Uslovno Nenuzhnye RuLit Me 496888

Елена Костюченко

Условно
ненужные
Предисловие
Линор Горалик
common place
УДК 353.1
ББК 63.3
К 72
Костюченко, Елена
К 72 Условно ненужные: [сб. статей]. —
М.: Common place, 2014. — 274 с.
ISBN 978-99970-0110-8
Елена Костюченко — специальный корреспондент

«Новой газеты», автор множества репортажей на
социальные темы. Среди героев очерков, составивших
книгу «Условно ненужные», — наркоманы и убийцы,
проститутки и гастарбайтеры. Это книга о том, с чем все
мы боимся столкнуться и на что предпочитаем закрывать
глаза.
УДК 353.1
ББК 63.3
ISBN 978-99970-0110-8
Публикуется под лицензией Creative Commons
Разрешается любое некоммерческое воспроизведение со ссылкой на источник
Публикуется под лицензией Creative Commons

Разрешается любое некоммерческое воспроизведение
со ссылкой на источник
Содержание
Предисловие . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .7
Условно ненужные
Часть первая. Крокодил
Жизнь «гнезда». . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .23
Тропа войны. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .50
ХЗБ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .66
Кольчугино. Хроники . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .97
От рассвета до рассвета. . . . . . . . . . . . . . . . . . .108
Гаишник пьет только по выходным.
Иначе на работе он теряет нюх . . . . . . . . . . . .126
Часть вторая. Сапсан

Жизнь на обочине «Сапсана». . . . . . . . . . . . . .147
Спасибо, что понаехали . . . . . . . . . . . . . . . . . .193
Оля и тишина. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .203
Трасса . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .219
Плиты . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .241
Приложение. Освобожденные
Про Аню . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .255
Анна Артемьева, Елена Костюченко
Освобожденные . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .259
Нет, сказала она, ей бы хотелось
обратить мое внимание еще
на одно обстоятельство, а именно
на отношение к боли. Если во время
эксперимента появляется боль, —
например, вот как сейчас, начинает
болеть голова, — то никогда не надо
останавливаться и уходить от боли.
Вместо этого надо направить на нее
свет внимания.
Питер Хёг,
«Условно пригодные»
Предисловие*
«Не думай об этом, не задумывайся даже. Съе-

дешь», — говорит старший лейтенант милиции
Дима стажеру Елене Костюченко. Перед этим
Лена предлагает позвонить матери задержан-
ного наркомана, сказать, что ему перед отправкой
в тюрьму можно принести белье и одежду. В ответ
* Заглавие «Условно ненужные» придумала Линор

Горалик для предисловия к этому изданию, но поскольку
оно подходило книге в целом, то стало основным и было
вынесено на обложку (прим.ред).
7
на предложение стажера опера смеются и объяс-

няют, что на всех задержанных оформляется одна
и та же бумага: «В связи с отсутствием родствен-
ников в Москве обеспечить задержанного сме-
ной белья и одеждой по сезону не представляется
возможным».
Собственно, фраза «не задумывайся даже —
съедешь» могла бы служить исчерпывающим эпи-
графом к книге Костюченко, — и вовсе не потому,
что читатель не задумывается о вещах, которым
посвящена эта книга. Имеется в виду, конечно,
не риторический «читатель» и даже, может быть,
не всякий читатель «Новой газеты», для которой
Костюченко обычно проводит журналистские рас-
следования, вошедшие в этот сборник. Имеется
в виду читатель, взявший эту книгу в руки неслу-
чайно. Как раз этот-то читатель вполне задумы-
вается и о том, что больных с воспалением легких
и отеком мозга в терминальной стадии выписы-
вают умирать домой, и о том, что при арестах вме-
сте с милицией приезжают «постоянные понятые»
(попавшиеся на каких-то мелочах и вынужден-
ные теперь служить ментам), и что в четырехстах
километрах от Петербурга есть семьи, выживаю-
щие только благодаря огородам и браконьерству.
Тяжесть чтения текстов Костюченко — в том, что
она предлагает не откровения, а иллюстрации:
персонажи ее расследований наполняют читатель-
ские догадки, страхи и подозрения живой кро-
вью. Некоторым образом эти тексты лишают силы
те копинг-стратегии, которые все-таки позволяют
«думающему» и «трезво смотрящему на вещи»
8
человеку психологически выживать в современ-

ной России. Например, стратегию отстранения
(одно дело — теоретически понимать, что человека
можно сунуть головой в Вечный огонь, другое —
узнавать подробности, имена и обстоятельства)
и стратегию, которую хочется назвать «черным
оптимизмом» («я знаю, что все очень плохо, но не
может же все быть так плохо»). Да, все так плохо.
Вот имена, обстоятельства, подробности.
Когда у сборника и двух его основных частей
еще не было окончательных названий, редактор из
common place писал, что «разбиты тексты по сле-
дующему принципу: в первой части рассказыва-
ется про людей, которые (условно) не могут или
не хотят вырваться из замкнутого круга; во вто-
рой — про тех, кто так или иначе пытается это сде-
лать». Если оставить в стороне вопрос разделе-
ния книги на часьт, то разговор о том, почему того
или иного ее персонажа можно было бы отнести
к одной из названных категорий, мог бы, кажется,
стать для понимания текстов Костюченко очень
важным. В очерке об убийстве молодого рабочего
Алексея Денисова (в городе Кольчугино Владимир-
ской области) она пишет: «...четверо отморозков
сожгли <его> заживо на Вечном огне. Казнили за
то, что он сделал им замечание — нельзя пить пиво
на мемориале. Это сообщение будто ударило под
дых. Я еще только ехала в Кольчугино, а мир уже
стал черно-белым. Есть герой, и есть ублюдки… На
месте все оказалось еще хуже. В самой фабуле по
явились другие детали, но не они решающие. Сама
жизнь вокруг оказалась иной. Я не делаю никаких
9
выводов, передаю только то, что видела и что

слышала». Собственно, другие детали в фабуле
де-факто как раз и оказываются решающими, —
может быть, не для дела Кольчугина, но для того,
как воспринимать (при желании) тексты Костю-
ченко: в описываемом ею мире ни один человек
не может (или не хочет) вырваться из замкнутого
круга, но все так или иначе пытаются это сделать.
Эти попытки могут быть слабыми и безвольными,
как подергивания век у коматозника, а обстоя-
тельства — невыносимыми и всесокрушающими,
как паралич (и, кстати, «нежелание» вырываться из
обстоятельств тоже вполне может быть продуктом
обстоятельств и, в свою очередь, обстоятельством).
Кем, например, считать детей из ХЗБ, «ховрин-
ской заброшенной больницы», сквота, о котором
идет речь в соответствующем очерке первой части,
если они де-факто, при всем ужасе своего состоя-
ния, уходят из невыносимых семей в невыноси-
мую же, но все-таки свободу сквота? Кем считать
вырвавшихся из родной нищеты в еще большую
нищету дворников-мигрантов из очерка «Спа-
сибо, что понаехали» (вторая часть), годами оста-
ющихся в каком-то тринадцатом круге москов-
ского муниципального ада? Кем считать Сергея
Рудакова (снова первая часть), — человека с инва-
лидностью, жившего в городе Карачарово, боров-
шегося за то, чтобы ему выплачивали законную
пенсию и в конце концов застрелившего из вин-
товки нескольких сотрудников нижнетагиль-
ского Фонда социального страхования, а затем
себя? В сущности, как бы ни заявлялся принцип
10
разделения сборника на части, одно из огромных

достоинств того, что делает Костюченко, — полное
отсутствие логики, подразумевающей, что в опи-
сываемых ситуациях есть однозначные жертвы
и однозначные угнетатели. Именно такая бинар-
ная логика оказывается, по естественным при-
чинам, не только крайне популярным приемом
в общественной дискуссии обо всяком остром
историческом моменте, но и крайне популярным
оптическим инструментом для каждого идеологи-
ческого лагеря. Опасность такой оптики, кажется,
именно в том, что она делает возможными только
два подхода к окружающей реальности. Один —
полное, граничащее с диссоциацией, отстранение
(«Полицейский Саша — фанат „Властелина колец“.
Любит рассуждать об обязательной победе добра
над злом. Что, впрочем, не мешает ему спокойно
смотреть, как избивают „пленных“. „Пленными“,
кстати, здесь зовут всех задержанных»). Второй —
тотальная борьба на уничтожение (социальное,
политическое или физическое) всякого оппонента.
Сами герои Костюченко очень часто оперируют
именно этой логикой — логикой «жертв и тира-
нов», — при этом говоря о себе, в зависимости от
обстоятельств, как о представителях то одной, то
другой категории. Это — страшное положение
вещей, идеальная среда для тотального насилия,
в котором самозащита и нападение становятся
неразделимыми и взаимозаменяемыми.
В отдельности каждый социальный очерк
Костюченко может не давать ответа на вопрос,
каким образом складывается и поддерживается
11
это положение вещей, одинаковое (по некото-

рым параметрам) на огромной территории очень
неоднородного государства. Но в корпусе эти тек-
сты предлагают если не ответ, то некоторую рабо-
чую гипотезу. Очень простой шаг к этой гипотезе
делает старший следователь из Нижнего Тагила
Елена Конарева, которая ведет дело Рудакова:
«Есть непонимание с мотивами… Да, чувство-
вал себя обиженным, ненужным. Но в этой стране
мы все ненужные…» В этой фразе — одновре-
менно и понимание своих отношений с государ-
ством, и изумление тем, что кто-то их, эти отно-
шения, очевидно, не понимает, видит другими,
ждет иного. Между тем Костюченко описывает
мир, в котором к государству хочется применить,
по аналогии с привычным термином failed state
(«провалившееся государство»), термин bailed
state («свалившее государство»). Это государство,
оставившее своих обитателей на произвол судьбы,
разрушившее как минимум два важнейших госу-
дарственных принципа: институциональность
и законность, — и, таким образом, вернувшее
граждан в состояние как минимум премодерна,
жесточайшей общинности, где в крошечном мире
(будь то мир деревни Бухалово или полицейского
отделения) все держится на строжайше выверен-
ном, невыносимо напряженном балансе инди-
видуального выживания и взаимной поддержки.
В Бухалово после постройки «Сапсана» не могут
попадать скорые (цикл очерков «На обочине
„Сапсана“»): «Если в деревне случается больной,
его грузят на „говняную тележку“ — тачку для
12
навоза — и везут на станцию. Там сажают в пер-

вую проходящую электричку и по громкой связи
просят машиниста вызвать к ближайшей круп-
ной станции скорую. Нет тех, кто будет толкать по
снегу твою говняную тележку — ты погиб. Кроме
того, обратная сторона общинности — непремен-
ная кара за нарушение круговой поруки. Мили-
ционер Дима (очерк „От рассвета до рассвета“)
увидел во время полковничьего обхода тонущую
в ноябрьской ледяной реке девушку»: «Я опом-
ниться не успел — а уже бегу под мост и на ходу
одежду с себя сдираю. Этот мудак орет вслед
что-то. А я с разбегу — в воду. <...> Нырял, глаза
холод обжигает, почти ничего не видно. Нашел ее
все-таки. Она уже не дышала. Выволок за волосы.
<...> Говорят, что выжила, но я не знаю — она ко
мне не зашла ни разу в палату, стеснялась, навер-
ное. А мне объявили строгач — за то, что кобуру
на землю бросил и не слушался приказов старшего
по званию. Премию сняли». Это мир, в котором
законы, государственные и этические, не только
«не существуют» — они элементарно неприме-
нимы, поскольку не соотносятся с реальностью.
И люди в свою очередь отказываются от государ-
ства с его условной законностью и его вообража-
емой структурностью как от чего-то ненужного, —
то есть, they bail on the state, «сваливают» из рамок
социального договора. Для общинного мышления
«быть порядочным» означает «жить по порядкам»
(пресловутое «по понятиям»), а не по существую-
щим на некотором недосягаемом уровне государ-
ственным законам.
13
Гаишник Юра («Гаишник пьет только по

выходным») рассказывает, как ходил к священ-
нику, жаловался на тяжелую низкооплачиваемую
работу и спрашивал, грех ли брать с людей деньги.
Батюшка поинтересовался, сами ли люди предла-
гают деньги — или Юра их заставляет. «Я говорю:
„Когда как“. А он: „Вот если первый случай, тогда не
грех, а если второй — тогда грех“». Это, собственно,
и есть порядочная жизнь, жизнь «по поряд-
кам», и все ее участники — от гаишника, води-
теля автомашины и до батюшки, — понимают, что
в bailed state возможна только такая жизнь. Тер-
зания и сомнения, как у гаишника Юры, связаны
с абстрактным знанием о существовании иду-
щего вразрез с «порядками» закона, — но другой
участник той же общинной жизни освобождает его
от этих сомнений, поскольку и сам живет в bailed
state.
Тем временем полнота возникающей от про-
чтения сборника картинки, — та самая полнота,
которая позволяет читателю воспринимать про-
исходящее с героями очерков не как агитку, но
как масштабное документальное кино о нынеш-
них отношениях государства и общества, — дости-
гается именно за счет способности Костю-
ченко постоянно менять точку обзора и ракурс
съемки. Первое впечатление от книги подразу-
мевает, что Костюченко чаще всего намеренно
занимает самую непрестижную позицию в опи-
сываемой иерархии. Особенно сильным это впе-
чатление оказывается, когда Костюченко работает
в качестве секретного агента (скажем, дворника
14
или даже «младшего дворника» в очерке «Спасибо,

что понаехали»). Когда же Костюченко, не скрыва-
ясь, выступает в роли репортера, она очень часто
предоставляет слово деревенской сумасшедшей,
орущей на проходящие поезда, тринадцатилет-
ней беременной сквоттерше, мечтающей выки-
нуть, ВИЧ-инфицированной грузчице, сидящей на
крокодиле. На самом же деле ситуация оказыва-
ется сложнее и ценнее для читателя: Костюченко,
кажется, предоставляет слово всем, кто готов с ней
говорить: от замминистров до глухого ветерана из
села Днепровское (Смоленская область), измучен-
ного официальным празднованием Дня Победы.
За этим подходом стоит нечто не менее ценное,
чем журналистская этика: понимание, насколько
для читателя в равной мере (пусть и в силу разных
причин) непроницаемы и, скажем, высшие эше-
лоны власти, и среда дворников-мигрантов. При-
чем первое может оказаться куда более проницае-
мым, чем второе.
В результате ценностью для Костюченко ока-
зывается не такой редкий комментарий высоко-
поставленного лица, как «правда» (что возвращает
нас к разговору о жизни «по правде», но уже иным
способом): например, очерк об убийстве в Кольчу-
гино Костюченко заканчивает фразой «Вот и все,
что я здесь увидела и услышала. Мне никто не врал.
И этого достаточно». И выясняется, что человеку,
способному слушать собеседников без снисхож-
дения и без отстранения, эти собеседники вполне
готовы говорить правду, каждый — своим языком.
«Вы не видите того, что вижу я. Это — вырождение.
15
Олигофрения передается по наследству, и в семьях

олигофренов пять-семь детей — норма. И дети
наших выпускников возвращаются к нам. В неко-
торых деревнях около Кольчугина живет уже пятое
поколение олигофренов», — говорит директор
коррекционной школы-интерната. «Хочется сде-
лать золотую дозу, но возможности нет», — гово-
рит наркоманка Яна. «Дети-то все очень правильно
понимают! Мы сами, сами говорим одно, а делаем
другое. Мы заврались», — говорит деревенский
фельдшер. «Если война начнется — узнаем», —
говорят жители села Бухалово о том, почему так
важно, что у них в телевизоре все-таки ловятся
аж два канала. «Я даже правительство Карачае-
во-Черкесии обслуживала! На Новый год одних
чаевых вышло пять тысяч!» — говорит прости-
тутка Света, 41 год, работает в вагончике на трассе,
семь километров от Москвы. И еще одну правду,
очень неприятную для читателя, открывает, среди
многих прочих правд, сама Костюченко. В очерке
о «Сапсане» она вспоминает, как «Генка Мати-
жев со станции Шлюз говорил: „Обидно даже не
то, что они летят мимо, в этом дворце. А то, что
в окна не смотрят. Головы не повернут“». И когда
сама Лена пытается посмотреть в окно, «глазам
вдруг делается очень больно — наверное, от ско-
рости». Собственно, герои этого сборника прижи-
мают потенциальных пассажиров «Сапсана» (чьи
сытые и спокойные разговоры в конце очерка вне-
запно так режут слух, что даже невинные попытки
ребенка вслух складывать восемь и шесть вне-
запно напоминают про «Граф Петр Андреевич
16
Клейнмихель, душечка!») лицом к окну, держат

за шиворот и заставляют смотреть. И приговари-
вают: «Мы знаем, что ты умненький, просвещен-
ненький, все знаешь, все понимаешь. Ничего ты не
знаешь, ничего ты не понимаешь. Смотри». Очень
больно глазам — наверное, от скорости.
Условно
ненужные
Часть первая
Крокодил
Жизнь «гнезда»
Утро не наступает потому, что ночи толком и не

было. Семь часов, а Яна* все так же сидит в углу
кухни, скрючившись, нога на ногу, медленно
и внимательно ощупывает свое тело, иногда про-
тирает слезящиеся глаза. Жарко, на огне стоит
латунная миска с толстым слоем грязноватой
соли — она греется все время. Девять часов — то же
самое, только из комнаты выходит Паша и начи-
нает курить. Паша, в отличие от Яны, еще иногда
спит — часа три, на угловом диване. Пепел акку-
ратно стряхивается в пустой коробок — он при-
годится для нейтрализации кислотной среды
на финальном этапе.
Паша и Яна — муж и жена, 10 лет вместе.
Три года они сидят на «крокодиле» — так назы-
вают дезоморфин. Поставки героина в город
перекрыл Госнаркоконтроль (ГНК) в 2008-м,
и теперь 85—90% инъекционных наркоманов
в городе — дезоморфинщики.
Место, где мы находимся, на языке гээн-
кашников называется притоном. А так — двух-
комнатная квартира на первом этаже, минимум
мебели. Фоном работает телевизор из комнаты.
*
Имена, названия улиц и районов изменены.
23
Сильно пахнет йодом, стены — в рыжих потеках.

На кухне они сливаются в сплошное коричневое
пятно. Два года назад взорвался «баллон» — пла-
стиковая бутылка с бензином, содой и «Седа-
лом-М». Бутылка взорвалась во время нагревания.
Был пожар, но не сильный. Теперь соду заменяют
«Кротом» — в этом случае нагревать не требуется,
достаточно трясти баллон четверть часа, и все.
К десяти из комнаты выходит Лида — млад-
шая сестра Паши. Ей 28, полноватая, с азиатским
и каким-то совсем детским лицом. За ней плетется
сонная одутловатая Катя, трет глаза кулаками.
Дозу на утро оставляют с ночи — без этого
невозможно «начать двигаться». Красноватый рас-
твор быстро и аккуратно разливают по шприцам.
Вообще-то сегодня Яна должна была идти
отмечаться к инспектору. А Катя третий день не
может попасть ни на работу, ни домой. Впрочем,
дома ее не то чтобы сильно ждут.
Проводится ревизия. Кончился бензин
и муравьиный спирт, и Яна отправляет Катю
на бензоколонку. Все рассчитано до копейки —
бензин продают минимум по два литра, то есть
50 рублей. Но на ближайшей колонке не прини-
мают пластиковые канистры, а значит, бензин
придется покупать через водителей. Но водители
могут налить и бесплатно, ну или дешевле, а зна-
чит, денег Кате дается совсем впритык.
Катя единственная из всего притона пока имеет
работу — грузчик на овощном складе. Смешли-
вая короткостриженая блондинка, 28 лет, косола-
пит. (В притоне, кстати говоря, к Кате относятся со
24
сдерживаемым презрением. Во-первых, ВИЧ+, да

еще и отрицает. Во-вторых, лесбиянка.)
Бензин «неразработанный», его ставят в углу —
продышаться. Начинают готовить дозу. Лида идет
раскатывать таблетки «Седала» банкой, на ходу
вырывает лист из собрания сочинений Василия
Федорова — подстелить. Паша, плеснув в тарелку
«муравьишки», счищает с боков спичечных короб-
ков фосфор зубной щеткой. Яна идет взбалтывать
баллон с ингредиентами в комнату.
Работает телевизор — МТV. «Приглашаем
на подиум участниц до полутора лет», — объяв-
ляет ведущая.
За окном снег, на стене под зеркалом — алфа-
вит с картинками: принцессы, птички, часики,
варежки. Алфавит Танин, ободок со стразиками
в волосах Яны — тоже ее.
Тане — дочке Яны и Паши — восемь лет, и по
решению органов опеки она уже полгода нахо-
дится в приюте. Скоро девочку переведут в дет-
ский дом, и этого Яна панически боится. «Но
ездить к ней можно, ездить к ней разрешают. Она
там в школу ходит, в первый класс, — объясняет
Яна. — Может быть, ей там и вправду лучше, как
инспектора говорят. Но нельзя ее в детский дом!»
В комнату заглядывает Лида и тут же, вежливо
улыбаясь, выходит. Ее девятилетний сын Ваня
тоже в приюте, но говорить об этом Лида не хочет.
Отец мальчика вот уже два года как в тюрьме,
228-я — хранение и распространение. Как он сидит
и когда выходит, Лида не знает: «Связь с ним поте-
ряна всякая».
25
Яна стоит у самодельных весов, сделанных

из шприцов и л’этуалевских карточек. Получив-
шиеся ингредиенты взвешиваются, определя-
ются пропорции. В качестве гирек используются
спички. Быт наркоманов очень экономичен.
Ингредиенты ссыпают в фурик — стеклянный
пузырек. «Ставится реакция» — пузырек закапы-
вают донышком в соль на плите. Реакцию ставит
Паша. Нужно вовремя снять фурик, вовремя раз-
бавить раствор водой. Пузырек тихо дымится, вну-
три булькает красноватое*.
Через 10 минут раствор готов. Дымится, пах-
нет малиновым морсом. Лида осторожно выби-
рает жидкость шприцем через сигаретный
фильтр. Из шприца разливает по личным шпри-
цам каждого — по полтора куба. Теперь нужно
разбавить «тропиком» — тропикамид, капли для
глаз. «Тропик» усиливает эффект, но делает его
более коротким. Он очень дорогой — 150 рублей,
но после одного применения чистым крокоди-
лом колоться уже невозможно. За «тропик» вечно
идет война, и каждый хранит свой пузырек ближе
к телу: Яна — в носке, Паша — в кармане спортив-
ных штанов, Лида прячет под топиком. Шприцы
у каждого тоже свои, так безопаснее. У всех —
гепатит С, но «вичовых нет» — если Катю с ее сом-
нительным статусом не считать. Шприцы хра-
нятся в пачках из-под чая — «Принцесса Нури»,
приятного чаепития. Колются инсулинками —
тонкая, короткая игла.
*
Рецепт намеренно искажен.
26
— Паш, вмажь меня, — просит Лида. Склоняет

голову набок, зажмуривается и, набрав полную
грудь воздуха, затыкает нос. Паша примеривается
и медленно вводит иглу в шею до основания. Подо-
ждав, вытаскивает до половины, вводит снова —
ищет контроль. Находит, давит на поршень.
— Пашка, дуешь, — причитает Лида, не откры-
вая глаз. — Дуешь, дуешь, дуешь!
Если не попасть в вену, раствор жжется огнем.
Паша вынимает иглу, вытирает пальцем
струйку крови, примеривается к синеющей вене,
втыкает снова.
— Спасибо, — вежливо говорит Лида и отходит
на свое место — табуретка у плиты. Закуривает, но
через полминуты выключается. Уголки губ опуска-
ются вниз, Лида оседает на табуретке, клонится впе-
ред, резко выпрямляется, снова начинает падать.
Горящая сигарета приклеена к нижней губе.
Когда крокодил оказывается в вене, «начи-
нается чернота». Все мышцы расслабляются, все
мысли исчезают, перед глазами поднимается тьма.
«Ничего нет, и тебя нет тоже, — вполголоса объяс-
няет Яна. — Только ощущение, что все в мире пра-
вильно». Ни эйфории, ни галлюцинаций. 20 минут
несуществования.
Второй отрубается Катя. Паша долго ощупы-
вает бока — вены на ногах ушли, вены на руках
ушли. Наконец, примеривается и тоже уходит.
Остается Яна — напряженная, скрюченная, конец
жгута зажимает ртом.
Яне некуда колоться. Распухшая левая рука
от запястья до плеча багрово-фиолетового цвета,
27
короста, из-под которой иногда выступает гной.

Правая рука в «дорогах» — синяках вдоль вен
и шишках — «часть рассасывается, часть нет». Ноги
в кровавых потеках — в них Яна пыталась вма-
заться утром.
«Видишь, ей хорошо, а мне ни о чем», — гово-
рит Яна зло, кивая на Лиду. В шею может вмазы-
ваться только человек в нормальном весе. У Яны
и Паши шейные вены уже ушли глубоко, не достать.
Последний раз Яна взвешивалась зимой. Было 37
килограммов, но сейчас она еще худее.
Яна ощупывает себя равнодушно, как мясо
на прилавке. Наклоняется, прощупывает каждую
жилочку. Наконец зажимает запястье правой руки
между ногами. Через минуту выпрямляется — вена
лопнула, не получилось, начинает искать снова.
Иногда это продолжается часами, но сейчас Яна
справляется быстро, минут за пятнадцать. Как раз
просыпается Лида.
После дозы хочется пить. Лида ставит чай-
ник, в кружки ложками ссыпается сахар. В день
сахара уходит несколько килограммов. Чай пьют
быстро, быстро курят. Времени немного — надо
готовить следующую дозу. Через полтора часа
начнется ломка, перенести ее невозможно. Рас-
твор готовится примерно столько же. Хранить
его нельзя.
Поэтому крокодильщики живут «гнездами».
Процесс варки должен идти непрерывно.
Вообще-то Яне 32 года, но выглядит она на 50.
Черная кофта, черные блестящие бриджи. Очень
худая. Ходит Яна странно. Равновесие она держать
28
не может, и поэтому «летает» — падает назад или

вперед, едва успевая подставлять ноги. Чтобы
остановиться, ей нужно врезаться в стенку.
Вот и сейчас она летает по квартире, пытается
провести уборку. Сил хватает на вытереть пыль
с телевизора и положить использованные стра-
ницы в мусорный пакет.
…Все трое учились в одной школе. В 14 лет Пашу
посадили «за кражу госимущества» — воровал
жетоны в таксофонах. Отсидел весь срок, вышел
в 18 лет.
Толком-то познакомились на вечеринке.
— Когда меня в 19 по 228-й посадили, Паша
пообещал моей мамке, что письмо напишет мне.
Ну, переписка завязалась, посылку мне послал,
письма мне писал еще. Прислал свои фотографии.
И цыганка из наших зэчек мне сказала: ой, какой
красивый, будете вместе. И вот столько у меня дру-
зей было, столько ухажеров, а осталась я с ним.
У Яны звонит мобильный, коротко перегово-
рив, идет открывать дверь. Пришел Ваджик. Ему
негде «вариться», ходит сюда. В благодарность
доза делается на всех.
— Он мне должен 300 рублей, — предупреж-
дает Лида Пашу.
— Ну сейчас 400 с него возьмем на аптеку,
а потом долг свой забирай.
Короткие переговоры в коридоре — и Катя ухо-
дит: нафтизин, инсулинки, пятикубовый шприц.
Ваджик на крокодильщика пока не похож —
молодой стриженый парень, узкие джинсы, ремень
с большими буквами HugoBoss, чистые ногти.
29
— У дочки взял пятихатку на лошадей, — объ-

ясняет. — Спиздил, получается. Она же занимается
у меня, знаете? В пятницу вот не выдержал, взял.
— Ты мне должен, — напоминает Лида. —
Давай сюда.
— Ну четыреста я отдал уже. А триста попозже.
Располовинь.
Обсуждают какого-то общего Дениса, кото-
рого на притон пускать не стоит: заделался
ментовским.
— Может, отойдешь от окна? Распелся, — гово-
рит Лида.
— Какие все нервные, боже мой.
— Ты базар свой отключи на фиг, — гово-
рит Паша Лиде. — Ваджик, че там с работой, ты
говорил?
Ваджик довольно кивает:
— Смотри, Хмельницкого, 146. В этом же
доме, с обратной стороны, там цех в подвале.
Станок стоит распиловочный. Работаешь с 10 до
9 или хоть до 11 — как захочешь. Игорь, началь-
ник цеха, каждый день там в обед. Приедешь
часов в 12, он там по-любому будет. Если че,
только не от меня, чтобы я в говне не был. А ты
приедешь?
— Постараюсь.
— Хорош колоться, умрешь же на… — гово-
рит Ваджик, вмазываясь. — От тебя до работы 20
минут пешком всего. Вот у тебя есть желание?
Паша кивает.
— 15% от заказа. Там нормально выходит,
только не колоться. Пацан, который шеф, все
30
палит. Потому что сам кололся раньше. И мне уже

предъявлял. «Ваджик, че такие глаза?» Я говорю
такой злой, типа: какие глаза, не спал три ночи.
Вроде схавал…
После укола Ваджика дружно начинают гнать.
— Ваджик, уходи, — начинает Лида. — Шары
свои зальешь и борзеешь. Твое присутствие бесит.
— Такая же фигня, — отвечает Ваджик равно-
душно.
— Бл… вот че за человек такой, — вторит Яна. —
Тебе же сказали — уходи.
— Ты тут сидишь, и если менты придут — будет
нам организация притона, — объясняет Паша.
Ваджик не уходит, ему хорошо. Разглаголь-
ствует ни о чем.
Разговор переходит на «героиновые вре-
мена». Когда продажу с рук «закрыли», неко-
торое время действовала банковская система.
Деньги за дозу нужно было положить на счет
в банке. Затем барыга звонил покупателю
и сообщал, как найти «закладку» — припрятан-
ный пакетик с наркотой. Много было кидалова —
«иногда 8 штук за день потратишь, а так и не
вмажешься».
— А помнишь, я васю одного выцепил, — начи-
нает Ваджик. — Он сначала нормально делал
закладки, потом кидать начал. Но постоянно
адреса давал в начале Гагарина. А там дом такой —
один подъезд, два этажа. И вот все вокруг него. То
с балкона падает, то в подъезде на первом этаже
заныкано. Звоню ему потом — не кидай меня
больше, знаю ведь, где живешь, приду.
31
— А если не его адрес? — сомневается Паша. —

Они ублюдки вообще — к друзьям, к соседям захо-
дили сбрасывать.
— А как-то положили за почтовый ящик. Пока
искали, весь ряд сняли, — хвалится Ваджик. — Или
вот еще было. Закладка в трубе, труба из земли
торчит, то есть один конец в земле. Я пальцами
лезу, а пакетик вниз дальше уходит. Андрюха пол-
часа веточкой выковыривал. А тут еще бабки как
назло. Все им интересно. Котенок, говорю, от нас
сбежал, а сам на кумарах, трясет.
Паша шикает. Квартира на первом этаже,
и с улицы слышимость очень хорошая —
в кухонном окне огромная дыра, стекло разо-
шлось трещинами. Стекло выбивала милиция
под Новый год, когда приходили искать в при-
тоне человека.
Наконец Ваджика выгнали.
— После Ваджика пить нельзя, у него глисты,
походу, — лениво говорит Лида. — Катюш, помой
кружечки.
Когда крокодил только появился, по городу
ходило много мифов. Среди прочих — что с его
помощью можно быстро слезть с героина. И это,
в общем, правда: дезоморфин снимает героиновую
ломку. Но обратно на героин перейти уже не полу-
чается — крокодиловую ломку может снять только
крокодил, и человек обречен жить в непрерывном
цикле.
Практически нет людей, которые начали упо-
треблять крокодил «с нуля». Просто однажды ока-
зывалось, что дозу героина достать невозможно,
32
наступала ломка. Тогда решали «сняться» — один

раз, конечно.
Дезоморфин приспосабливается к любым усло-
виям, у него минимальные требования. Наркотик
бедных городов. Больше не нужны дилеры, опто-
вики, курьеры, маршруты через границу, завязки
в правоохранительных органах. Только чистая,
беспримесная зависимость.
Все «новички» сейчас сидят на другом нарко-
тике — солях. Соли, в отличие от крокодила, ока-
зывают будоражащий эффект и вызывают силь-
ные приступы паранойи. Крокодильщики говорят,
что соли убивают еще быстрее: через две недели
употребления начинается энцефалопатия.
— Юля, дура, не звони, блядь, — устало говорит
Яна в телефон. — Зачем? За мясом! Ты меня выве-
дешь. Я тебя оглашу на все Шаповское. Если ты
приедешь, я тебе ебучку разобью.
Из-за Юли неделю назад в квартиру при-
шли менты. До этого притон в их базе данных не
числился.
— Эта дебилка украла телефон, где ночевала.
Сенсорный, хороший, — объясняет Лида. — При-
несла нам, я дала за него две дозы — сама она
варить не умеет. А потом ее взяли. Так она сдала
все расклады — где, кому, что.
— Ну то есть ей в отделе чемодан устраивали —
голову привязывали к ботинкам, — уточняет Паша,
поморщившись. — Стоишь так, и за 15 минут чемо-
даном себя чувствуешь. Слоника еще потом — про-
тивогаз на голову надевают, и воздух закрывают
рукой. Ну и что, мы-то тут при чем.
33
Теперь звонит телефон Паши — Яна закатывает

глаза. Юля звонит не извиниться — Юле нужна
доза. Но «ментовскую» не вмажет никто — а вдруг
контрольная закупка. Юля звонит еще четыре раза.
Дурная слава уже пошла по городу, поэ-
тому людей на квартире у Яны и Паши почти нет.
В обычном притоне одновременно находится деся-
ток человек. Соблюдается живая очередь — кто-то
готовит ингредиенты, кто-то уже варит, кто-то
вмазывается. Но в запаленный притон стараются
не ходить.
Госнаркоконтроль по дезоморфину не рабо-
тает — мелко. Крокодил — вотчина НОНа, «неза-
конный оборот наркотиков», отдел городского УВД.
Вот ноновцами и была произведена контрольная
закупка, если это можно так назвать.
— Заходит молодой парень, представляется —
Руслан, показывает документы, — спокойно расска-
зывает Лида. — Меня отводит в сторону и объясняет:
или добром оформляем контрольную прямо сейчас,
или через полчаса я толпу приведу. Отвезли затем
в стакан милицейский, все оформили, как будто бы
я их внештатнику Андрею дозу продала. И мече-
ные деньги, и бумаги, и понятые, все зафиксиро-
вали. Вчера он приезжал, паспорт мой завозил — его
изымали для ксерокопий. Теперь суд будет. Добро-
вольно на контрольную разве пойдешь?
— Лет шесть будет, наверное, — уточняет
Паша. — Но тебя хоть не били.
— И говорит: я вам одолжение делаю, спасаю
вас. Вы или сдохнете, или отсидите-перекумарите.
Пусть так, но зачем срок? — Лида плачет.
34
Пока варят новую дозу, Катя успокаивает Лиду.

Лида тут единственная не сидела, а вот Катю
судили трижды, и ей есть что рассказать. В 24 —
грабеж, условно, потом воровство — три месяца
поселения, затем опять воровство — два года
общего, сейчас под условным.
Судя по Катиным рассказам, что на зоне, что
в интернате, где она росла, примерно одинаково.
«Когда первый раз попадаешь, да, другой мир,
по-другому все живут, другая школа выживания.
Но как себя поставишь, так и будет, — размеренно
объясняет Катя. — Такая же жизнь, как и в реальном
мире, только за решеткой. Форма одежды не своя,
другие порядки, дисциплина, работаешь-работа-
ешь на швейной фабрике днем, а вечером моешься.
Чистота и дисциплина — самое главное в жизни».
— Катя, домой не собираешься, что ли? — инте-
ресуется Паша.
— Вот завтра на складе отработаю и пойду.
Катя живет в двухкомнатной вместе с мамой,
отчимом, двумя сестрами, дедом и двухмесячной
племянницей.
— В 14 лет я уже дома могла жить, могла не
жить. С родителями спорила. Потом с одной жен-
щиной познакомилась, она плотно сидела на геро-
ине. Трое детей, маленькому полгода. Я сидела
с ним. Потом надо было ребенку этому лечь в боль-
ницу, и я легла тоже, потому что мама его на кума-
рах. Потом тоже решила попробовать. Попросила
ее, она мне сделала две точки*. Первый раз страшно
*
0,2 мл.
35
было, потом понравилось. Быстро работаешь, бега-

ешь туда-сюда — нормально. Я же не плотно, не как
они — целыми днями.
— А когда мы ей первый раз иголку к вене под-
несли, она в обморок грохнулась, — усмехается
Яна.
— Хотела учиться на штукатура-маляра. Но
по блату устроили на ламповый завод, выучи-
лась на цоколевщицу. А работаю грузчиком. Зна-
ешь почему? Мать пьет с отчимом, и бывают драки.
Мне работа позволяет физическую форму дер-
жать. Я, дай бог, сильнее, могу отпор дать, защи-
щаю младшую сестренку, старшую. Отчим-алкого-
лик, как напьется, держать себя в руках не может,
обзываться начинает, и ему постоянно попадает от
меня. Не могу терпеть оскорбления в свой адрес.
Паше чуть за 30, но он совершенно сед. Краси-
вый, темные внимательные глаза. Все не забывает
Ваджиков вариант, примеряет на себя.
— На стройках был бригадиром — 40 чело-
век под началом, я только освободился, самый
молодой. А когда зарплату задерживают, на объ-
ект по 10 тысяч дают, и разруливай как зна-
ешь. Ну, выдаешь парням по тыще, себе, конечно,
больше берешь. Только на мобильный по 300 три
раза в неделю клал. Вот рабочие забухали, я тоже
с похмелья — нет, приходишь, убеждаешь выйти
на работу. Лидерские качества у меня — по край-
ней мере, были.
У меня и в тюрьме три соседа было, я жил чело-
веком. Крикнешь в окно: «Тюрьма, тюрьма, дай
мне погоняло, кумовское, воровское!» Ну и орут
36
в ответ: лысый там, кирпич. И всегда угадывали.

Парни просят: «Песню спой». Я пою, и тут атас-
ник идет. Хату размораживают, вохра забегает,
раз — отфигачили. Пацаны такие: «Из-за тебя». Но
сами же просили. Били нас прутиками, дубинками,
чтобы синяков не было. К оперу как ведут — киян-
кой обязательно по жопе давали. Хачики в охране
ходили — Аниф и Ворон. Один держит, второй
фигачит. У Ворона еще привычка такая — сначала
криком пугает, потом фигачит.
Сам Паша уверен, что еще выкарабкается.
— Руслан, ноновец, подходил ко мне тоже тогда.
Спрашивает: «За сестренку в тюрьму пойдешь?»
— И что ты сказал?
— Сказал — нет.
Приходит Дамир, приносит лимонад. Страшно
хромает — «с жадности» задул десять кубиков
в вену на ноге, и теперь нога гниет и требует уко-
лов уже настоящего обезболивающего. Хвастается,
что лимонад «натуральный, никакой химии».
Сейчас Дамир колется в «метро» (широкие
вены под мышками — Е.К.). По тыльной стороне
рук уже пошли красные опухшие потеки — кро-
кодил быстро разрушает организм. Вены вос-
паляются изнутри, синяки загнивают, из-под
кожи выходит гной. Быстро меняется цвет лица
на серо-зеленоватый, крошатся зубы, нарушается
походка. Первыми почему-то убиваются легкие —
двусторонние пневмонии у крокодильщиков через
одного. И крокодильщики умирают не от передо-
зов — от «общего заболевания», когда внутренние
органы отказывают один за другим.
37
Дамиру есть где варить, но шел мимо, и вот —

до дому не дотерпел. Он скоро надеется завязать
и излагает план своего спасения: «Мама квартиру
мою продает через месяц. Забирает меня к себе.
То есть варить будет негде, а значит, я переку-
марю. А на деньги с квартиры мы купим мне
машину: или „Шевроле Круз“, или „Пежо 508“, —
не решил еще». Именно из-за машины Дамир не
встает на учет — «права отберут»: «А машина —
мой второй наркотик, без нее мне незачем
выздоравливать».
Вмазываются. На 20 минут квартира погружа-
ется в тишину.
Лекарства кончились, мы идем в аптеку.
— Ругаемся каждое утро, — говорит Яна. —
Никакой любви уже не осталось — привычка про-
сто. Сремся из-за ничего. Я его бешу, он меня бесит.
С Лидой сколько раз дрались. За волосы ее таскаю.
Просто она не понимает, что мне сложно вводить.
Я еще первый кубик ввожу, а она уже вмазалась,
уже отвисла и говорит: «Сначала свари нам сле-
дующую дозу, а потом колись». Ну и таскаю ее за
волосы.
В первой аптеке у равнодушной провизорши
покупаем 20 таблеток. «Тут дешевле, — объясняет
Яна. — Всего 128, в другой было бы 160».
Другая аптека — через дорогу. Худощавая,
с короткой стрижкой, лет 40, аптекарша вежливо
улыбается навстречу.
— Давно у вас не была, — здоровается Яна.
— Да уж, — улыбается аптекарь. — Лечились,
что ли?
38
— Так вы сказали, что у вас нет ничего.

— Есть уже все, кроме «тропика». Ну и «Седал-М»
разобрали уже сегодня.
За 16 рублей покупаем пять инсулинок. Встав
у ларька, Яна неспешно сдирает упаковку, пря-
чет шприцы во внутренний карман. «Менты могут
отобрать», — поясняет.
«Тропик» идет покупать Катя. Тропикамид
продается по рецептам, но все крокодильщики
знают три аптеки в районе, где можно купить так.
Поэтому ввод рецептов на кодеинсодержащие,
который планируется летом, никого не пугает.
«Как торговали, так и будут торговать, — пожимает
плечами Яна. — Да и до лета доживут не все». Пла-
нировать что-то дольше, чем на неделю, бессмыс-
ленно. Будущего нет.
— Сейчас хорошую кофточку запачкаешь, —
говорит Катя. — Симпатичная кофточка какая, ай!
Лида методично отдирает корку от левого
плеча, течет кровь. На плече был ожог. На кухне
очень греет батарея, и в бессознательном состоя-
нии к ней все «приваливаются и привариваются».
У каждого от батареи уже есть несколько шрамов.
Постелить на батарею тряпку, да все как-то не до
того.
— Ты чем это колешься, Кать? — уточняет Лида.
— Смывы колю. С боков фурика намыла.
У Кати уходят вены. Руки уже исколоты до лок-
тей. Катя то и дело снимает иглу со шприца и ковы-
ряется внутри спичкой — вычищает свернувшуюся
кровь. Матерится, краснеет.
— А в ногу что не колешь? — интересуется Яна.
39
— В ноги? Да вы че, никогда в жизни!

