ПРОБЛЕМЫ КОГНИТИВНОГО

И ФУНКЦИОНАЛЬНОГО
ОПИСАНИЯ РУССКОГО И
БОЛГАРСКОГО ЯЗЫКОВ
ВЫПУСК
17 / 1

Университетско издателство
“Епископ Константин Преславски”
 Шуменски университет
“Епископ Константин Преславски”
Факултет по хуманитарни науки

Проблемы когнитивного и
функционального описания русского и
болгарского языков

Выпуск 17 / 1

Шумен
2023
Редакционная коллегия:
проф. д.ф.н. Стефана Димитрова, Болгария
проф. д.ф.н. Лора Янда, Норвегия
проф. д.ф.н. Рафаэль Гусман Тирадо, Испания
проф. д.ф.н. Ирина Лешутина, Россия
проф. д.ф.н. Наталья Цветова, Россия
проф. д.п.н. Дана Бартош, Россия
доц. д.ф.н. Светлана Алексанова, Россия
проф. д.ф.н. Юлия Кравцова, Украина
проф. д.ф.н. Ярослав Вежбинкси, Польша
проф. к.п.н. Светлана Хамшовски, Венгрия
проф. д.ф.н. Жаныл Жунусова, Казахстан
проф. д-р Аксиния Красовски, Румыния
доц. д-р Бокаʌе Паола, Италия
проф. д-р Валентина Аврамова, Болгария
проф. д-р Татяна Чалыкова, Болгария
доц. д-р Анна Николова, Болгария
доц. д-р Стефка Петкова-Калева, Болгария

Главный редактор: проф. д-р Елена Стоянова

Проблемы когнитивного и функционального описания русского и

болгарского языков. Выпуск 17/1. Шумен: Университетско
издателство „Епископ Константин Преславски“, 2023. – 97 с.

Настоящий выпуск журнала является юбилейным – он посвящен 50-

летию создания русистики в Шуменском университете им. Епископа
Константина Преславского. Он тематично объединяет статьи
исследователей Болгарии, Беларуси, Алжира и России в
междисциплинарных сферах: Язык, мышление и культура. Журнал
издается на средства научно-исследовательского проекта кафедры
русского языка Шуменского университета (РД-08-138 / 24.02.2023 г.).
Научный журнал индексирован в ERIH PLUS, РИНЦ, SCRIBD, Global
index for Continuing Researchers.

ISSN 2603-3143 (Print)

ISSN 2603-3151 (Online)
Университетско издателство „Епископ Константин Преславски“
 Оглавление

Язык, мышление и культура

Аврамова Валентина Аккумулема душа в 6
русской и болгарской
ментальности.
Гезайли Надя Когнитивный аспект 21
стилистики в современном
русском языке.
Иванова Людмила Лингвоимагология: 34
истоки и перспективы
нового направления.
Георгиева Ирина Загадъчният свят на 50
руските гатанки.
Сенкевич Василий Феномен «моего света» в 72
аспекте виртуальной
реальности.
Столетова Екатерина Молодежная культура в 83
зеркале лингвистики: о
средствах реализации
аксиологических
интенций разных типов в
речи современной
молодежи.
Рецензии
Алексанова Светлана Размышления над 92
рукописью:
М. В. Всеволодова,
А. А. Варламов
«Выражение временных

3
отношений в современном
русском языке.
Функционально-
семантическая категория
именной
темпоральности», 2019

4
 Contents

Language, Thinking and Culture

Valentina Avramova The accumuleme soul in Russian and 6
Bulgarian linguoculture

Ghezaili Nadia Cognitive aspect of stylistics 21

in modern Russian language

Ivanova Lyudmila Linguistic imagology: origin and 34

prospects of the new field of research

Georgieva Irina The mysterious world of Russian 50

riddles
Senkevich Vasili Phenomenon of «my light» in the 72
aspect of virtual reality
Stoletova Ekaterina Youth culture in the mirror of 83
linguistics: means of realization of
axiological intentions of different types
in the speech of young people
Review

Aleksanova Svetlana Reflections on a manuscript 92

5
 Язык, мышление и культура

АККУМУЛЕМА ДУША В РУССКОЙ И БОЛГАРСКОЙ

МЕНТАЛЬНОСТИ

Валентина Аврамова

Аннотация. В статье рассматривается аккумулема душа в

русской и болгарской лингвокультуре. Внимание направлено на сходства
и различия в употреблении рассматриваемой аккумулемы, являющиеся
специфическими в обеих культурах. Анализируется специфика данного
феномена в национальном характере. Описываются значения данной
аккумулемы в толковых, синонимичных, этимологических словарях, в
прозаических и поэтических текстах, в фольклоре (пословицах и
поговорках). В работе используются описательный, таксономический,
сравнительно-исторический и сопоставительный методы. Результаты
исследования указывают на общие и специфические значения
рассматриваемой аккумулемы в обеих лингвокультурах - русской и
болгарской.

Ключевые слова: душа, дух, аккумулема, национальная

ментальность.

THE ACCUMULEME SOUL IN RUSSIAN AND

BULGARIAN LINGUOCULTURE

Valentina Avramova
Abstract. The present article discusses the accumuleme soul in
Russian and Bulgarian linguoculture. Attention is drawn to the similarities and
differences in the use of the above-mentioned accumuleme, which are specific
in both of the cultures. The particular character of that phenomenon in national
nature is also analyzed. The work describes the meanings of the discussed
accumuleme in dictionaries, prose and poetic texts, in folklore (proverbs and
sayings). In the work, the descriptive, taxonomic, comparative-historical and
counterfactual methods are used. The outcome of the study shows the common

6
and specific meanings in the discussed accumuleme in the two linguocultures
– the Russian and Bulgarian.

Key words: accumuleme, soul, spirit, national mindset=

Предметом настоящего исследования является

аккумулема душа в ее рецепции в русской и болгарской
ментальности. Актуальность исследования определяется
необходимостью осмысления одной из ключевых аккумулем
для любой человеческой общности, характеризующейся
индивидуальной картиной мира и специфическими
нравственными ценностями. В данном смысле аккумулему
душа, связанную с характеристикой каждого этнического
человека, можно считать универсалией. В настоящем
изложении для названия основной языковой единицы в
лингвокультурологии мы употребляем предложенный нами
термин „аккумулема”. Аккумулема представляет собой
максимально абстрактную, но конкретно кодированную в
языковом сознании единицу ментального уровня,
исторически детерминированную, структурированную
общечеловеческими и национально-специфическими
представлениями, вербализованными в словах или
словосочетаниях, сосредоточивших накопленную
человечеством и лингвокультурной общностью культурную
информацию [1, с. 114–116].
Аккумулема душа теснейшим образом связана с
ментальностью человека, с его жизнью, национальным
характером и душевностью. Следует уточнить тот факт, что
аккумулема находится в сознании человека, так как именно
там осуществляется взаимодействие языка и культуры. В
мыслительной деятельности человека откладываются те
особенности бытия, которые характеризуют его
национальный характер, душевность и быт. Понятие душа
является частью словарного состава всех языков мира,
понятие душа присутствует как составная часть во всех

7
религиях мира, в которых постулируется ее божественное
происхождение, а также ее бессмертие. В академических
словарях русского и болгарского языков основное значение
лексемы душа представлено следующим образом. В русском
языке: „1. Внутренний психический мир человека, его
переживания, настроения, чувства и т.п. // В
идеалистической философии и психологии: особое
нематериальное начало, существующее якобы независимо от
тела и являющееся носителем психических процессов. // По
религиозным представлениям: бессмертное нематериальное
начало в человеке, отличающее его от животных и
связывающее его с богом” [12, с. 456]. С. И. Ожегов
определяет аккумулему душа как „внутренний, психический
мир человека, его сознание. В религиозных представлениях.
Сверхъестественное, нематериальное бессмертное начало в
человеке, продолжающее жить после его смерти [8, с. 178–
179]. В Академическом словаре болгарского языка слово
описывается, как „1. Внутренняя психическая жизнь,
духовная сущность человека, его сознание, мышление,
чувства; психика, дух. // Эмоциональная сущность, чувства,
переживания кого-л.; сердце. … 6. Согласно религиозным
представлениям – бессмертная, нематериальная субстанция
у человека, которая обитает в его тело, вселяет в него жизнь
и покидает тело после его смерти; дух” [9, с. 493].
Национальная ментальность каждого народа
формируется из особенностей, исходящих из
интеллектуальной, умственной, психологической
способностей этноса, основанных на исторических,
геополитических, климатических, этнографических,
этнических и бытовых условиях жизни людей данной
общности. Так, А. Вежбицкая считает, что в наиболее полной
мере особенности русского национального мира
раскрываются и отражаются в характеристиках
национального характера, в понятиях душа, судьба, тоска [5,

8
с. 33–37]. Целью данной работы является анализ понятия
душа.
Очевидно, что и в русском, и в болгарском
восприятии душа определяется как психический мир
человека, его духовная сущность, а в религиозном сознании
обоих этносов подчеркивается связь души с Богом, а также
ее бессмертие.
Исследуемое понятие душа можно
считать ключевым для русской и болгарской ментальности,
так как в его структуре присутствуют константные
содержательные признаки, выкристаллизовавшиеся в
национальном сознании в результате специфического
развития обоих народов, в сознании которых отложились
изменения их истории.
„Культура и традиция, образ жизни и религиозность
образуют собственного рода „матрицу”, в рамках которой
формируется ментальность. Эпоха, в которую живет
индивидуум, накладывает неизгладимый отпечаток на его
мировосприятие, дает ему определенные формы
психических реакций и поведения, и эти качества духовного
оснащения обнаруживаются в „коллективном сознании” [4,
с. 34]. Национальная ментальность складывается из
специфики природных условий жизни народа и его
исторического развития, его духовной жизни и
самобытности идей. Каждый народ имеет свою картину
мира, свои духовные и моральные ценности, при этом
возможно совпадение того или иного характера в
ментальности различных человеческих общностей. Притом,
духовная культура, т.е. обряды, ритуалы, верования,
являются специфическими для каждого этноса. Именно они
представляют национальную характеристику того или иного
народа.
Культурно-национальная специфика аккумулемы
душа обусловливается культурно-национальным опытом и

9
традициями, имеющими своим основанием такие
составляющие национальной жизни, как мифология,
религиозно-философское осмысление бытия, фольклор;
немаловажное значение имеет также художественно-
образное преломление аккумулемы в индивидуальном
сознании творцов – писателей и поэтов.
Этимологически слово душа восходит к ст.-слав. (др.-
болг.) доуша, болг. душа, рус. душа, укр. душа, србохорв.
душа, словен. dusa, чеш. duse, слвц. dusa, польск. dusza, в.-
луж., н.-луж. dusa [14, с. 558].
Душа органически присуща человеческой сущности,
без нее невозможен человек. Душа – средоточие
психической и эмоциональной жизни человека, она
воспринимается как мерило человеческих поступков.
Согласно Философскому энциклопедическому словарю,
душа – это „совокупность побуждений сознания (и вместе с
тем основа) живого существа, особенно человека, антитеза
понятий тела и материи. Научное понятие души: душа – в
отличие от индивидуального духа – совокупность тесно
связанных с организмом психических явлений, в частности
чувств и стремлений (витальная душа)” [15, с. 147]. Тот факт,
что в словарной статье дано шесть определений
свидетельствует о возможностях интерпретации этого
понятия в зависимости от интенции личности, от языковой
картины мира отдельной человеческой общности,
индивидуального языкового сознания и т. п.
В Толковом словаре живого великорусского языка
В. Даля душа определяется так: „Бессмертное духовное
существо (совр. сущность), одаренное разумом и волею; в
общем знач.: человек с духом и телом; в более тесном:
человек без плоти, бестелесный, по смерти своей; в смысле
же теснейшем: жизненное существо человека, воображаемое
отдельно от тела и от духа, и в этом смысле говорится, что и
у животных есть душа” [7, с. 504]. Данное издание Словаря

10
В. Даля является повторением издания 1955 г., которое, в
свою очередь, было набрано и напечатано со второго издания
1880–1882 гг.
Приблизительно в этот же отрезок времени работал
над книгой Речник на българския език (Словарь болгарского
языка) и болгарский исследователь Найден Геров – это был
период с 1845 по 1895 гг. В своем сочинении автор выделяет
следующие значения рассматриваемого слова: „Душа (сущ.).
ж.(р.). 1. Тот дух, который дает жизнь; душа. 2. Душевное
свойство человека. Добрая душа (болг. добър човек). 3.
Человек. Нас здесь 20 человек (болг. Ние тук сме двадесет
души). 4. Ложечка (орган в нижней части груди, Scrobiculus
cordis); 5. Дыхание” [6, с. 382–383].
Ю. Степанов отмечает: „концепт „Душа” не
отождествляется (не <синонимизируется>) с концептами
“Дух”, “Сознание”, “Человек, Личность”, но тесно
соприкасается с ними, – почему и может быть освещен через
эти соприкосновения” [13, с. 737].
В четырехтомном Словаре русского языка приведены
следующие значения рассматриваемого слова. „Душа”. 1.
Внутренний психический мир человека, его переживания,
настроения, чувства и т.п. Валько был человек
немногословный, и никто никогда не знал, что совершается
в душе его. Фадеев, Молодая гвардия. // В идеалистической
философии и психологии: особое нематериальное начало,
существующее якобы независимо от тела и являющееся
носителем психических процессов. // По религиозным
представлениям: бессмертное нематериальное начало в
человеке, отличающее его от животных и связывающее его с
богом. За упокой души несчастных Безмолвно молится
народ. Пушкин. Полтава. 2. Совокупность характерных
свойств, черт, присущих личности; характер человека. За
упокой души несчастных. Человек доброй души. // Чувство
воодушевления, темперамент. Играть с душой. О человеке с

11
теми или иными свойствами характера. Низкая душа. 3. Разг.
Человек (обычно при указании количества, а также в
устойчивых сочетаниях). Кругом ни души (никого). 4. В
старину: крепостной крестьянин. [Дубровский] владел
семидесятью душами. Пушкин. 5. (обычно со словом „моя”).
Разг. Дружеское, фамильярное обращение. Щи, моя душа,
сегодня очень хороши! - сказал Собакевич. Гоголь, Мертвые
души. 6. Перен. чего. Самое основное, главное, суть чего-л.
Умел он [Александр Петрович] передать самую душу
науки… Гоголь. Мертвые души. // Вдохновитель чего-л.,
главное лицо. [Белокопытов] балагур, весельчак, немножко
хвастун, вообще – душа общества. Мамин-Сибиряк, Сон.”
[12, с. 456].
В многотомном академическом Словаре болгарского
языка (на данный момент вышел пятнадцатый том на букву
Р) выделены следующие значения рассматриваемого
существительного: 1. Внутренняя психическая жизнь,
духовная суть человека, его сознание, мышление, чувства;
психика, дух, переживания. Угнетенная душа, у кого-л. нет
души. 2. Основные черты характера кого-л., определяющие
его суть. Дребна, добра, бунтовна душа (мелкая, добрая,
бунтующаяся душа). 3. Перен. разг. Человек. Милна моме,
милна душо (Милая девушка, милая душа). 4. Перен.
Вдохновитель, организатор чего-л. Душата на компанията
(душа компании). 5. Вдохновение, чувство, вживаться во
что-л. Работеха без душа, насила (Работали без души,
нехотя). 6. В религии – бессмертное нематериальное начало
человека, которое обитает его тело, вселяет в него жизнь и
покидает его при смерти; дух. Мълчете! Не безпокойте
покойниците – … Техните души сега са сред нас (Замолчите!
Не беспокойте покойников – их души находятся теперь среди
нас. А.Каралийчев). 7. Перен. Признаки жизни, жизненных
сил. Първата минута бях останал като без душа (В первые
минуты я был как будто без души). 8. В роли

12
прилагательного: а) мягкий. И какво сено! Меко и миризливо
– душа (А сено-то какое – мягкое, душистое!); б) добрый. А
Дечо е душа момък! (А Дечо парень добрый!) [9, с. 492–493].
При сопоставлении словарных значений аккумулемы
душа в вышеприведенных словарях обнаруживается
совпадение их значений в русском и болгарском языках.
Душа определяется как внутренний психический мир
человека, а по религиозным представлениям – это особое
бессмертное нематериальное начало в человеке,
связывающее его с Богом. Кроме того, в рассматриваемой
аккумулеме откладывается и древнее значение слова дъхъ –
как дыхание, и как дух, бесплотная сущность. Однако
сопоставительный анализ слов, представляющих
рассматриваемую аккумулему в текстах, показывает и
различие в их употреблении в двух рассматриваемых языках.
Совпадение в ментальности носителей обоих языков
и в языковом выражении рассматриваемой аккумулемы
наблюдается в следующих случаях: 1. При названии
внутреннего психического мира человека, ср. рус. нет души
у кого-л., болг. някой няма душа. 2. В религиозном значении,
ср. рус. за упокой души, болг. душите на покойниците. 3. При
определении характера и темперамента человека, ср. рус.
мелкая душа, играть с душой, болг. дребна душа, влага душа
в свиренето (в игре). 4. В названии вдохновителя,
организатора. 5. Для обозначения количества, напр. рус.
кругом ни души, болг. жива душа няма. 6. В роли обращения,
напр. рус. моя душа, болг. душо моя.
Эксцерпированный материал свидетельствует и о
специфическом употреблении аккумулемы душа в обеих
культурах.
Тесная связь аккумулемы душа с жизнью и
ментальностью человека ставит этот феномен по своей
значимости весьма близко к человеку и его существованию.
Душа воспринимается как средоточие психической и

13
эмоциональной жизни человека. Душа является символом
жизни, ее утрата означает смерть тела, ср. рус. покуда жива
душа, вышибить душу из кого-л., отдать богу душу; болг.
вземам душата на някого (лишать кого-л. жизни),
изгарям/изяждам душата на някого (губить кого-л.).
Лексическое значение слова душа указывает на ее
таинственность, непостижимость, ценность – качества этого
феномена, которые являются неприкосновенными для
каждой личности. Эта неприкосновенность раскрывается в
неписаных запретах, содержащихся в таких выражениях, как
рус. лезть в душу, плюнуть в душу, влезть в душу без мыла,
стоять над душой, ломиться в душу, осквернить душу, болг.
вадя/изваждам/изгарям/късам/изкарвам/тровя/ям душата
на някого (причинять горе, боль кому-л.), бъркам в душата
на някого (лезть в душу кому-л.). Такой же интенцией
обладают и пословицы Чужая душа потемки, В чужую душу
не влезешь, Чужая душа – темный лес.
Материал показывает, что в русской и болгарской
языковой картине мира понимание души унаследовано от
древнего языческого понимания души как жизненного
начала. В обеих культурах душа воспринимается как
средоточие психической и эмоциональной жизни человека,
как бесплотная и бессмертная сущность, связанная с Богом.
Душа выступает мерилом человеческих поступков, ср. рус.
играть с душой, человек доброй души, низкая душа,
благородная душа, подлая душа, заячья душа, бумажная
душа; болг. честна душа, артистична душа, блага душа,
бунтовна душа, дребна душа (мелкая), предателска душа,
търговска душа, душата на компанията, широка душа.
В наивном сознании болгарина душа воспринимается
как квазиорган, напр., Душата му е под носа (Душа его под
носом), Душата му седи в зъбите (Душа его находится в
зубах); С душата си се прощавам (Прощаться с душой),

14
Разделям се с душата (Разлучаться с душой), Със зъби
държа (държи) душата си (Держать душу зубами).
И в русской, и в болгарской культурах аккумулема
душа, пожалуй, – одна из немногих аккумулем, являющихся
фундаментальными, так как она напрямую связана с
внутренним миром человека, а именно человек является
центром бытия. В душе сосредоточена психическая и
эмоциональная жизнь человека, в душе возникают и
осуществляются переживания и эмоции, душа является
мерилом человеческих поступков. Человек, лишенный души
в прямом и переносном значении – уже не человек, ср. рус.
Игла служит, пока уши, а люди – пока души, Покуда жива
душа, Никто не увидит, как душа выйдет; болг. Оставам
като без душа, Останах без душа, Едва душа нося (еле-еле
душа в теле). Душа – ценное достояние человека, душа
воспринимается как нечто таинственное, непостижимое и
непознаваемое, ср. Чужая душа потемки, В чужую душу не
влезешь, Чужая душа – темный лес. Душа – это личное
пространство человека. Душа – самая нужная, ранимая и
сокровенная субстанция человека, как живого, мыслящего
существа. Суть души, однако, зависит в некоторой степени и
от принадлежности человека к определенной
национальности, а также зависима от внешних условий
изменения общества, т.е. его исторического развития.
Н. А. Бердяев пишет, что „в русском человеке нет
узости европейского человека, концентрирующего свою
энергию на небольшом пространстве души, нет этой
расчетливости, экономии пространства и времени,
интенсивности культуры. Ширь русской земли и ширь
русской души давили русскую энергию, открывая
возможность движения в сторону экстенсивности. Эта ширь
не требовала интенсивной энергии и интенсивной культуры”
[2]. И еще: „Есть соответствие между необъятностью,
безгранностью, бесконечностью русской земли и русской

