочих величественных сооружений, придающая
ей движение и жизнь, одним словом, такая фигура, без которой
церковь не церковь.
Когда ночные тени затопляют огромный неф, все здание
погружается в отдохновение и глубокий сон. Время от времени
эхо глухо повторяет какой-нибудь шум, донесшийся с улицы,
и он постепенно затихает, растворяясь под сводами. Занима-
ется рассвет: город пробуждается, и колокол провозглашает
«Ангела Господня»1. Ризничий уже на своем месте. Дрожа
1
«Ангел Господень» (Angelus или Angelus Domini) — католическая
молитва, названная по начальным словам; она читается трижды в день —
в шесть утра, в полдень и в шесть вечера — и часто сопровождается
колокольным звоном.
433
Держательница стульев
от холода, приближается податель святой воды, которого

можно безошибочно угадать по неизменно застывшей физио-
номии. Продавщица свечей готовит полное освещение; бедные
женщины молятся, преклонив колени, в ожидании первой
мессы. Однако церковь еще дремлет. Так человек ворочается
и тяжело дышит задолго до пробуждения.
Наконец, появляется держательница стульев: тотчас зда-
ние, которое, кажется, только ее и ждало, оживает и приобретает
новый вид. Наша героиня начинает обход своих владений. Она
с шумом расставляет на каменном полу стулья, располагая их
ровными рядами или нагромождая высокими башнями. На не-
которых стульях нет ее клейма; они сделаны из блестящего
красного дерева и выделяются на фоне монотонной белизны
остальных. Солома на них тоньше и сплетена плотнее, форма
более изысканна, а спинка повыше. Кроме того, эти аристокра-
тические стулья снабжены мягкой подушечкой, так и зовущей
опуститься на колени и делающей молитву подлинным наслажде-
нием. Наша героиня ни за что в жизни не станет переставлять их
непочтительно и грубо. Она приподнимает и опускает их очень
бережно, а расставляя по местам, подсчитывает в уме, какой
барыш они ей принесут: столько-то за право иметь собствен-
ный стул, столько-то за удовольствие в воскресенье найти его
на привычном месте и еще столько-то под Новый год и в день
приходского праздника, не считая прочих мелких доходов2.
2
Речь идет о «персональных» стульях, которые прихожане за установ-
ленную плату могли иметь в церкви. Они служили своеобразным знаком
социального отличия. Бедные прихожане, документально доказавшие свою
несостоятельность, могли рассчитывать на бесплатные сидячие места,
а в деревенских приходах можно было принести на службу собственный
стул из дома. Однако пользование бесплатными стульями или лавками
также было ярким социальным маркером, поэтому многие прихожане
стеснялись сидеть бесплатно. Тариф для найма стула в соответствии
с декретом, принятым еще в 1809 году, определялся церковным советом
(о котором см. следующее примечание). Споры об уместности взимания
платы за стулья (одним из следствий которого становилась неявка при-
хожан на церковные службы) велись на протяжении всего XIX века, тем
не менее подобная практика просуществовала до середины ХХ века.
435
Держательница стульев знает цену времени и делает не-

сколько дел сразу: на ходу здоровается с церковным сторожем
и ризничим, кивает продавщице свечей, которая спешит вы-
разить ей свое почтение. У всех этих церковных насельников
общие нравы и речи, манеры и интересы. По утрам в уголке
одной из часовен они сплетничают об интригах в ризнице
и склоках на хорах и смело переходят от священной исто-
рии к истории мирской, а порой даже к более чем мирским
историям. Церковный сторож в праведном гневе делает знак
нарушителям порядка. Он нарочито ходит взад-вперед перед
ними. Но — слаб человек! — этот неуклюжий господин, тщет-
но навострявший ухо и вытягивавший шею в надежде уловить
хоть несколько слов из разговора, в конце концов, вливается
в маленькую группку; а поскольку говорит он редко и не при-
вык приглушать свой громоподобный голос, сам создает больше
шума, чем все остальные вместе взятые.
Держательнице стульев жалко терять время с этими
болтунами. Даже когда она что-то рассказывает или слушает,
она сохраняет озабоченный вид и, кажется, всегда остается
начеку. Она нетерпеливо перебирает пальцами в пустом кар-
мане передника. Наконец, священник, совершающий мессу,
поднимается к престолу, а она возвращается к стульям.
Пока она обходит дозором свои владения, скажем
несколько слов о ее обязанностях и привилегиях.
Нашим читателям, несомненно, будет интересно узнать,
что наем стульев в парижских церквях приносит церковному
совету3 значительные суммы, и есть такие приходы, где этот
наем дает не меньше 25 тысяч франков в год. Здесь не место
рассуждать о преимуществах и недостатках такого рода на-
лога, взимаемого с благочестия прихожан. Тем не менее мы
3
Церковный совет (фр. fabrique) — лица, распоряжавшиеся имуще-
ством данной церкви, которое по-французски обозначалось тем же
словом fabrique; состоял из кюре, мэра данного округа и нескольких
выборных членов-мирян (маргильеров, от фр. marguillier).
436
надеемся, что придет время, когда в доме Господнем будет

дозволено сидеть бесплатно.
Покуда же этот промысел является предметом самых
пылких вожделений, самых настойчивых домогательств. Из-за
него члены церковного совета теряют покой и сон. Глядя на
усилия соискателей, можно подумать, что речь идет о полу-
чении одной из самых высокооплачиваемых синекур. Между
тем это отнюдь не синекура. Это поле деятельности походит на
все прочие и требует беспрерывной работы. Поэтому фермер,
получивший его в пользование, трудится над ним, не покладая
рук. Он возделывает его беспрерывно, не давая ни ему, ни себе
ни отдыху ни сроку. Прочие поля оскудевают и истощаются,
это же плодоносит неустанно — поле чудес, которое никогда
не засевают и с которого всегда снимают урожай!
Чаще всего эта драгоценная привилегия достается жен-
щине. Чтобы одержать победу над многочисленными сопер-
никами, претендентка должна обладать самыми незаурядными
достоинствами! Она ни больше, ни меньше как вдова ризни-
чего, почитавшегося за великого праведника, крестница цер-
ковного старосты или племянница викарного епископа. Она
пользуется покровительством и поддержкой прославленного
проповедника или знаменитого банкира. Господина кюре го-
рячо убеждали принять ее сторону. Силы земные и небесные
пришли ей на помощь. Остальное сделали умение плести ин-
триги и дипломатические хитрости. И вот она получила это
славное звание, которое заменит ей имя. Соседки и родствен-
ники, быть может, по старинке продолжат звать ее госпожой
вдовой Гролишар или госпожой Пьефор; но прихожане отныне
будут именовать ее не иначе как держательница стульев!
Госпожа вдова Гролишар разменяла четвертый десяток.
Давно ли?.. Неважно. Это тайна, известная ей одной, и, от-
вечая на этот вопрос, она бы солгала самому Господу Богу, не
говоря уж об исповеднике, который меньше, чем кто бы то ни
было, пользуется ее доверием. Она все время повторяет, что
437
нам столько лет, на сколько мы выглядим, и сама старается

выглядеть как можно моложе. Это маленькая, пухлая, цветущая
и чрезвычайно опрятная женщина, живая, подвижная и хо-
рошо сохранившаяся. Сплетники утверждают, что молодость
у нее была весьма бурная. То обстоятельство, что госпожа Гро-
лишар получила столь высокую должность, ничуть не противо-
речит тому, что утверждают сплетники, — совсем наоборот.
Не стоит судить о ней по тому простому платью, кото-
рое она в спешке надела, чтобы не упустить первой мессы
(речь идет лишь о денежной выручке от мессы). Она знает,
какие возможности открывает для женщины ее убор; нет,
не светский убор, который раздражает вместо того, чтобы
нравиться, который отвращает взгляды вместо того, чтобы
их притягивать и удерживать. Эта простота — плод великого
искусства, которое не покидает держательницу стульев даже
в те мгновения, когда она позволяет себе кое-какие вольности,
искусства, которое она скрывает и обнаруживает при необ-
ходимости; это тонкое кокетство людей церковных, которое
намного превосходит кокетство людей мирских. Госпожа Гро-
лишар подобна хамелеону. Она меняет выражение лица в за-
висимости от того, какая молитва звучит под сводами храма.
Можно даже сказать, для каждого посетителя у нее наготове
особое выражение лица. У бедных женщин она берет монету
с иным видом, чем у богатых богомолок. В ее обращении
с первыми есть что-то твердое и властное. Ее голос, который
она так прекрасно умеет смягчать, звучит сухо и резко. Ее
взгляд, который при необходимости делается кроток и елеен,
становится грозен, а когда она говорит: «Будьте любезны за
стул», в этом «будьте любезны» больше требовательности,
чем в любом приказании. Ее крючковатые пальцы неумолимо
тянутся к вам. Не надейтесь сосредоточиться на чем-то ином;
вы будете видеть и слышать лишь держательницу стульев, ко-
торая постепенно приближается, которая все тесней сжимает
кольцо облавы вокруг вас и которая подойдет, непременно
438
подойдет через минуту, может быть, через секунду… вы

машинально исследуете свои карманы, и горе вам, если они
пусты! Эта женщина сдает стулья внаем, но никому не дает
взаймы! Вот единственная мысль, которая сверлит ваш мозг;
ни о созерцании, ни о благоговении, ни о молитве не может
быть и речи. Тщетно надеетесь вы укрыться в темной часовне;
держательница стульев не спускает с вас глаз, она вас пресле-
дует, она идет позади вас, и не успеете вы сесть, как в ужасе
содрогнетесь от рокового: «Будьте любезны за стул».
В подобных обстоятельствах самые элегантные дамы
смиренно и умильно просят у нее отсрочки до будущего вос-
кресенья. Госпожа Гролишар почти всегда покорно соглашается
предоставить им этот принудительный заем. Она даже старает-
ся изобразить на лице улыбку, хотя в глубине души ненавидит
тех, кто приходит помолиться Богу, забыв дома кошелек. Уте-
шается она благородством своей роли: она облачается в ризы
доверчивого великодушия. Впрочем, это не мешает ей совер-
шенно точно запоминать приметы должниц; она смотрит на
них покровительственно и, удаляясь, кажется, повторяет про
себя: «Такая-то дама, такого-то возраста, такой-то наружности
и в таком-то платье… должна мне два су».
Позади держательницы на почтительном расстоянии
торжественно вышагивает степенный сторож или величествен-
ный служка. Он возвещает о ее приходе, стуча алебардой по
звонким каменным плитам и крича тонким голосом: «Пожерт-
вуйте на бедных!» или еще чаще: «На нужды церкви!» Здесь мы
должны сделать важное примечание. Многие убеждены, что
сборщики подаяний и держательница стульев соперничают
и соревнуются в скорости. Это заблуждение необходимо раз-
веять. Порядок, в котором следуют эти почтенные особы, мудро
продуман. Держательница стульев взимает дань принудитель-
ную, а сборщик подаяний — добровольную; верующие, погру-
женные в молитвы, не стали бы по своей охоте развязывать
мошну ни для бедных, ни тем паче для нужд церкви; но они
439
вынуждены раскошелиться, чтобы заплатить за стул, и покуда

деньги еще у них в руках, весьма кстати появляется сборщик
подаяний, следующий за держательницей стульев, словно
акула за рыбой-лоцманом. Наша героиня от того не в убытке,
а бедные в прибытке — не говоря уже о церковном совете.
А ведь когда-то Иисус Христос изгнал из храма тор-
говцев…
По легкости ее походки, по тому, как свободно и непри-
нужденно она держится, сразу же становится понятно, что
госпожа Гролишар чувствует себя в храме Господнем, как дома.
Домашние заботы ей незнакомы: она живет в церкви и за счет
церкви. Она там днюет и ночует и вполне могла бы указывать
в своем почтовом адресе: Госпожа Гролишар, церковь Сен-***.
Она сознает собственное величие и высоко держит голову. Она
не боится ни дурного настроения викария, ни капризов кюре.
У этих высоких сановников всегда найдется для нее ласковый
взгляд и добрая улыбка. Сказать ли правду? Госпожа Гролишар
не испытывает к ним должного почтения и благоговения. Она
живет слишком близко к святилищу. Нет пророка в своем
отечестве, гласит народная мудрость. Мы позволим себе пере-
делать эту пословицу: «Нет святого в ризнице своей церкви».
Понятно, что, вознесенная на столь головокружительную
высоту, облеченная столь великим доверием, делящая со свя-
щенником фимиам, а с церковным советом барыши, госпожа
Гролишар не снисходит до скромного подателя святой воды
и бесцеремонно обращается с властным ризничим, с охрип-
шими певчими, которые затягивают в ее честь церковный хо-
рал, и даже со змеем, который, как ни странно, разговаривает
по-человечески4. Все они претенденты на ее руку или на ее
4
Речь идет о серпентисте — музыканте, играющем на старинном
духовом инструменте, который называется «серпент» (от фр. serpent —
змея), потому что по форме напоминает змею. До середины XIX века во
Франции серпент часто звучал во время церковных служб как акком-
панемент для хора.
440
милости. С ними она кокетничает, жеманничает, держит их

в напряжении своими обещаниями и отказами. Лишь свежего
юнца из хора она треплет по розовой пухлой щеке, да испод-
тишка бросает взгляд на великолепного служку. Со служками
будет разговор особый!
Что бы там ни говорили в прошлом, госпожа Гролишар
пользуется репутацией добродетельной женщины: она благо-
нравна — это одно из условий ее ремесла; у нее за плечами
жизнь долгая и разнообразная, так что при необходимости
она готова пожертвовать страстями ради выгоды. К счастью,
жертвы требуются далеко не всегда; недаром ее любимое из-
речение (только та женщина может считаться выдающейся,
которая изрекает умные мысли!) гласит, как вы помните:
«Нам столько лет, на сколько мы выглядим». Иногда она идет
дальше: «Мы всегда именно такие, какими выглядим».
С нашей героиней не стоит углубляться в богословские
тонкости. Она предпочитает условную, сугубо внешнюю
сторону благочестия. Проходя перед алтарем, она никогда
не забывает почтительно поклониться. В начале службы она
набожно преклоняет колени и погружается в благочестивые
размышления; но обратите внимание, как с избранного ею
места она властно озирает всю церковь. Проследите за ее
непрестанно бегающими глазами, за ее пронзительным инк-
визиторским взглядом, в котором читается особое внимание
к числу, лицам и расположению присутствующих. Она не ста-
нет присоединять свой голос к голосам прихожан, славящих
Господа. Если она и поет, то про себя и в те дни, когда месса
была хорошей, а сбор — обильным, так что в ее полотняном
мешочке серебряные монетки радостно позвякивают среди
медных.
На глазах у держательницы стульев разворачиваются все
людские торжества, она участвует в обрядах, знаменующих
различные этапы жизни человеческой. Звонарь, с высоты
своей колокольни тупо возвещающий о смертях и крещениях,
441
похож на служащего телеграфа, ничего не смыслящего в но-

востях, которые передает. Держательница стульев участвует
в этих многообразных церемониях совершенно сознательно
и сообщает каждой из них подобающий вид. Как она суетится
вокруг новорожденного! Как заискивает перед крестными
родителями! По чистой и бурной радости, сияющей в ее взо-
ре, по материнской заботе ее можно принять за почтенную
тетушку, бабушку или по крайней мере дальнюю родствен-
ницу. Эти проявления чувств входят в церковную церемо-
нию. На все заранее установлена цена, и все будет оплачено
по тарифу.
Внезапно декорации меняются. Неф затягивают черным.
Семья и друзья молятся и рыдают у гроба. Держательница
стульев изображает на лице самую глубокую скорбь, у нее
краснеют глаза; она ступает безмолвно и, кажется, говорит
каждому присутствующему: «Какое горе!.. Будьте любезны
за стул».
Но пока один ее глаз еще плачет вместе с друзьями по-
койного, другой уже улыбается приближающейся свадьбе. Это
блестящая свадьба. Новобрачная хороша собой. Счастливый
новобрачный, несомненно, будет щедр. Госпожа Гролишар
разрывается на части; она сияет; на ее губах играет тонкая
улыбка, за которой скрывается очень многое. Ведь не будь
держательница стульев начеку, церемонии угрожали бы бес-
счетные затруднения и опасности. Кто пришел бы на помощь
новобрачной? Кто принял бы ее, готовую вот-вот лишиться
чувств, в свои объятия? Кто оказал бы тысячу мелких услуг,
на которые не способна взволнованная мать, о которых не по-
ложено знать мужчинам и к которым еще не приучен молодой
супруг? Достаточно, чтобы он заплатил за них. В таких труд-
ных случаях держательница стульев служит матерью, которую
церковь дарит, а точнее продает нуждающимся.
Госпоже Гролишар не понятны ни любовь к родине, ни
национальное тщеславие. Но она гордится своей церковью.
442
Расскажите ей о певчем с громовым голосом, о богато укра-

шенном алтаре, об удивительном органе, о прославленном
святом. Тотчас выяснится, что этот певчий менее громогласен,
алтарь менее роскошен, орган менее звучен, а святой менее
щедр на чудеса, чем ее собственные. Церковь принадлежит ей:
все, что там происходит, происходит ради нее. Для нее служат
мессу, для нее украшают и освещают алтарь, для нее трезвонят
колокола, для нее срывают голоса певчие и льются мелодичные
звуки органа. Люди рождаются и умирают тоже только для
нее; а модные проповедники, собирающие у подножия своих
кафедр толпы слушателей, мечущие громы и молнии против
грешников и пылко обличающие алчных корыстолюбцев,
несомненно, удобряют сад небесный, но прежде всего они
удобряют сад держательницы стульев5. Она знает безоши-
бочный способ оценить церковных ораторов и никогда не
заблуждается насчет их заслуг. Она почитает их не за то, что
они говорят, а за то, сколько на них можно заработать. Она
взвешивает их репутацию — и измеряет ее в звонкой монете.
Сколько легкомысленных слушателей забывают только что
услышанные благочестивые слова; а держательница стульев
бережно собирает и прячет плоды проповедей.
Нужно видеть госпожу Гролишар в дни великих празд-
ников, в эти торжественные дни памяти о рождении, смерти
или воскресении Иисуса Христа, когда церковь радуется
и скорбит, а цена стульев вырастает вдвое! Это поистине
5
Эту неразрывную связь держательницы стульев с мастерами церков-
ного красноречия отмечали еще бытописатели XVIII века. Мерсье писал
в «Картине Парижа»: «Держательница стульев влияет на выбор пропо-
ведников; заключая подряд с фабрикой, она устно оговаривает, что та
будет приглашать известных проповедников, и впоследствии повышает
цены. В день дебюта она занимает оборону у дверей церкви и надбав-
ляет цену за стулья. Посмотрите, как она рыщет в святом доме; сесть
можно лишь с ее дозволения: здесь законы устанавливает она. Войдите
в церковь. Если держательница стульев выглядит смиренной, значит, про-
поведник весьма посредственный, но если она заносчива, задержитесь
и присядьте» (Mercier L.-S. Tableau de Paris. Paris, 1994. T. 2. P. 163–164).
443
важные моменты, праздники, с полным основанием названные

великими; если бы только их число постоянно увеличивалось!
Для держательницы стульев это самые прекрасные дни в году.
Она ждет их с нетерпением. Она заранее подсчитывает доходы,
которые они ей принесут. Она надеется, что прихожане про-
явят благочестивое рвение, и толпа любопытных, привлечен-
ная пышными церемониями, пополнит собрание молящихся
и сборы держательницы стульев. Госпожа Гролишар является
спозаранку ослепительно разодетая. Она приводит с собой
незаменимую помощницу, верную сподвижницу — дочь
или племянницу, краснеющую от стыдливости и смущения.
Держательнице стульев помогают несколько женщин; пре-
жде всего она расставляет их по церкви, стараясь отвести им
самые незначительные места. Неф, окруженный деревянной
балюстрадой, походит на цитадель. В глубине, под завываю-
щим органом, отведен узкий проход для избранных мира сего,
которые станут избранными и возлюбленными также и для
держательницы стульев. Именно сюда она определяет свою
дочь. Она задерживается подле девушки на несколько мгно-
вений, чтобы помочь ей советом и собственным примером,
а потом, как талантливый полководец, бросается осматривать
все посты и занимает самый трудный из них. Она надзирает за
боковыми нефами и боковыми проходами. Она прохаживается
среди постоянно перемещающейся и обновляющейся публики.
Самые плотные скопления людей неспособны ее остановить.
Она повсюду: нужно ли найти место для старика-подагрика,
для почтенной матроны, испуганной таким столпотворени-
ем, — она их встречает и привечает, прокладывает им путь
сквозь толпу и каким-то чудом усаживает на самое удобное
место. Она отбрасывает в сторону мелочные женские тревоги.
Она забывает о своем дорогом наряде. Ей уже не до элегант-
ности и не до изысканности. Пускай толпа, куда она отважно
вторгается, толкает ее и мнет ее платье — не важно! Сейчас
не время быть надменной недотрогой и проявлять никчемную
444
скромность. Эти драгоценные мгновения следует использовать

с как можно большей пользой.
Взгляните на держательницу стульев, когда жатва ее
окончена лишь наполовину, а служба между тем уже бли-
зится к завершению: какое беспокойство! какое волнение! Ее
глаза одновременно следят и за теми, кто остается, и за теми,
кто уходит, и за теми, кто собирается уйти. Она не ступает,
она легко скользит. Не смейте задерживать ее, требуя сдачи
с серебряной монеты, не то получите столько же проклятий,
сколько медяков… Но вот замолк последний вздох органа. Го-
спожа Гролишар, сраженная усталостью, позволяет нескольким
женщинам улизнуть, не заплатив, и едва переводит дух на поле
боя. Вскоре она удалится, унося выручку, а бедняки, слыша
металлическое позвякивание в ее карманах, будут долго пре-
следовать ее своими мольбами, но не добьются ничего, кроме
пятисантимовой монетки — судя по всему, фальшивой, —
которую ей всучил какой-то обманщик. У некоторых людей
ни стыда ни совести!
Тем временем она копит капиталы, находит удачную
партию для дочери и в качестве свадебного подарка передает
наследнице право на откуп, которым так долго пользовалась
сама. Она оставляет церковь ради света и чем старее становит-
ся, тем кокетливей ведет себя, тем больше любит лакомства,
драгоценности, мелкие сплетни и скандальные истории.
Лишь одно не дает ей покоя: она терпеть не может, когда
в церкви у нее норовят взять плату за стул, а особенно злится
в дни больших праздников, когда тариф удваивается.
Поговаривают, что, преступно путая Богово и кесарево,
держательницы стульев из наших церквей подвизаются так-
же в саду Тюильри, на Елисейских полях и на бульварах. Мы
отказываемся в это верить: перейти из сумрачной прохлады
на пыльную и жаркую улицу, поставить свою выручку в за-
висимость от капризов моды и погоды — это было бы ниже
их достоинства и к тому же не столь выгодно.
445
Меж тем, хотя держательница стульев, украшающая ме-

ста народных гуляний, не принадлежит к церкви, некоторые
знаки, кажется, свидетельствуют о том, что когда-то она к ней
принадлежала. Вероятно, бегство нотариуса или банкира,
неудачная спекуляция на испанских рентах, на асфальте или
железных дорогах лишили ее того капитала, который она
собирала монетка к монетке, и ей пришлось на закате сво-
их дней вновь вооружиться большим полотняным мешком
и прежними привычками.
Но она чувствует, что ее время ушло. У нее нет ничего
общего с этой смеющейся толпой, посреди которой она снует
взад-вперед. Ее, постаревшую и покрывшуюся морщинами,
слепят молодость и красота. Блистательные туалеты, ожив-
ленные компании, смутный гул сотни различных разговоров,
игра света и тени от колышущейся листвы деревьев, велико-
лепные отблески прекрасного заката: все эти радости земные
и небесные рождают в ее душе уныние и тревогу. Она находит
жестокое удовольствие в том, чтобы нарушать самые сладост-
ные мечтания и встревать в самые интимные и нежные раз-
говоры с глазу на глаз. Она появляется, будто из-под земли,
и стоит перед вами как живой упрек: прямая, неподвижная,
строгая и хмурая. При ее приближении все замолкают: лица
мрачнеют, смех тает на губах. Всем кажется, что не подобает
веселиться в присутствии женщины, которая изведала горе.
Как печальна и прихотлива судьба человеческая! в церкви
держательница стульев была мирянкой, в миру стала ханжой.
Раньше она охотно передавала любовные послания из состра-
дания, теперь она по-прежнему передает их, но из корысти.
От ее кокетливой и фривольной наружности не осталось
и следа; зато нос, кажется, становится с каждым годом все
краснее, а крючковатые пальцы — все длиннее.
Она похожа на Вечного жида. Ничто не останавливает
ее, ничто не отвлекает от трудов. Она бредет, рассматривая
лица и запоминая приметы гуляющих. Она ведет счет своей
446
пастве, тотчас определяя новичков. Тем, кто часами сидит на

ее стульях и, не дай Бог, собирается занимать их весь день, она
на ходу бросает взгляды, исполненные негодования, и, кажется,
постоянно борется с искушением взять с них плату дважды. Вы
забылись и целиком ушли в интересный разговор? очнитесь
и возвратитесь к реальности. Держательница стульев наблюдает
за вами. Думаете, она пытается расслышать, о чем вы говорите?
Вовсе нет, она спрашивает себя: «Они мне заплатили?»
Эти ветреные гуляющие, которые по двадцать раз за час
переходят с места на место и которых держательница стульев
обнаруживает то в середине аллеи, то в одном ее конце, то
в другом, приводят ее в мучительное недоумение. Вы утверж-
даете, что заплатили. Она вам верит, но все равно не может
убрать протянутую руку и, даже извиняясь, продолжает
требовать законную дань.
Для держательницы стульев существует лишь одно время
года — время года очень краткое, которое дождливые и туман-
ные дни делают еще вполовину короче. Когда деревья желтеют
и опавшие листья покрывают аллеи когда-то столь людные
и столь доходные, держательница стульев исчезает с наших
бульваров. Теперь ее можно увидеть лишь по воскресеньям
в саду Тюильри. Она блуждает как неприкаянная. Вернувшись
в свою мансарду и поставив ноги на жаровню, она утешает себя
мечтами о лете, которое, быть может, ей не суждено увидеть,
поскольку, подобно чахоточным больным, она почти всегда уми-
рает, когда опадает листва, — это для нее пора самая опасная.
Упомянем также для полноты картины ловкачей, которые
сдают внаем мебель во время скачек и парадов на Марсовом
поле, во время фейерверков на набережной Орсе и у Трон-
ной заставы 6. Шаткие лавочки, трухлявые столы, стулья,
6
Рядом с Тронной, или Венсенской, заставой, построенной в 1787 году,
до середины XIX века сохранялось обширное незастроенное про-
странство (ныне площадь Нации), удобное для проведения народных
празднеств.
447
растерявшие половину соломы, двадцать раз употребленные

в дело и оттого не ставшие более крепкими, место за двадцать
су! место за десять су! Подходите, дамы и господа. Начало
через минуту. А вот и последний залп фейерверка; вот лошадь
доходит до финиша; вот появляется генерал. Все встают на
цыпочки, вытягивают шеи, теснятся, толкаются. Даже дер-
жательница стульев старается краешком глаза взглянуть на
происходящее… О горе! Слышится треск; столы и скамьи
рушатся, и зрители валятся на землю вперемешку, в совсем
не художественном беспорядке. Отовсюду доносятся жалобы.
Кто-то уже заговаривает о возврате денег. Но при первом же
упоминании об этом владельцы мебели скрываются, прихватив
выручку и оставив обломки, которые невозможно увезти. По-
терпевшим придется позаботиться о себе самим. На редкость
предприимчивый мужчина! Поразительная женщина! Они от-
крыли способ обменивать старую мебель на новую и притом
не оставаться внакладе.
Перевод Ирины Мироненко-Маренковой

Этьенн Корделье-Делану
КОМПАНЬОНКА
Окидывая взглядом персонажей, влачащих жизнь, их недос-

тойную, и восходя от непризнанной привратницы, «которая
отнюдь не всегда дергала за шнурок», до надзирательницы
в пансионе, которая могла бы выйти замуж за отпрыска пэра
Франции, мы встречаем домоправительницу, даму серьезную
и даже величественную, которая никогда или почти никог-
да не смеется; с ней рядом непременно нужно поставить
экономку — тип, столь блестяще воплощенный Колленом
д’Арлевилем в образе госпожи Эврар. Выше госпожи Эврар,
намного выше, в совершенно ином мире, в сферах совсем
новых, вдали от незваных овернских кузенов и безвинного
страдальца господина Дюбриажа1, мы встретим компаньон-
ку, которая настолько же превосходит домоправительницу,
насколько та превосходит простую няньку, управляющий
превосходит секретаря, а секретарь — конюха; компаньонка
есть предмет роскоши, причуда изящного вкуса, доступная
1
Госпожа Эврар, господин Дюбриаж, которого экономка хочет на
себе женить, и его кузены — персонажи комедии Коллена д’Арлевиля
«Старый холостяк» (1792). В комедии кузены родом не из Оверни, а из
Арраса; неточность может объясняться тем, что во французской лите-
ратуре XVIII века овернцев часто изображали как законченных глупцов
и скупцов.
449
Компаньонка
только людям состоятельным, а людям среднего достатка

известная лишь с чужих слов; это нечто вроде полного
столового прибора из старого севрского фарфора2, чисто-
кровных лошадей, Баденских вод3, мигреней и нервических
припадков.
Дама, подверженная нервическим припадкам, не может
обойтись без компаньонки.
При дворе есть фрейлины и дамы для сопровождения,
и это никого не удивляет. При всякой королеве, при всякой
принцессе состоят дамы, которые служат ей министрами,
а при необходимости несут шлейф ее платья. Перелистайте
старинные трагедии, вы непременно найдете там наперсни-
цу: Клеону при Гермионе, Сефизу при Андромахе4, Фатиму
при Заире5, Фульвию при Эмилии6. Кто же такие эти дамы:
Фульвия, Фатима, Клеона, Сефиза и многие другие, если
не славные компаньонки былых времен? Впрочем, сегодня
принцессы и королевы ступают не так торжественно, как во
времена Древнего Рима; платья у них покороче, а чувств они
лишаются гораздо реже. К тому же теперь у них меньше тайн,
а теми, какие есть, они делятся с мужьями, кузенами или
дядюшками: ведь в наши дни у царственных особ завелись
родственники, словно у простых мещанок. Одним словом,
мало-помалу нравы изменились. Наперсницы исчезли из
трагедий, равно как и субретки из комедий. Энона разделила
2
Севрский фарфор производился на мануфактуре в Севре, под Пари-
жем, основанной в 1756 году, и имел европейскую известность.
3
Немецкий город Баден-Баден, славящийся своими термальными ис-
точниками, с конца XVIII века превратился в один их самых популярных
курортов, который посещали многие коронованные особы и европейские
аристократы.
4
Персонажи трагедии Ж. Расина «Андромаха» (1667). Гермиона —
дочь Елены и Менелая, Клеона — ее наперсница, Сефиза — наперсница
Андромахи, вдовы Гектора.
5
Персонажи трагедии Вольтера «Заира» (1732).
6
Персонажи трагедии Пьера Корнеля «Цинна» (1641).
451
участь Мартоны7. Должность фрейлины, дамы для сопрово-

ждения и компаньонки, превратилась в настоящую синекуру.
Нынче каждый сам себе составляет компанию.
И все же эта должность по-прежнему существует как
атрибут достатка и благополучия. Еще не скоро исчезнут
главный конюший, герольд и фрейлина, эти три воплощенные
нелепости! Особенно долгая жизнь уготована компаньонке.
Для чего же нужна компаньонка в наши дни? Попробуем
разобраться.
Для начала задумаемся над тем, что означает само это
слово? Можно ли вечно составлять кому-либо компанию? Как
бы очаровательны и остроумны вы ни были, какой бы непред-
сказуемой и вечно новой прелести ни были исполнены ваши
речи, разве не рискуете вы рано или поздно наскучить, словно
прочитанная книга? Когда люди связаны обоюдной симпатией,
когда они любят друг друга и не могут друг без друга обой-
тись, любые их слова оказываются к месту и даже молчание
не кажется тягостным. Пусть так. Однако согласитесь, что не
слишком-то весело держать при себе неразговорчивую компа-
ньонку. В былые времена шуты должны были смешить во что
бы то ни стало. Компаньонке платят не за молчание.
Следовательно, компаньонка, достойная своего звания,
обязана говорить и замолкать, появляться и исчезать в под-
ходящую минуту. Такая жизнь есть не что иное, как самое
полное, самое обидное, самое унизительное рабство. Раньше,
когда камеристка поднимала упавший веер или несла шлейф
платья своей госпожи, все было просто; она знала, как себя
вести. Но что ей делать теперь, когда обязанности ее опреде-
лены вовсе не так четко? Она составляет компанию госпоже
7
Энона — кормилица и наперсница Федры из трагедии Ж. Расина
«Федра» (1677). Мартона — субретка, персонаж пьесы французского
драматурга Кристофа Бартелеми Фагана (1702–1755) «Беспокойный»
(L’Inquiet), впервые поставленной в «Комеди Франсез» 15 июля 1737 года.
Обе пьесы, как видно по датам, в 1840 году могли казаться устаревшими.
452
и уже не знает, где начинается и где заканчивается ее служба.

Важно не зайти слишком далеко и не наскучить, не задержать-
ся дольше положенного и не утомить. Одинаково плохо быть
и чересчур сдержанной, и слишком несдержанной! Нужно
много опытности, чуткости и проницательности, чтобы ни
разу не оступиться на этой опасной стезе. Малейшей не-
ловкости, малейшей оплошности, самого малого упущения
довольно, чтобы сбросить вас, растерянную и униженную,
в канаву на обочине.
Вот почему в свете нет другого такого двусмысленного,
фальшивого и тягостного положения, как это. По уму, манерам
и воспитанию, а порой и по рождению компаньонка принад-
лежит к светскому обществу, однако, что бы она ни делала,
она всегда останется там на вторых ролях, а если говорить
начистоту, просто в роли прислуги. Сколько огорчений!
Сколько тайных разочарований! Сколько уколов для самолю-
бия! Сколько борений в глубине сердца! Сколько унижений,
от которых щеки помимо воли заливаются румянцем! О ней
говорят: «Это моя компаньонка!», или: «Обратитесь к моей
компаньонке!», или еще хуже: «Я не нашла никого, кроме
компаньонки!» С бóльшим пренебрежением говорят, пожалуй,
только о горничной: «Это моя горничная… Обратитесь к моей
горничной». Лишь потому, что ей платят, компаньонка молча-
ливо соглашается терпеть капризы госпожи, дурное настрое-
ние госпожи, вспыльчивость госпожи. Одно гордое слово, один
высокомерный жест означали бы отставку, а мы предполагаем,
что компаньонка держится за свое место.
В газете между объявлениями о продаже лошади и найме
кухарки можно прочесть:
«Английской семье, отправляющейся в путешествие, тре-
буется компаньонка благородного происхождения и приятной
наружности, хорошо воспитанная, умеющая музицировать
и знающая итальянский язык. Писать с оплаченной достав-
кой господину Р., Париж, до востребования».
453
Викторина Дюжарье однажды прочитала это заурядное

объявление и всерьез задумалась о том, что ее семья хоть
и благородна, но бедна, а полученное ею образование может,
наконец, принести пользу. К тому же Викторина была хороша
собой, умела музицировать и знала итальянский язык. Итак,
она удовлетворяла всем указанным требованиям. Она напи-
сала господину Р., в Париж, до востребования, и незамедли-
тельно получила ответ такого содержания:
«Просим мадемуазель Дюжарье явиться с полудня до двух
часов по адресу Гельдерская улица, дом…»
Сколько разных мыслей, сколько чувств теснили сердце
девушки, когда она шла по указанному адресу! То был великий,
торжественный день! Свой первый шаг в свете Викторина де-
лала в одиночку. Кто мог бы сопровождать ее? Отец был болен
и почти впал в детство. Мать? Мать умерла. Теперь в доме
командовала мачеха, а от нее Викторина не могла ждать ни
поддержки, ни любви. Викторина была одинока, не имела ни
помощника, ни советчика и сама несла страшную ответствен-
ность за собственное будущее.
Придя на Гельдерскую улицу, она разыскала указанное
место. Дом господина Р. имел вид красивый, но, как боль-
шинство современных особняков в квартале Шоссе д’Антен,
несколько унылый. Плотно закрытые ворота походили на
дверь богатого склепа, какие высятся на аристократических
участках кладбища Пер-Лашез. Викторина робко постучала;
одна из створок приоткрылась и явила взору столь же унылый
двор, обрамленный высокими, крашеными масляной краской
стенами, смахивающими на тиковые обои; справа, как мож-
но было догадаться по нескольким ромбовидным слуховым
окнам, располагались каретный сарай и конюшня. Слуга
в красной куртке чистил упряжь под чем-то вроде навеса,
а привратник, тоже в красном и в форменной фуражке, с си-
лой выплескивал ведра воды на плиты перед входной дверью,
чтобы смыть какие-то пятна, недостойные этого благородного
454
жилища. В общем, все навевало мысль о достатке и о том, что

англичане называют комфортом. И тем не менее нечто тусклое
и угрюмое омрачало картину и навевало скуку на каждого,
кто переступал порог этого дома.
Когда Викторина вошла в гостиную, господин Р., глубо-
ко погруженный в недра кресла и в чтение газеты, поднялся
и с улыбкой пошел навстречу очаровательной посетительнице.
Она дрожала, он ободрил ее, предложил ей руку, усадил и за-
вел разговор, состоявший из самых избитых фраз, от пере-
сказа которых я вас избавляю, чтобы перейти к сути дела, до
которой в конечном итоге добрался и господин Р. после того,
как наговорил целую кучу банальных любезностей.
— Сударыня, — сказал он. — Обычно я провожу полгода
в провинции, в своем довольно унылом замке в окрестностях
Валанса. Туда я вас не зову. Сейчас там живет моя жена, мы
заедем за нею, а оттуда отправимся в Италию. Госпожа Р.
будет счастлива познакомиться с вами, узнать вас поближе.
Она уже давно просит меня найти ей компаньонку и будет
рада обрести в вашем лице друга, друга столь очарователь-
ного и умного.
— Сударь… — робко прервала его Викторина, поту-
пив взор.
— Нет, я искренне говорю то, что думаю. Вы мне нрави-
тесь, вы очень мне нравитесь, и я был бы счастлив доставить
вам удовольствие…
Выражение, с которым были произнесены эти последние
слова, показалось Викторине странным. Она впервые под-
няла глаза на господина Р. и спросила, долго ли он намерен
оставаться в Италии.
— Очень долго, — ответил он вначале. А потом, понизив
голос: «Так долго, как вы пожелаете».
Викторина осторожно отодвинула свое кресло, поскольку
господин Р., не переставая говорить, вплотную придвинул-
ся к ней.
455
С этой минуты беседу поддерживал, и весьма пылко,

только господин Р. Он непрестанно восторгался прекрасными
глазами юной особы. Он расточал похвалы, предлагал свои
услуги, не скупился на обещания. Он пытался ослепить ее
блеском своего богатства, пышностью челяди, в общем, он
делал все, что делает богатый мужчина посредственного ума,
когда хочет покорить сердце молодой девушки, взывая к ее
тщеславию.
Однако Викторина не поняла ловкой стратегии Ловласа;
она не поняла, зачем этот человек так хвастает перед ней своей
роскошью и достатком; будучи совсем неопытной, она удиви-
лась тому, что с нею держатся столь предупредительно. Она
пришла, дрожа от собственной дерзости, боясь быть отвергну-
той, и вдруг вышло так, что незнакомый богач, который мог бы
говорить с нею тоном высокомерным и покровительственным,
угождает и льстит ей, расточает похвалы и комплименты. Сна-
чала наилюбезнейшее обхождение господина Р. очаровало Вик-
торину, однако вскоре сама необычность такого чрезмерного
радушия заставила бедную девушку призадуматься и вселила
в ее душу тревогу. С той минуты реплики Викторины стали
более редкими, вопросы более краткими, и думала она лишь
о том, как бы поскорее удалиться, не нарушая приличий. Р., за-
метив, что его попытки обольщения не возымели большого
успеха, посчитал, что выразился недостаточно ясно. Тогда он
решил объясниться напрямую и резко сменил тон:
— Сударыня, — сказал он пораженной девушке. — К чему
притворяться? Вы, несомненно, пришли, думая застать здесь
даму, а застали меня; вы застали меня в одиночестве и, кажет-
ся, не слишком удивлены. Вам ясно, как обстоят дела, ясно, что
все мои рассказы о жене, замке и намерении представить вас
госпоже Р. в качестве компаньонки…
— Что же, сударь?..
— Что все это ложь, выдумка, вздор, что никакой госпожи
Р. не существует, я холост, у меня нет замка в окрестностях
456
Валанса, мне наскучило одиночество, и я ищу компаньонку

для себя самого и…
При первых же словах Викторина встала.
— Позвольте мне удалиться, сударь, — холодно прервала
она его.
— Но, сударыня, — мягко возразил Р., — зачем же тогда
вы пришли?
Так окончилось их свидание. Викторина сделала глубокий
реверанс господину Р. и покинула его дом навсегда.
Похожие истории приключались со многими компаньон-
ками, ибо предназначение их состоит в том, чтобы скрашивать
одиночество холостяков. Господин Р. вполне мог заблуждаться
насчет намерений Викторины, и не стоит удивляться столь
простому вопросу: «Зачем же вы пришли?» Он полагал, что раз
уж Викторина пришла, значит, ей известно, о чем идет речь.
Если бы девушка имела хоть какой-то опыт и не была столь
удручающе наивна, то не попалась бы в ловушку и не нанесла
визит господину Р. Составлять компанию одинокому мужчи-
не — занятие трудное, рискованное и дающее богатую пищу
злым языкам. Справедливости ради добавим, что компаньонки
редко исполняют подобные обязанности. Обычно они состоят
при дамах, а чаще всего — при девицах. Объясним подробнее.
Известно, что в браке юную особу более всего привлекает
свобода, которой пользуется замужняя женщина. Свобода!
Волшебное, волнующее слово! В муже больше всего любят не
самого мужа, а право называться госпожой, носить кашемир
и брильянты. Все это — первые движения сердца, которое еще
не знает самое себя, ничем еще не было взволновано и бьется
лишь ради легкомысленного кокетства. Но на смену этим пер-
вым желаниям вырвавшейся на свободу пансионерки иногда
приходят поползновения более серьезные, вожделение самое
настоящее. Мы начинаем думать, что жизнь слишком печаль-
на, что проводить время вдвоем скучно, что супруг заставляет
нас жить слишком уединенно, а ведь, в конце концов, мы уже
457
не ребенок, мы замужем, значит, свободны и запросто можем

принимать, кого захотим, и ходить, куда пожелаем. А если
нельзя располагать собой, зачем тогда было выходить замуж?
Самостоятельная жизнь — одна из привилегий замужней
дамы. А муж нужен лишь как пропуск в такую жизнь.
Что же касается тех несчастных и непонятых созданий,
которые не сумели заполучить такой пропуск и потому живут
в постоянном страхе перед общественным мнением — родом
таможни нравов, — для них наша милосердная цивилизация
изобрела компаньонку. Благословенное изобретение! Компа-
ньонка — это щит, о который разбивается бессильная ярость
молвы. Кто смеет злословить о госпоже Такой-то, если у нее
есть компаньонка? Разве это не надежная защита, не мощный
бастион? Компаньонка успешно заменяет отсутствующего
мужа. Она внимательна, услужлива, умеет удалиться в нужную
минуту, как, вероятно, не всегда поступил бы супруг, будь то
даже добродушный супруг из песенки «Сенатор»8.
И это еще не все. В некоторых трудных обстоятельствах
компаньонка оказывается настолько преданна, что устраивает
любовные дела своей госпожи. Она превращается в ответ-
ственного редактора галантных приключений: она получает
послания и вручает их по принадлежности, она же дает отве-
ты. Именно на нее жестокий свет обрушивает свои сарказмы.
Сплетники, которых ей удалось сбить со следа, ополчаются
против нее одной. Компаньонка терпит неудобства той роли,
из которой госпожа извлекает одни удовольствия. Так вопло-
щается знаменитое sic vos non vobis9.
Между тем у всякой медали есть оборотная сторона. Ис-
числив те преимущества, какие сулит наличие компаньонки,
8
Имеется в виду песня Беранже «Сенатор», где говорится о муже, ко-
торый сводит дружбу с сенатором благодаря расположению последнего
к его жене и смотрит сквозь пальцы на их любовную интригу.
9
«Так вы не для себя» (лат.). Изречение Вергилия, которое употре-
бляется как намек на присвоение чужой славы и пользование плодами
чужих трудов.
458
следует, справедливости ради, указать и на неудобства, какими

оно чревато.
Так, в противоположность только что рассмотренному
примеру, часто оказывается, что компаньонка бросает тень
на репутацию госпожи. Такие недоразумения постоянно слу-
чаются не только в комедиях, но и в жизни света. Нередко
приключения камеристки приписывают ее хозяйке, на которую
таким образом возлагается ответственность за любовные за-
писки, ночные визиты, пересуды и звон шпаг, раздающийся
невдалеке, тогда как пользу из этого извлекает другая особа.
Сколько незапятнанных и прежде вызывавших почтение
репутаций вдруг ставится под сомнение из-за опасного со-
седства компаньонки — обманчивой заступницы, ненадежной
покровительницы, оружия, которое вместо того, чтобы защи-
щать, убивает! Прошлой ночью какой-то мужчина бродил под
окнами особняка. Конечно, он приходил к госпоже. Молодой
граф Орас де *** слишком долго засиживается у госпожи ви-
контессы. Никто не справляется, беседуют ли они наедине или
же, что гораздо ближе к истине, молодого графа привлекает
лишь общество компаньонки. Насмешники спешат объявить,
что сердце милой виконтессы покорено, и женская репутация
становится предметом досужих парижских сплетен. Что же
делать? На что решиться? Оставить компаньонку? Это значит
пригреть змею. Рассчитать ее? Это значит потрафить сплетни-
кам, которые не преминут заявить, что госпожа избавилась от
неугодной свидетельницы. Оба решения одинаково нехороши.
Посочувствуем же даме, которой приходится выбирать одно
из этих двух зол.
Дабы избежать подобного несчастья, большинство жен-
щин, позволяющих себе такую роскошь, как компаньонка,
нанимают себе спутницу уродливую или по крайней мере не-
красивую: тактика, обычно применяемая также в отношении
горничных, сулящих ничуть не меньше опасностей! Однако,
если дама сама нехороша собой, весьма затруднительно найти
459
кого-то еще хуже. В этом случае нанимают особу более старую

и достигают той же цели. Иногда подбираются весьма любо-
пытные пары.
Обязанности компаньонки состоят главным образом
в том, чтобы замещать хозяйку, когда та хворает или отлу-
чается из дому, радушно встречать гостей вместо нее, при-
нимать желанных визитеров, а докучливых, которых хозяйка
видеть не желает, вежливо выпроваживать. Должность эта
требует большой выдержки и проницательности. Некоторые
компаньонки в конце концов приобретают в доме больше
власти, чем сама хозяйка. Со временем та обнаруживает, что
выпустила из рук бразды правления и играет второстепенную
роль. Переворот свершился.
Иногда компаньонка исполняет обязанности чтицы.
Это особая разновидность. Обычно чтицей бывает весьма се-
рьезная дама средних лет, повидавшая на своем веку взлеты,
падения и любовные приключения. Послушайте ее, и жизнь
ее окажется бесконечной одиссеей, которую вам придется
изучить от первой песни до последней, а точнее, до предпо-
следней, ибо несчастная женщина все еще страдает и будет
страдать еще долго. Страдание — ее основное занятие. Она
имеет литературные пристрастия и питает робкую надежду
стать синим чулком. В часы досуга она пишет роман, героиней
которого является она сама и из которого можно узнать, как
мучительно не быть более тем, чем ты был когда-то, и как
отвратительно находиться в ложном положении, и что смире-
ние есть высшая добродетель, и что в былые времена Аполлон
пас стада у Адмета10, и тысячу других вещей столь же уте-
шительных и столь же новых. Чтобы отвлечься от перепол-
няющих ее горьких воспоминаний, чтица время от времени
разражается стихами — стихами любовными, готическими
10
В греческих мифах рассказывается, что бог Аполлон в течение не-
которого времени был пастухом у Адмета, царя города Феры в Фессалии.
460
и романтическими, которые она пишет «собственным серд-

цем», без каких-либо притязаний, без задней мысли, ибо
она, несчастная раненая голубка, и не надеется снискать
то, что мы, все остальные, именуем славой… Ах, на что ей
слава, ей, не исполнившей своего предназначения в этом
мире! А предназначение чтицы, будьте уверены, состояло
в том, чтобы стать знатной дамой, богатой и титулованной,
украсить дверцы своих экипажей роскошным гербом и вла-
деть землями, лесами и замками, приносящими пятьдесят
тысяч ливров годового дохода. И какая же малость, о Боже,
помешала ей обладать всем этим! Чужестранец, красивый
как сама любовь, с прекрасною душою и многочисленными
миллионами попросил несколько лет тому назад ее руки.
Отец чтицы, несговорчивый и жестокий, был тогда еще жив.
Этот свирепый отец не поверил в искренность благородного
чужестранца, который готов был бросить к ногам девушки
свое богатство. Отец решил, что американец замыслил гнусно
соблазнить несчастную. Напрасно тот предлагал отправиться
за море, чтобы обратить в деньги свое богатство, напрасно
просил отсрочку в три месяца, чтобы совершить это путе-
шествие, всего лишь три месяца — пустяк! Но неумолимый
отец отказал. Чужестранец, смертельно раненный в самое
сердце, уехал, и с того дня от него не было вестей, и теперь
чтица осталась одна на белом свете, потому что ее упрямый
отец умер, оставив ей свое благословение — и долги. Каж-
дый день чтица ждет, что чужестранец вернется, но он не
возвращается. Он женился где-нибудь на берегах Ориноко
на дочери богатого плантатора из Гвианы, которая принесла
ему в приданое полторы сотни негров и тысячу арпанов, за-
саженных аннато11 и табаком.
11
Аннато, или бикса орельяна, — кустарник или маленькое дерево,
произрастающее в тропических областях американского континента;
культивируется ради красного пигмента, содержащегося в семенах
и широко использующегося как пищевой краситель.
461
Нередко чтице удается своими элегиями, сожаления-

ми и сетованиями вызвать интерес к себе у какого-нибудь
генерала-подагрика, какого-нибудь благородного обломка
Империи, украшенного орденами и пенсией, нуждающегося на
старости лет в заботах и нежной привязанности. И вот наша
героиня выходит замуж: теперь и она тоже богата и титуло-
вана. Увы! Эта развязка несколько отличается от сочиненного
ею романа. Генерал стар, требователен, тщедушен, ворчлив
и даже очень ворчлив, а главное, он слишком часто говорит об
императоре. Одним словом, из нее выходит готовая Индиана12.
Все было бы совсем по-другому, если бы наша чтица вышла
замуж за молодого богатого американца!
К счастью, всегда найдется племянник, повеса и красавец,
который вовремя приедет из своего гарнизона, чтобы утешить
дядюшкину жену. Общее правило: ничто так не опасно для
компаньонок, как хозяйские сыновья и племянники.
Впрочем, верно и обратное: для хозяйских сыновей и пле-
мянников нет ничего опаснее компаньонок.
На этом мы уже собирались поставить точку в нашем
исследовании, но вовремя заметили, что в этой монографии
отсутствует последняя разновидность, разновидность важная,
без которой наш труд остался бы незавершенным. Спустимся
быстро по социальной лестнице, и рано или поздно нам обя-
зательно встретится деловая компаньонка, исключительный
тип, своего рода Бертран в юбке; такая компаньонка служит
непременным дополнением к ложной роскоши; это ценный
предмет мебели, заемная драгоценность, которая ослепляет
ротозеев так же, как роскошные витрины и богатые прилавки
из красного дерева, какими щеголяют наши торговцы. У вся-
кой хозяйки притона есть своя деловая компаньонка, которая
помогает ей радушно принимать провинциалов: это извечное
12
Индиана — заглавная героиня романа Жорж Санд (1831), живущая
с нелюбимым мужем.
462
содружество Макера и его приятеля Бертрана в женском об-

личье13.
Деловая компаньонка не лишена честолюбия. Она тоже
мечтает о блестящем будущем, о титулах, карете, ложе в Опере!
Она тоже каждый день ожидает вожделенного американца. Но,
увы! Менее удачливая, чем чтица, о которой мы только что
вели речь, та, что подцепила полковника старой гвардии, наша
деловая компаньонка имеет под рукой лишь барона Вормспи-
ра14; она предпочитает представляться вдовой, и, найдя себе
покровителей, сумеет, будьте покойны, как-нибудь устроить
свою жизнь, создать себе некое общественное положение: од-
нажды она сделается капельдинершей, или модной торговкой,
или хозяйкой табльдота, или той, что подыскивает замену для
рекрутов15, если только в дело не вмешается шестая палата16,
но тут наше перо окажется бессильно и нам придется отослать
читателя к той галерее «Французов», что является на страни-
цах «Судебных ведомостей».
Перевод Ирины Мироненко-Маренковой
13
Робер Макер — плут и вор, персонаж драмы Б. Антье и Сент-Амана
«Постоялый двор в Адре» (1823) и пьесы «Робер Макер» (1834), где со-
автором драматургов стал исполнитель заглавной роли Фредерик Леметр.
Бертран — товарищ и сообщник Макера.
14
Барон Вормспир — персонаж пьесы «Робер Макер», мошенник, вы-
дающий себя за аристократа.
15
Во Франции с VI года Республики до 1889 года рекрутов в армию
призывали путем жеребьевки. Существовала возможность выставить
за себя «заместителя»; поиск таких добровольцев, готовых за деньги
отправиться в армию, шел по всей стране и назывался «торговлей людь-
ми». В 1821 году был принят закон, призванный поставить деятельность
подобных контор под государственный контроль, однако он не принес
результатов, поскольку его нарушение не влекло за собой уголовного
наказания. В конечном итоге, в 1832 году поиск «заместителей» и соот-
ветствующая коммерческая деятельность были разрешены официально.
16
Суд первой инстанции департамента Сена (в состав которого входил
Париж) делился на шесть палат; пять рассматривали гражданские дела,
а шестая представляла собой исправительный суд, то есть рассматривала
дела более серьезные, чем мелкие правонарушения, но не такие серьез-
ные, какие подлежали рассмотрению судом присяжных.
Луиза Коле
ГУВЕРНАНТКА
Мы собираемся рассказать именно о гувернантке, а не о дру-

гой воспитательнице — хозяйке пансиона, совершенно не
похожей на тот тип, который мы намерены рассмотреть.
Хозяйке пансиона, как правило, от сорока до шестидесяти
лет: она управляет учебным заведением, но уроков не дает.
Хозяйка пансиона беспокоится о доходах больше, чем о за-
нятиях; ей важнее быть хорошей домоправительницей, чем
образованной наставницей. В отношении дисциплины она во
всем полагается на надзирательниц, служащих в ее заведении,
а для проведения уроков приглашает учителей со стороны.
Поэтому хозяйка пансиона не имеет никакой нужды ни в по-
знаниях, ни в художественных талантах, нередко она даже не
умеет грамотно писать. Подобно тому, как директору театра
совершенно необязательно сочинять пьесы, хозяйке пансиона
необязательно быть ни ученой, ни даже умной. Тому есть мно-
жество примеров. Но перейдем к гувернантке, в обязанности
которой входит обучать девочек на дому.
Чтобы описание наше не было чересчур схематичным,
разделим тип гувернантки на три вида, иначе мы рискуем
прийти к неверным выводам. По нашему мнению, существуют:
гувернантка профессиональная, гувернантка честолюбивая
465
Луиза Коле
и гувернантка жертвенная. Всем гувернанткам мира от двад-

цати пяти до тридцати пяти лет: меньше им не бывает никогда,
больше — очень редко.
До двадцати пяти лет профессиональная гувернантка
служит надзирательницей в том пансионе, где училась сама.
Родители ее, как правило, мелкие торговцы или небогатые
парижские буржуа, которые говорят своим чадам, когда те
достигают сознательного возраста: «Работайте, как работа-
ли мы сами». И вот профессиональная гувернантка посвя-
щает себя преподаванию, хотя с тем же успехом могла бы
стать белошвейкой, модисткой или барышней за конторкой.
Оказавшись перед необходимостью выбрать себе ремес-
ло, она, повинуясь природному чутью, решает стать гувернант-
кой. Девушка сносно знает грамматику, географию, историю,
перековерканные английские и итальянские слова, умеет
играть на фортепиано и рисовать — всего этого оказывается
довольно, чтобы уверенно представиться беспечным мате-
рям, которые слепо доверяют незнакомке руководство умом
и сердцем своих дочерей. С помощью этих поверхностных
знаний обо всем понемногу профессиональная гувернантка
выдает себя за наставницу, способную дать полное домашнее
образование. По наивности полагая, что она подходит для
этой роли, она без высокомерия, но и без лишней скромности,
выставляет напоказ свои разносторонние познания; в них
верят, их проверяют, вскоре в них начинают сомневаться:
девочка ничему не научается, но профессиональная гувер-
нантка ссылается на скромные способности или недостаточное
усердие своей воспитанницы; наставница предлагает нанять
сторонних учителей, чтобы приохотить к учению юную особу
небрежную или ветреную. «Надобно заняться изящными ис-
кусствами; двух уроков в неделю будет довольно», — говорит
она сначала. Но вскоре матушка, воодушевленная нечаянным
успехом дочери, решает приглашать учителей каждый день;
теперь девочку учат не только художествам, но также языкам,
466
Гувернантка
истории — всему, что гувернантка, по ее словам, знает до-

сконально. С этих пор гувернантка превращается в надзи-
рательницу — бесполезную, но в то же время незаменимую,
ибо профессиональная гувернантка на все руки мастерица;
она превосходно владеет иглой, изготавливает кошельки
и ночные колпаки для господина, воротнички и наряды для
госпожи, подгоняет бальное платье для господской дочери,
причесывает ее, когда это необходимо, вечерами вышивает
гобелен для гостиной, читает вслух, пишет пригласительные
билеты, приводит в порядок счета, присматривает за челядью,
занимается сотней дел разом, становится правой рукой хозяев,
и, в конечном счете, от гувернантки у нее не остается ничего,
кроме названия.
Как правило, профессиональная гувернантка нанимается
к людям зажиточным, но не светским; она разделяет тихие
радости их безмятежных покоев, редко смущаемых страстя-
ми, — покоев, где царствуют чистота, порядок, бережливость,
где раз в неделю приглашают на обед старых родственников
или старых друзей; этот ареопаг призван оценивать успехи
ученицы, и гувернантка услужливо показывает товар лицом.
В этом тесном кружке гувернантка играет весьма важную
роль: она аккомпанирует всем, кому заблагорассудится спеть
романс, с грехом пополам играет кадрили, устраивает шарады,
подает чай и разрезает пирог.
В часы одиночества профессиональная гувернантка ста-
рательно штудирует какой-нибудь учебник по воспитанию;
читает она его для порядка — так священник читает требник;
таким образом, девица держит себя в форме и пополняет за-
пас педагогических сентенций, совершенно бесплодных семян,
из которых в юных головах, куда она их бросает по любому
поводу, произрастает только скука.
В целом профессиональная гувернантка — милейшая
особа. У нее нет ни ума, ни воображения, зато есть известная
доля здравомыслия, которое позволяет ей приноравливаться
467
Луиза Коле
к течению жизни во всех тех семьях, где ей доводится слу-

жить. Она движется вперед, умело обходя подводные камни.
Барышня обладает известным прямодушием и не лишена
тонкости, но все-таки главная ее черта — честность; впрочем,
не чужд ей и расчет, ибо профессиональная гувернантка,
решив заняться преподаванием, держит себя строго, чтобы
не потерять места.
Профессиональная гувернантка — особа порядочная;
она никогда не опорочит себя интрижкой с хозяйскими сы-
новьями, братьями и кузенами своей ученицы, но зато охотно
принимает ухаживания старых одиноких дядюшек. В по-
следнем случае девушка скромно грезит о выгодном браке;
но в ее мечтах нет ничего предосудительного, она никогда
не пойдет на преступление ради того, чтобы выйти замуж.
Профессиональная гувернантка, как правило, малень-
кая, пухленькая, с заурядной фигурой, свежая и пригожая.
В одежде она ценит не элегантность, а опрятность; зимой
предпочитает коричневый цвет, а летом розовый; никогда
не покупает больше двух платьев и двух шляпок в год; вос-
хитительно экономна, даже немного скупа, и скупость эта,
присущая ей от рождения, с годами только увеличивается.
Профессиональная гувернантка помещает все свое жалова-
нье в сберегательную кассу и отдает родителям только те
подарки к именинам и к новому году, которые не нужны
ей самой.
К тридцати пяти годам профессиональная гувернантка
успевает скопить небольшое состояние и выходит замуж за
какого-нибудь почтового или министерского служащего.
После этого она становится образцовой хозяйкой, а если
у нее появляются дети — педантичной и суровой матерью.
Если же профессиональная гувернантка смиряется с участью
старой девы, она покупает пансион, как покупают контору
нотариуса с уже готовой клиентурой, и наслаждается покоем
до конца своих дней. У нее множество удовольствий: сытно
468
обедать, забавляться с собственными пуделем и попугаем,

мучить пансионерок, истязать надзирательниц и подвергать
этих несчастных всем тем бесчисленным унизительным
гонениям, жертвой которых долгое время была она сама.
Случалось ли вам видеть в каком-нибудь элегантном
модном пансионе или в одном из королевских пансионов для
дочерей кавалеров ордена Почетного легиона, например в Сен-
Дени, — случалось ли вам видеть там одну из тех бледных
барышень, мечтательных и унылых, что разочаровываются
в жизни в двадцать лет и, пока их счастливые подруги шумят
и смеются в солнечной аллее, прогуливаются в одиночестве по
аллее темной и тенистой? Эта барышня, бледная и печальная,
печальная с досады, а не от горя, и превращается однажды
в гувернантку честолюбивую.
Она — дочь какого-нибудь генерала или имперского по-
ставщика, разоренного Реставрацией, а порой плод тайной
связи высокопоставленного лица и знатной дамы; отца своего
она могла звать только дядюшкой, а мать — тетушкой. Родные
имели неосторожность баловать ее с самого детства. Даже
в пансионе она продолжала наслаждаться всей роскошью боль-
шого света. С самого рождения у малютки были украшения
и драгоценности, горничная, безропотно исполнявшая самые
тиранические ее капризы. Ребенком она получала конфеты
и варенье по первому требованию; таким образом, здоровье
девочки калечили еще прежде, чем оно успело окрепнуть.
Позже сходным образом питали ее ум: вместо того чтобы при-
общаться к священной поэзии и чистой морали, она читала
романы с фальшивыми страстями, которые уродовали ее еще
не проснувшуюся душу.
Так выросла вдали от семьи особа, испорченная, от-
равленная роскошью, которая разрушает все, даже юную
девственную душу; особа, которой неосмотрительно давали
золото, чтобы она могла удовлетворить все свои фантазии
и купить расположение челяди. И вот в свои восемнадцать
469
Луиза Коле
лет бедняжка уже пресытилась дорогими туалетами, пышны-

ми праздниками, светскими развлечениями, которые ее по-
дружкам только лишь снятся; в свои восемнадцать лет она не
сомневалась, что вот-вот проникнет в империю элегантности
и царство фривольности; ведь все клонилось к тому — и тай-
ные визиты богатых родителей, которые навещали ее каждый
месяц, и шушуканья других пансионерок по поводу важных
событий, которые ей предстоят; и что же! в то самое время,
когда романически настроенная особа уже совсем было при-
готовилась вступить в тот мир, где ей уготована почетная роль,
в это самое время несчастную девицу вызывает к себе хозяйка
пансиона, которая до сих пор заискивала перед ней, а тут
вдруг заговорила очень сухо: бедняжке внезапно безжалостно,
без всякой подготовки сообщают, что тот, кто оплачивал ее
пребывание в пансионе, умер или разорился и что ей следует
самой искать себе средства к существованию; а в виде утеше-
ния добавляют, что таланты ее — источник дохода, которым
не следует пренебрегать.
От этого неожиданного удара, от этой жестокой отставки
бледная барышня становится еще бледнее; но она припоминает
схожие ситуации в прочитанных романах, примеряет на себя
роль героини, собирается с силами, чтобы противостоять не-
взгодам, и, не проронив ни слезинки, удаляется без всякого
сожаления из этого приюта беспечности и юности, где не
имела ни минуты покоя, ибо не знала ни детства, ни девичьих
грез, ни юных надежд, и где ее снедало ненасытное тщеславие
и тревожили честолюбивые мечты, которые внезапно самым
жалким образом развеялись как дым.
Мир открывается для бедняжки, она жадно устремля-
ется ему навстречу; девушка одинока, у нее нет ни денег, ни
протекции: но она свободна, у нее есть отважный ум, кото-
рый ничто не пугает, манерное изящество, которое всегда
пленяет в свете, где манерность ценится превыше всего,
у нее есть болезненная красота, которая так подходит к ее
470
участи и которая, как думает барышня, поможет ей эту участь

переменить: ведь неизъяснимая томность всегда вызывает
сочувствие.
В этом блистательном и развращенном обществе, где она
еще вчера намеревалась царить, девушка знакома с людьми
самыми богатыми и самыми влиятельными: долгое время
она была им ровней, и сегодня бедняжка не пойдет просить
у них милостыню; она предстанет перед ними как их сестра,
которая стала жертвой ограбления и которую невозможно
оставить в таком жалком виде среди людей, не принадле-
жащих к высшему кругу. Эту жертву, юную, красивую, за-
гадочную, принимают с большой охотой, ее общества ищут,
она повсюду нарасхват; совсем скоро барышня становится
существом исключительным: она горда, она не принимает
никакой помощи в подарок и признает только обмен. Она
становится компаньонкой в каком-нибудь богатом доме, но
на условиях равенства. Она девица элегантная, миловидная
и пустая, она ласкается, как кошка, держится то высокомерно,
то податливо, порой волею случая производит фурор и входит
в моду, делается безделушкой, украшением салона, которое
хозяйка дома гордо предъявляет всем гостям. Девушка пре-
красно поет и при этом лицо ее принимает страстное вы-
ражение, она в душе актриса и, как все актрисы, тщеславна
и распутна; она подавляет эти инстинкты только ради того,
чтобы сохранить свое положение в свете; это единственное,
что мешает ей податься на сцену, для которой эта манерная
особа рождена. Она говорит со всеми о бесконечно скуч-
ной мистической поэзии; цитирует Байрона на английском,
Клопштока на немецком; она желает показаться существом,
питающимся одними идеальностями, меж тем ум ее, уязвлен-
ный обманутыми надеждами, алчет положительной роскоши,
реальных светских радостей.
Интриганка по природе, бледная барышня заманивает
в свои сети особ с мягким характером, наследников знатных
471
Луиза Коле
имен или больших состояний, еще безусых школьников, про-

тив которых пускает в ход свои коварные чары; или же атакует
известных ценителей красоты, которые еще при Империи из
тщеславия ухаживали за тогдашними модными красавицами
и которые творят безумства совершенно хладнокровно, ис-
ключительно ради того, чтобы казаться молодыми. Но если,
дожив до двадцати пяти лет, бледная барышня так и не до-
бивается успеха на этом поприще и понимает, что интриги
ее не удались, а ореол жертвы больше не оказывает нужного
действия, то из романической и блистательной компаньонки
она превращается в честолюбивую гувернантку.
Теперь ей нужен знатный дом, из которого дух семей-
ственности полностью выветрился, которым полностью за-
владел свет, в котором родители предпочитают давать детям
домашнее воспитание не потому, что заботятся о развитии их
ума и души, но потому, что желают с рождения привить им
известные шаблоны, условленные манеры, которые не даны
человеку от природы и без которых невозможно в совершен-
стве овладеть правилами хорошего тона.
Честолюбивая гувернантка предпочитает ученицу, у ко-
торой нет матери и которую ей ничто, кроме отцовского над-
зора, не помешало бы воспитывать по своему вкусу. В семье
вдовца честолюбивая гувернантка царствует самодержавно,
правит деспотически и становится негласной — а порой и за-
конной — хозяйкой дома.
Честолюбивая гувернантка слишком занята собой,
чтобы серьезно заниматься своей ученицей: все, чего она
требует от нее, — это соблазнительная внешность и мане-
ры, которые помогут ей блистать в гостиной. Если ученица
послушная, то гувернантка с радостью отмечает ее нарож-
дающиеся прелести и в награду балует ее, чем сводит на нет
родительский авторитет, а позднее сведет на нет авторитет
брака. Барышня, занимающая подобное положение, особенно
разборчива в нарядах и хочет, чтобы ее приводили в пример
472
безупречного вкуса, непревзойденной элегантности. Она со-

рит деньгами, ведь она честолюбива, а потому убеждена, что
рано или поздно разбогатеет. К чему же тут бережливость?
Скорее выручит интрига.
Но если к тридцати пяти годам, ей, несмотря на все улов-
ки, так и не удается окрутить какого-нибудь богача, честолю-
бивая гувернантка теряет надежду на исполнение своих планов
и решает сделаться канониссой; ее величают госпожой, и она
превращается в одну из тех сомнительных интриганок, кото-
рых в свете принимают, опекают и используют для прикрытия
собственных тайных и пряных грешков, ибо честолюбивая
гувернантка изучила их все до единого на собственном опы-
те; именно в эту пору честолюбивая гувернантка становится
завзятой картежницей.
Исследования человеческой натуры всегда открывают
нам не только неприглядные и смешные, но также и трогатель-
ные ее стороны, анализ которых служит моралисту утешением,
смягчает его желчь и позволяет от описаний насмешливых
и язвительных перейти к правдивому изображению благород-
ных и чистых истин. Итак, к нашему счастью, мы добрались
до гувернантки жертвенной, юной мученицы, чьи возвы-
шенные добродетели часто остаются никому не ведомы, ибо
их заслоняют смешные черты профессиональной гувернантки
и хитроумные интриги гувернантки честолюбивой.
Жертвенная гувернантка, как правило, девушка, которая
жила беззаботно и счастливо в лоне своей семьи, ничего не
ведая о своих талантах и своем уме, и не думала, что когда-
нибудь они помогут ей противостоять превратностям судьбы.
Душа чистая и нежная, готовая по первому зову поспешить
на выручку и принести себя в жертву, дабы спасти от нище-
ты и горя тех, кого она любит; девушка, созданная для того,
чтобы наслаждаться семейными радостями и дарить их своих
ближним, отважно покидает отчий дом, в котором была так
счастлива, так нежно любима; бедняжка предчувствует все,
473
Луиза Коле
что ей придется вынести под чужим кровом, и шепотом по-

вторяет слова Данте:
Tu proverai si come sa di sale
Lo pane altrui, e com’è duro calle
Lo scendere e ‘l salir per l’altrui scale1.
Но девушка безропотно покоряется своей судьбе. Быть

полезной — вот ее предназначение, вот ее нелегкий путь; на
этом пути воображению ее суждено угаснуть, сердцу — за-
молкнуть, но сознание ее будет черпать священное утешение
в уверенности, что она поступила правильно.
Обычно жертвенная гувернантка просит найти или сама
старательно подыскивает семью с хорошей репутацией, из-
вестную своей порядочностью и внушающую почтение своим
добронравием, богатством, положением в свете и внешним
лоском; но положение в свете нисколько не меняет саму лич-
ность, и часто в этих семьях, пользующихся хорошей славой,
встречаются люди с тяжелым характером, с душами холодны-
ми или раздражительными: их общество причиняет жертвен-
ной гувернантке ежедневные страдания. Как правило, знатные
и благородные семейства, которые соглашаются ее нанять,
держатся строго и надменно, как предписывают правила их
касты, они предлагают вежливое, но холодное гостеприимство
бедной девушке, которая хотела бы чувствовать себя в этой
новой семье как дома; ведь она лишилась родного тепла и толь-
ко сердечное доброжелательство могло бы смягчить для нее
горечь утраты. На новом месте, куда она попала из-за преврат-
ностей судьбы, с ней обращаются почтительно, ее уважают за
исполнительность, часто хвалят, дарят ей в определенные дни
года элегантные подарки, чем доказывают, что в самом деле
довольны ее трудами, но достаточно ли этого для души такой
1
Ты будешь знать, как горестен устам // Чужой ломоть, как трудно
на чужбине, // Сходить и восходить по ступеням (Данте. Божественная
комедия. Рай. XVII, 58–60; пер. М. Лозинского).
474
благородной, такой любящей и еще такой молодой, хотя горе

состарило ее раньше времени? Неужели честно заработанное
место в обществе и возможность помогать обедневшим род-
ным — это все, что нужно юной девушке? Разве не нуждается
это сердце, измученное столькими горестями, в дружеских
утешениях, которые позволили бы девушке забыть, что она
чужая в этом богатом семействе, которому посвятила свою
молодость, свой ум, свои таланты, часто даже свою душу, —
в этом семействе, которое дает ей в обмен на все сокровища
юности только существование комфортное, но бесцветное,
только золото и ни единого намека на нежную дружбу.
Жертвенная гувернантка покоряется воле Провидения
безропотно; она смиряется со своим уделом без жалоб, как
смиряются души чувствительные и гордые, которые на многое
надеялись в жизни, но обрели одни разочарования. Ее сердце
не очерствело, ее воображение нисколько не померкло; но
она сама подавляет в себе все тщетные желания, все иллюзии,
которые в той обстановке, куда она попала, умирают одна за
другой. Она красива, исполнена любви, энтузиазма, душевного
тепла и тонкого ума, она могла бы полюбить, могла бы быть
любимой, живи она у себя дома; но найдется ли в этом чужом
семействе, куда ее забросила нужда, кто-нибудь, кто бы ее по-
любил, кто бы отважился в нее влюбиться? Неужели это будет
брат ее ученицы, этот пылкий, страстный юноша, только начи-
нающий жить и безотчетно испытывающий сильный интерес
к юной и красивой гувернантке? Боже мой! Она прекрасно
поняла из его взглядов, слов, нежных и невольных знаков
внимания, что он по крайней мере не относится к ней как
к существу низшей касты, как к посторонней, которую наняли
за деньги. Но бедняжка не смеет предаваться этой мысли, этой
надежде, у нее достаточно гордости, чтобы не желать любви,
которая могла бы развиваться лишь в самой глубокой тайне;
она сознает, что достойна любви счастливой и открытой, и это
трепетное чувство юноши, бледнеющего под взглядом своей
475
Луиза Коле
матери, уступающего тщеславным родственникам, которые

пекутся лишь о карьере и богатстве и с величайшей жесто-
костью обсуждают все это в присутствии его избранницы,
прекрасно понимающей горький смысл таких речей, — это
чувство, которое сначала украсило ее тяжелую и однообраз-
ную жизнь сладостной надеждой, становится оскорбительным
и унизительным.
Какая борьба происходит в несчастной беспомощной
душе, которая ужаснулась своим мечтам, которая с ними бо-
рется и побеждает их лишь страданием и самопожертвовани-
ем! Сколько раз ее труд казался ей слишком тяжелым, сколько
раз она хотела сбежать из этого дома, где в ней нуждаются,
где ценят ее таланты, но где и скупая слеза не скатится после
ее ухода! Сколько раз, вспоминая поцелуи матери и нежность
отца, девушка думала вернуться к родителям и сказать им:
«Будем жить, любить и страдать вместе, одиночество невы-
носимо для моего сердца!» Но тот же голос, что заставил ее
принести себя в жертву, подавлял этот крик души; она вспо-
минала о нужде, которую смягчила, о довольстве, в котором
живут родители благодаря ее трудам, ее неустанному самопо-
жертвованию, и, невзирая на раны, продолжала вести борьбу,
закалившую ее характер.
Есть ли что-нибудь более печальное и святое, чем жизнь
этой молодой женщины! Она растрачивает свою красоту в бес-
сонных ночах, проводит часы напролет за книгами, предается
немым страданиям, которые часто становятся предметом
насмешек для тех, кто их причиняет. Она загоняет свой ум,
живой, возвышенный, глубокий, в узкие рамки педагогиче-
ской науки; приноравливает свое поэтическое и смелое во-
ображение к незрелому уму ребенка; низводит свою страсть
к художествам до полезного ремесла, которому она должна
научить, но которым не может вдохновить; в конце концов
эта страстная и нежная душа, которая мечтала о чувствах
и испытала бы их все до единого, когда бы могла счастливо
476
и доверчиво открыться миру, эта душа, которой железная рука

нужды закрыла доступ ко всем наслаждениям, замыкается
в себе, мрачнеет и теряет всякую веру в счастье, которого была
достойна, но которого так и не обрела.
Десять лет жертвенная гувернантка проводит в страда-
ниях и смиренных трудах, десять самых прекрасных лет жизни
она проживает, не зная ни семейных радостей, ни сердечных
заблуждений, ни любви и энтузиазма — всех этих манящих
видений, которые для нее растаяли так стремительно; десять
лет молодость ее вянет в душевном одиночестве — самом
жестоком из всех — и вот по прошествии этих десяти лет,
если у жертвенной гувернантки еще жив кто-то из родных,
она возвращается к престарелому отцу, который ею гордит-
ся, или к немощной матушке, которую она утешает своей
нежностью, развлекает своим умом, или к младшей сестре,
которая вышла замуж и которой она нежно и ласково помо-
гает растить детей. Итак, она снова приносит себя в жертву
и наслаждается подобием материнских радостей, которых не
испытала в действительности; впрочем, она ничуть не сты-
дится того, что осталась старой девой, ведь она умела любить
и могла бы стать женой и матерью, если бы не пожертвовала
собой ради других; самопожертвование — самая небесная из
земных добродетелей; кто совершает возвышенные деяния,
не может быть смешон.
Поэтому жертвенная гувернантка не стремится выйти
замуж в сорок лет; зная себе цену и не желая устраивать свою
жизнь по законам света, она покоряется лишь воле Провиде-
ния, и нередко Провидение посылает ей радости, вознаграж-
дающие за печально проведенную молодость.
Мы нарисовали портреты разных видов гувернантки;
все они мало отвечают своему благородному предназначению;
завершим же этот очерк, назвав имя образцовой гувернантки,
достойной всеобщего почета и восхищения. Совсем недавно
эта женщина редкого ума и редкой души описала в книге,
477
Луиза Коле
словно вышедшей из-под пера и из сердца Фенелона, все

обязанности, все качества, которым сама была трогательным
примером. Это мадемуазель Сован — автор книги, удосто-
енной премии Французской академии и отличающейся тем
же изяществом слога и той же просветленной мудростью,
что и книга «О воспитании девиц»2; только женщина могла
угадать все добродетели, которые необходимы гувернантке,
чтобы влиять на юные души, вверенные ее попечению. В на-
шем очерке довольно критики, довольно уколов, которые могут
показаться обидными, потому нас должны извинить, если мы
заканчиваем его похвальным словом.
Перевод Александры Сафоновой
2
Люсиль Сован (1784–1866) — гувернантка, которая вначале обучала
девочек из богатых семей, а затем, в 51 год, заняла пост инспектрисы
парижских школ для девочек; свои педагогические наблюдения собрала
в «Курсе лекций для учительниц начальной школы» (1840). Премия,
которую она получила за эту книгу, составила 3000 франков (сумма по
тем временам весьма солидная). Коле сравнивает труд Сован с книгой
Фенелона (1687), в которой этот богослов XVII века показал, чему, по
его мнению, нужно учить девушек, помимо Закона Божия: правильно
говорить, читать и писать, знать четыре арифметических действия,
а также иметь представление об основах права, древней и французской
истории. Между прочим, «О воспитании девиц» Фенелона было пере-
издано в 1842 году тем самым издателем Кюрмером, который выпустил
«Французов, нарисованных ими самими».
Морис де Флассан
САЛОННАЯ ПЕВИЦА1
Иные даже охотно сочли бы музыку

в Париже государственным делом.
Ж.-Ж. Руссо2
Париж — отечество салонных певиц; только здесь они явлены

во всей красе. Только здесь женщина превращает свою гости-
ную в театр, а себя в актрису. В Париже светские дамы томимы
желанием играть на сцене и получить признание общества.
И вот, белы, свежи, нарядны, сбросив с себя царственный
венец женской скромности, обнажив руки и открыв грудь,
украсив себя цветочными гирляндами и золотыми поясами,
надев кружевные платья и накинув газовые шарфы, сходят они
в арену и на глазах трех тысяч зрителей сражаются с диким
зверем, именуемым критикой.
В наш век, когда у каждого есть свое предназначение, ког-
да поэт гоним, гений не признан, женщина не понята, этим да-
мам судьбой назначено петь. К женщине любящей и женщине
1
Героини очерка — певицы-любительницы, устраивающие музы-
кальные вечера в своих гостиных, а не профессиональные камерные
певицы.
2
Руссо. Юлия, или Новая Элоиза. Ч. 2, письмо 23; пер. А. Худадовой.
479
Салонная певица
страдающей (которым поклоняются все наши поэты с очень

давних пор, а особенно после 1830 года3) добавилась, для до-
вершения святой троицы, женщина поющая.
Та дама, что поет, свята,
…
Та, что поет, благословенна!4
И дамы эти искренне верят, что многие грехи им про-

стятся за то, что они много пели5.
Пение — это их чудо-бальзам; они вообразили, что нашли
в нем верное средство против всех горестей, и прописывают
концерт как универсальное лекарство от кровоточащих ран
несчастного человечества.
Дамы эти пребывают во власти двух стихий: пения и ми-
лосердия. Милосердие побуждает их к пению, а пение — к ми-
лосердию. Никто не бывает так милосерден, как женщина по-
ющая, и никто не поет столько, сколько женщина милосердная.
Прослышав, как превозносят божественную доброту
поющих сестер милосердия, несчастный бедняк, у которого
жена умирает, а детям нечего есть, обращается к одной из
этих благодетельниц. Она выслушивает его с приветливостью
поистине трогательной, но после, вместо того чтобы дать ему
денег или послать врача жене и хлеба детям, отвечает: «Я по-
говорю с госпожой де Б., и мы дадим в вашу пользу концерт».
Подавленный горем бедняк уходит, не помня себя от голода
3
Намек на образы влюбленных куртизанок, жен, добивающихся не-
зависимости от мужа, и т.д., которые были очень популярны в роман-
тической литературе в 1830-х годах, в частности в пьесах Виктора Гюго
(таких, например, как «Марьон Делорм») или в романах Жорж Санд.
Чопорные противники романтизма, к которым принадлежала и сочи-
нительница очерка, были этими фигурами весьма шокированы, отсюда
ирония в комментируемой фразе.
4
Строки из стихотворения XXVI «К мадемуазель Ж.» из сборника
В. Гюго «Песни сумерек» (1835).
5
Автор отсылает читателя к строке из Евангелия от Луки 7:47: «А по-
тому сказываю тебе: прощаются грехи ее многие за то, что она возлюбила
много, а кому мало прощается, тот мало любит».
481
и холода. Вечером певица рассказывает о случившемся дру-

зьям, с ней делается нервический припадок, и все общество
восклицает: «Божественная душа! Ангельское сердце!» На
что она молвит: «Право, я слишком чувствительна!» После,
оборотив томный, влажный взор на высокого черноусого ме-
ланхолика, с которым она обычно поет дуэт из «Гугенотов»6,
добавляет со вздохом: «Вы и представить себе не можете, сколь
живо я чувствую! Чувствительность меня убивает!» Полтора
месяца спустя певица, неотразима благодаря роскошному
туалету, свежа благодаря белилам и румянам, блистательна
благодаря драгоценностям, радушно встреченная публикой
благодаря званым обедам, поет две каватины, два дуэта, два
финала и бессчетное множество романсов перед шестью
сотнями зрителей, а в конце лишается чувств.
Концерт ее производит фурор, и в ту самую минуту, когда
она готовится оказать помощь несчастному, который, не ведая
того, помог ей терзать слух половине галантного общества
Парижа, она неожиданно узнает, что жена его умерла три не-
дели назад, сам он пустил себе пулю в лоб и неизвестно, что
сталось с его детьми. Она устремляет взор к Небесам и молвит
с христианским смирением: «Живут же на свете неблагодарные
люди!» Ее друзья также обращают взоры к Небесам и говорят:
«Какая возвышенная женщина! Она думает только о других!»
Она помогает всем соседним беднякам и всем несчастным
провинциальным рабочим, и благодаря ей по соседству не
остается бедняков, а в провинции несчастных рабочих; после
этого неистощимое милосердие расправляет крылья, пересе-
кает моря, преодолевает все препятствия, не останавливается
ни перед чем и в конце концов находит несколько африканских
или американских деревень, жители которых страдают (цити-
руем дословно!), нескольких жертв пожара или землетрясения,
наводнения или революции, схода лавины или извержения
6
«Гугеноты» — опера Д. Мейербера (1836).
482
вулкана. Как только необходимые жертвы найдены, она сей

же час берется за устройство концерта, пишет гуманитарные
письма (ибо поющая женщина порой притязает также на
звание литератора), в конце которых обычно настоятельно
приглашает вас явиться к ней на следующий день к двум часам
пополудни для репетиции.
Тот, кто ни разу не удостаивался этой чести, и предста-
вить себе не может, что такое подобная репетиция, в ходе ко-
торой исполняются всякого роды хоры и финалы. Месяц кряду
певица, взявшая на себя труд организовать сей грандиозный
концерт в миниатюре, разыскивает голоса среди всех своих
друзей, а при необходимости приказывает петь горничной
и привратнику. Когда же все приготовления подходят к концу,
она запирает в своей гостиной семь десятков страдальцев муж-
ского и женского пола и сама возглавляет наистрашнейший
гвалт, какой только можно себе вообразить.
Как бесом одержим, кривляется народ.
И это он зовет весельем, пляской, пеньем7.
Гости страдают от жары и жажды, но не имеют возмож-

ности глотнуть ни воды, ни воздуха; они страдают от дремоты,
но не имеют возможности уснуть, ибо оркестр и голоса гудят
и воют словно в бурю, с той лишь разницей, что во время
настоящей грозы раскаты грома не раздаются постоянно,
тогда как в сем импровизированном урагане они не умолкают
в течение по меньшей мере четырех часов подряд.
Сей ангел вопиющего милосердия обязывает всех моло-
дых людей, имевших несчастье получить от нее протекцию,
взять билеты в большом количестве; она поет все самые
красивые отрывки, а друзей своих принуждает петь то, что
им вовсе не подходит; после, по окончании благотворитель-
ного музыкального собрания, «вещи самой заунывной, самой
7
Гете. Фауст. Ч. 1, сцена 2 «У городских ворот», пер. Н. Холодковского.
483
убийственной, какую я слышал за всю мою жизнь и какой

я никогда не мог вынести и получаса, не поплатившись ужа-
сающей головной болью»8, погорельцы и банкроты, калеки,
глухонемые и слепцы, лионские рабочие9 и жертвы Июльской
революции, вдовы солдат, убитых в Константине, дети зе-
вак, раздавленных во время бунтов, итальянские эмигранты
и польские изгнанники, старики-паралитики и младенцы-
найденыши, наконец, все жертвы, каких только можно себе
вообразить, окружают певицу, восклицая «Gloria in excelsis»10,
а затем каждый из них говорит ей:
Тот голос, что велел мне плакать,
Есть голос, что велит вам петь11.
В Париже прилично иметь не только свою портниху,

