А Шут… Шут был золото и радость…и летящие о бескрайнему голубому небу сверкающие

драконы.

Моя мертвая мечта лежала у меня на руках. Я продолжал идти.

— Шут разговаривает с тобой? Голос его был более чем недоверчивым. Он так резко выпрямился
в кресле, что вино выплеснулось из бокала ему на колени. Он рассеянно вытер их рукавом.

— Иногда,— осторожно подтвердил я,— не очень часто. Только когда у него подходящее
настроение. Он просто появляется и говорит мне всякие вещи.

Чейд, я знаю, что шут странный. Но мне нравится, когда он приходит разговаривать со мной. Он
говорит загадками, и оскорбляет меня, и смеется надо мной, и позволяет себе указывать мне, что
я должен делать, по его мнению: не носить желтого или вымыть голову, но...

— Да? — Чейд подгонял меня, как будто то, что я говорил, было исключительно важно.

— Он мне нравится,— сказал я неуверенно,— он насмехается надо мной, но когда он это делает,
мне не обидно. То, что он выбирает меня, чтобы разговаривать со мной, это заставляет меня
чувствовать себя... ну, значительным.

***

— Я буду кормить щенка, — сказал он мне, — и я даже попытаюсь выводить его ненадолго
каждый день. Но я не буду за ним убирать, — он остановился у двери, — тут я провожу черту. Тебе
бы следовало решить, где ты проведешь черту. И быстро, очень быстро. Опасность больше, чем ты
думаешь.

***

— Потому что-то, что я пытался предотвратить, теперь позади. Но ты выдержал это. Так что теперь
я пытаюсь...— он оборвал себя.— Как ты сказал, зачем вообще говорить, если не можешь
говорить прямо?

— Если я так сказал, то сожалею об этом. Так не следует говорить с другом. Я не помню этого.

Он слабо улыбнулся:

— Если ты- этого не помнишь, то я тем более не должен.— Обеими руками он взял мои руки в
свои. Его прикосновение было странно холодным. Дрожь охватила меня.— Ты будешь
продолжать, если я попрошу тебя? Как друг?

Это слово так странно звучало в его устах! Он произнес его без насмешки, осторожно, как будто,
прозвучав, оно могло изменить значение. Его бесцветные глаза удерживали мой взгляд. Я
обнаружил, что не могу сказать «нет», и кивнул.

***

Без всякой на то причины, кроме собственного одиночества, я решил поискать шута. Никогда
прежде я не пытался проявить инициативу в наших с ним отношениях. Оказалось, что найти его
гораздо сложнее, чем я мог себе представить.

После нескольких часов унылых блужданий по замку в надежде встретить его я набрался
храбрости, чтобы войти в его комнату. Я уже много лет знал, где она находится, но никогда не был
там раньше, и не только потому, что она была в малопосещаемой части замка. Шут никогда не
поощрял особой близости, кроме той, которую он предлагал сам, и только тогда, когда хотел. Его
комнаты были в верхнем этаже башни. Федврен говорил мне, что раньше в этом помещении
составлялись карты, поскольку оттуда можно было увидеть все земли, окружающие Баккип. Но
позднейшие пристройки испортили обзор, и более высокие башни заменили ее. Она теперь была
годна только для того, чтобы стать жилищем шута.

Я взобрался наверх в день, близкий к Сбору Урожая. Уже было жарко и душно. Башня была
закрытой, если не считать амбразур для лучников, свет из которых освещал только пылинки,
поднимавшиеся в неподвижном воздухе от моих шагов. Сначала темнота башни представлялась
мне более прохладной, чем духота снаружи, но по мере того, как я взбирался наверх, воздух,
казалось, становился все более горячим и спертым, так что, добравшись до первого этажа, я
чувствовал себя так, словно дышать было совершенно нечем. Я устало поднял кулак и постучал в
прочную дверь.

— Это я, Фитц! — крикнул я, но неподвижный горячий воздух заглушал мой голос, как мокрое
одеяло душит пламя.

Должен ли я счесть это оправданием? Может быть, сказать ему, что я подумал, что он не
расслышал меня, и поэтому зашел посмотреть, дома ли он? Или надо сказать, что мне было так
жарко и я так хотел пить, что зашел в его комнату в поисках воды и свежего воздуха? А, все равно,
решил я. Я положил руку на щеколду, она поднялась, и я вошел внутрь.

— Шут? — крикнул я, уже чувствуя, что его нет в комнате. Не так, как я обычно чувствовал
присутствие или отсутствие людей, а по неподвижности, встретившей меня. Тем не менее я стоял
в дверях и, разинув рот, смотрел на раскрывшуюся мне душу.

Тут был свет, и цветы, и изобилие красок. В углу стоял ткацкий станок и корзины с прекрасными
тонкими нитками разных ярких цветов. Сотканное покрывало на постели и драпировки на
открытых окнах были не похожи ни на что, виденное мною, — они были покрыты
геометрическими узорами, из которых каким-то образом получались покрытые цветами поля под
синим небом. В широкой глиняной миске с большими водяными цветами среди стеблей плавал
изящный серебряный лебедь. Дно миски было засыпано яркими камешками. Я пытался
вообразить бесцветного циничного шута среди этих красок и искусно сделанных вещей. Я сделал
еще шаг в комнату и увидел нечто, отчего мое сердце упало.

Младенец. Вот что я подумал вначале и сделал еще два шага, остановившись подле корзиночки, в
которой он лежал. Но это был не живой ребенок, а кукла, сделанная так искусно, что я почти
ожидал увидеть, как маленькая грудь приподнимется в дыхании. Я протянул руку к бледному
нежному личику, но не посмел коснуться его. Изгиб бровей, закрытые веки, слабый румянец,
покрывавший крохотные щечки, даже маленькая рука, лежащая поверх одеял, были прекраснее
всего, что, как я себе представлял, мог сделать человек. Из какой тончайшей глины он был
вылеплен, я не мог догадаться, так же как и о том, чья рука рисовала тоненькие реснички,
изгибавшиеся на щеке куклы. Крохотное покрывало все было вышито анютиными глазками,
подушка сшита из атласа. Я не знаю, сколько времени я простоял там на коленях, так тихо, словно
это действительно был настоящий спящий ребенок. Но наконец я встал, пятясь вышел из комнаты
шута и тихо закрыл за собой дверь. Я медленно спускался вниз по мириадам ступеней,
разрываясь между страхом, что я могу встретить поднимающегося мне навстречу шута, и знанием,
что в замке, как я обнаружил, есть еще один обитатель, который по меньшей мере так же одинок,
как и я.

***
Я в последний раз проверял упаковку, перед тем как отнести сундук во двор, когда услышал у себя
за спиной голос шута:

— Я принес тебе это.

Я повернулся и увидел, что он стоит в дверях моей комнаты. Я даже не слышал, как открылась
дверь. Он протягивал мне кожаный кисет.

— Что это? — спросил я, стараясь, чтобы по моему голосу он не догадался о цветах и кукле.

— Морские водоросли.

Я поднял брови.

— Слабительное? Как свадебный подарок? Думаю, кто-нибудь найдет это подходящим, но травы,
которые я беру, можно посадить и вырастить в горах. И я не думаю...

— Это не свадебный подарок. Это для тебя.

Я принял кисет со смешанными чувствами. Это было особенно сильное слабительное.

— Спасибо, что ты обо мне подумал. Но я обычно не склонен к недугам путешественников. И...

— Обычно, когда ты путешествуешь, тебя никто не собирается отравить.

— Ты что-то хочешь мне сказать? — я старался, чтобы мой голос звучал легко и шутливо. В этом
разговоре мне не хватало обычных гримас и насмешек шута.

— Только одно: будь достаточно умным, чтобы есть мало или не есть вообще ничего, что ты не
приготовил сам.

— На всех пирах и праздниках, которые там будут?

— Нет. Только на тех, на которых ты захочешь выжить, — он повернулся, чтобы идти.

— Прости меня, — сказал я поспешно, — я не хотел никуда вторгаться. Я искал тебя, и мне было
так жарко, а дверь была незаперта, так что я вошел. Я не хотел подглядывать.

Он стоял ко мне спиной и не повернулся, когда спрашивал:

— И ты нашел это забавным?

— Я...— Я не мог придумать, что ему сказать, как заверить его, что все виденное мной останется
только в моей памяти. Он сделал два шага и начал закрывать дверь. Я выпалил: — Мне
захотелось, чтобы было место, настолько же похожее на меня, как это на тебя. Место, которое я
держал бы в такой же тайне.

Дверь замерла на расстоянии ладони от косяка.

— Прими один совет, и ты сможешь уцелеть в этом путешествии. Когда обдумываешь мотивы
человека, помни, что ты не должен мерить его зерно своей меркой. Он может даже не знать, что
такая мера существует.

И дверь закрылась, и шут исчез. Но его последние слова были такими сокрушительными и
загадочными, что я решил, что он, возможно, простил мне мой промах.

***

. Я натягивал через голову рубашку, когда дверь тихо отворилась. В мою комнату проскользнул
шут. На нем был зимний, черный с белым, шутовской костюм, и от этого его бесцветная кожа
казалась еще светлее. Его одежда была сделана из какой-то шелковистой ткани и скроена так
свободно, что он казался воткнутой в нее палочкой. Он стал выше и еще тоньше, или это только
казалось? Как всегда, поражали его белесые глаза, даже на таком бескровном лице. Он улыбнулся
мне и насмешливо поболтал бледно-розовым языком.

— Ты, — предположил я и обвел рукой комнату, — спасибо тебе.

— Нет, — возразил шут. Когда он помотал головой, его светлые волосы выбились из-под шапки, —
но я помогал. Спасибо тебе, что умылся. Это делает мою заботу по уходу за тобой менее
обременительной. Ты отвратительно храпишь.

Я пропустил мимо ушей это замечание.

— Ты вырос, — заметил я.

— Да. И ты тоже. И ты был болен. И ты спал довольно долго. И теперь ты проснулся, вымылся и
поел. Но все равно выглядишь ужасно. Но от тебя больше не пахнет. Сейчас уже вечер. Есть ли
еще какие-нибудь очевидные факты, которые тебе хотелось бы отметить?

— Ты мне снился. Не здесь.

Он с сомнением посмотрел на меня:

— Да? Как трогательно. Не могу сказать, что ты мне снился.

— Я скучал по тебе, — сказал я и порадовался быстрой вспышке удивления на лице шута.

— Как забавно. Может быть, именно поэтому ты столько раз сам изображал из себя шута?

— Наверное. Сядь. Расскажи мне, что тут было без меня.

— Я не могу. Меня ждет король Шрюд. Вернее, он меня не ждет, и именно поэтому я должен
сейчас пойти к нему. Особенно если он не ждет тебя. — Он внезапно повернулся, чтобы идти. Шут
выскочил за дверь, потом быстро заглянул в комнату. Он поднял руку в необыкновенно длинном
рукаве, на котором были нашиты серебряные колокольчики и позвенел ими. — До свидания,
Фитц. Постарайся вести себя получше и береги себя. — Дверь бесшумно закрылась.

***

Кто-то похлопал меня по плечу, но, когда я обернулся посмотреть, сзади никого не было.
Повернувшись обратно, я обнаружил между Волзедом и собой шута.

— А вы что, его врач, чтобы принимать такие решения? — Шут перехватил у меня инициативу —
Вы, конечно, были бы отличным врачом. Потому что вы лечите меня одними взглядами, а ваши
слова рассеивают не только ваше дыхание, но и мое. Как же прекрасно вылечен должен быть наш
дорогой король, который весь день чахнет в вашем присутствии.

Шут держал покрытый салфеткой поднос. Я почувствовал запах хорошего говяжьего бульона и
теплого яичного хлеба прямо из плиты. На черном с белым шутовском костюме болтались
колокольчики, гирлянда остролиста украшала его шайку. Шутовской скипетр он зажал под
мышкой. Снова крыса. Эта сидела на жезле, как бы готовая к прыжку. Я наблюдал за шутом, когда
он вел долгие беседы со своей крысой перед большим камином или на ступенях перед троном
короля.

— Убирайся, шут! Ты приходил сегодня уже два раза. Король лег в постель. Он в тебе не
нуждается. — Волзед говорил непреклонно, но он был из тех, кто легко отступает. Я видел, что он
относился к людям, которые не могут выдерживать взгляд бесцветных глаз шута и вздрагивают от
прикосновения его белой руки.

— Дважды будет трижды, дорогой мой Воловий Зад, и твое присутствие сменится моим
присутствием. А следовательно, проваливай и расскажи все это твоему Регалу. Если у волов есть
уши, так и у тебя должны быть, потому что ты же и есть Воловий Зад. Эти уши переполнены
делами короля. Ты должен лечить нашего дорогого принца, пока будешь его просвещать.
Думается мне, что взгляд у него слишком темный. Неровен час, глаза закатятся так далеко, что он
ослепнет.

— Ты смеешь так говорить о принце? — прошипел Волзед. Шут уже ступил за дверь, а за ним и я.
— Он об этом услышит.

— Так говорить? Я не сомневаюсь, что он слышит обо всем, что ты делаешь. Не дыши на меня,
Воловий Зад, дорогой. Оставь это для своего принца, который в восторге от такого пыхтения. Он
небось со своими дымками сидит, и ты можешь дуть на него, а он будет дремать и кивать и
думать, что ты говоришь умные вещи, а дыхание твое сладостно.

Шут продолжал двигаться, не прекращая болтать и держа полный поднос, как щит. Волзед с
готовностью отступал, и шут теснил его вперед, через гостиную в спальню короля. Там он поставил
поднос у королевской кровати, а Волзед отступил к другой двери комнаты. Глаза шута
разгорелись.

— А, да он вовсе не в кровати, наш король, если только ты не спрятал его под одеялами,
драгоценный ты наш Воловий Зад. Выходите, выходите, мой король, мой Проницательный. Вы же
Проницательный, а не прорицательница, чтобы таиться за стенами и под одеялами. — Шут начал
так усердно тыкать в очевидно пустую кровать и посылать свой крысиный скипетр заглядывать во
все щели, что я не смог сдержать смеха. Волзед прислонился спиной к внутренней двери, как бы
защищая ее от нас, но в этот момент она открылась изнутри, и слуга чуть не рухнул в объятия
короля. Волзед тяжело осел на пол, — Посмотри-ка на него, — обратился ко мне шут, — смотри,
как он хочет занять мое место у ног короля и изображать шута. Смотри, как он плюхается на
собственный зад! Такой человек заслуживает звания шута, но не его места!

**

В одно мгновение шут придвинул к нему стол, салфетка, закрывавшая еду, превратилась в
скатерть, и он расставил королевские кушанья не хуже любой горничной. Серебряный прибор и
салфетка появились неизвестно откуда, как у фокусника, так что даже Шрюд улыбнулся, и потом
шут сел у камина, подтянув колени почти к ушам и обхватив подбородок длинными пальцами. Его
светлые волосы окрасились розоватым в танцующих отсветах огня. Каждое его движение было
грациозным, как у танцора, а поза, в которой он теперь находился, была настолько же
артистичной, насколько смешной. Король протянул руку, чтобы пригладить его пушистые волосы,
как будто перед ним был котенок.

— Я же сказал тебе, что не голоден, шут.

— Сказали. Но вы не сказали, чтобы я не приносил еды.

— А если бы сказал?

— Тогда я сказал бы вам, что это не еда, а дымящийся котелок, такой же, какой Воловий Зад
подсовывает вам, и этот котелок наполнит ваши ноздри гораздо более приятным запахом. А это
не хлеб, а пластырь для вашего языка, который немедленно нужно приложить.
— Ах. — Король Шрюд придвинул стол немного ближе и взял полную ложку супа. Это была густая
похлебка из ячменя, кусочков моркови и мяса. Шрюд попробовал и начал есть.

— Разве я хуже лечу вас, чем Воловий Зад? — промурлыкал шут, очень довольный собой.

— Ты прекрасно знаешь, что Волзед не лекарь, а просто-напросто мой слуга.

— Я прекрасно знаю, и вы прекрасно знаете, а Воловий Зад этого вовсе не знает, и поэтому вы
себя чувствуете не прекрасно.

— Довольно болтовни. Подойди, Фитц, не стой там, ухмыляясь как дурак. Что ты мне расскажешь?

***

— Сперва научи ее жульничать. Только скажи ей, что в эту игру играют именно так. Скажи, что
правила допускают обман. Ловкость рук — и она сможет очистить карманы Регала пару раз,
прежде чем он посмеет заподозрить ее. А что он сможет сделать тогда? Обвинить первую леди
Баккипа в жульничестве?

Шут, конечно. По-товарищески пристроился у моего локтя. Крысиный скипетр слегка

подпрыгивает на плече. Я не вздрогнул, но он понял, что снова захватил меня врасплох.
Откровенная радость сияла в его глазах.

— Боюсь, наша будущая королева может меня неправильно понять. Может, ты лучше пойдешь со
мной и немного развеселишь ее? Я отложу кости, а ты сможешь показать ей какой-нибудь фокус,
— предложил я.

— Показать ей фокус? Фитц, именно этим я и занимаюсь все дни напролет, а ты видишь в этом
одно дурачество. Ты думаешь, что это игра, в то время как я вижу, как серьезно ты работаешь,
отдавая дань играм, которые выбрал не по своей воле. Прими-ка ты совет шута. Научи леди не
играть в кости, а отгадывать загадки, и вы оба станете умнее.

— Загадки? Это игра из Бингтауна, да?

— Это игра, которую нынче прекрасно знают в Баккипе. Попробуй-ка отгадать. Как человек
называет вещь, когда не знает, как называть ее?

— Я никогда не был силен в этой игре, шут.

— И никто из твоих родственников, судя по тому, что я слышал. Так что отвечай. Что имеет крылья
на свитке Шрюда, язык из пламени в книге Верити, серебряные глаза в рукописях Релтауна и
покрытую золотой чешуей кожу в твоей комнате?

— Это загадка?

Он жалостливо посмотрел на меня:

— Нет. Загадка это то, о чем я только что спросил тебя. Это Элдерлинг. А первая загадка была: как
его позвать?

Мой шаг замедлился. Я посмотрел на него пристально, но взгляд шута всегда было трудно
поймать.

— Это загадка? Или серьезный вопрос?

— Да. — Шут был серьезен.

Моя нога застыла в воздухе. Я совершенно запутался. Я метнул в него сердитый взгляд. В ответ он
прижался носом к носу своей крысы на скипетре. Они тихо хихикали.
— Видишь, Крысик? Он знает не больше своего дяди и деда, никто из них не знает, как позвать
Элдерлинга.

— Скиллом, — быстро сказал я. Шут странно посмотрел на меня:

— Ты это знаешь?

— Подозреваю, что так.

— Почему?

— Не знаю. Теперь, когда я подумал... наверное, это не так. Король Вайздом совершил долгое
путешествие, чтобы найти Элдерлингов. Если бы он просто мог воспользоваться Скиллом, почему
он этого не сделал?

— Конечно. Но иногда в быстроте есть своя правда. Так что отгадай мне вот что, мальчик! Король
жив. Также и принц. И у обоих есть Скилл. Но где те, кто учился вместе с королем, или те, кто
учился до него? Как случилось, что количество владеющих Скиллом ничтожно мало в то самое
время, когда они так остро необходимы?

— Мало кого учат Скиллу в мирные времена. Гален не считал нужным никого учить до последнего
года своей жизни. А группа, которую он создал... — Я внезапно замолчал, и, хотя коридор был
пуст, у меня отпало всякое желание говорить об этом. Я всегда держал при себе все, что Верити
говорил мне о Скилле.

Шут неожиданно запрыгал кругами вокруг меня:

— Если туфля жмет, ее нельзя носить, кто бы ее ни сделал.

Я неохотно кивнул:

— Вот именно.

— А того, который сделал ее, нет. Грустно. Очень грустно. Гораздо более грустно, чем горячее
мясо на столе и красное вино в твоем стакане. Но того, кого нет, тоже кто-то сделал.

— Солисити. Но ее тоже нет.

— О! Но Шрюд есть. И Верити тоже. Мне кажется, что если эти двое, которых она создала, еще
дышат, должны быть и другие. Где они?

Я пожал плечами:

— Их нет. Стары. Мертвы. Я не знаю. — Я подавил нетерпение и попытался обдумать его вопрос.
— Сестра короля Шрюда, Мерри, мать Августа. Возможно, что ее учили Скиллу, но она давно
умерла. Отец Шрюда, король Баунти, был, по-моему, последним, у кого была группа. Но очень
немного людей из этого поколения еще живы, — я прикусил язык. Верити как-то говорил мне, что
Солисити учила Скиллу всех, в ком ей удавалось найти талант. Кто-нибудь из них, конечно, должен
был остаться в живых. Они, вероятно, на десять лет или около того старше Верити.

— Слишком многие из них мертвы, если ты меня спрашиваешь. Я знаю. — Шут вмешался, чтобы
ответить на мой невысказанный вопрос. Я тупо посмотрел на него. Он высунул мне язык и сделал
несколько танцевальных па в сторону. Он вгляделся в свой скипетр, любовно пощекотал крысу
под подбородком.

— Видишь, Крысик? Как я и говорил тебе. Никто из них не знает. Ни у кого из них не хватает ума
спросить.
— Шут, ты когда-нибудь будешь говорить ясно? — вскипел я.

Он внезапно остановился, как будто его ударили. В середине пируэта он опустил пятки на пол и
застыл как статуя.

— А что толку? — спросил он серьезно. — Стал бы ты слушать меня, если бы я пришел к тебе и
говорил не загадками? Разве это заставило бы тебя остановиться, подумать и повертеть каждое
слово, а потом поразмыслить над этим в своей комнате? Очень хорошо, тогда я попробую. Ты
знаешь эти стихи: «Шесть мудрецов поехали в Джампи»? — Я кивнул, как обычно смущенный. —
Прочитай их мне.

— «Шесть мудрецов поехали в Джампи, полезли на гору и не стали спускаться, превратились в

камень и улетели...» — внезапно я забыл окончание старого детского стишка. — Я не помню всего.
В любом случае это ерунда. Один из тех ритмических стишков, которые засели в голове, но ничего
не значат.

— Конечно, именно поэтому они записаны среди стихов-знаний, — заключил шут.

— Этого я не знал! — возразил я. Внезапно я почувствовал раздражение. Мое терпение было на

исходе. — Шут, ты опять начинаешь все сначала. Все, что ты говоришь, это загадки, и так всегда.
Ты обещаешь говорить прямо, но твоя правда ускользает от меня.

— Загадки, дорогой Фитци-Фитц, предназначены для того, чтобы заставить людей думать. Чтобы
найти новую правду в старых поговорках. Но пусть будет так... твои мозги ускользают от меня. Как
я могу до них добраться? Может быть, если я приду к тебе темной ночью и спою под твоим окном:

О юный Фитци, сын греха,

Напрасно ль словом «чепуха»

Я назову твой скорбный труд,

Твой вечный бой и вечный зуд?

Он упал на одно колено и стал щипать несуществующие струны на своем скипетре. Он пел
довольно сильно и даже хорошо. Мотив был позаимствован из популярной любовной баллады.
Шут посмотрел на меня, театрально вздохнул, облизал губы и скорбно продолжал:

О Видящий, иль ты ослеп?

Зачем ваш гонор так нелеп?

Враг у ворот, войска бегут,

Меня же все подальше шлют!

Еще немного подождешь,

Совсем костей не соберешь!

Проходящая служанка остановилась и озадаченно прислушивалась к пению шута. Паж подошел к

дверям одной комнаты и выглядывал оттуда, широко ухмыляясь. Краска медленно заливала мои
щеки, но выражение лица шута было одновременно нежным и пылким, когда он смотрел на
меня. Я попытался осторожно уйти от него, но он пополз за мной на коленях, хватаясь за мой
рукав. Я был вынужден остановиться, чтобы не оказаться вовлеченным в дурацкую борьбу. Я
стоял, чувствуя себя ужасно глупо. Он расплылся в улыбке. Паж захихикал, а дальше по коридору я
услышал восторженный гул голосов. Я отказывался поднять глаза, чтобы увидеть, кто так
наслаждается моим замешательством. Шут послал мне воздушный поцелуй, дал своему голосу
опуститься до доверительного шепота и снова запел:

Ты очень юн и очень мил,

Зови на помощь славный Скилл,

Ищи ученых стариков,

И не пугайся страшных слов.

Еще не все предрешено,

И не соткали полотно.

Спаси скорей свою страну,

Не дай земле пойти ко дну —

Так на коленях молит шут.

Мой юный Фитц, тебя все ждут,

Одна надежда на тебя,

Не обмани ее, скорбя!

Он помолчал, потом спел громко и весело:

А коль забудешь мой наказ,

Прими последний реверанс,

Ликуй и посмотри на то,

Чего не видывал никто.

Он внезапно отпустил мой рукав, кувыркнулся от меня в сторону, сделав сальто и каким-то
образом предъявив мне при этом собственный голый зад. Он был ошеломляюще белым, и я не
мог скрыть ни своего изумления, ни обиды. Шут встал на ноги, уже одетый подобающим образом,
и Крысик на его скипетре весьма скромно поклонился всем, кто остановился, чтобы посмотреть на
мое унижение. Раздался общий хохот и гром аплодисментов. Его представление лишило меня
дара речи. Я отвернулся и попытался пройти мимо него, но шут, с поклоном, снова преградил мне
дорогу. Внезапно он принял серьезный вид и обратился ко всем, кто еще ухмылялся:

— Стыд и позор всем вам, кто так веселится. Хихикать и тыкать пальцем в разбитое сердце
мальчика! Разве вы не знаете, что Фитц потерял самое дорогое, что у него было? Ах, он прячет
свое горе под румянцем, но она ушла в могилу и оставила его страсть неутоленной. Эта самая
упрямо-целомудренная и опасно-претенциозная из девиц, дорогая леди Тайм, скончалась. От
собственной вони, не сомневаюсь, хотя некоторые говорят, что она съела испорченное мясо. Но
испорченное мясо, по слухам, отвратительно пахнет специально для того, чтобы предостерегать
всех от поглощения его. Это мы можем сказать и о леди Тайм, так что, возможно, она не нюхала
его или подумала, что это всего лишь ее духи. Не скорби, дорогой Фитц. Ты подыщешь себе
другую! Я сам буду этим заниматься не покладая рук. Клянусь черепом сира Крысика! А теперь,
умоляю тебя, спеши по своим делам, потому что, по правде говоря, я уже слишком долго
пренебрегаю моими. Прощай, бедный Фитц. Печальное храброе сердце! Так смело смотреть
прямо в лицо своему одиночеству! Бедная безутешная юность! Бедный, бедный Фитц... — И он
пошел от меня по коридору, сокрушенно качая головой и обсуждая с Крысиком, которую из
престарелых вдов лучше для меня сосватать. Я, не веря, смотрел ему вслед. Я чувствовал себя
преданным. Как он мог сделать из меня такое посмешище? Каким бы взбалмошным и острым на
язык ни был шут, я все же не ждал, что он может превратить меня в публичную мишень одной из
его шуток. Я все еще думал, что он повернется и скажет напоследок что-нибудь, способное
объяснить мне, в чем, собственно, дело. Он этого не сделал. Когда он завернул за угол, я понял,
что это испытание наконец закончилось. Я пошел дальше, кипя от негодования и ломая голову
над бесчисленными загадками.

***

— Я почти готов, — крикнул я. Стук продолжался. Значит, Баррич был рассержен. Что ж, и я тоже.
Конечно, он мог бы понять, как сильно у меня все болит сегодня утром. Я рывком распахнул
дверь, чтобы встретить его, и внутрь, как легкий дымок, проскользнул шут. На нем был новый
черно-белый костюм. Рукава его рубашки были вышиты черными лианами, которые обвивали его
руки, словно плющ. Лицо над черным воротником было бледным, как зимняя луна. Зимний
праздник, подумал я тупо. Сегодня же первая ночь праздника Зимы. Эта зима уже была в пять раз
длиннее любой предыдущей. Но сегодня мы начнем отмечать ее середину.

— Чего ты хочешь? — спросил я, не в состоянии выносить его молчание. Он принюхался.

— Кое-что из того, что у тебя было, должно быть прелестно, — предположил он и изящно
отскочил назад, взглянув мне в лицо. Я мгновенно разозлился. Он вспрыгнул на мою смятую
постель и перелез через нее, так что кровать оказалась между нами. Я протянул руки, пытаясь его
схватить.

— Ах, только не вы! — воскликнул он кокетливо и замахал на меня руками в приступе девичьей
стыдливости. Потом снова попятился.

— У меня нет для тебя времени, — с отвращением сказал я ему, — я должен быть у Верити и не
могу заставлять его ждать. — Я скатился с кровати и встал, чтобы привести в порядок одежду —
Вон из моей комнаты!

— Ах, какой тон. Было время, когда Фитц лучше понимал шутки. — Он сделал пируэт и оказался в
центре комнаты, где внезапно остановился. — Ты действительно на меня сердишься? — спросил
он в упор.

Я удивился, не ожидая от него таких прямых слов. Я обдумал вопрос.

— Сердился. — Я насторожился. Не пытается ли он намеренно вывести меня из себя? — Ты сделал

из меня шута в тот день. Спеть такую песню перед всеми этими людьми!

Он покачал головой:
— Не присваивай себе чужих титулов. Только я шут. А шут это всегда только я. Особенно в тот
день, с этой песней перед всеми этими людьми.

— Ты заставил меня усомниться в нашей дружбе, — сказал я резко.

— А, хорошо. Потому что все прочие должны всегда сомневаться в нашей дружбе, если мы
действительно хотим остаться друзьями без страха и упрека.

— Понятно. Значит, ты просто хотел посеять слухи о вражде между нами? Теперь я понимаю. Но
все равно я должен идти.

— Тогда всего хорошего. Счастливо тебе поиграть топорами с Барричем. Постарайся не онеметь от
того, чему он тебя сегодня научит. — Он подкинул два полена в затухающий огонь и устроил
великолепное представление, усаживаясь перед очагом.

— Шут, — начал я в замешательстве, — ты мой друг, я знаю. Но мне не нравится, что ты хочешь
остаться в моей комнате, когда меня здесь не будет.

— А мне не нравится, что другие входят в мою комнату, когда меня там нет, — насмешливо
парировал шут.

Я отчаянно вспыхнул.

— Это было давно. И я извинился за свое любопытство. Уверяю тебя, я никогда больше этого не
делал.

— И я не буду после сегодняшнего дня. А когда ты вернешься, я извинюсь перед тобой. Это тебя
устроит?

Я опаздывал. Баррич не будет в восторге от этого. Ничего не поделаешь. Я поправил край смятой
постели. Мы с Молли лежали здесь. Внезапно это стало моей личной территорией. Я старался
выглядеть как можно спокойнее, накрывая перину стеганым одеялом.

— Почему ты хочешь остаться в моей комнате? Ты в опасности?

— Я живу в опасности, Фитци-Фитц. Как и ты. Мы все в опасности. Я хотел бы остаться здесь на
некоторое время и попытаться найти средство борьбы с этой опасностью или хотя бы способ
уменьшить ее, — он мотнул головой в сторону свитков.

— Верити доверил их мне, — смущенно сказал я.

— Очевидно, потому, что он доверяет твоим суждениям. Может быть, по этой же причине ты
доверишь их мне?

Одно дело доверить другу то, что тебе принадлежит. Совсем другое — разрешить ему трогать то,
что кто-то другой дал тебе на сохранение. Я понял, что не сомневаюсь в искренности шута.

— Может быть, разумнее будет сперва спросить Верити? — предположил я.

— Чем меньше связь между Верити и мной, тем лучше для нас обоих.

— Ты не любишь Верити? — я был поражен.

— Я шут короля. Он будущий король. Пусть ждет. Когда он станет королем, я буду принадлежать
ему. Если до этого времени всех нас не перебьют из-за его мудрых действий.

— Я не желаю слышать ничего против принца Верити, — сказал я ему тихо.

— Нет? Тогда тебе лучше ходить с заткнутыми ушами.

Я подошел к двери и положил руку на замок.

— Мы должны идти, шут. Я уже опоздал, — я пытался говорить ровно. Насмешка над Верити
ранила меня так глубоко, как будто шут нанес мне личное оскорбление.

— Не будь шутом, Фитц. Это моя роль. Подумай. Человек может служить только одному
господину. Что бы ни произносили твои губы, твой король Верити. Я тебя не упрекаю за это.
Упрекнешь ли ты меня за то, что мой король Шрюд?

— Я не упрекаю тебя. Я и не смеюсь над ним в твоем присутствии.

— Ты и не приходишь к нему, как бы я тебя ни уговаривал.

— Я был у его дверей только вчера. Но меня не впустили. Сказали, что он плохо себя чувствует.

— А если бы это произошло у дверей Верити, принял бы ты это так безропотно?

Это заставило меня остановиться и подумать.

— Вряд ли.

— Почему ты так легко отступаешься от него? — шут говорил тихо, как человек глубоко
огорченный. — Почему бы Верити не побеспокоиться о своем отце, вместо того чтобы
переманивать на свою сторону людей Шрюда?

— Меня не переманивали. Скорее, это Шрюд не захотел больше видеть меня. Что до Верити, то я
не могу говорить за него. Но всем известно, что из своих сыновей Шрюд предпочитает Регала.

— Всем известно? А известно ли всем, куда на самом деле направлены помыслы Регала?

— Кое-кому известно, — ответил я быстро. Это был опасный разговор.

— Подумай об этом. Оба мы служим тому королю, которого любим больше. Но есть и другой,
которого мы любим меньше. Не думаю, что нам есть из-за чего спорить, Фитц, пока мы едины в
том, кого мы любим меньше. Давай, признайся мне, что у тебя почти не было времени, чтобы
взглянуть на эти свитки, и я напомню, что время, которого у тебя не было, улетело слишком
быстро. Это не та работа, которая может ждать удобного случая.

Я обдумывал свое решение. Внезапно шут подошел ближе. Его взгляд всегда было нелегко
выдержать и еще труднее прочитать. Но по тому, как он сжал губы, я догадался о его отчаянии.

— Я буду меняться с тобой. Я предложу тебе сделку, которой не предложит никто другой. Я
обещаю тебе открыть тайну, которой владею, после того как ты разрешишь мне поискать в этих
пергаментах другую тайну, которой там может и не быть.

— Какую тайну? — спросил я неохотно.

— Мою тайну. — Он отвернулся и уставился в стену. — Тайну шута. Откуда он пришел и почему. —
Он искоса взглянул на меня и больше ничего не сказал.

Любопытство двенадцатилетней выдержки захватило меня:

— Добровольно?

— Нет. Как я сказал, я предлагаю это в качестве сделки.

Я задумался. Потом заявил:

— Увидимся позже. Запри дверь, когда будешь уходить.

— Так быстро? — Шут поднял голову от очага, у которого он склонился над свитками. По-
видимому, он каким-то образом сгруппировал их. Я растерянно смотрел на него. Через мгновение
растерянность сменилась яростью.

— Почему ты ничего не говорил мне о состоянии короля?

Он задумался над очередным свитком, потом отложил его в кучу справа от себя.

— Но я говорил. А теперь вопрос в обмен на твой. Почему ты до сих пор не знал об этом?

Его слова привели меня в чувство.

— Я признаю, что мне следовало раньше прийти к нему. Но...

— Тебе надо было увидеть это своими глазами, и никакие мои слова тебе бы ничего не
объяснили. Ты и представить себе не можешь, что бы там творилось, если бы я не приходил
каждый день, не выносил ночные горшки, не вытирал пыль, не уносил грязные тарелки и не
расчесывал бы его волосы и бороду.

И снова мне нечего было сказать. Я пересек комнату и тяжело опустился на свой сундук с
одеждой.

— Он не тот король, которого я помню, — бессмысленно сказал я. — Меня пугает то, как он
опустился за такое короткое время.

— Пугает тебя? Меня это ужасает. У тебя, по крайней мере, есть другой король, на случай если
этот выйдет из игры. — Шут метнул в кучу еще один свиток.

— У всех у нас есть, — сказал я осторожно.

— У некоторых больше, чем у других.

Моя рука невольно поднялась, чтобы поглубже воткнуть булавку в воротник камзола. Я чуть не
потерял ее сегодня. Это заставило меня подумать о том, что она значила для меня все эти годы.
Королевская защита внука-бастарда, которого человек более безжалостный мог бы просто убить.
А теперь, когда ему нужна защита? Что она значит теперь?

— Так. Что мы можем сделать?

— Ты и я? Очень мало. Я только шут, а ты бастард.

Я неохотно кивнул:

— Хотел бы я, чтобы Чейд был здесь. Хотел бы я знать, когда он вернется. — Я посмотрел на шута,
раздумывая, как много он знает.

— Шейд Тень? Я слышал, что тень возвращается, когда уходит солнце. — Уклончиво, как всегда. —
Думаю, слишком поздно для короля, — добавил он тише.

— Значит, мы бессильны?

— Ты и я? Ничего подобного. У нас слишком много сил, чтобы действовать здесь, вот и все. В этой
области бессильные всегда самые сильные. Может быть, ты прав; именно с ними мы должны
посоветоваться. А теперь... — Тут он поднялся и устроил целый спектакль, разминая свои суставы,
словно был марионеткой с перепутанными нитками. Он заставил звонить каждый колокольчик,
который был на нем. Я не смог удержаться от улыбки. — Для моего короля наступает лучшее
время дня, и я должен быть там, чтобы сделать для него то немногое, что я могу.

Он вышел из кольца рассортированных свитков и таблиц, потом зевнул.

— До свидания, Фитц.

— До свидания.

Озадаченный, он остановился у двери:

— Ты не возражаешь против моего ухода?

— По-моему, я возражал против твоего прихода.

— Никогда не играй словами с шутом. Но разве ты забыл? Я предложил тебе сделку. Тайну за
тайну.

Я не забыл. Но внезапно понял, что не уверен, хочу ли я знать эту тайну.

— Откуда приходит шут и почему? — спросил я тихо.

— А? — Он мгновение постоял, а потом серьезно спросил: — Ты уверен, что хочешь получить

ответы на эти вопросы?

— Откуда приходит шут и почему? — медленно повторил я.

Он молчал, и тогда я увидел его. Увидел его так, как не видел многие годы. Не как шута, острого
на язык, с живым умом, но как невысокого тонкого человека, хрупкого, бледного, тонкокостного.
Даже его волосы казались более тонкими и легкими, чем волосы других смертных. Черно-белый
костюм, украшенный серебряными колокольчиками, и смешной крысиный скипетр —
единственные доспехи и меч в этом замке, полном интриг и предательства. И его тайна.
Невидимый плащ его тайны. На мгновение мне захотелось, чтобы он не предлагал этой сделки и
чтобы мое любопытство не было таким сильным.

Он вздохнул. Оглядел мою комнату, а потом пошел и встал перед гобеленом, на котором король
Вайздом приветствовал Элдерлингов. Он посмотрел на него и кисло улыбнулся, находя что-то
смешное там, где я никогда не замечал ничего подобного. Потом шут принял позу поэта,
собирающегося читать стихи. Потом остановился и прямо посмотрел на меня:

— Ты уверен, что хочешь знать, Фитци-Фитц?

Как заклинание я повторил свой вопрос:

— Откуда приходит шут и почему?

— Откуда? Ах, откуда? — На мгновение он прижался носом к носу Крысика, как бы формулируя
ответ на собственный вопрос, потом встретил мой взгляд. — Иди на юг, Фитц. В страны за
границами любой карты, какую когда-либо видел Верити. И за границы карт, которые делают в тех
странах. Иди на юг, и потом на восток, через море, для которого у вас нет названия. Наконец ты
придешь к длинному полуострову, и на его змеящемся конце ты найдешь поселок, где был
рожден шут. Возможно, ты даже найдешь его мать, которая вспомнит своего белого, как червяк,
младенца и как она качала меня у своей теплой груди и пела. — Он поднял глаза на мое
недоверчивое восхищенное лицо и издал короткий смешок. — Ты не можешь себе даже
представить это, да? Дай-ка я сделаю твою задачу еще труднее. Ее волосы были длинными,
темными и кудрявыми, а глаза зелеными. Представь себе! Такие яркие цвета стали во мне такими
прозрачными. А отцы этого бесцветного ребенка? Два двоюродных брата, потому что таков был
обычай этой страны. Один широкий и смуглый, полный смеха и веселья, с румяными губами и
карими глазами, фермер, пахнущий плодородной землей и свежим воздухом. Второй настолько
же узкий, насколько первый был широк, и золотой, почти бронзовый. Синеглазый поэт и певец. И,
о, как они меня любили и радовались мне! Все трое, и поселок тоже. Меня так любили... — Голос
его стал тише, и на мгновение он замолчал. Я знал, что слышу то, чего никто никогда не слышал. Я
помнил тот случай, когда я вошел в его комнату, и прелестную маленькую куклу в колыбели,
которую я нашел там. Нежно любимую, так же как некогда был нежно любим шут. Я ждал.

— Когда я был достаточно большим, я попрощался с ними со всеми. И отправился искать свое
место в жизни и выбрал, где я вмешаюсь в нее. И вот это место, которое я выбрал; время было
назначено часом моего рождения. Я пришел сюда и отдал себя Шрюду. Я собрал все нити,
которые судьбы вложили мне в руки, я начал перевивать их и раскрашивать, как мог, в надежде
воздействовать на то, что будет соткано после меня.

Я покачал головой:

— Я не понял ни слова из того, что ты только что сказал.

— А я, — он покачал головой и колокольчики его зазвенели, — предложил рассказать тебе мою

тайну. Я не обещал заставить тебя понять.

— Послание не доставлено, пока оно не понято, — парировал я, точь-в-точь повторяя слова Чейда.

Шут качнулся.

— Ты прекрасно понял, что я сказал, — он пошел на компромисс, — ты просто не принимаешь

этого. Никогда прежде я не разговаривал с тобой так ясно. Может быть, это тебя смущает?

Он был серьезен. Я снова покачал головой:

— В этом нет смысла! Ты отправился куда-то, чтобы творить историю? Как это может быть?
История — это то, что уже сделано и осталось позади.

— История — это то, что мы делаем, пока живем. Мы создаем ее на ходу. — Он загадочно
улыбнулся. — Будущее — это другой вид истории.

— Ни один человек не может знать будущего.

— Не может? — спросил он шепотом. — Может быть, Фитц, все будущее где-то записано. Не
одним человеком, пойми, но если все намеки, видения, предупреждения и предвидения со всего
мира записаны, перекрещены и связаны друг с другом, разве не могут люди создать ткацкий
станок, вмещающий ткань будущего?

— Нелепо, — возразил я. — Как кто-то может узнать, правда ли хоть что-нибудь из этого?

— Если бы такой станок был сделан и такой гобелен предвидений соткан — не за несколько лет, а
за десятки сотен лет, — спустя некоторое время станет ясно, что он представляет собой на
удивление точное предсказание. Имей в виду, что те, у кого есть эти записи, принадлежат к
другой расе, представители которой живут крайне долго. Светлая прекрасная раса, которая
иногда смешивает капли своей крови с людьми. И тогда! — Он закружился волчком, внезапно
развеселившись. Он был страшно доволен собой. — И тогда, когда рождаются определенные
люди, люди так явно отмеченные, что история может вспомнить их, они выходят вперед, чтобы
найти свое место в этой будущей жизни. И впоследствии они могут быть призваны исследовать
это соединение сотен нитей и сказать: вот за эти нити я должен дернуть, и, дергая их, я изменю
гобелен, я разорву ткань и окрашу в другой цвет то, что должно прийти. Я изменю судьбу мира.

Он издевался надо мной. Теперь я был в этом уверен.

— Возможно, раз в тысячу лет и может появиться человек, способный произвести такие огромные
изменения в мире. Могущественный король, например, или философ, формирующий мысли
тысяч людей. Но ты и я, шут? Мы пешки. Ничтожества.
Он сокрушенно покачал головой:

— Вот этого я никогда не мог понять в вашем народе. Вы кидаете кости и прекрасно понимаете,
что вся игра может зависеть от одного случайного броска. Вы играете в карты и говорите, что за
одну ночь целое состояние может сменить хозяина. Но на человеческую жизнь вы чихаете и
говорите: что? Этот ничтожный человек, этот рыбак, этот плотник, этот вор, этот повар? Что он
может сделать в этом огромном необъятном мире? И поэтому вы бессмысленно вспыхиваете и
гаснете, как свечи на ветру.

— Не все люди предназначены для великих свершений, — напомнил я.

— Ты уверен, Фитц? Ты уверен? Чего стоит жизнь, прожитая так, как будто она не имеет никакого
значения для великой жизни мира? Ничего более грустного я не могу даже вообразить. Почему
мать не может сказать себе: если я правильно выращу этого ребенка, если я буду любить его и
заботиться о нем, он проживет жизнь, которая принесет радость всем вокруг него, и таким
образом я изменю мир? Почему фермер, сажая зернышко, не может сказать своему соседу: это
зерно, которое я сажаю сегодня, накормит кого-нибудь, и таким образом я изменю мир?

— Это философия, шут. У меня никогда не было времени изучать такие вещи.

— Нет, Фитц, это жизнь. И у всех есть время думать о таких вещах. Каждое создание в нашем мире
должно думать об этом каждое мгновение, пока бьется его сердце. Иначе какой же смысл
вставать каждый день?

— Шут, это для меня слишком сложно, — сказал я с некоторой неловкостью. Я никогда не видел
его таким страстным. Никогда не слышал, чтобы он говорил так прямо. Как будто бы я размешал
золу и вдруг обнаружил сияющий в глубине уголек. Он горел слишком ярко.

— Нет, Фитц. Я понял это через тебя. — Он протянул руку и легонько похлопал меня Крысиком. —
Ключевой камень. Ворота. Перекрестки. Изменяющий. Ты был всем этим и продолжаешь быть.
Когда бы я ни подходил к перекресткам, когда бы запах ни слабел, если я прижимаю нос к земле,
лаю и нюхаю, я чувствую только один запах. Твой. Ты создаешь вероятности. Пока ты
существуешь, будущее можно направлять. Я пришел сюда ради тебя, Фитц. Ты та нить, которую я
дергаю. По крайней мере, одна из них.

Я ощутил внезапный холод предчувствия. Что бы он ни собирался сказать, я не хотел этого

слышать. Где-то далеко раздался слабый вой. Волк, подающий голос среди дня. Дрожь пробежала
по мне, и волосы поднялись дыбом.

— Твоя шутка удалась, — сказал я, нервно посмеиваясь, — мне следовало быть умнее и не ждать
от тебя настоящей тайны.

— Ты. Или не ты. Ось колеса, якорь, узелок на нитке. Я видел конец мира, Фитц. Видел его
вытканным так же ясно, как мое собственное рождение. О, не при твоей жизни, даже не при
моей. Но будем ли мы счастливы, узнав, что живем в сумерках, а не глубокой ночью? Должны ли
мы радоваться тому, что мы будем только страдать, а наше потомство испытает пытки проклятых?
Неужели мы не будем действовать?

— Шут, я не хочу слышать этого.

— У тебя был шанс отказать мне. Но трижды ты требовал тайну и теперь услышишь ее. — Он
поднял свой посох, как будто обращался к совету старейшин Шести Герцогств. — Падение
королевства Шести Герцогств было камнем, породившим оползень. Лишенные душ двинулись
оттуда, распространяясь, как поток крови по лучшей рубашке мира. Тьма пожирает все и никогда
не пресытится, пока кормится сама собой. И все из-за того, что пала династия Видящих. Таково
будущее, каким оно соткано. Но подожди! Видящий? — Он склонил голову набок и уставился на
меня, нахохлившись, как взъерошенная ворона. — Почему они так называют вас, Фитц? Что такое
мог увидеть твой предок, чтобы получить это имя? Сказать тебе, как это произошло? Само имя
твоего рода — это будущее, которое протягивает к вам руку и называет вас тем именем, которое
когда-нибудь заслужит ваш дом. Видящие. Путеводная нить, ведущая мое сердце. Будущее
тянется к вам, к вашему дому, туда, где линии вашей жизни пересекаются с моей жизнью, и
называет вас Видящими. Я пришел сюда, и что я обнаружил? Один Видящий, лишенный имени.
Не названный ни в какой истории, прошлой или будущей. Но я увидел, как ты взял себе имя, Фитц
Чивэл Видящий, и я прослежу, чтобы ты заслужил его. — Он придвинулся ко мне и схватил меня за
плечи. — Мы здесь, Фитц, ты и я, чтобы изменить будущее мира. Чтобы протянуть руку и удержать
на месте крошечный камешек, который может увлечь за собой огромную каменную глыбу.

— Нет. — Ужасный холод сковал меня изнутри. Я затрясся. Зубы мои начали стучать, яркие пятна
света засверкали перед глазами. Припадок. Сейчас у меня будет очередной припадок. Прямо
здесь, перед шутом. — Уходи! — закричал я, не в силах вынести этой мысли. — Уходи. Сейчас же!
Быстро. Быстро!

Я никогда раньше не видел шута таким потрясенным. Он изумленно открыл рот, обнажив мелкие
зубы и бледный язык. Еще мгновение он держал меня, потом отпустил. Я не думал о том, что он
может чувствовать при моем внезапном взрыве. Я распахнул дверь, указал на нее, и он исчез

Когда я открыл дверь и вошел в спальню, то почувствовал себя самым бессильным человеком в
замке. Вот уж действительно, безымянный мальчик-псарь.

— Похоже, ужин совершенно очаровал тебя? — поинтересовался шут. Я вздохнул и не стал

спрашивать, как он вошел. Нет смысла задавать вопросы, на которые все равно не получишь
ответа. Он сидел у очага — силуэт на фоне танцующего пламени. Он был необычно тих — никаких
звонких колокольчиков, никаких обескураживающих насмешливых слов.

— Ужин был невыносим, — сообщил я ему и стал зажигать свечи. Моя головная боль была не
совсем выдуманной. Я сел, потом со вздохом лег на свою кровать. — Не знаю, куда идет Баккип и
что я могу сделать для него.

— Может быть, того, что ты уже сделал, достаточно? — спросил шут.

— В последнее время я не делал ничего достойного упоминания, — ответил я, — если не считать

того, что понял, когда надо было прекратить пререкаться с Регалом.

— Значит, всем нам пора научиться этому искусству, — угрюмо согласился он, подтянул колени к
подбородку и обнял их руками. Потом вздохнул: — Неужели у тебя нет никаких новостей,
которыми ты бы мог поделиться с шутом? Очень благоразумным шутом?

— У меня нет никаких новостей, о которых ты бы не знал раньше меня. — Темнота в комнате была
приятной. Моей голове стало легче.

— Ах, — он деликатно помолчал. — Тогда, может быть, я вправе задать вопрос? На него можно
ответить или нет, по твоему усмотрению...

— Побереги силы и задай его. Я знаю, что ты все равно это сделаешь, независимо от того, разрешу
я тебе или нет.

— Безусловно, тут ты прав. Хорошо, вопрос. Ах, я удивляю сам себя, я краснею, истинная правда.
Фитц Чивэл, ты, ненароком, не сделал собственного Фитца?
Я медленно сел и уставился на него. Он не пошевелился и не вздрогнул.

— О чем ты спрашиваешь? — тихо спросил я.

Теперь он тоже говорил тихо, почти оправдываясь.

— Я должен знать. Молли носит твоего ребенка?

Я прыгнул на него с кровати, схватил за горло и рывком поднял на ноги. Я замахнулся и

остановился, потрясенный тем, что увидел на его лице при свете огня.

— Валяй, бей, — тихо посоветовал он. — Новые синяки будут почти не видны на старых. Я могу
прятать лицо еще несколько дней.

Я отвел руку. Странно, насколько чудовищным показалось то, что я только что собирался сделать,
когда обнаружил, что это уже было сделано кем-то другим. Как только я отпустил его, он
отвернулся, как будто стыдился своего бесцветного распухшего лица. Быть может, его прозрачная
кожа и тонкие кости делали все еще более ужасным. Как будто кто-то избил ребенка. Я встал на
колени у очага и начал раздувать огонь.

— Не очень хорошо выглядит? — спросил шут. — Предупреждаю, что от хорошего освещения не

наступит улучшения.

— Сядь на мой сундук с одеждой и сними рубашку, — резко сказал я. Он не пошевелился. Я не

обратил на это внимания. У меня был маленький котелок для чая. Я поставил его на огонь, зажег
свечи и поставил их на стол, а потом вынул мой маленький сундучок с травами. Я не держал в
своей комнате слишком большого запаса. Теперь мне было жаль, что у меня нет «арсенала»
Баррича, но я был уверен, что если я отправлюсь за ним в конюшни, к моему возвращению шут
исчезнет. Те снадобья, что были у меня в комнате, в основном применялись при синяках, порезах
и других повреждениях. Они подойдут.

Когда вода согрелась, я налил немного в таз для мытья и добавил щедрую горсть трав,
предварительно растерев их в порошок. Я нашел в сундуке с одеждой рубашку, из которой вырос,
и разорвал ее на части.

— Выйди на свет, — потребовал я. Через мгновение он подчинился, но двигался медленно и

робко. Я быстро оглядел его, потом взял за плечи и посадил на свой сундук с одеждой.

— Что с тобой случилось? — спросил я, испуганный его изуродованным лицом. Губы его были
разбиты и распухли, один глаз заплыл так, что почти не открывался.

— Я прогуливался по Баккипу и расспрашивал разных людей с отвратительным характером, не

завели ли они бастардов.

Я яростно сверкнул глазами, но здоровый глаз шута стойко выдержал мой взгляд. Белок этого
глаза был весь в красных прожилках. Я понял, что не могу ни сердиться на него, ни смеяться.

— Ты должен достаточно знать о медицине, чтобы позаботиться об этом. Теперь сиди смирно. —
Я намочил тряпку и бережно, но твердо прижал к его лицу. Через мгновение он расслабился. Я
смыл губкой засохшую кровь. Ее было немного; по-видимому, он вымылся после избиения. Но
некоторые раны продолжали кровоточить. Я легко пробежал пальцами по его челюсти и вокруг
глазниц. — Кто это с тобой сделал? — спросил я.

— Я заходил в несколько дверей или в одну и ту же несколько раз. Смотря о какой ты

спрашиваешь. — Для человека с разбитыми губами он разговаривал довольно бойко.

— Это был серьезный вопрос, — сказал я.

— Как и мой.

Я снова сверкнул на него глазами, и он отвел взгляд. Некоторое время мы оба молчали. Я искал
горшочек с мазью от царапин и порезов, которую дал мне Баррич.

— Я действительно хочу услышать ответ, — напомнил я ему, снимая крышку с горшочка.

Знакомый едкий запах ударил мне в нос, и я внезапно с поразительной силой ощутил тоску по
Барричу.

— Как и я. — Он слегка вздрогнул под моим прикосновением, когда я начал накладывать мазь. Я
знал, что она щиплется. Я также знал, что она хорошо действует.

— Почему ты задаешь мне такие вопросы? — спросил я наконец.

Он мгновение подумал:

— Потому что легче спросить тебя, чем спрашивать Кетриккен, не носит ли она ребенка Верити.
Насколько я могу судить, Регал в последнее время крутил любовь только с самим собой, так что
его можно исключить. Таким образом, либо ты, либо Верити...

Я тупо смотрел на него. Он грустно покачал головой.

— Неужели ты этого не чувствуешь? — почти шепотом спросил он и театрально устремил взгляд в

никуда. — Силы колеблются. Тени трепещут. Внезапно по возможностям идет рябь. Перестановка
будущих по мере того, как предопределение множится. Пути сходятся и снова расходятся. — Он
опять посмотрел на меня. Я улыбнулся ему, думая, что он шутит, но он был серьезен. — Есть
наследик династии Видящих, — сказал он тихо. — Я в этом уверен.

Случалось ли вам оступиться в темноте? Бывает такое внезапное чувство, как будто вы
пошатываетесь на краю, но не знаете, как далеко можете упасть. Слишком твердо я сказал:

— У меня не будет ребенка.

Шут бросил на меня скептический взгляд.

— А, — сказал он с фальшивой сердечностью, — тогда это, должно быть, Кетриккен.

— Должно быть, — согласился я, но мое сердце упало. Если Кетриккен беременна, у нее нет
никакой причины скрывать это. А у Молли есть. Я не видел Молли несколько ночей. Может быть,
у нее есть для меня новости. Я почувствовал головокружение, но взял себя в руки и глубоко
вздохнул. — Сними рубашку, — сказал я шуту, — посмотрим твою грудь.

— Я осматривал ее, спасибо, и, уверяю тебя, там все в порядке. Они накинули мешок мне на
голову — думаю, для того, чтобы обеспечить себе цель. Они очень старались бить только по нему.

От зверства, учиненного над ним, мне стало так больно, что я долго молчал.

— Кто? — выговорил я наконец. — Ты видел?

— С мешком на голове? Оставь. Разве можно видеть что-нибудь сквозь мешок?

— Нет. Но у тебя могут быть подозрения.

Он недоверчиво покачал головой.

— Если ты до сих пор не понял, какие это подозрения, значит, это у тебя мешок на голове. Но я
могу прорезать тебе дырочку. «Мы знаем, что ты изменяешь королю и шпионишь для Верити-
претендента. Не посылай ему больше сообщений, потому что, если ты это сделаешь, мы узнаем
об этом». — Он отвернулся и уставился в огонь, быстро раскачивая ногами — тук, тук, тук — о мой
сундук с одеждой.

— Верити-претендент? — спросил я оскорбленно.

— Не мои слова. Их, — подчеркнул он.

Я подавил свою ярость и попытался подумать.

— Почему они заподозрили, что ты шпионишь для Верити? Ты посылал ему сообщения?

— У меня есть король. Он не всегда помнит, что он мой король. Ты должен искать своего короля
— я уверен, что ты так и делаешь.

— А что будешь делать ты?

— То, что делал всегда. А что я еще могу? Я не могу прекратить делать то, что они потребовали
прекратить, потому что никогда и не начинал.

От подкравшейся уверенности дрожь пробежала у меня по спине.

— А если они снова будут действовать?

Он безжизненно засмеялся:

— Нет никакого смысла беспокоиться об этом, потому что я не могу ничего предотвратить. Это не
значит, что я к этому стремлюсь. Это, — сказал он, сделав слабый жест в сторону своего лица, —
это заживет. То, что они сделали с моей комнатой, — нет. Мне придется неделями разбираться в
этом хаосе.

Эти слова резанули мой слух. Ужасная пустота наполнила меня. Один раз я был в башенной
комнате шута. Мне пришлось долго подниматься по заброшенной лестнице, полной многолетней
пыли и беспорядка, в комнату, которая представляла из себя сад чудес. Я подумал о ярких рыбках,
плавающих в толстых горшках, о садах мха в широких сосудах, о крошечном глиняном ребенке, за
которым так бережно ухаживали в его колыбели. Я закрыл глаза, когда он добавил, глядя в огонь:

— Они действовали очень тщательно. Какая глупость думать, что в этом мире существует хоть
одно безопасное место.

Если не считать его языка, он был человеком беззащитным, единственным стремлением которого
было служить своему королю. И спасти мир. Тем не менее кто-то разрушил его мир. Хуже всего
было то, что, как я думал, избиение, которому его подвергли, было вызвано чем-то, что сделал я.

— Я мог бы помочь тебе привести это все в порядок, — предложил я тихо.

Он дважды быстро мотнул головой.

— Не думаю, — сказал он, а потом добавил, нормальным голосом: — Я не хотел тебя обидеть.

— Я и не обиделся.

Я сложил очищающие травы, горшочек с мазью и оставшиеся тряпки. Он соскочил с сундука и,

когда я предложил ему все собранное, мрачно принял это у меня. Он пошел к двери, двигаясь
скованно, несмотря на уверения, что нападавшие повредили только его лицо. У двери он
обернулся.

— Когда узнаешь точно, скажешь мне? — Он значительно помолчал, потом добавил упавшим
голосом: — В конце концов, если они сделали такое с королевским шутом, что они могут сделать с
женщиной, которая вынашивает наследника будущего короля?
— Они не посмеют, — сказал я свирепо. Шут презрительно фыркнул:

— Не посмеют? Я уже не знаю, что они могут посметь или не посметь. Так же, как и ты. Я бы на
твоем месте придумал более надежный способ закрывать свою дверь, если не хочешь
обнаружить и свою голову в мешке. — Он улыбнулся улыбкой, которая не была даже тенью его
обычной насмешливой гримасы, и выскользнул наружу.

***

Я проснулся немного позже от стука в мою дверь. Несколько мгновений я лежал неподвижно, не
зная, действительно ли что-то слышал, потом встал, отодвинул засовы и приоткрыл дверь. На
пороге стоял шут. Не знаю, чем я был больше удивлен — тем ли, что он постучал, вместо того
чтобы просто открыть замки, или тем, как он был одет. Я стоял и смотрел на него, разинув рот. Он
изысканно поклонился, прошел ко мне в комнату и закрыл за собой дверь, не забыв тщательно
задвинуть засовы, затем вышел на середину комнаты и протянул ко мне руки. Он сделал
медленный пируэт, чтобы я мог полюбоваться им.

— Ну как?

— Ты сам на себя не похож, — сказал я глупо.

— Это и не входит в мои планы. — Он одернул камзол, потом потянул рукава, чтобы
продемонстрировать не только их ширину, но и разрезы, через которые была видна роскошная
ткань нижних рукавов. Он взбил плюмаж на шапке и снова надел ее на свои белесые волосы.
Цвета его наряда переливались от глубочайшего индиго до светлейшей лазури, и белое лицо шута
выглядывало из них, как очищенное яйцо. — Шуты больше не в моде.

Я медленно опустился на кровать.

— Это Регал тебя так нарядил? — еле слышно спросил я.

— Не сказал бы. Он, конечно, предоставил одежду, но одевался я сам. Посуди сам, если шуты
больше не в моде, как себя должен чувствовать лакей шута?

— Как насчет короля Шрюда? Он тоже больше не в моде? — спросил я едко.

— Не в моде слишком заботиться о короле Шрюде. — Он подпрыгнул, потом остановился,

выпрямился с достоинством, которого требовала его новая одежда, и прошелся по комнате. — Я
должен сидеть за столом принца сегодня и быть полным веселья и остроумия. Как ты думаешь,
справлюсь?

— Гораздо лучше, чем я, — ответил я кисло. — Тебе совсем наплевать на то, что Верити умер?

— А тебе совсем наплевать, что цветы цветут под летним солнцем?

— Шут, на улице зима.

— Первое так же справедливо, как и второе, поверь мне, — шут внезапно остановился. — Я
пришел попросить тебя об одном одолжении, если ты можешь в это поверить.

— Второе так же легко, как и первое. Что именно?

— Не убивай моего короля ради собственных амбиций.

Я с ужасом посмотрел на него.

— Я не могу убить моего короля! Как ты смеешь так говорить?!

— О, я многое смею в эти дни. — Он сложил руки за спиной и начал расхаживать по комнате.
Своей элегантной одеждой и непривычными позами он пугал меня. Это было так, словно какое-то
другое существо вселилось в его тело. — Даже если бы король убил твою мать?

Меня охватил страх.

— Что ты пытаешься мне сказать? — тихо спросил я. Шут резко повернулся, услышав боль в моем
голосе.

— Нет. Нет! Ты совершенно неправильно меня понял! — голос его был искренним, и на мгновение
я снова узнал моего друга. А шут продолжал очень тихим, вкрадчивым голосом: — Но если бы ты
верил, что король убил твою мать, твою любимую, любящую, всепрощающую мать, убил и
навсегда отнял ее у тебя, — как ты думаешь, тогда ты мог бы убить его?

Я был слеп так долго, что мне потребовалось время, чтобы понять его. Я знал, что Регал считал,
будто его мать была отравлена. Я знал, что эта уверенность была одним из источников его
ненависти ко мне и к леди Тайм. Он верил, что мы совершили это убийство по повелению короля.
Но это было не так. Королева Дизайер отравила себя сама. Мать Регала пристрастилась к
алкоголю и травам, приносящим забвение. Не получив власти, на которую, как она считала, у нее
было право, королева нашла успокоение в этих удовольствиях. Несколько раз Шрюд пытался
остановить ее, даже просил у Чейда трав и настоек, которые могли бы покончить с ее
пристрастиями. Ничего не помогало. Королева Дизайер действительно была отравлена, но
виновато в этом было исключительно ее собственное потворство своим прихотям. Я это знал. И
все же не принял в расчет ненависти, которая могла созреть в сердце избалованного сына,
внезапно лишившегося матери.

Мог Регал убить из-за этого? Конечно мог. Мог бы он попытаться в качестве мести развалить
Шесть Герцогств? Почему бы и нет? Он никогда не любил Прибрежные Герцогства. Его сердце
всегда принадлежало Внутренним Герцогствам, более преданным его матери. Если бы королева
Дизайер не вышла замуж за короля Шрюда, она оставалась бы герцогиней Фарроу. Иногда,
перебрав вина и одурманив себя наркотиками, она утверждала, что, будучи герцогиней, могла бы
собрать достаточно сил, чтобы объединить Фарроу и Тилт в единое государство под своей властью
и избавить их от гнета остальных четырех герцогств. Гален, мастер Скилла, незаконный сын
королевы Дизайер, взращивал ненависть Регала вместе со своей собственной. Была ли его
ненависть достаточно сильной, чтобы погубить группу Скилла ради замыслов Регала? Мне это
казалось страшной изменой, но я обнаружил, что допускаю это. Он мог. Сотни убитых людей,
много десятков «перекованных», изнасилованные женщины, оставшиеся сиротами дети,
вырезанные под корень города — все это результат мести принца за воображаемое
преступление? Это потрясло меня. Но все сходилось. Это подходило так же хорошо, как крышка
гроба.

— Я думаю, нынешнему герцогу Фарроу стоит позаботиться о своем здоровье, — задумчиво

промолвил я.

— Он разделяет привязанность своей сестры к хорошему вину и наркотикам. Он хорошо

обеспечен этим и равнодушен ко всему остальному. Полагаю, он будет жить долго.

— Как, возможно, мог бы и король Шрюд, — осторожно предположил я.

Гримаса боли исказила лицо шута.

— Я сомневаюсь, что ему осталось долго жить, — тихо сказал он, — но остаток его жизни мог бы
быть легким, а не полным крови и насилия.

— Думаешь, дойдет до этого?

— Кто знает, что поднимется со дна размешанного котла. — Он внезапно подошел к двери и
положил руку на засов. — Вот о чем я прошу тебя, — сказал он. — Прекрати размешивать, сир
Ложка. Дай гуще осесть.

— Я не могу.

Он прижался лбом к двери, и это было не похоже на него.

— Тогда ты будешь Смертью Королей, — горестно прошептал он. — Ты знаешь, что я такое. Я
говорил тебе. Я говорил тебе, зачем я здесь. Это единственное, в чем я уверен. Гибель династии
Видящих была одним из поворотных пунктов. Кетриккен вынашивает ребенка, который станет
наследником. Династия будет продолжена. Это то, что было необходимо. Неужели нельзя дать
старому человеку спокойно умереть?

— Регал не даст этому наследнику родиться, — сказал я бесцветным голосом. Даже шут широко
раскрыл глаза, услышав, что я говорю так прямо. — Он не придет к власти, если королевская рука
не будет прикрывать его. Рука Шрюда или Верити. Ты не веришь, что Верити мертв. Ты почти
сказал это. А Кетриккен? Что испытывает она? Думает, что это правда. Позволишь ли ты Шести
Герцогствам утонуть в крови и превратиться в развалины? Какую пользу может принести
наследник трона Видящих, если этот трон всего лишь разбитое кресло в выгоревшем зале?

Плечи шута сгорбились.

— Существуют тысячи перекрестков, — сказал он тихо. — Некоторые прямые и открытые, а

некоторые только тени среди теней, другие почти не вызывают сомнений; потребовалась бы
огромная цепь чудовищных событий, чтобы изменить эти дороги. Но есть другие дороги,
покрытые туманом, и я не знаю, куда они ведут. Ты затуманиваешь меня, бастард. Ты
увеличиваешь количество будущих путей в тысячи раз одним своим существованием.
Изменяющий. Из некоторых туманностей ведут черные перепутанные нити проклятий, а из других
— сияющие золотые изгибы. К глубинам или к высотам ведут твои пути. Я стремлюсь к среднему.
Я хочу простой смерти для господина, который был добр к чудаковатому насмешливому слуге, —
это был единственный упрек, который сделал шут. Он поднял засовы, открыл замки и тихо вышел.
Богатая одежда и важная поступь сделали его чуть ли не безобразным — такого ощущения
шутовской наряд и забавные прыжки никогда не оставляли.

***

— Хорошая порция свиного жира, — заметил шут. Я вскочил и чуть не свалился с лестницы. Дико
замахав руками, я удержался на ногах. — Интересно. Думаешь, можешь научить меня такому
трюку?

— Не смешно, шут. За мной все время следят, и у меня нервы не в порядке, — я всмотрелся в
темноту. Если шуту удалось подкрасться ко мне, почему того же не может сделать и Уилл? — Как
король? — спросил я тихо. Если они предприняли такое покушение на Кетриккен, я не мог не
беспокоиться за безопасность Шрюда.

— Это ты мне расскажи. — Шут вышел из тени. Его прекрасная одежда исчезла, на нем был
старый синий с красным шутовской костюм. Он прекрасно гармонировал с кровоподтеками на его
лице. На правой щеке была ссадина. Одной рукой он прижимал к груди другую, которая, по-
видимому, была вывихнута.

— Неужели опять? — выдохнул я.

— Именно это я им и сказал. Но они меня не послушали. Некоторые люди просто не умеют вести
беседу.
— Что случилось? Я думал, ты и Регал...

— Что ж, даже шут не кажется достаточно глупым, чтобы удовлетворить Регала. Сегодня я не хотел
уходить от короля Шрюда. Они все время расспрашивали его о том, что случилось в ночь
праздника. Может быть, я стал слишком остроумным, предлагая другие способы развлечений.
Они выкинули меня из королевских покоев.

Сердце мое упало. Я был уверен, что совершенно точно знаю, какой именно стражник помогал
ему выйти за дверь. Это было то, о чем всегда предупреждал меня Баррич. Никогда нельзя знать,
на что может решиться Регал.

— Что сказал им король?

— А! Ты не спрашиваешь, как король себя чувствует и выздоравливает ли он, а только о том, что
он им сказал. Ты боишься за свою драгоценную шкуру, юный принц?

— Нет, — я не был обижен ни его вопросом, ни его тоном. Просто слушал. В последнее время
меня мало заботили наши отношения. Он просто приходил, когда ему нужна была моя помощь. —
Нет. Но если король ничего не сказал о том, что Верити жив, у Регала не будет никаких причин...

— Мой король был... неразговорчив. Это начиналось как приятная беседа между отцом и сыном.
Регал говорил королю, как ему следует радоваться, что Регал наконец-то стал будущим королем.
Король Шрюд был довольно рассеян — это часто бывает с ним в последние дни. Что-то в этом
вызвало раздражение Регала, и он начал обвинять отца в том, что тот недоволен и даже
возражает против этого. Наконец он начал говорить, что существует заговор, созданный с целью
не допустить его до трона. Ни один человек не опасен так, как тот, кто не может решить, чего он
боится. Регал именно таков. Даже Волзед был ошеломлен его напыщенными речами. Он принес
королю одну из своих настоек, чтобы заглушить его разум вместе с болью, но когда он поднес
чашу ближе, Регал вырвал ее у него из рук. Потом он кинулся на бедного дрожащего Воловьего
Зада и обвинил его в том, что он тоже участвует в заговоре. Он утверждал, что Волзед
намеревался опоить нашего короля, чтобы тот не смог рассказать все, что знает. Он приказал
Волзеду убираться из комнаты, сказав, что он не потребуется королю, пока Шрюд не сможет ясно
разговаривать со своим сыном. Мне он тоже приказал выйти вон. Я не хотел уходить, но со мной
легко справились несколько неуклюжих пахарей из Внутренних Герцогств.

Ужас рос во мне. Я помнил мгновения, когда разделял боль короля. Регал будет безжалостно
наблюдать, как боль пробьется сквозь травяной дурман и овладеет его отцом. Я не мог себе
представить, чтобы какой-нибудь человек был способен на это. И тем не менее я знал, что Регал
способен.

— Когда это случилось?

— Примерно час назад. Тебя не так легко найти.

Я пристально вгляделся в шута.

— Иди в конюшни, к Барричу. Он поможет тебе, — я знал, что лекарь не прикоснется к шуту. Как и
многие другие в замке, он боялся его странной внешности.

— Что ты будешь делать? — тихо спросил меня шут.

— Не знаю, — ответил я честно. Та самая ситуация, о которой я предупреждал Чейда. Я знал, что,
вне зависимости от моих действий, последствия будут самыми тяжелыми. Мне нужно было
отвлечь Регала от короля. Я был уверен, Чейд знает о том, что происходит. Если бы Регала и всех
остальных можно было на некоторое время выманить... Я мог придумать только одну новость,
которая была достаточно важной для Регала, чтобы заставить его покинуть Шрюда.
— С тобой все будет в порядке? — шут сел на холодные каменные ступеньки и прислонился
головой к стене.

— Думаю, да. Иди.

Я начал спускаться по лестнице.

— Подожди! — внезапно окликнул он. Я остановился. — Когда ты заберешь моего короля, я пойду
с ним.

Я только смотрел на него.

— Ты знаешь, о чем я. Я носил ошейник Регала только для того, чтобы получить от него это
обещание, но оно для него ничего не значит.

— Я не могу давать никаких обещаний.

— Я могу. Я обещаю, что если моего короля заберут и я не поеду с ним, я выдам все твои тайны.
Все до одной, — голос шута дрожал. Он снова прижал голову к стене. Я поспешно отвернулся.
Слезы на его щеках были розоватыми, потому что текли по открытым ранам. Я не мог выносить их
вида. Я стал спускаться вниз по ступенькам.

***

Рядом с очагом мой хозяин устроил постель для себя. Он спал, как кошка, расслабившись, но от
него исходило ощущение настороженности. Его голова лежала на вытянутой руке. Свет огня
озарял его лицо. Я посмотрел на него, и сердце перевернулось в моей груди.
Его волосы были гладко зачесаны назад и сплетены в косу, подчеркивая ясные линии лица.
Неподвижное и лишенное выражения, оно казалось вырезанной из дерева маской. Последние
остатки мальчишеского были выжжены из него. Остались только впалые щеки, высокий лоб и
длинный прямой нос. Его губы стали уже, подбородок тверже, чем я помнил. Отблески огня
танцевали на лице, окрашивая кожу в янтарные тона. Шут вырос за то время, что мы не виделись.
Казалось, что за двенадцать месяцев произошло слишком много изменений, хотя этот год и был
самым длинным за всю мою жизнь. Некоторое время я просто лежал и смотрел на него.

Его глаза медленно открылись, как будто я заговорил с ним. Некоторое время он молча смотрел на
меня. Потом лоб его сморщился. Он медленно сел, и я увидел, что на самом деле кожа его была
цвета слоновой кости, а волосы словно свежесмолотая мука. И его глаза заставили остановиться
мое сердце. Огонь отражался в них, и они были желтыми, как у кошки. Я наконец обрел дыхание.
— Шут, — выдохнул я горестно, — что они с тобой сделали?
Мой пересохший рот не мог больше произнести ни слова. Я протянул к нему руку, но это
движение заставило напрячься мышцы спины, и я почувствовал, что моя рана снова открылась.
Мир покачнулся и погас.
Безопасность. Это было мое первое ясное ощущение. Оно исходило от чистой теплой постели, от
ароматных трав, наполнявших мою подушку. Что-то теплое и слегка влажное мягко давило на
мою рану и приглушало острую боль. Безопасность была такой же нежной, как холодные руки,
державшие мои обмороженные пальцы. Я открыл глаза. В очаге горел огонь. Мой взгляд медленно
сфокусировался.
Он сидел у моей постели. Странная неподвижность — но не покой — владела им, когда он
смотрел мимо меня в темную комнату. На нем было простое одеяние из светлой шерсти, с
круглым воротником. Оно потрясло меня; слишком много лет я видел его только в шутовском
наряде. Так, наверное, выглядела бы грубо размалеванная марионетка, если бы с нее вдруг стерли
всю краску. Потом единственная серебряная слеза скатилась по щеке. Я был изумлен.
— Шут? — На этот раз мой голос прозвучал как скрип. Он посмотрел мне прямо в глаза, потом
упал на колени рядом со мной. Он прерывисто дышал. Шут взял чашку с водой и держал ее, пока я
пил. Потом он отставил ее в сторону и взял мою повисшую руку. Он говорил тихо, как и раньше,
скорее себе, чем мне:

— Что они сделали со мной, Фитц? Боги, что они сделали с тобой, чтобы так изувечить тебя? Что
случилось со мной, если я даже не узнал тебя, когда нес на руках? — Его холодные пальцы
коснулись моего лица, ощупывая шрам и сломанный нос. Внезапно он наклонился и прижался
лбом к моему лбу — Когда я вспоминаю, как ты был красив... — потерянно прошептал он и
замолчал. Его теплая слезинка стекла на моем лицо.
Он сел и откашлялся. Потом провел рукавом по глазам с такой детской наивностью, что
совершенно лишил меня самообладания. Я втянул в себя воздух и собрался с духом.
— Ты изменился, — с трудом проговорил я.
— Неужели? Как я мог не измениться? Я думал, что ты умер, и вся моя жизнь потеряла смысл. И
теперь вдруг получить обратно и тебя, и смысл моей жизни... Я открыл глаза, увидел тебя и
подумал, что у меня сейчас сердце остановится, что безумие наконец овладело мною. Потом ты
назвал меня по имени. Изменился, говоришь? Больше, чем ты можешь себе представить. И
наверное, так же, как изменился ты сам. В эту ночь я по-настоящему узнал себя.

Я никогда не слышал, чтобы шут был так близок к бессвязной болтовне.

— Год я верил, что ты мертв, Фитц. Целый год.
Он не отпускал мою руку. Я чувствовал, как он дрожит. Потом он встал, сказав:
— Нам обоим нужно что-нибудь выпить.
Он отошел от меня в темноту комнаты. Он вырос. Я сомневался, что он стал много выше, но тело
его не было больше телом ребенка. Он был худым и тонким, как и раньше, но у него были
мускулы акробата. Он достал из шкафчика бутылку и две простые чашки. Шут откупорил
бутылку, и я почувствовал запах бренди прежде, чем он налил его в чашки. Он вернулся, сел у
моей кровати и протянул мне чашку. Я с трудом взял ее, не обращая внимания на боль в
обмороженных пальцах. Казалось, шут немного пришел в себя. Он смотрел на меня через край
бокала, пока пил. Я поднял голову и сделал крошечный глоток. Добрая половина пролилась мне на
бороду, и я закашлялся, как будто никогда раньше не пробовал бренди. Потом я почувствовал, как
тепло от бренди разливается у меня внутри. Шут наклонил голову и осторожно вытер мое лицо.
— Мне следовало прислушиваться к собственным снам. Снова и снова мне снилось, что ты
придешь. Ты только это и говорил во сне: “Я приду”. Но я твердо решил, что каким-то образом
провалился и что Изменяющий мертв. Я даже не понял, кто ты, когда подобрал тебя.
— Шут, — тихо сказал я. Мне хотелось, чтобы он перестал говорить. Я просто мечтал некоторое
время побыть в безопасности и ни о чем не думать. Он не понял.
Он посмотрел на меня и улыбнулся своей прежней хитрой улыбкой:

— Ты так и не понял, верно? Когда к нам пришло известие, что ты умер, что Регал убил тебя... моя
жизнь закончилась. А хуже всего стало, когда сюда начали приходить пилигримы, считающие
меня Белым Пророком. Я знаю, что я Белый Пророк. Я с детства это знал, так же как и те, кто
растил меня. Я рос в уверенности, что в один прекрасный день отправлюсь на север, чтобы найти
тебя, и что мы вместе заставим этот мир пойти по верному пути. Всю мою жизнь я верил, что
сделаю это.
Я был почти ребенком, когда ушел из дома. В одиночку я прошел весь путь до Баккипа, чтобы
найти Изменяющего, которого мог узнать только я. И я нашел тебя и узнал, хотя тебе самому это
даже в голову не пришло. Я следил за тем, как разворачиваются события, и заметил, что каждый
раз ты был тем камешком, который выбивает колесо из накатанной колеи. Я пытался говорить об
этом с тобой, но ты ничего не хотел знать. Изменяющий? Не ты, о нет! — Он засмеялся почти с
нежностью, одним глотком осушил свою чашку, потом поднес к моим губам мою. Я пригубил.
Потом шут встал, сделал круг по комнате и остановился, чтобы еще раз наполнить свою чашку.
Он снова вернулся ко мне:
— Я видел, как все оказалось на грани краха. Но ты всегда был здесь: карта, которую еще не
разыгрывали, сторона игральной кости, которая еще никогда не выпадала. Когда умер мой король,
— а я предвидел, что это должно случиться, — оставался наследник линии Видящих и был жив
Фитц Чивэл, Изменяющий, который переменит все и возведет этого наследника на трон. — Он
глотнул еще бренди. Затем продолжил. — Я бежал. Бежал с Кетриккен и ее нерожденным
ребенком, опечаленный, но уверенный, что все пойдет так, как должно. Потому что ты был
Изменяющим. Но когда до нас дошло известие, что ты умер... — Он внезапно замолчал. Потом
заговорил, но голос его стал хриплым и потерял всю музыкальность. — Это сделало меня лжецом.
Как я могу быть Белым Пророком, если Изменяющий мертв? Что я могу предсказать? Изменения,
которые произошли бы, если бы он был жив? Неужели мне суждено просто быть свидетелем того,
как мир катится все дальше и дальше к полному разрушению? У меня больше не было цели. Твоя
жизнь была больше чем половиной моей, видишь ли. Я существовал только в перекрестии наших
судеб. Хуже того, я стал сомневаться в том, что хоть что-то в мире на самом деле является тем, во
что я верил. Может быть, я вообще не Белый Пророк, может быть, это особый вид безумия,
утешительный самообман дурака? Год, Фитц. Год. Я тосковал по другу, которого потерял, и
тосковал по миру, который я каким-то образом погубил. Все это моя вина. И когда ребенок
Кетриккен, моя последняя надежда, появился на свет неподвижным и посиневшим, кто мог быть в
этом виноват, кроме меня?
— Нет! — Это слово вырвалось у меня с силой, о существовании которой я не подозревал. Шут
отшатнулся, как будто я ударил его. Потом он просто сказал:
— Да. — И осторожно взял мою руку. — Прости. Я должен был догадаться, что ты еще не знаешь.
Королева была опустошена потерей. Как и я. Наследник Видящих. Моя последняя надежда
рухнула. Я заставлял себя крепиться, говорил себе, что, если ребенок родится и взойдет на трон,
этого, возможно, будет достаточно. Но когда, после всех своих путешествий, она оказалась с
мертвым ребенком на руках... Я почувствовал, что вся моя жизнь была фарсом, сыгранной со мной
дурной шуткой. Но теперь... — на мгновение он закрыл глаза, — теперь я узнал, что на самом деле
ты жив. А значит, и я жив. И я снова внезапно поверил. Я снова знаю, кто я. И кто мой
Изменяющий. — Он громко засмеялся, даже не догадываясь, как похолодела моя кровь от этих
слов. — У меня не было веры. Я, Белый Пророк, не верил моим собственным предсказаниям. Что
ж, Фитц, теперь все пойдет так, как было предопределено.
Он снова наклонил бутылку и наполнил свою чашку. Напиток был такого же цвета, как его глаза.
Шут заметил, что я уставился на него, и восторженно улыбнулся:
— Ах, скажешь ты, но ведь Белый Пророк больше не белый! Я подозреваю, что таков путь моего
рода. С годами у меня прибавляется цвета. — Он сделал протестующий жест. — Но это не важно.
Я слишком много говорю. Расскажи мне, Фитц. Расскажи мне все. Как ты выжил? Почему ты
здесь?
— Верити зовет меня. Я должен пойти к нему.
При этих словах шут глубоко вздохнул, не резко, а медленно, словно возвращая себе жизнь. Он
почти разрумянился от удовольствия.
— Так он жив! Ах! — Прежде чем я успел сказать что-нибудь еще, он поднял руки. —
Помедленнее. Расскажи мне все по порядку. Я жаждал услышать эти слова. Я должен знать все.
И я попытался. У меня было не много сил, и время от времени лихорадка становилась сильнее, так
что слова путались и уплывали, а я не мог вспомнить, на чем остановился в своем рассказе о
прошедшем годе. Я дошел до темниц Регала и смог сказать только:
— Они били меня и морили голодом.
Быстрый взгляд шута на мое покрытое шрамами лицо и то, как он отвел глаза, сказали мне, что он
понял. Он тоже слишком хорошо знал Регала. Он ждал, что я продолжу, но я медленно покачал
головой.
Он кивнул, потом натянуто улыбнулся:
— Все в порядке, Фитц. Ты устал. К тому же ты сказал мне все, что я так мечтал услышать.
Остальное подождет. А пока я расскажу тебе, как прошел этот год у меня.
**
Прибрежные Герцогства не переживут следующего лета. Так сказал Чейд. Я молчал, когда шут
говорил о нем. Он тайными путями пришел в Джампи в середине минувшего лета, обряженный в
нищенские лохмотья, и представился королеве. Тогда его и видел шут.
— Война ему идет, — сказал он. — У него походка как у двадцатилетнего: на бедре меч, а в глазах
огонь. Он был рад увидеть, как вырос ее живот с наследником Видящих, и они смело обсуждали
будущее, когда ребенок Верити взойдет на трон. Но это было в середине лета. — Шут вздохнул.
— Я слышал, что теперь он вернулся. Думаю, потому, что королева послала ему сообщение о
смерти ребенка. Я его еще не видел. Не знаю, что Чейд предложит нам теперь. — Он покачал
головой. — Должен быть наследник трона Видящих, — проговорил он. — Верити должен зачать
его. Иначе... — Он сделал беспомощный жест.
— Почему не Регал? Разве его ребенок не подойдет?
— Нет. — Взгляд шута стал далеким. — Я совершенно уверен в этом, но не могу сказать почему.
Просто, сколько б я ни прозревал будущее я не видел, чтобы у него были дети. Даже незаконные.
Каждый раз он правил как последний Видящий и исчезал во тьме.
Дрожь охватила меня. Слишком странным он был, когда говорил о таких вещах. Но его
загадочные слова напомнили мне еще об одном предмете для беспокойства.
— Были две женщины. Менестрель Старлинг и старуха паломница Кеттл. Они шли сюда. Кеттл
говорила, что ищет Белого Пророка. Я и подумать не мог, что это ты. Ты что-нибудь слышал о
них? Добрались они до Джампи?
Он медленно помотал головой:
— Никто не искал Белого Пророка с тех пор, как наступила зима. — Он помолчал, увидев
волнение на моем лице. — Я, конечно, не могу сказать, что мне известно обо всех, кто приходит в
Джампи. Но мне никто не говорил о такой паре. — Он неохотно добавил: — На путников часто
нападают бандиты. Может быть, их... задержали.
Может быть, они мертвы. Они вернулись за мной, а я их бросил.
— Фитц?
— Со мной все хорошо. Шут, могу я попросить тебя об одной вещи?
— Мне уже не нравится твой тон. О чем ты хочешь попросить?
— Никому не говори, что я здесь. Никому не говори, что я жив, хотя бы пока.
Он вздохнул:
— Даже Кетриккен? Чтобы сказать ей о Верити?
— Шут, то, что я должен сделать, мне придется делать в одиночку. Я не хочу пробуждать в ней
напрасных надежд. Один раз она уже пережила сообщение о его смерти. Если я найду его, у нас
будет достаточно времени, чтобы я мог вернуться по-настоящему. Я знаю, что прошу многого. Но
пусть я останусь незнакомцем, которого ты выхаживаешь. Позже мне понадобится твоя помощь,
чтобы достать одну старую карту из библиотеки Джампи. А когда я отправлюсь в путь, я пойду
один. Это путешествие из тех, которые лучше не афишировать. — Я отвел глаза и добавил: —
Оставь Фитца Чивэла мертвым. Так будет лучше.
— Но ты, конечно, захочешь увидеть хотя бы Чейда? — недоверчиво спросил он.
— Даже Чейд не должен знать, что я жив. — Я помолчал, прикидывая, что больше рассердит
старого убийцу: то, что я пытался убить Регала, хотя он запретил мне это, или то, что я плохо
выполнил эту работу. — Даже Чейд. — Я следил за шутом и увидел в его глазах неохотное
согласие. Он снова вздохнул:
— Не могу сказать, что полностью согласен с тобой. Но я никому не скажу, кто ты на самом деле.
— Он усмехнулся.
Разговор иссяк. Бутылка с бренди опустела. Мы молчали, пьяно уставившись друг на друга.
Бренди и лихорадка сжигали меня. Я так много должен был обдумать и так мало мог сделать. Если
я лежал тихо, боль в моей спине только пульсировала в такт биению моего сердца.
— Очень плохо, что тебе не удалось убить Регала, — внезапно заметил шут.
— Знаю. Я пытался. Как убийца и конспиратор я полностью провалился.
Он пожал плечами:
— Ты никогда не был особенно силен в этом, знаешь ли. В тебе всегда была непобедимая
наивность, как будто ты никогда по-настоящему не верил в зло. Это мне больше всего в тебе
нравилось. — Шут слегка покачнулся, но быстро обрел равновесие. — Этого мне больше всего не
хватало, когда ты был мертв.
Я глупо улыбнулся:
— А я-то думал, что тебе не хватало моей неземной красоты.
Некоторое время шут просто смотрел на меня, потом отвел взгляд и заговорил тише:
— Нечестно. Будь я тогда в себе, я никогда бы не произнес эти слова вслух. И все же. Ах, Фитц...
— Он ласково посмотрел на меня и покачал головой. Он заговорил без насмешки и показался мне
почти чужим: — Может быть, дело было в том, что ты так мало обращал на это внимания. В
отличие от Регала. Он красивый человек, но слишком хорошо это знает. Ты никогда не увидишь
его с растрепанными волосами или покрасневшими на ветру щеками.
Мгновение я чувствовал себя немного не в своей тарелке.
Потом сказал:
— Или со стрелой в спине, и это еще обиднее. — И мы оба залились дурацким смехом, который
понятен только пьяным. Это разбудило боль. Теперь она была острее, чем раньше, и несколько
секунд я хватал ртом воздух, пытаясь прийти в себя. Шут встал, держась на ногах тверже, чем я
мог предположить, снял с моей спины влажный мешочек и заменил его другим, неприятно
теплым, из горшка на очаге. Сделав это, он вернулся и снова сел рядом со мной. Он посмотрел
прямо на меня. В его желтых глазах так же трудно было что-то прочесть, как и тогда, когда они
были бесцветными. Он положил длинную прохладную ладонь мне на щеку и отбросил волосы с
моего лба.
— Завтра, — сказал он мне мрачно, — мы снова станем самими собой. Шутом и бастардом. Или
Белым Пророком и Изменяющим. Мы должны взять эти жизни, как бы мало они нам ни
нравились, и принять предназначенную нам судьбу. Но здесь, сейчас, только между нами двумя и
только потому, что я это я, а ты это ты, я скажу вот что. Я рад, рад, что ты жив. Каждый глоток
воздуха, который ты делаешь, идет и в мои легкие. И уж если должен быть другой человек, с
которым связана моя судьба, я рад, что это ты.
Он наклонился вперед и на мгновение прижался лбом к моему лбу. Потом тяжело вздохнул и
выпрямился.
— Спи, мальчик, — сказал он, искусно подражая голосу Чейда. — Завтра настанет рано. А у нас
есть дело, — он нервно рассмеялся, — мы должны спасти мир, я и ты.