— Так вон из большого пальца вена торчит.
Пошевели иглой там.
— Да где?
— Ты с «тропиком» колешься?
— Да.
— Смывы колешь?
— Я боюсь эти вены трогать, они лопаются.
— Если аккуратно, то возможно. Это с виду так.
Катя начинает тихо плакать. Шприц трясется
в руках.
— Паш, уколи Катьку, — просит Лида. Но Паша
сначала вмазывается сам, а потом с полузакры-
тыми глазами начинает искать вену на руке у Кати.
— Вот эта ушла, а в эту не могу попасть, — объ-
ясняет Катя. — Паш, п…ц, она надувается!
— Перетяни жгутом, чтоб шишки не было, —
говорит Паша и засыпает.
Катя перематывает руку и морщится.
— Вот так мне тоже парень задул, два дня
с рукой ходила, температура 41. В 31-ю боль-
ничку зашла и в холле сознание потеряла. Ни тела,
ничего не чувствовала. Рука раздулась, вскрывали.
Руку спасли.
У Яны все получается мимо, и она устало при-
валивается к батарее. За окном быстро темнеет,
валит снег.
— Паша говорит, что дома сможет перекума-
рить. Сидим иногда, мечтаем, громкие слова друг
другу говорим. Вот в ноябре у него пневмония
началась, чуть не помер. Начал глючить уже. Вра-
чей в подъезде на коленях умоляла: «Заберите его
40
в больницу». Не взяли. Про Танюшку с ним разго-

варивали, про все.
Сама Яна в начале зимы ложилась в кли-
нику на детокс. Бесплатно детокс могут полу-
чить только состоящие на учете, за анонимность
нужно заплатить 17 тысяч. На детокс в принципе
лечь непросто — нужно сдать анализы, выждать
двухнедельную очередь. Чтобы крокодильщик
мог перенести ломку, его обкалывают барбитура-
тами: «Спишь неделю, просыпаешься — и ты уже
как бы независимый». Но психологическая зависи-
мость остается. Яна укололась сразу же, как вышла
из клиники.
Программы избавления от психологической
зависимости есть в областном реабилитационном
центре. Но попасть сразу после детокса туда невоз-
можно — нужно заново сдавать анализы, заново
стоять в очереди. Поэтому после детокса дезомор-
финщик возвращается обратно в притон. Без дея-
тельных родных слезть практически невозможно.
Родных у дезоморфинщиков, как правило, не оста-
ется. У многих не было и до начала зависимости.
При этом на все маневры у дезоморфиновых
наркоманов есть год-полтора.
— Друзей никого не осталось, все померли, —
говорит Яна. — Человек 20 уже. А мы водой колемся,
то есть разбавляем серьезно. Потому и живы еще.
Три года живы, представляешь?
Перерыв. Курят.
— А вот «Битва экстрасенсов», — встревает
Лида, орудуя шумовкой. — Что-то такое есть,
раз показывают, да? Черноволосая такая, худая,
41
которая всех побеждает. Тоже зависимая, я же

вижу.
Лида жарит вареную колбасу. Катя начинает
прибираться: подметает тряпкой пол, стряхивает
со стола пепел, приносит воду из ванной. На нее
ворчат, ее гоняют. «Ну люблю я это дело: чистота,
дисциплина, — ворчит по-хозяйски. — Что теперь?»
Яна разговаривает по телефону:
— Ольгин Андрюха умер. Про Андрюху слы-
шала? Знаешь тоже. Да, да. С пьянки, говорю. Угу.
Вот так вот. Кушать готовим. А че ты одна?
Паша задумчиво разглядывает татуировку
на предплечье: карты, водка, нож. «Лазером выво-
дить. Или дешевле наколоть сверху кельтский
орнамент. Ну, кельты, немцы».
Яна тоже хвастается — на животе изогнутая
линия, «знак благополучия».
— Я на героине была когда, хотела с дочкой
поехать на море, — говорит Яна. — Совсем никогда
не видела моря.
Сырье кончилось, деньги тоже, и Катя и Лида
уходят воровать. Супермаркет через дорогу, очень
удобно. Берут пять кусков сыра — выбирают подо-
роже, но в сумме до тысячи, чтобы без уголовной
ответственности. Сыр тут же продают в маленький
магазинчик напротив, где Катя утром брала сига-
реты в долг. Продавщица берет сыр без вопросов,
отсчитывает полцены.
Еще в супермаркете Катя берет зеленые пине-
точки — для племянницы.
— Как все начиналось? А никак. У нас
соседка торговала маком — чеками по десять
42
рублей, — рассказывает Яна. — И попросила

меня с ее дочкой на доставку съездить, просле-
дить, чтобы та ничего из партии не взяла, себе не
варила. А мне 15 лет, я даже не пила. Боялась начать
колоться… Ну, Наташа перед конечным пунктом
идет на хату с пацанами. И отщипнула мазик боль-
шой у чека. Я тоже начала просить. Парни такие:
«Нет, нет, ты что». А Наташа говорит: «Пускай лучше
один раз попробует». Сделала пять точек. С ног все
пошло вверх. Успокаиваться начала. Потом доба-
вили димедрол во второй раз… Наташка гово-
рит: «Тебе п…ц, если узнаю, что кроме меня ты еще
где-то колешься». Но я нашла, где колоться. В сосед-
нем подъезде, Сережа, 30 лет. Там и употребляла.
Ходила по квартирам, сахар одалживала, до пяти
килограм набирала и шла на рынок торговать. Он
у меня 50 рублей берет, один чек мне делает, четыре
себе оставляет. Потом поймали меня, припугнули
лечением. Потом снова поймали, и я уже села.
…После рождения дочки Паша пьяный прихо-
дил, я скандалила. А мы с Лидой друг про друга
знали, что зависимые. И однажды Паша с работы
пришел, и Лида ему рассказала, что я колюсь.
А потом Пашка сам начал колоться.
— Мне было обидно, что она на него орет,
а сама вмазанная, — говорит Лида.
Они доброжелательно смотрят друг на друга.
Как будто вспомнили что-то хорошее.
— Я буду ставить реакцию, — говорит Лида
твердо. — Я сама.
— Я ставлю, — говорит Паша. — Вышла из
кухни быстро.
43
— Сам иди к чертям.

— Да задохнись ты, овца тупорылая!
Лида уходит в комнату плакать.
Реакция — самый ответственный момент
в варке. Лида считает, что Паша переваривает,
и крокодил получается слабым.
Комната Лиды совсем узкая. Диван, книжная
полка. Донцова и Полякова, «Герой нашего вре-
мени», «Я — вор в законе», Дейл Карнеги «Как выра-
ботать уверенность в себе и оказывать влияние
на людей» — зачитанная.
Тут же — фотоальбом. Листает.
Лида в моряцкой форме — в экономиче-
ском училище поздравляли мальчишек с 23 фев-
раля. Пустырь, многоэтажки вдали, 15-летняя
девочка в синем свитере свесила ногу с велосипеда.
Тоненькая как тростиночка, Яна обнимает огром-
ного Пашу. Паша смущается. Шашлык за городом,
пиво и пацаны в траве. Родственники, застолье.
Я все пытаюсь уловить момент перелома. Где
все поменялось. Но его нет. Люди на фотографиях
счастливы.
Вот Лида, располневшая и гордая, скатывает
с горки мальчика в желтом комбинезоне. Рядом
хохочет светловолосая женщина с лупоглазой доч-
кой на руках.
— Это Тоня, подружка детства у меня была, —
говорит Дина. — Варила тоже, приходила сюда
постоянно. А умирала в больнице — менингит. От
крокодила тоже. Уходила ведь без шапки, в тонень-
кой куртке... Я когда к ней приехала в последний
раз, у нее нога опухла очень, она в пах кололась.
44
Высохла вся, а такая здоровенькая была, видишь?

А ее мать не хотела отпускать, мать ее бухает, так
она через форточку вылезала ко мне. Приехали
к нам, сварили, утром я ушла на работу, я тогда
на рынке работала. Заперла ее. Паша должен был
с деньгами приехать, выпустить ее... Потом зна-
комые ее видели в больнице уже. В реанимации
очнулась, поела и умерла.
— Это я первая попробовала крокодил. Не
Яна — я, — говорит Лида. — И «тропик» я тоже сюда
принесла. Просто чтоб ты знала.
— Ян, ты кури. Или давай забычкую.
У Яны наконец получилось — она откину-
лась на батарею и спит. 20 минут сна. четыре часа
в сутки при лучшем раскладе.
Паша подходит и тихонько тянет зажженную
сигарету у Яны изо рта. Яна сжимает зубы и судо-
рожно затягивается, не просыпаясь. Паша стоит
рядом и держит сигарету, чтобы она докурила.
Аккуратно стряхивает пепел в коробок.
— Мама умерла, когда мне было шесть. Рак
желудка, — говорит Лида. — Помню ее? Смутно.
Отец четыре года назад — цирроз печени.
…Ну, бил, бил. Двоих тяжело растить-то. Пашка
такой бандюган был. В 3-м классе уже квартиру
ограбил на втором этаже.
— 3-й «В», — улыбается Паша. — Школу тоже
прогуливали, батя на работе. И у друга мама
на работе, мы курить пошли к ним на балкон.
Балкон на лоджии, я чего-то перелез на сосед-
ний — форточка, смотрю, открыта. Шубу снял
с вешалки, за ней — сейф незапертый, там золотые
45
украшения. В дипломат покидал... Друг сапоги

детские с антресолей достал, а я шубу. Почему
мусора поняли, что ребенок крал — детский раз-
мер сапог…
Тот район — Шаповское — сейчас вспоминают
как потерянный рай. «Сейчас цивилизованный
стал. Раньше — пески, пустыня. Никто туда ехать
не хотел. Сейчас там и квартиры дорогие, и парк».
Ту квартиру продали пять лет назад, купили
эту — дешевле. Яна в придачу получила комнату
в поселке под городом. Комнату сдают, и пять
тысяч немного покрывают общие нужды.
Теперь им в Шаповское вход заказан. Местные
менты выловили Яну на притоне и пообещали, что
если поселковых тут увидят, «на тюрьму поедете
все». «Им своих наркоманов хватает, — объясняет
Яна, — Такой вот территориальный признак».
Конфликты в «гнезде» возникают мгновенно.
— Кать, ты взяла мою новую инсулинку?
— А где моя-то?
— Задохнитесь обе, — выдыхает Паша.
— Извиняюсь, — Катя нашаривает пропавший
шприц под стулом.
— Пизда ты, — отвечает Лида. — Вичовая,
и шприцы путает.
Начинают делить «тропик». «Тропик» остался
только у Яны, но она не хочет наливать его осталь-
ным больше чем на пять точек.
— Ну хоть раз в жизни налей мне до трех
кубов, — ноет Катя. — Ян, ну хоть раз.
— Яна, че ты такая? — вопит Лида. — Вот на что
я куплю себе «тропик», ты думала? Вот вчера две
46
пачки «Седала» сто пятьдесят и сахар полтинник.

Печенье я вообще украла... И черт с тобой, не надо
мне твоего! — но продолжает внимательно следить
за крохотной бутылочкой.
Яна прячет бутылочку в носок, засовывает
поглубже.
— Вообще прихуевшая, — говорит Паша. —
Я тебе повторял несколько раз — веди себя
по-человечески.
— Не тебе это мне говорить, — начинает Яна.
Они еще долго переругиваются, пока крокодил
не входит в вены.
Страхов остается совсем мало. Больше всего
наркоманы боятся боли. «Лишь бы чтоб виснуть,
ничего не чувствовать. За этим и вмазываемся.
Забываешься, и все проблемы кончаются. Но когда
сон ночной уходит, очень больно».
— Мне всегда тяжело из темноты возвра-
щаться, — говорит Лида. — Я так расстраиваюсь.
— Когда воруешь, страшно, что поймают, —
вспоминает Катя. Задумывается. — Тяжелой
смерти. Ножей еще боюсь. Один раз пырнули
ножом. Подружку защищала, в нее метили. Шрам
остался вдоль сердца, видишь? Лет 15 мне было.
А это уже не нож, это шило. Сестра родная. Я тре-
звая была, она пьяная. Я ее из дома не пускала,
поругались, подрались. Дрались на столе в зале.
И откуда это шило появилось, хер возьмешь,
раньше не замечала, что она какими-то сред-
ствами пользуется. Так, за волосы берет и об стену,
а тут шило. Боли ничего, просто белая футболка
была, а раз — тут мокрая и красная, в крови.
47
— И че, испугалась она? — спрашивает Лида.

— Конечно, испугалась, что заяву напишу. На
колени встала.
— А еще?
— Чтоб я матери не говорила… Чтоб я приду-
мала что-нибудь… — Катя растеряна.
— На пуповине была запутана, синяя роди-
лась, — говорит Яна. — Потуги, схватки, таз рас-
ширяется, ребенка из тебя кидает. 2810, 52 санти-
метра — высокая, в папу. Дали ей по жопке. Копия
была моя. Вообще она выглядела как мама с пох-
мелья. Вся такая сморщенная, красная, смотрит. Ее
под кислород. Она покакала, но не писала, сутки
не писала. Потом медсестра заходит в палату:
«Радуйся, мама, пописала».
— Недавно звонила мне на мобильный, —
говорит Паша. — Говорила: «Папа, не колись,
а то умрешь». Вот зачем ребенку такие вещи
говорить?
Катя молчит и курит. Лида спит на кухне —
полустоя, раскачиваясь на подогнутых ногах, опи-
раясь головой в стол.
P.S.
— Хочется сделать золотую дозу, но возможно-
сти нет, — говорит Яна тихо. — Сейчас же героина
не достанешь. Да и вдруг не умру. Легкой смерти
хочу. Все, конечно, ее хотят, но я очень боли боюсь,
понимаешь? А знаешь, случай был. У нас один ста-
рик есть на пенсии, так он на всю пенсию героина
накупил, занял еще, и все — по венам. И очнулся.
И жив, и еще должен остался.
48
Катя сползает по детскому стульчику со шпри-

цем в руке.
— Кать, машинку закрой, — говорит Яна. —
Домик (колпачок. — Е.К.) за ухом. Домик закрой.
— Паша, спать пойдем? — спрашивает Яна
хрипло.
— И че?
— Ниче, просто так спросила.
Яна и Паша пытаются ввести последнюю инъ-
екцию. Лида и Катя уже спят валетом на диване.
Яна и Паша тоже то и дело засыпают с иголками
в теле, просыпаются опять. На часах — 06.38, за
окном темно, свет фонарей, машины.
Через неделю один из этих людей умрет —
ночью, во сне остановится сердце. Другой вопреки
всему сдаст анализы и попытается лечь на детокс —
спастись. А имена их не важны, потому что вам
на самом деле все равно.
15.04.2012
Тропа войны
В начале мая Сергей Рудаков пришел в ОВД

города Качканара — узнать, как оформить раз-
решение на ношение оружия. Его проконсульти-
ровали. Рудаков обошел психиатра и нарколога,
получил необходимые документы. Судимо-
сти у 49-летнего Рудакова не было, на учете не
состоял — разрешение на покупку охотничьего
оружия получил без проблем. 16 июня вступил
в местный охотничий клуб. Купил «Сайгу», само-
зарядный гладкоствол последней модифика-
ции. В квартире он оборудовал сейф и пригла-
сил участковую. Та проверила и нашла, что сейф
оборудован правильно, квартира на редкость
аккуратна, а хозяин — очень вежливый человек.
Вопрос возникал только один: у «охотника» не
было левой руки почти по локоть.
В июле Сергей продал квартиру. Договорился
с покупателями, что выедет 24 августа. Вещи пере-
возить не стал — часть раздарил, часть выкинул
на помойку.
21 августа он заказал такси на 24-е число — до
Нижнего Тагила. Сговорились на полторы тысячи.
Еще одну машину он нанял до города Сибай, где
жил его брат. Водителя он попросил передать
посылку брату, а затем доставить брата в Качканар.
50
Брату он сказал, что «будет проезжать мимо

мужик, передаст тебе мой подарок».
23 августа с утра он отвез мать в больницу
в Нижнюю Туру — операция на глазах. Предупредил
родителей, что едет лечиться в Екатеринбург, «воз-
можно, надолго». Отцу оставил коробку: «Ты пой-
мешь, когда открыть». 23 вечером зашел к соседке
этажом ниже. Сказал, что едет в отпуск, и попросил
передать конверт и системный диск в фотоателье
неподалеку от дома. Соседку это не удивило — Сер-
гей очень увлекался фотографией.
24 августа он вышел из дома в 7 утра. Сам заки-
нул спортивную сумку на заднее сиденье машины.
Водитель — Владимир Яблоков — Рудакова узнал:
Сергей приходил в клуб ветеранов пограничной
службы. В дороге трепались о погранцах и местной
кадетской школе. Настроение у пассажира было
хорошим — он часто смеялся, внимательно слушал
Владимира.
В 8.30 машина остановилась у нижнетагиль-
ского филиала Фонда социального страхова-
ния. Сергей положил на капот две тысячи. «Это
много!» — сказал водитель. Ему действительно
понравился пассажир. «Не много, — возразил Сер-
гей. — Мне еще нужно завезти конверты по двум
адресам и один отправить в Москву. Но я не успе-
ваю уже. Поможешь?» — «В чем вопрос!» Сер-
гей достал карту Нижнего Тагила и адреса, под-
робно объяснил, куда и в каком порядке ехать. Два
письма следовало доставить в редакцию «Тагиль-
ского рабочего» и в офис КПРФ, а еще одно —
отправить в московское почтовое отделение.
51
В 8.45 Сергей зашел в проходную. Расписался

в журнале, получил карточку, которой можно
открыть дверь на нужный этаж. «Сумка слиш-
ком тяжелая», — пожаловался. «А что там у вас?» —
заинтересовалась охранница. «Да так, тряпье вся-
кое». Улыбнулся.
В 8.50 он поднялся на пятый этаж, где распола-
гается 16-й филиал. Начало рабочего дня — посе-
тители, сотрудники. Безошибочно нашел кабинет
юристов. В тот момент там находились три девуш-
ки-сотрудницы и глава отдела — 70-летний Юрий
Столетов. Когда Рудаков зашел, Столетов просма-
тривал документы подчиненных, склонившись
над одним из столов.
Потом девушки расскажут, что Рудаков вошел
уже с ружьем в руках. Лицо было очень спокой-
ным. «Где Столетов?» Столетов выпрямился. Рудаков
выстрелил — прямо в голову. Ружье было заправлено
патронами с картечью, целиться особо не пришлось.
Рудаков шел по опустевшему коридору. Он
искал директора. Кто не спрятался — жался к сте-
нам. Наиболее внушительной выглядела железная
дверь, и Рудаков в нее выстрелил. Там оказалась
серверная. Рудаков пошел дальше.
Вскоре он нашел приемную. Вежливо спросил
секретаршу, где директор. Та промолчала. Но Руда-
ков заметил табличку на двери. Выстрелил в дверь.
Затем вошел и двумя выстрелами в живот убил
главу фонда Елену Скулкину.
В коридоре он поменял рожок.
Затем Рудаков направился к столу для посети-
телей в противоположном конце коридора. Письмо
52
было уже готово, оставалось только поставить под-

пись и дату. На конверте Рудаков крупно написал:
«Властям». Подчеркнул.
Затем он пробил прикладом фанерную стенку.
Укрепил «Сайгу». Направил себе в сердце. Картечь,
точно устанавливать ствол не нужно. Выстрелил.
Объяснение
Письма Рудакова написаны от руки, хорошим рус-
ским языком, без ошибок.
Сергей пишет, что потерял руку на производ-
стве. «До 1995 года я работал на Крайнем Севере
в объединении „Якуталмаз“ (сейчас „Алроса“).
Получил производственную травму в 1991 г. Полу-
чал выплаты по инвалидности от предприятия
до 2000 года. Выплаты постепенно снижались, не
соответствуя 60% нетрудоспособности. На мои
вопросы о причинах в управлении предприятия
всегда отвечали, что все делают строго в соответ-
ствии с законодательством.
С 2000 года выплаты перевели в Фонд соци-
ального страхования города Якутска. Чиновники
фонда сократили выплаты в четыре раза!»
Он пишет, что якутские госслужащие отве-
чали на его обращения «отговорками и отпи-
сками». Рудаков сам изучил «схему и индексы» —
и признал расчет компенсации верным, хоть
и подлым. Смирился. Потом выплаты перевели
в Качканар...
Но «в 2008 году случайно нашелся чело-
век, объяснивший, что меня „в лапти обули“ как
последнего… Оказалось, что в законе кроме
53
общей схемы расчета есть маленькая приписка,

позволяющая местным властям устанавливать
любые другие коэффициенты, не меньше указан-
ных в общей схеме». Сергей подал в суд. Суд доба-
вил две тысячи. «Зайцева (судья. — Е.К.) высказала
свои пожелания прямым текстом. Объяснила, что
сумма задолженности ФСС приличная, движется
к четырем миллионам. Надо просто договориться
с ответчиком, заинтересовав материально. Как
все просто. Это значит дать себя ограбить вто-
рично тем же жуликам».
«Страна (то, что от нее осталось) превра-
тилась в рай для жуликов всех мастей, торга-
шей и пидарасов. Расплодившиеся отморозки,
грабящие беспомощных стариков и ветеранов,
лишь слабое отражение нынешней власти. Она
руками своих чиновников делает это несравнимо
эффективнее.
За десять последних лет я благодаря чинов-
никам стал таким, как и они. Мне теперь напле-
вать на жизнь тех, кто сидит в кабинетах и живет
за чужой счет. <…> Чиновник должен знать, что
за испорченную человеческую жизнь сдохнет не
только он, но и вся его родня и коллеги. Это един-
ственный способ заставить чиновников-жуликов
нормально работать. <…>
Надеюсь, что мне удастся провести отстрел
паразитов в Н.-Тагильском филиале Фонда СС
(достаточно пожили за мой счет). Тогда хоть одно
поколение чиновников в этой конторе, помня
о судьбе предшественников, не будет портить
жизнь людям».
54
«Он убил лучших людей»

Филиал № 16, где произошел расстрел, занимает
пятый этаж офисного здания. Специализируется
на обслуживании инвалидов производственных
травм.
Простреленные двери в фонде поменяли почти
сразу же — сняли с других кабинетов. Железную
дверь серверной меняют сегодня.
В коридорах — обычная рабочая суета. Доку-
менты, посетители, курилка забита. Нескольким
сотрудникам после расстрела нужна помощь пси-
хиатра. Но на больничный здесь выходят по оче-
реди — очень много работы.
«Это натуральный террорист! Смертник!» —
восклицает Геннадий Яковлевич Красильщи-
ков. После трагедии его перевели из областного
фонда, и теперь он исполняет обязанности дирек-
тора. Работает в кабинете Елены Скулкиной. Вещи
убитого директора уже собраны в коробки, сло-
жены у двери рядом с парой стоптанных лодочек.
Тут же — цветы, она любила их разводить. Отда-
дут родственникам.
«Он убил лучших людей. Я работал со Столето-
вым и Скулкиной. Юрий Борисович — настоящий
интеллигент. Очень аккуратный, на все пуговицы.
А Елена Владимировна просто пеклась о постра-
давших, а в фонде вообще всем родная мать», —
Геннадий Яковлевич плачет.
Показывает письмо из регионального фонда —
решается вопрос с арендодателем. «Нам нужны
отдельные изолированные помещения для при-
ема граждан. Или даже окошечки — на уровне
55
письменного стола. Камера хранения для сумок.

Гардероб для одежды, чтобы оружие не смогли
пронести под плащом, скажем».
— Совсем не можем от людей отделиться, —
говорит Геннадий Яковлевич. — Мы же для них
работаем. Мы понимаем, что это за контингент.
Эти люди в один миг стали инвалидами. И чаще
всего — не по своей вине. Поэтому мы исполь-
зуем все средства реабилитации, в том числе пси-
хологической… Оплачиваем обучение в различ-
ных институтах. Но Рудаков не обращался за такой
помощью. Он вообще был у нас всего дважды —
в октябре 2008 года, когда обозначил свою про-
блему, и недавно — с ружьем. (Некоторые сотруд-
ники фонда утверждают, что, напротив, Рудаков
бывал в фонде часто: «Поэтому и не обратили вни-
мания, когда он зашел». — Е.К.) Рудаков был не
нищий, не загнанный в угол! После суда вместе
с пенсией и другими выплатами он бы ежеме-
сячно получал 27 тысяч! По качканарским, да и по
тагильским меркам — очень достойно. Поэтому
я уверен: причина в другом. Не в соцстрахе.
Геннадий Яковлевич очень волнуется: «Это
зверь! Недочеловек!» О сути конфликта Рудакова
и фонда соцстраха Геннадий Яковлевич говорить
отказывается. «Люди же погибли. При чем тут это?»
При чем тут «это»

Судебные документы по делу Рудакова получить
мне все-таки удалось. И вот что стало ясно.
«Якуталмаз» (сейчас — «Алроса»), куда вхо-
дил Айхальский ГОК, действительно платил
56
пострадавшему Рудакову приличную по тем вре-

менам компенсацию. На 1999 год ежемесячная
выплата составляла 7560 рублей. Потом появился
125-й закон — об обязательном социальном стра-
ховании от несчастных случаев на производстве,
и с 2000 года выплаты перевели в Якутский соц-
страх. И сократили до 1900. Страховщики объяс-
няли Рудакову, что ГОК доплачивал ему из при-
были, а они все рассчитали по закону.
Страховщики рассчитали выплаты Рудакову
по основной схеме — по базовому, минималь-
ному тарифу. Но на самом деле они должны были
учесть тарифное соглашение между предприятием
и профсоюзом — должным образом заверенное,
оно становится нормативным актом, обязатель-
ным для исполнения.
Были ли в Якутском фонде это самое тариф-
ное соглашение и необходимые для расчета вну-
тренние приказы компании «Якуталмаз»? Судя
по выпискам из книги отправлений — да. Однако
из других материалов дела следует, что доку-
менты компания отправила в соцстрах только
в 2004 году — к тому времени сумма выплат была
рассчитана. Кто виноват — страховщики, не разо-
бравшиеся, как функционирует новый закон, или
компания, четыре года тянувшая с пакетом доку-
ментов, — сейчас установить трудно.
Рудаков пишет, что в 2008 году некий знаю-
щий человек объяснил ему, что расчет компен-
сационных выплат был произведен по неполным
данным. (Этого человека, к сожалению, найти
пока не удалось. Но, по моим ощущениям, это
57
вполне мог быть сотрудник Тагильского фонда. —

Е.К.). И 19 августа 2008-го Рудаков пишет офи-
циальное письмо директору фонда Елене Скул-
киной. Называет произошедшее «грабежом»
и просит представить схему расчета выплаты,
а также все документы, которые использовались
при расчете.
Скулкина пишет запрос в Якутский соцстрах.
Требует пакет документов. Якутск не отвечает,
и Скулкина пишет Рудакову, что пока пересчитать
выплату не может: документов нет. Рудаков пишет
второе письмо с теми же требованиями. Елена
снова пишет запрос в Якутск — довольно эмоцио-
нальный. Соцстрах снова молчит. Тогда Скулкина
переадресует запрос в «Алросу». И «Алроса» часть
документов присылает, однако утверждает, что
большую часть необходимых бумаг они передали
в Якутский соцстрах. Якутск между тем продол-
жает молчать.
Скорее всего, за давностью лет нужные доку-
менты были просто потеряны.
Однако и собранных документов хватало для
перерасчета. Но система и здесь показала свои
зубы: соцстрах не имел права увеличить выплаты
самостоятельно —12-я статья 125-го, основного для
соцстрахов, закона прямо запрещает перерасчет.
И Сергей Рудаков вынужден обратиться в суд. «Это
была формальная процедура», — говорят юристы
теперь.
На суде соцстрах представляет Столетов.
И хотя именно благодаря юридическому отделу
фонда часть нужных документов была найдена,
58
в суде Столетов выступает против перерасчета

выплат. Это не его жестокосердие — это неофи-
циальные, но жесткие должностные инструкции.
Ужасно, но юристы должны защищать бюджет-
ные деньги от пострадавших — хотя бы формально.
Сама система выстроена так, как будто мы и «госу-
даревы люди» — по разные стороны от линии
фронта. Как вспоминают коллеги Столетова по
юридическому отделу, Юрий Борисович пони-
мал, что суд будет проигран (судебная практика —
абсолютно в пользу пострадавших), и относился
к проигрышу спокойно.
Собранных документов хватает на частич-
ное удовлетворение иска. К моменту оконча-
ния суда со всеми индексациями Рудаков полу-
чает около 16 тысяч. Суд добавляет еще 4 тысячи
к ежемесячной выплате и назначает единовремен-
ную выплату 250 тысяч — долг соцстраха за про-
шлые годы. Рудаков с решением не согласен — он
уверен, что расчет должен быть произведен строго
от суммы, которую ему выплачивало предприятие.
Но напомним, документы потеряны.
Столетов подает кассацию в областной суд.
Это тоже его обязанность — подтвердить решение
в областном суде. На слушания не приходит никто,
кроме судей. Столетов не приходит, потому что
согласен с Рудаковым и не считает нужным высту-
пать перед областной коллегией. А Рудаков уже
начинает готовиться к убийству.
Суд оставляет решение в силе. 5 августа
Елена Скулкина издает официальный приказ
об исполнении решения суда. Деньги перевели
59
на сберкнижку Рудакова 23 августа. Я думаю, это

ничего не решало.
«Есть непонимание с мотивами»

Старшему следователю следственного отдела по
Ленинскому району Нижнего Тагила Елене Леони-
довне Конаревой 33 года, и 12 из них она отрабо-
тала в органах дознания. Именно она ведет дело
Сергея Рудакова. И именно она, «по маковку» зава-
ленная работой, жестче всего настаивала на необ-
ходимости расследования.
«Мы вообще могли дело не возбуждать. По
24-й статье УПК — за смертью главного подозре-
ваемого. Мы уверены, что убил он. Но есть непо-
нимание с мотивами… Да, чувствовал себя оби-
женным, ненужным. Но в этой стране мы все
ненужные…»
Ясно, что преступление готовилось долго
и тщательно. Ясно, что планы Рудакова меня-
лись. В письмах он пишет: «Постараюсь уничто-
жить как можно больше тварей из Фонда СС», но,
видимо, он решил убивать только тех, чьи имена
фигурировали в переписке с фондом и в судеб-
ном процессе. «Сотрудники Фонда дают показа-
ния… Когда он шел по коридору, он говорил: „Успо-
койтесь, я не буду в вас стрелять“. И он окликнул
юриста. Видел его, но окликнул. Не хотел, чтобы
задело девчонок?»
У Рудакова действительно была возмож-
ность устроить настоящую бойню в соцстрахе.
Самозарядное ружье, шесть рожков в сумке, по
пять патронов каждый, три коробки по десять
60
патронов — вместе с двумя использованными рож-

ками выходит около 70 патронов, начиненных
картечью «на крупного зверя».
Особая надежда на посмертную психиатриче-
скую экспертизу. По воспоминаниям знакомых, по
письмам погибшего психиатр может попытаться
определить, был ли диагноз. «Я не спец, но есть
признаки шизофрении, — говорит Елена Леони-
довна. — Все эти письма он не сканирует, не печа-
тает — переписывает от руки… Хотя, возможно,
он просто знал о почерковедческой экспертизе
и хотел доказать свое авторство — умный. Но эта
тщательность, с которой он продумал убийства…
И все свидетели отмечают, что он был абсолютно
спокоен. Вот если бы он получил решение суда,
взял ружье и пошел стрелять направо-налево —
я бы его поняла. А так…»
В углу кабинета — два пластиковых мешка
с бирками: одежда и личные вещи Рудакова и Сто-
летова. И странный запах. На окне приклеенные
к картону куски кожи — срезы с тел Рудакова
и Скулкиной, надо отправить на экспертизу.
Заходит фээсбэшник Сергей. Он тоже участвует
в расследовании и не прочь потрепаться. «Я как
узнал, подумал: „Доконали мужика. Дождались
власти-то“. А жена мне сразу сказала: „Сумасшед-
ший“. И вот теперь я тоже думаю — сумасшедший.
Потому что, во-первых, убил не тех, не разобрался.
По документам выходит, что Якутский соцстрах
виноват. Ну и ехал бы стрелять в Якутск… А потом,
себя зачем убивать-то? Если у него взгляды какие,
так суд — отличная трибуна для манифестов…»
61
«На самом деле, любой человек может убить, —

говорит Елена Леонидовна. — Любой. Никаких огра-
ничений в психике не существует. Просто есть какая-
то… грань, что ли, которую большинство из нас не
перешагивает… А скорее всего, и грани никакой нет».
Город Качканар, ровесник убийцы

— Он был очень честным, добрым, заботливым
человеком, — говорит мать Сергея Зоя Никола-
евна. — Он был хороший человек! Его довели!
В коробке оказались 50 тысяч наличными, доку-
менты, сберкнижка на имя матери — туда он пере-
вел деньги с продажи квартиры. Письмо — такое
же, с небольшой припиской, — в какое похоронное
агентство обратиться. О своих похоронах он уму-
дрился договориться с хозяином агентства заранее.
Просил, чтобы родители на похороны не приходили.
Пошли, конечно. Хоронили под охраной — Руда-
ковы опасались, что из Тагила придут мстить.
Сергей Рудаков часто навещал родителей. Но
никогда не рассказывал родителям о том, что
судится с соцстрахом. Он вообще не любил гово-
рить о проблемах.
Брат Саша достает фотоальбомы. Сергей
в школе, Сергей в армии, Сергей с биноклем на горе
Качканар, Сергей с бригадой на Айхальском ГОК.
Открытое, спокойное, совершенно обычное лицо.
Последний свой портрет Сергей подарил родите-
лям сам, уже в рамке.
Все стены завешаны фотографиями, которые
сделал Сергей. Качканар и его окрестности. Много
природы.
62
В голосе родных, рассказывающих о Сер-

гее, чувствуется искренняя, пусть и замутненная
горем, гордость.
— И я не осуждаю его, — говорит отец. — На
инвалидах, на стариках наживаться… Акулы!
Мало он их расстрелял, надо было больше. Я только
жалею, что я…
— Он не слышит ничего, — прерывает отца
Саша. — Он не понял вопроса.
Биография Сергея до двойного убийства
и самоубийства действительно выглядит безуп
речной: отличник, в пятом классе спас тонущую
девочку, училище по престижной здесь специаль-
ности «Помощник машиниста», отличник Совет-
ской армии, работа на Севере. И когда руку поте-
рял: быстро перестал пить, через Москву выбил
себе водительские права, работал, где брали, сам
сделал ремонт в квартире, мечтал о собственном
доме… Качканар — город маленький, все на виду
друг у друга. О Сергее не отзывается плохо никто.
— Идеалист. Максималист. Драться никогда
не боялся. Бесстрашный и сильный, и я всегда ему
завидовал. Очень разносторонний, с ним даже
молчать было интересно, — говорит его друг Нико-
лай Мухачев.
Сам Качканар ненамного старше Сергея Руда-
кова. Городу всего 52 года. Строился под Качканар-
ский ГОК, где добывают железную руду. Молодеж-
ная стройка, все дела. Молодежь постарела, запал
остался — в прошлом году качканарцы дружно
прокатили на мэрских выборах кандидата-еди-
норосса — несмотря на то, что его поддерживал
63
«Евразхолдинг». «Евразхолдингу» принадлежит

тот самый ГОК, на котором до сих пор трудится
больше трети работоспособного населения города.
Всего в Качканаре живут 45 тысяч жителей.
И несбывшиеся мечты — здесь общая тема.
Письмо Рудакова перепечатали все город-
ские газеты. И теперь качканарцы с удовольствием
цитируют: «Вместо капиталистического рая народ
получил иго власти жуликов и аферистов, разру-
шивших и разворовавших страну, продолжаю-
щих ее грабить. В такой стране хорошо жить могут
только люди, потерявшие совесть и человеческие
качества. Стало законом — „если не умеешь или
не можешь жить за счет других, значит, обречен
существовать для того, чтобы жили другие. Чем
больше в человеке мерзости, тем больше шансы
на успех“».
В последние три года, по воспоминаниям дру-
зей, Сергей изменился. Продал машину, стал очень
замкнутым. Врачи нашли у него серьезное заболе-
вание почек. Одну почку даже должны были уда-
лить, но Сергей отказался и заявил, что офици-
альной медицине предпочитает траволечение.
Именно тогда он расстался с Людмилой — граж-
данской женой. С ней он прожил семь лет. Она
ушла к нему от мужа.
— Мы действительно любили друг друга, —
говорит Людмила, плача. — А расстались, потому
что он не хотел быть мне обузой.
В первые минуты после расстрела пошла лож-
ная информация, что расстрел был в Пенсион-
ном фонде Качканара. И мэр Качканара позвонил
64
главе фонда Татьяне Степановне Грошевой. Руда-

ков в 2001—2002 годах был ее личным водителем.
«Я не верю до сих пор. Он интеллигент-
ный мужчина. Светлая голова, таких немного.
Музыку мы слушали одинаковую. А самое жут-
кое, что я всех понимаю. И его понимаю, и работ-
ников соцстраха. Они же не могли ничего сделать.
Это система, понимаете? Вот это, — Татьяна Сте-
пановна тычет в сборник законов, — все опреде-
ляет. И еще рекомендации из области — например,
всегда подавать кассацию, если фонд проигрывает.
Даже если работники фонда за человека на 100%.
И я понимаю Столетова. Но я и Рудакова понимаю.
А мы такие же, как вы. Мы выживаем. 1 сен-
тября, и сотрудницы мои детей в школу со сле-
зами собирают: не на что блузку купить… У меня —
главы фонда — зарплата 20 тысяч. А мне уже 54
года. И совсем скоро моя пенсия — я посчитала —
будет 7,5 тысяч рублей… Жизнь человеческая здесь
давно обесценилась и не стоит ничего. Мы тоже
никому не нужны. Нам тоже страшно».
13.09.2010
ХЗБ
13-летняя Катя* беременна от своего бывшего

парня Глеба.
Срок у Кати приближается к полутора месяцам.
— Делай аборт, — говорит Мага. — Не ломай
себе жизнь, она у тебя одна.
— Мне мама сказала, что если я сделаю аборт,
она меня сдаст в детдом. Ну или приведет сюда
и сбросит в шахту. Типа сама упала. А бабушка
сказала, что если я принесу в подоле, выставит
на улицу с вещами.
Катя живет у бабушки, потому что мама
пьет. Катю она родила в 15, и первые три года
жизни Катя провела в детдоме. Любимая семей-
ная история — бабушка заставила Катину маму
подписать отказ на ребенка, а мама в день сво-
его совершеннолетия, угрожая бабушке ножом,
заставила подписать необходимые бумаги на
возврат Кати.
— Бабушка до сих пор жалеет, что меня
обратно забрали, — говорит Катя, отхлебывая
ВД.
— Ты не пила бы, — говорит Мага. — Первый
триместр.
*
Некоторые имена и прозвища изменены.
66
ХЗБ
— Урод там какой. Даже лучше — тогда,

наверное, разрешат сдать. Но еще лучше, чтобы
выкидыш.
— Чтобы выкидыш, надо водку пить, — встре-
вает крохотная Аня, — а не ВД.
— А я тебе хорошую клинику скажу. Нормально
сделать стоит 15 штук. Че дорого, я вообще за 25
делала! Зато с реабилитацией.
Маге 17, она делала аборт год назад. Ее моло-
дой человек уходил в армию, когда обнаружилось,
что Мага беременна.
— Он мне денег вот так положил и говорит:
«Решишься — иди». Я подумала. Кто бы меня заби-
рал из роддома? Мама у меня очень хорошая, но
она тоже сказала: «Сидеть с мелким не буду».
Разговор происходит на балконе третьего
этажа ХЗБ — ховринской заброшенной больницы.
Три бетонных корпуса, медленно уходящих под
землю. За нашими спинами гогочет разношер-
стная компания — полтора десятка человек от 10
до 30 лет. Резиденты ХЗБ, «сталкеры», «диггеры»,
«смертники», «охранники», «призраки»…
Гигантский больничный комплекс на 1300
мест (для сравнения — в НИИ Склифосовского
922 стационарных койки) был начат в 1850 году,
но уже в 1985-м строительство было прекращено.
По одной из версий, кончилось финансирование,
по другой — выступили грунтовые воды, разли-
лась речка Лихоборка, забранная в трубу под зда-
нием. На момент прекращения строительства три
десятиэтажных корпуса, расходящиеся звездой,
уже были отстроены, окна застеклены, палаты
67
отделаны и даже завезены койки. Оставалось

поставить лифты и перила. Недострой охранялся
до начала 1990-х. Потом охрану сняли — и следу-
ющие годы ХЗБ стал строительным ларьком для
местных жителей. Вынесли действительно все.
Затем был долгий имущественный спор
между федеральным государственным унитар-
ным предприятием «ВПК-Технотэкс» и департа-
ментом имущества Москвы. Выиграла Москва.
В 2004 году вышло распоряжение правительства
Москвы — о возобновлении работ. Тендер выиграл
«Медстройинвест», но «реконструкция» так и не
началась. После 20 лет воздействия стихии и або-
ригенов реконструировать стало нечего.
Сейчас ХЗБ уходит под землю. Нижние этажи
затоплены водой, у дна никогда не тает лед. Лест-
ницы без перил, неогороженные лифтовые шахты,
дыры в полу. На полу — вековая пыль, битая
щебенка и пеноблоки — куски цемента. Сквозь
перекрытия капает вода. На стенах — бесконеч-
ные граффити, настоящее коллективное бессоз-
нательное: «Патриоты уроды», «Ave Satan», «Стро-
гино рулит», признания в любви, стихи, мат,
имена. Пока государство перекладывало недо-
строй из кармана в карман, он оказался заселен-
ным теми, кому не оказалось места снаружи.
На третьем этаже набилась плотная компания.
Человек 15 стоят на каменном балкончике, сидят
на перилах, свесив ноги вниз. В центре балкона —
«стол», сооруженный из кирпичей и досок, завален
сумками. Еще один стол, настоящий, стоит у стены.
На нем уселись парочки.
68
ХЗБ
По рукам ходят две полторашки ВД — «Вино-

градного дня», алкогольной газировки.
Большинству собравшихся нет и 15. Знают зда-
ние как свои пять пальцев, умеют уходить по тем-
ным коридорам от ментов и разводить на деньги
туристов. Собственно, балкон третьего этажа для
посиделок выбран не случайно — отсюда пре-
красно просматривается «вход» — дыра в заборе
с колючей проволокой, окружающей здание.
В дыру тянет готов, впечатлившихся школьни-
ков, сталкеров, студенток, пейнтболистов. Проход
в здание стоит 150 рублей с носа. В стоимость вхо-
дит «экскурсия» — дети проводят группы по зда-
нию, втирая местные легенды. Представляются
«замохраны». Саму «охрану» сейчас представляет
Мага, но она не спешит ловить туристов: «Раньше
было прикольно бегать, здание слушать, людей
выслушивать. А теперь мне самой деньги прино-
сят». Деньги охране отдавать обязательно — «все
равно бухло общее». Чуть позже должны подойти
другие представители охраны: Крысолов, Алекс
Уголовный Розыск, бугай Жека.
На самом деле никакой охраны в здании нет.
ЧОП ставили в 1990-х, потом — в 2007-м, когда оче-
редной парень упал в шахту. С той охраной у Маги
и других резидентов возникло полное взаимо-
понимание — делали бизнес вместе. Потом ЧОП
с объекта убрали, а резиденты остались и продол-
жили свои дела.
Чтобы не было претензий, «охрана» делится
денежкой с оперативниками ОВД «Ховрино». Опе-
ративники периодически забирают школьников,
69
которые тусят тут же. Охранники их не гонят,

с неохотой, но делятся выпивкой и сигаретами,
разрешают проводить экскурсии. Но в случае
набега ментов каждый сам за себя. Здесь вообще
каждый сам за себя.
— 1,26 промилле нашли у Джампера, 0,9 —
у Психа, — рассказывает Катя.
Джампер — девочка с ярко-красными воло-
сами — морщится. Ей 14, но она все еще в седьмом
классе. После того как ее выловили в ХЗБ и поста-
вили на учет в детскую комнату милиции, школа
оставила ее на второй год.
— Вообще, когда видишь мента, нужно орать:
«Дракон!» — говорит Псих. — Он обернется, а ты
убежишь.
— Ну забрали нас с Катькой, положили в боль-
ницу, — продолжает Джампер. — Катьку на четвер-
тые сутки родаки забрали, меня на пятые. Но до
этого я им расхерачила все отделение!
— Когда это было-то?
— Ну, когда Женьке насяку сделали.
Насякой ребята называют изнасилование.
Мальчишки метают ножи. Ножи здесь есть
у каждого. Чаще всего это трофеи — отобранные
у незадачливых экскурсантов.
Катя и Псих месят друг друга кулаками, не
прекращая обниматься. Наконец уходят «на чет-
вертый этаж».
Продолжается обсуждение Катиного положе-
ния.
— Бухает же она на что-то, сигареты, — говорит
Мага. — Пусть 100, пусть 150 рублей, но все-таки.
70
ХЗБ
Да я бы ей одолжила денег, если бы она попросила.