но и свою певицу; таковая наличествует в каждом квартале,
в каждом кружке, в каждой семье. Своя певица есть в каждом
из двух дворянских предместий12 и в квартале Шоссе д’Антен;
эта последняя — самая роскошная представительница своего
вида. Она по меньшей мере графиня, маркиза или герцогиня
и знается с послами и министрами, банкирами и англича-
нами. За ней следуют «певицы обыкновенные», цветущие
повсюду словно сорная трава. В гостиных жен нотариусов,
адвокатов, врачей, штабных офицеров и журналистов, ла-
вочников-домовладельцев, живущих на антресолях, разорив-
шихся старых графинь, обитающих на пятом этаже; наконец,
8
Фраза из той же главы романа Руссо «Юлия, или Новая Элоиза»,
которая процитирована в эпиграфе к очерку (см. примеч. 2); пер. А. Ху-
дадовой.
9
Два крупных восстания рабочих произошли в Лионе в 1831 и 1834 го-
дах; оба были жестоко подавлены.
10
«Слава в Вышних…» (лат.; начало христианского богослужебного
гимна, входящего в состав католической мессы)
11
Строки из уже цитировавшегося стихотворения Гюго «К Мадемуа-
зель Ж.» (см. примеч. 4).
12
Сен-Жерменское предместье и предместье Сент-Оноре.
484
в гостиных у всех, кто угощает своих гостей смородиновым

сиропом и наилучшим развлечением почитает совместную
поездку в Сен-Жермен по железной дороге, вы наверняка
встретите хотя бы одну, а зачастую и гораздо больше юных
барышень, которые умеют только одно: своей манерой пе-
ния сделать романсы госпожи Пюже и господина Гризара,
и без того бесцветные и несносные, в тысячу раз бесцветнее
и несноснее.
Можно разделить всех салонных певиц на два разряда:
те, что способны спеть лишь один отрывок, и те, что поют всё.
Первые известны благодаря отрывку, который они регулярно
повторяют: госпожа де С. может спеть только финал «Анны
Болейн», госпожа де Ж. питает расположение к арии из «Нор-
мы», госпожа Н. всегда исполняет каватину из «Сомнамбулы»,
а госпожа Р. сцену из «Пуритан»13. Было бы проще, по моему
разумению, называть этих дам именами их излюбленных
отрывков: Анна Болейн, Норма, Сомнамбула, Пуританка
и проч.; в этом случае всякий сей же час понимал бы, чего от
них ожидать. Что до певиц, поющих всё, они гораздо более
многочисленны (я вовсе не хочу сказать, что умеющие петь
лишь один отрывок встречаются редко) и более опасны, чем
остальные: ведь имея дело с исполнительницей одного отрыв-
ка, вы по крайней мере можете быть уверены, что, как только
ее любимая ария завершится, она до конца вечера больше рта
не раскроет, тогда как универсалки не дадут вам покоя ни на
мгновение. Они роются повсюду, пока не найдут отрывок,
который выучили давным-давно и который принимаются
петь, заверяя вас, что видят его впервые в жизни. Если же
такого отрывка под рукой нет, они припоминают отдельные
анданте и кабалетты14, которые знают наизусть, и, однажды
13
Перечислены знаменитые оперы 1830-х годов: «Анна Болейн» Г. До-
ницетти (1830), «Норма» и «Сомнамбула» (обе 1831) и «Пуритане» (1835)
В. Беллини.
14
Медленные и быстрые части арий или оперных сцен.
485
принявшись составлять подобную музыкальную мозаику, уже

более не останавливаются, особенно если вы их петь и не про-
сили. Замечательно, что салонная певица никогда не поет, если
ее попросят, но зато если ее не просят, поет не умолкая; в наши
дни и певцы, и певицы все те же, что во времена цезарей.
Но хуже всего в певицах, исполняющих всё, привычка петь
с листа; это ужасная ловушка, столь же неприятная для самой
певицы (если судить по внешним признакам), сколь и для тех,
кто ей внимает. С того мгновения, как певица начинает петь
с листа, она становится близорукой и кашляет, словно чахоточ-
ная, во всех сложных местах. Напрасно она утыкается носом
в партитуру: чем ближе ноты, тем хуже она их различает. На-
прасно она глотает подслащенную воду: кашель не унимается
и утихает, лишь когда в ее партии появляется нота, звучащая
в унисон с остальными голосами, и тогда (в доказательство
своих наилучших намерений) она считает своим долгом петь
с оглушающей громкостью.
Совершенно очевидно, что пение весьма вредно для
здоровья, ибо среди всех красивых и блистательных певиц,
которых мы коронуем в наших гостиных (и иные из которых
имеют вид весьма и даже, дерзнем сказать, слишком цвету-
щий), не найдется ни одной, которая бы не становилась жерт-
вой нервических припадков, учащенного сердцебиения или
частых обмороков; наконец, не найдется ни одной, которая бы
не была страдалицей, чьи страдания порождены чувствитель-
ностью или нервной впечатлительностью — плодами занятий
вокальной музыкой.
Знаете ли вы, — те, кто каждый вечер хмелеет от ме-
лодий, изливающихся из божественных уст, вы, кто, желая
изъявить свое восхищение, превращается в ходячие кадиль-
ницы, — знаете ли вы, что такое салонная певица? Беспечные!
Неблагодарные! Я повторяю вопрос: «Знаете ли вы, что такое
салонная певица?» Вас уже спрашивали, знаете ли вы, что та-
кое сердце женщины и голова мужчины, добродетель и грех,
486
Совет десяти и каторжник15; вас подвергли допросу с пристра-

стием, чтобы вызнать все, что вам известно и неизвестно, но
никогда ни господин Гюго, ни господин Дюма, ни господин
де Мюссе не догадались вас спросить, знаете ли вы, что такое
салонная певица: это настенные часы с каватинами, которые
всякий способен завести, но никто не способен остановить.
Вам случалось видеть, как эти дамы спешат с вечера на
вечер, с концерта на концерт, случалось видеть, как они пре-
небрегают дочерним, супружеским и материнским долгом
(вообще всеми общественными обязанностями), и вы, должно
быть, вообразили, что они ищут удовольствия, — какая низкая
мысль! ничего подобного; они исполняют святое и священное
предназначение; их жизнь полна тягот, лишений и унижений.
Они — жертвы зависти, несправедливости, злобы, и в довер-
шение всех несчастий, они не поняты. Одна из этих достой-
ных особ, одна из этих благородных женщин поведала мне
прошлой зимой: «Очень часто я поднимаюсь еще до зари, ибо
надобно разрабатывать голос, весь день провожу в репетициях
и возвращаюсь домой в два часа ночи, разбитая, изнемогая
от усталости… я чувствую, что такая жизнь меня убивает,
но надобно жертвовать собой ради других».
Дамам этим можно было бы задать два вопроса: что вы-
нуждает их к подобному героическому самопожертвованию
и ради кого они приносят себя в жертву? Злые языки на первый
вопрос ответят: «Тщеславие и жажда быть на виду». Певицы же
наши промолвят: «Милосердие и любовь к ближнему». Второй
вопрос сложнее, ибо сколь ни велико число жертвовательниц,
15
Автор перечисляет популярные темы романтической литературы; хотя
названы три самых знаменитых представителя этой литературы, почти
все перечисленные мотивы можно найти в творчестве одного из них —
Виктора Гюго: Совет десяти играет большую роль в драме Гюго «Анжело,
тиран падуанский» (1835), в другой его драме «Мария Тюдор» (1833)
заглавная героиня произносит пространный монолог о том, что такое
«сердце женщины», а в повести «Последний день приговоренного к смер-
ти» (1829) постоянно обсуждается голова главного героя, которую ему
вот-вот отрубят; этот же герой несколько раз называет себя каторжником.
487
еще никто не встретил ни одного человека, получившего хотя

бы толику пользы от столь высокого самопожертвования. Свет-
ское общество, для которого они поют и страдают, не ведает,
сколь безграничной признательностью оно обязано им отве-
тить, и воображает, будто они забавляются по меньшей мере
так же искренне, как и оно само; общество так же мало ценит
благодеяние, как мало ценит ребенок наказание, которому его
подвергают, сколько бы его ни уверяли, что это для его блага.
Более того, чтобы стать салонной певицей, дамы приносят
в жертву не только здоровье. В прекрасных особняках успех сто-
ит так же дорого, как в Королевской академии музыки; вожди
аристократической клаки обходятся салонным исполнительни-
цам ничуть не дешевле, чем главари клаки театральной — ис-
полнительницам профессиональным. Возможно ли не аплодиро-
вать очаровательной особе, потчующей вас обедами, угощающей
вас ужинами в узком кругу до пяти часов утра и… но перечень
щедрот этих дам был бы слишком велик, поговорим лучше
о тех особенностях, которые отличают их от простых смертных.
Одна из главных прелестей этих дам заключается в том,
что они никогда не стареют. Если, как утверждала госпожа де
Сталь, у гения нет пола16, совершенно очевидно, что у женщины
поющей нет возраста.
She is not of an age, but for all time17.
Мы видели удивительнейшие примеры салонных певиц,

едва достигших тридцати шести, тогда как старшим дочерям
их было уже двадцать четыре.
Салонная певица никогда не бывает в голосе; чем больше
ей рукоплещут, чем больший успех она имеет, тем хуже она
16
Фраза, приписываемая Жермене де Сталь; якобы она сказала ее Бо-
напарту в ответ на его извинения, когда застала его полуодетым.
17
«Он был не человек своего века, а человек на все времена» (англ.);
слова английского драматурга и критика Бена Джонсона о Шекспире
приведены с заменой «он» на «она».
488
себя чувствует; и когда ей делают комплименты, она со вздохом

отвечает: «Ах! сегодня я не в голосе!» Готов поспорить, что
нет человека, который бы когда-нибудь услышал из уст такой
певицы признание, что она сегодня в голосе; единственная
возможность заставить ее это сделать: в случае, если она спела
хуже обычного, а вы ей достаточно близкий друг, сделать ей
замечание; будьте уверены, что в подобном случае она отве-
тит вам с улыбкой, в которой ненависть к вашей оплошности
мешается с презрением к вашему суждению: «Прошу про-
щения, но вы совершенно заблуждаетесь: я сегодня в голосе
как никогда и никогда не пела лучше, чем сегодня вечером».
Что слишком часто является неоспоримой правдой.
Салонная певица ни у кого не берет уроков. Если вы
спросите у нее имя ее учителя, она вам холодно ответит, что
работает с господином Бордоньи или господином Жеральди,
господином Бандерали или господином Карулли18, точно так
же как журналисты говорят, что король работал с господами
министрами обороны, юстиции и просвещения.
Она поет на всех языках. Она переходит от итальянской
арии к французскому романсу, от французского романса
к немецкой песне, от нее к испанскому болеро, шотландской
балладе, а при необходимости к ариям русским, греческим,
исландским, индийским, лапландским, эскимосским, китай-
ским или турецким. Чем причудливее вещь, тем больше ей
рукоплещут. Певица не понимает ни слова из того, что поет, но
если по воле случая в отрывке много рулад, аудитория не пре-
минет воскликнуть: «Какая драматическая выразительность!»
Никто так не бесстрашен, как салонная певица, и никто
не утверждает, что объят столькими страхами. Послушать
ее, так она самое робкое существо на всем белом свете; она
боится всего, боится насмешек, боится аплодисментов, боится
18
Бордоньи, Джеральди, Бандерали — оперные певцы, Фердинандо Ка-
рулли — гитарист и композитор; все перечисленные музыканты родились
в Италии, но в течение многих лет жили и работали в Париже.
489
соперниц, боится своего учителя, боится саму себя и своих

переживаний, боится нас и наших комплиментов; по правде
говоря, она так всего боится, что совершенно непонятно, как
ей удается петь со столь невероятным апломбом перед столь
многочисленной публикой.
Говорят, что никто так не коварен, как женщина поющая,
что она самое вероломное из всех живых существ, она словно
кошка, которая заигрывает с вами ради того, чтобы оцарапать,
она покровительствует вам, чтобы погубить, но я предпо-
читаю верить в обратное; конечно, мне доводилось видеть,
как они покровительствуют юным особам, не обладающим
ни малейшим талантом, причем злые языки утверждали, что
именно отсутствие талантов и снискало им расположение
этих дам; не спорю, но мне также доводилось видеть, как они
покровительствуют юным одаренным девам с великолепными
голосами, как они содействуют их успеху, восхваляют, повсюду
водят за собой, позволяют, наконец, петь у них на вечерах,
помогают всем, чем могут, а нас пытаются уверить, что дамы
эти завистливы и ревнивы! Правда, если у подопечных кон-
тральто, то их вынуждают петь Царицу Ночи19, и напротив,
если они сопрано, то им оставляют роль Арзаса20; но у наших
певиц есть для этого блестящее объяснение: им, говорят они,
удалось добиться, чтобы контральто взяло верхнее ми, а со-
прано нижнее фа, ибо у первых высокие ноты резкие, тогда
как у вторых низкие ноты еле слышны, и я им верю.
Остерегайтесь поющей женщины, которая, если вы ее
пригласили к себе на вечер и спрашиваете имя ее аккомпа-
ниатора, отвечает вам с очаровательной улыбкой и с искусно
разыгранным равнодушием: «Пусть это вас не беспокоит,
19
Партия Царицы Ночи (опера Моцарта «Волшебная флейта») написана
для колоратурного сопрано, самого высокого и подвижного женского
голоса, тогда как контральто — самый низкий женский голос.
20
Партия генерала Арзаса в опере Дж. Россини «Семирамида» написана
для меццо-сопрано/контральто.
490
Боже мой! я спою с тем, кто есть у вас. Аккомпанировать

мне — дело совсем нетрудное». Будьте уверены, что споет она
хуже некуда, а после скажет вам с плохо скрываемой яростью:
«Право, этот господин не имеет понятия даже о самом про-
стом аккомпанементе; он не может соблюдать размер». (Бед-
ные аккомпаниаторы! Если верить нашим певицам, они редко
соблюдают размер.)
Муж салонной певицы играет в этом любительском
представлении нелепую роль мужа настоящей примадонны и,
как все любители, изображает своего героя еще нелепее, чем
сделал бы любой профессионал. Он заезжает за своей женой
на утренние репетиции и собирает ее ноты в конце вечера,
воюет со сквозняками и рассуждает о легких простудах горла,
переутомлениях и болезнях связок; обматывает драгоценную
шею певицы бесчисленными шалями, платками и боа; не дает
ей есть много мороженого, закрывает окна на ее пути и пла-
чет, когда она поет «Я без приданого тебя беру»21 или «О нет,
мужчинам не понять!»22.
Если салонная певица еще не замужем, то при ней непре-
менно состоит матушка, испытывающая глубокую ненависть
ко всем поющим женщинам и все время повторяющая своей
дочери, что та превзошла госпожу Малибран23. Матушка певи-
цы с величайшей гордостью сообщает вам, что ее дочь никогда
ничего не разучивает подолгу, что ей все дается интуицией
и вдохновением; сколько ее ни брани, она все равно ничего не
разучивает, и тем не менее… Матушка салонной певицы, с этой
точки зрения, походит на Арналя24 в роли продавца спичек
21
Романс упомянутой выше мадемуазель Пюже на слова Гюстава
Лемуана.
22
Романс неизвестного автора.
23
Мария Малибран (урожд. Гарсия; 1808–1836) — испанская певица,
колоратурное меццо-сопрано. С триумфом выступала в Лондоне, Пари-
же, Милане, Венеции и Новом Свете.
24
Этьенн Арналь (1794–1872) — комический актер, играл в театрах
«Варьете» и Водевиля.
491
(уже не помню в каком водевиле): чтобы показать публике, на-

сколько хороши его спички, он опускает одну из них в бутылоч-
ку с фосфором, но когда выдергивает ее, то спичка не зажигает-
ся, он пробует еще одну, результат тот же, и так по очереди штук
пять-шесть; тогда с невозмутимым видом, неподражаемым то-
ном триумфатора он говорит зрителям: «Ну вот, вы видите, они
все одинаковы!» Точно так же себя ведут и матушки певиц: если
юная певица продемонстрировала гордое презрение ко всем
нюансам размера и интонации, пропустила все рулады и держит
последнюю фермату, заканчивая отрывок в си-бемоль-миноре,
тогда как его следовало бы завершить в фа мажоре, счастливая
матушка оборачивается, светясь от радости, и говорит вам: «Вы
слышите, сударь! она точно так же управляется с любой арией».
Салонные певицы — своего рода Тартюфы, и музыка для
них — всего лишь предлог, всего лишь орудие для достижения
цели, какую ставит перед ними тщеславие.
Музыка, которую нужно не столько изучать, сколько
чувствовать, не столько понимать, сколько любить, которая
должна служить выражением ощущений, подобно тому как
слово есть выражение мысли, для салонной певицы лишь
средство заставить говорить о себе. Певица обращается с му-
зыкой как с настоящей Золушкой, втайне насмехается над ней,
не понимает ее, уродует, относится к ней с пренебрежением
и в то же время говорит ей: «Помоги мне нарядиться, сделай
меня прекрасной, чтобы я могла блистать».
Дивные Полигимнии25 французских гостиных, вы выво-
дите (иногда) восхитительные фиоритуры, у вас к тому же пре-
красные глаза и взоры, способные нарушить молитвенное бде-
ние святого. Сказать ли правду? вы не чувствуете настоящей
красоты музыки, вы ничего не знаете ни о ее чистоте, ни о ее
поэзии; вы не знаете, что музыка есть божество одновременно
25
Полигимния — в греческой мифологии муза риторики, вдохнови-
тельница поэтов — сочинителей гимнов.
492
робкое и гордое, жаждущее, чтобы его любили и в него ве-

рили; что нужно быть посвященным в ее тайны, чтобы она
доверилась вам или поведала самую малую из своих тайн;
именно потому, что вы не знаете ни единого слова того языка,
на котором надобно с ней говорить, она вам никогда ничего
не отвечает. Озлобленные на ее непреклонное молчание, вы
устремились в самые укромные уголки ее храма, вы исторгли
ее из таинственного убежища, а после, сдернув с нее покров,
причинив ей боль, обезобразив ее своими кощунственными
руками, вы нашли ее бледной, бесцветной и невыразительной;
то, что у вас остается от музыки, подобно тому, что остается
в конце у Мефистофеля от Фауста: мертвое тело, тогда как
душа улетела далеко в те края, где вам ее ни за что не поймать.
Музыка есть самое возвышенное выражение любви и
скорби; и если в вас столько страсти и столько слез для пятисот
человек, которых вы едва знаете, скажите мне, какое наслажде-
ние может испытать тот, кого вы любите, если вы целый вечер
будете петь для него одного и он заметит нежность в ваших
глазах и слезы в вашем голосе.
Право, сударыни, вы подошли к делу весьма своеобраз-
но: с тех пор как вы так усердно занимаетесь музыкой и так
безудержно ей поклоняетесь, она утратила половину своей
ценности. Чем больше вы стремитесь дать всему миру ощутить
ее аромат, тем меньше она благоухает; чем больше вы повсюду
выставляете ее напоказ, тем стремительнее она утрачивает
свежесть. Вы изменили ее природную сущность: вместо ма-
ленькой фиалки, которую надобно отыскивать в лунном свете
на ложе из зеленого влажного мха, вы сделали из нее огром-
ный мещанский подсолнечник, красующийся средь бела дня
на краю большой дороги. Вы поступили с ней, как ребенок
с бабочкой: вы схватили ее руками, и краски ее утратили свою
яркость, а крылья — свой блеск.

Мари д’Эспийи
СТАРАЯ ДЕВА
Воздержание и чистота встречаются даже в простом народе;

всегда прекрасно уметь властвовать собой, и состояние невин-
ности по этой причине весьма достойно уважения; но отсюда не
следует, что прекрасно, правильно и похвально оставаться в этом
состоянии всю жизнь, оскорбляя тем самым природу и изменяя
своему предназначению. Молодую девицу на выданье уважают
больше, чем молодую женщину; но мать семейства почитают
больше, чем старую деву, и это мне кажется очень разумным.
Ж.-Ж. Руссо1
Если бы мы задались целью составить полную историю старой

девы во все времена и у всех народов, если бы мы взялись
проследить ее развитие от самых первых дней, обозреть все ее
разновидности и воплощения, нам бы стоило, вооружившись
светочем философического анализа, вернуться по темной дороге
прошлого к истокам древних цивилизаций, смахнуть пыль, ско-
пившуюся на их развалинах, вызвать их духи, оживить Индию,
1
Цитируется публицистический текст Руссо «Письмо к архиепископу
Парижскому Кристофу де Бомону», написанный и опубликованный
в 1762 году в ответ на пастырское послание, в котором архиепископ
осудил идеи Руссо.
495
Египет, Грецию и Рим и пройти с христианством сквозь все

бедствия Средневековья. Такая работа открыла бы перед нами
необъятные просторы, она коснулась бы самых возвышенных
проблем общества, политики и религии. Она побудила бы нас
произвести рациональный анализ человеческой природы и уд-
линила перечень горестей человеческих.
Но мы ограничимся изображением старой девы нашего
времени, француженки и прежде всего парижанки: ведь в Па-
риже, этом городе, где соединяются все противоположности,
этом храме вкуса и изящества, этом аду и раю для женщин,
этом лабиринте минотавра, каждый день пожирающего ты-
сячи молодых и благородных созданий, постоянно множится
число старых дев. Раньше почти все они укрывались в стенах
монастырей; сегодня мы видим их повсюду. Раньше пред-
ставительниц первого сословия снедала неумеренная любовь
к титулам и богатству; сегодня женщин, принадлежащих
к среднему классу, снедают иная гордыня и иная алчность.
Некогда женщин обрекало на безбрачие совершенное отсут-
ствие интеллектуального развития; сегодня, напротив, они не
выходят замуж оттого, что имеют образование и таланты, не
отвечающие некоторым общественным запросам. Старые девы
наводняют учебные заведения, заполняют предложениями
услуг разделы «Гувернантки», «Компаньонки», «Уроки языков,
музыки, живописи» в газете объявлений. Мы видим их на пуб-
личных и частных лекциях, куда они приходят, по-видимому,
ради того, чтобы сплести венок из цветов, сорванных на поле
науки или искусства, и тем возместить отсутствие брачного
венца, которым никто не захотел украсить их девственное чело.
Сегодня есть одна причина, более всего умножающая чис-
ло старых дев, — это, бесспорно, все возрастающее поклонение
золотому тельцу, единственному распределителю предметов
роскоши, ставших почти всеобщей необходимостью. Все за
деньги и все ради денег; без них — ничего. Деньги — основа
нашей политической системы, ее главный нравственный закон,
496
Старая дева
а вдобавок еще и самая сильная страсть эпохи, когда жажда

власти стала родом морового поветрия. Желать, чтобы люди,
попавшие в водоворот гнусной индустрии, больше не стано-
вились товаром, чтобы они прекратили назначать себе цену, не
соответствующую их действительной значимости, и больше не
превращали брачные узы в предмет грязной торговли, — зна-
чит желать невозможного. Впрочем, стоит признать, что мно-
гим необходим пьедестал богатства, без которого их никто не
заметит, хорошее приданое, без которого их убогое тщеславие
останется неудовлетворенным! Самый невзрачный пасынок
природы начинает считать себя бесценным гением, стоит ему
издать дрянную книжонку или заполучить диплом адвоката.
Упомяните молодую очаровательную особу, скажите: «Она со-
единяет в себе все возможные достоинства души и ума», и вас
перебьют возгласом: «А сколько за ней дают? Наличными?»
Так что у парижанки, если она бедна, почти или совсем
нет шансов выйти замуж. Какое бы уважаемое имя она ни
носила, из какого бы знатного рода ни происходила, все это не
избавит несчастную бесприданницу от необходимости жить на
этой грешной земле в одиночестве и печали, если только она
не согласится замарать свои ангельские крылья соприкосно-
вением с пороком. Нет, свадебный венец, целомудренная и за-
конная любовь — все это не для нее! Париж бросает ей лишь
цветы соблазна, расточает лишь лживые клятвы и губительные
ласки — объятия настоящих стервятников.
Развитие старой девы можно разделить на три стадии:
последняя начинается в сорок пять лет, вторая — в тридцать
пять, а первая — в двадцать пять; поспешный во всем, Париж
вешает на женщину ярлык старая дева, не дожидаясь, пока
увянут розы красоты, пока опадут с них последние лепестки
и тем предскажут жестокую метаморфозу. Есть ли определение
более обидное, вызывающее больше насмешек, внушающее
больше оскорбительных предубеждений, таящее в себе больше
досадных намеков? На языке света старая дева — это самое
497
скучное, злобное и унылое существо в мире, одним словом,

живая развалина. Поэтому немного найдется мужчин, жела-
ющих познать радость супружества, которые, заслышав слова
старая дева, не бежали бы, точно от смертоносного свинца, —
если, конечно, их не влечет неодолимое притяжение золота;
немного найдется и матерей, которые бы не страдали от того,
что их дочери скоро исполнится двадцать пять, и не изобрета-
ли множество невинных ухищрений, чтобы как можно дольше
скрывать от света это роковое обстоятельство.
Наблюдать за старой девой стоит на второй стадии ее
развития. На предшествующем этапе этот плод современной
светской жизни, созревающий под двойным воздействием без-
брачия и общества, еще не успевает обрести тот едкий вкус,
какой заложен в его природе. На этапе последующем многие
контрасты бледнеют, делаются неразличимыми под тусклой,
холодной, серой внешностью; старая дева утрачивает многие
свои отличительные признаки и уподобляется медали, стер-
шейся с течением веков. Часто в этом случае сердце ее стано-
вится таким каменным, что в этой особе, которая никого не
любит и пьет лишь из чаши наслаждений, невозможно узнать
несчастное создание, страдающее от избытка нерастраченных
чувств.
На третьей стадии старая дева в принципе везде одна
и та же. Двух-трех карандашных штрихов и нескольких красок
хватит, чтобы воспроизвести ее образ почти полностью.
В Вене и в Лондоне, в Париже и в провинции она оди-
наково смешна и одинаково нелепа. Большинству пятидеся-
тилетних старых дев свойственны те же притязания — одно
смехотворнее другого, то же сентиментальное жеманство,
те же повадки шестнадцатилетней красавицы, те же манеры
жеманницы с томным взором, те же ухватки нетерпимой
ханжи, прячущей под глуповатым видом или под обликом
ласковой кошечки самый злобный нрав и самое пылкое при-
страстие к радостям злословия и чревоугодия. Обычно только
498
болонки и попугаи могут оживить в ней чувствительность,

которая кажется навсегда угасшей. В старой деве видят сти-
хийное бедствие, карикатуру, наказание за грехи; она вызывает
ужас, смех, скуку, а если она вдобавок ко всему еще и ханжа,
то неизменно служит идеальным воплощением эгоизма.
Характер старой девы, зависящий, впрочем, от ее темпе-
рамента, образования и причин безбрачия, заключает в себе
больше всего противоречий на первых двух стадиях. Посмо-
тришь на нее с одной стороны — и провозгласишь символом
прогресса; посмотришь с другой — увидишь призрак из про-
шлого. На одном поле боя старая дева пополнит толпу дурочек,
на другом — фалангу разумниц. На иных портретах старых
дев можно найти черты, роднящие их с теми прославленными
гетерами, превосходными образцами которых служат Аспазия
в Греции и Нинон — у нас. Под наброском, изображающим
старую деву, обрекшую себя на труды и лишения всякого рода
ради спасения разорившейся семьи или немощной матери, мы
с чистым восторгом выведем: «Новая Антигона». На других
полотнах, где запечатлены страдания ее души, ее до времени
увядшие черты, обличающие безнадежное уныние, мы про-
чтем целую поэму несчастной любви. Смуглый цвет лица,
пушок над верхней губой — такой же черный, как и глаза,
судорожные движения, беспокойный нрав частенько выдают
страдалицу, для которой безбрачие — путь к каталепсии или
к безумию. Порой она ставит превыше всего удовольствия,
порой — ученость. Она оказывается то скептичной, то легко-
верной, то материалисткой, то спиритуалисткой, то игривой
кокеткой, то сентиментальной натурой; частенько сразу и той,
и другой, а в виде исключения встречаются и такие старые
девы, которые не имеют ни живого сердца, ни острого ума, —
изумительные существа, ископаемые натуры, не поддающи-
еся никакой классификации. Если старая дева набожна, это
проявляется по-разному на разных берегах Сены: в квартале
Маре она куда более богобоязненна, чем в Сен-Жерменском
499
предместье. В аристократическом квартале она полагается на

свои дворянские титулы, титулы почти божественные; она
считает себя естественной союзницей церкви, которая обяза-
на раз и навсегда отпустить ей все грехи и выписать пропуск
в царство небесное. Перед смертью старая дева может повто-
рить тем же властным тоном тот приказ, который дала, умирая,
одна из дочерей Людовика XV, принцесса Луиза, монахиня
в Тампле2: «Скорее, скорее, везите меня в рай во весь опор».
Но и в квартале Шоссе д’Антен старая дева не та, что
в Сен-Жерменском предместье, хотя здесь различия касаются
других сторон характера. Бедная девушка из аристократиче-
ского круга куда меньше страдает от уязвленного самолюбия
и выглядит куда менее жалкой, чем бедная девушка из мира
финансистов, этих патентованных миллионеров с гранитными
душами и металлическими сердцами, которые ищут лишь со-
стояния, а несчастную, не вышедшую замуж, подвергают остра-
кизму, столь же унизительному, сколь и жестокому. Когда старая
дева — знатная особа, она имеет вид менее мрачный и менее по-
давленный; аристократическое имя оберегает ее, и она не боится
презрения, а на недоброжелателей смотрит свысока. Германия
всегда готова засвидетельствовать ее целомудрие и даровать ей
крест канониссы — игрушку, которая может смешить свет, но
которая в глазах ей подобных отнюдь не пустяк: ведь она сооб-
щает ей независимость вдовы и дает лестное право именоваться
не девицей, а госпожой. В таких случаях бедность не только не
отвращает от нее светских людей, но, напротив, внушает к ней
еще большее почтение. Ей достаточно лишь выставить себя
2
Ошибка или описка автора; принцесса Луиза-Мария Французская
(1737–1787), младшая дочь короля Людовика XV, принявшая постриг,
сделалась монахиней в кармелитском монастыре в Сен-Дени, где и умер-
ла, произнеся, по легенде, приведенную ниже фразу; что же касается
парижского Тампля, некогда принадлежавшего тамплиерам, а после
их казни в начале XIV века переданного ордену госпитальеров, он, по-
видимому, упомянут автором очерка только по связи с королевской фа-
милией: именно в Тампле, превращенном в тюрьму, находились с августа
1792 года Людовик XVI, Мария-Антуанетта и их дети; однако принцесса
Луиза до этих страшных времен не дожила.
500
заложницей своих дворянских грамот, чтобы ее провозгласили

великолепной. Она охотно расскажет историю — причем иногда
совершенно правдивую — о том, как какой-то богатый выскочка
осмелился претендовать на ее руку, осмелился надеяться, что ему
будет позволено привить свой плебейский побег на генеалоги-
ческое древо, корни которого уходят так же глубоко, как корни
законной монархии. Описывая, с каким возмущением она его
отвергла, она не только утешается сама и тешит свою женскую
гордость, но при необходимости еще и напоминает о привиле-
гиях, которые дает принадлежность к дворянскому предместью,
слишком далекому от всего вульгарного, слишком верному
версальским традициям, чтобы иметь бестактность требовать
от старой девы чего-то большего, чем видимость добродетели.
Оставим любителям былого, чьи лица навечно обращены
назад, как лица некоторых проклятых из дантовского ада,
исключительное право любоваться древней разновидностью
старой девы. Она по-прежнему существует в Париже лишь
в подтверждение универсального закона, требующего вос-
произведения частички прошлой эпохи в эпохе настоящей,
некоторых черт отца — в сыне, ибо в противном случае может
быть нарушена преемственность поколений. Плод воспитания
совершенно неправильного, абсурдного, уродливого, такая
старая дева похожа на блеклую растительность или на мох,
растущий вдали от солнечных лучей в трещинах склепа или
среди развалин и издающий сильный запах плесени; в боль-
шей части департаментов она встречается почти так же часто,
как прежде, в столице же водится только в окрестностях Ко-
ролевской площади3, в редких семьях добрых старых мещан
или мелких дворян, свято хранящих верность старинному,
дореволюционному образу жизни и мысли.
3
Автор называет эту площадь в квартале Маре старым названием, кото-
рое она носила с основания (1605) до 1792 года, а затем в 1814–1831 годах;
при Июльской монархии она именовалась Вогезской (place des Vosges);
это же название она носит с 1871 года и по сей день.
501
Гибнущая вместе с трухлявым зданием общества, не

отвечающего потребностям настоящего времени, Церковь
рушится со всех сторон под ударами революций, призванных
ускорить ее конец; кто же по-прежнему служит ей опорой,
кто по праву зовется ее надеждой и утешением? Это старая
дева, более подходящая для жизни монастырской, нежели
для жизни мирской, единственная в своем роде и последняя
хранительница старинной веры отцов.
С самого юного возраста эта старая дева пользуется все-
общим почтением: ведь в двадцать лет она богата на причуды,
которые служат заменой губительным последствиям времени,
стигматам подагры и паралича — всему тому, что будет вну-
шать уважение, когда ей исполнится шестьдесят.
С рождения рабски покорная некоторым допотопным за-
конам, оживающим для нее одной, она и помыслить не может
о том, чтобы их нарушить, ибо убеждена, что в то же самое
мгновение скомпрометирует собственную репутацию. Ее чув-
ства и мысли, ее слова и действия, ее жесты и поза, наконец, ее
наряд от рождения до смерти — все это продумано и выверено
по шаблону. Ее щепетильному целомудрию противопоказаны
такой-то покрой платья, такая-то ткань, такой-то помпон. Как
ребенок на помочах, она неотступно следует в любой гостиной
за своими родителями. Одетая так скромно, будто отправляется
к первому причастию, она, кажется, едва дерзает поднимать гла-
за, говорит, как застенчивая простушка, и действует, как автомат.
Она напоминает растение, называемое в народе «не тронь меня»:
она замыкается в себе от одного-единственного слова и не по-
зволяет никому приблизиться к себе. Подверженная всем воз-
можным суевериям, она боится пятницы и черта, страшится
привидений, советуется с картами и считает Вольтера и Руссо,
из которых не прочла ни строчки, «запустением мерзости»4.
4
Искаженное «мерзость запустения» (Матф. 24:15); неверная цитата,
видимо, указывает, что и Библию старая дева знает весьма поверх-
ностно.
502
Ум у нее нетронутый, зато таланты блистательны. Всякий про-

фан, видя, как она усаживается за фортепиано, и слыша, как
она играет, повторяет с удвоенным ужасом слова Фонтенеля:
«Соната, чего ты хочешь от меня?!»5 Даже если б мы не знали
непоследовательности, странности и противоречивости чело-
веческой природы, довольно было бы услышать, как эта девица
поет романс, как она пускает в ход все чары своего голоса и пере-
живает миг своего триумфа, — довольно было бы одного этого,
чтобы согласиться, что она была, есть и будет белейшей из всех
голубиц, как выражается ее духовник.
История ее грехопадения, если таковое имело место
и каким-то непостижимым образом сделалось известным,
может быть рассказана в двух словах: на нее набросился
демон, но душа ее при этом осталась вовсе не запятнанной
тем чувством, которое по-прежнему царило в сердце Элоизы
и через двадцать лет после постигшего ее несчастья, когда она
укрылась в стенах святой обители, облачилась во власяницу
и распростерлась перед алтарем.
Старая дева этого вида, могущая стать предметом для
шуток или для печали, смотря по тому, серьезен или фриволен
рассказ о ней, безучастна ко всему, что во вселенной матери-
альной и нематериальной, в мире разума и мире чувств суще-
ствует благородного и возвышенного; ее жизнь доказывает, ка-
кое пагубное влияние могут оказывать некоторые принципы,
до какой степени могут они ограничить ум и иссушить душу.
И двух месяцев не прошло с тех пор, как одно из этих
святых созданий, гордость квартала Маре, самая неутомимая ос-
новательница часовен, лучшая клиентка держательницы стульев
и неусыпная блюстительница белизны стихаря господина кюре,
самая усердная участница религиозных шествий и молений,
в очередной раз подтвердила это правило. Внезапно охваченная
5
Эта реплика философа Фонтенеля (1657–1757), выведенного из себя
обилием концертов, на которых ему приходилось бывать, упомянута
в посвященной ему статье в «Энциклопедии» Дидро и д’Аламбера.
503
страхом лишить свою душу вечного спасения, она тайно бежала

из родительского дома, вместо прощания оставив старому отцу,
для которого она, единственная дочь, была последней радостью
жизни и который тысячу раз умолял ее не покидать его, ибо
он не переживет разлуки, записку следующего содержания:
«Батюшка,
чтобы не погубить свою душу, я должна немедленно покориться
зову Господа нашего Иисуса, который, как Вы знаете, уже давно
уготовил мне славное звание своей невесты. Простите же вашу
почтительную дочь, благословите ее и верьте, что она не пере-
станет молиться за вас ни в этом мире, ни в ином».
Вот уже полтора месяца, как несчастный отец перестал

страдать — он умер! Умер в конвульсиях жестокой агонии,
тщетно желая увидеть свою дочь, поцеловать ее еще раз; умер,
испуская вместе с последним вздохом последний зов нежности
и в последний раз благословляя беглянку, которую все еще
искал его взгляд.
Еще одна разновидность старой девы — те особы, кото-
рые истово веруют в прогресс, наложивший на них неистреби-
мый отпечаток, и следуют за ним вплоть до самых передовых
рубежей; это сильные натуры, чей удел, как правило, — не
смирение, а дерзание; для них принятое решение есть при-
говор, последствия которого они просчитали и сумеют вы-
нести; они очень рано познакомились со светом и оценили
его по справедливости, они познали себя, поняли выгоды
и невыгоды своего положения и почувствовали, что, дабы
не переходить от одного болезненного разочарования к дру-
гому, должны посвятить прекраснейшие свои способности
исключительно наукам и художествам, а сокровища души —
семейным привязанностям и святому дружеству. Слишком
просвещенные, слишком справедливые, чтобы не понять и не
простить слабости и нужды, неразрывно связанные с разными
504
общественными положениями, они снисходительны и добры

с женщинами, не злобны и не язвительны с мужчинами. Суще-
ствуя преимущественно в возвышенной атмосфере искусства
и свободы, поклоняясь всему великому, прекрасному и добро-
му, они понимают всякого, кто жертвует собой, и способны
служить примером самой преданной дружбы.
Смело, с открытым забралом они вступают в старо-
девическую жизнь и вознаграждают себя за холод и пустоту
безбрачия мыслью о том, что уберегли свою гордость от обид,
каким она непременно подверглась бы в браке, заключенном
из почтения к условностям и страдающем от пороков этого
института в современном мире. С самого юного возраста они
пользуются полной свободой, бывают повсюду и со всеми
общаются, полагаясь лишь на собственную силу. Всегда есте-
ственные и искренние, они стоят выше глупых предрассудков
и могут при случае принять участие в самой безрассудной
салонной болтовне, но при этом с исключительным тактом
заставляют собеседников уважать тонкость их натуры, равно
далекой как и от преувеличенной стыдливости, характерной
для ложной добродетели, так и от наглости, обличающей
бесстыдную порочность.
Старые девы этого вида — продукт по преимуществу
парижский; самые одаренные из них обогащают своими творе-
ниями музеи живописи и скульптуры, ставят свое имя рядом
с именами редакторов наших лучших научных и литературных
журналов; из них выходят самые превосходные школьные учи-
тельницы и самые идеальные гувернантки для детей из богатых
семей во всем мире. Куда бы их ни позвали учить нашему языку,
нашей литературе и нашим искусствам — на берега Невы или
на побережье Адриатики, в Берлин или в Филадельфию, — они
неизменно остаются достойными дочерями Франции — земли,
отмеченной печатью Провидения, и повсюду умело исполняют
свою национальную миссию, с благородным умом и пылом
увлекая учениц по пути прогресса.
505
Сентиментальная старая дева в возрасте с двадцати пяти

до тридцати пяти лет становится героиней самых трогатель-
ных элегий и многочисленных драм, в которых мужчины
всегда играют постыдную роль. Такая старая дева, любящая
так, как Юлия любила Сен-Пре6, так же преданная возлюблен-
ному и так же бессильная что-либо изменить, платит порой
за промелькнувшую тень счастья слезами и отчаянием обе-
счещенной девицы, обманутой возлюбленной, матери безы-
мянного ребенка. Такая старая дева всегда несчастнейшее из
созданий, и пустота в сердце для нее так же смертельна, как
и вероломство в любви. Отвращение и истощение снедают ее
и подчас искажают ее характер так быстро, что после трид-
цати пяти лет, когда она вступает во вторую стадию своего
стародевического существования, ее уже невозможно узнать.
Живую веру сменяет самый ледяной скептицизм: старая дева
видит теперь в окружающем мире не что иное, как чудовищ-
ное скопище всех пороков. Ее противно слышать и тяжело
видеть. Неопрятный костюм, угрюмый взгляд, искаженные
черты, бледный цвет лица, небрежная походка, сухой тембр
голоса выдают смятение чувств и агонию нежной натуры;
впрочем, бывает и так, что она сопротивляется ударам судь-
бы. В этом случае, заставляя молчать непонятую душу или
разбитое сердце и подавая пример отваги и святого само-
отвержения, она облачается в монашеское одеяние сестры
ордена Святого Венсана де Поля7, посвящает себя служению
бедным и немощным членам того самого общества, которое
предало ее и терзало, и дарит ему столько добра, сколько
увидела от него зла.
6
Юлия — героиня романа Жан-Жака Руссо «Юлия, или Новая Элоиза»
(1761), отдавшаяся своему возлюбленному Сен-Пре, за которого родите-
ли не соглашались ее выдать по причине его незнатного происхождения.
7
Орден, или конгрегация Сестер Святого Венсана де Поля, был основан
в 1633 году французским священником Венсаном де Полем, который
за свою благотворительную деятельность был после смерти причислен
к лику святых.
506
Нередко из той, кто в двадцать лет была сентиментальной

особой и кого ужасная измена лишила иллюзий, в двадцать
пять появляется, как бабочка из куколки, завзятая кокетка.
Хитрая и бесчувственная, она в совершенстве овладевает так-
тикой мести, отвечает обманом на обман, расставляет ловушки
против ловушек и, страдая лишь от уязвленного тщеславия,
мучается только на подступах ко второй стадии своего староде-
вического существования. Она сильна, она привередничает до
тех пор, пока ее ухищрения увенчиваются хотя бы видимостью
успеха, пока она твердо верит, что в конце концов заполучит
в свои сети мужа и с его помощью достигнет высокого поло-
жения, которое некогда было мечтой ее молодости и причиной
ее безбрачия. Но когда молот времени напоминает ей, что пора
проститься с последними надеждами, тогда, подобно охотнику,
яростно преследующему мелькающую впереди добычу, которая,
как он видит, вот-вот ускользнет навсегда, она вспоминает
свою первоначальную энергичность, прикладывает множество
усилий, использует все возможные средства, чтобы заполучить
предмет своих вожделений. Издавая самые томные вздохи, она
прикидывается невинной голубицей, не говорит больше ни
о состоянии, ни о положении в обществе, просит лишь любви
и рая в шалаше и сулит всевозможные наслаждения, обещает
явить чудеса преданности любому смертному, будь то чиновник
с окладом в полторы тысячи франков в год или Квазимодо, —
лишь бы он согласился возложить на ее пожелтевший лоб
символический флердоранж8.
Всегда нарядная, причем нередко ценой множества мел-
ких лишений, украшающая себя газовыми шарфами, цветами,
султанами, лентами самых ярких цветов, жадная до вечеринок
и праздников, она остается на посту до тех пор, пока верит, что
еще может кого-то пленить своими одряхлевшими прелестями;
8
Белые цветы померанцевого дерева, принадлежность свадебного
убора невесты, символ ее чистоты и невинности.
507
но настает день, когда мужа на эту приманку уже не поймать;

для него это означало бы закутаться во фланелевый халат,
заткнуть уши ватой и водрузить на нос очки. Тут совершает-
ся внезапный и полный переворот; старая дева меняется до
неузнаваемости. Недолго думая, она превращается в истово
верующую, становится бдительным стражем целомудрия,
туго, едва ли не до удушья стягивает косынкой грудь, которую
прежде всегда приоткрывала, и проповедует лишь отречение
от дьявольских соблазнов света. Метаморфоза, которая могла
бы показаться удивительной, если бы мы не знали, какие ра-
дости может обрести женщина сорока пяти лет, вдыхая ладан
в полумраке исповедальни.
Старая дева самого распространенного вида — это та,
которую сегодняшняя победа всегда вознаграждает за вчераш-
нее поражение; на первой стадии своего развития она кажется
загадкой, не имеющей разгадки. Натура сложная и пребываю-
щая в постоянных колебаниях, она во многих случаях сбивает
наблюдателя с толку и не позволяет ему вынести о ней хоть
какое-нибудь суждение. Наполовину кокетливая, наполовину
сентиментальная, наполовину расчетливая, наполовину бес-
корыстная, наполовину лживая, наполовину правдивая, на-
половину обманщица, наполовину жертва обмана, она иногда
начинает со скептицизма и всегда заканчивает легковерием.
Чем больше она удаляется от того возраста, в котором
еще могла нравиться, тем лучше, кажется, сердце ее и тщесла-
вие уживаются друг с другом и друг друга ослепляют. Совер-
шенно невозможно ни пристально смотреть на нее без смеха,
ни слушать ее без скуки. Она увлекается сентиментальной
литературой и потому на ночь должна обязательно прогло-
тить какой-нибудь роман; он так же необходим ей, как чашка
кофе с молоком утром, после пробуждения. Она готова десять
раз перечесть одну и ту же книгу — конечно, кроме «Лелии»,
которую считает неудобоваримым и гибельным плодом горя-
чечного воображения.
508
Безрадостные страсти, которые заронило в ее душу без-

брачие со всеми его унижениями, начинают расти с устраша-
ющей силой после того, как ей исполняется тридцать пять, ибо
для ее жизни эта пора — уже старость; ведь старой деве, этой
бесплодной ветви человеческого древа, не дано, к несчастью,
испытать вторую молодость, которою природа награждает
женщин, выполнивших свое предназначение.
Терзаемая завистью, как самая законченная кокетка,
Калигула в юбке, страдающая от невозможности разом опо-
рочить, обезобразить, состарить всех женщин, которые пред-
стают перед ней молодыми, красивыми, умными, любимыми,
она ощущает почти эпилептические конвульсии при виде
счастливых молодоженов. Девушки, опасайтесь ее, ведь ее
слова ужасно разрушительны, особенно же опасайтесь зна-
комить ее с предметом своей любви — не потому, что она
может похитить у вас его сердце, но потому, что ее коварные,
а то и клеветнические речи безжалостно выставят напоказ
малейшие ваши недостатки.
Ни одна женщина не верует так свято в то, что ей столько
лет, сколько она себе приписывает. Застаньте ее в самом не-
приглядном неглиже: взгляните на нее утром, когда, закончив
туалет своего кота, она занимается своим собственным, и вы
в этом убедитесь. Забывая, что она предстает перед вами поч-
ти в костюме Евы, что ее чепец или платок плохо скрывают
разрушительную работу времени, эта девица сорока пяти лет
скажет самым убежденным тоном, бросив на вас прочувствен-
ный взгляд: «Представьте себе, мне ведь уже двадцать восемь».
А когда ей будет под шестьдесят, она воскликнет: «Я, конечно,
не старуха, но в тридцать девять лет надо быть скромнее».
Она так же рьяно охотится за мужем, так же деятельно
расставляет матримониальные ловушки, как самая настоящая
кокетка, но, по причине своей двойной слепоты, делает это
куда менее ловко и обречена на более тяжкие неудачи. Самые
банальные комплименты, из жалости сказанные ей на ухо
509
и восхваляющие ее свежесть, хотя это воистину свежесть су-

хого листа, могут вскружить ей голову. Одно незначительное
рукопожатие может убедить ее, что, как в свадебной песне,
любовь, наконец, приведет ее под венец. Одного послания,
переполненного восклицательными знаками, которое ка-
кой-нибудь новоприбывший адресовал ей от нечего делать,
достаточно, чтобы заставить ее начисто забыть об осторож-
ности и добродетели, о страхах богомолки и боязни ада. В сем
последнем случае довольно скоро наступает день расставания,
после чего она либо выдумывает, будто обязана хранить без-
брачие, ибо не может изменить покойнику, в чьем сердце, если
верить ей, она одна сумела пробудить любовь, либо объявляет
себя трогательной жертвой неверности. Эта Кларисса тридцати
пяти лет сочиняет историю о том, как она соблазнила Ловласа
двадцати четырех лет, и тешит свое самолюбие кокетки9. Под-
руг, которые, к несчастью, знают всю подоплеку происшедшего
и слушают ее с улыбкой, она еще и еще раз заклинает, особенно
если они молоды и хороши собой:
«Пусть мой пример научит вас не верить любовным
клятвам, ведь никогда еще ни одна женщина, даже самая кра-
сивая, не слышала клятв более пламенных, никогда никому
не поклонялись так истово, никогда никого не соблазняли так
искусно, так неотразимо!»
Пережив это последнее и жестокое крушение ее надежд,
новая Кларисса, как правило, удаляется на несколько месяцев
в деревню поправить там здоровье, на время подорванное
горем. По возвращении ее нельзя узнать. Она становится
смиренной и слащавой, держится в тени и чернит чужие ре-
путации тоном, исполненным снисходительности. Но мало-
помалу грустные воспоминания стираются, и натура старой
девы берет свое; впрочем, занятия благотворительностью ее
9
Упомянуты герои романа Cэмюэла Ричардсона «Кларисса» (1748),
в котором, впрочем, роли распределены иначе: заглавная героиня добро-
детельна, а Ловлас — бесчестный соблазнитель, который ее похищает.
510
сильно смягчают. Она, например, с ангельским терпением ис-

полняет все капризы злобного сиротки, которого, если верить
ей, она не оставляет своим попечением потому, что поклялась
в этом его умирающей матери, и который так похож на нее
саму, что все принимают ее за его бабку.
Мы добрались до последней разновидности старой
девы, какую собирались описать в нашем очерке; совращае-
мые с пути истинного пламенным воображением, покорные
голосу своего сердца, уступающие неодолимым соблазнам,
гонимые злой судьбой, подталкиваемые инстинктом кокетки
и потребностью в перемене мест, эти особы, которых можно
назвать полугетерами и которые водятся по преимуществу
в провинции, совсем юными прибывают в Париж. Они редко
привозят туда цвет своей девственности; чаще всего их приво-
дит в столицу необходимость скрыть первый позор, оплакать
первое расставание, найти первое утешение, отыскать способ
вернуться в родной город счастливыми, торжествующими
и очищенными браком. Первый акт любовной жизни такой
особы заканчивается обычно в восемнадцать лет похищением,
а развязка в сорок пять — провозглашением принципов столь
же твердых, сколь и немилосердных. Будучи от природы по-
датливой, она быстро перенимает главные черты парижского
света, свойственные всем званиям, общие для всех характеров:
она суеверна, как старая дева былых времен, и бесстрашна, как
старая дева эпохи прогресса, преданна, как сентиментальная
барышня, непостоянна, как полукокетка, и ловка, как кокетка
законченная.
Порою в тридцать лет она с неподдельной верой ударя-
ется в мистицизм; часто и в сорок пять она остается завзятой
эпикурейкой. Она не пропускает ни одного из тех пиров, какие
свет и природа задают молодости и красоте, она во что бы то
ни стало желает вкусить все удовольствия, все наслаждения
страсти. Впрочем, насколько возможно, она блюдет свою ре-
путацию, держится благопристойно, а порой даже излишне
511
подчеркивает свое целомудрие. При необходимости она пред-

ставляется как вдова; о муже она в этом случае сообщает, что
он был бравым капитаном, убитым в сражении при Констан-
тине; в другой раз оказывается, что муж жив, но он неиспра-
вимый игрок и, проиграв огромное состояние, сбежал куда
глаза глядят: то ли в Египет, то ли в Лахор. Соблазнитель или
любовник всегда предстает под именем дядюшки или кузена.
Порой принужденный блеск и множество любовных историй
не только не мешают такой девице покинуть разряд старых дев,
но, напротив, помогают увенчать карьеру удачным браком, без
которого ей не завоевать почтения в свете, чья мораль далека
от принципов вечной справедливости.
Теперь бросим последний взгляд на старую деву, обре-
мененную годами: она умирает, как жила — в беспросветном
одиночестве, и сходит в могилу, не оставляя о себе никакой
памяти, кроме — иногда — памяти о своем позоре. Какое
зрелище! Здесь уже нет места шуткам и иронии, здесь уже не-
возможны упреки, здесь можно только предаваться печальным
размышлениям, от которых сердце обливается кровью и кото-
рые заставляют нас сказать в завершение этого очерка: какова
бы ни была молодость старой девы, к какой бы разновидности
она ни принадлежала, мы обязаны выказать снисхождение
и сочувствие к той, что имеет множество обоснованных при-
чин роптать против общества, которое ее создало, но не сумело
создать закон для ее защиты.

Матюрен-Жозеф Бриссе
ПАРИЖСКАЯ ДОМОХОЗЯЙКА
Долгое время казалось, что лишь француженки из провинции

обладают исключительным правом на идеально-мещанское
звание образцовой домохозяйки. И верно: постоянство до-
машних привычек, немногочисленность развлечений вне дома,
передача традиций от матери к дочери, потребность занимать
себя делом всякий день с утра до вечера, необходимость по
крохам копить состояние (которому вряд ли суждено когда-
нибудь вырасти внезапно, как на дрожжах), а сверх всего
жгучее желание за счет бережливости превзойти в роскоши
более богатых соседок или по крайней мере сравняться с ними
и уметь вынести без страха поистине инквизиторскую бди-
тельность, с какой кумушки следят за кумушками, — все это
способствует тому, что провинциалки становятся домохозяй-
ками в полном смысле слова, домохозяйками телом и душой,
разумом и сердцем, и остаются таковыми во всех жизненных
обстоятельствах, в любой час дня и ночи.
Однако, утвердив неоспоримые права жительниц нашей
провинции, осмелимся изобразить на этих страницах скромный
и почти никем не описанный тип домохозяйки-парижанки.
Пусть Париж — земля обетованная для кокеток; пусть это
рай для дам богатых, красивых и фривольных; пусть он влечет,
513
Парижская домохозяйка
опьяняет, осыпает комплиментами и обольщает дам слабых

и тщеславных; но он же юдоль страданий, лишений, одиноче-
ства и тайных страхов, место испытаний и тяжких трудов для
парижанок бедных, честных и гордых. Провинциалки умело
и легко управляются по хозяйству, ведь у них в домике, каким
бы скромным он ни был, довольно и воздуха, и пространства,
и солнечного света; но когда речь идет о тесном жилище па-
рижской семьи в пятом или шестом этаже, домашние хлопоты
становятся мучительными, удручающими, даже отвратитель-
ными. Провинциальная домохозяйка дышит полною грудью
и весело тянет груз привычных домашних работ; в саду у нее
цветы, в колодце вода, в погребе вино, в подполье достаточно
дров; парижская домохозяйка задыхается, чахнет и медленно
вянет, обессилев от тяжких забот и не получая ни помощи
благодетельной природы, ни ее даров. Она вынуждена прояв-
лять все свои добродетели в разделенной на комнатки коробке
в сотне футов над землей; в эту тесную тюрьму, зачастую
мрачную и нездоровую, она должна приносить уют, порядок
и радость; на несколько пятифранковых монет, которые она
всякий раз добывает каким-то чудом, ей приходится обиха-
живать и кормить себя и семью — здесь, в Париже, где, как
писал Жан-Жак Руссо, хлеб всегда так дорог!1
Говоря «парижская домохозяйка», мы имеем в виду
многочисленный класс женщин, принявших на себя полно-
стью и безоговорочно выполнение домашних обязанностей,
столь трудных в нашем большом городе; мудро удалив от
1
В 1742 году Руссо впервые приехал в Париж и жил там (с годичным
перерывом) до 1754 года. Первые несколько парижских лет Руссо ис-
пытывал огромную нужду — иногда заработанных денег не хватало
даже на то, чтобы просто утолить голод. В 1754 году, посылая в Женеву
своей покровительнице и возлюбленной госпоже де Варанс («мамень-
ке») 240 ливров, он писал: «Позаботьтесь с их помощью о наиболее
насущных нуждах; там, где вы сейчас, это легче, чем здесь, где все так
дорого, и в особенности хлеб». В начале XIX века эта фраза неоднократно
публиковалась как в изданиях писем Руссо, так и вообще в сборниках
афоризмов и была широко известна.
515
себя прислугу — эту язву, губительную для семейного мира

и разорительную для семейного кошелька, — они сами ста-
ли для своих родных добрыми гениями, источниками уюта
и радости.
В утренний час, когда упитанные толстощекие парни,
зевая, неторопливо начинают открывать ставни лавок, когда
молочница устраивается на углу со своим товаром, когда самые
шумные кварталы столицы тихи, словно в провинциальном
городишке, когда элегантный Париж еще дремлет, наслаждаясь
тишиной этих единственных в своем роде мгновений, — в этот
час мимо дворников, метущих тротуары, скромной походкой
ступает женщина, чьи шляпка и накидка, как бы незатейливы
и потерты они ни были, выделяют ее среди стряпух и крестья-
нок, которые в эту пору безраздельно царят на парижских
мостовых. Ее походка так степенна, вид так скромен, башмач-
ки так безупречно начищены, а выражение лица так учтиво
и полно такого достоинства, что ее ни в коем случае не пере-
путаешь с кокетливой гризеткой. Эта женщина с корзинкой
в руке, которая идет по рынку, не обращая внимания ни на
шум, ни на толкотню, и есть парижская домохозяйка, молодая
особа, сочетавшаяся законным браком с каким-нибудь контор-
ским служащим, получающим скромное жалованье, или еще
не признанным художником, или юным медиком, ожидающим
потока пациентов, или начинающим адвокатом. Эта женщина,
робко пытающаяся сбить цену на какого-нибудь худосочного
цыпленка и чахлые овощи, — быть может, неведомая миру
спутница будущей знаменитости; быть может, когда-нибудь
она воцарится в гостиной префекта, а то и министра; быть
может, ее имя навсегда останется в памяти потомства рядом
с именем того, кого она ободряла, кого поддерживала, чьи годы
труда и безвестности скрашивала.
Со страхом пробираясь вдоль прилавков, словно бы
в ожидании грубостей и насмешек, она направляется к своим
постоянным поставщицам. Как правило, это самые добрые,
516
честные и благопристойные из здешних теток. Наша героиня

им знакома; торговки ей рады, жалеют ее, и им совестно за-
ламывать цену или, пуще того, обманывать бедняжку. Для нее
оставляют самые свежие продукты, самые аппетитные плоды,
и, если уже заполненная корзинка кажется слишком тяжелой
для тонкой ручки молодой покупательницы, ей ни за что не
позволят нагрузить себя очередной ношей: всегда найдется
мальчуган или девчушка, которые тотчас вызовутся донести
до дому ее неподъемную утреннюю добычу.
В простом народе встречается достойное восхищения
чутье, благодаря которому его представителям внятно и до-
рого все святое, благое и похвальное. Простолюдин чувствует,
что эта женщина выше его, и благодарен ей за то, что она
принимает скромные услуги, сближающие его с нею; его воз-
вышает эта встреча, ему льстит эта общность трудов и забот,
и, великодушный по природе, он готов прийти покупательнице
на помощь.
Улыбаясь усердному помощнику или помощнице, моло-
дая женщина доходит до дома и проворно взбегает по лест-
нице, ведущей на пятый этаж, в ее скромное жилище. Она
входит и, тут же забыв о ребенке, который все еще следует за
ней, спешит оглядеть все свои необширные владения: прохо-
дит через столовую, гостиную и в огорчении замирает у двери
последней комнаты.
«Уже ушел!» — восклицает она.
Она бросает долгий взгляд на пустую чашку, которую
наполнила перед пробуждением мужа; затем убеждается, что
он взял теплую одежду, заботливо ею приготовленную… Все
в порядке; отодвинутые в сторону головешки в очаге, еще пол-
ном жара, говорят о том, что огонь потрескивал ярко и весело,
пока скромный труженик вкушал незамысловатый завтрак.
Немного утешившись, молодая женщина возвращается
обратно; маленького рассыльного уже и след простыл; она
осталась одна, одна до самого вечера!
517
Тогда, сняв одежду, в которой ходила за покупками,

сбросив неудобные накидку и шляпку, она повязывает вокруг
изящной талии грубый фартук, знак смиренных трудов и тяж-
ких обязанностей. Затем она входит в святилище семейных
добродетелей.
Это тесная и темная клетушка рядом со столовой. Лишь
слуховое окно под самым потолком пропускает в этот мрачный
закуток немного воздуха и дневного света — чаще всего даже
не с улицы, а с лестницы или из внутреннего двора-колодца.
Именно через это отверстие, совершенно не достаточное для
такой цели, должны выходить наружу и удушающий чад,
и запах приготовляемых блюд; ибо эта унылая и нездоровая
каморка — не что иное, как кухня парижской квартирки. Впро-
чем, спасибо и на том; ведь благодаря этой кухне в гостиной
можно принимать гостей, а в спальне спать! Ведь если мясо
тушится в спальне, это уже верный признак, что обитатель
жилища — пролетарий. Вот самая четкая граница между су-
ровой нуждой, спутницей трудящихся, и буржуазным доволь-
ством — действительным или лишь мнимым. Ныне, когда все
слои общества одеваются одинаково, когда образование, равно
доступное всем, сгладило различия в речи, классы можно от-
личить один от другого лишь по двум существенным чертам:
первая, великая — наличие собственного экипажа, вторая,
малая — место для горшка со стряпней.
Мгновения, проведенные в этой унылой и неудобной ка-
морке, — самые тяжкие в жизни нашей молодой домохозяйки.
Именно там для нее настают минуты испытаний и сражений,
час подвига и поистине достохвального труда. Не раз нежные
пальцы хорошенькой парижанки немеют от холодной воды,
которой она моет овощи, или трескаются и сморщиваются
от вредного воздействия кипятка, столь необходимого, что-
бы неукоснительно поддерживать вокруг себя вожделенную
чистоту. Но ей пора разжигать огонь, готовить истекающее
кровью мясо; нужно позаботиться об освещении на вечер;
518
все это делается скоро и споро, бодро и бойко… и молодая

женщина весело завершает свои труды, мечтая о возвращении
любимого супруга.
Подавив тяжелый вздох, она в одиночестве поспешно
съедает завтрак, а затем переходит к уборке своей изящной
квартирки. Она расставляет вещи по местам, вооружившись
шваброй и метелкой, наводит чистоту, вытирает пыль и лю-
бовно начищает все предметы до блеска; она заботится о них
с признательностью, ибо в каждом — частица ее счастья.
Некоторые из них принес в общее жилище муж из прежней
холостяцкой квартиры. Вот маленький письменный стол, за
которым он писал ей столь нежные любовные письма, вот
туалетный столик с поворотным зеркалом, которое он со стра-
хом вопрошал, понравится ли аскетический облик студента-
трудяги юному предмету его воздыханий; вот его трубка, вот
пистолеты, оружие повесы, которое он на веки вечные засунул
в угол и поклялся забыть, — молодая жена смотрит на эти
трофеи любви с торжествующей улыбкой победительницы.
Другие предметы обстановки, побогаче, достались бедной
бесприданнице от какой-нибудь доброй родственницы, ныне
уже покойной, и при виде их на глаза молодой жены часто на-
ворачиваются благочестивые слезы скорби и признательности;
третьи приобретены уже в супружестве на сэкономленные по
крохам средства, и будьте уверены: хозяйка любит их ничуть
не меньше всех прочих.
Но вот порядок наведен; окна, которые наша героиня
ненадолго открыла, чтобы впустить немного свежего возду-
ха и проветрить комнаты, вновь тщательно закрыты; белые
занавески с элегантно приподнятыми уголками задернуты;
опрятная, пышно взбитая постель накрыта кокетливым по-
крывалом; кресла расставлены, огонь вновь разожжен, и вот
уже молодая особа весело принимается за собственный туалет.
В этот момент происходит быстрое и чудесное превра-
щение, которое не оставило бы равнодушным даже самого
519
беспристрастного зрителя. Чепец отброшен с презрением, ро-

скошные волосы струятся по плечам, и проворная парижанка
умелой рукой искусно заплетает их в косы или причесывает на
пробор. Теперь ее головка, гладкая или завитая, но неизменно
элегантная, — ни дать ни взять творение искуснейшего из
парикмахеров; гибкую талию на улице едва можно было раз-
личить под просторной накидкой, а во время уборки — под
фартуком, теперь же, стянутая чудесным корсетом, который
поддерживает осанку, не стесняя движений, и подчеркивает
формы, не преувеличивая и не преуменьшая их, она явля-
ет всю прелесть своих идеальных пропорций. На молодой
женщине платье из недорогой материи, но ладно скроенное
и сшитое ее собственными руками; свежий, чистый и легкий
шейный платок; шелковый передник с обшитыми кружевом
кармашками; на руках, которым лимон и миндальный крем
вернули природную белизну, — тонкие митенки. И вот уже
наша домохозяйка нарядна и пленительна, как ни одна другая
парижанка. Она полна достоинства как герцогиня, грациозна
как гризетка; теперь она готова встретить любых гостей!
В последний раз взглянув в зеркало, она проворно приво-
дит в порядок свое рабочее место. Столик стоит перед окном,
подле него — соломенный стул; она усаживается и ставит
ноги на низенькую скамеечку. За работу, прелестная швея;
покажите, на какие чудеса способны ваши тонкие пальчики!
Парижская домохозяйка — сразу и портниха, и белошвей-
ка, и модистка, и вышивальщица, и штопальщица, а иногда
и модная закройщица; вокруг нее разложены ткани, купленные
задешево, — сколько возможностей проявить свои многочис-
ленные таланты, свое природное мастерство! Посмотрите, как
рождается под ее пальчиками очаровательный чепчик, который
вечером, украсив ее прелестную головку, поспорит во вкусе
и свежести с головными уборами от Симона или Тюлан!2 После
2
Симон и госпожа Тюлан-Леду — известные владельцы модных лавок.
520
двух с лишним десятков примерок грациозная безделица на-

конец приобретает вид, идеально подходящий милому личику,
которое ей предстоит украсить: невесомые цветы будут удачно
сочетаться с шелковистыми кудрями, складки воздушного тюля
окружат прозрачным ореолом милое лицо, оттеняя чистые
и правильные черты, а атласный бант, небрежно сдвинутый
набок, будет слегка касаться приоткрытого белого плеча
трепещущими концами.
Словно для того, чтобы успокоить, наконец, свое живое
воображение, чересчур возбужденное этим вдохновенным
трудом, а может быть, для того, чтобы стряхнуть наваждение
и возвратить ум к идеям менее легкомысленным и более осно-
вательным, молодая женщина теперь принимается за работу
поскучнее. С неистощимым терпением и почти механическим
проворством она равномерными движениями втыкает иголку
в льняное полотно. В этом занятии воплощены идеи порядка,
будущности, долговечности: оно закладывает материальные
основания для жизни добропорядочной семьи, оно принадле-
жит к числу тех простых и важных занятий, которые пристали
«добродетельной жене» из Писания3.
Но пора подумать и о муже. Ради него парижская руко-
дельница готова пустить в ход все свои разнообразные талан-
ты. С чего же начать молодой жене, мечтающей сделать для
возлюбленного супруга столько всего сразу? Поработать ли
над шапочкой, которую она тайно вышивает ему к именинам?
Или же заняться делом более насущным и принести в жертву
собственную черную бархатную шляпку (прошлогоднюю,
а значит, уже слегка вышедшую из моды), чтобы подновить
3
Образ «добродетельной жены» из библейских книг притчей. См., на-
пример, в Книге Притчей Соломоновых (Прит. 31:10–13): «Кто найдет
добродетельную жену? цена ее выше жемчугов; уверено в ней сердце
мужа ее, и он не останется без прибытка; она воздает ему добром, а не
злом, во все дни жизни своей. Добывает шерсть и лен, и с охотою рабо-
тает своими руками». Ср. также цитату из Книги Премудрости Иисуса,
сына Сирахова, приводимую в конце очерка.
521
воротник костюма и тем самым отсрочить на какое-то время

разорительный визит к портному?
Звонок прерывает ее колебания. Она спешит открыть
дверь. Это две ее сверстницы, подруги по пансиону.
— Это ты, Лиза! Ты, Гортензия! Как я вам рада!
— Здравствуй, милая Мария! Как же высоко ты забралась!
Мы совсем запыхались.
— Входите же, проходите, садитесь!
Молодые женщины устраиваются в уголке у очага, в ко-
тором наша домохозяйка вновь разожгла огонь, и с любо-
пытством изучают домашнюю обстановку. Несмотря на
безупречный порядок, дочерям богатых негоциантов, женам
банкиров или маклеров она должна казаться довольно скудной
и унылой. Сперва разговор заходит о старых приятельницах,
которых гостьи повстречали в свете: обе дамы их перевидали
немало, ведь делать им нечего, дома скучно, так что они с жад-
ностью хватаются за любую возможность хоть как-то занять
несколько дневных часов.
Мысленно сравнив свой богатый особняк и скромную
мансарду подруги, к которой она пришла в гости, удовлетво-
ренная Гортензия бросает на подругу снисходительный взгляд
и принимается рассказывать о своих лошадях и экипажах,
о картинах и богатых обоях, о великосветских гостях, которые
заполняют ее дом в дни приемов. В ответ хозяйка дома с неж-
ной гордостью, внушаемой подлинным чувством, произносит
похвальное слово своему мужу, который, по ее словам, в один
прекрасный день станет человеком выдающимся, — мужу, чья
любовь и нежные заботы так велики, что она никогда даже
в мечтах не променяет его ни на кого другого! И всякий раз,
когда любопытная Лиза и надменная Гортензия своими вопро-
сами подчеркивают бедность подруги, та в ответ принимается
лукаво расспрашивать их о красоте, нраве, изяществе, неж-
ности или остроумии тех, чью фамилию носят собеседницы.
Одной приходится признать, что ее муж толст и неуклюж:
522
каждый вечер, улегшись подле нее в постель, он тотчас засы-

пает, он ненавидит музыку, питает омерзение к литературе,
а в беседе из него слова не вытянешь!
Другая вышла замуж за преуспевающего стряпчего. Не-
высокий, щуплый, деятельный, подвижный, он гений судеб-
ного процесса, и его великое искусство состоит в том, чтобы
без конца изобретать новые и новые тяжбы в интересах своих
клиентов. Правда, когда ни одной тяжбы нет, он бросает все
силы собственной натуры, довольно-таки кляузнической, на
дела домашние и не дает жене шагу ступить без его ведома.
Слыша эти признания, хозяйка дома улыбается и любов-
но оглядывает свой счастливый приют, где даже бедность мила.
Наконец, гостьи уходят, но не прежде, чем скромная хо-
зяйка дома обещает в свою очередь прийти навестить подруг
молодости: может быть, во время ответного визита ее самолю-
бие будет несколько уязвлено; но ведь ее будет сопровождать
муж, а она знает, что, идя под руку со своим избранником,
никому и ни в чем не будет завидовать. Возлюбленный су-
пруг — вот ее богатство, ее роскошь, ее достоинство, возвы-
шенное достоинство бедной женщины, вся гордость которой
заключена в том, кого она любит.
Тем временем приближается время обеда, а слегка затя-
нувшийся визит товарок по пансиону мог пагубно сказаться
на мясе, которое с утра предоставлено самому себе. Скорее
за дело — надеть фартук и снять пробу! Глава семьи скоро
возвратится, и необходимо, чтобы к его приходу хозяйство
было в полном порядке, а жена, свободная от всех домашних
забот, безраздельно принадлежала ему. Он ни в коем случае не
должен заподозрить, что его милая подруга — еще и служанка,
ведь эта печальная мысль отравила бы ему радость возвраще-
ния, омрачила бы счастье встречи с супругой. Жена употребит
все усилия, чтобы он не заметил ни тяжких трудов, ни много-
численных лишений, на которые скромное общественное по-
ложение осуждает ту, кого он хотел бы видеть окруженной
523
ореолом славы, купающейся в роскоши. Печальная истина

охладила бы его пыл, отравила ему рабочие часы и навсегда
положила конец мечтам о блестящем будущем, — мечтам,
в которых он, наконец, получает возможность вознаградить
ангела-хранителя его бедного очага за все лишения.
Но какой бы терпеливой и безропотной ни была наша
героиня, она не раз прерывает дневной труд и в беспокой-
стве открывает комод, хранящий все богатство семьи. Не раз
и не два, машинально перебирая пальцами несколько монет,
завалявшихся в глубине ящика, она корит себя, упрекает
за сделанные расходы и со страхом задается вопросом: на
что же они с мужем будут жить дальше! Она добросовестно
ищет, на чем бы еще сэкономить, с чем бы еще расстаться. Не
она ли отказалась без ведома мужа от услуг работницы, еще
месяц назад приходившей и помогавшей ей выполнять самые
тяжелые обязанности? Не она ли пожертвовала множеством
привычек, целым рядом скромных радостей, скрашивавших
ее жизнь? Не она ли забросила и чтение, и рисование, и му-
зыку — все, что тешило ее до замужества, — чтобы посвятить
себя всю без остатка полезным домашним трудам? Что еще
может сделать бедная женщина, вынужденная тратить свое
неиссякаемое трудолюбие и неутомимую фантазию лишь
на распределение редких и скудных доходов, на ничтожную
экономию по мелочам?
Тому, кого питает земля, лишения не страшны; время хоть
и истощает предусмотрительно собранные запасы провизии,
но само же их и восполняет. Пускай мороз и снег сделали
унылым сельский пейзаж, а труженик, запертый ими в соб-
ственном доме, с грустью видит, как тают в амбаре запасы
зерна, — он приободряется при мысли, что под промерзшей
землей зреет уже для него новая жатва.
Но бедный горожанин, у которого в худом кошельке
водятся только мелкие монеты, у которого все имение — не
дающие никаких плодов стены квартирки в пятом этаже
524
(за которую вскоре уже придет пора платить, и немало), — этот

несчастный, видя, как истощаются прошлые запасы, и зная,
что будущее не сулит ничего хорошего, испытывает приступы
невыразимой тоски, и каждый новый день, убегающий и уно-
сящий с собой безвозвратно крупицы драгоценного металла,
представляется ему еще одним шагом на пути к ужасной
пропасти нищеты и голода.
Никто лучше парижанки не понимает и не ощущает
этой пытки. Воспитанная в атмосфере изящества и утончен-
ности, вдали от свежего деревенского воздуха и животворного
сельского труда, она чувствует живо и тонко, но здоровье
у нее хрупкое, ей не хватает телесной крепости и физической
силы. Женщинам с такой возбудимой нервной организацией
труднее переносить горести; эти хрупкие и впечатлительные
создания острее ощущают все тревоги и быстрее устают
от тяжкого труда.
Но внезапно неземная сила пробуждается в душе честной
и чистой женщины, чьи страдания известны одному Богу.
И когда долгожданный звонок возвещает о приходе мужа, она
бежит ему навстречу с лицом, исполненным радости, доверия
и надежды.
Вот они, мгновения счастья. Вот, наконец, и тот, ради
кого наша героиня трудилась весь день напролет, тот, ради
кого она готова на любые жертвы, тот, с кем связаны великие
ожидания и мечты о грядущей славе. Правда, как ни радостна
встреча, что-нибудь нет-нет да и разбередит в сердце бедняжки
множество позабытых было горестей; муженек то невзначай
пожалуется на скудость обеда, то попеняет на то, что огонь
в камине не слишком ярок — а ведь хозяйка предусмотритель-
но сберегала дрова, которых в доме вечно не хватает. Но ее су-
пруг так уверен в себе, у него столько веры в будущее, столько
благородных намерений, столько созидательных идей, столько
любви, придающей новые силы, что его нежная и хрупкая
спутница закаливается в этом священном огне и, оказавшись
525
рядом с любимым, вновь обретает силу и уверенность, необ-

ходимые ей для каждодневного самопожертвования.
А как хорош будет их вечер! Отправиться ли в свет, где
достоинства мужа и изящество жены с некоторых пор уже обе-
спечивают им радушный прием? Бросить ли вызов (с помощью
накидки, галош и всех прочих обывательских предосторожно-
стей, применяемых в подобных случаях) холоду и влажности
зимнего вечера, столь враждебного к легко одетой женщине,
добирающейся до надушенной бальной залы на своих двоих,
а не в экипаже?.. Или воспользоваться тем, что муж с видом
триумфатора принес домой два перепавших ему билета на
спектакль, и пойти в театр, где не придется снимать теплую,
по сезону, одежду?..4
Ну уж нет! в натопленной комнате разлито приятное
тепло, снаружи завывает холодный пронизывающий ветер,
на улицах шумно и грязно… А этим двоим так хорошо вме-
сте! Они знают столько способов приятно провести вечер!..
И фортепиано (на нем молодая жена играла когда-то с таким
успехом), и новые книги (их так сладостно читать вдвоем),
и важный ученый труд, за который принялся муж (возможно,
от этого труда зависит его будущность), и рукоделие, которое
супруга не успела завершить днем!..
Вот как проходит вечер парижской семьи. Придвинув
к огню стол, супруги усаживаются рядом: он пишет, но не
раз отрывается от своего труда — то засмотрится на плени-
тельный и целомудренный облик любимой, сияющий в свете
лампы, то заглянет в книгу, то поделится с женой только
что родившейся мыслью, ею же и вдохновленной; она, про-
стая душа, шьет и на слова супруга всегда ответит нежным
взглядом, добрым советом, ободряющим словом, здравым
и разумным суждением.
4
Богатые театралы оставляли верхнюю одежду лакеям, ждавшим
в экипаже, остальные зрители не снимали ее вовсе.
526
А когда столь приятные совместные труды завершены,

стол отодвигается от огня, а кресла ставятся поближе одно
к другому. Супруги, держась за руки, смотрят, как тлеют по-
следние головешки, говорят о будущем, о своих надеждах
и замыслах, утешают и подбадривают друг друга, вместе
мечтают о почестях, славе и богатстве. Ведь есть же у мужа
покровители, есть друзья, есть талант!
Но вот очаг совсем погас. Угольки, что лишь недавно
светились, рождая причудливые фигуры, стали золой; издалека
уже не доносится шум улиц, и на каминной полке небольшие
палисандровые часы с маятником пробили полночь.
— Уже поздно! — говорит молодой муж.
— Уже поздно! — чуть слышно вторит молодая жена.
Спустя несколько мгновений беседа прекращается; лампа
больше не освещает маленькую, надежно запертую комнату,
и теперь в этом скромном приюте царят лишь счастье, иллю-
зии и надежды — все то, чем упоены оба супруга.
Скоро ангел, хранящий благословенную небом любовь,
пожелает обоим супругам сладких снов, повторяя прекрасные
и святые слова Библии: «Жена добродетельная радует своего
мужа и лета его исполнит миром… Что солнце, восходящее
на высотах Господних, то красота доброй жены в убранстве
дома ее»5.
Перевод Дмитрия Борока
5
Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова (Сир. 26:2, 20–21). Очерк
о «Парижской домохозяйке» выделяется на фоне большей части текстов,
вошедших в состав «Французов», — иронических и даже саркастиче-
ских, — своей апологетической интонацией. Это было отмечено в вос-
торженном письме одного из читателей, опубликованном Кюрмером на
«обертке» 115-го выпуска.
Анри Монье
ПРИВРАТНИЦА
Когда мы, скромные парижские жители, являемся на свет,

мало кто торопится нам навстречу: акушер, сиделка, да еще
привратница того дома, где нам выпало родиться. Служанка —
если, конечно, хозяйка не ведет дом в одиночку — без конца
ходит взад-вперед, снует между кухней и спальней; а счастли-
вого отца нет как нет.
Когда все формальности, потребные в таких случаях,
улажены, и пол младенца определен надлежащим образом, его
омывают, укутывают, пеленают и перепеленывают, стараясь
покрепче прижать к телу ручки и ножки, чтобы он занимал
как можно меньше места, — и вот сиделка вручает его мамаше.
Акушер, в чьих услугах более нет надобности, собирает свое
добро и откланивается, а привратница берет на руки ново-
рожденного, чтобы обласкать, обцеловать его всего с головы до
ног, и с этого-то дня и зарождается в сердце ее самая нежная
привязанность к малышу, беспредельная преданность ему.
И эта самая нежная привязанность, эта безграничная
преданность простирается на каждого, кто вступил в нашу
юдоль скорбей и слез1, благословленный ее поцелуем. Даже
1
Выражение, имеющее корнями цитату из Псалтири (83:7); обычно
употребляется для обозначения земного, бренного мира.
529
Анри Монье
время, которое уносит все, не умалит чувств привратницы;

напротив, они только окрепнут, преумножатся и расцветут,
и никогда неблагодарность не будет ей ответом: во все времена
парижане любили своих привратниц. Я очень любил свою, вы,
верно, любили вашу: и вы будете любить, и я буду любить,
и все мы будем любить их до скончания веков. Должно быть,
беззаветной привязанностью к первой нашей привратнице
и объясняется та ненависть, которую мы, безо всяких на то
оснований, питаем, повзрослев, ко всем прочим представи-
тельницам этого сословия.
Что касается привратника, он не более чем муж при-
вратницы, ибо для того, чтобы по праву носить этот слав-
ный титул, нужно разделять с привратницей все ее права
и обязанности; между тем он их нимало не разделяет. Этот
«самостоятельный господин», как трунит над ним супруга
в редкие минуты веселости, живет своей, особой жизнью,
зарабатывая на хлеб перешивкой старого платья. Насколько
изящно скроены фраки и брюки, вышедшие из мастерской
Юманна2, настолько же безобразны творения неловких рук
нашего привратника.
Иногда привратник бывает и скверным сапожником,
который даже в самых недрах Парижа умудряется обзаве-
стись повадками восточных мужей: он — бессовестный! — не
делает ничего или делает так мало, что лучше бы уж оста-
вался весь день в постели. Он кашляет, харкает, сморкается
и хрипит, да так ужасно, что у жильцов кусок в горло не
лезет, и при этом имеет наглость первым прочитывать их
газеты, после чего затягивается в свое удовольствие из обку-
ренной до черноты трубки и, уткнувшись носом в очередную
2
Юманн (Humann) — известный парижский портной того времени;
в 1830-е годы его мастерская располагалась на Новой улице Малых по-
лей (rue Neuve-des-Petits-Champs). Замечательный рисовальщик Гаварни
создал на рубеже 1830–1840-х годов целую графическую серию под на-
званием «Костюмы Юманна».
530
Привратница
латанную-перелатанную одежку, предоставляет своей достой-

ной половине решать все задачи, какие ставит перед ними их
семейная жизнь и общее ремесло.
Привратница же — назовем ее мамаша Дежарден —
являет собой полную противоположность своему унылому
супругу: она бойка и проворна, расторопна и всегда опрятна;
она настоящий хозяин в доме и делает все самолично, ничуть
не заботясь о том, что скажут люди, — весь дом, от собствен-
ного мужа до самого богатого жильца, у нее ходит по струнке.
Шестнадцати лет отроду явилась она в Париж из глухой
бургундской деревушки, чтоб отыскать папашину старшую
сестру, которая уже много лет состояла в прислугах у распут-
ного старого холостяка. Приезд ее не вызвал у тетушки особого
восторга; это была женщина не слишком чуткая, скорее даже
напротив, но в ней было довольно того весьма распространен-
ного природного чувства, той житейской смекалки, которая
порой подсказывает нам наперед, что от такого-то человека
стоит ждать если не беды, то всяческих неудобств. И пред-
чувствие не обмануло ее. На следующий же день за обедом
господин Бурнишон спросил у своей экономки, как малютка
провела ночь, как ей понравилась столица, и осыпал ее еще
сотней вопросов, которые явно показывали, что юная гостья
вызвала у него живой интерес. Подбородок его еще с раннего
утра был гладко выбрит, уши горели, язык заплетался, и глаза
блуждали. Было совершенно понятно, что господин Бурнишон
выбит из колеи, и в голове его происходит какое-то необычное
кружение мыслей. Походив какое-то время вокруг да около,
он, наконец, решил взять быка за рога и заявил, что желает
сей же час видеть юную гостью.
Бедная тетушка очутилась в очень непростом положе-
нии; как должно ей поступить: привести племянницу или же
лучше не приводить? Привела. Бурнишон тут же успокоился
и принял вид вполне благопристойный, разве только иногда
во взгляде его, брошенном на гостью, мелькало нечто большее,
531
Анри Монье
чем простая любезность, но держался он исключительно

в рамках приличий. И все же удар был нанесен, бедная тетушка
знала своего хозяина насквозь и понимала, что лучше ему не
перечить и постараться, чтобы волки были сыты, но и овцы
остались целы. Она кое-как совладала с собой и дотерпела до
конца завтрака, но лишь только встав из-за стола, отвела дочку
своего болвана-братца в ее комнату, затворила дверь, закутала
девицу в клетчатый платок, велела обуть галоши, дала в руки
узелок — одним словом, сделала так, чтобы к вечеру гостьи
и след простыл. Она пристроила племянницу нянькой в дом
молодой дамы, чей муж служил в заморских колониях, а жила
эта дама в противоположном конце Парижа.
Юная провинциалка не была красавицей, но была, что
называется, хорошенькой, и вдобавок могла похвастать пре-
лестнейшими в мире зубками и очарованием молодости, ибо
ей было шестнадцать, а господину Бурнишону стукнуло шесть-
десят семь. Спутница его с того дня, как покой ее впервые
оказался под угрозой, начала чахнуть: она страдала желудком,
дурно спала по ночам, а сочувственные вопросы соседей, то
и дело интересовавшихся у нее, как поживает племянница,
только сыпали ей соль на рану; сам же Бурнишон делался все
более и более взыскателен. Ясно было, что так дело продол-
жаться не может; оно и не продолжилось: однажды поутру
тетушка-экономка отправилась к праотцам, когда, верно,
и сама меньше всего ожидала.
Бурнишон не слишком-то грустил по своей верной спут-
нице: она успела ему надоесть и опостылеть; он свернул горы,
разыскивая адрес ее племянницы, который покойница сумела
сохранить в тайне, и, когда поиски его увенчались успехом,
пригласил девушку к себе, предложил ей занять место тетушки
и получил согласие. Через два месяца Бурнишон отправился
следом за бедняжкой Бабет. В наследство племяннице доста-
лось, сказать по правде, немного, но все же довольно для того,
чтобы разбудить жадность мсье Дежардена.
532
Может, покойный и был куда лучше своей репутации3, но