15
души, между географией физической и географией
душевной. В душе русского народа есть такая же
необъятность, безгранность, устремленность в
бесконечность, как и в русской равнине. Поэтому русскому
народу трудно было овладеть этими огромными
пространствами и оформить их. У русского народа была
огромная сила стихий и сравнительная слабость формы” [3].
„Загадочная русская душа” – это понятие
(первоначально религиозное) появилось в работах русских
философов, эмигрировавших после революции 1917 года
[10, с. 27]. А. В. Сергеева считает, что известные стихи
Ф. Тютчева: „Умом Россию не понять, / Аршином общим не
измерить – / У ней особенная стать: / В Россию можно
только верить”, просто плохо поняты. „Ум”, которым нельзя
понять Россию – это рассудок, ограниченный схематизмом.
„Умом” вообще многое нельзя понять: например, Бога или
женщин, или музыку Баха. „Общий аршин” (общая мерка) –
тоже не универсальное средство для открывания любой
двери. „Верить” у Тютчева – значит понимать с помощью
интуиции, сопереживать, сочувствовать. „Понять” – значит
не познавать равнодушно и умозрительно, а обязательно с
сочувствием” [10, с. 30]. Эти объяснения, пожалуй,
проливают свет на понимание русской души иными
народами, так как не все значения слова лежат на
поверхности. Настоящее значение можно уловить только в
прямом соприкосновении с носителем русской души.
До принятия христианства и русские, и болгары были
язычниками. „Язычник – последователь язычества;
идолопоклонник” [12, с. 781]. „Езичник – човек, който
изповядва езичеството; идолопоклонник” (Язычник –
человек, исповедующий язычество; идолопоклонник) [9, с.
688]. В христианстве понимание души постулируется как
морально-этическая сущность, связывающая человека с
Богом. И в русской, и в болгарской литературе многие тексты

16
посвящены душе – ее описанию и толкованию. Аккумулему
душа можно охарактеризовать также наличием
таинственности, непостижимости и ценности. Лишиться
души – значит, практически перестать быть человеком,
несмотря ни на какие обстоятельства.
Национальной душе, и русской, и болгарской,
пришлось пойти на тяжкие испытания, когда и Россия, и
Болгария пережили иноземные нашествия, чужие их
ментальности. Со времени создания древнерусского
государства (882 г.) „Россия пережила иноземные
нашествия, татаро-монгольское иго, революции и
контрреволюции, голод и разруху” [11, с. 21]. И еще: „Тайна
русской истории и тайна русской души заключены, по
Бердяеву, в отсутствие научного объяснения тому, что самый
безгосударственный народ создал величайшую империю,
<огромную и могущественную государственность>, тому,
<почему самый анархический народ так покорен
бюрократии, почему свободный духом народ как будто бы не
хочет свободной жизни >” [11, с. 25].
Созданное в 681 г. Болгарское государство с 1018 г.
просуществовало как византийская провинция 168 лет, но в
1186 г. под предводительством бояр ему удалось
восстановить свою независимость. Однако в 1396 г. в
результате внутренних и внешних событий Османская
империя завоевала болгарские земли. Этот период известен
в болгарской истории и как „турецкое рабство”, которое
длилось без малого 500 лет (1396–1879 гг.).
Трудно описать на какие физические и моральные
издевательства был подвержен болгарский народ со стороны
османской власти. Думается, что именно в эти столетия „под
влиянием долгого угнетения даже самый характер болгар из
воинственного и энергического превратился в покорный и
нерешительный” [16, с. 16]. Язык, религия, письменность,
культура, традиции и обычаи – все это надо было сберечь в

17
эти столетия рабства. Официальной властью вводились
правила жизни, чуждые ментальности болгар, силой
заставляли их принимать мусульманскую веру и соблюдать
правила такой жизни. Бунты жестоко подавлялись, но вместе
с тем формировали стойкость и свободолюбие у населения.
Вопреки жестоким репрессиям, у болгар не погасли чувства
единения против врага, поддержка нуждающихся, надежда
на нормальную жизнь. Душа болгарина не ожесточилась к
ближнему, страдающему, красоте в природе и человеческих
отношениях. Может быть, внешнее выражение душевного
расположения является не столь открытым и спонтанным, но
оно не менее искренно.
Рассуждать об особенностях души этнического
человека – дело трудное. Особенно в современном мире, в
котором существует свободное перемещение и общение
людей и имеются предпосылки для некоторой
преемственности у этнического человека в приобретении
иных черт национального характера. Разумеется, перемены и
свободное общение в жизни людей не могут изменить
коренным образом ментальность, потому что именно в
разнообразии человеческих взаимоотношений состоит
красота жизни на Земле.

ЛИТЕРАТУРА

1. Аврамова, В. Лингвокультурология / Отв. ред. Е. Стоянова.

Шумен: УИ „Епископ Константин Преславски“, 2007.
2. Бердяев, Н.А. О власти пространства над русской душой. –
Судьба России. М: ООО „Издательство АСТ”, 2004.
3. Бердяев, Н.А. Русская идея. Москва, 1990.
4. Болдырев, Н.Н. Концепт и значение слова. – Методические
проблемы когнитивной лингвистики. Воронеж: Воронежский
государственный университет, 2001.
5. Вежбицкая, А. Язык. Культура. Познание. Москва: Русские
словари. 1997.

18
 6. Геров, Н. Речник на българския език. Фототипно издание. Част
първа. А-Д., София: Изд-во „Български писател”, 1975.
7. Даль, В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Том
I. А-З. Москва: Русский язык, 1978.
8. Ожегов, С. И. Толковый словарь русского языка. М., 1995.
9. Речник на българския език. Том. IV (Деятелен-Е). София: Изд-во
БАН, 1984.
10. Сергеева, А. В. Какие мы русские? Книга для чтения о русском
национальном характере. Москва: Русский язык. Курсы, 2008, с. 27.
11. Соловьев, В. М. Тайны русской души. Вопросы, ответы, версии.
Москва: Рус. яз. Курсы, 2003.
12. Словарь русского языка в четырех томах. Том. I. А-И. Москва:
Русский язык”, 1981; т. IV, 1984.
13. Степанов, Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Изд. 3-е,
испр. и доп. Москва: Академический проект, 2004.
14. Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. Том I (А-
Д), Москва: Прогресс, 1964.
15. Философский энциклопедический словарь, Москва, 1997.
16. Шумов, С., Андреев, А. История Болгарии. Москва: Монолит-
Евролинц-Традиция, 2002.

REFERENCES

1. Berdyayev N.A. O prostranstvakh vlasti nad russkoy dushoy. - Sud'ba

Rossii. M.: OOO «Izdatel'stvo AST», 2004.
2. Berdyayev N.A. Russkaya ideya. Moskva, 1990.
3. Boldyrev N.N. Ponyatiye i znacheniye slov. – Metodologicheskiye
problemy kognitivnoy lingvistiki. Voronezh: Voronezhskiy gosudarstvennyy
universitet, 2001.
4. Vezhbitskaya A. YAzyk. Kul'tura. Poznaniye. Moskva: Russkiye
slovari. 1997.
5. Gerov N. Slovar' bolgarskogo yazyka. Fototipnoye izdaniye.Chast'
pervaya. A-D., Sofiya, Izdatel'stvo «Bolgarskiy pisatel'», 1975.
6. Razve V.I. Tolkovyy slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka. Tom I.
A-YA. Moskva: Russkiy yazyk, 1978.
7. Ozhegov S. I. Tolkovyy slovar' russkogo yazyka. M., 1995.
8. Sergeyeva A.V. Kakiye my russkiye? Kniga dlya chteniya o russkom
natsional'nom kharaktere. Moskva: Russkiy yazyk. Kursy, 2008, str. 27.
9. Solov'yev V.M. Tayny russkoy dushi. Voprosy, otvety, versii.
Moskva: Rus. Kursovyy yazyk, 2003.

19
 10. Slovar' russkogo yazyka v chetyrekh tomakh. Tom. YA. A-I. Moskva:
Russkiy yazyk», 1981.
11. Slovar' bolgarskogo yazyka. Tom. IV (Aktivnyy-E). Sofiya:
Izdatel'stvo BAS, 1984.
12. Stepanov YU.S. Konstanty: Slovar' russkoy kul'tury. Ed. 3-y, otl. i
dobavit'. Moskva: Akademicheskiy proyekt, 2004.
13. Fasmer M. Etimologicheskiy slovar' russkogo yazyka. Tom I (A-D),
Moskva: Progress, 1964.
14. Filosofskiy entsiklopedicheskiy slovar', Moskva, 1997.
15. Shumov S., Andreyev A. Istoriya Bolgarii. Moskva: Monolit-
Yevrolints-Traditsiya, 2002.

Валентина Аврамова
профессор, доктор филологии
Шуменский университет им.Епископа Константина Преславского
e-mail: valentav@abv.bg

20
 КОГНИТИВНЫЙ АСПЕКТ СТИЛИСТИКИ
В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Надя Гезайли

Аннотация. Настоящая статья посвящена исследованию

проблем стилистики в современном русском языке в свете когнитивного
направления. Нами представлена историко-временная характеристика
становления стилистики в русском языкознании, определены объект,
цель и задачи исследования стилистических явлений в рамках
когнитивного направления в современном русском языке,
проанализирована целесообразность использования языковых средств
участниками общения в рамках когнитивного подхода к стилистике. Мы
пришли к выводу, что язык в свете когнитивно-стилистического
направления исследуется на всех его уровнях, принимая во внимание
многообразие и специфичность задач, стоящих перед языком при разных
видах общения. Именно в рамках когнитивно-стилистического
направления выявляются когнитивные механизмы, задействованные в
реализации различных стилистических категорий.

Ключевые слова: традиционная стилистика, когнитивный

аспект, когнитивная стилистика, современный русский язык,
когнитивная лингвистика, языковые единицы.

COGNITIVE ASPECT OF STYLISTICS

IN MODERN RUSSIAN LANGUAGE

Nadia Ghezaili
Abstract. This article is devoted to the study of stylistics problems in
modern Russian in the light of the cognitive direction. We present the historical
and temporal characteristics of the formation of stylistics in Russian
linguistics. We have defined the object, purpose and objectives of the study of
stylistic phenomena within the cognitive direction in the modern Russian
language. We have analyzed the expediency of using linguistic means by
communication participants within the framework of a cognitive approach to
stylistics. We came to the conclusion that language in the light of the cognitive-
stylistic direction is studied at all its levels, taking into account the diversity
and specificity of the tasks facing the language in different types of

21
communication. It is within the framework of the cognitive-stylistic direction
that cognitive mechanisms involved in the implementation of various stylistic
categories are identified.

Key words: traditional stylistics, cognitive aspect, cognitive

stylistics, modern Russian language, cognitive linguistics, language units.

Статья посвящена исследованию теоретических

проблем когнитивного аспекта стилистики в современном
русском языке. В нашем исследовании рассматриваем
развитие стилистики в русском языкознании, акцентируя
внимание на взаимосвязь традиционной и когнитивной
стилистики.
Исследования, проведенные в современной
когнитологии, свидетельствуют о проблемах
универсальности когнитивных процессов, находящихся в
центре внимания российских и зарубежных исследователей,
в силу их комплексности.
Язык выполняет первостепенно важные и
исключительно многообразные общественные функции,
представляя собой главное средство человеческого общения
и мышления. Язык выступает в виде системы знаков,
значений и их корреляций для оптимальной организации
культуры социума. Следовательно, язык и культура
непосредственно связаны с когнитивными процессами
речевой деятельности.
Стилистика является одной из наиболее комплексных
лингвистических дисциплин, которая, на наш взгляд,
находится на относительно ранней стадии развития, хотя она
пронизывает язык на всех его уровнях — фонетическом,
лексическом, грамматическом и синтаксическом.
Становление стилистики как самостоятельной науки
относится к середине ХХ века. Основоположником
стилистики в Европе является французский ученый Шарль
Балли, разработавший учение о выразительных средствах

22
языка. Им же осуществлен замечательный труд по
сравнительной стилистике французского языка.
В русском языкознании становление стилистики
осуществлялось благодаря трудам великого русского
ученого М. В. Ломоносова. Им же была обоснована теория о
трех штилях.
Стилистика была разделена исследователями на две
большие ветви. Одна из них – собственно лингвистическая.
Другая – это специальная наука о языке художественной
литературы, опираясь на известные работы акад. В.В.
Виноградова.
В то время развитие данной дисциплины полностью
зависело от достижений в области филологических наук как
языкознание, лексикология, семиология, литературоведение,
теория перевода и т.д.
Однако до сих пор объект исследования стилистики
четко не очерчен. По-разному трактуются предмет и задачи
стилистики, характер, объем и содержание как
языковедческой дисциплины, а также взаимоотношения с
другими филологическими науками.
Долгое время ученые не могли совместить стилистику
как самостоятельную лингвистическую дисциплину и
стилистику как часть поэтики.
Употребление той или иной языковой единицы в
языке литературы может оказать сильное воздействие на
денотат данной единицы в общенациональном языке.
В области традиционной стилистики было выпущено
большое количество ценных трудов, в частности учебников
и учебных пособий, а также немало исследований, в которых
подробно рассматриваются частные языковые явления.
Знания, добытые в рамках традиционной стилистики,
представляют собой немаловажную теоретическую и
практическую значимость и служат базовой основой для
проведения последующих исследований и формирования

23
новых теоретических взглядов на возникающие
стилистические проблемы.
Долгое время исследователи различали три
«стилистики», о которых писал Шарль Балли [6]:
1. Стилистика языка как «системы систем», или
структурная стилистика, изучающая так называемые
функциональные языковые стили (разговорный, научно-
деловой, газетно-публицистический, официально-
канцелярский и др.
2. Стилистика речи, анализирующая различия
семантического и экспрессивно стилистического характера
между разными жанрами и общественно обусловленными
видами устной и письменной речи (выступление в
дискуссии, лекция, консультация, пресс-конференция,
доклад, передовая статья, научная рецензия, приветственный
адрес и т.п.
3. Стилистика художественной литературы, имеющая
предметом своего исследования все элементы стиля
литературного произведения, стиля писателя, стиля
литературного направления.
Можно констатировать, что современное
исследование языка не ограничивается рамками одной
лингвистики, а всё больше опирается на данные смежных
наук. Это объясняется тем, что проблемы языка являются
комплексными и требуют новых подходов их исследования.
В настоящее время стилистика становится более
гибкой наукой. Вобрав достижения данных наук, она
ориентируется на новую лингвистическую дисциплину –
когнитивную лингвистику.
Когнитивная лингвистика занимается
исследованиями, направленными на ментальные механизмы
понимания и порождения речи при представлении языкового
знания, представляющего собой сложный механизм
переработки и конверсии поступающей информации.

24
 По В. З. Демьянкову, главная задача когнитивной
лингвистики заключается в «системном описании и
объяснении механизмов человеческого усвоения языка и
принципов структурирования этих механизмов» [1, с.17].
В настоящее время наблюдается интенсивное
развитие когнитивного аспекта стилистики и ее
терминологического оформления.
Когнитивное осмысление стилистики способствует
освещению как общетеоретических, так и частных
практических вопросов.
В рамках когнитивного направления в стилистике
Л. Г. Лузина выделяет два типа исследований «1)
исследования, разрабатывающие общие положения теории
стилистики на базе когнитивной лингвистики; 2)
исследования, представляющие когнитивное обоснование
стилистическим приемам и построениям выразительным
средствам языка, традиционно относимым к сфере
стилистики» [5, с. 208].
С нашей точки зрения, стилистика, в отличие от
лингвистики, исследует не каким образом устроен язык, а
вернее как им следует пользоваться. Отсюда встает вопрос:
что же считать правильным в языке? К чему сводятся
критерии при определении норм языка?
Во-первых, можно поставить вопрос об эстетическом
подходе к явлениям речи.
История русского языка свидетельствует, что многие
явления возникли на основе процессов, несвязанных с
благозвучием.
Большую роль в языке играет традиция. Понятие
правильности в языке не может быть выведено лишь из
фактов языка, рассматриваемых изолированно, без учета
речевой практики того народа, который использует
известный язык в качестве орудия общения.

25
 Языковые явления определяются социальным и
культурным факторам: правильно, допустимо, желательно в
языке все, что способствует удобному, простому, точному
общению всех, пользующихся языком, соблюдая при этом
культурные коды данного социума. Это целиком вытекает из
общего назначения языка – служить орудием общения и
коренится в том, что язык является общенародным.
Следовательно, встает необходимость разграничения,
с одной стороны, понятия языка как целого, открывающего
бесчисленные возможности, а с другой стороны, способы его
реализации в речи, индивидуально или в каком-либо
социуме, с определенной прагматической установкой
(непринужденное, деловое, официальное общение). Данный
вопрос не может быть оптимально исследован без
привлечения ведущей роли человеческого фактора, с одной
стороны, и тесной связи стилистической природы языка с
когнитивными процессами, с другой стороны.
Репрезентация окружающего мира запечатлена в
сознании человека. Следовательно, взаимоотношение
мышления, сознания и языка является объектом
исследования в рамках когнитивного направления
стилистики, цель которой заключается в освещении
процессов получения, осмысления, переработки
информации и ее репрезентации в устной или письменной
форме.
Именно при реализации языка в речи в устной или
письменной форме возникает вопрос о том, какими
языковыми средствами нужно пользоваться и каким образом
их выстроить для оптимального выражения мыслей.
Обсуждение оптимальных способов употребления
языковых средств на современном этапе развития
стилистики должно опираться на понятии когнитивизма,
предполагающего разработку стратегий речемышления.

26
 В этом отношении, большую роль отводится так
называемой семантической памяти. По Энделю Тульвингу,
семантическая память – система декларативной памяти для
фиксации, хранения и актуализации обобщенных знаний о
мире [7].
С нашей точки зрения, когнитивный аспект
стилистики предполагает разработку семантической памяти,
состоящей из сети знаний, представленных в виде языковых
знаков и их значений, отношений между ними и, главное,
определенными правилами, с помощью которых данные
языковые средства приводятся в действии. Кроме того,
семантическая память хоть и не запечатлевает
эмоциональные реакции, но всё же способна их хранить.
Итак, память человека можно образно представить в
виде огромного склада языковых знаков, причем, согласно
А.А. Залевской, через систему знаков естественного общения
открывается доступ к внутреннему ментальному лексикону
человека, который является главным центром переработки
информации [2]. А внутренний лексикон в свою очередь, это
такая действующая система, в которой каждая единица
записана с инструкцией ее использования [4].
Таким образом, оперативная когнитивная структура
определяется как концепт, а языковую структуру,
вербализующую концепт, представляет языковой знак.
Отметим, что понятие языка заключает в себе
неограниченные возможности его применения и реализации
в речи той или иной социальной группой, каким-либо лицом
с определенной прагматической установкой, например,
бытового общения в устной разговорной форме, или в форме
официального обращения с целью передачи деловых
сведений или же сообщение научных данных в форме
доклада, лекции, книги или статьи и т.д. Именно к подобным
случаям применения языка мы соотносим понятие стиль.

