ПСИХОЛОГИЯ

МАСС
Хрестоматия
Психология масс

Издательский дом “Бахрах”

 ХРЕСТОМАТИЯ ПО СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
Редактор-составитель - Д.Я. Райгородский
Предисловие - Д.Я. Райгородского

Научные рецензенты:
зав. каф. социальной психологии
доктор психологических наук Г.В. Акопов
Самарский Государственный Педагогический Университет.
Доцент каф. философии
кандидат философских наук Т.В. Борисова
Самарский Государственный Университет

Райгородский Д.Я. (редактор-составитель)

Психология масс. Хрестоматия. - Самара: Издательский
Дом “БАХРАХ”, 1998. - 592 с.

Хрестоматии Д.Я. Райгородского по психологии личности и пси­

хологии характера хорошо известны студентам, специалистам и
самому широкому кругу читателей. Данная книга знакомит чита­
теля с важнейшими работами в чрезвычайно актуальной для на­
стоящего времени области психологии - психологии масс. Для
студентов факультетов психологии, специалистов психологов, со­
циологов, педагогов, юристов, профессиональных политиков, для
всех, кого интересуют проблемы массового сознания и поведения
людей.

© Д.Я. Райгородский, 1998

© Издательский Дом “БАХРАХ”, 1998
 ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

В предлагаемой книге под одной обложкой собраны фрагмен­

ты работ психологов, философов, социологов. Их объединяет
одно: центральное место занимает феномен массы. Книга Г.Ле
Бона, которой открывается хрестоматия, не издававшаяся в Рос­
сии в течение 100 лет и не известная широкому кругу читателей,
имела удивительную судьбу. Ее находили в библиотеках Нико­
лая II, В.Ленина, Б.Муссолини, И.Сталина, А.Гитлера и во многих
других библиотеках больших и малых диктаторов, больших и
малых либералов. У всех, кто вольно или невольно был вынуж­
ден общаться с массами.
Когда в 1895 г. в России вышла книга Г.Ле Бона, даже в
самых смелых пророчествах нельзя было предположить, что Г.Ле
Бон создал одну из страниц прогноза судьбы XX в. Но судьба
книг это судьба цивилизаций. Через 100 лет после выхода
книги Г.Ле Бона в России вышла книга С.Московичи “Век толп”
Это не только подведение трагических итогов XX в ., но и песси­
мистический прогноз на будущее.
Если Г. Ле Бон писал, что «главной характерной чертой нашей
эпохи служит именно замена сознательной деятельности индиви­
дов бессознательной деятельностью толпы”, то С.Московичи, ис­
пользуя психоанализ 3 .Фрейда пытается объяснить эту “бессоз­
нательную деятельность толпы”
Читая С.Московичи, возникает ощущение, что он не слышал и
не хочет слышать о К.Юнге. Учением Фрейда пронизана каждая
строчка, каждая мысль “Века толп”
К.Ю нг считал, что и массовый человек и массовое психичес­
кое сознание не более чем продукт исторического развития. Если
средневековая религия сформировала цельного и уравновешен­
ного человека, то Просвещение и Индустриальная революция
стали причиной непрерывно увеличивающегося разрыва между
сознательным и бессознательным существованием человека. Свой­
ственный Просвещению философский упор на индивидуализм,
равенство и демократию с неизбежно вытекающими из них
эгоизмом, самодовольством и анархией - породил “компенсатор­
ное обратное движение к коллективному человеку” - возникно­
вение социализма, коммунизма и фашизма.

з
 “Вызывающие некогда трепет боги не изсчезли - они лишь
изменили имена: теперь они рифмуются на “-изм”, - говорит К.Юнг.
Несмотря на отсутствие в книге даже ссылок и упоминаний о
психологии К.Юнга, “тенью” ее пронизаны работы представлен­
ных авторов. Все ссылки на Г.Ле Бона, Тарда и Фрейда, в их
совокупности не могут заменить замечание К.Ю нга о “психичес­
кой инфляции” индивида, о его мнимом “богоподобии”, что спра­
ведливо также и для феномена массы. Иначе говоря, группа,
нация или раса могут испытывать психическую инфляцию, что в
условиях толпы грозит непредсказуемостью.
С.Московичи предваряет книгу тонким замечанием, которое
сегодня необходимо профессиональному психологу: “Личность
или отдельный индивид сохраняют статус преимущественного
объекта научного изучения... Но в мире творится и использует­
ся психология масс... Если смотреть непредвзято на этнические
войны, насилие в городах, расовые предрассудки, их движущей
силой следует признать психологию масс”.
Эта мысль С.Московичи и легла в основу идеи создания
предлагаемой хрестоматии.

Д .Я. Райгородский

4
 Г. Лебон
ПСИХОЛОГИЯ МАСС1

Великие перевороты, предшествующие изменению цивилизации,

например, падение Римской империи и основание арабской, на пер­
вый взгляд определяются главным образом политическими пере­
менами, нашествием иноплеменников, падением династий. Но бо­
лее внимательное изучение этих событий указывает, что за этими
кажущимися причинами чаще всего скрывается глубокое измене­
ние идей народов. Истинно исторические перевороты - не те, кото­
рые поражают нас своим величием и силой. Единственные важ­
ные перемены, из которых вытекает обновление цивилизаций, со­
вершаются в идеях, понятиях и верованиях. Крупные историчес­
кие события являются лишь видимыми следствиями невидимых
перемен в мысли людей. Перемены эти, однако, случаются редко,
потому что самое прочное в каждой расе - это наследственные
основы ее мыслей.
Современная эпоха представляет собой один из таких крити­
ческих моментов, когда человеческая мысль готовится к измене­
нию. В основе этого изменения лежат два главных фактора.
Первый - это разрушение религиозных, политических и соци­
альных верований, давших начало всем элементам нашей цивили­
зации; второй - это возникновение новых условий существования
и совершенно новых идей, явившихся следствием современных
открытий в области наук и промышленности.
Идеи прошлого, хотя и на половину разрушенные, все еще
достаточно сильны; идеи же, которые должны их заменять, нахо­
дятся пока еще в периоде своего образования - вот почему со­
временная эпоха есть время переходное и анархическое.
Нелегко предсказать, что может выйти из такого периода, по­
неволе имеющего хаотический характер. Каковы будут основные
идеи, на которых воздвигнутся новые общества, идущие нам на
смену? Мы этого пока не знаем. Но мы уже теперь можем видеть,
что при своей организации им придется считаться с новой силой,
последней повелительницей современной эпохи - могуществом
масс. Эта сила возникла на развалинах многих идей, считавшихся

1Г. Лебон. Психология народов и масс, СПб. 1898.

5
некогда истинными и теперь исчезнувших, многих сил, разрушенных
последовательно революциями, и, по-видимому, готова поглотить
и остальные. И в то время, как все наши древние верования
колеблются и исчезают, старинные столпы общества рушатся друг
за другом, могущество масс представляет собой единственную
силу, которой ничто не угрожает и значение которой все увеличи­
вается. Наступающая эпоха будет поистине эрой масс.
Не более столетия тому назад традиционная политика госу­
дарств и соперничество государей были главными факторами
событий. Мнение масс не принималось в расчет, да большей час­
тью оно и не существовало. В настоящее же время политические
традиции, личные склонности монархов, их соперничество уже
более не принимаются в расчет, и, наоборот, голос толпы стано­
вится преобладающим. Массы диктуют правительству его пове­
дение, и именно к их желаниям оно и старается прислушаться. Не
в совещаниях государей, а в душе толпы подготавливаются те­
перь судьбы наций.
Вступление народных классов на арену политической жизни,
т.е. в действительности их постепенное превращение в руководя­
щие классы, представляет одну из наиболее выдающихся харак­
терных черт нашей переходной эпохи. Это вступление на самом
деле вызвано вовсе не всеобщей подачей голосов, которая долгое
время не имела самостоятельной, руководящей роли и легко под­
чинялась сторонним влияниям. Прогрессивный рост могущества
толпы совершился прежде всего путем распространения извест­
ных идей, которые медленно насаждались в умах, и затем - посред­
ством постепенного образования ассоциаций индивидов с целью
осуществления теоретических построений. Путем ассоциации толпа
выработала идеи (если не совсем справедливые, то, во всяком
случае, вполне определенные) о своих интересах и получила со­
знание своей силы. Толпа составляет синдикаты, перед которыми
капитулируют все власти, одна за другой, и организует биржи
труда, стремящиеся управлять условиями работы и заработной
платы. Толпа посылает в правительственные собрания своих пред­
ставителей, лишенных всякой инициативы и, чаще всего, служа­
щих только простым орудием тех комитетов, которые их избрали.
В настоящее время притязания толпы становятся все более и
более определенными. Ограничение рабочих часов, экспроприа­
ция рудников, железных дорог, фабрик, земли, равномерное рас­
пространение всех продуктов и т.д., и т.д. - вот в чем заключают­
ся требования толпы.

6
 Мало склонные к теоретическим рассуждениям, массы зато
очень склонны к действию. Благодаря своей теперешней органи­
зации, толпа получила огромную силу. Догматы, только что на­
рождающиеся, скоро получат силу старых догматов, т.е. ту тира­
ническую верховную силу, которая не допускает никаких обсуж­
дений. Божественное право масс должно заменить божественное
право королей.
Писатели, пользующиеся симпатиями нашей современной бур­
жуазии и лучше всего умеющие выразить ее несколько узкие
идеи, поверхностный скептицизм и подчас чрезмерный эгоизм, те­
ряются при виде новой силы, растущей на их глазах, и чтобы как-
нибудь побороть беспорядок», господствующий в умах, обраща­
ются с отчаянными воззваниями к нравственным силам церкви,
которыми некогда они так пренебрегали. Они говорят нам о
банкротстве науки и, возвращаясь кающимися грешниками из Рима,
призывают нас к изучению истин откровения. Но все эти ново­
обращенные забывают, что уже слишком поздно! Если бы даже в
самом деле милость Божия коснулась их, все-таки они не могли
бы теперь иметь достаточной власти над душами, мало интересую­
щимися теми вопросами, которыми так поглощены новоиспечен­
ные святоши. Толпа не хочет теперь тех богов, которых они сами
не хотели знать еще так недавно и ниспровержению которых
сами способствовали. Нет такой божественной или человеческой
власти, которая могла бы заставить реку течь обратно к своему
источнику!
С наукой не произошло никакого банкротства, и она не при
чем ни в нынешней анархии умов, ни в образовании новой силы,
растущей посреди этой анархии. Наука обещала нам истину или,
по крайней мере, знание тех отношений, которые доступны наше­
му уму, но она никогда не обещала нам ни мира, ни счастья.
Совершенно равнодушная к нашим чувствам, наука не слышит
наших жалоб. Мы должны прилаживаться к ней, потому что нич­
то не может вернуть нам тех иллюзий, которые она рассеяла.
Общие симптомы, заметные у всех наций, указывают нам быс­
трый рост могущества масс и не допускают мысли, что это могу­
щество скоро перестанет расти. Что бы оно нам ни принесло с
собой, мы должны будем с ним примириться. Всякие рассуждения
и речи против этого могущества - пустые слова. Конечно, воз­
можно, что вступление на сцену толпы знаменует собой одни из
последних этапов цивилизации Запада, полное возвращение к пе-
7
риодам смутного переходного времени, всегда, по-видимому, пред­
шествующего расцвету каждого нового общества. Но как же
помешать этому?
До сих пор самой определенной ролью масс было великое
разрушение устаревших цивилизаций. Роль эта существует не с
нынешнего дня. История указывает нам, что как только нрав­
ственные силы, на которых покоилась цивилизация, теряют власть,
дело окончательного разрушения завершается бессознательной и
грубой толпой, справедливо называемой варварами. Цивилизации
создавались и оберегались маленькой горстью интеллектуальной
аристократии, никогда - толпой. Сила толпы направлена лишь к
разрушению. Владычество толпы всегда указывает на фазу вар­
варства. Цивилизация предполагает существование определенных
правил, дисциплину, переход от инстинктивного к рациональному,
предвидений будущего, более высокую степень культуры, а это
все условия, которых толпа, предоставленная сама себе, никогда
не могла осуществить. Благодаря своей исключительно разруша­
ющей силе, толпа действует, как микробы, ускоряющие разложе­
ние ослабленного организма или трупа. Если здание какой-ни­
будь цивилизации подточено, то всегда толпа вызывает его паде­
ние. Тогда-то обнаруживается ее главная роль, и на время фило­
софия численности является, по-видимому, единственной филосо­
фией истории.
Будет ли так же и с нашей цивилизацией? Мы можем этого
бояться,.но еще не можем этого знать. Что бы там ни было, но мы
должны покориться и пережить царство толпы.
Эту толпу, о которой начинают так много говорить, мы знаем
очень мало. Профессиональные психологи, жившие вдали от нее,
всегда ее игнорировали, а если занялись ею в последнее время, то
лишь с точки зрения ее преступности. Без сомнения, есть пре­
ступная толпа, но есть также толпа добродетельная, героическая и
много других. Преступления толпы составляют лишь частный
случай ее психологии; нельзя узнать духовную организацию тол­
пы, изучая только ее преступления, так же как нельзя узнать
духовную организацию какой-нибудь личности, изучая только ее
пороки. Впрочем, говоря по правде, все властители мира, все ос­
нователи религий или государств, апостолы всех верований, выда­
ющиеся государственные люди и, в сфере более скромной, про­
стые вожди маленьких человеческих общин всегда были бессоз­
нательными психологами, инстинктивно понимающими душу тол-

8
пы и часто - очень верно. Именно благодаря этому пониманию,
они и становились властелинами толпы. Наполеон прекрасно по­
стиг психологию масс той страны, в которой царствовал, но зача­
стую выказывал полное непонимание психологии толпы других
народов и рас*. Только потому что он не понимал этой психоло­
гии, он и мог вести войну с Испанией и Россией, нанесшую его
могуществу удар, от которого оно погибло.
Знание психологии толпы составляет в настоящее время пос­
леднее средство, имеющееся в руках государственного человека, -
не для того, чтобы управлять массами, так как это уже невозмож­
но, а для того, чтобы не давать им слишком много воли над собой.
Только вникая глубже в психологию масс, можно понять, до
какой степени сильна над ними власть внушенных идей. Толпами
нельзя руководить посредством правил, основанных на чисто те­
оретической справедливости, а надо отыскивать то, что может
произвести на нее впечатление и увлечь ее. Если, например, ка­
кой-нибудь законодатель желает учредить новый налог, то дол­
жен ли он в таком случае выбрать такой налог, который будет
наиболее справедливым? Никоим образом! Самый несправедли­
вый налог может в практическом отношении оказаться самым
лучшим для масс. Если такой налог не бросается в глаза и ка­
жется наименее тяжелым, он всего легче будет принят массами.
Поэтому косвенный налог, как бы он ни был велик, не вызовет
протеста толпы, так как он не стесняет ее привычек и не произ­
водит на нее впечатления, ибо взимается ежедневно и уплачива­
ется по мелочам при покупке предметов потребления. Но попро­
буйте заменить этот налог пропорциональным налогом на зарабо­
ток или другие доходы и потребуйте уплаты этого налога сразу -
вы вызовете единодушные протесты, хотя бы теоретически этот
налог и был бы в десять раз легче первого. Вместо незаметных
копеек, уплачиваемых ежедневно, тут получается сравнительно
высокая сумма, и в тот день, когда ее придется вносить, она пока­
жется чрезмерной и потому уже произведет внушительное впе­
чатление. Если бы откладывать постепенно по грошу, то, конечно,

* Самые хитрые из его советников понимали эту психологию не

лучше его Талейран, например, писал Наполеону, что «Испания примет
его солдат как освободителей». Но она отнеслась к ним, как к хищным
зверям. Психолог же, понимающий наследственные инстинкты расы,
легко мог бы это предвидеть.

9
она не показалась бы такой большой, но подобный экономический
прием указывал бы на предусмотрительность, к которой вообще
толпа неспособна.
Указанный пример весьма прост, и справедливость его броса­
ется в глаза. Такой психолог, как Наполеон, конечно, понимал это,
но большинство законодателей, не знающих души толпы, не заме­
тят этой особенности. Опыт еще недостаточно убедил их в том,
что нельзя руководить массами посредством предписаний только
одного разума.
Психология масс может иметь применение и во многих дру­
гих случаях. Она бросает свет на множество исторических и
экономических фактов, которые без нее были бы совершенно
необъяснимы. Я буду иметь случай указать здесь, что если самый
замечательный из современных историков, Тэн, так плохо пони­
мал в некоторых случаях события нашей великой революции, то
это произошло лишь потому что он никогда не думал изучать
душу толпы. Он взял для себя руководством при изучении это­
го сложного периода описательный метод натуралистов; но ведь
среди явлений, которые приходится наблюдать натуралистам, мы
не находим нравственных сил, а между тем, эти силы и составля­
ют истинные пружины истории.
Итак, изучение психологии толпы представляется желательным
с практической точки зрения, но если бы даже оно представляло
исключительно только теоретический интерес, то и в таком слу­
чае заслуживало бы внимания. Распознать двигателей, управляю­
щих действиями людей, не менее интересно, чем распознать какой-
нибудь минерал или цветок.
Наше исследование души толпы не может быть ничем иным
как простым синтезом, кратким изложением наших прежних изыс­
каний. Нельзя требовать от нашего очерка ничего другого, кроме
некоторых взглядов, наводящих на размышления. Другие углу­
бят ту борозду, которую мы провели на поверхности до сих пор
еще очень мало исследованной почвы.

ю
 ДУШ А ТОЛПЫ

Глава первая
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ТОЛПЫ.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ ЗАКОН
ЕЕ ДУХОВНОГО ЕДИНСТВА
Под словом «толпа» подразумевается в обыкновенном смыс­
ле собрание индивидов, какова бы ни была их национальнрсть,
профессия или пол и каковы бы ни были случайности, вызвавшие
это собрание. Но с психологической точки зрения слово это
получает уже совершенно другое значение. При известных усло­
виях - и притом только при этих условиях - собрание людей
имеет совершенно новые черты, отличающиеся от тех, которые
характеризуют отдельных индивидов, входящих в состав этого
собрания. Сознательная личность исчезает, причем чувства и идеи
всех отдельных единиц, образующих целое, именуемое толпой, при­
нимают одно и то же направление. Образуется коллективная
душа, имеющая, конечно, временный характер, но и очень опреде­
ленные черты. Собрание в таких случаях становится тем, что я
назвал бы, за неимением лучшего выражения, организованной тол­
пой или толпой одухотворенной, составляющей единое существо
и подчиняющейся закону духовного единства толпы.
Без всякого сомнения, одного факта случайного нахождения
вместе многих индивидов недостаточно для того, чтобы они при­
обрели характер организованной толпы, для этого нужно влия­
ние некоторых возбудителей, природу которых мы и постараемся
определить.
Исчезновение сознательной личности и ориентирование чувств
и мыслей в известном направлении - главные черты, характеризу­
ющие толпу, вступившую на путь организации, - не требуют не­
пременного и одновременного присутствия нескольких индиви­
дов в одном и том же месте. Тысячи индивидов, отделенных друг
от друга, могут в известные моменты подпадать одновременно
под влияние некоторых сильных эмоций или какого-нибудь вели­
кого национального события и приобретать, таким образом, все
11
черты одухотворенной толпы. Стоит какой-нибудь случайности
свести этих индивидов вместе, чтобы все их действия и поступки
немедленно приобрели характер действий и поступков толпы. В
известные моменты даже шести человек достаточно, чтобы обра­
зовать одухотворенную толпу, между тем как в другое время
сотня человек, случайно собравшихся вместе, при отсутствии не­
обходимых условий, не образует подобной толпы. С другой сто­
роны, целый народ под действием известных влияний иногда ста­
новится толпой, не представляя при этом собрания в собственном
смысле этого слова. Одухотворенная толпа после своего образова­
ния приобретает общие черты - временные, но совершенно опре­
деленные. К этим общим чертам присоединяются частные, меня­
ющиеся сообразно элементам, образующим толпу и могущим в
свою очередь изменить ее духовный состав. Одухотворенная толпа
может быть подвергнута известной классификации. Мы увидим
далее, что разнокалиберная толпа, т.е. такая, которая состоит из
разнородных элементов, имеет много общих черт с однородной
толпой, т.е. такой, которая состоит из более или менее родствен­
ных элементов (секты, касты и классы). Рядом с этими общими
чертами, однако, резко выступают особенности, которые дают воз­
можность различать оба рода толпы.
Прежде чем говорить о различных категориях толпы, мы дол­
жны изучить ее общие черты и будем поступать, как натуралист,
начинающий с описания общих признаков, существующих у всех
индивидов одной семьи, и затем уже переходящий к частностям,
позволяющим различать виды и роды этой семьи.
Не легко изобразить с точностью душу толпы, так как ее
организация меняется не только сообразно расе и составу собра­
ний, но и соответственно природе и силе возбудителей, которым
подчиняются эти собрания. Впрочем, на такие же затруднения мы
наталкиваемся и приступая к психологическому изучению от­
дельного индивида. Только в романах характер отдельных лич­
ностей не меняется в течение всей их жизни; в действительности
же однообразие среды создает лишь кажущееся однообразие ха­
рактеров. В другом месте я указал уже, что в каждой духовной
организации заключаются такие задатки характера, которые тот­
час же заявляют о своем существовании, как только в окружающей
среде произойдет внезапная перемена. Так, например, среди наи­
более суровых членов Конвента можно было встретить совер­
шенно безобидных буржуа, которые при обыкновенных услови-

12
ях, конечно, были бы простыми мирными гражданами, занимая
должности нотариусов или судей. Когда гроза миновала, они вер­
нулись к своему нормальному состоянию мирных буржуа, и На­
полеон именно среди них нашел себе самых покорных слуг.
Не имея возможности изучить здесь все степени организации
толпы, мы ограничимся преимущественно толпой, уже совершен­
но организованной. Таким образом, из нашего изложения будет
видно лишь то, чем может быть толпа, но не то, чем она всегда
бывает. Только в этой позднейшей фазе организации толпы сре­
ди неизменных и преобладающих основных черт расы выделяют­
ся новые специальные черты и происходит ориентирование чувств
и мыслей собрания в одном и том же направлении, и только тогда
обнаруживает свою силу вышеназванный психологический закон
духовного единства толпы.
Некоторые психологические черты характера толпы общи у
нее с изолированными индивидами; другие же, наоборот, присущи
только ей одной и встречаются только в собраниях. Мы прежде
всего рассмотрим именно эти специальные черты, для того чтобы
лучше выяснить их важное значение.
Самый поразительный факт, наблюдающийся в одухотворенной
толпе, следующий: каковы бы ни были индивиды, составляющие
ее, каков бы ни был их образ жизни, занятия, их характер или ум,
одного их превращения в толпу достаточно для того, чтобы у них
образовался род коллективной души, заставляющей их чувство­
вать, думать и действовать совершенно иначе, чем думал бы, дей­
ствовал и чувствовал каждый из них в отдельности. Существу­
ют такие идеи и чувства, которые возникают и превращаются в
действия лишь у индивидов, составляющих толпу. Одухотворенная
толпа представляет собой временный организм, образовавшийся
из разнородных элементов, на одно мгновение соединившихся
вместе, подобно тому, как соединяются клетки, входяпще в состав
живого тела и образующие посредством этого соединения новое
существо, обладающее свойствами, отличающимися от тех, кото­
рыми обладает каждая клетка в отдельности.
Вопреки мнению, встречающемуся, к нашему удивлению, у та­
кого проницательного философа, как Герберт Спенсер, в агрегате,
образующем толпу, нет ни суммы, ни среднего входящих в состав
ее элементов, но существует комбинация этих элементов и обра­
зование новых свойств, подобно тому, как это происходит в хи­
мии при сочетании некоторых элементов, оснований и кислот, на-

13
пример, образующих новое тело, обладающее совершенно иными
свойствами, чем те, которыми обладают элементы, послужившие
для его образования.
Нетрудно заметить, насколько изолированный индивид отли­
чается от индивида в толпе, но гораздо труднее определить при­
чины этой разницы. Для того, чтобы хоть несколько разъяснить
себе эти причины, мы должны вспомнить одно из положений со­
временной психологии, а именно то, что явления бессознательного
играют выдающуюся роль не только в органической жизни, но и
в отправлениях ума. Сознательная жизнь ума составляет лишь
очень малую часть по сравнению с его бессознательной жизнью.
Самый тонкий аналитик, самый проницательный наблюдатель в
состоянии подметить лишь очень небольшое число бессознатель­
ных двигателей, которым он повинуется. Наши сознательные по­
ступки вытекают из субстрата бессознательного, создаваемого в
особенности влияниями наследственности. В этом субстрате зак­
лючается бесчисленные наследственные остатки, составляющие
собственно душу расы. Кроме открыто признаваемых нами при­
чин, руководящих нашими действиями, существуют еще тайные
причины, в которых мы не признаемся, но за этими тайными при­
чинами есть еще более тайные, потому что они неизвестны нам
самим. Большинство наших ежедневных действий вызывается
скрытыми двигателями, ускользающими от нашего наблюдения.
Элементы бессознательного, образующие душу расы, именно и
являются причиной сходства индивидов этой расы, отличающих­
ся друг от друга главным образом элементами сознательного, -
тем, что составляет плод воспитания или же результат исключи­
тельной наследственности. Самые несходные между собой по сво­
ему уму люди могут обладать одинаковыми страстями, инстинк­
тами и чувствами; и во всем, что касается чувства, религии, поли­
тики, морали, привязанностей и антипатий и т.п., люди самые
знаменитые только очень редко возвышаются над уровнем са­
мых обыкновенных индивидов. Между великим математиком и
его сапожником может существовать целая пропасть с точки зре­
ния интеллектуальной жизни, но с точки зрения характера между
ними часто не замечается никакой разницы или же очень небольшая.
Эти общие качества характера, управляемые бессознательным
и существующие в почти одинаковой степени у большинства нор­
мальных индивидов расы, соединяются вместе в толпе. В коллек­
тивной душе интеллектуальные способности индивидов и, следо-
вательно, их индивидуальность исчезают; разнородное утопает в
однородном, и берут верх бессознательные качества.
Такое именно соединение заурядных качеств в толпе и объяс­
няет нам, почему толпа никогда не может выполнить действия,
требующие возвышенного ума. Решения, касающиеся общих ин­
тересов, принятые собранием даже знаменитых людей в области
разных специальностей, мало все-таки отличаются от решений,
принятых собранием глупцов, так как и в том и в другом случае
соединяются нё какие-нибудь выдающиеся качества, а только за­
урядные, встречающиеся у всех. В толпе может происходить накоп­
ление только глупости, а не ума. «Весь мир», как это часто приня­
то говорить, никак не может быть умнее Вольтера, а наоборот, -
Вольтер умнее, нежели «весь мир», если под этим словом надо
понимать толпу.
Если бы индивиды в толпе ограничивались только соединением
заурядных качеств, которыми обладает каждый из них в отдель­
ности, то мы имели бы среднюю величину, а никак не образование
новых черт. Каким же образом возникают эти новые черты?
Вот этим-то вопросом мы и займемся теперь.
Появление этих новых специальных черт, характерных для
толпы и притом не встречающихся у отдельных индивидов, вхо­
дящих в ее состав, обусловливается различными причинами. Пер­
вая из них заключается в том, что индивид в толпе приобретает,
благодаря только численности, сознание непреодолимой силы, и
это сознание дозволяет ему поддаваться таким инстинктам, кото­
рым он никогда не дает волю, когда бывает один. В толпе же он
менее склонен обуздывать эти инстинкты, потому что толпа ано­
нимна и не несет на себе ответственности. Чувство ответственности,
сдерживающее всегда отдельных индивидов, совершенно исчеза­
ет в толпе.
Вторая причина - заразительность или зараза - также способ­
ствует образованию в толпе специальных свойств и определяет
их направление. Зараза представляет собой такое явление, кото­
рое легко указать, но не объяснить; ее надо причислить к разряду
гипнотических явлений, к которым мы сейчас перейдем. В толпе
всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой
степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои лич­
ные интересы интересу коллективному. Подобное поведение, од­
нако, противоречит человеческой природе, и потому человек спо­
собен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы.

15
 Третья причина, и притом самая главная, обусловливающая
появление у индивидов в толпе таких специальных свойств, кото­
рые могут не встречаться у них в изолированном положении,
это восприимчивость к внушению; зараза, о которой мы только
что говорили, служит лишь следствием этой восприимчивости.
Чтобы понять это явление, следует припомнить некоторые новей­
шие открытия физиологии. Мы знаем теперь, что различными
способами можно привести индивида в такое состояние, когда у
него исчезает сознательная личность, и он подчиняется всем внуше­
ниям лица, заставившего его прийти в это состояние, совершая по
его приказанию поступки, часто совершенно противоречащие его
личному характеру и привычкам. Наблюдения же указывают,
что индивид, пробыв несколько времени среди действующей тол­
пы, под влиянием ли токов, исходящих от этой толпы, или каких-
либо других причин - неизвестно, приходит скоро в такое состоя­
ние, которое очень напоминает состояние загипнотизированного
субъекта. Такой субъект вследствие парализованности своей соз­
нательной мозговой жизни становится рабом бессознательной де­
ятельности своего спинного мозга, которой гипнотизер управля­
ет по своему произволу. Сознательная личность у загипнотизи­
рованного совершенно исчезает, так же как воля и рассудок, и
все чувства и мысли направляются волей гипнотизера.
Таково же приблизительно положение индивида, составляющего
частицу одухотворенной толпы. Он уже не сознает своих по­
ступков, и у него, как у загипнотизированного, одни способности
исчезают, другие же доходят до крайней степени напряжения.
Под влиянием внушения такой субъект будет совершать извест­
ные действия с неудержимой стремительностью; в толпе же эта
неудержимая стремительность проявляется с еще большей силой,
так как влияние внушения, одинакового для всех, увеличивается
путем взаимности. Люди, обладающие достаточно сильной инди­
видуальностью, чтобы противиться внушению, в толпе слишком
малочисленны, и потому не в состоянии бороться с течением.
Самое большее, что они могут сделать, - это отвлечь толпу по­
средством какого-нибудь нового внушения. Так, например, удач­
ное слово, какой-нибудь образ, вызванный кстати в воображении
толпы, отвлекали ее иной раз от самых кровожадных поступков.
Итак, исчезновение сознательной личности, преобладание лич­
ности бессознательной, одинаковое направление чувств и идей,
определяемое внушением, и стремление превратить немедленно в

16
действия внушенные идеи - вот главные черты, характеризующие
индивида в толпе. Он уже перестает быть самим собой и стано­
вится автоматом, у которого своей воли не существует.
Таким образом, становясь частицей организованной толпы, че­
ловек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице циви­
лизации. В изолированном положении он, быть может, был бы
культурным человеком; в толпе - это варвар, т.е. существо ин­
стинктивное. У него обнаруживается склонность к произволу,
буйству, свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свой­
ственным первобытному человеку, сходство с которым еще бо­
лее усиливается тем, что человек в толпе чрезвычайно легко
подчиняется словам и представлениям, не оказавшим бы на него
в изолированном положении никакого влияния, и совершает по­
ступки, явно противоречащие и его интересам, и его привычкам.
Индивид в толпе - это песчинка среди массы других песчинок,
вздымаемых и уносимых ветром. Благодаря именно этому свой­
ству толпы, нам приходится иной раз наблюдать, что присяжные
выносят приговор, который каждый из них в отдельности никог­
да бы не произнес; мы видим, что парламентские собрания согла­
шаются на такие мероприятия и законы, которые осудил бы каж­
дый из членов этого собрания в отдельности. Члены Конвента,
взятые отдельно, были просвещенными буржуа, имевшими мир­
ные привычки. Но, соединившись в толпу, они уже без всякого
колебания принимали самые свирепые предложения и отсылали
на гильотину людей, совершенно невинных; в довершение они
отказались от своей неприкосновенности, вопреки своим собствен­
ным интересам, и сами себя наказывали.
Но не одними только поступками индивид в толпе отличается
от самого же себя в изолированном положении. Прежде чем он
потеряет всякую независимость, в его идеях и чувствах должно
произойти изменение, и притом настолько глубокое, что оно мо­
жет превратить скупого в расточительного, скептика - в верую­
щего, честного человека - в преступника, труса - в героя. Отрече­
ние от всех своих привилегий, вотированное аристократией под
влиянием энтузиазма в знаменитую ночь 4 августа 1789 года,
никогда не было бы принято ни одним из ее членов в отдельности.
Из всего вышесказанного мы делаем вывод, что толпа в ин­
теллектуальном отношении всегда стоит ниже изолированного
индивида, но с точки зрения чувств и поступков, вызываемых
этими чувствами, она может быть лучше или хуже его, смотря по

17
обстоятельствам. Все зависит от того, какому внушению повину­
ется толпа. Именно это обстоятельство упускали совершенно из
виду все писатели, изучавшие толпу лишь с точки зрения ее
преступности. Толпа часто бывает преступна это правда, но
часто также она бывает героична. Толпа пойдет на смерть ради
торжества какого-нибудь верования или идеи; в толпе можно
пробудить энтузиазм и заставить ее, ради славы и чести, идти без
хлеба и оружия, как во времена крестовых походов, освобождать
Гроб Господен из рук неверных, или же, как в 93-м году, защи­
щать родную землю. Это героизм, несколько бессознательный,
конечно, но именно при его- то помощи и делается история. Если
бы на счет народам ставились только одни великие дела, хладнок­
ровно обдуманные, то в мировых списках их значилось бы весьма
немного.

Глава вторая

ЧУВСТВА И НРАВСТВЕННОСТЬ ТОЛПЫ

Указав в общих чертах на главные свойства толпы, мы перей­
дем теперь к подробному рассмотрению этих свойств.
В числе специальных свойств, характеризующих толпу, мы встре­
чаем, например, такие: импульсивность, раздражительность, неспо­
собность обдумывать, отсутствие рассуждения и критики, преуве­
личенную чувствительность и т.п., которые наблюдаются у су­
ществ, принадлежащих к низшим формам эволюции, как-то: у жен­
щин, дикарей и детей. На эту аналогию, однако, я указываю лишь
мимоходом, так как мне пришлось бы нарушить рамки этой рабо­
ты, если бы я захотел ее доказывать. Впрочем, это было бы бес­
полезно для людей, знакомых с психологией первобытного чело­
века, тогда как для тех, кто не знаком с нею, такие доказательства
все равно были бы недостаточно убедительны.
Теперь я перехожу к последовательному рассмотрению раз­
личных свойств, наблюдаемых в толпе в большинстве случаев.

§1. Импульсивность, изменчивость

и раздражительность толпы
Изучая основные свойства толпы, мы указали, что она почти
исключительно управляется бессознательным. Ее действия го­
раздо более подчиняются влиянию спинного, нежели головного
18
мозга, и в этом отношении они приближается к совершенно пер­
вобытным существам. Совершенные толпою поступки могут быть
превосходны сами по себе, но так как ум не руководит Ими, то
индивид в толпе действует сообразно случайностям. Толпа слу­
жит игралищем всех внешних возбуждений и отражает все их
перемены; она, следовательно, рабски покоряется импульсам, кото­
рые получает. Отдельный индивид может подвергаться тем же
возбуждениям, какие действуют на него в толпе, но, изолированный
от толпы, он уже подчиняется рассудку и противостоит влиянию
этих возбуждений. Физиологически это можно выразить следу­
ющим образом: изолированный индивид обладает способностью
подавлять свои рефлексы, тогда как толпа этой способности не имеет.
Различные импульсы, которым повинуется толпа, могут быть,
смотря по характеру возбуждений, великодушными или свирепы­
ми, героическими или трусливыми, но они всегда настолько силь­
ны, что никакой личный интерес, даже чувство самосохранения, не
в состоянии их подавить. Так как возбудители, действующие на
толпу, весьма разнообразны и толпа всегда им повинуется, то
отсюда вытекает ее чрезвычайная изменчивость. Вот почему мы
видим, что толпа может внезапно перейти от самой кровожадной
жестокости к великодушию и выказать даже при случае самый
абсолютный героизм. Толпа легко становится палачом, но так же
легко она идёт и на мученичество. Из ее недр лились те потоки
крови, которые нужны были для того, чтобы восторжествовала
какая-нибудь вера. Незачем обращаться к героическому веку для
того, чтобы увидеть, на что способна толпа именно с этой точки
зрения. Толпа никогда не дорожит своей жизнью во время воз­
мущения, и еще очень недавно один генерал (Буланже?), внезап­
но сделавшийся популярным, легко мог бы найти сотни тысяч
человек, готовых умереть за его дело, если бы он только того
потребовал.
В толпе нет предумышленности; она может последовательно
пройти всю школу противоречивых чувствований, но всегда бу­
дет находиться под влиянием возбуждений минуты. Толпа похо­
жа на листья, поднимаемые ураганом и разносимые в разные
стороны, а затем падающие на землю. Говоря далее о некоторых
видах революционной толпы, мы укажем несколько примеров из­
менчивости ее чувств.
Из-за этой изменчивости толпой очень трудно руководить, осо­
бенно если часть общественной власти находится в ее руках.
Если бы нужды обыденной жизни не представляли собой род
невидимого регулятора вещей, то народодержарие не могло бы
долго просуществовать. Но хотя все желания толпы всегда бы­
вают очень страстными, они все же продолжаются не долго, и
толпа так же мало способна проявить настойчивую волю, как и
рассудительность.
Толпа не только импульсивна и изменчива; как и дикарь, она
не допускает, чтобы что-нибудь становилось между ее желанием
и реализацией этого желания. Толпа тем менее способна допус­
тить это, что численность создает в ней чувство непреодолимого
могущества. Для индивида в толпе понятия о невозможности не
существует. Изолированный индивид сознает, что он не может
один поджечь дворец, разграбить магазин, а если даже он почув­
ствует влечение сделать это, то легко устоит против него. В
толпе же у него является сознание могущества, доставляемого
ему численностью, и достаточно лишь внушить ему идеи убийства
и грабежа, чтобы он тотчас же поддался искушению. Всякое нео­
жиданное препятствие будет уничтожено толпой со свойственной
ей стремительностью, и если бы человеческий организм допускал
неослабевающее состояние ярости, то можно было бы сказать, что
нормальное состояние толпы, наткнувшейся на препятствие, - это
ярость.
В раздражительности толпы, в ее импульсивности и изменчи­
вости, так же как и во всех народных чувствах, которые мы
будем рассматривать далее, всегда проявляются основные черты
расы, образующие неизменную почву, на которой развиваются
все наши чувства. Всякая толпа всегда раздражительна и им­
пульсивна - это вне сомнения. Но степень этой раздражительнос­
ти и импульсивности бывает различна. Так, например, разница в
этом отношении между латинской и англосаксонской толпой порази­
тельна, и даже в новейшей истории есть факты, указывающие на
это. Достаточно было, например, опубликования двадцать пять
лет тому назад простой телеграммы, сообщающей о предполагае­
мом оскорблении посланника, для того, чтобы произошел взрыв
ярости, немедленным результатом которого явилась ужасная вой­
на. Несколько лет спустя телеграфное извещение о незначитель­
ной неудаче в Лангсоне опять вызвало новый взрыв, который
повлек за собой низвержение правительства. В то же время го­
раздо более значительная неудача английской экспедиции в Хар­
туме вызвала в Англии лишь весьма слабое волнение, и никакое

20
министерство от этого не пострадало. Толпа всегда обнаружива­
ет черты женского характера, и всего резче эти черты выражают­
ся в латинской толпе. Кто опирается на нее, тот может взобрать­
ся очень высоко и очень быстро, но постоянно будет прикасаться
к Тарпейской скале и всегда должен ожидать, что в один прекрас­
ный день он будет свергнут с этой скалы*

§2. Податливость внушению и легковерие толпы

Мы уже говорили, описывая толпу, что одним из ее общих
свойств является необыкновенная податливость внушению. Мы
указывали, что во всякой человеческой агломерации внушение
становится заразительным, и этим объясняется быстрое ориенти­
рование чувств в известном направлении. Как бы ни была нейт­
ральна толпа, она все-таки находится чаще всего в состоянии
выжидательного внимания, которое облегчает всякое внушение.
Первое формулированное внушение тотчас же передается вслед­
ствие заразительности всем умам, и немедленно возникает соответ­
ствующее, настроение. Как у всех существ, находящихся под вли­
янием внушения, идея, овладевшая умом, стремится выразиться в
действии. Толпа так же легко совершит поджог дворца, как и
какой-нибудь высший акт самоотвержения; все будет зависеть от
природы возбудителя, а не от тех отношений, которые у изолиро­
ванного индивида существуют между внушенным актом и сум­
мой рассудочности, противодействующей его выполнению.
Блуждая всегда на границе бессознательного, легко подчиня­
ясь всяким внушениям и обладая буйными чувствами, свойствен­
ными тем существам, которые не могут подчиняться влиянию
рассудка, толпа, лишенная всяких критических способностей, дол­
жна быть чрезвычайно легковерна. Невероятное для ее не суще­
ствует, и это надо помнить, так как этим объясняется та необыч­
ная легкость, с которой создаются и распространяются легенды и
самые неправдоподобные рассказы.
Люди, находившиеся в Париже во время осады, видели множество
примеров такого легковерия толпы. Зажженная свеча в верхнем этаже
принимались тотчас же за сигнал неприятелю, хотя довольно было бы
минуты размышления, чтобы убедиться в нелепости этого предположе­
ния, так как, конечно, неприятель не мог различить пламя свечи на рас­
стоянии нескольких миль.

* В Древнем Риме с Тарпейской скалы сбрасывали осужденных на

смерть государственных преступников. (Прим. ред.).
 Образование легенд, легко распространяющихся в толпе, обус­
ловливается не одним только ее легковерием, а также и теми
искажениями, которые претерпевают события в воображении
людей, собравшихся толпой. В глазах толпы самое простое собы­
тие быстро принимает совсем другие размеры. Толпа мыслит
образами, и вызванный в ее воображении образ в свою очередь
вызывает другие, не имеющие никакой логической связи с пер­
вым. Мы легко поймем это состояние, если вспомним, какое стран­
ное сцепление мыслей порождает у нас иногда воспоминание о
каком-нибудь факте. Рассудок указывает нам на те несообразно­
сти, которые заключаются в этих образах, но толпа их не видит и
примешивает к действительному событию то, что создано ее ис­
кажающим воображением. Толпа совсем не отделяет субъектив­
ное от объективного; она считает реальными образы, вызванные
в ее уме и зачастую имеющие лишь очень отдаленную связь с
наблюдаемым ею фактом.
Казалось бы, что искажения, которые претерпевает какое-ни­
будь событие в глазах толпы, должны иметь весьма разнообраз­
ный характер, потому что индивиды, составляющие толпу, облада­
ют весьма различными темпераментами. Но ничуть не бывало.
Под влиянием заразы эти искажения имеют всегда одинаковый
характер для всех индивидов. Первое искажение, созданное во­
ображением одного из индивидов собрания, служит ядром
заразительного внушения. Прежде чем изображение св. Георгия
было замечено всеми на стенах Иерусалима и на всех окнах, его
увидел сначала только один из присутствующих, и путем внуше­
ния и заразы чудо, указанное им, было тотчас же принято на веру
всеми остальными.
Таков всегда механизм всех коллективных галлюцинаций, о
которых часто говорится в истории и достоверность которых
подтверждается тысячами человек. Было бы лишнее, ввиду опро­
вержения вышесказанного, указывать на умственные качества
индивидов, входящих в состав толпы. Эти качества не имеют
значения; невежда и ученый, раз уж они участвуют в толпе, оди­
наково лишаются способности к наблюдению. Положение это
может, пожалуй, показаться парадоксальным, но чтобы доказать
его, нам пришлось бы цитировать такое множество исторических
фактов, что на это понадобились бы целые тома. Не желая, одна­
ко, оставлять читателя под впечатлением бездоказательных ут­
верждений, я приведу несколько примеров, взятых случайно сре­
ди той массы фактов, которую мне пришлось бы цитировать.

22
 Наиболее типичный случай такой коллективной галлюцинации
- причем толпа состояла из индивидов всякого рода, как самых
невежественных, так и самых образованных, - рассказан лейте­
нантом Жюльеном Феликсом в его книге о морских течениях.
Фрегат «La Belle Poule» крейсировал в море, разыскивая корвет
«Вегсеаи» с которым он был разъединен сильной бурей. Дело
было днем и солнце светило ярко. Вдруг часовой увидал покину­
тое судно. Экипаж направил свои взоры на указанный пункт, и
все, офицеры и матросы, ясно заметили плот, нагруженный людь­
ми, прикрепленный буксиром к лодкам, на которых виднелись
сигналы бедствия. Все это было, однако, ничем иным, как коллек­
тивной галлюцинацией. Адмирал Дефоссе тотчас же отправил
лодки на помощь погибающим. Приближаясь к месту катастро­
фы, офицеры и матросы ясно видели кучи людей, волнующихся,
протягивающих руки, и слышали глухой и смешанный шум боль­
шого количества голосов. Когда же наконец лодки подошли к
этому месту, то оказалось, что там ничего не было, кроме несколь­
ких ветвей с листьями, унесенных волнами с соседнего берега.
Такие явные доказательства, конечно, заставили галлюцинацию
исчезнуть.
На этом примере мы можем ясно проследить механизм обра­
зования коллективной галлюцинации. С одной стороны мы имеем
толпу в состоянии выжидательного внимания, с другой - внуше­
ние, сделанное часовым, увидевшим покинутое судно в море; это
внушение уже путем заразы распространилось на всех присут­
ствовавших, как офицеров, так и матросов.
Не обязательно толпа должна быть многочисленна, чтобы спо­
собность видеть правильно то, что происходит перед нею, была
бы в ней уничтожена, и чтобы место реальных фактов заступили
галлюцинации, не имеющие с ними никакой связи. Как только
несколько индивидов соберутся вместе, то они уже составляют
толпу, даже в таком случае, если они - выдающиеся ученые. Иногда
они все-таки приобретают все свойства толпы по отношению ко
всему, что выходит за пределы их специальности. Способность
наблюдения и критики, существующие у каждого из этих ученых
в отдельности, тотчас же исчезают в толпе. Остроумный психо­
лог Даве представил нам очень любопытный пример такого со­
стояния. Созвав выдающихся наблюдателей, в числе которых
находился один из первых ученых Англии, Уоллес, Даве предста­
вил перед ними (предварительно предложив им исследовать все

23
предметы, находящиеся в комнате, и положить всюду печати) все
классические феномены спиритов, как то: материализацию духов,
писание на доске и т.д. Получив затем от них письменное под­
тверждение виденного, в котором заявлялось, что вышеназванные
феномены не могут быть произведены иначе, как при посредстве
сверхъестественных сил, Даве сознался, что эти явления были
результатом весьма простого обмана. «Самое изумительное в опы­
тах Даве, - говорит автор рассказа, - это не столько сами фокусы,
весьма, впрочем, диковинные, сколько замечательная несостоятель­
ность показаний, данных свидетелями, не посвященными в его
цели. Из этого следует, что положительные рассказы многочис­
ленных свидетелей могут быть совершенно неверными, так как в
данном случае, например, если признать верными эти показания,
то пришлось бы согласиться, что описанные явления нельзя объяс­
нить никаким обманом. Однако методы, употребленные Даве, были
так просты, что надо удивляться его смелости пользоваться ими.
Но он имел такую власть над умами толпы, что мог уверить и в
том, что она видит то, чего нет на самом деле». И в этом случае
опять-таки мы видим проявление власти гипнотизера над загип­
нотизированным, и если этой власти подчиняются высшие умы,
недоверие которых предварительно возбуждено, то как же легко
должна ей подчиняться обыкновенная толпа!
Таких примеров множество. В то время как я пишу эти стро­
ки, все газеты переполнены рассказами о двух маленьких утоп­
ленницах, вытащенных из Сены. По крайней мере около дюжины
свидетелей признали личность этих детей самым категорическим
образом. Все их показания были так согласны, что в уме следо­
вателя не могло возникнуть никакого сомнения, и он написал уже
свидетельство о смерти. Но в тот момент, когда хотели хоронить
утопленниц, обнаружилось, что предполагаемые жертвы живы и
только чуть-чуть похожи на утонувших. Как во всех предыду­
щих примерах, и туг довольно было уверений первого свидетеля,
поддавшегося иллюзии, чтобы немедленно образовалось внуше­
ние, повлиявшее уже и на всех прочих свидетелей.
Во всех таких случаях источником внушения всегда является
иллюзия, вызванная у одного какого-нибудь индивида более или
менее смутными воспоминаниями. Эта первоначальная иллюзия
путем утверждения становится источником заразы. Для впечат­
лительного человека достаточно бывает случайного незначитель­
ного сходства, какой-нибудь подробности, напоминающей другое

24
лицо, чтобы ему показалось, что это именно и есть то самое лицо.
Вызванное представление становится, таким образом, ядром для
дальнейшей кристаллизации, заполняющей всю область разума и
парализующей всякие критические способности. Этим объясня­
ется, например, такой удивительный факт, как ошибка матери, при­
знавшей в чужом своего собственного ребенка, как это было в
том случае, о котором теперь напомнили газеты. В этом случае
можно проследить такой же механизм внушения, какой был уже
описан мною.
«Ребенок узнал в мертвом своего товарища, но это было ошибка,
вызвавшая тотчас же целый ряд подобных же ошибок, причем
произошла следующая удивительная вещь: одна женщина, увидев
труп ребенка, воскликнула:
«Ах, Боже мой, это мой ребенок!» Посмотрев ближе, она заме­
тила шрам на лбу и сказала: «Да, это мой бедный сынок, пропав­
ший в июле. У меня его похитили и убили!»
Женщина эта была привратницей в улице дю-Фур и называ­
лась Шаводрэ. Пригласили ее зятя, который без всякого колеба­
ния объявил: «Вот маленький Филибер». Несколько обитателей
этой улицы также признали в мертвом ребенке Филибера Ша­
водрэ, и даже его собственный учитель, заметив медаль, признал в
мертвеце своего прежнего ученика.
И что же? Соседи, зять, школьный учитель и мать - все ошиб­
лись! Шесть недель спустя личность ребенка была окончательно
установлена: оказалось, что это был ребенок из Бордо, там уби­
тый и привезенный дилижансом в Париж.
Такие ошибочные распознавания, как это уже замечено, чаще
всего делаются женщинами и детьми, т.е. наиболее впечатлитель­
ными субъектами, и указывают нам в то же время, какое значение
для правосудия могут иметь подобные свидетельства. Что каса­
ется детей например, то их показания никогда бы не следовало
принимать во внимание. Судьи любят повторять, что в детском
возрасте не лгут, но если бы они сколько-нибудь знали психоло­
гию, то им было бы известно, что, наоборот, в этом возрасте все­
гда и лгут. Ложь эта, без сомнения, невинная, но это все-таки
ложь. Лучше было бы жребием решать судьбу какого-нибудь
подсудимого, нежели произносить приговор, как это много раз
бывало, на основании показаний ребенка!
Возвращаясь к наблюдениям, производимым толпой, скажем,
что эти коллективные наблюдения - самые ошибочные из всех и

25
чаще всего представляют не что иное, как иллюзию одного инди­
вида, распространившуюся путем заразы и вызвавшую внушение.
Можно было бы до бесконечности умножить число таких ф ак­
тов, указывающих, с каким недоверием надо относиться к показа­
ниям толпы. Тысячи людей, например, присутствовали при знаме­
нитой кавалерийской атаке во время Седанской битвы, между тем,
невозможно, ввиду самых противоречивых показаний очевидцев,
узнать, кто командовал этой атакой. Английский генерал Уолслей
доказывает в своем новом сочинении, что до сих пор относитель­
но важнейших факторов битвы при Ватерлоо существуют самые
ошибочные представления, несмотря на то, что эти факты под­
тверждаются сотнями свидетелей.
Можем ли мы знать относительно какого бы то ни было сражения,
как оно в действительности Происходило? Я сильно в этом сомнева­
юсь. Мы знаем, кто были побежденные и победители, и далее этого наши
знания, вероятно, не идут. То, что Д ’Аркур, участник и свидетель, рас­
сказывает о Сольферинской битве, может быть применено ко всяким
сражениям: «Генералы, получающие сведения конечно от сотни свиде­
телей, составляют свои официальные доклады; офицеры, которым по­
ручено передавать приказы, изменяют эти документы и составляют окон­
чательный проект отчета; начальник главного штаба опровергает его И
составляет сызнова. Тогда уже его несут к маршалу, который восклицает:
«Вы решительно ошибаетесь!» и составляет новую редакцию. От пер­
воначального доклада уже не остается ничего». Д ’Аркур рассказыва­
ет этот факт как доказательство невозможности установить истину даже
относительно события, наиболее поразительного и наиболее известного.
Подобного рода факты достаточно указывают, какое значение
имеют показания толпы. Согласно логике, единогласное показа­
ние многочисленных свидетелей следовало бы, по-видимому, при­
числить к разряду самых прочных доказательств какого-нибудь
факта. Но то, что нам известно из психологии толпы, показывает,
что именно в этом отношении трактаты логики следовало бы
совершенно переделать. Самые сомнительные события - это именно
те, которые наблюдались наибольшим числом людей. Говорить,
что какой-нибудь факт единовременно подтверждается тысячами
свидетелей, - это значит сказать, в большинстве случаев, что дей­
ствительный факт совершенно не похож на существующие о нем
рассказы.
Из всего вышесказанного явственно следует, что к историчес­
ким сочинениям надо относиться как к произведениям чистой
фантазии, фантастическим рассказам о фактах, наблюдавшихся
плохо и сопровождаемых объяснениями, сделанными позднее.
Месить известку - дело гораздо более полезное, чем писать такие
книги. Если бы прошедшее не завещало нам своих литературных
и художественных произведений и памятников, то мы бы не знали
истины о прошлом. Разве мы знаем хоть одно слово правды о
жизни великих людей, игравших выдающуюся роль в истории
человечества, например, о Геркулесе, Будде и Магомете? По всей
вероятности, нет! В сущности, впрочем, действительная жизнь их
для нас имеет мало значения; нам интересно знать этих великих
людей только такими, какими их создала народная легенда. Имен­
но такие легендарные, а вовсе не действительные герои и оказы­
вали влияние на душу толпы.
К несчастью, легенды, даже когда они записаны, все-таки не
имеют сами по себе никакой устойчивости. Воображение толпы
постоянно меняет их сообразно времени и особенно сообразно
расам. Как далек, например, кровожадный библейский Иегова от
Бога любви, которому поклонялась св. Тереза; и Будда, обожае­
мый в Китае, не имеет ничего общего с Буддой, которому покло­
няются в Индии!
Не нужно даже, чтобы прошли столетия после смерти героев,
для того, чтобы воображение толпы совершенно видоизменило их
легенду. Превращение легенды совершается иногда в несколько
лет. Мы видели, как менялась несколько раз, менее чем в пятьде­
сят лет, легенда об одном из величайших героев истории. При
Бурбонах Наполеон изображался каким-то идиллическим филан­
тропом и либералом, другом униженных, воспоминание о котором,
по словам поэтов, должно жить долго под кровлей хижин. Трид­
цать лет спустя добродушный герой превратился в кровожадно­
го деспота, который, завладев властью и свободой, погубил три
миллиона человек, единственно только для удовлетворения свое­
го тщеславия. Теперь мы присутствуем при новом превращении
этой легенды. Когда пройдет еще несколько десятков столетий,
то ученые будущего, ввиду таких противоречивых повествова­
ний о герое, быть может, подвергнут сомнению и самое его суще­
ствование, подобно тому, как они сомневаются иногда в существова­
нии Будды, и, пожалуй, будут видеть в этих сказаниях о герое
какой-нибудь солнечный миф или же дальнейшее развитие леген­
ды о Геркулесе. Но эти ученые, вероятно, легко примирятся с
такими сомнениями, так как лучше нас посвященные в психоло­
гию толпы, они будут, конечно, знать, что история может увеко­
вечивать только мифы.

27
 §3. Преувеличение и односторонность
чувств толпы
Каковы бы ни были чувства толпы, хорошие или дурные, ха­
рактерными их чертами являются односторонность и преувели­
чение. В этом отношении, как и во многих других, индивид в
толпе приближается к примитивным существам. Не замечая от­
тенков, он воспринимает все впечатления гуртом и не знает ника­
ких переходов. В толпе преувеличение чувства обусловливается
еще и тем, что это самое чувство, распространяясь очень быстро
посредством внушения и заразы, вызывает всеобщее одобрение,
которое и содействует в значительной степени увеличению его
силы.
Односторонность и преувеличение чувств толпы ведут к тому,
что она не ведает ни сомнений, ни колебаний. Как женщина, толпа
всегда впадает в крайности. Высказанное подозрение тотчас пре­
вращается в неоспоримую очевидность. Чувство антипатии и нео­
добрения, едва зарождающееся в отдельном индивиде, в толпе
тотчас же превращается у него в самую свирепую ненависть.
Сила чувств толпы еще более увеличивается отсутствием от­
ветственности, особенно в толпе разнокалиберной. Уверенность в
безнаказанности, тем более сильная, чем многочисленнее толпа, и
сознание значительного, хотя и временного, могущества, доставля­
емого численностью, дает возможность скопищам людей прояв­
лять такие чувства и совершать такие действия, которые невоз­
можны для отдельного человека. В толпе дурак, невежда и зави­
стник освобождаются от сознания своего ничтожества и бесси­
лия, заменяющегося у них сознанием грубой силы, преходящей, но
безмерной. К несчастью, преувеличение чаще обнаруживается в
дурных чувствах толпы, атавистическом остатке инстинктов пер­
вобытного человека, которые подавляются у изолированного и
ответственного индивида боязнью наказания. Это и является
причиной легкости, с . которой толпа совершает самые худшие
насилия.
Из этого не следует, однако, что толпа неспособна к героизму,
самоотвержению и очень высоким добродетелям. Она даже бо­
лее способна к ним, нежели изолированный индивид. Мы скоро
вернемся к этому предмету, изучая нравственность толпы.
Обладая преувеличенными чувствами, толпа способна подчи­
няться влиянию только таких же преувеличенных чувств. Ора­
тор, желающий увлечь ее, должен злоупотреблять сильными вы-
28
ражениями. Преувеличивать, утверждать, повторять и никогда не
пробовать доказывать что-нибудь рассуждениями - вот способы
аргументации, хорошо известные всем ораторам публичных со­
браний. Толпа желает видеть и в своих героях такое же преуве­
личение чувств; их кажущиеся качества и добродетели всегда
должны быть увеличены в размерах. Справедливо замечено, что
в театре толпа требует от героя пьесы таких качеств, мужества,
нравственности и добродетели, какие никогда не практикуются в
жизни. Совершенно верно указывалось при этом, что в театре
существуют специальные оптические условия, но, тем не менее,
правила театральной оптики чаще всего не имеют ничего общего
со здравым смыслом и логикой. Искусство говорить толпе, без
сомнения, принадлежит к искусствам низшего разряда, но, тем не
менее, требует специальных способностей. Часто совсем невоз­
можно объяснить себе при чтении успех некоторых театральных
пьес.
Директора театров, когда им приносят такую пьесу, зачастую
сами бывают неуверенны в ее успехе, так как для того, чтобы
судить о ней, они должны были бы превратиться в толпу. И здесь,
если бы нам можно было войти в подробности, мы указали бы
выдающееся влияние расы. Театральная пьеса, вызывающая вос­
торги толпы в одной стране, часто не имеет никакого успеха в
другой, или же только условный успех, потому что она не дей­
ствует на те пружины, которые двигают ее новой публикой.
Мне нечего прибавлять, что преувеличение выражается толь­
ко в чувствах, а не в умственных способностях толпы. Я уже
указывал раньше, что одного факта участия в толпе достаточно
для немедленного и значительного понижения интеллектуально­
го уровня. Ученый юрист Тард также констатировал это в своих
исследованиях преступлений толпы. Только в области чувств
толпа может подняться очень высоко или спуститься очень низко.

§4. Нетерпимость, авторитетность

и консерватизм толпы
Толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое
мнение, идею или верование, внушенные ей, толпа принимает или
отвергает целиком и относится к ним или как к абсолютным
истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям. Так
всегда бывает с верованиями, которые установились путем вну­
шения, а не путем рассуждения. Каждому известно, насколько
29
сильна религиозная нетерпимость и какую деспотическую власть
имеют религиозные верования над душами.
Не испытывая никаких сомнений относительно того, что есть
истина и что - заблуждение, толпа выражает такую же авторитет­
ность в своих суждениях, как и нетерпимость. Индивид может
перенести противоречие и оспаривание, толпа же никогда их не
переносит. В публичных собраниях малейшее прекословие со
стороны какого-нибудь оратора немедленно вызывает яростные
крики и бурные ругательства в толпе, за которыми следуют дей­
ствия и изгнание оратора, если он будет настаивать на своем.
Если бы не мешающее присутствие агентов власти, то жизнь спор­
щика весьма часто подвергалась бы опасности.
Нетерпимость и авторитетность суждений общи для всех ка­
тегорий толпы, но выражаются все-таки в различных степенях.
Тут также выступают основные свойства расы, подавляющие все
чувства и мысли людей. В латинской толпе нетерпимость и авто­
ритетность преимущественно развиты в высокой степени, и при­
том настолько, что они совершенно уничтожают то чувство инди­
видуальной независимости, которое так сильно развито у англо­
саксов. Латинская толпа относится чувствительно только к кол­
лективной независимости своей секты; характерной чертой этой
независимости является потребность немедленно и насильствен­
но подчинить своей вере всех диссидентов. В латинской толпе
якобинцы всех времен, начиная с инквизиции, никогда не могли
возвыситься до иного понятия о свободе.
Авторитетность и нетерпимость представляют собой такие оп­
ределенные чувства, которые легко понимаются и усваиваются
толпой и так же легко применяются ею на практике, как только
они будут ей навязаны. Массы уважают только силу, и доброта
их мало трогает, так как они смотрят на нее как на одну из форм
слабости. Симпатии толпы всегда были на стороне тиранов, под­
чиняющих ее себе, а не на стороне добрых властителей, и самые
высокие статуи толпа всегда воздвигает первым, а не последним.
Если толпа охотно топчет ногами повергнутого деспота, то это
происходит лишь оттого, что, потеряв свою силу, деспот этот уже
попадает в категорию слабых, которых презирают, потому что их
не боятся. Тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напо­
минать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает
ей уважение, а меч заставляет бояться.

30
 Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа раболеп­
но преклоняется перед сильной властью. Если сила власти имеет
перемежающийся характер, то толпа, повинующаяся всегда своим
крайним чувствам, переходит попеременно от анархии к рабству
и от рабства к анархии.
Верить в преобладание революционных инстинктов в толпе -
это значит не знать ее психологии. Нас вводит тут в заблужде­
ние только стремительность этих инстинктов. Взрывы возмуще­
ния и стремления к разрешению всегда эфемерны в толпе. Толпа
слишком управляется бессознательным и поэтому слишком под­
чиняется влиянию вековой наследственности, чтобы не быть на
самом деле чрезвычайно консервативной. Предоставленная са­
мой себе, толпа скоро утомляется своими собственными беспо­
рядками и инстинктивно стремится к рабству. Самые гордые и
самые непримиримые из якобинцев именно-то и приветствовали
наиболее энергическим образом Бонапарта, когда он уничтожал
все права и дал тяжело почувствовать Франции свою железную
РУКУ-
Трудно понять историю, и особенно историю народных рево­
люций, если не уяснить себе хорошенько глубоко консерватив­
ных инстинктов толпы. Толпа готова менять названия своих уч­
реждений и иногда устраивает бурные революции для того, что­
бы добиться такой перемены, но основы этих учреждений служат
выражением наследственных потребностей расы, и поэтому толпа
всегда к ним возвращается. Изменчивость толпы выражается
только поверхностным образом; в сущности же в толпе действу­
ют консервативные инстинкты, столь же несокрушимые, как и у
всех первобытных людей. Она питает самое священное уважение
к традициям и бессознательный ужас, очень глубокий, ко всякого
рода новшествам, способным изменить реальные условия ее су­
ществования. Если бы демократия обладала таким же могуще­
ством, как теперь, в ту эпоху, когда было изобретено машинное
производство, пар и железные дороги, то реализация этих изоб­
ретений была бы невозможна, или же она осуществилась бы ценой
повторных революций и побоищ. Большое счастье для прогресса
цивилизации, что власть толпы начала нарождаться уже тогда,
когда были выполнены великие открытия в промышленности и
науке.
 §5. Нравственность толпы
Если под словом «нравственность» понимать неизменное ува­
жение известных социальных постановлений и постоянное по­
давление эгоистических побуждений, то, без сомнения, толпа слишком
импульсивна и слишком изменчива, чтобы ее можно было назвать
нравственной. Но если мы сюда же причислим и временное про­
явление известных качеств, например: самоотвержения, преданно­
сти, бескорыстия, самопожертвования, чувства справедливости, то
должны будем признать, что толпа может выказать иногда очень
высокую нравственность. Немногие психологи, изучавшие толпу,
рассматривали ее лишь с точки зрения ее преступных действий и,
наблюдая, как часто толпа совершает такие действия, они пришли
к заключению, что нравственный уровень толпы очень низок.
Это верно в большинстве случаев, но отчего? Просто оттого, что
инстинкты разрушительной свирепости, составляющие остаток
первобытных времен, дремлют в глубине души каждого из нас.
Поддаваться этим инстинктам опасно для изолированного инди­
вида, но когда он находится в неответственной толпе, где, следо­
вательно, обеспечена ему безнаказанность, он может свободно сле­
довать велению своих инстинктов. Не будучи в состоянии в
обыкновенное время удовлетворять эти свирепые инстинкты на
наших ближних, мы ограничиваемся тем, что удовлетворяем их на
животных. Общераспространенная страсть к охоте и свирепые
действия толпы вытекают из одного и того же источника. Толпа,
медленно избивающая какую-нибудь беззащитную жертву, обнару­
живает, конечно, очень подлую свирепость, но для философа в
этой свирепости существует много общего со свирепостью охот­
ников, собирающихся дюжинами для одного только удовольствия
присутствовать при том, как их собаки преследуют и разрывают
несчастного оленя.
Но если толпа способна на убийство, поджоги и всякого рода
преступления, то она способна также и на очень возвышенные
проявления преданности, самопожертвования и бескорыстия, бо­
лее возвышенные чем даже те, на которые способен отдельный
индивид. Действуя на индивида в толпе и вызывая у него чув­
ство славы, чести, религии и патриотизма, легко можно заставить
его пожертвовать даже своей жизнью. История богата примера­
ми, подобными крестовым походам и волонтерам 93-го года. Толь­
ко толпа способна к проявлению величайшего бескорыстия и
величайшей преданности. Как много раз толпа героически у ми-
32 г
рала за какое-нибудь верование, слова или идеи, которые она сама
едва понимала! Толпа, устраивающая стачки, делает это не столько
для того, чтобы добиться увеличения своего скудного заработка,
которым она удовлетворяется, сколько для того, чтобы повино­
ваться приказанию. Личный интерес очень редко бывает могуще­
ственным двигателем в толпе, тогда как у отдельного индивида
он занимает первое место. Никак не интерес, конечно, руководил
толпой во многих войнах, всего чаще недоступных ее понятиям, но
она шла на смерть и так же легко принимала ее, как легко дают себя
убивать ласточки, загипнотизированные зеркалом охотника.
Случается очень часто, что даже совершенные негодяи, нахо­
дясь в толпе, проникаются временно самыми строгими принципа­
ми морали. Тэн говорит, что сентябрьские убийцы приносили в
комитеты все деньги и драгоценности, которые они находили на
своих жертвах, хотя им легко было утаить все это. Завывающая
многочисленная толпа оборванцев, завладевшая Тюильрийским
дворцом во время революции 1848 года, не захватила ничего из
великолепных вещей, ослепивших ее, хотя каждая из этих вещей
могла обеспечить ей пропитание на несколько дней.
Такое нравственное влияние толпы на отдельных индивидов
хотя и не составляет постоянного правила, но все-таки встречает­
ся довольно часто; оно наблюдается даже в случаях менее серь­
езных, чем те, о которых я только что упомянул. Я уже говорил,
что в театре толпа требует от героев пьесы преувеличенных доб­
родетелей, и самое простое наблюдение указывает, что собрание,
даже состоящее из элементов низшего разряда, обыкновенно об­
наруживает большую щепетильность в этом отношении. Профес­
сиональный вивер, зубоскал, оборванец и сутенер зачастую воз­
мущаются, если в пьесе есть рискованные сцены и не совсем
приличные разговоры, которые, однако, в сравнении с их все­
гдашними разговорами должны бы показаться очень невинными.
Итак, если толпа часто подпадает под влияние низших инстин­
ктов, то все же иногда она в состоянии явить примеры очень
высокой нравственности. Если считать нравственными качества­
ми бескорыстие, покорность и абсолютную преданность химери­
ческому или реальному идеалу, то надо признать, что толпа очень
часто обладает этими качествами в такой степени, в какой они
редко встречаются даже у самого мудрого из философов. Эти
качества толпа прилагает к делу бессознательно, но что за беда!
Не будем слишком сетовать о том, что толпа главным образом

2-2457 33
управляется бессознательными инстинктами и совсем не рассуж­
дает. Если бы она рассуждала иногда и справлялась бы со свои­
ми непосредственными интересами, то, быть может, никакая циви­
лизация не развилась бы на поверхности нашей планеты, и чело­
вечество не имело бы истории.