только юной его экономке оказалось нелегко найти себе новое
место: ведь люди очень злы! Так что едва лишь на горизонте
показался жених, она не преминула этим воспользоваться —
единственно ради положения в обществе.
Не успела мамаша Дежарден обвенчаться, как поняла, что
дала маху. Мужчина, которого она в своем воображении щедро
наградила всеми мыслимыми добродетелями, вдруг в один миг
рухнул с пьедестала, куда ей было угодно его вознести. Теперь
она видела его только таким, каков он был на самом деле: гру-
бый, неотесанный, нелепый бесстыдник, ни кожи ни рожи —
и все это вместо того бравого тамбурмажора4, о котором она
мечтала. Тогда она принялась ненавидеть его — и ненавидела
всеми силами своей души.
В истории моей привратницы нет ничего удивительного
или из ряда вон выходящего: как сама она повторяла неодно-
кратно, история эта такая же, как у всех прочих… у всех прочих
привратниц… Потому я и привожу ее здесь.
Обыкновенно занимающие этот пост дамы в прошлом
были кухарками или служанками, а дергать за шнур5 вы-
учились за долгие часы, проведенные в гостях у прежней
привратницы. Наследник, желая уберечь память покойного
родителя от упреков в неблагодарности, а себя самого — от
выплаты скромной пожизненной пенсии, охотно выставит за
дверь (в самом прямом смысле, то есть в привратницкую подле
ворот) бывшую экономку покойного.
Впрочем, звание привратницы, ее ремесло и состояние,
точно так же как все прочие звания и ремесла, имеет свои
3
Реминисценция из комедии Бомарше «Безумный день, или Женитьба
Фигаро» (1782), где Фигаро говорит о себе, что он «лучше своей репу-
тации» (Д. 3, сц. 5).
4
Тамбурмажор — главный полковой барабанщик во французской
армии.
5
От ворот в привратницкую был протянут специальный шнур: по-
тянув за него, привратница отворяла дверь.
533
Анри Монье
дурные и свои хорошие стороны; привратница, вне всяких

сомнений, трудится в поте лица, но зато сколько она полу-
чает взамен! Разве не властвует она безраздельно над всеми
жильцами своего дома, какого бы они ни были чина, достатка,
возраста и пола? Разве жильцы не выполняют беспрекословно
любую ее блажь и причуду? И не она ли главный советник,
наперсник и правая рука домовладельца? Не она ли доклады-
вает ему обо всем, собирает со съемщиков плату, выселяет их?
Не в ее ли ведении состоят погреб, чердак, да и сами квартиры?
Я мог бы назвать — но не стану этого делать — не меньше двух
тысяч парижских домов, жильцы которых лет за десять кряду
ни единого раза не видели их хозяев и порой даже не знают,
мужчина это или женщина: никому нет до этого решительно
никакого дела.
Каждый, кто желает заговорить с той, что царит в при-
вратницкой, непременно снимает шляпу или хотя бы припод-
нимает ее в знак почтения. В праздник девы Марии, покрови-
тельницы нашей привратницы, жильцы буквально засыпают
цветами ее каморку, а под новый год — сколько подарков
и конфет! И нет этому конца.
А уж сколько сил прикладывают торговцы, чтоб быть
в самых лучших отношениях с госпожой Дежарден! Иначе,
случись мяснику допустить одну-единственную крохотную
оплошность, она уж наговорит новому съемщику: «Вы к нему
ходить-то не вздумайте! Это скотина, а не мясник, говорю
вам… Мясо у него гнилое, да еще и обвесит вас, будьте по-
койны!.. Жена у него — того и гляди от спеси лопнет, таких
дерзостей наслушаетесь, что просто жуть!» Если прогневил ее
булочник: «Не приведи вас Господь взять хлебу в той булочной!
Пекари тамошние — неряхи, каких свет не видывал. С ними
того и гляди, сверчка проглотишь». А если зеленщица пройдет
мимо, не поздоровавшись, то несчастной не сдобровать. «Вы,
сударь, очень умно поступите, коли никогда к ней в лавку
ходить не станете: это такая дрянь, только начнете вы у ней
534
что торговать, вам тут же оплеуху залепит! Не стоит оно того

срама!» И в таком вот роде достается каждому.
Не думайте, что у привратницы нет никаких развлечений,
что она круглый год не выходит из своей каморки. Не стану
спорить, свой пост она покидает очень редко, но порой это все
же случается. Кто же тогда приходит ей на смену? Богомольные
старушки в чепцах, обитательницы самых верхних этажей6,
которые ничего не дарят привратнице, но всегда готовы услу-
жить ей, на время берут шнур в свои руки. Летними вечерами
эти дамы, тощие и пожелтевшие от времени либо, напротив,
тучные настолько, что, кажется, вот-вот лопнут, усаживаются
перед воротами и производят смотр всем проходящим обита-
телям дома, разбирая их по косточкам.
Высохшие дамы — это старые девы, беззаветно предан-
ные местному викарию7 и Пресвятой Деве, словом, в каждой
бочке затычки. Дамы тучные — вдовы, сиделки или приходя-
щие служанки. Все они круглый год обеспечивают себя теплом
и светом gratis pro deo8. Их-то и набирает мамаша Дежарден
в свой штаб, в свой тайный совет, они-то и слушают потом
с завидным упорством непонятные им романы в снотворном
ее исполнении, которое то и дело прерывается стуком двер-
ного молотка, от чего старушки вздрагивают, точно невинные
ягнята. Они ловят каждую улыбку, каждый взгляд своей дра-
жайшей повелительницы и окружают ее самой трогательной
заботой.
Именно благодаря услужливости глупых болтуний мы так
часто имеем счастье встречаться с привратницами на празд-
нествах и народных гуляниях, во время запуска фейерверков,
в дни, когда открывает свои двери Музей, или на выставке
промышленных товаров, где эти особы так любят толкаться
6
Верхние этажи были самым дешевым жильем. Чем ниже был этаж,
тем престижнее жилье и выше плата.
7
Помощник епископа.
8
С божьей помощью (лат.; здесь — иронически).
535
Анри Монье
локтями, отдавливать ноги, отпускать неуместные реплики

и всячески докучать всем вокруг. Привратницы эти испокон ве-
ков отличались и всегда будут отличаться любопытством; это их
грешок. В глубине души они женщины вовсе не злые; напротив,
у большинства из них доброе сердце. Но льстецы, способные
извратить лучшие побуждения королей, так же портят и наших
добрых привратниц, извращая самые чистые их намерения.
Тот, кому не довелось жить в Париже, никогда не поймет,
сколь важно для всякого, кто дорожит собственным благопо-
лучием, поддерживать добрые отношения со своей привратни-
цей. Иначе не будет вам ни счастья, ни покоя, и как ни пытай-
тесь тогда осторожничать, малейший пустяк, шальная мысль
или прихоть, одна пролитая капля или одна глупая выходка
вашей служанки, в которой виновным тотчас окажетесь вы
сами, — и вот вы уже лишились расположения привратницы.
Положим, вы собираетесь на прогулку; напевая что-то
себе под нос, с чистой совестью и высоко поднятой головой вы
открываете дверь в привратницкую, надеясь увидеть привет-
ливую улыбку, — но вместо приветливой улыбки вам является
жуткая мина, сущий грифон, как сказал бы мой приятель Дан-
тан9, и на теплое ваше приветствие следует ответ самый сухой
и скупой, и если вы сами не отыщете места, куда поставить
подсвечник, никто не поможет вам от него избавиться, так что
придется вам сунуть его в карман, если, конечно, вы не пред-
почтете снова подняться к себе наверх.
А вечером тщетно будете вы стучаться в ворота; ваш
стук прекрасно знаком мамаше Дежарден, и если только не
случится что-то непредвиденное, неподвластное ее воле, до-
мой вы до утра не попадете. Письма ваши будут попадать вам
в руки через две недели после того, как их принес почтальон,
повесток о дежурстве в национальной гвардии вы вообще
9
Жан-Пьер Дантан (1800–1869) — французский скульптор-карикату-
рист, изображавший своих современников в гротескных, часто зверопо-
добных скульптурных портретах-карикатурах.
536
не увидите, потом ваш звонок перестанет работать, на лест-

ничной площадке у вас вдруг разведется грязь, и половик перед
дверью приобретет жалкий вид; а в довершение всего при-
вратница сообщит вашему портному: «Знайте, ежели он вам
не отворяет, значит просто платить не хочет, вот и все дела!»
Всякая привратница любит домашних животных. По-
тому в привратницкой непременно живут пес, кошка, залет-
ный воробей, пара канареек в клетке и целая ватага морских
свинок, которые поминутно напоминают о себе, повизгивая
из-под портняжного стола, комода или из-за печки. Пес име-
ет такой вид, словно никогда и не был щенком — настолько
он стар и уродлив. Он принадлежит к породе мопсов, почти
исчезнувшей в наши дни; только в жилищах привратниц еще
можно встретить последних ее представителей. Пес этот чем-
то схож с супругом своей хозяйки, причем как внешне, так
и по духу: он так же угрюм, такой же любитель подкрепиться,
и так же хрипит и кашляет, как папаша Дежарден. Нос у него
точь-в-точь такой же приплюснутый, голова с сединой, глаза
мутно глядят из-под красных век, он так же глуховат на одно
ухо и уже еле волочит ноги. И важничает так же точно, как
и хозяин, с таким же самодовольством смотрит на всех, как
бы учтиво к нему ни обращались. Дребезжащий голос его едва
слышен шагов с двух, не дальше. Эгоист, как и всякий старый
холостяк, он не высовывает носа из дому, опасаясь злобных
шуток соседских мальчишек-сорванцов.
Кот же, напротив, совсем не домосед. То тут бегает, то
там — никак его на месте не застанешь. У одних жильцов он
на хорошем счету, другие его не любят; кот редко доживает
до старости.
Обитатели клеток сменяются ежегодно. Одна из главных
причин, заставляющих их отправляться в эмиграцию, — запах
табака и cкверного рагу, царящий в привратницкой.
Что же до морских свинок, плодящихся с пугающей
быстротой, им такое житье, пожалуй, пришлось бы по вкусу
537
Анри Монье
и они, возможно, задержались бы здесь подольше, да только

им на роду написано закончить жизнь в тарелках почтенных
хозяев. Сам я ни разу не пробовал это блюдо, но моя приврат-
ница частенько его готовит, и, по ее словам, это очень нежное
и изысканное кушанье.
Если жильцы — молодые люди, привратница частенько
набивается им в горничные; это, можно сказать, ее конек,
особенно если как следует его взнуздать и оседлать; вниматель-
ностью юноши не отличаются, так что если удача улыбнется
привратнице и молодой человек решит обедать дома, она без
труда сумеет накормить за его счет всех своих домашних, да
и себя саму.
У привратницы возможностей больше, чем у любой при-
ходящей служанки: в любое время дня и ночи она шастает по
всем квартирам — и совершенно безнаказанно собирает там
богатый урожай: в умелых руках нашей бойкой привратницы
обретают ноги и дрова, и уголь, а потом пускается в пляс
и остальное добро, вплоть до хозяйских сигар, которые —
стыдно сказать! — оказываются вдруг в мерзких дряблых губах
негодяя Дежардена.
А если жильцу приходит в голову на несколько дней
уехать из Парижа, в его покоях собирается такая теплая
компания и устраиваются такие званые вечера, каких свет не
видывал. Он был бы премного удивлен, когда бы увидел, как
столь дорогие ему предметы, с которых он пылинки сдувал,
вдруг оказываются в руках всех кумушек привратницы; как
снуют взад-вперед по комнате огарки свечей, высвечивая по
углам целомудренные лица местных недотрог; как эти матро-
ны, слюнявя палец, листают его драгоценные альбомы и со-
брания эстампов, как нещадно рвут страницы и мнут поля;
видел бы это издатель Кюрмер10 — тотчас бы лишился чувств.
10
О Леоне Кюрмере, издателе «Французов, нарисованных ими самими»,
см. во вступительной статье к нашему сборнику.
538
Изящные статуэтки стали вдруг вешалками для чепцов,

а фигурные фаянсовые блюда, стоившие стольких бессонных но-
чей Бернару Палисси11, в первый раз за свою долгую жизнь пре-
вратились в тарелки для блинов, пирожков и круглых каштанов.
Надо обладать редчайшей добродетелью, чтобы удержать-
ся в рамках приличия и благопристойности, застав в своей
квартире такое дивное общество! Но будь хозяин даже бес-
конечно сдержан, он все равно навлечет на себя нещадную
критику. «И чего вдруг этот изверг так на нас накинулся? —
скажет назавтра, по пути за молоком, мадемуазель Петола,
чья юность прошла без благотворного влияния госпожи де
Жанлис. — У меня, представь себе, мамаша Габьо, аж живот
прихватило после такого, да так, что всю ночь глаз не сом-
кнула. Только и знает, что нас пужать. Мужлан, одно слово!»
Госпожа Габьо: «А лицо его видели, мамзель Петола?
С какой он миной вошел! Хоть бы одно словцо вежливое ска-
зал — так нет! А ведь мог бы, черт возьми! чай, не убудет. Да,
видно, брезгует, красавец; ишь, важный стал, что твой король».
Если же молодой человек вдруг решает покончить с хо-
лостяцкой жизнью, привратница, которая убирает его ком-
нату, редко приходит в восторг: узнав, по ее собственному
выражению, где собака зарыта, она забывает все приличия.
Теперь она — покинутая любовница, в отчаянии своем до-
ходящая до исступления; она львица, она осиротевшая на-
седка, левретка, у которой украли щенят. Горе ее безутешно:
ни увещевания соседок, ни хлопоты по хозяйству, — ничто
не способно ее успокоить; в горе, как и в суде, — важен про-
цесс. Привратница не может смириться с мыслью, что другая
начнет безнаказанно хозяйничать в квартире его подопечного.
Она принимается перечислять бесконечные услуги, якобы ока-
занные неблагодарному изменнику, которого она обожала как
11
Бернар Палисси (ок. 1510 — ок. 1589) — художник-керамист, созда-
вавший овальные блюда с рельефными, сделанными на основе слепков
с натуры изображениями рыб, раковин, растений и т.п.
539
Анри Монье
сына! — впрочем, сама она столь же неблагодарна: она уже не

вспоминает, как злоупотребляла доверием юноши, ежедневно
заимствуя свою долю из той провизии, какую присылали сыну
заботливые родители, как присваивала предметы его гардеро-
ба, которые в руках господина Дежардена очень скоро стано-
вились неузнаваемы, так что репутация Юманна рисковала
бы пошатнуться — если бы это было возможно в принципе.
Она стучится в каждую дверь, чтоб поведать о своем
горе, пока не обойдет таким образом весь дом, все лавки по
соседству и всех торговцев квартала, и, Господь свидетель,
несчастному юноше несдобровать. Он предстанет жестоким
бездушным чудовищем, погрязшим в долгах и разврате; выйти
за такого негодяя — бедствие, ужас, все равно, что революция;
свадьбе не бывать; ведь хозяин дома сама порядочность и он
остережется вмешиваться в такое дело; если он прислушается
к привратнице, то сделает правильный вывод. Все мы не раз
видели, как замечательные союзы рушатся вдруг, внезапно, на-
кануне свадьбы по никому не понятным причинам — из-за су-
щего вздора, из-за одного злого слова, вылетевшего из дверей
привратницкой.
При помощи служанок привратница всегда узнает обо
всем, что происходит в семьях; потому лучший совет для
тех, кто имеет несчастье держать служанку, — приложить все
мыслимые усилия для того, чтобы они с привратницей были
на ножах. К примеру, можете спросить у последней:
Хозяин: Как же так, госпожа Дежарден? Маргарита рас-

сказала мне, что мои газеты и вся корреспонденция, прежде
чем попасть мне в руки, подолгу валяются у вас, под подушкой
на вашем кресле!
Госпожа Дежарден: Да она, знать, не в себе, эта ваша Мар-
гарита! А коли в себе, так и того хуже. Она вам наврала, как
последний зубодер, — ей-богу, ей в зубодеры надо! Да за все
девятнадцать лет, что я здесь, ни разу — слышите? — ни разу
540
мне еще не говорили такого! Нет, никогда! Господь Бог мне

свидетель!
Хозяин: Я рад бы верить, да только газет своих я никогда
не получаю в срок. А вы, по ее же словам, не только сами их
читаете, но еще и всему дому прочесть даете.
Госпожа Дежарден: И кому ж это я их даю, позвольте
спросить?
Хозяин: Вы, конечно, понимаете, госпожа Дежарден, что
все это должно остаться между нами. Я буду в отчаянии, если
Маргарита узнает о нашем разговоре.
Госпожа Дежарден: Да уж будьте покойны, ей-то я ничего
не скажу.
Хозяин: Я слишком себя уважаю, чтобы распускать
сплетни.
Госпожа Дежарден: Будьте покойны. А только не мешало
бы вам знать, что служанка из нее — вовсе никчемная, и пока
к вам не нанялась, у ней и юбки-то не было нормальной, чтоб
кости свои прикрыть. А теперь-то, с вами, слава тебе Господи,
у ней весь шкаф битком набит: ейному гардеробу, который
через вас достался, и королева позавидует! Мне, чесс’слово,
смешно делается, когда она порой зачнет рассказывать, что еще
себе хочет. Но я-то никогда не отвечаю тем, кто ниже меня.
С грязью поведешься — только вымажешься.
Затем следует провести беседу со служанкой.
Хозяин: Маргарита, я только что узнал от госпожи

Дежарден, что вы расточительны без меры, постоянно воду
на лестнице проливаете, а еще у вас в комнате всю ночь на-
пролет горят свечи. А на кухню к вам постоянно набиваются
какие-то люди, от которых ничего хорошего ждать не при-
ходится.
Маргарита: Перво-наперво, сударь, я вам вот что скажу:
ваша госпожа Дежарден — та еще старая дрянь.
541
Анри Монье
Хозяин: Что вы себе позволяете? Госпожа Дежарден —

почтенная дама.
Маргарита: Старая мерзавка, которая только и знает, что
рассказывать небылицы. Это она оттого, что решила золовку
свою на мое место пристроить — вот та ей и подсказала вам
наговорить с три короба. Но в этом во всем ни капли правды,
как и в самой этой старой лгунье.
Хозяин: Поймите, я сказал вам все это, Маргарита, только
для вашего же блага.
Маргарита: Да, да, я так и понимаю; и ежели я раньше
вам не рассказывала, что она позволяет себе говорить про
вас… или про госпожу, да и про всех ваших домочадцев…
Хозяин: Я и знать не хочу.
Маргарита: Что госпожа такая… что госпожа сякая…
Хозяин: Ну, довольно.
Маргарита: Я только к тому, что если меня вынуждают
говорить, то я, знаете ли, тоже много чего рассказать могу.
Хозяин: Охотно верю, но в этом нет нужды.
Маргарита: Но разве ж это честно, что эту старую каргу
вы слушали, а меня выслушать не хотите!
Хозяин: Это потому, что я больше всего на свете не
люблю сплетни; так что я вам буду очень обязан, если вы ей
ничего не расскажете о нашем разговоре.
Маргарита: Еще бы! На этот счет можете не сомневать-
ся, уж поверьте. Этой-то страхолюдине… она, представьте,
говорила, будто не может взять в толк, голова у вас на плечах
или кочан капусты.
Хозяин: Я презираю слухи и сплетни.
Маргарита: Но, может, тогда госпоже это будет интерес-
но? Вдруг она не как вы…
Хозяин: Я вас об одном только прошу: не вмешивайте
меня в эти дела.
Маргарита: Я очень постараюсь, но что на душе накипе-
ло, я в себе держать не стану.
542
И тут разгорается вражда, дамы избегают друг друга,

дуются, строят козни; если же вы заметите, что они готовы
пойти на сближение, не мешкая разведите их еще дальше.
Если у привратницы есть дочери, их подстерегает множе-
ство опасностей. Тому, кто верит, будто короли часто женятся
на пастушках, нетрудно поверить, что сыновья домовладельцев
так же часто женятся на привратничьих дочерях. Дочери эти,
как правило, — юные особы честолюбивые и тщеславные. Имея
доступ в семейства многих жильцов и оказавшись таким об-
разом в атмосфере более возвышенной, чем та, в которой жила
с рождения, девица черпает там понятия о роскоши и величии,
которые зачастую грозят ей большими страданиями, а на соб-
ственных родителей заставляют смотреть как на пустое место.
С ранних лет такие девочки бегают из привратницкой
в квартиры жильцов и обратно. Их призывают, чтобы молодая
жена приготовилась исполнять роль матери, которую ей предсто-
ит исполнить в браке; их призывают, чтобы составить компанию
детям из семей более зажиточных. Так что они постоянно имеют
возможность сравнивать родную каморку с богатой гостиной,
бедность с роскошью, труд с праздностью. Вскоре эти деликат-
ные особы обнаруживают, что прокопченный воздух приврат-
ницкой слишком груб для их нежных чувств. Они гнушаются
шитья и иглы, предназначая себя для сцены: ведь там столько
принцесс, еще недавно зарабатывавших на хлеб в привратниц-
кой! Но если кто-то из дочерей привратниц и выбивается из
родной среды вверх, тех, кто падает вниз, — куда как больше.
Привратница, которая действительно любит свое ремесло
и исполняет его с усердием и достоинством, могла бы при-
нести обществу неоценимую пользу; да только зачем? ведь
она все равно не дождется от нас благодарности, и по при-
вычке мы скажем про нее то же, что говорим про всех прочих:
привратницы — дрянное племя!
Перевод Тимофея Петухова

Мари д’Анспах
МОДИСТКА
Десять часов утра: Париж просыпается, открываются мага-

зины. Кое-кто прогуливается по бульвару, чтобы подышать
утренним воздухом и разогнать сон; служащие направляются
в свои конторы; дамы скромной наружности, молодые люди
в утреннем платье идут в бани или возвращаются из них;
проворные холостяки заходят в кафе, чтобы позавтракать за
чтением газеты. Если среди этой разномастной толпы вы за-
метили девушку, идущую походкой быстрой, легкой и непри-
нужденной, одетую очень кокетливо, но не слишком изыскан-
но, бросающую любопытные взгляды на все, что ее окружает,
и внимающую галантным речам юных кавалеров, которые
следуют за ней или преграждают ей путь, то знайте — перед
вами модистка. Последуйте за ней и вы: она идет в магазин,
где опередившие ее продавщицы уже ловко расставляют товар
на витрине.
На первый взгляд, витрина — вещь незначительная
и простая, но работа над ней требует как знаний, так и хо-
рошего вкуса: витрина придает магазину ту особенную
элегантность, которая поражает и пленяет прохожих. Ис-
кусство ее создания заключается в том, чтобы, выставив на-
показ малую долю товара, намекнуть, что за ней скрывается
545
гораздо больше: так название книги должно пробуждать

любопытство читателя. Чудесные шляпки, принесенные
из мастерской, нужно расположить так умело, чтобы под-
черкнуть их форму и цвет, чтобы они выглядели настолько
новыми и красивыми, словно явились на свет сами собой,
без единого прикосновения человеческой руки. Посмотрите:
материя нигде не помялась, на ленте ни складочки, блестя-
щий атлас все так же сияет. А теперь поставьте эту зеленую
шляпку рядом с голубой, и вы увидите, как сильно будет ре-
зать глаз это соседство. Совмещайте оттенки, разнообразьте
тона: сближайте зеленый с белым, розовый с голубым так
искусно, чтобы они образовывали гармоничные сочетания.
Рядом с бантом, прикрепленным к скромному капоту из
тафты, поместите роскошное перо, украшающее изысканную
шляпку из булавчатого бархата 1. Эти кружевные розетки
и воздушные перья марабу будут смотреться выгоднее рядом
со скромным вереском2 и букетиком фиалок; любимый цветок
Руссо3 будет выглядеть особенно прелестно, склонившись над
горделивой эгреткой4, а гроздья жемчужин на этом тюрбане
рассыплются, подобно каплям росы, над цветками боярыш-
ника, которые выглядывают из-под колышущейся оборки
вон того легкого чепчика из шелкового кружева. Вот оно,
волшебное действие, производимое искусством располагать
товар на витрине!
1
Бархатная ткань с продольными бороздками из шелковых нитей.
2
«Скромный» — эпитет, традиционно прилагаемый к вереску в поэти-
ческих текстах; см., например, поэму французского историка, публициста
и поэта Жозефа-Франсуа Мишо «Весна изгнанника» (1808; песнь 1).
3
Эпизод, связанный с этим цветком, описан в «Исповеди» Ж.-Ж. Руссо
(кн. VI); впервые Руссо увидел барвинок во время совместной прогул-
ки по горам со своей возлюбленной и покровительницей госпожой де
Варанс; через много лет во время прогулки с другом он вновь увидел
барвинок, и цветок, напомнивший о любимой женщине, показался ему
особенно дорог. Этот эпизод широко известен и часто приводится как
пример аффективной памяти.
4
Украшение женского головного убора или прически, представляющее
собой торчащее вверх перо или пучок перьев.
546
Модистка
Другой талант продавщицы — выставлять на первый

план вещи, призванные поражать взоры покупателей, а убо-
ры, изготовленные совсем недавно, запрятывать подальше,
словно сокровища, чтобы любопытные модистки из соседних
магазинов не смогли подглядеть и скопировать их фасоны.
Ведь здесь, как и во многих других профессиях, завистники
способны пойти на все в стремлении присвоить себе заслуги
и находки конкурентов. Иногда продавщица инкогнито про-
никает в заведение, имеющее более славную репутацию, чем
ее собственное, и покупает там модели для подражания. Этот
род контрабанды не так уж безопасен для той, что на нее идет:
не слишком теплый прием и даже постыдное выставление за
дверь — зачастую единственный результат ее дерзновений.
Дабы отвечать требованиям своего ремесла, продавщица
обязана также обладать незаурядным тактом и проницатель-
ностью. Вы ни за что не заподозрите ее в корысти, когда она
предлагает красивой блондинке платья бледных тонов или
убеждает клиентку, что ей необходимо купить вон ту шляпку,
которую уже назавтра продать будет совсем нелегко, ибо она
выцветет с первым же лучом солнца. Благодаря многочислен-
ным коммерческим ухищрениям словоохотливой продавщицы
платья устаревших фасонов и вышедших из моды цветов ис-
чезают из магазинных шкафов, где они пылились без всякого
толка, а она ловко делает вид, будто расстается с ними скрепя
сердце.
Продавщицами, как правило, становятся девицы самые
опытные и лучше других способные представлять хозяйку
заведения: это отборный батальон.
Но вернемся к молодой девушке, которую мы недавно
заметили на улице. Мадемуазель Юлия заходит в магазин.
Это задорная невысокая брюнетка: волосы у нее завиты, как
у дамы, собирающейся на бал, на ней полосатое шелковое
платье, французская кашемировая шаль, лакированные баш-
мачки и черные перчатки. Она как будто разом в неглиже и при
547
параде. Платье ее напоминает пеньюар, но зато шею обвивает

довольно массивная золотая цепочка; кружевной воротничок
закреплен на груди огромной брошью, к которой прикрепле-
на цепочка поменьше c подвешенным на ней флакончиком.
У мадемуазель Юлии порой случаются нервные приступы,
мигрени и спазмы, которые утихают благодаря нюхательным
солям, заключенным в этом флакончике. Именно поэтому она
нацепила на себя весь этот ювелирный магазин, а вовсе не за-
тем, как утверждают ее злоязычные товарки, чтобы выставить
напоказ все свои богатства. Ведь зарабатывает мадемуазель
Юлия тридцать франков в месяц5.
Юлия проходит в мастерскую, где трудятся двенадцать
или пятнадцать девушек; они беседуют друг с другом, раз-
бившись на несколько группок, поскольку то, что должны
услышать одни, не предназначено для слуха других. Это масте-
рицы, чье дело — подготовить материалы для работы старшей
мастерицы. Наиболее искусную из них называют помощницей
старшей мастерицы.
Низшую ступень в иерархии модисток занимают рас-
сыльные. Это бедные молодые девушки, которые разносят по
городу огромные коробки с товаром и вместо платы за свое
обучение выполняют обязанности прислуги.
Когда Юлия входит, разговоры стихают.
— Вы пришли поздновато, Юлия, — говорит старшая
мастерица, — хозяйка будет сердиться.
— Разве я виновата, что не могу вставать раньше? — от-
вечает ей та презрительно… — Здравствуй, Мариетта, ты вот
никогда не опаздываешь, не знаю, как тебе это удается.
— О, Мариетта — это другое дело, — подхватывает еще
одна девушка, — она жаворонок; как только занимается день,
она начинает работать, да притом еще и поет.
5
То есть один франк в день — сумма более чем скромная (ср. примеч. 8
к очерку «Барышня за конторкой»).
548
Модистка
— Поэтому у меня есть несколько собственных клиентов,

и сегодня утром я делала шляпку для дочери хозяйки дома, где
живу; я все сделала сама и заработала десять франков!
— Бедная Мариетта! — восклицает Юлия оскорбительно
жалостливым голосом.
— Какой покровительственный тон! Неужели это по-
тому, что у меня платье сшито не из шелка, как у вас, а из
шерстяного муслина по два франка за локоть? Я предпочитаю,
однако, милочка, быть такой бедной, какая есть, нежели такой
богатой, как вы.
Ничего не ответив, Юлия спокойно снимает свою шаль
и шляпу; она вешает их на гвоздь, вбитый в стену, рядом
с шалями и шляпами других девиц: можно подумать, что вы
оказались в лавке, где дают напрокат карнавальные костюмы,
или у модной торговки. Все в сборе. В данный момент девицы
завтракают и, по обыкновению, находят завтрак скверным,
но не имеют времени даже на то, чтобы его разбранить, по-
скольку им уже пора занять свои рабочие места на высоких
табуретах по обе стороны от длинной стойки; командует ими
старшая мастерица.
Скажем о ней несколько слов. Как правило, она действи-
тельно самая старшая и вдобавок наиболее амбициозная из
всех; она повелевает самодержавно, охотно рассуждает о своем
таланте и зарабатывает в год от восьмисот до трех тысяч фран-
ков. Чем щедрее оплачивается ее труд, тем выше она оценивает
свои заслуги. Она считает себя настоящим художником, ведь
если она заимствует образы у живописца, то разве живопи-
сец, в свой черед, не украшает свои полотна ее творениями?
Не смейтесь над ее воодушевлением: модистка любит свою
профессию. И впрямь, что может быть приятнее, чем постоян-
но созерцать и держать в руках бархат и шелк, цветы и перья…
И какие только мечты не навевают эти очаровательные шляпки
молодой девушке, которая колет пальцы иголкой и, не помня
себя от усталости, спешит закончить работу, поскольку через
549
час вы можете потребовать от нее чего-то иного, еще более

кокетливого! Больше всего ей досаждает необходимость пере-
делывать уже сделанное. Ее бранят за то, что ей не удалось
превратить старуху в девушку, уродину в красавицу. «Я хотела
такую же шляпку, как у госпожи де ***, а эта на нее ни капли
не походит». Заметьте, что госпоже де *** двадцать лет, а той,
которая это говорит, давно за пятьдесят. Каким нужно об-
ладать терпением, каким хладнокровием, чтобы не ответить
этой женщине: «Но, сударыня, мне не под силу ни изменить
черты вашего лица, ни вернуть им былую свежесть!» Однако
модистка хранит молчание. Она помнит, что эта женщина
купила себе право безнаказанно выглядеть нелепой. Другое
дело, если вы, напротив, умеете одеваться красиво и изыскан-
но: это послужит вам рекомендацией в глазах модистки. Тогда
она сотворит чудо и изготовит вам такую прекрасную шляпку,
какую сделала бы самой себе. Но горе той женщине, которая
дерзнет раскритиковать работу модистки; в гневе та уничто-
жит уже сделанное и, пойдя навстречу вашим пожеланиям,
придаст убору вид едва ли не смешной. Некоторые женщины
не созданы для элегантных вещей; им больше нравится что-
то вычурное и экстравагантное. Они ищут оригинальности.
Рабочий день начался; старшая мастерица раздает своим
подчиненным задания. Когда те его выполнят, начальница
заберет изделия, чтобы довести их до ума, придать им над-
лежащий вид, украсить, — одним словом, добавить нечто
неизъяснимое, что сделает их безупречными.
— Вот, Юлия, для вас шляпка, на голову шестидесятого
размера.
— Какой ужас! Такую могла заказать только немка; во-
ображаю: крупная голова, огромные ноги, большие руки…
в общем, красавица из Карлсруэ. — Произнося это, Юлия бро-
сает насмешливый взгляд на дородную блондинку напротив.
Томассина немка и не знает ни слова по-французски. Она с не-
доумением смотрит на своих подруг, заливающихся хохотом.
550
Модистка
— Нехорошо, Юлия, обижать иностранку, — вмешивает-

ся Бетси, рослая англичанка, чей застенчивый и скромный вид
не мешает ей, следуя заморским канонам красоты, выставлять
напоказ свои обнаженные плечи.
— Кто вам сказал, мадемуазель, что я тут на кого-то на-
падаю? Господи, да если б мне хотелось написать чей-либо
портрет, мне бы не пришлось долго искать, с кого. Могу вам
сказать, к примеру, что англичанки одеваются, как манекены,
что походка у них, как у солдат с чересчур длинными ногами,
и что нам бы нравились их белая кожа и румяные щеки, если б
мы не знали, что все дело тут в белилах и румянах.
— Кстати о белилах и румянах, — подхватывает малень-
кая брюнетка проказливого вида, — обратили ли вы вчера вни-
мание на нашу хозяйку? Весь день она была бледнее лунного
света, а вечером у нее розы на щеках расцвели; с чего бы это?
— Какие же вы все сплетницы, — восклицает старшая
мастерица, — если хотите болтать, хотя бы говорите потише.
— В последние дни она такая грустная! — продолжает
простодушного вида молодая девушка. — Может, она ра-
зорилась?
— Деточка, не говорите глупостей, разве у нас стало
меньше работы?
— Может быть, она изменяет мужу? — спрашивает Юлия.
— Фи, мадемуазель! Мужу, которому она обязана всем.
— В таком случае платит она другим.
Эти слова вызывают всеобщий взрыв хохота, в котором
слышится и смех не сдержавшейся старшей мастерицы.
— Не кажется ли вам, — вступает в разговор серьезная
блондинка, — что у всех хозяек модных лавок одна и та же
история? Обычно это хорошенькая молодая особа, которая
поначалу кое-как работает, затем позволяет состоятельному
человеку ухаживать за собой, женит его на себе и, устроив
таким образом свою жизнь, берет реванш. Она командует
другими, заставляет их трудиться, а сама целые дни трудится
551
над… своим туалетом. Ведь хозяйка — лицо магазина, и ей

нужно выглядеть достойно, когда она соблаговолит посетить
его собственной персоной. Что касается мастерской, то здесь
хозяйку заменяет старшая мастерица, поэтому она появля-
ется среди модисток все реже и реже. Обыкновенно госпожа
не покидает своей спальни, где принимает лишь нескольких
избранных, которые удостаиваются права ее посещать. Вече-
ром она едет отдохнуть от дел на бал или в театр. Бедняжка!
Правда, иногда, в качестве компенсации, она проявляет мате-
ринскую заботу о добросовестных работницах: дает им жилье,
а значит, разом и блюдет их нравственность, и пополняет свой
кошелек. Благонравие девиц очень выгодно для некоторых
предприятий: в этих добропорядочных заведениях работницы
продолжают трудиться до глубокой ночи.
В этот момент входит продавщица.
— Нужны тюрбан для вечера у министра, чепец для обе-
денного приема у посла, шляпка для придворного бала.
Все это занятия для старшей мастерицы; она ставит себе
на колени болван для шляп. Идею еврейского тюрбана она от-
вергает сразу, тюрбаны на турецкий или арабский манер тоже
не подойдут: это чересчур избито; нужно придумать что-то
новое. И вот уже все, за что она берется, преображается в ее
руках по воле прихоти и вдохновения. Маленький кусочек
ленты превращается в кокетливый бантик, обрезок газовой
ткани вечером вызовет зависть у многих красавиц, а чудесный
тюрбан привлечет внимание кавалеров к даме, которую они
без этой приманки, возможно, вовсе бы не заметили. Стар-
шая мастерица это знает. Она знает также, что даму будут
спрашивать: «Где вам изготовили такой прелестный тюрбан?
Я никогда не видела подобной красоты; моя модистка такого
не умеет, лучше я буду иметь дело с вашей». Мысль о том, что
люди узнают, кто автор этого шедевра, льстит ее гордости; она
черпает новые силы в надежде завоевать репутацию выдаю-
щегося таланта, а потом, перед тем как расстаться со своим
552
Модистка
творением, примеряет его и тихонько сокрушается: «Отчего

же это сделано не для меня!» Затем, тяжко вздыхая, она дает
унести тюрбан: ведь ей самой не позволено носить вещи столь
роскошные.
Старшая мастерица не всегда одинаково довольна своими
изделиями, но не все женщины столь привередливы… «Когда
я вижу красивые вещи, — говорит Мариетта, — я жалею, что
не родилась богатой. О, почему мы не живем в то время, когда
господа пленялись модистками и содержали их как знатных
дам, а потом женились на них? Господа нашего времени — это
денди, которые приходят посмотреть на нас сквозь стекла ма-
газинных витрин, сочиняют нам очень красивые письма, но не
женятся на нас. По правде говоря, раньше были прекрасные
времена, мужчины были умнее, обходительнее… и у них было
больше денег».
Это последнее замечание поднимает среди части девиц
волну неодобрительных перешептываний; их ропот несомнен-
но похвален, но возможно, чувство, продиктовавшее реплику
Мариетты, куда более простительно, чем кажется на первый
взгляд. В самом деле, не стоит упрекать модистку в том, что она
откровенно поклоняется золотому тельцу. Богатство и мода —
это два в равной степени своенравных божества, идущих
рука об руку. Разом и жрица, и оракул моды — волшебницы
с причудливым вкусом и диковинными творениями, — может
ли модистка быть более постоянной, чем ее богиня, может
ли не добиваться изо всех сил ее милостей, когда видит, как
ее избранники сражаются за яркие пестрые тряпки, кото-
рые делают красоту неотразимой, а изъяны скрывают? И не
мода ли, творческое обаяние которой заставляет разглядеть
изящество повсюду, где обнаруживается ее присутствие,
возвышает и очаровывает пленительными образами вообра-
жение поэтов? Каждая женщина благодаря ей становится для
мужчины ангелом, существом возвышенным и благоуханным,
которое нежно волнует его душу и перед которым он втайне
553
благоговеет. А ведь для женщины нравиться — больше, чем

желание, это ее естественная наклонность, навязчивая идея,
жизненная потребность. Такой создала ее природа: ребенком
она упражняется в искусстве выглядеть красиво, с удоволь-
ствием примеряет самые нарядные платья, невинно улыбается
своему миловидному отражению в зеркале. По мере того как
в ней развивается женская интуиция, она все легче разбирает
страницы великого учебника кокетства, самые чудесные се-
креты которого раскроет ей чуть позже любовь. И нет ничего
удивительного в том, что модистка любит роскошь, ведь она,
как никто другой, способна оценить все ее достоинства, а по-
тому лучше других сознает все неприятности, какими чревата
бедность. Это слабое создание слишком хорошо знакомо и с
нуждой, и с богатством; такое положение куда более опасно
для юной особы, чем вся сверкающая мишура, которая ее
окружает; лишения подтачивают ее нравственность. Полови-
ну жизни она проводит, обуреваемая желаниями, другую же
половину растрачивает, гоняясь за удовольствиями.
Если же вы вникнете еще глубже в жизнь модистки, то
найдете и другие причины посочувствовать ей и, может быть,
даже извинить ее. Кто такая, в сущности, модистка с точки
зрения нравственной? Бедная девушка, живущая вдали от
своей семьи, если она у нее имеется, или сирота, получившая
слишком хорошее воспитание, чтобы быть простой работницей,
но недостаточно образованная, чтобы стать надзирательницей
в пансионе или, на худой конец, какая-нибудь дочь ремеслен-
ника, которой противна отцовская грубость, так неприятно
контрастирующая с изысканностью и учтивостью ее клиенток.
И вы хотите приказать бедняжке обуздать свое воображение,
забыть заветные мечты и умерить честолюбивый пыл, овладе-
вающий ею при виде ослепительных безделушек, изготовленных
ее собственными ручками и слепящих ее взор дни напролет!
А если вы спросите меня, почему она стала такой, какой
мы видим ее сейчас, я отвечу: она стала модисткой так же,
554
Модистка
как вы, возможно, стали художником, так же, как в наши дни
становятся литераторами: за неимением лучшего, потому что
это удобно, ни к чему не обязывает в будущем и порой поз-
воляет чего-то добиться — если, конечно, на пути к успеху
вас не сломили отчаяние и нужда. Это не профессия, не по-
ложение в обществе, как говорят люди старшего поколения
и негоцианты, однако это позиция, достаточно выгодная для
того, чтобы выжидать, подкарауливать свою удачу и в нужный
момент поймать ее. Модистка у всех на виду или по крайней
мере так считает, да и вообще, чем черт не шутит? Банкиры,
милорды и русские князья иногда посещают мастерские,
равно как и художественные салоны, и если в последних они
приобретают картины, то в первых частенько выбирают себе
хорошенькую спутницу.
Модистка, наряду со множеством прочих пристрастий,
наделена врожденной тягой ко всему красивому и изыскан-
ному. То, что называется хороший тон 6, — это ее мания,
ее больное место, ее религия, единственное, в чем она не
пойдет ни на какие уступки. Вы можете сомневаться в ее
таланте, в ее добродетели, даже в ее красоте: она простит
вам это незаслуженное оскорбление, лишь бы вы признали
ее женщиной хорошего тона. Этим титулом она гордится, как
Роган — своим гербом7; это ее патент на благородство, и, если
понадобится, она будет отстаивать его всеми доступными ей
средствами. Итак, модистка стремится во что бы то ни стало,
всеми правдами и неправдами сделаться женщиной хорошего
тона. Этим выражением, пожалуй, исчерпывается весь ее
фешенебельный лексикон8; она носит только вещи хорошего
тона, общается только с молодыми людьми хорошего тона
6
О понятии comme il faut и о разных вариантах его перевода на русский
язык см. примеч. к заглавию очерка Бальзака «Женщина хорошего тона».
7
Древнему баронскому роду Роганов приписывается горделивый
девиз: «Королем быть не могу, герцогом не хочу, я Роган».
8
О понятии «фешенебельный» см. примеч. 3 к очерку «Львица».
555
и в высшей степени ценит манеры, отвечающие требованиям

хорошего тона. Право, послушайтесь моего совета, не оспа-
ривайте законности ее притязаний; из чувства признатель-
ности она может зайти с вами довольно далеко — к примеру,
на танцы в «Ранелаг».
Дойдя до этого места в нашем рассказе, мы вынуждены
уточнить, о какой именно разновидности описываемого типа
мы ведем речь, иначе наши рассуждения останутся непонятны.
Мы говорим лишь о парижской модистке в том виде, какой
она приняла вследствие прогресса общества и в каком она
существует на правом берегу Сены9, в возвышенных сферах
элегантного мира. Модистка из провинции представляет собой
лишь бледную копию парижской модистки, а модистку из бед-
ных кварталов столицы сложно отличить от гризетки, коренной
уроженки Латинского квартала, которая, пустив корни в этой
древней земле, расцветает и умирает в объятиях студента.
Разница между гризеткой и модисткой неоспорима, хотя
один остроумный писатель, к сожалению, смешал в один два
этих типа, в равной степени достойных интереса. Эта ошибка
вызвала протесты с обеих сторон: гризетки и модистки ус-
мотрели в подобном подходе возмутительную ересь, и мы не
можем удержаться от искреннего сожаления по поводу этого
разлада между двумя главными столпами фешенебельности.
Для искусства, вне всякого сомнения, предпочтительнее наша
героиня: гризетка — это лишь работница, а модистка — худож-
ник; она беззаботна, как все творцы; в ее манере держать себя
и в ее жилище царит артистический беспорядок. Гризетка же
не более чем разновидность портнихи. Эта молодая девушка
в простом чепчике и короткой юбке бежит с вызывающей
улыбкой и важным видом по скользким мостовым левого
берега Сены или вдоль людных тротуаров торговых улиц;
она работает весь день в мастерской под началом старшей
9
На правом берегу Сены традиционно располагались модные магазины.
556
Модистка
работницы или же у себя на дому поденно выполняет частные

заказы — кроит и шьет платья привратнице или чинит одежду
для небогатых семейств. Много ли общего, скажите, у плодов
этого грубого, сугубо физического труда и у элегантных из-
делий, рожденных воображением модистки и выполненных
ее искусными руками? Много ли общего у славной бедной
девушки, приветливой и веселой, обходящейся малым, доволь-
ствующейся крохами10, и насельниц наших богатых магазинов,
которых вы не распознáете, повстречав в куничьей муфте
и бархатной шляпке. Эти, конечно же, не обходятся малым
и редко довольствуются крохами. Можете ли вы вообразить
в этом элегантном модном салоне неразлучного спутника
гризетки, студента, подлинного и главного обитателя улицы
Арфы или улицы Сорбонны11, который щеголяет в фуражке,
надвинутой на ухо, с трубкой во рту и без перчаток, которые
он забыл надеть, а может быть, и купить?
Нельзя не признать, что, несмотря на все усилия и ав-
торитет восхитительного писателя, прелестные белокожие
и розовощекие затворницы12 с Вивьеновой улицы останутся
для жителей этого блистательного квартала не более чем
прекрасной мечтой, поэтическим видением, о котором мы
тоскуем, которое лелеем, но в реальность которого не верим.
Что же до хозяйки модного магазина, этой тайной
властительницы, которая деспотично правит самой при-
влекательной и капризной половиной рода человеческого, то
это лицо особенное, тип, доселе еще не описанный авторами
физиологий13. В ней смешались разные черты: в прошлом
она простая модистка, а в настоящем — элегантная дама,
10
Цитата из очерка Жанена о гризетке.
11
Улицы в самом центре студенческого Латинского квартала.
12
Еще одна характеристика гризетки, почерпнутая из очерка Жанена.
13
О «Физиологиях» см. во вступительной статье; темы этих карманных
книжек нередко совпадали с темами очерков, вошедших в состав «Фран-
цузов», однако «Физиологии хозяйки модного магазина» в перечне из
130 наименований в самом деле нет.
557
приобретшая новые повадки и привычки. Все изъяны ее хо-

рошеньких подчиненных присущи ей в утрированном виде,
а вот их прелестной легкости и счастливой неопытности ей
уже давно недостает; она строит из себя важную барыню,
носит домашние туфли с вышивкой и пеньюары из муслина
и обожает far niente14, но мертвый сезон она ненавидит. Мерт-
вый сезон — это проклятие для хозяйки модного магазина
и отрада для модистки. В то время как первая с печалью
смотрит, как элегантные дамы, ее главные клиентки, уезжают
за город или на воды, вторая веселится, бездельничает, чита-
ет романы, работает вполсилы и берет отпуск на как можно
более долгий срок; она использует это время для поездок
в провинцию, встреч с родными, путешествий в Лондон, Вену,
Санкт-Петербург.
Вы побывали с модистками в мастерской, а теперь
благоволите последовать за ними в их жилища. Девять ча-
сов вечера; старшая мастерица дает сигнал об окончании
рабочего дня, и девушки спешат покинуть мастерскую; они
истосковались по свежему воздуху и свободе. Их ждут от-
дых или развлечения, кого-то в уютной квартирке, кого-то
в мансарде, а кого-то — в лоне семьи. Юлия поднимается
на третий этаж красивого дома; Мариетта возвращается
под крыло матери; Полине предстоит еще целый час идти
по грязным улицам, прежде чем она доберется до дома, где
снимает скромную комнату.
Так они идут по жизни, каждая своим путем. Та, что
сегодня вызывает зависть, завтра может оказаться в нужде,
тогда как другая одним прекрасным утром проснется зажи-
точной мещанкой или даже знатной дамой и забудет свои
мучения; третья закончит бог весть как. Подобные страда-
лицы, тщетно противившиеся превратностям судьбы и до-
ставившие удовольствие немалому числу остепенившихся
14
Безделье (итал.).
558
Модистка
мужчин, умирают в безвестности. У несчастной, что бездум-

но потратила свою молодость на удовольствия, нет друзей.
Для того, кто все еще помнит о былых наслаждениях, она пре-
вращается в некий смутный призрак, который рассеивается
под действием предрассудков и честолюбивых притязаний.
Перевод Юлии Романовой

Мелани Вальдор
ЦВЕТОЧНИЦА
Женщины и цветы, кажется, созданы друг для друга, и всякий

раз, когда я прохожу мимо витрины с букетами роз и жасмина,
меня тотчас охватывает зависть к счастливой доле цветочниц,
живущих среди прекрасных ароматов и взирающих лишь на
то, что радует глаз. Должно быть, женщине, чьи занятия столь
изысканны, приходят в голову самые тонкие мысли и самые
поэтические образы. Мне бы хотелось, чтобы все цветочницы
были молоды, хороши собой и свежи, как цветы, которые они
продают, и я не раз испытывала мучительное чувство, когда
грубая, скверно одетая девица преследовала меня криком,
так хорошо знакомым всем парижанам: «Дама, украсьте себя
цветами! Купите красу за одно су!»
Существует четыре разряда торговок цветами, причем
есть все основания утверждать, что здесь имеется своя ари-
стократия.
Вот эти разряды:
цветочницы, которые торгуют в собственной лавке;
цветочницы, которые торгуют, усевшись где-нибудь на
улице;
женщины, разносящие букеты на лотках;
девчонки, собирающие фиалки в лесу.
561
Первый разряд цветочниц можно сравнить с дворян-

ством; такая цветочница царит над товарками, у нее свой
предмет для гордости: цветы в ее лавке самые красивые
и самые редкие!
Цветочницы второго разряда сходны с буржуазией: их
главная цель — сравняться с цветочницами первого разряда;
ради этого они трудятся не покладая рук, но все напрасно:
те, кто покупает у них цветы, повинуются не велениям моды,
а причудам вкуса.
Третий разряд подобен мелкой буржуазии, часто вы-
нужденной считаться с капризами двух предыдущих: цветы
у такой цветочницы заурядные, она всегда работает и почти
никогда не богатеет.
Наконец, четвертый разряд можно уподобить рабоче-
му классу: его представительницы живут в бедности; голод
и страх гонят их в лес за фиалками, которые они собирают
и продают, глотая слезы.
Цветочница первого разряда редко сама отправляется
за цветами в сады, не говоря уже о рынках: для этого есть
садовники, которые каждый день откладывают для нее
самые свежие и самые новые экземпляры; цена для этой
цветочницы не имеет значения, она знает своих постоянных
покупателей и выбирает их так же тщательно, как цветы.
Никто так мастерски не составляет букет, посылаемый за
час перед балом; никто не способен при помощи цветов
так ловко усыпить бдительность мужа и внимание матери;
никому не под силу с таким вкусом сплести гирлянду из
белых камелий и хрупкого вереска. Привыкнув иметь дело
с благовоспитанными господами и дамами из хорошего
общества, эта цветочница и сама держится обходительно
и любезно, так что о ней можно сказать: «Она не роза, но
жилá среди роз». Во главе цветочниц, которых я отношу
к первому разряду, стоит та, которая прославилась боль-
ше прочих и сделалась известна едва ли не всей Европе.
562
Цветочница
Госпожа Прово1 долгое время вызывала у соперниц зависть

и досаду. Только ее смерть восстановила равновесие между
ними, ибо оставила пустым место, на которое никто до сих
пор не смог или не дерзнул покуситься. Известность, которую
она снискала, была такова, что само ее имя вошло в моду,
обрело власть. В театре или на балу дамы спрашивали у со-
седок, не от госпожи ли Прово у них букеты. Мастерство ее
было неподражаемо: цветы под ее руками, казалось, приоб-
ретали вид более грациозный, нежели в родимом цветнике,
а зарабатывала она продажей букетов за один год столько,
сколько цветочнице второго разряда достало бы на всю
жизнь. Молодые люди образовывали вокруг госпожи Прово
род двора, такого же разнообразного, как и ее цветы; жур-
налист, актер, поэт, драматург, биржевой маклер и те, кого
называют баловнями судьбы и кто не имеет занятий более
серьезных, чем скачки в Булонском лесу и любовные интриги
на балах и в театрах, — все эти люди различного склада ума,
с разными вкусами и разным доходом, стекались к госпоже
Прово. Их объединяло одно желание — желание нравиться.
Госпожа Прово оказывала особое предпочтение журналистам
и актерам: она им многим была обязана и в благодарность со-
ставляла для них букеты еще более прелестные и элегантные,
нежели те, какие выставляла на продажу.
Восток, сладострастный сад цветов и ароматов, сообщил
этой удивительной женщине свои уловки, свою негу, свое по-
этическое вдохновение. Сколько нежных записочек затаилось
под широкими лепестками камелий, спряталось в белом цветке
гардении… Как никакая другая цветочница, госпожа Прово
угадывала сокровенные романические истории, которые раз-
вивались благодаря букету, заказанному поутру и отосланному
1
Госпожа Прово, а точнее Прево (Prévost) — реально существовав-
шая парижская цветочница. Ее магазин находился по адресу: ул. Ри-
шелье, д. 10 (см.: Annales de l’industrie nationale et étrangère, ou Mercure
technologique. Paris, 1820. P. 32).
563
вечером; как никакая другая цветочница она исполняла роль

ангела-хранителя потаенных любовных связей. С необыкно-
венной ловкостью заставляла она цветы говорить языком,
выдуманным в Азии и подхваченным в наших краях. Каждый
цветок выражал некую мысль, некое чувство. Нежные призна-
ния, страхи, клятвы, мольбы о свидании таились в глубине их
чашечек, как за полуопущенными ресницами таится любовь.
Молодые девушки, а в особенности молодые женщины, кому
из вас не случалось читать по складам, а вернее сказать, по цве-
там, увядающим под жаркими поцелуями и скрывающими за
каждым лепестком воспоминание или надежду, драгоценные
слова, благоуханные и свежие, непонятные толпе, но внятные
трепетному сердцу? Кто из вас не вверял цветам своих самых
сокровенных желаний, не воскрешал с их помощью самых
острых ощущений? кому их аромат не навевал дивных грез
первой любви? Как ни хрупки, как ни эфемерны цветы, они
почти всегда связаны с воспоминаниями о прекрасной и све-
жей поре нашей юности. Вот одна полурусская, полуфранцуз-
ская история на этот счет, которую мне недавно рассказали.
В Санкт-Петербурге любят все французское; в особен-
ности этим отличаются женщины, которых наша страна
привлекает куда сильнее, чем их собственная. В России под-
ражают французским модам, читают французские книги
с неподдельной страстью. А разве можно любить Францию,
не любя французов?
Случилось так, что один молодой дипломат, даром что
дипломат, страстно влюбился: он полюбил одну из фрей-
лин русской императрицы. Эта юная особа, мадемуазель
де Б., вот-вот должна была обвенчаться с человеком очень
богатым, но не очень любезным, очень честолюбивым, но
не очень влюбленным. Ревности покорны все народы. Же-
них из Санкт-Петербурга, заметив, что нежные взгляды
и вздохи невесты адресованы не ему, громко возроптал.
Девушка, предвидя грозу, решила заручиться помощью
564
императрицы. — «Добейтесь от августейшей покровитель-

ницы, чтобы ваша рука была наградой за букет цветов, и Вы
будете моей», — подсказал ей хитрый дипломат. Говорить
с женщиной, пусть даже самого высокого звания, о любви —
значит затронуть самые тайные, самые чувствительные стру-
ны ее души. Императрица благоволила к мадемуазель де Б.
и согласилась оказать высочайшее содействие затее, запавшей
ей в сердце и возбудившей ее любопытство. Отец девушки
был вызван ко двору, и этот немолодой вельможа, посмеи-
ваясь над тем, что он назвал ребяческой забавой, вынужден
был повиноваться приказу императрицы, который имел вид
просьбы, но от того не переставал быть приказом. Он объ-
явил будущему зятю, что тот обязан не позже чем через две
недели доставить невесте букет из самых прекрасных и ред-
ких цветов, если же он этого не сделает, рука красавицы будет
отдана секретарю посольства, который, со своей стороны,
дал слово чести отказаться от каких-либо притязаний, если
букет соперника превзойдет его собственный. Все те дни, что
оставались до развязки этого легкомысленного и странного
приключения, двор пребывал в волнении. Впрочем, жених
из Санкт-Петербурга, свято веруя в силу своего богатства
и хорошего вкуса, надменно задирал нос и держался так, как
будто брачная церемония уже совершилась, отчего девушка
трепетала, а дипломат улыбался. Когда настал последний день
отведенного срока, многочисленное общество собралось во-
круг императрицы, и обоих претендентов пригласили войти
в залу. Мадемуазель де Б., одетая во все белое, как новобрач-
ная, бледная и дрожащая, стояла за креслом императрицы,
которой предстояло рассудить спор. Русский выступил пер-
вым, поскольку первым посватался; не сомневаясь в успехе,
он преподнес огромный букет. Букет этот, надо признать,
состоял из самых редких и самых дорогих цветов и произ-
водил великолепное впечатление. Видно было, что на его
составление потратили много времени и много денег. Все
565
оценили по достоинству это великолепие; мадемуазель де Б.

задрожала пуще прежнего, а императрица бросила на нее
взгляд, говоривший: «Не падайте духом!» Между тем молодой
дипломат не только не унывал, но, напротив, смотрел на все
происходящее с едва уловимой усмешкой; он дождался, пока
восторги утихнут, и вручил свой букет, вполовину меньший,
чем букет соперника, но поражавший неизъяснимым изяще-
ством. Чем больше дамы его изучали — возможно, надеясь
отыскать какой-нибудь изъян, — тем больше открывали в нем
красот: в выборе цветов и их аромате было очарование, до-
селе неведомое императорскому двору. Изумление смешалось
с восхищением, и о букете русского претендента никто даже
не вспоминал. Отец мадемуазель де Б., тревожась о том, что
решит императрица, осмелился заявить, что пари недействи-
тельно: ведь многие из этих цветов в России не растут; они
наверняка не живые, а искусственные. После нового иссле-
дования цветы из восхитительного букета были объявлены
более чем живыми, и императрица с улыбкой спросила моло-
дого человека, к какому садовнику он обратился. «К госпоже
Прово, парижской цветочнице», — с поклоном ответил тот.
Ответ этот вызвал величайшее изумление; чтобы заставить
поверить в заявление столь неправдоподобное, требовалось
предъявить доказательства. Был вызван один из посольских
курьеров; он признался, что был отправлен в Париж, ехал
день и ночь, как будто по государственному делу, и остано-
вился только, когда добрался до лавки цветочницы по имени
госпожа Прово, а на следующий день эта дама вручила ему
герметически закрытый жестяной футляр. Коробку эту, ис-
точавшую самые нежные ароматы, представили императрице
и тем неопровержимо доказали, что букет госпожи Прово
давеча совершил путешествие, в ту пору считавшееся для
цветов почти невероятным. «Вы проиграли, сударь, — сказала
императрица, оборачиваясь к русскому претенденту, — цветы
из Парижа превзошли цветы из Санкт-Петербурга!» Случай
566
этот произошел довольно давно, и с тех пор букеты госпожи

Прово не раз служили украшением российского двора.
Цветы любят и ценят преимущественно в Париже, поэто-
му цветочницы второго разряда — едва ли не единственные,
каких можно увидеть в провинции. Впрочем, с тех пор как
здесь появились садоводческие общества и сельскохозяйствен-
ные выставки, вкус к цветам распространился очень широко,
теперь провинция может порой поспорить с Парижем и даже
одержать победу в этом споре. Если цветочницы второго
разряда более многочисленны, то лишь потому, что бедняж-
ке, избравшей это ремесло, требуется не больше тридцати
франков, чтобы обзавестись собственным делом. Стул, зонт,
защищающий от ветра и солнца, две ивовые корзинки, кадка
с водой, немного цветов и иногда небольшой столик — вот
и вся скромная утварь лавочки под открытым небом. Но чтобы
получить постоянное место, к примеру на углу улицы или под
аркадами, надо иметь протекцию в сфере более высокой, чем
ее собственная; ведь цветочница второго разряда может обо-
сноваться на улице и дожидаться старых и новых клиентов,
ничего не опасаясь, только с разрешения полиции. Возможно,
среди многочисленных подписчиков остроумного сборника,
для которого я пишу эту статью, нескольким людям до сих
пор памятна одна история, особенно трогательная, оттого
что невыдуманная. Я привожу ее здесь, потому что Элия, ее
героиня, принадлежала к числу цветочниц второго разряда.
Впервые я увидела ее на пороге одного из домов на улице
Риволи с ребенком на руках; она продавала жалкие плетеные
кошельки, которые никто не покупал, и уже два дня ничего
не ела. В первый раз войдя в ее комнату, я увидела лишь со-
ломенную подстилку, детей в лохмотьях и немощного калеку,
некогда сражавшегося под началом Костюшко2. Этот калека
2
Анджей Тадеуш Бонавентура Костюшко (1746–1817) — глава поль-
ского национально-освободительного восстания 1794 года.
567
был муж Элии; несчастный отморозил ноги во время русской

кампании3. Гордый характер не позволял ему просить о по-
мощи, и он страдал молча. Сегодня эта комната совсем не та,
что прежде: нищету сменил достаток. Достатком этим Элия
обязана цветам, Господь дал ей силу и самоотверженность,
которые и помогли ей стать цветочницей второго разряда. Ни-
кто лучше меня не знает, сколько препятствий должна одолеть
такая цветочница, сколько лишений и треволнений вытерпеть,
прежде чем обзаведется собственным делом и получит право
воссесть с гордым и независимым видом среди своих цветов.
Элия прошла через все эти испытания, неведомые обеспечен-
ным людям, и день, когда она заняла вожделенное место под
аркадой на улице Кастильоне4, стал, вне всякого сомнения,
прекраснейшим днем ее жизни. Радость, которую я ей доста-
вила, озарила отраженным светом и мое сердце. Газетчики,
движимые, как нередко случается, человеколюбием и велико-
душием, рассказали историю Элии и сделали эту цветочницу
едва ли не знаменитой.
Бедняжка не могла прийти в себя от изумления, когда
увидела, что перед ее аркадой останавливается целая вере-
ница экипажей и что приехавшие в них господа и дамы по-
купают у нее цветы вдвое и втрое дороже обычного. Элия
не была ни молода, ни красива, ни хорошо одета; ее лицо,
смуглое и выразительное, свидетельствовало о перенесен-
ных страданиях, а платье — о продолжительной нищете.
Не была она особенно искусна и в составлении букетов, но
имела достоинства, отличавшие ее от всех прочих цветочниц:
былые несчастья, присутствие духа и взгляд, столь нежно
красноречивый, что всякий покупатель тотчас становился
3
Во время «русской кампании» многие поляки воевали в рядах на-
полеоновской армии и пострадали от холода во время отступления
осенью-зимой 1812 года.
4
Улица в центре модного правобережного Парижа, идущая от Вандом-
ской площади к улице Риволи и саду Тюильри. Продавать здесь цветы
было выгодно из-за обилия богатой публики.
568
ей покровителем. Вскоре она уже была вхожа в лучшие дома

Сен-Жерменского предместья и квартала Шоссе д’Антен
и очень быстро стала для цветочниц второго разряда тем
же, чем госпожа Прово для первого. Элия в течение мно-
гих лет хранила верность одному и тому же месту: ее стул
и корзины для цветов располагались под аркадой с номером
пять, прямо перед небольшим, но элегантным кондитерским
магазином; молодые супруги, им владеющие, преисполнились
к Элии сочувствием с первого же дня, как только увидели,
как она несет стул и корзинки; каждый вечер они забирают
это нехитрое имущество к себе в лавку, чтобы избавить
цветочницу от необходимости приносить его с собой утром.
Гостеприимным кондитерам их доброта пошла на пользу:
они расширили круг своих постоянных покупателей за счет
богатых клиентов Элии. Магазин хорошенькой женщины,
которая оказывала покровительство крошечной переносной
лавке, вошел в моду. Мое сочувствие к цветочницам второго
разряда зародилось в ту пору, когда я узнала от Элии обо
всех тех хлопотах и тяготах, какие приходится претерпевать
цветочницам второго разряда, чтобы купить цветы поде-
шевле и продать их с выгодой для себя. Я узнала от нее, что
в те часы, когда сон наиболее сладок, нужно уже выбирать
товар на Центральном рынке, что нужно научиться сохранять
цветы до завтра, если сегодня продажа шла плохо, — иными
словами, что это занятие, такое приятное на вид, таит в себе
множество беспокойств и столько же разочарований. Элия
призналась, что иногда она покупает цветов на двадцать
франков, а продает от силы на десять; тогда ей приходится
выбрасывать товар, если он увял, или перепродавать его
цветочницам третьего разряда за бесценок. Если бы Элии
удалось открыть лавку с собственным именем на вывеске,
сегодня ей, возможно, не было бы уже нужды продавать
цветы ради хлеба насущного. В основе благотворительности
чаще лежит мода, чем добродетель.
569
Цветочница третьего разряда была бы, пожалуй, самой

пикантной и самой поэтичной из всех перечисленных, если бы
умела сохранять кокетливую грациозность, которая придает
столько очарования и любезности гризетке. Один пожилой го-
сподин уверял меня, что эти цветочницы были прежде такими
чистенькими, такими хорошенькими, не то, что ныне. «В ту
пору они были в моде, — говорил он мне, — в ту пору они
расхаживали по бульвару Итальянцев как королевы и дорого
продавали галантным кавалерам свои букеты и улыбки». Как
все переменилось; какой юноша решится купить цветы у гру-
бой лоточницы, которая зазывает клиентов голосом хриплым
и визгливым и предлагает им букеты некрасивые и несвежие?
Поэтому цветочниц не видно в местах, любимых теми, кого на-
род именует «хорошим обществом». Зато их легко отыскать на
мостах и набережных, у входа в пассажи и бульварные театры.
Им закрыт путь в гостиницы, но открыт — в лавки. Пред-
местье Сен-Жак — это их квартал Шоссе д’Антен, и своими
лучшими клиентами они числят студентов и тех продавщиц,
которые любят торговать, окружив себя цветами. Колбасницы
и пирожницы — настоящие ангелы-хранители для цветочниц
третьего разряда. Вообще третий разряд настолько многочис-
лен, что относящихся к нему цветочниц трудно сосчитать; их
намного больше, чем цветочниц первого и второго разрядов;
подойдите утром к рынку, и вы увидите, как внезапно со всех
сторон явятся женщины, сгибающиеся под тяжестью цветов
и привлекающие прислугу неумолчным криком: «Купите лев-
кои! купите гвоздики! Почин дороже денег!» Эта армия коче-
вых цветочниц атакует и преследует вас; исчезает она только
в ожидании полицейского обхода. Этот час — роковой для всех
так называемых мелких уличных торговцев. Когда он приходит,
одни цветочницы скрываются из виду, или по крайней мере
делают вид, что скрылись, ибо многие из них, осуществив ма-
невр столь же замысловатый, как тот, какой осуществляет на
сцене армия статистов, очень скоро возвращаются на прежнее
570
место; другие, более пугливые, уже узнавшие на собственном

опыте, насколько уютно находиться в полицейской префек-
туре, быстро убегают, а затем, руки в боки, нос по ветру, глаз
алмаз, скитаются от перекрестка к перекрестку в поисках по-
купателей. Одна из них показалась мне почти хорошенькой;
солнце покрыло загаром ее лицо, но не лишило его свежести;
широкий ремень подчеркивал тонкую, гибкую талию, а из-под
ситцевой юбки виднелись изящные ножки, обутые куда лучше,
чем можно было ожидать. Эта девушка прибыла из деревни
в Париж совсем молоденькой вместе с так называемыми при-
личными господами. Она ничего не умела и могла рассчиты-
вать разве что на хорошенькое личико и веру в Господа. Вера
придавала ей благоразумие и мужество. Приличный господин,
у жены которого она была служанкой, принял в ней участие
столь живое, что роль ее в доме едва не переменилась. Бедная
девушка испугалась и однажды утром, еще до света, вышла на
улицу с узелком и десятью франками в кармане. Она обрела
свободу, но куда ей было идти? День застал ее подле одного
из фонтанов; она плакала, и цветочницы, бравшие воду для
своих цветов, спросили у нее, что случилось. Десять франков
пошли на покупку плоской корзинки, ремня и двух связок
цветов. Вот уже три или четыре года как она торгует цветами.
Осталась ли она добродетельной? Полагаю, что да, потому что,
в отличие от своих товарок, она имела вид весьма скромный.
Долгое время эта девушка продавала цветы неподалеку от
моста Искусств; там я и узнала от нее самой ее незатейливую
историю5. Воскресенье — любимый день у цветочниц третьего
разряда; именно в этот день они надевают платье, выстиранное
в субботу вечером и выглаженное в воскресенье поутру; в этот
день они отправляются за заставы и в час, когда зажигаются
5
Мост Искусств, построенный в 1801–1804 годах, ведет с правого
берега Сены, от Лувра, на левый в Сен-Жерменское предместье; по-
скольку мост этот пешеходный, у цветочниц было больше шансов найти
там клиентов.
571
голубые и красные фонарики, а скрипачи настраивают скрип-

ки, входят с букетами в руках в танцевальные залы, пронзи-
тельно выкрикивая: «Купите цветы вашей даме! Всего за одно
су!» Таким образом они избавляются от полуувядших цветов,
купленных утром, а чаще всего накануне. Но чтобы войти
в кабачок, цветочница обязана заплатить хозяину род налога,
который, хоть и пропорционален ее барышу, все-таки сводит
его почти к нулю. Цветочницы третьего разряда не имеют
никакой связи с приличным обществом, и этим объясняется
грубый и непристойный тон большинства из них. Почти все
они молоды, независимы; почти все схожи с цыганками — без-
заботностью, дерзостью и нравами столь же авантюрными, что
и их похождения; почти все, если бы способны были облекать
свои мысли в слова, сказали бы, что цветы, которые вянут
и умирают у них в руках, дают им больше уроков, чем книги
дают ученым. Они живут одним днем, скитаются по улицам
и площадям, не боясь ни усталости, ни солнца, ни ветра, ни
дождя. Заговорите с ними, и они вам скажут, что очень бедны,
но любят эту вольную жизнь и бесконечные неожиданности,
из-за которых самые обыденные вещи в любое мгновение
предстают в новом обличье.
Мы познакомимся с четвертым разрядом цветочниц, если
последуем за несчастными босоногими девчонками, которые
ради нескольких су идут в лес, пробираются сквозь густой
кустарник, разгребают красными от холода руками траву,
мокрую от росы или покрытую инеем, ищут спрятавшиеся
там фиалки, а потом, усевшись у подножия дерева, еще не
одевшегося листвой, под бледными лучами мартовского солнца
собирают из них букетики. Они плачут! Они понимают, что
букетиков получилось меньше, чем приказала принести мать
или цветочница третьего разряда. Они снова ныряют в чащу,
снова ищут цветы, наконец, настает время возвращаться до-
мой, и они идут назад в Париж, со страхом ожидая, что их
разбранят или побьют; впрочем, это не мешает им до тех пор,
572
пока они еще не вышли из леса, постоянно оглядываться, ибо

больше всего на свете они боятся, что их сцапают и обвинят
в страшном преступлении — бродяжничестве. Нарядные бо-
гатые дамы покупают иногда эти букетики с улыбкой, но ни
одна не думает ни о тех слезах, которые пролиты над ними,
ни о той глубокой нищете, бремя которой они призваны
облегчить. Среди этих малюток есть одна, которая вот уже
два года продает цветы в омнибусах6; ей около 12 лет, она
нехороша собой и лишена детской застенчивости, зато на
подножку омнибуса она вспрыгивает с кошачьим провор-
ством; кондукторы привыкли к девочке и даже ее защищают;
они позволяют ей пробираться между пассажирами, и дитя,
изворотливое и дерзкое, едва ли не вынуждает их покупать
фиалки. Постоянные пассажиры омнибусов, должно быть,
сразу ее узнают: ведь им не раз случалось поддаваться на
ее уговоры, а еще чаще — ей отказывать. Эту цветочницу
можно назвать наиболее законченным типом цветочницы
четвертого разряда — печального и многочисленного племени
девочек, которые не имеют ни понятий о нравственности, ни
религиозных убеждений и, вырастая, часто служат пороку
и редко — добродетели. Если цветочницы третьего разряда
платят за право торговать в кабачках за заставами, цветочни-
цы первого и второго класса претендуют на доступ в театры
и на публичные балы в Опере. За большие деньги те и другие
получают возможность разгуливать по тамошним коридорам,
и этот унизительный налог становится связующим звеном,
которое на время соединяет их в одних и тех же стенах. Для
людей несведущих все букеты приблизительно одинаковы,
и поскольку уличная цветочница порой имеет физиономию
куда более хорошенькую, чем владелица цветочной лавки,
6
Четырехколесный экипаж на конной тяге, способный перевезти до
двадцати пассажиров и ездивший по определенным маршрутам; помимо
кучера, у омнибуса имелся кондуктор, взимавший с пассажиров плату
за проезд.
573
красота поднимает цену на цветы, и вечер вознаграждает

бедную женщину за все хлопоты и волнения, какие выпадают
ей на долю утром. Если когда-нибудь и существовала разница
между торговкой цветами и цветочницей, эта разница исчезла:
в наш век каждый норовит присвоить себе права другого —
точно так же как многие булочники сделались кондитерами,
многие овощницы нынче продают левкои в горшках и апель-
синовые деревья в кадках. Чтобы не страдать от конкуренции,
торговки цветами стали цветочницами; этим и объясняется
унизительное падение тех, кто прежде был в такой моде и кого
я ныне вынуждена причислить к третьему разряду.
Я попыталась доказать, что цветочницы подразделяются
на четыре четко отграниченных один от другого разряда; до-
бавлю, что цветочницы первого разряда презирают цветочниц
второго разряда куда сильнее, чем цветочниц третьего. Ведь
в одних они видят соперниц, с другими же их пути никогда
не пересекаются.
Цветочницы второго, третьего и четвертого разряда
имеют дело друг с другом довольно часто, но при этом те, кто
стоит выше, смотрят на тех, кто ниже, с таким же чувством
аристократического превосходства.
Цветочницы, которые торгуют, усевшись где-нибудь
на улице, покровительствуют разносчицам, а эти последние
снисходят до помощи девчонкам, которые слишком бедны,
чтобы покупать цветы, и потому отправляются за ними в лес.
Право же, что за причудливая общественная лестница,
ступенями которой служат цветы!
Перевод Натальи Сайкиной

Альбер де Сиркур
ХОЗЯЙКА ДОМА
Несколько дней тому назад один провинциальный дворянин,

молодость которого прошла при Старом порядке, завел со
мной философическую беседу о полном преображении обще-
ства, свершившемся у него на глазах.
— Я без сожаления отказался от пудры, хотя она и обере-
гала волосы, — говорил он, проводя черепаховым гребешком
по своему безукоризненно лысому черепу. — Брюки не так
благопристойны, как кюлоты, но нужно признать, что они
куда теплее; я мог бы примириться с вашими нелепыми но-
выми привычками — с тем, что обедают нынче в пять часов,
не спят допоздна, а ужина и вовсе не бывает; я бы простил
вам ваши кадрили, хотя мне всегда кажется, что танцоры у вас
идут врукопашную, поднимая притом ужасную пыль; я не
обращал бы внимания на то, что в свете могу столкнуться
с сыном моего покойного управляющего; но чего я никогда
не смогу перенести, так это того, что салоны нынче больше
напоминают залу в трактире, а гость, войдя, не знает, кому
поклониться, ибо сегодня хозяйка дома забыла о своей роли,
а подчас и вовсе ее не знает. Теперь еще встречаются владели-
цы поместий, но хозяек дома больше нет, — прибавил он нра-
воучительным тоном, — как нет и салонов, где благородный
575
Хозяйка дома
человек чувствовал бы себя непринужденно: оттого я живу

в провинции.
Приговор, вынесенный почтенным старцем, показался
мне, говоря его языком, немного слишком суровым; и тем не
менее я признал, что могу не покривив душой согласиться
с ним: у теперешней устроительницы раутов нет ничего обще-
го с хозяйкой дома прежних времен; однако я позволил себе
усомниться в том, насколько уместна его снисходительность
в отношении причесок à la Титюс1, кадрилей из тридцати двух
пар2 и прочих особенностей революционных нравов.
— Конечно же, — отвечал я, — не мне отстаивать пу-
дру, от которой вы отказались; я, помнится, видел прическу
«Королевская птица»3, и, как бы живописна она ни была,
я ее защищать не стану; нынешние косметические средства
ничуть не менее действенны. Но ведь пудра, фижмы, вече-
ра для избранного общества, начинавшиеся в шесть часов
и оканчивавшиеся ужином в узком кругу, менуэты, кадриль
из четырех пар внутри круга, образованного всеми прочими
присутствующими, — все эти вещи, по видимости столь
малозначащие, прямо влияли на дух, царивший в обществе,
а хозяйка дома лишь действовала в соответствии с законами
этого общества, даже если делала вид, что ей закон не писан!
Ибо хозяйка дома, подобно писателю, журналисту и вся-
кому, кто заискивает перед публикой, непременно делается
хамелеоном, и недостатки, за которые мы ее браним, суть
наши собственные недостатки. Если хозяйка дома более не
занимается своими гостями, то лишь оттого, что гостям ее
1
Прическа из завитых в тугие локоны стриженых волос, вошедшая
в моду в начале XIX века как среди женщин, так и среди мужчин.
Создана в память о казненных во время революции, поэтому волосы
на затылке выбривали, как это делали приговоренным к смерти перед
гильотинированием.
2
Обычно кадриль исполняется двумя или четырьмя парами.
3
Прическа, украшенная птичьими перьями; была в моде при Людови-
ке XVI. Таким же образом часто причесывали парики.
577
теперь не нужно, чтобы она ими занималась; если она не ждет

от благородного человека поклонения, то лишь оттого, что
поклонников нынче развелось много, однако они не желают
ни кланяться, ни поклоняться…
— Но пудра, — резко вскричал мой собеседник, с неодо-
брением отнесшийся к тому, что я вновь поднимаю брошенное
им знамя, — как связаны со всем этим пудра и фижмы?
— Пудра и фижмы, — живо ответил я, — служили для
защиты хороших манер и чувства собственного достоинства!
Можете ли вы представить себе нашу нынешнюю суету, нашу
грубую толкотню, наши неуклюжие танцы — можете ли вы
представить все это во времена шиньонов и шпаг на перевязи,
фижм и турнюров? Можете ли представить, как танцевать га-
лоп в кринолине и с напудренными волосами? Пожалуй, при
таком количестве пудры картина вышла бы весьма туманная.
Благородный дворянин снисходительно улыбнулся моей
невольной шутке.
— Для менуэта и настоящей кадрили, — продолжал
я, — требовался простор, как и для трех реверансов; три
реверанса превосходно сочетались с любезными манерами
и обходительностью, тактом и учтивостью, с изысканной бе-
седой — одним словом, со всем тем, без чего ни одна хозяйка
дома не вправе ни требовать почтения к себе, ни рассчиты-
вать на почтение к своим гостям. Пудра и фижмы позволяли
разместить в салоне сотню гостей — в тот же салон, встроив
в него антресоли, мы нынче помещаем целых шесть сотен.
Не кажется ли вам, что именно из-за этой давки вы теперь
не можете поклониться дамам и сталкиваетесь лицом к лицу
с сыном вашего покойного управляющего? Ах! Сударь, кто
вернет нам пудру и фижмы?
— Вы не знали того мира и говорите о нем, как слепец
о красках, — едко возразил мне благородный провинциальный
дворянин, — но если бы вы, подобно мне, прожили жизнь при
Старом порядке, то не смогли бы вытерпеть того общества,
578
в котором мы нынче мучаемся по вашей, господа новаторы,

милости.
Мы долго еще говорили на эту тему, и в конце концов
я был вынужден согласиться на роль, которую мне припи-
сывал мой антагонист — роль поборника новых привычек
и новых хозяек дома. Провинциальные дамы подарили мне
прекрасные аргументы для моей вынужденной защититель-
ной речи. И действительно, если сегодня тип очаровательной
хозяйки дома — наилучшее произведение французского
общества до 1789 года — в Париже исчез почти полностью,
в провинции еще можно обнаружить некоторые его от-
блески. Искусство держать салон сохраняется там в угоду
традициям, и благодаря хозяйкам дома провинциальное
общество все еще являет собой то, что желает являть. Однако
мы с горечью вынуждены признать, что даже и в эти узкие
кружки, защищенные мощной броней, которую одни именуют
правилами приличий и хорошего тона, а другие дерзко назы-
вают предрассудками, начинает просачиваться дух анархии,
и счастливых лиц, которые нам так хотелось бы нарисовать,
с каждым днем, увы, становится все меньше, причем исчеза-
ют они безвозвратно. Не боясь повториться, скажу еще раз:
нынче образцовую хозяйку дома, которая помнит, что такое
изящная пудреница и пуховка из гагачьего пуха, можно
отыскать лишь в старинных особняках. В таких почтенных
семьях, в большинстве своем ведущих свое происхождение
от дворянства мантии4, принято, чтобы в дни больших или
малых собраний все дети, и семейные, и лишь достигшие
брачного возраста, непременно присутствовали в доме;
они образуют при матери своего рода генеральный штаб и,
каждый в меру своих способностей, помогают ей принимать
гостей. Один — специалист по буфетной — присматривает
4
Представители судейства, получившие дворянство от короля в на-
граду за службу (отсюда упоминание судейской мантии).
579
за тем, как разносят прохладительные напитки; другой —

одаренный острым умом — отвечает за устройство игр
и ухаживает за барышнями, всеми без разбору, не отдавая
предпочтения никому, кроме разве что самых некрасивых
и никому не интересных; третий — самый ученый из всех,
тот, кому родные прочат серьезную будущность, — заводит
с мужчинами зрелого возраста разговоры о политике и о сель-
ском хозяйстве. Он должен вдохновлять их на рассуждения
и выслушивать их наставления или полезные советы, а сам
все больше помалкивать, ведь в провинции люди действуют
по-прежнему сообразно такому мудрому изречению: «Свой
ум дороже чужого». За час до начала собрания хозяйка дома
уже расставила кресла в круг и расположилась у камина.
Карточные столики раскрыты; партии заранее определены.
Четыре карты, извлеченные из одной колоды, а также свечи
и бумажная спичка ждут сигнала хозяйки дома: завидев его,
один из сыновей освещает зеленое сукно и с почтением пред-
лагает четыре карты четырем старцам, так же привязанным
к своей партии в бостон, как король Франции — к игре
в вист. В этом салоне, где привычное расположение вещей
и людей позволяет гостям чувствовать себя так же вольгот-
но, как чувствует себя солдат среди товарищей по взводу,
все предусмотрено заблаговременно. Еще до прибытия все
гости знают, кого увидят, или, точнее, кого не увидят, ведь
здесь принято приглашать гостей по уважительным, всем из-
вестным и всеми одобренным причинам: светское общество
здесь представляет собой настоящую корпорацию. Если в са-
лоне оказывается посторонний, будьте уверены: он запасся
рекомендациями и гарантиями, за ним стоят родственники
и друзья, у него есть положение в свете. Когда такого нович-
ка вводят в гостиную, хозяева не только называют его имя,
но и объясняют, чем он заслужил подобную честь. Говорят,
например, так: «Имею честь представить вам господина ***,
кузена нашего друга де ***; в 1815 году он сражался бок о бок
580
с Луи де Ларошжакленом»5. Перечислив таким образом ре-

галии гостя, хозяйка дома заводит разговор на тему, которая
может получить достаточное развитие; когда собеседники, как
говорят моряки, надежно причалили друг к другу, она удаля-
ется, однако продолжает приглядывать за ними; лишь только
она замечает, что собеседники готовы отшвартоваться друг
от друга, как тотчас берет своего протеже на буксир, чтобы
в новом месте повторить прежний маневр. На протяжении
всего вечера она душой и телом принадлежит такому новому
гостю — подобно тому, как ей самой принадлежат завсегдатаи
ее салона. Она несет ответ за все и вся: перед чужеземцем —
за учтивость своих соотечественников, перед юношей — за
ожидающие его удовольствия, перед матерью, чересчур строго
блюдущей нравственность дочерей, — за благопристойность
речей и манер; все подчиняются ей, оживляются или затихают
по ее слову, позволяют ей следить за всем и вся, а молодые
люди следуют за нею по пятам и готовы выполнить любое ее
поручение. Если бы хозяйка дома умела прогнать из своего
салона скуку, то все люди, обладающие вкусом, оставили бы
Париж и отправились в наши древние столицы в поисках
простоты, искренности, прочности отношений; как, однако,
жаль, что мать ее не научила ее этому искусству.
В Париже все совсем не так, как мы сейчас описали;
общество там имеет совершенно иную, преходящую основу,
а у хозяек дома роль куда более сложная. Здесь больше нет
разделения на классы, чины или партии, здесь нет таких лю-
дей, которые были бы допущены повсюду и, можно сказать,
5
Луи дю Вержье, маркиз де Ларошжаклен (1777–1815), — француз-
ский военный, убежденный роялист; в течение всей эпохи Империи
жил частной жизнью в знак протеста против власти Наполеона. После
возвращения на престол Людовика XVIII в 1814 году был назначен ко-
мандиром королевских гренадеров, а во время Ста дней поднял в Вандее,
традиционно роялистской провинции, антинаполеоновское восстание
и погиб при его подавлении в июне 1815 года, за месяц до окончатель-
ного падения Наполеона. Для монархистов Ла Рошжаклен был символом
героической преданности законной монархии.
581
принуждали общество назначать в известный день прием

в известном салоне. В Париже, чтобы добиться завидного
места хозяйки дома, необходимо лишь — но уж это всене-
пременно — тратить более пятидесяти тысяч франков в год;
неважно, откуда вы возьмете эти пятьдесят тысяч: может, вы
живете на ренту, может, имеете сбережения, а может, влезли
в долги; здесь никому нет дела до источника вашего состоя-
ния. Но если подняться на эту высоту несложно, то для того,
чтобы удержаться на ней, следует употреблять постоянные
усилия и искусные уловки. В прошлом году одна молодая
дама радостно говорила: «Сегодня вечером я звана к графине
де С.»; в нынешнем году она сознается скрепя сердце: теперь
хвалятся приглашением к княгине A. Графиня объясняет пере-
мену неблагодарностью высшего света, княгиня — наличием
у парижан хорошего вкуса. В будущем году обе они заговорят
в унисон, и может статься, что через пять-шесть лет, пройдя,
подобно луне, две темные фазы, вновь во всем блеске засияют
на небосводе. Хозяйки дома, модные дамы, салонные львы
и светские львицы — теперь все возвышаются безо всякой
причины и исчезают безо всякого повода; сегодня мы нация
выскочек.
Хозяйке дома не бывает меньше двадцати пяти лет; не
бывает ей и больше тридцати пяти, во всяком случае, она ни за
что не признается в этом до тех пор, пока дочерям ее не придет
пора выходить замуж. Она рассчитывает на то, что прошлое
быстро забывается. Туалет ее чаще поражает богатством, чем
элегантностью. Именно в своем салоне она обновляет роскош-
ные платья из английского кружева и брильянты в модной
оправе — для гостей она ничего не жалеет. Говорят, правда,
что раньше хозяйка дома хвастала не кружевами, а самими
гостями — но то была, вероятно, ложная скромность. Хозяй-
ка дома донельзя благонравна. Конечно, она не всегда может
устоять перед любовной страстью, но отдается ей с такой сдер-
жанностью и с таким достоинством, что любой матери впору
582
ставить ее в пример своим дочерям. Впрочем, распорядок