***

— Ты повидаешься с ними?
Шут коротко хохотнул:
— Конечно нет. Я буду лгать им.
Вечернее солнце пробивалось через мои опущенные веки. Меня разбудили спорящие голоса.

— Я только хочу посмотреть на него, — раздраженный женский голос, — я знаю, что он здесь.

— Что ж, остается признать, что ты права. Но он спит.

— Я все равно хочу посмотреть на него, — заметила Старлинг.
Шут тяжело вздохнул:
— Я мог бы впустить тебя, чтобы ты посмотрела на него. Но тогда ты захочешь дотронуться до
него. А если ты до него дотронешься, то захочешь подождать, пока он проснется. А когда он
проснется, ты захочешь поговорить с ним. И этому не будет конца. А у меня сегодня много дел.
Время кукольника ему не принадлежит.
— Ты не кукольник. Я знаю, кто ты. И я знаю, кто он такой на самом деле.
Холод сочился в открытую дверь. Он забирался под мое одеяло, заставляя меня дрожать. Боль в
спине стала сильнее. Я хотел, чтобы они закрыли дверь.
— Ах да, вы с Кеттл знаете нашу великую тайну. Я Белый Пророк, а он Том-пастух. Но сегодня я
занят, пророчу куклам, что они завтра будут закончены, а он спит. Считает овец во сне.
— Это не то, что я хотела сказать. — Старлинг понизила голос, но мне все равно было хорошо
слышно. — Он Фитц Чивэл, сын Чивэла Отрекшегося.

— Возможно, когда-то я был шутом. В Джампи это всем известно. А теперь я Кукольник.
Поскольку мне мой титул больше не нужен, можешь взять его себе, если хочешь. Что касается
Тома, то он, полагаю, принял титул Валяющегося В Постели.
— Мне придется увидеться с королевой и рассказать ей об этом.
— Мудрое решение. Если ты хочешь стать ее шутом, она, безусловно, именно тот человек, с
которым тебе надо повидаться. А сейчас дай мне показать тебе кое-что другое. Нет, отойди
немножко, пожалуйста, чтобы увидеть все целиком. Сейчас, сейчас.
Послышались стук захлопнувшейся двери и лязг замка.
— Наружная сторона моей двери! — радостно объявил шут. — Я сам ее раскрасил. Тебе
нравится?
Я услышал грохот от удара ногой в дверь. За ним последовали еще несколько. Шут, напевая,
вернулся к своему рабочему столу. Он взял деревянную кукольную головку и кисточку, потом
поглядел на меня:
— Спи дальше. Она не скоро сможет повидаться с королевой. Кетриккен мало кого принимает в
последнее время. А если ее она и примет, то вряд ли поверит. И больше мы сейчас ничего не
можем сделать. Так что спи, пока можешь. И собирайся с силами, потому что, я боюсь, они тебе
скоро понадобятся.

***

— Прости, шут, — сказал я.

— Тридцать два, — промолвил усталый голос. Потом: — Пей, — добавил он мягче. Холодные
руки коснулись моего лица. Чашка с какой-то жидкостью у моих губ. Я попытался попить. Чай из
ивовой коры. Я с отвращением отвернулся. Шут вытер мне рот и сел на пол рядом с моей
кроватью. Он поднес к свету свиток и начал читать. Была глубокая ночь. Я закрыл глаза и
попытался снова найти сон. Но мне попадались только вещи, которые я сделал неправильно, и
доверие, которое я не оправдал.
— Прости меня, — сказал я.

— Тридцать три, — не поднимая глаз отозвался шут.

— Что тридцать три?

Он удивленно посмотрел на меня:
— О, ты действительно проснулся и даже разговариваешь!
— Конечно. Что тридцать три?
— Тридцать три “прости”. К разным людям, но большая часть ко мне. Семнадцать раз ты звал
Баррича. Боюсь, я потерял счет твоим призывам к Молли. И наконец, шестьдесят два раза “Я иду,
Верити!”.
— Я, наверное, довел тебя до безумия. Прости.
— Тридцать четыре. Нет. Ты просто бредил, немного монотонно. Это лихорадка, я полагаю.
Шут вернулся к чтению.
— Я так устал лежать на животе, — пожаловался я.
— У тебя всегда остается спина, — посоветовал шут и увидел, как я содрогнулся. Потом: —
Хочешь, чтобы я помог тебе лечь на бок?
— Нет. Будет только больнее.
— Скажи, если передумаешь. — Он снова перевел взгляд на свой свиток.
— Чейд не приходил повидать меня еще раз? — спросил я.
Шут вздохнул и отложил пергамент.
— Никто не приходил. Пришла целительница и выругала нас всех за то, что мы взволновали тебя.
Они оставили тебя в покое, пока она не вытащит стрелу. Это будет завтра. Кроме того, Чейд и
королева многое должны обсудить. Известие о том, что вы с Верити живы, все изменило.
— В прежнее время они бы и меня включили в это обсуждение. — Я помолчал, зная, что утопаю в
жалости к себе, но не в силах был остановиться. — Наверное, они мне больше не доверяют. И я не
виню их. Все меня ненавидят. За тайны, которые я хранил. За то, что я столько раз терпел
поражение.
— О, не все тебя ненавидят, — мягко упрекнул меня шут. — На самом деле только я.
Я впился глазами в его лицо. Его циничная улыбка немного успокоила меня.
— Тайны, — сказал он и вздохнул. — Когда-нибудь я напишу длинный философский трактат о
секретах, которые можно хранить, а можно и раскрывать.
— У тебя есть еще бренди?
— Снова хочешь пить? Выпей немного чая из ивовой коры. — Теперь в его голосе была кислая
любезность, сдобренная медом. — У меня его много, знаешь ли. Целые ведра, и все для тебя.
— Мне кажется, жар немного спал, — покорно сказал я.
Он положил руку мне на лоб:

— Так оно и есть. Сейчас. Но я не уверен, что целительница будет довольна, если ты снова
напьешься.
— Целительницы здесь нет.
Он поднял светлые брови:
— Баррич бы так гордился тобой! — Он грациозно встал и подошел к дубовому шкафчику. Он
осторожно обошел Ночного Волка, который распростерся у очага, впитывая во сне его тепло. Я
посмотрел на залатанное окно, потом снова на шута. Мне показалось, что между ними возникло
что-то вроде согласия. Ночной Волк спал так крепко, что даже не видел снов. Его живот был
полон. Его лапы дернулись, когда я потянулся к нему, и я быстро отодвинулся от его сознания.
Шут поставил на поднос бутылку и две чашки. Он казался слишком подавленным.
— Прости, пожалуйста.
— Ты мне это уже говорил. Тридцать пять.
— Правда, прости. Я должен был довериться тебе и рассказать о моей дочери. — Ничто, ни
лихорадка, ни стрела в спине — не могло заставить меня удержаться от улыбки, когда я произнес
эту фразу. Моя дочь. — Я никогда ее не видел, знаешь ли. Только Скиллом, а это совсем не то. И я
хотел, чтобы она была моей. Моей и Молли. Не ребенок, принадлежащий королевству, с
непосильной ношей возложенной на него огромной ответственности, а просто маленькая девочка,
которая собирает цветы, учится у своей мамы делать свечи и... — Я запутался и замолчал. —
Делает все то, что делают обыкновенные дети. Чейд покончит со всем этим. С того момента, когда
кто-то придет к ней и скажет: “Вот, это наследница трона Видящих”, — она будет в опасности. Ее
будут охранять. Она научится бояться, взвешивать каждое слово и обдумывать каждое движение.
Почему? На самом деле она не наследница престола. Она только незаконная дочь незаконного
сына. — Я с трудом произнес эти жестокие слова и поклялся себе, что не дам никому произнести
их в ее присутствии. — Зачем подвергать ее такой опасности? Одно дело, если бы она родилась во
дворце и сотни солдат стояли бы на страже. Но у нее есть только Баррич и Молли.
— Баррич с ними? Думаю, Чейд выбрал его потому, что считает — Баррич стоит сотни
стражников. Только гораздо более осторожен, — заметил шут. Знал ли он, как это больно ранит
меня? Он разлил бренди. Я с трудом поднял свою чашку. — За дочку. Твою и Молли, —
предложил он, и мы выпили. Бренди обжег мне горло.
— Так, — проговорил я, — Чейд давно знал обо всем и послал Баррича охранять их? Они знали
даже раньше, чем узнал я! — Почему я чувствовал себя так, словно они что-то украли у меня?
— Подозреваю, что да, но не уверен. — Шут помолчал, как бы сомневаясь, разумно ли говорить
мне об этом. Потом отбросил всякую скрытность: — Я складывал части головоломки, вспоминал.
Думаю, Пейшенс что-то подозревала. Видимо, именно поэтому она просила Молли позаботиться о
Барриче, когда он был ранен. Ему эта забота была не нужна, и он знал это так же хорошо, как
Пейшенс. Но Баррич умеет слушать, может быть, потому, что сам мало говорит. Молли нужен был
кто-то, может быть тот, кто сам когда-то воспитывал незаконного ребенка. В тот день, когда мы
все сидели наверху... ты послал меня туда, чтобы Баррич посмотрел, что можно сделать с моим
плечом, помнишь? Тот день, когда ты запер комнату Шрюда, выставив из нее Регала, чтобы
защитить короля... — Казалось, на мгновение воспоминания захватили его. Потом он пришел в
себя. — Когда я поднимался по лестнице в комнату Баррича, я слышал, что они спорили. То есть
Молли спорила, а Баррич, по обыкновению, молчал. Ну и я подслушал, — честно признался он. —
Но мало что услышал. Она настаивала, чтобы он раздобыл для нее какую-то особую траву. Он
отказался. В конце концов он обещал ей никому не говорить и просил ее как следует подумать и
делать то, что ей хочется, а не то, что она считает наиболее разумным. Потом они замолчали, и я
вошел. Она извинилась и ушла. Потом пришел ты и сказал, что она бросила тебя, — Он помолчал.
— На самом деле, оглядываясь назад, я вижу, что был таким же тупицей, как ты, раз догадался обо
всем только сейчас.
— Спасибо, — сухо сказал я ему.
— Всегда рад. Хотя должен признаться, что в тот день всем нам было о чем подумать.
— Я бы все отдал, чтобы вернуться в тот день и сказать ей, что наш ребенок для меня важнее
всего на свете. Гораздо важнее, чем король или государство.
— Так что в тот день ты покинул бы Баккип, чтобы последовать за ней и защищать ее, — Шут
поднял бровь.
Через некоторое время я проговорил:
— Я не мог, — Эти слова потрясли меня, и я смыл их глотком бренди.
— Я знаю, что ты не мог. Я понимаю. Видишь ли, никто не может избежать своей судьбы. По
крайней мере, пока несем на себе ярмо времени. И, — гораздо тише добавил он, — ни один
ребенок не может изменить будущее, которое предназначено ему судьбой. Ни шут, ни бастард. Ни
дочь бастарда.
Дрожь пробежала по моей спине. Несмотря на все мое недоверие, я боялся.
— Ты хочешь сказать, что знаешь что-то о ее будущем?
Он вздохнул и кивнул. Потом улыбнулся и покачал головой:
— Я знаю кое-что о наследнике Видящих. Если она и есть этот наследник, тогда, вне всяких
сомнений, через несколько десятков лет я прочту древнее пророчество и скажу: “Да, было
предсказано, что это произойдет”. На самом деле никто не понимает пророчеств, пока они не
сбываются. Это как с подковами. Кузнец показывает тебе кусок железа, и ты говоришь, что он
никуда не годится. Но когда его раскаляют, отбивают молотом и придают ему форму — он
оказывается подковой, которая замечательно сидит на копыте твоей лошади, как будто так и было
задумано.
— По тому, что ты говоришь, выходит, что пророки подгоняют свои пророчества под события,
когда те уже произошли?
Он склонил голову.
— И хороший пророк, как хороший кузнец, покажет тебе, что действительность и пророчество
прекрасно подходят друг к другу. — Он взял из моей руки пустую чашку. — Тебе следовало бы
поспать, знаешь ли. Завтра целительница будет вытаскивать этот проклятый наконечник стрелы.
Тебе понадобятся силы.

***

Шут часто сопровождал меня в моих укрепляющих здоровье прогулках. Я знал, что он ненавидит
холод, но мне слишком нравилось его молчаливое присутствие, чтобы предложить ему оставаться
в тепле. Однажды он привел меня к Суути, и кобылица так обрадовалась встрече со мной, что я
стал приходить к ней каждый день. В ее животе рос жеребенок Радди, она должна была
ожеребиться весной. Она казалась достаточно здоровой, но я волновался из-за ее возраста. Я
чувствовал себя удивительно комфортно в присутствии старой лошади. Мне было больно
поднимать руки, чтобы чистить ее, но я все равно делал это.
Волк приходил и уходил, когда ему было угодно. Он присоединялся к нам с шутом на прогулках и
возвращался в хижину вместе с нами. Меня почти огорчало то, как быстро он привык. Шут ворчал
из-за следов когтей на двери и шерсти на коврах, но на самом деле они нравились друг другу. На
рабочем столе шута из кусочков дерева начал по частям возникать игрушечный волк. Ночному
Волку пришлось по вкусу особое печенье с зерном, которое больше других нравилось и шуту.
Когда шут ел его, волк усаживался рядом и пристально смотрел на него, проливая на пол целые
озера слюны, пока шут не сдавался и не бросал ему кусочек. Я бранил их обоих, объясняя, что
сласти могут сделать с волчьими зубами и шкурой, но они не обращали на меня ни малейшего
внимания. Думаю, я немного ревновал из-за того, как быстро волк начал доверять шуту, пока
Ночной Волк прямо не спросил меня: Почему я не должен доверять тому, кому доверяешь ты?
Ответа у меня не нашлось.
— Так. Значит, ты стал кукольником? — лениво спросил я шута в один прекрасный день. Я
облокотился на рабочий стол и смотрел, как его пальцы соединяют руки, ноги и торс Джека
Попрыгунчика с палочкой, на которой он должен был держаться. Волк распростерся под столом и
спал как убитый.
Он пожал плечом:
— Когда я пришел сюда, стало очевидно, что при дворе короля Эйода нет места для шута. — Он
коротко вздохнул. — Да и не то чтобы я хотел быть шутом кого-либо, кроме короля Шрюда. А раз
так, мне пришлось подумать о других способах зарабатывать себе на хлеб. Однажды вечером,
сильно напившись, я просил себя, что я умею делать лучше всего. И сам себе ответил: “О,
конечно, быть куклой”. Дергаться на ниточках судьбы, а потом быть отброшенным в сторону и
превратиться в бесформенную груду. А поскольку это так, я решил, что не буду больше танцевать,
когда меня дергают за ниточки, а буду дергать за них сам. На следующий день я проверил свое
решение. Очень скоро я обнаружил, что это занятие мне нравится. Простые игрушки, с которыми
я вырос, и те, что видел в Баккипе, были удивительно странными для здешних детей. Оказалось,
что мне почти не приходится иметь дело со взрослыми, и это пришлось мне по душе. Дети здесь
очень рано учатся охотиться, ловить рыбу, ткать и жать, и все, что они зарабатывают,
принадлежит им. Так что скоро у меня было все, что мне нужно. Я обнаружил, что дети гораздо
быстрее принимают необычное. Их любопытство занимает их больше, чем презрение к объекту,
вызывающему его.
Его бледные пальцы осторожно завязали узелок. Потом он поднял свое творение и заставил его
танцевать для меня. Я наблюдал за его веселыми ужимками и испытал запоздалое желание иметь
такую игрушку из ярко раскрашенного дерева с тщательно ошкуренными краями.
— Мне бы хотелось, чтобы у моей дочери были такие вещи, — услышал я собственные слова. —
Хорошо сделанные игрушки, мягкие яркие рубашечки, хорошенькие ленточки и куклы, которых
можно обнимать.
— У нее будут, — мрачно пообещал он, — будут.
***

— Он меня нервирует, — сказала она однажды в одной из своих бесконечных обличительных

речей против шута. — Дело не в его цвете, дело в манерах. Он никогда никому не скажет простого
слова, даже детям, которые приходят покупать у него игрушки. Ты заметил, как он издевается над
ними и дразнит их?
— Он нравится им, а они нравятся ему, — устало возразил я. — Он не жесток с ними. Он дразнит
их, как дразнит всех. Дети это любят. Ни один ребенок не хочет, чтобы с ним разговаривали
свысока.
Быстрая прогулка утомила меня. И мне уже надоело защищать шута от ее нападок.

***

— Белое Писание гласит: “Он будет жаждать крови собственного рода, и его жажда останется
неутоленной. Изменяющий напрасно будет мечтать о детях и родном очаге, ибо его дети будут
принадлежать другим, а чужой ребенок станет для него родным...”
— Никто не заставит меня исполнять эти пророчества! — взревел я. — Кто их, в конце концов,
придумывает?
Кеттл снова начала раскачиваться. Ответил мне шут. Он говорил мягко, не поднимая глаз от
работы:

— Я. В детстве, во дни моих снов. Я еще не знал тебя тогда, только видел во сне.

— Ты обречен исполнить их, — тихо проговорила Кеттл. Я со стуком поставил чашку на стол:
— Будь я проклят, если сделаю это!

***

Я вернулся в хижину шута и, к своему удивлению, обнаружил, что он одет и готов сопровождать
меня. Одежда для меня лежала на кровати: белая рубашка с широкими рукавами из мягкой теплой
шерсти и темные штаны из тяжелой шерстяной ткани. Была еще короткая темная куртка под цвет
штанов. Шут сказал, что вещи оставил Чейд. Одежда была проста и удобна.
— Тебе идет, — заметил шут.
Сам он был одет как обычно, в мягкое шерстяное одеяние, но на этот раз оно было темно-синего
цвета, с вышивкой на подоле и по краям рукавов. Насколько я знал, это было очень близко к той
одежде, которую носят горцы. Синий цвет подчеркивал бледность шута гораздо сильнее, чем
белый, который он носил обычно, и я ясно видел кремовый оттенок, который приобрели его
волосы, глаза и кожа. Его волосы были такими же тонкими, как и прежде. Предоставленные сами
себе, они, словно легкая дымка, парили над его головой. Но сегодня он завязал их сзади.
— Я не знал, что Кетриккен пригласила и тебя, — заметил я, на что он мрачно ответил:
— Тем больше поводов явиться к ней. Чейд приходил проведать тебя утром и очень беспокоился,
когда обнаружил твое отсутствие. Я думаю, он испугался, что ты опять убежал с волком. Но на
случай, если ты этого не сделал, он оставил тебе сообщение. За исключением тех, кто бывал в этой
хижине, никому в Джампи не известно твое настоящее имя. Больше всего тебя должна поразить
такая невероятная осмотрительность менестреля. Даже целительница не знает, кого она лечила.
Запомни, ты Том-пастух — до тех пор, пока Кетриккен не сочтет, что может говорить с тобой
напрямик. Понял?
Я вздохнул. Я понял все даже слишком хорошо.
— Никогда раньше не знал, что в Джампи столь мастерски плетутся интриги!
Он усмехнулся:

— До этого раза ты приезжал сюда лишь на короткое время. Поверь мне, Джампи порождает
ровно столько же интриг, сколько и Баккип. Мы здесь чужие и поступим мудро, если не позволим
втягивать нас в эту паутину.
— За исключением той, которую мы привезли с собой, — сказал я ему, и он кивнул, горестно
улыбнувшись.
День был ясным и морозным. Небо, проглядывавшее между темными ветвями вечнозеленых
деревьев, было бесконечно голубым. Легкий ветерок сопровождал нас, стряхивая сухие снежинки
с верхушек сугробов. Сухой снег поскрипывал под сапогами. Я слышал доносившиеся из поселка
крики играющих детей. Ночной Волк прижал уши, но продолжал следовать за нами. Отдаленные
высокие голоса напомнили мне о криках морских птиц, и я внезапно ощутил пронзительную тоску
по побережью и Бакку.
— У тебя был припадок прошлой ночью, — тихо сказал шут.
— Я знаю.
— Кеттл была очень огорчена этим. Она весьма дотошно расспрашивала Чейда о травах, которые
он приготовил для тебя. А потом молча вернулась в свой угол. Она сидела там большую часть
ночи, громко щелкала спицами и неодобрительно поглядывала на него. Для меня было большим
облегчением, когда все они наконец ушли.
Мне было интересно, осталась ли Старлинг, но я не стал спрашивать. Я не хотел даже знать,
почему это может волновать меня.

— Кто такая Кеттл? — внезапно спросил шут.

— Кто такая Кеттл? — удивленно повторил я.

— По-моему, именно это я и спросил.
— Кеттл... — Внезапно мне показалось странным, что я так мало знаю о ком-то, с кем так долго
путешествовал. — Я думаю, что она выросла в Бакке. А потом она путешествовала, изучала
свитки и пророчества и вернулась, чтобы найти Белого Пророка. — Я пожал плечами, понимая
всю скудость моих познаний.
— Скажи мне, она не кажется тебе... зловещей?
— Что?
— Тебе не кажется, что в ней есть что-то... что-то... — Он сердито потряс головой. В первый раз я
видел, что шут подыскивает слова. — Иногда я чувствую в ней... значительность. Чувствую, что
она каким-то образом связана с нами. А иногда она кажется мне просто пронырливой старой
женщиной, которой очень не повезло с товарищами.
— Ты имеешь в виду меня? — засмеялся я.
— Нет. Я имею в виду эту назойливую менестрельшу.
— Почему у вас со Старлинг такая неприязнь друг к другу? — устало спросил я.
— Это не неприязнь, Фитци. С моей стороны это отсутствие интереса. К несчастью, она не может
поверить в существование мужчины, который в состоянии смотреть на нее, не испытывая желания
переспать с ней. Она воспринимает мое равнодушие к ней как оскорбление и пытается
представить это как мой недостаток или даже вину. А я обижаюсь на ее собственническое
отношение к тебе. Она любит не Фитца, видишь ли, а возможность говорить, что знакома с
Фитцем Чивэлом.

***

— Это так типично для него! — воскликнул я, бросая сумку на стол, чтобы шут мог
засвидетельствовать это! — Яд и нож. Так он обо мне думает. Таким он до сих пор меня считает.
Все, что он может предложить мне, — это смерть.
— Я сомневаюсь, что он хотел, чтобы ты использовал это против самого себя, — кротко заметил
шут. Он отложил нож, которым вырезал марионетку. — Может быть, он думал, что тебе это
понадобится для защиты?
— Как ты не понимаешь! — воскликнул я. — Это подарки для мальчика, которого Чейд учил быть
убийцей. Он не видит, что я давно уже перестал им быть. Он не может простить мне желания
пожить собственной жизнью.
— Да и ты не можешь простить ему, что он перестал быть твоим добрым и снисходительным
наставником, — сухо заметил шут. Он привязывал нитки ваги к ногам и рукам марионетки. — Не
слишком приятно видеть, как он разъезжает повсюду радостно подвергает себя опасности во имя
того, во что верит, флиртует с женщинами и вообще выглядит так, словно наконец зажил
собственной жизнью?
Это было как ушат холодной воды. Я почти признался себе, что завидую Чейду из-за того, что он
просто взял и схватил то, что так долго ускользало от меня.
— Ничего подобного! — огрызнулся я. Марионетка, которую он собирал, укоряюще погрозила
мне пальцем. Шут ухмылялся над ее головой. Это напомнило мне о Крысике.
— Я вижу только, — сказал он, не обращаясь ни к кому в частности, — что у него на лбу не олень
Верити. Нет, знак, который он выбрал, больше похож — о, только погляди — на тот, который
принц Верити выбрал для своего незаконного племянника. Ты не замечал сходства?
Я молчал некоторое время.
— Что из того? — угрюмо спросил я.
Шут поставил свою марионетку на пол, и костлявое создание жутковато пожало плечами.
— Ни смерть короля Шрюда, ни предполагаемая смерть Верити не выгнали эту выдру из норы. И
лишь когда он поверил, что убили тебя, ярость разгорелась в нем достаточно сильно, чтобы он
перестал притворяться и прятаться и заявил, что еще увидит истинного Видящего на троне Шести
Герцогств. — Марионетка снова погрозила мне пальцем.
— Ты хочешь сказать, что он делает все это для меня, ради меня? Когда я меньше всего хотел бы
видеть, как на троне окажется мой ребенок?
Марионетка скрестила руки и задумчиво покивала головой.
— Мне кажется, что Чейд всегда делал только то, что считал лучшим для тебя. Вне зависимости
от того, согласен ты был с этим или нет. Может быть, он распространяет это и на твою дочь?
Кроме всего прочего, она его внучатая племянница и последняя из его рода. Не считая тебя и
Регала, разумеется. — Марионетка сделала несколько танцевальных па. — А что может такой
старый человек сделать для ребенка? Вряд ли Чейд надеется жить вечно. Возможно, он считает,
что она будет в большей безопасности сидя на троне, чем если кто-нибудь прикончит ее по дороге
к нему.
Я отвернулся от шута и сделал вид, что собираю одежду для стирки. Мне понадобится много
времени, чтобы обдумать его слова.
***

— Новые сапоги? — спросил я после ее ухода. — Ты так мало бываешь на улице; я бы не сказал,
что они тебе очень нужны.
Он прямо посмотрел на меня. Недавнее оживление ушло с его лица.
— Ты знаешь, я иду с вами, — спокойно заметил он и странно улыбнулся. — Как ты думаешь,
зачем еще мы вместе оказались так далеко? Только совместные действия Белого Пророка и
Изменяющего могут вернуть время на предназначенный ему путь. Я верю, что, если мы
преуспеем, красные корабли будут изгнаны от побережья Шести Герцогств, а Видящий наследует
трон.
— Это подходит к большей части пророчеств, — согласилась Кеттл из своего угла у очага. Она
довязывала последний ряд на толстой рукавице. — Если “муки голода безумных” — это
“перековывание” и вам удастся прекратить его, вы выполните другое пророчество.
Манера Кеттл по любому поводу приводить пророчество начинала раздражать меня. Я сделал
глубокий вдох и спросил шута:
— А что говорит королева Кетриккен по поводу твоего присоединения к отряду?
— Я не обсуждал это с ней, — весело ответил он. — Я ни к кому не присоединяюсь, Фитц. Я
следую за тобой. — Мечтательное выражение появилось на его лице. — Я с детства знал, что нам
придется вместе сделать это. Мне и в голову не приходило спрашивать, могу ли я пойти с тобой. Я
готовился к этому с того дня, как ты появился здесь.

***

— Кеттл идет за нами, — сказал я шуту.

Он бросил на меня вопросительный взгляд.

— Ночной Волк говорит, что она сердится.
Его плечи поднялись и опустились в коротком вздохе.
— Что ж. Она имеет право решать самостоятельно, — пробормотал он себе под нос и потом
добавил, уже обращаясь ко мне: — Меня до сих пор немного нервирует, когда вы с волком
делаете это.
— Это тебе мешает? Что я наделен Уитом?
— А тебе мешает, когда ты встречаешься со мной взглядом? — парировал шут.

***

Следом за Старлинг в палатку вошел волк. К моему несказанному облегчению, никто не

протестовал. Когда Старлинг заметила, что он принес на лапах снег, шут ответил, что на ней снега
еще больше. Ночной Волк немедленно прошел в нашу часть палатки и улегся рядом с шутом у
внешней стены. Он положил свою огромную голову на грудь шута и тяжело вздохнул, прежде чем
закрыть глаза. Я почувствовал укол ревности.
Ему холоднее, чем тебе. Гораздо холоднее. А в городе, когда дичи было совсем мало, он часто
делился со мной едой.
Так. Значит, мы стая? — с интересом спросил я.
Скажи сам, — с вызовом бросил Ночной Волк. — Он спас тебе жизнь, кормил тебя своей
добычей, делил с тобой берлогу. Так стая мы или нет?
Думаю, да, — сказал я после недолгого раздумья. Я никогда не рассматривал все случившееся в
таком аспекте. Я осторожно пошевелился в постели, чтобы слегка придвинуться к шуту.
— Тебе холодно? — вслух спросил я его.
— Становится теплее, когда я дрожу, — жалобно ответил он. Потом добавил: — Волк согрел меня
немного. Он очень теплый.
— Он благодарит тебя за то, что ты кормил его в Джампи.
Шут уставился на меня во мгле палатки.

— Правда? Я не думал, что животные могут так долго помнить о чем-то.

Я немного подумал над этим.

— Обычно не могут. Но сегодня он вспомнил, что ты кормил его, и благодарен.
Шут поднял руку, чтобы осторожно почесать уши Ночного Волка.
***

Я сел на постели, конвульсивно хватая воздух ртом. Я испытывал нечто похожее, когда меня
опрокидывали на спину в борьбе. Несколько секунд я издавал слабые звуки, пытаясь втянуть в
себя воздух. Наконец мне это удалось. Я огляделся. Снаружи выла буря. Жаровня стала
крошечным красноватым пятном в центре, освещавшим только лежащую около него,
свернувшуюся в комочек Кеттл.
— С тобой все в порядке? — тихо спросил меня шут.
— Нет, — шепотом ответил я. Внезапно я почувствовал себя слишком усталым, чтобы произнести
хоть слово. Слишком усталым, чтобы думать. Тело мое было мокрым от пота, и я начал дрожать.
Шут обнял меня. Я благодарно придвинулся к нему, пытаясь согреться. Любовь моего волка
окутала меня. Я ждал, что шут скажет что-нибудь утешительное, но он был слишком мудр для
этого.

***

Шут быстро вызвался быть моим первым спутником. Старлинг странно улыбнулась ему и
покачала головой. Я принял их насмешки, мужественно надувшись. Они и на это не обратили
внимания. Скоро женщины и джеппы легко двигались по дороге, а мы с шутом пробирались вдоль
уступа, отмечавшего ее край. Кеттл повернулась и сурово потрясла посохом.
— Отведи его подальше, — крикнула она шуту — Вы должны идти так далеко от дороги, чтобы
только видеть нас. Валяйте!
И мы послушно углубились в лес. Как только мы отошли на достаточное расстояние, шут
повернулся ко мне и возбужденно спросил:
— Кто такая Кеттл?
— Ты знаешь столько же, сколько я, — коротко ответил я и задал собственный вопрос: — А что
происходит у вас со Старлинг?
Он поднял брови и хитро подмигнул.
— Сильно в этом сомневаюсь, — возразил я.
— Ах, не все так хорошо замечают мои обманы, как ты, Фитц. Что я могу сказать? Она чахнет по
мне, томится в глубине своей души, но не знает, как выразить это, бедняжка.
Я счел свой вопрос неудачным и сдался.
— А почему ты спрашиваешь, кто такая Кеттл?
Он с сожалением посмотрел на меня:
— Это не такой уж сложный вопрос, мой юный принц. Кто эта женщина, которая так много знает
о том, что тебя беспокоит, которая выуживает из кармана игру, о которой я только читал в очень
старых свитках, которая поет “Шесть мудрецов в Джампи пошли” с двумя добавочными
куплетами, никогда не слышанными мною раньше? Кто такая Кеттл, о светоч моей жизни? И
почему такая древняя старуха решила провести свои последние дни, карабкаясь по горам?
— Ты в хорошем настроении нынче утром, — кисло заметил я.
— Разумеется. А ты ловко избегаешь моих вопросов. Ты ведь, конечно, размышлял над этой
тайной? Мог бы поделиться с несчастным шутом.
— Она ничего не говорит о себе. А мы знаем слишком мало, чтобы пытаться это как-то объяснить.
— Так. Что мы можем предположить о человеке, который так хорошо умеет держать язык за
зубами? О человеке, который, по-видимому, многое знает о Скилле? О древних баккских играх? О
песнях? Сколько ей лет, как ты думаешь?
Я пожал плечами.
— Ей не понравилась моя песня о группе Кроссфайер, — сказал я внезапно.
— Ах, может быть, ей просто не понравилось твое пение. Давай не будем придираться к мелочам.
Против собственной воли я улыбнулся:
— С тех пор, как язык твой в последний раз был таким острым, прошло столько времени, что я
почти рад слышать, как ты издеваешься надо мной.
— Если бы я знал, что тебе этого не хватает, я начал бы грубить тебе гораздо раньше. — Он
улыбнулся, потом посерьезнел. — Фитц Чивэл, тайна витает над этой женщиной, как мухи над...
пролитым пивом. Проклятия, предзнаменования и пророчества так и лезут из нее. Я думаю, что
пора одному из нас задать ей несколько прямых вопросов. — Он улыбнулся мне. — У тебя будет
хороший шанс после полудня, когда настанет ее очередь пасти тебя. Действуй аккуратно, конечно.
Спроси ее, кто был королем, когда она была девочкой, и почему она попала в изгнание.
— В изгнание? — Я громко засмеялся. — Вот это прыжок воображения!
— Тебе так кажется? Мне нет. Спроси ее. И расскажи мне обо всем, чего она не скажет.
— А в обмен на все это ты скажешь мне, что на самом деле происходит между тобой и Старлинг.
Он искоса посмотрел на меня:

— А ты уверен, что хочешь знать? В последний раз, когда мы совершали такой обмен и ты
получил тайну, которую выторговывал, выяснилось, что тебе она вовсе не нужна.
— Это такого рода секрет? Он поднял одну бровь.
— Ты знаешь, я сам не очень уверен в ответе на этот вопрос. Иногда ты удивляешь меня, Фитц.
Конечно, гораздо чаще ты этого не делаешь. Чаще всего я сам удивляю себя. Например, когда я
вызвался тащиться по мокрому снегу с каким-то бастардом, вместо того чтобы шагать по
безукоризненно прямой дороге во главе цепочки обворожительных джеппов.

***
Но, к моему удивлению, Старлинг была приветлива и разговорчива. Она забросала меня
вопросами, но не о Молли, а о шуте. Вопросы эти были такого свойства, что я начал подумывать,
не воспылала ли она на самом деле внезапной страстью к нему. При дворе было несколько
случаев, когда женщины начинали интересоваться им и преследовали его. С теми, кого привлекала
его экзотическая внешность, шут был безжалостно жесток и блестяще высмеивал всю
низменность их побуждений. На одну из помощниц садовника его остроумие производило такое
сильное впечатление, что она совершенно теряла дар речи в его присутствии. На кухне болтали,
что она оставляла букеты цветов на ступенях лестницы, ведущей в его комнату на башне, и
некоторые утверждали, что время от времени девушка получала приглашение подняться по этим
ступеням. Она уехала из Баккипа, чтобы ухаживать за престарелой матерью в каком-то
отдаленном городе. Насколько я знаю, на этом все и кончилось. Тем не менее даже эти
незначительные подробности я не стал сообщать Старлинг, отвечая на все вопросы, что мы с
шутом дружили в детстве, хотя наши обязанности почти не оставляли нам времени для общения.
На самом деле это было очень близко к правде, но я видел, что мои отговорки одновременно
расстраивают и забавляют ее. Другие ее вопросы показались мне странными. Она спросила,
например, интересовался ли я когда-нибудь его настоящим именем. Я сказал, что сам так и не
смог вспомнить, какое имя дала мне мать, и никогда не расспрашивал других о таких вещах. Это
заставило ее замолчать на некоторое время, но потом она пожелала узнать, как он одевался, когда
был ребенком. Данное мной описание его шутовской одежды не устроило ее, но я честно
признался, что до Джампи никогда не видел на нем ничего другого.
***

К полудню я брел через заросли кустарника и груды камней, а Старлинг следовала за мной.
Дорога не позволяла тратить силу легких на разговоры, но Старлинг переполняли вопросы, и все о
шуте. Что я знаю о его родителях? Кто шил ему одежду? Случалось ли ему серьезно заболеть? Я
почти автоматически отвечал ей, стараясь оберегать от нее даже те крупицы информации, которые
у меня были. Я ожидал, что она устанет от этой игры, но у нее оказалась бульдожья хватка.
Наконец я в изнеможении повернулся к ней и потребовал, чтобы она сказала мне, что в нем до
такой степени очаровало ее.
Странное выражение появилось на ее лице, как будто она пыталась набраться мужества. Она
начала говорить, замолчала, но все-таки не смогла удержаться. Она заявила, жадно глядя прямо на
меня:
— Шут — женщина. И она влюблена в тебя.
На секунду мне показалось, что Старлинг говорит на каком-то непонятном языке. Я стоял, глядя
на нее сверху вниз, и пытался угадать, что она имела в виду. Если бы она не засмеялась, я мог бы
начать отвечать ей. Но что-то в ее смехе так оскорбило меня, что я молча повернулся и пошел
вверх по крутому склону,
— Фитц? Ты покраснел! — закричала она сзади. Голос ее дрожал от смеха. — Вижу по спине!
Столько лет вместе, и ты не знал? Даже не заподозрил?
— Никогда не слышал большей глупости, — отрезал я, не оглянувшись.
— Правда? Что именно ты считаешь глупостью?
— Все, что ты сказала, — холодно ответил я.
— Тогда скажи, что абсолютно в этом уверен.
Я не удостоил ее ответом.
***
. — Как такой ребенок может быть Изменяющим? — спросила она, ни к кому не обращаясь, и
потом повернулась ко мне: — Ты не знаешь даже, как тебе спастись от самого себя. Как же ты
собираешься спасать мир?
Шут приподнялся на своей постели и взял меня за руку. Какая-то сила влилась в меня с этим
успокаивающим пожатием. Его тон был легким, но слова врезались в мою память:

— В пророчествах никогда и не говорилось о том, что он сможет. Только о том, что захочет и
будет упорен. Что говорит твой Белый Колун? “Они приходят, как капли дождя, текущие по
каменным башням времени. Но всегда торжествует дождь — не башня”. — Он сжал мою руку.
— У тебя руки как лед, — сказал я, когда он отпустил меня.
— Я ужасно замерз, — согласился шут. Он подтянул колени к груди и обхватил их руками. —
Замерз и устал. Но все так же упорен.
Я отвел глаза и обнаружил понимающую улыбку на лице Старлинг. Боже, как это разозлило меня!

***

— Идет Изменяющий, чтобы превратить камень в плоть и плоть в камень. От его прикосновения
пробудятся драконы земли. Спящий город задрожит и проснется, чтобы его встретить. Идет
Изменяющий, — сонно сказал шут.
— Писание Белого Дамира, — почтительно добавила Кеттл. Потом она посмотрела на меня и
сердито тряхнула головой: — Сотни лет писаний и пророчеств, и все это закончится тобой?
— Я тут ни при чем, — глупо огрызнулся я. Я уже заворачивался в одеяло, с тоской вспоминая о
почти теплом дне в городе. Снаружи завывал ветер, и я промерз до костей.
Я уже засыпал, когда шут коснулся моего лица теплыми пальцами.
— Хорошо, что ты жив, — пробормотал он.
— Спасибо, — сказал я. Я вспоминал игровую доску Кеттл и камни в надежде оставить мое
сознание при себе. Я только начал обдумывать задачу и вдруг с криком сел: — У тебя теплая рука!
Шут, у тебя теплая рука!
— Спи, — обиженным тоном велела Старлинг. Я не обратил на нее внимания. Я стащил одеяло с
лица шута и коснулся его щеки. Он медленно открыл глаза.
— Ты теплый, — сказал я ему, — ты здоров?
— Мне вовсе не тепло, — горестно сообщил он. — Мне холодно. И я очень-очень устал.
Я поспешно начал разжигать огонь в жаровне. Наши спутники медленно зашевелились. На другом
конце палатки подняла голову Старлинг.
— Шут никогда не бывает теплым, — сказал я, пытаясь заставить их понять мою настойчивость.
— Его кожа всегда холодная. А теперь он теплый!
— Да? — странно саркастическим тоном спросила Старлинг.
— Он болен? — устало поинтересовалась Кеттл.
— Не знаю. Я ни разу не видел его больным, за всю мою жизнь.
— Я редко болею, — тихо поправил меня шут. — Но это лихорадка, которая у меня бывала и
раньше. Ложись и спи, Фитц. Со мной все будет хорошо. Лихорадка пройдет к утру.

***
Я сел рядом с шутом, и мы пили наш чай. Когда он вернул пустую кружку, мне показалось, что
его рука стала еще теплее.
— Жар усилился, — предупредил я его.
— Нет, это просто тепло от кружки, — предположил он. Я пропустил это мимо ушей.
— Ты весь дрожишь.
— Немного, — признался он. Потом боль вырвалась наружу, и он добавил: — Мне никогда еще не
было так холодно. Меня так трясет, что даже спина болит.
Прижмись к нему, — предложил Ночной Волк и подвинулся ближе к шуту. Я добавил свои одеяла
к тем, которые закрывали шута, и забрался в постель рядом с ним. Он не сказал ни слова, но,
кажется, стал дрожать немного меньше.
— Я не помню, чтобы ты хоть раз болел в Баккипе, — тихо сказал я.
— Я болел, но очень редко и не распространялся об этом. Ты ведь помнишь, мы с целителем не
выносили друг друга. Я никогда не доверил бы моего здоровья его тоникам и слабительным.
Кроме того, что хорошо для вашего народа, иногда совершенно бесполезно для меня.
— Разве твой народ так сильно отличается от моего? — спросил я через некоторое время. Он задел
тему, которой мы редко касались.
— В некотором роде, — вздохнул он и поднес руку ко лбу. — Но иногда я удивляю даже самого
себя. — Он глубоко вздохнул и резко выдохнул, как будто испытывал боль. — Может быть, на
самом деле я даже не болен. Я сильно изменился за прошедший год, как ты заметил. —
Последнюю фразу он прошептал.
— Ты вырос, и у тебя появился цвет.
— Это не все, — улыбка скользнула по его лицу и увяла. — Думаю, теперь я почти взрослый.
Я тихо фыркнул:
— Я считал тебя взрослым уже много лет, шут. Я думал, что ты стал мужчиной раньше меня.
— Правда? Как забавно! — тихо воскликнул он, и на мгновение его голос стал почти прежним.
Потом глаза шута закрылись. — Я засыпаю, — сказал он.

***

теплее, по мере того как мы спускались.

В какой-то момент шут сделал жест в сторону низкорослого растения, усыпанного крошечными
белыми бутончиками.
— Наверное, в Баккипе уже весна, — тихо сказал он и быстро добавил: — Не обращай на меня
внимания. Прости.
— Тебе лучше? — спросил я, решительно выкидывая из своего сознания весенние цветы, пчел и
свечи моей Молли.
— Немного, — голос его дрожал. Он сделал быстрый вдох. — Нельзя ли нам идти помедленнее?
— Мы скоро разобьем лагерь, — ободрил я его, зная, что сейчас мы не можем останавливаться. Я
чувствовал настойчивый зов и был уверен, что он исходит от Верити. Это имя я тоже выкинул из
своего сознания. Даже при дневном свете на большой дороге я боялся, что глаз Регала рядом, и
если я снова увижу его, то уже не смогу вырваться. Я надеялся, что Уилл, Каррод и Барл замерзли
и проголодались, но быстро понял, что и об этом я не могу думать, не подвергая себя опасности.
— Ты уже болел так раньше? — спросил я у шута, главным образом для того, чтобы подумать о
чем-нибудь другом.
— Да. В Голубом Озере. Моя королева истратила все деньги, чтобы найти комнату, в которой я
мог бы укрыться от дождя. — Он повернул голову и посмотрел на меня. — Думаешь, это могло
быть причиной?
— Причиной чего?
— Того, что ее ребенок родился мертвым...
Его голос прервался. Я пытался вдуматься в эти слова.
— Я сомневаюсь, что этому была какая-то одна причина, шут. Она слишком много пережила, пока
вынашивала его.
— Баррич должен был пойти с ней и оставить меня в Баккипе. Он бы лучше позаботился о ней. Я
был не в состоянии думать тогда...
— В таком случае, я был бы мертв, — заметил я. — И послушай, шут, нет смысла играть в эту
игру с прошлым. Сегодня мы здесь и только с этого места можем делать ходы.
И в это мгновение я внезапно нашел решение задачи Кеттл. Оно стало таким очевидным, что я
никак не мог понять, почему не видел его раньше. Потом понял. Каждый раз, когда я изучал
доску, я думал, как могло создаться такое жалкое положение. Все, что я видел, — это
бессмысленные ходы, предшествовавшие моим. Но эти ходы не имели значения, раз в моей руке
сейчас был черный камень. Я слегка улыбнулся, погладив пальцем свой камень.
— Сегодня мы здесь, — эхом отозвался шут, и я почувствовал, что его настроение соответствует
моему.
— Кетриккен сказала, что на самом деле ты, может быть, вовсе и не был болен, что это...
характерно для твоего рода. — Я чувствовал себя неловко, даже столь осторожно приблизившись
к этому вопросу.
— Возможно. Смотри-ка. — Он снял варежку, потом поднял руку и провел ногтями по щеке. На
ней остались сухие белые следы. Он потер их, и кожа осыпалась под его руками. Кожа на тыльной
стороне его ладони тоже шелушилась, как после ожога.
— Так бывает, когда сгоришь на солнце. Думаешь, это из-за погоды?
— Тоже может быть. Если все будет как в прошлый раз, кожа начнет чесаться и шелушиться по
всему телу. А когда это прекратится, я стану темнее. У меня глаза изменились?
Я посмотрел ему в глаза. Хотя я был хорошо знаком с ним, это все равно была нелегкая задача.
Потемнели эти бесцветные глаза?
— Может быть, они стали чуть темнее. Не больше, чем поднесенный к свету эль. И что с тобой
будет? Ты и дальше будешь темнеть после лихорадки?
— Возможно. Не знаю, — признался он через несколько мгновений.

— Как ты можешь не знать? — спросил я. — Как выглядели твои родители?

— Как ты, глупый мальчик. Они были люди. Где-то в моем роду был Белый. Во мне, как это
случается, но редко, проявилась его древняя кровь. Но я настолько же Белый, насколько человек.
Ты думаешь, что такие, как я, обычны для моего народа? Нет, я аномалия даже среди тех, кто
разделяет мою смешанную кровь. Думаешь, Белые Пророки рождаются в каждом поколении? Нас
бы никто не принимал всерьез, если бы это было так. Нет. На время моей жизни я единственный
Белый Пророк.
— Но разве твои учителя не могли рассказать тебе, чего следует ждать? Ты ведь говорил, что у
них есть какие-то записи...
Он улыбнулся, но в его голосе была горечь:
— Мои учителя были слишком уверены, что знают, чего ожидать. Они планировали вести мое
обучение так, чтобы открыть мне то, что, как они считали, я должен узнать лишь тогда, когда, по
их мнению, придет для этого время. Когда мои пророчества разошлись с тем, чего они ждали,
мною были недовольны. Они пытались интерпретировать мне мои собственные слова! Но когда я
попытался заставить их понять, что я — Белый Пророк, они не смогли принять этого. Они
показывали мне разные письмена, пытаясь объяснить, какая чудовищная наглость движет мною.
Но чем больше я читал, тем больше росла моя уверенность. Я пытался сказать им, что мое время
уже пришло. Они отвечали только, что мне следует ждать и учиться, чтобы быть уверенным. Мы
не были в восторге друг от друга, когда расстались. Думаю, они были поражены, обнаружив, что я
ушел от них таким молодым, хотя я и предсказывал им это задолго до ухода. — Он взглянул на
меня со странной виноватой улыбкой. — Может быть, если бы я остался и продолжил обучение,
мы бы лучше знали, как спасти мир.
Я почувствовал, как внезапно что-то сжалось у меня в животе. Я уже начал полагаться на веру в
то, что хотя бы шут точно знает, к чему мы идем.
— Что же на самом деле ты знаешь о будущем?
Он набрал в грудь воздуха, потом выдохнул.
— Только то, что мы вместе строим его, Фитци-Фитц. Мы строим его вместе.
— Я думал, ты изучил все эти писания и пророчества...
— Изучил. И когда я был младше, я видел много снов и у меня бывали видения. Но я уже говорил
тебе — там нет ничего определенного. Вот посмотри, Фитц. Если бы я показал тебе шерсть,
ткацкий станок и ножницы, мог бы ты посмотреть на это и сказать: “О, вот куртка, которую я
завтра надену”? Но когда куртка уже на тебе, легко оглянуться назад и сказать: “Да эти вещи
предсказывали куртку”.
— Тогда какая в этом польза? — спросил я с отвращением.
— Польза? — повторил он. — Ах, я никогда не думал об этом так. Польза.
Некоторое время мы шли молча. Я видел, какого труда ему стоило шагать вровень со мной, и
жалел, что нельзя было оставить одну из лошадей и провести ее через оползень.
— Ты можешь читать знаки погоды, Фитц? Или следы животных?
— Что касается погоды, то только некоторые. В следах животных я разбираюсь лучше.
— Но и в том и в другом ты всегда уверен, что прав?
— Нет. Никогда до рассвета не знаешь следующего дня или пока не загонишь зверя.
Так и с чтением будущего. Я никогда не знаю... Пожалуйста, давай остановимся. Хотя бы на
минутку. Я хочу отдышаться и сделать глоток воды.
Я неохотно согласился. Прямо у дороги лежал покрытый мхом камень, и шут уселся на него.
Недалеко от нас росли вечнозеленые деревья. Приятно было снова видеть их. Я сошел с дороги,
чтобы сесть рядом с шутом, и внезапно ощутил: дорога звучит. Звук дороги был слабым, как
жужжание пчелы, и, когда он внезапно прекратился, я понял это. Я зевнул, чтобы прочистить уши,
и внезапно в голове у меня прояснилось.
— Много лет назад у меня было видение, — заметил шут. Он выпил еще немного воды, потом
передал мне мех. — Я видел черного оленя, который поднимался с ложа из блестящего черного
камня. И когда я впервые увидел черные стены Баккипа, поднимающиеся над водами, я сказал
себе: ага, вот что это значило. А теперь я вижу, как юный бастард, на гербе которого тоже олень,
идет по дороге, сделанной из черного камня. Может быть, сон означал именно это? Но видение
было должным образом записано, и когда-нибудь, много лет спустя, мудрые люди решат, каково
было его значение. Вероятно, это случится, когда и ты, и я уже будем мертвы.
Я задал вопрос, который давно мучил меня:
— Кеттл говорит, что есть предсказание о моем ребенке... ребенке Изменяющего.
— Есть такое, — спокойно признал шут.
— Значит, ты считаешь, что нам с Молли предстоит потерять Неттл, посадив ее на трон Шести
Герцогств?
— Неттл. Знаешь, мне нравится ее имя. Очень нравится.
— Ты не ответил на мой вопрос, шут.
— Спроси меня снова, лет через двадцать. Такие вещи гораздо проще решить, когда
оглядываешься назад. — Он искоса бросил на меня взгляд, давая понять, что не стоит и мечтать
вытянуть из него еще что-нибудь. Я сделал новую попытку:
— Так ты прошел весь этот путь, чтобы Шесть Герцогств не были захвачены красными
кораблями?
Он странно посмотрел на меня, потом улыбнулся, пораженный:
— Ты так это видишь? Ты думаешь, мы делаем все это, чтобы спасти твои Шесть Герцогств? —
Когда я кивнул, он покачал головой: — Фитц, Фитц, я пришел, чтобы спасти мир. Шесть
Герцогств, побежденные красными кораблями, это всего лишь первые камешки огромной лавины.
— Он снова сделал глубокий вдох. — Я знаю, что красные корабли кажутся вам ужасным
бедствием, но горе, которое они приносят вашему народу, не более чем прыщик на заднице мира.
Если бы это было все, если бы речь шла только о войне с варварами — это было бы нормальным
развитием мира. Но нет. Они первое пятно потока яда. Фитц, смею ли я говорить тебе это? Если
мы потерпим поражение, яд польется рекой. “Перековывание” пускает корни как новый обычай —
нет, как развлечение для знати. Посмотри на Регала и его “королевское правосудие”. Он уже
поддался этому. Он ублажает свое тело наркотиками и умерщвляет душу дикими развлечениями.
Да, и распространяет эту болезнь среди своего окружения. Скоро они не будут получать
удовлетворения от искусства, не проливающего крови, а игры будут развлекать их только в том
случае, если ставкой является сама жизнь. Жизнь обесценивается, распространяется рабство, ведь
если человеческую жизнь можно отнять ради развлечения — насколько разумнее с выгодой
использовать ее!
Его голос набирал силу и страстность, пока он говорил. Потом он внезапно сбился и опустил
голову на колени. Я положил руку ему на плечо, но он только покачал головой. Через мгновение
шут выпрямился.
— Вынужден заявить, что разговаривать с тобой гораздо тяжелее, чем идти. Поверь моему слову,
Фитц. Они такое же зло, как красные корабли, а не дилетанты и экспериментаторы. У меня были
видения того, во что превращается мир, когда они процветают. Но клянусь, что в этом цикле
такого не случится.
Он со вздохом поднялся на ноги и подал мне руку. Я взял ее, и мы продолжили путь. Он дал мне
достаточно пищи для размышлений, и я мало говорил. Я воспользовался преимуществом более
пологих склонов и пошел вдоль дороги, а не по ней. Шут не жаловался на неровную почву.
***

Я думал, совпадает ли какой-нибудь из этих символов с теми, которые я скопировал в городе,

когда шут воскликнул:
— Здесь когда-то был город, — и широко развел руками. Я поднял глаза и увидел, что он имел в
виду. На лугу были выемки. Низкая трава покрывала старые вымощенные дорожки. Широкая
прямая дорога, которая, возможно, когда-то была улицей, бежала через луг и дальше, под деревья.
Небольшие выпуклости, покрытые мхом и увитые плющом, — вот все, что осталось от домов.
Деревья росли там, где когда-то горели очаги. Шут нашел огромный камень и влез на него, чтобы
оглядеться.
— Похоже, когда-то это был довольно большой город. Это было не лишено смысла. Если дорога
действительно когда-то была широким торговым путем, было бы вполне естественно, чтобы на
каждом перекрестке был город или хотя бы селение. Я представил яркий весенний день, когда
крестьяне приносят свежие яйца и зелень, а ткачи вывешивают новые ткани, чтобы привлечь
покупателей и...
На долю секунды мощеный круг наполнился людьми. Видение началось и кончилось на камнях
мостовой. Только в области действия черного камня люди смеялись, жестикулировали и
торговали. Девушка в венке из плюща прошла сквозь толпу, оглядываясь на кого-то через плечо.
Клянусь, что она заметила меня и подмигнула. Мне показалось, что я услышал, как кто-то зовет
меня по имени, и я повернулся. На помосте стояла женщина в летящих одеждах, которые мерцали
от вплетенной в ткань золотой нити. На ней была позолоченная деревянная корона, украшенная
искусно вырезанными петушиными головами и перьями. Ее скипетр был всего лишь метелочкой
для пыли, с перьями на конце, но она по-королевски взмахивала ею, оглашая какой-то указ. Люди
вокруг меня почти ревели от смеха, а я мог только смотреть на ее белую, как лед, кожу и
бесцветные глаза. Она смотрела прямо на меня.

***

— Прекрати! — сердито закричал я.

— Это ты... прекрати! — задыхаясь проговорила она. — И ее заставь! — Она сердито взмахнула
рукой в сторону шута, который застыл на своем камне, артистично изображая статую. Он не
дышал и не мигал. И пока я смотрел, он медленно перекувыркнулся вперед, упав лицом вниз.
Я ожидал, что он обопрется на руки и мгновенно встанет, как он часто делал, когда развлекал двор
короля Шрюда. Но он во весь рост вытянулся на траве и не двигался.
Мгновение я стоял как прикованный к месту. Потом бросился к нему. Я схватил шута под мышки
и потащил прочь от черного круга и камня, на который он влез. Какой-то инстинкт заставил меня
отнести его в тень и прислонить к стволу дуба.
— Дай воды! — резко крикнул я Старлинг, и она мгновенно перестала браниться. Она побежала к
нагруженным джеппам и взяла мех с водой.
Я приложил пальцы к горлу шута и почувствовал уверенное биение жизни. Его глаза были
полузакрыты, и он лежал, как будто его оглушили. Я позвал его по имени и похлопал по щеке. Тем
временем Старлинг вернулась с водой. Я раскупорил мех и вылил немного холодной воды прямо
ему на лицо. Некоторое время он не шевелился. Потом втянул в себя воздух, выплюнул воду и сел.
Но глаза его были пустыми. Наконец он встретил мой взгляд и безумно улыбнулся:
— Какие люди и какой день! Это было провозглашение пришествия дракона Риалдера, и он
обещал, что возьмет меня полетать... — Он нахмурился и огляделся. — Оно тускнеет, как сон,
оставляет меньше, чем тень...
Кеттл и Кетриккен внезапно тоже оказались с нами. Старлинг рассказывала обо всем, что
произошло, а я помогал шуту немного попить. Когда Старлинг закончила, Кетриккен выглядела
очень мрачной, а Кеттл ринулась на нас.
— Белый Пророк и Изменяющий! — с отвращением закричала она. — Нет уж, называйте их
собственными именами — Шут и Идиот! Из всех бессмысленных и дурацких вещей, которые
только можно сделать... Он совершенно нетренирован, как он может защититься от группы?
— Вы знаете, что случилось? — перебил я ее.
— Я... ну конечно нет! Я могу предполагать. Камень, на который он влез, наверняка камень
Скилла, сделанный из того же материала, что дорога и эти столбы. На этот раз дорога каким-то
образом захватила вас обоих.
— Вы знали, что такое может случиться? — Я не стал ждать ответа. — Почему вы не
предупредили нас?
— Я не знала! — ответила она и добавила виновато: — Я только предполагала и никогда не
думала, что кто-то из вас окажется настолько глупым, чтобы...
— Не обращайте внимания! — перебил шут. Он засмеялся и встал, отталкивая мою руку — О, я не
чувствовал себя так много лет, с тех пор как был ребенком. Уверенность в этих силах! Кеттл!
Хотите услышать речь Белого Пророка? Тогда слушай и радуйся, как радуюсь я. Мы не только
там, где мы должны быть, мы еще и тогда, когда мы должны быть. Все связи соответствуют. Мы
подходим все ближе и ближе к центру паутины. Ты и я! — Он сжал мою голову ладонями и
прижался лбом к моему лбу. — Мы именно те, кем должны быть.

Внезапно шут отпустил меня и отскочил. Он сделал прыжок с опорой на руки, которого я ждал
прежде, встал на ноги, изогнулся в глубоком реверансе и снова ликующе засмеялся. Все мы
смотрели на него разинув рты.
— Ты в опасности, — сердито бросила Кеттл.
— Я знаю, — почти искренне ответил он и добавил: — Как я уже сказал. Мы там, где должны
быть. — Он помолчал и спросил меня неожиданно: — Ты видел мою корону? Правда, роскошная?
Интересно, смогу я вырезать ее по памяти?

— Я видел петушиную корону, — медленно сказал я, — но ничего не понял.

— Не понял? — Он склонил голову набок, глядя на меня, потом с жалостью улыбнулся: — О,
Фитци-Фитц, я бы объяснил, если бы мог. Не то чтобы я так уж любил хранить тайны, но эта
тайна не поддается передаче простыми словами. Это больше чем наполовину ощущение. Можешь
ты довериться мне в этом?
— Ты снова стал прежним, — удивленно сказал я. Я не видел такого света в его глазах с того
времени, когда он заставлял короля Шрюда плакать от смеха.

— Да, — тихо сказал он, — и обещаю тебе, что, когда мы закончим, то же будет и с тобой.
Три женщины, не понимавшие, о чем мы толкуем, стояли и бросали на нас гневные взгляды.
Посмотрев на ярость в лице Старлинг, упрек в глазах Кеттл и раздражение Кетриккен, я почему-то
улыбнулся. Почти против своей воли. У меня за спиной хихикнул шут. Как мы ни старались, мы
так и не сумели более или менее сносно объяснить происшедшее. Однако мы добросовестно
пытались сделать это.

***

В эту ночь мы с шутом оставили палатку и отправились охотиться с Ночным Волком. И Кеттл, и
Кетриккен очень сомневались, что это разумно, но я обещал действовать крайне осторожно, а шут
заверил их, что не будет спускать с меня глаз. Кеттл закатила глаза в ответ на это. Но ничего не
сказала. Нас обоих явно считали полными идиотами, тем не менее нам позволили уйти. Старлинг
сердито молчала, но, поскольку мы с ней не разговаривали, я решил, что у ее дурного настроения
какой-то другой источник. Когда мы отходили от огня, Кетриккен тихо сказала:
— Следи за ними, волк.
Вместо ответа Ночной Волк весело вильнул хвостом.
Ночной Волк быстро увел нас с заросшей травой дороги в лесистые холмы. Я видел следы диких
кабанов, но был рад, что сами кабаны нам не попадаются. Волк побежал вниз и убил двух
кроликов, которых не без изящества препоручил мне. Возвращаясь окружной тропой в лагерь, мы
вышли к ручью. Вода была ледяной и сладкой, а вдоль берега густо рос водяной кресс. Мы с
шутом искали рыбу, пока наши руки совсем не онемели от холода. Когда я наконец поймал одну,
она конвульсивно взмахнула хвостом и обрызгала возбужденного волка. Он отскочил, потом с
упреком рявкнул на меня. Шут игриво зачерпнул пригоршню воды и облил его еще раз. Ночной
Волк подпрыгнул, широко раскрыв пасть, чтобы встретить шквал брызг. Через несколько
мгновений все трое были вовлечены в водяную баталию, но лишь я умудрился рухнуть в ручей,
когда волк прыгнул на меня. Шут и волк хохотали от всего сердца, когда, промокший и
замерзший, я выбирался на берег. Я обнаружил, что тоже смеюсь. Я не мог вспомнить, когда в
последний раз вслух смеялся из-за такого пустяка. Мы вернулись в лагерь поздно, но принесли
свежее мясо, рыбу и водяной кресс.
У палатки горел небольшой приветливый костер. Кеттл и Старлинг уже сварили на ужин кашу, но
Кеттл вызвалась снова заняться стряпней. Она готовила, а Старлинг молча смотрела на меня, пока
я не спросил:
— Что?
— Как это вы все умудрились так промокнуть? — поинтересовалась она.
— В ручье, в котором поймали эту рыбу. Волк столкнул меня в воду — Я слегка поддал ему
коленом, направляясь к палатке. Он попытался шутливо укусить мою ногу.

— И шут упал?
— Мы брызгались, — кисло признался я. Я улыбнулся ей, но вместо того, чтобы ответить мне
улыбкой, она с отвращением фыркнула.
***

Она вздохнула и покачала головой:

— Я боялась этого. И возможно, я принесу больше вреда, чем пользы, вообще заговорив об этом.
Старлинг мучится из-за твоего внимания к шуту.
Я онемел. Кетриккен пронзила меня синим взглядом и снова отвела глаза.
— Она верит, что шут — женщина и что этой ночью у вас было свидание. Ее огорчает, что ты
полностью ею пренебрегаешь.
Я обрел дар речи:
— Моя леди королева, я не пренебрегаю госпожой Старлинг. — Ярость заставила меня быть
официальным, — По правде говоря, это она избегает моего общества и отдалилась от меня,
обнаружив, что я владею Уитом и связан с волком. Уважая ее желание, я не навязывал ей свою
дружбу. А что касается того, что она говорит о шуте, то вы, конечно, находите ее слова такими же
смехотворными, как и я.
— Правда? — тихо спросила Кетриккен. — На самом деле я с уверенностью могу сказать только
то, что шут не такой мужчина, как другие.
— Не стану спорить, — согласился я, — я никогда не видел человека, похожего на него.
— Неужели ты не можешь быть с ней поласковее, Фитц Чивэл? — взорвалась Кетриккен. — Я не
прошу тебя ухаживать за ней, просто не заставляй ее так ревновать.
Я поджал губы и заставил себя найти вежливый ответ:
— Моя королева, я могу предложить ей то, что предлагал всегда, — свою дружбу. Последнее
время мне казалось, что она не хочет даже этого, не говоря о большем. Но если уж говорить об
этом, то я не пренебрегаю ни ею, ни какой-нибудь другой женщиной. Мое сердце занято. Точно
так же можно сказать, что вы пренебрегаете мной, потому что в вашем сердце только мой лорд
Верити.
Кетриккен бросила на меня ошеломленный взгляд. Потом она опустила глаза на карту, которую
все еще держала.
— Этого я и опасалась. Я сделала только хуже, заговорив с тобой. Я так устала, Фитц! Отчаяние
все время терзает мое сердце. А тут еще видеть мрачную физиономию Старлинг! Я ведь только
хочу, чтобы между вами все было хорошо. Я прошу у тебя прощения, что вмешалась. Но ты
красивый юноша, и, думаю, эти проблемы у тебя не в последний раз.
— Красивый? — Я рассмеялся. — С этим шрамом на лице и истерзанным телом? Я вижу в
кошмарных снах, что Молли, увидев меня таким, в ужасе отвернется. Красивый!
Я отвернулся. Горло мое сжалось, больше я не мог говорить. Я не так уж горевал о потерянной
красоте, меня просто пугала мысль о том, что Молли когда-нибудь увидит мои шрамы.
— Фитц, — тихо проговорила Кетриккен. Внезапно ее голос стал голосом друга, а не королевы. —
Я говорю тебе как женщина, что, хотя ты и покрыт шрамами, ты отнюдь не такой урод, каким,
очевидно, себя считаешь. Если бы мое сердце не было полно моим лордом Верити, я бы сама не
пренебрегла тобой. — Она протянула руку и провела прохладными пальцами по старому шраму
на моей щеке, как будто ее прикосновение могло стереть его. Сердце мое отозвалось в груди эхом
страсти Верити, усиленной моей невероятной благодарностью за ее слова.
— Вы поистине заслуживаете любви моего лорда, — сказал я от всего сердца.
— О, не смотри на меня его глазами, — произнесла она покорно. Потом поднялась, прижав к
груди карту и быстро вышла из шатра.

***

Один раз он бросился ко мне и к шуту с высунутым языком и заявил, что сегодня мы поищем
кабана, потому что вокруг очень много следов. Я передал это шуту.
— Я не терял ни одного кабана, так что мне незачем их искать, — ответил он надменно.
***

— Почему ты позволяешь Старлинг считать, что ты женщина?

Он повернулся ко мне, поднял брови и послал мне воздушный поцелуй.
— А разве я не женщина, милый принц?
— Я серьезно, — упрекнул я его. — Она думает, что ты женщина и влюблен в меня. Она думает,
что прошлой ночью у нас было свидание.
— А разве не было, о мой застенчивый? — Он посмотрел на меня с оскорбительным
сладострастием.
— Шут! — предостерегающе сказал я.
— Ах, — он вздохнул, — может быть, истина в том, что я боюсь предъявить ей доказательства.
После этого она будет считать всех остальных мужчин не стоящими внимания. — Он со
значением наклонил голову.
Я смотрел ему прямо в глаза, пока он не стал серьезным.
— Какое имеет значение, что она думает? Пусть думает то, во что ей легче поверить.
— То есть?
— Ей нужен кто-то, с кем она могла бы пооткровенничать, и на некоторое время она выбрала
меня. Может быть, ей легче было делать это, считая, что я женщина. — Он снова вздохнул. — Это
одна из тех вещей, к которым я так и не смог привыкнуть за все годы, проведенные среди твоего
народа. Огромное значение, которое вы придаете полу.
— Это важно... — начал я.
— Ерунда! — воскликнул он. — Зачем копаться, когда все уже сказано и сделано? Почему это
важно?
Я смотрел на него, не находя слов. Все это казалось мне таким очевидным, что я не мог найти
объяснения. Через некоторое время я спросил:

— Ты не мог просто сказать ей, что ты мужчина, и закрыть эту тему?

— Вряд ли это могло бы ее закрыть, Фитц, — рассудительно ответил шут. Он влез на упавшее
дерево и ждал, что я последую за ним. — Тогда ей потребовалось бы узнать, почему, если я
мужчина, я не влюблен в нее? Должен был бы найтись какой-нибудь изъян во мне или то, что я
считаю ее не представляющей интереса. Нет. Я не думаю, что стоит об этом говорить. Как бы то
ни было, у Старлинг есть обычные слабости менестреля. Она думает, что все в этом мире, каким
бы личным оно ни было, можно обсуждать. Или, еще того лучше, превратить в песню. А?
Он внезапно встал в позу прямо на дороге. Это было так похоже на Старлинг, когда она
готовилась петь, что я пришел в ужас. Я оглянулся на нее, а шут разразился песней:

Прошу вас, дайте мне ответ,

Наш шут девица или нет?
И что, скажите, мы найдем,
Когда с него штаны сорвем?

Я снова взглянул на шута. Он поклонился — это был выверенный поклон, которым он часто
заканчивал свои представления. Мне одновременно хотелось громко смеяться и провалиться
сквозь землю. Я увидел, как Старлинг покраснела и быстро пошла к нам, но Кеттл схватила ее за
рукав и что-то сердито сказала. Потом они обе яростно сверкнули на меня глазами.
Не в первый раз эскапада шута смущала меня, но эта была одной из самых острых. Я беспомощно
развел руками, потом повернулся к шуту. Он скакал по дороге впереди. Я поспешил догнать его.
— Ты никогда не думал, что можешь задеть ее чувства? — сердито спросил я.
— Ровно столько же, сколько думала она, перед тем как сделать заявление, которое вполне могло
обидеть меня. — Он повернулся ко мне и погрозил длинным пальцем: — Признайся, что задал
этот вопрос, даже не подумав, что он может задеть мои чувства? Как бы ты себя чувствовал, если
бы я потребовал доказать мне, что ты мужчина? Ах! — Его плечи вдруг опустились, казалось, вся
энергия ушла из него. — Тратить слова на такую ерунду, зная, чему мы противостоим? Оставь это,
Фитц, и не заставляй меня думать об этом. Пусть она говорит обо мне в женском роде, раз ей так
нравится. Я сделаю все, что смогу, чтобы не обращать на это внимания.
Мне следовало прекратить перепалку. Я не сделал этого.
— Просто она думает, что ты любишь меня, — попытался объяснить я.
Он странно посмотрел на меня:
— Это так.
— Я имею в виду любовь между мужчиной и женщиной.
Он вздохнул:
— А как это?
— Я хочу сказать... — Меня почти сердило его притворное непонимание. — Ну... Спать вместе...
и...
— А это и есть любовь между мужчиной и женщиной? — внезапно перебил он меня. — Сон в
одной постели?
— Это часть любви! — Я почувствовал, что обороняюсь, но не мог сказать почему.
Он поднял бровь и спокойно сказал:
— Ты снова путаешь любовь и секс.
— Это больше чем секс! — заорал я на него. В воздух с шумом поднялась птица. Я оглянулся на
Кеттл и Старлинг, которые обменивались озадаченными взглядами.
— Ага, — сказал он и задумался. Я обогнал его и ушел вперед. До меня донеслось: — Скажи мне,
Фитц, ты любил Молли или то, что было у нее под юбками?
Теперь был мой черед оскорбиться, но я не собирался позволять ему заткнуть мне рот.
— Я любил Молли и все, что ее касается, — заявил я. Я ненавидел краску, выступившую у меня
на щеках.
— Вот. Ты сам это сказал, — обрадовался шут, как будто я доказал его точку зрения. — А я
люблю тебя и все, что тебя касается. — Он склонил голову набок, и в его следующих словах был
вызов: — А ты не отвечаешь мне взаимностью?
Он ждал. Я отчаянно желал вернуться на полчаса назад и никогда не начинать этого разговора.
— Ты знаешь, что я люблю тебя, — неохотно проговорил я. — После всего того, что было между
нами, как ты можешь спрашивать? Но я люблю тебя как мужчина любит другого мужчину...
Шут с интересом посмотрел на меня. Потом в его глазах появился внезапный блеск, и я понял, что
он собирается сделать со мной что-то ужасное. Он вскочил на поваленное дерево, с высоты
триумфально посмотрел на Старлинг и воскликнул:
— Он сказал, что любит меня! А я люблю его!
Со взрывом безумного смеха он спрыгнул с дерева и помчался вперед по дороге. Я запустил руку
в волосы и медленно перелез через бревно. Сзади раздавались смех Кеттл и сердитые замечания
Старлинг. Я молча шел через лес, желая, чтобы мне хватило разума помолчать. Я был уверен, что
Старлинг кипит от ярости. Было достаточно плохо, что в последнее время она почти не
разговаривала со мной. Я решил, что она считает мой Уит чем-то отвратительным. Она была не
первой, кого это отпугнуло, по крайней мере она выказала кое-какую терпимость. Но ярость,
которая владеет ею сейчас, будет иметь более личный оттенок. Еще одна маленькая потеря из того
немногого, что у меня осталось.

***

. Через мгновение я понял, что шут тоже не присоединился к осмотру. Он стоял и смотрел на
дракона издали — так нищий мог бы смотреть на груду золота, о которой он никогда не решался
даже мечтать. Глаза его были расширены. Даже бледные щеки, казалось, приобрели розоватый
оттенок.

***

Я огляделся, ища шута, и увидел, что он молча сидит на своей сумке. Рука его легко касалась
одного из каменных драконов, на лице было отсутствующее выражение. Я тихо подошел к нему
сзади.
— Ты здоров? — спросил я тихо.
Он не подскочил. Он даже не вздрогнул. Он только обернулся и посмотрел на меня своими
светлыми глазами. Лицо его было потерянно-тоскующим, без обычного оживления.
— Фитц, с тобой бывало когда-нибудь так, что ты вспоминаешь что-то, но не знаешь, что это?
— Иногда, — сказал я. — Думаю, это случается со всеми.
— Нет, это совсем другое, — тихо настаивал он. — Когда я стоял на том камне позавчера и
внезапно увидел весь этот древний мир... С того времени у меня постоянно какие-то странные
полувоспоминания. Вроде него. — Он бережно погладил голову дракона. — Я почти уверен, что
был знаком с ним. — Он умоляюще посмотрел на меня. — Что ты видел тогда?
Я слегка пожал плечами:
— Это была рыночная площадь. Всюду лавки, люди продавали и покупали. Базарный день.
— Ты видел меня? — спросил он очень тихо.
— Не уверен. — Я почувствовал какую-то неловкость, говоря об этом. — На твоем месте был кто-
то другой. Женщина. Она была чем-то похожа на тебя. У нее не было цвета, и она вела себя как
шут, во всяком случае, так мне показалось. Ты потом сам говорил о ее короне, вырезанной в виде
петушиной головы и хвоста.
— Я говорил? Фитц, я мало что помню из того, что сказал сразу после этого. Я помню только
ощущение и то, как быстро оно исчезло. В какой-то момент я был связан со всем. Был частью
всего. Это было замечательно, как волна любви или... — Он с трудом подыскивал слова.
— Таков Скилл, — тихо сказал я. — То, что ты чувствовал, — это притяжение Скилла. Это то,
чему все время должен сопротивляться владеющий Скиллом, иначе оно засосет его.
— Значит, это был Скилл, — задумчиво сказал он сам себе.
— Когда ты вышел из него, ты был в экстазе. Ты говорил о чьем-то драконе. В этом было мало
смысла. Дай-ка подумать. Дракон Риалдера. И он якобы обещал покатать тебя.
— Мой сон прошлой ночью. Риалдер. Это было твое имя, — говоря это, он гладил голову статуи.
В этот момент произошла очень странная вещь. Мой Уит ощутил прилив жизни в камне, и Ночной
Волк подскочил к моим ногам. Шерсть у него на загривке встала дыбом. У меня на затылке
волосы тоже встали дыбом, и я отскочил, ожидая, что статуя вдруг оживет. Шут удивленно
посмотрел на нас:
— В чем дело?
— Нам кажется, эти статуи живые. И мне, и Ночному Волку. А когда ты произнес это имя, дракон
почти шевельнулся.
— Риалдер, — с интересом повторил шут. Я задержал дыхание, но ничего не почувствовал. Он
посмотрел на меня и покачал головой: — Просто камень, Фитц. Холодный и прекрасный камень.
Ты слишком нервничаешь.
Он по-дружески взял меня под руку, и мы пошли к заросшей тропе.
***

— Что случилось? — спросил я и бросился к ней.

— Шут, — сказала она и добавила: — Мы услышали крик и выбежали из палатки. Потом зарычал
волк. Мы пошли на звук и увидели шута. — Она покачала головой. — Я не знаю, что с ним.
Я начал проталкиваться мимо нее в палатку, но она схватила меня за руку, оказавшись на
удивление сильной для старой женщины. Она заставила меня посмотреть ей в глаза.
— На тебя напали? — спросила она.
— В некотором роде. — Я вкратце рассказал ей, что с нами произошло. Ее глаза расширились,
когда я упомянул о волне Скилла. Потом она кивнула сама себе, мрачно, как бы утвердившись в
своих подозрениях.
— Они искали тебя, а схватили его. Он не имеет ни малейшего представления о том, как
защищаться. Насколько я понимаю, они все еще держат его.
— Что? Как? — спросил я, ничего не соображая.
— Там, на площади, пусть ненадолго, вы двое были соединены Скиллом, твоей силой и силой
камня. Это оставляет... что-то вроде тропы. Чем чаще двое соединяются таким образом, тем
сильнее становится эта связь. Часто это напоминает связь в группе. Другие владеющие Скиллом
могут видеть такие связи, если ищут их. Это как черный ход, неохраняемый путь к сознанию
наделенного Скиллом. Как бы то ни было, на этот раз они нашли шута вместо тебя.
Выражение моего лица заставило ее отпустить мою руку. Я бросился в палатку. В жаровне горел
слабый огонь. Кетриккен стояла на коленях около шута и что-то говорила ему низким серьезным
голосом. Старлинг неподвижно сидела на своей постели, глядя на него, а волк беспокойно сновал
по палатке. Шерсть у него на загривке вздыбилась.
Я быстро подошел и опустился на колени около шута. При первом взгляде на него я отшатнулся.
Я думал, что он будет лежать расслабленный, без сознания. Но шут был напряжен, глаза его были
открыты, зрачки двигались, как будто он был свидетелем какой-то страшной борьбы, которой мы
не видели. Я коснулся его руки. Мышцы были напряжены, кожа холодная, как у трупа.
— Шут, — позвал я его. Он не ответил. — Шут! — закричал я громче и склонился над ним. Я
потряс его, сперва мягко, потом сильнее. Никакого эффекта.
— Прикоснись к нему и позови его Скиллом, — грубовато приказала Кеттл. — Но будь
осторожен. Если они все еще держат его, ты рискуешь быть схваченным.
Мне стыдно сказать, но на мгновение я похолодел. Как ни сильно я любил шута, еще сильнее был
мой страх перед Уиллом. Спустя секунду — и вечность — я потянулся, чтобы приложить ладонь к
его лбу.
— Не бойся, — сказала Кеттл и добавила то, что чуть не парализовало меня: — Если они все еще
держат его, они очень скоро используют связь между вами, чтобы схватить и тебя. Это только
вопрос времени. И твоя единственная возможность — сразиться с ними из его сознания. Давай.
Она положила руку мне на плечо, и на одно безумное мгновение мне показалось, что на моем
плече рука Шрюда, тянущего энергию Скилла. Потом она успокаивающе похлопала меня. Я
закрыл глаза, ощутив под пальцами лоб шута, и опустил стены Скилла.
Река Скилла текла, полная, как во время разлива, и я упал в нее. Мгновение понадобилось мне,
чтобы сориентироваться. Ужас пронзил меня, когда я почувствовал Уилла и Барла на самом краю
моего восприятия. Они почему-то были в страшном возбуждении. Я отшатнулся от них, как будто
дотронулся до горячей плиты, и сузил зону поиска. Шут, шут, только шут. Я искал и почти нашел
его. Он проходил через что-то чрезвычайно странное. Он метался и убегал от меня, как блестящий
золотой карп в янтарном пруду, как мошки, танцующие перед глазами после прямого взгляда на
солнце. Я мог бы пытаться схватить отражение луны в неподвижной полуночной воде с тем же
успехом, с каким я ловил это сверкающее сознание. Я узнал его силу и красоту в скоротечной
вспышке внутреннего взгляда. В одно мгновение я понял и восхитился тем, чем он был, а в
следующее забыл об этом понимании.
Потом, с проницательностью, достойной игры Кеттл, я понял, что делать. Вместо того чтобы
пытаться схватить, я окружил его. Я не делал попыток вторгнуться в него или захватить, а просто
окружил все, что я видел, и держал это под своей защитой. Это напоминало мне о том времени,
когда я только учился Скиллу. Часто Верити делал это для меня, помогая остаться единым в
течении Скилла, угрожающем разнести меня по всему миру. Я удержал шута, и он снова собрался
в единое целое.
Внезапно я ощутил прохладное прикосновение к запястью.
— Перестань, — взмолился шут тихо. — Пожалуйста, — добавил он, и меня потрясло, что ему
понадобилось это слово.
Я прекратил свои поиски и открыл глаза. Я моргнул несколько раз и удивился, обнаружив, что
весь дрожу и покрылся холодным потом. Было невозможно для шута выглядеть бледнее, чем
обычно, но в его лице была какая-то неуверенность, как будто он не знал, что бодрствует. Я
встретил его взгляд и почувствовал в нем вспышку понимания. Связь Скилла тонкая, как нить, но
она здесь. Если бы мои нервы не были так напряжены во время поисков, я, вероятно, совсем бы не
почувствовал этого.
— Мне это не понравилось, — сказал он тихо.
— Прости, — мягко ответил я. — Я думал, что они держат тебя, и стал тебя искать.
Он слабо махнул рукой.
— О, не ты. Я говорил о других. — Он сглотнул, как будто его тошнило. — Они были внутри
меня. В моих воспоминаниях. Они разбивали и пачкали, как гадкие избалованные дети. Они... —
Его глаза остекленели.
— Это был Барл?
— Да. Это его имя, хотя он сейчас сам едва его помнит. Уилл и Регал использовали его для своей
собственной надобности. Они проникли в меня через него, думая, что нашли тебя... — Голос его
затих, — Или так мне показалось? Откуда я могу знать такие вещи?
***

Никто не ответил на этот вопрос, который она задала сама себе. Внезапно она подняла глаза и
обвиняюще посмотрела на нас с шутом:
— Этого не может быть. Этого просто не может быть. Пророк и Изменяющий — почти мальчики.
Желторотые птенцы, не обученные Скиллу, думающие только о прыжках, потасовках и любовных
глупостях. И они должны спасти мир?
Мы с шутом обменялись взглядами, и я увидел, как он набирает в грудь воздух, чтобы ответить ей.
Но в эту секунду Старлинг щелкнула пальцами.
— Это подходит для песни! — воскликнула она, и лицо ее озарилось восторгом. — Не для песни о
сильных героях, мускулистых бойцах. Песня о двоих, сильных только своей дружбой. Оба верны
королю. И припев: “Желторотые птенцы” и так далее...

***

Шута одурманивали чаем из эльфовой коры. Очень скоро им овладели безудержная энергия и
мрачное настроение — типичные последствия приема коры. Для шута это означало бесконечные
прыжки и акробатические фокусы и едкий оттенок жестоких острот.
Он слишком часто говорил о тщетности наших поисков и со свирепым сарказмом парировал
любую попытку подбодрить его. К концу второго дня он окончательно превратился в плохо
воспитанного ребенка. Он не боялся ничьих упреков, даже Кетриккен, и не догадывался, что
молчание может быть величайшей добродетелью. Его бесконечная болтовня могла привести к нам
группу, но еще больше я боялся, что мы просто не услышим их приближения из-за постоянного
шума. Было одинаково бесполезно умолять его вести себя тише или сердито требовать заткнуться.
Он так действовал мне на нервы, что мне почти хотелось придушить его. И я был не одинок в этом
стремлении.

***

— Ты сердишься на шута? — тихо спросила Старлинг.

— Что? — Я посмотрел на нее через плечо.
— За то время, что мы путешествуем вместе, я поняла, каковы ваши отношения. Вы ближе, чем
братья. Я думала, ты будешь сидеть рядом с ним и мучиться, как во время его болезни. А ты
ведешь себя так, словно с ним вообще ничего не произошло.
Возможно, взгляд менестрелей слишком зорок. Я задумался.

— Сегодня он пришел ко мне поговорить. О том, что он будет делать для Молли, если я умру и не
вернусь к ней. — Я посмотрел на Старлинг и тряхнул головой. Меня удивило, что к горлу
подступил комок. — Он не думает, что я останусь в живых. А когда Пророк говорит такую вещь,
трудно остаться равнодушным.
Страх на ее лице не утешал. Это выдало правду, хотя она и пыталась настаивать:
— Пророки не всегда бывают правы. Он говорил, что видит твою смерть?
— Когда я спросил его, он не ответил, — объяснил я.
— Он вообще не должен был говорить об этом, — сердито воскликнула Старлинг. — Как,
интересно мне знать, ты найдешь в себе мужество, чтобы сделать то, что должен, если будешь
верить, что это убьет тебя?
Я молча пожал плечами. Я отказывался думать об этом все время, пока мы охотились. И мои
чувства никуда не делись, они только усилились. Боль, которую я внезапно ощутил, трудно было
преодолеть. Да и ярость тоже. Я был в ярости, оттого что шут сказал это мне.
— Вряд ли он придумал все это. И я не могу осудить его намерения. Тем не менее трудно
смотреть в лицо собственной смерти, зная, что это случится прежде, чем увянет зелень лета. — Я
поднял голову и оглядел заросший зеленый луг, окружавший нас.
Удивительно, насколько все кажется другим, если знаешь, что видишь это в последний раз.
Каждый лист на каждом стебле был неповторим. Птицы пели друг другу любовные песни и
носились в воздухе разноцветными вспышками. Запах жарящегося мяса, запах самой земли,
Ночной Волк, перемалывающий в челюстях кость, — все вдруг стало особенным и драгоценным.
Сколько таких дней я прожил слепо, думая только о кружке эля, которую выпью, дойдя до города,
или о том, какую лошадь надо подковать сегодня. Давным-давно в Баккипе шут убедил меня, что я
должен проживать каждый день, как будто в этот день вся судьба мира зависит от моих действий.
Теперь я понял, что он пытался сказать мне. Теперь, когда оставшихся мне дней стало так мало,
что я мог сосчитать их.
Старлинг положила руки мне на плечи. Она наклонилась и прижалась ко мне щекой.

— Фитц, мне очень жаль, — прошептала она. Я посмотрел на мясо, жарившееся на огне. Два часа
назад это был живой козел.
Смерть всегда на грани настоящего, — мысль Ночного Волка была мягкой. — Смерть
выслеживает нас и знает время, когда нанести удар. Это не то, о чем надо раздумывать, но мы
знаем это всеми потрохами. Все, кроме людей.
Потрясенный, я вдруг увидел то, чему пытался научить меня шут. Мне внезапно захотелось
вернуться назад, чтобы снова использовать каждый потерянный день. Время. Я был заключен в
нем, в крошечном кусочке настоящего. Все эти “скоро” и “завтра” были призраками, готовыми в
любой момент раствориться в небытии. Намерения ничего не означали. У меня не было ничего,
кроме “сейчас”. Я встал.
— Я понял, — сказал я. — Он сказал это, чтобы подтолкнуть меня. Я должен перестать
действовать так, словно существует завтра, когда я смогу все исправить. Все это должно быть
сделано сейчас, немедленно, без мыслей о завтрашнем дне. Никакой веры в завтра. Никаких
страхов.
— Фитц! — Старлинг слегка отшатнулась от меня. — Это звучит так, будто ты собираешься
сделать какую-то глупость. — Ее темные глаза были полны тревоги.
— Глупость, — сказал я себе. — Глупость, глупую, как шут. Да. Ты можешь последить за мясом?
Пожалуйста, — попросил я Старлинг.
Я не стал ждать ответа. Я встал, когда она отошла к костру, и пошел в палатку. Кеттл сидела
рядом с шутом и смотрела, как он спит. Кетриккен зашивала прореху в своем сапоге. Они обе
подняли глаза, когда я вошел.
— Мне нужно поговорить с ним, — просто сказал я. — Наедине, если вы не возражаете.
Я проигнорировал их озадаченные взгляды. Я уже жалел, что рассказал Старлинг о словах шута.
Без сомнения, она передаст это остальным, но сейчас я не хотел делиться с ними этим. Я хотел
сказать шуту что-то важное и должен был сделать это немедленно. Я не стал ждать, когда они
выйдут из палатки. Я просто сел рядом с шутом, слегка коснулся его лица и ощутил холод щек.
— Шут, — тихо сказал я. — Мне нужно поговорить с тобой. Я наконец понял то, чему ты все
время пытался научить меня.
Мне понадобилось приложить определенные усилия, чтобы разбудить его. Я догадался, чем была
озабочена Кеттл. Это не было обычным сном усталого человека. Но в конце концов он открыл
глаза и посмотрел на меня сквозь мрак.
— Фитц? Уже утро? — спросил он.
— Вечер. Жарится свежее мясо, и скоро оно будет готово. Думаю, хорошая еда поможет тебе
прийти в себя. — Я начинал медлить, но потом вспомнил свое решение. — Сначала я рассердился
на тебя за то, что ты сказал мне. Но теперь, думаю, я понял, почему ты это сделал. Ты прав, я
прятался в будущем и зря тратил дни. — Я набрал в грудь воздуха. — Я хочу отдать тебе на
хранение серьгу Баррича. Пос... после я бы хотел, чтобы ты отнес ее ему. Я бы хотел, чтобы ты
сказал ему, что я не умер у грязной пастушьей хижины и сдержал клятву данную моему королю.
Это будет многое значить для него. Он научил меня быть мужчиной. Я не хочу, чтобы это
осталось невысказанным.
Я расстегнул серьгу, вынул ее из уха и вложил в расслабленную руку шута. Он лежал на боку и
молча слушал. Его лицо было очень мрачным. Я нагнулся к нему:
— Мне нечего послать ни Молли, ни нашему ребенку. Она получила булавку, которую когда-то
подарил мне Шрюд, и ничего больше. — Я старался говорить спокойно, но слова мучили меня. —
Я думаю, разумнее всего не говорить Молли о том, что я вышел живым из темницы Регала.
Баррич поймет, почему я хочу сохранить это в тайне. Она уже оплакала мою смерть, и ей незачем
делать это еще раз. Я рад, что ты решил найти их. Делай игрушки для Неттл. — Против воли
слезы защипали мне глаза.