Глава третья
ИДЕИ, РАССУЖДЕНИЯ
И ВООБРАЖЕНИЕ ТОЛПЫ

§1. Идеи толпы

Изучая в первой части этой книги («Психология народов»)
роль идей в эволюции народов, мы указали, что всякая цивилиза­
ция вытекает из небольшого количества основных идей, очень
редко обновляемых. Мы представили, как эти идеи утверждают­
ся в душе толпы, с какой трудностью они проникают в нее и
какое приобретают могущество после того, как утвердились в
ней. Мы видели, как часто великие исторические перевороты вы­
текают из изменения основных идей толпы.
Я уже достаточно говорил об этом предмете, и потому не
буду к нему возвращаться теперь; скажу только несколько слов
об идеях, доступных толпе, и о том, в какой форме они усваивают­
ся толпой.
Эти идеи можно разделить на два разряда. К первому мы
причисляем временные и скоропреходящие идеи, зародившиеся
под влиянием минуты; преклонение перед каким-нибудь индиви­
дом или доктриной, например; ко второму - все основные идеи,
которым среда, наследственность, общественное мнение дают очень
большую устойчивость, 'таковы прежние религиозные верования
и нынешние социальные и демократические идеи.
Основные идеи можно представить себе в виде массы вод
какой-нибудь реки, медленно развивающей свое течение, тогда
как преходящие идеи - это маленькие волны, постоянно изменяю­
щиеся и возмущающие поверхность большой массы вод; эти вол­
ны не имеют действительного значения, но более заметны для
глаз, нежели движение самой реки.
34 2-2
 В настоящее время великие основные идеи, которыми жили
наши предки, стали расшатываться; они потеряли всякую проч­
ность, и вследствие этого глубоко поколебались также и все уч­
реждения, опирающиеся на эти идеи. Мы наблюдаем ежедневно
образование мелких преходящих идей, о которых я только что
говорил, но весьма немногие из этих идей развиваются далее и
могут приобрести выдающееся влияние.
Каковы бы ни были идеи, внушенные толпе, они могут сде­
латься преобладающими не иначе, как при условии быть облечен­
ными в самую категорическую и простую форму. В таком случае
эти идеи представляются в виде образов, и только в такой форме
они доступны толпе. Такие идеи-образы не соединяются между
собой никакой логической связью аналогии или последовательно­
сти и могут заменять одна другую совершенно так, как в волшеб­
ном фонаре одно стекло заменяется другим рукой фокусника,
вынимающего их из ящика, где они были сложены вместе. Вот
почему в толпе удерживаются рядом идеи самого противоречи­
вого характера. Сообразно случайностям минуты, толпа подпа­
дает под влияние одной из разнообразных идей, имеющихся у нее
в запасе, и поэтому может совершать самые противоположные
действия; отсутствие же критической способности мешает ей за­
метить эти противоречия.
Такое явление, однако, не составляет специального свойства
толпы; его можно заметить у многих изолированных индивидов,
и не только у первобытного человека, но и у всех тех, которые
какой-нибудь стороной своего ума приближаются к нему, напри­
мер, у последователей какого-нибудь резко выраженного религи­
озного верования. Я наблюдал это явление у ученых индусов,
воспитанных в наших европейских университетах и имеющих
дипломы. На незыблемых основных религиозных или наслед­
ственных специальных идей у них положен был слой западных
идей, нисколько не изменивший прежних основ и не имеющий с
ними никакой родственной связи. Под влиянием случайностей
минуты, те или другие из этих идей выступали на поверхность,
вызывая соответствующие поступки и речи, и один и тот же
индивид мог на этом основании представить самые резкие проти­
воречия. Впрочем, все эти противоречия больше кажущиеся, не­
жели действительные, потому что лишь одни только наследствен­
ные идеи обладают такой силой в изолированном индивиде, что
могут руководить всеми его поступками. Только тогда, когда
2* 35
вследствие скрещивания человек очутился под влиянием различ­
ных наследственных импульсов, его поступки на самом деле ста­
новятся противоречивыми. Было бы лишне настаивать здесь на
этих явлениях, хотя их психологическое значение и очень важно;
но я думаю, что нужно по крайней мере десять лет наблюдений и
путешествий для того, чтобы их понять как следует.
Идеи, доступные толпе лишь в самой простой форме, для того,
чтобы сделаться популярными, часто должны претерпеть глубо­
кие изменения. В области философских и научных, более возвы­
шенных, идей в особенности можно заметить глубину изменений,
которые необходимы для того, чтобы эти идеи могли постепенно
спуститься до уровня понятий толпы. Изменения эти находятся
в зависимости от категории и расы, к которым принадлежит тол­
па, но всегда имеют упрощающий и понижающий характер. Вот
почему, с социальной точки зрения, не существует в действительно­
сти идейной иерархии, т.е. более или менее возвышенных идей.
Уже одного факта проникновения идеи в толпу и выражения ее
в действиях бывает достаточно, чтобы лишить ее всего того, что
способствовало ее возвышенности и величию, как бы она ни была
истинна и велика при своем начале.
С социальной точки зрения иерархическая ценность идеи, впро­
чем, не имеет значения, а принимать во внимание надо только ее
последствия. Средневековые мистические идеи, демократические
идеи прошлого века, современные социальные идеи нельзя на­
звать очень возвышенными. С философской точки зрения нельзя
не считать их довольно прискорбными заблуждениями, а между
тем, их роль была и будет очень велика, и они долго будут счи­
таться самыми существенными факторами в поведении государств.
Но даже когда идея претерпела изменения, сделавшие ее дос­
тупной толпе, она все-таки действует лишь в том случае, если
посредством известных процессов, о которых будет речь в дру­
гом месте, она проникла в область бессознательного и стала чув­
ством, а на это требуется всегда довольно продолжительное время.
Не следует думать, что идея производит впечатление, даже на
культурные умы, лишь в том случае, если доказана ее справедли­
вость. Легко убедиться в этом, наблюдая, как мало действуют
даже самые непреложные доказательства на большинство людей.
Очевидность, если она очень бросается в глаза, может быть заме­
чена каким-нибудь образованным индивидом в толпе, но новооб­
ращенный, находясь под властью бессознательного, все-таки очень

36 2-4
быстро вернется к своим первоначальным воззрениям. Если вы
увидитесь с ним через несколько дней, то он вам снова пред­
ставит все свои прежние аргументы и в тех же самых выра­
жениях, так как находится под влиянием прежних идей, сделав­
шихся чувствами; эти-то последние служат глубокими двигателя­
ми наших речей и поступков. В толпе происходит то же самое.
Когда посредством известных процессов идея проникает, на­
конец, в душу толпы, она получает непреодолимую власть над
нею и порождает ряд последствий, которые приходится перено­
сить. Философские идеи, приведшие к французской революции,
потребовали целое столетие для того, чтобы укрепиться в душе
толпы. Известно уже, какую непреодолимую силу они приобрели
после того, как укрепились. Стремление целого народа к приоб­
ретению социального равенства, к реализации абстрактных прав
и вольностей расшатало все троны и глубоко потрясло западный
мир. В течение целых двадцати лет народы устремлялись друг на
друга, и Европа пережила такие гекатомбы, которые могли бы
испугать Чингисхана и Тамерлана. Никогда еще миру не прихо­
дилось наблюдать в такой степени результаты владычества ка­
кой-нибудь идеи.
Нужно очень долгое время для того, чтобы идеи закрепились
в душе толпы, но не менее времени надо и для того, чтобы они
исчезли из нее. Поэтому-то толпа в отношении идей всегда отста­
вала на несколько поколений от ученых и философов. Все госу­
дарственные люди знают в настоящее время, как много ошибоч­
ного заключается в основных идеях, о которых я только что
говорил, но так как влияние этих идей еще очень сильно, то госу­
дарственные деятели вынуждены управлять согласно принципам,
в истинность которых они сами уже не верят более.

§2. Рассуждения толпы

Нельзя утверждать абсолютным образом, что толпа не рас­
суждает и не подчиняется рассуждениям. Но аргументы, упот­
ребляемые ею, и те, которые на нее действуют, принадлежат с
точки зрения логики к такому разряду, что разве только на осно­
вании аналогии их можно назвать рассуждениями.
Рассуждения толпы, несмотря на свое невысокое достоинство,
также основываются на ассоциациях, как и рассуждения более
возвышенного рода, но они связаны между собой лишь кажущей-

37
ся аналогией и последовательностью. В них замечается точно
такая же связь, как и в идеях эскимоса, знающего по опыту, что
лед прозрачен и тает во рту, и выводящего отсюда заключение,
что и стекло, как прозрачное тело, должно также таять во рту;
или же в идеях дикаря, полагающего, что если он съест сердце
мужественного врага, то тем самым усвоит себе его храбрость;
или в идеях рабочего, подвергавшегося эксплуатации со стороны
своего хозяина и выводящего отсюда заключение, что все хозяе­
ва должны быть эксплуататорами.
Ассоциация разнородных вещей, имеющих лишь кажущееся
отношение друг к другу, и немедленное обобщение частных слу­
чаев - вот характеристичные черты рассуждений толпы. Подоб­
ного рода аргументация всегда выставляется теми, кто умеет уп­
равлять толпой, и это единственная, которая может влиять на нее.
Сцепление логических рассуждений совершенно непонятно толпе,
вот почему нам и дозволяется говорить, что толпа не рассуждает
или рассуждает ложно и не подчиняется влиянию рассуждений.
Не раз приходится удивляться, как плохи в чтении речи, имевшие
огромное влияние на толпу, слушавшую их. Не следует, однако,
забывать, что эти речи предназначались именно для того, чтобы
увлечь толпу, а не для того, чтобы их читали философы. Оратор,
находящийся в тесном общении с толпой, умеет вызвать образы,
увлекающие ее. Если он успеет в этом, то цель его будет достиг­
нута, и двадцать томов речей, всегда придуманных потом, зачас­
тую не стоят нескольких удачных фраз, произнесенных в долж­
ную минуту и подействовавших на умы тех, кого нужно было
убедить.
Считаем лишним прибавлять здесь, что эта неспособность тол­
пы правильно рассуждать мешает ей критически относиться к
чему-либо, т.е. отличать истину от заблуждений и имеет опреде­
ленное суждение о чем бы то ни было. Суждения толпы всегда
навязаны ей и никогда не бывают результатом всестороннего
обсуждения. Но как много есть людей, которые не возвышаются
в данном случае над уровнем толпы! Легкость, с которой рас­
пространяются иногда известные мнения, именно и зависит от
того, что большинство людей не в состоянии составить себе част­
ное мнение, основывающееся на собственных рассуждениях.
38
 §3. Воображение толпы
Как у всех существ, неспособных к рассуждению, вос­
производительная способность воображения толпы очень разви­
та, очень деятельна, и очень восприимчива к впечатлениям. Выз­
ванные в уме толпы каким-нибудь лицом образы, представление о
каком-нибудь событии или случае по своей живости почти рав­
няются реальным образам. Толпа до некоторой степени напоми­
нает спящего, рассудок которого временно бездействует и в уме
которого возникают образы чрезвычайно живые, но эти образы
скоро рассеялись бы, если бы их можно было подчинить размыш­
лению. Для толпы, неспособной ни к размышлению, ни к рассуж­
дению, не существует поэтому ничего невероятного, а ведь неве-
роятное-то всегда и поражает всего сильнее.
Вот почему толпа поражается больше всего чудесной и леген­
дарной стороной событий. Подвергая анализу какую-нибудь ци­
вилизацию, мы видим, что в действительности настоящей ее опо­
рой является чудесное и легендарное. В истории кажущееся все­
гда играло более важную роль, нежели действительное, и нереаль­
ное всегда преобладает в ней над реальным.
Толпа, способная мыслить только образами, восприимчива только
к образам. Только образы могут увлечь ее или породить в ней
ужас и сделаться двигателями ее поступков.
Театральные представления, где образы представляются толпе
в самой явственной форме, всегда имеют на нее огромное влия­
ние. Хлеб и зрелища некогда составляли для римской черни иде­
ал счастья, и она больше ничего не требовала. Века прошли, но
этот идеал мало изменился. Ничто так не действует на воображе­
ние толпы всех категорий, как театральные представления. Вся
зрительная зала испытывает одни и те же эмоции, и если они не
превращаются немедленно в действия, то это потому что даже
самый бессознательный из зрителей не может не знать в данном
случае, что он - жертва иллюзии и что он смеялся и плакал над
воображаемыми, а не истинными приключениями. Иногда, впро­
чем, внушенные образами чувства бывают так сильны, что стре­
мятся, подобно обыкновенным внушениям, выразиться в действи­
ях. Много раз уже цитировалась история одного народного теат­
ра, где всегда игрались на сцене лишь одни только мрачные дра­
мы. Актер, изображавший изменника, подвергался постоянной
опасности при выходе из театра, и его должны были охранять, так
как зрители, возмущенные его воображаемыми преступлениями,
39
готовы были растерзать его. Я полагаю, что это может служить
одним из самых замечательных указаний умственного состояния
толпы и того в особенности, как легко она поддается внушению.
Нереальное действует на нее почти так же, как и реальное, и она
имеет явную склонность не отличать их друг от друга.
Могущество победителей и сила государств именно-то и осно­
вываются на народном воображении. Толпу увлекают за собой,
действуя главным образом на ее воображение. Все великие исто­
рические события - буддизм, христианство, исламизм, реформа и
революция и угрожающее в наши дни нашествие социализма -
являются непосредственным или отдаленным последствием силь­
ных впечатлений, произведенных на воображение толпы. Таким
образом, все государственные люди всех веков и стран, включая
сюда и абсолютных деспотов, всегда смотрели на народное вооб­
ражение, как на основу своего могущества, и никогда не решались
действовать наперекор ему. «Представившись католиком, - ска­
зал Наполеон в государственном совете, - я мог окончить вандей­
скую войну; представившись мусульманином, я укрепился в Египте,
а представившись ультрамонтаном*, я привлек на свою сторону
итальянских патеров. Если бы мне нужно было управлять еврей­
ским народом, то я восстановил бы храм Соломона».
Никогда еще со времен Александра и Цезаря ни один человек
не умел лучше Наполеона действовать на воображение толпы.
Он постоянно думал только о том, как бы поразить ее вообра­
жение; он заботился об этом во всех своих победах, речах, во
всех своих действиях и даже на одре смерти.
Как действуют на воображение толпы - это мы скоро увидим.
Теперь же ограничимся только тем замечанием, что влиять на
толпу нельзя, действуя на ее ум и рассудок, т.е. путем доказа­
тельств. Антонию, например, удалось возбудить народ против убийц
Цезаря никак не посредством искусной риторики, а посредством
чтения его завещания и указания на его труп.
Образы, поражающие воображение толпы, всегда бывают про­
стыми» и ясными, несопровождающимися никакими толкования­
ми, и только иногда к ним присоединяются какие-нибудь чудес­
ные или таинственные факты: великая победа, великое чудо, круп­
ное преступление, великая надежда. Толпе надо всегда представ­
лять вещи в цельных образах, не указывая на их происхождение.

* Т.е. иезуитом (Прим. ред.).

40
Мелкие преступления и несчастные случаи вовсе не поражают
воображения толпы, как бы они ни были многочисленны: наобо­
рот, какой-нибудь крупный несчастный случай или преступление
глубоко действуют на толпу, хотя бы последствия их были дале­
ко не так пагубны, как последствия многочисленных, но мелких
несчастных случаев и преступлений.
Эпидемия инфлюэнцы, унесшая несколько лет тому назад в
Париже около 5000 жертв, очень мало подействовала на народ­
ное воображение. Эта настоящая гекатомба не выразилась каки­
ми-нибудь явственными образами, и на нее указывали лишь еже­
недельные статистические отчеты. Но какой-нибудь другой круп­
ный несчастный случай, например, падение Эйфелевой башни, при­
чем если погибло бы не 5000, а всего 500 человек, но зато едино­
временно и в общественном месте, непременно подействовал бы
гораздо сильнее на воображение толпы. Предполагаемая гибель
одного трансатлантического парохода на том основании, что о
нем долго не получалось известий, сильно поразила воображение
толпы, между тем как официальная статистика указывает, что в
одном только 1894 году погибло 850 парусных судов и 203 паро­
вых. Эта гибель судов, гораздо более важная, если смотреть на
нее с точки зрения потери человеческих жизней и товаров, неже­
ли гибель трансатлантического парохода, не произвела ровно ни­
какого впечатления на толпу. Из этого следует, что не факты
сами по себе поражают народное воображение, а то, каким обра­
зом они распределяются и представляются толпе. Необходимо,
чтобы, сгущаясь, если мне будет позволено так выразиться, эти
факты представили бы такой поразительный образ, что он мог бы
овладеть всецело умом толпы и наполнить всю область ее поня­
тий. Кто владеет искусством производить впечатление на вооб­
ражение толпы, тот и обладает искусством ею управлять.

Глава четвертая
РЕЛИГИОЗНЫЕ ФОРМЫ, В КОТОРЫЕ
ОБЛЕКАЮТСЯ ВСЕ УБЕЖДЕНИЯ ТОЛПЫ
Мы уже говорили о том, что толпа не рассуждает, что она
принимает или отбрасывает идеи целиком, не переносит ни спо­
ров, ни противоречий, что внушения всецело овладевают ее мыс­
лительными способностями и немедленно стремятся перейти в
действие. Мы указывали, что толпа под влиянием соответствую-
41
щего внушения готова принести себя в жертву ради внушенного
ей идеала и что ей свойственны только сильные и крайние чув­
ства, причем симпатия у нее быстро превращается в обожание, а
антипатия, едва народившись, тотчас же превращается в нена­
висть. Эти общие указания дозволяют нам предугадывать убеж­
дения толпы.
Исследуя ближе убеждения толпы, как во время эпох веры,
так и во время великих политических переворотов, например, пе­
реворотов предшествовавшего века, можно видеть, что всегда эти
убеждения принимают специальную форму, которую я не могу
лучше определить, как назвав ее религиозным чувством. Это
чувство характеризуется очень просто: обожание предполагаемо­
го верховного существа, боязнь приписываемой ему магической
силы, слепое подчинение его велениям, невозможность оспари­
вать его догматы, желание распространять их, стремление смот­
реть как на врагов на всех тех, кто не признает их - вот главные
черты этого чувства. Относится ли это чувство к невидимому
Богу, к каменному или деревянному идолу, или к герою, к полити­
ческой идее, - с того самого момента, как в нем обнаруживаются
вышеуказанные черты, оно уже имеет религиозную сущность.
Сверхъестественное и чудесное встречаются в нем в одинаковой
степени. Толпа бессознательно награждает таинственной силой
политическую формулу или победоносного вождя, возбуждаю­
щего в данный момент ее фанатизм.
Религиозность обусловливается не одним только обожанием
какого-нибудь божества; она выражается и тогда, когда все сред­
ства ума, подчинение воли, пылкость фанатизма всецело отдаются
на службу какому-нибудь делу или существу, которое становится
целью и руководителем помыслов и действий толпы.
Нетерпимость и фанатизм составляют необходимую принад­
лежность каждого религиозного чувства и неизбежны у тех, кто
думает, что обладает секретом земного или вечного блаженства.
Эти черты встречаются в каждой группе людей, восстающих во
имя какого-нибудь убеждения. Якобинцы времен террора были
так же глубоко религиозны, как и католики времен инквизиции, и
их свирепая пылкость вытекала из одного и того же источника.
Все убеждения толпы имеют такие черты слепого подчинения,
свирепой нетерпимости, потребности в самой неистовой пропаган­
де, которые присущи религиозному чувству; вот почему мы и
вправе сказать, что верования толпы всегда имеют религиозную

42
форму. Герой, которому поклоняется толпа, поистине для нее Бог.
Наполеон был им в течение пятнадцати лет, и никогда еще ни
одно божество не имело таких преданных поклонников и ни
одно из них не посылало с такой легкостью людей на смерть.
Языческие и христианские боги никогда не пользовались такой
абсолютной властью над покоренными ими душами. Основатели
религиозных или политических верований только потому могли
достигнуть цели, что умели внушить толпе чувство фанатизма,
заставляющее человека находить счастье в обожании и подчине­
нии и с готовностью жертвовать своей жизнью для своего идола.
Так было во все времена. В своей прекрасной книге о римской
Галлии Фюстель де Куланж указывает, что римская империя дер­
жалась не силой, а чувством религиозного восхищения, которое
она внушала. «Это был бы беспримерный случай в истории,
говорит он не без основания, - когда режим, ненавидимый наро­
дом, держался целых пять веков... Нельзя было бы объяснить
себе, как тридцать легионов империи могли принуждать к послу­
шанию стомиллионный народ. Если же эти миллионы людей по­
виновались, то потому лишь, что император, олицетворявший в их
глазах римское величие, пользовался обожанием с общего согла­
сия, подобно божеству. В самой маленькой деревушке империи
императору воздвигались алтари. В душе народа, от одного края
империи до другого, народилась новая религия, в которой бо­
жествами были императоры. За несколько лет до христианской
эры вся Галлия, составляющая шестьдесят городов, воздвигла со­
обща храм Августу близ Лиона... Священники, выбранные собра­
нием галльских городов, были первыми лицами в стране... Нельзя
приписывать все это чувству страха и раболепству. Целые наро­
ды раболепны быть не могут или, во всяком случае, не могут
раболепствовать в течение трех веков. Императора обожали не
царедворцы, а Рим, и не только Рим, а вся Галлия, Испания, Греция
и Азия».
В настоящее время великим завоевателям душ не строят боль­
ше алтарей, но зато им воздвигают статуи, и культ, оказываемый
им теперь, не отличается заметным образом от того, который им
оказывали в прежние времена. Философия истории становится
нам понятной лишь тогда, когда мы вполне усвоим себе основные
пункты психологии толпы, указывающие, что для толпы надо быть
богом или ничем.

43
 Не следует думать, что эти предрассудки прошлых веков оконча­
тельно изгнаны рассудком. В своей вечной борьбе против разума
чувство никогда не бывало побежденным. Толпа не хочет более
слышать слов «божество» и «религия», во имя которых она так
долго порабощалась, но никогда еще она не обладала таким мно­
жеством фетишей, как в последние 100 лет, и никогда не воздви­
гала столько алтарей и памятников своим старым божествам.
Изучавшие народное движение последних лет, известное под име­
нем буланжизма, должны были убедиться, с какой легкостью воз­
рождаются религиозные инстинкты толпы. Не было ни одной
деревенской гостиницы, в которой не имелось бы изображения
героя. Ему приписывалась сила уничтожить все бедствия и вос­
становить справедливость; тысячи людей готовы были отдать за
него свою жизнь. Какое бы место он мог занять в истории, если
бы его характер оказался на высоте этой легенды!
Незачем повторять здесь, что толпа нуждается в религии, так
как все верования, политические, божественные и социальные, ус­
ваиваются ею лишь в том случае, если они облечены в религиоз­
ную форму, не допускающую оспариваний. Если бы было воз­
можно заставить толпу усвоить атеизм, то он выразился бы в
такой же пылкой нетерпимости, как и всякое религиозное чув­
ство, и в своих внешних формах скоро превратился бы в настоя­
щий культ. Эволюция маленькой секты позитивистов любопыт­
ным образом подтверждает это положение. С нею случилось то
же, что с тем нигилистом, историю которого нам рассказывает
глубокий писатель Достоевский. Озаренный в один прекрасный
день светом разума, этот нигилист разбил изображения божества
и святых, украшавшие алтарь его часовни, потушил восковые
свечи и, не теряя ни минуты, заменил уничтоженные изображения
творениями фйлософов-атеистов, таких как Бюхнер и Молешотт,
и снова благоговейно зажег свечи. Предмет его религиозных
верований изменился, но можно ли сказать в самом деле, что
изменилось также и его религиозное чувство?
Некоторые исторические события, и притом наиболее важные,
только тогда становятся понятными, - еще раз повторяю это,
когда мы вполне уясним себе ту религиозную форму, в которую
всегда в конце концов облекаются все убеждения толпы. Суще­
ствуют социальные явления, которые надо изучать скорее с точ­
ки зрения психолога, нежели натуралиста. Наш великий историк
Тэн изучал революцию только как натуралист, вот почему гене-
зис событий часто ускользал от него. Он прекрасно наблюдал
факты, но, не зная психологии толпы, не всегда добирался до их
источников. Факты испугали его своим кровожадным, анархистс­
ким и свирепым характером; он видел в героях этой великой
эпопеи только стаю диких эпилептиков, повинующихся без вся­
ких преград своим инстинктам; однако все насилия революции,
убийства, потребность в пропаганде, объявление войны всем ко­
ролям, легко объясняются, если смотреть на них просто как на
возникновение нового религиозного верования в душе толпы.
Реформа, Варфоломеевская ночь, религиозные войны, инквизиция,
террор - все это явления тождественные, совершенные толпой,
воодушевленной религиозными чувствами, которые необходимым
образом требуют истребления огнем и мечом всего того, что про­
тивится упрочению нового верования. Методы инквизиции - это
методы всех искренно убежденных людей, и эти люди не были бы
таковыми, если бы употребляли другие методы.
Перевороты, аналогичные тем, которые я только что приводил,
не были бы возможны, если бы душа толпы не вызывала их. Ни
один из самых абсолютных деспотов не мог бы их вызвать.
Когда историки рассказывают нам, что Варфоломеевская ночь
была делом короля, то они лишь указывают этим, что психология
толпы им так же незнакома, как и психология королей. Подобно­
го рода манифестации порождаются только душою толпы; самый
абсолютный из монархов, самый деспотичный может только или
ускорить их появление, или же замедлить их. Не короли создали
Варфоломеевскую ночь, религиозные войны, и не Робеспьер, Дан­
тон или Сен-Жюст создали террор. Во всех этих событиях дей­
ствовала душа толпы, а не могущество королей.

45
 МНЕНИЯ И ВЕРОВАНИЯ ТОЛПЫ

Глава 1. Отдаленные факторы мнений

и верований толпы
Изучив духовное устройство толпы, ее способы мыслить, чув­
ствовать и рассуждать, мы переходим теперь к исследованию того,
как возникают и устанавливаются ее мнения и верования.
Факторы, определяющие характер мнений и верований толпы,
бывают двоякого рода: факторы непосредственные и факторы
отдаленные.
Отдаленные факторы - это те, которые делают толпу доступ­
ной к восприятию известных убеждений и совершенно неспособ­
ной проникнуться некоторыми другими взглядами. Эти факторы
подготавливают почву, на которой впоследствии внезапно разви­
ваются какие-нибудь новые идеи, поражающие своей силой и ре­
зультатами. Впрочем, внезапность появления этих идей только
кажущаяся. Действительно, некоторые идеи зачастую возникают
в толпе и приводятся в исполнение с быстротой молнии, но это
так лишь с первого взгляда, так как на самом деле этот взрыв
всегда является результатом долгой предшествующей работы.
Непосредственные факторы, влияющие на толпу, действуют
уже на подготовленную отдаленными факторами почву и без
этого не вызвали бы никаких результатов: они порождают в
толпе активную уверенность, т.е. облекают в известную форму
идею и развивают ее со всеми ее последствиями. Благодаря этим
непосредственным факторам, в толпе возникают решения, увлека­
ющие ее; благодаря им разражается бунт, устраивается стачка,
или же громадное большинство вдруг возносит какого-нибудь
человека к власти или низвергает какое-нибудь правительство.
Во всех великих событиях истории мы можем наблюдать пос­
ледовательное действие этих двойных факторов. Возьмем один
из самых разительных примеров - французскую революцию. От­
даленными факторами этого события были творения философов,
вымогательства аристократии, успехи научной мысли. Подготов­
ленная таким образом душа толпы легко уже была увлечена
непосредственными факторами, как-то: речами ораторов и
сопротивлением двора по поводу самых незначительных реформ.
К числу отдаленных факторов принадлежат такие общие фак­
торы, которые встречаются в глубине всех верований и мнений
толпы, это раса, традиции, время, учреждения и воспитание. По­
стараемся теперь изучить роль всех этих разнообразных факторов.
 §1. Раса
Этот фактор, раса, должен стоять в первом ряду, так как своим
значением он превосходит все другие. Ранее мы указали на его
влияние и потому не будем больше возвращаться к этому вопро­
су. В предшествующем труде мы говорили о том, что такое исто­
рическая раса и какую она получает силу, благодаря закону на­
следственности, после того, как сформировалась окончательно ее
черты; тогда ее верования, учреждения и искусства, одним сло­
вом, все элементы ее цивилизации являются уже не чем иным, как
только внешним выражением ее души. Влияние расы таково, что
ни один из этих элементов не может перейти от одного народа к
другому, не претерпев самых глубоких изменений. Среда, обстоя­
тельства и события служат лишь выражением социальных вну­
шений минуты. Все это может иметь значительное влияние, но
оно всегда бывает кратковременным, если только идет вразрез с
внушенными идеями расы, т.е. целого ряда предков.
Нам еще представится случай не раз вернуться к этому влия­
нию расы и указать, как оно велико и как оно преобладает даже в
специальных чертах души толпы. Этим объясняется, например,
тот факт, что толпа разных стран имеет большие различия в
своих верованиях и поступках и что на нее нельзя влиять одина­
ковым образом.

§2. Традиции
В традициях выражаются идеи, потребности и чувства про­
шлого расы; в них заключается синтез расы, всей своей тяжестью
давящий на нас.
Так как эта высказанная мною мысль еще нова, - историю же труд­
но понять без нее, - я посвятил ей в своем предшествующем труде («Пси­
хология народов») четыре главы. Читатель увидит из этих глав, что,
несмотря на обманчивую внешность, ни язык, ни религия, ни искусства,
одним словом, ни один из элементов цивилизации не переходит в не­
прикосновенном виде от одного народа к другому.
Биологические науки претерпели большие изменения с тех
пор, как эмбриология показала, какое громадное влияние имеет
прошлое на эволюцию живых существ. Такое же изменение про­
изойдет и в исторической науке, когда идея о влиянии прошлого
получит большее распространение. До сих пор еще она недоста­
точно распространилась и многие государственные люди проник-

47
нуты еще идеями теоретиков прошлого века, думавших, что обще­
ство может порвать со своим прошлым и может быть переделано
во всех направлениях, если будет руководствоваться светом ра­
зума.
Народ - это организм, созданный прошлым, и как всякий орга­
низм, он может быть изменен не иначе, как посредством долгих
наследственных накоплений.
Люди руководствуются традициями особенно тогда, когда они
находятся в толпе, причем меняются легко только одни названия,
внешние формы.
Жалеть об этом нечего. Без традиций не может быть ни наци­
ональной души, ни цивилизации. Поэтому-то одним из главных
занятий человека с тех пор, как он существует было создание
сети традиции и разрушение ее после того, как благодетельное
действие традиций иссякало. Без традиций не может быть циви­
лизации; без разрушения традиций не может быть никакого про­
гресса. Трудность заключается в том, чтобы отыскать равновесие
между постоянством и изменчивостью, и эта трудность очень ве­
лика. Если какой-нибудь народ допустит прочно укрепиться при­
вычкам в течение нескольких поколений, он уже более не может
измениться и, как Китай, становится неспособным к совершен­
ствованию. Насильственные революции туг ничего не могут сде­
лать, так как обломки разорванной цепи либо снова спаиваются
вместе, и прошлое опять, без всяких изменений, приобретает свою
власть, либо эти обломки остаются рассеянными, и тогда за анар­
хией вскоре следует упадок.
Таким образом, идеал каждого народа состоит в сохранении
учреждений прошлого и в постепенном и нечувствительном их
изменении мало-помалу. Но этот идеал очень трудно достижим.
Древние римляне и современные англичане - единственные, реа­
лизовавшие этот идеал.
Именно толпа и является самой стойкой хранительницей тра­
диционных идей и всего упорнее противится их изменениям,
особенно те категории толпы, которые именуются кастами. Я
указывал уже на этот консервативный дух толпы и говорил, что
самые бурные возмущения ведут лишь к перемене слов. Имея в
виду разрушенные церкви в конце прошлого столетия, казни и
изгнания священников и общее преследование, которым подвер­
гался весь католический культ, можно было думать, конечно, что
старые религиозные идеи потеряли окончательно свою власть. А

48
между тем, прошло лишь несколько лет после этого, и отменен­
ный культ был восстановлен вследствие общих требований. Вы­
тесненные на время традиции снова вернули свое царство.
В докладе бывшего члена конвента Фуркруа, цитированном Тэном,
говорится об этом отношении вполне определенно:
«Повсеместное празднование воскресного дня и посещение церк­
вей указывает, что масса французов желает возвращения к прежним
обычаям, и теперь не время противиться этой национальной склоннос­
ти... Огромная масса людей нуждается в религии, культе и священни­
ках. Ошибка нескольких современных философов, в которую я и был
вовлечен, заключалась именно в том, что они полагали, будто образова­
ние, если оно достаточно распространится в народе, может уничтожить
религиозные предрассудки. Эти предрассудки служат источником
утешения для огромного числа несчастных... Надо, следовательно, ос­
тавить народной массе ее священников, ее алтари и культ».
Ни один пример не показывает лучше этого, какую власть
имеют традиции над душой толпы. Не в храмах надо искать
самых опасных идолов, и не во дворцах обитают наиболее дес­
потические из тиранов. И те, и другие могут быть разрушены в
одну минуту. Но истинные, невидимые властелины, царящие в
нашей душе, ускользают от всякой попытки к возмущению и
уступают лишь медленному действию веков.

§3. Время
В социальных, как и в биологических, проблемах одним из
самых энергичных факторов служит время. Время является един­
ственным истинным творцом и единственным великим разруши­
телем. Время воздвигло горы из песчинок и возвысило до степе­
ни человеческого достоинства безвестную клетку геологических
эпох. Достаточно вмешательства веков для того, чтобы какое-
нибудь явление подверглось полному изменению. Справедливо
говорят, что муравей мог бы сгладить Монблан, если 6 только ему
было дано на это время. Если бы какое-нибудь существо полу­
чило магическую власть изменять течение времени по желанию,
то эта власть была бы равносильна могуществу, которое припи­
сывается верующими только Богу.
Мы ограничимся здесь рассмотрением влияния времени на
генезис мнений толпы. В этом отношении действие его очень
велико, и ему подчиняются такие великие силы, как расы, кото­
рые не могли бы образоваться без него. Время способствует
возникновению, развитию и уничтожению верований; время дает
им силу и могущество, и время же лишает их и того, и другого.
Время подготавливает мнения и верования толпы или, по крайней
мере, почву, на которой они могут развиваться. Вот почему неко­
торые идеи могут быть осуществимы только в известные эпохи,
так как они развиваются и возникают вовсе не внезапно и не
случайно, и корни каждой из них можно найти в очень отдален­
ном прошлом. Если наступает расцвет этих идей, значит время
подготовило его. И генезис этих идей становится понятен лишь
если мы обратимся к прошлому. Идеи - это дочери прошлого и
матери будущего и всегда - рабыни времени!
Таким образом, нашим истинным властелином является время,
и нам надо только предоставить ему действовать, чтобы видеть
перемену во всем. В настоящий момент нас тревожат грозные
притязания толпы и те разрушения и перевороты, которые они,
по-видимому, готовят нам. Но время позаботится о том, что бы
восстановить равновесие. «Никакой режим не возник в один день,
- говорит Лавосс. - Политические и социальные организации созда­
ются веками. Феодализм существовал в бесформенном и хаоти­
ческом виде в течение многих веков, пока не подчинился извест­
ным правилам. Абсолютная монархия существовала также мно­
гие века, пока не найден был правильный правительственный ре­
жим, - и во все эти переходные периоды всегда были большие
смуты».

§4. Политические и социальные учреждения

Еще довольно распространена та идея, что учреждения могут
служить к исправлению недостатков общества, что прогресс на­
родов является последствием усовершенствования учреждений и
правительств, и социальные перемены можно производить с помо­
щью декретов. Французская революция имела своей исходной
точкой именно эту идею, и современные социальные теории в ней
находят точку опоры.
Продолжительный опыт все-таки не в состоянии был серьез­
но поколебать эту опасную химеру, и напрасно историки и фило­
софы пробовали доказать ее неосновательность. Им, однако, не
трудно было бы доказать, что все учреждения представляют со­
бой продукт идей, чувств и нравов, и что эти идеи, чувства и
нравы нельзя так легко переделать посредством одного только
изменения кодексов. Народ не сам выбирает для себя учрежде-
50
ния, точно так же, как и не сам выбирает для себя цвет глаз и
волос. Учреждения и правительства - это продукт расы, и не они
создают эпоху, а эпоха их создает. Народы управляются не так,
как того требует их характер. Нужны целые века для образова­
ния какого-нибудь политического режима, и точно так же нужны
века для его изменения. Учреждения сами по себе не могут быть
ни хороши, ни дурны, и те, которые хороши для какого-нибудь
народа в данную минуту, могут быть совершенно непригодны для
него в другое время. Поэтому-то не во власти народа изменять
эти учреждения на самом деле; он может только посредством
насильственных революций менять название учреждений, но сущ­
ность их не изменится. Названия, впрочем, не имеют значения -
это не более как ярлыки, и историк, проникающий в самую суть
вещей, не станет обращать на них особенного внимания. Так, на­
пример, самая демократическая страна на свете, Англия, управля­
ется монархическим режимом, между тем в испано-американских
республиках, несмотря на существующие там республиканские
учреждения, господствует самый тяжелый деспотизм. Судьбы на­
родов определяются их характером, а никак не правительствами.
В предшествующей своей работе я старался доказать это яркими
примерами.
Это признается даже в Соединенных Штатах самыми передовыми
из республиканцев. Американский журнал «Forum» высказал по это­
му поводу следующее категорическое мнение:
«Даже самые ярые враги аристократии не должны забывать, что
Англия - самая демократическая страна на свете, где наиболее уважа­
ются права личности и где личность пользуется наибольшей свободой».
Таким образом, тщательное сочинение конституции представ­
ляется совсем ненужным и бесполезным упражнением в ритори­
ке, так как время и нужда сами позаботятся о том, чтобы вырабо­
тать подходящую форму конституции, если мы предоставим дей­
ствовать этим двум факторам/Именно так поступали англосаксы,
как это мы узнаём от великого английского историка Маколея,
слова которого, сказанные по этому поводу, следовало бы выу­
чить наизусть всем политикам латинских стран, доказав, как мно­
го добра сделали законы, казавшиеся с точки зрения чистого
разума собранием нелепостей и противоречий. Маколей сравни­
вает разные конституции, погибшие во время’волнений латинских
народов Европы и Америки, с конституцией Англии и говорит, что
эта последняя изменялась медленно, частями, под влиянием не-
посредственной нужды, но никогда не на основании спекулятив­
ных рассуждений. «Не заботиться о симметрии, - говорит Мако­
лей, - но больше всего думать о пользе; не отменять аномалий
только на том основании, что это аномалии; не вводить новое,
пока не ощущается чувство неловкости, причем нововведения
допускаются лишь постольку, поскольку они нужны для устранения
этого чувства; не переходить за пределы того частного случая,
которому надо помочь, - лот правила, которыми обыкновенно
руководствовались наши 250 парламентов со времен Иоанна до
эпохи Виктории».
Надо изучить отдельно законы и учреждения каждого народа,
чтобы составить себе ясное понятие о том, до какой степени они
служат выражением потребностей расы и уже поэтому не могут
быть изменены насильственным образом. Можно, например, рас­
суждать с философской точки зрения о преимуществах и невы­
годах централизации, но если мы вспомним, что великая револю­
ция, стремившаяся низвергнуть все учреждения прошлого, все-
таки вынуждена была не только уважать эту централизацию, но
даже еще увеличила ее, то поневоле должны будем признать, что
это учреждение - продукт настоятельной необходимости и что
оно составляет одно из условий существования народа; поэтому-
то нам и приходится пожалеть об ограниченности некоторых
политических деятелей, требующих ее уничтожения. Если бы слу­
чайно им удалось достигнуть своей цели, это послужило бы не­
медленно сигналом к ужасной гражданской войне, которая опять-
таки привела бы к новой централизации, еще более тяжелой, неже­
ли прежняя.
Если мы проведем параллель между нынешними глубокими рели­
гиозными и политическими разногласиями, разделяющими различные
партии во Франции и составляющими главным образом расовый воп­
рос, и сепаратистскими тенденциями, обнаружившимися в эпоху рево­
люции и снова заявившими о себе к концу франко-прусской войны, то
увидим, что различные расы, существующие во Франции, далеко не
слились между собой. Энергичная централизация и учреждение ис­
кусственных департаментов, которые должны были произвести слия­
ние прежних провинций, без сомнения, были самым полезным делом
революции Но если бы можно было произвести децентрализацию, о
которой так много толкуют теперь непредусмотрительные люди, то она
очень скоро привела бы к самым кровавым раздорам. Не признавать
этого - значит игнорировать всю историю нашей страны.

52
 Из всего вышесказанного мы должны вывести то заключение,
что нельзя действовать посредством учреждений на душу толпы.
Если мы видим, что некоторые страны, например. Соединенные
Штаты, достигли высокой степени процветания, имея демократи­
ческие учреждения, в других же, например, испано-американских
республиках, господствует самая печальная анархия, несмотря на
такие же точно учреждения, то все же тут учреждения нисколько
не виноваты ни в величии одних, ни в упадке других. Народы
управляются свойствами своего характера, и такие учреждения,
которые не соответствуют самым точным образом характеру расы,
представляют собой не что иное, как заимствованные одежды,
временное переодевание. Кровавые войны и бурные революции
не раз возникали и будут возникать с целью ввести учреждения,
которым приписывается, как реликвиям святых, сверхъестествен­
ная сила создавать счастье людей. В некотором смысле, конечно,
можно было бы сказать, что учреждения действуют на душу тол­
пы потому что они порождают подобные восстания, но на самом
деле тут действуют вовсе не учреждения, так как будут ли они
побеждены или восторжествуют, они все-таки сами по себе не
обладают никакими качествами. На толпу действуют только ил­
люзии и особенно слова, химерические и сильные, и мы укажем в
скором времени, как велико их изумительное влияние на толпу.

§5. Образование и воспитание

В первом ряду идей, имеющих преобладающее значение в ка­
кую-нибудь эпоху и обладающих силой, несмотря на свой часто
иллюзорный характер и свою немногочисленность, мы должны
поставить в настоящее время следующую: образование в состоя­
нии значительно изменить людей и непременно должно улучшить
их и даже создать между ними равенство. Путем повторения это
уверение сделалось одним из самых непоколебимых догматов
демократии, и в настоящее время так же трудно касаться его, как
некогда было трудно касаться догматов церкви.
Но относительно этого пункта, как и относительно многих
других, демократические идеи оказались в полном разногласии с
данными психологии и опыта. Многие знаменитые философы, в
том числе Герберт Спенсер, без труда доказали, что образование
не делает человека ни более нравственным, ни более счастливым
и не изменяет ни его инстинктов, ни его наследственных страстей,
а иногда даже, если только оно дурно направлено, причиняет бо-
лее вреда, нежели пользы. Статистики подтвердили этот взгляд,
показав нам, что преступность увеличивается вместе с обобщением
образования или, по крайней мере, с обобщением известного рода
образования. В недавнем своем труде Адольф Гилльо указывает,
что в настоящее время на 1000 необразованных преступников
приходится 3000 образованных, и в промежуток 50 лет количе­
ство преступников возросло с 227 на 100000 жителей до 552 и,
следовательно, увеличилась на 143%.
Без сомнения, никто не станет отрицать, что правильно направ­
ленное образование может дать очень полезные практические
результаты, если не в смысле повышения нравственности, то, во
всяком случае, в смысле развития профессиональных способнос­
тей. К сожалению, латинские народы, особенно в течение после­
дних 25 лет, основали свои образовательные системы на совер­
шенно ложных принципах и, несмотря на слова самых знамени­
тых людей, таких как Брюль, Фюстель де Куланж, Тэн и др., они
продолжают настаивать на своих печальных заблуждениях. Я
указал уже в одной из своих прежних работ, как наша современ­
ная воспитательная система превращает во врагов общества тех,
кто получил это воспитание, и как она подготавливает последова­
телей самых худших видов социализма.
Главная опасность этой воспитательной системы, вполне спра­
ведливо именуемой латинской системой, заключается в том, что
она опирается на то основное психологическое заблуждение, буд­
то заучиванием наизусть учебников развивается ум. Исходя из
такого убеждения, заставляют учить как можно больше, и от на­
чальной школы до получения ученой степени молодой человек
только и делает, что заучивает книги, причем ни его способность
к рассуждению, ни его инициатива нисколько не упражняются.
Все учение заключается для него в том, чтобы отвечать наизусть
и слушаться. «Учить уроки, - пишет один из бывших министров
народного просвещения, Жюль Симон, - знать наизусть граммати­
ку или конспект, хорошенько повторять и подражать - вот забав­
ная воспитательная система, где всякое усилие является лишь
актом веры в непогрешимость учителя и ведет лишь к тому, что­
бы нас умалить и сделать беспомощными».
Если бы такое воспитание было только бесполезно, то можно
было бы ограничиться сожалением о несчастных детях, которым
предпочитают преподавать генеалогию сыновей Клотария, или

54
историю борьбы Невстрии ц Австрозии, или зоологические клас­
сификации, вместо того, чтобы обучить их в первоначальной шко­
ле чему-нибудь полезному. Но такая система воспитания пред­
ставляет собой гораздо более серьезную опасность: она внушает
тому, кто ее получил, отвращение к условиям своего обществен­
ного положения, так что крестьянин уже не желает более оста­
ваться крестьянином, и самый последний из буржуа не видит для
своего сына другой карьеры, кроме той, которую представляют
должности, оплачиваемые государством. Вместо того, чтобы под­
готавливать людей для жизни, школа готовит их только к заня­
тию общественных должностей, где можно достигнуть успеха, не
проявляя ни малейшей инициативы и не действуя самостоятель­
но. Внизу лестницы такая воспитательная система создает целые
армии недовольных своей судьбой пролетариев, готовых к возмуще­
нию, вверху - легкомысленную буржуазию, скептическую и лег­
коверную, питающую суеверное доверие к провиденциальной силе
государства, против которого, однако, она постоянно фрондирует,
и всегда обвиняет правительство в своих собственных ошибках,
хотя в то же время сама решительно неспособна предпринять что
бы то ни было без вмешательства власти.
Государство, производящее всех этих дипломированных гос­
под, может использовать из них лишь очень небольшое число,
оставляя всех прочих без всякого дела, и таким образом оно.
питает одних, а в других создает себе врагов. Огромная масса
дипломированных осаждает в настоящее время все официальные
посты, и на каждую, даже самую скромную, официальную долж­
ность кандидаты считаются тысячами, между тем как какому-
нибудь негоцианту, например, очень трудно найти агента, который
мог бы быть его представителем в колониях. В одном только
департаменте Сены насчитывается 20000 учителей и учительниц
без всяких занятий, которые, презирая ремесла и полевые работы,
обращаются к государству за средствами к жизни. Так как число
избранных ограничено, то неизбежно возрастает число недоволь­
ных, и эти последние готовы принять участие во всякого рода
возмущениях, каковы бы ни были их цели и каковы бы ни были
их вожди. Приобретение таких познаний, которые затем не могут
быть приложены к делу, служит верным средством к тому, чтобы
возбудить в человеке недовольство.
 Это явление свойственно не только латинским странам; мы можем
наблюдать то же самое в Китае - стране, также управляемой солидной
иерархией мандаринов, где звание мандарина, так же как у нас, дости­
гается путем конкурса, причем все испытание заключается в безоши­
бочном цитировании наизусть толстых руководств. Армия ученых, не
имеющих никаких занятий, считается в настоящее время в Китае ис­
тинным национальным бедствием. То же самое стало наблюдаться и в
Индии после того, как англичане открыли там школы не для воспита­
ния, как это делается в Англии, а для того только, чтобы обучать тузем­
цев. В следствие этого в Индии и образовался специальный класс
ученых, бабу, которые, не получая занятий, становятся непримиримыми
врагами английского владычества. У всех бабу - имеющих занятия
или нет - первым результатом полученного ими образования было по­
нижение уровня нравственности. Этот факт, о котором я много гово­
рил..., констатируется всеми авторами, посещавшими Индию.
Вернуться назад теперь, по-видимому, слишком поздно. Только
опыт, последний воспитатель народов, возьмет на себя указать
нам наши ошибки и только опыт в состоянии будет убедить нас в
необходимости заменить наши скверные руководства, наши жал­
кие конкурсы профессиональным воспитанием, которое вернет
нашу молодежь к полю, мастерским и колониальным предприяти­
ям, избегаемым ею всеми средствами в настоящее время.
Это профессиональное воспитание, которого так добиваются
теперь все просвещенные умы, существовало у нас некогда, и
народы, властвующие теперь над миром своей волей, инициативой
и духом предприимчивости, сумели сохранить его. Великий мыс­
литель Тэн ясно доказал в своем замечательном труде, что пре­
жнее воспитание у нас было почти такое же, какое существует в
настоящее время в Англии и Америке, и, проведя замечательную
параллель между латинской и англосаксонской воспитательной
системой, он явственно указал последствия обоих методов.
Быть может, в крайнем случае и можно было бы примириться
со всеми неудобствами нашего классического воспитания, хотя
бы оно и создавало недовольных да выбитых из колеи, если бы
поверхностное приобретение такого множества знаний, заучива­
ние наизусть такого множества руководств в самом деле могло
бы повысить умственный уровень. Увы, это не так! Рассудок,
опыт, инициатива и характер - вот условия успеха в жизни; кни­
ги же этого не дают. Книги - это словари, очень полезные для
наведения справок, но совершенно бесполезно хранить в своей
голове целые длинные отрывки из них!

56
 Насколько профессиональное образование может более клас­
сического содействовать развитию ума, Тэн объясняет следую­
щим образом:
«Идеи образуются только в своей естественной и нормальной
среде. Развитию зародыша этих идей способствуют бесчислен­
ные впечатления, которые юноша получает ежедневно в мастерс­
кой, на руднике, в суде, в классе, на верфи, в госпитале, при виде
инструментов, материалов и операций, в присутствии клиентов,
рабочих, труда, работы, хорошо или дурно сделанной, убыточной
или прибыльной. Все эти мелкие частные восприятия глаз, уха,
рук и даже обоняния, непроизвольно удержанные в памяти и
тайно переработанные, организуются в уме человека, чтобы рано
или поздно внушить ему ту или иную новую комбинацию, упро­
щение, экономию, улучшение или изобретение. Молодой француз
лишен всех этих драгоценных восприятий, соприкосновения с
элементами, легко усваиваемыми и необходимыми, и притом ли­
шен в самом плодотворном возрасте. В течение семи или восьми
лет он заперт в школе, вдали от непосредственного и личного
опыта, который мог бы дать ему точное и глубокое понятие о
вещах, людях и различных способах обращаться с ними.
...По крайней мере девять из десяти потеряли свое время и
труд в течение нескольких лет своей жизни и притом в такие
годы, которые могут считаться наиболее действенными, важными
и даже решающими. Вычтите прежде всего половину или две
трети из тех, которые являются на экзамены, т.е. отвергнутых;
затем из числа принятых, получивших ученые степени, свидетель­
ства, дипломы, отнимите также половину или две трети - я гово­
рю о переутомленных. От них потребовали слишком многого,
заставив их в такой-то день, сидя на стуле или перед какой-
нибудь картиной, изображать из себя в течение двух часов в
присутствии группы ученых живой запас всех человеческих по­
знаний. Действительно, они были таким вместилищем в течение
двух часов в этот день, но через месяц они уже не в состоянии
были бы выдержать снова этот экзамен. Приобретенные ими
познания, слишком многочисленные и слишком тяжеловесные,
непрерывно исчезают из их ума, а новых они не приобретают.
Умственная сила их поколебалась, плодоносные соки ее иссякли;
перед нами человек уже «готовый» и часто совершенно конче­
ный. Устроившись, женившись и покорившись необходимости
вращаться в одном и том же кругу, он замыкается в узких преде-

57
лах своей службы, которую выполкяет корректным образом, но
далее этого не идет...».
Знаменитый психолог указывает нам затем разницу, существу­
ющую между нашей системой и системой англосаксов. У этих
последних нет такого множества специальных школ, как у нас; у
них обучают не книги, а сами предметы. Инженер обучается там
прямо в мастерской, а не в школе, и это дает возможность каждо­
му приобрести познания, отвечающие его умственным способнос­
тям, остаться простым рабочим или сделаться мастером, если он
не в состоянии идти дальше, или же стать инженером, если это
дозволяют его способности. Такой метод, без сомнения, гораздо
более демократичен и гораздо более полезен обществу, чем такой,
который ставит всю карьеру 18- или 20-летнего человека в зави­
симость от испытания, продолжающегося всего лишь несколько
часов.
«В госпитале, на рудниках, на фабрике, у архитектора, у адво­
ката ученик, поступающий в очень молодых годах, проходит весь
курс учения и практики, почти так же, как у нас проходит его
клерк в конторе или живописец в мастерской. Перед тем, до
поступления в учение, он мог пройти уже какой-нибудь краткий
общий курс, который служит основой, на которую наслаиваются
новые знания. Кроме того у него под рукой часто имеются ка­
кие-нибудь технические курсы, которые он может посещать в
свободные часы, чтобы приводить в порядок вынесенные им из
своего ежедневного опыта наблюдения. При таком режиме прак­
тические способности ученика увеличиваются и развиваются сами
собой, как раз в такой степени, какая отвечает его природным
дарованиям, и в направлении, нужном для его будущей деятельно­
сти, для того специального дела, к которому он хочет приспосо­
бить себя. Таким образом, в Англии и Соединенных Штатах юно­
ше очень скоро удается извлечь всю пользу из своих дарований.
В 25 лет, если только в нем нет недостатка в содержательности и
в уме, он уже может быть не только полезным исполнителем, но
даже предпринимателем, не только машиной, но и двигателем. Во
Франции, где взяла верх противоположная система, принимаю­
щая с каждым поколением все более и более китайский характер,
общая сумма теряемых сил очень велика».
И великий философ приходит к следующему заключению от­
носительно все возрастающего несоответствия между нашим ла­
тинским воспитанием и жизнью:

58
 «Во всех трех стадиях учения - в детском, отроческом и юно­
шеском возрасте - теоретическая и школьная подготовка с помо­
щью книг стала длиннее и обременительнее ввиду экзамена и
получения степеней, и дипломов и свидетельств. Это удлинение и
отягощение школьных занятий вызывается применением проти­
воестественного режима, выражающегося в откладывании прак­
тического учения, искусственных упражнений и механического
набивания головы ненужными сведениями, переутомлением. При
этом не принимаются во внимание последующие годы и обязан­
ности, которые выпадают на долю взрослого человека, - одним
словом, ни реальный мир, куда должен вступить юноша, ни окру­
жающее его общество, к которому он должен заранее приспосо­
биться, ни житейские столкновения, к которым юноша должен
быть заранее хорошо подготовлен, укреплен и вооружен (иначе
он не в состоянии будет ни устоять, ни защищаться), не принима­
ются в расчет этой системой воспитания. Наши школы не дают
своим ученикам такой подготовки, более важной, чем всякая дру­
гая, не снабжают его необходимой твердостью здравого смысла,
воли и нервов. Наоборот, вместо того чтобы подготовить учени­
ка для предстоящих ему условий жизни, школа лишает его необ­
ходимых для этого качеств. Отсюда вытекает то, что его вступ­
ление в жизнь, его первые шаги на поприще практической дея­
тельности часто сопровождаются рядом неприятных поражений,
вызывающих у него чувство огорчения и оскорбления, долго не
исчезающее и порой искалечивающее его навсегда. Это тяжелое
и опасное испытание; нравственное и умственное равновесие мо­
жет пострадать от этого и рискует никогда вполне не восстано­
виться. Разочарование наступает слишком внезапно и бывает
слишком полным; заблуждение было слишком велико и слишком
велики будут неприятности».
Это были приблизительно последние страницы, написанные
Тэном. Они превосходно резюмируют результаты долгого опыта
великого философа. Я думаю, что они совершенно непонятны, к
сожалению, для профессоров нашего университета, не бывавших
за границей. Воспитание - единственное средство, которым мы
обладаем, чтобы несколько действовать на душу народа, и грустно
думать, что во Франции почти нет никого, кто бы мог понять, что
наше современное воспитание составляет опасный элемент быст­
рого упадка, и вместо того чтобы развивать нашу молодежь, оно
извращает и унижает ее.
 Полезно было бы сопоставить эти страницы Тэна с наблюде­
ниями, произведенными над воспитательной системой в Америке
Полем Бурже, и собранными в его прекрасной книге «Outre-
Мег». Признав также, что наша воспитательная система создает
только ограниченных буржуа без инициативы и без воли или
анархистов, - «два типа, одинаково опасных, - цивилизованного
человека, бесплодно вращающегося среди бессильной пошлости,
либо увлеченного безумием разрушения» , - автор приводит срав­
нения, весьма заслуживающие внимания. Он сравнивает наши фран­
цузские лицеи, эти фабрики дегенерации, и американские школы,
превосходно подготавливающие человека для жизни. Тут можно
ясно видеть, какая пропасть существует между действительно де­
мократическими народами и такими, у которых демократические
идеи существуют только в речах, а не в мыслях.
Мы нисколько не удалились от психологии толпы в предше­
ствовавших строках. Чтобы понять идеи и верования, гнездящие­
ся в толпе в настоящую минуту и готовые завтра же проявиться
в полном развитии, надо знать, как готовилась почва для этого.
Образование, которое дается молодому поколению в какой-ни­
будь стране, позволяет нам предвидеть, какая участь ожидает эту
страну. Воспитание, получаемое современным поколением, оправ­
дывает самые мрачные предсказания в этом отношении. Образо­
вание и воспитание до некоторой степени могут улучшить или
испортить душу толпы. Необходимо было указать, как действует
на нее современная система и как масса равнодушных и нейт­
ральных индивидов превратилась постепенно в громадную ар­
мию недовольных, готовых повиноваться всяким внушениям уто­
пистов и риторов. В школах-то именно и подготавливается буду­
щее падение латинских народов.

Глава вторая
НЕПОСРЕДСТВЕННЫЕ ФАКТОРЫ
МНЕНИЙ ТОЛПЫ
В предшествующей главе мы изучили отдаленные и подгото­
вительные факторы, развивающие в душе толпы особенную вос­
приимчивость, благодаря которой в толпе возникают известные
чувства и идеи. Теперь нам нужно рассмотреть факторы, действу­
ющие на толпу непосредственным образом. В следующей главе
60
мы увидим, как надо обращаться с этими факторами, чтобы они
оказали свое действие.
В первой части нашего труда мы изучили чувства, идеи и
рассуждения толпы и можем отсюда вывести общее заключение
о способах воздействия на душу толпы. Мы уже знаем, что пора­
жает воображение толпы, какой силой и заразительностью обла­
дают внушения, особенно те, которые представляются в форме
образов; но так как происхождение внушений бывает весьма раз­
нообразно, то и факторы, способные действовать на душу толпы,
могут быть очень различны; поэтому-то и необходимо изучить
их отдельно, и такое изучение не будет бесполезной работой.
Толпа несколько напоминает сфинкса из античной сказки: надо
или научиться разрешать загадки, предлагаемые нам ее психоло­
гией, или же безропотно покориться тому, что толпа поглотит нас.

§1. Образы, слова и формулы

Изучая воображение толпы, мы видели, что на него очень
легко действовать, в особенности образами. Такие образы не все­
гда имеются в нашем распоряжении, но их можно вызывать по­
средством умелого применения слов и формул. Искусно обрабо­
танные формулы получают действительно ту магическую силу,
которая им приписывалась некогда адептами магий. Они могут
возбудить в душе толпы самые грозные бури, но умеют также и
успокаивать их. Можно было бы воздвигнуть пирамиду, гораздо
более высокую, чем пирамида Хеопса, из костей лишь тех людей,
которые пали жертвами могущества слов и формул.
Могущество слов находится в тесной связи с вызываемыми
ими образами и совершенно не зависит от их реального смысла.
Очень часто слова, имеющие самый неопределенный смысл, ока­
зывают самое большое влияние на толпу. Таковы, например, тер­
мины: демократия, социализм, равенство, свобода и т.д., до такой
степени неопределенные, что даже в толстых томах не удается с
точностью разъяснить их смысл. Между тем, в них, несомненно,
заключается магическая сила, как будто на самом деле в них
скрыто разрешение всех проблем. Они образуют синтез всех
бессознательных разнообразных стремлений и надежд на их реа­
лизацию.
Ни рассудок, ни убеждение не в состоянии бороться против
известных слов и известных формул. Они произносятся перед
толпой с благоговением, и тотчас же выражение лиц становится
61
почтительным, и головы склоняются. Многие смотрят на них как
на силы природы или сверхъестественные силы. Они вызывают
в душе грандиозные и смутные образы, и окружающая их нео­
пределенность только увеличивает их таинственное могущество.
Они являются таинственными божествами, скрытыми позади скинии,
к которым верующие приближаются с благоговейной дрожью.
Образы, вызванные словами независимо от их смысла, меня­
ются соответственно времени и народам, хотя сами формулы ос­
таются неизменными. С некоторыми словами временно связаны
всем известные образы, вызываемые ими. Слово играет в таком
случае роль звонка, вызывающего их появление.
Не все слова и формулы обладают способностью вызывать
образы. Бывает так, что слова, вызывавшие раньше образы, изна­
шиваются и уже более ничего не пробуждают в уме. Они стано­
вятся тогда пустыми звуками, единственная польза которых зак­
лючается в том, что они избавляют тех, кто их употребляет, от
обязанности думать. Имея маленький запас таких формул и об­
щих мест, заученных нами в молодости, мы обладаем всем, что
нужно, чтобы прожить жизнь, не утомляя себя размышлениями.
Слова, входящие в состав какого-нибудь известного опреде­
ленного языка, с течением веков изменяются очень медленно, но
беспрестанно меняются образы, которые они вызывают, и смысл,
который им придается. Вот почему раньше я высказал уже мне­
ние, что точный перевод выражений какого-нибудь языка, особен­
но если дело идет об исчезнувшем народе, вещь совершенно
невозможная. В самом деле, что мы делаем, например, подставляя
французский термин вместо латинского, греческого или санск­
ритского, или стараясь понять книгу, написанную на нашем род­
ном языке два, три столетия тому назад? Мы просто-напросто
заменяем образами и идеями, образовавшимися в нашем уме под
влиянием современной жизни, те понятия и образы, совершенно
непохожие на наши, которые зародились под влиянием древней
жизни в душе рас, находившихся в совершенно других условиях
существования. Когда люди революции копировали древних гре­
ков и римлян, разве они не придавали словам древних именно тот
смысл, которого у них никогда не было? Какое сходство может,
например, существовать между учреждениями древних греков и
теми, которые в наше время носят аналогичные названия? Чем
была в те времена республика, как не учреждением, аристократи­
ческим по существу, собранием маленьких деспотов, господству го-

62
щих над толпой рабов, находящихся в самом абсолютном подчи­
нении? Эти коммунальные аристократии, опирающиеся на раб­
ство, не могли бы существовать и одной минуты без него.
А слово «свобода», разве оно могло означать то же самое, что
означает теперь, в такую эпоху, когда даже не подозревалась
возможность свободно мыслить и не было более великого и
более редкого преступления, как рассуждения о богах, законах и
обычаях государства? Слово «отечество», например, в душе ка­
кого-нибудь афинянина или спартанца было только культом Афин
или Спарты, а вовсе не целой Греции, состоявшей из соперничаю­
щих между собой городов, ведших постоянную войну друг с
другом. Какой смысл имело это же самое слово «отечество» у
древних галлов, разделенных на соперничающие племена, отли­
чавшиеся своей расой, языком и религией>и легко побежденных
Цезарем, так как он постоянно имел среди них союзников? Толь­
ко Рим дал галлам отечество, доставив им политическое и рели­
гиозное единство. Даже не заглядывая так далеко, мы видим, что
всего лишь два столетия назад слово «отечество» понималось
совсем не так, как теперь, французскими аристократами вроде
великого Конде, которые вступили в союз с иностранцами про­
тив своего монарха. И разве то же самое слово не имело другого
смысла для эмигрантов, думавших, что они повинуются законам
чести, сражаясь против Франции? Со своей точки зрения они, без
сомнения, повиновались этим законам, ибо феодальный закон при­
крепляет вассала к его властелину, а не к земле, и следовательно,
где находится этот властелин, там и есть истинное отечество.
Очень многочисленны слова, смысл которых изменился по­
добным образом, и добраться до первоначального их смысла вов­
се не легко. Справедливо говорят, что надо много прочесть, прежде
чем в состоянии будешь сколько-нибудь уяснить себе, что означа­
ли для наших предков такие слова, как король и королевская
фамилия. Что же можно сказать относительно более сложных
терминов?
И так, значение слов бывает непостоянным, временным и ме­
няется сообразно векам и народам. Если мы хотим действовать
этими словами на толпу, то прежде всего должны знать, что они
означают в данную минуту, а никак не то, что они некогда означа­
ли, или могут означать для индивидов, обладающих другой духов­
ной организацией.
Таким образом, когда после разных политических переговоров

63
и перемен религиозных верований в толпе возникает глубокая
антипатия к образам, вызываемым известными словами, то пер­
вой обязанностью настоящего государственного человека долж­
но быть изменение слов. При этом он, разумеется, не должен
касаться сущности вещей, так как эти последние слишком тесно
связаны с наследственной организацией народа, чтобы их можно
было изменить. Рассудительный Токвиль давно уже обращал вни­
мание на то, что труды консульства и империи состояли главным
образом в том, чтобы нарядить в новые слова большинство уч­
реждений прошлого, т.е. заменить слова, вызывавшие неприятные
образы в воображении толпы, другими, новизна которых мешала
появлению этих образов. Так изменены были, например, названия
налогов, хотя налоги и сборы остались по существу те же.
Самой главной обязанностью государственных людей должно
быть, следовательно, переименование и поименование популярны­
ми или же нейтральными названиями тех вещей, которых толпа
уже не выносит более под их прежними именами. Могущество
слов так велико, что стоит только придумать изысканные назва­
ния для каких-нибудь самых отвратительных вещей, чтобы толпа
тотчас же приняла их. Тэн справедливо замечает, что именно
призывая свободу и братство, - слова очень популярные в те
времена, - якобинцы могли «водворить деспотизм, достойный Да­
гомеи, суд, достойный инквизиции, и организовать человеческие
гекатомбы, напоминающие гекатомбы древней Мексики». Искус­
ство правителей, а также адвокатов, именно и заключается в том,
чтобы уметь обращаться со словами. Главная трудность этого
искусства состоит в том, что в одном и том же обществе, но в
разных социальных слоях, одни и те же слова весьма часто име­
ют совершенно различный смысл. Внешне в этих общественных
слоях употребляют такие же точно слова, но эти слова никогда
не имеют того же самого значения.
В предшествующих примерах мы указывали на время как на
главный фактор изменения смысла слов. Если мы включим сюда
и расу, то увидим, что в одну и ту же эпоху у народов одинаково
цивилизованных, но различной расы, одни и те же слова выража­
ют часто очень различные идеи. Трудно понять все эти различия,
не совершив многочисленных путешествий, поэтому-то я и не
буду на них настаивать. Я ограничусь лишь указанием на то, что
слова, наиболее употребляемые толпой, обладают различным смыс­
лом у разных народов. К таковым принадлежат, например, «де-

64 2*
мократия» и «социализм», столь часто употребляемые в настоя­
щее время. Эти слова в действительности вызывают совершенно
противоположные образы в душе романских и англосаксонских
народов. У латинян слово «демократия» означает главным обра­
зом исчезновение воли и инициативы индивида перед волей и
инициативой общин, представляемых государством. На государ­
ство все более и более налагается обязанность руководить всем,
централизовать, монополизировать и фабриковать все, к государ­
ству обращаются постоянно все партии без исключения - радика­
лы, социалисты или монархисты. У англосаксов в Америке то же
самое слово «демократия» означает, наоборот, самое широкое раз­
витие воли и индивида и насколько возможно большее устране­
ние государства, которому ничем, даже делом народного просве­
щения, не дают управлять, за исключением полиции, армии и дип­
ломатических сношений. Итак, то же самое слово, которое у од­
ного народа обозначает устранение воли и индивидуальной ини­
циативы и преобладание государства, у другого получает совсем
иной смысл и означает чрезмерное развитие именно индивидуальной
воли и инициативы и полное устранение государства.