жизни и окружение редко позволяют ей нарушать принятые
на себя брачные обязательства. Мужья, которые прощали
своим женам лишь платонические увлечения, а сами притом
были не только ревнивы, но и ленивы, порой заводили салон
нарочно, чтобы избавиться от забот и неудобств своей роли.
Во Франции салон — то же, что в Испании дуэнья.
Утро — единственное время дня, когда хозяйка дома на-
слаждается свободой. До одиннадцати часов она имеет право
прогуляться пешком, сходить в церковь и к поставщикам; ины-
ми словами, согласно нынешней системе ценностей, утренние
часы не в счет — в отличие от часов вечерних. По возвраще-
нии хозяйка дома обнаруживает множество записок. В одних
содержатся приглашения, которые сразу же раскладываются
по датам; ведь приглашение для хозяйки дома — все равно,
что повестка для добропорядочного гражданина6: оно свято,
оно превыше всего. Забыть о приглашении от дамы с именем
крайне опасно; ведь в день вашего приема она может позвать
к себе пару десятков молодых людей — или, еще того хуже,
увезти их с собой в другие салоны. Прочие записки содержат
извинения, сетования в связи с пропущенной встречей: это
очаровательные образчики стиля, в которых порой не мень-
ше острого ума и доброго сердца, чем в письмах госпожи де
Севинье. Поль-Луи Курье7, как говорят, прикладывавший
к написанию короткой любовной записки больше стараний,
нежели к сочинению язвительного письма к избирателям или
6
Речь идет о повестке на дежурство в национальную гвардию; в ней
обязаны были служить все мужчины от двадцати до шестидесяти лет,
и время от времени (в описываемый период примерно раз в два месяца)
им полагалось заступать на суточное дежурство; впрочем, в реальности
многие «добропорядочные граждане» от этой почетной обязанности
уклонялись и для этого даже специально меняли место жительства
или представляли медицинские справки о реальных или выдуманных
болезнях.
7
Поль-Луи Курье (1772–1825) — французский писатель, публицист,
филолог-эллинист, автор политических памфлетов.
583
примечаний к переводу Плутарха, позавидовал бы изысканной

легкости этих надушенных посланий. Наконец, третья группа
записок — просьбы. «Это чужестранец, который почтет за
честь быть введенным в общество, где его окружат самым изы-
сканным гостеприимством, какое только может предложить
Франция. — Это родственник или друг, который так много
слышал о госпоже *** и о ее достоинствах, что непременно
желает удостоиться чести быть ей представленным. — Это
очаровательная молодая дама, которая делает первые шаги
в свете; мы покровительствуем ей и потому испытываем
вполне естественное желание устроить ей дебют в изыскан-
нейшем из всех салонов и таким образом обеспечить самую
могущественную протекцию». Для хозяйки дома наступает
время терзаний. Как поступить: дать согласие или отказать?
Если отказывать, то, безопасности ради, следует привести са-
мые весомые причины. Если же всегда соглашаться, это может
завести слишком далеко.
В наши дни любезность французов не знает пределов.
По первой же просьбе они берутся покровительствовать
человеку, встреченному в путешествии или на водах, не
выяснив толком, каков его характер и какое положение он
занимает в обществе. Утвержденное Хартией равенство всех
французов перед законом и их право заниматься любыми
профессиями укоренилось в умах и привычках. Сегодня,
вопреки старой поговорке, по одежде не только встречают,
но и провожают, ведь нынче юноша, имеющий костюм от
Блена и достаточно средств, чтобы каждый вечер платить за
наемный экипаж, может, проявив известную настойчивость,
а главное — невозмутимость, проникнуть в любой салон.
Вот почему из самых блестящих салонов порой приходится
изгонять людей, ведущих себя неприлично. А если какая-
нибудь хозяйка дома делается чересчур требовательна и же-
лает принимать у себя лишь тех, кого отличает благородное
происхождение, — ничто не мешает приписать себе титул
584
и присовокупить к фамилии частицу «де». Нет такой фами-

лии — даже фамилии соседа-лавочника, — с которой невоз-
можно было бы проделать эту операцию; встречаются и такие,
которым небольшая неясность в произношении способна
придать истинно феодальное благородство; если вы, напри-
мер, зоветесь Эдмоном, то вы можете носить самую простую
фамилию, вроде Руж, Блан или Нуар, — самое чуткое ухо
услышит вместо этого де Монруж, де Монблан, де Моннуар;
а желание взглянуть на визитную карточку в таком случае
сочтут просто нескромным. Подобная узурпация, на которую
в наш век толкает поистине ребяческое тщеславие, стала столь
обыденной и воспринимается с таким снисхождением, что
настоящие обладатели благородных фамилий уже нигде не
чувствуют себя вольготнее, чем самозванцы. Представитель
рода Дю Гекленов8 — если таковые еще не перевелись — не
станет более скромно являться в лучах славы своего предка,
твердо веря в то, что патриотический высший свет непре-
менно предложит ему достойное место; нет, речь его будет
как можно более громкой, посадка головы — как можно более
высокомерной, он непременно поведает о своих лошадях и о
спарже, которую ему подают в январе. Представитель рода
Дю Гекленов, как простой смертный, ищущий расположения
света, станет ловко вплетать в свои речи имена модных особ,
в чьи салоны он вхож. Такое исключительное сходство между
выскочками и истинными аристократами, такая неизбежность
соседства последних с первыми в самом тесном и узком кру-
гу придают любопытный вид нашим салонам; всякий здесь
надувается спесью и задирает нос, а неучтивец, который
захочет обратиться к кому-то, с кем он не знаком, услышит
в ответ что-то вроде: «Я не знаю, кто вы такой, и не желаю
себя компрометировать». Чудный комплимент хозяевам.
8
Бертран Дю Геклен (ок. 1320–1380) — бретонский дворянин, конне-
табль Франции; образец рыцарской доблести.
585
Всякая хозяйка дома отводит часть утра (согласно свет-

скому календарю, утро длится до шести часов пополудни)
для приема гостей, а другую часть — для визитов. Поэтому
завсегдатаям светских салонов требуется вести двойную
бухгалтерию: ведь оставить свою визитную карточку у дамы,
принимающей в определенное время, наверняка означает ли-
шиться ее доброго расположения. Комната, где принимает
хозяйка дома, — будуар, заставленный этажерками, которые
пришли на смену поставцам, украшавшим старинные замки.
Здесь всякая безделушка несет на себе печать элегантности
и тонкого вкуса. Книги в богатых переплетах, по названиям
которых легко угадать, в какой цвет обычно окрашены мысли
их читательницы; дорогие предметы искусства, используемые
в повседневной жизни; дорогие сердцу мелочи, выставленные
напоказ: все вместе нередко грешит манерностью и дур-
ным вкусом, однако детали непременно полны изящества
и отвечают требованиям моды. В гостиной, обычно рас-
положенной перед будуаром, один из углов — а порой даже
и центр комнаты — занимает стол, на котором разложены
иллюстрированные книги и гравюры; они призваны занять
гостей с необщительным нравом или небогатым воображе-
нием до начала разговора либо же подсказать им предмет для
обсуждения. Утренние визиты — время истинного триумфа
хозяйки дома. Именно в эти часы юноша, делающий первые
шаги в свете, или иностранец, недавно прибывший в Париж,
могут составить самое выгодное впечатление о нашей столице.
За полчаса тонкая беседа коснется двух десятков вопросов,
но ни одного из них не разрешит: так ножка Камиллы легко
ступает по созревшим колосьям, не сминая их9. По правде
9
Образ Камиллы, девы-воина из племени вольсков, которая «летит»
над полем, не приминая колосьев, восходит к Вергилию («Энеида», VII,
808). Этот образ использовал английский поэт Александр Поуп в своем
«Опыте о критике» (1711; фр. пер. аббата Дюренеля 1730); обсуждая
проблемы поэтики, он предлагает сильные чувства изображать силь-
ными и громкими стихами, а тонкие — «легкими касаниями», так, как
586
говоря, хозяйка дома никогда не использует этот момент,

чтобы создать хотя бы мимолетную связь между гостями,
впервые увидевшими друг друга, — однако она умело вы-
водит на сцену каждого посетителя, позволяя ему показать
себя с лучшей стороны. После такого испытания всякий, даже
самый несмелый визитер сумеет преодолеть свою робость;
однако рассчитывать на подобную предусмотрительность при
любых обстоятельствах — к примеру, вечером в день раута —
было бы совершенно напрасно.
В условленный час запрягают лошадей: оставляя без
внимания количество и ранг собравшихся гостей, лакей вхо-
дит в будуар и сообщает, что экипаж подан. Хозяйка дома
поднимается и предлагает кому-нибудь из присутствующих
подбросить его до дома. Начинается череда визитов; следует
сеять, дабы собрать урожай. Если вы оказались у какой-нибудь
модной дамы, когда к ней прибывает хозяйка дома, по оказан-
ному приему вы тотчас угадаете, кто перед вами. Здесь дело
не ограничится учтивыми кивками и приветливыми жестами,
какими гостье, не прерывая беседы, указывают место на софе.
Хозяйка дома имеет в высшем свете ранг генерала, и обходятся
с ней соответственно: всем известно, что перед ней следует
широко распахивать обе створки дверей, и модная дама сама
спешит навстречу посетительнице, как прежде делали молодые
барышни при виде пожилой гостьи.
Взгляд хозяйки дома спокоен, но цепок. Пока беседа об-
ращается к простым темам, этот взгляд медленно исследует
все имеющиеся в будуаре предметы, которые можно взять на
вооружение, — но непременно творчески их преобразив, ибо
для хозяйки дома важнее всего не иметь того, что есть у всех.
Одновременно она оценивает гостей, встреченных ею в этом
ступает Камилла. В 1770 году этот же фрагмент Поупа перевел в своем
«Вступительном рассуждении» к переводу «Георгик» Вергилия Жак Де-
лиль, а затем его многократно цитировали в разнообразных трактатах
по поэтике, благодаря чему поступь вергилиевской Камиллы сделалась
почти нарицательной.
587
салоне, и обдумывает, насколько уместны они будут на ее при-

емах. Но вот приговор вынесен: решено брать гостя живьем;
любопытно взглянуть, как наша хозяйка дома берется за дело.
Самый тонкий дипломат мог бы поучиться у нее искусству
преподносить как большую милость то, чего она сама страст-
но желает, и даже заставлять себя об этом просить. Хозяйка
дома применяет всю свою дипломатию, чтобы привлечь к себе
в салон избранного ею гостя, — прежде всего это относится
к тем, кого называют интересными личностями. Можно
ли допустить, чтобы прославленный деятель, приехавший
в Париж ради изучения французского светского общества,
не поспешил отправиться на поиски этого общества в самый
что ни на есть блестящий его центр? Ведь тогда свет, того
и гляди, померкнет. Допускать такое ни в коем случае нель-
зя, и оттого хозяева весьма снисходительны в оценке гостей:
чужестранцу достаточно малейшей известности, чтобы стать
в Париже нарасхват. Но если в первый же вечер появление
новичка окажется не столь эффектным, как ожидалось, —
если, к примеру, раджа д’Ауд явится в европейском платье
и не станет с восточной щедростью рассыпать направо и на-
лево драгоценности; если неутомимый естествоиспытатель,
побывавший в долинах Гималаев, предпочтет слушать, а не
говорить; если дерзкий похититель доньи Марии д’Асунсьон
де С. усядется за столик для виста — то очень скоро по под-
черкнутому безразличию хозяйки дома поймет, что она от
него отреклась. Во всей Франции дебютантов ждет та же
судьба. Ваши достоинства для нас ничего не значат, говорят
им, добейтесь успеха, и я вас приму.
Хозяйка дома — должность высокая и ответственная,
и балы мало что могут к этому прибавить. В самом деле,
успех бала зависит от обойщика и поставщика мороженого,
а страсть парижан к танцам так сильна, что они отправились
бы к любому устроителю публичных балов, если бы только
четыре модные красавицы показали пример всем остальным.
588
Иностранки, коих теперь немало среди наших хозяек дома,

начинают с балов, однако это всего лишь первый шаг на пути
к серьезным приемам — тому единственному, что придает
женщине вес в свете. Каждый год на парижском горизонте
появляется новая комета, прибывшая то из Нью-Йорка, то из
Санкт-Петербурга. Если она является без рекомендаций, то не-
редко случается, что высший свет вовсе не ведает о ее салоне,
где собираются представители общества более низкого ранга.
Проведя две-три зимы в бесплодных стараниях, она уезжает
из столицы, будучи уверенной в том, что проникнуть в среду
парижских аристократов решительно невозможно. Летом,
укрывшись на курорте близ Рейна, богатая американка встре-
чает молодую и прелестную даму из Сен-Жерменского пред-
местья: старые родители последней так любят наш грешный
мир, что все никак не могут решиться покинуть его и оставить
дочери шестьдесят тысяч ливров ренты, необходимые для со-
держания дома. Искательницы быстро становятся подругами,
и вот к чему это приводит. Заручившись самыми радужными
и нерушимыми обещаниями, американка возвращается в Па-
риж; ближайшей зимой она принимает в своем доме весь цвет
обоих предместий10. Ее пригласительные билеты подписывает
вместе с ней и красавица-француженка, которая к тому же
самолично составляет список приглашенных. Обстановка,
оркестр, ужин — все великолепно: устроительница бала
продумывает все до мелочей. В последующие дни визитные
карточки с аккуратно загнутыми уголками11 — их, правда,
привозят лакеи — свидетельствуют об истинно парижском
знании светских обычаев, а экипажи беспрерывно подъезжают
к особняку могущественной покровительницы, которая сама
10
Имеются в виду Сен-Жерменское предместье и предместье Сент-
Оноре.
11
Правила хорошего тона предписывали оставлять визитную карточку
с загнутым верхним правым уголком в том случае, если посетитель не
заставал хозяина дома.
589
решает распахнуть или затворить двери своего волшебного

дворца. Чужестранка предоставила свои залы, своих слуг, свои
люстры, своих музыкантов, свои напитки; покровительница
дала бал. Настоящее коммандитное товарищество!
Хозяйки дома подобного типа появились во Франции
совсем недавно, но успех, которого они сумели добиться, за-
ставляет нас полагать, что они останутся здесь навсегда.
Того, кто явится к хозяйке дома в восемь-девять часов
вечера в день, когда она устраивает прием, сочтут досадным
надоедалой. В наши дни парадные покои одновременно яв-
ляются и жилыми; даже спальня хозяйки дома — святилище
для англичанок — не всегда остается неприступной. Неболь-
шие приготовления, которые Бальзак описал в «Выдающейся
женщине»12 столь возвышенно и подробно, что бесполезно
было бы пытаться его дополнить, перед приемом гостей про-
изводятся почти в каждом доме, однако никто в этом не со-
знается: ведь в подобной суете есть что-то мещанское. За два
часа до прибытия приглашенных мебель уже переставлена
и расположена с тонким умыслом и предусмотрительностью.
Вот канапе и перед ним пустое пространство — здесь группка
молодых людей сможет расположиться вокруг юной барышни,
что любит окружить себя кавалерами; вот кресла у двери или
в самом углу комнаты — самое подходящее место для беседы
с глазу на глаз. В провинции стулья расставляются в кружок,
чтобы никто не посмел покуситься на честь семьи и не за-
бывал о необходимости быть учтивым со всеми без исклю-
чения; в Париже мебель нарочно расставлена в беспорядке,
чтобы всякий мог удовлетворить любую прихоть; о морали
пусть пекутся мужья и духовники. Но вот приготовления
завершены, составлена последняя комбинация, позволяющая
собрать вокруг каждой дамы от трех до пяти мужчин; теперь
12
«Выдающаяся женщина» (1838) — повесть Бальзака, которой он
в более поздних изданиях дал название «Чиновники».
590
хозяйка дома может отдохнуть. В начале вечера она еще не

пренебрегает своими обязанностями; она приветствует вновь
прибывших, указывает им на уголок, где они найдут своих
друзей, и при этом никогда не ошибается в своей галантной
статистике, хотя последняя в наши дни весьма изменчива и за-
путанна. Но лишь только залы начинают заполняться, хозяйка
дома обретает всю свою индивидуальность и свободу; теперь
ее главное дело — залучать к себе приятных собеседников
и отвлекать внимание красивого кавалера от барышни, кото-
рой сама же и покровительствует, — иначе та может слишком
загордиться. Тот, кто увидит, как хозяйка дома, устроившись
в своем любимом уголке, безмятежно болтает, кокетничает
и отвечает легким кивком головы на небрежное приветствие
господина, который явился уже четверть часа назад и до сих
пор даже не потрудился ее разыскать, — тот, конечно, ни за
что не догадается, что она здесь хозяйка. Какой оборот примет
этот вечер? Весело ли гостям? Скучно ли им? До этого ей нет
дела; единственное, что ее беспокоит, — это чтобы назавтра
всякий мог сказать: там яблоку негде было упасть.
Если бы после правила мы могли изобразить исключения,
мы бы знали, где найти образец благородной, изысканной,
радушной хозяйки дома — внимательной, но не беспокойной;
любезной, но не потворствующей; непринужденной, но не
ленивой; щедрой, но не хвастливой; разборчивой, но не за-
носчивой; царящей и правящей13, но не выставляющей напо-
каз скипетр и держащей бразды правления совсем незаметно;
забывающей себя, но такой, которую забыть невозможно.
Однако то был бы не тип, а портрет.
Перевод Марины Бендет
13
Сиркур обыгрывает популярную формулу А. Тьера о конституцион-
ном монархе, который должен «царить, но не править» (см. примеч. 2
к очерку «Женщины-политики»).
Альфред Нетман
ВЕЛИКОСВЕТСКИЕ ВДОВЫ
Оставим в стороне тех заурядных великосветских вдов, чей

портрет насмешливое перо и язвительный карандаш выводили
уже не раз. Займемся лишь чертами, свойственными нынешней
эпохе, а не избитыми образами, которые не раз встречались
и еще встретятся в любые времена. К чему писать то, что
уже было написано, говорить о том, что уже было сказано,
и рисовать портрет, правдивый во все века, а дату под ним
выставлять сегодняшнюю? Что проку изображать велико-
светскую вдову из маленького городка, которая проводит весь
день напролет за вязанием, а вечером направляется в местный
свет, где ее ждут радости злословия и прелести игры в бостон,
позволяющей испытать на себе катастрофы и революции всех
мастей: пиковые и трефовые, бубновые и червонные? Велика
ли заслуга засыпать невинными эпиграммами вдову из Маре,
которая посвятила свою одинокую старость заботе о никому,
кроме нее, не нужном мопсе и знается только с этим угрю-
мым животным, ее рабом и тираном, ее баловнем и жертвой
одновременно? Вместо того чтобы срисовывать потешные
фигуры, на которые наложило свой отпечаток безжалостное
время, остановимся на двух типах, которые резко выделяются
на общем фоне, потому что явились на свет лишь в XIX веке;
593
изобразим великосветскую вдову низвергнутую и вдову

преображенную. Революция, в чье горнило попали и глина,
и золото, и брильянты, и грязь, свергла с пьедестала и лишила
достоинства первую, но очистила и возвысила вторую. Именно
о том, как нынешняя эпоха изменила великосветскую вдову,
хотелось бы нам рассказать, ведь революция действует точно
так же, как пламя, которое, сплавив воедино разнородные
металлы, создало коринфскую медь. Яростный огонь творит
новые характеры, меняет привычные роли, смешивает стихии
и являет нашему взору небывалые сочетания.
Не знаю, доводилось ли вам встречать вдову маркиза де
Доримена1. Некогда то была великолепная, очаровательная
женщина, полная ума, но ума того рода, что опасается доводов
рассудка даже больше чумы; женщина из числа тех, которые,
лишь только разговор заходит о здравом смысле, отвечают,
как Каин про Авеля: «Разве я сторож ему, Господи?» Жизнь
ее прошла в том блистательном, беззаботном окружении, что
на исходе XVIII века отдавалось танцу на краю пропасти ис-
ступленно и весело, не обращая ни малейшего внимания на
волны революции, подступающие к берегу. К чему, позвольте
спросить, было ей думать о завтрашнем дне? День нынешний
был таким безоблачным, веселым и упоительным, Ривароль
блистал остроумием, не уступал ему и повеса Шансенец,
который даже за пару минут до смерти был готов разить ог-
нем эпиграмм лезвие гильотины2. И где это видано, скажите
1
Доримен — имя с литературной предысторией; впрочем, чаще его
носили литературные персонажи женского пола. Вспомним, например,
двух героинь по имени Dorimène в комедиях Мольера: маркизу Доримену
в «Мещанине во дворянстве» и «молодую кокетку» Доримену в «Браке
поневоле».
2
Граф Антуан де Ривароль (1753–1801; частицу «де» в фамилии
и графское звание приписал себе самовольно) — литератор, известный
остро слов. Луи-Рене Кантен де Ришбур де Шансенец (1759–1794) —
публицист, друг и соавтор Ривароля. Ярый противник революции, был
гильотинирован в 1794 году и, по свидетельствам современников, про-
должал шутить даже на эшафоте.
594
Великосветские вдовы
на милость, чтобы вальс не длился вечно, а благоуханию роз

наступал конец? То наговаривают злые языки, а педанты
и философы им вторят. Время идет вперед только на часах,
империи рушатся только в учебниках истории, старость, не
станем спорить, существовала во времена наших бабушек,
но в наш век все совершенно переменилось! Так думала — во
всяком случае, если судить по ее поведению — Сидализа3 де
Доримен. Еще недавно она рукоплескала «Безумному дню»
Бомарше4 и разучивала танцевальные па для предстоящей
кадрили, как вдруг нагрянула революция, грозная и суровая
наставница, и занесла кровавую руку над миром, сотканным
из газа и шелка, бархата и цветов. Годы, предвещавшие лишь
благополучие и веселье, уступили место временам суровым
и горьким, и жизнь тех, коим суждено было нежиться на
ложе лепестков розы и жасмина, размололи кровавые жернова
Террора. Сколько испытаний! сколько бедствий, несчастий,
лишений, страданий! А меж тем красота блекнет, годы идут,
молодость уходит, теряются друзья, семья и прелести, по-
являются морщины, в волосах проступает седина, и вот она
уже вдова, и вот она уже великосветская старуха. Увы, именно
так: старуха. Но годы и несчастья состарили Сидализу лишь
снаружи, внутренний ее мир они не изменили. Тяготы револю-
ционных времен нисколько не облагородили ее, несчастья —
ничуть не возвысили. Так как на долю ее выпало множество
трудных обстоятельств, в которых, чтобы противостоять
жестокому ветру невзгод, если не вырывающему с корнем, то
пригибающему к земле, требовались строгие принципы и без-
граничная сила духа, она сгорбилась и не раз пожертвовала
достоинством; великое искусство сохранять благородство
3
Называя Сидализой свою великосветскую вдову, Нетман, конечно,
иронизирует, поскольку, как правило, Сидализами именовали актрис,
танцовщиц или певиц (именно в этом значении имя Сидализа употре-
блено в очерке «Горничная»; см. примеч. 8 к нему).
4
Премьера комедии Бомарше «Безумный день, или Женитьба Фигаро»
состоялась в «Комеди Франсез» 27 апреля 1784 года.
595
в бедности и не опускаться в своих несчастьях до уровня толпы

осталось ей недоступным. Сущность характера Сидализы —
это потребность в движении, страсть к переменам, суетливая
праздность и отсутствие цели; Сидализа жаждет страстей,
возбуждения, удовольствий, иначе говоря, жизни со взлетами
и падениями, жизни бурной, в которой день завтрашний не
похож на день вчерашний и в которую постоянно врывается
посторонняя суета. На многотрудном жизненном пути вели-
косветской вдове, низвергнутой с пьедестала, приходилось
вращаться в самых разных обществах, вплоть до очень дурно-
го — за отсутствием хорошего, а между тем дурное общество
подобно скверной стряпне: оно оставляет после себя едкий,
тошнотворный запах. Поскольку вдова испокон веков обожала
лесть, в старости она отыскала на самых нижних ступенях
социальной лестницы то, что в юности находила на вершине.
Ей всегда нужно было кому-нибудь покровительствовать:
чем хуже делалось ее собственное положение в обществе,
тем ниже становилось положение ее креатур. Ей пришлось
смириться с тем, что ее окружают люди, готовые многое от-
дать за счастливую возможность съесть скверный обед, люди,
ставшие от лишений безмерно покладистыми и согласными на
любые унижения. Невзгоды сделали свое: низвергнутая вели-
косветская вдова принадлежит разом тому миру, из которого
вышла, и тому, в который вошла; из великолепного языка
того высшего общества, в котором она вращалась некогда,
и низкого языка того общества, которое окружает ее сегодня,
она составила для себя третье, свое собственное наречие, во-
бравшее в себя черты первого и второго. Когда она говорит,
то кажется, будто слышишь письмо госпожи де Севинье, пере-
писанное и подправленное служанкой. Низвергнутая вдова
не до конца еще забыла хороший тон и изысканные манеры
салонов, как не до конца освоила дурной тон тех обездолен-
ных людей, с которыми ей приходится иметь дело ежедневно;
так что в личности ее, равно как в речах и мыслях, в одежде
596
и облике, в чувствах и поступках, есть что-то бесформенное,

двусмысленное и противоречивое. Не днями, а минутами
меряет низвергнутая вдова свои метаморфозы: она то высоко-
мерна, то подобострастна, то горда, то раболепна, то возвы-
шенна, то пошла, то элегантна, то заурядна, то остроумна,
то глупа, то очаровательна, то отвратительна. Беседа с ней то
и дело переносит вас из салона старых времен в нынешнюю
привратницкую. Она создает невообразимые сочетания и не-
слыханные комбинации: держится то как придворная дама, то
как простонародная гадалка, роняет слова, напоминающие то
о Версале, то о самом подозрительном табльдоте. Она подобна
аристократическому особняку, на стенах которого проступили
пятна, а сам он постепенно обрел черты меблированных ком-
нат. Что же до ее туалета, то он чудесным образом гармонирует
со всем ее естеством. Он сочетает в себе небрежность, грани-
чащую с нечистоплотностью, и изысканность, граничащую
с кокетством. Великосветская старуха всегда поддерживает
тесные сношения с модной торговкой, чтобы что-то продать
той в трудную минуту, или что-то купить у нее в пору про-
цветания. Модная торговка для вдовы — покровительница,
спасительница, советчица, почти что подруга. Именно в ее
подержанном арсенале низвергнутая вдова находит выцветшие
туалеты и поблекшие уборы — руины элегантности, пред-
назначенные для украшения другой руины, — закопченные
перья, почерневшую на балах позолоту, помятый газ, пожел-
тевшие от времени кружева, видавшие виды кашемировые
шали. Но в какую бы нужду ни впала низвергнутая вдова, ее
страсть к элегантности все равно прорывается наружу. Ножка
ее всегда остается ножкой герцогини; как бы неприглядно
она ни была одета, обута она всегда, как Золушка, а гордится
своими ножками куда сильнее.
Приверженцы филологии утверждают, что, изучая язык,
можно познать историю народов, подобно тому, как Кювье
открыл в многообразии земных слоев подземную летопись
597
нашей планеты. С отдельными личностями дело обстоит

точно так же, как и с народами: за лицом и языком низвер-
гнутой вдовы встает ее история, в которой счастливые дни
чередовались со скверными, блаженство — с катастрофами,
благородные мысли — с сомнительными чувствами, добрые
дела — с недостойными поступками. Не грянь революция,
великосветская вдова, маркиза де Доримен, сохранила бы
солидное состояние и блестящее положение и продолжала
бы играть ту роль, которую до нее уже исполняли многие
женщины. Она была бы вдовой деятельной и неуемной: разъ-
езжала бы в карете и хлопотала за бесчисленных просителей,
надоедала министрам, не давала покоя канцеляриям, ревност-
но защищала все нововведения, всегда спешила замолвить
слово за какого-нибудь интригана, просителя или прожектера;
тотчас загоралась бы от любой эксцентричной идеи, веря,
прежде всего и превыше всего, в возможность невозможного,
встречала всякую безрассудную прихоть с распростертыми
объятиями и неизбежно становилась крестной матерью всем
воздушным замкам в делах научных и политических, от фан-
тазий Калиостро и чанов Месмера до финансового плана Ло5.
Но обстоятельства судили иначе. Почти полностью разорен-
ная революцией, низвергнутая вдова во времена Директории
возвратилась во Францию, где от покойного мужа ей осталось
не больше двенадцати или пятнадцати тысяч ливров дохода,
но, как в этом можно было убедиться в Люксембургском
5
Джон Ло (1671–1729) — шотландский финансист, прославившийся как
создатель одной из первых финансовых пирамид. Считая, что бумажные
деньги сами по себе обладают определенной ценностью, Ло утверждал,
что их усиленный выпуск благотворно скажется на деловой активно-
сти и увеличении богатства нации. Предложение Ло нашло поддержку
в придворных кругах Франции, находившейся накануне финансового
краха. В 1716 году был создан частный банк (в 1718 году преобразован
в государственный), бумаги которого гарантировались именем короля,
а Ло стал министром финансов Франции. Однако вследствие чрезмер-
ного выпуска бумажных денег, не обеспеченных золотом и серебром,
в 1720 году государственный банк лопнул, и Ло бежал за границу.
598
дворце во времена Барраса6, а вскоре и в Мальмезоне7, жи-

вость воображения и непомерная суетливость ее не оставили.
Позднее пожирающей ее лихорадке потребовалась новая
пища, ведь оказалось, что лишившись денег, она задыхается,
как птица под куполом пневматической машины; ей душно,
ей нужен воздух, она ищет его везде и всюду. Чем заменить
придворный театр, сцена которого для нее теперь закрыта,
и тот деловой круг, вход в который отныне замурован? Из
какой гавани отчалить? Каким ветром наполнить парус?
И вот в скором времени низвергнутая вдова открывает для
себя океан случайностей, на котором не так давно постави-
ли крест наши законодатели, — лотерею8. Лотерея, сулящая
возможность угадать четыре цифры9, притягательная и не-
достижимая, как далекая река Миссисипи; лотерея, что еще
в недалеком прошлом держала во всех кварталах Парижа свои
грязные и зловонные конторы, лавочки удачи, освещенные
тусклым светом фонаря, за мутным стеклом которого брезжил
обманчивый лучик надежды, — лотерея сделалась отдушиной
для этой женщины. И пусть не упрекают нас в том, что, взяв-
шись рисовать портрет современницы, мы заговорили о зле,
6
Поль, виконт де Баррас (1755–1799), — один из наиболее влиятель-
ных членов Директории (созданного в 1795 году органа исполнительной
власти Франции). Директория заседала в Люксембургском дворце.
7
Мальмезон, дворец в 20 км от Парижа, с 1799 года принадлежал Жо-
зефине де Богарне, жене Наполеона Бонапарта (вскоре ставшего первым
консулом, а затем и императором).
8
О ликвидации лотереи см. примеч. 4 к очерку «Мать актрисы».
9
Суть Французской королевской лотереи заключалась в следующем:
выигрыш падал на пять номеров из девяноста. Игрок мог сделать ставку
на один, два, три или четыре номера (ставки на пять номеров, которые
в случае выигрыша могли принести умножение первоначальной суммы
в миллион раз, упразднили еще в начале XIX века). Отгадавший один
номер получал в 15 раз больше, чем поставил; отгадавший два номера —
в 270 раз больше (ставка увеличивалась соответственно в 70 и 5100 раз
в том случае, если игрок угадывал не только выигравший номер, но и тот
порядок, в котором он выпал). Тот, кто правильно назвал три номера,
получал выигрыш, в 5500 раз превосходивший первоначальную ставку.
Наконец, отгадавший четыре номера, получал сумму, превосходящую
первоначальную ставку, в 75 000 раз.
599
оставшемся в прошлом. Было бы так же невозможно рас-

суждать о низвергнутой вдове и не упомянуть о лотерее, как
описывать жизнь Александра Македонского и не упомянуть
о сражениях при Арбелах и при Иссе10. Тридцать лет своей
жизни низвергнутая вдова посвятила лотерее и, с тех пор как
ее закрыли, тоскует по ней, как по любимой подруге, которую
безжалостно убили злые люди. Страсть, которая так велика,
что пережила даже свой собственный предмет, страсть, со-
ставляющая саму сущность этой женщины, — это страсть
к игре, иначе говоря, поклонение неведомому, обожествление
случая, которое помогало хозяевам этих недавно закрытых
заведений наживаться на людском легковерии.
Итак, перед низвергнутой вдовой открылись бескрайние
просторы расчетов и комбинаций; она подсчитала, сколько
получит, угадав одно, два или три числа, и через эту низкую
грязную дверь проникла в мир иллюзий, где горизонт отсту-
пает по мере того, как к нему приближаются; она научилась
видеть в засаленном, замаранном листе бумаги замки и высо-
коствольные леса, великолепные кареты и роскошный особняк
и раздвигать бесконечно широко границы узкого и тесного
царства реальности. Она не просто игрок в лотерею, она игрок
во всей красе. В ней нет ничего от простой любительницы игр,
бросающей в бездну несколько жалких монет, заработанных
потом и кровью, или от той, что каждую неделю приносит
в лотерейную контору дань, добытую домашними кражами.
Низвергнутая вдова — игрок великий. Из ящика ее секре-
тера в кассу продавца лотерейных билетов переходят золото
и банковские билеты. Она не просит у лотереи подаяния, нет,
она объявляет ей войну. Вдова не может не сорвать банк, ведь
10
Битва при Арбелах (331 до н.э.) стала решающим сражением между
армиями Александра Македонского и персидского царя Дария III, после
которого Персидская империя перестала существовать, а после победы
при Иссе (333 до н.э.) Александр покорил все восточное побережье Сре-
диземного моря, включая Финикию, Палестину и Египет.
600
расчеты ее так точны, действия так уверены! И вот она про-

должает колдовать над ставками, удваивая, утраивая, учетве-
ряя их, и бросать золото в бездонную пасть этих гибельных
заведений, как бросают навоз в землю, желая ее удобрить.
Видите эту изможденную женщину, которая, кутаясь
в рваную шаль, сидит на своем убогом ложе в бледном мерца-
ющем свете хилой лампы и устремляет тревожный взор на
разложенные на столе засаленные карты? Должно быть, перед
нами гадалка из пригорода или из отдаленного квартала старо-
го Парижа? Ничего подобного: в грязном, мрачном жилище
вы видите женщину благородного происхождения, одну из тех
блестящих королев салонов и балов, чья прелестная головка,
украшенная цветами, в былые времена не оставляла равно-
душным ни одно сердце. Перед вами низвергнутая велико-
светская вдова: такой сделала ее игра. Завтра ей предстоит
многим рискнуть, и, по своему обыкновению, вдова обраща-
ется к одному случаю, чтобы узнать, что назавтра готовит ей
другой. Женщины называют это «погадать на счастье». Вгля-
дитесь в ее лицо: это лицо игрока, озаряющееся при виде
червонного или трефового валета! Вдова так страстно желает
быть обманутой, что расставляет капканы на самое себя и при-
вязывает крючок к леске, чтобы завтра наверняка проглотить
его. Что же здесь странного? Ведь начатая низвергнутой
великосветской вдовой грандиозная партия сулит ей славное
будущее. Когда она разорит лотерею до нитки, ее ждут великие,
необыкновенные дела: для начала надо скупить все фамильные
земли, распроданные государством, затем восстановить замок
предков, разрушенный молотом революции, возродить преж-
нее великолепие родного дома и вдохнуть в него новую жизнь,
да мало ли еще дел: отстроить церковь в деревне по соседству
с замком; учредить больницу, дать приданое молодым бес-
приданницам: ведь в глубине души низвергнутая вдова очень
добра, а вдобавок ее наивная хитрость заключается в том,
чтобы под благовидным предлогом сделать Всевышнего своим
601
союзником и потребовать у него самый крупный выигрыш,

если же ее расчеты не оправдаются, то свалить на Господа вину
за все неосуществленные добрые дела. У низвергнутой вдовы
большие планы: помочь деньгами ближним, одарить дальних,
искупить грехи своей семьи безграничной щедростью и даже
врагов своих уничтожить благодеяниями; есть лишь одна
вещь, о которой она не задумывается, ибо по природе своей
низвергнутая великосветская вдова об этом задумываться не
способна, — оплата собственных долгов. Пусть не удивляет
вас, что вдова любит лотерею, что отдала ей свое золото, доход
и состояние, как отдала бы свою плоть и кровь. В лотерее со-
единилось все то, что раньше мог дать вдове ее вес при дворе,
блестящие связи, знатность рода, сметливость и острый ум.
Лотерея — волшебная палочка, с помощью которой вдова
сможет претворить в жизнь все свои фантазии и грезы, за-
вершить все начинания, оживить призраков, наконец, изме-
нить мир, исходя из своих симпатий и антипатий, капризов
и страстей. Входя в лотерейную контору, чтобы сделать став-
ку, низвергнутая вдова всякий раз чувствует себя королевой.
Она всемогуща, властна и влиятельна, в ее распоряжении все
судьбы — собственная, ваша и всего ее окружения, ведь теперь
она покупает самое ничтожное, но притом самое неисчерпае-
мое из всех богатств — надежду. Ловите миг удачи, подавайте
великосветской вдове свои прошения. Она примет их со свой-
ственным ей благородным величием. Просите всего, чего по-
желаете, она не откажет вам ни в чем: вознаградит от своих
будущих щедрот целомудренную любовь бесприданницы,
многообещающие идеи достойного человека, надежды юноши.
Ведь именно сегодня она окончательно разорит лотерею. Это
«сегодня» было вчера, это «сегодня» — день нынешний, это
«сегодня» повторится и завтра. Долгое время из всех городов
мира для нее существовали только четыре: Лион, Страсбург,
Бордо и Париж. Время для нее измерялось тиражами, а в не-
деле было лишь четыре дня: когда колесо фортуны крутилось
602
в Париже, Лионе, Бордо и Страсбурге. Повторю еще раз: не

стоит удивляться тому, что низвергнутая вдова любит лотерею.
Она любит ее, как мать любит болезненного хилого ребенка,
из-за которого она не досыпала ночей, сходила с ума от стра-
ха, не знала покоя; как молодая женщина любит мужчину, для
которого многим пожертвовала. Чем больше великосветская
вдова проигрывает в лотерею, тем больше она ее любит: ведь
чем больше она проигрывает, тем больше лотерея ей должна.
Но если бы любовь ее сводилась лишь к этому, низвергнутая
великосветская вдова была бы не более, чем простым игроком:
она же любит лотерею главным образом потому, что та долж-
на вернуть ей утраченное положение, превратить ее из велико-
светской вдовы низвергнутой во вдову влиятельную и уважа-
емую, позволить не жертвовать более своим достоинством,
вывести из того положения, которое кажется ей унизительным
и оскорбительным в те краткие моменты, когда она прислу-
шивается к голосу разума; должна вернуть ей превосходство
над теми, кто ниже ее по происхождению, уважение иностран-
цев и авторитет в глазах детей, сделать из нее знатную даму,
какой она была раньше: королеву и госпожу для своих, кото-
рую боятся и почитают чужие и которой покоряется все и вся.
Вот почему низвергнутая вдова любит лотерею. Игра для
нее — источник волнений и грез, воплощение всех надежд
и воскрешение всех воспоминаний. Стоит ей вообразить, что
она угадала два или три числа, и вот уже она наделяет себя
всевозможными добродетелями и безграничным могуществом,
примеряет роль великодушной благодетельницы и преиспол-
няется от этого величайшей гордостью; она умиляется соб-
ственной доброте и порой в глубине души даже упрекает
в черствости друзей, недостаточно пылко благодарящих ее за
дары, которые она преподнесла им в своих мечтах, и за их
благополучие, которое ей пригрезилось. В таком расположении
духа низвергнутая вдова становится жертвой разнообразных
интриганов; изголодавшиеся искатели наживы и неимущие
603
строители воздушных замков, учуяв добычу за версту, сбега-

ются, как волки на запах мяса, польстившись на безграничную
наивность и доверчивость той, что попала в западню и всегда
готова попасть в нее снова. Не будет преувеличением сказать,
что низвергнутая великосветская вдова на этом пути как ми-
нимум на десять лет опередила жертв коммандитных товари-
ществ и патентов на изобретение, которые, как клеевой прут11,
оставили многих акционеров без их перышек. Именно низ-
вергнутая великосветская вдова стояла у истоков карьеры
Робера Макера12. Этот великий человек еще не был никому
известен, когда его друг Бертран, которому выпала честь од-
нажды встретить вдову в лотерейной конторе своего квартала,
представил той Макера. Бертрану достало хитрости предста-
вить Макера как человека глубокого ума, который знает способ
наверняка угадывать два выигрышных номера и порядок,
в каком они выпадут; достало у него и скромности, чтобы
ничего не обещать насчет трех номеров; слишком точен он
был в расчетах и слишком скупо отмерял порождаемые им
надежды. Вслед за выигрышными номерами в лотерее марки-
зе де Доримен по сходной цене уступили верные способы
выиграть в рулетку. А после того как дорога была проложена,
к маркизе потянулись Макеры большие и малые и в ее квар-
тире разыгрались в миниатюре все те сцены, каким Робер
Макер придал куда больший размах после того, как обрел свой
рычаг Архимеда — теорию коммандитных товариществ. Од-
нажды, когда колесо фортуны проявило благосклонность
к поклоннице игры, ее уговорили купить на десять тысяч
франков старых рубах, чтобы одеть христианское племя
11
Клеевой прут — орудие охоты на птиц. Привлекаемые криками
подсадных птиц, пернатые садятся на обмазанные клеем палочки, при-
клеиваются к ним и становятся добычей птицелова.
12
О Робере Макере см. примеч. 13 к очерку «Компаньонка». Во второй
из посвященных ему пьес этот вор и бандит в соответствии с веяниями
новой буржуазной эпохи основывает акционерное общество — един-
ственно ради того, чтобы ограбить всех его членов.
604
в Южной Америке, которое, как сказали ей, шесть дней в не-

делю не скрывает своей наготы и лишь в воскресенье меняет
этот первобытный костюм на рубаху, когда отправляется
к мессе, а если рубахи требуются не новые, а старые, то ис-
ключительно потому, что эти последние мягче и приятнее
наощупь. Десять тысяч франков, само собой, уходят в карман
Робера Макера, а низвергнутая великосветская вдова все ждет
новостей от дикарей, которые, полагает она, благодаря ей
могут внимать проповеди священника в достойном виде. Три
месяца кряду вдова расспрашивает своих визитеров об Аме-
рике. Она читает путевые заметки, чтобы побольше узнать
о нравах жителей этой страны, она заказывает газету, где
публикуются сведения о прибытии кораблей, чтобы выяснить,
вошла ли уже в американский порт «Химера», «Надежда» или
«Фантазия», тот самый трехпалубный корабль, груженный
старыми рубахами, что вышел в полном вооружении из голо-
вы Робера Макера, как Минерва из головы Юпитера. Время
идет, ничего не происходит, никто не отвечает, Робер Макер
не дает о себе знать, и низвергнутая вдова, живущая торопли-
во и так же торопливо все забывающая, забывает о Макере,
о десяти тысячах франков и старых рубахах, и переключается
на что-то другое, не углубляясь в этот вопрос, так как немно-
го стыдится неудачи, о которой уже догадывается, но не же-
лает признаться в этом даже самой себе.
Слышен звук шагов на лестнице — кто бы это мог быть?
Кто стучит в дверь? Это юный кузен Макера. На сей раз это
Макер-агроном с новым проектом. У низвергнутой велико-
светской вдовы осталось еще несколько арпанов леса.
— Сколько он вам приносит в год?
— Тысячу франков.
— Жалкие крохи! Отдайте мне ваш лес как можно скорее.
Не беспокойтесь за деревья, мы позаботимся о них, мы Вас из-
бавим от этой обузы. 30 арпанов земли… Выкорчуем деревья,
а вместо них посадим артишоки!
605
— Артишоки?
— Да, именно! Сто тысяч артишоков, по пять су за штуку,
и вот у Вас уже двадцать пять тысяч фунтов дохода.
— Право, как чудесно! Да вы просто гений!
И вот уже деревья корчуют и увозят; нимфы, жившие
в парке — жалком остатке некогда могучего леса, спасаются
бегством, испуская, как сказала бы госпожа де Севинье, громкие
крики13; сто тысяч артишоков то ли сажают, то ли нет, как бы
там ни было, знаете ли вы, сколько артишоков удается собрать
великосветской вдове год спустя? Семь штук, и ни одной больше.
Не станем рассказывать обо всех несчастьях подобного
рода, выпавших на долю низвергнутой великосветской вдовы,
что еще недавно подчиняла все эти малые безумства безумству
большому и видела в богатствах, которые должны были при-
нести ее прожекты, не что иное, как мощный источник, спо-
собный помочь ей сражаться с лотереей до победного конца.
Низвергнутая вдова так привыкла витать в мире грез, что все
в ее доме напоминает об этом. Если вы слабы желудком или
можете похвастать тонким вкусом, умоляю вас, не соглашайтесь
на тот ужин, который она вам предложит. Бегите от ее стола
как от поля, кишащего ловушками, как от оперной сцены: здесь
даже такие прозаические и приземленные вещи, как баранья
отбивная или говяжья похлебка, становятся призрачными.
Низвергнутая великосветская вдова бережно сорит деньгами
и скупо их проматывает; все, что у нее есть, уходит на покупку
ежегодно изобретаемых средств экономить. Именно она первой
торжественно внесла в дом печку, на которой можно поджа-
рить отбивную с помощью одного-единственного сожженного
письма, и чудесный горшок, в котором можно сварить говя-
дину с овощами с помощью одной-единственной сожженной
газеты. Она приказала своей кухарке стряпать без угля; дом ее
13
Действительно, маркиза де Севинье очень любила выражение «ис-
пуская громкие крики» (en jetant les hauts cris) и не раз использовала
его в своих письмах.
606
освещают лампы без масла, топят в нем огнем без дров, жажду
утоляют вином, сделанным без винограда, едят мясо, приго-
товленное на огне утренней газеты: проще говоря, в доме этом
ничего не видно, холодно как на Березине14, а гостям там подают
яд, именуемый вином, воду, именуемую супом, и сырое мясо.
Вы думаете, что все это может смутить низвергнутую
вдову? Отнюдь! У нее есть дела поважней, чем думать о дур-
ной еде, которой она угощает своих гостей! Вдобавок в обедах
низвергнутой вдовы есть нечто неповторимое, и это неудиви-
тельно: обеды похожи на саму вдову, а она не похожа ни на что.
Она любит все непредвиденное и странное, и превратности
тех обедов, из-за которых д’Эгрефёй15 умер бы от страха при
мысли, что ему предстоит умереть от голода, а Ла Реньер16 за-
думался бы о самоубийстве, радуют ее и смешат до слез. Как
я уже говорил, время совершенно не властно над низвергну-
той великосветской вдовой, и в свои шестьдесят она остается
пятнадцатилетней, самое большее шестнадцатилетней де-
вушкой. Чтобы заменить недостающее жаркое или остывший
суп, она уподобляется госпоже де Ментенон17 и выдумывает
какую-нибудь веселую историю, едкую эпиграмму, тонкую
остроту — жалкие обломки ее великосветского наследия; у нее
постятся брюхом, но не духом, и после ужина, веселого, хотя
14
В декабре 1812 года во время переправы отступавшей наполеонов-
ской армии через Березину (приток Днепра в современной Белоруссии)
погибли от холода и ранений тысячи французов; с тех пор слово Бере-
зина стало во французском языке синонимом разнообразных бедствий.
15
Фюлькран-Жан-Жозеф, маркиз д’Эгрефёй (1745–1818) — известный
гурман.
16
Александр Гримо де Ла Реньер (1758–1837) — теоретик и практик вкус-
ной еды, автор «Альманаха гурманов» (1803–1812; рус. пер. 2011). Первый
том «Альманаха» вышел с посвящением маркизу д’Эгрефёю.
17
Прежде чем стать морганатической женой Людовика XIV, Франсуаза
д’Обинье, маркиза де Ментенон (1635–1719) была замужем за комиче-
ским писателем Полем Скарроном и, живя в бедности, «доставляла себе
средства к существованию с помощью книг и стихов, острот и лести»
(La Beaumelle L.-A. Vie de Mme de Maintenon. Nancy, 1753. T. 1. P. 67).
607
и скудного, гости расходятся, теша себя иллюзией, что поели.

Низвергнутая великосветская вдова без ума от подобных
приключений. Она обожает ту хаотичность, ту сумбурность
бытия, какая мила двадцатилетним, и когда в разгар веселья
гость, желающий рассказать историю из времен Регентства,
смущается присутствием хозяйки, та с удовольствием повто-
ряет, чтобы о ней не беспокоились, ведь всем известно, что
она лейтенант мушкетеров.
Она совершенно права, во всяком случае в том, что каса-
ется долгов: их у нее не меньше, чем у мушкетера или гусара
(мы, разумеется, говорим о гусарах времен Империи), однако
стоит добавить, что для нее мучительно было бы их не иметь.
Без долгов вдова не мыслит своего существования, не говоря
уже о том, что игра, как сфинкс, пожирающий тех, кто не мо-
жет отгадать его загадку, каждый день требует новую жертву.
Но не будь у вдовы необходимости брать взаймы, она делала
бы это по душевной склонности; она влезала бы в долги ради
удовольствия, когда бы ее к тому не толкала нужда. Брать взай-
мы представляется ей хорошим тоном; напротив, мысль о том,
что долги нужно отдавать, кажется ей неимоверно пошлой.
Платить долги — как мелко! И это вы предлагаете мушкетеру?
Да где это вообще видано, чтобы долги отдавали? Возвращать
долги — удел мелких людишек. Наша вдова и не подумает их
выплачивать, для нее это станет вопросом принципа, делом
чести и верхом житейской мудрости. А потом, где еще найдет
она ту бурю страстей, что приносят ей визиты кредиторов? что
заменит ей донжуановские победы, которые она одерживает,
выпроваживая господина Диманша?18 чего она будет бояться?
где найдет повод показать свою ловкость? Возвращай она за-
нятое, кто возвратил бы ей кредиторов? Как видите, она не
может выплачивать свои долги, а потому она их и не платит.
18
Реминисценция из пьесы Мольера «Дон Жуан» (1665). Заглавный ге-
рой в 4-м акте пьесы принимает своего кредитора, ростовщика Диманша,
морочит ему голову и выпроваживает ни с чем.
608
В свои лучшие дни вдова не прочь сама ссудить кого-нибудь

деньгами: если по бедности она берет взаймы у всех без раз-
бору, то в редкие мгновения благоденствия преисполняется
щедрости, и для нее одолжить деньги незнакомцу так же не
в диковинку, как и взять в долг у человека, которого видит
впервые. Итак, вы не ошибетесь, если запомните раз и на-
всегда: низвергнутая великосветская вдова дает в долг и берет
в долг, но возвращения долгов от нее ждать не приходится.
Так великосветская вдова и идет по жизни: забывает
о времени, которое не забывает о ней; остается такой же мо-
лодой в растрепанной накладке, скрывающей лысый череп,
какой была когда-то в цветочном венке; резвится, хотя лицо
у нее уже все в морщинах; закладывает свои ренты, продает
свои земли, отдает в залог все, что не может растратить, и,
до конца оставаясь верной роли мушкетера, попадает в лапы
ростовщиков. Тут-то эта дряхлая безумица и пускается во все
тяжкие, словно неразумное дитя: она берет деньги за любую
цену и под любой процент, подписывает векселя, играет на
бирже, покупает на сто процентов выше курса, чтобы затем
продать на сто процентов ниже. Все разорительные контрак-
ты, все сомнительные сделки, все убыточные комбинации,
которыми молодой человек из хорошей семьи прельщается
в юности, неугомонная великосветская вдова испробует на
седьмом десятке. Если не получается взять взаймы деньги,
она берет товары, прибавляя к долгу цену пожелтевших
кружев и расползающегося кашемира. Затем подходит время
платить, она пускается в бега, скрывается, ночует на чердаке
в гостинице или в каморке привратника, разделяет трапезу
с торговкой подержанным платьем и заимствует сорочку
у своей горничной. У вдовы больше нет средств к существо-
ванию, а тем временем лотерея Франкфурта или Вены требует
от нее обычной дани; лотерея, истинная королева и, быть мо-
жет, единственная, о которой до сих пор можно сказать, что
она живет по-королевски, не терпит промедления, а потому
609
низвергнутая вдова скорее отдаст последний кусок хлеба,

последнюю сорочку, ветхое ложе, монетку, которой она соби-
ралась облагодетельствовать бедняка, и честь молодой особы,
которую она должна охранять, чем заставит ждать лотерею.
Если вы спросите у меня, что сталось с низвергнутой
великосветской вдовой, я отвечу, что она умирает, или уже
умерла. Те, кто запретил лотерею во Франции, убили ее, и вме-
сто савана следовало бы укрыть ее тело номером «Монитёра»,
где был опубликован текст рокового закона. Нынешний век,
несомненно, оставил вдове еще несколько мелких утешений:
Франкфуртские торги с их помпезным описанием замков,
поместий и угодий (вы только представьте!)19, затем Робер
Макер с коммандитными товариществами и, наконец, итальян-
ские лотереи пролили несколько капель бальзама на ее рану;
испанские и португальские фонды, наследовавшие лотерее на
бирже, некоторое время милосердно питали надежды вдовы
и с готовностью поглощали ее средства. Но рана была слишком
глубока и не могла затянуться. Кто вернет вдове ежевечернюю
бессонницу и ежеутренние терзания, непрекращающуюся
лихорадку от ожидания неизвестного, нескончаемое беспокой-
ство, тревогу, гнев, конвульсии отчаяния, одним словом, все
те нестерпимые несчастья, что составляли ее счастье? Разве
могут недавние банкротства правительств, изнурившие вдову
вконец, сравниться с тем бесконечным банкротством, которое
каждое утро готовил ей случай? И вот она умирает или уже
умерла. Как именно? Сейчас узнаете. Если у вдовы есть дети,
она умирает, признанная недееспособной, в приюте Сент-
Перин20; если у нее их нет, она умирает в своей старой постели
19
Обманные лотереи, в которых игроков заманивали покупкой не-
мецких зáмков.
20
Сент-Перин — приют для стариков, располагавшийся в парижском
пригороде Шайо (ныне улица Бассано в шестнадцатом округе Парижа).
Между прочим, в этом приюте умер один из авторов нашего сборника,
Морис де Куршан.
610
через несколько месяцев после того дня, когда посетителей

открытого ею табльдота после обеда поймали с поличным за
тайной партией в буйот21, или хуже того, отходит в мир иной,
дописывая последнюю страницу исповеди или мемуаров,
которые надиктовал ей книготорговец: ведь продав все, что
можно, бедная женщина принимается сбывать имена всех
своих предков, воспоминания своих лучших лет, все, вплоть
до самых интимных подробностей своего существования,
до своих девичьих мыслей и мечтаний, до самых священных
семейственных тайн, до секретов и проступков своих при-
ятельниц, до имен мужчин, которые ее любили; она продает
свое имя, жизнь, чувства, как осужденные на казнь англичане
загодя сбывали хирургу свой труп и пропивали свое тело,
еще прежде чем оно попадало в руки палача.
Взгляните на эту печальную процессию. Бедная женщина
из народа уже обмыла и положила в гроб покинутую и давно
всеми забытую даму из высшего света, с которой жила на од-
ной лестничной клетке, и вот низвергнутую великосветскую
вдову, состоявшую на учете в конторе благотворительности
своего квартала, хоронят за казенный счет. Как далеки ни-
щенские похороны вдовы от той торжественности, что со-
провождала ее приход в этот мир! Где портреты благородных
предков, где блестящие гербы? И с каким ужасом, страхом
и неверием отпрянула бы мать этой женщины, когда увидела
бы, как непохоже блистательное начало ее жизни на печальный
конец, когда разглядела бы подле роскошной колыбели этот
жалкий нищий гроб. Увы! Это похороны бедняка, на которых
нет даже собаки бедняка.
Ах, не смейтесь над невзгодами вдовы, пожалейте ее,
ведь несчастная немало вынесла на своих плечах! Дело, види-
те ли, в том, что не всем дана сила противостоять страшным
21
О тайных карточных играх в заведениях, именуемых табльдотами,
см. очерк «Хозяйка табльдота» и примеч. 12 к нему.
611
трагедиям, свидетелями которых стали наши отцы. Эта жен-

щина родилась на самой вершине общества и была оттуда
низвергнута, она привыкла к очарованию роскоши, но поне-
воле познала все грани бедности, она видела, как безжалост-
но рвутся дорогие сердцу узы, как ее имущество переходит
в чужие руки, как на плаху поднимаются ее друзья и близ-
кие; над ее собственной головой долгие месяцы был занесен
топор палача, но улыбка продолжала озарять ее лицо. Когда
суровым испытаниям пришел конец, разум — и это ничуть не
удивительно — изменил несчастной женщине и ею овладело
безумие; то безумие, которое, лишив несчастных созданий раз-
ума, оставляет их один на один с представлениями прошлых
лет, вследствие чего их мысли останавливаются, подобно тому,
как замирает стрелка часов, когда в них ломается пружина; то
безумие, которое оставило вдове неутолимую жажду страстей
на память о временах, когда каждое утро она вслушивалась
в голос тюремного смотрителя, объявлявшего в коридорах
тюрьмы Консьержери имена обреченных на казнь, и ожидала
услышать среди них свое. Пожалейте ее, ведь даже в глубоком
упадке ей удалось сохранить бледную тень своего былого ве-
личия, и порою в жилах ее оживает доставшаяся от предков
благородная кровь, лучи света прорывают толщу темных обла-
ков, уставший разум обретает новую силу, просыпаются сердце
женщины именитого рода и острый ум светской дамы, и даже
жалкие лохмотья она умудряется носить с тем же изяществом,
с каким раньше носила шелка и бархат.
Пожалейте ее и набросьте покров на этот печальный
образ — плод воздействия невзгод на одну из тех особ, благо-
ухающих духами и поражающих элегантностью, но хрупких
и легкомысленных, что составляли старинное французское
общество. А теперь, после того как мы стали свидетелями
унижения и упадка женщины благороднорожденной, брошен-
ной с самой высокой вершины в пучину самого ничтожного
прозябания, после того как мы познакомились со вдовой
612
низвергнутой, нам предстоит увидеть великосветскую вдову

во славе. Ведь, как я уже успел сказать, если Французская
революция сбросила с пьедестала женщин с лживым сердцем
и лживым рассудком, идолов, увенчанных розами, но, к не-
счастью, вылепленных из глины, она в то же время возвысила
страданиями женщин благородных, очистив испытаниями их
и без того прекрасные и высокие души; и именно благодаря
революции рядом с великосветской вдовой низвергнутой по-
явилась та восхитительная, исполненная смелости и доброде-
тели фигура великосветской вдовы преображенной, которую
необходимо вывести здесь для противопоставления велико-
светской вдове низвергнутой.
Пускай те, кто прочтет эти строки, назовут нас рыцарями
великосветских вдов — мы не станем возражать; мы готовы
выйти на бой за тех дам, чьими рыцарями мы себя объявили.
Наш век предпочитает вещи положительные. Едва ли не
всем нашим современникам старые женщины кажутся чем-то
вроде ненужной мебели. О них говорят как о выцветшем ковре
или фарфоровой чашке с отбитой ручкой. Этим женщинам не
находится места в новом мире, где многие готовы восхищаться
сообразительностью дикарей, которые, не понимая, для чего
могут служить старики, пожирают своих отцов и матерей, что-
бы найти им хоть какое-то применение. Конечно, логика наше-
го поколения пока еще не достигла подобных каннибальских
высот, но, если мы еще не пожираем великосветских вдов, всем
остальным жестокостям мы подвергаем их не моргнув глазом.
Неужели этим цивилизованным варварам никогда не доводи-
лось встречать тех милых свидетельниц минувшего, которые
благодаря своим добродетелям, острому уму и житейской
мудрости сделались законодательницами салонов в области
морали, вкуса, обычаев и благопристойности и заставляют
тех, кто им внимает, забыть о времени, которое забыло о них
самих. Истинные достоинства женщины никогда не исчеза-
ют бесследно, с годами они лишь меняют свое положение.
613
С течением времени все милые женские прелести: чарующее

изящество форм, плавность линий, нежная свежесть лица —
из тела перемещаются в ум. В юности эти дамы пленяют наш
взор, в старости — ласкают слух, и если мы с меньшей охотой
смотрим на них, то с большей охотой их слушаем.
Что сказать вам о преображенной великосветской вдове?
Если бы не революция, она была бы просто самой миловидной,
самой остроумной и самой замечательной из женщин. В са-
лонах Версаля она встречала ту, кому суждено было позднее
стать вдовой низвергнутой. Она танцевала на тех же балах,
являлась на тех же приемах, блистала на тех же праздниках
в парадном платье с длинным шлейфом. Меж ними двумя
есть одно лишь отличие, состоящее в том, что дух времени,
распущенность нравов, яд скептицизма и дерзости софистов
не смогли запятнать чистую душу преображенной вдовы
и смутить ее непреклонную, искреннюю веру. Свет Евангелия
озарял ее разум и согревал душу, когда общество погрузилось
во тьму и его объял предсмертный холод. Христианство, как
бдительный часовой, оберегало ее душу, и, хотя в делах част-
ных и государственных царила безнравственность, домашний
очаг вдовы преображенной остался чистым, целомудренная
жизнь была подобна святилищу, а каждый день был наполнен
добрыми делами и благоухал, как цветок. В развращенную эпо-
ху она жила с Богом в сердце, под взором ангелов, и характер
ее сохранял ту твердость, а дух — ту непреклонность, какие
дарует женщине только религия. Поэтому когда нагрянула
революция, христианка, оставшаяся неколебимой и несгибае-
мой, помогла светской даме пережить начавшиеся испытания.
В несчастье этот редкий цветок начал испускать нежданные
ароматы и расцвел самым удивительным образом
Когда горе постучалось в дверь вдовы преображенной,
оно нашло в этой женщине достойного противника, и чем
сильнее становился гнет обстоятельств, тем больше сил на-
ходила она для того, чтобы ему противиться. Даже оказавшись
615
во власти нищеты, которая обезображивает все, что встреча-

ется на ее пути, вдова сохранила ту гордость и величавость,
с какими некогда проходила по прекрасным галереям Версаля.
Она всегда была такой, какой требовал ее долг: смиренной
и бесстрашной на эшафоте, хладнокровной в тюрьмах, без-
ропотной и полной достоинства в изгнании. Она сносила бед-
ность с той же кротостью, что и процветание, зарабатывала
себе на жизнь, трудясь без устали и днем и ночью, и притом
ни одна жалоба не слетала с ее губ; она ютилась в скромной
каморке, не вспоминая о том, что некогда жила во дворце, и в
пору лишений так же молила Господа о смирении сердца и силе
духа, как некогда в пору благоденствия. Судьбе никогда не уда-
валось застать эту удивительную женщину врасплох. На путь
героический и возвышенный вдова вступала бестрепетно,
играючи, точно так же как в былые времена входила в баль-
ную залу, а назавтра забывала о геройстве и величии и вновь
становилась женщиной простой, скромной, очаровательной,
чуждающейся шума и огласки. Никогда не соглашалась она
пожертвовать достоинством и не вступала в сделки с совестью
ради того, чтобы сократить страдания и испытания, выпав-
шие на ее долю. Изгнание вдовы продлилось столько, сколь
было угодно Провидению; она достойно встретила нищету,
вероломную гостью, явившуюся в ее дом без приглашения,
и кротко сносила невзгоды. Оставшись вдовой в рассвете лет,
она оплакивала и чтила того, кто прославил свое имя, взойдя
на эшафот — это новое поле политического сражения, незнако-
мое ее предкам, и привила осиротевшим детям почтение к той
религии чести, за которую погиб их отец. Затем пришли дни не
столь тяжкие. Перед теми, кто уцелел после кораблекрушения
и кого разбросало по разным концам Европы, вновь открылась
родная гавань. Вдова вернула себе прежнее положение в обще-
стве, ее вновь окружили блеск и роскошь. Невидимая рука
обстоятельств, свергшая вдову с пьедестала, вернула ее обрат-
но, и она явилась в свете, принеся с собою опыт, обретенный
616
в уединении, и добродетели, упроченные изгнанием. Таким

образом, к совершенствам, какие она выказывала прежде, при-
бавилось еще одно совершенство, ее чудесный талисман. Пре-
ображенная вдова — светская женщина, которая в прошлом
была героиней; женщина богатая и могущественная, которая
прежде зарабатывала на хлеб собственным трудом; разом ца-
рица салона и святая, аристократка и сестра милосердия; и из
этого контраста положений и смешения противоположных
качеств родился характер, свойственный ей одной, манера
судить о вещах и чувствовать их, склад ума и возвышенность
мысли, отличающие ее от всех окружающих.
Если на трудном жизненном пути вам понадобится со-
вет, обратитесь к преображенной великосветской вдове, ведь
она знает жизнь так, как никто другой. За этой хрупкой, из-
ящной внешностью скрывается гордое, возвышенное сердце,
которое способно внушать только благородные порывы, а за
остроумными и отточенными репликами прячутся глубокие
чувства и серьезные мысли, удивляющие тех, кто с ней гово-
рит. В салонах она правит с помощью всемогущей эпиграммы,
с помощью искусства вести беседу, в котором ей нет равных
и которое представляет собой всего лишь бледный, хотя
и очаровательный список с нашего старинного французского
общества, обреченного умереть вместе с нею; о делах она судит
справедливее и точнее всех; о каждом высказывании у нее
имеется собственное мнение, из каждого затруднительного
положения она находит наилучший выход; она оракул для
своей семьи, провидение для своих детей, третейский судья
для высшего света, мать для бедняков, благодетельница для
всех несчастных; одно ее слово дает пропуск в царство славы
юному гению, право бывать в ее салоне заменяет дворянский
титул молодому человеку, а ее дружба удостоверяет добро-
детель молодой женщины.
Именно молодым женщинам вдова более всего благо-
волит и покровительствует. Между ее прекрасным концом
617
и лучезарным началом жизни этих юных особ существует

прелестное согласие, основанное на сходствах и контрастах,
а главное, на доверии. Великосветская вдова рада начать жить
заново вместе с этими милыми, беззаботными существами;
как благоразумный лоцман, который изучил океанские рифы,
она указывает им мужчину, которого ни под каким предлогом
нельзя принимать, книгу, которую не стоит читать, и — что,
пожалуй, важнее всего — женщину, которой надо сторониться.
Между молодостью духа вдовы и юностью ее неоперив-
шихся подруг, между пленительностью ее ума и прелестью их
лиц разворачивается настоящее кокетливое соперничество, да,
соперничество, ведь, как я уже говорил вам, изящество тела
нашло себе приют в уме вдовы: в ее речах оживают те очаро-
вательные манеры, те милые гримаски, та игра света и тени,
которые украшают лицо двадцатилетней девушки, те лукавые
улыбки, что озаряют угрюмое лицо, словно луч солнца непро-
глядной ночью — безжизненный пейзаж; красота внешняя
стала прелестью души, нежные душистые цветы увяли в чертах
преображенной великосветской вдовы лишь для того, чтобы
распуститься в ее речах, столь живых, столь изысканных, столь
утонченных, столь блистающих умом, столь богатых оттенка-
ми, в речах, напоминающих о прошлом, которого больше нет,
о мире, который целиком сошел в могилу.
Наряд вдовы поразительно похож на нее самое: в нем
сквозь современную моду пробивается далекий отголосок
моды прошлых лет, в нем степенность, которая пристала по-
жилому возрасту, смешана с элегантностью, какая свойственна
женскому полу, он показывает, кем стала преображенная вели-
косветская вдова сегодня, и напоминает, кем она была прежде;
в этом кокетстве зимы ничуть не меньше науки и политики,
искусства и поэзии, чем в кокетстве юных и легконогих дщерей
весны, уносящихся в вихре вальса. В преображенной велико-
светской вдове ничто не вызывает ощущения дисгармонии,
не режет глаз и не кажется лишним: все в ней обличает осень,
618
но осень чудесную, освещенную лучами солнца так ясно, слов-

но лето еще не кончилось. Как прекрасные сосуды, хранящие
в себе драгоценные ароматы, с годами пропитываются их ду-
шистыми испарениями, так и преображенная великосветская
вдова источает ощущение блаженства и радости, и кажется,
будто рядом с ней вы сами преисполняетесь ее добродетелей.
Свидетельницы минувшего века, изящные и почтенные
дамы, последние благородные отголоски уходящего мира,
еще несколько могильных плит — и мы более не увидим вас.
Вот почему человек, который многим вам обязан, ибо вам он
обязан счастьем узнать, какой степенной и возвышенной годы
могут сделать женщину, не лишив ее при этом очарования, —
вот почему человек этот благодарной рукой и восхищенным
сердцем постарался начертать ваш портрет.
Перевод Ирины Хасановой

Андре Дельриё
ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА
Госпоже де Меренвиль тридцать четыре года. У нее нет ни

супруга, ни детей, ни возлюбленного, ни духовника, ни поэта;
она не воспитывает сироту, не спасает нищих и не вышивает
гобелены. Она ничего не читает, мало пишет, рано встает
и поздно ложится. Политика и литература, изящные искусства
и любовные страсти, наконец, туалеты — все это занимает ее
лишь поверхностно. Она дает обеды — это вещь довольно
обыкновенная; наносит визиты и сама — а это вещь куда более
редкая. Всюду, как в своей гостиной, так и в чужих, госпожа
де Меренвиль не кажется ни рассеянной, ни мечтательной,
ни страстной, ни занятой, ни веселой. Она словно лабиринт,
из которого не найти выхода.
Эта женщина погибает от скуки, думаете вы? Отнюдь нет!
Однажды осенью я очутился в будуаре госпожи де Ме-
ренвиль; часы показывали половину четвертого. Полумрак,
камин с уже зажженным огнем, редко нарушаемое безмолвие.
Полное, безмятежное спокойствие вокруг великолепного
невозделанного поля. Да простят мне подобное сравнение!
Наша бесполезная женщина томно полулежала в большом
кресле, ее хорошенькие ножки покоились на перекладине ка-
минной решетки, а черные глаза рассеянно созерцали шторы.
621
После более или менее остроумного обмена готовыми фразами

о ее друзьях, которые были и моими друзьями, в тот момент,
когда мы искали новую тему для беседы, госпожа де Мерен-
виль бросила мне как бы невзначай: «Должно быть, грустное
дело — жизнь холостяка… Вы ведь не живете своим домом?»
В ответ на этот вопрос о моем домашнем быте я скромно по-
тупил взор. Госпожа де Меренвиль продолжила: «К слову, прихо-
дите ко мне завтра на обед… Приглашены мой отец, итальянский
граф, которому я бы хотела вас представить, Фредерик и одна
барышня из провинции, не заслуживающая особого внимания».
Несмотря на свой небрежный тон, госпожа де Меренвиль
говорила о первых трех гостях с подчеркнутой почтительно-
стью, зато о бедной провинциалке упомянула с подкупившим
меня равнодушием. Из этого я заключил, что эта девушка
действительно не заслуживает особого внимания и обед имеет
целью мое знакомство с итальянским графом. Вернувшись до-
мой, я обнаружил письмо от Мортимера, известного художника:
«Мой дорогой Андре!
Госпожа де Меренвиль — это миф, значение которого
мы уже давно пытаемся разгадать терпеливо, но несчастливо;
сдается мне, что наконец-то я раскрыл эту тайну. В недавнем
прошлом на утренних приемах у госпожи де Меренвиль ча-
сто бывала одна вдова, причесанная à la Нинон1 и неизменно
одетая в черный атлас; она все толковала о Перуджино, точь-в-
точь как голдсмитовский кузен в “Векфильдском священнике”2.
Хозяйка дома не обращала на нее никакого внимания и только
1
Прическа, скопированная с портрета куртизанки XVII века Нинон
де Ланкло: волосы на лбу завиты в легкую челку, надо лбом прямой
пробор, на висках более крупные локоны до плеч, на затылке плоский
шиньон, украшенный страусовым пером. К моменту повествования эта
прическа вышла из моды.
2
Речь идет об одном из персонажей повести английского писателя
Оливера Голдсмита «Векфильдский священник» (1766), который ут-
верждал, что для того, чтобы прослыть знатоком искусства, необходимо
постоянно превозносить творения итальянского живописца Пьетро
Перуджино (1446–1524).
622
Покровительница
говорила: “Это непризнанная художница”. Вспомни, как в пол-

день та украдкой проскальзывала в салон своей покровитель-
ницы и усаживалась на складной стул рядом с камином, храня
задумчивое молчание. И вдруг она получает заказ от министра
на картину с изображением святого Иеронима3 и трех херуви-
мов для нового храма! Чиновники поговаривают, что у вдовы
в министерстве рука. Впрочем, на самом деле никто не знает,
откуда протянулась эта благодетельная рука. Не из будуара ли
госпожи де Меренвиль?..» и далее в том же духе.
Это письмо, однако, меня не вразумило, настолько я был
уверен, что у Мортимера злой язык, а итальянский граф —
важная персона.
К несчастью бесполезной женщины в ее столовой ком-
нате стоял модный круглый буфет палисандрового дерева
с зеркальной задней стенкой; в этом зеркале можно было
увидеть все те деланные или натуральные выражения, которые
появлялись на лицах гостей, пока они брали штурмом вы-
ставленные на стол яства. Коварство хозяйки, придумавшей
поставить буфет именно таким образом, обернулось против
нее. И вот почему: как только мы сели за стол, между госпо-
жой де Меренвиль и барышней из провинции устроился род
безмолвного телеграфа, который и открыл мне истинную
роль заезжего итальянца: он был всего лишь предлогом это-
го ужина, тогда как целью его был я. По случаю, в котором
я вскоре распознал расчет, за столом меня усадили справа
от не заслуживающей особого внимания девицы, которой мне
и пришлось уделять свое внимание все без остатка, поскольку
остальные гости нашли иное употребление своей склонности
к общению. Тучный кузен Фредерик и отец хозяйки были
поглощены беседой о недавно открывшемся сезоне охоты
и входили в разные технические подробности; итальянский
3
Святой Иероним (Иероним Стридонский, 342–419 или 420) — цер-
ковный писатель, аскет, создатель канонического латинского текста
Библии.
623
граф и госпожа де Меренвиль вели нескончаемый и крайне

оживленный спор об опере «Магомет»4; впрочем, покровитель-
ница не спускала глаз со своей протеже и издали направляла
нашу с девицей уединенную беседу, которая мне докучала, но
в которую на протяжении всего ужина я постоянно и немину-
емо оказывался втянут по мановению незримой руки. Стоило
бедной провинциалке заслушаться меня и на мгновение поза-
быть свою роль ученицы и маску парижанки, как госпожа де
Меренвиль, улучив минуту, пока граф предавался восторгам,
бросала на мою соседку выразительный взгляд — который
я превосходно видел в зеркале. О, если бы вы только видели,
как, повинуясь этому грозному взору, бедняжка замолкала по-
среди высокопарной фразы или, краснея, отдергивала ручку
от сдобной булочки, к которой ее влекла неодолимая страсть.
Уплетая трюфели из Перигора, откуда она сама была родом,
бедная дебютантка принялась рассказывать мне нелепейшую
историю, развязка которой сулила обернуться настоящим
провалом. Госпожа де Меренвиль подмигивала, покашливала,
постукивала: все напрасно! Наконец, видя, что опасность не-
минуема, она уронила на пол чудную фарфоровую тарелку,
которая, разбившись, благополучно переменила направление
застольных бесед. К чему же все шло? К женитьбе.
Это стоило святого Иеронима и трех херувимов! Само-
отверженность госпожи де Меренвиль во время этого испы-
тания была поистине восхитительна, и если оно закончилось
неудачно, то исключительно по вине того орудия, которое
было призвано способствовать его успеху, а именно зеркала…
воистину, Бог милосерден к холостякам! Обычно бесполезная
женщина охотно завладевает беседой, то есть сама подбрасы-
вает светскому кружку некую мысль для обсуждения и ждет,
пока та возвратится назад, собрав более или менее щедрый
урожай замечаний и отступлений; однако в тот вечер госпожа
4
«Магомет второй» (1820) — опера Джоаккино Россини.
624
де Меренвиль занималась одним графом, и лишь только юная

провинциалка слегка повышала голос, как бы предупреждая,
что готовится изречь нечто остроумное, как ее покровитель-
ница тотчас приумолкала, давая своей протеже в полной мере
воспользоваться столь редко посещавшим ее вдохновением.
У госпожи де Меренвиль очаровательные руки, к которым
она охотно привлекает внимание, когда желает понравиться;
однако в тот вечер хозяйка бесконечно искусно их прятала,
чтобы не затмить могучие плечи своей подопечной. Наконец,
если наряд барышни из провинции при всей мнимой про-
стоте обличал вкус слишком изысканный, чтобы в нем нельзя
было различить участие превосходной советчицы, то одеяние
бесполезной женщины отличалось непривычной скромностью
и находилось даже в некотором противоречии с ее привле-
кательностью. Неудивительно, что после кофе я поспешил
ретироваться, стараясь не обращать на себя внимания.
«Вы нас покидаете?» — тихо спросила меня бесполезная
женщина, чья польза в наш век, когда мужчины захватили
в обществе все сколько-нибудь значительные места, наконец,
сделалась для меня очевидной. «Мы увидимся сегодня вечером,
на приеме у английского посла», — отвечал я. «Но там не будет
ни батюшки, ни Фредерика, ни графа», — с улыбкой промолви-
ла госпожа де Меренвиль. Несмотря на этот дипломатический
упрек, я распрощался с гостями, приняв покорный и кроткий
вид, который всегда выручал меня в щекотливых ситуациях.
«Черт возьми! — думал я, поспешно усаживаясь в фи-
акр. — До чего же умна эта женщина! Она избрала себе воз-
вышенную миссию: покровительствовать дамам, не имеющим
ни красоты, ни состояния, ни талантов; но, поскольку в наш
расчетливый век подобное самопожертвование выставляется
на посмешище, она укрывает благие устремления под маской
эгоизма и достигает своей благородной цели с таким видом,
словно вовсе к ней не стремится. Невозможно выказывать
большее великодушие и большее пренебрежение радостями
625
тщеславия; более того, две эти добродетели связаны тесней-

шим образом: будь она более тщеславна, она сделалась бы
менее удачлива, ведь мы охотно идем навстречу скромной
и бескорыстной покровительнице, но скорее всего не стали бы
иметь дела со сводницей, действующей открыто и с большим
шумом. Вчера речь шла об искусстве, нынче о семье…»
Перед моим пытливым умом чередой пронеслись те
препятствия, которые пришлось преодолеть госпоже де Ме-
ренвиль, чтобы приобрести свое особенное влияние и при-
том не попасться ни в одну из ловушек, расставленных в том
кишащем злодеями лесу Бонди5, что именуется парижским
светом. Я уже готов был признать за этой женщиной вы-
дающиеся способности, достаточные для того, чтобы занять
место в кабинете министров представительной монархии…
Тем временем мой фиакр въехал во двор особняка английской
баронессы, которая зимой устраивает приемы дважды в неде-
лю, чтобы не упустить из виду ни одного приятного молодого
парижанина. На лестнице я повстречал Мортимера.
— Ну что? Обедал ты у Меренвильши?
— Откуда ты знаешь?
— Ну, это дело нехитрое: ее перигорской кузине пора за-
муж. Бесполезная женщина не станет тратить деньги и время
впустую.
— Думаю, сегодня она потратила и то и другое совер-
шенно напрасно, — ответил я, кусая губы. — Я не из тех, кто
может попасться на ее уловки.
— Неужели?
И Мортимер, подавив легкий смешок, втолкнул меня
в салон баронессы. Непризнанная художница, помолодевшая
от вверенной ей задачи и сияющая, как в ореоле, от грядущей
славы своей картины, восседала на канапе, словно на троне.
5
Лес Бонди — название лесного массива в 15 км к востоку от Парижа.
До начала XIX века лес Бонди считался очень опасным местом, потому
что там на проезжающих часто нападали разбойники.
626
Собравшимся вокруг зевакам она со слезами в голосе (впро-

чем, не называя имен) рассказывала о том, какая длинная
череда рекомендаций принесла ей в конечном счете заказ на
изображение святого Иеронима и трех херувимов в модном
храме. Слушатели, каждый из которых был в большей или
меньшей степени осведомлен об источнике успеха вдовы,
бурно восторгались ее неизвестным доброжелателем, чья
анонимность была тем более лестной, что ни для кого не со-
ставляла секрета. Слушая, какими невообразимыми похвалами
сопровождается, в сущности, весьма заурядное благодеяние,
я понял, какое нравственное наслаждение доставляет госпоже
де Меренвиль ее мнимая непричастность. Один Мортимер
посмеивался украдкой, наблюдая за моим изумлением.
«Как прекрасно, — шепнул я ему, — что этот шутовской
триумф не оскорбит скромного нрава госпожи де Меренвиль;
она занята итальянским графом». — «Ты все еще веришь в ита-
льянского графа?» — ехидно переспросил Мортимер, скорчив
жуткую гримасу.
Не успел он завершить свою разоблачительную тираду,
как объявили о приходе госпожи Меренвиль. Если я при ее
появлении скрылся в тени и едва ли не вжался в стену, то
все остальные, и в первых рядах — Мортимер, устремились
навстречу ангелу; тут и там раздавались возгласы умиления
и похвалы ее туалету, лицу, грации; во взорах горели вос-
торг и уважение; но никто не произнес ни слова о потаенной
причине этих излияний. Госпожа де Меренвиль, выказывая
деланное смущение и обдуманное томление, позволила баро-
нессе торжественно провести себя сквозь толпу, после чего
опустилась на канапе совсем рядом с художницей, которой
лишь волнение помешало взлететь навстречу своей благо-
детельнице. Дамы пожали друг другу руки, храня молчание,
оттеняемое многозначительным перешептыванием окружа-
ющих; постепенно гости перешли к обсуждению тем, имею-
щих самое отдаленное отношение к истинному предмету их
627
интереса. Я не уставал восхищаться тем, с какой ловкостью

госпожа де Меренвиль непринужденно и якобы невзначай
касалась в беседе лишь тех явлений и персон, которые в самом
деле были важны для нее.
— Говорят, — промолвил наш очаровательный Про-
тей6, — что завтра в Казино устраивают базар в пользу поль-
ских беженцев 7. Ничего особо занимательного, но пойти
необходимо.
— Уж не состоите ли вы в числе устроительниц? — спро-
сил у нее Мортимер, глядя при этом на меня.
— О нет, я принадлежу к числу любопытствующих; я, как
и все, отправила туда рукоделье.
«Рукоделье ценой в тысячу экю, — еле слышно шепнул
мне Мортимер. — А все для того, чтобы бойче шла торговля
у одной жительницы Кракова».
И художник совершенно невозмутимо указал мне взгля-
дом на миниатюрную и довольно хорошенькую особу пят-
надцати лет, которая сидела на табурете у ног госпожи
де Меренвиль, словно перед святыней, и с невыразимым
обожанием ловила каждое движение на ее лице. Время от
времени наша героиня с почти материнской нежностью про-
водила своей белоснежной ладонью по гладко причесанной
рыжеватой головке юной польки. В ответ на эту показную
ласку девушка принимала наивно-гордый вид, словно избало-
ванная левретка, которой почесывают брюшко. Партия была
6
Протей — в древнегреческой мифологии бог, принимающий разные
обличья.
7
Речь идет о последствиях ноябрьского восстания 1830–1831 годов
в Польше, которое было жестоко подавлено российской армией, после
чего многие поляки были вынуждены эмигрировать в сочувствующие
европейские государства, главным образом во Францию, Англию
и Бельгию. Благотворительными базарами назывались мероприятия,
во время которых знатные дамы торговали безделушками, сделанными
их собственными руками, в пользу каких-либо обездоленных. Словом
«казино» в первой половине XIX века обозначали не игорное заведение,
а нечто вроде кофейни, где люди собирались для бесед, чтения, танцев.
628
разыграна превосходно. В толпе уже нашлись растроганные

холостяки, которые украдкой со слезами на глазах записыва-
ли в свои книжечки имя юной продавщицы, кончавшееся на
«кая», и намеревались непременно наведаться в ее лавочку.
Наблюдая за всеми этими трюками опекунши, я обратил
особое внимание на туалет госпожи де Меренвиль, в своем
роде классический.
Благодаря легчайшему тюрбану, муслиновые складки
которого оттеняли густые и черные как смоль волосы, она
выглядела на свои тридцать пять лет, но при всей серьезности
сохраняла право на милое кокетство. Госпожа де Меренвиль
была очень мало декольтирована, но ее корсаж искусно
очерчивал совершенные формы: таким образом, наша по-
кровительница в одно и то же время давала урок хорошего
вкуса своим воспитанницам и расставляла соблазнительные
приманки для публики. Поскольку она никогда не танцева-
ла, якобы из-за слабого здоровья, а на самом деле потому,
что не хотела упустить ни одной возможности встретиться
среди бальной толчеи с важными особами и завести с ними
мимолетную, но весьма полезную беседу, ее платья неизменно
были сшиты из тяжелого булавчатого бархата. Особый талант
нашей героини заключался в том, что она умела отыскать та-
кие контрасты и нюансы, которые подчеркивали достоинства
ее подопечных, но не умаляли ее собственную элегантность:
ведь она всегда оставалась женщиной. Невозможно описать,
насколько прелестно смотрелась хорошенькая головка кра-
ковчанки на фоне переливчатого синего корсажа госпожи
де Меренвиль и какие чудесные отблески отбрасывали
золотистые косы этого очаровательного юного создания
на струящееся бархатное одеяние покровительницы. Для
юной польки бесполезная женщина жертвовала собой в чуть
меньшей степени, чем давеча за обедом для своей кузины.
Неудивительно: краковчанка не торопилась замуж, у нее еще
было время подрасти.
629
Общий итог моих наблюдений сводился к следующему

страшному подозрению:
«С помощью Мортимера я всего за сутки обнаружил, что
праздная госпожа де Меренвиль удовлетворяет три весьма
важные женские потребности, а именно помогает художнице
завоевать репутацию, провинциальной барышне выйти за-
муж, а польской беженке — разрекламировать свой товар на
благотворительном базаре; значит, мне следует ожидать неза-
медлительного появления всех остальных жертв, которых она
берется укрыть от гибельного действия общественных невзгод,
а одному Богу известно, как далеко заводят эти невзгоды
представительниц прекрасного пола. Вдобавок честолюбие
женщины, идет ли оно от сердца или от ума, так же многоли-
ко, как и ее кокетство. Госпожа де Меренвиль сильно рискует:
в наш век милосердие часто остается непонятным и мрачные
умы способны назвать шарлатанством или комедией то, что
делается из человеколюбия или для забавы. О, Провидение!
Как ты жестоко…»
Предатель Мортимер, казалось, догадался о моих трево-
гах и решил меня добить.
— Маленькая полька для госпожи де Меренвиль — не
более чем пешка; нет предприятия более простого и, следо-
вательно, обещающего меньшую славу, чем вывести в свет
девушку, у которой есть все достоинства: красота, свежесть,
ум и несчастье. Покровительство может сулить куда больше
опасностей, и тогда преодоленная трудность8 повышает цену
триумфа и гарантирует преданность опекаемой. Этим же ве-
чером, прямо у вас под носом, проворачивается прехитрый
маневр, и вы — умный человек! — попались в расставленные
сети, в точности как эти милейшие мамаши, которые сейчас
заискивают перед Меренвильшей…
8
Преодоленная трудность — термин поэтики конца XVII века, когда
стихи ценились тем выше, чем больше были стилистические и языковые
трудности, стоявшие на пути автора.
630
— Вы невыносимы! — воскликнул я. — Объясните же,

