ПР О Б ЛЕМЫ ИС Т О Р И Ч Е С КО Й ПО ЭТ И К И 2019 Том 17 № 2

DOI 10.15393/j9.art.2019.5961
УДК 821.161.1.09“18”
Игорь Васильевич Кудряшов
(Арзамас, Российская Федерация)
kiv.arz@yandex.ru

Об источниках образного определения

А. С. Пушкина как «солнца Поэзии»
Аннотация. Статья посвящена проблеме источников краткого извещения
о смерти А. С. Пушкина, напечатанного 30 января 1837 г. в 5-м номере
«Литературных прибавлений» — приложении к газете «Русский инвалид».
Ранее исследователями установлено, что его автором является В. Ф. Одо-
евский. Доказывается, что семантика образного определения значения
Пушкина как «солнца русской поэзии» восходит у В. Ф. Одоевского к Биб-
лии, в которой символика солнца имеет тождественные извещению кон-
нотации. Значимым источником образа «солнца поэзии» в некрологе
Одоевского бесспорно выступает и творческое наследие самого Пушкина,
в котором дневное светило предстает величественным, сакральным ис-
точником жизни, преисполненным истинной Божественной мудрости,
несущим людям радость и счастье и указующим спасительный путь.
Данная семантика образа прослеживается в стихотворениях «Вакхическая
песня», «Из Barry Cornwall» («Пью за здравие Мери…»), в критической
статье «Торжество дружбы, или Оправданный Александр Анфимович
Орлов» и последней прижизненной публикации великого поэта в «Лите-
ратурных прибавлениях» — стихотворении «Аквилон». Текстуальное
сближение определения значения Пушкина, данного в некрологе Одоев-
ским, со словами митрополита Киевского Кирилла «солнце отечества
закатилось» из «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина,
восходящими к «Степенной книге», объясняется общим библейским
первоисточником.
Ключевые слова: А. С. Пушкин, В. Ф. Одоевский, некролог, диалог, ре-
минисценции, библейская традиция, семантика, образ, метафора
Об авторе: Кудряшов Игорь Васильевич — доктор филологических наук, про-
фессор кафедры русского языка и литературы, Арзамасский филиал Ниже-
городского государственного университета им. Н. И. Лобачевского (607220,
Российская Федерация, Нижегородская обл., г. Арзамас, ул. К. Маркса, 36)
Дата поступления: 14.03.2019
Дата публикации: 28.06.2019
Для цитирования: Кудряшов И. В. Об источниках образного определе-
ния А. С. Пушкина как «солнца поэзии» // Проблемы исторической по-
этики. — 2019. — Т. 17. — № 2. — С. 67–85. DOI: 10.15393/j9.art.2019.5961

© И. В. Кудряшов, 2019
68 И. В. Кудряшов

Солнцу поэзии русской хвала,

Слава носителю света,
Жрицею правды священной была
Светлая муза поэта.
Чюмина О. «Гимн Пушкину»1

Образное определение А. С. Пушкина в национальной ли-

тературе — «солнце русской поэзии», — как известно, восходит
к краткому извещению о его смерти, напечатанному 30 января
1837 г. в 5-м номере «Литературных прибавлений»2, которые
издавались под редакцией А. А. Краевского в качестве при-
ложения к газете «Русский инвалид» и выходили в Петербур-
ге еженедельно по субботам. Авторство извещения о смерти
Пушкина достаточно долгое время приписывалось редактору
издания, однако Р. Б. Заборовой в статье «Неизданные статьи
В. Ф. Одоевского о Пушкине» (1956) было установлено, что
текст некролога был написан В. Ф. Одоевским (1804–1869) [За-
борова: 320–328], который в декабре 1836 г. стал соредактором
«Литературных прибавлений» [Гусев: 18]. Заборова убедитель-
но доказала верность предположения, сделанного еще в на-
чале XX в. П. Н. Сакулиным (см.: [Седова: 205]). Еще одним
подтверждением принадлежности некролога перу В. Ф. Одо-
евского стала публикация И. Андрониковым письма дочери
известного историка Софьи Николаевны Карамзиной к брату
Андрею Николаевичу от 10 февраля 1837 г. в журнале «Новый
мир» (см.: [Андроников: 195]).
Некролог великому поэту был размещен на последней
странице номера и следовал непосредственно за рубрикой
«Литературное известие», предшествуя лишь заключительным
разделам газеты — «Смесь» и «Моды». Извещение о смерти
Пушкина (что обращает на себя внимание!) не было отнесено
редактором издания к имеющимся в номере разделам. При-
ведем эти несколько трогательных строк, вырвавшихся из
самой глубины души Одоевского в трагический час кончины
Пушкина, в том виде, в котором они были помещены на по-
следней странице «Литературных прибавлений»:
Об источниках образного определения А. С. Пушкина… 69

Внераздельное расположение некролога Пушкину, как, впро-

чем, и отсутствие отдельного некрологического раздела, куда
могло бы быть помещено редактором извещение о смерти по-
эта, объясняется тем, что ко времени кончины Пушкина —
29 января — номер уже прошел цензуру П. Корсакова. Скорб-
ная информация, занявшая 10 строк полосы, по всей видимо-
сти, была спешно втиснута в уже одобренный Цензурным
ведомством и находящийся в типографском наборе номер,
изначально, конечно же, не предполагавший некрологического
раздела. Изменить рубрикацию номера, получившего цензур-
ное дозволение к печати, редактор Краевский не имел закон-
ного права, а известить читателя о кончине первого националь-
ного поэта, печатавшегося на страницах издания, было крайне
необходимо. Краевский нашел выход: он не только проинфор-
мировал своего читателя, но и отдал посмертную дань величию
пушкинского гения, достойную царствующих особ, членов их
семей, выдающихся полководцев и государственных деятелей.
Несколько строк, извещавших о смерти Пушкина, были по-
мещены им на последней странице номера между разделами
и на этом формальном основании были отделены рамкой от
рубрик «Литературное известие», «Смесь» и «Моды». Факти-
чески же скорбные строки о кончине поэта обрамлены черной
траурной каймой, которая впоследствии, уже после выхода
номера в свет, вызвала крайнее недовольство министра на-
родного просвещения С. С. Уварова, известное из библиогра-
фического очерка П. А. Ефремова [Ефремов: 537]. Заметим,
что в соответствии с этикетом российской периодики того
70 И. В. Кудряшов