Шут сел, лицо его было полно сочувствия. Он бережно сжал мои плечи:
— Если ты хочешь, чтобы я нашел Молли, ты знаешь, что я так и сделаю, если до этого дойдет. Но
зачем нам сейчас говорить об этом? Чего ты боишься?
— Смерти, — признался я. — Но страх не предотвратит ее. Поэтому я решил приготовиться,
насколько смогу. И мне давно следовало сделать это. — Я прямо взглянул в его туманные глаза.
— Обещай мне.
Он посмотрел на серьгу у себя на ладони:

— Я обещаю, хотя и не понимаю, почему ты считаешь мои шансы выжить предпочтительнее

твоих. Я не знаю, где искать Молли, но найду.
Я ощутил огромное облегчение.
— Я уже говорил тебе. Я знаю только, что их дом недалеко от городка Капеллин-Бич. В Бакке не
один Капеллин-Бич, это правда, но раз ты говоришь, что найдешь их, я верю, что ты это сделаешь.
— Капеллин-Бич? — Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом. — Кажется, я вспоминаю...
я думал, мне это приснилось. — Он покачал головой и почти улыбнулся. — Итак, теперь мне
известен один из самых тщательно охраняемых секретов Бакка. Чейд говорил мне, что даже он не
знает, где Баррич спрятал Молли. Ему известно только место, в котором можно оставить послание
для Баррича, чтобы связаться с ним. “Чем меньше людей знает тайну, тем меньше людей может ее
выдать”, — сказал он. Но теперь мне кажется, что я уже слышал раньше это название. Капеллин-
Бич. А может быть, оно мне приснилось.
Сердце мое упало.
— Что ты хочешь сказать? У тебя было видение о Капеллин-Бич?
Он потряс головой:
— Нет, не видение. Просто кошмар, более цепкий, чем обычно, поэтому, когда Кеттл нашла и
разбудила меня, я чувствовал себя так, будто вообще не спал, а много часов бежал, спасая свою
жизнь. — Он снова медленно покачал головой и, зевая, потер глаза. — Я даже не помню, что
ложился спать у пруда. Но они говорят, что нашли меня там.
— Я должен был догадаться, что с тобой что-то не так, — виновато сказал я. — Ты пришел к
горячему источнику и говорил со мной о Молли и о... других вещах. А потом вдруг лег и заснул. Я
думал, ты надо мной издеваешься, — признался я.
Он широко зевнул.
— Я не помню, что искал тебя, — сказал он и вдруг принюхался: — Ты что-то говорил о жареном
мясе?
Я кивнул:
— Мы с волком убили козла. Мясо очень молодое и, я думаю, будет нежным.
— Я так голоден, что могу съесть старый башмак, — заявил шут. Он свернул одеяло и вылез из
палатки. Я последовал за ним.
Эта трапеза подарила нам лучшие часы за последние несколько недель. Шут казался усталым и
измученным, но зато забросил свои едкие шутки. Мясо, может быть и уступавшее в нежности
жирному ягненку, было тем не менее лучше всего, что мы ели за время нашего похода. К концу
ужина я чувствовал такую же сонную сытость, как Ночной Волк. Он свернулся у костра,
собираясь дежурить вместе с Кетриккен, а я мечтал только о том, чтобы скорее добраться до
постели.
Я думал, что шута будет мучить бессонница после того, как он проспал почти весь день. Но он
первым залез под одеяло и уже спал как убитый, когда я стягивал сапоги.
***

Я смотрел, как он выходит из палатки. Потом снова лег. И обнаружил ее, связь, похожую на
сверкающую серебряную нить. Это была связь Скилла между нами.
А, вот это что такое, — задумчиво сказал волк.
Ты тоже это чувствуешь?
Иногда. Похоже на то, что было между тобой и Верити.
Только слабее.
Слабее? Не уверен, маленький брат. Просто по-другому. Гораздо больше похоже на связь Уита.
Он посмотрел на шута, который выходил из палатки. Через некоторое время шут нахмурился и
взглянул на волка.
Ты видишь ? Он чувствует меня. Не так ясно, но чувствует. Привет, шут. У меня уши чешутся.
Снаружи, у палатки, шут внезапно протянул руку, чтобы почесать уши волка.

***

Пришел шут и сел рядом со мной.

— Когда мои пальцы коснулись руки Верити, я узнал его, — сказал он внезапно. — Я узнал, что
он настоящий король, за которым я могу следовать, — такой же, каким был его отец. Я знаю,
каковы его намерения, — добавил он, понизив голос. — Сначала было очень сложно разобраться
во всем этом, но я сидел и думал. И все это сходится с моим сном о Риалдере.
Дрожь охватила меня, и не холод был ее причиной.
— Что? — спросил я.
— Драконы — это Элдерлинги, — тихо сказал шут. — Но Верити не мог их разбудить. Поэтому
он ваяет собственного дракона и, когда закончит, разбудит его. И тогда он полетит навстречу
красным кораблям. Один.
Один. Это слово ударило меня. Снова Верити хочет в одиночку сражаться с красными кораблями.
Но тут было слишком много непонятного.
— Все Элдерлинги были драконами? — Я снова вспомнил фантастические рисунки и гобелены с
изображениями Элдерлингов, которые я когда-либо видел. Некоторые были похожи на драконов,
но...
— Нет. Элдерлинги — это и есть драконы. Те существа в каменном саду. Это Элдерлинги. Король
Вайздом разбудил их в свое время, поднял и призвал себе на помощь. Они вернулись к жизни для
него. Но теперь они либо слишком крепко спят, либо умерли. Верити потратил много сил, пытаясь
пробудить их всеми возможными способами. А когда не смог, решил сделать собственного
Элдерлинга, оживить его и использовать в сражении с красными кораблями.
Я сидел не двигаясь. Я думал о жизни, которую мы с волком чувствовали, проходя между этими
камнями. С внезапной болью я вспомнил о девушке на драконе в этой самой каменоломне. Живой
камень, навеки лишенный возможности летать. Я содрогнулся. Еще один вид темницы.
— Как это делается?
Шут покачал головой:
— Я не знаю. Сам Верити вряд ли знает. Он идет к этому вслепую, на ощупь. Он придает форму
камню и отдает ему свои воспоминания. А когда все это будет закончено, дракон оживет. Так я
думаю.
— Ты сам слышал, что сказал? — спросил я. — Камень взлетит и будет защищать Шесть
Герцогств от красных кораблей? А что будет с войсками Регала и пограничными конфликтами в
Горном Королевстве? Этот “дракон” и с ними разберется? — Ярость медленно закипала во мне. —
И для этого мы проделали такой путь? Ради сказки, в которую не поверит даже ребенок?
Шут выглядел оскорбленным.
— Верь или не верь, это твое дело. Я знаю только, что Верити в это верит. Если я не ошибаюсь,
Кеттл тоже верит в это. Иначе зачем бы она стала настаивать, чтобы мы оставались здесь и
помогали Верити заканчивать дракона?
Некоторое время я обдумывал это. Потом спросил:
— Твой сон про дракона Риалдера. Что ты помнишь о нем?
Шут беспомощно пожал плечами:
— Главным образом ощущения. Мне было очень весело и интересно, потому что я представлял
дракона Риалдера, а он обещал покатать меня. Я чувствовал, что немного влюблен в него, знаешь
ли. На сердце у меня было легко. Но... — Он запнулся. — Я не могу вспомнить, кого я любил —
Риалдера или его дракона. У меня во сне они... смешались, как мне кажется. Вспоминать сны так
трудно! Их надо рассказывать сразу, как проснешься, чтобы не потерять детали, иначе все гаснет.
— Но в твоем сне каменный дракон летал?
— Во сне я провозглашал дракона и знал, что должен лететь на нем. Я еще не видел его.
— Тогда, может быть, это все не имеет ничего общего с тем, что делает Верити? Может быть, в то
время, которое тебе приснилось, еще были настоящие драконы, из плоти и крови?
Он с любопытством посмотрел на меня:
— А ты не веришь, что настоящие драконы существуют и сейчас?
— Я ни одного не видел.
— В городе, — тихо заметил он.
— Это было видение прошлого. Ты сам говорил. Он поднес одну из своих бледных рук к костру.
— Мне кажется, они похожи на меня. Редкие, но не мифические. Кроме того, если бы не было
драконов из крови, плоти и огня, откуда бы люди взяли идею этих каменных статуй?
Я устало покачал головой:
— Наш разговор идет по кругу. Я устал от догадок, загадок и древних преданий. Я хочу знать, что
происходит на самом деле. Я хочу знать, зачем мы проделали весь этот путь и что нам теперь
делать.
На это у шута не было ответа.
***

— Пойдем, — позвал меня шут, как только я закончил.

— Куда? — спросил я, мечтая только об отдыхе.
— К девушке на драконе, — напомнил он мне и быстро пошел вперед, даже не оглянувшись. Он
знал, что я пойду за ним следом.
— Я думаю, что это дурацкая мысль! — крикнул я ему вдогонку.
— Вот именно! — с улыбкой откликнулся он и больше ничего не говорил, пока мы не подошли к
огромной статуе.
Девушка на драконе этим утром казалась более спокойной, но, может быть, я просто начал
привыкать к отчаянному Уиту попавшего в западню существа. Шут не мешкая быстро забрался на
постамент. Я последовал за ним.
— Сегодня она кажется мне другой, — тихо сказал я.
— Как это?

— Не могу сказать. — Я изучал ее склоненную голову и каменные слезы, застывшие на щеках. —

А тебе не кажется, что она изменилась?
— Вчера я не разглядывал ее так пристально.
Теперь, когда мы были здесь, шут немного притих. Очень осторожно я положил руку на спину
дракона. Отдельные чешуйки были так искусно сделаны, изгиб тела животного был таким
естественным, что я почти ждал, что уловлю слабое дыхание. Но это был холодный, твердый
камень. Я задержал дыхание, набираясь мужества, потом прощупал его Уитом. Никогда раньше я
не ощущал ничего подобного. Не было биения сердца, дыхания или какого-нибудь другого
физического признака жизни. Только ощущение попавшего в ловушку отчаявшегося существа. На
мгновение оно ушло, потом я поискал его, и оно ответило мне. Оно искало ощущения ветра на
лице, теплого биения крови, запахов летнего дня, прикосновения одежды к коже — жажда всего,
что было жизнью. Я отнял руку, испуганный его настойчивостью. Мне показалось, что оно может
втянуть меня в себя.
— Странно, — прошептал шут. Будучи соединенным со мной Скиллом, он чувствовал рябь моих
ощущений. Его глаза встретились с моими. Некоторое время мы смотрели друг на друга. Потом он
протянул к девушке посеребренный палец.
— Нам не следует делать этого, — сказал я, но в моем голосе не было уверенности. Стройная
фигура верхом на драконе была одета в куртку без рукавов, гамаши и сандалии. Шут прикоснулся
к ее плечу.
Оскорбленный и полный боли крик Скилла зазвенел в каменоломне. Шута сбросило с пьедестала,
и он тяжело упал на спину на камни у его подножия в глубоком обмороке. У меня подогнулись
колени, и я рухнул рядом с драконом. Судя по стремительному потоку ярости Уита, я ожидал, что
это создание растопчет меня, как взбешенная лошадь. Инстинктивно я сжался в комок, защищая
руками голову.
Это продолжалось одно мгновение, но казалось, что эхо этого крика будет звучать бесконечно,
отражаясь от гладких черных глыб, разбросанных по всей каменоломне. Я змеей соскользнул
вниз, чтобы проверить шута, когда к нам подбежал Ночной Волк.
Что это было? Нам угрожают?
Я опустился на колени около шута. Он ушиб голову, и кровь стекала на черный камень, но я не
думал, что он потерял сознание из-за этого.
— Я знал, что нам не следует этого делать. Почему я позволил ему? — спросил я себя, поднимая
шута, чтобы отнести в лагерь.
— Потому что ты еще больший дурак, чем он. А я глупее вас обоих, раз оставила вас одних и
поверила, что вы будете вести себя разумно. Что он сделал? — Кеттл задыхалась от спешки.
— Он прикоснулся к девушке на драконе Скиллом на конце пальца, — объяснил я и поднял глаза
на статую. К моему ужасу, на ее руке был серебряный след, выделявшийся на бронзовой коже.
Кеттл проследила за моим взглядом, и я услышал, как она охнула. Она резко повернулась ко мне и
подняла узловатую руку, словно хотела меня ударить. Потом сжала ладонь в дрожащий кулак и
опустила его.
— Разве недостаточно того, что она навеки заключена здесь в одиночестве и страдании,
отрезанная от всех, кого когда-то любила? Вам еще понадобилось причинять ей боль! Как вы
могли быть такими жестокими?
— Мы не хотели ничего плохого. Мы не знали...
— Неуемное любопытство всегда оправдывают невежеством! — рявкнула Кеттл.
Внезапно я почувствовал, что сейчас выплеснется моя собственная ярость.
— Не попрекайте меня моим невежеством, женщина! Это вы отказались приоткрыть хотя бы край
завесы тайны! Вы намекали, предупреждали и говорили разные зловещие слова, но не спешили
просто объяснить нам, в чем дело. И когда мы совершаем ошибки, вы обвиняете нас и
утверждаете, что мы должны были сами все знать. Откуда? Откуда нам знать это, когда вы
отказываетесь поделиться с нами своим опытом?
В моих руках слабо зашевелился шут. Волк кружил неподалеку. Теперь он подошел, поскуливая, и
лизнул повисшую руку шута.
Осторожно, следи, чтобы он не касался тебя пальцами!
Кто его укусил?
Не знаю.
— Я ничего не знаю, — с горечью сказал я вслух. — Я блуждаю во тьме и приношу боль всем,
кого люблю.
— Я не смею вмешиваться! — закричала на меня Кеттл. — А что, если мои слова побудят тебя
пойти по неверному пути? Что тогда толку во всех этих пророчествах? Ты должен сам найти
дорогу, Изменяющий.
Шут приоткрыл глаза и бессмысленно взглянул на меня. Потом он снова закрыл их и уронил
голову мне на плечо. Мне уже было тяжело держать его, а я так и не знал, что же произошло. Я
крепче прижал его к себе. Я увидел, что вслед за Кеттл идет Старлинг, нагруженная мокрым
бельем. Я повернулся и пошел прочь от них обеих. Уже направляясь к лагерю, я сказал,
обернувшись:
— Может быть, именно поэтому вы здесь. Может быть, вы были призваны, чтобы сыграть свою
роль. Может быть, она состоит в том, чтобы рассеять наше невежество и чтобы мы смогли
исполнить эти ваши проклятые пророчества. А может быть, храня молчание, вы мешаете их
исполнению. Но, — я остановился, чтобы говорить как можно более убедительно, — я думаю, вы
молчите по собственным причинам. Потому что вам стыдно!
Я отвернулся, чтобы не видеть ее потрясенного лица. Мне было самому неловко, что я говорил с
ней в таком тоне. Но это придало мне сил. Я твердо решил заставить всех вести себя так, как
должно. Это была та детская целеустремленность, которая часто доводила меня до беды, но в тот
миг, когда мое сердце пришло к решению, ярость не дала мне от него отступить.
Я отнес шута в большую палатку и уложил в постель, взял оборванный рукав того, что осталось от
рубашки, смочил его в холодной воде и плотно прижал к затылку. Когда кровотечение
прекратилось, я осмотрел его и обнаружил небольшую ранку и шишку. Мне все еще казалось, что
от этого шут потерять сознание не мог.
— Шут, — тихо сказал я ему. Потом более настойчиво: — Шут!
Я смочил ему лоб водой. Он очнулся и открыл глаза.
— Со мной все будет в порядке, Фитц, — вяло проговорил он. — Ты был прав. Мне не нужно
было трогать ее. Но я сделал это и никогда не смогу забыть.
— Что случилось? — спросил я. Он покачал головой:
— Я не могу сейчас об этом говорить.

***

— Нет. Есть еще кое-что. — Он посмотрел на шута. — Я боюсь, что, когда ты разговариваешь с
шутом, тебя слушают уши Регала. Я боюсь, что это Регал приходил к тебе в тот день, говоря
устами шута, и спрашивал, где Молли.
Во рту у меня пересохло. Я повернулся, чтобы посмотреть на шута. Он выглядел потрясенным.
— Я не помню... Я никогда не говорил... — Он судорожно вздохнул и вдруг повалился на бок.
Кеттл подошла к нему.
— Он дышит, — сообщила она. Верити кивнул:
— Я подозреваю, что теперь они оставили его. Возможно. Но верить в это нельзя. — Он снова
посмотрел на меня.
Я пытался устоять на ногах. Мне казалось, я чувствую, как они уходят из шута. Это было похоже
на лопнувшую шелковую нить. Они не так уж крепко держали его, но этого было достаточно.
Достаточно, чтобы заставить меня выдать то, что им было нужно. Достаточно, чтобы каждую ночь
обыскивать его сны и красть все, что могло им пригодиться.
Я подошел к шуту. Я взял его не тронутую Скиллом руку и потянулся к нему. Его глаза медленно
открылись, и он сел. Некоторое время он, ничего не понимая, смотрел на нас. Потом перевел глаза
на меня. В их затуманенных глубинах был стыд.
— “И тот, кто любит его больше всех, предаст его в полной мере”. Мое собственное пророчество.
Я знал это с одиннадцати лет. Чейд, сказал я себе, когда он решил забрать твоего ребенка, Чейд
твой предатель. — Он грустно покачал головой. — Но это был я. Это был я. — Он медленно встал
на ноги. — Прости меня. Прости.
Я увидел, что на глазах у него выступили слезы. Потом он повернулся и пошел прочь. Я не мог
заставить себя броситься следом, но Ночной Волк быстро встал и пошел за шутом.

***

— Кестрел? — спросил я.
— Я была ею, — тихо сказала она, и я чувствовал, что раны еще не зажили. — Но ее больше нет.
Нет уже много лет.
Когда я назвал это имя, я почти почувствовал ее. Я знал, что держу ключ, но представления не
имел, где искать замок. Что-то скреблось на краю моего Унта. Я поднял глаза, раздраженный
вмешательством. Это были Ночной Волк и шут. Шут выглядел измученным, на него было больно
смотреть. Но он не мог выбрать худшего времени для разговора. Думаю, он знал это.
— Я старался держаться подальше, — сказал он тихо, — Старлинг объяснила мне, что вы делаете.
Она рассказала мне обо всем, что произошло, пока меня не было. Я знаю, что мне следовало
подождать, и то, что вы делаете, жизненно важно. Но... я не могу. — Он опустил глаза. — Я
предал тебя, — прошептал он. — Я предатель.
Мы были связаны Скиллом, и я ощутил всю глубину его отчаяния. Я пытался пробиться к нему,
чтобы он, в свою очередь, узнал, что чувствую я. Его использовали против меня, да, но в этом ведь
не было его вины. Но я не мог дотянуться до него. Его стыд и угрызения совести стояли между
нами и закрыли его от моего прощения. Он и сам не мог простить себя.
— Шут! — внезапно воскликнул я и улыбнулся ему. Он посмотрел, ужасаясь тому, что я вообще
могу улыбаться, а тем более ему — Нет, все в порядке. Ты дал мне ответ. Ты — ответ. — Я
глубоко вздохнул и попытался тщательно обдумать это. Медленно и осторожно, предупредил я
себя, и потом: “Нет! Сейчас! Только сейчас это и можно сделать”. Я обнажил свое левое запястье
и протянул руку ладонью вверх. — Прикоснись ко мне, — приказал я шуту — Прикоснись ко мне
Скиллом на твоих пальцах и увидишь, считаю ли я тебя предателем.
— Нет! — ужаснулась Кеттл, но шут уже тянулся ко мне, как лунатик. Он приложил
посеребренные кончики пальцев к моему запястью. Когда я ощутил холодный жар его пальцев на
своей коже, я протянул другую руку и схватил Кеттл.
— КЕСТРЕЛ! — крикнул я громко. Я почувствовал, как она шевельнулась, и втянул ее в нас.
Я был шутом, а шут был мной. Он был Изменяющим, и я тоже. Мы были две половины целого,
разъединенные и снова сошедшиеся вместе. На мгновение я узнал его во всей его полноте,
совершенного и волшебного, а потом он оторвался от меня, смеясь. Пузырек внутри меня,
отдельный и непознаваемый и в то же время соединенный со мной. Ты любишь меня! Я был
потрясен. Он действительно никогда раньше не верил в это. Раньше это были слова. Я всегда
боялся, что они рождены жалостью. Но ты действительно мой друг. Это знание. Это
ощущение того, что ты ко мне чувствуешь. Значит, это Скилл. Мгновение он буйно веселился
просто от этого нового понимания.
В этот момент к нам присоединился кто-то еще.
Ах, маленький брат! Наконец-то нашел свои уши! Моя добыча — твоя добыча, и мы стая навеки!
Шут отскочил от дружеского наскока волка. Я боялся, что он разорвет круг. Потом он внезапно
вернулся к нам.
Это? Это Ночной Волк? Этот могучий воин с благородным сердцем?
Как описать этот момент? Я так давно и так полно знал Ночного Волка и был поражен, увидев, как
мало знал о нем шут.
Лохматый? Таким ты меня видел? Лохматый и похотливый?
Прости. Это от шута, очень искренне. Большая честь для меня узнать, каков ты на самом деле. Я
никогда не подозревал такого благородства в тебе.
Их взаимное одобрение было почти ошеломляющим.
Потом мир вокруг нас остановился.
У нас есть дело, — напомнил я им. Шут отнял руку от моего запястья, оставив на нем три
серебряных пятнышка. Даже воздух был слишком тяжелым грузом для этой отметины. На
некоторое время я стал чем-то другим. Потом снова вернулся в собственное тело. Все это заняло
одно лишь мгновение.

***

Когда я проснулся, было уже совсем темно. Приятно было ощущать рядом тяжелое теплое тело
волка. Шут укрыл меня одеялом и сидел рядом, сосредоточенно глядя в огонь. Когда я
пошевелился, он резко вздохнул и вцепился в мое плечо.
— Что? — спросил я. Я не мог понять ничего из того, что слышал и видел. На каменном
постаменте рядом с драконом горели огни. Я слышал звон металла, бьющегося о камень, и
оживленные голоса. В палатке за моей спиной Старлинг пробовала струны своей арфы.
— Последний раз я видел тебя таким тогда, когда мы вытащили из твоей спины стрелу и я думал,
что ты умираешь от заражения.
— Я очень устал, — улыбнулся я, надеясь, что он поймет. — А ты? Я ведь брал силу у тебя и
Ночного Волка.
— Устал? Нет. Я выздоровел. — И, не помедлив, он добавил: — Думаю, дело в том, что
предательская группа оставила меня, осознав, что в тебе нет ненависти ко мне. И Ночной Волк.
Слушай, он великолепен. Я до сих пор почти чувствую его. — Очень странная улыбка показалась
на его лице.
Я увидел, что он ищет Ночного Волка. У него не было сил, чтобы по-настоящему использовать
Скилл или Уит, но было странно видеть его попытки. Ночной Волк поднял хвост и снова уронил
его.
Я хочу спать.
Тогда отдыхай, брат мой. Я положил руку на густой мех его загривка. Он был жизнью, силой и
дружбой, которым я мог доверять. Он еще раз медленно вильнул хвостом и снова опустил голову.
Я взглянул на шута и кивнул в сторону дракона Верити:
— Что там происходит?
— Безумие. И веселье, я полагаю. Если не считать Кетриккен. Думаю, ее сердце истекает кровью
от ревности, но она не уходит.
— Что там происходит? — спокойно повторил я.
— Ты знаешь об этом больше, чем я, — ответил он. — Ты сделал что-то с Кеттл. Часть этого я
понял, но не все. Потом ты заснул. И Кеттл пошла туда и сделала что-то с Верити. Не знаю что, но
Кетриккен сказала, что после этого оба они рыдали и тряслись. Потом Верити сделал что-то с
Кеттл. И тогда они оба начали смеяться и кричать, что это получилось. Я пробыл там достаточно
долго, чтобы увидеть, как они набросились на камень с резцами, мечами и всем, что попадалось
им под руку. А Кетриккен сидит молча, как тень, и скорбно наблюдает за ними. Они не позволяют
ей помогать. Потом я пришел сюда и обнаружил, что ты без сознания. Или спишь. Как тебе
больше нравится. Я долго сидел и смотрел на тебя, заваривал чай и приносил мясо всем, кто
кричал и просил меня об этом. А теперь ты проснулся.
Я узнал пародию на мой доклад Верити и вынужден был улыбнуться. Наверное, Кеттл помогла
Верити раскрыть свой Скилл и они вдвоем продолжили работу над драконом. Но Кетриккен...
— Почему грустит Кетриккен? — спросил я.
— Она хочет быть Кеттл, — объяснил шут таким тоном, словно это должно было быть ясно
любому слабоумному. Он протянул мне тарелку с мясом и кружку чая. — Как бы ты себя
чувствовал, если бы прошел такой долгий и утомительный путь только для того, чтобы увидеть,
как твой супруг выбирает себе в помощники кого-то другого. Они с Кеттл болтают друг с другом
как сороки. Совершенно бессвязный разговор. Они работают, разбрасывая осколки, а иногда
Верити просто стоит, прижав руки к дракону. И он рассказывает Кеттл о кошке своей матери,
Хисспит, и тмине, который рос на башне. А Кеттл не переставая говорит, что Галл сделала то, и
Галл сделала это, а вот это они с Галл сделали вместе. Я думал, что они остановятся, когда зайдет
солнце, но тут Верити, видно, вспомнил, что Кетриккен живая. Он попросил ее принести хвороста
и разжечь костры. И, думаю, он разрешил ей заточить пару резцов.
— А Старлинг? — глупо спросил я. Мне не нравилось думать о том, что должна была чувствовать
Кетриккен. Я решил подумать о другом.
— Она работает над песней о драконе Верити. Думаю, мы с тобой едва ли когда-нибудь
заработаем хотя бы ноту.
Я улыбнулся про себя.

— Ее никогда нет рядом, если я делаю что-нибудь значительное. То, что мы сделали сегодня, шут,
важнее всех битв, в которых я когда-либо участвовал. Но она этого не поймет. — Я оглянулся на
палатку. — Ее арфа звучит мелодичнее, чем раньше, — пробормотал я.
Вместо ответа он поднял брови и помахал передо мной посеребренными пальцами.
Мои глаза расширились.
— Что ты сделал? — спросил я.
— Немножко поэкспериментировал. Думаю, если я переживу все это, мои куклы войдут в
легенды. Я всегда мог смотреть на дерево и видеть, что я хочу вызвать из него. А это, — он снова
помахал пальцами, — очень облегчает задачу.
— Будь осторожен.
— Я? Во мне нет осторожности. Я не могу быть тем, чем не являюсь. Куда ты собрался?
— Наверх. Посмотреть дракона. Если Кеттл может работать над ним, значит, могу и я. Может
быть, я не так силен в Скилле, но гораздо дольше был связан с Верити.
***

— Фитц?
Я повернулся и увидел бегущего ко мне шута. Он поймал меня в объятия и крепко прижал к себе.
— Ты все-таки жив! Спасибо всем богам! Она летает как ветер, и она знала, где найти тебя. Она
каким-то образом почуяла битву издалека. — Он перевел дыхание и добавил: — Она ненасытна.
Фитц, теперь ты должен пойти со мной. Им уже не хватает добычи. Ты должен сесть на нее и
отвести их туда, где они смогут кормиться. Мне даже страшно подумать, что может случиться,
если мы этого не сделаем.
Ночной Волк присоединился к нам.
Это большая и голодная стая. Им нужно много добычи.
Пойдем с ними охотиться?
Ночной Волк помедлил. На спине у одного из них? По воздуху?
Так они охотятся.
Это не в обычаях волков. Но если ты должен покинуть меня, я пойму.
Я не покину тебя, брат мой. Не покину.
Я думаю, что шут почувствовал что-то из происшедшего между нами, потому что он начал качать
головой до того, как я заговорил.
— Ты поведешь их. Верхом на Девушке-на-драконе. Отведи их в Бакк, к Верити. Они
послушаются тебя, потому что ты с нами в одной стае. Это они понимают.
— Фитц, я не могу. Я не создан для этой бойни! Я пришел не для того, чтобы отнимать у людей
жизни. Я никогда не видел ничего подобного во сне, не читал ни в одном свитке. Я боюсь, что
могу завести время не туда, куда нужно.
— Нет. Все правильно. Я чувствую это. Я — Изменяющий, и пришел, чтобы изменять все вокруг.
Пророки становятся воинами, драконы охотятся, как волки. — Я едва узнавал свой собственный
голос, когда говорил это. Я представления не имел, откуда пришли ко мне эти слова. Я встретил
недоверчивый взгляд шута: — Все так, как должно быть. Ступай.
— Фитц, я...
Девушка-на-драконе неуклюже приблизилась к нам. На земле ее воздушная грация изменила ей.
Она шла тяжело, как медведь или огромный бык. Зелень ее чешуи сияла на солнце, как изумруды.
Сама девушка была захватывающе прекрасна, если не считать отсутствующего выражения лица.
Дракон поднял голову и высунул язык, чтобы попробовать воздух. Еще?
— Быстрее, — попросил я шута.
Он почти судорожно обнял меня и очень удивил, поцеловав в губы. Потом повернулся и побежал
к Девушке-на-драконе. Девичья часть наклонилась и протянула ему руку, чтобы посадить у себя за
спиной. Выражение ее лица не менялось. Всего лишь часть тела дракона.
— Ко мне! — крикнул шут драконам, которые уже собирались вокруг нас. В его последнем
взгляде на меня была насмешливая улыбка.

***

Всадник был достоин своей лошади. Он прямо сидел в седле, и я почувствовал, что этот человек и
его скакун прекрасно друг друга понимают. Его черный костюм, отделанный серебром, дополняли
черные сапоги. Мрачное сочетание, если бы вышивка серебром не украшала летний плащ и
кружевные белые манжеты. Серебряная лента стягивала волосы, чтобы не падали на глаза, черные
перчатки облегали руки, точно вторая кожа. Моим глазам предстал стройный молодой человек,
глядя на которого сразу становилось ясно, что природа наградила его легкостью движений и
силой. Позолоченные солнцем кожа и волосы, тонкие черты лица — смуглый незнакомец
приближался ко мне совершенно безмолвно, только ровно стучали по земле копыта лошади.
Оказавшись совсем близко от меня, всадник едва уловимым движением руки остановил скакуна,
но остался в седле, глядя на меня своими янтарными глазами. Затем он улыбнулся.
И у меня защемило сердце.
Я облизнул губы, но не смог выдавить из себя ни единого слова. Сердце говорило мне одно, а
глаза — совсем другое. Медленно улыбка сползла с лица моего гостя, и на ее месте появилась
неподвижная маска. Когда он заговорил, слова прозвучали тихо, ровно, без намека на чувства.
— Ты даже не хочешь со мной поздороваться, Фитц?
Я открыл рот, затем беспомощно развел руки в стороны. Мой жест сказал ему все то, что я не мог
выразить словами, и его лицо снова озарила улыбка. Он сиял, словно в его душе горел яркий
огонь. Мой гость потянулся ко мне, но тут из леса появился Ночной Волк, и лошадь, испугавшись,
метнулась в сторону. Шут покинул седло быстрее, чем собирался, однако ему все равно удалось
спрыгнуть на землю и устоять на ногах. Лошадь отошла, но мы не обратили на нее внимания. Я
быстро сбежал с крыльца, поймал Шута и прижал к себе, а волк скакал вокруг нас, точно
легкомысленный щенок.
— Шут, — задыхаясь, проговорил я. — Неужели это ты? Не может быть, нет... Ладно, мне все
равно.
Он обнял меня и прижал к себе так сильно, что серьга Баррича впилась мне в шею. Мы довольно
долго так стояли, Шут не отпускал меня, словно влюбленная женщина; волку наконец это
надоело, и он влез между нами. Тогда Шут опустился на одно колено, прямо в пыль, похоже, ему
было плевать на свой роскошный костюм, и обхватил волка за шею.
— Ночной Волк! — радостно прошептал он. — Я не думал, что увижу тебя. Как же я рад, старина!
— И, вытирая слезы, он спрятал лицо в густой шерсти зверя.
Это вовсе не уронило его в моих глазах, потому что по моим щекам тоже катились слезы, на
которые я не обращал внимания.
В следующее мгновение Шут вскочил на ноги таким знакомым движением, которое я видел
множество раз в своей прошлой жизни. Потом он положил мне руку на затылок, как делал раньше,
и прижался ко мне лбом. От него пахло медом и абрикосовым бренди. Неужели перед нашей
встречей он решил немного поддержать свой дух спиртным? Через несколько минут Шут
отодвинулся от меня, но руки не убрал. Он смотрел на меня, заметил белую прядь в волосах,
пробежал глазами по знакомым шрамам на лице. Я тоже не мог отвести от него взгляда — меня
поразило не то, как сильно он изменился, превратившись из белокожего нездорового человека в
смуглого красавца, а как раз наоборот — то, что он совсем не изменился. Он выглядел так же
молодо, как пятнадцать лет назад, когда я видел его в последний раз, — и ни единой морщины на
лице.
— Ну, — откашлявшись, проговорил Шут, — ты не собираешься пригласить меня в дом?
— Собираюсь, конечно. Только сначала займемся твоей лошадью, — осипшим голосом ответил я.
Его широкая ухмылка словно стерла разделявшие нас годы.
— А ты ничуть не изменился, Фитц. Ты всегда первым делом заботился о лошадях.
— Не изменился? — Я покачал головой, глядя на него. — Это ты не постарел ни на один день. А
что касается остального... — Я снова покачал головой и направился к его лошади. Она сделала шаг
назад, как будто не хотела подпускать меня к себе. — Ты стал золотым, Шут. И одет так же
роскошно, как когда-то одевался Регал. Я тебя даже не сразу узнал.
Он с облегчением вздохнул и рассмеялся.
— Значит, я зря испугался, решив, что ты не хочешь меня видеть?
Такой вопрос даже не заслуживал, чтобы на него отвечали, и я пропустил его мимо ушей, снова
шагнув к лошади. Она отвернулась, чтобы я не мог дотянуться до поводьев, стараясь не выпускать
из вида волка. Я заметил, что Шут с интересом за нами наблюдает.
— Ночной Волк, ты мне мешаешь и прекрасно это знаешь, — сердито проворчал я.
Волк опустил голову и наградил меня лукавым взглядом, но перестал дразнить лошадь.
Если бы ты мне не мешал, я бы и сам мог загнать ее в сарай.
Шут склонил голову набок и вопросительно на нас посмотрел. Я почувствовал, как от него
исходит понимание, ускользающее и едва заметное, тонкое, словно остро отточенный клинок, и
тут же забыл про лошадь. Инстинктивно я прикоснулся к метке, которую он оставил много лет
назад — серебристые отпечатки пальцев у меня на запястье, которые давным-давно потускнели и
стали серебристо-серыми. Шут снова улыбнулся, поднял руку в перчатке и указал на меня
пальцем, как будто хотел освежить метку.
— Все прошедшие годы, — сказал он, и его голос показался мне таким же золотистым, как и его
кожа, — ты был со мной, словно я касался тебя кончиками пальцев. Даже когда нас разделяли
годы и моря. Я всегда тебя слышал и чувствовал, точно легкий аромат, принесенный ветром. Разве
ты не знал?
Я сделал глубокий вдох, понимая, что мой ответ может причинить ему боль.
— Нет, — тихо сказал я. — Мне очень жаль. Я слишком часто чувствовал себя одиноким, если не
считать, конечно, Ночного Волка. Сколько раз я сидел на скалах, пытаясь прикоснуться к кому-
нибудь, но никто никогда мне не отвечал.
Шут тряхнул головой, услышав мои слова.
— Если бы я по-настоящему владел Скиллом, ты бы знал о моем присутствии. Знал бы, что я с
тобой, — но я не мог произнести ни слова.

***

— Я поставил чайник, — доложил он. — Принеси мою седельную сумку, ладно? В ней кофе из
Бингтауна.
Я поставил Малту в сарай рядом с пони и дал свежей воды и сена. Впрочем, его оказалось не
слишком много. Пони любил поесть и с удовольствием пасся на поросшем жидким кустарником
склоне холма за домом. Роскошная лошадь Шута странно смотрелась на фоне простых серых стен
моего сарая. Когда я подошел к дому, уже почти совсем стемнело, внутри уютно горел очаг и
слышался грохот кастрюль. Я вошел и положил седельную сумку на стол, обратив внимание, что
волк лежит у огня, чтобы просушить влажную шерсть, а Шут осторожно его обходит, занимаясь
чайником. На мгновение мне показалось, будто я снова оказался в маленькой хижине Шута в
горах, лечусь от старых ран, а он защищает меня от остального мира. Сейчас, как и тогда, он
создавал вокруг себя ощущение реальности, дарил мне успокоение, став маленьким островком
тепла, окруженным сиянием огня в камине и запахом пекущегося хлеба.
Шут повернулся ко мне, и в его золотистых глазах отразилось пламя, теплый свет озарил лицо,
запутался в волосах. Я только покачал головой.
— За несколько минут, пока садилось солнце, ты показал мне весь мир, каким его видит человек,
сидящий на лошади, и его душу внутри моего собственного дома.
— О друг мой, — только и сказал он, но большего и не требовалось.
Мы едины.
Шут склонил голову набок, обдумывая эту мысль. У него был вид человека, который пытается
вспомнить что-то очень важное. Мы с волком переглянулись, и я понял, что зверь прав. Шут
вернул нам целостность — будто склеил осколки разбитого горшка так искусно, что и трещин не
видно. Если визит Чейда пробудил во мне вопросы и тоску, то присутствие Шута стало
утешением, дарило удовлетворение и несло в себе ответы.
Он, не смущаясь, сходил в мой огород а потом в кладовую, и теперь в котелке варилась картошка
с морковкой и бело-розовой репой. Свежая рыба, присыпанная базиликом, тушилась в сковороде
под крышкой, которая весело постукивала, словно отплясывая праздничный танец. Когда я
удивленно кивнул в сторону сковороды, Шут просто сказал:
— Волк вспомнил, что я люблю рыбу.
Ночной Волк прижал уши и показал мне язык. Горячие булочки и черничное варенье ждали нас на
десерт. Шут достал бренди — тот, что из Песчаного Края, — и поставил бутылку на стол.
Затем он вытащил из своей седельной сумки мешочек с коричневыми кофейными зернами,
которые маслянисто поблескивали в свете огня.
— А ну-ка, понюхай, — велел он и тут же заставил меня молоть зерна, а сам налил воды в
последнюю пустую кастрюльку и подвесил ее над огнем.
Мы почти не разговаривали. Шут тихонько что-то напевал, трещали дрова в камине, по-прежнему
радостно стучала крышка на сковороде, время от времени с шипением в огонь проливался соус. Я
прислушивался к уютным домашним звукам и молча молол кофе. Мы словно повисли в
пространстве и времени, радуясь настоящему, забыв о прошлом и не задумываясь о будущем.
Этот вечер навсегда остался для меня одним из самых дорогих воспоминаний, словно золотистое
бренди в хрустальных бокалах.
С поразительным мастерством, мне недоступным, Шут умудрился готовить одновременно
несколько блюд — ароматный кофе варился рядом с рыбой и овощами, а булочки лежали под
чистым полотенцем — чтобы не остыли. Мы вместе уселись за стол, и Шут выделил кусок
тушеной рыбы волку, тот ее съел, хотя предпочел бы, чтобы она была сырой и холодной. Мы не
стали закрывать дверь в дом, и к нам заглядывали звезды, высыпавшие на ночное небо.
Грязную посуду мы убрали, но решили заняться ею позже, а сами вышли на крыльцо с чашками
кофе в руках. Я впервые попробовал этот чужеземный напиток. Мне показалось, что на запах он
лучше, чем на вкус, но я сразу почувствовал, как у меня прояснилось в голове. Как-то так
получилось, что, продолжая держать в руках кружки с еще теплым кофе, мы вместе спустились к
ручью. Волк долго пил холодную воду, а потом мы отправились назад и остановились в саду. Шут
перебирал бусины на амулете Джинны, а я рассказал ему, как она его мне подарила. Затем он
легонько тронул пальцем колокольчик, и нежное позвякивание нарушило ночную тишину. Мы
сходили к его лошади, и я закрыл дверь в сарай с курицами, чтобы ночью к ним никто не забрался.
После этого мы медленно вернулись к дому, и я уселся на крыльцо. Не говоря ни слова, Шут отнес
мою пустую кружку в дом.
Когда он вернулся, в кружке плескалось бренди. Шут опустился на крыльцо рядом со мной, волк
устроился с другой стороны. Я сделал глоток бренди и погладил зверя по голове.
— Я не навещал тебя столько, сколько мог вынести, — вздохнув, сказал Шут, и его слова
прозвучали как извинение.
— Когда бы ты ко мне ни приехал, я был бы рад тебя видеть, — удивленно ответил я. — Как же
часто я задавал себе вопрос, что с тобой стало.
Шут серьезно кивнул.
— Я не приезжал, надеясь, что ты наконец обретешь мир и радость.
— И я их обрел, — заверил я его. — Я доволен своей жизнью.
— А теперь я вернулся, чтобы все это у тебя отнять, — сказал он, не глядя на меня.
Он смотрел в ночь, в тени, окутавшие деревья. Потом принялся болтать ногами, точно
мальчишками сделал глоток бренди.
Сердце сжалось у меня в груди, я думал, что он приехал, чтобы просто повидаться.
— Значит, тебя послал Чейд? — осторожно спросил я. — Просить меня вернуться в Баккип? Я уже
дал ему ответ.
— Правда? — Шут помолчал немного и принялся задумчиво болтать бренди в стакане. — Мне
следовало догадаться, что он уже здесь побывал. Нет, друг мой, я не видел Чейда много лет. Но то,
что он к тебе явился, подтверждает мои худшие опасения. Пришло время, когда Белый Пророк
снова должен прибегнуть к помощи Изменяющего. Поверь мне, если бы был другой путь, если бы
я мог оставить тебе мир и покой, я бы так и сделал. Честное слово.
— Чего ты от меня хочешь? — едва слышно прошептал я.
Но его ответ был таким же неясным и уклончивым, как если бы он по-прежнему оставался шутом
короля Шрюда, а я бастардом, внуком короля.
— Мне нужно от тебя то, что было нужно всегда, с тех самых пор, как я узнал о твоем
существовании. Если я хочу изменить течение времени и вывести мир на верный путь, заставив
его свернуть с того, по которому он сейчас идет, мне потребуется твоя помощь. Твоя жизнь — это
что-то вроде палки, которая нужна мне, чтобы выгнать будущее из норы.
Он посмотрел на мое недовольное лицо и рассмеялся.
— Я пытаюсь, Фитц, правда пытаюсь. Я стараюсь говорить как можно понятнее, но ты все равно
не поверишь тому, что услышишь. Я прибыл в Шесть Герцогств к королю Шрюду много лет
назад, чтобы предотвратить катастрофу. Я не знал, что нужно делать, только понимал, что должен.
И что я обнаружил? Тебя. Бастарда, да, но наследника династии Видящих. В разных вариантах
будущего, которые я видел, тебя не было, однако, когда я вспомнил предсказания моего народа,
ты фигурировал в них, во всех до единого. В намеках и дополнительных упоминаниях, я всюду
встречал тебя.
И потому я постарался сделать все, что было в моих силах, чтобы защитить тебя, спасти от смерти
— впрочем, главным образом мои попытки сводились к тому, чтобы привлечь твое внимание к
опасности, которая тебе угрожала. Я, подобно улитке, пробирался сквозь туман по узкому
сияющему следу предвидения. И действовал исходя из знания о том, что должен предотвратить
катастрофу, а вовсе не пытаясь что-нибудь создать. Мы обманули будущее — все его возможные
варианты. Я посылал тебя навстречу опасности и вырывал из лап смерти, не думая о причиненной
тебе боли, и твоих шрамах, и твоих несбывшихся мечтах. Однако ты справился, а когда страшные
события в Бакке остались в прошлом, династия Видящих получила наследника. Благодаря тебе. И
неожиданно у меня возникло чувство, будто я забрался на горный пик, возвышающийся над
долиной, окутанной туманом. Нет, я не мог разглядеть того, что он скрывал, но словно парил над
ним и видел вдалеке горные кряжи нового, возможного будущего. Будущего, зависящего от тебя.
Шут посмотрел на меня своими золотистыми глазами, которые, казалось, сияли в тусклом свете,
падающем из открытой двери. Он просто на меня смотрел, и я почувствовал себя старым, а шрам
от стрелы, попавшей мне в спину, вдруг так отчаянно заныл, что я на мгновение перестал дышать.
А потом меня охватило темно-алое предчувствие, сродни страшной, мучительной боли. Я сказал
себе, что просто слишком долго сидел в одном положении.
— Ну? — спросил Шут и посмотрел мне в лицо. В его глазах я увидел выражение, похожее на
голод.
— Я бы выпил еще бренди, — признался я, потому что каким-то непостижимым образом моя
кружка опустела.
Он осушил свою и взял у меня из рук пустую кружку. Когда он поднялся, мы с волком
последовали за ним в дом. Шут покопался в своей сумке и вытащил пустую на четверть бутылку.
Я снова отбросил мысль, которая уже во второй раз пришла в голову: похоже, Шут волновался
перед нашей встречей и пытался укрепить свою решимость при помощи спиртного. Он вынул
пробку и наполнил наши кружки. А мне стало интересно, чего именно он боялся — самой встречи
или того, что ему придется мне сказать. Наши с Недом стулья стояли у камина, но я и Шут
опустились на пол у затухающего огня. Тяжело вздохнув, волк растянулся между нами и положил
голову мне на колени. Я погладил его и неожиданно ощутил боль зверя. Тогда я провел рукой по
его спине и принялся мягко массировать суставы. Ночной Волк тихонько зарычал, мои
прикосновения заставили боль отступить — впрочем, не слишком.
Очень плохо?
Не твое дело.
Очень даже мое.
Если боль разделить, она не становится меньше.
А я в этом не уверен.

—  Он стареет, — вмешался Шут в наш разговор.

— Я тоже, — напомнил ему я. — А ты выглядишь таким же молодым, каким был пятнадцать лет
назад.
— На самом деле я значительно старше вас обоих, взятых вместе. И сегодня мои годы тяжелым
грузом давят на плечи. — Словно в доказательство своих слов, Шут легко подтянул колени к
груди и положил на них подбородок, обхватив ноги руками.
Если бы ты выпил эльфовской коры, тебе стало бы легче.
Огради меня от своих глупостей и продолжай растирать мои суставы.
По губам Шута скользнула мимолетная улыбка.
— Я почти вас слышу. Словно комар жужжит мне в ухо или забытая мысль пытается вдруг
всплыть в памяти. А еще — будто я пытаюсь вспомнить приятный вкус, легкий, едва различимый
аромат на ветру. — Он посмотрел мне в глаза и добавил: — И тогда мне становится ужасно
одиноко.
— Извини, — сказал я, потому что не смог придумать ничего лучше.
Мы разговаривали с Ночным Волком вовсе не затем, чтобы исключить его из нашей компании.
Просто мы стали единым целым и не могли этим ни с кем делиться.
А когда-то могли, — напомнил мне Ночной Волк. — Когда-то могли. И это было здорово.
Мне кажется, я не смотрел на руку Шута. Возможно, он гораздо ближе к нам, чем сам думает,
потому что он тут же стащил с нее тончайшую перчатку.
Я увидел изящную руку с тонкими пальцами. Однажды он случайно прикоснулся ими к рукам
Верити, наполненным Скиллом. Это прикосновение посеребрило его пальцы и подарило
осязательный Скилл — он мог узнать историю любой вещи, просто потрогав ее рукой.
Тогда я посмотрел на собственное запястье — там, где к нему прикоснулись его пальцы, до сих
пор остались едва различимые серые отпечатки. Некоторое время наши сознания были соединены
так, будто он, Ночной Волк и я стали настоящими носителями Скилла. Но серебро на пальцах
Шута погасло, так же как и отпечатки на моем запястье, а с ними и ослабла наша связь.
Шут поднял один тонкий палец, словно хотел меня о чем-то предупредить. Затем повернул ко мне
ладонь, как будто предлагал невидимый дар. Я закрыл глаза, чтобы справиться с искушением, и
покачал головой.
— Это не слишком разумно, — с трудом выдавил из себя я.
— А Шут должен быть существом разумным, верно?
— Ты всегда оставался самым разумным человеком из всех, кого я встречал. — Я открыл глаза и
встретил его серьезный взгляд. — Знаешь, Шут, я хочу этого так сильно, что тебе и не снилось.
Убери. Пожалуйста.
— Если ты уверен... нет, жестокий вопрос. Смотри, она спряталась. — Он надел перчатку и сцепил
руки.
— Спасибо. — Я сделал огромный глоток из своей кружки, ощутил вкус летнего сада и услышал
жужжание пчел, резвящихся вокруг созревших и упавших на землю фруктов. Мед и аромат
абрикосов. Потрясающий, ни с чем не сравнимый букет. — Никогда не пробовал ничего
подобного, — сказал я, радуясь тому, что можно переменить тему разговора.
— Да. Боюсь, я себя слишком балую. Впрочем, теперь я могу себе это позволить. В Бингтауне
имеется прекрасный запас, а хозяин ждет от меня письма с распоряжением, куда его отправить.
Я искоса на него посмотрел, пытаясь понять, шутит он или нет, и увидел, что он совершенно
серьезен. Прекрасная одежда, великолепная породистая лошадь, экзотический кофе из Бингтауна,
а теперь еще и это...
— Ты богат? — предположил я.
— Это слишком мягко сказано. — На золотистых щеках появился смущенный румянец, словно
Шут стыдился признать, что я прав.
— Рассказывай! — с улыбкой потребовал я, искренне радуясь тому, что ему повезло в жизни.
— Слишком длинная история, — покачав головой, ответил Шут. — Давай я попытаюсь рассказать
ее вкратце. Мои друзья настояли на том, что я должен разделить внезапно свалившееся на них
сказочное состояние. Сомневаюсь, что они понимали, сколько стоит то, что они заставили меня
взять. В одном торговом городке, далеко на юге, у меня есть приятельница. Она продает эти
редкие вещи по максимальным ценам, которые можно за них выручить, а в Бингтаун посылает
бумаги и счета. — Шут печально покачал головой, словно его возмущала удача, выпавшая на его
долю. — Мне кажется, сколько бы я ни тратил, становится только больше.
— Как же я за тебя рад, — сказал я искренне.
— Я знал, что ты будешь рад, — улыбнувшись, сказал Шут. — Но, понимаешь, ничего не
изменилось. Моя судьба остается прежней, и не важно, на чем я сплю — на простынях с
вышивкой золотом или на соломенном тюфяке. И твоя тоже.
Итак, мы вернулись к тому, с чего начали. Я собрал все свои силы и твердость.
— Нет, Шут, — решительно сказал я. — Я больше не желаю иметь никакого отношения к
политическим интригам Баккипа. У меня теперь своя собственная жизнь, и она здесь.
Он склонил голову набок, и на его лице заиграла улыбка, напомнившая мне прежнего шута-
насмешника.
— Ну, Фитц, твоя беда в том, что у тебя всегда была собственная жизнь. И своя судьба. А насчет
того, что она здесь... — Он быстро оглядел мою комнату. — Здесь — это место, где ты стоишь в
настоящий момент. Или сидишь. — Шут тяжело вздохнул. — Я приехал не для того, чтобы увести
тебя за собой, Фитц. Время привело меня сюда. И тебя. Так же точно оно заставило Чейда
приехать к тебе и вызвало все произошедшие с тобой недавно перемены. Разве я не прав?
Он был прав. Это лето стало огромной петлей, запутавшей всю мою гладкую, спокойную жизнь. Я
ничего ему не сказал, да он и не ждал от меня ответа. Он его знал. Шут откинулся назад и вытянул
перед собой длинные стройные ноги. Он несколько минут задумчиво покусывал большой палец,
потом прислонился головой к стулу и закрыл глаза.
— Ты однажды приснился мне, — неожиданно сказал я то, о чем говорить не собирался.
Он открыл один желтый кошачий глаз.

— Мне кажется, давным-давно у нас уже был похожий разговор.

— Нет. Тут совсем другое. Я только сейчас понял, что это был ты. Впрочем, может быть, знал и
тогда. — Ночь выдалась беспокойной, много лет назад, а когда я проснулся, сон не желал уходить.
Я понимал, что он имеет какое-то значение, но то, что я видел, казалось мне таким глупым, что я
никак не мог понять какое. — Понимаешь, я не знал, что ты стал золотым. Но сейчас ты откинулся
назад и закрыл глаза... Ты — или кто-то другой — лежал на грубом деревянном полу. Над тобой
наклонился какой-то человек, и я почувствовал, что он хочет причинить тебе вред. Поэтому я... Я
набросился на него, воспользовавшись Уитом так, как не делал этого много лет. Резко, с животной
силой оттолкнул его, а потом подчинил себе, воспользовавшись магией, которой он не понимал,
но которую ненавидел. Ненависть в нем была равна страху.
Шут молчал, дожидаясь продолжения.
— Я оттолкнул его от тебя. Он был в ярости, ненавидел тебя, хотел причинить боль. Но я надавил
на его сознание и приказал привести людей, которые тебе помогут. Он должен был сказать кому-
нибудь, что ты в беде. Он противился тому, что я с ним делал, но не мог не подчиниться.
— Потому что ты использовал еще и Скилл, — тихо проговорил Шут.
— Возможно, — неохотно признал я.
Естественно, весь следующий день у меня отчаянно болела голова, а все мое существо тосковало
по Скиллу. Я много думал, и мне стало не по себе. Я пытался убедить себя, что не могу
использовать Скилл таким образом. В моей памяти всплыли кое-какие сны, но они были другими,
и я прогнал их. Нет, убедил я себя. Они другие.
— Это случилось на палубе корабля, — тихо сказал Шут. — Ты, скорее всего, спас мне жизнь. —
Он вздохнул. — Я так и подумал, что произошло нечто подобное. Мне было непонятно, почему он
не избавился от меня, когда ему представилась такая возможность. Порой, оказавшись в
одиночестве, я смеялся над собой за то, что не желаю расставаться с надеждой. За то, что верю,
будто значу для кого-то так много и он — этот кто-то — отправился во сне ко мне на помощь.
— Тебе не следовало сомневаться, — пробормотал я.
— Правда?
Я услышал в его вопросе намек на вызов, и он посмотрел на меня таким испытующим взглядом,
какого до сих пор ни разу на меня не обращал. Я не понимал, отчего в его глазах появились
страдание и надежда. Ему было что-то от меня нужно, но я не знал что. Я попытался найти какие-
то слова, но прежде чем я их придумал, момент прошел, Шут отвернулся, словно освобождая меня
от необходимости выполнить его просьбу. Когда он снова на меня посмотрел, выражение его глаз
изменилось, и он заговорил о другом:
— Итак, что произошло после моего бегства?
Его вопрос застал меня врасплох.
— Я подумал... но ты сказал, что не видел Чейда много лет. Тогда как ты меня нашел?
Вместо ответа Шут закрыл глаза и соединил перед собой указательные пальцы левой и правой
руки. Потом открыл глаза и улыбнулся. Я знал, что он ничего не скажет.
— Даже не знаю, с чего начать.
— А я знаю. Еще бренди.
Шут легко поднялся на ноги, и я протянул ему свою пустую кружку. Положив руку на голову
Ночного Волка, я почувствовал, что зверь парит между сном и явью. Если у него и болели
суставы, он сумел это от меня скрыть. В последнее время он все лучше и лучше прятал от меня
свои мысли. Я никак не мог понять, почему он отгораживает меня от своей боли.

А ты хочешь поделиться со мной своей болью в спине? Оставь меня в покое и перестань
пытаться взять на себя мои заботы. Не все беды в мире принадлежат тебе.
Ночной Волк убрал голову с моего колена и, тяжело вздохнув, растянулся в полный рост у камина.
А в следующее мгновение я почувствовал, что между нами будто упал занавес — я больше не
слышал своего старого друга.
Я медленно поднялся на ноги, держась за поясницу, которая отчаянно болела. Волк прав. Порой
бессмысленно пытаться разделить боль с другим живым существом. Шут снова наполнил наши
кружки абрикосовым бренди, и я уселся за стол, поставив свою кружку перед собой. А он
принялся расхаживать по комнате, не выпуская кружки из рук, остановился перед незавершенной
картой Шести Герцогств, которую рисовал Верити и которая теперь висела у меня на стене,
заглянул в угол, где раньше спал Нед, и в конце концов прислонился спиной к двери в мою
спальню. Когда у меня в доме появился Нед, я добавил еще одну комнату, которую назвал своим
кабинетом. В ней был маленький камин, стояли стол и шкаф для свитков. Шут остановился около
двери, а затем смело вошел внутрь. Я за ним наблюдал, и у меня возникло ощущение, будто я
смотрю на кота, исследующего незнакомый дом. Он ни к чему не прикасался, но все замечал.
— Как много свитков, — проговорил он.
— Я пытаюсь написать историю Шести Герцогств, — сказал я громко, чтобы он меня услышал. —
Много лет назад, когда я был еще мальчишкой, эта мысль пришла в голову Пейшенс и Федврену.
Нужно же чем-то заниматься вечерами.
— Понятно. Можно посмотреть?
Я кивнул. Шут уселся возле моего стола и развернул свиток, посвященный игре в камни.
— Ах да, помню.
— Чейд сказал, что хотел бы его почитать, когда я закончу. Время от времени я ему кое-что
посылал со Старлинг, но после того, как мы расстались в горах, встретился с ним только месяц
назад.
— Понятно. Значит, ты виделся со Старлинг. — Шут сидел ко мне спиной, и я не знал, какое
выражение появилось у него на лице.
Они со Старлинг не слишком ладили и на время не слишком охотно заключили перемирие, но я
всегда оставался для них главным яблоком раздора. Шут никогда не одобрял моей дружбы со
Старлинг и не верил, что эту женщину по-настоящему заботит мое благополучие. От этого мне
еще труднее было сказать ему, что он оказался прав.
— Да, я встречался со Старлинг. Время от времени, в течение семи или восьми лет. Это она
привезла ко мне Неда лет семь назад. Ему недавно исполнилось пятнадцать. Сейчас его нет дома,
он отправился на сезонные работы в надежде скопить денег, чтобы стать учеником
краснодеревщика. Для мальчишки у него неплохо получается. Стол и шкаф для свитков он сделал
сам. Однако я сомневаюсь, что из него выйдет хороший столяр, ему не хватает терпения в отделке
деталей. Но ему хочется пойти учиться к одному краснодеревщику в Баккипе. Его зовут Гиндаст,
и он настоящий мастер своего дела. Даже я о нем слышал. Если бы я знал, что Нед выберет его, я
бы постарался отложить побольше, но...
— Старлинг? — вопрос Шута вернул меня к действительности.
Мне было очень нелегко ответить на его вопрос.
— Она вышла замуж. Не знаю, как давно. Мальчик узнал об этом, когда она взяла его с собой в
Баккип на праздник Весны. Вернувшись домой, он мне все рассказал. — Я пожал плечами. —
Пришлось положить конец нашим отношениям. Старлинг понимала, что Нед не станет скрывать
от меня правду, но тем не менее ужасно разозлилась. Она хотела оставить все как есть, ведь ее
муж ничего не ведал.
— В этом вся Старлинг. — Голос Шута прозвучал на удивление спокойно, словно он рассуждал о
насекомых, напавших на мой сад. Затем он повернулся на стуле, чтобы взглянуть на меня. — Ты в
порядке?
— У меня было полно дел, — откашлявшись, ответил я. — И я о ней не думал.
— Потому что у нее нет совести, а ты считаешь, что один во всем виноват. Старлинг обладает
поразительной способностью перекладывать свою вину на других. Какие красивые красные
чернила. Где ты их взял?
— Сам сделал.
— Правда? — Любопытный, точно мальчишка, Шут вытащил пробку из бутылки, стоящей у меня
на столе, и засунул в нее мизинец, а потом принялся разглядывать алое пятно на пальце. — Я
сохранил серьгу Баррича, — неожиданно сказал он, — решил не отдавать ее Молли.
— Понятно. Хорошо, что не отдал. Они не должны знать, что я жив.
— Ага, вот я и получил ответ на один из вопросов. — Шут вытащил из внутреннего кармана
белоснежный платок и стер чернила с пальца. — Итак, ты расскажешь все по порядку, или мне
придется силой вытаскивать из тебя мелкие детали, из которых потом сложится цельная картина?
Я вздохнул, мне ужасно не хотелось ничего вспоминать. Чейда интересовали события, связанные с
династией Видящих. Шута занимало еще и многое другое. Я понимал, что он должен знать, как
прошли последние пятнадцать лет моей жизни, даже если я сам мечтал о них забыть.
— Я попытаюсь. Но я устал, мы выпили слишком много бренди, да и событий произошло столько,
что за один вечер не расскажешь.
Шут откинулся на спинку стула.
— Ты полагаешь, я завтра утром уеду?
— Я так подумал, — осторожно ответил я, наблюдая за его лицом. — Но надеялся, что ты у меня
задержишься.
Он поверил мне на слово.
— Очень хорошо. Потому что ты правильно надеялся. Ладно, иди спать, Фитц. Я лягу на кровать
мальчика. А завтра мы попытаемся заполнить событиями те пятнадцать лет, что не виделись.
Абрикосовое бренди Шута оказалось забористей того, что привез мне Чейд, а может быть, я устал
больше, чем обычно. Покачиваясь, я отправился в свою комнату, стянул рубашку и повалился на
кровать. Я лежал, комната медленно вращалась вокруг меня, а я прислушивался к легким шагам
Шута в соседней комнате. Он погасил свечи и закрыл дверь на засов. Возможно, никто другой,
кроме меня, не заметил бы, что он не слишком твердо держится на ногах. Потом он уселся в мое
кресло и вытянул к огню ноги. Волк заскулил и поменял во сне положение. Я мягко прикоснулся к
его сознанию, он спал и был всем доволен.
Я закрыл глаза, и комната бешено завертелась, тогда я чуть-чуть приподнял веки и взглянул на
Шута. Он сидел совершенно неподвижно и смотрел в огонь, тени от которого оживляли его черты.
Казалось, будто отблески пламени позолотили его лицо и глаза, но я знал, что это не так.
Мне было трудно поверить, что передо мной не тот прежний озорной шут, который служил
королю Шрюду и защищал его столько лет. Если не считать цвета кожи, тело Шута нисколько не
изменилось. Изящные руки с длинными пальцами лежали на подлокотниках, волосы, когда-то
белые и легкие, точно пух одуванчика, были сейчас зачесаны назад и убраны в золотистую косу.
Огонь камина словно ласкал аристократический профиль. Его нынешний великолепный костюм
по сочетанию цветов отдаленно напоминал прежний черно-белый шутовской наряд, но я мог бы
побиться об заклад, что он больше никогда не будет носить колокольчиков и ленточек и не
возьмет в руки скипетр, увенчанный крысиной головой. Теперь жизнь Шута принадлежала только
ему самому. Я попытался представить его в роли богатого человека, который может жить и
путешествовать так, как ему заблагорассудится. Неожиданно в голову пришла новая мысль,
которая вывела меня из задумчивости.

— Шут! — крикнул я в темноту.

— Что? — Он не открыл глаз, но то, как он быстро ответил, означало, что он еще не успел заснуть.
— Ты ведь больше не Шут. Как тебя теперь называют?
Едва уловимая улыбка коснулась его губ.
— Кто и когда и как меня называет?
В его голосе я уловил знакомые шутовские интонации. Я знал, что если я попытаюсь разделить его
вопрос на составные части, он впутает меня в словесную акробатику, а я так и не получу от него
ответа. И потому я не попался на его удочку, просто взял и повторил вопрос.
— Я больше не должен звать тебя Шутом. Как ты хочешь, чтобы я тебя называл?
— Ха, как я хочу, чтобы ты меня называл? Понятно. Вот это правильно поставленный вопрос. —
Насмешка в его тоне звучала музыкой, легкой и приятной.
Я помолчал и сформулировал свой вопрос как можно проще.
— Как твое настоящее имя?
— Ах. — Он вдруг стал серьезным и медленно вздохнул. — Мое имя. Ты имеешь в виду, как меня
назвала мать, когда я родился?
— Да, — ответил я и затаил дыхание.
Шут редко говорил о своем детстве, и я вдруг понял, что прошу у него очень многого. Я подумал о
древней магии имени: если я знаю твое истинное имя, я обладаю над тобой властью. Если я назвал
тебе свое, я даровал тебе эту власть. Я часто задавал Шуту прямые вопросы, и, как и прежде,
одновременно боялся и с нетерпением ждал ответа.
— И если я тебе его открою, ты будешь им меня называть? — спросил он таким тоном, что я
понял: необходимо как следует взвесить свой ответ.
Я задумался. Его имя принадлежит только ему, и не мое дело выбалтывать его кому ни попадя.
— Только когда мы одни. И только если ты захочешь, — серьезно проговорил я, считая свои слова
торжественной клятвой, которую нельзя нарушить.
Шут повернулся ко мне лицом, на котором был написан восторг.
— Я захочу, — заверил он меня.
— Ну? — повторил я свой вопрос, неожиданно мне стало не по себе, показалось, что он снова
меня перехитрил.
— Имя, которое дала мне мать, я отдаю тебе, ты можешь меня им называть, когда мы вдвоем. —
Он снова вздохнул и снова отвернулся к огню, потом закрыл глаза, но его ухмылка стала еще
шире. — Любимый. Она называла меня только так — Любимый.
— Шут! — запротестовал я.
Он весело рассмеялся, явно наслаждаясь происходящим.
— Но она так меня называла, — настаивал он на своем.
— Шут, я серьезно. — Комната начала медленно вращаться вокруг меня, и я понял, что, если
скоро не засну, меня вытошнит.
— А ты думаешь, я шучу? — Он издал театральный вздох. — Ну, если не можешь называть меня
“Любимый”, тогда, полагаю, тебе придется продолжать называть меня “Шут”. Потому что я всегда
останусь для тебя Шутом, Фитц.
— Том Баджерлок.
— Что?
— Теперь я Том Баджерлок. Меня все знают под этим именем.
Он помолчал немного, а потом решительно заявил:
— А я — нет. Если ты настаиваешь на том, чтобы мы с тобой сейчас взяли себе новые имена, я
буду называть тебя “Любимый”. И тогда ты будешь звать меня “Шут”. — Он открыл глаза и
откинул голову назад, чтобы взглянуть на меня. Изобразив на лице дурацкую улыбку
влюбленного, тяжело вздохнул и сказал:
— Спокойной ночи, Любимый. Мы слишком долго не виделись.
Я капитулировал, зная, что разговаривать с ним, когда он в таком настроении, бесполезно.
— Спокойной ночи, Шут.
Я устроился поудобнее и закрыл глаза. Может быть, он мне не ответил, но я его не слышал,
мгновенно провалившись в сон.

***
Шут вернул мне мой прежний оптимизм и веру в светлое будущее, и в те дни, что он провел с
нами, даже волк вел себя как шаловливый щенок.
Шут нисколько не нарушил распорядок нашей жизни, и мне не пришлось к нему
приспосабливаться. Он просто стал жить с нами, взяв на себя часть моей работы. Он всегда
вставал раньше меня. Я просыпался и обнаруживал, что двери в мою комнату и кабинет, а часто и
входная открыты. Лежа на кровати, я видел, что он сидит скрестив ноги, точно портной, на стуле у
моего стола. Он успевал умыться и одеться, до того как я открывал глаза. На второй день он
расстался со своим элегантным костюмом и теперь ходил в более практичных жилетках и штанах,
а по вечерам надевал халат. Стоило мне проснуться, он сразу это чувствовал и поворачивался ко
мне, прежде чем я успевал что-нибудь сказать. Шут всегда читал — свитки и документы, которые
я с таким трудом добывал, или мои записи. Он чуть приподнимал одну бровь и аккуратно убирал
записи туда, откуда взял. Если бы он захотел, он бы легко мог изучать мои труды так, что я бы об
этом не узнал. Но Шут демонстрировал свое уважение, никогда не задавая мне вопросов по
поводу того, что прочел. Мои личные мысли, которые я доверял бумаге, так и остались моими
личными мыслями, и он не собирался их обсуждать.
Шут вошел в мою жизнь легко и без проблем, заполнив пустоту, о существовании которой я и не
подозревал. Пока он со мной жил, я почти не скучал по Неду, только ужасно хотел показать его
Шуту. Я знаю, что часто говорил о мальчике. Иногда Шут работал со мной в саду или помогал
ремонтировать загон, построенный из камня и дерева. Когда нужно было сделать что-то, с чем
легко справится один человек, например выкопать новые ямки для шестов, он сидел рядом и
смотрел. В такие моменты мы болтали о простых, обыденных вещах, о работе, весело
подтрунивали друг над другом, как два человека, выросших вместе. Если же я пытался заговорить
о серьезных проблемах, он с шуточками отмахивался от моих вопросов. Мы по очереди садились
на Малту, поскольку Шут хвастался, что она может взять любое препятствие, и, судя по тому, как
она легко справлялась с импровизированными барьерами, расставленными тут и там на моем
участке, он говорил правду. Маленькая лошадка, казалось, получала от наших упражнений не
меньше удовольствия, чем мы.
Вечером, после ужина, мы иногда уходили на скалы, или спускались вниз, или после прилива
бродили по берегу. В сумерках охотились вместе с волком на зайцев, а потом возвращались домой
и разводили камин — больше для уюта, чем ради тепла. Шут привез с собой несколько бутылок
абрикосового бренди. Голос у него оставался таким же приятным, как и прежде. По вечерам он
пел, рассказывал разные истории, удивительные и забавные. Какие-то были его собственными
приключениями, другие — легендами и сказками, услышанными им во время странствий. Жесты
его изящных рук казались более живыми, чем движения кукол, которых он когда-то делал, а
выразительная мимика помогала мне увидеть героев его повествований.
Только поздно вечером, когда догорал огонь и лицо Шута погружалось в тень, он начинал
говорить о серьезных вещах. В первый день тихим голосом, смягченным бренди, он заметил:
— Ты можешь представить, как мне было трудно позволить Девушке-на-Драконе увезти меня и
бросить тебя? Я заставил себя поверить, что с тобой все будет в порядке и ты останешься в живых.
Моя вера в себя была подорвана, когда я улетел, а ты остался.
— Твоя вера в себя? — спросил я, сделав вид, что оскорблен. — А в меня ты совсем не верил?
Шут разложил на полу у камина постель Неда, и мы улеглись на ней, оставив свои кресла у огня.
Волк, спрятав нос в лапах, дремал слева от меня, а Шут справа — опираясь на локти и положив
подбородок на сложенные руки, он смотрел в огонь и болтал ногами.
В его глазах отразились веселые искорки догорающего очага.
— В тебя? Ну, скажем, для меня большим утешением было то, что рядом с тобой остался волк.
И он не ошибся, — заметил Ночной Волк.
Мне казалось, ты спишь.
Я пытаюсь.
Голос Шута звучал почти мечтательно, когда он продолжил:
— Ты пережил все катастрофы, которые я видел в твоем будущем. И потому я тебя оставил,
заставив себя поверить, что впереди тебя ждет покой, может быть даже мир.
— Так и было — до определенной степени. — Я сделал вдох и чуть не рассказал ему, как стоял
около умирающего Уилла, и о том, что, воспользовавшись Скиллом, через его сознание добрался
до Регала и навязал принцу собственную волю. Но потом я медленно выдохнул — Шуту этого
знать не нужно, а я не хотел заново переживать те страшные моменты. — Я обрел мир.
Понемногу. По кусочку.
Я глупо ухмыльнулся самому себе — удивительно, как всякие мелочи кажутся забавными, когда
немного выпьешь.

***

Рассказать ли Шуту о том, куда мы отправились дальше и что узнали? Принадлежит ли то, чему я
научился среди людей Древней Крови, только мне? Тайны, которые я хранил, оберегали многие
жизни. Лично я был готов доверчиво вручить Шуту свою. Но имею ли я право делить с ним
секреты, принадлежащие не только мне?
Не знаю, как понял Шут мои колебания. Думаю, он догадался, что я не могу принять решение.
— Ты прав, — быстро сказал он, поднес кружку к губам и допил бренди.
Затем он поставил кружку на пол и помахал изящной рукой. Тонкая кисть замерла в воздухе,
указательный палец вытянут — жест, который я так хорошо знал. Шут словно говорил мне:
“Подожди”.
Как будто подчиняясь воле кукольника, дергающего за веревочки, он легко поднялся на ноги и,
хотя в комнате царил полумрак, уверенно нашел свою сумку. Я слышал, как он ищет в ней что-то.
Прошло всего несколько минут, он вернулся к камину с холщовым мешком в руках и уселся
рядом со мной, словно собирался открыть мне тайны, настолько личные, что их даже темноте
нельзя доверить. Мешок, лежащий у него на коленях, был старым и грязным. Шут развязал
веревку и вынул что-то завернутое в кусок красивой ткани. Я вскрикнул от неожиданности, когда
он ее развернул. Мне еще ни разу не приходилось видеть такой шелковистой материи, такого
изысканного рисунка и таких ярких красок. Даже в тусклом свете затухающего огня красный и
желтый цвета сияли, словно наделенные собственным светом. С такой тканью в руках можно
заручиться расположением любого лорда.
Однако Шут хотел показать мне вовсе не чудесную материю. Он принялся разворачивать сверток,
не обращая внимания на то, что ткань падает на пол. Я, затаив дыхание, потянулся к нему,
стараясь рассмотреть чудо, которое таилось внутри. И вот ткань соскользнула, и я озадаченно
уставился на то, что она скрывала, не веря собственным глазам.
— Я думал, она мне привиделась.
— Она тебе привиделась. И мне тоже.
Деревянная корона у него в руках была очень старой. Куда-то исчезли украшавшие ее перья и
потускнели краски. Я смотрел на простую диадему, искусно вырезанную из дерева и потрясающе
красивую.
— Ты приказал ее сделать? — спросил я.
— Я ее нашел, — ответил Шут, вздохнув, а потом добавил дрожащим голосом: — Или она меня
нашла.
Я ждал, когда он скажет что-нибудь еще, но он молчал. Тогда я протянул руку, чтобы потрогать
корону, и Шут чуть отодвинулся от меня, как будто не хотел ее отдавать. Но уже в следующее
мгновение он сдался и протянул ее мне. Взяв в руки диадему, я понял, что, поделившись со мною
своей тайной, Шут дарит мне огромную часть себя. Я вертел в руках древний артефакт, видел
следы краски на резных петушиных головах. В двух из них сохранились драгоценные камни,
заменявшие глаза. Отверстия, идущие по краю диадемы, указывали на места, где когда-то были
перья. Я не смог понять, из какого дерева она вырезана. Легкое, но очень прочное, казалось, оно
что-то нашептывает моим пальцам, делится секретами на языке, которого я не знал.
Я протянул Шуту диадему.
— Надень, — тихо сказал я.
Он взял корону, и я видел, как он с трудом сглотнул.
— Ты уверен? — едва слышно спросил он меня. — Должен признаться, я ее уже надевал. Ничего
не произошло. Но мы здесь оба — Белый Пророк и Изменяющий... Фитц, вполне возможно, что
мы имеем дело с магией, которой не понимаем. Я столько раз копался в памяти, пытаясь отыскать
хоть какой-то след, но ни в одном из известных мне пророчеств не говорится о короне. Я не имею
ни малейшего представления о том, что она означает, да и означает ли вообще что-нибудь. Ты
помнишь свое видение обо мне; у меня остались лишь смутные воспоминания, словно передо
мной мелькнула легкая бабочка, слишком хрупкая, чтобы пытаться ее поймать, но прекрасная в
своем полете.
Я промолчал. Шут держал перед собой корону. Мы оба колебались, любопытство сражалось с
осторожностью. А потом медленная беззаботная улыбка расцвела на его лице. Точно так же он
улыбался в ту ночь, когда положил свои исполненные Скилла руки на тело Девушки-на-Драконе,
вырезанной из камня. Вспомнив страдания, которые мы, сами того не желая, причинили, я вдруг
испугался. Но прежде чем я успел что-либо сказать, Шут поднял корону и надел ее на голову. Я
затаил дыхание.
Ничего не произошло.
Я смотрел на него, испытывая одновременно разочарование и облегчение. Несколько секунд
между нами висела тишина, а потом Шут захихикал, и мы оба громко расхохотались. Напряжение
отпустило, и мы смеялись, пока по щекам у нас не потекли слезы. Когда мы немного успокоились,
я посмотрел на Шута, так и не снявшего деревянную корону, так и оставшегося моим другом,
каким он всегда для меня был. Он вытер слезы.
— Знаешь, в прошлом месяце в схватке с лаской мой петух потерял почти все свои перья. Нед их
собрал. Может, вставим их в корону?
Шут снял диадему и с деланным огорчением повертел ее в руках.
— Давай завтра. Может, мне удастся стащить кое-какие из твоих чернил и восстановить краски.
Ты их помнишь?
— Думаю, ты и без меня справишься, Шут, — пожав плечами, сказал я. — У тебя всегда был дар к
подобным вещам.
Он с преувеличенной серьезностью склонил голову, признавая мой комплимент. Подобрав ткань с
пола, Шут принялся заворачивать корону. Огонь в камине совсем погас, остались лишь
мерцающие в темноте угли, которые отбрасывали на нас красноватые отсветы. Я долго смотрел на
своего друга, представляя себе, что цвет его кожи не изменился, и передо мной прежний Шут из
моего детства, и значит, я так же молод, как и он. Он оглянулся, увидел, что я не свожу с него глаз,
и его лицо ожило диковинным образом, стало таким напряженным, что я не выдержал и
отвернулся. Через мгновение он заговорил:
— Итак, после гор ты отправился...
Я взял кружку с бренди и обнаружил, что она пуста. Мне стало интересно, сколько я уже выпил, а
потом решил, что для одного вечера достаточно.
— Завтра, Шут. Завтра. Дай мне хорошенько выспаться и решить, как лучше рассказать тебе о
том, что произошло дальше.
Неожиданно его изящные пальцы сомкнулись вокруг моего запястья как и всегда, они были
холодными.
— Подумай, Фитц. Но не забывай... — Казалось, он не знает, как лучше сказать то, что собирался.
Он заглянул мне в глаза, и в его тихом голосе послышалась мольба. — Расскажи мне все, что
сможешь, в подробностях, я ведь никогда не знаю, что мне необходимо услышать, пока не услышу
это.
И снова его взволнованный взгляд проник мне в душу, вывел из равновесия.
— Загадки. — фыркнул я, изо всех сил стараясь, чтобы голос звучал легко и непринужденно, но
получилось, что я лишь подтвердил слова Шута.
— Загадки, — согласился он. — Загадки, ответами на которые можем стать мы с тобой, если
только сумеем узнать вопросы. — Он посмотрел на свои пальцы, сжимающие мое запястье, и
разжал их. Потом грациозно, словно кошка, поднялся на ноги и потянулся, как будто пытаясь
поставить на место все свои косточки и суставы, чтобы снова стать целостным. — Иди в постель,
Фитц, — сказал он мне, точно ребенку. — Отдыхай, пока можешь. Я хочу еще немного подумать,
а бренди ударило мне в голову.
— Мне тоже, — признался я, и Шут протянул мне руку, за которую я с благодарностью ухватился.
Он легко поставил меня на ноги, я покачнулся, он подался вперед вслед за мной, схватил за локоть
и помог сохранить равновесие. — Потанцуем? — предложил я, заикаясь.
— А мы и так танцуем, — с серьезным видом ответил Шут. Словно прощаясь с партнершей по
танцу, он низко склонился над моей рукой, но я ее вырвал. — Надеюсь, я тебе приснюсь, —
мелодраматичным тоном заявил он.
— Спокойной ночи, — ответил я, стоически не поддавшись на его подтрунивание.
Я направился к своей кровати, и волк с тихим стоном последовал за мной. Он редко спал дальше
чем на расстоянии вытянутой руки от меня. Я сбросил одежду на пол, натянул ночную рубашку и
повалился на кровать. Волк уже выбрал себе местечко на холодном полу неподалеку. Я закрыл
глаза и, опустив руку, погладил его густую шерсть.
— Приятных тебе снов, Фитц, — проговорил Шут, и я открыл глаза. Он уселся в свое кресло у
погасшего камина и, улыбаясь, смотрел на меня. — Я тебя покараулю, — с важным видом заявил
он.
Я покачал головой и помахал ему рукой, а потом меня поглотил сон.

***

— Я не знал, получится ли у меня что-нибудь. Но это единственное, что я мог сделать.
Я понял, что он имел в виду, далеко не сразу и посмотрел на свое запястье. Там снова появились
отпечатки его пальцев — не серебристые, как в первый раз, когда он прикоснулся ко мне
Скиллом, а более темного серого цвета, чем раньше. Связь, соединявшая наши сознания, стала
немного сильнее. Меня привело в ужас то, что он сделал.
— Наверное, я должен тебя поблагодарить, — не слишком вежливо заявил я.
У меня возникло ощущение, будто я подвергся насилию. Меня возмутило, что он, не спросив
моего разрешения, вторгся в мое сознание. Я понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой
поделать.
Шут громко рассмеялся, но я уловил в его смехе истерические нотки.
— Я знал, что тебе не понравится. Однако, друг мой, у меня не было выхода. — Он с трудом
перевел дыхание и уже мягче добавил: — Все начинается сначала. Неужели нам всегда придется
платить такую цену? Почему мне приходится постоянно подвергать твою жизнь опасности ради
того, чтобы наш мир стал лучше? — Шут сильнее сжал мои плечи. — О Фитц, как ты можешь
прощать меня за все, что я с тобой делаю?
Я не мог его простить, но ничего не сказал, лишь молча отвернулся.
— Мне нужно побыть одному. Прошу тебя.
Ответом на мои слова была тишина, потом Шут сказал:
— Конечно.
Он убрал руку, которой обнимал меня за плечи, и отошел в сторону, а я испытал облегчение. Его
прикосновение усиливало нашу связь через Скилл, и я становился более уязвимым. Шут не умел
ею пользоваться и не смог бы пробраться в мое сознание, но от этого мне не становилось менее
страшно. Нож, приставленный к горлу, угрожает жизни, даже если у человека самые лучшие
побуждения.
Я попытался заставить себя не думать о другой стороне медали. Шут не имел ни малейшего
представления о том, что стал для меня открытой книгой. Некоторое время я сражался с
искушением установить с ним более тесную связь. Нужно только попросить его еще раз положить
мне руку на запястье. Я знал, что его прикосновение поможет мне проникнуть в его сознание,
узнать все тайны, забрать силу. Я мог превратить его тело в свое собственное, использовать жизнь
Шута, каждый его день для достижения своих целей.
Мне стало стыдно за такие мысли. Я видел, что стало с теми, кто поддался этому
всепоглощающему голоду. Разве мог я его простить за то, что он заставил меня его почувствовать?
У меня раскалывалась голова от боли, которая всегда приходит после использования Скилла, а
тело ныло так, словно я только что принял участие в изнурительном сражении. Мир казался
чужим и неприветливым местом, а дружеское прикосновение Шута причинило страдание. Я с
трудом поднялся на ноги и спотыкаясь подошел к воде. Попытавшись опуститься на берегу на
колени, я сразу понял, что лучше всего лечь на живот. Утолив жажду, я долго мыл лицо, лил воду
на голову, а потом принялся тереть глаза, пока из них не потекли слезы, и вскоре уже вполне
прилично видел окружающий мир.
Я посмотрел на лежащего без сил волка, а потом перевел взгляд на Шута. Он сгорбился, плечи
поникли, губы были плотно сжаты. Я его обидел и почувствовал угрызения совести. Он хотел мне
помочь, но какая-то часть меня упрямо возмущалась тем, что он сделал. Тогда я попытался найти
оправдание своей не слишком разумной реакции — и не смог. Однако порой, прекрасно понимая,
что ты не имеешь права злиться, ты все равно злишься, не в силах с собой справиться.
— Мне уже лучше, — сказал я и тряхнул мокрой головой, словно пытаясь убедить нас обоих, что
меня беспокоила только жажда. Шут ничего не ответил.
Я набрал в ладони воды и, подойдя к волку, присел на корточки и вылил ее на высунутый язык.
Через пару минут он с трудом пошевелился и убрал язык.
— Я знаю, ты сделал это, чтобы спасти мне жизнь, — предпринял я новую попытку утешить
Шута. — Спасибо тебе.

Он спас нас обоих. Иначе нам грозило существование, которое уничтожило бы нас.
Волк продолжал лежать с закрытыми глазами, но его мысли переполняла сила страсти.
Но то, что он сделал...
Чем это отличается от того, что ты сотворил со мной?
Мне нечего было ему сказать. Я не жалел, что помог ему остаться в живых. Но...
Оказалось, что мне легче заговорить с Шутом, чем продолжить эту мысль.
— Ты спас нам обоим жизнь. Я проник... сам не знаю как, но я проник в Ночного Волка. Думаю,
при помощи Скилла. — Неожиданно мне пришла в голову новая мысль. Кажется, Чейд говорил,
что Скилл можно использовать для исцеления людей. Мне стало не по себе. Я думал, что для этого
нужно просто поделиться с другим своей силой. Но то, что я сделал... Я отбросил неприятные
мысли. — Я должен был попытаться его спасти. И мне... удалось ему помочь. А потом я не мог
найти дорогу назад, не мог его покинуть. Если бы ты меня не вытащил... — Я не договорил.
Я не смог бы быстро и простыми словами объяснить ему, от чего он нас спас. Но зато я не
сомневался, что расскажу ему о том, как мы целый год жили среди людей Древней Крови.
— Давай вернемся в дом, — предложил я. — У меня там есть эльфовская кора, заварим из нее чай.
Нам с Ночным Волком нужно отдохнуть.
— И мне тоже, — едва слышно проговорил Шут.
Я бросил на него взгляд и увидел, как посерело его лицо, а вокруг глаз появились морщины. Мне
стало стыдно. Без посторонней помощи, не прошедший необходимого обучения Шут вернул меня
в мое собственное тело. Магия Скилла не была у него в крови, в отличие от меня, получившего ее
в наследство от отца. Единственное, чем он обладал, — это старые метки на пальцах, оставшиеся
после случайного соприкосновения с рукой Верити. А еще слабая связь, которая когда-то нас
соединяла. Вот и все. Однако Шут рискнул жизнью, чтобы вернуть меня назад. Ни страх, ни
незнание законов Скилла его не остановили. Он не понимал, чем ему грозило его вмешательство.
Да, ему пришлось призвать на помощь все свое мужество, а я вместо благодарности его обругал.

***

Когда чай хорошенько настоялся, я налил нам по кружке и добавил меда, чтобы подсластить
заварку. Можно было сходить в огород за мятой, но я посчитал, что это слишком далеко. Я
поставил перед Шутом его чай, а сам уселся напротив.
Он поднял кружку, словно собирался отсалютовать мне.
— За нас: Белого Пророка и Изменяющего.
— За Шута и Фитца, — поправил я его и, подняв кружку, чокнулся с ним.
Сделав глоток, я почувствовал, как рот стягивает горечь, быстро проглотил отвратительную
жидкость, и она обожгла мне горло. Шут посмотрел, как я пью, и тоже отхлебнул из своей кружки.
Он поморщился, но уже в следующее мгновение морщины на его лбу разгладились.
— А другого способа использования коры нет?
Я мрачно ухмыльнулся.
— Однажды я оказался в таком отчаянном положении, что просто жевал кору. Мой рот
превратился в сплошное кровавое месиво, а от горечи я не мог избавиться еще очень долго, ничего
не помогало.
— Понятно.
Шут добавил в свою чашку полную ложку меда, сделал глоток и нахмурился.
В комнате воцарилась тишина. Между нами все еще висела напряженность, и я понимал, что
никакие извинения ее не прогонят. Помочь могло только объяснение. Я оглянулся на волка,
который спал на моей кровати, и откашлялся.

***

В комнате воцарилась тишина. Шут прекрасно понимал, что я поделился с ним своими самыми
сокровенными опасениями. Люди Древней Крови знают, кто я такой, им известно мое имя, а
следовательно, они обладают властью надо мной. То, чего я никогда не говорил Старлинг, я
совершенно спокойно открыл Шуту. Такая власть над человеком не должна принадлежать тем, кто
плохо к нему относится. Но тут я ничего не мог поделать. Я жил вдалеке от людей Древней Крови,
один, но ни на секунду не забывал, что уязвим. Я хотел было рассказать Шуту историю про
менестреля, выступавшего на Весеннем празднике, — ту самую, что поведала мне Старлинг, но
решил сделать это позднее. Неожиданно я понял, что погружаюсь в пучину черных, мрачных
мыслей. Подняв голову, я увидел, что Шут не сводит с меня глаз.
— Это эльфовская кора, — прошептал Шут.
— Эльфовская кора, — раздраженно подтвердил я, хотя мне никак не удавалось убедить себя, что
ощущение безнадежности, охватившее меня, возникло из-за того, что я выпил пару чашек настоя.
А может быть, причина в бессмысленности моей жизни?
Шут встал и принялся взволнованно расхаживать по комнате. Он дважды дошел до двери, оттуда
к окну, а потом резко развернулся и направился к буфету, достал бренди и две кружки и поставил
на стол. Что же, неплохая мысль, подумал я, не хуже любой другой. Я смотрел, как он наливает
бренди в кружки.

Я помню, что мы пили весь вечер и далеко заполночь. Шут все время что-то говорил. Думаю, он
пытался отвлечь меня от мрачных мыслей, но и у него настроение было не лучше. Он начал с
анекдотов из Бингтауна, затем перешел к дикой истории о морских змеях, которые развиваются в
коконах, а потом превращаются в драконов.
— Представляешь, — печально проговорил он, — они покидают коконы поздней весной, слабые и
тощие, точно котята, родившиеся слишком рано. Время их величия впереди, но сейчас они себя
стыдятся. Они даже не могут охотиться, чтобы добывать пропитание. — Я прекрасно помню
взгляд, который появился в его золотистых глазах, смотревших на меня. — Может быть, это я во
всем виноват? — едва слышно задал он напоследок вопрос, который не имел никакого отношения
к его рассказу. — А вдруг я привязался не к тому человеку?
Шут наполнил свою кружку и решительно ее осушил, напомнив мне Баррича в его самые черные
минуты.
Я не знаю, как лег в кровать той ночью, помню только, что лежал, обнимая за шею волка и сонно
наблюдая за Шутом. Он достал забавный маленький инструмент с тремя струнами, уселся у
камина и начал наигрывать не слишком благозвучную мелодию, под которую запел песню на
незнакомом мне языке. Положив руку на запястье, я почувствовал присутствие Шута, но он не
обернулся, чтобы на меня посмотреть, хотя и понял, что я сделал. Слова его песни стали мне вдруг
понятны — он пел об изгнаннике, тоскующем по своей родине.
***

Шута там не оказалось, но дверь на улицу была открыта, и я понял, что он просто вышел. Я развел
небольшой огонь, повесил над ним чайник, а затем довольно долго мылся и брился. В тот момент,
когда я пригладил мокрые волосы и убрал их за уши, вошел Шут, держа в руках корзинку с
яйцами. Увидев меня, он замер на месте и радостно заулыбался.
— О, да это же Фитц! Немного постарел и поизносился, но самый настоящий Фитц. Мне было
страшно интересно, как ты выглядишь под зарослями щетины.
— Боюсь, я перестал заботиться о своей внешности, — сказал я, взглянув в зеркало.
Поморщившись от не слишком приглядного зрелища, я промокнул кровь, поскольку в очередной
раз порезался там, где мое лицо исполосовал старый шрам, полученный в подземелье Баккипа.
Спасибо тебе, Регал. — Старлинг говорила мне, что я выгляжу намного старше своих лет. И что
могу вернуться в Баккип, где меня никто не узнает.
Шут возмущенно фыркнул и поставил корзинку с яйцами на стол.