наконец, в чем дело!
— Баронесса, друг мой, была сильно скомпрометирована
в высшем обществе из-за своей особой предрасположенности
к русским дипломатам9. Потребовалось опровергнуть мнения
света. Опасаясь провести зиму в полном одиночестве, баро-
несса стучала в двери испанок, итальянок, немок и креолок,
надеясь составить себе круг общения, но никто ей не ответил.
Даже ее соотечественницы вдруг позабыли, что родились
с ней в одной стране. В этой крайности баронесса вспомнила
о госпоже де Меренвиль — одним своим жестом та могла вос-
становить положение англичанки в обществе. Но как добиться
этой услуги, если не оказав услугу той, которая умеет исполь-
зовать в интересах всего женского пола в целом не только
добродетели, но и пороки отдельных женщин? А чем можно
услужить госпоже де Меренвиль, которая сама оказывает всем
услуги с такой неисчерпаемой щедростью, что кажется, будто
все богатства парижской жизни сосредоточены в ее руках?
И вот удобный случай представился: ведь в Париже может
представиться какой угодно случай, даже счастливый — нужно
только его не упустить.
Недавно госпожа де Меренвиль, следуя скорее велению
сердца, нежели кошелька, стала устроительницей лотереи10 —
проявление редкостной самоотверженности в салонах, где
в каждом усыновленном ребенке подозревают незаконнорож-
денного, а жены получают деньги только от мужей. Собственно
говоря, филантропия сама по себе, со сбором пожертвований,
подаяний, милостыни и работой в благотворительных коми-
тетах, никогда ее не привлекала — ей пришлось ступить на
эту стезю поневоле, и вот как это произошло. После того как
9
Иначе говоря, баронессу заподозрили в шпионаже в пользу России.
10
Речь идет о благотворительной салонной лотерее, когда в пользу
какого-нибудь «несчастного» разыгрывали некую безделушку, книгу
и т.д.; участники покупали билеты, а вся прибыль шла «страдальцу».
631
власти запретили оставлять подкидышей в вертящихся шкафах

при больницах и приютах11, молва о великодушии госпожи де
Меренвиль сыграла с ней злую шутку — всего за одну ночь
к воротам ее особняка подбросили сразу пятерых кричащих
младенцев. Такое внезапное материнство ставило нашу покро-
вительницу в весьма нелепое положение: чем бы ни было на
самом деле это происшествие — злой шуткой или игрой случая,
госпожа де Меренвиль сразу поняла, какой опасностью оно гро-
зит, и на следующий же день принялась хлопотать о том, чтобы
вверить свежеиспеченное семейство заботам какой-нибудь
конгрегации. Но поскольку закон этого не поощряет, служители
конгрегаций просят за свои услуги тем больше денег, чем более
подозрительной кажется причина, по которой к ним обраща-
ются. Для того чтобы пристроить пятерых сосунков, требова-
лось уплатить некую сумму, расстаться с которой госпожа де
Меренвиль на тот момент была совершенно не готова и которая
становилась тем больше, чем яснее монахини сознавали, в какое
затруднительное положение попала невольная благодетельница.
Несравненная покровительница готова уже была впасть в от-
чаяние, но вовремя вспомнила, насколько великодушны бывают
англичанки и в пять часов того же дня примчалась к баронессе,
как раз когда та испытывала самые ужасные муки одиночества,
иначе говоря, пребывала в уверенности, что вечера ее никогда
больше не возобновятся. Более лакомой наживки для такой
изголодавшейся рыбки было не найти. Баронесса взялась устро-
ить судьбу четырех младенцев, вся слава досталась госпоже де
11
Речь идет об устройствах, позволявших матерям, которые желали
избавиться от новорожденных детей, оставлять их в приютах тайно
и анонимно. В прессе постоянно шли дискуссии по поводу полезности
или вредности этой меры; многие считали, что анонимность только раз-
вращает девиц и призывали к запрещению «вертящихся шкафов»; окон-
чательно они были запрещены только во второй половине XIX века, но
попытки в разных департаментах Франции предпринимались и раньше.
В Париже в начале 1840-х годов «вертящиеся шкафы» не были запре-
щены полностью, но были взяты под надзор, отчего оставление детей
перестало быть тайным и само устройство практически потеряло смысл.
632
Меренвиль, и, наконец, секретная статья договора гласила, что

красавица англичанка должна любой ценой занять прежнее
место в светском обществе, самым достойным украшением
которого она является. Итак, баронесса вновь открыла двери
своего салона, а ее лакеи, вместе с пригласительными письмами
доставили на дом завсегдатаям конфиденциальное сообщение
о том, что первый в этом сезоне вечер у баронессы почтит
своим присутствием сама госпожа де Меренвиль. Несмотря на
все свое остроумие, парижский свет порою настолько глуп, что
под британское знамя перешли даже превосходнейшие матери
семейств, уподобившиеся баранам из Панургова стада12. Ко-
нечно, толпа набежала огромная. Вы видели, как победоносно
вошла в зал госпожа де Меренвиль и как расцвела баронесса.
Все продумано превосходно! Завтра повсюду будут говорить,
что наша бесполезная женщина провела полчаса у прекрасной
англичанки вместо того, чтобы отправиться на бал к послу, где
ее, между прочим, всегда ждут с таким нетерпением. Маневр
удался, репутация восстановлена полностью. Вот каков уди-
вительный результат покровительства. Признайте, что свет
устроен весьма оригинально!..»
Но я уже не слушал этого кровожадного человека, кото-
рый в угоду сомнению и насмешкам отдал на заклание пре-
краснейшую из христианских добродетелей — милосердие.
Я весь обратился в зрение и попытался разгадать характер
госпожи де Меренвиль по ее лицу, для чего призвал на по-
мощь правила Лафатера, Галля и Шпурцгейма13. Общая при-
ветливость, присущая ее жестам и речи, ее лицу и взорам;
чрезвычайная предупредительность в разговоре; неизменная
12
Реминисценция из Рабле (IV, 8): все глупые бараны прыгнули в воду
следом за первым, которого швырнул туда шутник Панург.
13
Иоганн Каспар Лафатер (1741–1801) — основатель физиогномики,
науки, согласно которой характер и внутренние качества человека можно
определить по его внешности и особенно по лицу. Франц Йозеф Галль
(1758–1828), Иоганн Каспар Шпурцгейм (1776–1832) — адепты крани-
ологии, или френологии, то есть изучения характера по форме черепа.
633
улыбка и почти всегда проникновенная интонация; удиви-

тельное умение напоминать каждому о его заслугах, достоин-
ствах, талантах и прелестях и, наоборот, вовсе не вспоминать
о недостатках; чистое, не ведающее зависти чело; корпус, все
время слегка наклоненный вперед от милой привычки лететь
навстречу своим протеже или даже в их объятия — все эти
многочисленные подробности, не замеченные с первого взгля-
да, убеждали меня, что гений милосердия и образец самоотвер-
жения существует и воплотился он в госпоже де Меренвиль.
«Как бы мне не влюбиться в эту женщину!» — подумал
я, потихоньку ретируясь.
Покровительница не заметила меня. Я же хотел поскорее
очутиться на балу у посла, чтобы наедине с собой предаться
мечтам об уже зарождавшейся страсти. Но несносный Мор-
тимер, следовавший за мной по пятам, вскочил в мой фиакр.
— Минуточку! — воскликнул он и принялся загибать
пальцы. — Если я не ошибаюсь, сегодня перед нами предстали
четыре разновидности подопечных госпожи де Меренвиль,
а именно: непризнанная художница, польская беженка, про-
винциальная барышня на выданье и английская баронесса
с небезупречной репутацией…
— Вполне достаточно! — воскликнул я раздраженно.
— Но ведь это далеко не все! — продолжил безжалост-
ный Мортимер. — Остаются еще жертва несчастной любви;
жена, поссорившаяся с мужем; мещанка, вступающая в высшее
общество; писательница, нуждающаяся в пенсии; иностранка,
не знающая нашего языка; добродетельная актриса и прочая,
и прочая…
— О Господи, и где же мы всех их увидим?
— На балу у посла, дорогой мой друг, нынче же вечером.
Перевод Анны Балашовой

Луи Ру
БАРЫШНЯ ЗА КОНТОРКОЙ1
Сен-Жерменское предместье славится своими герцогинями,

о которых люди рассуждают тем более охотно, чем реже их
видят; театр — своими примадоннами, танцовщицами с воз-
душными формами, Гермионами и Селименами2; наконец,
1
Русские авторы XIX века, как правило, не переводили название этой
профессии (demoiselle de comptoir), а приводили непосредственно по-
французски. См., например, у А.И. Тургенева в «Хронике русского»:
«Вообразите себе, что в новом Café de la Renaissance, близ биржи, богато
убранном, взяли, comme demoiselle de comptoir, Нину, посадили ее за
бюро, вместе с другой хозяйкой, — и говорят, что она получает за эту
выставку самой себя 1000 франков в месяц!» (Тургенев А.И. Хроника
русского. Дневники (1825–1826 годы). М., 1964. С. 82) или у Л.Н. Толстого
в «Святочной ночи» (1853): «Для того, чтобы иметь успех у женщин,—
продолжал он докторальным тоном, проходя к двери, не замечая ни
поклонов мосье Шарля, ни улыбочки demoiselle de comptoir, слушавшей
его…» (Толстой Л.Н. Собр. соч. В 22 т. М., 1978. Т. 1. С. 364). Избранный
нами вариант заглавия опирается на описание этой профессии в «Анне
Карениной»: «…он подошел к буфету, закусил водку рыбкой и что-то
такое сказал раскрашенной, в ленточках, кружевах и завитушках фран-
цуженке, сидевшей за конторкой, что даже эта француженка искренно
засмеялась», во французском переводе XIX века переданное именно
как «demoiselle de comptoir». Иногда в русских текстах таких барышень
называли «сиделицами» (ср. в словаре Даля: сиделица в лавке, магази-
не, ведущая счеты), однако этот вариант вызывает русские купеческие
ассоциации и потому плохо подходит к барышне из Парижа.
2
Гермиона, персонаж трагедии Расина «Андромаха» (1667), и Сели-
мена, персонаж комедии Мольера «Мизантроп» (1666), названы как
символы трагических и комических героинь.
635
Барышня за конторкой
люди охотно воплощают живопись или словесность в облике

идеальной женщины, живущей в их грезах. Хотя барышня
за конторкой царит несколькими ступенями ниже всех этих
богинь, но ее власть от этого ни становится ни менее действи-
тельной, ни менее абсолютной. Она соединяет в себе все та-
ланты, прибавляя к ним талант зарабатывать деньги, который
будет поважнее многих других.
Торговля рассадила в первых этажах на парижских ули-
цах множество своих жертв: от приказчика — этого пошлого
создания с завитыми волосами, манерами героя-любовника
и казенными избитыми фразами, слетающими с уст, кото-
рые натужно улыбаются по двенадцать часов кряду ради
преуспеяния торговли и сбыта промышленных товаров по
самой выгодной цене, — до особы, которая отличается более
утонченным видом, более изысканными манерами и менее
заурядной физиономией, этой царицы салона, обернувшегося
модной лавкой, одним словом — до барышни за конторкой.
Она восседает в палисандровом кресле и ежеминутно ведет
учет своих впечатлений. Но статьи, которые выходят из-под ее
пера, суть статьи дохода и расхода; здесь грациозность подчи-
няется алгебре, а обольщение состоит на службе у плутовства.
Язычники сделали покровителем торговли вороватого бога;
но может ли их Меркурий сравниться с простой торговкой
из лавки на улице Ришелье?
Общество — а часто и акционерное общество — требует
от барышни за конторкой самых разнообразных талантов.
В самом деле, необходимо, чтобы она умела и нравиться,
и считать, могла отвлечь внимание разговором о пустяках
и внезапно вернуть его к товару, который необходимо продать;
держала в строгости приказчиков, что у нее на посылках; за-
вораживала всех покупателей, попавших в ее поле зрения, бы-
стро отваживала зевак, которые не делают покупок, и упраж-
нялась в красноречии перед серьезными клиентами, которые
их делают. Это поистине необыкновенная женщина — из тех,
637
Луи Ру
которых Мерсье называл «светлыми головами»3 в эпоху, когда

женщин выдающихся4 еще не изобрели.
Она обитает на улице Сен-Дени или Сен-Мартен, двух
крупных артериях парижской торговли, этой Альгамбре5, где
карнизы сотканы из шелка, орнаменты сплетены из кружев,
а в фундаменте лежит грубый хлопок. Не побоимся заявить:
кто ни разу не видел, как наша барышня командует в четы-
рех стенах, ограничивающих сферу ее деятельности, кто не
наблюдал, как она проворачивает торговые операции, порой
распространяющиеся на весь земной шар, едва ли может
составить полное представление о могуществе женского
пола. Иная барышня за конторкой являет в своем лице сто-
лоначальника или даже начальника отделения, полковника,
генерала армии или действительного главу кабинета мини-
стров. Ее можно без преувеличения назвать Наполеоном
розничной торговли.
Барышне за конторкой вверена забота о внутреннем
и внешнем убранстве лавки; в ее голове хранятся приход, рас-
ход и множество других сведений. Малейшее ее недомогание
неблагоприятно сказывается на процессе торговли и умень-
шает дневную выручку. Барышня за конторкой — первое, что
приковывает и ласкает взор. Оттого и первейшая забота управ-
ляющего — выбрать ту, что будет являть собой лицо лавки. Он
может закрыть глаза на достоинства большей части товаров,
но этот товар всегда должен быть самого высокого качества.
Один придворный сказал о Людовике XIV: о королевстве судят
3
Имеется в виду глава «Светлые головы» (Fortes Têtes) из многотомного
произведения Луи-Себастьена Мерсье «Картина Парижа» (1781–1788;
Т. 10, глава DCCXCIII), героиня которой в одиночку управляет большим
трактиром.
4
Отсылка к повести Бальзака «Выдающаяся женщина» (1838), более
известной под позднейшим авторским названием «Чиновники» (ср.
примеч. 12 к очерку «Хозяйка дома»).
5
Альгамбра — средневековый мавританский дворцово-парковый комп-
лекс в Гранаде (Испания), богато украшенный орнаментами и резьбой.
638
не по карте, а по королю6, а о нашей героине можно сказать:

о барыше судят не по конторке, а по барышне. Известно, что
иные представительницы этой профессии творят чудеса: це-
лые пассажи возводятся на деньги, заработанные барышнями
за конторкой; многие из них не удостоились даже статуэтки,
а золота заработали столько, что хватило бы на статую в пол-
ный рост. Люди театра заимствовали у лавочников блестящее
и трогательное выражение, ведущее начало от науки, основы
которой изложил Баррем в своем «поэтическом искусстве»7;
они говорят «не актриса, а чистое золото»; впрочем, и лавки
кое-что заимствуют у театров: у них есть собственные при-
мадонны и собственные триумфы.
Мы описали великие таланты или, если угодно, воз-
вышенные исключения, которые порождает коммерция; по
большей же части девушки за конторкой принадлежат к числу
талантов средних, чьи способности оцениваются в триста
франков в год 8. Главная особенность их ремесла состоит
в том, что оно основывается на доверии. Что же касается
отдельных разновидностей, то они зависят от квартала, где
барышня трудится, и от той пользы, какую от нее ждут. В ко-
фейнях и заведениях роскошных роль полезного чаще всего
исполняет прекрасное. Именно там представительность, по-
нятие необъятное и сделавшееся в нынешнюю эпоху весьма
6
Распространенная французская поговорка, которую использовал
в разговоре с Людовиком XIV один льстивый придворный. Эпизод при-
веден Мармонтелем в качестве примера тонкой и остроумной реплики
в трактате «Основы литературы» (1787) в статье «Тонкость» (Finesse):
Людовик XIV показал придворному, какое небольшое место занимает
Франция на карте, а тот отвечал: о королевстве судят не по карте, а по
королю.
7
Бертран-Франсуа Баррем (1638–1703) — французский математик, один
из основоположников бухгалтерского учета. Автор очерка иронически
приравнивает труд Баррема к поэтикам Горация или Буало.
8
Сумма очень маленькая; получается, что барышня средних досто-
инств зарабатывает меньше одного франка в день, меж тем известно,
что самый низкооплачиваемый рабочий получал в это время около двух
франков в день.
639
Луи Ру
многозначным, считается главным достоинством барышни

за конторкой9. Если барышня красива, от нее не требуют ни
глубокого знания арифметики, ни умения мастерски вести
счета. Ее наука, вся основанная на импровизации, похожа на
ту, которой владели придворные, и заключается лишь в ра-
душии. Об остальном можно сказать так много, что лучше не
говорить ничего. Именно к этому привилегированному классу
относится, по всей видимости, барышня за конторкой в самом
расцвете своей красоты.
Существует и другой тип барышень за конторкой; они куда
больше походят на торговок в привычном смысле слова и от-
личаются специальными познаниями; ту сферу, которая вверена
их попечениям, они знают всерьез и подчас довольно глубоко.
Жалованье такой барышни может доходить до 1200 франков,
но деньги эти достаются ей ценою большого самоотвержения.
Хозяин советуется с ней по поводу каждого товара и не пред-
принимает без ее ведома никакого дела — причем это касается
не только торговли. Именно этот тип, превосходно изученный,
окажет неоценимую помощь всякому, кто захочет раз и на-
всегда доказать превосходство женского пола над мужским.
Здесь кстати будет заметить, что торговля сама по себе
может сделаться страстью — такой страстью, которая погло-
тит все остальные, заставит замолчать все прочие интересы
женщины, поможет расцвести всем талантам, взросшим на
ниве трудолюбия, научит разбираться в чужих делах — а это
искусство из самых сложных, — нисколько не заботясь о соб-
ственной корысти; заметим это и согласимся, что мы до сих
пор имеем о барышне за конторкой представление лишь самое
приблизительное.
Быть может, несколько черт помогут нам уловить те осо-
бенности этого торгового и буржуазного характера, которых
9
Автор обыгрывает понятие «представительного правления» — того
политического режима, при котором жила Франция в 1814–1848 годах.
640
недостает нашему веку, впрочем такому буржуазному и такому

торговому. Хотите ли вы познать секрет призвания истинно-
го, пламенного и вместе с тем выгодного? Его совершенным
воплощением, элегантным и всецело парижским, служит ба-
рышня за конторкой, которая готова позабыть о том, о чем
женщины не забывают никогда, — об искусстве быть краси-
вой, — чтобы целиком посвятить себя торговому предприятию.
Стоит ли в таком случае удивляться, что торговец хваста-
ет своим делом, если женщина жертвует своим честолюбием,
красотой, обаянием, могуществом и силой, достоинством и та-
лантами ради другого, который в довершение всего является
ее работодателем.
Дамы-писательницы, сестры мои, пока по воле издате-
лей (исключая нашего нынешнего доброго гения господина
Кюрмера10) вы дожидаетесь оплаты от благодарных потомков,
с пера барышни за конторкой сыплются брильянты; она воз-
водит на ситце, фуляре, шерсти и полотне, отдаваемым почти
даром, дома в семь этажей, от которых ей не увидеть даже
фасада. Она пишет слогом господина Тюркаре11, но ее труды,
я убежден, ценятся на бирже несравнимо выше, чем самые воз-
вышенные фантазии нынешних поэтов. Золото — это поэзия,
и лучшее, что подарила нам печать, это бумажные ассигнации.
Барышня за конторкой сияла бы во славе, когда бы умела ве-
сти расчеты для себя; но она на жалованьи у торгового дома,
который она приводит в движение сверху донизу, притом не
считая, что имеет хоть какое-то отношение к заработанному
ею состоянию. Она сама предмет бухгалтерского учета на-
равне с прочими товарами, но — ввиду своей непритязатель-
ности — единственный товар в магазине, которому не знает
подлинную цену.
10
То есть издателя «Французов, нарисованных ими самими» Леона
Кюрмера (о нем см. подробнее в предисловии к нашему сборнику).
11
Заглавный герой комедии Лесажа (1709), финансист и скупец (см.
также примеч. 5 к очерку «Модная торговка»).
641
Луи Ру
Обычно слава, какую завоевывает барышня за контор-

кой, оборачивается для нее тайным рабством; чем бы она
ни торговала, шалями или модными нарядами, баночками
с помадой или ванильными конфетами, она предана товару,
точно новая Ифигения. Та барышня, что красуется в изящ-
ной, точно бонбоньерка, лавке кондитера, ест одни сласти,
наподобие Вер-Вера12; парфюмерша, напротив, уподобляется
тем мифологическим божествам, которые, если верить по-
клонявшимся им народам, питались одной лишь амброзией.
Впрочем, эти почести покажутся незавидными всякому, кто
вспомнит, что ее алтарь — это темница из палисандрового
дерева. Именно барышням за конторками с Вивьеновой
улицы мы обязаны тем, что обитатели левого берега Сены
постоянно перемещаются на ее правый берег. Все знают, что
студенты из предместья Сен-Жак курят сигары, купленные
в пассаже Оперы; они прогуливаются, прогуливая лекции,
и вкушают наслаждения Востока в условиях, мало распола-
гающих к восточной неге.
Барышня за конторкой обязана быть при полном параде
уже в восемь утра; с этого времени и до тех пор пока солн-
це или фонари не перестают освещать самые глухие уголки
этого благословенного мира, она являет собой картину, на-
бросанную, кажется, карандашом Эжена Лами13. Приказчикам
и увядшим торговкам суждено держаться в тени, барышня за
конторкой, напротив, должна выступать на переднем плане;
она все одушевляет и все приводит в движение. Ей положено
приковывать всеобщее внимание; ее хозяин требует, чтобы
12
Попугай, герой одноименной стихотворной новеллы Грессе (1734),
уже упоминавшийся по другому поводу в очерке «Канонисса» (см.
с. 256), умер оттого, что монахини перекормили его сладостями.
13
Эжен Лами (1800–1890) — художник, специализировавшийся на
зарисовках парижской светской жизни; для «Французов, нарисован-
ных ими самими» выполнил иллюстрации к очеркам «Журналист»,
«Модистка», «Хозяйка дома», «Покровительница», «Балетная крыса»,
«Богомолка» и собственно к «Барышне за конторкой».
642
она продала как можно больше. Цель ее существования —

сводить приход с расходом. На ней держится жизнь весьма
деятельная и весьма сложная, а она сама едва успевает сво-
бодно вздохнуть: малейшее из ее движений — это милость,
а у каждой милости есть своя цена. У барышни за конторкой
все, вплоть до цветка в волосах, служит частью годового бюд-
жета и входит в расчеты управляющего, который видит в ней
курицу, несущую золотые яйца. У одной доходная часть —
рука, принимающая деньги от посетителей, у другой — глаза.
Улыбки, ласковые речи, завлекательные гримаски, все вплоть
до величавого презрения и многозначительного молчания це-
нится согласно прейскуранту. Барышня за конторкой обязана
с улыбкой принимать золотые монеты от ветреников 55 лет
от роду и прикидываться, будто понимает грубые шутки не-
отесанных финансистов. Заигрывания прохожих и дерзости
франтов — она вынуждена все относить на счет французской
галантности и коммерческой целесообразности. Барышня за
конторкой получает надушенные записки и даже читает их,
чтобы ненароком не упустить кого-нибудь со вкусом и со-
стоянием. В результате иной хлыщ в желтых перчатках порой
загромождает свой дом карселями14, шапокляками, пульвери-
заторами, конфетами со стишками и эластичными корсета-
ми — драгоценными залогами страсти, оплаченной по счету.
Чтобы завоевать местечко в сердце барышни за конторкой,
иные скупают товаров на сумму, равную едва ли не половине
ежедневного дохода лавки. Барышня за конторкой — это за-
дача, которую цивилизация непрерывно ставит перед Казано-
вами нашего времени. Обманчивая простота ее манер делает
всякий успех сомнительным, всякую победу невозможной; она
подобна Парижу, неприступному именно потому, что его еще
14
Лампа, изобретенная в 1800-х годах французским часовщиком
Гийомом-Бертраном Карселем. Особая система подачи масла, устро-
енная по принципу часового механизма, позволяла добиться ровного
света.
643
Луи Ру
не окружили укреплениями15. Ведь как брать штурмом место,

открытое всем без исключения? У барышни за конторкой
хватает времени только на то, чтобы понравиться; она не рас-
полагает досугом, чтобы любить, ее участь состоит по преиму-
ществу в том, чтобы вечно оставаться предметом ухаживаний.
Остережемся называть ее женщиной бессердечной, но хранение
выручки несовместимо с проявлением чувств. Главный знак ее
благосклонности заключается в брошенном украдкой взгляде,
да и тот небескорыстен. Больше того, у нее нет ни прихотей, ни
потребностей! Такая женщина неприступна. В сердце актрисы
можно пробудить подобие страсти, в сердце бедной гризет-
ки — разжечь корысть, но у барышни за конторкой слишком
много работы и слишком большое жалованье, чтобы ее можно
было соблазнить или подкупить. Несчастья ее счастливых
любовников не наносят урона ее репутации, но зато приносят
дополнительную выручку хозяину магазина.
Как умело обращает наша барышня на службу торговле
все знаки внимания, и те, что оказывают ей, и те, что раздает
она сама! Барышня за конторкой называет цену товарам так,
будто делает вам комплимент; на такие комплименты она не
скупится, и предложение привлекает спрос. Ее просят сделать
двадцать свертков, чтобы двадцать раз полюбоваться, как
ловко изящные пальцы заворачивают покупку, и, похвалив
вслух прекрасные пальчики, про себя восхититься еще более
прекрасными плечами. Так незаметно вы тратите немало
ассигнаций, пребывая в уверенности, что расстались только
с одним-единственным экю; в результате бумажник покупателя
опустошается, а ящики конторки наполняются. А коль скоро
15
Отсылка к широко обсуждавшимся в парламенте и печати на протя-
жении 1840–1841 годов проектам постройки укреплений вокруг Парижа.
Строительство было утверждено палатой депутатов в феврале 1841 года,
работы были закончены в 1846 году. Сторонники укреплений говорили,
что они призваны защитить город от внешнего врага, а противники,
напротив, считали, что под видом этих оборонительных сооружений
возводятся «новые бастилии» для борьбы с собственным народом.
644
золото непременно связано с удовольствиями, надо думать,

что вы изрядно повеселились, раз уж изрядно потратились.
В отношении барышни за конторкой можно задать
и другой занимательный вопрос: ест ли она что-нибудь? Это
великая тайна. Ее столовый прибор лишь для проформы по-
является на столе ее Цезаря Бирото16. Коль скоро на авансцене
того театра, в котором она подвизается, царит бесконечная
суета, ей приходится, как Эригоне17, питаться в задней комна-
те фруктами, оставшимися от десерта. Ломти вяленого мяса
и белую фасоль, главную трапезу в затрапезной столовой, она
оставляет хозяину с его отменным аппетитом. Ее потребности,
как у пташки, — еще одна статья экономии.
Увидев, как барышня за конторкой управляется с самыми
деликатными и разнообразными сделками, вы можете решить,
что она познала глубины человеческого сердца и владеет той
дипломатией чувства, о которой пишут в романах. Ничего
подобного. Барышня за конторкой в науке современных стра-
стей продвинулась не дальше азбуки. Мечты Лелии никогда
не тревожили краткий сон, дарованный ей монастырским
уставом ее светского заведения. Она лишь мельком слышала
имя Жорж Санд, и лишь раз в жизни видела «Герцогиню де
ла Вобальер», незамысловатую драму господина Балиссона де
Ружмона18; Тиволи — вот предел ее мечтаний.
Но много ли найдется героинь, что могли бы с ней
сравняться? Легко ли, не имея ни родителей, ни друзей, ни
16
Цезарь Бирото — главный герой романа Бальзака «История величия
и падения Цезаря Бирото» (1837), владелец парфюмерной лавки; здесь
упомянут просто как хозяин торгового заведения.
17
Эригона — персонаж греческой мифологии, возлюбленная Диониса.
Согласно «Метаморфозам» Овидия, Дионис соблазнил ее, превратившись
в виноградную гроздь.
18
Драма Мишеля-Никола Балиссона де Ружмона (1781–1840) «Герцоги-
ня де Ла Вобальер» с большим успехом была поставлена в театре «У ворот
Сен-Мартен» в 1836 году. Героиня пьесы, дочь простого фермера, едва не
становится жертвой распутного герцога, но в конце концов соединяет
свою судьбу с возлюбленным, которого считает простым врачом; тот,
однако, оказывается тоже герцогом, но добродетельным.
645
Луи Ру
покровителей, ни пороков, ни контракта, самой творить свою

судьбу? Легко ли, подобно Атланту, поддерживать на своих
слабых плечах колоссальную — выражаясь языком приказчи-
ков — индустрию; легко ли проникнуть, полагаясь только на
себя, в самую сердцевину парижской торговли?
Велик соблазн злоупотребить нашим правом рассказчика
и описать вместе с барышней за конторкой других барышень,
более или менее на нее похожих: цветочниц, модисток, бу-
лочниц, шляпниц, колбасниц и других мастериц, которые так
оживляют картины современного Парижа. Однако у барышень
за конторкой есть свои отличительные признаки; например,
они вдохновляют на множество эпитетов. Шляпницу, хозяйку
кофейни, белошвейку или любую другую народную любими-
цу у нас неизменно величают просто-напросто прекрасной.
Известно, что ухаживать за булочницей так же опасно, как
приближаться к кратеру вулкана19, но именно к этому цеху
принадлежала прекрасная Форнарина20, запечатленная на бес-
смертном портрете и навсегда сохранившаяся в памяти потом-
ков. Рафаэль удовлетворился булочницей, и лорд Байрон был
ненамного разборчивее; модисткам приходится жаловаться на
господина Поля де Кока, который описывал их в чересчур про-
заическом виде, зато Гонди если где и встретил сопротивление,
то именно в этом кругу21. Манера, с которой Ришелье одержал
19
Возможно, имеется в виду образ любвеобильной булочницы из на-
родной песенки, которая «много денежек в мошне без труда скопила».
20
Форнарина (итал. «булочница») — название картины Рафаэля
(1518–1519); изображенная на ней женщина считается возлюбленной
художника.
21
Имеется в виду эпизод из жизни Жан-Франсуа Поля де Гонди,
кардинала де Реца (1613–1679), описанный в конце первой части его
«Мемуаров», впервые опубликованных в 1717 году и затем многократ-
но переиздававшихся. Будущий кардинал только что окончил коллеж,
и камердинер его воспитателя, решив его развлечь, привел девушку
большой красоты, за которую заплатил ее тетке, продавщице булавок,
150 пистолей. Однако девушка оказалась такой целомудренной и так
умоляла ее не трогать, что Гонди расчувствовался и отвез ее в монастырь.
Сердечная благодарность М.С. Неклюдовой за подсказку этого эпизода.
646
победу над простой краснодеревщицей, бросает тень на самые

блестящие его подвиги22. Муж Луизы Лабе23, прекраснейшей
поэтической жемчужины Возрождения, занимался плетением
канатов; улица, где в ее сети попало немало Клеманов Маро24
той эпохи, с тех пор носит имя Прекрасной Канатчицы.
Однажды госпожу Ролан 25 застали в лавке у ее при-
ятельницы на улице Сен-Дени и без всякого злого умысла
попросили посидеть за конторкой. Героиня третьего сословия
очаровательно описывает, как трудно ей было управляться
с потоком медяков. Розничная торговля оказалась делом более
трудным, нежели управление Министерством внутренних дел.
Другой анекдот, более свежий, позаимствован из летописей
улицы Сен-Дени новейшего времени. Дама из высшего света,
воспитанная в аристократическом пансионе вместе с дочерью
торговца из этого квартала, стала предметом страсти придвор-
ного франта. Ее подруга по пансиону, успевшая выйти замуж
22
Маршал Луи-Франсуа-Арман дю Плесси, герцог де Ришелье (1696–
1788), прославился, среди прочего, многочисленными любовными по-
бедами. О жене зеркальных дел мастера, которую он сначала соблазнил,
а затем забавы ради свел на свидании с соперницей, рассказывает Шам-
фор в книге «Частная жизнь маршала Ришелье» (1791).
23
Луиза Лабе (1522–1566) — поэтесса эпохи Возрождения, в самом деле
бывшая замужем за канатчиком. Названные в ее честь улицы Прекрасной
Канатчицы (La belle Cordière) есть в нескольких французских городах,
в том числе в ее родном Лионе. Луи Ру посвятил творчеству Прекрасной
канатчицы две статьи, опубликованные в 1843–1844 годах в периодиче-
ских изданиях «Revue de la Province et de Paris» и «Revue du Lyonnais».
24
Клеман Маро (1496–1544) — поэт, которому приписывается стихо-
творение, обращенное к Луизе Лабе.
25
Манон-Жанна Ролан (урожд. Флипон; 1754–1793) — супруга полити-
ческого деятеля и философа Жана-Мари Ролана де Ла Платьера, по рож-
дению принадлежавшая к третьему сословию (ее отец был парижским
гравером). Имела большое влияние на мужа и его окружение, в том числе
в бытность его министром внутренних дел в 1792 году. Казнена в числе
жирондистов по приговору Конвента. В тюрьме написала «Мемуары»,
впервые изданные в 1820 году и затем многократно перепечатывавшиеся,
где и содержится упоминаемый автором очерка эпизод. Впрочем, изло-
жен он не совсем точно: лавка располагалась на Монмартрской улице,
принадлежала кузине мемуаристки, и госпожа Ролан торговала там дней
десять в отсутствие хозяйки. Работа эта ей в самом деле не понравилась,
в частности, из-за шума проезжавших мимо экипажей.
647
Луи Ру
за купца и в тот же год овдоветь, унаследовала магазин искус-

ственных цветов, который она сохранила за собой, потому что
он отвечал как ее вкусам, так и торговым интересам. Красота
молодой вдовы, неоцененная, а вернее сказать, незамеченная,
привлекла внимание ветреного придворного адъютанта — того
самого, что ухаживал за благородной дамой; повеса делил свое
внимание между двумя красавицами. Как-то раз знатная дама
вспомнила о старинной подруге и заехала к ней, чтобы позвать
на бал, даром что прекрасная цветочница оказалась бы на
этом балу единственной гостьей, не принадлежащей к высше-
му свету. Оставшись на мгновенье одна, пока хозяйку лавки
отвлекли дела, госпожа *** из любопытства уселась в кресло
своей подруги. В этот момент в лавку зашел посыльный герцо-
га. Записка, адресованная цветочнице, попала в руки ее сопер-
ницы: недолго думая, ревнивая графиня ответила изменнику
и тем самым сделалась героиней импровизированной комедии.
Любовник не знал почерка ни одной из двух дам, которых он
заверял в преданности, и, обманутый посланием более чем
благосклонным, мгновенно примчался в магазин. Представи-
тельница Сен-Жерменского предместья нарочно не спешила
заканчивать разговор. Велико было смущение новоявленного
Дон Жуана, оказавшегося между молотом и наковальней,
между высшим светом и третьим сословием. Ему, однако, хва-
тило ловкости ничем не выдать своего смущения; впрочем, он
не подозревал о том, до какой степени ужасно его положение.
Повеса приобрел несколько охапок искусственных цветов, не
скомпрометировав ни одну из соперниц и играя свою роль
с блеском, достойным Мольера. Продавщица, не подозревая
о западне, в которую ее вместе со знатным волокитой замани-
ла хитроумная приятельница, продала господину из высшего
общества половину всего своего товара. Герцог, впрочем, упо-
требил роскошную покупку для ублаготворения знатной дамы:
выйдя из лавки, он легко убедил ее, что цветы предназначались
именно ей. Заодно он дал обещание быть на балу, который она
648
давала в тот же вечер. В результате, когда торговка добралась

до Сен-Жерменского предместья и зашла в будуар хозяйки
дома, она с изумлением обнаружила там свои цветы и своего
адъютанта: не меньше был изумлен и сам герцог, оказавший-
ся между Сциллой и Харибдой. Можете судить о том, как он
чувствовал себя в течение всего вечера, данного якобы в его
честь и проведенного в обществе обеих дам, каждая из кото-
рых до того считала себя его избранницей, а также цветов,
служивших немым укором! Из такого положения, пожалуй, не
выбрался бы целым и невредимым даже светский лев эпохи
Регентства. Графиня во всем призналась лавочнице, и на про-
тяжении всего бала подруги осыпали своего ухажера градом
эпиграмм. Даже сэр Джон Фальстаф, любимое дитя Шекспира,
не попадал в положение столь нелепое26. Жестоко осмеянный
и графиней, и лавочницей, дамами с сердцем и характером,
господин адъютант имел случай навсегда усвоить ту истину,
что отныне знать и буржуазия уравнялись в правах, так что
модному вертопраху не дозволено пользоваться милостями
дворянок и мещанок одновременно; приходится делать выбор.
Не подлежит сомнению, что профессия барышни за
конторкой доступна всем от низшей ступени общества до
вершины общественной пирамиды, от юной выпускницы
пансиона, которая соглашается на место, не сумев найти
мужа, до женщины особого типа, с детства выучившей-
ся плутовать, сводя приход с расходом, от дебютантки из
провинции, поверившей газете объявлений, до современ-
ной Дидоны27, от которой зависит участь всего торгового
26
Намек на комедию Шекспира «Виндзорские насмешницы», в которой
Фальстаф отправляет любовные послания одновременно двум дамам,
а те, сличив письма, решают ему отомстить.
27
Дидона — легендарная основательница и правительница Карфагена;
здесь упомянута благодаря своим «хозяйственным» талантам: покупая
землю для своих будущих владений, она подрядилась взять ее столько,
сколько покрывает воловья шкура, после чего разрезала шкуру на ре-
мешки и окружила ими обширную территорию.
649
Луи Ру
фаланстера28. Если на благоустроенной улице вы заметите

скопление модных хлыщей или судебных писарей, будьте
уверены, что они либо провожают короля, либо окружают
барышню за конторкой.
Не преступно ли осуждать эти трепетные создания на
губительное, изнуряющее пребывание за прилавком? Правиль-
но ли украшать витрины живыми картинами, достойными
Тициана, ради того чтобы расцветить город, который вот-вот
сделается исключительно торговым? Барышня за конторкой
оживляет и облагораживает то, что на поверку непривлека-
тельно и непоэтично, — торговлю. А та вытягивает из нее все
соки и вписывает в книгу прихода и расхода юность, обману-
тые надежды и чистую прибыль, принесенную этим ангелом-
хранителем. Неблагодарная торговля!
Неудивительно, что по воскресеньям, когда вся эта
толпа барышень, элегантных и деловитых, кокетливых и рас-
четливых, рассеивается, Парижа не узнать — он превраща-
ется в пустыню, унылую череду пустых витрин, форменные
катакомбы.
Вечером в погожий майский день барышня устремляет-
ся из-за конторки в поля, венчает себя вероникой, вьюнком
и незабудками. Ее не отличишь от знатных дам, обитающих
в уединенных уголках близ Парижа: в Сен-Клу и Виль-д’Авре,
в Монморанси и Фонтене-о-Роз. Природа и культура в такой
час берутся за руки не на словах, а на деле. В воскресные дни
парижанки красивы красотой наполовину городской, напо-
ловину сельской. Можем ли мы отказать этой живительной
любви к восхитительным пейзажам в художественности
и поэтичности? Кто осмелится утверждать, что мещанин
не имеет права на счастье? О драгоценная традиция трапез
28
Фаланстер — дворец-коммуна, придуманный в начале XIX века
французским социалистом Шарлем Фурье. На протяжении 1830-х годов
шел сбор денег на возведение первого подобного общежития, однако
попытка окончилась неудачей.
650
на лоне природы, о мудро размеренные радости парижских

обывателей и обывательниц, бессильны перед вами мои
беспорядочные наброски и неумелая кисть. Гризетку мог на-
рисовать и Хогарт29, но, для того чтобы изобразить барышню
за конторкой, требуется чуть меньше непринужденности, чем
есть у фламандской школы, и чуть больше живости, чем есть
у школы итальянской.
Отметим, впрочем, как устроен мир: меняется фон, но не
сами картины. Торговец, задумавший устроить пирушку на
природе, не позабудет о городском комфорте. Даже в чистом
поле парижанин умеет пообедать со вкусом. Он расставит на
траве сервиз на двенадцать персон не хуже, чем у Вефура30.
Сливки, кофе, тысяча мелочей для утонченного десерта —
коммерсант не забудет ни о чем. Совсем иначе развлекается
безрассудное племя студентов и гризеток: они отправляются
на танцы в экипаже, а возвращаются назад пешком, потому
что оставили все деньги в ресторации; торговец же твердо
знает одно: надо жить в свое удовольствие и обходиться без
слуг, чтобы с тебя не содрали шкуру. Все необходимое он
привозит из города в экипаже, а компанию ему составляет
барышня за конторкой, которая исполняет роль прислуги за
все. Так продолжается десять или двенадцать лет, пока она
не постареет, а он не разбогатеет.
К этому времени барышня за конторкой уже проявляет
благосклонность к старшему приказчику, с которым они
вместе начинали службу в отделе кашемировых шалей. Она
принимает его предложение руки и сердца. Если хозяин
лавки не уделяет им ничего от своих щедрот, они сообща
29
Уильям Хогарт (1697–1764) — английский художник-моралист, пи-
савший преимущественно сатирические и нравоучительные полотна,
где изображались сцены из жизни как высшего общества, так и третьего
сословия.
30
Роскошный ресторан «Большой Вефур» в галерее Божоле Пале-Руа-
яля; работает и сегодня.
651
Луи Ру
задумывают учинить раскол и пробить брешь в торговом

доме, которому служили опорами, — бесчинство, которое
они оправдывают скаредностью их самодержца да эксплу-
атацией, которую до того момента терпели безропотно. За
отсутствием денежного мешка они уносят под другую вы-
веску славу фирмы.
В самом деле, после стольких лет небывалого успеха,
после горы проданных товаров, что остается в руках нашей
барышни от того Пактола31, который она непрерывно попол-
няла? Бумага, жалующая ей ренту в 600 франков. Ее хозяин
тем временем обзавелся изрядным животом и акциями
асфальтовых заводов; он мечтает о титуле герцога и звании
пэра. Вот она, распределительная справедливость! Вот она,
общественная целесообразность! Существо не столь раз-
умное, как барышня за конторкой, сразу бы обратилось
в сенсимонизм, первая заповедь которого: каждой барышне
за конторкой по способностям, каждой способности — по
трудам32. Что же касается нашей барышни, она основывает
новый торговый дом — этого довольно и для того, чтобы
отомстить, и для того, чтобы одержать новые победы.
Как бы там ни было, барышня за конторкой — одно
из наших истинных, несомненных достояний. Античность
знала гинекеи, на Востоке есть гаремы, но бывает ли что-то
однообразнее гарема? В Англии, России, Германии, Голландии
коммерция — удел грубых любителей пива. Лишь Франция
пожертвовала торговле в качестве вывески самое грациозное,
31
Пактол — река в Малой Азии, согласно древнегреческой мифологии
наполнившаяся золотым песком после того, как в ней омыл руки царь
Мидас. Здесь выступает как синоним богатства, а барышня за конторкой
приравнивается к самому Мидасу, своим прикосновением обращавшему
предметы в золото.
32
Утопический социалист Клод-Анри де Сен-Симон (1760–1825) ут-
верждал, что людей следует ценить не по происхождению, а исключи-
тельно по их собственным способностям. Отсюда одно из положений
сенсимонизма: «Каждому по его способности, каждой способности —
по трудам», обыгрываемое автором очерка.
652
очаровательное и пригожее, что у нее было. Ступай же, мой

бледный список с трогательного оригинала, и пусть тебе пове-
зет встретить ту единственную на всем белом свете барышню
за конторкой, которая составит твое счастье: в этом случае
наши читатели, которые спросят «Барышню за конторкой»,
будут иметь удовольствие получить ее из ее собственных рук.
Перевод Нины Назаровой

Теофиль Готье
БАЛЕТНАЯ КРЫСА
Что это еще за крыса? — первым делом спросит читатель, не-

знакомый с парижским жаргоном. — Вот в чем вопрос, как
сказал бы Гамлет, принц датский.
Возможно, это крыса из «Естественной истории», столь ис-
кусно описанная Бюффоном? А может быть, речь идет о крысе
из подвала или сточной канавы, наконец, о церковной крысе? —
Нет, все эти догадки неверны: наша крыса, несмотря на столь
неприятное имя, создание в высшей степени женственное: она
не водится ни в подвалах, ни на чердаках; ее редко увидишь
в сточной канаве и еще реже — в церкви. Эту крысу можно
встретить только в Королевской академии музыки на улице
Ле Пелетье или в танцевальном классе на улице Рише; обой-
дите хоть весь земной шар — нигде больше вы ее не найдете.
Три персонажа составляют гордость Парижа на зависть
прочим мировым столицам: парижский мальчишка, гризетка
и балетная крыса. Балетная крыса — это уличный мальчиш-
ка от театра; у нее те же недостатки, что у него, но вовсе нет
его достоинств; оба они своим появлением на свет обязаны
Июльской революции.
Балетными крысами в Опере называют девочек, которые
готовятся стать танцовщицами и участвуют на заднем плане
655
в оживших гобеленах, полетах, апофеозах1 и прочих компо-

зициях, где их маленький рост незаметен благодаря законам
перспективы; балетной крысе от восьми до четырнадцати или
пятнадцати лет; шестнадцатилетняя балетная крыса — это
очень старая, искушенная белая крыса; шестнадцать лет —
наиглубочайшая старость, до которой только может дожить
балетная крыса: в этом возрасте она заканчивает обучение
и дебютирует с сольной партией; теперь она уже не крыса
и даже не тигрица2; имя ее печатают на афише; она становится
первой, второй, третьей солисткой или корифейкой — в за-
висимости от своих достоинств и покровителей.
Откуда же взялось это странное, нелепое, почти оскорби-
тельное прозвище, имеющее по видимости столь мало общего
с предметом, который обозначает? Этимологи пребывают в не-
малом затруднении: одни выводят нашу крысу из санскрита,
другие — из коптского, сирийского, маньчжурского или
верхненемецкого — каждый из того языка, которого не знает.
Мы же полагаем, что балетная крыса в первую очередь
обязана этим прозвищем своей миниатюрности, а во вто-
рую — привычкам грызуна и вредительским наклонностям.
Подойдите к ней поближе, и вы увидите, как ловко — точно
белка, разгрызающая орешек, — орудует она зубками, как
быстро движется ее мордочка; проходя мимо, вы непременно
услышите, как она тихонько хрустит засахаренным миндалем,
лесными орехами или даже хлебными корками с тем легким
шумом, с каким под полом скребется мышь; как и эта ее
родственница, балетная крыса с удовольствием проделывает
дырки в занавесах и декорациях, якобы для того, чтобы лучше
видеть сцену или зрительный зал, а на самом деле из страсти
к разрушению; она снует по театру, семенит по лестницам,
1
Апофеоз — торжественная завершающая массовая сцена в спектакле;
о театральных «полетах» см. ниже, примеч. 12.
2
Балетная тигрица — танцовщица кордебалета, в балетной иерархии
стоящая ступенью выше балетной крысы.
656
Балетная крыса
карабкается по доступным и практически недоступным

пратикаблям3, ныряет в лабиринт закулисных коридоров,
с третьего яруса взбирается на самый верх, ибо мечтает по-
бывать если не в раю, то хотя бы в райке и взглянуть если
не на бога, то хотя бы на бога из машины4; она, как никто
другой, ориентируется в мрачных подземных ходах и закоул-
ках этого огромного улья, который состоит из бесчисленных
лож-ячеек и о замысловатом устройстве которого публика
даже не догадывается.
Балетная крыса чувствует себя привольно лишь в Коро-
левской академии музыки: это ее родная стихия, в которой
она движется с изяществом золотой рыбки в хрустальном
аквариуме; прижав локти к туловищу, словно крылья или плав-
ники, она с легкостью проскальзывает сквозь самую тесную
толчею. Распахиваются театральные люки, уходят из-под ног
подмостки, на сцене вырастают зеленые леса, здесь и там снуют
осветители с кенкетами в руках, с небес спускается дворцовый
потолок; машинисты (так принято называть рабочих сцены)
тащат на спине готический портал с внушительными стрель-
чатыми арками — балетной крысе все нипочем: она играючи
преодолевает все препятствия. Не бойтесь, с ней ничего не
случится. Парижская Опера благоволит ей: балетная крыса
прекрасно вписывается в любую кулису; театр — ее крепость,
в которой она чувствует себя ничуть не хуже, чем Квазимодо
в соборе Парижской Богоматери, с той разницей, что она
не в пример привлекательнее.
Мать балетной крысы — многоопытная фигурантка или
же привратница; второе, впрочем, случается реже: дочери
3
Пратикабль — конструктивная часть декорации, состоящая из стан-
ков, сходов, лестниц и т.п., обычно скрытых от глаз зрителей живопис-
ными элементами сценического оформления.
4
Раек (paradis) — самый верхний ярус; именно оттуда на специальном
канате при необходимости «вылетал» так называемый «бог из машины»
(Deus ex machina) — божество, разрешавшее конфликт в представлении
из античной жизни.
657
привратниц, как правило, посвящают себя трагедии, оперно-

му пению и прочим занятиям героического толка: они пред-
почитают быть принцессами. Что до отца балетной крысы,
происхождение его всегда покрыто мраком неизвестности
и вычислить его удалось бы только с помощью теории веро-
ятностей: он с равным успехом может оказаться и маркизом,
и пожарным.
Удивительная судьба выпадает на долю этих бедных дево-
чек — хрупких созданий, принесенных в жертву парижскому
Минотавру, куда более жуткому, чем чудовище из античных
сказаний: он ежегодно пожирает сотни юных дев, которых
не спасти никакому Тесею!
Мира вне пределов Оперы для балетной крысы не су-
ществует: заведите с ней разговор о самых простых вещах:
ей они неведомы; она живет в мире театра и танцевального
класса; театр природы для нее закрыт: она, пожалуй, и о су-
ществовании солнца знает лишь понаслышке, ибо сама видит
его очень редко.
Все утро балетная крыса проводит репетируя в полу-
мраке, при красноватом свете нескольких коптящих кенкетов;
о том, что на улице уже светло, она судит лишь по слабым про-
блескам света, пробивающимся сквозь мансардные решетки
и двери лож. Когда около двух или трех часов пополудни балет-
ная крыса возвращается домой с репетиции, ей кажется, будто
она попала в волшебный грот, будто улица купается в голубом
утреннем свете, так непохожем на желтый свет ночных балов
и кутежей: она не в силах отличить дуб от свеклы; бедняжка
видит лишь нарисованные деревья! Ее окружает искусственная
природа: солнце, написанное масляными красками, газовые
звезды, небо, покрашенное берлинской лазурью, картонные
леса, дворец из фанеры, горные потоки, низвергающиеся от
поворота рукоятки: она живет в темноте, в условном мире, где
нет места ничему действительному; в мире, где всегда видишь
человека и никогда — Бога.
658
Все те немногие познания, которые имеются у балетной

крысы, она черпает из опер и балетов, входящих в репертуар.
Нередко можно услышать, как она восклицает: «Ах да, это
же совсем как в “Жидовке”5 или в “Восстании в серале”6»;
благодаря театру ей известно, что на свете существуют ита-
льянцы, турки и испанцы и что Париж, Лондон и Вена не
единственные города в мире. Эрудиция не самая сильная ее
сторона; в лучшем случае она умеет читать, почерк же ее —
это такие иероглифы, какие не смог бы расшифровать даже
Шампольон7; уж лучше бы она писала своими ножками: они
гораздо ловчее и проворнее ее пальчиков! Что до ее грамот-
ности, то об этом и говорить не стоит, и почтовый ящик Поля
Гаварни8 предоставил тому немало доказательств. Впрочем,
бумага, на которой обыкновенно пишет балетная крыса —
атласная гофрированная, муаровая, золоченая и цветная —
своим великолепием искупает убожество стиля; окончив
письмо, юная танцовщица запечатывает его тончайшим
слоем воска — благоухающего, красного, зеленого, белого,
посыпанного золотой пылью, если, конечно, не употребляет
взамен, как случается нередко, жеваный хлебный мякиш либо
специальную облатку, взятую в долг у соседнего бакалейщика
в ближайшей лавке.
5
«Жидовка» — опера Ф. Галеви на либретто Э. Скриба, поставленная
в Опере в 1835 году.
6
«Восстание в серале» — балет на музыку Лабара в постановке Филип-
па Тальони; премьера состоялась в 1835 году на сцене Большого театра
в Петербурге; главную партию танцевали знаменитые балерины Луиза
Круазетт и Мария Тальони.
7
Жан-Франсуа Шампольон (1790–1832) — историк, лингвист, основа-
тель египтологии. В 1822 году ему удалось расшифровать знаменитую
надпись на Розеттском камне, выполненную египетскими иероглифами.
8
Поль Гаварни (наст. имя Гийом Сюльпис Шевалье; 1804–1866) — рисо-
вальщик, литограф, иллюстратор; к своим рисункам сочинял остроумные
подписи, нередко имевшие форму диалогов. «Почтовый ящик» — серия
карикатур с подписями, в которых Гаварни пародировал неграмотный
язык парижских актрис, девиц легкого поведения и пр.; серия публико-
валась с 26 июля 1837 года по 6 февраля 1839 года в газете «Шаривари».
659
Женщины прочих театральных профессий поступают

на сцену не раньше, чем им исполнится шестнадцать или во-
семнадцать: до тех пор их образ жизни ничем не отличается
от обыденной жизни прочих парижанок: они выезжают за
город, прогуливаются по улицам среди бела дня, видят муж-
чин и женщин, торговцев и буржуа; они имеют представление
о том, как устроено общество и как соотносятся между собой
классы, на которые оно делится; что же касается балетной
крысы, то она попадает в огромную театральную мышеловку
так рано, что никакого представления о человеческой жизни
составить не успевает: в том возрасте, когда майские розы
по воле самой природы расцветают на девичьих щечках,
несчастная маленькая жертва уже успевает поблекнуть под
слоем румян; ее тело измучено пытками танцевального класса;
наивное изящество юности сменяется заученной грацией бале-
рины. Если других детей учат географии и Закону Божьему, то
балетная крыса узнает от матери, как кокетничать и строить
глазки. На несчастное чахлое создание с тоненькими ручками
и свинцовыми от усталости веками возлагает надежды все
семейство — и боже мой, какие надежды!
Неизъяснимым образом балетная крыса соединяет в себе
на первый взгляд несовместимые свойства: она искушена, как
старый дипломат, и простодушна, как дикарь; в свои двенад-
цать или тринадцать лет она без труда может вогнать в краску
драгунского капитана и заткнуть за пояс самую бесстыжую
куртизанку; ангелы небесные смеялись бы сквозь слезы, ус-
лышь они очаровательные в своем простодушии реплики,
слетающие с уст балетной крысы: ей известен разврат, но
неведома любовь; она знакома с пороком, но не знает жизни.
Дабы просветить публику, не ведающую о том, на какие
огромные жертвы приходится идти артистам, чтобы завоевать
ее расположение, мы расскажем о том, как проходит день ба-
летной крысы, по сравнению с которым день ломовой лошади
или каторжника — не более чем увеселительная прогулка.
660
Самое позднее в восемь утра балетная крыса спрыги-

вает с постели, облачается в утренний капот, причесыва-
ется, совершает свой туалет, приготовляет балетные туфли
и второпях глотает скудный завтрак, который обыкновенно
состоит из весьма сомнительного кофе с молоком, терпкого
редиса и солоноватого бретонского масла: годовое жалованье
балетной крысы не превышает семи-восьми сотен франков
в год, а потому питается она весьма скудно. После завтрака
балетная крыса в сопровождении своей настоящей или же
наемной матери — уродливой старухи в двурогом чепце
и поистрепавшейся клетчатой шали, с жиденькой накладкой
из волос на голове и битком набитой корзинкой в руках9 —
отправляется на репетицию или на урок, в зависимости от
расписания. Для выхода в город начинающая Терпсихора
облачается в городской туалет — порой это атласный наряд,
украшенный перьями и алмазами, а порой — простое ситцевое
платье, а то и просто нижняя юбка, потому что мать продала
ее старый наряд и пропила вырученные деньги с каким-ни-
будь рабочим сцены или жандармом. В танцевальном классе
балетная крыса сбрасывает с себя все одежды и переодевается
в довольно изящный балетный костюм, который состоит из ко-
роткой юбочки, сшитой из белого муслина или черного атласа,
бумазейного корсета, белых шелковых чулок и доходящих до
колен изящных перкалевых панталон, заменяющих балетное
трико, которое надевается только перед выходом на сцену.
Балетные туфли из белого или телесного атласа заслуживают
отдельного описания. Подошва их заужена в середине и не
доходит до конца стопы: она резко заканчивается, и из-под
нее выступает кусок ткани длиной в два пальца. Подобный
крой позволяет балетной крысе легче вставать на пальцы, так
как у нее появляется точка опоры — но поскольку именно на
эту часть туфли приходится весь вес тела, она бы непременно
9
О «наемных матерях» молодых актрис см. в очерке «Мать актрисы».
661
порвалась, если бы танцовщица не прошивала ее, подобно

тому как штопальщица латает пятки на чулках, дабы они
дольше послужили своей владелице; с внутренней стороны
туфля обшивается плотной тканью, а в носок вкладывается
специальный язычок из кожи или картона, толщина которо-
го зависит от воздушности танцовщицы. К простроченному
заднику балетной туфли пришиты ленты, с обеих сторон об-
хватывающие ножку балерины, и кроме того, его на андалуз-
ский манер поддерживает специальная вставка из шелковой
ленты под цвет чулок. Туфли эти танцовщице предоставляет
театр; они рассчитаны на шесть представлений, если они
белые, и на десять — если телесные, причем балетная крыса
должна отмечать в специальной книжечке все представления,
когда она надевала свои балетные туфли10.
Итак, балетная крыса готова к бою; опишем теперь
место ее учений: это большая сводчатая зала, со стенами без-
вкусного молочно-шоколадного оттенка; пол ее, покатый, как
у театральной сцены, берет начало в глубине залы и спуска-
ется к креслу учителя, сидящего спиной к довольно тусклому
зеркалу; в углу стоит большая фаянсовая печь, которую не
приходится топить слишком сильно, поскольку эти сильфиды
и без того трудятся поистине до седьмого пота; расположен-
ные справа и слева узкие дверцы ведут в гардеробные; перед
входной дверью стоит полураздвинутая хилая синяя ширма
в белый цветочек, призванная защищать обнаженные плечи
учениц от коварных сквозняков; это просторное помещение
напоминает скорее залу ожидания в суде или монастыре, неже-
ли школу, где царят игры и смехи. Вдоль стен тянутся железные
10
Описанные у Готье балетные туфли представляют собой нечто
среднее между современными пуантами, которые используются для
женского классического танца на пальцах (они снабжены специальным
жестким носком и супинатором), и балетками, которые используются
для классического экзерсиса, мужского танца, современной хореогра-
фии и всех видов женского танца, не исполняющегося на пальцах (они
представляют собой мягкие туфли с кожаной подошвой без каких-либо
уплотнителей в носке).
662
перекладины и деревянные станки, напоминающие орудия

пыток, применявшиеся в Средние века; наивному буржуа было
бы нелегко догадаться об истинном их назначении, и если бы
не фигура честного доброго учителя танцев, спокойно восседа-
ющего в кресле со скрипочкой в руках, постороннему зрителю
пришлось бы поволноваться не на шутку.
Скоро начнется урок; балетная крыса, вооружившись
зеленой жестяной леечкой, мелким дождиком поливает свое
место, чтобы прибить пыль и сделать пол не таким скольз-
ким. Хорошим тоном считается полить место подруги или
соперницы: правила приличия предписывают принимать по-
добный знак внимания с благодарностью; матери балетных
крыс, со своими вечными корзинками, усаживаются рядом
с зеркалом на узкой плюшевой скамье. При первых звуках
учительской скрипки балетная крыса скидывает платок или
косынку, прикрывающие ее плечи, и бросает их своей дуэнье.
По команде учителя маленькие танцовщицы выполняют
ассамбле, жете, рон де жамб, глиссад, шанжман де пье, такте,
прыжки, пти батманы, девлоппе, гран фуэте, релеве и прочие
движения, сложность которых меняется в зависимости от воз-
можностей учениц; вначале все вместе выполняют одно па,
а затем одна за другой повторяют его перед учителем, невозму-
тимо восседающим в кресле между двумя стульями, на одном
из которых покоятся его платок и перчатки, а на другом —
табакерка; в перерыве балетные крысы повисают на станке,
упражняясь в плие, и оттачивают арабески, забрасывая ноги на
вышеупомянутые деревянные перекладины. Закинув ногу на
высоту плеча, они замирают в этом немыслимом положении,
которое находится где-то посередине между колесованием
и четвертованием; когда-то примерно таким способом карали
цареубийц. Цель этих мучительных трудов — сделать суставы
балерин гибкими, мышцы — удлиненными, а все тело — эла-
стичным. Урок начинается с упражнений, которые требуют от
будущей сильфиды умения выворачивать ноги самым разным
663
манером. Прозаниматься подобными экзерсисами на протяже-

нии часа — все равно что в дождливый день прошагать шесть
лье в ботфортах по вспаханному полю.
Занимаются балетные крысы молча, самоотверженно
и с невозмутимой серьезностью. Ученицам нужен весь воздух,
который только могут вместить их легкие, и они не станут
расходовать его впустую; в танцевальном классе вы услыши-
те лишь голос учителя, который выговаривает нерадивым:
«Ну же, колени прямее, стопы выворотнее, больше гибкости,
не спешите, держите темп, не проскакивайте этот переход…
Аглая, улыбнись, зубки покажи; а ты согни мизинчик, когда
вытягиваешь руку, — это так аристократично, изысканно,
прямо как в старое время; двигайтесь плавнее, мадемуазель!
Никакой угловатости! Угловатость нас губит… Эмилия, это
еще что такое? Где твоя гибкость — скажите на милость, точно
аршин проглотила! Ты вчера пропустила занятие, лентяйка;
черт подери, целая неделя работы — насмарку!» Как видно из
обрывков фраз, учитель говорит «ты» всем своим ученицам,
независимо от их возраста: так здесь заведено.
Балерина подобна греческому живописцу Апеллесу; вслед
за ним она могла бы повторить: nulla dies sine linea11: стоит ей
пропустить хотя бы день упражнений, как ее ножки отказы-
ваются ей повиноваться, суставы утрачивают гибкость; чтобы
восстановить форму, ей требуется двойная порция упраж-
нений. С семи или восьми лет она каждый день выполняет
одни и те же упражнения, а на то, чтобы научиться сносно
танцевать, уходит десять лет непрерывного труда.
Но вот занятие окончено, и перед тем как возвратиться
в гардеробную, балетная крыса присаживается на скамью;
хорошенько кутаясь, чтобы не простудиться, она рассеянно
следит за танцующими подругами или бросает взгляд на садик
11
Девизом древнегреческого живописца Апеллеса была, согласно Пли-
нию Старшему, фраза «Ни дня без линии» (в дальнейшем применительно
к писателям: «ни дня без строчки»).
664
за окном: она видит горшки с алоэ и кактусами на каменном

подоконнике, алую герань и пурпурные или шафранно-желтые
вьющиеся лианы: этот зеленый уголок радует взор — но увы!
Цветы эти нарисованные, это всего-навсего висящая на стене
картина, призванная заменить отсутствующий сад. Этот ма-
ленький садик за матовым стеклом, который кажется таким
тенистым и нарядным, — не что иное, как часть декорации;
что за беспощадная ирония!
Задыхающаяся, мокрая от пота, изнывающая от боли
в ногах, танцовщица отправляется в гардеробную, скидывает
балетный костюм, переменяет белье и вновь одевается. Гово-
рят, что жизнь женщины можно описать тремя словами: она
одевается, развлекается и раздевается — это совершенная
правда, особенно в отношении юной балерины.
Приходит время репетиции — и балетная крыса вновь
меняет городское платье на тунику танцовщицы. Репетиция
длится до трех-четырех часов; и поскольку нельзя воротиться
домой в шелковых чулках и средневековом одеянии, балетная
крыса вновь облачается в платье из шерстяного муслина, наде-
вает блестящие коричневые ботинки и галоши, набрасывает
черную мантилью. Дома несчастное создание, чтобы дать от-
дых изнемогающему от усталости телу, заворачивается в самый
широкий из своих пеньюаров, переобувается в самые свобод-
ные домашние туфли и присаживается отдохнуть на козетку;
пока мать или горничная приготовляют для нее скромный
обед, танцовщица мысленно повторяет роль, стараясь не упу-
стить ни одного из указаний учителя и балетмейстера; затем
она обедает, но ест не досыта: вечером у нее выступление,
и если она забудет об осторожности, ее будут мучить боли
в боку и она утратит свою воздушность.
Шесть часов: время отправляться в театр; новая смена
туалета, к которому на сей раз прибавляется длинная шубка:
она понадобится крысе вечером, когда придет время возвра-
щаться домой.
665
Прибыв в театр, балетные крысы разбиваются на кучки:

кучкой называется небольшая группа, включающая от четырех
до шести корифеек или фигуранток; у них одна артистическая
уборная на всех, и занимается ими одна костюмерша. Соб-
ственной уборной могут похвалиться лишь балетные крысы,
занятые в ведущих партиях, — те, которые уже дебютировали
и станцевали сольную партию.
Именно во время спектакля балетная крыса одевается
и раздевается с доселе невиданной скоростью: нередко за один
вечер она успевает побыть цыганкой, крестьянкой, баядеркой,
наядой и сильфидой, а эти роли требуют полной смены ко-
стюма, обуви, прически и даже трико, а вдобавок нужно еще
следовать всем изнурительным требованиям современной
хореографии, которая сложностью не уступает прусской во-
енной муштре, а суровостью, пожалуй, ее даже превосходит.
Если балетная крыса танцует, к примеру, партию силь-
фиды и выполняет опасные «полеты»12, ей полагается возна-
граждение в размере десяти франков. Обыкновенно для таких
ролей выбирают самых юных и невесомых балетных крыс,
однако нередко случается так, что страх зависнуть в воздухе
или упасть и разбиться пересиливает в них любовь к день-
гам. Вот почему одна балетная крыса из самых мелких, такая
миниатюрная, что ее можно было бы отнести к категории
балетных мышек, привстав на цыпочки, убеждала господина
Дюпоншеля, благорасположения которого она стремилась до-
биться: «Я не из тех, кто побоялся взобраться на подвесную
декорацию в “Озере фей” из-за того, что она, мол, не слишком
прочная». Именно когда одна из таких балетных крыс повисла
над сценой, запутавшись в веревках, божественная Тальони
в первый и единственный раз заговорила на театральных
12
Имеется в виду эффектный трюк, использовавшийся в старом ба-
лете: балерину подвешивали на трос, который практически незаметен
из зрительного зала, и на этом тросе перемещали по воздуху, имитируя
полет лесной нимфы, сильфиды.
666
подмостках: «Успокойтесь, господа, ничего страшного не про-

изошло». Таковы были слова этой идеальной нимфы, которая
до тех пор изъяснялась своими ножками и которую все счи-
тали бессловесной, словно греческая статуя.
В перерывах между номерами балетная крыса в кры-
льях бабочки, газовом облаке и тому подобных воздушных
костюмах греется у решетчатых отдушин, расположенных
в каждой кулисе, или прогуливается с подругой и болтает
с каким-нибудь дипломатом либо секретарем посольства, или,
наконец, репетирует свои па в танцевальном фойе Оперы —
просторной зале, которую украшает мраморный бюст великой
Гимар13, а с недавних пор и китайские фонарики из постановки
лафонтеновской «Кошки, превращенной в женщину»14. На ме-
сте этой залы с покатым полом находился некогда особняк
Шуазеля15; сюда входят, лишь снявши шляпу16. Иногда, когда
балетная крыса занята лишь в первых актах, она возвращает-
ся в залу и поднимается на самый верхний этаж, в ту часть
театра, которая именуется галеркой, или печкой. Злые языки
поговаривают, что в эти минуты балетную крысу менее всего
занимает происходящее на сцене.
Когда представление заканчивается, балетная крыса окон-
чательно переменяет трико на городское платье и спускается
по коридору, где ее уже поджидают воздыхатели, лишенные
права бывать за кулисами — чести, которой удостаиваются
лишь члены дипломатического корпуса, светские львы или
13
Мари-Мадлен Гимар (1743–1816) — одна из самых известных балерин
второй половины XVIII века, более двадцати лет блиставшая на сцене
парижской Оперы.
14
«Кошка, превращенная в женщину» — балет-пантомима на музыку
А. Монфора, который в октябре 1837 года был поставлен в парижской
Опере.
15
На месте этого особняка в 1821 году построили новое здание Оперы.
16
Речь идет об этикете ношения шляпы в театре: не снять шляпу при
поднятии занавеса считалось дурным тоном, тогда как в антракте быть
в шляпе не возбранялось. Но в этом фойе, значит, снимать шляпу было
обязательно.
667
знаменитые журналисты; она берет под ручку своего фаворита,

который сперва ведет ее ужинать, а потом отвозит домой к ней
или к себе — смотря по обстоятельствам.
Такова публичная, открытая для постороннего взора сто-
рона существования балетной крысы; интимную же сторону ее
жизни нелегко описать в целомудренном сборнике: она кутит
напропалую, с отменным аппетитом поглощает ужины, запи-
вая их шампанским, словно какой-нибудь сочинитель водеви-
лей; нравы ее (если только уместно употребить это выражение,
говоря о полном отсутствии нравов) отличаются чрезмерной
вольностью и достойны эпохи Регентства: с уст балетной
крысы то и дело слетают двусмысленные фразы и весьма со-
мнительные остроты; выражения отнюдь не целомудренные
она употребляет с цинизмом, который поверг бы в смущение
самого Диогена. Бедность и роскошь, лишения и кутежи не-
прерывно сменяют друг друга в ее жизни; она не задумывается
ни о прошлом, ни о будущем, ни тем более о настоящем; ее
элегантные и развратные обыкновения, ее жаргонные словеч-
ки, позаимствованные у уличных шарлатанов и светских лю-
дей, — все это формирует своеобычный, пикантный характер,
в котором сочетаются изящество, испорченность и цыганские
повадки, нередко способные пробудить пресыщенное вооб-
ражение, а иногда и любовь парижских денди: ведь малютки
за редким исключением необыкновенно привлекательны, во-
преки расхожим представлениям публики, которая в своем
воображении приписывает всем актрисам фальшивые зубы,
стеклянные глаза, набитые ватой трико и корсеты, накладные
волосы, купленные на ярмарке в Кодбеке17, болезненный цвет
лица, желтую и дряблую кожу, преображающуюся лишь при
сценическом освещении. Светские дамы в особенности спо-
собствуют распространению этих душеспасительных идей;
17
Нормандский город Кодбек славился своими ярмарками, проходив-
шими весной, летом и осенью.
668
однако истина остается прежней: самая чистая, гладкая и шел-

ковистая кожа, самые ровные и белые зубки принадлежат
именно актрисам, по той простой причине, что они с малых
лет чрезвычайно заботятся о своей наружности и прибегают
к ухищрениям, ведомым только им одним; они прекрасно зна-
ют, что одна морщинка или пятнышко сократят на пятьсот или
тысячу франков их и без того скромный бюджет. Театральная
иллюзия обольщает только зрителей-мещан; хорошенькая
женщина может превратиться на сцене в дурнушку, но сде-
лать из дурнушки красавицу театру не под силу. Кроме того,
постоянная гимнастика, разнообразные эмоции и, говоря без
обиняков, безумная жизнь, которую ведут актрисы, — все это
благоприятствует физическому расцвету и закаляет здоровье.
Свежести и бархатистости щек балетной крысы из числа наи-
менее благонравных позавидовала бы не одна добродетельная
девушка, подобная робкому бутону, созревающему в материн-
ской тени розового куста.
Мы вынуждены отметить, что в последнее время в за-
кулисных нравах появилось новое обыкновение: если в бы-
лые времена балетная крыса всегда появлялась в Опере
и покидала ее без всякого сопровождения, а мать ее менее
всего пеклась о том, воротилась дочь домой или нет, сегодня
и мать, и дочь поняли, что из благонравия можно извлечь
гораздо более выгоды, чем из порока, и что невинность юной
девы шестнадцати лет более в цене, нежели вольные манеры
тринадцатилетней девочки: невольничьи рынки существу-
ют не только в Турции; в Париже, управляемом согласно
Конституционной хартии, торгуют женщинами больше, чем
в Константинополе. Чем безупречнее репутация девочки,
тем больше можно за нее выручить; цена порой доходит до
шестидесяти тысяч франков. За эту сумму можно было бы
приобрести полдюжины, если не больше, грузинок или чер-
кешенок, желтокожих красавиц из Голконды или негритянок
из Даманхура.
669
В былые времена эти высоконравственные матери всего

за четыре-пять луидоров давали соизволение на участие их
дочерей в ужинах, увеселительных прогулках и карнавальных
кутежах, нынче же они дают своим детям уроки дисциплины
и экономии, которые сделали бы честь обитательницам квар-
тала Маре или улицы Сен-Дени. То и дело в их разговоре про-
скальзывают фразы наподобие: «Самое важное — обеспечить
свое будущее. Ты ведь не забудешь мать, когда тебе улыбнется
удача!» И балетные крысы откладывают деньги на черный
день, что решительно предвещает конец света, которого, как
говорят, следует ожидать в 1840 году. Пресная рутина, скуд-
ные радости домашнего очага, обывательское существование
пришли на смену былой беззаботной и безумной жизни. Ан-
фантен напрасно искал бы свободную женщину за кулисами
парижской Оперы18: он обнаружил бы, что театр уподобился
Ноеву ковчегу и здесь, как и там, каждой твари — по паре, при-
чем пары эти ведут вполне супружеский образ жизни: нынче
как никогда в моде морганатические союзы, и надобно сказать,
что верность у них в почете ничуть не меньше, чем в прочих
союзах. Прежнюю распутную жизнь ведут лишь третьесорт-
ные фигурантки, которых недаром именуют пешеходками:
одного взгляда на них достаточно, чтобы понять, что им место
на улице, где они раньше расхаживали в поисках клиентов
и где их как раз и подобрали, но отнюдь не на сцене Оперы;
если настоящие балетные крысы веселятся буйно, но элегант-
но, то пешеходки предаются разврату тупому и вульгарному:
меж тем балетная крыса прежде всего натура артистическая
и запросы ее вовсе не ограничиваются деньгами — гордость,
эта прекрасная страсть, о которой мелкие душонки говорят
18
Бартелеми-Проспер Анфантен (1796–1864) — философ-утопист, ли-
дер общества сенсимонистов, проповедовал равенство мужчин и женщин
и утверждал в качестве идеала свободную женщину, не скованную узами
брака (что в обывательском сознании превращалось в обыкновенный
разврат). Иронические упоминания женской эмансипации см. также
в очерках «Львица» и «Акушерка» и во «Введении» Жанена (с. 53).
670
столько дурного, имеет над ними немалую власть. Предло-

жите ей на выбор возможность станцевать па — прекрасное
па примы-балерины — или сто луидоров: балетная крыса
не станет раздумывать, ибо славу она любит не меньше, чем
кашемировые шали и роскошные ужины.
Перевод Марии Шахрай

Ипполит Люка
НЕВЕРНАЯ ЖЕНА
Иди и впредь не греши1.
Как-то в обществе одной женщины острого ума зашел раз-

говор насчет пьес о женах, изменяющих своим мужьям: этот
сюжет, мол, всем наскучил и пора бы уже драматургам от него
отказаться.
«Ничего не поделаешь, — отвечала она лукаво. — Эти
вещи стары как мир и будут существовать до скончания веков.
А театр — лишь отражение нашего общества».
Действительно, множество женщин считают супруже-
скую измену неизбежным следствием брака; они полагают, что
любовница стоит на лестнице страстей выше супруги и жизнь
их пройдет даром, если они не поднимутся на эту наивысшую
ступень, именуемую адюльтером.
Адюльтер! Мы только что написали слово, которое ред-
ко произносят вслух: даже в наше время, когда сама вещь
1
Иоанн 8:11. На «обертке» 50-го выпуска «Французов» Кюрмер в своей
переписке с читателями сообщает, что сначала не хотел печатать «Не-
верную жену», так как опасался гнева читательниц, но потом все-таки
решился это сделать, ибо в противном случае потомки могли бы при-
нять его современников за мифологических героев; читательницы же,
добавляет Кюрмер, пусть считают этот тип исключением.
673
сделалась совершенно обыденной, говорить о ней считается

дурным тоном; но, с вашего позволения, мы о ней все же за-
говорим. Это слово, приводящее в ужас светских людей, не
может не радовать этимологов. Ведь оно как нельзя полно
передает свой смысл. Слово «адюльтер», или супружеская
неверность, происходит от латинского существительного
adulterium, которое переводится как «подделка», «порча»2, и в
самом деле ничто так сильно не портит отношения и чувства.
Супружеская неверность! Какая школа притворства и об-
мана! Ее выпускницы — Макиавелли в юбке. Мало того что
стараниями этих дам семья пополняется целым выводком юных
спартанцев — назовем их так, — которые с рождения привы-
кают к воровству, ибо похищают часть наследства у законных
детей3, — сами неверные жены вынуждены постоянно скрывать
свои чувства, а это развращает чистейшие из сердец и портит
лучшие из натур. Вместе с порядочностью дамы эти утрачивают
стыдливость, ложь входит им в плоть и кровь, и чем сильнее их
вина, тем ласковее они обходятся со своими мужьями; таким
образом они заключают жалкие сделки со своей собственной
совестью. До какой же степени непорядочности, сама того не
сознавая, может опуститься женщина, нарушившая клятву вер-
ности! Постепенно в ней умирает всякое нравственное чувство.
Стоит ей завидеть своего любовника в свете, как ее ох-
ватывает испуг; стоит ей услышать имя, дорогое ее сердцу,
особенно в присутствии законного супруга, как щеки ее тот-
час вспыхивают румянцем; ей кажется, что на устах ее еще
не остыли преступные поцелуи; она ступает, потупив взор,
и дрожит от страха, как перед судом. Но вскоре она отвыкает
2
Латинское слово adulterium в самом деле означает не только супру-
жескую измену, но и подделку, фальсификацию.
3
В Спарте детей обучали воровским навыкам, «а если мальчик попа-
дался, его жестоко избивали плетью за нерадивое и неловкое воровство»
(Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Ликург, XVII). Люка уподоб-
ляет незаконно прижитых детей, которые «крадут» состояние у детей
законных, юным спартанским воришкам.
674
Неверная жена
краснеть и научается владеть собой; она держится уверенно

и не прячет глаз: и вот она вновь сама невинность и доброде-
тель. Позже она заманивает своего сообщника в супружеское
гнездышко, где он занимает место за семейным столом и у до-
машнего очага. Она бесстыдно и коварно взращивает дружбу
между гостем и мужем, которому она с этим гостем изменяет.
Любовники готовы пойти на любую подлость, ведь супруже-
ская измена развращает не только неверную жену, но и самого
любовника, вынужденного стать смиренным слугой человека,
которого он ненавидит. Вслушаемся в разговоры любовников.
Они обсуждают, как лучше обмануть свою жертву, и втайне
над ней насмехаются. Порой место потаенных любовных за-
писок, исполненных страсти, занимают почтительные офици-
альные послания! Порой любовники выказывают напускное
презрение друг к другу и тем гасят искры подозрений в душе
законного супруга, который своими руками восстанавливает
мир между ними, но какой ценой, о Господи, какой ценой!
Дальше — больше.
Эта женщина, которая прежде была столь сдержанной
и слыла самой целомудренной из матерей, которая смуща-
лась от малейшей двусмысленности и ставила превыше всего
бережливость, эта богиня домашнего очага превратится в не-
истовую вакханку; в то время как муж ее дни и ночи напролет
будет работать ради того, чтобы жена могла вести подобаю-
щую ей жизнь, купаться в роскоши и потакать всем своим
прихотям, она будет безоглядно предаваться радостям кур-
тизанки и однажды дойдет в своем безумном разгуле до того,
что оставит без хлеба собственное семейство, не ощутив при
этом ни малейшего угрызения совести. Сравните ее с другими
женщинами, которые в сущности порядочнее, чем она; с теми
женщинами без имени, которых вам описал один остроумный
автор4 и которые отдаются всем желающим, никого притом
4
См. в нашем сборнике очерк Т. Делора «Женщина без имени».
675
не обманывая, — и она разыграет оскорбленную невинность,

хотя пала уже так низко, что презирает своего супруга за то
бесчестье, на которое сама же его и обрекает.
Рассмотрим этот вопрос поподробнее.
Супружеская неверность становится причиной страданий
не только мужей, но и детей: именно в ней нередко коренится
причина тайных симпатий и антипатий матери. Либо детям
любовника отдается предпочтение в ущерб детям мужа, либо
эти несчастные создания рассматриваются лишь как пагубный
плод мимолетной связи, разорванной еще до их рождения;
хорошо если, зачатые в преступных обстоятельствах, они не
внушают мысли о другом, более тяжком преступлении и если
чрево, их вынашивающее, не становится для них могилой! Вот
каковы постыдные и преступные последствия супружеской
измены; понятно, что женщина, если у нее есть хоть капля рас-
судка, должна сторониться этой стези, но многим женщинам
рассудка недостает. Добавим к этому мрачному портрету еще
несколько деталей.
Измена порождает измену. Женщина, однажды сошед-
шая с верного пути, уже никогда не сможет остановиться.
Та, которая поддалась чувству впервые, почитает себя чув-
ствительной женщиной: когда чувство умирает — а умирает
оно всегда, — женщина ощущает потребность его заменить.
Снести сердечную пустоту ей не по силам. Вдобавок разоча-
рование вынуждает искать развлечений. Самолюбие обязы-
вает поскорее забыть неверного любовника, а главное — до-
казать ему, что по нему не скучают и что уже найден новый
утешитель; вот так чувствительная женщина превращается
в женщину доступную. Когда раскаяние больше не мешает
грешить — а неверная жена очень быстро вырывает раскаяние
из своего сердца, как вредный сорняк, — тогда падение со-
вершается очень быстро, интриги множатся, перестают быть
тайной; и вот уже неверной жене приходится оставить семью
и родину; она скрывает свой позор в каком-нибудь большом
676
городе, где, лишенная естественной опоры, опускается до по-

ложения содержанки, если только не предпочитает покончить
с собой вместо того, чтобы собой торговать. Мы убеждены,
что женщине проще вовсе не иметь любовников, чем иметь
всего одного. Если хотя бы одна из жемчужин выскользнет из
ожерелья ее добродетели, остальные не заставят себя долго
ждать. В чьи только объятия не попадает изменница! Посте-
пенно она теряет и вкус, и стыд. Найдется ли такая неверная
жена, которой никогда не случалось потерять голову в порыве
страсти и уподобиться Шекспировой Титании5, сжимающей
в объятиях ослиную голову с мохнатыми ушами?
Однако даже самый суровый моралист не вправе забыть
о смягчающих обстоятельствах, какие порой могут извинить
неверную жену; ведь слабость ее подвергается жестоким ис-
пытаниям и часто соблазнители застают ее врасплох. На суде
должна быть выслушана и противная сторона; автор этих
строк тем более обязан предоставить ей слово, что сам далеко
не всегда вел себя безупречно. В нашем обществе, где браки
редко заключаются на основании сердечной привязанности,
где самый важный шаг в жизни зависит не от любви, а от
богатства, неизбежно наступает момент, когда отсутствие
симпатии, наконец, дает себя знать. Женщины пытаются,
как подобает христианкам, смириться со своей участью, но
в ответ получают только попреки, ссоры и скандалы. Жизнь
в доме, где постоянно бушуют громы и молнии, становится
невыносимой. От необходимости терпеть рядом с собой
человека неприятного всего один шаг до надежды обрести
покой с другим, более приятным, а в таковых недостатка не
наблюдается, и вот после длительной борьбы добродетельная
женщина уступает, и причиной падения становится не столь-
ко обаяние любовника, сколько грубость мужа. Виноваты же
5
Титания — героиня комедии Шекспира «Сон в летнюю ночь» (1595–
1596), царица фей и эльфов, которая под влиянием волшебства влюбля-
ется в существо с ослиной головой.
677
в этом чаще всего родители, которые попросту продают свою

дочь первому встречному, если его можно назвать выгодной
партией. Виноваты и мужья, не менее часто ведущие себя как
настоящие болваны.
Брак — одно из важнейших событий в человеческой
жизни и достоин внимательного рассмотрения, между тем
большинство мужчин заботятся о самых ничтожных пустяках
куда больше, чем о заключении нерасторжимого договора, от
которого зависит их собственная честь. Некоторые боязливые
особы сочли, что комедии, высмеивающие обманутых мужей,
порочат сам институт брака и, следовательно, подрывают ос-
нования общества. Эти честные души глубоко заблуждаются.
Ничего иного нельзя противопоставить корыстолюбию, кото-
рым зачастую руководствуются мужчины при выборе жены.
Насмешки комедиографов могут хотя бы иногда возобладать
над прихотями и себялюбием и помешать мужчине навсегда
погубить свою жизнь необдуманным браком. Комедия и свет,
высмеивающие напасти мужей, — правы; шутки же, которыми
оскорбляются некоторые тонкие натуры, не становятся от это-
го менее нравственными и не перестанут быть смешными до
тех пор, пока во Франции не переведутся обманутые мужья,
а этого в нашем отечестве, классической стране адюльтера,
не произойдет никогда.
Репертуар французского театра насчитывает более пяти-
сот пьес, где мужьям приходится куда хуже, чем мольеровско-
му Сганарелю6, чьи злоключения были плодом его собствен-
ного воображения. Мольер особенно хорошо умел смешивать
театральный вымысел с глубокой философией. Внимательный
читатель поймет, на какой высокий пьедестал драматург воз-
вел брачный союз и насколько сильно он желал, чтобы союз
этот основывался на сходстве характеров и социального
6
Сганарель — герой комедии Мольера «Сганарель, или Мнимый
рогоносец» (1660).
678
положения, иными словами, — на любви и разуме. Все его шут-

ки высмеивают лишь тех, кто, подобно Арнольфу или Жоржу
Дандену7, попадает в досадные ситуации потому, что нарушает
самые простые законы здравого смысла. Связать свою судьбу
с существом, противящимся этому, — разве такой поступок
не заслуживает наказания? Принести в жертву деньгам или
тщеславию свое душевное спокойствие — разве это может
не вызвать насмешек в обществе? Вот чему посвящены все
комедии Мольера.
Сентиментальные драмы во сто крат опаснее для нравов,
чем смелые, но легкомысленные остроты Мольера; понятно,
что зло откровенное менее привлекательно, чем зло, прикры-
тое видимостью страсти. Романические чувствования, роковые
встречи, невольные слабости и порывы раскаяния: чтобы
скрыть порок под одеждами добродетели, в ход пускается все
красноречие сердца. Ограничимся лишь одним примером;
вспомним пьесу «Ненависть к людям и раскаяние». Поверим
ли мы в то, что госпожа Мейнау8, над горестями которой
было пролито столько слез, являет собой образец достоинства
и целомудрия? А между тем разве нельзя заключить из этой
пьесы Коцебу, что неверной жене, оставившей мужа и детей,
достаточно лишь раскаяться, чтобы вернуть себе уважение
общества?
Вероломных женщин, разорвавших брачные узы, можно
разделить на три разряда, смотря по тому, что ими двигало:
сердце, ум или чувственность. Первый разряд особенно любим
7
Арнольф — герой комедии Мольера «Урок женам» (1662), который
хочет жениться на своей воспитаннице, пренебрегая разницей в возрасте
и тем, что она его не любит. Жорж Данден — герой комедии Мольера
«Жорж Данден, или Одураченный муж» (1668), простолюдин, себе на
горе женившийся на знатной даме, которая его дурачит.
8
Баронесса Эйлалия Мейнау — героиня мелодрамы немецкого драма-
турга Августа фон Коцебу (1761–1819) «Ненависть к людям и раскаяние»
(1787; фр. пер. 1798); изменив мужу, она убегает из дома с любовником,
а затем, брошенная им, раскаивается, посвящает себя благотворитель-
ности и в конце концов вымаливает у мужа прощение.
679
романистами; они живописуют его так соблазнительно, как

только позволяет их талант. Борьбу страсти и долга они описы-
вают с беспримерной снисходительностью; слезы трогательных
преступниц они превращают в брильянты, нимало не заботясь
о том, какую опасность подобные сентиментальные картины
представляют для общества. В самом деле, эти страдания
имеют свою прелесть, и многие особо чувствительные супруги
честных мужей, готовых ради них на все, приписывают себе
вымышленные невзгоды, лишь бы уподобиться этим романи-
ческим героиням; они отдаются капризам своего воображения,
что в конце концов выливается в настоящий кошмар для их
супругов. Один из самых мрачных и прискорбных результатов
современной литературы, к которому, нужно признать, мы все
приложили руку, состоит в том, что Францию наводнила толпа
так называемых неоцененных жен, которым, впрочем, их соб-
ственные мужья знают цену даже чересчур хорошо. Впрочем,
что бы ни заставило женщину, чей портрет мы только что на-
бросали, изменить мужу: невыносимость домашнего быта или
же выдуманные разочарования, — она сохраняет видимость
приличий и душевной чистоты.
Ко второму разряду относится женщина, лишенная во-
обще какой бы то ни было веры, — неверная жена в полном
смысле этого слова. Предательство для нее — игра ума и непод-
дельное удовольствие, она жаждет строить коварные планы,
а затем воплощать их в жизнь. Это лживое создание, о кото-
ром говорил Фигаро9, создание, рожденное ради того, чтобы
предавать, раскрывается здесь во всем своем великолепии.
Писать и получать любовные записки, назначать свидания,
подвергаться тысяче опасностей и, наконец, ставить на карту
всю свою жизнь — вот излюбленная стихия ее изобретатель-
ного гения. В основном она руководствуется тщеславием.
Например, она любит отбить какого-нибудь модного красавца
9
Бомарше. Безумный день, или Женитьба Фигаро. Д. 5, явл. 3.
680
у одной из своих подруг (ибо именно среди подруг она в ос-

новном выбирает жертву); в успехе она не сомневается. К де-
тям своим, от кого бы они ни были рождены, она относится
с одинаковым равнодушием, с одинаковой небрежностью. Она
доверяет их воспитание кормилице, а затем отправляет на пол-
ный пансион в коллеж. Она не знает ни увлечений сердца, ни
капризов воображения и слушается только своего холодного
ума. Она поразительно охотно соглашается с парадоксами, при
помощи которых пытаются оправдать посягательства на брак,
а затем насмехается над ними со своими любовниками. Будь
даже у нее, как у азиатских женщин, несколько мужей, ее бы
это не удовлетворило. Ведь тогда ей не пришлось бы плести
интриги, а без интриг ей жизнь не мила.
Какими словами определить третий разряд нашей класси-
фикации? И в наши дни не одна Ависага, прелестная девствен-
ница, вынуждена согревать своим теплом тело истощенного
Давида10; встречаются и Элоизы, для которых супружество
уподобляется жизни в суровом монастыре, где им приходится
безжалостно умерщвлять свою юную и пылкую плоть. Сколь-
ко, наконец, великолепных цветов, пробуждающих в юношах
любовь и желание, плавают лишь на поверхности брака,
точно кувшинки в теплых и уединенных водах! Неужели эти
прекрасные супруги, не познавшие супружества, будут вечно
оставаться в одиночестве, на которое их безжалостно обрека-
ют нынешние законы? Нет, конечно! Однажды они, подобно
Александру, разрубят мечом этот Гордиев узел! И вправе ли
мы их осуждать?
Супружеская неверность — канва, которая везде одина-
кова, но по которой каждая страна вышивает собственные
узоры. Нигде супружеская измена не выставляет себя напоказ
так бесстыдно, как в Париже. Здесь ее родина. Если бы измены
10
Ависага Сунамитянка — прислужница царя Давида, согревавшая его
в постели в последние годы жизни (3Цар. 1:1–4).
681
не существовало, ее обязательно изобрели бы в Париже.