времени извещение о смерти Пушкина — «человека не чинов-

ного», не занимавшего высокого положения на государствен-
ной службе и не сродственного членам императорской семьи —
могло быть помещено в периодическом печатном издании, но
без траурной рамки, как то было сделано редактором «Север-
ной пчелы», опубликовавшим в тот же день, 30 января 1837 г.,
в 24-м номере газеты написанный Л. А. Якубовичем некролог
поэту в разделе «Внутренние известия»3.
Уже на следующий день после публикации некролога Пуш-
кину в «Литературных прибавлениях» А. А. Краевский был
вызван к попечителю Санкт-Петербургского учебного округа
князю М. А. Дундукову-Корсакову, совмещающему обязан-
ности председателя цензурного комитета, который передал
ему слова крайнего недовольства министра С. С. Уварова:
«К чему эта публикация о Пушкине? Что это за черная рамка
вокруг известия о кончине человека не чиновного, не зани-
мавшего никакого положения на государственной службе? Ну,
да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! “Солнце
поэзии!!”, помилуйте, за что такая честь? “Пушкин скончался…
в средине своего великого поприща!” Какое это такое поприще?
Сергей Семенович именно заметил: разве Пушкин был пол-
ководец, военачальник, министр, государственный муж?! На-
конец, он умер без малого сорока лет! Писать стишки не значит
еще, как выразился Сергей Семенович, проходить великое
поприще! Министр поручил мне сделать вам, Андрей Алек-
сандрович, строгое замечание…» [Ефремов: 537]. Слова мини-
стра, переданные Краевскому председателем цензурного ко-
митета Дундуковым-Корсаковым, требуют пояснения. Из
монолога следует, что крайнее раздражение министра вызва-
ла не столько черная рамка, обрамляющая извещение о смер-
ти поэта Пушкина, сколько содержательная часть некролога,
в котором поэт именуется «солнцем поэзии», а его литератур-
ная деятельность — «великим поприщем». Траурную рамку
извещению о смерти человека низкого социального статуса,
к которому относились в то время литераторы, власти готовы
были простить редактору (вспомним фразу «Ну, да это еще
куда бы ни шло!»), но лишь потому, что еще с 20-х гг. XIX в.
публикация некрологов в российской периодике стала доста-
точно обыденным явлением, в том числе и лицам, обладающим
Об источниках образного определения А. С. Пушкина… 71

не самым высоким статусом: литераторам, купцам, музыкан-

там, ученым, врачам (см. [Кузовкина: 276–293], [Рейтблат:
195–202]). И траурная кайма, обрамляющая извещение о смер-
ти поэта, с учетом отсутствия в данном номере газеты соот-
ветствующей рубрики, конечно же, выделялась на общем фоне,
нарушала общепринятые правила, но уже не воспринималась
вопиющим попранием этикетных норм, принятых в россий-
ской периодической печати того времени.
Еще большее раздражение у Уварова вызвало проведенное
автором некролога сравнение жизненного пути поэта с про-
хождением «великого поприща». Это, по мнению министра,
категорически не может быть применимо к человеку, «писав-
шему стишки» и окончившему земной путь «без малого со-
рока лет». О враждебном неприятии поэта Уваровым, который
не смог простить «На выздоровление Лукулла» и «остался
смертельным врагом Пушкина и после его роковой смерти»,
многократно писалось в биографической литературе (см.:
[Ефремов: 532–538], [Виттекер], [Иванов: 45–55], [А. С. Пушкин
в воспоминаниях современников] и др.). Отношение министра
к поэту во многом объясняет его реакцию на содержание нек-
ролога. Однако и по сей день остаются без ответа вопросы
Уварова, адресованные через попечителя Санкт-Петербургского
учебного округа редактору издания Краевскому, которому,
как известно, «ничего не оставалось, чтобы успокоить “по-
печителя”, как сослаться на то, что Пушкину было, по высо-
чайшей воле, поручено составление истории царствования
Петра Великого и вот едва были собраны им материалы, едва
готов он был писать историю, — с поприща (курсив мой. —
И. К.) этого труда смерть похитила историографа и поэта»
[Ефремов: 537]. Оправдание, которое нашел Краевский, по
меньшей мере, странное, граничащее с нелепостью: в «вели-
кую» заслугу Пушкину ставится не то, что он сделал при
жизни (на жизненном поприще), а то, что только собирался,
но не успел из-за смерти исполнить «высочайшую волю». По-
нять такое оправдание редактора Краевского можно: он не
был автором «этих нескольких теплых, глубоко прочувство-
ванных строк» [Ефремов: 536], извещающих читателя его
издания о кончине Пушкина, и в то же время, наверняка, был
72 И. В. Кудряшов