§2. Иллюзии
Начиная с самой зари цивилизации, толпа постоянно подпада­
ла под влияние иллюзий. Наибольшее число храмов, статуй и
алтарей было воздвигнуто именно творцам иллюзий. Некогда
властвовали религиозные иллюзии, теперь на сцену выступают
философские и социальные, но эти грозные владычицы всегда
находились во главе цивилизаций, последовательно развивавших­
ся на нашей планете. Во имя иллюзий сооружались храмы Халдеи
и Египта, средневековые религиозные здания, и во имя этих же
иллюзий совершился переворот в Европе сто лет тому назад. Все
наши художественные, политические или социальные понятия
непременно носят на себе могущественный отпечаток иллюзий.
Человек иногда повергает в прах эти иллюзии ценой ужасных
переворотов, но он всегда бывает вынужден снова извлечь их из-
под развалин.
Без этих иллюзий ему не удалось бы выйти из состояния
примитивного варварства, и без них он скоро снова впал бы в то
же состояние. Все это пустые тени, дщери наших мечтаний, но
они вынудили народы создать все то, что составляет теперь славу
искусства и величие нашей цивилизации.
3-2457 65
 «Если бы уничтожить в музеях и библиотеках и разбить о
камни паперти все произведения и художественные памятники,
вдохновленные религией, что же осталось бы от великой мечты
человечества? Доставлять людям надежды и иллюзии, без кото­
рых они не могли бы существовать, - вот назначение богов, геро­
ев и поэтов. Наука старалась выполнить эту задачу в течение
пятидесяти лет. Но в сердцах, жаждущих идеала, ее погубило то,
что она не осмеливается обещать больше и не умеет достаточно
лгать».
Философы последнего столетия с большим рвением старались
уничтожить религиозные, политические и социальные иллюзии,
которыми жили наши предки. Но уничтожая эти иллюзии, они в
то же время опустошили источники надежды и смирения. И по­
зади разбитых химер они наткнулись на слепые и скрытые силы
природы, неумолимые, безжалостные к слабости и чуждые со­
страдания.
Несмотря на весь свой прогресс, философия до сих пор не
дала еще толпе никаких идеалов, которые могли бы прельстить
ее; но так как толпе нужны иллюзии во что бы то ни стало, то она
инстинктивно, как бабочка, летящая на свет, направляется к тем,
кто ей их доставляет. Главным фактором эволюции народов ни­
когда не была истина, но всегда заблуждение. И если социализм
так могуществен в настоящее время, то лишь потому что он пред­
ставляет собой единственную уцелевшую иллюзию. Несмотря на
все научные демонстрации, он продолжает все-таки расти, и соци­
альная иллюзия царит в настоящее время над всеми обломками
прошлого, и ей принадлежит будущее. Толпа никогда не стреми­
лась к правде; она отворачивается от очевидности, не нравящейся
ей, и предпочитает поклоняться заблуждению, если только заб­
луждение это прельщает ее. Кто умеет вводить толпу в заблуж­
дение, тот легко становится ее повелителем; кто же стремится
образумить ее, тот всегда бывает ее жертвой.

§3. Опыт
Опыт является, наверное, единственным действительным сред­
ством для прочного укрепления какой-нибудь истины в душе
толпы и разрушения иллюзий, сделавшихся чересчур опасными.
Нужно, однако, чтобы опыт совершен был в широких размерах, и
чтобы он повторился несколько раз. Опыт одного поколения
обыкновенно не приносит пользы следующему, вот почему лишне
бб 3-2
пользоваться историческими фактами как примерами. Единствен­
ное значение таких демонстраций заключается лишь в том, что
они показывают, до какой степени необходимо из века в век
повторять опыт, чтобы он мог оказать какое-либо влияние и по­
шатнуть хотя бы одно-единственное заблуждение, если только
оно прочно укоренилось в душе толпы.
Наш век, так же, как и предшествующий, будет, вероятно, при­
водиться историками будущего в пример, как эра любопытных
опытов. И действительно, ни в какие другие века их не произво­
дилось так много!
Самым гигантским из всех этих опытов была, без сомнения,
Французская революция. Для обнаружения истины, заключаю­
щейся в том, что нельзя переделать во всех отношениях какое-
нибудь общество лишь на основании указаний чистого разума,
понадобилось погубить несколько миллионов человеческих жиз­
ней и волновать Европу в течение целых двадцати лет. Чтобы
доказать на опыте, как дорого обходятся народам Цезари, кото­
рых они приветствуют радостными криками, понадобился целый
ряд разорительных испытаний в течение целых пятидесяти лет,
но, несмотря на всю их очевидность, они все еще, по-видимому,
недостаточно убедительны. Между тем, первый из этих опытов
стоил три миллиона человеческих жизней и был причиной наше­
ствия; второй же вызвал разложение и необходимость содержать
постоянные армии. Третий опыт чуть-Чуть не был сделан недав­
но и, вероятно, рано или поздно будет-таки сделан. Чтобы убе­
дить целый народ в том, что огромная германская армия вовсе не
представляет собой, как учили нас лет тридцать тому назад, толь­
ко безвредную национальную гвардию, понадобилась ужасная война,
стоившая нам очень дорого.
Мнение толпы составилось в данном случае путем грубых ассоциа­
ций предметов, совершенно несходных между собой, механизм образо­
вания которых я изложил выше. Наша национальная гвардия тех вре­
мен состояла из миролюбивых лавочников без всякого следа дисцип­
лины, и к ней нельзя было относиться серьезна; поэтому все, что носило
аналогичное название, вызывало те же самые образы и вследствие этого
считалось таким же безвредным учреждением; заблуждение толпы раз­
делялось в то время, как это вообще часто бывает с какими-нибудь
общими мнениями, так же и ее вожаками. В своей речи, произнесенной
31 декабря 1887 г. в палате депутатов и воспроизведенной Е. Олливье
в его книге, Тьер, часто следовавший за мнением толпы, но никогда его
не опережавший, утверждал, что Пруссия помимо действующей армии,

з*
67
приблизительно равняющейся французской армии, не имеет ничего
другого, кроме национальной гвардии, такой же, как и французская
национальная гвардия, и, следовательно, не представляющей серьезного
значения. Эти утверждения вышеназванного государственного челове­
ка оказались столь же верными, как и его предвидения незначительной
будущности железных дорог.
Чтобы признать, наконец, что протекционизм разоряет народы,
которые вводят его у себя, понадобится так же по крайней мере
двадцатилетний бедственный опыт. Примеры эти можно увели­
чить до бесконечности.

§4. Р ассудок
Перечисляя факторы, способные производить впечатление на
душу толпы, мы могли бы совершенно не упоминать о рассудке,
если бы это не было нужно нам для того, чтобы указать на
отрицательное значение его влияния.
Мы указали уже, что на толпу нельзя влиять рассуждениями,
так как ей доступны только грубые ассоциации идей. Поэтому-то
факторы, умеющие производить впечатление на толпу, всегда об­
ращаются к ее чувствам, а не к ее рассудку. Законы логики не
оказывают на нее никакого действия. Чтобы убедить толпу, надо
сначала хорошенько ознакомиться с воодушевляющими ее чув­
ствами, притвориться, что разделяешь их, затем попытаться их
изменить, вызывая посредством первоначальных ассоциаций ка­
кие-нибудь прельщающие толпу образы. Надо также уметь вер­
нуться назад в случае нужды, и главное - уметь угадывать еже­
минутно те чувства, которые порождаешь в толпе.
Мои первые наблюдения над искусством производить впечатление
на толпу и над тем, как мало действует логика в данном случае, отно­
сятся ко времени осады Парижа, к тому дню, когда я увидел, как вели в
Лувр, где заседало в то время правительство, маршала В ., которого не­
истовая толпа обвиняла в том, что он снимал план укреплений с целью
продать его пруссакам. Один из членов правительства, знаменитый
оратор Г.П. вышел, чтобы уговорить толпу, требовавшую немедленной
казни своего пленника. Я ожидал, что оратор докажет толпе нелепость
ее обвинений, сказав, что маршал, которого она обвиняет, сам был одним
из строителей этих укреплений, и что планы этих укреплений прода­
ются у всех книгопродавцев. К моему величайшему изумлению (я был
тогда очень молод), я услышал совсем другую речь. «Расправа будет
произведена, - закричал оратор приближаясь к пленнику, - и расправа
самая безжалостная. Предоставьте правительству национальной обо-
6.8 3-4
роны закончить ваше расследование. Мы же покамест запрем пленни­
ка». Толпа немедленно успокоилась, удовлетворенная этим кажущим­
ся исполнением своих требований, и спустя четверть часа маршал мог
спокойно вернуться домой. Но он неминуемо был бы разорван на част,
если бы оратор начал приводить толпе, находящейся в состоянии яро­
сти, логические доводы, которые мне по молодости лет казались сталь
убедительными.
Необходимость постоянно менять свою речь сообразно с про­
изводимым ею в ту минуту впечатлением, заранее осуждает на
неуспех всякие подготовленные и заученные речи. В такой речи
оратор следит только за развитием своей собственной мысли, а
не за развитием мыслей своих слушателей, и уже поэтому одному
влияние его совершенно ничтожно.
Логические умы, привыкшие всегда иметь дело с целой цепью
рассуждений, вытекающих одно из другого, непременно прибега­
ют к такому же способу убеждения, когда обращаются к толпе, и
всегда бывают изумлены тем, как мало действуют на нее аргумен­
тации. Попробуйте подействовать рассуждениями на примитив­
ные умы, на дикарей или детей, например, и вы тогда вполне
убедитесь, как мало значения имеет подобный метод аргументации.
Незачем, однако, спускаться до примитивных существ, чтобы
убедиться в полной несостоятельности их рассуждений, когда им
приходится бороться с чувствами. Припомним только, как упор­
но держались в течение долгих веков религиозные суеверия, про­
тиворечащие даже самой простой логике. В течение более чем
двух тысяч лет самые блестящие гении склонялись перед их
властью, и лишь в современные эпохи явилась возможность оспа­
ривать их достоверность. В средние века и в эпоху Возрождения
было не мало просвещенных людей, но не было ни одного, кото­
рого путем рассуждений можно было бы убедить в ребяческом
характере всех этих суеверий и возбудить в нем хотя бы слабые
сомнения насчет злодеяний дьявола и необходимости костра для
колдуний.
Следует ли сожалеть о том, что толпа никогда не управляется
рассудком? Мы не решились бы утверждать это. Вряд ли голос
рассудка мог бы увлечь человечество на путь цивилизации и
сообщить ему ту горячность и смелость, которую вызвали в нем
химеры. Без сомнения, эти химеры, дщери бессознательного, были
необходимы. Каждая раса заключает в своей духовной организа­
ции те законы, которые управляют ее судьбой, и быть может, она
69
повинуется именно этим законам, движимая роковым инстинктом
во всех своих побуждениях, даже явно самых безрассудных. Иног­
да нам кажется, что народы подчиняются тайным силам, подоб­
ным тем, которые заставляют желудь развиваться постепенно в
дуб и вынуждают комету двигаться по своей орбите.
То немногое, что мы можем узнать об этих силах, мы должны
отыскивать в общем ходе эволюции народа, а не в отдельных
фактах, из которых слагается эта эволюция. Если же принимать
во внимание только такие изолированные факты, то может пока­
заться, что историей управляют самые невероятные случайности.
Разве это не невероятный факт, например, что несколько арабс­
ких шаек, вышедших из пустынь, в состоянии были победить
самую большую часть старого греко-римского мира и основать
империю, еще более великую, нежели империя Александра? Разве
не невероятно также, что в старой иерархической Европе какой-
то безвестный артиллерийский поручик мог царствовать над мно­
жеством народов и королей.
Представим, следовательно, разум философам, но не будем тре­
бовать от него слишком большого вмешательства в дело управ­
ления людьми. Не при помощи рассудка, а всего чаще помимо
него, народились такие чувства, как честь* самоотвержение, рели­
гиозная вера, любовь к славе и к отечеству - чувства, которые
были до сих пор главными пружинами всякой цивилизации.

Глава третья
ВОЖАКИ ТОЛПЫ
И ИХ СПОСОБЫ УБЕЖДЕНИЯ
Духовная организация толпы нам уже известна, и мы знаем
также, какие двигатели могут действовать на ее душу. Теперь нам
остается рассмотреть способы применения этих двигателей и ука­
зать, кто может ими пользоваться.

§1. Вожаки толпы

Лишь только известное число живых существ соберется вме­
сте, все равно, будет ли то стадо животных или толпа людей, они
инстинктивно подчиняются власти своего вождя. В толпе людей
вождь часто бывает только вожаком, но, тем не менее, роль его
значительна. Его воля представляет то ядро, вокруг которого
70
кристаллизуются и объединяются мнения. Он составляет собой
первый элемент организации разнородной толпы и готовит в ней
организацию сект. Пока же это не наступит, он управляет ею, так
как толпа представляет собой раболепное стадо, которое не мо­
жет обойтись без властелина.
Вожак обыкновенно сначала сам был в числе тех, кого ведут;
он так же был загипнотизирован идеей, апостолом которой сде­
лался впоследствии. Эта идея до такой степени завладела им, что
все вокруг исчезло для него, и всякое противное мнение ему
казалось уже заблуждением и предрассудком. Потому-то Робес­
пьер, загипнотизированный идеями Руссо, и пользовался метода­
ми инквизиции для их распространения.
Обыкновенно вожаки не принадлежат к числу мыслителей -
это люди действия. Они не обладают проницательностью, так как
проницательность ведет обыкновенно к сомнениям и бездействию.
Чаще всего вожаками бывают психически неуравновешенные люди,
полупомешанные, находящиеся на границе безумия. Как бы ни
была нелепа идея, которую они защищают, и цель, к которой они
стремятся, их убеждения нельзя поколебать никакими доводами
рассудка. Презрение и преследование не производят на них впе­
чатления или же только еще сильнее возбуждают их личный
интерес, семья - все ими приносится в жертву. Инстинкт самосох­
ранения у них исчезает до такой степени, что единственная награ­
да, к которой они стремятся, - это мученичество. Напряженность
их собственной веры придает их словам громадную силу внуше­
ния. Толпа всегда готова слушать человека, одаренного сильной
волей и умеющего действовать на нее внушительным образом.
Люди в толпе теряют свою волю и инстинктивно обращаются к
тому, кто ее сохранил.
В вожаках у народов никогда не бывало недостатка, но эти
вожаки всегда должны были обладать очень твердыми убежде­
ниями, так как только такие убеждения создают апостолов. Час­
то вожаками бывают хитрые ораторы, преследующие лишь свои
личные интересы и действующие путем поблажки низким инстин­
ктам толпы. Влияние, которым они пользуются, может быть и
очень велико, но всегда бывает очень эфемерно. Великие фанати­
ки, увлекавшие душу толпы, Петр Пустынник, Лютер, Савонарола,
деятели революции, только тогда подчинили ее своему обаянию,
когда сами подпали под обаяние известной идеи. Тогда им уда-
лось создать в душе толпы ту грозную силу, которая называется
верой и содействует превращению человека в абсолютного раба
своей мечты.
Роль всех великих вожаков главным образом заключается в
том, чтобы создать веру, все равно, религиозную ли, политическую,
социальную, или веру в какое-нибудь дело, человека или идею,
вот почему их влияние и бывало всегда очень велико. Из всех
сил, которыми располагает человечество, сила веры всегда была
самой могущественной, и не напрасно в Евангелии говорится, что
вера может сдвинуть горы. Дать человеку веру - это удесятерить
его силы. Великие исторические события произведены были без­
вестными верующими, вся сила которых заключалась в их вере.
Не ученые и не философы создали великие религии, управляв­
шие миром и обширные царства, распространявшиеся от одного
полушария до другого!
Во всех этих случаях, конечно, действовали великие вожаки, а
их не так много в истории. Они образуют вершину пирамиды,
постепенно спускающейся от этих могущественных властителей
над умами толпы до того оратора, который в дымной гостинице
медленно подчиняет своему влиянию слушателей, повторяя им
готовые формулы, смысла которых он сам не понимает, но счита­
ет их способными непременно повести за собой реализацию всех
мечтаний и надежд.
Во всех социальных сферах, от самых высших до низших,
если только человек не находится в изолированном положении,
он легко подпадает под влияние какого-нибудь вожака. Боль­
шинство людей, особенно в народных массах, за пределами своей
специальности не имеет почти ни о чем ясных и более или менее
определенных понятий. Такие люди не в состоянии управлять
собой, и вожак служит им руководителем.
Власть вожаков очень деспотична, но именно этот деспотизм и
заставляет ей подчиняться. Нетрудно убедиться, как легко они
вынуждают рабочие классы, даже самые буйные, повиноваться
себе, хотя для поддержания своей власти у них нет никаких
средств. Они назначают число рабочих часов, величину заработ­
ной платы, организуют стачки и заставляют их начинаться и пре­
кращаться в определенный час.
В настоящее время вожаки толпы все более и более оттесня­
ют общественную власть, теряющую свое значение вследствие
72
распрей. Тирания новых властелинов покоряет толпу и заставля­
ет ее повиноваться им больше, чем она повиновалось какому-
нибудь правительству. Если же вследствие какой-нибудь случай­
ности вожак исчезает и не замещается немедленно другим, то
толпа снова становится простым сборищем без всякой связи и
устойчивости. Во время последней стачки кучеров омнибусов в
Париже достаточно было арестовать двух вожаков, руководив­
ших ею, чтобы она тотчас же прекратилась. В душе толпы преоб­
ладает не стремление к свободе, а потребность подчинения; толпа
так жаждет повиноваться, что инстинктивно покоряется тому, кто
объявляет себя ее властелином.
Класс вожаков удобно подразделяется на две определенные
категории. К одной принадлежат люди энергичные, с сильной, но
появляющейся у них лишь на короткое время волей; к другой -
вожаки, встречающиеся гораздо реже, обладающие сильной, но в
тоже время и стойкой волей. Первые - смелы, буйны, храбры; они
особенно пригодны для внезапных дерзких предприятий, для того,
чтобы увлечь массы несмотря на опасность и превратить в героев
вчерашних рекрутов. Таковы были, например, Ней и Мюрат во
времена первой Империи. В наше время таким был Гарибальди,
не обладавший никакими особенными талантами, но очень энер­
гичный, сумевший овладеть целым неаполитанским королевством,
располагая лишь горстью людей, тогда как королевство имело в
своем распоряжении дисциплинированную армию для своей за­
щиты.
Но энергия этих вожаков, хотя и очень могущественная, дер­
жится недолго и исчезает вместе с возбудителем, вызвавшим ее
появление. Очень часто герои, проявившие такую энергию, вер­
нувшись к обыденной жизни, обнаруживали самую изумительную
слабость и полную неспособность руководить своими поступка­
ми даже при самых обыкновенных условиях, хотя они с виду так
хорошо умели руководить другими людьми. Такие вожаки могут
выполнять свою функцию лишь при том условии, если ими руко­
водят и возбуждают их постоянно, и если всегда над ними нахо­
дится человек или идея, указывающие им их поведение.
Вторая категория вожаков, обладающих стойкой волей, не столь
блестяща, но имеет гораздо большее значение. К этой категории
и принадлежат истинные основатели религии и творцы великих
дел: св. Павел, Магомет, Христофор Колумб, Лессепс. Умны ли
73
они, или ограничены - все равно, мир будет всегда им принадле­
жать! Их упорная воля представляет собой такое бесконечно
редкое и бесконечно могущественное качество, которое всё зас­
тавляет себе покоряться. Часто не отдают себе достаточно отче­
та в том, чего можно достигнуть посредством упорной и сильной
воли, а между тем, ничто не может противостоять такой воле - ни
природа, ни боги, ни люди.
Ближайшим примером того, что достигается сильной волей,
служит знаменитый человек* разделивший два мира и выполнив­
ший задачу, которую напрасно пытались выполнить в течение
трех тысяч лет многие из величайших государей. Позднее он
потерпел неудачу в подобном же предприятии, но тогда уже на­
ступила старость, перед которой все стушевывается, даже воля.
История тех трудностей, которые надо было преодолеть при про­
рытии Суэцкого канала, лучше всего указывает во всех своих
подробностях, как много может сделать одна только сильная воля.
Очевидец, доктор Казалес, в нескольких захватывающих строч­
ках резюмирует это великое дело, об осуществлении которого
рассказывал сам его бессмертный автор: «Он рассказывал изо
дня в день все эпизоды эпопеи канала, говорит Казалес. Он
рассказывал, как ему надо было победить невозможное и сделать
его возможным, восторжествовать над всеми препятствиями, коа­
лициями, неудачами, несчастиями и неуспехами всякого рода. Од­
нако ничто не могло ввергнуть его в уныние, заставить упасть
духом. Он вспоминал, как восстала и безустанно нападала на
него Англия, какую нерешительность выказывали Египет и Фран­
ция; как французский консул больше других мешал началу работ,
и как ему нужно было противодействовать, влияя на рабочих,
подвергая их жажде и отказывая им в пресной воде; он говорил,
что морское министерство, инженеры, все люди серьезные, опыт­
ные, ученые, но естественным образом настроенные враждебно
против его идеи и притом убежденные в его гибели, предсказы­
вали эту гибель в такой-то день и час, точно дело шло о солнеч­
ном затмении».
Книга, в которой была бы рассказана жизнь всех великих
вожаков толпы, конечно, не могла бы заключать в себе много
имен, но все эти имена стояли во главе важнейших событий на­
шей цивилизации и истории.
 §2. Способы действия вожаков:
утверждение, повторение, зараза
Когда бывает нужно на мгновение увлечь толпу, заставить ее
совершить какой-нибудь акт, например, ограбить дворец, погиб­
нуть, защищая укрепление или баррикаду, надо действовать по­
средством быстрых внушений, и самым лучшим внушением явля­
ется все-таки личный пример. Однако толпа, чтобы повиноваться
внушению, должна быть подготовлена к этому раньше известны­
ми обстоятельствами, и главное - надо, чтобы тот, кто хочет ув­
лечь ее за собой, обладал особенным качеством, известным под
именем обаяния, о котором мы будем говорить далее.
Когда же дело идет о том, чтобы заставить душу толпы про­
никнуться какими-нибудь идеями или верованиями, например, со­
временными социальными теориями, то применяются другие спо­
собы, преимущественно следующие: утверждение, повторение, за­
раза. Действие этих способов медленное, но результаты, достига­
емые ими, очень стойки.
Простое утверждение, не подкрепляемое никакими рассужде­
ниями и никакими доказательствами, служит одним из самых вер­
ных средств для того, чтобы заставить какую-нибудь идею про­
никнуть в душу толпы. Чем более кратко утверждение, чем более
оно лишено какой бы то ни было доказательности, тем более оно
оказывает влияние на толпу. Священные книги и кодексы всех
веков всегда действовали посредством простого утверждения;
государственные люди, призванные защищать какое-нибудь
политическое дело, промышленники, старающиеся распространять
свои продукты с помощью объявлений, хорошо знают, какую силу
имеет утверждение.
Утверждение тогда лишь оказывает действие, когда оно по­
вторяется часто и, если возможно, в одних и тех же выражениях.
Кажется, Наполеон сказал, что существует только одна заслужи­
вающая внимания фигура риторики - это повторение. Посред­
ством повторения идея водворяется в умах до такой степени
прочно, что в конце концов она уже принимается как доказанная
истина.
Влияние утверждения на толпу становится понятным, когда
мы видим, какое могущественное действие оно оказывает на са­
мые просвещенные умы. Это действие объясняется тем, что час­
то повторяемая идея в конце концов врезается в самые глубокие
области бессознательного, где именно и вырабатываются двига-
тели наших поступков. Спустя некоторое время мы забываем,
кто был автором утверждения, повторявшегося столько раз, и в
конце концов начинаем верить ему, отсюда-то и происходит изуми­
тельное влияние всяких публикаций. После того, как мы сто, ты­
сячу раз прочли, что лучший шоколад - это шоколад X, нам начи­
нает казаться, что мы слышали это с разных сторон, и мы в конце
концов совершенно убеждаемся в этом. Прочтя тысячи раз, что
мука Y спасла таких-то и таких-то знаменитых людей от самой
упорной болезни, мы начинаем испытывать желание прибегнуть к
этому средству, лишь только заболеваем аналогичной болезнью.
Читая постоянно в одной и той же газете, что А - совершенный
негодяй, а В - честнейший человек, мы конце концов становимся
сами в убежденными в этом, конечно, если только не читаем при
этом еще какую-нибудь другую газету, высказывающую совер­
шенно противоположное мнение. Только утверждение и повторе­
ние в состоянии состязаться друг с другом, так как обладают в
этом случае одинаковой силой.
После того, как какое-нибудь утверждение повторялось уже
достаточное число раз, и повторение было единогласным (как
это можно наблюдать, скажем, на примере некоторых финансо­
вых предприятий, пользующихся известностью и достаточно бо­
гатых, чтобы купить себе поддержку общественного мнения), об­
разуется то, что называется течением, и на сцену выступает могу­
щественный фактор - зараза. В толпе идеи, чувства, эмоции, веро­
вания - все получает такую же могущественную силу заразы,
какой обладают некоторые микробы Это явление вполне есте­
ственное, и его можно наблюдать даже у животных, когда они
находятся в стаде. Паника, например, или какое-нибудь беспоря­
дочное движение нескольких баранов быстро распространяется
на целое стадо. В толпе все эмоции также точно быстро стано­
вятся заразительными, чем и объясняется мгновенное распрост­
ранение паники. Умственные расстройства, например, безумие, также
обладают заразительностью. Известно, как часто наблюдаются
случаи умопомешательства среди психиатров, а в последнее вре­
мя замечено даже, что некоторые формы, например агорафобия,
могут даже передаваться от человека животным.
Появление заразы не требует одновременного присутствия
нескольких индивидов в одном и том же месте; оно может прояв­
лять свое действие и на расстоянии, под влиянием известных
событий, ориентирующих направление мыслей в известном смыс-
ле и предающих ему специальную окраску, соответствующую толпе.
Это заметно особенно в тех случаях, когда умы уже подготовле­
ны заранее отдаленными факторами, о которых я говорил выше.
Поэтому-то революционнее движение 1848 года, начавшись в
Париже, сразу распространилось на большую часть Европы и по­
шатнуло несколько монархий. Подражание, которому при­
писывается такая крупная роль в социальных явлениях, в сущно­
сти составляет лишь одно из проявлений заразы. В другом месте
я уже достаточно говорил о влиянии подражания и поэтому
здесь ограничусь лишь тем, что воспроизведу то, что было сказа­
но мною об этом предмете пятнадцать лет тому назад и развито в
последствии другими авторами в новейших сочинениях:
«Человек так же, как и животное, склонен к подражанию; оно
составляет для него потребность при условии, конечно, если не
обставлено затруднениями. Именно эта потребность и обуслов­
ливает могущественное влияние так называемой моды. Кто же
посмеет не подчиниться ее власти, все равно, касается ли это
мнений, идей, литературных произведений или же просто-напрос-
го одежды? Управляют толпой не при помощи аргументов, а
яишь при помощи образцов. Во всякую эпоху существует не­
большое число индивидов, внушающих толпе свои действия, и
бессознательная масса подражает им. Но эти индивиды не долж­
ны все-таки слишком удаляться от преобладающих в толпе идей,
шаче подражать будет трудно, и тогда все их влияние сведется к
гулю. По этой-то причине люди, стоящие много выше своей эпо-
ш, не имеют вообще на нее никакого влияния. Они слишком
ггдалены от нее. Поэтому-то и европейцы со всеми преимуще­
ствами своей цивилизации имеют столь незначительное влияние
ia народы Востока; они слишком отличаются от этих народов...
Двойное влияние - прошлого и взаимного подражания - в
юнце концов вызывает у людей одной и той же страны и одной и
ой же эпохи такое сходство, что даже те, кто менее всего должен
>ыл бы подаваться такому влиянию, - философы, ученые и лите­
раторы - обнаруживают все же такое семейное сходство в своих
[ыслях и стиле, что по этим признакам можно тотчас же узнать
поху, к которой они принадлежат. Достаточно короткого разго-
ора с каким-нибудь человеком, чтобы получить полное понятие
том, что он читает, какие его обычные занятия и в какой среде
н живет».
Зараза настолько могущественна, что она может внушать ин-
дивидам не только известные мнения, но и известные чувства.
Благодаря именно такой заразе, в известную эпоху подвергались
презрению известные произведения, например, «Тангейзер», спус­
тя несколько лет возбудивший восторги тех же самых людей,
которые его осмеяли.
Мнения и верования распространяются в толпе именно путем
заразы, а не путем рассуждений, и верования толпы всех эпох
возникали посредством такого же точно механизма: утвержде­
ния, повторения и заразы. Ренан совершенно справедливо срав­
нивает первых основателей христианства «с рабочими социалис­
тами, распространяющими свои идеи по кабакам». Вольтер также
говоря о христианской религии, сказал, «что в течение более чем
ста лет ее последователями была только самая презренная чернь».
На примерах, аналогичных тем, на которые я уже указывал
здесь, можно ясно проследить, как зараза, действующая вначале
только в народных слоях, постепенно переходит в высшие слои
общества; мы можем убедиться в этом на наших современных
социалистских доктринах, которыми в настоящее время начинают
увлекаться уже те, кто осужден сделаться первыми жертвами их
торжества. Действие заразы настолько сильно и могущественно,
что перед ним отступает всякий личный интерес.
Вот почему всякое мнение, сделавшись популярным, в конце
концов получает такую силу, что проникает и в самые высшие
социальные слои и становится там господствующим, хотя бы не­
лепость его была вполне очевидна. В этом явлении заключается
очень любопытная реакция низших социальных слоев на высшие,
тем более любопытная, что все верования толпы всегда происте­
кают из какой-нибудь высшей идеи, не пользовавшейся никаким
влиянием в той среде, в которой она народилась. Обыкновенно
вожаки, подпавшие под влияние этой идеи, завладевают ею, извра­
щают ее, создают секту, которая в свою очередь извращает и
затем распространяет ее в недрах масс, продолжающих извращать
ее все более и более. Сделавшись наконец народной истиной, эта
идея некоторым образом возвращается к своему первоначально­
му источнику и тогда уже действует на высшие слои нации. В
конце концов мы видим, что все-таки ум управляет миром. Фило­
софы, создавшие какие-нибудь идеи, давно уже умерли и преврати­
лись в прах, но благодаря описанному мною механизму, мысль их
все-таки торжествует в конце концов.
 §3. Обаяние
Идеи, распространяемые путем утверждения, повторения и за­
разы, обязаны своим могуществом главным образом таинствен­
ной силе, которую они приобретают, - обаянию.
Идеи или люди, подчинявшие себе мир, господствовали над
ним преимущественно благодаря этой непреодолимой силе, имену­
емой обаянием. Мы все понимаем значение этого слова, но оно
употребляется часто в таких различных смыслах, что объяснить
его нелегко. Обаяние может слагаться из противоположных чувств,
например, восхищения и страха. В основе обаяния действительно
часто заложены именно эти чувства, но иногда оно существует и
без них. Наибольшим обаянием, например, пользуются умершие,
следовательно, существа, которых мы не боимся: Александр, Це­
зарь, Магомет, Будда. С другой стороны есть такие предметы и
фикции, которые нисколько не возбуждают в нас восхищения,
например, чудовищные божества подземных храмов Индии, но
которые, тем не менее, имеют огромное обаяние.
В действительности обаяние - это род господства какой-ни­
будь идеи или какого-нибудь дела над умом индивида. Это гос­
подство парализует все критические способности индивида и на­
полняет его душу удивлением и почтением. Вызванное чувство
необъяснимо, как и все чувства, но, вероятно, оно принадлежит к
тому же порядку, к какому принадлежит очарование, овладеваю­
щее замагнитизированным субъектом. Обаяние составляет са­
мую могущественную причину всякого господства; боги, короли
и женщины не могли бы никогда властвовать без него.
Различные виды обаяния можно, однако, подразделить на две
главные категории: обаяние приобретенное и обаяние личное.
Приобретенное обаяние - то, которое доставляется именем, богат­
ством, репутацией; оно может совершенно не зависеть от личного
обаяния. Личное же обаяние носит более индивидуальный харак­
тер и может существовать одновременно с репутацией, славой и
богатством, но может обходиться и без них.
Приобретенное или искусственное обаяние гораздо больше
распространено. Уже одного того факта, что какой-нибудь инди­
вид занимает известное социальное положение, обладает извест­
ным богатством и титулами, бывает зачастую достаточно, чтобы
придать ему обаяние, как бы ни было ничтожно его личное значе­
ние. Военный в своем мундире, судья в своей мантии всегда пользу­
ются обаянием. Паскаль совершенно справедливо указывал на
необходимость облачить судей в мантии и парики. Без этого они
бы лишились на три четверти своего авторитета. Самый свире­
пый социалист всегда бывает несколько смущен при виде принца
или маркиза; стоит присвоить себе такой титул, и самый прозор­
ливый коммерсант легко даст себя обморочить.
Это влияние титулов, орденов и мундиров на толпу встречается во
всех странах, даже там, где больше всего развито чувство личной свобо­
ды. Я приведу по атому поводу отрывок из новой книги одного путе­
шественника, рассказывающего следующее о том обаянии, которым
пользуются некоторые личности в Англии:
«Много раз мне приходилось наблюдать особенное состояние опьт
янения, которое овладевает даже самыми благоразумными англичана­
ми при виде и общений с каким-нибудь пэром Англии. Они заранее
уже любят его, лишь бы богатство его соответствовало его положению, и
в его присутствии они всё переносят от него с восторгом. Они красне­
ют от удовольствия, когда он приближается к ним или заговаривает с
ними; сдерживаемая радость сообщает непривычный блеск их глазам.
У них «лорд находится в крови», если позволено будет так выразиться,
как мы выражаемся, например, про испанца, что у него танцы в крови,
про немца - что у него музыка в крови, и про француза - что у него в
крови революция. Их страсть к лошадям и Шекспиру менее сильна, и
они менее извлекают из нее наслаждения. Книга пэров имеет огром­
ный сбыт и ее можно найти в самых отдаленных местах и у всех так же,
как Библию».
Я касаюсь здесь лишь обаяния, которое имеют люди; но рядом
с этим можно поставить и обаяние мнений, литературных и худо­
жественных произведений и т.д. В последнем случае чаще всего
обаяние является результатом усиленного повторения. История
и в особенности история литературы и искусства, представляет
собой не что иное, как повторение все одних и тех же суждений,
которые никто не смеет оспаривать и в конце концов все повто­
ряют их так, как выучили в школе. Есть имена и вещи, которых
никто не смеет коснуться. Для современного читателя, например,
чтение Гомера доставляет, конечно, огромную и непреодолимую
скуку, но кто же посмеет сознаться в этом? Парфенон в его
настоящем виде является несчастной развалиной, лишенной вся­
кого интереса, но эта развалина обладает обаянием именно пото­
му что она представляется нам не в том виде, в каком она есть, а
в сопровождении всей свиты исторических воспоминаний. Глав­
ное свойство обаяния именно и заключается в том, что оно не
допускает видеть предметы в их настоящем виде и парализует

80
всякие суждения. Толпа всегда, а индивиды - весьма часто нужда­
ются в готовых мнениях относительно всех предметов. Успех
этих мнений совершенно не зависит от той частицы истины или
заблуждения, которая в них заключается, а исключительно лишь
от степени их обаяния.
Теперь я буду говорить о личном обаянии. Этот род обаяния
совершенно отличается от искусственного или приобретенного
обаяния и не зависит ни от титула, ни от власти; оно составляет
достояние лишь немногих лиц и сообщает им какое-то магнети­
ческое очарование, действующее на окружающих, несмотря даже
на существование между ними равенства в социальном отноше­
нии и на то, что они не обладают никакими обыкновенными сред­
ствами для утверждения своего господства. Они внушают свои
идеи, чувства тем, кто их окружает, и те им повинуются, как пови­
нуются, например, хищные звери своему укротителю, хотя они
легко могли бы его разорвать.
Великие вожаки толпы - Будда, Магомет, Жанна д ’Арк, Напо­
леон - обладали в высшей степени именно такой формой обаяния
и благодаря ей подчиняли себе толпу. Боги, герои и догматы
внушаются, но не оспариваются; они исчезают, как только их
подвергают обсуждению.
Великие люди, об обаянии которых я только что говорил, без
этого обаяния не могли бы сделаться знаменитыми. Конечно,
Наполеон, находясь в зените своей славы, пользовался огромным
обаянием, благодаря своему могуществу, но все же это обаяние
существовало у него и тогда еще, когда он не имел никакой
власти и был совершенно неизвестен. Благодаря протекции, он
был назначен командовать армией в Италии и попал в кружок
очень строгих, старых воинов-генералов, готовых оказать доволь­
но-таки сухой прием молодому собрату, посаженному им на шею.
Но с первой же минуты, с первого свидания, без всяких фраз,
угроз или жестов, будущий великий человек покорил их себе.
Тэн заимствует из мемуаров современников следующий интерес­
ный рассказ об этом свидании:
«Дивизионные генералы, в том числе Ожеро, старый вояка,
грубый, но героичный, очень гордившийся своим высоким ростом
и своей храбростью, прибыли в главную квартиру весьма преду­
бежденными против выскочки, присланного из Парижа. Ожеро
заранее возмущался, уже составив себе мнение о нем по описа­
нию и готовясь не повиноваться этому «фавориту Барраса», «ге-

81
нералу Вандемьера», «уличному генералу», на которого все смот­
рели как на медведя, потому что он всегда держался в стороне и
был задумчив, притом этот малорослый генерал имел репутацию
математика и мечтателя. Их ввели. Бонапарт заставил себя ждать.
Наконец он вышел, опоясанный шпагой, и, надев шляпу, объяснил
генералам свои намерения, отдал приказания и отпустил их. Оже-
ро безмолвствовал, и только когда они уже вышли на улицу, он
спохватился и разразился своими обычными проклятиями, согла­
шаясь вместе с Массеной, что этот маленький генерал внушил
ему страх, и он решительно не может понять, почему с первого
взгляда он почувствовал себя уничтоженным перед его превос­
ходством».
Обаяние Наполеона еще более увеличилось под влиянием его
славы, когда он сделался великим человеком. Тогда уже его
обаяние сделалось почти равносильно обаянию какого-нибудь
божества. Генерал Вандамм, революционный вояка, еще более гру­
бый и энергичный, чем Ожеро, говорил о нем маршалу Дорнано в
1815 году, когда они вместе поднимались по лестнице в Тюиль-
рийском дворце: «Мой милый, этот человек производит на меня
такое обаяние, в котором я не могу отдать себе отчета, и притом
до такой степени, что я, не боящийся ни Бога, ни черта, приближа­
ясь к нему, дрожу, как ребенок; и он бы мог заставить меня
пройти через игольное ушко, чтобы затем бросить меня в огонь».
Наполеон оказывал такое же точно обаяние на всех тех, кто
приближался к нему.
Сознавая вполне свое обаяние. Наполеон понимал, что он только
увеличивает его, обращаясь даже хуже, чем с конюхами, с теми важны­
ми лицами, которые его окружали и в числе которых находились зна­
менитые члены Конвента, внушавшие некогда страх Европе. Рассказы,
относящиеся к тому времени, заключают в себе много знаменательных
фактов в этом отношении. Однажды в государственном совете Наполе­
он очень грубо поступил с Беньо, с которым обошелся, как сГнеучем и
лакеем. Достигнув желаемого действия, Наполеон подошел к нему и
сказал: «Ну, что, большой дурак, нашли вы, наконец, свою голову?» Бе­
ньо, высокий, как тамбур-мажор, нагнулся очень низко, и маленький
человечек, подняв руку, взял его за ухо, «что было знаком упоительной
милости, - пишет Беньо, - обычным жестом смилостивившегося госпо­
дина». Подобные примеры дают ясное понятие о степени низости и
пошлости, вызываемой обаянием в душе некоторых людей, объясняют,
почему великий деспот питал такое громадное презрение к людям, его
окружавшим, на которых он действительно смотрел, лишь как на пу­
шечное мясо.
82
 Даву, говоря о своей преданности и преданности Маре Бона­
парту, прибавлял: «Если бы император сказал нам обоим: «Инте­
ресы моей политики требуют, чтобы я разрушил Париж, и притом
так, чтобы никто не мог из него выйти и бежать», - то Маре, без
сомнения, сохранил бы эту тайну, я в том уверен, но тем не менее,
не мог бы удержаться и вывел бы из Парижа свою семью и тем
подверг бы тайну опасности. Ну, а я из боязни, чтобы никто не
догадался об этой тайне, оставил бы в Париже свою жену и
детей».
Надо иметь в виду именно эту удивительную способность
Наполеона производить обаяние, чтобы объяснить себе его уди­
вительное возвращение с острова Эльбы и эту победу над Фран­
цией одинокого человека, против которого выступили все орга­
низованные силы великой страны, казалось, уставшей уже от его
тирании. Но стоило ему только взглянуть на генералов, прислан­
ных для того, чтобы завладеть им, и поклявшихся им завладеть, и
все они немедленно подчинились его обаянию.
«Наполеон, - пишет английский генерал Уолслей, - высажива­
ется во Франции почти один, как беглец с маленького острова
Эльбы, и в несколько недель ему удается без всякого кровопро­
лития ниспровергнуть всю организацию власти во Франции, во
главе которой находился ее законный король. Существуют ли
случаи, где личное превосходство человека проявлялось бы бо­
лее поразительным образом? В продолжении всей этой последней
его кампании можно ясно видеть, какую власть он имел над союз­
никами, заставляя их следовать его инициативе, и как мало было
нужно, чтобы он их раздавил окончательно».
Его обаяние пережило его и продолжало увеличиваться. Бла­
годаря именно этому обаянию попал в императоры его безвест­
ный племянник. Наблюдая затем, как возрождается его легенда,
мы можем убедиться, насколько еще могущественна его великая
тень. Обращайтесь дурно с людьми сколько вам угодно, убивайте
их миллионами, вызывайте нашествия за нашествиями, и все вам
будет прощено, если вы обладаете достаточной степенью обаяния
и талантом для поддержания этого обаяния.
Я привел тут совершенно исключительный пример обаяния,
но необходимо было указать именно на такой случай, чтобы про­
исхождение великих религий, великих доктрин и великих импе­
рий сделалось нам понятным. Генезис всего этого неясен, если не
принять во внимание могущественную силу обаяния.
 Но обаяние основывается не исключительно на личном пре­
восходстве, на военной славе или религиозном страхе. Оно мо­
жет иметь гораздо более скромное происхождение и все-таки
быть весьма значительным. Наш век указывает нам много таких
примеров. Одним из самых разительных является история зна­
менитого человека (Лессепса), изменившего вид земного шара и
коммерческие сношения народов, отделив два континента. Он
успел в своем предприятии не только вследствие громадной воли,
но и вследствие обаяния, которое он имел на всех окружающих.
Чтобы победить почти всеобщее недоверие, ему надо было толь­
ко показаться. Он говорил несколько минут, и благодаря его
очарованию, противники быстро превращались в его сторонников.
Англичане в особенности восставали против его проекта, но сто­
ило ему лишь показаться в Англии, и все уже были на его сторо­
не. Когда позднее он проезжал через Саутхемптон, колокола зво­
нили в его честь, а теперь Англия собирается воздвигнуть ему
статую. «Победив все - вещи, людей, болота, скалы и пески», он
уже не верил более в препятствия и вздумал было возобновить
Суэц в Панаме. Он начал с теми же средствами, но пришла ста­
рость: кроме того, вера, двигающая горы, двигает ими лишь тогда,
когда они не слишком высоки. Но горы, однако, устояли и воз­
никшая из этого катастрофа уничтожила блестящий ореол славы,
окружавший этого героя. Его жизнь лучше всего показывает,
как возникает обаяние и как оно может исчезнуть. Сравнившись
в величии с самыми знаменитыми героями истории, он был низ­
вергнут простыми судьями своей страны в ряды самых презрен­
ных преступников. Когда он умер, толпа отнеслась к этому со­
вершенно равнодушно, и только иностранные государи сочли нуж­
ным почтить память одного из величайших людей в истории.
Одна иностранная газета, а именно «Neue Freie Presse», высказала
по поводу судьбы Лессепса психологически верные замечания, которые
я и воспроизвожу здесь:
«После осуждения Фердинанда Лессепса нам нечего изумляться
печальному концу Христофора Колумба. Если Фердинанда Лессепса
считать мошенником, то всякую благородную иллюзию надо призна­
вать преступлением. Древний мир увенчал бы память Лессепса орео­
лом славы и возвел бы его на Олимп, потому что он изменил поверх­
ность земли и выполнил дело, совершенствующее ее. Своим пригово-

84
ром Фердинанду Лессепсу председатель суда создал себе бессмертие,
так как народы всегда будут спрашивать имя человека, не побоявшего­
ся унизить свой век, нарядив в халат каторжника старика, жизнь кото­
рого была славой его современников... Пусть нам не говорят более о
неумолимости правосудия там, где царит бюрократическая ненависть
ко всяким великим, смелым делам. Нации нуждаются в таких смелых
людях, верующих в себя и преодолевающих все препятствия без внима­
ния к своей собственной особе. Гений не может быть осторожен; руко­
водствуясь осторожностью, он никогда не мог бы расширить круг чело­
веческой деятельности.
...Фердинанд Лессепс пережил и опьянение успеха, и горечь разо­
чарований - это Суэц и Панама. Душа возмущается против этой мора­
ли успеха Когда ему удалось соединить два моря, государи и нации
воздали ему почести, но после того, как он потерпел поражение, не со­
владав со скалами Кордильеров, он превратился в обыкновенного мо­
шенника... Тут проявляется борьба классов общества, неудовольствие
бюрократов и чиновников, мстящих посредством уголовного кодекса
тем, кто хотел бы возвыситься над другими... Современные законодате­
ли приходят в замешательство перед такими великими идеями челове­
ческого гения; публика же в них понимает еще меньше, и какому-ни­
будь генеральному адвокату, конечно, не трудно доказать, что Стэнли -
убийца, а Лессепс - обманщик».

Все эти различные примеры, приведенные нами, касаются лишь

крайних форм обаяния. Чтобы установить во всех подробностях
его психологию, нам бы нужно было поставить эти формы в
конце ряда, спускающегося от основателей религий и государств
до какого-нибудь субъекта, старающегося ослепить своего соседа
блеском нового костюма или орденами.
Между обоими концами такого ряда можно вместить все формы
обаяния в различных элементах цивилизации: науках, искусствах,
литературе и т.д., тогда будет видно, что обаяние составляет ос­
новной элемент всякого убеждения. Сознательно или нет, но су­
щество, идея или вещь, пользующиеся обаянием, тотчас же, путем
заразы, вызывают подражание и внушают целому поколению из­
вестный способ чувствований и выражения своих мыслей. Подра­
жание чаще всего бывает бессознательным, и именно это и обус­
ловливает его совершенство. Современные художники, воспро­
изводящие в своих произведениях бледные цвета и застывшие
позы некоторых примитивных живописцев, и не подозревают, ко­
нечно, откуда у них явилось такое вдохновение. Они сами верят
в свою искренность, а между тем, если бы один знаменитый ху­
дожник не воскресил бы эту форму искусства, то мы бы продол­
жали в ней видеть лишь наивные стороны и более низкую сте­
пень искусства. Те же художники, которые по примеру другого
знаменитого мастера переполняют свои картины фиолетовыми
тенями, вовсе не замечают в природе преобладания фиолетовой
краски более, чем это замечалось лет пятьдесят тому назад, но на
них до такой степени подействовали личные и специальные впе­
чатления одного художника, что они подчинились этому внуше­
нию, тем более, что несмотря на такую странность, художник су­
мел приобрести большое обаяние. Во всех элементах цивилиза­
ции можно легко найти много таких примеров.
Из всего предыдущего мы видим, что в генезисе обаяния уча­
ствуют многие факторы, и одним из самых главных был всегда
успех. Всякий человек, имеющий успех, всякая идея, завладеваю­
щая умами, уже на этом самом основании становятся недоступны­
ми никаким оспариваниям. Доказательством того, что успех со­
ставляет одну из главных основ обаяния, является одновремен­
ное исчезновение обаяния с исчезновением успеха. Герой, кото­
рого толпа превозносила только накануне, может быть на другой
день осмеян ею, если его постигла неудача. Реакция будет тем
сильнее, чем больше было обаяние. Толпа смотрит тогда на пав­
шего героя как на равного себе и мстит за то, что поклонялась
прежде его превосходству, которого не признает теперь. Когда
Робеспьер посылал на казнь своих коллег и множество совре­
менников, он пользовался огромным обаянием. Но стоило лишь
перемещению нескольких голосов лишить его власти, и он немед­
ленно потерял свое обаяние, и толпа провожала его на гильотину
градом таких же проклятий, какими она осыпала его прежние
жертвы. Верующие всегда с особенной яростью разбивают богов,
которым поклонялись некогда.
Под влиянием неудачи обаяние исчезает внезапно. Оно мо­
жет прийти в упадок и вследствие оспаривания, но это соверша­
ется медленнее. Однако именно такой способ разрушения обая­
ния гораздо более действен. Обаяние, которое подвергается ос­
париваний, уже перестает быть обаянием. Боги и люди, сумевшие
долго сохранить свое обаяние, не допускали оспариваний. Чтобы
вызывать восхищение толпы, надо всегда держать ее на извест­
ном расстоянии.
 Глава четвертая
ГРАНИЦЫ ИЗМЕНЧИВОСТИ
МНЕНИЙ И ВЕРОВАНИЙ ТОЛПЫ
§1. Постоянные верования
Между анатомическими и психологическими признаками жи­
вых существ наблюдается тесный параллелизм. В анатомических
признаках мы наталкиваемся на некоторые элементы, остающиеся
неизменными или изменяющиеся так медленно, что нужны целые
геологические эпохи, чтобы вызвать эти изменения. Но рядом с
постоянными, неизменяющимися признаками существуют другие,
очень подвижные, подвергающиеся изменению под влиянием сре­
ды или при помощи искусства; скотоводы и садоводы, например,
могут по произволу изменять эти признаки, притом иногда до
такой степени, что они совершенно скрывают основные черты от
взоров не очень внимательного наблюдателя. В нравственных
чертах наблюдается такое же явление. Рядом с неизменными
психологическими элементами какой-нибудь расы встречаются
элементы подвижные и изменяющиеся. Вот почему, изучая веро­
вания и мнения какого-нибудь народа, мы наталкиваемся в глуби­
не на очень стойкое основание, на которое наслаиваются мнения,
столь же подвижные, как и песок, покрывающий какую-нибудь скалу.
Мнения и верования толпы образуют, следовательно, два раз­
ряда, резко отличающиеся друг от друга. К первому мы отнесем
все великйе постоянные верования, удерживающиеся в течение
многих столетий, и на которых покоится вся цивилизация; тако­
вы, например, идеи христианства, феодализма, реформации, а в наше
время - принцип национализма, демократические и социальные
идеи; ко второму относятся временные и переменчивые мнения,
проистекающие большей частью из общих понятий, которые на­
рождаются и исчезают с каждой эпохой - это, например, теории,
руководящие искусствами и литературой в известные времена, те,
которые вызвали появление романтизма, натурализма, мистициз­
ма и т.д. Эти теории большей частью столь же поверхностны, как
и мода, и подвергаются таким же изменениям, как она, напоминая
маленькие волны, которые беспрестанно то появляются, то исче­
зают на поверхности какого-нибудь глубокого озера.
Число великих общих верований очень невелико. Нарождение
этих верований и их исчезновение составляют для каждой исто-
рической расы кульминационные пункты ее истории и образуют
истинный остов всякой цивилизации. Не трудно внушить толпе
какое-нибудь преходящее мнение, но очень трудно утвердить в ее
душе прочное верование, и также трудно уничтожить это после­
днее, когда оно уже установилось. Изменение таких установив­
шихся верований достигается чаще всего лишь при помощи очень
бурных революций, да и те в состоянии произвести это только
тогда, когда верование почти совсем уже потеряло свою власть
над душами. Революция же окончательно сметает то, что й так
уже совсем расшатано, но держится лишь благодаря привычке;
поэтому-то начинающаяся революция всегда знаменует конец ка­
кого-нибудь верования. Не трудно распознать тот день, когда
какое-нибудь великое верование отмечается печатью смерти. Это
бывает тогда, когда оно подвергается обсуждению, так как вся­
кое общее верование представляет собой только фикцию, кото­
рая может существовать лишь при том условии, чтобы ее не под­
вергали исследованию.
Но если даже какое-нибудь верование и поколебалось, все-
таки учреждения, основанные на нем, могут долго сохранять свою
силу и лишь постепенно теряют ее. Когда же оно падет оконча­
тельно, то все, что оно поддерживало, рушится вслед за ним.
Народ может изменить свои верования не иначе, как при условии
полного изменения всех элементов своей цивилизации, и эти из­
менения будут происходить до тех пор, пока не установится ка­
кое-нибудь новое общее верование; пока же этого не произойдет,
народ поневоле будет находиться в состоянии анархии. Общие
верования необходимы для поддержки цивилизаций, так как они
дают известное направление идеям и только они одни могут вну­
шить веру и создать долг.
Народы всегда сознавали пользу приобретения общих верова­
ний, инстинктивно понимая, что исчезновение этих верований зна­
менует для них час упадка. Фанатический культ Рима был для
римлян именно таким верованием, которое сделало их властели­
нами мира, и когда верование это исчезло, Рим пришел в упадок.
Варвары же, уничтожившие римскую цивилизацию, только тогда
достигли некоторой сплоченности и могли выйти из анархии, в
которой находились до тех пор, когда усвоили себе некоторые
общие верования.
Итак, народы не без основания защищали свои верования с
такой ярой нетерпимостью. Подобная нетерпимость, заслуживаю-

88
щая осуждения с философской точки зрения, в жизни народов
составляет одну из необходимейших добродетелей. Для основа­
ния или же поддержания общих верований воздвигалось в сред­
ние века такое множество костров и так много погибло изобре­
тателей или новаторов. Для защиты этих верований мир столько
раз подвергался потрясениям, столько миллионов людей легли
костьми на полях битв и, вероятно, столько же их погибнет в
будущем!
Очень трудно установить общее верование, но когда оно уста­
новлено наконец-то, сила его долгое время бывает непреодолима,
и как бы ни были ложны его философские основы, все-таки даже
самые просвещенные умы подчиняются ему. Разве европейские
народы не считали в течение чуть ли не пятнадцати веков нео­
провержимой истиной такие религиозные легенды, которые при
ближайшем исследовании оказываются столь же варварскими*,
как и легенды Молоха. Ужасающая нелепость такой легенды не
была замечена в течение многих веков, и даже такие могуще­
ственные гении как Галилей, Ньютон и Лейбниц ни на одну мину­
ту не допускали возможности ее оспаривания. Ничто не может
лучше этого факта доказать гипнотизирующее влияние общих
верований, но в то же время и ни что так ясно не указывает на
унизительные границы, поставленные человеческому уму!
Лишь только какой-нибудь новый догмат утвердился в душе
толпы, он немедленно становится вдохновителем всех ее учреж­
дений, ее искусства и ее поведения. Власть его над душами абсо­
лютна. Люди долго только и мечтают об его реализации, законо­
датели хлопочут об его применении в жизни, философы же, арти­
сты и литераторы занимаются его разъяснением, воспроизводя
его в различных формах. Из основного верования могут, конеч­
но, возникнуть временные побочные идеи, но они всегда будут
носить на себе отпечаток того верования из которого произош­
ли; египетская цивилизация, средневековая европейская цивили­
зация, мусульманская цивилизация арабов - все они происходят
из того небольшого числа религиозных верований, которые нало­
жили свой отпечаток на самомалейшие элементы этих цивилиза-

* Варварскими с философской точки зрения, конечно, в практичес­

ком же отношении они создали целую новую цивилизацию и дали
возможность человеку в течение целых пятнадцати веков лелеять мечту
и надежду, которые теперь отняты у него.

89
ций, вследствие чего можно с первого же взгляда распознать эти
основные верования. Итак, благодаря общим верованиям, люди
каждой эпохи бывают окружены сетью традиций, мнений и при­
вычек, от ига которых они не в состоянии избавиться и которые
обусловливают их взаимное сходство. Эти верования управляют
людьми так же, как и вытекающие из них обычаи, руководящие
всеми малейшими актами нашего существования настолько, что
даже самый независимый ум не может совершенно освободиться
от их власти. Истинной тиранией может быть только такая, кото­
рая бессознательно действует на души, так как с нею нельзя
бороться. Тиберий, Чингисхан, Наполеон, без сомнения, были опас­
ными тиранами, но Моисей, Будда, Магомет и Лютер из глубины
своих могил еще сильнее властвовали над душами. Заговор мо­
жет свергнуть тирана, но что он может сделать против какого-
нибудь прочно установившегося верования? В яростной борьбе с
католицизмом, несмотря даже на кажущееся сочувствие народных
масс и на все способы истребления, столь же немилосердные, как
и во времена инквизиций, побежденной оказалась все-таки вели­
кая революция. Единственные настоящие тираны, которых знало
человечество, всегда были тени умерших или же иллюзии, создан­
ные самим же человечеством. Нелепость многих общих верова­
ний с философской точки зрения никогда не препятствовала их
торжеству. Даже более: торжество это только и возможно при
условии, если в верованиях заключается какой-нибудь таинствен­
ный вздор; так что очевидная нелепость некоторых современных
верований никак не может препятствовать им овладеть душою
толпы.

§2. Непостоянные мнения толпы

Над прочно установившимися верованиями, о которых только
что шла речь, лежит поверхностный слой мнений, идей и мыслей,
постоянно нарождающихся и исчезающих. Некоторые из них
держатся всего лишь один день, но даже более или менее важные
из них не продолжаются дольше жизни одного поколения. Мы
говорили уже, что изменения, которым подвергаются мнения, иног­
да имеют более поверхностный, нежели существенный характер, и
всегда носят на себе отпечаток характера расы. Рассматривая,
например, политические учреждения страны, в которой мы живем,
мы указывали, что самые противоположные с виду партии: мо­
нархисты, радикалы, империалисты, социалисты и т.п. в сущности
9.0
имеют совершенно одинаковый идеал, что зависит исключитель­
но от умственного строения нашей расы, так как в другой расе
под этим же названием подразумевается совершенно противопо­
ложный идеал. Никакие названия, присваиваемые мнениям, ни
ложное применение их в жизни не могут изменить сущности
вещей. Буржуа революции, пропитанные латинской литературой
и вперившие свои взоры в римскую республику, заимствовали у
нее ее законы, ее пуки прутьев, скрывавшие секиры, и тоги, стара­
ясь перенять ее учреждения и следуя во всем ее примеру. Но
они не сделались римлянами от этого, хотя и находились под
влиянием могущественного исторического внушения. Роль фи­
лософа, следовательно, заключается в том, чтобы разыскать то,
что уцелело от старых верований под изменившейся внешностью,
и различить, что в этом движущемся потоке мнений надо отнести
на счет общих верований и души расы.
Не обладая таким философским критерием, можно было бы
думать, что толпа меняет свои религиозные и политические убеж­
дения очень часто и когда ей вздумается. В самом деле, вся
история, политическая, религиозная, художественная и литератур­
ная указывает на это. Возьмем, например, очень краткий период
нашей истории, от 1790 до 1820 г. - тридцатилетний промежуток
времени, захватывающий лишь одно поколение. Мы видим, что
толпа сначала была монархической, затем чрезвычайно револю­
ционной, потом она стала империалистской и наконец опять вер­
нулась к монархизму. В религии в это же время толпа переходит
от католицизма к атеизму, затем к деизму и наконец возвращает­
ся к самым преувеличенным формам католицизма. Но так посту­
пает не одна только толпа, а и те, кто руководит ею; мы с удивле­
нием видим, как эти же самые члены Конвента, заклятые враги
королей, не признающие ни богов, ни монархов, становятся самы­
ми смиренными слугами Наполеона и с благочестием несут воско­
вые свечи в процессиях при Людовике XVIII.
А в последующие семьдесят лет сколько перемен произошло
в мнениях толпы! «Коварный Альбион» становится в начале это­
го века союзником Франции при наследнике Наполеона, и Рос­
сия, подвергавшаяся дважды нашему нашествию и так радовав­
шаяся нашей последней неудаче, внезапно стала признаваться нами
лучшим нашим другом.
В литературе, искусствах и философии такие перемены совер­
шаются еще быстрее. Романтизм, натурализм, мистицизм и т.п.