Именно здесь она чувствует себя как дома и гордо поднимает
голову; ведь стыдятся ее одни провинциалы. Измена мирно
уживается с браком и порой пользуется его покровительством;
она то и дело встречается вам на бульварах, обдает вас клубами
пыли в Булонском лесу, красуется в обитых бархатом роскош-
ных театральных ложах и предпочитает современные драмы,
посвященные ей и только ей; измена заставляет жену разъ-
ехаться с мужем, шлет ему уведомительные письма о рождении
ребенка и дерзает звать его в крестные отцы новорожденного;
впрочем, неверность такого сорта, неприкрытая, основанная
на согласии обеих сторон и, можно сказать, официальная,
теряет прелесть тайны. Отвратим же взоры от этой подлой
терпимости, от этих постыдных сговоров; измена, настоящая
измена, достойная своего имени, всегда совершается в тишине
и в тайне. Ибо она знает свою истинную цену: она стыдится
самой себя.
Как же совершается супружеская измена, спросите вы
меня? Расскажите нам, если знаете. Опишите нам адюльтер
светский, мещанский и простонародный.
Ну что же, раз вам это угодно, извольте.
Обратите внимание на этот фиакр (подчеркиваю:
фиакр11), едущий по отдаленной тихой улочке; его шторки
плотно задернуты, он держит путь к дому, который стоит
в укромном месте и совсем не заметен среди соседних зда-
ний. Наемный экипаж останавливается перед маленькой
дверцей, которая отворяется сама собой; на втором этаже
приоткрываются решетчатые ставни, из-за них неосторожно
выглядывает белокурый молодой человек с кудрявыми во-
лосами и подвитыми усами, и вы, возвращающийся домой
от старой тетки и оказавшийся тут по чистой случайности,
11
Если знатная дама воспользовалась не собственным экипажем, а на-
емным (фиакр), значит, она не хочет, чтобы о ее поездке знали дома,
а следовательно, ей есть что скрывать.
682
невольно ловите взгляд, который бросила женщина в экипаже

на прекрасного юношу, тут же скрывшегося в комнате. Лю-
бопытство заставляет вас обернуться: как раз в эту минуту
кокетливо одетая женщина, в шляпке с густой вуалью, легкая
и грациозная, как сильфида, выпархивает из экипажа, едва
коснувшись ступеньки. Она молниеносно проскальзывает
в дверцу, которая тотчас же захлопывается за ней. Хоть вы
и стоите в двух шагах, вы с трудом успеваете рассмотреть ее
гибкий стан и крошечную ножку, которые вы, кажется, уже
когда-то видели, когда та же дама выходила из роскошного
экипажа подле Итальянского театра или Оперы. Без сомне-
ний, это — одна из самых элегантных и титулованных особ.
Проскользнув мимо вас, она, подобно божеству Вергилия,
оставляет за собой шлейф благоуханий12; вы напрягаете па-
мять и вдруг понимаете, что однажды в театре уже заметили
условные знаки, которыми этот белокурый юноша, хорошо
вам знакомый, обменивался с одной из наших модных богинь.
Держите язык за зубами, умоляю вас, ведь эта дама и есть
светская жена-изменница!..
Пойдем дальше. Зачем, злополучный гость, явились
вы в час, когда деловые люди отправляются на биржу и за-
нимаются делами, к жене маклера, негоцианта или банкира,
учитывающего ваши векселя? Вы застаете хозяйку дома в ее
будуаре, ведь у всякой жены маклера, негоцианта или бан-
кира непременно имеется будуар; она только что приняла
ванну и облачена в простой пеньюар из светлого муслина:
поясок подчеркивает талию, а сквозь прозрачный корсаж
виднеется бело-розовая кожа. Ножки — пожалуй, крупнова-
тые — прячутся в турецких туфлях без задников. Небрежно
завитые локоны ниспадают на шею. Красавица томно воз-
лежит на диване; в руках у нее книга, которую она взяла
12
Вергилий. Энеида, I, 402–405; здесь Эней по поступи и запаху амвро-
сии узнает свою мать Венеру.
683
за мгновение до вашего прихода и которая, по видимости,

чрезвычайно ее занимает. Должно быть, книга очень увле-
кательна; неужели это новый роман Жорж Санд? И именно
поэтому прекрасная читательница так раздосадована вашим
появлением? Вы украдкой бросаете взгляд на это захватыва-
ющее литературное произведение и обнаруживаете, что это
«Телемах»13 или «Робинзон Крузо», забытый на диване сыном
хозяйки дома, даровитым учеником коллежа. Странная вещь!
Если вы имеете неосторожность присесть и завести долгий
разговор, не замечая дурного расположения духа, с которым
вам отвечают, это значит, простите за откровенность, что вы
не умеете себя вести в обществе. Очень скоро раздастся звон
колокольчика, и вы тотчас увидите, как ваша собеседница
кусает губы и хмурит брови, а в комнату входит красивый
высокий брюнет, которого вы уже не раз замечали в разных
гостиных; он играет на фортепиано и, судя по всему, неравно-
душен к нашей банкирше. Молодой человек будет принят
с ледяной сдержанностью, как чужак. Поверьте мне, уходите
как можно быстрее: в гостях у неверной жены-мещанки вы
третий лишний.
Вы хотите узнать, какие важные причины толкнули двух
этих женщин на измену? Это бант, упавший на балу с корсажа
баронессы, украдкой подхваченный красавцем блондином
и скромно явившийся на его груди, у самого сердца в ту са-
мую минуту, когда Рубини14 нежно напевал «Il mio tesoro»15.
Это огромный успех, с которым красавец брюнет, служащий
нотариальной конторы, исполнял на вечерах у супруги банки-
ра песенки Лоизы Пюже или Амедея де Боплана16.
13
Воспитательный роман Фенелона «Приключения Телемаха» (изд. 1699).
14
Джованни Батиста Рубини (1794–1854) — итальянский певец-тенор.
15
«Мое сокровище» (итал.) — ария дона Оттавио из оперы Моцарта
«Дон Жуан» (1787).
16
Амедей де Боплан (наст. фамилия Руссо; 1790–1853) — композитор,
сочинитель модных романсов.
684
Остается женщина из народа. Ее любимое занятие — по

воскресеньям вместе с молодым рабочим собирать василь-
ки в пшеничных полях или блуждать в лесах Роменвиля
или Медона17, в то время как ее муж присматривает за деть-
ми; впрочем, измена рождается прежде всего от праздности
и скуки, поэтому она меньше распространена среди рабочего
люда, где на страже чести стоит труд. У простолюдинок супру-
жеская измена — зачастую еще и плод насилия. Женщины из
народа долгое время становились жертвами распутства знат-
ных вельмож. Вспомните тайны Оленьего парка18. Некоторые
историки — пожалуй, чересчур дерзновенные — попытались
доказать в этой связи благотворное влияние супружеской
измены на развитие современной цивилизации. Эти удиви-
тельные философы утверждают, что измена, подобно крысе,
прогрызла те крепкие путы, какими аристократия связывала
народ; иначе говоря, слабости знатных дам и пристрастие
знатных господ к хорошеньким простолюдинкам привели
к тому, что кровь черни смешалась с чистой кровью герцогов
и принцев, чем нанесла смертельный удар наследственным
привилегиям и освободила народы от иллюзий касательно
дворянского сословия и королевской власти.
Нам не пристало рассматривать здесь серьезнейший во-
прос о разводе19 — полумере, недостаточной для истребления
этого бедствия, которое незаметно пожирает семьи изнутри,
точно проказа, и от которого у юристов нет противоядия! Закон
не может предотвратить зла еще не содеянного. Хоть какой-то
прок может выйти лишь от двух средств: добронравия окружа-
ющих и собственного смирения. Однако хорошо бы вспомнить,
что неверная жена подвергалась суровому наказанию во все
17
Городки в окрестностях Парижа.
18
«Олений парк» — дворец в Версале, предназначавшийся для встреч
короля Франции Людовика XV с многочисленными и часто менявшимися
любовницами, принадлежавшими к самым разным сословиям.
19
Развод во Франции был запрещен с 1816 года.
685
времена, ибо брак испокон веков является важнейшей опорой

общества. Иудеи забрасывали неверную жену камнями, пока
Иисус Христос не сказал им, что нужно самому быть без греха,
чтобы иметь право бросить в прелюбодейку первый камень20;
греки и римляне приговаривали такую женщину к публичному
позору или изгнанию. Во Франции в старое время ее могли
лишить приданого и прав, положенных по брачному договору,
а потом сослать в монастырь, а порою даже публично высечь;
но вскоре от этого постыдного обращения пришлось отказать-
ся из опасения, как наивно утверждал один писатель, как бы
этот позор не помешал мужьям принять своих жен обратно,
как Менелай принял назад свою жену после ее десятилетних
странствий21. Нынче же муж в некоторых обстоятельствах
имеет право распоряжаться участью своей супруги; ему стоит
только сослаться на 137 статью Уголовного кодекса, которая
гласит: «Жена, уличенная в прелюбодеянии, понесет наказание
в виде тюремного заключения от трех месяцев до двух лет»22.
Впрочем, муж всегда может отменить этот приговор, ибо из-
мена у нас рассматривается как преступление частного порядка,
хотя на самом деле оно является более чем публичным.
Скажем правду, французские законы, карающие измену,
несомненно были изобретены обманутыми мужьями: ведь
в них все направлено против женщин и нет ни слова в их
пользу. Супруга, уличенная в неверности, наказывается за-
точением сроком до двух лет. Между тем муж, содержащий
20
Иоанн 8:7.
21
Елена Прекрасная, жена Менелая, царя Спарты, была похищена тро-
янцем Парисом, из-за чего разгорелась Троянская война; по окончании
войны Менелай возвратил себе жену, отплыл с ней на родину, но из-за
страшной бури отклонился от маршрута и вернулся в Спарту вместе
с Еленой только через восемь лет после победы над Троей и через во-
семнадцать лет после начала войны.
22
Ошибка или описка автора; на самом деле эта статья носит номер 337.
В статье «Прелюбодеяние» в первом томе «Католической энциклопедии»
(1840) аббата Глера и виконта Вальша, главном источнике юридических
сведений Люка, номер указан правильно.
686
любовницу, облагается лишь простым штрафом, да и то лишь

если он ввел ее в свой дом. Уголовный кодекс предоставляет
оскорбленному мужу право отомстить своими собственными
руками за позор, свидетелем которого он стал; однако жене,
которая застанет мужа с любовницей в супружеской спальне,
Кодекс не поможет ровно ничем. Что же удивительного в том,
что при такой правовой системе женщины, не властные над
законами, но властные над общественным мнением, мстят
за свое неравенство, время от времени выставляя мужей
на посмешище? Поэтому предметом насмешек становятся
в основном обманутые мужья.
Во времена Фабера супружеская измена рассматривалась
лишь как светская шалость23. Нынешнее общество не менее
шаловливо, и можно пожаловаться, вослед старинным авто-
рам, на то, что эта забава сделалась уж слишком распростра-
ненной в нашем королевстве.
Еще Аристотель простодушно полагал, что ветка, сорван-
ная с кустика у берегов Фазиса и спрятанная в супружеском
ложе, может сделать женщину целомудренной!24 Старый до-
брый Аристотель! где сейчас твоя веточка? там же, где и твоя
«Поэтика», ибо этот способ так же не удержит жену от из-
мены, как твои предписания не помогут сочинить хорошую
трагедию. Лучшие же защитники чести мужа — это удачный
выбор, взаимная симпатия и постоянная забота.
В эссе Монтеня, глубочайшего мыслителя, впитавшего
в себя всю древнюю мудрость, есть несколько прекрасных
и достойных строчек о браке. И чтобы извинить некоторые
вольности, которые мы, во имя благой цели, позволили себе
23
Эту мысль юриста Жана Фабера, который в своих комментариях
к уголовному кодексу еще в XVI веке писал, что во Франции никто ни-
когда не был наказан за супружескую измену, ибо в ней видят не более
чем шалость, Люка цитирует по указанной выше статье из «Католической
энциклопедии».
24
Эту информацию Люка также заимствовал из «Католической энци-
клопедии». Фазисом древние называли реку Риони.
687
в нашей физиологии неверной жены, завершим наш рассказ

его словами: «Удачный брак — это не что иное, как приятное
совместное проживание в течение всей жизни, полное устой-
чивости, доверия и бесконечного множества весьма осяза-
тельных взаимных услуг и обязанностей. Ни одна женщина,
которой брак пришелся по вкусу, не пожелала бы поменяться
местами с любовницей или подругою своего мужа»25.
Счастливы те, кто может поставить эпиграфом к сво-
ей жизни эти строки Монтеня и кому брак дарует то сча-
стье, которое вознаграждало наших прародителей за потерю
бессмертия.
Перевод Анны Наволокиной
25
Монтень. Опыты. Кн. III, гл. V («О стихах Вергилия»); пер. А.С. Бо-
бовича.
Жак Араго
ПОСТОЯННЫЕ ПОСЕТИТЕЛЬНИЦЫ
ЛЮКСЕМБУРГСКОГО САДА И САДА ТЮИЛЬРИ
Иные ученые географы, которые гордятся тем, что знают,

сколько метров отделяет Париж от всех столиц мира, имеют
наглость утверждать, будто Люксембургский сад отстоит от
сада Тюильри не больше, чем на половину лье.
Со своей стороны знатоки хронологии — искусства, как
известно, весьма полезного — уверяют, что один из садов-
соперников старше другого всего на пятнадцать лет1, и при-
водят сотни неопровержимых доводов в подкрепление своих
авторитетных суждений.
1
Сад Тюильри, расположенный на правом берегу Сены, между Лув-
ром и площадью Согласия, — старейший из парижских садов. Своим
названием он обязан черепичной фабрике (фр. tuilerie), стоявшей здесь
до 1564 года, когда королева Франции Екатерина Медичи приказала
возвести на ее месте новый дворец и разбить подле него сад в итальян-
ском вкусе. Столетие спустя, в 1664 году архитектор Андре Ле Нотр,
знаменитый создатель Версальского парка, переделал сад на француз-
ский манер. Тогда-то и был проложен главный променад — широкая
центральная аллея, ограниченная с одной стороны восьмиугольным
бассейном, с другой — круглым. Сад существует и поныне, дворец же
в 1871 году сожгли деятели Парижской коммуны. Люксембургский сад
младше своего соперника: он появился только в 1612 году, когда после
убийства Генриха IV королева Мария Медичи захотела сменить рези-
денцию и приобрела участок земли на противоположном берегу Сены,
чтобы выстроить там дворец по образцу флорентийских и окружить его
парком, который напоминал бы сады Боболи.
689
Постоянные посетительницы Люксембургского сада и сада Тюильри
Ну что ж! Я берусь сбить с толку историков и географов;

берусь доказать, что Люксембургский сад и сад Тюильри раз-
делены по меньшей мере тремя сотнями лье и тремя веками.
Пословица гласит: не говори гоп, пока не перепрыгнешь; все
равно, я из тех, кто трубит победу накануне битвы: ведь я либо
не доживу до ее конца, либо выйду из нее победителем.
Я был еще совсем молод (тому два с половиной века, не
меньше), когда, наряженный во все новенькое, приехал из
своей деревни в Париж овладевать премудростями матема-
тики. Определили меня в Коллеж де Франс2 — такое нескоро
забудешь! — и мой ученый профессор, которому хотелось
сделать из меня второго Монжа, Лапласа или Лежандра3, не раз
говаривал:
— Подите-ка в Люксембургский сад, выберите пышную
липу, прилягте под ней на травку и не возвращайтесь, покуда
не вытвердите урока.
Увы! Я возвращался, так ничего и не выучив — по край-
ней мере ничего из того, чему должна была выучить меня
книга, — зато изрядно преуспев в других штудиях. Я преда-
вался глубоким размышлениям о людских страстях, в особен-
ности о страстях женских, и забывал о неподвижных конусах
и треугольных пирамидах, потому что перед моими глазами
двигались тела куда более осязаемые.
Некогда считалось — впрочем, совершенно напрасно, —
что небеса нетленны, потому что незыблемы. А правильней
было бы сказать, что незыблемым с самого первого дня своего
существования сделался Люксембургский сад — и ученым
пришлось бы крепко потрудиться, чтобы доказать обратное.
2
Коллеж де Франс — одно из старейших учебных заведений страны,
основанное королем Франциском I в 1530 году для чтения бесплатных
публичных лекций. Находится на левом берегу Сены, недалеко от Люк-
сембургского сада.
3
Гаспар Монж (1746–1818), Пьер-Симон Лаплас (1749–1827), Адриен-
Мари Лежандр (1752–1833) — великие математики.
691
Жак Араго
Здесь, не в пример небесам, все шло так размеренно, так

исправно, что куда там Брегету4; даже маятник никогда не
ходил с такой точностью: именно завсегдатаи сада назначали,
когда лопаться почкам, а розы расцветали здесь только потому,
что знали, как жаждут гуляющие увидеть их во всей красе;
девочки-пансионерки, тихонько болтая, появлялись в аллеях
точно по расписанию; и, поскольку в ту пору часов у меня
по бедности не водилось, я так хорошо изучил жизнь сада,
в котором оживленье в должный срок сменялось затишьем,
а тишину в свой черед нарушало явление новых действующих
лиц, что вскоре без труда определял время — даже если не
слышал боя сенатских часов, потому что южный ветер относил
звук в сторону улицы Турнона5.
Предметом моих исследований сделалась главным обра-
зом одна дама. Особа эта была до того методична, что я ни-
когда не пропускал ни перемены, ни обеденного часа.
Летом она появлялась в семь часов пять минут и мимо
ближайшей к дворцу клумбы проходила медленно, очень
медленно; дойдя до угла, она подносила зонтик к кусту си-
рени, легонько встряхивала ветви, смотрела, правильно ли
развивается растение, и, покончив с этим, двигалась дальше,
ступая так важно, как будто только что сделала величайшее
открытие и силится отнести его к определенному разряду. Че-
рез две минуты дама уже подходила к бассейну, ставила ногу
на выпуклый бортик, тихонько свистела, подзывая лебедей,
милостиво скармливала им полпышки, нежно гладила их по
шелковым перышкам, а потом отпускала восвояси. Труды эти
4
Брегет — марка часов, названная по имени обосновавшегося в Па-
риже швейцарского часовщика Абрама-Луи Бреге (1747–1823). Среди
клиентов Бреге были Людовик XVI и Мария-Антуанетта, Наполеон I
и королева Неаполя Каролина Мюрат, для которой часовой мастер из-
готовил в 1810 году первые в мире наручные часы.
5
Речь идет о часах на здании Люксембургского дворца, обращенного
южным фасадом в сад, а северным — на улицу Турнона; часы находятся
как раз на южном фасаде. Автор называет их «сенатскими», поскольку
с 1799 по 1814 год во дворце заседал сенат.
692
отнимали у нее семь с половиной минут, после чего наша заво-

дная кукла поворачивала направо — казалось, потому только,
что подул восточный ветер; одну за другой она одолевала
широкие ступени лестницы, ведущей к чудесной каштановой
аллее; не доходя двух ступеней до конца, брала один стул,
чтобы сесть, а другой — чтобы поставить ноги, бросала взгляд
на небо, открывала книгу и принималась читать, и ничто на
свете не заставило бы ее переменить позу, в которой она на-
поминала прекрасную античную статую, богиню молчания
и отрешенности.
Порой эта дама кивала прохожим и окликала их по име-
ни, не отрывая глаз от книги.
Спустя полчаса показывалась торговка вафлями; она
делала реверанс, отсчитывала дюжину рожков, брала шесть
су, уже поджидавших ее на стуле, и — неугомонная пружина
гигантских часов — удалялась, чтобы отмерить счастья и дру-
гим постоянным посетительницам.
Вскоре после торговки являлась особа, не чуждая элегант-
ности; наша дама угадывала подругу издалека, и вот два стула
оказывались рядом, юбки соприкасались, звучало неизменное
«Ну, что?», после чего спросившая продолжала:
— Здравствуйте, милая.
— Ужасная мигрень; но увидела вас, и боль прошла.
— Как всегда, добры, прелестница вы моя, ангел мой,
только вы способны отвлечь меня от Монтескье. Удивитель-
ный человек Монтескье! Все остальные не идут ни в какое
сравнение, разве что Паскаль…
— А еще Поуп.
— И Локк.
— И Монтень.
— И Бюффон.
— И Кювье.
— И Кант.
— И Лессинг.
693
Жак Араго
— И Шлегель6.
— И…
Словом, с кем только они ни сравнивали этого удивитель-
ного человека: ведь я забыл объявить вам — но вы, должно
быть, и сами уже догадались, — что обе собеседницы были
самыми настоящими синими чулками. Выказав столь глубокие
познания, наши дамы рука об руку устремлялись вверх по
большой аллее, ведущей к улице Флерюса7: дойдя до конца, они
разворачивались, шли назад, останавливались перед пышной
розовой клумбой, главным украшением сада, опирались на
балюстраду, вновь предавались — или делали вид, что пре-
даются, — благоговейным размышлениям о Монтескье и его
многочисленных соперниках, продолжали свой путь под сенью
дерев и, наконец воротившись к своим стульям, на которых
оставили два вышитых носовых платка и вафельные рожки,
обнаруживали, что разбойники-воробьи и ребятишки, раз-
бойники куда более страшные, оставили от рожков только
рожки да ножки.
Как правило, постоянная посетительница Люксембург-
ского сада — дама знатная; впрочем, чем более сомнительна
древность ее рода, тем старательнее она строит из себя герцо-
гиню. Лакея, который подходит к ней обнажив голову и молча
выслушивает ее приказания, остановившись в трех шагах,
наша дама зовет не иначе как сударем.
Сударем же величают и пуделя, и карапуза, который
едва научился ходить, а сударыней — гувернантку карапуза
и дочкину куклу.
6
Ученые дамы перебрасываются именами знаменитейших европейских
философов, ученых и писателей XVII–XIX веков. В последнем случае не
совсем понятно, имеется ли в виду Фридрих Шлегель (1772–1829) — не-
мецкий писатель и философ, теоретик романтизма, или его брат Август
Вильгельм Шлегель (1767–1845), историк средневекового театра, настав-
ник госпожи де Сталь, публиковавший некоторые работы по-французски
и известный во Франции шире, чем брат.
7
Улица Флерюса упирается в западную оконечность сада.
694
Казалось бы, большее чванство трудно вообразить, но

постоянная посетительница Люксембургского сада становится
еще чванливей, когда в сей отдаленный край ненароком забре-
дает какая-нибудь модница из квартала Шоссе д’Антен: нашу
люксембургскую герцогиню передергивает, в ход идут взгляды,
жесты и саркастические усмешки самого ядовитого свойства,
от которых неприятельница просто обязана упасть замертво.
Впрочем, эта самая неприятельница не только не падает,
но немедленно берет реванш. Уязвленная гордость так наход-
чива! Как-то раз одна парижанка (известно ведь, что тот, кто
часто бывает в Люксембургском саду, к числу парижан не при-
надлежит) подошла к такой ехидной наблюдательнице и самым
серьезным тоном осведомилась у нее, огибая единственный
в саду бассейн, который она именовала лужей:
— Простите, сударыня, не будете ли вы так добры под-
сказать, как пройти в Люксембургский сад?
— Но, сударыня, вы уже в нем.
— Вот как! Что ж, миленькие деревца, во всяком случае,
для провинции.
Наша люксембургская герцогиня была оскорблена в са-
мых лучших чувствах, но особенно она обиделась даже не за
себя, а за свой любимый сад. Ведь ни одно живое существо не
способно покорно сносить оскорбление: даже дождевой червяк
извивается, вытягивается, возмущается, пытается дать отпор
каблуку, который норовит его раздавить.
Когда в саду Тюильри речь заходит о герцогах, графах, ба-
ронах, маркизах, говорят просто: герцог, граф, барон, маркиз;
в Люксембургском же саду сочли бы преступным не предпо-
слать титулу слово «господин».
Старожилка Люксембургского сада, портрет которой
я пытаюсь нарисовать во всех подробностях, убеждена, что
студенту-правоведу или медику — да и любому человеку, схо-
жему с ними обликом, — в ее любимом саду не место, ведь от
господ этих исходит запах кофейни или кабака, раздражающий
695
Жак Араго
обоняние; и вдобавок они расталкивают детей, чтобы успеть

заглянуть в лицо молоденьким барышням. Постоянная же
посетительница сада по-ту-сторону-Сены8 требует уважения
и к старым, и к малым.
Ребенка своего в детской шапочке эта достойная особа
обыкновенно вверяет кухарке, особе грубой, грузной, веселой
и краснощекой; сама же несет пуделя в корзинке. И мальчон-
ка, и собачонка должным образом умыты, причесаны, при-
глажены; но нетрудно заметить, что самыми сокровенными
тайнами, как впрочем, и лучшими кусками пирожных, делятся
не с двуногим, а с четвероногим.
Там, в другом мире, в саду Тюильри, все иначе: там ребен-
ка ведет за руку бонна, которая прекрасно причесана, стянута,
обута, но ветрена и рассеянна: она спохватывается, только когда
карапуз уже упал, да еще и выговаривает ему за то, что ободрал
об песок руку. Что же до пуделей, то здесь они встречаются реже,
чем в Люксембургском саду, и выводят их только на ленточке
или на щегольском снурке. Как видите, прекрасные эти проме-
нады, устроенные в самом безумном городе земного шара, от-
стоят друг от друга дальше, чем противоположные концы Земли.
Постоянной посетительнице Люксембурга не дозволяется
подхватывать новейшие моды; она примерит модный фасон
лишь тогда, когда на другом берегу Сены он уже всем надо-
ест. Из всех нелепых нарядов подле Монпарнасского бульвара9
стерпят лишь те, что грешат старомодностью.
Впрочем, ничего удивительного: ведь рядом высится
дворец пэров10, по саду бродят полуживые развалины, а сам
8
Определение, данное с точки зрения постоянной посетительницы сада
Тюильри, расположенного на правом, модном и роскошном берегу Сены.
9
Монпарнасский бульвар проходит невдалеке от Люксембургского сада.
10
С 1814 по 1852 год в Люксембургском дворце заседала палата пэров.
Пэров назначал король. Хотя, согласно Конституционной хартии, пэром
мог стать человек не моложе 25 лет, а право участвовать в обсуждениях
пэры обретали после 30 лет, как правило, король комплектовал верхнюю
палату только людьми пожившими и опытными.
696
он стоит на катакомбах. Шагом больше — прах, вечный покой,

шагом меньше — страсти и суета.
Помедлим пока расставаться с достойной старожилкой
Люксембургского сада; нам еще есть что рассказать о ней; веер
у нее должен быть большой, с блестками и гуашевой росписью;
шляпа — со множеством лент; а еще ей необходимо — реши-
тельно необходимо! — иметь фероньерку, серьги, браслеты
и кольца. Надень она башмаки с квадратным носом11, так
госпожи приятельницы осудят ее, а вечером, чего доброго,
пойдут толки у господина герцога. Наконец, платье ее, неиз-
менно шелковое, с неизменно высокой талией, перехвачено
в поясе лентой ярких цветов; перчатки же на ней сетчатые —
иначе незачем заводить кольца.
Не то чтобы она страдала излишней стыдливостью, но
скульптуры в саду она дерзает рассматривать только в су-
мерках — как поступают с вещами, которые разом и страшат,
и влекут12.
Дабы вы не усмотрели в этой невинной фразе и тени
коварного злословия, спешу прибавить, что постоянная по-
сетительница Люксембурга совершенно хладнокровно присут-
ствует на публичных вскрытиях…13 Чем же может оскорбить
ее закаленные чувства холодный мрамор? Но созерцание
скульптур доставляет ей артистическое наслаждение, а такие
восторги надобно сообразовывать с требованиями светского
общества и, главное, собственного светского круга.
11
В 1836 году «Газета для девиц» сообщала, что дамские башмаки
давно не переменяли своей формы, разве что стали чуть менее квадрат-
ными. Таким образом, квадратные носы могли быть модны и во времена
молодости автора, и в эпоху, близкую к написания очерка. А модную
обувь дама из Люксембургского сада ни за что бы не надела. Феро-
ньерка — обруч или цепочка с драгоценным камнем, спускающимся
на лоб.
12
Среди скульптур, которыми украшен Люксембургский сад, есть об-
наженные, что вполне естественно для копий античных статуй.
13
К 1840-м годам препарирование трупов или специально изготовлен-
ных муляжей стало одной из самых распространенных салонных забав.
697
Жак Араго
Все это и еще многое другое я заметил в первый свой

приезд в Париж. С тех пор прошли годы, волосы мои по-
седели, деревья славного сада не раз зеленели и обнажались,
немало королей шагнуло с трона в могилу, немало революций
побудило отважных людей взяться за оружие14, немало крови
пролилось, немало голов полегло; а сам я, увы!.. Гонимый ве-
трами, носимый штормами, скитался я по городам и весям,
сражаясь с опасностями, лишениями и горькими мыслями;
я изучал нравы диких народов15, плясал на площадке Нового
моста16; а когда удалось мне ускользнуть от гнева волн и буй-
ства стихий, я тотчас бросился в Люксембургский сад: отрадно
взглянуть на полдень жизни, когда она клонится к закату. И что
же, я увидел, узнал моих старых знакомых — любительниц
прогулок, прекрасный одинокий бассейн, тихие аллеи, вели-
колепные клумбы с цветами, источающими пленительные
ароматы; дети по-прежнему играли в серсо, надзирательницы
замыкали шествие школьниц, трепетали от дуновений ветра
газ и муслин; но увы! Карапуз посерьезнел, а место посети-
тельницы, которую я так старательно изучал и которая теперь
перешла в мир иной, заняла молодая особа. Впрочем, напрасно
искал я на челе этой молодой женщины девичьего румянца:
14
За годы отсутствия рассказчика сад пережил несколько эпох: годы
террора, Империю, Реставрацию, — и вступил в Июльскую монархию
(1830–1848). В тексте упомянуты две революции: Великая французская
революция (1789–1794), сторонники которой казнили Людовика XVI,
и Июльская революция (1830), лишившая престола Карла X. За это время
своей смертью скончались Наполеон I, Людовик XVIII и Карл X.
15
Отсылка к биографии автора-путешественника.
16
Речь идет о насыпной площадке в центральной части Нового моста,
на которой сегодня стоит конная статуя Генриха IV, при котором этот
мост был построен (1606). Памятник, воздвигнутый в 1614 году, был
уничтожен во время революции, в 1792 году, а восстановлен только
в эпоху Реставрации, в 1818 году. Пока площадка пустовала, некто
Парис устроил там кофейню. Место это пользовалось популярностью
у парижан: не исключено, что именно здесь плясал наш автор. С другой
стороны, возможно, что Араго держал в голове поговорку «стар, как Но-
вый мост» — так говорят про людей, многое повидавших на своем веку
(см.: Belot V. Le Pont-Neuf: histoires et petites histoires. Paris, 1978. Р. 57).
698
от страстей и забот оно то бледнеет, то желтеет, и та, что вчера

говорила: «Мама, я пойду поиграю с Люси», сегодня говорит:
— Иди ко мне, дочка, ты устала; посиди, отдохни.
Да и сад тоже переменился: теперь его пересекают гигант-
ские аллеи, а от дворца к Обсерватории простерся роскошный
проспект. Так пожелал император17.
Что же до самого дворца, то он раздался в талии, и лег-
кий поясок из лавров и сирени уже готов был дрогнуть под
напором бессмертного, но тучного творения Жака де Бросса18.
К старому зданию прислонили новое, скорее тяжелое, нежели
величественное, и слышно было, как гремят за возведенной
стеной цепи и лязгают засовы. Я оставил в своем любимом
саду только добрых людей и прекрасные цветы, а нашел в нем
стражников и тюрьмы19. Поистине, времена переменились.
Но оставим этот променад, столь радостный, спокойный,
а порой и дремотный в те дивные времена, когда под здешними
сикоморами царили беззлобные шутки, простодушные чудаче-
ства и молодая веселость. Быть может, с годами мои чувства
поблекли, но мне кажется, что все как-то переменилось; в ли-
цах уж нет прежнего добродушия, прежней непринужденно-
сти, а в воздухе будто пахнет преступлениями и эшафотом20.
17
Речь идет о проспекте Обсерватории, проложенном в 1807 году по
приказу Наполеона.
18
Так ошибочно именовали французского архитектора Саломона де
Бросса (1565–1626), построившего Люксембургский дворец.
19
Речь идет о судебном процессе над участниками апрельского рабочего
мятежа 1834 года, длившемся с мая 1835 по январь 1836 года. Обвиня-
емых в государственной измене и покушении на государственную без-
опасность судили пэры, поэтому суд над мятежниками проходил в Люк-
сембургском дворце, к которому для этой цели пришлось пристроить
дополнительный зал заседаний. Подсудимых было больше сотни, и по
этой причине процесс вошел в историю под названием «чудовищного».
Обвиняемых содержали неподалеку, в бывшем монастыре Дев Голгофы,
где с конца XVIII века располагалась казарма; на время процесса его
переоборудовали под тюрьму.
20
Эшафотом и преступлениями веет от гильотины, которую в 1832 году
переместили с правого берега, с Гревской (ныне Ратушной) площади на
левый, к заставе Сен-Жак, которая находилась сравнительно недалеко
от Люксембургского сада.
699
Жак Араго
Пойдем же отсюда поскорее. Сказать ли? Только те двое,

что бегут вдалеке, все так же молоды, все так же веселы и све-
жи. Эти двое — студент и гризетка. Но увы!.. не мне расска-
зывать вам об учениках или ученицах любого рода, обо всех
этих портнихах и модистках, которые рыскают по аллеям,
порхают, точно стайки непоседливых бабочек, и выслежива-
ют зорким глазком всех, в ком угадываются сила, молодость
и богатство; не мне рассказывать вам о легкомысленных этих
насекомых, что летят на всякий огонь, попадаются в любые
тенета, натыкаются на всякие преграды, разбиваются о всякие
препятствия, то одерживают победу, то терпят поражение
и неизменно оставляют в воздухе, на кустах ежевики, в рощице
или в садовой беседке обрывок усика или радужного крыла…
Увы! Ноги у меня уже не те, что в пятнадцать лет, и мне не до-
гнать эти блуждающие огоньки, стремительные, как метеоры.
Пойдем же отсюда, и поскорее.
Все же, несмотря на эволюции жадных до удовольствий
юношей, которые разминаются на свежем воздухе, как будто
хотят стряхнуть с себя школьную пыль, несмотря на беготню
девиц, курсирующих по саду в поисках ветреника, чье непосто-
янство сулит им столько бед, во всем облике Люксембургского
сада есть нечто скорбное, печальное, сжимающее сердце. Точно
это какой-нибудь вертоград, обширный, уединенный, окру-
жающий кельи картезианцев или капуцинов: монахи молятся
в церкви, и священные аллеи пустынны. В Люксембургском
саду царит такая тишина, что всякий шум здесь оказался
бы равносилен бунту. Ни стука колес, ни отзвука уличной
перебранки; и даже деревья, когда кроны их нещадно треплет
северный ветер, не шумят, а лишь стонут уныло и горестно.
Люксембургский сад — место отрешенных раздумий;
ученость здесь сходится с ученостью, принося с собою тошно-
творный дух педантизма; и самое серьезное признание, какое
могут здесь прошептать вам на ухо, будет состоять исклю-
чительно из оглушительного и беспорядочного набора альф,
700
иксов и игреков, косинусов и тангенсов, водородных газов

и вольтовых столбов, чьи названия оживляют в вашей памяти
все горести, мучившие вас в поднебесной вашей каморке.
Суровая наука не дает вам покоя даже во сне, как бы
сладко вы ни почивали под дуновением свежего ветерка, так
что вы, вполне возможно, не устоите и откажетесь от славы
и утешений, какие она сулит вам в будущем.
Впрочем, не всегда в саду слышатся только ученые беседы,
напоминающие о том, каким долгим и горьким испытанием
бывает юность: наступает воскресенье, и все преображается.
Там, где некогда было кладбище, резвится детвора, а по аллеям
носится стайка девиц, которые рады возможности отдохнуть
от трудов и забот и каким-то чутьем угадывают места, где их
руку непременно пожмет другая рука, а ответом на улыбку не-
пременно станет другая улыбка. Все рыскают туда-сюда, бегут,
словно случай толкает их в спину; между прочим, божество
это так часто оказывает покровительство юным сердцам, что
знатокам мифологии следовало бы изображать его не с повяз-
кой на глазах21, а с факелом и гремушкой в руках. Другое дело,
что против безумия бессилен даже случай, а в воскресные дни
оно завладевает Люксембургским садом без остатка.
Эта шумная и веселая круговерть, кажется, сближает
старых и малых; первых она освобождает от морщин и бело-
снежной короны, вторым придает взрослую силу: молодые
бунтуют и держатся как можно более независимо, старики
вспоминают прошлое и забывают о старческих немощах.
Радость, как и горе, заразительна.
Верный своему слову, я провел вас по Люксембургскому
саду и дал вам налюбоваться одним из главных его украшений;
отправимся же теперь к другим берегам; пересечем большие
дороги, пойдем узкими тропами, минуя тумбы, водостоки
21
Подразумевается древнеримская богиня удачи и слепого случая
Фортуна, которую обыкновенно изображали с завязанными глазами.
701
и неосмотрительных пешеходов, огибая мысы и выступы,

сберегая продовольствие; оставим позади широкие водные
потоки, мосты и набережные, роскошные дворцы и убогие
лачуги и доберемся, наконец, до королевской решетки с зо-
лочеными стрелами, подле которой и бросим якорь; хотя
здешний сад есть царство ветрености, нам предстоит изучить
его самым серьезным образом: ведь отовсюду можно извлечь
важный урок, всюду можно услышать полезные признания; да
и как одиноко тем, кто смотрит лишь себе под ноги и читает
лишь в собственном уме. Что есть жизнь? Движение… Так
присмотримся же к жизни и оставим смерти ее страшные
и непостижимые тайны.
Сад Тюильри так же просторен, как и Люксембургский,
но, пожалуй, чуть более однообразен; хоть его и пытались
сузить, разбив вдоль дворцовой стены небольшой цветничок,
он все равно остался весьма обширным22. С боков его поджи-
мают две изящные террасы, а там, возле площади Революции23,
плавно вздымаются две площадки24, с которых открывается
один из самых сказочных, самых волшебных в Европе видов.
Но посмотрите, как чудно все устроено на свете или, точнее
сказать, в модном свете. В одной стороне сада есть и пышные
кроны, и тенистая прохлада в любое время дня, и таинствен-
ный сумрак, и нежные ароматы, а толпа, толкаясь, пихаясь,
спотыкаясь, валит в другую сторону — туда, где дома стоят
крепостным валом25, не пропуская ни единого дуновения
северного ветра, а солнце мечет самые жаркие свои стрелы;
22
Небольшой участок в восточной части сада, между круглым пру-
дом и современным проспектом генерала Лемоннье, отгороженный по
приказу Луи-Филиппа решеткой и рвом; предназначался только для
королевского семейства.
23
Имеется в виду площадь Согласия; площадью Революции она име-
новалась давно и недолго, в 1792–1795 годах.
24
Речь идет о площадках, где сейчас стоят здания Оранжереи и Залы
для игры в мяч, построенные позднее, в эпоху Второй империи.
25
Имеется в виду улица Риволи, идущая вдоль северной стороны сада.
703
Жак Араго
видно, это стадо баранов находит особое удовольствие в том,

чтобы петлять и вихлять, получая тычки от соседей.
Ну что ж! Будем сразу и моралистами, и критиками; итак,
наблюдательный пункт открыт, я буду изучать всех, кто пройдет
мимо. На дворе лето, только что пробило половину восьмого.
Вон та дама, выходя из экипажа, сообщает друзьям — но так
громко, чтобы слышали и соседи, — что ей тридцать два года;
уверяю вас, ей никогда не будет тридцати трех, ведь ей уже
давным-давно сорок. Она следует моде, но не задает ее: она не
глядит на туалеты, а изучает их, не выпуская из рук двойного
лорнета; ее любимое восклицание: «Какая гадость, кто же та-
кое наденет!» Дело в том, что госпожа де Моранжи белокура,
а платье, на которое она ополчилась, — желтое. У нашей блон-
динки есть собственное место под каштанами, и держатель-
ница стульев его для нее приберегает; обожатели прибывают
позже: слетаются, точно пчелы на розу, которая и так уже
почти отцвела, но с их помощью падет на землю куда быстрее.
— Каково! Что вы скажете об этом переливчатом спенсере?
— Изящен, кокетлив, сшит со вкусом.
— Имя героини?
— Неизвестно.
— Обновка на один день, завтра и не посмотрят. А по-
срамила она все-таки наших модниц; и у мещанок порой
встречается подобие вкуса.
— Уверяю вас, их можно по пальцам перечесть.
— Этот господин Эрнест ходячая сатира.
— Зачем же вы, баронесса, отказываете ему в мужском
роде? — интересуется господин де Салерн.
— А это, сударь, уже отдает водевилем.
— На который я ни капельки не сержусь, — продолжает
Эрнест, — наш друг сам не понял, что сказал.
— Довольно, прекратим этот спор, на нас уже смотрят.
— Как же, сударыня, можно на вас не смотреть? — га-
лантно отвечает Эрнест. — Здесь только и речи, что о пышных
704
ваших ужинах, об изысканных вечерах и особенно о вашем

туалете, прелестная простота которого…
— Вы сами не знаете, что говорите; брильянты и рубины
к простоте никакого отношения не имеют. Простота — это
нищета, беспомощность; простая мораль — это глупость;
простая жизнь — это бедность; нет ничего проще, чем то, что
вы сейчас сказали, подите-ка лучше пройдитесь с Артуром.
— Повиноваться вам так просто, сударыня, что нет нуж-
ды приказывать дважды.
Похоже, размолвка вышла серьезной; я пускаюсь вслед
за неудачливым кавалером и слышу, как он говорит своему
приятелю Леону, разделяющему его чувства:
— Ну и женщина: и прежде была невыносима, а с тех
пор как обрела независимость, сделалась самонадеянна и не-
выносима вдвойне. Ей скучно до смерти, она и дня бы не
прожила, не сказав колкости, но шпильки свои госпожа де
Моранжи подпускает с величайшей жеманностью: ведь она не
хочет показать, какая злоба царит в ее душе. Сюда, поверьте,
она приходит лишь затем, чтобы все, кто обращает на нее
внимание, знали: у нее нет никаких дел. Не для того, чтобы
знали, что дом у нее поставлен на хорошую ногу, что в салоне
у нее уютно, а лакеям платят исправно, как и поставщикам; но
чтобы все и каждый пребывали в убеждении, будто жизнь ее
состоит из одних лишь часов досуга, — вот чего она жаждет.
Видите, кое-кто из посетительниц сада, болтая с соседкой,
занимается рукоделием, листает книгу; не то госпожа де Мо-
ранжи: она постыдилась бы даже притронуться к иголке или
муслину. Она является в сад неукоснительно, не пропуская ни
дня: постояннее ее только здешние скульптуры. И что же? она
всем недовольна, ей ничего не нравится. Дует ветер — подавай
ей полнейшее затишье; но если воздух замер в неподвижно-
сти, она жалуется на однообразие погоды. Если в саду сухо,
она ворчит, что садовники не заботятся о здоровье гуляющих;
а если сад польют, заверяет, что в саду нарочно устроили
705
Жак Араго
наводнение, да что там, потоп, чтобы разогнать публику, и во-

обще превратили Тюильри в школу плавания.
Госпоже де Моранжи известно, какие торговые дома
испытывают денежные затруднения, а какие процветают,
она знает, какие тяготы переживает та или иная отрасль про-
мышленности, какие злоключения обрушились на ту или иную
семью, и вечером или на следующий день увеселяет этими
новостями своих гостей. Газета, и та менее коварна: конечно,
публика у нее более широкая, но зато от нее можно добиться
публичного опровержения. Клянусь тебе, госпожа де Моранжи
за всю жизнь не сказала ни слова подлинной правды.
— Строго же ты судишь ее, друг мой; быть может, ты не-
много преувеличиваешь, упрекая своего сокровенного врага
в стольких грехах; уж не говорит ли в тебе обида?
— Ничуть, я лишь повторяю то, о чем судачат на всех
углах; мне ты можешь поверить, я ведь дольше других считал
все это клеветой. Впрочем, если ей хочется выставлять себя
на посмешище, пускай, ей же хуже; но что куда труднее про-
стить, так это ее неисправимую страсть устраивать браки. Она,
думаю, выдала бы свою горничную за китайского императора,
приди ей это в голову. Если теперь она является в сад одна,
то потому только, что выдала двух своих племянниц за про-
винциальных юношей, которых ловким образом приманила:
и раньше-то были дураками, а теперь их еще и одурачили. Да
и могло ли выйти иначе? Девицы сопровождали ее повсюду,
на балах, в театрах, на прогулках. Госпожа де Моранжи как
амбра: сообщает свой аромат всему, чего ни коснется. Ново-
явленные ее племянники так счастливы в семейной жизни,
что оба недавно отбыли за границу: один отправился на Вос-
ток и собирается путешествовать там полгода, а то и дольше,
второй уехал в Калькутту, где ему предстоит провести три
или четыре года; этому повезло больше. Свел знакомство
с родственницей госпожи де Моранжи — начинай хлопотать
о заграничном паспорте.
706
— Соблазнительно, черт возьми; ведь мне до смерти

хочется поехать в Индию.
— Что ж, и насмешек не боишься?
— От этого редко умирают; многие живут как ни в чем
не бывало. Она вон даже не похудела.
— В самом деле, поясом госпожи де Моранжи можно
было бы трижды обернуть талию госпожи де Сароль, что
проходит мимо.
— А у этой нет племянницы на выданье?
— О, эта совсем другое дело: от этой, любезнейший, мо-
жешь ждать злословия, но не клеветы. Легкомысленная, взбал-
мошная, вздорная, но в остальном — безупречна. Десятка два
человек, из самых элегантных наших юношей, сложили здесь
головы. Каждому подавали надежду, но никто не добился ни
свидания, ни записки, ни строчки, ни слова, написанного ее
рукой; verba volant26.
— Так чего же ей надо?
— Мужа, только и всего.
— Немного же.
— Она полагает, достаточно: в двадцать лет овдовела
и ждет уже целых полтора года. Кавалеры услаждают ее слух
и глаз, но до сердца пока не достучался никто.
— Быть может, там и без того тесно?
— Тесно, как в пустыне.
— Хорошенькая?
— И очень; но после первого брака не спешит обзаво-
диться вторым мужем.
— А первого супруга свели в могилу насмешки?
— Нет, они жили, как в золотом веке.
— В этом смысле она не чета госпоже де Моранжи.
— Что ты, эти дамы ненавидят друг друга.
— Это не помешало бы им водить самую сердечную дружбу.
26
Слова улетают [написанное остается] (лат.)
707
Жак Араго
— Пожалуй; но к ненависти госпожи де Сароль примеши-

вается презрение, так что нечего и пытаться их свести. Госпожа
де Моранжи не раз пыталась взять ее приступом — из чистого
тщеславия, но та была непреклонна.
— Похоже, еще дешево отделалась; так, говоришь, она
хороша собой?
— И даже более того: пикантна и вместе с тем наивна. Од-
нажды я шел за ней более получаса; вдруг вижу, приказывает
поднести к одиноко стоящему стулу еще один. Я наддаю шагу,
забегаю вперед и бросаю туда записку, грешно ведь упускать
такой случай. Она усаживается, трогает бумажку концом
зонтика — я уж думал, прочтет. Ан нет, скомкала и порвала,
и даже не огляделась: следят ли.
— И это ты называешь добродетелью?
— Попробуй проделать то же с госпожой де Моранжи:
может быть, она и посмеется над запиской, но прочтет на-
верняка, да того гляди еще станет ею хвастать.
— Что за нравы нынче в саду Тюильри!..
— Как и всюду, любезнейший, не больше и не меньше;
просто здесь и победы, и поражения — все на виду. Женщины,
видишь ли, не прощают, пока не накажут; но отомстив, они
вновь становятся добрыми и великодушными; пусть из-за них
льются слезы — они сами же их и утрут; а сад Тюильри — сад
женский. Гляди скорей, какой цветочный пояс, такие розочки
легко затмят и клумбу, и цветник, и целый сад. Вот тебе ма-
дригал, достойный Дора27.
— Лучше расскажи мне еще что-нибудь о госпоже
де Сароль. Но предупреждаю тебя, я очень дорожу своей
холостяцкой жизнью.
— Быть может, ты еще поблагодаришь меня за то, что
я тебя переубедил.
27
Клод-Жозеф Дора (1734–1780) — поэт, стихотворения которого,
изящные, но бессодержательные, изобилуют приторными комплимен-
тами дамам; олицетворение салонного поэта.
708
— Рассказывай же.
— Кокетство этой молодой женщины не имеет ничего
общего с бесстыдством. Усердная посетительница сада Тюиль-
ри, она, как я уже сказал, приходит сюда, чтобы найти мужа,
ибо одиночество ей в тягость. Так вот, если ей посчастливится
его найти, если она позволит какому-нибудь порядочному
человеку начать за ней ухаживать, это и на полшага не при-
близит счастливца к цели, а сама госпожа де Сароль станет
только сдержанней и суровей, опасаясь, как бы ее не записали
в ветреницы.
У нее, видишь ли, нет излюбленного места для прогу-
лок, она переходит из одной аллеи в другую, будто несомая
чудесной силой, но все же отдает предпочтение тем из них,
где бонны играют с детьми. Все маленькие девочки знают ее,
любят и зовут милым другом; а еще больше они любят сласти,
которыми с таким удовольствием оделяет их госпожа де Са-
роль. Нет в мире создания более независимого и в то же время
более несвободного. Это постоянный бой, ежеминутная борь-
ба: госпожа де Сароль — воплощенная антитеза; она приходит
в сад Тюильри, потому что тут людно, но держится подальше
от людей, она любит, когда вокруг сливаются в гул обрывки
чужих бесед, но помимо воли бежит шума и ищет тишины.
Похоже, будто сердце у нее в разладе с умом.
Однажды мне довелось беседовать с баронессой де Са-
роль: она говорила о саде Тюильри, точно ребенок, хорошенько
затвердивший урок. Она назвала нам число апельсиновых
деревьев, рассказала, где разбиты главные клумбы, пояснила,
что означает та или иная скульптурная группа и кто скульптор;
она знает, сколько шагов в саду вдоль и поперек и как высо-
ко — с точностью до нескольких дюймов — вздымается струя
большого фонтана; она скажет вам, что периметр большого
бассейна равняется высоте собора Парижской Богоматери.
Те, кто не знает госпожи де Сароль, найдут эти штудии
весьма ничтожными; увы! Как часто их прерывали печальные
709
Жак Араго
и тягостные думы! Вот она улыбается детворе, играющей

в серсо, а из-под прикрытых век, словно в упрек устам, рас-
точающим ласки, нет-нет да и скатится крупная слеза, идущая
от самого сердца… Сейчас госпожа де Сароль прилежно по-
сещает сад Тюильри; но стоит ей отыскать человека, на чью
руку она сможет опереться, стоит ей почувствовать, что она
не одна на свете, и свет ее больше не увидит; она затворится
в своих покоях, и всякому станет ясно, что для нее весь свет
в окошке — глаза мужа.
— Так почему же ты не предложишь свою руку?
— Уже, друг мой. Ты получишь от меня уведомление
о помолвке. Все решено, и сегодня она прогуливается по саду
в последний раз.
— Госпожа де Моранжи выцарапает тебе глаза, когда
узнает.
— Держу пари, ей уже нашептали о моих намерениях —
оттого-то она сегодня и не в духе; она не против моей женить-
бы, но ей жаль, что не она приложила к этому руку.
— О!.. На тебя, мой любезный друг, только что упал
взгляд госпожи де Сароль; желаю твоей супруге счастья
неменьшего, чем она тебе обещает.
Тут мои собеседники перешли на шепот, и я оставил их.
Тем, кто жаждет почерпнуть в саду Тюильри вдохнове-
ния, не встретить уже сумасбродки, всякое утро крошившей
воробьям хлеба на девяносто франков28.
Бедные воробушки! Вам ведь не угнаться за сорокой-
воровкой! Милосердной особе запретили рассыпать свои дары.
Выходит, и милосердие бывает безнравственным.
Есть род женщин, для которых прогуливаться в саду Тю-
ильри — вопрос чести; это лавочницы. Мы вчера на скамейке
слушали прекрасную музыку — вы нередко можете услышать
28
90 франков были в то время огромной суммой, на которую можно
было очень скромно прожить полтора, а то и два месяца.
710
эту фразу, проходя мимо бакалейной или галантерейной

лавки; но все эти хорошенькие мещанки, которые, отважься
они присесть подле госпожи де Моранжи, навеки изгнали бы
ее с любимого променада, не относятся к тому сословию, что
мы описываем; они, вместе с их дурно скроенными платьями,
безвкусными шляпками и прелестными личиками, принад-
лежат к другим классам и другим категориям; так оставим же
их в покое и не станем подвергать беспощадной критике их
нескладную болтовню.
Я, кажется, рассказывал вам, как в Люксембургском саду
по воскресеньям щеголяют праздничными нарядами. Так вот,
в саду Тюильри — удивительное дело! — избрали противо-
положную стезю, и в дни отдыха, когда сюда является толпа,
в саду почти не видно блестящих женских туалетов. Увы! Есть
ли знать тщеславнее аристократов мошны?
Впрочем, контраст между буднями и праздниками здесь,
пожалуй, еще разительней, чем в Люксембургском саду.
Сегодня посетители стекаются в сад Тюильри отовсюду, из
всех кварталов, со всех городских холмов, принося с собою
наречия всех стран, лица всех цветов, платья всех профессий:
это какая-то ярмарка, базар, шумная толпа несется, петляет,
корчится, толкает вас, подхватывает и вдруг выбрасывает вон,
как будто спутала отдых с работой и принялась, по обыкно-
вению, валить бронзовые колонны или гранитные глыбы.
А вдобавок ко всему этому — небывалые речи, ругательства,
похожие на проклятия, ласки, похожие на побои; и кругом —
веселье, упоение, восторг. По воскресеньям сад Тюильри под
хмельком — понятно, почему богатая публика с отвращением
отсюда удаляется.
Богач предается кутежу только в гостиных и будуарах;
богачу потребны для кутежа ковры и канделябры, а не травка
и солнышко.
А знаете ли вы, в чем главное расхождение между по-
стоянными посетительницами Люксембургского сада и сада
711
Жак Араго
Тюильри, вобравшее в себя все те различия, что мы отметили?

в чем тайная причина вечной неприязни, что царит меж двух
лагерей, являя собой преграду куда более неприступную, не-
жели расстояние и течение реки?
То ли из-за глухого воротничка, то ли из-за неподвижных
своих черт, хранящих выражение строгое и важное, из-за меха-
нической походки, педантичных речей и неприступного вида
постоянная посетительница Люксембургского сада и в трид-
цать лет выглядит на пятьдесят, тогда как верная посетитель-
ница сада Тюильри — благодаря ее отваге, ее неустанному
кокетству, пустякам, невинным шуткам, которые она отпускает
с безупречным простодушием, благодаря свите, что за ней
следует, наряду, что привлекает к ней внимание, очарованию,
что от нее исходит, — и в сорок кажется двадцатилетней; если,
несмотря на все это, вы сумеете добиться, чтобы старообраз-
ная дева из Люксембургского сада расцеловалась с молодой
вдовушкой из сада Тюильри и они не загрызли друг друга, —
я запатентую ваше изобретение во всех странах мира.
Перевод Марии Липко

Жюль Жанен
БОГОМОЛКА1
Слава Богу, нет на свете такой революции, про которую, если

хорошенько присмотреться, нельзя было бы сказать: нет худа
без добра. Так, Июльская революция2 навсегда избавила нас
от мерзкой напасти, угрожавшей снова просочиться в наши
нравы; я имею в виду религиозное лицемерие — наихудший
из всех видов лицемерия. Когда все порядочные люди, еще не
разуверившиеся в Боге и не упрятавшие Евангелие подальше
1
Жанен, верный своей манере перепечатывать тексты по многу раз,
перепечатал эту «Богомолку» в сокращенном виде в книге «Трактат
о скромном счастье» (1857) и в издававшейся в Лионе «Газете благих при-
меров и полезных дел» (1858). Очерк «Богомолка» прекрасно объясняет,
почему начиная с XIX века Жанена регулярно обвиняли в беспринцип-
ности и оппортунизме. Еще совсем недавно, в 1834 году, Жанен, отвечая
критику Дезире Низару на его статью «О начале реакции против легкой
литературы» (декабрь 1833), весьма критическую по отношению к совре-
менным «неистовым» романам и драмам, с жаром отстаивал те самые
«скверные драмы», кишащие «преступлениями и казнями, детоубий-
ствами и отравлениями», которые он в этом очерке гневно и брезгливо
осуждает; еще совсем недавно он сам был одним из главных символов
этой «безнравственной» литературы — и вот уже он бранит ее так, как
будто никогда не имел к ней никакого отношения. В 1841 году Жанен
женился (о чем 18 октября торжественно известил читателей в фельетоне
«Журналь де Деба» под названием «Женатый критик»), остепенился —
и принялся «проповедовать».
2
Имеется в виду Июльская революция 1830 года, в результате которой
католичество во Франции утратило статус государственной религии.
713
Богомолка
вкупе с томами философов, смогли бывать в церкви открыто,

не опасаясь, что их заподозрят в притворстве или тщесла-
вии, храм Божий наполнился благородными прихожанами3.
Честные люди теперь могут ходить туда не таясь. Лишившись
всякого покровительства, католическая религия подчинилась
общему или, скорее, божественному праву. И поскольку ныне
всеми признано, что закон атеистичен, поскольку нет уже на-
божного короля и набожного двора, нет больше религиозных
конгрегаций, шпионящих за нами и подсчитывающих, сколь-
ко раз мы творим крестное знамение, нам вполне дозволено
воздать хвалу самому восхитительному типу женщины, какой
только может стать предметом изучения и наблюдения со-
временных моралистов. Мы хотим поведать вам о богомолке,
да-да, о той самой благочестивой даме, что молится вслух,
осеняет себя крестом средь бела дня и исправно посещает
все важнейшие католические богослужения. Когда во вре-
мена Лабрюйера говорили о благочестивой даме, то самому
Лабрюйеру приходилось разъяснять внизу страницы, что
речь идет о ложном благочестии4. Нам повезло больше, чем
великому моралисту, в наши дни ложного благочестия уже
не сыскать. Нынче можно быть набожным, но можно им и не
быть. К чему притворяться добродетельным, если добродетель
3
Явление, которое отмечали многие наблюдатели: в эпоху Реставрации
молодые либералы были настроены антиклерикально, потому что като-
лическая вера очень активно насаждалась среди населения с помощью
религиозных процессий, деятельности католических миссий и т.д.; на-
против, в Июльскую монархию многие молодые и вполне современно
мыслящие люди стали обращаться к религии по доброй воле, без всякого
принуждения, и во время выступлений знаменитых проповедников
храмы ломились от публики.
4
В «Характерах», в главе «О женщинах» (§ 44), Лабрюйер перечисляет
разных порочных женщин, на которых может жениться человек (скря-
га, кокетка, картежница и т.д.), и делает вывод, что все они в принципе
способны исправиться, кроме богомолки (dévote), потому что ничего хо-
рошего нельзя ждать от женщины, которая «старается обмануть бога, но
обманывает при этом только себя» (эту фразу Жанен цитирует во «Вве-
дении» к «Французам, нарисованным ими самими» — см. с. 60). К слову
«богомолка» Лабрюйер делает примечание: «Святоша» (fausse dévote).
715
Жюль Жанен
не помогает преуспеть в этом мире, а свет ее в лучшем слу-

чае только терпит? Явись теперь в порядочный дом Тартюф
собственной персоной, его через день прогнали бы в шею как
самого гнусного и подлого мошенника.
Богомолка, о которой я веду речь, родилась в одном из
тех добропорядочных домов Сен-Жерменского предместья,
в которых до сих пор еще царит чинный и благопристойный
дух былых времен. Девочка воспитывалась под крылышком
у престарелой бабушки, повидавшей на своем веку и блеск мо-
нархии, и неистовства революции; пережив изгнание и смерть
всех своих близких, эта стойкая женщина вернулась во Фран-
цию, где доказала, на что способны мужество и смирение.
Бабушка рано научила внучку не слишком полагаться на свое
знатное имя, не питать чрезмерных надежд на будущее, которое
неисповедимо, и не растрачивать юные годы на бесконечные
пустяки и суетные страсти, заставляющие потом вечно сожа-
леть о молодости; чаще всего почтенная матрона беседовала
с малюткой о короле и о Боге, которых любила и почитала
в равной мере. Она с содроганием вспоминала об ужасных
временах, когда короля могли низвергнуть с трона, а Бога —
изгнать из храма, однако посреди этих кровавых бурь долгом
благородного человека и доброго христианина оставалась вер-
ность королю и Богу, ибо, в конце концов, и тот и другой всегда
возвращались на свое место. Как было ребенку не внимать
с жадностью этим странным историям, полным всевозможных
потрясений, святотатств и чудес? Вот почему девушка так рано
стала серьезной; ребенком она не слышала ни лжи, ни лести:
все вокруг нее были величавы, даже ее дядюшка — командор
Мальтийского ордена, приятельствовавший с графом д’Артуа
в ту далекую пору, когда оба искали буйных забав и щеголяли
элегантностью5.
5
Будущий король Карл Х (1757–1836), до восшествия на престол
носивший титул графа д’Артуа, в молодости был известным дамским
угодником.
716
Богомолка
Так взрослело это прелестное дитя; первые впечатления

от Евангелия явились ей сами собой, никто ее этому не учил.
Но она видела вокруг себя столько ревностных проповед-
ников, черпала силу духа в благословениях стольких святых
епископов; душа ее без всякой подготовки так часто и так
отчетливо различала голос всего католицизма XVII столетия;
она так рано пристрастилась к чтению великих речей Боссюэ
и трогательных наставлений Фенелона, прелестных писем
святого Франциска Сальского6 и «Кратких великопостных
проповедей» Массийона7; перед ее взором так часто вспыхивал
свет всемогущей мысли Паскаля, что в пятнадцать лет, когда
юные души приходят к Богу, она уже совершенно утвердилась
в вере и была настоящей христианкой.
Вообще говоря, мы уже забыли, что представляет собой
семья, которая вся, от мала до велика, подчиняется суровому
религиозному долгу. В такой семье каждый щедро делится
с остальными самыми драгоценными сокровищами ума и серд-
ца. Если по происхождению одни семьи отличаются от других,
то цель у всех одинакова. Родословная у этих семей разная,
а призвание одно. Некоторые из них происходят по прямой
линии из Пор-Руаяля в Полях8. Эти суровые дети Шеврёзской
6
Святой Франциск Сальский (1567–1622) писал к своей кузине письма
о религии, которые издал в 1609 году под названием «Введение в благо-
честивую жизнь».
7
«Краткие великопостные проповеди» — десять проповедей, кото-
рые Жан-Батист Массийон (1663–1742), епископ Клермонский, прочел
в 1717 году восьмилетнему королю Людовику XV и которые по праву
считаются одним из образцов религиозного красноречия; благодаря им
Массийон был принят во Французскую академию.
8
Пор-Руаяль в Полях — французский женский монастырь в Шеврёз-
ской долине, который в XVII веке служил центром философской мысли
и главной цитаделью янсенизма во Франции. С монастырем Пор-Руаяль
в Полях были тесно связаны крупные философы, ученые и писателя,
в частности Блез Паскаль (1623–1662) и упомянутые чуть ниже бого-
словы Антуан Арно (1612–1694), прозванный Великим Арно, и Пьер
Николь (1625–1695). Главными идейными противниками янсенистов из
Пор-Руаяля были иезуиты. Спор шел о свободе воли: янсенисты, сближа-
ясь в этом с кальвинистами, полагали, что судьба человека предрешена
до его рождения; напротив, иезуиты настаивали на том, что человек
717
Жюль Жанен
долины бережно сохранили святые слова Великого Арно и Па-

скаля. В изучении естественных наук и словесности они оста-
лись верными приверженцами Николя. С редким мужеством
и стойкостью перенесли они все превратности революции:
ведь со времен Людовика XIV гонения стали им привычны.
Другие, не столь суровые, являются последователями ученых
иезуитов, которые все замечали, обо всем имели суждение и,
самое главное, все знали: они смотрели на веру и науку с самой
приятной и простой стороны. Поэтому когда ребенок выслу-
шивает порицание от вероучителя-янсениста, ему на выручку
приходит иезуит: он утешает ученика и помогает справиться
с каждодневными трудностями. Его метод более действенен
и не менее надежен. Янсенист говорит ребенку о Боге грозном,
иезуит — о Боге милостивом, но в конечном счете оба говорят
о Боге; а говорить о Боге — значит внушать любовь к нему.
В этих образцовых домах, где ни часу не тратится по-
напрасну, где каждый, от хозяина до последнего слуги, занят
своим делом, где время ценится как величайшее богатство,
поскольку принадлежит труду и молитве, — в таких домах
все житейские дела обычно удаются на славу. Ничего удиви-
тельного в том нет: суета внешнего мира сюда не проникает,
пагубные страсти не встают ни у кого на пути. Ни одна минута
не проходит зря, всякий день несет пользу всему семейству;
вот почему богатство, почет и уважение нередко стучатся
в эту дверь, закрытую для праздности, буйства, суетных удо-
вольствий, обманчивых развлечений и всеобщих увеселений.
К восемнадцати годам девушка оказывается выгодной партией;
способен сам определять свою судьбу. Янсенизм был осужден буллами

пап Александра VII и Иннокентия Х в 1653 и 1656 годах; в 1661 году
Людовик XIV заставил всех янсенистов подписать бумагу, в которой они
признавали свои взгляды ошибочными; однако монахини Пор-Руаяля от-
казались отрекаться от своей веры. В 1669 году благодаря вмешательству
нового папы Климента IX наступило временное «перемирие» в войне
короля против янсенистов, но в 1679 году преследования возобновились.
В 1709 году монахинь изгнали из Пор-Руаяля, а в 1713 году монастырь
был полностью разрушен.
718
Богомолка
поэтому, несмотря на набожность невесты, ее руки добиваются

многие. Самые видные молодые люди, подшучивающие над
этой чистой и невинной добродетелью, полагают, что им не
составит труда получить ее в жены; они рассчитывают научить
девицу хорошим манерам и, по их собственному выражению,
вышколить ее. Стоит юной богомолке появиться в светской
гостиной, как модные красавицы начинают говорить, что она
не умеет держаться, что глаза у нее, конечно, большие, но
невыразительные; что она скованна и молчалива; к тому же
не умеет танцевать, почти не играет на рояле и не отличает
Россини от Мейербера. Ни за что на свете она не согласилась
бы исполнить ни один из тех милых романсов, которые неиз-
менно начинаются словами «Тебя я обожаю» и заканчиваются
строкой «Любить клянусь тебя и только лишь тебя». Стоило бы
пожалеть нашу любезную и благородную героиню, если бы ее
отец не был богат, а семья не занимала такое видное положение
в обществе и не пользовалась таким почетом и уважением
благодаря выгодным брачным союзам и солидному состоянию.
«Как нам не стремиться разбогатеть?» — сказал однажды ста-
рый прихожанин церкви Сен-Мери. «У меня, к примеру, шесть
девиц на выданье, а кто в наши дни захочет взять в жены дочь
бедного католика, если она бесприданница?» И вот наша кра-
савица в восемнадцать лет идет под венец.
Обычно она становится женой человека степенного;
ей нет дела до того, каков он был раньше; ей важно, каков
он ныне. Что до ошибок прошлого, то она их прощает — по
своей снисходительности или по неведению: ведь дурные по-
следствия мужних грехов ее не коснулись. Богомолка вступает
в брак по доброй воле, но без особой любви. Супружество
для нее — исполнение долга, а не источник радости. Она при-
ближается к алтарю таким твердым и спокойным шагом, что
расфранченные дамы, глядя на нее, удивленно восклицают:
«Можно подумать, она всю жизнь только этим и занималась».
Дай бог, чтобы ей достался достойный человек, который
719
Жюль Жанен
не стыдился бы добродетелей своей жены и окружил ее таким

уважением, какого она заслуживает!
Итак, наша героиня стала супругой и вступает в свет без
упреков, без радости и без страха. Она закрыла глаза своей
престарелой бабушке, повторявшей ей перед смертью два
главных слова своей жизни: Бог и король! Она взяла к себе
в дом слуг, воспитывавших ее в детстве, она сама стала ма-
терью — нежной и преданной. Не будем останавливаться на
том, кто ее муж и чем он занимается. Мы хотим показать вам
не мученицу, а христианку. С каждым днем влияние бого-
молки растет как в ее собственном доме, так и вне его. Если
сначала ее опасались, то потом полюбили. За сдержанностью
и строгостью люди распознали любящую душу, нежное и со-
страдательное сердце, неподдельную простоту и спокойную
радость. Эта молодая женщина, столь равнодушная к пустя-
кам, загорается страстью, если речь заходит о благом деле.
Когда ей говорят о модных нарядах или новенькой шляпке, она
едва слушает; но назовите ей имя несчастного страдальца, она
тут же поднимется и скажет: «Идемте». Иго ее благо, и бремя
ее легко9; советы она дает ненавязчиво, журит мягко; даже ее
упрек радует душу, как похвала. Богомолка знает вверенный
ей дом как свои пять пальцев. Если светские дамы порой го-
ворят о ней: «Она ханжа», то от бедняков и слуг богомолки
услышишь только одно: «Она ангел»; а это дорогого стоит.
Хотите знать, как живет наша героиня? Нет ничего про-
ще; однако чтобы увидеть ее жизнь такой, как она есть, на-
добно сравнить ее с самыми яркими и завидными судьбами
других женщин, иначе жизнь богомолки может показаться
слишком заурядной — настолько она проста и понятна. В то
время как модная красавица, блистающая в парижских салонах
своим острословием, вкусом и изяществом, еще не очнулась от
утреннего сна, без которого ей никак не восполнить красоту
9
Ср.: Матф. 11:30.
720
Богомолка
и остроумие, растраченные предыдущей ночью, наша героиня

уже вся в трудах! Она проснулась чуть свет, и ей не пришлось
долго прихорашиваться, ведь на ее молодом лице нет следов
бессонных ночей. Она уже одета, и можно сказать, что если
у обычной женщины молодость длится десять лет, то богомол-
ка, благодаря своей простой и размеренной жизни, остается
молодой не меньше трех десятков лет. Ее наряд отличается
вкусом, безупречной чистотой и скучноватым, но милым
изяществом. Какой бы благочестивой ни была эта славная
женщина, она осталась тем, кем ее сотворил Господь, — моло-
дой красавицей; хотя она не требует, чтобы другие ежечасно
твердили ей: «Вы прекрасны!», но сама в глубине души знает
или, точнее, чувствует, что красива, и оберегает свою красоту,
как всегда надлежит беречь самые ценные дары Создателя.
В то время как светская дама, все еще занятая первым,
а то и вторым туалетом, перебирает в памяти свои вчерашние
победы, столь легкие и столь нелепые, богомолка уже поцело-
вала детей и ободрила мужа, который получает от нее самые
драгоценные советы. Изучив со всех сторон важное дело, она
судит о нем проницательно и здраво, и все потому, что у нее
честная душа. В ее доме нет места праздности, весь день здесь
кипит работа: было бы преступлением потерять хоть час
времени. Между тем модная красавица уже одета, это значит,
что она облачилась в свое первое платье за день; на прогул-
ку она наденет другое, к обеду выйдет в третьем, а вечером
явится в четвертом. В промежутке между этими важными
делами светская женщина спрашивает письма и газеты; ее
субретка — а у нее непременно есть субретка — приносит
ей на серебряном подносе множество надушенных и раз-
украшенных узорами записок, навязчивый и тошнотворный
запах которых ударяет в голову, но не трогает сердца. Дама
пробегает записки пренебрежительным взглядом: она их уже
столько перевидала. Самые нежные слова для нее ничего не
значат, ей известно, что они лишь пустой звук. Покончив
721
Богомолка
с чтением этих льстивых посланий, дама, сладко позевывая,

открывает большие и малые газеты. Из них она узнает много
всяческих новостей, интересных ей одной: — Господин Дюпре
нездоров. — Полагают, что госпожа Дорю беременна. — Верне
страдает подагрой. — Буффе не выступает10. — Голубая ложа,
ложа Львов11, высказалась в пользу мадемуазель Луизы про-
тив мадемуазель Жозефины... — и прочий вздор, какой всегда
обсуждают в парижских салонах. Самые увлекательные изве-
стия в этих газетах вот какие: «Вчера на балу у английского
посланника госпожа маркиза С. появилась в тюрбане такого-
то фасона; на госпоже графине В. было платье такого-то
покроя… госпожа д’О. обновила шляпку, подбитую материей
такого-то цвета… госпожа маркиза Ф. купила носовой пла-
ток в таком-то месте, а перчатки — в другом. Князь С. зака-
зал экипаж у такого-то каретника. Нынче модно мыть руки
мылом такого-то состава… Крем для цвета лица знаменитого
парфюмера Бенуа имеет огромный успех в определенных кру-
гах». Суетные и ничтожные пустяки! Только представьте себе,
что вся жизнь разумного существа, женщины-христианки,
проходит в подобных занятиях! Напротив, зайдите в дом на-
шей богомолки. Здесь нет никаких тайн и секретных записок,
никаких любовных писем и мерзких, порочащих дом запахов,
и самое главное — никаких субреток. У нашей богомолки
вместо субретки — старая служанка, время от времени бра-
нящая хозяйку, которую она вынянчила и любит как родную
10
Упомянуты реальные актеры: Жильбер-Луи Дюпре (1806–1896) —
оперный певец, тенор; Жюли Дорю-Гра (наст. фамилия Ван Стенкист;
1805–1896) — оперная певица, сопрано; Шарль Верне (1789–1848) —
комический актер, выступавший в театре «Варьете»; Юг Буффе (1800–
1888) — комический актер, в пору публикации «Французов, нарисован-
ных ими самими» выступал на сцене театра «Драматическая гимназия».
11
Ложа Львов (ранее называвшаяся «ложей повес») — ложа в театре,
где собирались светские львы — денди, отличавшиеся изысканностью
в одежде и эксцентричностью в поведении. Называя ложу Львов Голубой
ложей (масонский термин), автор, по-видимому, иронически уподобляет
ее масонской ложе, куда допускаются одни лишь «посвященные».
723
Жюль Жанен
дочь; хозяйка же нежно называет старушку матушкой, когда

видит, что та в унынии и дурном расположении духа. Наша
богомолка получает мало писем, суетному миру нечего сказать
ей; а если она их и получает, то это письма, написанные на гру-
бой бумаге почерком, который с трудом можно разобрать, —
письма, в которых проглядывает мучительная и тщательно
скрываемая нужда. Тем временем светская женщина при-
нимает посетителей, настал час, когда она допускает до себя
друзей и знакомых. В небольшой гостиной, загроможденной
очаровательными вещицами — вычурными и бесполезными
предметами роскоши, которых полно в современных домах:
бронзовыми фигурками величиной в полфута и нетленными
шедеврами севрского фарфора, неизбежными пастелями ки-
сти современных гениев, блекнущими от первого солнечного
луча, и позолоченной мебелью, шелушащейся при первом
прикосновении, цветами без запаха, тявкающими собачками
и поющими птичками, — в таком вот святилище наша эле-
гантная дама принимает свой высший свет. К ней стекаются,
опираясь на трости, тонкие, как их ноги, все беспечные денди,
какие только есть в городе, все безродные дворяне и безденеж-
ные богачи, безлошадные наездники и сорокалетние юноши,
любовники без любовниц и без любви, пустоголовые умники,
славные малые, все достоинство которых заключается в том,
что они знают толк в жилетах и галстуках; сюда же стекаются
женщины, чьи лица везде примелькались и чьи имена и любов-
ные похождения у всех на слуху; бабочки, опалившие крылья
подле чадящих факелов, скороспелые старухи, жалкие скелеты,
прячущиеся в облачении из газа и шелка, с плешивыми лбами
и дрожащими ногами, с бледными руками и редкими зубами,
с наведенными бровями и нарумяненными щеками — ни-
чтожные создания, притязающие на молодость, которой уже
нет, и красоту, которой никогда и не было.
Что и говорить, отвратительное зрелище! Ничто так не
напоминает о бренности бытия, как эти призраки мужского
724
Богомолка
и женского пола — бесплодные, не сделавшие за свою жизнь

ничего полезного: не родившие ребенка, не совершившие ни
мужественного поступка, ни доброго дела, даже не сказавшие
никому ни доброго, ни острого слова. Как этой людской по-
роде удалось занять хоть какое-то положение в нашем свете?
Вот в чем позор и бедствие современного общества, вот что
бесчестит французскую столицу — то, что Париж удостаи-
вает вниманием этих светских львов и львиц, этих балетных
крыс, этих ущербных особей, которые подобны кишащим
червям, выползшим из трупа англичанина Ловласа; а между
тем, вообразите, какими разговорами заняты эти разодетые
господа и дамы; на каком наречии ведут они беседу — вы
и представить себе не сможете, сколько там звучит пошло-
стей и нелепостей, клевет и оскорблений; как там отзываются
о славе и добродетели, о великих людях и поэтах, а главное,
о Господи! — о верующих; сколько там услышишь ужасных
и низких наговоров на честных женщин, которые проводят
время у домашнего очага и которых не встретишь ни в Булон-
ском лесу, ни в Опере, которые посещают воскресные обедни
и которые — о верх лицемерия! — ходят за больными, под-
нимаются на чердак к бедняку и навещают узника в тюрьме.
Тем временем наша богомолка принимает у себя кресть-
янина с ее фермы, каменщика, подновившего ее дом, и учи-
теля ее ребенка; беседы с ними идут на пользу ее настоящему
и служат защитой ее будущему. Если она остается в одино-
честве и ей хочется почитать книгу, не думайте, что она по-
сылает слугу в ближайший кабинет для чтения за мерзкими,
засаленными книжонками, страницы и поля которых кишат
непристойностями. Только дамы из высшего света прибегают
к такого рода отвратительным развлечениям, без стеснения
разделяя их с лакеями, гризетками и горничными своего
квартала. Благоразумная женщина, знающая цену времени
и умеющая ценить жизнь, оставляет модным красавицам
жалкое удовольствие читать грязные книжки, она охотно
725
Жюль Жанен
уступает им все современные романы, написанные столь

презренной прозой, все эти заблуждения разума, весь этот
чувственный бред; для чтения и размышления у нее имеется
нечто более достойное: на самом почетном месте она хранит
прекрасные и благородные книги, напечатанные на сухой
шуршащей бумаге и тщательно переплетенные каким-нибудь
переплетчиком былых времен. В этих книгах — настоящих
шедеврах как внутри, так и снаружи — вместо непристойных
комментариев насмешников из кабинетов для чтения, вместо
имен, отдающих мастерскими и лавками, кабаком и казар-
мой, вы встретите почтенные имена юристов, прелатов или
ученых прошлого. На полях книги вы обнаружите самые
глубокие и достойные размышления, выведенные уверенной
рукой. Когда вы держите в руках такую книгу, кажется, что ее
прежний владелец стоит у вас за спиной, устремив взгляд на
страницу, и читает ее вместе с вами; тогда вы стараетесь по-
нять эти шедевры так, как понимал их он, полюбить их так,
как любил он. Прекрасные книги — единственная роскошь,
какую позволяет себе набожная женщина, погруженная в себя;
ей нравятся эти тайные и благородные сокровища, которые
никому не внушают зависти; богомолка рассказывает о своей
высокой страсти только самым близким друзьям; она готова
пожертвовать собственным убранством ради роскошного
убранства Лабрюйера или Боссюэ. Пусть этим летом у нее
будет одним платьем меньше; зато ее томик Корнеля вели-
колепен. Такова вся роскошь богомолки: простая, серьезная
и строгая, как она сама. Она не из тех женщин, кто носит
драгоценности, стоящие гораздо дороже, чем все имущество
их мужей. Все, что блестит, ей не по нутру: она считает, что
брильянты ей не к лицу, а жемчуг затмевает белизну ее кожи;
любимое украшение богомолки — живой цветок, незатейливо
вплетенный в ее прекрасные волосы. Зато она очень следит за
своим бельем — оно у нее самое красивое и самое изысканное.
Ей дороги эти кружева, унаследованные от матери или даже
726
Богомолка
от бабушки. Поскольку в судьбе и в красоте богомолки все

тщательно продумано, в больших шкафах из черного дерева
она хранит множество великолепных вещиц, ровным счетом
ничего ей не стоивших; и так велика власть простодушных
и безыскусных красавиц, подобных нашей богомолке, что,
даже живя в уединении и безвестности, они в конце концов
подчиняют себе саму моду, которая их знать не знает. Во-
все того не подозревая, они покоряют толпу и заставляют
ее принять их самые сокровенные прихоти. Ведь кто снова
ввел в обращение старинную резьбу по дубу? Кто вернул из-
вестность забытой мебели Буля и Ризнера?12 Кто заставил нас
по-новому взглянуть на вычурное позолоченное дерево эпохи
Людовика XV и пышные оборки, бывшие в ходу при дворе
Людовика XVI, — все эти серьезные или забавные реликвии
ушедших времен? Кто подорвал славу красного дерева и не-
уклюжих форм, выдуманных художником Давидом?13 Кто из-
бавил нас от курульных кресел и кроватей с балдахином? Кто
возвратил нам прекрасный гипюр и тончайшее мехельнское
кружево, от которых все отвернулись? И кто же, наконец, при-
внес частицу искусства и вдохновения, изысканности и вкуса
в унылые интерьеры современного Парижа? Все очень просто:
это сделали честные, благоразумные и деликатные женщины,
которые, не разделяя пристрастий толпы, сначала уединились
в своих домах и скрыли их убранство от чужих глаз, так же
как скрывали от них свою жизнь, а потом искренне удивились,
12
Андре-Шарль Буль (1642–1732) и Жан-Анри Ризнер (1734–1806) —
краснодеревщики.
13
Жак-Луи Давид (1748–1825) — художник, который начиная с эпохи
Французской революции насаждал неоклассический стиль не только
в живописи, но и в предметах интерьера, в частности в мебели, которую
по его эскизам изготовлял краснодеревщик Жакоб. В эпоху Директории
этот стиль, более или менее точно воспроизводивший римский, называл-
ся стилем Директории; именно в этом стиле были выполнены упоминае-
мые чуть ниже курульные кресла (род мягкого табурета с Х-образными
ножками) — подражание тем курульным креслам, которые в Древнем
Риме были атрибутом представителей власти.
727
Жюль Жанен
обнаружив, что произвели такую революцию в интерьерах,

