Никколо Макиавелли

Государь. История
Флоренции (сборник)

Текст предоставлен правообладателем

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=8953770
Государь. История Флоренции (сборник): Эксмо; Москва; 2014
ISBN 978-5-699-76550-8

Аннотация
Сочинение итальянского писателя и дипломата,
учебник и руководство к действию для правителей
всех времен и народов на протяжении вот уже
пятисот лет – трактат Никколо Макиавелли «Государь»
оказался настолько крамольным, что в церковной среде
утверждалось, будто бы он написан рукой Сатаны, и сразу
несколько епископов Католической церкви добились его
включения в «Индекс запрещенных книг» в 1559 году.
«История Флоренции» – история города-государства от
зарождения итальянской средневековой цивилизации до
конца XV века, выдающаяся книга в новой историографии
и яркий образец политической мысли. Макиавелли
удивительно красочно воссоздает исторические события,
а драматизм повествования, выразительные монологи и
ощущение реальности позволяют считать автора одним из
создателей итальянской художественной прозы.
 Содержание
Секретарь республики 8
Государь 50
Глава I 52
Глава II 53
Глава III 55
Глава IV 67
Глава V 72
Глава VI 75
Глава VII 81
Глава VIII 92
Глава IX 98
Глава X 103
Глава XI 106
Глава XII 110
Глава XIII 117
Глава XIV 123
Глава XV 127
Глава XVI 130
Глава XVII 134
Глава XVIII 139
Глава XIX 143
Глава XX 158
Глава XXI 165
 Глава XXII 171
Глава XXIII 173
Глава XXIV 176
Глава XXV 179
Глава XXVI 184
История Флоренции 190
Предисловие 194
Книга первая 200
I 200
II 203
III 204
IV 208
V 210
VI 212
VII 216
VIII 216
IX 220
X 223
XI 225
XII 227
XIII 229
XIV 231
XV 233
XVI 234
XVII 236
XVIII 238
 XIX 241
XX 243
XXI 245
XXII 247
XXIII 249
XXIV 252
XXV 253
XXVI 255
XXVII 257
XXVIII 260
XXIX 262
Конец ознакомительного фрагмента. 266
Комментарии
 Никколо Макиавелли
Государь. История
Флоренции
© Л. Сумм, предисловие, 2014
© Г. Муравьева, перевод, 2014
© Н. Рыкова, перевод. Наследники, 2014
© М. Андреев, комментарии, 2014
© В. Рутенбург, комментарии. Наследники, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО
«Издательство «Эксмо», 2014

***
 Секретарь республики
Даты жизни Никколо Макиавелли (1469–1527) на-
крепко впаяны в историю Флоренции. Он родился в
тот год, когда к власти пришел Лоренцо Великолеп-
ный, а умер через месяц после переворота, в очеред-
ной раз лишившего Медичи власти. Точно посередине
его жизнь разделена 1498 годом, когда после перво-
го изгнания Медичи и трехлетнего правления Савона-
ролы была восстановлена республика. Именно тогда,
в двадцать девять лет, Макиавелли становится госу-
дарственным деятелем среднего, скажем так, ранга
– «вторым канцлером», «секретарем второй канцеля-
рии», то есть докладчиком министерства иностран-
ных дел и помощником полномочных послов. Начина-
ется активная политическая жизнь, давшая материал
и для дипломатической переписки, и для историче-
ских обобщений, которыми скреплены комментарии
к Титу Ливию и «История Флоренции», и, разумеет-
ся, для той политической философии, которая обес-
смертила имя Макиавелли – «наставника тиранов».
Вторая половина жизни опять-таки делится надвое: в
1512 году республика потерпела поражение, вскоре
Медичи вернулись, и после четырнадцати с полови-
ной лет государственного служения наступают четыр-
надцать с половиной лет ссылки, политического без-
действия, литературного творчества. Тогда-то и на-
писаны «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия»,
«История Флоренции», «Государь», комедии, сказка
«Бельфагор», стихи и поэмы.
Совпадения личных дат «отца современной исто-
риософии» с историческим временем не случайны:
его жизнь пришлась на ту судьбоносную пору, когда на
века решалась дальнейшая участь Флоренции, Тос-
каны, да и всей Италии. Может быть, последующие
тираны или просто великие люди учились теории у
Макиавелли, но сам он историю «проходил» отнюдь
не по трактатам или учебникам. При любви эпохи к
симметрии и символике пропорциональные отрезки
обнаруживались и в других биографиях: вся Италия
жила «в интересные времена», почти каждый год ста-
новился историческим в самом тяжком смысле сло-
ва – годом чумы, войны, переворота. Но если боль-
шинство населения покорно сносило тяготы «инте-
ресных времен», для нескольких сотен человек, об-
ладавших полнотой гражданских прав, эти времена
были интересны и без иронии. Макиавелли принад-
лежал к числу немногих, не только «переживавших»,
но и творивших историю. В те четырнадцать лет, ко-
гда «второй секретарь» служил Республике, казалось,
что после всех проб и ошибок – принципата Медичи,
теократии Савонаролы, попыток союза с папой, импе-
рией, французами – укрепится независимая Флорен-
ция, балансирующая между крупными государствами
Италии и внешними силами, сохраняющая самостоя-
тельность, а в перспективе объединяющая вокруг се-
бя Италию. Не получилось. Но ведь были, были эти
краткие, невероятно насыщенные годы, пора экспери-
ментов, катастроф, самообольщений.
Макиавелли повезло вдвойне – кроме активной по-
литической жизни ему досталась равная доля жиз-
ни созерцательной, теоретической. Он не погиб, как
большинство протагонистов, вместе со своей эпохой.
Ему был дан еще немалый срок, дабы осмыслить,
сделать «своим временем» суровый «исторический
период». И эта наука – вписывать частное время в об-
щее, а общее, колющее, отчужденное, делать своим
– едва ли не важнее для нас, чем наука государей.
Что нам до сильных мира сего? Все мы живем «не в
свое время», в единственное и неповторимое время
своей жизни.

«История Флоренции» задумана как акт примире-

ния. Жест доброй воли со стороны кардинала Меди-
чи – поручить государственную историю отстраненно-
му от дел секретарю второй канцелярии, живущему
под надзором в своем поместье. Жест доброй воли
со стороны Макиавелли – принять поручение. Некая
внутренняя задача ясна обоим: Джулио Медичи, как
большинство представителей этого рода, умел распо-
знать талант и ждал от историографа высшего прояв-
ления особого дара, умения превращать частное вре-
мя в общее и осмыслять «свое время». В общем про-
шлом для них обоих – и для члена правящей династии
и для опального чиновника – в прошлом до перево-
ротов, изгнаний, смут есть некий основополагающий
миф: их детство, эпоха Лоренцо Великолепного.
Детство, куда корнями уходят идеалы, разочаро-
вания, душевные надломы, – о влиянии ранних впе-
чатлений на искусство и гражданскую позицию ита-
льянское Возрождение догадалось задолго до Фрей-
да. Творцы той эпохи составляли воспоминания о сво-
ем детстве и даже младенчестве, отыскивали себя,
свою формирующуюся, пластичную, неповторимую
личность в обстоятельствах, заданных обществом и
семьей. Не отсюда ли обострившееся желание писать
и переписывать историю, словно поэму, которая мо-
жет быть выправлена рукой мастера?
Макиавелли приучил нас интересоваться «проис-
хождением» той или иной исторической ситуации, и
чтобы воздать должное его «Истории Флоренции», мы
должны заняться ее происхождением, начиная с дет-
ства обоих заинтересованных лиц, Макиавелли и Ме-
дичи. Их семьи занимали разное положение; характе-
ры мальчиков – та призма, через которую восприни-
мались первые впечатления, – не схожи. Эти отличия
нужно учесть, отыскивая точки сближения.
Детство Джулио Медичи тоже пришлось на «инте-
ресные времена», и, может быть, мальчик, подросток
из правящей семьи воспринимал эпоху даже острее,
чем будущий историограф, – молния поражает высо-
кие дубы, история прямой наводкой била в родных
Джулио. Он не знал отца: Джульяно, младший брат
Лоренцо Великолепного, погиб в тот год, когда Джулио
появился на свет. Убить пытались обоих Медичи, но
Лоренцо, раненный в шею, спасся. Такова семейная
история Джулио – ее он мог знать только по расска-
зам родных.
Никколо Макиавелли, которому в тот год сравня-
лось девять лет, что-то мог видеть своими глазами
и жадно, почти понимая, прислушивался к недомолв-
кам взрослых: заговор, коварные удары, нанесенные
в церкви, повешенные, выброшенные из окон тела
убийц и сообщников (среди которых был епископ)…
История делается грязными руками – этот урок Ник-
коло усвоил.
Урок Джулио, возможно, был несколько иным. Вне-
брачный отпрыск красивого и всеми любимого Джу-
льяно узнал, что такое семейная солидарность. Дет-
ство прошло в роскоши «старого дворца», Лоренцо
ради памяти брата ласкал сироту. У Лоренцо подрас-
тало три сына; старший, Пьеро, – наследник его вла-
сти во Флоренции; среднего, Джованни, отец ухитрил-
ся в четырнадцать лет сделать кардиналом. Лорен-
цо укреплял династию союзом с церковью и для цер-
ковной карьеры с малолетства предназначил также
и племянника. Не слишком удачное решение – Джу-
лио и по живости характера, и по любви к родному
городу предпочел бы светский путь. Однако спорить
Джулио Медичи не стал – как и Никколо Макиавел-
ли, он готов был служить на вторых ролях, лишь бы
служить Флоренции. В этом – главная особенность
их поколения: Леонардо, на пару десятилетий стар-
ше, мог жить и в Милане, и при дворе французско-
го короля, заклятого врага Флоренции, но Макиавел-
ли с его универсальной политической теорией, Ме-
дичи с их кардинальскими и папскими митрами и да-
же великий художник Микеланджело по-настоящему
«видели» только Флоренцию. Об это неизбывное, на
детской памяти замешанное «местничество» разби-
вались самые стройные идеалы.
В предисловии Макиавелли заявляет, что период
до 1434 года, до основания династии Медичи в ли-
це Козимо Старого – деда Лоренцо, уже был описан
двумя хорошими историографами, Леонардо Арети-
но и мессером Поджо, которые, однако, сосредото-
чились на войнах и внешних событиях. Вот почему
он вынужден в первых трех книгах из восьми зано-
во излагать начала городской истории с упором на
партийные разногласия и семейные междоусобицы.
Упор на «внутреннее» заметен и в следующих книгах,
где уже нет необходимости размежеваться с предше-
ственниками. Политик, мечтавший о преобразовании,
объединении всей Италии, уходит в подробности мел-
ких дрязг внутри одной области, города, и совершен-
но очевидно, что это ему интереснее и важнее все-
го. Всемирно-исторические события выпускаются (об
одном таком событии, Флорентийском соборе, унии
Западной и Восточной Церквей, нам предстоит пого-
ворить), описываются семейные распри. При чтении
«Истории Флоренции» порой ловишь себя на мысли:
до чего же автор тонет в деталях! И это человек, вир-
туозно раскрывавший взаимосвязь событий, прони-
кавший в сущность явлений? Даже у выросших де-
тей семейные конфликты и примирения порой затме-
вают все прочие воспоминания, и Никколо Макиавел-
ли рассказывает историю Флоренции, словно исто-
рию своей непростой семьи. Эмоционально, физио-
логически он ощущает свой город так же, как Джулио
Медичи.
Из неразменной тяжести повседневных мелочей и
вырастает миф о золотом веке Флоренции. Время Ло-
ренцо подходило для такого обожествления: в ту по-
ру ценился не столько талант, сколько многогранность
характера, словцо, жест. Прозвище «Великолепный»
Лоренцо носил не зря. Хотя правление его длилось
менее четверти века, правитель успел превратиться
в легенду. Страстный поклонник искусства и науки,
поэт (по большей части, непристойный), тонкий цени-
тель античности, бражник и бабник, язычник, пытав-
шийся перед смертью исповедоваться «настоящему»
священнику и умерший без отпущения грехов. Веро-
ятно, оба мальчика, Никколо Макиавелли и Джулио
Медичи, воспринимали его как мифического родона-
чальника. С ним связано процветание государства,
при нем нарождается новый флорентиец – образо-
ванный, успешный, циничный, умело пользующийся
слабостями и людей, и бога. Никколо тоже – «племян-
ник» Лоренцо, с таким же ощущением своего права и
причастности к государству. И эта причастность и го-
сударственность мифологизируются именно потому,
что уходят корнями в детство.
Мифологизация не всегда исключает скептицизм,
иной раз даже ему способствует. Рисуя величествен-
ный образ, Макиавелли ухитрится заронить в нас ис-
кру сомнения: то ли ненадолго это величие, то ли сы-
щется в нем какой-то изъян, то ли неуютно в его тени.
Никколо – тот самый мальчик, что всегда крикнет из
толпы сакраментальное: «А король-то голый!» Но он,
по крайней мере, понимает, что не будь король коро-
лем, никого бы не заинтриговала его нагота. Нагота
короля – еще один миф, что идет на смену вере в мо-
нархию. Миф о ниспровержении мифов, самый опас-
ный, самый соблазнительный. Разоблачитель прези-
рает веру других людей, но верит в свои разоблаче-
ния. Так начинается наука историография.

Наш Никколо принадлежит к числу тех угрюмых

людей, что даже о своем вполне благополучном и
многообещающем детстве отзываются с кислинкой.
В его кратких воспоминаниях педалируется бедность
и незначительность семейства Макиавелли. Действи-
тельно, по сравнению с международными банкирски-
ми домами Медичи или Барди Макиавелли бедны.
Влияние их в государстве незначительно, в культур-
ных кругах они тоже не блистали. Тем не менее это
дворянская семья со своим гербом – на серебряном
поле голубой крест с гвоздями по углам. «Гвоздь», а
точнее «злой гвоздь» (mal chiavello), дал прозвание
этому роду. Mal, «злой», не предполагает негативной
оценки: этот корень встречается во многих итальян-
ских фамилиях и означает силу, опасную для врагов.
В XV веке у семьи оставались небольшие имения,
платившие кое-какой оброк. Другое дело, что доход
от сельского хозяйства был невелик, и сколько-нибудь
амбициозные сеньоры давно переселялись в город,
превращаясь из нобилей в граждан – пополанов. Та-
кой путь выбрала и семья Макиавелли, уже с XIII века
отметившаяся в хрониках: в распрях между гвельфа-
ми – сторонниками папы и гибеллинами, стоявшими
за императора, Макиавелли приняли сторону гвель-
фов.
Они занимали различные должности, в том числе
высшую – «гонфалоньера справедливости», однако
в республике гонфалоньеры сменялись каждые два
месяца, так что говорить о преимуществе рода Ма-
киавелли не приходится. Хотя это, разумеется, с ка-
кой стороны посмотреть. Подавляющее большинство
сельского населения вообще не имело права голо-
са, да и многих других прав, и среди горожан дале-
ко не все участвовали в политической жизни. Макиа-
велли входили в число нескольких сот избранных, то
есть избиравших и избираемых, причастных управле-
нию государством. Когда в игру вступил крупный капи-
тал и разветвленные связи, политика сделалась уде-
лом еще более узкого круга. Существенные должно-
сти занимали ставленники Медичи, в руках главы это-
го рода сосредотачивались все важнейшие внутрен-
ние и внешние дела Флоренции, а влияние остальных
флорентийцев уменьшилось, однако семейство Ма-
киавелли отнюдь не находилось в опале или нищете.
Достаток у них был, по меркам феодалов или банки-
ров, скромный, но для рядового горожанина 110 фло-
ринов годового дохода (согласно переписи 1498 го-
да) – богатство. Немалой привилегией в ту эпоху бы-
ло и образование, а тем более интеллигентная про-
фессия – отец Никколо был юристом.
Небольшие имения в Сант-Андреа, Фонталле и под
городком Сан-Кашьяно поставляли зерно, виноград и
оливковое масло к столу синьора. В доме были книги
– юридическая литература, римские классики и пере-
веденные на латынь греки. Бернардо, отец Никколо,
высоко ценил философов-моралистов, а также исто-
риков. Естественно, и дома, и в школе читали вели-
кого флорентийца Данте, хотя в зрелую пору Никколо
явно отдавал предпочтение другому флорентийцу –
Петрарке. Не чужда поэзии была и мать, донна Барто-
ломеа: она сочиняла церковные гимны и песнопения.
Скорее поэтическое, нежели религиозное творчество
– в полном соответствии с духом эпохи, о боге вспо-
минали гораздо реже, чем о философах и поэтах.
С семи лет мальчик изучал латынь, посещал город-
скую школу, где читал римских классиков, занимался
с частным учителем математикой, в латыни дошел до
стилистики, то есть до «аттестата зрелости». Изучал
он и музыку, так что его образование вполне соответ-
ствует тогдашним стандартам.
Однако не в характере Макиавелли быть благодар-
ным за то, что он получил, или сравнивать свои пре-
имущества со жребием десятков тысяч менее счаст-
ливых людей. Этот государственник был в высшей
степени приватным человеком и обостренно ощущал
самого себя, свою избранность, неоцененность, недо-
данность. Полноправное общественное положение,
недвижимое имущество и достойная профессия отца,
сытная еда в доме и капиталец на черный день, книги,
образование – всему этому Никколо подводит мрач-
ный итог: «Я родился бедным и скорее мог познать
жизнь, полную лишений, чем развлечений».
Был ли он уязвлен тем, что его не отправили в уни-
верситет? И почему семья приняла такое решение?
Чаще всего предполагают, что на учебу не хватило
средств, но это больше похоже на отговорку. В уни-
верситетах Италии учились и владетельные князья, и
бродяги, не имевшие за душой ничего, кроме жажды
знаний. Баснословных денег образование не стоило,
к тому же флорентийский Студио едва ли не целиком
содержался на деньги Лоренцо Медичи, и его моло-
дой земляк мог рассчитывать на поддержку. Возмож-
но, предлагаемое университетом профессиональное
образование показалось не таким уж качественным,
и Бернардо решил сам обучить сына. Диплом иметь
необязательно, если юноша не собирается занимать-
ся частной практикой – довольно и того, что Никколо
вел дела семьи, общался с влиятельными людьми и
в итоге выбрал дипломатическую карьеру. Юридиче-
ские знания Макиавелли, из первых рук, «домашним»
способом полученные, совершенно очевидны. С дру-
гой стороны, читающего мальчика университет мог бы
привлечь как раз непрактичной своей стороной. Фло-
рентийский Студио в ту пору бурно обновлялся, пре-
вращаясь в подобие платоновской Академии, там ца-
рили философы, поэты, исследователи античности,
филологи, вписавшие свои имена в историю итальян-
ской и мировой культуры.
Хотел ли молодой Никколо оказаться среди них?
Чувствовал ли себя ровней этим светочам? Ответ
опять выйдет двойственным, как все у Макиавелли.
Не в его характере чувствовать себя ровней кому бы
то ни было. Одинокий, много читавший, имевший обо
всем собственное мнение, он ставил себя выше лю-
дей, живших старыми мифами, не способных, как он
полагал, к критическому суждению, и все же завидо-
вал им, уязвленный материальной нищетой и духов-
ным убожеством – не знал греческого, не постигал
тонкости модной в ту пору античной философии. В
формальном образовании есть несомненные преиму-
щества, особенно для одаренной и непростой души
– оно приучает к равенству. Для Никколо оставались
лишь обходные пути, и он взял свое, сделавшись не
юристом, но политиком, не переводчиком, но коммен-
татором Тита Ливия, не творцом истории, но автором
«Истории». Так или иначе, с детства привыкший жить
«из себя», жить книгами, а не общением с людьми,
взмывая в высокомерии и сникая, он строил некий па-
раллельный мир, то есть мир более мифический, чем
все им разоблаченные мифы.

Любовь к Петрарке о многом говорит: сходство тем-

пераментов, склонностей, представлений о мире и
своей роли в нем настолько разительно, что призаду-
маешься, не переселилась ли в Никколо душа Фран-
ческо, тем более что и Петрарка был сыном флорен-
тийского нотариуса. Ему денег на изучение права хва-
тило, однако Петрарка-старший отправил сына в уни-
верситет не без ссоры. Первой страницей в историю
Возрождения вписана драматическая сцена: отец в
гневе чуть ли не в огонь швыряет «римлян» (а кни-
ги-то еще рукописные, на дворе занимается XIV век!),
Франческо спасает их, обливаясь слезами, прижима-
ет к груди возлюбленных Вергилия с Цицероном. Это
– школьные авторы, их следовало оставить в детской,
снаряжаясь за высшим, профессиональным образо-
ванием. С «вечного дитяти», Петрарки, начинается гу-
манизм, культ античности и свободно развивающего-
ся человека, но и культ ребенка. Уклонение от взрос-
лой жизни, от профессии, погружение в «свой» выбор
– как знакомо это Макиавелли! В довершение сход-
ства: нежный поэт воображал себя политиком, пере-
писывался с папами, императором и прочими ино-
странными и местными государями, ревнуя о восста-
новлении Италии (то в форме республики, то в каче-
стве империи); великий дипломат писал стихи, стал
автором одной из первых итальянских комедий и пер-
вой литературной сказки и чрезвычайно обижался на
Ариосто, забывшего про него в рейтинге современ-
ных творцов. Дилетантизм как способ раскрыть свою
многогранность, детская всесторонняя, еще не опре-
делившаяся гениальность – великие обещания, чув-
ство исключительности и все обиды, вытекающие из
этого чувства.
Поэты шли в политику, а дипломаты воображали
себя поэтами – неудивительно, что в Италии полити-
ка сделалась искусством. Никто не спрашивает, нрав-
ственны ли предложенные Макиавелли новые идеа-
лы; никто не спрашивает даже, осуществимы ли они.
Главное, что это – идеалы, в них есть сила, красота,
убедительность. Этика подменяется эстетикой.
 С Петрарки начинается столь значимая для Макиа-
велли тема объединения Италии и ревизия «римско-
го мифа». Среди множества мифов, которыми пита-
лась наша культура, одним из самых влиятельных и
живучих, вопреки всякой вероятности, оказался миф
о Римской империи. Из школьного курса известно, что
Западная Римская империя пала в 476 году. Однако
на Западе этот факт заметили лишь спустя восемь
столетий. Во-первых, понадобилось время для того,
чтобы окончательно отделить Западную империю от
Восточной, поскольку изначально была единая Рим-
ская империя. Лишь в IV веке Константин основал вто-
рую столицу на Босфоре и назвал ее собственным
именем, после чего еще полтора столетия единой им-
перией правили императоры из Константинополя, на-
значая в Рим и в другие центры «вице-императоров».
Личные интересы наместников и варварские набеги
понемногу отрывали земли от Западной империи, од-
нако новые князья и короли продолжали считать себя
(номинально) подданными императора. И жест Одо-
акра, в 476 году отославшего регалии в Константи-
нополь, подразумевал не крушение империи и даже
не выход из нее западных провинций, а лишь уни-
чтожение института «младших императоров» с рези-
денцией в Риме. Считать себя частью империи при
весьма далеком восточном императоре – в целом это
всех устраивало. Столицей единой Римской империи
продолжал считать себя и Константинополь: в VI ве-
ке Юстиниан в своей «восточной половине» издавал
свод законов на латыни и готовился отвоевать Ита-
лию, а описанные Григорием Турским довольно-таки
дикие франки посылали символическую дань в Ви-
зантию. «Мы христиане, мы граждане Римской импе-
рии» – эти два понятия казались тесно связанными,
так что когда Константинополь оказался бессилен за-
щитить западных христиан и роль спасителя христи-
анства перешла к французскому королю, совершен-
но естественно было короновать его императором и
восстановить Римскую империю – уже в отрыве от Во-
сточной. Так в 800 году н. э. Карл Великий сделался
основателем новой Римской империи, понимавшейся
как законное продолжение древней, как «все та же»
империя.
И опять же это вполне устраивало итальянские го-
рода, которые стремительно богатели, обзаводились
флотом и колониями по всему миру, от Африки до
Крыма. Принадлежать цельному миру, некоей иде-
альной империи, и при этом пользоваться свободой,
гибкой изобретательностью вольного города – участь
поистине завидная. Удивительно ли, что Италия ста-
новится матерью гениев?
Но даже столь живучий и жизнетворный миф рух-
нул. Авиньонское пленение отделило средневековый
мир с его довольно устойчивой иерархией от децен-
трализации Возрождения. Папа покинул Рим, центр
лишился смысла – Рим перестал быть столицей им-
перии или столицей Церкви. В Авиньоне, сменяя
друг друга, правили папы-французы. Петрарка, оч-
нувшись, ахнул: нет больше Рима! Нас обманули, мы
давно уже не в империи! – и ринулся в Авиньон, что-
бы вернуть папу. Тут-то и родился каламбур «ави-
ньонское пленение», по образцу «вавилонского»: по-
эт сравнивал Авиньон с давним символом разврата и
безбожия, «вавилонской блудницей». Никто насильно
пап во Франции не удерживал. Это был не «плен», но
пленение духа. За семьдесят лет, что римские папы
провели вне Рима, из первосвященников превратив-
шись в услаждающих свою плоть французских баро-
нов, переродились все мифы: империя, папство, Ита-
лия. Петрарка выразил, а отчасти, возможно, и создал
новые идеалы – идеалы свободы и единства. На гла-
зах изумленного и испуганного поэта под лозунгами
единства и свободы снова и снова проливалась кровь.
Миф о единстве и свободе явился накануне раскола,
и трудно теперь понять, в какой мере миф порожден
был страхом перед надвигающимся крушением, в ка-
кой мере сам подготавливал катастрофу.
Усилия итальянцев, призывавших восстановить
папский престол в Риме, увенчались успехом в 1378
году, через несколько лет после смерти Петрарки. Од-
нако тут же в игру вступила международная политика.
«Римский» папа устраивал большинство итальянцев,
германцев, для которых с Римом ассоциировалась их
империя, далеких англичан (те, конечно, назло фран-
цузам поддерживали папу-итальянца). Но возвраще-
ние святого престола в Италию означало проигрыш
французов и их союзников, которых немало было уже
и в самой Италии, а потому французы выдвинули аль-
тернативную кандидатуру – антипапу. Раскол продол-
жался при жизни еще двух поколений и окончательно
подорвал авторитет Рима.
Это надо иметь в виду при чтении антиклерикаль-
ных высказываний Макиавелли. Его ненависть к пап-
ству, к священникам, к церкви явно выходит за пре-
делы рациональных построений. Это глубокое, уко-
ренившееся чувство – именно чувство, поскольку до-
воды слабоваты. Папы, говорит он, со своими попыт-
ками выкроить княжества для незаконных сыновей
и племянников, виноваты в том, что Италия не мо-
жет объединиться. Они – главное препятствие на пу-
ти к идеалу. Но почему? Казалось бы, Рим – лишь од-
на из пяти крупных сил, действующих в Италии. Сам
же автор «Истории Флоренции» перечисляет: Милан,
то есть Ломбардия, северная Италия; Неаполь и Си-
цилия, юг; Флоренция, родная Тоскана, самая серд-
цевина, источник народной речи и поэзии (он писал
и трактат об итальянском языке); папская область и
вечная соперница Тосканы – Венеция. И это помимо
тех внешних врагов, к тотальной войне против кото-
рых призывает Макиавелли: помимо немцев, францу-
зов, испанцев. Папа враждует с другими государства-
ми Италии, призывая из-за Альп иноземцев? Но точ-
но так же поступают правители Милана, Неаполя и
далее по списку. Не говоря уж о том, что решитель-
ные действия папы и его наследников вполне могут
в итоге привести к созданию единой Италии – делал
же Макиавелли ставку на Чезаре Борджиа! Так что ес-
ли Макиавелли судит папу, судит он его, вероятно, не
за то, что папа сделал, а за то, что сделать не уда-
лось. Несомненно, папе следовало выступить в ка-
честве объединителя Италии – сто с лишним лет на-
зад, еще во времена Петрарки. Момент упущен, мечта
недостижима, хуже того – извращена, и гневные об-
личения Макиавелли звучат насмешкой горькою об-
манутого сына над промотавшимся отцом.
Какие все же странные метаморфозы претерпевает
человеческая мечта! В некий неуловимый миг она ста-
новится красивой мечтой, эстетизируется, переста-
ет быть внутренней потребностью частного человека.
Красивую мечту непременно попытаешься воплотить.
И вот уже она – идеал, а там и до мифа недалеко…
Насколько же поколение мечты, пусть даже красивой,
счастливее поколения, живущего мифами.

Рим не поднялся до высоты своего исторического

предназначения – объединить мир. После авиньон-
ского унижения, после раскола, когда западными хри-
стианами управляли разом двое или трое пап (причем
все трое анафематствовали друг друга и отлучали от
церкви сподвижников своего врага), была предпри-
нята последняя попытка вернуться в упорядоченный
космос – попытка неуклюжая, заранее обреченная,
но от того еще более значимая. Флорентийская уния,
подписанная представителями католичества и право-
славия в 1439 году, переводила разговор в иную плос-
кость: вернуть единство всему христианскому миру,
соединить Запад и Восток, как были они соединены
в исконной империи. Тогда, перед лицом вселенско-
го единства, пустыми покажутся междоусобные дряз-
ги, избрание альтернативных пап, еретические дви-
жения. Флорентийский собор был созван Евгением IV
в противовес Базельскому, который затевал ограни-
чить власть папы и сговаривался с ранними рефор-
матами – гуситами. В том же 1439 году Базельский со-
бор избрал антипапу, последнего в истории католиче-
ской Церкви, и Запад вновь погряз в своих дрязгах. А
послы Великого князя московского по возвращении за
излишнее сочувствие латинской ереси были подверг-
нуты каре, сосланы в дальние монастыри. Никому в
раздробленном мире не требовался союз, разве что
императору – не западному, а византийскому, послед-
нему наследнику древней империи. Надвигались му-
сульмане, и только поддержка всех единоверцев мог-
ла бы спасти Константинополь. Но крестовый поход
против турок был объявлен с опозданием, после па-
дения Константинополя. И все же в последней бит-
ве среди защитников Города были и флорентийцы, и
генуэзцы, и венецианцы. Как в XI веке предки Данте,
Петрарки и Макиавелли ходили в крестовые походы
– и тогда впервые города Италии открыли для себя
мир и начали осознавать свое место среди народов, –
так и в последний час итальянцы отозвались на со-
бытие, которым завершились Средние века. Отныне
у каждого народа своя дорога. На смену христианско-
му единству идет единство национальное. Так будет
пониматься идеал в эпоху Макиавелли.
Попробуйте найти в его «Истории» хоть слово об
унии. Папа Евгений IV упоминается постольку, по-
скольку он нашел во Флоренции прибежище, когда его
выгнали из Рима (потому и собор Флорентийский), по-
дробно рассказано о вмешательстве папы в вендетту
местного значения (и вышел глава христиан круглым
дураком – примирить враждующие партии не сумел,
только подвел тех, кто положился на его слово). Кого
оно интересует, это всемирное единство, устарелый
миф?
В общем-то, если подумать, национальное един-
ство – такая же абстракция, как единство христиан-
ское, всечеловеческое или европейское. И даже ме-
нее симпатичная абстракция. Но как раз своей мень-
шей симпатичностью она и убеждает Макиавелли (по
принципу «невкусно – значит полезно»). В духе свое-
го времени он берется срывать красивые маски. Ему
кажется, будто он освобождает человечество из пле-
на отживших мифов. На заре научного мировоззре-
ния еще никто, даже проницательный Макиавелли,
не догадывался, что самым цепким, самым опасным
мифом для человека окажется сам человек, человек,
поверивший в себя, в свой разум, в свои критиче-
ские способности, в свои права. Макиавелли вроде бы
призывал к прагматизму, предлагал довольствовать-
ся малым. Не нужен нам берег турецкий – теперь уже
турецкий… Может быть, и великая Италия ни к чему.
Была бы великая независимая Флоренция. Но поче-
му за Флоренцию человек должен отдавать жизнь с
большей охотой, чем за Италию или всех христиан?

А ведь уния и падение Константинополя заметно

повлияли на жизнь Флоренции. Все-таки перед ли-
цом общей беды прекратилась очередная итальян-
ская война, христиане замирились, стали нашивать
красные кресты на грудь и готовиться к битве за ве-
ру. Потом прошел слух, что турки, продвигавшиеся в
глубь Европы, остановлены и разбиты венграми. Кре-
стовый поход отменили. Италии предстояло прожить
еще немало десятилетий в страхе перед турками (о
чем упомянуто и в комедиях Макиавелли), зато ей до-
стались Кипр, Крит и прочие острова, до которых не
дотянулись руки Османской империи.
1453 год, падение Констатинополя, окончательный
отказ от единства западного и восточного христиан-
ства. Запущенный механизм распада так просто не
выключится. На западе зарождается протестантизм
(тот самый Джулио Медичи, уже в сане папы, прохло-
пает Лютера). На востоке – свои мифы и свои идеа-
лы. Изменяется вся мировая география, и с этим то-
же приходится считаться. Османская империя отре-
зала христианам торговые пути на Восток, и ближай-
шее следствие – предпринятый Христофором Колум-
бом в 1492 году, в год смерти Лоренцо Великолепного,
поиск западного пути. Впереди – новый раздел мира:
итальянских купцов оттеснят испанцы, португальцы,
англичане. Влияние банкирского дома Медичи спер-
ва резко возрастет – войны, катаклизмы, экспедиции
требуют денег, – но вскоре пойдет на спад: в мире по-
явятся новые источники доходов.
Не менее важны и духовные последствия гибе-
ли Константинополя. Спасаясь от османов, в Ита-
лию хлынули греческие ученые; многие устремились
во Флоренцию, о которой слыхали благодаря тому
соборному посольству. Флорентийцам открывались
греческий язык, эллинская античность – она показа-
лась приманчивее, нежели привычная римская тра-
диция. Отчасти благодаря экзотичности, новизне, од-
нако возможно, что свою роль сыграло и этническое
разнообразие Италии, которое столь выразительно
очертил Макиавелли в начале «Истории». По сути де-
ла, здесь жил не один народ, а множество: как древ-
ние обитатели (тоже довольно пестрое сборище), так
и представители всевозможных варварских племен.
Преемственность их с Римом тем более сомнительна.
И, быть может, не в империи, а в греческой полисной
системе следовало искать образец государственного
устройства. Лоренцо со всей очевидностью мнил себя
в Афинах и пленялся Платоновской академией. Вооб-
ще слово «Академия» сделалось чрезвычайно попу-
лярно среди флорентийцев.
А значит, миф о Великолепном нужно пересмот-
реть. Не централизация, не объединение – краткое
торжество силы, в результате которого и победитель
окажется в проигрыше, утратит свою краску, раство-
рившись в бесформенном конгломерате, – но союз
городов-государств, среди которых твой – главный,
культурнейший. Не сильная рука, но проницатель-
ность, умение предвидеть будущее, лавировать, за-
ключать союзы. Таким талантом Лоренцо Медичи об-
ладал в полной мере, и как раз его дипломатическим
усилиям Флоренция обязана и относительным спо-
койствием на протяжении четверти века, и своим воз-
вышением. Это Макиавелли мог оценить профессио-
нально. И Джулио, будущий папа Климент VII, – тоже.
Честолюбие дипломата воспитывалось в них обоих в
годы правления Великолепного.
И, наверное, оба они, шестнадцатилетний отрок и
двадцатипятилетний молодой человек со стариковски
поджатыми губами, одинаково недоумевали, глядя,
как Пьеро проматывает отцовское наследство. Меди-
чи имели опасную склонность не доживать до пяти-
десяти лет. Наследственная подагра и принципиаль-
ная неумеренность тому способствовали. Сам Лорен-
цо юношей принял власть из рук болезненного отца, и
его сын наследовал ему совсем молодым. Но, как го-
ворится, вино переходит в уксус. Заносчивость юно-
сти, ее самонадеянность и опрометчивость были Пье-
ро свойственны, ее мужество и уверенность в себе
– нет. По вине Пьеро Медичи в первый раз утратили
Флоренцию.

Макиавелли не продолжил «Историю» после смер-

ти Лоренцо, хотя мог бы рассказать еще много тако-
го, чему сам был свидетелем. Вероятно, Джулио рас-
считывал получить современную историю, доведен-
ную до возращения и окончательного торжества ди-
настии Медичи. Но Макиавелли завершает повество-
вание мифом о золотом веке Лоренцо, а все, что было
потом, остается «своим», частным временем. Из его
«Истории» мы не узнаем о кратком неудачном прав-
лении Пьеро, о грозных пророчествах Савонаролы,
вполне осуществившихся, когда в 1494 году в Италию
вторглись французы. Пьеро то ли из трусости, то ли
сдуру вступил в переговоры, сдал крепости. Горожа-
не взбунтовались, Медичи бежали из Флоренции. Мо-
нах-доминиканец Савонарола, возвещавший близкую
кару за грехи и призывавший к покаянию, сделался
самой авторитетной фигурой в городе. Это он в свое
время отказал Лоренцо в последнем причастии, не
признав достаточными его исповедь и желание иску-
пить содеянное. При Лоренцо его не обижали, но и
не превозносили: кто-то с уважением прислушивал-
ся к проповедям, кто-то посмеивался – терпимое бы-
ло время, широкое. Но пора терпимости миновала, от
каждого требовался выбор. И горожане выбрали – Са-
вонаролу, теократическую республику, возврат к пер-
воосновам христианства.
Возрождение – эпоха возвращения к неким корен-
ным мифам. Для кого-то этот миф – Рим или антич-
ная Греция, для еретиков, нищенствующих монахов,
реформатов – исконное, евангельское христианство.
Савонарола предвещал скорое падение Рима – Рим
он любил не более, чем любил его Макиавелли, в Ри-
ме видел причину падения Церкви, подобно тому, как
Макиавелли обвинял папство в упадке Италии. Пред-
сказанию о гибели Рима верили тем охотнее, что на
глазах старшего поколения свершилось невероятное
– пал Константинополь. Если одна мировая столица
рухнула, почему бы не погибнуть и другой? Так паде-
ние Константинополя еще раз сказалось на судьбах
Италии.
Отнюдь не ограничиваясь вопросами религии и со-
вести, монах стремился преобразовать, привести в
четкую систему политику, искусство, науки – все, чем
живут люди. История была еще менее справедлива к
этому замечательному человеку, чем к нашему герою.
Мы понимаем, насколько искажен легендарный об-
раз Макиавелли – интригана, «типичного итальянца
с ядом в одной руке и кинжалом в другой», приспеш-
ника Сатаны (предполагается, что английская клич-
ка дьявола, «старый Ник», обрела новую жизнь бла-
годаря имени Макиавелли – Никколо). Но еще неле-
пей сложившийся задним числом образ Савонаролы
– изувера, загонявшего напуганных веком прихожан
в «мрачное Средневековье», в монастырь (вероятно,
имеется в виду не средневековый монастырь, где мо-
нахи переписывали книги, которые только благодаря
монастырям и сохранились). Своим мракобесием он
отрывал людей от реальной жизни, из-за него Фло-
ренция терпела поражение, а уж «сожжение суеты»
ему и вовсе не простит ни один культурный человек. В
завершающий день карнавала 1497 года на централь-
ной площади разложили костер из масок и непри-
стойных нарядов, порнографических книг и картин.
Кто-то из художников добровольно принес свои про-
изведения, убедившись, что мадонна и святые пред-
ставлены кощунственно. Кажется, бросили в огонь и
несколько книг Боккаччо – жаль было бы нам остаться
без «Декамерона», однако не следует забывать, что
книгопечатанье тогда уже существовало, и несколько
сожженных книг большого убытка не наделали. А биб-
лиотеку Медичи, по большей части рукописную, язы-
ческую, «изувер» Савонарола выкупил и спас таким
образом от распродажи по частям, предоставил в об-
щее пользование. Вокруг этого «врага культуры» со-
брались едва ли не все художники, которыми так бо-
гата Флоренция, Микеланджело Буонаротти до конца
своей долгой жизни сохранил благодарную память об
Учителе. Существует даже гипотеза – пусть преувели-
ченная, – будто Савонарола основал новую школу ис-
кусства. На это даже у него, с его невероятной энер-
гией, не хватило бы времени в те краткие три года,
что он реформировал Флоренцию. Но главные слова
Савонарола успел сказать:
«В чем состоит красота? В красках? Нет. В линиях?
Нет. Красота – это форма, в которой гармонично соче-
таются все ее части, все ее краски… Такова красота
в предметах сложных, в простых же она – свет… Вы
видите Бога, Который есть свет. Он – сама красота…
Итак, что же есть красота? Это такое качество, кото-
рое вытекает из пропорциональности и гармонично-
сти всех членов и частей тела… Откуда проистекает
эта красота? Вникни, и ты увидишь, что из души…»1
Когда этика подменяется эстетикой, господствует
канон, число, и художник предпочитает аттестовать
себя инженером, изобретателем осадных орудий и
летательных аппаратов. «Расчисленная музыка» –
труп, и так ли уж случайно, что художникам Возрож-
дения понадобился скальпель патологоанатома? Ка-
кая тоска по единству, по живой жизни в этих словах
«фанатика»! Прозвучит ли еще столь чистый, столь
1
Пер. А. Волынского в кн.: Паскуаль Вилари. Джироламо Савонарола
и его время. М.: Астрель, 2004. Стр. 341.
высокий звук в это глухое время? Где там! Гуманисти-
ческий культ жизни как таковой убил все, замутил ис-
точники жизни.
Три с небольшим года продолжалось правление
Савонаролы. Неспокойные годы: и Медичи плетут за-
говоры, и от французских оккупантов приходится от-
купаться, мало того – из-за Альп явился император, а
в самой Италии папа, худший враг Савонаролы, ско-
лачивает против Флоренции лигу итальянских госу-
дарств. Всё в эти годы держалось на чуде – фран-
цузский король пугался пророчеств Савонаролы и со-
глашался на уступки, гражданское ополчение подни-
малось на защиту города, реформа прививалась. А
потом – непонятный оборот, нелепица, к которой мы
привыкнем разве что к ХХ веку. Любовь оборачива-
ется ненавистью, вчерашнего спасителя предают. В
1498 году Савонарола был сожжен как еретик – уступ-
ка папе и местным противникам монаха, которые дав-
но уже хотели захватить власть. Так устанавливает-
ся светская республика, которой и будет служить Ма-
киавелли. Жаль, право, что он, проницательный на-
блюдатель и скептик, ничего не рассказал нам ни об
успехе Савонаролы, ни о причинах его краха. И хо-
тя многие открытия Савонаролы Макиавелли подаст
как свои и будет их страстно отстаивать – именно как
свои (в том числе едва ли не в первую очередь – на-
родное ополчение, залог национальной свободы), в
отличие от Микеланджело он никогда не назовет Са-
вонаролу учителем – хотя бы с маленькой буквы. Ве-
роятно, в глубине души он презирал доминиканца –
все, сделанное им, было так ненаучно, не расчлене-
но. Частное письмо, адресованное другу и повеству-
ющее о событиях 1498-го (незадолго до гибели Саво-
наролы), дышит презрением к «вранью» и непрофес-
сионализму доминиканца. Оно написано уже вполне
«Макиавелли».
Савонарола подчиняет эстетику этике (не надо под-
менять понятия, он вовсе не требует от красоты на-
зидательности, он требует именно красоты, то есть
– души). Наукам он отводит место в системе цельно-
го знания, историю и политику сопрягает с религией.
Очень даже совместимы оказываются христианство и
чтение исторической литературы: «Ты плохой христи-
анин. Иди и прочти историю Леонардо д’Ареццо», –
советует он деятелю, вздумавшему вернуть избрание
по жребию. Главный предмет попечения Савонаролы
– демократическая реформа, отдавшая власть в руки
Великого совета.
Однако «демократическая реформа» в самой се-
бе содержит парадокс: чтобы продолжать реформу,
нужно отчасти поступиться демократией. Савонарола
зорко следит за тем, чтобы до власти не добрались
противники Дела. И первая попытка Макиавелли по-
участвовать в выборах оборачивается неудачей – мо-
жет быть, он и не был противником Савонаролы, но и
к числу его сторонников, из которых формировались
руководящие органы, тоже не принадлежал. Так что,
кроме идейных разногласий, имелись у Макиавелли
и личные счеты. Практическая политика и он в прак-
тической политике – вот что главное. Не следует за-
бывать, что Макиавелли был художник. Не подпускать
его к делам государственным – все равно что Мике-
ланджело оторвать от его мраморной глыбы. Гибель
Савонаролы открыла Макиавелли путь в любимое ис-
кусство политики. В 29 лет, в 1498 году Макиавелли
избирается секретарем второй канцелярии – доклад-
чиком по иностранным делам. Он обретает свое при-
звание.
Частная биография наконец слилась с обществен-
ной. Дальнейшее хорошо известно.