хорошо осведомлен о министерском благорасположении к идее

исторического просвещения российской молодежи.
В научной литературе утвердилась точка зрения, согласно
которой вероятным источником образного сравнения Пуш-
кина с «солнцем нашей Поэзии» стал для Одоевского текст
«Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, вос-
ходящий к первоисточнику — памятнику русской литерату-
ры второй половины XVI в. «Степенной книге». Весьма по-
казательна в этом отношении статья, представленная в «Эн-
циклопедическом словаре крылатых слов и выражений» (2005)
автора-составителя В. В. Серова:
«Возможно (курсив мой. — И. К.), что выражение “солнце
нашей поэзии закатилось” было навеяно В. Ф. Одоевскому дру-
гим, весьма схожим, из “Истории государства Российского” (т. 4,
гл. 2) Н. М. Карамзина. Там историк повествует, как на Руси
восприняли весть о смерти Александра Невского в 1263 г. Ми-
трополит Киевский Кирилл, “сведав о кончине великого князя..,
в собрании духовенства воскликнул: “Солнце отечества зака-
тилось”. Никто не понял сей речи. Митрополит долго безмолв-
ствовал, залился слезами и сказал: “Не стало Александра!” Все
оцепенели от ужаса, ибо Невский казался необходимым для
государства и по летам своим мог бы жить еще долгое время”.
Для самого же Карамзина первоисточником послужил па-
мятник русской литературы второй пол. XVI в. “Степенная
книга”, в котором впервые на Руси была сделана попытка собрать
воедино исторические сведения, содержащиеся в разных русских
летописях. Фраза из “Степенной книги” звучит так: “Уже заиде
солнце земьля Руськiя”»4.
Обращает на себя внимание, что автор словарной статьи
лишь допускает возможность того, что слова митрополита
Киевского Кирилла из «Истории государства Российского»
могли послужить источником, навеявшим Одоевскому срав-
нение Пушкина с «солнцем нашей Поэзии». Это уже само по
себе свидетельствует о недостаточной убежденности автора-
составителя издания, а следовательно, о гипотетичности
и небесспорности представленной в энциклопедическом
словаре концепции. По всей видимости, текстовое сближение
некролога Пушкину с «Историей государства Российского»
Об источниках образного определения А. С. Пушкина… 73

было обусловлено не сознательной авторской отсылкой к па-

мяти читателя, а возникшей невольной реминисценцией
историко-культурного плана, апеллирующей к горестному
событию российской истории: кончине великого князя Киев-
ского и Владимирского, полководца Александра Невского,
которого с поэтом сближают общее имя Александр и ранняя
смерть. Данная реминисценция укреплялась в читательском
сознании на протяжении достаточно долгого времени, по мере
общественного осмысления значимости вклада Пушкина в оте-
чественную и мировую культуру, что позволило соотнести
личности великого полководца и великого поэта. В этом от-
ношении показательно издание М. Г. и Н. С. Ашукиных «Кры-
латые слова. Литературные цитаты. Образные выражения»
(1955), в котором авторы лишь отмечают «сходное по мысли
выражение», приведенное Н. М. Карамзиным в «Истории го-
сударства Российского», не указывая на него как на возможный
источник образного выражения «солнце русской поэзии»5.
Что же тогда могло навеять Одоевскому начальную фразу
некролога «Солнце нашей Поэзии закатилось!», сходство ко-
торой со словами киевского митрополита Кирилла из «Истории
государства Российского» было подмечено литературоведами
спустя значительное время? Подобного рода текстовые сбли-
жения могли возникнуть, по всей видимости, благодаря на-
личию такого общего оригинального первоисточника, как
библейский текст. В этом случае и высказывание киевского
митрополита, зафиксированное древнерусским автором в «Сте-
пенной книге», а оттуда заимствованное Карамзиным в текст
«Истории государства Российского», и образное сравнение из
написанного Одоевским некролога выступают в качестве
библейских реминисценций. Обращение к библейскому тексту,
его образности, мотивам и постулатам при извещении о смер-
ти (в нашем случае митрополита Кирилла — «в собрании
духовенства» и Одоевского — в извещении православных
читателей «Литературных прибавлений») мотивировано целью
сообщить горестное известие о кончине и характерно как для
обращения духовного пастыря (митрополита) к пастве (свя-
щеннослужителям), так и для первых некрологов Российской
Империи, в которых смерть соотносилась с христианским
74 И. В. Кудряшов

религиозно-богословским пониманием окончания земного

пути (иначе, поприща) человека и бессмертия бытия его души
(см.: [Онипко: 83–87]).
Попутно заметим, что данный христианский религиозно-
богословский контекст извещения о кончине Пушкина как
в тексте Одоевского в «Литературных прибавлениях», так
и в тексте Якубовича в «Северной пчеле» изначально моти-
вировал употребление обоими авторами слова «поприще» по
отношению к окончившемуся земному пути национального
поэта. В то же время, в отличие от Якубовича, у которого
употребление данного слова дополнительно мотивировано
литературными заслугами покойного национального масшта-
ба, по отношению к которым «Россия обязана Пушкину бла-
годарностью…»6, у Одоевского употребление сочетания «ве-
ликое поприще», в середине которого закончил свой земной
путь Пушкин, обусловлено контекстом: славой первого на-
ционального поэта, «радости» России, чувством народной
гордости и любви. Однако это лишь отчасти объясняет эпитет
«великий», употребленный Одоевским по отношению к зем-
ному пути («поприщу») поэта. Некролог Пушкину Одоевско-
го выражает православное миросозерцание его автора, и в то
же время в нем специфически осмысливаются христианские
качества покойного, чья «светлая муза» была «жрицею прав-
ды священной»7. Еще Н. В. Измайлов справедливо заметил,
что «Одоевский видел в Пушкине чистейшее воплощение
идеала поэта как продукта высшей деятельности человече-
ского духа, как провидца, обладающего непосредственным
знанием и в полной мере способностью передавать свои по-
стижения» [Измайлов: 309]. Художественное творчество, как
и его восприятие, сопряжено, по мнению Одоевского, с особым
родом «религиозного акта, совершаемого душою в своем не-
приступном святилище» [Измайлов: 309]. Употребляя в нек-
рологе эпитет «великий» по отношению к жизненному пути
(«поприщу») Пушкина, Одоевский утверждает непосредствен-
ную сопричастность творчества скончавшегося поэта, от-
крывавшего читателю «завесу с таинств души», Высшему миру,
Божественному Началу. В этом отношении Поэт сродни Богу
и потому, считал Одоевский, «пред великим художником
Об источниках образного определения А. С. Пушкина… 75