Пусть прибыль от экскурсий идет ей.
— Листовки бы расклеивала, — вторит
Джампер.
— Я в «Ростиксе» с 12 лет работал, — встревает
Слем.
— Ну ты вообще у нас звезда, Шахтер.
«Шахтером» Слема прозвали за огромные тон-
нели в ушах — 2,5 и 3 сантиметра соответственно.
Но боевое прозвище Слем ему нравится куда
больше.
Брат Слема — мастер спорта по боксу, воевал
в Чечне. Старшего брата Слем очень уважает.
— Вот в первом классе я принес двойку, он
мне — отжимайся. Сначала по десять раз, потом —
по сто раз. Устал отжиматься — приседай. Устал
приседать — отжимайся. Сгущенкой кормил,
чтобы мышцы росли. До пятого класса меня все
пиздили, потом я всех стал.
Учиться Слем так и не начал. Зато КМС по кик-
боксингу. Но травма плеча, два года без занятий —
и Слем попал в ХЗБ.
Его история похожа на многие. Неискалечен-
ных тут нет.
С братом Слем общается до сих пор. С мамой —
нет, «она на меня орет, а я этого не люблю».
— Я тут легенда! — орет Слем. — Скажи,
Джампер?
— Он тут легенда, — говорит Джампер очень
серьезно.
— Кто за Слема встанет? Джампер?
— Весь ХЗБ.
71
— В-о-о-от. Ты слышала? Слышала? Потому

что я легенда! Легенда! Любого!
В качестве примера «отличного удара» Слем
рассказывает, как ударил свою девушку из Твери.
— Полхлебала опухло, капилляры полопались…
И с одного удара! Кстати, давно к ней не ездил,
обижается, наверное.
— Патологоанатом — единственный врач,
который не убивает, — говорит Шаман внимаю-
щим детям.
Шаману за 30. Опухшее красное лицо, жир-
ные волосы, черная кожаная куртка. У него трое
маленьких детей, и четвертый — «в животе». Много
пьет. Служил в Чечне, и теперь в белой горячке
носится по зданию, размахивая невидимым при-
кладом. Еще он «выправляет энергетическое поле»,
водя руками перед лицом. За это и прозвище.
«Охранники» его не любят — Шаман то и дело
зажимает заработок. Но зато вокруг Шамана
постоянно крутятся мальчишки — учатся быть
экскурсоводами. Право на экскурсию тоже надо
заработать.
Внизу тем временем появляется деловитая
сталкерская компания — четверо парней в камуф-
ляже, у одного под мышкой противогаз. Спуска-
ется Шаман, его свита из 12-летних пацанов, Мага.
Разговор строится стандартно: «Кто такие?», «Тер-
ритория закрыта и охраняется», «Нужно ли звать
охрану?», «Готовы ехать в отделение?». Заявле-
ние о том, что прямо сейчас нужно заплатить 150
рублей, парни воспринимают спокойно. Расплачи-
ваются и просят показать Немостор.
72
ХЗБ
Немостор — комната на цокольном этаже, одна

из легенд ХЗБ. Якобы одноименная сатанинская
группировка тусила в здании и устраивала челове-
ческие жертвоприношения. Потом ОМОН, устав от
убийств, оцепил здание, загнал сатанистов в зато-
пленный водой подвал и взорвал перекрытия…
— А правда, что их гранатами взорвали? —
спрашивают туристы.
— Я, когда в 81-й больнице в анатомичке рабо-
тал… — начинает Шаман, помолчав. — У меня
завотделением был на месте в ту смену. Говорит:
«Привезли уже мертвых ребят — и оборудование
для пересадки органов». А организовывало опера-
цию ФСБ…
Сам Немостор от других комнат отличается не
очень — пыль, щебенка, солнечный свет через про-
валы окон. На стенах — пентаграммы и восхвале-
ния Сатане на древнеславянском и на английском,
с жуткими грамматическими ошибками. Здесь
обычно обитатели ХЗБ празднуют Новый год.
— Да последний сатанист сюда в 2007-м захо-
дил, — тихо рассказывает мне Мага. — Поймали его
наши в подвале с ножом. Мама родная! На морде —
мука белая какая-то, черные подглазья. Ребята
ржут, фоткаются. Говорим: «Как тебя зовут-то,
чудик?» Он: «Зинзан». Ну, Жека дал ему пару раз.
Он сразу: «Сергей я, Сережа!» Полотделения потом
угорало с него.
Сатанисты коварны. Иногда они пробираются
в здание и раскрашиваются уже внутри. «И бегают
потом с ножами по зданию, одного даже с мачете
выловили».
73
В стандартную экскурсию кроме Немостора

входят: Мемориал Края (памятник проваливше-
муся в шахту школьнику), «коридор киношни-
ков», заляпанный строительной пенкой («Это ваши
мозги, это ваши кишки, это ваши головы»), крыша,
залитый водой подвал, где до сих пор «плавают
трупы сатанистов».
Спускаемся «на минуса» — минусовые этажи —
смотреть собачку. Собачка умерла давно. Шкура,
кости. Шаман ковыряется в костях палкой, читает
лекцию по собачьей анатомии. Мальчишки сни-
мают собаку на мобильный: «А лапы-то связаны!»
— Я даже знаю, кто связал, — вполголоса хмы-
кает Мага.
Абсолютное большинство легенд продуци-
руют сами охранники. Чаще не нарочно — так,
Мага в белом платье, распевающая «Мне нра-
вится, что вы больны не мной», была описана
случайными очевидцами в интернете как «при-
зрак погибшей невесты». Невеста шагнула вслед
за любимым с крыши ХЗБ и теперь «ходит, поет
и убивает». Иногда Мага вспоминает свое участие
в школьном театре. Тогда для туристов организу-
ются сумасшедшие представления с дедушкой-ры-
баком, девочкой с мячиком, домохозяйкой со скал-
кой, маньяком и смертью в балахоне. «Тут главное
не заржать, — говорит Мага. — Ну и чтоб крос-
совки из-под балахона не палились». Ну, погре-
меть железом в параллельном коридоре, повыть,
выйти из темноты с арматурой и с вопросом: «Ты
же хочешь умереть», — это даже за розыгрыш не
считается.
74
ХЗБ
Некоторые напуганные платят, чтобы напу-

гали друзей. К таким постановкам охранники под-
ходят с еще большей изобретательностью. Как-то
за пару тысяч даже симулировали задержание
опасного преступника в здании, не поскупившись
на массовку и травматические патроны. С гордо-
стью рассказывают, что девочка, которую «опас-
ный преступник» захватил, держа нож у горла,
описалась.
В ХЗБ Мага попала в 15. Тогда у нее погиб
парень, и она месяц провела в психушке. «Как
погиб? Убили его. Слили тормозную жидкость
у машины. Он с другом ехал. Когда понял, что
не затормозить, вывернул своей стороной
на столб. Друг остался жив. А мой тоже не сразу
умер — в больнице, там медсестра пошла поку-
рить, мутная история. Он вообще-то ко мне
на дачу ехал».
Сейчас ей 17, но большинство обитателей ХЗБ
уверены, что она гораздо старше. Рация на поясе,
камуфляж, длинные волосы, цепкий взгляд,
спокойная улыбка. Абсолютная безбашенность.
Год назад, когда в здание на разборку явились
«40 дагестанцев с ножами», Мага, пока не подошло
«подкрепление», убалтывала их одна.
Мага успела отучиться год в медучилище.
Потом забрала документы.
— Я поняла, что мне в принципе наплевать…
наплевать на чужих людей. Спасать их… А врачу
нужно клятву давать. Клятвы вообще не моя тема.
Иначе я буду такой же, как эти равнодушные суки
в поликлиниках, — говорит Мага.
75
Летом Мага будет подавать документы на гос

управление. Только дождется августа, пока испол-
нится 18 — «не хочу маму вмешивать в этот
процесс».
Ребята понимающе молчат. Родителей в свою
профориентацию вмешивать не хочет никто. Более
того, в свою жизнь родителей не хочет вмешивать
никто. Как сформулировала одна девочка, «мне
вполне достаточно их присутствия в моем свиде-
тельстве о рождении».
— За меня мать уже решила, что я буду мен-
том. Орет: «Даже не обсуждается», пьянь трахну-
тая. А я хочу быть археологом, — говорит Лиза. —
Я летом в Воронинские пещеры поеду.
— Она же тебя уже не бьет полгода? Может,
разрулится все, — говорит Аня. — А то в синяках
в школу ходила, да?
— Я тут посчитала… — вдруг говорит Лиза. —
Ну, со всеми ее выкидышами и абортами… У меня
бы было девять братьев и сестер.
— И что?
— И ничего!
Мальчишки уходят играть. Игра совсем про-
стая: берешь с пола «пеноблок» — бетонный обло-
мок потяжелее — и стараешься, чтобы он попал
в голову противнику. Во многом это игра на про-
странственное ориентирование — засады на про-
лет выше, прыжки из темноты, подкрасться сзади.
Вообще развлечения в ХЗБ незамысловатые. Летом
девчонки загорают на крыше. Мальчики какают
в шахты — развлечение, требующее сноровки
и серьезной выдержки. Ценится громкость удара.
76
ХЗБ
«Как-то прилетело одному туристу, — рассказы-

вает Мага. — А он чудной такой, серьезный, сюда
недели три собирался — духи ХЗБ, пространствен-
ные аномалии, то-се. А тут говно на голову. Он
расстроился: духи, говорит, меня принимать не
хотят».
Правда, в 2009-м энтузиасты организовали
в подвале ХЗБ каток. «Нормальные такие ребята,
пришли к нам посоветоваться, — рассказывает
Мага. — Ну, мы им объяснили расклады — 50 на 50,
они согласились. Убрали там все, девочки-графит-
чицы стены расписали, прямо на бетоне нарисо-
вали меню. Бар, свет, музыка, прокат коньков. 600
рублей вход. С пятницы на субботу по 150 чело-
век собиралось. И нам чистыми выходило по 10—12
тысяч. Посетитель доплачивает еще 150 — экскур-
сия. Как-то мы с Жекой за два часа только с экскур-
сий собрали 14 штук».
Каток крышевали пэпээсники. Брали по три
тысячи с вечеринки, всех все устраивало. Потом
о заработке коллег узнали опера. С ними догово-
риться не получилось — просили сильно больше.
И в одну из зимних ночей в ХЗБ ворвался ОМОН.
«Суматоха, все орут, кто-то на лед падает. Ну,
мы первым делом вывели тех, кто знал нас в лицо
как организаторов. Еще часть сама разбежалась.
Менты сами там еще попрыгали немного: музыка
же, выпивка. И потом всех взяли: кто организатор?
А никто не знает. Кому деньги платили? Да какие
деньги! Так и не закрыли нас».
На балкон вваливается Димас. 17-летний ува-
лень, младший брат Нычки. Вопит: «Где она?!»
77
Где-то в здании прячется Симка — девушка

Димаса. Они поссорились, и теперь Димас наме-
рен ей «голову отвернуть». Он пьян и абсолютно
невменяем.
Нычка и Слем пытаются его удержать.
— Ты не Слем, ты говно! — орет Димас.
Драка. Димас отпихивает Слема, тот полосует
руку об осколки под ногами. Димас хватает Нычку
за горло.
— Ща я тебя сломаю.
— И что? — спокойно говорит Нычка. — И что
дальше?
Димас отпускает ее, уходит. Через некоторое
время появляется на крыше. Выходим на крыло
четвертого этажа — так лучше видно. Димас ходит
по самому краю, то и дело вытягивая одну ногу
вперед, в пропасть.
— Он не сбросится, — говорит Нычка спо-
койно. — Ну то есть сбросится, но не сейчас и не
из-за нее. Потому что он ее не любит.
— А вот у нас летала на днях!
Пьяная Тая извивается на руках своего парня
Темы. Тема, серьезный кудрявый мальчик, пыта-
ется ее удержать. Они ровесники — им по 15.
— Тай, ты лежи. Глаза закрой и лежи.
— Отвали, пидор, я не бухая!
Тая, убегая от ментов, прыгнула с четвертого
этажа.
— Как?!
— С разбега, — ухмыляется Тая и смотрит
на меня в упор. Я вдруг понимаю, что она не так уж
пьяна.
78
ХЗБ
— Она еще в шоке пробежала метров двести,

спряталась в кустах… повреждения позвоночника,
повреждения внутренних органов… Тая, лежи! Вон
туда упала…
Внизу — месиво из поваленных веток, арматуры
и осколков кирпича, кое-как прикрытое травой.
— Просто ей лучше сдохнуть, чем к ментам
попасть, — гордо говорит Тема. — Она такая.
— Я тоже с четвертого в шахту летала, — гово-
рит Йена. — Но на спину, на рюкзак. А в рюкзаке
была банка «Страйка». И она лопнула! Лучше бы
я ногу сломала, чем банку «Страйка»!
Димас тем временем спускается «прощаться».
Окидывает всех взглядом, замирает в бетонном
проеме, потом идет обнимать ребят, расцеловы-
вать девчонок. Возвращается на лестницу. Остано-
вить его никто не пытается.
Снова ходит по краю крыши, иногда замирая.
Меня начинает подташнивать.
На крыло выходит Симка — низенькая мило-
видная 16-летняя барышня. Нычка не спеша
перекидывается с ней парой слов, затем кричит:
«Димас! Тут с тобой поговорить хотят!»
Димас спускается:
— Кто хочет поговорить?
— Она.
— Я никого не вижу. — Димас упорно смотрит
мимо. — Я, знаешь, стоял на краю, уже ногу занес.
А потом думаю: «Чтоб я из-за этой шлюхи…»
Симка разворачивается, быстро идет в здание.
«Ну молодец!» — орет Нычка брату. Димас бежит за
ней.
79
Появляются минут через 20.

— Ты должна передо мной извиниться, — гово-
рит Димас Нычке.
— Я?!
— А кто кричал: «Прыгай, брат, давай, ждем
тебя внизу?!»
— Я не кричала!
— Говорила, что я ее не люблю… А я люблю.
Извиняйся.
— Ну извини, — бурчит Нычка.
— Я уже на самом краю стоял. Хотел шагнуть.
Но ради этой девушки…
Симка прижимается к нему. В ее глазах удиви-
тельная, лучащаяся пустота.
Здание всегда оставляет возможность уме-
реть. По сторонам коридора то и дело открываются
полуметровые провалы, неогороженные лест-
ницы с крошащимися ступеньками, заостренная
арматура, качающаяся на потолке, проломы в сте-
нах. Под ногами — обломки кирпичей и согнутые
железные штыри, помогающие запнуться. Но глав-
ное — «сквозные» шахты лифтов. У таких шахт нет
стен — просто дыра посреди темного коридора.
Коридор освещается окнами и выглядит вполне
безобидным.
Обитатели ХЗБ с удовольствием пересказы-
вают имена всех разбившихся, поломавшихся, про-
павших. Кажется, что близость смерти, возмож-
ность ухода, выхода, который может открыться
прямо под ногами, резидентам по вкусу.
Вены резали все, минимум по разу. Шрамы
показывать не любят. Шрамы — это неудача.
80
ХЗБ
— Берешь банку, камнем фигачишь, получа-

ются металлические полоски, острые…
— Вены резать бессмысленно. Никого не укра-
шают шрамы. Человеку не хватает внимания, вот
он и начинает фигню творить.
— О, а у нас пацан, Федя. «Я убью себя! Убью
себя!» Мы ему типа: «Давай!» Он нож к руке подно-
сит, и так… ну то есть не хватает у него силы воли
себя убить.
— Это все погода…
— Когда у человека все хорошо, никто не инте-
ресуется, как он.
— Есть друзья, при которых плакать опасно.
— Мне восемь было, отец умер. Сердечный
приступ, да. Мама такая: «Иди сюда». А я убежал
в свою комнату от нее. Я кровать подвинул к двери
и месяц спал у двери.
— Я боюсь заплакать, — вдруг говорит Аня. —
Больше всего я боюсь заплакать. Не знаю почему.
— Идите сюда, мирить вас буду, — Мага отво-
дит в сторону Димаса и Симку.
— Фен* час ебашит. Для дискачей классно.
Радостно так. Потом уже начинает штырить, но не
жестко…
Шушукаются, потом уходят. Возвращаются
минут через десять.
— Сим, под носом, — бросает Джампер.
Симка резко вдыхает воздух носом, трет пере-
городку пальцами, отворачивается.
*
Произвольная смесь амфетамина с лекарствами,
постоянного состава не имеет.
81
— Снюхала вещдок! — веселится Димас.

— Короче, смотрите, — Мага серьезна. — Даю
вам десять мешочков, вы мне приносите десять
штук. В мешочке по грамму. Грамм — косарь,
понятно? Можете бодяжить. Вообще смотрите
на клиента. Если лох, бодяжьте смело. Главное,
чтобы претензий по качеству не было.
Мешочки — крохотные пузырьки из полиэти-
лена — убирают в рюкзаки.
— Самим понюхать вам всегда будет, — говорит
Мага. — Даже не нервничайте.
— А я вот чистый, — говорит Слем. — Неко-
торые люди прямо удивляются. Говорят: рекор-
дсмен, ты четыре дня чистый. Не курю, не… Мага,
погладь Слема, Слему плохо. Я с тобой тут постою,
можно?
— 88 — наш пароль! Победим или умрем! —
орет Димас.
Антон, 22-летний высокий обрюзгший парень,
докапывается до девчонок. «Системный инже-
нер, — представляется он. — С пяти лет за компью-
тером, зрение минус пять».
— Когда началась Вторая мировая? Я это в пять
лет знал!
— Ну, в 41-м…
— Что ты мне рассказываешь? Я Фрейда, Юнга
читаю… С Японией еще воевали. На Хиросиму
и Нагасаки бомбу сбросили! Как вас заставить
учиться-то?
— Никак. Школа — это ад, — говорит Катя.
— Надо вам школу по типу концлагеря сде-
лать, — продолжает Антон. — В концлагерь вас
82
ХЗБ
засадят. И спать там будете. И есть там будете.

Только конституции российской это противоречит.
Девчонки молча пьют ВД.
— Боюсь, когда вы вырастете… Свалить
в Европу, в Африку — подальше от вас.
Живет Антон совсем рядом с ХЗБ, один, так что
вписка постоянно открыта. «Ты к нему ночевать не
ходи, — предупреждает Катя. — Он меня всю ночь
лапал. Не выспалась ваще».
— Я люблю ее. Мы с ней встречались полгода.
У меня был стиль такой — эмо-хардкор, косая
челка до подбородка. А в марте челку сбрил.
четыре дня меня не было в Здании, с моими луч-
шими друзьями. А она в это время на три сто-
роны мутила. Я ее на этаж отзываю, говорю: «Ты
хочешь быть со мной?» Она такая: «Да». Потом
вижу — она с инвалидом в обнимку стоит!
С инвалидом!
Инвалид — Гоша — и сейчас стоит с Йеной
в обнимку, прихлебывая Ягу. У него легкий ДЦП,
ходит, как бы пританцовывая. Гоша только что
сбежал из интерната-пятидневки, куда его сдали
родители. Хвастается: «У нас там колючая про-
волока ваще». Родители Гоши пьют, но «нормаль-
ные» — с пенсии по инвалидности выдают Гоше аж
по пятьсот рублей в неделю.
Йена презрительно щурится в сторону Слема
и молчит. Ей 15, очень красивая девочка, холодный
взгляд. Надпись «Диггер Йена» на рюкзаке.
Из глубин здания выходит Самурай —
мужик лет 40 в халате, еще одна легенда ХЗБ. На
плече — катана.
83
«Я рад вас приветствовать в месте, страшном

и непонятном», — говорит Самурай и повторяет то
же самое на кантонском диалекте китайского.
В здании он медитирует и пьет. «Это такое
очень толерантное место, принимает всех, кому
плохо снаружи, — говорит Самурай серьезно. —
Это идеальный мир, мир после апокалипсиса».
Начинает упражняться с катаной. Лезвие рассекает
воздух.
Слем, покрутившись вокруг, просит катану —
самурай передает с поклоном. Подходит к Йене,
замахивается.
— Ну, давай, — Йена смотрит ему прямо
в глаза. — Давай же.
Замешкавшегося Слема оттаскивают, отби-
рают катану.
— Ты даже на убийство не способен, — презри-
тельно говорит Йена.
Алекс Уголовный Розыск входит с трубкой
в руке: «Человека дай сюда, груз забрать. У меня
камней на полляма, если по доллару толкать».
Алекс — «ювелир». Под общий ржач рассказы-
вает: «Влезаю как-то в дом к бабке. Там монеты
1913 года. И тут этот шкаф дубовый, 100 кг сверху
падает. Пол подо мной проваливается, и шкаф
сверху. Я звонить друзьям, а полчетвертого ночи,
а они все спят».
Лиза плачется Алексу, что «не получается
отжимать» — сегодня она не смогла развести
на деньги группу из восьми туристов.
— Наглые такие вообще. Я им говорю: «Пла-
тите», а они: «Почему мы должны платить?»
84
ХЗБ
— Ну, правильные ребята, че, — ухмыляется

Алекс. — Надо давать людям выбор, а иначе вы как
гопота. Говорите им: «Если попадетесь ментам,
заплатите в 10 раз больше».
Случай для практики представляется довольно
скоро — через дырку в заборе пролезают трое.
Парень, две девчонки.
Переговоры о деньгах никогда не ведутся
снаружи — случайные прохожие, гуляющие по
парку, могут вызвать милицию. С балкона ребят
вежливо просят войти в здание, показывают
вход.
Когда они входят в прихожую, путь к отсту-
плению уже отрезан — за их спиной встает Антон,
перед ними скучают Алекс, Слем и Лиза.
— Откуда? — бросает Алекс.
— Мы с Алтуфьева, — начинает объяснять
девочка.
— Совершеннолетние есть? Нет? 58-я статья
УК. десять минимальных окладов, и забирать вас
будут родители. Вызываем наряд.
— Алекс, может, договоримся, — говорит
Антон. — Пускай заплатят и гуляют себе.
Алекс непреклонен: «Мне дети на объекте не
нужны!» — но через некоторое время Антон убеж-
дает его на «по 150 с носа — и пускай».
— У нас нет таких денег, — тянет девочка. Ее
подруга, нервничая, пытается прикурить — и кла-
дет зажигалку в рот. «Охранники» смеются:
— Антон, звони уже в дежурку.
— А почему мы вам должны платить деньги? —
встревает мальчик.
85
— Тебе объяснить? — орет Слем, подлетая. —

Нет, тебе объяснить?
— Слем, только не надо объяснять, как вчера, —
пугается Лиза. — А то ушел с двумя девчонками,
вернулся один.
— У нас нет 600 рублей. Но мы готовы запла-
тить, сколько есть, — встревает девочка.
Денег у детей хватает на две ВД и сигареты —
«купите и принесете». За покупками дети уходят
к станции. «С паршивой овцы», — вздыхает Алекс.
На балконе тем временем началась «политика».
«Политику» начала Вера — 15 лет, в восьмом
классе, со всеми разговаривает «на вы».
— У нас в классе все правые, кроме четверых, —
рассказывает Вера. — А директриса в школе — Ара-
келян. Армяшка. И вот, эта чурка увольняет русских
учителей, которые по 20, по 30 лет отработали! Пле-
мянница ее ходит королевой. Как-то мы на уроке
триган-д съели, так она разоралась: «Наркоманы,
наркоманы». Месяц нас проверяли перед школой.
И вообще, Бескудниково — чурочный район.
Правой Вера стала по наущению своей стар-
шей подруги — Марины. «Она и объяснила мне за
жизнь».
— Приезжают из своей Чечни, держатся как
у себя дома, — говорит Вера как по писаному. —
С девушками нашими ходят. Из Чечни, из другого
государства!
— Это тоже Россия вообще-то, — встревает
Антон.
Короткая дискуссия по южным регионам.
Вера узнает, что Дагестан и Ингушетия — Россия,
86
ХЗБ
а Армения и Азербайджан — нет. «И что? — встре-

вает Джампер. — Чурка всегда чурка».
— Вот с Лизкой перебегаем как-то дорогу
на красный, а там хач в «Вольво», — продолжает
Вера. — Высунулся и орет на нас: «Бляди!» Ну, то
есть на своем орет, но понятно по интонации все.
Я такая: «Зига-зага!», и зигу кидаю. Ну и убежали
сразу, конечно. Они же звери.
— А у нас в классе девочка-чурка есть. Айшат звать,
прикинь? — встревает Аня. — Так у меня с ее отцом
день рождения в один день — 28 марта. Так западло!
— Гастарбайтер, пробил час! — орет Димас. —
Мы избавимся от вас!
— То есть я понимаю, что хачи — лучше нас, —
вдруг говорит Вера. — Все понимают по-честному.
Поэтому их и пиздят. Не пьют, за своих сплочен-
ные. У нас смотри: все мужики пьют… К детям
у них отношение другое, семьи, я же вижу. Вера
у них опять же есть. Бог за них. А война должна
быть культурной, то есть мы воюем своим вну-
тренним содержанием. Вот как-то я в субботу при-
шла пьяная, на контрольную по русскому. И напи-
сала на три. И мне было стыдно! Потому что это
наш, русский язык, я его на пять знаю.
— Вот в Италии бросил бумажку на землю —
штраф! — говорит Лиза.
— Я же не говорю, что хороших чурок не бывает.
Дворы, там, метут пускай. Проблемы, когда они за
людей себя ставят, выше нас себя ставят…
С балкона замечают двух мужиков. После
дырки в заборе они не идут в здание, а начинают
обходить его — оперативники?
87
Мага и Димас идут проверять. Спускаемся

вниз по переходам. Периодически останавлива-
емся, прислушиваясь. Когда до земли остается
полтора метра, Мага прыгает — и падает на землю,
кусая губы, давя вой. «Коленная чашечка вышла, —
шипит. — У меня там были связки порваны».
Обратно Димас несет ее на руках. Мага расска-
зывает — была КМС по футболу, а два года назад,
что обидно, не на матче даже — на тренировке…
обезболивали анальгином, и Мага выжрала весь
алкоголь в доме. «Кость ходит с тех пор. Врачи
говорят — привычный вывих».
В травмпункт Мага не хочет: «Дождемся
Крысолова, он уже вправлял». Звонит, плачется
в трубку.
Приходит Крысолов, рыжий крепкий борода-
тый парень в байкерской кожанке. В Здании глав-
ный он, и все по очереди подходят к нему поздо-
роваться. Про Крысолова знают мало — рубился
на ролевых играх, очень умный, именно он ведет
переговоры с ментами. В свободное время от
«работы в здании» сидит охранником в цветоч-
ном магазине на станции. Осматривает ногу:
«Тебе в травмпункт надо».
— Ща, допью и поеду, — Мага открывает банку
«Страйка».
— О, дай сюда, я «ключики» собираю! — орет
Лиза.
«Ключики» — колечки от жестяных банок —
Лиза нанизывает на веревку. «Ключиков» за сотню,
ожерелье почти готово. «Тут только шесть не мои,
остальные сама выпила», — хвастается.
88
ХЗБ
Крысолов уходит на переговоры с Алек-

сом. Алекс, похоже, отдал не все туристические
деньги. Алекс кивает на Шамана, и охранники
тихо договариваются устроить Шаману завтра
«утро длинных ножей». Затем охранники спу-
скаются вниз и довольно быстро находят тех
самых мужиков, которых Мага приняла за опе-
ров. Снизу доносится: «Цель проникновения
на объект! Цель проникновения на объект! Саму-
рай, фас!»
За день экскурсий у «охранников» скопилось
2,5 тысячи, и Слема с Антоном посылают в мага-
зин — батон, майонез, «Винстон», 2 ВД, 2 «Страйка»,
водка. На выходе из магаза их тормозят трое пар-
ней в спортивных штанах, туфлях и с цепями.
Отводят в сторону «поговорить».
— Со светлой пятницей, уважаемые. Хотя кому
светлая, кому — страстная, — начинает бугай,
стоящий по центру. — Отведи нас в больничку
на экскурсию.
Антон мнется.
— Нам сейчас нужно. Ты говорил, что ты
охранник — веди.
— Да не охранник я, — тянет Антон.
— А мы по делу. У вас там дрыщ мелкий бегает,
Лева. Наказать его хотим. Нужен нам к пятнице.
Найдешь нам его?
— Ну… да, да, если увижу, — Антон бледнеет.
Слем отходит и возвращается с Крысоловом
и неизвестно откуда взявшимся Жекой — огром-
ной татуированной горой мышц. Мужики встают
друг напротив друга.
89
— Проблемы? — с улыбкой спрашивает Крысо-

лов.
— Мы с Зеленоградской улицы, — начинает
бандюк. — Тут человек намедни говорил, что
фраер. Просил 500 рублей с носа.
— Да я не… — говорит Антон.
— А помолчи, — бросает Крысолов.
— Вот, а с ним малолетки, клеем обнюханные,
фарами светят. «Охрана», бля! Мы вообще туда по
делу шли. У вас там дрыщ такой бегает, Лева…
— А кто у вас старший? — уточняет
Крысолов. — Отойдем.
Забивают стрелку на четверг. На стрелке Кры-
солов должен передать Леву бандюкам.
Бандюки уходят, пожелав «приятного вечера».
За ними уходят и «охранники».
— Бля, чего ты ушел? — орет Антон на Слема.
Под балконом — крик. На территорию явились
мамы — две блондинки в высоких сапогах и ярких
пальто. Одна из мам ловит Психа за капюшон:
«Быстро, блядь, сюда». Псих вырывается, прячется
за спину Антона, вышедшего с Лизой из здания.
Снизу несется: «Ты сука!»
Наконец одна блондинка хватает другую: «Ира,
пошли».
— А мы с мамой ходили в аквапарк, — хвас-
тается Аня. — Там есть такая горка, «унитаз», так
она прямо протрезвела. И вообще я сегодня домой.
Мне отец обещал три тысячи дать. Если не даст,
я его убью.
Лезем на крышу. Семь этажей по лестнице без
перил, ноги гудят. На крыше совсем тепло, только
90
ХЗБ
сейчас понимаем, как было холодно в здании.

Ложимся на нагретый мох. Саша с пластырем на щеке,
девушка Крысолова, рассказывает, что первый раз
пришла в ХЗБ в семь лет: «Тогда все было по-другому.
Вон там — пруд, деревянные домики. Закаты тут было
классно встречать. Сейчас — везде высотки, ХЗБ чуть
ли не самое низкое здание в районе».
Со станции доносятся объявления о прибыва-
ющих электричках. Над вертолетной площадкой
кружит белый голубь. За вертолетной площадкой
рвет Веру.
— А знаете, что есть такая примета: если
голубь вокруг вас облетит, можно загадать жела-
ние? — говорит Лиза. — Только не сбывается ни
хера. Я пробовала.
— А что загадывала-то?
— Да пять тыщ на день рождения.
Вера выходит из-за площадки, достает телефон,
долго набирает номер. Кричит в трубку: «Че ты мне
тут устраиваешь! Сама что ли не нажиралась?!»
— А я хотела открыть лекарство от рака. С 12
лет мечта у меня такая была, — вдруг говорит Саша.
Спускаемся на четвертый. Навстречу нам

несется Йена и ребята: «Менты, менты».
Бежим по коридорам. Йена прячется в пролом
в стене, поворот, дети разбегаются в разные стороны.
Перед нами остается только Гоша. Он бежит
широко, нейлоновая куртка раздувается, руки хва-
таются за воздух.
Поворот, вбегаем в абсолютную темноту. При-
тормаживаем, идем медленно. Слышно, как Гоша
91
бежит впереди. Вдруг шаги прерываются. Шорох

нейлона.
Зажигаем мобильники. В шаге чернеет ква-
дратный провал, огороженный десятисантиметро-
вым бортиком. Сквозная шахта лифта.
Гоша лежит на четыре этажа ниже, зарывшись
лицом в кирпичи. Длинные волосы полностью
закрывают голову. Он не двигается.
По этажам несется:
— ОВД «Ховрино». Стоять, блядь!
Наклоняются, переворачивают. Просят нас
вызвать скорую с мобильного — «с рации будет
ехать дольше». Двое сотрудников конвоируют нас
на лестницу. Там уже бьется в истерике пьяный
Антон.
— Пустите меня! Это мой друг! Мой друг, вы не
понимаете! — его удерживают.
— Я тоже много чего видел, — говорит опер. —
Им занимаются уже. Не мешайся.
— Мать на него наплевала! — продолжает орать
Антон. — Я его к себе в дом взял, чтоб он хоть
чему-то там набрался!
— Че, бля, лезут? Вот че, бля, лезут? — говорит
другой. — 11-летние, блядь. Расстрелял бы всех.
Сверху спускается очень спокойный Кры-
солов. Бросает Антону: «Не кипеши», — тот тут
же затыкается. Предлагает помощь — медицин-
ское образование, «интенсивная терапия». Менты
отказываются.
— Кто из оперов приедет? — уточняет Крысолов.
Выясняется, что приедет Толя, и «с ним
поговорите».
92
ХЗБ
Крысолов отводит в сторону одного из опера-

тивников. Разговаривают вполголоса, смеются.
Антон уже не орет: переключился на любимую
тему — оружие.
— Приклад у живота с той стороны, разворачи-
ваешь и стреляешь. А если без приклада…
— Нет автоматического оружия без приклада, —
опер смотрит презрительно.
По лестнице поднимаются два мужика: «Мы
родители. Поляков Станислав, 15 лет…»
— Вот там посмотрите, там упал один, — бро-
сает опер.
С окаменевшими лицами мужики спускаются
к шахтам. Скоро выходят — «не наш».
— А нож зачем? — спрашивает внимательный
мент.
— Оборона.
— Главное, чтоб превышения не было, —
советует.
Подъезжают скорая и МЧС. Идут к шахтам,
рассматривают. Женщина-врач выходит поку-
рить с операми: «Дыхание есть, сейчас поднимать
будут».
Гоша скоро приходит в сознание. Называет
имя, дату рождения. На вопросе «Что болит?»
начинает плакать.
Гошу грузят на тканевые носилки. Из головы
течет кровь, пачкает ткань. Несут в темноту кори-
доров к выходу. Обходят провалы по бокам кори-
дора, спускают по переборкам.
«Как я упал? Как я упал? — начинает плакать
Гоша. — Я здание знаю, я не мог, я здание знаю!»
93
Из темноты вылетает зареванный Тема: «Гоша,

Гоша! Это мой друг! Уйдите, я сам понесу!» Один
из оперов оттаскивает парня, бьет кулаком в скулу,
и тот давится криком.
— Будешь еще мяукать?
— Нет.
— Все понял?
— Да.
У скорой обнаруживаются мамы. Бросаются
на Антона:
— Это он, он держал моего сына! Загородил:
«Никуда он с вами не пойдет, он никуда не пойдет,
он мой друг». Ты сволочь! Где мой сын?
— Ты, сука католическая… — начинает Антон.
— Я православная!
— Да какая ты, блядь, православная?
Антону заламывают руки, кладут на капот,
надевают наручники.
Мама объясняет любопытным прохожим:
— Я ему: «Миша, быром сюда». А там еще мел-
кая такая говорит мне: «Ты шлюха». Шалава мало-
летняя, убивать их…
— Заявление писать будете? — уточняет опер. —
На этого?
— Буду писать, буду.
Нас сажают в машину с Темой. Пацан дер-
жится гордо, улыбается дерзко: «Я папе рас-
скажу. Папа вам устроит». Прапорщик за рулем
бесится.
Затормозив перед отделением, вытаскивает
из машины Тему и бьет в грудь. У мальчика подка-
шиваются колени: «Я не могу дышать».
94
ХЗБ
Тему втаскивают в отделение, бросают

на лавку. Он пытается подняться, мамы, оказав-
шиеся рядом, хватают его за руки: «Успокойся,
успокойся». Мальчик дышит ртом, слезы брыз-
гают из глаз.
— Вы все будете извиняться!
Прапорщик наклоняется над ним, улыбается —
и вдруг хватает за воротник, прижимается лбом
к плачущей голове:
— Ты когда пугаешь, в глаза гляди, ублюдок.
Смотри мне в глаза.
— Мой отец приедет… — начинает парень,
задыхаясь.
Женщины зажимают ему рот ладонями:
— Ты мужчина. Молчи, терпи…
Прапорщик замечает мой внимательный
взгляд, вытаскивает покурить.
— Прапорщик милиции Ананьев Женя. Ну,
пишите на меня жалобу, чего. У меня пиздюк такой
же. На него повлиять не могу, к сожалению. Если
ему хоть что-то сказать, если с ними ласково, он
на тебя смотрит как на говно. А так у него в голове
хоть что-то отложится.
— Да до ста в год, — лениво говорит следак. —
Как лето, мы каждый день там. Падают…
— Когда у тебя будут свои дети, когда ты их
будешь бить, ты поймешь, — говорит Женя. — Ну,
будешь на меня жалобу писать? Я к гражданке
готовиться буду, 15 лет отслужил. Такого вот пиз-
дюка вытаскиваешь, а он не дышит.
Компания тусит на остановке — Мага соби-
рается ехать в травмпункт, провожают. Выпивка,
95
смех — школьники радуются, что снова ушли от

милиции.
— Жив? Ну, слава яйцам! — вопит Катя. — Вто-
рой чел за неделю в шахты! Кто следующий?
Йена, девушка Гоши, спокойна:
— Я никого не люблю. Но лучше бы это был
Слем. Он мне такой говорит: «Не проводи экс-
курсии, одной пидовкой в здании будет меньше».
Лучше бы он упал… С крыши — и прямо на голову.
— Или лучше бы его в ментовку забрали, — воз-
ражает Катя.
— Точно.
— И под ЧОПом, и под ментами, и под нами —
всегда эти малолетки падали, — говорит Мага. —
Тут ничего не сделаешь. — Она тоже абсолютно
спокойна.
— Шаман, будь завтра в 12, — говорит Крысо-
лов. — Мы сами попозже подойдем, а ты деньги
с туристов собери.
— Хорошо.
Слем носится кругами, вопит:
— У меня травма сейчас. Год еще — и зажи-
вет. Год еще, девчонки, и все. Уйду отсюда. Сенсей
снова меня будет по снегу босиком гонять.
Через девять дней Слем умирает, упав в шахту

лифта с девятого этажа.
26.05.2011
Кольчугино. Хроники
Больше месяца никто и ничего не знал о кошмар-

ном происшествии в 120 километрах от Москвы.
А потом СМИ и блогосфера взорвались: в городе
Кольчугино Владимирской области четверо отмо-
розков сожгли заживо на Вечном огне молодого
рабочего Алексея Денисова. Казнили за то, что он
сделал им замечание — нельзя пить пиво на мемо-
риале. Это сообщение будто ударило под дых.
Я еще только ехала в Кольчугино, а мир уже стал
черно-белым. Есть герой, и есть ублюдки…
На месте все оказалось еще хуже. В самой
фабуле появились другие детали, но не они реша-
ющие. Сама жизнь вокруг оказалась иной. Я не
делаю никаких выводов, передаю только то, что
видела и что слышала.
Кольчугино — самая банальная российская про-
винция, на окраинах деревянные домики, в центре
многоэтажки, разбитые дороги. И одна-единствен-
ная площадь, где располагаются здания админи-
страции, суда, загса, памятник Ленину и монумент
Неизвестному солдату — Вечный огонь. В городе
живет около 60 тысяч жителей, и почти десять
тысяч каждый день ездят на работу в Москву.
В холле гостиницы отдыхает компания:
парни, девчонки — все не старше двадцати. У них
97
пиво и старый синтезатор, который сам собой

играет какие-то мелодии. Компании весело.
Дежурная по этажу отвечает, что они зашли
погреться. «Сами уйдут. Если вам мешают — вы
и выгоняйте». С недавних пор молодежные ком-
пании переместились от Вечного огня к гости-
нице «Дружба».
Настоятель Свято-Покровского храма в Коль-
чугине отец Анатолий лично освятил Вечный
огонь после убийства. Только все бессмысленно —
место стало проклятым, и молодожены, раньше
возлагавшие цветы на монумент, теперь идут
к памятнику Ленина. Теперь цветы к звезде прино-
сят только родственники Алексея.
Версии и слухи
Версия следствия строится исключительно на
показаниях задержанных.
В ночь с 1 на 2 января Алексей между двумя
и тремя часами ночи возвращался домой из гостей.
Он подошел к компании, собравшейся у Вечного
огня. Попросил закурить, выпил с ними пива.
Начали беседовать «по общим вопросам». Потом
произошла ссора, в ходе которой Алексей оскорбил
родителей задержанных. И четверо парней начали
его избивать. Сам Алексей не нанес ни одного
удара. Когда парень потерял сознание, с него сняли
ботинки и куртку. А затем у них возникла идея
положить его лицом на огонь…
Убийство с каждым днем обрастает слухами.
Например, рассказывают, что Алексея можно было
спасти. Женщина с балкона своего дома вызывала
98
милицию, но наряд выехал, только когда его

вызвал сосед той женщины — районный началь-
ник ГАИ. Правда, другой слух пересказывается
более охотно и даже прозвучал на местном теле-
видении: парни пришли одной компанией, под-
рались между собой, а потом положили товарища
поближе к огню, чтоб не замерз. А дальше — он
сам, пьяный, в огонь и свалился. У второй версии
сторонников больше. Аргумент: «В нашем городе
такого случиться не могло».
Леша
С родственниками Алексея я встретилась на соро-
ковой день после смерти. Поминки справляли
на квартире бабушки — «В той квартире нам все
напоминает о нем». На стене — календарь, где
отмечена дата смерти, опознания, похорон.
Ольга, его мать, держится только на лекар-
ствах — отсюда сухой взгляд, резкие, дерганые
движения.
Мама рассказала, что семья Алексея собира-
лись праздновать Новый год именно в ночь убий-
ства: на сам Новый год Алеша уезжал в деревню
с друзьями — петь в церковном хоре на празд-
ничной службе. В десять вечера Алексей вышел
«проветриться», обещал скоро вернуться. Роди-
тели прождали его всю ночь за накрытым столом.
Следующий день искали по знакомым. И только
третьего числа им рассказали, что на Вечном огне
сожгли мужчину, который обгорел настолько, что
невозможно опознать. Родные узнали его по сви-
теру — точнее, его нижней части.
99
Следователь утверждает, что Алексей был без

сознания, когда его положили лицом на огонь. Но
на одной руке остался след — будто бы в предель-
ном усилии Алексей пытался подняться, опирался
на ребро звезды. «Как я увидела эту руку — у меня
прямо все перевернулось, — спокойно говорит
Ольга. — Я жизнь положу, чтобы этих дебилов
наказать».
Потом мы едем на кладбище — к могиле Алек-
сея. Родные раскладывают у креста печенье и кон-
феты — Алексей был сладкоежкой. А я осматри-
ваюсь вокруг. На кольчугинском кладбище очень
много могил молодых ребят — 18—25 лет.
По воспоминаниям родных, Алексей был очень
тихий парень, и последний год, как устроился
работать на металлургический завод им. Орджо-
никидзе, на него не могли нарадоваться. Получал
в пять раз больше матери, всю зарплату отдавал
семье. Был очень религиозен. Занимался атле-
тикой — заказанные им гантели пришли в день
похорон. Много читал, любил русские народные
и советские песни («Вся полка кассетами застав-
лена», — вспоминает мама), особенно — «Катюшу»,
пел с бабушкой. Очень гордился прадедом, дошед-
шим до Берлина. «Он просто не мог пройти мимо
этих ублюдков. Он обязательно вступился бы за
памятник», — говорит Михаил Иванович Козлов,
мастер его цеха.
Улица прибавляет к портрету Алексея новые
штрихи.
— Он твердо верил в превосходство русской
нации, — рассказывает приятель Саша, парень
100
лет 20, «тусящий» возле гостиницы. — Иногда при-

носил диски, показывал нам видео, где мочили
черных. Но с фашистами он не водился и никого
не бил. Вообще был очень спокойным, даже
воспитанным.
«Любил выпить — но не по барам, а с друзь-
ями на квартире, — говорит другой его приятель,
Денис. — Нормальный парень. Как мы все».
Кого обвиняют в убийстве?