27
 Раздел лексики занимает в стилистике одно из первых
мест. По важности он может быть поставлен вслед за
синтаксисом. Словарный состав языка определяет
возможности для выражения тех или иных понятий или
предметов, для их точного и выразительного обозначения.
Языковые единицы хранятся в памяти человека в виде
особых смысловых рамок, используемых человеком для
понимания чего-либо и действий в рамках этого понимания.
Такие структуры называются фреймовыми.
С точки зрения В. В. Красных, фреймы служат теми
когнитивными структурами, которые формируют
стереотипы языкового сознания, порождающие знаки
вторичной номинации при помощи «предсказуемости
валентных связей, векторов направленных ситуаций» [3].
Таким образом, при реализации языка в речи мы
сталкиваемся со стилистическими явлениями. А в любом
процессе речи в устной или письменной форме образуется
независимо от воли говорящего или пишущего особый
порядок сочетания языковых единиц, который мы называем
стилем.
Напомним, что язык и речь находятся в постоянном
взаимодействии, поэтому связь между языком и речью
является двусторонней. Иными словами, стилистические
явления рождаются на периферии языка и речи, порождая
новообразования или же закрепляя традиционные формы
выражения.
С точки зрения когнитивной стилистики, это
проявляется, с одной стороны, в акте речи, где постоянно
возникают сочетания слов, высказываний, фраз по
определенным моделям, выработанным данным языком, и
сохранившимся в памяти и сознании человека. С другой
стороны, если проанализировать обратное влияние речи на
язык, то в составе последнего закрепляются те лексические,
морфологические и синтаксические структуры,

28
выполняющие ту стилистическую функцию в результате их
постоянного употребления в речи именно в данной функции.
Отметим, что семантика слова не ограничивается
одним лишь лексическим понятием. В слове имеется и
семантический компонент, который соответствует
кумулятивной, накопительной функции. Вокруг каждого
слова, особенно центрального, ключевого, складывается ряд
информации, следовательно, когнитивный аспект
стилистики неразрывно связан с достоверным
семантическим выводом, т.е. с явлением инференции.
Существенная роль отводится инференции при анализе
восприятия смысловой структуры языковых единиц в
высказываниях, в дискурсе, в тексте. Следовательно,
исследование процессов инференции в когнитивно-
стилистическом аспекте должно опираться на ключевые
понятия когнитивной лингвистики, как структуры знаний,
фреймы, скрипты, сценарии, процессы концептуализации и
категоризации.
Процессы инференции способствуют выявлению как
эксплицитных, так и имплицитных значений в смысловой
структуре языковых единиц, которые проявляются главным
образом в тексте. Именно текст, как сложное семиотическое
целое, стимулирует когнитивную деятельность при его
восприятии, его интерпретации и т.д.
Таким образом, когнитивный аспект стилистики
предполагает анализ стилистических явлений на основе
принципов, понятий и категорий когнитивного подхода к
языку.
Итак, в рамках когнитивного аспекта стилистики
рассматривается целесообразность использования
имеющихся в языке, соответствующих его нормам средств
для тех задач, которые стоят перед участниками общения.
Она ставит целью способствовать осознанию того, как
оптимальнее использовать возможности, предоставляемые

29
языком. Она рассматривает языковые явления со стороны их
значения и экспрессии, оценивая, насколько они пригодны
для того, чтобы точнее, яснее и ярче выразить известную
мысль.
Именно когнитивная стилистика вырабатывает
сознательное отношение к языку.
При когнитивном аспекте стилистики учитываются
механизмы постижения участниками общения тонких
значений языковых единиц с точки зрения их использования,
а также исследуются вопросы выбора близких по значению
языковых приемов, не вполне равнозначных, а
отличающихся теми или другими оттенками, иногда очень
тонкими и трудноуловимыми.
Наибольшую трудность представляют собой
языковые единицы, которые находятся в составе речевого
акта. Напомним, что речевой акт как целенаправленное
речевое действие должно совершаться в соответствии с
правилами речевого этикета, принятыми в данном социуме.
Кроме того, речевой акт предполагает активизацию речевой
деятельности в таких ее актах как говорение, восприятие
речи, ее интерпретация и соответствующая ответная
реакция.
Языковые единицы в составе речевого акта
непосредственно связаны с коммуникативной ситуацией,
которая включает в себя прагматические обстоятельства
общения, что предполагает декодирование языковых знаков
участниками общения, т.е. распознавание замысла адресанта
сообщения, оценка условий общения, и, следовательно,
интерпретация сообщаемого и, наконец, ответная реплика на
сообщаемое.
Исследование оценочного отношения к явлениям
языка составляет отличительную особенность когнитивной
стилистики, в рамках которой языковые знаки реализуются в
коммуникативно-прагматических ситуациях.

30
 Соответственно одной из основных задач
когнитивной стилистики является, во-первых, исследование
механизмов восприятия участниками общения языкового
значения в структуре смыслового содержания сообщения,
во-вторых, механизмов эффективного выбора из ряда
синонимических языковых знаков того, который для
стоящих перед автором целей является наиболее
подходящим, самым ясным, точным.
Важность разработки вопросов когнитивной
стилистики, рассматривающей явления языка со стороны их
значения и экспрессии, вытекает из этой исключительной
роли, какую они играют в явлениях языка.
Отметим, что выбор языковых средств, а также
принципы их использования в речи зависят главным образом
от условий общения. При этом необходимо учитывать
влияние речевой/ коммуникативной ситуации:
- К кому адресовано сообщение, т.е. коммуниканты –
адресант и адресат, третье лицо (наблюдатель);
- В каком контексте произведено сообщение, т.е.
речевая ситуация, время, место;
- Личность адресата – лицо, к которому обращена
речь; учитываются роли, которые закрепляются за
участниками коммуникации в диалоге, социальный статус
собеседника, возраст, пол и т.д.
Соблюдение названных критерий представляется
важным для правильной передачи намерения говорящего и
установлению коммуникативного контакта.
Таким образом, язык играет существенную роль в
познании окружающей действительности. Человек мыслит и
выражает свои мысли при помощи языка. Мыслительный
процесс представляет собой индивидуальное явление,
которое сразу же отражается на речевое произведение
человека в устной или письменной форме, ибо исследование

31
стилистических явлений должно осуществляться в тесной
связи с когнитивными принципами.

Выводы
На основании вышеизложенного мы приходим к
выводу, что достижения в области традиционной стилистики
безусловно служат обоснованию когнитивных принципов
современной стилистики.
Традиционная стилистика производит анализ
значения и экспрессивных качеств явлений языка,
представляющих собой языковой материал: слов и их форм,
предложений, их типов, их членов. Все эти элементы языка
имеют внешнее, фонетическое выражение, которое
обеспечивает возможность их использования в целях
общения, поэтому необходимо совершенное знание средств
литературного языка.
В свете же когнитивно-стилистического направления
язык исследуется на всех его уровнях, принимая во внимание
многообразие и специфичность задач, стоящих перед языком
при разных видах общения. Именно в рамках когнитивно-
стилистического направления выявляются когнитивные
механизмы, задействованные в реализации различных
стилистических категорий как оценочность, эмотивность,
образность, имплицитность, интертекстуальность и др.
При когнитивно-стилистических изысканий
создаются условия для сознательного использования
языковых единиц с целью разрешения всевозможных
конкретных задач, возникающих у участников общения.

ЛИТЕРАТУРА

1. Демьянков, В.З. Когнитивная лингвистика как разновидность

интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. 1994. № 4.

32
 2. Залевская, А. А. Слово в лексиконе человека:
психолингвистическое исследование. Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-
та, 1990. 204 с.
3. Красных, В. В. Основы психолингвистики и теории
коммуникации. Курс лекций. М.: Гнозис, 2001. 270 с.
4. Кубрякова, Е.С. Начальные этапы становления когнитивизма:
лингвистика – психология – когнитивная наука // Вопр. языкознания.
1994. № 4. С. 34–47.
5. Лузина, Л.Г. Основные направления развития современной
стилистики // Лингвистические исследования в конце ХХ в.: сб. обзоров.
М.: ИНИОН РАН, 2000. С. 205-214.
6. Bally, Ch. Précis de stylistique: Esquisse d'une méthode fondée sur
l'étude du fr. moderne. Genève, 1905. – 183 p.
7. Tulving, E. Episodic and semantic memory. In E. Tulving and W.
Donaldson (Eds.), Organization of Memory (pp. 381–402). New York:
Academic Press, 1972.

REFERENCES

1. Dem'jankov V.Z. Kognitivnaja lingvistika kak raznovidnost'

interpretirujushhego podhoda // Voprosy jazykoznanija. 1994. № 4.
2. Zalevskaja A. A. Slovo v leksikone cheloveka: psiholingvisticheskoe
issledovanie. — Voronezh: Izd-vo Voronezh. gos. un-ta, 1990. 204 s.
3. Krasnyh V. V. Osnovy psiholingvistiki i teorii kommunikacii. Kurs
lekcij. M.: Gnozis, 2001. 270 s.
4. Kubrjakova E.S. Nachal'nye jetapy stanovlenija kognitivizma:
lingvistika – psihologija- kognitivnaja nauka // Vopr. jazykoznanija. 1994. №
4. S. 34–47.
5. Luzina L.G. Osnovnye napravlenija razvitija sovremennoj stilistiki //
Lingvisticheskie issledovanija v konce HH v.: sb. obzorov. M.: INION RAN,
2000. S. 205–214.
6. Bally Ch. Précis de stylistique: Esquisse d'une méthode fondée sur
l'étude du fr. moderne. -Genève, 1905. – 183 p.
7. Tulving, E. Episodic and semantic memory. In E. Tulving and W.
Donaldson (Eds.), Organization of Memory (pp. 381–402). New York:
Academic Press, 1972.

Надя Гезайли
д.ф.н., доцент
Университет Алжир 2 им. Абу Эль Касем Саад Аллах, г. Алжир
nadia.ghezaili@univ-alger2.dz

33
 ЛИНГВОИМАГОЛОГИЯ: ИСТОКИ И
ПЕРСПЕКТИВЫ НОВОГО НАПРАВЛЕНИЯ

Людмила Иванова

Аннотация. В статье рассматривается лингвоимагология как

новое направление языкознания, отвечающее требованиям наукологии:
имеет собственный объект (образ народа или страны в языковом
сознании другого народа), предмет (прежде всего оценка и ее
вербализация, а также более частные категории – прецедентные
феномены, символы и т.п.), метод. Материал лингвоимагологии –
письма, путевые заметки, публицистика, художественная литература.
Теоретическое значение лингвоимагологии видим в развитии двух
основных направлений – описательного и сопоставительного.
Практическое значение состоит в облегчении и упрощении общения с
носителями других языков и культур. Определенное внимание уделяется
истокам лингвоимагологии: противопоставлению в сознании своих и
чужих, дальнейшему развитию данного противопоставления
(странничество, путешествия). Лингвоимагология сформировалась в
последние десять-пятнадцать лет на базе имагологии (области
сравнительного литературоведения) с опорой на данные
лингвокультурологии, когнитивной лингвистики, межкультурной
коммуникации. Перспективы лингвоимагологии практически
необъятны, поскольку каждый народ в любой период своего развития
заслуживает создания определенного образа в языковом сознании
всякого народа.

Ключевые слова: лингвоимагология, образ, оценка, языковое

сознание, «свой-чужой».

LINGUISTIC IMAGOLOGY: ORIGIN AND PROSPECTS

OF THE NEW FIELD OF RESEARCH

Lyudmila Ivanova

Abstract. The article considers linguistic imagology as a new

direction in linguistic research that meets the requirements of science: it has its
own object (the image of a people or a country in the linguistic consciousness

34
of another people), a subject (primarily – assessment and its verbalization, as
well as more specific categories – precedent phenomena, symbols, etc.),
method. Linguoimagological research is based on the material of letters, travel
notes, journalism, fiction. Theoretical significance of linguistic imagology is
seen in the development of its two main directions – descriptive and
comparative. Its practical value lies in facilitating of communication of
speakers of different languages and cultures. Certain attention is paid to the
origins of linguistic imagology: the opposition of the auto-image of “the self”
and the image of “the other”, the further development of this opposition
(wandering, traveling). Linguistic imagology has been developing for ten-
fifteen years on the basis of imagology (a field of comparative literature) with
the use of the data of linguistic culturology, cognitive linguistics, and
intercultural communication. The prospects of linguistic imagology are
practically immense, since every nation at any period of its development is
worthy of a certain image created in the linguistic consciousness of the nations.

Key words: linguistic imagology, image, assessment, linguistic

consciousness, “the native”, “the alien”

Лингвоимагология, согласно канонам наукологии,

обладает всеми признаками самостоятельного направления:
имеет свой объект (образ народа или страны в языковом
сознании другого народа), предмет (оценка и весь круг
проблем, с ней связанных, а также их вербализация,
прецедентные феномены, стереотипы и т.п.), метод
(семантико-стилистический, концептный, сравнительно-
сопоставительный, находящиеся под зонтичной категорией
описательного и сопоставительного методов), понятийный
аппарат (образ/имидж, оценка, концепт и др.). Чтобы не
повторяться, отошлем читателей к нашим монографиям
«Русский Берлин в лингвоимагологическом аспекте» [6],
«Образ Западной Европы в русском языковом сознании
ХVIII-ХХ веков» [7] и многочисленным статьям. Свою
весомую лепту в разработку данного направления внесли и
продолжают вносить М.М. Брик, Е.А. Машкина, А.А. Мороз,
Н.А. Прокопович, А.В. Тупчий.

35
 Лингвоимагология как направление должна была
«вызреть», поэтому она сформировалась в начале ХХI века,
поскольку, как указывает В.А. Маслова, «На рубеже
тысячелетий подступы к глубинному познанию реальности
стали искать на путях синтеза научного, философского,
художественного и религиозного подходов, имеющего своей
установкой обретение целостного видения человека и
способов его миросозерцания» [10, с. 24].
Известный философ Л. Шестов ещё в прошлом веке
обозначил данный процесс как «странствование по душам».
Т.Д. Суходуб интерпретирует данный факт следующим
образом: «По сути, понятием – “странствование по душам” –
Шестов обозначил духовный интерес человека к Другому,
инаковому, значимому не менее тебя самого, поняв, что
именно через это о б щ е н и е с другими только и
формируется как пространство культуры человеческого
мышления, размышления о жизни, а ещё точнее –
вчувствования в жизнь, так и слитость (или слитность)
экзистенциальных состояний, ментальностей,
индивидуальных духовно-культурных идентичностей
личностей, разделенных часто во времени да и в
пространстве» [15, с. 15].
Уже много написано об оценке, образе/имидже и
других категориях в лингвоимагологическом аспекте.
Традиционно лингвоимагологию выводят из имагологии –
направления сравнительного литературоведения. Как
свидетельствует весьма прозрачная внутренняя форма
данного термина, имагология призвана изучать имидж
народов и государств в зеркальном отображении (например,
русские и Россия во Франции и Франция и французы глазами
русских).
Имидж традиционно трактуется следующим образом:
«Имидж, а, м., [англ. image образ]. Представление (часто

36
целенаправленно создаваемое) о чьем-нибудь внутреннем и
внешнем облике, образе» [8, с. 295].
В данной статье попытаемся заглянуть в глубину
веков и рассмотреть, как сформировался интерес народов
друг к другу, как возникли образы других народов и стран.
С самых давних времён люди разграничивали
окружающих на своих и чужих. Ю.С. Степанов утверждает,
что «это противопоставление, в разных видах, пронизывает
всю культуру и является одним из главных концептов
всякого коллективного, массового, народного,
национального мироощущения» [14, с. 126].
Чужие поначалу имели прежде всего внешние
признаки (цвет кожи, запах и т. п.). Так, в Древнем Египте
семиты воспринимались и отображались белыми, негры
черными, египтяне желтыми, ливийцы красно-коричневыми.
Баба-яга, неизменный персонаж русских народных сказок,
восклицает: «Фу, фу, фу! Прежде русского духу слыхом не
слыхано, видом не видано; нынче русский дух на ложку
садится, сам в рот катится». Этот же мотив повторяется
А.С. Пушкиным: «Там русский дух! Там Русью пахнет!».
Уже в наше время выдающийся этнолог Л.Н. Гумилев (сын
поэта Н. Гумилева, посетившего много стран, о его их
видении мы опубликовали ряд статей) подчеркивал «...мы
почему-то никак не хотим признать очевидного: основа
этнических отношений лежит за пределами сферы сознания
– она в эмоциях: симпатиях – антипатиях, любви –
ненависти. И направление этих симпатий – антипатий вполне
обусловлено для каждого этноса» [4, с. 300].
Вслед за Л.Н. Гумилевым, Ю.С. Степанов
подчеркивает: «Этнический стереотип поведения – вот то
главное, что определяет этнос (в частности, народ и
народность) для него самого» [14, с. 128].
Э. Бенвенист на материале слов, обозначающих свой
в индоевропейских языках, утверждает, что в древние

37
времена «свой» базировался на кровном родстве рода, клана,
в рамках которых человек осознает себя «свободным от
рождения, свободным по рождению» и противопоставляет
себя «чужим, врагам, рабам» [1, с. 233 и след]. Таким
образом, «свой» – прежде всего «свободный» в
индоевропейских языках.
Историки языка и культуры свидетельствуют о том,
что чужой относят к «не своему», «постороннему» и
«далёкому» в сфере народа, обычая или нрава. «И так же, как
латинское, французское и другое, этот концепт связывается
с понятием “странности”, “необычности”: Чужие дела
творятся (по Далю) “странные дела” (с ударением,
отличающим от обычного значения “чужие”). Одно из
значений слова ч у ж о й указывает на его древнейший
концептуальный состав – “не имеющий, не знающий своего
рода”: чуж-чуженин, чужень – “одинокий сирота”» [14,
с.139].
Этимологи в целом поддерживают указанную точку
зрения.
Так, концепт свой возводится к индоевропейскому
*sṷe- «свой» и связывается со словами «собьство» –
«особенность», особа, а также свобода [17, с. 414; 18, с. 404].
Чужой по корню праславянское. Звуковое
оформление восточнославянское. Праславянское *tjudjь
«чужой, чуждый» образовано с помощью суффикса -j- ь от
слова *tjud-ъ «народ». Это слово возникло в праславянский
период в результате освоения готского заимствования thiuda
(theudh-) «народ». Так готы называли сами себя... Слово
*thiuda(theudh-) «народ» у славян получило значение
«пришлый, чужой народ» и далее – «чужой», «чуждый» [17,
с. 543; 18, с. 497]. Таким образом, свой – прежде всего
отдельный свободный человек. Своих объединяют
стереотипы поведения и эмоции. Чужой – целый народ,
чуждый по стереотипам поведения. По мнению

38
Ю. С. Степанова, «...подлинным отличием от
западноевропейских концептов “чужой” в русской культуре,
являются, по крайней мере, две следующие особенности –
связь с концептом “Чудо” и совпадение с именем одного
народа – ч у д ь» [14, с. 139].
Возможно, именно ожидание «чуда» в чужих землях
породило, с одной стороны, странничество, а с другой –
любовь к путешествиям. Странничество современные
словари определяют кратко: «Странствование пешком по
святым местам» [2, с. 1276]. Первые описанные путешествия
совершали прежде всего купцы – Афанасий Никитин
(«Хожение за три моря»), сказочно-былинный Садко и
многие другие.
Благодаря странничеству формируется особое
понимание географии: она становится разновидностью
этического знания [9, с. 298]. В «Послании архиепископа
новгородского Василия ко владыке тверскому Феодору»
содержится утверждение, что рай располагается на востоке,
ад – на западе [9, с. 298].
В период средневековья география еще «не
воспринималась как особая естественнонаучная дисциплина,
а скорее напоминала разновидность религиозно-утопической
классификации... С ним связано особое отношение к
путешественнику и путешествию: длительное путешествие
увеличивает святость человека. Одновременно стремление к
святости подразумевает необходимость отказаться от
оседлой жизни и отправиться в путь. Разрыв с грехом
мыслился как уход, пространственное перемещение. Так,
уход в монастырь был перемещением из места грешного в
место святое и в этом смысле уподоблялся паломничеству и
смерти, которая также мыслилась как пространственно-
географическое перемещение» [9, с. 299].
В более поздние времена и до сегодняшних дней люди
полюбили путешествия, хотя ещё А. С. Пушкин называл

39
«страсть к перемене мест» «беспокойством», это «весьма
мучительное свойство, немногих добровольный крест». В
императорской России для поездки за границу нужно было
«выправлять заграничный паспорт», в чем, например,
унизительно отказывали А. С. Пушкину. В связи с этим он
писал А. А. Вяземскому (27 мая 1826 г.): «Ты, который не на
привязи, как можешь ты оставаться в России?»
С указанных позиций весьма интересны описания
путешествий княгини Е. Р. Дашковой, сподвижницы
Екатерины Второй.
Приносим извинения за обширное цитирование, но
осовременивать в пересказе блестящие тексты ХVІІІ века
представляется нецелесообразным. Отметим, что речь
Е. Р. Дашковой яркая, изобилующая эпитетами и
метафорами.
Е. Р. Дашкова любила путешествовать, познавая
жизнь и нравы различных народов. В данном плане весьма
показательны советы сыну: «У путешественника должны
быть постоянно открыты и глаза, и уши; потому что сцена
изменилась и размышление, вызванное ею, исчезает вместе с
ней» [12, с. 341]. На что же следует прежде всего обратить
внимание путешественнику? (Сравним данный перечень с
нашими современными поездками): «Предметы твоего
наблюдения так разнообразны и так многочисленны, что я
укажу только некоторые главные. Сюда относятся свойство
и форма правления, законы, нравы, влияние,
народонаселение, торговля; географические и
климатические условия, иностранная и внутренняя
политика, произведения, религия, обычаи, источники
богатства, действительные и мнимые средства
общественного кредита, подати, пошлины и различные
условия различных сословий. Эти исследования достойны
внимания философа, и ни один путешественник не должен
пренебрегать ими, если только он не хочет остаться тупым и