важно и полезно лишь одно чувство: благоговение» (цит. по:

[Заборова: 335]). Православное миросозерцание Одоевского
и специфика его осмысления предназначения поэта полнее
проясняют и мотивируют использование им в горестном
и патетическом некрологе Пушкину эпитета «великий» и со-
гласуются с творческой концепцией самого Пушкина, который,
как справедливо отметила Э. С. Лебедева, «свой гений понимал
как дар Божий» [Лебедева: 145].
Истоки образно-оценочной характеристики Одоевским
гибели Пушкина — «Солнце нашей Поэзии закатилось!» —
коренятся, на наш взгляд, в библейском тексте, который,
очевидно, послужил первоисточником и для высказывания
киевского митрополита Кирилла, зафиксированного древне-
русским автором в «Степенной книге» и оттуда заимствован-
ного Карамзиным для «Истории государства Российского».
В Библии содержится 150 упоминаний о солнце, в том числе
и многочисленные о «закатившемся» солнце. В отличие от
«помрачения» солнца и других небесных светил, встречаю-
щихся в Библии в апокалиптических видениях о грядущих
космических коллизиях и символизирующих Божий суд,
«закатившееся» солнце символизирует великую скорбь на-
родов мира и в ряде случаев непосредственно соотносится
с окончанием земного бытия человека, угасанием Жизни.
Например: «Лежит в изнеможении родившая семерых, испу-
скает дыхание свое; еще днем закатилось солнце ее (курсив
мой. — И. К.), она постыжена и посрамлена. И остаток их
предам мечу пред глазами врагов их, говорит Господь» (Иер. 15:9);
«И когда ты угаснешь, закрою небеса и звезды их помрачу,
солнце закрою облаком (курсив мой. — И. К.), и луна не будет
светить светом своим» (Иез. 32:7); «И будет в тот день, говорит
Господь Бог: произведу закат солнца в полдень и омрачу землю
среди светлого дня (курсив мой. — И. К.)» (Ам. 8:9) и др. По-
мимо семантики умирания (смерти), сопряженной с образом
закатившегося солнца, в Библии имеются метафорические
значения небесного светила, которые создают дополнительный
смысловой контекст образу «солнце поэзии» в некрологе Одо-
евского. Например, библейское описание преображения Го-
сподня, в котором лицо Иисуса просияло, как солнце: «По
76 И. В. Кудряшов

прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна,

брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился
пред ними: и просияло лице Его, как солнце, одежды же Его
сделались белыми, как свет» (Мф. 17:1–2), — навевает читателю
ассоциацию с вознесением души Пушкина на небеса. Или
сравнение окончивших земной путь праведников с воссиявшим
солнцем в тексте Библии: «…тогда праведники воссияют, как
солнце, в Царстве Отца их. Кто имеет уши слышать, да слы-
шит!» (Мф. 13:43), — рождает аналогию с праведностью лич-
ностных качеств погибшего на дуэли поэта. Еще более прочные
ассоциации возникают при обращении к тексту «Откровения
Иоанна Богослова». Сравнение с солнцем лица Ангела, держа-
щего в руке раскрытую книгу пророчеств о дальнейших судь-
бах мира и человечества, вызывают в сознании читателя
коннотацию с провидческим характером творческого наследия
великого поэта: «И видел я другого Ангела сильного, сходя-
щего с неба, облеченного облаком; над головою его была раду-
га, и лице его как солнце, и ноги его как столпы огненные,
в руке у него была книжка раскрытая» (Откр. 10:1).
Потрясенный известием о гибели поэта, Одоевский пишет
«трогательные своей чуткостью и скорбью о Пушкине»
(С. Н. Карамзина) [А. С. Пушкин в воспоминаниях современ-
ников: 384] несколько строк некролога под влиянием библей-
ского текста, к которому, ища утешения своему сердцу, не-
вольно обратились его мысли. Именно библейские реминис-
ценции делают текст некролога Пушкину столь значительным
и проникновенным, близким и понятным каждому читателю
«Литературных прибавлений».
В аспекте концептосферы библейского первоисточника
сравнение Одоевским погибшего на дуэли поэта с закатив-
шимся солнцем «в середине своего великого поприща» служит
отсылкой памяти читателя к Псалму 18, в котором солнце
в своем передвижении по небу «радуется, как исполин, про-
бежать поприще» (Пс. 18:6). Ликование псалмопевца сменяет
противоположное чувство автора некролога: скорбь о пре-
ждевременно утраченном источнике «нашей радости» — жиз-
ни поэта Пушкина.
Об источниках образного определения А. С. Пушкина… 77