91
нарождаются и погибают один за другим, и артист и писатель,
которые вчера еще превозносились нами, сегодня уже возбужда­
ют только одно глубокое презрение.
Если мы будем анализировать все эти перемены, кажущиеся
нам столь глубокими, то увидим, что все, что противоречит общим
верованиям и чувствам расы, имеет лишь эфемерное существова­
ние, и на время уклонившееся течение реки возвращается всегда
снова к своему прежнему направлению. Мнения, не связанные ни
с каким общим верованием или чувством расы и, следовательно,
не имеющие прочности, находятся во власти всяких случайностей,
другими словами, зависят от малейших изменений среды. Возник­
нув под влиянием внушения и заразы, мнения эти всегда имеют
временный характер: они нарождаются и исчезают, иногда с та­
кой же быстротой, как песчаные дюны, наносимые ветром на
берегу моря.
В наши дни количество подвижных мнений толпы стало боль­
ше, нежели когда-либо, и это обусловливается следующими тремя
причинами:
Первая причина - это постепенное ослабление прежних веро­
ваний, которые все более и более теряют свою власть и не могут
уже действовать на преходящие мнения толпы, давая им извест­
ное направление. Исчезновение общих верований предоставляет
место массе частных мнений, не имеющих ни прошлого, ни буду­
щего.
Вторая - это все возрастающее могущество толпы, которая
встречает все менее и менее противовеса, и вследствие этого
необыкновенная подвижность идей, наблюдающаяся в толпе, мо­
жет проявляться совершенно свободно, не встречая нигде помехи.
Третья - педать, распространяющая самые противоречивые
мнения и внушениями одного рода быстро сменяющая внушения
другого рода. Таким образом, ни одно мнение не может утвер­
диться и осуждается на гибель прежде, чем оно успеет распрост­
раниться настолько, чтобы сделаться общим.
Все эти причины вызвали совершенно новое явление в исто­
рии мира и притом в высшей степени характерное для современ­
ной эпохи - это бессилие правительств руководить мнением толпы.
Некогда, еще не так давно, действие правительств, влияние
нескольких писателей и весьма небольшого количества органов
печати были истинными регуляторами мнений толпы. В настоя-
92
щее время писатели потеряли всякое влияние, журналы же слу­
жат лишь отражением мнений толпы. Что касается государствен­
ных людей, то вместо того чтобы направлять мнение толпы, они
стараются за ним следовать. Они боятся этого мнения, и эта
боязнь, иногда доходящая даже до степени ужаса, лишает их ус­
тойчивости в поступках.
Таким образом, мнение толпы стремится все более и более к
тому, чтобы сделаться высшим регулятором политики. В настоя­
щее время оно уже настолько пользуется властью, что может
навязывать государству известные союзы, как это можно было
наблюдать недавно в деле союза с Россией, вызванного исключи­
тельно народным движением. Характерным симптомом для на­
ших дней является также согласие пап, королей и императоров
давать интервью и излагая свои мысли относительно данного
предмета, отдавать их на суд толпы. Некогда говорили, что поли­
тика не должна быть делом чувства, но можно ли это сказать
теперь, когда политика все более и более руководствуется им­
пульсами непостоянной толпы, не признающей разума и подчиня­
ющейся только чувству?
Что же касается печати, некогда руководившей мнениями тол­
пы, то и она, подобно правительствам, должна была стушеваться
перед могуществом толпы. Конечно, печать и теперь еще пред­
ставляет значительную силу, но только потому что она служит
отражением мнений толпы и их беспрестанных изменений. Сде­
лавшись простым справочным агентством, печать отказалась от
проведения в толпу каких бы то ни было идей или доктрин. Она
следит за всеми изменениями общественного мнения, причем ус­
ловия конкуренции заставляют ее следить за этим очень тщательно
из опасения лишиться своих читателей. Старые органы печати,
серьезные и влиятельные, например, «Constitutionnel», «Debats»,
«Sifecle», к которым предшествующее поколение прислушивалось
с таким же благоговением, как к ораторам, исчезли или преврати­
лись в справочные листки, помещающие смехотворную летопись,
светские сплетни и финансовые рекламы. Где же можно найти у
нас теперь настолько богатую газету, чтобы редакторы ее могли
позволить себе высказывать свои личные мнения? Да и какай
вес могут иметь эти мнения в глазах читателей, желающих только,
чтобы им доставляли сведения и забавляли их, и постоянно опа­
сающихся, что за всякой рекомендацией газеты скрывается спеку-
9,3
ляция? Критика не решается даже рекомендовать какую-нибудь
книгу или театральную пьесу, потому что этим она может только
повредить им, а никак не помочь. Журналы до такой степени
сознают бесполезность критики или какого-нибудь личного мне­
ния, что они мало-помалу уничтожили все отделы литературной
критики и ограничиваются лишь тем, что печатают только одно
название книги, прибавляя две-три строчки рекламы и более ни­
чего. Через двадцать лет, вероятно, такая же участь постигнет и
театральную критику.
Прислушивание к мнению толпы составляет в настоящее вре­
мя главную заботу печати и правительств. Какое действие про­
извело то или иное событие, законодательный проект, речь - вот
что им постоянно надо знать! Но это далеко не легко, так как ни
что не может быть изменчивее мыслей толпы, и нередко можно
наблюдать, как толпа подвергает проклятьям то, что она превоз­
носила накануне.
Такое полное отсутствие руководства мнениями толпы так же,
как и разрушение общих верований, имели своим конечным ре­
зультатом полное распадение всяких убеждений и все увеличива­
ющееся равнодушие толпы ко всему тому, что не касается ее
непосредственных интересов. Вопросы, относящиеся к таким док­
тринам как социализм, находят убежденных защитников лишь в
совершенно неграмотных слоях, каковы рабочие на фабриках и
копях. Мелкие буржуа и рабочие, получившие некоторое образо­
вание, или заразились скептицизмом, или же сделались необык­
новенно изменчивы в своем образе мыслей.
Совершившаяся в течение двадцати пяти лет эволюция в этом
направлении действительно поразительна. В предшествующую и
даже не очень отдаленную эпоху мнения все-таки указывали на
некоторое ориентирование в известном направлении, они вытека­
ли из какого-нибудь основного общего верования. Монархист
роковым образом должен был иметь известные, очень определен­
ные убеждения как в истории, так и в науке, а республиканец
должен был иметь совершенно противоположные идеи. Монар­
хист, например, был совершенно убежден в том, что он не происхо­
дит от обезьяны, тогда как республиканец был убежден в против­
ном. Монархист должен был с ужасом отзываться о революции,
а республиканец - с уважением. Одни имена произносились с
благоговением, другие же нельзя было произносить иначе, как с
94
проклятием. Даже в Сорбонне господствовало подобное же наи­
вное отношение к истории*.
В настоящее время вследствие обсуждений и анализа мнения
теряют свое обаяние, их резкости быстро сглаживаются. Лишь
весьма немногие из этих мнений сохранили еще настолько силы,
чтобы увлекать нас, и современный человек все более и более
охватывается равнодушием.
Не будем, однако, слишком сожалеть о таком общем исчезно­
вении устойчивости мнений. Нельзя, конечно, отрицать, что в жиз­
ни народа это служит симптомом упадка. Без всякого сомнения,
ясновидящие, апостолы, вожаки, одним словом, убежденные люди
обладают совершенно иной силой, нежели отрицатели, критики и
равнодушные. Но не следует забывать: при существующем могу­
ществе толпы всякое мнение, обладающее достаточной степенью
обаяния, чтобы овладеть ею, должно тотчас же получить такую
тираническую власть, что эра свободных суждений прекратилась
бы надолго. Толпа представляет собой властелина, иногда миро­
любивого, как были миролюбивы Гелиогобал и Тиберий, но все
же ужасного в моменты своих капризов. Если какая-нибудь ци­
вилизация подпадет под власть толпы, она становится в зависи­
мость от массы случайностей и не может уже долго продержать­
ся. Если что-нибудь и в состоянии отсрочить час окончательного
разрушения, то это именно такое всевозрастающее равнодушие
толпы ко всякому общему верованию.

* Некоторые страницы из книг наших официальных профессоров

в этом отношении очень любопытны. Они показывают, до какой степе­
ни критический дух мало развивается нашим университетским образо­
ванием.

95
 КЛАССИФИКАЦИЯ И ОПИСАНИЕ
ТОЛПЫ РАЗЛИЧНЫХ КАТЕГОРИЙ

Глава первая
КЛАССИФИКАЦИЯ ТОЛПЫ
Мы изучили уже общие черты, свойственные одухотворенной
толпе; теперь нам надо рассмотреть частные особенности, присое­
диняющиеся к этим общим чертам в собраниях различных кате­
горий тогда, когда под влиянием соответствующих возбудителей
эти собрания превращаются в толпу.
Исходной точкой при классификации толпы будет служить
нам простое скопище. Низшая форма такого скопища наблюдает­
ся тогда, когда оно состоит из индивидов различных рас и не
имеет другой общей связи, кроме более или менее почитаемой
воли одного вождя. Типом такого скопища являются варвары
весьма различного происхождения, наводнявшие римскую импе­
рию в течение многих веков. Над этим скопищем, состоящим из
различных рас, будет находиться такая толпа, которая под влия­
нием известных факторов приобрела уже общие черты, и в конце
концов образовала расу. При случае и в такой толпе могут про­
явиться специальные черты, характерные для толпы всякого рода,
но все же над ними будут преобладать в большей или меньшей
степени черты, свойственные расе.
Обе категории скопищ под влиянием факторов, о которых мы
говорили выше, могут превращаться в организованную или оду­
хотворенную толпу. В этой организованной толпе мы устанавли­
ваем следующие различия:
A. Толпа разнородная
1. Анонимная (уличная толпа, например).
2. Неанонимная (присяжные, парламентские собрания и т.д.).
B . Толпа однородная
1. Секты (политические, религиозные и т.д.).
2. Касты (военные, духовенство, рабочие и т.д.).
3. Классы (буржуазия, крестьянство и т.д.).

96 з*
 Постараемся в нескольких словах определить главные отли­
чительные черты этих различных категорий толпы.

§1. Разнородная толпа

О характерных чертах этой толпы мы уже говорили раньше.
Такая толпа составляется из индивидов, самых разнообразных по
своей профессии и умственному развитию. Мы знаем уже, что
коллективная психология людей, образующих действующую тол­
пу, отличается значительно от их индивидуальной психологии, и
умственное развитие не препятствует этому. Нам известно, что в
собраниях ум не играет никакой роли, и двигателями являются
бессознательные чувства.
Основной фактор - раса - дозволяет нам установить еще бо­
лее глубокие различия между разнообразными формами такой
толпы. Нам приходилось уже не раз возвращаться к вопросу о
той роли, которую играет раса, и указывать, что она является
самым могущественным фактором, определяющим поступки лю­
дей, и, кроме того, выражается в действиях и свойствах толпы.
Толпа, состоящая из индивидов самых разнообразных, но одной и
той же расы (например, англичан или китайцев), значительно от­
личается от толпы, в состав которой входят индивиды также
всякого рода, но принадлежащие к разным расам (например, рус­
ские, французы, испанцы).
Глубокие различия, создаваемые наследственной умственной
организацией в мыслях и чувствах людей, тотчас же выступают
наружу, как только какие-нибудь обстоятельства, довольно, впро­
чем, редкие, соединяют вместе в толпе, и притом в приблизительно
равной пропорции, индивидов различной национальности; эти раз­
личия обнаруживаются даже несмотря на кажущуюся общность
интересов, заставивших их собраться вместе. Попытки социалис­
тов собрать в общем конгрессе представителей рабочего населе­
ния каждой страны обыкновенно приводили лишь к самым ярос­
тным разногласиям. Латинская толпа, как бы она ни была рево­
люционна или консервативна, непременно обратится к вмешатель­
ству государства для реализации своих требований. Эта толпа
всегда обнаруживает склонность к централизации и цезаризму.
Английская же или американская толпа не признает государства
и всегда будет обращаться к частной инициативе. Французская
толпа больше всего стоит за равенство, английская - за свободу.
Такие различия, существующие между расами, ведут к тому, что
97
социализм и демократия представляют почти столько же разно­
образных форм, сколько есть наций.
Душа расы вполне подчиняет себе душу толпы и имеет могу­
щественную силу, ограничивающую ее колебания. Надо признать
основным законом, что низшие свойства толпы выражаются тем
слабее, чем. сильнее в ней развита душа расы. Господство толпы
означает варварство или же возвращение к варварству. Только
путем приобретения прочно организованной души раса может
избавиться мало-помалу от неразумной власти над ней толпы и
выйти из состояния варварства.
Оставив в стороне расу, мы можем разделить разнородную
толпу на два отдела: толпу анонимную, уличную толпу, и толпу
неанонимную, к которой надо отнести все совещательные собра­
ния, например, присяжных. Чувство ответственности, не существу­
ющее в толпе первого рода, развито в толпе второго рода и
придает ее поступкам очень часто совершенно иное направление.

§2. Толпа однородная

Толпа однородная состоит из трех категорий: сект, каст и
классов.
Секта представляет первую степень организации однородной
толпы. В ее состав входят индивиды различной профессии и
воспитания, различной среды, причем единственной связью между
ними служат верования. Таковы, например, различные религиоз­
ные, а также политические секты.
Каста представляет уже самую высшую степень организации,
доступную толпе. В состав секты, как мы видели, входят индиви­
ды различных профессий, воспитания и среды, связанные лишь
общностью верований, .тогда как в состав касты входят лишь
индивиды одной и той же профессии, следовательно, происходя­
щие приблизительно из одной и той же среды и получившие одно
и то же воспитание. Таковы будут касты военная и духовная.
Класс образуется индивидами различного происхождения, со­
бравшимися не вследствие общности верований, как это мы ви­
дим у членов какой-нибудь секты, не в силу общности професси­
ональных занятий, как это наблюдается в касте, но в силу извест­
ных интересов, привычек, образовавшихся под влиянием одина­
кового образа жизни и воспитания. Таковы, например, буржуаз­
ный класс, земледельческий и т.д.

98
4-2
 В этой работе я не буду входить в подробное исследование
толпы однородной (секты, касты и классы), так как откладываю
это до следующего тома. Свое же исследование толпы разнород­
ной я намерен закончить изображением нескольких определен­
ных категорий этой толпы, избранных мною как типы.

Глава вторая

ПРЕСТУПНАЯ ТОЛПА

Название «преступная толпа» ни в каком случае не подходит

к такой толпе, которая после известного состояния возбуждения
превратилась в простой бессознательный автомат, повинующейся
внушениям. Но я все-таки сохраняю это ошибочное название,
потому что оно узаконено новейшими психологическими иссле­
дованиями. Без сомнения, некоторые действия толпы преступны,
если их рассматривать сами по себе, но тогда и поступок тигра,
пожирающего индуса, также надо назвать преступным. Пре­
ступления толпы всегда вызваны каким-нибудь очень мо­
гущественным внушением, и индивиды, принявшие участие в со­
вершении этого преступления, убеждены, что они исполнили свой
долг, чего нельзя сказать об обыкновенном преступнике.
История преступлений толпы вполне подтверждает все выше­
сказанное. Как типичный пример можно привести убийство гу­
бернатора Бастилии де Лоней. После взятия этой крепости гу­
бернатора окружила очень возбужденная толпа, и со всех сторон
его стали осыпать ударами. Одни предлагали его повесить, дру­
гие - отрубить ему голову или привязать его к хвосту лошади.
Отбиваясь, он нечаянно ударил ногой одного из присутствую­
щих. Тотчас же кто-то предложил, чтобы получивший удар пере­
резал горло губернатору, и это предложение было немедленно
принято толпой.
Тот, кому пришлось выполнить роль палача, был повар без
места, отправившийся вместе с другими зеваками в Бастилию
посмотреть, что там делается. Повинуясь общему решению, он
был убежден, что совершает патриотический подвиг и даже зас­
луживает медали за то, что убил чудовище. Врученной ему саб­
лей он ударил губернатора по голой шее, но сабля оказалась
плохо заточенной. Тогда он преспокойно вынул из своего карма­
на маленький ножик с черной ручкой, и так как в качестве повара
99
4*
он научился резать мясо, то при помощи этого ножа благополуч­
но окончил операцию, которую должен был сделать.
В этом случае можно ясно проследить действие механизма, о
котором сказано выше: повиновение внушению, тем более могу­
щественному, что оно бывает коллективным, и уверенность убий­
цы в том, что он совершает достойный похвалы поступок, уверен­
ность тем более сильная, что он видит единодушное одобрение со
стороны своих сограждан. Конечно, такой поступок будет пре­
ступным с точки зрения закона, но с психологической точки зре­
ния мы так не назовем его.
Общие черты преступной толпы такие же, как и всякой другой
толпы: восприимчивость к внушению, легковерие, непостоянство,
приоритет чувств, как хороших, так и дурных. Все эти черты мы
можем найти у толпы, оставившей по себе одно из самых ужас­
ных воспоминаний в нашей истории - это так называемые «сен-
тябрыцики»*. У них, впрочем, можно встретить много общих черт
с убийцами Варфоломеевской ночи. Подробности, которые я при­
веду здесь, позаимствованы у Тэна, почерпнувшего их из мему­
аров современников.
Неизвестно в точности кто отдал приказание или внушил идею
опустошить тюрьмы посредством избиения заключенных. Был
ли то Дантон, или кто другой все равно. Для нас в данном
случае интересен только сам факт могущественного внушения,
полученного толпой, на которую возложено было совершение
убийств.
Толпа убийц состояла приблизительно из четырехсот человек
и представляла собой самый совершенный тип разнородной тол­
пы. За исключением небольшого числа профессиональных ни­
щих, почти вся она состояла из лавочников и ремесленников всех
разрядов: башмачников, слесарей, парикмахеров, каменщиков, чи­
новников, комиссионеров и т.д. Под влиянием такого же внуше­
ния, которому повиновался поваров приведенном выше случае,
все эти люди были совершенно уверены, что они совершают
патриотический долг. Они выполняли двойную обязанность
судей и палачей - и вовсе не считали себя преступниками.
Проникнутые важностью своей миссии, они прежде всего об­
разовали род трибунала, и в этом тотчас же выказалась вся одно-

* Т.е. участники «сентябрьской резни», продолжавшейся 3 дня

в сентябре 1792 г.

100 4-4
сторонность суждений толпы и ее правосудия. Ввиду огромного
числа обвиняемых было решено, что дворяне, священники, офице­
ры, придворные, одним словом, люди, одно звание которых слу­
жит уже достаточным доказательством их виновности в глазах
доброго патриота, будут убиты гуртом, без дальнейших рассужде­
ний и специальных решений суда; что касается других, то их
надлежало судить по внешнему виду и по их репутации. Таким
образом, толпа удовлетворила требованиям своей примитивной
совести и могла уже на законном основании приступить к убий­
ствам, давая волю своим инстинктам свирепости, генезис которых
был мною указан выше и которые в толпе развиваются всегда в
очень высокой степени. Но эти инстинкты нисколько не мешают
попеременному проявлению совершенно противоположных чувств
в толпе, например, чувствительности, которая доходит до такой же
крайности, как и свирепость.
Люди эти обладали экспансивной чувствительностью, характе­
ризующей парижского рабочего. Один из федератов, например,
узнал, что заключенных в государственной тюрьме оставили без
воды на 26 часов. Он пришел в такую ярость, что готов был бы
растерзать нерадивого тюремщика, если бы за него не заступи­
лись сами же заключенные. Когда импровизированный трибунал
оправдывал кого-нибудь из заключенных, стража и убийцы обни­
мали его с восторгом, раздавались самые неистовые аплодисмен­
ты, а затем снова приступали к массовым убийствам. Во время
самого совершения убийств не прекращалось веселье; танцевали
вокруг трупов, устанавливали скамьи для «дам», желавших ви­
деть, как убивают аристократов. При этом убийцы не переставали
выказывать совершенно специфическое чувство справедливос­
ти. Один из убийц заявил трибуналу, что дамы, сидящие далеко,
плохо видят, и что лишь некоторым из присутствующих выпада­
ет на долю удовольствие бить аристократов. Трибунал признал
справедливость этого: замечания, и решено было осужденных
медленно проводить между шпалерами убийц, которые будут бить
их тупым концом сабли, чтобы продлить мучения. Они кромсали
совершенно обнаженные жертвы в течение получаса и затем, ког­
да все уже вдоволь насмотрелись, несчастных приканчивали, вскры­
вая им животы.
Но в другом отношении убийцы обнаруживали такую боль­
шую щепетильность и нравственность, которую трудно было ожи­
дать у них. Они не брали, например, ни денег, ни драгоценностей,

101
найденных у своих жертв, и все это в целости доставляли в
комитеты.
Во всех таких действиях можно наблюдать первичные формы
рассуждения, характерные для души толпы. Так, перерезав от
12000 до 15000 врагов нации, толпа немедленно подчинилась но­
вому внушению. Кто-то высказал замечание, что и в других тюрь­
мах, там, где сидят старые нищие, бродяги и молодые арестанты,
много находится лишних ртов, от которых недурно было бы из­
бавиться; притом ведь между ними, несомненно, должны суще­
ствовать и враги народа, вроде некоей г-жи Делярю, вдовы отра­
вителя. «Наверное, она взбешена, что сидит в тюрьме. Если бы
она могла, то подожгла бы Париж; она, уж верно, говорила это,
она сказала это! Еще один удар метлы!». Такие доводы показа­
лись настолько убедительными толпе, что все заключенные были
перебиты гуртом, и в том числе около пятидесяти детей в возрас­
те от 12 до 17 лет, «которые ведь также могли со временем
превратиться во врагов нации, поэтому лучше было отделаться
от них теперь же».
После недели такого труда, когда все было закончено, убийцы
могли наконец подумать и об отдыхе. Вполне убежденные в том,
что они заслужили благодарность отечества, они явились к влас­
тям с требованием награды; наиболее же ретивые даже заявили
притязание на получение медали.
История Коммуны 1871 года тоже заключает в себе не мало
подобных фактов. И нам предстоит еще не раз наблюдать нечто
подобное, так как влияние толпы все возрастает, а власти перед
нею капитулируют.

Глава третья

П РИ С ЯЖ Н Ы Е И УГОЛОВНЫ Е СУДЫ

Не имея возможности рассмотреть здесь все категории при­

сяжных, я остановлюсь лишь на той, которую считаю наиболее
важной, на присяжных уголовного суда. Эти присяжные пред­
ставляют собой превосходный образчик толпы разнородной, не­
анонимной. Мы находим тут и восприимчивость к внушению, и
преобладание бессознательных чувств вместе со слабым разви­
тием способности рассуждать, и влияние вожаков, и т.д., и т.д.
Изучая эту категорию присяжных, мы можем наблюдать интерес-
102
ные образцы ошибок, которые могут быть сделаны людьми, не
посвященными в психологию масс.
Присяжные прежде всего дают нам прекрасный пример того,
как мало имеет значение, с точки зрения принятых решений, ум­
ственный уровень отдельных индивидов, входящих в состав тол­
пы. Мы уже раньше говорили, что ум не играет никакой роли в
решениях совещательного собрания, касающихся общих, а не ис­
ключительно технических вопросов. Суждения, высказанные от­
носительно общих вопросов собранием каменщиков и бакалей­
щиков, мало отличаются от суждений ученых и артистов, когда
они соберутся вместе для совещания по этим вопросам. В разное
время, а именно до 1848 года, администрация делала очень тща­
тельный выбор лиц, призванных исполнять обязанности присяж­
ных, останавливаясь преимущественно на людях просвещенных,
профессорах, чиновниках, литераторах и т.д. Теперь же присяж­
ные набираются преимущественно из мелкого купечества, лавоч­
ников, хозяев, рабочих и служащих. И к величайшему удивлению
специалистов, статистика указала, что каков бы ни был состав
присяжных, решения их бывают тождественны. Сами судьи, как
бы они ни относились враждебно к учреждению присяжных, не
могли не признать справедливости этого факта. Вот как высказы­
вается по этому поводу бывший председатель уголовного суда
Берар де Гляже в своих «Воспоминаниях»:
«В настоящее время выбор присяжных находится в действи­
тельности в руках муниципальных советников, которые записы­
вают одних и исключают других по желанию, руководствуясь
политическими и избирательными соображениями, связанными-с
их положением... Большинство выбранных состоит из коммер­
сантов, не столь крупных, как те, которые выбирались в прежнее
время, и из служащих в разных ведомствах... Но все мнения и
все профессии сливаются в лице судей, причем некоторые из них
обнаруживают горячность неофитов; дух присяжных, таким об­
разом, не подвергся изменениям и приговоры их остались те же».
Из этой цитаты мы удерживаем лишь выводы, вполне справед­
ливые, но не объяснения, так как они не верны. Удивляться тут
нечему, ибо психология толпы, а следовательно, и присяжных, боль­
шей частью не известна ни судьям, ни адвокатам; доказательством
тому может служить, например, следующий факт, изложенный ав­
тором вышеприведенной цитаты. Один из самых знаменитых
адвокатов уголовного суда, Лашо, систематически пользовался

103
 своим правом отвергать присяжных и всегда исключал из списка
присяжных всех образованных людей. Однако опыт доказал в
"конце концов всю бесполезность такого рода исключений, и мы
видим теперь, что министерство юстиции и адвокаты, по крайней
мере в Париже, совершенно отказались от этой системы, и несмот­
ря на это, как справедливо замечает де Гляже, приговоры присяж­
ных не изменились, «они не стали ни лучше, ни хуже после этого».
Присяжные, как и толпа, легко подчиняются влиянию чувств
и очень мало - влиянию рассуждения. «Они не могут устоять, -
говорит один адвокат, - при виде женщины, кормящей грудью
своего младенца, или при дефилировании сирот перед ними».
«Чтобы снискать расположение судей, женщине достаточно быть
симпатичной», говорит де Гляже.
Безжалостные к таким преступлениям, которые могут кос­
нуться их личной безопасности, действительно наиболее опасным
для общества, присяжные очень снисходительны к преступлениям,
совершенным под влиянием страсти. Они очень редко бывают
строги к девушкам, виновным в детоубийстве, или к покинутой
девушке, облившей серной кислотой своего соблазнителя. Во всех
таких случаях присяжные инстинктивно понимают, что преступ­
ления эти не очень опасны для общества, и что в стране, где не
существует законов, покровительствующих покинутым девушкам,
преступление той, которая мстит за себя, скорее даже полезно,
нежели вредно, так как оно служит предостережением для со­
блазнителей.
Заметим вскользь, что это различие, которое инстинктивно делается
присяжными между преступлениями опасными для общества и не опас­
ными для него, не лишено справедливости. Цель уголовных законов
должна, конечно, состоять в том, чтобы защищать общество от опасных
преступников, а никак не в том, чтобы мстить им. Но наши уголовные
кодексы и особенно наши судьи до сих пор проникнуты духом мще­
ния старинного первобытного права, и термин «vindicta»* почти ежед­
невно употребляется ими. Доказательством такой склонности наших
судей служит отказ большинства применять превосходный закон Бе­
ранже, разрешающий осужденному отбывать свое наказание тогда только,
когда он совершит рецидив. Между тем, каждый из судей прекрасно
знает, так как это доказывается статистикой, что применение наказания
в первый раз неминуемо влечет за собой рецидив преступления. Но

* Vindicta ( ф р . ) - юридический термин, означающий преследова­

ние преступлений.

104
судьям всегда кажется, что общество осталось не отомщенным, если они
освобождают осужденного, и потому они предпочитают создавать опас­
ных рецидивистов, нежели оставлять общество без надлежащего отм­
щения.
Присяжные, как и всякая толпа, легко ослепляются обаянием,
и хотя, как совершенно верно замечает де Гляже, они очень де­
мократичны по своему составу, но тем не менее они всегда арис­
тократичны в своих пристрастиях.
«Имя, происхождение, большое состояние, репутация, защита
знаменитым адвокатом, и вообще все то, что отличает и блестит,
составляют для обвиняемых очень выгодное условие».
Всякий хороший адвокат должен больше всего заботится о
том, чтобы действовать на чувства присяжных, как действуют на
чувства толпы; он не должен много рассуждать, если же он захо­
чет прибегнуть к этому способу, то должен пользоваться лишь
самыми примитивными формами рассуждений. Один английский
адвокат, славившийся своим успехом в уголовном суде, указал,
как следует действовать. «Он внимательно следил за присяжны­
ми во время своей речи. Это самый благоприятный момент.
Благодаря чутью и привычке, адвокат читал на лицах присяжный
впечатление, произведенное каждой его фразой, словом, и выво­
дил отсюда свои заключения. Прежде всего ему нужно было
различить тех, кто уже заранее был на его стороне. Укрепив за
собой их содействие в один миг, он уже переходил к тем, кто
казался ему расположенным не в пользу обвиняемого, и старался
угадать, что восстанавливает их против него. Это самая трудная
часть работы, так как ведь могут существовать множество при­
чин, порождающих желание осудить человека помимо всякого
чувства справедливости».
В этих нескольких строках резюмируется весь механизм ора­
торского искусства, и нам становится ясно, почему речи, приго­
товленные заранее, всегда так плохо действуют. Надо менять
выражения ежеминутно, постоянно обращая внимание на произ­
водимое впечатление.
Оратору нет нужды привлекать на свою сторону всех при­
сяжных - он должен привлечь только вожаков, которые дают
направление общему мнению. Как во всякой толпе, так и тут,
существует лишь небольшое число индивидов, которые ведут за
собой других. «Я убедился на опыте, - говорит адвокат, которого
я цитирую, - что в момент произнесения приговора достаточно
105
бывает одного или двух энергичных людей, чтобы увлечь за
собой остальных присяжных». Этих-то двух-трех вожаков и надо,
постараться убедить адвокату при помощи искусных внушений.
Прежде всего надо постараться им понравиться. Если вы сумели
понравиться индивиду в толпе, то он уже готов проникнуться
Всяким вашим убеждением и находит превосходными все ваши
доводы, каковы бы они ни были. Привожу следующий анекдот,
заимствованный мной из одной интересной книги о Лашо:
«Известно, что во время своих защитительных речей, произно­
симых в суде, Лашо постоянно не теряет из виду двух или трех
лиц из присяжных, казавшихся ему влиятельными, но несговорчи­
выми. Обыкновенно ему удавалось смягчить этих упрямцев, но
однажды в провинции он наткнулся на такого, на которого не
действовала никакая аргументация, несмотря на то, что Лашо рас­
точал ее перед ним в течение целых трех четвертей часа. Это
был первый из сидевших на второй скамье, седьмой по счету
присяжный. Было отчего прийти в отчаяние! Вдруг, в самый
разгар своих страстных убеждений, Лашо останавливается и, об­
ращаясь к председателю суда, говорит: «Господин председатель,
не можете ли вы приказать спустить занавес там, напротив: госпо­
дин седьмой присяжный совсем ослеплен солнцем». Седьмой при­
сяжный, покраснев, улыбнулся и поблагодарил. С этой минуты от
уже был привлечен на сторону защиты».
Многие писатели, и даже из очень выдающихся, в последнее
время стали сильно нападать на учреждение присяжных, служа­
щее, однако, для нас единственной защитой против заблуждений и
ошибок (притом весьма частых) такой касты, которая не подле­
жит никакому контролю. Некоторые из этих писателей желали
бы, чтобы присяжные выбирались лишь из образованных клас­
сов. Но мы доказали уже, что решения присяжных и при подоб­
ных условиях останутся те же, как теперь t при нынешнем составе
присяжных. Другие же, основываясь на ошибках в приговорах
присяжных, желали бы совершенно отменить этих последних и
заменить их судьями. Однако те ошибки, в которых теперь так
обвиняют присяжных, прежде всего делаются самими же судья­
ми, так как ведь если какой-нибудь из обвиняемых предстает
перед присяжными, то это значит, что его уже раньше признали
виновным сами судьи: следственный судья, прокурор и др.
Магистратура в самом деле является единственным ведомством,
действия которого не подлежат никакому контролю. Несмотря на все
106
революции, демократическая Франция не обладает все-таки правом
«Habeas Corpus»*, которым так гордится Англия. Мы изгнали всех
тиранов, но в каждом городе мы посадили судью, который по своему
усмотрению распоряжается честью и свободой своих сограждан. Са­
мый ничтожный следственный судья, едва успевший соскочить со школь­
ной скамьи, получает возмутительное право отправлять по своему ус­
мотрению в тюрьму самых почетных граждан, и притом на основании
лишь простых личных подозрений, в которых он не обязан никому
отдавать отчета. Он может продержать их в тюрьме полгода, год под
предлогом следствия и затем отпустить их без всякого вознаграждения
или извинений. Приказание привести в суд совершенно равносильно
знаменитому «lettre de cachet»**, с той лишь разницей, что этим после­
дним средством, которое так справедливо ставили в упрек прежней
монархии, могли пользоваться лишь очень важные лица, а теперь это
средство находится в руках целого класса граждан, которых ни в коем
случае нельзя причислить к разряду наиболее просвещенных и неза­
висимых.
Р азве не следует из этого, что если бы обвиняемого судили
судьи, а не п ри сяж ны е, то он ли ш и лся бы своего единственного
ш анса на оправдание? Во всяком случае, ош ибки п ри сяж н ы х я в ­
ляю тся лиш ь последствием ош ибок судей. Т олько эти последние
и бы ваю т виновны в ч удовищ ны х судебны х ош ибках вроде не­
давнего сл у чая с доктором Л ., которы й бы л привлечен к ответ­
ственности одним д овольн о-таки ограниченны м следственны м
судьей на основании лиш ь показаний полу идиотки, обвинивш ей
д октора в том, что он сдел ал ей вы киды ш за 30 ф р . Д октор,
конечно, бы л бы отправлен на каторгу, если бы не взры в негодо­
вания общественного мнения, вы нудивш ий главу государства не­
медленно пом иловать его. Ч естность подсудим ого, засви д етел ь­
ствованная всеми его сограж данам и, казалось, долж на бы ла дока­
зать грубость ош ибки, и сами судьи д аж е при знавали это, но сле­
д у я д у х а касты , сделали все от них зависящ ее, чтобы помеш ать
пом илованию . Во всех подобны х д ел ах пр и сяж н ы е, ничего не
понимающие в технических подробностях, естественно, прислуш и­
ваются к тому, что говорит обвинение, и в конце концов успокаива­
ются тем, что дело бы ло расследовано судьями, уж е искушенными

* Habeas Corpus (лат.) - закон о свободе личности, принятый анг­

лийским парламентом в 1679 г.
** Lettre de cachet (фр.) - королевский указ о заключении в тюрь­
му или о ссылки какого-либо лица.

107
во всяких тонкостях. Кто же в таких случаях является истин­
ным виновником ошибок - судьи или присяжные? Будем же
тщательно охранять институт присяжных, так как он составляет,
наверное, единственную категорию толпы, которая не может быть
заменена никакими отдельными личностями. Только этот инсти­
тут в состоянии смягчить строгости законов, которые уже пото­
му что они одинаковы для всех, должны быть слепы в принципе и
не могут принимать во внимание частных случаев. Недоступный
состраданию и признающий только текст закона, судья со своей
профессиональной строгостью приговорит к одинаковому нака­
занию грабителя, убийцу и бедную девушку, брошенную на про­
извол судьбы своим соблазнителем, которую довела до детоубий­
ства нужда. Присяжные же инстинктивно чувствуют, что соблаз­
ненная девушка гораздо менее виновна, нежели ее соблазнитель,
не подлежащий, однако, каре законов, и поэтому оказывают ей
снисхождение.
Хорошо зная психологию каст, а также психологию других
категорий толпы, я решительно не вижу ни одного случая, когда
бы я мог не пожелать лучше иметь дело с присяжными, нежели с
судьями, если бы мне пришлось быть неправильно обвиненным в
каком-нибудь преступлении. С первыми я все-таки имел бы неко­
торые шансы на оправдание, тогда как со вторыми этого бы не
было. Будем опасаться могущества толпы, но еще более мы дол­
жны страшиться власти некоторых каст. Первую можно все-таки
убедить, вторые же остаются непреклонными.

Глава четвертая

ИЗБИ РАТЕЛ ЬН А Я ТОЛПА

Избирательная толпа, т.е. те собрания, которые созываются

для избрания лиц на известные должности, представляет собой
толпу разнородную, но так как действия ее направлены лишь к
одной вполне определенной цели - выбору между различными
кандидатами, то в ней можно наблюдать проявление лишь некото­
рых характерных черт, уже описанных нами. Наиболее выдаю­
щимися чертами в этой толпе будут также слабая способность к
рассуждению, отсутствие критического духа, раздражительность,
легковерие и односторонность. В решениях этой толпы легко
108
можно проследить влияние вожаков и роль перечисленных нами
выше факторов: утверждения, повторения, обаяния и заразы.
Проследим теперь способы воздействия на избирательную толпу,
так как на этом основании мы можем яснее представить себе ее
психологию.
Первым условием, которым должен обладать кандидат на вы­
борах, является обаяние. Личное обаяние может быть заменено
только обаянием богатства. Даже талант и гений не составляют
серьезных условий успеха. Самое главное - это обаяние, т.е. воз­
можность предстать перед избирателями, не возбуждая никаких
оспариваний. Если избиратели, большинство которых состоит из
рабочих и крестьян, так редко выбирают представителей из своей
среды, то лишь потому что люди, вышедшие из их рядов, не
имеют для них никакого обаяния. Если же случайно они выби­
рают кого-нибудь из своей среды, то это вызывается обыкновенно
побочными причинами, желанием помешать какому-нибудь выда­
ющемуся человеку, крупному хозяину рабочих, например, у кото­
рого сами избиратели находятся в постоянном подчинении. По­
ступая так, избиратели получают на время иллюзию власти над
тем, кому всегда подчинялись.
Но обаяние не всегда, однако, служит залогом успеха. Избира­
тель хочет также, чтобы льстили его тщеславию и угождали его
вожделениям. Чтобы на него подействовать, надо осыпать его
самой нелепой лестью и, не стесняясь, давать ему самые фантасти­
ческие обещания. Если это рабочий, то надо льстить ему, браня
его хозяина; что же касается соперника-кандидата, то надо ста­
раться уничтожить его, распространяя о нем посредством утвер­
ждения, повторения и заразы мнение, что он последний из негодя­
ев и что всем известно, как много он совершил преступлений.
Незачем, конечно, искать в данном случае чего-нибудь даже похо­
жего на доказательства. Если противник мало знаком с психоло­
гией толпы, он станет оправдываться с помощью аргументов, вме­
сто того чтобы отвечать на утверждения противоположными ут­
верждениями, и конечно, таким образом лишится всяких шансов
на успех.
Написанная программа кандидата не должна быть чересчур
категоричной, так как противники могут ею воспользоваться и
предъявить ему ее впоследствии; но зато словесная программа
должна быть самой чрезмерной. Он может обещать без всяких
опасений самые важные реформы. Все эти преувеличенные обе-

109
щания производят сильное впечатление в данную минуту, в буду­
щем же ни к чему не обязывают. В самом деле, избиратель обык­
новенно нисколько не старается узнать потом, насколько выбран­
ный им кандидат выполнил обещания, которые, собственно, и выз­
вали его избрание.
Во всех этих случаях мы можем наблюдать действие тех са­
мых факторов убеждения, о которых мы говорили раньше; мы
снова встретимся с этими факторами при обсуждении действия
слов и формул, обладающих, как известно, магической силой. Оратор,
который умеет пользоваться ими, поведет толпу за собой, куда
хочет. Существуют выражения, которые всегда производят одно
и то же действие, как бы они ни были избиты. Такой кандидат,
который сумел бы отыскать новую формулу, хотя лишенную впол­
не определенного смысла, но отвечающую самым разнообразным
стремлениям толпы, разумеется, может рассчитывать на безуслов­
ный успех. Кровавая испанская революция 1873 года была про­
изведена посредством нескольких таких слов, имеющих сложное
значение и которые каждый может объяснять по своему. Один
из современных писателей рассказывает следующим образом
происхождение этой революции:
«Радикалы пришли к убеждению, что унитарная республика -
не что иное, как замаскированная монархия, и кортесы, чтобы
доставить им удовольствие, провозгласили единогласно федераль­
ную республику, причем никто из вотировавших не мог бы ска­
зать, что в сущности они вотировали. Но объявленная формула
всех восхищала и приводила в восторг. Все думали, что основали
на земле царство добродетели и счастья. Один республиканец,
которого враг его не захотел величать титулом федералиста, оби­
делся, точно ему нанесено было смертельное оскорбление. На
улицах друг друга приветствовали словами: «Salud у republica
federal!» и распевали, гимны во славу отсутствия дисциплины и
автономии солдата. Чем же на самом деле была эта «федераль­
ная республика» ? Одни понимали под этим словом эмансипацию
провинций, учреждения, подобные тем, какие существуют в Со­
единенных Штатах, или децентрализацию администрации; другие
же думали об уничтожении всякой власти, о предстоящей вели­
кой социальной ликвидации в будущем. Социалисты в Барселоне
и Андалузии проповедовали абсолютное господство общин и
предполагали создать в Испании десять тысяч независимых муни­
ципальных городов, управляющихся своими собственными зако-

110
нами, и отменить при этом одновременно и армию, и жандарме­
рию. Скоро возмущение распространилось по всем провинциям
юга, из одного города в другой, из одной деревни в другую. Как
только какая-нибудь община проделывала «pronunciamiento»*, то
первым делом она уничтожала телеграф и железную дорогу, что­
бы прервать все свои сношения с соседями и с Мадридом. Не
было ни одной самой маленькой деревушки, которая бы не дей­
ствовала отдельно. Федерализм уступил место самому грубому
«кантонализму», сопровождавшемуся пожарами и убийствами и
ознаменовавшемуся кровавыми сатурналиями».
Что касается влияния, которое могли бы иметь рассуждения
на ум избирателей, то достаточно прочесть протокол любого из­
бирательного собрания, чтобы составить себе на этот счет вполне
определенное мнение. В таком собрании раздаются утверждения,
ругательства, иногда доходит дело до тумаков, но никогда не
приходится слышать никаких рассуждений; если на время и вос­
станавливается тишина, то это бывает лишь тогда, когда кто-
нибудь из присутствующих со сварливым характером заявит, что
он желает предложить кандидату один из тех трудных вопросов,
которые всегда приводят в восторг аудиторию. Однако радость
оппонентов длится обыкновенно недолго, так как скоро против­
ники их заглушают своим ревом того, кто первый подает голос.
Типом всех публичных собраний подобного рода можно считать
те, протоколы которых я выбираю здесь из сотни других подоб­
ных же протоколов, печатающихся чуть ли не ежедневно в раз­
ных газетах:
«Организатор попросил присутствующих выбрать президента, и
этого было достаточно, чтобы разразилась гроза. Анархисты бросились
вперед, чтобы взять бюро приступом; социалисты же с жаром старались
отразить их, толкались, ругали друг друга продажными шпионами и
т.д., и в конце концов один из граждан удалился с подбитым глазом.
Наконец кое-как удалось составить бюро среди всеобщего шума, и
на трибуне остается компаньон X. Он начинает развивать настоящий
обвинительный акт против социалистов, которые прерывают его кри­
ками: «Кретин! бандит! каналья!» и т.д., - эпитеты, на которые компа­
ньон X. отвечает изложением теории, изображающей социалистов «иди­
отами» или «шутами».
...Партия Аллемана организовала вчера вечером в зале торговли на
улице Фобург дю Тамил большое подготовительное собрание к празд-

* Pronunciamiento ( и с п . ) - восстание, возмущение.

ill
нику рабочих первого мая. Лозунгом было: «тишина и спокойствие».
«Компаньон Г. обозвал социалистов кретинами и обманщиками;
тотчас же ораторы и слушатели стали осыпать друг друга бранью, и
дело дошло до рукопашной схватки, на сцену появились стулья, ска­
мьи, столы и т. д.».
Не следует, однако, думать, что такой способ обсуждения был
свойствен только какому-нибудь известному классу избирателей
и находился бы в зависимости от их социального положения. Во
всяком анонимном собрании, какое бы оно ни было, хотя бы оно
исключительно состояло из ученых, прения всегда облекаются в
одну и ту же форму. Я говорил уже, что люди в толпе стремятся
к сглаживанию умственных различий, и доказательства этого мы
встречаем на каждом шагу. Вот, например, извлечение из прото­
кола одного собрания, состоявшего исключительно из студентов,
заимствованного мною из газеты «Temps» от 13 февраля 1895 года:
«Шум все увеличивался по мере того, как время шло и я не думаю,
что нашелся бы хоть один оратор, который мог бы сказать две фразы и
при этом его не прерывали. Каждую минуту раздавались крики то из
одного места, то из другого, а то изо всех мест сразу; аплодировали,
свистели, между различными слушателями возникали яростные споры,
размахивали угрожающим образом тростями, мерно стучали в пол, кри­
чали: «Вон! На трибуну!»
М.С. начал расточать по адресу ассоциации самые нелестные эпи­
теты, называя ее подлой, чудовищной, продажной и мстительной и т.д.,
заявляя, что стремится к ее уничтожению...».
Спрашивается, как же при подобных условиях избиратель со­
ставляет себе свое мнение? Но такой вопрос может явиться у
нас лишь тогда, когда мы пребываем в странном заблуждении
насчет свободы такого собрания. Толпа ведь имеет только вну­
шенные мнения и никогда не составляет их путем рассуждений.
В занимающих нас случаях мнения квоты избирателей находятся
в руках избирательных комитетов, где вожаками чаще всего бы­
вают виноторговцы, имеющие влияние на рабочих, так как они
оказывают им кредит. «Знаете ли вы, что такое избирательный
комитет? - спрашивает один из самых мужественных защитников
современной демократии, г. Сегерер. - Это просто ключ ко всем
нашим учреждениям, главная часть нашей политической машины.
Франция в настоящее время управляется комитетами».
Комитеты, каково бы ни было их название: клубы, синдикаты и проч.,
составляют, быть может, самый главный элемент опасности надвигаю-
112
щегося могущества толпы. Они представляют собой самую безличную
и, следовательно, самую угнетающую форму тирании. Вожаки, руково­
дящие комитетами, имея право говорить и действовать от имени како­
го-нибудь собрания, избавляются от всякой ответственности и могут все
себе позволить. Ни один из самых свирепых тиранов не мог бы никог­
да и помышлять о таких предписаниях, какие издавались, например,
революционными комитетами. Они истребляли Конвент и урезали его,
и Робеспьер оставался абсолютным властелином до тех пор, пока мог
говорить от их имени. Но в тот день, когда он отделился от них, он
погиб. Царство толпы - это царство комитетов, т.е. вожаков, и нельзя
даже вообразить себе худшего деспотизма.
Действовать на комитеты не трудно; надо только чтобы кан­
дидат мог быть принят и обладал достаточными ресурсами. По
признанию самих же жертвователей, довольно было трех милли­
онов, чтобы устроить множественные выборы генералу Буланже.
Такова психология избирательной толпы; она не отличается
ничем от психологии толпы других категорий и нисколько не
лучше и не хуже ее. Но из всего вышесказанного я все же не
вывожу заключения против всеобщей подачи голосов. Если бы
от меня зависела судьба этого учреждения, то я бы оставил его в
том виде, в каком оно существует теперь, руководствуясь практи­
ческими соображениями, вытекающими непосредственно из изу­
чения психологии толпы. Без сомнения, неудобства всеобщей по­
дачи голосов достаточно бросаются в глаза, и отрицать это не­
возможно. Нельзя отрицать также, что цивилизация была делом
лишь небольшого меньшинства, одаренного высшими умственными
способностями и занимающего верхушку пирамиды, постепенно
расширяющейся книзу по мере того, как понижается умственный
уровень различных слоев наций. Конечно, величие цивилизаций
не может зависеть от голосов низших элементов, берущих только
численностью; без сомнения, подача голосов толпы часто бывает
очень опасна, и мы уже не раз расплачивались за это нашествия­
ми. Весьма вероятно, что мы еще дороже поплатимся в будущем
ввиду приближающегося могущества толпы. Но все эти возраже­
ния, совершенно верные в теоретическом отношении, в прак­
тическом теряют всю свою силу в наших глазах, когда мы вспом­
ним о непоколебимом могуществе идей, превращенных в догма­
ты. Догмат верховной власти толпы не подлежит защите с фило­
софской точки зрения, совершенно так же, как и средневековые
религиозные догматы, но тем не менее, он обладает абсолютной
силой в настоящее время; этот догмат, следовательно, столь же
и з
неприкосновенен, как были некогда неприкосновенны наши рели­
гиозные идеи. Представьте себе современного свободного мыс­
лителя, перенесенного магической силой в средние века. Вы, мо­
жет быть, думаете, что, удостоверившись в верховном могуществе
религиозных идей, господствовавших тогда, от стал бы пробовать
с ними бороться? Или, попав в руки судьи, желающего сжечь его
вследствие обвинения в заключении договора с дьяволом или же
посещении шабаша, он стал бы оспаривать существование дьяво­
ла или шабаша? Но ведь оспаривать верование толпы - это то же,
что спорить с ураганом. Догмат всеобщей подачи голосов обла­
дает в настоящее время такой же силой, какой некогда обладали
религиозные догматы. Ораторы и писатели отзываются о нем с
таким уважением и таким подобострастием, какие не выпадали
даже на долю Людовика XIV. Поэтому-то и надо относиться к
этому догмату, как ко всем религиозным догматам, на которые
действует только время.
Было бы, впрочем, бесполезно пробовать поколебать этот дог­
мат, так как он опирается все-таки на некоторые доводы, говоря­
щие в его пользу. «Во времена равенства, - говорит справедливо
Токвиль, - люди не питают никакого доверия друг к другу вслед­
ствие своего сходства. Но именно это сходство вселяет им дове­
рие, почти безграничное, к общественному мнению, так как они
полагают, что ввиду всеобщего одинакового умственного разви­
тия истина должна быть там, где находится большинство».
Можно ли предположить, следовательно, что ограничение по­
дачи голосов на каких бы то ни было основаниях должно повес­
ти к улучшению голосований толпы? Я не допускаю этого на
основании ранее высказанных мною причин, касающихся низкого
умственного уровня всех собраний, каков бы ни был их состав. В
толпе люди всегда сравниваются, и если дело касается общих
вопросов, то подача голосов сорока академиков окажется нис­
колько не лучше подачи голосов сорока водоносов. Не думаю,
чтобы голосования, которые так часто ставились в вину всеоб­
щей подачи голосов (например, восстановление империи), были
бы иного характера, если бы вотирующие были выбраны исклю­
чительно из числа ученых и образованных. Если какой-нибудь
индивид изучил греческий язык, математику, сделался архитекто­
ром, ветеринаром, медиком или адвокатом, то это еще не значит,
что он приобрел особенные сведения в социальных вопросах.
Ведь все наши экономисты большей частью образованные люди, в

114
большинстве случаев профессора и академики, но разве суще­
ствует хоть один общий вопрос, протекционизм, биметаллизм и
т.д., относительно которого они пришли бы к соглашению? И это
потому что вся их наука представляет собой лишь очень смяг­
ченную форму всеобщего невежества. Перед социальными же
проблемами, куда входит столько неизвестных величин, сравнива­
ются все незнания.
Таким образом, если даже избирательный корпус будет состо­
ять исключительно из людей, начиненных наукой, все же их во­
тум будет не лучше и не хуже, чем нынешние квоты избирателей.
Они будут точно также руководствоваться своими чувствами и
духом своей партии. Наши затруднения нисколько бы не умень­
шились, но нам пришлось бы кроме того испытать еще тяжелую
тиранию каст.
Подача голосов толпы везде будет одинакова и в конце кон­
цов всегда будет служить выражением стремлений и бессозна­
тельных потребностей расы, все равно - будет ли эта подача
голосов ограниченной или общей, и практикуется ли она в рес­
публиканской или монархической стране, во Франции, Бельгии,
Греции, Португалии или Испании. Арифметическое среднее всех
избраний, во всякой стране, служит изображением души расы, а
эта душа остается почти одинаковой из поколения в поколение.
Все вышесказанное приводит нас еще раз к заключению, что
раса имеет большое значение, и что учреждения и правительства
играют лишь незначительную роль в жизни народов. Эти после­
дние главным образом управляются душою расы, т.е. наслед­
ственными остатками, сумма которых собственно и составляет
душу расы. Раса и цель насущных потребностей повседневной
жизни - вот таинственные властелины, которые управляют судь­
бами нации.

Глава пятая

ПАРЛАМ ЕНТСКИЕ С О БРА Н И Я

Парламентские собрания представляют собой разнородную

толпу, неанонимную. Несмотря на различный их состав в разные
эпохи и у разных народов, они все-таки обнаруживают сходные
черты, причем влияние расы сказывается лишь в смягчении или
увеличении этих черт. Парламентские собрания в самых различ-
115
ных странах, в Греции, Италии, Португалии, Испании, Франции,
Америке имеют очень большие аналогии в своих прениях и
голосованиях и причиняют правительствам одинаковые затруд­
нения.
Парламентский режим, впрочем, является идеалом всех совре­
менных цивилизованных народов, хотя в основу его положена та
психологически неверная идея, что много людей, собравшихся
вместе, скорее способны прийти к независимому и мудрому реше­
нию, нежели небольшое их число.
В парламентских собраниях мы встречаем черты, общие вся­
кой толпе: односторонность идей, раздражительность, восприим­
чивость к внушению, преувеличение чувств, преобладающее влия­
ние вожаков. Но уже вследствие своего особого состава парла­
ментская толпа имеет некоторые особенности, на которых мы
здесь остановимся.
Односторонность мнений составляет важнейшую черту этой
толпы. Во всех партиях, и особенно у латинских народов, мы
встречаем неизменную склонность разрешать самые сложные со­
циальные проблемы посредством самых простых абстрактных
принципов и общих законов, применяемых ко всем случаям. Прин­
ципы естественным образом меняются сообразно каждой партии,
но уже вследствие своего нахождения в толпе индивиды всегда
обнаруживают стремление к преувеличению достоинства этих
принципов и стараются довести их до крайних пределов. Вот
почему парламенты всегда являются представителями самых край­
них мнений.
Самый совершенный образец односторонности таких собра­
ний представляют якобинцы великой революции. Проникнутые
догматами и логикой, с головой, наполненной неопределенными
общими местами, якобинцы стремились проводить в жизнь свои
стойкие принципы, не заботясь о событиях, и можно смело ска­
зать, что они прошли через всю революцию, не замечая ее. Воору­
жившись очень простыми догматами, которые служили для них
путеводителями, они вообразили, что могут переделать общество
во всех его частях и вернуть утонченную цивилизацию к ранней
фазе социальной эволюции. Способы, употребленные ими для
осуществления их мечты, также отличались абсолютной односто­
ронностью. Они ограничивались только тем, что насильственным
образом уничтожали все то, что мешало им. Впрочем, и все ос­
тальные - жирондисты, монтаньяры, термидорианцы и т.п. - дей­
ствовали в том же духе.
116
 Парламентская толпа очень легко поддается внушению, и как
во всякой толпе, внушение исходит от вожаков, обладающих оба­
янием. Но в парламентских собраниях восприимчивость к вну­
шению имеет резко определенные границы, и на них-то не мешает
указать.
Относительно всех вопросов, представляющих местный или
областной интерес, у членов парламентского собрания имеются
настолько стойкие, неизменяющиеся мнения, что никакая аргумен­
тация не в состоянии была бы их поколебать. Даже талант Де­
мосфена не мог бы заставить депутата изменить свой вотум отно­
сительно таких вопросов, как протекционизм и др., представляю­
щих требования влиятельных избирателей. Предшествовавшее
внушение, произведенное в этом духе на депутатов их избирате­
лями, настолько сильно, что мешает всяким другим внушениям и
способствует поддержанию абсолютной стойкости мнений.
Вероятно, к этим мнениям, предварительно установленным во время
выборов, относится следующее размышление одного старинного анг­
лийского парламентского деятеля: «В течение тех пятидесяти лет, что я
заседаю в Вестминстере, я слышал множество речей. Весьма немногие
из них заставили меня изменить свои мнения, но ни одна не изменила
моего вотума».
В вопросах общего характера, касающихся, например, низвер­
жения министерства, учреждении налогов и т.п., не существует
никакой стойкости мнений, и потому тут могут действовать вну­
шения вожаков совершенно так же, как в обыкновенной толпе. В
каждой партии существуют свои вожаки, пользующиеся иногда
совершенно одинаковым влиянием, отчего депутат подвергается
иной раз противоположным внушениям и естественным образом
обнаруживает нерешительность. Этим объясняется такая ситуа­
ция, когда порой депутат в какие-нибудь четверть часа меняет
свое мнение, вотирует противоположным образом и прибавляет
какую-нибудь статью к только что вотированному им закону,
совершенно уничтожающую его значение. Так, например, только
что отняв право у заводчиков выбирать и увольнять своих рабо­
чих, депутат, вотируя поправку к этому закону, почти совершенно
лишает его силы.
На этом-то основании палата депутатов во время каждого
законодательного периода обнаруживает рядом с вполне опреде­
ленными также и очень неопределенные мнения. Но так как
вопросы общего характера всегда бывают более многочисленны,
117
то в палате неизбежно преобладает нерешительность, поддержи­
ваемая притом страхом перед избирателем, скрытое внушение
которого всегда стремится образовать противовес внушению во­
жаков. В таких же прениях, очень, впрочем, многочисленных, от­
носительно которых у членов собрания не существует ранее
установившихся мнений, всегда одерживают победу вожаки,
навязывающие свои мнения толпе. Потребность в таких вожаках
очевидна уже потому что под именем предводителей групп они
встречаются в собраниях всех стран и являются настоящими
властелинами этих собраний. Люди в толпе не могут обойтись
без господина, и потому-то голосование какого-нибудь собрания
обыкновенно служит выражением мнения лишь очень небольшо­
го меньшинства.
Вожаки действуют главным образом не своими рассуждениями,
а своим обаянием, и лучшим доказательством этого служит то,
что если вследствие какой-нибудь случайности они лишаются
обаяния, то вместе с этим исчезает и их влияние.
Обаяние вожаков имеет индивидуальный характер и не нахо­
дится в зависимости ни от имени, ни от славы. Вот что рассказы­
вает Жюль Симон о великих людях 1848 года, среди которых он
заседал.
«За два месяца перед тем, как сделаться всемогущим, Людо­
вик Наполеон был ничто...
Виктор Гюго взошел на трибуну. Он не имел успеха. Его
слушали, как слушают Феликса Пиа, но ему меньше аплодирова­
ли. «Я не люблю его идей, сказал мне Волабелл, говоря о
Феликсе Пиа, - но это один из самых великих писателей и вели­
чайший оратор Франции». Эдгар Кинэ, этот редкий и могуще­
ственный ум, не считался ни во что. Он пользовался популярнос­
тью до открытия собрания, но в собрании ее совершенно не имел...
Политические собрания представляют собой именно такое ме­
сто на земле, где блеск гения всего меньше ощущается. Там име­
ют значение красноречие, приспособленное ко времени и месту, и
услуги, оказанные не отечеству, а партиям. Для оказания должно­
го почтения Ламартину в 1848 г. и Тьеру в 1871 г. понадобился
могущественный стимул настоятельной, неустранимой опасности,
но как только она прошла, то сразу же исчезли чувства и страха,
и благодарности».
Я воспроизвел эту цитату ради фактов, которые в ней заклю­
чаются, но не ради объяснений, представляющих лишь весьма

118
посредственный интерес в психологическом отношении. Толпа
потеряла бы тотчас же свой характер толпы, если бы она приняла
во внимание услуги, оказанные вожаками отечеству или партиям.
Толпа, повинующаяся вожаку, подчиняется лишь его обаянию, и
сюда не примешивается никакое чувство интереса или благодар­
ности. Поэтому-то вожак, обладающий достаточным обаянием, имеет
почти абсолютную власть. Известно, например, каким громадным
влиянием пользовался в течение многих лет, благодаря своему
обаянию,- один знаменитый депутат, побитый на последних выбо­
рах вследствие известных финансовых событий. Прежде по од­
ному только его знаку низвергались министерства, и один писа­
тель следующим образом определил его деятельность:
«Г-ну X. мы обязаны главным образом тем, что заплатили за
Тонкий втрое дороже, чем это бы следовало, что мы не заняли
прочного положения на Мадагаскаре, что у нас обманом отняли
господство на нижнем Нигере, и что мы потеряли преобладающее
положение, которое занимали раньше в Египте. Теории г-на X.
причинили нам более территориальных потерь, чем все опустоше­
ния Наполеона I».
Не надо, впрочем, слишком уж обвинять вышеназванного во­
жака. Конечно, он стоит нам очень дорого, но все же его влияние
главным образом основывалось на том, что он следовал обще­
ственному мнению, которое в колониальных вопросах держалось
иных воззрений, нежели теперь. Вожак очень редко идет впереди
общественного мнения; обыкновенно он следует за ним и усваи­
вает себе все его заблуждения.
Способы убеждения, которыми пользуются вожаки помимо
своего обаяния, те же самые, что и во всякой другой толпе. Что­
бы искусно пользоваться ими, вожак должен, хотя бы даже бес­
сознательным образом, понимать психологию толпы и знать, как
надо говорить толпе. В особенности ему должно быть известно
обаяние известных слов, формул и образов. Он должен обладать
совершенно специальным красноречием, преимущественно
заключающимся в энергичных, хотя и совершенно бездоказатель­
ных, утверждениях и ярких образах, обрамленных весьма повер­
хностными рассуждениями. Такой род красноречия встречается
во всех собраниях, даже в английском парламенте, несмотря на
всю его уравновешенность.
«Нам постоянно приходится читать о прениях в палате общин,
- пишет английский философ Мэн, состоящих почти исюпочитель-

119
но из обмена общими местами, не имеющими особого значения, и
весьма резкими выражениями. Однако этот род общих формул
оказывает поразительное действие на воображение чистой де­
мократии. Всегда легко заставить толпу принять доводы общего
характера, если они преподносятся ей в действующих на ее вооб­
ражение выражениях, хотя доводы эти и не подвергались ника­
кой предварительной проверке и даже вряд ли ей доступны».
Значение таких сильных выражений, на которое указывает
вышеприведенная цитата, нисколько не преувеличено. Мы уже
несколько раз указывали на особое могущество слов и формул.
Надо выбирать такие слова, которые могут вызывать очень жи­
вые образы. Следующая фраза, заимствованная нами из речи
одного из вожаков наших собраний, служит прекрасным образчи­
ком подобного красноречия:
«В тот день, когда одно и то же судно унесет к лихорадочным
берегам ссылки продажного политика и убийцу-анархиста, они
могут вступить между собой в- разговор и покажутся друг дру­
гу двумя дополнительными сторонами одного и того же социаль­
ного порядка вещей».
Образ, вызванный этой речью, достаточно ясен, и, конечно, про­
тивники оратора должны были почувствовать, чем он им угрожа­
ет. Им должны были одновременно представиться и лихорадоч­
ные берега, и судно, увозящее их, так как ведь и они тоже могут
быть причислены к той довольно плохо разграниченной катего­
рии политиков, на которых намекал оратор. Разумеется, при этом
они должны были испытывать такое же смутное чувство страха,
какое испытывали члены Конвента, слушая неясные речи Робес­
пьера, более или менее угрожавшие им ножом гильотины. Под
влиянием этого-то чувства страха члены Конвента и уступали
всегда Робеспьеру.
В интересах вожаков позволять себе самые невероятные пре­
увеличения. Оратор, слова которого я только что цитировал, мог
утверждать, не возбуждая особенных протестов, что банкиры и
священники содержали на жаловании метателей бомб, и что адми­
нистраторы крупных финансовых компаний заслуживают такого
же наказания, как и анархисты. На толпу подобные утверждения
всегда действуют, и даже тем сильнее, чем они яростнее и чем
более угрожающий характер имеют. Ничто так не запугивает
слушателей, как подобного рода красноречие, они не протестуют
из опасения прослыть изменниками или сообщниками.

120
 Такое особое красноречие можно наблюдать во всех собрани­
ях, и в критические моменты оно всегда усиливалось. С этой
точки зрения чтение речей великих ораторов революции пред­
ставляет не малый интерес. Ораторы эти считали себя обязанны­
ми постоянно прерывать свою речь, чтобы поносить преступление
и восхвалять добродетель, а также чтобы разражаться проклятия­
ми против тиранов и тут же приносить клятву - «жить свобод­
ным или умереть». Слушатели вставали, с жаром аплодировали
ораторам и затем, успокоенные, снова садились на свои места.
Вожак может быть иногда умным и образованным человеком,
но вообще эти качества скорее даже вредят ему, нежели прино­
сят пользу. Ум делает человека более снисходительным, откры­
вая перед ним сложность вещей и давая ему самому возможность
выяснять и понимать, а также значительно ослабляет напряжен­
ность и силу убеждений, необходимых для того, чтобы быть про­
поведником и апостолом. Великие вожаки всех времен, и особен­
но вожаки революций, отличались чрезвычайной ограниченнос­
тью, причем даже наиболее ограниченные из них пользовались
преимущественно наибольшим влиянием.
Речи самого знаменитого из них, Робеспьера, зачастую пора­
жают своей несообразностью. Читая эти речи, мы не в состоянии
объяснить себе громадной роли могущественного диктатора.
«Общие места, многословие дидактического красноречия и
латинская культура, поставленная к услугам скорее души ребенка,
нежели пошляка, граничащая как в обороне, так и в нападении с
манерой школьников, кричащих: «Поди-ка сюда!» Никакой идеи,
никакой остроумной мысли или выходки, но постоянная скука
среди бури. И кончая это чтение, невольно хочется воскликнуть:
«уф!» - как это делал вежливый Камилл Демулен».
Страшно даже подумать иной раз о той силе, которую дает
человеку с чрезвычайной узостью ума, но обладающему обаяни­
ем, какое-нибудь очень твердое убеждение. Но для того, чтобы
игнорировать всякие препятствия и уметь хотеть, надо именно
соединять в себе все эти условия. Толпа инстинктивно распозна­
ет в таких энергичных убежденных людях своих повелителей, в
которых она постоянно нуждается.
В парламентском собрании успех какой-нибудь речи почти
исключительно зависит от степени обаяния оратора, а не от при­
водимых им доводов. И это подтверждается тем, что если ора­
тор теряет по какой-нибудь причине свое обаяние, он лишается в

121
то же время и своего влияния, т.е. он уже не имеет более власти
управлять по желанию голосованием.
Что же касается неизвестного оратора, выступающего с ре­
чью, хотя бы и очень доказательной, но не содержащей в себе
ничего другого, кроме этих основательных доказательств, то са­
мое большее, на что он может рассчитывать, это чтобы его
выслушали. Депутат и проницательный психолог Декюб так оха­
рактеризовал образ депутата, не обладающего обаянием:
«Заявив место на трибуне, депутат вынимает свои документы,
методически развертывает их и с уверенностью приступает к
своей речи... Он ласкает себя мыслью, что ему удастся вселить в
душу слушателей свои собственные убеждения. Он тщательно
взвесил свои аргументы и, запасясь массой цифр и доказательств,
заранее уверен в успехе, так как, по его мнению, всякое сопротив­
ление должно исчезнуть перед очевидностью. Он начинает свою
речь, убежденный в своей правоте, рассчитывая на внимание сво­
их коллег, которые, конечно, ничего иного не желают, как прекло­
ниться перед истиной.
Он говорит, несколько раздосадованный начинающимся шу­
мом, и тотчас же поражается тем движением, которое возникает в
зале.
Что же это значит, если не воцаряется молчание? Отчего же
такое всеобщее невнимание? О чем думают вот эти, разговарива­
ющие друг с другом? Какая такая настоятельная причина заста­
вила вот того депутата покинуть свое место?
Оратор начинает ощущать тревогу, морщит брови, останавли­
вается. Ободряемый президентом, он начинает снова, возвышает
голос. Его слушают еще меньше. Он еще более напрягает свой
голос, волнуется; шум все усиливается. Он перестает слышать
сам себя, еще раз останавливается, потом, испугавшись, что его
молчание вызовет неприятный возглас «закрой прения», он снова
начинает говорить. Шум становится невыносимым».
Когда парламентские собрания достигают известной степени
возбуждения, они становятся похожими на обыкновенную разно­
родную толпу, и чувства их всегда бывают крайними. Они могут
проявить величайший героизм и в то же время совершить самые
худшие насилия. Индивид в таком собрании перестает быть са­
мим собой настолько, что он станет вотировать мероприятия, на­
носящие прямой ущерб его личным интересам.
История революции указывает, до какой степени собрания

122
могут становиться бессознательными и повиноваться внушениям,
наиболее противоречащим их интересам. Великой жертвой для
дворянства было отречение от своих привилегий, между тем, оно,
не колеблясь, принесло эту жертву в знаменитую ночь учреди­
тельного собрания. Отречение от своей личной неприкосновенно­
сти создало для членов Конвента постоянную угрозу смерти;
между тем, они решились на это и не побоялись взаимно истреб­
лять друг друга, прекрасно зная, однако, что завтра они сами
могут попасть на тот самый эшафот, на который сегодня отправи­
ли своих коллег. Но они дошли уже до степени полного автома­
тизма, механизм которого я уже раньше описал, и потому никакие
соображения не могли помешать им повиноваться внушениям,
гипнотизирующим их. Очень типична в этом отношении следую­
щая фраза из мемуаров одного из членов Конвента, Бйлльо Ва-
ренна: «Всего чаще мы и сами не желали, двумя днями или одним
днем раньше, принимать тех решений, которые теперь нам ставят
в упрек, - говорит он, - но эти решения порождал кризис.» Ниче­
го не может быть справедливее!
Такое проявление бессознательности можно наблюдать во время
всех бурных заседаний Конвента.
«Они одобряют и предписывают, - говорит Тэн, - то, к чему
сами питают отвращение, - не только глупости и безумия, но и
преступления, убийства невинных, убийства своих же друзей. Еди­
ногласно и при громе самых бурных аплодисментов левая, соеди­
нившись с правой, посылает на эшафот Дантона, своего есте­
ственного главу, великого организатора и руководителя револю­
ции. Единогласие и также под шум аплодисментов правая, соединив­
шись с левой, вотирует наихудшие декреты революционного пра­
вительства. Единогласно и при восторженных криках энтузиазма
и заявлениях горячего сочувствия Коло д ’Эрбуа, Кутону, Робес­
пьеру Конвент, при помощи произвольных и множественных из­
браний удерживает на своем месте человекоубийственное прави­
тельство, которое ненавидится одними за свои убийства и други­
ми - за то, что оно стремится к их истреблению. Равнина* и Гора,
большинство и меньшинство, кончили тем, что согласились вместе
содействовать своему собственному самоубийству. Двадцать вто­
рого прериаля Конвент в полном составе подставил свою шею и

* Имеется в виду большинство в Конвенте, получившее название

«болото».