40
бессмысленным зрителем всех этих явлений, не способным
ни к умственному, ни к нравственному совершенству» [12,
с. 341-342].
Изучение чужой страны должно быть действенно и
активно: «Сравнивая иностранную жизнь с жизнью своего
отечества, стараясь исправить, что найдешь в нем дурнаго,
учреждая, что сочтешь полезным его благосостоянию ты
будешь другом и благодетелем своей страны» [12, с. 343-
344]; «...правила долга выше всех условий и обстоятельств»
[12, с. 344].
Актуально и современно предостережение
Е. Р. Дашковой: «... непростительно грубо и несправедливо
судить об одном народе по мерке другого» [12, с. 344].
Особенно чувствительна религиозная сфера: «Относительно
религиозных мнений, где бы ты не соприкасался с ними,
должен уважать их. Серьезное или шуточное опровержение
их, каковы бы они ни были, оставляет по себе самое горькое
и оскорбительное впечатление и никогда не забывается» [12,
с. 344].
В «Записках» приведены впечатления о Польше,
Шотландии, Ирландии, Франции, Италии.
В ходе путешествий формировалась
пространственная картина мира. По мнению
Ю. М. Лотмана, «Пространственная картина мира
многослойна: она включает в себя и мифологический
универсум, и научное моделирование, и бытовой «здравый
смысл». При этом у обычного человека смешиваются
ньютоновские, эйнштейновские (или даже
постэйнштейновские) представления с глубоко
мифологическими образами и назойливыми привычками
видеть мир в его бытовых очертаниях. На этот субстрат
накладываются образы, создаваемые искусством или более
углубленными научными представлениями, а также
постоянной перекодировкой пространственных образов на

41
язык других моделей. В результате создаётся сложный,
находящийся в постоянном движении семиотический
механизм» [9, с. 334]. В нашем случае – это образ, имидж
народа или страны в языковом сознании другого народа.
Все наблюдаемое оценивалось, а попадало в поле
зрения прежде всего то, что, с одной стороны, кардинально
отличалось от привычного, а с другой (значительно реже) –
то, что полностью соответствовало своему. Поначалу
разрозненные впечатления постепенно благодаря
многочисленным описаниям складывались в более-менее
целостную картину, отражающую образ народа или страны в
языковом сознании другого народа.
Этот образ – категория не константная, со временем
под воздействием различных обстоятельств может меняться.
Например, образ Германии и немцев в ХVIII, ХIХ, ХХ и ХХI
веках (См., например, соответствующий раздел в нашей
монографии [7, с. 19–42]).
Согласимся с утверждением В. В. Орехова о том, что
образ народа или страны в сознании другого народа
формируется под воздействием трёх основных факторов: 1)
объективные причины (исторические, политические,
социальные); 2) субъективные факторы (личные авторские
впечатления, переживания); 3) традиционные
представления, стереотипы [11, с. 7].
Наши наблюдения свидетельствуют о том, что
сформировавшаяся оценка в большей мере характеризует не
оцениваемое, а оценивающего. В качестве аргумента
приведем стихотворение Н. С. Гумилева, участника Первой
мировой войны, о Париже и Франции.

О Франция, ты призрак сна,

Ты только образ вечно милый,
Ты только слабая жена
Народов грубости и силы.....

42
Когда примчалася война
С железной тучей иноземцев,
То ты была покорена
И ты была в плену у немцев...

Где пел Гюго, где жил Вольтер,

Страдал Бодлер, богов товарищ,
Там не посмеет изувер
Плясать на зареве пожарищ...

Твоя война – для нас война.

Покинь же сумрачные станы –
Чтоб песней, звонкой как струна,
Целить запекшиеся раны.

Что значит в битве алость губ?!

Ты только сказка, отойди же.
Лишь через наш холодный труп
Пройдут враги, чтоб быть в Париже.
[5, с. 335–336]
Несмотря на наполеоновские войны, участие
Франции в русско-турецкой войне на стороне Турции, поэт
готов погибнуть за страну, ставшую символом культуры и
искусства. Думается, это не отсутствие исторической
памяти, а исконная наша доброжелательность и чувство
самопожертвования во имя великих идей, примером чему
может служить Великая Отечественная война.
С другой стороны, для формирования образа
необходимо, чтобы о той или иной стране и народе
рассказали талантливые авторитетные писатели и
публицисты. Таким образом, материалом для
лингвоимагологического исследования могут быть путевые
заметки, дневники (сейчас этот жанр умирает),

43
публицистика, художественная литература. Указанные
материалы должны принадлежать перу многих различных
авторов, чтобы можно было разграничить образ,
сложившийся у отдельного автора, и образ, сформированный
в языковом сознании народа, которому он принадлежит –
«своего» народа. Данный образ – инвариант, проявляющийся
в вариантах – видении и оценке конкретных авторов.
Обратимся к концепции вариантности/инвариантности
В. М. Солнцева: «...инвариантом следует называть
некоторый абстрактный предмет, характеризующийся
абстрактными свойствами. Инвариант, следовательно, есть
то общее, что объективно существует в классе относительно
однородных предметов или явлений. Инвариант как
абстрактный «предмет» конструируется мысленно путем
извлечения общего из ряда предметов или явлений и
отвлечения от несущественных для существования данного
класса различий между предметами. Инвариант есть
идеальный объект, который может быть использован для
изучения общих свойств данного ряда предметов и любого
предмета, входящего в этот ряд» [13, с. 88].
В оценке того или иного народа должен проявляться
коллективный интеллект, однако, как подчеркивает
Ю. М. Лотман, «Соотношение коллективного интеллекта и
индивидуального составляет проблему не только не
изученную, но в полном объеме ещё и не поставленную.
Здесь можно отметить, что коллективный интеллект
вторичен по отношению к индивидуальному (не
исторически, а структурно) и подразумевает его
существование» [9, с. 557]. От себя добавим, что ситуация и
в наши дни не изменилась.
Процесс формирования образа может сопровождаться
процессом создания этнических стереотипов.
Что прежде всего привлекает путешественников в
других странах? Что они видят и осознают прежде всего?

44
Ю. М. Лотман отмечает: «Можно назвать лишь две
возможные побудительные причины, вызывающие интерес к
какой-либо вещи или идее и желание ее приобрести или
освоить: 1) нужно, ибо понятно, знакомо, вписывается в
известные мне представления и ценности; 2) нужно, ибо не
понятно, не знакомо, не вписывается в известные мне
представления и ценности» [9, с. 604]. Таким образом,
попадая в новую для себя среду и обстановку, человек
замечает прежде всего хорошо известное и абсолютно новое.
Однако, как справедливо подчеркивает А. Вежбицкая,
«универсальные для всего человечества понятия могут
образовывать специфические для каждой культуры
конфигурации» [3, с. 311].
Лингвоимагология сформировалась не на пустом
месте. Помимо общеизвестной имагологии, она опирается на
идеи, концептуальный аппарат, методы и приемы
лингвокультурологии, когнитивной лингвистики,
этнолингвистики.
Рассматриваемое направление имеет как
теоретическое, так и практическое значение.
В теоретическом отношении выделяем два главных
аспекта: описательный и сопоставительный.
В описательном аспекте характеризуется образ
одного народа или страны, сформированный в языковом
сознании определенного этноса в конкретном синхронном
срезе, например, «Англия и англичане в восприятии русских
путешественников и литераторов ХVIII–ХIХ веков» [7, с. 89–
100]. Предметом анализа может быть и наследие одного
конкретного автора, например, «Синтез науки – архитектуры
– религии как предмет лингвоимагологического описания
(на материале публицистики Н.ѝ В. Гоголя)», «Арабский мир
глазами Н. В. Гоголя» и т. п.
Сопоставление осуществляется в тех случаях, когда
одна и та же страна характеризуется носителями разных

45
языков и культур. Например, М. М. Брик сопоставила
видение Турции австралийской писательницей Л. Морроу и
русскоязычным азербайджанцем Э. Сафарли.
Сопоставительное исследование может быть посвящено
одному и тому же событию на определенной территории.
Так, А. А. Мороз проанализировал образ противника в
русской, английской и французской культурах во время
Крымской войны ХIХ века, Н. А. Прокопович – Испанию и
испанцев времён Испанской войны середины ХХ века в
восприятии русского публициста М. Кольцова и
американского писателя и публициста Э. Хемингуэя, оба они
были участниками данных событий.
Такого рода описательных и сопоставительных
исследований может быть бесконечное множество, ведь
каждый народ в любой период своей истории заслуживает
внимания представителей других народов и культур. В
данном случае обозначим существенный пробел в болгаро-
восточнославянских отношениях: нам не удалось при
написании данной статьи найти достойный материал для
лингвоимагологического описания Болгарии и болгар в
русском, украинском языковом сознании и наоборот –
России, Украины в болгарском языковом сознании.
Как уже отмечалось, главная категория
лингвоимагологии – оценка, поскольку познание без оценки
невозможно. В процессе изучения другого народа или
страны познающий воспринимает их сквозь призму своей
культуры и языка. Не случайно С. Г. Тер-Минасова
неоднократно подчеркивала «очевидное- невероятное»: «Во-
первых, мы все очень разные, мы видим, слышим, любим и
ненавидим по-разному, у нас разные представления о мире и
людях, разные системы ценностей, разные нормы поведения,
то есть разные культуры. Во-вторых, мы все без исключения
живём в счастливой уверенности, что только наша культура
единственно правильная, возможная и нормальная. Именно

46
это и называется научно-этноцентризм. Отсюда и наша
слепота, и, соответственно, невидимость культурного
барьера, и культурные конфликты, шоки, войны» [16, с. 49].
Лингвоимагология обращена в будущее и имеет
большое прикладное значение: зная, как предки видели и
оценивали тот или иной народ, наши современники в мире,
где так много эмигрантов и беженцев, могут построить
оптимальную межкультурных коммуникацию, которая
станет основой формирования новых образов стран и
народов в будущем.
Таким образом, лингвоимагология – новое научное
направление, имеющее древние истоки и неисчерпаемые
теоретические и практические перспективы.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бенвенист Э. Общая лингвистика. М. 1974. 447 с.

2. Большой толковый словарь русского языка / Сост. и гл. ред.
С.А. Кузнецов. СПб. 1998. 1536 с.
3. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание: Пер. с англ. М. 1997.
416 с.
4. Гумилев Л.Н. От Руси до России. Очерки этнической истории. М.
1992. 554 с.
5. Гумилев Н.С. Стихи. Письма о русской поэзии М. 1990. 447 с.
6. Иванова Л.П. Русский Берлин в лингвоимагологическом аспекте.
К. 2017. 108 с.
7. Иванова Л.П. Образ Западной Европы в русском языковом
сознании ХVIII-ХХ веков. LAP Lambert Academic Publishing. 2019. 103 c.
8. Крысин Л.П. Толковый словарь иноязычных слов. М. 2007. 994 с.
9. Лотман Ю.М. Семиосфера. СПб. 2001. 704 с.
10. Маслова В.А. «Невыразимое» в поэзии // Collegium.
Международный научно-художественный журнал. К. 2017. № 28. С.24–
28.
11. Орехов В.В. Миф о России во французской литературе первой
половины ХХ века. Симферополь. 2008. 200 с.
12. Россия ХVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии
А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Записки княгини Е. Р. Дашковой.
Репринтное воспроизведение. М. 1990. 528 с.

47
 13. Солнцев В.М. Язык как системно-структурное образование. М.
1971. 294 с.
14. Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. М. 2001.
990 с.
15. Суходуб Т.Д. Лев Шестов: «Странствования по душам» (к 150-
летию со дня рождения философа) // Collegium. 2016. № 26. С.11–18.
16. Тер-Минасова С.Г. Война и мир языков и культур: вопросы
теории и практики. М. 2007. 286 с.
17. Цыганенко Г.П. Этимологический словарь русского языка. К.
1970. 599 с.
18. Шанский Н.М. и др. (Н.М. Шанский, В.В. Иванов, Т.В. Шанская)
Краткий этимологический словарь русского языка. Под ред. С.Н.
Бархударова. М. 1971. 542 с.

REFERENCES

1. Benvenist Je. Obshhaja lingvistika. M. 1974. 447 s.

2. Bol'shoj tolkovyj slovar' russkogo jazyka / Sost. i gl. red. S.A.
Kuznecov. SPb. 1998. 1536 s.
3. Vezhbickaja A. Jazyk. Kul'tura. Poznanie: Per. s angl. M. 1997. 416 s.
4. Gumilev L.N. Ot Rusi do Rossii. Ocherki jetnicheskoj istorii. M. 1992.
554 s.
5. Gumilev N.S. Stihi. Pis'ma o russkoj pojezii M. 1990. 447 s.
6. Ivanova L.P. Russkij Berlin v lingvoimagologicheskom aspekte. K.
2017. 108 s.
7. Ivanova L.P. Obraz Zapadnoj Evropy v russkom jazykovom soznanii
HVIII-HH vekov. LAP Lambert Academic Publishing. 2019. 103 c.
8. Krysin L.P. Tolkovyj slovar' inojazychnyh slov. M. 2007. 994 s.
9. Lotman Ju.M. Semiosfera. SPb. 2001. 704 s.
10. Maslova V.A. «Nevyrazimoe» v pojezii // Collegium.
Mezhdunarodnyj nauchno-hudozhestvennyj zhurnal. K. 2017. № 28. S.24–28.
11. Orehov V.V. Mif o Rossii vo francuzskoj literature pervoj poloviny
HH veka. Simferopol'. 2008. 200 s.
12. Rossija HVIII stoletija v izdanijah Vol'noj russkoj tipografii A.I.
Gercena i N.P. Ogareva. Zapiski knjagini E.R. Dashkovoj. Reprintnoe
vosproizvedenie. M. 1990. 528 s.
13. Solncev V.M. Jazyk kak sistemno-strukturnoe obrazovanie. M. 1971.
294 s.
14. Stepanov Ju.S. Konstanty: Slovar' russkoj kul'tury. M. 2001. 990 s.
15. Suhodub T.D. Lev Shestov: «Stranstvovanija po dusham» (k 150-
letiju so dnja rozhdenija filosofa) // Collegium. 2016. № 26. S.11–18.

48
 16. Ter-Minasova S.G. Vojna i mir jazykov i kul'tur: voprosy teorii i
praktiki. M. 2007. 286 s.
17. Cyganenko G.P. Jetimologicheskij slovar' russkogo jazyka. K. 1970.
599 s.
18. Shanskij N.M. i dr. (N.M. Shanskij, V.V. Ivanov, T.V. Shanskaja)
Kratkij jetimologicheskij slovar' russkogo jazyka. Pod red. S.N. Barhudarova.
M. 1971. 542 s.

Людмила Иванова
Доктор филологических наук, профессор
Украинский государственный университет им. М.П. Драгоманова
Киев, Украина
lupiv1303@gmail.com

49
 ЗАГАДЪЧНИЯТ СВЯТ НА РУСКИТЕ ГАТАНКИ

Ирина Георгиева

Резюме: Гатанката е алегорично описание на определен предмет

най-често във вид на въпрос. Гатанките, които живеят свой
самостоятелен живот, и навлизат дълбоко в песенните и приказните
фолклорни жанрове, както и в календарната и семейната обредност,
представляват своеобразен жанр на народното творчество и той
неизменно предизвиква инерес с алегоричното изобазяване на реалния
свят. Руската народна гатанка има вековна история. Тя се съхранява в
бита като самостоятелен жанр на народното творчество, навлиза в
песенните и прозаичните фолклорни жанрове. В песните и приказките
героите и героините питат и отгатват гатанките и това се явява оценка за
ума и съобразителността на героите.

Ключови думи: гатанки, алегория, фолклор.

THE MYSTERIOUS WORLD OF RUSSIAN RIDDLES

Irina Georgievaси

Abstract. A riddle is an allegorical description of a certain subject,

most often in the form of a question. Riddles, which live a life of their own,
and penetrate deeply into the song and fairy-tale folklore genres, as well as into
the calendar and family rites, represent a peculiar genre of folk creativity, and
it invariably arouses interest with its allegorical isobasement of the real world.
The Russian folk riddle has a centuries-old history. It is preserved in everyday
life as an independent genre of folk creativity, it enters the song and prose
folklore genres. In songs and fairy tales, heroes and heroines ask and guess
riddles, and this is an assessment of the mind and intelligence of the characters.

Key words: riddles, allegory, folklore.

Гатанките са особен жанр народно творчество. Те

развиват логическото мислене, въображението и спомагат за
по-доброто разбиране на околния свят.

50
 Гатанката е алегорично описание на определен
предмет най-често във вид на въпрос. Според определението
на Аристотел гатанката е добре формулирана метафора. Това
определение се отнася само за най-древните видове гатанки
– метафорични и алегорични, в които природните явления,
околната действителност часто пъти наподобяват действията
или поведението на човека. В редица случаи характерните
признаци на предмета се назовават с думи, които са
неприложими към дадения предмет („Поле не меряно, овцы
не считаны, пастух рогат“ – небе, звезди, месечина; „Сорок
одежек – все без застежек“ – кочан зеле). Като особен жанр
народно поетично творчество подобни гатанки са
възникнали в дълбока древност и са породени от условията
на живот в първобитното общество. Основа за тях е
обществено полезната трудова дейност на хората, в процеса
на която човек натрупва опит и опознава околния свят.
Гатанката е сложен въпрос, изискващ отговор, тя развива
съобразителност и отразява формиращата се въз основа на
практическия опит умение да сравнява и съпоставя явления
от околния свят. Това обяснява защо отгатването на
гатанките е част от изпитанията на които е подложен човек,
когато достига своята зрялост (т.н. ритуал на преминаване).
Умението да говориш с гатанки и да ги отгатваш се
възприема като признак на досетливост, оценка, ум и
мъдрост на човека. С развитието на различните вярвания,
гатанките, вследствие на тяхната алегоричност, стават
неделима част от магическите, религиозените обреди. Те се
утвърждават като елемент на ритуала и религиозната
литература (например, в средневековните апокрифи), тъй
като алегорията в езика и образите отговаря на забраната да
наричаш свещените предмети с истинските им имена.
Едновременно с това алегорията при гатанките получава
разпространение във вид на шифрован език, употребяван в
политическата и обществената дейност на хората.

51
Свидетелства за тяхната роля намираме в руската писменост,
например, в летописите е записано, че по време на военен
поход Ярослав Мъдри използва гатанките за да преговаря
чрез своя разузнавач с подръжниците си във вражески лагер.
Езикът на алегорията в гатанките, използвайки различни
похвати за обозначаване на предмети, става шифрован език
и се запазва като такъв през XVIII и XIX в. Например, в
руската литература този таен език срещаме по време на
разговор между Емилиян Пугачев и кочияша в
„Капитанската дъщеря“ от А. С. Пушкин.

Руските гатанки

Първоначално гатанките се предават от уста на уста.

Интересът към руския фолклор се появява заедно с
разпространението на ренесансовите идеи в средата на XVIII
век. Просветителите се обръщат към руската история, към
изучаването на националните особености и народните
обичаи. Дори се появява жанр на литературната гатанка, към
този момент широко разпространен в Европа. Развиват го
Алексей Дубровский, Михаил Херасков, Ипполит
Богданович. Резултат от това пристрастие към фолклора е
публикация с първите народни гатанки. Създатели и
вдъхновители са Александър Сумароков и Михаил Чулков,
който отпечатва няколко издания „Славянски приказки“,
издава сборник от четири тома на руски народни приказки.
Неговите „Древни руски народни гатанки“ излизат в първи
брой на издаваното от него списание „Парнасский
щепетильник“ (“Парнаски писарушка“), през 1770 година. В
списанието фигурират 15 гатанки без отговори и това се
явява първи подобен подбор на тази занимателна част от
руския фолклор. По-късно тези гатанки практически не са
препечатвани и затова са уникални по рода си.