вследствие которой даже портреты Лебрена14 и Миньяра15,
ожидавшие своего часа у торговцев на набережных, стали
пользоваться спросом у вчерашних выскочек: их так удобно
выдавать за портреты своих прародителей. В самом деле,
сообразительные нувориши, видя, что у всех порядочных
женщин есть почтенные предки, решили также обзавестись
прародителями и купили их в готовом виде.
Стало быть, и для богомолки роскошь, мода, развлече-
ния — не пустой звук; но она сама определяет, что такое ро-
скошь, сама, ни на кого не оглядываясь, придумывает для себя
моды; ей хорошо известно, что все графини, маркизы и герцо-
гини — эти королевы модных журналов — только и умеют что
обживать дома на улице Монблана или Гельдерской улице; она
не столь опрометчива, чтобы перенимать у этих дам наряды
и шляпки. Что же до радостей, их у богомолки множество,
и она делится ими со всеми добрыми родственниками. Хозяй-
ство у нее ведется как нельзя лучше, стол самый изобильный,
летом в доме не переводится лед, а зимой — огонь в очаге.
Пусть ее лошади не слишком ретивы, зато крепки и откормле-
ны. Пусть ее экипаж не от лучшего каретника, зато никогда не
ломается. Слуги ее одеты просто; у них нет ни аксельбантов,
ни ливрей. На улице в них не признаешь прислугу; но они
родились в этом доме, в нем же и умрут; у них хорошее жало-
ванье, их досыта кормят, к ним относятся с уважением — и они
довольны. Правда, им не выказывают такого почтения, как
обладателям пышных ливрей, и над ними потешаются, когда
они проходят мимо кабачков, где напивается челядь. У нашей
доброй богомолки есть все радости, даруемые покоем и безмя-
тежностью, независимой и обеспеченной жизнью без долгов.
14
Шарль Лебрен (1619–1690) — придворный живописец эпохи Людо-
вика XIV. Известен прежде всего как автор парадных портретов.
15
Пьер Миньяр (1612–1695) — художник, создал множество портретов
высокородных особ, придворных и самого короля Людовика XIV.
728
Богомолка
Модная торговка обращается к ней уважительно, портниха

едва осмеливается с ней заговорить: ведь она понимает, что
эта женщина одевается согласно велениям собственного вкуса
и не нуждается в ее помощи. Благотворное влияние богомолки
сказывается на всех. Стоит нашей милой и застенчивой герои-
не где-нибудь появиться, все взгляды тут же устремляются на
нее; нескромные разговоры замолкают — все хотят услышать,
что скажет она. Даже самые искусные соблазнительницы,
славящиеся своей развращенностью, и самые отъявленные
щеголи разделяют всеобщее уважение. Когда она говорит, ее
слушают; а поскольку она доброжелательна от природы и снис-
ходительна ко всем слабостям, о которых чаще всего даже не
подозревает, окружающие изумляются тому, что находят такое
большое удовольствие в беседе столь простой и непринужден-
ной, обходящейся без клеветы и даже без сплетен. Пока наша
богомолка молода, она внимательна и почтительна к пожилым
женщинам, как они того и заслуживают; состарившись сама,
она превращается в говорливую и ласковую собеседницу,
к которой молодежь тянется за советом и поддержкой. Она
уважает чужую старость: поэтому и ее в старости ожидает
уважение окружающих. Впрочем, такая женщина почти и не
стареет: спокойные занятия, отсутствие бурных страстей, сер-
дечная и душевная гармония, самообладание, успех, всеобщее
уважение, деятельная жизнь, благотворное влияние сельской
природы, честность и порядочность мужа, удачи ребенка —
все это вместе взятое позволило статному телу сохранить силу,
а красивому лицу — достоинство; к тому же она очень быстро
смирилась со старостью и не вступает в жестокий спор со
временем, как это делают другие женщины, которые, не щадя
себя и других, выставляют напоказ свои голые плечи, шею
и руки — бесконечно потрепанные, дряблые и морщинистые;
богомолка, наоборот, в пятьдесят лет приняла тот вид, какой
подобает этому возрасту, и поэтому осталась чистой и неза-
пятнанной; в зрелости она сохранила юношескую живость
729
Жюль Жанен
и до последних дней источает все тот же аромат молодости,

грации и добродетели.
Что до ее развлечений, то вы, конечно, ожидаете, что
здесь я попаду впросак. Смотрите, как бы вам самим не по-
пасть впросак! У нашей красавицы-богомолки развлечений
нисколько не меньше, чем у вас, записных кокеток, читающих
эти строки. Разумеется, в ней нет ничего от мужчины: она не
может похвастаться тем, что обладает железной хваткой, не
моргнув глазом выкуривает длинную сигару, дает достойный
отпор противнику в фехтовальном зале или поражает мишени
в тире Лепажа16. Ей незнакомо возбуждение игрока, заключа-
ющего пари на скачках в Шантийи; она никогда не держала
в руках игральных карт, разве что строила из них замки для
своего юного сына; ее почти не увидишь на бульварах, куда
выезжают на прогулки другие дамы, томно раскинувшись
в своих каретах, как на роскошном ложе. Богомолке было
бы очень досадно иметь одновременно ложу в Итальянском
театре и в Опере; ведь она помнит народную мудрость: за
что уплочено, должно быть проглочено. Она очень редко вы-
езжает: на балах ей невесело, на званых обедах скучно; ее не
встретишь и на грандиозных приемах в Тюильри. Шумная
толпа ее страшит: ей не по душе разношерстные сборища.
Что же до развлечений особого рода, таких как неистовые
танцы в последний день карнавала, когда народ щеголяет
масками, мишурой и лохмотьями, или современные драмы
и мелодрамы с их потоками крови — никто бы не осмелился
заговорить о них с этой святой женщиной. Она не осуждает
шумную суету, обманчивые удовольствия и многолюдные
празднества; богомолка поступает умнее — она ими пренебре-
гает. Наша героиня к ним не стремится и едва ли верит в то,
16
Жан-Андре-Проспер-Анри Лепаж (1792–1854) — парижский ору-
жейный мастер, представитель известной династии оружейников. Был
владельцем тира на Елисейских Полях. Тот типаж, которому Жанен
противопоставляет свою богомолку, описан в очерке «Львица».
730
Богомолка
что они могут кому-то доставить удовольствие; ей искренне

жаль бедных женщин, у которых нет в жизни другой заботы,
как только растрачивать понапрасну свое счастье и красоту,
здоровье и состояние, покой своих семей и честь своих мужей:
развлечения и радости богомолки — совсем другого сорта.
Ее праздники — самые чудесные в мире, и она властвует на них
безраздельно, даже не догадываясь об этом. Богомолка со всей
серьезностью отмечает старинный праздник Рождества. Она
помнит об именинах старых родственников и днях рождения
детей; в день своего собственного рождения она простодушно
говорит вам: «Я стала на год старше, поздравьте меня и при-
шлите цветы». Все календарные праздники сулят ей радости.
Набожная женщина верит не только в Рождество, но и в Свет-
лое Воскресенье, когда в украшенной церкви звучат торже-
ственные хоралы, а за суровым и скорбным постом следует
всеобщее ликование. Она радуется празднику Тела Господня
с его цветами, фруктами и прелестными детьми в белом,
похожими на ангелов. Богомолке дарованы все благодатные
чувства, переживаемые в церкви, — эти бесконечные радости,
неведомые черни: запах ладана и органные песнопения, речь
старца, звучащая с кафедры, и гимны юных девушек в часовне
Богородицы, вся история Спасителя и Девы Марии, величавый
эпос Ветхого Завета и утешения Евангелия — одним словом,
нескончаемый, всеобщий земной и небесный праздник.
Вы, непрерывно занятые жалкими закулисными интрига-
ми, героини которых чаще всего — продажнейшие из женщин;
вы, привыкшие с живейшим интересом следить за спорами
о том, кому что играть и что петь, что танцевать и над чем
шутить на театре, вам не понять, как можно посвятить всю
свою жизнь познанию таинств великой религии, существую-
щей целых восемнадцать веков; вам не понять целомудренные
чувства, внушаемые верой, милосердием и надеждой; вам не
понять, какие душевные драмы разыгрываются под сумрач-
ными сводами соборов, сколько сладостных слез проливается
731
Жюль Жанен
на папертях храмов; вам не понять, что можно смотреть

с живым сочувствием на славных детей, изучающих Слово
Божие. Вы не преминете залиться горячими слезами, когда
в конце скверной драмы господина Виктора Гюго, кишащей
преступлениями и казнями, детоубийствами и отравлениями,
кровосмешениями и варваризмами17, влюбленный герой испу-
стит последний вздох вдали от своей возлюбленной или когда
в конце дрянной комедии господина Скриба двое молодых
людей, преодолев все препятствия на пути любви, соединятся
брачными узами; однако, обладая душой столь чувствительной,
вы не поймете, зачем здравомыслящей женщине присутство-
вать у подножия алтаря на настоящем венчании; не поймете,
как может она разделять невинную и тревожную радость не-
весты, затаенный восторг жениха, блаженство стариков, на
чьих глазах соединяются молодые сердца. Накануне вы горько
плакали, наблюдая, как на грубо сколоченных подмостках го-
сподин Сент-Огюст или господин Сент-Эрнест18 имитируют
предсмертный хрип; однако при виде траурной процессии
с гробом прекрасного юноши, которого внезапная смерть от-
няла у матери, вы едва приподнимете шляпу. У вас нет времени
проводить его до церкви и разделить страшную скорбь погре-
бального псалма: вы спешите, ведь вам надобно заказать на
сегодняшний вечер кресло в театре, чтобы всласть насладиться
звуками новой оперы. Верующая женщина устроена иначе; во-
истину, это торжественное церковное действо, действо жизни
и смерти, предстающее каждый раз по-новому, создано словно
нарочно для нее; она всем сердцем разделяет эти слезы и стра-
дания, эти ликования и невинные радости. Ее театр и оперная
ложа — это каменная плита, на которой она преклоняет колени,
17
Варваризм — слово, заимствованное из чужого языка.
18
Эжен Скриб (1791–1861) — французский драматург, автор комедий
и водевилей. Сент-Эрнест — в 1840-х годах ведущий актер театра «Амби-
гю комик». Сент-Огюст — по-видимому, вымышленное имя, образован-
ное по модели распространенных в XIX веке театральных псевдонимов.
732
Богомолка
и алтарь, у которого она молится. Ее актеры — это молодой

супруг, ведущий под руку новобрачную; покойник, которого
проносят в гробу; новорожденный, которого окунают в купель;
толпа милых, невинных детей в нарядных одеждах, идущих
к причастию; седовласый и согбенный старый священник,
служащий обедню в безлюдной церкви и благословляющий
коленопреклоненную молодую женщину; благочестивый
епископ, прибывший издалека с рассказами о тех, кого он об-
ратил в христианскую веру; архиепископ, угасающий в своей
сумрачной церкви; двенадцать старых апостолов19, которым
понтифик в Чистый Четверг омывает ноги; прогулка в полях
при освящении урожая. Вот они — возвышенные зрелища,
величественные спектакли, безыскусные герои; можете ли вы,
чьи театры с размалеванными декорациями и гнилыми под-
мостками сгорают каждые десять лет, — можете ли вы назвать
театр более прекрасный, чем собор Парижской Богоматери?!
Нет-нет, не нужно злословить о радости, какую дарует
вера; не нужно презирать тех, кто умеет найти для своей души
достойную пищу в шедеврах и великих памятниках, в делах
знаменитых понтификов и речах великолепных гениев, благо-
деяниях, воспоминаниях и, более всего, в упованиях религии,
существующей на протяжении восемнадцати веков; не нужно
презирать тех, кто читает Боссюэ и Расина, святого Иоанна
Златоуста и Паскаля, Фенелона и Корнеля, Шатобриана и Ла-
мартина; тех, кто смотрит на Кампо Санто20 в Пизе и фрески
Рафаэля в Ватикане взглядом не телесным, но духовным; тех,
кто судит о шедеврах как христианин и как художник, кто
19
Имеются в виду просто священники. Папа в Великий четверг омывает
ноги двенадцати священникам, как правило — приехавшим издалека.
20
Кампо Санто (campus sanctus — лат. «святое поле») — монумен-
тальное крытое кладбище, расположенное рядом с пизанским собором.
Построено в XIII–XIV веках. Название связано со священной землей,
которую в начале XIII века архиепископ пизанский привез из Иерусали-
ма. Внутренние стены здания Кампо Санто декорированы прекрасными
фресками эпохи Возрождения.
733
Жюль Жанен
не отделяет идею от формы, а, напротив, объединяет все эти

благородные понятия: слово и разум, творца и его творение,
душу и тело.
Вы без устали толкуете о ваших развлечениях и празд-
никах, о вашей беспредельной роскоши и беспримерной
элегантности, о пошлых интригах, заканчивающихся в ис-
правительной полиции или в какой-нибудь отдаленной аллее
Марсова поля, — печальных историях, итог которых — помя-
тое платье и простреленный сюртук21; вы без устали толкуете
о своих мелочных амбициях, которые приводят — к чему,
спрошу я вас? — к тому, что вы заставляете какое-то время
судачить о себе, получаете офицерское звание или место
в государственном совете; вы без устали толкуете о блеске,
которым вы окружаете своих жен и дочерей, — одним сло-
вом, вы с готовностью выставляете напоказ все ваше бренное
благополучие; но что же значат, спрошу я вас, все эти блага
в сравнении с тем счастьем, о котором здесь идет речь?
в семье, о которой мы говорим, благополучие понимается по-
иному. Это рослые и красивые, правдивые и чистосердечные
дети. Это их отец, который по примеру своей кроткой, но
непреклонной жены идет по жизни прямо, не кривя душой,
и достигает цели: ведь он шел вперед без устали. Но вдобавок
ко всему у богомолки есть отрадные минуты, о которых она
никому не расскажет. Вы платите втридорога, чтобы увидеть
трагедии в стихах, разыгранные актерами; деньги, которые
вы без всякой радости тратите на то, что вы называете радо-
стями, богомолка отнесет на самый последний этаж высокого
дома, где летом жильцы изнывают от жары, а зимой дрожат
от холода, — там перед ней предстанет множество жестоких
драм, там она утешит множество истинных страдальцев, там
она услышит в ответ благодарности и благословения, про-
льет слезы умиления, вернется домой счастливая и гордая
21
Подразумеваются дуэли.
734
Богомолка
собой и заснет безмятежным сном. Ночью ей приснятся не

мелодраматические злодеи с кинжалом и чашей яда в руках,
а бедные люди, которым она пришла на помощь: богомолка
снова увидит мать семейства и ребенка, которого она спасла,
услышит благословление старца — вот достойные сны, вот
неподдельные драмы! Напрасно ваши поэты растратили все
свое никчемное дарование, чтобы содрать с человеческо-
го трупа кожу и выставить напоказ самые омерзительные
телесные муки: богомолке, не раз склонявшейся над ложем
несчастных в Городской больнице, довелось увидеть столько
страданий, сколько ваши поэты и драматурги даже предста-
вить себе не могут!
Так, следуя путем, который, как вы полагаете, усеян
лишениями и терниями, эта женщина легко достигла того
земного счастья, которого все вы только жаждете и к которо-
му стремитесь. В подчинении долгу и порядку она нашла то,
что постоянно ускользает от вас из-за вашей беспорядочной
жизни; с самого начала отказавшись от суетных удовольствий,
она обрела полную власть над окружающей мелкой суетой;
она была скромна, но скромность принесла ей столько выгод,
сколько не принесла бы самая великая гордыня; она вкусила
всего, что только есть в жизни доброго и святого, однако
в меру, а стало быть, не пресытившись; так же как и вам, ей
посвящали свои творения — причем самые прекрасные —
художники и поэты, так же как и вас, ее восхваляли и пре-
возносили мужчины; куда чаще, чем вы, наслаждалась она
голубизной небес и цветением сада, утренней зарей и трелью
лесного соловья; ее жизнь протекала медленнее, чем жизнь
всех тех сомнительных красавиц, чья красота эфемерна и без-
душна, красавиц, которые взрастают и увядают как растения
в теплице. Поставьте рядом одну и другую — шестидесяти-
летнюю светскую женщину и нашу богомолку восьмидесяти
лет — и спросите их, к чему они пришли. Светская женщи-
на — живой труп, воплощенное угрызение совести; наша
735
Жюль Жанен
богомолка еще полна любви и надежды. С ней по-прежнему

три ее верных спутницы — Вера, Надежда и Любовь к ближне-
му. Когда блестящая и остроумнейшая женщина XVII века —
Нинон де Ланкло, которую единодушно объявили «самым
благородным мужчиной» во всем королевстве Людовика XIV
и которую чествовали и любили до конца ее дней — а умерла
она очень старой22, — оказалась, наконец, на смертном ложе,
она с глубоким вздохом воскликнула: «Если бы я знала,
что проживу такую жизнь, я бы повесилась!»
Прервем здесь нашу проповедь. Мы принялись пропо-
ведовать не по своей воле, а потому что этого требовал наш
предмет. Мы хотели освободить прозвище «богомолка» от той
немилости, в которую она впала по вине великих остроумцев
XVII столетия; мы хотели показать, что жизнь набожной
женщины полна радостей, причем даже радостей земных. За-
глядывать дальше мы не будем, ведь эта книга предназначена
лишь для описания нравов в посюстороннем мире.
Попутно мы могли бы также показать вам, какую огром-
ную роль играет такая женщина для проповедования еван-
гельского слова; ведь, благодарение Всевышнему, могущество
христианской церкви еще не настолько подорвано, чтобы она
не являла нам своих проповедников и героев. Даже сегодня,
во времена смутной и трудноопределимой свободы, когда все
предоставлено воле случая, известно ли вам, где существует
истинная свобода слова? Не в газете, где она подвергается
всяческим ограничениям извне, не на трибуне, где ее слишком
часто ослепляют политические страсти, — истинная свобода
живет на церковной кафедре. Странная вещь! Только там
можно высказать все, что наболело на сердце; только там
ведутся споры о великих принципах, неразрывно связанных
22
Именно Нинон де Ланкло, в самом деле прожившую очень долгую
жизнь, имел в виду Лабрюйер, когда писал в «Характерах» («О женщи-
нах», § 13), что «общество красивой женщины, наделенной свойствами
благородного мужчины», доставляет ни с чем не сравнимое наслаждение.
736
Богомолка
с совестью и свободой. Там каждый день вы услышите новых

проповедников, обуреваемых христианским прозелитизмом.
Можно было бы назвать несколько имен юных апостолов со
стойкими убеждениями и пылким умом: они властвуют над
идеями, но не способны повелевать людьми. Можно было бы
назвать одного из них, самого влиятельного, который, должно
быть, по вечерам, преклонив колени перед распятием, про-
ливает горькие слезы при мысли о том, что Лютер опередил
его и лишил единственной роли, которая подобала бы ему
в католической церкви23. А ведь эти поединки христианских
ораторов, эти красноречивые тревоги стольких сильных умов,
эти опасные бунты, берущие свои корни в самом Священном
Писании, ежедневно свершаются на глазах богомолки; она
самый главный зритель поединка между догмой и верой, с вы-
соты своего здравомыслия и добродетели она вершит суд над
всеми проповедниками, отстаивающими одно и то же дело,
над всеми молодыми христианами, готовыми принять муче-
ничество, над всеми отважными и пылкими душами, которые
посвящают себя церкви, потому что не имеют возможности
пробить себе дорогу в политике.
Мы забыли сказать — да и как не забыть хоть что-то,
рассуждая на столь обширную тему, — еще одну вещь: порой
у набожной женщин нет иного достояния, кроме благочестия,
иного богатства, кроме веры; однако и тогда, находясь в край-
ней нужде, она живет в почете и радости. Если бедняжка не
имеет крова над головой, церковь приютит ее; если она оди-
нока и бездетна, семью ей заменят славные дети прихожан;
если она неимуща, ее имуществом будет милостыня от добрых
23
Имеется в виду аббат Фелисите-Робер де Ламенне (1782–1854), кото-
рый в 1820-е годы был защитником традиционной католической религии,
а после 1830 года перешел на позиции христианского социализма и за это
подвергся осуждению папского престола. Удалившись в свое бретонское
имение Ле Шене, он написал там книгу «Речи верующего» (1834), которую
сам назвал «евангелием бунта», и представил в ней непосредственным
следствием евангельского учения не что иное, как демократию. «Речи
верующего» были осуждены очередной папской энцикликой.
737
Жюль Жанен
людей, разделяющих с нею молитву; если ее никто не знает,

у нее найдутся братья, которые оплачут ее смерть. Однако
нет нужды в стольких сравнениях, чтобы доказать, как от-
радна судьба богомолки. Ведь куда податься старой женщине,
которая бедна и немощна, одинока и беспомощна, если она не
верит в Бога?
Перевод Натальи Харитоновой

Йозеф Майнцер
МОЛОЧНИЦА
Перенеситесь мыслию в эпоху добряка Лафонтена (от кото-

рой мы столь сильно отдалились во времени и — еще силь-
нее — в нравах!): немало молока утекло после описанного
им горького происшествия с Перреттой1, и сама она исчезла,
скрылась прочь с осколками своего кувшина. Изящный и воз-
душный наряд, открытое лицо, легкую поступь, невинное
честолюбие, само свое имя — все это, включая свое просто-
душие, она унесла с собой в швейцарские горы. Жизнь этой
бедной крестьянки проходила в деревне, где она кормилась
плодами своего труда. Да, она каждый день наведывалась
в город, но шла пешком, в редкие часы досуга, и продавала
лишь то молоко, что оставалось у нее в избытке, и молоко это
было в том же чистом, первозданном виде, в каком явилось
утром из коровьего вымени: такая торговля и приносила ей
умеренный достаток. Могла ли она вообразить, что пройдет
время и появление кофеен придаст ее скромному промыслу
1
Перетта — героиня басни Жана де Лафонтена «Молочница и кувшин»
(VII, 9). Спеша домой с кувшином молока, она так размечталась о бо-
гатстве, которое принесет его продажа, что разбила кувшин и горько
оплакивала потерю: «Погиб бычок, свинья, корова и цыплята» (пер.
Б.В. Каховского).
739
Молочница
невиданный размах? что ее последователи так расплодятся,

что в любое время дня их можно будет встретить, в разных
обличьях, во всех уголках столицы: одни сидят перед во-
ротами, другие прохаживаются по улицам своего квартала,
третьи красуются в лавках с дорогими витражами; да что там
говорить! иные даже с шумом разъезжают в повозках с над-
писью «Молочная ферма святой Анны» по обоим бортам!
Но как же все изменил этот стремительный рост: мастерство,
качество товара, самих его производителей! Где теперь та
простодушная Перретта? от нее остался лишь мелодичный
напев. Вот он:
Вот молоко!
Молочники и молочницы есть во всех цивилизованных

странах. В Лондоне они зовутся milk-men и milk-women и с
раннего утра наводняют улицы, неся на головах жестяные би-
доны и терзая слух пронзительным криком: Milk-oh! Milk-oh!
Один остроумный француз предположил, что на самом
деле эти честные граждане кричат: «Мелко! мелко!»; иначе
говоря, откровенно признаются, что недоливают.
Великое царство молочниц можно разделить на три вида.
Хотя производство у них одно, способы его разнятся; еще
сильнее разнятся нравы.
Деревенская молочница живет, как правило, в четырех-
пяти лье от Парижа: она либо состоит при ферме или при
замке, либо трудится на себя. Она поднимается в час ночи,
впрягает могучего коня в повозку, где уже заботливо рас-
ставлены и переложены соломой огромные жестяные бадьи
с товаром для простых смертных и аккуратные крыночки для
почетных покупателей. Она закутывает лицо платком, бро-
сает на плечи серую накидку с черным кантом, устраивается
под полотняным куполом фургона, дает сигнал трогаться
верному скакуну, прекрасно знающему дорогу, склоняет го-
лову на грудь и засыпает. Не все молочницы имеют равный
741
достаток, не все путешествуют с равным удобством. Порой

фургон существует лишь в мечтах молочницы; порой вме-
сто лошади ей приходится довольствоваться ослом, к бокам
которого приторочены две корзины; однако и в этом случае
она исхитряется уснуть на спине скромного ишака, который,
повинуясь природному чутью, доставит ее по месту назначе-
ния не хуже благородного буцефала. Она вступает в Париж
с первыми лучами солнца и сразу же располагается на своем
законном месте, которое занимает с незапамятных времен
и право на мирное владение которым не смеет оспаривать
никто — исключая разве полицию. Она устраивается, об-
ложившись крынками, ведрами и мерными кружками, где-
нибудь на углу улицы, подле винной или бакалейной лавки
либо перед воротами особняка, и с важным видом смотрит,
как покупатели проходят перед ней вереницей, точно вассалы
пред лицом суверена. Вот являются поочередно востроглазая
девица, старуха с морщинистым лбом и шаткой походкой,
старый холостяк в фуражке с козырьком и мальчишка, кото-
рый покупает молока на одно су и недолго думая выпивает
его на месте. Все жалуются; один — на то, что ему недолили
накануне, другой — на то, что молоко слишком голубое
и прозрачное; третий рвет и мечет от того, что его молоко
свернулось и он лишился утреннего кофия; однако это не
мешает им всем исправно приносить свои банки и деньги.
Жизнь молочницы однообразна; можно сказать, что вся
она подчинена одному и тому же геометрическому закону.
Пройди хоть двадцать лет: на ней все тот же наряд, та же
косынка, тот же круглый и гладкий чепец; все с тем же про-
ворством движется ее мерка от крынки с молоком к чашке
покупателя, привычно возвращая обратно в крынку добрую
часть содержимого; каждый день она начинает и заканчивает
торговлю в строго определенное время; как бы она ни пре-
успевала, это не делает ее вид более элегантным, обращение
более надменным, а движения менее размеренными. Впрочем,
742
Молочница
она окружена таким почтением, что никто не обращает вни-

мания на подобные слабости: ее вотчина мала, но правит она
в ней самодержавно. Хотя она неотлучно пребывает на своем
посту, ничто из происходящего вокруг не ускользает от ее
внимания; всюду у нее свои наушники и шпионы, и притом
совершенно бесплатные; она знает досконально внутренний
уклад всякого семейства, не будучи в него вхожа; во всяком
доме она лучше прочих способна провести полную ревизию
финансов и нравов, от подвала до чердака: она живая газета
своего квартала. Покуда господа еще почивают, служанки
сбиваются стайкой вокруг молочницы; прибывает подкре-
пление из детей и старух, самого нескромного и болтливого
племени: и все взгляды прикованы к нашей героине, она
адресат всех признаний; она правит бал. Поведав о тысяче
дивных приключений, случившихся давеча в деревне, она
выслушивает в свой черед парижские новости: предсказания
и открытия, прожекты правительства и отношение к ним
народа — дабы потом пересказать все услышанное своим
домашним. Она вдохновляет служанок на всевозможные
пересуды; каждая рассказывает, что она слышала или во-
образила, что слышала, от своего господина; что видела
или вообразила, что видела; все, что подумала, и все, что
ей примстилось. Один раз бросишь камень — и кто знает,
докуда дойдет рябь? Каждая кумушка жаждет вставить свое
словцо, высказать свое суждение, ведь женское воображе-
ние не останавливается на полпути. Политика и религия,
рай и ад, любовь и ненависть — все смешивается, сбивается
в кучу и катится, разрастаясь подобно снежному кому; затем
следуют пророчества, столь любимые публикой: сплетницы
гадают, толкуют, предсказывают развитие, последствия, ис-
ход каждого события, одной колкой остротой выносят при-
говор всему свету. После чего молочница бережно собирает
пожитки и отбывает восвояси, чтобы на следующее утро
начать все сызнова.
743
Однако она редко возвращается налегке, поскольку

заодно с обязанностями молочницы исполняет еще и роль
комиссионера. В деревне каждый спешит нагрузить ее по-
ручениями: обитатели замка и фермы, молодые люди и юные
девицы доверяют ей свои самые сокровенные тайны. Все она
исполняет исправно и надежно, не хуже почтальона, и даже
имеет преимущество перед оным, поскольку приходит раньше
и быстрее возвращается с ответом, порой даже устным, чем
никогда не озаботится почтальон. Но все же не только из по-
купок и амурных писем состоит тот груз, который привозит
в деревню молочница на осле, лошади или подводе; частенько
она доставляет из столицы еще и навоз для удобрения пашен.
В обмен на лакомства в виде молока или сливок она получает
от некоторых покупателей солому из хлева или конюшни.
Если вам доводилось в теплое время года живать в Ножане,
Жуанвиле, Сен-Море, Шарантоне или иной деревне в окрест-
ностях Парижа, вы наверняка видели и вереницы подвод,
посреди дня тянущиеся из столицы; на них едут молочницы:
одни окружены крынками, другие — пакетами и цветочными
горшками, большинство же восседают на горах навоза.
Стоит одной молочнице покинуть улицу, как ее место
занимает другая: свой обход начинает молочница странству-
ющая. Эта разновидность населяет, как правило, окраины
Парижа либо деревни, являющиеся их продолжением. Как
и у давешней нашей знакомой, у нее имеются свои любимые
кварталы и постоянные покупатели; но происшествия и пере-
суды мало занимают странствующую молочницу; ее интересы
не простираются далее торговли. Если утренняя молочница
выбирает себе место и с него не сходит, дневная ее преемница
со всей скоростью, на которую способна ее лошадь, ее осел или
собственные ноги, обегает квартал, присвоенный ею в соб-
ственность, и с безукоризненной пунктуальностью стучится
каждый день в одни и те же двери; нет такой улицы, даже
самой заброшенной, нет такого уголка и глухого переулка,
744
Молочница
который бы она не удостаивала своим визитом. Ее пронзи-

тельный и регулярно повторяющийся крик:
А кому молока? —
поднимается с низких нот к верхним и видоизменяется, в за-

висимости от длины прохода или высоты здания. На каждую
остановку она тратит ровно столько времени, сколько необ-
ходимо; она знает в точности, сколько покупателей ждут ее
в каждом дворе, в каждом доме, на сколько этажей надо им
спуститься, и встречает их с мерками наготове, поскольку по-
требности каждого ей тоже известны в точности.
В былые времена племя молочниц было представлено
лишь двумя этими типами, молочницей стоячей и молочницей
бродячей: первая доставляла парижанам завтрак, вторая снаб-
жала их провизией в течение дня; отнюдь не вредя коммерции
друг друга, они, напротив, служили одна другой удачным
дополнением. Они без соперничества, без ненависти делили
между собою власть, которая и по сей день принадлежала бы
им безраздельно, когда бы жадность не толкнула их на опас-
ный путь злоупотреблений: ведь именно эти последние, увы,
губят самые древние и лучше всего устроенные государства.
Каждый день покупатели горько плакали о том, как по-
вторяется с их молоком чудо в Кане Галилейской2, — но алчные
молочницы не внимали их пеням. Однажды утром соперники,
только и ждавшие подходящего случая, наводнили улицы,
вооружившись не длинными речами, а тысячами брошюр,
суливших золотые горы, — и революция свершилась. И тут
же быстролетные экипажи принялись бороздить Париж во
всех направлениях, перевозя во множестве жестяных би-
донов, тщательно закрытых и запечатанных, плоды трудов
«Молочной фермы святой Анны» или «Семейной молочной».
2
Брак в Кане Галилейской — чудо превращения воды в вино, сотво-
ренное Иисусом и описанное в Евангелии от Иоанна (2:1-11).
745
Была ли в том выгода покупателю? Да, на первых порах; ибо

какая революция осмелится начать свою историю с обмана?
Однако любовь к истине вынуждает меня признать, что ныне
с программой молочников-новаторов сталось то же самое, что
и с тысячью других программ.
У молочниц, как и в любом сословии, существует своя
иерархия. Есть среди них те, что продают лишь молоко,
полученное от одной-единственной коровы или козы, тогда
как другие, к которым капризница-фортуна благоволит куда
больше, располагают, либо в самом сердце Парижа, либо в его
окрестностях, обширными хлевами, где содержатся дюжина,
двадцать, тридцать, а то и сорок коров. Хозяева сих роскошных
владений носят гордое звание коровьих кормильцев. Теперь
скажите, не видится ли вам при звуке этого имени мужчина
в скромном синем плаще3, из тех филантропов, которые раз-
носят по домам бульон, молоко и кашу, раздают беднякам свое
состояние и кладут свою жизнь на алтарь всеобщего благопо-
лучия? Между тем нет образа, более далекого от истины. Жена
кормильца идет в хлев с ведрами, подвернув юбку, покрыв
голову капюшоном или платком, закатав рукава, сунув голые
ноги в огромные деревянные башмаки. Усевшись на табурет,
она, с помощью нескольких служанок, доит коров. Поутру она
со всем своим хозяйством отправляется в дорогу, устраивается
на своем излюбленном месте, а служанок рассылает по дру-
гим кварталам, заранее рассчитав, сколько капель, включая
воду, вмещает каждый из доверенных им горшков и сколь-
ко монет разного достоинства они должны будут отдать ей
по возвращении.
Жену кормильца, истинную крестьянку, не столь уж
многое отделяет от более почтенного статуса. Так, на наших
3
Намек на Эдма Шампьона (1766–1852), известного под прозванием
«Человек в коротком синем плаще». Из нищего сироты Шампьон сумел
превратиться в богатейшего парижского ювелира, а затем посвятил всю
свою жизнь заботе о бедных, голодных и обездоленных.
746
Молочница
глазах кормилец обустраивается на улицах и в переулках Па-

рижа под именем ресторатора и украшает дверь своего за-
ведения вывеской: «Швейцарская молочная». Здесь вы можете
пообедать или поужинать за 15–20 су, причем в каждом блюде
обнаружите молоко и яйца. Вам поднесут молочный суп, а за-
тем молоко и яйца под видом жаркого и салата, преддесертных
блюд и десерта. Длинные печатные проспекты, пространные
объявления, вывешенные у входа, известят вас о том, что нет
в мире более здоровой еды, чем яйца и молоко, и что для людей
слабогрудых и болезненных нет ничего полезнее, как сей же
час устремиться в «Швейцарскую молочную».
Крестьянка, пасущая свою единственную козу на обо-
чинах дорог, так же далека от молочницы высшего полета, как
мелкий ростовщик от биржевого маклера: последняя может
иметь пятьдесят тысяч годового дохода, тогда как у первой
нет денег даже на пастуха, не говоря уже о штрафах сельскому
полицейскому, столь же частых, как плата за жилье.
Роскошь, которая, кажется, растет соразмерно обни-
щанию народа, наложила свой отпечаток на этот невинный
и скромный промысел: жена или дочь кормильца вырастает
в полноправную владычицу магазина. И однажды за эле-
гантным прилавком в глубине заведения, где сияют снежной
белизной тысячи куриных яиц, где дразнят аппетит самые
разнообразные фигурки из масла, рожденные фантазией тор-
говки — пирамиды, звезды, руки, ноги, а то и целые человечки,
где молоко в до краев заполненных сосудах кристальной чи-
стоты заставляет на секунду забыть о том, что внешность —
увы! — слишком часто бывает обманчива, вы увидите ее
свежее румяное лицо, черные глаза и столь хорошо знакомую
вам любезную улыбку. Но — иные времена, иные нравы… Она
полностью преобразилась; и если вы изволите приподнять
голову, вы разгадаете тайну этой метаморфозы, прочитав два
слова, начертанные золотыми буквами и звучащие по меньшей
мере парадоксально: «Молочный магазин».
747
В магазинщице не осталось ничего, решительно ничего

от той молочницы, которую вы знали прежде. Переступив по-
рог магазина, она стряхнула со своих подошв уличную пыль;
ныне она презирает все то, чем была еще вчера: ее наряд, речь
и даже голос изменились в одночасье, словно по волшебству;
волосы, некогда спрятанные под чепцом или разметавшиеся
по плечам, гладко причесаны и разделены прямым пробором;
на шее блестит ожерелье; изумительный корсет являет миру
неведомые сокровища; белый фартук подчеркивает талию;
цвет лица и рук принял почти аристократический оттенок.
Магазинщица приветлива и грациозна: не так, как барышни
за конторкой, которым платят по два-три франка в день за то,
чтобы они добродушно улыбались посетителям, а по харак-
теру и положению. Да и может ли быть иначе? Коммерция ее
процветает, связи расширяются, деньги текут рекой, и я не
поручусь, что однажды вы не увидите ее в оперной ложе или на
бархатных подушках кареты; и там, и там она будет держаться
ничуть не менее естественно и непринужденно, чем богачка
из квартала Шоссе д’Антен.
Но, как бы сильно ни разнились внешне магазинщица
и простая молочница, представляющие высшую и низшую
касты этого промысла, их роднит один незыблемый принцип.
Этот принцип — словно молчаливая договоренность между
ними, клятва, данная единожды и навек, своеобразный пароль,
масонская тайна. Вы можете принимать какие угодно меры
предосторожности, предлагать сколь угодно высокую цену, но
молоко, побывавшее в их руках, ни за что не будет иметь перво-
зданной чистоты, а претерпит множество истязаний водой, му-
кой и яичным желтком. В Париже все принято мерить цифрами,
так вот, стоило бы подсчитать, насколько потребление молока
превосходит здесь его производство, и, за неимением других
улик, устыдить молочницу хотя бы этой неумолимой логикой.
У молочниц немало общего с виноторговцами в том
смысле, что разбавление водой — или, следуя обычному их
748
Молочница
выражению, крещение, — является для них главным источни-

ком дохода. Алчность настолько укоренилась в определенных
кругах торговцев и так затмевает им разум, что делает жесто-
кими людей самых безобидных. Так, некоторые молочницы
подмешивали в крещеное молоко мел и даже известь, чтобы
придать ему густоты, и уж точно не поправляли здоровье своих
покупателей, предлагая им молоко больных животных, кото-
рые встречаются порой в немалых количествах. Вследствие
этого в Париже не раз вспыхивали опасные болезни, которые
поражали в первую очередь детей, кормящихся, по большей
части, молочной пищей, и сеяли в семьях испуг и отчаяние.
Кончалось все тем, что газеты печатали запоздалые объявле-
ния от лица либо Академии наук, либо ученого, по воле случая
вскрывшего злодеяние; но сделанного не воротишь, и многие
семьи к этому моменту уже заплатили за беспечность стражей
общественного здоровья если не жизнью ребенка, то коликами
и тысячами иных напрасных злоключений. Между тем про-
блема эта достаточно серьезна: мы убеждены, настанет день,
когда общество снизойдет до ее пристального рассмотрения;
но нешуточный переполох поднимется лишь в том случае, если
несчастье постигнет родственника кого-нибудь из высоко-
поставленных чиновников, причем самого любимого. Не так
давно в одном провинциальном городе, имени которого я не
припомню, издали постановление, которое следовало бы пере-
нять всем крупным городам; особенно же уместно оно было
бы в Париже. Оно назначало экспертов для проверки молока:
каждая молочница была обязана явиться к ним по первому
требованию, и те, в чьем молоке обнаруживались примеси,
навсегда теряли право на торговлю.
С торговлей молоком тесно связана торговля сыром, от
ослепительного творога с душистыми травами до золотистого
марольского сыра, столь любезного пьяницам.
Творог дешев и доступен для каждого, а потому разо-
шелся так широко, что вы легко найдете его на любом рынке
749
и в витринах любой зеленщицы. Магазинщицы, занимающие

высшую ступень иерархии, сохраняют за собой право прода-
вать мягкий сливочный сыр. Они умеют придавать ему самые
различные формы: звезд, башен и даже — подлинный шедевр
романтической школы — бело-розовых сердец, плавающих
в желтом соусе с корицей и сахаром. Не это ли подлинное
свидетельство того, как нежны в наш век стали чувства, осо-
бенно чувства магазинщиц?
Однако сливочным сыром торгуют также и разносчики,
в чьих корзинках он с утра до ночи соседствует со свежим нё-
шательским в тонком платье из шелковой бумаги. Касательно
нёшательского сыра4 можно здесь же задаться вопросом: что,
помимо любви к контрасту, уже не первый год толкает колбас-
ников выставлять среди своих обильно соленых и перченых
товаров сей продукт, славящийся своим нежным вкусом?
Прибытие сливочного сыра возвещается таким пленительным
напевом:
Сыр, сыр! сливочный сыр!
При этих звуках вам может показаться: распускаются ве-

сенние цветы, поля зеленеют, листья раскрываются на ветвях
дерев, бабочка робко порхает в душистом воздухе на берегу
ручья, ласточка возвращается из далеких заморских стран
и вьет гнездо под гостеприимной крышей крестьянского дома.
Напев этот свеж, как первая улыбка новорожденной розы; он
так же ласкает слух, как аромат ландыша ласкает обоняние.
Теперь вообразите, что эту трогательную мелодию прямо у вас
под окном поет чистый голос прекрасной девы, и пред вашим
взором явится совершенный образ юности и весны; вы и сами
почувствуете себя моложе, перенесетесь мыслями на много
лет назад и воскликнете, как это порой, к немалому своему
4
Он изготовляется в городке Нёшатель-ан-Бре (Neufchâtel-en-Bray)
в Верхней Нормандии, который не следует путать с швейцарским горо-
дом и кантоном Невшатель (Neuchâtel).
750
Молочница
удивлению, делаю я: «О, как прелестен весенний воздух! как

чарующ голос сей юной особы; сколько силы в ее напеве,
пускай даже воспевает она всего лишь сливочный сыр!»
Крики сыроторговцев начали разноситься по Парижу
много веков назад. Есть сыры, слава которых восходит к XII
и XIII столетиям — как, например, сыры из Бри и Рокфора или
сливочные сыры из Монтрёя и Венсенна, которые крестьянки
приносили в город в камышовых корзинках, как это делается
и поныне. Репутация марольского сыра также уходит корнями
в глубь веков, ведь аббат де Мароль еще в 1635 году упомянул
его в своем переводе Марциала, куда включил дотошнейший
перечень всех сыров Франции5. На старинных гравюрах торго-
вец этим драгоценным товаром изображен с длинной бородой
до самой груди, с одной корзиной за плечами и с другой —
в руке; одна из таких гравюр украшена четверостишием:
Дабы бездонною рекой
Текло вино в беседе свойской,
Возьми не окорок свиной,
А несравненный сыр марольский.
А вот еще два напева о сырах, которые часто можно ус-

лышать на наших улицах:
Марольский сыр, марольский сыр!
Напев этот довольно груб, хуже поется и не может по-

хвастать мелодической привлекательностью следующего:
Сыр из Мароля, добрый мароль!
Долгое время внимание прохожих в саду Пале-Руаяль

и галерее Веро-Дода привлекал своим видом и необычным
5
Мишель де Мароль (1600–1681) — поэт, переводчик и коллекционер,
собравший огромную коллекцию гравюр, ныне хранящуюся в Нацио-
нальной библиотеке Франции. Его перевод «Эпиграмм» римского поэта
Марциала (ок. 40 — ок. 104) вышел не в 1635, а в 1655 году.
751
напевом собственного сочинения один разносчик. Это был

красивый, статный старик, с благородным и выразительным
челом, с волосами цвета чистейшего серебра. На голове он
носил хлопчатый колпак под цвет своей шевелюры; на поясе —
фартук той же соблазнительной чистоты, что и остальной его
наряд. Его левая рука была продета в ручку корзины, в правой
он держал посох, и, дабы пуще разбередить сердца едоков, он
положил свой выкрик «сливочный сыр, сыр нёшательский»
на такую мелодию:
Сливочный сыр, сливочный сы-ы-ы-ы-ы-ыр,
сливочный сыр нёшательский!
Слово «сы-ы-ы-ы-ыр» сопровождалось столь прекрас-

ной руладой, что все прохожие невольно замирали, чтобы
дослушать ее до конца; дойдя до последней строки куплета,
посвященной нёшательскому сыру, торговец набирал воздуху
в легкие и возвышал голос так сильно, что песня его разноси-
лась далеко по всем окрестностям.
Этот почтенный старик, сам того не ведая, давал услов-
ный сигнал одному юноше и одной девице, которым родители
чинили всяческие препятствия в любви. Как всем нам извест-
но, любовь — одно из тех чувств, которые лишь укрепляются
от препятствий: два пламенных сердца никогда не теряют на-
дежды, и даже самый бдительный страж не в силах помешать
влюбленным видеться хоть изредка, ободрять друг друга и де-
литься своими чаяниями. Стоило нашему разносчику вывести
свою дивную руладу, как сей же час из двух домов, стоящих
на немалом расстоянии один от другого, выходили тайком
юноша и девушка и разными дорогами направлялись под сень
дерев Пале-Руаяля, где, вдали от чужих глаз, делили пополам
грусть и радость. Увы! однажды утром рулада не прозвучала;
тишину квартала, как и прежде, оглашали крики торговца
подержанным платьем, стекольщика, починщика фаянса; не
слышно было одного лишь разносчика сыра: смерть положила
752
Молочница
конец его долгому паломничеству, и он угас, не зная о том, что

на его роль в этой любовной драме так и не нашлось другого
исполнителя, и любовь, устоявшая перед суровейшими испы-
таниями, не снесла потери привычного сигнала и ненадолго
пережила несчастного старика.
Я рассказал о молочнице, о магазинщице, о разносчике
сливочного сыра; осталось поговорить о сословии, стоящем
немного в стороне от этого многочисленного семейства: хоть
оно и занимает одну из самых низких ступеней, но тем не
менее имеет все права на внимание наблюдателя. Это сосло-
вие также состоит из молочниц; но у молочниц этих длинные
бороды и длинные уши, а семенят они на четырех ногах. Они
бредут по парижской грязи молча, без зазывных криков; у них
также имеется круг постоянных покупателей, которым они
разносят молоко на дом. По утрам их стадо бежит по улицам,
а позади идет пастух, подгоняющий их кнутом. Дойдя до
дверей очередного покупателя, процессия замирает; хозяйка
спускается, протягивает пастуху чашку или стакан, и тот
принимается доить поочередно козу и ослицу. Затем стадо
трусцой продолжает свой путь и за одно утро обходит столько
дворов, сколько фиакр не в силах объехать и за три дня. На-
конец, изнуренные кнутом и усталостью, бедные молочницы
возвращаются в стойла, где ждет их ужин из соломы и сена,
в редких случаях — из морковки и свеклы.
По всей вероятности, кто-то из покупателей заметил, что
животные эти ничуть не здоровее людей, ожидающих от них
выздоровления; жалобы вдохновили конкурентов, и молочный
промысел усовершенствовался весьма любопытным образом.
Хотя бы затем, чтобы отразить характер нашей эпохи и до-
стижения прогресса, я вынужден констатировать: почтенным
четвероногим кормилицам вздумалось нынче путешествовать
в экипажах. Чему тут удивляться? Разве не пересели в ка-
реты почтальоны, издревле бывшие пешеходами? Сегодня
козы и ослицы порхают в коляске из одного округа в другой
753
с проворством, вполне достойным особ столь фешенебель-

ных. Вот проносится роскошный экипаж, и вы устремляете
любопытный взор к портьере, в надежде поймать кокетливую
улыбку юной красавицы, но видите лишь очередную Валаамову
ослицу, с важным и глупо-удивленным видом созерцающую
деревья, дома и людей. На экипаже красуется надпись круп-
ными буквами: «ОЧИЩЕННОЕ МОЛОКО ОСЛИЦ, ВСКОРМ-
ЛЕННЫХ МОРКОВЬЮ».
Перевод Сергея Козина

ХОЗЯЙКА ЛЕЧЕБНИЦЫ
Прежде чем написать портрет героини, попробуем обрисовать

ту среду, в которой она обитает, ту раму, которая ее окаймляет,
или, если угодно, то царство, которым она правит. Лечебница
почти всегда размещается в каком-нибудь старинном особ-
няке; просторные залы первого этажа отведены под общие
службы, большую и малую гостиную, столовую, приемную
и т.д. Верхние этажи поделены на множество маленьких
квартир, предоставляемых больным первого сорта. Больных
же второго сорта отправляют в каморки под крышей либо
в бывшие конюшни или каретные сараи, разделенные перего-
родками на отдельные клетушки. В проспектах лечебницы, как
правило, говорится о чистом воздухе, которым здесь дышат,
поэтому при ней всегда имеется довольно просторный сад.
Уход за садом обыкновенно отдают в подряд, иначе говоря,
платят сто франков в год садовнику, в обязанности которого
входит сгребать опавшие листья, вскапывать землю и сажать
цветы, из чего неизбежно следует, что в аллеях растет трава,
а на клумбах не растет ровно ничего. Впрочем, воздух в саду
в самом деле чистый, и это, пожалуй, главное достоинство
данного заведения, ибо в доме воздух совершенно невообра-
зимый. Оттого, что лечебница служит одновременно филиалом
755
Хозяйка лечебницы
и больницы, и ресторана, в помещениях образуется атмосфера

фармацевтическая и кулинарная, отягощенная испарениями
эфира и рыбного супа, хинина и фаршированной капусты,
льняного семени и фасоли с бараниной; здесь повсюду царит
густой тошнотворный запах, вызывающий разом и приступы
удушья, и позывы к рвоте.
Именно здесь обитает вперемешку население самое раз-
ношерстное и самое непостоянное, потому что лечебница, как
мы только что сказали, — это не только филиал больницы
и ресторана, но также и отделение тюрьмы. В этом и заклю-
чается главное отличие лечебницы от буржуазного пансиона.
Последний есть лишь беглый набросок маленького городка;
лечебница же — это картина всего общества в целом. Один
содержит в себе только глупость и нелепость, другая добавляет
к ним порок и преступление. Скоро вы поймете, как именно
это происходит.
Благодаря милосердному установлению, которое мы не
станем теперь подвергать критике, кое-кто из осужденных под
предлогом болезни получает разрешение отбывать наказание
в лечебнице. Первыми право на подобное послабление полу-
чили политические писатели, и в этом случае названная мера
представляется почти справедливой, или по крайней мере
объяснимой. У нас принято считать, что преступление в сфере
нравственной не столь уж преступно. Нам с нашими тонкими
чувствами невыносимо знать, что в одной и той же тюрьме от-
бывают наказание публицист и мошенник, поэт и вор. Закон не
видит между ними разницы, тюремная же администрация смо-
трит на дело иначе, и в этом она, без сомнения, права; но, увы,
в нашей стране злоупотребления очень скоро становятся вещью
самой привычной, и мало-помалу милосердное установление,
о котором я говорил, распространилось на банкротов, фальши-
вомонетчиков и прочих; в результате одни преступники гниют
в зловонных темницах, а другие — блаженствуют в гостиных
лечебниц. Однажды мне довелось побывать в заведении такого
757
рода, и, если мне будет позволено рассказать о своих впечатле-

ниях, читатель, пожалуй, яснее представит себе его насельников
и по силуэтам подданных сможет хотя бы отчасти составить
суждение о той, кто простирает над ними свою власть. На обед
в лечебницу меня пригласил мой друг, которого прохожие до-
ставили туда после несчастного случая; не имея родни в Париже,
он вынужден был оставаться там вплоть до выздоровления.
Я пришел заранее. Дело было летом, и большинство обитателей
лечебницы прогуливались в саду. Около одной клумбы, откуда
я сорвал восхитительную чайную розу с бледными лепестками
и тонким ароматом, я заметил двух мужчин, которых, каза-
лось, полностью увлекла беседа; один, по виду иностранец,
был еще молод и явно нездоров, но одет с подчеркнутой изы-
сканностью и элегантностью. Другой, напротив, краснолицый,
коренастый, мускулистый, источал здоровье и силу, однако
держался грубо и неучтиво, а одет был, точно принарядивший-
ся рабочий. Я спросил у друга, кто эти два человека, которые
беседуют по-братски, но кажутся притом такими разными.
— Первый, — отвечал он, — сказочно богатый немецкий
барон, который приехал сюда лечиться от кожного заболе-
вания, признанного неисцелимым. Второй — строительный
подрядчик, взятый под стражу по обвинению в ложном бан-
кротстве. Оба — завидные клиенты: барон щедро платит, по-
скольку он богат, а подрядчик — потому что виновен; один
живет надеждой на исцеление, которое ему всякий раз обещают
в следующем месяце, другой пребывает в постоянном страхе,
как бы его не возвратили в тюрьму, и потому ублажает воро-
ванными деньгами хозяйку, которая благодаря своим тайным
связям спасает его от этой напасти. Тесная дружба этих двух
мужчин, поставившая вас в тупик, объясняется совсем просто.
Подрядчик — единственный, кто может прикасаться к покры-
той струпьями коже немецкого барона, потому что у самого
у него кожа загрубелая и мозолистая, он один осмеливается
входить в комнату барона и дышать тамошним воздухом.
758
Впрочем, оба сражаются с заразой одним и тем же оружием:

в полном противоречии с врачебными предписаниями не выпу-
скают изо рта трубку и поглощают несметное количество пива.
— А хозяйка лечебницы не возражает против подобного
нарушения санитарных норм, которые в этих стенах должны
соблюдаться строже, чем где бы то ни было?
— Эх! — отвечал мой друг, — на чем же заведение будет
зарабатывать, если больные станут излечиваться? Чем больше
пива выпьет барон, тем больше мази на него уйдет; и будьте
уверены, что он заплатит не только за себя, но и за подрядчика.
— Но несчастный умрет от этого.
— Умереть ему не дадут. Заболевание кожи — ни с чем
не сравнимый источник дохода. Это настоящий кладезь для
лечебницы: от заболевания кожи никогда не излечиваются,
но умирают от него лишь в глубокой старости; заболевание
кожи — это почти что пожизненная рента для лечебницы,
и тот, кто на нем зарабатывает, ни в коем случае не дает не-
дугу развиваться слишком быстро. Нет больного, за которым
ухаживали бы лучше, чем за бароном.
Очень скоро я смог убедиться, что в этом вертепе обита-
ют не только закадычные друзья, но и заклятые враги, а также
что кроме людей больных и находящихся под судом здесь
имеются и те, кто уже осужден.
Некая красотка, пышнотелая, но чудовищно грязная,
поравнялась с хрупким тощим мужчиной, одетым с величай-
шей изысканностью. Они обменялись взглядами, полными
ненависти и презрения, причем каждый, как скоро станет
очевидно, был этих чувств вполне достоин. Грязная красавица
была жена мясника, осужденная по доносу собственного мужа;
мясник верил в то, что семья есть самодержавная монархия,
супруга же его, страстная республиканка, завела в семействе
сенат из всех широкоплечих приказчиков, которые с соизво-
ления хозяйки проявляли к ее делам интерес очень личный,
но не вполне приличный.
759
Хрупкий господин при Старом порядке носил титул ви-

конта, присяжные-буржуа приговорили его к пяти годам за
слишком большую любовь к девочкам младше пятнадцати лет.
Эти двое питали друг к другу ненависть поистине без-
граничную. Дебелая жена мясника, которая согрешила только
потому, что дала слишком большую волю своей республикан-
ской конституции, презирала неженку-виконта за его неспо-
собность, видя перед собой такую многоопытную особу, как
она, приступить к решению вопроса во всей глубине, а также
за то, что он наносил чудовищное оскорбление природе, раз-
вращая существа, не умеющие защищаться, а точнее сказать, не
умеющие уступить. Виконт, со своей стороны, возмущался тем,
что тучная и неуклюжая жена мясника опорочила тот милый
грешок, на который, по его убеждению, имеют право только
светские женщины и который заключается в измене мужьям.
Впрочем, каждый нашел для другого прозвище, живописующее
разом и то, кем его недруг был, и то, какое чувство он вы-
зывал. Жена мясника звала виконта: «Старый Контрафатто»1.
Виконт называл свою противницу: «Прелюбодейная туша».
Оба осужденных нашли приют в этой лечебнице. Почему?
Благодаря кому? Каким образом? Все это одна из тайн по-
добных заведений.
Должен признаться, от двух этих встреч меня уже под-
ташнивало и я начинал искать предлог удалиться, не дожида-
ясь обеда, но тут мои мысли направил в более приятное русло
молодой человек, приблизившийся ко мне со словами:
— Эй! Скажите, любезный, вы будете обедать с нами?
в таком случае я прикажу открыть шампанское, я ведь здесь
свой человек.
— Каким же это образом?
1
Аббат Жозеф Контрафатто — развратитель малолетних, пригово-
ренный в январе 1828 года, в возрасте 29 лет, к клеймению у позорного
столба и пожизненной каторге; этот громкий процесс надолго запом-
нился современникам.
760
— А вот каким, — отвечал он с хохотом, — в качестве

больного.
— С таким цветущим видом! Так вы мнимый больной?
— Да, ей-богу, мнимый, хотя и не мнительный. Дело вот
в чем. Один еврей одолжил мне двадцать тысяч франков; вер-
нее сказать, он дал мне сто луидоров звонкой монетой и сем-
надцать тысяч шестьсот франков в виде виндзорского мыла2,
бочек с солью мочевой кислоты3, облаток для запечатывания
писем, канареек, записных книг в мягком переплете и т.д. По-
дошел срок платежа, и плут предъявил мне иск. Я предложил
ему уладить дело полюбовно, он отказался. Я отомстил за себя.
Он дал мне вместо денег мыло и облатки для запечатывания
писем, я вместо уплаты долга отправился в тюрьму. Но по-
скольку Клиши — место отвратительное4, то на следующий
день моего заключения под стражу у меня обнаружилась
хроническая болезнь печени. Отсюда следовало, что я обре-
чен есть вкусные кушанья, ездить верхом и развлекаться без
устали, иначе мне грозит смерть; а поскольку закон говорит
кредитору: «Посади своего должника в тюрьму», но не говорит:
«Убей его!», то меня перевели в эту лечебницу, где я забочусь
о себе, как только могу, ожидая окончательного выздоровле-
ния, которое наступит через два года, так как вот уже три года
я лечусь изо всех сил, но ничуть не поправился. Вот почему
2
Получившая широкое распространение во Франции разновидность
туалетного мыла; французское виндзорское мыло изготавливали по
английскому рецепту из смеси бараньего сала и свиного жира или олив-
кового масла; его ароматизировали маслом тмина, иногда с добавлением
масла розмарина и лавандового масла.
3
В XIX веке целые флотилии развозили по всему свету от островов
близ побережья Перу, где гнездятся сотни тысяч птиц, гуано (птичий
помет) — ценное удобрение, в состав которого входит мочевая кислота.
4
Персонаж очерка чересчур привередлив. Долговая тюрьма Клиши
была построена в начале 1830-х годов и сравнительно с другими париж-
скими тюрьмами была довольно комфортабельна; камеры отапливались,
при тюрьме имелись ресторан, столовая и кофейня. Впрочем, в лечебнице
несостоятельный должник, разумеется, чувствовал себя еще привольнее.
761
мы сейчас выпьем легкого шампанского… за здоровье моего

еврея. Сию минуту, я иду в буфетную.
Он покинул нас смеясь и, встретив по пути лысого муж-
чину, запел во все горло: «Префект, дай прядь твоих волос!»5
Тот, к кому юноша обратился с этой фразой, вытянул
голову, как змея, а затем устремился за обидчиком, распе-
вавшим как ни в чем не бывало: «Префект, дай прядь твоих
волос», и гонялся за ним по всем аллеям сада до тех пор, пока
не выбился из сил и не упал на скамейку, после чего принялся
в необычайном исступлении тереть свою лысину куском про-
масленной фланели. Этот бывший префект времен Империи
однажды так настоятельно воздавал должное прелестям одной
прекрасной дамы, что в самый решающий момент потерял
парик. Взрыв смеха, порожденный этим происшествием и за-
щитивший даму намного лучше, чем ее гнев, настолько глубоко
ранил воинственного префекта, что он утратил даже ту толику
здравого смысла, какая до сих пор обреталась в его голове,
увенчанной париком. Бедолага потерял рассудок, и безумие его
заключается в том, что он верит, будто изобрел мазь, возоб-
новляющую рост волос. Вот почему несчастный так неистово
растирает свой череп.
Наконец, настал час обеда. За столом было около двад-
цати пяти человек. Обед показался мне пристойным, но то,
что происходило за столом, напрочь лишило меня аппетита.
Напротив меня сидела чахоточная больная, из числа тех, про
кого говорят «живые мощи»; при ее появлении у всех возникла
одна-единственная мысль: «Гляди, она еще не умерла; вот это
да!» Чуть дальше сидел однорукий, принятый мной сначала
за военного, но оказавшийся всего лишь золотушным, кото-
рому ампутировали руку, причем руку эту, как выяснилось,
5
Насмешник обыгрывает название водевиля Ипполита и Теодора
Коньяров и Полена Деланда «Привратник, дай мне прядь волос» (1837) —
истории лысого злобного привратника, над которым шутники издева-
ются, прося у него по разным поводам прядь волос.
762
схоронили как раз под тем розовым кустом, с которого я со-

рвал пленительную чайную розу для своей бутоньерки. Мне
тотчас стало казаться, что рука этого человека вцепилась
в полу моего фрака; с отвращением и ужасом я выбросил
восхитительный цветок и отказался от обеда.
Впрочем, я не мог не восхититься той невозмутимостью,
с какой ели и пили все эти люди, а очень скоро смог убедиться,
что дух их так же покоен, как и желудок, и мало какие собы-
тия способны его смутить. При сей верной оказии я не мог
не признать, что и сердце, и желудок человеческие — великие
лицемеры. В самом деле, в ту самую минуту, когда хозяйка
лечебницы принялась разрезать индейку, в столовую вошел
один из слуг, род официанта или аптекаря, и громко сказал:
— Сударыня, госпожа Б. при смерти и просит позвать
священника.
— Что ж! — ответила хозяйка, разрубая крыло на шесть
частей. — Скажите, чтобы ее причастили, потому что, полагаю,
до десерта она не дотянет.
Сотрапезники не обратили на этот разговор ни малейше-
го внимания и тотчас перешли к обсуждению легкой литерату-
ры. Беседу вели богач, осужденный на смерть от катара, и ан-
глийский профессор, приговоренный к заключению за подлог.
Первого, защитника словесности классической и высоко-
моральной, поддержал бывший крупье из кофейни Тортони6,
открывший подпольный игорный дом; второй, поклонник
романтизма, нашел союзника в лице больного водянкой, ко-
торый своим аппетитом не уступал Фальстафу. Во время этой
беседы я смог, наконец, рассмотреть начальницу заведения.
В это время дня она должна была напоминать и, пожалуй, на-
поминала хозяйку пансиона. Она так же сноровисто раздавала
основные блюда, так же зорко приглядывала за больными,
которые накладывали себе стоявшие на столе дополнительные
6
Модная кофейня на бульваре Итальянцев.
763
блюда, так же гневно осаживала наглеца, дерзнувшего второй

раз возвратиться к одному и тому же кушанью. Но если хозяй-
ка буржуазного пансиона держится весело и легко, то здешняя
хозяйка вела себя сурово и властно; видно было, что только
мое присутствие мешает ей развернуться во всю мощь. За каж-
дым ее словом вставала зловещая тень: когда она призывала
к порядку больных, у которых чересчур разыгрался аппетит,
она напоминала врача, а когда осаживала чересчур ретивых
осужденных — префекта полиции. Впрочем, некоторые, такие,
например, как барон или англичанин, ели, сколько хотели, по-
тому что от этого им могло стать дурно, и аптека лечебницы
восполняла сторицей все, что теряла кухня.
Наконец, обед закончился; когда все встали из-за стола
и перешли в гостиную, меня больше всего поразил разно-
родный состав общества, ее заполнившего. Помимо тех особ,
о которых я уже рассказал, в лечебнице проживали пансио-
неры, ничем не болеющие, и больные, страдающие легкими
недомоганиями, люди светские и порядочные. Я полагал, что
они уединятся в углу гостиной. К моему великому удивлению
в завязавшейся беседе приняли участие все без исключения.
Две девушки, жившие в заведении подле своих немощных
матерей, элегантные дамы, приехавшие проведать братьев или
родителей, завели разговор с женой мясника и виконтом, и на
какое-то мгновение лечебница превратилась в собрание весе-
лое, оживленное, блестящее. Говорили о модах, театральных
представлениях, концертах. Каламбуры и остроты сыпались
без остановки, а между тем у нас над головой кто-то умирал.
Возможно, об этом думал я один; друг заверил меня, что уже
назавтра эта мысль не пришла бы мне в голову.
Трапеза завершилась, я попросил представить меня пра-
вительнице этой столь странно составленной империи и долго
с ней беседовал. Она меня напугала. Эта женщина уже немоло-
да, но в юности, вероятно, была очень хороша собой; она суро-
ва, но употребляет в разговоре выражения весьма изысканные.
764
Увидев ее за стенами лечебницы, вы обнаружили бы, что у нее

острый ум, и стали бы гадать, где она его отточила; однако
взятый сам по себе ум этот предстает чудовищно циничным.
Никогда я не слышал, чтобы кто-то рассуждал обо всех че-
ловеческих недугах и преступлениях с такой дотошностью
и таким равнодушием. Ни у судьи, видевшего порок во всех
его проявлениях, ни у врача, побывавшего во всех больницах,
нет и половины этого страшного знания человеческой нату-
ры, которая убивает всякую веру и всякую чувствительность.
Кажется, эта женщина сделана из дерева и железа. Но нет, она
окостенела не целиком, в глубине ее души теплится чувство:
эта женщина любит, и любит страстно. Я попытался угадать
имя ее избранника.
— Никогда, — заверил меня друг, — он не переступает
порог лечебницы; эта женщина не настолько опрометчива,
чтобы предстать перед ним в столь ужасающем обличье; она
чувствует, что уже при втором посещении чары исчезнут на-
всегда. Вдобавок, муж или любовник оказались бы ей здесь
только в тягость. Если бы в лечебнице объявился мужчина,
наделенный правом вмешиваться в возникающие ссоры, то ему
бы пришлось часто прибегать к физической силе, чтобы об-
разумить упрямцев или ответить на неизбежные оскорбления.
Напротив, женщина, защищенная своей так называемой сла-
бостью, всегда вправе позвать помощников, с которыми никто
не станет связываться; больных, доходящих до неистовства,
усмиряют слуги; прочих — комиссар полиции. Благодаря этим
верным средствам каждый держится в рамках приличия, ибо
знает, что с ним могут справиться, прибегнув к физической
силе или вышестоящей власти.
Тем не менее хозяйка лечебницы обладает добродетелями,
которые мы тщетно стали бы искать в свете: она умеет хранить
тайны. Сюда приезжает немало девушек и женщин, следом за
которыми прибывает кормилица, однако увидеть этих посто-
ялиц никому не удается. В стенах лечебницы разворачиваются
765
в связи с этим целые романы, так что записки хозяйки лечеб-

ницы оказались бы увлекательнее записок самого завзятого
всезнайки.
По этому поводу прошу позволения рассказать об одной
встрече, секрет которой раскрылся для меня через три недели
после моего первого визита, в день бала — ведь в лечебнице
устраивают балы.
В первый раз я покинул лечебницу, когда уже совсем
стемнело. Шайо7 достаточно рано становится безлюдным;
я увидел посреди улицы почтовую карету без кучера. Я по-
дошел поближе, желая узнать, не случилось ли беды, и тут из
экипажа послышался женский голос; незнакомка взмолилась:
«Боже мой, сударь, не могли бы вы указать кучеру лечебницу
доктора Н.? Несчастный пьян и ушел куда глаза глядят».
Особа, заговорившая со мной, показалась в окне кареты,
и в свете фонаря, осветившего ее лицо, я смог увидеть, что она
очень красива. В глазах этой женщины и в нотках ее голоса
сквозило волнение, без сомнения мешавшее ей увидеть любо-
пытство, с которым я на нее смотрел; но лишь только незна-
комка его заметила, она откинулась вглубь кареты и закрыла
лицо вуалью. Я проводил почтовую карету до лечебницы,
откуда недавно вышел, и решился непременно разузнать, кто
эта чаровница. Я осведомился о ней у моего друга.
Он даже мельком ее не видел и ничего о ней не слышал.
Никто в лечебнице ничего не знал о пансионерке или больной,
прибывшей в почтовой карете. Я предположил, что незнакомка
не нашла у доктора того, чего искала, и обратилась в другое
место.
Наконец, наступил день бала, и дом инвалидов и осуж-
денных, где на всех этажах царит болезнь и куда, казалось
бы, доступ посторонним должны были закрыть если не
7
Шайо — деревня, до 1860 года не входившая в состав Парижа; в на-
стоящее время — часть шестнадцатого округа.
766
горе, то стыд, наполнился шумом, роскошью, цветами, бри-

льянтами, женщинами, которые смеялись и танцевали под
веселые звуки оркестра. Посреди шумного праздника един-
ственная фигура напоминала о смерти. То была чахоточная
больная, которая упросила позволить ей поместиться в углу
гостиной. Здесь, недвижимая, внимательная, вдыхая воздух,
который, должно быть, обжигал ей легкие, она горящими
глазами следила за тем, как танцуют другие женщины, све-
жие и цветущие. Губы ее конвульсивно подергивались в такт
стремительному галопу; когда этот вихрь пролетал мимо нее,
бедняжка трепетала от радости, смешанной с отчаянием;
она сжимала подлокотники кресла, пытаясь приподняться.
В какое-то мгновение девушка почти встала, и я подумал,
что сейчас ее мертвенная фигура смешается с этой буйной,
раскрасневшейся от удовольствия толпой. Но силы покинули
больную, и она упала на свое место.
Не следует думать, что танцоры не отдавали себе от-
чета в присутствии умирающей: каждый знал, что она здесь,
каждый обратил на нее внимание. Но всеми двигал восхити-
тельный инстинкт эгоизма, и потому все делали вид, что не
замечают несчастную, и никто не желал уделить состраданию
хотя бы одну минуту этой ночи, посвященной наслаждению.
Я сам хотел отвлечься от этой мысли и невесть почему решил
спросить у друга, что слышно о нашем префекте. И вот что
обнаружилось.
— Тише, — сказал мне друг, — его безумие приняло ужа-
сающий характер, и в это утро он зарезал себя ударом ножа.
Не говорите об этом, иначе вы омрачите празднество… Он
здесь, совсем рядом, в маленькой гостиной… Женщины такие
смешные! Они испугаются, а я, признаюсь, не хочу пропустить
галоп, который мне обещала очаровательная жена бельгийско-
го генерала Р., невестка доктора; она приехала сегодня утром
из Англии, а завтра возвращается в Брюссель и непременно
захотела побывать на нашем балу.
767
Я застыл на месте. Галоп начался, танцующие пары про-

носились мимо меня одна за другой. Я был так поглощен этим
балом подле трупа, что никого не замечал; одна пара, которая
мчалась быстрее других, толкнула меня достаточно сильно,
и тотчас я услышал нежный и пленительный смех. Я поднял
глаза и увидел своего друга, уносившего в вихре танца вос-
хитительную женщину, элегантную и гибкую. Она проплыла
передо мной, и я узнал ее, однако не осмелился поверить себе
с первого взгляда. Когда незнакомка села отдохнуть, я подо-
шел к ней; она взглянула на меня и побледнела. К нам при-
ближался мой друг; я уже собирался заговорить с ним, когда
таинственная дама с самой любезной улыбкой осведомилась:
— Не правда ли, сударь, именно вы пригласили меня на
первую кадриль?
Я поспешил ответить ей, что она не ошибается. Мы тан-
цевали вместе; во время одной из фигур прелестница оберну-
лась ко мне и, расправляя складки блондовой косынки, тихо
обронила, словно говорила со мной о своем платье:
— Если вы скажете хотя бы слово, я пропала… Никаких
вопросов на мой счет… Видите там в углу у окна седого муж-
чину, которому я сейчас улыбаюсь? Это мой муж; он уверен,
что последние три недели я провела в Лондоне, а не в этих
стенах; если он узнает правду, он меня убьет.
Она не могла продолжать, настал ее черед выполнять
фигуру; лицо ее светилось счастьем, на губах играла улыбка,
и что же удивительного в том, что мой друг весело отплясывал
рядом с трупом, если эта женщина держалась столь непри-
нужденно, нося в душе такой страх?
Когда она вернулась на место, я ее успокоил; дама по-
благодарила меня так, как будто я поднял ее веер.
Бал продолжался до утра. Я ушел около шести часов,
однако оказался у себя намного позже. Дело в том, что экипаж
обворожительной госпожи Р., стоявший перед моим, заце-
пился за катафалк, прибывший за телом бывшего префекта.
768
Потребовалось больше часа, чтобы отделить один экипаж от

другого; кучера препирались, и тот, что правил катафалком,
бросил своему товарищу:
— Это тебе надо быть внимательнее, скотина; я не ри-
скую, как ты, своими пассажирами, мой-то уже на том свете!
— Замолчите! — в ужасе закричала госпожа Р.
— Да полно, барыня, — ответил кучер, свистом подгоняя
своих лошадей. — Рано или поздно все там будем. Я дорогу
знаю и на сей раз не заблужусь.
Я взглянул на шутника, это был кучер из Шайо: теперь
он правил катафалком.

СПИСОК ИМЕН, ТОПОНИМОВ
И КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКИХ РЕАЛИЙ
Многие имена и реалии повторяются в разных очерках, во-

шедших в книгу, и, чтобы не заставлять читателя идти по ссыл-
кам от одного примечания к другому, мы предпочли приложить
к книге нижеследующий список. В него включены, во-первых,
те имена, топонимы и реалии, которые фигурируют в несколь-
ких очерках, а во-вторых, те имена, которые автор упоминает
в самом общем смысле, не имея в виду никакого конкретного
эпизода. Например, Фонтенель в очерке «Старая дева» упомянут
как автор процитированной фразы о сонате, поэтому она ком-
ментируется в подстрочном примечании, но Лессинг или Локк
в очерке «Постоянные посетительницы Люксембургского сада
и сада Тюильри» упомянуты просто как знаменитые авторы,
именами которых щеголяют «ученые» дамы, поэтому сведения
о них отнесены в список. В комментариях преимущество от-
дается тем сведениям о лицах и топонимах, которые необходи-
мы для понимания текста. Например, если в тексте упомянут
театр, то дата его основания чаще всего не важна, зато чрез-
вычайно важны его репертуар и, зачастую, местонахождение.
Поскольку большинство имен и реалий, упомянутых
в книге, — французские, слово «французский» в характе-
ристиках опускается. Общеизвестные имена вроде Вольтера
770
Список имен, топонимов и культурно-исторических реалий
или Данте, если только они не упомянуты по какому-то спе-

циальному поводу, не комментируются вовсе и в список не
включаются.
В тексте упоминаются денежные единицы, имевшие
хождение при Июльской монархии во Франции: серебряные
монеты в 5 франков, 2 франка, 1 франк, 1/2 франка (50 санти-
мов) и 1/4 франка (25 сантимов) и 1/20 франка (5 сантимов).
Существовала также золотая монета в 20 франков, стоимость
которой равнялась дореволюционному луидору и которую
в быту так и называли луидором. Франк приблизительно
соответствовал той денежной единице, которая при Старом
порядке именовалась «ливром» и была упразднена во время
Французской революции; в память об этой системе счета
в первой половине XІX века крупные суммы по старинке
исчислялись в ливрах. Вместе с ливрами были упразднены
также такие мелкие монеты, как су, однако в повседневном
быту французы хранили верность старым денежным едини-
цам и говорили о 5-сантимовых медных монетах — монета
в 1 су, о серебряных монетах в 1 франк — монета в 20 су,
а о серебряных монетах в 5 франков — монета в 100 су. Вы-
шел из оборота и лиард — мелкая медная монетка, ходившая
с XIV по XVIII век и равнявшаяся одной четверти су; ее упо-
минали, когда желали обозначить самую ничтожную сумму.
В качестве счетной единицы употреблялось также слово «экю»;
в этом случае подсчеты исходили из того, что экю равняется
3 франкам. С другой стороны, в быту словом «экю» нередко
обозначали пятифранковую монету — в память о старинной
монете, эквивалентной 5 франкам серебром.
Несколько слов об эпохе, когда вышли «Французы, на-
рисованные ими самими» и когда происходит действие очер-
ков: это Июльская монархия (1830–1848), время правления
Луи-Филиппа (герцога Орлеанского), пришедшего к власти
в результате Июльской революции 1830 года, когда был свер-
гнут король Карл Х, представитель старшей ветви Бурбонов,
771
и палата депутатов проголосовала за то, чтобы сделать «коро-

лем французов» представителя младшей, Орлеанской ветви.
Династия сменилась, политический же строй изменился не
слишком сильно по сравнению с предыдущим периодом,
эпохой Реставрации, которая началась в 1814 году после от-
речения Наполеона I: Франция по-прежнему оставалась кон-
ституционной монархией и жила в соответствии с Конститу-
ционной хартией, которую даровал французам взошедший на
престол в 1814 году король Людовик XVIII; после революции
1830 года в нее были внесены лишь небольшие изменения.
«Амбигю», а точнее «Амбигю комик», — театр на буль-

варе Сен-Мартен (сюда он переехал с бульвара Тампля после
пожара 1827 года). В нем представляли преимущественно
комические оперы, водевили и эффектные драмы — жанры,
рассчитанные на простую и широкую публику.
Антигона — дочь царя Эдипа, которая сопровождала
старого и слепого отца в добровольном изгнании и оставалась
с ним до его смерти. Воплощение идеала любви к родителям
и героического самопожертвования ради семьи.
Ареопаг — древнее уголовное судилище в Афинах, про-
исходившее на холме Арея рядом с Акрополем. В переносном
смысле — обозначение (чаще всего ироническое) любого со-
брания судей и экспертов.
Арпан — старинная единица измерения площади, рав-
нявшаяся примерно 34 арам (парижский арпан) или 42 арам
(французский арпан).
Аспазия (ок. 470–400 до н.э.) — любовница Перикла, по-
литического деятеля древних Афин. Славилась умом, красо-
той и образованностью, принимала в своем доме философов,
художников и поэтов.
Бальи — в средневековой Франции представитель короля
или сеньора, управлявший от его имени определенной обла-
стью (бальяжем).
772
Бареж — тонкая шерстяная ткань. Назван по месту про-

изводства (местечко в Пиренеях).
Бельвиль и Пре-Сен-Жерве — в 1840-е годы пригороды
Парижа; Бельвиль в 1860 году вошел в состав Парижа.
Беранже Пьер-Жан де (1780–1857) — поэт, автор бытовых
и сатирических песен.
Блен — модный портной с улицы Ришелье.
Блонды — шелковое кружево золотистого цвета.
«Большая хижина» — танцевальная зала, располагав-
шаяся на пересечении нынешних Монпарнасского бульвара
и бульвара Распая; там и по сей день имеется улица Большой
Хижины. Бедные студенты со своими подругами охотно по-
сещали это место (в будние дни вход стоил всего 50 сантимов,
а в выходные — полтора франка).
Бордоский, герцог — Анри д’Артуа, граф де Шамбор
(1820–1883), — внук свергнутого в 1830 году короля Карла Х;
легитимисты считали, что он должен править Францией под
именем короля Генриха V.
Бородки средневековые — в первой половине XIX века
естественный волосяной покров (усы, бороды, длинные во-
лосы) служил отличительной чертой свободомыслящей (или
притворяющейся таковой) молодежи, которая таким образом
противопоставляла себя людям предыдущей эпохи, когда
нормой для мужчин из хорошего общества был парик. Если
в самом начале века молодые люди носили длинные бороды на
античный лад, то поколение 1830-х годов предпочитало более
короткие средневековые бородки. Но в обоих случаях рас-
тительность на лице служила признаком «прогрессивности»
и романтичности.
Боссюэ Жак-Бенинь (1627–1704) — богослов, наставник
дофина (сына Людовика XIV) и епископ в Мо; прославился,
среди прочего, своими надгробными речами.
Ботанический сад в Париже был основан в XVII веке
как Королевский сад лекарственных растений; после Великой
773
Французской революции получил название «Сад растений»,

что по-русски традиционно переводят как Ботанический сад.
В 1794 году при саде открылся зверинец, поэтому Ботаниче-
ский сад был также и садом зоологическим.
Буйот — азартная карточная игра, предшественница
покера.
Булонский лес — лесной массив на западе Парижа,
в 1830–1840-е годы — место прогулок (конных и в экипажах)
состоятельной публики, которая порой именовала его про-
сто Лесом.
Бульвары, или Бульвар (французы употребляли это слово
в единственном числе и, порой, с прописной буквы), — полу-
кольцо парижских бульваров на правом берегу Сены от пло-
щади Мадлен до площади Бастилии, служившее излюбленным
местом прогулок для парижан. На Бульварах располагались са-
мые модные кафе и рестораны, роскошные магазины, а также
множество театров, в которых, как правило, шли водевили или
мелодрамы; отсюда выражение «бульварный театр», которое,
впрочем, приобрело привычный нам неодобрительный от-
тенок лишь во второй половине XIX века.
Буше Франсуа (1703–1770) — художник, автор женских
портретов и полотен на галантные и мифологические темы.
Бюффон Жорж-Луи Леклерк, граф де (1707–1788), — на-
туралист, автор многотомной «Всеобщей и частной естествен-
ной истории».
Ватто Антуан (1684–1721) — живописец и рисоваль-
щик, создававший не только картины, но также рисунки для
севрского фарфора, расписывавший веера, ширмы, клавеси-
ны. Работы Ватто вошли в моду в первой половине XIX века
и ценились очень дорого.
Ветви старшая и младшая — подразумеваются ветви
династии Бурбонов: старшая, законная, представители кото-
рой правили Францией до 1830 года, и младшая, Орлеанская,
представитель которой, Луи-Филипп, взошел на престол
774
в результате Июльской революции 1830 года; сторонники

свергнутого короля Карла Х считали Луи-Филиппа узур-
патором.
Вивьенова улица — улица в правобережной части Па-
рижа, где располагались многочисленные модные магазины,
торговавшие предметами женского туалета, в частности кру-
жевами и лентами. Улица эта носит имя Луи Вивьена (Louis
Vivien), члена городской управы конца XVI века; поскольку
в ее французском названии (rue Vivienne) использована форма
притяжательного прилагательного, мы называем ее Вивьено-
вой улицей, а не улицей Вивьена.
Галоши — эта обувь (деревянная или кожаная, которую
надевали поверх обычной обуви для защиты от влаги) была
в 1830-е годы очень популярна, и носить ее не гнушались не
только скромные обыватели, но и такие представительницы
артистического мира, как начинающие балерины (балетные
крысы).
Гельдерская улица, названная в честь голландского
форта Гельдер, который французы обороняли от англичан
в 1799 году, отходит от бульвара Итальянцев; в описываемую
эпоху это был самый центр модного и богатого квартала
правобережного Парижа.
Геркулесовы столбы — античное название двух скал, сто-
ящих по бокам Гибралтарского пролива, который соединяет
Средиземное море с Атлантическим океаном. По традиции,
восходящей к древнегреческой литературе, — метафорическое
обозначение предела мира.
Гинекей — женская половина дома у древних греков.
Гризар Альбер (1808–1869) — бельгийский композитор.
Дорина — горничная Марианны, дочери Оргона, в коме-
дии Мольера «Тартюф, или Обманщик».
Дюпоншель Анри (1794–1868) — в 1835–1841 годах гене-
ральный директор парижской Оперы, декоратор, театральный
художник и постановщик.
775
Жанлис Стефани-Фелисите (урожд. дю Крес де Сент-

Обен; 1746–1830), графиня де, — писательница, автор много-
численных нравоучительных романов, которые в 1840 году
воспринимались как архаичные и даже немного смешные.
Желтые перчатки — при Июльской монархии атрибут
человека модного и элегантного.
Жокей-клуб — парижский мужской клуб; создан в 1834 году
на волне интереса к конному спорту и вообще ко всему
английскому (британский Жокей-клуб был основан еще
в 1753 году). Клуб стал одним из самых престижных и мод-
ных кружков парижской аристократии, и попасть туда было
непросто. Правда, многие из его членов вообще не участво-
вали в скачках — их вполне устраивали лошади как тема для
разговоров.
Заставы — проходы через Стену откупщиков, окру-
жавшую Париж с 1784 по 1860 год; стена была выстроена
для взимания налога на продовольствие, ввозимое в Париж
(octroi); внутри города еда и питье были дороже, а за застава-
ми — дешевле, что и влекло в тамошние кабачки небогатых
парижских простолюдинов.
Итальянский театр — оперный театр, главный со-
перник парижской Оперы, считавшийся в Париже самым
аристократическим. В 1825–1838 годах давал представления
в зале Фавара на площади Итальянцев, неподалеку от бульвара
Итальянцев, который обязан этому театру своим названием.
Итальянцев бульвар — самый модный парижский буль-
вар, место прогулок денди.
Кабинеты для чтения — весьма многочисленные в Пари-
же 1820–1840-х годов заведения, где можно было за небольшую
плату прочесть газеты и книги самого разного содержания; за-
платив чуть больше, можно было на время взять книгу домой.
Кабриолет — легкий, открытый спереди наемный эки-
паж, запряженный одной лошадью; его, как и фиакр, нанимали
на стоянках.
776
Каватина — выходная ария примадонны или премьера.