Одоевский не был первым, кто использовал библейскую

реминисценцию погасшего светила. Ко времени создания нек-
ролога Пушкину в отечественной литературе уже сложилась
традиция художественного использования этого библейского
образа-символа, начало которой, как известно, было положено
еще древнерусским автором «Слова о полку Игореве»:
«Два солнца померкли,
Два багряных столпа угасли,
А с ними и два молодые месяца, Олег и Святослав,
Тьмою подернулись»8;
«Но уже для Игоря-князя солнце свет свой утратило…»9.
Показательно в этом отношении и сочинение К. Н. Батюшко-
ва «Выздоровление» (1807–1809), которое Пушкин считал
«одной из лучших элегий» поэта:
«Как ландыш под серпом убийственным жнеца
Склоняет голову и вянет,
Так я в болезни ждал безвременно конца,
И думал: Парки час настанет.
Уж очи покрывал Эреба мрак густой,10
Уж сердце медленнее билось:
Я вянул, исчезал, и жизни молодой,
Казалось, солнце закатилось»11.
В «Выздоровлении» художественная соотнесенность бо-
лезненного увядания лирического героя с кажущимся ему
преждевременным закатом солнца восходит к библейскому
образу «закатившегося солнца» и символизирует у Батюшко-
ва приближающийся безвременный конец земного бытия
героя, скорбящего об ушедшей радости прежней, полной
здоровья жизни.
Для осмысления образа «закатившегося солнца» значимо
функционирование образа дневного светила в поэтическом
творчестве самого погибшего поэта. Для Пушкина солнце —
это, прежде всего, величественный, сакральный источник
жизни, преисполненный истинной Божественной мудрости,
несущий людям радость и счастье и указующий спасительный
путь. В таком символическом значении выступает солнце,
например, в пушкинском стихотворении «Вакхическая песня»,
78 И. В. Кудряшов

которое М. О. Гершензон справедливо назвал «гимном вдох-

новенному разуму, уму-солнцу, которому ясно противопо-
ставляется “ложная мудрость” холодного, расчетливого ума»
[Гершензон: 231]:
«Подымем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Ты, солнце святое, гори!
Как эта лампада бледнеет
Пред ясным восходом зари,
Так ложная мудрость мерцает и тлеет
Пред солнцем бессмертным ума.
Да здравствует солнце, да скроется тьма!»12
Показательно и пушкинское стихотворение «Из Barry
Cornwall» («Пью за здравие Мери»), в котором поэт обраща-
ется к героине с благодарностью за то солнце, какое она за-
жгла в его жизни, со словами привета и пожелания счастья:
«Будь же счастлива, Мери,
Солнце жизни моей!
Ни тоски, ни потери,
Ни ненастливых дней
Пусть не ведает Мери»13.
Известно также и пушкинское образное выражение «два
блистательных солнца нашей словесности» из напечатанной
в «Телескопе» статьи «Торжество дружбы, или Оправданный
Александр Анфимович Орлов» (1831), в которой Пушкин ис-
пользует этот яркий образ в ироническом значении, именуя
так двух русских литераторов своего времени: Ф. В. Булгарина
и А. А. Орлова14. Это свидетельствует о том, что слово «солнце»
в переносном значении «человека знаменитого, известного
своей выдающейся деятельностью на каком-нибудь поприще»15
в начале XIX в. становится широкоупотребительным.
Напечатанный от имени редакции «Литературных при-
бавлений к “Русскому инвалиду”» некролог Пушкину «Солн-
це нашей Поэзии закатилось…» — это своего рода итог, за-
вершающий неожиданно оборвавшийся диалог великого
поэта с читателями издания. Известно, что для первого но-
мера «Литературных прибавлений», вышедшего из печати
Об источниках образного определения А. С. Пушкина… 79

2 января 1837 г., Одоевский и Краевский в конце декабря 1836 г.

получили от Пушкина стихотворение «Аквилон» («Зачем ты,
грозный аквилон…») (1824), положившее начало диалогу по-
эта и читателя нового издания Краевского. Стихотворение
было написано Пушкиным в первые месяцы Михайловской
ссылки, подверглось им переработке в Болдино (см.: [Бодрова:
85–102]), но опубликовано было лишь в 1837 г., всего за не-
сколько недель до смерти поэта. Р. В. Иезуитова, проанализи-
ровав работу Пушкина над текстом этого стихотворения,
пришла к убедительному выводу о том, что Пушкин рассма-
тривал его как в определенной степени программное произ-
ведение [Иезуитова: 143], а следовательно, публикация «Ак-
вилона» в дебютном номере «Литературных прибавлений»
предполагала дальнейшее развитие диалога Пушкина с под-
писчиками издания. Стихотворение заканчивается жизнеут-
верждающим образом «ясноликого солнца», вселяющего
радость и дарящего надежду на светлое будущее:
«Пускай же солнца ясный лик
Отныне радостью блистает,
И облачком зефир играет,
И тихо зыблется тростник»16.
Уже в 5-м номере газеты «Литературные прибавления» от
30 января 1837 г. помещается некролог Пушкину, который не
только информирует о смерти поэта, но и подводит черту под
его неожиданно оборвавшимся диалогом с читателями. В этой
связи источником, навеявшим Одоевскому образное сравнение
смерти великого поэта с закатившимся солнцем, могли стать
жизнерадостные финальные строки «Аквилона», содержащие
образ «блистающего радостью» «ясноликого солнца». В твор-
ческом сознании Одоевского, которого с Пушкиным связыва-
ли не только деловые, но и дружеские, доверительные отно-
шения (см.: [Измайлов: 303–304], [Турьян: 183], [Cornwell:
241–247]), вселяющие радость жизни строки этого стихотво-
рения трансформировались в извещении о смерти в трога-
тельный и преисполненный искренней скорби образ «закатив-
шегося солнца» русской поэзии. Не выходя за рамки темы
статьи, заметим, что по мере общественного осмысления
значения вклада Пушкина в отечественную культуру образное
80 И. В. Кудряшов