52
Родится от воды, растет от огня, и от воды умирает.
(Соль)
Мать толста, дочь красна, сын хоробер, а не видно его.
(Печь, огонь, дым)
Поутру на четырех, в полдень на двух, а к вечеру на трех.
(Человек)
Боярыня, княгиня, весь мир надарила, а сама нагая ходит.
(Игла)

Владимир Дал – изследователят на руската

народна душа

Името на Владимир Дал ни е познато от „Тълковния

речник на живия великоруски език“, който в Русия дълго
време е основно издание от този тип. Над това произведение
Дал работи повече от петдесет години, като през цялото
време активно търси и събира произведения на руския
фолклор.
Владимир Дал изучава народопсихологията на руския
народ, отразена във фолклора, по време на Руско-турската
война през 1828–1829 години; по време на полската
кампания през 1830–1831 години; по време на службата си в
Оренбург и Нижни Новгород. Над хиляда гатанки са
публикувани през 1862 година в сборника „Пословици на
руския народ“. В него Владимир Дал подрежда събрания
материал по тематичен признак.
Стоит Антошка на одной ножке. (Гриб)
Два кольца, два конца, а посередке – гвоздик. (Ножницы)
Сам алый, сахарный, кафтан зеленый, бархатный. (Арбуз)
Без рук, без ног, а ворота отворяет. (Ветер)
Зимой греет, весной тлеет, летом умирает, осенью
оживает. (Снег)
Четыре брата бегут, друг друга не нагонят. (Колеса)
Черненька собачка свернувшись лежит: не лает, не кусает,

53
а в дом не пускает. (Замок)
По горам, по долам ходит шуба да кафтан. (Овца)

Съдържание и форма на руските гатанки

Гатанката по своята тематика винаги резонира със

заобикалящия човека, реален материален свят.
Основната тематика на руските народни гатанки е
свързана преди всичко с труда, живота, стопанството,
покъщнината. Трудът в полето и у дома, селскостопанските
оръдия на труда, предметите, свързани с животновъдството,
лова, риболова и др., са в центъра на вниманието на голям
раздел гатанки, много от които придобиват изключително
широка популярност. Например: „Маленький, горбатенький
все поле проскакал, домой пришел, под крышу спать пошел“
– серп; „Ходит щучка по заводи, ищет щучка тепла гнезда,
где бы щучке трава густа“ — коса. Към тази група спадат
гатанките за житни култури, отглеждани в полета и градини,
кореноплодни култури, различни зеленчуци („Вырос в поле
дом полон зерном, стены позолочены, ставни заколочены.
Ходит дом ходуном на столбе золотом“ – рожь; „Без окон,
без дверей, полна горница людей“ – огурец; „Сидит бабка,
растрепала заплатки, кто ни глянет, всякий заплачет“ –
лук; „Посредине двора стоит золотая голов“ – подсолнух).
В редица случаи срещаме гатанки за диви зверове,
домашни животни и птици, които се доближават до
подобните им за живота и труда на хората, тъй като не само
посочват особеностите на външния вид на звяра или говорят
за навиците му, но понякога и определят, с какво животното
е полезно и важно в стопанството, с какво помагат те по
време на лов и т.н. Изследователите справедливо отбелязват,
че почти не срещаме гатанки, в които да се говори за зверове,
птици, домашни животни без да бъде посочена конкретна
порода или вид птици. Това може да бъде гъска, кокошка,

54
кон, овца и т.н., като описанието винаги е образно, макар и
алегорично (гусь: „Белые хоромы, красные подпоры“;
корова – „Стоит копна посреди двора, спереди вилы, сзади
метла“; козел – „Стоит дед над водой, трясет бородой“).
Огромно брой гатанки са посветени на различни
домакински предмети и уреди, на всичко, което виждаме у
дома, на двора, на улицата, в задния двор (ковш –„Утка в
море, хвост на берегу“, чугун – „Черный конь машет в
огонь“).
Дори бегъл списък на най-разпространените и
популярни тематични групи гатанки показва, че заплетените
въпроси, изискващи досетливост и умение да разбереш
алегорията, поставят акцент върху предметите и явленията
от реалния живот. От реалния живот гатанките черпят
образи, които отъждествяват и съпоставят със задаваните
към тях въпросите.
Чрез гатанките, обобщавайки своя трудов и стопански
опит, народът създава картина на труда и работния процес.
Например: „Пять бросают, пять собирают, сами не едят,
сыты бывают“ (руки пахаря); „Сквозь стену нить тяну,
давай возьму, еще потяну, всю стену пройду“ (пилят пилой);
„Сивые кони в голбце скачут“ (крупу толкут; голбец –
припечье, со ступеньками для входа на печь) и т. д.
Съвременните руски изследователи на гатанките
(М. А. Рыбникова, И. М. Колесницкая и др.) убедително
доказват, че чрез нея се описва не само външния вид на
предмета. За народната гатанка е характерно това, че тя
изобразява не само външната страна на описвания предмет,
но и разглежда явлението, предмета, живия организъм като
цяло, от всичките му страни, откроявайки един или друг
детайл, който е типичен и може да ни подскаже за какво става
дума. В гатанките често пъти се обръща внимание върху
изготвянето или произхода на предмета: „Был я накопан, был
я натопан, был я на пожаре, был я на базаре; меня купили –

55
людей кормили; стар стал – пеленаться стал; помер –
выкинули в поле – там меня зверь не ест и птица не клюет“
(горшок); „И варят, и валят, а есть не едят“ (валенки);
„Сначала билися да колотилися, потом резалися да
сросталися, в конце белы руки брали, наверх тела одевали“
(рубашка изо льна) и т.д. В тях се говори за предназначението
на даден предмет от ежедневния живот, с какво той е
полезен, как се използва: „Железный нос в землю врос, роет,
копает, землю поднимает“ (плуг).
Описвайки различни явления от живота със
средствата на алегорията, в гатанките срещаме
представители на различни социални слоеве на обществото.
В случай, когато се говори за лица, които експлуатират и
живеят на гърба на другите, наблюдаваме ирония при
описанието на образите им. Така, по отношение на
духовенството въпросът е зададен по следния начин: „Кто с
живого и с мертвого дерет?“. Знаем, че свещениците
задължително имат брада и носят расо, наподобяващо
женска дреха. В подобни гатанки виждаме ирония: „Спереди
мужик, а сзади баба“. По отношение на църковната служба
и на попа с кандилото се казва: „В ельничке густом, во
березничке частом кобель машет хвостом?“.
Формата на гатанките зависи от поставената задача –
да разберем, да познаем неизвестното. Поради тази причина
гатанката изисква участие на двама или повече души:
единият изрича алегорията, останалите я разшифроват. Това
прави формата на гатанката двучленна: въпрос (питане) -
отговор (отгатване). Отговорът е лаконичен, кратък, докато
въпросът съдържа описателен художествен образ. По
същество питането и отгатването имат формата на въпрос и
отговор, макар в самия текст въпросът да не е формулиран
като такъв, а само да се предполага („Над бабушкиной
избушкой висит хлеба краюшка; собака лает, достать не
может“ – месяц). Тази задължителна форма на въпроса и

56
отговора определя често срещащото се диалогично
изграждане на алегорията („Криво-лукаво, куда бежишь? –
Зелено-кудряво, себя стерегу“ – изгородь и сад). Характерно
е краткото описание с използване на разнообразни похвати.
Основен похват при описанието е метафората. При
гатанките тя разделя света на такъв, създаден от човешка
ръка и на такъв, съществуващ независимо от човека.
Едновременно с това тя го обединява в едно цяло, като
показва природата чрез предмети, създадени от човешка ръка
и разкривайки селския бит и труд чрез образите на
природата. Природните явления, животинският и
растителният свят метафорично се оприличават на предмети
на бита, предмети от ежедневието, също така на различни
действия на човека, както на оръдия на труда, оръжия и
много други, създадени от човека, взети от природата, от
света на животните и растенията. Така, например, дъгата се
превръща в кобилица „Крашеное коромысло через реку
свисло“, слънчевият лъч - в мост „Протянулся золот мост
длиною десять верст“, гръмотевицата се оприличава с
цвилене на кон „Гнедой жеребец на весь мир ржет“, косата
с щука „Щука шла, леса свела, горы подняла“ и т.н.
Наред със същинските метафорични гатанки се
срещат и такива, в които се използват други алегорични
похвати. Често срещан момент е описание на признаци на
предмети без те да бъдат изрично назовани. Такива са
популярните руски гатанки: „Два кольца, два конца,
посередке гвоздь“ (ножницы), „На земле лежит, речь
говорит: кабы я встала — до неба достала“ (дорога) и др.
Може да се подчертаят само някои (или дори само един) от
най-характерните признаци, в този случай гатанката е
изградена на принципа: отгатваме общото на база на
частното. Например: „Носит шпоры, а верхом не ездит“
(петух), „Ползун ползет, иглы несет“ (еж), „С бородой
родился, никто не удивился“ (козел). Своеобразен вариант на

57
принципа посочване на признак на предмета без неговото
назоваване е изключване един по един на сходните признаци
на този предмет: „Черен да не ворон, рогат, да не бык, шесть
ног без копыт“ (жук), „Летит, а не птица, воет, а не зверь“
(ветер), „Зубы есть, а есть не умеет“ (борона).
Също гатанката може да създава определен образ чрез
олицетворяване, когато за предмети от битов характер, за
оръдия на труда, инструменти се говори като за живи
същества – хора или животни. Така, например, „В лесу
кланяется да стучит, домой придет – спиной к избе стоит“
– брадвата; „Никто не таков, как Иван Будаков: сел на конь
и поехал в огонь“ – гърнето.
В редица случаи на неодушевени предмети, за който
трябва да се досетим, се приписват свойства на хора, което
позволява да бъде откроена важна, често пъти определяща
страна на предмета. Например, каква роля играе този
предмет в живота на човека, как се използва този предмет в
бита или в трудовата дейност.
Често образът се съдава чрез назоваване на сферата на
употреба и къде точно се използва това, което трябва да се
отгатне. Така, например, в гатанката „По горам, по долам
ходит шуба да кафтан“ отговорът е овен и овца, като
вниманието се фокусира върху козината, от която се шият
връхни дрехи. Гатанките от тази група разкриват
същественото значение на добитъка, животните, птиците и
предметите за поминъка на стопаните им.
Изброените видове алегории са основани върху
образното изображение на гатанката. Специфична форма
имат тези от тях, в които са преплетени свойствата и
качествата на явления и предмети в сравнителна или
превъзходна степен. Гатанките от този род не съдържат
нищо, което би може да подскаже отговора, те ни насочват
към същността на предмета, явлението, както и към оценката
за тях. Тук липсва художествена образност: („Что быстрее

58
всего?“ – ветер, иногда – мысль; „Что слаще всего?“ – сон
и т. д.). Чрез подобни въпроси се изпитват такива качества
като ум и съобръзителност на събеседника. Гатанките-
въпроси често пъти срещаме в приказките в качеството на
окончателен и безусловен тест за мъдрост.
Образната алегория, краткост, афоризмите в известна
степен сближават гатанките с пословиците. Но за разлика от
гатанките в пословиците разбираме скрития в тях
художествен образ. Докато при гатанките образът и
разшифроването му са разделени на две части: въпрос и
отговор на въпроса. По отношение на поетичния език,
характера на римите, ритъма, тя е напълно аналогична на
пословицата и също като нея съдържа елементи от
стихотворната метрика в ритъма на обикновената
разговорната реч. Римуването при гатанките се среща по-
често, отколкото при пословиците. Изследователите
нееднократно отбелязват, че от две и половина хиляди
гатанки в сборника на Д. Садовников «Гатанки на руския
народ» не намираме и дузина неритмични и неримувани
такива. При редица гатанки срещаме звукоподражание, като
звуковият образ пояснява и спомага намирането на отговора.
Същите сравнения, символи, епитети, паралелизми и др.,
каквито срещаме при пословиците и поговорките намираме
и при гатанките. И при едните и при другите те са средство
за създаване на художествения образ.
Руската народна гатанка има вековна история. Тя се
съхранява в бита като самостоятелен жанр на народното
творчество, навлиза в песенните и прозаичните фолклорни
жанрове. В песните и приказките героите и героините питат
и разгадават гатанките и това се явява оценка за ума и
съобразителността на героите. Например, в приказките
въпросите към гатанките задава мъдра девойка (приказки за
умната мома), селянинът и господарят (приказки за глупавия
чорбаджия и умния селянин), господарят и хитрата мома

59
(„Девка-семилетка“). В руската народна песен девойката и
момъкът си задават гатанки, отгатват ги, като правилният
отговор, както се пее в песента, затвърждава решението им
да сключат брак. В сватбената и зимната календарна
обредност гатанката е включена като елемент на изпит за
съобразителност и мъдрост между участниците в играта или
обреда. В сватбената игра, например, гатанките се задават от
приятелките на младоженката за да проверят доколко
досетлив, ловък, изобретателен и сръчен е младоженецът и
дали може да му се повери булката.
Гатанките, които живеят свой самостоятелен живот,
навлизат дълбоко в песенните и приказните фолклорни
жанрове, както и в календарната и семейната обредност,
представляват своеобразен жанр на народното творчество и
той неизменно предизвиква инерес с алегоричното
изобразяване на реалния свят.

ЛИТЕРАТУРА

1. Даль В. И. Пословицы русского народа. М., 1861 (и др. издания).

2. Иллюстров И. И. Жизнь русского народа в его пословицах и
поговорках, изд. 3-е. М., 1915.
3. Рыбникова М. А. Загадки. М.–Л., Academia, 1932.
4. Садовников Д. Н. Загадки русского народа. Сборник загадок,
вопросов, притч и задач. СПб., 1875 и др. издания.
5. Симони П. Старинные сборники русских пословиц, поговорок,
загадок и пр. XVII–XIX ст., выи. I–II. СПб., 1899 (Сб. Отдела русск. яз. и
слов. АН, т. LXVI, JV° 7).
6. Снегирев И. М. Русские народные пословицы и притчи. М., lS'tS.
7. Снегирев И. М. Новый сборник русских пословиц и притчей,
служащий дополнением к собранию русских народных пословиц и
притчей, изданных в 1848 г. И. Снегиревым. М., 1857.
8. Собрание 4291 древних российских пословиц (приписывается
профессору Моск. ун-та А. Барсову). Печатано при Моск. университете в
1770 г.
9. Чичеров В. И. Русское народное творчество. Загадки. Виды
загадок. Сборники пословиц и загадок. http://drevne-rus-lit.niv.ru/drevne-
rus-lit/chicherov-russkoe-narodnoe-tvorchestvo/zagadki.htm

60
 REFERENCES

1. Dal' V. I. Poslovitsy russkogo naroda. M., 1861 (i drugiye izdaniya).

2. Illyustrov I. I. Zhizn' russkogo naroda v ego poslovitsakh i
pogovorkakh, izd. Eto 3. Moskva, 1915 god.
3. Rybnikova M.A. Zagadki. M.–L., Akademiya, 1932.
4. Sadovnikov D. N. Zagadki russkogo naroda. Sbornik zagadok,
voprosov, pritch i zadach. SPb., 1875 g. i dr. izdaniya.
5. Simoni P. Starinnyye sborniki russkikh poslovits, poslovits, zagadok i
dr. XVII-XIX vv., viii. YA-II. SPb., 1899 (Sb. Otdeleniy russkogo i
slavyanskikh yazykov, AN, p. LXVI, JV° 7).
6. Snegirev I. M. Russkiye narodnyye poslovitsy i poslovitsy. M., LS'TS.
7. Snegirev I. M. Novyy sbornik russkikh poslovits i poslovits,
sluzhashchiy dopolneniyem k sborniku russkikh narodnykh poslovits i
poslovits, izdannomu v 1848 godu I. Snegirevym. Moskva, 1857 god.
8. Sbornik 4291 starinnoy russkoy poslovitsy (pripisyvayetsya professoru
Moskovskogo universiteta A. Barsovu). Otpechatano v Mosk. universitet v
1770 g.
9. Chicherov V. I. Russkoye narodnoye iskusstvo. Zagadki. On uvidel
zagadku. Sborniki poslovits i zagadok. http://drevne-rus-lit.niv.ru/drevne-rus-
lit/chicherov-russkoe-narodnoe-tvorchestvo/zagadki.htm

Ирина Георгиева
доцент, доктор филологии
Новый болгарский университет
г. София, Болгария
igeorgieva@nbu.bg

61
 ФЕНОМЕН «МОЕГО СВЕТА» В АСПЕКТЕ
ВИРТУАЛЬНОЙ РЕАЛЬНОСТИ

Василий Сенкевич

Аннотация. Феноменологический подход к языку открывает для

лингвистов перспективу непосредственного знакомства с воплощенной в
живом слове виртуальной реальностью, «моей» для говорящего. Не имея
внешней референции и семиотического представления в языке,
постулируемая говорящим реальность «моего света» обладает
характеристикой подлинности и получает иероглифическое воплощение.
В статье предпринимается попытка очертить феноменологические
параметры виртуальной реальности «моего света». В частности,
отмечается его феноменальность – невозможность существования самого
по себе, отдельно от человека (парадокс ирреальной реальности);
легитимность – ключевое условие присутствия «несуществующих
структур» виртуальной реальности; корреспондирование с феноменом
власти (обладания), составляющей антитезу имения; иероглифический
характер, противопоставленный отражению и семиотическому
выражению предметного мира объективной действительности;
допредикативная априорность («несказанность») и еще не
засвидетельствованная несомненная очевидность. «Мой свет» обладает
этическим характером и оказывается для говорящего источником, из
которого черпается уверенностей и извлекаются смыслы. Бытующие
институции и существующие институты позитивного знания в
реальности «моего света» уступают место парадоксальному опыту
познания очевидной иррациональной реальности, осуществляемому
искусством. У этого недискурсивного художественного опыта
отсутствует выход в сферу существующих языковых форм и парадигм,
однако он получает уникальное логистическое воплощение в живом
слове, звучащем в режиме реального времени. Познать мотивы и
рефлексы неоценимого опыта встречи реципиента с подлинной
человеческой реальностью, воплощенной в звучащем слове, – задача
феноменологической лингвистики. Феноменология как методология
эйдических наук дополняет существующие парадигмы языкового
анализа характерными для нее парадоксальными началами и
принципами.

Ключевые слова: «мой свет», виртуальная реальность,

подлинность, легитимность, иероглифичность.

62
 PHENOMENON OF «MY LIGHT» IN THE ASPECT
OF VIRTUAL REALITY

Vasili Senkevich

Abstract. The article is dedicated to description of virtual reality of

«my light» which is present and implicitly created in the situation of real-time
communication. Phenomenological approach to language opens for linguists a
prospect of acquaintance with virtual reality embodied in a living word,
«mine» for the speaker. Having no external reference, «here»-reality
postulated by the speaker is unquestionable for him and has the characteristic
of authenticity. An attempt is made to outline phenomenological parameters
and note the paradoxical nature of the reality of «my light». In particular, its
phenomenality is noted – impossibility of existence by itself, separately from
a person (the paradox of unreal reality); legitimacy as a key condition for the
presence of «non-existent structures» of virtual reality; correspondence with
the phenomenon of possession – power, which is considered as the antithesis
of possession; hieroglyphic character, opposed to semiotic expression and
representation of objects (phenomena) of objective reality; pre-predicative
apriority («ineffability») and obvious certainty. «My light» has an ethical
character and acts as a source of confidence and meanings for the speaker.
Conventional institutes and existing institutions of knowledge in this field give
way to paradoxical experience of knowing the obvious reality by verbal art.
Non-discursive experience of creative cognition does not have access to the
sphere of linguistic forms and paradigms, however, it receives a logistic
embodiment in a word that sounds in real time. It is the task of
phenomenological linguistics to learn the motives and reflexes of invaluable
experience of a person’s encounter with genuine reality, embodied in a living
word. Phenomenological approach to language supplements the existing
language paradigms with logistic fundamentals and principles characteristic of
phenomenology.

Key words: «my light», virtual reality, authenticity, legitimacy,

hieroglyphic.