Четырнадцать с половиной лет государственной

службы. Посольства к папе, к итальянским государям,
во Францию. Наблюдения за поступками и характера-
ми, предварительные выводы. Отчеты, приводившие
в восторг членов второй канцелярии, – ироничные,
сжатые, блестящим языком написанные. Не меньший
восторг вызывали и частные письма. Никколо умел
завернуть анекдотец в духе Боккаччо; не щадя се-
бя, он описывал собственные похождения в поисках
шлюхи (он же два месяца на чужбине, без жены), за-
кончившиеся тем, что его буквально стошнило при ви-
де отвратной девки. И впрямь, что есть красота без
души? Подавая себя на бумаге похабником и цини-
ком, был между тем нежнейшим мужем и отцом мно-
жества детей. Отправляясь в очередное посольство,
хоть и радовался профессиональной востребованно-
сти, сокрушался о разлуке с домом.
Помимо текущих отчетов были в ту пору написа-
ны и крупные работы: трактат об организации воен-
ных сил республики и обзоры событий в Германии
и Франции с углублением в национальный характер
этих государств. Макиавелли сочетал две секретар-
ские должности (секретарь, как мы понимаем, – это
в те времена скорее «помощник министра») – вто-
рой канцелярии, занимавшейся международными де-
лами, и военной комиссии Десяти. В практике военно-
го дела он смыслил мало: сохранились воспоминания
современников о том, как теоретик, шагая не в ногу
и не умея владеть оружием, пытался муштровать но-
вобранцев. Но ведь не в этих же досадных мелочах
дело – он нашел способ служить республике по-сво-
ему, не только исполняя обязанности, предусмотрен-
ные должностью. Под него, под его новаторскую идею
народного ополчения, создают особую магистратуру
– Комиссию по делам народного ополчения. Комиссия
была приведена к присяге в январе 1507 года, а Ма-
киавелли сделался и ее секретарем – ключевая долж-
ность, на которой можно спасти теснимую со всех сто-
рон республику.
Спасти республику не получилось. Искусные ди-
пломаты лавировали между французами и немца-
ми, надеясь, что те помогут им разделаться с мест-
ными соперниками и уберутся домой. Но, раз сунув
нос в итальянские дела, чужаки уходить отказались.
Призывая на помощь против одних иностранцев дру-
гих, итальянские города навлекли на свою голову еще
более страшного завоевателя – испанцев. Народное
ополчение мало что могло противопоставить хорошо
обученному регулярному войску. Патриотизм, на ко-
торый понадеялся Макиавелли, не помог, да и непро-
стая штука этот местный патриотизм: среди городов,
вошедших в состав Флорентийской республики, мно-
гие (и в первую очередь Пиза) сочли бы за патриотизм
отделиться от Флоренции и посильнее навредить ей.
В 1512 году произошла реставрация Медичи. Пье-
ро Содерини, покровитель Макиавелли (поговарива-
ли, что на самом деле республикой правит Никколо,
а Содерини, пожизненный гонфалоньер, только шир-
ма), бежал. Макиавелли отстранили от всех его долж-
ностей. Понятное дело, их захватили изголодавшие-
ся в изгнании приверженцы Медичи. Идеологической
подоплеки в смещении Макиавелли и его высылке не
было. Он с готовностью изъявил желание служить но-
вой власти. Да и выслали всего на год, не из страны
– из столицы. Считали бы врагом – не так бы распра-
вились.
Готовность служить Медичи – вовсе не беспринцип-
ность. Он не связывал себя с партиями, но связывал с
родиной. Томясь от безделья в затянувшейся ссылке,
Макиавелли грозился пойти писарем или гувернером
к какому-нибудь вельможе, однако отверг и пригла-
шение из Рима, на службу к кардиналу, и приглаше-
ние из Франции. Его интересовала только одна рабо-
та – флорентийского секретаря. Но реабилитация за-
тянулась. Через год после возвращения Медичи, как
раз когда ссылка заканчивалась, раскрыли заговор, и
Макиавелли заподозрили в причастности. Худший мо-
мент его жизни – тюремное заключение, шесть уда-
ров плетьми, страх перед более жестокими пытками
и приговором. Он молит о помиловании в стихах. Да,
тут понадобились стихи, общий язык эпохи. «Быть мо-
жет, Музы к вам найдут подход, божественным умило-
стивив пеньем», – взывает он к Джульяно, младшему
сыну Лоренцо Медичи. Ну да, Музы, кто же еще…
С наивным бесстыдством Макиавелли обрекает
других: «Что ж, виноваты сами! Пусть подыхают в пет-
ле. В добрый час! А я помилованья жду от вас». Ко-
нечно, он – особенный. И в этот «добрый час» свою
выделенность Макиавелли оправдывает именно тем,
что он поэт (он даже предполагает шутливо, что в ко-
лодки попал оттого, что его перепутали с бездарным
виршеплетом Даццо):

И я взываю к вам:
удостоверьте, что и в самом деле
мне имя – Никколо Макиавелли2.

Так он понимает помилование.

И его помиловали. По случаю избрания
Джованни Медичи папой (под именем Льва Х)
была объявлена амнистия. Медичи, усвоившие
уроки Лоренцо, склонялись к милосердию.
Но помиловав «поэта», дипломата ни в
столицу, ни тем паче в политику не
вернули. Отныне проживание его ограничено
семейным поместьицем под Сан-Кашьяно, и
вся его деятельность сводится к литературному
творчеству.
Работа Макиавелли как бы по инерции
начинается с историософии и теоретической
политики – с «Рассуждений о первой декаде Тита

2
Пер. Е. М. Солоновича.
 Ливия» и «Государя». Огромные «Рассуждения»
и краткий, заслуженно прославленный
«Государь» были написаны в тот же 1513 год,
начало которого Макиавелли провел в тюрьме.
Со всей очевидностью, он рассчитывал этими
трактатами доказать свою профпригодность (и
«Рассуждения» прервал, чтобы между главами
написать «Государя» – более емкого, более
актуального). Медичи не откликнулись. Полагали,
вероятно, что и сами справятся с управлением
государством, благодаря семейному таланту.
Так что на семь лет Макиавелли погрузился
в литературный труд, и тогда-то, на досуге,
перевел комедии Плавта и написал собственные,
поработал в новом жанре литературной сказки
(разумеется, сатирической – вряд ли он может
иначе). Типично для него было начать творческие
опыты с теории – «Рассуждения о нашем языке»
– и закончить мрачнейшим «Золотым ослом»,
опередившим «Скотный двор» Оруэлла. Поэма
завершается выводом о ничтожестве человека
перед животными. Вот он, естественный человек!
Не может Макиавелли радоваться простой дере-
венской жизни, и пробудившийся литературный гений
его не согревает. «Мне имя – Никколо Макиавелли» –
для него это не подпись под стихотворением и даже
не строка в семейной памятной книжке (такие книжи-
цы вели многие, в том числе и он). Только одним спо-
собом он может быть самим собой – но этого-то спо-
соба его и лишили.
Семь лет – достаточный срок, чтобы обновился со-
став организма. Семь лет – достаточный срок для по-
каяния. И по-прежнему кажется, что внешние собы-
тия как-то связаны с личной биографией Макиавел-
ли. В 1519 году умирает Лоренцо, сын Пьеро Меди-
чи, последний законный представитель династии. Он
не оставил сыновей, только дочь, будущую короле-
ву Франции Екатерину Медичи. Джульяно, к которо-
му Никколо взывал о возвращении имени, скончался
еще в 1516-м, тоже без наследников. Папа Лев X и
кардинал Джулио в силу своего сана жениться не мог-
ли. Разве справятся они с таким оборотом событий
без советов Макиавелли? Одно за другим пишет он
для них наставления: «Рассуждения о способах упо-
рядочения дел во Флоренции после смерти герцога
Лоренцо», два наглядных примера – «Описание со-
бытий в городе Лукке» и «Жизнь Каструччо Кастрака-
ни» и, конечно же, трактат «О военном искусстве», как
же без него. За все старания кардинал Джулио возна-
градил его поручением написать «Историю Флорен-
ции».
Макиавелли принял это как явный знак доверия,
тем более что отныне ему давали порой и деловые
поручения – не слишком важные, по большей части
хлопотать о торговых интересах Флоренции в сосед-
них городах, но главное – насущные, современные.
К тому же «История», увенчанная мифом о веке Ло-
ренцо, конечно же, укрепляла династию, которая от-
ныне состояла из двух мальчиков, незаконных сыно-
вей Лоренцо и Джульяно. И в родной город Макиавел-
ли теперь наведывался все чаще, благо появляться
там ему разрешили еще в 1516 году (в 1522-м, правда,
вышла накладка: заподозрили в причастности к оче-
редному заговору в «садах Ручеллаи», где собира-
лись поэты, но к ответственности не привлекли). По-
литические дела – не помеха литературным заботам:
возможность поставить «Мандрагору» на сцене весь-
ма привлекала Макиавелли. Комедия – словно поли-
тический трактат, она обретает смысл только в дей-
ствии, только на глазах современников. «Мандраго-
ра» была поставлена в частном доме во Флоренции,
и с ее постановкой связана встреча, быть может, ро-
ковая для Макиавелли: последняя, поздняя любовь,
певица Барнаба Салутати.
Или не так? Последней его любовью, как и первой,
была политика – практическая, местная, флорентий-
ская политика. Множество мелочей, из которых скла-
дывается жизнь.
Свою «Историю» он преподнес кардиналу Джулио
– тогда уже папе Клименту VII – в 1525 году. Спе-
циально съездил в Рим. И теперь, пройдя испыта-
ние, был вновь призван к профессиональной деятель-
ности. Вероятно, «История Флоренции» вполне отве-
чала пожеланиям Климента VII, помогала осмыслить
прошлое, однако и в настоящем дела у Медичи шли
неважно. Испанцы явно готовились к новому вторже-
нию. Знатока военного дела отправляют в Фаенцу, где
его давний друг Гвиччардини организует войско. То-
гда-то Гвиччардини и убедился (а впоследствии уми-
ленно об этом вспоминал), что из автора трактата «О
военном искусстве» не вышло бы даже лейтенанта.
Гвиччардини – идеальный Макиавелли. Он был
полномочным послом Флоренции в Испании и в Пап-
ской области, а теперь еще стал военачальником. Под
конец жизни (а не как Макиавелли – вынужденно, в
самом расцвете сил) он написал «Историю Италии»,
продолжив с того места, на котором остановился Ма-
киавелли, написал и комментарии к рассуждениям по-
следнего о Тите Ливии и «Государю». Поскольку сочи-
нения Макиавелли были в середине XVI века внесе-
ны в список запрещенных книг, Европа знакомилась
с «Историей Флоренции» через посредство Гвиччар-
дини. В тот год два дипломата обсуждали проект ре-
организации пехоты. Несколько запоздалое дело, ко-
гда испанцы уже стояли у порога. В 1526 году родил-
ся еще один проект – укрепления стен Флоренции, на-
столько успешный, что его утвердили официально и
создали коллегию Пяти по укреплению стен. Секрета-
рем коллегии был назначен Макиавелли. Наконец-то!
И вновь он полон энергии, всех заражает своей ве-
рой. Но вражеское нашествие все разрастается. 4 мая
1527 года сбылось давнее пророчество Савонаролы:
пал Рим. Тут же из Флоренции изгнали юного Алес-
сандро, последнего Медичи, и 10 мая Большой Со-
вет на торжественном заседании провозгласил вос-
становление республики и назначил выборы канцле-
ра. Вполне уверенный в своем торжестве, Макиавел-
ли предложил собственную кандидатуру на высшую
должность в только что утвержденной республике. За
него было подано 12 голосов против 555.

Через шесть недель, 21 июня, Никколо Макиавелли

умер. Тело его упокоилось в базилике Санта-Кроче,
где прежде него лег Данте, а после него – Микелан-
джело.
В смерти он стал самим собой, и голос секретаря
республики взывает к нам сквозь века:

Удостоверьте, что и в самом деле

мне имя – Никколо Макиавелли.

Л. Сумм
 Государь
Никколо Макиавелли – его светлости
Лоренцо деи Медичи[1]