определение «солнце нашей Поэзии» из некролога Одоевско-

го приобрело иную смысловую интерпретацию и стало устой-
чивым выражением, определяющим пушкинскую индивиду-
альность. Одно из лучших определений ей дал В. С. Непом-
нящий в статье «Феномен Пушкина и исторический жребий
России: К проблеме целостной концепции русской культуры»:
«“Солнечность” — свет, тепло, жизнетворность, централь-
ность — вот единственное общепризнанное у нас определение
“специфики” явления, носящего имя Пушкин. Его централь-
ная в культуре роль вне сомнения» [Непомнящий: 10].
Таким образом, для В. Ф. Одоевского источниками образ-
ного определения Пушкина как «солнца русской поэзии» по-
служили как библейские солярные образы, так и пушкинские
произведения, в которых образ солнца реализует тождествен-
ную извещению Одоевского о смерти поэта семантику: сти-
хотворения «Вакхическая песня», «Из Barry Cornwall» («Пью
за здравие Мери»), критическая статья «Торжество дружбы,
или Оправданный Александр Анфимович Орлов» и стихот-
ворение «Аквилон», ставшее последней прижизненной публи-
кацией великого поэта в «Литературных прибавлениях».

Примечания
1
Чюмина О. Гимн Пушкину // Новый Мир. 1899. № X. С. 190.
2
См.: Одоевский В. Ф. Извещение о смерти А. С. Пушкина // Литера-
турные прибавления к «Русскому инвалиду». 1837. № 5 (30 янв.). С. 48.
3
См.: Якубович Л. <Некролог Пушкину> // Северная пчела. 1837. № 24
(30 января). С. 94.
4
Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений: Более
4000 статей / авт.-сост. В. Серов. 2-е изд. М.: Локид-Пресс, 2005. С. 717.
5
См.: Ашукин Н. С., Ашукина М. Г. Крылатые слова. Литературные
цитаты. Образные выражения. М.: Гослитиздат, 1955. С. 514–515.
6
Якубович Л. <Некролог Пушкину>. С. 94.
7
Чюмина О. Гимн Пушкину. С. 190.
8
Жуковский В. А. Слово о полку Игореве // Жуковский В. А. Полн. собр. соч.
и писем: в 20 т. М.: Языки славянских культур, 2010. Т. 5: Эпические
стихотворения. С. 16.
9
Там же. С. 18.
10
Первоначальный вариант строфы: «Уж очи покрывал смертельный
мрак густой».
11
Батюшков К. Н. Выздоровление («Как ландыш под серпом убийственным
жнеца…») // Батюшков К. Н. Сочинения. М.; Л.: Academia, 1934. С. 67.
Об источниках образного определения А. С. Пушкина… 81

12
Пушкин А. С. Вакхическая песня («Что смолкнул веселия глас?..») //
Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 16 т. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1947.
Т. 2. Кн. 1: Стихотворения, 1817–1825. Лицейские стихотворения
в позднейших редакциях. С. 420.
13
Пушкин А. С. Из Barry Cornwall // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.,
1837–1937: в 16 т. М.; Л., 1949. Т. 3. Кн. 2: Стихотворения, 1826–1836.
Сказки / ред. М. А. Цявловский, Т. Г. Цявловская-Зенгер. С. 259.
14
См.: Пушкин А. С. Торжество дружбы, или Оправданный Александр
Анфимович Орлов // Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10 т. Л.: Наука,
1978. Т. 7: Критика и публицистика. С. 168–175.
15
См.: Словарь языка Пушкина: в 4 т. / АН СССР, Ин-т языкознания;
гл. ред.: акад. В. В. Виноградов (отв. ред.) и др. М.: Государственное
изд-во иностранных и национальных словарей, 1961. Т. 4. С. 278.
16
Цит. по: Пушкин А. С. Аквилон («Зачем ты, грозный Аквилон…») //
Литературные прибавления к Русскому Инвалиду. 1837. № 1 (2 янва-
ря). С. 4.

Список литературы
1. Андроников И. Тагильская находка. Из писем Карамзиных // Новый
мир. ­— 1956. — № 1. — С. 153–209.
2. А. С. Пушкин в воспоминаниях современников: в 2 т. — М.: Худож. лит.,
1985. — Т. l. — 543 с.
3. Бодрова А. С. Из разысканий вокруг пушкинского «Аквилона» //
Пушкинские чтения в Тарту 5: Пушкинская эпоха и русский литератур-
ный канон: К 85-летию Ларисы Ильиничны Вольперт: в 2 ч. — Тарту,
2011. — Ч. 1. — С. 85–102.
4. Виттекер Ц. X. Граф Сергей Семенович Уваров и его время. — СПб.:
Гуманитарное агентство «Академический проект», 1999. — 350 с.
5. Гершензон М. Мудрость Пушкина // Пушкин в русской философской
критике: Конец XIX — первая половина XX в. — М.: Книга, 1990. —
С. 207–243.
6. Гусев Н. В. В. Ф. Одоевский — издатель, редактор и журналист
(1820–1848 гг.): автореф. дис. … канд. филол. наук: 10.01.10. — Москва,
2013. — 23 с.
7. [Ефремов П. А.] Александр Сергеевич Пушкин. 1799–1837. Био-
графический очерк и его письма 1831–1837 гг. Гл. XII / сост. под ред.
П. А. Ефремова // Русская старина. — 1880. — Т. XXVIII. — Кн. 7. —
Июль. — С. 532–538.
8. Заборова Р. Б. Неизданные статьи В. Ф. Одоевского о Пушкине //
Пушкин: Исследования и материалы. — М.; Л.: Наука, 1956. — Т. 1. —
С. 313–342.
9. Иванов O. A. К вопросу о взаимоотношениях С. С. Уварова и А. С. Пуш-
кина в 30-е гг. XIX века // Новик. — Воронеж: ВГУ, 1999. — Вып. 2. —
С. 45–55.
82 И. В. Кудряшов