Вероятно, каждому пользователю языком знакомо

интуитивное восприятие «моего» и «не моего»: – Не мое. Не
мое это. Не мой сегодня день. Моя пора еще не настала и т.
д. Мотив «не моего» звучит в творчестве – старинных и

63
современных русских песнях: – Это не мое, ой, это не мое,
Это не мое, это батюшки мово (песен.); Это не мое, не мое,
о my love где родной дом. Все это кино не мое, не мое, не мое
(песен.). Не менее известно и восприятие «моего»: Долой же
все, что не составляет вполне Моего (М. Штирнер). Что,
Ксения? что, милая моя? В невестах уж печальная вдовица!
(А. Пушкин). Слово «мое» в приведенных текстах не
выполняет различительную функцию, а служит признанием
(распознанием, узнаванием) всего неотчуждаемо-
приемлемого и подходящего для говорящего.
Как следует из грамматик и словарей русского языка,
мой (-я, -е, -и) – это «притяжательное местоимение к я. Мой
дом. Мое пальто. Моя книга; мое – «то, что принадлежит
мне» [13]. Однако очевидно, что слово «мое» в обыденном
языке не является простой грамматической формой. Его
лексическое значение и грамматические признаки в ходе
живого общения не актуализируются, а уступают место
неисчерпаемой чувственной палитре, непосредственно
обнаруживающейся в ходе восприятия и переживания самой
реальности.
Авторская несводимость смыслового контента слова
«мое» к лексико-грамматической парадигматике – повод для
изучения его феноменальных логистических импликаций. В
статье рассматривается сущность феномена «моего света»,
предпринимается попытка выявить его языковой статус и
описать характерные черты.
М. Бахтин в «Авторе и герое…» [1, с. 180, 196]
несколько раз пишет слово «мое» курсивом. Курсивное
«мое» характерно и для авторов, изучающих творчество
философа. Так, А. Шиманский в предисловии к книге
Н. Бердяева «Творчество и объективация» (Мн., 2000)
отмечает: «Я бы хотел говорить о «моем» и «не моем» в
Бердяеве, о том, что мне близко в нем или наоборот не очень
[…]. Я могу сказать, что близко знаком со многими

64
мыслителями. Бердяев – наиболее «мой» из них…» [18, с. 4,
5]. Очевидно, что использование здесь местоимения мой не
связано с личностной идентификацией ученого, а
ориентировано на феноменологию его восприятия
реципиентом. «Мой Бердяев» – это не Бердяев «сам по себе»
(русский религиозный и политический философ,
представитель русского экзистенциализмa и персонализма и
т.д.), а Бердяев «для меня».
Было бы заблуждением трактовать авторский курсив
как вид выделительного начертания, относящегося к системе
шрифтов. Курсив не сам шрифт, а его характер. Это не
средство коммуникации (передачи), а изобразительный
инструмент, благодаря которому достигается эмфатическое
акцентирование важного для пишущего и читающего
смысла. Эмфаза усиливает импрессию высказывания,
манифестирует сущность чего-либо. Курсивное «мое» в
устном общении с чувством выговаривается –
артикулируется. Четкое выговаривание не тождественно
произносительному действию, т.е. выражению; произнести
(vs выговорить). Это осуществляемое состояние – кто-то в
состоянии (в силах) выговорить слова и звуки, а кто-то нет:
Все слова выговаривает он так чисто, так речисто, как
попугай… (Д. Фонвизин). Я кивнул головой в знак согласия,
будучи не в силах выговорить ни слова (С. Дж. Уаймен).
Озвученное слово выговаривается, а сказанное именное
выражение («фонема имени» – термин А. Лосева)
произносится, ср.: – Доброе утро, – не очень уверенно
произнесла девушка… (Е. Шумская).
Реальность «для кого» абсолютно не имеет отношения
к действительному миру, существующему «самому по себе»,
и его дискурсивному выражению. «Мир не есть. Мир
происходит» (М. Мамардашвили). Это реальность логоса –
состояния разворачивания и манифестации сущности вещей,
предел осуществления всех стихий. Логос – ключ (а не код!)

65
к глубинам человеческой мудрости, воплощенной в
творчестве. «Λόγος есть лозунг, зовущий философию от
схоластики и отвлеченности вернуться к жизни, не насилуя
жизнь схемами, наоборот, внимая ей, стать вдохновенной и
чуткой истолковательницей ее божественного смысла, ее
скрытой радости, ее глубоких задач» [19, с. 3]. В переводе
Библии на китайский язык слову «λόγος» соответствует
иероглиф 道 – ‘путь’,‘дао’.
И. Кант уверял, что «все, чем вещь есть «для нас»
(«феномен»), и то, что она представляет из себя «сама по
себе» в действительности («ноумен») – это принципиально
не одно и то же [7, с. 101]. Богословы увидели в этом
противопоставлении антиномию Закона («дело закона» – ап.
Павел) и благодати. Несомненна важность отмеченной
антитезы и для лингвистики. В ней осмысливается
противопоставление «дела» («ургии») и «слова» («логии») –
концептуализации (категоризации) мира и опыта
недискурсивного познания самой реальности словесным
искусством. «Мы, – пишет Э. Гуссерль, – отказываемся от
утверждения относительно реальности данного мира, вынося
за скобки его существование» [5, с. 197]. Похожую мысль
высказывает и В. Соловьев: «Нам даны природные явления,
составляющие то, что мы называем внешним, явленным
миром. Этот мир как такой (т.е. как внешний и предметный)
бесспорно есть только видимость, а не реальность» [14, с. 32-
35].
Словом «мой» в высказывании артикулируется
вкладываемый авторским сознанием смысл. «Моим»
ситуативно творится не существующая как данная, однако
очевидная и несомненная для говорящего арт-реальность. В
силу своей очевидности она не нуждается в
освидетельствовании. Не является она также и предметом
знания; Я знаю (vs Мне известно). Ее не представляют «по
результату», а презентуют (предъявляют) и воочию

66
знакомятся с ней «по ходу». Ход непосредственного
познания (ознакомления) с чем-либо не равнозначен
процессу информирования (осведомления); сведения (vs
вести). Из того, что мы что-нибудь знаем, отнюдь не следует,
что мы его познали – с ним ознакомились: ср. пол. poznać –
‘познакомиться’. В познании жертвенность («Во имя…»)
уступает место милости («Ради…»), любовь сменяется
милостью: пол. Мiło mi poznаć … – рус. Приятно
познакомиться с…
Знание в форме понятий и представлений отчуждает
человека от самой реальности. Есть дереализующая
«жестокая дилемма» (Х. Ортега) концептуализации мира:
«Мы не можем сделать объектом нашего понимания, не
можем заставить существовать предмет, если не превратим
его в образ, в концепцию, в идею, иными словами, если он не
перестанет быть тем, что он есть реально, и не превратится в
тень, в схему самого себя» [10, с. 101]. Слова «мои руки»,
«мои глаза» и т.д. говорят о знакомом для меня («своем», а
не собственном). Словосочетанием «душа моя» не
обращаются ко второму лицу, а апеллируют (взывают) к
Другому – близкому для говорящего человеку: – Что ты,
душа моя! – сказал он, как бы не понимая того, что я
говорила (Л. Толстой). Нарративное «мой» – своего рода
артикль: Вот мой Евгений на свободе; Острижен о
последней моде… (А. Пушкин).
В «моем» нет ничего личного (связанного с «я»).
Идентификация здесь уступает место аутентификации,
убежденность – достоверности (подлинности) и
уверенности. «Могу ли я сказать, что я – это рука? Или нога?
Нет. Правильно будет – «моя рука», «моя нога». Я –
туловище? Нет. Правильно – мое туловище». Я – лицо или
голова? Нет; и лицо, и голова – мои. Все части этого тела –
да и само тело тоже – я называю «моими». Ну а кто же в
таком случае я?..» [4, с. 43]. «Мое» – первичная безличная

67
самопрезентация человека. Издавна каждый познает себя
через все, чем он владеет. «История личных местоимений
развернет перед нами череду подобных усилий, показывая,
как в долгом продвижении от внешнего к внутреннему
формируется понятие «я». Сначала вместо «я» говорят «моя
плоть», «мое тело», «мое сердце», «моя грудь». Мы еще и
теперь, с ударением произнося «я», прижимаем руку к груди,
– остаток древнего телесного представления о личности.
Притяжательное местоимение старше личного. Понятие
«мое» старше понятия «я». Позже акценты переносятся на
социальную маску» [10, с. 212].
Не открываемая как истина, а творимая словом («по
правде») реальность не имеет отношения к миру
пропорционального соответствия – правильности. «Мой» –
не соответствующий мне, а похожий на меня. В силу этого
он подходящий – гармонизирующий, близкий. В апелляциях
со словом «мой (-я)» звучит мотив легитимности –
признания, признательности и восхищения. Признание не
обходится без Другого – источника власти и авторитетности:
– А я уже давно готова, жду тебя, мой председатель (М.
Шолохов). Всем нам, сыны мои дорогие, предстоит
хранить веру нашу и дело наше (Г. Пономарева). Душа моя
Павел Иванович!; Ах, жизнь моя, Анна Григорьевна, она
статуя… (Н. Гоголь). Да, мой милый, мой сердечный друг!
одна смерть может разлучить нас… Дай мне свою руку,
радость дней моих, ненаглядный мой!.. (М. Загоскин).
Гармоничное и совершенное «мое» приводит в восторг, за
которым стоит захватывающее душу глубокое переживание.
Восторг – вечный спутник творчества и связанных с ним
приятных переживаний, как бы оживляющих душу и
дарящих ей чувство свежести.
Статус творимой реальности виртуальный. Эта
реальность не существует как действительная и
определенная, не требует подтверждений и

68
аргументированных доказательств, однако со всей
очевидностью для говорящего есть. Так, выговаривая «боль
моя» (Боль моя, ты покинь меня… – песен.), говорящий
постулирует что-то несомненное для себя, однако не
существующее как данное: «…я не вижу своей боли. Чтобы
я увидел м о ю боль, нужно, чтобы я прервал состояние
боления и превратился бы в «я» смотрящее» [10, с. 100]. Не
принято самому смотреть на себя со стороны, как и не
принято звать самого себя (самозванство). Для этого есть
Другой, по аналогии со своим состоянием интуитивно
угадывающий состояние адресата [12, с. 255]. Творчеством
создаются ирреальные горизонты восприятия. Есть только
один путь осознать эту феноменальную реальность –
противопоставить ее тому, чем она не является, т.е.
существующей действительности. «Говоря о Боге, мы не
можем установить, чем Он является, а лишь чем Он не
является (Фома Аквинский (1225–1274) – философ и теолог).
Лексико-грамматические схемы и речевая прагматика к
реальности «моего» не приемлемы. Признанное «мое» – не
средство воздействия на пациента речи, а вербальный
инструмент («препарат»), благотворно влияющий на ход
живого общения. Анализу местоимения мое как
грамматической единице противопоставляется феномен его
смыслового препарирования – осознания и ознакомления с
его этосом («устроением»). Анатомия воплощенных в нем
чувств и смыслов не равнозначна вскрытию структуры
объективного содержания. В осознании ничего не является –
не дает себя знать, однако в нем реально обнаруживается
чувственно-неотразимая настроенность и смысловая
архитектоника всего. В словах «бог мой», «честь моя» и т.д.
озвученные феномены не существуют для говорящего как
наличные – фактографические и событийные. «Мое» есть
«для меня»: Для меня честь здесь находиться. Для меня
это вопрос чести (разг.). Говорящий ничего не утверждает и

69
не основывается на фактах, признавая и заверяя, что что-то
есть. Позитивному материалистическому мировоззрению не
понятна сама парадоксальная мысль – «есть только то, чего
нет»: Стало быть, тот бог есть же, по-вашему? – Его нет,
но он есть. В камне боли нет, но в страхе от камня есть
боль. Бог есть боль страха смерти (Ф. Достоевский).
Неизреченная (допредикативная) реальность слова
«есть» не нуждается ни в каком объяснении или в
обосновании. «Признание, что кто-то или что-то есть,
относится к сущности вещи, а не к существованию предмета
(явления) или их видимости» [15, с. 50]. Существование
(existentia) допускает различные формы и обстоятельства.
Воплощенная сущность (essentia) бесформенна и полярна
(Есть и все тут. Есть и больше ничего – разг.). Ее контент
– неизбирательное «все» и полярное для него «ничего».
«Все» не происходит, демонстрируя (показывая) себя, а
заметно либо незаметно проходит – манифестируется: – Как
все прошло? – Ничего (разг.). Сдержанным «ничего»
удостоверяется искомое состояние «отсутствия
присутствия» постороннего и дисгармоничного – всякого»
(«разного»). Под сущностью подразумевается
неопределенное, однако предельно знакомое и известное
«что-то». Все сущностное характеризуется исключительно
нигилистически: небывалое, невиданное, неслыханное,
невозможное, несравненное и др.: «...to wieczne JEST, co ani
było, ani będzie, ani może być, niepodległe wolnym wyborom,
nieodstępne od najlepszości, nieludzko koniecznie» [20, с. 2]. В
реальности, знаменуемой словом «есть», – источник
достоверности и уверенности человека: – А что, паны? –
сказал Тарас, перекликнувшись с куренными. – Есть еще
порох в пороховницах? Не ослабела ли еще козацкая сила? Не
гнутся ли козаки? – Есть еще, батько, порох в
пороховницах. Не ослабела еще козацкая сила; еще не гнутся
козаки! (Н. Гоголь).

70
 Очевидная и вселяющая уверенность реальность
оказывается логически необъяснимой. Однако ее
подлинность не вызывает, в идеале, ни капли сомнения.
Мифический Дед Мороз для ребенка реален до тех пор, пока
его мифичность не будет развенчана действительным
положением дел. Локализованная в просцениуме «вот здесь»
реальность на поверку оказывается предельно конкретной
для человека: Вот моя деревня; Вот мой дом родной; Вот
качусь я в санках По горе крутой; Вот свернулись санки…
(И. Суриков). Давай с тобой продлим еще на год вот Это
вот (Вл. Вишневский). Эту длящуюся (а не
продолжающуюся!) «вот» – реальность М. Хайдеггер
называет словом «Dazein», фигурирующим в русских текстах
без перевода. Не будучи отраженной и
засвидетельствованной, эта реальность вживую проходит
перед очевидцем, склонным ей доверять и ее
мифологизировать. Мифический эпитет «живого» получает
все, что не превратилось в институциональный
(установленный) факт: живой звук, живое общение, живая
душа, живая плоть, живое воплощение, живая сила, живые
цветы, живое место, живая вода и др. Феноменологии
восприятия этой реальности обязан миф «живое слова»:
Есть сила благодатная В созвучьи слов живых, И дышит
непонятная, Святая прелесть в них (М. Лермонтов). Аспект
мифологизации присутствует и в обожествлении адресата:
Ягодка моя, ты для меня – все (разг.) – Я твой раб, –
воскликнул он, – я у ног твоих, ты мой владыка, моя богиня
(И. Тургенев).
Описываемая реальность никак не причастна к жизни.
Она есть сама жизнь, осознаваемая в аспекте неотчуждаемой
принадлежности – вечности, неизменности и преданности.
Не существуя как таковая, эта реальность не обходится без
интенций реципиента – моего слушателя, моего зрителя,
моего ученика и т.д. Свет сущностей проходит в модусе

71
негации – слушать, ничего не слыша; смотреть, ничего не
видя; касаться, ничего не трогая, и т.д. В Синодальном
переводе Библии читаем: «Выслушаем сущность всего»
(Эккл. 12:13). Древние греки «взволнованно и неутомимо
вслушивались в шелест травы, журчание ручья, в шум ветра,
одним словом – в трепет природы, пытаясь уловить разлитую
в ней мысль […]» [9, с. 457].
Очевидное и несомненное «мое» не рассчитано на то,
чтобы его знали. Незадолго до смерти А. Чехов написал
своей жене О. Книппер: «Ты спрашиваешь: что такое жизнь?
Это все равно, что спросить: что такое морковка? Морковка
есть морковка, и больше ничего…» [2]. По сути, здесь
уместны только этические вопросы, предусматривающие в
ответе негацию: Как прошел день? Как прошла неделя? Как
прошла жизнь? Искомый ответ – Ничего: Чего хочу от
жизни? Ничего; А этого у ней как раз избыток (И.
Губерман). В случае постороннего нецивилизованного
«чего» возникает неприемлемое для «моей» реальности,
негармонирующее с ней «абы» (абы-как, абы-где, абы-куда
и т. д.): Она была ведьмой, а ведьма не может позволить
себе жить абы с кем (М. Мара). «Ну-к что ж, что мужик!
а мне, – говорит, – абы водка» (Н. С. Лесков); пол: Nie
złowione figlują szczupaki, minął rok, znowu rok – byle jaki
(«песен.).
Словом вот перекидывается мостик от установленной
регулярности («снова») к проходящей периодичности (еще
раз): Это вот моё, Богом суженное (песен.). «Еще раз» – не
значит «повторить» (Раз на раз не приходится). Вечная «вот-
реальность», не приходящая (пришлая), а здешняя (бел.
тутэйшая). Эта реальность не происходит регулярно и «как
правило», а проходит периодически; снова (vs опять). Здесь
нет «удивительных моментов», однако воочию
присутствуют «чудные мгновения» (А.С. Пушкин). Ее
уникальный и вечный миг (Есть только миг… – песен.)

72
противопоставлен временной моментальности. Настоящее,
былое и будущее не проявляется во всем ныне длящемся
(«век нынешний» – А.С. Грибоедов), архаически минувшем
(пол. było-mineło) и в прогнозируемом грядущем (на сон
грядущий).
На проходящую в реальном режиме здесь-реальность
не указывается жестом и знаком. Она не называется и не
различается (бел. безназоўнае, рус. безымянное), а
о т м е ч а е т с я и распознается; знак (vs метка). Общее,
будучи повторяющимся во многом, имеет значение и
допускает семиотическое представление. Презентацию
всего, что пока еще не стало экспонентом знака,
осуществляет метка (nota) и рисунок. Это иероглифический
путь фиксации его. «Иероглиф – некоторое материальное
явление, которое я непосредственно ощущаю, чувствую,
воспринимаю и которое г о в о р и т м н е (разрядка наша –
В.С.) больше того, что им непосредственно выражается как
материальным явлением» [6, с. 325]. Концептуальные
контуры знака здесь сменяются живыми очертаниями,
представление – предъявлением, признак – чертой, образ –
эйдосом (обликом).
Феномены виртуальной реальности не выражаются, а
воплощаются. Воплотить – не значит что-нибудь выразить,
оформить или сконструировать. Воплощение есть
овеществление чего-то, что само вещью не является:
воплотить смысл, воплотить замысел, воплотить мечту,
воплотить принципы и др. Здесь не проявляется
различительная предметность, однако присутствует
распознаваемая вещность. Воплощенное само вещает
(говорит, эманирует – источается и распространяется),
фактически ничего не свидетельствуя. Слово «плоть»
корреспондирует с известной технической характеристикой
– плотностью. Элементы плоти соприкасаются вплоть до их
сращения – конкретизации (ср.: приблизиться вплотную).