Их четверо — 14-летний Алексей Горячев
и 20-летние Михаил Данилов, Николай Кура-
гин, Александр Андреев. Данилов, Курагин
и Андреев — выпускники Кольчугинской коррек-
ционной школы-интерната.
Скромное трехэтажное здание интерната рас-
положено на окраине города. Здесь учатся дети,
диагноз которых не позволяет учиться в обыч-
ной школе. Обычно этот диагноз — олигофрения.
В интернате не проходят математику и физику,
зато старшеклассники 20 часов в неделю занима-
ются трудом. С пятого класса — по пяти приклад-
ным специальностям: швейное, строительное,
слесарное, столярное, переплетное дело. Интер-
натские дети — сейчас их 159 — находятся на пол-
ном гособеспечении, и абсолютное большинство
из них — из неблагополучных семей. Директор
интерната Сергей Адольфович Светлов на мои
извинения не реагирует: «Я знал, что вы придете».
— Наши дети — с недоразвитой умственной
деятельностью. По-научному — олигофрения, сла-
боумие. Наша школа дает выпускникам знания
101
на уровне пятого класса. Основная наша задача —

социализировать детей, подготовить их к жизни
в обществе. 60—70% социализируются. Остальные,
в силу разных причин, — нет.
30% наших детей — инвалиды детства. Зача-
стую основной диагноз осложнен дополни-
тельными психическими расстройствами. Так,
Данилов и Курагин проходили лечение в психиа-
трической больнице.
Да, они часто попадают в милицию. У них
животные инстинкты преобладают над чувствами.
То есть им хочется есть — и они возьмут булочку
с прилавка и не задумаются о последствиях. Потом,
они очень ведомые. Если ты старше — то есть они
воспринимают тебя как взрослого, — и ты предлага-
ешь им яблоко, шоколадку, они все сделают по твоей
просьбе. Их вор попросит помочь вынести вещи
из квартиры — и они вынесут. Они не задумываются.
Потому что не могут.
У меня это убийство из головы не идет. Это шок
для всех нас, для детей и для учителей. Я никого не
защищаю, я пытаюсь понять, как это произошло.
Вот этот парень возвращался в два ночи. Эти дети не
могли к нему пристать — они не контактны, значит,
он подошел к ним. С олигофренами нельзя разгова-
ривать грубо: они немедленно возбуждаются. А он
вроде делал им замечания… Да, у неполноценных
людей бывают приступы агрессивности чаще, чем
у других. Но в нашей школе у детей и в помине нет
этой жестокости.
Такой резонанс вызван тем, что убийство про-
изошло на Вечном огне. А вот я уверен, что они
102
даже не очень соображали, что это за место, где

они пили пиво. Для них это был просто огонь,
костер, тепло. История России у нас тоже очень
ограниченно преподается.
Я не защищаюсь, поймите, но наш интернат —
не корень зла. Мы только помогаем родителям
справиться с такими детьми. С семьи ответствен-
ность никто не снимает.
Они же на выходные едут домой, и в начале
недели возвращаются другими. После летних
каникул — вообще караул.
Вы не видите того, что вижу я. Это — вырожде-
ние. Олигофрения передается по наследству,
и в семьях олигофренов пять-семь детей — норма.
И дети наших выпускников возвращаются к нам.
В некоторых деревнях около Кольчугина живет
уже пятое поколение олигофренов. Нужно про-
верить, конечно, но, скорее всего, родители этих
детей учились здесь. И из-за тотального пьянства
в их полку постоянно прибывает.
Вот в пятницу по телевизору говорили, что
во Владимирской области рождаемость превы-
сила смертность впервые за 25 лет. Да, это так. Но
говорят только о количественных показателях, не
о качественных.
Мы отслеживаем судьбу выпускников два—
три года. Но это, как правило, бессмысленно. Они,
выходя из нашей школы, возвращаются в те же
условия, от которых они убегали, — пьяные роди-
тели, комнатка в общежитии. И все идет по кругу.
Лидия Ивановна Багаева, классная руко-
водительница Данилова, Курагина, Андреева,
103
не верит в вину своих выпускников: «Уж очень

они трусливые. Разве что в кучку сбились, силу
почувствовали».
«Данилов — расторможенный, дерганный, не
мог усидеть на месте. Его мать заканчивала нашу
школу. Никогда не работала, и восьми классов не
доучилась. Отца у него не было. Дядя его сидел.
Миша жил в школе неделями, не приходил домой.
Андреев — мягкий, все время плакал, без-
вольный, легко попадал под влияние. Способно-
сти к обучению очень слабые. Мать нигде не рабо-
тала — пьяница. Отец — наш выпускник. Брат
учился тут же, не закончил и восьми классов. Все
пили. Бабушка иногда брала его в деревню, он был
счастлив.
Курагина знаю хуже. Очень нервный маль-
чик. Мать его всегда защищала, не хотела замечать
недостатки, ссорилась с педагогами. В пятом классе
он убежал из школы. Пять дней искали, потом
отправили в больницу во Владимир на обследова-
ние. Поставили ему инвалидность, и мать настояла
на его переводе на надомное обучение».
Последний раз их в школе видели за несколько
дней до убийства. 29 числа интернат отмечал
Новый год, и они пришли в гости. Были очень веж-
ливые, позволили себя обыскать — в школу запре-
щено проносить спиртное.
Минеичева Нина Андреевна, замдиректора
по воспитательной работе, даже заикается от
волнения:
— Мы делаем все возможное. Они ластятся
к нам, потому что не получают ласки. Здесь им
104
дают одежду и еду и занимают их время. Но их

не убережешь от мира. А миру они не нужны. Они
изуродованы от рождения, брошены своими роди-
телями. И когда они выходят из интерната, мир
плюет на них.
Мы проходим по школе. В одном классе второ-
классники занимаются музыкой — пытаются сжи-
мать-разжимать кулачки в такт. В другом классе
учительница показывает макет из папье-маше —
объясняет биологию грибов, особенно напирая на
то, какие из них можно есть.
За 101-м километром
— Милиция находилась в день убийства в усилен-
ном режиме, — безнадежно повторяет Виталий
Лолаев, начальник ОВД Кольчугинского района. —
Но у нас недокомплект в 150 человек. Все моло-
дые сотрудники уезжают в Москву, мы просто не
можем им достойно платить.
Мы знаем, что у огня собирается молодежь.
Только за этот январь там совершено 9 правона-
рушений, и три преступления — в том числе и это
убийство. Но мы не можем поставить там пост.
У нас просто нет людей.
Да и город наш. Контингент… Раньше асоци-
альных людей отселяли за 101-й километр. Так
собственно, Кольчугино из поселка и превратился
в город.
Сумерки. От гостиницы — снова крики и пья-
ный смех. Вечный огонь горит, освещая камен-
ные лица воинов на монументе. Камень в копоти —
здесь сожгли венки, которые ветераны возложили
105
к монументу на майские праздники. Теперь мно-

гие кольчугинцы считают, что это был знак,
на который не обратили внимания.
Невдалеке, устроившись на спинке лавочки,
скучает парень. Проходящая женщина с коляской
делает ему замечание. Тот щерится: «А не бои-
тесь? Вон тут тоже один смелый был». Женщина
поспешно уходит.
— А вы, девушка, домой идите, — говорит он
мне. — Сейчас «пионеры» придут, самое их время.
«Пионеры» — это малолетки, ученики
8—9 классов. Правда, теперь они у Вечного огня не
задерживаются, идут дальше — к гостинице или
на кладбище.
— Родители пьют не просыхая, вот они
и гуляют, пока мама-папа спят. Развлекают себя
как могут. Беспредельщики они.
Заместитель главы Кольчугинского района
по социальным вопросам Юрий Виноградов дер-
жался очень уверенно. Он катался на кресле. Раз-
говор начал со ссылки на прокурора, который
убедительно просил не разглашать подробно-
сти дела. Оказалось, что видеокамеры, которые
администрация пообещала поставить сразу же
после трагедии, еще не поставлены — нет денег.
Администрация не выразила соболезнования род-
ственникам Алексея и даже не связалась с ними.
— К этому преступлению привело пьянство
этого мужика (видимо, в виду имеется Алексей. —
Е.К.), пьянство тех четверых. Это дети из труд-
ных, неблагополучных семей, они были упу-
щены на какой-то стадии. Это не мы упустили,
106
а государство. Если пять лет назад Кольчугино был

в отношении финансовой независимости шикар-
ным городом, налогов хватало, чтобы жить нор-
мально, ремонтировать дороги, проводить соци-
альную политику. Сейчас все налоги уходят
в Москву, во Владимир. Кольчугино дает 20% при-
были Владимирской области и является дотаци-
онным городом! Нашего бюджета с трудом хва-
тает, чтобы хоть какую-то политику проводить.
Я не готовился к вашему вопросу и не могу сей-
час назвать мероприятия, которые мы проводим
в отношении неблагополучных семей.
У нас есть Дворец спорта, детская музыкальная
школа, четыре народных театра, в том числе дет-
ский. Но пиво им пить интереснее.
Татьяна Викторовна Чебурова, заместитель
главы администрации города по социальной поли-
тике, более откровенна:
— Я двадцать лет отработала в органах опеки.
И могу сказать, что в нашем государстве многих
социальных механизмов просто нет. Часто детям
помочь невозможно просто потому, что это не про-
писано в законе. Сейчас выросло новое российское
поколение. У них мусор в головах и в душах. Они
убивают друг друга. В нашем городе этот нарыв
прорвался первым.
Вот и все, что я здесь увидела и услышала. Мне
никто не врал. И этого достаточно.
14.02.2008
От рассвета до рассвета
Отделение внутренних дел, куда я попала на прак-

тику в качестве стажера-криминалиста, занимает
типовое трехэтажное здание в отдаленном районе
Москвы, это практически область.
На первом: дежурная часть, сюда приходят
звонки, комната ГНР — группы немедленного реа-
гирования, кабинеты для допросов. На втором —
самая закрытая часть отделения — оперативники,
архив, криминалисты. На третьем — кабинеты
дознавателей.
В девять утра — развод. Оперативный
дежурный проверяет внешний вид и наличие
оружия. На разводе присутствует начальник
отделения — фигура здесь, кажется, декоратив-
ная. Потом удаляется к себе в кабинет и больше
не показывается.
А сонные пэпээсники уезжают на точки. Меня
с ними не отпускают: «У них своя специфика
работы». Именно ППС собирает дань с приезжих,
вымогает взятки, рубит липовые протоколы. Ста-
жеров с собой берут, если только уверены в их пол-
ной благонадежности.
Дежурка — центр любого ОВД. Большая ком-
ната с прозрачным зарешеченным стеклом в пол-
стены, еще есть небольшая кухня (холодильник,
108
стол, микроволновка), маленькая комната с двумя

диванами — там дежурные отсыпаются по оче-
реди — и оружейная. В дежурке непрерывно зво-
нят телефоны, висит сигаретный дым и стоит
обычный утренний ор. Надрывается Саша* — он
сегодня дежурный по отделению. С утра, до пер-
вого пива, его бесит все. Сашу втайне считают
неудачником. Он когда-то служил в спецназе ГРУ,
а потом оказался в милиции. А еще Саша — фанат
«Властелина колец». Любит рассуждать об обя-
зательной победе добра над злом. Что, впрочем,
не мешает ему спокойно смотреть, как избивают
«пленных». «Пленными», кстати, здесь зовут всех
задержанных.
Поступают вызовы, дежурные вызывают по
громкой связи тех, кому «на выезд»: дознавателей,
оперативников, иногда — криминалистов.
Выезжающие уточняют:
— Светлое злодейство?
— Темное.
— Ну, спасибо за висяк.
Светлые преступления — это когда потерпев-
ший видел преступника. Темное — когда нет.
Себя милиционеры называют сотрудни-
ками. Сотрудник для сотрудника сделает все:
прикроет от пули, выгородит перед началь-
ством, подпишет липовый протокол, устроит
сына в университет. Мир вне отделения делится
на «злодеев» — подозреваемых в совершении
преступлений, и «терпил» — потерпевших. И те
*
Все имена и фамилии изменены.
109
и другие к сотрудникам относятся враждебно.

Сотрудники платят им тем же.
Между выездами менты коротают время за
просмотром бесконечных сериалов о доблест-
ной российской милиции. В рейтинге отделения
лидирует первая часть «Улиц разбитых фонарей»
и «Глухарь» — как наиболее соответствующие
действительности. В любви сотрудников к сери-
алам «про ментов» есть какая-то нездоровая
сублимация — сериалы убеждают, что милиция
действительно очень нужна людям. Более того,
сериальные герои постоянно нарушают закон, что
(по кинематографической логике) и неизбежно,
и правильно.
С моим руководителем практики — крими-
налистом Егором — мы смотрим уже четвертую
подряд серию «Ментов». Там есть очень похожий
на него герой — пришел в милицию, чтобы отко-
сить от армии, проникся, увлекся, стал профи,
разочаровался, но уйти не может, потому что не
отпускают «ребята».
Криминалистов, которые прикрывают все пре-
ступления сотрудников и помогают сажать зло-
деев, подтасовывая улики, отпускать очень не
любят.
— Ты не думай, что я боюсь. Я ребят не боюсь.
Но я им очень-очень нужен.
Звонят из дежурки:
— Терпила прибыл. Сходите, отснимите его
тачку.
— Мы кино смотрим. Пусть ждет.
— Он уже два часа ждет. Бесится.
110
— Пусть и бесится! — взрывается Кирилл, вста-

вая. Нужному человеку необходимо время от вре-
мени демонстрировать характер.
Идем фотографировать машину, которую тер-
пила пригнал к отделению. Машина измазана гов-
ном — тщательно, по самую крышу.
Потерпевший, молодой парень в хорошем
костюме, явно шокирован. Плачется сотрудни-
кам: «Да, у нас часто такое происходит! Школа
рядом, выродки эти идут учиться и развлекаются.
Но всегда — „Жигули“ там, „Лады“. Но у меня же —
ДОРОГАЯ машина!»
— Ваша страховка предусматривает случай
загрязнения автомобиля фекальными массами? —
опер Женя любит постебаться.
— Мне деньги не нужны. Наказать их хочу.
Найдите их, а? В школу позвоните…
— Я те честно скажу, — опер с легкостью пере-
ходит на ты. — Искать не будем. И в школу зво-
нить не будем. Доказать сложно, а максимум, что
им впаяют, — штраф и учет. Ты машину отмой
и поставь у ворот школы. И сам последи за ней.
Увидишь кто — накорми его этим говном.
Из факса вылезает распечатка. Дежурный
читает и долго матерится. Тычет под нос: «Читай!»
Из распечатки следует, что, по оперативным
сведениям, на майские праздники в Москве будет
совершен теракт. Двое ингушей (указаны их ФИО
и паспортные данные), двигаясь на машине (марка,
цвет, номер), ввезут в столицу взрывчатку и взор-
вут ее «в местах скопления людей».
Пугаюсь: «Вы их задержите?»
111
В ответ — мат.
По словам оперативников, такие распечатки
они получают перед каждыми праздниками. Ори-
ентировки — заведомая лажа, потому что насто-
ящих террористов, о которых известно так много,
по-тихому бы взяла ФСБ. Но в праздники на улицах
должно быть усиление. За работу в усилении сотруд-
никам должны доплачивать. Но головное управле-
ние жилится и шлет вот такие ориентировки. Вме-
сто усиления получается экстренная ситуация, за
которую доплачивать никому не надо.
Вызов. Первый труп сегодня. Труп не крими-
нальный, поэтому криминалисту присутствовать
как бы необязательно. Но опера настаивают, чтобы
я поехала. С двумя оперативниками едет незнако-
мый мужчина в черном костюме.
— Сотрудник?
— Внештатный, ага.
Молодой человек оказывается похорон-
ным агентом. Многолетняя практика: дежурный
неофициально сообщает о каждом трупе в агент-
ство, а наряд берет с собой агента. За каждый такой
выезд дежурный получает 3,5 тысячи рублей.
В дверях разминулись с врачами скорой. Квар-
тира достаточно обустроенная. Женщина, 40 лет,
прикрытая одеялом лежит на диване.
Ее сын — 20-летний парень в окружении рас-
терянных друзей. Все здорово пьяные — когда
мать умирала, они пили пиво на кухне. Спокойно
рассказывает:
— Слышу: зовет. Думал: обосралась. Она под
себя ходила уже несколько дней. А она говорит:
112
блевать хочу. Я тазик принес, вот стоит. А потом

она захрипела и умерла.
Ровно 40 дней назад парень схоронил отца.
И отец, и мать здорово пили.
— Ну-ка, помоги перевернуть ее.
Опер бесцеремонно осматривает тело. Руки
и ноги свешиваются с дивана. Небрежно набрасы-
вает одеяло сверху.
Приятельница сына выбегает из комнаты.
Фиксируем: следов насильственной смерти нет.
Заносим приметы умершей в протокол.
— Свет плохой. Стажер, посмотри, какого цвета
волосы у нее.
Подхожу. Вглядываюсь.
— Каштановые, крашеные.
— Глаза?
— Серо-голубые. Зрачок расширен почти до
границ радужки.
— А подмышки бритые у нее?
— Нет такой графы в протоколе.
Опера переглядываются, смеются.
— А ты ничего, не киснешь. Молодцом.
В коридоре, где уже толпятся любопытные
соседи, работает похоронный агент. Он оценил
ситуацию и понял, что у сына денег на оплату его
работы нет. Раскручивает соседей.
— Вы же были друзьями. Понимаете, если ее
сейчас повезут в районный морг, она там пролежит
минимум пару недель до вскрытия. И вскрытие…
Швы грубые, редкие, на похоронах случаются ка
зусы. Чтобы душа упокоилась с миром, мы должны
позаботиться о теле…
113
Подшиваем к протоколу медицинское заключе-

ние. Женщину с воспалением легких и отеком мозга
выписали из больницы за два дня до смерти. Выпи-
сали именно умирать — чтобы не портить стати-
стику. Но в медицинском заключении все идеально:
«Больная в удовлетворительном состоянии».
Не успеваем вернуться — новый вызов.
Оперативник искусно матерится в телефон.
— Велосипед детский? Какой, блядь, велоси-
пед! Вы охуели там?
Потом слушает молча. Вешает трубку.
— Поехали. Терпила — жена сотрудника.
У отделения высаживаем довольного похорон-
ного агента. Договор он таки заключил.
Разговор перескакивает на «чурок»-сотрудни-
ков, которых «развелось». «Чурки» — зло, сотруд-
ники — свои. Непонятно, как к ним относиться.
Наконец добрались. У подъезда уже ждет
взволнованная жена сотрудника.
— Велик украли у сына. Четыре года, подарок
на день рождения! В подъезде стоял. Соседки гово-
рят, алкаш из соседнего подъезда.
Заросшая грязью квартира. Почти неходячий
седой старик. Детский велосипед тут же.
— Зачем тебе велик, дед?
— А?
— Велик тебе зачем? Кататься? На продажу?
Крале в подарок?
— Не знаю. Увидел — взял.
В соседней комнате оперативник обшаривает
шкафчики. Ищет деньги нам на пиво. Не нашел,
матерится.
114
Долго спускаем деда вниз. Он, кажется, не

понимает, куда его ведут, и начинает кричать.
Один из оперов достаточно чувствительно тыкает
его кулаком в живот. Замолкает.
С трудом заталкиваем его в машину. По при-
езде в отделение конвоируем в обезьянник.
Ближе к семи вечера тянемся в магазин. Поку-
паем поесть и выпить: пиво, водка, коньяк. Девуш-
ки-дознаватели берут вино. На проходной бутылки
отчетливо звякают в пакетах. Но мент, дежурящий
на проходной, просил принести пару пива. Рассчи-
тавшись, мы спокойно проходим.
У дознавателей уже нарезан салатик. Разли-
ваем вино по кружкам. «Только быстренько, — пре-
дупреждают девочки. — Такая запара!»
Отдел сдает отчеты. Норматив у дознавате-
лей — 40 уголовных дел на отдел, переданных в суд
за месяц. Иначе лишат премии.
По словам девушек, из семи сотрудников
отдела дознания реально работают трое. Вот эти
трое и сидят в отделении уже четвертую ночь,
уходя домой лишь помыться и переодеться. На
окне — почти опустевшая коробка «Редбулла».
— Обсудим мартовское дело, пока все в сборе?
«Мартовское дело» — головная боль всего
отделения. 8 марта двое мужчин пошли поздра-
вить девушку с праздником. Девушку не поде-
лили. Ссора переросла в драку. Итог: ножевое
ранение.
Раненый утверждал, что соперник накинулся
на него с ножом. Соперник утверждал, что нож
он достал, чтобы напугать драчуна и остановить
115
драку. Но тот стал вырывать нож, и в итоге сам

на него и напоролся.
Милицию вызвали в квартиру только девя-
того. К тому моменту любвеобильная девушка
уже успела вымыть и пол, и столы, и стены. Ножа
не нашли. Свидетелей драки не было — девушка
на момент разборок, испугавшись, выбежала
из комнаты. Характер раны — колотый, то есть
подходящий под оба варианта событий. Казалось
бы, чистый висяк.
Но у раненого объявились деятельные род-
ственники. И дело, заскрипев, пошло. Сотруд-
ники нашли подходящий нож, сфальсифициро-
вали отпечатки пальцев. «Зарядили» свидетеля.
Протокол осмотра места происшествия перепи-
сывался пять раз. Параллельно оперативниками
проводилась «работа» с задержанным. Тот вину
на себя не брал.
«Мартовское дело» на профессиональном сленге
сотрудников называется «нулевым», то есть полно-
стью высосанным из пальца. Но и остальные дела
для передачи в суд требуют некой «корректировки».
При мне криминалист подписывает пачку чистых
пока протоколов осмотра места происшествия.
— А теперь — бухнем нормально!
Оксана, крашеная блондинка, обвешанная
золотом, в очередной раз рассказывает, что и пол-
года не пройдет, как станет налоговиком: «Моего
дядю — вы знаете — повысили до замглавы по
Москве. Он обещал помочь». Все внимательно, не
перебивая, слушают. Стать налоговиком — мечта
почти каждого милиционера.
116
Забегает оперативник с вытаращенными гла-

зами: «Шухер! Шкловский!» Шкловский — это
начальник отдела дознания.
Отработанным движением дознаватели пря-
чут стаканчики за ножки стульев. Бутылку опер
сует под куртку. Все торопливо закуривают и начи-
нают травить анекдоты.
Шкловский, невысокий плотный мужчина,
заходит:
— Развлекаемся?
Стоит посередине комнаты и нехорошо улыба-
ется. Все, кроме Оксаны, идут на выход.
За дверью слышен крик:
— Ты валишь нормативы! Вглухую! Я уволю
тебя раньше, чем ты уйдешь на свое блатное
местечко!
Через пару минут Оксана выбегает в слезах. За
ней выходит довольный Шкловский:
— Что смотришь, стажер? Жалко ее?
— Жалко.
— А не жалей. Вкалывает она, видите ли, без
сна и отдыха! Месяц, блядь, жопой крутила! Туда
же — в налоговики!
Еще злой Шкловский отправляет меня и опера
Женю на допрос пушера — распространителя нар-
котиков. Быть конвойными на допросе — очень
неприятно, и Шкловский это знает.
Недалеко от допросной тусит компашка — двое
парней и девушки. Пьют пиво и коктейли, слушают
музыку с мобильных телефонов.
— Понятые наши постоянные, — поясняет опер
Женя.
117
Постоянные понятые — это те, кто попался

на каких-то мелочах. Есть еще добровольцы-фана-
тики, но их немного. К нам вразвалочку подходит
пьяный парень. Заглядывает в глаза.
— Я ведь с ним знаком был, с пушером. Дружили.
А потом он сел на наркотики, ссучился. По неправиль-
ному пути пошел, понимаешь? Друзей забыл. А сего
дня прихожу в отделение — его уже взяли. Он меня
видел, когда его опера работали. Он думает, я стукач.
— Так ты и есть стукач, — лениво бросает
Женя. — Ты ж нам его и сдал.
— А че я мог сделать? Че я мог сделать? Он друг
мне был. Все вы! Вы…
— Иди отсюда. Ну!
Стукач уходит.
Сменяем прежних конвойных, занимаем места
перед дверью. Там уже идет допрос.
Пушер — парень лет 30 с осоловелыми глазами.
Руки закованы в наручники, и «злодей» пыта-
ется растереть запястья. Звенят. Пальцы длинные
и тонкие — в свежих ссадинах. Рядом сидит дозна-
ватель — маленькая брюнеточка с баночкой «Ред-
булла» и немолодой усталый адвокат. Адвокат бес-
платный, приглашен по заявке отделения.
— Давление на меня оказывали. Мораль-
ное, — тихо говорит «злодей». — Оперативники
сами показания написали. Сказали: «Подпишешь —
отпустим под подписку о невыезде».
— Грубое нарушение, — комментирует адвокат.
— Да чего вы его защищаете, — улыбается сле-
дователь. — Ясно же уже все: за подписку о невы-
езде невиновный ничего не подпишет.
118
— У вас не подпишешь, — зеркально улыбается

адвокат.
— Ну, я б не подписала, например. — И обраща-
ясь к задержанному: — Оперативники что хочешь
тебе могут говорить. Все суд решает. Да и потом,
с чего ты взял, что это были оперативники. Ты их
фамилии знаешь?
— А в декабре оперативников с Центрального
посадили, кстати. Обманом выманивали показа-
ния, — задумчиво говорит адвокат.
— А в январе Маркелова убили, — парирует
следователь. — Работаем или пиздим?
— Я не могу говорить, — вдруг выдыхает «злодей».
— Отказываемся, значит?
— Нет. Дайте воды.
Пол-литровую бутылку «Бонаквы» выпивает
залпом. Просит еще.
— Ты сколько не пил? — спрашивает адвокат.
Оказывается, «злодей» не пил, не ел, не ходил
в туалет с тех пор, как его привезли в отделение —
с двух часов дня.
— Вы охуели? — интересуется адвокат спо-
койно. — А если у него лопнет что-нибудь?
Конвоируем злодея в туалет. Набираем еще
воды в бутылку. У меня в кармане — печенье, даю
«злодею» на обратной дороге. Жадно съедает,
облизывает ладони. Женя шокирован:
— Стажер, ты ебнулась?
Вызываем понятых — в этот раз они играют
роль свидетелей — на очную ставку. Дознаватель
ругается — оба показания списаны слово в слово.
Переправляет.
119
Понятые прячут глаза и на вопросы отвечают

долго. Показания не сходятся.
Адвокат оживляется:
— Ты видел, как совершалась контрольная
закупка? Глазами своими видел?
— Нет, — тихо говорит понятой. — Не видел.
— Он не видел!
— Чего-чего? — переспрашивает дознава-
тель и смотрит в упор на своего постоянного
понятого.
Тот мямлит что-то невразумительное.
— Он не видел. Он сказал, что не видел.
— Да видел он все. Устали мы просто все
уже. (Зачитывает показания, сделанные как под
копирку.) Подтверждаешь?
— Подтверждаю.
Конвоируем «злодея» обратно в обезьянник.
В дежурке подгоняют отчетность за день —
отсылать в округ, дописываются протоколы.
— Сань, дай мне понятых, — просит второй
дежурный — Дима.
Из записной книжки имена-фамилии-адреса
людей переписываются в бланки досмотра места
происшествия. На суде эти мертвые души подтвер-
дят версию следствия.
— А родственники у этого нарика есть?
— Мать, вроде.
— Допросили уже его? Тогда позвони.
Звонит. «Ваш сын у нас. Задержан. Можете
подойти, только быстро — его уже увозят скоро».
Тут же начинает оформлять бумагу: «В связи
с отсутствием родственников в Москве обеспечить
120
задержанного сменой белья и одеждой по сезону

не представляется возможным».
— Давайте перезвоним матери, — предлагаю. —
Скажем, какое белье, одежда.
Опера смеются.
— Это стандартная бумага, стажер, — гово-
рит старлей Дима. — Заполняется на всех. — Впол-
голоса добавляет: «Не думай об этом, не задумы-
вайся даже. Съедешь».
Через четверть часа прибегает мать. Конвои-
руем в комнату для свиданий с родными. Через
пять минут приходит «Шахерезада» — дежурная
ГУВД по Москве, ведающая перевозками «плен-
ных». Высокая, черноволосая, изумительной кра-
соты девушка в ватнике скуривает сигареты, жалу-
ется на запару: квартальные отчеты, все как с ума
посходили злодеев ловить. Увозит пленного.
Собираемся ужинать. Готовим стол — нарезаем
колбасу, разбавляем коньяк колой.
Праздники на носу, и менты красочно расска-
зывают о своих подработках. На низовой долж-
ности не прокормишься даже на взятках. Опера-
тивник Вася, который между сутками работает
в цветочном магазине флористом, рассказывает,
что самые красивые «большие» букеты состав-
ляются из мусора — цветов, которые никто по
отдельности не купит. Основной вид подработки —
охранник. Почти каждый мечтает сменить работу
насовсем. Голубая, недосягаемая мечта — налого-
вая или таможня.
Дима, который в милиции уже семь лет,
делится самыми теплыми воспоминаниями:
121
— Помню, на одной стройке таджики рабо-

тали. И пиздили сумочки у женщин. Регулярно.
За ночь — одна-две к нам приходят. А мы все
этих узкоглазых прищучить не могли. Начальник
плешь ест. Ну, в один прекрасный день после суток
переоделись в гражданку, позвали друзей, взяли
дубинки — и отметелили их по-черному. Они, как
тараканы, потом по стройке расползались. Все, ни
одного преступления в районе стройки.
Менты одобрительно ржут. Дима продолжает:
— Но это не то. Вот два года назад стояли
на мосту в оцеплении. Обходит нас какой-то пол-
ковник из округа. Ну то-се: как мы плохо выгля-
дим, какие мы бараны. Ноябрь, снег валит, но
река еще не замерзла. И в этот момент с моста
сиганула девушка. Я опомниться не успел —
а уже бегу под мост и на ходу одежду с себя сди-
раю. Этот мудак орет вслед что-то. А я с раз-
бегу — в воду. Думал, сердце остановится. Гребу
изо всех сил, а ее головы уже над поверхностью
не видно. Нырял, глаза холод обжигает, почти
ничего не видно. Нашел ее все-таки. Она уже не
дышала. Выволок за волосы. На асфальт поло-
жил — и рядом рухнул. Меня и ее — в больницу.
Говорят, что выжила, но я не знаю — она ко мне
не зашла ни разу в палату, стеснялась, навер-
ное. А мне объявили строгач — за то, что кобуру
на землю бросил и не слушался приказов стар-
шего по званию. Премию сняли.
Молчим.
— Это самое-самое лучшее мое воспомина-
ние, — говорит Дима.
122
Опера, хихикая, достают пакетик с травкой.

Меня посылают к криминалисту — выпрашивать
фольгу. Из пустой бутылки делают бульбулятор.
— Не боитесь?
— Да ладно, все люди.
С окружными дежурками есть договорен-
ность — предупреждать о выезде проверяющих.
Что-то говорят принимающие вызовы теле-
фоны. Не слышим. Наконец самый трезвый из
нас подползает к телефону — и начинает ржать
в трубку. Мы тут же подхватываем.
— Вы что там, опять обкурились, бляди? — орет
трубка. — Вызов принимайте!
Честно пытаемся записать название улицы. Не
получается.
На вызов никто не едет.
Мы с Димой тащимся в холл, к официальному
стенду. Письмо Нургалиева к сотрудникам мили-
ции кажется невероятно, фантастически, непопра-
вимо смешным. Ржем до колик.
Через пару часов непрерывного веселья укла-
дываемся спать в дежурке на диванах. Самый трез-
вый из оперативников остается дежурить на теле-
фоне. Будят нас почти сразу же.
У окошечка дежурки стоит роскошная блон-
динка в деловом костюме. Только что на нее
в подъезде напали и отобрали сумочку. Она спо-
койна как удав.
— Сумочка — это ерунда, phat, извините за
выражение. Но там мой загранпаспорт. Мне уле-
тать через два дня. Могу ли я получить новый
паспорт завтра?
123
— Ну если только Пронину * на мобильный

позвоните.
— Владимиру Васильевичу? У него совещание
в десять заканчивается, так?
Терпила оказывается менеджером «дочки
„Газпрома“».
На «Порше-Кайене» она подвозит нас к месту
преступления. На подъездах к дому оперативники
морщатся.
— Эээ… Дамочка. Вы бы это… Квартиру бы
сменили.
— Почему?
— Тут в соседнем подъезде чурки держат
точку. Ну, наркоту толкают. Нарикам деньги
нужны. Они на жильцов нападают. Вы не первая
такая. Смените квартиру.
— Indeed, придется. Спасибо за совет.
Она не спрашивает, почему бы просто не при-
крыть точку.
Возвращаемся в семь.
На полу обезьянника — парень с окровав-
ленной головой и безумными вытаращенными
глазами. Две недели назад он получил за гра-
беж два года условно. А сегодня напился и вдре-
безги раскурочил арматуриной стекла на девяти
машинах. На десятой его взяли. Начал
отмахиваться — отметелили.
— Зачем тебе это? — вдруг спрашивает Дима,
присев у «клетки». — Звейчик, зачем ты это сделал?
*
На тот момент Владимир Васильевич Пронин воз-
главлял ГУВД г. Москвы.
124
— Похуй.
— У тебя же невеста есть. Ты ведь в тюрьму
пойдешь, Звейчик. Ты сдохнешь там.
— Похуй.
Дима бежит в дежурку за ключами и судо-
рожно начинает отпирать «клетку» — с явным
намерением Звейчику добавить. Дежурный его
притормаживает:
— Нам сдавать его еще. Его и так вряд ли возь-
мут… А он тебе что, родственник? Че ты кипишь?
Чистая хулиганка, молодец, Звейчик, красотуля,
давай дальше раскрываемость повышать!
Звейчик пьяно улыбается.
За окном — светло.
27.05.2009
Гаишник пьет только
по выходным. Иначе
на работе он теряет нюх
21.38
«Ночная смена — самый кайф. Начальство ездит
редко, два выходных потом и мало машин», —
говорит Саша*.
Саше 35 лет, Юре — 32. Оба пришли в ГИБДД
после армии, но Юра успел еще пару лет побыть
милиционером-водителем. Саша «работает на до
роге» 15 лет, Юра — 13.
Оба считают себя «очень успешными
ребятами».
Полк ДПС, с нарядом которого я дежурю, зани-
мается спецтрассой — обеспечивает прохождение
VIP-машин по Москве.
— Мы отвечаем только за конкретных випов —
их человек 20, — поясняет Юра. — А мигалок раз-
ных много: есть чиновники, есть коммерческие —
те, кто по договоренности с руководством ездит,
*
Все имена, марки машин, участвовавших в ДТП,
и некоторые другие данные, позволяющие установить
личности сотрудников ГИБДД, изменены.
126
Гаишник пьет только по выходным…
но их немного, чиновников больше. И они уже не

наша ответственность.
— Нас мигалки вообще не интересуют, — уточ-
няет Саша. — Интересуют те, кто без мигалок. Они
полезнее в финансовом плане, понимаешь?
Своей работой ребята, кажется, гордятся.
«Вычислено, повторяю, вычислено, что на скоро-
сти свыше 120 км прицеливаться в кортеж беспо-
лезно. А мы обеспечиваем эту скорость, — вещает
Юра. — А в машине американского президента
вообще есть холодильник с его кровью. Ну то есть
с кровью его группы. И если что, ему ее тут же
перельют».
21.42
Едем заправляться на специальную колонку
для милицейских машин. Отношение к началь-
ству у рядовых гаишников — сложное. Во-пер-
вых, регулярно заставляют перерабатывать. Нор-
мальный график — две утренние смены, выходной,
две вечерние смены, выходной, ночная смена, два
выходных. Но часто экипаж заставляют в выход-
ной выходить на дежурство. И тогда вместо тяже-
лого, но приемлемого графика получается пять
рабочих дней по 10 часов. «Но есть же ТК!» —
«А Трудовой кодекс к нам отношения не имеет, —
меланхолично замечает Саша. — Мы же не за зар-
плату работаем».
Второе, что не могут простить началь-
ству рядовые гайцы: в 9 из 10 случаев именно
начальники дают наводку службе безопасности
на сотрудников, которых потом ловят на взятке.
127
22.03
Встаем на пост — паркуемся на трассе в месте,
заранее указанном командиром взвода. Здесь мы
должны дежурить всю ночь.
— Зимой дым вверх уходит, а летом — вниз.
— У нас даже кровь на донорских пунктах не
берут.
— Стоять привыкаешь. К трассе привыкаешь,
но иногда все равно блюешь: движение туда-сюда,
туда-сюда.
22.23
Первая авария за сегодня происходит бук-
вально за 500 метров от нашей стоянки. Девушка
на «Тойоте» припарковалась прямо за при-
позднившимся мусоровозом — высадить пас-
сажирку. А водитель мусоровоза сдал назад —
и помял ей бампер и капот, разбил фару. Сам
мусоровоз — целый.
Девушка плачет у машины. Юра выходит ее
успокаивать: «Ну че ты, дурочка, сама назад не
сдала?» — «Я сигналила, — плачет девушка. —
Я думала, он слышит». Водитель мусоровоза топ-
чется тут же — молодой усатый парень в заля-
панном комбинезоне. Он даже не пытается
оправдываться.
— Ну что, Станислав Евгеньевич, тут все,
кажется, просто. Оформим их за полчаса, как
считаете? — говорит Юра Саше. «Станислав Евге-
ньевич» — одна из хитростей гайцев. Это имя
нужно повторять очень часто. Если участники
ДТП решат писать жалобу на инспекторов, они
128
запомнят «Станислава Евгеньевича». А такого

человека в экипаже, оформлявшем аварию,
конечно, нет.
Но за полчаса оформить ДТП не получается.
Девушка уже вызвала по телефону молодого чело-
века, а водитель мусоровоза — своего начальника.
Гаишники сидят в машине и рисуют схему
ДТП. Кроме грамотной схемы нужно, чтобы води-
тель мусоровоза написал в объяснении: «При-
знаю себя виновным». Тогда дело можно закрыть
на месте и не отправлять в группу разбора. Про-
блема в том, что, если водитель напишет эту фразу,
он потеряет работу.
Поэтому Юра показывает парню незадачливой
водительницы объяснительную водителя мусоро-
воза и советует «защитить подругу». Затем начи-
нает обрабатывать начальника мусорщика. Саша
тоже поддерживает нужный накал эмоций: то
заявляет, что водителя нужно «выйти и расстре-
лять», то объясняет мусорщику, что «с тобой тут
пока по-человечески, а если бы ты в меня въе-
хал, я бы тебя побил, и ты бы тут на земле щас
корчился».
Через час прессинга водитель ломается и объ-
яснение переписывает. Уезжаем.
23.56
В патрульной машине никогда не бывает
тишины.
Орет радио «Добрые песни». Сейчас зву-
чит эпическая композиция «Мы жарим, жарим
корюшку с тобой всю ночь!»
129
Шипит и говорит служебная радиостанция:

«Пробей мне его», «Пост 58, вы там глухонемые все,
что ли? Где вы?», «47, какой „Парламент“?», «122,
обычный, повторяю, обычный». То и дело звучит:
«Ноль-ноль», «два нуля», «ноль-ноль-ноль-ноль».
Это значит: «Понял».
Саше звонит его знакомый. Знакомый в панике.
Сегодня он, перестраиваясь из ряда в ряд, врезался
в машину, но гаишников дожидаться не стал —
скрылся с места ДТП. Просит помочь.
«Да кто тебя искать будет, — успокаивает его
Саша. — Их таких в день знаешь, сколько про-
исходит? Если только человек номер твой видел
и запомнил… Ну забьют в базу, но этим вопро-
сом никто не будет заниматься. Просто не езди
день-два-три-четыре».
Юра в это время зарабатывает деньги. Сегодня
днем ему позвонили и попросили «за одного чело-
века». Человеку надо помочь вернуть права — ото-
брали за серьезное превышение скорости. Юра
обозначил цену вопроса — 15 тысяч (по его сло-
вам, права можно вытащить обратно даже во время
судебного процесса — правда, это будет стоить уже
100—200 тысяч) и начал «работать» — обзванивать
коллег и узнавать, кто конкретно отобрал, на какой
стадии оформление бумаг и вообще. Но парал-
лельно узналось, что «за человека» попросили «еще
пол-Москвы инспекторов, и все работают». Поэ-
тому Юра голосом обиженного менеджера гово-
рит в трубку посреднику: «Мы отказываемся этим
заниматься. Вы выражаете нам недоверие, подклю-
чая других спецов, тратите наше время впустую».
130
На том конце провода извиняются и обещают, что

человек, которому нужны права, «завезет деньги
немедленно». Действительно, уже через 15 минут
к нам подъезжает черный «Лексус». Водитель «Лек-
суса» очень эмоционален: «Я все правильно сде-
лал! Я ему сразу сказал: „Парень, 10% — твои!“ А он:
„Ваши права!“ Что за беспредел вообще! Что тво-
рится на дорогах?» Юра успокаивает его и уводит
в машину. Меня из машины выгоняют. Через десять
минут водитель «Лексуса» уходит, а я снова сажусь
на заднее сиденье — едем на следующую аварию.
00.32
Передние шины «Ситроена» разорваны в клочья,
и он лежит на брюхе, как избитая собака. Рядом —
БМВ: правого зеркала нет, и по всему борту тянется
след от шины. БМВ ехал во втором ряду, когда
«Ситроен» пошел на обгон и проехался по правому
борту джипа. Водитель «Ситроена» — виновник
ДТП — сбежал на попутке. По словам свидетелей,
он был здорово нетрезв.
Свидетели — тут же: пятеро молодых пар-
ней. Ехали в «Лексусе» сразу за БМВ. Сам водитель
БМВ, Святослав Наумович, ничего не успел уви-
деть — вспышка и страшный удар: «Я только дер-
жался за руль. Старался его не выпустить». — «Если
бы выпустил, тут была бы такая каша, — говорит
Юра. — Отбойника нет, машина бы поехала от края
до края дороги».
Саша передает по рации приметы пьяного:
«Оранжевая футболка, шлепанцы на босу ногу,
рост около 180. На машине ВАЗ, диктую номер…
131
Скрывается, в нетрезвом состоянии, поехал в сто-

рону области».
Святослав Наумович никак не может успоко-
иться и ходит за гаишниками хвостом: по деся-
тому разу рассказывает подробности аварии, обе-
щает «посадить ублюдка». Номер у водителя
БМВ действительно непростой — серия «ААА».
Раньше «тремя Аннами» маркировались машины
ФСБ, позже — Совета Федерации и администра-
ции городов. Но гаишники объясняют мне, что,
скорее всего, тут лишь «понты и большие деньги»:
«Мы уже года два на номера внимания вообще не
обращаем».
Через полчаса после ДТП находятся ключи
зажигания «Ситроена» — оказывается, пьяный
водитель выбросил их из окна попутки, а зеваки
подобрали. Идем вскрывать машину. Из докумен-
тов находим только старую справку о ДТП. Сер-
гей громко зачитывает ее Святославу Наумовичу.
В справке есть имя владельца «Ситроена» и его
домашний адрес. У Святослава Наумовича разго-
раются глаза.
— Только с пистолетом не надо туда приез-
жать, — поясняет Саша. — Он к нам завтра сам при-
дет, когда протрезвеет. Скажет: «В шоковом состо-
янии убежал».
02.29
«Машина — это самое худшее изобретение чело-
вечества, — серьезно говорит Юра. — Раз —
и в секунду можешь потерять вообще все: работу,
здоровье, жизнь, попасть на бабки».
132
На ДТП с жертвами ребята попадают где-то

раз в две недели («Хотя графика, конечно, нет»).
Чаще всего они там оказываются раньше скорой.
И первое, что они делают, — быстро осматривают
пострадавших и связываются с дежурным по бата-
льону, чтобы тот вызвал скорую. Дежурному надо
подробно описать возраст пострадавших и харак-
тер травм, чтобы пришло нужное количество
машин с нужным оборудованием. Сами гаишники
пострадавших не трогают: «Можем и навредить».
И да — примета про слетающую обувь «почти
всегда» верная. Юра рассказывает, что однажды
видел стоящие на дороге туго зашнурованные
мужские ботинки.
И да — пьяные почему-то выживают чаще.
Чтобы получить шанс выжить в ДТП, нужно
пристегиваться. «Штрафы не просто так повы-
шают, — говорит Юра. — Когда я начал работать,
штраф был 20 рублей. Сейчас — 500. И это, кажется,
мало». Ребята могут вспомнить десятки случаев,
когда в машине ехали муж и жена, мать и дочь, две
подруги. Один был пристегнут, другой нет. Потом
один хоронит другого.
Но самое главное — быть на хорошей машине.
БМВ, «Вольво», «Лексус», «Ауди» — «практически
все немецкие машины». Особенно гаишники хва-
лят очень редкий «Мерседес-Макларен»: «у него
массивный и очень прочный капот. Это 2,5 метра
жизни». Ругают малолитражки — при столкнове-
нии они далеко отскакивают, крылья вминаются
внутрь. А «Жигули» с 1-й по 7-ю модель они назы-
вают «гробами на колесах»: при столкновении шансов
133
у водителя «Жигулей» нет вообще. «Руль выскаки-

вает вверх, лобовое стекло вылетает, крыша и днище
сминаются в комок. Приезжаешь, а там на руле кусок
мяса висит». У их сослуживца в таком «гробу» погиб
сын. Виновник ДТП — парень на «Опеле» — не полу-
чил даже синяков.
Вызвав скорую, гаишники начинают обхо-
дить зевак, которых всегда достаточно на ава-
рии с жертвами. Гаишники ищут свидетелей. «Но
добровольно обычно никто не идет. Всем свое
время жалко. И тогда хитришь. Просишь предъ-
явить паспорт. Они паспорт достают — а ты его
в карман. И потом уже можно читать лекцию про
гражданскую ответственность».
А еще ребята говорят, что самые страшные ДТП
случаются не тогда, когда машины не видят друг
друга, а когда друг друга не пропускают. Но самое
опасное ТС на дороге — это все-таки пешеход.
02.35
Вызов. Наезд. Саша делает пару звонков и сооб-
щает, что наехавшая — «баба 90-го года рожде-
ния, и родственники уже все подтянулись». «Бабу»
нужно отвезти на освидетельствование.
Светловолосая девочка в джинсовой курточке
и белой юбке сидит на переднем сиденье мод-
ной желтой машины. Машину уродуют отчет-
ливая вмятина на капоте и огромная, страшная
вмятина на растрескавшемся ветровом стекле,
девочку не уродует ничего — она даже не запла-
кана. Сосредоточенно заполняет документы.
Над ней склонились родители и вполголоса
134
объясняют какие-то нюансы ПДД. Девочка огры-

зается: «Я уже полгода езжу, отвяжитесь». Постра-
давшего уже увезли. Рядом — другая патрульная
машина ГИБДД и голубая иномарка. На ней при-
ехали родители девочки.
Ее брат — веселый блондин с серьгой в ухе —
водит инспекторов вокруг желтой машинки. «Эта
вмятина была уже. А этой — не было! И цара-
пины тут не было! И стекло лобовое этот мужик ей
разбил!»
«Этот мужик» — это он о пострадавшем.
— Четко докладываешь! — хвалит его Саша. —
В ФСБ будешь работать!
Наконец сажаем девочку на переднее сиде-
нье патрульной машины и едем в наркодиспансер.
Родственники на иномарке двигают следом.
Ее зовут Катя. Она моя будущая коллега — сту-
дентка журфака МГИМО. Каталась на велике вме-
сте с друзьями, а потом поехала домой, «но вот что
получилось».
— Молодой хоть был?
— Я не знаю. Я к нему не подходила, — гово-
рит Катя. Добавляет, подумав: — Потому что была
в состоянии шока.
Шокированной Катя не выглядит совершенно.
Скорее — раздраженной, что приятный вечер
закончился действительно неудачно.
— Неположенное место перехода — это раз, —
зло перечисляет Катя. — Во-вторых, там штука
такая, и из-за нее ничего не видно.
Экспертиза показывает «по нулям». Воз-
вращаемся.
135
Катя даже не спросила, в какую больницу