Обыкновенно, желая снискать милость правителя,

люди посылают ему в дар то, что имеют самого до-
рогого или чем надеются доставить ему наибольшее
удовольствие, а именно: коней, оружие, парчу, драго-
ценные камни и прочие украшения, достойные вели-
чия государей. Я же, вознамерившись засвидетель-
ствовать мою преданность Вашей светлости, не на-
шел среди того, чем владею, ничего более дорогого
и более ценного, нежели познания мои в том, что ка-
сается деяний великих людей, приобретенные мною
многолетним опытом в делах настоящих и непрестан-
ным изучением дел минувших. Положив много време-
ни и усердия на обдумывание того, что я успел узнать,
я заключил свои размышления в небольшом труде,
который посылаю в дар Вашей светлости. И хотя я
полагаю, что сочинение это недостойно предстать пе-
ред вами, однако же верю, что по своей снисходи-
тельности вы удостоите принять его, зная, что не в
моих силах преподнести вам дар больший, нежели
средство в кратчайшее время постигнуть то, что сам
я узнавал ценой многих опасностей и тревог. Я не за-
ботился здесь ни о красоте слога, ни о пышности и
звучности слов, ни о каких внешних украшениях и за-
теях, которыми многие любят расцвечивать и усна-
щать свои сочинения, ибо желал, чтобы мой труд ли-
бо остался в безвестности, либо получил признание
единственно за необычность и важность предмета. Я
желал бы также, чтобы не сочли дерзостью то, что че-
ловек низкого и ничтожного звания берется обсуждать
и направлять действия государей. Как художнику, ко-
гда он рисует пейзаж, надо спуститься в долину, чтобы
охватить взглядом холмы и горы, и подняться на гору,
чтобы охватить взглядом долину, так и здесь: чтобы
постигнуть сущность народа, надо быть государем, а
чтобы постигнуть природу государей, надо принадле-
жать к народу.
Пусть же Ваша светлость примет сей скромный дар
с тем чувством, какое движет мною; если вы соизво-
лите внимательно прочитать и обдумать мой труд, вы
ощутите, сколь безгранично я желаю Вашей светло-
сти достичь того величия, которое сулят вам судьба и
ваши достоинства. И если с той вершины, куда возне-
сена Ваша светлость, взор ваш когда-либо обратится
на ту низменность, где я обретаюсь, вы увидите, сколь
незаслуженно терплю я великие и постоянные удары
судьбы.
 Глава I
Скольких видов бывают
государства и как
они приобретаются
Все государства, все державы, обладавшие или об-
ладающие властью над людьми, были и суть либо
республики, либо государства, управляемые едино-
властно. Последние могут быть либо унаследованны-
ми – если род государя правил долгое время, либо
новыми. Новым может быть либо государство в це-
лом – таков Милан для Франческо Сфорца[2]; либо
его часть, присоединенная к унаследованному госу-
дарству вследствие завоевания – таково Неаполитан-
ское королевство для короля Испании [3]. Новые госу-
дарства разделяются на те, где подданные привык-
ли повиноваться государям, и те, где они искони жи-
ли свободно; государства приобретаются либо своим,
либо чужим оружием, либо милостью судьбы, либо
доблестью.
 Глава II
О наследственном единовластии
Я не стану касаться республик, ибо подробно гово-
рю о них в другом месте[4]. Здесь я перейду прямо к
единовластному правлению и, держась намеченного
выше порядка, разберу, какими способами государи
могут управлять государствами и удерживать над ни-
ми власть.
Начну с того, что наследному государю, чьи поддан-
ные успели сжиться с правящим домом, гораздо легче
удержать власть, нежели новому, ибо для этого ему
достаточно не преступать обычая предков и впослед-
ствии без поспешности применяться к новым обстоя-
тельствам. При таком образе действий даже посред-
ственный правитель не утратит власти, если только
не будет свергнут особо могущественной и грозной
силой, но и в этом случае он отвоюет власть при пер-
вой же неудаче завоевателя.
У нас в Италии примером тому может служить гер-
цог Феррарский[5], который удержался у власти после
поражения, нанесенного ему венецианцами в 1484 го-
ду и папой Юлием в 1510-м, только потому, что род
его исстари правил в Ферраре[6]. Ибо у государя, уна-
следовавшего власть, меньше причин и меньше необ-
ходимости притеснять подданных, почему они и пла-
тят ему большей любовью, и если он не обнаружива-
ет чрезмерных пороков, вызывающих ненависть, то
закономерно пользуется благорасположением граж-
дан. Давнее и преемственное правление заставляет
забыть о бывших некогда переворотах и вызвавших
их причинах, тогда как всякая перемена прокладыва-
ет путь другим переменам.
 Глава III
О смешанных государствах
Трудно удержать власть новому государю. И даже
наследному государю, присоединившему новое вла-
дение – так что государство становится как бы сме-
шанным, – трудно удержать над ним власть прежде
всего вследствие той же естественной причины, какая
вызывает перевороты во всех новых государствах.
А именно: люди, веря, что новый правитель окажет-
ся лучше, охотно восстают против старого, но вско-
ре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо но-
вый правитель всегда оказывается хуже старого. Что
опять-таки естественно и закономерно, так как завое-
ватель притесняет новых подданных, налагает на них
разного рода повинности и обременяет их постоями
войска, как это неизбежно бывает при завоевании. И
таким образом наживает врагов в тех, кого притеснил,
и теряет дружбу тех, кто способствовал завоеванию,
ибо не может вознаградить их в той степени, в какой
они ожидали, но не может и применить к ним крутые
меры, будучи им обязан – ведь без их помощи он не
мог бы войти в страну, как бы ни было сильно его вой-
ско. Именно по этим причинам Людовик XII, король
Франции, быстро занял Милан и так же быстро его ли-
шился. И герцогу Лодовико потому же удалось в тот
раз отбить Милан собственными силами. Ибо народ,
который сам растворил перед королем ворота, скоро
понял, что обманулся в своих упованиях и расчетах,
и отказался терпеть гнет нового государя.
Правда, если мятежная страна завоевана повтор-
но, то государю легче утвердить в ней свою власть,
так как мятеж дает ему повод с меньшей оглядкой
карать виновных, уличать подозреваемых, принимать
защитные меры в наиболее уязвимых местах. Так в
первый раз Франция сдала Милан, едва герцог Лодо-
вико пошумел на его границах, но во второй раз Фран-
ция удерживала Милан до тех пор, пока на нее не
ополчились все итальянские государства и не рассе-
яли и не изгнали ее войска из пределов Италии [7], что
произошло по причинам, названным выше. Тем не ме-
нее Франция оба раза потеряла Милан. Причину пер-
вой неудачи короля, общую для всех подобных слу-
чаев, я назвал; остается выяснить причину второй и
разобраться в том, какие средства были у Людовика –
и у всякого на его месте, – чтобы упрочить завоевание
верней, чем то сделала Франция.
Начну с того, что завоеванное и унаследованное
владения могут принадлежать либо к одной стране
и иметь один язык, либо к разным странам и иметь
разные языки. В первом случае удержать завоеван-
ное нетрудно, в особенности если новые подданные
и раньше не знали свободы. Чтобы упрочить над ни-
ми власть, достаточно искоренить род прежнего госу-
даря, ибо при общности обычаев и сохранении ста-
рых порядков ни от чего другого не может произойти
беспокойства. Так, мы знаем, обстояло дело в Брета-
ни, Бургундии, Нормандии и Гаскони[8], которые давно
вошли в состав Франции; правда, языки их несколь-
ко различаются, но благодаря сходству обычаев они
мирно уживаются друг с другом. В подобных случаях
завоевателю следует принять лишь две меры предо-
сторожности: во-первых, проследить за тем, чтобы
род прежнего государя был искоренен, во-вторых, со-
хранить прежние законы и подати – тогда завоеван-
ные земли в кратчайшее время сольются в одно це-
лое с исконным государством завоевателя.
Но если завоеванная страна отличается от унасле-
дованной по языку, обычаям и порядкам, то тут удер-
жать власть поистине трудно, тут требуется и боль-
шая удача, и большое искусство. И одно из самых вер-
ных и прямых средств для этого – переселиться ту-
да на жительство. Такая мера упрочит и обезопасит
завоевание – именно так поступил с Грецией турец-
кий султан, который, как бы ни старался, не удержал
бы Грецию в своей власти, если бы не перенес ту-
да свою столицу[9]. Ибо, только живя в стране, мож-
но заметить начинающуюся смуту и своевременно ее
пресечь, иначе узнаешь о ней тогда, когда она зайдет
так далеко, что поздно будет принимать меры. Обос-
новавшись в завоеванной стране, государь, кроме то-
го, избавит ее от грабежа чиновников, ибо подданные
получат возможность прямо взывать к суду государя
– что даст послушным больше поводов любить его,
а непослушным – бояться. И если бы кто-нибудь из
соседей замышлял нападение, то теперь он проявит
большую осторожность, так что государь едва ли ли-
шится завоеванной страны, если переселится туда на
жительство.
Другое отличное средство – учредить в одном-двух
местах колонии, связующие новые земли с государ-
ством завоевателя. Кроме этой есть лишь одна воз-
можность – разместить в стране значительное коли-
чество кавалерии и пехоты. Колонии не требуют боль-
ших издержек, устройство и содержание их почти ни-
чего не стоят государю, и разоряют они лишь тех жи-
телей, чьи поля и жилища отходят новым поселенцам,
то есть горстку людей, которые, обеднев и рассеяв-
шись по стране, никак не смогут повредить государю;
все же прочие останутся в стороне и поэтому скоро
успокоятся, да, кроме того, побоятся, оказав непослу-
шание, разделить участь разоренных соседей. Так что
колонии дешево обходятся государю, верно ему слу-
жат и разоряют лишь немногих жителей, которые, ока-
завшись в бедности и рассеянии, не смогут повредить
государю. По каковому поводу уместно заметить, что
людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо
за малое зло человек может отомстить, а за большое
– не может; из чего следует, что наносимую человеку
обиду надо рассчитать так, чтобы не бояться мести.
Если же вместо колоний поставить в стране войско,
то содержание его обойдется гораздо дороже и по-
глотит все доходы от нового государства, вследствие
чего приобретение обернется убытком; к тому же от
этого пострадает гораздо больше людей, так как по-
стои войска обременяют все население, отчего каж-
дый, испытывая тяготы, становится врагом государю,
а такие враги могут ему повредить, ибо хотя они и
побеждены, но остаются у себя дома. Итак, с какой
стороны ни взгляни, содержание подобного гарнизона
вредно, тогда как учреждение колоний полезно.
В чужой по обычаям и языку стране завоевателю
следует также сделаться главой и защитником более
слабых соседей и постараться ослабить сильных, а
кроме того, следить за тем, чтобы в страну как-нибудь
не проник чужеземный правитель, не уступающий ему
силой. Таких всегда призывают недовольные внутри
страны по избытку честолюбия или из страха, – так
некогда римлян в Грецию призвали этолийцы[10], да
и во все другие страны их тоже призывали местные
жители. Порядок же вещей таков, что, когда могуще-
ственный государь входит в страну, менее сильные го-
сударства сразу примыкают к нему – обычно из зави-
сти к тем, кто превосходит их силой, – так что ему нет
надобности склонять их в свою пользу, ибо они сами
охотно присоединятся к созданному им государству.
Надо только не допускать, чтобы они расширялись и
крепли, и тогда, своими силами и при их поддержке,
нетрудно будет обуздать более крупных правителей и
стать полновластным хозяином в данной стране. Ес-
ли же государь обо всем этом не позаботится, он ско-
ро лишится завоеванного, но до того претерпит бес-
численное множество трудностей и невзгод.
Римляне, завоевывая страну, соблюдали все на-
званные правила: учреждали колонии, покровитель-
ствовали слабым, не давая им, однако, войти в силу;
обуздывали сильных и принимали меры к тому, чтобы
в страну не проникло влияние могущественных чуже-
земцев. Ограничусь примером Греции. Римляне при-
влекли на свою сторону ахейцев и этолийцев[11]; уни-
зили Македонское царство; изгнали оттуда Антиоха.
Но, невзирая ни на какие заслуги, не позволили ахей-
цам и этолийцам расширить свои владения, не под-
дались на лесть Филиппа и не заключили с ним со-
юза, пока не сломили его могущества, и не уступили
напору Антиоха, домогавшегося владений в Греции.
Римляне поступали так, как надлежит поступать всем
мудрым правителям, то есть думали не только о сего-
дняшнем дне, но и о завтрашнем, и старались всеми
силами предотвратить возможные беды, что нетруд-
но сделать, если вовремя принять необходимые ме-
ры, но если дожидаться, пока беда грянет, то никакие
меры не помогут, ибо недуг станет неизлечимым.
Здесь происходит то же самое, что с чахоткой: вра-
чи говорят, что в начале эту болезнь трудно распо-
знать, но легко излечить; если же она запущена, то ее
легко распознать, но излечить трудно. Так же и в де-
лах государства: если своевременно обнаружить за-
рождающийся недуг, что дано лишь мудрым правите-
лям, то избавиться от него нетрудно, но если он запу-
щен так, что всякому виден, то никакое снадобье уже
не поможет.
Римляне, предвидя беду заранее, тотчас принима-
ли меры, а не бездействовали из опасения вызвать
войну, ибо знали, что войны нельзя избежать, можно
лишь оттянуть ее – к выгоде противника. Поэтому они
решились на войну с Филиппом и Антиохом на терри-
тории Греции – чтобы потом не пришлось воевать с
ними в Италии. В то время еще была возможность из-
бежать войны как с тем, так и с другим, но они этого не
пожелали. Римлянам не по душе была поговорка, ко-
торая не сходит с уст теперешних мудрецов: полагай-
тесь на благодетельное время, – они считали благо-
детельным лишь собственную доблесть и дальновид-
ность. Промедление же может обернуться чем угод-
но, ибо время приносит с собой как зло, так и добро,
как добро, так и зло.
Но вернемся к Франции и посмотрим, выполнила ли
она хоть одно из названных мною условий. Я буду го-
ворить не о Карле [12], а о Людовике – он дольше удер-
живался в Италии, поэтому его образ действия для
нас нагляднее, – и вы убедитесь, что он поступал пря-
мо противоположно тому, как должен поступать госу-
дарь, чтобы удержать власть над чужой по обычаям
и языку страной.
Король Людовик вошел в Италию благодаря вене-
цианцам[13], которые, желая расширить свои владе-
ния, потребовали за помощь половину Ломбардии. Я
не виню короля за эту сделку: желая ступить в Ита-
лию хоть одной ногой и не имея в ней союзников, в
особенности после того, как по милости Карла перед
Францией захлопнулись все двери, он вынужден был
заключать союзы, не выбирая. И он мог бы рассчиты-
вать на успех, если бы не допустил ошибок впослед-
ствии. Завоевав Ломбардию, он сразу вернул Фран-
ции престиж, утраченный ею при Карле: Генуя поко-
рилась[14], флорентийцы предложили союз[15]; маркиз
Мантуанский[16], герцог Феррарский, дом Бентивольи,
графиня Форли, властители Фаэнцы, Пезаро, Римини,
Камерино, Пьомбино; Лукка, Пиза, Сиена – все устре-
мились к Людовику с изъявлениями дружбы. Тут-то
венецианцам и пришлось убедиться в опрометчиво-
сти своего шага: ради двух городов в Ломбардии они
отдали под власть короля две трети Италии [17].
Рассудите теперь, как легко было королю закре-
пить свое преимущество: для этого надо было лишь
следовать названным правилам и обеспечить без-
опасность союзникам; многочисленные, но слабые, в
страхе кто перед Церковью, кто перед венецианца-
ми, они вынуждены были искать его покровительства;
он же мог бы через них обезопасить себя от тех, кто
еще оставался в силе. И, однако, не успел он войти
в Милан, как предпринял обратное: помог папе Алек-
сандру захватить Романью. И не заметил, что этим
самым подрывает свое могущество, отталкивает со-
юзников и тех, кто вверился его покровительству, и к
тому же значительно укрепляет светскую власть пап-
ства, которое и без того крепко властью духовной.
Совершив первую ошибку, он вынужден был даль-
ше идти тем же путем, так что ему пришлось само-
му явиться в Италию[18], чтобы обуздать честолюбие
Александра и не дать ему завладеть Тосканой. Но Лю-
довику как будто мало было того, что он усилил Цер-
ковь и оттолкнул союзников: домогаясь Неаполитан-
ского королевства [19], он разделил его с королем Ис-
пании, то есть призвал в Италию, где сам был вла-
стелином, равного по силе соперника, – как видно, за-
тем, чтобы недовольным и честолюбцам было у кого
искать прибежища. Изгнав короля, который мог стать
его данником[20], он призвал в королевство государя,
который мог изгнать его самого.
Поистине страсть к завоеваниям – дело естествен-
ное и обычное; и тех, кто учитывает при этом свои воз-
можности, все одобрят или же никто не осудит; но до-
стойную осуждения ошибку совершает тот, кто не учи-
тывает своих возможностей и стремится к завоевани-
ям какой угодно ценой. Франции стоило бы попытать-
ся овладеть Неаполем, если бы она могла сделать это
своими силами, но она не должна была добиваться
его ценою раздела. Если раздел Ломбардии с вене-
цианцами еще можно оправдать тем, что он позволил
королю утвердиться в Италии, то этот второй раздел
достоин лишь осуждения, ибо не может быть оправ-
дан подобной необходимостью.
Итак, Людовик совершил общим счетом пять оши-
бок: изгнал мелких правителей, помог усилению силь-
ного государя внутри Италии, призвал в нее чужезем-
ца, равного себе могуществом, не переселился в Ита-
лию, не учредил там колоний.
 Эти пять ошибок могли бы оказаться не столь уж
пагубными при его жизни, если бы он не совершил
шестой: не посягнул на венецианские владения[21]. Ве-
неции следовало дать острастку до того, как он по-
мог усилению Церкви и призвал испанцев, но, совер-
шив обе эти ошибки, нельзя было допускать разгрома
Венеции. Оставаясь могущественной, она удержива-
ла бы других от захвата Ломбардии как потому, что
сама имела на нее виды, так и потому, что никто не
захотел бы вступать в войну с Францией за то, что-
бы Ломбардия досталась Венеции, а воевать с Фран-
цией и Венецией одновременно ни у кого не хватило
бы духу. Если же мне возразят, что Людовик уступил
Романью Александру, а Неаполь – испанскому коро-
лю, дабы избежать войны, я отвечу прежними дово-
дами, а именно: что нельзя попустительствовать бес-
порядку ради того, чтобы избежать войны, ибо войны
не избежишь, а преимущество в войне утратишь. Ес-
ли же мне заметят, что король был связан обещанием
папе: в обмен на расторжение королевского брака [22]
и кардинальскую шапку архиепископу Руанскому по-
мочь захватить Романью, – то я отвечу на это в той
главе[23], где речь пойдет об обещаниях государей и о
том, каким образом следует их исполнять.
Итак, король Людовик потерял Ломбардию только
потому, что отступил от тех правил, которые соблюда-
лись государями, желавшими удержать завоеванную
страну. И в этом нет ничего чудесного, напротив, все
весьма обычно и закономерно. Я говорил об этом в
Нанте с кардиналом Руанским [24], когда Валентино –
так в просторечии звали Чезаре Борджа, сына папы
Александра, – покорял Романью; кардинал заметил
мне, что итальянцы мало смыслят в военном деле, я
отвечал ему, что французы мало смыслят в полити-
ке, иначе они не допустили бы такого усиления Церк-
ви. Как показал опыт, Церковь и Испания благодаря
Франции расширили свои владения в Италии, а Фран-
ция благодаря им потеряла там все. Отсюда можно
извлечь вывод, многократно подтверждавшийся: горе
тому, кто умножает чужое могущество, ибо оно добы-
вается умением или силой, а оба эти достоинства не
вызывают доверия у того, кому могущество достает-
ся.
 Глава IV
Почему царство Дария,
завоеванное Александром, не
восстало против преемников
Александра после его смерти
Рассмотрев, какого труда стоит удержать власть
над завоеванным государством, можно лишь поди-
виться, почему вся держава Александра Великого –
после того, как он в несколько лет покорил Азию[25] и
вскоре умер, – против ожидания не только не распа-
лась, но мирно перешла к его преемникам, которые
в управлении ею не знали других забот, кроме тех,
что навлекали на себя собственным честолюбием [26].
В объяснение этого надо сказать, что все единовласт-
но управляемые государства, сколько их было на па-
мяти людей, разделяются на те, где государь правит
в окружении слуг, которые милостью и соизволением
его поставлены на высшие должности и помогают ему
управлять государством, и те, где государь правит в
окружении баронов, властвующих не милостью госу-
даря, но в силу древности рода. Бароны эти имеют на-
следные государства и подданных, каковые призна-
ют над собой их власть и питают к ним естественную
привязанность. Там, где государь правит посредством
слуг, он обладает большей властью, так как по всей
стране подданные знают лишь одного властелина; ес-
ли же повинуются его слугам, то лишь как чиновникам
и должностным лицам, не питая к ним никакой особой
привязанности.
Примеры разного образа правления являют в на-
ше время турецкий султан и французский король. Ту-
рецкая монархия повинуется одному властелину; все
прочие в государстве – его слуги; страна поделена на
округи – санджаки[27], куда султан назначает намест-
ников, которых меняет и переставляет, как ему взду-
мается. Король Франции, напротив, окружен много-
численной родовой знатью, признанной и любимой
своими подданными и, сверх того, наделенной приви-
легиями, на которые король не может безнаказанно
посягнуть.
Если мы сравним эти государства, то увидим, что
монархию султана трудно завоевать, но по завоева-
нии легко удержать; и напротив, такое государство,
как Франция, в известном смысле проще завоевать,
но зато удержать куда сложнее. Державой султана
нелегко овладеть потому, что завоеватель не может
рассчитывать на то, что его призовет какой-либо мест-
ный властитель, или на то, что мятеж среди прибли-
женных султана облегчит ему захват власти. Как ска-
зано выше, приближенные султана – его рабы, и так
как они всем обязаны его милостям, то подкупить их
труднее, но и от подкупленных от них было бы мало
толку, ибо по указанной причине они не могут увлечь
за собой народ. Следовательно, тот, кто нападает на
султана, должен быть готов к тому, что встретит еди-
нодушный отпор, и рассчитывать более на свои силы,
чем на чужие раздоры. Но если победа над султаном
одержана и войско его наголову разбито в открытом
бою, завоевателю некого более опасаться, кроме раз-
ве кровной родни султана. Если же и эта истреблена,
то можно никого не бояться, так как никто другой не
может увлечь за собой подданных; и как до победы не
следовало надеяться на поддержку народа, так после
победы не следует его опасаться.
Иначе обстоит дело в государствах, подобных
Франции: туда нетрудно проникнуть, вступив в сговор
с кем-нибудь из баронов, среди которых всегда най-
дутся недовольные и охотники до перемен. По указан-
ным причинам они могут открыть завоевателю доступ
в страну и облегчить победу. Но удержать такую стра-
ну трудно, ибо опасность угрожает как со стороны тех,
кто тебе помог, так и со стороны тех, кого ты покорил
силой. И тут уж недостаточно искоренить род госуда-
ря, ибо всегда останутся бароны, готовые возглавить
новую смуту; а так как ни удовлетворить их притяза-
ния, ни истребить их самих ты не сможешь, то они при
первой же возможности лишат тебя власти.
Если мы теперь обратимся к государству Дария [28],
то увидим, что оно сродни державе султана, почему
Александр и должен был сокрушить его одним уда-
ром, наголову разбив войско Дария в открытом бою.
Но после такой победы и гибели Дария он по указан-
ной причине мог не опасаться за прочность своей вла-
сти. И преемники его могли бы править, не зная за-
бот, если бы жили во взаимном согласии: никогда в их
государстве не возникало других смут, кроме тех, что
сеяли они сами.
Тогда как в государствах, устроенных наподобие
Франции, государь не может править столь беззабот-
но. В Испании, Франции, Греции, где было много мел-
ких властителей, то и дело вспыхивали восстания
против римлян[29]. И пока живо помнилось прежнее
устройство, власть Рима оставалась непрочной; но
по мере того, как оно забывалось, римляне, благо-
даря своей мощи и продолжительности господства,
все прочнее утверждали свою власть в этих странах.
Так что позднее, когда римляне воевали между собой,
каждый из соперников вовлекал в борьбу те провин-
ции, где был более прочно укоренен. И местные жи-
тели, чьи исконные властители были истреблены, не
признавали над собой других правителей, кроме рим-
лян. Если мы примем все это во внимание, то сооб-
разим, почему Александр с легкостью удержал азиат-
скую державу, тогда как Пирру[30] и многим другим сто-
ило огромного труда удержать завоеванные ими стра-
ны. Причина тут не в большей или меньшей доблести
победителя, а в различном устройстве завоеванных
государств.
 Глава V
Как управлять городами или
государствами, которые, до
того как были завоеваны,
жили по своим законам
Если, как сказано, завоеванное государство с неза-
памятных времен живет свободно и имеет свои зако-
ны, то есть три способа его удержать. Первый – раз-
рушить; второй – переселиться туда на жительство;
третий – предоставить гражданам право жить по сво-
им законам, при этом обложив их данью и вверив
правление небольшому числу лиц, которые ручались
бы за дружественность города государю. Эти дове-
ренные лица будут всячески поддерживать государя,
зная, что им поставлены у власти и сильны только его
дружбой и мощью. Кроме того, если не хочешь под-
вергать разрушению город, привыкший жить свобод-
но, то легче всего удержать его при посредстве его же
граждан, чем каким-либо другим способом.
Обратимся к примеру Спарты и Рима. Спартанцы
удерживали Афины и Фивы, создав там олигархию[31],
однако впоследствии потеряли оба города. Римляне,
чтобы удержать Капую, Карфаген и Нуманцию, раз-
рушили их[32] и сохранили их в своей власти. Грецию
они попытались удержать почти тем же способом, что
спартанцы, то есть установили там олигархию и не от-
няли свободу и право жить по своим законам, однако
же потерпели неудачу и, чтобы не потерять всю Гре-
цию, вынуждены были разрушить в ней многие горо-
да[33].
Ибо в действительности нет способа надежно овла-
деть городом иначе, как подвергнув его разрушению.
Кто захватит город, с давних пор пользующийся сво-
бодой, и пощадит его, того город не пощадит. Там все-
гда отыщется повод для мятежа во имя свободы и
старых порядков, которых не заставят забыть ни вре-
мя, ни благодеяния новой власти. Что ни делай, как
ни старайся, но, если не разъединить и не рассеять
жителей города, они никогда не забудут ни прежней
свободы, ни прежних порядков и при первом удобном
случае попытаются их возродить, как сделала Пиза [34]
через сто лет после того, как подпала под владыче-
ство флорентийцев.
Но если город или страна привыкли состоять под
властью государя, а род его истреблен, то жители го-
рода не так-то легко возьмутся за оружие, ибо, с од-
ной стороны, привыкнув повиноваться, с другой – не
имея старого государя, они не сумеют ни договорить-
ся об избрании нового, ни жить свободно. Так что у
завоевателя будет достаточно времени, чтобы распо-
ложить их к себе и тем обеспечить себе безопасность.
Тогда как в республиках больше жизни, больше нена-
висти, больше жажды мести; в них никогда не умирает
и не может умереть память о былой свободе. Поэтому
самое верное средство удержать их в своей власти –
разрушить их или же в них поселиться.
 Глава VI
О новых государствах,
приобретаемых собственным
оружием или доблестью
Нет ничего удивительного в том, что, говоря о заво-
евании власти, о государе и государстве, я буду ссы-
латься на примеры величайших мужей. Люди обыч-
но идут путями, проложенными другими, и действуют,
подражая какому-либо образцу, но так как невозмож-
но ни неуклонно следовать этими путями, ни срав-
няться в доблести с теми, кого мы избираем за обра-
зец, то человеку разумному надлежит избирать пути,
проложенные величайшими людьми, и подражать на-
идостойнейшим, чтобы если не сравняться с ними в
доблести, то хотя бы исполниться ее духа. Надо упо-
добиться опытным стрелкам, которые, если видят, что
мишень слишком удалена, берут гораздо выше, но не
для того, чтобы стрела ушла вверх, а для того, чтобы,
зная силу лука, с помощью высокого прицела попасть
в отдаленную цель.
Итак, в новых государствах удержать власть быва-
ет легче или труднее в зависимости от того, сколь
велика доблесть нового государя. Может показаться,
что если частного человека приводит к власти либо
доблесть, либо милость судьбы, то они же в равной
мере помогут ему преодолеть многие трудности впо-
следствии. Однако в действительности кто меньше
полагался на милость судьбы, тот дольше удерживал-
ся у власти. Еще облегчается дело и благодаря тому,
что новый государь, за неимением других владений,
вынужден поселиться в завоеванном.
Но переходя к тем, кто приобрел власть не мило-
стью судьбы, а личной доблестью, как наидостойней-
ших я назову Моисея, Кира, Тезея [35] и им подобных.
И хотя о Моисее нет надобности рассуждать, ибо он
был лишь исполнителем воли Всевышнего, однако
следует преклониться перед той благодатью, которая
сделала его достойным собеседовать с Богом. Но об-
ратимся к Киру и прочим завоевателям и основателям
царства: их величию нельзя не дивиться, и, как мы ви-
дим, дела их и установления не уступают тем, что бы-
ли внушены Моисею свыше. Обдумывая жизнь и по-
двиги этих мужей, мы убеждаемся в том, что судьба
послала им только случай, то есть снабдила матери-
алом, которому можно было придать любую форму:
не явись такой случай, доблесть их угасла бы, не най-
дя применения; не обладай они доблестью, тщетно
явился бы случай.
Моисей не убедил бы народ Израиля следовать за
собой, дабы выйти из неволи, если бы не застал его в
Египте в рабстве и угнетении у египтян. Ромул не стал
бы царем Рима и основателем государства, если бы
не был по рождении брошен на произвол судьбы и ес-
ли бы Альба не оказалась для него слишком тесной.
Кир не достиг бы такого величия, если бы к тому вре-
мени персы не были озлоблены господством мидян, а
мидяне – расслаблены и изнежены от долгого мира [36].
Тезей не мог бы проявить свою доблесть, если бы не
застал афинян живущими обособленно друг от дру-
га. Итак, каждому из этих людей выпал счастливый
случай, но только их выдающаяся доблесть позволи-
ла им раскрыть смысл случая, благодаря чему отече-
ства их прославились и обрели счастье.
Кто, подобно этим людям, следует путем добле-
сти, тому трудно завоевать власть, но легко ее удер-
жать; трудность же состоит прежде всего в том, что
им приходится вводить новые установления и поряд-
ки, без чего нельзя основать государство и обеспе-
чить себе безопасность. А надо знать, что нет дела,
коего устройство было бы труднее, ведение опаснее,
а успех сомнительнее, нежели замена старых поряд-
ков новыми. Кто бы ни выступал с подобным начина-
нием, его ожидает враждебность тех, кому выгодны
старые порядки, и холодность тех, кому выгодны но-
вые. Холодность же эта объясняется отчасти страхом
перед противником, на чьей стороне – законы; отча-
сти недоверчивостью людей, которые на самом деле
не верят в новое, пока оно не закреплено продолжи-
тельным опытом. Когда приверженцы старого видят
возможность действовать, они нападают с ожесточе-
нием, тогда как сторонники нового обороняются вяло,
почему, опираясь на них, подвергаешь себя опасно-
сти.
Чтобы основательнее разобраться в этом деле, на-
до начать с того, самодостаточны ли такие преобра-
зователи или они зависят от поддержки со стороны;
иначе говоря, должны ли они для успеха своего начи-
нания упрашивать или могут применить силу. В пер-
вом случае они обречены, во втором, то есть если они
могут применить силу, им редко грозит неудача. Вот
почему все вооруженные пророки побеждали, а все
безоружные гибли. Ибо, в добавление к сказанному,
надо иметь в виду, что нрав людей непостоянен и ес-
ли обратить их в свою веру легко, то удержать в ней
трудно. Поэтому надо быть готовым к тому, чтобы, ко-
гда вера в народе иссякнет, заставить его поверить
силой. Моисей, Кир, Ромул и Тезей, будь они безоруж-
ны, не могли бы добиться длительного соблюдения
данных ими законов. Как оно и случилось в наши дни
с фра Джироламо Савонаролой [37]: введенные им по-
рядки рухнули, как только толпа перестала в них ве-
рить, у него же не было средств утвердить в вере тех,
кто еще верил ему, и принудить к ней тех, кто уже не
верил.
На пути людей, подобных тем, что я здесь перечис-
лил, встает множество трудностей и множество опас-
ностей, для преодоления которых требуется великая
доблесть. Но если цель достигнута, если государь за-
служил признание подданных и устранил завистни-
ков, то он на долгое время обретает могущество, по-
кой, почести и счастье.
К столь высоким примерам я хотел бы присовоку-
пить пример более скромный, однако же сопостави-
мый, и думаю, что его здесь достаточно. Я говорю о
Гиероне Сиракузском[38]: из частного лица он стал ца-
рем Сиракуз, хотя судьба не подарила его ничем, кро-
ме благоприятного случая: угнетаемые жители Сира-
куз избрали его своим военачальником, он же благо-
даря своим заслугам сделался их государем. Еще до
возвышения он отличался такой доблестью, что, по
словам древнего автора, «nihil illi deerat ad regnandum
praeter regnum»3 (лат.[39]). Он упразднил старое опол-
чение и набрал новое, расторг старые союзы и заклю-
чил новые. А на таком фундаменте, как собственное
войско и собственные союзники, он мог воздвигнуть
любое здание. Так что ему великих трудов стоило за-
3
Для царствования ему недоставало лишь царства.
воевать власть и малых – ее удержать.
 Глава VII
О новых государствах,
приобретаемых чужим
оружием или милостью судьбы
Тем, кто становится государем милостью судьбы, а
не благодаря доблести, легко приобрести власть, но
удержать ее трудно. Как бы перелетев весь путь к це-
ли, они сталкиваются с множеством трудностей впо-
следствии. Я говорю о тех гражданах, которым власть
досталась за деньги или была пожалована в знак ми-
лости. Такое нередко случалось в Греции, в городах
Ионии и Геллеспонта[40], куда Дарий назначал прави-
телей ради своей славы и безопасности; так нередко
бывало и в Риме, где частные лица добивались про-
возглашения себя императорами [41], подкупая солдат.
В этих случаях государи всецело зависят от воли и
фортуны тех, кому обязаны властью, то есть от двух
сил, крайне непостоянных и прихотливых; удержать-
ся же у власти они не могут и не умеют. Не умеют от-
того, что человеку без особых дарований и доблести,
прожившему всю жизнь в скромном звании, негде на-
учиться повелевать; не могут оттого, что не имеют со-
юзников и надежной опоры. Эти невесть откуда взяв-
шиеся властители, как все в природе, что нарождает-
ся и растет слишком скоро, не успевают пустить ни
корней, ни ответвлений, почему и гибнут от первой же
непогоды. Только тот, кто обладает истинной добле-
стью, при внезапном возвышении сумеет не упустить
того, что фортуна сама вложила ему в руки, то есть
сумеет, став государем, заложить те основания, кото-
рые другие закладывали до того, как достигнуть вла-
сти.
Обе эти возможности возвыситься – благодаря доб-
лести или милости судьбы – я покажу на двух при-
мерах, равно нам памятных: я имею в виду Франче-
ско Сфорца и Чезаре Борджа. Франческо стал Ми-
ланским герцогом должным образом, выказав вели-
кую доблесть, и без труда удержал власть, доставшу-
юся ему ценой многих усилий. Чезаре Борджа, про-
стонародьем называемый герцог Валентино, приоб-
рел власть благодаря фортуне, высоко вознесшей
его отца; но, лишившись отца, он лишился и власти,
несмотря на то что, как человек умный и доблестный,
приложил все усилия и все старания, какие были воз-
можны, к тому, чтобы пустить прочные корни в госу-
дарствах, добытых для него чужим оружием и чужой
фортуной. Ибо, как я уже говорил, если основания не
заложены заранее, то при великой доблести это мож-
но сделать и впоследствии, хотя бы ценой многих уси-
лий зодчего и с опасностью для всего здания.
Рассмотрев образ действий герцога, нетрудно убе-
диться в том, что он подвел прочное основание под
будущее могущество, и я считаю нелишним это обсу-
дить, ибо не мыслю лучшего наставления новому го-
сударю. И если все же распорядительность герцога
не спасла его от крушения, то в этом повинен не он, а
поистине необычайное коварство фортуны.
Александр VI желал возвысить герцога, своего сы-
на, но предвидел тому немало препятствий и в насто-
ящем, и в будущем. Прежде всего он знал, что распо-
лагает лишь теми владениями, которые подвластны
Церкви, но всякой попытке отдать одно из них герцогу
воспротивились бы как герцог Миланский, так и вене-
цианцы[42], которые уже взяли под свое покровитель-
ство Фаэнцу и Римини. Кроме того, войска в Италии,
особенно те, к чьим услугам можно было прибегнуть,
сосредоточились в руках людей, опасавшихся усиле-
ния папы, то есть Орсини, Колонна и их приспеш-
ников. Таким образом, прежде всего надлежало рас-
строить сложившийся порядок и посеять смуту среди
государств, дабы беспрепятственно овладеть некото-
рыми из них. Сделать это оказалось легко благодаря
тому, что венецианцы в собственных интересах при-
звали в Италию французов, чему папа не только не
помешал, но даже содействовал, расторгнув прежний
брак короля Людовика.
Итак, король вступил в Италию с помощью венеци-
анцев и с согласия Александра и, едва достигнув Ми-
лана, тотчас выслал папе отряд, с помощью которого
тот захватил Романью, что сошло ему с рук только по-
тому, что за ним стоял король. Таким образом Рома-
нья оказалась под властью герцога, а партии Колонна
было нанесено поражение, но пока что герцог не мог
следовать дальше, ибо оставалось два препятствия:
во-первых, войско, казавшееся ему ненадежным, во-
вторых, намерения Франции. Иначе говоря, он опа-
сался, что войско Орсини, которое он взял на служ-
бу, выбьет у него почву из-под ног, то есть либо поки-
нет его, либо, того хуже, отнимет завоеванное; и что
точно так же поступит король. В солдатах Орсини он
усомнился после того, как, взяв Фаэнцу, двинул их на
Болонью[43] и заметил, что они вяло наступают; что
же касается короля, то он понял его намерения, когда
после взятия Урбино[44] двинулся к Тоскане и тот вы-
нудил его отступить. Поэтому герцог решил более не
рассчитывать ни на чужое оружие, ни на чье-либо по-
кровительство.
Первым делом он ослабил партии Орсини и Колон-
на в Риме: всех нобилей, державших их сторону, пе-
реманил к себе на службу, определив им высокие жа-
лованья, и сообразно достоинствам раздал места в
войске и управлении, так что в несколько месяцев они
отстали от своих партий и обратились в привержен-
цев герцога. После этого он стал выжидать возмож-
ности разделаться с главарями партии Орсини, еще
раньше покончив с Колонна. Случай представился хо-
роший, а воспользовался он им и того лучше. Орсини,
спохватившиеся, что усиление Церкви грозит им гибе-
лью, собрались на совет в Маджоне[45], близ Перуджи.
Этот совет имел множество грозных последствий для
герцога – прежде всего бунт в Урбино и возмущение в
Романье, с которыми он, однако, справился благода-
ря помощи французов.
Восстановив прежнее влияние, герцог решил не до-
верять более ни Франции, ни другой внешней силе,
чтобы впредь не подвергать себя опасности, и при-
бег к обману. Он так отвел глаза Орсини, что те снача-
ла примирились с ним через посредство синьора Па-
оло – которого герцог принял со всевозможными изъ-
явлениями учтивости и одарил одеждой, лошадьми и
деньгами, – а потом в Синигалии сами простодушно
отдались ему в руки. Так, разделавшись с главарями
партий и переманив к себе их приверженцев, герцог
заложил весьма прочное основание своего могуще-
ства: под его властью находилась вся Романья с гер-
цогством Урбино, и, что особенно важно, он был уве-
рен в приязни к нему народа, испытавшего благоде-
тельность его правления.
Эта часть действий герцога достойна внимания и
подражания, почему я желал бы остановиться на ней
особо. До завоевания Романья находилась под вла-
стью ничтожных правителей, которые не столько пек-
лись о своих подданных, сколько обирали их и на-
правляли не к согласию, а к раздорам, так что весь
край изнемогал от грабежей, усобиц и беззаконий. За-
воевав Романью, герцог решил отдать ее в надежные
руки, дабы умиротворить и подчинить верховной вла-
сти, и с тем вручил всю полноту власти мессеру Ра-
миро де Орко[46], человеку нрава резкого и крутого. Тот
в короткое время умиротворил Романью, пресек рас-
при и навел трепет на всю округу. Тогда герцог рассу-
дил, что чрезмерное сосредоточение власти больше
не нужно, ибо может озлобить подданных, и учредил
под председательством почтенного лица гражданский
суд, в котором каждый город был представлен защит-
ником. Но, зная, что минувшие строгости все-таки на-
строили против него народ, он решил обелить себя и
расположить к себе подданных, показав им, что если
и были жестокости, то в них повинен не он, а его су-
ровый наместник. И вот однажды утром на площади в
Чезене по его приказу положили разрубленное попо-
лам тело мессера Рамиро де Орко рядом с колодой
и окровавленным мечом. Свирепость этого зрелища
одновременно удовлетворила и ошеломила народ.
Но вернемся к тому, от чего мы отклонились. Итак,
герцог обрел собственных солдат и разгромил доб-
рую часть тех войск, которые в силу соседства пред-
ставляли для него угрозу, чем утвердил свое могуще-
ство и отчасти обеспечил себе безопасность; теперь
на его пути стоял только король Франции: с опозда-
нием заметив свою оплошность, король не потерпел
бы дальнейших завоеваний. Поэтому герцог стал вы-
сматривать новых союзников[47] и уклончиво вести се-
бя по отношению к Франции – как раз тогда, когда
французы предприняли поход на Неаполь против ис-
панцев, осаждавших Гаету. Он задумывал развязать-
ся с Францией, и ему бы это весьма скоро удалось,
если бы дольше прожил папа Александр.
Таковы были действия герцога, касавшиеся насто-
ящего. Что же до будущего, то главную угрозу для него
представлял возможный преемник Александра, кото-
рый мог бы не только проявить недружественность,
но и отнять все то, что герцогу дал Александр. Во
избежание этого он задумал четыре меры предосто-
рожности: во-первых, истребить разоренных им пра-
вителей вместе с семействами, чтобы не дать новому
папе повода выступить в их защиту; во-вторых, рас-
положить к себе римских нобилей, чтобы с их помо-
щью держать в узде будущего преемника Александра;
в-третьих, иметь в Коллегии кардиналов как можно
больше своих людей; в-четвертых, успеть до смерти
папы Александра расширить свои владения настоль-
ко, чтобы самостоятельно выдержать первый натиск
извне. Когда Александр умер, у герцога было испол-
нено три части замысла, а четвертая была близка к
исполнению. Из разоренных им правителей он умерт-
вил всех, до кого мог добраться, и лишь немногим уда-
лось спастись; римских нобилей он склонил в свою
пользу; в Коллегии заручился поддержкой большей
части кардиналов. Что же до расширения владений,
то, задумав стать властителем Тосканы, он успел за-
хватить Перуджу и Пьомбино и взять под свое покро-
вительство Пизу[48]. К этому времени он мог уже не
опасаться Франции – после того, как испанцы оконча-
тельно вытеснили французов из Неаполитанского ко-
ролевства, тем и другим приходилось покупать друж-
бу герцога, так что еще шаг – и он завладел бы Пизой.
После чего тут же сдались бы Сиена и Лукка, отчасти
из страха, отчасти назло флорентийцам; и сами фло-
рентийцы оказались бы в безвыходном положении. И
все это могло бы произойти еще до конца того года, в
который умер папа Александр, и если бы произошло,
то герцог обрел бы такое могущество и влияние, что
не нуждался бы ни в чьем покровительстве и не за-
висел бы ни от чужого оружия, ни от чужой фортуны,
но всецело от собственной доблести и силы. Одна-
ко герцог впервые обнажил меч всего за пять лет до
смерти отца. И успел упрочить власть лишь над од-
ним государством – Романьей, оставшись на полпути
к обладанию другими, зажатый между двумя грозны-
ми неприятельскими армиями и смертельно больной.
Но столько было в герцоге яростной отваги и доб-
лести, так хорошо умел он привлекать и устранять
людей, так прочны были основания его власти, зало-
женные им в столь краткое время, что он превозмог
бы любые трудности – если бы его не теснили с двух
сторон враждебные армии или не донимала болезнь.
Что власть его покоилась на прочном фундаменте, в
этом мы убедились: Романья дожидалась его больше
месяца[49]; в Риме, находясь при смерти, он, однако,
пребывал в безопасности: Бальони, Орсини и Вител-
ли, явившиеся туда, так никого и не увлекли за собой;
ему удалось добиться того, чтобы папой избрали ес-
ли не именно того, кого он желал, то по крайней ме-
ре не того, кого он не желал. Не окажись герцог при
смерти тогда же, когда умер папа Александр, он с лег-
костью одолел бы любое препятствие. В дни избра-
ния Юлия II[50] он говорил мне[51], что все предусмотрел
на случай смерти отца, для всякого положения нашел
выход, одного лишь не угадал – что в это время и сам
окажется близок к смерти.
 Обозревая действия герцога, я не нахожу, в чем
можно было бы его упрекнуть; более того, мне пред-
ставляется, что он может послужить образцом всем
тем, кому доставляет власть милость судьбы или чу-
жое оружие. Ибо, имея великий замысел и высокую
цель, он не мог действовать иначе: лишь прежде-
временная смерть Александра и собственная его бо-
лезнь помешали ему осуществить намерение. Таким
образом, тем, кому необходимо в новом государстве
обезопасить себя от врагов, приобрести друзей, по-
беждать силой или хитростью, внушать страх и лю-
бовь народу, а солдатам – послушание и уважение,
иметь преданное и надежное войско, устранять лю-
дей, которые могут или должны навредить; обновлять
старые порядки, избавляться от ненадежного войска
и создавать свое, являть суровость и милость, вели-
кодушие и щедрость и, наконец, вести дружбу с пра-
вителями и королями, так, чтобы они либо с учтиво-
стью оказывали услуги, либо воздерживались от на-
падений, – всем им не найти для себя примера более
наглядного, нежели деяния герцога.
В одном лишь можно его обвинить – в избрании
Юлия главой Церкви. Тут он ошибся в расчете, ибо ес-
ли он не мог провести угодного ему человека, он мог,
как уже говорилось, отвести неугодного, а раз так, то
ни в коем случае не следовало допускать к папской
власти тех кардиналов, которые были им обижены в
прошлом или в случае избрания могли бы бояться
его в будущем. Ибо люди мстят либо из страха, либо
из ненависти. Среди обиженных им были Сан-Пьетро
ин Винкула, Колонна, Сан-Джорджо, Асканио [52]; все
остальные, взойдя на престол, имели бы причины его
бояться. Исключение составляли испанцы и кардинал
Руанский, те – в силу родственных уз и обязательств,
этот – благодаря могуществу стоявшего за ним фран-
цузского королевства. Поэтому в первую очередь на-
до было позаботиться об избрании кого-нибудь из ис-
панцев, а в случае невозможности – кардинала Руан-
ского, но уж никак не Сан-Пьетро ин Винкула. Заблуж-
дается тот, кто думает, что новые благодеяния могут
заставить великих мира сего позабыть о старых оби-
дах. Так что герцог совершил оплошность, которая в
конце концов и привела его к гибели.
 Глава VIII
О тех, кто приобретает
власть злодеяниями
Но есть еще два способа сделаться государем – не
сводимые ни к милости судьбы, ни к доблести; и опус-
кать их, как я полагаю, не стоит, хотя об одном из них
уместнее рассуждать там, где речь идет о республи-
ках. Я разумею случаи, когда частный человек дости-
гает верховной власти путем преступлений либо в си-
лу благоволения к нему сограждан. Говоря о первом
способе, я сошлюсь на два случая – один из древно-
сти, другой из современной жизни – и тем ограничусь,
ибо полагаю, что и этих двух достаточно для тех, кто
ищет примера.
Сицилиец Агафокл[53] стал царем Сиракуз, хотя вы-
шел не только из простого, но из низкого и презренно-
го звания. Он родился в семье горшечника и вел жизнь
бесчестную, но смолоду отличался такой силой духа
и телесной доблестью, что, вступив в войско, посте-
пенно выслужился до претора Сиракуз. Утвердясь в
этой должности, он задумал сделаться властителем
Сиракуз и таким образом присвоить себе то, что бы-
ло ему вверено по доброй воле. Посвятив в этот за-
мысел Гамилькара Карфагенского[54], находившегося
в то время в Сицилии, он созвал однажды утром на-
род и сенат Сиракуз, якобы для решения дел, касаю-
щихся республики; и когда все собрались, то солдаты
его по условленному знаку перебили всех сенаторов
и богатейших людей из народа. После такой распра-
вы Агафокл стал властвовать, не встречая ни малей-
шего сопротивления со стороны граждан. И хотя он
был дважды разбит карфагенянами и даже осажден
их войском, он не только не сдал город, но, оставив
часть людей защищать его, с другой – вторгся в Афри-
ку; в короткое время освободил Сиракузы от осады и
довел карфагенян до крайности, так что они вынужде-
ны были заключить с ним договор, по которому огра-
ничивались владениями в Африке и уступали Агафо-
клу Сицилию.
Вдумавшись, мы не найдем в жизни и делах Ага-
фокла ничего или почти ничего, что бы досталось ему
милостью судьбы, ибо, как уже говорилось, он достиг
власти не чьим-либо покровительством, но службой
в войске, сопряженной с множеством опасностей и
невзгод, и удержал власть смелыми действиями, про-
явив решительность и отвагу. Однако же нельзя на-
звать доблестью и убийство сограждан, предатель-
ство, вероломство, жестокость и нечестивость – всем
этим можно стяжать власть, но не славу. Так что, ес-
ли судить о нем по той доблести, с какой он шел на-
встречу опасности, по той силе духа, с какой он пере-
носил невзгоды, то едва ли он уступит любому про-
славленному военачальнику, но, памятуя его жесто-
кость и бесчеловечность и все совершенные им пре-
ступления, мы не можем приравнять его к величай-
шим людям. Следовательно, нельзя приписать ни ми-
лости судьбы, ни доблести то, что было добыто без
того и другого.
Уже в наше время, при папе Александре, произо-
шел другой случай. Оливеротто из Фермо, в младен-
честве осиротевший, вырос в доме дяди с материн-
ской стороны по имени Джованни Фольяни; еще в
юных летах он вступил в военную службу под начало
Паоло Вителли с тем, чтобы, освоившись с военной
наукой, занять почетное место в войске. По смерти
Паоло он перешел под начало брата его Вителлоццо и
весьма скоро, как человек сообразительный, сильный
и храбрый, стал первым лицом в войске. Однако, по-
лагая унизительным подчиняться другим, он задумал
овладеть Фермо – с благословения Вителли и при по-
собничестве нескольких сограждан, которым рабство
отечества было милее его свободы. В письме к Джо-
ванни Фольяни он объявил, что желал бы после мно-
голетнего отсутствия навестить дядю и родные места,
а заодно определить размеры наследства; что в тру-
дах своих он не помышляет ни о чем, кроме славы, и,
желая доказать согражданам, что не впустую растра-
тил время, испрашивает позволения въехать с поче-
том – со свитой из ста всадников, его друзей и слуг, –
пусть, мол, жители Фермо тоже не откажут ему в по-
четном приеме, что было бы лестно не только ему,
но и дяде его, заменившему ему отца. Джованни Фо-
льяни исполнил все, как просил племянник, и поза-
ботился о том, чтобы горожане встретили его с по-
честями. Тот, поселившись в собственном доме, вы-
ждал несколько дней, пока закончатся приготовления
к задуманному злодейству, и устроил торжественный
пир, на который пригласил Джованни Фольяни и всех
именитых людей Фермо. После того как покончили с
угощениями и с принятыми в таких случаях увеселе-
ниями, Оливеротто с умыслом повел опасные речи о
предприятиях и величии папы Александра и сына его
Чезаре. Но когда Джованни и другие стали ему отве-
чать, он вдруг поднялся и, заявив, что подобные раз-
говоры лучше продолжить в укромном месте, удалил-
ся внутрь покоев, куда за ним последовал дядя и дру-
гие именитые гости. Не успели они, однако, сесть, как
из засады выскочили солдаты и перебили всех, кто
там находился. После этой резни Оливеротто верхом
промчался через город и осадил во дворце высший
магистрат; тот из страха повиновался и учредил но-
вое правление, а Оливеротто провозгласил властите-
лем города[55].
Истребив тех, кто по недовольству мог ему повре-
дить, Оливеротто укрепил свою власть новым воен-
ным и гражданским устройством и с той поры не толь-
ко пребывал в безопасности внутри Фермо, но и стал
грозой всех соседей. Выбить его из города было бы
так же трудно, как Агафокла, если бы его не пере-
хитрил Чезаре Борджа, который в Синигалии, как уже
рассказывалось, заманил в ловушку главарей Орси-
ни и Вителли; Оливеротто приехал туда вместе с Ви-
теллоццо, своим наставником в доблести и в злодей-
ствах, и там вместе с ним был удушен, что произошло
через год после описанного отцеубийства.
Кого-то могло бы озадачить, почему Агафоклу и
ему подобным удавалось, проложив себе путь жесто-
костью и предательством, долго и благополучно жить
в своем отечестве, защищать себя от внешних вра-
гов и не стать жертвой заговора со стороны сограж-
дан, тогда как многим другим не удавалось сохранить
власть жестокостью даже в мирное, а не то что в смут-
ное военное время. Думаю, дело в том, что жесто-
кость жестокости рознь. Жестокость применена хоро-
шо в тех случаях – если позволительно дурное назы-
вать хорошим, – когда ее проявляют сразу и по со-
ображениям безопасности не упорствуют в ней и по
возможности обращают на благо подданных; и пло-
хо применена в тех случаях, когда поначалу распра-
вы совершаются редко, но со временем учащаются, а
не становятся реже. Действуя первым способом, мож-
но, подобно Агафоклу, с божьей и людской помощью
удержать власть; действуя вторым – невозможно.
Отсюда следует, что тот, кто овладевает государ-
ством, должен предусмотреть все обиды, чтобы по-
кончить с ними разом, а не возобновлять изо дня в
день; тогда люди понемногу успокоятся, и государь
сможет, делая им добро, постепенно завоевать их
расположение. Кто поступит иначе из робости или по
дурному умыслу, тот никогда уже не вложит меч в
ножны и никогда не сможет опереться на своих под-
данных, не знающих покоя от новых и непрестанных
обид. Так что обиды нужно наносить разом: чем мень-
ше их распробуют, тем меньше от них вреда; благо-
деяния же полезно оказывать мало-помалу, чтобы их
распробовали как можно лучше. Самое же главное
для государя – вести себя с подданными так, чтобы
никакое событие – ни дурное, ни хорошее – не застав-
ляло его изменить своего обращения с ними, так как,
случись тяжелое время, зло делать поздно, а добро
бесполезно, ибо его сочтут вынужденным и не возда-
дут за него благодарностью.
 Глава IX
О гражданском единовластии
Перейду теперь к тем случаям, когда человек дела-
ется государем своего отечества не путем злодеяний
и беззаконий, но в силу благоволения сограждан – для
чего требуется не собственно доблесть или удача, но
скорее удачливая хитрость. Надобно сказать, что та-
кого рода единовластие – его можно назвать граждан-
ским – учреждается по требованию либо знати, ли-
бо народа. Ибо нет города, где не обособились бы
два этих начала: знать желает подчинять и угнетать
народ, народ не желает находиться в подчинении и
угнетении; столкновение же этих начал разрешается
трояко: либо единовластием, либо безначалием, ли-
бо свободой.
Единовластие учреждается либо знатью, либо на-
родом, в зависимости от того, кому первому предста-
вится удобный случай. Знать, видя, что она не мо-
жет противостоять народу, возвышает кого-нибудь из
своих и провозглашает его государем, чтобы за его
спиной утолить свои вожделения. Так же и народ, ви-
дя, что не может сопротивляться знати, возвышает ко-
го-либо одного, чтобы в его власти обрести для себя
защиту. Тому, кто приходит к власти с помощью знати,
труднее удержать власть, чем тому, кого привел к вла-
сти народ, так как, если государь окружен знатью, ко-
торая почитает себя ему равной, он не может ни при-
казывать, ни иметь независимый образ действий. То-
гда как тот, кого привел к власти народ, правит один и
вокруг него нет никого или почти никого, кто не желал
бы ему повиноваться. Кроме того, нельзя честно, не
ущемляя других, удовлетворить притязания знати, но
можно – требования народа, так как у народа более
честная цель, чем у знати: знать желает угнетать на-
род, а народ не желает быть угнетенным. Сверх того, с
враждебным народом ничего нельзя поделать, ибо он
многочислен, а со знатью – можно, ибо она малочис-
ленна. Народ, на худой конец, отвернется от государя,
тогда как от враждебной знати можно ждать не толь-
ко того, что она отвернется от государя, но даже пой-
дет против него, ибо она дальновидней, хитрее, заго-
дя ищет путей к спасению и заискивает перед тем, кто
сильнее. И еще добавлю, что государь не волен вы-
бирать народ, но волен выбирать знать, ибо его право
карать и миловать, приближать или подвергать опале.
Эту последнюю часть разъясню подробней. С
людьми знатными надлежит поступать так, как посту-
пают они. С их же стороны возможны два образа дей-
ствий: либо они показывают, что готовы разделить
судьбу государя, либо нет. Первых, если они не ко-
рыстны, надо почитать и ласкать, что до вторых, то
здесь следует различать два рода побуждений. Если
эти люди ведут себя таким образом по малодушию и
природному отсутствию решимости, ими следует вос-
пользоваться, в особенности теми, кто сведущ в ка-
ком-либо деле. Если же они ведут себя так умышлен-
но, из честолюбия, то это означает, что они думают
о себе больше, нежели о государе. И тогда их надо
остерегаться и бояться не меньше, чем явных против-
ников, ибо в трудное время они всегда помогут погу-
бить государя.
Так что, если государь пришел к власти с помощью
народа, он должен стараться удержать его дружбу,
что совсем не трудно, ибо народ требует только, что-
бы его не угнетали. Но если государя привела к власти
знать наперекор народу, то первый его долг – зару-
читься дружбой народа, что опять-таки нетрудно сде-
лать, если взять народ под свою защиту. Люди же та-
ковы, что, видя добро со стороны тех, от кого ждали
зла, особенно привязываются к благодетелям, поэто-
му народ еще больше расположится к государю, чем
если бы сам привел его к власти. Заручиться же под-
держкой народа можно разными способами, которых
я обсуждать не стану, так как они меняются от случая
к случаю и не могут быть подведены под какое-либо
определенное правило.
 Скажу лишь в заключение, что государю надлежит
быть в дружбе с народом, иначе в трудное время он
будет свергнут. Набид [56], правитель Спарты, выдер-
жал осаду со стороны всей Греции и победоносного
римского войска и отстоял власть и отечество; между
тем с приближением опасности ему пришлось устра-
нить всего нескольких лиц, тогда как если бы он враж-
довал со всем народом, он не мог бы ограничиться
столь малым. И пусть мне не возражают на это рас-
хожей поговоркой, что, мол, на народ надеяться – что
на песке строить. Поговорка верна, когда речь идет о
простом гражданине, который, опираясь на народ, те-
шит себя надеждой, что народ его вызволит, если он
попадет в руки врагов или магистрата. Тут и в самом
деле можно обмануться, как обманулись Гракхи в Ри-
ме[57] или мессер Джорджо Скали[58] во Флоренции. Но
если в народе ищет опоры государь, который не про-
сит, а приказывает, к тому же бесстрашен, не падает
духом в несчастье, не упускает нужных приготовлений
для обороны и умеет распоряжениями своими и му-
жеством вселить бодрость в тех, кто его окружает, он
никогда не обманется в народе и убедится в прочно-
сти подобной опоры.
Обычно в таких случаях власть государя оказыва-
ется под угрозой при переходе от гражданского строя
к абсолютному – так как государи правят либо посред-
ством магистрата, либо единолично. В первом случае
положение государя слабее и уязвимее, ибо он все-
цело зависит от воли граждан, из которых состоит ма-
гистрат, они же могут лишить его власти в любое, а
тем более в трудное, время, то есть могут либо высту-
пить против него, либо уклониться от выполнения его
распоряжений. И тут, перед лицом опасности, поздно
присваивать себе абсолютную власть, так как граж-
дане и подданные, привыкнув исполнять распоряже-
ния магистрата, не станут в трудных обстоятельствах
подчиняться приказаниям государя. Оттого-то в тяже-
лое время у государя всегда будет недостаток в на-
дежных людях, ибо нельзя верить тому, что видишь
в спокойное время, когда граждане нуждаются в госу-
дарстве: тут каждый спешит с посулами, каждый, бла-
го смерть далеко, изъявляет готовность пожертвовать
жизнью за государя, но, когда государство в трудное
время испытывает нужду в своих гражданах, их объ-
является немного. И подобная проверка тем опасней,
что она бывает всего однажды. Поэтому мудрому го-
сударю надлежит принять меры к тому, чтобы граж-
дане всегда и при любых обстоятельствах имели по-
требность в государе и в государстве, – только тогда
он сможет положиться на их верность.
 Глава X
Как следует измерять
силы всех государств
Изучая свойства государств, следует принять в со-
ображение и такую сторону дела: может ли государь
в случае надобности отстоять себя собственными си-
лами или он нуждается в защите со стороны. Пояс-
ню, что способными отстоять себя я называю тех го-
сударей, которые, имея в достатке людей или денег,
могут собрать требуемых размеров войско и выдер-
жать сражение с любым неприятелем; нуждающими-
ся в помощи я называю тех, кто не может выйти про-
тив неприятеля в поле и вынужден обороняться под
прикрытием городских стен. Что делать в первом слу-
чае – о том речь впереди, хотя кое-что уже сказано
выше. Что же до второго случая, то тут ничего не ска-
жешь, кроме того, что государю надлежит укреплять
и снаряжать всем необходимым город, не принимая
в расчет прилегающую округу. Если государь хорошо
укрепит город и будет обращаться с подданными так,
как описано выше и будет добавлено ниже, то сосе-
ди остерегутся на него нападать. Ибо люди – враги
всяких затруднительных предприятий, а кому же по-
кажется легким нападение на государя, чей город хо-
рошо укреплен, а народ не озлоблен.
Города Германии[59], одни из самых свободных, име-
ют небольшие округи, повинуются императору, когда
сами того желают, и не боятся ни его, ни кого-либо
другого из сильных соседей, так как достаточно укреп-
лены для того, чтобы захват их всякому показался
трудным и изнурительным делом. Они обведены доб-
ротными стенами и рвами, имеют артиллерии сколь-
ко нужно и на общественных складах держат годовой
запас продовольствия, питья и топлива; кроме того,
чтобы прокормить простой народ, не истощая казны,
они заготовляют на год работы в тех отраслях, кото-
рыми живет город, и в тех ремеслах, которыми кор-
мится простонародье. Военное искусство у них в че-
сти, и они поощряют его разными мерами.
Таким образом, государь, чей город хорошо укреп-
лен, а народ не озлоблен, не может подвергнуться на-
падению. Но если это и случится, неприятель принуж-
ден будет с позором ретироваться, ибо все в мире ме-
няется с такой быстротой, что едва ли кто-нибудь смо-
жет год продержать войско в праздности, осаждая го-
род. Мне возразят, что, если народ увидит, как за го-
родом горят его поля и жилища, он не выдержит дол-
гой осады, ибо собственные заботы возьмут верх над
верностью государю. На это я отвечу, что государь
сильный и смелый одолеет все трудности, то внушая
подданным надежду на скорое окончание бедствий,
то напоминая им о том, что враг беспощаден, то оса-
живая излишне строптивых. Кроме того, неприятель
обычно сжигает и опустошает поля при подходе к го-
роду, когда люди еще разгорячены и полны решимо-
сти не сдаваться; когда же через несколько дней пыл
поостынет, то урон уже будет нанесен и зло содеяно. А
тогда людям ничего не останется, как держаться сво-
его государя, и сами они будут ожидать от него бла-
годарности за то, что, защищая его, позволили сжечь
свои дома и разграбить имущество. Люди же по нату-
ре своей таковы, что не меньше привязываются к тем,
кому сделали добро сами, чем к тем, кто сделал доб-
ро им. Так, по рассмотрении всех обстоятельств, ска-
жу, что разумный государь без труда найдет способы
укрепить дух горожан во все время осады, при усло-
вии, что у него хватит чем прокормить и оборонить го-
род.
 Глава XI
О церковных государствах
Нам остается рассмотреть церковные государства,
о которых можно сказать, что овладеть ими трудно,
ибо для этого требуется доблесть или милость судь-
бы, а удержать легко, ибо для этого не требуется ни
того, ни другого. Государства эти опираются на освя-
щенные религией устои, столь мощные, что они под-
держивают государей у власти независимо от того,
как те живут и поступают. Только там государи име-
ют власть, но ее не отстаивают, имеют подданных, но
ими не управляют; и, однако же, на власть их никто не
покушается, а подданные их не тяготятся своим поло-
жением и не хотят, да и не могут от них отпасть. Так
что лишь эти государи неизменно пребывают в благо-
получии и счастье.
Но так как государства эти направляемы причина-
ми высшего порядка, до которых ум человеческий не
досягает, то говорить о них я не буду; лишь самонаде-
янный и дерзкий человек мог бы взяться рассуждать
о том, что возвеличено и хранимо Богом. Однако же
меня могут спросить, каким образом Церковь достиг-
ла такого могущества, что ее боится король Франции,
что ей удалось изгнать его из Италии и разгромить ве-
нецианцев[60], тогда как раньше с ее светской властью
не считались даже мелкие владетели и бароны, не го-
воря уж о крупных государствах Италии. Если меня
спросят об этом, то, хотя все эти события хорошо из-
вестны, я сочту нелишним напомнить, как было дело.
Перед тем как Карл, французский король, вторгся
в Италию, господство над ней было поделено между
папой, венецианцами, королем Неаполитанским, гер-
цогом Миланским и флорентийцами. У этих власти-
телей было две главные заботы: во-первых, не до-
пустить вторжения в Италию чужеземцев, во-вторых,
удержать друг друга в прежних границах. Наиболь-
шие подозрения внушали венецианцы и папа. Про-
тив венецианцев прочие образовали союз, как это бы-
ло при защите Феррары[61]; против папы использова-
лись римские бароны. Разделенные на две партии –
Колонна и Орсини, – бароны постоянно затевали сва-
ры и, потрясая оружием на виду у главы Церкви, спо-
собствовали слабости и неустойчивости папства. Хо-
тя кое-кто из пап обладал мужеством, как, например,
Сикст, никому из них при всей опытности и благопри-
ятных обстоятельствах не удавалось избавиться от
этой напасти. Виной тому – краткость их правления,
ибо за те десять лет, что в среднем проходили от из-
брания папы до его смерти, ему насилу удавалось
разгромить лишь одну из враждующих партий. И ес-
ли папа успевал, скажем, почти разгромить привер-
женцев Колонна, то преемник его, будучи сам врагом
Орсини, давал возродиться партии Колонна и уже не
имел времени разгромить Орсини. По этой самой при-
чине в Италии невысоко ставили светскую власть па-
пы.
Но когда на папский престол взошел Александр VI,
он куда более всех своих предшественников сумел
показать, чего может добиться глава Церкви, дей-
ствуя деньгами и силой. Воспользовавшись приходом
французов, он совершил посредством герцога Вален-
тино все то, о чем я рассказывал выше – там, где
речь шла о герцоге. Правда, труды его были направ-
лены на возвеличение не Церкви, а герцога, однако
же они обернулись величием Церкви, которая унасле-
довала плоды его трудов после смерти Александра
и устранения герцога. Папа Юлий застал по восше-
ствии могучую Церковь: она владела Романьей, сми-
рила римских баронов, чьи партии распались под уда-
рами Александра, и, сверх того, открыла новый источ-
ник пополнения казны, которым не пользовался никто
до Александра.
Все это Юлий не только продолжил, но и придал
делу больший размах. Он задумал присоединить Бо-
лонью[62], сокрушить Венецию и прогнать французов и
осуществил этот замысел, к тем большей своей сла-
ве, что радел о величии Церкви, а не частных лиц.
Кроме того, он удержал партии Орсини и Колонна в
тех пределах, в каких застал их; и хотя кое-кто из гла-
варей готов был посеять смуту, но их удерживало, во-
первых, могущество Церкви, а во-вторых – отсутствие
в их рядах кардиналов, всегда бывавших зачинщика-
ми раздоров. Никогда между этими партиями не будет
мира, если у них будут свои кардиналы: разжигая в
Риме и вне его вражду партий, кардиналы втягивают
в нее баронов, и так из властолюбия прелатов рожда-
ются распри и усобицы среди баронов.
Его святейшество папа Лев[63] воспринял, таким об-
разом, могучую Церковь; и если его предшественни-
ки возвеличили папство силой оружия, то нынешний
глава Церкви внушает нам надежду на то, что возве-
личит и прославит его еще больше своей добротой,
доблестью и многообразными талантами.
 Глава XII
О том, сколько бывает видов
войск, и о наемных солдатах
Выше мы подробно обсудили разновидности госу-
дарств, названные мною в начале; отчасти рассмот-
рели причины благоденствия и крушения государей;
выяснили, какими способами действовали те, кто же-
лал завоевать и удержать власть. Теперь рассмот-
рим, какими средствами нападения и защиты распо-
лагает любое из государств, перечисленных выше.
Ранее уже говорилось о том, что власть государя
должна покоиться на крепкой основе, иначе она рух-
нет. Основой же власти во всех государствах – как
унаследованных, так смешанных и новых – служат хо-
рошие законы и хорошее войско. Но хороших законов
не бывает там, где нет хорошего войска, и наоборот,
где есть хорошее войско, там хороши и законы, поэто-
му, минуя законы, я перехожу прямо к войску.
Начну с того, что войско, которым государь защи-
щает свою страну, бывает либо собственным, либо
союзническим, либо наемным, либо смешанным. На-
емные и союзнические войска бесполезны и опас-
ны, никогда не будет ни прочной, ни долговечной та
власть, которая опирается на наемное войско, ибо на-
емники честолюбивы, распущенны, склонны к раздо-
рам, задиристы с друзьями и трусливы с врагом, ве-
роломны и нечестивы; поражение их отсрочено лишь
настолько, насколько отсрочен решительный приступ;
в мирное же время они разорят тебя не хуже, чем в
военное – неприятель. Объясняется это тем, что не
страсть и не какое-либо другое побуждение удержи-
вает их в бою, а только скудное жалованье, что, конеч-
но, недостаточно для того, чтобы им захотелось по-
жертвовать за тебя жизнью. Им весьма по душе слу-
жить тебе в мирное время, но стоит начаться войне,
как они показывают тыл и бегут.
Надо ли доказывать то, что и так ясно: чем иным
вызвано крушение Италии, как не тем, что она долгие
годы довольствовалась наемным оружием? Кое для
кого наемники действовали с успехом и не раз красо-
вались отвагой друг перед другом, но, когда вторгся
чужеземный враг, мы увидели, чего они стоят на деле.
Так что Карлу, королю Франции, и впрямь удалось за-
хватить Италию с помощью куска мела [64]. А кто гово-
рил, что мы терпим за грехи наши, сказал правду [65],
только это не те грехи, какие он думал, а те, которые
я перечислил. И так как это были грехи государей, то
и расплачиваться пришлось им же.
Я хотел бы объяснить подробнее, в чем беда на-
емного войска. Кондотьеры по-разному владеют сво-
им ремеслом: одни – превосходно, другие – посред-
ственно. Первым нельзя довериться потому, что они
будут сами домогаться власти и ради нее свергнут ли-
бо тебя, их хозяина, либо другого, но не справившись
о твоих намерениях. Вторым нельзя довериться пото-
му, что они проиграют сражение. Мне скажут, что того
же можно ждать от всякого, у кого в руках оружие, на-
емник он или нет. На это я отвечу: войско состоит в ве-
дении либо государя, либо республики; в первом слу-
чае государь должен лично возглавить войско, приняв
на себя обязанности военачальника; во втором слу-
чае республика должна поставить во главе войска од-
ного из граждан; и если он окажется плох – сместить
его, в противном случае – ограничить законами, дабы
не преступал меры. Мы знаем по опыту, что только го-
судари-полководцы и вооруженные республики доби-
вались величайших успехов, тогда как наемники при-
носили один вред.
Рим и Спарта много веков простояли вооруженные
и свободные. Швейцарцы лучше всех вооружены и
более всех свободны. В древности наемников призы-
вал Карфаген, каковой чуть не был ими захвачен[66]
после окончания первой войны с Римом, хотя кар-
фагеняне поставили во главе войска своих же граж-
дан. После смерти Эпаминонда фиванцы пригласи-
ли Филиппа Македонского возглавить их войско[67], и
тот, вернувшись победителем, отнял у Фив свободу.
Миланцы по смерти герцога Филиппа[68] призвали на
службу Франческо Сфорца, и тот, разбив венециан-
цев при Караваджо[69], соединился с неприятелем про-
тив миланцев, своих хозяев. Сфорца, его отец, со-
стоя на службе у Джованны, королевы Неаполитан-
ской, внезапно оставил ее безоружной, так что, спа-
сая королевство, она бросилась искать заступниче-
ства у короля Арагонского[70].
Мне скажут, что венецианцы и флорентийцы не раз
утверждали свое владычество, пользуясь наемным
войском, и, однако, кондотьеры их не стали госуда-
рями и честно защищали хозяев. На это я отвечу,
что флорентийцам попросту везло: из тех доблест-
ных кондотьеров, которых стоило бы опасаться, од-
ним не пришлось одержать победу, другие имели со-
перников, третьи домогались власти, но в другом ме-
сте. Как мы можем судить о верности Джованни Ауку-
та[71], если за ним не числится ни одной победы, но
всякий согласится, что, вернись он с победой, фло-
рентийцы оказались бы в полной его власти. Сфор-
ца и Браччо[72] как соперники не спускали друг с дру-
га глаз, поэтому Франческо перенес свои домогатель-
ства в Ломбардию, а Браччо – в папские владения и
в Неаполитанское королевство. А как обстояло дело
недавно? Флорентийцы пригласили на службу Пао-
ло Вителли, человека умнейшего и пользовавшегося
огромным влиянием еще в частной жизни. Если бы он
взял Пизу, разве не очевидно, что флорентийцам бы
от него не отделаться? Ибо, перейди он на службу к
неприятелю, им пришлось бы сдаться; останься он у
них, им пришлось бы ему подчиниться.
Что же касается венецианцев, то блестящие и проч-
ные победы они одерживали лишь до тех пор, пока
воевали своими силами, то есть до того, как присту-
пили к завоеваниям на материке. Аристократия и во-
оруженное простонародье Венеции не раз являли об-
разцы воинской доблести, воюя на море, но стоило им
перейти на сушу, как они переняли военный обычай
всей Италии. Когда их завоевания на суше были неве-
лики и держава их стояла твердо, у них не было пово-
дов опасаться своих кондотьеров, но когда владения
их разрослись – а было это при Карманьоле[73], – то
они осознали свою оплошность. Карманьола был из-
вестен им как доблестный полководец – под его нача-
лом они разбили Миланского герцога, – но, видя, что
он тянет время, а не воюет, они рассудили, что побе-
ды он не одержит, ибо к ней не стремится, уволить
же они сами его не посмеют, ибо побоятся утратить
то, что завоевали; вынужденные обезопасить себя ка-
ким-либо способом, они его умертвили. Позднее они
нанимали Бартоломео да Бергамо [74], Роберто да Сан-
Северино[75], графа ди Питильяно[76] и им подобных,
которые внушали опасение не тем, что выиграют, а
тем, что проиграют сражение. Как оно и случилось при
Вайла[77], где венецианцы за один день потеряли все
то, что с таким трудом собирали восемь столетий. Ибо
наемники славятся тем, что медлительно и вяло на-
ступают, зато с замечательной быстротой отступают.
И раз уж я обратился за примером к Италии, где дол-
гие годы хозяйничают наемные войска, то для пользы
дела хотел бы вернуться вспять, чтобы выяснить, от-
куда они пошли и каким образом набрали такую силу.
Надо знать, что в недавнее время, когда империя
ослабла, а светская власть папы окрепла, Италия рас-
палась на несколько государств. Многие крупные го-
рода восстали против угнетавших их нобилей, кото-
рым покровительствовал император, тогда как горо-
дам покровительствовала Церковь в интересах сво-
ей светской власти; во многих других городах их соб-
ственные граждане возвысились до положения госу-
дарей. Так, Италия почти целиком оказалась под вла-
стью папы и нескольких республик. Однако вставшие
у власти прелаты и граждане не привыкли иметь де-
ло с оружием, поэтому они стали приглашать на служ-
бу наемников. Альбериго да Конио[78], уроженец Ро-
маньи, первым создал славу наемному оружию. Его
выученики Браччо и Сфорца в свое время держали в
руках всю Италию. За ними пошли все те, под чьим
началом наемные войска состоят по сей день. Доб-
лесть их привела к тому, что Италию из конца в конец
прошел Карл, разорил Людовик, попрал Фердинанд и
предали поруганию швейцарцы[79].
Начали они с того, что, возвышая себя, повсемест-
но унизили пехоту. Это нужно было им затем, что, жи-
вя ремеслом и не имея владений, они не могли бы
прокормить большого пешего войска, а малое не со-
здало бы им славы. Тогда как, ограничившись кавале-
рией, они при небольшой численности обеспечили се-
бе и сытость, и почет. Дошло до того, что в двадцати-
тысячном войске не насчитывалось и двух тысяч пе-
хоты. В дальнейшем они проявили необычайную из-
воротливость для того, чтобы избавить себя и солдат
от опасностей и тягот военной жизни: в стычках они не
убивают друг друга, а берут в плен и не требуют выку-
па, при осаде ночью не идут на приступ; обороняя го-
род, не делают вылазок к палаткам; не окружают ла-
герь частоколом и рвом, не ведут кампаний в зимнее
время. И все это дозволяется их военным уставом и
придумано ими нарочно для того, чтобы, как сказано,
избежать опасностей и тягот военной жизни: так они
довели Италию до позора и рабства.
 Глава XIII
О войсках союзнических,
смешанных и собственных
Союзнические войска – еще одна разновидность
бесполезных войск – это войска сильного государя,
которые призываются для помощи и защиты. Такими
войсками воспользовался недавно папа Юлий: в во-
енных действиях против Феррары он увидел, чего сто-
ят его наемники[80], и сговорился с Фердинандом, ко-
ролем Испанским, что тот окажет ему помощь кавале-
рией и пехотой. Сами по себе такие войска могут от-
лично и с пользой послужить своему государю, но для
того, кто их призывает на помощь, они почти всегда
опасны, ибо поражение их грозит государю гибелью,
а победа – зависимостью.
Несмотря на то что исторические сочинения содер-
жат множество подобных примеров, я хотел бы со-
слаться на тот же пример папы Юлия. С его стороны
это был крайне опрометчивый шаг – довериться чуже-
земному государю ради того, чтобы захватить Ферра-
ру. И он был бы наказан за свою опрометчивость, ес-
ли бы, на его счастье, судьба не рассудила иначе: со-
юзническое войско его было разбито при Равенне[81],
но благодаря тому, что внезапно появились швейцар-
цы и неожиданно для всех прогнали победителей, па-
па не попал в зависимость ни к неприятелю, ибо тот
бежал, ни к союзникам, ибо победа была добыта не
их оружием. Флорентийцы, не имея войска, двинули
против Пизы десять тысяч французов[82] – что едва
не обернулось для них худшим бедствием, чем все,
какие случались с ними в прошлом. Император Кон-
стантинополя, воюя с соседями, призвал в Грецию де-
сять тысяч турок[83], каковые по окончании войны не
пожелали уйти, с чего и началось порабощение Гре-
ции неверными.
Итак, пусть союзническое войско призывает тот, кто
не дорожит победой, ибо оно куда опасней наемно-
го. Союзническое войско – это верная погибель тому,
кто его призывает: оно действует как один человек и
безраздельно повинуется своему государю; наемно-
му же войску после победы нужно и больше времени,
и более удобные обстоятельства, чтобы тебе повре-
дить; в нем меньше единства, оно собрано и оплачи-
ваемо тобой, и тот, кого ты поставил во главе его, не
может сразу войти в такую силу, чтобы стать для тебя
опасным соперником. Короче говоря, в наемном вой-
ске опаснее нерадивость, в союзническом – доблесть.
Поэтому мудрые государи всегда предпочитали
иметь дело с собственным войском. Лучше, полага-
ли они, проиграть со своими, чем выиграть с чужими,
ибо не истинна та победа, которая добыта чужим ору-
жием. Без колебаний сошлюсь опять на пример Чеза-
ре Борджа. Поначалу, когда герцог только вступил в
Романью, у него была французская конница, с помо-
щью которой он захватил Имолу и Форли. Позже он
понял ненадежность союзнического войска и, сочтя,
что наемники менее для него опасны, воспользовался
услугами Орсини и Вителли. Но, увидев, что те в деле
нестойки и могут ему изменить, он избавился от них
и набрал собственное войско. Какова разница между
всеми этими видами войск, нетрудно понять, если по-
смотреть, как изменялось отношение к герцогу, когда у
него были только французы, потом – наемное войско
Орсини и Вителли и наконец – собственное войско.
Мы заметим, что, хотя уважение к герцогу постоянно
росло, в полной мере с ним стали считаться только
после того, как все увидели, что он располагает соб-
ственными солдатами.
Я намеревался не отступать от тех событий, ко-
торые происходили в Италии в недавнее время, но
сошлюсь еще на пример Гиерона Сиракузского, так
как упоминал о нем выше. Став, как сказано, волею
сограждан военачальником Сиракуз, он скоро понял,
что от наемного войска мало толку, ибо тогдашние
кондотьеры были сродни теперешним. И так как он
заключил, что их нельзя ни прогнать, ни оставить, то
приказал их изрубить и с тех пор опирался только на
свое, а не на чужое войско. Приходит на память и рас-
сказ из Ветхого Завета [84], весьма тут уместный. Когда
Давид вызвал на бой Голиафа, единоборца из стана
филистимлян, то Саул, дабы поддержать дух в Дави-
де, облачил его в свои доспехи, но тот отверг их, ска-
зав, что ему не по себе в чужом вооружении и что луч-
ше он пойдет на врага с собственной пращой и ножом.
Так всегда и бывает, что чужие доспехи либо широки,
либо тесны, либо слишком громоздки.
Карл VII, отец короля Людовика XI, благодаря фор-
туне и доблести освободив Францию от англичан, по-
нял, как необходимо быть вооруженным своим оружи-
ем, и приказал образовать постоянную конницу и пе-
хоту[85]. Позже король Людовик, его сын, распустил пе-
хоту и стал брать на службу швейцарцев; эту ошибку
еще усугубили его преемники, и теперь она дорого об-
ходится французскому королевству. Ибо, предпочтя
швейцарцев, Франция подорвала дух своего войска:
после упразднения пехоты кавалерия, приданная на-
емному войску, уже не надеется выиграть сражение
своими силами. Так и получается, что воевать про-
тив швейцарцев французы не могут[86], а без швейцар-
цев против других – не смеют. Войско Франции, стало
быть, смешанное: частью собственное, частью наем-
ное, и в таком виде намного превосходит целиком со-
юзническое или целиком наемное войско, но намно-
го уступает войску, целиком составленному из своих
солдат. Ограничусь уже известным примером: Фран-
ция была бы непобедима, если бы усовершенствова-
ла или хотя бы сохранила устройство войска, введен-
ное Карлом. Но неразумие людей таково, что они ча-
сто не замечают яда внутри того, что хорошо с виду,
как я уже говорил выше по поводу чахоточной лихо-
радки.
Поэтому государь, который проглядел зарождаю-
щийся недуг, не обладает истинной мудростью, – но
вовремя распознать его дано немногим. И если мы
задумаемся об упадке Римской империи, то увидим,
что он начался с того, что римляне стали брать на
службу наемников-готов. От этого и пошло истощение
сил империи, причем сколько силы отнималось у рим-
лян, столько прибавлялось готам. В заключение же
повторяю, что без собственного войска государство
непрочно – более того, оно всецело зависит от прихо-
тей фортуны, ибо доблесть не служит ему верной за-
щитой в трудное время. По мнению и приговору муд-
рых людей: «Quod nihil sit tam infirmum aut instabile,
quam fama potentiae non sua vi nixa»4[87]. Собственные
4
«Нет ничего более шаткого и преходящего, чем обаяние не опираю-
щегося на собственную силу могущества» (Тацит. Анналы. XIII, 19. Т.
войска суть те, которые составляются из подданных,
граждан или преданных тебе людей, всякие же дру-
гие относятся либо к союзническим, либо к наемным.
А какое им дать устройство, нетрудно заключить, ес-
ли обдумать действия четырех названных мною лиц
и рассмотреть, как устраивали и вооружали свои ар-
мии Филипп, отец Александра Македонского, и мно-
гие другие республики и государи, чьему примеру я
всецело вверяюсь.