123
восьмого термидора, тотчас же после речи Робеспьера, он опять
подставил ее»*.
Картина эта, пожалуй, может показаться слишком уж мрачной,
но тем не менее, она верна. Парламентские собрания, достаточно
возбужденные и загипнотизированные, обнаруживают точно та­
кие же черты; они становятся похожими на непостоянное стадо,
повинующееся всем импульсам. Следующее описание собрания
1848 года, сделанное Сгаоллером, парламентским деятелем, демок­
ратические убеждения которого несомненны, заимствовано мною
из «Revue Litteraire» как очень типичное. Оно изображает все
преувеличенные чувства, свойственные толпе, и ту чрезмерную
изменчивость, которая дозволяет толпе в несколько мгновений
пройти всю шкалу самых противоречивых чувствований.
«Раздоры, подозрения, зависть и попеременно - слепое дове­
рие и безграничные надежды довели до падения республиканс­
кую партию. Ее наивность и простосердечие равнялись только ее
всеобщей подозрительности. Никакого чувства законности, ника­
кого понятия о дисциплине; только страхи и иллюзии, не ведаю­
щие границ, - в этом отношении крестьянин и ребенок имеют
много сходства между собою. Спокойствие их может соперни­
чать только с их нетерпением, и свирепость их равняется их кро­
тости. Это - свойство еще не вполне образованного темперамен­
та и результат отсутствия воспитания. Ничто их не удивляет, но
все приводит в замешательство. Дрожащие, боязливые и в то же
время бесстрашные и героические, они бросаются в огонь и от­
ступают церед тенью.
Им неизвестны следствия и отношения вещей. Столь же быс­
тро приходя в уныние, как и в состояние возбуждения, склонные
к панике, они всегда хватают или слишком высоко, или слишком
низко и не придерживаются никогда должной меры и степени.
Более подвижные, нежели вода, они отражают в себе все цвета и
принимают все формы. Какую же основу для правительства мог­
ли бы они составить?».
К счастью, необходимы особенные условия, чтобы все эти чер­
ты сделались постоянным явлением в парламентских собраниях.

* 22 прериаля I года по республиканскому календарю (нач. июня

1793 г.) были арестованы и на следующий день казнены 29 депутатов-
жирондистов; позже арестованы и казнены Дантон и «атеисты»; 8 тер­
мидора II года арестован Робеспьер со своими сторонниками; 9 тер­
мидора (27 июля 1794 г.) они были казнены.

124
Эти собрания становятся толпой лишь в известные моменты. В
огромном большинстве случаев люди, составляющие их, сохраня­
ют свою индивидуальность, и вот почему собрания могут изда­
вать превосходные технические законы. Правда, эти законы рань­
ше были выработаны каким-нибудь специалистом в тиши кабине­
та, поэтому в сущности, они представляют собой дело одного
индивида, а не целого собрания. И такие законы, конечно, всегда
бывают самыми лучшими и портятся только тогда, когда целый
ряд неудачных поправок превращает их в коллективное дело.
Деятельность толпы всегда и везде бывает ниже деятельности
изолированного индивида. Только специалисты спасают собра­
ния от принятия слишком беспорядочных и нецелесообразных
решений, и в таких случаях специалист всегда является времен­
ным вожаком. Собрание на него не действует, но зато он сам
действует на него.
Несмотря на все трудности, сопряженные с их деятельностью,
парламентские собрания все-таки являют собой лучшее, что до
сих пор могли найти народы для самоуправления и, главное -
чтобы оградить себя, насколько возможно, от ига личной тирании.
Разумеется, парламент является идеалом правительства, по край­
ней мере, для философов, мыслителей,.писателей, артистов и уче­
ных, словом, тех, кто образует вершину цивилизации. В сущности
же парламентские собрания представляют серьезную опасность
лишь в двух направлениях: в отношении насильственной растра­
ты финансов и в отношении прогрессивного ограничения инди­
видуальной свободы.
Первая опасность является неизбежным последствием требо­
ваний и непредусмотрительности избирательной толпы. Пусть
какой-нибудь член собрания предложит какую-нибудь меру, удов­
летворяющую якобы демократическим идеям, например, обеспече­
ние пенсии рабочим, увеличение жалования железнодорожным
сторожам, учителям и т.д.; другие члены, чувствуя страх перед
избирателями, не посмеют отвергнуть предложенные меры, так
как побоятся показать пренебрежение интересами вышеназван­
ных лиц, хотя и будут сознавать, что эти меры должны тяжело
отозваться на бюджете и потребуют новых налогов. Колебания,
таким образом, не возможны. Последствия увеличения расходов
отдалены и не касаются непосредственно членов собраний, зато
последствия отрицательного вотума могут дать себя знать в тот
день, когда понадобится предстать перед избирателем.

125
 Кроме этой первой причины, вызывающей увеличение расхо­
дов, существует другая, не менее повелительная - обязанность
соглашаться на все расходы, представляющие чисто местный ин­
терес. Депутат не может противиться этому, так как эти расходы
служат опять-таки выражением требований избирателей, и при­
том он лишь в том случае может рассчитывать на удовлетворе­
ние требований своего округа, если сам уступит подобным же
требованиям своих коллег.
Вторая из этих опасностей, представляемых парламентскими
собраниями, вынужденное ограничение индивидуальной свободы,
хотя и не так бросается в глаза, но тем не менее, вполне реальна.
Она является результатом бесчисленных и всегда ограничитель­
ных законов, вотируемых парламентами, считающими себя обя­
занными так поступать и не замечающими последствий этого из-
за своей односторонности.
Очевидно, эта опасность действительно неизбежна, если даже
Англия, представляющая, конечно, самый совершенный тип парла­
ментского режима (такого, в котором представитель более неза­
висим от своего избирателя, чем где бы то ни было), не могла
избавиться от этой опасности. Герберт Спенсер в одном из своих
прежних трудов указал, что увеличение кажущейся свободы дол­
жно сопровождаться уменьшением истинной свободы. Возвраща­
ясь к этому в своей новой книге «Индивид и государство», Спен­
сер выражается следующим образом об английском парламенте:
«С этого времени законодательство пошло по тому пути, ко­
торый я указал. Диктаторские меры, быстро увеличиваясь, посто­
янно стремились к тому, чтобы ограничить личную свободу, и
притом двумя способами: ежегодно издавалось множество поста­
новлений, налагающих стеснения на граждан там, где их действия
прежде были совершенно свободны, и вынуждающих их совер­
шать такие действия, которые они могли прежде совершать или
не совершать по желанию. В то же время общественные повин­
ности, все более и более тяжелые, особенно имеющие местный
характер, ограничили еще более свободу граждан, сократив ту
часть их прибыли, которую они могут тратить по своему усмотре­
нию, и увеличив ту часть, которая от них отнимается, для нужд
общественных деятелей».
Это прогрессивное ограничение свободы выражается во всех

126
странах в следующей особой форме, на которую, однако, Герберт
Спенсер не указывает. Введение целой серии бесчисленных ме­
роприятий, имеющих обыкновенно ограничительный характер, не­
обходимым образом ведет к увеличению числа чиновников, обя­
занных приводить их в исполнение, и усилению их власти и вли­
яния; эти чиновники, следовательно, прогрессивно стремятся к
тому, чтобы сделаться настоящими властелинами в цивилизован­
ных странах. Власть их тем более велика, что постоянные пере­
мены правления нисколько не влияют на их положение, так как
административная каста - единственная, ускользающая от этих
перемен и обладающая безответственностью, безличностью и бес­
прерывностью. Из всех же видов деспотизма самый тяжелый
именно тот, который представляется в такой троякой форме.
Постоянное изобретение таких ограничительных законов и
постановлений, окружающих самыми византийскими формальнос­
тями все малейшие акты жизни, роковым образом ведет к суже­
нию все в большей и большей степени сферы, в которой граждане
могут двигаться свободно. Ж ертвы иллюзии, заставляющей их
думать, что умножая законы, они лучше обеспечат равенство и
свободу, народы ежедневно налагают на себя самые тяжелые
оковы.
Но это не проходит для них даром. Привыкнув переносить
всякое иго, народы сами ищут его и доходят до потери всякой
самостоятельности и энергии. Они становятся тогда пустой те­
нью, пассивными автоматами, без воли, без сопротивляемости и
без силы. Тогда-то человек бывает вынужден искать на стороне
те пружины, которых ему не хватает. Благодаря возрастающей
индифферентности и бессилию граждан, роль правительств не­
пременно должна еще больше увеличиться. Правительства долж­
ны поневоле обладать духом инициативы, предприимчивости и
руководительства, так как все это отсутствует у частных лиц;
они должны все предпринимать, всем руководить, всему покрови­
тельствовать. Государство в конце концов становится всемогу­
щим провидением. Опыт учит, однако, что власть таких богов
никогда не бывает ни слишком прочной, ни слишком сильной.
Такое прогрессивное ограничение всякой свободы у некото­
рых народов, - несмотря на внешние вольности, порождающие
лишь иллюзию свободы - по-видимому, является последствием не

12 7
только какого-нибудь режима, но и старости этих народов;
оно представляет один из симптомов, предшествующих ф азе
упадка, которую не могла избежать до сих пор еще ни одна
цивилизация.
Если судить по наставлениям прошлого и симптомам, являю­
щимся со всех сторон, то большинство наших современных циви­
лизаций уже достигло этой фазы крайней старости, которая пред­
шествует упадку. Потвидимому, такие фазы имеют одинаково ро­
ковое значение для всех народов, так как в истории они повторя­
ются часто.
Все эти фазы общей эволюции цивилизации не трудно изло­
жить вкратце, и мы закончим наш труд таким изложением. Быть
может, этот беглый обзор бросит все-таки некоторый свет на
причины нынешнего могущества толпы.
Если мы проследим в общих чертах генезис величия и упадка
цивилизаций, предшествовавших нашей цивилизации, то что же
нам представится прежде всего?
На заре этих утилизации мы видим горсть людей разнообраз­
ного происхождения, соединившихся вместе благодаря случайно­
стям миграций, нашествий и побед. Общую связь между всеми
этими людьми, отличавшимися друг от друга своим языком и
религией, в жилах которых текла разная кровь, составляла полу-
признаваемая власть одного вождя. В таких смешанных скопи­
щах людей в высшей степени развиты психологические черты
толпы: временное сцепление частиц, героизм, слабости, импульсив­
ность и бурные чувства. Прочного в таком скопище нет ничего,
это - варвары.
Затем время совершает свое дело. Тождественность среды,
повторение скрещиваний, потребности общей жизни медленно дей­
ствуют, и скопище разнородных единиц начинает сливаться и
образовывает расу, т.е. агрегат, обладающий общими чертами и
чувствами, которые все более и более фиксируются наследствен­
ностью. Толпа становится народом, и этот народ уже может вый­
ти из состояния варварства. Однако он выйдет из него лишь
тогда, когда, после долгих усилий, постоянной борьбы и бесчис­
ленных начинаний он приобретает идеал. Природа этого идеала
имеет мало значения; он может представлять собой культ Рима,
Афин или поклонения Аллаху, все равно, но этого идеала будет

128
4*
достаточно, чтобы создать единство чувств и мыслей у всех инди­
видов расы, находящейся на пути своего образования.
Тогда-то и может народиться новая цивилизация со всеми
своими учреждениями, верованиями и искусствами. Увлекаемая
своей мечтой, раса последовательно приобретет все, что дает блеск,
силу и величие. Она, без сомнения, будет толпою в известные
часы, но тогда за изменчивыми и подвижными чертами, свой­
ственными всякой толпе, всегда будет находиться прочный суб­
страт - душа расы, узко ограничивающая размахи колебаний на­
рода и управляющая случаем.
Совершив свое созидательное дело, время неизбежно перехо­
дит к делу разрушения, которого не избегают ни боги, ни люди.
Достигнув известной степени могущества и сложности, цивилиза­
ция перестает расти и осуждается на упадок. Скоро должен про­
бить для нее час старости. Наступление его неизбежно отмечает­
ся ослаблением идеала, поддерживающего душу расы. По мере
того, как бледнеет идеал, начинают колебаться здания политичес­
ких, социальных и религиозных учреждений, опирающиеся на этот
идеал.
По мере прогрессивного исчезновения идеала раса все более
и более теряет то, что составляло ее силу, единство и связность.
Личность и ум индивида могут, однако, развиваться, но в то же
время коллективный эгоизм расы заменяется чрезмерным разви­
тием индивидуального эгоизма, сопровождающимся ослаблением
силы характера и уменьшением способности к действию. То, что
составляло прежде народ, известную единицу, общую массу, пре­
вращается в простую агломерацию индивидов без всякой связно­
сти, лишь временно и искусственно удерживаемых вместе тра­
дициями и учреждениями. Тогда-то и наступает момент, когда
люди, разъединяемые своими личными интересами и стремления­
ми, и не умея собою управлять, требуют, чтобы руководили малей­
шими их действиями, и государство начинает оказывать свое по­
глощающее влияние.
С окончательной потерей идеала раса окончательно теряет
свою душу; она превращается в горсть изолированных индиви­
дов и становится тем, чем была в самом начале, толпой. Тогда
снова в ней появляются все характерные изменчивые черты, свой­
ственные толпе, не имеющие ни стойкости, ни будущего. Циви-

129
лизация теряет свою прочность и оказывается во власти всех
случайностей. Властвует чернь и выступают варвары. Цивилиза­
ция еще может казаться блестящей, потому что сохранился еще
внешний фасад ее здания, созданный долгим прошлым, но в дей­
ствительности здание уже подточено, его ничто не поддерживает,
и оно рушится с первой же грозой.
Переход от варварства к цивилизации в погоне за мечтой,
затем - постепенное ослабление и умирание, как только мечта эта
будет потеряна - вот в чем заключается цикл жизни каждого
народа.

130
 3. Фрейд
МАССОВАЯ п с и х о л о г и я
И АНАЛИЗ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО «Я»1

ВВЕДЕНИЕ
Противопоставление индивидуальной и социальной или массо­
вой психологии, которая на первый взгляд может показаться столь
значительной, многое из своей остроты при ближайшем рассмот­
рении теряет. Правда, психология личности исследует отдельного
человека, и те пути, которыми он стремится удовлетворить им­
пульсы своих первичных позывов, но все же редко, только при
определенных исключительных обстоятельствах, в состоянии она
не принимать во внимание отношений этого отдельного человека
к другим индивидам. В психической жизни человека всегда при­
сутствует «другой». Он, как правило, является образцом, объек­
том, помощником или противником, и поэтому психология лично­
сти с самого начала является одновременно также и психологией
социальной в этом расширенном, но вполне обоснованном смысле.
Отношение отдельного человека к его родителям, сестрам и
братьям, к предмету его любви, к его учителю и к его врачу, то
есть все отношения, которые до сих пор были главным образом
предметом психоаналитического исследования, имеют право счи­
таться социальными феноменами и становятся тогда противопос­
тавленными известным другим процессам, названным нами нар-
цистическими, при которых удовлетворение первичных позывов
от влияния других лиц уклоняется или отказывается. Итак, про­
тивопоставленность социальных и нарцистических душевных про­
цессов - Б лей лер, может быть, сказал бы: аутистических несом­
ненно входит в область психологии личности и не может быть
использована с целью отделить эту психологию от психологии
социальной или массовой...

1 3, Фрейд. «Я» и «Оно». Тбилиси, 1991.

131
V
 В упомянутых отношениях к родителям, сестрам и братьям, к
возлюбленной, - к другу, учителю и к врачу отдельный человек
встречается с влиянием - всегда лишь одного лица или очень
незначительного числа лиц, из которых каждое приобрело очень
большое для него значение. Теперь - если речь идет о социальной
или массовой психологии - эти отношения перестали принимать
во внимание, выделяя как предмет особого исследования одно­
временное влияние на одного человека большого числа лиц, - с
которыми он чем-то связан, хотя они во многом могут ему быть
чужды. Таким образом, массовая психология рассматривает от­
дельного человека как члена племени, народа, касты, сословия,
институции или как составную часть человеческой толпы, в извест­
ное время и для определенной цели организующейся в массу.
Такой разрыв естественной связи породил тенденцию рассматри­
вать явления, обнаруживающиеся в этих особых условиях, как
выражение особого глубже необоснованного первичного позыва
- социального первичного позыва - который в других ситуациях
не проявляется. Мы, однако, возражаем, что нам трудно приписать
численному моменту столь большое значение, что он один про­
буждает в душевной жизни человека новый и в других случаях
остававшийся в бездействии первичный позыв. Наши ожидания
обращаются тем самым на две другие возможности: что соци­
альный первичный позыв может быть не исконным и не недели­
мым, и что начала его образования могут быть найдены в кругу
более тесном, как например, в семейном.
Массовая, психология, пусть только зарождающаяся, включает
еще необозримое множество отдельных проблем и ставит перед
исследователем бесчисленные, пока еще даже не систематизиро­
ванные задачи. Одна только группировка различных форм обра­
зования масс и описание проявленных ими психических феноме­
нов требуют усиленных наблюдений и умелого отображения и
уже породили обильную литературу. Сравнивая эту небольшую
работу со всем объемом задания, следует, конечно, учесть, что
здесь могут быть обсуждены лишь немногие пункты всего мате­
риала. Мы остановимся лишь на некоторых вопросах, особенно
интересных для глубинного психоаналитического исследования.

132
 II
ЛЕ БОН И ЕГО ХАРАКТЕРИСТИКА
МАССОВОЙ ДУШИ
Думается, что более целесообразно начинать не с определения,
а с указания на известную область явлений, а затем уже выде­
лить из этой области несколько особенно явных и характерных
фактов, с которых может начаться исследование. Чтобы выпол­
нить эти условия, мы обращаемся к выдержкам из книги Ле Бона
«Психология масс», по праву получившей широкую известность.
Уясним себе еще раз положение вещей; если бы психология,
наблюдающая склонности и исходящие из первичных позывов
импульсы, мотивы и намерения отдельного человека вплоть до
его поступков и отношений к наиболее близким ему людям, пол­
ностью свою задачу разрешила и все эти взаимосвязи выяснила,
то она внезапно оказалась бы перед новой неразрешенной зада­
чей. Психологии пришлось бы объяснить тот поразительный факт,
что этот ставший ей понятным индивид при определенном усло­
вии чувствует, думает и поступает совершенно иначе, чем можно
было бы от него ожидать, и условием этим является его включе­
ние в человеческую толпу, приобретшую свойство «психологи­
ческой массы». Но что же такое «масса», чем приобр!етает она
способность так решающе влиять на душевную жизнь отдельно­
го человека и в чем состоит душевное изменение, к которому она
человека вынуждает. Ответить на три эти вопроса - задача тео­
ретической массовой психологии. Нам думается, что для раз­
решения задачи правильнее всего начать с третьего вопроса.
Материал для массовой психологии дает наблюдение над изме­
ненной реакцией отдельного человека ведь каждой попытке объяс­
нения должно предшествовать описание того, что надлежит объяс­
нить. Я представляю слово самому Ле Бону. Он говорит: «В
психологической массе самое странное следующее: какого бы рода
ни были составляющие ее индивиды, какими схожими или несхо­
жими ни были бы их образ жизни, занятие, их характер и степень
интеллигентности, но одним только фактом своего превращения
в массу они приобретают коллективную душу, в силу которой
они совсем иначе чувствуют, думают и поступают, чем каждый из
них в отдельности чувствовал, думал и поступал бы. Есть идеи и
чувства, которые проявляются или превращаются в действие толь-

133
ко у индивидов, соединенных в массы. Психологическая масса
есть провизорное существо, которое состоит из гетерогенных эле­
ментов, на мгновение соединившихся, точно так же, как клетки
организма своим соединением создают новое существо с каче­
ствами совсем иными, чем качества отдельных клеток».
Мы берем на себя смелость прервать здесь изложение Ле
Бона замечанием: если индивиды в массе образуют единство, то
должно существовать что-то, что их связывает, и этим связую­
щим качеством могло бы быть именно то, что характерно для
массы. Ле Бон, однако, на этот вопрос не отвечает; он обсуждает
только изменение индивида в массе и описывает его в выражени­
ях, которые вполне согласуются с основными предпосылками
нашей глубинной психологии.
«Легко установить степень различия между индивидом, при­
надлежащим к массе, и индивидом изолированным, менее легко
вскрыть причины этого различия.
Чтобы хоть приблизительно найти эти причины, нужно преж­
де всего вспомнить факт, установленный современной психологи­
ей, а именно, что не в одной лишь жизни органической, но и в
интеллектуальных функциях преобладающую роль играют бес­
сознательные феномены. Сознательная умственная жизнь пред­
ставляет собой лишь довольно незначительную часть бессознатель­
ной душевной жизни. Тончайший анализ, острейшее наблюдение
способны обнаружить лишь малое количество сознательных мо­
тивов душевной жизни. Наши сознательные действия исходят из
созданного в особенности влиянием наследственности бессозна­
тельного субстрата. Субстрат этот содержит в себе бесчислен­
ные следы прародителей, следы, из которых созидается расовая
душа. За мотивами наших поступков, в которых мы признаемся,
несомненно, существуют тайные причины, в которых мы не при­
знаемся, а за ними есть еще более тайные, которых мы даже и не
знаем. Большинство наших повседневных поступков есть лишь
воздействие скрытых, не замечаемых нами мотивов».
В массе, по мнению Ле Бона, стираются индивидуальные дос­
тижения отдельных людей и, тем самым, исчезает их своеобразие.
Расовое бессознательно проступает на первый план, гетерогенное
тонет в гомогенном. Мы сказали бы, что сносится, обессиливает­
ся психическая надстройка, столь различно развитая у отдельных
людей, и обнажается (приводится в действие) бессознательный
фундамент, у всех одинаковый.

134
 Таким путем возник бы средний характер массовых индиви­
дов. Ле Бон, однако, находит, что у этих индивидов наличествуют
и новые качества, которыми они не обладали, и ищет причины
этого в трех различных моментах.
«Первая из этих причин состоит в том, что в массе, в силу
одного только факта своего множества, индивид испытывает чув­
ство неодолимой мощи, позволяющее ему предаться первичным
позывам, которые он, будучи одним, вынужден был бы обузды­
вать. Для обуздания их повода тем меньше, так как при аноним­
ности, и тем самым, и безответственности масс, совершенно исче­
зает чувство ответственности, которое всегда индивида сдер­
живает».
Появлению новых качеств мы, с нашей точки зрения, придаем
меньше значения. Для нас достаточным было бы сказать, что в
массе индивид попадает в условия, разрешающие ему устранить
вытеснение бессознательных первичных позывов. Эти якобы
новые качества, которые он теперь обнаруживает, являются на
самом деле как раз выявлением этого бессознательного, в кото­
ром ведь в зародыше заключено все зло человеческой души;
угасание при этих условиях совести или чувства ответственнос­
ти нашего понимания не затрудняет. Мы давно утверждали, что
зерно так называемой совести - «социальный страх»1.
«Вторая причина - заражаемость - также способствует прояв­
лению у масс специальных признаков и определению их направ­
ленности. Заражаемость есть легко констатируемый, но необъяс­
нимый феномен, который следует причислить к феноменам гипно­
тического рода, к изучению каковых мы тут же приступим. В
толпе заразительно каждое действие, каждое чувство, и притом в
такой сильной степени, что индивид очень легко жертвует своим
личным интересом в пользу интереса общества. Это - вполне

1 Известное расхождение между нашим взглядом и взглядом. Ле

Бона происходит оттого, что его понятие бессознательного не вполне
совпадает с понятием, принятым психоанализом. Бессознательное Ле
Бона содержит прежде всего глубочайшие признаки расовой души,
которая, собственно говоря, не имеет значения для индивидуального пси­
хоанализа. Мы, правда, не отрицаем, что зерно «Я» («Оно» - как я
позже его назвал), которому принадлежит «архаическое наследие» че­
ловеческой души, является бессознательным, но мы, кроме того, выделя­
ем «вытесненное бессознательное», которое образовалось из части этого
наследия. Это понимание вытесненного у Ле Бона отсутствует.
135
противоположное его натуре свойство, на которое человек спосо­
бен лишь в качестве составной части массы».
Эту последнюю фразу мы возьмем впоследствии как обосно­
вание для предположения большой значимости.
«Третья и притом важнейшая причина обуславливает у объе­
диненных в массу индивидов особые качества, совершенно про­
тивоположные качествам индивида изолированного. Я имею в
виду внушаемость, причем упомянутая заражаемость является лишь
ее последствием.
Для понимания этого явления уместно восстановить в памяти
новые открытия физиологии. Мы теперь знаем, что при помощи
разнообразных процедур человека можно привести в такое со­
стояние, что он после потери всей своей сознательной личности
повинуется всем внушениям лица, лишившею его сознания своей
личности, и что он совершает действия, самым резким образом
противоречащие ею характеру и навыкам. И вот самые тщатель­
ные наблюдения показали, что индивид, находящийся в продол­
жение некоторого времени в лоне активной массы, впадает вско­
ре вследствие излучений, исходящих от нее, или по какой-либо
другой неизвестной причине - в особое состояние, весьма близкое
к «зачарованное™», овладевающей загипнотизированным под вли­
янием гипнотизера. Сознательная личность совершенно утеряна,
воля и способность различения отсутствуют, все чувства и мыс­
ли ориентированы в направлении, указанном гипнотизером.
Таково приблизительно и состояние индивида, принадлежащего
к психологической массе. Он больше не сознает своих действий.
Как у человека под гипнозом, так и у него известные способнос­
ти могут быть изъяты, а другие доведены до степени величайшей
интенсивности. Под влиянием внушения он в непреодолимом по­
рыве приступит к выполнению определенных действий. И это
неистовство у масс еще непреодолимее, чем у загипнотизированного,
ибо равное для всех индивидов внушение возрастает в силу вза­
имодействия.
«Следовательно, главные отличительные признаки находяще­
гося в массе индивида таковы: исчезновение сознательной лич­
ности, преобладание бессознательной личности, ориентация мыс­
лей и чувств в одном и том же направлении вследствие внуше­
ния и заряжения, тенденция к безотлагательному осуществлению
внушенных идей. Индивид не является больше самим собой, он
стал безвольным автоматом».

136
 Я привел эту цитату так подробно, чтобы подтвердить, что Ле
Бон действительно признает состояние индивида в массе состоя­
нием гипнотическим, а не только его с таковым сравнивает. Мы
не намереваемся противоречить, но хотим все же подчеркнуть,
что последние две причины изменения отдельного человека в
массе, а именно: заражаемость и повышенная внушаемость - оче­
видно, не однородны, так как ведь заражение тоже должно быть
проявлением внушаемости. Нам кажется, что и воздействия обо­
их моментов у Ле Бона недостаточно четко разграничены. Мо­
жет быть, мы лучше всего истолкуем его высказывания, если
отнесем заражение к влиянию друг на друга отдельных членов
массы, а явления внушения в массе, равные феноменам гипно­
тического влияния, - к другому источнику. Но к какому? Тут мы
замечаем явный пробел: у Ле Бона не упоминается центральная
фигура сравнения с гипнозом, а именно лицо, которое массе заме­
няет гипнотизера. Но он все же указывает на различие между
этим неразъясненным «зачаровывающим» влиянием и тем зара­
жающим воздействием, оказываемым друг на друга отдельными
индивидами, благодаря которому усиливается первоначальное
внушение.
Приведем еще одну важную точку зрения для суждения о
массовом индивиде: - «Кроме того, одним лишь фактом своей
принадлежности к организованной массе человек спускается на
несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. Будучи еди­
ничным, он был, может быть, образованным индивидом, в массе он
- варвар, то есть существо, обусловленное первичными позывами.
Он обладает спонтанностью, порывистостью, дикостью, а также и
энтузиазмом и героизмом примитивных существ». Затем Ле Бон
особо останавливается на снижении интеллектуальных достиже­
ний, происходящем у человека при растворении его в массе1
Оставим теперь отдельного человека и обратимся к описанию
массовой души в изложении Ле Бона. В нем нет моментов, проис­
хождение и классификация которых затруднила бы психоанали­
тика. Ле Бон указывает нам путь, подтверждая соответствие между
душевной жизнью примитивного человека и ребенка.

1Ср. дистихон Шиллера:

Каждый, когда видишь его отдельно,
Как будто и умен и разумен,
Но если они in corpore,
То получается дурак.
137
 Масса импульсивна, изменчива и возбудима. Ею почти исклю­
чительно руководит бессознательное1. Импульсы, которым пови­
нуется масса, могут быть, смотря по обстоятельствам, благород­
ными или жестокими, героическими или трусливыми, но во всех
случаях они столь повелительны, что не дают проявляться не
только личному интересу, но даже инстинкту самосохранения.
Ничто у нее не бывает преднамеренным. Если она и страстно
желает чего-нибудь, то всегда не надолго, она неспособна к посто­
янству воли. Она не выносит отсрочки между желанием и осу­
ществлением желаемого. Она чувствует себя всемогущей, у инди­
вида в массе исчезает понятие невозможного2.
Масса легковерна и чрезвычайно легко поддается влиянию,
она некритична, неправдоподобного для нее не существует. Она
думает образами, порождающими друг друга ассоциативно, - как
это бывает у отдельного человека, когда он свободно фантазиру­
ет, - не выверяющимися разумом на соответствие с действитель­
ностью. Чувства массы всегда просты и весьма гиперболичны.
Масса, таким образом, не знает ни сомнений, ни неуверенности3.
Масса немедленно доходит до крайности, высказанное подо­
зрение сразу же превращается у нее в непоколебимую уверен­
ность, зерно антипатии - в дикую ненависть4.

1 «Бессознательное» правильно употребляется Ле Боном в смысле

описания, где оно обозначает не только одно «вытесненное»...
2 Ср.: «Тотем и табу».
3 В толковании сновидений, которым мы обязаны лучшими по­
знаниями в области бессознательной душевной ж изни, мы при­
держиваемся технического правила не учитывать сомнений и не­
уверенности при пересказе сновидений и каждый элемент сна рас­
сматривать как одинаково утвержденный. Мы относим колебания и
неуверенность к влиянию цензуры, которой подлежит работа снови­
дения, и полагаем, - что сомнение и неуверенность, как критическая ра­
бота над сном, в первичных мыслях сновидения отсутствуют. Как со­
держание, они, как и все остальное, могут, конечно, заключаться в осад­
ках дня, которыми вызвано сновидение.
4 Дословно: то же повышение всех эмоций до крайности и безмер­
ности свойственно и аффектнвности ребенка, и мы снова находим это в
сновидении. Эту же черту можно наблюдать у ребенка в склонности
его к аффекту. Все эмоции возрастают у ребенка до крайних пределов,
до безмерности, и эту же черту мы снова находим в сновидениях. Вви­
ду изоляции отдельных эмоций, преобладающей в мире бессознатель­
ного, легкое недовольство кем-то, имевшее место днем, может во сне пре­
вратиться в пожелание смерти обидчику; или слабый соблазн способен
вызвать сон, в котором этот соблазн переходит в Совершение преступ­
ного действия. Д-р Ганс Сакс отметил этот факт следующим интерес­
ным замечанием: «То, что сон рассказал нам об отношениях к дейст-
138
 Склонную ко всем крайностям массу и возбуждают тоже лишь
чрезмерные раздражения. Тот, кто хочет на нее влиять, не нужда­
ется в логической проверке своей аргументации, ему подобает
живописать ярчайшими красками, преувеличивать и всегда повто­
рять то же самое.
Так как масса в истинности или ложности чего-либо не сомне­
вается и при этом сознает свою громадную силу, она столь же
нетерпима, как и подвластна авторитету. Она уважает силу, доб­
ротой же, которая представляется ей всего лишь разновидностью
слабости, руководствуется лишь в незначительной мере. От свое­
го героя она требует силы, даже насилия. Она хочет, чтобы ею
владели и ее подавляли, хочет бояться своего господина. Будучи
в основе своей вполне консервативной, у нее глубокое отвраще­
ние ко всем новшествам и прогрессу и безграничное благогове­
ние перед традицией.
Для правильного суждения о нравственности масс следует
принять во внимание, что при совместном пребывании индивидов
массы у них отпадают все индивидуальные тормозящие моменты
и просыпаются для свободного удовлетворения первичных по­
зывов все жестокие, грубые, разрушительные инстинкты, дремлю­
щие в отдельной особи как пережитки первобытных времен. Но,
под влиянием внушения, массы способны и на большое самоотре­
чение, бескорыстие и преданность идеалу. В то время как у изо­
лированного индивида едва ли не единственным побуждающим
стимулом является личная польза, в массе этот стимул преобла­
дает очень редко. Можно говорить о повышении нравственного
уровня отдельного человека под воздействием массы. Хотя и
интеллектуальные достижения массы всегда много ниже дости­
жений отдельного человека, ее поведение может как намного пре­
вышать уровень индивида, так и намного ему уступать.
Некоторые другие черты в характеристике Ле Бона подтвер­
ждают право отождествить массовую душу с душой примитивно­
го человека. У масс могут сосуществовать и согласоваться са­
мые противоположные идеи, без того, чтобы из их логического
противоречия возник конфликт. То же самое мы находим в бес-

вительности (реальности), найдем мы затем и в сознании, и нам не

следует удивляться, если чудовище, которое мы видели под увеличи­
тельным стеклом анализа, на самом деле окажется инфузорией».
139
сознательной душевной жизни, отдельных людей, детей и невроти­
ков* как это давно доказано психоанализом1.
Далее, масса подпадает под поистине магическую власть слов,
которые способны вызывать в массовой душе страшнейшие бури
или же эти бури укрощать. «Разумом и доказательствами против
определенных слов и формул борьбы не поведешь. Стоит их
произнести с благоговением, как физиономии тотчас выражают
почтение и головы склоняются. Многие усматривают в них сти­
хийные силы или силы сверхъестественные. Вспомним только о
табу имен у примитивных народов, о магических силах, которые
заключаются для них в именах и словах.
И наконец: массы никогда не знали жажды истины. Они тре­
буют иллюзий, без которых они не могут жить. Ирреальное для
них всегда имеет приоритет перед реальным, нереальное влияет
на них почти так же сильно, как реальное. Массы имеют явную
тенденцию не видеть между ними разницы.

1 Амбивалентные эмоциональные переживания маленького ребенка

к близким ему людям могут долгое время сосуществовать, причем вы­
ражение одного йз них не мешает выражению противоположного. Если,
наконец, все же возникает конфликт, то он разрешается тем, что ребенок
меняет объект и переносит одно из амбивалентных душевных движе­
ний на другое лицо. Из истории развития невроза у взрослого человека
мы также можем узнать, что подавленное душевное переживание часто
долгое время продолжает жить в бессознательных и даже сознатель­
ных фантазиях, содержание которых, конечно, прямо противоположно
доминирующему стремлению, причем эта противоположность не вызы­
вает, однако, активного противодействия «Я» к тому, что было им от­
брошено. Это «Я» часто довольно долго потворствует фантазии. Но
затем внезапно, обычно вследствие повышения аффективного характе­
ра фантазии, конфликт между фантазией и «Я» разверзается со всеми
своими последствиями.
В процессе эволюции от детства к зрелости вообще происходит все
углубляющаяся интеграция личности, объединение отдельных, незави­
симо друг от друга развивавшихся импульсов первичных позывов и
целеустремлений. Аналогичный процесс давно знаком нам в области
сексуальной жизни, как объединение всех сексуальных первичных по­
зывов в конечную генитальную организацию. Многочисленные, хоро­
шо знакомые нам примеры - естествоиспытатели, продолжающие ве­
рить в Библию, и др., - подтверждают, нам, что в процессе создания
единства «Я» могут происходить те же нарушения, что и в либидо.
Различные возможности позднейшего распада «Я» представляют со­
бой отдельную тему психопатологии.
140
 Это преобладание жизни фантазии, а также иллюзии, создава­
емой неисполнившимся желанием, определяет, как мы утверждаем,
психологию неврозов. Мы нашли, что для невротиков существен­
на не обычная объективная, а психическая реальность. Истери­
ческий симптом основывается на фантазии, а не на повторении
действительного переживания, невротическая навязчивая идея
сознания вины - на злом намерении, никогда не дошедшем до
осуществления. Да, как во сне и под гипнозом, проверка на реаль­
ность в душевной деятельности массы отступает перед интенсив­
ностью аффективных, порожденных желанием импульсов.
М ысли Ле Бона о вож дях масс излож ены менее ис­
черпывающим образом, и закономерности остаются недостаточно
выясненными. Он думает, что как только живые существа собра­
ны воедино в определенном числе, все равно, будь то стадо жи­
вотных или человеческая толпа, они инстинктивно ставят себя
под авторитет главы. Масса послушное стадо, которое не в
силах жить без господина. У нее такая жажда подчинения, что
она инстинктивно подчиняется каждому, кто назовет себя ее вла­
стелином.
Хотя потребность массы идет вождю навстречу, он все же
должен соответствовать этой потребности своими личными каче­
ствами. Он должен быть сам захвачен глубокой верой (в идею),
чтобы пробудить эту веру в массе, он должен обладать сильной
импонирующей волей, которую переймет от него безвольная мас­
са. Далее Ле Вон обсуждает разновидности вождей и средства,
которыми они влияют на массы. В общем, он считает, что вожди
становятся влиятельными благодаря тем идеям, к которым сами
они относятся фанатически.
Этим идеям, как и вождям, он приписывает помимо этого та­
инственную, неотразимую власть, называемую им «престижем».
Престиж есть своего рода господство, которое возымел над ними
индивид, деяние или идея. Оно парализует всю нашу способность
к критике и исполняет нас удивлением и уважением. Оно вызы­
вает очевидно, чувство, похожее на завороженность гипноза.
Ле Бон различает приобретенный или искусственный, и лич­
ный престиж. Первый, в случае людей, присваивается благодаря
имени, богатству, репутации, в случае же воззрений, художествен­
ных произведений и т.п. - посредством традиции. Так как во всех

141
случаях это касается прошлого, то мало поможет пониманию это­
го загадочного влияния. Личным престижем обладают немногие
люди, и благодаря ему они делаются вождями. Престиж подчиня­
ет им всех и вся как бы под действием волшебных чар. Каждый
престиж зависит однако от успеха и теряется после неудач.
У нас нет впечатления, что роль вождей и ударение на пре­
стиж приведены у Ле Бона в надлежащее соответствие с блестя­
ще им выполненной характеристикой массовой души.

III
ДРУГИЕ ОЦЕНКИ
КОЛЛЕКТИВНОЙ ДУШЕВНОЙ жизни
Мы воспользовались данной Ле Боном характеристикой в ка­
честве введения, так как она, в подчеркивании бессознательной
душевной жизни, в столь большой мере совпадает со взглядами
нашей собственной психологии. Но теперь нужно добавить, что, в
сущности, ни одно утверждение этого автора не содержит ничего
нового. Все, что он говорит отрицательного и дискредитирующего
о проявлениях массовой души, так же определенно и так же
враждебно говорили еще до нею другие, и повторяется в том же
духе с древнейших времен мыслителями, государственными дея­
телями и поэтами. Оба тезиса, содержащие наиболее важные взгля­
ды Ле Бона, а именно о торможении коллективом ин­
теллектуальной деятельности и о повышении в массе аффектив-
ности - были незадолго до того сформулированы Зигеле. В сущ­
ности, лично Ле Бону принадлежит только его точка зрения на
бессознательное и сравнение с душевной жизнью первобытных
людей, но и на эту тему неоднократно высказывались до него и другие.
Более того описание и оценка массовой души Ле Боном и
другими весьма часто подвергались критике. Нет сомнения, что
они правильно наблюдали все вышеописанные феномены массо­
вой души, однако можно заметить и другие, как раз противопо­
ложно действующие проявления массообразования, приводящие
нас к гораздо более высокой оценке массовой души.
Ведь и Ле Бон готов был признать, что нравственный облик
массы в иных случаях бывает выше, чем нравственность состав­
ляющих ее индивидов, и что только совокупность людей способ­
на к высокому бескорыстию и преданности.
142
 «Личная выгода является едва ли не единственной побуди­
тельной причиной у изолированного индивида, однако у массы
она преобладает весьма редко».
Другие заявляют, что, в сущности, только общество является
тем, что предписывает человеку нормы его нравственности, от­
дельный же человек, как правило, от этих высоких требований
каким то образом отстает. Еще и другое при исключительных
обстоятельствах в коллективности возникает энтузиазм, благода­
ря которому совершены замечательнейшие массовые подвиги.
Что касается интеллектуальных достижений, то все же про­
должает оставаться неоспоримым, что великие решения мысли­
тельной работы, чреватые последствиями открытия, и разрешение
проблем возможны лишь отдельному человеку, трудящемуся в
уединении. Но и массовая душа способна на гениальное духов­
ное творчество, и это прежде всего доказывает сам язык, а также
народная песня, фольклор и другое. И, кроме того, остается нере­
шенным, насколько мыслитель или поэт обязан стимулам, полу­
ченным им от массы, среди которой он живет, и не является ли он
скорее завершителем душевной работы, в которой одновременно
участвовали и другие.
Ввиду этой полной противоречивости может показаться, что
работа массовой психологии не должна увенчиваться результата­
ми. А между тем есть обнадеживающие моменты, которые не­
трудно найти. Вероятно, в понятие «масс» были включены весьма
различные образования, которые нуждаются в разграничении.
Данные Зигеле, Ле Бона и другие относятся к массам недолго­
вечного рода, т.е. к таким, которые быстро скучиваются из раз­
нородных индивидов, объединяемых каким-нибудь преходящим
интересом. Совершенно очевидно, что на работы этих авторов
повлияли характеры революционных масс, особенно времен Ве­
ликой французской революции. Противоположные утверждения
исходят из оценки тех устойчивых масс или общественных образо­
ваний, в которых люди живут, которые воплощаются в обще­
ственных учреждениях. Массы первого рода являются как бы
надстройкой над массами второго рода, подобно кратким, но вы­
соким морским волнам над длительной мертвой зыбью.
Мак Дугалл в своей книге исходит из этого вышеупомянутого
противоречия и находит его разрешение в организационном мо­
менте. В простейшем случае, - говорит он, - масса вообще не
имеет никакой или почти никакой организации. Он называет та-

143
кую массу толпой. Однако признает, что толпа людская едва ли
может образоваться без того, чтобы в ней не появились хотя бы
первые признаки организации, и что как раз у этих простейших
масс особенно легко заметить некоторые основные факты кол­
лективной психологии. Для того, чтобы из случайно скученных
членов людской толпы образовалось нечто вроде массы в психо­
логическом смысле, необходимо условие, чтобы эти отдельные
единицы имели между собой что-нибудь общее: общий интерес к
одному объему, аналогичную при известной ситуации душевную
направленность и, вследствие этого, известную степень способности
влиять друг на друга (some degree ofreciproal influence between
the members of the group). Чем сильнее это духовное единство
(this mental homogeneity), тем легче из отдельных людей образу­
ется психологическая масса и тем более наглядны проявления
«массовой души».
Самым удивительным и вместе с тем важным феноменом мас­
сы является повышение аффективности, вызванное в каждом от­
дельном ее члене. Можно оказать, по мнению Мак Дугала, что
аффекты человека едва ли дорастают до такой силы, как это
бывает в массе, а, кроме того, для участников является наслажде­
нием так безудержно предаваться своим страстям, при этом ра­
створяясь в массе, теряя чувство своей индивидуальной обособ­
ленности. Мак Дугалл объясняет эту захваченность индивидов в
общий поток особым «principle of direct induction of emotion by
way of the primitive sympathetic response», т.е. уже знакомым
нам эмоциональным заражением. Факт тот, что наблюдаемые при­
знаки состояния аффекта способны автоматически вызвать у на­
блюдателя тот же самый аффект. Это автоматическое принужде­
ние тем сильнее, чем больше количество лиц, в которых одновре­
менно наблюдается проявление того же аффекта. Тогда замолка­
ет критическая способность личности, и человек отдается аффек­
ту. Но при этом он повышает возбуждение у тех, кто на него
повлиял, и таким образом аффективный заряд отдельных лиц
повышается взаимной индукцией. При этом возникает несомнен­
но нечто вроде вынужденности подражать другим, оставаться в
созвучии с «множеством». У более грубых и элементарных чувств
наибольшие перспективы распространяться в массе именно таким
образом.
Этому механизму возрастания аффекта благоприятствуют и
некоторые другие исходящие от массы влияния. Масса произво-

144
дит на отдельного человека впечатление неограниченной мощи и
непреодолимой опасности. На мгновение она заменяет все чело­
веческое общество, являющееся носителем авторитета, наказаний
которого страшились и во имя которого себя столь ограничивали.
Совершенно очевидна опасность массе противоречить, и можно
себя обезопасить, следуя окружающему тебя примеру, то есть,
иной раз даже «по волчьи воя». Слушаясь нового авторитета,
индивид может выключить свою прежнюю «совесть», предав­
шись при этом соблазну услады, безусловно испытываемой при
отбрасывании торможения. Поэтому не столь уж удивительно,
если мы наблюдаем человека, в массе совершающего или привет­
ствующего действия, от которых он в своих привычных услови­
ях отвернулся бы. Мы вправе надеяться, что благодаря этим
наблюдениям рассеем тьму, обычно окутывающую загадочное
слово «внушение».
Мак Дугалл не оспаривает тезиса о коллективном снижении
интеллекта масс. Он говорит, что более незначительные интел­
лекты снижают более высокие до своего уровня. Деятельность
последних затруднена, так как нарастание аффективности вообще
создает неблагоприятные условия для правильной духовной ра­
боты; имеет влияние и то, что отдельный человек запуган массой
и его мыслительная работа не свободна; а, кроме того, в массе
понижается сознание ответственности отдельного человека за свои
действия.
Окончательное суждение о психической деятельности простой
«неорганизованной» массы у Мак Дугалла не более благосклон­
но, чем у Ле Бона. Такая масса крайне возбудима, импульсивна,
страстна, неустойчива, непоследовательна и нерешительна и при­
том в своих действиях всегда готова к крайностям, ей доступны
лишь более грубые страсти и более элементарные чувства, она
чрезвычайно поддается внушению, рассуждает легкомысленно,
опрометчива в суждениях и способна воспринимать лишь про­
стейшие и наименее совершенные выводы и аргументы, массу
легко направлять и легко ее потрясти, она лишена самосознания,
самоуважения и чувства ответственности, но дает сознанию
собственной мощи толкать ее на такие злодеяния, каких мы мо­
жем ожидать лишь от абсолютной и безответственной власти.
Она ведет себя скорее как невоспитанный ребенок или как ос­
тавшийся без надзора страстный дикарь, попавший в чуждую для
него обстановку; в худших случаях ее поведение больше похоже

145
на поведение стаи диких животных, чем на поведение человечес­
ких существ.
Так как Мак Дугалл противопоставляет поведение высоко
организованной массы описанному выше, нам будет чрезвычайно
интересно, в чем же состоит эта организация и какими моментами
она создается. Автор насчитывает пять таких «principal conditions»
поднятия душевной жизни массы на более высокий уровень..
Первое основное условие - известная степень постоянства со­
става массы. Оно может быть материальным или формальным.
Первый случай - если те же лиц остаются в массе более продол­
жительное время, второй - если внутри самой массы создаются
известные должности, на которые последовательно назначаются
сменяющие друг друга лица.
Второе условие в том, чтобы отдельный человек массы соста­
вил себе определенное представление о природе, функциях, дос­
тижениях и требованиях массы, чтобы таким образом у него со­
здалось эмоциональное отношение к массе, как целому.
Третье - чтобы масса вступила в отношения с другими сход­
ными, но во многих случаях и отличными от нее, массовыми
образованиями, чтобы она даже соперничала с ними.
Четвертое - наличие в массе традиций, обычаев и становлений,
особенно таких, которые касаются отношений членов массы меж­
ду собой.
Пятое - наличие в массе подразделений, выражающихся в спе­
циализации и дифференциации работы каждого отдельного чело­
века.
Согласно Мак Дугаллу, осуществление этих условий устраня­
ет психические дефекты образования массы. Защита против сни­
жения коллективом достижений интеллигенции - в отстранении
массы от решения интеллектуальных заданий и в передаче их
отдельным лицам.
Нам кажется, что условие, которое Мак Дугалл называет «орга­
низацией» массы, с большим основанием можно было бы описать
иначе. Задача состоит в том, чтобы придать массе именно те
качества, которые были характерны для отдельного индивида и
были потушены у него при включении в массу. Ведь у индивида
вне массы было свое постоянство и самосознание, свои традиции
и привычки, своя рабочая производительность и свое место; он
держался обособленно от других и с ним и соперничал. Это
своеобразие он потерял на некоторое время своим включением в

146
не «организованную» массу. Если признать целью развитие в
массе качеств отдельного индивида, то невольно припоминается
содержательное замечание В Троттера, который в тенденции к
образованию масс видит биологическое продолжение многокле­
точное™ всех высших организмов1.

IV
ВНУШЕНИЕ И ЛИБИДО
Мы исходили из основного факта, что в отдельном индивиде,
находящемся в массе, под ее влиянием часто происходят глубо­
кие изменения его душевной деятельности. Его аффективность
чрезвычайно повышается, а его интеллектуальные достижения
заметно понижаются, и оба процесса происходят, по-видимому, в
направлении уравнения себя с другими массовыми индивидами.
Этот результат может быть достигнут лишь в том случае, если
индивид перестанет тормозить свойственные ему первичные по­
зывы и откажется от удовлетворения своих склонностей при­
вычным для него образом. Мы слышали, что эти часто нежела­
тельные последствия хотя бы частично могут быть устранены
более высокой «организацией» массы, но это не опровергает ос­
новного факта массовой психологии - обоих тезисов о повыше­
нии аффектов и снижении мыслительной работы в примитивной
массе. Нам интересно найти психологическое объяснение душев­
ного изменения, происходящего в отдельном человеке под влия­
нием массы.
Рациональные моменты, как например, вышеупомянутая запу­
танность отдельного человека, т.е. действие его инстинкта само­
сохранения, очевидно, не покрывают наблюдаемых феноменов.
Авторы по социологии и массовой психологии предлагают нам
обычно в качестве объяснения одно и то же, хотя иногда под
сменяющими друг друга названиями, а именно магическое слово
«внушение». Тард назвал его «подражанием», но мы больше со­
глашаемся с автором, который поясняет, что подражание включе-

1 В противоположность Гансу Кельзену, я не могу согласиться с тем,

что, как он утверждает в своей во всем прочем разумной и проницатель­
ной критической статье, признание в «массовок душе» организации
означает ее ипостасирование, т.е. признание ее независимости от проис­
ходящих в индивиде душевных процессов.

142
но в понятие внушения и представляет собой лишь его след­
ствие. Ле Бон все непонятное в социальных явлениях относит к
действию двух факторов к взаимному внушению отдельных лиц
и к престижу вождей. Но престиж опять-таки проявляется лишь
в способности производить внушение. Следуя Мак Дугаллу, мы
одно время думали, что его принцип «первичной индукции аф ­
фекта» делает излишним принятие факта внушения. Но при даль­
нейшем рассмотрении мы ведь должны убедиться, что этот прин­
цип возвращает нас к уже известным понятиям «подражания»
или «заражения», только с определенным подчеркиванием аф ­
фективного момента. Нет сомнения, что у нас имеется тенденция
впасть в тот аффект, признаки которого мы замечаем в другом
человеке, но как часто мы с успехом сопротивляемся этой тенден­
ции, отвергаем аффект, как часто реагируем совсем противопо­
ложным образом. Так почему же мы, как правило, поддаемся
тому заражению в массе? Приходится опять-таки сказать, что это
внушающее влияние массы; оно принуждает нас повиноваться
тенденции подражания, оно индуцирует в нас аффект. Впрочем,
читая Мак Дугалла, мы и вообще никак не можем обойтись без
понятия внушения. И он, и другие повторяют, что массы отлича­
ются особой внушаемостью.
Все вышесказанное подготовляет утверждение, что внушение
(вернее, восприятие внушения) является далее неразложимым
прафеноменом, основным фактом душевной жизни человека. Так
считал и Бернгейм, изумительное искусство которого я имел слу­
чай наблюдать в 1889 г. Но и тогда я видел глухое сопротивле­
ние этой тирании внушения. Когда больной сопротивлялся и на
него к р и ч а л и « Д а что же вы д е л а е те ? V ous vous
contresuggestionnez», то я говорил себе, что это явная несправед­
ливость и насилие. Человек, конечно, имеет право на противовну-
шение, если его пытаются подчинить путем внушения. Мой про­
тест принял затем форму возмущения против того, что внушение,
которое все объясняет, само должно быть от объяснений отстране­
но. По поводу внушения я повторял давний шутливый вопрос:
Х ри ст оф ор несет Х р и ст а ,
А Х ри ст ос - весь м и р ,
Скаж и-ка, а к у д а
У пиралась Х р и ст о ф о р о ва нога?
Когда теперь, после почти тридцатилетнего перерыва я снова
обращаюсь к загадке внушения, то нахожу, что ничего тут не

14,8
изменилось. Утверждая это, я ведь имею право не учитывать
одно исключение, доказывающее как раз влияние психоанализа.
Я вижу, что сейчас прилагают особые усилия, чтобы правильно
сформулировать понятие внушения, т е, общепринятое значение
этого слова, это отнюдь не излишне, так как оно все чаще упот­
ребляется в расширенном значении и скоро будет обозначать
любое влияние, в английском языке, например, «to suggest,
suggestion» соответствует нашему «настоятельно предлагать» и
нашему «толчок к чему-нибудь». Но до сих пор не дано объяс­
нения о сущности «внушениях, т.е. о тех условиях, при которых
влияние возникает без достаточных логических обоснований. Я
мог бы подкрепить это утверждение анализом литературы за пос­
ледние тридцать лет, но надобность в этом отпадает, так как мне
стало известным, что подготовляется к изданию обширный труд,
ставящий себе именно эту задачу.
Вместо этого я сделаю попытку применить для уяснения мас­
совой психологии понятие либидо, которое сослужило нам такую
службу при изучении психоневрозов.
Либидо есть термин из области учения об аффективности.
Мы называем так энергию тех первичных позывов, которые име­
ют дело со всем тем, что можно обобщить понятием любви. Мы
представляем себе эту энергию как количественную величину,
хотя в настоящее время еще неизмеримую. Суть того, что мы
называем любовью, есть, конечно, то, что обычно называют лю­
бовью и что воспевается поэтами, - половая любовь с конечною
целью полового совокупления. Мы, однако, не отделяем всего
того, что вообще в какой-либо мере связано с понятием любви,
т.е., с одной стороны, - любовь к себе, с другой стороны, - любовь
родителей, любовь детей, дружбу и общечеловеческую любовь, не
отделяем и преданности конкретным предметам или абстрактным
идеям. Наше оправдание в том, что психоанализ научил нас рас­
сматривать все эти стремления как выражение одних и те же
побуждений первичных позывов, влекущих два пола к половому
совокуплению, при иных обстоятельствах от сексуальной цели
оттесняемых или на пути к ее достижению приостанавливаемых,
в конечном же итоге, всегда сохраняющих свою первоначальную
природу, в степени, достаточной для того, чтобы обнаруживать
свое тождество (самопожертвование, стремление к сближению).
Мы, таким образом, думаем, что словом «любовь» в его много­
образных применениях язык создал вполне оправданное сообще-

149
ние и что мы с успехом можем применять это слово в наших
научных обсуждениях й повествованиях. Принятием этого реше­
ния психоанализ вызвал бурю возмущения, как если бы он был
повинен в кощунственном нововведении. А между тем, этим «рас­
ширенным» пониманием любви психоанализ не создал ничего
оригинального. В своем происхождении, действии и отношении к
половой любви «Эрос» Платона совершенно конгруэнтен наше­
му понятию любовной силы психоаналитического либидо. В час­
тности, это доказали Нахмансон и Пфистер, а когда апостол Па­
вел в знаменитом Послании к Коринфянам превыше всего про­
славляет любовь, он понимает ее, конечно, именно в этом «расши­
ренном» смысле1, из чего следует, что люди не всегда серьезно
относятся к своим великим мыслителям, даже якобы весьма ими
восхищаясь.
Эти первичные любовные позывы психоанализ a potiori и с
момента их возникновения называет первичными сексуальными
позывами. Большинство «образованных» восприняло такое наи­
менование как оскорбление и отомстило за это, бросив психоана­
лизу упрек в «пансексуализме». Кто видит в сексуальном нечто
постыдное и унизительное для человеческой природы, волен, ко­
нечно, пользоваться более аристократическими выражениями -
эрос и эротика. Я бы и сам с самого начала мог так поступить,
избегнув таким образом множества упреков. Но я не хотел этого,
так как я, по мере возможности, избегаю робости. Никогда не
известно, куда таким образом попадешь. Сначала уступишь на
словах, а постепенно и по существу. Я не могу согласиться с тем,
что стыд перед сексуальностью - заслуга; ведь греческое слово
эрос, которому подобает смягчить предосудительность, есть не
что иное, как перевод нашего слова любовь; и, наконец, тот, на
кого работает время, может уступок не делать.
Итак, мы попытаемся начать с предпосылки, что любовные
отношения (выражаясь безлично, - эмоциональные связи) пред­
ставляют собой также и сущность массовой души. Вспомним, что
авторы о таковых не говорят. То, что им бы соответствовало,
очевидно скрыто за ширмой - перегородкой - внушения. Наши
ожидания пока основываются на двух мимолетных мыслях. Во-
первых, что масса, очевидно, объединяется некоею силой. Но ка-

1 «Если я говорю языками человеческими и ангельскими а любви

не имею, то я - медь звенящая или кимвал звучащий».

150
сой же силе можно скорее всего приписать это действие, как не
)росу, все в мире объединяющему? Во-вторых, когда отдельный
1ндивид теряет свое своеобразие и позволяет другим на себя
злиять, в массе создается впечатление, что он делает это, потому
сто в нем существует потребность быть скорее в согласии с
другими, а не в противоборстве, т.е. может быть, все-таки «из
любви» к ним.

V
ДВЕ ИСКУССТВЕННЫЕ МАССЫ:
ЦЕРКОВЬ И ВОЙСКО
Припомним из морфологии масс, что можно наблюдать очень
различные виды, а также противоположные направления в раз­
витии масс. Есть очень текучие массы и в высшей степени посто­
янные; гомогенные, состоящие из однородных индивидов, и не
гомогенные; естественные и искусственные, которым для спло­
ченности нужно также внешнее принуждение; примитивные и
высоко организованные, с четкими подразделениями. По некото­
рым основаниям - понимание которых пока неясно - мы хотели
бы особо отметить различие, на которое другие авторы обращали,
пожалуй, слишком мало внимания; я имею в виду различие меж­
ду массами, где вождь отсутствует, и массами, возглавляемыми
вождями. В противоположность обыкновению, мы начнем наше
исследование не с относительно простых, а с высоко организо­
ванных, постоянных, искусственных масс. Наиболее интересными
примерами таких массовых образований являются церковь, объе­
динения верующих, и армия, войско.
И церковь и войско представляют собой искусственные мас­
сы, т.е. такие, где необходимо известное внешнее принуждение,
чтобы удержать их от распадения1 и задержать изменения их
структуры. Как правило, никого не спрашивают или никому не
предоставляют выбора, хочет ли он быть членом такой массы или
нет; попытка выхода обычно преследуется или строго наказывается,
или же выход связан с совершенно определенными условиями.
Нас в настоящий момент совсем не интересует, почему именно

1 Качества «стабильности» и «искусственности» у масс, по видимому,

совпадают или, по крайней мере, тесно связаны друг с другом.
151 .
эти общественные образования нуждаются в такой особой охра­
не. Нас привлекает лишь то, что в этих высокоорганизованных,
тщательно защищенных от распада массах с большой отчетливос­
тью выявляются известные взаимоотношения, которые гораздо
менее ясны в других.
В церкви (мы с успехом можем взять для примера католичес­
кую церковь), как и в войске, - как бы различны они ни были в
остальном - культивируется одно и то же обманное представле­
ние (иллюзия), а именно, что имеется верховный властитель (в
католической церкви Христос, в войске - полководец), каждого
отдельного члена массы любящий равной любовью. На этой ил­
люзии держится все, если ее отбросить, распадутся тотчас же,
поскольку это допустило бы внешнее принуждение, как церковь,
так и войско. Об этой равной любви Христос заявляет совершен­
но определенно: «Что сотворите единому из малых сих, сотвори­
те Мне». К каждому члену этой верующей массы Он относится
как добрый старший брат, является для них заменой отца. Все
требования, предъявляемые отдельным людям, являются выво­
дом из этой любви Христовой. Церковь проникнута демократи­
ческим духом именно потому, что перед Христом все равны, все
имеют равную часть Его любви. Не без глубокого основания
подчеркивается сходство церкви с семьей, и верующие называют
себя братьями во Христе, т.е. братьями по любви, которую питает
к ним Христос. Нет никакого сомнения, что связь каждого члена
церкви с Христом является одновременно и причиной связи меж­
ду членами массы. Подобное относится и к войску; полководец -
отец, одинаково любящий всех своих солдат, и поэтому они сото­
варищи. В смысле структуры войско отличается от церкви тем,
что состоит из ступенчатого построения масс. Каждый капитан в
то же время и полководец и отец своей роты, каждый фельдфе­
бель - своего взвода. Правда, и церковь выработала подобную
иерархию, но она не играет в ней той же экономической роли, так
как за Христом можно признать больше осведомленности и оза­
боченности об отдельном человеке, чем за полководцем-человеком.
Против этого понимания либидинозной структуры армии нам,
конечно, по праву возразят, что здесь не отводится места идеям
отчества, национальной славы и другим, столь важным для спаян­
ности армии. Мы отвечаем, что это иной, не столь простой случай
объединения в массу, и, как показывают примеры великих воена­
чальников - Цезаря, Валленштейна и Наполеона, - такие идеи для

152
прочности армии не обязательны. О возможной замене вождя
вдохновляющей идеей и соотношениях между обоими мы корот­
ко скажем ниже. Пренебрежение к этому либидинозному факто­
ру в армии, даже в том случае, если действенным является не он
один, кажется нам не только теоретическим недостатком, но и
практической опасностью. Прусский милитаризм, который был
столь же непсихологичен, как и немецкая наука, может бьггь, убе­
дился в этом в Великую Мировую Войну. Военные неврозы,
разложившие германскую армию, признаны по большей части выра­
жением протеста отдельного человека против роли, которая отво­
дилась ему в армии. Согласно сообщениям Э. Зиммеля, можно
;лгверждать, что среди причин, вызывавших заболевания, наибо­
лее частой было черствое обращение начальников с рядовым
человеком из народа. При лучшей оценке этого требования либи­
до не столь легко заставили бы, очевидно, в себя поверить неве­
роятные обещания четырнадцати пунктов, сделанные американс­
ким президентом, и великолепный инструмент не сломался бы в
руках германских военных «искусников».
Отметим, что в этих двух искусственных массах каждый от­
дельный человек либидинозно связан, с одной стороны, с вождем
(Христом, полководцем), а с другой стороны - с другими массовы­
ми индивидами. Каково взаимоотношение этих двух связей, од­
нородны ли они и равноценны, и как их следовало бы описать
психологически - будет делом дальнейшего исследования. Но мы
осмеливаемся уже теперь слегка упрекнуть других авторов за
недооценку значения вождя для психологии масс. Наш собствен­
ный выбор первого объекта исследования поставил нас в гораз­
до более выгодное положение. Нам кажется, что мы стоим на
правильном пути, который может разъяснить главное явление
массовой психологии - несвободу в массе отдельного человека.
Если каждый отдельный индивид в такой широкой степени эмо­
ционально связан в двух направлениях, то из этого условия нам
«нетрудно будет вывести наблюдаемое изменение и ограничение
его личности.
Сущностью массы являются ее либидинозные связи, на это
указывает и феномен паники, который лучше всего изучать на
военных массах. Паника возникает, когда масса разлагается. Ха­
рактеристика паники в том, что ни один приказ начальника не
удостаивается более внимания, и каждый печется о себе, с други­
ми не считаясь. Взаимные связи прекратились, и безудержно вы-

153
рывается на свободу гигантский бессмысленный страх. Конечно,
и здесь легко возразить, что происходит как раз обратное: страх
возрос до такой степени, что оказался сильнее всех связей и
забот о других. Мак Дугалл даже приводит момент паники (правда,
не военной) как образец подчеркнутого им повышения аффек­
тов через заражение. Но здесь этот рациональный способ объяс­
нения совершенно ошибочен. Ведь нужно объяснить, почему имен­
но страх столь гигантски возрос. Нельзя взваливать вину на
степень опасности, так как та же ария, теперь охваченная паникой,
безукоризненно противостояла подобной и даже большей опасно­
сти; именно в этом и состоит сущность паники, что она не­
пропорциональна грозящей опасности, часто вспыхивая по нич­
тожнейшему поводу. Если в момент панического страха отдель­
ный индивид начинает печься только лишь о себе самом, то этим
он доказывает, что аффективные связи, до этого для него опас­
ность снижавшие, прекратились. Теперь, когда он с опасностью
один на один, он, конечно, оценивает ее выше. Суть, следовательно,
в том, что панический страх предполагает ослабление либидинозной
структуры массы и вполне оправданно на это ослабление реаги­
рует, а никак не наоборот, т.е., что будто бы либидинозные связи
массы гибнут от страха перед опасностью.
Эти замечания отнюдь не противоречат утверждению, что страх
в массе возрастает до чудовищных размеров вследствие индук­
ции (заражения). Точка зрения Мак Дугалла безусловно спра­
ведлива для случая, когда сама опасность реально велика и когда
масса не связана сильными эмоциями. Как пример, можно при­
вести пожар в театре или другом увеселительном месте. Для нас
же важен приведенный пример, когда воинская часть охватывает­
ся паникой, а между тем опасность не больше привычной и до
этого неоднократно этой же воинской частью стойко переноси­
лась. Нельзя ожидать, что употребление слова «паника» установ­
лено четко и ясно. Иногда так называют всякий массовый страх,
а иногда страх отдельного человека, если этот страх переходит
все пределы, а часто это название применяется в том случае, если
вспышка страха поводом не оправдана. Если взять слово «пани­
ка» в смысле массового страха, можно установить широкую ана­
логию. Страх индивида вызывается или размерами опасности
или прекращением связей (либидинозной заряженности). По­
следнее есть случай невротического страха. Таким же образом
паника возникает при усилении грозящей всем опасности или из-

154
за прекращения объединяющих массу эмоциональных связей, и
этот последний случай аналогичен невротическому страху (ср-
глубокую по мысли, но несколько фантастическую статью Бэла
фон Фелседь).
Если согласиться с Мак Дугаллом, считающим панику одним
из самых четких результатов «group mind», приходишь к пара­
доксу, что эта массовая душа в одном из самых разительных
своих проявлений самое себя уничтожает. Не может быть сомне­
ния, что паника означает разложение массы. Следствием же яв­
ляется прекращение всякого учета чужих интересов, обычно де­
лающегося отдельными членами массы по отношению друг к другу.
Типичный повод для взрыва паники приблизительно таков,
как его описывает Нестрой в пародии на драму Геббеля «Юдифь
и Олоферн». Воин кричит: «Полководец лишился головы!», и
сразу все ассирийцы обращаются в бегство. Потеря, в каком-то
смысле, полководца, психоз по случаю потери порождают панику,
причем опасность остается той же; если порывается связь с вож­
дем, то, как правило, порываются и взаимные связи между массо­
выми индивидами. Масса рассыпается, как рассыпается при опы­
те Болонская склянка, которой отломали верхушку.
Не так легко наблюдать разложение религиозной массы. Не­
давно мне попался английский роман, написанный католиком и
рекомендованный мне лондонским епископом. Возможность та­
кого разложения и его последствия описываются весьма искусно
и, на мой взгляд, правдиво. Перенося нас в далекое прошлое,
роман повествует, как заговорщикам, врагам имени Христова и
христианской веры, удается якобы обнаружить в Иерусалиме гроб­
ницу со словами Иосифа Аримафейского, сознающегося, что из
благоговейных побуждений на третий день после погребения он
тайно извлек тело Христа из гроба и похоронил именно здесь.
Этим раз навсегда покончено с верой в Воскресение Христа и
Его божественную природу, а влечет это археологическое откры­
тие за собой потрясение всей европейской культуры и чрезвычай­
ное возрастание всякого рода насилий и преступлений, что прохо­
дит лишь с раскрытием заговора фальсификаторов.
При этом предполагаемом разложении религиозной массы об­
наруживается не страх, для которого нет повода, а жестокие и
враждебные импульсы к другим людям, что раньше не могло

155
проявляться благодаря равной ко всем любви Христа1. Однако
вне этой связи Взаимной любви и во времена Царства Христова
стоят те индивиды, которые не принадлежат к общине верующих,
которые Христа не любят и Им не любимы, поэтому религия,
хотя она и называет себя религией любви, должна быть жестокой
и черствой к тем, кто к ней не принадлежит. В сущности, ведь
каждая религия является такой религией любви по отношению
ко всем, к ней принадлежащим, и каждая религия склонна быть
жестокой и нетерпимой к тем, кто к ней не принадлежит. Не
нужно, как бы трудно это ни было в личном плане, слишком
сильно упрекать за это верующих, в данном случае психологичес­
ки гораздо легче приходится неверующим и равнодушным. Если
в наше время эта нетерпимость и не проявляется столь насиль­
ственно и жестоко, как в минувших столетиях, то все же едва ли
можно увидеть в этом смягчение человеческих нравов. Скорее
всего следует искать причину этого в неопровержимом ослабле­
нии религиозных чувств и зависящих от них либидинозных свя­
зей. Если вместо религиозной появится какая-либо иная связь,
объединяющая массу, как это сейчас, по-видимому, удается социа­
лизму, в результате возникнет та же нетерпимость к внестоящим,
как и во времена религиозных войн, и если бы разногласия науч­
ных воззрений могли когда-нибудь приобрести для масс подоб­
ное же значение, и такая мотивировка увенчалась бы тем же
результатом.