увезли пострадавшего.
03.46
Едем в ближайшее ОВД. ДТП с пострадав-
шими надо «закузить» — занести в книгу учета
заявлений.
По дороге гайцы жалуются, что «ночь сегодня —
оторви и выбрось, ни пожрать, ни поработать». Под
работой имеют в виду «деньги». Слово «взятка»
гаишники не произносят никогда.
— Водитель должен быть рад тебе деньги пред-
ложить, понимаешь? — объясняет Юра. — Это надо
быть психологом. Как там в «Место встречи изме-
нить нельзя»? «Найди с человеком общую тему
для разговора!» Старики чему учат? Водитель дол-
жен уехать с чувством исполненного долга. То есть
он должен думать, что он тебя обманул. На самом
деле ты его обманул.
Саша уходит «кузить», Юра объясняет «тех-
нику безопасности»:
— Мы же ходим буквально по лезвию бритвы!
Вот тебе человек предлагает деньги, а ты смо-
тришь — искренне ли предлагает? Оценива-
ешь. Вдруг у него микрофон в кармане и камера
в кустах? Нужно рассчитывать и просить сумму
чуть меньше, чем водитель готов дать. Нельзя
хамить водителю, если хочешь снять с него
деньги. Если денег с собой нет, но человек не
подозрительный, можно подвезти его до бан-
комата — но не того, который он укажет, а дру-
гого. А вот ехать к нему домой за деньгами, даже
136
большими, нельзя. Выйдут родственники, ска-

жут: «Мы сейчас милицию вызовем» — и что ты
будешь делать?
Саша возвращается и говорит, что менты «пой-
мали нарка, а он заблевал там все отделение»,
и теперь у Саши воняют ботинки.
— Уходить с такой работы надо, — говорит
Саша. — На пенсию надо. В офис какой-нибудь.
Или даже начальником службы безопасности
в банке.
— А у меня столько идей! — подхватывает
Юра. — Куплю участок в Калужской области
и буду разводить там кроликов и шиншилл! Или
вот на Киевском шоссе договориться с ребятами:
«Можно точку поставлю?» И пустить туда человека.
Дать ему мясо, пусть жарит. Семья вот с дачи едет,
с детьми — а тут им в окно запах!
04.15
Останавливаемся у «Стардогса». Там идет прием
товара, но нам дают три горячих багета и фрукто-
вый чай.
Юра рассказывает Саше про парня, который
с синим ведерком на голове пробежал по фэсэош-
ной машине (акция арт-группы «Война». — Е.К.).
— Че, прям по капоту?
— И по крыше еще, и по багажнику, — смеется
Юра.
— И не стрельнули? — изумляется Саша. —
Интересно, сколько за такое платят ему?
Аккуратно предполагаю: возможно, что
и нисколько.
137
— Да мы знаем эти «синие ведерки»! Их орга-

низовывают! Иностранные фонды! — взрывается
Юра. Потом уточняет:
— Хотя прессовал я одного ихнего на днях. Он
малахольный совсем, таким не платят, если сами
не идиоты. Говорит мне: «Конституция, консти-
туция». Звероферму какую-то еще приплел. Я ему
говорю: «Ты мужик, тебе 40 лет, тебе жену обеспе-
чивать и детей, а ты лезешь бодаться! С системой!
С государством с нашим!»
— Умолкни, — говорит Саша. — Тошнит уже.
Допиваем чай. Ребята спорят, где лучше
встать. Территория, на которой «пасется» спецполк,
довольно большая, и есть выбор. Юра голосует за
мост — там ограничение по скорости 50, нарушают
многие. Саша — за «хлебное» пересечение двух круп-
ных улиц. Вокруг много клубов, и могут быть пья-
ные за рулем. В итоге решаем: ехать на пересече-
ние, а потом, если «будет жидко», на мост. Проблема
в том, что на «работу» есть минут 40 — потом Саша
должен везти своего замкомвзвода на дачу.
04.26
Машину паркуют на перекрестке. Берут свистки,
жезлы. Расходятся в разные стороны.
Юра будет «дергать». То есть работать по пре-
вышениям скорости и мелким нарушениям. Для
дергания Юра использует военный радар. Он
неучтенный — гаишники его «добыли» сами.
И если радар заметит случайный проверяющий,
их могут уволить. Поэтому Юра сначала глазами
выискивает быстро несущуюся машину, а потом
138
поднимает радар. Радар «выставлен» на 94 — если

скорость объекта выше, он запищит. Большинство
машин в утреннем потоке едут со скоростью 74—76.
Это тоже превышение, но останавливать их «неза-
чем». «По сотне дергать — замаешься». Мотоцикли-
стов, которые буквально летают, не останавливают
вообще: «во-первых, нищие, во-вторых, смерт-
ники, в-третьих, тормозной путь по 50 метров, еще
за ними бегать».
Саша будет работать «по алкоголю». Насто-
ящего пьяного за рулем удается поймать редко,
«но он решает все наши материальные проблемы».
В работе «по алкоголю» есть свои секреты. Оста-
навливать имеет смысл только дорогие тачки.
Когда приоткрывается стекло, надо сразу же
вдохнуть воздух внутри салона — пахнет ли? Ну
и смотреть на реакцию водителя. Если возни-
кают подозрения — предложить поехать на медо-
свидетельствование, а затем напомнить, что за
вождение в пьяном виде лишают прав на полтора
года. «А дальше берем в зависимости от благосо-
стояния, — говорит Саша. — Иногда, если человек
нищий и на колени встанет, за 15 можем отпустить.
А так — полтинник и выше».
Ребята работают слаженно, подсказывают
друг другу, какие машины «тормозить». Первая
жертва (скорость 96) идет в патрульную машину за
Юрой. Выходит через пару минут, на ходу убирая
кошелек. Юра смеется: «Первая тысяча! Булочки
отбили!»
Следом тормозят «дага» — но у него только 500,
500 и забирают.
139
Саше между тем не везет — откровенно пья-

ных водителей за рулем нет, а трезвые на развод
не ведутся. Тормозит одну подозрительно вихляю-
щую машину — но тут же отходит: водитель пока-
зывает карточку.
«Карточки» — предписания на транспортное
средство — бич гаишников. Если водитель предъ-
являет карточку, гаишник не может требовать
права и досматривать машину, но главное — это
знак статуса. «Изначально карточки делались для
оперативных служб, чтобы мы им не мешали зло-
деев ловить. А теперь и у чиновников они, и вся-
кие финансовые корпорации накупили себе тоже,
отмахиваются».
Юра хвастается, что писал протокол на ген-
директора одного из федеральных каналов,
на известного режиссера, на олимпийского чемпи-
она. «Пусть знают, что они тоже люди».
— Не пизди, работай, — к нам подходит злой
Саша. Ему так и не повезло — ни рубля. — О, смо-
три, летит!
Машина действительно «летит» — радар пока-
зывает 160 км.
Юра свистит и машет жезлом. «Летун» оста-
навливается метрах в 30, дожидается, когда
подойдет Юра, и дает по газам. Юру это поче-
му-то только веселит: «Молодец! И знает, что
догонять не будем. У нас 120 лошадиных
сил, а у него — все 250. Только свою машину
разобьем».
За неполные 40 минут мы «надергали» 4500
рублей. «Дурацкий день», — резюмирует Саша.
140
05.14
«Я вот к священнику пошел к своему, — рассказы-
вает Юра. — Говорю: „У меня работа тяжелая, низ-
кооплачиваемая, семья есть, приходится и деньги
брать. Это грех?“ А батюшка спрашивает: „Они
тебе сами предлагают или ты их заставляешь?“
Я говорю: „Когда как“. А он: „Вот если первый слу-
чай, тогда не грех, а если второй — тогда грех“. То
есть деньги можно тоже правильно брать».
Зарплата у инспекторов — 25 тысяч рублей.
— Все же знают, что мы деньги берем. И води-
тели сами дают. Всех это устраивает, потому что
все подворовывают по-маленькому. Никто не
хочет соблюдать закон. Это реальность. А мы про-
сто исполняем… этот… социальный договор.
— Какой-такой договор? — холодно интересу-
ется Саша.
— Вот пусть зарплата у нас будет сто тысяч!
Тогда никто не будет деньги брать.
— Все будут брать. И ты будешь.
Юру мы завозим на пост — он планирует «поде-
ргать» еще с утра, когда пойдет основной поток.
Саша едет забирать замкомвзвода и по дороге
высаживает меня у метро. Просит позвонить, как
сяду в вагон и как доеду до работы.
Вместо послесловия
Год назад я пять суток провела в ОВД в качестве
стажера-криминалиста (см. «Новую», № 55 от 27. 05.
2009). Удивительно, но между ментами и гаишни-
ками — сотрудниками системы МВД — есть очень
существенные различия.
141
В отличие от ментов (они предпочитают назы-

вать себя просто «сотрудники»), у гаишников
совершенно нет клановости, кастовости. Нет чув-
ства команды, профессиональной общности, они
не заботятся друг о друге. Единственное исклю-
чение — напарник по патрульной машине. Он дей-
ствительно близкий человек. Все остальные — вне,
снаружи. И если сотрудник для сотрудника сделает
все — прикроет от пули, выгородит перед началь-
ством, подпишет липовый протокол, устроит сына
в университет просто потому, что «иначе как?»,
то типичный гаишник поможет своему коллеге
только за выгоду и часто — за деньги. Они вообще
все легко пересчитывают на деньги.
Любимое выражение гаишника — «все воруют».
В обратном их убедить невозможно. «Если есть хоть
какая-то власть, хоть минимальная возможность —
ты украдешь. Никто не удержится». В их картине
мира начальство ворует побольше, люди поменьше —
поменьше, но воруют — все. «Хоть кнопки со стола».
Главное при этом — быть «порядочным» и воровать
«в меру», не слишком осложняя жизнь другим.
«Порядочность» — еще одно ключевое понятие.
Говоря «порядочность», гаишники подразумевают
самый прямой смысл этого слова — то есть сле-
дование порядкам среды, общим правилам. При
несерьезном нарушении ПДД «порядочно» будет
откупиться на месте, не затягивая разбиратель-
ство, — потому что «так все делают». Водитель,
который сразу признает свою вину в ДТП и пишет
соответствующую фразу в протоколе, чтобы потом
не мотаться по кабинетам, — «порядочный». А вот
142
человек, который годами судится «из-за побитого

бампера», пытаясь доказать свою невиновность, —
«непорядочный». Ему «больше всех надо».
Рядовой мент действительно думает (хочет
думать), что спасает мир от зла, являясь буфе-
ром между преступниками, «злодеями» и «осталь-
ными». Чтобы поддержать в себе эту веру, менты
запоем смотрят ходульные сериалы про ментов
же и стараются общаться «в своем кругу». И когда
реальность входит в особо острое противоречие
с иллюзией (а случается это часто), они пьют. Неко-
торые сидят на наркотиках. Гаишник пьет, как
правило, по праздникам или от скуки и иллюзий
вообще не питает. Он четко знает, в чем заключа-
ется его работа. Он оформляет ДТП, в сложных слу-
чаях регулирует движение, обеспечивает проход
випов, а в оставшееся время — зарабатывает деньги.
Менты нежно любят свое табельное оружие.
Оно подтверждает их статус защитника. Кобура
на поясе инспектора ДПС смотрится декоративно.
Их основное «оружие» — жезл или, как они его
называют, «хлеб».
Менты часто не имеют семьи. Большинство
гаишников — женаты.
И еще, менты собственные преступления
оправдывают тем, что раз общество («власть»,
«начальство») поставило их в условия выживания
(зарплаты в милиции действительно низкие) и все-
общей ненависти, они имеют право взять «свое»
силой. Ну и святое — нарушить закон, чтобы выго-
родить своих, помочь своим, поддержать круговую
поруку. Гаишники считают, что имеют право брать
143
взятки, потому что «те, у кого берем, сами такие

же». «Не было бы взяток — не было бы взяточни-
ков», — еще одно расхожее выражение в ДПС.
Мент — фигура во многом трагическая. Типич-
ный гаишник — скучен.
14.07.2010
Часть вторая
Сапсан
Жизнь на обочине
«Сапсана»
Пока «Сапсаны» летают мимо станции Чуприя-

новки, баба Рая пасет коз. Она это делает уже 45
лет — прямо на насыпи, поросшей травой. Три
козы — все Белки, два козленка — Зайчишка и Зай-
чонок. Козы то и дело спускаются прямо к рельсам.
— Да ты не волнуйся, я ж не дура. Я знаю, что за
коз на рельсах штраф бывает. Но не в огороде мне
их пасти? Они тоже не мешки мяса, хоть и с рогами.
Они ученые у меня уже, — говорит баба Рая.
Автоматический голос предупреждает о про-
хождении скоростного поезда. Баба Рая стучит по
земле клюкой.
— «Сапсан», Белка! «Сапсан» идет! Подымайся!
«Сапсан»!
И козы действительно поднимаются выше
и ждут, когда мимо мелькнет белый округлый
поезд.
Электричка Москва — Клин

13 км от Москвы,
637 км до Санкт-Петербурга
В Химках стояли 40 минут на запасном пути.
147
Люди сидели тихо, не возмущаясь. В окно даже

не смотрели.
«Сапсан» пролетел за четыре секунды. Но элек-
тричка не тронулась — 10, 15, 20 минут.
Наконец дед с костылем крякнул и пошел
к кнопке связи с машинистом. Нажал: «Когда пое-
дем-то уже?!»
«Сейчас поедем», — ответил машинист.
И электричка тронулась.
И тут люди начали смеяться: «Что ж раньше-то
не сообразили!»
Редкино
517 км от Санкт-Петербурга
В Редкине живет 11,5 тысяч человек. Редкин-

ский опытный завод, благодаря которому в 1902
году поселок появился на свет, возвышается над
городом двумя корпусами — лазоревым и розо-
вым — и рыжими трубами. В советское время
на оборонку трудилось пол-Редкина — 5,5 тысяч
человек. Теперь количество рабочих мест сократи-
лось до 700. В поселке еще есть финское предпри-
ятие по производству сайдинга (70 рабочих мест),
железобетонный завод, «на котором вообще непо-
нятно что творится», три школы, детсад, милиция,
несколько магазинов. Больше там нет ничего. Поэ-
тому чуть ли не 70% жителей каждый день ездят
в Тверь или в Москву — работать или учиться.
До того как появился «Сапсан», электрички
тут останавливались «буквально каждые полчаса».
148
Жизнь на обочине «Сапсана»
Потом часть из них отменили. А сейчас в поселке

чуть ли не паника: накануне, 30 мая, вдруг ока-
залось, что летние ремонтные работы, наложив-
шись на «Сапсан», отменили аж девять электри-
чек, в том числе — две главные утренние: в 8.56
на Тверь и в 5.33 на Москву.
И вот теперь сестры Грошевы из дома № 11
на улице Правды думают, как добраться до работы.
«Да за каждым „Сапсаном“ ходит бри-
гада ремонтников и закручивает болты! Я знаю,
я на кассах работала!» — подначивает сестер под-
руга Юля Тихонова.
Лавочка, пиво, сигареты, мат. Рядом копаются
в песке дети. У дома № 11 — одна из лучших дет-
ских площадок в поселке.
Галина работает в Твери, Катя — в Москве.
У обеих жизнь была «накатана» уже давно.
Галина вставала в 6 утра, готовила завтрак,
вела пятилетнюю дочку Дашу в садик — он откры-
вается в 7.00 — и шла на платформу. До «Сапсана»
электричка ходила в 8.14, и это было очень удобно.
Когда «полетела птичка», электричку передвинули
на 8.56, и многие местные тут же лишились работы.
Но Гале повезло: ее работа — супермаркет «Кару-
сель» — находится прямо на станции. Так что если
бегом, к 9.30 можно успеть. Потом — ровно 12 часов
за кассой. В досапсанные времена Галина, сдав
смену, просто шла на станцию и садилась в первый
попавшийся поезд. Когда пошел «Сапсан», сидела
в подсобке супермаркета до 22.45: на тверском вок-
зале вечером «уж больно страшно», и начальство
Галины входило в положение. В 23.30 уже была
149
дома, к полуночи ложилась. Сложившийся, обка-

танный график. 12 тысяч рублей в месяц. Хорошая
работа.
Теперь утренней электрички просто нет. Сле-
дующая — в 10.56. А последняя вечерняя на Ред-
кино уходит за полтора часа до окончания Галиной
смены.
«Может, на автобусе?» — говорит Галя неуве-
ренно. Автобусы от Редкина до Твери ходят семь
раз в сутки, но даже до отмены электричек они
были забиты под завязку: «Представляю, что там
завтра будет».
«А ты на вертолете лети, — советует ее сестра
Катя. — Меня подвези только — и лети».
Катя вставала в 4.30 и уезжала в 5.33. В 8 —
в Москве, к 9 — в «рыбном цеху».
У Кати вообще ни одной идеи. Автобусов
от Редкина до Москвы нет, а на перекладных
к 9 успеть нереально.
На «Сапсан» в Редкине покушались дважды. 24
апреля разложили камни на рельсах, 25-го камнем
выбили стекло вагона. Злоумышленников пой-
мать не удалось. В поселке в народных мстителей
не верят — рассказывают про подростков, которые
уже несколько лет забрасывают электрички кам-
нями с моста.
В отличие от многих маленьких станций мост
над путями в Редкине есть. Но не пешеходный —
автомобильный, и не от платформы, а гораздо
дальше. И народ с электричек валит прямо через
пути. Шлагбаума нет, а красный сигнал светофора
не смущает вообще никого.
150
Чтобы редкинцы знали время прохода «Сап

сана» через станцию, к столбу привинчена специ-
альная доска с восемью окошками для расписания
«птички». Окошки так и остались незаполненными.
И поэтому у редкинцев всегда остается надежда,
что сейчас еще можно проскочить.
«Сапсан» идет очень тихо и очень быстро.
Выезжая на станцию, он сигналит — тонкий, прон-
зительный вой. Но перед Редкином железная
дорога делает поворот, и из-за него восемь раз
в день неслышно выскакивают «Сапсаны», идущие
на Москву. А прямо перед поворотом протоптана
тропинка в так называемый частный сектор, кото-
рый составляет половину Редкина.
Центральная площадь Редкина — круглый
скверик в центре, магазин «Продукты», гости-
ница «Поляна». За входной дверью скрывается
ресепшен по-редкински: глухая металлическая
стена с зарешеченным окошком. Дверь за нами
тщательно запирают. Если пройти мимо особняка
директора завода Евгения Курбатова — самого
роскошного дома в городе (так говорят: за трехме-
тровым кирпичным забором особенно ничего не
разглядишь), а потом через редкий парк, попада-
ешь в самое важное место в центре. Это «Пивнуха»,
или «Место встречи изменить нельзя», или «При-
вет, девяностые!»
На самом деле пивнухой — забегаловкой
с дымом до потолка — это место было раньше.
Теперь оно называется Night city, и большин-
ству посетителей курить можно только на улице.
Солидное кирпичное здание изнутри оклеено
151
обоями с ночным светящимся мегаполисом. Бар,

десяток столов. Сегодня оно почти пустует —
несколько парней от 20 до 35 лет в спортивных
костюмах, пара девчонок. Но по пятницам и суб-
ботам сюда приходят так называемое районное
блатсообщество и «делегации с Твери». Оружие
в клуб проносить нельзя, и пьяные перестрелки
устраиваются прямо во дворе. «На прошлой неделе
одному прострелили живот вон там, справа от
входа, — рассказывает Юля, разглаживая на груди
кофту с люрексом. — До сих пор в реанимации».
Саша, круглолицый парень лет 25, в спортив-
ном костюме, сует ей зажигалку: «На, прикури!
Разрешаю!»
Юля хватает и тут же с воплем отбрасывает.
Зажигалка больно бьется током. Но, покричав,
быстро успокаивается. На прошлой неделе Саша
сломал нос девочке, которая его «обзывала вся-
кими нехорошими словами». «Причем я заехал
ей не особо сильно, так, по касательной, — с удо-
вольствием объясняет Саша. — А она сразу завыла.
(Смех.) Ну я ее в „травму“ отвез. Ее уже забинто-
вали, все. Так она и там ревет, дура ебнутая».
Остальные посетители смеются, пожалуй,
поспешно. «Воспитанием» Саши занимается мест-
ный Папа — «человек, который вообще все в рай-
оне решает». Поэтому Саше можно почти все. Даже
не идти на футбол, когда Папа зовет. Папа вообще
увлекается спортом. У Папы — своя любительская
хоккейная команда, защищающая честь поселка.
Недавно ездили на матч в Финляндию. И фактиче-
ски «Пивнуха» принадлежит ему.
152
— Наташа, завтра у нас делегация, — говорит

Саша, не прекращая смеяться. — Так что бильярд-
ные столы надо вынести во двор.
Наташа — бармен. Ей 20, и она работает тут
уже год. В белой кофте, с аккуратной стриж-
кой, она смотрится здесь чужой и держится очень
независимо.
— Не получится, — говорит Наташа. — Их там
разместить негде.
— А ты постарайся.
— Мы вообще не работаем завтра. Мне дирек-
тор сказал.
— Ну вот, значит, он уже в курсе. Чтоб все
решили до семи. Пива мне налей.
Наташа идет к стойке, и Саша хватает ее
за грудь. Наташа со всей силы бьет его по руке.
Кажется, она единственная его не боится.
Ближе к полуночи вваливаются Света и Арина.
— Мы закрыты, — говорит Наташа. — Уже 12.
— Меня не eбет! — орет Света.
Света — это замгендиректора кафе. Свет-
лые волосы растрепаны, и она выглядит совсем
взрослой, хотя на самом деле она не намного старше
Наташи — ей 22, и она работает в «Пивнухе» уже
полтора года. Устроилась по Арининой протекции —
мать Арины живет с директором этого заведения.
— Отчим Аринин, короче.
— Какой он мне на хуй отчим! — вопит Арина.
— Ему только 30, он клевый и требовательный,
и мы с ним никогда друг друга не продадим. Каж-
дый раз, когда я уезжаю на сессию, мы вместе это
дело отмечаем, — вдруг проникновенно говорит
153
Света. — Хотя не спим даже, ничего такого. Вообще

устаешь, конечно, — признается. — Как пятница,
суббота — разборки, и не по делу, а по пьяни. Я тут
такого навидалась, что уже никому не верю. Пар-
ням особенно. Но я уже привыкла. И еще — все
местные люди в авторитете заходят в бар и ко
мне сразу: «О, Светунчик!» Меня знают, за меня
заступятся, если что. Хотя с ними надо быть очень
осторожной.
«Я, конечно, буду искать работу по специ-
альности, — говорит Света — Потом». Она учится
на заочном отделении одного из московских юрфа-
ков. «У нас тут только один вариант для юристов —
милиция. 10 тысяч. А в „Пивнухе“ я получаю 17».
Арина, ее подруга, очень красивая. Модная
стрижка, босоножки на высокой платформе, крас-
ные ногти. У Арины сегодня праздник — перешла
на 3-й курс. Будущая специальность — менеджер
по туризму. Работы, правда, нет — но хочет устро-
иться на лето в тверской «Арбат-Престиж».
Мы начинаем собираться. Перед выходом
Арина долго опрыскивает свои модные открытые
босоножки спреем от комаров.
Парни выходят покурить и не возвращаются.
Зато на песке у входа оказывается свежая кровь.
Пока Арина с удовольствием фотографируется
рядом, Света звонит кому-то из ушедших ребят.
Истошно кричит в трубку: «Ну, ты придешь за
мной?! Ты обещал!»
Чуприяновка
157 км от Москвы
154
Железная дорога делит станцию Чуприяновку

и так называемое сельское поселение Щербинино
ровно пополам. И Елена Николаевна Андреева
очень переживает, что ее школа оказалась на непра-
вильной стороне от железнодорожных путей.
Если встать лицом к Петербургу, по левую руку
как раз окажется та часть Щербинина, на которой
находится школа, половина жилых домов станции
Чуприяновки, пять садоводческих кооперативов,
две спортбазы и 14 окрестных деревень. По правую
руку остается администрация сельского поселе-
ния, вторая половина Чуприяновки, магазины и —
главное — дорога на Тверь. Автомобильного пере-
езда над путями не существует, и машины едут
прямо через пути. Своей пожарной станции и ско-
рой помощи в Чуприяновке тоже нет. На вызовы
ездят тверские спасатели.
Чтобы все «Сапсаны» — а их в зависимости от
расписания бывает до 16 в день — спокойно про-
летели мимо Чуприяновки, почти 1800 человек
ежедневно отрезаются от внешнего мира и, воз-
можно, от необходимой помощи в общей сложно-
сти на 6 часов.
В щербининской общеобразовательной
школе — 102 ребенка. Только первая смена,
только девять классов. Сегодня девятикласс-
ники пишут ГИА — государственную итого-
вую аттестацию, аналог ЕГЭ. Поэтому на входе
пост: скучает учительница, на столе среди бумаг
горит тонкая церковная свечка. С утра была
155
гроза, на подстанции вырубило электричество,

и в школе нет ни света, ни воды.
«„Сапсан“ обещает создать школе серьезные
кадровые проблемы. Трое из 15 педагогов ездят
в щербининскую школу из Твери. Но теперь элек-
тричка на 7.40 просто проскакивает мимо Чупри-
яновки. И учителя добираются „на перекладных“ —
как только не добираются, короче. Но они рано или
поздно устанут, и я останусь без сотрудников», —
говорит Елена Николаевна. Всего было отменено
семь электричек на Тверь и четыре — на Москву.
Тверь, которая находится в 10 километрах
от Чуприяновки, — гораздо больше, чем просто
город по соседству. Тверь — это работа, детский
сад (своего в Чуприяновке нет), училища и инсти-
туты, больницы и магазины. И последние измене-
ния в расписании ударили по людям очень тяжело.
семь электричек на Тверь и четыре на Москву про-
сто перестали останавливаться на станции.
В день отсюда ходят два автобуса до Твери,
и они забиты под завязку. И некоторые чуприя-
новцы приспособились ходить до Твери пешком.
10 километров — это два часа ходьбы.
«И в подобной ситуации есть очень боль-
шая заслуга, что мы не допустили никаких про-
тестных выступлений, ни, упаси Боже, нападе-
ний на „Сапсан“, — говорит Кузнецова Валентина
Павловна, глава администрации Щербининского
сельского поселения. — Потому что мы проводим
работу с населением, разъясняем ситуацию. Объяс-
няем, что „Сапсан“ все равно не отменят. Цивилиза-
цию не остановить. А Россия — это всегда трудно».
156
Сама администрация ютится в здании авто-

предприятия, по соседству со столовой. Сегодня
в столовой поминки — «обычное дело, где еще
справлять». И люди, заходящие в кабинет за справ-
кой, первым делом спрашивают: «Кого хороним?»
И сразу:
— Почему последняя электричка из Твери
в 20.27? Что мы — не люди? Ни в кино ж не сходишь,
ни в театр…
— Как бы эту «птичку» разделить, чтоб всем по
крылышку?
— Ни такси, ни частники в нашу часть поселка
не едут! Застрять за переездом боятся. Повлияйте
на них!
«И губернатор, и Министерство транспорта уже
в курсе наших проблем, — повторяет Валентина
Павловна. — На нашу станцию ожидается офици-
альная делегация на специальном поезде: и специ-
алисты из Минтранса, и губернатор оценят ситуа-
цию лично. Все делают все, что могут».
Нужно сказать, что Зеленину в Чуприяновке
и окрестных селах действительно благодарны.
Перед приездом людей из областной админи-
страции в кратчайшие сроки была отремонти-
рована та самая дорога из Твери, которая идет
через пути.
— А где на вас жалобу можно подать? — в каби-
нет заглядывает мужик с выгоревшими до белизны
волосами.
— Тут и подавайте, Фадеев, — вздыхает Вален-
тина Павловна. — Ваше право. Про что хоть
жалоба-то?
157
— Газопровод на моем участке проложили. Без

согласования со мною.
— А мы вам за это налог снимем на землю…
— А я и так не плачу. Школа на моей террито-
рии стоит, мне и так платить не положено.
— Вы сейчас не платите не потому, что закон
такой. А потому, что мы так решили, — помол-
чав, объяснила Валентина Павловна. — А вот мы
обратно все перерешаем — и все.
— Так как же… — начал Фадеев. И затих.
Еще помолчали.
— Ну или компромисс, — протянула Валентина
Павловна.
— Так компромисс — это оно и есть! — обрадо-
вался мужик.
— Ну вот и хорошо, потом обсудим.
Фадеев ушел почти счастливый.
Дачный кооператив «Синий туман» нахо-
дится в двух километрах от щербининской школы.
Тут считают его элитным: кирпичные и деревян-
ные даже не дома — коттеджи, маленькие огороды,
большие цветники.
17 мая около четырех часов дня над Чуприя-
новкой шла гроза. Молния попала в деревянный
дом, он загорелся. Хозяев, к счастью, дома не было.
Соседи сразу вызвали пожарных.
А пожарный расчет уперся в шлагбаум. Переезд
был закрыт: шел «Сапсан», сразу за ним — еще один.
Через 40 минут, когда переезд открыли, и машина
домчалась до кооператива, дом сгорел дотла.
Под ногами хрустят пласты угля и осколки
керамических плиток, белеет обгоревший до
158
клочка тетрадный листок. Каменный остов ког-

да-то высокого дома едва виднеется за деревьями.
— Так вы на забор мой залезьте, оттуда его еще
видно, — говорит Татьяна Васильевна. Замечает: —
Вообще удачно получилось. Ветра не было, и искры
на нас не несло. Повезло. А еще тут парень немест-
ный приезжал на шашлыки, так он сообразил бал-
лон газовый из горящего дома вынести.
На самом деле похоже, что жители окрестно-
стей станции Чуприяновки считают этот сгорев-
ший дом необходимой и не такой уж большой жерт-
вой. Никто же не погиб. Но именно через неделю
после того, как пожарная машина 40 минут сто-
яла перед закрытыми путями, в Чуприяновку при-
ехал сам заместитель губернатора Константин Зуев,
и вопрос стал «оперативно решаться». И всего-то
через три года здесь будет суперсовременный путе-
провод. Главное, чтобы за этот недолгий срок ни
скорая, ни пожарная никому не понадобились.
С полпятого до полшестого вечера мимо стан-
ции Чуприяновки идут аж четыре «Сапсана».
И с 17.13 до 18.32 переезд перекрыт. Намертво.
В этот раз машин на переезде скопилось не то
чтобы много — штук 30. Пара грузовых, осталь-
ные — легковушки. Семья везет из больницы
бабушку, пара немолодых дачников пятый час
добираются из Москвы, два друга едут из твер-
ской пивной. Но никто не выскакивает из машины,
сжав кулаки, и не кричит на мелькающие мимо
«Сапсаны»: к тому, что неудачники, не успевшие
проскочить, будут торчать в железных коробках
полтора часа, тут уже привыкли.
159
Николай Васильевич Кутаев за четвертой сига-

ретой рассказывает, что обычно у какого-нибудь
водителя не выдерживают нервы, и он загоняет
машину на травянистый склон рядом с насыпью,
а сам идет домой. Пешком, через рельсы. Но
сегодня почти вся очередь — это дальние деревни.
Ногами до них не дойдешь, и поэтому машины
стоят смирно.
Окно дежурной по переезду забрано решеткой,
дверь заперта. «Это если водители все же разбушу-
ются, — поясняет дежурная Даша. — А я что, людей
не понимаю? Сама со станции Кузьминка, попро-
буй доберись теперь до поста. Но я „Сапсаном“ не
управляю. Так, для внештатных ситуаций, ну
и дополнительные шлагбаумы вручную поднять.
Все остальное делает автоматика — дежурный
в Твери дает сигнал, что прошел „Сапсан“, и у меня
блокируется электронное управление. Ни стрелку
перевести, ничего. И даже если к ребенку ско-
рая, я не смогу пропустить. Да и ответственность
такую не возьму». Даша объясняет, что тормозной
путь «Сапсана» — 1650 метров: «А Чуприяновка
стоит прямо на повороте, и „Сапсан“ вылетает
очень неожиданно. Он не успеет затормозить ни
в каком случае».
Шлюз
Станция Шлюз — это четыре одноэтажных кир-

пичных дома и перрон. Все. Деревня Лисьи Горы
160
в двух километрах от станции не видна за проле-

ском, и кажется, что Шлюз абсолютно отрезан от
мира. Впрочем, так оно и есть.
Теперь на станции Шлюз останавливается
ровно одна электричка в сутки. 8.26, Бологое—
Тверь, стоянка — одна минута. А в сторону Бологое
не останавливается вообще ничего. Но мимо еже-
дневно пролетают 22 электрички, 16 «Сапсанов»
и десяток скорых.
— Мы действительно живем на обочине, —
говорит Анна Чеславовна.
Анна Чеславовна Матижева (в девичестве —
Сенкевич) похожа на барыню с картин Кустоди-
ева. Полная, дородная, руками не машет — водит.
Чистокровная полька, в молодости и представить
не могла, что ее занесет в такую глушь.
Она родилась в Белоруссии, в городе Лада.
Вышла замуж за военного, в Феодосию — «оболь-
стилась морем и звездами на погонах». Когда ее
старшему сыну исполнилось три, а младшему —
год, ее «окончательно заела гордость». Забрала
детей, поехала в Москву. Но до Москвы не доехала,
осела в Шлюзе.
Эти четыре кирпичных строения называют
«казармами». Что это такое на самом деле, не пом-
нят даже старожилы. Когда Анна Чеславовна въе-
хала в свою «казарму» — «самозахватом, узако-
нила потом», в крыше была дыра, а печку топили
по-черному. «Первое время такими слезами тут
выла. А сейчас ничего».
Сейчас действительно ничего. В доме Анны
Чеславовны — пластиковые окна, три телевизора,
161
стиральная машина, попугай, который говорит

«одно ругательное и одно матерное слово». А еще
есть баня, три кошки, две собаки, 12 кур, «из кото-
рых три петуха», сливовые деревья, грядки со
свеклой, бобами и горохом и выкопанный прудик
с карасями. Есть даже совсем роскошь — кирпич-
ный туалет.
Анна Чеславовна работала обходчицей
и «монтером путей обыкновенным». Отвечала
за участок в три километра, но обходила и 15.
«Шпалы меняла, рельсы меняла». Летом следила,
чтобы не было «выброса пути»: на жаре рельсы
расширяются, расходятся, и поезд может «сле-
теть». В 2005-м вышел закон, «чтоб всех баб
убрали с самой железки», и Анна Чеславовна
перебралась на перрон. Работала на перронном
контроле в Твери и контролером в поездах, но не
хватало «жесткости». И Анна Чеславовна устрои-
лась в 4-ю горбольницу Твери — развозила еду по
хирургическому отделению…
А потом электрички перестали замечать стан-
цию Шлюз. Можно было ходить пешком до Локот-
цов — следующей станции — 3 километра по
шпалам. Но вдруг оказалось, что с межпозвон-
ковой грыжей и давлением 260 на 140 по шпалам
ходить не получается, хотя полжизни она только
этим и занималась. Так Анна Чеславовна стала
безработной.
Она считает, что дело все-таки в давлении,
потому что у ее нынешнего мужа, Владимира, та же
самая «профессиональная» грыжа, а он эти 6 кило-
метров по шпалам ходить может. Выходит в 3.50
162
и успевает на тверскую электричку в 4.38. И до сих

пор работает на своем вагоностроительном заводе.
Жители Лисьих Гор пересели на велосипеды
и восемь километров пилят до Лихославля — тоже
вариант. Есть и такси. Но дорого — 80 рублей, да
и подъезжает оно только к повороту на Шлюз, а это
два километра от станции. Дальше дороги нет. Так
что лучше уж пешком или велосипед.
«Здесь вообще нужен физический труд, —
говорит Анна Чеславовна. — Как потопаешь, так
и полопаешь».
Сейчас домашняя Лада и даже Феодосия
кажется Анне Чеславовне «навроде утренних
снов» — очень добрыми, но невозвратимыми. Вся
ее жизнь оказалась завязана на железку.
«Я раньше думала, что железная дорога —
самая безопасная в мире вещь. Не самолет же, не
машина — две железяки и поезд, — говорит Анна
Чеславовна. — А все очень страшно на самом деле».
Перечисляя свои прежние обязанности
на железке, Анна Чеславовна говорит через запя-
тую: «Людей, на куски разрезанных, собирала».
За 20 лет работы на железке она «собрала» их
добрую сотню.
«Люди засыпают в электричках. Проезжают
свой Лихославль, выскакивают на Шлюзе. Сле-
дующей „собаки“ не ждут, возвращаются прямо
по путям. А с моего опыта: если человек выпил
немножко и по путям — 50 процентов, что не
дойдет. Зимой больше: по откосам сугробы,
и люди идут ровно по рельсам. Не каждый успеет
отскочить».
163
«А иногда и на моих глазах. Мальчик бежит

мимо моего дома. „Тебе куда?“ — кричу. „Мне
в Лихославль“. Я говорю: „Стой, электричка про-
едет сейчас, на ней доберешься“. А он: „Тетенька,
я дальше побежал“. И спрыгнул на пути. И тут
24-ка, „Юность“. Радуга красная такая. Он лежит —
мешок фарша. Пока ментов вызывали, то-се, чайки,
вороны спустились. Сидят, поклевывают уже.
Я мужу говорю: „Давай простынкой накроем его“.
Потом говорили, что был обкуренный. Ни доку-
ментов, ничего, захоронили как неизвестного.
А мама и бабушка его через фото в газете нашли».
«Запомните: когда поезд сбивает человека, он
не останавливается, — говорит Анна Чеславовна. —
Нет смысла. И если кто-то выскакивает на пути
прямо перед паровозом, машинист чаще всего не
притормаживает даже. Потому что тормозной путь
у скорых обычно за тысячу. А если включать экс-
тренное, вагоны через голову полетят. Просто зво-
нят дежурному: „На таком-то километре человек
попал под поезд“. Не „мы сбили“, а просто — „под
поезд“. И все, рейс продолжается».
В 2000 году Мурманский 182-й искале-
чил ее сына Гену. Тоже на ее глазах. «Генка спе-
шил на электричку, перебегал пути. Думал, что
навстречу электричка ползет, а оказался скорый.
Выломана височная кость, правый глаз выпал
на щеку. Трепанация черепа, пластика, три года
по больницам». «Поэтому и не взяли в армию,
и специальности не получил», — вздыхает Анна
Чеславовна. Генка халтурит в Москве на стройках,
«но что заработает, то и пропьет».
164
А четыре года назад у Анны Чеславовны погиб

старший сын Петя. Разбился в Москве на машине:
отказали тормоза. «Полгода пытались выходить,
а он все равно умер, — тянет Анна Чеславовна
как-то растерянно. — Я думала, тоже сдохну, а надо
же, живу еще». И теперь, когда Анне Чеславовне
звонят по вечерам, она то и дело говорит: «Петя,
здравствуй». А потом вспоминает.
Анна Чеславовна с мужем и сыном занимает
только половину первого со стороны Москвы дома.
А во второй живет местная сумасшедшая — Нинка,
Нина Ивановна Смирнова. Ее родители тоже были
путейцами, а потом умерли. И сейчас Нина одна.
То ли серое пальто, то ли плащ, то ли халат
и розовый платок вокруг головы. В детстве Нина
тяжело переболела менингитом. И теперь она
орет на проходящие поезда: «Чего хотят?! Зачем
ездиют?! Рельсы разгромить! Бомбу кинуть! Пове-
сить и осудить!»
— Нинка, а че там наши соседи-цыгане
делают? — подмигивая нам, спрашивает Анна
Чеславовна.
— Известно чего! Жарят-парят! Обуваются-
одеваются! — орет Нина.
— Нинка у нас — прокурор! — смеется
Чеславовна.
— У меня камера есть! — вопит Нинка. — Видно,
что тащат! Все цыгане тащат!
Половина Нины кажется другим домом. Спер-
тый запах, груды тряпок по углам, пол устелен
обрывками газет. Батареи банок: Нина их собирает
и отмывает. Потолок в серых разводах — когда-то
165
тут топилась печь. Сейчас не топится: нет дров,

и Нина спит в одежде. На столе, на шкафу, под кро-
ватью — стопки газет. Когда Нина получает свою
пенсию 6200, она едет в Лихославль и покупает все
газеты, которые найдет в киоске. «На 700 рублей
где-то. Знакомая в том киоске работает, на Нинку
не нарадуется, — рассказывает Анна Чеславовна. —
Кроссворды, спорт — все гребет».
Еще на столе стоят три свежих, очень краси-
вых, с умом составленных букета. Все свободное
время Нина собирает цветы.
Анна Чеславовна отдает Нине старые вещи
и раз в две недели пускает ее помыться в свою
баню. Хотя соседство, конечно, некомфорт-
ное: «Нинка ж не топит. Зимой стенка в спальне
моей, что с ее половиной граничит, инеем
схватывается».
— А дров вы ей не подбрасываете?
— Так все равно у нее дымоход забит!
Ложится Нина не раньше двух: «Хожу! Брожу!
За каждым слежу!» — «Иногда спишь, а она стучит
в окно бутылкой, — жалуется Анна Чеславовна. —
Я ей: „Блядь, Нина, отъебись, голова болит“. А она:
„Пусти меня, поговорить хочу“. Пускаю. А то совсем
одичает».
А еще Нина часами следит за другими оби-
тателями Шлюза — цыганскими детьми. Своих
детей у Нины нет. И никогда не будет. Анна Чесла-
вовна шепотом рассказывает, что «Нинка встре-
чалась с одним и понесла, так мать ее в боль-
ницу в Тверь, а там все выскоблили и перевязали,
чтобы ничего и никого больше».
166
Второй дом в Шлюзе нежилой. Здесь останав-

ливаются рабочие, когда ремонтируют рельсы.
Цыгане живут в двух домах с другого края плат-
формы. Один дом занимают дед Николай и его
русская жена Надя. В другом — большая семья:
цыганка Лена, ее муж Саша и семеро детей — от
года и девяти месяцев до семнадцати лет.
— Саша, Маша, Коля, Света, — начинает пере-
числять Лена. — Тьфу ты, много их больно!
Она, подбоченясь, стоит в дверях дома.
А ее чумазые дети невероятной красоты виснут
на перилах, раскачиваются на заборах, бегают
в высокой траве. У Русаковых нет ни огорода, ни
сада, ни скотины. Заросшая полынью и крапивой
земля.
— Чем кормимся? Халтурим. Муж по строи-
тельству, я кому огороды копаю. Да четыре тысячи
детского пособия. Вот и весь наш бизнес.
Дети собирают грибы и валежник, ягоды
и металлолом. В школу никто из них не ходит.
«Какая им школа, если одна электричка в день!» —
восклицает Лена. Лукавит: Русаковы только год
назад переехали из Новгородской области, и школа
там была. Просто «у нас это как-то не очень при-
нято. Я сама только четыре класса имею. Учу их
сама немножко». Читать и писать маленькие Руса-
ковы не умеют. Кроме старшей, Маши, — она может
написать свою фамилию. Вся стена дома исписана
мелом: Маша тренировалась.
В доме есть телевизор, и все знания о мире
за границей станции Шлюз дети черпают оттуда.
Старшие, правда, бывали в Лихославле. В Москве
167
не бывал никто. «Некогда мне с ними кататься!» —

смеется Лена.
А вот телефона в доме нет. Был мобильный,
но потеряли. И поэтому, когда две недели назад
у маленького поднялась температура, вызывать
скорую бегали к Чеславовне. Скорая согласилась
доехать «до поворота». И Лена «летела» сначала
через рельсы, а потом два километра с маленьким
на руках.
Анна Чеславовна с цыганами старается не
общаться. Во-первых, «грязные». Во-вторых, выка-
пывали ее картошку. В-третьих: «Зарезала я поро-
сеночка, а мяско засолила в банках. Так они у меня
банку-то и спиздили!» А было так. Чеславовна оста-
вила подвал открытым… Не подвал — сокровищ-
ницу с многолетними запасами. «Раньше с южных
поездов покупала персики, вишню, черешню, да
и свое закатывала — лечо какое, грибы. Банок 200
за лето получалось». И вот возвращается Анна
Чеславовна с работы, а муж ей говорит: «Сиганул
кто-то из подвала, прямо мимо меня, и с банкой». —
«Ну я сразу к цыганам. Дверь открываю, а они
вокруг банки сидят. Мяса там было — килограмма
4,5, так на донышке только и осталось. Хлеба у них,
видимо, не было, еды вообще никакой не было, так
они мясо так и ели! Без гарнира!!! — возмущению
Анны Чеславовны, кажется, просто нет предела. —
Я орать, а папка их, Саша, схватил лопату и чуть
мне голову не размозжил. Я психанула, вызвала
ментов, благо друзья надежные имеются. И теперь
эти ко мне больше не суются. Только так иногда:
дай, мол, грибочков».
168
Вечернее развлечение на станции Шлюз — смо-

треть на «Сапсаны». На перрон выходят за полчаса.
Все: Анна Чеславовна, Нинка, Лена с детьми, Нико-
лай с женой Надей. И сразу же обрывают одичалую
сирень — сделать веники от комаров: «Ядовитые
скотины».
Но вместо «Сапсанов» по рельсам ползет
к акое-то чудище с красной мордой.
— Маневровый, что ли? — бросает семилетний
Коля.
— Нет, ты че, дурак, это обкатной вагон, —
поправляет его Света.
Дед Николай — колоритнейший цыган с бело-
мориной в зубах — хвастается: «Богатый я вну-
ками. 30 их у меня. Четыре сына было еще, выжило,
правда, два. И дочка. Хорошая семья. Настоящая.
Большая». Николай 16 лет проработал обходчиком.
Теперь следит за детьми: «Хех, усмотришь разве!
По рельсам бесы так и скачут!» «Бесы» довольно
смеются.
Два вечерних «Сапсана» обитатели станции Шлюз
пропускают молча. Только Маша теребит веревочку
на шее — с крестиком и одинокой золотой серьгой.
Потом еще курили и смотрели вслед последней
«птичке». Там была Москва.
— Вот ни за какие деньги в этой Москве не
стала бы жить, — вдруг сказала Лена. — Каждый
день там такая… это… тусовка.
— И не наша это судьба, — сказал Николай.
— И не судьба, — согласилась Лена.
Потом все пошли спать. Только Анна Чесла-
вовна еще немного посмотрела перед сном два
169
свои любимых канала — «Охотник и рыболов»

и «Телемагазин». А «прокурор» Нинка ушла гулять,
и не было ее до двух ночи пятнадцати минут, как
она нам потом и доложилась.
До станции Локотцы нас провожает сын Чесла-
вовны Гена. Три километра идем по плитам, кото-
рыми выложена колея вдоль рельсов. Вроде по рас-
писанию поездов быть не должно.
Гена рассказывает нам, что скоро у него нач-
нется совершенно другая жизнь. Гена собирается
устроиться в центральную больницу Твери рабо-
тать охранником. «Только учиться на охранника
надо целых 10 дней, — объясняет Гена. — А потом
все — работа. Можно даже выбить график два через
два. Не могу я существовать на этом Шлюзе».
Плиты шатаются и гремят. Шпалы зарастают
мхом, лишайником и тонкой травой с белыми
цветами.
Электричка Тверь—Бологое
Проезжая Муташелиху
В электричке весело, даже, пожалуй, слишком.