87
1. Л., 1970. С. 232. Перевод А. С. Бобовича) .
 Глава XIV
Как государь должен поступать
касательно военного дела
Таким образом, государь не должен иметь ни дру-
гих помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме
войны, военных установлений и военной науки, ибо
война есть единственная обязанность, которую пра-
витель не может возложить на другого. Военное ис-
кусство наделено такой силой, что позволяет не толь-
ко удержать власть тому, кто рожден государем, но
и достичь власти тому, кто родился простым смерт-
ным. И наоборот, когда государи помышляли больше
об удовольствиях, чем о военных упражнениях, они
теряли и ту власть, что имели. Небрежение этим ис-
кусством является главной причиной утраты власти,
как владение им является главной причиной обрете-
ния власти.
Франческо Сфорца, умея воевать, из частного лица
стал Миланским герцогом, дети его, уклоняясь от тя-
гот войны, из герцогов стали частными лицами[88]. Тот,
кто не владеет военным ремеслом, навлекает на се-
бя много бед, и в частности презрение окружающих,
а этого надо всемерно остерегаться, как о том будет
сказано ниже. Ибо вооруженный несопоставим с без-
оружным и никогда вооруженный не подчинится без-
оружному по доброй воле, а безоружный никогда не
почувствует себя в безопасности среди вооруженных
слуг. Как могут двое поладить, если один подозревает
другого, а тот, в свою очередь, его презирает? Так и
государь, не сведущий в военном деле, терпит много
бед, и одна из них та, что он не пользуется уважени-
ем войска и, в свою очередь, не может на него поло-
житься.
Поэтому государь должен даже в мыслях не остав-
лять военных упражнений и в мирное время преда-
ваться им еще больше, чем в военное. Заключают-
ся же они, во-первых, в делах, во-вторых – в раз-
мышлениях. Что касается дел, то государю следует
не только следить за порядком и учениями в вой-
ске, но и самому почаще выезжать на охоту, чтобы
закалить тело и одновременно изучить местность, а
именно: где и какие есть возвышенности, куда выхо-
дят долины, насколько простираются равнины, како-
вы особенности рек и болот. Такое изучение вдвой-
не полезно. Прежде всего, благодаря ему лучше узна-
ешь собственную страну и можешь вернее опреде-
лить способы ее защиты; кроме того, зная в подроб-
ностях устройство одной местности, легко понимаешь
особенности другой, попадая туда впервые, ибо скло-
ны, долины, равнины, болота и реки, предположим,
в Тоскане имеют определенное сходство с тем, что
мы видим в других краях, отчего тот, кто изучил одну
местность, быстро осваивается и во всех прочих. Ес-
ли государь не выработал в себе этих навыков, то он
лишен первого качества военачальника, ибо именно
они позволяют сохранять преимущество, определяя
местоположение неприятеля, располагаясь лагерем,
идя на сближение с противником, вступая в бой и оса-
ждая крепости.
Филопемену[89], главе Ахейского союза, античные
авторы расточают множество похвал, и в частности за
то, что он и в мирное время ни о чем не помышлял,
кроме военного дела. Когда он прогуливался с друзья-
ми за городом, то часто останавливался и спрашивал:
если неприятель займет тот холм, а наше войско бу-
дет стоять здесь, на чьей стороне будет преимуще-
ство? Как наступать в этих условиях, сохраняя бое-
вые порядки? Как отступать, если нас вынудят к от-
ступлению? Как преследовать противника, если тот
обратится в бегство? И так, продвигаясь вперед, пред-
лагал все новые и новые обстоятельства из тех, ка-
кие случаются на войне; и после того как выслушивал
мнения друзей, высказывал свое и приводил доводы
в его пользу. Так постоянными размышлениями он до-
бился того, что во время войны никакая случайность
не могла бы застигнуть его врасплох.
Что же до умственных упражнений, то государь
должен читать исторические труды, при этом особо
изучать действия выдающихся полководцев, разби-
рать, какими способами они вели войну, что опреде-
ляло их победы и что – поражения, с тем чтобы одер-
живать первые и избегать последних. Самое же глав-
ное – уподобившись многим великим людям прошло-
го, принять за образец кого-либо из прославленных и
чтимых людей древности и постоянно держать в па-
мяти его подвиги и деяния. Так, по рассказам, Алек-
сандр Великий подражал Ахиллу, Цезарь – Алексан-
дру, Сципион – Киру[90]. Всякий, кто прочтет жизнеопи-
сание Кира, составленное Ксенофонтом[91], согласит-
ся, что, уподобляясь Киру, Сципион весьма способ-
ствовал своей славе и что в целомудрии, обходитель-
ности, человечности и щедрости Сципион следовал
Киру, как тот описан нам Ксенофонтом. Мудрый госу-
дарь должен соблюдать все описанные правила, ни-
когда не предаваться в мирное время праздности, ибо
все его труды окупятся, когда настанут тяжелые вре-
мена, и тогда, если судьба захочет его сокрушить, он
сумеет выстоять под ее напором.
 Глава XV
О том, за что людей, в
особенности государей,
восхваляют или порицают
Теперь остается рассмотреть, как государь должен
вести себя по отношению к подданным и союзникам.
Зная, что об этом писали многие, я опасаюсь, как бы
меня не сочли самонадеянным за то, что, избрав тот
же предмет, в толковании его я более всего расхожусь
с другими. Но, имея намерение написать нечто полез-
ное для людей понимающих, я предпочел следовать
правде не воображаемой, а действительной – в отли-
чие от тех многих, кто изобразил республики и госу-
дарства, каких в действительности не знавал и не ви-
дывал. Ибо расстояние между тем, как люди живут и
как должны бы жить, столь велико, что тот, кто отвер-
гает действительное ради должного, действует ско-
рее во вред себе, нежели на благо, так как, желая ис-
поведовать добро во всех случаях жизни, он немину-
емо погибнет, сталкиваясь с множеством людей, чуж-
дых добру. Из чего следует, что государь, если он хо-
чет сохранить власть, должен приобрести умение от-
ступать от добра и пользоваться этим умением смот-
ря по надобности.
Если же говорить не о вымышленных, а об истин-
ных свойствах государей, то надо сказать, что во всех
людях, а особенно в государях, стоящих выше про-
чих людей, замечают те или иные качества, заслужи-
вающие похвалы или порицания. А именно: говорят,
что один щедр, другой скуп – если взять тосканское
слово, ибо жадный на нашем наречии – это еще и
тот, кто хочет отнять чужое, а скупым мы называем
того, кто слишком держится за свое; один расточите-
лен, другой алчен; один жесток, другой сострадате-
лен; один честен, другой вероломен; один изнежен и
малодушен, другой тверд духом и смел; этот снисхо-
дителен, тот надменен; этот распутен, тот целомуд-
рен; этот лукав, тот прямодушен; этот упрям, тот по-
кладист; этот легкомыслен, тот степенен; этот набо-
жен, тот нечестив и так далее. Что может быть по-
хвальнее для государя, нежели соединять в себе все
лучшие из перечисленных качеств? Но раз в силу сво-
ей природы человек не может ни иметь одни доброде-
тели, ни неуклонно им следовать, то благоразумному
государю следует избегать тех пороков, которые мо-
гут лишить его государства, от остальных же – воздер-
живаться по мере сил, но не более. И даже пусть го-
судари не боятся навлечь на себя обвинения в тех по-
роках, без которых трудно удержаться у власти, ибо,
вдумавшись, мы найдем немало такого, что на пер-
вый взгляд кажется добродетелью, а в действитель-
ности пагубно для государя, и наоборот: выглядит как
порок, а на деле доставляет государю благополучие
и безопасность.
 Глава XVI
О щедрости и бережливости
Начну с первого из упомянутых качеств и скажу, что
хорошо иметь славу щедрого государя. Тем не менее
тот, кто проявляет щедрость, чтобы слыть щедрым,
вредит самому себе. Ибо, если проявлять ее разумно
и должным образом, о ней не узнают, а тебя все рав-
но обвинят в скупости, поэтому, чтобы распростра-
нить среди людей славу о своей щедрости, ты дол-
жен будешь изощряться в великолепных затеях, но,
поступая таким образом, ты истощишь казну, после
чего, не желая расставаться со славой щедрого пра-
вителя, вынужден будешь сверх меры обременить на-
род податями и прибегнуть к неблаговидным спосо-
бам изыскания денег. Всем этим ты постепенно воз-
будишь ненависть подданных, а со временем, когда
обеднеешь, – то и презрение. И, после того как мно-
гих разоришь своей щедростью и немногих облагоде-
тельствуешь, первое же затруднение обернется для
тебя бедствием, первая же опасность – крушением.
Но, если ты вовремя одумаешься и захочешь попра-
вить дело, тебя тотчас же обвинят в скупости.
Итак, раз государь не может без ущерба для себя
проявлять щедрость так, чтобы ее признали, то не бу-
дет ли для него благоразумнее примириться со сла-
вой скупого правителя? Ибо со временем, когда лю-
ди увидят, что благодаря бережливости он удовлетво-
ряется своими доходами и ведет военные кампании,
не обременяя народ дополнительными налогами, за
ним утвердится слава щедрого правителя. И он дей-
ствительно окажется щедрым по отношению ко всем
тем, у кого ничего не отнял, а таких большая часть, и
скупым по отношению ко всем тем, кого мог бы обо-
гатить, а таких единицы. В наши дни лишь те совер-
шили великие дела, кто прослыл скупым, остальные
сошли неприметно. Папа Юлий желал слыть щедрым
лишь до тех пор, пока не достиг папской власти, после
чего, готовясь к войне, думать забыл о щедрости. Ны-
нешний король Франции[92] провел несколько войн без
введения чрезвычайных налогов только потому, что,
предвидя дополнительные расходы, проявлял упор-
ную бережливость. Нынешний король Испании[93] не
предпринял бы и не выиграл стольких кампаний, если
бы дорожил славой щедрого государя.
Итак, ради того чтобы не обирать подданных, иметь
средства для обороны, не обеднеть, не вызвать пре-
зрения и не стать поневоле алчным, государь должен
пренебречь славой скупого правителя, ибо скупость
– это один из тех пороков, которые позволяют ему
править. Если мне скажут, что Цезарь проложил се-
бе путь щедростью и что многие другие благодаря то-
му, что были и слыли щедрыми, достигали самых вы-
соких степеней, я отвечу: либо ты достиг власти, ли-
бо ты еще на пути к ней. В первом случае щедрость
вредна, во втором – необходима. Цезарь был на пути
к абсолютной власти над Римом, поэтому щедрость
не могла ему повредить, но владычеству его пришел
бы конец, если бы он, достигнув власти, прожил доль-
ше и не умерил расходов. А если мне возразят, что
многие уже были государями и совершали во главе
войска великие дела, однако же слыли щедрейшими,
я отвечу, что тратить можно либо свое, либо чужое.
В первом случае полезна бережливость, во втором –
как можно большая щедрость.
Если ты ведешь войско, которое кормится добычей,
грабежом, поборами и чужим добром, тебе необходи-
мо быть щедрым, иначе за тобой не пойдут солда-
ты. И всегда имущество, которое не принадлежит те-
бе или твоим подданным, можешь раздаривать щед-
рой рукой, как это делали Кир, Цезарь и Александр,
ибо, расточая чужое, ты прибавляешь себе славы, то-
гда как расточая свое – ты только себе вредишь. Ни-
что другое не истощает себя так, как щедрость: выка-
зывая ее, одновременно теряешь самую возможность
ее выказывать и либо впадаешь в бедность, возбуж-
дающую презрение, либо, желая избежать бедности,
разоряешь других, чем навлекаешь на себя нена-
висть. Между тем презрение и ненависть подданных
– это то самое, чего государь должен более всего опа-
саться, щедрость же ведет к тому и другому. Поэто-
му больше мудрости в том, чтобы, слывя скупым, стя-
жать худую славу без ненависти, чем в том, чтобы,
желая прослыть щедрым и оттого поневоле разоряя
других, стяжать худую славу и ненависть разом.
 Глава XVII
О жестокости и милосердии
и о том, что лучше:
внушать любовь или страх
Переходя к другим из упомянутых выше свойств,
скажу, что каждый государь желал бы прослыть мило-
сердным, а не жестоким, однако следует остерегать-
ся злоупотребить милосердием. Чезаре Борджа мно-
гие называли жестоким, но жестокостью этой он на-
вел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил
и привел к повиновению. И, если вдуматься, проявил
тем самым больше милосердия, чем флорентийский
народ, который, боясь обвинений в жестокости, поз-
волил разрушить Пистойю[94]. Поэтому государь, ес-
ли он желает удержать в повиновении подданных, не
должен считаться с обвинениями в жестокости. Учи-
нив несколько расправ, он проявит больше милосер-
дия, чем те, кто по избытку его потворствует беспо-
рядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабе-
жи и убийства, страдает все население, тогда как от
кар, налагаемых государем, страдают лишь отдель-
ные лица. Новый государь еще меньше, чем всякий
другой, может избежать упрека в жестокости, ибо но-
вой власти угрожает множество опасностей. Верги-
лий говорит устами Дидоны:

Res dura, et regni novitas me talia cogunt

Moliri, et late fines custode tueri5[95].

Однако новый государь не должен быть легкове-

рен, мнителен и скор на расправу, во всех своих дей-
ствиях он должен быть сдержан, осмотрителен и ми-
лостив, так, чтобы излишняя доверчивость не оберну-
лась неосторожностью, а излишняя недоверчивость
не озлобила подданных.
По этому поводу может возникнуть спор, что луч-
ше: чтобы государя любили или чтобы его боялись.
Говорят, что лучше всего, когда боятся и любят одно-
временно; однако любовь плохо уживается со стра-
хом, поэтому если уж приходится выбирать, то надеж-
нее выбрать страх. Ибо о людях в целом можно ска-
зать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны
к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и
влечет нажива – пока ты делаешь им добро, они твои
всей душой, обещают ничего для тебя не щадить: ни
крови, ни жизни, ни детей, ни имущества, но, когда

5
«Молодо царство у нас, велика опасность; лишь это Бдительно так
95
рубежи охранять меня заставляет» .(Вергилий. Энеида. Кн. I, 563–564.
М.: Худож. лит., 1971. Перевод С. А. Ошерова).
у тебя явится в них нужда, они тотчас от тебя отвер-
нутся. И худо придется тому государю, который, до-
веряясь их посулам, не примет никаких мер на слу-
чай опасности. Ибо дружбу, которая дается за деньги,
а не приобретается величием и благородством души,
можно купить, но нельзя удержать, чтобы воспользо-
ваться ею в трудное время. Кроме того, люди меньше
остерегаются обидеть того, кто внушает им любовь,
нежели того, кто внушает им страх, ибо любовь под-
держивается благодарностью, которой люди, будучи
дурны, могут пренебречь ради своей выгоды, тогда
как страх поддерживается угрозой наказания, которой
пренебречь невозможно.
Однако государь должен внушать страх таким об-
разом, чтобы если не приобрести любви, то хотя бы
избежать ненависти, ибо вполне возможно внушать
страх без ненависти. Чтобы избежать ненависти, го-
сударю необходимо воздерживаться от посягательств
на имущество граждан и подданных и на их женщин.
Даже когда государь считает нужным лишить кого-ли-
бо жизни, он может сделать это, если налицо подхо-
дящее обоснование и очевидная причина, но он дол-
жен остерегаться посягать на чужое добро, ибо люди
скорее простят смерть отца, чем потерю имущества.
Тем более что причин для изъятия имущества всегда
достаточно и если начать жить хищничеством, то все-
гда найдется повод присвоить чужое, тогда как осно-
ваний для лишения кого-либо жизни гораздо меньше
и повод для этого приискать труднее.
Но когда государь ведет многотысячное войско, он
тем более должен пренебречь тем, что может про-
слыть жестоким, ибо, не прослыв жестоким, нельзя
поддержать единство и боеспособность войска. Сре-
ди удивительных деяний Ганнибала упоминают и сле-
дующее: отправившись воевать в чужие земли, он
удержал от мятежа и распрей огромное и разнопле-
менное войско как в дни побед, так и в дни поражений.
Что можно объяснить только его нечеловеческой же-
стокостью[96], которая вкупе с доблестью и талантами
внушала войску благоговение и ужас; не будь в нем
жестокости, другие его качества не возымели бы тако-
го действия. Между тем авторы исторических трудов,
с одной стороны, превозносят сам подвиг, с другой –
необдуманно порицают главную его причину.
Насколько верно утверждение, что полководцу ма-
ло обладать доблестью и талантом, показывает при-
мер Сципиона – человека необычайного не только
среди его современников, но и среди всех людей. Его
войска взбунтовались в Испании[97] вследствие того,
что по своему чрезмерному мягкосердечию он предо-
ставил солдатам большую свободу, чем это дозволя-
ется воинской дисциплиной. Что и вменил ему в ви-
ну Фабий Максим[98], назвавший его перед Сенатом
развратителем римского воинства. По тому же недо-
статку твердости Сципион не вступился за локров[99],
узнав, что их разоряет один из его легатов, и не по-
карал легата за дерзость. Недаром кто-то в Сенате,
желая его оправдать, сказал [100], что он относится к
той породе людей, которым легче избегать ошибок са-
мим, чем наказывать за ошибки других. Со временем
от этой черты Сципиона пострадало бы и его доброе
имя, и слава – если бы он распоряжался единолич-
но; но он состоял под властью Сената, и потому это
свойство его характера не только не имело вредных
последствий, но и послужило к вящей его славе.
Итак, возвращаясь к спору о том, что лучше: что-
бы государя любили или чтобы его боялись, скажу,
что любят государей по собственному усмотрению, а
боятся – по усмотрению государей, поэтому мудрому
правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от
него, а не от кого-то другого; важно лишь ни в коем
случае не навлекать на себя ненависти подданных,
как о том сказано выше.
 Глава XVIII
О том, как государи
должны держать слово
Излишне говорить, сколь похвальны в государе
верность данному слову, прямодушие и неуклонная
честность. Однако мы знаем по опыту, что в наше вре-
мя великие дела удавались лишь тем, кто не старался
сдержать данное слово и умел, кого нужно, обвести
вокруг пальца; такие государи в конечном счете пре-
успели куда больше, чем те, кто ставил на честность.
Надо знать, что с врагом можно бороться двумя
способами: во-первых, законами, во-вторых, силой.
Первый способ присущ человеку, второй – зверю; но
так как первого часто недостаточно, то приходится
прибегать и ко второму. Отсюда следует, что государь
должен усвоить то, что заключено в природе и чело-
века, и зверя. Не это ли иносказательно внушают нам
античные авторы, повествуя о том, как Ахилла и про-
чих героев древности отдавали на воспитание кентав-
ру Хирону, дабы они приобщились к его мудрости? Ка-
кой иной смысл имеет выбор в наставники получело-
века-полузверя, как не тот, что государь должен сов-
местить в себе обе эти природы, ибо одна без другой
не имеет достаточной силы?
Итак, из всех зверей пусть государь уподобится
двум: льву и лисе. Лев боится капканов, а лиса – вол-
ков, следовательно, надо быть подобным лисе, чтобы
уметь обойти капканы, и льву, чтобы отпугнуть вол-
ков. Тот, кто всегда подобен льву, может не заметить
капкана. Из чего следует, что разумный правитель не
может и не должен оставаться верным своему обе-
щанию, если это вредит его интересам и если отпали
причины, побудившие его дать обещание. Такой совет
был бы недостойным, если бы люди честно держали
слово, но люди, будучи дурны, слова не держат, по-
этому и ты должен поступать с ними так же. А благо-
видный предлог нарушить обещание всегда найдет-
ся. Примеров тому множество: сколько мирных дого-
воров, сколько соглашений не вступило в силу или
пошло прахом из-за того, что государи нарушали свое
слово, и всегда в выигрыше оказывался тот, кто имел
лисью натуру. Однако натуру эту надо еще уметь при-
крыть, надо быть изрядным обманщиком и лицеме-
ром, люди же так простодушны и так поглощены бли-
жайшими нуждами, что обманывающий всегда найдет
того, кто даст себя одурачить.
Из близких по времени примеров не могу умолчать
об одном. Александр VI всю жизнь изощрялся в об-
манах, но каждый раз находились люди, готовые ему
верить. Во всем свете не было человека, который бы
так клятвенно уверял, так убедительно обещал и так
мало заботился об исполнении своих обещаний. Тем
не менее обманы всегда удавались ему, как он же-
лал, ибо он знал толк в этом деле. Отсюда следу-
ет, что государю нет необходимости обладать всеми
названными добродетелями, но есть прямая необхо-
димость выглядеть обладающим ими. Дерзну приба-
вить, что обладать этими добродетелями и неуклон-
но им следовать вредно, тогда как выглядеть обла-
дающим ими – полезно. Иначе говоря, надо являться
в глазах людей сострадательным, верным слову, ми-
лостивым, искренним, благочестивым – и быть тако-
вым в самом деле, но внутренне надо сохранять го-
товность проявить и противоположные качества, ес-
ли это окажется необходимо. Следует понимать, что
государь, особенно новый, не может исполнять все
то, за что людей почитают хорошими, так как ради со-
хранения государства он часто бывает вынужден ид-
ти против своего слова, против милосердия, доброты
и благочестия. Поэтому в душе он всегда должен быть
готов к тому, чтобы переменить направление, если со-
бытия примут другой оборот или в другую сторону за-
дует ветер фортуны, то есть, как было сказано, по воз-
можности не удаляться от добра, но при надобности
не чураться и зла.
 Итак, государь должен бдительно следить за тем,
чтобы с языка его не сорвалось слова, не исполненно-
го пяти названных добродетелей. Пусть тем, кто видит
его и слышит, он предстанет как само милосердие,
верность, прямодушие, человечность и благочестие,
особенно благочестие. Ибо люди большей частью су-
дят по виду, так как увидеть дано всем, а потрогать
руками – немногим. Каждый знает, каков ты с виду,
немногим известно, каков ты на самом деле, и эти по-
следние не посмеют оспорить мнение большинства,
за спиной которого стоит государство. О действиях
всех людей, а особенно государей, с которых в суде
не спросишь, заключают по результату, поэтому пусть
государи стараются сохранить власть и одержать по-
беду. Какие бы средства для этого ни употребить, их
всегда сочтут достойными и одобрят, ибо чернь пре-
льщается видимостью и успехом, в мире же нет ниче-
го, кроме черни, и меньшинству в нем не остается ме-
ста, когда за большинством стоит государство. Один
из нынешних государей [101], которого воздержусь на-
зывать, только и делает, что проповедует мир и вер-
ность, на деле же тому и другому злейший враг; но ес-
ли бы он последовал тому, что проповедует, то давно
лишился бы либо могущества, либо государства.
 Глава XIX
О том, каким образом избегать
ненависти и презрения
Наиважнейшие из упомянутых качеств мы рассмот-
рели; что же касается прочих, то о них я скажу крат-
ко, предварив рассуждение одним общим правилом.
Государь, как отчасти сказано выше, должен следить
за тем, чтобы не совершить ничего, что могло бы вы-
звать ненависть или презрение подданных. Если в
этом он преуспеет, то свое дело он сделал, и прочие
его пороки не представят для него никакой опасности.
Ненависть государи возбуждают хищничеством и по-
сягательством на добро и женщин своих подданных.
Ибо большая часть людей довольна жизнью, пока не
задеты их честь или имущество; так что недоволь-
ным может оказаться лишь небольшое число често-
любцев, на которых нетрудно найти управу. Презре-
ние государи возбуждают непостоянством, легкомыс-
лием, изнеженностью, малодушием и нерешительно-
стью. Этих качеств надо остерегаться как огня, ста-
раясь, напротив, в каждом действии являть великоду-
шие, бесстрашие, основательность и твердость. Ре-
шения государя касательно частных дел подданных
должны быть бесповоротными, и мнение о нем долж-
но быть таково, чтобы никому не могло прийти в го-
лову, что можно обмануть или перехитрить государя.
К правителю, внушившему о себе такое понятие, бу-
дут относиться с почтением; а если известно, что госу-
дарь имеет выдающиеся достоинства и почитаем сво-
ими подданными, врагам труднее будет напасть на
него или составить против него заговор. Ибо государя
подстерегают две опасности – одна изнутри, со сторо-
ны подданных, другая извне – со стороны сильных со-
седей. С внешней опасностью можно справиться при
помощи хорошего войска и хороших союзников; при-
чем тот, кто имеет хорошее войско, найдет и хороших
союзников. А если опасность извне будет устранена,
то и внутри сохранится мир, при условии что его не
нарушат тайные заговоры. Но и в случае нападения
извне государь не должен терять присутствия духа,
ибо, если образ его действий был таков, как я говорю,
он устоит перед любым неприятелем, как устоял На-
бид Спартанский, о чем сказано выше.
Что же касается подданных, то когда снаружи мир,
то единственное, чего следует опасаться, – это тай-
ные заговоры. Главное средство против них – не на-
влекать на себя ненависти и презрения подданных
и быть угодным народу, чего добиться необходимо,
как о том подробно сказано выше. Из всех способов
предотвратить заговор самый верный – не быть нена-
вистным народу. Ведь заговорщик всегда рассчитыва-
ет на то, что убийством государя угодит народу; ес-
ли же он знает, что возмутит народ, у него не хватит
духа пойти на такое дело, ибо трудностям, с которы-
ми сопряжен всякий заговор, нет числа. Как показыва-
ет опыт, заговоры возникали часто, но удавались ред-
ко. Объясняется же это тем, что заговорщик не может
действовать в одиночку и не может сговориться ни с
кем, кроме тех, кого полагает недовольными властью.
Но открывшись недовольному, ты тотчас даешь ему
возможность стать одним из довольных, так как, вы-
дав тебя, он может обеспечить себе всяческие бла-
га. Таким образом, когда с одной стороны выгода яв-
ная, а с другой – сомнительная и к тому же множе-
ство опасностей, то не выдаст тебя только такой со-
общник, который является преданнейшим твоим дру-
гом или злейшим врагом государя.
Короче говоря, на стороне заговорщика – страх, по-
дозрение, боязнь расплаты; на стороне государя – ве-
личие власти, законы, друзья и вся мощь государства;
так что если к этому присоединяется народное бла-
говоление, то едва ли кто-нибудь осмелится соста-
вить заговор. Ибо заговорщику есть чего опасаться и
прежде совершения злого дела, но в этом случае, ко-
гда против него народ, ему есть чего опасаться и по-
сле, ибо ему не у кого будет искать убежища.
По этому поводу я мог бы привести немало при-
меров, но ограничусь одним, который еще памятен
нашим отцам. Мессер Аннибале Бентивольо, пра-
витель Болоньи, дед нынешнего мессера Аннибале,
был убит заговорщиками Каннески, и после него не
осталось других наследников, кроме мессера Джо-
ванни, который был еще в колыбели. Тотчас после
убийства разгневанный народ перебил всех Канне-
ски, ибо дом Бентивольо пользовался в то время на-
родной любовью. И так она была сильна, что, когда
в Болонье не осталось никого из Бентивольо, кто мог
бы управлять государством, горожане, прослышав о
некоем человеке крови Бентивольо, считавшемся ра-
нее сыном кузнеца, явились к нему во Флоренцию и
вверили ему власть[102], так что он управлял городом
до тех самых пор, пока мессер Джованни не вошел в
подобающий правителю возраст.
В заключение повторю, что государь может не опа-
саться заговоров, если пользуется благоволением на-
рода, и, наоборот, должен бояться всех и каждого, ес-
ли народ питает к нему вражду и ненависть. Благо-
устроенные государства и мудрые государи принима-
ли все меры к тому, чтобы не ожесточать знать и быть
угодными народу, ибо это принадлежит к числу важ-
нейших забот тех, кто правит.
 В наши дни хорошо устроенным и хорошо управля-
емым государством является Франция. В ней имеется
множество полезных учреждений, обеспечивающих
свободу и безопасность короля, из которых первей-
шее – парламент с его полномочиями [103]. Устроитель
этой монархии, зная властолюбие и наглость знати,
считал, что ее необходимо держать в узде; с другой
стороны, зная ненависть народа к знати, основанную
на страхе, желал оградить знать. Однако он не стал
вменять это в обязанность королю, чтобы знать не
могла обвинить его в потворстве народу, а народ – в
покровительстве знати, и создал третейское учрежде-
ние, которое, не вмешивая короля, обуздывает силь-
ных и поощряет слабых. Трудно вообразить лучший
и более разумный порядок, как и более верный залог
безопасности короля и королевства. Отсюда можно
извлечь еще одно полезное правило, а именно: что
дела, неугодные подданным, государи должны возла-
гать на других, а угодные – исполнять сами. В заклю-
чение же повторю, что государю надлежит выказы-
вать почтение к знати, но не вызывать ненависти в на-
роде.
Многие, пожалуй, скажут, что пример жизни и смер-
ти некоторых римских императоров противоречит вы-
сказанному здесь мнению. Я имею в виду тех импера-
торов, которые, прожив достойную жизнь и явив доб-
лесть духа, либо лишились власти, либо были убиты
вследствие заговора. Желая оспорить подобные воз-
ражения, я разберу качества нескольких императоров
и докажу, что их привели к крушению как раз те при-
чины, на которые я указал выше. Заодно я хотел бы
выделить и все то наиболее поучительное, что содер-
жится в жизнеописании императоров [104] – преемников
Марка-философа[105], вплоть до Максимина, то есть
Марка, сына его Коммода, Пертинакса, Юлиана, Се-
вера, сына его Антонина Каракаллы, Макрина, Гелио-
габала, Александра и Максимина.
Прежде всего надо сказать, что если обыкновенно
государям приходится сдерживать честолюбие знати
и необузданность народа, то римским императорам
приходилось сдерживать еще жестокость и алчность
войска. Многих эта тягостная необходимость привела
к гибели, ибо трудно было угодить одновременно и на-
роду, и войску. Народ желал мира и спокойствия, по-
этому предпочитал кротких государей, тогда как сол-
даты предпочитали государей воинственных, неисто-
вых, жестоких и хищных – но только при условии, что
эти качества будут проявляться по отношению к наро-
ду, так, чтобы самим получать двойное жалованье и
утолять свою жестокость и алчность.
Все это неизбежно приводило к гибели тех импера-
торов, которым не было дано – врожденными свой-
ствами или старанием – внушить к себе такое почте-
ние, чтобы удержать в повиновении и народ, и войско.
Большая часть императоров – в особенности те, кто
возвысился до императорской власти, а не получил
ее по наследству, – оказавшись меж двух огней, пред-
почли угождать войску, не считаясь с народом. Но дру-
гого выхода у них и не было, ибо если государь не
может избежать ненависти кого-либо из подданных,
то он должен сначала попытаться не вызвать всеоб-
щей ненависти. Если же это окажется невозможным,
он должен приложить все старания к тому, чтобы не
вызвать ненависти у тех, кто сильнее. Вот почему но-
вые государи, особенно нуждаясь в поддержке, охот-
нее принимали сторону солдат, нежели народа. Но и в
этом случае терпели неудачу, если не умели внушить
к себе надлежащего почтения.
По указанной причине из трех императоров – Мар-
ка, Пертинакса и Александра, – склонных к уме-
ренности, любящих справедливость, врагов жестоко-
сти, мягких и милосердных, двоих постигла печаль-
ная участь. Только Марк жил и умер в величайшем
почете, ибо наследовал императорскую власть iure
hereditario6 и не нуждался в признании ее ни народом,
ни войском. Сверх того, он внушил подданным почте-
ние своими многообразными добродетелями, поэто-
6
По праву наследства (лат.).
му сумел удержать в должных пределах и народ, и
войско и не был ими ни ненавидим, ни презираем.
В отличие от него Пертинакс стал императором про-
тив воли солдат, которые, привыкнув к распущенности
при Коммоде, не могли вынести честной жизни, к ко-
торой он принуждал их, и возненавидели его, а так как
к тому же они презирали его за старость, то он и был
убит в самом начале своего правления.
Здесь уместно заметить, что добрыми делами мож-
но навлечь на себя ненависть точно так же, как и дур-
ными, поэтому государь, как я уже говорил, нередко
вынужден отступать от добра ради того, чтобы сохра-
нить государство, ибо если та часть подданных, чьего
расположения ищет государь – будь то народ, знать
или войско, – развращена, то и государю, чтобы ей
угодить, приходится действовать соответственно, и в
этом случае добрые дела могут ему повредить. Но пе-
рейдем к Александру: кротость его, как рассказывают
ему в похвалу, была такова, что за четырнадцать лет
его правления не был казнен без суда ни один чело-
век. И все же он возбудил презрение, слывя чересчур
изнеженным и послушным матери, и был убит вслед-
ствие заговора в войске.
В противоположность этим троим Коммод, Север,
Антонин Каракалла и Максимин отличались крайней
алчностью и жестокостью. Угождая войску, они как
могли разоряли и притесняли народ, и всех их, за ис-
ключением Севера, постигла печальная участь. Се-
вер же прославился такой доблестью, что не утра-
тил расположения солдат до конца жизни и счастливо
правил, несмотря на то что разорял народ. Доблесть
его представлялась необычайной и народу, и войску:
народ она пугала и ошеломляла, а войску внушала
благоговение, и так как все совершенное им в каче-
стве нового государя замечательно и достойно внима-
ния, то я хотел бы, не вдаваясь в частности, показать,
как он умел уподобляться то льву, то лисе, каковым,
как я уже говорил, должны подражать государи.
Узнав о нерадивости императора Юлиана, Север
убедил солдат, находившихся под его началом в Сла-
вонии[106], что их долг идти в Рим отомстить за смерть
императора Пертинакса, убитого преторианцами. Под
этим предлогом он двинул войско на Рим, никому не
открывая своего намерения добиться императорской
власти, и прибыл в Италию прежде, чем туда донесся
слух о его выступлении. Когда он достиг Рима, Сенат,
испугавшись, провозгласил его императором и при-
казал убить Юлиана. Однако на пути Севера стоя-
ло еще два препятствия: в Азии Песценний Нигер[107],
глава азийского войска, провозгласил себя императо-
ром, на западе соперником его стал Альбин[108]. Вы-
ступить в открытую против обоих было опасно, поэто-
му Север решил на Нигера напасть открыто, а Альби-
на устранить хитростью. Последнему он написал, что,
будучи возведен Сенатом в императорское достоин-
ство, желает разделить с ним эту честь, просит его
принять титул Цезаря и по решению Сената объявля-
ет его соправителем. Тот все это принял за правду. Но
после того, как войско Нигера было разбито, сам он
умерщвлен, а дела на востоке улажены, Север вер-
нулся в Рим и подал в Сенат жалобу: будто бы Аль-
бин, забыв об оказанных ему Севером благодеяниях,
покушался на его жизнь, почему он вынужден высту-
пить из Рима, чтобы покарать Альбина за неблагодар-
ность. После чего он настиг Альбина во Франции и ли-
шил его власти и жизни.
Вдумавшись в действия Севера, мы убедимся в
том, что он вел себя то как свирепейший лев, то как
хитрейшая лиса; что он всем внушил страх и почте-
ние и не возбудил ненависти войска. Поэтому мы не
станем удивляться, каким образом ему, новому госу-
дарю, удалось так упрочить свое владычество: разо-
ряя подданных, он не возбудил их ненависти, ибо
был защищен от нее своей славой. Сын его Антонин
также был личностью замечательной и, сумев пора-
зить воображение народа, был угоден солдатам. Он
был истинный воин, сносивший любые тяготы, прези-
равший изысканную пищу, чуждый изнеженности, и за
это пользовался любовью войска. Но, проявив неслы-
ханную свирепость и жестокость – им было соверше-
но множество убийств и истреблены все жители Алек-
сандрии и половина жителей Рима, – он стал ненави-
стен всем подданным и даже внушил страх своим при-
ближенным, так что был убит на глазах своего войска
одним из центурионов.
Здесь уместно заметить, что всякий, кому не дорога
жизнь, может совершить покушение на государя, так
что нет верного способа избежать гибели от руки че-
ловека одержимого. Но этого не следует так уж боять-
ся, ибо подобные покушения случаются крайне редко.
Важно лишь не подвергать оскорблению окружающих
тебя должностных лиц и людей, находящихся у тебя
в услужении, то есть не поступать, как Антонин, кото-
рый предал позорной смерти брата того центуриона,
каждый день грозил смертью ему самому, однако же
продолжал держать его у себя телохранителем. Это
было безрассудно и не могло не кончиться гибелью
Антонина, что, как мы знаем, и случилось.
Обратимся теперь к Коммоду. Будучи сыном Марка,
он мог без труда удержать власть, полученную им по
наследству. Если бы он шел по стопам отца, то этим
всего лучше угодил бы и народу, и войску, но, как чело-
век жестокий и низкий, он стал заискивать у войска и
поощрять в нем распущенность, чтобы с его помощью
обирать народ. Однако он возбудил презрение вой-
ска тем, что унижал свое императорское достоинство,
сходясь с гладиаторами на арене, и совершал много
других мерзостей, недостойных императорского вели-
чия. Ненавидимый одними и презираемый другими,
он был убит вследствие заговора среди его прибли-
женных.
Остается рассказать о качествах Максимина. Это
был человек на редкость воинственный, и после того
как Александр вызвал раздражение войска своей из-
неженностью, оно провозгласило императором Мак-
симина. Но править ему пришлось недолго, ибо он
возбудил ненависть и презрение войска тем, что, во-
первых, пас когда-то овец во Фракии – это обстоятель-
ство, о котором все знали, являлось позором в гла-
зах его подданных; во-вторых, провозглашенный им-
ператором, он отложил выступление в Рим, где дол-
жен был принять знаки императорского достоинства,
и прославил себя жестокостью, произведя через сво-
их префектов жесточайшие расправы в Риме и повсе-
местно. После этого презрение к нему за его низкое
происхождение усугубилось ненавистью, внушенной
страхом перед его свирепостью, так что против него
восстала сначала Африка, потом Сенат и весь рим-
ский народ, и, наконец, в заговор оказалась вовлечен-
ной вся Италия. К заговору примкнули его собствен-
ные солдаты, осаждавшие Аквилею, которые были
раздражены его жестокостью и трудностями осады:
видя, что у него много врагов, они осмелели и убили
императора.
Я не буду касаться Гелиогабала, Макрина и Юлиа-
на как совершенно ничтожных и неприметно сошед-
ших правителей, но перейду к заключению. В наше
время государям нет такой уж надобности угождать
войску. Правда, войско и сейчас требует попечения;
однако эта трудность легко разрешима, ибо в наши
дни государь не имеет дела с солдатами, которые тес-
но связаны с правителями и властями отдельных про-
винций, как это было в Римской империи. Поэтому ес-
ли в то время приходилось больше угождать солда-
там, ибо войско представляло большую силу, то в на-
ше время всем государям, кроме султанов, турецкого
и египетского, важнее угодить народу, ибо народ пред-
ставляет большую силу.
Турецкий султан отличается от других государей
тем, что он окружен двенадцатитысячным пешим вой-
ском и пятнадцатитысячной конницей, от которых за-
висят крепость и безопасность его державы. Такой
государь поневоле должен, отложив прочие заботы,
стараться быть в дружбе с войском. Подобным же
образом султану египетскому, зависящему от солдат,
необходимо, хотя бы в ущерб народу, ладить со своим
войском. Заметьте, что государство султана египет-
ского[109] устроено не так, как все прочие государства,
и сопоставимо лишь с папством в христианском мире.
Его нельзя назвать наследственным, ибо наследника-
ми султана являются не его дети, а тот, кто избран в
преемники особо на то уполномоченными лицами. Но
его нельзя назвать и новым, ибо порядок этот заве-
ден давно, и перед султаном не встает ни одна из тех
трудностей, с которыми имеют дело новые государи.
Таким образом, несмотря на то что султан в государ-
стве – новый, учреждения в нем – старые, и они обес-
печивают преемственность власти, как при обычном
ее наследовании.
Но вернемся к обсуждаемому предмету. Рассмот-
рев сказанное выше, мы увидим, что главной причи-
ной гибели императоров была либо ненависть к ним,
либо презрение, и поймем, почему из тех, кто дей-
ствовал противоположными способами, только дво-
им выпал счастливый, а остальным несчастный ко-
нец. Дело в том, что Пертинаксу и Александру, как но-
вым государям, было бесполезно и даже вредно под-
ражать Марку, ставшему императором по праву на-
следства, а Коммоду и Максимину пагубно было под-
ражать Северу, ибо они не обладали той доблестью,
которая позволяла бы им следовать его примеру. Со-
ответственно, новый государь в новом государстве не
должен ни подражать Марку, ни уподобляться Севе-
ру, но должен у Севера позаимствовать то, без чего
нельзя основать новое государство, а у Марка – то
наилучшее и наиболее достойное, что нужно для со-
хранения государства, уже обретшего и устойчивость,
и прочность.
 Глава XX
О том, полезны ли крепости, и
многое другое, что постоянно
применяют государи
Одни государи, чтобы упрочить свою власть,
разоружали подданных, другие поддерживали раскол
среди граждан в завоеванных городах; одни намерен-
но создавали себе врагов, другие предпочли доби-
ваться расположения тех, в ком сомневались, придя к
власти; одни воздвигали крепости, другие – разоряли
их и разрушали до основания. Которому из этих спо-
собов следует отдать предпочтение, сказать трудно,
не зная, каковы были обстоятельства в тех государ-
ствах, где принималось то или иное решение; одна-
ко же я попытаюсь высказаться о них, отвлекаясь от
частностей настолько, насколько это дозволяется са-
мим предметом.
Итак, никогда не бывало, чтобы новые государи
разоружали подданных, – напротив, они всегда во-
оружали их, если те оказывались невооруженными,
ибо, вооружая подданных, обретаешь собственное
войско, завоевываешь преданность одних, укрепля-
ешь преданность в других и таким образом обраща-
ешь подданных в своих приверженцев. Всех поддан-
ных невозможно вооружить, но если отличить хотя бы
часть их, то это позволит с большей уверенностью по-
лагаться и на всех прочих. Первые, видя, что им ока-
зано предпочтение, будут благодарны тебе, вторые
простят тебя, рассудив, что тех и следует отличать,
кто несет больше обязанностей и подвергается боль-
шим опасностям. Но, разоружив подданных, ты оскор-
бишь их недоверием и проявишь тем самым трусость
или подозрительность, а оба эти качества не проща-
ются государям. И так как ты не сможешь обойтись
без войска, то поневоле обратишься к наемникам, а
чего стоит наемное войско – о том уже шла речь вы-
ше; но, будь они даже отличными солдатами, их сил
недостаточно для того, чтобы защитить тебя от могу-
щественных врагов и неверных подданных.
Впрочем, как я уже говорил, новые государи в но-
вых государствах всегда создавали собственное вой-
ско, что подтверждается множеством исторических
примеров. Но если государь присоединяет новое вла-
дение к старому государству, то новых подданных
следует разоружить, исключая тех, кто содействовал
завоеванию, но этим последним надо дать изнежить-
ся и расслабиться, ведя дело к тому, чтобы в конеч-
ном счете во всем войске остались только коренные
подданные, живущие близ государя.
 Наши предки, те, кого почитали мудрыми, говарива-
ли, что Пистойю надо удерживать раздорами, а Пизу –
крепостями, почему для укрепления своего владыче-
ства поощряли распри в некоторых подвластных им
городах. В те дни, когда Италия находилась в относи-
тельном равновесии[110], такой образ действий мог от-
вечать цели. Но едва ли подобное наставление при-
годно в наше время, ибо сомневаюсь, чтобы раско-
лы когда-либо кончались добром; более того, если
подойдет неприятель, поражение неминуемо, так как
более слабая партия примкнет к нападающим, а силь-
ная – не сможет отстоять город.
Венецианцы поощряли вражду гвельфов и гибел-
линов в подвластных им городах – вероятно, по тем
самым причинам, какие я называю. Не доводя дело
до кровопролития, они стравливали тех и других за-
тем, чтобы граждане, занятые распрей, не объедини-
ли против них свои силы. Но, как мы видим, это не
принесло им пользы: после разгрома при Вайла сна-
чала часть городов, а затем и все они, осмелев, от-
пали от венецианцев[111]. Подобные приемы изоблича-
ют, таким образом, слабость правителя, ибо крепкая
и решительная власть никогда не допустит раскола;
и если в мирное время они полезны государю, так как
помогают ему держать в руках подданных, то в воен-
ное время пагубность их выходит наружу.
 Без сомнения, государи обретают величие, когда
одолевают препятствия и сокрушают недругов, поче-
му фортуна, – в особенности если она желает возве-
личить нового государя, которому признание нужней,
чем наследному, – сама насылает ему врагов и при-
нуждает вступить с ними в схватку для того, чтобы,
одолев их, он по подставленной ими лестнице под-
нялся как можно выше. Однако многие полагают, что
мудрый государь и сам должен, когда позволяют об-
стоятельства, искусно создавать себе врагов, чтобы,
одержав над ними верх, явиться в еще большем ве-
личии.
Нередко государи, особенно новые, со временем
убеждаются в том, что более преданные и полезные
для них люди – это те, кому они поначалу не дове-
ряли. Пандольфо Петруччи, властитель Сиены, пра-
вил своим государством, опираясь более на тех, в ком
раньше сомневался, нежели на всех прочих. Но тут
нельзя говорить отвлеченно, ибо все меняется в за-
висимости от обстоятельств. Скажу лишь, что распо-
ложением тех, кто поначалу был врагом государя, ни-
чего не стоит заручиться в том случае, если им для
сохранения своего положения требуется его покрови-
тельство. И они тем ревностнее будут служить госуда-
рю, что захотят делами доказать превратность преж-
него о них мнения. Таким образом, они всегда ока-
жутся полезнее для государя, нежели те, кто, будучи
уверен в его благоволении, чрезмерно печется о соб-
ственном благе.
И так как этого требует обсуждаемый предмет, то я
желал бы напомнить государям, пришедшим к власти
с помощью части граждан, что следует вдумываться
в побуждения тех, кто тебе помогал, и если окажет-
ся, что дело не в личной приверженности, а в недо-
вольстве прежним правлением, то удержать их друж-
бу будет крайне трудно, ибо удовлетворить таких лю-
дей невозможно. Если на примерах из древности и
современной жизни мы попытаемся понять причину
этого, то увидим, что всегда гораздо легче приобрести
дружбу тех, кто был доволен прежней властью и пото-
му враждебно встретил нового государя, нежели со-
хранить дружбу тех, кто был недоволен прежней вла-
стью и потому содействовал перевороту.
Издавна государи ради упрочения своей власти
возводят крепости, дабы ими, точно уздою и пово-
дьями, сдерживать тех, кто замышляет крамолу, а
также дабы располагать надежным убежищем на слу-
чай внезапного нападения врага. Могу похвалить этот
ведущийся издавна обычай. Однако на нашей памяти
мессер Никколо Вителли[112] приказал срыть две кре-
пости в Читта ди Кастелло[113], чтобы удержать в своих
руках город. Гвидо Убальдо, вернувшись в свои вла-
дения, откуда его изгнал Чезаре Борджа, разрушил
до основания все крепости этого края, рассудив, что
так ему будет легче удержать государство. Семейство
Бентивольо, вернувшись в Болонью [114], поступило по-
добным же образом. Из чего следует, что полезны кре-
пости или нет – зависит от обстоятельств, и если в
одном случае они во благо, то в другом случае они во
вред. Разъясню подробнее: тем государям, которые
больше боятся народа, нежели внешних врагов, кре-
пости полезны; а тем из них, кто больше боится внеш-
них врагов, чем народа, крепости не нужны. Так, се-
мейству Сфорца замок в Милане, построенный герцо-
гом Франческо Сфорца, нанес больший урон, нежели
все беспорядки, случившиеся в их государстве. По-
этому лучшая из всех крепостей – не быть ненавист-
ным народу: какие крепости ни строй, они не спасут,
если ты ненавистен народу, ибо, когда народ берет-
ся за оружие, на подмогу ему всегда явятся чужезем-
цы. В наши дни от крепостей никому не было пользы,
кроме разве графини Форли после смерти ее супру-
га, графа Джироламо[115]; благодаря замку ей удалось
укрыться от восставшего народа, дождаться помощи
из Милана и возвратиться к власти; время же было
такое, что никто со стороны не мог оказать поддержку
народу; но впоследствии и ей не помогли крепости [116],
когда ее замок осадил Чезаре Борджа и враждебный
ей народ примкнул к чужеземцам. Так что для нее бы-
ло бы куда надежнее, и тогда и раньше, не возводить
крепости, а постараться не возбудить ненависти на-
рода.
Итак, по рассмотрении всего сказанного выше, я
одобрю и тех, кто строит крепости, и тех, кто их не
строит, но осужу всякого, кто, полагаясь на крепости,
не озабочен тем, что ненавистен народу.
 Глава XXI
Как надлежит поступать
государю, чтобы его почитали
Ничто не может внушить к государю такого почте-
ния, как военные предприятия и необычайные поступ-
ки. Из нынешних правителей сошлюсь на Фердинан-
да Арагонского, короля Испании. Его можно было бы
назвать новым государем, ибо, слабый вначале, он
сделался по славе и блеску первым королем христи-
анского мира; и все его действия исполнены вели-
чия, а некоторые поражают воображение. Основани-
ем его могущества послужила война за Гренаду[117],
предпринятая вскоре после вступления на престол.
Прежде всего, он начал войну, когда внутри страны
было тихо, не опасаясь, что ему помешают, и увлек
ею кастильских баронов так, что они, занявшись вой-
ной, забыли о смутах; он же тем временем, незамет-
но для них, сосредоточил в своих руках всю власть и
подчинил их своему влиянию. Деньги на содержание
войска он получил от Церкви и народа и, пока дли-
лась война, построил армию, которая впоследствии
создала ему славу. После этого, замыслив еще бо-
лее значительные предприятия, он, действуя опять-
таки как защитник религии, сотворил благочестивую
жестокость: изгнал марранов[118] и очистил от них ко-
ролевство, – трудно представить себе более безжа-
лостный и в то же время более необычайный посту-
пок. Под тем же предлогом он захватил земли в Афри-
ке[119], провел кампанию в Италии и, наконец, вступил
в войну с Францией. Так он обдумывал и осуществлял
великие замыслы, держа в постоянном восхищении
и напряжении подданных, поглощенно следивших за
ходом событий. И все эти предприятия так вытекали
одно из другого, что некогда было замыслить что-ли-
бо против самого государя.
Величию государя способствуют также необычай-
ные распоряжения внутри государства, подобные
тем, которые приписываются мессеру Бернабо да Ми-
лано[120], иначе говоря, когда кто-либо совершает что-
либо значительное в гражданской жизни, дурное или
хорошее, то его полезно награждать или карать таким
образом, чтобы это помнилось как можно дольше. Но
самое главное для государя – постараться всеми сво-
ими поступками создать себе славу великого челове-
ка, наделенного умом выдающимся.
Государя уважают также, когда он открыто заявляет
себя врагом или другом, то есть когда он без колеба-
ний выступает за одного против другого – это всегда
лучше, чем стоять в стороне. Ибо когда двое сильных
правителей вступают в схватку, то они могут быть та-
ковы, что возможный победитель либо опасен для те-
бя, либо нет. В обоих случаях выгоднее открыто и ре-
шительно вступить в войну. Ибо в первом случае, не
вступив в войну, ты станешь добычей победителя, к
радости и удовлетворению побежденного, сам же ни
у кого не сможешь получить защиты: победитель от-
вергнет союзника, бросившего его в несчастье, а по-
бежденный не захочет принять к себе того, кто не по-
желал с оружием в руках разделить его участь. Ан-
тиох, которого этолийцы призвали в Грецию, чтобы
прогнать римлян, послал своих ораторов к ахейцам,
союзникам римлян, желая склонить ахейцев к невме-
шательству. Римляне, напротив, убеждали ахейцев
вступить в войну. Тогда, чтобы решить дело, ахейцы
созвали совет, легат Антиоха призывал их не браться
за оружие, римский легат говорил так: «Quod autern
isti dicunt non interponendi vos bello, nihil magis alienum
rebus vestris est; sine gratia, sine dignitate, praemium
victoris eritis»7 (лат.)[121].
И всегда недруг призывает отойти в сторону, тогда
как друг зовет открыто выступить за него с оружием в