— Старлинг, как всегда, ошибается. Для твоих лет и испытаний, выпавших на твою долю, ты
выглядишь на удивление молодо. Да, конечно, переживания и время изменили твою внешность;
люди, знавшие мальчишку по имени Фитц, не разглядят его во взрослом мужчине. Однако кое-кто
из нас, друг мой, узнает тебя, даже если ты будешь гореть в огне.
— Очень утешительная мысль. — Я поставил зеркало на место и снова занялся завтраком. — Твоя
кожа изменила цвет, — заметил я, разбивая яйца. — Но выглядишь ты не старше, чем когда я
видел тебя в последний раз.
Шут наливал горячую воду в чайник.
— Мы так устроены, — спокойно сказал он. — Мы живем дольше и потому медленнее
изменяемся. Я стал другим, Фитц, даже если тебе кажется, что поменялся лишь цвет моей кожи.
Когда ты видел меня в прошлый раз, я подходил к порогу взросления. Меня переполняли самые
разные чувства и идеи, их было так много, что я с трудом мог сосредоточиться на делах. Когда я
вспоминаю, как вел себя, должен признаться, что даже мне становится стыдно. Теперь я стал
старше и умнее и знаю, что для всего существует свое место и время. То, что мне суждено
совершить, должно быть совершено, вне зависимости от моих желаний.
Я вылил яйца на сковороду и поставил ее рядом с огнем.
— Когда ты изъясняешься загадками, — медленно сказал я, — это приводит меня в
замешательство. А когда пытаешься говорить о себе ясно, мне становится страшно.
— Вот еще одна причина, по которой мне следует помалкивать о себе, — воскликнул он с
деланным испугом. — Ну, чем займемся сегодня?
Я задумчиво помешал яйца, а потом придвинул их поближе к огню.
— Не знаю, — тихо ответил я.
Услышав мой изменившийся голос, Шут удивленно на меня посмотрел.
— Фитц, с тобой все в порядке?
Я и сам не смог бы объяснить, почему у меня изменилось настроение.
— Знаешь, мне вдруг показалось, что все бессмысленно. Когда со мной жил Нед, я старался
позаботиться о том, чтобы мы зимой ни в чем не нуждались. Мой огород был в четверть меньше
нынешнего, когда появился мальчик. Мы с Ночным Волком каждый день охотились, чтобы
добыть мясо. Если нам не сопутствовала удача, нас это не слишком беспокоило. Теперь же я
смотрю на свои запасы и думаю, что если мальчик не вернется и останется на зиму учиться у
какого-нибудь мастера, нам с Ночным Волком всего хватит. Иногда мне кажется, что я зря трачу
свои дни. А порой вообще думаю, что моя жизнь потеряла всякий смысл.
— Как печально звучат твои слова. Или дело в эльфовской коре?
— Нет. — Я отнес готовую яичницу на стол, испытав вдруг облегчение от того, что могу
высказать свои тайные мысли вслух. — Думаю, именно по этой причине Старлинг привела ко мне
Неда. Наверное, увидела, что моя жизнь становится бессмысленной, и решила заполнить пустоту.
Шут с грохотом поставил тарелки и принялся сердито раскладывать еду.
— Ты ее переоцениваешь. Она не способна думать о чем-то, что не имеет отношения к ее
собственным интересам. Скорее всего, она подобрала мальчика, потому что ей так захотелось в
тот момент, а потом, когда он ей надоел, сбыла с рук. Вам просто повезло, что вы смогли помочь
друг другу.
Я промолчал. Меня поражало, как сильно Шут не любил Старлинг. Я уселся за стол и принялся
есть. Однако Шут еще не закончил.
— Если Старлинг и думала, что какой-то человек может заполнить пустоту в твоей жизни, то этим
человеком она считала себя. Вряд ли она полагала, что кто-то кроме нее будет тебе нужен.
Мне пришлось с сожалением признать, что он, скорее всего, прав. В особенности после того, как
во время ее последнего приезда мы с ней говорили про Неда и Ночного Волка.
— Ну, о чем она думала или не думала, теперь не имеет значения. Так или иначе, я хочу, чтобы
Нед поступил в ученики к хорошему мастеру. А потом...
— А потом твоя жизнь будет снова принадлежать тебе. Подозреваю, что она позовет тебя в
Баккип.
— Ты подозреваешь? — сухо поинтересовался я. — Кто сейчас произнес эти слова — Шут или
Белый Пророк?
— Ну, поскольку ты никогда не относился всерьез к моим предсказаниям, какая тебе разница? —
Шут весело улыбнулся и занялся яичницей.
— Пару раз твои предсказания сбывались. Хотя они всегда звучали так завуалировано, что их
можно было трактовать как угодно.
— Это не мои предсказания звучали завуалировано, а ты их так понимал. Помнишь, когда
приехал, я сказал, что вернулся в твою жизнь, потому что должен. Не в том дело, что я не хотел на
тебя поглядеть, просто если бы я мог оградить тебя от того, что должно случиться, я бы так и
поступил.
— И что же конкретно мы должны сделать?
— Конкретно? — спросил он, приподняв брови.
— Конкретно. Четко и ясно, — с вызовом заявил я.
— Ну хорошо. Конкретно, четко и ясно — мы с тобой снова должны спасти мир.
Шут откинулся на спинку стула и принялся раскачиваться на его задних ножках, потом
нахмурился и вытаращил на меня глаза.
Я спрятал лицо в ладонях, но он ухмылялся так заразительно, что я не удержался и тоже фыркнул.
— Снова? Что-то не припомню, чтобы мы его вообще когда-нибудь спасали.
— Разумеется, мы спасли его. Ты жив, разве нет? Трон Видящих получил наследника. Значит, мы
изменили течение времени. На тропе судьбы ты стал очень важным камнем, мой дорогой Фитц. И
благодаря тебе телега сошла с наезженной колеи и выбралась на новый путь. И теперь мы с тобой
должны позаботиться о том, чтобы она с него не свернула. А это будет очень непросто.
— И что же конкретно, четко и ясно мы должны сделать? — Я прекрасно понимал, что он меня
дразнит, но не сумел сдержаться и все равно задал свой вопрос.
— Все очень просто. — Он положил в рот кусок яичницы, явно наслаждаясь тем, что сумел меня
заинтриговать. — Исключительно просто. — Шут повозил кусочек яичницы по тарелке, положил
его в рот и уронил вилку на стол. Потом поднял на меня глаза, и я больше не видел в них веселья.
Когда он заговорил, его голос прозвучал тихо и торжественно: — Я должен позаботиться о том,
чтобы ты остался в живых. Снова. А тебе придется сделать все, чтобы наследник Видящих
получил трон.
— И мысль о том, что я должен остаться в живых, тебя печалит? — удивленно спросил я.
— Нет конечно. Никогда. Мысль о том, через что тебе придется пройти, наполняет меня
грустными предчувствиями.
У меня неожиданно пропал аппетит, и я оттолкнул от себя тарелку.
— Я тебя все равно не понимаю, — сердито сказал я.
— Прекрасно понимаешь, — совершенно спокойно заявил он. — Думаю, ты делаешь вид, что не
понимаешь, потому что так легче — для нас обоих. Но на сей раз, друг мой, я не стану ничего от
тебя скрывать. Вспомни последний раз, когда мы были вместе. Разве тогда порой не казалось, что
умереть легче, чем продолжать жить?
Его слова пронзили меня, точно острые осколки стекла, но я всегда отличался упрямством.
— Ну знаешь, это всегда так.
В моей жизни было всего несколько мгновений, когда я удивлял Шута до такой степени, что он не
знал, как реагировать на мои слова. Вот и сейчас наступил такой момент. Он молча смотрел на
меня, а его диковинные глаза стали огромными, словно блюдца. Потом он вдруг ухмыльнулся и
встал так резко, что чуть не перевернул стул, на котором сидел, и, бросившись ко мне, заключил в
объятия. В следующее мгновение он сделал глубокий вдох, как будто до этого ему что-то мешало
дышать.
— Конечно, ты совершенно прав, — прошептал он мне на ухо, а потом заорал, да так громко, что
чуть не оглушил меня. — Конечно прав!
Как только я высвободился из его крепких объятий, он отбежал от меня, сделал невообразимый
кульбит и вскочил на стол. Потом широко развел руки в стороны, словно снова выступал перед
придворными короля Шрюда.
— Смерть всегда легче и безболезненнее, чем жизнь! Но мы-то выбираем жизнь. Потому что на
самом деле смерть не ее противоположность, а просто один из вариантов выбора. Смерть
наступает тогда, когда тебе не остается ничего иного. Разве я не прав?
Его веселье было очень заразительным, но мне все-таки удалось покачать головой.
— Я не знаю, прав ты или ошибаешься.
— В таком случае, поверь мне на слово. Я прав. Ты не забыл, я же Белый Пророк? А ты —
Изменяющий, который приходит, чтобы повернуть время вспять. Посмотри на себя. Изменяющий.
Человек, который одним своим существованием заставляет других совершать героические
поступки. Ах, Фитц, мы — то, что мы есть и чем должны быть. Когда я теряю надежду, когда в
моем сердце поселяется грусть и мне хочется сказать: “Почему я не могу оставить его здесь, чтобы
он мог обрести мир и покой?”, ты вдруг начинаешь говорить голосом Изменяющего, и я вижу свои
поступки в другом свете. И снова становлюсь тем, кем должен быть. Белым Пророком.
Я просто сидел и смотрел на него. Несмотря на чудовищные усилия, на губах у меня появилась
улыбка.
— Мне казалось, что я помогаю другим людям стать героями, а не пророками.
— Ну хорошо. — Шут легко спрыгнул на пол. — Боюсь, кое-кому из нас приходится быть и тем и
другим. Тряхнув головой, он поправил куртку и начал потихоньку успокаиваться. — Итак,
вернемся к моему первому вопросу. Чем мы сегодня займемся? И я тебе отвечу. Первым делом мы
не станем думать о завтрашнем дне.
Я воспользовался его советом по крайней мере до конца дня. Я делал вещи, которыми не позволял
себе заниматься до сих пор, поскольку они не имели никакого отношения к завтрашнему дню. Я
просто получал удовольствие. Поработал немного над своими чернилами — не для продажи и
заработка, а пытаясь создать пурпурный цвет, который мне нравился. Впрочем, успеха мне
добиться не удалось. Высыхая, чернила приобретали коричневый оттенок, но я все равно
наслаждался процессом.
Что касается Шута, тот занялся резьбой по моей мебели. Услышав, как кухонный нож скребет по
дереву, я поднял голову, и он тут же это заметил. “Извини”, — сказал он и демонстративно
положил нож на место, а потом встал и направился к своей седельной сумке. Покопавшись в ней,
он достал несколько очень острых инструментов. Тихонько напевая себе под нос, Шут подошел к
столу и сложил их на стуле. Затем снял перчатку, которая скрывала метку Скилла, и занялся
делом. Постепенно спинки моих простых стульев украсили переплетающиеся вьюнки с листьями,
из которых тут и там выглядывали крошечные личики.
Когда я в очередной раз отвлекся от своего занятия, я обнаружил, что Шут принес в дом несколько
поленьев из моей поленницы и задумчиво вертит их в руках, разглядывая каждое по отдельности,
осторожно водит рукой, наделенной Скиллом, по шершавой поверхности, словно пытается
разгадать тайны, скрытые от моих глаз. Наконец он выбрал одно из них с сучком, похожим на
колено, и принялся снова его изучать. Он продолжал тихонько напевать, и я не стал его отвлекать.
За целый день Ночной Волк проснулся только один раз, тяжело вздыхая, слез с кровати и вышел
на улицу. Я предложил ему поесть, но он фыркнул и отвернулся. Потом он напился и, снова
вздохнув, улегся на прохладный пол в комнате. Он заснул, но уже не так крепко.
Короче говоря, я провел весь день в свое удовольствие, делая то, что мне нравилось, а не то, что
должен был делать. Мне частенько приходили на ум мысли о Чейде, я вдруг задумался о том, чем
занимался в свободное время старый убийца в своей скрытой от посторонних глаз башне, когда я
поступил к нему в обучение. Задолго до моего появления Чейд служил королевским убийцей,
выполняя приказы Шрюда, когда возникала необходимость свершить правосудие тихо и не
привлекая ненужного внимания. Огромная библиотека и бесконечные эксперименты с ядами и
смертоносным оружием говорили о том, что Чейд знал, чем занять свободные часы. А целью его
жизни стало благополучие династии Видящих.
Когда-то это было целью и моей жизни. Но я отрекся от нее, чтобы снова принадлежать себе
самому. Странно, но при этом я каким-то непостижимым образом отказался от той жизни, к
которой стремился. Чтобы получить возможность наслаждаться свободой, мне пришлось
разорвать все свои прежние связи и расстаться с теми, кого я любил и кто любил меня.

Это была лишь часть правды, но подобные мысли очень подходили к моему нынешнему
настроению. В следующее мгновение я понял, что купаюсь в жалости к себе. Вот уже в третий раз
мои пурпурные чернила, высохнув, становились коричневыми, хотя в одном случае получился
весьма симпатичный оттенок розового. Я отложил в сторону бумагу, предварительно записав, как
мне удалось получить этот цвет, решив, что он прекрасно подойдет для иллюстраций к текстам по
ботанике.
Встав со стула, я с удовольствием потянулся, и Шут поднял голову от своей работы.
— Есть хочешь? — спросил я его.
Он задумался, а потом ответил:
— Пожалуй. Давай я приготовлю. Твои обеды заполняют желудок, но не доставляют никакого
удовольствия.
Он отложил в сторону статуэтку, которую вырезал из дерева, заметил, что я на нее смотрю, и
прикрыл — как будто не хотел, чтобы я ее увидел.
— Дай сначала закончить, — проговорил он и занялся изучением моих буфетов.

***

Постепенно наша жизнь втроем вошла в привычное русло, словно так было всегда. Вечерами мы
рассказывали друг другу истории о незначительных событиях из нашей прежней жизни. Через
некоторое время запасы бренди подошли к концу, но разговоры остались такими же
непринужденными и приятными. Я поведал Шуту о том, что видел Нед в Хардинс Спит, и о том,
что говорили про обладателей Уита на рынке. О выступлении менестреля на Весеннем празднике,
о том, как Чейд охарактеризовал принца Дьютифула, а также о его просьбе обучать юного
наследника трона Скиллу. Шут внимательно слушал мои истории — подобно ткачу, собирающему
разноцветные нити для создания гобелена.
Однажды вечером мы попробовали украсить корону петушиными перьями, но оказалось, что у
них слишком тонкие черенки — перья торчали в разные стороны. Мы оба сразу поняли, что они
не подходят. В другой раз Шут поставил корону на стол и выбрал кисточки и чернила из моих
запасов. Я присел рядом. Он аккуратно разложил все перед собой, погрузил кисточку в синие
чернила и задумался. Мы так долго сидели молча, что я стал различать голоса потрескивающих
углей в камине. Потом он отложил кисточку в сторону.
— Нет, — тихо сказал Шут. — Что-то не так. Еще не время. — Он аккуратно убрал корону в
сумку.
В другой раз, когда Шут до слез рассмешил меня своей очередной непристойной песней, он вдруг
положил лютню и заявил:
— Завтра я уезжаю.
— Нет! — запротестовал я. — Почему?
— О, ты же сам понимаешь, — беззаботно ответил он. — Такова жизнь Белого Пророка. Я должен
предсказывать будущее, спасать мир — ну, и тому подобная чепуха. Кроме того, у тебя кончилась
мебель — мне больше нечего украшать резьбой.
— Вовсе нет, — возразил я. — Неужели ты не можешь провести с нами еще несколько дней? Во
всяком случае, до возвращения Неда. Я хочу познакомить тебя с мальчиком.
Он вздохнул.
— Честно говоря, я должен был уйти еще раньше. В особенности если учесть, что ты
отказываешься последовать за мной. Возможно, ты передумал? — с надеждой спросил он.
Я покачал головой.
— Ты прекрасно знаешь, что нет. Я не могу уйти и все бросить. Кроме того, я должен дождаться
Неда.
— О да. — Он откинулся на спинку стула. — Его ученичество. Да и кто будет заботиться о
цыплятах?
Он не скрыл насмешки, и мне стало обидно.
— У меня не слишком интересная жизнь, но она моя, — мрачно заметил я.
Он усмехнулся.
— Я не Старлинг, мой дорогой. Ты прекрасно знаешь, что я никогда не критикую жизнь другого
человека. Взгляни на мою, и ты поймешь, о чем я говорю. Нет. Я должен исполнять свои
обязанности, которые могут показаться скучными тому, кто ухаживает за целым выводком цыплят
или пропалывает огород. А мне нужно поделиться целым выводком слухов с Чейдом, а также
прополоть ряды моих знакомых в Баккипе.
Я ощутил укол зависти.
— Полагаю, они будут рады тебя видеть.
Он пожал плечами.
— Во всяком случае, некоторые. Другие будут счастливы, если я окончательно исчезну из их
жизни. А большинство и вовсе обо мне не вспомнит. Большинство, если я проявлю известную
ловкость. — Он неожиданно встал. — Я бы с удовольствием задержался у тебя подольше, —
признался Шут. — Мне бы очень хотелось вместе с тобой верить, что я могу распоряжаться своей
жизнью. К несчастью, мы оба лишены такой возможности. — Шут подошел к открытой двери и
выглянул наружу. Стоял теплый летний вечер. Он сделал вдох, как будто собрался что-то сказать,
но прошло некоторое время, он расправил плечи, словно принял решение, и вновь повернулся ко
мне. На его лице появилась мрачная улыбка. — Нет, пожалуй, я уеду завтра. Ты скоро последуешь
за мной.
— Не слишком на это рассчитывай, — предупредил я.
— Но у меня нет выхода, — возразил он. — Время заявляет свои права. На нас обоих.
— Пусть на сей раз мир спасает кто-нибудь другой. Наверняка существует другой Белый Пророк,
— весело сказал я, но глаза Шута широко раскрылись, и он вздрогнул.
— Никогда не говори о таком варианте будущего. Мне будет плохо, если в твоем сердце
возникнет даже намек на сомнение. Дело в том, что существует женщина, которая с радостью
примерит плащ Белого Пророка. Она мечтает направить мир иным курсом. С самого начала я
сопротивлялся ее намерениям. Однако на данном этапе ее влияние крепнет. Теперь ты знаешь,
почему я не хотел говорить об этих проблемах. Мне потребуется твоя сила, друг мой. Вдвоем мы,
наверное, справимся. Не следует забывать, что иногда достаточно небольшого камешка в колее,
чтобы колесо изменило направление движения.
— Однако судьба камешка не кажется мне привлекательной.
Он посмотрел на меня, в его золотых глазах танцевал свет лампы. Голос Шута был полон тепла и
усталости.
— О, не бойся, ты останешься в живых. Я знаю, ты должен выжить. И я приложу для этого все
свои силы.
Я сделал вид, что охвачен смятением.
— И ты предлагаешь мне не бояться?
Он кивнул, и его лицо стало серьезным. Я решил сменить тему разговора.
— Кто та женщина, о которой ты говорил? Я ее знаю?
Он вернулся к столу и сел.
— Нет, ты ее не знаешь. Но я давно с ней знаком. Точнее, мне известно о ее существовании, я
услышал о ней, когда был еще ребенком.... — Шут посмотрел на меня. — Много лет назад я кое-
что рассказывал о себе. Ты помнишь? — Он не стал дожидаться ответа. — Я родился далеко-
далеко на юге, в самой обычной семье. Ну, насколько люди вообще могут быть обычными... Мать
меня очень любила, а двое моих отцов были братьями, как принято в тех краях. Но с того момента,
как я появился на свет, стало ясно, что во мне заговорила древняя наследственность. Давным-
давно Белый смешал свою кровь с кровью предков моей семьи, и мне выпала судьба продолжить
дело древнего народа.
И хотя мои родители очень меня любили, они знали, что мне не суждено остаться с ними и
продолжить их дело. Меня отослали туда, где я мог получить надлежащее образование и
подготовиться к будущей жизни. Там ко мне прекрасно относились и проявляли нежную заботу.
Каждое утро меня расспрашивали о снах, и мудрые мужи записывали их содержание, чтобы потом
тщательно обдумать. Я делался старше, меня стали посещать сны наяву — тогда мне пришлось
изучить искусство письма. Теперь я мог сам записывать свои видения, ведь всем известно: лишь
рука, неразрывно связанная с глазом, способна точно отобразить сон. — Шут рассмеялся и
покачал головой. — Хорошенький способ вырастить ребенка! Любые мои слова воспринимались
как проявления высочайшей мудрости. Но, несмотря на свою наследственность, я ничем не
отличался от обычных детей. Хулиганил, когда представлялась возможность, рассказывал
глупости о летающих кабанах и призраках отпрысков королевского рода. Каждая придуманная
мной история оказывалась длиннее предыдущей, однако я обнаружил одну странность. Какие бы
глупости я ни придумывал, в моих бреднях всегда оказывались зерна истины.
Шут бросил на меня быстрый взгляд, словно ждал возражений, но я молчал. Он опустил глаза.
— Наверное, мне следует винить самого себя. Когда во мне выросли побеги величайшей правды,
никто в нее не поверил. В тот день, когда я объявил себя Белым Пророком, наставники
отвернулись от меня. “Забудь о своих диких мечтаниях”, — сказали они мне. Словно найдется
человек, который стал бы мечтать о такой судьбе! Они заявили, что мантия Белого Пророка уже
легла на другие плечи. Она родилась раньше, чтобы изменить будущее мира в соответствии со
своими видениями. Всем известно, что каждый век знает лишь одного Белого Пророка. Даже я об
этом знал. Тогда кто я такой? Они не могли ответить на мои вопросы, однако были уверены, что я
не пророк. А женщина, назвавшаяся Белой Пророчицей, уже отправилась в мир.
Он вздохнул и надолго замолчал, потом пожал плечами.

— Я знал, что они ошибаются. Уверенность шла из самых глубин моего существа. Они хотели
заставить меня найти утешение в той жизни, которую я у них вел. Им даже в голову не приходило,
что я могу восстать.
Но я убежал. И отправился на север — мой путь и те времена я даже не стану пытаться описывать.
Я шел все дальше и дальше на север, пока не добрался до двора короля Шрюда Видящего. Ему я и
продал себя на тех же условиях, какие чуть позднее принял ты. Свою верность за его защиту. Не
прошло и года с момента моего появления, как слух о тебе потряс двор. Бастард. Нежданный
ребенок, никому не известный Видящий. Как они все были удивлены! Все, кроме меня. Ведь мне
уже привиделось твое лицо, и я знал, что должен тебя найти, хотя меня упорно убеждали в том,
что ты попросту не можешь существовать.
Он наклонился вперед и положил на мое запястье руку в тонкой перчатке. Шут сжимал мою руку
всего мгновение, наша кожа не соприкасалась, но я почувствовал, как нас что-то связало. Нет, не
Скилл и не Уит. Я даже не ощутил присутствия магии — в том виде, как я ее понимал. Нечто
похожее происходит, когда попадаешь в необычное место, а потом тебя охватывает ощущение,
будто ты здесь уже бывал. И мне показалось, будто мы с Шутом уже так сидели, произносили эти
слова — и всякий раз наши слова запечатывало его короткое прикосновение. Я отвел глаза и
наткнулся на взгляд Ночного Волка.
Я откашлялся и попытался заговорить о другом.
— Ты сказал, что знаешь ту женщину. Как ее зовут?
— Ты никогда не слышал ее имени. Однако о ней ты знаешь. Помнишь, во время войны красных
кораблей нам рассказали, что их вождя зовут Кебал Робред?
Я согласно кивнул. Племенной вождь островитян, который неожиданно объединил всех под своим
началом. С пробуждением драконов союз моментально распался. В некоторых легендах говорится,
что дракон Верити пожрал главаря пиратов, в других — будто Кебал утонул.
— Ты слышал, что у него была советница? Бледная женщина?
Слова Шута показались мне ужасно знакомыми. Я нахмурился, пытаясь вспомнить. Да. До меня
доходил такой слух, но не более. Я вновь кивнул.
— Хорошо. — Шут откинулся назад и заговорил почти небрежно: — Это она. И еще кое-что: она
не только свято верит в то, что является Белой Пророчицей, но и убеждена, будто Кебал — ее
Изменяющий.
— Тот, кто делает других героями?
Шут покачал головой.
— Нет. Ее Изменяющий уничтожает героев. Он уменьшает способности людей. Там, где мне
удается что-то построить, она разрушает. Там, где я объединяю, она разъединяет. — Он вновь
покачал головой. — Она верит, что все должно закончиться прежде, чем начнется вновь.
Я ждал, когда он продолжит, но Шут молчал. Тогда я подтолкнул его.
— А во что веришь ты?
На его лице появилась задумчивая улыбка.
— Я верю в тебя. Ты — мое новое начало.
Я не нашелся что ответить, и в комнате повисла тишина.
Он дотронулся до уха.
— Я ношу серьгу с тех пор, как мы с тобой виделись в последний раз. Но теперь я должен вернуть
ее тебе. Там, куда я направляюсь, ее носить нельзя. Она слишком узнаваема. Люди могут
вспомнить, что ты носил такую же. Или Баррич. Или твой отец. Она может всколыхнуть
ненужные воспоминания.
Я смотрел, как он возится с застежкой. Сережка представляла собой синий самоцвет, оплетенный
серебряной сетью. Баррич подарил ее моему отцу. Я носил ее после смерти Чивэла. В свою
очередь, я передал серьгу Шуту для Молли — в знак того, что я никогда ее не забуду. Однако он
поступил мудро, оставив серьгу себе. А что будет с ней теперь?
— Подожди, — попросил я. — Не снимай.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Если нужно, замаскируй ее, только не снимай. Пожалуйста.
Он медленно опустил руки.
— Ты уверен? — с сомнением спросил Шут.
— Да, — твердо ответил я.
Когда на следующее утро я проснулся, Шут уже встал, помылся и оделся. На столе лежала
уложенная сумка. Оглядев комнату, я не заметил его вещей. Он вновь превратился в благородного
лорда. Было забавно наблюдать, как он в своем роскошном наряде готовит кашу.
— Значит, уезжаешь? — глупо спросил я.
— Сразу после завтрака, — тихо ответил он.
Нам следовало бы отправиться вместе с ним.
Первые слова, с которыми Ночной Волк обратился ко мне за последние дни. Я удивился и
посмотрел на него — Шут тоже.
— А как же Нед? — спросил я.
Ночной Волк лишь взглянул на меня, словно я знал ответ. Он ошибался.
— Я должен остаться, — сказал я им обоим. Мне не удалось их убедить. Я казался себе ужасно
степенным, уравновешенным и важным, и мне это не понравилось. — У меня есть обязательства,
— почти сердито продолжал я. — Не должен мальчик возвращаться в пустой дом.
— Ты прав, — тут же сказал Шут, однако даже его согласие вызвало у меня раздражение.
Настроение у меня окончательно испортилось. Завтрак прошел в молчании, а когда мы встали из-
за стола, я почувствовал ненависть к липким тарелкам и котелку с кашей. Привычные обязанности
вдруг показались мне невыносимыми.
— Я оседлаю лошадь, — мрачно сказал я Шуту. — Нет нужды пачкать твой роскошный костюм.
Он ничего не ответил, и я быстро вышел из хижины.
Казалось, Малта уже почувствовала, что ей предстоит путешествие, и нетерпеливо переступала
ногами, однако не мешала мне седлать ее. Я делал все не торопясь, в результате, когда я закончил,
упряжь Малты была в идеальном порядке. Мне почти удалось успокоиться, но когда я подвел
лошадь к крыльцу, там уже стоял Шут, положив руку на холку Ночного Волка. На меня вновь
нахлынула тревога, и я по-детски свалил вину на Шута. Если бы он не навестил меня, я бы не
понял, как сильно без него скучал. Я бы продолжал оплакивать прошлое, но не начал бы томиться
из-за будущего.
Я чувствовал себя несчастным и старым, когда Шут подошел обнять меня на прощание. И хотя я
понимал, что у меня нет оснований на него злиться, я ничего не мог с собой поделать. Так я и
стоял в его объятиях, не в силах ему ответить. Я рассчитывал, что он стерпит, но когда его губы
оказались возле моего уха, Шут прошептал приторно-сладким голоском:
— Прощай, Любимый.
Несмотря на раздражение, я не сумел сдержать улыбки. Я прижал его к груди, а потом легонько
оттолкнул.
— Доброго тебе пути, Шут, — хрипло сказал я.
— И тебе, — серьезно ответил он, легко вскочив в седло.
Я посмотрел на него. Аристократичный молодой человек на лошади не имел ни малейшего
сходства с Шутом, которого я знал в далеком детстве. Но наши взгляды встретились, и я снова
увидел своего старого друга. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Затем, легко
коснувшись поводьев и едва заметно переместив свой вес, он развернул лошадь.
***
Но когда я добрался до прохода, выяснилось, что стены Баккипа починили много лет назад и все
вокруг успело зарасти чертополохом. Однако чуть поодаль, на вышитой мягкой подушке, сидел,
скрестив ноги, золотоволосый аристократ и виртуозно играл на дудочке. Когда я приблизился к
нему, он завершил мелодию изящной руладой и отложил инструмент в сторону.
— Шут, — радостно, но без особого удивления приветствовал я старого друга.
Он склонил голову набок и скорчил гримасу.
— Любимый, — прогнусавил Шут. Он ухмыльнулся, легко вскочил на ноги и спрятал дудочку под
отделанной тесьмой рубашкой. Потом указал на подушку: — Я рад, что захватил ее с собой. У
меня было предчувствие, что ты задержишься в городе, но не предполагал, что так надолго.
— Он изменился, — запинаясь ответил я.
— Как и все мы, — вздохнул Шут, потом привел в порядок свои блестящие волосы, отряхнул
штаны и сказал: — Возьми подушку и следуй за мной. Поторопись, нас ждут. — Его капризный
голос прекрасно сочетался с обликом тщеславного франта из высших классов.
Достав тонкий платочек, он промокнул верхнюю губу, стирая воображаемый пот. Я не удержался
от улыбки — он вошел в роль без малейших усилий.
— Как мы войдем в замок?

— Через главные ворота, естественно. Не бойся. Я распустил слух, что лорд Голден разочаровался
в слугах, которых можно нанять в городе Баккипе, поэтому отправился в порт, чтобы встретить
корабль, на котором приплыл отличный парень. Конечно, немного неотесанный, но его
рекомендовал лакей моего двоюродного кузена. Кстати, этого деревенщину зовут Том Баджерлок.
Он решительно зашагал вперед. Мне ничего не оставалось, как подхватить подушку и последовать
за ним.
— Значит, я буду твоим слугой? — иронически спросил я.
— Конечно. Превосходная маскировка. Для аристократов Баккипа ты будешь оставаться
невидимкой. Разговаривать с тобой будут только слуги, а поскольку ты станешь подавленным,
усталым и плохо одетым лакеем надменного, властного и несносного молодого лорда, у тебя не
останется времени на досужую болтовню. — Он неожиданно остановился и оглянулся на меня.
Тонкая рука с длинными пальцами коснулась подбородка, и он надменно посмотрел на меня.
Брови сошлись на переносице, янтарные глаза сузились, и он строго произнес: — И не смей
смотреть мне в глаза, любезный! Я не потерплю подобной дерзости. Стой прямо, знай свое место
и говори только после моего разрешения. Тебе все ясно?
— Абсолютно. — Я ухмыльнулся.
Он продолжал строго смотреть на меня. Потом на его лице появилось раздражение.
— Фитц Чивэл, пьеса провалится, если ты не сумеешь безупречно сыграть свою роль. И не только
когда мы будем стоять в главном зале Баккипа, но и в те мгновения, когда будет существовать
хотя бы небольшой шанс, что нас увидят. Я стал лордом Голденом с момента своего возвращения,
но меня еще не совсем приняли при дворе, ко мне приглядываются. Чейд и королева Кетриккен
сделали все, чтобы помочь мне надеть новую личину. Твой старый наставник прекрасно понимает,
как я могу быть ему полезен, а королева считает, что я заслужил, чтобы ко мне относились как к
лорду.
— И никто тебя не узнал? — удивленно спросил я.
Он склонил голову набок.
— А что они могли узнать, Фитц? Мою бледную кожу или бесцветные глаза? Мое раскрашенное
лицо шута? Мои дурачества, курбеты и дерзкие остроты?
— Я же сразу узнал — напомнил я.
Он тепло улыбнулся.
— Как и я тебя, сколько бы времени ни прошло. Но на это способны не многие. Чейд с его глазами
убийцы сразу меня опознал и организовал частную аудиенцию у королевы. Еще несколько
человек с любопытством на меня посматривают, но никто не осмеливается спросить у лорда
Голдена, не был ли он пятнадцать лет назад шутом короля Шрюда. К тому же не сходится возраст
— я выгляжу слишком молодо. Изменился также цвет кожи и глаз, не говоря уже о поведении и
богатстве.
— Как они могут быть так слепы?
Он покачал головой и улыбнулся моей наивности.
— Фитц, Фитц. Раньше они меня не замечали. Перед ними выступал шут и уродец. Я сознательно
не взял себе никакого имени, когда в первый раз оказался в Баккипе. Для большинства лордов и
леди я оставался смешным дураком. Они слышали шутки и наблюдали за моими выкрутасами, но
я не был для них человеком. — Он вздохнул. — Ты дал мне имя — я стал Шутом. И ты разгадал
меня. Ты смотрел мне в глаза, а другие равнодушно отводили взгляд. — На мгновение я увидел
кончик его языка. — Ты меня ужасно напугал. И я понял, что все мои фокусы бесполезны —
мальчишка сумел увидеть меня насквозь.
— Ты и сам был тогда очень молод, — смущенно заметил я.
Шут немного помолчал, а когда заговорил снова, он никак не прокомментировал мои последние
слова.
— Стань моим верным слугой, Фитц. Пока находишься в Баккипе, постоянно оставайся Томом
Баджерлоком. Только так ты сможешь защитить нас обоих. И только так сумеешь помочь Чейду.

***

То ли сейчас статус покоев изменился, то ли Шут не жалел денег. Я открыл перед ним тяжелую
дубовую дверь, и мы вошли в апартаменты, обставленные с большим вкусом и роскошью.
Доминировали темно-зеленые и коричневые тона, ноги утопали в толстых коврах, стулья и кресла
были обиты в тон стенам и полам. Сквозь открытую дверь я разглядел огромную кровать со
множеством подушек и пуховой периной под богатым балдахином, защищавшим от сквозняков и
рассчитанным на суровую зиму. На лето тяжелые занавеси связали изукрашенными шнурами,
кружевная сеть защищала от назойливых насекомых. Резные ларцы и шкафы стояли
распахнутыми, из них выглядывали великолепные наряды на все случаи жизни. Покои не имели
ничего общего с аскетической комнаткой в башне, где раньше жил Шут.
Лорд Голден со вздохом опустился в мягкое кресло, а я аккуратно закрыл двери. Последние лучи
заходящего солнца упали на Шута. Он переплел тонкие пальцы и опустил голову на подушки, а я
вдруг понял, что кресло стоит именно так совсем не случайно. Комната служила обрамлением
золотой красоты ее хозяина. Все оттенки цветов и расположение мебели были тщательно
продуманы. Он плыл в медовом свете заката. Я осмотрел комнату и обратил внимание на то, как
расставлены свечи и кресла.
— Ты занимаешь свое место, словно фигура на портрете, — заметил я.
Он улыбнулся, и его очевидное удовольствие лишь подтвердило мои слова. Потом изящно, словно
кошка, Шут поднялся на ноги и легким движением руки по очереди указал на двери комнат.
***

Я последовал за ним в гостиную. На столе Шут разложил расческу, щетку и ножницы. Рядом
стояло большое зеркало. Я решил вытерпеть любые издевательства без слова жалобы. Подойдя к
двери, я убедился, что она заперта. Затем я уселся на стул и предоставил Шуту подстричь мои
волосы. Я распустил воинский хвост, а лорд Голден взялся за ножницы. Когда все закончилось, я
заглянул в зеркало и увидел совершенно незнакомого человека. Когда смотришь на себя в
большое зеркало, все меняется.
Старлинг была права — я и в самом деле выглядел старше своих лет. Рассматривая свое лицо, я с
удивлением обнаружил, что шрам потускнел и стал почти незаметен. Да, рубец остался, но он не
бросался в глаза так, как на гладком лице юноши. Шут позволил мне спокойно изучить свое
отражение. Потом собрал мои волосы в пучок. Я посмотрел на его лицо в зеркале. Шут не мог
принять решения и даже прикусил нижнюю губу зубами. Наконец он вздохнул и положил
ножницы на стол.
— Нет, — категорически заявил он. — Я не могу — да и необходимости нет. — Он вздохнул и
быстро уложил мои волосы в воинский хвост. — Попробуй одеться, — нетерпеливо попросил он.
— Мне пришлось выбирать на глаз, но слуги не носят одежду, которая идеально подходит им по
размеру.

***

— Пойдем, — негромко позвал Шут из-за моей спины.

Я ничего не сумел ему ответить. Мне на плечо легла его рука, и чары разрушились. Я повернулся
к нему.
— Извини, — сразу же сказал я. — Дверь приоткрылась, и я...
— Не ожидал, что ты так быстро вернешься, иначе я бы закрыл ее на задвижку. — Больше Шут
ничего не сказал, лишь вывел меня из комнаты и плотно затворил за нами дверь.
У меня было такое ощущение, что он увел меня от края пропасти.
— Что это? — слегка дрожащим голосом спросил я.
— Опыт. То, что ты рассказал об амулетах Джинны, меня заинтересовало, поэтому, вернувшись в
Баккип, я решил купить себе несколько штук — захотелось понять, как они устроены. Мне стало
любопытно, связана ли магия с колдуньей, или все дело в том, как они сделаны. И еще я решил
выяснить, нельзя ли усилить их действие. — Он говорил совершенно спокойно.
— Как ты можешь находиться рядом с ними? — удивленно спросил я.
Даже сейчас, когда мы вышли в соседнюю комнату, волосы у меня на голове стояли дыбом.
— Они настроены на людей. Ты забыл, что я Белый.
Его заявление лишило меня дара речи, и я стоял онемев, словно безмолвные маленькие лица на
бусинках. Я взглянул на Шута, и на мгновение мне показалось, что я вижу его впервые. Я вдруг
понял, что никогда не встречал людей, похожих на него. Были и другие различия — необычные
кисти рук, воздушные волосы... но, когда наши глаза встретились, оказалось, что я вновь смотрю
на своего старого друга. Казалось, я ударился о землю после долгого падения. До меня наконец
дошло, что я сделал.
— Мне очень жаль, я не хотел... Я знаю, что тебе необходимо уединение... — Я покраснел и
отвернулся.
Некоторое время он молчал.
— Когда я пришел в твой дом, — напомнил мне Шут, — ты ничего от меня не скрывал. — И я
почувствовал, что для него важнее справедливость, чем чувства.
— Я больше никогда не войду в эту комнату, — горячо пообещал я.
Он скупо улыбнулся.
— Сомневаюсь, что у тебя возникнет такое желание.
Мне вдруг захотелось сменить тему, но в голову пришла только одна мысль.
— Я видел сегодня Джинну. Она сделала для меня амулет. — И я распахнул куртку.
Он посмотрел сначала на амулет, а потом перевел взгляд на мое лицо. Казалось, он поражен. Затем
его губы растянулись в глупой улыбке.
— Предполагается, что люди должны лучше ко мне относиться, — объяснил я. — Наверное, ей
кажется, что у меня слишком мрачное лицо, хотя вслух она ничего не сказала.
Шут рассмеялся.
— Спрячь его, — попросил он, с трудом переводя дух и отворачиваясь от меня. Потом он
торопливо подошел к окну и выглянул наружу. — Амулеты не настроены на мое племя, но из
этого не следует, что они на меня не действуют. Ты часто напоминаешь мне, что в некоторых
отношениях я очень похож на людей.
Я снял подарок Джинны и протянул его Шуту.
— Если тебе интересно, можешь его изучить. Я не уверен, что хочу носить амулет. Пусть уж
лучше люди говорят обо мне, что думают.
— Почему-то я в этом не уверен, — пробормотал он, но все-таки взял амулет из моих рук, еще раз
посмотрел на него, а потом перевел взгляд на меня. — Он на тебя настроен? — предположил Шут.
Я кивнул.
— Интересно. Я бы хотел оставить твой амулет у себя на пару дней. Обещаю не расчленять его.
Однако потом тебе следует надеть его снова и не снимать. Никогда.
— Я подумаю, — обещал я, но мне совсем не хотелось вновь надевать амулет.

***

Лорд Голден оставался недоступен для моего Уита, как прежде был недоступен Шут. Я
воспринимал его как нечто струящееся, но даже его тайна не казалась мне чужой.
***

Лорел последовала за нами. Когда мы приближались к лорду Голдену через луг, Лорел
одобрительно хмыкнула. Я с ужасом уставился на нее. Однако ее глаза были устремлены на лорда
Голдена, и она лишь улыбнулась. Тогда я сам взглянул на него.
Увидев, что мы не сводим с него глаз, он принял эффектную позу. Я слишком хорошо знал Шута,
чтобы меня обманули уловки лорда Голдена. Он прекрасно понимал, что речной ветер разметал
его золотые кудри. Он выбрал бело-голубые цвета, а элегантная одежда была скроена так, чтобы
подчеркнуть изящество его стройной фигуры. Он казался существом солнца и неба. Даже пакет с
едой в белой салфетке и кувшин не мешали ему выглядеть аристократично.

***
Я обнаружил, что забыл закрыть рот. Реальность вновь вступила в свои права. Лорд Голден, вдруг
сообразил я, оказался таким же реальным человеком, как Шут. Шут был бесцветным маленьким
уродцем, язвительным и острым на язык, который вызывал любовь или отвращение у тех, кто
хорошо его знал. Я подружился с дураком короля Шрюда и ценил его дружбу, как это умеют
делать мальчишки. Другие боялись его язвительных шуток, а бледная кожа и бесцветные глаза
вызывали отвращение у большинства обитателей замка. Но сейчас приходилось признать, что
весьма привлекательная молодая женщина без колебаний предпочла общество лорда Голдена
моему.

***

Я не слишком разбирался в привилегиях социального статуса, но постепенно начал понимать,

какое высокое положение занимает лорд Голден. Такой прием достоин королевской особы, а не
аристократа сомнительного происхождения. Очевидно, лорд Голден пользуется при дворе
популярностью. Странно, что я раньше этого не заметил. Затем я догадался о причине своей
слепоты.
Я знал, кто такой лорд Голден, знал о его прошлом — во всяком случае, гораздо больше, чем
другие. Мне он не представлялся экзотическим и невероятно богатым аристократом из мало кому
известной джамелийской семьи. Я видел в нем Шута, устроившего очередную шалость.
Подсознательно я ждал, что в любой момент Шут прекратит жонглировать иллюзиями и все они с
грохотом упадут на землю. Но момент разоблачения все не наступал. Лорд Голден стал вполне
реальным человеком, не менее настоящим, чем Шут для меня. Из чего следовало, что Шут так же
реален, как лорд Голден.
Так кто же этот человек, которого я знаю почти всю свою жизнь?

***

— Сегодня я надену голубой камзол и льняную рубашку с чудной голубой полоской. Темно-синие
лосины и туфли с серебряной отделкой. Приготовь их для меня. Затем наполни ванну и не жалей
розового масла. Не забудь поставить ширму и оставь меня наедине с моими мыслями. Да,
пожалуйста, возьми немного воды в свою спальню и помойся. Когда мы будем есть, я хочу
ощущать аромат еды, а не запах твоего тела. Кстати, ты сегодня будешь в темно-синем камзоле.
Он оттенит мой наряд. И еще: надень это, но спрячь его, пока не возникнет необходимость.
Из кармана он вытащил амулет Джинны и вложил в мою протянутую ладонь.
Все это он сказал с весьма довольным видом. Лорд Голден наслаждался происходящим и с
нетерпением ждал приятной застольной беседы и изысканного угощения. Я выполнил все его
поручения, а потом с удовлетворением удалился в свою комнатку, захватив ведро с водой и
баночку масла с яблочным ароматом. Почти сразу же я услышал, как лорд Голден плещется в
ванне, напевая под нос незнакомую мне мелодию. Я помылся не так роскошно, но все равно
получил удовольствие. Мне пришлось поторопиться, поскольку я знал, что мои услуги вскоре
понадобятся.
Я натянул камзол, и выяснилось, что он скроен непривычно облегающим. Под ним будет трудно
спрятать набор инструментов Чейда, не говоря уже о небольшом кинжале, который я собирался
прихватить с собой. Конечно, я не мог прийти в обеденный зал с мечом на поясе, но мне не
хотелось остаться без оружия. Общение с Ночным Волком заразило меня тревогой. Я затянул
новый пояс и связал волосы в воинский хвост. Благодаря маслу мне удалось уложить их. Затем я
сообразил, что больше не слышу плеска воды, и тут же вернулся в соседнюю комнату.
— Лорд Голден, вам нужна моя помощь?
— Едва ли. — В ироничной реплике Голдена промелькнула тень Шута. Он вышел из-за ширмы
полностью одетый, поправляя кружевные рукава. На его губах играла довольная улыбка — ему
удалось меня удивить. Затем улыбка исчезла. Некоторое время он разглядывал меня, слегка
приоткрыв рот. Затем его глаза загорелись. Он подошел ко мне и удовлетворенно заметил: —
Превосходно. Как я и предполагал. О Фитц, я всегда считал, что если у меня появится шанс, я
покажу тебе, как следует одеваться. Взгляни на себя.
Мое имя в его устах поразило меня не меньше, чем руки, подтолкнувшие к огромному зеркалу.
Сначала я смотрел лишь на его отражение, светившееся от гордости и удовлетворения. Затем я
перевел взгляд и увидел незнакомого человека.
Должно быть, его указания портному были очень точными и подробными. Камзол плотно облегал
мои плечи и грудь. Из-под него виднелся белый воротник рубашки и рукава. Синий цвет камзола
был цветом Бакка, моей семьи, и даже если я носил его в качестве слуги, покрой больше подходил
воину, чем лакею. Портной знал свое дело — мои плечи казались более широкими, а живот
плоским. Белизна рубашки эффектно оттеняла смуглую кожу и темные волосы. Вместе с юностью
потускнели шрамы на лице. На лбу и в углах рта появились морщины, которые каким-то
непостижимым образом смягчали идущий вдоль щеки шрам. Я уже давно привык к своему слегка
искривленному сломанному носу. Теперь, когда мои волосы были собраны в воинский хвост,
стали более заметны седые пряди. Человек, глядящий на меня из зеркала, немного напоминал
Верити, но еще в большей степени походил на портрет принца Чивэла, по-прежнему висевший в
зале Баккипа.
— Я стал похож на своего отца, — негромко проговорил я.
Эта мысль порадовала и одновременно встревожила меня.
— Но только для того, кто будет искать сходство, — ответил Шут. — Лишь тот, кто способен
посмотреть дальше твоих шрамов, сумеет распознать в тебе Видящего. Более всего, друг мой, ты
похож на самого себя. На того Фитца Чивэла, который всегда присутствовал, но был скрыт
благодаря мудрости и ухищрениям Чейда. Ты никогда не задумывался о том, как раньше кроили
твою одежду? Ведь ты всегда больше походил на конюха или солдата, чем на внебрачного сына
принца. Белошвейка Хести считала, что указания ей давал сам король Шрюд. И даже в тех
случаях, когда ей разрешалось следовать моде, твоя одежда никогда не привлекала к тебе
внимания. Но я, Фитц, всегда видел тебя именно таким. К сожалению, ты сам воспринимал себя
иначе.
Я продолжал смотреть в зеркало. Наверное, я говорил неправду, когда утверждал, что никогда не
отличался тщеславием. Мне потребовалось время, чтобы понять: хоть я и стал старше, из зеркала
на меня смотрел достигший зрелости мужчина, которому еще далеко до старости.
— Да, я неплохо выгляжу, — согласился я.
Улыбка Шута стала еще шире.
— О друг мой, я бывал в местах, где женщины дрались бы из-за тебя на ножах. — Он поднял
изящную руку и задумчиво потер подбородок. — Но теперь я начинаю думать, что мои фантазии
завели нас слишком далеко. На тебя будут обращать внимание. Что ж, возможно, это к лучшему.
Пофлиртуй немного со служанками, кто знает, что они тебе расскажут?

***

Он слегка склонил голову набок и напустил на себя такой скромно-невинный вид, словно не имел
ни малейшего представления о том, как он красив. Лорел, не в силах скрыть восхищения, пялилась
на него, пока леди Брезинга представляла лорда Голдена лорду и леди Грейлинг из Коттерхиллса и
их дочери Сайдел. Я никогда не слышал их имен, но вспомнил, что крошечное поместье
Коттерхиллс расположено у подножия гор в Фарроу. Сайдел отчаянно покраснела, когда лорд
Голден ей поклонился, и уже больше не могла отвести от него глаз. Ее мать окинула меня таким
оценивающим взглядом, что ей следовало бы покраснеть. Я отвернулся и тут же обнаружил, что
меня рассматривает Лорел, на лице которой появилась озадаченная улыбка, словно она забыла,
что мы знакомы. Мне казалось, я чувствую, как от лорда Голдена исходят волны довольства — он
был в восторге от того, что ему удалось произвести на присутствующих столь ошеломляющее
впечатление.

***

У меня на глазах Шут по очереди вытянул вперед ноги и громко стукнул каблуками по полу, я
послушно стянул с него сапоги и отставил их в сторону.
— Встать можешь? — спросил я.
— Чего?
Я поднял голову, продолжая сидеть на корточках на полу около его ног.
— Я спросил, ты встать можешь?
Шут чуть приоткрыл один глаз, и широкая улыбка озарила его лицо.
— Какой я молодец, — шепотом поздравил он самого себя. — А ты такой благодарный зритель,
Фитц. Знаешь, как утомительно играть роль, когда никто не знает, что ты ее играешь. Как трудно
изображать совершенно чужого тебе человека, когда никто не может оценить, насколько здорово у
тебя получается. — Искорки веселья заплясали в его глазах, напомнив мне прежнего Шута. Потом
они погасли, и он совершенно серьезно ответил, но так, чтобы его слышал только я: — Конечно, я
могу встать. И плясать, и прыгать, если понадобится. Но сегодня мы этого делать не станем.
***

— Спокойной ночи, лорд Голден, главная охотница Лорел.

Наступило неловкое молчание, и я не сразу сообразил, что жду ухода Лорел, чтобы закрыть за ней
дверь. Я хотел рассказать Шуту про корзинку с едой и мертвого кролика. Но Лорел и лорд Голден
явно дожидались, когда я отправлюсь восвояси. Главная охотница разглядывала гобелен, на
котором не было изображено ровным счетом ничего интересного, а лорд Голден не сводил глаз с
ее сверкающих в свете догорающего камина волос.
Я хотел было закрыть для них дверь изнутри, но потом решил, что это будет глупо. Если лорд
Голден пожелает, он и сам справится.
— Спокойной ночи, — повторил я, стараясь, чтобы мой голос прозвучал сонно и устало.
Взяв свечу, я отправился к себе и мягко прикрыл за собой дверь, разделявшую наши комнаты. Я
разделся и улегся в постель, заставив себя не думать о том, что происходит за дверью. Я убеждал
себя, что не испытываю зависти, только мое одиночество становилось острее, когда я думал о том,
чем они там занимаются. Я решил, что веду себя как самый настоящий эгоист. Шут много лет был
лишен человеческого тепла. Неужели он не имеет права на женскую ласку теперь, когда стал
лордом Голденом?

***

— Мне нужен чай из эльфовской коры, — едва выговорил я. — Иначе я не смогу удерживать
стены. Уит. Они узнают, что я им обладаю.
Шут встал, и кровать подо мной шевельнулась — и от этого чуть заметного толчка в мой мозг
вонзились новые иглы боли. Я слышал, как Шут подошел к умывальнику и через несколько
секунд вернулся с мокрой тряпкой.
— Ляг на спину, — велел он мне.
— Не могу, — пробормотал я.
Любое движение причиняло мне невыносимые страдания, я хотел вернуться в свою комнату, но
был не в силах. Если у меня будет припадок, я не хотел, чтобы Шут это видел.
Я испытал мгновенный шок, когда холодная мокрая ткань коснулась моего лба. Меня вытошнило,
а потом я начал делать осторожные короткие вдохи, чтобы немного успокоить желудок. Я скорее
почувствовал, чем увидел, как Шут присел на корточки возле кровати. Сам я сидел на краю и
старался не шевелиться. Потом Шут взял мою руку своими, в перчатках. В следующее мгновение
его пальцы вцепились в мою руку, сдавили кисть, словно желая вгрызться в плоть. Я вскрикнул и
попытался высвободиться, но, как и всегда, Шут оказался сильнее, чем я ожидал.
— Всего на одно короткое мгновение, — уговаривал он меня, стараясь успокоить.
Боль стала такой невыносимой, что рука онемела, а Шут тем временем схватил меня обеими
руками чуть выше локтя, нащупал что-то пальцами и изо всех сил сжал.
— Прошу тебя, — умолял я, пытаясь отодвинуться, но он не отставал, а я не мог убежать — не
давала отчаянная боль в голове.
Почему он меня мучает?
— Не вырывайся, — попросил меня Шут. — Доверься мне. Кажется, я могу тебе помочь. Доверься
мне.
Он положил руки мне на плечо, и снова безжалостные пальцы с силой сдавили мое несчастное
тело. Я задыхался, и тут он схватил меня за шею и принялся водить руками вверх и вниз, как
будто собирался оторвать голову. Я вцепился в его запястья, но справиться с ним не смог.
— Еще минутку, — молил он. — Фитц, верь мне. Верь.
И тут возникло ощущение, будто из меня что-то вырвалось. Голова бессильно упала на грудь, а
боль не ушла, но стала заметно меньше. Я повалился на бок и тут же перевернулся на спину.
— Вот так, хорошо, — проговорил Шут, и я несколько мгновений смотрел в благословенную
темноту.
Затем руки в перчатках вернулись, большие пальцы Шут положил мне на лоб, а остальные легли
на виски и лицо. В следующее мгновение он безжалостно, изо всех сил, надавил на выбранные
точки, прижав мизинцы к челюстям под ушами.
— Дыши, Фитц, — услышал я голос Шута и понял, что сдерживал дыхание.
Я начал хватать ртом воздух, и мне вдруг стало так хорошо, что я чуть не расплакался от
облегчения. Но вместо этого я заснул. И мне приснился диковинный сон. Мне снилось, будто я в
безопасности.
Я проснулся перед самым рассветом, плохо понимая, что произошло, вздохнул и сообразил, что
лежу в постели Шута. Мне кажется, он встал незадолго до того, как я открыл глаза. Он неслышно
ходил по комнате, выбирая для себя костюм. Наверное, он почувствовал мой взгляд, потому что
вернулся к кровати и, тихонько прикоснувшись к моему лбу пальцами, прижал голову к подушке.
— Поспи. Скоро вставать, мне кажется, тебе нужно еще отдохнуть.
Пальцы в перчатках провели линии от моего лба к переносице, и я снова провалился в сон.

***

Шут говорил и одновременно снимал куртку, стряхивал пыль со штанов и протирал влажной
тряпкой сапоги. Взглянув в зеркало, он несколько минут рассматривал свое отражение, затем
провел щеткой по волосам. Мягкие пряди поднялись в воздух и последовали за щеткой, короткие
волосы на висках топорщились, точно усы у кота. Шут сердито фыркнул и перестегнул тяжелую
серебряную заколку, которая удерживала волосы на затылке.

***

. Потом он открыл свою сумку с одеждой, наградил меня мрачным взглядом, увидев, как я
скомкал его костюмы, и нашел баночку с мазью.
— Мне полежать на твоей одежде, которую ты собираешься надеть на ужин, прежде чем я уйду?
Шут демонстративно закатил глаза и вытащил мятую рубашку.
— Думаю, ты и так достаточно для меня сделал, Баджерлок. Иди уж. — Я направился к двери, но
меня остановил его вопрос: — Лошадь тебе нравится?
— Хорошая, — ответил я. — Здоровая и быстрая, ты же видел. Ты не ошибся в выборе.
— Но ты бы хотел сам выбрать для себя лошадь, верно?
Я чуть не сказал “да”. Но, подумав немного, сообразил, что это неправда. Если бы я выбирал для
себя коня, я бы искал спутника, который оставался бы со мной всю жизнь. У меня ушли бы на это
недели, если не месяцы. А сейчас, когда я понял, что мой волк может скоро умереть, я не хотел
отдавать часть себя другому животному.
— Нет, — ответил я. — Хорошо, что ты ее для меня выбрал. Так лучше. Отличная лошадь.
— Спасибо, — едва слышно сказал Шут.
Мне показалось, что мой ответ много для него значил. Если бы меня не ждал волк, я бы
задержался, чтобы попытаться понять.

***

— Я постараюсь, милорд, — пробормотал я, но сейчас у меня было не то настроение, чтобы

продолжать наши игры. Неожиданно я понял, что мне смертельно надоело притворяться. — Ты
придумал достойный предлог убраться отсюда, не нарушая приличий?
— Нет. — Шут подошел к столу, где стоял графин с вином, налил себе бокал, выпил и тут же
наполнил его снова. — Но я придумал предлог недостойный и даже подготовил для него
декорации. Не без сожалений... мне придется немного скомпрометировать лорда Голдена.
Впрочем, ты знаешь хотя бы одного аристократа с безупречной репутацией? Возможно, после
этого я стану еще популярнее при дворе. Всем захочется узнать мою версию случившегося, им
будет страшно интересно, что же произошло в действительности. — Он сделал глоток вина. —
Думаю, если у меня все получится, леди Брезинга убедится, что её опасения по поводу цели
нашего визита беспочвенны. Ни один посланник королевы не позволит себе сделать то, что я
намерен. — Он мрачно улыбнулся.

***

Шут осушил бокал, словно собирался с силами, чтобы выполнить трудную миссию. Впрочем, он
больше не сказал мне ни слова. Лишь старательно оделся к обеду, а я пережил настоящее
унижение, когда выяснилось, что я должен нарядиться в зеленый камзол и желтые панталоны.
— Пожалуй, и правда немного слишком ярко, — согласился Шут в ответ на мой оскорбленный
взгляд, но он так широко и довольно ухмылялся, что я не поверил в искренность его слов. Я не
знал, что стало тому причиной — выпитое вино или ему просто захотелось порезвиться. —
Перестань хмуриться, Баджерлок, — возмутился Шут, поправляя манжеты своего камзола
приглушенно-зеленого цвета. — У моего слуги должно быть приятное выражение лица. Кроме
того, этот цвет прекрасно оттеняет твои карие глаза, смуглую кожу и волосы — тебя всего. Ты мне
напоминаешь экзотического попугая. Может быть, тебе и не нравится быть на виду, зато дамы
оценят твою мужскую красоту.

***

Однако лорд Голден, мило улыбаясь, направился прямо к юной парочке. С остальными в комнате
он поздоровался коротко, на грани приличий. С самым бесцеремонным видом он уселся между
ними, заставив Сивила подвинуться. С этой минуты лорд Голден практически демонстративно
игнорировал остальных гостей, обратив все свое внимание на девушку. Они вместе склонились
над перьями, чуть ли не касаясь головами. Каждое движение джамелийского аристократа говорило
о том, что он решил соблазнить Сайдел.
Его длинные пальцы гладили мягкие перья, лежащие на салфетке. Потом он выбрал одно и
прикоснулся им к своей щеке, а затем, наклонившись, мягко провел им по руке Сайдел. Она
нервно захихикала и, покраснев, убрала руку. Тогда лорд Голден положил перо назад на салфетку
и укоризненно погрозил ему пальцем, словно это оно вело себя недопустимым образом. Впрочем,
он тут же выбрал другое и приложил к рукаву ее платья, сравнивая цвета, а уже в следующее
мгновение собрал все перья, сделал из них что-то вроде букета, кончиком указательного пальца
повернул к себе лицо Сайдел и — уж не знаю как — закрепил перья у нее в волосах так, что они
спускались вдоль ее щеки.
Сивил резко встал и отошел в сторону. Его мать беседовала с какой-то женщиной, но тут же
бросилась вслед за юношей, чтобы помешать ему покинуть комнату. Они о чем-то тихо
заговорили, но голос молодого человека звучал сердито. Я не понял, что он сказал, поскольку лорд
Голден вдруг заявил очень громко — так, что его услышали все в комнате:

— Жаль, что у меня нет зеркала, но вы можете увидеть, как вам идет это украшение, заглянув мне
в глаза.
Утром, во время охоты, меня возмутило поведение Сайдел, которая настойчиво преследовала
лорда Голдена и была готова забыть своего юного поклонника ради едва знакомого аристократа.
Сейчас же я испытывал к ней жалость. Я слышал истории о том, как змея завораживает птицу,
хотя сам никогда этого не видел. Сайдел, словно цветок, тянулась к свету, впитывала
комплименты и знаки внимания лорда Голдена и расцветала, окутанная его теплом. Всего за
несколько мгновений ее юношеское восхищение его возрастом, богатством и прекрасными
манерами превратилось в увлечение, которое испытывает женщина. Я уже не сомневался, что она
без колебаний ляжет с ним в постель, если он того захочет. Когда лорд Голден постучит в дверь ее
спальни нынче ночью, она впустит его, не раздумывая ни секунды.
— Он зашел слишком далеко, — прошептала Лорел, и я уловил ужас в ее голосе.
— В этом он мастер, — пробормотал я в ответ и расправил плечи под узким камзолом.
Возможно, сегодня мне придется вспомнить, что я не только слуга, но еще и телохранитель лорда
Голдена. Взгляды, которые бросал на него Сивил, ничего хорошего не предвещали.
Когда леди Брезинга объявила, что обед подан, Сивил совершил ошибку, заколебавшись на долю
секунды. Прежде чем он успел демонстративно отказаться сопровождать Сайдел в обеденный зал,
лорд Голден предложил ей руку, и девушка с улыбкой на нее оперлась. Сивилу пришлось подойти
к своей оскорбленной матери, и они последовали за почетным гостем и его жертвой.

***

Я поставил Шута на ноги, но он так и не пришел в себя. Я мог либо протащить его через весь
замок, либо отнести на руках, но я закинул его на плечо и доставил в спальню, точно куль с
зерном. Бесцеремонно сбросив своего господина на кровать, я закрыл за нами дверь на засов.
Потом стащил с него сапоги и вытряхнул из камзола.
— Ну, у меня все получилось, — заявил он, снова повалившись на постель. — Я уверен. Завтра я
весьма подробно извинюсь перед леди Брезингой. Затем мы немедленно покинем Гейлкип. И все
испытают облегчение, когда мы уедем. Никто не будет нас преследовать, и никто не заподозрит,
что мы ищем принца. — Шут так и не открыл глаза, а потом более напряженным голосом вдруг
сказал: — Кажется, меня сейчас вырвет.
Я принес тазик и поставил на кровать рядом с ним. Шут обнял его, словно ребенок — куклу.
— Что ты натворил, конкретно? — потребовал я ответа.
— О Эда, сделай так, чтобы комната перестала вертеться. — Шут плотно зажмурил глаза и
ответил: — Я его поцеловал. Я знал, что это поможет.
— Ты поцеловал Сайдел? Невесту Сивила?
— Нет, — простонал Шут, и я испытал короткое мгновение облегчения. — Я поцеловал Сивила.
— Что?
— Я пошел облегчиться. Когда я вернулся, Сивил ждал меня у двери в гостиную, где остальные во
что-то играли. Он схватил меня за руку и потащил в другую гостиную, где набросился на меня с
вопросами. Каковы мои намерения относительно Сайдел? Разве я не понял, что они помолвлены?
— И что ты ответил?
— Я сказал... — Шут немного помолчал, и его глаза округлились. Потом он наклонился над
тазиком, но у него ничего не получилось, и он снова откинулся на подушки. Жалобно вздохнув, он
продолжал: — Я ответил, что догадался об их помолвке и надеялся, что мы, возможно, сможем
заключить свою собственную. Потом я схватил его за руку и заявил, что не вижу никаких
препятствий. Сайдел очень миленькая девушка, такая же симпатичная, как и он, и я надеюсь, что
мы станем очень близкими и любящими друзьями, все трое.
— А потом ты его поцеловал? — недоверчиво спросил я.
Лорд Голден еще плотнее прикрыл веки.
— Он оказался немного чересчур наивным, а я хотел, чтобы он до конца понял, что я имею в виду.
— Эда и Эль тебя забери, — выругался я и встал, а он застонал от того, что кровать под ним
всколыхнулась. Я подошел к окну и выглянул во двор. — Как ты мог? — спросил я.
Шут сделал глубокий вдох, и в его голос пробралась несколько напряженная насмешка.
— Ну пожалуйста, Любимый, не нужно ревновать. Это был очень краткий и самый невинный
поцелуй, какой только может быть на свете.
— О Шут! — возмутился я. Как он может насмешничать над такими вещами?
— Я всего лишь мягко прикоснулся губами к его ладони, а потом быстро лизнул языком. — Шут
слабо улыбнулся. — Он выдернул руку так, будто я поставил на нем позорное клеймо. — Он
вдруг начал икать, а потом скорчил кислую мину. — Ты свободен, иди в свою комнату, Том
Баджерлок. Ты мне сегодня больше не понадобишься.
— Ты уверен?
Он коротко, но решительно кивнул.
— Уходи, — попросил он. — Если меня вытошнит, я не хочу, чтобы ты на это смотрел.
Я прекрасно понимал, что ему хочется сохранить передо мной остатки достоинства, которое и без
того сегодня сильно пострадало, и потому ушел к себе и прикрыл дверь. После этого я начал
собираться в путь. Через некоторое время я услышал из комнаты Шута вполне определенные
звуки, но не пошел к нему. Есть вещи, которые человек должен делать самостоятельно и в
одиночестве.

***

Я молча наблюдал за тем, как он рисует на лице следы похмелья и возраста, удлиняя и углубляя
морщины.
— А это нужно? — спросил я, когда он закрыл маленькую шкатулку и протянул мне. Я убрал ее в
дорожную сумку, в которой уже были аккуратно сложены остальные вещи.
— Нужно. Я хочу, чтобы сияние, которым я был окутан вчера, окончательно потухло для Сайдел,
когда я буду уезжать. Пусть она увидит распутника, который значительно старше нее. Тогда она
спросит себя, о чем она думала, и бросится назад к Сивилу. Надеюсь, он ее простит. Мне совсем
не хочется, чтобы она за мной бегала. — Он испустил трагический вздох, но я видел, что он
потешается над самим собой. Сегодня утром великолепный фасад лорда Голдена дал трещину, и
из нее выглянул Шут.
— Сияние? — скептически переспросил я.
— Разумеется. Если я захочу кого-нибудь очаровать, никто передо мной не устоит. Никто, кроме
тебя. — Он с горестным видом закатил глаза. — Но сокрушаться об этом некогда. Пойди разыщи
леди Брезингу и скажи, что я хотел бы переговорить с ней наедине. Потом постучись в дверь
Лорел и сообщи, что мы скоро выезжаем.

***

Я уже собрался уйти, но он поймал меня за руку.

— Подожди, я весь день ждал возможности поговорить с тобой. — Он резко выпустил меня и
скрестил на груди руки. — Я и не представлял, что это так трудно. Мне в жизни довелось играть
множество ролей и казалось, что и сейчас будет просто. В какой-то момент я даже подумал, что
мы с тобой здорово повеселимся — представляешь, я господин, а ты слуга. Я ошибся.
— Да. Это очень трудно. Но разумно.

***

Что бы я ни сделал с юношей, я буду это чувствовать. И что еще хуже — буду видеть себя его
глазами, ведь я стал для него тем, чем для меня был Болт. Я отвернулся, чтобы он не заметил
слабость в моих глазах, но мне это не помогло, потому что на расстоянии вытянутой руки от меня
стоял Шут, и в его взгляде я увидел тот самый ужас, который пытался гнать от себя. Жалость,
смешанная со страхом, написанные у него на лице, причинили мне боль. Он видел. Видел,
несмотря на все прошедшие годы, что во мне по-прежнему прячется избитый до полусмерти
мальчишка. И еще он знал, что тот мальчишка навсегда останется со мной. Где-то в самой глубине
души я корчился от страха и страдал от того, что со мной тогда сотворили. Мне было невыносимо
осознавать, что кто-то знает мою тайну. Даже мой Шут. Может быть, особенно — он.
— Не мешай мне, — сердито сказал я, и собственный голос показался мне чужим. — Иди займись
главной охотницей.
Он отшатнулся, словно я его ударил, открыл было рот, но так ничего и не сказал, и я сжал зубы.
***
Подняв голову, я неожиданно заметил, что к нам подошел Шут. Он опустился на колени и
положил обе руки волку на голову, словно собирался его благословить. Потом он заглянул ему в
глаза и сказал:
— Я так рад тебя видеть, дружище. — Он с трудом сдерживался, чтобы не расплакаться.
Повернувшись ко мне, он осторожно спросил: — Когда закончишь, дашь мне немного мази для
Лорел?
— Конечно, — ответил я спокойно и, намазав последнюю царапину волка, передал баночку Шуту.
Наклонившись ко мне, чтобы ее взять, он прошептал: — Еще никогда в жизни я так не боялся. И я
ничего не мог сделать. Думаю, только Ночному Волку было под силу вернуть тебя назад.
Выпрямившись, он словно ненароком коснулся рукой моей щеки. Не знаю зачем — чтобы самому
успокоиться или утешить меня. На мгновение я испытал жалость к нам обоим. Весь этот ужас еще
не закончился, просто немного отодвинулся во времени.

***

Молчание затянулось, а потом Шут неохотно предположил:

— Может быть, решила, что ты убьешь парня, а она не хотела, чтобы до этого дошло?
— Я бы не стал его убивать, — раздраженно ответил я.
— Да? Ну, в таком случае, полагаю, хорошо, что хотя бы один из нас в этом уверен. Потому что,
если честно, я тоже боялся, что ты с ним расправишься. — Он посмотрел на меня в полумраке
пещеры, а потом сказал с обезоруживающей откровенностью: — Ты меня напугал вчера, Фитц.
Нет, не верно — ты привел меня в ужас. Я даже засомневался, знаю ли тебя.
Мне совсем не хотелось обсуждать эту тему.

***

— Это только принц? Или тебя посещают и другие сны? — Шут пытался скрыть от меня, что его
заинтересовали мои слова, но я слишком хорошо его знал.
— Кроме тех, о которых ты знаешь? — уточнил я.
Я вступил с собой в переговоры — не о том, какую ложь ему скормить, а до какой степени
открыться. Я уже знал, что врать Шуту бесполезно. Он всегда меня на этом ловил и каким-то
непостижимым образом умудрялся узнать правду, проанализировав мой обман. Самая лучшая
тактика, когда имеешь с ним дело, — выдавать ему лишь ограниченную часть информации. И у
меня на сей счет не было никаких угрызений совести, поскольку он и сам нередко так со мной
поступал.
— Ты же знаешь, что я видел во сне тебя. И однажды Баррича, причем так ясно и четко, что
отправился к нему. Такие же точно сны мне снились и о принце.
— Значит, драконы не приходят к тебе во сне?
Мне показалось, что я понимаю, о чем он спрашивает.
— Ты имеешь в виду Верити Дракона? Нет. — Я отвернулся, чтобы не видеть его проницательных
золотистых глаз. — Даже прикоснувшись к камню, в который он заключен, я его не почувствовал.
Никакого следа. Только далекий гул Уита, словно голос пчелиного роя, прячущегося глубоко под
землей. Нет. Мне не удается добраться до него даже во сне.
— Значит, драконы тебе не снятся? — настаивал на своем Шут.
— Наверное, не чаще, чем тебе, — вздохнув, ответил я. — Или тем, кому довелось пережить то
лето и увидеть их в небе над Шестью Герцогствами. Разве можно стать свидетелем такого
поразительного зрелища и рассчитывать на то, что драконы не будут являться к тебе во сне?

***

— Он так похож на тебя, когда ты был в таком же возрасте, что у меня щемит сердце.
Тут уж я промолчал.
— Мне хочется обнять его и защитить от всех ужасных вещей, которые делали с тобой во имя
правления Видящих. — Шут покачал головой. — Я солгал, — признался он. — Я готов защитить
его от всех ужасных вещей, которые делали с тобой, потому что ты — мой Изменяющий.
Ночь была совсем темной, а наши враги находились слишком близко, чтобы обсуждать подобные
темы.
— Тебе следует поспать рядом с ним, возле огня. Пусть волк останется с вами. И держи меч
наготове.
— А ты? — спросил Шут.
Мне показалось, что ему не хочется заканчивать наш разговор.

***

—  Нет, — простонал я вслух, а Шут почти сразу же произнес:

— Монолит. Ты говорил, что мальчик владеет Скиллом. Ты не можешь?..

— Нет! — закричал я. — Я не оставлю Ночного Волка умирать в одиночестве! Как ты можешь
такое предлагать?
— В одиночестве? — На лице Шута появилось недоумение. А потом его губы изогнулись в
странной улыбке. — Он не останется один. Я буду с ним. И, — он расправил плечи, — сначала им
придется убить меня.
О, так будет намного лучше.
Шерсть на теле Ночного Волка встала дыбом, пока он наблюдал за приближающимися
всадниками, но в глазах мерцало веселье.
— Отпустите парня! — прокричал высокий мужчина.
Мы ничего не ответили.
— Неужели ты думаешь, что так мне будет лучше? — резко спросил я Шута. Они оба спятили. —
Возможно, мне удастся проникнуть в колонну. Не исключено, что я сумею захватить с собой
мальчика, хотя не уверен, что он сохранит разум. Но я сомневаюсь, что смогу забрать с собой
тебя, Шут. А Ночной Волк отказывается последовать за мной.
— Куда пройти? — спросил Дьютифул.
Он попытался вырваться, но я сильнее сжал его запястье, и он перестал сопротивляйся.
— В последний раз спрашиваю, вы собираетесь сдаваться? — вновь крикнул высокий всадник.
— Я пытаюсь договориться с ним! — закричал в ответ лорд Голден. — Дайте мне время! — Он
подпустил паники в свой голос.
— Друг мой. — Шут положил руку на мое плечо и легонько подтолкнул в сторону камня. Я
отступил на шаг, увлекая за собой принца. Шут неотрывно смотрел мне в глаза. Потом он
заговорил медленно и спокойно, словно мы остались одни и у нас полно времени. — Я знаю, что
не могу пойти с тобой. И мне горько, что волку это не под силу. Но ты должен взять с собой
мальчика и уйти. Неужели ты не понимаешь? Ты именно для этого рожден. Вот почему ты остался
в живых, несмотря на то что у тебя практически не было шансов. Вот почему я заставил тебя жить
после всех страданий, которые тебе причинили. У Видящих должен быть наследник. Если ты
спасешь мальчика и доставишь его в Баккип, остальное не имеет значения. И будущее двинется по
той тропе, по которой ему предназначено, даже если мне не суждено остаться среди живых. Но
если мы потерпим поражение, если он умрет...

— О чем вы говорите? — сердито спросил принц.

Шут умолк. Он смотрел на склон холма, на приближающихся всадников, но мне показалось, что
его взгляд устремлен гораздо дальше. Моя спина уже практически касалась монолита. Дьютифул
перестал сопротивляться, словно его зачаровал тихий голос Шута.
— Если мы все здесь умрем, — едва слышно проговорил мой друг, — тогда... все закончится. Для
нас. Но он — не единственное изменение, которое мы должны совершить... время должно течь по
своему руслу, обходя все препятствия. Поэтому... судьба находит его. Во все времена судьба
противится выживанию Видящих. Мы охраняем Дьютифула. Но если мы потерпим поражение,
если Неттл станет единственным объектом сражения... — Он заморгал, воздух с хрипом вошел в
его легкие. Казалось, Шут возвращается после дальнего путешествия. Теперь он заговорил совсем
тихо: — Я не нахожу будущего, в котором Неттл останется в живых после смерти принца. — Его
лицо стало болезненно бледным, когда он произнес: — Она даже не может рассчитывать на
быструю, легкую смерть. — Он глубоко вздохнул. — Если я для тебя хоть что-то значу, сделай то,
что я прошу. Забери мальчика. Спаси ему жизнь.
Мое тело сковала судорога ужаса.
— Но... — Неужели все принесенные мной жертвы окажутся напрасными?
Воображение дорисовало мне остальную картину. Баррич, Молли и их сыновья будут ее защищать
и погибнут вместе с Неттл. Я начал задыхаться.
— Пожалуйста, уходи, — попросил Шут.
Не знаю, что мальчик понял из нашего разговора. Я продолжал крепко держать его, пытаясь
осмыслить положение. Судьба уготовила нам западню, из которой нет выхода. Ночной Волк
сформулировал ускользающую от меня мысль.
Если ты останешься, мы все умрем. Если мальчик останется в живых, люди Уита заберут его и
используют в своих целях. Лучше ему умереть. Ты не можешь спасти нас, но тебе по силам
спасти мальчика.
Я не могу оставить тебя здесь. Мы не должны так расстаться, ты и я. Слезы ослепляли меня
как раз в те мгновения, когда мне требовалась полная ясность.
Мы не только можем, но и должны. Стая не умирает, если выживает детеныш. Будь волком,
брат мой. Тогда все становится яснее. Предоставь нам сражаться, а сам спаси детеныша. И
Неттл. Живи за нас обоих и когда-нибудь расскажи обо мне Неттл.
А потом время кончилось.
— Время вышло! — крикнул высокий мужчина. Всадники окружили нас со всех сторон. —
Пришлите нам мальчика, и мы быстро покончим с вами! В противном случае... — Он громко
рассмеялся.
Не бойся за нас. Я заставлю их быстро убить нас.
Шут развернул плечи. Положив обе руки на рукоять меча, он поднял его над головой и сделал
несколько взмахов.
— Уходи быстрее, Любимый. — Он больше походил на танцора, чем на воина.
Я мог либо обнажить меч, либо продолжать удерживать принца. Каменный монолит возвышался
прямо у меня за спиной. Я бросил на него быстрый взгляд через плечо. На его поверхности был
высечен какой-то знак, но время сделало руну почти неразличимой. Сейчас не имело особого
значения, куда он нас доставит. Я не узнал собственного голоса, когда задал вопрос:
— Почему самое трудное дело моей жизни должно быть проявлением трусости?
— Что ты делаешь? — резко спросил мальчик. Он чувствовал: сейчас должно что-то произойти, и
начал отчаянно сопротивляться. — Помогите мне! — крикнул он, обращаясь к Полукровкам. —
Освободите меня быстрее!
В ответ раздался топот скачущих лошадей. Тут меня посетило озарение. Продолжая крепко
держать принца, я сказал Шуту:
— Я вернусь. Отведу его и вернусь.
— Не рискуй благополучием принца! — Шут был охвачен ужасом. — Останься с ним, чтобы
охранять его жизнь. Если ты вернешься к нам и погибнешь, он останется один в... Уходи!
Немедленно! — И он улыбнулся мне на прощание прежней улыбкой Шута, робкой и насмешливой
одновременно, словно посмеивался над миром, который пытается сделать ему больно.
В золотых глазах зажегся неистовый блеск, но я знал, что он не боится смерти и готов ее принять.
Я не мог больше смотреть на него. Всадники набросились на нас. Сверкающий клинок Шута
описал широкую дугу. Полукровка оказался между нами, размахивая мечом и что-то крича. Я
оттащил принца назад.
Перед глазами осталась картинка — стоящий над волком Шут с мечом в руках. Впервые я видел
его с оружием, которое он собирался пустить в ход. Раздался скрежет соударяющихся клинков и
глухое рычание Ночного Волка, вцепившегося в ногу всадника.

***

НОЧНОЙ ВОЛК

Я не мог разобрать, какая мысль принадлежала мне, какая — волку. Да в этом и не было
необходимости. Мы погрузились в общий сон. Быть может, именно потеря Дьютифула сблизила
нас еще сильнее. Нам снился волчонок, который охотится на мышей в подвале, и мужчина с
волком, завалившие кабана. Нам снилось, как мы с громким визгом и криками возимся в снегу.
Вкус горячей крови оленя и свежей печени. Наконец мы пронеслись мимо древних воспоминаний
туда, где нас ждал настоящий отдых. Во время глубокого сна часто начинается выздоровление.
Он пошевелился первым. Я почти проснулся, когда он поднялся на ноги, осторожно встряхнулся,
а потом двинулся вперед уже увереннее. Его тонкое чутье уловило, что близится рассвет. Слабое
солнце едва касалось влажной травы, пробуждая ароматы земли. Просыпалась дичь. Будет
хорошая охота.
Я так устал, — пожаловался я. — Не могу поверить, что ты сумел подняться на ноги. Отдохни
еще немного. Мы поохотимся позднее.
Ты устал? Я сам так устал, что отдых не приносит утешения. Только охота. — Я почувствовал,
как его влажный нос ткнулся в мою щеку. — Так ты идешь? Я думал, ты захочешь составить
мне компанию.
Да, иду. Иду. Но чуть позднее. Дай мне еще немного времени.
Ладно, маленький брат. Подожди еще немного. И следуй за мной, когда сможешь.
Но мой разум последовал за ним, как много раз случалось раньше. Мы покинули пещеру,
наполненную запахами людей, и прошли мимо кургана, где была похоронена кошка. Мы ощутили
запах ее смерти, а потом и мускусный дух лисицы, испугавшейся дыма и людей. Мы быстро
оставили лагерь у себя за спиной. Ночной Волк выбрал открытые склоны холмов и не стал
углубляться в лес. Небо над нами было темно-синим, последняя звезда померкла. Ночь выдалась
холодной. Трава покрылась легкой изморозью, но когда лучи восходящего солнца ее коснулись,
слабый ледок мгновенно исчез. Однако воздух оставался морозным и свежим, каждый аромат —
острым и чистым, как лезвие кинжала. Нос волка помогал мне различать самые разные запахи.
Весь мир принадлежал нам.
Время изменений, — сказал я волку.
Верно. Время меняться, Изменяющий.
Толстые мыши торопливо подбирали зернышки в высокой траве, но мы не стали их трогать. На
вершине холма мы остановились. Немного прошлись по склону, вдыхая ароматы утра, пробуя
наступающий день на вкус. На берегу лесного ручья мы обязательно найдем оленей. Они будут
здоровыми, сильными и жирными — настоящий вызов для любой стаи, не говоря уже об
одиноком волке. Чтобы охотиться на них, ему потребуется моя помощь. Тем не менее он
продолжал стоять на вершине. Утренний ветер шевелил мех, Ночной Волк насторожил уши,
поглядывая в сторону ручья.
Хорошая охота. Я иду, маленький брат. — Его голос был полон решимости.
Один? Ты не сможешь притащить оленя! — Я устало вздохнул. — Подожди, сейчас я приду.
Ждать тебя? Вот уж нет! Я всегда бежал впереди, показывая тебе путь.
И стремительно, подобно мысли, он ускользнул от меня, помчавшись вниз по склону, словно тень
облака, гонимого ветром. Моя связь с ним слабела, иссякала, разлеталась, словно пух одуванчика.
А потом наша общность из маленькой и тайной стала открытой и свободной, как будто он
пригласил на праздник всех, кто обладал Уитом. Разнообразие жизни на склоне холма расцвело в
моем сердце, сливаясь, соединяясь и переплетаясь друг с другом. Меня охватил такой восторг, что
я не мог удержать волка. Я должен был пойти вместе с ним, понимая, что нельзя терять такое
чудесное утро.
— Подожди! — крикнул я и проснулся от звука собственного голоса.
Лежавший рядом Шут тут же сел. Спутанные волосы упали ему на лоб. Я заморгал. Мой рот был
полон мази и волчьей шерсти, пальцы крепко вцепились в шкуру. Я прижал его к себе, и
последний воздух покинул его легкие. Ночной Волк ушел. А я услышал, как за стенами пещеры
шумит дождь.

***

Принц все еще спал. Я повернулся и обнаружил, что на меня сонно смотрит Шут. Он лежал на
своей кровати, подперев подборок кулаком. Шут выглядел усталым, но ужасно довольным и вдруг
показался мне очень молодым.
— Этой ночью я не рассчитывал увидеть тебя в постели, — вместо приветствия заявил я. — Как
ты вошел? Перед сном я закрыл дверь на задвижку.
— Неужели? Интересно. Я тоже не ожидал увидеть тебя в твоей постели.
Я пропустил его выпад мимо ушей и поскреб щетину на подбородке.
— Нужно побриться, — пробормотал я, с тоской думая об этой процедуре, моя рука не касалась
бритвы с тех пор, как мы покинули Баккип.
— Обязательно. Я бы хотел, чтобы мы выглядели прилично, когда вернемся в замок.
Я подумал о разорванной кошкой рубашке, но кивнул. Потом вспомнил про перья.
— Я хочу кое-что тебе показать, — начал я, засовывая руку под подушку, но в этот момент принц
глубоко вздохнул и открыл глаза.

***

Пока натягивал новую рубашку, я услышал, как принц мрачно спросил:

— Лорд Голден, неужели вы считаете меня полным идиотом, продолжая играть ваш дурацкий
спектакль? Или так хочет Том Баджерлок?
Я побыстрее надел рубашку, чтобы не пропустить выражение лица лорда Голдена. Но мне
ослепительно улыбался Шут. Он отвесил низкий поклон Дьютифулу, несуществующая шляпа
подмела пол. А когда он выпрямился и посмотрел на меня, его улыбка стала торжествующей.
Несмотря на удивление, я почувствовал, как мои губы сами расползаются в усмешке.
— Мой добрый принц, ни я, ни Том Баджерлок здесь ни при чем. Так пожелал лорд Чейд. Он
хотел, чтобы мы постоянно практиковались, поскольку для таких плохих актеров, как мы,
требуются многочисленные репетиции.
— Лорд Чейд. Мне бы следовало догадаться, что вы оба ему принадлежите. — Меня порадовало,
что он не признался, что уже знал об этом от меня. Похоже, мои наставления не пропали даром.
Дьютифул пристально посмотрел на Шута, а потом повернулся ко мне. — Но кто же вы? — тихо
спросил он. — Кто вы такие?
Мы с Шутом переглянулись. От принца это не укрылось, и он пришел в ярость. На его щеках
появились красные пятна. Но за гневом в его глазах прятался мальчишеский страх — а вдруг он
выглядит передо мной глупо? Неужели его вновь обманули? А если отношения между Шутом и
мной исключают возможность дружбы с ним? Я видел, как исчезает его прямота, он прятался за
стену своего королевского достоинства. И тогда я нарушил все существующие правила этикета,
протянув к нему руку и сжав его ладонь. Я воспользовался Скиллом, чтобы убедить принца в
своей искренности — так Верити много лет назад завоевал доверие Кетриккен.
— Он друг, мой принц. Лучший друг из всех, что у меня были, и он будет рад стать вашим другом.
— Не спуская глаз с лица принца, я протянул другую руку к Шуту.
Он подошел к нам, и его рука легла на мою протянутую ладонь. Через мгновение тонкая кисть
Шута сжала наши переплетенные пальцы.
— Если вы не против, я буду верно служить вам, как служил вашему отцу и деду, — почтительно
предложил Шут.

***

Безупречно одетый лорд Голден сидел за письменным столом. Он поднял голову и повернулся ко
мне.
— О, проснулся наконец, — сочувственно произнес он. — Вина? Бисквитов? — Он жестом указал
на накрытый стол.
Я подошел к столу, протирая глаза. На нем был изящно сервирован ужин. Я плюхнулся на
ближайший стул. Мой язык распух, глаза слипались.
— Уж не знаю, что Чейд добавляет в свой чай, но больше я его пить не стану, — проворчал я.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, но не буду спорить. — Он встал, подошел к столу, налил
вина нам обоим и неодобрительно посмотрел на меня. — Ты безнадежен, Том Баджерлок.
Посмотри на себя. Спишь целый день, а потом появляешься непричесанный, в старом халате.
Наверное, хуже слуги не бывает. — Он уселся за стол.
Я не придумал, что ответить, и с благодарностью принялся потягивать вино. Подумал, не поесть
ли чего-нибудь, но обнаружил, что у меня нет аппетита.
— Как вы провели вчерашний вечер? Наслаждались танцем с главной охотницей Лорел?
Лорд Голден приподнял бровь, словно мой вопрос его удивил. В следующее мгновение он
превратился в Шута и улыбнулся.
— О Фитц, неужели ты еще не догадался, что каждое мгновение моей жизни — это танец? И с
каждым партнером меняется ритм. — Затем он ловко сменил тему разговора: — А как ты себя
сегодня чувствуешь?
Я понял, что он имел в виду.
— Не хуже, чем можно было предположить, — заверил я Шута.
— Превосходно. Не хочешь прогуляться в город?
Он угадывает мои желания еще до того, как они у меня возникают.
— Я бы хотел узнать, как дела у Неда, — ответил я. — Если, конечно, я не понадоблюсь здесь.
Он внимательно всмотрелся в мое лицо, дожидаясь, не хочу ли чего-нибудь добавить.
— И в самом деле, сходи в город. По-моему, это превосходная мысль. Сегодня вечером предстоят
очередные празднества, но я справлюсь и сам. Но, пожалуйста, приведи себя в порядок, прежде
чем покидать мои покои. В последнее время репутация лорда Голдена понесла заметный урон —
люди говорят, что он завел побитого молью слугу.
Я фыркнул.
— Попытаюсь.
Я встал. Мое тело постепенно вспоминало все болячки. Шут устроился в одном из кресел рядом с
камином. Он со вздохом удовлетворения откинулся на спинку и вытянул ноги к огню. Я хотел уже
вернуться в свою комнату, когда он сказал:
— Фитц, ты знаешь, что я тебя люблю, не так ли?
Я застыл на месте.
— И мне очень не хотелось бы тебя убивать. — Он мастерски имитировал мой голос. Ничего не
понимая, я ошеломленно посмотрел на него. Шут наклонился вперед и состроил грозную гримасу,
— Никогда не убирай мою одежду, — предупредил он. — Вируланский шелк нужно тщательно
развешивать, а не сворачивать.
— Я постараюсь запомнить, — смиренно обещал я.
Он вновь откинулся на спинку кресла и взял бокал с вином.
— Доброй ночи, Фитц, — сказал он.
В комнате я нашел одну из своих старых туник и штаны. Я надел их, но что-то было не так.
Штаны болтались на поясе; я заметно похудел после тягот трудного путешествия. Я взглянул на
рубашку, увидел пятна и нахмурился. С тех пор как я вернулся в Баккип, моя одежда не
изменилась, но я стал другим. Да, на ферме такая рубашка могла бы прослужить много лет, но
если я намерен остаться в замке и учить принца, то должен одеваться как горожанин. Вывод
представлялся неизбежным, но я испытывал сомнения. Я вымыл лицо водой из кувшина. Глядя в
маленькое зеркальце, я тщетно попытался пригладить волосы, потом оставил это бесполезное
занятие, надел плащ и задул свечу.
Покои лорда Голдена теперь озарялись лишь мерцающим пламенем камина. Проходя мимо, я
пожелал Шуту доброй ночи. Он ничего не ответил, лишь помахал мне рукой, показав тонким
указательным пальцем на дверь. Я выскользнул в коридор с ощущением, что забыл нечто важное.

***

В темноте ко мне неслышно подошел Шут. Он опустился прямо на землю рядом со мной, и мы с
ним некоторое время молчали. Потом он положил руку мне на плечо и сказал:

— Жаль, что я не знаю способа облегчить твою боль.

Шут и сам понимал, что не было никакого смысла произносить эти слова, и больше ничего не
сказал. Наверное, призрак Ночного Волка укорил меня за мрачное молчание, которым я ответил
на утешение нашего общего с ним друга, потому что я попытался перебросить мостик через мрак,
разделявший меня и Шута.