10. Иезуитова Р. В. «Зачем ты, грозный Аквилон…» (О судьбе одного

болдинского автографа) // Пушкинский музеум. — СПб.: Дорн, 1999. —
Вып. 1. — С. 137–143.
11. Измайлов Н. В. Пушкин и В. Ф. Одоевский // Измайлов Н. В. Очерки
творчества Пушкина. — Л.: Наука, 1975. — С. 303–325.
12. Кузовкина Т. Некролог Булгарина Жуковскому // Пушкинские чтения
в Тарту 3: материалы международной научной конференции, посвя-
щенной 220-летию В. А. Жуковского и 200-летию Ф. И. Тютчева / ред.
Л. Киселева. — Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2004. — С. 276–293.
13. Лебедева Э. С. «Таков был конец нашего Пушкина» // Христианство
и русская литература. — СПб.: Наука, 1999. — Сб. 3. — С. 139–150.
14. Непомнящий В. С. Феномен Пушкина и исторический жребий России:
К проблеме целостной концепции русской культуры // Московский
пушкинист: Ежегодный сборник. — М.: Наследие, 1995–…. — Вып. III. —
1996. — С. 6–61.
15. Онипко К. А. Первые русские некрологи: герои и контексты // Ученые
записки Петрозаводского государственного университета. — 2018. —
№ 1 (170). — С. 83–87 [Электронный ресурс]. — URL: http://uchzap.
petrsu.ru/files/redaktor_pdf/1517816954.pdf (20.12.2018). DOI: 10.15393/
uchz.art.2018.14
16. Рейтблат А. И. Писать поперек: статьи по биографике, социологии и исто-
рии литературы. — М.: Новое литературное обозрение, 2014. — 415 с.
17. Седова Г. М. Повесть В. Ф. Одоевского «Княжна Зизи» и один из
устойчивых мифов о семье Пушкина // Пушкин: Исследования и ма-
териалы. — СПб.: Наука, 2004. — Т. XVI / XVII. — С. 198–217.
18. Турьян М. А. Из истории взаимоотношений Пушкина и В. Ф. Одо-
евского // Пушкин: Исследования и материалы. — Л.: Наука, 1983. —
Т. 11. — С. 174–191.
19. Cornwell N. The Life, Times and Milieu of V. F. Odoevsky, 1804–1869. —
London: The Athlone Press, 1986. — 417 p.
About the Sources of the Figurative Definition of A. S. Pushkin… 83

Igor V. Kudryashov
(Arzamas, Russian Federation)
kiv.arz@yandex.ru

About the Sources of the Figurative Definition

of A. S. Pushkin as “The Sun of Poetry”
Abstract. The article is dedicated to the problem of the sources of a brief notice
about the death of A. S. Pushkin, released on January 30, 1837 in the 5th issue
of “Literary Additions” (“Literaturnye Pribavleniya”) — a supplement to the
newspaper “Russian Invalid” (“Russkiy Invalid”). It is proved that the semantics
of the figurative definition of the importance of Pushkin as “The sun the Russian
poetry” according to V. F. Odoevsky goes back to the Bible, in which the sun’s
symbolism is equivalent to the connotation of the necrologic notice. A significant
source of the image of “the sun of poetry” in Odoevsky’s obituary is the creative
heritage of Pushkin in which the sun appears as a majestic, sacral source of life,
full of true, Divine wisdom, giving people the joy and happiness and pointing
at a saving way. This semantics of the image can be seen in the poems “Bacchanal
Song”, “From Barry Cornwall” (“I Drink to Mary’s Health”), in the critical
essay “The Triumph of Friendship, or Acquitted Alexander Anfimovich Orlov”
and the last lifetime publication of the great poet in “Literary Additions” — the
poem “Aquilon”. The textual convergence of the definition of the significance
of Pushkin given in his obituary by Odoevsky with the words of Metropolitan
of Kiev Cyril “the sun of the fatherland set below the horizon” from the “History
of the Russian State” by Karamzin, going back to the “Power Book” (“Stepennaya
Kniga”), is explained by a common biblical authentic source.
Keywords: A. S. Pushkin, V. F. Odoevsky, obituary, dialogue, reminiscences,
biblical tradition, semantics, image, metaphor
About the author: Kudryashov Igor V. — Doctor of Philology, Professor of the
Department of Russian Language and Literature, Arzamas Branch of Lobachevsky
State University of Nizhny Novgorod (ul. Karla Marksa 36, Arzamas, Nizhe-
gorodskaya obl., 607220, Russian Federation)
Received: March 14, 2019
Date of publication: June 28, 2019
For citation: Kudryashov I. V. About the Sources of the Figurative Definition
of A. S. Pushkin as “The Sun of Poetry” In: Problemy Istoricheskoi Poetiki
[The Problems of Historical Poetics], 2019, vol. 17, no. 2, pp. 67–85 (In Russ.)