7
«Что до решения, которое предлагается вам как наилучшее и наивы-
годнейшее для вашего государства, а именно: не вмешиваться в войну,
то нет для вас ничего худшего, ибо, приняв это решение, без награды и
без чести станете добычей победителя».
руках. Нерешительные государи, как правило, выби-
рают невмешательство, чтобы избежать ближайшей
опасности, и, как правило, это приводит их к круше-
нию.
Зато если ты бесстрашно примешь сторону одного
из воюющих и твой союзник одержит победу, то, как
бы ни был он могуществен и как бы ты от него ни за-
висел, он обязан тебе – люди же не настолько бес-
честны, чтобы нанести удар союзнику, выказав столь
явную неблагодарность. Кроме того, победа никогда
не бывает полной в такой степени, чтобы победитель
мог ни с чем не считаться и в особенности – мог по-
прать справедливость. Если же тот, чью сторону ты
принял, проиграет войну, он примет тебя к себе и, по-
ка сможет, будет тебе помогать, так что ты станешь
собратом по несчастью тому, чье счастье, возможно,
еще возродится.
Во втором случае, когда ни одного из воюющих не
приходится опасаться, примкнуть к тому или к друго-
му еще более благоразумно. Ибо с помощью одного
ты разгромишь другого, хотя тому, будь он умнее, сле-
довало бы спасать, а не губить противника; а после
победы ты подчинишь союзника своей власти, он же
благодаря твоей поддержке неминуемо одержит по-
беду.
Здесь уместно заметить, что лучше избегать союза
с теми, кто сильнее тебя, если к этому не понуждает
необходимость, как о том сказано выше. Ибо в случае
победы сильного союзника ты у него в руках, госуда-
ри же должны остерегаться попадать в зависимость
к другим государям. Венецианцы, к примеру, вступи-
ли в союз с Францией против Миланского герцога, ко-
гда могли этого избежать, следствием чего и явилось
их крушение. Но если нет возможности уклониться от
союза, как обстояло дело у флорентийцев [122], когда
папа и Испания двинули войска на Ломбардию, то го-
сударь должен вступить в войну, чему причины я ука-
зал выше. Не стоит лишь надеяться на то, что мож-
но принять безошибочное решение, наоборот, следу-
ет заранее примириться с тем, что всякое решение
сомнительно, ибо это в порядке вещей, что, избегнув
одной неприятности, попадаешь в другую. Однако в
том и состоит мудрость, чтобы, взвесив все возмож-
ные неприятности, наименьшее зло почесть за благо.
Государь должен также выказывать себя покрови-
телем дарований, привечать одаренных людей, ока-
зывать почет тем, кто отличился в каком-либо ремес-
ле или искусстве. Он должен побуждать граждан спо-
койно предаваться торговле, земледелию и ремес-
лам, чтобы одни благоустраивали свои владения, не
боясь, что эти владения у них отнимут, другие – откры-
вали торговлю, не опасаясь, что их разорят налога-
ми; более того, он должен располагать наградами для
тех, кто заботится об украшении города или государ-
ства. Он должен также занимать народ празднества-
ми и зрелищами в подходящее для этого время года.
Уважая цехи, или трибы, на которые разделен всякий
город, государь должен участвовать иногда в их со-
браниях и являть собой пример щедрости и велико-
душия, но при этом твердо блюсти свое достоинство
и величие, каковые должны присутствовать в каждом
его поступке.
 Глава XXII
О советниках государей
Немалую важность имеет для государя выбор со-
ветников, а каковы они будут, хороши или плохи, –
зависит от благоразумия государей. Об уме правите-
ля первым делом судят по тому, каких людей он к се-
бе приближает; если это люди преданные и способ-
ные, то можно всегда быть уверенным в его мудро-
сти, ибо он умел распознать их способности и удер-
жать их преданность. Если же они не таковы, то и о го-
сударе заключат соответственно, ибо первую оплош-
ность он уже совершил, выбрав плохих помощников.
Из тех, кто знал мессера Антонио да Венафро, по-
мощника Пандольфо Петруччи, правителя Сиены, ни-
кто не усомнился бы в достоинствах и самого Пан-
дольфо, выбравшего себе такого помощника.
Ибо умы бывают трех родов[123]: один все постига-
ет сам; другой может понять то, что постиг первый;
третий – сам ничего не постигает и постигнутого дру-
гим понять не может. Первый ум – выдающийся, вто-
рой – значительный, третий – негодный. Из сказанного
неопровержимо следует, что ум Пандольфо был если
не первого, то второго рода. Ибо когда человек спосо-
бен распознать добро и зло в делах и в речах людей,
то, не будучи сам особо изобретательным, он сумеет
отличить дурное от доброго в советах своих помощ-
ников и за доброе вознаградит, а за дурное – взыщет;
да и помощники его не понадеются обмануть госуда-
ря и будут добросовестно ему служить.
Есть один безошибочный способ узнать, чего сто-
ит помощник. Если он больше заботится о себе, чем
о государе, и во всяком деле ищет своей выгоды, он
никогда не будет хорошим слугой государю, и тот ни-
когда не сможет на него положиться. Ибо министр, в
чьих руках дела государства, обязан думать не о се-
бе, а о государе, и не являться к нему ни с чем, что
не относится до государя. Но и государь со своей сто-
роны должен стараться удержать преданность свое-
го министра, воздавая ему по заслугам, умножая его
состояние, привязывая его к себе узами благодарно-
сти, разделяя с ним обязанности и почести, чтобы тот
видел, что государь не может без него обходиться, и
чтобы, имея достаточно богатств и почестей, не воз-
желал новых богатств и почестей, а также чтобы, за-
нимая разнообразные должности, убоялся переворо-
тов. Когда государь и его министр обоюдно ведут себя
таким образом, они могут быть друг в друге уверены,
когда же они ведут себя иначе, это плохо кончается
либо для одного, либо для другого.
 Глава XXIII
Как избежать льстецов
Я хочу коснуться еще одного важного обстоятель-
ства, а именно одной слабости, от которой трудно убе-
речься правителям, если их не отличают особая муд-
рость и знание людей. Я имею в виду лесть и льсте-
цов, которых во множестве приходится видеть при
дворах государей, ибо люди так тщеславны и так обо-
льщаются на свой счет, что с трудом могут уберечься
от этой напасти. Но беда еще и в том, что, когда госу-
дарь пытается искоренить лесть, он рискует навлечь
на себя презрение. Ибо нет другого способа оградить
себя от лести, как внушив людям, что, если они вы-
скажут тебе всю правду, ты не будешь на них в обиде,
но, когда каждый сможет говорить тебе правду, тебе
перестанут оказывать должное почтение.
Поэтому благоразумный государь должен избрать
третий путь, а именно: отличив нескольких мудрых
людей, им одним предоставить право высказывать
все, что они думают, но только о том, что ты сам спра-
шиваешь, и ни о чем больше; однако спрашивать на-
до обо всем и выслушивать ответы, решение же при-
нимать самому и по своему усмотрению. На советах
с каждым из советников надо вести себя так, чтобы
все знали, что чем безбоязненнее они выскажутся,
тем более угодят государю; но вне их никого не слу-
шать, а прямо идти к намеченной цели и твердо дер-
жаться принятого решения. Кто действует иначе, тот
либо поддается лести, либо, выслушивая разноречи-
вые советы, часто меняет свое мнение, чем вызывает
неуважение подданных.
Сошлюсь на один современный пример. Отец Лу-
ка , доверенное лицо императора Максимилиана,
[124]

говоря о его величестве, заметил, что тот ни у ко-

го совета не просит, но по-своему тоже не поступа-
ет именно оттого, что его образ действий противопо-
ложен описанному выше. Ибо император – человек
скрытный, намерений своих никому не поверяет, со-
вета на их счет не спрашивает. Но когда по мере осу-
ществления они выходят наружу, то те, кто его окру-
жает, начинают их оспаривать, и государь, как чело-
век слабый, от них отступается. Поэтому начатое се-
годня назавтра отменяется, и никогда нельзя понять,
чего желает и что намерен предпринять император, и
нельзя положиться на его решение.
Таким образом, государь всегда должен совето-
ваться с другими, но только когда он того желает, а не
когда того желают другие; и он должен осаживать вся-
кого, кто вздумает, непрошеный, подавать ему сове-
ты. Однако сам он должен широко обо всем спраши-
вать, о спрошенном терпеливо выслушивать правди-
вые ответы и, более того, проявлять беспокойство, за-
мечая, что кто-либо почему-либо опасается говорить
ему правду. Многие полагают, что кое-кто из госуда-
рей, слывущих мудрыми, славой своей обязаны не се-
бе самим, а добрым советам своих приближенных, но
мнение это ошибочно. Ибо правило, не знающее ис-
ключений, гласит: государю, который сам не облада-
ет мудростью, бесполезно давать благие советы, ес-
ли только такой государь случайно не доверится муд-
рому советнику, который будет принимать за него все
решения. Но хотя подобное положение и возможно,
ему скоро пришел бы конец, ибо советник сам сде-
лался бы государем. Когда же у государя не один со-
ветник, то, не обладая мудростью, он не сможет при-
мирить разноречивые мнения; кроме того, каждый из
советников будет думать лишь о собственном благе,
а государь этого не разглядит и не примет меры. Дру-
гих же советников не бывает, ибо люди всегда дурны,
пока их не принудит к добру необходимость. Отсюда
можно заключить, что добрые советы, кто бы их ни
давал, родятся из мудрости государей, а не мудрость
государей родится из добрых советов.
 Глава XXIV
Почему государи Италии
лишились своих государств
Если новый государь разумно следует названным
правилам, он скоро утвердится в государстве и почув-
ствует себя в нем прочнее и увереннее, чем если бы
получил власть по наследству. Ибо новый государь
вызывает большее любопытство, чем наследный пра-
витель, и если действия его исполнены доблести, они
куда больше захватывают и привлекают людей, чем
древность рода. Ведь люди гораздо больше заняты
сегодняшним днем, чем вчерашним, и если в настоя-
щем обретают благо, то довольствуются им и не ищут
другого; более того, они горой станут за нового госу-
даря, если сам он будет действовать надлежащим об-
разом. И двойную славу стяжает тот, кто создаст го-
сударство и укрепит его хорошими законами, хороши-
ми союзниками, хорошим войском и добрыми приме-
рами; так же как двойным позором покроет себя тот,
кто, будучи рожден государем, по неразумию лишит-
ся власти.
Если мы обратимся к тем государям Италии, ко-
торые утратили власть, таким, как король Неаполи-
танский, герцог Миланский и другие, то мы увидим,
что наиболее уязвимым их местом было войско, чему
причины подробно изложены выше. Кроме того, неко-
торые из них либо враждовали с народом, либо, рас-
положив к себе народ, не умели обезопасить себя со
стороны знати. Ибо там, где нет подобных изъянов,
государь не может утратить власть, если имеет доста-
точно сил, чтобы выставить войско. Филипп Македон-
ский[125], не отец Александра Великого, а тот, что был
разбит Титом Квинцием[126], имел небольшое государ-
ство по сравнению с теми великими, что на него на-
пали, – Римом и Грецией, но, будучи воином, а также
умея расположить к себе народ и обезопасить себя от
знати, он выдержал многолетнюю войну против рим-
лян и греков и хотя потерял под конец несколько го-
родов, зато сохранил за собой царство.
Так что пусть те из наших государей, кто, властвуя
много лет, лишился своих государств, пеняют не на
судьбу, а на собственную нерадивость. В спокойное
время они не предусмотрели возможных бед – по об-
щему всем людям недостатку в затишье не думать о
буре, – когда же настали тяжелые времена, они пред-
почли бежать, а не обороняться, понадеявшись на то,
что подданные, раздраженные бесчинством победи-
телей, призовут их обратно. Если нет другого выхода,
хорош и такой, плохо лишь отказываться ради него от
всех прочих, точно так же как не стоит падать, пола-
гаясь на то, что тебя поднимут. Даже если тебя и вы-
ручат из беды, это небезопасно для тебя, так как ты
окажешься в положении зависимом и унизительном.
А только те способы защиты хороши, основательны и
надежны, которые зависят от тебя самого и от твоей
доблести.
 Глава XXV
Какова власть судьбы
над делами людей и как
можно ей противостоять
Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утвер-
ждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог,
люди же с их разумением ничего не определяют и да-
же ничему не могут противостоять; отсюда делается
вывод, что незачем утруждать себя заботами, а луч-
ше примириться со своим жребием. Особенно мно-
гие уверовали в это за последние годы, когда на на-
ших глазах происходят перемены столь внезапные,
что всякое человеческое предвидение оказывается
перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к об-
щему мнению, задумываясь о происходящем.
И, однако, ради того чтобы не утратить свободу во-
ли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжа-
ется лишь половиной всех наших дел, другую же по-
ловину или около того она предоставляет самим лю-
дям. Я уподобил бы судьбу бурной реке, которая, раз-
бушевавшись, затопляет берега, валит деревья, кру-
шит жилища, вымывает и намывает землю: все бе-
гут от нее прочь, все отступают перед ее напором,
бессильные его сдержать. Но хотя бы и так, – раз-
ве это мешает людям принять меры предосторожно-
сти в спокойное время, то есть возвести загражде-
ния и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река ли-
бо устремилась в каналы, либо остановила свой без-
удержный и опасный бег?
То же и судьба: она являет свое всесилие там, где
препятствием ей не служит доблесть, и устремляет
свой напор туда, где не встречает возведенных про-
тив нее заграждений. Взгляните на Италию, захлест-
нутую ею же вызванным бурным разливом событий,
и вы увидите, что она подобна ровной местности, где
нет ни плотин, ни заграждений. А ведь, если бы она
была защищена доблестью, как Германия, Испания
и Франция, этот разлив мог бы не наступить или, по
крайней мере, не причинить столь значительных раз-
рушений. Этим, я полагаю, сказано достаточно о про-
тивостоянии судьбе вообще.
Что же касается, в частности, государей, то нам
приходится видеть, как некоторые из них, еще вчера
благоденствовавшие, сегодня лишаются власти, хо-
тя, как кажется, не изменился ни весь склад их харак-
тера, ни какое-либо отдельное свойство. Объясняет-
ся это, я полагаю, теми причинами, которые были по-
дробно разобраны выше, а именно тем, что, если го-
сударь всецело полагается на судьбу, он не может вы-
стоять против ее ударов. Я думаю также, что сохраня-
ют благополучие те, чей образ действий отвечает осо-
бенностям времени, и утрачивают благополучие те,
чей образ действий не отвечает своему времени.
Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пы-
таясь достичь цели, которую каждый ставит перед со-
бой, то есть богатства и славы: один действует осто-
рожностью, другой – натиском; один – силой, другой
– искусством; один – терпением, другой – противопо-
ложным способом, и каждого его способ может приве-
сти к цели. Но иной раз мы видим, что, хотя оба дей-
ствовали одинаково, например, осторожностью, толь-
ко один из двоих добился успеха, и наоборот, хотя
каждый действовал по-своему: один осторожностью,
другой натиском, – оба в равной мере добились успе-
ха. Зависит же это именно от того, что один образ дей-
ствий совпадает с особенностями времени, а другой –
не совпадает. Поэтому бывает так, что двое, действуя
по-разному, одинаково добиваются успеха, а бывает
так, что двое действуют одинаково, но только один из
них достигает цели.
От того же зависят и превратности благополучия:
пока для того, кто действует осторожностью и терпе-
нием, время и обстоятельства складываются благо-
приятно, он процветает, но стоит времени и обстоя-
тельствам перемениться, как процветанию его прихо-
дит конец, ибо он не переменил своего образа дей-
ствий. И нет людей, которые умели бы к этому приспо-
собиться, как бы они ни были благоразумны. Во-пер-
вых, берут верх природные склонности, во-вторых,
человек не может заставить себя свернуть с пути, на
котором он до того времени неизменно преуспевал.
Вот почему осторожный государь, когда настает вре-
мя применить натиск, не умеет этого сделать и оттого
гибнет, а если бы его характер менялся в лад с време-
нем и обстоятельствами, благополучие его было бы
постоянно.
Папа Юлий всегда шел напролом, время же и об-
стоятельства благоприятствовали такому образу дей-
ствий, и потому он каждый раз добивался успеха.
Вспомните его первое предприятие – захват Болоньи,
еще при жизни мессера Джованни Бентивольо. Вене-
цианцы были против, король Испании тоже, с Франци-
ей еще велись об этом переговоры, но папа сам вы-
ступил в поход, с обычной для него неукротимостью
и напором. И никто этому не воспрепятствовал, вене-
цианцы – от страха, Испания – надеясь воссоединить
под своей властью Неаполитанское королевство [127];
уступил и французский король, так как, видя, что папа
уже в походе, и желая союза с ним против венециан-
цев, он решил, что не может без явного оскорбления
отказать ему в помощи войсками.
 Этим натиском и внезапностью папа Юлий достиг
того, чего не достиг бы со всем доступным челове-
ку благоразумием никакой другой глава Церкви; ибо,
останься он в Риме, выжидая, пока все уладится и об-
разуется, как сделал бы всякий на его месте, король
Франции нашел бы тысячу отговорок, а все другие –
тысячу доводов против захвата. Я не буду говорить о
прочих его предприятиях, все они были того же рода,
и все ему удавались; из-за краткости правления он так
и не испытал неудачи, но, проживи он дольше и на-
ступи такие времена, когда требуется осторожность,
его благополучию пришел бы конец, ибо он никогда
не уклонился бы с того пути, на который его увлекала
натура.
Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоян-
на, а человек упорствует в своем образе действий, по-
этому, пока между ними согласие, человек пребывает
в благополучии, когда же наступает разлад, благопо-
лучию его приходит конец. И все-таки я полагаю, что
натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – жен-
щина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и
пинать, – таким она поддается скорее, чем тем, кто хо-
лодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, –
подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, бо-
лее отважны и с большей дерзостью ее укрощают.
 Глава XXVI
Призыв овладеть Италией и
освободить ее из рук варваров
Обдумывая все сказанное и размышляя наедине с
собой, настало ли для Италии время чествовать но-
вого государя и есть ли в ней материал, которым мог
бы воспользоваться мудрый и доблестный человек,
чтобы придать ему форму – во славу себе и на бла-
го отечества, – я заключаю, что столь многое благо-
приятствует появлению нового государя, что едва ли
какое-либо другое время подошло бы для этого боль-
ше, чем наше. Как некогда народу Израиля надле-
жало пребывать в рабстве у египтян, дабы Моисей
явил свою доблесть, персам – в угнетении у мидий-
цев, дабы Кир обнаружил величие своего духа, афи-
нянам – в разобщении, дабы Тезей совершил свой по-
двиг, так и теперь, дабы обнаружила себя доблесть
италийского духа, Италии надлежало дойти до ны-
нешнего ее позора: до большего рабства, чем евреи;
до большего унижения, чем персы; до большего раз-
общения, чем афиняне: нет в ней ни главы, ни поряд-
ка, она разгромлена, разорена, истерзана, растопта-
на, повержена в прах.
 Были мгновения, когда казалось, что перед нами
тот, кого Бог назначил стать избавителем Италии, но
немилость судьбы настигала его на подступах к цели.
Италия же, теряя последние силы, ожидает того, кто
исцелит ей раны, спасет от разграбления Ломбардию,
от поборов – Неаполитанское королевство и Тоскану,
кто уврачует ее гноящиеся язвы. Как молит она Бога
о ниспослании ей того, кто избавит ее от жестокости
и насилия варваров! Как полна она рвения и готовно-
сти стать под общее знамя, если бы только нашлось,
кому его понести!
И самые большие надежды возлагает она ныне на
ваш славный дом, каковой, благодаря доблести и ми-
лости судьбы, покровительству Бога и Церкви, глава
коей принадлежит к вашему дому[128], мог бы принять
на себя дело освобождения Италии. Оно окажется не
столь уж трудным, если вы примете за образец жизнь
и деяния названных выше мужей. Как бы ни были ред-
ки и достойны удивления подобные люди, все же они
– люди, и каждому из них выпал случай не столь бла-
гоприятный, как этот. Ибо дело их не было более пра-
вым, или более простым, или более угодным Богу.
Здесь дело поистине правое, – «lustum enim est bellum
quibus necessarium, et pia arma ibi nulla nisi in armis
spes est»8. Здесь условия поистине благоприятны, а
8
«Ибо та война справедлива, которая необходима, и то оружие свя-
где благоприятны условия, там трудности отступают,
особенно если следовать примеру тех мужей, кото-
рые названы мною выше. Нам явлены необычайные,
беспримерные знамения Божии: море расступилось,
скала источала воду, манна небесная выпала на зем-
лю[129] – все совпало, пророча величие вашему дому.
Остальное надлежит сделать вам. Бог не все испол-
няет сам, дабы не лишить нас свободной воли и при-
читающейся нам части славы.
Неудивительно, что ни один из названных выше
итальянцев не достиг цели, которой, как можно наде-
яться, достигнет ваш прославленный дом, и что при
множестве переворотов и военных действий в Италии
боевая доблесть в ней как будто угасла. Объясняет-
ся это тем, что старые ее порядки нехороши, а луч-
ших никто не сумел ввести. Между тем ничто так не
прославляет государя, как введение новых законов и
установлений. Когда они прочно утверждены и отме-
чены величием, государю воздают за них почестями
и славой; в Италии же достаточно материала, которо-
му можно придать любую форму[130]. Велика доблесть
в каждом из ее сынов, но, увы, мало ее в предво-
дителях. Взгляните на поединки и небольшие схват-
ки: как выделяются итальянцы ловкостью, находчиво-
стью, силой. Но в сражениях они как будто теряют все
130
щенно, на которое единственная надежда» (лат.) .
эти качества. Виной же всему слабость военачальни-
ков: если кто и знает дело, то его не слушают, и, хотя
знающим объявляет себя каждый, до сих пор не на-
шлось никого, кто бы так отличился доблестью и уда-
чей, чтобы перед ним склонились все остальные. По-
этому за прошедшие двадцать лет во всех войнах, ка-
кие были за это время, войска, составленные из одних
итальянцев, всегда терпели неудачу, чему свидетели
прежде всего Таро[131], затем Алессандрия, Капуя, Ге-
нуя, Вайла, Болонья и Местри.
Если ваш славный дом пожелает следовать по сто-
пам величайших мужей, ставших избавителями оте-
чества, то первым делом он должен создать соб-
ственное войско, без которого всякое предприятие ли-
шено настоящей основы, ибо он не будет иметь ни
более верных, ни более храбрых, ни лучших солдат.
Но как бы ни был хорош каждый из них в отдельно-
сти, вместе они окажутся еще лучше, если во главе
войска увидят своего государя, который чтит их и от-
личает. Такое войско поистине необходимо, для то-
го чтобы италийская доблесть могла отразить втор-
жение иноземцев. Правда, испанская и швейцарская
пехота считается грозной, однако же в той и другой
имеются недостатки, так что иначе устроенное войско
могло бы не только выстоять против них, но даже их
превзойти. Ибо испанцы отступают перед конницей, а
швейцарцев может устрашить пехота, если окажется
не менее упорной в бою. Мы уже не раз убеждались
и еще убедимся в том, что испанцы отступали перед
французской кавалерией, а швейцарцы терпели по-
ражение от испанской пехоты. Последнего нам еще
не приходилось наблюдать в полной мере, но дело
шло к тому в сражении при Равенне – когда испанская
пехота встретилась с немецкими отрядами, устроен-
ными наподобие швейцарских. Ловким испанцам уда-
лось пробраться, прикрываясь маленькими щитами,
под копья и, находясь в безопасности, разить непри-
ятеля так, что тот ничего не мог с ними поделать, и
если бы на испанцев не налетела конница, они доби-
ли бы неприятельскую пехоту. Таким образом, изучив
недостатки того и другого войска, нужно построить но-
вое, которое могло бы устоять перед конницей и не
боялось бы чужой пехоты, что достигается как новым
родом оружия, так и новым устройством войска. И все
это относится к таким нововведениям, которые более
всего доставляют славу и величие новому государю.
Итак, нельзя упустить этот случай: пусть после
стольких лет ожидания Италия увидит наконец своего
избавителя. Не могу выразить словами, с какой лю-
бовью приняли бы его жители, пострадавшие от ино-
земных вторжений, с какой жаждой мщения, с какой
неколебимой верой, с какими слезами! Какие двери
закрылись бы перед ним? Кто отказал бы ему в по-
виновении? Чья зависть преградила бы ему путь? Ка-
кой итальянец не воздал бы ему почестей? Каждый
ощущает, как смердит господство варваров. Так пусть
же ваш славный дом примет на себя этот долг с тем
мужеством и той надеждой, с какой вершатся правые
дела, дабы под сенью его знамени возвеличилось на-
ше отечество и под его водительством сбылось ска-
занное Петраркой:

Доблесть ополчится на неистовство,

И краток будет бой,
Ибо не умерла еще доблесть
В итальянском сердце[132].
 История Флоренции
[Посвящение]
СВЯТЕЙШЕМУ И БЛАЖЕННЕЙШЕМУ
ОТЦУ, ГОСПОДИНУ НАШЕМУ КЛИМЕНТУ VII
Покорнейший слуга Никколо Макиавелли

Поскольку, блаженнейший и святейший отец, еще

до достижения нынешнего своего исключительного
положения [133] Ваше святейшество поручили мне из-
ложить деяния флорентийского народа, я со всем
прилежанием и уменьем, коими наделили меня при-
рода и жизненный опыт, постарался удовлетворить
ваше желание. В писаниях своих дошел я до време-
ни, когда со смертью Лоренцо Медичи Великолепно-
го[134] самый лик Италии изменился, и так как после-
довавшие затем события по величию своему и знаме-
нательности требуют и изложения в духе возвышен-
ном, рассудил, что правильно будет все мною до этого
времени написанное объединить в одну книгу и под-
нести Вашему святейшему блаженству, дабы могли
вы начать пользоваться плодами моего труда, плода-
ми, полученными от вами посеянного зерна. Читая эту
книгу, вы, Ваше святейшее блаженство, прежде все-
го увидите, сколь многими бедствиями и под властью
сколь многих государей сопровождались после упад-
ка Римской империи на Западе изменения в судьбах
итальянских государств; увидите, как римский перво-
священник[135], венецианцы, королевство Неаполитан-
ское и герцогство Миланское первыми достигли дер-
жавности и могущества в нашей стране; увидите, как
отечество ваше, именно благодаря разделению сво-
ему избавившись от императорской власти, остава-
лось разделенным до той поры, когда наконец обрело
управление под сенью вашего дома[136].
Ваше святейшее блаженство особо повелели мне
излагать великие деяния ваших предков таким обра-
зом, чтобы видно было, насколько я далек от какой
бы то ни было лести. Ибо если вам любо слышать из
уст людских искреннюю похвалу, то хваления лживые
и искательные никогда не могут быть вам угодными.
Но это-то и внушает мне опасение, как бы я, говоря
о добросердечии Джованни, мудрости Козимо, гуман-
ности Пьеро, великолепии и предусмотрительности
Лоренцо, не заслужил от Вашего святейшества упре-
ка в несоблюдении ваших указаний. Однако здесь я
имею возможность оправдаться как перед вами, так
и перед всеми, кому повествование мое не понрави-
лось бы, как не соответствующее действительности.
Ибо, обнаружив, что воспоминания тех, кто в разное
время писал о ваших предках, полны всяческих по-
хвал, я должен был либо показать их такими, какими
увидел, либо замолчать их заслуги, как поступают за-
вистники. Если же за их высокими делами скрывалось
честолюбие, враждебное, по мнению некоторых лю-
дей, общему благу, то я, не усмотрев его, не обязан
и упоминать о нем. Ибо на протяжении всего моего
повествования никогда не было у меня стремления
ни прикрыть бесчестное дело благовидной личиной,
ни навести тень на похвальное деяние под тем пред-
логом, будто оно преследовало неблаговидную цель.
Насколько далек я от лести, свидетельствуют все раз-
делы моего повествования, особенно же публичные
речи или частные суждения как в прямой, так и в кос-
венной форме, где в выражениях и во всей повадке го-
ворящего самым определенным образом проявляет-
ся его натура. Чего я избегаю – так это бранных слов,
ибо достоинство и истинность рассказа от них ничего
не выиграют. Всякий, кто без предубеждения отнесет-
ся к моим писаниям, может убедиться в моей нелице-
приятности, прежде всего отметив, как немного гово-
рю я об отце Вашего святейшества[137]. Причина тому
– краткость его жизни, из-за чего он не мог приобрести
известности, а я лишен был возможности прославить
его. Однако пошли от него дела великие и славные,
ибо он стал родителем Вашего святейшества. Заслу-
га эта перевешивает деяния его предков и принесет
ему больше веков славы, чем злосчастная судьба от-
няла у него годов жизни.
Я во всяком случае, святейший и блаженнейший
отец, старался в этом своем повествовании, не при-
украшивая истины, угодить всем, но, может быть, не
угодил никому. Если это так, то не удивляюсь, ибо ду-
маю, что, излагая события своего времени, невозмож-
но не задеть весьма многих. Тем не менее я бодро
выступаю в поход в надежде, что, неизменно поддер-
живаемый и обласканный благодеяниями вашего бла-
женства, обрету также помощь и защиту в мощном во-
инстве вашего святейшего разумения. И потому, во-
оружившись мужеством и уверенностью, не изменяв-
шими мне доселе в моих писаниях, буду я продолжать
свое дело, если только не утрачу жизнь или покрови-
тельство Вашего святейшества[138].
 Предисловие
Вознамерившись изложить деяния флорентийско-
го народа, совершенные им в своих пределах и вне
их, я спервоначалу хотел было начать повествова-
ние с 1434 года по христианскому летосчислению –
со времени, когда дом Медичи благодаря заслугам
Козимо и его родителя Джованни достиг во Флорен-
ции большего влияния, чем какой-либо другой. Ибо я
полагал тогда, что мессер[139] Леонардо Аретино [140] и
мессер Поджо[141], два выдающихся историка, обсто-
ятельно описали все, что произошло до этого време-
ни. Но затем я внимательно вчитался в их произве-
дения, желая изучить их способ и порядок изложения
событий и последовать ему, чтобы заслужить одоб-
рение читателей. И вот обнаружилось, что в изложе-
нии войн, которые вела Флоренция с чужеземными
государями и народами, они действительно прояви-
ли должную обстоятельность, но в отношении граж-
данских раздоров и внутренних несогласий и послед-
ствий того и другого они многое вовсе замолчали, а
прочего лишь поверхностно коснулись, так что из этой
части их произведений читатели не извлекут ни поль-
зы, ни удовольствия. Думаю, что так они поступили
либо потому, что события эти показались им мало-
важными и не заслуживающими сохранения в памяти
поколений, либо потому, что опасались нанести оби-
ду потомкам тех, кого по ходу повествования им при-
шлось бы осудить. Таковые причины – да не прогне-
ваются на меня эти историки – представляются мне
совершенно недостойными великих людей. Ибо если
в истории что-либо может понравиться или оказать-
ся поучительным, так это подробное изложение со-
бытий, а если какой-либо урок полезен гражданам,
управляющим республикой, так это познание обстоя-
тельств, порождающих внутренние раздоры и враж-
ду, дабы граждане эти, умудренные пагубным опытом
других, научились сохранять единство. И если приме-
ры того, что происходит в любом государстве, могут
нас волновать, то примеры нашей собственной рес-
публики задевают нас еще больше и являются еще
более назидательными. И если в какой-либо респуб-
лике имели место примечательные раздоры, то са-
мыми примечательными были флорентийские. Ибо
большая часть других государств довольствовалась
обычно одним каким-либо несогласием, которое в за-
висимости от обстоятельств или содействовало его
развитию, или приводило его к гибели; Флоренция же,
не довольствуясь одним, породила их множество.
Общеизвестно, что в Риме после изгнания царей
возникли раздоры между нобилями[142] и плебсом[143],
и не утихали они до самой гибели Римского государ-
ства. Так было и в Афинах, и во всех других про-
цветавших в те времена государствах. Но во Флорен-
ции раздоры возникали сперва среди нобилей, затем
между нобилями и пополанами[144] и, наконец, между
пополанами и плебсом. И вдобавок очень часто слу-
чалось, что даже среди победивших происходил рас-
кол. Раздоры же эти приводили к таким убийствам,
изгнаниям, гибели целых семейств, каких не знавал
ни один известный в истории город. На мой взгляд,
ничто не свидетельствует о величии нашего города
так явно, как раздиравшие его распри, – ведь их бы-
ло вполне достаточно, чтобы привести к гибели да-
же самое великое и могущественное государство. А
между тем наша Флоренция от них словно только рос-
ла и росла. Так велика была доблесть ее граждан, с
такой силой духа старались они возвеличить себя и
свое отечество, что даже те, кто выживал после всех
бедствий, этой своей доблестью больше содейство-
вали славе своей родины, чем сами распри и раз-
доры могли ей повредить. И нет сомнения, что если
бы Флоренции после освобождения от гнета импера-
торской власти[145] выпало счастье обрести такой об-
раз правления, при котором она сохраняла бы един-
ство, – я даже не знаю, какое государство, современ-
ное или древнее, могло бы считаться выше ее: столь-
ко бы достигла она в военном деле и в мирных трудах.
Ведь известно, что не успела она изгнать своих гибел-
линов[146] в таком количестве, что они заполнили всю
Тоскану и Ломбардию, как во время войны с Ареццо
и за год до Кампальдино[147] гвельфы в полном согла-
сии с не подвергшимися изгнанию могли набрать во
Флоренции тысячу двести тяжеловооруженных вои-
нов и двенадцать тысяч пехотинцев. А позже, в войне
против Филиппо Висконти, герцога Миланского, когда
флорентийцам в течение пяти лет [148] пришлось дей-
ствовать не оружием (которого у них тогда не было),
а расходовать средства, они истратили три с полови-
ной миллиона флоринов[149]; по окончании же войны,
недовольные условиями мира и желая показать мощь
своего города, они еще принялись осаждать Лукку[150].
Вот поэтому я и не понимаю, почему эти внутрен-
ние раздоры не достойны быть изложенными подроб-
но. Если же упоминавшихся славных писателей удер-
живало опасение нанести ущерб памяти тех, о ком
им пришлось бы говорить, то они в этом ошибались
и только показали, как мало знают они людское че-
столюбие, неизменное стремление людей к тому, что-
бы имена их предков и их собственные не исчезали
из памяти потомства. Не пожелали они и вспомнить,
что многие, кому не довелось прославиться каким-ли-
бо достойным деянием, старались добиться извест-
ности делами бесчестными. Не рассудили они также,
что деяния, сами по себе имеющие некое величие, –
как, скажем, все дела государственные и политиче-
ские, – как бы их ни вели, к какому бы исходу они ни
приводили, всегда, по-видимому, приносят соверша-
ющим их больше чести, чем поношения.
Поразмыслив обо всем этом, я переменил мнение
и решил начать свою историю от начала нашего горо-
да. Но отнюдь не имея намерения вторгаться в чужую
область, я буду обстоятельно описывать лишь внут-
ренние дела нашего города вплоть до 1434 года, о
внешних же событиях буду упоминать лишь постоль-
ку, поскольку это окажется необходимым для разуме-
ния внутренних. В описании же последующих после
1434 года лет начну подробно излагать и то, и другое.
А для того чтобы в этой истории были понятнее все
эпохи, которых она касается, я, прежде чем говорить
о Флоренции, расскажу о том, каким образом Италия
попала под власть тех, кто ею тогда правил.
Все эти первоначальные сведения как об Италии
вообще, так и о Флоренции займут первые четыре
книги. В первой будут кратко изложены все события,
происходившие в Италии после падения Римской им-
перии и до 1434 года. Вторая охватит время от нача-
ла Флоренции до войны с папой после изгнания гер-
цога Афинского[151]. Третья завершится 1414 годом –
смертью короля Неаполитанского Владислава. В чет-
вертой мы дойдем до 1434 года и начиная с этого вре-
мени будем подробно описывать все, что происходи-
ло во Флоренции и за ее пределами вплоть до наших
дней.
 Книга первая