В середине вагона — гогочущая компания.
Женя, Серега, Юра, Антон и его девушка Валя.
Шашлык, пиво, чебуреки, очень паленая водка.
Ребятам жарко, сидят в одних шортах, футболки
валяются рядом. Валя обмахивается рукой.
В Твери они дернули стоп-кран. Потому что
«не все девушки успели до поезда добежать».
170
— Рука, блядь, затекла его держать. Онемела! —

кричит Женя на весь вагон. — Я ору: «Быстрей,
быстрей!» А они девушек затаскивают. Эй, дев-
чонки, ну че, спасли мы вас? А? Че молчим?
Судя по кислому выражению лиц, три спасен-
ные «девчонки» уже и сами не рады, что успели
на эту электричку.
Женя, Юра, Серега, Антон и Валя вместе
ездят на электричке каждый день. Кроме Сереги
(он обычно выходит на станцию раньше), они все
живут в Калашникове и вместе возвращаются
с работы домой.
Женя и Серега — кладовщики. Юра про себя
ничего не рассказывает. Антон — «мент поганый»,
сержант, сейчас учится, как доучится — пойдет
на повышение. Валя — тоже пока что учится.
Антон и Валя встречаются уже три года. «На
платформе и познакомились, — рассказывает
Антон. — Только она в одну сторону стояла, а я —
в другую. Так я прямо на рельсы прыгнул, чтобы
у нее взять телефон! И закрутилось-завертелось!
Давай целоваться, э!» Валя краснеет и отбивается.
«Ментом работать нестрашно, — говорит за
хмелевший Антон. — Нас же много, и у нас — ору-
жие. Это нас люди боятся! И всякие чмыри нас
боятся! Да и какие в Твери преступники? Нарко-
маны удолбанные одни!»
По проходу пробирается дед, трясет газетами.
Газет не берет никто.
Женя вдруг хватается за газету, пытается вырвать.
Но дед, оказывается, готов: товар держит крепко. Орет:
— Руки убрал живо!
171
— Да я посмотреть! — оправдывается Женя под

общий смех ребят. — Я б денег тебе дал! Много!
— Денег я не видел, — строго говорит дед. —
Только руки твои видел.
— Ладно, дед, замолк уже! — говорит
Антон. — Пошел-пошел!
Дед уходит. Ребята продолжают пить. Серега
подходит к девушке на соседней скамье и начи-
нает перебирать ее волосы. Девушка сначала огры-
зается, потом жалобно уговаривает его перестать.
Вместе выходим в Калашникове.
В тамбуре за руку Жени цепляется какой-то
мужик в джинсовой куртке:
— Парни, где милиция?
— Вот милиция, — Женя показывает на совер-
шенно пьяного Антона. — Чего тебе?
— Багратян раздел меня. Снял все, часы,
деньги. Фамилия: Ба-гра-тян. Там! — мужик машет
рукой в сторону соседнего вагона.
— Иди проспись! — орет на него Антон, выпу-
чив глаза. Парни хохочут, ссыпаются со ступенек.
Платформы в Калашниково нет, и Антон помогает
Вале спуститься: на 10-сантиметровых шпильках
самой с электрички не слезть. Электричка дерга-
ется, отъезжает.
Станция Калашниково
«21.03. „Сапсан“ прошел», — говорит Ваня в рацию.

«Еще парочка, и можно идти спать», — говорит он нам.
172
Ваня — «цербер». То есть человек, который

охраняет «Сапсан».
«Цербером» быть непросто. «Церберов» все
ненавидят. Не за то, что они охраняют «птичку».
А за то, что их зарплата вопиюще не соответ-
ствует уровню дохода местных жителей. «Цер-
бер» получает 1300 в сутки. «То есть я работаю 15
на 15 и за две недели спокойно делаю 20 штук, —
говорит Ваня. — Ну где бы я еще такие деньги
заработал?»
Ваня родом из Тамбова. Армия, потом работал
охранником за 10 тысяч в месяц, потом повезло:
завербовался в Москву, а оттуда его и отправили
в Калашниково — охранять «Сапсан».
«Работа не то чтобы сильно сложная, но мутор-
ная, — рассказывает Ваня. — Пропускаешь каждую
„птичку“, передаешь время ее прохождения по
рации следующему посту. И наблюдаешь за обста-
новкой до и во время прохода. Камни у нас не
кидали пока, а вот бегать перед поездом пытались.
Нужно задержать силой или убедить подождать,
пока поезд пройдет».
Живут «церберы» тут же, на станции — в вагоне
на запасных путях. Электричества в вагоне нет,
воды тоже. К комарам «вроде привыкли». Мыться
«церберы» ходят в калашниковскую баню. Кипя-
точек — «ролтон развести» — им наливают девоч-
ки-кассиры на станции.
Но это еще ничего. Завтра Ивану предстоит
дежурить в Левошинке: «Вот там вообще пиз-
дец. Не то что спать — присесть негде». Вообще-то
в Левошинке Ваня дежурить не должен. Но «мы
173
с ребятами станциями меняемся, чтоб им не так

тяжело». Всего на Калашниково и Левошинку при-
ходится пять «церберов». Двое из них местные,
и график у них 2 на 2, «как у нормальных».
— А мне пятнадцать дней помучиться —
и домой, — улыбается Ваня.
Дома его, впрочем, никто не ждет. Жены
и детей у него нет.
— Я еще сам не решил, зачем мне эти деньги, —
признается Ваня. — Работа — роскошь, от нее не
отказываются. Может, потом путешественни-
ком буду. Вот в прошлом году я ездил в Украину,
к морю. Понравилось, можно и еще. И Питер я ни
разу не видел. Там, что ли, правда в белые ночи
девушки в солнечных очках ходят?
Из станции выходит кассирша Ульяна. Молча
отсыпает «церберу» семечек. Становятся рядом,
начинают щелкать.
— Что, жалуешься? — спрашивает Ульяна «цер-
бера». — Грех тебе жаловаться, морда ты наетая!
Оба смеются.
Ульяна живет в деревне Гриствянка, кото-
рой нет ни на одной карте, кроме военных. И каж-
дый день она «топает» 11 километров до стан-
ции и 11 километров обратно. «Зато какой фитнес,
девочки, — щурится Уля. — Зимой еще весила 104,
а сейчас уже 73, красота».
Вообще-то у Ули есть целых два образова-
ния. Среднее — «Экономический работник лес-
ной отрасли» и высшее — «Социально-культурный
работник». Но оказалось, что кассиршей работать
выгоднее.
174
— Искала и в Твери, и в Калашникове,

и в Лихославле. ТЮЗы, ДК, концертные залы.
Потолок моей специальности — 5 тысяч, — гово-
рит Уля насмешливо и зло. — Была открыта вакан-
сия режиссера в Тверском драматическом. 4300
в месяц. В Калашникове в ДК мне говорят: «Больше
пяти не поднимешься ни при каком раскладе».
Я спрашиваю: «Совмещать можно?» Ах нет? Ну и до
свидания!
Работая кассиром, Уля получает «почти 12».
И хотя пытается убедить себя, что работа хорошая
и «необидно», чего там — обидно, конечно.
«Я ведь осознано шла на эту специальность —
„Социально-культурный работник“. Шесть лет
учебы, хороший диплом. Книг сколько прочитала.
А оказалось, кассиры стране нужнее, — смеется
Уля. — А вообще, на следующий год я попробую во
ВГИК на сценарный пробиться».
Еще из вариантов трудоустройства в ради-
усе 11 километров от Улиного дома есть лесопилка
и электроламповый завод. «Его долго финансиро-
вало Минобороны, потому что оборудование под
изготовление лампочек легко переделать под изго-
товление гранат. Но недавно завод выкупил один
человек. И творит там теперь, что хочет. Себя не
уважать — там работать».
В Калашникове живет 4700 человек. «Вообще,
местные живут огородами, — объясняет Ваня. —
Еще лес валят — кто по лицензии, кто на сто-
рону. Ну и браконьерствуют, то есть охотятся. Вы
не думайте, они не для понтов, ни шкуру на стену,
ни тушку на рынок. Просто один лось — это 100
175
килограммов мяса. Это типа на зиму семью

обеспечить».
Еще в лесах вокруг Калашникова водятся
кабаны, медведи и даже рыси. «Бабка из Федось-
кина два года назад пошла по грибы. И пропала, —
пугает нас Уля. — Нашли объеденную. А головы так
и не нашли». А зимой — редко, но бывает — проле-
тают полярные совы.
Еще реже, чем сов, здесь можно увидеть только
местных милиционеров. «Сегодня двое по пер-
рону шли, — рассказывает Уля. — Так девчонки все
из касс выбежали — посмотреть».
До главной площади от станции доходим за
пять минут. Пара лавочек, травяной газон.
И точно такой же Ленин, как в Редкине.
Местные объясняют, что не точно такой же.
На груди у калашниковского виднеется шрам от
сварки. Месяц назад местный парень решил сдать
вождя на цветмет.
— Отпилил верхнюю часть, а она и грохнулась
на него, — рассказывает поддатая Алена, держа
на руках двухлетнюю племянницу-именинницу
(празднуется ее день рождения). — Так Ленин
порвал ему живот и селезенку. До сих пор в боль-
нице в Твери мальчик лежит. А Ленина только
пару дней назад как приварили и серебрянкой
подкрасили.
До этого нижняя часть вождя три недели сто-
яла, прикрытая простынкой.
Дальше — Дворец культуры имени того же
Ленина. У каждой колонны угнездилась компа-
ния. Густо накрашенные девочки обмахиваются
176
березовыми вениками: комары. Подходы к ДК

густо усыпаны уже пустыми бутылками.
У калашниковской молодежи есть еще одно раз-
влечение — «горящие карты». Это когда прои-
гравший в «дурака» должен поджечь какой-ни-
будь дом.
«Зато теперь пожарная часть Калашникова
чуть ли не самая профессиональная в области», —
говорит Уля.
Дальше — школа (зданию 120 лет), затем —
училище, «поновее» — 75. И — пожарище от сго-
ревшей больницы, заросшее фиолетовыми цве-
тами. Уля рассказывает, что каждые выборы здесь
начинаются с того, что больницу обещают отстро-
ить заново. Но дальше фундамента дело пока не
продвинулось. И из Калашникова едут лечиться
в Тверь — за 64 километра.
Напротив руин больницы — а мбулатория.
Здесь можно получить скорую медицинскую
помощь. Перегнувшись через забор, смеются
две нянечки в белых платочках. Тут же топчется
бабушка — Галина Михайловна, 73 года. Галина
Михайловна услышала, что в амбулатории скоро
откроют дом престарелых, и пришла «встать в оче-
редь»: «Одинокая я, немощная, заботиться обо мне
некому, так я к вам пойду. Вот только картошку
докопаю и сразу пойду».
Калашниково заканчивается. Начинается лес-
ная дорога, которая, по словам Ули, вскоре перей
дет в «непролазное месиво». Уле пора обратно
на станцию, а нам предстоит пройти семь киломе-
тров до деревни Бухалово.
177
Пытаемся дать Уле наши телефоны: чтобы

было где остановиться, когда приедет поступать во
ВГИК. Уля телефоны брать не хочет:
— Обойдусь. И знаете, мне нечего делать
в вашей Москве. Там надо просить, заискивать,
быть обязанной. По телевизору: «связи, связи,
связи…» Я, наверное, слишком гордая. Я хочу здесь
хозяйкой, в своем хуторе. Чтобы и дом на солнеч-
ных батареях, и канализация, лошади, и собаки,
и машина-внедорожник. Я знаю, что для этого
нужно много работать.
— Я много работаю. Мне 26, и я все время рабо-
таю, — говорит Уля. — Но, наверное, чтобы сбылось,
надо жить в другой стране.
Затем Уля подробно объясняет, что, если
встретим медведя, надо «взять палку побольше,
поднять руки и махать ими над головой — тогда он
подумает, что перед ним большой зверь, и, навер-
ное, уйдет». «Не кричите только, — говорит Уля. —
зверей это очень раздражает». Уходит.
Бухаловский переезд
От поселка Калашниково до деревни Бухалово мы

шли около двух часов.
Лесная дорога, вначале вполне приличная,
с каждым шагом становилась все хуже, потом свер-
нула в поле и просто исчезла. Дальше направление
задавали несколько глубоких выбоин, оставшихся,
видимо, от грузовых машин. Идти приходилось
178
быстро, иначе ноги просто уходили в землю. Под-

гоняли и тучи комаров. Насекомые забивались
в ноздри, в уши, легко прокусывали матерча-
тые кеды. Смотреть приходилось исключительно
вниз — не подвернуть ногу, не сползти в грязь.
А потом мы по очереди до колен ухнули в напол-
ненные водой ямы, и искать, где посуше, стало
бессмысленно. Мы потеряли ощущение времени
и топали, топали, топали. Дорога снова свернула
в лес.
К деревне Бухалово мы вышли уже ночью. Над
двумя рядами деревянных домов вырастали две
вышки сотовой связи и один-единственный горя-
щий фонарь. Рядом скучал завязший в грязи и уже
заросший травой ржавый трактор.
В Бухалове — 65 домов. Сложно поверить, но
когда-то здесь был животноводческий совхоз,
школа, магазин, клуб и медпункт. Была, конечно,
и дорога.
Теперь единственная связь деревни с миром —
это железка. Раньше здесь останавливались все
спировские, академические, вышневолоцкие
и бологие электрички. С появлением «Сапсана»
количество «собак», останавливающихся на стан-
ции, сократилось ровно вдвое. А сейчас отменили
и первую утреннюю электричку, и все вечерние
в сторону Бологое.
Администрация сельсовета Краснодарского
сельского поселения, которому принадлежит
Бухалово, сидит в селе Бердичево и в деревне
появляется раз в несколько лет на тракторе —
на выборы. Но два года назад разъяренные
179
местные алкоголики погнали «мужика с ящиком»

через всю деревню. Больше администрация в Буха-
лове не появлялась.
30 мая тетя Валя — Валентина Михайловна
Алексеева — вышла на пенсию. 39 лет оттрубила
слесарем-ремонтником на тверском хлопчатобу-
мажном — хватит. Собрались всей деревней отме-
чать. Послали гонца на электричку за продуктами,
накрыли столы. Расселись. И тут рухнула печка.
— Атомная бомба отдыхает! — смеется тетя
Валя. — Взрыв, пыль... Отчихались, а сами все
серые, и вся еда ровным слоем крошки присыпана.
Печку не отремонтировали до сих пор. Строй-
материалы в деревню можно привезти только
на той же электричке. «Скоро жить будем в этих
электричках!» — говорят местные.
И продукты тоже можно привезти только
на «собаке». Раньше в деревню кое-как ездила авто-
лавка. Отважный дагестанец Рагим на «уазике» за
4-5 часов добирался до деревни от Калашникова.
И даже накатал себе какую-то тропку. Но лесо-
возы опять ее разбили. И разъяренный Рагим ска-
зал, что ремонт машины после каждого посещения
Бухалова «стоит дороже, чем я тут с вами наторго-
вываю». И ездить перестал.
Из «продуктов» в деревне теперь продают
только «чернуху» — разведенный стеклоочиститель.
Водопровода в деревне, конечно, нет. И бабуш-
кам за водой нужно пройти всего-то 800 метров —
до деревенского колодца. Но колодец давно не
чистился, и потому эту воду можно использовать
только для мытья полов и посуды. А для питья
180
воду нужно набирать на роднике — два километра

от деревни.
От деревни до станции Бухаловский переезд —
километр с небольшим. Дорогу до железки буха-
ловцы построили сами — «выходили все, кто мог
лопату в руках держать».
Платформы в городском понимании этого
слова просто нет. Сложнее всего, конечно, на элек-
тричку забираться. «Руками, подбородком —
чем угодно по ступенькам ползешь, только бы
залезть, — рассказывает тетя Валя. — Повезет, если
ребята в тамбуре курят — они за шкварник хва-
тают и тянут наверх. А бабок обычно еще и сзади
толкают. Ноги-то у старух на метр не поднима-
ются уже». Но, как правило, попытка затащить ста-
рух в электричку заканчивается «аутом»: «Бабки
падают как жуки на спину и руками шевелят».
Чтобы удачно выйти из электрички в Бухалове,
тоже есть свои хитрости. Относительно ровное
место для выхода длится ровно два вагона. Поэ-
тому садиться нужно в первые два вагона. Иначе
придется прыгать в канаву. Впрочем, машинист
часто проскакивает платформу, и в канаву при-
ходится прыгать все равно. Бухаловской герои-
ней стала Анька Ботина. Везла маму из Тверской
больницы после сложнейшей операции на бедре.
Машинист снова проскочил ровное место, и за
распахнутыми на минуту дверями оказался овраг.
Аня спустилась сама, выгрузила маму, а затем
нашарила камень и залепила в стекло кабины.
Стекло, правда, не разбилось — сил не хватило. Но
душу отвела.
181
Еще в центре деревни есть могила летчика,

который разбился здесь во время войны. Раньше
на 9 мая вокруг могилы составлялись столы
из досок, и вся деревня праздновала. Теперь
обычай пришлось отменить — все доски ушли
на дорогу до станции.
На зиму из деревни уезжают все, кто может.
В отличие от Рагима, который продавал основные
продукты без наценки вообще, поставщики дров
не стесняются задирать цену. Чтобы протопиться
зиму, надо заплатить 10-12 тысяч — немыслимую
здесь сумму.
О том, что мимо станции идет «Сапсан», мест-
ные жители узнают по помехам в телевизоре.
В Бухалове ловятся два канала — 1-й и 2-й соответ-
ственно. «То есть если война начнется, узнаем», —
серьезно говорят бухаловцы.
Внимательно смотрят, пожалуй, лишь «Мала-
хов+», записывают рецепты. Ведущая с тревожным
лицом декламирует: «Следующий наш герой счи-
тает, что коктейль из чистотела и мать-и-мачехи
помог ему победить неизлечимую язву желудка».
Последний раз врач в деревне была два года назад.
«Собрались в доме у одной бабушки. Она провела
массовый прием, померила давление, выписала
рецепты».
Если в деревне случается больной, его грузят
на «говняную тележку» — тачку для навоза —
и везут на станцию. Там сажают в первую проходя-
щую электричку и по громкой связи просят маши-
ниста вызвать к ближайшей крупной станции
скорую. Машинисты привычные — вызывают.
182
Вот однажды тетя Валя, прыгая с электрички

в овраг, сломала себе ногу. «Это была последняя
электричка, — рассказывает тетя Валя. — При-
шлось ждать утренней. За ночь нога так распухла,
что не влезала и в резиновый сапог. И везли меня
на „говняной тележке“ в белом моем плаще. До
Твери в тамбуре сидела, как бомжиха. А там „ско-
рая“ меня встретила».
Если больной нетранспортабелен, начинается
самое удивительное — лечение по телефону.
Три года назад Анатолий Стрельцов пережил
инсульт. «Голова у него сильно болела, он на кро-
вать прилег, — рассказывает его жена Валя. —
Я подхожу, а у него глаза закатились и челюсть
вывихнулась». Валя позвонила в скорую. Дежур-
ный врач долго расспрашивала о симптомах,
потом вынесла заключение: нетранспортабе-
лен. И посоветовала собрать все лекарства, кото-
рые есть в деревне. Из более-менее подходящих
лекарств в Бухалове нашлись корвалол, коринфар,
адельфан, фуросемид и энап. Повезло. Дежур-
ная назвала дозировки и попросила перезвани-
вать через каждые полчаса. Через сутки, опять же
по телефону, врач решила, что больного можно
«попробовать везти». И Анатолия повезли в Спи-
рово — так же, ближайшей электричкой. Анато-
лий выжил.
Вообще Стрельцовы в деревне считаются почти
олигархами. У них единственных есть лошадка по
имени Венера и телега без бортов. Поэтому они
могут себе позволить добираться до Калашникова
своим ходом.
183
И Анну Кружанову, которую не успели довезти

до электрички, Стрельцовы везли в Калашниково
на телеге. Уже мертвую. Родственники очень про-
сили — обычно трупы из Бухалова вывозят на тех
же электричках, в тех же тамбурах.
Бабе Тоне — Антонине Андреевне Марко-
вой — 89 лет, и уже четыре дня у нее нет хлеба.
Сама она в электричку забраться не может — болят
ноги, поэтому купить продукты просит соседей.
А соседи пока в поселок не собираются.
«Что-то я разожралась», — самокритично заме-
чает баба Тоня. Ведь если экономно есть, буханки
хватает на пять дней. Остальной НЗ бабы Тони
хранится в кастрюле, задвинутой под телевизор:
пакет пшенки, гречка, макароны, мука, сахар.
Бабе Тоне повезло больше, чем большинству
бухаловских бабушек. У нее есть дочка, и каждую
зиму она забирает Антонину Андреевну в Каре-
лию, в город Сегежа. Правда, что за Сегежа такая,
баба Тоня не очень знает — ноги не ходят, и она
сидит дома. Но на эту зиму хочет остаться в Буха-
лове. «Пора мне уже, девки. Все мои там, — говорит
баба Тоня. — А в Карелии страшно помирать. Там
не земля — одни камни».
Баба Тоня на жизнь не жалуется. Она вспо-
минает, как в 41-м эвакуировалась из крымской
Шепетовки в Саратовскую область. Поезда, товар-
няки и 70 километров пешком с полуторагодо-
валой дочкой на руках. Девочка эвакуации не
перенесла — так и умерла на руках у Антонины
Андреевны. И вот тогда было действительно плохо,
а сейчас просто очень нудно и бессмысленно.
184
«Я пережила больше, чем ваша Анна Каре-

нина», — говорит баба Тоня без всякой рисовки.
На 65-летие Победы губернатор Тверской обла-
сти Дмитрий Зеленин прислал ей два махровых
полотенца. Одно розовое, другое красное. Анто-
нина Андреевна их пока не разворачивала. «Мыть-
ся-париться» в Бухалове ей особо негде.
Администрация Спировского района проявила
большее понимание ситуации: прислали пачку
чая, конфеты и 100 граммов водки.
Леонтьево
Леонтьево «Сапсаны» проходят совсем тихо — бук-

вально ползут. Тут идет ремонт дороги на Москву —
17 парней в оранжевых робах распиливают рельсы.
Потом, прямо вместе со шпалами, специальной
машиной, похожей на паука, поднимают и свали-
вают на откос, экскаватором выгребают старую
щебенку, насыпают свежую. Работают быстро:
во-первых, надо закончить до двух часов дня —
должны пустить поезда, во-вторых, повар Коля
сегодня готовит плов, а уже доподлинно известно,
что кусков курицы там будет только 14.
Здание станции заколочено, окна забиты
металлическими листами. Зато через железку есть
автомобильный переезд, и — совсем роскошь! — по
обочине тянется сетка-ограждение. Сетку здесь
поставили, после того как этой зимой поезд про-
тащил машину, выехавшую на пути, «аж до самой
185
Цны». Через зазоры между секциями уже протоп-

таны тропинки.
12 января 35-летний безработный леонтье-
вец Михаил Самарцев кинул в «Сапсан» ледышку.
Попал — в шестом вагоне выбило стекло. Ущерб
РЖД оценили в 120 тысяч рублей.
«Я не верю, что это он, — говорит его мать Нина
Федоровна. — Менты просто пошли и взяли пья-
ную компанию у станции. У него у одного не было
паспорта, вот и повесили все на него».
Нина Федоровна живет в поселке Солнечный —
через железку от Леонтьева — и работает учи-
тельницей в здешней школе. Ведет третий класс —
8 человек.
Ее муж, Владимир, извиняется и уходит копать
огород. Чтобы прокормиться, Самарцевы сажают
картошку и держат овец.
«Мишка у нас все потащил, — жалуется Нина
Федоровна. — Дуршлаг — уж что там металла —
и то стащил. Сковороды все. А потом приходит
и просит поесть. Я говорю: „Тебе на чем разогре-
вать-то?“ Муж обвиняет меня, но разве я виновата?
Вот Лена, дочь моя. Они вместе росли».
Лена — гордость Самарцевых. Окончила
Тверской государственный университет, выу-
чилась на биолога «с экологическим уклоном».
Очень увлекалась философией, «Аристотель
и Кант — ее любимые», ездила на научные кон-
ференции. Говорит по-итальянски. Пишет стихи
и прозу.
Работает Лена на Валдае, бухгалтером на био-
логической станции. А в свободное время
186
переводит стихи молодого итальянского поэта

Марчелло Менни и выкладывает их в интернет.
«Может быть, лучше и не бороться,
и оставить надежды
в туманных пространствах…»
Нина Федоровна пытается найти фотографии
Миши. Самая поздняя — десятилетнего возраста.
«Может, у него сил не хватило? — пытается она
оправдать сына. — На жизнь сил не хватило? Он
учился на выдувальщика в училище. Хотел рабо-
тать на „Красном мае“ — завод у нас тут недалеко,
тут еще кремлевские звезды отливались. А завод
закрыли. Он и начал пить. Но нельзя же руки опу-
скать. Или всем сил по-разному положено?»
Когда Нине Федоровне перестает хватать сил,
она начинает вспоминать свой класс, который выпу-
стился в прошлом году: «22 ребенка, и все такие
замечательные, такие дружные, такие добрые. Двое
поступили в лицей!» Но, начав вспоминать детей,
прошедших через ее руки, она уже не может оста-
новиться: «Было у меня. Сначала мальчик перестал
ходить в школу. Вроде как у матери денег не было
оплачивать какие-то школьные расходы. А потом
его нашли замерзшим на сеновале. А на следующий
год заживо сгорели еще два ребенка — брат и сестра,
9 и 7 лет. Их мать, моя соседка снизу, стала ходить
на трассу. Ну, пошла в очередной раз, а электри-
чества не было. И она зажгла детям керосиновую
лампу… Теперь пьет».
«Как после этого понимать жизнь? — спраши-
вает Нина Федоровна. — Кто-то спасается, кто-то
нет. Почему? Теперь я верю в мойр — слепых
187
греческих баб. Они плетут судьбу человеку из того,

что подвернется под руку, и обрезают нитку, когда
хотят. Только так я еще что-то здесь понимаю».
— Я уже не верю, что Миша сможет под-
няться, — говорит Нина Федоровна. Она уже давно
плачет, не замечая этого. — Если я, мать, говорю:
«Возьми веревку…»
Мишу Самарцева нам найти так и не удалось.
В доме-бомжатнике у железной дороги пережидает
дождь его собутыльник Леша. «Нет Самары. В Цну
ушел или в город уехал».
Зашли и в разрушенную казарму, где Самарцев
иногда ночует. Ровный слой бутылок на полу, гряз-
ное тряпье у стены. Невозможный запах.
У магазина бухают молодые, здоровые
парни. Пропивают зарплату Жени. Женя рабо-
тает на железной дороге «вальщиком» — спили-
вает деревья, которые находятся на расстоянии 15
метров от путей. Если спиливать по 40 кубометров
в сутки (10-12 часов работы), то к концу месяца
зарплата составит нереальные 40 тысяч. Вот их-то
и пропивают.
Женя подходит и просит: «Передай там,
в Москве, что они — пидарасы!» У Жени к вла-
сти претензии. Во-первых, он сирота, сиротам
положена квартира, а квартиры он не получил
и живет в деревянном доме с дедушкой и бабуш-
кой. Во-вторых, Юшкова, глава администрации
сельского поселения, допустила, чтобы две бани
в Леонтьеве были закрыты. «И теперь нашим ста-
рикам негде мыться! — орет уже изрядно подда-
тый Женя. — Мне негде мыться! А у этой бляди
188
Юшковой коттедж на берегу озера!» (Проверили

потом — так себе коттеджик. Очень неновый
деревянный дом, и озера нет. — Е.К.)
— Вот я кошу от армии! И мне не стыдно, что
я кошу от армии! Я лично ничего не должен этой
стране!
Женя ведет нас знакомиться с Антоном, своим
другом.
Антон Абдулхланов сидит на лавочке со своей
бабушкой Лидией Викторовной. Антон прошел обе
Чечни и готов поддержать военную тему.
— Моздок, Ханкала, Алхан-Юрт, Комсомоль-
ское, Червленое, — спокойно перечисляет Антон.
— У меня брат прошел Чечню! — орет Женя. —
Однажды у него было плохое настроение, и он при-
бил свою жену к стене! Ноги и руки прибил ей вил-
ками к стене! Это все Путин! Не может защитить
свой народ!
— Две контузии, четыре ранения — два огне-
стрельных и два осколочных, — продолжает Антон.
— Мне нужен танк! И я раскатаю эту юшков-
скую администрацию по бревнышку! — вопит
Женя. — А потом в Кремль! Путь меня посадят, но
я убью Путина! И Медведева! Почему наши старики
не могут мыться?!
— Ой, да, доченька, мыться негде, в корыте
воду грею, сама себя обтираю, — начинает причи-
тать Лидия Викторовна. — Пускай Юшкову снимут,
поставят хорошего! — и начинает плакать и мелко
креститься.
— Баб, ну перестань. Ну, давай не нервничать, —
успокаивает ее Антон, приобняв за плечи.
189
— Сраные козлы во власти! — вопит Женя.

Ни Жене, ни Антону, двум здоровенным пар-
ням, ни их приятелям, бухающим у магазина,
похоже, просто не приходит в голову построить
баню самим или нанять строителей. Но страш-
нее, что и Лидии Викторовне не приходит в голову
попросить об этом внука.
«Сапсан»
Проезжая Угловку
И вовсе он не такой быстрый, как нам рас-

сказывали и как казалось снаружи. Средняя
скорость — 190 километров, лишь однажды
р азогнались до 223.
Кресла с мягкими подушками для головы,
большие панорамные стекла, «Обитаемый остров»
по телику. В наушниках можно еще послушать
музыку.
У каждого проводника — красивая серая форма
и бейдж с именем и флагом, чаще всего британ-
ским. Флаг обозначает знание языка. Если подойти
к «британцу» и спросить: «Do you speak English?»*,
он ответит: «A little bit» **.
Кофе стоит 50 рублей, а обед уже около 500.
Курить нельзя, и народ выскакивает на ред-
ких минутных остановках на станциях и жадно
*
Вы говорите по-английски?
**
Чуть-чуть.
190
затягивается. К пассажирам тут же несутся

торговцы с лотками: копченые угри, хохлом-
ские ложки, вяленая рыба, семечки, водка,
абрикосы. Проводники приходят в у жас и заво-
дят: «Господа, мы отправляемся!». Но кто-то
из пассажиров обязательно успевает купить
какой-нибудь фарфоровый колокольчик или
леща.
Разговоры:
— 75 человек надо каждую неделю туда
возить. Вот такая задача была поставлена. Я ска-
зал: это глупость — делать доставку буровиков без
вертолетов…
— Если вы хотите страховочку, то мы вам офор-
мим, и под нужный процент…
— Дорогой Виктор Иванович, здравствуйте!
— (Детский голос.) 4+4… 8+6… 12+7… 30+7…
— Это будет прорыв в российском судострое-
нии — судно, которое способно за 10 часов на вин-
тах дойти до…
— Ты знаешь, совершенно не впечатляющая эта
его выставка, и с политическим подтекстом.
— Сейчас вы свободны, а потом, когда я закончу
с этими господами, подойдите еще раз.
Очень дорого одетая и ухоженная беременная
женщина лениво щелкает в своем блестящем Vajo,
а затем принимается читать распечатку «Дело
А.А., или Что делать в случае противоположных
версий». Делает пометки на полях, хмурит лоб.
В статье идет речь о борьбе московских и питер-
ских психиатров вокруг расширения понятия
«шизофрения».
191
(Генка Матижев со станции Шлюз говорил:

«Обидно даже не то, что они летят мимо, в этом
дворце. А то, что в окна не смотрят. Головы не
повернут».)
Мы пытаемся смотреть в окно, но глазам вдруг
делается очень больно — наверное, от скорости.
Поезд доходит до Москвы за 4 часа 14 минут.
07.06.2010
Спасибо, что понаехали
К общежитию дворников подхожу в шесть утра.

Общежитие занимает цокольный этаж: коридор,
по обе стороны — маленькие комнаты. На полу —
ковры, на стенах — пластиковые цветы, какие
обычно кладут на могилы. В общежитии живут
киргизы, узбеки, молдаване — шестьдесят человек,
по четверо в комнате.
— Опоздала, — говорит комендант общежития
тетя Аля. — Все уже на точках.
Меня прикрепляют к Асель — худенькой крохот-
ной девушке со странной птичьей походкой. Асель
немедленно закрывает рукой левый глаз, смутив-
шись, объясняет, что упала с лестницы, выскочил
синяк. Долго идем молча. Асель то и дело наклоня-
ется и подбирает с земли чьи-то колготки, баночки
из-под йогурта, сигаретные пачки. С подозрением
смотрит на меня. Наконец не выдерживает:
— Ты объясни, в Москве у всех высшее образо-
вание, а мусор с балконов кидают. Зачем?
Заходим в подъезд. Из кладовки Асель достает
грабли и метлу. Вначале расчищаем палисадник
с тополями. Тополя роняют ветки и сережки —
«мусор», и их нужно убрать. Асель ловко разметает
«мусор» в несколько дорожек, я сгребаю его в кучи.
Сгребается плохо — сережки путаются в траве.
193
— Деревья — вообще нам враги. Самое пло-

хое время — осень. Листья падают и падают, ты
метешь. А они все падают. Я плакала, плакала.
Ноги болят, рука болит.
Асель приехала в Россию из киргизского
города Ош в октябре прошлого года, вслед за
мужем. Дома работала учительницей киргизского.
Заканчивала пед. «Учила киргизский, русский,
английский, — говорит Асель, махая метлой. —
Культурологию, психологию, информатику. Лите-
ратуру — обе. Пушкин, Гоголь, Достоевский, Блок
(шварк, шварк!). Айтматов — любимый. Но ваш
Есенин тоже здорово пишет».
Асель замирает, облокотившись на метлу,
и с выражением читает «Шаганэ ты моя, Шаганэ».
У Асель в Киргизии остались трое детей —
двух, трех и пяти лет. «Я с ними по телефону раз
в неделю разговариваю. Вернусь — не в лицо, так
по голосу узнают». В Киргизию ни Асель, ни ее муж
еще не ездили ни разу. Зато каждый месяц из своей
зарплаты в семь тысяч рублей четыре посылают
на родину.
В семь из подъездов начинают выходить пер-
вые люди, в семь тридцать к школе тянется поток
матерей с детьми. Нас обходят кружной доро-
гой, будто прокаженных. Асель, кажется, стала
еще меньше ростом, торопливо уступает дорогу.
Вскоре мне начинает казаться, что я занимаюсь
чем-то неприличным. Прохожие при встрече отво-
дят взгляд, старательно изучая асфальт под ногами
или верхушки деревьев. На нас обратила внима-
ние только одна очень красивая девушка. Она
194
цокала мимо, в одной руке — сигарета, в другой —

мобильный, и мелодично щебетала: «Ну, в общем,
отпуск — говно. Мы поехали в Тунис на три недели,
то есть на две, а я хотела на три… Куда прешь, ты,
дрянь! — это она замешкавшейся Асели. Красавица
хотела оттолкнуть Асель, но в итоге сморщилась
брезгливо, выронила сигарету на асфальт и зама-
хала рукой, будто отгоняла муху. — Нет, это я не
тебе… Так вот, Тунис…»
Метла куцая, метелка отваливается, палка
скребет по асфальту. Мусор летит во все стороны.
«Не так, не так, — смеется Асель. — Спина заболит.
Одной рукой держишься за верх, другой перехва-
тываешь посередине и мети полукругом».
На второй час нашей работы начинает валить
снег. Ветер бросает снежинки в лицо, хлещет
по щекам. «Переждем?» — спрашиваю. «Ты что!
И в снег работаем, и в дождь, и в морозы! Да и где?
Общежитие закрыто до полудня, чтоб греться не
бегали». Когда мусор сметен в кучки и пора браться
за совок, руки отказываются разгибаться.
«А ты хорошая, — говорит Асель удивленно. —
Крепкая. Точно русская? Русские — они как
королевы».
Заходим в подвал помыть руки. Асель повора-
чивает вентиль, и из обрезка трубы хлещет кипя-
ток. «Тебе в туалет надо?» — спрашивает. Туа-
лет — это одна из комнат в подвале, без света. Ни
унитазов, ни стоков нет. «Сами моем потом. А что
делать? В общежитие не пускают».
В десять идем на общее собрание — техник
ЖЭКа раздает работу. Меня, Асель и еще двух
195
девушек отправляют делать генеральную уборку

в подъезде. Нам выдают тряпки, ведра, дезинфи-
цирующее средство — зеленую едкую водичку.
Мне единственной — перчатки.
Асель с напарницей пошла за водой. Дру-
гая девушка-киргизка садится на пол и утыка-
ется лицом в батарею. «Лечусь, простыла, — объ-
ясняет. — В носу — как ком смерзся». Тоже
прислоняюсь к батарее. «Я тут месяц всего, — гово-
рит. — Думала, в Москве все люди добрые, работа
легкая. С мужем приехала. Очень хочу обратно.
Уеду». «Через месяц?» — «Нет, через год. Деньги
сделаю и уеду».
«Никто отсюда не уезжает, — это Асель,
с ведрами, злющая. — Лежат… королевы! Воды нет —
окурки собирайте». И мы идем собирать окурки.
Оттираем стены, перила. Потом выходим на улицу
и драим цоколь. Цоколь уже моет рыжая смешли-
вая молдаванка Катя. Катя приехала сюда с матерью,
ей еще нет восемнадцати, и дворник — единствен-
ная работа, на которую ее берут. «Вырасту, может,
в кафе устроюсь полы мыть», — говорит мечтательно.
Раньше Катя хотела стать полицейским. Но в Мол-
давии, говорит Катя, чтобы учиться на полицей-
ского, нужно платить огромную сумму — 500$ в год
пять лет подряд. «Вдруг здесь заработаю», — говорит
неуверенно. Ее зарплата — 5500. Катя рассказывает,
как не сойти с ума: «Плакать нельзя-нельзя! Когда
слезы, иду на машины смотреть. Темнеет, а машины
едут-едут и фарами светят. Красиво».
В окно выглядывает Асель, ругается. Катя
смеется: «Тараторят, как сороки. Их больше, чем
196
нас, русский знают плохо, и я их язык учу. Напри-

мер, су — вода. Алим, су!» — кричит Катя. И киргиз
Алим после недолгих препирательств берет ведра.
Обед — с 12.00 до 15.00. Мы заканчиваем только

в полвторого, но в общежитие приходим первыми.
«Дневная работа рассчитана так, что до обеда ее не
сделаешь, — поясняет Катя. — Иногда совсем без
обеда работаем. Вот субботник сейчас — прокляту-
щее время. Сегодня еще повезло. А завтра будем без
обеда, и послезавтра — без обеда, и послепослезав-
тра — без обеда. Вчера тут сам глава управы с комис-
сией ходил. Нас в обед выгнали — и драим, драим по
чистому, усердие проявляем. А даже если нет про-
верки, говорят, что будет, чтобы мы вкалывали».
После шести часов на улице зуб на зуб не попа-
дал, спина занемела, ноги подгибались. Меня
зовет в гости комендантша тетя Аля. Выставила
на стол вареные яйца, вареную рыбу, налила две
рюмочки. «Предупреждаю сразу — спирт. Вкусня-
тинка. Согрелась теперь? Чайку еще».
Алина комната — самая маленькая в общежи-
тии, 6 метров, но в ней умещаются кровать, стол,
холодильник, телевизор. Стены украшены пла-
стиковыми цветами, завешаны коврами. «Все
с помойки притащила, — хвастается Аля. — Там
и обувь найти можно, и одежду. Сейчас дирек-
ция хоть кирзовые сапоги на зиму старым работ-
никам выдает, а раньше так и говорили: „Идите
на помойку“».
Аля из Молдавии, уже восемь лет в России.
Приехала, когда ее сына, работавшего в Москве
197
на стройке, посадили в тюрьму за драку. Сначала

была уборщицей в кафе, потом дворником. «При-
шла сюда в феврале 2002 года. Снег тогда валил,
как мука из сита. Мы его с дороги в кучи сгребаем,
а кучи высокие, у меня уже рука не дотягивается.
А снег все валит и валит. Я упала на колени и плачу,
плачу. „Господи, — говорю. — Если ты меня хоть
немного любишь, останови снег“. Но не остановил,
конечно».
— Ты с Асель не водись. Злая она. Жизнью
озлобленная. Она сюда вслед за мужем приехала,
а муж ее не любит. Напивается, бьет. Синяк у нее —
видела? Его авторства. И ходит она вразвалочку —
с лестницы ее спустил. Месяц пластом лежала.
Она же сама виновата — дура дурой и есть. Он
пьяный приходит, а она на него орет. Я ей говорю:
«Ты ж мелюзга, тебя ж одним пальцем. Подожди,
когда проспится, тогда уж и мораль читай». Она
и сама говорит: «Кому я с тремя детьми нужна?»
А значит, живи с тем, от кого дети, и нечего тут.
Все терпят, и ты терпи. Лучшей жизни искать чего?
Жизнь — горе, всегда горе.
— Ты посмотри вокруг, — говорит Аля. — Кто
счастлив? Нету их. Всю жизнь на чужбине, детей
бросили. Одна тут забеременела, к себе съездила,
родила, ребенка на руки скинула и вернулась.
Женщины водку чашками пьют, мужчины курят,
как паровозы. Дерутся до крови. Молятся в одной
комнате по вечерам. А что молиться?..
Перерыв заканчивается в три. Возвращаемся

в ЖЭК — мы должны отработать еще три часа.
198
У ЖЭКа ко мне решительно подходит узбек Ибра-