VI
ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗАДАЧИ
И НАПРАВЛЕНИЯ РАБОТЫ
До сих пор мы исследовали две искусственные массы и на­
шли, что в них действуют два вида эмоциональных связей, из
которых первая - связь с вождем - играет, по крайней мере, для
этих масс, более определяющую роль, чем вторая - связь массо­
вых индивидов между собой.
В морфологии масс есть еще много вопросов, которые следо­
вало бы исследовать и описать. Можно было бы исходить из

1 Ср. объяснение подобных феноменов после потери правителем

авторитета у П. Федерна.

156
факта, что простая человеческая толпа еще не есть масса, пока в
ней не установились вышеуказанные связи; однако нужно было
бы признать, что в любой человеческой толпе очень легко возни­
кает тенденция к образованию психологической массы. Нужно
было бы обратить внимание на различные, спонтанно образующи­
еся, более или менее постоянные массы, и изучить условия их
возникновения и распада. Больше всего нас заинтересовала бы
разница между массами, имеющими вождя, и массами, где вождь
отсутствует. Не являются ли те массы, где имеется вождь, более
первоначальными и более совершенными? В массах второго рода
не может ли вождь быть заменен абстрактной идеей, к чему ведь
религиозные массы с их невидимым вождем уже и являются
переходом, и может ли общая тенденция, желание, объединяющее
множество людей, быть заменой того же самого? Это абстракт­
ное начало, опять-таки, более или менее совершенно могло бы
воплотиться в лице, так сказать, вторичного вождя, и из взаимо­
отношения между вождем и идеей вытекали бы разнообразные и
интересные моменты. Вождь или ведущая идея могли бы стать,
так сказать, негативными; ненависть к определенному лицу или
учреждению могла бы подействовать столь же объединяюще и
вызвать похожие эмоциональные связи, как и позитивная привязан­
ность. Тогда возник бы и вопрос, действительно ли так необхо­
дим вождь для сущности массы, и многое другое.
Но все эти вопросы, которые частично могут обсуждаться и в
литературе о массовой психологии, не смогут отвлечь нашего
внимания от основных психологических проблем, которые даны
нам в структуре массы. Нас прежде всего увлекает одно сообра­
жение, которое обещает нам доказать кратчайшим путем, что именно
либидинозные связи характеризуют массу.
Мы стараемся уяснить себе, каково в общем отношение людей
друг к другу в аффективной сфере. Согласно знаменитому срав­
нению Шопенгауэра о мерзнущих дикобразах, ни один человек
не переносит слишком интимного приближения другого человека1.

1 В холодный зимний день сообщество дикобразов сбилось в тес­

ную кучу, чтобы погреться друг о друга и уберечься от замерзания. Но
вскоре они стали чувствовать иглы соседей, что заставило их друг от
друга отдалиться. Когда же потребность тепла дикобразов снова сво­
дила, повторялась вторая беда, так что их перебрасывало из одной беды
в другую, пока они не нашли умеренной отдаленности, лучш е всего ими
переносимой.
157
 Согласно свидетельству психоанализа, почти каждая продол­
жительная интимная эмоциональная связь между двумя людьми,
как-то: брачные отношения, дружба, отношения между родителя­
ми и детьми, содержит осадок отвергающих враждебных чувств,
которые не доходят до сознания лишь вследствие вытеснения1.
Это более неприкрыто в случаях, где компаньон не в ладах с
другими компаньонами, где каждый подчиненный ворчит на свое­
го начальника. То же самое происходит, когда люди объединяют­
ся в большие единицы. Каждый раз, когда две семьи роднятся
через брак, каждая из них за счет другой, считает себя лучшей
или более аристократической. Каждый из двух соседних городов
становится недоброжелательным соперником другого - каждый
кантончик смотрит с пренебрежением, свысока на другой. Род­
ственные, близкие между собой народные ветви сталкиваются
друг от друга - южный немец не выносит северянина, англичанин
клевещет на шотландца, испанец презирает португальца. То, что
при больших различиях возникает трудно преодолимая антипатия
- галла к германцу, арийца к семиту, белого к цветному, - нас
перестало удивлять.
Когда вражда направляется против любимых лиц, мы называ­
ем это амбивалентностью чувств, и конечно, слишком рационалис­
тически объясняем ее многочисленными поводами к конфликтам
интересов, которые создаются именно при столь интимных отно­
шениях. В неприкрыто проявляющихся отталкиваниях и антипа­
тиях к близким мы у знаем, выражение себялюбия, нарциссизма,
добивающегося своей самостоятельности и ведущего себя так,
будто случай отклонения от его индивидуальных форм уже есть
критика последних и заключает вызов их преобразовать. Почему
столь велика чувствительность именно к этим подробностям диф­
ференциации, мы не знаем; несомненно, однако, что в этом поведе­
нии людей проявляется готовность к ненависти, агрессивность,
происхождение которой неизвестно и которой хотелось бы при­
писать примитивный характер2.

1 Может быть единственное исключение - отношение матери к сыну,

которое, будучи основано на нарциссизме, не нарушается позднейшим
соперничеством и усиливается подготовкой к сексуальному выбору
объекта.
2 В недавно (1920 г.) опубликованном труде я пытался связать по­
лярность любви и ненависти общепринятой противоположностью пер­
вичных позывов жизни и смерти и представить сексуальные первич­
ные позывы как чистейшие представители первых, т.е. инстинктов жизни.
158
 Вся эта нетерпимость, однако, исчезает, кратковременно или на
долгий срок, при образовании массы и в массе. Пока продолжает­
ся соединение в массу и до пределов его действия,- индивиды
ведут себя, как однородные, терпят своеобразие другого, равня­
ются и не испытывают к нему чувства отталкивания. Согласно
нашим теоретическим воззрениям, такое ограничение нарциссизма
может быть порождено только одним моментом, а именно, либи-
динозной связью с другими людьми. Себялюбие находит прегра­
ду лишь в чужелюбии, в любви к объектам. Тотчас же будет
поставлен вопрос, - не должна ли общность интересов, сама по
себе, и без всякого либидинозного вклада, привести к проявле­
нию терпимости к другому и к вниманию к его интересам. На это
выражение мы отвечаем, что таким путем осуществленное огра­
ничение нарциссизма все-таки не длительно, так как эта терпи­
мость будет продолжаться не дольше, чем продолжается непос­
редственная выгода от сотрудничества с другим. Практическая
ценность этою спорного вопроса, однако, меньше, чем можШ||§ 1ло
бы ожидать, так как опыт показал, что в случае сотрудничества
между товарищами обычно устанавливаются либидинозные свя­
зи, которые определяют и продолжают отношения товарищей да­
леко за пределами выгоды. В социальных отношениях людей
происходит то же самое: психоаналитическое исследование вскры­
ло это в ходе развития индивидуального либидо. Либидо опира­
ется на удовлетворение основных жизненных потребностей и
избирает их участников своими первыми объектами. И как у
отдельного человека, так и в развитии всего человечества, только
любовь, как культурный фактор, действовала в смысле поворота
от эгоизма к альтруизму. Это касается не только половой любви
к женщине, со всеми из нее вытекающими необходимостями бе­
речь то, что женщина любит, но и десексуализированной, сублимн-
рованно гомосексуальной любви к другому мужчине, любви, свя­
занной с общей работой.
Если, таким образом, в массе появляются ограничения нарцис-
тического себялюбия, которые вне ее не действуют, то это убеди­
тельное указание на то, что сущность массообразования заключа­
ется в нового рода либидинозных связях членов массы друг с
другом.
Но наша любознательность сразу задаст вопрос, каковы же
эти связи в массе. В психологическом учении о неврозах мы до
сих пор занимались почти исключительно такой связью любов-

159
ных первичных позывов с их объектом, которые преследовали
еще прямые сексуальные цели. Такие сексуальные цели в массе,
очевидно, не существуют. Мы имеем здесь дело с любовными
первичными позывами, которые, не теряя вследствие этого Своей
энергии, все же отклонились от своей непосредственной цели.
Ведь уже в рамках обычной сексуальной занятости объектом мы
заметили явления, которые соответствуют отклонению инстинкта
от его сексуальной цели. Мы описали их как степени влюбленно­
сти и признали, что они ведут за собой известное ущербление
«Я». На этих явлениях влюбленности мы остановимся теперь
более подробно, имея основания ожидать, что мы обнаружим у
них обстоятельства, которые могут быть перенесены на связи в
массах. Но, кроме того, мы хотели бы знать, является ли этот вид
занятости объектом, знакомым нам из половой жизни, единствен­
ным видом эмоциональной связи с другим человеком, или же мы
должны принять во внимание еще другие такие механизмы. Из
психоанализа мы действительно узнаем, что есть еще другие меха­
низмы эмоциональной связи, так называемые идентификации (отож­
дествления), недостаточно известные, трудно поддающиеся опи­
санию процессы, исследование которых удержит нас на некото­
рое время от темы массовой психологии.

VII
ИДЕНТИФИКАЦИЯ
Идентификация известна психоанализу как самое раннее про­
явление эмоциональной связи с другим лицом. Она играет опре­
деленную роль в предыстории Эдипова комплекса. Малолетний
мальчик проявляет особенный интерес к своему отцу. Он хочет
сделаться таким и быть таким, как отец, хочет решительно во
всем быть на его месте. Можно спокойно сказать: он делает отца
своим идеалом. Его поведение не имеет ничего общего с пассив­
ной или женственной установкой по отношению к отцу (и к муж­
чине вообще), оно, напротив, исключительно мужественное. Оно
прекрасно согласуется с Эдиповым комплексом, подготовлению
которого и содействует.
Одновременно с этой идентификацией с отцом, а может быть,
даже и до того, мальчик начинает относиться к матери как к
объекту опорного типа. Итак, у него две психологически различ­
но
5*
ные связи: с матерью - чисто сексуальная захваченность объек­
том, с отцом - идентификация по типу уподобления. Обе связи
некоторое время сосуществуют, не влияя друг на друга и не
мешая друг другу. Вследствие непрерывно продолжающейся уни­
фикации психической жизни они наконец встречаются, и, как след­
ствие этого сочетания, возникает нормальный Эдипов комплекс.
Малыш замечает, что дорогу к матери ему преграждает отец: его
идентификация с отцом принимает теперь враждебную окраску и
делается идентичной с желанием заменить отца и у матери. Ведь
идентификация изначально амбивалентна, она может стать выра­
жением нежности также легко, как и желанием устранения. Она
подобна отпрыску первой оральной фазы либидинозной органи­
зации, когда соединение с желанным и ценимым объектом осуще­
ствлялось его съеданием и когда при этом этот объект, как тако­
вой, уничтожался. Людоед, как известно, сохранил эту точку зре­
ния: своих врагов он любит так, что «съесть хочется», и он не
съедает тех, кого, по какой-либо причине, не может полюбить.
Судьба этой идентификации с отцом позднее легко ускольза­
ет от наблюдения. Возможно, что в Эдиповом комплексе совер­
шается обратный поворот, что отец при женственной установке
принимается за объект, от которого ждут удовлетворения непос­
редственные сексуальные первичные позывы, и тогда идентифи­
кация с отцом предшествует объектной связи с отцом. Так же - с
соответствующими заменами - обстоит дело и в случае малолет­
ней дочери.
Легко формулировать разницу между такой идентификацией
с отцом и объектным избранием отца. В первом случае отец есть
то, чем хотят быть, во втором - то, чем хотят обладать. Разница,
следовательно, в том, задевает ли эта связь субъект или объект
человеческого «Я». Поэтому первая связь возможна еще до вся­
кого сексуального выбора объекта. Гораздо труднее наглядно
изложить это различие метапсихически. Достоверно лишь то, что
идентификация стремится сформировать собственное «Я» - по
подобию другого, взятого за «образец».
Из более: сложной ситуации мы выделяем идентификацию
при невротическом образовании симптомов. Предположим, что
маленькая девочка, которую мы теперь возьмем как пример, испы­
тывает тот же симптом болезни, как и ее мать, - например, тот же
мучительный кашель. Это может происходить различно. Либо
идентификация та же, из Эдипова комплекса, т.е. означает враж-

161
6-2457
дебное желание занять место матери, и симптом выражает объек­
тную любовь к отцу; симптом реализует замену матери под влия­
нием чувства виновности: ты хотела быть матерью, так теперь ты
стала ею по крайней мере, в страдании. В таком случае, это закончен­
ный механизм истерического симптомообразования, либо симп­
том, равный симптому любимого лица (как например, Дора имити­
ровала кашель отца); тогда мы можем описать происходящее только
таким образом, что идентификация заняла место объектного вы­
бора, объектный выбор регрессировал до идентификации. Мы
слышали, что идентификация является самой ранней и самой пер­
воначальной формой эмоциональной связи; в условиях образова­
ния симптомов, т.е. вытеснения и господства механизмов бессоз­
нательного, часто случается, что объектный выбор снова стано­
вится идентификацией, т.е. «Я» перенимает качества объекта.
Примечательно, что при этих идентификациях «Я» иногда копи­
рует нелюбимое лицо, а иногда любимое. Достойно внимания и
то, что в обоих случаях идентификация лишь частичная, крайне
ограниченная, и копируется только одна-единственная черта объек­
тного лица.
Т ретьим , особенно частым и важ ны м ф актом сим п­
томообразования является то, что идентификация совершенно
лишена объектного отношения к копируемому лицу. Если, напри­
мер, девушка в пансионе получает от тайного возлюбленного
письмо, вызывающее ее ревность, и она реагирует на него истери­
ческим припадком, то с несколькими из ее подруг, которые знают
о письме, тоже случится этот припадок, как следствие, как мы
говорим, психической инфекции. Это - механизм идентификации
на почве желания или возможности переместить себя в данное
положение. Другие тоже хотели бы иметь тайную любовную связь
и под влиянием сознания виновности соглашаются и на связан­
ное с этим страдание. Было бы неправильно утверждать, что они
усваивают симптом из сочувствия. Сочувствие, наоборот, возни­
кает только из идентификации, и доказательством этого является
то, что такая инфекция или имитация имеет место и в тех случаях,
когда можно предположить еще меньшую предшествующую сим­
патию, чем обычно бывает у подруг в пансионе. Одно «Я» осознало
в одном пункте значительную аналогию с другим «Я>> - в нашем
примере одинаковую готовность к эмоции, затем в этом пункте
возникает идентификация и под влиянием патогенной ситуации,
эта идентификация перемещается на симптом, порожденный пер-

162
вым «Я». Таким образом, идентификация через симптом делается
для обоих «Я» признаком взаимного перекрытия какой-то части
их личности, которое должно оставаться вытесненным.
Сведения, полученные нами из этих трех источников, мы мо­
жем резюмировать следующим образом, во-первых, что иденти­
фикация представляет собой самую первоначальную форму эмо­
циональной связи с объектом, во-вторых, что регрессивным путем,
как бы интроекцией объекта в «Я», она становится заменой либи-
динозной объектной связи и, в-третьих, что она может возникнуть
при каждой вновь замеченной общности с лицом, не являющимся
объектом сексуальных первичных позывов. Чем значительнее
эта общность, тем успешнее может стать эта частичная идентифи­
кация и соответствовать, таким образом, началу новой связи.
Мы предчувствуем, что взаимная связь массовых индивидов
уже по самой природе такой идентификации является важной
аффективной общностью, и можем пред полагать, что эта общ­
ность заключается в характере связи с вождем. Другое предпо­
ложение может подсказать нам, что мы далеко не исчерпали про­
блему идентификации, что мы стоим перед процессом, который
психология называет «вживанием», и который играет первосте­
пенную роль для нашего понимания чужеродности «Я» других
людей. Но здесь мы ограничимся ближайшими аффективными
воздействиями идентификации и оставим пока в стороне ее зна­
чение для нашей интеллектуальной жизни.
Психоаналитическое исследование иногда занималось и более
трудными проблемами психозов и смогло обнаружить идентифи­
кацию и в некоторых других случаях, которые не сразу доступны
нашему пониманию. Я подробно изложу два этих случая как
материал для наших дальнейших рассуждений.
Генезис мужской гомосексуальности в целом ряде случаев
следующий: молодой человек необыкновенно долго и интенсив­
но, в духе Эдипова комплекса, сосредоточен на своей матери. Но,
наконец, по завершении полового созревания все же настает вре­
мя заменить мать другим сексуальным объектом. И тут происхо­
дит внезапный поворот: юноша не покидает мать, но иден­
тифицирует себя с ней, он в нее превращается и ищет теперь
объекты, которые могут заменить ему его собственное «Я», кото­
рых он может любить и лелеять так, как его самого любила и
лелеяла мать Этот часто наблюдающийся процесс может быть
подтвержден любым количеством случаев; он, конечно, совершен-

163
6*
но независим от всяких предположений, которые делаются отно­
сительно движущей силы и мотивов этого внезапного превраще­
ния. Примечательна в этой идентификации ее обширность, она
меняет «Я» в чрезвычайно важной области - а именно в сексу­
альном характере - по образцу прежнего объекта. При этом сам
объект покидается, покидается ли он совсем или только в том
смысле, что он остается в бессознательном, не подлежит здесь
дискуссии. Идентификация с потерянным или покинутым объек­
том, для замены последнего, интроекция этого объекта в «Я», для
нас, конечно, не является новостью. Такой процесс можно непос­
редственно наблюдать а маленьком ребенке. Недавно в Между­
народном психоаналитическом журнале было опубликовано та­
кое наблюдение. Ребенок, горевавший о потере котенка, без вся­
ких обиняков заявил, что сам он теперь котенок, и стал поэтому
ползать на четвереньках, не хотел есть за столом и т.д.
Другой пример такой интроекции объекта дал нам анализ ме­
ланхолии, аффекта, считающего ведь реальную или аффективную
потерю любимого объекта одной из самых важных причин свое­
го появления. Основной характер этих случаев заключается в
жестоком унижении собственного «Я», в связи с беспощадной
самокритикой и горькими упреками самому себе. Анализы по­
казали, что эта оценка и эти упреки в сущности имеют своею
целью объект и представляют собой лишь отмщение «Я» объек­
ту. Тень объекта отброшена на «Я», сказал я однажды. Интроек­
ция объекта здесь чрезвычайно ясна.
Эти меланхолии, однако, выявляют и нечто другое, что может
оказаться важным для наших дальнейших рассуждений. Они по­
казывают нам «Я» в разделении, в расщепленности на две части,
из которых каждая неистовствует против другой. Эта другая
часть есть часть, измененная интроекцией, заключающая в себе
потерянный объект. Но знакома нам и часть, так жестоко себя
проявляющая. Она включает совесть, критическую инстанцию,
которая и в нормальные времена критически подходила к «Я», но
никогда не проявляла себя так беспощадно и так несправедливо.
Мы уже в предшествующих случаях должны были сделать пред­
положение (нарциссизм, печаль и меланхолия), что в нашем «Я»
развивается инстанция, которая может отделиться от другого «Я»
и вступить с ним в конфликт. Мы назвали ее «Идеалом Я» и
приписали ей функции самонаблюдения, моральной совести, цен­
зуры сновидений и основное влияние при вытеснении. Мы сказа-

164
6-4
 ш, что она представляет собой наследие первоначального нарцис­
сизма, в котором детское «Я» удовлетворяло само себя. Из влия­
ний окружающего эта инстанция постепенно воспринимает требо­
вания, которые предъявляются к «Я» и которые оно не всегда
может удовлетворить; но когда человек не может быть доволен
своим «Я», он все же находят удовлетворение в «Идеале Я»,
которое дифференцировалось из «Я». В мании выслеживания,
как мы далее установили, явно обнаруживается распад этой ин­
станции, и при этом открывается ее происхождение от влияний
авторитетов - родителей прежде всего. Мы, однако, не забыли
отметить, что мера удаления «Идеала Я» от «Я» актуального
очень варьируется для отдельных индивидов и что многих людей
эта дифференциация внутри «Я» не больше дифференциации у
ребенка. Однако прежде чем мы сможем использовать этот мате­
риал для понимания либидинозной организации массы, мы долж­
ны принять во внимание некоторые другие взаимоотношения между
объектом и «Я»1.

VIII
ВЛЮБЛЕННОСТЬ И ГИПНОЗ
Язык даже в своих капризах верен какой-то истине. Правда,
он называет «любовью» очень разнообразные эмоциональные
отношения, которые и мы теоретически сводим к слову любовь,
но далее он все же сомневается, настоящая ли, действительная,

1 Мы очень хорошо знаем, что этими примерами, взятыми из патоло­

гии, мы не исчерпали сущности идентификации и, таким образом, оста­
вили незатронутой часть загадки массообразования. Здесь нужно было
бы произвести гораздо более основательный и обширный психологи­
ческий анализ. От идентификации через подражание идет путь к вжи­
ванию, т.е. к пониманию того механизма, который вообще делает воз­
можным нашу позицию по отношению к чужой психической жизни. И
в произведениях уже имеющейся идентификации многое надо еще вы­
яснить. Идентификация, между прочим, имеет своим следствием огра­
ничение агрессии против человека, с которым идентифицируется, этого
человека щадят и ему помогают. Изучение таких идентификаций, ка­
кие, например, лежат в основе «кланов», привело Робертсона Смита к
поразительному выводу, а именно, что они основаны на признании од­
ной, общей всем субстанции и поэтому могут быть созданы совместной
трапезой. Эта черта позволяет связать такую идентификацию праисто­
рией человеческой семьи, изложенной мною в «Totem und Tabu».
165
истинная ли эта любовь, и указывает внутри этих любовных
феноменов на целую шкалу возможностей. Нам тоже нетрудно
найти ее путем наблюдения.
В целом ряде случаев влюбленность есть не что иное, как
психическая захваченность объектом, диктуемая сексуальными
первичными позывами в целях прямого сексуального удовлетво­
рения и с достижением этой цели и угасающая; это то, что назы­
вают низменной, чувственной любовью. Но, как известно, либиди-
нозиая ситуация редко остается столь несложной. Уверенность в
новом пробуждении только что угасшей потребности была, веро­
ятно, ближайшим мотивом, почему захваченность сексуальным
объектом оказывалась длительной и его «любили» и в те проме­
жутки времени, когда влечение отсутствовало.
Из весьма примечательной истории развития человеческой
любовной жизни к этому надо добавить второй момент. В первой
фазе жизни, обычно уже заканчивающейся к пяти годам, ребенок
в одном из родителей нашел первый любовный объект, на кото­
ром соединились все его искавшие удовлетворения сексуальные
первичные позывы. Наступившее затем вытеснение имело след­
ствием вынужденный отказ от большинства этих детских сексу­
альных целей и оставило глубокое видоизменение отношений к
родителям. Ребенок и дальше остается привязанным к родите­
лям первичными позывами, которые надо назвать «целепреграж­
денными». Чувства, которые он с этих пор питает к этим люби­
мым лицам, носят название «нежных». Известно, что в бессозна­
тельном эти прежние чувственные стремления сохраняются бо­
лее или менее сильно, так что первоначальная полнокровность в
известном смысле остается и дальше.
С возмужалостью появляются, как известно, новые, весьма
интенсивные стремления, направленные на прямые сексуальные
цели. В неблагоприятных случаях они, как чувственное течение,
отделены от продолжающихся «нежных» эмоциональных направ­
лений. Тогда мы имеем картину, оба аспекта которой так охотно
идеализируются известными литературными течениями. Мужчи­
на обнаруживает романтическое влечение к высокочтимым жен­
щинам, которые, однако, не влекут его к любовному общению, и
потентен только с другими женщинами, которых он не «любит»,
1бб
не уважает и даже презирает. Но чаще подрастающему юноше
все же удается известная мера синтеза между нечувственной,
небесной, и чувственной, земной любовью и его отношение к сек­
суальному объекту отмечено совместным действием непреграж-
денных и целепрегражденных первичных позывов. Глубину влюб­
ленности можно измерить по количеству целепрегражденных не­
жных инстинктов, сопоставляя их с простым чувственным вож­
делением.
В рамках влюбленности нам прежде всего бросился в глаза
феномен сексуального повышения оценки, тот факт, что любимый
объект в известной мере освобождается от критики, что все его
качества оцениваются выше, чем качества нелюбимых лиц, или
чем в то время, когда это лицо еще не было любимо. Если
чувственные стремления несколько вытесняются или подавля­
ются, то появляется иллюзия, что за свои духовные достоинства
объект любим и чувственно, а между тем, может быть, наоборот,
только чувственное расположение наделило его этими достоин­
ствами.
Стремление, которым суждение здесь фальсифицируется, есть
идеализация. Но этим самым нам облегчается и ориентировка, мы
видим, что с объектом обращаются как с собственным «Я», что
значит, при влюбленности большая часть нарцистического либи­
до перетекает на объект. В некоторых формах любовного вы­
бора очевиден даже факт, что объект служит заменой никогда не
достигнутого собственного «Идеала Я». Его любят за совершен­
ства, которых хотелось достигнуть в собственном «Я» и которые
этим окольным путем хотят приобрести для удовлетворения соб­
ственного нарциссизма.
Если сексуальная переоценка и влюбленность продолжают
повышаться, то расшифровка картины делается еще яснее. Стрем­
ления, требующие прямого сексуального удовлетворения, могут
быть теперь совсем вытеснены, как то обычно случается, напри­
мер, в мечтательной любви юноши; «Я» делается все нетребова­
тельнее и скромнее, а объект все великолепнее и ценнее; в конце
концов, он делается частью общего себялюбия «Я», и самопожер­
твование этого «Я» представляется естественным следствием.
Объект, так сказать, поглотил «Я». Черты смирения, ограничение
167
нарциссизма, причинение себе вреда имеются во всех случаях
влюбленности; в крайних случаях они лишь повышаются и, вслед­
ствие отступления чувственных притязаний, остаются единствен
но господствующими.
Это особенно часто бывает при несчастной, безнадежной люб­
ви, так как сексуальное удовлетворение ведь каждый раз заново
снижает сексуальное превышение оценки. Одновременно с этой
«самоотдачей» «Я» объекту, уже ничем не отличающейся от суб­
лимированной самоотдачи абстрактной идее, функции «Идеала Я»
совершенно прекращаются. Молчит критика, которая про изво­
дится этой инстанцией; все, что объект делает и требует - пра­
вильно и безупречно. Совесть не.применяется к тому, что делает­
ся в пользу объекта; в любовном ослеплении идешь на преступ­
ление, совершенно в этом не раскаиваясь. Всю ситуацию можно
без остатка резюмировать в одной формуле: объект занял место
«Идеала Я».
Теперь легко описать разницу между идентификацией и влюб­
ленностью в ее высших выражениях, которые называют фасци-
нацией, влюбленной зависимостью. В первом случае «Я» обогати­
лось качествами объекта, оно, по выражению Ференчи, объект
«интроцировало», во втором случае оно обеднело, отдалось объекту,
заменило объектом свою главнейшую составную часть. Однако
при ближайшем рассмотрении скоро можно заметить, что такое
утверждение указывает на противоположности, которые на са­
мом деле не существуют. Психоэкономически дело не в обедне­
нии или в обогащении - даже и крайнюю влюбленность можно
описать как состояние, в котором «Я» якобы интроицировало в
себя объект. Может быть, другое различие скорее раскроет нам
суть явления. В случае идентификации объект утрачивается или
от него отказываются; затем он снова воссоздается в «Я», при­
чем «Я» частично изменяется по образцу утраченного объекта.
В другом же случае объект сохранен, и имеет место «сверхзахва-
ченность» со стороны «Я» и за счет «Я». Но и это вызывает
сомнение. Разве установлено, что идентификация имеет предпо­
сылкой отказ от психической захваченности объектом, разве не
может идентификация существовать при сохранении объекта. И
прежде чем пуститься в обсуждение этого щекотливого вопроса,

168
у нас уже может появиться догадка, что сущность этого положе­
ния вещей содержится в другой альтернативе, а именно не стано­
вится ли объект на место «Я» или «Идеала Я»?
От влюбленности явно недалеко до гипноза. Соответствие
обоих очевидно. То же смиренное подчинение, уступчивость, от­
сутствие критики как по отношению к гипнотизеру, так и по
отношению к любимому объекту. Та же поглощенность собствен­
ной инициативы, нет сомнений, что гипнотизер занял место «Иде­
ала Я». В гипнозе все отношения еще отчетливее и интенсивнее,
так что целесообразнее пояснять влюбленность гипнозом, а не
наоборот. Гипнотизер является единственным объектом; помимо
него, никто другой не принимается во внимание. Тот факт, что
«Я» как во сне переживает то, что гипнотизер требует и утверж­
дает, напоминает нам о том, что, говоря о функциях «Идеала Я»,
мы упустили проверку реальности1. Неудивительно, что «Я» счи­
тает восприятие реальным, если психическая инстанция, заведующая
проверкой реальности, высказывается в пользу этой реальности.
Полное отсутствие стремлений с незаторможенными сексуальны­
ми целями еще более усиливает исключительную чистоту явле­
ний. Гипнотическая связь есть неограниченная влюбленная само­
отдача, исключающая сексуальное удовлетворение, в то время
как при влюбленности таковое оттеснено лишь временно и оста­
ется на заднем плане как позднейшая целевая возможность.
Однако, с другой стороны, мы можем сказать, что гипнотичес­
кая связь - если позволено так выразиться - представляет собой
образование массы из двух лиц. Гипноз является плохим объек­
том для сравнения с образованием масс, так как он, скорее всего, с
ним идентичен. Из сложной структуры массы он изолирует один
элемент - а именно, поведение массового индивида по отношению
к вождю. Этим ограничением числа гипноз отличается от обра­
зования масс, а отсутствием прямых сексуальных стремлений - от
влюбленности. Он, таким образом, занимает между ними среднее
положение.

1 Допустимо, однако, сомнение, правильно ли приписывать эту фун­

кцию «Идеалу Я», что нуждается в подробном обсуждении.
169
 Интересно отметить, что именно заторможенные в целевом
отношении сексуальные стремления устанавливают между людь­
ми столь прочную связь. Но это легко объяснимо тем фактом,
что они неспособны к полному удовлетворению, в то время как
незаторможенные сексуальные стремления чрезвычайно ослабе­
вают в каждом случае достижения сексуальной цели. Чувствен­
ная любовь приговорена к угасанию, если она удовлетворяется,
чтобы продолжаться, она с самого начала должна быть смешана с
чисто нежными, т.е. заторможенными в целевом отношении ком­
понентами, или же должна такую трансформацию претерпеть.
Гипноз прекрасно бы разрешил загадку либидинозной консти­
туции массы, если бы сам он не содержал каких-то черт, не подда­
ющихся существующему рациональному объяснению, как якобы
состояния влюбленности с исключением прямых сексуальных
целей. Многое еще в нем следует признать непонятым, мистичес­
ким. Он содержит примесь парализованности, вытекающей из отно­
шения могущественного к бессильному, беспомощному что при­
мерно приближается к гипнозу испугом у животных. Способ,
которым гипноз достигается, и сопряженность гипноза со сном
неясны, а загадочный отбор лиц для гипноза годных, в то время
как другие ему совершенно не поддаются, указывает на присут­
ствие в нем еще одного неизвестного момента, который-то может
быть, и создает в гипнозе возможность чистоты либидинозных
установок. Следует также отметить, что даже при полной суггес­
тивной податливости моральная совесть загипнотизированного
может проявлять сопротивление. Но это может происходить от­
того, что при гипнозе в том виде, как он обычно производится,
могло сохраниться знание того, что все это только игра, ложное
воспроизведение иной, жизненно гораздо более важной ситуации.
Благодаря проведенному нами разбору мы, однако вполне под­
готовлены к начертанию формулы либидинозной конституции
массы. По крайней мере, такой массы, какую мы до сих пор рас­
сматривали, т.е. имеющей вождя и не приобретшей секундарно,
путем излишней «организованности», качеств индивида. Такая
первичная масса есть какое-то число индивидов, сделавших сво­
им «Идеалом Я» один и тот же объект и вследствие этого в
своем «Я» между собой идентифицировавшихся. Это отношение
может быть изображено графически следующим образом:

170
 IX
СТАДНЫЙ ИНСТИНКТ

Наша радость по поводу иллюзорного разрешения, с помощью

этой формулы, загадки массы будет краткой. Очень скоро нас
станет тревожить мысль, что по существу-то мы приняли ссылку
на загадку гипноза, в которой еще так много неразрешенного. И
вот новое возражение приоткрывает нам дальнейший путь.
Мы вправе сказать себе, что обширные аффективные связи,
замеченные нами в массе, вполне достаточны, чтобы объяснить
одно из ее свойств, а именно, отсутствие у индивида самостоя­
тельности и инициативы, однородность его реакций с реакцией
всех других, снижение его, так сказать, до уровня массового инди­
вида. Но при рассмотрении массы как целого, она показывает нам
больше: черты ослабления интеллектуальной деятельности, безу­
держность аффектов, неспособность к умеренности и отсрочке,
склонность к переходу всех пределов в выражении чувств и к
полному отводу эмоциональной энергии через действия - это и
многое другое, то так ярко излагает Ле Бон, дает несомненную
картину регресса психической деятельности к более ранней сту­
пени, которую мы привыкли находить у дикарей или у детей.
Такой регресс характерен особенно для сущности обыкновенных
масс, в то время как у масс высокоорганизованных, искусствен­
ных такая регрессия может быть значительно задержана.
Итак, у нас создается впечатление состояния, где отдельное
эмоциональное побуждение и личный интеллектуальный акт ин­
дивида слишком слабы, чтобы проявиться отдельно, и должны
непременно дожидаться заверки подобным повторением со сто­
роны других. Вспомним, сколько этих феноменов зависимости
входит в нормальную конституцию человеческого общества, как
мало в нем оригинальности и личного мужества, и насколько
каждый отдельный индивид находится во власти установок мас­
совой души, проявляющихся в расовых особенностях, сословных
предрассудках, общественном мнении и т.п. Загадка суггестивно­
го влияния разрастается, если признать, что это влияние исходит
не только от вождя, но также и от каждого индивида на каждого
другого индивида, и мы упрекаем себя, что односторонне выдели­
ли отношение к вождю, незаслуженно отодвинув на задний план
другой фактор взаимного внушения.
171
 Научаясь таким образом скромности, мы прислушаемся к дру­
гому голосу, обещающему нам объяснение на более простых ос­
новах. Я привожу это объяснение из умной книги В. Троттера о
стадном инстинкте и сожалею лишь о том, что она не вполне
избежала антипатии, явившейся результатом последней великой
войны.
Троттер ведет наблюдаемые у массы психические феномены
от стадного инстинкта, который прирожден человеку так же, как
и другим видам животных. Биологически эта стадность есть ана­
логия и как бы продолжение многоклеточности, а в духе теории
либидо дальнейшее выражение склонности всех однородных жи­
вых существ к соединению во все более крупные единства. От­
дельный индивид чувствует себя незавершенным, если он один.
Уже страх маленького ребенка есть проявление стадного инстин­
кта. Противоречие стаду равносильно отделению от него, и по­
этому противоречия боязливо избегают. Но стадо отвергает все
новое, непривычное. Стадный инстинкт - по Троттеру - нечто
первичное, далее неразложимое.
Троттер указывает ряд первичных позывов (или инстинктов),
которые он считает примарными: инстинкт самоутверждения, пи­
тания, половой и стадный инстинкт. Последний часто находится в
оппозиции к другим инстинктам. Сознание виновности и чувство
долга характерные качества gregarious animal. Из стадного
инстинкта исходят, по мнению Троттера, также и вытесняющие
силы, открытые психоанализом в «Я», и то сопротивление, на
которое при психоаналитическом лечении наталкивается врач.
Значение речи имело своей основой возможность применить ее в
стаде в целях взаимопонимания, на ней в большой степени зиж­
дется идентификация отдельных индивидов друг с другом.
В то время как Ле Бон описал главным образом характерные
текучие массообразования, а Мак Дугалл стабильные обществен­
ные образования, Тротгер концентрировал свой интерес на са­
мых распространенных объединениях, в которых живет человек,
и дал их психологическое обоснование. Троттеру не приходится
искать происхождения жадного инстинкта, так как он определяет
его как первичный и не поддающийся дальнейшему разложению.
Его замечание, что Борис Сидис выводит стадный инстинкт из
внушаемости, к счастью для него из излишне. Это объяснение по
известному неудовлетворительному шаблону; перестановка этого
172
гезиса, т.е. что внушаемость - порождение стадного инстинкта,
кажется мне гораздо более убедительным.
Однако Троттеру с еще большим правом чем другим можно
возразить, что он мало считается с речью вождя в массе, мы
склонны к противоположному суждению, а именно, что сущность
массы без учета вождя недоступна пониманию. Для вождя стад­
ный инстинкт вообще не оставляет никакого места, вождь только
случайно привходит в массу, а с этим связано то, что от этого
инстинкта нет пути к потребности в Боге, стаду недостает пасту­
ха. Но теорию Троттера можно подорвать и психологически, т.е.
можно по меньшей мере доказать вероятие, что стадный инстинкт
не неразложим, не примарен в том смысле, как примарен инстинкт
самосохранения и половой инстинкт.
Нелегко, конечно, проследить онтогенез стадного инстинкта.
Страх оставленного наедине маленького ребенка, толкуемый Трот­
тером же как проявление этого инстинкта, допускает скорее иное
толкование. Страх обращен к матери, позже к другим доверен­
ным лицам, и есть выражение неосуществившегося желания, с
которым ребенку ничего другого сделать не остается, кроме как
обратить его в страх. Страх одинокого маленького ребенка при
виде любого другого человека «из стада» не утихает, а наоборот,
с прохож дением такого «чужого» как раз и возникает. У ре­
бенка долгое время и незаметно никакого стадного инстинкта
или массового чувства. Таковое образуется вначале в детской,
где много детей, из отношения детей к родителям, и притом как
реакция на первоначальную зависть, с которой старший ребенок
встречает младшего. Старшему ребенку хочется, конечно, млад­
шего ревниво вытеснить, отдалить его от родителей и лишить
всех прав; но, считаясь с фактом, что и этот ребенок, как и все
последующие, в такой же степени любим родителями, вследствие
невозможности удержать свою враждебную установку без вреда
самому себе, ребенок вынужден отождествлять себя с другими
детьми, и в толпе детей образуется массовое чувство или чувство
общности, получающее затем дальнейшее развитие в школе. Пер­
вое требование этой образующейся реакции есть требование спра­
ведливости, равного со всеми обращения. Известно, как явно и
неподкупно это требование проявляется в школе. Если уж само­
му не бывать любимчиком, то пусть по крайней мере ни единому
таковым не быть! Можно бы счесть такое превращение и замену
ревности в детской и классной массовым чувством - неправдо-

173
подобным, если бы позднее этот же процесс не наблюдался снова
при иных обстоятельствах. Вспомним только толпы восторженно
влюбленных женщин и девушек, теснящихся, после его выступле­
ния, вокруг певца или пианиста. Каждая из них не прочь бы,
конечно, приревновать каждую другую, ввиду же их многочис­
ленности и связанной с этим невозможностью овладеть предме­
том своей влюбленности, они от этого отказываются, и вместо
того, чтобы вцепиться друг другу в волосы, они действуют, как
единая масса, поклоняются герою сообща и были бы рады поде­
литься его локоном. Исконные соперницы, они смогли отожде­
ствлять себя друг с другом из одинаковой любви к одному и
тому же объекту. Если ситуация инстинкта способна, как это
обычно бывает, найти различные виды исхода, то не будет удиви­
тельным, если осуществится тот вид исхода, что связан с извест­
ной возможностью удовлетворения, в то время как другой, даже
и более очевидный, не состоится, так как реальные условия дос­
тижения этой цели не допускают.
Что позднее проявляется в обществе, как корпоративный дух,
и т.д., никак тем самым не отрицает происхождения его из перво­
начальной зависти. Никто не должен посягать на выдвижение,
каждый должен быть равен другому и равно обладать имуще­
ством. Социальная справедливость означает, что самому себе во
многом отказываешь, чтобы и другим надо было себе в этом
отказывать, или, что то же самое, они бы не могли предъявлять на
это прав. Это требование равенства есть корень социальной сове­
сти и чувства долга. Неожиданным образом требование это об­
наруживается у сифилитиков в их боязни инфекции, которую
нам удалось понять с помощью психоанализа. Боязнь этих несчаст­
ных соответствует их бурному сопротивлению бессознательному
желанию распространить свое заражение на других, так как поче­
му же им одним надлежало заразиться и лишиться столь многого,
а другим - нет? То же лежит и в основе прекрасной притчи о
суде Соломоновом. Если у одной женщины умер ребенок, пусть и
у другой не будет ребенка. По этому желанию познают потерпев­
шую. Социальное чувство основано на изменении первоначально
враждебных чувств в связь положительного направления, нося­
щую характер идентификации. Поскольку было возможно про­
следить этот процесс, изменение это осуществляется, по-видимому,
под влиянием общей для всех нежной связи с лицом, стоящим вне
массы. Наш анализ идентификации и нам самим не представляет-

174
ся исчерпывающим, но для нашего настоящего намерения доста­
точно вернуться к одной черте - настойчивому требованию урав­
нения. При обсуждении обеих искусственных масс - церкви и
войска - мы уже слышали об их предпосылке, чтобы все были
одинаково любимы одним лицом - вождем. Но не забудем, требо­
вание равенства массы относится лишь к участникам массы, но не
к вождю. Всем участникам массы нужно быть равными меж со­
бой, по все они хотят власти над собою одного. Множество
равных, кон могут друг с другом идентифицироваться, и один-
единственный, их всех превосходящий вот ситуация, осу­
ществленная в жизнеспособной массе. Итак, высказывание Трот­
тера: человек, есть животное стадное, мы осмеливаемся исправить
в том смысле, что он скорее животное орды, особь предводитель­
ствуемой главарем орды.

X
МАССА И ПЕРВОБЫТНАЯ ОРДА
В 1912 г. я принял предположение Ч. Дарвина, что первобыт­
ной формой человеческого общества была орда, в которой нео­
граниченно господствовал сильный самец. Я попытался показать,
что судьбы этой орды оставили в истории человеческой эволю­
ции неизгладимые следы; и, в особенности, что развитие тотемиз­
ма, заключающего в себе зачатки религии, нравственности и соци­
ального расчленения, связано с насильственным умерщвлением
возглавителя и превращением отцовской орды в братскую общи­
ну. Конечно, это только гипотеза, как и столь многие другие, с
помощью которых исследователи доисторического периода пы­
таются осветить тьму первобытных времен, - «just so story», как
остроумно назвал ее один отнюдь не недружелюбный английский
критик - но я думаю, что такой гипотезе делает честь, если она
оказывается пригодной вносить связанность и понимание во все
новые области.
Человеческие массы опять-таки показывают нам знакомую
картину одного всесильного среди толпы равных сотоварищей,
картину, которая имеется и в нашем представлении о первобыт­
ной орде. Психология этой массы, как мы ее знаем из часто про­
водившихся описаний, а именно исчезновение сознательной обо­
собленной личности, ориентация мыслей и чувств в одинаковых с

175
другими направлениях, преобладание аффективности и бес­
сознательной душевной сферы, склонность к немедленному вы­
полнению - внезапных намерений - все это соответствует состоя­
нию регресса к примитивной душевной деятельности, какая на­
прашивается для характеристики именно первобытной орды1.
Масса кажется нам вновь ожившей первобытной ордой. Так
же как в каждом отдельном индивиде первобытный человек фак­
тически сохранился, так и из любой человеческой толпы может
снова возникнуть первобытная орда; поскольку массообразова-
ние обычно владеет умами людей, мы в нем узнаем продолжение
первобытной орды. Мы должны сделать вывод, что психология
массы является древнейшей психологией человечества, все, что
мы, пренебрегая всеми остатками массы, изолировали как психо­
логию индивидуальности, выделилось лишь позднее, постепенно и,
так сказать, все еще только частично, из древней массовой психо­
логии. Мы еще попытаемся установить исходную точку этого
развития.
Дальнейшие размышления указывают нам, в каком пункте это
утверждение нуждается в поправке. Индивидуальная психоло­
гия, должно быть, по меньшей мере такой же давности, как и
психология массовая, ибо с самого начала существовало две пси­
хологии одна - психология массовых индивидов, другая - психо­
логия отца, возглавителя, вождя. Отдельные индивиды массы были
так же связаны, как и сегодня, отец же первобытной орды был
свободен. Его интеллектуальные акты были и в обособленности
сильны и независимы, его воля не нуждалась в подтверждении

1 Для первобытной орды особенно характерно то, что мы описывали

ранее при общей характеристике людей. Воля отдельного индивида
была слишком слаба, он не отваживался на действие. Никакие другие
импульсы, кроме коллективных, не осуществлялись, была только об­
щая воля, не было воли отдельной. Представление не осмеливалось
обратиться в волю, если не укреплялось сознанием своего всеобщего
распространения. Эта слабость представления объясняется силой эмо­
циональной связи, общей для всех, но сюда привходят однородность
жизненных условий и отсутствие Частной собственности, определяя од­
нообразие у отдельных индивидов психических актов. Также и экспе­
риментальные потребности, как это можно заметить у детей и солдат, не
исключают общности. Одно могущественное исключение составляет
половой акт, в котором третий по меньшей мере излишен, в крайнем же
случае осужден на мучительное выживание. О реакции сексуальной
потребности (генитального удовлетворения) на стадность (см. ниже).
176
волей других. Следовательно, мы полагаем, что его «Я» было в
малой степени связано либидинозно, он не любил никого, кроме
себя, а других лишь постольку, поскольку они служили его по­
требностям. Его «Я» не отдавало объектам никаких излишков.
На заре истории человечества он был тем сверхчеловеком,
которого Ницше ожидал лишь от будущего. Еще и теперь массо­
вые индивиды нуждаются в иллюзии, что все они равным и спра­
ведливым образом любимы вождем, сам же вождь никого любить
не обязан, он имеет право быть господского нрава, абсолютно
нарцистическим, но уверенным в себе и самостоятельным. Мы
знаем, что любовь ограничивает нарциссизм, и могли бы доказать,
каким образом, благодаря этому своему воздействию, любовь ста­
ла культурным фактором.
Праотец орды еще не был бессмертным, каковым он позже
стал через обожествление. Когда он умирал, его надлежало заме­
нять; его место занимал, вероятно, один из младших сыновей, быв­
ший до той поры массовым индивидом, как и всякий другой.
Должна, следовательно, существовать возможность для превра­
щения психологии массы в психологию индивидуальную, должно
быть найдено условие, при котором это превращение совершает­
ся легко, как это возможно у пчел, в случае надобности выращи­
вающих из личинки вместо рабочей пчелы королеву. В таком
случае можно себе представить лишь одно: праотец препятство­
вал удовлетворению прямых сексуальных потребностей своих
сыновей; он принуждал их к воздержанию и, следовательно, к
эмоциональным связям с ним и друг с другом, которые могли
вырастать из стремлений с заторможенной сексуальной целью.
Он, так сказать, вынуждал их к массовой психологии. Его сексу­
альная зависть и нетерпимость стали в конце концов причиной
массовой психологии1.
Тому, кто становился его наследником, давалась также воз­
можность сексуального удовлетворения и выхода тем самым из
условий массовой психологии. Фиксация любви на женщине, воз­
можность удовлетворения без отсрочки и накапливания энергии
положило конец значению целезаторможенных сексуальных стрем­
лений и допускало нарастание нарциссизма всегда до одинаково-

1 Можно также предположить, что изгнанные сыновья, разлученные

с отцом, от идентификации друг с другом перешли к гомосексуальной
объектной любви и таким образом добились свободы для убийства отца.
177
го уровня. К этому взаимоотношению любви и формирования
характера мы вернемся в дополнительной главе.
Как нечто особо поучительное отметим еще то, как конститу­
ция первобытной орды относится к организации, посредством ко­
торой - не говоря о средствах принудительных -искусственная
масса держится в руках. На примере войска и церкви мы видели,
что этим средством является иллюзия, будто вождь любит каж­
дого равным и справедливым образом. Это-то и есть идеалисти­
ческая переработка условий первобытной орды, где все сыновья
знали, что их одинаково преследует отец, и одинаково его боя­
лись. Уже следующая форма человеческого общества, тотемисти­
ческий клан, имеет предпосылкой это преобразование, на котором
построены все социальные обязанности. Неистощимая сила се­
мьи, как естественного массообразования, основана на том, что эта
необходимая предпосылка равной любви отца в ее случае дей­
ствительно может быть оправдана.
Но мы ожидаем еще большего от сведения массы к первобыт­
ной орде. В массообразовании это должно нам также объяснить
еще то непонятное, таинственное, что скрывается за загадочными
словами гипноз и внушение. И мне думается, это возможно. Вспом­
ним, что гипнозу присуще нечто прямо-таки жуткое; характер же
этой жути указывает на что-то старое, нам хорошо знакомое, что
подверглось вытеснению. Подумаем, как гипноз производится.
Гипнотизер утверждает, что обладает таинственной силой, похи­
щающей собственную волю субъекта, или же, что то же самое,
субъект гипнотизера таковым считает Эта таинственная сила, в
обиходе еще часто называемая животным магнетизмом, наверное,
та же, что у примитивных народов считается источником табу, та
же, что исходит от королей и главарей и делает приближение к
ним опасным (М апа). Гипнотизер якобы этой силой владеет; а
как он ее выявляет? Требуя смотреть ему в глаза, он, что очень
типично, гипнотизирует своим взглядом. Но ведь как раз взгляд
вождя для примитивного человека опасен и невыносим, как впос­
ледствии взгляд божества для смертного. Еще Моисей должен
был выступить в качестве посредника между своим народом и
Иеговой, ибо народ не мог бы выдержать лика Божьего, когда же
Моисей возвращается после общения с Богом, лицо его сияет,
часть «Мапа» перешла на него, как это и бывало у посредника
примитивных народов.
Гипноз, правда, можно вызывать и другими способами, что

178
вводит в заблуждение и дало повод к неудовлетворительным
физиологическим теориям; гипноз, например, может быть вызван
фиксацией на блестящем предмете или монотонном шуме. В
действительности же эти приемы служат лишь отвлечению и при­
ковыванию сознательного внимания. Создается ситуация, в кото­
рой гипнотизер будто бы говорит данному лицу: «Теперь зани­
майтесь исключительно моей особой, остальной мир совершение
неинтересен». Было бы, конечно, технически нецелесообразно, если
бы гипнотизер произносил такие речи; именно это вырвало бы
субъекта из его бессознательной установки и вызвало бы его
сознательное сопротивление. Гипнотизер избегает направлять
сознательное мышление субъекта на свои намерения; подопыт­
ное лицо погружается в деятельность, при которой мир должен
казаться неинтересным, причем это лицо бессознательно
концентрирует все свое внимание на гипнотизере, устанавливает
с ним связь и готовность к перенесению внутренних процессов.
Косвенные методы гипнотизирования, подобно некоторым при­
емам шуток, направлены на то, чтобы задержать известные разме­
щения психической энергии, которые помешали бы ходу бессоз­
нательного процесса, и приводят в конечном итоге к той же цели,
как и прямые влияния при помощи пристального взгляда и по­
глаживания1.
Ференчи правильно установил, что гипнотизер, давая приказа­
ние заснуть, что часто делается при вводе в гипноз, занимает
место родителей. Он думает, что следует различать два вида гип­
ноза - вкрадчиво успокаивающий - приписываемый им материн-

1Ситуация, в которой подопытное лицо-бессознательно установлено

на гипнотизера и в то же время сознательно занято однообразными и
неинтересными наблюдениями, находит себе параллель в случаях пси­
хоаналитического лечения, о котором здесь следует упомянуть. В каж­
дом анализе хотя бы раз бывает случай, когда пациент упрямо заявляет,
что сейчас ему решительно ничего не приходит в голову. Его свобод­
ные ассоциации обрываются, и средства, которыми их обычно вызыва­
ют, остаются безуспешными. Если врач настаивает на ответе, пациент,
наконец, говорит, что он думает о виде, открывающемся из окна врачеб­
ной комнаты, об обоях на стене перед ним или о свисающей с потолка
газовой лампе. Тогда сейчас же видишь, что он находится на пути к
перенесению внутренних процессов и занят пока еще бессознательными
мыслями, относящимися к врачу, что приостановка свободных ассоци­
аций пациента исчезает, как только ему дается соответствующее объяс­
нение.
179
скому прототипу, или угрожающий, приписываемый прототипу от­
цовскому. Но ведь приказание заснуть означает в гипнозе не что
иное, как отключение от всякого интереса к миру и сосредоточе­
ние на личности гипнотизера; так это субъектом и понимается,
потому что в этом отвлечении интереса от окружающего мира
заключается психологическая характеристика сна и на ней осно­
вана родственность сна с гипнотическим состоянием.
Гипнотизер, таким образом, применяя свои методы, будит у
субъекта часть его архаического наследия, которое проявлялось
и по отношению к родителям, в отношении же отца снова индиви­
дуально оживало: представление о сверхмогущественной и опас­
ной личности, по отношению к которой можно было занять лишь
пассивно-мазохистскую позицию, которой нужно было отдать свою
волю и быть с которой наедине, «попасться на глаза», казалось
рискованным предприятием. Только так мы и можем представить
себе отношение отдельного человека первобытной орды к праот­
цу. Как нам известно из других реакций, отдельный человек со­
хранил в различной степени способность к оживлению столь дав­
них положений. Однако сознание, что гипноз является всего лишь
игрой, лживым обновлением тех древних впечатлений, может все
же сохраниться и повлечь за собою сопротивление против слиш­
ком серьезных последствий гипнотической потери воли.
Жуткий, принудительный характер массообразования, прояв­
ляющийся в феноменах внушения, - можно, значит, по праву
объяснить его происхождением от первобытной орды. Вождь
массы - все еще праотец, к которому все преисполнены страха,
масса все еще хочет, чтобы ею управляла неограниченная власть,
страстно ищет авторитета; она, по выражению Ле Бона, жаждет
подчинения. Праотец - идеал массы, который вместо «Идеала Я»
владеет человеческим «Я». Гипноз по праву может быть назван
«массой из двух»; внушение же можно только определить как
убеждение, основанное не на восприятии и мыслительной работе,
а на эротической связи1.

1 Следует, как мне думается, подчеркнуть, что пояснение той главы

дает нам повод вернуться от бернгеймовского толкования гипноза к
толкованию более старому и наивному Согласно Бернгейму, все гипно­
тические феномены выводятся из далее необъяснимого момента внуше­
ния Мы приходим к выводу, что внушение есть частичное явление гип­
нотического состояния, а оно, в свою очередь, имеет прекрасное обосно­
вание в бессознательно сохраненном из праистории человеческой се­
мьи предрасположении.
180
 XI
ОДНА СТУПЕНЬ В ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ «Я»
Если рассматривать жизнь отдельного человека нашего вре­
мени, пользуясь дополняющими друг друга описаниями массовой
психологии, то ввиду множества осложнений можно потерять
мужество и не решиться на обобщающее изложение. Каждый
отдельный человек является составной частью многих масс, он с
разных сторон связан идентификацией и создал свой «Идеал Я»
по различнейшим образцам. Таким образом, отдельный человек
участник многих массовых душ - своей расы, сословия, церковной
общины, государственности и т.д., и сверх этого может подняться
до частицы самостоятельности и оригинальности. Эти постоян­
ные и прочные массовые формации со своим равномерно для­
щимся воздействием меньше бросаются в глаза, чем наскоро об­
разовавшиеся текучие массы, на примере которых Ле Бон начер­
тал блестящую психологическую характеристику массовой души,
и в этих шумных, эфемерных массах, которые будто бы наслои­
лись на первых, как раз происходит чудо: только что признанное
нами, как индивидуальное развитие, бесследно, хотя и временно,
исчезает.
Мы поняли это чудо так, что отдельный человек отказывается
от своего «Идеала Я» и заменяет его массовым идеалом, вопло­
щенным в вожде. Оговоримся, что это чудо не во всех случаях
одинаково велико. Отграничение «Я» от «Идеала Я» у многих
индивидов не зашло слишком далеко, оба еще легко совпадают,
«Я» часто еще сохраняет прежнее нарцистическое самодовольство.
Это обстоятельство весьма облегчает выбор вождя. Нередко
ему всего лишь нужно обладать типичными качествами этих ин­
дивидов в особенно остром и чистом чекане и производить впе­
чатление большей силы и либидинозной свободы, и сразу на это
откликается потребность в сильном властелине и наделяет его
сверхсилой, на которую он и не стал бы претендовать. Другие
индивиды, идеал которых не воплотился бы в нем без дальней­
ших поправок, вовлекаются «внушением», т.е. путем идентификации.
То, что мы смогли добавить для объяснения либидинозной
структуры массы, сводится, как мы видим, к различию между «Я»
и «Идеалом Я» и возможному на этой почве двойному виду
связи идентификации и замещению «Идеала Я» объектом.

181
Предположение такой ступени в «Я» в качестве первого шага к
анализу «Я» должно постепенно подтвердить свою обоснованность
в различнейших областях психологии. В моем труде «К введе­
нию нарциссизма» я объединил, в поддержку этого тезиса, преж­
де всего то, что можно было почерпнуть из патологического
материала. Можно, однако, ожидать, что при дальнейшем углубле­
нии в психологию психозов его значение окажется еще большим.
Подумаем о том, что «Я» становится теперь в положение объекта
по отношению к развившемуся из него «Идеалу Я»; возможно,
что все взаимодействия между внешним объектом и совокупным
«Я», о которых мы узнали в учении о неврозах, снова повторяют­
ся на этой новой арене внутри человеческого «Я».
Здесь я прослежу лишь один из выводов, возможных, исходя
из этой точки зрения, и продолжу пояснение проблемы, которую
в другом месте должен был оставить неразрешенной.
Каждая из психических дифференцировок, с которыми мы
ознакомились, представляет новую трудность для психической
функции, повышает ее лабильность и может быть исходной точ­
кой отказа функции, т.е. заболевания. Родившись, мы сделали шаг
от абсолютного нарциссизма к восприятию изменчивого внешне­
го мира и к началу нахождения объекта; а с этим связано то, что
мы длительно не выносим этого нового состояния, что мы перио­
дически аннулируем его и во сне возвращаемся в прежнее состо­
яние отсутствия раздражений и к избеганию объекта. Правда,
при этом мы следуем сигналу внешнего мира, который своей
периодической сменой дня и ночи временно ограждает нас от
большей части действующих на нас раздражений. Второй пример,
имеющий большое значение для патологии, не подчинен подобно­
му ограничению. В процессе нашего развития мы производили
разделение нашего душевного мира на связное «Я» и на часть,
оставленную вне его, бессознательно вытесненную: и мы знаем,
что устойчивость этого достижения подвержена постоянным по­
трясениям. Во сне и при неврозе эта изгнанная часть снова ищет
доступа, стуча у врат, охраняемая сопротивлениями, в состоянии
же бодрствующего здоровья мы пользуемся особыми приемами,
чтобы временно допустить в наше «Я», обходя сопротивления и
наслаждаясь этим, то, что нами было вытеснено. В этом свете
можно рассматривать остроты и юмор отчасти и комическое во­
обще. Каждый знаток психологии неврозов припомнит похожие

182
примеры меньшего значения» но я спешу перейти к входившему в
мои намерения практическому применению.
Вполне представимо, что и разделение на «Я» и «Идеал Я» не
может выноситься длительно и временами должно проходить
обратный процесс. При всех отречениях и ограничениях, налагае­
мых на «Я», периодический прорыв запрещений является прави­
лом, как на это указывает установление праздников, которые ведь,
по сути своей, не что иное, как предложенные законом эксцессы;
это чувство освобождения придает им характер веселья. Сатур­
налии римлян и современный карнавал совпадают в этой суще­
ственной черте с празднествами примитивных народов, которые
обычно завершаются всякого рода распутством при нарушении
священнейших законов. Но «Идеал Я» охватывает сумму всех
ограничений, которым должно подчиняться «Я»; поэтому отмена
идеала должна бы быть грандиозным празднеством для «Я», ко­
торое опять могло бы быть довольным самим собой1.
Если что-нибудь в «Я» совпадает с «Идеалом Я», всегда бу­
дет присутствовать ощущение триумфа. Чувство виновности (и
чувство неполноценности) может также быть понято как выра­
жение напряженности между «Я» и идеалом.
Как известно, есть люди, у которых общая настроенность пе­
риодически колеблется, чрезмерная депрессия через известное
среднее состояние переходит в повышенное самочувствие, и при­
том эти колебания проходят в очень различных больших ампли­
тудах, от еле заметного до тех крайностей, которые в качестве
меланхолии и мании в высшей степени мучительно и вредоносно
нарушают жизнь таких людей. В типичных случаях этого цикли­
ческого расстройства внешние причины, по-видимому, не имеют
решающего значения; что касается внутренних мотивов, их мы
находим не больше, и они не иные, чем у всех других. Поэтому
образовалась привычка рассматривать эти случаи как непсихо­
генные. О других, совершенно похожих случаях циклического
расстройства, которые, однако, легко вывести из душевных травм,
речь будет ниже.
Обоснование этих спонтанных колебаний настроения, следова­
тельно, неизвестно; механизм, сменяющий меланхолию манией, нам

1Троттер выводит вытеснение из стадного инстинкта Но это скорее

иное изложение, чем противоречие когда во «Введении нарциссизма» я
говорю со стороны «Я» создание идеала было бы условием вытеснения.
183
непонятен. Это, наверное, как раз те больные, по отношению к
которым могла бы оправдаться наша догадка, что их «Идеал Я»
на время растворяется в «Я», после того, как до того он власт­
вовал особенно сурово.
Во избежание неясностей запомним следующее: на основе на­
шего анализа «Я» достоверно выяснено, что в случаях мании
«Я» и «Идеал Я» сливаются, так что в настроении триумфа и
довольства собой, не нарушаемом самокритикой, данное лицо мо­
жет наслаждаться устранением задержек, устранением учета чу­
жих интересов и упреков самому себе. Менее очевидно, но до­
вольно вероятно, что несчастье меланхолика есть выражение ост­
рого раскола между обеими инстанциями «Я», при котором чрез­
мерно чувствительный идеал беспощадно проявляет свое осуж­
дение «Я» в виде самоунижения и мании неполноценности. Оста­
ется лишь вопрос, следует ли искать причину этих измененных
отношений между «Я» и «Идеалом Я» в вышеустановленных
периодических возмущениях против новой институции или же за
это ответственны иные обстоятельства.
Переход к мании не является необходимой чертой в истории
болезни меланхолической депрессии. Бывают простые, единич­
ные, а также периодически повторяющиеся меланхолии, никогда
такого исхода не имеющие. С другой стороны, существуют ме­
ланхолии, в которых повод, по-видимому, играет этиологическую
роль. Таковы меланхолии после утраты любимого объекта, будь
то вследствие его смерти или вследствие обстоятельств, выну­
дивших отступление либидо от объекта. Такая психогенная ме­
ланхолия так же может перейти в манию, и цикл этот может
многократно повториться, как и при якобы спонтанной меланхо­
лии. Итак, соотношения здесь довольно неясны, тем более, что до
сих пор лишь немногие формы и случаи меланхолии подверга­
лись психоаналитическому исследованию. Пока мы понимаем лишь
те случаи, в которых от объекта отказались ввиду того, что он
оказался недостойным любви. Путем идентификации он затем
снова в «Я» утверждается и подвергается строгому суду со сто­
роны «Идеала Я». Упреки и агрессии против объекта выявляют­
ся в виде меланхолических упреков самому себе1.