I
Народы, живущие севернее Рейна и Дуная, в обла-
стях плодородных и со здоровым климатом, зачастую
размножаются так быстро, что избыточному населе-
нию приходится покидать родные места и искать себе
новые обиталища. Когда какая-нибудь такая область
хочет избавиться от чрезмерного количества людей,
все ее жители разделяются на три группы так, чтобы
каждая состояла из равного числа знатных и незнат-
ных, имущих и неимущих. Затем группа, на которую
падет жребий, отправляется искать счастливой доли
в иных местах, а две другие, избавившись от избы-
точного населения, продолжают пользоваться насле-
дием своих предков. Именно эти племена и разруши-
ли Римскую империю, что было облегчено им сами-
ми же императорами, которые покинули Рим, свою
древнюю столицу, и перебрались в Константинополь,
тем самым ослабив западную часть империи: теперь
они уделяли ей меньше внимания и тем самым предо-
ставили ее на разграбление как своим подчиненным,
так и своим врагам. И поистине, для того, чтобы раз-
рушить такую великую империю, основанную на кро-
ви столь доблестных людей, потребна была немалая
низость правителей, немалое вероломство подчинен-
ных, немалые сила и упорство внешних захватчиков;
таким образом, погубил ее не один какой-либо народ,
но объединенные силы нескольких народов.
Первыми выступившими из этих северных стран
против империи после кимвров, побежденных Мари-
ем, римским гражданином, были вестготы – имя это и
на их языке, и на нашем означает «готы западные».
После ряда стычек вдоль границ империи они с разре-
шения императоров на длительное время обоснова-
лись на Дунае, и, хотя по разным причинам и в разное
время совершали набеги на римские провинции, их
все же постоянно сдерживала мощь императорской
власти. Последним, одержавшим над ними славную
победу, был Феодосий: он настолько подчинил их се-
бе, что они не стали выбирать себе короля, но, впол-
не удовлетворенные сделанными им пожалованьями,
жили под его властью и сражались под его знамена-
ми. Со смертью же Феодосия его сыновья Аркадий и
Гонорий унаследовали государство отца, не унасле-
довав, однако, его доблестей и счастливой судьбы, а
с переменой государя переменилось и время. Феодо-
сий поставил во главе каждой из трех частей импе-
рии трех управителей – на Востоке Руфина, на Запа-
де Стилихона, а в Африке Гильдона. После кончины
государя все трое задумали не просто управлять сво-
ими областями, а добиться в них полной самостоя-
тельности. Гильдон и Руфин погибли, едва начав осу-
ществлять свой замысел, а Стилихон сумел скрыть
свои намерения: с одной стороны, он старался завое-
вать доверие новых императоров, а с другой – внести
такую смуту в управление государством, чтобы ему
затем стало легче завладеть им. Для того чтобы вос-
становить вестготов против императоров, он посове-
товал прекратить выплату им условленного жалова-
нья. А так как этих врагов ему показалось недоста-
точно для того, чтобы вызвать в империи смуту, он
стал побуждать бургундов, франков, вандалов и ала-
нов (также северные народы, двинувшиеся на заво-
евание новых земель) к нападению на римские про-
винции. Лишившись положенной дани и стремясь по-
крепче отомстить за обиду, вестготы избрали своим
королем Алариха[152], напали на империю и после це-
лого ряда событий вторглись в Италию, где захватили
и разграбили Рим. Одержав эту победу, Аларих умер,
а наследник его Атаульф[153] взял себе в жены Пла-
цидию, сестру императоров, и, вступив с ними в род-
ство, согласился прийти на помощь Галлии и Испа-
нии, которые по вышесказанной причине подверглись
нападению со стороны вандалов, бургундов, аланов
и франков.
В конце концов вандалы, занявшие ту часть Испа-
нии, что звалась Бетикой [154], будучи не в состоянии от-
разить удары вестготов, были призваны правителем
Африки Бонифацием занять эту провинцию, охотно
согласились на это, а Бонифаций был доволен этой
поддержкой, ибо, восстав против императора, он опа-
сался расплаты за свое преступление. Так под води-
тельством своего короля Гензериха вандалы обосно-
вались в Африке.
К тому времени императором стал сын Аркадия
Феодосий. Он так мало заботился о делах Запада,
что все эти зарейнские народы вознамерились проч-
но утвердиться на захваченных землях.

II
Таким образом, вандалы стали хозяйничать в Аф-
рике, аланы и вестготы в Испании, а франки и бур-
гунды не только захватили Галлию, но дали и свое
имя занятым ими областям, которые стали называть-
ся Францией и Бургундией. Все эти успехи побуди-
ли другие народы принять участие в разделе импе-
рии. Гунны, тоже кочевая народность, захватили Пан-
нонию, провинцию по ту сторону Дуная, которая, при-
няв теперь имя этих гуннов, получила название Хунга-
рии. К бедам этим добавилась еще одна: император,
теснимый с разных сторон, пытался уменьшить коли-
чество своих врагов и стал заключать соглашения то
с франками, то с вандалами, а это лишь усиливало
власть и влияние варваров и ослабляло империю.
Остров Британия, что ныне именуется Англией, то-
же не избежал этих бедствий. Напуганные варвара-
ми, занявшими Францию, не видя никакой возможной
защиты со стороны императора, бритты призвали на
помощь англов, одно из германских племен. Англы,
предводительствуемые своим королем Вортигерном,
охотно откликнулись и сперва защищали бриттов, а
потом изгнали их с острова, утвердились там, и стал
он по имени их называться Англией. Но первоначаль-
ные жители этой страны, лишившись родины, сами
вынуждены оказались разбойничать и хоть и не суме-
ли защитить свою собственную страну, решили завла-
деть чужой. Со своими семьями переплыли они через
море, заняли прилегавшие к нему земли и по своему
имени назвали их Бретанью.

III
Гунны, захватившие, как мы уже говорили, Панно-
нию, соединились с другими народами – гепидами, ге-
рулами, турингами и остготами (так именуются на их
языке готы восточные) и двинулись на поиски новых
земель. Захватить Францию им не удалось, так как ее
обороняли другие варвары, поэтому они вторглись в
Италию под водительством своего короля Аттилы, ко-
торый незадолго до того умертвил своего брата Бле-
ду, чтобы не делить с ним власти. Это сделало его
всемогущим, а Андарих, король гепидов, и Веламир,
король остготов, превратились в его данников. Вторг-
шись в Италию, Аттила принялся осаждать Аквилею.
Хотя ничто другое ему не препятствовало, осада за-
няла два года, и в течение этого времени он опусто-
шил всю прилегавшую местность и рассеял всех ее
жителей. Отсюда, как мы еще будем говорить, пошло
начало Венеции. После взятия и разрушения Акви-
леи и многих других городов он устремился на Рим,
но от разгрома его воздержался, вняв мольбам па-
пы, к которому он возымел такое почтение, что даже
ушел из Италии в Австрию, где и скончался[155]. После
его смерти Веламир, король остготов, и вожди про-
чих народов подняли восстание против его сыновей,
Генриха и Уриха, и одного убили, а другого принудили
убраться вместе с его гуннами за Дунай и возвратить-
ся к себе на родину. Остготы и гепиды обосновались в
Паннонии, а герулы и туринги – на противоположном
берегу Дуная.
Когда Аттила удалился из Италии, западный им-
ператор Валентиниан решил восстановить страну, а
дабы легче ему было оборонять ее от варваров, он
перенес столицу из Рима в Равенну.
Бедствия, обрушившиеся на Западную империю,
явились причиной того, что император, пребывавший
в Константинополе, часто передавал власть на Запа-
де другим лицам, считая ее делом дорогостоящим и
опасным. Часто также безо всякого его соизволения
римляне, видя себя брошенными на произвол судь-
бы, сами выбирали себе императора, а то и какой-ни-
будь узурпатор захватывал власть в империи. Так, на-
пример, после смерти Валентиниана престол зани-
мал некоторое время Максим, римлянин, заставив-
ший Евдокию, супругу покойного императора, стать
теперь его женой. Та происходила из императорско-
го рода и брак с простым гражданином считала для
себя позором. В жажде мести за поругание она тай-
но призвала в Италию Гензериха, короля вандалов и
правителя Африки, расписав ему, как легко и как вы-
годно будет ему завладеть Римом. Вандал, соблаз-
ненный добычей, явился, нашел Рим оставленным на
произвол судьбы, разграбил его и оставался там две
недели [156]. Затем он захватил и разграбил еще другие
итальянские земли, после чего он и войско его, отя-
гощенные огромной добычей, отправились обратно в
Африку. Вследствие кончины Максима римляне, воз-
вратившись в свой город, провозгласили императо-
ром римского гражданина Авита. Затем последовало
еще очень много различных событий, сменилось мно-
го императоров и наконец константинопольский пре-
стол достался Зенону, а римский – Оресту и сыну его
Августулу, захватившим власть благодаря хитрости.
Пока они намеревались силой удерживать ее, герулы
и туринги, обосновавшиеся, как я сказал, после смер-
ти Аттилы на берегу Дуная, объединились под руко-
водством своего полководца Одоакра и вторглись в
Италию.
Покинутые ими места были тотчас же заняты лан-
гобардами, тоже северным народом, под водитель-
ством их короля Кодога, каковые, о чем будет сказано
в свое время, явились последним бичом Италии. Одо-
акр, вторгшись в Италию, победил и умертвил Ореста
недалеко от Павии, а Августул бежал. После победы
Одоакр принял титул не императора, а короля Рим-
ского, дабы в Риме переменилась не только власть, а
и само название ее. Он был первым из вождей наро-
дов, кочевавших тогда по римскому миру, который ре-
шил прочно обосноваться в Италии[157]. Ибо все дру-
гие, то ли из страха, что им не удержаться в Риме, так
как восточный император легко мог оказать Одоакру
помощь, то ли по какой другой тайной причине, всегда
только предавали его разграблению, а селились в ка-
кой-нибудь иной стране.

IV
В то время прежняя Римская империя подчинялась
следующим государям: Зенон, царствовавший в Кон-
стантинополе, повелевал всей Восточной империей;
остготы владели Мезией и Паннонией; вестготы, све-
вы и аланы – Гасконью и Испанией; вандалы – Аф-
рикой; франки и бургунды – Францией; герулы и ту-
ринги – Италией. Королем остготов стал к тому вре-
мени Теодорих, племянник Веламира. Будучи связан
дружбой с Зеноном, императором Востока, он напи-
сал ему, что его остготы, превосходящие воинской
доблестью все другие народы, владеют гораздо мень-
шим достоянием и считают это несправедливым; что
ему уже невозможно удерживать их в пределах Пан-
нонии, и, таким образом, видя, что придется разре-
шить им взяться за оружие и искать новых земель, он
решил сообщить об этом императору, чтобы тот пре-
дупредил их намерения, уступив им какие-либо зем-
ли, где существование для них было бы и более по-
четным, и более легким.
И вот Зенон, отчасти из страха перед остготами, от-
части желая изгнать Одоакра из Италии, предоставил
Теодориху право выступить против Одоакра и завла-
деть Италией. Тот немедленно выступил из Панно-
нии, оставив там дружественных ему гепидов, явился
в Италию, умертвил Одоакра и его сына, принял по
его примеру титул короля Италии[158] и местопребы-
ванием своим избрал Равенну, по причинам, которые
побудили еще Валентиниана сделать то же самое.
И в военных, и в мирных делах Теодорих показал
себя человеком незауряднейшим: в боевых столкно-
вениях он неизменно одерживал победу, в мирное
время осыпал благодеяниями свои города и народы.
Он расселил остготов на завоеванных землях, оста-
вив им их вождей, чтобы те предводительствовали
ими в походах и управляли в мирной жизни. Он рас-
ширил пределы Равенны, восстановил разрушенное
в Риме и вернул римлянам все их привилегии, за ис-
ключением военных. Всех варварских королей, поде-
ливших между собою владения Римской империи, он
держал в их границах – одной силой своего авторите-
та, не прибегая к оружию. Между северным берегом
Адриатики и Альпами он настроил земляных укрепле-
ний и замков, дабы легче было препятствовать втор-
жениям в Италию новых варварских орд. И если бы
столь многочисленные заслуги не были к концу его
жизни омрачены проявлениями жестокости в отноше-
нии тех, кого он подозревал в заговорах против своей
власти, как, например, умерщвлением Симмаха и Бо-
эция[159], людей святой жизни, память его во всех отно-
шениях достойна была бы величайшего почета. Ибо
храбрость его и великодушие не только Рим и Ита-
лию, но и другие области Западной Римской империи
избавили от непрерывных ударов, наносимых посто-
янными нашествиями, подняли их, вернули им доста-
точно сносное существование.

V
И действительно, если на Италию и другие провин-
ции, ставшие жертвой разбушевавшихся варваров,
обрушились жестокие беды, то произошло это пре-
имущественно за время от Аркадия и Гонория до Тео-
дориха. Если поразмыслить о том, сколько ущерба на-
носит любой республике или королевству перемена
государя или основ управления, даже когда они вы-
званы не внешними потрясениями, а хотя бы только
гражданскими раздорами, если иметь в виду, что та-
кие пусть и незначительные перемены могут погубить
даже самую могущественную республику или коро-
левство, – легко можно представить себе, какие стра-
дания выпали на долю Италии и других римских про-
винций, где менялись не только государи или прави-
тельства, но законы, обычаи, самый образ жизни, ре-
лигия, язык, одежда, имена. Ведь даже не всех этих
бедствий, а каждого в отдельности достаточно, что-
бы ужаснуть воображение самого сильного духом че-
ловека. Что же происходит, когда приходится видеть
их и переживать! Все это приводило и к разрушению,
и к возникновению и росту многих городов. Разруше-
ны были Аквилея, Луни, Кьюзи, Пополония, Фьезоле
и многие другие. Заново возникли Венеция, Сиена,
Феррара, Аквила и прочие поселения и замки, кото-
рые я ради краткости изложения перечислять не ста-
ну. Из небольших превратились в крупные Флорен-
ция, Генуя, Пиза, Милан, Неаполь и Болонья. К этому
надо добавить разрушение и восстановление Рима и
других то разрушавшихся, то возрождавшихся горо-
дов.
Из всех этих разрушений, из пришествия новых на-
родов возникают новые языки, как показывают те, на
которых стали говорить во Франции, Испании, Ита-
лии: смешение родных языков варварских племен
с языками Древнего Рима породило новые способы
изъясняться. Кроме того, изменились наименования
не только областей, но также озер, рек, морей и лю-
дей. Ибо Франция, Италия, Испания полны теперь но-
вых имен, весьма отличающихся от прежних: так, на-
пример, По, Гарда, острова Архипелага, чтобы не упо-
минать многих других, носят теперь новые названия,
представляющие собой сильнейшие искажения ста-
рых. Людей теперь именуют не Цезарь или Помпей,
а Пьетро, Джованни и Маттео. Но из всех этих пере-
мен самой важной была перемена религии, ибо чуде-
сам новой веры противостояла привычка к старой и
от их столкновения возникали среди людей смута и
пагубный раздор. Если бы религия христианская яв-
ляла собой единство, то и неустройства оказалось бы
меньше; но вражда между церквами греческой, рим-
ской, равеннской[160], а также между еретическими сек-
тами и католиками многоразличным образом удруча-
ла мир. Свидетельство этому – Африка, пострадав-
шая гораздо больше от приверженности вандалов к
арианской ереси[161], чем от их врожденной жадности
и свирепости. Люди, живя среди стольких бедствий,
во взоре своем отражали смертную тоску своих душ,
ибо, помимо всех горестей, которые им приходилось
переносить, очень и очень многие не имели возмож-
ности прибегнуть к помощи Божией, надеждой на ко-
торую живут все несчастные: ведь по большей части
они не знали толком, к какому Богу обращаться, и по-
тому безо всякой защиты и надежды жалостно поги-
бали.

VI
Вот почему Теодорих справедливо заслуживает по-
хвалы – ведь он первый положил предел столь мно-
гим несчастиям. За тридцать восемь лет своего цар-
ствования в Италии он так возвеличил ее, что исчез-
ли даже следы войн и смут. Но по смерти Теодори-
ха власть перешла к Аталариху, сыну его дочери Ама-
ласунты, и в скором времени не утоленная еще злая
судьба вновь погрузила страну в те же бедствия. Ибо
Аталарих скончался вскоре после своего деда, пре-
стол перешел к его матери, а с ней изменнически по-
ступил Теодат, которого она приблизила к себе, что-
бы иметь в нем помощника по управлению государ-
ством. Он умертвил ее, завладел королевским тро-
ном, но остготы возненавидели его за это преступле-
ние. Тогда император Юстиниан возгорелся надеждой
на изгнание их из Италии. Во главе этого предприятия
поставил он Велизария, только что изгнавшего ванда-
лов из Африки и вернувшего эту провинцию империи.
Велизарий завладел Сицилией и, перебравшись от-
туда в Италию, занял Неаполь и Рим. Тогда готы пре-
дали смерти своего короля Теодата, считая его ответ-
ственным за бедствие, и избрали на его место Вити-
геса, который после нескольких незначительных сты-
чек был осажден Велизарием в Равенне и взят в плен.
Но не успел Велизарий завершить победу, как Юс-
тиниан отозвал его, а вместо него назначил Иоанна
и Виталия, ни в малейшей мере не обладавших его
доблестью и благородством. Готы ободрились и коро-
лем избрали Гильдобальда, правителя Вероны, одна-
ко тот был вскоре убит, и королевская власть доста-
лась Тотиле[162], который разбил войска императора,
занял Тоскану и Неаполь, так что за императорски-
ми полководцами осталась лишь последняя из обла-
стей, отвоеванных Велизарием. Тогда император по-
чел необходимым вернуть Велизария в Италию; од-
нако, явившись туда с недостаточными вооруженны-
ми силами, этот полководец не только не достиг но-
вой славы, но утратил и ту, что выпала ему за перво-
начальные его деяния.
Действительно, пока Велизарий со своим войском
находился еще в Остии, Тотила на глазах у него за-
хватил Рим и, видя, что ему не удастся ни удержать
город, ни безопасно отступить, в значительной части
разрушил его, изгнал всех жителей, забрал с собой
сенаторов и, не раздумывая о противнике, повел свое
войско в Калабрию, навстречу тем вооруженным си-
лам, которые прибывали из Греции в помощь Вели-
зарию. Последний, видя Рим брошенным на произ-
вол судьбы, задумал дело весьма достойное: он за-
нял развалины Рима, восстановил со всей возмож-
ной поспешностью его стены и вновь созвал под их
защиту прежних обитателей. Однако в благородном
этом начинании ему не повезло. Юстиниана в то вре-
мя теснили парфяне, он опять отозвал Велизария, ко-
торый, повинуясь приказу своего повелителя, оставил
Италию на милость Тотилы, вновь занявшего Рим. На
этот раз Тотила, однако, не обошелся с ним так жесто-
ко, как прежде: напротив, склоняясь на мольбы свято-
го Бенедикта, весьма тогда почитавшегося всеми за
свою святость, он даже решил восстановить вечный
город.
Тем временем Юстиниан заключил с парфянами
мир и уже задумал было послать новые войска на
освобождение Италии, как ему воспрепятствовали в
этом славяне, новые пришедшие с севера племена,
которые переправились через Дунай[163] и напали на
Иллирию и Фракию, так что Тотиле удалось завладеть
почти всей Италией. Под конец Юстиниан одолел сла-
вян и послал в Италию войско под командованием ев-
нуха Нарсеса, полководца весьма одаренного, кото-
рый, высадившись в Италии, разбил и умертвил То-
тилу. Остатки готов, рассеявшихся после этого раз-
грома, заперлись в Павии и провозгласили королем
Тейю. Нарсес же, одержав победу, взял Рим и под ко-
нец, в битве при Ночере, разбил Тейю и умертвил его.
После этой победы в Италии уже не слыхали имени
готов, господствовавших в ней семьдесят лет от Тео-
дориха до Тейи.
 VII
Но не успела Италия избавиться от власти готов,
как Юстиниан скончался, а его сын и преемник Юстин
по наущению супруги своей Софии отозвал Нарсеса
и вместо него послал в Италию Лонгина. Тот после-
довал примеру своих предшественников и местопре-
быванием своим избрал Равенну, а кроме того, уста-
новил в Италии новый порядок управления: не назна-
чая, как это делали готы, правителей целых областей,
он каждому городу, каждой более или менее значи-
тельной местности дал отдельных начальников, на-
званных герцогами[164]. При этом порядке Рим не полу-
чил никакого преимущества. До этого времени оста-
вались хотя бы названия консулов и сената, теперь
они были упразднены, и Римом управлял герцог, еже-
годно назначавшийся из Равенны, и Рим стал про-
сто Римским герцогством. Равеннский же наместник
императора, управлявший всей Италией, получил на-
звание экзарха. Такое разделение ускорило и оконча-
тельную гибель Италии, и ее захват лангобардами.

VIII
Нарсес был до крайности возмущен тем, что импе-
ратор отнял у него управление провинцией, освобож-
денной его доблестью и кровью. К тому же и София
не удовольствовалась одним оскорблением – лише-
нием власти, – а добавила к этому издевательские
слова: она, мол, заставит его прясть, как других евну-
хов. И вот вконец разъяренный Нарсес подбил Аль-
боина, короля лангобардов, правившего тогда в Пан-
нонии, на захват Италии.
Как было уже сказано, лангобарды заняли обла-
сти вдоль Дуная, оставленные герулами и турингами,
когда тех повел на Италию их король Одоакр. Там
они и оставались, пока королем у них не стал Альбо-
ин, человек свирепый и дерзновенный. Под его води-
тельством они перешли Дунай, напали на Гунимунда,
короля гепидов, владевшего Паннонией, и победили
его. Среди захваченных ими пленных была дочь ко-
роля Розамунда. Альбоин взял ее в жены и стал вла-
дыкой Паннонии. И такова была присущая ему свире-
пость, что он велел сделать из черепа Гунимунда ча-
шу и пил из нее в память о своей победе.
Призванный в Италию Нарсесом, с которым у него
завелась дружба со времен готской войны, он предо-
ставил Паннонию гуннам, возвратившимся, как мы
уже говорили, после смерти Аттилы к себе на родину.
Затем он проник в Италию[165], убедился, что она раз-
дроблена на мелкие части, и одним ударом завладел
Павией, Миланом, Вероной, всей Тосканой, а также
большей частью Фламинии, называемой ныне Рома-
ньей. Столь многочисленные и быстрые успехи, каза-
лось, предвещали ему захват всей Италии. На радо-
стях он устроил в Вероне пир и, не без воздействия
винных паров, приказал наполнить вином череп Гу-
нимунда и поднести его Розамунде, которая прини-
мала участие в пиршестве, сидя напротив него. При
этом он сказал нарочито громко, так, чтобы королева
слышала, что пускай-де на радостях она выпьет вме-
сте со своим отцом. Слова эти были ей как острый
нож в сердце, и Розамунда вознамерилась отомстить.
Она знала, что некий благородный лангобард по име-
ни Алмахильд, юноша до ярости храбрый, влюблен
в одну из ее женщин, и сговорилась с этой женщи-
ной устроить так, чтобы он провел ночь с ней, короле-
вой, вместо своей возлюбленной. Та указала ему, ку-
да он должен прийти на свидание, и он улегся в тем-
ном покое с Розамундой, думая, что имеет дело с ее
прислужницей. После того как все совершилось, Ро-
замунда открылась ему и поставила его перед выбо-
ром: либо он умертвит Альбоина и завладеет навсе-
гда и престолом, и ею, либо будет казнен Альбоином,
как осквернитель королевского ложа. Алмахильд со-
гласился убить Альбоина, но, содеяв это убийство,
они увидели, что троном им не завладеть, и к тому же
стали опасаться, как бы с ними не расправились лан-
гобарды, которые Альбоина любили. Поэтому, захва-
тив с собой все королевские сокровища, они бежали
в Равенну к Лонгину, где и были с честью приняты им.
Пока происходили все эти события, император Юс-
тин скончался, и преемником его стал Тиберий, кото-
рый до того завяз в войне с парфянами, что не в со-
стоянии был оказать какую-либо помощь Италии. Тут
Лонгин решил, что наступило для него удобное время
сделаться с помощью Розамунды и ее золота коро-
лем лангобардов и всей Италии. Он поделился этим
замыслом с Розамундой и уговорил ее умертвить Ал-
махильда, а его, Лонгина, взять в мужья. Она согла-
силась, и вот, когда Алмахильд после бани захотел
пить, она поднесла ему заранее приготовленный ку-
бок с отравленным вином. Выпив едва половину куб-
ка, он внезапно ощутил, что ему разрывает внутрен-
ности, понял, в чем дело, и принудил Розамунду про-
глотить остаток яда. Так, вскорости, оба они умерли,
и Лонгин потерял надежду стать королем.
Между тем лангобарды собрались в Павии, которая
стала столицей их королевства, и провозгласили ко-
ролем Клефа. Он отстроил заново Имолу, разрушен-
ную Нарсесом, захватил Римини и почти всю страну
до самого Рима, но в разгар этих побед скончался.
Этот Клеф проявлял не только к чужакам, но и к своим
лангобардам такую жестокость, что они возымели от-
вращение к королевской власти и решили не ставить
над собой королей, а избрать тридцать герцогов и вру-
чить им управление страной. Такое решение явилось
причиной того, что лангобарды так никогда и не за-
няли всей Италии: их владычество простиралось не
далее Беневента, а Рим, Равенна, Кремона, Мантуя,
Падуя, Монселиче, Парма, Болонья, Фаенца, Форли,
Чезена частью смогли долгое время обороняться от
них, частью же так никогда и не были ими заняты. Ибо
отсутствие королевской власти ослабило готовность
лангобардов к войне, когда же они опять стали выби-
рать королей, то, раз отведав свободы, стали уже не
столь послушны и более склонны к внутренним раз-
дорам. Из-за этого сперва замедлились их успехи, а
затем они вообще потеряли Италию. Благодаря тому
что лангобарды оказались в таком положении, римля-
не и Лонгин смогли прийти с ними к соглашению, по
которому военные действия прекращались и за каж-
дой из сторон сохранялось то, чем она владела.

IX
К тому времени политическая власть римских пап
стала значительно сильнее, чем ранее. Первые пре-
емники святого Петра за святость своей жизни и тво-
римые ими чудеса были столь почитаемы людьми
и так распространилось христианство благодаря их
примеру, что и государи вынуждены были примыкать
к нему, дабы прекратить смуту, царившую в мире.
Вследствие того что император, приняв христианскую
веру, перенес престол свой в Константинополь, импе-
рия римская гораздо скорее пришла в упадок, но зато
римская церковь значительно усилилась. Однако же
до вторжения лангобардов вся Италия находилась в
подчинении императоров или королей и папы не об-
ладали тогда иной властью, чем та, которую приноси-
ло им всеобщее уважение к их жизни и учению. Во
всем прочем они сами подчинялись императорам и
королям, которые порой предавали их смерти, а по-
рой поручали им управление государством. Но боль-
ше всего содействовал усилению их влияния на ита-
льянские дела король готов Теодорих, когда он пере-
нес свою столицу в Равенну. Рим остался без госу-
даря, а римляне ради безопасности своей вынужде-
ны были все в большей степени идти под защиту па-
пы. Все же власть эта тогда еще не слишком увели-
чилась: римская церковь добилась лишь одного – за
ней, а не за равеннской осталось первое место. Но
приход лангобардов и раздробление Италии сделали
папу более смелым: он оказался как бы главой Рима,
константинопольский император и лангобарды прояв-
ляли к нему уважение, и таким образом через его по-
средство римляне могли вступать в переговоры и с
лангобардами и с Лонгином не как подданные, а как
равные. Так папы оставались друзьями то византий-
цев[166], то лангобардов, и их значение от этого лишь
увеличивалось.
Именно в это время, в правление императора Ирак-
лия[167], начался упадок Восточной империи. Славян-
ские племена, о которых мы уже упоминали, снова на-
пали на Иллирию и, захватив ее, дали ей и свое имя –
Словения. Другие же области этой империи подверг-
лись нападению сперва персов, затем арабов, вы-
шедших из пределов Аравии под водительством Му-
хаммеда[168], и, наконец, турок. Империя потеряла Си-
рию, Африку, Египет, и, видя ее бессилие, папа уже
не мог обращаться к ней за помощью. С другой сто-
роны, мощь лангобардов все нарастала, папе надо
было искать новых союзников, и он прибег к помощи
франков и их королей[169]. Таким образом, все войны,
которые в то время варвары вели в Италии, были в
значительной мере вызваны римскими первосвящен-
никами, и все варвары, нашествиям коих она подвер-
галась, бывали почти всегда ими же и призваны. Так
же ведут себя они и поныне, и именно из-за этого Ита-
лия остается раздробленной и бессильной. Вот поче-
му, повествуя о событиях, происходивших с того вре-
мени и до наших дней, мы уже станем говорить не
об упадке империи, окончательно поверженной, а об
усилении власти римских первосвященников и прочих
государей, которые управляли Италией до вторжения
Карла VIII [170]. Мы увидим, как папы, сперва прибегая
лишь к силе церковных отлучений, затем к отлучени-
ям и оружию одновременно, в сочетании с индульген-
циями, стали грозными и благоговейно чтимыми, а за-
тем из-за дурного использования и того, и другого ору-
жия силу первого свели на нет, а в отношении второго
оказались на милости тех, к кому обращались за по-
мощью.

X
Однако пора вернуться к нашему повествованию.
Когда на папский престол вступил Григорий III[171], а на
лангобардский – король Айстульф, последний в нару-
шение заключенных договоров занял Равенну и повел
войну против папы. По названным уже причинам Гри-
горий, не полагаясь на константинопольского импера-
тора из-за его слабости и не доверяя слову лангобар-
дов, столь часто ими нарушавшемуся, стал искать по-
мощи во Франкском королевстве у Пипина II[172], ко-
торый из герцога Австразии и Брабанта превратил-
ся во франкского короля благодаря не столько сво-
им достоинствам, сколько заслугам своего отца Кар-
ла Мартелла и своего деда Пипина. Это отец его Карл
Мартелл, будучи правителем королевства, разгромил
арабов в памятной битве при Туре на берегу реки
Луары[173], уложив там не менее двухсот тысяч вра-
гов. Так сын Мартелла Пипин и стал по заслугам от-
ца правителем этого королевства. Папа Григорий, как
мы уже сказали, послал к нему за помощью против
лангобардов. Пипин обещал эту помощь, но сообщил
папе, что сперва хотел бы лично свидеться с ним и
оказать ему должные почести. Григорий отправился в
королевство франков и проехал через владения сво-
их врагов лангобардов, и при этом никто не чинил ему
никаких препятствий из-за уважения к религии. В ко-
ролевстве франков король осыпал Григория всевоз-
можными почестями и направил в Италию свои вой-
ска, которые осадили лангобардов в Павии. Айстульф
вынужден был просить мира, и франки пошли на пе-
реговоры с ним по просьбе папы, который не домогал-
ся смерти своего врага, – он хотел, чтобы тот жил, при-
няв, однако, крещение. По заключенному с франками
договору Айстульф обязывался вернуть папе все за-
хваченные у него земли, но как только франкские вой-
ска вернулись на родину, он нарушил договор. Папа
вновь обратился за помощью к Пипину, который вто-
рично послал в Италию войско, разбил лангобардов,
взял Равенну и вопреки воле византийского импера-
тора отдал ее папе вместе со всеми владениями, под-
чиненными экзархату, добавив к этому еще Урбино и
Марку.
Во время передачи этих земель Айстульф умер, и
лангобард Дезидерий, который был правителем Тос-
каны, взялся за оружие с целью завладеть троном
и стал просить поддержки у папы, обещая ему свою
дружбу. Папа внял его просьбе и тем самым выну-
дил других государей уступить. Поначалу Дезидерий
оставался верен своему слову и продолжал переда-
вать папе города, уступленные по договоренности с
Пипином. В Равенну больше не являлись константи-
нопольские экзархи, она управлялась по воле римско-
го первосвященника.

XI
Вскоре скончался Пипин, и королем стал сын его
Карл, тот самый, который по величию деяний своих
получил прозвание Великого. На папский же престол
вступил Феодор I[174], который рассорился с Дезидери-
ем, вследствие чего тот принялся осаждать Рим. То-
гда папа обратился за помощью к Карлу, который пе-
решел через Альпы, осадил в свою очередь Дезиде-
рия в Павии, взял его с сыновьями в плен и отослал
их во франкское королевство. Затем он отправился в
Рим посетить папу и там объявил, что римский пер-
восвященник, как наместник Божий на земле, не мо-
жет быть судим судом человеческим; папа же и рим-
ский народ[175] провозгласили Карла императором. Та-
ким образом, Рим снова получил императора на Запа-
де, но теперь уже не папа нуждался, как раньше, в по-
мощи императоров, а императору требовалась под-
держка папы в избрании. По мере того как император-
ская власть утрачивала свои прерогативы, они пере-
ходили к церкви, и благодаря этому с каждым днем
усиливалась ее власть над светскими государями.
Лангобарды находились в Италии уже двести трид-
цать два года и от коренного населения отличались
только именем. В понтификат Льва III Карл решил на-
вести в Италии полный порядок и дал свое согласие
на то, чтобы они поселились в области, где водвори-
лись с самого начала, и чтобы область эта по имени их
называлась Ломбардией [176]. Для того же, чтобы они
чтили римское имя, он повелел, чтобы пограничная
с ними часть равеннского экзархата стала называть-
ся Романьей[177]. Кроме того, сына своего Пипина он
провозгласил королем Италии, с тем чтобы подвласт-
ны ему были все области до Беневента; прочие же
принадлежали византийскому императору, с которым
Карл пришел к соглашению.
 Между тем на папский престол вступил Пасхалий I,
и вот приходские священники римских церквей, чтобы
приблизиться к папе и принимать участие в избрании
его, порешили украсить свою власть громким титулом
и стали называться кардиналами. Они присвоили се-
бе такие права, что теперь уже весьма редко перво-
священник избирался не из их среды, в особенности
с тех пор, как им удалось отстранить римский народ
от выборов главы церкви[178]. Так, после кончины Пас-
халия они избрали папой Евгения II из прихода Санта
Сабина.
В Италии, когда она перешла под власть франков,
частично изменились форма и порядок управления,
и потому что папская власть возобладала над свет-
ской, и вследствие того, что франки установили в ней
звания графов и маркграфов, как до того равеннский
экзарх Лонгин установил звание герцога. Когда затем
папой стал римлянин Оспорко, он счел необходимым
изменить столь неблагозвучное имя и переменил его
на Сергия; с той поры и пошел в ход обычай, по кото-
рому папы после избрания стали менять имя[179].

XII
Между тем император Карл скончался, оставив
престол сыну своему Людовику. После же смерти по-
следнего среди сыновей его возникли такие раздоры,
что ко времени внуков франкский дом лишился импе-
рии, которая перешла к германским правителям: пер-
вым германским императором стал Арнольф.
Из-за раздоров своих Каролинги потеряли не толь-
ко империю, но и Итальянское королевство; лангобар-
ды вновь усилились и стали притеснять папу и рим-
лян. Не зная уж, к какому государю обращаться за по-
мощью, папа вынужден был провозгласить королем
Италии Беренгария, герцога Фриульского[180].
События эти придали смелости гуннам, осевшим в
Паннонии, напасть на Италию, но, разбитые Берен-
гарием, они возвратились в Паннонию, или, вернее,
в Венгрию, как они теперь называли эту область. В
Византии императором к тому времени стал Роман,
отнявший власть у Константина[181], которому сперва
служил как начальник его войска. Воспользовавшись
сменой власти, Апулия и Калабрия, входившие, как
мы упоминали, в состав Восточной империи, восста-
ли против власти Романа, и, раздраженный этим, он
разрешил сарацинам[182] проникнуть в эти области, ко-
торые и были ими заняты, после чего сарацины по-
пытались одним ударом захватить Рим. Однако рим-
ляне, видя, что Беренгарий занят обороной от гун-
нов, военачальником своим сделали Альбериха, гер-
цога Тосканского, и благодаря доблести его спасли
Рим от арабов, каковые, снявши осаду, поставили на
горе Гаргано мощную крепость, откуда господствова-
ли над Апулией и Калабрией и совершали набеги на
прочие области Италии. Таким образом, Италия ока-
залась в плачевнейшем состоянии: со стороны Альп
ей угрожали гунны, со стороны Неаполя – сараци-
ны, и горестное это положение не улучшалось в тече-
ние царствования трех Беренгариев, наследовавших
один другому. Папа же и вся церковь переживали все-
возможные потрясения, не зная к кому обращаться за
помощью, ибо государи западные враждовали меж-
ду собою, а восточные были совершенно бессильны.
Сарацины опустошили город Геную и все его побере-
жье, но эти же бедствия возвысили Пизу, куда стека-
лись люди, изгнанные из своих родных мест. Собы-
тия эти происходили около 931 года по христианско-
му летосчислению. Но когда на императорский пре-
стол вступил герцог саксонский Оттон[183], сын Генри-
ха и Матильды, государь, славившийся своим разуме-
нием, папа Агапий[184] обратился к нему с призывом
явиться в Италию и избавить ее от тирании Беренга-
риев.

XIII
В то время Италия разделена была следующим об-
разом: Ломбардия повиновалась Беренгарию III [185] и
сыну его Альберту; Тосканой и Романьей управлял
наместник западного императора; Апулия и Калабрия
подчинялись частью византийскому императору, ча-
стью сарацинам; в Риме знать ежегодно выбирала
двух консулов, которые и правили там по древнему
обычаю, и при них состоял еще префект в качестве
судьи народа и, кроме того, совет из двенадцати чле-
нов, которые ежегодно же назначали правителей в за-
висящие от Рима города. Папы и в Риме, и во всей
Италии имели большее или меньшее влияние в зави-
симости от того, насколько сами пользовались благо-
склонностью императоров или тех, кто в данное вре-
мя был в этой стране сильнее всего. Император От-
тон явился в Италию, отнял королевство у Беренга-
риев, властвовавших пятьдесят пять лет, возвратил
римскому первосвященнику его прежние полномочия.
У государя этого были сын и внук, носившие, подоб-
но ему, имя Оттон, каковые и царствовали после него
один за другим[186]. В царствование Оттона III римля-
не изгнали из города папу Григория V, император тот-
час же оказал ему помощь и снова водворил в Рим;
а папа, желая покарать римлян, отнял у них право
участия в венчании императора и передал право вы-
бора его шести германским властителям: трем духов-
ным – епископам Майнцскому, Трирскому и Кельнско-
му – и трем светским – герцогам Бранденбургскому,
Пфальцскому и Саксонскому[187]. Все это произошло
в 1002 году. После смерти Оттона III германские кня-
зья избрали императором Генриха II, герцога Бавар-
ского, который, процарствовав двенадцать лет, был в
конце концов коронован папой Стефаном VIII[188]. Ген-
рих и супруга его Симеонда[189] прославились свято-
стью своей жизни, чему свидетельство – множество
храмов Божиих, получивших от них богатые даяния
или даже ими воздвигнутых, как, например, церковь
Сан Миньято недалеко от Флоренции. Генрих II умер
в 1024 году, ему наследовал Конрад Швабский, а тому
– Генрих III. Последний явился в Рим, где в церковных
делах царила смута, ибо избраны были сразу трое со-
перничавших между собой пап[190]. Он низложил всех
троих и поддержал избрание на их место Климента II,
каковой и венчал его императорской короной.