гим. У Ибрагима борода и свирепый вид. «Я молюсь
пять раз в день! Я никого не боюсь, только Аллаха! —
начинает он под шиканье со всех сторон. — Я в пра-
вительство пойду, все расскажу. Мне из зарплаты
две тысячи вычли. Говорят, территория у дома не
прибрана. А она чистая, как стекло. Нашей бри-
гаде зарплату не из кассы выдают, а на руки. Кому
пятьсот рублей, кому тысячу вычтут, за что — не
говорят. Разрешение на работу за свои деньги
оформляем, так они его отбирают, выдают копию.
А как хочешь уволиться, они его обратно не отдают,
говорят: новое сделаете». «Мы не рабы!» — кричит
Ибрагим. От него шарахаются.
В ЖЭКе тоже поднимается крик. Женщина-тех-
ник пытается отправить всю бригаду на покраску.
Молодой киргиз Илияр и еще несколько упира-
ются: им еще нужно мыть цоколь, а значит, при-
дется работать до девяти вечера. Техник орет,
рабочие галдят, Илияр садится на лавочку и заяв-
ляет, что с места не сдвинется. Техник молчит,
произносит раздельно: «Я тут главная. Что скажу,
то и будет. Кому не нравится — пишите заявление».
Притихшие киргизы берут кисточки. Илияр долго
смотрит на техника, но та не отводит взгляд, и он
тоже, не глядя, цепляет одну кисть.
Асель с мужем отправляют корчевать пни. Мне
же топор не доверяют и отправляют красить. По
дороге рыжая Катя рассказывает о своих матри-
мониальных делах. «Парень один ходит к нашему
общежитию. Мы просто стоим иногда, разгова-
риваем, я ему сигареты прикуриваю. Мама вчера
199
говорит: „Иди в комнату“. Я не иду. Так она меня

за волосы — и об косяк!» Работницы хохочут.
«А я в ванную. Заперлась, не выхожу. Она мне:
„Выходи. Ничего тебе не будет“. Я: „Да я тебя знаю!“
(Взрыв хохота.) А она: „Я просто не хочу, чтобы
тебя называли нехорошо“. Так и просидели до
вечера: я — на унитазе, она — под дверью».
Долго ищем нужный адрес. По пути загляды-
ваем в мусорные контейнеры — ищем емкости для
краски. Наконец находим другую бригаду, и нам
объясняют задание: нужно выкрасить ажурные
заборчики вокруг дома оранжевой и желтой кра-
ской. Открываем бутылки. Краска чуть выплески-
вается, и рабочие аккуратно засыпают ее песком.
Пытаемся красить. Оранжевая краска жидкая
и прозрачная, как вода, с редкими оранжевыми
комочками. Желтая — густая, как деготь.
Катя звонит технику, и техник приходит. Акку-
ратно переписывает рабочих. И начинает кричать:
«Мерзавцы! Краска была нормальной! Вы слили
две краски в одну емкость — вот они и свернулись.
И не отнекивайтесь — слили! И что тут за песочек!
С кого мне снимать голову?» Рабочие втягивают
головы в плечи.
— Красьте чем есть. Хоть отличаться будет.
— Перекрашивать же придется.
— Ну и перекрасите!
Чтобы нанести оранжевую, нужно много раз
провести кисточкой по одному месту. Желтую
сильно втирать кисточкой в забор.
Начинает накрапывать дождь. Сильнее
и сильнее.
200
Катя кричит:
— Кончаем красить! Дождь!
— Ты совсем? Убьют же, — отвечают рабочие.
Дождь размывает краску во что-то несусвет-
ное. Промокшие, измазанные, мы идем сдавать
кисти. Затем в общежитие. Там веселые голоса
и вкусно пахнет едой. Рабочие снимают спецовки
и вешают на крюки у дверей. Женщины толпятся
на кухне, мужчины уткнулись в телевизоры (тоже
с помойки).
Асель и ее муж живут в такой же маленькой
комнате, как и Аля. Зато без соседей, одни. На полу
расстелили скатерть, и Асель зачерпывает пова-
решкой суп из пельменей, картошки и куриных
обрезков. Вкусно.
Россияро аз хасу хошок тоза мекунем! Келгиле
Россияны кирдене тазалайбэз! Se curatim Rusia de
Gunoi! Россияни ахлатдан тозалаймиз!*
Официальная часть
Мэр Ю.М. Лужков, побывавший на одном из суб-
ботников, представил публике новейшую тех-
нику, среди которой были парковые пыле-
сосы, предназначенные для очистки газонов от
листвы и веток, полностью заменяющие руч-
ной труд, дробилки древесных отходов и веток,
многофункциональные тракторы, оборудован-
ные насадками для кошения травы и обработки
*
Так выглядит на таджикском, узбекском, киргизском
и молдавском языках настоящий девиз гастарбайтера:
«Очистим Россию от мусора».
201
почвы, а также компактные вакуумно-убороч-

ные машины.
«Наша задача — вооружить этой техникой тех,
кто раньше был с лопатой и метлой. Это не только
повысит производительность труда, но и позво-
лит нам уйти от приглашения мигрантов, которые
убирают наши улицы», — заключил Ю.М. Лужков.
Рапорт:
• На столичных субботниках радость свобод-
ного труда испытали 40 тысяч дворников.
• За один день из столицы вывезено около ста
тысяч кубометров мусора. Больше всего мусора —
около 10 тысяч кубометров — вывезено из ЦАО.
• Отремонтированы 8 тысяч урн и лавочек.
Приведены в порядок 30 гектаров газонов.
Добиваясь этих показателей, дворники
несколько дней работали без обеда.
21.04.2008
Оля и тишина
Оля совершенна. Кудри, зеленые глаза с рыжим

огнем вокруг зрачка, идеальная фигура. У нее
всегда свежий маникюр, у нее не бывает слипшихся
от туши ресниц и порванных колготок, она со вку-
сом одета. В сумке всегда есть влажные салфетки
для рук, влажные салфетки для обуви, крем, нож-
ницы, щипчики, пилочка и зубочистки. Она не тол-
стеет. Предпочитает одеваться в черное. Много
бижутерии — два черно-белых кольца со стразами,
черные сережки со стразами, кулон со стразами.
Стразами украшен и черный слуховой аппарат. Оля
глухая.
Оглохла Оля дважды. Первый раз — в 1,5 года,
еще в Барнауле, когда при тяжелом ОРВИ, перешед-
шем в воспаление легких, врачи назначили уколы
пенициллина. Оля говорит: «Иначе бы я умерла».
Олин диагноз звучал — глухота с остатками слуха,
и этими остатками что-то Оля все-таки слышала
(как ныряльщик слышит звуки внешнего мира
сквозь толщу воды). Второй раз Оля оглохла пол-
года назад, после одной безумной любви. И теперь
Оля не слышит почти ничего. Редуктор щелкает,
давление нарастает, Оля погружается в тишину.
Оля Мельникова — актриса. Театр «Сине-
матографъ», в котором работает Оля, готовится
203
к премьере. В постановке по пьесе Мрожека

«Вдовы» Оля играет смерть.
Оля снимает комнату на конечной стан-
ции метро. Каждое утро ее соседка и квартирная
хозяйка — безработная баба Рита — стучит в дверь,
и Оля чувствует этот стук. Оля подходит к окну. За
окном метель, далеко внизу коробка школы, голые
тополя.
В комнате Оли почти нет книг. Книги были, но
Оля их продала после своей великой любви. Тогда
Оля становилась совершенной, и многое из того,
что она делала, не поддается логике. Теперь уже
много недель Оля читает роман «Приди, полюби
незнакомца». Роман плохой, но Оля читает его
очень всерьез.
Еще у Оли есть фильмы: «Кровавая импера-
трица», «Римские каникулы». Оля любит истори-
ческие драмы, романтические комедии. Только
зарубежные, лучше 60-х годов. Ужасы, триллеры
и боевики Оля на дух не переносит. Еще комнату
украшают две иконы и фоторамка. В фоторамке
сменяют друг друга эльфийские принцессы, муж-
ские торсы и романтические стихи.
Это аудитория №10 Государственного специ-
ализированного института искусств, сокра-
щенно ГСИИ. Зал на 70 зрительских мест. Здесь
идут учебные спектакли и здесь театр «Синема-
тографъ» репетирует, репетирует, репетирует
«Вдов».
С верхнего этажа доносится музыка — слепые
музыканты готовятся к зачету. В соседней аудито-
рии учатся рисовать люди с ДЦП.
204
Режиссеру Андрею Назаренко 32 года. Он пре-

подавал в Щуке и ГСИИ одновременно. Потом при-
шлось делать выбор, и Назаренко неожиданно для
себя остался в ГСИИ.
«Синематографъ» — это выбор каждого. Офи-
циально театра не существует, но он живет уже три
года, перебираясь со сцены на сцену.
Со спектаклем точно так же. Его не должно
было быть, но предыдущий режиссер «Синемато-
графа» Варвара Гребельная пыталась поставить
мюзикл «Картина Желание». И системно ошиб-
лась — сделала ставку на музыку и быструю реак-
цию актеров. Быстрой реакции у глухих на музыку
не получалось, поэтому спектакль не сложился. Но
декорации — две металлические рамы на колеси-
ках — остались. Кроме того, Назаренко давно хотел
доказать директору театра Ирине Кучеренко, что
женская часть «Синематографа» не менее талант-
лива, чем мужская. Нужен был женский спектакль.
Так и появились «Вдовы» Мрожека. Комедия про
то, как мужчины и женщины изменяют, убивают
и лгут.
Настя и Маша гоняют диалог.
— «А от чего умер ваш муж?»
— «От простуды».
— «Наверное, слишком легко одевался».
— «Где там легко, даже белье носил шерстяное».
— У актера есть чувство долга и есть чувство
очень долго. Держим темп! — диктует Андрей. —
Вы треплетесь о похоронах мужей в кафешечке, так
делайте это легче. От многозначительности кони
дохнут. А про «слишком легко одевался» — это
205
в твой огород камень, Маня. Она считает, что ты

плохо следила за своим мужем. Реагируй.
Весь этот диалог Настя и Маша говорят руками.
Озвучивает их Паша. Озвучка необходима — каж-
дый спектакль «Синематографа» предназна-
чен и для глухих, и для слышащих. Паша Ахаль-
цев — единственный мужчина и единственный
слышащий в спектакле — приглашен со стороны,
из Московского областного института искусств.
Паша играет официанта — образ судьбы в пьесе.
— Вы дали ему аспирин? — говорит Паша
и отвечает сам себе:
— Хотела дать, но он отказался, — мол, все
равно не поможет.
— Они всегда так говорят.
— Уверял, что у него покалывает не от про-
студы, а от шпаги. Говорю — тебя продуло, потому
что вышел без шарфа, а он мне — его, мол, прот-
кнули шпагой.
— Шпагой?
— Во всяком случае, чем-то острым.
— Я смерть, — говорит Оля. — Я знаю, когда
умрет каждый. Я наблюдаю.
В ремарке Мрожека смерть обозначена как Тре-
тья Вдова. «Прежде всего высокого роста и хорошо
сложена, должна уметь двигаться грациозно
и с достоинством», — пишет Мрожек.
Его звали Алеша. Бывший мент, нынешний
менеджер (позже оказалось — охранник). Познако-
мились в интернете три года назад, зимой. 8 марта
развиртуализировались. Через месяц начали жить
вместе.
206
На «жить вместе» Олю уговаривали всем

театром.
— Но я его не люблю, — говорила Оля.
— Полюбишь, — убеждала директор театра Ира
Кучеренко.
И правда, Оля полюбила.
Жили на Домодедовской, в высотке на послед-
нем этаже. Оля готовила, убирала квартиру, пыта-
лась подружиться с его друзьями. Так она пред-
ставляла семейное счастье. Алеша прописал ее
в квартире и даже предлагал обвенчаться в церкви.
Потом, когда Оля была на гастролях, муж при-
вел проститутку. Глухие очень наблюдательны, но
особой наблюдательности тут не требовалось.
Алеша валялся у Оли в ногах. Оля позвонила
Алешиному отцу. «Ты можешь его простить?» —
спросил свекор.
И Оля простила.
Потом был еще раз. И еще.
Чужие женщины проявлялись в деталях.
Волосы на полу. Кто-то трогал крем. Пробка из-под
шампанского под батареей. Фрукты — он не ест
фруктов, а ей никогда не покупал. Жизнь превра-
щалась в подробный ад.
Оля начала проверять телефоны мужа и как
в плохом анекдоте под записью «строитель» нашла
25-летнюю Таню. Таня делилась секретами аналь-
ного секса и просила Олю не мешать их счастью.
Кончилось тем, что Оля начала вступать
в обширную переписку с Алешиными любовни-
цами. Сам Алеша уже не валялся на коленях. Он
называл ее истеричкой и намекал, что тут никто
207
никого не держит: «Но я тебя, конечно, не гоню —

ты же бездомная».
Потом случился этот смог. Алеша уехал пере-
жидать в деревню, Оля осталась в Москве. И обна-
ружила, что пропала сорочка. Кружевная, любимая.
Позвонила, предъявила претензии. «Хочешь
уезжать — уезжай», — спокойно сказал Алеша;
«Но зачем ты удержал меня тогда, в первый раз?»
Алеша бросил трубку.
И Оля решила уйти. Собрала вещи, потом
начала ходить по квартире. Особенно почему-то
было жалко, что недавно сделали ремонт.
Дальше Оля помнит плохо. Но, судя по мили-
цейскому протоколу осмотра квартиры, Оля раз-
била все, что могла разбить. Стеклянные двери
шкафчиков, плиту, скульптурки, посуду, окна.
Окна Оля выбивала руками. Увидела кровь,
занервничала и выпила успокоительного — сразу
пузырек.
— И только тогда я поняла, что очень хочу жить.
Оля дошла до соседки, объяснила ситуацию
и попросила вызвать скорую.
Так Оля оказалась в психиатрической
больнице.
Аудитория занята — там репетируют те, кто
имеет на это большее право, чем нелегальный
«Синематографъ». Актеры и Назаренко собираются
в 13-й. Это гримерка. Диваны, стулья, чай.
Переводят «Алису в Стране Чудес» на жесто-
вый язык. На «Алису» департамент соцзащиты
Москвы неожиданно дал грант в 500 тысяч. Пре-
мьера, кажется, откладывается — кэрролловские
208
парадоксы на жест перевести нелегко. После неко-

торых колебаний актеры заменяют «люди с другой
стороны земли» на «люди Арктики и Антарктики».
Словосочетание «сторона земли» на жесте не имеет
смысла. Жестовый язык очень логичен.
Отдельных жестов в жестовом языке меньше,
чем слов в русском. Но на смысл влияет скорость
и направление жеста, положение рук относительно
корпуса, слова, которые проговаривают губы. Глу-
хие говорят не руками — всем телом.
Ощущение жестового языка у каждого свое.
Настя может думать на жесте и на русском, и это
будет по-разному. Маша думает образами и не
улавливает тот момент, когда картинка в голове
превращается в движение рук. Оля тоже думает
образами, но сны ей снятся на жесте.
Как глухой ощущает жестовый язык изнутри?
Как дорогу от точки к точке. Каждая точка — это
смысл. Чтобы дотянуться до точки, ты делаешь
движение. И еще. И еще.
Особенно сложно поддаются переводу языко-
вые парадоксы и созвучия. Жесты должны быть
похожи, и труппа «Синематографа» решает, как
сказать «антиподы» и «антипятки», чтобы было
смешно.
Текст пьесы на жестовом серьезно отличается
от оригинального. Вот и сейчас Назаренко предла-
гает заменить вопрос «Куда ты идешь?» на «Откуда
ты падаешь?»
Из одной руки делается земной шар, из дру-
гой — человечек, который летит, летит, летит
сквозь землю. Настин зацепляется и долго
209
болтается, пытаясь спастись. Леша переворачи-

вает земной шар и падение оказывается путем
на поверхность. Олин человечек падает прямо
и долго, затем исчезает.
В психиатрической оказалось так страшно, что
через пять дней Оля упросила врача отпустить ее
под расписку.
В больнице Оля выучила новое словосочета-
ние — «состояние аффекта».
— Мой психотерапевт говорит: то, что я сде-
лала, это нормальная реакция женщины.
Пока Оля лежала в психушке, Алеша подал
в суд — отсудить стоимость разбитых шкафчиков.
Потом еще оказалось, что Оля украла деньги — 50
тысяч, если точно.
— Но Алеша отказался отдавать мой паспорт, —
говорит Оля. — И адвокат сказал: это похищение
документов, это уголовное дело!
До суда иск не дошел.
Оля спрашивает: «Почему он не навещал меня
в больнице?»
— Мы включим дежурку и собственный маг-
нитофон. Дежурку выключим, магнитофон уне-
сем, — убеждает Назаренко охранника. Охран-
ник недоверчиво топчется в дверях и хохмит. Он
знает позицию нынешнего руководства института:
«Синематографъ» здесь чужой и на репетицион-
ную площадку права не имеет.
Руководство института поменялось в 2009
году, и теперь репетиции проводятся в тайне,
пускай и довольно условной. За неделю
в окнах между официальными занятиями
210
иногда получается втиснуть четыре полноцен-

ных прогона.
Когда год назад «Синематографъ» лишился
возможности играть в стенах института, он окон-
чательно стал виртуальным — спектакли стало
показывать просто негде. И директор театра Ира
Кучеренко начала ходить в столичный департа-
мент культуры как на работу. Два месяца назад
чиновники предложили три площадки — три
московских театра, которые вроде бы согласны
иногда разрешать «Синематографу» играть в их
стенах. Вроде бы и очень иногда…
— Это такая подачка, чтобы мы заткнулись, —
говорит Ира.
Вот вчерашний спектакль по песням Высоц-
кого впервые шел на новой площадке. За час до
начала выяснилось, что договоренность «Синема-
тографа» с департаментом не подкреплена ника-
кими документами, и пришлось срочно перетаски-
вать декорации в другой зал. «Хорошо, что совсем
не выгнали», — говорит Андрей.
Ира рассказывает свою самую заветную мечту:
«Если бы департамент официально признал нас
театром, можно было бы всем сделать маленькую
зарплатную ставочку. Был бы свой зал… А то бол-
таемся, болтаемся...»
Затем Ира рассказывает, как воюет за гранты.
Об этом она может говорить часами. Ира тоже
больна «Синематографом».
«Официально» репетировать «Синематографу»,
кстати, до сих пор негде — театры принудительно
предоставили площадки только для показов. Вот
211
Андрей и ведет переговоры с охранником. Нако-

нец, охранник уходит.
— Па. Па. Па. Па! — говорит Оля. Просит. —
Скажи что-нибудь. Ну, хоть раз, два, три. Еще. Еще!
Нет, не слышу.
Театр на Поварской, одна из тех самых площа-
док, которые в директивном порядке предоста-
вил департамент культуры. Сейчас будут «Записки
сумасшедшего». Оля играет медсестру психиатри-
ческой клиники. Медсестра получается замеча-
тельная. Личный опыт, такие дела.
Оля уже нарисовала себе безжалостную маску
вместо лица. Еще принесла свой прежний слухо-
вой аппарат. Аппарат белый и лучше подходит под
белый халат, но в нем Оля не слышит даже себя.
Оля снимает аппарат и идет курить. Чувствует,
как громко скрипит снег под ногами.
Этот слуховой аппарат сломался, когда Оля
вышла из больницы. Мир вдруг стал очень, очень
тихим. Но Оля слышала — вой, такое бесконечное
«ууу» в ушах. На одной ноте, 24 часа в сутки. Такое
случается, когда ломается аппарат.
Оля пошла к сурдологу, чтобы заказать новый.
Объяснила: «воет»
— Он не воет, — сказала сурдолог Ольга Ива-
новна. — Оля, что с тобой?
Выяснилось, что те самые «остатки слуха»
сократились ровно в два раза. Оля больше не могла
услышать ни одного звонкого звука. Ни голоса
ребенка, ни чириканья воробьев.
— Насовсем? — спросила Оля.
— Насовсем, — подтвердила Ольга Ивановна.
212
Сурдолог объяснила, что такое случается при

нервных потрясениях. И что сейчас глохнущие
идут валом: «Смог, все нервничают».
— Смог — это ужасно, — подтвердила Оля.
На новом аппарате Оля попросила сделать
стразики. Одинаковые, через равные промежутки.
С этого момента Оля стала совершенной.
Ира Кучеренко не понимает режиссера Наза-

ренко. Ира говорит, что репертуар можно было бы
подбирать и попроще. «Записки сумасшедшего»,
«Вдовы», «Алиса»… Не каждый слышащий усидит,
а играем-то для глухих…
— Для всех играем! — орет Назаренко.
Но несколько раз было, что именно глухие зри-
тели уходили посередине спектакля.
— Глухие в массе своей очень необразованные, —
говорит Назаренко. — И проблема не в глухих, про-
блема в образовании. Наша система нацелена на то,
чтобы подготовить из глухого слесаря или токаря.
Мир не готов их интегрировать в себя. Вот их школь-
ные учебники. Почему там нет картинок? Почему не
дается визуальное искусство, они же видят?
Назаренко как худрук третьего курса водит
своих студентов в музеи. Требует выбрать картину
и описать, что на ней нарисовано, что чувствовал
художник, когда клал краски, и почему именно
про эту картину хочется писать сочинение. Я вспо-
минаю, что такие вот сочинения писала в шестом
классе на МХК. Но глухих МХК не учат.
Очень помогает интернет. Фильмы с субти-
трами, форумы. Самый большой — deafworld.ru,
213
«Страна глухих». Свое закрытое коммьюнити,

где можно обсудить, почему при чтении по
губам ошибаешься чаще всего на безударных
гласных, как подключить скрытые субтитры
на канале ТВЦ и стоит ли закрывать слуховой
аппарат волосами. Глухие советуются друг с дру-
гом, что делать, если на улице слышащий спра-
шивает дорогу. Из вариантов ответа: «не знаю»,
«извините, спросите другого», развести руками.
В глухоте признаются единицы — слышащие,
понимая, что перед ними глухой, начинают
«растягивать губы». «В 80% случаев — насмешки,
поджатые губы, раздражение, что заставляем их
напрягаться. В 10% — интерес как к иностран-
цам, у некоторых — жалость. В 10% — отноше-
ние равнодушия (в хорошем смысле), то есть
не пытались как-то выделить — глухой, зна-
чит будем общаться как ему удобнее». Девочка
пишет: «Когда была маленькой, лет 10-15, пыта-
лись под ружиться дети из любопытства».
Глухие обсуждают ответ Путина на вопрос,
стоит ли придавать жестовому языку статус госу-
дарственного. Ответ — обычная вода, пресс-кон-
ференция от 2006 года, но обсуждают до сих пор.
Спорят об отрывке из «Героя нашего времени».
Печорин говорит: «Признаюсь, имею сильное пре-
дубеждение против всех слепых, кривых, глу-
хих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч.
Я замечал, что всегда есть какое-то странное отно-
шение между наружностью человека и его душою:
как будто с потерей члена душа теряет какое-ни-
будь чувство».
214
Актриса «Синематографа» Настя Несчастнова

хорошо знает оба мира. Насте здорово повезло —
ответственные слышащие родители и массовая
школа. Но слух падал, и поступать пришлось уже
в ГСИИ. Теперь Настя — отличный переводчик
с жестового на русский. Переводит лекции в инсти-
туте, ведет кружок по жестовой песне.
— Глухие — это замкнутый мир, — под-
тверждает Настя. — Но непонятно, чьей вины
в этом больше — глухих или слышащих.
10 минут Оля тратит на то, чтобы правильно
накрасить глаза. Ложка меда — предохраняет
от проблем с поджелудочной, глицин помо-
гает памяти. Кофе пить нельзя — быстро бьется
сердце, зеленый чай пить нельзя — падает дав-
ление. Остается черный. Толстеть нельзя —
актрисы не толстеют. После соприкосновения
с водой руки надо помазать кремом. Курить надо
бросать.
Оля весит 52 килограмма и с сожалением вспо-
минает, что при депрессии весила 47.
Оля не пьет алкоголь.
Еще в жизни Оли есть AVON. Оля распростра-
няет каталоги в институте и среди знакомых, запи-
сывает заказы, потом раздает косметику. Получает
процент с продаж. Выходит немного — тысяча-две
в месяц, но одни названия чего стоят. Крем «Горя-
чие пески Аризоны», помада «Млечный путь», тени
«Васильковое техно». Сама Оля пользуется спа-се-
рией, на что, собственно, две тысячи и уходят.
— Мы не играем смерть и судьбу! Мы играем
гротеск в виде скетча, в стиле китча!
215
— «Я не понимаю, чего он хочет», — говорит

Оля Насте.
Назаренко хочет легкости. Хочет комедии. Он
хочет, чтобы Оля и Паша переговаривались друг
с другом как супруги, которые много-много лет
вместе. Которые заодно.
— За 20 тысяч лет мужчин в твоей постели
было много. Ты всем им даешь надежду, — говорит
Назаренко Оле. — А что такое переспать со смер-
тью, поспорить с судьбой? Вы немножко ревну-
ете каждого человека друг к другу — так, в шутку.
То есть ревность только обозначаете — потому
что на самом деле вы давно и крепко любите друг
друга — и мочите вы их вдвоем.
Оля и Паша кивают.
— Вы в очередной раз используете людей,
чтобы пофлиртовать друг с другом, — говорит
Назаренко. — Так флиртуйте уже. Убивайте их
весело!
Олю начало колбасить еще в метро. Оля едет
в Домодедово — по делам, и до смерти боится
столкнуться с этим самым Алешей. Хотя марш-
рут вроде бы не предполагает — сначала пенсион-
ный фонд, затем собес. Оля нашла официальную
работу и обязана уведомить об этом государство.
Оля будет преподавать фламенко неслышащим
студентам ПТУ и ВУЗов.
Трасса, маршрутка, облитое ледяным сиянием
крыльцо. Очередь, затем вторая. Разговоры:
— Справку, что я оказалась от соцпакета?
— Черные подбивают молодежь — молодежь
убивает. А я бы их всех взорвала!
216
— Седьмой или восьмой — без разницы, специ-

алисты одни и те же.
— Если справка, то на учет, а если вы постоян-
ный инвалид…
— Зенки как вылупит!
Оля слышит гул голосов, как будто в беспо-
рядке перебирают по клавишам нижнего регистра
фортепьяно — мягко, через педаль.
Наконец, ей сообщают, что преподаватель не
входит в тот список профессий, при котором госу-
дарство продолжает давать городскую доплату.
Вот если бы нянечка, посудомойка или библиоте-
карь — то да, а преподаватель нет. Таким образом
Оля лишается городской надбавки в восемь тысяч
рублей. Ее предполагаемая зарплата тринадцать
тысяч.
— Разница всего пять тысяч получается. Вы
уверены, что хотите работать? — спрашивает
чиновница.
— Уверена, — говорит Оля.
На занятия приходит всего одна девочка —
полноватая студентка-экономист Лена. Оля объ-
ясняет, как правильно бить ногой об пол — как
лошадь, понимаешь, как лошадь. Лена быстро
устает и на следующие уроки не приходит.
— Я понимаю, отчего это происходит. Мы впер-
вые делаем суперсложную вещь. Нарушаем законы
коммуникации. Обычно жест предваряет либо под-
крепляет речь. У нас он дублируется, идет парал-
лельно, становится самоценным, — говорит Андрей.
Репетируют финал — стихотворение Бодлера.
У Оли и Паши никак не получается синхронность.
217
По мизансцене Оля не видит Пашу и не может ори-

ентироваться на его губы. Паша не видит рук Оли
и не может, следуя за ней, замедлиться или уско-
риться. Стихотворение не складывается, не дышит.
— Люди на одном языке друг друга понять не
могут, — успокаивает их Назаренко. — Давайте
еще.
— Подожди, мне нужно время, чтоб сопли
собрать, — отвечает Паша.
Вариант с жестким, фиксированным ритмом
отмели сразу — так не будет развития, не будет
пространства для разгона, будет скучно. Остается
интуиция. Паша и Оля долго смотрят друг на друга,
затем отворачиваются. «Начинай» — одними
губами говорит Паша. И Оля начинает.
В метро Оля отключает аппарат, чтобы не слы-
шать шум. Чувствует вибрацию.
P.S. — Я очень давно глухая, — говорит мне Оля. —

Я уже совсем не расстраиваюсь, только иногда.
Думает.
— Знаешь, если бы я слышала, у меня была бы
другая профессия. Точно. Стала бы я счастливее?
13.03.2011
Трасса
Проснулись около пяти вечера. А Вика не спала

совсем — лежала на полу на кухне и разговари-
вала с Андреем. Андрей сидит в зоне неподалеку
от областного центра. Чтобы дозвониться до него,
Вика утащила у спящей Нины телефон.
— Он пришел на точку, — рассказывает Вика
мне свою историю любви. — Взял меня на два часа.
И вот мы уже полтора года вместе!
Из «полутора лет вместе» действительно
вместе они прожили только месяц. Да, пили,
да, дрались, но все равно эти четыре недели
в Викином сознании сейчас самые светлые.
И у же год и четыре месяца Вика ж дет Андрея
и тратит все деньги, чтобы доехать до коло-
нии и купить любимому «маечки-футболочки»,
сигареты, еду, положить денег на телефон. Эти
полтора года она очень пьет, потеряла перед-
ние зубы. И хотя Вика много зарабатывает — 40
тысяч в месяц, четыре местных зарплаты, но
вставные зубы она оставила «на потом» — когда
выйдет Андрей.
— Куколка моя! — кричит Вика, дозвонившись,
в трубку. — Ну как ты там? Скучаю!
Но вместо обмена нежностями Вике при-
ходится оправдываться: Андрей созванивался
219
с Викиной начальницей Светой и узнал, что вчера

Вика не выходила на работу.
— У меня лицо обожжено! Я не могла! — разъ-
ясняет Вика. Полторашка пива, призванная облег-
чить разговор, пустеет на глазах. — Я пришла
домой и заснула! Я ни с кем не трахалась, если это
тебя интересует!
Уже два года Вика работает проститут-
кой. Андрей в курсе, на какие деньги покупа-
ются «маечки-футболочки» и прочие блага жизни.
Андрей считает, что денег недостаточно, а раз
Вика прогуливает работу, значит, она его не любит.
А нелюбящая женщина ему не нужна. Он бросает
трубки.
Вика тут же перезванивает:
— Андрей!
Разговор длится два часа — с перерывами
на слезы. В итоге Вика садится к зеркалу и начи-
нает аккуратно замазывать коричневые пятна
на подбородке — химический ожог, перекисью, по
пьяни. Со спины Вика похожа на точеную статуэ-
тку, но пьяное раскрасневшееся лицо, потерянный
взгляд, черный провал рта. Вика — специалист по
минетам.
Нина и Света по очереди идут в душ. На сте-
нах ванной — несмываемая многолетняя плесень,
в комнатах отстают обои, квартира на редкость
захламлена. Само жилье съемное и, как и рабочее
место девчонок, принадлежит некой Марфе. «Она
мне как сестра, — говорит Света. — Я ее так и назы-
ваю». Одеваемся. Света вызывает такси, и к шести
вечера мы едем на точку.
220
Трасса
18.30
Точка находится в семи километрах от города,
на Рынке. Рынок представляет собой цепь фанер-
ных и металлических ларьков-вагончиков по
обеим сторонам федеральной трассы. Вагончи-
ков около 50: шиномонтаж, кафе, девочки. Девочки
работают в пяти вагонах, но конкуренцию им
составляют продавщицы, «которые за выпить пой-
дут с кем угодно», и «трассовые» — девочки, рабо-
тающие в одиночку, на обочине. Светин вагончик
считается лучшим на Рынке.
Светиных вагончиков на самом деле два —
«трахательный» и «основной». В «трахатель-
ном» — две комнаты, две кровати, и больше ничего.
В «основном» кроме кровати за стенкой есть еще
комната-«кафе»: барная стойка, два холодильника,
посуда.
Света наклеивает накладные ресницы, густо
мажет губы перламутром. Девочки подметают
в вагончиках, меняют постельное белье, выносят
стол и стулья из вагончика, ставят на землю. Выта-
скивают приемник, колонки: «„Русское радио“, все
будет хорошо!». На столе — арбуз и дыня. Их тут же
покупает семья с детьми, проезжающая по трассе.
Света кладет новые.
«Я могу продать что угодно, — говорит Света. —
И по многу раз».
Свете 41 год, «настоящая великая отечествен-
ная». Невысокая блондинка с цепким взглядом. На
Рынке 15 лет. До Рынка в ее жизни было многое —
безумная любовь к наркодилеру, которая закон-
чилась тем, что ее продали в рабство сутенерам:
221
«за полторы недели его долги отработала»; заму-

жество за дагестанцем: «сбежала, потому что мне
никто не указ»; работа официанткой кафе в горах
Карачаево-Черкесии. Этот период жизни Света
любит вспоминать больше всего: «Я даже прави-
тельство Карачаево-Черкесии обслуживала! На
Новый год одних чаевых вышло 5 тысяч!» Но и сей-
час она счастлива. С гордостью перечисляет: «Два
шкафа одежды, обуви шкаф, крема три раза выки-
дывала — надоедали». У Светы уже взрослые сын
и дочь. Дочь с ней почти не общается. «Она у меня
образованная, учительница, не пьет, не курит», —
с гордостью говорит Света.
Еще у Светы есть Мечта. Мечту зовут
«Певица Валерия». «Простая саратовская дев-
чонка, а как раскрутилась!» Света вместе с Зоей,
которой принадлежат оба вагончика, ездила
на ее концерт в облцентр. Это еще один большой
счастливый момент. Пробилась к сцене, пода-
рила Валерии зеленые розы, получила автограф.
Автограф теперь висит на зеркале с фотографи-
ями дочери.
Почти у всех проституток в Светином вагон-
чике есть дети. У минетчицы Вики — 6-летний сын,
у Нины — 12-летняя дочь. Дети живут у родителей.
Есть и многодетная мама — Тая. Ее дочь в третьем
классе, сын — только идет в школу. Тая приходит
в вагончик и сразу ложится спать, пока клиенты не
подъехали. Очень красивая — светлые волнистые
волосы рассыпаны по плечам, грустная улыбка —
и очень тихая. До того как попасть к Свете, Тая
сидела на маке. Получила кличку Кубик. «Сейчас
222
Трасса
вроде не ширяется, хотя кто его знает, — замечает

Света. — Работает хорошо, не привередливая».
Привередливая — это Нина. Во-первых, «ника-
ких минетов ни за какие рубли». Во-вторых, ника-
ких «чурок»: «Ненавижу». «Чурок» Нина ненавидит,
как ей кажется, по вполне идеологическим причи-
нам: «Они женщину ниже себя ставят».
Нина нетипичная девочка для трассы: за
тридцать, короткая стрижка, полноватая, очень
умная, очень злая на язык. Есть даже незакон-
ченное высшее — экономическое. На трассу Нину
десять лет назад привела подруга. «Хотела зарабо-
тать на билет, да так и осталась. Кто б мне хоть за
год сказал, что буду проституткой, в жизнь бы не
поверила». На трассе Нина осталась ради дочери —
той было два, без отца. Сейчас дочка в 5-м классе,
победительница разнообразных конкурсов чтецов.
Нина ею очень гордится.
Скоро Нина собирается выходить замуж.
Ее жених Ваcечка младше ее на 10 лет, сейчас
на стройке в Москве. Она то и дело пишет ему неж-
ные SMS. Ваcя — бывший токсикоман, и Нина гово-
рит, что из зависимости вытащила его именно ее
любовь. Правда, чувства к жениху у Нины скорее
материнские, но она себя обнадеживает: «Думаю,
мы будем счастливы».
19.30
Подъезжает первый клиент — 05 регион, даге-
станец.
— Мамен кументс! — орет Нина. — Ассалям
алейкум! Во имя овцы, сыра и свиного уха! ОМОН!
223
— Минет 300, анал 200, на раз — это на двад-

цать минут — 500, час — тысяча, ночь — четыре, —
привычно тарабанит Света. После недолгих пере-
говоров, — Лайла, это к тебе.
Лайла вскакивает со стула, одергивает коро-
тенькое платьице, улыбается. Лайла — сама напо-
ловину дагестанка, пожалуй, единственная
девочка, которая искренне радуется гостям с Кав-
каза. «С ними очень удобно работать: ебутся как
в последний раз, — говорит Лайла. — Вошел, пару
раз дернулся, и все». Лайла работает на скорость.
За ночь она может обслужить до 20 человек. Сама
Лайла из деревни. Хвастается, что купила холо-
дильник за 17 тысяч, плазму, — «так у нас все
офигели».
— Мы только с Лайлой 20 тысяч на двоих
делаем! — хвастается Света. — Вообще удачный
набор тогда был.
Рекрутинг девочек из деревень на трассу —
привычное дело. У Марфы есть специальные
люди, они объезжают деревни, что подальше,
и вербуют девчонок из больших и бедных семей.
Деревенских на трассе очень любят — работящие,
скромные, «с хорошим стимулом на работу».
Некоторые приходят на трассу сами. Их тща-
тельно собеседуют — стараются вычислить нар-
команок. Других привозят на трассу в багажни-
ках — отрабатывать долги. Привезенная девочка
обойдется вагончику в 5-20 тысяч. Но их поку-
пать надо с умом. Вот однажды Света купила
такую, а она сбежала на следующий день, «тва-
рюга неблагодарная».
224
Трасса
20.00
Темнеет, подтягиваются клиенты. Двое парней
покупают пиво (100 рублей банка), пререкаются
со Светой о цене. Садятся с девчонками. Молчат,
на вопросы девочек не отвечают. Один из них дело-
вито щупает Викины ноги. «Парни, может, курицы
купите? — „кружит“ их Света. — Девочки голодные.
Мяса бы им». Один из парней комментирует: «Луч-
шее мясо на рынке — в этом вагоне». Ржут. Заказы-
вают по разу Вику и Таю.
Заходит посидеть Саша — «мамочка» из сосед-
него вагона. Обсуждают свою товарку Зойку-
помойку. Зойка-помойка сдает свою падчерицу,
но проблема не в этом, а в том, что ее вагончик не
сдал тысячу на уборку территории.
Саша рассказывает, что девчонок набирает
сама: «Сажусь в машину и еду по городу. На пло-
щади перед ДК, на остановках сидят… ну, знаешь,
такие? Пузо наружу, пивас в руке. Я к ним такая
из белой „Мазды“ выхожу: девочки, вот вы тут
сидите, мальчиков цепляете, пиво пьете, деньги
тратите. А у нас — то же самое, но деньги уже вам
дают, а выпивки бесплатно и хоть залейся. По
ехали, поглядите».
Саша хвастается, что у нее целый год рабо-
тала дочь замначальника местного УВД: «Ей
родители деньги на цацки не давали, так она
сама к нам пришла. Но я ее городским вообще
не сдавала, чтоб не узнали, и за стол не сажала.
Она в вагончике сидела. Если клиент чистый и не
местный, я ее зову. Сейчас на экономфаке учится,
первый курс».
225
Обсуждают, почему на трассе так мало вагон-

чиков с девочками. Бизнес прибыльный, расходы
небольшие — сам вагончик стоит 50-150 тысяч
рублей, еще полторы тысячи «аренда», три — ком-
мунальные расходы. «Крыша» — местная мили-
ция — правда, очень формальная: выражается
только в том, что раз в месяц менты приезжают
на «субботник». Но зато и платить им не надо.
В итоге «мамочки» сходятся во мнении: «Народу
мало, потому что бизнес больно нервный».
20.30
Из такси выбирается невысокий лысый мужик —
улыбка на все лицо. Военный, только что полу-
чил звание майора и идет обмыть. «Светка! — кри-
чит. — Курицу, водку, живо! А то сейчас мы вас
расстреляем!» Девчонки смеются. «Деньги», — тре-
бует Света. «Ты что, меня не знаешь?» — удивля-
ется майор. «Плати вперед! — говорит Света. —
Много вас таких».
Майор показывает Нине фотографии с мобиль-
ника — новая скоростная машина-болид, япон-
ская, по дешевке. Поигрывает ключами, стараясь,
чтоб был виден брелок — ГРУ-шная летучая мышь.
Делится планами: осталось четыре месяца до пенсии,
а потом — собственное сыскное агентство. «Дядя —
генерал-майор из налоговой полиции области, тетя —
Верховный суд. Помогут, раскручусь». «Телепузик ты
мой», — любезничает с ним Нина.
Выпивают бутылку водки — 300 рэ, просит
вторую. «Поссорился с любимой. То есть не поссо-
рился, а так, нахамил и ушел», — рассказывает
226
Трасса
с гордостью. «Позвони ей», — просит Нина. «Не, ты

че, я же мужик. Сама позвонит».
Через некоторое время действительно раз-
дается звонок. Майор вальяжно прикладывает
трубку к уху, затем вскакивает и начинает мате-
риться. В части, подведомственной ему, застре-
лился срочник. Прямо на посту.
— Пидор! — орет майор. — Телка его бросила,
тоже мне! Я же не застрелился в свое время! Вообще
не мужики — вафли 90—91-го года рождения. Дети
кризиса. Тоже перегрелся вот один на плацу...
Бобер в реанимации щас. Врачи говорят: 50 на 50
выживет. А я не виноват, что солнце греет!
Оторавшись, майор все-таки понимает — ехать
надо. Начинает набирать водителя, но спохваты-
вается: пьяный, ночь, Рынок — как же репутация?
Потом решается, звонит какому-то Володе и орет
в трубку: «Все! Я отдыхаю! Не сметь меня трево-
жить! Никуда я не поеду! В восемь утра рапорт мне
на стол! Все подпишу!»
— Ух, нервы! — смеется. — Тая, пошли на час!
Отдает тысячу Свете. Уходят.
23.00
Новая машина. Мужик с мальчиком, мальчику лет
14 на вид.
— Племяша привез, — объясняет мужик. —
Бабу ему надо попробовать.
Мальчику очень неловко. Он выпивает водки
и быстро соловеет, уходит с Таей. Мужик тем вре-
менем начинает вспоминать зону. Оказывается, он
недавно освободился. Сидел за разбой.
227
— Там нормальные люди сидят. Чистые. Не то

что вы.
— Выпей лучше, — быстро говорит Нина. —
Налить тебе?
— А ты не пила с этого стакана? Я из стакана
шлюхи пить не буду!
— А я училась в лицее, — вдруг говорит Вика. —
В немецкой гимназии.
— Не ври, — говорит уголовник.
— А я и не вру. Сначала мама за наркоту, потом
у меня условный… Но знаешь, Die Liebe ist ein Gluck,
Die Liebe — Schicksalsschmuck. Die Liebe ist ein
Traum, Die Liebe — Sonnenraum…*
Выходит Света. Молча выплескивает водку
на землю.
— Пиписька! — орет Вика. — Чтоб ты сгорела!
— Хочет водки — пускай купит! — орет в ответ
Света. — Он уже третий раз к накрытому столу
приезжает! На Рынке халява не живет! — подлетает
к ошарашенному мужику. — Давай триста! И две-
сти еще на салатики!
0.10
Из такси не вылезает — вываливается пожилой
мужик в очках.
— О, Стасик! — орет Света. — Садись за стол!
На стуле Стасику сидеть трудно, но рта он не
закрывает: «Вот изразцы на ярославских храмах?
*
Любовь – это счастье, любовь – бриллиант судьбы,
любовь – мечта, любовь – солнечная нега (из стихотворе-
ния Виктора Эдуарда Приба «Любовь как жизнь»).
228
Трасса
Терракотовые, муравленые, глазурированные, со

зверями и растениями. Духовность была, внутрен-
няя красота! А где она теперь, эта духовность, эта
сила?» Света тем временем вытаскивает из его
кошелька все деньги «на еду и девочкам вина»,
оставляет только сто рублей на такси.
Стас преподает в местном университете. «Уни-
верситет» в Светином вагончике — понятие особое.
Там учится сын хозяйки Марфы и периодически
местные преподаватели приезжают на «суббот-
ник». Но Стас приезжает с деньгами, и Нина идет
с ним танцевать.
Через полчаса Света отправляет Стаса домой.
— Он в меня влюблен. Давно! — хвастается
Света. — Приходит, что-то закажет. И смотрит,
смотрит такими глазами!
Если верить Свете, в нее влюблен каждый тре-
тий посетитель. С удовольствием перечисляет
имена: кто жить предлагал, кто замуж предлагал,
двое просили родить ребенка. А один приезжал,
говорит: «Тебе не место тут, ты чистая, переходи
ко мне работать».
— А что за работа-то? — интересуются
девчонки.
— А, так, венки на гробы плести! Вот этот тоже
в меня влюбленный, — кивает на майора, который
буквально зарылся в грудь Нине. — Я у него в теле-
фоне как любимая записана!
1.30
Приходит посидеть Леша — один из старей-
ших обитателей Рынка. Уже 20 лет держит
229
вагончик-шиномонтаж по соседству с девочками.