1 Говоря точнее они скрываются за упреками собственному «Я»,

придают им ту твердь, упорство и неопровержимость, которыми отлича­
ются самоупреки меланхоликов.
184
 И при такой меланхолии возможен переход к мании; следова­
тельно, эта возможность является чертой, не зависящей от осталь­
ных признаков картины болезни.
Я не вижу затруднений для того, чтобы момент периодического
возмущения «Я» против «Идеала Я» принять во внимание при
обоих видах меланхолии, как психогенной, так и спонтанной. При
спонтанной можно предположить, что «Идеал Я» склонен к осо­
бой суровости, которая затем автоматически влечет за собой вре­
менное его упразднение. При психогенной меланхолии «Я» под­
стрекается к возмущению дурным обращением с ним его идеала,
которому «Я» подвергается в случае идентификации с отвергну­
тым объектом.

XII
ДОПОЛНЕНИЯ
В процессе исследования, временно заканчивающемся, нам от­
крылись различные побочные пути, которых мы сначала избега­
ли, но на которых мы нередко находили возможности распознава­
ния: кое-что из упущенного мы теперь наверстываем.
А) Разница между индентификацией «Я» и заменой «Идеала
Я» объектом находит интересное пояснение в двух больших ис­
кусственных массах, которые мы недавно изучали - в войске и
христианской церкви.
Очевидно, что солдат своим идеалом делает своего начальни­
ка, т.е. собственно говоря, полководца, идентифицируясь одновре­
менно с себе равными и выводя из этой общности «Я» обяза­
тельства товарищества - для взаимной помощи и распределения
имущества. Но он становится смешон, когда хочет идентифици­
роваться с полководцем. Стрелок в лагере Валленштейна насме­
хается по этому поводу над вахмистром.
И в покашливании, и в плевке
Удачно ему подражаете!..
Иначе обстоит дело в католической церкви. Каждый христиа­
нин любит Христа как свой идеал, и, кроме того, чувствует себя
связанным идентификацией с другими христианами. Но церковь
требует от него большего. Он, сверх того, должен идентифициро­
ваться с Христом и любить других христиан так, как любил их

185
Христос. Таким образом, церковь в обоих случаях требует вос­
полнения либидинозной позиции, данной массообразованием. Иден­
тификация должна присоединяться в случаях, где произошел
выбор объекта; а объектная любовь - в случаях, где уже имеется
идентификация. Это «большее» явно выходит за пределы кон­
ституции массы. Можно быть хорошим христианином и все-таки
быть далеким от мысли поставить себя на место Христа, любить,
подобно ему, всех людей. Необязательно ведь слабому смертно­
му требовать от себя величия души и силы любви Спасителя. Но
это дальнейшее развитие распределения либидо в массе является,
вероятно, тем моментом, на котором Церковь основывает свои
притязания на достижение высшей нравственности.
Б) Мы говорили о возможности указать в психическом раз­
витии человечества тот момент, когда и для отдельного индивида
состоялся прогресс от массовой психологии к психологии инди­
видуальной1.
Для этого мы должны снова коротко вернуться к научному
мифу об отце первобытной орды. Позже он был возвеличен как
творец мира и имел на это право, так как породил всех сыновей,
которые образовали первую массу. Для каждого из них он был
идеалом, его одновременно боялись и почитали, что позднее со­
здало понятие «табу». Как-то раз эта толпа объединилась, убила
отца и растерзала. Никто из массовых победителей не мог занять
его места, а если кто-либо и пытался, то борьба возобновлялась
до тех пор, пока они не поняли, что все они должны от отцовско­
го наследия отказаться. Тогда они основали тотемистическое брат­
ство, где все обладали равными правами и были связаны тотеми­
стическими запретами, которые должны были сохранить память
об убийстве и его искупить. Но недовольство достигнутым оста­
лось и положило начало новому развитию событий. Постепенно
объединение в братство пришло к некоему восстановлению пре­
жнего положения на новом уровне: мужчина снова стал главой
семьи и сломил привилегию женского господства, установивше­
гося в безотцовские времена. В виде возмещения были, может
быть, тогда признаны материнские божества; для ограждения ма­
тери их жрецы кастрировались, по примеру, который когда-то да­
вался отцом первобытной орды; новая семья была, однако, лишь

1 Изложенное здесь находится под влиянием обмена мыслей с O tto

Rank'oM.

186
тенью прежней, отцов было много, и каждый из них был ограни­
чен правами другого.
Страстная тоска, связанная с уроном, побудила тогда отдель­
ного индивида отделиться от массы и мысленно восстановить
себя в роли отца. Совершивший этот шаг был первым эпическим
поэтом; он достиг этого в области фантазии. Поэт подменил
действительность в соответствии со своей мечтой. Он положил
начало героическому мифу. Героем был убивший отца один на
один, отца, который в мифе фигурирует еще в виде тотемистичес­
кого чудовища. Как раньше отец был первым идеалом мальчика,
так поэт теперь создал в герое, которому надлежит заменить отца,
первый «Идеал Я». Звеном с новосозданным героем был, веро­
ятно, младший сын, любимец матери, которого она оберегала от
отцовской ревности, и который во времена первобытной орды
стал преемником отца. В ложном опоэтизировании, изображаю­
щем первобытное время, женщина, являвшаяся наградой за побе­
ду и соблазном к убийству, стала, вероятно, совратительницей и
подстрекательницей к злодеянию.
Герой претендует на единоличное совершение поступка, на что
отважилась бы, конечно, только орда в целом. Однако, по замеча­
нию Ранка, сказка сохранила отчетливые следы скрытого истин­
ного положения вещей... Ибо так часто случается, что герой,
которому предстоит трудное задание, чаще всего это младший
сын, который в присутствии суррогата отца притворяется дурач­
ком, т.е. неопасным - может выполнить эту задачу только с помо­
щью стайки маленьких зверьков (муравьев, пчел). Это - братья
первобытной орды; ведь и в символике сновидений насекомые и
паразиты означают сестер и братьев (из презрительного отноше­
ния, как к маленьким детям). Кроме того, каждое из заданий
мифа и сказки легко распознать как замену героического поступка.
Миф, таким образом, является тем шагом, при помощи которо­
го отдельный индивид выходит из массовой психологии. Первым
мифом, несомненно, был миф психологический, миф героический;
пояснительный миф о природе возник, вероятно, много позже.
Поэт, сделавший этот шаг и отделившийся таким образом в своей
фантазии от массы, умеет, по дальнейшему замечанию Ранка, в
реальной жизни все же к ней вернуться. Ведь он приходя и
рассказывает этой массе подвиги созданного им героя. В сущно­
сти, этот герой не кто иной, как он сам. Тем самым он снижается
до уровня реальности, а своих слушателей возвышает до уровня

187
фантазии. Но слушатели понимают поэта: на почве того же само­
го тоскующе завистливого отношения к праотцу они могут иден­
тифицировать себя с героем.
Лживость мифа завершается обожествлением героя. Обоже­
ствленный герой был, может быть, прежде Бога-отца, являясь пред­
шественником возвращения праотца в качестве божества. Хро­
нологически прогрессия божеств была бы тогда следующей: бо­
гиня материнства - герой - Бог-отец. Но лишь с возвышением
незабвенного праотца божество приобрело черты, знакомые нам
и поныне1.
В) В той статье мы много говорили о прямых заторможенных
в отношении цели сексуальных первичных позывах и смеем на­
деяться, что это разграничение не вызовет больших возражений.
Однако подробное рассмотрение будет не лишним, даже если оно
большею частью повторяет уже заранее изложенное.
Либидинозное развитие ребенка дало нам первый и, вместе с
тем, лучший пример заторможенных в отношении цели сексуаль­
ных первичных позывов. Все те чувства, которые ребенок пита­
ет к своим родителям и опекающим его лицам, находят свое
беспрепятственное продолжение в желаниях, выражающих его
сексуальные стремления. Ребенок требует от этих любимых лиц
всех нежностей, которые ему знакомы; он хочет их целовать,
прикасаться к ним, разглядывать, хочет видеть их гениталии и
присутствовать при интимных действиях экскрементации; он обе­
щает жениться на матери или няне, чтобы он под этим ни подра­
зумевал; он намеревается родить отцу ребенка и т.д. Прямое
наблюдение, как и дальнейшее психоаналитическое проникновение
в рудименты детства, не оставляют никакого сомнения в непос­
редственном слиянии нежных и ревнивых чувств с сексуальны­
ми намерениями, а также показывают нам, сколь основательно
ребенок делает любимое лицо объектом всех своих еще неверно
направленных сексуальных стремлений. (Ср.: Sexual-theorie).
Это первый вид детской любви, типически подчиненный Эди­
пову комплексу, с началом латентного периода уничтожается, как
известно, толчком вытеснения. Остаток любовных чувств прояв­
ляется в чисто нежной эмоциональной связи, направленной на те

1 В этом сокращенном изложении мне пришлось отказаться от лю­

бых материалов из саги, мифа, сказки, истории нравов и т.д., которые
можно было бы использовать для обоснования этой конструкции.
188
же самые лица, но эта связь уже не может быть описана как
«сексуальная». Психоанализ, который просвечивает глубины пси­
хической жизни, без труда может доказать, что и сексуальные
связи первых детских лет продолжают существовать, но уже в
вытесненном и бессознательном виде. На основе психоанализа
мы имеем смелость утверждать, что везде, где мы встречаем не­
жное чувство, оно является преемником вполне «чувственной»
объектной связи с данным лицом или же со взятым за его прото­
тип (его Imago). Правда* без особого исследования нельзя уста­
новить, является ли это предшествующее полнокровное сексуаль­
ное стремление в данном случае вытесненным или же оно уже
себя истощило. Чтобы еще отчетливее выразить сказанное: уста­
новлено, что это сексуальное стремление еще имеется как форма
возможность, и путем регресса может быть снова заряжено,
активировано; остается еще вопрос, на который не всегда можно
ответить: какую заряженность и действенность оно еще имеет в
настоящее время. При этом в равной степени надо остерегаться,
двух источников ошибок: как Сциллы - недооценки вытесненно­
го бессознательного, так и Харибды - склонности измерять нор­
мальное обязательно масштабами патологического.
Психологии, которая не хочет или не в силах проникнуть в
глубины вытесненного, нежные эмоциональные связи во всяком
случае представляются выражением стремлений, не направлен­
ных к сексуальной цели, хотя бы они и произрастали из стремле­
ний, эту цель имевших1.
Мы вправе сказать, что эти стремления отклонились от этих
сексуальных целей, хотя и трудно удовлетворить требованиям
метапсихологии при изображении такого отклонения от цели.
Впрочем, эти заторможенные в отношении цели первичные позы­
вы все еще сохраняют некоторые из непосредственно сексуаль­
ных целей; и нежно любящий, и друг, и поклонник ищут телесной
близости или возможности видеть любимого человека, любимого
хотя бы только в «паулинистическом» смысле. Если нам жела­
тельно, мы можем признать в этом отклонении начало сублимации
сексуальных первичных позывов или же раздвинуть границы
последних еще более. Заторможенные в смысле цели сексуаль­
ные первичные позывы имеют перед незаторможенными боль­
шое функциональное преимущество, так как они, собственно го-

1Враждебные чувства имеют несомненно более сложное построение.

189
воря, неспособны к полному удовлетворению; они особенно при­
годны для создания длительных связей, в то время как прямо
сексуальные при удовлетворении каждый раз теряют свою энер­
гию и должны ждать ее возобновления путем нового накопления
сексуального либидо, причем за это время может произойти сме­
на объекта. Заторможенные первичные позывы способны к лю­
бой мере смешения с незаторможенными, могут опять в них пре­
вратиться так же, как они от них изошли. Известно, как легко из
эмоциональных отношений дружеского характера, основанных на
признании и восхищении, между учителем и ученицей, артистом и
восхищенной слушательницей, особенно у женщин, возникают эро­
тические желания (у Мольера: Embrassez-moi pour Г ат о и г du
Grec). Да, возникновение таких, сначала непреднамеренных, эмо­
циональных связей напрямик приводит к проторенной дорожке
сексуального выбора объекта. В своей статье Пфистер показал
явный, конечно, не единичный пример, как легко даже интенсив­
ной религиозной связи превратиться в пылкое сексуальное воз­
буждение А, с другой стороны, и переход прямых, самих по себе
непродолжительных, сексуальных стремлений в прочную, чисто
нежную связь представляет собой нечто весьма обычное, и упро­
чение брака, заключенного по влюбленной страсти, имеет боль­
шею частью своей подосновой этот процесс.
Мы, конечно, не удивимся, если услышим, что заторможенные
в отношении цели сексуальные стремления возникают из прямых
сексуальных в тех случаях, когда к достижению сексуальной цели
имеются внутренние или внешние препятствия. Вытеснение латент­
ного периода есть такое внутреннее - или лучше сказать ставшее
внутренним - препятствие. Относительно отца первобытной орды
мы предположили, что своей сексуальной нетерпимостью он при­
нуждает всех своих сыновей к воздержанию и этим путем толка­
ет их к заторможенным в отношении цели связям; за собой он
оставляет право свободного сексуального наслаждения и, тем са­
мым, остается несвязанным. Все связи, на которых основана мас­
са, имеют природу заторможенных в отношении цепи первичных
позывов. Но этим самым мы приблизились к разбору новой темы,
которая обсуждает отношение прямых сексуальных целей к мас-
сообразованию.
Г) Последние два замечания уже подготовили нас к призна­
нию, что прямые сексуальные стремления неблагоприятны для
массообразования. Правда, и в истории развития семьи существо-

190
вали массовые отношения сексуальной любви (групповой брак),
но чем важнее становилась для «Я» половая любовь, чем больше
развивалась в ней влюбленность, тем настоятельнее эта любовь
требовала своего ограничения двумя лицами - uuna cum uno -
ограничения, предписанного природой генитальной цели. Полига­
мические склонности были вынуждены довольствоваться
последовательной сменой объектов.
Оба лица, сходящиеся в целях сексуального удовлетворения,
ища уединения, демонстрируют против стадного инстинкта, про­
тив чувства массовости, они ищут одиночества. Чем больше они
влюблены, тем менее они нуждаются в ком-либо, помимо друг
друга. Отказ от влияния массы выражается в чувстве стыдливо­
сти. Крайне пылкое чувство ревности возникает как охрана сек­
суального выбора объекта от вторжения массовой связи. Только
в том случае, когда нежный, т.е. личный фактор любовного отно­
шения совершенно стушевывается перед чувственным, возможно
любовное общение пары в присутствии других лиц или же, напо­
добие оргии, одновременные сексуальные акты внутри группы.
Но это регресс к более раннему состоянию половых отношений,
при которых влюбленность еще не играла никакой роли и все
сексуальные объекты рассматривались как равноценные. При­
мерно в духе злого выражения Бернарда Шоу, что быть влюб­
ленным, значит неподобающим образом переоценивать разницу
между одной женщиной и другой.
Имеется достаточно указаний, что в сексуальные отношения
между мужчиной и женщиной влюбленность вошла лишь поздно,
так что соперничество между половой любовью и массовыми
связями также позднего развития. Теперь может показаться, что
это предположение не вяжется с нашим мифом о прасемье, ведь
предполагается, что толпу братьев толкает на отцеубийство их
любовь к матерям и сестрам, и трудно представить себе эту лю­
бовь иначе, как цельной, примитивной, т.е. как глубокое соедине­
ние нежной и чувственной любви. Однако при дальнейшем раз­
мышлении это возражение становится подтверждением. Одной
из реакций на отцеубийство было ведь установление тотемисти­
ческой экзогамии, запрещение каких бы то ни было сексуальных
отношений с женщинами семьи, которые были нежно любимы с
детства. Этим был загнан клин между нежными и чувственными
стремлениями мужчины, клин, и по сей день глубоко внедрявший­
ся в любовную жизнь мужчины. Вследствие этой экзогамии чув-

191
ственные потребности мужчин должны были довольствоваться
чужими и нелюбимыми женщинами.
В больших искусственных массах церкви и войске - для
женщин, как сексуального объекта, места нет. Любовные отноше­
ния мужчины и женщины находятся за пределами этих организа­
ций. Даже там, где образуются массы смешанные, состоящие из
мужчин и из женщин, половое различие не играет роли. Едва ли
имеет смысл задавать вопрос о гомосексуальной или гетеросек­
суальной природе либидо, соединяющего массы, так-как оно не
дифференцируется по полу и, что особенно важно, совершенно не
предусматривает целей генитальной организации либидо.
Для отдельного индивида, который в других отношениях ра­
створяется в массе, прямые сексуальные стремления все же час­
тично сохраняют какую-то индивидуальную деятельность. Там,
где они делаются господствующими, они каждую массовую фор­
мацию разлагают. Католическая церковь имеет обоснованные при­
чины, когда рекомендует своим верующим безбрачие и налагает
целибат на своих священников; но влюбленность часто толкала и
священников на выход из церкви. Подобным же образом лю­
бовь к женщине преодолевает массовые формации расы, нацио­
нального обособления и социального классового порядка и этим
самым выполняет культурно важные задачи. По-видимому, мож­
но быть уверенным, что гомосексуальная любовь гораздо лучше
согласуется с массовой связью даже и в тех случаях, когда она
проявляется как прямое сексуальное стремление; факт - приме­
чательный, объяснение которого завело бы нас очень далеко.
Психоаналитическое исследование психоневрозов учит нас, что
их симптомы следует выводить из прямых сексуальных стремле­
ний, которые были вытеснены, но остались активными. Мы мо­
жем усовершенствовать эту формулировку, добавив: или из та­
ких заторможенных в смысле цели стремлений, подавление кото­
рых полностью не удалось или же освободило место для воз­
врата к вытесненной сексуальной цели. С этим условием согласу­
ется, и то, что невроз делает больного асоциальным и удаляет его
из обычных массовых формаций. Можно сказать, что невроз
действует на массу так же разлагающе, как и влюбленность. Зато
можно наблюдать, что там, где произошел толчок к образованию
массы, неврозы слабеют и, по крайней мере на некоторое время,
могут, исчезнуть целиком. Вполне оправданы попытки использо­
вать это противоборство между неврозом и массообразованием

192
для терапевтических целей. Даже те, кто не сожалеет об исчезнове­
нии в современном культурном мире религиозных иллюзий, дол­
жны признать, что пока они были в силе, они служили наиболее
эффективной защитой от опасности невроза тем, кто был во вла­
сти этих иллюзий. Нетрудно также распознать, что все связи с
религиозно-мистическими или философско-мистическими секта­
ми и объединениями являются выражением косвенного лечения
разнообразных неврозов. Все это связано с контрастом прямых
и заторможенных в смысле цели сексуальных стремлений.
Если невротик предоставлен самому себе, он вынужден заме­
нять собственным симптомообразованием те большие массовые
формации, из которых он исключен. Он создает себе свой соб­
ственный фантастический мир, свою религию, свою бредовую си­
стему, повторяя таким образом человеческие институции в иска­
жении, которое отчетливо указывает на ярчайшее участие пря­
мых сексуальных стремлений.
Д) В заключение прибавим сравнительную оценку рассмот­
ренных нами состояний с точки зрения теории либидо, а именно:
состояния влюбленности, гипноза, массообразования и невроза:
Влюбленность зиждется на одновременном наличии прямых и
заторможенных в смысле цели сексуальных стремлений, причем
объект перетягивает на себя часть нарцистического либидо «Я».
Влюбленность вмещает только «Я» и объект.
Гипноз разделяет с влюбленностью ограничения этими двумя
лицами, но он основан исключительно на заторможенных в смыс­
ле цели сексуальных стремлениях и ставит объект на место «Иде­
ала Я».
В массе этот процесс умножен; масса совпадает с гипнозом в
природе объединяющих ее первичных позывов и в замене «Иде­
ала Я» объектом, но сюда присоединяется идентификация с дру­
гими индивидами, ставшая первоначально возможной благодаря
одинаковому отношению к объекту.
Оба состояния, как гипноз, так и массообразование, являются
наследственными осаждениями филогенеза человеческого либи­
до - гипноз как предрасположение, а масса, помимо этого, как
прямой пережиток. Замена прямых сексуальных стремлений стрем­
лениями в отношении цели заторможенными способствует в обо­
их, отделению «Я» от «Идеала Я», чему уже дано начало в со­
стоянии влюбленности.
Невроз из этого ряда выступает. И он основан на особеннос-

193
ти развития человеческого либидо - на прерванном латентным
периодом двойном начатке прямой сексуальной функции. В этом
отношении он имеет общий с гипнозом и массообразованием ха­
рактер регресса, при влюбленности не наличествующий. Невроз
всегда возникает там, где не вполне удался переход от прямых к
заторможенным в смысле цели сексуальных первичным позывам,
соответствуя конфликту между поглощенными «Я» первичными
позывами, которые через такое развитие прошли, и частицами тех
же первичных позывов, что из вытесненной бессознательной сферы
- так же, как и другие полностью вытесненные инстинктивные
порывы - стремятся к своему прямому удовлетворению. Невроз
необычайно богат содержанием, ибо охватывает всевозможные
отношения между «Я» и объектом, как те, где объект сохранен,
так и другие, в которых он покинут или восстановлен в самом
«Я», но точно так же и конфликтные отношения между «Я» и
его «Идеалом Я».
 ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ
Восстание масс1

Часть I
I. Скученность
В современной общественной жизни Европы есть - к добру ли,
к худу ли - один исключительно важный факт: вся власть в
обществе перешла к массам. Так как массы, по определению, не
должны и не могут управлять даже собственной судьбой, не гово­
ря уж о целом обществе, из этого следует, что Европа переживает
сейчас самый тяжелый кризис, какой только может постигнуть
народ, нацию и культуру. Такие кризисы уже не раз бывали в
истории, их признаки и последствия известны. Имя их также
известно - это восстание масс.
Чтобы понять это грозное явление, условимся, что такие слова,
как «восстание», «массы», «общественная власть» и т.п., мы не
будем толковать в узкополитическом смысле Общественная жизнь
далеко не исчерпывается политикой, у нее есть, даже прежде по­
литики, и другие аспекты - интеллектуальный, моральный, эконо­
мический, религиозный и др.; она охватывает все наши общие
привычки, вплоть до моды на одежду и развлечения.
Быть может, мы лучше всего уясним себе это историческое
явление, если начнем с одного внешнего факта нашей эпохи, кото­
рый просто бросается в глаза. Его легко опознать, но не так-то
легко в нем разобраться, и я назову его «скоплением» или «ску­
ченностью». Города переполнены людьми, дома - жильцами, отели
- приезжими, поезда - пассажирами, кафе - посетителями, улицы -
прохожими, приемные знаменитых врачей - пациентами, курорты -
купальщиками, театры - зрителями (если спектакль не слишком
старомоден). То, что раньше было так просто - найти себе место,
теперь становится вечной проблемой.

1 Вопросы философии. № 3, № 4. 1989.

195
7*
 Вот и все. Есть ли в нашей нынешней жизни что-нибудь более
простое, знакомое, обычное? Однако попробуем углубиться в этот
«простой факт», и мы будем поражены: подобно лучу света, про­
ходящему через призму, он даст нам целый спектр неожиданных
открытий и заключений.
Что же мы видим, что нас поражает? Мы видим толпу, которая
завладела и пользуется всеми просторами и всеми благами циви­
лизации. Но рассудок немедленно нас успокаивает: что ж тут
такого? Разве это не прекрасно? Ведь театр на то и построен,
чтобы места были заняты и зал наполнен. То же самое - с домами,
отелями, железной дорогой. Да, конечно. Но раньше все они не
были переполнены, а сейчас в них просто не войти. Как бы это
ни было логично и естественно, мы должны признать, что раньше
было иначе, и это оправдывает, по крайней мере в первый момент,
наше удивление.
Удивление, изумление - первый шаг к пониманию. Здесь сфе­
ра интеллектуала, его спорт, его утеха. Ему свойственно смотреть
на мир широко раскрытыми глазами. Все в мире странно и чу­
десно для широко раскрытых глаз. Способность удивляться не
дана футболисту, интеллектуал же - всегда в экстазе и видениях,
его отличительный признак - удивленные глаза. Потому-то древ­
ние и представляли себе Минерву совой.
Скученности, переполнения раньше почти не бывало. Почему
же теперь оно стало обычным?
Оно возникло не случайно. Пятнадцать лет тому назад общая
численность населения была почти та же, что и сейчас. После
войны она, казалось бы, должна была уменьшиться. Но здесь как
раз мы приходим к первому важному пункту. Индивиды, состав­
ляющие толпу, существовали и раньше, но не в толпе. Разбросан­
ные по свету в одиночку или мелкими группами, они вели раз­
дельную, уединенную жизнь. Каждый из них занимал свое место
- в деревне, в городке, в квартале большого города.
Теперь они появились все вместе, и куда ни взглянешь, всюду
видишь толпу. Повсюду? О нет, как раз в лучших местах, в мало-
мальски изысканных уголках нашей культуры, ранее доступных
только избранным, меньшинству.
Массы внезапно стали видны, они расположились в местах,
излюбленных «обществом». Они существовали и раньше, но ос­
тавались незаметными, занимая задний план социальной сцены;
теперь они вышли на авансцену, к самой рампе, на места главных

196
действующих лиц. Герои исчезли, остался хор.
Толпа - понятие количественное и видимое. Выражая ее в
терминах социологии, мы приходим к понятию социальной массы.
Всякое общество - это динамическое единство двух факторов,
меньшинств и массы. Меньшинства - это личности или группы
личностей особого, специального достоинства. Масса - это мно­
жество людей без особых достоинств. Это совсем не то же самое,
что рабочие, пролетариат. Масса - это средний, заурядный чело­
век. Таким образом, то, что раньше воспринималось как количе­
ство, теперь предстает перед нами как качество; оно становится
общим социальным признаком человека без индивидуальности,
ничем не отличающегося от других, безличного «общего типа».
Что мы выиграли от превращения количества в качество?
Очень просто: изучив «тип», мы сможем попять происхождение и
природу массы. Ясно, даже общеизвестно, что нормальное, есте­
ственное возникновение массы предполагает общность вкусов,
интересов, стиля жизни у составляющих ее индивидов. Могут
возразить, что это верно в отношении каждой социальной группы,
какой бы элитарной она себя ни считала. Правильно; но есть
существенная разница!
В тех группах, которые нельзя назвать массой, сплоченность
членов основана на таких вкусах, идеях, идеалах, которые исклю­
чают массовое распространение. Для образования любого мень­
шинства необходимо прежде всего, чтобы члены его отталкива­
лись от большинства но особым, хоть относительно личным моти­
вам. Согласованность внутри группы - фактор вторичный, ре­
зультат общего отталкивания. Это, так сказать, согласованность в
несогласии. Иногда такой характер группы выражен явно, при­
мер - англичане, назвавшие себя «нонконформистами», т.е. «не­
согласными», которых связывает только их несогласие с
большинством. Объединение меньшинства,, чтобы отделить себя
от большинства, - необходимая предпосылка его создания.
Строго говоря, принадлежность к массе - чисто психологичес­
кий признак, и вовсе не обязательно, чтобы субъект физически к
ней принадлежал. О каждом отдельном человеке можно сказать,
принадлежит он к массе или нет. Человек массы - это тот, кто не
ощущает в себе никакого особого дара или отличия от всех,
хорошего или дурного, кто чувствует, что он-«точь-в-точь, как все
остальные», и притом несколько этим не огорчен, наоборот, счаст­
лив чувствовать себя таким же, как все. Представим себе скром-

197
ного человека, который пытается определить свою ценность на
разных поприщах, испытывает свои способности там и тут и, на­
конец, приходит к заключению, что у него нет таланта ни к чему.
Такой человек будет чувствовать себя посредственностью, но ни­
когда не почувствует себя членом «массы».
Когда заходит речь об «избранном меньшинстве», лицемеры
сознательно искажают смысл этого выражения, притворяясь, буд­
то они не знают, что «избранный» - вовсе не «важный», т.е. тот,
кто считает себя выше остальных, а человек, который к себе
самому требовательней, чем к другим, даже если он лично и не
способен удовлетворить этим высоким требованиям. Несомнен­
но, самым глубоким и радикальным делением человечества на
группы было бы различение их по двум основным типам: на тех,
кто строг и требователен к себе самому («подвижники»), берет
на себя труд и долг, и тех, кто снисходителен к себе, доволен
собой, кто живет без усилий, не стараясь себя исправить и улуч­
шить, кто плывет по течению.
Это напоминает мне правоверный буддизм, который состоит
из двух различных религий: одной - более строгой и трудной, и
другой - легкой и неглубокой. Махаяна - «великий путь», Хиная­
на - «малый путь». Решает то, на какой путь направлена наша
жизнь, - с высокими требованиями или с минимальными.
Таким образом, деление общества на массы и избранное
меньшинство - деление не на социальные классы, а на типы лю­
дей; это совсем не то, что иерархическое различие «высших» и
«низших». Конечно, среди «высших» классов, если они и впрямь
высшие, гораздо больше вероятия встретить людей «великого
пути», тогда как «низшие» классы обычно состоят из индивидов
без особых достоинств. Но, строго говоря, в каждом классе мож­
но найти и «массу», и настоящее «избранное меньшинство». Как
мы увидим далее, в наше время массовый тип, «чернь» преобладает
даже в традиционных избранных группах. Так, в интеллектуаль­
ную жизнь, которая по самой сути своей требует и предполагает
высокие достоинства, все больше проникают псевдоинтеллектуа­
лы, у которых не может быть достоинств; их или просто нет, или
уже нет. То же самое - в уцелевших группах нашей «знати», как у
мужчин, так и у женщин. И наоборот, среди рабочих, которые
раньше считались типичной «массой», сегодня нередко встреча­
ются характеры исключительных качеств.
Итак, в нашем обществе есть действия, дела, профессии разно-

198
го рода, которые по самой природе своей требуют специальных
качеств, дарований, талантов. Таковы государственное управле­
ние, судопроизводство, искусство, политика. Раньше каждый спе­
циальный род деятельности выполнялся квалифицированным
меньшинством. Масса не претендовала на участие; она знала, что
для этого ей не хватило квалификации; если бы она эту квалифи­
кацию имела, она не была бы массой. Масса знала свою роль в
нормальной динамике социальных сил.
Если теперь мы обратимся к фактам, отмеченным вначале, мы
несомненно должны будем признать, что поведение масс совер­
шенно изменилось. Факты показывают, что массы решили дви­
нуться на авансцену социальной жизни, занять там места, исполь­
зовать достижения техники и наслаждаться всем тем, что раньше
было предоставлено лишь немногим. Ясно, что сейчас все пере­
полнено, - ведь места не предназначались для масс; а толпы все
прибывают. Все это свидетельствует наглядно й убедительно о
новом явлении: масса, не переставая быть массой, захватывает
место меньшинства, вытесняет его.
Никто, я уверен, не будет возражать против того, что сегодня
люди развлекаются больше, чем раньше, поскольку у них есть к
тому желание и средства. Но тут есть опасность: решимость масс
овладеть тем, что раньше было достоянием меньшинства, не огра­
ничивается областью развлечений, это генеральная линия, знаме­
ние времени. Поэтому я полагаю - предвосхищая то, что мы уви­
дим далее, - что политические события последних лет означают
не что иное, как политическое господство масс. Старая демокра­
тия была закалена значительной дозой либерализма и преклоне­
нием перед законом. Служение этим принципам обязывает чело­
века к строгой самодисциплине. Под защитой либеральных прин­
ципов и правовых норм меньшинства могли жить и действовать.
Демократия и закон были нераздельны. Сегодня же мы присут­
ствуем при триумфе гипердемократии, когда массы действуют
непосредственно, помимо закона, навязывая всему обществу свою
волю и свои вкусы. Не следует объяснять новое поведение масс
тем, что им надоела политика и что они готовы предоставить ее
специальным лицам. Именно так было раньше, при либеральной
демократии. Тогда массы полагали, что в конце концов професси­
ональные политики при всех их недостатках и ошибках все же
лучше разбираются в общественных проблемах, чем они, массы.
Теперь же, наоборот, массы считают, что они вправе пустить в ход

199
и сделать государственным законом свои беседы в кафе. Сомне­
ваюсь, чтобы в истории нашлась еще эпоха, когда массы господ­
ствовали так явно и непосредственно, как сегодня. Поэтому я и
говорю о «гипердемократии».
То же самое происходит и в других областях жизни, особенно
в интеллектуальной. Быть может, я ошибаюсь, но писатель, кото­
рый берет перо, чтобы писать на тему, которую он долго и основа­
тельно изучал, знает, что его рядовой читатель, ничего в этой теме
не смыслящий, будет читать его статью не с тем, чтобы почерп­
нуть из нее что-нибудь, а с тем, чтобы сурово осудить писателя,
если он говорит не то, чем набита голова читателя. Если бы люди,
составляющие массу, считали себя особо одаренными, это был бы
лишь случай частного ослепления, а не социальный сдвиг. Но для
нынешних дней характерно, что вульгарные, мещанские души, со­
знающие свою посредственность, смело заявляют свое право на
вульгарность, и причем повсюду. Как говорят в Америке, «выде­
ляться неприлично». Масса давит все непохожее, особое, личнос­
тное, избранное.
Кто выглядит не так, «как все», кто думает не так, «как все»,
тот подвергается риску стать изгоем. Конечно, эти «все» - еще
далеко не все. Все без кавычек - это сложное единство однород­
ной массы и неоднородных меньшинств. Но сегодняшние «все» -
это только масса.
Вот страшный факт нашего времени, и я пишу о нем, не скры­
вая грубого зла, связанного с ним.

II. Подъем исторического уровня

Вот громадный сдвиг нашего времени, изображенный много,
во всей его угрожающей неприглядности. Кроме того, это - ис­
тинное новшество. Такого еще не бывало в истории. Если мы
хотим найти что-либо подобное, мы должны отойти от нашей эпо­
хи, углубиться в мир, в корне отличный от нашего, обратиться к
древности, к античному миру в период его упадка. История Рим­
ской империи есть, в сущности, история ее гибели, история восста­
ния и господства масс, которые поглотили и уничтожили веду­
щее меньшинство, чтобы самим занять его место. В ту эпоху
наблюдалось то же скопление масс и переполнение ими всех
общественных мест. Этим объясняются - как правильно заметил
200
Шренглер - и колоссальные постройки римлян, точь-в-точь как в
наши дни. Эпоха масс - эпоха массивного*.
Мы живем под грубым господством масс. Ну что ж; я дваж­
ды употребил это слово - грубый; я заплатил дань вульгарности
и теперь, с билетом в руке, могу войти в мою тему и посмотреть,
что делается внутри. Иначе читатель мог бы подумать, что я
намерен ограничиться описанием, хотя и верным, но поверхност­
ным; дать только внешние черты, оболочку, под которой этот
поразительный факт скрывается, когда на него смотрят с точки
зрения прошлого. Если бы мне пришлось здесь прервать мое
исследование, читатель с полным правом мог бы подумать, что
чудесное появление масс на поверхности истории вызывает у
меня лишь раздраженные и презрительные слова, смесь ненавис­
ти и отвращения; ведь я известный сторонник совершенно арис­
тократического понимания истории.
Говорю «совершенно», ибо я никогда не утверждал, что чело­
веческое общество должно быть аристократично, я имел в виду
гораздо больше. Я утверждал, и я все больше верю, что челове­
ческое общество по самой сущности своей всегда аристократично
хочет оно этого или нет; больше того: оно лишь постольку
общество, поскольку аристократично, и перестает быть обществом,
когда перестает быть аристократичным. Конечно, я имею в виду
общество, а не государство. Не может быть и речи о том, чтобы
на бурное кипение масс аристократически ответить манерной ух­
мылкой, как версальский придворный. Версаль - я имею в виду
Версаль ухмылок - не аристократия, он - смерть и тление аристокра­
тии, некогда великолепной. Поэтому подлинно аристократичной у
этих «аристократов» была та достойная грация, с какой они уме­
ли класть головы под нож гильотины; они принимали его, как
гнойный нарыв принимает ланцет хирурга.
Нет, кто живо ощущает высокое призвание аристократии, того
зрелище масс должно возбуждать и воспламенять, как девствен­
ный мрамор возбуждает скульптора. Социальная аристократия
вовсе не похожа на ту жалкую группу, которая присваивает себе
одной право называться «обществом» и жизнь которой сводится
к взаимным приглашениям и визитам. У всего на свете есть свои

* Трагическим в этом процессе было то, что одновременно с пере­

полнением центра шло обезлюдение, запустение окраин, приведшее к
роковому концу Империю.
201
достоинства и свое назначение, есть и у этого миниатюрного «све­
та»; но «миссия» его - очень скромная, ее нельзя и сравнить с
исполинской миссией подлинной аристократии. Я бы не прочь
обсудить значение «света», но сейчас моя тема несравненно важ­
нее. «Избранное общество» идет в ногу с эпохой. Одна молодая
дама, элегантная и вполне «современная»,. сказала мне: «Я не
выношу балов, где приглашенных меньше восьмисот!» В этой
фразе я почувствовал, что «массовый стиль» торжествует во всех
сферах современной жизни и накладывает свою печать даже на
те укромные уголки, которые предназначены лишь для немногих
«избранных».
Поэтому я одинаково отвергаю как то восприятие нашей эпо­
хи, которое не замечает положительного смысла, скрытого в се­
годняшнем господстве масс, так и то, которое радостно привет­
ствует это господство без всякого страха и трепета. Каждая
судьба драматична и даже трагична в своих глубинах. Кто ни­
когда не ощущал тайного страха, созерцая опасность своей эпохи,
тот так и не нашел доступа к недрам судьбы, он только прикасал­
ся к ее покровам. В нашу эпоху этот страх внесен бурным, все­
сокрушающим переворотом в душах масс, властным, упрямым и
двусмысленным, как всякая судьба. Куда она влечет нас? К ги­
бели? Или, может быть, к благу? Вопросительный знак осеняет
всю нашу эпоху, гигантский по величине, двусмысленный по фор­
ме - не то гильотина или виселица, не то триумфальная арка...
Явление, которое нам предстоит исследовать, имеет две сторо­
ны, два аспекта:
1) массы выполняют сейчас те самые общественные функции,
которые раньше были предоставлены исключительно избранным
меньшинствам;
2) и в то же время массы перестали быть послушными этим
самым меньшинствам: они не повинуются им, не следуют за ними,
не уважают их, а, наоборот, отстраняют и вытесняют их.
Рассмотрим первый аспект. Я хочу сказать, что сейчас массам
доступны удовольствия и предметы, созданные отборными груп­
пами (меньшинствами) и ранее предоставленные только этим груп­
пам. Массы усвоили вкусы и привычки, раньше считавшиеся изыс­
канными, ибо они были достоянием немногих. Вот типичный при­
мер: в 820 г. во всем Париже не было и десяти ванных комнат в
частных домах (см. Мемуары графини де-Буань). Теперь массы
спокойно пользуются тем, что было раньше доступно лишь бога-

202
тым, и не только в области материальной, но, что гораздо важнее,
в области правовой и социальной. В XVIII веке некоторые груп­
пы меньшинств открыли, что каждый человек уже в силу рож­
дения обладает основными политическими правами, так называе­
мыми «правами человека и гражданина», и что, строго говоря,
кроме этих, общих прав, других нет. Все остальные права, осно­
ванные на особых дарованиях, подверглись осуждению, как при­
вилегии. Сперва это было лишь теорией, мнением немногих; за­
тем «немногие» стали применять идею на практике, внушать ее,
настаивать на ней. Однако весь XIX век массы, все больше воо­
душевляясь этим идеалом, не ощущали его как права, не пользо­
вались им и не старались его утвердить; под демократическим
правлением люди по-прежнему жили как при старом режиме.
«Народ», - как тогда говорилось, - знал, что наделен властью, но
этому не верил. Теперь эта идея превратилась в реальность - не
только в законодательстве, очерчивающем.извне общественную
жизнь, но и в сердце каждого человека, любого, пусть даже реак­
ционного, т.е. даже того, кто бранит учреждения, которые закре­
пили за ним его права. Мне кажется, тот, кто не осознал этого
странного нравственного положения, не может понять ничего, что
сейчас происходит в мире. Суверенитет любого индивида, чело­
века как такового, вышел из стадии отвлеченной правовой идеи
или идеала и укоренился в сознании заурядных людей. Заметьте:
когда то, что было идеалом, становится действительностью, оно
неизбежно теряет ореол. Ореол и магический блеск, манящие
человека, исчезают. Равенство прав - благородная идея демокра­
тии - выродилось на практике в удовлетворение аппетитов и
подсознательных вожделений.
У равноправия был один смысл - вырвать человеческие души
из внутреннего рабства, внедрить в них собственное достоинство
и независимость. Разве не к тому стремились, чтобы средний че­
ловек почувствовал себя господином, хозяином своей жизни? И
вот это исполнилось. Почему же сейчас жалуются все те, кто
тридцать лет назад был либералом, демократом, прогрессистом?
Разве, подобно детям, они хотели чего-то, не считаясь с послед­
ствиями? Если вы хотите, чтобы средний, заурядный человек пре­
вратился в господина, нечего удивляться, что он распоясался, что
он требует развлечений, что он решительно заявляет свою волю,
что он отказывается кому-либо помогать или служить, никого не
хочет слушаться, что он полон забот о себе самом, своих развле-

20 3
чениях, своей одежде - ведь все это присуще психологии господи­
на. Теперь мы видим все это в заурядном человеке, в массе.
Мы видим, что жизнь заурядного человека построена по той
самой программе, которая раньше была характерна лишь для гос­
подствующих меньшинств. Сегодня заурядный человек занимает
ту арену, на которой во все эпохи разыгрывалась история чело­
вечества; человек этот для истории - то же, что уровень моря для
географии. Если средний уровень нынешней жизни достиг высо­
ты, которая ранее была доступна только аристократии, это значит,
что уровень жизни поднялся. После долгой подземной подготов­
ки он поднялся внезапно, одним скачком, за одно поколение. Че­
ловеческая жизнь в целом поднялась. Сегодняшний солдат, мож­
но сказать, - почти офицер; наша армия сплошь состоит из офице­
ров. Посмотрите, с какой энергией, решительностью, непринужден­
ностью каждый шагает по жизни, хватает все, что успеет, и доби­
вается своего.
И благо, и зло современности и ближайшего будущего - в
этом повышении исторического уровня.
Однако сделаем оговорку, о которой раньше не подумали: то,
что сегодняшний стандарт жизни соответствует былому стандар­
ту привилегированных меньшинств, - новинка для Европы; для
Америки это привычно, это входит в ее сущность. Возьмем для
примера идею равенства перед законом. Психологическое ощу­
щение «господина своей судьбы», равного всем остальным, кото­
рое в Европе было знакомо только привилегированным группам,
в Америке уже с XVIII века (т.е., практически говоря, всегда)
было совершенно естественным. И еще одно совпадение, еще
более разительное: когда новая психология заурядного человека
зародилась в Европе, когда уровень жизни стал возрастать, весь
стиль европейской жизни, во всех ее проявлениях, начал меняться,
и появилась фраза: «Европа американизируется». Те, кто гово­
рил это, не придавали своим словам большого значения, они дума­
ли, что идет несущественное изменение обычаев и манер; и, обма­
нутые внешними признаками, приписывали все изменения влия­
нию Америки на Европу. Этим они, по моему мнению, упрощали и
снижали проблему, которая несравненно глубже, сложнее и чре­
вата неожиданностями.
Вежливость велит мне сказать нашим заокеанским братьям,
что Европа и впрямь американизируется, и это - влияние Амери­
ки на Европу. Но я не могу так сказать. Истина вступает в спор

204
с вежливостью и побеждает. Европа по «американизировалась»,
не испытывала большого влияния Америки. Быть может, эти про­
цессы начинаются как раз сейчас, но их не было в прошлом, и не
они вызвали нынешнее положение. Существует масса вздорных
идей, смущающих и сбивающих с толку и американцев, и европей­
цев. Триумф масс и последующий блистательный подъем жизнен­
ного уровня произошли в Европе в силу внутренних причин, в
результате двух столетий массового просвещения, прогресса и
экономического подъема. Но вышло так, что результаты евро­
пейского процесса совпадают с наиболее яркими чертами амери­
канской жизни; и это сходство типичных черт заурядного чело­
века в Европе и в Америке привело к тому, что европеец впервые
смог понять американскую жизнь, которая до этого была для
него загадкой и тайной. Таким образом, дело не во влиянии (это
было бы даже несколько странным), а в более неожиданном яв­
лении - нивелировке, выравнивании. Для европейцев всегда было
непонятно и неприятно, что стандарт жизни в Америке выше, чем
в Европе. Это ощущали, но не анализировали, и отсюда родилась
идея, охотно принимаемая на веру и никогда не оспариваемая, что
будущее принадлежит Америке. Вполне понятно, что такая идея,
широко распространенная и глубоко укорененная, не могла ро­
диться из ничего, без причины. Причиной же было то, что в
Америке разница между уровнем жизни масс и уровнем жизни
избранных меньшинств гораздо меньше, чем в Европе. История,
как и сельское хозяйство, черпает свое богатство в долинах, а не
на горных вершинах; ее питает средний слой общества, а не выда­
ющиеся личности.
Мы живем в эпоху всеобщей нивелировки; происходит вы­
равнивание богатств, прав, культуры, классов, полов. Происходит
и выравнивание континентов. Так как средний уровень жизни в
Европе был ниже, от этой нивелировки она может только выиг­
рать. С этой точки зрения, восстание масс означает огромный
рост жизненных возможностей, т.е. обратное тому, что мы слы­
шим так часто о «закате Европы». Это выражение топорно, да и
вообще неясно, что, собственно, имеется в виду государства
Европы, культура или то, что глубже и бесконечно важнее ос­
тального, - жизненная сила? О государствах и о культуре Европы
мы скажем позже (хотя, быть может, достаточно и этого); что же
до истощения жизненной силы, нужно сразу разъяснить, что тут -
грубая ошибка. Быть может, если я исправлю ее сейчас же, мои

205
утверждения покажутся более убедительными или менее неправ­
доподобными; так вот: теперь средний итальянец, испанец или
немец менее разнятся в жизненной силе от янки или аргентинца,
чем тридцать лет назад. Этого американцы не должны забывать.

III. Полнота времен

Итак, господство масс имеет и положительную сторону: оно
способствует подъему исторического уровня и показывает на­
глядно, что средний уровень жизни сегодня выше, чем был вчера.
Это напоминает нам, что жизнь может протекать на разных высо­
тах и что выражение «уровень эпохи», часто употребляемое бес­
сознательно, полно глубокого смысла. Мы должны задержаться
на этом, так как это дает нам возможность установить одну из
самых поразительных черт нашего века.
Принято говорить, например, что то или иное явление не стоит
на высоте своей эпохи. Здесь имеется в виду, конечно, не абст­
рактное время хронологии, у которого нет ступеней, а время, ко­
торое каждое поколение называет «нашим»; оно может сегодня
быть на высшем уровне, чем вчера, или держаться на том же
самом, или снижаться. Идея падения, заключенная в слове «упа­
док», вытекает именно из этого представления о разных уровнях
времени. Каждый человек ощущает более или менее ясно соот­
ношение между его личной жизнью и уровнем его века. Неко­
торые чувствуют себя в современных условиях как потерпевшие
кораблекрушение, которые не могут удержаться на поверхности
моря. Быстрый темп сегодняшней жизни, сила и энергия, необхо­
димые для нее, пугают и мучают человека старого склада, а страх
и боль выражают собою разницу между биением его пульса и
пульса нашего времени. С другой стороны, тот, кто легко и с
удовольствием воспринимает все формы сегодняшней жизни, ясно
сознает соотношение между уровнем нашего века и предшеству­
ющих эпох. Каково это соотношение?
Было бы заблуждением предполагать, что человек одной эпо­
хи непременно считает все прошлые эпохи низшими по уровню
только потому, что они прошлые. Достаточно вспомнить «рече­
ние» Хорхе Манрике: «Время былое лучше всегда». Но и это
неверно. Не всякая эпоха чувствовала себя ниже предыдущих, и
не всякая считала себя выше их. Каждый исторический период
иначе, по-своему ощущает столь странное, неуловимое явление,
как «уровень». Удивительно, что мыслители и историки никогда
206
не обращали внимания на такой очевидный и существенный
факт.
Мнение Хорхе Манрике, вообще говоря, распространенней.
Большая часть исторических эпох не считала свое время луч­
шим; наоборот, обычно вспоминали «доброе старое время» - «зо­
лотой век» у нас, воспитанных Грецией и Римом, и Альчеринги - у
австралийских дикарей. Люди чувствовали, что пульс их жизни
неполон, и смотрели с почтением на прошлое, на «классические»
эпохи, чья жизнь им казалась полнее, богаче, совершеннее и на­
пряженнее, чем их собственная. Глядя назад и видя там эпохи
более совершенные, они чувствовали не превосходство свое, а
падение, словно упала ртуть в термометре. Начиная со 150 года
по Р.Х., ощущение убывающей жизни, снижение уровня, упадка,
утраты все возрастало в Римской империи. Собственно, еще Гора­
ций сказал: «Отцы наши хуже наших дедов, зачали нас, еще худ­
ших, мы же породили совсем плохих» («Оды», кн. III, 6). Двести
лет спустя во всей Империи уже не хватало мужчин, рожденных
в Италии, чтобы занять должности центуриона, и приходилось
нанимать сперва далматинцев, позднее - варваров с Дуная и Рей­
на. Тем временем и женщины стали бесплодны, Италия обезлюдела.
Обратимся к другому типу эпох, жизненное ощущение кото­
рых прямо обратно предыдущему. Здесь перед нами крайне ин­
тересное явление, и для нас очень важно определить его поточ­
ней. Когда на пороге XX века политики критиковали перед тол­
пой ошибки и эксцессы правительства, они обычно мотивировали
это том, что некие меры «недопустимы в наш век прогресса».
Любопытное совпадение: ту же форму мы находим в знаменитом
письме Траяна Плинию, где император рекомендует не пресле­
довать христиан по анонимным доносам: «Nec nostri saecui est»
(«Но подобает нашему времени»). Значит, в истории были эпохи,
которые чувствовали себя достигшими полной, окончательной
высоты; были времена, когда люди верили, что они подходят к
концу долгого странствия, к достижению заветной цели, к испол­
нению древних чаяний. Это - «исполнение времен», полная зре­
лость исторической жизни. Действительно, в начале XX века ев­
ропеец верил, что человеческая жизнь наконец стала тем, чем она
должна быть; тем, к чему издавна стремились все поколения, тем,
чем она отныне будет навсегда. «Эпохи исполнения» всегда ощу­
щают себя конечным результатом многих подготовительных эта­
пов, предыдущих эпох, не достигших полноты, низших по разви-

207
тию, над которыми «эпоха исполнения» доминирует. Этой эпохе
с ее высоты кажется, что все подготовительные периоды были
преисполнены мечтаниями, неудовлетворенными желаниями, нео­
существимыми иллюзиями, нетерпеливыми предтечами, конечная
цель и несовершенная действительность болезненно противоре­
чили друг другу. XIX век смотрел так на средневековье. Нако­
нец наступает день, когда давнишняя, многовековая мечта, по-види­
мому, осуществляется; действительность принимает ее и подчиня­
ется ей. Мы достигли высот, маячивших перед нами, цели, к кото­
рой мы стремились, исполнения времен! Горестное «еще нет» сме­
няется торжествующим «наконец-то!».
Так воспринимали свою эпоху поколение наших отцов и весь
XIX век. Не забывайте, нашему времени предшествовала эпоха
«исполнения времен» Отсюда неизбежно следует, что человек,
принадлежащий к этому старому миру, глядящий на все глазами
прошлого века, будет страдать оптической иллюзией: наш век
будет казаться ему упадком, декадансом. Но тот, кто издавна
любит историю, кто научился различать пульс эпохи, не поддаст­
ся иллюзии и не поверит в мнимую «полноту времен».
Как я уже сказал, для наступления «полноты времен» необхо­
димо, чтобы заветная мечта, пронесенная через столетия, напол­
ненные жадными, мучительными, страстными исканиями, в один
прекрасный день была достигнута. Тогда настает удовлетворение,
эпоха «исполнения времен». И впрямь, такая эпоха очень доволь­
на собой; иногда, как в XIX веке, слишком самодовольна* Но
сейчас мы начинаем понимать, что эти эпохи самоудовлетворения
- снаружи такие гладкие и блестящие - внутренне мертвы. Под­
линная полнота жизни - не в покое удовлетворенности, а в про­
цессе достижения, в моменте прибытия. Как сказал Сервантес,
«путь всегда лучше, чем отдых». Когда эпоха удовлетворяет все
свои желания, свои идеалы, это значит, что желаний больше нет,
источник желаний иссяк. Значит, эпоха пресловутой удовлетворен­
ности - это начало конца. Есть эпохи, которые не умеют обновить
свои желания; они умирают, как счастливые трутни после брач­
ного полета **

* Характерны надписи на монетах императора Адриана: Счастли­

вая Италия, Золотой век, Счастливая эра. Tellus stabilita.
** См. изумительные страницы Гегеля о периодах самоудовлетво­
ренности в его «Философии истории».

208
 Вот почему эпохи «исполнения чаяний» в глубине сознания
всегда ощущают странную тоску.
Цели и стремления, которые так долго вызревали и, наконец, в
XIX веке, казалось бы, осуществились, получили название «новей­
шей культуры». Самое имя вызывает сомнения: эпоха называет
себя новейшей, т.е. окончательной, заключительной, перед кото­
рой все остальное - лишь скромная подготовка, как бы стрелы, не
попавшие в цель.
Не подходим ли мы к самой сущности различия между нашей
эпохой и предшествующей, только что отошедшей в прошлое?
Ведь наше время действительно не считает себя окончательным;
в глубине нашего сознания мы находим, хотя и смутно, интуитив­
ное подозрение, что таких совершенных, закопченных, на веки
кристаллизованных эпох вообще не бывает, наоборот: претензия
какой-то «новейшей культуры» на законченность и совершенство
- заблуждение, навязчивая идея, которая свидетельствует о том,
что сильно сузилось поле зрения. Почувствовав так, мы испыты­
ваем огромное облегчение, словно из замурованного склепа мы
выбрались снова на свободу, под звездное небо, в живой мир,
неизмеримый, страшный, непредвидимый и неисчерпаемый, где
возможно все, и хорошее, и плохое.
Вера в «новейшую культуру» была унылой. Люди верили, что
завтра будет то же, что и сегодня, что прогресс состоит только в
движении вперед, по одной и той же дороге, такой же, как прой­
денная нами. Это уже и не дорога, а растяжимая тюрьма, из
которой не выйти.
Когда в начале Империи какой-нибудь образованный провин­
циал, например, Лукиан или Сенека, прибывал в Рим и видел
величественные здания, символ совершенного могущества, у него
сжималось сердце: ничего нового быть не может. Рим вечен.
Если меланхолия исходит от руин, как запах тления от стоячих
вод, то и в Риме чуткий провинциал ощущал меланхолию не
менее острую, но обратного смысла - меланхолию вечности.
По сравнению с этим не напоминает ли наша эпоха шаловли­
вую резвость детей, вырвавшихся из школы? Сегодня мы ничего
уже не знаем о том, что будет завтра, и это нас втайне радует, ибо
непредвидимое, таящее в себе все возможности,- вот настоящая
жизнь, вот полнота жизни!
Этот диагноз, который, конечно, имеет свою обратную сторону,
противоречит толкам об упадке, излюбленной теме многих совре-

209
менных авторов. Толки эти основаны на оптическом обмане, име­
ющем много причин. Позже мы рассмотрим некоторые из них.
Сейчас я хочу остановиться на одной, самой очевидной. Ошибка
в том, что, следуя определенной идеологии - на мой взгляд, невер­
ной, - из всей истории принимают во внимание только политику и
культуру, упуская из виду, что это лишь поверхность. Историчес­
кая реальность коренится в более древнем и глубоком пласте - в
биологической витальности, в жизненной силе, подобной силам
космическим; это не сама космическая сила, не природная, но
родственная той, что колышет море, оплодотворяет зверя, покры­
вает дерево цветами, зажигает и гасит звезды. Взамен толков об
упадке я предлагаю такое рассуждение. Понятие «упадка» осно­
вано, конечно, на сравнении. Падают сверху вниз. Хорошо; по
сравнение это можно вести с самых различных точек зрения.
Для фабриканта мундштуков жизнь в упадке, когда люди курят
без мундштука. Другие подходы серьезнее, но, строго говоря, они
так же односторонни, произвольны и поверхностны в своем отно­
шении к самой жизни, ценность и уровень которой мы хотим
определить. Есть только один правильный, естественный подход:
войти самому в нутро жизни, наблюдать со ее изнутри и следить,
чувствует она сама себя в упадке, т.е. слабеет, вянет, идет вниз
или нет?
Если даже наблюдать жизнь изнутри, как узнать, что она чув­
ствует? Для меня решает такой симптом: эпоха, которая настоя­
щее предпочитает прошлому, никак по может считаться упадоч­
ной. К этому и шел весь мой экскурс об «уровне эпохи». Он
говорит нам, что наше время занимает весьма странную, еще не­
бывалую позицию.
В салопах прошлого века дамы и искусные поэты неизменно
задавали друг другу вопрос: «В какую эпоху вы хотели бы жить?»
Каждый начинал блуждать по путям истории в поисках эпохи,
которая подходит к его личности, ибо XIX век, хотя и считал
себя самой совершенной эпохой, был тесно связан с прошлым,
стоял у него на плечах; он чувствовал себя кульминацией, завер­
шением всего прошлого. Поэтому он еще верил в классические
периоды - век Перикла, Ренессанс, - когда были создгшы ценности,
какими он сам теперь пользовался. Этого одного было бы доста­
точно, чтобы внушить нам недоверие к «эпохам полноты»: они
обращены лицом назад, в прошлое, которое, по их мнению, завер­
шают.

210
 Ну, хорошо. А каков был бы откровенный ответ представите­
ля нашего века? Я думаю, что тут не может быть никакого со­
мнения: всякая прошлая эпоха, без исключения, показалась бы
ему тесной камерой, в которой он не мог бы дышать. Значит,
современное человечество чувствует, что его жизнь - в большей
степени жизнь, чем любая прошлая; или наоборот: для современ­
ного человечества все прошлое сделалось слишком малым. Это
жизнеощущение современных людей своей категорической ясно­
стью опрокидывает все измышления об упадке, как непродуман­
ные и поверхностные.
В наше время жизнь имеет - и ощущает в себе - больший
размах, чем когда бы то ни было. Как же она могла бы чувство­
вать себя на ущербе? Наоборот, именно потому, что она чувству­
ет себя сильнее, «живее» всех предыдущих эпох, она потеряла
всякое уважение, всякое внимание к прошлому. Таким образом,
мы впервые встречаем в истории эпоху, которая начисто отказы­
вается от всякого наследства, не признает никаких образцов и
норм, оставленных нам прошлым, и, являясь преемницей многове­
ковой непрерывной эволюции, представляется нам увертюрой, ут­
ренней зарей, детством. Мы оглядываемся назад, и прославлен­
ный Ренессанс начинает казаться нам узким, провинциальным,
напыщенным и - будем откровенны - банальным.
Не так давно я обобщил все это в следующих словах: «Реши­
тельный разрыв настоящего с прошлым - характеристика нашей
эпохи. Он таит в себе подозрение, более или менее смутное, кото­
рое и вызывает смуту, столь характерную для сегодняшней жиз­
ни. Мы чувствуем, что мы как-то внезапно остались одни на
земле; что мертвые не только оставили нас, но исчезли совсем,
навсегда; что они больше не могут помогать нам. Все остатки
традиционного духа исчезли. Образцы, нормы, стандарты больше
нам не служат. Мы обречены разрешать наши проблемы без со­
действия прошлого, будь то в искусстве, науке или политике.
Европеец одинок, рядом нет ни единой живой души, он - как
Питер Шлемиль, потерявший свою тень. Так всегда бывает в
полдень»*.
Итак, каков же уровень нашей эпохи? Это не «полпота вре­
мен»; и тем не менее наша эпоха чувствует себя выше всех
предыдущих эпох, включая и эпохи «полноты». Нелегко форму-

* «Дегуманизация искусства».
211
лировать мнение нашей поры о самой себе: она верит, что она
больше всех других, но ощущает себя началом; и в то же время
но уверена, что это не агония. Как выразить наше ощущение?
Может быть, так: выше всех предыдущих эпох, ниже самой себя;
сильна бесспорно и не уверена в своей судьбе; горда своей силой и
сама ее боится.