— Понимаешь, Шут, это как рана на голове. Время ее залечит, но даже самые лучшие намерения
и слова в мире не могут сделать так, чтобы она заживала быстрее. Даже если бы на свете был
способ смягчить или даже прогнать мою боль — травы или спиртное, — я не стал бы к нему
прибегать. Разве я смогу когда-нибудь смириться с его смертью? Единственное, о чем мне
остается мечтать, — что со временем я привыкну жить в одиночестве.

Несмотря на все старания, мои слова прозвучали как упрек. И что еще хуже, я услышал в них
жалость к самому себе. Следует отдать должное моему другу, он на меня не обиделся, лишь
молча, с присущей ему грациозностью, поднялся на ноги.

— Раз так, я тебя оставлю. Мне кажется, ты хочешь скорбеть в одиночестве. Если таков твой
выбор, я готов отнестись к нему с уважением. Не думаю, что это мудро с твоей стороны, но решать
тебе. — Он замолчал и едва заметно вздохнул. — Я узнал о себе кое-что новое. Я пришел, чтобы
ты знал — я чувствую, как ты страдаешь. Я вовсе не надеялся облегчить твою боль, просто
благодаря нашей связи я тоже ощущаю ее. Думаю, в моем поступке присутствовала некоторая
доля эгоизма — ну, в том, что я хотел, чтобы ты знал о моих чувствах. Но если ты разделишь с кем-
нибудь тяжелую ношу, она станет легче, а этот человек будет тебе ближе. И тебе не придется
тащить ее в полном одиночестве.

Я почувствовал в его словах мудрость и знал, что мне нужно обязательно попытаться ее понять, но
я устал и изнемогал от боли и не мог заставить себя думать ни о чем другом.

— Я скоро вернусь к костру, — сказал я, и Шут понял, что должен уйти.

Он убрал руку с моего плеча и молча скрылся в темноте.

***

— В следующий раз, когда будешь выезжать из ворот на большой черной кобыле, помни, что
человеку не нужно много спрашивать, чтобы что-нибудь знать. Ну, раз уж мы об этом заговорили,
напомни-ка, как тебя зовут?

— Том Баджерлок. Слуга лорда Голдена.

— Ага. Слуга, — Кеспин понимающе улыбнулся. — И телохранитель. Да, я кое-что слышал.

Впрочем, про лорда Голдена много говорят. Однако ты не похож на человека, которого он стал бы
терпеть около себя добровольно. — Кеспин наградил меня странным взглядом, словно ожидая
ответа, но я решил промолчать, не очень понимая, что он имеет в виду. Через пару секунд Кеспин
пожал плечами. — Ладно. Только иностранцу может прийти в голову завести личного охранника,
когда он живет в замке Баккип. Ну хорошо, иди своей дорогой, Том Баджерлок. Теперь мы тебя
знаем, надеюсь, тебе полегчало и ты будешь крепче спать ночью.

***

Я поднялся в апартаменты лорда Голдена, постучал и через пару секунд вошел. Дверь в спальню
оказалась закрытой, но, прежде чем я закончил расставлять завтрак на столе, мой хозяин вышел,
уже полностью одетый. Его блестящие волосы были зачесаны назад и завязаны голубой шелковой
лентой. В руке он держал голубой камзол. Сегодня Шут надел белоснежную рубашку, роскошно
отделанную кружевами, и голубые — чуть темнее камзола — леггинсы. Наряд изумительно
подходил к его золотым волосам и янтарным глазам — возникало ощущение, будто смотришь в
яркое летнее небо.

— Хорошо, Том Баджерлок, ты наконец понял, что твои обязанности требуют, чтобы ты рано
вставал, — мягко улыбнувшись, заявил он. — Жаль только, что твой вкус к одежде продолжает
спать крепким сном.

Я с самым серьезным видом поклонился и выдвинул для него стул. Потом, выйдя из роли слуги,
тихо и спокойно объяснил своему другу:

— Если честно, я еще не ложился. Нед вернулся только на рассвете, а по дороге домой я встретил
Полукровок, которые меня несколько задержали.

Улыбка тут же исчезла с лица Шута. Он не стал садиться и схватил меня за руку холодными
пальцами.

— Ты не ранен? — встревоженно спросил он.

— Нет, — успокоил я его и показал на стол. Шут неохотно сел, а я подошел поближе и поставил
перед ним тарелку. — В их намерения это не входило. Они хотели только показать, что знают мое
имя, где я живу и что обладаю Уитом. И что мой волк мертв.

Последние слова дались мне нелегко, словно я мог жить с тем, что произошло, лишь пока не
говорю об этом вслух. Я закашлялся и поспешно взял в руки цветы. Показав на бутоны, я сказал:

— Я поставлю их возле твоей кровати.

— Спасибо, — прошептал Шут так же тихо.

Я нашел в комнате вазу. Видимо, даже служанки лучше меня знают пристрастия лорда Голдена.
Налив в вазу воду из кувшина для умывания, я поставил ее на столик около кровати. Когда я
вернулся, лорд Голден уже надел свой камзол и украсил белым бутоном.

***

— Оставь меня в покое, приятель, — предупредил я паренька.

— Я задал тебе вопрос, - прорычал он.

— Задал, — не стал спорить я. — Если бы ты назвал свое имя, прежде чем спрашивать мое, я бы с
удовольствием тебе ответил. Так было принято в Баккипе раньше.

Паренек прищурился.

— Карл из отряда Брайта. Я не стыжусь ни своего имени, ни отряда.

— Я тоже, — заверил его я. — Том Баджерлок, слуга лорда Голдена, который, кстати, уже
наверняка меня заждался. Хорошего тебе дня.

— Слуга лорда Голдена. Мне и самому следовало сообразить. — Паренек с презрением фыркнул
и с видом превосходства повернулся к своим товарищам. — Тебе здесь нечего делать. Эта баня
для стражи, а не для лакеев, пажей и «специальных слуг».

— Том Баджерлок, — ответил я. — Большое вам спасибо. Я видел, что он хорохорится перед
своими товарищами, но не понимаю, почему он прицепился именно ко мне. Я не собирался с ним
драться.

— Это я сразу понял. И еще понял, что ему страшно повезло. Уверен, мало бы ему не показалось.
А почему Карл привязался к вам? Он молод и слушает сплетни и еще не знает, что оценивать
людей следует не по тому, как о них говорят. Вы отсюда, Баджерлок?

***

Дождавшись, когда дверь закроется, а голоса и шаги затихнут в коридоре, я подошел к Шуту,
который сидел, откинувшись на спинку кресла и прикрыв лицо надушенным розовой водой
платком.

— Ну что, очень плохо? — спросил я шепотом.

— А как нужно? — ответил он, не убирая платка с лица.

— Что?

Шут приподнял платок и наградил меня радостной улыбкой.

— Такое восхитительное представление, и все ради тебя. Мог бы и поблагодарить.

— Ты о чем?

Он опустил забинтованную ногу на пол, встал, спокойно подошел к столу, где стоял поднос, и
занялся закусками.

— Теперь лорд Голден может взять с собой на праздник своего слугу Тома Баджерлока. Я буду
опираться на твою руку, а тебе придется прихватить мою табуреточку и подушку. А еще ты будешь
бегать по поручениям, передавать приветы и всякое такое. Дьютифул останется доволен, а тебе
представится прекрасная возможность узнать то, что тебя интересует, — думаю, это даже лучше,
чем подглядывать в маленькие дырочки, проделанные в стенах. — Он окинул меня критическим
взглядом, а я продолжал стоять с открытым ртом, не в силах прийти в себя. — К счастью для нас
обоих, новую одежду, которую я для тебя заказал, доставили сегодня утром. Садись, я подровняю
тебе волосы. В таком виде на бал идти нельзя.

***

— Заметно что-нибудь? — спросил я.

Шут с улыбкой оглядел меня с головы до ног и уверенно заявил:

— Все заметно. Но не то, что тебя беспокоит. Давай, надень камзол, я хочу увидеть тебя во всей
красе.

Я неохотно взял из его рук камзол.

— Было время, когда кожаная куртка и леггинсы считались в Баккипе вполне приличной одеждой,
подходящей для всех случаев жизни, — возмущенно заявил я.

— А вот и нет, — неумолимо возразил Шут, - Тебе позволяли так одеваться, потому что ты был
еще слишком молод, почти мальчишка, а Шрюд не хотел привлекать к тебе ненужного внимания.
Я помню, как пару раз мастерица Хести поступала по-своему, и тогда ты получал очень даже
нарядный костюм.

— Пару раз, — не стал спорить я и поморщился от воспоминаний. — Но ты ведь прекрасно

понимаешь, что я имел в виду, Шут. Когда я рос в Баккипе, придворные и все прочие одевались,
как жители Бакка. И никакого «джамелийского стиля» или плащей из Фарроу с длинными
капюшонами, которые волочатся по полу.

Шут кивнул.

— Когда ты рос в Баккипе, он отличался провинциальностью. У нас шла война, которая отнимала
почти все ресурсы — на одежду мало что оставалось. Король Шрюд был прекрасным правителем,
но его вполне устраивало, что Шесть Герцогств не слишком процветали. Королева Кетриккен
сделала все, что в ее силах, чтобы открыть Герцогства для торговли не только с ее родным Горным
Королевством, но с Джамелией и Бингтауном и даже странами, расположенными достаточно
далеко от нас. Перемены обязательно должны были произойти. Перемены — это совсем не
плохо.

— Прежний Баккип тоже был неплохим местом, — мрачно заметил я.

— Но перемены доказывают тебе, что ты еще жив. Перемены часто означают, что мы становимся
терпимее к тем, кто от нас отличается. Можем ли мы впустить их языки, обычаи, одежду и пищу в
свою жизнь? Если да, тогда между нами возникают новые связи, благодаря которым война
отступает на задний план. А если не можем, если мы считаем, что должны жить, как жили многие
века до сих пор, в таком случае нам приходится сражаться за то, чтобы оставаться такими, какими
мы хотим быть, или умереть.

— Радостная перспектива.

— Это так и есть, — настаивал на своем Шут. — Бингтаун пережил подобные времена. Сейчас они
сражаются с Чалседом только потому, что Чалсед отказывается признать необходимость перемен.
Война может захватить огромные территории и докатиться до Шести Герцогств.

— Сомневаюсь. Какое мы можем иметь к ним отношение? Да, конечно, наши южные герцогства с
радостью ввяжутся в конфликт, поскольку ненавидят Чалсед. А война даст им возможность
оттяпать кусок их территории и присвоить себе. Но что касается участия всех Шести Герцогств...
сомневаюсь.

Я надел джамелийский камзол и застегнул его. По моему мнению, на нем было гораздо больше
пуговиц, чем нужно. Он плотно облегал мою талию, спускаясь до колен широкими складками.

— Ненавижу джамелийскую одежду. И как я достану кинжал, если он мне понадобится?

— Я тебя хорошо знаю. Если возникнет нужда, ты найдешь способ добраться до кинжала. Уверяю
тебя, в Джамелии такие костюмы были в моде года три назад. Там решили бы, что ты явился из
какой-нибудь провинции Бингтауна и стараешься походить на джамелийца. Но для наших целей
твой костюм подходит превосходно. Он в очередной раз подтвердит легенды о том, что я
аристократ из Джамелии. Если моя одежда выглядит достаточно экзотично, все остальное, что я
делаю, представляется окружающим нормальным.
Он встал. На правую ногу Шут надел вышитую бальную туфлю. Левая щиколотка была плотно
забинтована, словно нуждалась в дополнительной поддержке. В руки он взял тросточку,
украшенную резьбой, в которой я узнал его собственную работу. Любой, кто на нее посмотрит,
решит, что она стоит неприлично дорого.

Шут решил, что на сегодняшнем празднике мы должны быть в фиолетовом с белым. Прямо пара
заморских овощей, сердито подумал я. Разумеется, костюм лорда Голдена был гораздо более
изысканным и ярким, чем мой. Манжеты моей полосатой рубашки свободно болтались у
запястий, его же пышными складками закрывали кисти рук. Поверх белой рубашки он надел
фиолетовый джамелийский камзол, туго обтягивающий грудь и ниспадающий до самых колен
роскошными складками, расшитыми крошечными сверкающими бусинками. И еще шелковые
леггинсы. Волосы Шута окутывали плечи длинными золотыми локонами. Я не знаю, как ему
удалось добиться такого эффекта. Кроме того, следуя моде джамелийских аристократов, он
раскрасил лицо — нанес особый рисунок из мелких синих чешуек на лоб над бровями и скулы.
Шут заметил, что я его разглядываю, и спросил немного смущенно:

— Ну, как?

— Ты прав. Никто ни на секунду не усомнится в том, что ты джамелийский лорд.

— В таком случае пошли вниз. Прихвати мою табуретку и подушку. Мы воспользуемся моей
больной ногой как предлогом, чтобы прийти в Большой зал пораньше и понаблюдать за
прибывающими гостями.

Я взял его табуретку в правую руку, а под мышку засунул подушку. Левую я предложил Шуту,
который очень убедительно хромал. А я в очередной раз подумал, какой он великолепный актер.
Возможно, благодаря Скиллу, который нас связывал, я чувствовал, что мой друг получает
огромное удовольствие от происходящего. Разумеется, он это старательно скрывал и все время,
что мы спускались по лестнице, стонал и ругал меня за неловкость.

***

Закрыв за нами дверь на засов, я подбросил в почти потухший камин дров, налил себе вина и без
сил опустился на стул, стоящий около камина, а он уселся на пол, чтобы разбинтовать ногу.

— Слишком туго затянул! Посмотри на мою бедную ногу, какая она синяя и холодная!

— Так тебе и надо, — заявил я без малейшей тени сочувствия.

От моей одежды несло Дымом, и я выдохнул через нос, стараясь хотя бы немного очистить от
мерзкого запаха легкие. Я посмотрел на сидящего на полу Шута, который тер пальцы на ноге, и
понял, что страшно рад его возвращению.

— Слушай, а откуда взялся «лорд Голден»? Мне еще ни разу не доводилось встречать такого
сплетника и болтуна. Если бы я познакомился с тобой сегодня, ты вызвал бы у меня презрение и
ничего больше. Ты напомнил мне о Регале.

— Правда? Ну, еще одно подтверждение моей правоты. Я считаю, что мы должны учиться у
всякого, с кем нас сводит жизнь.

Он широко зевнул, затем наклонился вперед и прикоснулся лбом к коленям, но тут же откинулся
назад так сильно, что его волосы разметались по полу. Без всякого видимого усилия он снова сел,
протянул мне руку, и я помог ему подняться на ноги. Шут тут же плюхнулся на стул рядом со мной.

— Если ты хочешь, чтобы другие стали высказывать при тебе свои самые сокровенные и мерзкие
мысли, можно и самому немного побыть мерзким.
— Наверное. Только зачем им это?

Шут потянулся ко мне и взял из рук бокал.

— Наглец. Украл вино своего господина. Пойди, возьми себе стакан.

Когда я встал, он ответил на мой вопрос:

— Поощряя их, я очень многое узнаю. Кто ждет ребенка от какого-нибудь лорда. У кого
образовались серьезные долги. Кто кому изменяет и с кем. Кто наделен Уитом или связан с теми,
кто им обладает.

Я чудом не пролил вино.

— И что тебе удалось узнать?

— Все как мы и ожидали, — словно стараясь меня утешить, ответил он. — Про принца и его мать
никто ничего не говорит. Никаких сплетен про тебя. Прошел интересный слух о том, что Сивил
Брезинга разорвал помолвку с Сайдел Трейдинг, поскольку кто-то из членов ее семьи якобы
обладает Уитом. На прошлой неделе изгнаны из Баккипа серебряных дел мастер, наделенный
Уитом, его шестеро детей и жена. Леди Эзомаль страшно этим недовольна, потому что она
заказала у него два кольца.

Да, и еще: леди Пейшенс держит в своем поместье птичниц, которые наделены Уитом, и ей
плевать на то, что об этом всем известно. Кто-то обвинил их в том, что они заколдовали
охотничьих соколов, а леди Пейшенс заявила, что Уит на такое не способен. А потом она
пригрозила жалобщику, что если он не перестанет напускать своих соколов на черепах, живущих у
нее в саду, она прикажет выпороть его на конюшне, и ее совершенно не интересует, чей он кузен.

— Да, Пейшенс, как всегда, разумна и рассудительна — заметил я с улыбкой, и Шут кивнул. Потом
я покачал головой и сказал: — Если ненависть к тем, кто обладает Уитом, будет продолжать
разгораться, Пейшенс окажется в серьезной опасности. Иногда я жалею, что она столь отважна и
часто забывает об осторожности.

— Ты ведь по ней скучаешь, правда? — мягко спросил Шут.

— Да, скучаю, — тяжело вздохнув, ответил я. Даже от этих слов у меня сжалось сердце. Я не
просто по ней скучал. Я ее бросил. Сегодня я ее видел — одинокую стареющую женщину,
окруженную только верными служанками.

— Но ты не допускаешь возможности дать ей знать, что тебе удалось спастись и ты остался жив?

Я покачал головой.

— Как раз по тем самым причинам, о которых я только что сказал. Пейшенс не знает, что такое
осторожность. Она не только объявит эту грандиозную новость во всеуслышание, но и пообещает
выпороть на конюшне всякого, кто не будет радоваться вместе с ней. Разумеется, после того, как
сначала строго отчитает меня за неслыханное поведение.

— Разумеется.

Мы оба печально улыбались, как люди, которые на миг позволили сердцу помечтать о том, чего
боится разум. В камине горел огонь, и его языки лизали свежее полено. За закрытыми ставнями
завывал ветер, возвещавший о приближении зимы. Я вдруг подумал, что совсем к ней не
подготовился — оставил в саду свой урожай и не позаботился, чтобы мой пони не голодал
холодными зимними днями. Впрочем, это были дела другого человека в другой жизни. Я знал, что
здесь, в Баккипе, мне не нужно бояться зимы. Я должен был бы чувствовать себя спокойно и
уверенно, а мне все казалось, будто меня лишили чего-то очень ценного и важного.

— Как ты думаешь, принц придет на рассвете в башню Верити?

Глаза Шута были закрыты, но он повернул голову в мою сторону.

— Понятия не имею. Он все еще танцевал, когда мы ушли.

— Наверное, мне нужно туда пойти на случай, если он все-таки придет. Я уже жалею, что
предложил это. Лучше бы я отправился в свою хижину и навел там порядок.

Он издал нечто среднее между вздохом и согласием, потом подтянул ноги и устроился в кресле,
как ребенок. Колени оказались рядом с подбородком.

— Я иду спать, — заявил я. — И тебе советую.

Он издал еще один неопределенный звук, и я застонал. А потом отправился в свою каморку, снял
покрывало с кровати, принес в комнату и закутал в него Шута.

— Спокойной ночи, Шут.

Он тяжело вздохнул в ответ и подтянул покрывало.

***

Я подождал несколько минут, чтобы окончательно убедиться, что Шут один в комнате, затем
бесшумно открыл дверь, но сверхъестественное восприятие окружающей реальности в очередной
раз сослужило Шуту верную службу.

— А вот и ты, — с облегчением вскричал он, когда я появился на пороге. — Я уже начал
беспокоиться. — Затем он окинул меня внимательным взглядом, и у него на лице засияла улыбка.
— Похоже, первый урок с принцем прошел хорошо.

— Принц не посчитал необходимым прийти на урок. Извини, что подвел тебя. Я забыл о том, что
должен позаботиться о завтраке лорда Голдена.

— Уверяю тебя, — фыркнув, проговорил Шут, — меньше всего я ожидал, что ты станешь хорошим
слугой. Я и сам в состоянии позаботиться о завтраке. Однако в соответствии с нашими ролями мне
пришлось устроить настоящее представление, когда я отправил за ним пажа. Я вопил и жаловался
так долго, что теперь спокойно могу взять к себе на службу какого-нибудь мальчишку, и ни у кого
не возникнет никаких подозрений. — Шут налил себе еще одну чашку чаю, сделал глоток и
поморщился. — Холодный. — Жестом показав на поднос с едой, он спросил: — Есть хочешь?

— Нет, я поел с Кетриккен.

Шут, нисколько не удивившись, кивнул.

— Принц прислал мне сегодня утром записку. Теперь я понимаю, что он имел в виду. Он написал:
«Я был огорчен, что больная нога не позволила вам принять участие в танцах во время
празднования моей помолвки. Мне отлично известно, как печально, когда неожиданные
обстоятельства лишают тебя долгожданного удовольствия. Искренне надеюсь, что очень скоро вы
сможете вернуться к своим любимым занятиям».

Я кивнул, довольный.

— Очень тонко и все понятно. Наш принц набирается опыта.

— У него ум его отца, — заявил Шут, но, когда я наградил его сердитым взглядом, в золотых глазах
я увидел лишь добродушие — Для тебя есть еще одна записка, — продолжал он. — От Лорел.

— Да, я слышал.

— Так я и думал.

— Она меня озадачила и встревожила, — покачав головой, сказал я. — По тому, как она себя вела,
у меня возникло ощущение, что моя лошадь тут совершенно ни при чем. Пожалуй, я с ней
встречусь в полдень, посмотрим, что случилось. А потом я хотел бы сходить в город, чтобы
повидать Неда и извиниться перед Джинной.

Шут приподнял светлую бровь.

— Я обещал им зайти вчера вечером, чтобы поговорить с Недом, — пояснил я. - Но, как тебе
прекрасно известно, вместо этого мне пришлось присутствовать на помолвке.

Шут взял с подноса маленький букетик из белых цветов и задумчиво понюхал его.

— Столько разных людей требуют твоего внимания.

Я вздохнул.

— Да уж, не знаю, что и делать. Я привык к уединенной жизни, когда во мне нуждались только
Ночной Волк и Нед. Ничего у меня не получается. Не понимаю, как Чейду столько лет удается
справляться с таким количеством забот.

— Он паук, — вздохнув, проговорил Шут. — Плетет паутину, нити которой расходятся в разные
стороны, а он сидит в самом ее центре и изучает каждое, даже едва заметное ее подрагивание.

Я улыбнулся вместе с Шутом.

— Точная характеристика. Не слишком лестная, но совершенно точная.

Неожиданно Шут искоса посмотрел на меня.

— Значит, ты встречался с Кетриккен, а не с Чейдом?

— Не понимаю, о чем ты?

Шут посмотрел на свои руки и принялся вертеть маленький букетик.

— Ты изменился. Снова распрямил плечи. И смотришь на меня, когда я к тебе обращаюсь. У меня
пропало ощущение, что я непременно должен оглянуться, чтобы удостовериться, нет ли у меня за
спиной призрака. — Он положил цветы на стол. — Кто-то освободил тебя от тяжкого груза — по
крайней мере, частично.

— Кетриккен, — помолчав, сказал я. — Она была ближе к Ночному Волку, чем я думал. Она тоже
скорбит о нем.

— И я.

Я старательно обдумал свои следующие слова, понимая, что они могут причинить ему боль, и не
зная, стоит ли их произносить. Но я все-таки решился.

— Иначе. Кетриккен скорбит о Ночном Волке, как я, из-за него самого, и еще из-за того, чем он
был для нее. А ты... — Я замолчал, не зная, как лучше выразить свои мысли.

— А я любил его через тебя. Он стал для меня реальным благодаря нашей с тобой связи. Так что, в
определенном смысле, моя печаль другого свойства. Мне больно, потому что больно тебе.
— Слова всегда давались тебе легче, чем мне.

— Да, — не стал спорить он и, скрестив на груди руки, вздохнул. — Я рад, что кто-то сумел тебе
помочь. Хотя и завидую Кетриккен.

Его слова показались мне бессмысленными.

— Ты завидуешь ее горю.

— Я завидую тому, что она смогла тебя утешить. — И, прежде чем я успел ему ответить, он
холодно добавил: — Отнеси поднос на кухню. И напусти на себя хмурый вид, когда будешь его
возвращать, — ведь твой господин самым строжайшим образом тебя отчитал. А потом можешь
отправляться к Лорел и в Баккип. Я собираюсь провести сегодняшний день, занимаясь своими
делами. Я сообщил всем, что у меня ужасно болит нога и я хочу отдохнуть в полном одиночестве.
Вечером королева пригласила меня поиграть вместе с ее фаворитами. Так что, если не найдешь
меня здесь, можешь зайти туда. Ты вернешься к обеду, чтобы помочь мне спуститься в зал?

— Надеюсь.

Настроение у Шута вдруг резко ухудшилось, как будто он и в самом деле страдал от боли.

— Тогда, наверное, увидимся перед обедом, — мрачно кивнув, сказал он, поднялся из-за стола и
направился в свою спальню.

Не говоря больше ни слова, Шут плотно прикрыл за собой дверь.

***

Однако в последний момент остановился и вопросительно посмотрел на меня.

— Ну, что еще? — спросил я, когда молчание затянулось.

Неожиданно Дьютифул смутился.

— Я хочу тебя кое о чем спросить.

Я ждал продолжения, но поскольку он молчал, мне пришлось ответить:

— Ну и чего же ты хочешь?

Он прикусил губу и отвернулся к окну.

— Насчет тебя и лорда Голдена, — наконец проговорил он.

И снова замолчал.

— Что? — спросил я, начиная терять терпение. Время шло, а у меня еще была куча дел. Например,
избавиться от обрушившейся на меня головной боли.

— Тебе... нравится работать у него?

Я сразу же понял, что он хотел задать совсем другой вопрос. Интересно, что его тревожит? Быть
может, он ревнует к нашей дружбе с Шутом? Возможно, почувствовал, что мы от него что-то
скрываем? Я постарался говорить спокойно.

— Мы дружим много лет. Я рассказывал тебе, когда мы возвращались в Баккип. Роли хозяина и
слуги мы играем исключительно для того, чтобы не привлекать к моей особе ненужного
внимания. Личина слуги помогает мне проникать в самые разные места. Вот и все.

— Значит, на самом деле... ты ему не служишь.

Я пожал плечами.

— Только в тех случаях, когда требует моя роль или когда мне хочется оказать ему услугу. Мы
старые друзья, Дьютифул. Я готов очень многое сделать ради него, а он для меня.

Судя по выражению его лица, принц не получил ответа на мучивший его вопрос, но я больше не
хотел продолжать разговор. Пусть сам найдет нужные слова. Однако он решил не продолжать и
повернулся к двери. Впрочем, когда его рука легла на ручку, он вновь заговорил. Голос внезапно
охрип, казалось, слова вырываются из груди помимо его воли.

— Сивил говорит, что лорду Голдену нравятся мальчики. — Когда я ничего не ответил, он,
запинаясь, добавил: — В постели. — И продолжал смотреть на дверь, но я заметил, что он
покраснел.

Неожиданно на меня навалилась усталость.

— Дьютифул, посмотри на меня, пожалуйста.

— Извини, — пробормотал он, поворачиваясь, но не смог заставить себя посмотреть мне в глаза.
— Мне не следовало задавать этот вопрос.

Для меня оказалось неожиданностью, что сплетня так быстро распространилась и добралась до
принца. Пришло время положить конец глупой болтовне.

— Дьютифул, мы с лордом Голденом не спим вместе. Более того, насколько мне известно, он
никогда не спал с мужчиной. Его ухаживания за Сивилом были уловкой, направленной на то,
чтобы леди Брезинга не возражала против нашего отъезда. Вот и все. Конечно, тебе не следует
говорить об этом Сивилу. Пусть наш разговор останется между нами.

Он глубоко вздохнул.

— Мне совсем не хотелось так о вас думать. Но вы настолько близки друг другу. К тому же лорд
Голден из Джамелии, а всем известно, что там подобные вещи никого не удивляют.

Мгновение я размышлял о том, не открыть ли принцу правду, но потом решил не обременять его
откровениями.

— Будет лучше всего, если ты не станешь обсуждать лорда Голдена с Сивилом. Если его имя
всплывет, смени тему разговора. Ты сумеешь.

Дьютифул криво улыбнулся.

— Я тоже учился у Чейда.

— Я заметил, что в последнее время ты стал хуже относиться к лорду Голдену. Если дело в
дурацкой сплетне, ты многого лишаешь себя, отказываясь от общения с ним. Едва ли тебе удастся
найти лучшего друга, чем лорд Голден.

Он кивнул, но ничего не сказал. Похоже, мне не удалось рассеять его сомнения до конца, но я
сделал все, что мог.

***

Я вернулся в покои лорда Голдена как раз вовремя, чтобы вместе с ним позавтракать. Но когда я
вошел в комнату, он еще не начал есть и задумчиво вертел в тонких пальцах крошечный букетик
цветов. Присмотревшись, я понял, что они сделаны из белого кружева и черной ленты. Изящная
замена живых цветов для зимы. Неожиданно я вспомнил, что Шут всегда переходил на
разноцветные наряды после выпадения первого снега. Он заметил, что я смотрю на букетик,
улыбнулся и аккуратно приколол его к груди. Потом жестом предложил мне присоединиться к
завтраку.

И наткнулся на запертую дверь. После того как я постучал и негромко позвал лорда Голдена,
дверь бесшумно распахнулась, я вошел и быстро прикрыл ее за собой, поскольку с трудом
сдержал удивленное восклицание. Передо мной стоял шут. Не Шут в одеждах лорда Голдена, а
королевский шут, которого я знал в детстве, — на нем были облегающие черные штаны и черная
куртка. Из украшений осталась серьга и черно-белый букетик. Даже туфли были черными. Лишь
его фигура и цвет кожи изменились за прошедшие годы. Меня бы не удивило, если бы он
вытащил жезл с крысиной головой или сделал сальто. Когда я вопросительно приподнял брови,
он почти смущенно сказал:

— Я не хотел рисковать роскошными нарядами лорда Голдена — ведь в потайных лабиринтах

очень пыльно. К тому же в простой одежде я могу двигаться бесшумно.

***

— Ты видишь женщину с зелеными глазами? — едва слышно заговорил Шут. — Ее зовут Серилла.
Она из Джамелии, раньше была Подругой сатрапа. Иными словами, советницей правителя всей
Джамелии, экспертом в определенной области. Как нетрудно догадаться, она занималась
Бингтауном и прилегающими к нему землями. Она появилась в Бингтауне при очень странных
обстоятельствах и с тех пор не покидала город. По слухам, она впала в немилость у сатрапа, и он
отправил ее в ссылку, выбрав Бингтаун. Другие говорят, что она пыталась отобрать у него власть.
Однако Серилла повела себя так, словно ссылка в Бингтаун — не наказание. Она сделала город
своим домом, а позднее заполучила право вести переговоры от имени торговцев. Несмотря на
плохие отношения с сатрапом, ее прекрасное знание Бингтауна и Джамелии дает Бингтауну
преимущества в отношениях с Джамелией.

— Тише, — испуганно прошипел я.

Интересно, откуда Шуту это известно? Мне ужасно хотелось услышать все, что он знает, но чуть
позже. Нужно постараться уловить нюансы поведения послов, запомнить каждое слово. Шут
замолчал, но я ощущал его волнение. Его прохладная щека прижималась к моей, пока мы
наблюдали через узкую щель за переговорами. Он положил руку мне на плечо, чтобы сохранить
равновесие, и я чувствовал, как нарастает его возбуждение. Очевидно, встреча имела для него
какое-то особое значение. Я решил позднее расспросить его об остальных послах. Сейчас меня
больше всего интересовала разворачивающаяся перед нами сцена. Как жаль, что я не мог видеть
королеву, Чейда и принца Дьютифула...

***

— Пойдем, — прошептал я Шуту, и он кивнул, соглашаясь.

Я взял свечу, и мы двинулись обратно по узкому лабиринту потайного хода. Мы не стали

возвращаться в мою спальню, а сначала зашли в старую башню Чейда. Как только мы переступили
порог, Шут застыл на месте, на мгновение закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Здесь ничего не изменилось с тех пор, как я в последний раз сюда приходил, — глухо
проговорил он.

Я зажег стоящие на столе свечи, а потом подбросил дрова в камин.

— Полагаю, Чейд привел тебя сюда в ту ночь, когда убили короля Шрюда.
Шут задумчиво кивнул.

— Я и раньше встречался с Чейдом. Я познакомился с ним вскоре после того, как стал служить
Шрюду. Чейд приходил ночью, чтобы поговорить с королем. Иногда они играли в кости... Ты знал
об этом? Но чаще всего сидели у камина, пили превосходный бренди и обсуждали опасности,
грозившие королевству. Так я узнал о твоем существовании. Когда король Шрюд и Чейд
неторопливо беседовали у камина, сердце у меня мучительно забилось, а потом мне показалось,
что я вот-вот потеряю сознание, — я понял, что означают их слова. Они редко обращали на меня
внимание. Король Шрюд и Чейд считали меня ребенком, лишенным истинного рассудка, к тому
же я довольно долго делал вид, что плохо владею вашим языком. — Он покачал головой. — То
было странное время в моей жизни. Такое важное и удивительное, и все же тогда я находился
под защитой короля Шрюда. Пожалуй, те годы моей жизни были больше других похожи на
настоящее детство.

Я нашел две чашки и початую бутылку бренди, поставил на стол и налил нам обоим. Шут
вопросительно приподнял бровь.

— Тебе не кажется, что еще рановато для бренди?

Я пожал плечами.

— Мой день начался так давно, что я потерял счет времени. Я встречался с Недом. — Я опустился
на стул, и сердце у меня вновь сжалось от тревоги. — Шут, тебе когда-нибудь хотелось вернуться
назад и что-нибудь изменить в своей жизни?

Он уселся напротив меня, но не прикоснулся к чашке.

— Всем когда-нибудь хочется. Это глупо. Что тебя тревожит, Фитц?

И я рассказал ему, излив все свои горести, словно вернулся в детство, я поведал ему о своих
страхах и разочарованиях, как если бы Шут мог мне помочь.

— Я оглядываюсь назад, Шут, и иногда мне кажется, что поступки, которые я совершал с
неистребимой уверенностью в собственной правоте, были моими самыми ужасными ошибками. Я
следил за Джастином и Сирен, а когда они убили моего короля, прикончил их на глазах у всех
герцогов. Посмотри, к чему нас это привело, какая череда событий обрушилась на нас после этого.

Он кивнул, но лишь вопросительно посмотрел на меня, предлагая продолжать. Я плеснул в свою

опустевшую чашку еще немного бренди. Сделав несколько глотков, я продолжил изливать ему
душу.

— А моя любовь к Молли... — Я вздохнул, но это не принесло мне облегчения. — Тогда мне
казалось, что иначе и быть не может. Наши отношения представлялись мне такими чудесными,
истинными и драгоценными. Они принадлежали только мне. Но если бы я оставил Молли в
покое...

Шут молча ждал.

— Если бы она не забеременела, она бы осталась в Баккипе. Даже после всех моих дурацких
ошибок она бы сумела о себе позаботиться. А Барричу не пришлось бы оберегать ее до самого
рождения ребенка. Они бы не полюбили друг друга... и не поженились бы. Когда... после
драконов я мог бы к ней вернуться. И сейчас у меня была бы семья.

Нет, я не заплакал. Мою боль не могли притупить даже самые горькие рыдания. Но я впервые
признался в своих ошибках вслух и самому себе.

— Я сам во всем виноват, сам навлек на себя свои несчастья.

Шут наклонился над столом и накрыл мою руку своей узкой ладонью.

— Ты ведешь себя глупо, Фитц, — тихо проговорил он. — И слишком большое значение придаешь
собственным поступкам, забывая о силе обстоятельств. А теперь давай вернемся к Молли. Если
бы ты сумел исправить ряд своих поступков, кто знает, как бы все тогда повернулось? Брось, Фитц.
Забудь о случившемся. То, что теперь делает Нед, — это вовсе не кара тебе за прошлые огрехи. Ты
никак не влиял на выбор Неда. Однако никто не освобождал тебя от обязанностей отца, так что
попытайся уговорить мальчика свернуть с пагубного пути. Неужели ты считаешь, что твои
собственные ошибки не дают тебе права вразумить Неда сейчас? — Он вздохнул, а потом
спросил: — Почему бы тебе не рассказать ему о Молли и Неттл?

— Я... нет. Не могу.

— О, Фитц. Когда человек начинает что-то скрывать... — Он замолчал, и его голос наполнился
тоской.

— Вроде драконов Бингтауна, — заметил я, резко изменив тему разговора.

Шут отдернул руку.

— О чем ты?

— В ту ночь мы с тобой немало выпили, и ты рассказал мне историю. О змеях, которые, подобно
будущим бабочкам, обращаются в куколки, а из них появляются драконы. Но по какой-то причине
они маленькие и больные. И ты почему-то считал это своей виной.

Он откинулся на спинку стула. Теперь его кожа показалась мне скорее болезненно-желтой, чем
золотой.

— Мы тогда очень много выпили. Слишком много.

— Точно. Мы так сильно напились, что смогли разговаривать откровенно. Но я был достаточно
трезв, чтобы тебя выслушать. — Я ждал ответа, но Шут лишь молча смотрел на меня. — Ну? —
наконец спросил я.

— Что ты хочешь знать? — тихо спросил он.

— Расскажи мне о драконах Бингтауна. Они настоящие?

Я сидел и ждал, пока он примет решение. Наконец, он налил нам обоим еще бренди и выпил.

— Да. Они не менее настоящие, чем драконы Шести Герцогств, но они иные.

— И чем же они отличаются?

Он вздохнул.

— Много, много лет назад мы уже говорили об этом. Помнишь? Я сказал, что когда-то
существовали драконы из плоти и крови, которые вдохновляли группы людей, владеющих
Скиллом, создавать драконов из камня и воспоминаний.

— Да, действительно много лет назад. Я с трудом припоминаю тот разговор.

— В этом нет необходимости. Достаточно знать, что я тогда сказал правду. — Его лицо на миг
осветилось улыбкой. — Однажды, Фитц, они были настоящими драконами. Драконами, которые
вдохновили Элдерлингов.

— Драконы и есть Элдерлинги, — возразил я. Шут улыбнулся.

— Ты прав, Фитц, но все не совсем так, как ты себе представляешь. Так мне кажется. Я продолжаю
пытаться собрать осколки разбившегося зеркала. Драконы, которых пробудили мы с тобой,
драконы Шести Герцогств... создания искусственные. Их вырезали из камня люди, владеющие
Скиллом, или Элдерлинги, камень памяти принял соответствующую форму, а потом ожил. Камни
стали драконами. И крылатыми кабанами. И летающими оленями. И Девушкой-на-Драконе.

Одни образы сменились другими, я едва поспевал за ним, однако кивнул.

— Продолжай.

— Почему Элдерлинги создали драконов, а потом заключили в них свою жизнь? Потому что их
вдохновили настоящие драконы. Драконы, которые, подобно бабочкам, имели две стадии
развития. Они вылуплялись из яиц и становились морскими змеями. Змеи плавали по морям и
постепенно росли. Когда они достигали размеров взрослого дракона, они возвращались на
родину своих предков. Там их встречали другие драконы и помогали подняться вверх по течению
рек. Здесь, в верховьях, змеи сплетали себе коконы из песка памяти — это раскрошившиеся
частички камня памяти — и собственной слюны.

В прежние времена взрослые драконы помогали молоди плести коконы. И вместе со слюной
взрослых драконов туда вплетались их воспоминания, которые формировали сознание юных
драконов. Всю зиму и весну молодь спала в коконах и переживала превращение, а взрослые
драконы защищали кладку от хищников. Под палящими лучами летнего солнца молодые драконы
появлялись на свет, частично поглощая скорлупу оболочки и вместе с ней — память взрослых
драконов. Они рождались большими и сильными, они могли защищать себя и добывать пищу для
своих самок. Со временем они отправлялись на далекий остров, чтобы отложить яйца. На острове
Других. А из яиц вылуплялись змеи.

Шут говорил, и перед моими глазами возникали картины. Возможно, мои сны стали тому
причиной. Как часто, когда я спал, мне представлялось, что я, подобно Верити, превращаюсь в
дракона, летаю в небесах, охочусь... Слова Шута как будто разбудили эти сны, и неожиданно они
стали моими собственными воспоминаниями. Шут замолчал.

— Расскажи остальное, — попросил я.

Он откинулся на спинку кресла и вздохнул.

— Много лет назад драконы вымерли. Причина мне неизвестна. Произошел ужасный катаклизм,
за считанные дни скрылись под землей целые страны. Наводнение затопило прибрежные города,
изменило русла рек. Погибли драконы и Элдерлинги. Все это лишь предположения, Фитц. Я
сделал их на основании того, что видел и слышал сам, а также прочитал в твоих записях. Пустой,
разоренный город, в котором ты побывал, твои видения о драконе, садящемся на воду, и о
диковинном народе, приветствующем его.

— Когда-то люди жили бок о бок с драконами, — продолжал он. — Катастрофа не пощадила ни
тех ни других, но люди пытались спасти драконов, которые оставались заключенными в коконах.
Люди затащили их в здания. Там молодь драконов и осталась, похороненная заживо. Люди
погибли. Но драконы, оставшиеся внутри своих коконов, под землей, куда не доходили теплые
лучи солнца, продолжали ждать сигнала к пробуждению.

Я слушал его рассказ, словно ребенок, затаив дыхание.

— Прошли годы, и коконы нашли другие люди. Торговцы Дождевых Чащоб, боковая ветвь
торговцев Бингтауна, которые в поисках сокровищ откопали руины древних городов. Им многое
удалось обнаружить. Большая часть того, что они сегодня преподнесли Кетриккен: кристаллы
огня, джидзин, даже ткань — все эти удивительные вещи найдены в жилищах Элдерлингов. И еще
они откопали коконы драконов. Конечно, тогда они не знали, что в них содержится. Они
подумали... кто знает, что они подумали тогда?

Наверное, купцы приняли коконы за массивные стволы деревьев, потому что назвали их
диводревом. Они стали разрезать коконы, чтобы использовать их в качестве строительного
материала. Так появились первые волшебные корабли, удивительные суда, получившие
жизненную силу у так и не родившихся драконов. Подозреваю, что большая часть драконов
умерла задолго до того, как торговцы начали разрезать коконы. Но по крайней мере один уцелел.
Последовательность случайных событий, причины которых мне известны лишь частично, привела
к тому, что солнечные лучи наконец коснулись кокона. И дракон вылупился на свет. Так родилась
Тинталья.

— Слабая и изуродованная. — Я попытался связать рассказ Шута и то, что слышал раньше.

— Нет. Здоровая, сильная и удивительно самоуверенная. Она отправилась на поиски себе

подобных. Но так и не сумела их отыскать. Однако она нашла морских змеев. Они оказались
старыми и огромными, поскольку — и снова, Фитц, это лишь мои предположения — катаклизм,
уничтоживший взрослых драконов, изменил мир, и змеи не могли попасть в те места, где раньше
строили коконы.

Десятилетия, а может быть, и века морские змеи пытались подняться в верховья рек к местам, где
они могли бы построить коконы из песка памяти, и гибли без счета в бесплодных попытках.
Однако теперь, когда Тинталья стала вести и защищать их, а народ Бингтауна углубил русла рек,
чтобы драконья молодь смогла подняться к верховьям, некоторые змеи сумели завершить свой
путь. Они начали строить коконы посреди зимы. Змеи были старыми и больными, и помогал им
лишь один дракон. Многие погибли, когда поднимались вверх по рекам; другие навсегда заснули
в своих коконах.

Когда наступило лето, на свет вылупилось несколько хилых драконов. Возможно, змеи были
слишком старыми или коконы не успели по-настоящему созреть, а может быть, они были не в
лучшей форме, когда строили коконы. Так или иначе, но вылупившиеся драконы оказались
жалкими созданиями. Они так и не научились летать, не умели добывать себе пропитание...

Тинталья ужасно переживала, поскольку драконы всегда презирали слабость, обрекая на смерть
тех, кто не мог выжить самостоятельно. Но Тинталья понимала: если им не помочь, она навсегда
останется в одиночестве, лишившись надежд на возрождение гордого племени драконов.
Поэтому все свое время она посвящала охоте и приносила добычу своим немощным сородичам.
Она надеялась, что, если хорошо их кормить, со временем они превратятся в настоящих драконов.
Она хотела, нет, требовала, чтобы торговцы Дождевых Чащоб помогали ей. Но торговцам
приходилось заботиться о собственных семьях, а война мешала успешной торговле. Так что всем
пришлось несладко. Во всяком случае, таким было положение два года назад, когда я покинул
Бингтаун. Подозреваю, что и сейчас мало что изменилось.

Некоторое время я молча пытался осмыслить невероятную историю, рассказанную Шутом. Я не

мог ставить его слова под сомнение — слишком часто то, что Шут рассказывал мне за долгие годы
нашего знакомства, оказывалось потом правдой. И все же, если я сейчас ему поверю, мне
придется пересмотреть очень многое. Поэтому я решил сосредоточить внимание на нынешней
судьбе Бингтауна и Шести Герцогств.

— А Чейду и Кетриккен известно то, что ты рассказал мне?

Шут покачал головой.

— Во всяком случае, не от меня. Возможно, у Чейда есть другие источники информации. Но я
никогда не говорил с ним об этом.

— Эда и Эль, но почему? Они вслепую ведут переговоры с послами Бингтауна. — Тут мне в голову
пришла новая мысль. — А ты им рассказывал что-нибудь о наших драконах? Торговцам Бингтауна
известно, какова истинная природа драконов Шести Герцогств?

Шут вновь покачал головой.

— Благодарение Эде, — выдохнул я. — Но почему ты ничего не рассказал Чейду? Почему скрывал

от всех то, что знаешь?

Шут так долго молча смотрел на меня, что я потерял надежду услышать ответ. Наконец, он
неохотно проговорил:

— Я Белый Пророк. Моя цель — направить мир по лучшему пути. Но... я не Изменяющий, и не мне
менять мир. Это твоя задача, Фитц. Если бы я открыл Чейду то, что знаю, переговоры с Бингтауном
пошли бы иным путем. Я не знаю, к чему бы это привело. Сейчас я еще в большей степени
охвачен сомнениями.

Он замолчал, словно рассчитывал, что я ему помогу. Но мне было нечего сказать. Между нами
повисло молчание. Шут сложил руки перед собой и опустил глаза.

— Возможно, я совершил ошибку. В Бингтауне. Боюсь, что пока я жил в Бингтауне и... в других
местах, мне не удалось исполнить свое предназначение. Получилось совсем не так, как я хотел, и
с тех пор все, что я делаю... неправильно. — Он тяжело вздохнул. — Фитц, я ощупью двигаюсь
сквозь время. Не шаг за шагом, а мгновение вслед за мгновением. Что кажется мне самым
верным? Я считал, что лучше Чейду ничего не знать. И молчал. А сегодня у меня появилось
ощущение, что тебе пора услышать историю драконов. И я поведал ее тебе. Теперь ты будешь
принимать решение. Говорить Чейду и Кетриккен или нет, Приносящий Перемены? Слово за
тобой.

Услышав из человеческих уст имя, которым называл меня Ночной Волк, я поежился. Мне стало не
по себе.

— Неужели ты всегда принимаешь важные решения на основании своих «ощущений»? — Мой

вопрос прозвучал неожиданно резко, но Шут и глазом не моргнул.

Он спокойно посмотрел на меня и спросил:

— А как еще я могу их принимать?

— Опираясь на факты. Предзнаменования, вещие сны, собственные пророчества... я не знаю. Но

нельзя же полагаться только на ощущения. Клянусь Элем, твои «ощущения» могут появиться из-за
несвежей рыбы, которую ты съел на завтрак.

Я прижал ладони к лицу и задумался. Шут предоставил мне принимать решение. Что же делать?
Ситуация вдруг резко осложнилась — куда проще упрекать Шута за то, что он утаил какие-то
сведения. А как изменится отношение Чейда к союзу с Бингтауном, когда старый убийца все
узнает? Настоящие драконы. Стоит ли вступать в войну ради расположения одного-единственного
дракона? И к чему приведет наш отказ от союза, если Бингтаун одержит победу и на его стороне
окажется стая настоящих драконов?

Рассказать Кетриккен? И вновь возникают те же самые вопросы, вот только ответы будут иными.
Теперь пришел черед вздыхать мне.

— Почему ты доверил мне принятие решения?

Я почувствовал, как на мое плечо легла его рука, повернулся к Шуту и увидел хорошо знакомую
мимолетную улыбку.

— Потому что раньше у тебя получалось очень неплохо. С тех самых пор, как я нашел в саду
мальчика и сказал ему: «Фитц Песопас, сала припас. Пса спас»*. [См. «Ученик убийцы» — первый
том трилогии «Сага о Видящих». (Примеч. перев.)]

Я вытаращил глаза.

— Но ты же говорил, что тебе приснился сон, и ты пришел рассказать его мне...

Шут таинственно улыбнулся.

— Мне действительно приснился сон. И я его записал. Когда мне было восемь лет. Пришло время,
и я рассказал его тебе. Ты уже тогда знал, что с ним делать, и стал моим Изменяющим. Я и сейчас
тебе полностью доверяю.

— Тогда я не понимал, что делаю. И совершенно не думал о последствиях.

— А теперь?

— А теперь я жалею, что не могу не думать о них. Принимать решения стало гораздо труднее.

Шут с надменной улыбкой откинулся на спинку стула.

— Вот видишь. — Тут он подобрался и наклонился вперед. — А как ты принял решение

действовать тогда, много лет назад, в саду? Как все произошло?

Я задумчиво покачал головой.

— Я не принимал решения. Нужно было действовать, у меня не оставалось выбора. Впрочем, я

старался делать, что могу, во благо Шести Герцогств. Ни о чем другом я не думал.

***

— Вы, должно быть, лорд Голден. — Она двинулась мне навстречу, на ходу протягивая руку.
Несмотря на необычный наряд, я уловил акцент, характерный для Шокса. — Меня зовут Йек.
Возможно, Янтарь обо мне рассказывала.

Я взял ее руку.

— Прошу меня простить, миледи, но вы ошибаетесь. Я слуга лорда Голдена, Том Баджерлок. — Ее
пожатие оказалось твердым, а рука сильной и мозолистой. — Сожалею, что меня здесь не было,
когда вы пришли. Я не знал, что лорд Голден ждет гостей. Могу я вам что-нибудь принести?

Она пожала плечами, выпустила мою руку и вернулась к стулу, на котором сидела.

— Не думаю, что лорд Голден меня ждет. Я пришла его навестить, и слуга указал мне его покои. Я
постучала, никто не ответил, тогда я вошла и стала ждать. — Она уселась, скрестив ноги, и
спросила, улыбнувшись заговорщицкой улыбкой. — Ну, а как поживает Янтарь?

Что-то здесь было не так. Я посмотрел на закрытые двери.

— Я не знаю, о ком вы говорите. Как вы вошли? — Я стоял между нею и дверью.

Она выглядела весьма внушительно, но ее одежда и волосы пребывали в идеальном порядке.

Если бы она что-то сделала с Шутом, я бы заметил следы борьбы. Однако в комнате царил
полнейший порядок.

— Я открыла дверь и вошла. Она не была заперта.

— Эта дверь всегда запирается. — Я попытался произнести свое возражение вежливо, но тревога
моя возрастала.

— Ну а сегодня кто-то забыл ее запереть. Том, у меня срочное дело к лорду Голдену. Поскольку он
меня хорошо знает, он не станет сердиться, что я вошла в его покои без разрешения. В прошлом
году я вела немало дел от имени лорда Голдена, Янтарь же играет роль посредника. — Она
склонила голову набок и закатила глаза. — И я ни на минуту не поверю, что ты не знаешь, о ком
мы говорим. — Она склонила голову на другую сторону и уличающе посмотрела на меня, а потом
ухмыльнулась. — Знаешь, мне нравятся твои карие глаза. Куда симпатичнее, чем голубые
гляделки Парагона.

Я оцепенело таращился на нее, и ухмылка гостьи стала еще шире.

Казалось, за мной наблюдает большая дружелюбная кошка. Я не ощущал враждебности с ее

стороны. Мне даже показалось, что она с удовольствием дразнит меня. Я не понимал, что
происходит. И никак не мог решить, как лучше поступить — выставить ее из комнаты или
задержать до возвращения лорда Голдена. Мне все сильнее хотелось открыть дверь в его
спальню и кабинет и убедиться, что он не лежит там в луже крови.

Я услышал, как в замке поворачивается ключ, и облегченно вздохнул. Подойдя к двери, я

распахнул ее и сразу же объявил, пока Шут не успел войти:

— Лорд Голден, к вам пожаловал посетитель. Леди Йек. Она говорит...

Я не успел закончить свою речь и замолчал — лорд Голден решительно отстранил меня и
торопливо вошел в комнату. Затем он тщательно прикрыл за собой дверь и запер ее на задвижку,
словно леди Йек была щенком, который может выскочить наружу. Страшно побледнев, он
подошел к нежданной гостье.

— Лорд Голден? — воскликнула Йек и довольно долго молча смотрела на него. Потом искренне
расхохоталась, стуча кулаком по колену. — Ну, конечно. Лорд Голден! * И как я сама не
догадалась? Я должна была сообразить с самого начала! [* Golden (англ.) — золотой. (Примеч.
ред.)]

Она подошла к нему, нисколько не сомневаясь в теплом приеме, радостно обняла, а потом
отступила на шаг, взяла за плечи и принялась с интересом разглядывать его одежду и волосы.
Мне показалось, что он все еще не пришел в себя, но улыбка не сходила с лица леди Йек.

— Великолепно. Если бы я не знала, то никогда бы не догадалась. Но я не понимаю. Зачем этот

обман? Ведь он мешает вам быть вместе!

Она перевела взгляд с Шута на меня, и я понял, что вопрос обращен к нам обоим. Намек не
оставлял сомнений, но я не понимал, почему она говорит об «обмане». Я почувствовал, что у меня
горят щеки, и ждал, когда лорд Голден все разъяснит, но он молчал. Должно быть, выражение
моего лица потрясло Йек, поскольку она вновь повернулась к лорду Голдену и неуверенно
спросила:

— Янтарь, друг мой... Кажется, тебя не обрадовала встреча со мной?

Лицо лорда Голдена превратилось в маску. Наконец, он заговорил. Голос прозвучал негромко и
спокойно, но мне он показался каким-то сдавленным.

— Том Баджерлок, сегодня я больше не нуждаюсь в твоих услугах. Ты свободен.

Еще никогда мне не было так трудно играть свою роль, но я понял, что только отчаяние могло
заставить лорда Голдена обратиться ко мне таким тоном. Я стиснул зубы и неловко поклонился,
заставив себя забыть об оскорбительном намеке, сделанном леди Йек.

— Как пожелаете, милорд, — ледяным тоном ответил я. — Я воспользуюсь шансом немного

отдохнуть.

Повернувшись, я направился в свою спальню. Проходя мимо стола, я взял свечу. Распахнул дверь,
вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Почти полностью.

Затем я совершил поступок, которым вряд ли смог бы гордиться. Конечно, можно всю вину
возложить на Чейда, который воспитал меня соответствующим образом. Но это было бы не
слишком честно. Меня переполняло возмущение. Йек явно считала, что мы с лордом Голденом
любовники. А он даже не попытался ей возражать... более того, из ее слов и поведения я понял,
что он сам дал ей понять, что дела обстоят именно так. По какой-то причине он не стал
разубеждать Йек.

И еще меня поразило, что Йек смотрела на меня так, словно ей что-то обо мне известно.
Очевидно, она знала лорда Голдена, но познакомилась с ним в другом месте, когда он носил иное
имя. Я не сомневался, что никогда не видел этой женщины. Значит, она могла слышать обо мне
только от Шута. Я оправдывал себя тем, что имею право выяснить, какие из моих тайн Шут открыл
совершенно чужой мне женщине. В особенности если она смотрит на меня оценивающим
взглядом и делает оскорбительные замечания.

Что позволило Йек сделать подобный вывод? Что ей рассказал Шут и почему? Во мне начала
зарождаться слепая ярость, но я задушил ее. У Шута наверняка была причина, чтобы так
поступить. И имею право знать, какова она, хоть и верю своему Другу. Поставив свечу на стол, я
уселся на кровать и сложил руки на коленях. Потом я заставил себя отбросить все эмоции. Каким
бы отвратительным не казалось мне положение, в которое я попал, я понимал, что должен
сохранять хладнокровие. Я прислушался. Оставленная щель позволяла мне понимать большую
часть разговора.

— Что ты здесь делаешь? Почему не предупредила меня о своем появлении? — В голосе Шута я
услышал не столько удивление и раздражение, сколько отчаяние.

— Но как я могла тебя предупредить? — весело осведомилась Йек. — Чалседийцы топят все
корабли, которые плывут в сторону Шести Герцогств. Из писем, которые я получала от тебя, мне
стало ясно, что до тебя не дошло и половины моих посланий. — После короткой паузы она
добавила: — Ну, признайся. Ты лорд Голден? И все это время я вела твои дела?

— Да, — сердито отвечал Шут. — В Баккипе меня знают только как лорда Голдена. Я прошу тебя
постоянно об этом помнить.

— Но разве не от тебя я слышала, что ты направляешься навестить своего старого друга, лорда
Голдена, и что всю твою переписку следует вести через него? И сделки, которые я заключала в
Бингтауне и Джамелии? И сведения, которые посылала тебе? Значит, я работала на тебя?

— Если тебе интересно, то да, на меня, — угрюмо ответил он и умоляюще добавил: — Йек, ты
смотришь на меня так, словно тебя предали. Это не так. Но обман, как ты его назвала, необходим.
Ты мой друг, и мне совсем не хотелось тебя обманывать. Сейчас я не могу ответить на твои
вопросы и все объяснить. Могу лишь повторить: так было нужно. Моя жизнь в твоих руках. Если ты
расскажешь о том, что тебе известно, в какой-нибудь таверне, мне конец. С тем же успехом ты
можешь сразу перерезать мне горло.

Я услышал, как Йек усаживается в мое кресло.

— Сначала ты меня обманываешь, — с обидой сказала она, — а теперь еще и оскорбляешь. После
всего, что нам довелось вместе пережить, ты сомневаешься в моей способности держать язык за
зубами?

— Никто не собирался тебя обманывать, — послышался чей-то голос.

Волосы у меня на затылке зашевелились, поскольку голос не принадлежал ни лорду Голдену, ни

Шуту. Он был выше, без малейшего намека на джамелийский акцент. Так, наверное, говорит
Янтарь, решил я. Еще одна личина человека, которого, как мне казалось, я прекрасно знал.

— Просто... ты застала меня врасплох и ужасно напугала. Ты ухмылялась так, словно отмочила
замечательную шутку, а на самом деле... О, Йек, я не могу тебе ничего объяснить. Мы должны
верить в нашу дружбу, должны помнить о том, что вместе перенесли. Ты ворвалась в игру,
которую я веду, и теперь тебе придется играть соответствующую роль. В течение всего визита ты
должна обращаться ко мне так, словно я и в самом деле лорд Голден, а ты представляешь мои
интересы в Бингтауне и Джамелии.

— Ну, это совсем нетрудно, поскольку я действительно веду твои дела. И мы и правда друзья.
Только мне больно слышать, что ты утверждаешь, будто твой обман необходим. И все же я могу
тебя простить. Но я хотела бы понять. Когда твой слуга, как его... Том Баджерлок вошел, я узнала
его лицо и обрадовалась за тебя. Я видела, как под твоими руками родилась фигура на носу
корабля. И не отрицай свои чувства к нему. Наконец-то они воссоединились, подумала я. Но,
когда ему пришлось уйти по твоему приказу, словно он простой слуга... слуга лорда Голдена...
Зачем этот маскарад, зачем так все усложнять?

Наступило долгое молчание. Тишина, я не слышал звука шагов. Потом раздался легкий звон —
горлышко бутылки задело стакан. Наверное, лорд Голден наливал вино, пока мы с Йек ждали
ответа.

— Это довольно трудно для меня, — ответил Шут новым голосом. — Ему гораздо легче, поскольку
он знает далеко не все. Ну вот. Я ведь шут, и не следовало мне делиться своими секретами. Какое
чудовищное тщеславие.

— Чудовищное? Колоссальное! Сначала ты вырезаешь носовое изваяние корабля по его образу и

подобию, а потом надеешься, что никто не догадается о твоем отношении к нему? О, друг мой. Ты
так ловко обращаешься с жизнью и тайнами других людей, что, когда дело доходит до твоих
собственных... Ладно. И он не знает, что ты его любишь?

— Полагаю, он предпочитает не замечать. Возможно, он что-то подозревает... ну а после беседы с

тобой у него обязательно возникнут сомнения. Но он не станет говорить о них вслух. Такой уж у
него характер.

— Тогда он бестолковый болван. Впрочем, довольно красивый. Несмотря на сломанный нос. Могу
спорить, что раньше он был еще привлекательнее. Кто испортил ему лицо?

Негромкий звук, сдавленный смех.

— Моя дорогая Йек, ты же его видела. Никто не может испортить его лицо. Во всяком случае, в
моих глазах. — Грустный вздох. — Но если ты не возражаешь, мне бы не хотелось говорить на эту
тему. Расскажи мне новости. Как Парагон?

Если бы я не знал, кто находится в соседней комнате, то никогда бы не догадался. Янтарь и лорд
Голден, или Янтарь и Шут, не имели ничего общего. Мой друг изменился до неузнаваемости.
Пожалуй, именно это поразило и расстроило меня. Мало того, что Шут обсуждал меня с
незнакомцами с такими подробностями, что Йек легко меня узнала и пришла к выводу, что я его
любовник, но у него оказалась еще одна жизнь, о которой я не имел ни малейшего понятия.
Удивительное дело, стоит человеку узнать, что от него что-то скрывают, и ему сразу начинает
казаться, будто его предали.

Я одиноко сидел, глядя на огонь свечи, и размышлял о том, кто же Шут такой на самом деле. Я
собрал воедино все, что знал о нем, вплоть до самых мелких намеков и улик, и попытался сделать
выводы. Я много раз доверял ему свою жизнь. Он читал все мои дневники, требовал полного
отчета о моих путешествиях, и я никогда ему не отказывал. А что получал в ответ? Загадки и
тайны, обрывки сведений.

И как остывающая смола, мои чувства к Шуту затвердели. Чем больше я размышлял, тем сильнее
становилась обида. Он не впускает меня в свою жизнь. Что ж, сердце знает только один ответ. Я
перестану допускать его в свою. Я встал, подошел к двери своей комнаты и прикрыл ее. Нет, я не
стал нарочно хлопать дверью, но и не пытался затворить ее бесшумно — мне стало все равно,
заметит он что-нибудь или нет. Я открыл потайную дверь и вышел в лабиринт. Как жаль, что
нельзя закрыть за собой часть моей жизни. Во всяком случае, я попробовал. И зашагал прочь.

Едва ли существует нечто столь уязвимое, как самоуважение мужчины. Обида жгла мое сердце,
которое мучительно билось, когда я поднимался по лестнице и с удивлением перебирал
нанесенные мне оскорбления.

Как он осмелился поставить меня в такое положение? Он рисковал своей репутацией, когда мы
приехали в Гейлкип в поисках принца Дьютифула. Он поцеловал молодого Сивила Брезингу,
сознательно устроив скандал, который сбил с толку леди Брезингу, исказил цели нашего визита и
позволил нам немедленно покинуть ее владения. Даже сейчас Сивил его всячески избегает, и мне
известно, что это привело к появлению отвратительных сплетен. До сих пор мне удавалось их
игнорировать.

Теперь я взглянул на ситуацию иначе. Принц Дьютифул задал мне вопрос. Неожиданно мое
столкновение со стражниками в банях предстало в ином свете.

Кровь бросилась мне в лицо. Вдруг Йек, несмотря на свои обещания, станет источником новых
грязных слухов? Если верить ее словам, Шут придал мои черты носовому украшению корабля.
Меня оскорбило, что он это сделал, не получив моего разрешения. И что он рассказывал, вырезая
фигуру, если Йек пришла к вполне определенным выводам?

Его поведение никак не укладывалось в то, что я знал о Шуте и лорде Голдене. То были поступки
человека по имени Янтарь, человека, с которым я никогда не встречался.

Из чего следовало, что я совсем не знаю своего друга. И никогда не знал.

Так я добрался до главной причины своих обид. Мысль о том, что мой самый близкий друг
оказался чужим и незнакомым мне человеком, острым ножом пронзила мне сердце. Еще одна
потеря, неверный шаг в темноте, ложное обещание тепла и дружбы. Я покачал головой.

— Идиот, — пробормотал я себе под нос. — Ты одинок. Пора привыкнуть к этой мысли. — И
совершенно бессознательно я потянулся туда, где меня всегда ждали понимание и поддержка.

***

— И почему же, спрашиваю я себя? Почему «Том Баджерлок» так легко отказался от меня? Быть
может, я никогда ничего для него не значила — если забыть об одной вещи. Одной удобной
маленькой вещи, которую я приносила прямо к твоему порогу, той самой, которую мы делили с
нежностью и, да, даже с любовью. Но ты решил, что теперь тебе это не нужно и можно больше не
обращать на меня внимания. Ты забыл обо всем, что нас связывало, выбросил меня из своей
жизни. И почему?

— Должна признаться, я думала об этом гораздо больше, чем следовало, и, мне кажется, сумела
найти ответ. Быть может, ты отыскал другое место для удовлетворения своей похоти? И твой
хозяин приучил тебя к джамелийскому образу жизни? Или я ошибалась все эти годы? Возможно,
Шут — настоящий мужчина, а ты лишь вернулся к тому, что тебе нравилось больше всего. — Она
вновь дернула поводья. — Ты противен мне, Фитц, ты позоришь имя Видящих. Я рада, что ты
отказался от него. Теперь, когда я знаю, кто ты есть, я жалею, что когда-то делила с тобой постель.
Чье лицо ты видел всякий раз, когда закрывал глаза?

— Лицо Молли, безмозглая сука. Всегда только Молли. — Я лгал.

Я никогда так не обманывал ни Старлинг, ни себя. Но ничего более обидного в ответ на ее

оскорбление я придумать не сумел. Наверное, Старлинг этого не заслужила. И мне стало стыдно,
что я воспользовался именем Молли. Но мучавший меня в тот вечер гнев наконец нашел выход.

Старлинг сделала несколько быстрых вздохов, словно я окатил ее холодной водой, а потом
визгливо засмеялась.

— Не сомневаюсь, что ты произносишь ее имя в подушку, когда лорд Голден оседлывает тебя. О
да, я могу себе это представить. Ты жалок, Фитц. Жалок.

***

К моему неудовольствию, делегация послов Бингтауна продолжала оставаться в замке, а это

означало, что лорд Голден не покидал своих комнат, чтобы его никто не узнал, а я рисковал в
любой момент снова встретиться с Йек, которая иногда его навещала. Она не слишком обращала
внимание на правила приличия, поскольку выросла в рыбачьей деревне, где царствовали
довольно свободные нравы и полное небрежение к тому, что называется хорошим тоном. Пару
раз я встречался с ней в коридорах замка, она улыбалась и добродушно меня приветствовала.
Однажды, когда оказалось, что нам по пути, Йек треснула меня по плечу и заявила, что у меня нет
никаких оснований постоянно быть таким мрачным. Я пробормотал что-то маловразумительное,
но, прежде чем мне удалось от нее сбежать, Йек, довольно сильно вцепившись в руку, оттащила
меня в сторону.

Быстро оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что нас никто не услышит, она прошептала:

— Думаю, у меня будут неприятности, но я не в силах видеть вас обоих в таком состоянии.
Поверить не могу, что ты не знаешь «тайны лорда Голдена». А зная ее... — Она на мгновение
замолчала, а потом продолжала напряженным голосом: — Раскрой глаза, парень, неужели ты не
видишь того, что может тебе принадлежать? Не теряй времени. Любовь, которую ты получишь,
не...

Я прервал ее, прежде чем она успела сказать что-нибудь еще.

— Возможно, «тайна лорда Голдена» вовсе не то, что вы думаете. Или вы слишком долго жили
среди джамелийцев, — обиженно предположил я.

Увидев мрачное выражение моего лица, она лишь рассмеялась.

— Послушай, — сказала она. — Ты можешь мне доверять. «Лорд Голден» доверяет мне уже много
лет. Поверь, я друг вам обоим и, как и ты, умею хранить секреты своих друзей, когда их следует
хранить. — Она повернула голову и посмотрела на меня так, как птица смотрит на червяка. — Но
некоторые из них просто требуют, чтобы их открыли. Такова тайна любви. Янтарь поступает глупо,
умалчивая о своей любви к тебе. От этого только хуже тебе и ей. — Йек смотрела мне в глаза,
продолжая держать меня за руку.

— Я не знаю, о какой тайне вы говорите, — сердито ответил я, одновременно спрашивая себя,

какие из моих тайн открыл Шут Йек.

В этот момент в конце коридора появились две служанки, которые направлялись в нашу сторону и
о чем-то весело болтали.

Йек выпустила мою руку, вздохнула и с деланным сочувствием покачала головой.

— Конечно, не знаешь, — ответила она. — И не видишь того, что у тебя под носом. Мужчины! Если
с неба вдруг польется суп, вы броситесь собирать его, вооружившись вилками.

Она хлопнула меня по спине и, к моему великому облегчению, зашагала в другую сторону.

А мне страшно захотелось поговорить с Шутом и задать ему парочку вопросов. Я не мог думать ни
о чем другом, словно меня мучила зубная боль. Впрочем, я не знал, что ему скажу. А хуже всего
было то, что он не допускал меня в свою спальню, делая исключение для Йек, с которой вел
какие-то беседы. Впрочем, я и не пытался туда войти, мрачно дожидаясь, когда он сам спросит,
что меня мучает. Но он не спрашивал. Казалось, его мысли заняты совсем другим и он не замечает
моего молчания и раздражения. Нет ничего неприятнее ожидания надвигающейся ссоры. Я
чувствовал, что уже не могу справляться с отвратительным настроением, которое помимо моей
воли ухудшалось с каждым днем. То, что Йек считала Шута женщиной по имени Янтарь,
нисколько не помогало, только делало происходящее еще более странным и неприятным.

***

— Ты забыл цветы для лорда Голдена, — сказала она мне.

— Сейчас зима, — проворчал я и неохотно остановился. — И нет никаких цветов.

— И все равно, — ответила она и мягко улыбнулась, разом помолодев. — Для лорда Голдена
цветы будут всегда.

Я покачал головой, в очередной раз удивившись странностям Шута. Женщина положила на мой
поднос маленький букетик — голые черные ветки, украшенные крошечными цветочками,
сделанными из белой ленты, и двумя маленькими бантиками — черным и белым. Я принялся
вежливо ее благодарить, но она сказала, что, прежде чем заняться другими делами, с радостью
сделала букетик для моего господина.

Войдя в комнату лорда Голдена, я с удивлением обнаружил, что Шут уже встал и оделся и сидит в
кресле у камина. Он был в одном из изысканных халатов лорда Голдена, но волосы свободно
ниспадали ему на плечи, и он не изображал из себя манерного аристократа. Я растерялся, потому
что собирался взять поднос к себе в комнату, а потом постучать к нему в дверь и сказать, что
завтрак ждет его на столе. Ну, по крайней мере, Йек еще не успела к нам заявиться. Может быть,
мне все-таки удастся поговорить с Шутом наедине. Он медленно повернул голову и сказал устало,
словно провел ужасную ночь:

— А вот и ты.

— Да, — коротко ответил я и поставил поднос на стол, а потом подошел к двери и закрыл ее на
щеколду.

Затем я отправился в свою комнату, где хранил тарелки, которые незаметно таскал из кухни, и
накрыл завтрак для нас двоих. Сейчас, когда наступил момент для разговора, который я столько
раз себе представлял, я не знал, с чего начать. Больше всего мне хотелось, чтобы все уже было
позади. Однако первые слова, которые я произнес, удивили меня самого:

— Мне нужен красный свисток. На зеленом шнурке. Ты сможешь сделать такой для меня?

Шут встал, и на лице у него появилась довольная и одновременно удивленная улыбка. Он

медленно подошел к столу.

— Думаю, да. А тебе срочно?

— Чем раньше, тем лучше, — ответил я холодным тоном, который самому мне показался
слишком жестким. Словно мне было больно просить его об услуге. — Свисток не для меня. Для
Олуха. У него когда-то был такой, но кто-то у него отобрал и сломал. Чтобы обидеть его. А он так и
не забыл о нем.

— Олух, — проговорил Шут и добавил: — Он довольно странный, не так ли?

— Наверное, — неохотно согласился с ним я, но Шут, казалось, не заметил моей сдержанности.

— Всякий раз, когда я его встречаю, он на меня пялится, но стоит мне посмотреть на него в ответ,
он тут же бросается прочь, словно побитая собака.

— Лорд Голден славится тем, что не слишком ласково обращается со слугами, — пожав плечами,
сказал я.

Шут вздохнул.

— Да уж. Это необходимо, но мне больно, что он меня боится. Значит, красный свисток на
зеленом шнурке. И чем раньше, тем лучше, — проговорил Шут.

— Спасибо, — коротко ответил я.

Его слова напомнили мне, что лорд Голден — это еще одна роль, которую он играет, и я пожалел,
что попросил его об одолжении. Не слишком удачное начало для ссоры. Не глядя ему в глаза, я
унес свою чашку к себе в комнату, насыпал в нее эльфовской коры и вернулся к столу. Шут вертел
в руках букетик и улыбался. Я налил горячей воды в свою чашку, а потом в заварной чайник. Шут
наблюдал за мной, и улыбка постепенно сползла с его лица.

— Что ты делаешь? — едва слышно спросил он. Я застонал и сердито ответил:

— Голова болит. Неттл билась в мои защитные стены всю ночь. Мне становится все труднее
удерживать ее и не подпускать к себе.

Я поднял чашку и размешал ее содержимое. Над поверхностью тут же поднялись черные

щупальца пара. Настой постепенно становился все темнее, но я уже не мог ждать и сделал глоток.
Горько. Но головная боль почти сразу же начала отступать.

— Ты уверен, что правильно поступаешь? — спокойно поинтересовался Шут.

— Если бы не был уверен, то не делал бы, — язвительно ответил я.

— Но Чейд...

— Чейд не владеет Скиллом и не знает, какие страдания он несет с собой и как нужно справляться
с болью.

Я ответил гораздо резче, чем собирался, поскольку вдруг ужасно разозлился. Значит, я так и не
простил Чейда за то, что он скрыл от меня содержание письма Полукровок. Как и прежде, он
продолжал пытаться контролировать мою жизнь. Какое диковинное ощущение — ты думаешь,
что сумел справиться со своими чувствами, а они, оказывается, продолжают бушевать в душе. Я
сделал еще глоток горького настоя, прекрасно понимая, что, как и всегда, эльфовская кора
заставит меня погрузиться в мрачное, беспокойное настроение. Кошмарное сочетание, но все
лучше, чем целый день мучиться страшной головной болью.

Шут сидел совершенно неподвижно несколько долгих минут, а потом, не сводя глаз с чайника,
наполнил свою чашку и спросил:

— А разве эльфовская кора не помешает тебе заниматься с принцем Дьютифулом Скиллом?

— Принц Дьютифул сам помешал себе заниматься. Он не приходит на уроки вот уже несколько
дней. Я не могу учить того, кто не является ко мне, — и эльфовская кора тут ни при чем.

И снова я с удивлением обнаружил, что поведение принца меня сильно задело. Каким-то
непостижимым образом получилось так, что, когда я оказался за одним столом со своим старым
другом, с которым намеревался выяснить отношения, я не сумел сдержаться и вывалил перед
ним все свои проблемы и боль. Словно он был виноват в том, что вел себя излишне сдержанно
всю прошедшую неделю, позволив мне поверить в лживые измышления о нас обоих.

Не выпуская чашки из рук, Шут откинулся на спинку стула и посмотрел куда-то мимо меня.

— Ну, мне представляется, что тебе придется поговорить об этом с самим принцем

— Конечно. Но есть кое-что, о чем я хочу поговорить с тобой. — Я услышал обвинительные

интонации в своем голосе, как будто слова вырвались помимо моей воли.

Между нами повисло напряженное молчание. Шут поджал губы, словно с трудом сдерживался,
чтобы мне не ответить. Затем сделал глоток чая, посмотрел мне в глаза и устало спросил:

— Правда?

Мне очень не хотелось начинать этот разговор, но я заставил себя продолжать.

— Да, правда. Я хочу знать, что такого ты сказал своей знакомой по имени Йек, из чего она
сделала вывод, что я, что мы, что... — Я ненавидел себя за то, что не могу высказать вслух свои
мысли.

Получалось, будто я боялся, что, прозвучав, они обретут реальность.

По лицу Шута промелькнуло необычное выражение, а потом он покачал головой.

— Я ничего ей не говорил, Фитц. Моя «знакомая по имени Йек», как ты ее назвал, имеет
обыкновение делать выводы и придумывать самые разные теории на пустом месте. Она
принадлежит к типу людей, которым никогда не нужно лгать; достаточно просто не договаривать,
и она придумает свою собственную историю. Некоторые из них оказываются совершенно дикими
вымыслами, как ты имел возможность убедиться. В чем-то она похожа на Старлинг.

Мне совсем не хотелось слышать имя Старлинг в этот момент. Она тоже считала, что мои
отношения с Шутом зашли значительно дальше дружеских. Теперь я понял, почему она так
решила. Он применил к ней тот же метод, что и к Йек. Ничего не отрицать, шутить на
определенные темы, делать замечания, которые можно трактовать. А в результате у человека
складывается ложное впечатление. Возможно, в более удачный день, мне было бы забавно, хотя
и немного неловко, проследить за тем, как она постепенно пришла к неверному выводу. Теперь
же я считал унизительным, что Шут так поступил.

Он поставил чашку на стол.

— Мне казалось, что я чувствую себя значительно лучше, но я ошибся, — сказал он
аристократическим тоном лорда Голдена. — Пожалуй, я вернусь к себе в комнату. Никаких гостей,
Том Баджерлок. — Он начал подниматься.

— Сядь, — приказал я. — Нам нужно поговорить.

Он встал и заявил:

— Не думаю.

— Я настаиваю.

— А я отказываюсь. — Задрав подбородок, он смотрел мимо меня.

Тогда я тоже поднялся на ноги.

— Шут, мне необходимо знать. Ты иногда на меня смотришь, говоришь какие-то вещи, вроде бы в
шутку, но... Ты позволил Йек и Старлинг поверить в то, что мы с тобой любовники. — Слово
прозвучало резко, словно было всего лишь эпитетом. — Возможно, тебе все равно, что Йек
считает тебя женщиной, которая в меня влюблена. Я не могу столь спокойно относиться к
подобным предположениям. Мне уже пришлось столкнуться со слухами, касающимися твоих
постельных утех и предпочтений. Даже принц Дьютифул меня об этом спрашивал. Я знаю, Сивил
Брезинга уверен, что мы с тобой не просто слуга и господин. Мне совсем не нравится
сложившееся положение вещей. А еще мне не нравится, что люди в замке смотрят на нас и
пытаются понять, что ты делаешь со своим слугой по ночам.

От моих резких слов Шут вздрогнул и покачнулся, словно молодое деревце под первым ударом
топора. Когда он заговорил, его слова прозвучали едва слышно.

— Мы знаем, какие отношения нас связывают, Фитц. Что думают другие, их дело. Нас это не
касается.

Он медленно отвернулся от меня, всем своим видом показывая, что разговор окончен.

Я почти позволил ему уйти, потому что давно привык принимать его решения в подобных вещах.
Однако неожиданно мне стало очень важно, что говорят и думают о нас другие обитатели замка,
что услышит в качестве грубой шутки Нед в какой-нибудь таверне в городе.

— Я хочу знать! — выкрикнул я. — Меня все касается, и я хочу знать, раз и навсегда. Кто ты? Я
видел Шута, знаю лорда Голдена и слышал, как ты разговаривал с этой Йек женским голосом.
Янтарь. Должен признаться, что это озадачивает меня больше всего. Почему ты выдавал себя за
женщину в Бингтауне? Почему позволяешь Йек верить в то, что ты женщина и любишь меня?

Шут не смотрел на меня, и я решил, что он, как уже случалось множество раз прежде, оставит мои
вопросы без ответа. Но он тяжело вздохнул и тихо произнес:

— Я стал Янтарь, потому что такая роль больше всего подходила целям, которые я преследовал в
Бингтауне. Я жил среди них как женщина, к тому же иностранка. Я не обладал никакой властью и
не представлял для них опасности. И потому они спокойно со мной разговаривали и делились
сокровенными мыслями — рабы и купцы, мужчины и женщины. Я играл роль, Фитц. А сейчас я
назвался лордом Голденом, потому что так нужно в данных обстоятельствах.

Его слова пронзили мне сердце. И я холодно высказал вслух то, что причинило мне самую
сильную боль:
— Значит, Шут — тоже роль? Роль, которая подходила твоим целям? И о каких же целях идет
речь? Подружиться с королевским бастардом? Ты становишься тем, в ком мы больше всего
нуждаемся, чтобы подобраться к нам поближе?

Шут не смотрел на меня, но, когда я взглянул на его неподвижное лицо, закрыл глаза.

— Конечно. Понимай как хочешь.

Услышав его ответ, я пришел в ярость.

— Понятно. Все вранье. Ничего настоящего. Значит, я никогда тебя не знал, так ведь получается?

Я не ожидал ответа, лишь отчаянно сражался с гневом и болью, которые меня душили.

— Нет. Ты меня знаешь лучше, чем кто-либо другой в моей жизни, — ответил он и опустил глаза.

Неожиданно мне показалось, что его окружило безмолвие.

— Если это так, тогда ты должен сказать мне о себе правду. Что происходит на самом деле, Шут?
Меня не интересует, что ты говоришь другим или о чем шутишь. Кто ты в действительности и чем
занимаешься? Как ты ко мне относишься?

Он наконец посмотрел на меня, и я увидел боль в его глазах. Но я не отводил взгляда, требуя
ответа на свои вопросы, и вдруг понял, что он разозлился. Он выпрямился и презрительно
фыркнул, как будто не мог поверить в то, что я спрашиваю его об этом. Затем тряхнул головой и
сделал глубокий вдох. Слова начали слетать с его губ, словно он уже не мог остановить их поток.

— Ты знаешь, кто я такой. Я даже назвал тебе свое настоящее имя. Что же до того, что я собой
представляю, и это тебе известно тоже. Ты ищешь ложного утешения, когда требуешь, чтобы я
словами обозначил тебе мою сущность. Слова не вмещают в себя и не объясняют человека.
Только сердце, и только если оно хочет. Но, боюсь, твое сердце не хочет. Ты знаешь обо мне
больше любого живущего на свете человека, однако упрямо твердишь, что это все не может быть
мной. Какую часть меня ты готов отбросить? И почему я должен отказываться от чего-то, чтобы
доставить тебе удовольствие? Я никогда не попросил бы тебя о таком. Тебе придется признать
еще одну истину. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Знаешь уже много лет. Давай не будем
притворяться друг перед другом. Тебе прекрасно известно, что я тебя люблю. Любил и буду
любить всегда. — Он произнес эти слова совершенно спокойно, так, словно они были
неизбежностью.

И стал ждать. Такие слова всегда требуют ответа.

Я сделал глубокий вдох и прогнал прочь мрачное настроение, навеянное эльфовской корой. А
потом сказал честно и довольно резко:

— Ты тоже знаешь, что я тебя люблю, Шут. Как любит мужчина своего самого близкого друга. Я
этого не стыжусь. Но Йек или Старлинг и еще многие думают, будто наша дружба перешла
границу, что ты хочешь делить со мной постель... — Я замолчал, дожидаясь его реакции.

Но Шут посмотрел мне в глаза, и я не увидел в них ни тени сомнения.

— Я тебя люблю, — тихо проговорил он. — У моей любви нет границ. Никаких. Ты меня
понимаешь?

— Боюсь, слишком хорошо, — ответил я, и у меня дрогнул голос. Затем я сделал глубокий вдох и с
трудом произнес следующие слова: — Я никогда... ты меня понял? Я никогда не захочу делить с
тобой постель. Никогда.
Шут отвернулся от меня, и я заметил, как слегка порозовели его щеки, не от стыда — я понял, что
в душе у него поселилось другое, более глубокое чувство. Через несколько мгновений он
заговорил спокойным ровным голосом.

— И это тоже мы с тобой давно знаем. Тебе не следовало произносить вслух слова, которые
теперь останутся со мной навсегда. — Затем он повернулся ко мне, но я понял, что он меня не
видит. — Мы могли прожить всю свою жизнь и не начинать этого разговора. А теперь ты
приговорил нас обоих вечно его вспоминать.

Отвернувшись, Шут направился к своей спальне. Он шел очень медленно, словно и вправду был
болен. Потом остановился и оглянулся. В его глазах пылал гнев, который потряс меня, Шут еще
никогда так на меня не смотрел. *

— Неужели ты и в самом деле думал, будто я попрошу у тебя того, что ты не хочешь делать? Я же
прекрасно знаю, какое отвращение ты испытал бы, услышав мою просьбу. А еще я знаю, что это
был бы верный способ навсегда уничтожить все, что нас связывает, все, что мы с тобой пережили
вместе. И потому я старался избежать разговора, на который ты вынудил нас, которым поставил
под сомнение нашу дружбу. Этого не стоило делать, Фитц.

Он сделал еще пару неуверенных шагов, точно человек, который едва держится на ногах после
того, как ему нанесли сильный удар, потом вдруг остановился и осторожно достал из кармана
халата черно-белый букетик.

— Он не от тебя, ведь так? — хрипло, не глядя на меня, спросил он.

— Нет, конечно.

— В таком случае, от кого? — У него дрожал голос. Я пожал плечами, рассердившись на дурацкий
вопрос, который вдруг возник в столь серьезном разговоре.

— От женщины, которая работает в саду. Она кладет букетик на твой поднос с завтраком каждое
утро.

Шут сделал глубокий вдох и закрыл глаза.

— Разумеется. Они были не от тебя. Ни один из них. Тогда от кого? — Он надолго замолчал, и мне
вдруг показалось, что он сейчас потеряет сознание, но он едва слышно прошептал: — Конечно же.
Если здесь и должен был кто-то меня узнать, это она. — Он открыл глаза. — Женщина из сада.
Примерно твоя ровесница. Веснушки на лице и руках. Волосы цвета свежей соломы.

Я попытался представить женщину, которая давала мне цветы.

— Да, веснушки у нее есть. А волосы светло-каштановые, не золотые.

Шут снова закрыл глаза.

— Значит, они потемнели с возрастом. Девчонкой Гарета работала в саду. Ты тогда тоже еще был
ребенком.

— Я ее помню, — кивнув, сказал я. — Хотя забыл имя. Ты прав, это она. И что?

Шут коротко, горько рассмеялся.

— Ничего. Просто любовь и надежда делают нас всех слепцами. Я думал, что цветы от тебя, Фитц.
Дурацкая идея. А на самом деле их присылала женщина, которая давным-давно любила
королевского шута. Но, как и моя, ее любовь безответна. Однако она осталась верна своему
сердцу настолько, что узнала меня, несмотря на перемены, которые со мной произошли.
Настолько, что хранит мою тайну, лишь постаралась показать мне, что все поняла. — Он поднял
букетик повыше. - Черный и белый. Гарета знает, кто я такой. И по-прежнему меня любит.

— Ты думал, что я приношу тебе цветы? — Я не мог поверить, что он меня в этом подозревал.

Неожиданно Шут отвернулся, и я понял, что мой тон и слова заставили его устыдиться своих
надежд. Опустив голову и ничего мне не ответив, он медленно двинулся в сторону своей спальни,
а мне вдруг стало ужасно его жаль. Я любил его как друга. Я не мог изменить своего отношения к
его противоестественным с моей точки зрения желаниям, но мне было невыносимо видеть, как
он страдает. И потому я все испортил, когда неожиданно выпалил:

— Шут, почему бы тебе не удовлетворить свои желания там, где они будут приняты с радостью?
Гарета очень привлекательная женщина. Может быть, если ты примешь ее знаки внимания...

Он неожиданно резко развернулся, и настоящая ярость вспыхнула золотым огнем в его глазах. Его
лицо пылало, когда он язвительно спросил:

— И что тогда? Что? Тогда, как ты, я смогу насытиться тем, что само плывет мне в руки. Это мне
омерзительно. Я никогда не использую Гарету, да и никого другого, таким образом. В отличие от
одного нашего общего знакомого.

Он произнес последние слова раздельно, чтобы до меня дошел их смысл, сделал два шага в
направлении своей комнаты, а затем снова ко мне повернулся. Страшная в своей горечи улыбка
появилась у него на лице.

— Подожди, я понял. Ты подумал, будто я никогда не знал близости такого рода. Что я «сохранял
себя для тебя». — Он презрительно фыркнул. — Не льсти себе, Фитц Чивэл. Я сомневаюсь, что ты
этого достоин.

У меня возникло ощущение, словно он меня ударил. Но он вдруг закатил глаза и повалился на
пол. Несколько мгновений я стоял на месте, охваченный яростью и ужасом. Как бывает только с
близкими друзьями, мы знали больные места друг друга и как нанести самый страшный удар. Все
худшее, что было в моей душе, требовало, чтобы я оставил его лежать на полу. Я убеждал себя,
что ничего ему не должен. Но уже в следующее мгновение опустился рядом с ним на колени.
Сквозь полуприкрытые веки Шута я видел лишь белую полоску, он тяжело дышал, как будто долго
бежал и неожиданно выбился из сил.

— Шут, — позвал я его, и уязвленная гордость прозвучала раздражением в моем голосе. — Ну что
с тобой? — Я осторожно прикоснулся к его лицу.

Его кожа была теплой.

Значит, он не прикидывался, что болен. Я знал, что обычно кожа у него холоднее, чем у остальных
людей. Получалось, что у него сейчас что-то вроде лихорадки. Оставалось только надеяться, что
это одно из его загадочных недомоганий, когда он чувствует слабость и у него поднимается
температура. По опыту я знал, что через несколько дней он приходит в себя, но у него начинает
слезать кожа и цвет лица становится темнее. Может быть, он потерял сознание именно по этой
причине. Однако, когда я подсунул под него руки, чтобы поднять, в мое сердце закралось
опасение, что он серьезно болен. Очевидно, я выбрал самое неподходящее время для выяснения
отношений. Под влиянием эльфовской коры и его высокой температуры мы говорили друг другу
совсем не то, что хотели и что следовало сказать.

Я поднял Шута и отнес в спальню, ногой распахнув дверь. И словно натолкнулся на стену
застоявшегося тяжелого запаха. На кровати царил ужасающий беспорядок, как будто Шут метался
во сне. Какой же я бесчувственный кретин! Мне даже в голову не пришло, что он может быть
действительно болен. Я положил безвольное тело на кровать, взбил подушку и неловко подсунул
под голову Шуту, а потом попытался привести постель в порядок. И что теперь делать? Я знал, что
звать лекаря нельзя. За годы, проведенные в Баккипе, Шут никогда не позволял ни одному
лекарю к себе прикасаться. Время от времени он отправлялся к Барричу за каким-нибудь
снадобьем, когда тот был мастером конюшен, но Баррич уехал из замка, и я больше не мог к нему
обратиться. Я легонько похлопал Шута по щеке, но он не приходил в себя.

Тогда я подошел к окну, раздвинул тяжелые шторы, открыл ставни и впустил в комнату морозный
воздух. Затем, взяв один из платков лорда Голдена, набрал в него снег с подоконника и соорудил
что-то вроде компресса, который отнес к кровати.