Рассыпается в комплиментах: «На вас все дер-
жимся! Труженицы вы наши!» Обращается в основ-
ном к Вике. И добивается своего — Вика садится
к нему на колени. «А ну слезь», — орет Света. Леша
смеется.
— Я знаю, чего ты смеешься! — кричит Света. —
Она к тебе в вагончик заходила вчера утром!
— Так она деньги заносила.
— И заперлась изнутри, да? Иди отсюда
к чертям!
Леша уводит Свету «на разговор» в шино-
монтаж. По возвращении Света делится впечат-
лениями:
— Чем я люблю эту работу — мужиков можно
на место ставить. Любит ее. Жениться, говорит,
хочу. Куплю, говорит, ее у тебя. А я вот сделаю
так, чтобы не женились они. Я эту Вику никогда не
прощу.
В прошлом году Света не удержалась — напи-
лась. Была тяжелая ночь. Закономерно возник кон-
фликт с клиентами. И Вика испугалась и позвонила
Марфе. Марфа приехала, мужиков быстро выгнала,
а Свету оштрафовала на 24 тысячи. И Свете при-
шлось самой выйти на трассу в качестве девочки.
— Ну выплатила за две недели. Но я не прости-
тутка. Я ей такого не прощу.
3.30
— Только 12 сегодня. А я больше могу. Я больше
могу. Я и 17 могу. Я устала просто, — оправдывается
непонятно перед кем Лайла. — А этот последний
230
Трасса
был ничего. Поцеловал меня, сказал, что я класс-

ная. Обычно они не сильно-то говорят.
Курит.
— Когда я трахаюсь с ними, я делю в уме 500
рублей на части, — рассказывает потом Лайла. —
Это — отцу на передачку, это — маме, она в боль-
нице сейчас, инсульт, это на дом, это на одежду.
Брат маленький, сестра только на работу вышла —
тоже на Рынок, но продавщицей, и сразу же замуж.
Так за математикой время и проходит. Я ведь
в одиночку семью содержу.
— Одно счастье, — говорит Лайла. — Я бес-
плодна. У меня никогда не будет детей. То есть я не
должна заботиться еще и о них…
— Лайла! — зовет Света. — К тебе!
Оплывший мужик с остановившимися гла-
зами: «Пойдем». «Да, да, сейчас», — говорит Лайла
и залпом выпивает стакан вина. Руки трясутся.
Возвращаются быстро. Мужик ведет ее фото-
графироваться к своей машине. Хватает, пытается
посадить на капот. Лайла отбрыкивается и слу-
чайно царапает каблуком машину.
— Это че? — тихо говорит мужик. — Ты поняла,
че ты сделала?
— Брат, я тебе сочувствую! — орет майор.
За столом происходит живое обсуждение, во
сколько встанет ремонт. Называются суммы от 5 до
7 тысяч. Мужики явно подзуживают друг друга. На
шум из вагончика выбегает Света:
— Какие вообще претензии? Ты сам! Сам ее
туда посадил!
— Шалавы твои…
231
— Шалавы? А че ты сюда приехал? — орет

Света. — Че ты к шалавам приехал?
— Мне область вызывать на разборки?
— Я сама область могу вызвать! Вызывай! На
любую силу найдется сила!
Девчонки спокойно сидят на коленях у кли-
ентов. Мужик действительно уходит в машину,
делает несколько звонков по телефону. Выходит:
— Значит так! Предлагаю разойтись миром.
Или через семь дней клоповника твоего не будет.
Отсчитывай.
— Пошел вон отсюда! — орет Света и начинает
крестить машину. — До дома не доедешь! Удачи
тебе большой!
Мужик уезжает. Света начинает смеяться.
— Это еще что. Вот помню, приехал вор один.
Говорит: «Руку на стол положи». Я положила. Он
нож достал, как ткнет! Едва отдернула. Он говорит:
«Реакция у тебя хорошая». Пили с ним потом, рас-
кружила его на пару тыщ… Или вот, пришел еще
с гранатой. Обдолбанный. И чеку то достанет, то
воткнет. Дразнит. Ну, он чеку выдернул, а я сверху
на гранату руку крепко положила. Говорю: «Давай
взорвемся вместе!» Он протрезвел за секунду. Тут,
на Рынке, вообще пить нельзя. Трезвой надо быть.
Иначе девчонок моих у родника найдут, как в про-
шлом году девчонок находили.
— Больше я тебя ненавижу! — говорит майор. —
Выпьешь со мной?
— Наливай!
Разливают водку. Света незаметно выплески-
вает стакан в песок.
232
Трасса
4.00
Уголовник, сходив отлить, наткнулся на «хачей».
Водители везли арбузы и остановились ночевать
прямо на обочине трассы.
— Пять фур арбузов, в каждой по двое этих зве-
рей. И только одна сука дала мне арбуз! На нашей,
на русской земле!
Сходятся на том, что «„хачей“ надо пиздить».
Майор и уголовник встают из-за стола. Но до дела
не доходит — уголовник тяжело падает, майор его
поднимает и возвращает за стол. Хотя настроение
у него остается боевым.
— Ты скажи, кого тут уебать, Ниночка. Ради
прекрасного можно стрелять...
— Тоже мне, Рембо в усохшем виде! — осажи
вает его Нина. — Лучше про машину свою еще
расскажи.
На огонек заглядывает трассовая — Анька. Ей
23 года. Но выглядит она на 40 — глубокие мор-
щины, грязные взлохмаченные волосы, высохшее
тело. Наркоманка со стажем.
— Я оператор ленточного оборудования!
Я в 1-м цехе работаю, смена «а»! — говорит Анька
мужикам. Она повторяет это несколько раз.
Жадно ест, быстро уходит.
— Значит, еще норму не отбила, — говорит
Света. Анина «норма» — 700 рублей, 1 доза.
4.30
Света отправляет Вику с клиентом в город, на два
часа. Вслед за Викой уезжает и Лайла — в поселок,
на проходящий поезд.
233
Скоро и Тая вызывает такси: сын вчера кашлял,

надо с утра компрессы. «Из-за нее вечно какой-то
пипец, — говорит Света. — Мужу ее (тоже сидит)
глаз в драке выкололи, когда она ему с охранником
изменила, а он полез… Не смотри, что тихая, что
милая. Проклятая она».
Вообще все обитатели трассы очень суевер-
ные. В обоих вагончиках стоят иконки. Проклятия,
наговоры, сглазы, обереги… Эти женщины верят,
что мир — результат приложения невидимых и не
подчиненных человеку сил. Наверное, только так
можно здесь выжить.
Такси тормозит так, что песок летит во все сто-
роны. Двое парней, очень нарядные: только что
из клуба и скоро туда вернутся. Один — принуж-
денно веселый, второй — очень пьяный. Гуляют
уже пятые сутки. Тому, который пьяный, надо раз-
веяться — умерла жена.
— Болела шесть лет. И вот четыре дня назад…
Не сплю почему-то.
— Водки возьмете? Вина девочкам? — спраши-
вает Света.
— Не, мне не надо.
— Так чего же ты сюда пришел? — орет Света. —
На халяву пришел?
Но под Нининым взглядом замолкает и быстро
уходит.
— А у меня в 2006 году отец умер, — гово-
рит Нина. — День рожденье мое отгуляли, а через
неделю звонят: «Приезжай».
По ее раскрашенным щекам начинают
течь слезы. Это так неожиданно, что все
234
Трасса
отворачиваются. Только парень, потерявший жену,

гладит ее по руке: «Здоровья вам, девочки. Глав-
ное — здоровья, здоровья».
Нина допивает водку и идет в основной
вагончик — спать.
— Алкашка чертова, — комментирует Света. —
Ее дома после смерти отца видеть не хотят. И пра-
вильно. Вот мы когда с Марфой работали, «накру-
жим» клиентов, а потом за вагончик — и два пальца
в рот, чтоб форму держать. А эта… К нам многие
идут работать, чтоб алкоголизм свой в руках дер-
жать. Но не удержишь. Вику Марфа кодировала.
Неделю продержалась. А Нина даже не хочет. Гово-
рит: «У меня нет проблем».
И ничего у них не будет. Потому что в голове
ничего нет. Было бы — выбились бы в люди. Вот их
ведь тоже за кассу ставили. Недостачи... Потому
они и проститутки, и нужны только, чтобы деньги
на них зарабатывать.
Замуж Нину брали, шиномонтажник тутош-
ний. Жила с ним, все договорено. Так однажды
она вышла на трассу — и привет, уехала с каким-то
пацаном. Вернулась через три дня, а все... Мужик
этот сейчас на местной девочке, тоже проститутке,
женится. А чтоб на тебе женились, тоже надо зара-
ботать. И сейчас, помяни мое слово, через месяц
после замужества вернется сюда. Трасса — она так
просто не отпускает.
5.00
Из машины (как только поместились?) вылезают
шестеро парней: бритые, накачанные — настоящие
235
призраки из 90-х. «Поселковые приехали, — гово-

рит Света вполголоса. — В умате. Синьки накида-
ются — и сюда, ага».
— Девочку бы нам?
— Нету никого! Разъехались.
— Ты, мать, не грубила бы...
— Какая я тебе мать? Езжайте отсюда!
В 12-й или 37-й.
— Да были там. Там тоже нету.
Один из парней — «под быстрым» (амфета-
мин. — Е.К.). Бегает вокруг стола, кричит: «Да она
меня бесит! Я тут всех ненавижу!»
— А если вы так, то вам вообще никогда тут
девочек не будет, — заключает Света.
«Быстрого» усаживают за стол, наливают
водки. Но он тут же сцепляется с пацаном, кото-
рый до этого тихо дремал на стуле. Бьет его кула-
ком в лицо. Стол опрокидывается. Кровь, сок
и водка быстро впитываются в песок.
— Я вызываю милицию! — орет Света, раз-
махивая сотовым над головой. — Ночь догуляете
в КПЗ!
Парень с дядей-уголовником быстро уезжают.
— А мы тут посидим, — говорят поселковые. —
Пиво неси давай.
Обстановка накаляется. На такси приезжает
Вика. Она совсем пьяна и в одном лифчике.
— Ой, мальчики! — бухается к кому-то
на колени.
— О, я ее помню, — говорит один из поселко-
вых. — Гля, пацаны, это она меня по руке ударила!
Непокорная вообще.
236
Трасса
— Да она профнепригодна! — начинает рас-

суждать парень в рыжей майке. — Проститутка
должна лежать как бревно и молчать. Я снимаю
товар, чтобы наслаждение принять. А если он не по
инструкции работает…
— Ну, это же шалава, брат, — увещевает его дру-
гой поселковый. — А у шалав вообще слабый жиз-
ненный стержень. И потом, 20 палок за ночь…
— Не, ну ты согласен, что ты должен любить
профессию? Вот я — шпалоукладчик. Укла-
дываю в смену, предположим, 20 палок.
И если меня просят уложить 21 — укладываю,
не кочевряжусь. Все мы роботы на самом деле.
А она? Она должна принять палок, сколько вле-
зет. И потом, от секса тоже можно получить удо-
вольствие! Может, она нимфоманка. Может, она
кончает.
Его товарищи деловито щупают ей грудь,
ухмыляются, переглядываются. Вика совсем пьяна,
смотрит перед собой безразлично.
— Эй! На хуй ты живешь? — парень в рыжей
майке перегибается через стол.
— А я ебу на хуй я живу, — вдруг очень ясно
говорит Вика. — Только ты мне этого не говори,
ладно?
— А ну быстро спать! — Света вытаскивает
Вику из-за стола, заталкивает в вагончик и запи-
рает дверь. — А я с вами посижу, ребята.
Поселковые тупо и тяжело пьют пиво. Доно-
сится сирена над зоной. Быстро светает. Вдоль
трассы, по другой стороне, медленно идут лошади
и коровы. Юрка-погонщик на рыжей кобыле
237
щелкает хлыстом. «Два месяца осталось, и —

воля! — орет он нам. — Два месяца, Светка, жди
меня!»
Парни наконец поднимаются.
— Прости нас мать, если че не так. Мы завтра
по-нормальному приедем.
Но тут выясняется, что ключ зажигания
закрыли в машине. Пока поселковые решают, как
открыть дверь, «быстрый» берет камень и выби-
вает боковое стекло. Затем начинает выламывать
осколки, режет руки, кровь.
— Света, принеси воды!
Прежде чем сесть в машину, «быстрый» долго
и тщательно, до блеска, отмывает от крови и пыли
свои ботинки.
5.50
Света будит Нину и Вику. Стол заносят внутрь,
недопитые бутылки Света убирает в холодиль-
ник — «продам еще раз». Выкручивают ручки
приемника. Над Рынком разносится гимн Рос-
сии в попсовой обработке. Девчонки отплясывают,
вымещая в танце усталость, злобу, отвращение
к этому миру.
— Славься, Отечество! — орут хором.
Под этот аккомпанемент и приезжает
«десятка» с двумя парнями. Один остается ждать
в машине, другой выходит и достает «корочку» —
городское ОВД.
— Вот эта нравится, — кивает на Вику. Обхва-
тывает ее поперек тела, тащит в машину, орет
напарнику: — Дверь открывай!
238
Трасса
Вика отбрыкивается. Девчонки с визгом кида-

ются отбивать. Засунуть Вику внутрь машины так
и не удается, и мент набрасывается на Свету.
— Ты тут мама, за поведение дочерей своих
отвечаешь.
— А че ты ко мне не подошел сперва? Так не
делается вообще!
Уходят в вагончик. Тихие переговоры. Вслед
кидается Нина:
— Да вы охуели, скотины! Вещь она тебе,
в машину волокать? Вещь?!
— Нина, молчи! — орет Света.
— Завтра приедем, — заключает мент, помол-
чав. — Втроем, с друзьями. Стол чтоб накрыт,
девочки чтоб.
Подмигивает Вике, спокойно садится в ма
шину, уезжает.
— Ты охуела! — бросается Света на Нину. —
Они бы сейчас всех в машину погрузили! Алкашка
конченая!
— Ладно, не кипеши, — Нина прислоняется
к стене. Ее трясет.
— Пьянь. Не проститутка — шалава. Сигарету
дай.
— У конченой алкашки нет сигарет, — спокойно
говорит Нина. — А что шалава… Ты точно такая же,
как и мы. Трассовая.
— Я?! Я многого добилась, слава богу…
— Зато я осталась человеком. А ты — Бабушка
Хуйня.
— Тебе это с рук не сойдет, — помолчав, гово-
рит Света.
239
6.20
Перед тем как вызвать такси, Света достает боль-
шую тетрадь и углубляется в подсчеты. За ночь
вышло 13 670 рублей. Из заработанных девочками
восемь тысяч самим девочкам остается четыре,
4670 получает Света (процент с проданного товара).
Остальное везем Марфе.
Девчонки остаются в машине, Света поднима-
ется наверх. Толстая баба с внимательным звери-
ным взглядом раскладывает деньги по стопочкам.
Приговаривает: «Деньги к деньгам, дураки к дура-
кам». В соседней комнате посапывает ее полутора-
годовалая дочь.
Марфа выдает Свете по пятисотке на каждую
девчонку: «Передашь, на расходы им». Остальные
деньги девочек хранятся у Марфы.
Света долго и многословно жалуется на Нину.
— Разберемся, — говорит Марфа.
Думают ехать на Волгу, но решают все-таки
домой. Нина тут же включает телевизор — нача-
лись утренние мультики, «ужас как люблю». Вика
идет на кухню, набирает номер Андрея. Вместо
гудка из трубки хрипит: «Идут года, и нет конца,
не отпускают молодца». «О, он из-за меня эту
музыку поставил!» — шепчет мне Вика.
— Андрей! — орет в трубку. — Андрей! Как ты,
куколка моя? Как спал?
На следующую ночь в наказание якобы за
пьянство, а на самом деле — за «Бабушку Хуйню» —
Нину на ночь отдают поселковым.
08.10.2010
Плиты
Ничто не забыто, но кто-то потерян.
Праздник Победы в одной отдельно
взятой деревне.
Из Москвы выдвинулись в 4 утра на двух маши-

нах. Николай Николаевич Пехлецкий, два сына
и племянница.
До села Днепровское Смоленской области —
пять часов на хорошей скорости.
Первый раз Николай Николаевич приехал
в Днепровское два года назад. Приехал, потому что
в интернете обнаружилось, что там захоронен его
отец, погибший под деревней Кобылино 29 ноя-
бря 1942 года. В сельской школе хранились списки
воинских захоронений. И в списках Николай Нико-
лаевич нашел отца.
Место захоронения — братская могила —
заросло лопухом и крапивой. Там не стояло ни
одного имени. Только цифры. «Я сначала хотел
только отцу памятник поставить, — говорит Нико-
лай Николаевич. — А потом подумал: „Они же все
погибли вместе“. И нашел человека, который опла-
тил мемориальные плиты для братской могилы.
Собственно, на торжественное открытие этих
мемориальных плит и ехали на двух машинах пять
часов».
241
38-летнего Николая Ивановича Пехлецкого,

директора комплекса детских домов Подмосковья,
на фронт не брали. В паспорте стоял штамп: «Не
годен к в/о». Он очень плохо видел. Носил не очки
даже — линзы из толстого стекла, похожие на теле-
скопы. Зачем такому на войну?
На то, чтобы уломать военкомат, у Николая
Ивановича ушло полгода. И в декабре 41-го он все-
таки ушел на фронт.
14-летнего Николая (тогда его звали Октябрь,
имя отца он взял потом) это здорово разозлило. До
войны он очень ревновал отца к его работе. Каж-
дый день директор детдомов вставал в шесть
и садился на электричку — объезжал подведом-
ственные участки. Возвращался поздно вече-
ром и падал как подкошенный. Чтобы подольше
побыть с отцом, Николай даже жил в детдомах
по неделе, а то и по месяцу. И все равно отца все
время что-то отвлекало. Эти чумазые детдомовцы,
казалось, директору ближе, чем родной сын.
В отпуск с фронта Николай Иванович приехал
только однажды, на пару дней. И как назло — заго-
релся детдом, Николай Иванович сорвался ночью
и уехал. Вот такой получился отпуск.
Зато до ноября 1942-го он успел написать более
200 писем — «толстая такая стопочка». Начинаются
одинаково: «Дорогая Клаша и Октябрь!» В пись-
мах Николай Иванович подробно рассказывал, что
с продуктами все хорошо: «Брынза, горох, аме-
риканская колбаса, легкий табак», «в сумке есть
печенье, масло, консервы, сахар». Неловко объяс-
нялся семье в любви: «Побывал я во многих местах,
242
Плиты
придется побывать еще не в малых местах. С каким

удовольствием я побывал бы у вас сейчас». Спра-
шивал, как справили день рождения сына, сове-
товал запасаться продуктами на зиму. В общем,
совсем не боевые письма. Иногда в строчках чув-
ствуется какая-то совсем гражданская растерян-
ность: «Очень тяжело принял смерть Д.И. Шесте-
рикова. Хотя вроде здесь у нас это обычное дело».
А вот Сталина в письме ни разу не упомянул, что
сына очень удивляло. Письма в основном каран-
дашные, но есть несколько, написанных ручкой.
Некоторые строчки были замазаны синим хими-
ческим карандашом: постаралась военная цензура.
А потом письма перестали приходить. Жена
и сын все поняли и «стали готовиться». Но как
к такому подготовишься? Сначала пришло письмо
от командира дивизии. Командир рассказывал,
как политрук Пехлецкий, поднимая солдат в атаку,
был застрелен, и еще перечислял, сколько тан-
ков было подбито в этом бою. Потом пришла похо-
ронка. А потом мать вызвали в Кремль, и Калинин
лично вручал ей орден Отечественной войны —
единственную награду, которую можно было
выдавать родственникам умершего бойца на руки.
В похоронке сообщалось, что отец покоится
под деревней Кобылино. Но когда до Кобылина
удалось добраться, деревни уже не было. Не было
и братской могилы.
Так случилось, что Николай нашел своего отца
только сейчас — когда сам стал в два раза старше
полуслепого директора детских домов, навсегда
ушедшего зимой 41-го.
243
Село Днепровское обычным не назовешь. На

800 жителей — пять памятников Великой Оте-
чественной, и два из них — на братских могилах.
А так — село как село. Покосившиеся дома, куры
копаются в траве, у дороги спит бородатый козел.
Женщины в лифчиках полют первые сорняки,
у закрытого сельпо загорают помятые мужики.
Из общей картины выделяются только свежие,
еще не крашеные заборы: на открытие мемори-
альных плит ожидается приезд администрации
района, и заборы вдоль основной дороги решили
отремонтировать.
Братская могила №8, где захоронен Пехлец-
кий, — небольшой участок в самом центре села,
огороженный синим заборчиком. Березы с чер-
ными кляксами вороньих гнезд. Здесь лежат тела
808 солдат и офицеров. Официально опознано
лишь 513. Плиты, собственно, уже установлены —
11 гранитных досок. Остались последние штрихи.
И глава администрации села Галина Константи-
новна Шевелькова — уже в праздничном наряде,
но еще в резиновых ботах — протирает плиты тря-
почками, выдергивает сорняки из клумбы перед
могилой. Сыновья Николая Николаевича сажают
тюльпаны (их купили на рынке в Вязьме по дороге).
Еще клумбу украшают неловко воткнутые в землю
и выгоревшие на солнце пластиковые цветы.
В днепровской школе — той, что следит за
двумя братскими могилами и пятью памят-
никами, — 105 учеников. Уроки сегодня сокра-
щены — руководство школы решило, что все
ученики должны присутствовать на открытии
244
Плиты
мемориальных плит. И сейчас на крыльце скучают

парни и девчонки в красных галстуках. Это пио-
неры. Еще в школе есть «жаворонки» (аналог октя-
брят) и вожатые (комсомол).
Нина Александровна Мельниченко, заведую-
щая днепровскими пионерами, хвастается: «Есть
и горн, и барабан, и галстук. Занимаемся КТД —
коллективными творческими делами. Ухаживаем
за могилами, памятниками, встречаемся с ветера-
нами труда, 9 мая организуем фестиваль военной
песни».
Складывается впечатление, что Великая Оте-
чественная в школе — чуть ли не главная тема. На
школьном стенде — справка о партизанском отряде
«Народный мститель», действовавшем на терри-
тории района, «Днепровское в годы оккупации»,
фотографии повешенных мирных жителей.
Директор школы Надежда Анатольевна Собо-
лева говорит, что тема Великой Отечественной тут
самая что ни на есть живая: «Вот за Уралом вообще
не было немцев. А у нас, на Смоленщине, все пере-
жили ужасы боев и оккупации».
Но вчера в школе случилось ЧП: «Один стар-
шеклассник заявил: „Не пойду на открытие плит.
Уроки закончатся — и я домой“. Я с ним полтора
часа разговаривала. Такого открытого сопротив-
ления у детей нет обычно». Молчит и неожиданно
признается: «Но кто знает, что дети на самом деле
думают».
Есть у школы и самостоятельное исследова-
ние по братским могилам, благодаря которому
Николай Николаевич нашел своего отца. Правда,
245
историк Сергей Александрович Титов признается,

что все исследование делала «фактически одна
девочка»:
— Сейчас среди ребят очень мало фанатов этой
темы. Точнее, совсем нет.
— А почему?
— Просто есть некоторые сложности с тем, как
подавать материал, — вклинивается директор. —
Сейчас нет госзаказа на тот тип гражданина, кото-
рого мы должны воспитать.
— Да, преподавание Великой Отечествен-
ной — это минимум образования, а в основном —
попытка привить детям чувство гордости за свою
страну, — признает Сергей Александрович. — Мы
пытаемся сделать из них патриотов — то есть
людей, которые любят свое государство. И сейчас
это получается: молодежь носит флажки триколо-
ровские, георгиевские ленточки.
Еще в школе есть стенд с фотографиями 24
ветеранов войны села Днепровское (всего их было
около ста). Портреты пересечены черными ленточ-
ками. До сегодняшнего дня дожил только один —
старший сержант Алешин Павел Павлович, 1925
года рождения.
Павел Павлович почти ничего не слышит.
Ходит с палочкой — уже 60 лет в позвоночнике
сидит немецкая пуля: «Снайпер в 43-м меня маха-
нул». Оперировать нельзя: «Слишком слабый я».
К ноге привязан пакетик и катетер. Но сегодня
он в нарядной форме с самого утра — тоже гото-
вится к открытию мемориальных досок. Награды —
орден Отечественной войны I степени, «Красная
246
Плиты
Звезда», медаль Жукова, «За победу над Герма-

нией» — начищены и сверкают.
На фронт он ушел 20 марта 1942 года прямо
из Днепровского и дошел до Берлина. Служил
на Втором Белорусском фронте минометчиком.
Там, собственно, и начал терять слух.
Дороги к дому Павла Павловича нет. Вме-
сто дороги — овраг, засыпанный строительным
мусором и ветками. Дом — покосившийся, тре-
щины в фундаменте. Рядом — вскопанные грядки
с картошкой. В селе, где пять памятников воинской
славы и пионерское движение, огород Павел Пав-
лович копает сам.
В доме грязно и тяжелый дух. На полу — раз-
нокалиберная посуда: на случай дождя поставить
под протечки в крыше. Туалета в доме нет. Водо-
провода тоже. Для того чтобы помыться, нужно
постелить клееночку на пол и обтираться намы-
ленной влажной тряпочкой: «Как мертвого обмы-
ваешь». Печка, правда, есть, но ее стараются
топить пореже: дымоход засорен, и можно легко
угореть.
На разобранной кровати сидит жена Павла
Павловича — Екатерина Дмитриевна Алешина. Ей
86. Она слепая. Из-под ночнушки выглядывают
вздутые, искалеченные ноги. Из дому давно не
выходит. Плачет: «Ноги примерзали к валенкам. За
что?»
Всю войну она проработала на заводе в сибир-
ском городе Киселевске: собирала снаряды, мины
и бомбы для фронта. Завод спешно расширяли,
и помещения, раньше предназначавшиеся под
247
снос, — с проломленными стенами, без отопле-

ния — вновь становились цехами. У механизмов
снег таял, и талая вода текла по бетонному полу.
Вот тогда-то ноги и примерзали к валенкам. Отди-
рали вместе с кожей.
Глохнущий минометчик Павел Павлович
выжил благодаря нечеловеческому везению. Ека-
терина Дмитриевна выжила благодаря воровству.
У завода было подсобное хозяйство, и по ночам
работницы ходили воровать продукты. «Немного
брали, ровно только чтобы выжить: горсть семе-
чек или морковку». Суточной нормы — 700 граммов
хлеба и полтарелки супа с кочерыжкой — не хватало.
Группы по инвалидности, полученной на про-
изводстве, у Екатерины Дмитриевны нет. Ее доку-
менты потерялись в военном архиве, и вроде как
не было в ее жизни ни примерзших к ногам вале-
нок, ни 700 граммов на день, ни бесконечных мин
под распухшими пальцами. И семьи как будто
не было. Троих ее братьев убило на войне, двоих
покалечило, и прожили они недолго. Сейчас у нее
на целом свете остался только Павел Павлович.
Слушая жену, Павел Павлович гладит себя по
голове. Слезы то и дело наполняют его глаза, но он
не плачет. Старается улыбаться.
«Глупо как-то все вышло, хотя по телевизору
очень хорошо все говорят, — признается Екате-
рина Дмитриевна. — Но я не понимаю, за что семья
наша мучилась».
По телевизору старики и услышали, что
каждому ветерану нынче полагается квартира:
«А там же и душ, и туалет, и рай!» Чудом собрали
248
Плиты
все необходимые документы и в 2006 году сдали

в местную администрацию, а она должна была
переслать их в Смоленск. Ответа до сих пор нет:
«Рассматривают, наверное». «Может, лучше герман-
ского начальника о квартире попросить, — улыба-
ется Павел Павлович. — 60 лет ношу пулю евонную
в спине, может, заработал на туалет-то уже?»
«Умирать надо, а смерти нету. Не идет смерть.
Мол, ты уж помучайся, а потом умрешь, — говорит
Екатерина Дмитриевна. — Два негодных человека
тут живут. И дом негодный, и жильцы негодные.
Поджечь, и хорошо».
«Горе, горе! Елки зеленые!» — говорит Павел
Павлович и снова улыбается.
Екатерина Дмитриевна вдруг смущается: «Я не
хотела плакать. Правда, не хотела. Просто пол у нас
бугристый, ходит туда-сюда. Я завалилась, удари-
лась о кровать».
У Екатерины Дмитриевны пенсия — 8 тысяч,
у Павла Павловича — 10. Ну и картошка, конечно.
На столе лежит поздравление от «Единой Рос-
сии» с 65-летием Великой Победы: «У Вас сегодня
мы учимся целеустремленности, стойкости и вере
в собственные силы. Ваш подвиг — неоценимый
вклад в приумножение славы нашего Отечества.
Он навечно останется в сердцах россиян и никогда
не будет забыт».
Я вижу в этом изощренное издевательство.
Супруги Алешины — нет.
У школы — просто 1 сентября в мае: пионер-
ские галстуки, белая форма, цветы в руках. Правда,
стройная колонна распадается уже через 30 шагов.
249
Третьеклашки спорят, кто с кем пойдет за

руку. Девочка лет 14 несет венок и одергивает юбку.
В середине — шестиклассники и семиклассники:
тычки, затрещины и драки. В хвосте — разговоры.
— Мне еще картошку сегодня садить.
А жарень-то, а?
— Я сам тебе посажу. Если заплатишь.
— Только натурой.
— Натурой меня не устраивает.
— В клуб пойдешь вечером?
У братской могилы № 8 собралось около сотни
человек. Люди скромно становились за оград-
кой. Перед могилой стояли представители адми-
нистрации, Николай Николаевич Пехлецкий, пять
волнующихся пионерок да несколько ветеранов
из соседних деревень. Павла Павловича с буке-
том цветов в руках усадили на скамеечку. Галина
Константиновна открыла «торжественный митинг
села Днепровское». Горячо благодарила Алексан-
дра Евгеньевича Лебедева, оплатившего установку
и изготовление плит.
Первым выступил замглавы администрации
Новодугинского района. Слова «от всего сердца»,
«величие совершенной Победы» он читал из крас-
ной папочки. Но тут раскаркались вороны на вет-
ках берез, вслед раскричались петухи. И сельчане
перешли к обсуждению более насущных проблем:
правда ли, что накануне молния попала в подстан-
цию, и не мог ли это быть теракт, проведенный
в селе Днепровское чеченскими террористами?
Выступил и глава села Дутиков. Тоже по бу
мажке. Затем дали слово и ветеранам.
250
Плиты
Но к этому времени ветераны уже простояли

на солнце полчаса. Стоять было тяжело и жарко,
старики устали. Поэтому хорошего выступления
не получилось, и Галина Дмитриевна быстро пере-
дала слово пионеркам. Пионерки прочитали стихи
«про войну» и несколько раз прокричали: «Победа!»
Им аплодировали больше всех.
Незаметные за деревьями три офицера из
соседней десантной части трижды выстрелили
в воздух. Началось торжественное возложение вен-
ков к могиле. Один из букетов подарили и Павлу
Павловичу. Он принял его, благодарно кивая.
И наконец расплакался.
Расходились, обсуждая митинг. Почти все
сошлись на том, что ветеранам надо было лучше
подготовиться к такому мероприятию. Адми-
нистрация села и гости погрузились в машины,
чтобы отпраздновать успешно проведенное
мероприятие, ну и наступающий День Победы
заодно. Провожать Павла Павловича до дому
отправились лишь историк Титов и сноха Елена,
сельский фельдшер. Шли с остановками: спо-
тыкаясь о выбоины, Павел Павлович то и дело
ронял цветы. Но отобрать у него букет мы так
и не решились.
«Я не понимаю, — вдруг сказал Титов. — Я,
похоже, правда не понимаю, хотя и должен:
я же обществознание преподаю. Да, был Советский
Союз, стала Россия. Но люди остались те же! Где
сопереживание? И дети…»
«Да что дети? При чем тут дети? Дети-то все
очень правильно понимают! — вдруг разозлилась
251
фельдшер. Добавила, уже тише: — Мы сами, сами

говорим одно, а делаем другое. Мы заврались».
Павел Павлович растерянно улыбался. Он
совсем ничего этого не слышал. И я этому очень
радовалась.
В общем, за полчаса Павла Павловича довели
до дома, поменяли пакетик, дали лекарство.
В это самое время в сельской парикмахер-
ской, накрытой под банкет, елось отличное залив-
ное с хреном, котлеты по-киевски, нарезанные
фрукты, белое и красное испанские вина, водка.
По словам присутствовавших на банкете, празд-
ник продолжился «живо и весело» — короткие, уже
более неофициальные речи чиновников админи-
страции сопровождались игрой на баяне и воен-
ными песнями.
12.05.2010
Приложение
Освобожденные
Про Аню
Это единственный текст, который опубликован

здесь с фотографиями. Но большая часть историй,
напечатанных в книге, сделана вместе с Анной
Артемьевой, фотографом «Новой». Мы работаем
вместе уже четыре года. И это мои самые счастли-
вые четыре года.
Аня – фанатик. Она работает круглосуточно.
Она может бодро идти по ночному бездорожью
10 километров, уходить по полосе отчуждения от
фэсэошных овчарок, а потом лечь на пол и заснуть.
Она вообще ходит в разные специфические места
и ходит спокойно. Она бесстрашна.
Она видит. Все время. Это вообще за преде-
лами моего понимания.
Она снимает на любую технику. Когда мы
делали «Трассу», клиенты думали, что мы там
оказались случайно, проездом. Зеркалку со съем-
ным объективом к «трахательным вагончикам»
приносить было, конечно, нельзя. Аня сняла всю
серию мыльницей, с ладони. Вспышкой тоже
было не воспользоваться – многие фото делались,
когда клиенты не обращали на нас внимания
(и хорошо). Аня ловила свет проезжающих фур,
мигающей лампочки над вагончиком, зажженной
255
сигареты или экрана мобильника. Смотрела, счи-

тала, потом мгновенно поднимала фотоаппарат
и делала кадр.
Она умеет разговаривать. С глухими, гопни-
ками, недоверчивыми бабушками в заброшен-
ных деревнях, дезоморфиновыми наркоманами,
ментами и солдатами, с человеком, у которого
жестокой смертью погибла вся семья, и с челове-
ком, который убивал эту семью. Бывает, что у меня
сбивается дыхалка или путаются мысли. Тогда
она берет реплику и дает мне пару секунд, чтобы
собраться.
Она умеет ждать и готова ждать. Подбираться
к герою медленно, так, чтобы тот не испугался.
К сожалению, не всегда готова ждать редакция –
командировочные расходы такие расходы.
Она этична в лучшем понимании этого слова.
Она всегда думает о героях. Я этична не настолько.
Поэтому мы часто спорим, что сообщать героям,
а что нет, и стоит ли скрывать в газете инфу (зама-
зывать лица, не называть город) для их безопас-
ности. Иногда побеждает она, иногда я. Но когда
меня несет, она меня тормозит.
Она прекрасный товарищ – и в командировках
не забывает купить мне таблетки или, извините,
пару трусов.
Но главное, конечно, фотки. Они удиви-
тельные. Двигаются, многое не в фокусе. Они
заходят за радужку и остаются там насовсем.
Вы можете увидеть их на Аниной странице
http://www.novayagazeta.ru/profile/271. Федераль-
ные трассы, заброшки, «Сапсаны» и их обочины,
256
Про Аню
пивнухи и гримерки, подвалы и кабинеты, лица,

глаза, вот это все.
Аня, я очень тебя люблю. Надеюсь, мы много
чего еще намутим. Эта книжка – прежде всего тебе.
Анна Артемьева
Район Гольяново, окраина Москвы, магазин «Про-

дукты». Здесь в течение многих лет супруги-биз-
несмены Жансулу Истанбекова и Сакен Муз-
дыбаев держали в рабстве граждан Казахстана
и Узбекистана.
Без паспортов, без телефонов, без права выйти
на улицу. Работа без денег, избиение за любую про-
винность. Работники сферы торговли рассказы-
вают о своем покинутом рабочем месте.
04.11.2012
259
Бакия Касимова
35 лет
Узбекистан
10 лет работала в магазине на Новосибир-

ской, 11. Ни разу не получала зарплату.
У Бакии выбиты передние зубы,
выкручены ушные раковины и много-
кратно переломаны пальцы, шрамы на
шее и груди.
Рассказывает, что ее дочь Камиллу
(2006 года рождения) хозяйка Истанбе-
кова забрала через три дня после родов.
Спустя два года хозяйка сказала ей, что
ребенок умер. У Бакии остался 5-лет-
ний Бауржан, который отстает в разви-
тии, с трудом ходит. Работники расска-
зывают, что хозяйка «продала жидкость
из его спинного мозга за 12 тысяч долла-
ров какому-то старику», и это стало при-
чиной инвалидности.
«Мы — лох. Что нам говорили, мы все
делали, работали. Зубы три года назад
выбили. Так била - все лицо синяк был
три дня. А плакать не могу, слез нет, не
могу объяснить как. Мама в долг 1000
долларов взяла, сюда приехала за мной.
Поэтому нам зарплату надо забрать».
260
Лейла Аширова
26 лет
Проработала в магазине на Новосибирской 9 лет,

ни разу не получала зарплату. В мае этого года дочь
Лейлы Диана была отправлена хозяйкой в Казах-
стан «к родственникам». В июле Истанбекова объя-
вила Лейле, что девочка умерла, выпав из окна.
«Я убежала один раз, водитель наш тогда мне
помог. Попросила, и он меня отвез не в 140-е отделе-
ние (ОВД „Гольяново“), а в другое какое-то. И я заяв-
ление там написала. И что бьют, и что ребенка своего
6 месяцев не видела. И что у Бакии ребенок про-
пал, и Соня вся в синяках. Но они меня все равно
в 140-е отделение привезли, там будут разби-
раться, сказали. Туда хозяйка пришла. Детьми сво-
ими клялась, что отпустит, зарплату отдаст. Началь-
ник там в отделении, азербайджанец Насим, сказал,
что билеты мне уже готовы, чтобы я другое заяв-
ление написала, что претензий не имею. И я напи-
сала, поверила. И мы в машину сели и в магазин
обратно приехали. И она говорит: „Ты что, думала,
ты меня посадишь?“ И начала избивать меня. Палку
от фольги взяла, всегда фольгой била. И говорила:
„Ты никуда не поедешь, ты будешь всю жизнь здесь
работать“. На нашем языке мне говорит: „Ты есть раб,
и я буду дальше делать тебя рабом“».
263
Зарина Аширова
20 лет, с матерью Тажинар
Казахстан
Работала на Истанбекову 6 лет, 5 лет не получала

зарплату.
Пальцы Зарины многократно переломаны, на
спине и груди - шрамы («били ключом на веревке»)
«Она (хозяйка) иногда связывала и избивала...
Ну как не даться, сама даешься, боишься... Когда
я хотела домой, она не пускала - „если уйдешь,
я твою маму уничтожу. Найму в Казахстане типа
киллера кого-то, и стрелять ее будем“. А сейчас она
звонила мне, говорит: „Чем ментам деньги давать,
лучше твоей маме денег дадим. Зарплату всем
отдадим, успокой маму, заявление чтобы забрать“.
А я сказала, что моей маме денег не надо».
264
Жанерке Бектурган
23 года
Казахстан
Проработала в магазине месяц, зарплату еще не

получала.
«Видела, как других били. Лейлу, Рискул,
Бакию. И детей. Испугалась, хотела домой. Но боя-
лась сказать».
265
Сейлхан Дарибаев
36 лет
Казахстан
Полгода работал в магазине на Ново-

сибирской, до этого два года прора-
ботал на рынке «Садовод».
«У меня нормальные отноше-
ния были, я водитель, я им нужен
был. Зарплату получал. Слышал,
как других бьют. Как Рискул бьют.
Вот она самая первая хотела уйти,
а не смогла. Все боялись ее (хозяйку).
Я-то с машиной - в любой момент мог
уйти, как захотел бы. Но Лейла, жена,
из-за нее я здесь».
266
Анна Артемьева Елена Костюченко
Рахимжан Балкибеков
18 лет
Казахстан
Племянник хозяина Музды-

баева. Работал в магазине год,
ни разу не получал зарплату.
«Они мне говорили, что
дома мне места нету, что
родители будут рады от меня
избавиться. Телефон на тре-
тий день отобрали. Сами зво-
нили, говорили: „Сын тут как
барин ходит, хорошо все“.
Жили мы в магазине, спали
прямо в холле. Кормили чем -
просроченным. Камеры везде,
тридцать штук. Мама приез-
жала один раз, плакала, как
меня увидела. Но я не смог
к ней подойти рассказать,
всегда они смотрели, всегда
рядом были».
269
Анна Артемьева Елена Костюченко
Адил Ахмедов
47 лет
Два года работал в магазине,

год не получает зарплату (500$
в месяц).
«Сначала отношения хоро-
шие были. Но потом я родствен-
ницу сюда к ним привез, а ей не
понравилось. Она сбежала. С день-
гами. И ко мне поменялось отно-
шение. Ругают, унижают, бьют ни
за что. Заставляют наших рабочих
друг друга бить, а если те не хотят -
сами их бьют. Хозяева заказывают,
рабочие бьют. В кабинет позо-
вут, и бьют все одного. Им нрави-
лось представление смотреть. Вот
напарник напился, меня наказали
- так обидно было».
271
common place
издательская инициатива/
волонтерский DIY-проек т
Наши книги всегда можно купить в независимых мага-

зинах «Фаланстер», «Смена», «Йозеф Кнехт», «Все сво-
бодны», «Циолковский», а также заказать с доставкой
на сайте www.libroroom.ru
Больше информации о проекте: vk.com/common_place
Условно пригодные
Рисунок на обложке — Мария Киселева
Редакторы — Сергей Ким, Алина Кораблева
Подписано в печать 15.05.2014

Формат 80×100/32
Заказ № 161
Издательская инициатива «Common place»

commonplace1959@gmail.com
Отпечатано в цифровой типографии ООО «Буки Веди»

на оборудовании Konica minolta
105066, г. Москва, ул. Новорязанская, д. 38, стр. 1, пом. IV
Тел.: (495) 926-63-96, www.bukivedi.com, info@bukivedi.com
10% выручки, полученной от продажи
этой книги, мы передадим gaskarov.info
в помощь политзаключенным.

Uslovno Nenuzhnye RuLit Me 496888

Загружено:

Сведения о документе

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Uslovno Nenuzhnye RuLit Me 496888

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

﻿

Елена Костюченко — специальный корреспондент

Публикуется под лицензией Creative Commons

Часть вторая. Сапсан

«Не думай об этом, не задумывайся даже. Съе-

* Заглавие «Условно ненужные» придумала Линор

на предложение стажера опера смеются и объяс-

человеку психологически выживать в современ-

выводов, передаю только то, что видела и что

разделения сборника на части, одно из огромных

это положение вещей, одинаковое (по некото-

навоза — и везут на станцию. Там сажают в пер-

Гаишник Юра («Гаишник пьет только по

или даже «младшего дворника» в очерке «Спасибо,

Олигофрения передается по наследству, и в семьях

Клейнмихель, душечка!») лицом к окну, держат

Утро не наступает потому, что ночи толком и не

Сильно пахнет йодом, стены — в рыжих потеках.

сдерживаемым презрением. Во-первых, ВИЧ+, да

Яна стоит у самодельных весов, сделанных

— Паш, вмажь меня, — просит Лида. Склоняет

короста, из-под которой иногда выступает гной.

не может, и поэтому «летает» — падает назад или

— У дочки взял пятихатку на лошадей, — объ-

палит. Потому что сам кололся раньше. И мне уже

— А если не его адрес? — сомневается Паша. —

наступала ломка. Тогда решали «сняться» — один

Теперь звонит телефон Паши — Яна закатывает

Пока варят новую дозу, Катя успокаивает Лиду.

было, потом понравилось. Быстро работаешь, бега-

в ответ: лысый там, кирпич. И всегда угадывали.

Дамиру есть где варить, но шел мимо, и вот —

— Так вы сказали, что у вас нет ничего.

— В ноги? Да вы че, никогда в жизни!

в больницу». Не взяли. Про Танюшку с ним разго-

которая всех побеждает. Тоже зависимая, я же

рублей, — рассказывает Яна. — И попросила

— Сам иди к чертям.

Высохла вся, а такая здоровенькая была, видишь?

украшения. В дипломат покидал... Друг сапоги

пачки «Седала» сто пятьдесят и сахар полтинник.

— И че, испугалась она? — спрашивает Лида.

Катя сползает по детскому стульчику со шпри-

В начале мая Сергей Рудаков пришел в ОВД

Брату он сказал, что «будет проезжать мимо

В 8.45 Сергей зашел в проходную. Расписался

было уже готово, оставалось только поставить под-

общей схемы расчета есть маленькая приписка,

«Он убил лучших людей»

письменного стола. Камера хранения для сумок.

При чем тут «это»

пострадавшему Рудакову приличную по тем вре-

вполне мог быть сотрудник Тагильского фонда. —

в суде Столетов выступает против перерасчета

на сберкнижку Рудакова 23 августа. Я думаю, это

«Есть непонимание с мотивами»

патронов — вместе с двумя использованными рож-

«На самом деле, любой человек может убить, —

Город Качканар, ровесник убийцы

В голосе родных, рассказывающих о Сер-

«Евразхолдинг». «Евразхолдингу» принадлежит

главе фонда Татьяне Степановне Грошевой. Руда-

13-летняя Катя* беременна от своего бывшего

— Урод там какой. Даже лучше — тогда,

Летом Мага будет подавать документы на гос