73
Знаменательно, что слово «конкретный» восходит к лат.
concretus «плотный», от concrescere «срастаться,
уплотняться, сгущаться», далее из cum (варианты co-, com-,
con-) «с, вместе» + crescere «расти», из праиндоевр. *ker-
«расти» (По словарю Фасмера). Плотное есть целостное
(одна плоть) и прочное (не крепкое!); от него не толк, а прок.
Все воплощенное не является текущим (происходящим) и не
имеет причины. Оно источается, и у него есть источник.
Словом «воплощение» манифестируется генеральная миссия
творчества. Уникальные воплощения распознают по их
haecceitas (Д. Скот) – непреодолимой детерминации вещи,
благодаря которой она оказывается «вот этой» вещью.
Реальность «моего света» не связана с выбором и
проявлением активности. «Мое» не выбирают, а,
распознавая, ищут. Сущность его селективная –
предпочтительная; выбор (vs предпочтение, фильтрация).
Глаголы восприятия (слушать, смотреть, касаться,
вдыхать, смаковать) не указывают на процесс [21]. Ими
фиксируется и описывается состояние осуществления чего-
либо – его «ход». Говорится о «ходе восприятия», «ходе
вещей», «ходе мысли», «ходе жизни» и др. В ходе познания
реалии ее воспринимают не для того, чтобы действовать. На
нее смотрят и ее выслушивают ради удовольствия, а не для
того, чтобы удовлетворить какие-нибудь потребности: Когда
б имел я сто очей, То все бы сто на вас глядели (А. Пушкин).
Слово «вожделение» (смотреть с вожделением) вряд ли
называет требующую удовлетворения страсть. Думается, в
вожделении присутствует не желание, а интенция
(стремление) обладания. Владыка (вождь, ведущий, лидер)
не деятель и не носитель культуры, а цивилизованный
пользователь.
Осуществляемое «по ходу» не направлено на конечный
результат. Оно никуда не идет, но доходит до своего предела
совершенства, постоянно возвращается к своему исходному

74
состоянию – незамутненному истоку. Ходящий никуда не
идет, однако «доходит до себя самого» – продвигается по
пути познания себя (Nosce te ipsum). Вечное «возвращение
на круги своя» есть путь к себе – к познанию своей самости.
Обратной дороги нет (дорога – назад) – есть обратный путь:
Маяк был задуман как ориентир, чтобы рыболовные суда
находили обратный путь в бухту (Т. Эллис); маячить –
ходить «туда-сюда», а не идти «вперед» или «назад».
Модальность восприятия «моего света» обусловлена
первичным состоянием реципиента и никак не определяется
извне: Не по хорошу мил, а по милу хорош (посл.). «Мое»
оказывается приемлемым (подходящим) для меня. В
неприятии (Противно!) нет волеизъявительного действия.
Испытываемые чувства и воображение принадлежат
состоянию восприятия. Наоборот, «желать», «утверждать»,
«отрицать» – это ментальные действия, связанные с
активным проявлением воли. Обзывая кого-, что-то «гадом»,
«гадостью, «дураком» и т. д., мы не имеем ничего личного
против него, не оскорбляем его достоинство. Это критика,
которой подвергается как с а м референт, так и его «дурное»
поведение: – Вот гады! – с неожиданным хладнокровием
проговорила она. – Засаду нам устроили! Ну, вы у меня
попляшете! (В. Головачев). Слово «против» в высказывании
«Это было мое слово против его» обладает смыслом анти.
Неприятие не оппозиция к приятию, а его антипод.
Смысловая стихия слова «мое» не может быть
интерпретирована в терминах речевой прагматики. В «моем
свете» не чинятся препятствия, однако создаются преграды –
помехи: А не спеть ли нам песню… (А что нам мешает?).
Здесь не принято вмешиваться в дела: Это не мое дело
(разг.). Выражение «мое дело», по сути, является
симулякром. Дело предполагает правовые отношения:
собственное дела, наше дело, открыть дело и т.п. Сущность
моего логистическая – ни, ни. Она не определяется ни

75
фактически (де-факто), ни по праву (де-юре). Его не имеют –
им обладают. Имущественные отношения внешнего мира в
«моем свете» уступают место феномену власти.
В буквальном смысле «моим» оказывается все, что
находится во власти говорящего. Ситуация обладания
описывается словами «под кем»: под большевиками – под
властью большевиков. Власть не интерпретируется в
отношениях подчинения. Солдат находится под началом у
своего командира – слушает его команды («Есть»,
«Слушаюсь»). Это его труд (послушание), а не работа.
Послушник «ходит» под кем: – Кто вы такие? Под кем
ходите? – Как и все, под Богом ходим (разг.). Властелин не
является хозяином: – Что же ты делаешь со всеми этими
звездами? – Что делаю? – Да. – Ничего не делаю. Я ими
владею (А. де Сент-Экзюпери).
Парадоксально оказывается, что человек не имеет
всего, что у него есть. «Мои руки» не являются моим
имущество, т.е. собственностью. Руки человек не имеет – они
у него есть. Руками владеют, и они послушны (а не
подчинены. Имение всего, обидно для человека,
совершенного в своей целостности («Имел я тебя…»). Не
имение – путь к власти и благосостоянию. Слова апостола
Павла: «Nihil habentes et omniа possidentes» («Мы ничего не
имеем, однако обладаем всем» [10, с. 388].
Владение не связано с институтами деятельности,
однако повсеместно обнаруживается в поведенческих
поступках: Но человека человек. Послал к анчару властным
взглядом, И тот послушно в путь потек (А. Пушкин).
Очевидно, что «послать» – это не стимулирующее действие,
а эффективный импульс. За него не несут персональной
ответственности, однако отвечают. Аспект владения
присутствует в глаголе царствовать (бел. валадарыць, пол.
panować). В сказочных зачинах царствование не
отождествляется с господством (В некотором царстве, в

76
некотором государстве жил да был…). Раб подчиняется
господину, а пан холопами (мужиками) владеет. Институту
господства противопоставляется инстанция нераздельного
обладания. Характер ее гетерический (греч. hetaireia от
hetairos товарищ). Мотив «…и над панами я пан!» (песен.)
есть мотив свободы, а не воли. Свобода не имеет
прагматической направленности. Характер ее первичный –
логистический. Есть свобода слова, а не дела. «Ученые
бьются над проблемой, что первично, а что вторично. Хотя
вроде бы ответ дан: первично Слово» [3, с. 50].
Словом «мой» безоговорочно отмечается легитимность
Другого – признание его власти (мой профессор, мой
учитель и т.д.). Имперсональный Другой – это не
обязательно другой человек. Им становится пассия – все, что
захватывает человека и безраздельно им владеет. Благодаря
Другому человек избавляется от «самотности» и обретает
целостность: …Я не самотны, я кнігу маю… (М.
Богданович). Пассионарий находится во власти творчества,
мотивированного непреодолимой жаждой (стремлением)
обладания. Рефлексы типа «боже мой», «душа моя», «ягодка
моя» и т.п. – это апелляции в признаваемые говорящим
неофициальные инстанции: Свет ты мой! послушай меня,
старика: напиши этому разбойнику, что ты пошутил (А.
Пушкин). Власть и влияние инстанции Другого
благотворны: …все отдал бы за ласки, взоры, Чтоб ты
владела мной одна (песен.); ... иго бо мое благо… (Матф.
11:30).
Творчество сменяется одержимостью, если на вершине
власти оказывается антипод –кто-то находится под властью
«золотого тельца» или «нечистой силы» и т.п. Отзвуки
мифического сознаниях находим в языковой идиоматике:
черти взяли, черт дернул за язык, нечистый попутал и т.п. К
антиподу не имеют ничего личного. Он ни друг и ни враг, а
неприятель. Влияние антипода тлетворно, нахождение под

77
его властью чревато неприятностями. Однако нельзя познать
моего, не будучи знакомым с его антиподом (как «верх» и
«низ», «правое» и «левое»).
В силу логистической сущности «моего», дискурс
здесь, по сути, неуместен. «Мое» не тема рассудительной
речи, а интуитивный мотив звучащего «моего» слова:

[11, с. 35]. Словам «Ей-ей» не свойственна риторическая

убедительность: Я, ей-ей, не виноват ни душой, ни телом (М.
Горький). «Мой свет» – сфера уверенностей человека.
Говорящий уверен в подлинности всего, что «держится» им
за «мое». Подлинность не проявлена в перформативном акте
клятвы: Клянусь я первым днем творенья, Клянусь его
последним днем… (М. Лермонтов). По-другому в
христианской этике: «Я же говорю вам: не клянитесь вовсе»
(Матф. 5:34). Апелляция ей (эй) не играет роль стимула. Это
импульс – поведенческий призыв: Hej, hej, hej sokoły
Omijajcie góry, lasy doły… (песен.). Слова «ни, ни» также не
выражают логическое отрицание («нет, нет»). В них
отсутствует воля закона (ср.: «Не убий». «Не пожелай…» и
т. д.). Ими накладывается табу – древнейшая санкция защиты
первозданной подлинности всего [8]: Прикладываться с
молитвой и давать приношения – пожалуйста, но щупать и
пробовать на зуб подлинность – ни-ни! (В. Тараненко).
Доминирующая характеристика «моего света» – его
бесценность: беценный дар, бесценный опыт, бесценная
жизнь, бесценный талант и др. Не имея цены, «мое»
обладает оплачиваемой стоимостью. Вопрос стоимости
решается предвзято – a priori (А стоит ли?). Говоря о
стоимости, мы не наделяем объект качественной
определенностью и, соответственно, не проецируем его на
шкалу оценки – «хорошее» или «плохое». Отмечаются
78
«плюсы» и «минусы» всего. Это отметки (ноты), принятые в
полярном мире: мое (+), не мое (–). Полярные сущности не
образуют оппозиции и не имеют системообразующих
признаков. Каждый для себя сам решает «Стоит ли?»,
обнаруживая при этом свою «нотную грамотность».
«Мое» не детерминировано обычаем. Концепт
обычного (обыкновенного) принадлежит систематике, имеет
номинативную валентность и применяется в
идентифицирующих дескрипциях (напр., енот
обыкновенный, пол. profesor zwyczajny и т.п.). С «моим»
человек как бы срастается и не отделяет его от себя. Оно для
него настолько привычно, что его нехватка замечается
только при его потере: Мне не стало хватать его только
сейчас – Когда он не вернулся из боя. […] Для меня – будто
ветром задуло костер, Когда он не вернулся из боя (В.
Высоцкий). Litwo, Ojczyzno moja! ty jesteś jak zdrowie; Ile cię
trzeba cenić, ten tylko się dowie, Kto cię stracił (A. Mickiewicz).
Подлинная сущность «моего света» становится
доступной реципиенту в ходе «феноменологической
редукции» (Э. Гуссерль), заключающей в скобки позитивные
(прявленные) определения существующего мира. Реально
это обнаруживается в уверенности, что в сфере сущностей
ничего не существует по установлению, т.е. «так» и «как
таковое». Все здесь оказывается «не так» – по-другому, «не
таким» – другим. Смысл антитезы «не так» доступен поэтам
и философам: Нет, ребята, все не так! Все не так, ребята...
(В. Высоцкий). Все не то, чем кажется, и не наоборот
(Конфуций); бел.: Народ то быў усё
не такоўскі: Сам Пушкін, Лермантаў, Жукоўск І
Гогаль шпарка каля нас Прайшлі, як павы, на Парнас
(Аноним. поэма)
Итак, по ходу непосредственного восприятия
возникает и фиксируется виртуальная реальность «моего
света». Ее составляет допредикативный жизненный опыт

79
человека, воплощенный в языке сущностей. Эта реальность
не открывается как объект и не трактуется субъективно,
однако творится и воспринимается, исходя из принципа
подлинности. Ее аутентичность постигается путем
отрешения от позитивных определений существующей
действительности. Реальность «моего света» не имеет
утилитарно-прагматических свойств, внешней референции и
знаковой репрезентации. Ее логистический характер
обнаруживается в феномене «живого слова», обладающего
чертами иероглифа. Сила и власть слова в «моем свете»
восходят к недискурсивному пути познания мира,
характерному для искусства.

ЛИТЕРАТУРА

1. Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство,

1979.
2. Бесконечный тупик. Виртуальный сервер Д. Галковского. URL:
http://www.samisdat.com/3/311-135.htm (дата обращения: 08.03.2021).
3. Богданович, В. Стань интересным собеседником. Общение без
барьеров. СПб: Питер, 2019.
4. Веда: тайны Востока: сб. ст. / А.Ч. Бхактиведанта [и др.]; пер. с
анг. М.: The Bhaktivedanta Book Trust, 2019.
5. Гуссерль, Э. Идеи к чистой феноменологии и
феноменологической философии. М.: Акад. проект, 2009. Кн. 1. Общее
введение в чистую феноменологию.
6. Друскин, Я. С. Звезда бессмыслицы // «Сборище друзей,
оставленных судьбою»: А. Веденский, Л. Липавский, Я. Друскин, Д.
Хармс, Н. Олейников: «Чинари» в текстах, документах и исследованиях:
в 2-х т. / [сост. и ред. В. Н. Сажин. М.], 1998. Т. 1. Александр Веденский,
Леонид Лепавский, Яков Друскин. С. 323–416.
7. Кант, И. Собрание сочинений: в 8 т. М.: ЧОРО, 1994. Т. 3.
Критика чистого разума.
8. Маковский, М.М. Феномен табу в традициях и в языке
индоевропейцев. М.: Либроком, 2019.
9. Новейший философский словарь. Минск: Интерпрессервис: Кн.
Дом, 2001.

80
 10. Ортега-и-Гассет, Х. Эстетика. Философия культуры. М.:
Искусство, 1991.
11. Святое евангелие. М.: Сибирская Благозвонница, 2015.
12. Сенкевич, В. Феноменологическая лингвистика. Этические
начала и принципы языка. Седльце: Wydawnictwo Naukowe Uniwersytetu
Przyrodniczo-Humanistycznego, 2020.
13. Словарь русского языка: в 4 т./ Под ред. А. П. Евгеньевой. М.:
Русский язык, 1985–1988. Т. 2.
14. Соловьев, В. С. Сочинения: в 2 т. М. : Мысль, 1988. Т. 2.
15. Фромм, Э. Иметь или быть? М.: Прогресс, 1986.
16. Хомский, Н., Бервик Р. Человек говорящий. Эволюция и язык.
СПб: Питер, 2021.
17. Чалдин, Р. Психология влияния. Убеждай, воздействуй,
защищайся. СПб: Питер, 2021.
18. Шиманский, А. Наш Бердяев. О Специфике издания // Бердяев
Н.А. Творчество и объективация. Минск: Экономпресс, 2000.
19. Эрн, В. Ф. Борьба за логос ; Г. Сковорода. Жизнь и учение.
Минск: ООО «Харвест» ; М. : АСТ, 2000.
20. Bańkowski, A. Etymologiczny Sownik Języka Poilskiego.
Warszawa: PWN, 2017. Т.1.
21. Kiklewicz, A. Rosyjskie czasowniki mentalne jako klasa
semantyczna // Przegląd rusycystyczny. 2017. № 2 (158). С. 93–117.

REFERENCES

1. Bakhtin, M.M. Ehstetika slovesnogo tvorchestva. M.: Iskusstvo, 1979.

2. Beskonechnyi tupik. Virtual'nyi server D. Galkovskogo. URL:
http://www.samisdat.com/3/311-135.htm (data obrashcheniya: 08.03.2021).
3. Bogdanovich, V. Stan' interesnym sobesednikom. Obshchenie bez
bar'erov. SPb: Piter,
2019.
4. Veda: tainy Vostoka: sb. st. / A.CH. Bkhaktivedanta [i dr.] ; per. s ang.
M.: The Bhaktivedanta Book Trust, 2019.
5. Gusserl', EH. Idei k chistoi fenomenologii i fenomenologicheskoi
filosofii. M.: Akad. proekt, 2009. Kn. 1. Obshchee vvedenie v chistuyu
fenomenologiyu.
6. Druskin, YA. S. Zvezda bessmyslitsy // «Sborishche druzei,
ostavlennykh sud'boYU»: A. Vedenskii, L. Lipavskii, YA. Druskin, D.
Kharms, N. Oleinikov: «ChinarI» v tekstakh, dokumentakh i issledovaniyakh:
v 2-kh t. / [sost. i red. V. N. Sazhin. M.], 1998. T. 1. Aleksandr Vedenskii,
Leonid Lepavskii, Yakov Druskin. S. 323–416.

81
 7. Kant, I. Sobranie sochinenii : v 8 t. M. : CHORO, 1994. T. 3 : Kritika
chistogo razuma.
8. Makovskii, M.M. Fenomen tabu v traditsiyakh i v yazyke
indoevropeitsev. M.: Librokom, 2019.
9. Noveishii filosofskii slovar'. Minsk: Interpresservis: Kn. Dom, 2001.
10. Ortega-i-Gasset, KH. Ehstetika. Filosofiya kul'tury. M. : Iskusstvo,
1991.
11. Svyatoe evangelie. M.: Sibirskaya Blagozvonnitsa, 2015.
12. Senkevich, V. Fenomenologicheskaya lingvistika. Ehticheskie
nachala i printsipy yazyka. Sedl'tse: Wydawnictwo Naukowe Uniwersytetu
Przyrodniczo-Humanistycznego, 2020.
13. Slovar' russkogo yazyka : v 4 t./ Pod red. A. P. Evgen'evoi. M.:
Russkii yazyk, 1985–1988. T. 2.
14. Solov'ev, V. S. Sochineniya: v 2 t. M.: Mysl', 1988. T. 2.
15. Fromm, EH. Imet' ili byt'? M.: Progress, 1986.
16. Khomskii, N., Bervik R. Chelovek govoryashchii. Ehvolyutsiya i
yazyk. SPb: Piter, 2021.
17. Chaldin, R. Psikhologiya vliyaniya. Ubezhdai, vozdeistvui,
zashchishchaisya. SPb: Piter, 2021.
18. Shimanskii, A. Nash Berdyaev. O Spetsifike izdaniya // Berdyaev
N.A. Tvorchestvo i ob"ektivatsiya. Minsk: Ehkonompress, 2000.
19. Ehrn, V. F. Bor'ba za logos ; G. Skovoroda. Zhizn' i uchenie. Minsk:
OOO «KharvesT» ; M.: AST, 2000.
20. Bańkowski, A. Etymologiczny Sownik Języka Poilskiego.
Warszawa: PWN, 2017. T.1.
21. Kiklewicz, A. Rosyjskie czasowniki mentalne jako klasa
semantyczna // Przegląd rusycystyczny. 2017. № 2 (158). S. 93–117.

Василий Cенкевич
доктор филологических наук, профессор
Брестский государственный университет им. А. С. Пушкина
г. Брест, Беларусь
sienkiewiczw@tut.by

82
 МОЛОДЕЖНАЯ КУЛЬТУРА В ЗЕРКАЛЕ
ЛИНГВИСТИКИ: О СРЕДСТВАХ РЕАЛИЗАЦИИ
АКСИОЛОГИЧЕСКИХ ИНТЕНЦИЙ РАЗНЫХ ТИПОВ
В РЕЧИ СОВРЕМЕННОЙ МОЛОДЕЖИ

Екатерина Столетова

Аннотация. В настоящей статье представлены некоторые

средства репрезентации аксиологических интенций разных типов в речи
представителей так называемого «поколения Z», или «цифрового
поколения» (молодых людей в возрасте 12–23 лет). Исследование
проведено на материале записей выступлений юных блогеров,
высказываний в языковом поле комментариев в социальных сетях и
данных проведенного автором анкетирования.

Ключевые слова: поколенческая лингвистика, «поколение Z»,

молодежный дискурс, аксиологическая интенция, речевое поведение,
эксперимент, анкетирование.

YOUTH CULTURE IN THE MIRROR OF LINGUISTICS:

MEANS OF REALIZATION OF AXIOLOGICAL
INTENTIONS OF DIFFERENT TYPES IN THE SPEECH
OF YOUNG PEOPLE

Ekaterina Stoletova

Abstract. The article describes several means of representing

axiological intentions of different types in the speech of representatives of the
so-called «generation Z», or «digital generation» (young people aged 12-23
years). The research is based on the material of recordings of speeches by
young bloggers, statements in the language field of comments on social
networks and data from the questionnaire conducted by the author.

Key words: generational linguistics, «generation Z», axiological

intention, speech behavior, experiment, questionnaire.

83
 Введение

В современной лингвистической науке открывают

обширное поле для исследований такие перспективные
направления, как возрастная и поколенческая лингвистика [1;
2; 3; 4].
Настоящее исследование выполнено в рамках второго
из них: описывается речь молодых людей в возрасте 12–23
лет, живущих в современной России, с точки зрения способов
реализации аксиологических интенций, то есть выражения
интеллектуальной, морально-этической и эмоциональной
оценки (последняя, по классификации Е. П. Савельевой [9],
относится к экспрессивному типу интенций) при
горизонтальной коммуникации.
Термин «поколение», система поколенческой
стратификации, специфика поколенческих групп и когорт
изучаются в социологии и социальной психологии.
Поколение определяется как «группа людей,
ограниченная рамками возраста, живущая в определенный
исторический период, в определенных социокультурных
условиях» [7, с. 9]. Существуют два важнейших критерия,
определяющих принадлежность индивидов к тому или
иному поколению: это возраст (одно поколение составляют
сверстники) и «причастность к какому-либо историческому
событию» [там же].
Заметим, что каждое поколение характеризуется
неоднородностью, распадается на «более ранних» и «более
поздних» представителей, между которыми наблюдаются
достаточно ощутимые внутрипоколенческие различия.
В современном российском обществе
взаимодействуют несколько поколений (подробнее об этом
см. [8]):
1. люди, которые родились в 1938 г. или раньше;
2. люди, которые родились в 1939–1946 гг.;

84
 3. люди, которые родились в 1947–1967 гг. (так
называемые «бэби-бумеры»);
4. люди, которые родились в 1968–1981 гг. (так
называемое «реформенное поколение»);
5. люди, которые родились в 1982–2000 гг. (так
называемые «миллениалы»);
6. люди, которые родились в 2001 г. и позднее
(«поколение Z», «цифровые люди»).
Речевое поведение представителей разных поколений
имеет свои конститутивные признаки. В научной литературе
выделяются детский, молодежный, зрелый дискурсы и
дискурс пожилых людей [1, с.27].