XIV
Италией правили тогда частью сами магистраты,
избранные населением городов, частью государи, ча-
стью уполномоченные императора, главный из коих,
начальствовавший над всеми прочими, именовался
канцлером. Из государей наиболее могущественным
был Готфрид, женатый на графине Матильде, доче-
ри Беатрисы, сестры Генриха II. Супруги эти владе-
ли Луккой, Пармой, Реджо, Мантуей и всем тем, что
ныне зовется Патримонием святого Петра[191]. Пер-
восвященникам же римским приходилось вести бес-
прерывную борьбу с честолюбивыми притязаниями
римского народа, ибо народ, сперва использовав пап-
скую власть для того, чтобы избавиться от господства
императоров, установить свое господство в городе и
распорядиться им согласно своей воле, затем стал
самым ярым врагом первосвященника, который тер-
пел от народа римского больше обид, чем от любо-
го христианского государя. В то самое время, когда
угроза папского отлучения от церкви держала в стра-
хе весь христианский Запад, народ римский упорство-
вал в неподчинении папе, и оба эти соперника только
и старались, чтобы урвать друг у друга власть и почет.
Тем временем на папском престоле оказался Нико-
лай II, и как Григорий V отнял у римлян право участ-
вовать в венчании императора, так Николай II лишил
их возможности участвовать в избрании папы, поста-
новив, что отныне это будет делом кардиналов. Этим
он не удовольствовался, но, сговорившись с госуда-
рями, правившими теперь Калабрией и Апулией в си-
лу обстоятельств, о которых речь впереди, принудил
всех должностных лиц, посланных римлянами всюду,
куда распространялась власть города Рима, присяг-
нуть папскому престолу, а кое-кого из них даже отре-
шил от должности.

XV
После смерти Николая II в церкви произошел рас-
кол, ибо ломбардское духовенство не пожелало под-
чиниться Александру II, избранному в Риме, и сде-
лало Кадала Пармского антипапой[192]. Генрих же IV,
которому ненавистно было усиление папской власти,
пытался убедить папу Александра отказаться от тиа-
ры, а кардиналов – собраться в Германии для избра-
ния нового первосвященника. Так этот государь и ока-
зался первым, которому пришлось испытать на себе
всю тяжесть духовной кары, ибо папа созвал в Риме
собор и на нем лишил Генриха императорского и ко-
ролевского достоинства. Некоторые народы Италии
приняли сторону папы, другие сторону Генриха, – от-
сюда и пошло разделение на гвельфов и гибеллинов,
словно Италии суждено было, избавившись от вар-
варских вторжений, оставаться раздираемой внутрен-
ними смутами. Генрих, отлученный от церкви, вынуж-
ден был по требованию своих подданных явиться в
Италию, чтобы разутым и коленопреклоненным мо-
лить папу о прощении, что и произошло в 1080 го-
ду[193]. Однако вскоре после того между папой и Ген-
рихом опять возникли раздоры. Генрих был снова от-
лучен от церкви и послал на Рим с войском своего сы-
на, тоже Генриха, который с помощью римлян, нена-
видевших папу, осадил его в римской цитадели. Од-
нако Робер Гвискар двинулся из Апулии на помощь
папе, и Генрих, не дожидаясь его, удалился в Герма-
нию. Одни лишь римляне упорствовали в сопротив-
лении, так что Робер разгромил город, снова превра-
тив Рим в развалины, из коих его прежде подняли
несколько пап. Поскольку от этого Робера пошло на-
чало королевства Неаполитанского, мне представля-
ется нелишним рассказать о его происхождении и де-
яниях.

XVI
Как уже было сказано выше, между наследниками
Карла Великого возникли раздоры, каковые и дали
возможность новым северным народам, именуемым
норманнами, напасть на Францию и захватить в ней
целую область, с тех пор и названную по их имени
Нормандией. Часть норманнов явилась в Италию[194]
ко времени, когда в ней бесчинствовали Беренгарии,
сарацины и гунны, и заняла некоторые земли в Рома-
нье, доблестно выстояв среди всех этих войн. У од-
ного из норманнских государей, Танкреда, родилось
несколько сыновей, из коих особо выделялись Виль-
гельм, по прозванию Железная Рука, и Робер, назы-
ваемый Гвискаром. Когда власть перешла к Вильгель-
му, в Италии стало уже поспокойнее, однако же сара-
цины еще занимали Сицилию и каждодневно совер-
шали набеги на итальянское побережье. Тогда Виль-
гельм сговорился с правителями Капуи и Салерно, а
также с Мелорхом, наместником византийского импе-
ратора в Апулии и Калабрии, напасть на Сицилию и по
достижении победы разделить захваченную добычу
и земли между собой на четыре равные части. Пред-
приятие это увенчалось успехом, но Мелорх тайно вы-
звал из Византии войска и завладел всем островом
от имени императора, разделив только добычу. Виль-
гельм этим был весьма недоволен, но, отложив мще-
ние до более благоприятного времени, покинул Си-
цилию вместе с правителями Салерно и Капуи. Едва
они отделились от него, возвратившись в свои владе-
ния, как он, вместо того чтобы вернуться в Романью,
устремился со своим войском в Апулию, внезапно за-
владел Мельфи и, несмотря на противодействие им-
ператорских войск, вскоре подчинил себе почти всю
Апулию и Калабрию, где ко времени папы Николая II
правил брат его Робер Гвискар. Будучи не в состоя-
нии договориться со своими племянниками о разде-
ле наследства, Робер затем обратился к посредниче-
ству папы, на каковое папа с охотою согласился, ибо
рассчитывал найти в Робере опору как против герман-
ских императоров, так и против дерзновенности рим-
ского народа. Расчеты эти, как мы уже видели, оправ-
дались, когда по просьбе Григория VII Робер отогнал
Генриха от Рима и усмирил римский народ. Роберу
наследовали его сыновья, Рожер и Вильгельм, при-
соединившие к владениям своим еще Неаполь и все
земли между Неаполем и Римом, а затем и Сицилию,
властителем коей объявил себя Рожер. Когда Виль-
гельм отправился в Константинополь свататься к до-
чери императора, Рожер напал на брата и захватил
все его владения. Возгордившись от всех этих захва-
тов, он сперва объявил себя королем Италии, но за-
тем, удовольствовавшись титулом короля Апулии и
Сицилии, стал первым, давшим имя и порядок это-
му королевству, которое до наших дней существует в
прежних своих границах, хотя род и племя властите-
лей его менялись не однажды, ибо когда угасла нор-
маннская династия, власть перешла к немецкой, за-
тем к французской, после французской – к арагон-
ской, а теперь Сицилией владеют фламандцы[195].

XVII
Урбан II, вступив на папский престол, навлек на
себя ненависть римлян. Не считая себя в безопас-
ности среди всех несогласий, раздиравших Италию,
он задумал некое весьма смелое предприятие. Он
отправился в сопровождении своего клира во Фран-
цию, собрал в Оверни[196] массу народа и принялся
проповедовать против неверных. Он так воодушевил
всех собравшихся, что они постановили отправиться
в Азию[197] в поход на арабов, каковой вместе со всеми
последующими такими же походами стал именовать-
ся крестовым, ибо все, кто в него отправлялся, отме-
чались красным крестом на одежде своей и на ору-
жии. Вождями этого предприятия были Готфрид, Ев-
стахий и Болдуин Бульонские, графы Булони, и некий
Петр Пустынник, пользовавшийся за мудрость свою
и святость великим уважением; многие народы и ко-
роли содействовали этому делу своей казной, а зна-
чительное количество частных лиц шли в поход за
свой счет безо всякого вознаграждения. Такова бы-
ла тогда сила религиозности в душах людей, движи-
мых примером своих начальников. Сперва предпри-
ятие это увенчалось славным успехом: вся Азия, Си-
рия и часть Египта оказались во власти христиан.
Тогда и возник орден иерусалимских рыцарей, суще-
ствующий и поныне и владеющий островом Родосом,
единственной твердыней против мусульман [198]. Осно-
вался также орден храмовников, который через ма-
лое время весьма плохо кончил из-за развращенно-
сти своих членов[199]. Так в разное время совершилось
множество разных событий, прославивших и многие
народы, и отдельных лиц. В крестовых походах участ-
вовали короли Франции, Англии, а из народов венеци-
анцы, пизанцы и генуэзцы заслужили в них немалую
славу. Итак, эта борьба велась с переменным успехом
до времен мусульманского правителя Саладина. Его
доблесть, а также раздоры среди христиан лишили их
в конце концов славы, приобретенной вначале, и че-
рез девяносто лет были они изгнаны из всех тех мест,
которые так счастливо и с такой честью отвоевали.

XVIII
После смерти Урбана папой стал Пасхалий II, а им-
ператорский престол получил Генрих IV [200], каковой
явился в Рим, притворяясь другом папы, но затем за-
ключил папу со всем его клиром в темницу и согла-
сился вернуть им свободу лишь при условии, что он
будет распоряжаться германской церковью по свое-
му усмотрению. В это время скончалась графиня Ма-
тильда, все свои владения оставившая в наследство
церкви. После же смерти Пасхалия II и Генриха IV
сменился ряд пап и императоров, пока папский пре-
стол не перешел к Александру III, а императорский
к Фридриху Швабскому, прозванному Барбароссой. И
до этого времени у пап были весьма трудные отноше-
ния и с римским народом, и с императором, – при Бар-
бароссе трудности еще увеличились. Фридрих был
весьма искусный полководец, но его преисполняла
такая гордыня, что он даже думать не хотел о воз-
можности уступить папе. Однако после избрания сво-
его он прибыл в Рим для коронования, а затем мир-
но возвратился в Германию. Но недолго находился он
в подобном расположении духа, ибо вскоре вернул-
ся в Италию, чтобы подавить мятеж в некоторых об-
ластях Ломбардии. В это время случилось, что кар-
динал Сан Клементе, по происхождению римлянин,
поссорился с Александром и был некоторыми из кар-
диналов избран папой[201]. Александр пожаловался на
антипапу императору Фридриху, стоявшему лагерем
у Кремы, и император ответил: пускай и тот, и дру-
гой явятся к нему, а он уж рассудит – кому быть па-
пой. Такой ответ Александру не понравился, он видел,
что император склоняется на сторону антипапы, по-
этому отлучил Барбароссу от церкви, а сам бежал к
Филиппу, королю Франции. Между тем Фридрих, про-
должая военные действия в Ломбардии, взял и раз-
грабил Милан, вследствие чего Верона, Падуя и Ви-
ченца объединились против общего врага. В это вре-
мя умер антипапа, и Фридрих поставил на его место
Гвидо Кремонского. Римляне же, приободрившись от
отсутствия папы и затруднений, которые Фридрих ис-
пытывал в Ломбардии, понемногу стали хозяйничать
у себя в Риме и приводить к покорности те области,
которые обычно от них зависели. Жители Тускула не
пожелали подчиниться, и римский народ всем скопом
двинулся на них. Однако им оказал помощь Фридрих,
и совместно с ним тускуланцы так основательно раз-
громили римское войско, что с тех пор Рим и пере-
стал быть богатым многонаселенным городом. Между
тем папа Александр возвратился в Рим, полагая, что
может чувствовать себя в безопасности из-за нена-
висти римлян к Фридриху и множества врагов, кото-
рые у императора имелись в Ломбардии. Фридрих же,
невзирая ни на что, начал осаду Рима, хотя Алек-
сандр, не дожидаясь его, бежал к Вильгельму[202], ко-
ролю Апулии, оставшемуся единственным наследни-
ком этого королевства после смерти Рожера. Фридри-
ху пришлось из-за чумы снять осаду и возвратиться
в Германию.
Тогда объединившиеся против него ломбардцы,
дабы иметь возможность угрожать Павии и Торто-
не, где находились императорские войска, построи-
ли крепость, которая могла стать главной позицией в
этой войне, и назвали ее Алессандрией в честь папы
и в поношение Фридриху. Умер также антипапа Гви-
до, а на его место избрали Иоанна из Фермо, который
пребывал в Монтефьясконе под защитой император-
ских войск.

XIX
Пока совершались эти события, папа Александр
отправился в Тускул, призванный населением этого
города в надежде, что он защитит их от римлян. Туда
к нему явились посланцы короля английского Генри-
ха[203], которым поручено было заявить, что король ни-
как не повинен в убиении блаженного Фомы[204], епи-
скопа Кентерберийского (в чем его громко обвиняла
молва), по каковой причине папа послал в Англию
двух кардиналов разобраться в этом деле. Хотя они
не смогли установить, что король был явно замешан
в этом убийстве, возмущенные гнусностью этого пре-
ступления и тем, что король недостаточно почтил уби-
того, они наложили на него эпитимью: король должен
был собрать всех баронов королевства и публично по-
клясться перед ними в своей непричастности; кроме
того, послать незамедлительно двести вооруженных
людей в Иерусалим и содержать их там в течение го-
да, а также дать обет, что не позже как через три года
он сам отправится туда во главе самого сильного вой-
ска, которое только сможет собрать; и, наконец, еще
– отменить все то, что могло быть предпринято в его
правление для ограничения вольностей духовенства,
и позволить любому из своих подданных, кто бы он
ни был, жаловаться на него в Рим. На все это Генрих
согласился: так могущественнейший государь подчи-
нился требованию, которое в наши дни сочло бы по-
зорным признать любое частное лицо.
А между тем, хотя папе покорствовали, таким об-
разом, государи самых отдаленных стран, он не мог
заставить слушаться себя римлян настолько, что они
не соглашались, чтобы он пребывал в Риме, хотя он и
обещал не вмешиваться ни во что, кроме церковных
дел. Так перед многими вещами трепещешь в отдале-
нии гораздо больше, чем вблизи!
Тем временем Фридрих возвратился в Италию. По-
ка он готовился к новой войне с папой, все его прела-
ты и бароны заявили ему, что отрекутся от него, ес-
ли он не примирится с церковью. Так что он вынуж-
ден был преклонить перед папой колени в Венеции,
где между ними и был заключен мир[205]. По договору
папа лишал императора какой бы то ни было власти
над Римом, а своим союзником объявил Вильгельма,
короля Сицилии и Апулии. Фридрих же никак не мог
обойтись без войны, и потому он устремился в Азию,
чтобы в борьбе с Магометом насытить свое честолю-
бие, которое никак не могло найти удовлетворения
в борьбе с наместником Христовым. Но, очутившись
на берегах реки, он так восхитился прозрачностью ее
струй, что задумал в ней искупаться, каковое легко-
мыслие стоило ему жизни. Так речные воды принес-
ли мусульманам больше пользы, чем папские отлу-
чения христианам: те только разжигали неистовство
Фридриха, эти же с ним покончили.

XX
Со смертью Фридриха папе оставалось только одо-
леть упорную несговорчивость римлян. После весьма
длительных препирательств насчет избрания консу-
лов стороны согласились на том, что избирать консу-
лов будет по обычаю народ, но консулы смогут всту-
пать в должность лишь после того, как дадут клятву
послушания церкви. Этот договор принудил антипа-
пу Иоанна бежать в Монте Альбано, где он вскоре и
скончался.
К тому времени умер также Вильгельм, король Апу-
лии, и папа вознамерился завладеть этим королев-
ством, благо единственным наследником Вильгельма
остался его побочный сын Танкред[206]. Однако баро-
ны не пожелали признать папу и потребовали, что-
бы Танкред стал королем. Папский престол занимал
тогда Целестин III [207]. Желая вырвать королевство из
рук Танкреда, он устроил так, что императором стал
Генрих, сын Фридриха[208], и при этом обещал ему ко-
ролевство Неаполитанское, с тем чтобы церкви бы-
ли возвращены принадлежавшие ей владения. Дабы
облегчить дело, он извлек из монастыря уже немоло-
дую дочь Вильгельма Констанцию и выдал ее замуж
за Генриха. Так основанное норманнами королевство
Неаполитанское перешло от них к немцам. Импера-
тор Генрих, приведя сперва в порядок дела в Герма-
нии, явился в Италию со своей супругой Констанцией
и четырехлетним сыном Фридрихом [209] и без особого
труда завладел престолом, ибо Танкреда уже не было
в живых, а после него оставался только грудной мла-
денец по имени Рожер. Спустя некоторое время Ген-
рих умер в Сицилии, и Неаполитанское королевство
унаследовал Фридрих, а императором благодаря со-
действию папы Иннокентия III избран был Оттон, гер-
цог Саксонский[210]. Однако не успел Оттон венчать-
ся императорской короной, как, ко всеобщему удив-
лению, он объявился врагом папы, занял своими вой-
сками Романью и решил напасть на Неаполитанское
королевство. За это папа отлучил его от церкви, так
что все от него отшатнулись, и императором избрали
Фридриха, короля Неаполитанского. Фридрих явился
в Рим принять корону, однако папа отказался короно-
вать его, опасаясь его могущества и надеясь изгнать
его из Италии, как перед тем Оттона. Возмущенный
Фридрих двинулся в Германию и, успешно воюя про-
тив Оттона, победил его. Пока все это совершалось,
Иннокентий скончался. Он прославился многими бли-
стательными делами и, кроме всего прочего, учредил
в Риме[211] госпиталь Святого духа.
Преемником его стал Гонорий III, при коем осно-
ван был орден святого Доминика, а также в 1218 году
орден святого Франциска. Этот папа короновал Фри-
дриха[212], которому Иоанн, потомок Балдуина, короля
Иерусалимского, еще пребывавший в Азии[213] с остат-
ками христиан, дал в жены одну из своих дочерей[214].
В числе приданого оказался титул короля Иерусалим-
ского. Вот почему все короли неаполитанские имену-
ются с тех пор также иерусалимскими.

XXI
В Италии положение было такое: римляне переста-
ли назначать консулов, а вместо них соответствен-
ные полномочия передавали то одному, то несколь-
ким сенаторам; существовала по-прежнему Лига, ко-
торую составили против Фридриха Барбароссы лом-
бардские города – Милан, Бреша, Мантуя, Виченца,
Падуя и Тревизо. За императора стояли Кремона,
Бергамо, Парма, Реджо, Модена и Тренто[215]. Про-
чие города и замки Ломбардии, Романьи и Тревизской
марки склонялись то на одну, то на другую сторону
в зависимости от обстоятельств. Во времена Отто-
на III[216] явился в Италию некий Эццелино, и здесь у
него родился сын, от которого произошел другой Эц-
целино [217]. Этот последний, будучи весьма богатым и
могущественным, сблизился с Фридрихом II, который,
как уже сказано было, стал врагом папы[218]. С помо-
щью и при содействии Эццелино Фридрих явился в
Италию, взял Верону и Мантую, разгромил Виченцу,
занял Падую и разбил войско союзных городов [219], а
затем направился в Тоскану. Эццелино тем временем
подчинил всю Тревизскую марку. Однако он не смог
взять Феррары, которую обороняли Аццоне д'Эсте и
папские войска в Ломбардии. Как только снята была
осада с Феррары, папа объявил ее ленным владени-
ем и отдал Аццоне д'Эсте, от которого пошли госуда-
ри, и поныне ею правящие.
Фридрих, стремясь поскорее завладеть Тосканой,
остановился в Пизе и так старался выяснить, кто за
него, кто против, что посеял величайшую смуту, ко-
торая оказалась гибельной для Италии, ибо повсюду
стали распространяться гвельфы и гибеллины: гвель-
фами называли себя сторонники церкви, гибеллина-
ми – сторонники императора. Названия эти впервые
прозвучали в Пистойе. Оставив Пизу, Фридрих стал
нападать со всех сторон на владения церкви и опу-
стошать их. Папа, не видя иного выхода, объявил про-
тив него крестовый поход, как его предшественники
объявляли против неверных. Фридрих, чтобы не ока-
заться оставленным сразу всеми своими сторонни-
ками, как это произошло с Фридрихом Барбароссой
и другими его предками, принял на службу немалое
количество сарацин. Дабы покрепче привлечь их на
свою сторону и вдобавок иметь в Италии поддержку,
не страшащуюся папских отлучений, он отдал им го-
род Ночеру[220], полагая, что они станут лучше и уве-
ренней служить ему, имея здесь свое прибежище.

XXII
На папский престол вступил Иннокентий IV. Страх
его перед Фридрихом был так велик, что он отправил-
ся в Геную, а затем во Францию, и в Лионе устроил
собор, на котором решил присутствовать и Фридрих.
Помешало ему в этом восстание в Парме. Пав ду-
хом от неуспешности своих действий, он отправился
в Тоскану, а оттуда в Сицилию, где и скончался [221]. В
Швабии у него остался сын Конрад, а в Апулии неза-
конный отпрыск по имени Манфред, коего он сделал
герцогом Беневентским[222]. Конрад явился в Неаполь
принять власть, но там скончался, а после него остал-
ся наследником малютка Конрадин, находившийся в
Германии. Манфред завладел королевством сперва
как опекун Конрадина, а затем, распустив слухи о его
смерти, объявил себя королем против воли папы и
неаполитанцев, которых заставил признать себя си-
лой.
Покуда в королевстве творились все эти дела, в
Ломбардии происходили смуты между гвельфами и
гибеллинами. За первыми стоял папский легат[223],
за вторыми Эццелино, завладевший уже почти всей
Ломбардией по ту сторону По. Пока шли военные дей-
ствия, против него восстала Падуя, и он истребил две-
надцать тысяч падуанцев, но и сам умер еще до окон-
чания войны восьмидесяти лет от роду[224], а после его
смерти все находившиеся в его владении города об-
рели свободу. Манфред, король Неаполитанский, пи-
тал по примеру своих предков великую вражду к церк-
ви и постоянно держал тогдашнего папу, Урбана IV,
в жесточайшем страхе. Дошло до того, что папа объ-
явил против него крестовый поход и отправился в Пе-
руджу дожидаться войск. Видя, что отрядов подходит
мало, что они слабы и являются с большим запозда-
нием, он решил, что для победы над Манфредом по-
требна более действенная помощь. Он обратил свои
взоры к Франции, отдал королевство Сицилии и Неа-
поля Карлу Анжуйскому, брату короля Французского
Людовика[225], и вызвал его в Италию принять власть
в королевстве. Но еще до прибытия Карла в Рим па-
па умер, а место его занял Климент IV, при котором
Карл и явился в Остию[226] с флотом из тридцати га-
лер, повелев прочим своим войскам двинуться в Ита-
лию пешим порядком. Пока он пребывал в Риме, рим-
ляне, дабы почтить его, дали ему звание сенатора,
а папа предоставил ему инвеституру на королевский
престол, взяв с него обязательство ежегодно выпла-
чивать церкви пятьдесят тысяч дукатов и, кроме того,
издав указ, по которому ни Карл, ни любой другой ко-
роль Неаполя не могут одновременно быть избранны-
ми императором. Карл выступил против Манфреда,
разбил его и умертвил у Беневента, завладев Сици-
лией и королевским троном. Но Конрадин, которому
отец завещал это владение, собрав в Германии нема-
лое войско, явился в Италию сразиться с Карлом, что
и произошло при Тальякоццо. Однако он потерпел по-
ражение, а затем, неопознанный, бежал, но был за-
хвачен и убит.

XXIII
В Италии царил мир, покуда на папский престол не
вступил Адриан V. Карл продолжал пребывать в Ри-
ме и управлял им в качестве сенатора. Не желая тер-
петь эту его власть, папа удалился на жительство в
Витербо и стал призывать императора Рудольфа [227] в
Италию против Карла. Так папы то из ревности к ре-
лигии, то из личного честолюбия беспрерывно призы-
вали в Италию чужеземцев и затевали новые войны.
Не успевали они возвысить какого-нибудь государя,
как тотчас же раскаивались в этом и искали его по-
гибели, так невыносимо было для них, чтобы в этой
стране, для владычества над которой у них самих не
хватало сил, властвовал кто-либо другой. Государей
все это тоже порядком страшило, ибо уклонялись ли
папы от военных действий или воевали, но всегда они
выходили победителями, если не удавалось обойти
их с помощью какой-нибудь хитрости, как было с Бо-
нифацием VIII и некоторыми другими, которых импе-
раторы, прикинувшись добрыми друзьями, сумели за-
манить в плен. Рудольф в Италию, однако, не явил-
ся, ибо в этом ему помешала война, которую он вел
против короля Чешского [228]. Адриан скончался, а ме-
сто его занял Николай III из дома Орсини[229], чело-
век весьма смелый и честолюбивый, который сразу
же решил во что бы то ни стало ослабить власть Кар-
ла. Он побудил императора Рудольфа жаловаться на
то, что Карл держал в Тоскане своего наместника для
содействия гвельфам, которых он после смерти Ман-
фреда восстановил там в правах. Карл уступил им-
ператору, отозвал своих наместников, и папа послал
в Тоскану одного из своих племянников, кардинала,
чтобы тот управлял этой областью от имени импера-
тора[230]. Император же в благодарность за этот знак
уважения возвратил церкви Романью, отнятую у нее
в свое время одним из его предшественников, и па-
па сделал Бертольдо Орсини герцогом Романьи [231].
Сочтя себя достаточно сильным, чтобы потягаться с
Карлом, Николай III лишил его сенаторского звания и
издал указ, по которому ни один отпрыск какого-либо
королевского дома не мог отныне быть римским се-
натором. Был у него также замысел отобрать у Кар-
ла Сицилию, и с этой целью он вступил в тайный сго-
вор с королем Педро Арагонским [232], но предприятие
это увенчалось успехом лишь при его преемнике. Хо-
телось ему, кроме того, возвести на королевские пре-
столы еще двух своих родичей – одного на Ломбард-
ский, другого на Тосканский, дабы они служили защи-
той церкви от немцев, которые пожелали бы проник-
нуть в Италию, и против французов, хозяйничавших в
Неаполитанском королевстве. Однако он скончался,
не осуществив этих помыслов. Это был первый па-
па, открыто проявлявший честолюбивые вожделения
и старавшийся под предлогом величия церкви осы-
пать своих родичей богатствами и почестями. В тече-
ние всего времени, о котором мы вели повествование,
не приходилось говорить о племянниках и вообще ро-
дичах пап, зато теперь история будет полна ими на-
столько, что нам придется даже говорить о папских
сыновьях. И если до нашего времени папы старались
делать их владетельными государями, то теперь им
остается только еще передавать папский престол сво-
им потомкам по наследству. Впрочем, по правде гово-
ря, основанные ими государства до последнего вре-
мени имели весьма мимолетное существование. Па-
пы по большей части жили недолго, и вследствие это-
го их насаждения не могли пустить корней; если это
и удавалось, то ростки пускали слабые корни, и, ли-
шившись поддержки, они при первом же сильном вет-
ре погибали.

XXIV
Преемником Николая III стал Мартин IV [233]. Фран-
цуз по рождению, он держал сторону Карла, каковой
в благодарность за это послал свои войска на усми-
рение Романьи, восставшей против папы. Когда они
осаждали Форли, астролог Гвидо Бонатто посовето-
вал народу напасть на них в некоем указанном им
месте, так что все французы были захвачены в плен
или перебиты. В то же самое время осуществился за-
говор[234], устроенный Николаем III и королем Педро
Арагонским, и сицилийцы умертвили всех французов,
находившихся на острове; им тотчас же завладел Пе-
дро, заявивший, что Сицилия принадлежит ему через
супругу его Констанцию, дочь Манфреда. Готовясь к
войне за восстановление на острове своего владыче-
ства, Карл скончался, а наследник его, Карл II, нахо-
дился в это время в плену в Сицилии. Свободу он по-
лучил, дав честное слово возвратиться в плен, если
в течение трех лет он не добьется от папы согласия
на передачу королевства Сицилийского арагонскому
дому.

XXV
Император Рудольф, вместо того чтобы явиться в
Италию и поддержать в ней славу империи, отправил
туда своего посла с поручением [235] заключить согла-
шение с городами, которые пожелали бы выкупить у
императора свободу. Многие итальянские города вос-
пользовались этим и, получив свободу, существен-
но изменили свой образ жизни[236]. На императорский
престол вступил Адольф Нассауский, а на папский
– Пьетро дель Мурроне под именем Целестина, ко-
торый, будучи монахом-отшельником весьма святой
жизни, через полгода отрекся от папской власти, и то-
гда папой был избран Бонифаций VIII[237]. Небо, знав-
шее, что наступит день, когда Италия избавится от
французов и немцев и будет достоянием одних ита-
льянцев, не пожелало, однако, чтобы папы, даже ко-
гда им уже не будут препятствовать живущие за Аль-
пами чужестранцы, укрепили свою власть и благопо-
лучно пользовались ею. Поэтому оно допустило, что-
бы в Риме возвысились два могущественных дома –
Колонна и Орсини, которые благодаря своему влия-
нию и семейным связям могли постоянно ослаблять
папскую власть. Бонифаций, уразумевший все это,
решил покончить с домом Колонна и для этого не
только отлучил их от церкви, но объявил против них
крестовый поход. Хотя это и нанесло им некоторый
ущерб, но еще более пагубным оказалось для церкви,
ибо оружие отлучения, столь действенное, когда оно
применялось для защиты веры, притупилось, когда
честолюбие обратило его против христиан. Так и вы-
шло, что чрезмерное стремление пап насытить свою
алчность постепенно выбивало оружие из их рук. Вдо-
бавок папа лишил двух кардиналов из дома Колон-
на их кардинальского достоинства[238]. Шьярра, гла-
ва дома Колонна, тайно бежал из Рима, был схвачен
в море каталонскими пиратами и сослан на галеру.
Но в Марселе его узнали и отправили к французско-
му королю Филиппу[239], которого Бонифаций отлучил
от церкви и лишил королевского сана. Рассудив, что
открытая война против наместника Христова приво-
дит всегда либо к поражению, либо к великим опасно-
стям, Филипп решил прибегнуть к хитрости. Сделав
вид, что желает примириться с Бонифацием, он тай-
ком послал Шьярру в Италию, а тот, прибыв в Ананьи,
где находился папа, собрал ночью своих сторонников
и захватил его в плен. И хотя жители Ананьи вскоре
освободили папу, это оскорбление явилось для главы
церкви столь тяжелым ударом, что он помешался и
умер.

XXVI
В 1300 году Бонифаций принял решение о праздно-
вании юбилея, повелев, чтобы и впредь он отмечался
каждые сто лет.
В то время раздоры между гвельфами и гибеллина-
ми разгорелись с особенной силой. Так как императо-
ры предоставили Италию ее участи, многие итальян-
ские города обрели свободу, но многие же стали до-
бычей тиранов. Папа Бенедикт[240] вернул прелатам из
дома Колонна кардинальскую шапку и вновь принял
Филиппа, короля Франции, в лоно церкви. После его
кончины папой стал Климент V, каковой, будучи фран-
цузом, перенес папскую резиденцию во Францию, в
год 1305-й[241].
 Между тем скончался Карл II, король Неаполитан-
ский, и престол унаследовал сын его Роберт, а им-
ператорскую корону получил Генрих Люксембургский,
который явился в Рим[242] короноваться, хотя папы там
не было. Прибытие его вызвало в Ломбардии вели-
кое смятение, ибо он вернул в Италию всех изгнанни-
ков, гвельфы они были или гибеллины. Однако же обе
партии продолжали так враждовать между собой, что
область эта раздиралась беспрерывной войной, кото-
рую император был бессилен прекратить, как ни ста-
рался. Он удалился из Ломбардии и направился по ге-
нуэзской дороге в Пизу, где пытался вырвать Тоскану
из рук короля Роберта. Это ему не удалось [243], и он от-
правился в Рим, где оставался лишь несколько дней,
ибо Орсини, которым покровительствовал Роберт, из-
гнали его оттуда, и он возвратился в Пизу. Дабы бо-
лее успешно вести войну с Тосканой и отнять ее у Ро-
берта, он побудил напасть на нее Федериго, короля
Сицилийского[244], но в тот момент, когда уже рассчи-
тывал занять Тоскану и отнять у Роберта власть, он
скончался, а преемником его на императорском пре-
столе стал Людовик Баварский. К тому времени пап-
ский престол перешел к Иоанну XXII, в его понтифи-
кат император не переставал преследовать гвельфов
и церковь, защитниками которых выступали по пре-
имуществу король Роберт и флорентийцы. Так нача-
лись те войны, которые Висконти[245] вели в Ломбар-
дии против гвельфов, а Каструччо из Лукки – в Тоска-
не против флорентийцев[246]. Но, поскольку дом Вис-
конти положил начало герцогству Миланскому, одно-
му из пяти государств, на которые с тех пор раздели-
лась Италия, мне представляется, что следует обсто-
ятельно рассказать о его происхождении.

XXVII
Когда в Ломбардии образовался уже упоминавший-
ся нами союз городов для защиты от Фридриха Бар-
бароссы, Милан, возродившийся из своих развалин и
решивший мстить за учиненные ему обиды, примкнул
к этому союзу, который дал отпор Барбароссе и на
некоторое время оживил в Ломбардии деятельность
церковной партии[247]. Пока велись эти войны, в Мила-
не особенно возвысилось семейство Делла Торре[248],
и слава его все возрастала, в то время как импера-
торы в этой области пользовались совсем незначи-
тельной властью. Но когда Фридрих II явился в Ита-
лию, а гибеллинская партия благодаря стараниям Эц-
целино усилилась, во всех городах начали проявлять
себя сторонники гибеллинов. В Милане на их сторо-
не оказались Висконти, каковым и удалось изгнать из
города Делла Торре. Впрочем, в изгнании те находи-
лись недолго: между императором и папой заключе-
но было соглашение, и благодаря этому они верну-
лись на родину. Когда же папа со всем своим дво-
ром удалился во Францию, а Генрих Люксембургский
явился в Италию, чтобы короноваться в Риме, в Ми-
лане его приняли Маттео Висконти[249] и Гвидо Делла
Торре, бывшие тогда главами этих домов. Тут Маттео
и задумал использовать присутствие в Милане импе-
ратора[250], чтобы изгнать Гвидо. Он полагал, что до-
бьется своего без труда, ведь Гвидо принадлежал к
враждебной императору партии. Подходящим пово-
дом ему показались враждебные чувства народа к
немцам из-за творившихся ими насилий: он потихонь-
ку принялся укреплять мужество сограждан и подго-
варивал их взяться за оружие и сбросить с себя нако-
нец иго этих варваров. Когда, по его мнению, все бы-
ло уже достаточно хорошо подготовлено, он поручил
одному из верных людей вызвать бунт, и вот внезапно
миланский народ поднял оружие против всего, что но-
сило немецкое имя[251]. Едва началась свара, как Мат-
тео со своими сыновьями и вооруженными сторонни-
ками поспешил к Генриху и заявил ему, что мятеж под-
няли Делла Торре, которые, не довольствуясь жизнью
в Милане в качестве частных граждан, решили вос-
пользоваться случаем нанести ему ущерб, чтобы вы-
служиться перед итальянскими гвельфами и захва-
тить власть в городе, но что он может не тревожить-
ся: зайди только речь о его защите, – их, Висконти,
и их сторонников будет вполне достаточно для обес-
печения его безопасности. Генрих легко поверил все-
му, что говорил Маттео, соединил свои силы с силами
Висконти, и вместе они напали на сторонников Дел-
ла Торре, старавшихся в разных концах города спра-
виться с мятежом, умертвили из них всех, кого могли,
а других изгнали из города, конфисковав их имуще-
ство. Так Маттео оказался властителем Милана. Ему
наследовали Галеаццо и Аццо, а им Лукино и Джован-
ни. Последний стал в Милане архиепископом, Лукино
же умер раньше его, и наследниками были Бернабо
и Галеаццо. Вскоре после этого скончался и Галеац-
цо, оставив единственного сына Джан Галеаццо, про-
званного графом Вирту[252], каковой после кончины ар-
хиепископа предательски умертвил своего дядю Бер-
набо и остался в Милане единственным владыкой. Он
первый и принял титул герцога. Сыновья его были Фи-
липпо и Джованни Мариа Анджело, вскоре убитый ми-
ланским народом. Он оставил государство Филиппо,
который не имел, однако, мужского потомства, вслед-
ствие чего управление государством от дома Вискон-
ти перешло к дому Сфорца, а каким образом и почему
это случилось, мы скажем в своем месте.
 XXVIII
Вернемся, однако же, к тому, от чего я отклонил-
ся. Император Людовик, чтобы поднять значение сво-
ей партии да заодно и короноваться, явился в Ита-
лию[253]. Находясь в Милане, он под предлогом стрем-
ления вернуть миланцам свободу, но на самом деле
желая выжать из них деньги, посадил всех Вискон-
ти в темницу, но, впрочем, вскоре освободил их по
настояниям Каструччо Луккского. Затем он прибыл в
Рим и, дабы усилить в Италии смуту, поставил анти-
папой Пьетро делла Корбара[254], рассчитывая с помо-
щью его влияния и вооруженных сил Висконти суще-
ственно ослабить враждебную ему партию в Тоскане
и в Ломбардии. Однако Каструччо умер, и для импе-
ратора это было началом поражения, ибо Пиза и Лук-
ка восстали и пизанцы отправили антипапу во Фран-
цию к папе[255] в качестве пленника, так что император,
отчаявшись добиться чего-нибудь в Италии, возвра-
тился в Германию.
Не успел он отправиться восвояси, как Иоанн, ко-
роль Чехии, явился в Италию по зову гибеллинов Бре-
ши[256] и захватил этот город, а также Бергамо. По-
скольку нашествие это произошло с согласия папы,
хоть он и делал вид, что негодует, легат Болоньи [257]
поддерживал его, полагая, что это хорошее средство
помешать возвращению императора в Италию. Из-
за этого положение дел в Италии совершенно изме-
нилось. Флорентийцы и король Роберт, видя, что ле-
гат поддерживает действия гибеллинов, стали врага-
ми всех, кого считали друзьями легат и чешский ко-
роль. Теперь, уже не обращая внимания на гвельф-
ские или гибеллинские симпатии, многие государи,
среди которых были Висконти, делла Скала, манту-
анский Филиппо Гонзага, властители Каррары и Эсте,
заключили между собой союз. Папа их всех отлучил
от церкви[258]. Король Иоанн в страхе перед этим сою-
зом вернулся к себе домой собрать войско посильнее,
и, хотя он снова явился в Италию с более многочис-
ленной армией, ему пришлось столкнуться с весьма
значительными трудностями. Смущенный столь силь-
ным сопротивлением, он возвратился домой [259], к ве-
личайшему неудовольствию легата, оставив свои гар-
низоны лишь в Реджо и в Модене и препоручив Пар-
му Марсилио и Пьеро деи Росси, которые были тогда
здесь весьма могущественны. После его отбытия Бо-
лонья вступила в этот союз, и все его члены раздели-
ли между собой четыре города, еще державших сто-
рону церкви: Парма досталась делла Скала, Реджо –
Гонзага, Модена – дому д'Эсте, Лукка – флорентий-
цам[260]. Но захват этих городов вызвал немалые во-
енные столкновения, которые прекратились большей
частью благодаря посредничеству Венеции.
Может показаться странным, что, повествуя о столь
многих событиях, совершавшихся в Италии, мы до
сих пор не упоминали о венецианцах – ведь их рес-
публика по значению своему и могуществу заслужи-
вает быть прославленной больше всех прочих ита-
льянских государств. Дабы покончить с этой странно-
стью, объяснив ее причины, придется мне вернуться
далеко назад с тем, чтобы каждому стали известны
и начало Венеции и обстоятельства, препятствовав-
шие ей в течение долгого времени вмешиваться в де-
ла Италии.

XXIX
Когда Аттила, король гуннов, осаждал Аквилею, жи-
тели ее долгое время оказывали ему сопротивление,
но под конец, отчаявшись, оставили город и, кто как
мог, со всем скарбом, который сумели унести, обосно-
вались на скалистых пустынных островах северного
побережья Адриатики. Падуанцы, со своей стороны,
видя, что к ним приближается пожар войны, убоялись,
что Аттила, захватив Аквилею, нападет и на них. По-
этому они собрали все свое самое ценное имущество
и отослали его в одно место у того же побережья, на-
зываемое Риво-Альто [261], куда отправили также жен-
щин, детей и стариков, оставив в Падуе только мо-
лодежь для обороны города. В тех же самых местах
обосновались жители Монселиче и других прилегаю-
щих холмов, также охваченные страхом перед полчи-
щем гуннов. Когда же Аквилея была взята и Аттила
опустошил Падую, Монселиче, Виченцу и Верону, па-
дуанцы и наиболее состоятельные переселенцы из
других городов остались жить в лагунах у Риво-Альто,
где к ним присоединилось гонимое теми же бедстви-
ями население прилегающей области, называвшейся
в старину Венецией. Так, вынужденные обстоятель-
ствами, покинули они места счастливые и плодонос-
ные и стали жить в местности бесплодной, дикой и
лишенной каких бы то ни было жизненных удобств.
Все же соединение в одном месте такого количества
людей сделало его в самом скором времени не толь-
ко вполне пригодным, но и приятным для обитания.
Они установили у себя законность, порядок и оказа-
лись в безопасности среди бедствий и разрушений,
обрушившихся на Италию, благодаря чему могуще-
ство их вскоре увеличилось и стало широко извест-
ным. К этим первым переселенцам присоединились
и многие жители городов Ломбардии [262], бежавшие
большей частью от жестокости Клефа, короля ланго-
бардов, что еще более способствовало росту ново-
го города. Так что во времена Пипина, короля фран-
ков[263], когда он по просьбе папы явился изгнать из
Италии лангобардов, при заключении договора меж-
ду ним и византийским императором установлено бы-
ло, что герцоги Беневентские и венецианцы не будут
в подданстве ни у того, ни у другого, а смогут пользо-
ваться полной независимостью[264].
Нужда, заставившая всех этих людей жить среди
вод, принудила их подумать и о том, как, не имея пло-
дородной земли, создать себе благосостояние на мо-
ре. Их корабли стали плавать по всему свету, а город
наполнялся самыми разнообразными товарами, в ко-
торых нуждались жители других стран, каковые и на-
чали посещать и обогащать Венецию. Долгие годы ве-
нецианцы не помышляли об иных завоеваниях, кроме
тех, которые могли бы облегчить их торговую деятель-
ность: с этой целью приобрели они несколько гаваней
в Греции и в Сирии, а за услуги, оказанные французам
по перевозке их войск в Азию, получили во владение
остров Кандию[265]. Пока они вели такое существова-
ние, имя их было грозным на морях и чтимым по всей
Италии, так что их часто избирали третейскими судья-
ми в различных спорах. Вот почему и случилось, что,
когда между союзниками возникли разногласия по во-
просу о разделе завоеванных областей, они обрати-
лись к Венеции[266], и она присудила Бергамо и Брешу
дому Висконти. Однако с течением времени сами ве-
нецианцы захватили Падую, Виченцу и Тревизо, а за-
тем Верону, Бергамо и Брешу, а также многие города
в королевстве и в Романье и, движимые жаждой все
большего могущества, стали внушать страх не толь-
ко итальянским государям, но и чужеземным. Под ко-
нец все объединились против них[267], и в один день
потеряли они владения, которые приобрели в течение
стольких лет с затратою огромных средств. И хотя за
последнее время они вернули себе кое-что из утра-
ченного, однако былого могущества и славы им заво-
евать не удалось, и существуют они, как и прочие ита-
льянские государства, лишь по милости других.
 Конец ознакомительного
фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную ле-
гальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской кар-
той Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного
телефона, с платежного терминала, в салоне МТС
или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.День-
ги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим
удобным Вам способом.
 Комментарии
1.
Посвящение трактата относится ко времени между
сентябрем 1515-го и сентябрем 1516 г. Лоренцо
Медичи (1492–1519) – сын Пьеро Медичи, племянник
Льва X, номинальный правитель Флоренции с 1513 г.,
герцог Урбино с 1516 г.

2.
Франческо Сфорца (1401–1466) – знаменитый
кондотьер. Амброзианская республика,
образовавшаяся в Милане после смерти последнего
Висконти (Филиппе Мария, в 1447 г.), назначила его
главнокомандующим в войне с Венецией, но он,
заключив с венецианцами союз, повернул оружие
против Милана и захватил в нем власть в 1450 г.

3.
Испанский король, Фердинанд II Католик, 11 ноября
1500 г. в Гренаде заключил с Людовиком XII договор
о разделе Неаполя, с помощью французов в 1501 г.
отобрал королевство у правившего им своего кузена
Федерико I Арагонского (Федерико I Арагонский
[1452–1504] – король Неаполя в 1496–1501 гг.), а
затем изгнал из него и французов в 1502–1504 гг.
4.
См. «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», кн. I.

5.
Речь идет об Эрколе I д’Эсте и Альфонсе I д’Эсте
(1505–1534). Эрколе в войне с Венецией в 1482–
1484 гг. понес территориальный ущерб, а Альфонс,
приняв участие в войнах Священной лиги на стороне
Франции в 1510–1512 гг., чуть было не лишился
герцогства.

6.
Род д’Эсте владел Феррарой с 1209 г.

7.
Первый раз Людовик XII послал войска в Италию в
феврале 1499 г. (его род по женской линии восходил
к правителю Милана Джан Галеаццо Висконти),
захватил Милан в сентябре, но вскоре против
французов вспыхнуло восстание, и Лудовико Моро
смог на короткое время вернуть себе власть. Второй
раз Франция потеряла Милан, потерпев поражение
под Равенной в апреле 1512 г., где ее противником
были войска Священной лиги.

8.
Нормандия была присоединена к Франции
Филиппом II Августом в 1204 г., Гасконь – Карлом VII
в 1453 г., Бургундия – Людовиком XI в 1477 г., Бретань
– при Карле VIII в 1491 г. как приданое его жены.

9.
Османы переправились в Европу в 1357 г.
и постепенно захватили весь Балканский полуостров,
который Макиавелли называет Грецией.

10.
Поводом к I Македонской войне (215–205 гг. до
н. э.) была помощь, оказанная Филиппом V, царем
Македонии, Карфагену. В этой войне римляне
опирались на Этолийский союз (политическое
объединение государств Средней Греции, основано в
370 г. до н. э.), тогда как Ахейский союз (основан в
280 г. до н. э.) поддерживал Филиппа.