References
1. Andronikov I. Tagil Finding. From the Karamzins’ Letters. In.: Novyy mir,
1956, no. 1, pp. 153–209. (In Russ.)
2. A. S. Pushkin v vospominaniyakh sovremennikov: v 2 tomakh [A. S. Pushkin
in Memoirs of His Contemporaries: in 2 Vols]. Moscow, Khudozhestvennaya
literatura Publ., 1985, vol. 1. 543 p. (In Russ.)
84 I. V. Kudryashov

3. Bodrova A. S. On the Inquiries into Pushkin’s “Aquilon”. In.: Pushkinskiye

chteniya v Tartu 5: Pushkinskaya epokha i russkiy literaturnyy kanon:
K 85-letiyu Larisy Il’inichny Vol’pert: v 2 ch. [Pushkin Readings in Tartu.
Vol. 5. The Pushkin Epoch and the Russian Literary Canon: On the Occasion
of the 85th Anniversary of the Birth of L. I. Volpert]. Tartu, 2011, part 1,
pp. 85–102. (In Russ.)
4. Vitteker Ts. Kh. Graf Sergey Semenovich Uvarov i ego vremya [Count Sergey
Uvarov and His Time]. St. Petersburg, Gumanitarnoe agentstvo Akademi-
cheskiy proekt Publ., 1999. 350 p. (In Russ.)
5. Gershenzon M. The Wisdom of Pushkin. In: Pushkin v russkoy filosofskoy
kritike: Konets XIX — pervaya polovina XX veka. [Pushkin in the Russian
Philosophical Criticism. The End of the 19th and the First Half of the 20th Cen-
turies]. Moscow, Kniga Publ., 1990, pp. 207–243. (In Russ.)
6. Gusev N. V. V. F. Odoyevskiy — izdatel’, redaktor i zhurnalist (1820–1848):
avtoref. dis. … kand. filol. [V. F. Odoyevsky Is a Publisher, Editor and Jour-
nalist (1820–1848). PhD. philol. sci. diss. abstract]. Moscow, 2013. 23 p.
(In Russ.)
7. Efremov P. A. Alexander Sergeevich Pushkin. 1799–1837. Biographical
Essay and His Letters. 1831–1837. Chapter 12. In: Russkaya Starina, 1880,
vol. 28, book 7 (July), pp. 532–538. (In Russ.)
8. Zaborova R. B. The Unpublished Articles of V. F. Odoyevsky About Pushkin.
In: Pushkin: Issledovaniya i materialy [Pushkin: Researches and Materials].
Moscow, Leningrad, Nauka Publ., 1956, vol. 1, pp. 313–342. (In Russ.)
9. Ivanov O. A. On the Question of the Relations Between S. S. Uvarov and
A. S. Pushkin in the 1830s. In: Novik. Vypusk 2 [Novik. Issue 2]. Voronezh,
Voronezh State University Publ., 1999, pp. 45–55. (In Russ.)
10. Iyezuitova R. V. «Zachem ty, groznyy Akvilon…» (On the History of One
Boldin’s Autograph). In.: Pushkinskiy muzeum. St. Petersburg, Dorn Publ.,
1999, vol. 1, pp. 137–143. (In Russ.)
11. Izmaylov N. V. Pushkin and V. F. Odoevsky. In: Izmaylov N. V. Ocherki
tvorchestva Pushkina [Izmaylov N. V. Short Essays on Pushkin’s Works].
Leningrad, Nauka Publ., 1975, pp. 303–325. (In Russ.)
12. Kuzovkina T. The Obituary by Bulgarin for Zhukovsky. Pushkinskiye chteniya
v Tartu 3: materialy Mezhdunarodnoj nauchnoj konferentsii, posvyashchennoj
220-leyiyu V. A. Zhukovskogo i 200-letiyu F. I. Tyutcheva [Pushkin Readings
in Tartu 3: Proceedings of the International Scientific Conference on the
Occasion of the 220th Anniversary of the Birth of V. A. Zhukovsky and the
200th Anniversary of the Birth of F. I. Tyutchev]. Tartu, 2004, pp. 276–293.
(In Russ.)
13. Lebedeva E. S. “Such Was the End of Our Pushkin”. In: Khristianstvo
i russkaya literatura. Sbornik 3 [“Such Was the End of Our Pushkin”
in Christianity and Russian Literature. Miscellany 3]. St. Petersburg, Nauka
Publ., 1999, pp. 139–150. (In Russ.)
About the Sources of the Figurative Definition of A. S. Pushkin… 85

14. Nepomnyashchiy V. S. The Phenomenon of Pushkin and the Historical Lot

of Russia: On the Problem of the Integral Concept of Russian Culture. In.:
Moskovskiy pushkinist: Ezhegodnyy sbornik [Moskovsky Pushkinist. Annual
Digest]. Moskov, Nasledie Publ., 1995–…, issue 3, 1996, pp. 6–61. (In Russ.)
15. Onipko K. A. The First Russian Obituaries: Heroes and Contexts. In: Uchenye
zapiski Petrozavodskogo gosudarstvennogo universiteta [Proceedings of
Petrozavodsk State University], 2018, no. 1 (170), pp. 83–87. Available at:
http://uchzap.petrsu.ru/files/redaktor_pdf/1517816954.pdf (accessed on
December 20, 2018). DOI: 10.15393/uchz.art.2018.14 (In Russ.)
16. Reytblat A. I. Pisat’ poperek: stat’i po biografike, sotsiologii i istorii literatu-
ry [Writing Crosswise: Articles on Biography Studies, Sociology, and Literary
History]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 2014. 415 p. (In Russ.)
17. Sedova G. M. V. F. Odoevsky’s Story “Princess Zizi” and One of the Persis-
tent Myths About the Family of Pushkin. In: Pushkin: Issledovaniya i ma-
terialy [Pushkin: Researches and Materials]. St. Petersburg, Nauka Publ.,
2004, vol. 16 / 17, pp. 198–217. (In Russ.)
18. Tur’yan M. A. From the History of the Relationships Between Pushkin and
V. F. Odoevsky. In: Pushkin: Issledovaniya i materialy [Pushkin: Researches
and Materials]. Leningrad, Nauka Publ., 1983, vol. 11, pp. 174–191. (In Russ.)
19. Cornwell N. The Life, Times and Milieu of V. F. Odoevsky, 1804–1869. London,
The Athlone Press Publ., 1986. 417 p. (In English)