Усевшись рядом с Шутом, я осторожно приложил платок к его лбу. Шут слегка пошевелился, а
когда я прижал платок к шее, он вдруг резко дернулся и выкрикнул, оттолкнув мою руку в сторону:

— Не смей ко мне прикасаться!

Моя тревога за него тут же превратилась в ярость.

— Как пожелаешь.

Я отодвинулся от него и швырнул компресс на столик у кровати.

— Пожалуйста, уходи, — заявил он таким тоном, что вежливые слова прозвучали почти
бессмысленно.

И я ушел.

***

Прошло еще несколько дней. Лорд Голден покинул свою спальню. Выглядел он, как всегда,
безупречно и объявил всем, что окончательно поправился и чувствует себя прекрасно. Его
джамелийская раскраска, которую он старательно наносил на лицо каждое утро, стала еще более
экстравагантной. Иногда он украшал свои щеки чешуйками даже днем. Думаю, он делал это,
чтобы скрыть от всех свою потемневшую кожу. Похоже, ему удалось добиться успеха, потому что
никто ни разу не заговорил об этом вслух. Двор приветствовал его возвращение с радостью, а
популярность лорда Голдена нисколько не пострадала за время его вынужденного
затворничества.

Я снова стал выполнять обязанности его слуги. Иногда лорд Голден принимал в своих
апартаментах гостей, они играли в азартные игры или слушали менестрелей, которым он щедро
платил. Молодые аристократы, юноши и девушки, были счастливы оказаться среди
приглашенных. Такие вечера я проводил в своей каморке, или «хозяин» отпускал меня,
предоставив заниматься своими делами. Я продолжал сопровождать его на верховые прогулки с
другими придворными и стоял за спиной во время роскошных пиров. Впрочем, это происходило
все реже и реже. После отъезда гостей с Внешних островов и делегации из Бингтауна в Баккипе
осталось совсем мало народу, и жизнь вернулась в привычное русло, поскольку большинство
герцогов отправились в свои владения.

Развлечений вроде игр и кукольных представлений стало значительно меньше, а вечера начали
казаться длиннее и скучнее. Если у меня выдавался свободный час, я проводил его в Большом
зале. Здесь теперь снова у каминов учились дети, лучники приводили в порядок стрелы, а ткачихи,
обмениваясь сплетнями и новостями, вернулись к своим привычным делам. В углах опять
поселились тени, и иногда мне удавалось представить, что я в Баккипе своего детства.

Шута я больше не видел. Без единого слова или знака лорд Голден дал мне понять, что мы с ним
те, кем считает нас замок, — слуга и господин. Он ни разу не обратился ко мне голосом моего
друга и теперь всегда оставался только лордом Голденом. А если я позволял себе какое-нибудь
замечание, выходящее за рамки наших ролей, он делал вид, что ничего не слышит.

Нас разделила пропасть, и это, к моему удивлению, причинило мне почти невыносимую боль. Но
пропасть продолжала расширяться. Однажды, вернувшись после занятий с Вимом на
тренировочном корте, я обнаружил у себя на кровати небольшой сверток. Внутри тряпичного
мешочка лежали красный свисток на зеленом шнурке и записка, написанная простым почерком
Шута: «Для Олуха». У меня затеплилась надежда, что это что-то вроде знака примирения, но,
когда я попытался поблагодарить лорда Голдена, он поднял голову от гербария, который
рассматривал, с отсутствующим и одновременно раздраженным видом.

— Я не имею ни малейшего представления, за что ты меня благодаришь, Том Баджерлок. Я

ничего тебе не дарил. Не говоря уже о красном свистке. Это просто возмутительно. Найди себе
какое-нибудь более достойное занятие, я читаю.

И я ушел, сообразив, что свисток сделан не потому, что я о нем попросил. Он стал подарком Олуху
от того, кто слишком хорошо знает, каково это, когда над тобой смеются или не замечают. Он и в
самом деле не имел ко мне никакого отношения. На сердце у меня стало еще тяжелее.

***

Когда я подошел к двери в наши комнаты, она распахнулась мне навстречу, и я увидел садовницу.
Гарета держала в руках корзинку с засушенными цветами. Когда я удивленно на нее посмотрел,
она подняла голову, встретилась со мной глазами и неожиданно покраснела так сильно, что я
смог разглядеть лишь веснушки. Впрочем, она тут же от меня отвернулась и поспешила прочь по
коридору, но я все же успел заметить у нее на шее кожаный шнурок, на котором висела
вырезанная из дерева и выкрашенная белой краской маленькая розочка на черном стебле. Я
сразу узнал работу Шута. Неужели он решил воспользоваться моим дурацким советом? У меня
сжалось сердце, и я осторожно постучал в дверь, а потом громко назвался, прежде чем войти.
Когда я прикрыл за собой дверь и огляделся по сторонам, я обнаружил совершенно спокойного
лорда Голдена, который, обложившись подушками, сидел в мягком кресле у камина. На
мгновение его золотистые глаза расширились, когда он увидел мое разбитое лицо, но он тут же
взял себя в руки.

— Я думал, ты ушел на весь день, Том Баджерлок, — не слишком дружелюбно заметил он.

— Я тоже так думал. — Я не собирался больше ничего добавлять, но, увидев, как спокойно он
сидит и как сдержанно на меня смотрит, не выдержал: — У меня состоялся разговор с Недом. Я
попытался ему объяснить, что любить кого-то и спать с этим человеком не одно и то же.

Лорд Голден медленно прикрыл глаза, а потом спросил:

— И он тебе поверил?

— Не думаю, что он меня до конца понял, — вздохнув, ответил я. — Надеюсь, со временем он

поумнеет.

— Да, многие вещи требуют времени, — заметил лорд Голден и снова стал смотреть на огонь, а
мои надежды, вспыхнувшие всего несколько мгновений назад, угасли.

***

Дьютифул, попробуй.
Я почувствовал, как Шут дотронулся до моей спины. Если руки Дьютифула показались мне
холодными, то пальцы Шута были словно ледяные сосульки. Их жгучий холод вошел в мое тело.
Мир замер, пока длилось это внушающее ужас и столь желанное прикосновение.

Много лет назад мы вместе с Шутом отправились в Горное Королевство на поиски Верити.
Помогая мне ухаживать за изнуренным королем, он случайно задел своими пальцами
посеребренные Скиллом руки Верити. Это физическое воплощение магии Скилла сверкало, точно
ртуть. Контакт с чистой магией заставил Шута вздрогнуть и навсегда оставил на нем след. Со
временем волшебство потускнело, но часть его сохранилась на кончиках его пальцев, и мне
удавалось его увидеть, когда он занимался резьбой по дереву. Магия позволяла ему моментально
познавать то, к чему он притрагивался, будь то дерево, растение или живое существо. Или я.
Очень давно он оставил след на моем запястье. Перчатки лорда Голдена всегда защищали его
посеребренные Скиллом пальцы от случайного контакта. Однако сейчас его обнаженные руки
прикасались к коже моей спины.

Я отчетливо ощутил это мгновение. Словно маленькие холодные ножи, его пальцы проникли в
меня, проникали вернее, чем удар клинка. Я не испытал ни боли, ни наслаждения. Между нами
возникла связь, чистая и простая, словно мы стали едины. Я лежал неподвижно под его
изучающими руками, у меня не осталось сил даже дрожать. Я лежал и молил всех богов, чтобы он
больше ничего не делал. Впрочем, мне нечего было бояться. Я ощутил честь Шута в этом
прикосновении, честь, которая пролегла между нами, подобно доспехам. Он касался лишь моего
тела, но не сердца или разума. И тут я осознал — с растущим чувством вины — несправедливость
своих упреков. Он никогда не попытался бы получить от меня то, чего я не предложил бы ему сам.
Я услышал, как он заговорил, и его слова эхом Скилла отозвались в моем сознании.

Я вижу повреждения, Чейд. Мышцы подобны порвавшейся веревке. В тех местах, где их рассек
меч, они гниют, туда попал яд из его внутренностей. Кровь разносит его по всему телу. И
дело не только в том, что рана полна отравы. Поражено все тело, так краска
распространяется в воде, а разложение поднимается по стволу дерева. Яд наполняет его,
Чейд. Источник болезни не только в том месте, где в него вошел меч, но и в других частях, где
тело пытается бороться, но все больше поддается воздействию яда.

— Ты можешь все исправить? Можешь исцелить тело? — Голос Чейда прозвучал едва слышно,
впрочем, мне могло просто показаться, что мысли Шута звучат оглушительно громко.

Нет. Я вижу, что не так, но этого недостаточно, чтобы его исцелить. Он не кусок дерева, поэтому я
не в силах просто отсечь ту часть, которая гниет. — Шут замолчал, но я чувствовал, как он
продолжает бороться с собой. Когда Шут заговорил снова, я услышал в его голосе отчаяние. — Мы
потерпели поражение. Он умирает.

Я прошел через мгновение полного сознания, когда видел, чувствовал и понимал все. Они
окружили меня. Посеребренные Скиллом пальцы Шута касались моей спины. Чейд сжимал его
свободную руку, а другой рукой — ладонь Дьютифула. Дьютифул вцепился в широкую кисть
Олуха, который стоял совершенно неподвижно, но Скилл кипел в нем, точно обезумевшее пламя.
Глаза Чейда были широко раскрыты, губы раздвинулись в широкой ухмылке, открыв стиснутые
зубы. Лицо Дьютифула побледнело от страха, он крепко зажмурил глаза. А Шут... Шут был золото
и радость, и летящие по бескрайнему голубому небу сверкающие драконы. А потом он
пронзительно, женским голосом выкрикнул:

— Прекратите! Прекратите! Это уже слишком! Мы зашли слишком далеко!

***
На следующий день я сумел встать с постели. В темноте своей спальни я прошел три шага к шкафу,
где висела моя одежда. Потом упал и долго не мог подняться. Я лежал, полный решимости не
звать никого на помощь, пока ко мне не вернутся силы и я не сумею самостоятельно добраться до
постели. Но почти сразу же дверь отворилась, в комнату проникли свет, свежий воздух и лорд
Голден. Он стоял на пороге и смотрел на меня с аристократическим неодобрением.

— Том, Том, — сказал он, покачав головой. — Почему ты такой упрямый? Возвращайся в постель и
не покидай ее до тех пор, пока лорд Чейд тебе не позволит.

Как всегда, меня удивила сила, таящаяся в его стройном теле. Он не стал помогать мне подняться
на ноги, а просто поднял меня на руки и отнес в постель. Я потянулся к одеялу. Он схватил его за
уголок и накрыл меня.

— Не могу же я лежать здесь день за днем, — пожаловался я.

На лице лорда Голдена появилась улыбка.

— Я бы с удовольствием понаблюдал, как ты занимаешься чем-нибудь другим, но сейчас у тебя

ничего не получится. Я оставлю дверь открытой, чтобы сюда проникал свет. Или зажечь свечи?

Я покачал головой, неприятно удивленный его холодной вежливостью. Он вышел, оставив дверь
открытой. Я видел, что в камине горит огонь. Лорд Голден уселся за маленький письменный стол
и вновь взялся за перо.

Довольно скоро раздался стук в дверь покоев лорда Голдена — пришел мальчик и принес поднос
с завтраком. Паж подошел к столу и быстро расставил на нем еду. Закончив, он собрался уйти
вместе с подносом, но лорд Голден, не поднимая головы, сказал:

— Чар, оставь все на столе.

Мальчик ушел, но лорд Голден продолжал писать. Вскоре в дверь вновь постучали. На этот раз
мальчик принес ведра с водой. Вместе с ним появился еще один слуга с охапкой дров. Лорд
Голден не обратил на них ни малейшего внимания, и они удалились. Как только дверь за ними
закрылась, он вздохнул, встал, подошел к двери и задвинул задвижку.

— Ты будешь есть у себя или за столом, Том? — спросил лорд Голден.

Вместо ответа я сел на постели. В ногах лежал новый голубой халат из шерсти. Я надел его и встал.
Постель была низкой, и задача оказалась довольно сложной. Мне пришлось немного постоять,
чтобы перестала кружиться голова. Потом я медленно двинулся к столу. Перед порогом я вновь
остановился передохнуть, держась за ручку двери. Наконец, я добрался до стола. Лорд Голден
уже сидел на своем месте и расставлял тарелки. Вскоре я опустился на стул напротив него.

Для меня приготовили специальный завтрак — бульон, водянистую кашу и молоко с хлебом. Лорд
Голден ел омлет со сливками и сосисками, а еще хлеб с маслом, которые выглядели весьма
аппетитно. На меня вдруг накатила глупая злость и обида. Потом я вздохнул и съел все, что мне
принесли, и запил завтрак остывшим ромашковым чаем. После чего встал и вернулся в свою
комнату. Мы не обменялись ни единым словом. Вскоре я заснул.

Я откинулся на спинку кресла. В горле и во рту пересохло, в голове пульсировала боль. Я поднял
руки, чтобы защитить от яркого света глаза. И спросил наступившую темноту:

— С тобой так бывало, что ты неожиданно понимаешь: человек, которого ты любишь, вдруг
начинает вызывать у тебя совсем другие чувства?
— Странно, что ты задаешь такой вопрос мне, — сухо заметил Шут, все еще стоявший у меня за
спиной.

Потом я услышал его легкие удаляющиеся шаги.

***

Меня не покидала тревога, но вместе с тем я ужасно скучал и вспомнил о свитках, оставшихся в
покоях Чейда, однако мысль о том, чтобы подняться по лестнице, пугала. А попросить Шута
принести их мне я не мог. И не только потому, что он постоянно скрывался под личиной лорда
Голдена. Мы оба выработали новую манеру общения, равнодушную и вежливую. Я прекрасно
понимал, что наша ссора может затянуться на неопределенное время, но вести себя иначе не мог.
Мне казалось, что я уже пытался помириться с ним, а он отверг все мои попытки. Теперь мне
хотелось, чтобы Шут продемонстрировал добрую волю, показал, что готов вернуть наши прежние
отношения. Однако он вовсе не обращал на меня внимания. Так прошли два отвратительных дня.

На третий день я решил привести себя в порядок. Может быть, если я буду больше двигаться, то
начну чувствовать себя здоровым. Я собрался помыться, но потом решил, что мне пора побриться.
У меня успела отрасти небольшая бородка. Осторожно ступая, я подошел к двери своей комнаты
и выглянул. Лорд Голден сидел за столом и изучал дюжину шелковых платков всех оттенков
оранжевого и желтого. Я откашлялся. Он даже не пошевелился. Ладно.

— Лорд Голден, прошу извинить за беспокойство. Мое зеркало для бритья куда-то исчезло. Могу я
воспользоваться вашим?

Он и головы не повернул.

— Ты думаешь, это разумно?

— Взять ваше зеркало? Бриться без зеркала — не самый разумный поступок.

— Я хотел сказать, разумно ли тебе сейчас бриться.

— Полагаю, все разумные сроки давно прошли.

— Ну что ж, тебе решать. — Он говорил холодно и равнодушно, словно я собирался предпринять

рискованное путешествие, а ему не хотелось принимать в нем участие.

Лорд Голден направился в свою спальню и вскоре вернулся с изящным серебряным зеркальцем.

Я взял его, опасаясь, что мне не понравится мое отражение. Однако увиденное меня поразило, и
зеркальце выпало из онемевших рук. К моему счастью, оно упало на ковер и не разбилось. Мне
доводилось терять сознание от боли, но еще никогда от удивления. Впрочем, я лишь бессильно
опустился на пол.

— Том? — с легким раздражением спросил лорд Голден.

Я не обращал на него внимания. Подняв зеркало, я смотрел на свое отражение, коснулся лица.
Шрам, к которому я успел привыкнуть за долгие годы, исчез. И хотя мой нос не стал прямым,
кривизна, оставшаяся после того, как его сломали в подземелье Регала, стала менее заметной. Я
засунул руки под халат и ощупал спину. Рана, нанесенная мечом Лодвайна, пропала. Как и
безобразный шрам на левом боку. Я исследовал предплечье. Много лет назад перекованный
укусил меня, оставив на нем глубокую отметину. Плечо стало совершенно гладким.

Я поднял глаза и увидел, что лорд Голден с ужасом смотрит на меня.

— Почему? — с тоской спросил я. — Почему, во имя Эды, вы это со мной сделали? Все заметят,
как я изменился. Как я сумею объяснить, что стал выглядеть иначе?

Он подошел поближе. В его глазах появилось смущение.

— Но, Том Баджерлок, мы ничего с тобой не делали, — неохотно ответил он.

Уж не знаю, что он увидел на моем лице, но отступил на шаг. Потом лорд Голден заговорил
прежним нейтральным тоном:

— Мы действительно ничего с тобой не делали. У нас была одна задача: очистить твою кровь от
яда и исцелить рану на спине. Когда я заметил, что твой шрам исчезает, а тело отторгает куски
сгнившей плоти, я крикнул, что мы должны остановиться. Но даже после того, как мы убрали руки
и отошли от тебя...

Я попытался вспомнить этот момент, но не сумел.

— Возможно, мое тело и Скилл продолжали начатую вами работу. Я ничего не помню.

Он прикрыл рот рукой и стоял, глядя на меня сверху вниз.

— Чейд... — Он замолчал, но потом принял какое-то решение и продолжал, теперь он говорил

почти как Шут: — Мне кажется, лорд Чейд почувствовал... нет, я не могу утверждать наверняка.
Мне кажется, он думает, будто ты знал, как это делается, но скрывал от него.

— Эда и Эль... — простонал я.

Чейд был прав. Я никогда не понимал чувств других людей. Да, я уловил в нем напряжение, но
мне и в голову не приходило, какие подозрения мучают старика. Даже если бы я знал, что все мои
шрамы исчезли, подобная реакция была бы для меня полнейшим сюрпризом. Вот почему он ушел
таким обиженным: он твердо решил самостоятельно выяснить все, что я от него скрываю. Я
вздохнул и с трудом поднялся на ноги. Лорд Голден не пытался мне помочь. Я протянул ему
зеркало и вернулся в свою спальню.

— Ты передумал бриться, Том Баджерлок? — спросил лорд Голден.

— Во всяком случае, не сейчас. Я поднимусь в прежние покои Чейда. Буду благодарен, если ты
сообщишь ему, что я хотел бы с ним побеседовать. — Я говорил так, словно он снова стал Шутом,
но не рассчитывал на ответ.

***

Одевшись, я перешел в покои лорда Голдена. Я уже относительно уверенно держался на ногах, но
старался двигаться медленно и осторожно. Мальчишка-слуга еще не принес завтрак. Шут сидел
перед камином и смотрел в огонь. Я кивнул ему и положил завернутые в ткань перья на стол.

— Мне кажется, это предназначалось тебе, — сказал я без всякого выражения.

Пока я разворачивал ткань, он встал и подошел, чтобы взглянуть на то, что я делаю. Лорд Голден
молча смотрел, как я выкладываю перья в ряд.

— Они удивительные. Как они к тебе попали, Том Баджерлок? — наконец спросил он, и я понял,
что только мое молчание заставило его заговорить.

Я с болью отметил, что он говорит голосом лорда Голдена, с джамелийским акцентом.

— Когда мы с Дьютифулом прошли через Скилл-колонну, мы попали на пляж. Я нашел перья в
полосе прибоя. Они лежали среди плавника и водорослей. Я шел вдоль кромки воды и подбирал
их одно за другим.

— В самом деле? Никогда не слышал ничего подобного.

В его словах содержался завуалированный вопрос. Сознательно ли я скрывал эту находку или
посчитал ее незначительной? Я постарался ответить.

— Я до сих пор с удивлением вспоминаю время, проведенное на том берегу. У меня тогда было
ощущение, будто мы остались одни на всем свете. А когда я вернулся, события стали
разворачиваться стремительно: схватка за освобождение Дьютифула, смерть Ночного Волка,
путешествие назад, когда мы не могли поговорить наедине. А потом мы оказались в Баккипе, и
начались приготовления к помолвке и все такое.

Мои оправдания мне самому показались неубедительными. Почему я не рассказал ему о перьях
раньше?

— Я спрятал перья в кабинете Чейда. А потом всякий раз момент оказывался неподходящим.

Шут молча смотрел на перья. Я не выдержал и тоже перевел на них взгляд. Они лежали в ряд на
куске грубой ткани, но тусклый серый цвет делал их какими-то незначительными. Тем не менее
что-то в них было не так — странный артефакт, такой идеальной формы, не мог быть сделан
руками человека. Я понял, что мне совсем не хочется к ним прикасаться.

— Понимаю, — наконец отозвался лорд Голден. — Что ж, спасибо, что показал их мне. — Он
передернул плечами и вернулся к камину.

Я не понял, что произошло.

— Шут, я полагаю, они из петушиной короны.

— Ты, несомненно, прав, — равнодушно ответил он. Лорд Голден уселся в кресло и вытянул ноги
к огню.

Потом скрестил руки на груди и опустил подбородок на грудь. И стал смотреть в огонь.

Меня едва не ослепила вспышка гнева, очищающего, словно пламя. Мне на миг захотелось
схватить его и встряхнуть, потребовать, чтобы он вновь стал Шутом. Потом ярость исчезла, и я
остался стоять, дрожа от слабости. Мне вдруг показалось, что я убил Шута, уничтожил его, когда
потребовал ответить на вопросы, которые всегда стояли между нами. Мне следовало учитывать,
что я никогда его не понимал, у нас никогда не получалось объяснений. Все держалось на
доверии. Но я его разрушил. Так ребенок ломает игрушку, пытаясь понять, как она устроена, и
остается лишь с грудой обломков. Возможно, он уже никогда не сможет стать Шутом, как мне не
суждено стать конюхом, работающим, у Баррича. Быть может, наши отношения изменились
настолько, что мы уже никогда не сумеем общаться как Фитц и Шут. Быть может, мы навсегда
останемся друг для друга лордом Голденом и Томом Баджерлоком.

***

Выходя из спальни, я столкнулся с лордом Голденом, который вернулся в свои апартаменты.

После нашего разговора о перьях мы ни разу не виделись. Теперь он оглядел меня с ног до
головы так, словно встретился со мной впервые.

— Рад, что ты чувствуешь себя лучше, Том Баджерлок. Однако тебе нужно еще немного отдохнуть,
прежде чем приступать к выполнению своих обязанностей. Постарайся побольше спать, гулять и
отдыхать. — Он говорил с каким-то странным придыханием, словно пробежал немалое
расстояние.

Я поклонился, как положено слуге.

— Благодарю за заботу, милорд. Постараюсь должным образом использовать дарованное вами

время. Сегодня я уже немного занимался фехтованием. Как вы верно заметили, пройдет еще
несколько дней, прежде чем я смогу вновь исполнять свои обязанности телохранителя. — После
небольшой паузы я добавил: — На кухне мне сказали, что вы послали мальчика, с приказом меня
разыскать.

— Мальчика? О да, конечно. На самом деле я послал мальчика по просьбе лорда Чейда. И, честно
говоря, успел об этом забыть. Лорд Чейд искал тебя, а когда оказалось, что тебя нет спальне, я
отправил за тобой пажа. Кажется, он хотел с тобой поговорить. Я не... откровенно говоря, мы
беседовали о... — Лорд Голден замолчал. Наступила тишина. А потом он сказал другим голосом,
почти как Шут: — Чейд пришел поговорить со мной относительно одного вопроса, который он
просил тебя обсудить с... Я хочу кое-что тебе показать. У тебя есть время?

— Я нахожусь у вас на службе, милорд, — напомнил я.

Мне показалось, что он ответит на мой выпад, но лорд Голден рассеянно скользнул по мне
взглядом и сказал:

— Да, конечно. Тогда подожди немного. — Джамелийский акцент исчез.

Он направился в свою спальню и закрыл за собой дверь.

Мне оставалось только ждать. Подойдя к камину, я подбросил в огонь пару поленьев. Лорд
Голден не появлялся, я уселся в кресло, заметил, что у меня отросли ногти, и принялся подрезать
их ножом. Прошло еще некоторое время. Наконец, я встал, недовольно вздохнул, подошел к
двери спальни и постучал. Возможно, я неправильно его понял?

— Лорд Голден, вы хотите, чтобы я продолжал ждать?

— Да. Нет. — Затем он неуверенно произнес: — Пожалуйста, зайди сюда. Но сначала убедись, что
дверь в коридор заперта.

Дверь была заперта, однако я еще раз все проверил, после чего вошел в спальню. В комнате
царил полумрак, он закрыл ставни. Несколько свечей озаряли лорда Голдена, который стоял
спиной ко мне. На плечи он накинул простыню. Он оглянулся через плечо, и в его золотых глазах
появилось выражение, которого мне еще никогда не доводилось видеть. Я успел сделать три
шага, когда он негромко попросил:

— Остановись, пожалуйста.

Он приподнял волосы, открыв затылок. Простыня соскользнула вниз, обнажив спину, но

свободной рукой он продолжал прижимать ее к груди. Я ахнул и неожиданно для себя сделал шаг
вперед. Он вздрогнул, но остался стоять на месте. Едва слышным, дрожащим голосом он спросил:

— У нарчески такие же татуировки?

— Могу я подойти поближе? — с трудом выдавил из себя я.

Впрочем, в этом не было необходимости. Я сразу понял, что татуировки, если и не идентичны, то
очень похожи. Лорд Голден судорожно кивнул, и я еще на шаг к нему приблизился. Он больше не
смотрел в мою сторону. В спальне было тепло, но он дрожал. Экзотический рисунок начинался у
основания шеи и полностью покрывал спину, исчезая за поясом штанов. Гладкую золотистую кожу
украшали два сплетающихся змея и летящий дракон. Сияющие цвета с металлическим оттенком
создавали впечатление, будто сама кожа пронизана золотом и серебром. Каждый коготь,
чешуйка, зуб и сверкающий глаз поражали своей безупречностью.

— Очень похоже, — наконец заговорил я. — Вот только у тебя они плоские. А у нарчески один,
самый крупный змей выделяется — такое впечатление, что он горит огнем. И мне показалось, что
она испытывает сильную боль.

Лорд Голден судорожно втянул в себя воздух и, стуча зубами, с горечью проговорил:

— Ладно. Только я решил, что ее жестокость достигла своего предела, как она пошла еще дальше.
Бедное, бедное дитя.

— А твоя татуировка причиняет тебе боль? — осторожно спросил я.

Он покачал головой, все еще не глядя на меня. Часть волос выскользнула из руки и рассыпалась
по плечам.

— Нет. Во всяком случае, не сейчас. Но нанесение татуировки было необычайно болезненным. И

потребовало много времени. Они заставляли меня находиться в неподвижности долгие, долгие
часы. Впрочем, они постоянно просили прощения и пытались меня утешить. Но мне становилось
только хуже, ведь эти люди относились ко мне с уважением и любовью. Однако они выполнили
все ее инструкции самым тщательным образом. Так нельзя поступать с ребенком. Держать его,
чтобы он не мог пошевелиться, и причинять нестерпимую боль. Ни с каким ребенком. — Он начал
раскачиваться, его плечи опустились, голос стал отстраненным.

— Они? — очень тихо спросил я.

Его голос стал напряженным, лишившись всех оттенков, и Шут задрожал еще сильнее.

— Место, в котором я находился, напоминало школу. Учителя и все такое. Я рассказывал тебе
раньше, помнишь? Мне удалось сбежать. Мои родители отправили меня в это средоточие
гордости и печали, поскольку я был Белым. Мне пришлось проделать дальний путь. Они знали,
что мы можем больше никогда не увидеть друг друга, но иного выхода не существовало. Моя
судьба была предопределена. Однако учителя настаивали, что Белый Пророк уже есть. Она
начала заниматься с ними, а потом ее послали на дальний север. — Он неожиданно повернулся и
посмотрел мне в глаза. — Ты догадался, о ком я говорю?

Я мрачно кивнул. Мне стало холодно.

— Бледная Женщина. Советница Кебала Робреда во время войны красных кораблей.

Он ответил мне столь же мрачным кивком. И вновь отвернулся, устремив взгляд в темный угол
спальни.

— И хотя не вызывало сомнений, что я Белый, мне не суждено стать Белым Пророком,
утверждали они. Значит, я отклонение от нормы. Существо, рожденное не в том времени и не в
том месте. Они завороженно наблюдали за мной, ловили каждое слово, записывали сны. Они
высоко ценили меня и очень хорошо обращались. Они внимательно слушали все, что я говорил,
но не более того. А потом она узнала обо мне и велела оставить там. И они повиновались.
Позднее она приказала отметить меня татуировкой — и вновь они ее послушались.

— Почему?

— Я не знаю. Возможно, дело в том, что нам обоим снились сны о морских змеях и драконах. Или
так положено поступать с лишним Белым Пророком — чтобы он перестал быть белым. — Его
голос вновь стал напряженным. — Мне стыдно, что меня отметили таким образом по ее желанию.
А теперь — еще того хуже — я узнал, что и нарческа украшена татуировкой Бледной Женщины.
Словно она заклеймила нас, как свои инструменты, своих рабов... — Он замолчал.

— Но почему они повинуются ей? Как можно делать такие вещи с людьми?

Он с горечью рассмеялся.

— Она Белый Пророк, который должен направить мир на лучший путь. У нее было видение. Ее
волю нельзя ставить под сомнение. А ее приказы не обсуждаются — в противном случае
отступников ждет суровое наказание. Спроси у Кебала Робреда. Ты просто делаешь то, что
говорит Бледная Женщина, и все. — Его била мелкая дрожь.

— Ты замерз. — Я бы накинул одеяло ему на плечи, но для этого мне пришлось бы подойти на шаг
ближе. Не думаю, что он бы позволил.

— Нет. — Его улыбка получилась болезненной. — Я боюсь. Я охвачен ужасом. Пожалуйста.

Пожалуйста, выйди за дверь, я оденусь.

Я быстро вышел и плотно закрыл за собой дверь спальни. Мне оставалось только ждать. Шуту
потребовалось довольно много времени, чтобы надеть рубашку.

Когда он вышел в гостиную, его волосы были безукоризненно уложены, да и одежда сидела
безупречно. Однако он все еще избегал смотреть мне в глаза.

— Возле огня стоит бренди, — сказал я.

Шут быстрыми нервными шагами пересек комнату, взял стакан, но не стал пить сразу. Скрестив
руки на груди, он стоял возле огня, сжимая стакан с бренди, и смотрел в пол.

Я принес его толстый шерстяной плащ и набросил на плечи. Потом пододвинул кресло поближе к
огню и усадил его.

— Выпей бренди, — сказал я. Мой голос прозвучал жестко. — Я заварю чай.

— Спасибо, — прошептал он.

Я с ужасом увидел, как по его щекам текут слезы, оставляя дорожки на тщательно нанесенных
румянах, а потом капают на светлую рубашку.

Я разлил воду и обжегся, когда вешал котелок на крюк над огнем. Справившись с этой нелегкой
задачей, я подтащил к камину свое кресло.

— Почему ты так напуган? — спросил я. — Что все это означает?

Он всхлипнул — совсем неподходящий звук для благородного лорда Голдена, — потом краем
плаща вытер глаза. В результате джамелийская косметика размазалась, обнажив кожу.

— Совмещение, — хрипло ответил он. — Все сходится. И я оказался на правильной дороге, хотя
боялся, что заблудился. Теперь все подтверждается. Слияние и противоборство. Время выбрано
верно.

— Но мне казалось, что именно к этому ты и стремился. Я думал, что такова задача Белого
Пророка.

— О да. Ты прав. — На него вдруг снизошло неестественное спокойствие, он поднял взгляд и

посмотрел мне в глаза. И я увидел в них глубокую печаль. — Белый Пророк находит своего
Изменяющего. Того, кто способен повернуть мир. И безжалостно его использует, чтобы направить
время на нужный путь. И вновь наши с ней дороги сходятся. И наши воли соприкоснутся, чтобы
выяснить, кто победит.

Его голос звучал глухо.

— И вновь смерть попытается добраться до тебя. — Слезы перестали катиться по его щекам, но
лицо оставалось мокрым. Он снова взял край плаща и попытался вытереть лицо. — Если я
проиграю, мы оба погибнем. — Он бросил на меня быстрый взгляд. — В прошлый раз смерть
подошла совсем близко. Я дважды ощутил, как ты умираешь. Но я держал тебя и не позволил
уйти с миром. Потому что ты мой Изменяющий, и я смогу одержать победу, только если удержу
тебя в нашем мире. Живым, любой ценой. Друг тебя бы отпустил. Я слышал зов волков и знал, что
ты хочешь уйти к ним. Но я не позволил. И притащил обратно. Потому что я должен тебя
использовать.

Я попытался говорить спокойно.

— Вот этого я никогда не понимал.

Он печально посмотрел на меня.

— Ты понимаешь. Только отказываешься взглянуть правде в глаза. — Потом он все объяснил

просто и спокойно. — В том мире, который я пытаюсь создать, ты жив. Я Белый Пророк, а ты мой
Изменяющий. Линия Видящих сохраняет наследника и трон. Это один из многих фактов, но он
является ключевым. В мире, к которому стремится Бледная Женщина, ты не существуешь. Ты
умер. У Видящих не остается наследника. И нет отступника Белого.

Он закрыл лицо руками и продолжал говорить сквозь пальцы.

— Она планирует твою смерть, Фитц. Она очень тонко манипулирует людьми. Бледная Женщина
старше меня, она действует более изощренно. Она ведет ужасную игру. Хения служит Бледной
Женщине — тут не может быть никаких сомнений. Я не понимаю ее замысла, не представляю,
почему она предложила нарческу в жены Дьютифулу. Но я уверен, что Бледная Женщина стоит за
плечом Эллианы. Она послала тебе смерть, а я попытался оттолкнуть тебя с ее пути. До сих пор
нам удавалось предотвращать все ее замыслы. Но тебя спасала удача, а не мой ум. Твоя удача и...
осмелюсь ли я произнести вслух? Твоя магия. Вместе.

— И все же шансов на твое спасение все меньше и меньше. И чем глубже нас затягивает в игру,
тем выше вероятность поражения. В прошлый раз... прошлый раз обошелся нам слишком дорого.
Я больше не хочу быть Белым Пророком. И не хочу, чтобы ты оставался моим Изменяющим. — Его
голос превратился в хриплый шепот. — Но мы не можем остановиться. Только твоя смерть
положит конец игре. — Он принялся отчаянно озираться, и я пододвинул к нему бутылку бренди.

Он вытащил пробку и сделал несколько глотков прямо из горлышка. Когда он поставил бутылку, я
тут же ее взял.

— Но так делу не поможешь, — резко сказал я. Он криво улыбнулся.

— Я не могу перенести еще одну твою смерть. Не могу.

— Ты не можешь?

Он отчаянно хихикнул.

— Теперь ты понимаешь. Мы в ловушке. Я заманил тебя в ловушку, мой друг. Мой любимый.

Я попытался осмыслить его слова.

— Если мы проиграем, я умру, — сказал я.

Он кивнул.

— Если ты умрешь, мы проиграем. Это одно и то же.

— А что произойдет, если я останусь в живых?

— Тогда мы победим. Впрочем, шансов почти не осталось, а наше положение постоянно

ухудшается. Почти наверняка мы проиграем. Ты умрешь. И на мир постепенно опустится мрак. И
мерзость. И отчаяние.

— Не слишком ли ты оптимистичен? — Теперь я приложился к бутылке, а потом вернул ее Шуту.

— А что случится, если я не умру? Если мы победим? Что тогда?

Он неохотно оторвался от горлышка бутылки.

— Что тогда? — Он блаженно улыбнулся. — Тогда мир будет продолжаться, друг мой. Дети будут
бегать по грязным улицам. Собаки — лаять на проезжающие мимо повозки. Друзья — сидеть
рядом и пить бренди.

— Но это не слишком отличается от того, что происходит с нами сейчас, — кисло заметил я. — Мы
пройдем через суровые испытания, и ничего не изменится.

— Да, — согласился он с прежней блаженной улыбкой. — Ничего нового по сравнению с тем

замечательным, удивительным миром, в котором мы живем сейчас. Юноши будут продолжать
влюбляться в девушек, которые им совсем не подходят. На снежных равнинах будут по-прежнему
охотиться волки. И время. Оно не остановится для всех нас. И конечно, драконы. Скользящие по
небу драконы, подобные прекрасным кораблям, украшенным самоцветами.

— Драконы. Это что-то новенькое.

— В самом деле? — Он перешел на шепот. — Неужели? По-моему, нет. Вспомни сердцем.

Вернись назад, вернись назад и назад. В небесах этого мира должны парить драконы. Когда
драконы исчезают, люди скучают по ним. Конечно, кто-то даже не вспоминает о них. Но
некоторые дети с самых ранних лет смотрят в голубое летнее небо и ждут тех, кто никогда не
приходит. Потому что они знают. В небесах должно быть чудо, но оно потускнело и исчезло. А мы
с тобой должны его вернуть.

Я потер ладонью лоб.

— Мне казалось, мы должны спасти мир. Какое отношение это имеет к драконам?

— Все связано. Когда ты спасаешь его часть, ты спасаешь и весь мир. На самом деле только так и
можно чего-то добиться.

Я ненавидел его загадки. Ненавидел истово, всем сердцем.

— Я не понимаю, чего ты от меня хочешь.

Он молчал. Когда я повернулся, чтобы на него посмотреть, я обнаружил, что Шут спокойно за
мной наблюдает.

— Я ничем не рискую, ответив на твой вопрос. Ты мне все равно не поверишь. — Он сделал
долгий вдох. Бутылка с бренди отдыхала на его руке, словно любимый ребенок. — Мы должны
отправиться в путешествие вместе с принцем. В Аследжал. Чтобы найти Айсфира. Потом мы
должны помешать принцу его убить. Нам необходимо освободить черного дракона из ледяных
оков, чтобы он взлетел и стал консортом Тинтальи. Тогда они смогут иметь потомство, и драконы
вернутся в мир.

— Но... я не могу это сделать! Дьютифул должен отсечь голову дракону и принести ее к очагу дома
матери Эллианы. В противном случае нарческа не станет его женой. И все переговоры, все наши
надежды будут перечеркнуты.

Он посмотрел на меня, и я увидел, что он понимает, какие противоречивые чувства меня

раздирают.

— Фитц, — спокойно заговорил он, — выброси эти мысли из головы. Нас ждет слияние и
противоборство. Однако нам не следует торопиться. Когда придет время, я обещаю, что решение
будешь принимать ты один. Сохранишь ли ты верность Видящим или спасешь ради меня мир? —
Он помолчал. — Я скажу тебе еще кое-что. Мне не следовало бы, но я скажу. Чтобы — когда
придет время — ты не думал, что ты во всем виноват. Много лет назад, сам не понимая, что
говорю, я предвидел это будущее. Я не знал, как понимать видение, пока история с татуировками
все не прояснила. Мне приснилось это в давнем детском кошмаре. Скоро мне предстоит его
пережить. Поэтому, когда все произойдет, ты должен обещать не мучить себя понапрасну.

Он вновь дрожал всем телом, зубы выстукивали дробь, и я с трудом разбирал его слова.

— О чем ты? — с тоской спросил я.

— Там, на Аследжале, — улыбка ужаса затрепетала в уголках его губ, — придет мой черед
умереть.

***

Шут и лорд Голден всячески меня избегали. Несколько раз я спускался вечером из покоев Чейда и
выходил в гостиную лорда Голдена через свою спальню, но оказывалось, что его нет. Дьютифул
рассказал мне, что лорд Голден стал чаще играть в городе, где подобные развлечения становятся
все более популярными, а также устраивает приемы в своих покоях. Мне его не хватало, но я
боялся встреч наедине. Он мог прочесть в моих глазах, что я предал его Чейду. Это для его же
блага, пытался я себя утешить. Будь прокляты все драконы. Если для того, чтобы спасти ему жизнь,
необходимо удержать Шута от поездки на Аследжал, я готов перенести его недовольство.

Так я утешал себя, когда начинал верить в его дикие пророчества. Большую же часть времени я
считал, что никаких замерзших драконов не существует, как нет и Бледной Женщины — а посему
ему нечего делать на Аследжале. Так я оправдывал свои интриги с Чейдом против Шута. А сам
Шут избегал встреч со мной из-за того, что я узнал о его татуировках, — так я думал. Я понимал,
что теперь не могу требовать его внимания и мне нельзя навязывать ему свое общество.
Оставалось лишь надеяться, что время поможет нам вернуть прежние отношения.

***

Я близко к сердцу принял предупреждение Шута и не только побывал в арсенале Чейда, где
набрал множество маленьких и смертельно опасных предметов, но и поработал над одеждой,
чтобы было где их разместить. Дело оказалось долгим и трудным, и я часто сожалел, что лишен
разумных предложений Шута и помощи его ловких рук. В те дни мы виделись редко. Иногда я
встречал лорда Голдена в коридорах и залах замка, но всегда в сопровождении юных
аристократов. В последнее время их становилось все больше и больше. Предстоящее путешествие
принца привлекло в Баккип немало любителей приключений, готовых продемонстрировать свою
храбрость и потратить семейное состояние на развлечения. Их влекло к лорду Голдену, как
мотыльков на огонь. Потом до меня дошел слух, что лорд Голден пришел в ярость, узнав, что
Чалсед практически прикрыл торговлю, не говоря уже о задержках в доставке джамелийских
плащей, столь необходимых для дальнего путешествия. Если верить слухам, плащи были
украшены черными, синими и серебристыми драконами.

Я спросил об этом у Чейда. В тот вечер он поднялся в башню, чтобы продолжить мое обучение
основам языка жителей Внешних островов. В нем встречалось немало слов из общего языка
Шести Герцогств, однако их произношение заметно отличалось от нашего. Вскоре у меня
разболелось горло.

— Ты знаешь, что лорд Голден намерен нас сопровождать? — спросил я у Чейда.

— Ну, я не дал ему никаких оснований думать иначе. Сам посуди, Фитц. Шут известен нам своей
изобретательностью. До тех пор пока он будет считать, что попадет на корабль принца, он не
станет искать других вариантов. И чем меньше у него останется времени на подготовку, тем выше
вероятность, что у него ничего не выйдет.

— Мне казалось, у тебя есть возможность не дать ему сесть на корабль, покидающий Баккип.

— Да, верно. Но у Шута столько денег, Фитц, что он способен решить любую проблему. Зачем
давать ему возможность придумать новый план? — Чейд отвернулся. — Когда придет время
садиться на корабль, ему просто скажут, что произошла ошибка — и для него нет места. Быть
может, он сумеет последовать за нами на другом судне. Но я позабочусь, чтобы все капитаны
отказались взять его на борт.

Я попытался представить себе, как это будет выглядеть, и поморщился.

— С друзьями так не поступают, — негромко ответил я.

— Мы поступаем так именно потому, что он наш друг. Ведь ты сам захотел его остановить. Он
сказал тебе, что на Аследжале ему суждено умереть, а ты должен помешать принцу убить черного
дракона. Повторяю, мне трудно поверить в то, что это правда. Если лорд Голден не будет нас
сопровождать, он не погибнет. И ему не удастся заставить тебя помешать принцу довести свою
миссию до конца. Честно говоря, я сомневаюсь, что нас ждут приключения. Лорду Голдену не
придется мерзнуть и заниматься тяжелым трудом. Скорее всего, «убийство» дракона будет
состоять в том, чтобы отсечь полову существу, умершему во льдах столетия назад. Кстати, вы
помирились?

Он так ловко ввернул свой вопрос, что я ответил на него без малейших раздумий.

— Трудно сказать. По большей части, мы не видимся. — Я опустил глаза и принялся чистить ногти.
— Мне кажется, он стал совсем другим человеком, которого я едва знаю. Да и поводов общаться с
ним у меня практически не осталось.

— Мне тоже так кажется. У меня сложилось впечатление, что в последнее время он чем-то очень
занят. По слухам, лорд Голден стал гораздо больше играть в азартные игры. Деньги текут рекой —
он тратит огромные суммы на подарки — его друзья получают вино и роскошную одежду, но еще
больше уходит на игры. Ни одно состояние не выдержит таких расходов.

Я нахмурился.

— Такое поведение никогда не было для него характерным. Шут редко совершает бессмысленные
поступки.

***

Как жаль, что придется отказаться от великолепного меча, подаренного мне Шутом. Он остался в
апартаментах лорда Голдена, вместе с роскошной одеждой. Ведь я больше не телохранитель.
Мне не нравилось играть роль слуги, но я жалел о том времени. Во всяком случае, у меня была
возможность быть рядом с Шутом.

Наш последний разговор частично исправил положение, но дистанция между нами увеличилась.
Мне пришлось признать, что Шут был лишь одной стороной человека, которого, как мне казалось,
я прекрасно знал. Мне хотелось восстановить нашу дружбу, но как это сделать теперь, когда я
знаю, что в нем уживается несколько совершенно разных людей? С тем же успехом, грустно
подумал я, можно дружить с марионеткой, не обращая внимания на ее хозяина, который дает ей
голос и заставляет двигаться.

И все же вечером того дня я подошел к покоям лорда Голдена и тихонько постучал. Из-под двери
пробивался слабый свет, но мне пришлось довольно долго ждать в коридоре, прежде чем
послышался раздраженный голос:

— Кто там?

— Том Баджерлок, лорд Голден. Могу я войти? После короткой паузы я услышал, как отодвигается
задвижка. Я вошел в комнату и с трудом ее узнал. Сдержанная элегантность превратилась в
беспорядочную роскошь. Дорогие ковры устилали пол. Свечи стояли в золотых канделябрах,
пахло изысканными благовониями. Лорд Голден был в халате из тончайшего шелка, украшенном
самоцветами. Он сменил даже гобелены на стенах. Вместо простых сцен охоты появились
цветистые изображения джамелийских садов и храмов.

— Может быть, зайдешь в комнату или так и будешь стоять, разинув рот? — капризно спросил он.
— Уже поздно, Том Баджерлок. Едва ли подходящее время для случайных визитов.

Я закрыл за собой дверь.

— Знаю. Прошу прощения, но когда я приходил раньше, тебя не было.

— Быть может, ты забыл какие-то вещи, когда перестал у меня служить и переехал жить в другое
место? Этот отвратительный гобелен, к примеру?

— Нет. — Я вздохнул и решил, что больше не позволю навязывать мне прежнюю роль. — Я скучал
по тебе. И ужасно жалею о нашей глупой ссоре, которую я начал, когда в замке появилась Йек. Ты
оказался прав, я вспоминал о ней каждый день — и всякий раз жалел, что произнес те слова. — Я
подошел к камину и уселся в одно из кресел возле едва тлеющего огня.

Рядом на маленьком столике стоял графин с бренди и маленький бокал, в котором осталось
несколько капель напитка.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. В данный момент я намеревался лечь в постель. Что тебе
нужно, Баджерлок?

— Если хочешь, можешь сердиться на меня. Наверное, я это заслужил. Веди себя, как посчитаешь
нужным. Но перестань играть роль, стань прежним. Больше я ни о чем не прошу.

Некоторое время он с молчаливым укором смотрел на меня, потом уселся в другое кресло и
налил себе бренди, даже не предложив выпить мне. Я по запаху определил, что это тот самый
абрикосовый бренди, которым Шут угощал меня в хижине почти год назад. Он сделал пару
глотков, а потом заметил:

— Быть собой. Кем же именно? — Он поставил стакан на столик, откинулся на спинку кресла и
сложил руки на груди.

— Не знаю. Мне бы хотелось, чтобы ты стал Шутом, — тихо ответил я. — Однако все зашло
слишком далеко, чтобы мы оба могли играть в прежние игры. И все же, если бы такое было
возможно, я бы согласился. С радостью. — Отвернувшись, я пнул конец торчащего из камина
полена — и пламя взметнулось с новой силой, во все стороны полетели искры. — Когда я
размышляю о нас, то даже не знаю, как тебя называть, оставаясь наедине с собой. Для меня ты не
лорд Голден. Впрочем, ты никогда им и не был. Однако и Шутом ты быть перестал. — Я с трудом
произносил эти слова, и все же они сами слетели у меня с языка.

Почему правду так трудно произносить?

Несколько ужасных мгновений я боялся, что он неправильно меня поймет. Но почти сразу же
сообразил, что он увидит в моих словах именно тот смысл, который я в них вкладывал. В течение
многих лет он понимал мои чувства, но всегда хранил молчание. Перед предстоящим
расставанием я должен был восстановить наши отношения. У меня оставался лишь один
инструмент — слова. В них эхом отражалась прежняя магия, власть, дарованная тебе, когда ты
знаешь истинное имя. Я был полон решимости. И все же я с трудом сумел произнести нужные
слова.

— — Ты говорил, что я могу называть тебя «Любимый», если ты не хочешь, чтобы звучало имя
«Шут». — Я глубоко вздохнул. — Любимый, я скучал без тебя.

Он поднял руку и прикрыл ладонью рот, но тут же сделал вид, что потирает подбородок,
задумавшись о чем-то. Я не знал, какое выражение он скрывал от меня. Когда он убрал руку, я
увидел, что на его лице появилась ироническая улыбка.

— Боюсь, это вызовет в замке множество сплетен.

У меня не нашлось ответа, поэтому я промолчал. Он обращался ко мне насмешливым голосом

Шута. И хотя я испытал облегчение, меня мучил вопрос — а вдруг он заговорил так, чтобы утешить
меня? Решил ли показать свою истинную сущность или только то, что я хотел увидеть?

— Ладно, — вздохнул он. — Пожалуй, если ты хочешь, я останусь Шутом. Так тому и быть, Фитц.
Для тебя я буду Шутом. — Он посмотрел в огонь и негромко рассмеялся. — Наверное, все пришло
в равновесие. Что бы с нами ни случилось, я всегда буду иметь возможность вспомнить твои
слова. — Он посмотрел на меня и серьезно кивнул, словно я вернул ему нечто очень ценное.

Мне хотелось о многом с ним поговорить. Обсудить миссию принца и обменяться мнениями об
Уэбе, спросить, почему он так много играет и что означают его непомерные расходы. Но мне вдруг
показалось, что на сегодня разговоров хватит. Он прав, все пришло в равновесие. Чаши наших
весов застыли; я не хотел рисковать и неосторожным словом нарушить хрупкий баланс. Я кивнул и
встал. Подойдя к двери, я сказал:

— Тогда спокойной тебе ночи, Шут. — Открыв дверь, я вышел в коридор.

— Спокойной ночи, Любимый, — ответил он, не вставая с кресла.

Я осторожно закрыл за собой дверь.

***

Последний танец — танец надежды,

Зыбкой, как сон и дым.
Я покину зал, не в силах смотреть,
Как легко ты кружишь с другим.
Последний танец — танец надежды...
 Тяжек прощанья гнет.
Пусть та, другая, к кому ты уйдешь,
Крылья тебе вернет.
Последний танец — танец надежды...
Тебя отпущу без слов.
Пусть тот, кто будет вместо меня,
Подарит тебе любовь.
Последний танец — танец надежды...
Истает, порвется нить.
Узнать друг друга — и все потерять,
И жить... и не жить... не жить.
***

Сейчас, шагая по улицам Баккипа, по которым разгуливал ветер, я размышлял над тем, что пугало
меня больше всего — мгновения, когда Шут узнает, что я открыл его планы Чейду. Хотя я сделал
все, что было в моих силах, чтобы помириться с Шутом, с тех пор я редко проводил с ним время.
Частично я делал это сознательно, чтобы каким-нибудь жестом или словом не выдать своего
предательства. Впрочем, по большей части Шут и сам не слишком стремился со мной встречаться.

Лорд Голден, как он теперь себя называл, недавно резко изменил манеру своего поведения.
Огромное состояние позволяло ему одеваться в экстравагантные костюмы и без конца покупать
дорогие безделушки. Но сейчас он тратил свои средства на гораздо более вульгарные вещи.
Деньги сыпались из его карманов, как пыль из половика, который выбивает старательный слуга.
Кроме апартаментов в замке лорд Голден снял весь верхний этаж в «Серебряном ключе»,
городской гостинице, популярной среди состоятельных жителей Шести Герцогств. Модное
заведение прилепилось, точно листок, к крутому склону скалы — место, которое во времена
моего детства считалось бы не самым лучшим для строительства. Однако отсюда открывался
отличный вид на море и весь город.

В заведении лорд Голден держал собственного повара и штат прислуги. Слухи о редких винах и
экзотических блюдах, которые там подавались, делали его обеды более популярными чем
королевские. Когда он обедал с близкими друзьями, самые лучшие актеры и менестрели Шести
Герцогств сражались между собой за внимание его гостей. Никого не удивляло, когда он
приглашал менестреля, акробата и жонглера выступить одновременно в разных углах обеденного
зала. За обедом всегда следовали азартные игры, где ставки были так высоки, что в них могли
принять участие только самые богатые или расточительные молодые аристократы. День у него
начинался поздно, а ночь — на рассвете.

Поговаривали, что лорд Голден услаждал не только свой желудок. Когда в гавань прибывали
корабли, заходившие в Бингтаун, Джамелию или на Пиратские острова, они доставляли ему
очередного гостя. Куртизанки, украшенные изысканной татуировкой, бывшие джамелийские
рабы, стройные юноши с накрашенными глазами, женщины в боевом снаряжении и моряки с
суровыми лицами заходили к нему в апартаменты, оставались там на ночь или несколько ночей, а
затем снова уплывали на кораблях. Кое-кто утверждал, что они привозили ему изысканные
благовония для получения Дыма, а также джидзин, джамелийское развлечение, ставшее
популярным в Баккипе. Другие говорили, что они удовлетворяют его «джамелийские
потребности». Если же кто-то осмеливался задать прямой вопрос касательно гостей лорда
Голдена, в ответ он лишь приподнимал брови или упрямо уходил от ответа.

Как это ни странно, столь вызывающее поведение делало его еще более популярным среди
определенных слоев аристократии Шести Герцогств. Многих юношей самым суровым образом
отзывали из Баккипа домой, или их неожиданно навещали родители, которых приводило в
изумление постоянно увеличивающееся количество денег, которое требовалось их чадам при
дворе. Те, кто был настроен более консервативно, твердили, что молодой иностранец сбивает
молодежь Баккипа с пути истинного. Но невольное восхищение излишествами и аморальностью
лорда Голдена легко побеждало осуждение. О нем рассказывали самые невероятные истории.
Однако в основании сплетен всегда лежало истинное событие. Лорд Голден отправился
путешествовать по царству неумеренности, приблизиться к которому не осмеливался никто со
времен Регала.

Я не понимал, почему он так себя ведет, и меня это очень беспокоило. Играя свою роль Тома
Баджерлока, я не мог открыто общаться с лордом Голденом, а он не искал моего общества. Даже
когда он проводил ночь в замке, он заполнял все свое время развлечениями и уходил спать, когда
небо начинало сереть. Кое-кто утверждал, что он переселился в город, чтобы быть ближе к
местам, где процветают азартные игры и удовольствия самого низкого сорта, но я подозреваю,
что он хотел находиться как можно дальше от всевидящего ока Чейда, а таинственные гости были
всего лишь посыльными от его друзей на юге. Я не знал ни какие известия они ему приносили, ни
зачем он так компрометирует себя и пускает на ветер свое состояние. И какие сообщения он
отправляет в Бингтаун и Джамелию.

Впрочем, эти вопросы ничем не отличались от моих размышлений о мотивах Нарчески,

потребовавшей, чтобы принц убил дракона по имени Айсфир. Ответов не было, а я лишь зря
тратил часы, которые мог бы вместо этого посвятить сну. Я взглянул на изысканные решетки,
украшавшие окна «Серебряного ключа». Ноги сами, не спрашивая совета у головы, принесли меня
сюда. В окнах на верхнем этаже горел яркий свет, и я видел, что по огромной комнате
расхаживают гости. На единственном балконе о чем-то оживленно разговаривали женщина и
юноша. По их голосам я понял, что они уже немало выпили — сначала они говорили тихо, но
потом начали ссориться, и я наклонился, сделав вид, что мне нужно завязать шнурки.

— У меня появилась прекрасная возможность прибрать к рукам кошелек лорда Верданта, но

нужны деньги, чтобы сделать ставку. Отдай то, что ты мне должна! — потребовал юноша.

— Не могу. — Женщина старательно выговаривала слова, словно убеждая саму себя, что она
совершенно трезва. —У меня нет денег, дружок. Но скоро будут. Когда лорд Голден заплатит мне
то, что проиграл вчера, ты получишь свои денежки. Если бы я знала, что ты будешь так жадничать,
я бы в жизни не стала у тебя одалживать. Молодой человек возмущенно вздохнул.

— Когда лорд Голден отдаст тебе деньги? Это все равно что никогда. Всем известно, что он по уши
в долгах. Если бы я знал, что ты собираешься с ним играть, я бы ничего тебе не дал.

— Что ты несешь? — возмутилась женщина после потрясенного молчания. — Всем известно, что у
него огромное состояние. Когда прибудет следующий корабль из Джамелии, у него будет денег
столько, что он сможет расплатиться со всеми.

Спрятавшись в тени за углом гостиницы, я наблюдал за ними и внимательно прислушивался к

разговору.

— Если следующий корабль прибудет из Джамелии... в чем я лично сомневаюсь, судя по тому, как
развиваются военные действия. Да и вообще судно должно быть размером с гору, чтобы лорд
Голден смог отдать все долги! Ты разве не слышала, что он даже за свои апартаменты не платит и
хозяин держит его здесь только потому, что он привлекает посетителей?

Женщина сердито отвернулась, но юноша схватил ее за запястье. — Послушай, дура! Я не

намерен бесконечно ждать, когда ты сможешь отдать мне долг. Так что постарайся достать деньги
сегодня! — Он оглядел ее с головы до ног и хрипло добавил: — Можешь расплатиться не только
деньгами.
— А, леди Валериана. Вот вы где. А я вас повсюду ищу, милая плутовка. Неужели вы меня
избегаете?

Я услышал ленивый голос лорда Голдена, который вышел на балкон. Свет, падавший из-за спины,
вычертил его силуэт и заставил сиять золотые волосы. Легко опираясь на перила балкона, лорд
Голден посмотрел на город, раскинувшийся внизу. Мужчина тут же выпустил руку своей
собеседницы, которая, вздернув подбородок, отошла от него и встала рядом с лордом. Чуть
склонив голову набок, она заговорила топом капризного ребенка:

— Дорогой лорд Голден, лорд Кейпебл только что заявил, будто вы не намерены отдать мне долг.
Прошу вас, скажите ему, что он ошибается!

Лорд Голден приподнял одно изящное плечо. — Стоит задержаться с выплатой долга на пару
дней, как про тебя тут же начинают распространять мерзкие слухи. Вне всякого сомнения, человек
не должен больше того, что он может позволить себе проиграть... или без чего сможет обойтись,
пока ему не заплатят. Вы со мной не согласны, лорд Кейпебл?

— Или, точнее будет сказать, человек не должен ставить больше того, что он может сразу же
заплатить, — ехидно заметил тот.

— Ну-ну, разве в таком случае наши ставки не будут ограничены лишь тем, что мы в состоянии
унести в своих карманах? Очень невысокие получатся ставки. Кстати, юная леди, как вы думаете,
почему я так настойчиво вас искал, если не затем, чтобы отдать долг? Здесь, думаю, вы найдете
большую часть того, что я вам должен. Надеюсь, вы не против того, что я расплачиваюсь с вами не
деньгами, а жемчугом.

Женщина вскинула голову, демонстративно бросая вызов мрачному лорду Кейпеблу. — Ни

капельки не против. А если кто-то и будет возражать, пусть дожидается звонких монет. Мы ведь
играем не ради денег, верно, лорд Голден?

— Разумеется. Риск — это наслаждение, а выигрыш — всего лишь удовольствие. Вы со мной не

согласны, Кейпебл?

— А если не согласен, что изменится? — мрачно поинтересовался Кейпебл.

Мы с ним оба заметили, что женщина, похоже, не собиралась отдавать ему свой долг.

Лорд Голден громко рассмеялся, и его мелодичный смех разорвал холодную тишину весенней
ночи.

— Ничего, дружище. Конечно же ничего! А теперь, надеюсь, вы оба готовы последовать за мной и
отведать новое вино. Стоя на холодном ветру, можно легко простудиться до смерти. Вне всякого
сомнения, друзья могут найти местечко потеплее, чтобы поговорить наедине.

Я подождал еще немного, а потом вышел из тени. Я разозлился на Шута за то, что он без труда
заметил меня, да и его предложение встретиться в другом месте прозвучало слишком непонятно.
Мне очень хотелось посидеть и поговорить с ним, но еще больше я боялся, что он сумеет узнать о
моем предательстве. Я решил, что лучше не встречаться с моим другом, чем увидеть обиду в его
глазах. Я печально, в полном одиночестве шел по ночным улицам города, а холодный ветер
неумолимо толкал меня в сторону замка.

***

— Фитц, — позвал меня кто-то очень тихо, и я резко повернулся на голос.

Около двери, которую маскировал шкаф с винными бутылками, стоял Шут. Так бесшумно, как он,
не умел двигаться никто из моих знакомых. Кроме того, я не ощущал его присутствия при помощи
Уита. Несмотря на то что я очень остро чувствовал других живых существ, он единственный умел
застать меня врасплох. Шут это знал и, думаю, наслаждался своим даром. С извиняющейся
улыбкой он вошел в комнату. Его светлые волосы были собраны на затылке, на лице ни грамма
краски, которой лорд Голден любил себя разрисовывать. Так оно показалось мне еще более
смуглым, чем когда-либо. Шут заявился ко мне в роскошном халате лорда Голдена, но он казался
не к месту, поскольку Шут отбросил нарочитую манерность избалованного аристократа. Раньше
он никогда не приходил сюда без приглашения.

— Что ты здесь делаешь? — выпалил я и, тут же спохватившись, добавил: — Но все равно я рад
тебя видеть.

— Я не знал, обрадуешься ли ты, если я приду, но когда я увидел тебя под моим окном, подумал,
что ты хочешь встретиться. На следующий день я отправил Чейду зашифрованную записку для
тебя, но ответа не получил. Вот я и решил облегчить тебе жизнь.

— Да. Входи, пожалуйста. — Его неожиданное появление и сообщение о том, что Чейд не передал
мне его записку, потрясли меня. — К сожалению, сейчас не самое удобное время. У меня
назначена встреча со Свифтом в Саду Королевы. Но несколько минут есть. Э-э... заварить чаю?

— Пожалуйста. Если есть время. Я не хочу мешать. У нас у всех полно сейчас дел. — Неожиданно
он замолчал и посмотрел на меня, а улыбка медленно сползла с его лица. — Ты только послушай,
что мы говорим, как мы себя ведем. Такие вежливые, такие предусмотрительные, стараемся не
обидеть друг друга. — Он вздохнул и сказал с прямотой, нехарактерной для него. — После того,
как я отправил записку и не получил ответа, твое молчание начало меня беспокоить. В последнее
время между нами случались разногласия, но мне казалось, что мы помирились. Но тут у меня
появились сомнения. Сегодня утром я решил, что должен знать правду. И вот я здесь. Ты хотел
меня видеть, Фитц? Почему ты не ответил на мою записку?

Неожиданный тон еще больше вывел меня из равновесия. — Я не получал твоей записки.
Возможно, Чейд чего-то не понял или просто забыл про нее. У него полно дел.

— А вчера вечером, когда ты стоял под моим окном? Шут подошел к очагу, налил свежей воды в
чайник и снова повесил его над огнем. Когда он опустился на колени, чтобы помешать кочергой
угли, я обрадовался, что мне не нужно встречаться с ним глазами.

— Я просто гулял по городу и ломал голову над своими неурядицами. В мои планы не входило с
тобой встречаться. Просто ноги сами принесли меня туда.

Мое объяснение прозвучало глупо, но он кивнул. Мы оба чувствовали себя неловко, и это
ощущение стояло между нами, точно стена. Я сделал все, что мог, чтобы помириться с Шутом, но
память о ссоре была еще свежа. Может быть, он решит, что я отвожу глаза, чтобы скрыть свой
тайный гнев? Или догадается, что меня мучает чувство вины?

— Над своими неурядицами? — выпрямившись, спросил он и принялся отряхивать руки.

Я обрадовался, что он об этом заговорил, и тут же решил рассказать ему о своей встрече с Недом
— это была самая безопасная тема.

Я поделился с Шутом своими заботами, рассказал о том, что ужасно волнуюсь за Неда, и мы оба
постепенно оттаяли. Я нашел травы и бросил их в кипящую воду, а потом поджарил хлеб,
оставшийся после вчерашнего ужина. Слушая меня, он сдвинул карты на другой конец стола. К
тому времени, когда моя история подошла к концу, он уже наливал горячий чай в чашки, которые
я поставил на стол.
Пока я готовил завтрак, мне вдруг вспомнились прежние времена, когда нам было так легко друг с
другом. И мне стало еще тяжелее, ведь я знал, что предал Шута. Я хотел, чтобы он держался
подальше от Аслевджала, поскольку он верил, что умрет там; Чейд не желал, чтобы Шут
вмешивался в испытание, которое предстоит принцу. Однако от этого ничего не менялось. Когда
наступит день отплытия, Шут останется в Баккипе. Благодаря мне.

Я погрузился в свои мысли, и мы молча уселись за стол. Шут поднял свою чашку, сделал глоток и
сказал: — Ты ни в чем не виноват, Фитц. Он принял решение, и никакие твои слова или поступки
не могут ничего изменить. — На одно короткое мгновение мне показалось, что он отвечает на мои
мысли, и у меня упало сердце, ведь он так хорошо меня знал. Но потом он добавил: — Иногда
отец может только стоять и смотреть на катастрофу, а когда все закончится, собрать осколки.

Я понял, что снова могу говорить, и ответил: — Боюсь, Шут, я не увижу катастрофы, и меня не
будет, когда придет время собирать осколки. А что, если он угодит в по-настоящему серьезные
неприятности и некому будет ему помочь?

Он держал чашку в обеих руках и смотрел на меня. — Неужели здесь никого не останется, чтобы
попросить присмотреть за Недом?

Я с трудом сдержался, чтобы не спросить: «А как насчет тебя? » — но лишь покачал головой.

— Никого, с кем я был бы достаточно близко знаком. Конечно, здесь будет Кетриккен, но не
может же королева присматривать за сыном простого стражника. Даже если бы у нас с Джинной
сохранились добрые отношения, я не слишком ей доверяю. — Я с отвращением добавил: —
Иногда грустно осознавать, какому малому количеству людей я на самом деле и безоговорочно
верю. Или даже просто хорошо знаю — в роли Тома Баджерлока, разумеется.

Задумавшись над своими последними словами, я замолчал. Личина Тома Баджерлока была
маской, которую я носил не снимая, однако так и не привык к ней. Мне было неловко обманывать
хороших людей вроде Лорел или Вима. Мое притворство становилось преградой для настоящей
дружбы.

— Как у тебя это получается? — неожиданно спросил я Шута. — Ты постоянно, в зависимости от

того места, где оказываешься, меняешь свою личность. Разве тебе не жалко, что никто не знает
тебя таким, каким ты родился?

Шут медленно покачал головой.— Я уже давно не тот, кем родился. Да и ты тоже. Я вообще не
встречал таких людей. По правде говоря, Фитц, мы знаем лишь некоторые стороны друг друга.
Возможно, нам кажется, будто мы узнали человека хорошо, когда нам открываются отдельные
черты его личности. Отец, сын, брат, друг, любовник, муж... человек может быть всем этим, но
никто на свете не будет утверждать, что он знаком со всеми его воплощениями одновременно.

Я смотрю на тебя в роли отца Неда, однако не знаю тебя, как знал своего отца, а его не знаю, как
знал его брат. Когда я выставляю себя в новом свете, я не притворяюсь. Просто я демонстрирую
миру свою другую сторону — ту, которую он еще не видел. Конечно, в глубине моего сердца
навсегда останется место, где я буду Шутом и другом твоих детских игр. Но кроме того, во мне
живет и лорд Голден, который обожает хорошие вина, вкусную еду, элегантные костюмы и
остроумные речи. Так что, когда я становлюсь им, я никого не обманываю, я всего лишь
показываю другую часть самого себя.

— А как же Янтарь? — тихо спросил я и тут же удивился, что осмелился задать этот вопрос.

Шут спокойно посмотрел мне в глаза. — Она — одна из сторон моей личности. Не более и не
менее того.
Я пожалел, что заговорил об этом, и постарался вернуть разговор к прежней теме.

— Ну, твои рассуждения моей беде не помогут. Даже не знаю, где мне искать надежного
человека, который присмотрит за Недом.

Он кивнул, и между нами снова повисло напряженное молчание. Неловкость, которую мы

испытывали рядом друг с другом, причиняла мне боль, но я не знал, как изменить сложившееся
положение. Шут был моим старым другом, еще со времен детства. А я для него — нет. Его
рассуждения о разных «сторонах» личности заставили меня пересмотреть свое представление о
нем. Я вдруг почувствовал, что оказался в ловушке: я отчаянно желал остаться и чтобы наша
дружба снова вернулась и была такой, как прежде, но одновременно мне хотелось бежать. Он это
почувствовал и постарался мне помочь.

— Ну, я сожалею, что пришел не вовремя. Я знаю, у тебя назначена встреча со Свифтом. Может
быть, у нас еще будет возможность поговорить перед отплытием.

— Он может подождать, — неожиданно для самого себя сказал я. — Ему не повредит.

— Спасибо, — проговорил Шут.

И снова мы замолчали. Он спас положение, взяв в руки одну из свернувшихся в трубочку карт.

— Это Аслевджал? — спросил он, разложив карту на столе.

— Нет. Скирен. А первый порт, в который мы зайдем, называется Зилиг.

— А тут что такое? — Шут показал на один из берегов острова, где красовалась какая-то надпись с
завитками.

— Думаю, просто виньетка. А может быть, надпись означает водоворот, новое течение или мель,
заросшую водорослями. Я не знаю. Мне кажется, островитяне видят мир не так, как мы.

— Естественно. А у тебя есть карта Аслевджала?

— Вон та, маленькая, с коричневом пятном на краю. Он развернул ее, положил рядом с первой и
принялся переводить взгляд с одной на другую.

— Да, я понял, что ты имел в виду, — пробормотал он и провел пальцем по кружевному краю
береговой линии. — Как ты думаешь, что это такое?

— Тающий ледник. По крайней мере, так считает Чейд.

— Интересно, почему он не передал тебе мою записку. Я принял невинный вид.

— Может быть, и правда забыл. Спрошу у него сегодня.

— Кстати, мне тоже нужно с ним поговорить. Наедине. Могу я сегодня побывать на вашем уроке
Скилла?

Мне стало ужасно не по себе, но я не смог придумать, как ему отказать. — Занятие будет днем,
после моего урока со Свифтом и упражнений на оружейной площадке.

Он спокойно кивнул. — Отлично. Мне нужно кое-что прибрать в своих апартаментах внизу. —
Словно предлагая мне спросить почему, он добавил: — Я практически из них выехал. То, что там
останется, никому не помешает.

— Значит, ты намерен насовсем перебраться в «Серебряный ключ»?

На мгновение у него на лице появилось непонимающее выражение — я его удивил. Затем он
покачал головой и мягко улыбнулся. — Ты не веришь ничему из того, что я тебе говорю, Фитц? Ну,
может быть, твое неверие защитило нас обоих во время бурь, которые нам довелось пережить.
Нет, друг мой. Мои комнаты в Баккипе останутся пустыми, когда я их покину. А большая часть
чудесных вещей и мебели в «Серебряном ключе» принадлежат другим людям — залог за мои
долги. По которым я, разумеется, не собираюсь платить. Когда я покину Баккип, кредиторы
слетятся как вороны и опустошат мои апартаменты. Вот таким будет конец лорда Голдена. Я не
вернусь в Баккип. Я вообще никуда не вернусь.

Его голос даже не дрогнул. Он говорил совершенно спокойно, глядя мне в глаза. Однако от его
слов у меня возникло ощущение, будто меня лягнули в живот. Он держался как человек, который
знает, что умрет, и потому пытается привести свою жизнь и то, что останется после него, в
порядок. На меня вдруг накатили совершенно новые чувства. Мне было не по себе рядом с ним
из-за нашей недавней ссоры, да еще я не забыл, что обманул его. Я не боялся, что он умрет,
поскольку знал, что предотвратил его смерть. Но его беспокоило совсем другое.

Он говорил со мной, как человек, знающий, что ему суждено умереть, станет говорить со старым
другом, которому до его смерти нет никакого дела. Каким же жестоким, наверное, я ему казался,
когда старался избегать его в эти последние дни. Возможно, он подумал, что я сознательно решил
разорвать нашу связь еще до его смерти, чтобы потом не пришлось терпеть боль потери.
Неожиданно я произнес единственные честные слова за весь наш разговор: — Не будь дураком! Я
не позволю тебе умереть, Шут! — Неожиданно у меня прервался голос, я схватил чашку с
остывшим чаем и сделал несколько больших глотков.

Он на мгновение задохнулся, но тут же рассмеялся, и его смех напомнил мне звон бьющегося
стекла. В глазах у него стояли слезы. — Ты искренне в это веришь, не так ли? О Любимый... Из
всего, с чем я должен попрощаться, расставание с тобой причиняет мне самую мучительную боль.
Прости меня за то, что избегал тебя. Но наверное, будет лучше, если мы постараемся отдалиться
друг от друга, прежде чем в наши жизни вмешается судьба.

Я со стуком поставил чашку, и остатки чая выплеснулись на стол. — Прекрати так говорить! Эда и
Эль! Так вот почему ты швырял на ветер деньги, растрачивая свое состояние, и жил будто какой-то
джамелийский дегенерат! Прошу тебя, скажи, что ты спустил не все, что еще осталось... на то
время, когда ты вернешься.

Я замолчал, опасаясь выдать себя.

На его лице появилась странная улыбка. — Ничего не осталось, Фитц. Я все истратил или
позаботился о том, чтобы деньги получили другие. Избавиться от такого громадного состояния
было трудно, но какое неслыханное удовольствие я получил — гораздо большее, чем когда
владел им. Я оставил распоряжение, что Малта переходит Барричу. Можешь представить его
лицо, когда ему вручат поводья? Я знаю, он будет ее любить и заботиться о ней. Что же касается
Пейшенс, жаль, что ты не видел. Я отправил ей целую гору книг и манускриптов на самые разные
темы. Она никогда не догадается, откуда они взялись. А еще я позаботился о Гарете, садовнице. Я
купил ей домик и кусок земли, а также оставил немного денег, чтобы она не бедствовала. Это
обязательно вызовет разговоры: всем станет интересно, с какой стати лорд Голден столь щедро
обошелся с простой садовницей. Ну и пусть болтают. Она все поймет, и ей будет наплевать.
Джофрон, моей подружке из Джампи, я отправил набор отличного дерева и все мои инструменты
для резьбы. Она оценит их и будет с любовью обо мне вспоминать, несмотря на то что я покинул
ее весьма неожиданно. Она ведь стала довольно известным мастером по изготовлению игрушек.
Ты знал?

Рассказывая о своих распоряжениях, Шут улыбался, и тень смерти почти покинула его глаза.
— Прошу тебя, прекрати, — взмолился я. — Клянусь, я не допущу, чтобы ты умер.

— Не давай мне обещаний, которые могут разбить нам обоим сердце, Фитц. Кроме того, — он
вздохнул, — даже если тебе удастся разрушить то, что предначертано судьбой, лорд Голден все
равно должен исчезнуть. Он изжил себя и свою полезность. Как только я отсюда уеду, он
перестанет существовать.

Шут продолжал рассказывать мне, как он поступил со своим состоянием, и о том, что его имя
скоро все забудут, а мне стало совсем тошно. Он тщательно все продумал, и не упустил ни одной
детали. Когда мы оставим его на пристани, он окажется в очень тяжелом положении. Я не
сомневался, что Кетриккен о нем позаботится, и не важно, что он спустил на ветер свое состояние.
Я решил поговорить с ней наедине перед нашим отплытием, чтобы она в случае необходимости
была готова прийти к нему на помощь. Затем я заставил себя вернуться к нашему разговору,
потому что заметил странный взгляд, которым наградил меня Шут.

Я откашлялся и попытался произнести какие-нибудь осмысленные слова. — Мне кажется, ты зря

оставил всякую надежду. Если у тебя еще хоть что-нибудь осталось, постарайся зря это не тратить.
А вдруг я все-таки окажусь прав и мне удастся тебя спасти. А теперь мне пора — Свифт, наверное,
уже ждет меня.

Шут кивнул и встал вместе со мной. — Ты придешь в мою старую комнату, когда нужно будет идти
на урок Скилла и встретиться с Чейдом?

— Наверное, — проговорил я, изо всех сил стараясь, чтобы он не понял, как сильно я этого не хочу.

Мимолетная улыбка скользнула по его губам. — Удачи тебе с сыном Баррича, — пожелал он и
ушел.

***

Оттуда я прошел по тайному проходу в комнату, которую занимал, когда был слугой у лорда
Голдена. Прежде чем открыть надежно спрятанную дверь, я внимательно прислушался. Изнутри
не доносилось ни звука, и я обрадовался, что Шута в комнате нет. Однако едва я притворил за
собой дверь, он появился на пороге моей бывшей каморки. Шут снова сумел меня удивить. На сей
раз он надел простую черную тунику, обтягивающие штаны и низкие черные сапожки. Свет,
падавший из окна, позолотил его волосы и очертил силуэт в дверном проеме. Я увидел старую
койку, на которой спал, и вещи, оставленные мной, когда я покинул его службу. Чудесный меч,
подаренный мне лордом Голденом, лежал поверх кучи яркой и ужасно экстравагантной одежды,
которую он для меня заказывал у своего портного. Я удивленно на него посмотрел, и он сказал
очень тихо:

— Это твои вещи, и ты должен их забрать.

— Сомневаюсь, что у меня когда-нибудь снова возникнет необходимость так одеваться, —

заметил я, и собственный тон показался мне жестким и не слишком дружелюбным.

— Кто знает, — отвернувшись, едва слышно произнес он. — А вдруг наступит день, когда лорд
Фитц Чивэл снова появится в замке Баккип? Тогда эти цвета и фасоны подойдут ему как нельзя
кстати.

— Сомневаюсь, что такое возможно. — И эти слова тоже показались мне слишком холодными, вот
почему я поспешно добавил: — Но все равно спасибо тебе. Я их заберу — на всякий случай.

Мне снова стало неловко, словно меня окутало душное, толстое одеяло, мешающее дышать.
— И меч, — напомнил мне он. — Не забудь меч. Я знаю, он немного слишком броский на твой
вкус, но...

— Но это едва ли не лучшее оружие из всех, что мне доводилось держать в руках. Я буду его
беречь. — Я постарался смягчить свой первоначальный отказ, поскольку вдруг понял, что, оставив
меч, когда перебирался на новое место, я обидел Шута.

— Да, и еще... Она должна к тебе вернуться.

Он расстегнул резную деревянную сережку, которую постоянно носил лорд Голден. Я знал, что
спрятано внутри: серьга свободы. Она перешла от бабки Баррича к самому Барричу, затем к
моему отцу, а потом ко мне.

— Нет! — Я схватил его за руку. — Прекрати этот похоронный ритуал! Я же сказал, что не позволю
тебе умереть.

Шут замер. — Похоронный ритуал, — прошептал он и вдруг рассмеялся, а я почувствовал запах

абрикосового бренди.

— Возьми себя в руки, Шут. Это так на тебя не похоже, что я не знаю, как с тобой разговаривать, —
сердито вскричал я, чувствуя раздражение, которое неловкость рождает в человеке. — Неужели
мы не можем просто расслабиться и побыть теми, кто мы есть на самом деле? Ведь нам осталось
так мало времени.

— Нам осталось мало времени, — повторил он и без видимого усилия высвободил руку.

Я прошел вслед за ним в его большую, светлую комнату. Без его вещей она казалась еще
просторнее. Шут налил себе бренди из графина, а потом взял стакан поменьше и наполнил его
для меня.

— До отплытия осталось совсем мало времени, — добавил я и взял свой стакан.

Оглядевшись по сторонам, я заметил, что мебель осталась на местах, зато все остальное исчезло
или собиралось покинуть эту комнату. Свернутые ковры и гобелены, точно толстые сосиски,
маячили вдоль стен. Дверь в пустой кабинет была открыта, Шут унес оттуда все свои тайны. Держа
стакан в руке, я вошел внутрь, и мой голос диковинным эхом отразился от голых стен.

— Ты уничтожил все следы своего пребывания здесь. Он вошел вслед за мной, и мы встали рядом
около окна.

— Я люблю порядок. Человеку приходится оставлять столько незавершенных дел, когда он

уходит. И я с удовольствием стираю свои следы.

— Раньше я не замечал, чтобы ты наслаждался подобными вещами. Мне даже кажется, что ты
получаешь удовольствие от происходящего. — Я изо всех сил старался, чтобы Шут не услышал
отвращения в моем голосе.

Странная улыбка скользнула по его губам, а потом он глубоко вздохнул, словно освободился от
какого-то груза. — Ах, Фитц, из всех людей только ты мог сказать мне нечто подобное. Возможно,
ты прав. Когда твой конец неизбежен, это всегда трагично. До сих пор мне не доводилось
переживать ничего похожего... однако я уверен, что на моем месте ты держался бы иначе. Как-то
раз ты попытался объяснить мне, что твой волк всегда жил настоящим и учил тебя радоваться
тому, что у тебя есть сейчас. Ты хорошо усвоил урок. Я же всегда жил, стараясь определить
будущее до того, как оно наступит, но совершенно неожиданно для себя увидел черту, за которой
все черно. Мрак. Вот что мне снится по ночам. А когда я сажусь и пробую потянуться вперед,
чтобы увидеть, куда ведет моя дорога, я вижу только черный мрак.
Я не знал, что сказать на его слова. Я видел, что он старается избавиться от своего отчаяния, — так
собака пытается стряхнуть волка, вцепившегося ей в глотку. Отпив бренди, я почувствовал, как
меня наполняет аромат абрикосов и восхитительное тепло летнего дня, и вспомнил время,
которое мы провели в моей хижине, бренди напомнило мне о радостях тех дней, когда все было
так просто.

— Хорошо, — не подумав, сказал я, и Шут удивленно на меня посмотрел.

Затем он быстро сморгнул слезы, и его улыбка была искренней. — Да, — тихо проговорил он. —
Ты прав. Бренди очень хорошее, и то, что нас ждет впереди, не может этого изменить. Будущее не
в силах отнять у нас прошлое, если только мы ему не позволим.

Где-то в самой глубине души он миновал какой-то важный перекресток и немного успокоился.
Глядя на холмы за Баккипом, я сделал еще глоток. Когда я снова повернулся к Шуту, я увидел, что
он смотрит на меня с любовью, выносить которую у меня не было сил. Ведь, если бы он знал, как
я его обманул, он бы вел себя иначе. Однако ужас перед предначертанным ему на Аслевджале
убедил меня в том, что я принял правильное решение.

— Мне очень жаль, но Чейд и остальные уже, наверное, ждут.

Шут серьезно кивнул, поднял свой стакан, словно хотел произнести тост, и залпом осушил его. Я
последовал его примеру и замер на мгновение, наслаждаясь теплом, которое согрело меня
изнутри. Потом, глубоко вздохнув, я в последний раз насладился запахом и вкусом абрикосов.

— Очень хорошее бренди, — повторил я.

— Ты получишь все оставшиеся бутылки, — криво ухмыльнувшись, заявил Шут, а потом

расхохотался, увидев мой сердитый взгляд.

***

Я почувствовал едва различимую вспышку страха. Она возникла между мной и Шутом, и я понял,
что наша связь по-прежнему существует. Затем Шут поднял руку в перчатке и положил ее на
ладонь Чейда. И тут я его почувствовал, но объяснить ощущения, которые я испытал, трудно. Если
наш объединенный Скилл представлял собой тихий пруд, Шут походил на листок, плавающий на
его поверхности.

— Соединись с ним, — предложил Чейд, и мы все потянулись к нему.

Смятение Шута стало сильнее, но, думаю, никто, кроме меня, его не почувствовал. Казалось, они
могут к нему прикоснуться, но он, точно вода, расступался перед ними и превращался в единое
целое у них за спиной. Так на поверхности озера возникают круги, но поймать их невозможно. Его
страх становился все сильнее, и я осторожно потянулся к нему, стараясь понять, что его испугало.

Обладание. Он не хотел, чтобы чужое прикосновение позволило другому человеку им обладать.

Слишком поздно я вспомнил, что сделали с ним Регал и его группа Скилла. Они нашли Шута
благодаря нашей с ним связи, забрали часть его сознания и использовали против меня, чтобы
шпионить за мной и узнать, где находится Молли. Он по-прежнему стыдился этого предательства,
и оно причиняло ему невыносимую боль. Шут продолжал нести груз вины за события,
случившиеся столько лет назад. Мне стало не по себе, поскольку скоро он должен был узнать о
том, что я тоже его предал.

Ты ни в чем не виноват, — попытался я утешить его, воспользовавшись нашей связью.

Он не желал утешения. А в следующее мгновение - я услышал его мысли. Они звучали словно
издалека и одновременно были четкими и ясными.
Я знал, что это произойдет. Сам предсказал, еще ребенком. Что тебя предаст самый близкий
человек. Но я не мог поверить, что эта роль уготована мне. Я исполнил собственное
пророчество. Мы выжили. Чудом.

— Вы разговариваете между собой при помощи Скилла? — язвительно поинтересовался Чейд, и я

одновременно услышал и почувствовал его слова.

Я сделал глубокий вдох и постарался еще сильнее погрузиться в Скилл. — Да, — ответил я. — Я
могу до него дотянуться. Но с большим трудом. И то лишь потому, что раньше между нами
существовала связь.

— Попробуем еще? — Голос Шута прозвучал едва слышно, но я услышал в нем вызов, хотя и не
понял, что он имеет в виду.

— Да, пожалуйста. Попытайтесь, — попросил я его. Краем глаза я заметил, что Шут что-то делает,
но взгляд у меня был затуманен, и я не разгадал его намерений, пока он не положил руку на мое
запястье. Кончики его пальцев безошибочно нашли свои собственные потускневшие серые
отпечатки, оставленные на моей руке много лет назад. Его прикосновение было нежным, но
острой стрелой пронзило мне сердце. Я дернулся, словно рыба, попавшаяся на крючок, а затем
замер. Шут пронесся по моим венам, обжигающий, точно бренди, холодный, как лед. На одно
ослепительное мгновение мы разделили физическое ощущение друг друга. Оно оказалось таким
сильным, какого до сих пор мне испытывать не приходилось, более интимным, чем поцелуй, и
глубже, чем удар ножа.

Это ощущение выходило за пределы Скилла, оно не имело ничего общего ни с плотским
наслаждением, ни с моей связью через Уит с Ночным Волком. Мы не делились своей сутью друг с
другом, мы становились друг другом. Ни боль, ни экстаз не могли быть определением
происходящего. И что самое ужасное, я почувствовал, что открываюсь навстречу новому
переживанию, словно моя любимая коснулась губами моих губ, и я не знаю, кто из нас будет
поглощен. Еще один удар сердца — и мы станем единым целым, узнаем друг друга так, как не
знают никакие иные два человека. И ему станет известна моя тайна.

— Нет! — выкрикнул я, прежде чем он успел узнать о моем заговоре против него.

Я разорвал физическую и мысленную связь между нами. Я очень долго падал и наконец
повалился на каменный пол, а потом быстро откатился под стол, чтобы сбежать от его
прикосновения. Я задыхался. Мне показалось, что я надолго погрузился во мрак, но прошло лишь
несколько секунд, прежде чем Чейд вытащил мое скорченное тело наружу. Потом, стоя рядом со
мной на коленях, он прижал меня к груди. Словно издалека, до меня донеслись его слова: — Что
случилось? Тебе плохо? Что ты с ним сделал, Шут?

Я услышал, как всхлипнул Олух. По-видимому, он единственный знал, что произошло. Меня
отчаянно трясло, и я ничего не видел вокруг себя. Впрочем, я почти сразу сообразил, что плотно
закрыл глаза и скорчился, превратившись в тугой комок. И все равно мне было ужасно трудно
убедить себя в том, что я могу расслабиться. В тот момент, когда я открыл глаза, в моем сознании
возникла мысль Шута, которая распустилась там, словно листок под лучами солнца.

Моя любовь не знает преград.

— Это слишком, — едва слышно пролепетал я. — Никто не может столько отдать. Никто.

— Вот бренди, — сказал Дьютифул, оказавшийся рядом со мной.

Чейд заставил меня сесть и поднес чашку к моим губам. Я проглотил бренди, точно это была вода,
и закашлялся. Когда мне удалось повернуть голову, я увидел, что Шут единственный продолжает
сидеть в своем кресле за столом. Он снова надел перчатки, и взгляд, которым он меня наградил,
был совершенно непроницаемым. Олух скорчился в одном из углов и дрожал, обхватив себя
руками. Его окутывала музыка, песня его матери, — так он пытался успокоить себя.

— Что произошло? — сердито потребовал ответа Чейд.

Я продолжал опираться на него и чувствовал, как гнев волнами исходит от его тела. Я знал, что его
возмущенный вопрос адресован Шуту, но я все равно на него ответил.

— Между нами возникла слишком сильная связь через Скилл, такая полная, что я потерял себя.
Как будто мы стали одним существом. Я назвал эту связь Скиллом, но не был уверен, что это
правильно. Так можно назвать солнце яркой искрой. Я глубоко вздохнул. — Я испугался и
разорвал ее. Я не ожидал ничего подобного.

Эти слова были обращены ко всем остальным, но и к Шуту тоже. Я видел, что он их услышал, но
понял по-своему, не то, что я хотел сказать.

— А на тебя это никак не повлияло? — спросил у него Чейд.

Дьютифул помог мне подняться на ноги, и я тут же повалился в кресло. Однако я чувствовал не
усталость, я был весь насквозь пропитан энергией. Я мог бы легко взобраться на самую высокую
башню Баккипа, если бы сумел вспомнить, что нужно делать, чтобы согнуть ноги в коленях.

— И на меня повлияло, — тихо проговорил Шут. — Только иначе. — Он встретился со мной

глазами и сказал: — Я не испугался. Попробуем еще раз, — с невинным видом предложил Шут.

— Нет! — выкрикнули мы с Дьютифулом и Чейдом одновременно, только с разной силой.

— Нет, — повторил Шут в наступившей тишине. — Лично я достаточно узнал сегодня.

***

— Почти, — ответил Шут и добавил холодно: — Дай мне слово Видящего, что, когда наступит
решающий момент, Фитц сможет поступить так, как посчитает нужным.

— Слово Видящего! — Чейд был возмущен.

— Именно, — спокойно подтвердил Шут. — Если только твои слова не пустая болтовня, при
помощи которой ты хочешь заставить Фитца плясать под свою дудку.

Шут откинулся на спинку кресла и положил руки на подлокотники. Он держался совершенно

спокойно. На мгновение я узнал стройного человека в черном, с убранными назад блестящими
волосами. Мальчик, которого я знал в детстве, превратился во взрослого мужчину. Затем он
повернул голову к Чейду, и наваждение исчезло. На его лице застыла неколебимая твердость. Я
еще ни разу не видел, чтобы кто-нибудь столь уверенно бросал вызов Чейду.

То, что произнес Чейд в ответ, произвело на меня неизгладимое впечатление. Он странно
улыбнулся, посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Шута и обратно на меня. Глядя мне в
глаза, он произнес: — Я даю мое слово Видящего. Я не стану просить Фитца поступать против
собственной воли. Ну вот. Ты доволен?