Калиостро (наст. имя и фамилия Джузеппе Бальзамо;
1743–1795) — итальянский авантюрист, выдававший себя за
мага, знающего секрет чудодейственных исцелений и вечной
молодости.
Канонисса — своего рода монахиня в миру; вступив в один
из женских немецких монашеских орденов, она получала право,
не выходя замуж, именоваться госпожой; при этом образ
жизни она зачастую вела отнюдь не монашеский. Понятие это
смущало уже людей 1830-х годов; Теофиль Готье в рецензии
на «Французов, нарисованных ими самими» («Пресса», 11 сен-
тября 1839) замечал: «Вы, обитатели квартала Шоссе д’Антен,
Маре или Вивьеновой улицы, вы, должно быть, даже не подо-
зреваете о существовании канонисс. В самом деле, кто такая
канонисса? Жена каноника? Но ведь каноник — это по опреде-
лению холостяк». О том, кто такая канонисса, можно узнать из
одноименного очерка Элиаса Реньо, вошедшего в наш сборник.
Капельдинерша — работница театра, в обязанности ко-
торой входило открывать ложи зрителям и прислуживать им.
Канатоходцев театр («Фюнамбюль») — театр на париж-
ском бульваре Тампля, открытый в 1816 году неподалеку от
театра «Амбигю комик»; первоначально в нем представляли
в основном пантомимы и арлекинады, к которым затем при-
бавились водевили.
Катакомбы — сеть оставшихся от добычи камня тон-
нелей и галерей, куда в 1786–1788 годах свезли останки
с городских кладбищ. Катакомбы проходят под территорией
нескольких округов, в частности под Люксембургским садом.
В 1800 году были открыты для посещений.
Качуча — андалузский сольный танец, вошедший в моду
после премьеры балета «Хромой бес» на сцене парижской
Оперы (1836) и долгое время считавшийся неприличным
для светских дам и девиц; автор «Физиологии Оперы» (1842)
называет его «более канканным, чем сам канкан».
777
Кашемир — легкая шерстяная или полушерстяная ткань,

вырабатывавшаяся из тонкой козьей шерсти в Индии; кашеми-
ровая шаль считалась признаком состоятельности (англичанка
леди Морган вспоминала, что французские дамы советовали ей
потратить гонорар за книгу на покупку не имения, а кашеми-
ровой шали). Поэтому такая шаль была мечтой (как правило,
недостижимой) девушек из простонародья.
Квазимодо — уродливый горбун, звонарь в соборе Париж-
ской Богоматери, персонаж романа Виктора Гюго «Собор
Парижской Богоматери» (1831).
Кенкет — масляная лампа, у которой горелка располо-
жена ниже масляного запаса.
Клакёры, клака — наемные хлопальщики в театре.
Коммандитное товарищество, или товарищество на
вере, — коммерческое, кредитное или промышленное това-
рищество, члены которого делятся на две группы: а) ведущих
предприятие и отвечающих за него всем своим имуществом,
и б) не вмешивающихся в ведение дела и отвечающих за пред-
приятие лишь денежными взносами.
Кок Поль де (1793–1871) — писатель, изображавший
преимущественно жизнь и любовные похождения представи-
телей третьего сословия; его романы были любимым чтением
гризеток и прочих девушек из простонародья.
Константина — алжирский город, захваченный фран-
цузскими войсками после жестоких боев осенью 1837 года.
Корифейка — танцовщица кордебалета, занимающая
первые места в группе танцующих.
Королевская академия музыки — см. Опера.
Кребийон-сын — Клод Кребийон (1707–1777), француз-
ский писатель, автор эротических романов.
Кювье Жорж-Леопольд (1769–1832) — естествоиспыта-
тель. На основании ископаемых остатков, найденных в каждом
из слоев земли, Кювье построил свою теорию «переворотов на
поверхности земного шара».
778
Лабрюйер Жан де (1645–1696) — моралист, автор книги

«Характеры, или Нравы людей нашего века» (1-е издание —
1688, 8-е, окончательное, — 1694).
Лаиса — имя нескольких древнегреческих гетер.
Лампион — небольшой стеклянный фонарь со свечой
внутри.
Ланкло Нинон де (1620–1705) — знаменитая куртизанка,
писательница и хозяйка литературного салона. Прославилась
красотой, остроумием, а также тем, что сохраняла свою не-
обыкновенную привлекательность практически до самой
смерти на девятом десятке.
Легитимисты — сторонники свергнутой старшей ветви
Бурбонов, считавшие правление Луи-Филиппа нелегитимным.
Лелия — заглавная героиня романа Жорж Санд (1833),
в безуспешных поисках счастья и физического наслаждения
постоянно меняющая возлюбленных. Чопорная публика счи-
тала роман о религиозных исканиях сексуально неудовлетво-
ренной героини неприличным.
Лес — принятое в модных кругах название Булонского леса.
Лессинг Готхольд Эфраим (1729–1781) — немецкий писа-
тель, один из крупнейших представителей литературы евро-
пейского Просвещения.
Ловлас — персонаж романа Сэмюэла Ричардсона «Кла-
рисса» (1748); имя нарицательное для обозначения волокиты,
соблазнителя женщин, развратника; из двух вариантов русской
транскрипции этого имени (Ловлас и Ловелас) в нашей книге
выбран первый как более старинный (например, именно Лов-
ласом именовал этого героя Пушкин).
Локк Джон (1632–1704) — английский философ и поли-
тический мыслитель.
Лувр — королевское собрание картин и скульптур,
в 1793 году превращенное в общедоступный музей. В 1830–
1840-е годы Лувр был открыт для посещений один раз в не-
делю, по воскресеньям.
779
Луи-Филипп (1773–1850) — король французов с 1830 по

1848 год; до 1830 года герцог Орлеанский.
Луксорский обелиск — обелиск на площади Согласия,
изначально располагавшийся у входа в Луксорский храм
в Египте; подарен Франции правителем Египта Мухаммедом
Али; установлен на площади Согласия в 1836 году.
Луцина — светлая, выводящая ребенка на свет, родо-
вспомогательница; в римской мифологии один из эпитетов
Юноны, богини брака и материнства.
Лье — старинная французская мера длины, равняющаяся
примерно четырем с половиной километрам.
Людовик XVI (1754–1793) — король Франции с 1774 года,
казнен по приговору революционного Конвента 21 января
1793 года.
Магнетизм — см. Месмер.
Мадлен — церковь и площадь в Париже; от площади
Мадлен берут начало Бульвары.
Маре — квартал на правом берегу Сены (на территории
современных третьего и четвертого округов); в первой полови-
не XIX века Маре считался кварталом старомодным и далеким
от элегантности, царившей по соседству на том же правом
берегу, в квартале Шоссе д’Антен и на Бульварах.
Мейербер Джакомо (1791–1864) — немецкий и фран-
цузский композитор, с 1827 года живший преимущественно
в Париже, автор нашумевших опер «Роберт-Дьявол» (1831)
и «Гугеноты» (1835).
Месмер Франц Антон (1733–1815) — немецкий врач,
с 1778 года практиковавший в Париже; он утверждал, что
всем живым существам присущ магнетический флюид, а бо-
лезни проистекают от неправильного его распределения в теле
больного. Коллективные лечебные сеансы проходили вокруг
большого деревянного чана с водой, в крышку которого были
воткнуты металлические прутья; пациенты, соединенные
веревкой-«проводником», прикладывали их к больным местам,
780
а магнетизер (сам Месмер или его помощники) проводил по

телу больных еще одним железным прутом. Предполагалось,
что благодаря этому флюиды займут в теле пациентов над-
лежащее место.
Меттерних Клеменс фон (1773–1859) — канцлер Авст-
рийской империи, один из главных творцов политического
устройства Европы после поражения Наполеона.
Мехельнское кружево — очень тонкое и дорогое кружево,
изготовлявшееся во фландрском городе Мехельн (Malines).
Монблана улица — в 1791–1816 годах так называлась
улица Шоссе д’Aнтен.
Монморанси — 1) древнейший и знатнейший фран-
цузский род; 2) северный парижский пригород (название
которого люди незнатные произносили как «Меморанси»),
любимое место гулянья для гризеток, которых привлекали
туда, помимо возможности потанцевать на «сельских балах»,
то есть в публичных танцевальных залах, два «магнита»:
возможность поесть самых вкусных вишен и возможность
покататься на ослах.
Монтескье Шарль-Луи (1689–1755) — философ-просве-
титель, автор трактата «Дух законов» (1748).
Музей — см. Лувр.
Мюзар Наполеон (наст. имя Филипп; 1792–1859) — ком-
позитор и дирижер. Оркестр под его руководством аккомпа-
нировал публичным балам, которые пользовались в Париже
огромной популярностью и, вне зависимости от зала, в кото-
ром проходили, назывались «балами Мюзара».
Нинон — см. Ланкло.
Опера, или Королевская академия музыки, — в описывае-
мую эпоху (и вплоть до пожара, уничтожившего ее в 1873 году)
располагалась на улице Ле Пелетье, в самом центре модной
части правобережного Парижа.
«Парижское кафе» располагалось в доме 24 по бульвару
Итальянцев.
781
Паскаль Блез (1623–1662) — религиозный мыслитель,

математик и физик, автор «Мыслей».
Поуп Александр (1688–1744) — английский поэт-клас-
сицист, прославившийся своими сатирическими и дидакти-
ческими поэмами, а также переводами Гомера.
Пюже Лоиза (наст. имя Луиза; 1810–1889) — поэтесса,
автор и исполнитель популярных салонных романсов.
«Ранелаг» — танцевальный зал, расположенный непо-
далеку от Булонского леса и имевший репутацию самого
аристократического из публичных балов.
Регентство (1715–1723) — время правления герцога
Филиппа Орлеанского, регента при малолетнем Людовике XV,
вошедшее в историю как эпоха крайнего разврата.
Риволи улица — улица в центре модного правобережного
Парижа, идущая параллельно саду Тюильри.
Римский король (1811–1832) — сын императора Наполе-
она I и императрицы Марии-Луизы, получивший этот титул
при рождении; после отречения отца бонапартисты именовали
его Наполеоном II, хотя управлять Францией ему не довелось.
Ришелье улица — улица правобережного Парижа; в пер-
вой половине XIX века на ней располагалось множество мод-
ных магазинов.
Россини Джоаккино (1792–1868) — итальянский ком-
позитор.
Севинье (урожд. де Рабютен-Шанталь) Мари, маркиза де
(1626–1696), — автор многочисленных писем к дочери и дру-
зьям (1-е изд. 1726), считающихся непревзойденным образцом
непринужденного и изящного эпистолярного стиля.
Селимена — героиня комедии Мольера «Мизантроп»
(1666), светская дама, кокетка и насмешница.
Сена, департамент, — один из 86 французских департа-
ментов, в состав которого входил Париж.
Сен-Дени и Сен-Мартен улицы — район Парижа, где
преимущественно селились лавочники и мелкие торговцы.
782
Сен-Жак предместье — один из самых бедных районов

левобережного Парижа.
Сен-Жерменское предместье (которое иногда называли
просто Предместье) — аристократический квартал Парижа на
левом берегу Сены, на территории нынешнего седьмого округа.
При Июльской монархии большинство семейств, населявших
особняки Сен-Жерменского предместья, бойкотировали новую
власть, которую считали нелегитимной (отсюда их название —
легитимисты).
Сен-Марсель, или Сен-Марсо, — бедное промышленное
предместье Парижа на левом берегу Сены (на территории со-
временных пятого и тринадцатого округов), где с XVII века
располагалась Королевская мануфактура мебели и гобеленов
и множество других производств.
Сент-Оноре предместье — богатый квартал на правом
берегу Сены, где жили преимущественно представители ли-
беральной аристократии, при Июльской монархии сотрудни-
чавшие с новой властью.
Сильфида — дух воздуха и недосягаемая идеальная воз-
любленная; слово, приобретшее популярность после премьеры
в 1832 году одноименного балета с Марией Тальони в главной
роли; поэтому иногда сильфидами именовали танцовщиц.
Старый порядок — абсолютная монархия, политический
режим, существовавший во Франции до революции 1789 года.
Стипль-чез (от англ. steeple-chase) — скачка по пересечен-
ной местности до заранее условленного пункта. Первое такое
соревнование состоялось в Париже в 1829 году.
Стэнхоп Эстер, леди (1776–1839) — британская пу-
тешественница и археолог. Последние годы жизни провела
в уединении в заброшенном монастыре на территории со-
временного Ливана. Французы узнали о ней из «Путешествия
на Восток» (1835) Ламартина, описавшего, среди прочего, ее
религиозные взгляды (смесь христианства и ближневосточ-
ных верований).
783
Субретка — ловкая горничная (по названию театраль-

ного амплуа горничной-плутовки).
Табльдот (от фр. table d’hôte) — общий стол, где всем
гостям подают одно блюдо по выбору хозяйки.
Талейран-Перигор Шарль-Морис де (1754–1838) — дипло-
мат, начавший свою карьеру до революции 1789 года епи-
скопом Отенским, а кончивший после революции 1830 года
французским послом в Лондоне; знатное происхождение не
мешало ему служить новым властям, но при этом он всегда
сохранял манеры, усвоенные еще при Старом порядке.
Тальони Мария (1804–1884) — одна из самых знаменитых
танцовщиц своего времени. Дебютировав в 1822 году в Вене,
быстро завоевала европейскую известность (гастроли в Штут-
гарте, Мюнхене, Лондоне, Стокгольме, Санкт-Петербурге).
В 1827–1835 годах выступала в парижской Опере.
Тиволи — развлекательный сад в Париже, просущество-
вавший до 1840 года; здесь к услугам посетителей имелись
кафе, площадки для танцев и разнообразные аттракционы.
Тюильри — королевский дворец в центре Парижа (унич-
тожен в 1871 году) и примыкавший к нему сад.
«Хижина» — см. «Большая хижина».
Фенелон Франсуа де Салиньяк де Ла Мот (1651–1715) —
священнослужитель, писатель, педагог, богослов.
Фешенебельный (от англ. fashionable) — модный (слово,
ставшее популярным начиная с конца 1820-х годов во фран-
цузском свете в связи с модой на все английское).
Фиакр — четырехколесный экипаж, запряженный двумя ло-
шадьми; пассажиры нанимали его, как и кабриолет, на стоянках.
Французский театр — другое название «Комеди Фран-
сез», одного из пяти парижских королевских театров, получав-
ших государственные дотации (наряду с Итальянским театром,
Оперой, Комической оперой и «Одеоном»).
Фрина (ок. 390 — ок. 330 до н.э.) — афинская гетера,
обладательница идеальной фигуры и своевольного нрава.
784
В молодости была натурщицей скульптора Праксителя, кото-

рому, по некоторым свидетельствам, позировала для статуи
Афродиты Книдской, хранящейся сейчас в Лувре, в зрелые
годы — художника Апеллеса.
Хартия, или Конституционная хартия, — консти-
туция, дарованная французам королем Людовиком XVIII,
вступившим на престол в результате реставрации Бурбонов
в 1814 году. В 1830 году, после Июльской революции, был при-
нят новый, чуть более либеральный вариант Хартии 1814 года;
на верность ему новый король Луи-Филипп присягнул 9 ав-
густа 1830 года.
Чичероне (от итал. cicerone) — проводники иностранцев
при осмотре местных достопримечательностей; названы по
имени Цицерона (намек на красноречивость римских провод-
ников).
Шоссе д’Антен квартал — модный квартал правобе-
режного Парижа, активная застройка которого началась в
1820-е годы; здесь жили богатые банкиры и промышленники
и люди искусства.
Экарте — карточная игра, в которую играют двое, но
окружающие могут делать ставки на того или другого игрока.
Элоиза (ок. 1100–1163) была разлучена со своим учите-
лем и любовником Пьером Абеляром (1079–1142); ее дядя
Фульбер не только не дал согласия на брак влюбленных, но
и приказал оскопить Абеляра. И Элоиза, и Абеляр закончили
жизнь в монастыре.
«Эрмитаж» — танцевальный зал и ресторан на бульваре
Клиши, одно из любимых мест отдыха гризеток, горничных
и их кавалеров.
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Ансело Маргарита-Луиза-Виржини (урожд. Шардон;

1795–1872) — романистка, драматург и мемуаристка, автор
двух десятков пьес и полутора десятков романов (зачастую
озаглавленных женскими именами и посвященных женским
любовным историям). Особенным успехом пользовался
ее роман «Габриэль» (1839), выдержавший на протяжении
XIX века более десяти изданий. В старости госпожа Ансело
выпустила две мемуарные книги «Парижские салоны, угас-
шие очаги» (1858) и «Один из парижских салонов» (1824–
1864) — ценные источники по истории парижской светской
и литературной жизни. Вторая из них посвящена литера-
турному салону самой г-жи Ансело и ее мужа Жак-Арсена-
Франсуа-Поликарпа Ансело (1794–1854), также известного
французского писателя, автора многочисленных водевилей,
комедий и драм, легитимиста, с 1841 года члена Французской
академии (русскому читателю он может быть интересен своей
книгой 1827 года «Шесть месяцев в России», в 2001 году вы-
шедшей в русском переводе Н. Сперанской в издательстве
«Новое литературное обозрение»). Очерк «Модная красави-
ца» (единственный вклад г-жи Ансело во «Французов») со-
чинительница тремя годами позже превратила в одноактную
786
Сведения об авторах
комедию, поставленную 12 января 1843 года в парижском

театре Водевиля.
Анспах Мари д’ — псевдоним писательницы Жюли Дела-

круа. О ней известно крайне мало. Автор романа «Фальстель»
(1845). Публиковала рассказы и очерки в различных перио-
дических и продолжающихся изданиях, в том числе в «Книге
фельетонов» (Le livre des feuilletons), «Эхе фельетонов» (L’Écho
des feuilletons) и др. Для «Французов» написала, кроме «Мо-
дистки», публикуемой в нашем сборнике, очерки «Монахиня»
и «Бродячие музыканты».
Араго Жак (1790–1855) — романист и драматург, писа-

тель-путешественник, один из четырех братьев Араго, самым
знаменитым из которых был физик и астроном Доминик-
Франсуа Араго. В 1817 году в качестве рисовальщика отпра-
вился в кругосветное путешествие; три года Жака «носило
по волнам», пока корабль наконец не потерпел крушение
у Фолклендских островов. Эти странствия стали величайшим
событием в его жизни: их отголоски встречаются во многих
его произведениях, в том числе и в очерке, вошедшем в наш
сборник. Вернувшись во Францию, Араго пишет пьесы и во-
девили, из которых особым успехом пользуются «Новичок
в дипломатии» (1834) и «Гасконский кадет» (1836). Писатель
теряет зрение, но не оставляет литературной деятельности.
В 1838 году выходят остроумнейшие «Воспоминания слепого:
путешествие вокруг света» (рус. пер. П.А. Корсакова, 1845),
в 1854 году — «Два океана» (рус. пер. 1855); позднее Араго
еще раз опишет свои приключения, запретив себе использо-
вать букву «a» («Кругосветное путешествие без буквы “a”»,
1853). Но Араго привлекает не только экзотика — не меньше
волнует его и жизнь современного Парижа, о чем свидетель-
ствуют такие его произведения, как «Мемуары скамеечки для
ног из парижской Оперы» (1838), «Физиология покровителя,
787
написанная слепым ясновидцем с улицы Шоссе д’Антен»

(1841), «Как обедают в Париже» (1842), «Фойе и закулисье.
Панорама парижских театров» (1852), а также «История Па-
рижа: революции, правительства, события 1841–1852, вклю-
чая последние семь лет царствования Луи-Филиппа» (1853).
Участие во «Французах» ограничилось очерком «Постоянные
посетительницы Люксембургского сада и сада Тюильри», опуб-
ликованным в нашем сборнике.
Ашар Амедей (1814–1875) — журналист, писатель и дра-

матург. Известен главным образом как автор приключенческих
романов, многие из которых выходили на русском языке не
только в XIX веке, но и в наши дни (см., в частности, трех-
томное собрание сочинений Ашара, выпущенное в 2002 году
издательством «Терра — Книжный клуб»; в него вошли рома-
ны «Доблестная шпага», «Плащ и шпага», «Королевская охота»
и др.). Для «Французов» Ашар, кроме вошедшей в наш сбор-
ник «Кормилицы», написал очерки «Трактирщик», «Цыган»,
«Новый Париж», «Летние балы», «Зимние балы», «Собствен-
ник», «Призывные комиссии», «Уклоняющийся от воинской
повинности», «Разносчик», «Житель Руссийона».
Бальзак Оноре де (1799–1850). Всемирно известный соз-

датель масштабной «Человеческой комедии» писал не только
романы. Перу Бальзака принадлежит также ряд физиологи-
ческих очерков — нравоописательных бессюжетных произве-
дений, отражающих различные аспекты повседневной жизни
современного автору общества. Эти очерки издавались как
в прессе, так и в составе коллективных сборников. Такова
печатающаяся в настоящем издании «Женщина хорошего
тона» — очерк, написанный в конце 1838 года и вошедший
в первый том сборника «Французы, нарисованные ими сами-
ми» (в шестой выпуск, вышедший в свет в конце мая 1839 года).
В «Женщине хорошего тона» присутствуют черты, отличающие
788
самые знаменитые произведения Бальзака: остроумие, со-

циологическая наблюдательность, ироническая интонация,
афористичность. Позже этот очерк, с небольшими вставками
и опущениями, вошел в состав новеллы «Второй силуэт женщи-
ны», напечатанной в 1842 году во втором томе «Человеческой
комедии» в издании Фюрна, в цикле «Сцены частной жизни»
(в этой новелле светские люди беседуют о женских характерах;
рассказ об идеальной женщине вложен здесь в уста бывшего
журналиста Эмиля Блонде). Первый, анонимный русский
перевод был напечатан в «Литературном прибавлении к “Рус-
скому инвалиду”» (1839. Т. 2. № 4) под заголовком «Женщина
хорошего тона» 29 июля 1839 года, то есть через два месяца
после французской публикации. Новелла же переводилась
несколько раз. Впервые она вышла в собрании сочинений
Бальзака в 1899 году под названием «Другой женский портрет»
(пер. В. Мосоловой), затем в 1935 году под названием «Другой
силуэт женщины» (пер. О. Новиковой), наконец больше всего
переизданий выдержал последний перевод новеллы, впервые
напечатанный в 1952 году, — «Второй силуэт женщины» (пер.
Н.А. Коган). Для «Французов» Бальзак написал также очерки
«Бакалейщик» (им открывается первый том), «Нотариус»,
«Монография о рантье» и «Провинциальная женщина».
Бауер (урожд. Гури де Шангран) Александрина-Софи де

(1773–1860) — автор многочисленных романов для юноше-
ства и театральных пьес. Ее первым мужем был знаменитый
философ-утопист граф де Сен-Симон, вторым — русский офи-
цер барон Бауер. За исключением трех первых пьес, вышедших
под псевдонимом, она всегда подписывала свои сочинения фа-
милией Бауер. Участие во «Французах» ограничилось очерком
«Сиделка», опубликованным в нашем сборнике.
Бриссе Матюрен-Жозеф (1792–1856) — писатель, пуб-

лицист и драматург. В 1820-х годах служил во французской
789
армии, написал ряд восторженных стихотворений, прослав-

ляющих Бурбонов. В 1823 году воевал в составе французской
армии во время интервенции в Испанию, через два года
выпустил мемуары «Мадрид, или Нравы и обычаи испанцев
в XIX веке». В это же десятилетие Бриссе сочинил (главным
образом в соавторстве) целый ряд водевилей и мелодрам,
ставившихся в театрах Водевиля, Новинок и «Амбигю комик».
Бриссе на всю жизнь остался приверженцем старшей ветви
Бурбонов. Вскоре после Июльской революции он вышел в от-
ставку и посвятил себя литературе и журналистике. Бриссе
сотрудничал в редакции «Газет де Франс», издававшейся его
тестем, видным легитимистом бароном Лурдуэ, писал поли-
тические статьи и театральные рецензии. В 1833–1845 годах
он опубликовал больше десятка исторических романов, ныне
прочно забытых. Для «Французов» Бриссе написал, поми-
мо «Парижской домохозяйки», очерки «Парижские дети»,
«Любитель рыбалки» и «Парижский рабочий».
Вальдор Мелани (урожд. Вильнав, 1796–1871) — пи-

сательница, хозяйка литературного салона в Париже. Ав-
тор романов, стихов, драматических сочинений, газетных
статей (писала под псевдонимом «Синий чулок»). С 1827
по 1831 год — возлюбленная Александра Дюма, с которым
познакомилась в литературном салоне своего отца, М.-Г.-Т.
Вильнава. Бурные взаимоотношения с Вальдор и разрыв с ней
Дюма обессмертил в драме «Антони» (1831), в которой главную
роль играла его новая возлюбленная, актриса Мари Дорваль.
Вальдор ответила ему тем же: в 1841 году была поставлена ее
пьеса «Школа для девиц», где в одном из героев легко угады-
вался Дюма. Участие во «Французах» ограничилось очерком
«Цветочница», опубликованным в нашем сборнике.
Вьель-Кастель Марк-Рош-Орас Сальвиак, граф де (1802–

1864) — литератор, автор исторических сочинений, в том
790
числе книг по истории французского костюма, оружия и ме-

бели со Средних веков до XIX века и трудов по истории Вели-
кой французской революции, нескольких романов, в которых
довольно язвительно изображен парижский высший свет,
и мемуаров о Второй империи, опубликованных посмертно
(1883–1884). Вьель-Кастель сочувствовал бонапартистам,
отсюда его скептическое и ироническое отношение к двум
противоборствующим политическим течениям, описанным
в его очерке: как к сторонникам конституционной монархии
Луи-Филиппа, так и к легитимистам, сторонникам абсо-
лютной монархии и старшей ветви Бурбонов, свергнутой
с престола в ходе Июльской революции 1830 года, которая
и возвела Луи-Филиппа на престол. Для «Французов» Вьель-
Кастель написал, помимо вошедшего в наш сборник очерка
«Женщины-политики», еще очерк «Коллекционеры».
Гино Эжен (1812–1861) — публицист и литератор, автор

многочисленных комедий, водевилей и исторических драм,
путеводителей по окрестностям Парижа, путевых очерков
и очерков нравоописательных; некоторые из них, в частности
«Физиологию провинциала в Париже» (1842), он публиковал
под псевдонимом Пьер Дюран (под ним же он вел рубрику
«Светская хроника» в газете «Сьекль»). Творчество Гино было
известно в России: его рассказы и комедии публиковались в рус-
ской периодике 1830–1840-х годов; комедия-водевиль «Разбитая
чашка» (1849) вышла в 1874 году отдельным изданием в пере-
воде П. Каратыгина. Был опубликован на русском языке и во-
шедший в наш сборник очерк «Львица» (см.: Пантеон русских
и всех европейских театров. 1841. № 9. С. 93–98). Для «Фран-
цузов» Гино сочинил еще очерк «Директор театра в Париже».
Готье Теофиль (1811–1872) — поэт, прозаик, критик и жур-

налист. Среди произведений Готье — поэма «Альбертус» (1832),
романы «Мадемуазель де Мопен» (1835), «Фортунио» (1838),
791
сборник рассказов «Молодая Франция», мистерия «Слеза

дьявола» (1839), сборник очерков о писателях XVII века
«Гротески» (1844), пьесы «Сфинкс», «Химера» и др., соста-
вившие сборник «Комедия смерти» (1836). Русскому читате-
лю хорошо известен его приключенческий роман «Капитан
Фракасс» (1863). Более двадцати лет Готье посвятил работе
над поэтическим сборником «Эмали и камеи» (1852–1872).
Готье — автор многочисленных драматических фельетонов,
критических статей и очерков. Шарль Бодлер, высоко ценив-
ший Готье, посвятил ему «Цветы зла» и в посвящении назвал
его «непогрешимым поэтом и всесильным чародеем фран-
цузской литературы». Творчество Готье, как стихотворное,
так и прозаическое, неоднократно переводилось на русский
язык и в XIX, и в XX веке; однажды был переведен на русский
язык и очерк, вошедший в наш сборник; см.: Оперная крыса //
Репертуар и пантеон. 1843. № 4. С. 17 (пер. С. Победоносцева).
Для «Французов» Готье, кроме «Балетной крысы», написал еще
очерк «Учитель французского бокса».
Делор Таксиль (1815–1877) — журналист и литератор,

многолетний (1842–1858) главный редактор газеты «Шари-
вари», литературный и политический обозреватель газеты
«Сьекль». Автор «Физиологии парижанки» (1841) и текстов
к книгам-альбомам рисовальщика Гранвиля «Иной мир»
(1844) и «Ожившие цветы» (1847; ряд очерков из этого из-
дания опубликован в русском переводе в «Литературной
газете» в 1847 году, № 5, 6, 7), соавтор многочисленных нра-
воописательных сборников середины 1850-х годов, посвя-
щенных разным аспектам парижской жизни («Париж: гри-
зетка»; «Париж: привратница»; «Париж: рестораны», «Париж:
свадьба» и проч.). Автор шеститомной «Истории Второй
империи», начатой еще при Наполеоне III, а законченной уже
после его падения, при Третьей республике (1869–1875; пер-
вые два тома вышли в русском переводе в 1870–1871 годах).
792
Для «Французов» Делор написал, помимо очерка «Женщина

без имени», вошедшего в наш сборник, очерки «Мужчина
без имени» (история жизни Альфреда Крошара, любовника
«женщины без имени»), «Миссионер», «Герой карнавала»,
«Провансалец», «Сатурналии», «Марсельский крестьянин».
Дельриё Андре — литератор, автор романов «Невин-

ность» (1837), «Жизнь художника» (1843), «Завет старого
дипломата» (1846) и др., а также многочисленных очерков
в сборниках 1830–1840-х годов. Для «Французов» написал,
кроме «Покровительницы», еще очерк «Жительница Бордо».
Жанен Жюль (1804–1874) — писатель и журналист.

Прославился романом «Мертвый осел и гильотинированная
женщина» (1829; рус. пер. С. Брахман 1996), за которым после-
довали «Исповедь» (1830), «Барнав» (1831), «Фантастические
рассказы» (1832) и др. Был одним из самых ярких представи-
телей «неистовой школы», которая, преобразовывая тради-
ции готического романа ужасов, стала изображать ужасное
«в обыденном», а не в средневековой оболочке. Известность
Жанену принесли также театральные рецензии, которые он
печатал в газете «Журналь де Деба», а впоследствии собрал
в шеститомном издании «История драматической литературы»
(1858). Для «Французов» Жанен, кроме публикуемых в нашем
сборнике трех текстов («Введение», «Гризетка», «Богомолка»),
сочинил также очерки «Парижский мальчишка», «Журналист»,
«Король», «Синий чулок»; кроме того, именно Жанен помогал
издателю Кюрмеру в отборе текстов для сборника (см. под-
робнее во вступительной статье).
Кокий Франсуа. Cведения об этом авторе середины

XIX века чрезвычайно скупы; если верить единственной
публикации о нем в библиографическом словаре «Совре-
менная французская литература, 1827–1844» под редакцией
793
Ш. Луандра и Ф. Буркело (Paris, 1848. T. 3. P. 65), он публи-

ковался только во «Французах», для которых, помимо двух
текстов, вошедших в наш сборник («Овощница» и «Держатель-
ница стульев»), сочинил еще очерки «Трактирная служанка»
и «Экономка сельского священника».
Коле Луиза (урожд. Ревуаль, 1810–1876) — поэтесса и пи-

сательница; в свое время она была довольно знаменита (и даже
несколько раз удостаивалась премии Французской академии),
однако в истории литературы осталась не столько благодаря
собственным талантам, сколько благодаря тому, что на про-
тяжении нескольких лет была возлюбленной Гюстава Флобера,
причем именно в тот период, когда он работал над романом
«Госпожа Бовари». В число возлюбленных красивой и често-
любивой госпожи Коле входили также философ Виктор Кузен
и поэт Альфред де Мюссе; именно поэтому через два года по-
сле смерти Мюссе, в 1859 году, когда Жорж Санд рассказала об
их любви в романе «Она и он», а брат покойного поэта Поль
де Мюссе опроверг этот рассказ в романе «Он и она» (тоже
1859), Луиза Коле позволила себе также вступить в этот спор
и стремительно, в том же 1859 году, выпустила собственную
версию под названием «Он, современный роман», где вывела
под вымышленными именами не только Мюссе, но также
и Флобера. Участие во «Французах» ограничилось очерком
«Гувернантка», опубликованным в нашем сборнике.
Корделье-Делану Этьенн-Казимир-Ипполит (1806–

1854) — поэт, писатель и драматург. Автор многочисленных
исторических романов и пьес, печатался в журналах и сбор-
никах рассказов, общался с А. Дюма-отцом, В. Гюго и Т. Готье.
Это был «талантливый писатель, который слишком часто
вынужден был работать, скрываясь под именами модных
драматургов и романистов; его имя, не значившееся на афи-
шах, редко слышала публика» (Grand dictionnaire universel du
794
XIXe siècle de P. Larousse. Paris, 1869. T. 5. P. 126). Участие во

«Французах» ограничилось очерком «Компаньонка», опубли-
кованным в нашем сборнике.
Куайяк Жан-Жозеф-Луи (в русских текстах его фамилия

иногда транскрибируется также как Куальяк; 1810–1885) —
журналист, драматург, писатель. Автор более шестидесяти
театральных пьес — таких, как «Брут» (1843), «Замужняя ку-
харка» (1845), — и нескольких романов, среди которых особо
отметим трехтомную книгу «Матери актрис» (1843); в ней
героиня опубликованного в нашем сборнике очерка «Мать
актрисы» появляется под новым именем, в качестве фиктив-
ной матери другой молодой актрисы, однако рассказывает
похожую легенду о своем покойном муже; один из героев,
комический актер Полидор, напоминает ей, что прежде знавал
ее под именем госпожи де Сен-Робер и в ту пору у нее была
другая дочь. Куайяк печатал очерки в коллективных сборниках
«Ботанический сад» (1842), «Иностранцы в Париже» (1844)
и др. и в парижской прессе, в основном оппозиционной. Ка-
валер ордена Почетного легиона (1867). Очерк «Мать актрисы»
был опубликован в русском переводе в журнале «Репертуар
и пантеон» (1842. № 16. С. 9–21). Для «Французов» Куайяк
написал, помимо двух текстов, вошедших в наш сборник
(«Мать актрисы» и «Ученица Консерватории»), также очерки
«Кучер “кукушки”», «Пайщик Французского театра», «Про-
винциальный актер», «Крестьянин из окрестностей Парижа»,
«Сен-Жерменское предместье», «Квартал Маре».
Куршан Морис, или Мариус, де (наст. имя Пьер-Мари-

Жан Кузен де Куршан; 1783–1849) — писатель-мистификатор.
Наиболее известен как автор поддельных семитомных мему-
аров маркизы де Креки (1704–1803), опубликованных в 1834–
1835 годах. Эти мемуары о жизни при французском дворе,
местами остроумные, местами скабрезные, пользовались
795
популярностью в XIX веке. В 1841 году Куршан опубликовал

в газете «Пресса» два эпизода якобы из неизданных мемуаров
графа Калиостро. На самом деле оба эпизода были практиче-
ски дословно заимствованы из написанного на французском
языке романа польского писателя Яна Потоцкого «Рукопись,
найденная в Сарагосе». Плагиат был быстро обнаружен,
разразился скандал, Куршана приговорили к уплате крупного
штрафа. Склонностью к мистификаторству Куршан отличался
и в жизни. Он не стесняясь именовал себя графом и членом
иностранных орденов, представляя в подтверждение письма
престарелых немецких герцогинь, позволяющие ему носить
орденские знаки различия. Денди и автор мемуаров Роже де
Бовуар сравнил Куршана с канониссой, да такой, которая явля-
ется членом сразу нескольких капитулов (объяснение такому
необычному сравнению читатель найдет в нашем сборнике
в очерке «Канонисса»). Наряду с поддельными мемуарами,
Морис де Куршан опубликовал поваренную книгу «Новая фи-
зиология вкуса» (1839), которую посвятил «автору “Мемуаров
маркизы де Креки”», то есть самому себе; в 1853 году вышло
второе издание под названием «Общий словарь старинной
и новой французской кухни, буфета и домашней аптеки». Как
гурман Куршан пользовался большим авторитетом; так, на
него не раз ссылается Дюма в своем «Большом кулинарном
словаре». Куршан был известен своим злым языком и без-
жалостной язвительностью — качества, в полной мере отра-
зившиеся в «Герцогинях», где автор издевается не только над
новоиспеченными герцогинями, но и над представительница-
ми старинной знати, хотя сам в эпоху Реставрации всячески
афишировал свою близость с наиболее консервативными ро-
ялистскими кругами. Участие во «Французах» ограничилось
очерком «Герцогини», опубликованным в нашем сборнике.
Лакруа Огюст де (1805–1891) — литератор и журналист.

Среди его сочинений — книга «О современном состоянии
796
литературы и книжного дела во Франции» (1842), роман

«Замок в яблоневом саду» (1848) и др. Помимо литературы,
Лакруа занимался также политикой и в 1864 году был назна-
чен замес тителем министра внутренних дел Франции. Для
«Французов» Лакруа, помимо двух текстов, вошедших в наш
сборник («Хозяйка табльдота» и «Горничная»), написал очерки
«Фланер», «Разочарованный», «Квартиры, сдающиеся внаем».
Лонгвиль Стефани де. Поскольку ни в одной библио-

графии нам не удалось найти ни одного произведения пи-
сательницы с таким именем, кроме очерка о знатной даме
1830 года, остается предположить, что это псевдоним, причем
выбранный с намеренным контрастом по отношению к геро-
ине очерка: герцогиня де Лонгвиль (1619–1679) была одной из
знатнейших дам XVII века. В пользу гипотезы о псевдониме,
причем изобретенном второпях, говорит и тот факт, что сам
Кюрмер нетвердо знал имя своей сотрудницы: в перечислении
всех авторов, которое «благодарный издатель» поместил на
обороте титульного листа первого тома «Французов», гос-
пожа де Лонгвиль названа не Стефани, а Виржини. Кюрмер
предупреждал на «обертке» второго выпуска, что не прини-
мает очерков, подписанных псевдонимами, но что в одном
случае все-таки сделал исключение; возможно, это исключение
было сделано именно для автора «Знатной дамы 1830 года».
Других текстов, подписанных этим именем, во «Французах»
нет. Впрочем, на обложке 116-го выпуска Кюрмер объясняет,
что госпоже де Лонгвиль принадлежит также «Старая дева»,
но она пожелала подписать ее именем Мари д’Эспийи. Одна-
ко это, увы, ничуть не приближает нас к разгадке истинного
имени автора.
Люка Ипполит (1807–1878) — писатель и критик. Сочи-

нил либретто к нескольким операм Адольфа Адана. Служил
библиотекарем в библиотеке Арсенала. Автор оригинальных
797
пьес и переводов Лопе де Веги и Кальдерона, а также несколь-

ких книг о театре, в частности «Философической и литератур-
ной истории французского театра» (1843). Оставил мемуары
«Литературные воспоминания и портреты», изданные по-
смертно в 1890 году. Участие во «Французах» ограничилось
очерком «Неверная жена», опубликованным в нашем сборнике.
Майнцер Йозеф (1801–1851) — педагог, композитор

и музыкальный критик, немец по происхождению. В 1833 году
покинул Германию из политических соображений, несколько
лет жил в Париже, где открыл бесплатные курсы пения для
рабочих, затем перебрался в Англию и в 1844 году основал
журнал «Музыкальное время и певческое обозрение Манце-
ра» (Mainzer’s Musical Times and Singing Circular), который
под названием «Музыкальное время» (Musical Times) выходит
до сих пор. Во Франции издал книги «Музыкальные эскизы
и путевые заметки» (1838), «Школа хорового пения» (1839).
Майнцер — один из самых плодовитых вкладчиков «Фран-
цузов». Помимо «Молочницы», вошедшей в наш сборник, он
написал еще очерки «Парижские зазывалы», «Пирожник»,
«Водонос», «Продавец лакричной настойки», «Торговец жа-
ровнями, крысиным ядом, клетками и майскими жуками»,
«Починщик посуды», «Торговец зонтами», «Торговец кро-
личьими шкурками», «Хозяин кафе», «Стекольщик-маляр»,
«Центральный рынок», «Торговка свежей рыбой», «Торговка
жареной рыбой», «Огородники», «Торговец домашней ут-
варью». Музыкальные пристрастия Майнцера отразились
в его очерках о парижских ремесленниках; в каждом из них
приведена та музыкальная фраза, посредством которой герои
рекламируют свой товар.
Монье Анри (1799–1877) — писатель, рисовальщик, актер

(выступавший не только и не столько на профессиональной
сцене, сколько в импровизациях, которые он сам устраивал
798
в парижских салонах). Автор альбомов карикатур «Гризетки»

(1827), «Административные нравы» (1828) и др., сатирических
«скетчей» с собственными иллюстрациями «Народные сцены»
(1830–1831), «Сцены бюрократической жизни» (1836), «Сцены
городские и деревенские» (1841), «Парижский буржуа, коми-
ческие сцены» (1854) и др., книг «Физиология буржуа» (1841),
«На дне общества» (1862) и проч. Одно из самых знаменитых
созданий Монье — фигура преподавателя каллиграфии Жозефа
Прюдома, выведенного впервые в «Народных сценах». В этом
персонаже насмешка над парижским буржуа смешана с само-
иронией: Монье нарисовал в 1842 году свой «Автопортрет
в виде господина Прюдома», в конце жизни позировал в этом
образе фотографу Э. Каржа, а в 1857 году выпустил собствен-
ные воспоминания под названием «Мемуары господина Жо-
зефа Прюдома». В «Народных сценах» Монье впервые вывел
и главных героев очерка, вошедшего в наш сборник: госпожу
и господина Дюжарден; они действуют в первой «сцене», но-
сящей название «Роман в привратницкой». Госпожа Дюжарден
охарактеризована здесь так: «Шестьдесят лет; увечная; вы-
полняет свои обязанности с величайшей точностью; рабски
предана жильцам второго этажа; подобострастна с жильцами
третьего, запанибрата с жильцами четвертого, горда и над-
менна с жильцами всех остальных этажей». Во «Французах»
Монье принял участие в большей степени как иллюстратор,
чем как литератор. Его единственный литературный вклад —
очерк «Привратница». Проиллюстрировал же Монье, кроме
собственного текста, очерки «Мать актрисы», «Сиделка»,
«Стряпчий», «Меломан», «Друг творцов», «Ямщик», «Приходя-
щая служанка», «Овощница», «Жандарм», «Почтальон», «Кон-
дуктор дилижанса», «Рыбак с берегов Сены», «Могильщик»,
«Кучер “кукушки”», «Пайщик Французского театра», «Инва-
лид», «Наборщик», «Слуга в кафе», «Поставщик драматических
актеров», «Фланер», «Палач», «Фигурант», «Комиссионер»,
«Заключенные», «Бедняки» и др.
799
Нетман Альфред-Франсуа (1805–1869) — журналист,

литератор. Сотрудничал в легитимистских газетах «Котидьен»
и «Газет де Франс», руководил газетами «Эхо юной Франции,
газета христианского прогресса» (L’Écho de la jeune France,
journal des progrès par le christianisme) и «Мода». Автор много-
численных исторических и литературно-критических сочине-
ний, среди которых большой интерес для истории литературы
представляют книги «Критические этюды о романе-фельето-
не» (1845) и «Парижская пресса. Нравы, загадки, интересы,
страсти, характеры, борьба и перемены в парижских газетах,
картина современных нравов» (1846). Участие во «Французах»
ограничилось очерком «Великосветские вдовы», опубликован-
ным в нашем сборнике.
Одебран Филибер (1815–1906) — писатель и журна-

лист. Начинал как автор сатирических рассказов и стихов,
публиковавшихся в оппозиционной республиканской прессе.
Сотрудничая в таких изданиях, как «Шаривари», «Вер-Вер»,
«Корсар», «Антракт» и проч., Одебран прославился свои-
ми острыми политическими памфлетами. В 22 года он уже
главный редактор одного из еженедельников («Тамтам»).
В 1842–1848 годах стенографировал заседания Националь-
ного собрания и публиковал отчеты о них. Живо реагировал
на события современной ему политической и литературной
жизни, которые отражал в фельетонах, а позднее — в мемуа-
рах; см., например: «Воспоминания газетного трибуна» (1867),
«Наши революционеры: страницы современной истории»
(1886), «Леон Гозлан: сцены литературной жизни» (1887),
«Кафе журналистов при Наполеоне III» (1888), «Заметки
прохожего» (1893). Автор многочисленных приключенческих
романов: «Внук Робинзона» (1863), «Ганс-живодер» (1863),
«Обольстительница» (1876), «Дочь Каина» (1884) и др. Один
из родоначальников детективного жанра (новелла «Три ночи
сэра Ричарда Кокерилла» (1844). Автор биографий А. Дюма,
800
Н. Паганини и др. На русский язык переведен небольшой

отрывок из статьи Одебрана, посвященной Г. Гейне (Одебран
Ф. Из статьи о Гейне // Гейне в воспоминаниях современни-
ков. М., 1988. С. 436–437). Участие во «Французах» ограни-
чилось очерком «Фигурантка», опубликованным в нашем
сборнике.
Реньо Элиас-Жорж-Суланж-Олива (1801–1868) — исто-

рик, писатель, публицист и переводчик. Получил юридическое
образование, имел в Париже адвокатскую практику, от кото-
рой впоследствии отказался. Дебютировал работами по судеб-
ной медицине (1828), но литературным дебютом была, по всей
вероятности, публикация во «Французах». Известен в первую
очередь как автор исторических сочинений: «История Англии
с древнейших времен до 1845 года» (1846), «История Наполео-
на» (1846–1847), «История временного правительства» (1849),
«Политическая и социальная история дунайских княжеств»
(1855), «Европейский вопрос» (1863) и др. Перевел на фран-
цузский язык «Историю французской революции» Т. Карлейля
(1866–1867). После революции 1848 года Реньо непродолжи-
тельное время занимал различные посты во Временном пра-
вительстве. Для «Французов» написал, кроме «Канониссы»,
очерки «Хозяин пансиона», «Литератор», «Издатель».
Ру Луи. Об этом авторе не известно практически ничего,

кроме того что он выпустил в 1841 году брошюру «О Монфо-
конской свалке, ее вредоносности и о необходимости ее не-
медленного закрытия», а в 1845 году — пьесу в стихах «Южан-
ки», а также что он был активным вкладчиком «Французов,
нарисованных ими самими», для которых написал, кроме
двух текстов, публикуемых в нашем сборнике («Акушерка» и
«Барышня за конторкой»), очерки «Врач», «Торговец лекар-
ственными травами», «Комиссионер», «Сестра милосердия»,
«Житель Форе», «Театральное фойе», «Особняки Латинского
801
квартала», «Рестораны Латинского квартала», «Ночной Па-

риж», «Улица, на которой никто не умирает», «Застава Ла
Виллет», «Студент на каникулах», «Разносчик газет».
Руже Шарль. О Шарле Руже не известно практически

ничего, кроме того что он вместе с Анри Бюра де Гюржи (млад-
шим братом известного романиста Эдмона Бюра де Гюржи)
сочинил историческую драму «Представитель народа», которая
была представлена в Марсельском театре «Гимназия» 4 марта
1837 года. Для «Французов» написал, помимо очерка «При-
ходящая работница по дому», еще два текста: «Трактирный
тиран» и «Береговой страж».
Сиркур Альбер де (1809–1895) — литератор, автор книг:

«История мавров-мудехаров и морисков, или испанских ара-
бов, под властью христиан» (1845–1848) и «Битва при Гастинг-
се» (1858); младший брат Адольфа де Сиркура (1801–1879), ли-
тератора, женатого на русской дворянке Анастасии Семеновне
Хлюстиной, бывавшего в России и писавшего о ней. Участие
во «Французах» ограничилось очерком «Хозяйка дома», опуб-
ликованным в нашем сборнике.
Сулье Фредерик (1800–1847) — писатель и драматург,

весьма популярный на протяжении всего XIX века во Фран-
ции и за ее пределами — в частности, в России; в свое время
его называли «вторым номером» после Бальзака. Сулье был
автором чрезвычайно плодовитым: он оставил два сборни-
ка стихотворений, двадцать одну пьесу и более ста томов
разнообразной прозы. Многие свои романы Сулье печатал
с продолжением в периодике (газетах «Журналь де Деба»,
«Сьекль» и др.) и считается одним из создателей жанра ро-
мана-фельетона. Самый знаменитый роман Сулье «Мемуары
Дьявола» (1837–1838) в 2006 году вышел в русском переводе
(изд. подг. Н.Т. Пахсарьян, Е.В. Трынкина). Для «Французов»
802
Сулье сочинил, помимо двух очерков, вошедших в наш сбор-

ник («Непризнанная душа» и «Хозяйка лечебницы»), также
очерки «Маклер», «Деревенский буржуа», «Второй муж»,
«Сборщик прямых налогов».
Флассан Морис де — псевдоним Мари-Полины-Розы

Блаз де Бюри (урожд. Стюарт; 1813–1894), которая печаталась
также под псевдонимом Артур Дадли (Arthur Dudley) и под
собственной фамилией; автор рассказов, литературно-крити-
ческих статей о французской и иностранной, преимущественно
английской и американской, литературе, а также политической
публицистики (книга 1851 года «Путешествие по Австрии, Вен-
грии и Германии во время событий 1848–1849 годов»). На текст
стихотворения Блаз де Бюри знаменитый композитор Мейер-
бер в 1839 году написал романс «Крестины» (издан в 1841 году).
Муж баронессы, известный литератор Анри Блаз де Бюри
(1813–1888), много писал о музыке: Бетховене, Мейербере,
Берлиозе и проч. Забавно, что в одной из своих литературно-
критических статей, опубликованной в «Ревю де де Монд» под
псевдонимом Лаженеве, он отзывается о сборнике, в котором
напечатан очерк его жены, весьма пренебрежительно (см. под-
робнее в предисловии к нашему сборнику, с. 36–37). Участие
баронессы во «Французах» ограничилось очерком «Салонная
певица», опубликованным в нашем сборнике.
Фреми Арну (1809–189?) — литератор и журналист.

Сотрудничал в многочисленных журналах, в частности в са-
тирическом «Шаривари», в «Ревю де Пари» и многих других.
Преподавал французскую словесность в Лионском, затем
в Страсбургском университетах. Состоял в переписке со
Стендалем, творчеством которого восхищался; по признанию
самого Фреми, героиня его «Салонной феи» (1836) во многом
напоминает Матильду де Ла Моль из известного романа «Крас-
ное и черное». Среди произведений Фреми — «Парижские
803
плуты» (1838), «Падшие женщины» (1840), «Физиология

рантье, парижского и провинциального» (1841), написанная
в соавторстве с Оноре де Бальзаком, «Дневник девицы» (1853),
«Парижские метрессы» (1855), «Нравы нашего времени»
(1860). Проницательный анализ литературной позиции Фреми
см. в сб.: Bolster R. Documents littéraires de l’époque romantique.
Paris, 1983, где перепечатана его статья о «Пармской обители»
Стендаля. Для «Французов» Фреми сочинил, помимо «Модной
торговки», вошедшей в наш сборник, очерки «Трубочист»,
«Житель Версаля» и «Фабричный мальчишка».
Эспийи Мари д’. На обложке 116-го выпуска Кюрмер по-

ясняет, что автор очерка «Старая дева» — госпожа де Лонгвиль,
которая «по причинам, не подлежащим обсуждению», пожелала
поставить под ним подпись Мари д’Эспийи. Впрочем, посколь-
ку и личность госпожи де Лонгвиль достаточно загадочна, это
пояснение мало помогает в определении авторства. Других
текстов, подписанных фамилией Эспийи, во «Французах» нет.
СВЕДЕНИЯ О ПЕРЕВОДЧИКАХ
Афанасьева Анастасия. Выпускница и аспирантка исто-

рико-филологического факультета РГГУ (немецкая филология).
Занимается переводами публицистических, научных и техни-
ческих текстов с французского и немецкого языков, а также
устным переводом с немецкого. Перевела главу из книги Клод
де Грев «Гоголь во Франции» (в печати). Настоящая публи-
кация — первый опыт в сфере художественного перевода.
Балашова Анна. Выпускница Поморского государствен-

ного университета (ныне САФУ, г. Архангельск) и Санкт-
Петербургской высшей школы перевода. Внештатный со-
трудник службы синхронного перевода штаб-квартиры ООН.
Основная сфера работы — устный перевод c французского
языка. В качестве переводчика художественной литературы
дебютировала в настоящем сборнике.
Бендет Марина. Родилась в Ленинграде, живет и работа-

ет в Москве. В 2010 году участвовала в «Фабрике переводчи-
ков» в Международном коллеже литературных переводчиков
(Арль, Франция). Переводчик с французского, английского
и идиш. Перевела с французского языка книгу Алена Бадью
805
Сведения о переводчиках
«Обстоятельства, 3: Направленности слова “еврей”» (СПб.:

Академия исследования культуры, 2008); опубликовала в но-
мере журнала «Логос» (2011, № 5–6), посвященном перево-
ду, отрывки из книг «Испытание чужим» Антуана Бермана
и «О переводе» Поля Рикёра.
Борок Дмитрий. Родился и вырос в Самаре, живет в Мо-

скве. По первой профессии программист, но иностранными
языками увлекался со школьной скамьи. В настоящее время
занимается техническим переводом с английского, француз-
ского, немецкого языков. Другое увлечение — интеллектуаль-
ные игры — в конечном итоге стало еще одной профессией:
Дмитрий Борок работает редактором вопросов телевизионной
программы «Своя игра». Очерки «Герцогини» и «Парижская
домохозяйка» — первый серьезный опыт художественного
перевода.
Великанова Мария. Переводчик, филолог. Выпускница

историко-филологического факультета РГГУ (2010). В насто-
ящее время докторант университета Лотарингии (г. Мец). Дет-
ство провела во Франции. С 2005 года переводила с русского на
французский субтитры (в том числе фильм «Дело Пастернака»
для французского ТВ), каталоги выставок, статьи для различ-
ных изданий. В 2009 году участвовала в качестве переводчика
и референта в проекте «Рандеву» («Rendez-vous») — выставке
и публикации коллекции работ русских художников-иллю-
страторов французской книги начала XX века. В 2011 году
перевела стихотворение Дени Роша и манифест Движения 48
для книги «Альманах “База” № 2: журнал “Тель-Кель”» (М.: Ad
Marginem, 2011). Перевела для издательства Фонда «Русские
витязи» книгу «Французская женщина в эпоху Директории
и Первой империи» (2012) и бюллетени русского похода на-
полеоновской армии для альбома «Образы войны 1812 года
глазами участников» (2013).
806
Вершинина Юлия. Родилась в городе Мценске. Окончила

философский факультет Орловского государственного уни-
верситета, получила специальность политолога. Начинающий
переводчик с французского языка. Очерк «Женщины-полити-
ки» — первый в переводческой практике.
Дерябина Екатерина. Выпускница факультетов журнали-

стики и менеджмента НИУ ВШЭ, работает в рекламном бизне-
се. Переводами начала заниматься благодаря любви к француз-
скому языку и интересу к французской истории. В свободное
время переводит для себя и друзей мемуары XVII века. Три
очерка, включенные в этот сборник, — первый опыт перевода
художественной литературы и первая публикация.
Доронина Алина. Студентка романо-германского от-

деления Московского педагогического государственного
университета, специальность — учитель французского и не-
мецкого языков. Переводом заинтересовалась в старших
классах школы, в университете занималась литературными
переводами, поэтому на втором курсе решила поучаствовать
в переводческом эксперименте — семинаре В.А. Мильчиной.
«Модная красавица» — первый опыт в профессиональной
переводческой сфере.
Золотаревская Ирина. Студентка международного от-

деления факультета журналистики МГУ. Изучает французский
и финский языки. Очерк «Женщина без имени» — первая
переводческая публикация.
Илларионова Александра. Преподаватель французского

и итальянского языков в МГУ им. М.В. Ломоносова. Окончила
факультет иностранных языков МГУ, обучалась в магистра-
туре факультета журналистики МГУ. Проходила стажировку
в Париже в агентстве France-Presse. Работала переводчиком
807
в РИА «Новости» и на радиостанции «Голос России». Очерк

«Хозяйка табльдота» — первая переводческая публикация.
Каштанов Павел. В 2002 году окончил Историко-архив-

ный институт РГГУ по специальности «историко-архивоведе-
ние». Занимается переводами с итальянского и французского
языков.
Козин Сергей. Окончил МГЛУ им. Мориса Тореза и

ВГИК, работает на стыке двух профессий: переводит фильмы
для кинопроката. На сегодняшний день перевел уже более
сотни фильмов (французских, американских, британских).
Перевел книгу «Кинематограф глазами Мельвиля» — сбор-
ник интервью с французским кинорежиссером Жан-Пьером
Мельвилем (в печати).
Лешневская Александра. Выпускница кафедры теории

и практики перевода РГГУ. Перевела с французского книгу
Жоржа Вигарелло «Искусство привлекательности: история
телесной красоты от Ренессанса до наших дней» (М.: Новое
литературное обозрение, 2012). В журнале «Иностранная
литература» опубликовала переводы фрагментов романа
Джонатана Литтелла «Благоволительницы», пьесы Робера Ле-
пажа «Обратная сторона Луны», монографии Ж.-И. Молье
«Книгоиздание. Пресса и власть во Франции в XХ веке», статьи
Марка Фонтана «О современных франкоязычных поэтах».
Составитель специального номера журнала «Иностранная
литература» — «Французская литература сегодня: взгляд из
Франции» (2012. № 11). Автор статей по истории художествен-
ного перевода в России: «Три “Гранде”» (Иностранная лите-
ратура. 2008. № 4) и «Библиографическая редкость» (Новое
литературное обозрение. 2009. № 96). Лауреат премии имени
Соломона Апта, присуждаемой журналом «Иностранная
литература» (2012).
808
Липко Мария. Переводчик с французского языка, редак-

тор, по образованию журналист-международник. Работала
редактором-переводчиком в РИА «Новости», пока родные не
подарили случайно книгу Елены Калашниковой «По-русски
с любовью: беседы с переводчиками». После этого, по ее соб-
ственной формулировке, «у мира обнаружилось четвертое из-
мерение, а у любимых с детства книг — двойное дно». Учится
на отделении художественного перевода Высших литератур-
ных курсов Литературного института. Принимала участие
в Арльской «Фабрике переводчиков». Опубликовала в журнале
«Иностранная литература» (2013. № 1) перевод фрагментов
игрового философского трактата Мишеля Турнье «Зеркало
идей». Составила для журнала «Иностранная литература»
специальный номер, посвященный литературе Швейцарии,
для которого перевела рассказы швейцарской писательницы
Коринн Дезарзанс (в печати).
Майзульс Михаил. Историк-медиевист, переводчик non-

fiction: статей по медиевистике (Ж.-К. Шмитт), социологии,
политологии и истории памяти (М. Вевьерка, П. Нора и др.)
и книги Анн де Танги «Великая миграция. Россия и россияне
после падения железного занавеса» (совместно с И. Мироненко-
Маренковой; М.: Российская политическая энциклопедия, 2012).
Мироненко-Маренкова Ирина. По образованию исто-

рик, училась в РГГУ (Москва) и Высшей школе социальных
исследований (Париж). Защитила кандидатскую диссертацию
о почитании святых в России и Франции в XIX веке. Полу-
чила дополнительное образование в области перевода и пре-
подавания иностранных языков. Перевела книгу А. де Танги
«Великая миграция. Россия и россияне после падения желез-
ного занавеса» (совместно с М. Майзульсом), воспоминания
графа Н.П. Игнатьева. В настоящее время переводит статьи
исторической тематики, дипломатические документы XIX века.
809
Наволокина Анна. В 2011 году окончила архивный фа-

культет Историко-архивного института РГГУ. До работы над
настоящим сборником серьезно переводами не занималась,
но с французским языком работает достаточно давно. Так, на-
пример, дипломную работу о культурном обмене между СССР
и Францией в 1950-е годы писала, основываясь на документах
из Национального архива Франции.
Назарова Нина. Окончила историко-филологический

факультет РГГУ, защитила кандидатскую диссертацию, посвя-
щенную литературной позиции О.И. Сенковского в 1830-х го-
дах. Преподавала русский язык как иностранный в Велико-
британии и Москве. Стала соавтором первого путеводителя
«Афиши» по Англии и отредактировала с десяток книг в том
же издательском доме. В качестве переводчика впервые вы-
ступает в настоящем сборнике.
Петухов Тимофей. Родом из Кирова, окончил Вятскую

гуманитарную гимназию. Переводом заинтересовался на за-
нятиях по теории и практике перевода, которые вела педагог
и переводчик А.С. Козина. С 2009 года учится в Литературном
институте на отделении художественного перевода в семи-
наре А.М. Ревича и Н.С. Мавлевич. Перевод «Привратницы»
Монье — первая публикация.
Попова Ольга. В 2011 году окончила историко-филоло-

гический факультет РГГУ; аспирантка кафедры сравнительной
истории литератур РГГУ и докторантка Университета Пикар-
дии (Амьен, Франция); диссертационная работа посвящена
рецепции «Опытов» М. Монтеня в XX веке. «Непризнанная
душа» Ф. Сулье — первая значимая переводческая публикация.
Просс Мария. В 2008 году окончила факультет романо-

германской филологии МГПУ. Некоторое время работала
810
преподавателем французского языка, сейчас специализируется

на устных и письменных переводах с французского в сфере
архитектуры, дизайна и юриспруденции. Очерк «Овощни-
ца» — первый опыт художественного перевода.
Романова Юлия. Выпускница историко-филологиче-

ского факультета РГГУ (2007). Специальность — литература
Франции, особый интерес всегда вызывали франко-русские
культурные связи рубежа XIX–XX веков. После окончания
университета три года работала в международной гуманитар-
ной организации «Врачи без границ», где занималась устным
и письменным переводом с английского языка. Перевела
с английского языка научно-популярную книгу американской
исследовательницы кельтской мифологии С. Кайнс «Шепот
леса». С 2010 года — редактор журнала «Иностранная литера-
тура», готовила к публикации специальные номера журнала,
посвященные современной бельгийской литературе (2011.
№ 11), франкоязычной эротической литературе (2012. № 7),
современному французскому роману (2012. № 11). Первая
публикация перевода с французского языка — интервью
с французским писателем Жаном Эшнозом (Иностранная
литература. 2012. № 11).
Сайкина Наталья. Кандидат филологических наук, вы-

пускница филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоно-
сова, автор книги «Московский литературный салон кн. Зина-
иды Волконской. 1824–1829» (М.: Наука, 2005). «Цветочница»
М. Вальдор — первый переводческий опыт.
Сафонова Александра. Окончила с отличием магистра-

туру географического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова,
Французский университетский коллеж по специальности
философия/литература и магистратуру факультета истории
французской литературы и цивилизации XVI–XVIII веков
811
университета Париж IV Сорбонна. Кроме того, закончила

с отличием Астраханскую государственную консерваторию по
специальности «академическое пение»; работает над диссер-
тацией о судьбе французских комических опер, переведенных
на русский язык в XVIII веке, и ведет широкую концертную
деятельность; ранее переводила на русский либретто А. Удара
де Ламотта к опере А. Кампра «Галантная Европа», статьи по
географии и экологии. Очерки «Салонная певица», «Гувер-
нантка», «Хозяйка лечебницы» — первый опыт литературного
перевода с французского.
Харитонова Наталья. Окончила факультет француз-

ского языка Института иностранных языков им. Добролю-
бова в г. Горький. Работала в одном из нижегородских изда-
тельств. В 2010 году окончила Высшую школу переводчиков
в г. Утрехт (Нидерланды). В настоящее время — независимый
письменный и устный переводчик с французского и нидер-
ландского языков, преимущественно в деловой сфере. Очерки
«Гризетка» и «Богомолка» — первый опыт художественного
перевода.
Хасанова Ирина. Выпускница Санкт-Петербургской

высшей школы перевода. С 2005 года работает письменным
переводчиком в различных сферах: целлюлозно-бумажная
промышленность, тяжелое машиностроение, информацион-
ные системы, текстильная промышленность. Перевод очерков
«Акушерка» и «Великосветские вдовы» — первый опыт худо-
жественного перевода.
Шахрай Мария. Филолог, переводчик. Окончила отделе-

ние теории и практики перевода филологического факультета
МГУ им. М.В. Ломоносова. В университете изучала англий-
ский, норвежский, французский и итальянский языки. Лауреат
конкурса начинающих переводчиков ИРЛИ РАН (номинация
812
«Французская проза»), конкурса эссе NORLA, посвященного

творчеству К. Гамсуна и С. Унсет. Участвовала в студенческом
проекте перевода с норвежского книги А. де Фигуэйредо «Хен-
рик Ибсен. Человек» под руководством Е.С. Рачинской. В нас-
тоящее время изучает литературу и перевод в магистратуре
Болонского университета.
АВТОРЫ ИЛЛЮСТРАЦИЙ
В настоящем издании из четырех видов иллюстраций, при-

сутствовавших в оригинальном издании Кюрмера («тип»,
виньетка, буквица, финальная виньетка), воспроизведены
только типы — наиболее характерный и своеобразный элемент
оформления.
Иллюстрация, предваряющая «Введение» Жанена, —
фронтиспис первого тома; эту картинку хорошо знали все под-
писчики «Французов», получавшие очерки в виде отдельных
выпусков; на обложке каждого из них одни и те же горожане,
задрав головы, рассматривали афишу, которую приклеивал
разносчик и на которой появлялось название очередного
очерка. В окончательном варианте, как можно увидеть в нашем
издании, на афише поместили название всего сборника —
«Французы, нарисованные ими самими».
Поль Гаварни (Введение; Гризетка; Женщина хорошего

тона; Женщины-политики; Модная красавица; Герцогини;
Фигурантка; Знатная дама 1830 года; Акушерка; Канонисса;
Хозяйка табльдота; Горничная; Женщина без имени; Ученица
Консерватории; Кормилица; Непризнанная душа; Модная тор-
говка; Львица; Держательница стульев; Великосветские вдовы;
814
Авторы иллюстраций
Балетная крыса; Постоянные посетительницы Люксембургско-

го сада и сада Тюильри — первый «тип»)
Анри Монье (Мать актрисы; Сиделка; Приходящая ра-

ботница по дому; Овощница; Привратница)
Альфред Женьоль (Компаньонка; Салонная певица;

Старая дева; Неверная жена)
Жюль Ганье (Гувернантка)
Тони Жоанно (Парижская домохозяйка)
Эжен Лами (Модистка; Хозяйка дома; Покровительница;

Барышня за конторкой; Постоянные посетительницы Люксем-
бургского сада и сада Тюильри — второй «тип»; Богомолка)
Ипполит Поке (Цветочница; Молочница; Хозяйка ле-

чебницы)
СОДЕРЖАНИЕ
Вера Мильчина. Французы, нарисованные

ими самими и переведенные русскими .............................. 5
Жюль Жанен. Введение. Перевод Веры Мильчиной ........47
Жюль Жанен
Гризетка
Перевод Натальи Харитоновой ......................................71
Перевод Александры Лешневской .....................................89
Перевод Юлии Вершининой .......................................... 106
816
Содержание
Перевод Алины Дорониной............................................ 125
Луи Куайяк
Перевод Марины Бендет .............................................. 139
Герцогини
Перевод Дмитрия Борока ............................................. 165
Перевод Павла Каштанова........................................... 187
Сиделка
Перевод Михаила Майзульса ......................................... 203
Перевод Екатерины Дерябиной ..................................... 215
817
Луи Ру
Акушерка
Перевод Ирины Хасановой ............................................ 231
Канонисса
Перевод Павла Каштанова........................................... 247
Перевод Александры Илларионовой ............................... 265
Горничная
Перевод Анастасии Афанасьевой .................................. 281
Перевод Ирины Золотаревской ..................................... 297
Луи Куайяк
Перевод Марии Великановой ......................................... 319
Кормилица
818
Перевод Ольги Поповой ................................................. 359
Шарль Руже
Перевод Сергея Козина .................................................. 375
Овощница
Перевод Марии Просс ................................................... 389
Арну Фреми
Перевод Марии Липко .................................................. 403
Эжен Гино
Львица
Перевод Анны Балашовой ............................................. 417
Перевод Ирины Мироненко-Маренковой ........................ 433
Перевод Ирины Мироненко-Маренковой ........................ 449
819
Луиза Коле
Перевод Александры Сафоновой .................................... 465
Перевод Дмитрия Борока ............................................. 513
Анри Монье
Перевод Тимофея Петухова ........................................... 529
Модистка
Перевод Юлии Романовой ............................................. 545
Перевод Натальи Сайкиной ......................................... 561
820
Перевод Марины Бендет .............................................. 575
Перевод Ирины Хасановой ............................................ 593
Перевод Анны Балашовой ............................................. 621
Луи Ру
Перевод Нины Назаровой ............................................. 635
Перевод Марии Шахрай ............................................... 655
Перевод Анны Наволокиной .......................................... 673
Жак Араго
Постоянные посетительницы
Люксембургского сада и сада Тюильри
Перевод Марии Липко .................................................. 689
821
Жюль Жанен
Богомолка
Перевод Натальи Харитоновой .................................... 713
Молочница
Перевод Сергея Козина .................................................. 739
Список имен, топонимов

и культурно-исторических реалий .................................. 770
Сведения об авторах .....................................................786
Сведения о переводчиках ............................................ 805
Авторы иллюстраций ................................................... 814
Французы, нарисованные ими самими.
Парижанки
Составление, вступительная статья и редакция переводов

Веры Мильчиной
Дизайнер С. Тихонов
Корректор С. Крючкова
Компьютерная верстка Д. Макаровский
Налоговая льгота — общероссийский

классификатор продукции ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
ООО Редакция журнала «Новое литературное обозрение»
Адрес редакции:
129626, Москва, а/я 55,
тел./факс: (495) 229-91-03
e-mail: real@nlo.magazine.ru
сайт: http://www.nlobooks.ru
Формат 84 × 108 1⁄32. Бумага офсетная № 1.

Офсетная печать. Печ. л. 26. Тираж 2000. Зак. №
Отпечатано в ОАО «Издательско-полиграфический комплекс
"Ульяновский Дом печати"»
432980, г.Ульяновск, ул. Гончарова, 14
в серии КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ
ПАРИЖ В 1814–1848 ГОДАХ: ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ
М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Париж первой половины XIX века был и по-

хож, и не похож на современную столицу
Франции. С одной стороны, это был город
роскошных магазинов и блестящих витрин,
с оживленным движением городского транс-
порта и даже «пробками» на улицах. С другой
стороны, здесь по мостовой лились потоки
грязи, а во дворах содержали коров, свиней
и домашнюю птицу. Книга историка русско-
французских культурных связей Веры Миль-
чиной — это подробное и увлекательное опи-
сание самых разных сторон парижской жизни
в позапрошлом столетии. Как складывался
день и год жителей Парижа в 1814–1848 го-
дах? Как парижане торговали и как ходили
за покупками? как ели в кафе и в ресторанах?
как принимали ванну и как играли в карты?
как развлекались и, по выражению русского
мемуариста, «зевали по улицам»? как читали
газеты и на чем ездили по городу? что смо-
трели в театрах и музеях? где учились и где
молились? Ответы на эти и многие другие
вопросы содержатся в книге, куда включены
пространные фрагменты из записок русских
путешественников и очерков французских
бытописателей первой половины XIX века.
Жорж Вигарелло
ИСКУССТВО ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТИ:
ИСТОРИЯ ТЕЛЕСНОЙ КРАСОТЫ ОТ РЕНЕССАНСА ДО НАШИХ ДНЕЙ
Перевод с французского А. Лешневской. —
В книге Жоржа Вигарелло, профессора Уни-

верситета Париж V, автора многих работ о
репрезентации и культурной истории тела,
прослеживается изменение концепции теле-
сной красоты в Европе — от Ренессанса до
наших дней. Какое тело считалось красивым,
а какое безобразным? Какие средства по
уходу за телом ценились в разные эпохи?
Как повлияли на представление о красоте
поп-культура и пропаганда здорового об-
раза жизни? Насколько прочен идеал, в по-
гоне за которым иногда ломаются судьбы?
На материале изобразительного искусства,
литературы, медицинских и эстетических
трактатов, прессы, кинематографа и рекламы
Жорж Вигарелло выстраивает увлекатель-
ный экскурс, позволяющий ответить на эти
вопросы.
Марина Костюхина
ДЕТСКИЙ ОРАКУЛ. ПО СТРАНИЦАМ НАСТОЛЬНО-ПЕЧАТНЫХ ИГР
Настольные игры в России были излюблен-

ным занятием для детей и взрослых: до-
ждливой осенью и холодной зимой семья
рассаживалась вокруг стола, доставалась
коробка, раскладывалось поле, вынима-
лись фигурки — и начиналась игра. Лото,
карты, панорамы, «гуськи» — все эти виды
игр должны были не только развлекать, но
и, по замыслу их создателей, образовывать
и воспитывать. С помощью настольных игр
обучали иностранным языкам и правилам
благопристойности, рассказывали об устрой-
стве мира и текущем политическом моменте,
проверяли знание истории и литературы.
Какие игры были общеупотребительными в
России XVIII–XX веков, как эти игры конку-
рировали с азартными, каким целям, помимо
досуговых, следовали составители игр и как к
этому относились дети — об этом рассказы-
вает «Детский оракул», новая книга Марины
Костюхиной — культуролога, историка, ис-
следователя русского детства. В книгу вклю-
чено множество уникальных иллюстраций,
а также даны правила редких и забытых игр.
в серии БИБЛИОТЕКА ЖУРНАЛА «ТЕОРИЯ МОДЫ»
Стивен Гандл
ГЛАМУР
Пер. с англ. под ред. А. Красниковой. — М.: Новое литературное обозрение, 2011.
Гламур представляет собой уникальное явле-

ние: он может заворожить своей сказочной
красотой, но может и шокировать, превра-
щаясь в вульгарную показуху. Завоевав поп-
культуру и коммерческий рынок, он проник
в повседневный досуг, быт, моду и даже по-
литику. Эта книга — первое значительное ис-
следование, раскрывающее феномен гламура
во всей его исторической многозначности и
своеобразии. В центре внимания автора об-
ширный временной пласт - с наполеоновской
эпохи до наших дней. С неожиданной сторо-
ны читателю откроются такие искусные ма-
стера по созданию видимостей, как Наполеон,
Вальтер Скотт, Байрон, Джордж Браммелл,
звезды Голливуда, куртизанки, спортсмены,
модели, созданные в недрах фабрики гламура.
в серии БИБЛИОТЕКА ЖУРНАЛА «ТЕОРИЯ МОДЫ»
ОБУВЬ: ОТ САНДАЛИЙ ДО КРОССОВОК

Под редакцией Питера Макнила, Джорджио Риелло
Пер. с англ. Н. Горовой, Е. Демидовой, Е. Канищевой,
Е. Кардаш, В. Кулагиной-Ярцевой, С. Силаковой. —
«Обувь: от сандалий до кроссовок» — первая

книга, в которой описана всемирная история
обуви с древних времен до наших дней. Ведя
своих читателей через сложный и много-
образный мир обуви, авторы обращаются
за примерами к обычаям и материальной
культуре Европы, Америки, Азии и Африки.
На страницах сборника затронуты самые раз-
нообразные темы, связанные с обувью: эро-
тический подтекст античных ремешков, ужас
средневековых моралистов перед длинноно-
сыми башмаками, роль обуви в религиозных
ритуалах, эволюция мужского щегольства в
XVIII столетии, процесс постфрейдовской
сексуализации туфель, история высокого ка-
блука, секрет экстраординарной популярно-
сти кроссовок и многое другое. Познакомится
читатель и с дизайнерами обуви, ставшими
культовыми фигурами в мире современной
моды. В книге представлен богатый изобра-
зительный материал из повседневно-прак-
тичного и сказочно-волшебного мира обуви.
Êíèãè è æóðíàëû
«Íîâîãî ëèòåðàòóðíîãî îáîçðåíèÿ»
ìîæíî ïðèîáðåñòè â èíòåðíåò-ìàãàçèíå èçäàòåëüñòâà www.nlobooks.mags.ru
è â ñëåäóþùèõ êíèæíûõ ìàãàçèíàõ:
â ÌÎÑÊÂÅ:
• «Áèáëèî-Ãëîáóñ» — óë. Ìÿñíèöêàÿ, 6, (495) 924-46-80
• Ãàëåðåÿ êíèãè «Íèíà» — óë. Áàõðóøèíà, 28, (495) 959-20-94
• «Ãàðàæ» — óë. Îáðàçöîâà, 19-À (ìàãàçèí â öåíòðå ñîâðåìåííîé
êóëüòóðû «Ãàðàæ»), (495) 645-05-21
• Êíèãîòîðãîâàÿ êîìïàíèÿ «Áåððîóíç» — (495) 971-47-92
• «Êíèãè â Áèëèíãâå» — Êðèâîêîëåííûé ïåð., 10, ñòð. 5, (495) 623-66-83
• «Êóëüò-ïàðê» — Êðûìñêèé âàë, 10 (ìàãàçèí â ÖÄÕ)
• «Ìîëîäàÿ ãâàðäèÿ» — óë. Áîëüøàÿ Ïîëÿíêà, 28, (499) 238-50-01,
(495) 780-33-70
• «Ìîñêâà» — óë. Òâåðñêàÿ, 8, (495) 629-64-83, (495) 797-87-17
• «Ìîñêîâñêèé Äîì Êíèãè» — óë. Íîâûé Àðáàò, 8, (495) 789-35-91
• «Ìèð Êèíî» — óë. Ìàðîñåéêà, 8, (495) 628-51-45
• «Íîâîå Èñêóññòâî» — Öâåòíîé áóëüâàð, 3, (495) 625-44-85
• «Ïðîåêò ÎÃÈ» — Ïîòàïîâñêèé ïåð., 8/12, ñòð. 2, (495) 627-56-09
• «Ñòàðûé ñâåò» — Òâåðñêîé áóëüâàð, 25 (êíèæíàÿ ëàâêà ïðè
Ëèòèíñòèòóòå, âõîä ñ Ì. Áðîííîé), (495) 202-86-08
• «Ó Êåíòàâðà» — óë. ×àÿíîâà, ä.15 (ìàãàçèí â ÐÃÃÓ), (495) 250-65-46
• «Ôàëàíñòåð» — Ìàëûé Ãíåçäíèêîâñêèé ïåð., 12/27, (495) 629-88-21
• «Ôàëàíñòåð» (Íà Âèíçàâîäå) — 4-é Ñûðîìÿòíè÷åñêèé ïð., 1, ñòð. 6
(òåððèòîðèÿ ÖÑÈ Âèíçàâîä), (495) 926-30-42
• «Öèîëêîâñêèé» — Íîâàÿ ïë., 3/4, ïîäúåçä 7Ä (â çäàíèè
Ïîëèòåõíè÷åñêîãî Ìóçåÿ), (495) 628-64-42, 628-62-48
• «Dodo Magic Bookroom» — Ðîæäåñòâåíñêèé áóëüâàð, 10/7,
(495) 628-67-38
• «Jabberwocky Magic Bookroom» — óë. Ïîêðîâêà, 47/24 (â çäàíèè Öåíòðàëüíîãî
äîìà ïðåäïðèíèìàòåëÿ), (495) 917-59-44
• Êíèæíûå ëàâêè èçäàòåëüñòâà «ÐÎÑÑÏÝÍ»:
• Êèîñê ¹ 1 â çäàíèè Èíñòèòóòà èñòîðèè ÐÀÍ —
óë. Äì. Óëüÿíîâà, 19, (499) 126-94-18
• «Êíèæíàÿ ëàâêà èñòîðèêà» â ÐÃÀÑÏÈ —
Á. Äìèòðîâêà, 15, (495) 694-50-07
• «Êíèæíàÿ ëàâêà îáùåñòâîâåäà» â ÈÍÈÎÍ ÐÀÍ —
Íàõèìîâñêèé ïð., 51/21, (499) 120-30-81
• Êèîñê â êàôå «ÀðòÀêàäåìèÿ» — Áåðñåíåâñêàÿ íàáåðåæíàÿ, 6, ñòð. 1
• Êíèæíûé ìàãàçèí â êàôå «ÌÀÐÒ» — óë. Ïåòðîâêà, 25 (çäàíèå
Ìîñêîâñêîãî ìóçåÿ ñîâðåìåííîãî èñêóññòâà)
â ÑÀÍÊÒ-ÏÅÒÅÐÁÓÐÃÅ:
• Íà ñêëàäå íàøåãî èçäàòåëüñòâà — Ëèãîâñêèé ïð., 27/7, (812) 275-05-21
• «Àêàäåìè÷åñêàÿ ëèòåðàòóðà» — Ìåíäåëååâñêàÿ ëèíèÿ, 5 (â çäàíèè Èñòôàêà
ÑÏáÃÓ), (812) 328-96-91
• «Àêàäåìêíèãà» — Ëèòåéíûé ïð., 57, (812) 230-13-28
• «Áîðõåñ» — Íåâñêèé ïð., 32-34 (äâîðèê ó Ðèìñêî-êàòîëè÷åñêîãî ñîáîðà
Ñâÿòîé Åêàòåðèíû), (921) 655-64-04
• «Áóêâàëüíî» — óë. Ìàëàÿ Ñàäîâàÿ, 1, (812) 315-42-10
• Ãàëåðåÿ «Íîâûé ìóçåé ñîâðåìåííîãî èñêóññòâà» — 6-ÿ ëèíèÿ ÂÎ, 29,
(812) 323-50-90
• Êèîñê â Áèáëèîòåêå Àêàäåìèè íàóê — ÂÎ, Áèðæåâàÿ ëèíèÿ, 1
• Êèîñê â Äîìå Êèíî — Êàðàâàííàÿ óë., 12 (3 ýòàæ)
• «Êëàññíîå ÷òåíèå» — 6-ÿ ëèíèÿ ÂÎ, 15, (812) 328-62-13
• «Êíèãè è Êîôå» — íàá. Ìàêàðîâà, 10 (êàôå-êëóá ïðè Öåíòðå ñîâðåìåííîé
ëèòåðàòóðû è èñêóññòâà), (812) 328-67-08
• «ÊíèãèÏîäàðêè» — óë. Êîëîêîëüíàÿ, 10, (812) 715-33-07
• «Êíèæíàÿ ëàâêà» — â ôîéå Àêàäåìèè Õóäîæåñòâ, Óíèâåðñèòåòñêàÿ íàá., 17
• «Êíèæíûé Îêîï» — Òó÷êîâ ïåð., ä.11/5 (âõîä â àðêå), (812) 323-85-84
• «Êíèæíûé ñàëîí» — Óíèâåðñèòåòñêàÿ íàá., 11 (â ôîéå ôèëîëîãè÷åñêîãî
ôàêóëüòåòà ÑÏáÃÓ), (812) 328-95-11
• Êíèæíûå ñàëîíû ïðè Ðîññèéñêîé íàöèîíàëüíîé áèáëèîòåêå — Ñàäîâàÿ óë., 20;
Ìîñêîâñêèé ïð., 165, (812) 310-44-87
• Êíèæíûé ìàãàçèí-êëóá «Êâèëò» — Êàìåííîîñòðîâñêèé ïð., 13,
(812) 232-33-07
• «Ïîäïèñíûå èçäàíèÿ» — Ëèòåéíûé ïð., 57, (812) 273-50-53
• «Ïîðÿäîê ñëîâ» — Íàá. ðåêè Ôîíòàíêè, 15 (812) 310-50-36
• «Ïðîåêòîð» — Ëèãîâñêèé ïð., 74 (Ëîôò-ïðîåêò «Ýòàæè», 4 ýòàæ), (911) 935-27-31
• «Ðåòðî» — Ñòåíä ¹ 24 (1 ýòàæ) íà êíèæíîé ÿðìàðêå â ÄÊ Êðóïñêîé, ïð.
Îáóõîâñêîé îáîðîíû, 105
• «Ñàíêò-Ïåòåðáóðãñêèé Äîì Êíèãè» (Äîì Çèíãåðà) — Íåâñêèé ïð., 28,
(812) 448-23-57
• «Óíèâåðñèòåòñêàÿ ëàâêà» — 7 ëèíèÿ ÂÎ, 38 (âî äâîðå), (812) 325-15-43
• «Ôîíîòåêà» — óë. Ìàðàòà, 28, (812) 712-30-13
• Bookstore «Âñå ñâîáîäíû» — Âîëûíñêèé ïåð., 4 èëè íàá. Ìîéêè, 28 (âòîðîé
äâîð, êîä 489), (911) 977-40-47
â ÅÊÀÒÅÐÈÍÁÓÐÃÅ:
• «Äîì êíèãè» — óë. Àíòîíà Âàëåêà, 12, (343) 253-50-10
â ÊÐÀÑÍÎßÐÑÊÅ:
• «Ðóññêîå ñëîâî» — óë. Ëåíèíà, 28, (3912) 27-13-60
â ÍÈÆÍÅÌ ÍÎÂÃÎÐÎÄÅ:
• «Äèðèæàáëü» — óë. Á. Ïîêðîâñêàÿ, 46, (8312) 31-64-71
â ÍÎÂÎÑÈÁÈÐÑÊÅ:
• Ëèòåðàòóðíûé ìàãàçèí «ÊàïèòàëÚ» — óë. Ãîðüêîãî, 78, (383) 223-69-73
• Ìàãàçèí «BOOK-LOOK» — Êðàñíûé ïð., 29/1, 2 ýòàæ, (383) 362-18-24;
— Èëüè÷à, 6 (ó ôîíòàíà), (383) 217-44-30
â ÏÅÐÌÈ:
• «Ïèîòðîâñêèé» — óë. Ëóíà÷àðñêîãî, 51à, (342) 243-03-51
â ßÐÎÑËÀÂËÅ:
• Êíèæíàÿ ëàâêà ãóìàíèòàðíîé ëèòåðàòóðû — óë. Ñâåðäëîâà, 9,
(4852) 72-57-96
â ÌÈÍÑÊÅ:
• ÈÏ Ëþäîãîâñêèé Àëåêñàíäð Ñåðãååâè÷ — óë. Êîçëîâà, 3
• ÎÎÎ «ÌÅÒ» — óë. Êèñåëåâà, 20, 1 ýòàæ, +375 (17) 284-36-21
â ÑÒÎÊÃÎËÜÌÅ:
• Ðóññêèé êíèæíûé ìàãàçèí «INTERBOK» — Hantverkargatan, 32,
Stockholm, 08-651-1147
â ÕÅËÜÑÈÍÊÈ:
• «Ruslania Books Oy» — Bulevardi, 7, 00120, Helsinki, Finland,
+358 9 272-70-70
â ÊÈÅÂÅ:
• ÎÎÎ «ÀÂÐ» — +38 (044) 273-64-07
• Êíèæíûé ðûíîê «Ïåòðîâêà» — óë. Âåðáîâàÿ, 23, Ïàâåë Øâåä,
+38 (068) 358-00-84
• Êíèæíûé èíòåðíåò-ìàãàçèí «Ëàâêà Áàáóèí» (http://lavkababuin.com/) —
óë. Âåðõíèé Âàë, 40 (îô. 7, êîä #423), +38 (044) 537-22-43;
+38 (050) 444-84-02
• Èíòåðíåò-ìàãàçèí «Librabook» (http://www.librabook.com.ua/) (044) 383-20-95;
(093) 204-33-66; icq 570-251-870, info@librabook.com.ua

Mil China V Sost Frantsuzy Narisovannye Imi Samimi Parizhank

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Mil China V Sost Frantsuzy Narisovannye Imi Samimi Parizhank

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ

Редактор серии Л. Оборин

В оформлении переплета использован фронтиспис Гаварни

Ф84 Французы, нарисованные ими самими. Пари­жанки.

Книга издана при финансовой поддержке

© В. Мильчина, вступ. статья, составление, 2014

ФРАНЦУЗЫ, НАРИСОВАННЫЕ ИМИ САМИМИ

На рубеже 1830-х и 1840-х годов во французской литературе

и проч., и проч.» (1845–1846), не говоря уже о вышедших

Названию этому, которое обыгрывало тот факт, что

и думах» (ч. 5, гл. 37) пишет о своем намерении «в порыве

или адвоката не захотел, потому что мечтал издавать книги,

вкусам публики — но лишь ради того, чтобы в конечном счете

какому-нибудь «типу» — типичному парижскому жителю

выбор пал на текст госпожи Ансело12). С другой стороны, —

все профессии описаны непосредственно представителями

В дверь звонят: это рукопись; издатель садится обедать, ему

очерк сопровождали как минимум четыре картинки: 1) «тип»

на свою роль своеобразного «арт-директора» издания, что по

Однако если в коммерческом отношении «Французы»

опубликовано критическое письмо подписчика: «Странная

Расположение очерков в томах кюрмеровского издания прин-

то у Кюрмера типы следуют один за другим «в живописном

о том, насколько условно бывает причисление персонажей

попадают «Непризнанная душа», «Коллекционеры», «Охотник

очерки, которые писатель Жуи начиная с 1811 года печатал

раз посредством микроскопа»41. В роман, говорит Булгарин,

из главных адресатов нравоописательных картин и портретов

рабочий-шутник, если мы сегодня не приведем образец его

привратнице, а если она на тебя прогневалась и не берет —

о его происхождении, — а для людей 1840 года это слово еще

Панорамы и антропорамы были адресованы, по-види-

страсть — «таксономическая лихорадка»50, то есть желание,

Именно это наличие подробных внутренних классифи-

Во «Французах, нарисованных ими самими» сотрудниче-

в нашем сборнике, а второй нет. Так вот, иллюстрации к нему,

(1841), «Физиология привратницы» Джеймса Руссо (1841)

образцах — ненавязчиво и без всякого занудства60. Авторы

строгим судьям точно такой же уступкой невзыскательным

стушеваться перед гравером. Итак, живописная литература

Тем самым мы, конечно, слегка исказили оптику ориги-

плащи, раздают афиши и берут на водку. Они метут улицы,

сбивая другие, не зная, где найти те, которые у него спраши-

половине ХХ века историки книги употребляют именно такой

Национального центра книги (Centre National du Livre) и лично

фешенебельное место, где прогуливались только люди очень

Итак, переводчики погружались в мир парижских реалий

Подозреваю, что бабушка несколько идеализирует совет-

Писатели любой эпохи обязаны оправдывать ожидания публи-

подробнейшим образом толкующие все перевороты, свер-

метафизиков, не говоря уже о казуистах! Когда речь заходит

историей и которая в конце концов поглотит саму вечность

трибуны, вечером выходили из печати в виде брошюр; скажут,

также и мещане, которые всюду твердят о «своей своре»11;

лишь на мгновение. Степенный моралист не нашел ни еди-

и лицом; человек глубокий, непроницаемый, скрывающий

перестают любить женщин в том возрасте, когда юноши обыч-

на части с таким остервенением. Как же моралисту, иссле-

сегодня писателя можно сравнить разве что с холодным

«смерть у них опережает возраст»23. Это было написано в ту

ни духу? Что сталось с богомолкой, которая «старается обма-

ученых и пустословов, даже пуристов30. На этих счастливых

молод, элегантен, прекрасно завит; он обедает в «Парижском

Ф84 Французы, нарисованные ими самими. Парижанки.

© В. Мильчина, вступ. статья, составление, 2014