11.
Римляне получали поддержку от Этолийского союза
во время II Македонской войны (200–197 гг. до
н. э.) против Филиппа V, но, победив в ней, никак
этолийцев не вознаградили. Затем Этолийский союз
выступил на стороне Антиоха III Великого (242–187
до н. э.), царя государства Селевкидов с 223 г. до
н. э., и способствовал его вступлению в Грецию в
192 г. до н. э. После поражения Антиоха в 189 г. до
н. э. Филипп V и Ахейский союз, поддерживавшие
римлян в этой войне, также никаких выгод не обрели.
Этолийский союз был распущен в 167 г. до н. э.

12.
Карл VIII (1470–1498) – король Франции с 1483 г., вел
войны в Италии в 1494–1495 гг.

13.
Венеция рассчитывала расширить свои материковые
владения, по соглашению в Блуа в апреле 1499 г. ей
должна была отойти Кремона.

14.
Генуя перешла под прямое начало Франции, в нее
был назначен французский губернатор;

15.
…флорентийцы предложили союз… – Флоренция
обязалась оказывать поддержку Людовику XII в
Ломбардии и Неаполе с тем, что он поможет ей
овладеть Пизой.

16.
Маркиз Мантуанский – Франческо Гонзага (1466–
1519) – победитель Карла VIII при Форново; дом
Бентивольо – Джованни Бентивольо; графиня Форли
– Катерина Сфорца Риарио (1463–1509), правившая
Имолой и Форли после смерти мужа, Джироламо
Риарио, в 1488 г.; властители Фаэнцы – Асторре
Манфреди (1488–1502), ставший правителем города
в тринадцатилетнем возрасте после гибели отца,
удавлен в Риме по приказу Чезаре Борджа; Пезаро
– Джованни Сфорца (1466–1510), правитель Пезаро,
первый муж Лукреции Борджа; Римини – Пандольфо
Малатеста (1475–1534), последний представитель
этой династии; Камерино – Джулио Чезаре да Варано,
удавлен вместе с сыновьями после взятия города
Чезаре Борджа в июне 1502 г.; Пьомбино – Якопо IV
д’Аппиано (ум. 1510).

17.
Венецианские приобретения были на самом деле
весьма внушительны (Крема, Кремона, Бергамо,
Брешиа), тогда как Людовику XII досталась остальная
часть Миланского герцогства.

18.
Людовик XII приехал в Италию в июле 1502 г., но
причиной его приезда были не угрозы Тоскане со
стороны Чезаре Борджа, а необходимость готовиться
к войне с Испанией.

19.
По соглашению в Гренаде Людовику XII должен
был достаться титул неаполитанского короля вместе
с северной частью королевства, а Фердинанду II
Католику – титул герцога Апулии и Калабрии вместе
с этими областями.

20.
Федерико I Арагонский (1452–1504) – король Неаполя
в 1496–1501 гг.; лишенный престола, получил от
Людовика XII титул графа Менского.

21.
Людовик XII вступил в Камбрейскую лигу 10 декабря
1508 г. и, разбив венецианцев при Аньяделло 14 мая
1509 г., завладел Брешией, Бергамо, Кремоной.

22.
Людовик XII развелся с Иоанной Французской,
сестрой Карла VIII, и женился на его вдове, Анне
Бретонской. Папское разрешение на развод было
доставлено королю лично Чезаре Борджа 12 октября
1498 г.
23.
«Рассуждения», кн. I, гл. XVIII.

24.
Я говорил об этом в Нанте с кардиналом Руанским… –
Имеется в виду первое посольство Макиавелли во
Францию в ноябре 1500 г.

25.
Александр Великий… в несколько лет покорил
Азию… – Александр Македонский (356–323 до н. э.)
покорил Азию в 334–327 гг. до н. э.

26.
В результате войн семерых преемников Александра
Македонского (диадохов) его империя распалась на
одиннадцать царств.

27.
Санджаки – административные единицы турецкой
империи.

28.
Дарий III Кодоман – царь Персии в 336–330 гг. до н. э.,
последний представитель династии Ахеменидов.
29.
Имеются в виду восстания кельтиберов в 195–179 гг.
до н. э., кельтиберов и лузитанов в 155–154 гг.
и 149–133 гг. до н. э., восстание Верцингеторикса
в Галлии в 53–52 гг. до н. э., а также антиримская
позиция Этолийского союза во время войны с
Антиохом Великим и Ахейского союза во время
трех Македонских войн, завершившихся аннуляцией
греческих свобод в 146 г. до н. э.

30.
Пирр (318–272 до н. э.) – царь Эпира с 295 г. до н. э.,
вел войны в Италии в 280–275 гг. до н. э. и Сицилии в
277–276 гг. до н. э., ценой огромных потерь одержал в
них ряд тяжелых побед («пиррова победа»), но в итоге
утратил все им завоеванное.

31.
После победы в Пелопоннесской войне в 431–404 гг.
до н. э. Спарта установила в Афинах правительство
тридцати тиранов в 404–403 гг. до н. э.; в Фивах
проспартанское правительство существовало в 382–
379 гг. до н. э. и было свергнуто Пелопидом и
Эпаминондом.
32.
Капуя в действительности не была разрушена, за то,
что она поддерживала Ганнибала, римляне лишили
ее всех муниципальных привилегий, конфисковали
общественную и частную собственность, казнили
отцов города в 211 г. до н. э.; Карфаген был разрушен
после III Пунической войны в 146 г. до н. э.; Нуманция,
город в древней Кельтиберии (Северная Испания),
разрушена в 133 г. до н. э.

33.
Разрушены были Фивы в 167 г. до н. э., Коринф в 146 г.
до н. э., многие города были разграблены.

34.
Пиза была куплена Флоренцией у Висконти в 1405 г.,
взбунтовалась в 1494 г. и вновь была подчинена в
1509 г.

35.
Моисей (XIII в. до н. э.) – полулегендарный
израильский законодатель; Кир – Кир II Великий
(ок. 600–529 гг. до н. э.) – царь в древней Персии
в 558–530 гг. до н. э.; Тезей (XII в. до н. э.) –
мифический герой и царь Афин. Ромул (VIII в. до
н. э.) – легендарный основатель Рима.
36.
В Мидии мир длился сорок лет, до 560 г. до н. э.

37.
Джироламо Савонарола (1452–1498) –
доминиканский монах, религиозный оратор, один из
вождей и организаторов Флорентийской республики
после изгнания Медичи в 1494 г., вызвал своими
обличениями и призывами к церковной реформе
ненависть римской курии, был отлучен от Церкви в
1497 г. и сожжен 23 мая 1498 г.

38.
Гиерон Сиракузский Младший (ок. 306–215 до н. э.) –
сиракузский стратег, затем тиран с 265 г. до н. э.,
союзник карфагенян в I Пунической войне. Сведения
о нем Макиавелли берет у греческого историка
Полибия (ок. 200 – ок. 120 до н. э.; «Всеобщая
история», VII, 8).

39.
Цитата из «Всемирной истории» (XXIII, 4) Юстина,
латинского историка, жившего во II в.

40.
Персидская империя была разделена на двадцать
сатрапий, в число которых входили греческие города
в Малой Азии (Иония) и близ Дарданелл.

41.
«Рассуждения», кн. I, гл. XIX.

42.
Лудовико Моро поддерживал свою племянницу
Катерину, графиню Форли, и своего родственника
Джованни Сфорца, а Венеция сама стремилась к
захвату Романьи.

43.
Чезаре Борджа овладел Романьей в ноябре 1499
– апреле 1501 г.; 25 апреля 1501 г. покорил
Фаэнцу; 30 апреля 1501 г. Чезаре Борджа захватил
Болонский замок, но вынужден был замириться с
Джованни Бентивольо, так как Людовик XII отнесся
неодобрительно к этому предприятию.

44.
Герцогство Урбинское покорилось Чезаре Борджа в
июне 1502 г.

45.
Об этом заговоре см. «Описание того, как
избавился герцог Валентино от Вителлоццо Вителли,
Оливеротто да Фермо, синьора Паоло и герцога
Гравина Орсини».

46.
Рамиро де Орко (де Лорква, ум. 1502) – мажордом
Чезаре Борджа, затем наместник Романьи, был
обвинен в связи с заговорщиками Маджоне и в
спекуляции продовольствием.

47.
В 1503 г. в разгар франко-испанской войны за
Неаполь Александр VI вступил в переговоры с
Испанией, которые были прерваны его смертью.

48.
Пьомбино Чезаре Борджа завладел 3 сентября
1501 г., Перуджей – 6 января 1503 г. и вел переговоры
о том, чтобы ему была отдана синьория в Пизе.
Флоренция оказывалась в клещах.

49.
Александр VI умер 18 августа 1503 г., а Юлий II
добился от Чезаре Борджа приказа губернаторам
городов Романьи о сдаче в декабре.
50.
Джулиано делла Ровере, в прошлом враг Борджа,
чтобы заручиться голосами испанских кардиналов,
обещал Чезаре сохранение поста гонфалоньера
Церкви и подтверждение прав на Романью. (О
событиях, связанных с избранием Юлия II, см.
«Легацию к Римскому двору».)

51.
Макиавелли был в Риме с 23 октября по 18 декабря
1503 г.

52.
Сан Пьетро ин Винкула – будущий Юлий II; Колонна
– Джованни Колонна (ум. 1508) – кардинал с
1480 г., апостолический пронотарий; Сан Джорджо –
Раффаэлло Риарио; Асканио – Асканио Сфорца.

53.
Агафокл (ок. 361–289 до н. э.) – тиран Сиракуз с 317 г.
до н. э. (Юстин, XXII).

54.
Гамилькар Карфагенский (ум. 309 до н. э.) –
карфагенский военачальник, воевал в Сицилии в
319–313 гг. до н. э.

55.
Захват Фермо произошел 26 декабря 1501 г.

56.
Набид (Набис) – царь Спарты (ок. 205–192 до н. э.),
противник Ахейского союза, выступал вначале на
стороне Филиппа Македонского и римлян, затем
переметнулся на сторону Антиоха III. Осажденный
в Спарте римлянами, был вынужден принять их
условия мира в 195 г. до н. э. (Тит Ливий, XXXIV, 22–
40).

57.
Тиберий Семпроний Гракх (162–133 до н. э.) –
народный трибун в 133 г. до н. э.,
инициатор демократической земельной реформы,
убит патрициями; Гай Семпроний Гракх (154–121 до
н. э.) – народный трибун в 123 г. до н. э., продолжил
дело брата и так же, как он, погиб в бою с оптиматами.
(Также см. «Рассуждения», кн. I, гл. XXXVII.)

58.
Джорджо Скали – один из вождей пополанов во время
восстания чомпи во Флоренции в 1378 г.; обезглавлен
в 1382 г.

59.
В самой Германии Макиавелли не был, во время
своего посольства к Максимилиану I Габсбургу
(Максимилиан I Габсбург [1459–1519] – император
Священной Римской империи с 1493 г.) в январе –
июне 1508 г. он посетил Швейцарию и Тироль.

60.
В 1508 г. Юлий II вошел в антивенецианскую
Камбрейскую лигу и добился от Венеции возврата
захваченных городов Романьи; изгнал французского
короля, возглавив 5 октября 1511 г. Священную лигу.

61.
Речь идет о «соляной» войне 1482 г., в которой на
стороне Феррары выступили Неаполь, Флоренция,
Милан, Мантуя, Урбино и затем Сикст IV, вначале
союзник венецианцев. Война завершилась в 1484 г.
Баньольским миром, по которому Венеции отошли
область Полезина и город Ровиго.

62.
Юлий II вступил в Болонью 11 ноября 1506 г.
63.
Его святейшество папа Лев… – Джованни Медичи
(1475–1521) – сын Лоренцо Великолепного (1449–
1492), Папа с 1513 г. под именем Льва X.

64.
Квартирьеры мелом отмечали дома, отведенные
под постой. По сообщению французского историка
Филиппа де Коммина (ок. 1446 – ок. 1511), выражение
это принадлежит Александру VI.

65.
Слова Савонаролы в проповеди, произнесенной 1
ноября 1494 г., когда Карл VIII приближался к
Флоренции.

66.
После окончания I Пунической войны (264–241 гг.
до н. э.) карфагенские войска были отправлены
на родину из Сицилии и, не получив жалованья,
восстали. К ним присоединились ливийские племена,
и восстание было подавлено лишь после долгой и
ожесточенной войны (241–237 гг. до н. э.).

67.
Филипп II (382–336 до н. э.) – царь Македонии с
356 г. до н. э., возглавлял фессалийцев и фиванцев во
время III Священной войны ок. 354 г. до н. э., но затем
выступил против Фив и покорил их в 346 г. до н. э.

68.
Филиппо Мария Висконти, герцог Миланский (1412–
1447) – последний представитель династии Висконти.
Амброзианская республика, образовавшаяся в
Милане после смерти герцога, продержалась два с
половиной года, с 13 августа 1447 г. до 27 февраля
1450 г., после чего власть перешла к Франческо
Сфорца.

69.
Битва произошла 15 сентября 1448 г.

70.
Муцио Аттендоло Сфорца (1369–1424) – кондотьер
на службе у неаполитанского короля Владислава
и его сестры и наследницы Джованны (Иоанны) II
(1414–1435), в 1420 г. перешел к папе Мартину V
(1368–1431). В 1421 г. Иоанна усыновила и объявила
наследником Альфонса V Арагонского (ок. 1396–
1458).

71.
Джованни Аукута – сэр Джон Хоквуд – англичанин,
кондотьер, воевавший в Италии в 1361–1393 гг.
вначале на службе у Висконти, затем с 1377 г. – у
Флоренции.

72.
Браччо (да Монтоне) – Андреа Фортебраччо (1368–
1424) – кондотьер, служивший папе и Альфонсу
Арагонскому.

73.
Карманьола – Франческо Буссоне, граф Карманьола
(ок. 1380–1432) – кондотьер, служивший у Висконти,
затем ставший венецианским военачальником;
разбил миланские войска при Маклодио 11 октября
1427 г., завоевав для Венеции Брешию и Бергамо, в
1431–1432 гг. безуспешно пытался овладеть Лоди и
Кремоной; обвинен в измене и казнен.

74.
Бартоломео да Бергамо – Бартоломео Коллеони
(1400–1475) – кондотьер, служивший у венецианцев
в 1431, 1437–1441, 1448 гг. и у Висконти в 1442 г.,
проиграл битву при Караваджо.

75.
Роберто да Сан-Северино (1418–1487) – кондотьер
на службе у Франческо Сфорца и Лудовико Моро,
венецианский военачальник в «соляной» войне.

76.
Граф ди Питильяно – Никколо Орсини (ум.
1510) – венецианский военачальник в войнах против
Камбрейской лиги.

77.
При Вайла (или Аньяделло, место в Северной Италии
близ Лоди) 14 мая 1509 г. венецианские войска
потерпели поражение от войск Камбрейской лиги.

78.
Альбериго да Конио – Альбериго да Барбиано, граф
Конио (граф Кунио, ум. 1409) – кондотьер на службе у
папы Урбана VI (1378–1389), Неаполя, Джан Галеаццо
Висконти.

79.
…предали поруганию швейцарцы. – Швейцарцы
выиграли сражения у итальянских наемных войск при
Новаре в 1500 г. и Равенне в 1512 г.

80.
Юлий II способствовал учреждению Священной лиги
после того, как Альфонс д’Эсте вернул себе Феррару
и вынудил папу в 1510 г. оставить Болонью.

81.
11 апреля 1512 г. французы разбили соединенные
силы папы и испанцев, но гибель их полководца,
Гастона де Фуа, и неожиданное подкрепление,
полученное противником, вынудили их оставить
Романью и Ломбардию.

82.
В июне 1500 г. Людовик XII дал флорентийцам восемь
тысяч швейцарских и гасконских солдат.

83.
Иоанн VI Кантакузен (ок. 1293–1383), император
Византии в 1347–1355 гг., борясь за престол с
Иоанном V Палеологом (1332–1391), обратился в
1353 г. за помощью к османскому султану Орхану.

84.
См. Первая книга Царств, 17:38–40.

85.
Карл VII (1403–1461), король Франции с 1422 г.,
при котором закончилась Столетняя война, учредил
в 1445 г. так называемые ордонансовые роты,
кавалерийские корпуса, вместе с пехотой «вольных
стрелков» составившие ядро постоянной армии. Его
сын, Людовик XI (1423–1483), король с 1461 г.,
отменил набор вольных стрелков, заменив их
швейцарскими пехотинцами.

86.
Имеется в виду поражение французов при Новаре в
июне 1513 г.

87.
Тацит (ок. 58 – ок. 117). «Анналы» (XIII, 19), перевод
А. С. Бобовича.

88.
Речь идет о Лудовико Моро, но можно считать,
что Макиавелли предсказал судьбу другого сына
Франческо Сфорца, Массимилиано, который вернул
себе герцогство с помощью Священной лиги в 1512 г.,
но вновь утратил его после победы 13 сентября 1515 г.
французского короля Франциска I (1494–1547) при
Мариньяно.

89.
Филопемен (ок. 252–183 до н. э.) – восьмикратный
стратег Ахейского союза (Тит Ливий, XXXV, 28;
Плутарх «Филопемен», IV).

90.
Плутарх «Александр», VIII; Курций Руф «История
Александра», IV, 6, 29; Светоний «Жизнь двенадцати
цезарей. Божественный Юлий», 7; Цицерон «К брату
Квинту», 1, 8–23.

91.
Имеется в виду «Киропедия»; Ксенофонт (ок. 430 –
после 355 до н. э.) – греческий историк и писатель,
ученик Сократа, автор «Анабасиса», «Греческой
истории», «Домостроя» и др. сочинений.

92.
Имеется в виду Людовик XII.

93.
Имеется в виду Фердинанд II Католик (1452–
1516) – король Арагона с 1479 г., Сицилии с
1468 г., Кастилии в 1479–1504 гг., Неаполитанского
королевства с 1504 г. Фактически был первым
королем объединенной Испании, основы которой
положил его брак с Изабеллой Кастильской.
Ревностно защищал католицизм, за что ему с
королевой Изабеллой папой Александром VI в 1494 г.
был пожалован титул «Католических королей».

94.
Флорентийцы не препятствовали партийной борьбе в
1501–1502 гг., которая вылилась в ряд беспорядков и
убийств.

95.
Вергилий. «Энеида», I, 563–564, перевод
С. А. Ошерова.

96.
Тит Ливий, XXI, 4, 9.

97.
Описываются события 206 г. до н. э. (Тит Ливий,
XXVIII, 24).

98.
Фабий Максим – Квинт Фабий Максим (ок. 275–203
до н. э.), прозванный Кунктатором («Медлителем»), –
пятикратный консул, диктатор 221 и 217 гг. до н. э.,
обязанный прозвищем своей тактике в борьбе с
Ганнибалом.
99.
Локры Эпизеферийские («западные»), город на юге
Калабрии (в Бруттии), был разграблен пропретором
Сципиона Квинтом Племинием.

100.
Тит Ливий, XXIX, 21,11.

101.
Имеется в виду Фердинанд II Католик. Ср. его
характеристику в письме Макиавелли к Веттори от 29
апреля 1513 г.

102.
Аннибале Бентивольо был убит 24 июня 1445 г.
Баттистой Каннески, и ему наследовал Санти
Бентивольо (1426–1462), сын Эрколе, двоюродного
брата Аннибале. «Нынешним» мессером Аннибале
Макиавелли называет Аннибале II Бентивольо
(1469–1540), правившего Болоньей в 1510–1512 гг.
и утратившего власть после битвы при Равенне.

103.
Французские Генеральные штаты были впервые
созваны в 1302 г. Филиппом IV Красивым (1268–1314).
104.
Речь идет об «Истории от кончины божественного
Марка» римского историка Геродиана (ок. 170 – ок.
240), известной Макиавелли в латинском переводе
Анджело Полициано.

105.
Марк-философ – Марк Аврелий (121–180) –
римский император с 161 г., философ-стоик; Коммод
– Луций Элий Аврелий Коммод (161–192) –
император с 180 г., задушен по приказу его
любовницы, Марции; Пертинакс – Публий Эльвий
Пертинакс (126–193) – император в январе – марте
193 г., пытался поднять авторитет Сената, убит
преторианцами через восемьдесят семь дней после
вступления на престол; Юлиан – Марк Юлиан
Север Дидий – император в 193 г., отказался
выдать преторианцам обещанный денежный подарок
и убит ими спустя шестьдесят шесть дней после
вступления на престол; Север – Луций Септимий
Север Аврелий Антонин (146–211) – император с
193 г., провозглашен императором иллирийскими
легионами после смерти Пертинакса, боролся за
власть с Дидием, Песценнием Нигером (см. ниже),
Альбином, провел несколько победоносных войн
с Парфией, умер, воюя в Британии; Антонин
Каракалла – Марк Аврелий Антонин Каракалла
(188–217) – император с 211 г., вначале вместе с
братом Гетой, которого он убил через год; воевал
в Галлии, на Дунае, в Египте, в Сирии, где и
убит Макрином; Макрин – Марк Опеллий Макрин
(164–218) – император с 217 г., провозглашенный
восточными легионами после убийства Каракаллы;
убит своими солдатами после заключения позорного
мира с Парфией; Гелиогабал – Секст Варий
Авиций Гелиогабал (204–222) – император с 218 г.,
провозглашен императором в Сирии, реальная
власть принадлежала его матери и бабушке,
пытался избавиться от своего двоюродного брата
и преемника, Александра Севера, после чего убит
вместе с матерью преторианцами; Александр – Марк
Аврелий Север Александр (208–235) – император с
222 г., от его имени правила его бабушка вместе
с двумя его советниками, Ульпианом и Павлом;
убит своими солдатами на Рейне во время войны с
германцами; Максимин – Гай Юлий Вер Максимин
Фракийский (172–238) – император с 235 г., в юности
пастух, затем кавалерийский офицер; убит своими
солдатами.

106.
Славония (Иллирия) – римская провинция на
Балканах.

107.
Песценний Нигер – Гай Песценний Нигер – сирийский
легат, убит в 195 г.

108.
Альбин – Децим Клавдий Альбин, римский
военачальник, провозглашен императором после
смерти Пертинакса, покончил жизнь самоубийством
после поражения от Септимия Севера в 197 г.

109.
Имеется в виду государство мамлюков, основанное в
1250 г. и присоединенное к Турции в 1517 г.

110.
Макиавелли говорит о сорока годах от Лодийского
мира в 1454 г. до вступления в Италию Карла VIII в
1494 г.

111.
Речь идет о городах Италии – Брешиа, Верона,
Виченца, Падуя и др.
112.
Никколо Вителли… в Читта ди Кастелло – Никколо
Вителли (ум. 1497) – отец Паоло и Вителлоццо,
кондотьер, правитель Читта ди Кастелло, изгнанный
оттуда Сикстом IV в 1474 г. и возвращенный
флорентийцами в 1482 г.

113.
Речь идет о событиях 1511 г.

114.
Тит Ливий, XXII, 29, 8.

115.
Граф Джироламо – Джироламо Риарио – правитель
Имолы и Форли, племянник Сикста IV, пал от руки
заговорщиков 14 апреля 1488 г.

116.
Восстание в Форли вспыхнуло 15 декабря 1499 г.,
Чезаре Борджа вошел в город 19 декабря и 21
декабря взял замок.

117.
Завоевание Гренады продолжалось двенадцать лет, с
1480 по 1492 г.; ее взятие завершило Реконкисту (VIII–
XV вв.).

118.
Марраны – мавры и евреи, принявшие христианство,
были изгнаны из Испании в 1501–1502 гг.

119.
Фердинанд Арагонский в 1509 г. оккупировал
североафриканское побережье от Орана до Триполи;
в 1512 г. захватил Наварру.

120.
Мессер Бернабо да Милано – Бернабо Висконти
(ум. 1385) – после смерти архиепископа Джованни
Висконти в 1354 г. правил Миланом вместе с
братьями, Маттео II и Галеаццо II, с 1378 г. стал
единовластным правителем; отравлен племянником,
Джаном Галеаццо.

121.
Тит Ливий, XXXV, 49, 13.

122.
Флорентийцы не решились открыто стать на сторону
Людовика XII и в то же время не поддерживали
Священную лигу. Эта неопределенная позиция
привела в итоге к падению республики.

123.
Тит Ливий, XXII, 29, 8.

124.
Отец Лука – Лука Ринальди, епископ Триеста (1500–
1502) – доверенное лицо и посол императора
Максимилиана I.

125.
Филипп Македонский – Филипп V (221–179 до н. э.),
царь Македонии – воевал с римлянами в 215–205 гг.
до н. э. (I Македонская война) и в 200–197 гг. до н. э. (II
Македонская война) и в результате утратил все свои
внемакедонские владения.

126.
Тит Квинций Фламинин (ум. 175 до н. э.) – победитель
Филиппа V при Киноскефалах в 197 г. до н. э.

127.
Фердинанд II Католик стремился получить портовые
города Апулии, которые с 1495 г. были в руках
Венеции.
128.
Имеется в виду Лев X Медичи.

129.
знамения, сопровождавшие исход израильтян из
Египта.

130.
Тит Ливий, IX, 1, 10.

131.
Таро – битва при Форново на реке Таро между
войсками Карла VIII и антифранцузской коалиции
в 1495 г.; Алессандрия – город в Ломбардии,
взятый французами в 1499 г.; Капуя – взята и
разграблена французами в 1501 г.; Генуя – сдалась
французам в 1507 г.; Болонья – сдалась французам
в 1511 г.; Местри (Местре) – местечко близ Венеции,
сожженное испанцами перед битвой при Ла-Мотта 7
октября 1513 г.

132.
Цитата из канцоны Франческо Петрарки (1304–1374)
«Моя Италия».

133.
Речь идет о 1520 г., когда Климент VII еще был
кардиналом Джулио Медичи; был избран папой 19
ноября 1523 г., его правление длилось до 25 сентября
1534 г.

134.
Лоренцо Медичи (1449–1492 гг.), правивший
Флоренцией с 1469 г., был прозван при жизни
Великолепным (Magnifico); письма к нему нередко
начинались с обращения «Великолепный»; он был
одним из наиболее видных политиков и дипломатов
Италии и Европы, держал пышный двор, был
покровителем художников и поэтов, сам был
выдающимся итальянским поэтом.

135.
У Макиавелли «понтифик» (первосвященник) –
один из титулов римского папы, – происходит
от древнеримских понтификов (pontifices), жрецов;
точнее титул римского папы – верховный понтифик
(pontifex maximus). Отсюда правление папы носит
наименование понтификата.

136.
Речь идет о доме Медичи. Климент VII был
вторым папой из правившего Флоренцией (с 1532 г.
герцогством, а с 1569 г. великим герцогством
Тосканским) рода Медичи. Первым папой из этого
рода был Джованни Медичи, принявший имя Льва X;
его понтификат длился с 1513 по 1521 г.

137.
В 1525 г. Макиавелли преподнес Клименту VII первые
восемь частей своей «Истории Флоренции», получив
за это субсидию в 100 дукатов.

138.
Джульано Медичи (1453–1478).

139.
Мессер (messere) – господин, почетное звание
знатных граждан Флоренции, а также судей, в отличие
от которых нотарии именовались сер (ser).

140.
Леонардо Бруни Аретино (1369–1444) (из Ареццо –
отсюда Аретино) – итальянский гуманист и историк. С
1427 г. канцлер Флорентийской республики. Написал
«Историю Флоренции» в 1439 г. и «Записки о
событиях своего времени» в 1440, охватывающие
период с 1378 по 1440 г. Знаменитый итальянский
писатель-памфлетист Пьетро Аретино жил позже – с
1492 по 1556 г.

141.
Поджо Браччолини (1380–1459), итальянский
гуманист. С 1453 по 1458 г. был канцлером
Флорентийской республики. Автор политических и
философских трактатов («О несчастии государей» и
др.).

142.
Нобили, или гранды, – феодальные, дворянские
семьи.

143.
Плебс, т. е. городские низы, – наемные рабочие,
ученики цеховых мастеров, слуги.

144.
Пополаны (от popolo – народ) – горожане,
ремесленники и купцы.

145.
Немецкие феодалы во главе с императором
Фридрихом I Барбароссой вели войну за покорение
итальянских земель с 1155 по 1176 г. Война
закончилась победой итальянских городов, как и
борьба против Фридриха II, также пытавшегося
покорить итальянские города и потерпевшего
поражение в 1237 г.

146.
Гибеллины – политическое течение сторонников
империи в итальянских городах. Эту партию
возглавлял император. Их противники – гвельфы,
номинальной главой которых являлся папа.
Гибеллины получили свое название от Вайблинген
(название родового замка Гогенштауфенов, ставших
императорами); гвельфы – от герцогского рода
Вельфов, противников Гогенштауфенов. Здесь речь
идет о поражении в 1266 г. армии гибеллинов у
Беневенте, в результате чего в 1267 г. приверженцы
этой партии были изгнаны из Флоренции.

147.
Битва при Кампальдино 11 июня 1289 г. принесла
победу гвельфской Флоренции и поражение
гибеллинской армии города Ареццо.

148.
С 1423 по 1428 г.

149.
Флорин – золотая монета с изображением
флорентийской лилии на одной стороне и Иоанна
Крестителя – на другой; ее начали чеканить во
Флоренции в 1252 г. Во флорине было около 5 г
золота (24 карата). Лира была расчетной единицей
(одна лира делилась на 20 сольдов, сольд – на 12
динаров). Курс флорина менялся. Он колебался от
одной до двух лир. Богатая пополанская семья могла
жить в XIV в. на 100–150 флоринов в год, наемный
рабочий получал 5–8 сольдов в день, или (с учетом
выплаты ему неполноценной медной монетой только
за 230 рабочих дней в году) около 40 флоринов. Дукат
– венецианская золотая монета.

150.
С 1430 по 1438 г.

151.
Герцог Афинский Готье де Бриенн был изгнан из
Флоренции после кратковременного правления в
1343 г.; война Флоренции с папой началась в 1375 г.

152.
Аларих был провозглашен королем вестготов в 401 г.,
вторгся в Италию в 402 г., взял Аквилею, осадил
Милан, но был разбит Стилихоном, после смерти
которого в 408 г. вторично вторгся в Италию и в 410 г.
захватил Рим. Затем направился на юг Италии, где и
умер под Козенцей.

153.
Атаульф во главе вестготов в 412 г. двинулся из
Италии в Галлию, а затем в Испанию.

154.
Бетика – от латинского названия реки Гвадалквивир
(Baetis), после освоения ее вандалами – Вандалузия
(современная Андалузия).

155.
После сражения на Каталаунских полях в 451 г. гунны
направились в Италию в 452 г. Всего в течение трех
месяцев они разрушили Аквилею, частично Альтино,
Конкордию, Падую, заняли Брешу, Бергамо, Верону,
Виченцу. Аттила дошел до р. Тичино, лишь взяв
направление на Рим. Умер он в Паннонии в 453 г.

156.
Вандалы захватили Рим в 455 г.; безжалостный
грабеж и разрушения в столице империи породили
термин «вандализм».
157.
Одоакр жил в Италии и ранее служил в
императорской палатинской гвардии, затем в 476 г.
он отправил в ссылку в Неаполь последнего римского
императора Ромула Августула (так называемое
падение Римской империи), провозгласил себя
королем и был в Италии до 493 г. наместником
императора.

158.
Теодорих правил с 493 по 526 г. Власть остготов над
Италией длилась до 555 г.

159.
Квинт Аврелий Симмах, историк, автор «Римской
истории». Аниций Боэций, римский философ
и математик, автор трактата «Об утешении
философией».

160.
Равенна после установления в Италии византийского
владычества (555–568 гг.) стала столицей небольшого
церковного государства (Равеннский экзархат),
подчиненного Византии. В годы византийского
владычества экзарх управлял всей Италией.
161.
Арий в 318 г. выступил против ортодоксального
христианского учения о троичности бога (бог-отец,
бог-сын, бог-дух святой в едином лице), логично
считая, что бог-сын не может быть равен богу-
отцу. Арианская ересь была осуждена. Многие
варварские племена, подобно вандалам, принимали
христианскую веру в форме арианства.

162.
Тотила правил с 541 по 552 г., использовал в борьбе
с Византией антиимперские настроения народных
масс, обещая свободу рабам, бежавшим от хозяев в
его армию, и признавал законными захваты земли у
крупных собственников.

163.
Славянские племена перешли Дунай в 547 г.

164.
Герцог – военачальник, управитель;
латинизированный термин, используемый
Макиавелли, – дукс (il duca), отсюда – дукат (il
ducato) – герцогство.

165.
Альбоин во главе племени лангобардов вторгся
в Италию в 568 г. Лангобардское владычество
продолжалось до 773 г.

166.
У Макиавелли – греков.

167.
Ираклий правил с 610 по 641 г.

168.
Мухаммед (или Магомет), основатель ислама, умер
в 632 г.; за пределы Аравии арабы вышли лишь при
халифе Омаре (634–644 гг.).

169.
К франкским королям ездили папы Захарий (в 751 г.),
Стефан II (в 753–754 гг.), их помощи просил Адриан I
(в 772 г.), к Карлу Великому бежал Лев III (в 799 г.).

170.
Карл VIII, французский король, вторгся в Италию в
1494 г.

171.
Описываемые события происходили не при
Григории III (понтификат с 731 по 741 г.), а при
Стефане II (с 752 по 757 г.).

172.
Пипин Короткий правил с 741 по 768 г.

173.
Битва при Пуатье была в 732 г.

174.
В действительности – Павел I, годы понтификата
которого 757–767 гг. Дезидерий осаждал Рим при папе
Адриане I, понтификат которого длился с 772 по 795 г.

175.
Речь идет не о действительном участии народа,
а об использовании древнеримской традиции,
выражавшейся в формуле «сенат и римский
народ» (senatus populusque romanus). Здесь вместо
«сенат» – «папа».

176.
Это наименование возникло естественным путем (от
лангобардов – Лангобардия – Ломбардия), а не по
приказу Карла Великого.
177.
Романьей именовалась область Италии, которая
долго оставалась под властью Восточной римской
(Византийской) империи (romano, отсюда Romagna).

178.
Этот порядок был установлен декретом Латеранского
собора в 1059 г.

179.
Этот обычай возник позднее, когда Октавиан,
сделавшись папой, стал называться Иоанном XII
(955–963 гг.).

180.
Беренгарий – не герцог, а маркграф Фриульский
– был провозглашен королем Италии, в 915 г. –
императором.

181.
Константин VII Багрянородный, византийский
император с 913 по 959 г. С 920 по 945 г.
был императором номинально, так как государством
правил Роман Лакапин с сыновьями.

182.
Сарацины (от «сарудин» – восточный человек) –
арабы и берберы из Кайравана (ныне Тунис); с 827 по
902 г. завоевали всю Сицилию, где образовали эмират
с центром в Палермо; затем проникли в Калабрию,
оттуда совершали набеги на Рим, Геную.

183.
Оттон I Саксонский правил с 936 по 973 г. Он
совершил три похода на Италию (в 951 г., 961 г.
и 966 г.). В 962 г. был коронован императором в Риме.

184.
Годы понтификата папы Агапия III – 946–956 гг.

185.
В действительности – Беренгарию II.

186.
Оттон II, правивший с 973 по 983 г., и Оттон III – с 983
по 1002 г.

187.
В 1257 г. был добавлен седьмой курфюрст (государь,
избирающий императора) – король Богемии (Чехии).

188.
Генрих II был коронован не Стефаном VIII, а
Бенедиктом VIII в 1014 г. Понтификат Стефана VIII
относится к 939–942 гг.

189.
Имя супруги Генриха II – Кунигунда.

190.
Бенедикт IX, Сильвестр III и Григорий VI.

191.
То есть Папское государство, так как легендарный св.
Петр считался первым римским папой.

192.
Под именем Гонория II.

193.
Эта встреча произошла в Каноссе в 1077 г. В 1080 г.
Генрих, власть которого укрепилась, назначил нового
папу (антипапу) Климента III и выступил в поход на
Рим.

194.
Норманны (варяги) начали набеги на
западноевропейские земли в начале IX в. В 30–40-х гг.
IX в. осаждали Париж. В 911 г. основали во Франции
герцогство Нормандия. На юге Италии появились
в 1016 г. в качестве наемников у враждующих
феодалов. В 1030 г. Райнальд Дренго основал между
Неаполем и Капуей графство Аверза. В 1043 г.
Вильгельм Железная Рука захватил часть Апулии и
провозгласил себя графом Апулии. В 1057 г. Робер
Гвискар (Хитрец) из рода Альтавилла стал герцогом
Апулии и Калабрии. В 1061 г. он вместе со своим
братом Рожером приступил к завоеванию Сицилии. К
концу XI в. вся Южная Италия и Сицилия оказались
во власти норманнов. В 1130 г. было официально
провозглашено Сицилийское королевство.

195.
Испанцы; фламандцами же они названы в связи с
тем, что испанский король Карл I (он же император
Карл V) родился в Нидерландах (во Фландрии, в
Генте).

196.
В овернском городе Клермоне в 1095 г.

197.
Так называется у Макиавелли Малая Азия.
198.
Орден госпитальеров (или иоаннитов) существовал с
1070 г., превратившись из монашеского в рыцарский
в 1118 г. В 1310 г. его резиденцией стал о. Родос до
захвата его турками в 1522 г.

199.
Орден храмовников (или тамплиеров) был
фактически ликвидирован в 1307 г. французским
королем Филиппом Красивым, обвинившим его в
ростовщичестве.

200.
Генрих IV (Генрих V – как германский король),
правивший с 1106 по 1125 г.

201.
Антипапа Виктор IV (годы понтификата 1159–
1164) был противопоставлен Роланду Бандинелли,
избранному папой под именем Александра III (годы
понтификата 1159–1181).

202.
Вильгельм II Добрый (1166–1189 гг.) наследовал не
Рожеру II, а Вильгельму I. (Здесь и далее, кроме особо
отмеченных случаев, в скобках указываются не годы
жизни государей, а годы правления.)

203.
Генрих II Плантагенет (1154–1189).

204.
Фома Бекет был убит в 1170 г. как противник
ослабления привилегий церкви и подчинения ее
королю.

205.
В 1177 г.

206.
Танкред из Лечче был побочным сыном Рожера,
герцога Апулии.

207.
В действительности – Климент III. Понтификат
Целестина III относится к более позднему времени
(1191–1198 гг.); к тому же Целестин III и не возражал
против избрания на престол Танкреда.

208.
Генрих VI, который правил с 1190 до 1197 г., был женат
на Констанции из рода Альтавилла.
209.
Будущий Фридрих II; родился в 1194 г.

210.
Оттон Брауншвейгский, или Оттон IV.

211.
Точнее – восстановил.

212.
Орден доминиканцев основан в 1216 г.,
францисканцев – в 1220 г.

213.
См. кн. I, прим. 65.

214.
Иоланта де Бриенн. Ее отцом был Иоанн, или
Жан, де Бриенн, муж Марии, дочери Конрада
Монферратского, короля Иерусалимского; таким
образом, он не был потомком Балдуина.

215.
Против Фридриха Барбароссы боролась первая
Ломбардская лига городов, созданная в 1167 г. Здесь
идет речь о второй Ломбардской лиге, направленной
против Фридриха II и созданной в 1226 г. См. также кн.
I, прим. 13.

216.
В действительности это было при Конраде II в 1036 г.

217.
Первого звали Эццело, второго – Эццелино да
Романо, или Эццелино III.

218.
Григорий IX, годы его понтификата 1227–1241.

219.
Битва при Кортенуово произошла в 1237 г.

220.
В действительности речь идет не о Ночере, а о
Лучере.

221.
Лионский собор низложил Фридриха, который хотел
осадить Лион; скончался он не в Сицилии, а в
Ферентино под Лучерой, похоронен в Сицилии (в
Палермо).
222.
Манфред был князем Тарантским, а не герцогом
Беневентским.

223.
Епископ Равеннский Филиппо Фонтана.

224.
От смертельного ранения в битве при Кассано-д’Адда
в 1259 г.

225.
Людовик IX (1226–1270 гг.).

226.
Карл Анжуйский прибыл в Италию в 1265 г.

227.
Рудольф Габсбургский был императором с 1273 по
1291 г.

228.
Король Чехии (Богемии) Пшемысл II, которого немцы
именовали Оттокаром II, правил с 1253 по 1278 г.
229.
После Адриана V на папском престоле был Иоанн XXI
(в 1276 г.), а через год Джованни Гаэтано Орсини под
именем Николая III (годы понтификата 1277–1280).

230.
Кардинал Латино Малабранка прибыл в 1278 г.
во Флоренцию как папский легат, а не имперский
викарий.

231.
Точнее – графом Романьи.

232.
Педро III Арагонский, в Сицилии – Педро I (1276–
1285 гг.). Посредником в этих переговорах выступал
Джованни да Прочида.

233.
Годы его понтификата 1281–1285.

234.
Восстание народа Сицилии против французского
владычества в 1282 г. (так называемая Сицилийская
вечерня).
235.
Принчивалле Фьески.

236.
Это сообщение было почерпнуто автором из
«Церковной истории» Толомео да Лукка и не
соответствует действительности. Фьески было
поручено заботиться о денежных сборах, которые так
и не были уплачены городами.

237.
Целестин был папой с 29 августа до 13 декабря 1294 г.
Понтификат Бонифация VIII длился с 1294 по 1303 г.

238.
Якопо и Пьетро Колонна.

239.
Филипп IV Красивый (1285–1314) был отлучен от
церкви в 1303 г.

240.
Бенедикт XI; годы его понтификата – 1303–1304.

241.
Климент V (понтификат с 1305 по 1314 г.), бывший
до избрания папой архиепископом Бордо, перенес
резиденцию папской курии из Рима в Авиньон (во
Франции) в 1309 г., а не в 1305 г. «Авиньонское
пленение» пап продолжалось до 1377 г.

242.
Генрих VII направился в Италию в 1310 г.

243.
Главным образом из-за сопротивления Флоренции,
находившейся тогда под синьорией Роберта
Анжуйского, главы гвельфской партии (parte guelfa)
Тосканы.

244.
Федериго III Арагонский правил с 1272 по 1337 г.

245.
Маттео Висконти, имперский викарий, военачальник.

246.
Каструччо Кастракини в 1325 г. разбил войско
Флоренции при Альтопашо.

247.
См. кн. I, прим. 14.
248.
Род Делла Торре стал особенно влиятельным в
1240 г., когда Пагано Делла Торре стал капитаном
народа в Милане (capitano del popolo).

249.
Маттео Висконти был изгнан из Милана в 1302 г., но
вернулся туда вместе с Генрихом VII, сделав вид, что
примирился с Гвидо Делла Торре.

250.
Маттео Висконти получил титул вечного имперского
викария.

251.
Восстание вспыхнуло в феврале 1311 г.

252.
Джан Галеаццо был женат на дочери французского
короля Изабелле Валуа и получил в качестве
приданого графство Вертю в Шампани, отсюда его
титул – граф Вертю (по-итальянски – Вирту).

253.
Людовик Баварский (1314–1347 гг.) появился в Италии
в 1327 г.

254.
Пьетро Райнальди происходил из Корбары (близ
Аквилы); он был провозглашен папой под именем
Николая V (понтификат с 1328 по 1330 г.), объявлен
антипапой.

255.
Иоанн XXII (годы понтификата 1316–1334).

256.
Иоанн Люксембургский, сын императора Генриха VII,
в 1310 г. стал королем Чехии (Люксембургская
династия в Чехии правила до 1437 г.). Был приглашен
в Италию не гибеллинами, а гвельфами Бреши.

257.
Кардинал Бертран дель Поджетто был папским
легатом в Болонье в 1319–1333 гг.

258.
Лига Кастельбандо была образована в 1331 г.;
в 1332 г. к ней примкнула Флоренция и Роберт
Анжуйский. Они не были отлучены от церкви папой.
259.
Иоанн Люксембургский направился не в Чехию, а во
Францию.

260.
Висконти получили Крему.

261.
Риальто (по-венециански), Ри[во]-Альто, означает
«высокий берег» (у Макиавелли – «побережье») –
центральная часть Венеции. Через Каналь Гранде
был переброшен самый большой мост Венеции,
который носит наименование Риальто (Ponte Rialto).

262.
Точнее – городов, попавших под власть лангобардов.

263.
Здесь Пипин, отец Карла Великого, смешивается с
Пипином, его сыном, который осаждал Венецию в
810 г.

264.
По Ахенскому миру 812 г. Венеция была признана не
свободной, а принадлежащей Византии.
265.
После четвертого крестового похода (1204 г.)
Венеция получила многие византийские территории,
но Кандия не входила в этот состав; она
была приобретена Венецией у Бонифацио
Монферратского.

266.
Венеция не была арбитром, но входила в лигу,
которая была направлена против Скалигеров (дома
Делла Скала) и поддерживала Висконти.

267.
Речь идет о Камбрейской лиге, образованной в 1508 г.;
в 1509 г. она нанесла Венеции поражение.