Шут медленно кивнул. — О да. Я доволен. Я вижу, что решение будет принимать он, так же ясно,
как - то немногое, что мне еще осталось увидеть. — Он кивнул, словно соглашаясь с самим собой.
— Нам с тобой нужно еще кое-что обсудить, но это можно сделать уже после отплытия. Ну, время
бежит, а у меня еще куча дел, о которых я должен позаботиться до отъезда. Хорошего вам дня,
лорд Фаллстар.
Легкая улыбка коснулась его губ, он посмотрел на меня, потом на Чейда и вдруг неожиданно
широко развел руки в стороны и изящно поклонился Чейду, словно они вели светскую беседу.
Выпрямившись, он повернулся ко мне и тепло проговорил: — Хорошо, что нам удалось провести
вместе немного времени, Фитц. Я по тебе скучал. — Затем он вздохнул, словно вспомнил, что ему
предстоит неприятное дело. Думаю, вернулись мысли о смерти, и его улыбка погасла. — Прощу
меня простить, господа, — пробормотал он и ушел в потайную дверь, скрытую за очагом,
грациозно, словно лорд, покидающий банкет.

Я сидел и смотрел ему вслед. Странные переживания во время нашего единения при помощи
Скилла все еще были со мной, они навевали диковинные слова и еще более необычные жесты.
Шут вступил в единоборство с Чейдом и победил. Однако я не был уверен, что понимаю, о чем
они договорились.

Старый убийца заговорил так, будто подслушал мои мысли.

— Он напоминает мне о верности тебе! Как он смеет? Мне, который практически тебя вырастил! С
чего он взял, что может возникнуть ситуация, когда мы будем не согласны друг с другом?
Особенно учитывая, что мы оба знаем, как много зависит от успешного завершения нашей
миссии. Слово Видящего! Ну и дела! А ты, по его мнению, кто такой?

Он повернулся ко мне, словно ожидал, что я с ним молча соглашусь. — Возможно, — тихо
проговорил я, — он считает себя Белым Пророком, а меня своим Изменяющим. — Затем я сделал
глубокий вдох и задал свой вопрос: — Как вы могли спорить о моей преданности так, будто я сам
не способен принять никакого решения? — Я возмущенно фыркнул. — По-вашему получается, что
мозгов у меня не больше, чем у лошади или жалкого пса.

Когда Чейд заговорил, он смотрел мимо меня в окно и, думаю, полностью отдавал себе отчет в
собственных словах.

— Не лошадь и не пес, Фитц. Я бы никогда так о тебе не подумал. Нет. Ты клинок. Таким я тебя
сделал — ты оружие. А Шут считает, что ты лучше всего подходишь для его руки. — Старик
презрительно хмыкнул. — Он глуп. — Затем Чейд посмотрел на меня и кивнул. — Ты правильно
сделал, что рассказал мне о его планах. Хорошо, что мы оставим его в Баккипе.

Ответить было нечего, и я покинул башню, воспользовавшись потайным лабиринтом Баккипа. Я

увидел сегодня своего друга и наставника в новом свете, и мне это совсем не понравилось.
Возможно, Шут хотел продемонстрировать нам, какую власть он имеет надо мной, когда вошел со
мной в контакт при помощи Скилла. Впрочем, я чувствовал, что это не так. Разве он не спросил
моего согласия? И тем не менее у меня возникло ощущение, что он намеренно показал мне, как
сильна связь между нами.

Случайно ли, что Чейд стал свидетелем? Или Шут стремился открыть мне, как на самом деле ко
мне относится мой бывший наставник, сказать без слов, что Чейд уверен, будто я всегда готов
исполнить его волю. Я покачал головой. Неужели Шут полагает, что я этого не знаю? Я стиснул
зубы. Скоро мой друг поймет, что мы с Чейдом обманули его.

Я вернулся в свою мастерскую, и мне совсем не понравились мысли, которые терзали меня по
дороге туда. Стоило мне открыть дверь, как я сразу понял, что Шут побывал здесь до меня. Он
оставил на столе рядом с моим стулом подарок. Я провел рукой по спине Ночного Волка.
Вырезанный из дерева, мой волк был в расцвете сил. Мертвый кролик лежал между передними
лапами зверя, голова волка приподнята, умные черные глаза, исполненные мудрости и терпения,
смотрят на меня.
Я взял его в руки. Шут начал вырезать его, когда сидел за столом в моей хижине. Тогда я не понял,
что это будет, и забыл о его обещании показать мне, когда работа подойдет к концу. Я
прикоснулся к кончикам ушей фигурки. А потом сел и стал смотреть в огонь, сжимая в руке своего
волка.

***

Чем ближе мы подплывали к берегу, тем больше людей скапливалось на палубе, чтобы взглянуть
на одинокую зловещую фигуру, которая дожидалась нас. Только после того, как был брошен
якорь и на воду спустили шлюпки для высадки на берег, человек в черно-белом плаще
шевельнулся. Он спустился пониже и остановился у самого края. И прежде чем он откинул
капюшон, мое сердце дрогнуло, а душу наполнил ужас.

Меня ждал Шут.

***

И все это время я ощущал взгляд Шута, замершего на краю утеса. Он стоял совершенно
неподвижно, но мне казалось, что холодный ветер говорит за него. За спиной Шута развевались
широкие полы плаща, длинные золотые волосы разметались в разные стороны. Шут перестал
пользоваться пудрой, которая обесцвечивала его кожу, и джамелийской косметикой,
превращавшей его в иностранца. Загорелая кожа, тонкие черты лица и желтая грива волос
превращали Шута в существо из легенды. Строгие черно-белые цвета его одежды окончательно
стерли все следы праздного лорда Голдена. Интересно, сумел ли кто-нибудь, кроме меня и Чейда,
его узнать. Я попытался обменяться с ним взглядом, но он смотрел сквозь меня. Только когда
принц сошел на берег, Шут заговорил.

— У меня для вас приготовлен горячий чай, — с поклоном сказал он.

Его голос донесся до нас сквозь немолчный шум ветра. Больше Шут ничего не прибавил. Затем он
жестом пригласил нас к своей палатке, повернулся и зашагал к ней.

— Вы его знаете? Кто это? — осведомился Аркон Бладблейд, рука которого легла на рукоять меча.

— Я знаю его много лет, — угрюмо ответил Чейд. — Но как он сюда попал, не имею ни малейшего
представления.

Принц пытался скрыть свое изумление. Он бросил вопросительный взгляд в мою сторону, но я
быстро опустил глаза.

Это был лорд Голден? — Дьютифул искренне недоумевал, изменения внешности поставили его в
тупик.

Нет. И это не Шут. Но они разные грани одного и того же.

Только не надо драматизировать, — раздраженно вмешался Чейд, недовольный нами обоими.

— Он для нас не опасен, — вслух сказал Чейд. — Я сам с ним разберусь. Пусть стражники
останутся здесь и помогут разгрузить вещи. Необходимо перенести все за линию прибоя и
надежно защитить от проникновения влаги.

Чейд с удивительной ловкостью избавился от меня, решив наедине поговорить с Шутом и

выяснить, что происходит.

***
Я остановился, прежде чем войти. Клапан палатки был аккуратно завязан. Однажды, много лет
назад, когда я был мальчишкой, мне довелось без приглашения зайти в комнату Шута. И я долго
об этом жалел, поскольку не сумел разгадать многочисленных тайн, а в отношениях между нами
появилась трещина. И хотя Шут никогда не формулировал правил, он научил меня, как должны
строиться наши отношения. Если я задавал ему вопросы о его прошлом, он отвечал только тогда,
когда хотел, и любые проявления моего любопытства считал вторжением в его частную жизнь. В
результате я знал о нем только то, что он пожелал мне сообщить. Поэтому я застыл перед входом
в его палатку на ледяном ветру — стоит ли рисковать? И выдержат ли наши отношения еще одну
трещину?

Потом я наклонился, отодвинул полог и вошел внутрь. Материал палатки был мне незнаком,
возможно, какой-то необычный вид шелка, но он оказался таким плотным, что полностью
защищал от ветра. От небольшой жаровни, установленной в яме, вырытой в земле, лился свет.
Шелковистые стены хорошо удерживали тепло. Однако в палатке царил сумрак, хотя тусклый свет
жаровни и отражался от блестящих стен. Тонкий ковер покрывал почти все мерзлую землю, в углу
Шут устроил себе простое ложе из шерстяных одеял. Мой волчий нос уловил аромат его духов. В
другом углу стояла сумка с одеждой и кое-какие вещи. Я заметил, что он привез с собой
Петушиную корону без перьев. Почему-то я совсем не удивился. Перья с берега Иных, которые,
как мне казалось, могли подойти к короне, хранились в моем сундучке. Некоторые вещи
необходимо возить с собой.

У Шута оказался совсем небольшой запас еды и единственный котелок: очевидно, он рассчитывал
на наше появление. Я не увидел в палатке никакого оружия; ножи годились лишь для
приготовления пищи. Интересно, как он нашел корабль, который доставил его сюда, и почему не
захватил с собой побольше запасов. Среди его скудных припасов я нашел маленькую баночку с
медом и взял ее.

Мне не удалось найти листка бумаги, чтобы оставить записку и сказать ему, что я не хотел, чтобы
он отправился с нами к своей смерти, и я поступил так, чтобы сохранить ему жизнь. В конце
концов я положил Петушиную корону на середину его постели. Но прежде повертел ее в руках,
так что свет на мгновение отразился в блестящем глазу петуха. Шут поймет, что я заходил в
палатку. Уходя, я завязал клапан собственным узлом.

***

Я делал вид, что присматриваю за Олухом, а сам потихоньку приближался к Шуту. Мне
показалось, что он заметил мои маневры, поскольку отошел от Свифта и Кокла. Когда мы
оказались почти рядом, я негромко сказал:

— Что ж, несмотря на все мои попытки, ты все-таки сумел сюда попасть. Как тебе это удалось?

Хотя мы с ним были одного роста, он умудрился посмотреть на меня сверху вниз. Его лицо
сохраняло неподвижность, что говорило о сильном гневе. Я решил, что он не станет мне отвечать.

— Я прилетел, — наконец сказал он.

Он стоял, не глядя в мою сторону, и я слышал его тихое дыхание. Я обрадовался, что он остался
стоять рядом, а не ушел. Возможно, Шут не хотел привлекать к нам внимание. Я решил
проигнорировать насмешку, прозвучавшую в его ответе.

— Прошу тебя, перестань злиться. Ты прекрасно понимаешь, почему я так поступил. Ты же сам
говорил, что умрешь здесь. И я постарался сделать так, чтобы ты сюда не попал.

Некоторое время он молчал. Мы наблюдали, как отплывает лодка с Арконом Бладблейдом. Двое
воинов клана кабана налегли на весла. Судя по выражениям их лиц, они покидали Аслевджал с
радостью. Шут искоса посмотрел на меня. Его глаза приобрели цвет крепкого чая. Теперь, когда
он перестал пользоваться пудрой и краской, его кожа стала золотисто-коричневой.

— Ты мог бы проявить чуть больше уважения. Мог бы поверить мне, — с укором проговорил он.

— Если бы ты знал, что я отправляюсь на верную смерть, неужели ты бы не попытался меня

остановить?

Мне не следовало задавать такой вопрос — но я понял это только после того, как слова
прозвучали. Глядя на корабль, где матросы выбирали якорную цепь и ставили паруса, Шут
проговорил, почти не разжимая губ: — Напротив. Множество раз я знал, что твои вера и
упрямство поставят под угрозу твою жизнь, но всегда уважал принятые тобой решения.

***

Шатер Шута был тоже освещен и сиял, точно звезда в ночи. Я бесшумно пошел к нему по снегу.

Я остановился перед шатром, услышав голоса, которые сразу узнал. Свифт что-то сказал, в ответ
раздался насмешливый голос Шута. Мальчик рассмеялся. Его смех показался мне удивительно
мирным и искренним. Я вдруг почувствовал себя чужим и никому не нужным и чуть не вернулся в
свою палатку. Потом я отругал себя за ревность. Шут подружился с мальчиком — и что с того?
Свифту пойдет только на пользу общение с ним. Поскольку я не мог постучать в дверь, чтобы
объявить о своем появлении, мне пришлось громко откашляться, после чего я откинул полог
шатра. Луч света упал на снег.

— Могу я войти? Последовала едва заметная пауза.

— Если хочешь. Постарайся не занести снег и лед. Он слишком хорошо меня знал. Я стряхнул с
одежды и башмаков влажный снег, потом, нагнувшись, вошел и закрыл за собой полог платки.

Шут обладал удивительным талантом создавать для себя мир, в который он мог уйти. Шатер не
стал исключением из этого правила. Когда я побывал в нем в прошлый раз, здесь было очень
мило, но пусто. Теперь Шут наполнил его своим присутствием. Маленькая металлическая жаровня
горела почти без дыма. В воздухе витал пряный аромат готовящейся еды. Свифт, скрестив ноги,
сидел на подушке с кисточками, а Шут устроился на своей постели. Две стрелы, одна темно-серая,
другая яркая, разноцветная, — обе работы Шута — лежали на коленях Свифта.

— Я вам нужен, сэр? — быстро спросил Свифт. Ему явно не хотелось уходить. Я покачал головой.

— Я даже не знал, что ты здесь, — ответил я.

Когда Шут сел, я понял, почему смеялся Свифт. Крошечная марионетка свисала с его пальцев, пять
тонких нитей тянулись к их кончикам. Я улыбнулся. Он вырезал крошечного шута и раскрасил его в
черно-белые цвета. У куклы было бледное лицо Шута, каким он был в детстве. Тонкие белые
волосы облаком окружали головку марионетки. Легкое движение пальцев, и она отвесила мне
поклон.

— Что привело тебя ко мне, Том Баджерлок? — спросили меня Шут и его кукла.

Едва заметное движение пальца — и марионетка вопросительно склонила голову набок.

— Дружба, — ответил я после короткого размышления, усаживаясь напротив Свифта.

Мальчик бросил на меня возмущенный взгляд и отвернулся.

Лицо Шута сохраняло нейтральное выражение.

— Понятно. Что ж, добро пожаловать.

Однако я не услышал тепла в его словах; я был здесь незваным гостем. Наступило неловкое
молчание, и я понял, какую грубую ошибку совершил. Мальчик ничего не знал о нашем долгом
знакомстве с Шутом. Я не мог свободно говорить в его присутствии. И вдруг понял, что мне нечего
сказать. Мальчик мрачно смотрел в огонь, с нетерпением дожидаясь, когда я уйду. Шут начал
снимать нитки с пальцев.

— Никогда не видел таких палаток. Она из Джамелии? — Даже для меня самого мои слова
прозвучали как вежливый вопрос постороннего человека.

— Точнее, из Дождевых Чащоб. Подозреваю, что материал изготовили Элдерлинги, но узор

выбирал я сам.

— Работа Элдерлингов? — Свифт вскинул голову, почувствовав, что сейчас услышит интересную
историю.

На губах Шута играла едва заметная улыбка. Подозреваю, что он заметил интерес и на моем лице.

— Так говорят жители Дождевых Чащоб, те, что селятся в верховьях Дождевой реки. Они
утверждают, будто когда-то там стояли великолепные города Элдерлингов. Теперь уже трудно
сказать, кем были эти созданья. Но в некоторых местах, в глубинах болот Дождевых Чащоб,
попадаются каменные города. Иногда удается найти дорогу туда, и в тех домах, что остались
стоять неповрежденными, можно обнаружить удивительные сокровища других времен и
народов. Некоторые вещи, найденные там, обладают магическими свойствами, которые не до
конца понимают даже обитатели Дождевых Чащоб. Впрочем, там попадаются и самые обычные
вещи, вроде тех, что мы делаем для себя, но только совсем другого качества.

— Вроде этой стрелы? — Свифт приподнял серую стрелу. — Ты говорил, что она из Дождевых
Чащоб. Я никогда не видел такого дерева.

Взгляд Шута метнулся ко мне, а потом он вновь посмотрел на Свифта. — Это волшебное дерево,
очень редкое. Еще более редкое, чем материал шатра, который тоньше и прочнее шелка. Я могу
сложить всю палатку в небольшой шарик, который поместится у меня на ладони, однако он
настолько прочен, что выдерживает мощные порывы ветра.

Свифт осторожно коснулся удивительного материала. — Здесь так хорошо. Гораздо теплее, чем в
обычной палатке. И мне нравятся драконы на стенах.

— Мне тоже, — кивнул Шут и вновь откинулся на своей постели, глядя на пламя жаровни.
Отблески огня плясали в его глазах.

Я внимательно смотрел на Шута. На его лице появились морщины, которых не было, когда мы
играли с ним в детстве. Казалось, обретя цвет, волосы стали гуще. Они больше не парили в диком
беспорядке вокруг лица, на его плечах лежала гладкая грива прекрасных волос. — Именно из-за
драконов я здесь.

И вновь он бросил на меня мимолетный взгляд. Я скрестил руки на груди и откинулся назад, так
что мое лицо оказалось в тени.

— В Дождевых Чащобах водятся драконы, — продолжал он, обращаясь к Свифту. — Но только

один из них сильный и здоровый. Ее зовут Тинталья.

Мальчик подвинулся к Шуту. — Значит, торговцы из Бингтауна сказали правду? У них есть дракон?

Шут склонил голову, словно размышлял над его вопросом. И вновь тень улыбка коснулась его губ.
Потом он покачал головой.
— Нет, я бы так не сказал. На самом деле драконица живет в Дождевых Чащобах, а Бингтаун
находится на территории, которую Тинталья считает своей. Она великолепное существо, ее чешуя
удивительного синего цвета с серебристым отливом.

— Так ты видел ее собственными глазами?!

— Да, видел. — Шут улыбнулся, глядя на восхищенное лицо мальчика. — И даже разговаривал с
ней.

Свифт затаил дыхание. Он вообще забыл о моем присутствии. Но когда Шут заговорил вновь, я не
знал, к кому из нас он обращался. — Этот шатер был одним из даров, который я получил от
жителей Дождевых Чащоб по просьбе Тинтальи.

— А почему она попросила об этом?

— Тинталья понимала, что я буду служить ей верой и правдой. Потому что мы знали друг друга в
прежние времена и в иных обличьях.

— В каком смысле? — Мальчик заподозрил, что Шут его дразнит.

— Я не единственный представитель моего народа, имевший дело с драконами. А Тинталья

обладает всей памятью своей расы. Ее воспоминания подобны ярким бусинам, нанизанным на
нить ожерелья, они к уходят к далеким временам, к дракону, отложившему это яйцо, к змею,
которым был дракон, к яйцу, из которого вылупился змей, к змею, которым дракон...

— Хватит! — Мальчик рассмеялся.

Язык Шута жонглировал словами, словно булавами. — Вернемся к тем временам, когда она
познакомилась с такими, как я. Быть может, если бы я обладал памятью драконов, я мог бы
сказать ей: «О да, я припоминаю, как это было. Как приятно вновь встретиться с тобой». Но я не
обладаю памятью дракона. Поэтому мне ничего не оставалось, как поверить ей на слово, ведь ей
не часто удавалось встретить таких достойных доверия людей, как я.

Он начал говорить с интонациями барда, рассказывающего легенду. Мальчик был совершенно

очарован. — И как же ты должен ей служить? — нетерпеливо спросил он.

— Ах вот ты о чем! — Шут отбросил волосы с лица, а потом его длинный палец неожиданно
указал на меня. — Он знает. Однажды он обещал мне помочь. Не так ли, Баджерлок?

Я принялся отчаянно перебирать свои воспоминания. Обещал ли я ему помогать? Или лишь
сказал, что приму решение, когда придет время? Я улыбнулся и ответил, неожиданно проявив
гибкость:

— Когда придет время, я исполню свою роль.

Я знал, что Шут заметил мою попытку уйти от прямого ответа, но он улыбнулся так, словно я
согласился.

— Как и все мы, — заметил он. — Даже юный Свифт, сын Баррича и Молли.

— Почему ты так меня назвал? — возмущенно воскликнул мальчик. — Мой отец ничего для меня
не значит! Ничего!

— Как бы там ни было, ты его сын. Возможно, сейчас ты его отвергаешь, но тебе не под силу
заставить Баррича отказаться от сына. Некоторые связи нельзя разорвать при помощи слов. Они
остаются с тобой навсегда. И связывают мир и время, не давая им распасться.

— Ничто не связывает его со мной, — упрямо настаивал на своем Свифт.

Наступила пауза. Мальчик понял, что прервал нить повествования и что Шут не собирается его
продолжать. Свифт вздохнул и спросил: — Так что же ты должен сделать здесь?

— О, ты и сам знаешь! — Шут вновь сел. — Ты слышал, какие слова были произнесены на берегу,
а мне известно, как быстро распространяются слухи в такой маленькой группе людей. Вы
приплыли на Аслевджал, чтобы убить дракона. А я намерен вам помешать.

— Если только не начнется честная битва. Если дракон не нападет первым.

Шут покачал головой. — Нет. Я здесь для того, чтобы дракон остался в живых. Свифт перевел
взгляд на меня, а потом вновь посмотрел на Шута.

— Значит, ты наш враг, — с сомнением проговорил он. — Ты будешь сражаться с нами, если мы
попытаемся убить дракона? Но ты же один! Как ты можешь нам противостоять?

— Я ни с кем не собираюсь сражаться. У меня нет врагов, хотя некоторые и считают меня своим
врагом. Свифт, все предельно просто. Я здесь для того, чтобы никто не убил спящего подо льдом
дракона.

Мальчик смущенно повел плечами. Я прекрасно понимал, о чем он сейчас подумал, а когда Свифт
заговорил, он был так похож на Баррича, что мое сердце пропустило удар.

— Я дал клятву служить моему принцу. — Он вздохнул, но его голос слегка дрожал. — Если вы
встанете у него на пути, я должен буду сражаться с вами, милорд.

Шут не сводил глаз с мальчика. — Я не сомневаюсь, что так и будет, если ты веришь, что
поступаешь правильно, — спокойно сказал он. — И если события будут развиваться именно так, то
скоро мы станем противниками. Я уверен, что ты с уважением отнесешься к долгу моего сердца,
как я отношусь к твоему. Однако сейчас мы путешествуем вместе, и я не вижу причин, почему мы
не можем поддерживать то, зачем пришел сюда Том Баджерлок. Дружбу.

И вновь Свифт перевел взгляд с Шута на меня. — Значит, вы друзья?

— В течение многих лет, — ответил я, и почти одновременно Шут произнес:

— Я бы сказал, что даже больше, чем просто друзья. Именно в этот момент Сивил Брезинга
откинул полог шатра и заглянул внутрь.

— Именно этого я и опасался! — разгневанно воскликнул он.

Свифт, разинув рот, уставился на него. Шут покачал головой и вздохнул. Первым отреагировал на
вторжение Сивила я. — Твои страхи беспочвенны, — спокойно сказал я. Между тем Свифт,
сделавший собственный вывод, воскликнул:

— Я никогда не предам своего принца, кто бы ни пытался меня к этому склонить!

Слова Свифта окончательно смутили Сивила. Тем не менее он бросил презрительный взгляд на
Шута и резко сказал: — Свифт, немедленно отправляйся спать в собственную постель. — А потом
он вновь повернулся к Шуту: — И не думай, что все на этом закончится. Я сообщу о своих
опасениях принцу.

***

— Если ему не помешают другие, пробуждая в нем противоестественные наклонности, —

вмешался Сивил.
Он вошел в круг света, и я сразу понял, что он готов к драке. Кот скользнул мимо его ног, подобно
снежному призраку. Мне совершенно не хотелось выслушивать необоснованные обвинения, да и
драка нам была ни к чему.

— Ты упорствуешь в своем заблуждении, — спокойно проговорил Шут. — Что ж, если хочешь, я

готов повторить. Я не представляю для Свифта никакой опасности. А то, что произошло в доме
твоей матери, было лишь уловкой, объясняющей мой поспешный отъезд. Ты совсем не глуп и
давно мог бы заметить, что Том Баджерлок и я служим принцу, оказывая ему услуги, смысл
которых тебе никто не станет объяснять. Равно как и кому-либо другому. Так что больше ты ничего
от меня не услышишь, и я прямо тебе об этом говорю. Я не испытываю ни малейшего физического
влечения к мальчику и не намерен его совращать. Да и к тебе я не питаю никаких чувств.

Слова Шута должны были успокоить Сивила, если бы его тревожило именно это. Однако все
оказалось гораздо сложнее. Я понял это, взглянув на прижатые уши кота.

— А как насчет той, что была помолвлена со мной? Как насчет Сайдел? Не станешь же ты
утверждать, что не испытывал к ней никакого влечения, когда разрушил доверие между нами?

Холод и подозрительность сомкнулись над нами. Я редко видел, чтобы Шут так тщательно
взвешивал каждое свое слово. И еще я заметил стоящего неподалеку Кокла, который
внимательно прислушивался к нашему разговору; часть людей, собравшихся разойтись по
палаткам, остались, чтобы досмотреть представление до конца. Какие выводы сделает
менестрель из услышанного, не говоря уже том, что Шут скажет сейчас?

— Когда я в последний раз ее видел, — спокойно ответил Шут, — Сайдел была милым ребенком.
— И как всякий ребенок, она легко увлекалась. Признаю, что я воспользовался интересом,
который она ко мне проявила. Я уже объяснял тебе, почему мне пришлось так поступить. Но не я
разрушил доверие между вами. Только вы сами могли это сделать — так и произошло. Теперь,
когда с тех пор прошло немало времени, ты должен понимать, о каком доверии между вами шла
речь: то был интерес ребенка, а не любовь молодой женщины. Я готов биться об заклад, что она
знала и других молодой людей кроме тебя; она не сделала окончательного выбора в твою пользу,
Сивил. Просто ты был рядом, родители не возражали против ваших отношений. Но как только
появился я и она поняла, что возможен выбор...

— Не пытайся свалить всю вину на меня! — прорычал Сивил, и я заметил, как ощерился его кот. —
Ты соблазнил Сайдел, ты украл ее у меня. А потом отбросил, и она осталась одна, опозоренная...

— Я... — Шут был потрясен. Казалось, он не находит слов. Но когда он заговорил, его голос вновь
был твердым: — Ты ошибаешься. Все, что произошло между мной и Сайдел, ты видел сам.
Большего я и не добивался! Между нами ничего не было, я не соблазнял Сайдел. Да, я уехал, но
ни о каком позоре речи идти не могло.

Сивил яростно затряс головой. Чем более спокойно говорил Шут, тем больший гнев охватывал
Сивил а. — Нет! Нет, ты и твоя мерзкая похоть разрушили наши отношения! А теперь говоришь,
что это была игра или уловка. Ты разбил мечты моей матери, унизил отца Сайдел, он больше не
может находиться в одной с ней комнате. И все ради шутки? Нет, нет, я отказываюсь тебе верить.

Мне стало не по себе. Ведь я тогда был рядом с Шутом. Мы гостили в доме Сивила Брезинги,
делая вид, что наслаждаемся охотой, а на самом деле пытались найти принца Дьютифула,
похищенного Полукровками. А когда нам потребовалось срочно уехать по следам принца, лорд
Голден повел себя так, чтобы леди Брезинга обрадовалась нашему отъезду. Он всячески ухаживал
за леди Сайдел, невестой Сивила, заморочив ей голову своим богатством, очарованием и
комплиментами. А когда Сивил попытался вмешаться, лорд Голден, будучи якобы пьяным,
намекнул юноше, что хотел бы разделить с ними постель. Мы сделали это ради спасения принца,
чтобы побыстрее покинуть дом леди Брезинги, не вызвав удивления своим ранним отъездом. Но
теперь я с тоской думал о вреде, который мы причинили. И мне вдруг стало страшно, когда я
подумал о том, куда все это может привести.

Мой принц, боюсь, вам нужно вмешаться. Сивил и Шут поссорились, и я боюсь, что Сивил
может пустить в ход кулаки.

— Мне очень жаль, — сказал Шут с таким глубоким чувством, что не оставалось сомнений в его
искренности. После короткой паузы он продолжал: — Сивил, еще не поздно. Если ты
действительно любишь эту девушку, приди к ней после возвращения в Шесть Герцогств и скажи о
своей любви. Дай ей время стать женщиной и понять, отвечает ли она взаимностью на твои
чувства. Если да, то ничто не помешает вам любить друг друга. А если нет, значит, ваши чувства не
выдержали бы испытания временем и мое вмешательство ничего не могло изменить.

Но Сивил хотел услышать совсем другое. Он смертельно побледнел и неожиданно закричал:

— Я вызываю тебя! — И бросился на Шута.

Уэб чуть-чуть не успел его перехватить. Я тоже опоздал. Он прыгнул на Шута, как кошка на мышь,
и они покатились по свежему снегу. Сивил шипел, точно кот. Сам кот почему-то не бросился на
помощь юноше, должно быть, Уэб каким-то образом помешал ему. Я шагнул вперед, чтобы
вмешаться, но ощутил прикосновение Скилла Дьютифула. Через мгновение он уже вышел из
своего шатра, на ходу натягивая куртку.

Пусть они разбираются сами, Фитц. Если ты вмешаешься, весь наш отряд разделится.
Ненависть Сивила вызревала давно, и словами их вражду не унять.

Но Шут не дерется. Я никогда не видел, чтобы он дрался!

Тем не менее — вмешался Чейд, и в его интонациях мне послушал злорадство, — ему придется.

Мне кажется, оба считали, что Сивил быстро одержит победу. Однако я знал Шута гораздо лучше,
чем они. Несмотря на кажущуюся хрупкость, Шут всегда мог мне противостоять. Однажды, когда я
был ранен, он сумел отнести меня на спине к себе домой. А работа резчика по дереву требовало
не только ловкости, но и силы. Поэтому я не сомневался, что Шут, если захочет, справится с
Сивилом. Но я боялся, что он не станет драться. И мои опасения оказались не напрасными. Сивил
оседлал Шута. И принялся колотить его кулаками в грудь, плечи и лицо.

Прекрати это! — попросил я принца. — Прикажи Сивилу остановиться!

Пусть они сами разберутся, раз и навсегда, — предложил Чейд, и я бросил на него свирепый
взгляд, поскольку полагал, что старый убийца хочет поражения Шут совсем по другим причинам.

Тогда я сам остановлю их! — Но не успел я шагнуть вперед, как ситуация резко изменилась.

Шут сумел ловко вывернуться и захватить колени Сивил а правой ногой. Неуловимым движением
он сбросил Сивила в снег и сам оказался сверху. Я был поражен, хотя и хотел, чтобы Шут отомстил.

Но он не стал бить Сивила. Без малейших усилий Шут схватил его за руки и прижал их к земле. Из
носа Шута текла темно-красная кровь. Она капала на Сивила, который отчаянно пытался
вырваться. Однако хватка Шута лишь усилилась, а потом я увидел, как он, словно бы нехотя,
вывернул Сивилу руку, и юноша застонал от боли. Рядом злобно шипел кот, но Уэб по-прежнему
не подпускал животное к дерущимся.

Шут не давал Сивилу подняться. Брезинга был вне себя от ярости, поскольку чувствовал, что
соперник удерживает без особых усилий. — Ну, хватит, — сказал Шут, обращаясь не только к
Сивилу, но и ко всем остальным. — Все кончено. Я не стану больше возвращаться к этому
разговору.

Неожиданно Сивил обмяк. Шут несколько мгновений продолжал его держать, а потом встал и
сделал шаг в сторону. Но как только Брезинга освободился, он сразу же вновь бросился в атаку. Я
попытался его остановить, но Шут изящно отскочил в сторону. Мы с Сивилом оказались лицом к
лицу, юноша не выдержал и опустил взгляд. Он отступил на шаг и злобно прорычал: — Ты
утверждаешь, что он не твой любовник, однако готов за него драться.

Словно корабль под полными парусами, Шут промчался сквозь снежную ночь и остановился в
угрожающей близости от Сивила. — Он не мой любовник. Он куда более дорог для меня. Я —
Белый Пророк, а он мой Изменяющий, и мы пришли сюда, чтобы изменить течение времени. Я
здесь для того, чтобы Айсфир остался жив.

Подобно призраку появился Пиоттр. Услышав слова Шута, он содрогнулся так, словно в его тело
вошла стрела. Воины Хетгарда, с интересом наблюдавшие за схваткой, о чем-то негромко
заговорили между собой. Но у меня не было времени наблюдать за ними. Сивил напоминал
изготовившуюся к прыжку кошку, бьющую о землю хвостом. Не сводя взгляда с Шута, он
прошипел: — Мне наплевать, как ты называешь себя или его. Я знаю, кто ты есть!

И он снова бросился на Шута. Но на этот раз Шут был готов. Он легко отклонился от ударов и
крепко схватил Сивила, однако не стал его отталкивать, а потянул на себя, воспользовавшись
инерцией противника, — через мгновение юноша упал лицом в снег. И вновь Шут оказался рядом.
Одной рукой он схватил Сивила за шею, а другой заломил его руку за спину. Сивил принялся
злобно ругаться, но Шут хрипло его предупредил: — Мы можем проделать это столько раз,
сколько ты пожелаешь. Не уймешься — обещаю тебе, получишь вывих плеча. Дай мне знать,
когда с тебя будет довольно.

Я испугался, что Сивил будет настолько глуп, что вывихнет себе плечо. Шут продолжал его
удерживать, упираясь ногами в снег. Дважды Сивил пытался вырваться и всякий раз стонал от
боли. Наконец убедившись, что у него ничего не выйдет, он перестал сопротивляться. Однако не
успокоился, а продолжал ругаться и кричать:

— Это ты во всем виноват! И не смей Отрицать свою вину! Ты все разрушил, все! А теперь моя
мать мертва, и у меня ничего не осталось. Ничего. Сайдел опозорена, а я не могу предложить ей
руку и сердце, поскольку теперь я нищий и ее отец винит мою семью в позоре дочери. Он не
разрешает мне видеться с ней. Если бы не ты, ничего бы не случилось. И моя жизнь не была бы
разрушена.

— А принц бы умер. Или еще того хуже, — тихо отозвался Шут.

Сам того не заметив, я вплотную подошел к дерущимся. Быть может, никто, кроме нас троих, не
слышал последних слов Шута.

С безнадежным стоном Сивил упал лицом в снег и замер в неподвижности. Шут не стал заставлять
его просить о пощаде, просто отпустил и выпрямился. Я чувствовал, как ему больно.

— Я ни в чем не виноват, — заговорил он, слегка задыхаясь. — Я не убивал твою мать. И не

опозорил ее. Это дело рук Полукровок. Вини их. Не меня. И не перекладывай вину на юную
девушку, которая лишь немного пофлиртовала с незнакомцем. Прости ее... и себя. Вы попали в
ловушку, и вас обоих использовали.

Проникнутые мудростью слова Шута вонзились в душу Сивила, и его боль хлынула в ночь. Уит и
Скилл, я ощущал их, словно горячий, отвратительный яд, выливались из него. Когда Шут вновь
отвернулся, Сивил остался лежать на снегу, рыдая от горя. Уэб отпустил кота, и тот бросился к
хозяину. Шут успел отойти от них. Тяжело дыша, он провел рукавом по лицу, а потом встряхнул
головой, оросив снег темно-красной кровью. Сделав еще несколько шагов в сторону, он присел на
корточки, глубоко вдыхая холодный воздух.

И только тогда принц вмешался: — На этом и закончим. У нас маленький отряд, и мы не можем
позволить себе раздоры. Сивил, ты бросил свой вызов — будем считать, что ты получил
удовлетворение. Лорд Голден, ты здесь, покуда я тебе дозволяю оставаться с нами. Ты открыто
заявил, что попытаешься помешать довести мою миссию до конца. Я согласен на это, как и на
присутствие среди нас воинов Хетгарда. Но если ты затаил злобу против Сивила, я не стану терпеть
твоего присутствия. Ты будешь изгнан, и наши пути разойдутся.

В последних словах принца я услышал угрозу. Я подошел к Шуту и постоял рядом с ним, пока он
не восстановил дыхание. Уэб присел на корточки рядом с Сивилом, который все еще лежал на
снегу, прижимая к себе своего кота, как ребенок — любимую куклу. Уэб что-то тихо сказал Сивилу,
но я не расслышал слов. Взяв Шута за руку, я повел его к шатру. Теперь, когда все кончилось, он
выглядел ошеломленным.

— Следуй за принцем, — сказал я Свифту, проходя мимо него, — все кончилось. Мы поговорим
позднее.

Он кивнул, не спуская с нас глаз. Шут споткнулся, и я обхватил его за плечи. Лонгвик у нас спиной
принялся ругать стражников, забывших о своих обязанностях. Обитатели лагеря медленно
расходились по палаткам.

Я помог Шуту добраться до шатра, а потом вышел наружу с его платком в руках, чтобы собрать
свежего снега. Когда я вернулся, то обнаружил, что он добавил топлива в свою маленькую
жаровню, огонь разгорелся ярче. Языки пламени отбрасывали пляшущие отблески на блестящие
стены шатра. Шут поставил маленький котелок на жаровню, а потом опустился на постель, зажав
ноздри окровавленной рукой. Кровотечение почти прекратилось, но на лице уже начали
проступать синяки от ударов Сивила. Он неловко улегся, словно вся левая половина его тела
болела.

— Вот, попробуй, — сказал я, осторожно прикладывая холодный компресс к его щеке.

Он отпрянул в сторону. — Пожалуйста, не надо! Я и так ужасно замерз, — пожаловался Шут. —

Мне здесь все время холодно, — добавил он.

— Все равно, — настаивал я, — потерпи, пока не перестанет идти кровь. К тому же так синяки
будут меньше. У тебя и без того один глаз заплывет.

— Пожалуйста, Фитц, — слабо запротестовал он, и его пальцы сжали мое запястье в тот самый
миг, когда моя ладонь коснулась его щеки.

Контакт меня ослепил, словно я вышел из темной конюшни на солнечный свет. Я отпрянул от
Шута, компресс со снегом упал на пол, но удивительный образ все еще оставался перед моим
взором. Даже не знаю, что именно я успел увидеть. Я судорожно втянул в себя воздух и вновь
протянул руку к его лицу.

— Я могу тебя исцелить, — сказал я, пораженный этим открытием. Неожиданно обретенное

могущество пело в моей крови, обжигая, точно виски. — Я вижу, что произошло, участки
поврежденной кожи, разлившуюся кровь. Шут, я могу исцелить тебя при помощи Скилла.

Он перехватил мое запястье и вновь сумел остановить мою руку. Когда кончики его пропитанных
Скиллом пальцев коснулись моей кожи, я опять ощутил нашу связь. Он тут же отпустил мою кисть
и вцепился в рукав куртки.
— Нет, — твердо сказал он, но на его разбитом лице появилась улыбка. — Разве ты забыл, какую
цену тебе пришлось заплатить за «исцеление»? А у меня не осталось необходимых резервов.
Пусть мое тело само позаботится о себе. — Он выпустил мою руку. — Но все равно спасибо.

По моему телу пробежала дрожь — так лошадь дергает шкурой, чтобы согнать севших ей на спину
мух. Я смотрел на Шута, чувствуя, как пробуждается мой разум. Искушение медленно уходило.
Как много во мне от Чейда, мрачно подумал я. Стоило мне узнать, что я могу что-то сделать, как у
меня сразу же зачесались руки. Его разбитое лицо вызвало у меня такие же чувства, как криво
висящая картина. Желание ее поправить возникает почти помимо воли. Я вздохнул. Скрестив руки
на груди, я отошел от Шута.

— Ты меня понял? — спросил он.

Я кивнул, но Шут снова меня поразил. Его мысли двигались совсем в другом направлении.

— Нужно найти способ отправить послание королеве. Сайдел, как мне кажется, невинна. Она
заслуживает лучшей участи, а после причиненных мной неприятностей я у нее в долгу. Уж не
знаю, кто из ее родителей связан с Полукровками, которых возглавлял Лодвайн. Возможно, оба.
Сайдел наказана за то, что невольно помогла осуществить наши планы. Сивил перестал быть для
нее подходящей партией, поскольку связал свою судьбу с Видящими.

Конечно. Когда Шут об этом сказал, все встало на свои места. Теперь я уже иначе воспринимал
отношение родителей Сайдел к интересу, проявленному лордом Голденом к их дочери. Мать с
радостью восприняла ухаживания важного гостя; отец вел себя более сдержанно. Быть может,
они рассчитывали, что лорд Голден поможет получить Полукровкам доступ в королевский замок?
Или их привлекло его богатство, которое они могли использовать в своих целях?

— Но почему Сивил до сих пор ничего не сказал Дьютифулу? — возмущенно спросил я.

Принц простил Брезингу, вновь принял его в замке как спутника и друга, а Сивил скрыл от нас
жизненно важные сведения.

Шут покачал головой. — Не думаю, что Сивил даже сейчас до конца понимает, что произошло.
Возможно, он что-то подозревает, но не хочет взглянуть правде в глаза. Он принадлежит к
Древней Крови, а не к Полукровкам. По его представлениям заговорщики — подлинные
чудовища, и он не может даже вообразить, что Сайдел имеет с ними нечто общее.

Шут наклонился, собрал оброненный мной снег, с тоской посмотрел на него и осторожно
приложил к начавшей раздуваться щеке.

— Я так устал от холода, — заметил он. Одной рукой Шут открыл деревянный ящичек, стоявший у
изголовья постели, и вытащил оттуда чашку и миску. Затем он извлек матерчатый мешочек и
вытряс из него немного травы в чашку и миску. — Только так стыкуются все кусочки головоломки,
— продолжал он. — Сайдел опозорена в глазах отца; помолвка разорвана. Сивил решил, что отец
застал Сайдел в моей постели. Он не сумел придумать другого объяснения, поэтому и винит меня
в случившемся. Но дело совсем в другом. Один или оба ее родителя связаны с Полукровками. Они
воспользовались близкими отношениями с Брезингами, чтобы перехватывать сообщения,
направленные Сивилу, и отправляли вместо него свои ответы. Именно они позаботились о том,
чтобы принца тайно поместили в дом леди Брезинги. Кошку для принца также передали через
них. Сивил должен был жениться на их дочери, принести в семью деньги, дать Полукровкам
новые возможности. А потом Сайдел все испортила, начав флиртовать со мной. И мы сорвали
планы Полукровок. Вот почему родители так недовольны Сайдел. — Он вздохнул, опустился на
постель и осторожно переместил платок со снегом на другую щеку. — Боюсь, что мы разобрались
в случившемся слишком поздно.
— Я позабочусь о том, чтобы Кетриккен все узнала, — обещал я, не объясняя, как именно намерен
это сделать.

— Мы сумели разгадать одну загадку, но столкнулись с другой, еще более таинственной. Кто он
такой и что он такое? — задумчиво проговорил Шут.

— Черный Человек?

— Конечно.

Я пожал плечами. — Какой-нибудь отшельник, который живет на острове, охотно принимает дары
от суеверных путешественников и нападает на тех, кто не оставляет ему даров. Это самое простое
объяснение.

Чейд всегда говорил, что самое простое объяснение обычно оказывается верным.

Шут с сомнением покачал головой и скептически посмотрел на меня. — Нет, я не верю. Никогда
не чувствовал, чтобы от человека исходили такие сильные предзнаменования... во всяком случае с
тех пор, как познакомился с тобой... Возможно, Фитц, — это самый важный человек из всех, кого
нам доводилось встречать. Неужели ты не ощущаешь его значимость, которая висит в воздухе,
точно туман? — Он отвел руку со снежным компрессом от лица и нетерпеливо наклонился
вперед.

У него на носу повисла последняя капелька крови. Я указал на нее, и он небрежно стер ее
испачканным рукавом.

— Нет, я ничего такого не ощущаю. На самом деле... Эда и Эль! Как я сразу не догадался? Я не
видел его, когда часовой закричал, и только после того, как он указал в его сторону, мне
показалось, что я заметил тень. Я не ощущал его присутствия при помощи Уита. Ни в малейшей
степени. Он пуст, как «перекованный»... Да он и есть «перекованный»! Из чего следует, что
предсказать его поведение невозможно. Меня охватила дрожь, хотя в шатре было тепло. Прошло
много лет с тех пор, как я имел дело с «перекованными», но ужасные воспоминания не померкли.
Тогда я был еще учеником Чейда и получил от него задание прикончить как можно больше
«перекованных», любыми способами. До сих пор воспоминания об убитых жителях Шести
Герцогств преследуют меня, несмотря на то, что я знал: другого выхода попросту не было.
«Перекованные» переставали быть людьми, и ничто не могло их спасти.

— «Перекованный»? Конечно же нет! — Удивленное восклицание Шута заставило меня вернуться

в настоящее. Он покачал головой. — Нет, Фитц, он не «перекованный». Как раз наоборот — если
такое возможно. Я ощутил в нем тяжесть сотен жизней, силу дюжины героев. Он... изменяет
судьбу. Во многом он такой же, как ты.

— Я не понимаю, — с тревогой сказал я.

Я всегда ненавидел, когда он так говорил. А Шут получал от этого удовольствие.

Он наклонился вперед, и глаза его заблестели. Между тем закипела вода, и Шут перелил ее в
чашку и миску. Я ощутил аромат имбиря и корицы. — Каждое мгновение полно возможностями
выбора. К этому так привыкаешь, что порой даже я забываю остановиться и напомнить себе: мы
совершаем выбор даже тогда, когда кажется, будто ничего не происходит. Каждый вдох — выбор.
Но порой мне напоминают об этом насильственно, я встречаю человека, настолько
обремененного различными возможностями, что само его существование сотрясает реальность.
Ты до сих пор остаешься таким человеком. Я не перестаю поражаться, что ты вообще
существуешь, поскольку это почти невозможно. Мне удалось увидеть всего несколько вариантов
судьбы, в которых ты вообще есть. В большинстве из них ты умер ребенком. В других... ну, нет
нужды рассказывать тебе о смерти.

Сколько раз тебе удавалось избежать смертельной опасности, когда это казалось невозможным?
Поверь мне, Фитц, что во временах, параллельных нашему, ты всякий раз умирал. И все же ты
здесь, ты все еще жив, ты со мной, ты бросаешь вызов всем вероятностям одним фактом своего
существования. И каждый твой вздох изменяет время. Ты подобен клину, вбитому в сухое дерево.
С каждым биением твоего сердца ты наносишь удар по тому, что может произойти, и по мере
твоего движения вперед будущее трещит, возникают сотни, тысячи новых возможностей, каждая
из которых разветвляется на сотни и тысячи вариантов.

Шут замолчал, чтобы перевести дыхание. Заметив недовольство на моем лице, он расхохотался.

— Ладно. Нравится тебе это или нет, но так и есть, мой Изменяющий. Сегодня Черный Человек
вызвал во мне такие же ощущения! Вокруг него мерцало столько различных возможностей, что я
едва мог его разглядеть. Он еще менее вероятен, чем ты! — Шут вытащил из рукава черный
платок и тщательно стер следы крови с лица и рук. Тщательно сложив платок испачканной
стороной внутрь, он засунул его обратно в рукав. Потом он откинулся на подушки, и его взгляд
уперся в потолок шатра. — Но я даже не представляю, кем он может быть. Я никогда не видел его
прежде. Что это значит? Неужели наше появление здесь сделало его влияние на будущее
возможным?

Он протянул мне миску, над которой поднимался пар. — Извини, но я захватил с собой только
одну чашку. Ну, ты понимаешь. Путешествую налегке.

Я с благодарностью принял миску, приятно согревшую мои ладони. И я вдруг вспомнил, что в
Шести Герцогствах сейчас лето. Впрочем, здесь, на Внешних островах, среди ледников, лето
бессильно. Шут взял в руки чашку, огляделся и слегка нахмурился.

— Похоже, ты взял мой мед? Он придает особый вкус имбирю, да и чай становится куда вкуснее.

— Извини. Я оставил его в моей палатке... нет, не совсем так. Я положил его прошлой ночью возле
костра, а утром он исчез. — Я замолчал, мне вдруг показалось, что я слышу, как поворачивается
ключ в замке. — Или его кто-то забрал. Шут, воины Хетгарда оставили свои дары Черному
Человеку, среди них был и мед. Однако он их не взял. А твой мед утром исчез.

— Ты думаешь, он взял мой мед? И Черный Человек решил, что это дар, оставленный тобой?

Его волнение показалось мне чрезмерным. Я сделал глоток приготовленного им чая, и имбирь
сразу согрел меня. Я почувствовал, как тепло распространяется по моему телу.

— Гораздо вероятнее, что мед взял кто-то из наших спутников, — возразил я. — Ну как мог чужак
незаметно пробраться между палаток?

— Ты же сам сказал, что Черный Человек остается невидимым для твоего Уита. Значит, и
остальные не ощутили его присутствия. Я почти уверен, что мед взял именно он. Тем самым он
связал свою судьбу с нашей. Понимаешь, теперь мы связаны, Фитц.

Он сделал большой глоток из чашки и зажмурился от удовольствия. Когда Шут поставил чашку,
она оказалась почти пустой. Протянув руку, он взял желтое одеяло, которое казалось таким же
невесомым, как материал его шатра, и накинул его на плечи. Потом сбросил сапоги и подобрал
ноги под себя.

— Мед связывает Черного Человека и нас. Полагаю, это очень важно. Неужели ты не понимаешь,
что это может изменить исход нашей миссии? В особенности если я расскажу, что Черный Человек
принял наш дар.
Я быстро обдумал возникающие возможности. Привлечет ли такое заявление воинов Хетгарда на
сторону Шута? Или вызовет отчуждение со стороны Пиоттра и Нарчески? И в каком положении
окажусь я? А как отнесется к новому повороту Чейд? Ответы на эти вопросы меня не порадовали.

— Это приведет к еще большему размежеванию нашего отряда.

Шут поднял чашку и допил остатки чая. — Нет. Просто разногласия станут ясными для всех. — Он
почти с жалостью посмотрел на меня. — Это важнейшее дело всей моей жизни, Фитц. И я не могу
отказаться от преимущества, которое подбрасывает мне судьба. Если мне суждено умереть на
этом далеком и холодом острове, то дай мне принять смерть, зная, что цель моей жизни
достигнута.

Я выпил свой чай и поставил миску рядом с чашкой. — Я не собираюсь сидеть здесь и слушать
эту... чепуху, — твердо сказал я. — Я в нее не верю.

Однако я солгал. И все внутри у меня сжалось от страха, никогда еще я не испытывал такого ужаса.

— Неужели ты думаешь, что если не станешь во что-то верить, то оно и не случится? Вот это-то как
раз и есть чепуха, Фитц. Прими реальность такой, какая она есть, и давай постараемся извлечь все,
что возможно, из оставшегося у нас времени.

Голос Шута звучал с таким ужасающим спокойствием, что мне захотелось его ударить. Если его
действительно поджидает смерть, он не должен относиться к ней так покорно. Он должен
сражаться, мне придется заставить его сражаться.

Я набрал в грудь побольше воздуха. — Нет. Я не верю в это, и я не смирюсь. — Тут мне в голову
пришла новая мысль, и я попытался высказать ее в шутливой форме, но получилась угроза. — Не
забывай, Белый Пророк, что я твой Изменяющий. И я могу изменить даже то, что ты считаешь
неизменным.

Не успел я закончить эту фразу, как эмоции преобразили лицо Шута. Я пожалел, что заговорил, но
было поздно. Его лицо стало таким холодным и застывшим, словно я смотрел на голые кости
черепа.

— Что ты сказал? — с ужасом прошептал он. Я не выдержал и отвернулся.

— Только повторил то, что ты говорил мне большую часть моей жизни. Быть может, ты и в самом
деле Белый Пророк, способный предвидеть будущее. Но я Изменяющий. Я изменяю мир. Быть
может, даже то, что ты предсказал.

— Фитц, пожалуйста.

Я вновь повернулся к нему. — Что?

Он так тяжело дышал, словно только бежал наперегонки и проиграл.

— Не делай этого, — взмолился он. — Не пытайся помешать мне сделать то, что я должен. Мне
казалось, я помог тебе понять, когда мы были на берегу. Я мог убежать прочь. Мог остаться в
Баккипе, вернуться в Бингтаун или даже отправиться домой. Или туда, где когда-то был мой дом.
Но я ничего этого не сделал. Я здесь. Я смотрю будущему в лицо. Да, не стану отрицать, я боюсь. И
понимаю, как тебе будет трудно.

Но все эти годы я стремился к достижению одной цели. Ты ведь знаешь, что такое долг перед
семьей и королем. Пожалуйста, пойми, сейчас мой долг состоит в том, чтобы довести до конца то,
что я начал. И если ты намерен помешать мне только для того, чтобы я уцелел, моя жизнь
потеряет всяческий смысл. Все испытания и лишения, через которые мы прошли, окажутся
напрасными. Ты приговоришь меня жить остаток моих лет, понимая, что я потерпел неудачу.
Неужели ты так со мной поступишь?

Он бросил на меня жалобный взгляд. Я подождал немного, чтобы Шут успокоился, а потом
ответил: — Хорошо. Иными словами, ты хочешь, чтобы я не стал вмешиваться, если тебе будет
грозить смертельная опасность? Даже если я смогу тебя спасти?

Неожиданно он смутился. — Ну, наверное...

— А если тебе будет грозить какая-нибудь другая опасность? Что, если я позволю медведю тебя
прикончить, а ты должен погибнуть в лавине? Я не приду к тебе на помощь, и ты погибнешь
напрасно, и окажется, что твоя жизнь прожита зря?

В его взгляде застыло недоумение.

— Но это... Нет. Думаю, ты почувствуешь. Когда придет время, ты узнаешь, что...

— А если нет? Если я совершу ошибку, что тогда?

— Я не... — он замолчал. Я перешел в наступление.

— Неужели ты сам не понимаешь, как глупо звучат твои слова? Я не могу отойти в сторонку и
смотреть, как ты умираешь. И тебе это прекрасно известно. Ты хочешь, чтобы я перестал быть
самим собой. И тогда изменять мир будешь ты, а не я. А разве не ты говорил мне, что влиять на
изменения моя задача, а не твоя? Так что не проси меня жить вопреки моему сердцу. Если судьбе
угодно, чтобы ты умер, тогда и я почти наверняка погибну. А в таком случае нам с тобой будет
совершенно все равно. — Я резко встал. — И больше мы не будем об этом говорить. Во всяком
случае, лично я считаю спор оконченным. Уже поздно, и я устал. Я иду спать.

Меня поразило выражение облегчения, которое появилось на лице Шута. Только теперь я понял,
как он боялся того, что ему предстояло. И то, что ему удалось скрыть свой страх от всех, было
проявлением настоящего мужества. Когда я поднял полог шатра, он вновь заговорил: — Фитц, я
скучал по тебе. Не уходи. Останься со мной. Пожалуйста.

И я остался.

***

Мне было холодно и мокро, накатила тоска. Я не хотел в таком состоянии появляться в палатке
стражников. И вдруг обнаружил, что стою возле шатра Шута. Замерзшими пальцами я попытался
откинуть в сторону полог.

— Лорд Голден, — позвал я, с некоторым опозданием сообразив, что у него могут быть другие
гости.

Должно быть, интонация моего голоса вызвала у него тревогу. Шут сразу же откинул полог и
торопливо поманил меня внутрь. — Стой на месте, постарайся не замочить здесь все, — сказал он.
— Он уже успел сменить мокрую одежду.

Шут был в длинном черном одеянии, и я ему позавидовал.

— Пиоттр угостил меня кусочком торта. В нем была эльфовская кора, и я потерял Скилл, —
пробормотал я, стуча зубами.

— Снимай мокрые вещи. — Шут принялся рыться в своем заплечном мешке, как только я оказался
в шатре. Наконец он вытащил из него длинный коричневый балахон. — Это должно тебе подойти.
Он гораздо теплее, чем кажется. Как небольшая доза эльфовской коры могла лишить тебя магии
Скилла? Раньше она никогда не оказывала на тебя такого действия.

Я покачал головой. — Но так случилось. Кроме того, кто-то атаковал Олуха и меня при помощи
Скилла, пытаясь стравить нас друг с другом. И у них почти получилось, пока я не поднял защитные
стены, опасаясь, что Олух нанесет мне удар. Тут только я сообразил, что Олух на самом деле не
вызывает во мне чувства ненависти. И он ни в чем не виноват, а если мне не нравится постоянно
за ним ухаживать, я не должен вымещать на нем свою злость, верно? В любом случае, мне
следует обижаться на Чейда, а не на Олуха. Именно он поставил меня в такое положение —
главным образом для того, чтобы я все время был занят и не мог попасть под твое влияние. Он
хочет, чтобы я просто выполнял его приказы, а не думал...

— Прекрати! — с тревогой воскликнул Шут. Я замолчал, не закончив фразы.

Не успел я вновь открыть рот, чтобы спросить, что случилось, как Шут поднял обе руки.

— Фитц. Послушай себя. Я никогда не слышал, чтобы ты так болтал. Это... вызывает у меня
тревогу.

— Все дело в эльфовской коре.

Я содрогнулся от кипящей во мне энергии. Сбросив остатки мокрой одежды, я с благодарностью

принял протянутый мне балахон, но тут же вздрогнул, ощутив его холод.

— Какой холодный, словно железо! Из чего он сделан? Из рыбьей чешуи?

— Верь мне и не задавай вопросов. Надень его, ты быстро согреешься.

Выбора у меня не было. Я натянул через голову балахон, оказалось, что его длинные полы
доходят мне почти до щиколоток. Я повел плечами и вдруг ощутил, как они расслабились.

— Как странно. Мне он показался узким, но как только я повел плечами, стал в самый раз.
Посмотри. Даже рукава заканчиваются на запястьях. Больше всего этот балахон напоминает
невероятно тонкую кольчугу. Опять магия Элдерлингов? Ты привез его из Дождевых Чащоб?
Интересно, как и из чего его сделали? Взгляни, как меняется цвет, когда я двигаюсь.

— Фитц, перестань болтать. Это действует мне на нервы. — Шут поднял стопку моей мокрой
одежды, и на пол потекла тонкая струйка воды. — Я все развешу снаружи. Однако к утру она не
высохнет. У тебя есть во что переодеться?

— Да. В моем мешке, но я оставил его в палатке принца. И бочонок со взрывным порошком
Чейда. Почти все вещи Олуха в моем мешке, но он сможет и сам их взять. Так что хорошо, что мой
мешок остался в палатке у принца. — Теперь я и сам заметил, что болтаю без умолку, и сумел
закрыть рот прежде, чем меня попросил Шут.

Несколько долгих мгновений я дрожал от холода, но потом ощутил, как балахон возвращает тепло
моего тела. Со вздохом облегчения я опустился на одеяло Шута и подобрал под себя окоченевшие
ноги. И тут же принял другую позу. Шут вернулся в шатер и с любопытством посмотрел на меня,
когда я вскочил на ноги и принялся расхаживать по шатру вокруг маленькой свечи, стоявшей в
центре.

— Что с тобой? — спросил он.

— Такое ощущение, что под кожей у меня бегают муравьи. — Я отвел рассыпавшиеся волосы с
лица и собрал их в воинский хвост. — Мне не усидеть на месте. И я не могу молчать, не могу
привести свои мысли в порядок, если ты понимаешь, о чем я.
Мои руки вдруг показались мне слишком большими. Я принялся щелкать суставами пальцев,
потом опустил руки. Шут смотрел на меня, стиснув зубы. — Извини, — торопливо извинился я. —
Я ничего не могу с собой поделать.

— Это очевидно, — пробормотал он. Потом он тряхнул головой и добавил: — Я бы хотел помочь,
но сейчас тебе не стоит давать успокаивающие травы. И еще я боюсь упадка сил и духа, который
последует потом. Никогда не видел, чтобы ты так себя вел. Если отчаяние, которое обычно
охватывает человека после употребления эльфовской коры, будет таким же сильным, как твоя
нынешняя эйфория, то я боюсь за всех нас.

Я видел, что он говорит совершенно серьезно. — Меня это тоже пугает. То есть я знаю, что должен
опасаться последствий, но сейчас я не могу ни на чем сосредоточиться. Меня переполняет
множество разных мыслей. Как высушить одежду к завтрашнему дню, а еще я должен сделать
доклад Чейду, однако я не знаю, стоит - ли мне ходить по лагерю в таком одеянии. Я оставил в
палатке Дьютифула свой мешок с сухими вещами. Вещи Олуха тоже там лежат. Но это хорошо,
потому что Олуху они понадобятся.

— Помолчи, — взмолился Шут, прервав мою болтовню. — Пожалуйста, помолчи, дай мне
собраться с мыслями. В прошлом эльфовская кора лишь ослабляла твой Скилл, но потом это
проходило. Можем ли мы рассчитывать, что Скилл к тебе вернется?

Я пожал плечами. — Не знаю. Не думаю, что мы можем судить о происходящем со мной сейчас по
прошлому действию эльфовской коры. Я сказал тебе, что Олух лишь чудом не съел кусок торта?

— Нет, не сказал. — Шут говорил медленно, словно я был слегка не в себе, — впрочем, тут он был
прав. — Ты можешь кое-что для меня сделать? Оставь в покое свои волосы и рот. Сложи руки на
коленях и расскажи обо всем, что произошло с тобой сегодня. Весь день, с самого утра,
пожалуйста.

Только теперь, когда Шут упомянул об этом, я сообразил, что дергаю себя за нижнюю губу.
Положив руки на колени, я попытался доложить о событиях прошедшего дня, словно передо
мной был Чейд. По мере того как я рассказывал, Шут все больше мрачнел, и я понял, что мои
слова обрушиваются на него, точно град, что моя речь становится бессвязной и обрывки эпизодов
наслаиваются друг на друга. Вскоре я вновь вскочил и принялся расхаживать по шатру. Мне никак
не удавалось справиться с возбуждением. Неожиданно меня посетило озарение.

— Вот! — воскликнул я, подходя к Шуту и протягивая обнаженное запястье. — Давай проверим,

действительно ли Скилл полностью меня покинул. Прикоснись ко мне. Попытайся войти со мной в
контакт при помощи Скилла, как ты делал когда-то.

Он пораженно посмотрел на меня. Потом на его лице появилась болезненная недоверчивая

улыбка. — Ты просишь меня это сделать?

— Конечно. Да. Давай выясним, насколько это серьезно. Если ты сможешь со мной связаться,
значит, Скилл ко мне вернется, когда действие этой дряни закончится. Попробуй. — Я сел рядом с
ним и положил руку ему на колени ладонью вверх.

Шут посмотрел на следы своих пальцев, оставшихся на моем запястье, а потом косо взглянул мне
в лицо. — Нет. — Он отодвинулся от меня. — Сегодня ты не отдаешь себе отчета в собственных
действиях, Фитц. Ты никогда бы не согласился на это, если бы находился в нормальном состоянии.
Нет.

— Чего ты боишься? — вызывающе спросил я. — Давай, что мы теряем?

— Уважение друг к другу. Сейчас ты и сам не понимаешь, что делаешь, — будто ты вдребезги
пьян. Нет, Фитц, перестань меня уговаривать.

— Не беспокойся. Завтра я не забуду, что сам тебе предложил. Я должен знать, жив ли мой Скилл!
— В каких-то далеких уголках моей души я ощущал тревогу.

Мне хотелось остановиться и подумать, но возбуждение не позволяло. Сделай это сейчас, сделай
хоть что-нибудь. Желание что-то предпринять было таким сильным, что я не мог ему противиться.

Я протянул руку и сжал тонкую кисть Шута. Он снял перчатки и даже не пытался сопротивляться.
Словно складывая деревянную головоломку, я приложил его руку к своему запястью. Прохладные
кончики пальцев легли на оставленные ими прежде следы. Я ждал. И ничего не чувствовал. Потом
я вопросительно посмотрел на Шута.

Он закрыл глаза. Через мгновение его глаза открылись. Они были золотыми, и в них плескалось
отчаяние. — Ничего. Я ощущаю лишь тепло твоего запястья под своими пальцами. Я пытаюсь
пробиться к тебе, но тебя нигде нет. И больше ничего.

Мое сердце мучительно забилось в груди. Я тут же попытался отбросить то, что сейчас узнал. —
Ладно. Это еще ничего не доказывает. Ничего. Завтра я могу проснуться, и Скилл ко мне вернется.

— Или нет, — спокойно предположил Шут, глядя мне в лицо. Его пальцы все еще сжимали мою
кисть. — Возможно, мы больше никогда не сможем войти в контакт таким способом.

— Или нет, — согласился я. — Возможно, завтра я проснусь таким же одиноким и глухим, как
сейчас. Возможно. — Я встал, высвободив руку из его пальцев. — Ладно. Сейчас бесполезно об
этом говорить, верно? Как и о том, высохнет ли моя одежда к завтрашнему дню. То, что должно
произойти, обязательно произойдет. — Я помолчал, размышляя о том, не пора ли мне замолчать,
но вопрос сам сорвался с моих губ. — Как ты думаешь, Пиоттр сделал это со мной нарочно? Знал
ли он, что эльфовская кора может уничтожить Скилл? И откуда он узнал, что я владею магией
Скилла? И если он хочет помочь принцу убить дракона, зачем он вывел из строя меня? Если
только он действительно хочет, чтобы мы убили Айсфира. Быть может, он заманил нас сюда,
чтобы принц потерпел неудачу. Но все это звучит как-то бессмысленно. Ты согласен?

Шута явно смутил поток моих вопросов. — Ты можешь немного помолчать, Фитц? — серьезно
спросил он, и после некоторых размышлений я покачал головой.

— Боюсь, что нет. — Я нетерпеливо расхаживал по шатру. Неожиданно на меня накатило

отчаяние. Мне никак не удавалось найти положение, в котором я бы чувствовал себя удобно. Я с
радостью лег бы спать, но не знал, как избавиться от бурлящей во мне энергии. Мне вдруг
захотелось уйти куда-нибудь подальше, чтобы все оставили меня в покое. Я закрыл лицо руками.

— Всю свою жизнь я все делал неправильно.

— Нам предстоит долгая ночь, — печально сказал Шут.

***

лопатой, а не с мечом?

Принц усмехнулся, а Чейд мрачно спросил: — Ты собираешься поговорить с Шутом?

— Да, — настороженно ответил я.

— И вновь будешь спать в его шатре?

Я не стал спрашивать, как ему удалось узнать, что прошлую ночь я провел в шатре Шута.
— Может быть, — холодно ответил я, — еще не решил. Если наш разговор затянется и он меня
попросит, я останусь в его шатре.

— Знаешь, со стороны это выглядит странно. И не надо бросать на меня мрачные взгляды,
показывая, что это меня не касается. Я слишком давно тебя знаю, чтобы у меня возникли
сомнения относительно твоих постельных пристрастий. Я хочу лишь сказать, что многие могут
подумать, что ты разделяешь мнение Шута относительно Айсфира. Ведь Шут утверждает, будто
нам следует выкопать дракона и освободить его, а не выполнить обещание, данное Нарческе.

Я задумался. — Я не могу повлиять на их мнение, — негромко ответил я.

— Значит, ты не станешь избегать Шута? Я посмотрел в глаза Чейда.

— Нет. Он мой друг.

Чейд поджал губы, а затем осторожно спросил: — А есть ли надежда убедить Шута перейти на
нашу сторону?

— На твою сторону? — уточнил я. — Я сомневаюсь. Ведь речь идет не о капризе. Всю свою жизнь
он верил, что является Белым Пророком. Одна из главных миссий его жизни состоит в
возрождении драконов. Вряд ли мне удастся его убедить, что он ошибается.

— Вы много лет были друзьями. Он прислушивается к тебе, — деликатно намекнул Чейд.

— Вот почему я не намерен давить на него. — Я убрал волосы с лица. Пот после тяжелой работы
начал высыхать, и я стал мерзнуть. Мне было больно — и болело не только тело. — Чейд, ты
должен мне верить. Я не могу быть твоим инструментом и не стану обещать тебе, что буду вести
себя в соответствии с твоими желаниями после того, как мы откопаем дракона. На сей раз я
должен поступить так, как подскажет мне собственное сердце.

Вспышка гнева на мгновение исказила лицо Чейда, он отвернулся, чтобы оно оказалось в тени, и
сказал: — Понятно. А я думал, что твоя клятва Видящим значит для тебя больше. И еще я имел
глупость считать, что мы с тобой были друзьями едва не дольше, чем ты с Шутом.

***

— А у нас нет выбора. Ты уже оставил все в прошлом, много лет назад. И лишь я буду хранить в
воспоминаниях все твои чувства. Лишь я буду помнить, каким ты был прежде. Потому что мы
связаны вместе не только Скиллом и судьбой, но и потому, что мы оба живем в Девушке - на -
Драконе. Потому что я знаю, какие чувства заключены в ней, и могу войти с ней в контакт и
разбудить. И я смог заставить ее понять, как важно мне было попасть на остров. И вот я здесь.

То было странное путешествие, дикое и замечательное. Ты знаешь, я летал с ней и раньше. Я был
с ней, когда она и другие драконы атаковали не только красные корабли, осаждавшие Шесть
Герцогств, но и белые корабли, ставшие жестоким инструментом Бледной Женщины. Я испытал
странные чувства, участвуя в настоящей битве. Мне не понравилось.

— А это никому не нравится, — заверил его я. Я опустил голову и закрыл глаза.

— Наверное. Но на этот раз, когда я летел с ней, все получилось иначе. Я не стал свидетелем
сражения, а рядом не было других драконов. Только она и я. Я сидел у нее за спиной, обхватив
руками стройную талию. Ты знаешь, она часть дракона, а не самостоятельное существо. Как
дополнительная конечность в форме девушки. Поэтому она не говорила со мной, но изредка
улыбалась, поворачиваясь назад, чтобы заглянуть в лицо или обратить мое внимание на какую-то
деталь мира под нами.
Она летела вперед без устали. С того самого мига, как я уселся на спину дракона и он расправил
свои могучие крылья, и до тех пор, как вдали показалось черное побережье Аслевджала, мы ни
разу не отдыхали. Сначала мы пронеслись под голубыми летними небесами, над землями, что
граничат с Горным Королевством. Все выше и выше поднимались мы вверх, пока у меня не начала
кружиться голова. Внизу оставались снежные пики и перевалы, а потом мы вновь спустились в
лето. Мы летели над поселениями Горного Королевства, примостившимися у подножия холмов, я
видел разбросанные по пастбищам светлые пятна стад, подобные лепесткам, осыпавшимся в
яблочном саду после весенней грозы. — Шут замолчал, чтобы перевести дух.

Я представлял себе картины, которые он описывал, и по моим губам скользнула мимолетная

улыбка, когда Шут рассказал о том, как он пролетал над какой-то деревушкой Шести Герцогств и
какой-то мальчишка поднял голову, увидел их и с воплями побежал к своему дому. Шут говорил о
реках, подобных серебристым лентам, и цветущих полях, о морщинистом океане, похожем на
бумагу, испещренную полосками серебра. И я летел вместе с ним.

Должно быть, я задремал, убаюканный его удивительной историей. Когда я проснулся, наступила
глубокая ночь. Лагерь за стенами палатки затих, и лишь чахлое пламя свечи освещало шатер. Я
лежал под одним из одеял Шута в ногах его постели. Он спал, свернувшись в клубок, как котенок.
Его дыхание было глубоким и ровным, одна тонкая рука лежала ладонью вниз на одеяле между
нами, словно что-то предлагая мне или о чем-то меня умоляя. Я сонно потянулся к нему и вложил
свою руку в его ладонь. Казалось, он не проснулся. Как ни странно, я ощутил покой. Закрыв глаза,
я погрузился в глубокий сон.

***

Мы провели ночь вместе, прижавшись друг к другу спинами, чтобы хоть немного согреться,
совсем как в горах много лет назад. По правде говоря, я не слишком от этого выиграл, потому что
тело Шута всегда было холодным. Все равно что спать рядом с ящерицей, подумал я. Однако его
надежная спина вернула мне ощущение товарищества, которого я не испытывал с тех пор, как
умер Ночной Волк. Приятно знать, что твою спину защищает друг, даже если он при этом спит.

— Не знаю. Я подошел к моменту, когда видения почти прекратились. — Шут замолчал, словно
ждал, что я задам ему вопрос, но мне не хотелось обсуждать эту тему. — А ты как думаешь, мы
должны идти? — осторожно спросил он.

Я со стоном попытался устроиться на кровати, поскольку все мои несчастные мышцы

протестовали.

— Я не думал над этим. Чейд всегда говорит мне, что я должен делать, и я так к этому привык, что
просто выслушал его приказ. Но мне хотелось бы узнать, что произошло с Риддлом и Хестом. А
еще я надеюсь, что Олух придет в себя, оказавшись далеко от дракона. И... — я снова со стоном
пошевелился, — я с удовольствием займусь чем-нибудь другим, мне ужасно надоело махать
лопатой.

Шут молчал, а я раздумывал над его молчанием. Почему он так долго не может принять решение?
Потом, громко рассмеявшись, я заявил: — Ах да, совсем забыл. Я же Изменяющий. А это изменит
твои планы, точнее то, что ты хочешь сделать. Вот почему ты не можешь решить, возражать мне
или нет.

Его молчание затянулось так надолго, что я уже решил, будто он уснул. Прошедший день был
самым теплым из всех, и нам пришлось работать в сырости. Я слушал завывания ветра и молил
богов, чтобы ночной холод прихватил ледяной коркой поверхность ледника и помешал ветру
нанести в яму очередную порцию снега. Я уже и сам засыпал, когда Шут проговорил:
— Порой, когда ты произносишь вслух мои мысли, ты меня пугаешь. Завтра мы отправимся в путь.
И возьмем с собой мой шатер, чтобы было где укрыться, согласен?

— Конечно, — ответил я и задремал.

***

Я потянул Шута за собой.

— Идем. Наверх мы подняться не сможем. Давай посмотрим, где мы оказались. Кроме того,
движение — это единственный способ хоть немного согреться.

— Хорошо. — Шут произнес только одно слово, но в нем прозвучало такое доверие, что у меня
чуть не разорвалось сердце.

***

Шут снова достал фляжку и протянул мне. Я решил не спорить, смочил губы и вернул ему фляжку
со словами: — Допивай.

Что он и сделал — одним большим глотком. Мне показалось, что Шут слишком долго возится с
крышкой, а потом убирает флягу в мешок.

— Как тяжело... — сказал он, но его слова были обращены не ко мне. — Мой конец совсем
близок. Я все это видел, но картинки были какими-то размытыми. А теперь я знаю только, что
должен идти вперед и что каждый мой шаг приближает меня к смерти. — Он посмотрел мне в
глаза и без тени смущения признался: — Мне очень страшно.

Я улыбнулся. — Добро пожаловать в стан людей. Идем. Давай посмотрим на дракона, ради
спасения которого ты проделал такой путь.

— Зачем? Чтобы сказать ему, что я потерпел поражение?

— Почему бы и нет? Кто-то же должен рассказать ему, что мы пытались.

Пришла очередь Шута улыбаться. — Ему все равно. Драконам плевать на благородные намерения
и неудачные попытки изменить мир. Он станет нас презирать. Если вообще обратит внимание.

— Ха! Какое новое переживание для нас обоих.

И тут мы оба расхохотались, не громко, но так, как смеются мужчины, когда знают, что им выпал,
возможно, последний шанс поделиться с другом шуткой. Мы не были пьяны, по крайней мере не
от бренди. Если предсказанию Шута суждено было сбыться, мы пили последние капли нашей
жизни. Думаю, что, когда человек это осознает, он пытается отыскать в них даже крошечные
крупицы радости.

***

Шут спал в конце галереи, около головы дракона. Он сидел, подтянув колени к груди и положив
на них голову с золотыми волосами, которые разметались и скрывали лицо. Усталость взяла верх
над любопытством. Я сел на пол рядом с другом и прислонился к ледяной стене. Шут
пробормотал что-то во сне и придвинулся ко мне. Я вздохнул и остался на своем месте. Я
спрашивал себя, почему тот, кто пытался убить дракона, не выбрал туннель, находившийся около
его головы. Может быть, он опасался, что, даже заключенный в лед, Айсфир найдет способ
защитить свою жизнь?

Я поднял голову к ледяному потолку, и у меня возникло Ощущение, будто я смотрю в бездонные
синие воды. Где-то там, наверху, принц Дьютифул ломает лед вместе со своей группой Уита. Мне
стало интересно, какой слой льда отделяет нас от него и сколько времени нам с Шутом придется
здесь просидеть, прежде чем мы услышим стук лопат. Наверное, целую вечность, решил я. Я не
слышал ни голосов, ни движения снега. С таким же успехом они могли находиться на другом
конце света.

Я придвинулся поближе к Шуту. Его тело отбирало у меня тепло, я ужасно устал и проголодался.
Воспользовавшись одним из найденных мной инструментов, я отколол льдинку и засунул ее в рот.
Фонарик Элдерлингов я убрал обратно в мешок Шута. Потом я обнаружил кусочек хлеба, который
он мне оставил, и съел его. А затем, положив голову на плечо Шута, закрыл глаза. И наверное,
уснул.

Я проснулся оттого, что отчаянно дрожал. Ощущение было такое, будто мои кости пытаются
вырваться из своих суставов, и даже простое движение причиняло боль. Шут соскользнул на лед и
остался там лежать, а я принялся размахивать руками и притаптывать на месте, чтобы хоть
немного согреться. Потом я опустился на колени рядом с Шутом и стал его трясти непослушными
руками. Он весь посинел от холода. Когда он тихонько застонал, я с облегчением вздохнул.

— Вставай, — велел я ему, стараясь не шуметь и ругая себя за то, что мы заснули на открытом
месте. Если бы кто-нибудь поднялся по лестнице, он застал бы нас врасплох. — Идем. Нам нужно
двигаться. Мы ведь так и не нашли выход.

Шут застонал и весь сжался. Я его подталкивал, чувствуя одновременно гнев и отчаяние.

— Мы не можем сдаться сейчас. — Вставай, Шут. Нам нужно идти дальше.

— Пожалуйста, — едва слышно выдохнул он. — Тихая смерть, я соскользну в нее — и все.

***

Затем она посмотрела на Шута, который безвольно висел на руках своих охранников, и впервые
на ее гладком лице появилось недовольное выражение.

— Надеюсь, вы его не изувечили? Я ведь предупреждала, что вы должны доставить его ко мне в
целости и сохранности. Он исключительно редкое существо, самое редкое в нашем мире,
фальшивый Белый Пророк. Впрочем, он больше не заслуживает этого звания. Посмотрите на него,
он стал коричневым, точно высохший цветок. Он мертв?

— Нет, Божественная Госпожа. Он всего лишь потерял сознание. — Голос стражника, который
ответил, прозвучал испуганно.

— Не верю. Ну-ка, встряхните его. Он наделен выносливостью кошки, и могу поклясться, что убить
его так же непросто. Открой глаза, Любимый. Поприветствуй меня снова, улыбкой и поклоном,
как в прежние времена, когда ты был бледным подобием ребенка. О, каким милым существом он
тогда был, словно его сотворили из взбитых белков, молока и сахарной пудры, — конфетка, а не
дитя. С языком змеи!

Неожиданно Бледная Женщина наклонилась вперед, и в ее голосе появился яд. Словно

почувствовав смертоносные пары ее ненависти, Шут вдруг пошевелился и застонал. А в
следующее мгновение он все понял. Я думал, он закричит, так страшно напряглось его лицо. Но
он посмотрел на меня и сказал, обращаясь только ко мне: — Мне очень жаль. Очень.

***

У двери в большой тронный зал нас разделили, Шута увели в одну сторону, а меня — в другую.

— Фитц!
Я напрягся и попытался вырваться из рук стражей. Один из них чуть приподнял мою руку у меня за
спиной. Я уперся в пол и заскользил по нему, но они продолжали тащить меня вперед. Я едва
расслышал слова Шута: — Я знал, какая судьба меня ждет! И пошел ей навстречу! Иди своим
путем и ни в чем не сомневайся! Все будет, как... — Его голос прервался, а мы завернули за угол и
оказались в другом коридоре.

***

Она мне снова улыбнулась, и мне показалось, что она разгадала мои мысли. Но в следующее
мгновение она подобрала под себя ноги — совсем как Шут — и наклонилась ко мне. Ее круглые
колени едва не касались меня.

— Я напоминаю тебе его? — неожиданно спросила она. Отрицать очевидное было бессмысленно,
и потому я ответил:

— Да, напоминаешь. Где он?

— В безопасном месте. Ты к нему очень хорошо относишься, верно? Ты его любишь? — И прежде
чем я успел ответить, сделала это за меня. — Конечно любишь. Когда ему нужно, он умеет
вызывать к себе любовь. Он такой загадочный, такой обаятельный. Разве тебе не льстит уже одно
то, что ты получил возможность с ним познакомиться? Он пляшет на грани твоего понимания и
предлагает мимолетные намеки на то, кто он такой на самом деле, — так мы даем собаке кусочки
сахара. И с каждым новым откровением ты испытываешь гордость оттого, что он тебе доверяет. А
он тем временем извлекает из тебя те знания, что ему нужны, подвергает опасности и заставляет
страдать ради достижения собственной цели и отнимает все, что у тебя есть.

— Он мой самый близкий друг. Я хочу его видеть и убедиться в том, что с ним хорошо
обращаются.

Мои собственные слова показались мне какими-то неправильными. И сердце у меня упало. Ее
описание Шута получилось жестоким и очень точным. Она вывела меня из состояния равновесия
и знала это.

— Шут говорил мне, что в одном поколении может родиться только один Белый Пророк.

— Шут, Дурак... Какое милое, ласковое имя. — Бледная Женщина улыбнулась. — Оно настолько
ему подходит... Удивительно, что он позволяет тебе так его называть. — Она вздохнула. — Думаю,
мне следует радоваться, что он был с тобой настолько честен. Да. Управлять судьбой мира может
только один Белый Пророк. И для нашего времени такой Пророк — я. Твой друг — нечто вроде
выродка, ему не повезло родиться не в своем времени. Полагаю, именно по этой причине его
кожа начала темнеть.

Если бы его продержали в храме достаточно долго, он никому не причинил бы вреда. Но его
наставники обращались с ним слишком мягко, они оказались чересчур доверчивыми, ведь он был
таким милым существом. И он сбежал от них, чтобы творить свои дела. Возможно, нам с тобой
удастся исправить то зло, которое он причинил людям. Ну-ка, скажи мне, от какой страшной
судьбы он так сильно хочет спасти мир, что решил противопоставить свое жалкое влияние на его
судьбу моему?

Я молчал несколько минут, а потом был вынужден признать: — Я не знаю точно. От мрака и зла.

*
— Конечно. Я ничем не отличаюсь от твоего Шута. Тебе нравится, когда он жонглирует словами,
предлагая сотни возможностей увидеть мир не таким, каким ты его себе представляешь. Теперь
ты мой, и я доставлю тебе точно такое же удовольствие. Я забираю тебя себе. Я не могу поступить
иначе.

Мы должны действовать заодно, чтобы вернуть мир на истинный путь. Но на сей раз тебе не
придется для этого умереть. Я дам тебе жизнь. Ты станешь моим Изменяющим, в тысячу раз
более сильным, чем Кебал Робред. И я подарю тебе в тысячи раз больше удовольствия, чем давал
твой жалкий Шут. Мы идеально подходим друг другу — наконец-то. Мы с тобой будем не просто
Пророком и Изменяющим, а мужчиной и женщиной, единым целым, которое изменит мир. Я
стану для тебя всем, о чем он тайно мечтал и чем быть не смог. В отличие от него я безупречна. Ты
поймешь, что не предаешь его, а, наоборот, хранишь верность миру и его будущему. Вкуси его
сладость. — И, приблизив ко мне лицо, она прикоснулась губами к моим губам.

И тут я увидел Шута, с кляпом во рту, распластанного на ледяной стене, словно трофей, добытый
на охоте, и меня охватила такая ярость, какой я не испытывал со времен войн красных кораблей,
когда разил пиратов своим боевым топором.

Перевернутая жаровня обожгла мне руки, когда я схватил ее и метнул в своих врагов. Я дрался с
ними, уверенный, что все равно погибну, и потому меня уже ничто не сдерживало. Думаю,
именно поэтому им потребовалось столько времени, чтобы со мной справиться. В отличие от
меня им приходилось сдерживаться, и они понесли гораздо больше потерь, чем я. Одному я
сломал ключицу. Я слышал ее треск, а еще я помню, как выплюнул кусок уха. Впрочем, как и
всегда бывает, когда меня охватывает слепая ярость, у меня остались неясные и разрозненные
воспоминания о сражении.

Правда, я отчетливо помню, что потерпел поражение. Я понял это, когда сообразил, что лежу на
полу, а три дюжих воина прижимают меня коленями. Во рту я чувствовал вкус крови — и своей
тоже. Я никогда не гнушался использовать зубы в драке, в особенности после того, как
познакомился с Ночным Волком. Левая рука больше меня не слушалась. Когда меня поставили на
ноги, она безвольно повисла вдоль тела, и я печально подумал, что она, по-видимому, вывихнута.
Я стал ждать, когда придет боль.

Мне почти удалось добраться до ног Шута, и я поднял глаза, чтобы посмотреть на него. Его
приковали к ледяной стене, точно бабочку, руки разведены в стороны, голова прижата при
помощи железного ошейника, надетого на шею. Кляп забили в рот с такой силой, что из уголка на
рубашку стекала струйка крови. Видимо, они рылись в его заплечном мешке, потому что на голову
ему надели Петушиную корону, причем натянули ее так, что деревянный обруч касался его ушей.
У него были открыты глаза, значит, он видел все, и Бледная Женщина устроила представление
нарочно, чтобы помучить его, и ради этого пыталась меня соблазнить. А еще, встретившись с ним
глазами, я понял: он знает, что я его не предал. В следующее мгновение я заметил едва
различимое движение кончиков пальцев, на которых остались следы Скилла. Шут тоже
почувствовал, что Бледная Женщина атаковала меня через мой просыпающийся Скилл.

— Я пытался! — крикнул я, когда он опустил голову, насколько позволял его ошейник, и у него
начали закрываться глаза.

Я видел, что стражники отвели с ним душу. Его одежда и волосы были обильно испачканы
кровью, а теперь его приковали к ледяной стене, пытая холодом, который он ненавидел.
Предвидел ли он, что ему придется медленно умирать от холода? И по этой ли причине всегда его
боялся?
*

И снова Дрет шагнул вперед. И снова меч медленно, безжалостно начал подталкивать Шута к
дракону. Я опустил голову, когда мой друг закричал. Если бы в тот момент я мог умереть, я бы
умер. Так было бы легче, чем видеть, как его мучают. Гораздо легче, чем прогонять малодушную,
страшную и утешительную мысль, что не я должен стать жертвой каменного дракона.

Когда эхо его криков стихло, я не смог поднять голову. Я решил, что больше ничего не скажу ни ей,
ни Шуту, чтобы у него не возникло желания снова заговорить и навлечь на себя новое наказание.
Я наблюдал за каплями пота, которые падали с моего лица на ледяной пол и исчезали. Точно так
же Шут исчезнет внутри дракона. Любимый. Я попытался передать ему это при помощи Скилла,
поделиться хотя бы частью своей силы, но напрасно. Моя непослушная магия, отравленная
эльфовской корой, снова меня покинула.

— Думаю, я тебя убедила, — промурлыкала Бледная Женщина. — Но я хочу, чтобы тебе было ясно
все до самого конца. Ты должен сделать свой выбор сейчас. Жизнь Айсфира или твоего
Любимого. Я тебя отпущу, чтобы ты мог прикончить дракона. Выполни мою волю и получишь
назад своего друга. Чем быстрее ты все сделаешь, тем больше от него останется. Станешь зря
тратить время, и он будет полностью «перекован». Но не мертв. Я же тебе обещала. Он останется
жить. Ты меня понял, Фитц Чивэл Видящий, мой маленький король-убийца?

Я кивнул, не поднимая глаз, и тут же получил удар кулаком под ребра. — Да, — тихо проговорил я,
умудрившись поднять голову. — Я понял.

На Шута я не смотрел, боялся.

— Отлично. — В голосе Бледной Женщины звучало неприкрытое удовольствие. Она подняла глаза
к потолку своего ледяного тронного зала и улыбнулась. А потом громко сказала: — Ты слышал,
Айсфир. Он понимает, и он тебя прикончит.

Потом она снова повернулась к своим стражникам. — Вышвырните его наружу через северную
трубу. — Потом, словно почувствовав мое удивление, Бледная Женщина посмотрела мне в глаза и
ласково улыбнулась. — Я не знаю, как тебе удастся найти свой отряд, знаю только, что ты их
отыщешь. И что ты убьешь дракона. Теперь мне все ясно. Другой дороги нет. Иди, Фитц Чивэл.
Выполни мой приказ и купи жизнь своего Любимого. Иди.

***

— Я не предавал интересов своей семьи. Я пожертвовал Шутом ради династии Видящих, — сказал
я ему. Я произнес эти страшные слова вслух при свете начинающегося утра, и вдруг впервые до
конца осознал, что они означают. Мне пришлось перевести дыхание, прежде чем я смог
продолжать. Я сказал уже гораздо тише: — Она наблюдала за нами, дергала за веревочки, как
марионеток, пока мы не забыли про нее. Да, Бледная Женщина желает дракону смерти.
Возможно, если бы мы его убили, она бы вернула нам Шута, но лишь для того, чтобы он увидел,
как рушатся его надежды. Чтобы он стал свидетелем конца династии Видящих.

***

Неожиданно я подумал, что если Шут еще жив, то со смертью каменного дракона он тоже мог
снова стать самим собой. Мир вокруг меня бешено завертелся, когда в моей душе расцвела новая
надежда.

— Шут! — вскричал я. Пиоттр осуждающе посмотрел на меня, решив, что я смеюсь над принцем, и
я пояснил: — Помните смуглого человека? Лорда Голдена? Может быть, он еще жив!
Не дожидаясь ответа, я повернулся и помчался назад к яме в надежде найти относительно
надежный вход в подземелье. Дракон превратил ее в кучу обломков, дыра, из которой появились
Пиоттр и Нарческа, исчезла. Когда Робред свалился на землю и выбирался из ямы, снег засыпал
этот вход во владения Бледной Женщины. Но я знал, где он был, и не сомневался, что его можно
найти и откопать.

Я начал спускаться по предательскому склону, стараясь спешить и одновременно выбирать

относительно надежную дорогу, в то время как куски льда вылетали у меня из-под ног и каскадом
падали вслед за мной. Вскоре я остановился и заставил себя двигаться медленнее и осторожнее,
хотя моя душа рвалась вперед. Мне то и дело приходилось расчищать себе путь, потому что дыра
находилась в самом дальнем углу ямы. Я уже почти до нее добрался, когда кто-то позвал меня по
имени. Оглянувшись, я увидел, что на краю ямы стоит Пиоттр. Он печально покачал головой, и я
увидел сострадание в его глазах.

— Все бесполезно, Баджерлок, — проговорил он. — Он умер. Твой друг умер. Мне очень жаль.
Мы видели его, когда искали мою сестру и племянницу. Я дал себе слово, что, если он будет жив,
мы попытаемся увести его с собой. Но он умер. Мы опоздали. Мне очень жаль, — повторил он.

Я стоял и смотрел на него. Неожиданно я понял, что не вижу его. Контраст между ослепительно
ярким днем и его темным силуэтом, который вырисовывался на фоне голубого неба, казалось,
ослепил меня. Мне стало так холодно, что я перестал чувствовать собственное тело. Я вдруг
испугался, что потеряю сознание, и медленно опустился прямо на лед.

— Ты уверен? — спросил я, и мои собственные слова показались мне ужасно глупыми.