Обсуждение проблемы

Наше исследование, как было отмечено выше, изучает

речевое поведение молодых людей 12–23 лет, то есть
представителей «поколения Z».
Материалом послужили записи выступлений юных
блогеров и тексты комментариев в популярных социальных
сетях YouTube, ВКонтакте, Telegram и Twitch. При этом
авторы комментариев реализовывали как конфликтные, так и
унисонные тактики ведения беседы.
Кроме этого, мы провели анкетирование (выборка – 20
респондентов в возрасте 12–23 лет и 20 респондентов старше
23 лет), целью которого было выяснить, какие
специфические средства выбирают представители молодого
поколения для реализации в диалоге следующих интенций:
одобрение, неодобрение, похвала, упрек, осуждение,
радость, восхищение, удовольствие, удивление, раздражение,
разочарование и безразличие.
Вышеперечисленные интенции в речи интересующего
нас контингента могут репрезентироваться с помощью

85
лексических, фразеологических, словообразовательных
средств.
Несомненно, лексический уровень является наиболее
показательным, поскольку лексика обладает огромным
потенциалом оценочности. Следует отметить «влияние
эмоционально-оценочной лексики <…> на реализацию
определенного типа авторской интенции, степени ее влияния
на конечный результат речепроизводства» [10, с. 48].
Некоторые лексические единицы получили в
молодежном дискурсе новое значение, активно идет процесс
семантической неологизации. Такие слова участвуют в
реализации аксиологических интенций. Среди них
прилагательные жесткий (в значении «весомый,
значительный»), лютый («очень хороший, молодец»),
потный («сложный, напряженный»), душный («скучный,
нудный»), существительные пот («нечто сложное»), легенда
(«молодец»), сигма («яркая индивидуальность, сильный,
выделяющийся из толпы человек»), пуська («избалованный,
изнеженный, слабый духом человек»). Ср., например:
(1) Подрубаешь гаджет и даешь жесткий дамаг
(YouTube-канал «Brawl Stars MMA»).
Прокомментируем пример (1): ведущий канала,
который посвящен популярной у молодежи игре Brawl Stars,
предлагает слушателям использовать определенную
суперспособность, чтобы нанести ущерб противнику (дамаг
– от англ. «damage»).
(2) Треки и четыре лютых прямых эфира! Все это я
сделал за неделю, и я не устал (Telegram-канал «Lida»).
(3) Была потная заруба (Telegram-канал «mma_bs
(Петр Олегович)»)
(4) Ну ты крутой! Сигма! (данные анкеты)
Отметим, что для реализации интенций одобрения,
похвалы, восхищения молодые респонденты, отвечавшие на
вопросы анкеты, выбирали варианты лютый, легенда, сигма,

86
в то время как респонденты более старшего возраста
использовали слова молодчина, гигант.
Нельзя не отметить наличия в речи представителей
«поколения Z» большого количества заимствований из
английского языка (подробнее об этом см. [11]).
Положительную оценку помогают выразить слова
лайк, имба (от. англ. imbalance), топ, скилл, чилл (одобрение,
похвала, удовольствие), а отрицательную – дизлайк, кринж,
анскилл (неодобрение, осуждение, упрек).
От англицизмов, которые легко адаптируются к
системе русского языка, образуются многочисленные
дериваты (имбовый, скилловый, топовый, чиллить,
анскильный, кринжовый, кринжануть). Ср., например:
(5) Я захожу <…>, и меня <…> со всех сторон
минами своими. Не вывез один-восемь, анскил (Telegram-
канал «Smesh»).
(6) Мы твои топовые чатерсы (Twitch-канал
«Dushenka_»).
(7) Так хочу заценить кстати Escape from Tarkov.
Уже два года слежу. Топовейшая игра, но ни денег на нее, ни
друзей с такой же игрой нет (Twitch-канал «krolikmun»).
(8) Ставьте лайк, если они (видеоролики)
мегатоповые (Telegram-канал «Молодой Платон»).
(9) Признаюсь честно, этот перс очень имбовый
(YouTube-канал «Brawl Stars MMA»).
При выражении интенций одобрения и восхищения
большинство молодых участников проведенного нами
эксперимента использовали слова имба, имбовый, топ,
топчик, топовый, а несколько информантов более старшего
возраста выбрали слово зачетный.
В анкетах представителей молодого поколения
зафиксированы следующие оценочные фразеологизмы:
быть на чилле (выражение интенции удовольствия), уже вот
по сюда (раздражение), быть в шоках (удивление), быть в

87
афиге (удивление), жизнь никогда не станет прежней
(удивление).
Например, в популярной социальной сети ВКонтакте
есть сообщество, которое носит название «Я в шоках!».
Ср., например:
(7) Нам на понедельник не задали. Кайфую, на чилле
(данные анкеты).
(8) Мы с Персеем сегодня на чилле, он занимается
песьими делами, а я бытовой рутиной (Telegram-канал
Энтони Юлая «персик»).
При этом молодые люди, участвовавшие в
анкетировании, не употребляли фразеологизмы,
встречавшиеся нам в анкетах старших респондентов
(например, слететь с катушек для выражения интенций
упрека, осуждения использовали только последние).
Лексические единицы с экспрессивной
стилистической окраской образуются при помощи
суффиксов. Нами были зафиксированы такие слова, как
топчик, лайкосик, заразка, имбуля, имбулька (от имба –
«очень хороший»), душнила (от душный – «неинтересный
человек, зануда»), красава («молодец»), ботяра (от бот –
«плохой игрок, человек, не умеющий что-либо делать»). В
качестве примера можно привести название видеоролика на
YouTube-канале «Anthony Uly»: «Главная душнила книжного
Тик тока». Рассмотрим и другие примеры:
(9) Тебе лайкосик! (данные анкеты).
(10) Всем здорово! На канале вышел имбуля ролик
по новым скинам (Telegram-канал «mma_bs (Петр
Олегович)»).
В речи молодежи новые лексические единицы часто
образуются путем усечения основы: норм (от нормально),
стрем (от стремный), прив (от привет), чел (от человек), перс
(от персонаж), пон (от понял), бум (от будем) (пример из [1,

88
с.23]). Приведем пример выражения интенции одобрения,
похвалы с использованием таких слов:
(11) Норм чел! (Telegram-канал «ДАНКАР»).
(12) В четверг норм итоги, но работ нет (Telegram-
канал «825»).
(13) Новая прическа. Норм или стрем? Только
честно! (Telegram-канал «ДАНКАР»).

Заключение

Как отмечают исследователи, в последнее время в

русском языке наблюдается значительное расширение
функционально-семантического поля оценки, «оценочный
посыл» языковой личности современного человека
характеризуется высокой интенсивностью [6, с.75]. С нашей
точки зрения, это особенно ярко проявляется в молодежном
дискурсе, характеризующемся экспрессивностью и
креативностью и являющемся «индикатором не только
современного языка, но и текущего состояния общества, его
ценностей» [1, с.6].

ЛИТЕРАТУРА

1. Бекжанова Ж.Е. Молодежный дискурс. Сущность, функции,

форматы. Монография. М.: «Флинта», «Наука». – 280 с.
2. Борисова Е.Г. Язык поколений. Как говорят пожилые // Вестник
МГПУ. Серия «Филология. Теория языка. Языковое образование». 2022.
3 (47). С. 63–71.
3. Буров А.А., Бурова Г.П. Речь современной российской
молодежи: от жаргонизации – к экологии // Тенденции развития науки и
образования. 2018. № 43-5. С. 35–39.
4. Лемяскина Н.А., Стернин И.А. Коммуникативное поведение
носителей языка // Научная школа профессора Зинаиды Даниловны
Поповой. коллективная монография. Воронеж, 2018. С. 71–78.
5. Лемяскина Н.А. Эмоциональный концепт «радость» в
языковом сознании младшего школьника // Вестник Воронежского

89
государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. 2021.
№ 2. С. 47–49.
6. Маркелова Т.В. Аксиология языка и русской языковой
личности как квинтэссенция современности: отражение и преображение
// Ценности и смыслы. 2010. № 6 (9). С. 64–76.
7. Парахонская Г.А. Поколенное исследование в социологии и
социальной психологии // Вестник ТвГУ. Серия «Педагогика и
психология». 2014. №2. С. 7–15.
8. Радаев В.В. Раскол поколения миллениалов: историческое и
эмпирическое обоснование. (Первая часть) // Социологический журнал.
2020. Том 26. № 3. С. 30–63.
9. Савельева Е.П. Номинация речевых интенций в русском языке
и их семантико-прагматическое истолкование. Дис. … к.ф.н. Москва,
1991.
10. Стаценко А.С. Эмоционально-оценочная лексика как средство
реализации речевой интенции. М.: МПГУ, 2011. – 118 с.
11. Эделева И.В., Мустафина А.Р. Особенности употребления
английских заимствований в речи современной молодежи:
лингвистический и социологический анализ // Известия Волгоградского
государственного педагогического университета. 2021. № 6 (159). С. 123-
129.

REFERENCES

1. Bekzhanova ZH.E. Molodezhnyj diskurs. Sushchnost', funkcii,

formaty. Monografiya. M.: Izdatel'stvo «Flinta», Izdatel'stvo «Nauka». – 280
s.
2. Borisova E.G. YAzyk pokolenij. Kak govoryat pozhilye // Vestnik
MGPU. Seriya «Filologiya. Teoriya yazyka. YAzykovoe obrazovanie». 2022.
3 (47). S. 63–71.
3. Burov A.A., Burova G.P. Rech' sovremennoj rossijskoj molodezhi:
ot zhargonizacii – k ekologii // Tendencii razvitiya nauki i obrazovaniya. 2018.
№ 43-5. S. 35–39.
4. Lemyaskina N.A., Sternin I.A. Kommunikativnoe povedenie
nositelej yazyka // Nauchnaya shkola professora Zinaidy Danilovny Popovoj.
kollektivnaya monografiya. Voronezh, 2018. S. 71–78.
5. Lemyaskina N.A. Emocional'nyj koncept «radost'» v yazykovom
soznanii mladshego shkol'nika // Vestnik Voronezhskogo gosudarstvennogo
universiteta. Seriya: Filologiya. ZHurnalistika. 2021. № 2. S. 47–49.

90
 6. Markelova T.V. Aksiologiya yazyka i russkoj yazykovoj lichnosti
kak kvintessenciya sovremennosti: otrazhenie i preobrazhenie // Cennosti i
smysly. 2010. № 6 (9). S. 64–76.
7. Parahonskaya G.A. Pokolennoe issledovanie v sociologii i
social'noj psihologii // Vestnik TvGU. Seriya «Pedagogika i psihologiya».
2014. №2. S. 7–15.
8. Radaev V.V. Raskol pokoleniya millenialov: istoricheskoe i
empiricheskoe obosnovanie. (Pervaya chast') // Sociologicheskij zhurnal.
2020. Tom 26. № 3. S. 30–63.
9. Savel'eva E.P. Nominaciya rechevyh intencij v russkom yazyke i ih
semantiko-pragmaticheskoe istolkovanie. Dis. … k.f.n. Moskva, 1991.
10. Stacenko A.S. Emocional'no-ocenochnaya leksika kak sredstvo
realizacii rechevoj intencii. M.: MPGU, 2011. – 118 s.
11. Edeleva I.V., Mustafina A.R. Osobennosti upotrebleniya anglijskih
zaimstvovanij v rechi sovremennoj molodezhi: lingvisticheskij i
sociologicheskij analiz // Izvestiya Volgogradskogo gosudarstvennogo
pedagogicheskogo universiteta. 2021. № 6 (159). S. 123–129.

Екатерина Столетова
Кандидат филологических наук, доцент
Московский государственный лингвистический университет
г. Москва, Россия
ekstoletova@yandex.ru

91
 Рецензии

Размышления над рукописью

В фокусе внимания авторов рукописи

монографического труда (М. В. Всеволодова, А. А. Варламов
«Выражение временных отношений в современном русском
языке. Функционально-семантическая категория именной
темпоральности», 2019) находится уникальное по своей
сути языковое (философское, духовное, астрономическое,
историческое, психологическое, индивидуальное,
житейское, др.) явление – Время – с системой всех его
свойств, включающих инвариантные и неинвариантные
характеристики.
Авторы работы продолжают развивать мысль,
высказанную в свое время В. Гумбольдгом и Э. Сэпиром о
том, что тип языка, языковые особенност коррелируют с
мышлением и – как следствие – с ментальными процессами.
Именно эту специфику языкового типа они выделяют,
адресуя книгу в первую очередь тем, для кого русский язык
не является родным. И, пожалуй, самое ценное в ней:
проблема восприятия Времени сквозь призму темпоральных
представлений носителей языка создает основательную базу
для сопоставления, соотнесения лингвистического и
генетического кодов (в духе Т. В. Гамкрелидзе).
У современной целевой аудитории появилась книга, в
первом своем виде вышедшая более сорока лет назад (1975),
– совершенно уникальное для грамматической (и не только)
науки событие. Переосмысленный и значительно
расширенный исследовательский материал, способ его
презентации позволяют говорить о полноценности нового,
значительно переработанного, издания, его безусловной
92
современности и своевременности, соответствии духу
времени и Времени. Книга вполне отвечает
полипарадигмальному характеру современной науки,
одновременно дисциплинируя ее размытые рамки точностью
и строгой «лингвистичностью» ключевых исходных
позиций.
Система средств выражения именной темпоральности
представлена Майей Владимировной Всеволодовой как
особая функционально-семантическая категория,
сформированная именными темпоральными группами
(однако отличная от известной трактовки А. В. Бондарко в
силу ее неглагольности; опустим опосредованные связи). В
полной мере сквозь призму мироздания находят свое
дальнейшее развитие идеи автора о неразрывной связи
функционально-семантических и функционально-
грамматических полей с понятием категории (в русле
понимания поля и категории как двуединства,
проявляющегося на уровне грамматики, – по А. В. Бондарко,
несмотря на принципиальную разность структур).
Оставаясь в рамках теоретически переосмысленной
функционально-коммуникативной грамматики,
М. В. Всеволодова значительно расширяет границы
предмета, переходя от анализа и описания семантики и
структуры беспредложно-именных и предложно-именных
групп с обстоятельственными функциями времени в составе
простого предложения (1975 г.), «от границ нормы … к
границам системы языка» (2018 г.). Такое рассмотрение
вызвано потребностями как теории, – дать целостное
представление о специфике определенного фрагмента
языковой системы в весьма обширной первой части книги, –
так и практики описания русского языка с целью его
сопоставительного изучения, необходимого в дальнейшем
при создании адекватных частных грамматик для
неносителей русского языка.

93
 Основная идея книги заключена в гносеологическом
подходе к языку, при котором в качестве доминанты
принимаются знания носителя языка о мире и его
фрагментах. Данный подход позволяет утверждать
универсальность категории времени, ее инвариантное
содержание, независимое от той или иной области знаний.
По способу представления и описания языкового
материала, его объяснительной силе и выводах монография
является исчерпывающим (во всяком случае – на данном
временном этапе развития лингвистической мысли)
источником информации о самой емкой лингвофилософской
категории, отражающей структуру ментальных процессов,
оправданную тем, что между сознанием и реальностью
«зияет пропасть смысла» (Э. Гуссерль). В книге описана
полная система именной темпоральности с опорой на форму
и содержание (включая семантику) темпоральных значений.
Весь массив книги, его колоссальная фактологическая
сторона свидетельствуют о времени и темпоральности как
основных неразрывно связанных структурообразующих
компонентах культуры современного человека,
обеспечивающих полноценное ее бытие, поскольку, следует
признать (вслед за М.С. Каганом), наиболее полно и ясно
время все же реализуется в культуре.
Структура книги ориентирована на максимально
адекватную репрезентацию материала как теоретического,
так и фактического. Весьма оправдано при этом выделение
трех частей книги, разделенных на главы (которых 13) и
параграфы (со сквозной нумерацией – 64), предельно
конкретно сосредоточенные на тонком анализе обширного
языкового материала, иллюстрирующего значения системы
именной темпоральности в исследовательских второй и
третьей частях, посвященных соответственно прямому
времени и относительному, и обосновании авторского

94
подхода к его интерпретации в первой части –
теоретической.
Книга современна по своему духу. В ней (как во всех
работах М. В. Всеволодовой последних десятилетий)
осуществлен практический переход к объективной
грамматике при этом с четким осознанием границ самой
языковой системы, значительно обогативший второе
издание монографии, особенно в части, представленной в
комментариях. Ценность их – в возможности определения
степени частотности и нормативности языковых фактов.
Безусловно, обогатил и осовременил книгу свежий языковой
материал, извлеченный из сети Интернет и средств массовой
информации.
Четко организованная категория времени обладает
мощным когнитивным потенциалом, о чем свидетельствует
практически весь материал, описанный в монографии.
Языковая картина мира связана с грамматическими
категориями конкретного языка более тесно, чем это
представлялось ранее. И в первую очередь – с категориями
пространства и времени. Учет «человеческого фактора»
лишь подтверждает принципы системности и функ-
ционализма, объективно расширяя при этом границы
практически всех направлений функциональной грамматики.
По сути своей книга сосредоточена на механизмах
функционирования языка, решении прикладных задач на
фундаментальных уровнях языковой системы. При этом
семантика и грамматика рассматриваются в неразрывном
единстве.
Выход в диахронию и системы других языков,
предпринятый в рецензируемом издании, позволил
обнаружить специфические черты системы русского языка.
В числе многих размышлений-выводов авторов вызывает
особый интерес то, что «временные значения в славянских
глаголах неразрывно связаны с категорией вида, и как

95
оказалось, не глагол является главным показателем времени
предложения, а такие факторы, как момент речи или момент в
тексте, то есть, в предложении. И выбор формы глагола в
большинстве случаев определяется именно этим. Между
глагольным видом и категорией именной темпоральности
связь определяется грамматическими семами, которых нет в
невидовых языках».
Логико-семантическая категория темпоральности
представляет собой синтез языкового и логико-мыслительного
понимания времени. В книге четко обозначены системные связи и
взаимодействие категории темпоральности с иными логико-
мыслительными категориями, учитывается ее «поведение» в
высказывании и тексте, разграничено языковое и неязыковое
время. Необходимость данного разграничения заключается в
том, что устойчивое противопоставление реального и
языкового времени во многом закрывает эвристические
возможности языка в процессе решения ряда ментальных
проблем. Сопоставление языкового и реального времени
основано на принципе их дополнительности и
включенности.
Многообразие языкового материала, четко
структурированного и описанного, – это еще и
фундаментальная база для дальнейших лингвистических
исследований в самых различных проекциях, одной из
которых могут явиться серьезные изыскания в области
уточнения подсистемы обстоятельственных (темпоральных)
детерминантов, их синтаксического статуса, границ слабого
управления.
Однажды (в рецензии на учебник проф.
М. В. Всеволодовой «Теория функционально-
коммуникативного синтаксиса») мы уже отмечали, что в
проблемном поле современной лингвистики трудно найти
вопросы, не затронутые М. В. Всеволодовой. То же и в
данном издании. Для нас наиболее существенные моменты

96
связаны с вопросами процедуры структурирования знаний,
моделированием концептуального пространства,
проблемами языковой концептуализации времени.
Несмотря на то что в Предисловии к данному изданию
обосновывается появление у книги соавтора, все же
содержательная его сторона связана у читателя прежде всего
с именем М. В. Всеволодовой, ее работами последних лет и
более раннего периода. При этом мы не умаляем
значительный вклад соавтора в переработку раннего
издания, профессионально оформленный колоссальный
объем информации, систематизированный в схемах и
таблицах, весьма обогативших книгу.
Читательская аудитория монографии достаточно
широка: это специалисты в области функциональной
грамматики, (возможно) лингвистической герменевтики,
преподаватели русского языка как неродного, переводчики,
аспиранты и студенты. Для думающих учителей русского
языка, для молодых исследователей родного языка – это
кладезь, неисчерпаемый источник бесценного языкового
материала как повод к его нетривиальной интерпретации.

Светлана Алексанова
Доктор филологических наук,
профессор кафедры русской и зарубежной филологии
ФГБОУ ВО «Кубанский государственный университет»,
филиал в г. Славянске-на-Кубани
alexanova@inbox.ru

97