Пиоттр кивнул, а затем неохотно проговорил: — Совершенно. Они... — Неожиданно он замолчал.

Прошло несколько секунд, прежде чем он заговорил снова: — Он был мертв. Он не мог пережить
такое. Твой друг умер. — Он вздохнул и медленно выпустил воздух. — Тебя зовут. Из лагеря.
Мальчик, Свифт, он с мужчиной, который умирает. Ты им нужен.

***

— Да, именно! — Он улыбнулся мне. — А это не мое время. Оно твое, чтобы ты стал
Изменяющим, и его, чтобы увидеть путь и направить тебя по нему. Ты на него ступил. А он
заплатил за это.

Черный Человек замолчал, но не потому, что его охватила печаль, а признавая то, что мы сделали.
Я опустил голову. Он погладил меня по плечу, и я посмотрел на него. В его улыбке была
заключена мудрость веков.

— И мы пойдем дальше, — заверил он меня. — В новую жизнь! По новым дорогам, которых никто
не видел. Ни я, ни она — та, что обманула меня, — не видели этого пути. Только твой Пророк
сумел его разглядеть! Дорогу, на которую мы ступим после возрождения драконов. —
Неожиданно он тяжело вздохнул. — Тебе пришлось заплатить высокую цену, но ты ее заплатил.
Иди. Найди то, что от него осталось. Бросить его там... — Старик покачал головой. — Этого не
должно быть. — Он снова махнул рукой. — Иди, Изменяющий. Даже сейчас я не осмеливаюсь
стать тем, кто меняет порядок вещей. Пока ты жив, это твоя роль. А теперь иди. — Он показал
рукой на мой заплечный мешок, а потом на дверь. И улыбнулся.

***

Оставалась последняя камера. Конечно, именно так Бледная Женщина намеревалась

окончательно унизить Шута и торжественно избавиться от него. Я нашел своего друга в камере,
среди мусора и помоев. Он был жив, когда его сюда бросили. Бледная Женщина наверняка
хотела, чтобы Шут знал, какому унижению она его подвергла. Он сумел отползти в относительно
чистый угол. Здесь, скорчившись на грязном мешке, он умер. В жизни Шут отличался
удивительной чистоплотностью, и я не сомневался, что смерть среди отбросов стала для него
дополнительным источником мучений. Оставалось тайной, набросил ли кто-то на него грязную
мешковину уже после смерти или он завернулся в нее сам, безуспешно пытаясь спастись от
холода, прежде чем умер на ледяном полу. Быть может, они швырнули Шута на мешок, чтобы
было удобнее его тащить. Кровь и другие жидкости пропитали грубую мешковину, и она
примерзла к хрупкому телу. Он поджал под себя колени и опустил голову к груди, а на лице
застыло выражение страдания. Блестящие волосы были распущены и заляпаны кровью.

Я положил руку на холодный лоб. Я не знал, что намерен сделать, до того самого момента, пока
не оказался здесь. Собрав весь свой Скилл, я потянулся к Шуту. И обнаружил лишь
неподвижность. Тогда я приложил обе ладони к его щекам и начал медленно перемещать их
вдоль тела. Я ощупывал труп, мои руки скользили вдоль сосудов, по которым раньше легко
циркулировала жизнь. Я пытался исцелить его, вернуть к жизни.

Теки! — приказал я крови. — Живи! — сказал я телу.

Но его тело слишком долго пребывало в неподвижности. И мне пришлось с неохотой признать то,
что хорошо знают все охотники. С момента смерти начинается разложение. Крошечные частицы,
из которых состоит плоть, распадаются, связь между ними нарушается, они стремятся обрести
свободу и превратиться в нечто иное. Кровь Шута сгустилась, кожа, прежде вмещавшая целый
мир, стала мешком, содержащим груду плоти. Задыхаясь, я продолжал свои попытки вдохнуть в
него жизнь, но с тем же успехом мог бы пытаться распахнуть дверь, висящую на намертво
заржавевших петлях. Частицы, что раньше текли по жилам, слиплись в единую вязкую массу. И
единственно возможной функцией тела стала неподвижность. Здесь начали работу иные силы,
отделяющие друг от друга мельчайшие частицы, размалывающие их в тончайший порошок. Все
связи разорвались. Тем не менее я не прекращал попыток оживить своего друга. Я попробовал
передвинуть руку, заставить тело сделать вздох.

Что ты делаешь?

Это был Олух, недовольный тем, что я нарушил его сон. И я вдруг ужасно обрадовался, что он со
мной.

Олух, я нашел его, я нашел Шута, моего друга, лорда Голдена. Я нашел его. Помоги мне его
исцелить. Пожалуйста, поделись со мной своей силой.

Он отнесся к моей просьбе с сонной благосклонностью.

Ладно. Олух попытается. — Я ощутил, как он широко зевнул. — Где он?

Здесь! Рядом со мной! — При помощи Скилла я показал ему лежащее рядом со мной тело.

Где?

Здесь! Вот, Олух, смотри. Под моими руками.

Там никого нет.

Нет, есть. Я касаюсь его, видишь? Пожалуйста, Олух. — А потом, полный отчаяния, я направил
свою мольбу во все стороны. — Дьютифул, Чейд. Пожалуйста. Поделитесь со мной силой и
Скиллом для исцеления. Пожалуйста.

Кто ранен? Это ты, Олух? — И я ощутил присутствие запаниковавшего Чейда.

Нет, я в порядке. Он хочет исцелить того, кого там нет.

Он здесь. Я нашел тело Шута, Чейд. Пожалуйста. Вы ведь сумели меня вернуть. Пожалуйста,
помогите мне!

Я услышал спокойный голос Дьютифула.

Фитц, мы все здесь, и ты знаешь, что мы сделаем это для тебя. Возможно, нам будет
труднее, поскольку мы далеко друг от друга, но мы попытаемся. Покажи его нам.

Он здесь! Прямо здесь, я его касаюсь. — Меня вдруг охватило яростное нетерпение.Почему они
ведут себя как последние глупцы, почему не хотят мне помочь?

Я не ощущаю его, — заговорил Дьютифул после долгой паузы. — Коснись его.

Но я и так его касаюсь! — Склонившись над телом, я обнял Шута руками. — Я держу его.
Пожалуйста. Помогите его исцелить.

Это? Но это не человек. — Олух был удивлен. — Нельзя исцелить грязь!

Меня охватила ярость.

Он не грязь!

И вновь послышался успокаивающий голос Дьютифула.

Все в порядке, Олух. Не огорчайся. Ты не сказал ничего плохого. Я знаю, что ты вовсе не имел в
виду ничего обидного. — Потом он обратился ко мне — Фитц. О Фитц, мне очень жаль. Он
мертв. И Олух по-своему прав. Его тело превращается... в нечто другое. Я не чувствую его
присутствия. Только... — Он замолчал, не в силах произнести эти слова.

Падаль. Разложение. Грязь.

Исцеление есть свойство живого тела, Фитц, — спокойно заговорил Чейд, словно напоминая
мне очевидные факты. — Скилл способен его ускорить, но исцеление производит само тело.
Если оно еще живо. В твоих руках вовсе не Шут, Фитц, а лишь его мертвая оболочка. Ты не
можешь заставить его жить — как невозможно оживить кусок скалы. Мы не в силах его
вернуть.

Олух заговорил с неожиданной практичностью:

И даже если ты сумеешь заставить тело работать, тебе будет некого туда поместить.

Только в этот момент я осознал реальность происходящего. Труп перестал быть Шутом. Исчез его
дух. Казалось, прошло очень много времени. Потом вновь заговорил Чейд:

Фитц, что ты сейчас делаешь?

Ничего. Просто сижу рядом. Я потерпел неудачу. Вновь. Как и с Барричем. Он умер, верно?

Мне показалось, что я вижу, как на лице старика появилось выражение смирения. Я знал, как он
сейчас вздохнет и скажет, что я хочу взять на себя всю боль сразу.

Да. Он умер. Рядом со своим сыном. И Уэбом. И все мы почтили его память. Мы остановили
корабли, чтобы вместе спустить его на воду и оставить одного. А сейчас ты должен
отпустить Шута.

***

Я отодрал труп Шута от пола, оставив очертания его тела и несколько прядей золотых волос,
отметив таким образом место, где он умер. Тело лежало в моих руках холодным тяжким грузом. И
все же в смерти оно показалось мне гораздо более легким, чем при жизни, словно исчезнувший
дух унес большую его часть с собой.

Я прижал его к груди, и испачканные кровью золотые волосы оказались под моим подбородком.
А потом я зашагал по ледяным коридорам. Мы прошли мимо камеры, где все еще горело тело
Хеста. Дым, поднимающийся от его плоти, стлался под потолком, отравляя холодный воздух
запахом паленого мяса. Я мог положить тело Шута в тот же костер, но мне показалось, что это
будет неправильно. Мой друг должен сгореть один, мы простимся так, чтобы никого не было
рядом. Я шел дальше, мимо других камер.

Через некоторое время я обнаружил, что разговариваю с ним вслух.

— Где? Где я должен это сделать? Я могу положить тебя на ее постель и сжечь вместе со всем ее
богатством... хочешь? Или тебе противно прикасаться к ее вещам? Где мне сжечь тебя? Думаю, ты
бы хотел увидеть ночное небо, чтобы искры огня отнесли тебя к небесам. Что ты выбираешь, Шут?
Быть может, отнести тебя в палатку Элдерлингов, где в окружении твоих вещей ты еще раз
испытаешь уединение, которое так ценил?

Почему мы никогда не говорили с тобой о таких вещах? Ведь о своем лучшем друге необходимо
знать все. Впрочем, имеет ли это теперь значение? Смерть есть смерть, пепел к пеплу... но я бы
предпочел, чтобы твой дым унес ночной ветер. Посмеешься ли ты надо мной за это? Боги,
неужели ты сможешь когда-нибудь посмеяться надо мной?

— Как трогательно.

Насмешливый голос, полный сарказма, так похожий на голос Шута, заставил мое сердце замереть
и вновь мучительно забиться. Я постарался укрепить свои защитные стены, но не почувствовал
атаки. Оскалившись, я повернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с Бледной Женщиной. Она
стояла у двери в свою спальню, кутаясь в белую горностаевую мантию с маленькими черными
хвостами, которая свисала с ее плеч до самого пола, полностью скрывая тело. Несмотря на
богатство одеяния, она выглядела измученной. Прекрасной лепки лицо показалось мне
изможденным, а спутанные белые волосы свисали на плечи, точно высохшая солома.. Бесцветные
глаза потускнели и стали похожи на глаза выброшенной на берег рыбы.

Я стоял перед ней, прижимая к груди тело Шута. Я знал, что он мертв и она больше не в силах
причинить ему боль, и все же отступил, словно хотел защитить от нее своего друга. Впрочем, я
вдруг отчетливо понял, что никогда не мог этого сделать.

Бледная Женщина приподняла подбородок, обнажив белую шею. — Брось его, — предложила
она, — подойди и убей меня. Неужели то, что она сама попросила меня об этом, показалось мне
таким неприемлемым?

— Нет, — ответил я, и мне вдруг ужасно захотелось остаться одному. Я не собирался ни с кем
делить свои последние мгновения с Шутом. Она не должна была стать свидетельницей моей
скорби. — Уходи, — сказал я и не узнал своего рычащего голоса.

Она рассмеялась — сосульки разбились о камень. — Уходи? И все? Уходи? Какая изощренная
месть Фитца Чивэла Видящего! Нет, это должны воспеть барды!

«И тогда он повернулся, держа своего Любимого на руках, и сказал врагу: уходи! »

Бледная Женщина рассмеялась, но в ее смехе не осталось музыки, так камни с грохотом несутся
по склону горы; однако я ничего не ответил, и ее смех смолк. Она смотрела на меня и несколько
мгновений казалась смущенной. Она искренне верила, что я оставлю Шута и брошусь на нее.
Склонив голову, она разглядывала меня, а потом заговорила вновь:
— Подожди, я вижу, ты еще не развернул мой маленький подарок. Похоже, ты не видел всего, что
я с ним сделала. Посмотри на руки, на его умные изящные пальцы! О да, а еще зубы и язык,
который так часто произносил смешные слова! Я это сотворила для тебя Фитц Чивэл, чтобы ты в
полной мере пожалел о том, что отказался от меня. — Она помолчала несколько мгновений, а
потом продолжала, словно напоминая о моем обещании: — Давай, Фитц. Ты обещал меня
прикончить, если я последую за тобой.

Я как раз собирался произнести эти слова, и мне пришлось прикусить язык. Бледная Женщина
сделали мои угрозы пустыми и детскими. Быть может, они всегда такими были. Я поудобнее
перехватил тело, повернулся к ней спиной и зашагал прочь. Мои защитные стены были высоко
подняты, но если она и попыталась атаковать, я ничего не почувствовал. Я повернулся к ней
спиной и должен признать, что мне отчаянно хотелось броситься бежать. Я спросил себя, почему я
ее не убил. Ответ показался мне слишком простым, чтобы быть правдивым. Я не хотел опускать
тело Шута на пол, чтобы положить конец ее подлой жизни. Более того, я не собирался делать то,
чего она от меня ждала.

— Он звал тебя! — пропела она мне вслед. — Наверное, думал, что умирает. Конечно, до конца
было еще далеко. Я хорошо знаю заплечное ремесло! Но он надеялся, что боль его убьет, и он
звал тебя: «Любимый! Любимый! » — Она мастерски имитировала исполненный муки голос Шута.

Волосы у меня на голове встали дыбом, словно Шут заговорил со мной из могилы. Несмотря на
решимость, я замедлил шаг, но сильнее прижал его тело к груди и склонил к нему голову. Я
ненавидел Бледную Женщину за слезы, которые катились из моих глаз. Я должен ее убить.
Почему я ее не убил?

— Он ведь звал именно тебя, не так ли? Ну конечно, так и было, хотя ты можешь этого и не знать.
Сомневаюсь, что тебе известен обычай его народа, — они обмениваются именами, чтобы
подтвердить создаваемые на всю жизнь связи. Называл ли ты его своим именем, чтобы показать,
что он дорог тебе, как собственная жизнь? Или ты трус и боялся сказать ему, как сильно ты его
любишь?

В этот момент мне захотелось ее убить. Но тогда мне пришлось бы положить на пол тело Шута. И я
дал себе слово, что она не сможет заставить меня вновь его покинуть. Сгорбившись, я продолжал
уходить от нее. — Было ли это? Было ли это?

Я рассчитывал, что ее голос постепенно стихнет, однако Бледная Женщина заговорила громче, и
теперь, когда она вновь и вновь швыряла мне в спину свой ненавистный вопрос, в ее словах
слышалась ярость. Через некоторое время я понял, что она следует за мной. Теперь она хрипло
кричала — так каркают вороны, созывая своих сородичей на пиршество на поле брани.

— Было ли это? Было ли это?

И даже после того, как я услышал топот и сообразил, что она бежит за мной и собирается меня
атаковать, я не смог заставить себя выпустить из рук тело Шута. Я повернулся и выставил ей
навстречу плечо. Не думаю, что Бледная Женщина ждала такой реакции. Возможно, она
рассчитывала, что я брошусь на нее с обнаженным клинком. Она попыталась остановиться, но
поскользнулась на ледяном полу и врезалась в меня. Я продолжал крепко держать Шута, меня
отбросило к стене, но я сумел устоять на ногах. В отличие от нее. Он упала на бок и застонала от
боли. Я молча смотрел на нее, не понимая, почему падение причинило ей такие мучения. Потом
она начала подниматься, и я увидел, что она скрывала от меня.

Риддл рассказал правду. Я смотрел на почерневшие обрубки, на которые она пыталась опереться,
чтобы встать. Но ей не удавалось не только подняться, но и вновь их спрятать. Встретив взгляд ее
бесцветных глаз, я холодно сказал: — Ты труслива и слаба. В последний миг ты побоялась отдать
себя полностью даже ради выполнения заветной мечты. Тебе не хватило мужества Шута. Он
заплатил ту цену, которую потребовала от него судьба. Он принял боль и смерть — и одержал
победу. Он добился своего, а ты потерпела поражение.

Бледная Женщина выкрикнула что-то неразборчивое, и ее голос был полон ненависти и ярости. А
затем она ударила в мои защитные стены, но не смогла их пробить. Быть может, она черпала
магию у Кебала Робреда? Я смотрел, как она пытается подняться на ноги. Длинная мантия мешала
ей, путалась в ногах. Черные палки, которые прежде были ее руками, стали совершенно
бесполезными. От локтя и ниже руки превратились в почерневшие кости. От кистей и пальцев не
осталась и следа. Дракон успел забрать их прежде, чем она сумела оторваться от него. Я
вспомнил, как уходили Верити и Кеттл, растворяясь в драконах, которых они с такой любовью
создали собственными руками ради благополучия своего народа. Потом я повернулся и пошел
прочь.

— Остановись! — приказала она. Ярость переполняла ее голос. — Ты убьешь меня здесь и сейчас!
Я видела это сотни раз в своих кошмарах. Ты убьешь меня! Такова моя судьба в случае неудачи. Я
боялась такого исхода. Но сейчас я призываю смерть! Мои видения всегда были истинными. Мне
суждено погибнуть от твоей руки.

Я ответил ей, не оборачиваясь и не обдумывая своих слов: — Я Изменяющий. Я меняю мир.

Помимо прочего. Время, в котором мы оказались, выбрал Шут. Я живу в его будущем. В его
видении я ухожу от тебя. И ты умираешь медленно. В одиночестве.

Я успел сделать дюжину шагов, когда она закричала. Она кричала до тех пор, пока хватало сил, а
потом я услышал ее хриплое дыхание. Я шел дальше.

— Ты Изменяющий! — выкрикнула она. Теперь в ее голосе осталось лишь отчаяние и удивление.

— Если ты не хочешь меня убивать, вернись и исцели меня при помощи Скилла. Я буду твоей! Ты
сможешь использовать меня любым способом, я научу тебя всему, что узнала из свитков о
Скилле! У тебя хватит силы, чтобы овладеть этой магией! Исцели меня, и я покажу тебе дорогу к
могуществу. Ты станешь законным королем Шести Герцогств, Внешних островов и Проклятых
Берегов! Ты получишь все. Я исполню все твои мечты, если ты вернешься ко мне!

Моя мертвая мечта лежала у меня на руках. Я продолжал идти.

Я слышал, как Бледная Женщина скребет почерневшими культями по подтаявшему льду. Она
походила на перевернувшегося на спину жука в умывальнике. Я не обернулся. Интересно,
подумал я, если она предвидела эти мгновения, то вставала ли перед ее мысленным взором моя
удаляющаяся спина? Нет, неожиданно понял я. Черный Человек сказал мне. Теперь я жил в мире
Шута, в будущем, которое создал он. Бледная Женщина ничего не могла видеть, ее пророчества
больше ничего не значили. Наступило другое время. Время, выбранное Шутом.

Я не считаю себя жестоким человеком, но мне так и не довелось испытать угрызений совести из-
за того, как я тогда поступил. Я слышал ее вопль — так кричит животное, попавшее в ловушку, но я
не обернулся. Свернув за угол, я продолжал шагать дальше, возвращаясь тем же путем, что
пришел.

Я едва держался на ногах от холода, голода и усталости. Но самым сильным чувством было
ощущение утраты. В какой-то момент из моих глаз хлынули слезы. Они падали на золотые волосы
Шута, и я ничего не видел в бледном лабиринте. Возможно, именно по этой причине я прошел
мимо одной из своих отметок на стене. Я повернул обратно, но понял, что нахожусь в незнакомой
части цитадели. Оказавшись возле обледенелой лестницы, я попытался подняться наверх, но
понял, что не в силах это сделать с такой ношей. Я повернул обратно и вновь двинулся по
коридору, окончательно заблудившись.
В какой-то момент я расстелил свой плащ на полу и немного поспал, одной рукой обнимая
холодное тело Шута. Проснувшись, я нашел в своем заплечном мешке немного хлеба и поел,
потом сделал несколько глотков из фляги, смочил край плаща и вытер грязь и кровь с его лица. Но
я не сумел убрать с него гримасы боли. Поднявшись на ноги, я снова взял Шута на руки и пошел
дальше, уже совершенно не понимая, где нахожусь. Возможно, я терял разум.

***

***

Прошло довольно много времени, прежде чем я согрелся. А когда я проснулся, мне было жарко,
замерзшее тело Шута оттаивало на солнце. Я снял зимнюю одежду, словно избавился от
собственной кожи, и остался в тунике и штанах. Теперь, когда мы были вдвоем, ощущение, что я
должен спешить, исчезло. У нас появилось время, принадлежащее только нам, теперь я мог все
сделать как следует.

Я принес воды из ручья, из которого мы когда-то пили, и осторожно вымыл его лицо, стер кровь с
губ и пригладил волосы над разорванным ухом. Только после этого я осторожно отделил
мешковину от растерзанной плоти. У меня закружилась голова. Да. Она не ошиблась. Я пожалел,
что отвернулся от нее, а не предал мучительной смерти, которой она заслужила. Но по мере того,
как я выпрямлял застывшие руки и ноги, стирая грязь и кровь чистой листвой, ненависть
постепенно исчезла. Вот мой Шут, и если я не сумел спасти его от гибели, то сейчас хотя бы
подарю ему достойный конец.

Он лежал, прикрывая телом свое последнее сокровище. Шут сжимал безжизненными руками
Петушиную корону. Я осторожно разжал лишенные ногтей пальцы и высвободил корону.
Вероятно, его мучители сломали корону, когда избивали Шута, но он успел починить ее перед
смертью. Когда я понял, как он это сделал, воспользовавшись своей застывшей кровью, чтобы
скрепить отдельные части, я задохнулся от боли. Правда, одного

***

Корона вдруг зашептала под моими пальцами, точно пойманная в кулак муха. Интересно, что же я
держу в руках? Какая могущественная магия Элдерлингов оставалась запертой здесь до самой
смерти Шута? На мгновение мой взгляд остановился на резных верхушках перьев, по кругу
украшавших корону. Либо у Шута так и не дошли руки раскрасить их, либо они отказывалась
держать краску. Впрочем, на некоторых перьях остались следы старой краски. Крошечные
самоцветы все еще сверкали в двух резных глазах; остальные оставались пустыми и темными.
Темные трещины виднелись в тех местах, где фрагменты скреплялись между собой кровью Шута.
Я осторожно постучал по одному из таких швов, проверяя его надежность. Корона сохраняла
целостность, и перед моими глазами вдруг так ярко встал образ живого Шута, что я скорчился под
обрушившейся на меня скорбью.

Я продолжал сидеть рядом с погребальным костром, тело Шута в той же позе лежало рядом со
мной. С этим я ничего не мог поделать. Как бы я хотел, чтобы выражение ужаса и страдания
исчезло с его лица. Я убрал золотую прядь со смуглого лба.

— О Любимый, — сказал я, наклонился и поцеловал его в лоб. А потом я вдруг понял чужой
обычай обмениваться именами. Поскольку теперь я знал: после того, как он сгорит, наступит
конец и для меня. Тот человек, которым я был раньше, не переживет этой потери. — Прощай,
Фитц Чивэл Видящий.
Я взял корону двумя руками и осторожно надел ее на голову Шута. И вдруг почувствовал, что вся
моя жизнь неотвратимо мчалась к этому моменту. Как жестоко, что самое сильное течение моей
судьбы привело меня к такому полному боли концу и потере. Но для меня уже не осталось
выбора. Некоторые вещи нельзя изменить. Пришло время короновать короля шутов и отправить
его в последний путь.

Я замер. Мои руки остановились, и я вдруг осознал, что стою один против судьбы, отрицая
неизбежность потока времени. Я понял, что должен сделать. Мне следует короновать Шута и
полить погребальный костер оставшимся маслом. Одной искры, ну, может быть, двух будет
достаточно, чтобы вспыхнул сухой хворост. И он сгорит дотла, его пепел унесет летний ветер в
земли, что находятся за Горным Королевством. А я через колонну Скилла вернусь на Аслевджал.
Потом возьму Олуха, мы спустимся на узкий пляж и дождемся корабля, который пришлют за
нами. Так будет правильно, такова неизбежная, естественная дорога, по которой желает
следовать весь мир. Жизнь пойдет своим чередом без Шута, потому что он умер. Я видел это с
такой пронзительной ясностью, словно всегда знал, что все произойдет именно так.

Он умер. И ничего изменить нельзя.

Но ведь я Изменяющий. И тогда я встал на ноги, поднял высоко над головой гудящую корону и
потряс ею, угрожая небу. — НЕТ! — взревел я. Я все еще не понимал, к кому обращаюсь. — Нет!
Пусть все будет иначе! Не так! Заберите у меня все, что пожелаете! Но пусть конец будет другим!
Пусть он возьмет мою жизнь, а мне отдайте его смерть. Пусть я стану им, а он — мной. Я беру его
смерть! Вы слышите меня? Я беру его смерть себе!

***

И я нашел ее, тонкую, словно паутина. Мне пришлось собрать все свое мужество, поскольку я
понимал, что сейчас соприкоснусь со смертью. Но я знал, что должен это сделать. Разве я сам
только что не говорил, что готов принять смерть за него? Я чувствовал, как менестрели короны
вытесняют его, выталкивают из моей плоти, но мне было некогда объясняться с ними. Сделав
глубокий вдох, я устремился навстречу Скиллу, оставив свое тело, чтобы войти в труп Шута.

На краткий миг мое восприятие удвоилось. Шут вошел в мою плоть, посмотрел на мир моими
глазами. С отвращением взглянул на свое тело у меня на коленях. Затем поднял руку, чтобы
коснуться моего заросшего щетиной подбородка.

— Любимый! — простонал он. — О Любимый, что ты наделал? Что ты наделал?

— Все в порядке, — спокойно заверил его я. — Все хорошо. Если я потерплю неудачу, ты
возьмешь мою жизнь и будешь жить. Я добровольно беру твою смерть. — И я покинул свое тело.

Как камень, падающий в грязь, я проник в тело Шута.

***

Я заморгал и открыл глаза. Кто-то держал меня на руках. Его рука под моей растерзанной спиной
вызывала волны страшной боли, но я не мог отодвинуться. Я смотрел на свое лицо. Оно
выглядело совсем не так, как в зеркале. Оказалось, что я старше. Он снял корону, но на лбу
остался рубец. Мои глаза были закрыты, по щекам катились слезы. Интересно, почему я плачу?
Как можно плакать, когда так прекрасен рассвет? Я с огромным трудом поднял руку и коснулся
собственного лица. Мои глаза открылись, и я с удивлением в них посмотрел. Я не знал, что они
могут быть такими темными и так широко открытыми. Я удивленно посмотрел на себя.

— Фитц? — Интонация была Шута, но я узнал свой голос.

Я улыбнулся. — Любимый.

Его руки почти конвульсивно сжали меня. Я изогнулся от боли, но он ничего не заметил. Рыдания
сотрясали его тело. — Я не понимаю! — воззвал он к небу. — Не понимаю! — Он огляделся по
сторонам, мое лицо выражало неуверенность и страх. — Ни разу мне в видениях не являлось это.
Я вне своего времени, после своего конца. Что произошло? Что с нами?

Я попытался пошевелиться, но у меня совсем не осталось сил. Пока он рыдал, я оценивал

возможности этого тела. Повреждений было немало, но процесс восстановления уже начался.
Однако я чувствовал себя ужасно хрупким.

— Кожа у меня на спине еще очень чувствительна. Он глотнул воздуха и хрипло запротестовал:

— Но я же умер. Я находился в своем теле, когда они срезали кожу с моей спины. И я умер. — Его
голос дрогнул. — Я помню, как я умер.

— Да, пришел твой черед умереть, — согласился я. — И мой черед вернуть тебя.

— Но как? И где мы сейчас? Нет, я знаю, где мы, но когда? Как мы можем находиться здесь и быть
живыми?

— Успокойся. — Я говорил голосом Шута, пытаясь воспроизвести его живость. Мне почти удалось.
— Все будет хорошо.

Я нашел свое запястье его рукой. Его пальцы знали, куда следует лечь. На мгновение наши
взгляды встретились. И мы стали единым существом. Мы всегда были едины. Ночной Волк сказал
об этом много лет назад. Как замечательно снова стать цельным. Я воспользовался нашей силой,
чтобы поднять мое тело, и наши лбы соприкоснулись. Я не закрывал глаз. И вновь наши взгляды
слились. Я ощутил свое робкое дыхание возле его рта.

— Забери свое тело у меня, — тихо попросил я.

И мы обменялись телами, но несколько мгновений оставались единым целым. «Моя любовь не

знает пределов», — вспомнил я его слова и неожиданно понял их смысл. Мы с ним — одно целое.
Я медленно отодвинулся, выпрямил спину и взглянул на Шута, лежащего в моих объятиях.
Мгновение он смотрел на меня с беспредельным удивлением. А потом на него обрушилась боль.
Я увидел, как сузились его глаза, и он отпрянул от меня.

— Извини, — тихо сказал я и осторожно опустил его на плащ. Ветки елей, приготовленные для
погребального костра, стали его постелью. — У тебя не осталось резервов, чтобы я мог сразу
завершить исцеление. Быть может, через пару дней...

Но он уже спал. Я приподнял уголок плаща и прикрыл его лицо, чтобы защитить от лучей
восходящего солнца. Потянув носом, я решил, что пришло время охоты.

***

— Я принес тебе поесть, — сказал я. После долгой паузы я стал настаивать: — Любимый, тебе
необходимо поесть. И напиться. Я принес свежей воды. Я ждал. — Если хочешь, могу заварить для
тебя чай. Немного погодя я налил в чашку бульон. — Выпей это, и я больше не буду тебя
тревожить. Но только в том случае, если ты выпьешь бульон.

В сумерках запели цикады.

— Любимый, я не шучу. Я не оставлю тебя в покое до тех пор, пока ты не выпьешь это.
Он заговорил. Его голос был холодным, и он не смотрел на меня. — Ты мог бы так меня не
называть?

— Любимый? — удивленно спросил я. Он поморщился.

— Да. Так.

Я сидел на корточках, держа в руках котелок с остывшим бульоном.

— Как хочешь, Шут, — холодно ответил я после долгого молчания. — Но я оставлю тебя в покое
только после того, как ты все выпьешь.

Он повернул голову в сумраке палатки и едва заметно кивнул, протягивая руку к чашке.

— Она насмехалась надо мной, называя этим именем, — тихо сказал он.

— Ах вот оно что.

Он неловко взял чашку, стараясь уберечь изувеченные пальцы. Ему пришлось опереться на локти,
и он задрожал от боли и напряжения. Мне хотелось ему помочь, но я знал, что не должен этого
делать. Он выпил бульон двумя большими глотками, а потом протянул мне чашку дрожащей
рукой. Я взял ее, а Шут вновь опустился на живот. Когда он увидел, что я все еще сижу рядом, то
устало заметил:

— Я выпил бульон.

***

— Значит... мы победили? Она потерпела поражение. И в небесах нашего мира вновь появятся
драконы.

— Конечно, — сказал я и тут только сообразил, что он не мог этого знать. — Мы живем в нашем
будущем. И движемся по той дороге, которую выбрал ты.

Едва сдержав рыдание, он с трудом встал и сделал несколько медленных шагов. Затем
повернулся ко мне, и в его глазах сверкнули слезы. — Но... я здесь слеп. Я никогда не видел такого
варианта будущего. Всегда, в каждом видении, если мы побеждали, ценой победы была моя
смерть. Я всякий раз умирал.

Он склонил голову и спросил: — Я ведь умер?

— Умер, — спокойно подтвердил я, но мне не удалось сдержать улыбку. — Но я ведь говорил тебе
в Баккипе: я Изменяющий. Я могу изменить будущее.

Он стоял совершенно неподвижно, а потом на его лице появилось понимание — нечто похожее
происходило с каменным драконом, когда тот пробудился. Жизнь наполняла Шута. Он задрожал,
и на сей раз я без колебаний протянул руку и помог ему сесть. — Остальное, — потребовал он. —
Расскажи мне остальное.

И я рассказывал. Мы ели сливы, пили чай, а потом принялись за вареного кролика. Я поведал ему
все, что знал о Черном Человеке, и Шут слушал меня, вытаращив от удивления глаза. Потом я стал
говорить о том, как искал его тело и где я его нашел. Он отвернулся от меня, и я ощутил, как
слабеет наша связь, словно он хотел спрятаться от меня. Тем не менее я не стал скрывать
подробности своей встречи с Бледной Женщиной. Он растирал руки, а когда я закончил, спросил:

— Значит, она жива? Она не умерла? — Его голос дрожал.

— Я не стал ее убивать, — признался я.

— Почему? — хрипло спросил он, подавшись вперед. — Почему ты ее не убил, Фитц? Почему?

Его реакция поразила меня, и я почувствовал себя полнейшим глупцом, когда попытался
оправдаться. — Не знаю. Возможно, мне показалось, что она хочет именно такого исхода. — Я сам
понимал, как неубедительно звучат мои слова, но продолжал: — Сначала Черный Человек, а
потом и Бледная Женщина сказали, что я Изменяющий для этого времени. А я не хотел менять то,
что сделал ты.

Наступило долгое молчание. Шут раскачивался из стороны в сторону и хрипло дышал через рот.
Потом он немного успокоился или окончательно ушел в себя. С усилием, которое он постарался
скрыть, Шут сказал: . — Уверен, что ты сделал все правильно, Фитц. Я не в обиде на тебя.

Возможно, он действительно так думал, но сейчас нам обоим было трудно в это поверить.
Радость от нашей победы омрачилась, а между нами пролегла едва заметная тень. Тем не менее
я продолжал рассказывать, как мы попали сюда через Скилл - колонну, расположенную в ледяном
дворце, и он замер.

— Я этого никогда не видел, — с удивлением признался он. — Даже не догадывался о таком

варианте развития событий.

Я довольно быстро закончил. Когда я поведал ему о своем поразительном открытии — я был
потрясен, узнав, что Петушиная корона оказалась не могущественным талисманом, а пятью
поэтами, запечатленными на века, — он лишь повел плечом, словно просил извинения за
желание владеть таким легкомысленным предметом.

— Я хотел корону не для себя, — спокойно сказал он. Я молчал, дожидаясь, когда Шут объяснит
мне, что он имел в виду. Но он молчал, и я не стал ничего спрашивать. Даже после того, как мой
рассказ закончился и стало ясно, какую полную победу мы одержали, Шут молчал. Казалось, я
поведал ему о событиях, происшедших много лет назад, а не вчера. Создавалось впечатление, что
победа была неизбежной, а не добыта в жестокой борьбе.

К нам на цыпочках подобрался вечер. Шут не пытался рассказать мне о том, что происходило с
ним. Впрочем, наступившее молчание уже само по себе говорило о многом. Он пережил ужасное
унижение и не мог понять, как кому-то удалось так растоптать его достоинство. Я его прекрасно
понимал, но не мог ничего ему сказать.

***

Затем Шут пришел в себя и узнал мою тень возле тлеющего костра. — Ничего, просто дурной сон.
— Он обхватил себя руками и наклонился вперед, раскачиваясь из стороны в сторону, словно
мучительная боль раздирала его внутренности. Через несколько мгновений он признался: — Мне
приснилось, что она пришла сквозь Скилл - колонну. Я проснулся, и мне показалось, что она стоит
возле меня в шатре.

— Не думаю, что она знает, что такое Скилл - колонна и как ею пользоваться, — заметил я.

Потом я сообразил, какими неубедительными кажутся мои слова, и пожалел, что они сорвались с
моих губ.

Он ничего не ответил. Продолжая дрожать, Шут подошел ко мне и остановился возле костра. Я
молча подбросил в тлеющий огонь хворост. Шут постоял немного, а потом с тоской сказал:

— Сегодня я не могу вернуться туда. Не могу.

Я ничего не ответил, только молча расправил на земле свой плащ. Он осторожно, словно кошка,
приблизился к нему, медленно опустился на колени и улегся на плащ между мной и костром. Я
тихо лежал рядом, дожидаясь, когда он успокоится. Дерево уютно потрескивало в огне, и мои
глаза невольно стали закрываться. Я уже засыпал, когда Шут негромко заговорил:

— Ты смог это пережить? Тебе удалось? — спросил он меня, словно хотел узнать, что ждет его в
будущем и наступит ли такой момент, когда его жизнь не будет омрачена тяжелой тенью.

И я произнес самые трудные правдивые слова в своей жизни: — Нет. Ты не сможешь. И я не смог.
Но жизнь продолжается. Это становится частью тебя, как шрам. И ты продолжаешь жить.

Ночью, когда мы спали спина к спине под звездами на моем старом плаще, я чувствовал, как Шут
дрожит и дергается во сне. Я повернулся к нему лицом. Слезы текли по его щекам, он метался,
умоляя безмолвную ночь: — Пожалуйста, остановитесь! Остановитесь! Все, что угодно. Только,
пожалуйста, прекратите, пожалуйста, прекратите!

Я прикоснулся к нему, он пронзительно закричал и начал отчаянно отбиваться от меня. И почти

сразу же проснулся. Я отпустил его, и Шут тут же откатился в сторону. Он пополз прочь по камням
площади к опушке леса, где опустил голову, точно больная собака, и его вырвало. Рвота долго не
прекращалась, казалось, он пытается извергнуть из себя все трусливые слова, которые он когда-
либо произнес. Я не стал к нему подходить. В тот раз — не стал.

Когда он вернулся, я предложил ему фляжку с водой. Он прополоскал рот, сплюнул, а потом
напился. Шут стоял, глядя в ночь, словно пытаясь собрать потерянные кусочки своей души. Я
ждал. Наконец он молча опустился на плащ рядом со мной, повернулся ко мне спиной и сжался в
комок, продолжая дрожать. Я вздохнул.

Осторожно придвинувшись к нему, несмотря на его сопротивление, я повернул его лицом к себе и
неловко обнял. Он беззвучно рыдал, и я стер слезы с его щек. Стараясь не задеть спину, я привлек
Шута к себе, прижал к груди, обнял за плечи и поцеловал в макушку.

— Давай спать, Шут, — сказал ему хрипло. — Я здесь, я о тебе позабочусь.

Его руки оказались между нами, и я испугался, что он меня оттолкнет. Однако он схватил меня за
рубашку и еще теснее прижался ко мне.

Всю ночь я держал его в своих объятиях, как ребенка или любовника. Так, словно он был мной,
израненным и одиноким. Я держал его, пока он плакал, и не выпускал даже после того, как его
слезы высохли. Я дал ему то утешение, которое могло дать тепло моего тела. И ни на мгновение в
ту ночь я не почувствовал, будто перестал быть мужчиной.

***

— Мне снилось, что я был тобой, — тихо сказал Шут, обращаясь к пламени костра.

— В самом деле?

— А ты был мной.

— Как забавно.

— Перестань, — предупредил он.

— Что? — невинно уточнил я.

— Быть мной.

Шут заерзал рядом со мной на плаще. Ночь накрывала нас своим пологом, дул теплый ветерок.
Он поднял тонкие пальцы, чтобы убрать с лица золотые пряди волос. Умирающий свет костра
почти скрывал синяки на его лице, но щеки все еще оставались ввалившимися.
Я хотел сказать, что кто-то должен играть его роль, раз уж он сам отказался быть собой, но вместо
этого я лишь спросил: — А почему бы и нет?

— Мне от этого становится не по себе. — Он сделал глубокий вдох. — Как долго мы здесь
находимся?

Он уже в третий раз будил меня этой ночью. Я привык. Ему никак не удавалось крепко заснуть.

***

— В первый раз в жизни я не знаю, что мне делать, — признался Шут. — Ты перенес меня в
будущее, в место и время после моей смерти. Каждый раз, просыпаясь, я испытываю потрясение.
И не имею ни малейшего представления о том, что случится со мной в следующий миг. Я не знаю,
что мне делать с моей жизнью. Я ощущаю себя лодкой, которую течение унесло от пристани.

— Но разве это так ужасно? Почему бы тебе не поплыть по течению? Очень многие из нас мечтают
о такой возможности.

Он вновь вздохнул. — Но я не знаю как. Я никогда не переживал ничего подобного. Не знаю, на

беду или на благо. Я понятия не имею, что мне делать с лишней жизнью, которую ты мне
подарил.

— Ну, ты можешь остаться здесь до конца лета, если научишься сам ловить рыбу и охотиться. Но
ты не можешь вечно прятаться от жизни и своих друзей. Рано или поздно тебе придется
посмотреть в глаза трудностям.

Он почти улыбнулся. — И это говорит человек, который десять лет считался мертвым. Быть может,
я последую твоему примеру. Найду тихий домик и поживу отшельником в течение десятка или
двух лет. А потом вернусь в другом качестве.

Я рассмеялся. — А через десять лет я приеду, чтобы тебя вернуть. Конечно, к тому времени я стану
стариком.

— А я нет, — негромко заметил он.

Он посмотрел мне в глаза и помрачнел.

Эти мысли не доставили мне ни малейшего удовольствия, и я решил отбросить их в сторону.

***

На щеках у девушки проступил румянец. Казалось, она сделала вдох. Я был ошеломлен. В
следующее мгновение ее глаза открылись, и они оказались такими же зелеными, как чешуя
дракона. Она даже не взглянула на меня, а повернулась, чтобы посмотреть на Шута, который все
еще стоял у нее за спиной. Она протянула руку и коснулась его лица. Их взгляды встретились. Шут
наклонился ближе к ней. Затем ее рука легла на его затылок, и она притянула Шута к себе. Их губы
слились в поцелуе.

Поцелуй получился долгим. Я увидел страсть, которую она разделила с Шутом. И все же это не
было похоже на благодарность, поцелуй все длился, и мне показалось, что Шут давно бы его
прервал, если бы мог. Он застыл, я видел, как напряглись мышцы его шеи. Он так и не обнял
девушку, его локти были широко разведены в стороны, сжатые в кулаки руки лежали на груди. А
она продолжала его целовать, и я испугался, что Шут сольется с ней или превратится в ее объятиях
в камень. Я боялся, что он может отдать ей часть своей души, а еще больше — что она возьмет ее
сама. Неужели он не услышал меня? Почему не внял моему предупреждению?
А потом вдруг все кончилось. Будто потеряв к Шуту интерес, девушка отвернулась от него и вновь
подставила лицо солнечному свету. Мне показалось, что она один раз вздохнула, а потом закрыла
глаза и застыла в неподвижности. Сияющая Петушиная корона стала частью Девушки — на -
Драконе.

Но Шут, освобожденный от нежеланного поцелуя, начал соскальзывать со спины дракона. Почти в

обмороке он рухнул вниз, и я лишь в самый последний момент успел его подхватить. Однако он
закричал, когда мои руки обхватили его тело. Я ощутил, как он дрожит в лихорадке. Шут
повернулся ко мне и жалобно прошептал: — Это невозможно перенести. Ты слишком человек,
Фитц. Я не создан для таких испытаний. Забери это у меня, забери, иначе я умру.

— Что забрать? — резко спросил я.

— Твою боль, — задыхаясь, ответил он. — Твою жизнь. Я стоял, разинув рот, не понимая, о чем он
говорит, но

Шут уже прижал свой рот к моим губам. Наверное, он пытался быть осторожным. Тем не менее
это было больше похоже на укус змеи, чем на нежный поцелуй, когда его рот слился с моим и
поток ядовитой боли обрушился на меня. Если бы не его любовь и гнев, я бы умер на месте,
несмотря на то что оставался человеком. То был едкий, обжигающий поцелуй, поток
воспоминаний, и как только они вошли в меня, противостоять им стало невозможно. Ни один
человек, достигший зрелости, не должен вновь пережить страсть, на которую способен юноша. С
возрастом наши сердца становятся хрупкими. И мое едва не разбилось.

***

В другой половине комнаты повисло странное молчание. Черный Человек и Шут смотрели друг на
друга без враждебности, но оба не верили своим глазам. Глядя на них, стоящих рядом, я не мог не
видеть связывающего их родства — нет, не семейного, — но общность предков была очевидна.
Первым заговорил Черный Человек:

— Добро пожаловать, — едва слышно произнес он.

— Я никогда тебя не видел, — потрясение отвечал Шут. — Во всех вариантах будущего тебя не
было ни в одном. — Он неожиданно начал дрожать, и я понял, что силы его покидают.

Черный Человек также это почувствовал, поскольку он пододвинул подушки поближе к огню и
торопливо предложил Шуту сесть. Тот опустился на пол. Я снял с него плащ и сказал:

— Тепло доберется до тебя раньше, если ты уберешь все преграды.

— Дело не в том, что мне холодно, — едва слышно ответил Шут. — Просто я... попал в чужое
время, Фитц. Я рыба, выброшенная на берег. Я прожил свою жизнь, и каждый следующий день
вызывает у меня один вопрос: что мне делать дальше. Это трудно. Очень трудно для меня. — Он
замолчал и посмотрел на Черного Человека, словно молил о помощи.

Голова Шута опустилась на грудь.

Я не знал, что ему ответить. Быть может, он возмущен тем, что я вернул его к жизни? Мне было
больно так думать, но я придержал язык. Оставалось молча наблюдать за Черным Человеком,
который искал слова.

— Ну, этому я могу научить...

На его лице медленно, подобно восходу солнца, появилась улыбка. Склонив голову, он произнес
несколько слов на незнакомом мне языке.
Шут открылся ему, точно цветок навстречу свету. Робкая улыбка озарила его лицо, и он
неуверенно ответил на том же языке. Черный Человек закричал от радости, услышав его слова. Он
указал на себя и быстро заговорил, но тут же осекся, словно вспомнив о хороших манерах, взял
чайник и чашку и изящным движением налил Шуту чаю. Шут рассыпался в благодарностях.
Похоже, на их языке требовалось много слов, чтобы сообщить о самых простых вещах. Этот язык
не походил ни на один из тех, что я знал. Голос Шута звучал все тише. Потом он вздохнул и
закончил последнюю фразу.

Я вдруг ощутил детскую обиду — меня исключили из беседы. Казалось, Шут это понял, поскольку
он медленно повернулся ко мне и непослушными пальцами убрал волосы с лица.

— Я не слышал языка моего детства с тех пор, как покинул дом. Слышать его вновь — настоящее
наслаждение.

Должно быть, Чейд и Дьютифул узнали через Олуха, что я вернулся, поскольку я ощутил такой
решительный стук в мои защитные стены, словно кто-то собирался начать осаду. С неохотой я был
вынужден признать, что пришло время впустить принца и его советника. Я взял чашку чая,
протянутую мне Черным Человеком, сел лицом к огню, а потом, убедившись, что Шут занят
разговором с хозяином, сдался и опустил стены.

***

Это была игра, чистая и простая. Игра, на которую у меня никогда не хватало времени. Как давно я
успел забыть о таких простых удовольствиях? Я настолько погрузился в эти радостные ощущения,
что удивился, когда услышал свое имя. Я как раз заканчивал очередной спуск и повернулся на
звук голоса Шута. Олух врезался в меня сзади. Я упал, и мы с Олухом покатились по снегу.
Впрочем, никто из нас не пострадал. Мы вскочили на ноги, и я видел, что Шут смотрит на нас с
таким удивлением и любовью, что у меня защемило сердце. И еще в его взгляде были печаль и
сожаление.

— Тебе нужно попробовать, — сказал я ему, смущенный тем, что он видит мои мальчишеские
забавы.

Олух весело ухмылялся, несмотря на наше падение.

— Моя спина, — тихо сказал Шут, и я кивнул, растеряв всю радость.

Я понимал, что дело не только в недавно зажившей спине и других ранениях. Пострадала его
душа. Сколько пройдет времени, прежде чем его дух вновь обретет прежнюю гибкость?

— Ты исцелишься, — сказал я, поднимаясь вверх по склону, в надежде убедить нас обоих.

Как бы я сам хотел в это поверить!

— Прилкоп приготовил нам еду, — сказал Шут. — Я пришел позвать вас. Мы кричали от двери, но
вы нас не слышали. — Он немного помолчал. — Спуск вниз показался мне легким. А теперь
совсем не хочется подниматься обратно.

***

— Ну, наверное, теперь он может отправиться домой, если захочет. У него есть такое желание?

— Нет. — Некоторое время мы шли молча, а потом Шут негромко сказал: — Фитц, дом — это
люди. Не место. Если ты куда-то возвращаешься, а людей уже нет, ты не найдешь там своего
дома. — Он положил руку мне на плечо, и я остановился. — Дай мне отдышаться, — попросил
Шут, но продолжал говорить: — Это тебе нужно вернуться домой, — серьезно сказал он. — Пока у
тебя есть такая возможность. Пока остались люди, которые тебя знают и которые будут рады тебе.
Не просто в Баккип. К Молли. И Пейшенс.

— Знаю, я так и собирался сделать. — Я с удивлением посмотрел на него, не понимая, почему у

него возникли сомнения.

Теперь пришел его черед удивляться. — В самом деле?

— Конечно.

— Ты и впрямь это сделаешь? — Он внимательно смотрел мне в глаза. Мне даже показалось, что
я увидел тень разочарования, однако он схватил меня за руку и сказал: — Я так рад за тебя, Фитц.
Действительно рад. И все же я уловил в твоих словах сомнение. И я боюсь, что ты можешь
передумать.

— А куда еще мне деваться?

Шут колебался, словно хотел сказать что-то серьезное. Потом передумал и фыркнул:

— Найди себе пещеру и поживи там один еще лет десять.

— Зачем? Уход от жизни, отказ от надежд на лучшее... или?

И тут я был вознагражден — на его губах медленно расцвела прежняя улыбка.

— Помоги мне подняться наверх, — сказал он, и я с радостью протянул ему руку.

***

Было уже очень поздно, и Олух отправился спать задолго до того, как с нами попрощался
Прилкоп. Приготовив себе постель отдельно от Шута, я испытал небольшую неловкость. Здесь
имелся запас одеял, и теперь у нас не было необходимости спать вместе. Но мы провели бок о
бок столько ночей, и я чувствовал себя спокойнее, когда мог защищать его от ночных страхов,
однако так и не смог задать Шуту прямой вопрос.

Я улегся, подпер голову рукой и стал молча смотреть, как он спит. Его лицо осунулось от усталости,
на лбу залегли морщины. Я знал, что после всего, что ему пришлось перенести, Шут нуждается в
одиночестве, чтобы обрести уверенность в себе. Но мне совсем не хотелось, чтобы он опять
отдалился от меня. Ко мне вернулась не только юношеская любовь к Молли, но и прежняя
близость с Шутом. Снова стать лучшими друзьями, забыть обо всех разногласиях, вместе
переносить невзгоды, вместе преодолевать трудности; мы вновь обрели друг друга, и я поклялся
сохранить наши отношения.

***

К утру Шуту стало плохо. Я проснулся в темноте, услышав, как он мечется во сне. Когда я
попытался его разбудить, лицо Шута горело, и я не сумел вытащить его из кошмара. Я сидел
рядом, держал за руку и тихо говорил с ним, стараясь хоть как-то успокоить. Вскоре я
почувствовал, что Черный Человек проснулся. Он лежал в своей постели и молча наблюдал за
мной и Шутом. Я не видел его глаз, но знал, что он не спускает с меня пристального взгляда. Он
изучал нас, но я не понимал его мотивов.

***

Шут проспал тяжелым сном до полудня, а когда проснулся, едва сумел разлепить опухшие глаза.
Он пил одну чашку воды за другой, и Прилкоп настоял, чтобы мы перенесли его на постель. Шут с
трудом прошел несколько шагов и повалился на кровать Черного Человека, словно силы его
оставили, и почти сразу же заснул. Его кожа по-прежнему была горячей. ,

— Быть может, наступил один из моментов для перемен, с ним иногда такое случается, — сказал я
Прилкопу. — Я очень на это надеюсь. Несколько дней его будет лихорадить, потом с него сойдет
слой кожи, как после ожога. И следующий слой окажется более темным. Если дело именно в этом,
то нам остается лишь ждать.

Прилкоп коснулся своих щек, улыбнулся мне и сказал:

— Так я и подозревал, — сказал он. — У некоторых из нас такое случается. Потом все проходит. —
Взглянув на Шута, он добавил: — Если дело только в этом. — Черный Человек покачал головой. —
Он получил слишком много ран.

Мне в голову пришел вопрос и я, не подумав, задал его: — Но почему вы изменяетесь? Почему
это происходит с Шутом? Бледная Женщина осталась белой.

Он недоуменно развел руками. — Я много размышлял над этим вопросом. Быть может, мы сами
меняемся по мере того, как изменяем мир. Другие пророки, которые остаются белыми, много
говорят, но мало делают. Твой друг и я в юности предсказывали большие изменения. А потом
ушли в мир и принесли ему эти изменения. Возможно, мы изменили и самих себя.

— Но Бледная Женщина не сидела сложа руки, она тоже пыталась менять мир.

Он улыбнулся с мрачным удовлетворением. — Она пыталась. И потерпела неудачу. Мы победили.

Мы изменяемся. — Затем он склонил голову набок. — Может быть, во мне говорит старость. —
Прилкоп посмотрел на спящего Шута и кивнул своим мыслям. — Сейчас ему необходим отдых.
Сон и хорошая пища. И спокойствие. Возьми Олуха — и идите ловить рыбу. Ему полезно поесть
свежей рыбы.

Я покачал головой. — Я не хочу оставлять Шута, пока он в таком состоянии. Прилкоп мягко
положил руку мне на плечо.

— Твое присутствие тревожит его. Он ощущает твое беспокойство. Он лучше отдохнет, если ты
уйдешь.

Неожиданно Олух негромко пробормотал: — Нам нужно домой. Я хочу домой.

Шут напугал меня, когда хрипло произнес мое имя: — Фитц.

Я тут же подошел к нему с чашкой воды. Он не хотел пить, но я настаивал. Когда он отвернул лицо
в сторону, я убрал чашку.

— Ты хочешь чего-нибудь? Его глаза лихорадочно горели.

— Да. Я хочу, чтобы ты вернулся домой.

— Он сам не знает, что говорит, — сказал я Прилкопу. — Я не стану его слушать.

Шут сделал глубокий вдох и с трудом заговорил: — Нет, знаю. Я знаю, что говорю. Возьми Олуха.
Возвращайтесь домой, оставь меня здесь. — Он раскашлялся и жестом попросил воды.

Сделав насколько маленьких глотков, он глубоко вздохнул. Я помог ему опуститься на постель.

— Я не оставлю тебя здесь, — обещал я Шуту. — Мы пробудем здесь столько, сколько

потребуется. Ни о чем не беспокойся. Я буду рядом.
— Нет. — Он был раздражен, как это часто бывает у больных. — Выслушай меня. Я должен
остаться. Здесь. На время. С Прилкопом. Я должен осознать... когда я, где я... мне нужно... Фитц,
он может мне помочь. Он знает, что от этого я не умру. Пришло время моего изменения. Но то,
что мне необходимо понять, я должен понять в одиночестве. Некоторое время я хочу побыть
один. Подумать. Ты понимаешь. Я знаю. Я был тобой. — Он потер лицо тонкими пальцами. Сухая
кожа слоями слезала с него, под ней была новая, более темная. Шут перевел взгляд на Прилкопа.
— Он должен уйти, — сказал он, словно Прилкоп мог меня заставить. — Он нужен дома. И ему
нужно домой.

Я сел на пол возле его кровати. Я и в самом деле понимал. В моей памяти всплыли долгие дни
моего выздоровления после того, как я столько времени провел в темнице Регала. Я вспомнил
неуверенность, которой был охвачен. Пытки унижают человека. Не выдержать испытаний,
кричать, молить о пощаде, обещать... Человек не в силах простить такие вещи, если сам через это
не прошел. Шуту необходимо время, чтобы заново осознать, кто он такой. Я не хотел, чтобы
Баррич задавал мне тысячи вопросов; я даже не хотел, чтобы он проявлял заботу и доброту. На
каком-то инстинктивном уровне он это понимал и позволял мне подолгу сидеть и молча смотреть
на луга и гору. Было трудно признать, что я человек, а не волк: еще труднее — что остался самим
собой.

Шут вытащил тонкую руку из-под одеяла и неловко похлопал меня по плечу, а потом его пальцы
скользнули по моей заросшей щеке.

— Отправляйся домой. И побрейся, когда доберешься туда. — Он слабо улыбнулся. — Дай мне
отдохнуть, Фитц. Просто отдохнуть, ничего больше.

— Хорошо. — Я попытался убедить себя, что Шут меня не отвергает. Повернувшись к Олуху, я
сказал: — Что ж, мы вернемся домой. Одевайся потеплей, но ничего не бери с собой. Еще до
наступления ночи мы будем в Баккипе.

— И снова будет тепло? — нетерпеливо спросил Олух. — И там будут всякие вкусные вещи?
Свежий хлеб и масло, молоко и яблоки, сладкое печенье и изюм? Сыр и ветчина? Сегодня
вечером?

***

Вероятно, именно его запах разбудил Шута. Он открыл глаза, но некоторое время лежал
неподвижно, глядя в огонь. Он так и не пошевелился, пока я не сказал: — Шут? Тебе лучше?

Он вздрогнул, повернул голову в мою сторону и весь сжался. Я пожалел, что испугал его,
прекрасно понимая его состояние.

Однако в ответ я лишь сказал: — Я вернулся и принес с собой еду. Ты голоден?

Он сдвинул одеяло в сторону и привстал, но потом со вздохом опустился на постель.

— Мне лучше. Чай замечательно пахнет.

— Абрикосов нет, но я принес сливы.

— Абрикосов?

— Я подумал, что ты все перепутал из-за лихорадки. Но я бы принес их тебе, если бы смог найти.

— Спасибо, — сказал он и посмотрел на меня. — Ты стал выглядеть иначе. И не только из-за того,
что успел помыться и побриться.
— Я иначе себя чувствую. Но после бани мне действительно стало лучше. Жаль, что я не мог
прихватить с собой бани Баккипа. Тебе бы определенно они пошли на пользу. Но как только ты
сможешь ходить, мы отправимся домой. Я сказал Кетриккен, что ты некоторое время поживешь в
старой башне Чейда. А когда ты окончательно поправишься, мы решим, кем ты захочешь стать.

— Кем я захочу стать... — Он усмехнулся.

Я не нашел ножа, чтобы разрезать хлеб, поэтому просто отломил кусок. Я отнес ему хлеб, сыр и
сливы, а когда чай был готов, протянул чашку.

— А где Прилкоп? — спросил я, когда Шут принялся пить чай маленькими глотками.

Я был недоволен, что Черный Человек оставил Шута одного.

— Ну, он уходит и возвращается. Прилкоп занят изучением крепости Элдерлингов, чтобы понять,
как сильно она пострадала. Пока тебя не было, мы с ним беседовали, когда я просыпался.
Впрочем, по большей части я спал. Он рассказал мне о старом городе; его истории переплелись с
моими снами. Наверное, он сейчас там. Прилкоп говорил, что хочет понять, что там сотворила
Бледная Женщина и что ему по силам исправить. Подозреваю, что он пытался сделать город
привлекательным, чтобы заставить ее уйти. Теперь он намерен вернуть ему прежний вид. Я
спросил у него: «Для кого? » И он ответил: «Пусть город выглядит как должно».

Он прожил здесь много лет после того, как все остальные умерли. Возможно, несколько
поколений. Прилкоп не считал прожитые годы, но я уверен, что прошло очень много времени. Он
с радостью приветствовал Бледную Женщину, когда она появилась на острове. Прилкоп решил,
что она приплыла со своим Изменяющим для того, чтобы осуществить цели самого Прилкопа.

Он вздохнул и отпил немного чая.

— Сначала поешь, а уж потом рассказывай истории, — предложил я.

— А ты расскажи мне свои новости, пока я ем. С тобой произошло нечто важное. Ты изменился, у
тебя другие глаза.

И я рассказал ему обо всем — так я не говорил еще ни с кем в жизни. Он улыбнулся, но его улыбка
была полна печали. Шут кивал, словно я лишь подтвердил то, что ему и раньше было известно.
Когда я закончил, он бросил косточку от сливы в огонь и тихо сказал:

— Хорошо. Я рад, что мое последнее пророчество оказалось верным.

— Что ж, и теперь я буду жить долго и счастливо — как поют менестрели?

Он скорчил гримасу и покачал головой. — Ты будешь жить среди людей, которые тебя любят и
многого от тебя ждут. Твоя жизнь будет ужасно сложной, и они заставят тебя тревожиться. И будут
раздражать. И приносить тебе радость. — Он отвернулся от меня, взял чашку, заглянул в нее, как
деревенская колдунья, читающая будущее по чайным листьям. — Судьба проиграла в схватке с
тобой, Фитц Чивэл Видящий. В найденном тобой будущем ты почти наверняка доживешь до
старости — судьба перестанет искать возможности, чтобы сбросить твою фигуру с доски.

Я попытался смягчить его слова. — Мне уже порядком надоело возвращаться с порога смерти.

— Да, это отвратительно. Теперь я знаю. Ты мне показал. — И почти со своей прежней улыбкой он
спросил: — Давай будем считать, что мы квиты? Одного раза вполне достаточно, правда? — Я
кивнул. А потом, словно Шут боялся, что я не дам ему сказать, добавил: — Прилкоп и я говорили о
том, что должно случиться дальше.

Я улыбнулся. — Новый план спасения мира? Надеюсь, мне в нем не придется умирать?
— План, к которому ты вообще не будешь иметь отношения, — спокойно ответил Шут. — Мы, в
некотором смысле, возвращаемся домой. В то место, где мы стали такими, какие мы есть.

— Но ты же говорил, что никто уже не помнит тебя; и что тебе нет никакого смысла возвращаться.
— Меня охватила тревога.

— Не в тот дом, где я родился; я уверен, что там меня не вспомнят. Но в то место, которое
подготовило нас к нашей судьбе. Нечто вроде школы. Я тебе о ней рассказывал — как я убежал
оттуда. Когда они отказались увидеть правду в моих словах. Там помнят и меня, и Прилкопа.
Каждого Белого Пророка, который проходил через школу, там помнят.

— Ну, пусть они и продолжают вас помнить. Мне кажется, они обращались с тобой не самым
лучшим образом. Зачем туда возвращаться?

— Чтобы подобное не могло произойти с другим ребенком. Сделать то, чего никогда не
совершали прежде, вернуться и объяснить им старые пророчества в свете того, что мы знаем
теперь. Чтобы уничтожить свитки, которые оставила в их библиотеках Бледная Женщина, или хотя
бы пролить на них новый свет. Принести им опыт мира.

Я очень долго молчал. — А как ты туда попадешь?

— Прилкоп утверждает, что он можем воспользоваться колоннами. Вместе мы сумеем

переместиться довольно далеко на юг. Рано или поздно мы доберемся до школы.

— Он способен использовать колонны? — Я был ошеломлен. — Тогда почему же он столько лет

оставался здесь, в холоде и одиночестве?

Шут посмотрел на меня так, словно ответ был очевидным. — Мне кажется, он умеет ими
пользоваться. Но боится. Даже в нашем языке есть понятие, обозначающее Элдерлингов, которое
ему трудно мне объяснить. Всякий раз, когда человек пользуется колоннами, он что-то теряет.
Даже Элдерлинги прибегали к ним с огромной осторожностью. Для того чтобы передать срочное
сообщение, гонец мог пройти сквозь колонну один или даже два раза, но потом его обязанности
передавали другому. Но Прилкоп оставался здесь еще и по другой причине. Он охранял дракона.
И ждал появления Белого Пророка и его Изменяющего, которые, быть может, сумели бы
выполнить его задачу. Ведь именно в этом и состояла цель его жизни.

— Я не могу поверить в такую верность идеалам.

— Нет? А мне кажется, очень даже можешь.

Я услышал, как открывается дверь. Вернулся Прилкоп, который с удивлением посмотрел на меня,
а потом что-то сказал Шуту. Тот перевел: — Он поражен твоим скорым возвращением и
спрашивает, какое срочное дело заставило тебя вновь воспользоваться колоннами.

***

Он посмотрел на свои руки, неподвижно лежащие на коленях.

— Я довольно долго обсуждал эту идею с Прилкопом. Мы слишком многого не знаем — ведь
теперь мы оказались вне времени, которое предсказывали, будучи Белыми Пророками. Он
прожил в таком состоянии намного дольше, чем я. Он оставался здесь из-за того, что последний
раз видел себя именно на Аслевджале. Он надеялся, что его видение, где на остров прибывают
другой Белый Пророк и его Изменяющий, которые выполнят поставленную им для себя цель,
окажется истинным. Так и вышло. Последнее видение не обмануло Прилкопа. — Он посмотрел в
огонь, а потом наклонился, чтобы поправить торчащую из очага щепку. — И у меня было видение.
О том, что произойдет после моей смерти. Я ждал.
— Я видел тебя, Фитц. Видел таким, каким ты сейчас становишься. Ты не будешь все время
счастлив, но ты стал более завершенным, цельным, чем раньше.

— А какое это имеет отношение к тебе?

— Важно то, чего я не видел. Моя смерть стала частью твоего будущего — тут не может быть
сомнений. Нет, мои слова звучат слишком жестоко, словно ты планировал мою смерть.
Правильнее будет сказать, что моя смерть была поворотным пунктом твоего путешествия. Ты
пережил мою смерть и двинулся дальше.

— Да, я пережил твою смерть. Но, как ты сам не раз говорил, я Изменяющий. Я вернул тебя
обратно.

— Вернул. И я не предвидел такого развития событий. Прилкоп тоже. И все, чему нас учили, не
дает ответа на вопрос: как такое могло произойти? — Он слабо улыбнулся. — Конечно, мне
следовало бы знать, что только ты способен сотворить такое изменение, которое вынесло нас всех
за пределы предвидений Белых Пророков.

— Но... — начал я, однако Шут поднял палец, прерывая меня.

— Мы с Прилкопом это обсудили. И пришли к выводу, что мне не следует рисковать, долго
оставаясь рядом с тобой. Я способен совершить серьезную ошибку. Но если я не вернусь с тобой,
вероятность такой ошибки станет значительно меньше.

— Я не понимаю. Ошибка? Какая ошибка? Твоя лихорадка еще не прошла, ты несешь какую-то
бессмыслицу. — Я был встревожен и рассержен.

Шут протянул руку и коснулся моей кисти. Его прикосновение оказалось прохладным. Он все еще
был слаб, но лихорадка прошла. Он заговорил со мной суровым голосом, так старик беседует со
своенравным юношей:

— Нет, ты все прекрасно понимаешь. Ты просто не хочешь посмотреть правде в глаза. Ты все еще
Изменяющий. Даже за короткое время, проведенное в Баккипе, ты это доказал. Изменения кипят
вокруг тебя, как в водовороте. Ты не бежишь от них, а наоборот — привлекаешь их к себе. А я
теперь слеп, я не в силах увидеть и оценить то огромное влияние, которое способен на тебя
оказать. Вот почему... — Он замолчал, но я ждал, когда Шут закончит свою мысль. — Я не вернусь
с тобой. Нет, подожди, не говори ничего. Дай мне закончить.

Однако он вновь надолго замолчал. Я смотрел на Шута и думал о том, как сильно он изменился.
Бледный круглолицый мальчик, гибкий и стройный юноша превратился в молодого мужчину.
Недавние испытания заострили черты его лица, но синяки постепенно исчезали. Впрочем,
изменения захватили лишь тело. Его глаза потемнели и стали серьезнее. Я не торопил Шута, давая
ему возможность выбрать нужные слова. Мне казалось, что он сейчас принимает окончательное
решение, и хотя выбор уже сделан, все еще колеблется перед последним шагом.

— Фитц, я принял свою смерть. Возможно, мне не хватило храбрости, но я встретил ее

совершенно сознательно. Зная, что произойдет после моей смерти, я посчитал, что готов уплатить
такую цену. Я решил, что явлюсь на остров и приведу в движение цепочку событий, которая
закончится освобождением дракона. Да, я знал, что моя смерть будет ужасной, в холоде и боли.
Но я видел, что есть шанс вернуть миру драконов, что у этих существ, надменных и
замечательных, как люди, появится надежда на возрождение. И люди перестанут доминировать,
навязывая всем свой порядок. Да, жизнь в новом мире будет непростой, быть может, люди
проклянут меня. Однако теперь люди и драконы будут настолько заняты друг другом, что не
смогут изменить природу по своему желанию. И мне казалось, что именно таким и должен быть
истинный порядок вещей.
— Замечательно! — мне надоели разговоры о драконах, и меня все еще тревожила мысль о
могучих существах, с которыми нам теперь придется считаться. — Что ж, в нашем мире вновь
появятся драконы. И их будет множество, если вспомнить, что я видел на поле битвы. Но почему
ты не можешь вернуться...

— Прекрати! — сурово прервал меня Шут. — Неужели ты думаешь, что мне легко? Неужели
полагаешь, что это единственная причина? И считаешь, что мне так просто с тобой расстаться?
Нет. Есть и личные причины, которые заставляют меня уйти. Я видел, что после моей смерти ты
нашел удовлетворение в вещах и людях, от которых ранее отказывался. Иными словами, после
моей смерти ты живешь той жизнью, которой должен жить. Ты подарил мне еще кусочек жизни.
Могу ли я отнять у тебя часть твоей? — Он заговорил медленнее. — Я могу любить тебя, Фитц, но
не могу позволить, чтобы моя любовь уничтожила тебя и твою личность.

Шут потер лицо и недовольно вздохнул, увидев, что кожа сходит слоями. Он стряхнул облезшую
кожицу и еще сильнее потер лицо, а потом сложил руки на коленях и стал смотреть в огонь. Я
молча ждал продолжения.

***

— Мы говорили о твоем возвращения со мной в Баккип, — напомнил я Шуту.

— Нет. Разговор шел о том, что я не вернусь. Он попытался улыбнуться, но у него не получилось.

— Фитц... Вернись к той жизни, которую ты должен был вести, и постарайся безоговорочно ее
полюбить. Я видел, как ты живешь такой жизнью. — Он рассмеялся, и мне показалось, что в его
смехе я слышу истерические нотки. — Эти видения помогали мне, когда я умирал. Мысль о том,
что ты будешь жить после моей смерти, меня утешала. И когда боль становилась невыносимой, я
сосредотачивался на твоем будущем и оно овладевало мной.

— Но... она сказала, что ты меня звал. Когда она мучила тебя. — Я произнес эти слова и тут же о
них пожалел.

Шут вдруг сразу стал старым и больным. — Наверное, так и было, — признал он. — Я никогда не
считал себя храбрым, друг мой. Но то, что ей удалось вырвать из меня эти слова, ничего не значит.
Ничего. — Он смотрел в огонь так, словно что-то потерял в нем, и мне было стыдно, что я вернул
его к тем мучительным предсмертным часам. Ни одному человеку не следует напоминать, что он
кричал от боли перед лицом тех, кому его страдания доставляли удовольствие. — Теперь я знаю,
что совсем не так силен, как мне хотелось бы. Вот почему я не должен попасть в положение, когда
моя слабость может причинить нам обоим вред.

Неожиданно он взял меня за руку. Я этого не ожидал и посмотрел ему в глаза.

— Фитц. Пожалуйста. Не пытайся уговаривать меня повлиять на то будущее, которое я для тебя
видел. Мне нельзя выходить за пределы своего времени и пытаться взять то, что не должно
попасть в мои руки. — Неожиданно он задрожал, словно ему стало холодно. Шут отпустил мою
руку, придвинулся поближе к огню и протянул к нему ладони. Я заметил, что у него начали
отрастать ногти. Он потер ладони, и с них сошел слой кожи, подобный белому пеплу.
Открывшаяся новая кожа напомнила мне полированное дерево. Едва слышно Шут спросил: — Ты
бы согласился жить с Ночным Волком среди волков?

— Я бы попытался, — упрямо ответил я.

— Даже если бы его самка отказывалась тебя принять?

— А не мог бы ты хотя бы раз сказать все прямо? Шут посмотрел на меня, потирая подбородок.
Казалось, он колеблется. Потом он печально улыбнулся.
— Нет. Не могу. В противном случае я уничтожу нечто очень для меня дорогое. — И с таким
видом, словно продолжал разговор на ту же тему, он спросил: — Ты когда-нибудь расскажешь
Дьютифулу, что фактически ты его отец?

Даже сейчас, когда мы находились наедине, мне не понравилось, что он говорит об этом вслух.
Моя связь с Дьютифулом делала слова слишком опасными.

— Нет, — коротко ответил я. — Он слишком на многие вещи станет смотреть иначе. И ему будет
очень больно. А еще навсегда будут искажены его представления об отце, чувства к матери и
отношение ко мне. Да и зачем ему рассказывать?

— Совершенно верно. Вот почему ты всегда любил его как сына, а вел себя с ним как с принцем.
Так и не заняв то положение, которое тебе так хотелось занять. Ведь даже если бы ты ему все
рассказал, то никогда не смог бы стать его отцом.

Меня вновь разобрал гнев. — Ты не мой отец.

— Нет. — Он смотрел в огонь. — И я не твой любовник. Неожиданно на меня навалились

усталость и раздражение.

— Так вот о чем идет речь? О том, чтобы спать со мной? Ты не вернешься в Баккип из-за того, что я
отказываюсь делить с тобой постель?

— Нет! — Он не выкрикнул это слово, но то, как он его произнес, заставило меня ошеломленно
замолчать. Его голос стал хриплым. — Ты постоянно возвращаешься к этому, словно других
наивысших точек в любви не существует.

Он вздохнул и откинулся на спинку стула. Задумчиво посмотрев на меня, Шут спросил:

— Скажи мне, ты любил Ночного Волка?

— Конечно.

— Безоговорочно?

— Да.

— Значит, если следовать твоей логике, ты хотел с ним совокупиться?

— Я хотел... Нет!

— Вот. Но только из-за того, что он был самцом? Это не имело отношения к другим вашим
различиям?

Я изумленно вытаращился на него. Несколько мгновений ему удавалось сохранять невозмутимое

выражение. Затем он расхохотался. Пожалуй, его смех в первый раз прозвучал свободно и
искренне. Мне хотелось обидеться, но смех Шута принес такое облегчение, что я не смог.

Немного успокоившись, Шут сказал: — Вот в чем дело. Все очень просто, Фитц. Я сказал, что нет
пределов в моей любви к тебе. Тем не менее я никогда не рассчитывал, что ты предложишь мне
свое тело. Я хотел лишь завоевать твое сердце. Хотя я никогда не имел на это права. Поскольку ты
отдал его до того, как увидел меня. — Он покачал головой. — Много лет назад ты сказал мне, что
Молли не сможет переносить твою связь с волком. Ты был уверен, что она заставит тебя сделать
выбор. Ты и сейчас так думаешь?

— Да, так могло быть, — вынужден был признать я.

— А как она отнесется ко мне? — Он помолчал несколько мгновений. — Кого ты выберешь? И что
потеряешь, если встанешь перед необходимостью выбора? Вот вопросы, на которые я бы хотел
получить ответы. И если я вернусь с тобой и буду частью твоего будущего, то какие еще перемены
станут следствием выбора моего Изменяющего? И если ты покинешь Шесть Герцогств вместе со
мной, какое будущее возможно тогда?

Я покачал головой и отвернулся. Но поток его слов уже ничто не могло остановить — и я их
слышал.

— Ночной Волк сделал выбор. Он выбрал между стаей волков, которая была готова его принять, и
связью с тобой. Не знаю, обсуждал ли ты с ним, чего этот выбор ему стоил. Сомневаюсь.
Насколько я его знал, Ночной Волк принял решение и никогда не оглядывался назад. Но разве он
не заплатил за вашу дружбу и любовь больше, чем ты? Чего стоила Ночному Волку ваша связь?
Ответь мне честно.

Мне пришлось отвести глаза, потому что мне было стыдно.

— Это стоило ему жизни со стаей, ведь со мной он не мог быть волком в полной мере. Он
лишился подруги и волчат. Рольф предупреждал нас. Мы не поставили никаких пределов нашей
связи.

— И ты познал всю полноту связи с его волчьей сущностью. Ты был необычайно близок к тому,
чтобы стать волком — насколько это вообще доступно человеку. И все же... прости меня... но мне
кажется, что он никогда не искал в себе человека.

— Верно.

Шут вновь взял мою руку в ладони. Перевернув, посмотрел на отпечатки своих пальцев на моем
запястье. — Фитц. Я долго размышлял на эту тему. Я не могу забрать у тебя подругу и детей. Моя
жизнь будет долгой; по сравнению со мной тебе осталось не так уж много лет. И я не стану
отнимать у вас с Молли те немногие годы, что у вас впереди. Я уверен, что вы снова будете
вместе. Ты знаешь, каков я. Ты побывал в моем теле, а я в твоем. И я ощутил — о боги, помогите
мне пережить эти воспоминания, — каково быть человеком, настоящим человеком, ощутил это в
те мгновения, когда удерживал в себе твою любовь, боль и потери. Ты позволил мне быть
человеком, насколько это вообще для меня возможно. Ты восстановил десятикратно то, что
отняли у меня мои наставники. С тобой я был ребенком. С тобой достиг зрелости. С тобой... В
точности как Ночной Волк, который позволил тебе быть волком. — Его голос смолк, и мы еще
долго сидели молча, словно у него кончились слова.

Он продолжал держать меня за руку. Прикосновение обострило нашу связь через Скилл.

Между тем до меня пытался достучаться Дьютифул. Я не обращал на него внимания.

Происходящее здесь и сейчас было важнее. Я пытался понять природу страхов Шута.

— Ты полагаешь, что я пострадаю, если ты вернешься со мной в Баккип, — сказал я. — И что моя
будущая жизнь, которую ты видел, может измениться?

— Да.

— И ты боишься, что я постарею и умру. А ты — нет.

— Да.

— А что, если мне все равно? Если меня не интересует цена?

— Но мне не все равно.

Когда я задал еще один вопрос, мое сердце сжалось, потому что мне было страшно услышать
ответ. — А если я скажу, что готов последовать за тобой? Готов бросить прежнюю жизнь?

Мне показалось, что мои слова ошеломили Шута. Ему пришлось сделать несколько вдохов,
прежде чем он заговорил хриплым шепотом: — Я не позволю тебе. Я не могу позволить.

Мы вновь надолго замолчали. В очаге догорел огонь. И тогда я задал последний, самый ужасный
вопрос: — После того, как я покину Аслевджал, мы больше никогда не увидимся?

— Скорее всего, нет. Это было бы неразумно. — Он взял мою руку и нежно поцеловал ладонь,
покрытую мозолями от меча.

Шут еще долго не выпускал мою руку. Он прощался со мной, и я знал это, знал, что уже ничего не
могу изменить. Я сидел совершенно неподвижно, чувствуя, как меня охватывают холод и пустота,
словно Ночной Волк умирает снова. Я терял Шута. Он уходил от меня, и мне вдруг показалось, что
я истекаю кровью и жизнь понемногу покидает меня. Неожиданно я понял, как близко к правде я
подошел. — Прекрати! — закричал я, но было уже слишком поздно.

Он отпустил мою руку прежде, чем я успел ее вырвать. Мое запястье стало совершенно чистым.
Отпечатки его пальцев исчезли. Каким-то образом он сумел их убрать, и нить Скилла,
связывающая нас, исчезла.

— Я должен дать тебе уйти, — сказал он прерывающимся шепотом. — Пока у меня еще есть силы.
Дай мне такой шанс, Фитц. Я должен разорвать нашу связь. Я не должен брать то, что мне не
принадлежит.

Я потянулся к нему. Да, я его видел, но больше не чувствовал. Ни Уитом, ни Скиллом. Я не ощущал
даже запаха. Шут исчез. Спутника моего детства, друга юности больше не существовало. Он
отобрал у меня эту грань своей личности. Карие глаза смуглого человека сочувственно смотрели
на меня. — Ты не можешь так со мной поступить, — сказал я.

— Я уже поступил, — заметил Шут. — Дело сделано. — Казалось, силы покидают его с каждым
мгновением. Он отвернулся от меня, словно рассчитывал таким образом скрыть свои слезы. Я
сидел, чувствуя, как немеет все мое тело, — так бывает после страшной травмы.

— Я просто устал, — сказал он дрожащим голосом. — Просто устал. Вот и все. Пожалуй, мне лучше
прилечь.

***

— Тебе стоит выпить, — кротко заметил он. А потом сообщил: — Две недели назад здесь был Шут.
Я бы многое отдал, чтобы узнать, как он умудряется появляться и исчезать никем не замеченным.
Поздно ночью я услышал стук в свою дверь. Когда я открыл, на пороге стоял он. Конечно, он
изменился, как ты и говорил. Он стал коричневым, как яблочное зернышко. Он выглядел усталым
и не совсем оправился после болезни, но я думаю, что все дело в путешествии через Скилл -
колонну. Он ничего не говорил о Черном Человеке. Впрочем, его интересовал только ты. Он явно
рассчитывал тебя здесь увидеть. И это меня напугало.

Я поставил пустой бокал на стол. Не задавая вопросов, Чейд вновь его наполнил. — Когда я сказал
ему, что ты здесь не появлялся, он был ошеломлен. Я рассказал ему о наших поисках и о моем
предположении — я решил, что ты ушел вместе с ним. Он спросил, пытались ли мы отыскать тебя
при помощи Скилла; я рассказал, что мы сделали все, что было в наших силах, но нам не удалось
найти никаких следов. Он указал мне постоялый двор, где намерен провести неделю, и попросил
немедленно прислать гонца, если я что-нибудь о тебе узнаю. Через неделю он вновь посетил
меня. Он выглядел так, словно постарел на десять лет. Шут рассказал, что провел свое
собственное расследование, но не сумел узнать ничего нового. Потом он сообщил, что должен
уйти, но прежде хочет кое-что оставить для тебя. Тогда ни один из нас не рассчитывал, что ты
вернешься и сможешь это забрать.

Мне не пришлось ни о чем просить Чейда. Он положил на стол запечатанный свиток величиной с
кулак ребенка и маленький мешочек, сделанный из удивительной материи. Я узнал материал —
из него был сшит балахон Элдерлингов, который Шут одолжил мне на Аслевджале. Я смотрел на
его подарки, но не прикасался к ним. Чейд наблюдал за мной.

— Он что-нибудь передал мне? Оставил какое-нибудь сообщение?

— Полагаю, оно в этих вещах. Я кивнул.

***

Прошло некоторое время после его ухода, прежде чем я открыл пакет и свиток. Сначала я
развернул свиток. И сразу узнал аккуратный почерк Шута. Я прочитал его послание дважды. Это
было стихотворение о танце и прощании. Я не сомневался, что он написал его до того, как узнал о
моем исчезновении. Что ж. Он не передумал. Шут появился здесь, чтобы попрощаться со мной, а
вовсе не из-за того, что изменил свое решение.

Пакет оказался довольно тяжелым. Когда я развернул гладкий материал, на стол вывалился
камень памяти величиной с мой кулак. Я не сомневался, что над ним поработали искусные
пальцы Шута. Я осторожно дотронулся до него, но ничего не почувствовал. Тогда я взял камень и
поднял, чтобы получше рассмотреть. У него было три грани, переходящие друг в друга. Ночной
Волк, я и Шут. Ночной Волк смотрел на меня, поставив уши торчком и слегка опустив голову.
Рядом я увидел себя, еще совсем молодого, без шрамов, с широко распахнутыми глазами и слегка
приоткрытым ртом. Неужели я был таким юным? А себя он изобразил в виде шута в
остроконечном колпаке и с поднятым к поджатым губам пальцем. Его выгнутые дугой брови
наводили на мысль о какой-то шутке.

И только после того, как я сжал камень в ладони, он пробудился и открыл воспоминания,
заключенные в него Шутом. Передо мной всплыли три мгновения моей жизни. Если мои пальцы
касались изображения волка и меня самого, то видел Ночного Волка и себя, как мы спим рядом в
хижине. Когда я одновременно прикасался к изображениям Ночного Волка и Шута, возникал
Ночной Волк, спящий у очага Шута в горах. Последнее воспоминание сначала меня смутило. Мои
пальцы остановились на Шуте и собственном изображении. Я заморгал, когда передо мной
возникли образы. Далеко не сразу я понял, что это еще одно воспоминание Шута. Именно так я
выглядел, когда он прижался лбом к моему лбу и заглянул в мои глаза. Я положил камень на стол,
и насмешливая улыбка Шута оказалась наверху. Я улыбнулся в ответ и невольно коснулся пальцем
его лба. И тогда я услышал его голос так ясно и четко, словно он находился в одной комнате со
мной: — Мне никогда не хватало мудрости.

Я покачал головой. Его последние слова оказались очередной загадкой.

***

Я полагаю, что Шут навестил Баккип по пути на юг, когда возвращался в свою школу, чтобы
поделиться накопленными знаниями. Сомневаюсь, что он когда-нибудь вернется.

Наше расставание получилось неудачным и поспешным. Мы оба рассчитывали, что

встретимся еще раз. Нам осталось многое сказать друг другу. Мои дни с Шутом закончились,
как недоигранная партия в камни, когда ее исход еще не до конца ясен. Иногда мне кажется,
что судьба поступила с нами слишком жестоко; а порой — что нам повезло и у нас еще есть
шанс на новую встречу. Так искусный менестрель делает паузу, чтобы тишина подчеркнула
важность его последних слов, и тогда слушатели с нетерпением ждут продолжения. В такие
минуты у меня появляется надежда, что обещание еще будет исполнено.

Мне часто не хватает Шута, но не в меньшей степени я вспоминаю о Ночном Волке. Я знаю,
что мне не суждено вновь испытать что-нибудь подобное. И счастлив уже тем, что у меня
был такой друг. Не думаю, что я когда-нибудь свяжу себя с кем-то Уитом. Как однажды сказал
Баррич Пейшенс, «на одну лошадь не наденешь два седла». У меня есть Молли, и этого более
чем достаточно.

Я доволен своей жизнью.

Я был шутом, а шут был мной. Он был Изменяющим, и я тоже. Мы были две половины целого,
разъединенные и снова сошедшиеся вместе. На мгновение я узнал его во всей его полноте,
совершенного и волшебного, а потом он оторвался от меня, смеясь. Пузырек внутри меня,
отдельный и непознаваемый и в то же время соединенный со мной. Ты любишь меня! Я был
потрясен. Он действительно никогда раньше не верил в это. Раньше это были слова. Я всегда
боялся, что они рождены жалостью. Но ты действительно мой друг. Это знание. Это
ощущение того, что ты ко мне чувствуешь. Значит, это Скилл. Мгновение он буйно веселился
просто от этого нового понимания.

— За несколько минут, пока садилось солнце, ты показал мне весь мир, каким его видит человек,
сидящий на лошади, и его душу внутри моего собственного дома.

— О друг мой, — только и сказал он, но большего и не требовалось.

Мы едины.

— Я не навещал тебя столько, сколько мог вынести, — вздохнув, сказал Шут, и его слова
прозвучали как извинение.

— А я — нет. Если ты настаиваешь на том, чтобы мы с тобой сейчас взяли себе новые имена, я
буду называть тебя “Любимый”. И тогда ты будешь звать меня “Шут”. — Он открыл глаза и
откинул голову назад, чтобы взглянуть на меня. Изобразив на лице дурацкую улыбку
влюбленного, тяжело вздохнул и сказал:

— Спокойной ночи, Любимый. Мы слишком долго не виделись.

Я капитулировал, зная, что разговаривать с ним, когда он в таком настроении, бесполезно.

— Спокойной ночи, Шут.

Он легко поставил меня на ноги, я покачнулся, он подался вперед вслед за мной, схватил за
локоть и помог сохранить равновесие. — Потанцуем? — предложил я, заикаясь.
— А мы и так танцуем, — с серьезным видом ответил Шут. Словно прощаясь с партнершей по
танцу, он низко склонился над моей рукой, но я ее вырвал. — Надеюсь, я тебе приснюсь, —
мелодраматичным тоном заявил он.

Он посмотрел сначала на амулет, а потом перевел взгляд на мое лицо. Казалось, он поражен.
Затем его губы растянулись в глупой улыбке.

— Предполагается, что люди должны лучше ко мне относиться, — объяснил я. — Наверное, ей

кажется, что у меня слишком мрачное лицо, хотя вслух она ничего не сказала.

Шут рассмеялся.

— Спрячь его, — попросил он, с трудом переводя дух и отворачиваясь от меня. Потом он
торопливо подошел к окну и выглянул наружу. — Амулеты не настроены на мое племя, но из
этого не следует, что они на меня не действуют. Ты часто напоминаешь мне, что в некоторых
отношениях я очень похож на людей.

— Разумеется. Если я захочу кого-нибудь очаровать, никто передо мной не устоит. Никто, кроме
тебя. — Он с горестным видом закатил глаза. — Но сокрушаться об этом некогда. Пойди разыщи
леди Брезингу и скажи, что я хотел бы переговорить с ней наедине. Потом постучись в дверь
Лорел и сообщи, что мы скоро выезжаем.

— Он так похож на тебя, когда ты был в таком же возрасте, что у меня щемит сердце.

Тут уж я промолчал.

— Мне хочется обнять его и защитить от всех ужасных вещей, которые делали с тобой во имя
правления Видящих. — Шут покачал головой. — Я солгал, — признался он. — Я готов защитить его
от всех ужасных вещей, которые делали с тобой, потому что ты — мой Изменяющий.

— О Фитц, неужели ты еще не догадался, что каждое мгновение моей жизни — это танец? И с
каждым партнером меняется ритм. — Затем он ловко сменил тему разговора: — А как ты себя
сегодня чувствуешь?

Но Шут посмотрел мне в глаза, и я не увидел в них ни тени сомнения.

— Я тебя люблю, — тихо проговорил он. — У моей любви нет границ. Никаких. Ты меня
понимаешь?

Вспомни сердцем. Вернись назад, вернись назад и назад. В небесах этого мира должны парить
драконы. Когда драконы исчезают, люди скучают по ним. Конечно, кто-то даже не вспоминает о
них. Но некоторые дети с самых ранних лет смотрят в голубое летнее небо и ждут тех, кто никогда
не приходит. Потому что они знают. В небесах должно быть чудо, но оно потускнело и исчезло. А
мы с тобой должны его вернуть.

— Там, на Аследжале, — улыбка ужаса затрепетала в уголках его губ, — придет мой черед
умереть.
— — Ты говорил, что я могу называть тебя «Любимый», если ты не хочешь, чтобы звучало имя
«Шут». — Я глубоко вздохнул. — Любимый, я скучал без тебя.

Не будь дураком! Я не позволю тебе умереть, Шут! — Неожиданно у меня прервался голос, я
схватил чашку с остывшим чаем и сделал несколько больших глотков.

Он на мгновение задохнулся, но тут же рассмеялся, и его смех напомнил мне звон бьющегося
стекла. В глазах у него стояли слезы. — Ты искренне в это веришь, не так ли? О Любимый... Из
всего, с чем я должен попрощаться, расставание с тобой причиняет мне самую мучительную боль.
Прости меня за то, что избегал тебя. Но наверное, будет лучше, если мы постараемся отдалиться
друг от друга, прежде чем в наши жизни вмешается судьба.

Моя любовь не знает преград.

Я нашел свое запястье его рукой. Его пальцы знали, куда следует лечь. На мгновение наши
взгляды встретились. И мы стали единым существом. Мы всегда были едины. Ночной Волк сказал
об этом много лет назад. Как замечательно снова стать цельным. Я воспользовался нашей силой,
чтобы поднять мое тело, и наши лбы соприкоснулись. Я не закрывал глаз. И вновь наши взгляды
слились. Я ощутил свое робкое дыхание возле его рта.