IV. Рост жизни

Господство масс, повышение уровня и возвещаемая им высота
эпохи - лишь симптомы более общего явления. Оно почти абсур­
дно и невероятно, несмотря на свою самоочевидность. Дело в
том, что наш мир как-то внезапно разросся, увеличился, а вместе с
ним расширился и наш жизненный кругозор. В последнее время
кругозор этот охватывает весь земной шар; каждый индивидуум,
каждый средний человек принимает участие в жизни всей плане­
ты. Год тому назад жители Севильи могли следить по газетам,
час за часом, за тем, что происходило с группой людей на Север­
ном полюсе; ледяные горы как бы появились среди раскаленных
полей Андалусии. Каждый клочок земли больше не изолирован в
своих геометрических пределах, но взаимодействует с другими
частями планеты. Согласно закону .физики, гласящему, что вещи
находятся там, где они действуют, мы можем назвать вездесущей
каждую точку земного шара. Эта близость дали, это присутствие
отсутствующего расширили до фантастических размеров круго­
зор каждого отдельного человека.
Мир вырос и во времени. Предыстория и археология откры­
ли нам исторические области невероятной давности. Целые циви­
лизации и империи, о которых мы до сих пор и не подозревали,
включены в наш духовный мир как новые континенты. Иллюст­
рированные журналы и фильмы немедленно демонстрируют эти
вновь открытые недосягаемые миры широкой публике.
Но этот пространственно-временной рост мира сам по себе
еще ничего не значит. Пространство и время в физическом смысле
- абсолютно бездушные категории космоса. Поэтому тот культ
скорости, которым охвачено наше поколение, имеет больше смыс­
ла и оснований, чем это кажется на первый взгляд. Скорость,
производное времени и пространства, ничуть не разумней своих
составляющих; но она служит их преодолению. Глупость можно
победить только другой глупостью. Победа над космическим вре-

212
менем и пространством (которые сами по себе но имеют никако­
го смысла) была вопросом чести для современного человече­
ства*; и нет ничего странного в том, что мы испытываем детскую
радость, развивая такую скорость, которая пожирает простран­
ство и душит время. Уничтожая их, мы даем им жизнь, заставляем
их служить жизненному процессу; мы можем посетить больше
мест, пережить «больше приездов и отъездов, вместить больше
космического времени в меньший отрезок времени житейского.
Но в конечном счете рост мира - не в размере его, а в том, что
он вмещает больше вещей. Всякая вещь - в самом широком смысле
слова - то, что мы можем желать, замыслить, сделать, уничтожить,
найти, потерять, принять, отвергнуть, - все слова, означающие жиз­
ненные процессы.
Возьмем любой род нашей деятельности, хотя бы покупку.
Представим себе двух людей, одного - нашего современника, дру­
гого - из XVIII века, обладающих одинаковой покупательной спо­
собностью (учитывая разницу валют), и сравним их возможности
- выбор предметов. Разница колоссальная. У нашего современ­
ника практически неограниченные возможности. Трудно себе
представить вещь, которой он не мог бы получить. И наоборот:
нельзя себе представить покупателя, способного купить все, что
выставлено на продажу. Могут возразить, что при разных сред­
ствах оба покупателя получат одно и то же. Это неверно. Сегод­
ня машинное производство значительно удешевило все изделия.
Но даже если бы и так, это по опровергает, а, скорее, подтвержда­
ет мою мысль.
Покупка завершается в тот момент, когда покупатель остано­
вился на одном предмете; до этого происходит выбор, который
начинается с того, что покупатель знакомится с возможностями,
какие предлагает рынок. Из этого следует, что наша «жизнь» при
акте покупки сводится главным образом к переживанию предос­
тавляющихся возможностей. Когда говорят о нашей жизни, обычно
забывают то, что мне кажется самым существенным: жизнь наша
в каждый момент состоит прежде всего в сознании наших воз­
можностей. Если бы в каждый момент перед нами была лишь
одна возможность, это была бы уже не «возможность», а просто

* Именно потому, что жизнь человеческая ограничена во времени,

человек смертен, он должен преодолевать пространство и время. Для
бессмертного божества автомобиль не имел бы смысла.
213
необходимость. Однако вторая возможность всегда есть; как это
ни странно, но в нашей жизни всегда есть варианты, которые
дают нам возможность сделать выбор* Ж ить - это значит пре­
бывать в кругу определенных возможностей, которые зовутся
«обстоятельствами». Жизнь в том и заключается, что мы - внутри
«обстоятельств», или «мира». Иначе говоря, это и есть наш мир»
в подлинном значении этого слова. «Мир» не что-то чуждое нам,
вне нас лежащее; он неотделим от нас самих, он - наша собствен­
ная периферия, он - совокупность наших житейских возможнос­
тей. Мы можем реализовать, осуществить лишь ничтожную часть
этих возможностей. Вот почему мир кажется нам столь громад­
ным, а мы сами себе - столь ничтожными. Мир, т.е. наша возмож­
ная жизнь, всегда больше, чем наша судьба, то есть жизнь действи­
тельная.
Я хочу теперь показать, насколько за последнее время возрос­
ли потенции жизни. Пределы возможностей расширились неверо­
ятно. В области интеллектуальной появились новые пути мышле­
ния, новые проблемы, новые данные, новые науки, новые точки
зрения. В примитивном обществе занятия или профессии можно
было пересчитать на пальцах: пастух, охотник, воин, колдун; спи­
сок сегодняшних профессий возрос до бесконечности. То же и в
области развлечений, хотя (и это важнее, чем кажется) репертуар
их не так обогатился, как другие области жизни. Тем не менее
для горожан среднего класса - а современную жизнь представля­
ет именно город - возможности развлечений за последнее столе­
тие возросли невероятно.
Но рост потенциальной жизни далеко не исчерпывается всем
перечисленным. Жизнь возросла еще в одном смысле, более не­
посредственном и таинственном. Как известно, в области физи­
ческого развития и спорта достижения нашего времени далеко
оставляют за собою все рекорды прошлых времен. Дело не в
отдельных рекордах; по их количество и постоянство, с каким
они все улучшаются, вселяют в нас убеждение, что в наше время
сам человеческий организм стал более совершенным, чем когда-
либо прежде. Ведь нечто подобное наблюдается и в области
науки. За самое короткое время наука раздвинула свой кос-

* В худшем случае, когда мир не предлагает нам второго выхода, он

у нас все же остается в запасе - уйти из этого мира. Уход из мира -
часть мира, как дверь - часть комнаты.
214
мический горизонт с невероятной силой. Физика Эйнштейна от­
крывает такие перспективы, что рядом с ними старый мир Нью­
тона кажется крохотной клетушкой* Экспансия эта стала воз­
можной благодаря уточнению и совершенству научных методов.
Физика Эйнштейна выросла из анализа бесконечно малых раз­
личий, которыми раньше пренебрегали ввиду их незначительнос­
ти. Атом, еще вчера бывший мельчайшим пределом мира, сегодня
превращается в целую планетную систему. Во всем этом меня
сейчас занимает не совершенство нашей культуры, но рост наших
личных физических сил, в этом проявляющийся, не то важно, что
физика Эйнштейна совершенное, чем физика Ньютона, а то, что
сам Эйнштейн как человек оказался способным на большую точ­
ность и свободу духа**, чем человек Ньютон, точно так же, как
сегодняшний чемпион бокса превосходит всех своих предшествен­
ников.
Кино и иллюстрированные журналы показывают заурядному
зрителю отдаленные части планеты, только что освоенные чело­
веком; газеты и разговоры знакомят заурядного человека с заво­
еваниями человеческого интеллекта, воплощенными в изобрете­
ния, в технику, в те аппараты и чудеса, которые этот заурядный
человек видит в витринах магазинов. Все это создает в его моз­
гу впечатление фантастического всемогущества.
Я не хочу сказать, что сейчас человеческая жизнь лучше, чем
в прошлом. Я говорю не о качестве сегодняшней жизни, но лишь
о количественном или потенциальном ее росте, стремясь поточнее
описать самосознание современного человека, тонус его жизни,
характерная черта которой - ощущение такой потенциальной силы,
что по сравнению с нею все прошлые века кажутся карликами.
Описание было необходимо, чтобы опровергнуть те жалобы и
вздохи по поводу упадка (в особенности - на Западе), которые

* Мир Ньютона был бесконечен, но эта бесконечность носила не

конкретный, не материальный характер; это было просто обобщение,
абстракция, бессодержательная утопия. Мир Эйнштейна конечен, но
конкретен и наполнен во всех своих частях; следовательно, он богаче
содержанием и тем самым фактически больше.
** Свобода духа, т.е. сила интеллекта, измеряется способностью рас­
щеплять понятия, традиционно неразделимые. Процесс диссоциации
гораздо труднее, чем процесс ассоциации, как показал Кёлер своими
наблюдениями над разумом шимпанзе. Сегодня человеческий ум обла­
дает такой способностью диссоциации, как никогда раньше.
215
наводнили последнее десятилетие. Возвращаюсь к тому доводу,
который я уже приводил, ибо он кажется мне простым и убеди­
тельным: бесполезно говорить об «упадке» вообще, не уточняя,
что именно приходит в упадок. Относится ли этот мрачный при­
говор ко всей нашей культуре? Что ж, европейская культура
приходит в упадок? Или в упадке национальные организации
Европы? Допустим, что так. Но можно ли тогда говорить об
упадке Запада? Ни в коем случае. Ведь тогда это упадок относи­
тельный, частичный, захватывающий лишь второстепенные эле­
менты истории, культуру и наций. Есть только один вид абсолют­
ного упадка - убывание жизненной силы; и существует он лишь
тогда, когда мы его ощущаем. Именно поэтому я так подробно
остановился на том, что обычно упускают из виду: как сознает
или ощущает эпоха свою жизненную силу.
Это и привело нас к разговору о «полноте», «расцвете», кото­
рые ощущали некоторые эпохи в противоположность другим,
которые, наоборот, чувствовали снижение, упадок по сравнению с
прошлым «золотым веком». В заключение я отметил очевидный
факт: характерные черты нашего времени - его странная уверен­
ность в том, что оно выше всех предыдущих эпох; его полное
пренебрежение ко всему прошлому, непризнание классических и
нормативных эпох, ощущение начала новой жизни, превосходя­
щей все прежнее и независимой от прошлого.
Я сомневаюсь, чтобы можно было правильно понять наше вре­
мя без твердого усвоения этих типичных черт его, ибо именно в
этом вся проблема. Если бы наш век ощущал себя упадочным, он
считал бы прошлые века выше себя, он уважал бы их, восхищался
ими, почитал бы принципы, ими исповедуемые. Он держался бы
открыто и твердо старых идеалов, хотя сам и не смог бы их
осуществить. На деле мы видим обратное: наш век глубоко уве­
рен в своих творческих способностях, но при этом не знает, что
ему творить. Хозяин всего мира, он не хозяин самому себе. Он
растерян среди изобилия. Обладая большими средствами, боль­
шими знаниями, большей техникой, чем все предыдущие эпохи,
наш век ведет себя, как самый убогий из всех; плывет по течению.
Отсюда эта странная двойственность: всемогущество и неуве­
ренность, уживающиеся в душе поколения. Поневоле вспомнишь
то, что говорили о Филиппе Орлеанском, регенте Франции в
детстве Людовика XV: у него есть все таланты, кроме одного -
умения ими пользоваться.

216
 XIX веку, твердо верившему в прогресс, многое казалось уже
невозможным. Теперь все снова становится возможным, и мы
готовы предвидеть и самое худшее - упадок, варварство, регресс*
Такое ощущение само по себе неплохой симптом: это значит, что
мы вновь вступаем в ту атмосферу неуверенности, которая прису­
ща всякой подлинной жизни; что мы вновь узнаем тревогу неиз­
вестности, и мучительную и сладостную, которой насыщено каж­
дое мгновение, если мы умеем прожить его сполна. Мы привыкли
избегать этого жуткого трепета, мы старались успокаивать себя,
всеми средствами заглушать в себе предчувствие глубинной тра­
гичности нашей судьбы. Сейчас - впервые за последние три века
мы вдруг растерянно сознаем свою полную неуверенность в
завтрашнем дне. И это отрезвление благотворно для нас.
Тот, кто относится к жизни серьезно и принимает всю полноту
ответственности, ощущает постоянную скрытую опасность и все­
гда настороже. В римских легионах часовой должен был дер­
жать палец на губах, чтобы не задремать. Неплохой жест, он как
бы предписывает полное молчание в тишине ночи, чтобы уловить
малейший звук зарождающегося будущего. Безопасность эпох
расцвета, например XIX века, - оптический обман, иллюзия; она
ведет к тому, что люди не заботятся о будущем, предоставляя все
«механизму вселенной». И прогрессивный либерализм, и социа­
лизм Маркса предполагают, что их стремления к лучшему буду­
щему осуществятся сами собой, неминуемо, как в астрономии.
Защитившись этой идеей от самих себя, они выпустили из рук
управление историей, забыли о бдительности, утратили живость и
силу. И вот жизнь ускользнула из их рук, стала непокорной,
своевольной и несется, никем не управляемая, неведомо куда.
Прикрывшись маской благого будущего, «прогрессист» о буду­
щем не заботится - он уверен, что оно не таит ни сюрпризов, ни
тайн, ни существенных изменений, ни скачков в сторону. Убеж­
денный, что мир пойдет по прямой, без поворотов, без возврата
назад, он откладывает всякое попечение о будущем и целиком
погружен в утвержденное настоящее. Нужно ли удивляться, что
сегодня в нашем мире нет ни планов, ни целей, ни идеалов? Никто
не готовил их. Правящее меньшинство покинуло свой пост, что
всегда бывает оборотной стороной восстания масс.

* Отсюда и рождаются теории упадка. Дело по в том, что мы чув­

ствуем в себе упадок, а в том, что все в будущем возможно, не исключая
и этого.

217
 Пора нам вернуться к этой теме. После того, как мы подчерк­
нули благоприятную сторону господства масс, мы должны обра­
титься к другой стороне, более опасной.

V. Статистический факт
Это исследование - попытка поставить диагноз нашей эпохе,
нашей современной жизни. Мы изложили первую часть диагноза,
которую можно резюмировать так: как запас возможностей, наша
эпоха великолепна, изобильна, превосходит все известное нам в
истории. Но именно благодаря своему размаху она опрокинула
все заставы - принципы, нормы и идеалы, установленные традици­
ей. Наша жизнь - более живая, напряженная, насыщенная, чем все
предыдущие, и тем самым более проблематичная. Она не может
ориентироваться на прошлое, она должна создать себе собствен­
ную судьбу.
Теперь мы должны дополнить наш диагноз. Наша жизнь - это
прежде всего то, чем мы можем стать, т.е. полная, потенциальная
жизнь; в то же время она - выбор между возможностями, т.е.
решение в пользу того, что мы выбираем и осуществляем на деле.
Обстоятельства и решение - вот два основных элемента, из кото­
рых слагается жизнь. Обстоятельства, иначе говоря, возможнос­
ти - эго данная нам часть нашей жизни, независимая от нас; это то,
что мы называем нашим миром. Жизнь не выбирает себе мира;
она протекает в мире уже установленном, незаменяемом. Наш
мир - это элемент фатальной необходимости в нашей жизни. Но
эта фатальность не механична, не абсолютна. Мы не выброшены
в мир, как пуля из ружья, которая летит по точно предначертан­
ной траектории. Совсем наоборот - выбрасывая нас в этот мир,
судьба дает нам на выбор несколько траекторий и тем заставляет
нас выбирать одну из них. Поразительное условие нашей жизни!
Сама судьба принуждает нас к свободе, к свободному выбору и
решению, чем нам стать в этом мире. Каждую минуту она застав­
ляет нас принимать решения. Даже когда в полном отчаянии мы
говорим: «Будь, что будет!» - даже и тут мы принимаем решение*.

* Мы, однако, увидим, как можно взять из прошлого если не пози­

тивные указания, то хотя бы некоторые негативные моменты. Прошлое
не может сказать, что нам делать. Но оно может предупредить, чего нам
не делать.

218
 Итак, неверно, будто в жизни «все решают обстоятельства».
Наоборот, обстоятельства - это дилемма, каждый раз новая, кото­
рую мы должны решать. И решает ее наш характер.
Все сказанное приложимо и к общественной жизни. И там дан
прежде всего круг возможностей, а затем выбор и решение в
пользу тех или иных форм общежития. Это решение зависит от
характера общества или, что то же самое, от типа людей, в нем
преобладающих. В наше время преобладает человек массы, реше­
ние выносит он. Это совсем не то, что было в эпоху демократии
и всеобщего избирательного права. Там массы, сами не решали;
или роль была лишь в том, чтобы присоединиться к решению той
или иной группы меньшинства. Эти группы представляли свои
«программы» общественной жизни, и массам предлагалось лишь
поддержать готовый проект.
Сейчас происходит нечто совсем иное. Наблюдая обществен­
ную жизнь в странах, где господство масс продвинулось далее
всего, - в странах Средиземноморья - мы с удивлением замечаем,
что там политически живут сегодняшним днем. В высшей степе­
ни странно! Общественная власть находится в руках представи­
телей массы, которые настолько сильны, что подавляют всякую
оппозицию. Их власть исключительна, трудно найти в истории
пример такого всемогущества. И тем не менее правительство
живет со дня на день. Оно не говорит ясно о будущем, и, судя по
его действиям, это не начало новой эпохи, нового развития и
эволюции. Короче, оно живет без жизненной программы, без пла­
на. Оно не знает, куда идет, ибо, строго говоря, без намеченной
цели и предначертанного пути оно вообще никуда не идет. Когда
это правительство выступает с заявлениями, оно, не упоминая о
будущем, ограничивается настоящим и откровенно признается:
«Мы - лишь временное, ненастоящее правительство, вызванное к
жизни чрезвычайными обстоятельствами». Иными словами - нуж­
дой сегодняшнего дня, но по планами будущего. Поэтому его
деятельность сводится к тому, чтобы как-то увертываться от по­
минутных осложнений и конфликтов; проблемы не разрешаются,
а лишь откидываются со дня на день любыми средствами, даже с
тем риском, что они скопятся и вызовут грозный конфликт.
Такою всегда была власть в обществе, управляемом непосред­
ственно массой, - она и всемогуща, и эфемерна. Человеку массы
не дано проектировать и планировать, он всегда плывет по тече­
нию. Поэтому он ничего не создает, как бы велики ни были его
возможности и его власть.

219
 Таков человек, который в паше гремя стоит у власти и реша­
ет. Займемся поэтому анализом ею характера.
Ключ к этому анализу мы найдем, если вернемся к началу
исследования и поставим себе вопрос: откуда пришли те массы,
которые наполняют и переполняют сейчас историческую сцену?
Несколько лет тому назад известный экономист Вернер Зом-
барт указал на один простой факт, который должен был бы за­
помнить каждый, интересующийся современными событиями. Этот
простой факт сам по себе достаточен, чтобы дать нам ясное пред­
ставление о современной Европе: а если он и не достаточен, то
все же указывает путь, который нам все раскроет. Суть в следу­
ющем. За всю европейскую историю с VI века вплоть до 1800
года, то есть в течение 12 столетий, население Европы никогда не
превышало 180 миллионов. Но с 1800 по 1914-й, т.е. за одно с
небольшим столетие, население Европы возросло со 180 до 460
миллионов! Сопоставив эти цифры, мы убедимся в произ­
водительной силе прошлого столетия. В течение трех поколений
оно массами производило человеческий материал, который, как
поток, обрушился на поле истории, затопляя его. Этого достаточ­
но для объяснения как триумфа масс, так и всего, что он выража­
ет и возвещает. В то же время это подтверждает самым нагляд­
ным образом то повышение жизненного уровня, на которое я
указывал.
Но одновременно это показывает, насколько необоснованно
восхищение, какое вызывает в нас расцвет новых стран, вроде
США. Нас поражает рост их населения, которое в течение одно­
го столетия достигло 100 миллионов, и мы не замечаем, что это
лишь результат изумительной плодовитости Европы. Здесь я вижу
еще один аргумент для опровержения басни об американизации
Европы. Рост населения Америки, который считается наиболее
характерной ее чертой, вовсе не ее особенность. Европа за про­
шлое столетие выросла гораздо больше, Америка же наполнилась
за счет избытков населения Европы.
Хотя подсчет Зомбарта и не так известен, как он того заслу­
живает, все же факт необычайного роста населения не тайна и
сам по себе не заслуживал бы упоминания. Дело, собственно, не в
нем самом, а в головокружительной быстроте этого роста и в
последствиях его: массы людей таким ускоренным темпом влива­
лись на сцену истории, что у них не было времени, чтобы в доста­
точной мере приобщиться к традиционной культуре.

220
 В действительности духовная структура современного сред­
него европейца гораздо здоровее и сильнее, чем у человека бы­
лых столетий. Она только гораздо проще, и потому такой сред­
ний европеец иногда производит впечатление примитивного че­
ловека, внезапно очутившегося среди старой цивилизации. Шко­
лы, которыми прошлое столетие так гордилось, успевали препо­
дать массам лишь внешние формы, технику современной жизни;
дать им подлинное воспитание школы эти не могли. Их наспех
научили пользоваться современными аппаратами и инструмента­
ми, но не дали им понятия о великих исторических задачах и
обязанностях; их приучили гордиться мощью современной техни­
ки, но им ничего не говорили о духе. Поэтому о духе массы не
имеют и понятия; новые поколения берут в свои руки господ­
ство над миром так, как если бы мир был первобытным раем без
следов прошлого, без унаследованных, сложных, традиционных
проблем.
XIX веку принадлежит и слава, и ответственность за то, что он
выпустил широкие массы на арену истории. Это отправной пункт
для справедливого суждения о веке. Нечто необычное, исключи­
тельное, должно быть, в нем заложено, если он смог дать такой
прирост человеческого материала. Было бы нелогично и произ­
вольно отдавать предпочтение принципам прошлых эпох, пока мы
не уяснили этого грандиозного явления и не сделали из него
выводов. Вся история в целом представляется нам гигантской
лабораторией, где производятся всевозможные опыты, чтобы найти
формулу общественной жизни, наиболее благоприятную для вы­
ращивания «человека». И, опрокидывая все мудрые теории, пе­
ред нами встает факт: население Европы по/f действием двух
факторов - либеральной демократии и «техники» - за одно лишь
столетие утроилось!
Этот поразительный факт приводит нас по законам логики к
следующим заключениям: 1) либеральная демократия, снабжен­
ная творческой техникой, представляет собою наивысшую из всех
известных нам форм общественной жизни; 2) если эта форма и
не лучшая из всех возможных, то каждая лучшая будет построе­
на на тех же принципах; 3) возврат к форме низшей, чем форма
XIX века, был бы самоубийством.
Признав это со всей ясностью, необходимой по сути дела, мы
должны теперь обратиться против XIX века. Если он в некото­
рых отношениях оказался исключительным и несравненным, то

221
он столь же, очевидно, страдал коренными пороками, так как он
создал новую породу людей - мятежного «человека массы». Те­
перь эти восставшие массы угрожают тем самым принципам, ко­
торым они обязаны жизнью. Если эта порода людей будет хозяй­
ничать в Европе, через каких-нибудь 30 лет Европа вернется к
варварству. Наш правовой строй и вся наша техника исчезнут с
лица земли так же легко, как и многие достижения былых веков
и культур*. Вся жизнь оскудеет и увянет. Сегодняшнее изоби­
лие возможностей сменится всеобщим недостатком; это будет
подлинный упадок и закат. Ибо восстание масс - то самое, что
Вальтер Ратенау назвал «вертикальным вторжением варварства».
Поэтому необходимо основательнее познакомиться с «челове­
ком массы», в котором кроются в потенции как высшее благо, так
и высшее зло.

VI. Анализ человека массы

Кто же этот «человек массы», который пришел теперь к влас­
ти в общественной жизни, и в политической, и в не-политической?
Почему он таков, каков он есть, иначе говоря, откуда он взялся?
Попробуем дать общий ответ на оба вопроса, так как они
тесно связаны друг с другом. Человек, который сегодня хочет
руководить жизнью Европы, очень отличается от вождей XIX
века, родившего его самого. Прозорливые умы уже в 1820, 1850
и 1880 годах при помощи чисто априорного мышления сумели
предвидеть серьезность нынешнего положения. «Массы двину­
лись вперед!» - заявил Гегель апокалиптическим тоном... «Без
новой духовной силы наш век - век революций - придет к катаст­
рофе!» - возвестил Огюст Конт... «Я вижу растущий прилив
нигилизма», - крикнул с Энгадинской скалы Ницше...
Неверно, будто историю нельзя предвидеть. Бессчетное число
раз она была предсказана. Если бы будущее не открывалось

* Герман Вейль, один из крупнейших современных физиков, со­

трудник и продолжатель дела Эйнштейна, как-то сказал, что если бы 10
или 12 из наших видных ученых внезапно умерли, то почти наверно
многие чудеса современной физики были бы навсегда утрачены для
человечества. Работа многих столетий была необходима для того, чтобы
приспособить наш мыслительный аппарат к абстрактной сложности
физики. Каждая случайность может свести на нет все чудесные воз­
можности человечества, на которых к тому же стоит и техническая культура.

222
пророкам, его не могли бы понять ни в момент его осуществления,
ни позже, когда оно уже стало прошлым. Мысль, что историк - не
что иное, как обратная сторона пророка, пронизывает всю фило­
софию истории. Конечно, можно предвосхитить только общую
схему будущего, но ведь, по существу, мы не больше того воспри­
нимаем и в настоящем, и в прошлом. Чтобы видеть целую эпоху,
надо смотреть издалека.
Какою представлялась жизнь тому человеку массы, которого
XIX век производил все в больших количествах? Прежде всего
он ощущал общее материальное улучшение. Никогда раньше сред­
ний человек не решал своих экономических проблем с такой
легкостью. Наследственные богачи относительно беднели, индус­
триальные рабочие обращались в пролетариев, а люди среднего
калибра с каждым днем расширяли свой экономический гори­
зонт. Каждый день вносил что-то новое и обогащал жизненный
стандарт. С каждым днем положение укреплялось, независимость
росла. То, что раньше считалось бы особой милостью судьбы и
вызывало умиленную благодарность, теперь рассматривалось как
законное благо, за которое не благодарят, которого требуют.
С 1900 года и рабочие начинают жить лучше. Тем не менее
им приходится вести борьбу за свои права. В отличие от средне­
го человека они не получают все готовым от чудесно организо­
ванных общества и государства.
К этому облегчению жизни и к экономической обеспеченнос­
ти присоединяются физические блага, комфорт, общественный
порядок. Жизнь катится, как по рельсам, и нет опасений, что ее
нарушит насилие или беда.
Такая свободная, нестесненная жизнь неминуемо должна была
вызвать в «средних душах» ощущение, которое можно выразить
словами старой испанской поговорки: «Широка наша Кастилья!»
«Новый человек» ощущал, что жизнь его - освобождение от бре-
мени, от всех помех и ограничений. Значение этого факта будет
нам ясно, когда мы вспомним, что в прошлые времена такая сво­
бода жизни была абсолютно недоступна для простых людей.
Наоборот, для них жизнь была всегда тяжелым бременем, физи­
ческим и экономическим. С самого рождения они были окруже­
ны запретами и препятствиями, им оставалось одно - страдать,
терпеть и приспособляться.
Еще разительнее эта перемена проявилась в области правовой
и моральной. Начиная со второй половины века, средний человек

223
уже был свободен от социальных перегородок. Никто не при­
нуждал его сдерживать, подавлять себя - «Широка наша Касти-
лья!». Нет больше ни каст, ни сословий. Нет правовых привиле­
гий. Заурядный человек узнает, что все люди равны в своих
правах.
Никогда еще за всю историю простой человек не жил в усло­
виях, которые хотя бы отдаленно походили на нынешние условия
его жизни. Мы действительно стоим перед радикальным измене­
нием человеческой судьбы, произведенным XIX веком. Создан
совершенно новый фон, новое поприще для современного чело­
века - и физически, и социально. Три фактора сделали возмож­
ным создание этого нового мира: либеральная демократия, экспе­
риментальная наука и индустриализация. Второй и третий можно
объединить под именем «техники». Ни один из этих факторов не
был созданием века, они появились на два столетия раньше. XIX
век провел их в жизнь. Это всеми признано. Но признать факт
недостаточно, нужно учесть его неизбежные последствия.
XIX век был по существу революционным, не потому, что он
строил баррикады - это деталь, а потому, что он поставил зауряд­
ного человека, т.е. огромные социальные массы, в совершенно
новые жизненные условия, радикально противоположные пре­
жним. Он перевернул все их бытие. Революция заключается не
столько в восстании против старого порядка, сколько в установ­
лении нового, обратного прежнему. Поэтому не будет преувели­
чением сказать, что человек, порожденный XIX веком, по своему
общественному положению - человек совершенно новый, отлич­
ный от всех прежних. Человек XVIII века, конечно, отличался от
своего предка XVI века; но все они схожи, однотипны, даже
тождественны по сравнению с новым человеком. Для «простых
людей» всех этих веков «жизнь» означала прежде всего ограни­
чения, обязанности, зависимость, одним словом - гнет. Можно
сказать и «угнетение», понимая под этим не только правовое и
социальное, но и «космическое». Его всегда хватало до последне­
го века, когда начался безграничный расцвет «научной техники»
как в физике, так и в управлении. По сравнению с сегодняшним
днем старый мир даже богатым и сильным предлагал лишь ску­
дость, затруднения и опасности*.

* Как бы ни был богат и силен отдельный человек в сравнении с

окружающими, мир был беден и убог, богатство и сила мало использо-

224
 Мир, окружающий нового человека с самого рождения, ни в
чем его не стесняет, ни к чему не принуждает, не ставит никаких
запретов, никаких «вето»; наоборот, он сам будит в нем вожделе­
ния, которые, теоретически, могут расти бесконечно. Оказывает­
ся,- это очень важно, - что мир XIX - начала XX века не только
располагает изобилием и совершенством, но и внушает нам пол­
ную уверенность в том, что завтра он будет еще богаче, еще
обильнее, еще совершеннее, как если бы он обладал неиссякаемой
силой развития. Сегодня (несмотря на некоторые трещины в
оптимизме) почти никто не сомневается, что через пять лет авто­
мобили будут еще лучше, еще дешевле. В это верят, как в то, что
завтра снова взойдет солнце. Сравнение совершенно точно: зау­
рядный человек, видя вокруг себя технически и социально совер­
шенный мир, верит, что его произвела таким сама природа; ему
никогда не приходит в голову, что все это создано личными
усилиями гениальных людей. Еще меньше он подозревает о том,
что без дальнейших усилий этих людей великолепное здание рас­
сыплется в самое короткое время.
Поэтому отметим две основные черты в психологической ди­
аграмме человека массы: безудержный рост жизненных вожде­
лений, а тем самым личности, и принципиальную неблагодарность
ко всему, что позволило так хорошо жить. Обе эти черты харак­
терны для хорошо нам знакомой психологии избалованных де­
тей. Мы можем воспользоваться ею как прицелом, чтобы рас­
смотреть души современных масс. Новый народ, наследник дол­
гого развития общества, богатого идеями и усилиями, избалован
окружающим миром. Баловать - значит исполнять все желания,
приучить к мысли, что все позволено, что нет никаких запретов и
никаких обязанностей. Тот, с кем так обращались, не знает гра­
ниц. Не испытывая никакого нажима, никаких толчков и столк­
новений, он привыкает ни с кем не считаться, а главное - никого
не признает старшим или высшим. Признание превосходства мог
бы вызвать в нем лишь тот, кто заставил бы его отказаться от
капризов, укротил бы его, принудил смириться. Тогда он усвоил
бы основное правило дисциплины: «Здесь кончается моя воля,

вались. В наши дни средний обыватель живет богаче и привольнее, чем

жили владыки прошлых веков. Что за беда, если он не богаче других.
Мир стал богаче и дает ему все: великолепные дороги, поезда, телеграф,
отели, личную безопасность и аспирин.

8 -2 4 5 7 225
начинается воля другого, более сильного. Видимо, на свете я не
один, и этот сильнее меня». В былые времена рядовому человеку
приходилось ежедневно получать такие уроки элементарной муд­
рости, так как мир был организован грубо и примитивно, катаст­
рофы были обычны, не было ни изобилия, ни прочности, ни безо­
пасности. Сегодняшние массы живут в изобилии и безопасности;
все к их услугам, никаких усилий не надо, подобно тому как
солнце само поднимается над горизонтом без нашей помощи. Не
надо благодарить других за воздух, которым ты дышишь, воздуха
никто не делал, он просто есть. «Так положено», ведь он всегда
налицо. Избалованные массы настолько наивны, что считают всю
нашу материальную и социальную организацию, предоставленную
в их пользование наподобие воздуха, такой же естественной, как
воздух, ведь она всегда на месте и почти так же совершенна, как
природа.
Итак, я полагаю, что XIX век создал совершенную организа­
цию нашей жизни во многих ее отраслях. Совершенство это
привело к тому, что массы, пользующиеся сейчас всеми благами
организации, стали считать ее естественной, природной. Только
так можно понять и объяснить нелепое состояние и души: они
заняты только собственным благополучием, но не замечают его
источников. За готовыми благами цивилизации они не видят
чудесных изобретений, созданных человеческим гением ценою
упорных усилий, и воображают, что вправе требовать все эти
блага, естественно им принадлежащие в силу их прирожденных
прав. Во время голодных бунтов толпы народа часто громят
пекарни. Это может служить прообразом обращения нынешних
масс (в более крупном-масштабе и в более сложных формах) с
цивилизацией, которая их питает*.

VII. Жизнь благородная и жизнь пошлая,

или энергия и косность
Мы прежде всего то, что делает из нас окружающий нас мир;
основные черты нашего характера формируются под влиянием
впечатлений, получаемых извне. Это естественно, так как наша

* Предоставленная собственным инстинктам, масса как таковая -

плебеи или «аристократы» - в стремлении улучшить свою жизнь сама
разрушает источники жизни.

226 8-2
жизнь - не что иное, как наши отношения с миром. Лик мира,
обращенный к нам, формирует в основных чертах нашу собствен­
ную жизнь. Вот почему я так подчеркиваю, что мир, в котором
сегодняшние массы возникли и выросли, кажется совершенно
новым, еще небывалым в истории. В прошлом для среднего чело­
века «жизнь» означала непрерывные трудности, опасности, нужду,
ограничения, подчиненность; современный мир представляется
среднему человеку как мир неограниченных возможностей, безо­
пасности, полной независимости. Душу современного человека
формирует это впечатление, основное и постоянное, тогда как
прежде душу среднего человека формировало впечатление об­
ратное. Впечатление превращается во внутренний голос, который
неотступно нашептывает какие-то слова в глубине нашего «я»,
настойчиво подсказывает нам определение нашей жизни, которое
становится заповедью. Если в прошлые века считалось, что жить
- это чувствовать себя ограниченным во всем и потому считаться
с тем, что нас ограничивает, то новый голос вещает: «жить
значит не встречать ограничений; поэтому смело делай все, что
хочешь. Нет невозможного, нет опасного, нет ни высших, ни низ­
ших».
Эта новая заповедь, основанная на ощущении, совершенно ме­
няет традиционную, извечную структуру человека массы. Раньше
он находил естественными свои материальные ограничения и свою
подчиненность власть имущим. Такова уж была жизнь. Если ему
удавалось улучшить ее, если он подымался по социальной лестни­
це, он приписывал это счастью, которое ему улыбнулось, или же
это было его личной заслугой, которую он хорошо сознавал. В
обоих случаях дело шло об исключении из общего закона жизни
и всего мира, и оно было вызвано особыми причинами.
Новая масса восприняла полную свободу жизни как есте­
ственное, природное состояние, не вызванное никакими причина­
ми. Ничто не налагало на эту массу никаких ограничений извне,
следовательно, не было необходимости каждую минуту считаться
с кем-то вокруг, в особенности с высшими. До недавнего време­
ни китайский крестьянин верил, что его благополучие зависит от
личных добродетелей императора. Поэтому его жизнь была в
постоянном соотношении и подчинении этой высшей инстанции.
Но человек, которого мы анализируем, не хочет считаться ни с
какой внешней инстанцией или авторитетом. Он доволен собой
таким, каков он есть. Совершенно искренне, без всякого хвастов-
8* 227
ства, как нечто вполне естественное, он будет одобрять и хвалить
все, чем он сам наделен, - свои мнения, стремления, симпатии, вку­
сы. А что ж? Ведь никто и ничто не заставляет его признать
себя человеком второго сорта, крайне ограниченным, неспособ­
ным ни к творчеству, ни даже к поддержанию той самой органи­
зации, которая дала ему полноту жизни.
Человек массы никогда не признает над собой чужого автори­
тета, пока обстоятельства его не принудят. Поскольку обстоя­
тельства по принуждают, этот упорный человек, верный своей
натуре, не ищет постороннего авторитета и чувствует себя пол­
ным хозяином положения. Наоборот, человек элиты, т.е. человек
выдающийся, всегда чувствует внутреннюю потребность обра­
щаться вверх, к авторитету или принципу, которому он свободно
и добровольно служит. Напомним, что в начале этой книги мы
так установили различие между человеком элиты и человеком
массы: первый предъявляет к себе строгие требования; второй -
всегда доволен собой, более того, восхищен*. Вопреки обычному
мнению, именно человек элиты, а вовсе не человек массы, прово­
дит жизнь в служении. Ж изнь не имеет для него интереса, если
он не может посвятить ее чему-то высшему. Его служение - не
внешнее принуждение, не гнет, а внутренняя потребность. Когда
возможность служения исчезает, он ощущает беспокойство, ищет
нового задания, более трудного, более сурового и ответственно­
го. Это жизнь, подчиненная самодисциплине, - достойная, благо­
родная жизнь. Отличительная черта благородства - не права, не
привилегии, а обязанности, требования к самому себе. Noblesse
oblige. «Жить в свое удовольствие - удел плебея; благородный
стремится к порядку и закону» (Гете). Дворянские привилегии
по происхождению были не пожалованиями, не милостями, а
завоеваниями. Их признавали, ибо данное лицо всегда могло соб­
ственной силой отстоять их от покушений. Частные права или
привилегии - не косная собственность, но результат усилий вла­
дельца. И наоборот, общие права, например «права человека и
гражданина», бесплатны, это щедрый дар судьбы, который каж­
дый получает без усилий. Поэтому я сказал бы, что личные пра-

* К массе духовно принадлежит тот, кто в каждом вопросе доволь­

ствуется готовой мыслью, уже сидящей в его голове. Наоборот, человек
элиты не ценит готовых мнений, взятых без проверки, без труда, он це­
нит лишь то, чтадо сих пор было недоступно, что приходится добывать
усилием.
228 8-4
ва требуют личной поддержки, а безличные могут существовать
и без нее.
К сожалению, богатое по смыслу слово «благородство» под­
верглось в обычной речи безжалостному искажению. Большин­
ство стало понимать его как наследственную, кровную аристокра­
тию; и оно превратилось в нечто пассивное, безличное, подобное
«всеобщим правам», которых не требуют личных усилий и заслуг,
их получают автоматически.
Однако подлинный смысл слова «nobleza, noblesse, nobility»
совсем иной, в нем динамика. Noble, nobilis - значит знаменитый,
всем известный, возвышающийся над неизвестными, безымянны­
ми массами. Здесь подразумеваются личные усилия, заслужив­
шие славу. Итак, «благородный» - это заслуженный, выдающий­
ся. Благородство или слава сына - уже чистая милость. Сын
известен только тем, что его отец стяжал славу. Слава сына -
лишь отражение; и действительно, наследственное благородство -
нечто отраженное, как лунный свет или память о мертвых. Един­
ственное живое и динамичное в нем - это импульс, передаваемый
потомку и побуждающий его сравняться с предком. Таким обра­
зом, и здесь - noblesse oblige, хотя и в несколько измененном
виде: благородный предок обязывал себя добровольно, благо­
родного потомка обязывала необходимость быть на высоте. В
переходе благородства по наследству кроется известное проти­
воречие. Китайцы поступают логичнее, у них обратный порядок
наследования: но отец облагораживает сына, а сын, достигнув
высоких почестей, облагораживает своих предков, свой род. При
этом государство указывает число предыдущих поколений, обла­
гороженных заслугами потомка. Таким образом, предки оживают
благодаря заслугам живого человека, чье благородство - в настоя­
щем, а не в прошлом*. Латинское понятие «nobilitas» появилось
только в эпоху Римской Империи, в противоположность старой
наследственной аристократии, в то время уже вырождавшейся.
Итак, для меня «благородная жизнь» означает жизнь напря­
женную, всегда готовую к новым, высшим достижениям, переход
от сущего к должному. Благородная жизнь противопоставляется

* Моя цель - вернуть слову «noblesse» его первоначальное значение,

исключающее наследственность Здесь не место исследовать вопрос о
наследственной аристократии, «благородной крови», которая играет
такую видную роль в истории.
229
обычной, косной жизни, которая замыкается сама в себе, осужден­
ная на peipetuum mobile - вечное движение на одном месте -
пока какая-нибудь внешняя сила не выведет ее из этого состоя­
ния. Людей второго типа я определяю как массу потому, что они
- большинство, потому что они инертны, косны.
Чем дольше человек живет, тем яснее ему становится, что
громадное большинство людей способно на усилие только в том
случае, когда надо реагировать на какую-то внешнюю силу. И
потому-то одиноко стоящие исключения, которые способны на
спонтанное, собственной волей рожденное усилие, запечатлевают­
ся в нашей памяти навсегда. Это - избранники, элита, благород­
ные люди, активные, а не только пассивные; для них жизнь -
вечное напряжение, непрерывная тренировка. Тренировка - это
аскеза. Они - аскеты.
Пусть читатель не удивляется этому отступлению. Чтобы дать
определение нового человека массы, который, оставаясь массой,
хочет занять место элиты, необходимо было показать в чистом
виде оба типа, в нем смешанные, - нормального человека массы и
подлинного человека элиты, или человека энергии.
Теперь мы можем быстрее продвигаться вперед; ключ к ре­
шению - психологическая формула господствующего - в наши
дни человека - у нас в руках. Все дальнейшее логически вытека­
ет из основного положения, которое можно резюмировать так:
XIX век автоматически создал новый вид «простого человека», в
котором заложены огромные вожделения и которой сейчас пре­
доставлен богатый набор средств, чтобы удовлетворить их во
всех областях,- экономика, медицина, право, техника и т.д. - сло­
вом, огромное количество прикладных наук и всяких возможнос­
тей, какие прежде среднему человеку не были доступны. Снаб­
див человека массы всеми этими возможностями, XIX век предо­
ставил его самому себе, и он, верный своей природной косности,
замкнулся в себе самом. Таким образом, теперь у нас массы более
сильные, чем когда-либо прежде, но отличающиеся от обычных
тем, что они герметически замкнуты в себе, самодовольны, самона­
деянны, не делают никому и ничему подчиняться, одним словом -
непокорны. Если так пойдет и дальше, то в скором времени не
только в Европе, но и во всем мире окажется, что массами больше
нельзя управлять ни в одной области. Правда, в бурные и тяже­
лые времена, стоящие перед нашим поколением, может случиться,
что под суровыми ударами бедствий массы внезапно пойдут на

230
уступки и подчинятся квалифицированной элите. Но это будет
попыткой с негодными средствами, ибо основные черты психики
масс - это инертность, замкнутость в себе и упрямая неподатли­
вость; массы от природы лишены способности постигать то, что
находится вне их узкого круга - и людей, и события. Они захо­
тят иметь вождя - и не смогут идти за ним; они захотят слушать
- и убедятся, что глухи.
С другой стороны, нельзя тешить себя иллюзиями, что чело­
век массы окажется способным - как ни поднялся его уровень в
наше время - управлять ходом всей нашей цивилизации (не гово­
ря уже о прогрессе ее). Самое поддержание современной циви­
лизации чрезвычайно сложно, требует бесчисленных знаний и
опыта. Человек массы научился владеть ее механизмом, но абсо­
лютно незнаком с ее основными принципами.
Я снова подчеркиваю, что все эти факты и доводы не следует
понимать в узко политическом смысле. Наоборот: хотя полити­
ческая деятельность - самая эффектная, показательная сторона
нашей общественной жизни, однако ее подчиняют, ею управляют
другие факторы, более скрытые и неощутимые. Политическая
тупость сама по себе не была бы опасна, если бы она не происте­
кала из тупости интеллектуальной и моральной, более глубокой и
решающей. Поэтому без анализа последней наше исследование не
может быть ясным и убедительным.

VIII. Почему массы во все лезут

и всегда с насилием?
Итак, мы приходим к заключению, что произошло нечто край­
не парадоксальное, хотя, в сущности, вполне естественное: как
только мир и жизнь широко открылись заурядному человеку,
душа его для них -закрылась. И я утверждаю, что именно в этой
замкнутости души - сущность того «восстания масс», в котором, в
свою очередь, - сущность грандиозной проблемы, стоящей сейчас
перед человечеством.
Я знаю, что многие читатели думают иначе. Это тоже вполне
естественно и только подтверждает мою теорию. Даже если бы
мнение мое оказалось ошибочным, все же неоспоримо, что многие
из несогласных не задумались хотя бы на пять минут над таким
сложным вопросом. Как же они могли бы думать то же, что я?
Если они считают себя вправе иметь мнение раньше, чем потруди-
231
лись все продумать, они показывают, что сами принадлежат к
тому типу людей, которых я называю «восставшей массой». Это
как раз и есть замкнутые, закоснелые души. В данном случае
перед нами пример интеллектуальной косности. Человек обза­
велся запасом готовых идей. Он довольствуется ими и решает,
что с умом у него все в порядке. Поскольку мир ему не нужен,
он остается при своем мнении. Вот это и есть механизм закоснелости.
Человек массы считает себя совершенным. Человек элиты
ощущает что-то подобное, только если он исключительно тщесла­
вен, да и то вера в свое совершенство не соприродна ему, не
истинна, она порождена суетой, и даже сам он в ней не уверен.
Поэтому тщеславный нуждается в других, чтобы они подтверди­
ли мнение, какое он хочет иметь. Даже и в таком патологическом
случае, даже ослепленный .тщеславием, человек элита не уверен в
своем совершенстве. Наоборот, современный человек массы, этот
новый Адам, никогда не сомневается в своем совершенстве; его
вера в себя поистине подобна райской вере. Замкнутость души
лишает его возможности познать свое несовершенство, так как
единственный путь к этому познанию - сравнение себя с другими;
но тогда он должен хоть на миг выйти за свои пределы, пересе­
литься в своего ближнего. Душа заурядного человека неспособ­
на к таким упражнениям.
Мы стоим здесь перед тем самым различием, которое испокон
веков отделяет глупцов от мудрецов. Умный знает, как легко
сделать глупость, он всегда настороже, и в этом его ум. Глупый
не сомневается в себе; он считает себя хитрейшим из людей,
отсюда завидное спокойствие, с каким он пребывает в глупости.
Подобно насекомым, которых никак не выкурить из щелей, глуп­
ца нельзя освободить от глупости, вывести хоть на минуту из
ослепления, сделать так, чтобы он сравнил свои убогие шаблоны
со взглядами других людей. Глупость пожизненна и неизлечима.
Вот почему Анатоль Франс сказал, что глупец гораздо хуже мер­
завца. Мерзавец иногда отдыхает, глупец - никогда*
Человек массы совсем неглуп. Наоборот, сегодня он гораздо
умнее, гораздо способное, чем все его предки. Но эти способнос-

* Я часто спрашивал себя вот о чем: несомненно, многим людям

труднее и горше всего общаться, сталкиваться с глупостью ближних.
Как же случилось, что никто не попытался изучить ее, написать «Опыт
о глупости»? (Мне кажется, что не пытались).
232
ти ему не впрок: сознавая, что он обладает ими, он еще больше
замкнулся в себе и не пользуется ими. Он раз и навсегда усвоил
набор общих мест, предрассудков, обрывков мыслей и пустых
слов, случайно нагроможденных в памяти, и с развязностью, кото­
рую можно оправдать только наивностью, пользуется этим мусо­
ром всегда и везде. Это я и назвал в первой главе «знамением
нашего времени»: не в том беда, что заурядный человек считает
себя незаурядным и даже выше других, а в том, что он провозг­
лашает и утверждает право на заурядность и самое заурядность
возводит в право.
Господствующее положение, которое духовный плебс занял
сейчас в общественной жизнй, - совершенно новый фактор совре­
менной жизни, не имеющий подобия ц прошлом. По крайней мере
в европейской истории плебс никогда не воображал себя носите­
лем какой-нибудь «идеи». У него были свои готовые верования,
традиции, жизненный опыт, поговорки, ходячие мнения; но он не
пускался в теоретические исследования и обобщения, каких тре­
бует, например, политика или литература. Планы и действия поли­
тиков могли казаться ему хорошими или плохими, он мог поддер­
живать их или не поддерживать; по его реакция была пассивной,
она ограничивалась отзвуком на творческую деятельность дру­
гих кругов. Ему и в голову не приходило противопоставить
идеям политиков свои собственные идеи. То же и в искусстве, и
в прочих областях общественной жизни. Врожденное сознание
своей ограниченности, некомпетентности в теоретическом мышле­
нии удерживало его. Плебс даже и не мечтал о том, чтобы взять
на себя решающую роль в общественной деятельности, так как
она почти всегда основана на теории.
Сейчас у заурядного человека есть самые определенные идеи
обо всем, что в мире происходит и должно произойти. Поэтому
он перестал слушать других. К чему слушать, если он и так уже
все знает? Теперь уже нечего слушать, теперь надо самому судить,
постановлять, решать. Нет такого вопроса общественной жизни, в
который он не вмешался бы, навязывая свои мнения, - он, слепой
и глухой.
«Но, - скажут мне, - что ту г плохого? Разве это не свидетель­
ствует об огромном прогрессе? Ведь это значит, что массы стали
культурными?» Ничего подобного! Идеи заурядного человека -
не настоящие идеи, они не свидетельствуют о культуре. Кто хо­
чет иметь идеи, должен прежде всего стремиться к истине и усво-

233
ить правила игры, ею предписываемые. Не может быть речи об
идеях и мнениях там, где нет общепризнанной высшей инстанции,
которая бы ими ведала, нет системы норм, к которым можно было
бы в споре апеллировать. Эти нормы - основа нашей культуры.
Речь не о том, какие они; я лишь утверждаю, что там, где норм пет,
там нет и культуры. Нет культуры там, где нет начал гражданс­
кой законности и не к кому апеллировать. Нет культуры там, где
в решении споров игнорируются основные принципы разума*.
Нет культуры там, где экономические отношения не подчинены
регулирующему аппарату, к которому молено обратиться. Нет
культуры там, где в эстетических диспутах всякое оправдание
для произведения искусства объявляется излишним.
Когда все эти нормы, принципы и инстанции исчезают, исчеза­
ет и сама культура и настает варварство в точном значении этого
слова. Не будем себя обманывать - новое варварство появляется
сейчас в Европе, и породило его растущее восстание масс. Путе­
шественник, прибывающий в варварскую страну, знает, что там
уже не действуют правила и принципы, на которые он привык
полагаться дома. У варвара нет норм в нашем понимании.
Степень культуры измеряется степенью развития норм. Где
они мало развиты, там жизнь направляется только в общих чер­
тах, где они развиты подробно, там они проникают во все детали
и во все области жизни.
Каждый должен признать, что в Европе за последнее время
наблюдаются странные явления. Как на конкретный пример, ука­
жем на такие политические движения, как синдикализм и ф а­
шизм. Они кажутся странными но только потому, что они новы.
Увлечение новинками всегда было свойственно европейцу, неда­
ром он создал себе самую неспокойную историю. Нет, странность
этих движений - в их стиле, в тех небывалых формах, какие они
принимают. Под маркой синдикализма и фашизма в Европе впер­
вые появляется тип человека, который не считает нужным оправ­
дывать свои претензии и поступки ни перед другими, ни даже
перед самим собой; он просто показывает, что решил любой це­
ной добиться цели. Вот это и есть то новое, небывалое: право
действовать безо всяких на то прав. Тут я вижу самое наглядное

* Кто в споре не старается держаться истины, не стремится быть

правдивым, тот умственный варвар. Именно таков человек массы, ког­
да ему приходится вести дискуссию, устную или письменную.
234
проявление нового поведения масс, причина же в том, что они
решили захватить руководство обществом в свои руки, хотя ру­
ководить им они и неспособны. В этом политическом поведении
масс раскрылась грубо и откровенно вся структура их новой
души; однако ключ ко всему был все же в духовной замкнутос­
ти. Человек массы открыл в себе «идеи», «мысли»; однако он
неспособен к идейному творчеству, к конструктивному мышле­
нию. Он не имеет даже понятия о легком, чистом воздухе мира
идей. Он желает иметь собственные «мнения», но не желает при­
нять условия и предпосылки, необходимые для этого. Поэтому
все его «идеи» не что иное, как вожделения, облеченные в
словесную форму.
Чтобы иметь или создать идею, надо прежде всего верить, что
есть какие-то основания или условия ее существования, т.е. ве­
рить в Разум, в мир идей, отвлеченных истин. Имея идеи, состав­
ляя мнения, люди обращаются к высшей инстанции, подчиняются
ей, признают ее кодекс и ее решения; верят в то, что наивысшая
форма общения - диалог, в котором обсуждаются основы наших
идей. Но для человека массы принять дискуссию значит идти на
верный провал, и он инстинктивно отказывается признавать эту
высшую объективную инстанцию. Отсюда модный в Европе ло­
зунг: «Хватит дискуссий!» - и отказ от всяких форм духовного
общения, предполагающих признание объективных норм, начиная
с простого разговора и кончая парламентом и научными обще­
ствами. Это равносильно отказу от культурной общественной
жизни, построенной на системе норм, и возврату к варварскому
образу жизни. Это означает ликвидацию всех естественных жиз­
ненных процессов и переход к принудительному введению но­
вых, намеченных «порядков». Замкнутость массовой души, кото­
рая толкает массу на вмешательство во все общественные дела,
неизбежно требует и единого метода вмешательства: прямого
действия, action directe.
Со временем, когда история зарождения нашей эпохи будет
восстановлена, историки отметят, что первые звуки ее своеобраз­
ной мелодии послышались около 1900 года среди групп француз­
ских синдикалистов и реалистов, изобретших метод и выражение
«прямое действие». Человек во все времена прибегал к насилию;
часто это бывало преступлением, и пас эти случаи не интересуют.
Но иногда насилие служило защите правды и справедливости и

235
прибегали к нему тогда, когда все остальные средства были ис­
черпаны. Очень жаль, что человеческая натура вынуждает при­
бегать в таких случаях к насилию; но, с другой стороны, нельзя
отрицать, что это - наивысшая дань истине и справедливости, ибо
такое насилие не что иное, как жест отчаяния. Сила применяется
буквально как ultima ratio. Это выражение употребляют почему-
то большей частью в ироническом смысле, но оно хорошо выра­
жает то предпочтение, которое всегда давалось разуму перед си­
лой. Цивилизация не что иное, как попытка свести силу на роль
ultim a ratio. Теперь это становится нам совершенно ясным, так
как «прямое действие» выворачивает этот термин наизнанку и
провозглашает силу prima ratio, первым доводом, т.е. в сущности,
доводом единственным. Это норма, которая отменяет все осталь­
ные нормы, все промежуточные этапы между целью и ее дости­
жением. Это - Великая Хартия варварства.
Кстати будет напомнить, что во все эпохи, каждый раз, когда
массы по тому или иному поводу выступали в общественной
жизни, - это всегда было в форме «прямого действия». Таким
образом, «прямое действие» - типичный, вернее, единственный ме­
тод действия масс. И основной тезис моей книги будет значи­
тельно подкреплен тем очевидным фактом, что именно теперь,
когда захват массами власти в общественной жизни из случайно­
го и спорадического факта обратился в «нормальное» явление,
«прямое действие» появляется на сцене официально, в качестве
признанной доктрины.
Вся наша общественная жизнь подпадает под этот новый ре­
жим, в котором все «не прямые» действия подавлены. В обще­
ственной жизни упраздняется «хорошее воспитание». В литера­
туре принцип «прямого действия» выражается в оскорблениях и
угрозах; в отношениях между мужчиной и женщиной - в распу­
щенности.
Нормы общежития, вежливость, взаимное уважение, справед­
ливость, благожелательность! Кому все это нужно, зачем так ус­
ложнять жизнь?
Все это заключается в одном слове «цивилизация», смысл
которого раскрывается в его происхождении от civis - гражда­
нин, член общества. Все перечисленное служит тому, чтобы сде­
лать жизнь города, т.е. городской общины - иначе говоря, обще­
ственную жизнь,- возможно более легкой и приятной. Если мы

236
вдумаемся в перечисленные элементы цивилизации, мы заметим,
что у них одна и та же основа спонтанное и все растущее
желание каждого гражданина считаться со всеми остальными.
Цивилизация - прежде всего добрая воля к совместной жизни.
Человек, который не считается с другими, не цивилизованный
человек, а варвар. Варва]рство направлено к разложению обще­
ства. Все варварские эпохи были периодами человеческого рас­
сеяния, распадения общества на мелкие группы, разобщенные и
взаимно враждебные.
Политическая форма, проявляющая максимум воли к совмест­
ной жизни, к общественности, есть либеральная демократия. Она
выказывает наибольшую готовность считаться с окружающими
и может служить прототипом «непрямого действия». Либера­
лизм - тот политический правовой принцип, согласно которому
общественная власть, несмотря на свое всемогущество, сама себя
ограничивает и старается, даже в ущерб своим интересам, предос­
тавить в государстве, которым она управляет, место и тем, кто
думает и чувствует иначе, чем она сама, т.е. иначе, чем боль­
шинство. Либерализм - следует напомнить сегодня - проявляет
небывалое великодушие: свои права, права большинства, он доб­
ровольно делит с меньшинствами; это самый благородный жест,
когда-либо виданный в истории. Либерализм провозглашает свое
решение жить одной семьей с врагами, даже со слабыми врагами.
Прямо невероятно, что человечество могло создать такой чудес­
ный аппарат, такую парадоксальную, утонченную, замысловатую,
неестественную систему. И нет ничего удивительного в том, что
сейчас то же самое человечество готово от нее отказаться: опыт
оказался слишком сложным и трудным, чтобы укорениться на
нашей земле.
Ж ить одной жизнью с врагами! Править совместно с оппози­
цией! Не становится ли подобная мягкость непостижимой? Нич­
то не характеризует нашу эпоху так метко, как тот факт, что
число государств, допускающих у себя оппозицию, резко умень­
шается. Почти всюду однородная масса оказывает давление на
правительство и подавляет, уничтожает все оппозиционные груп­
пы. Масса - кто бы мог подумать, глядя на ее компактность и
численность? - не желает терпеть рядом с собой тех, кто к ней не
принадлежит. О на питает смертельную ненависть ко всему
иному.

237
 IX. Примитивизм и техника
Должен напомнить, что мы заняты анализом эпохи - нашей
эпохи, которая по самой сущности своей двусмысленна. Потому я
и сказал вначале, что все черты нашего времени - в частности
восстание масс - предстают перед нами в двух аспектах. Каждая
черта не только допускает, но и требует двойного толкования,
благоприятного и неблагоприятного. Эта двойственность коре­
нится не в нашей оценке, а в самой действительности. Не в том
дело, что положение может нам казаться хорошим с одной точки
зрения и плохим с другой, а в том, что сама жизнь несет в себе
две возможности - победы и гибели.
Я не хотел бы перегружать это исследование метафизикой
истории. Но я, конечно, строю его на основе своих философских
убеждений, которые излагаю или имею в виду в других местах.
Я не верю в абсолютный исторический детерминизм. Наоборот, я
верю, что всякая жизнь, тем самым историческая, состоит из от­
дельных моментов, каждый из которых относительно свободен,
не предопределен предыдущим моментом; некоторое время он
колеблется, «топчется на месте», как бы не зная, какой из вариан­
тов избрать. Вот это метафизическое колебание и придает всему
живому ни с чем не сравнимый трепет, вибрацию.
Восстание масс может предвещать переход к новой, еще неве­
домой организации человечества; может и привести к катастро­
фе. Нельзя отрицать достигнутого, нельзя и считать его упрочен­
ным. Факты скорее говорят нам, что никакой прогресс, никакая
эволюция не прочны, они всегда под угрозой регресса, отката.
Все, все возможно в истории - и триумфальный прогресс, и пери­
оды упадка. Ибо жизнь (индивидуальная и общественная, личная
и историческая) - единственное в мире явление, сущность которо­
го - опасность. Она состоит из «перипетий». Строго говоря, жизнь
- это драма*.

* Я не сомневаюсь, что большинство читателей не примет этих вы­

ражений всерьез, в буквальном смысле; даже самые благосклонные
сочтут их метафорами. Только редкий читатель, достаточно прямой, не
воображающий, будто он насквозь знает жизнь, позволит себе принять
эти слова в прямом значении. И только он их правильно поймет, неза­
висимо от того, верны они или нет. Среди остальных будет полное еди­
нодушие, с одним лишь различием: одни будут думать, что, серьезно
говоря, жизнь - процесс духовный, другие - что это нечто вроде ряда

238
 Все это, верное вообще, получает особое значение в эпохи
кризисов, как наша. Симптомы нового поведения масс в эпоху их
господства, которые мы обобщили под именем «прямого действия»
могут возвещать и будущий прогресс. Ясно, что каждая старая
цивилизация постепенно обрастает омертвевшей материей, рого­
вой оболочкой, которая мешает жизни, отравляет ее. Есть отмер­
шие учреждения, изжитые ценности и авторитеты, устаревшие
нормы, которые формально еще существуют, загромождая и ус­
ложняя живую жизнь. Весь этот репертуар «непрямого действия»
в значительной степени обветшал и требует ревизии, чистки. Не­
обходимо упрощение; оно несет гигиену, лучший вкус, лучшие
решения, экономию - когда меньшими средствами достигается
больше.
В основном нужно вернуть общественную жизнь, и прежде
всего политику, к подлинной действительности. Европа не смо­
жет сделать смелого прыжка, которого от нее требует вера в ее
будущее, но сбросив с себя всей истлевшей ветоши, не представ
снова в своей обнаженной сущности, не вернувшись к своему
подлинному «я».
Предстоящее очищение и обнажение Европы, возвращение к
подлинному бытию очень радует меня. Я верю, что это необходи­
мо для расчистки пути к достойному будущему. Потому я и
требую свободы мысли в отношении прошлого. Будущее должно
первенствовать над прошлым, от него мы получаем приказы, оп­
ределяющие наше отношение к прошлому*.
Но надо избегать тяжкого греха правителей XIX века - им
недоставало ответственности, а это вело к утрате бдения, бдитель-

химических реакций. Для читателей с такой герметически замкнутой

душой я попробую дать мою мысль в иной формулировке: первичное,
основное значение «жизни» раскрывается, когда к ней подходят не
биологически, а биографически, хотя бы по той простой причине, что вся
биология лить одна глава некоторых биографий, доступная для био­
логов. Все остальное - абстракция, фантазия, миф.
* Требование свободы в отношении к прошлому не придирчивая
«критика», а ясно осознанный долг каждой критической эпохи. Если я
защищаю либерализм XIX века против масс, которые на него беспо­
щадно нападают, это не значит что я отказываюсь от свободы высказы­
вания против этого самого либерализма. И наоборот: примитивизм,
который в этой книге показан с самой худшей стороны, в известном
смысле - необходимое условие каждого крупного исторического про­
гресса.

239
ности. Кто отдается потоку событий, не обращая внимания на
предостережения, полученные еще в безоблачные дни, тот забы­
вает свой долг и утрачивает ответственность. Сейчас надо требо­
вать, чтобы те, кто способен на это, ощущали ответственность
чрезвычайно сильно; важнее всего - указать и подчеркнуть яв­
ственно опасные стороны новых симптомов.
Подводя баланс нашей общественной жизни - при условии, что
нас занимает не столько настоящее, сколько будущее, - мы не
можем сомневаться в том, что неблагоприятных факторов значи­
тельно больше, чем благоприятных.
Все наши материальные достижения могут исчезнуть, ибо
надвигается грозная проблема, от решения которой зависит судь­
ба Европы. Сформулирую эту проблему еще раз: господство в
обществе попало в руки людей определенного типа, которым не
дороги основы цивилизации - не какой-нибудь определенной формы
ее, но (насколько мы вправе судить сегодня) всякой цивилизации
вообще. Этих людей интересуют наркотики, автомобили, что-то
еще; но это лишь подчеркивает полное равнодушие к цивилиза­
ции, как таковой. Ведь эти вещи - лишь продукты цивилизации, и
страсть, с которой новый владыка жизни им отдается, подтверж­
дает его полное безразличие к тем основным принципам, которые
дали возможность их создать. Достаточно указать на следующее:
с тех пор, как существуют естественные науки, т.е. с эпохи Ренес­
санса значение их непрерывно росло. Точнее, число людей, зани­
мавшихся теоретическими исследованиями, росло с каждым по­
колением. Первый относительный упадок приходится на наше
время - на поколение, родившееся на переломе столетия. Храмы
чистой науки начинают терять притягательную силу для студен­
тов. И это происходит как раз тогда, когда индустрия достигает
наивысшего расцвета, а публика проявляет все больший интерес
к достижениям техники и медицины.
Если бы это не завело нас слишком далеко, мы могли бы
показать аналогичные явления в политике, искусстве, религии, да
и в повседневной жизни.
Что означает столь парадоксальное положение? Задача этой
книги именно в том и состоит, чтобы дать ответ на этот вопрос.
Парадокс в том, что нынешний «хозяин мира» - примитив, перво­
бытный человек, внезапно объявившийся в цивилизованном мире.
Цивилизован мир, по не его обитатель. Он даже не замечает
цивилизации, хотя и пользуется ее плодами, как и дарами приро-

240
ды. Новый человек хочет иметь автомобиль и пользуется им, но
так, словно он сам собой вырос на райском древе. В глубине
души он не подозревает об искусственном, почти невероятном
характере цивилизации; он восхищен аппаратами, машинами и аб­
солютно безразличен к принципам и законам, на которых они
основаны. Когда я упоминал слова Ратенау о «вертикальном
вторжении варваров», можно было подумать - как многие и дума­
ют, - что это лишь фраза. Теперь мы видим, что это выражение
(независимо от того, верно оно или нет) не пустая фраза, а точ­
ная формула, полученная в итоге сложного анализа. Человек
массы, поистине примитивный, неожиданно вынырнул на авансце­
ну нашей старой цивилизации.
Сейчас постоянно говорят о фантастическом прогрессе тех­
ники, но я еще нигде не слышал - даже среди избранных - чтобы
касались ее достаточно печального будущего. Даже Шпенглер,
тонкий и глубокий ум, хотя и одержимый одной идеей, кажется
мне беззаботным оптимистом ведь он считает, что за веком
«культуры» следуеГвек «цивилизации», под которой он разумеет
прежде всего технику. Представления Шпенглера о культуре и
вообще об истории настолько расходятся с предпосылками этой
книги, что нелегко говорить здесь о его заключениях, хотя бы
для проверки. Только в общих чертах, пренебрегая деталями и
приведя обе точки зрения к одному знаменателю, можно устано­
вить примерно вот что: Шпенглер думает, что техника может
развиваться даже и тогда, когда интерес к основным началам
культуры угаснет. Я не решаюсь в это поверить. Техника и наука
- одной природы. Наука угасает, когда люди перестают интересо­
ваться его бескорыстно, ради нее самой, ради основных принци­
пов культуры. Когда этот интерес отмирает, что по-видимому
происходит сейчас, техника может протянуть еще короткое время,
по инерции, пока не выдохнется импульс, сообщенный ей чистой
наукой. Жизнь идет с помощью техники, но не от техники. Техни­
ка сама по себе не может ни питаться, ни дышать, она - не causa
sui, но лишь полезный, практический осадок бесполезных и
непрактичных занятий*.

* Поэтому популярное определение Америки как «страны техни­

ки» не имеет реального значения. Одно из наибольших заблуждений
Европы - детские представления об Америке, распространенные даже
среди очень образованных людей. Это частный случай несоответствия
между сложностью современных проблем и ограниченностью совре­
менного духа.

241
 Таким образом, я прихожу к заключению, что интерес к техни­
ке никоим образом не может обеспечить ее развитие или даже
сохранение. Недаром техника считается одной из отличительных
черт современной культуры, т.е. такой культуры, которая исполь­
зует практические прикладные науки. Потому-то из всего, что я
назвал выше наиболее характерными чертами новой жизни, со­
зданной XIX веком, в конце концов остались лишь две: либераль­
ная демократия и техника*. Но, повторяю, когда говорят о техни­
ке, легко забывают, что ее животворный источник - чистая наука,
и продление техники зависит в конце концов от тех же условий,
что и существование чистой науки. Кто думает сейчас о тех
нематериальных, но живых ценностях, таящихся в сердцах и умах
людей науки и необходимых миру для продления их работы?
Может быть, сейчас серьезно верят, что развитие науки можно
обеспечить одними долларами? Эта иллюзия, которая многих ус­
покаивает, - еще одно доказательство примитивизма наших времен.
Вспомним бесчисленное множество элементов, самых различ­
ных по своей природе, из которых сложным путем составляются
физико-химические науки! Даже при самом поверхностном зна­
комстве с этой темой нам бросается в глаза, что на всем протяже­
нии пространства и времени изучение физики и химии было со­
средоточено на небольшом четырехугольнике: Лондон - Берлин -
Вена - Париж, а во времени - только в XIX веке. Это доказывает,
что экспериментальная наука - одно из самых невероятных чудес
истории. Пастухов, воинов, жрецов и колдунов было достаточно
всегда и везде. Но экспериментальные науки требуют, по-види­
мому, совершенно исключительной конъюнктуры. Уже один этот
простой факт должен был бы навести нас на мысль о непрочнос­
ти, летучести научного вдохновения**. Блажен, кто верует, что
если бы Европа исчезла, североамериканцы смогли бы продол­
жать науку!
Стоило бы рассмотреть этот вопрос подробнее и уточнить в
деталях исторические предпосылки, необходимые для развития

* Строго говоря, либеральная демократия и техника так неразрыв­

но связаны между собою, что одна немыслима без другой. Нужно было
бы найти специальное слово, более широкое понятие, обнимающее и ту, и
другую. Это слово было бы подлинной характеристикой XIX века.
** Не будем углубляться в этот вопрос. Большинство ученых сами
до сих пор не имеют ни малейшего представления о том серьезном и
опасном кризисе, который переживает сейчас их наука.

242
экспериментальной науки и техники. Но человеку массы это не
поможет - он не слушает доводов разума и учится только на
собственном опыте, на собственной шкуре.
Вот, например, наблюдение, которое не позволяет обольщаться
убедительностью доводов для человека массы: разве не глупо,
что в наше время простои, заурядный человек не преклоняется
сам, без внушений со стороны, перед физикой, химией, биологией?
Посмотрите на положение науки: в то время, как прочие отрасли
культуры - политика, искусство, социальные нормы, даже мораль -
явно стали сомнительными, одна область все больше, все убеди­
тельней для массы проявляет изумительную, бесспорную силу -
науки эмпирические. Каждый день они дают что-то повое, и ря­
довой человек может этим пользоваться. Каждый день появля­
ются медикаменты, прививки, приборы и т.д. Каждому ясно, что
если научная энергия и вдохновение не ослабеют, если число
фабрик и лабораторий увеличится, то и жизнь автоматически улуч­
шится, богатство, удобства, благополучие удвоятся или утроятся.
Можно ли представить себе более могучую и убедительную про­
паганду науки? Почему же массы не выказывают никакого инте­
реса и симпатии, не хотят давать деньги на поощрение и развитие
наук? Наоборот, послевоенное время поставило ученого в поло­
жение парии - не философов, а именно физиков, химиков, биоло­
гов. Философия не нуждается в покровительстве, внимании и
симпатиях масс. Она свято хранит свою совершенную бесполез­
ность*, чем и освобождает себя от необходимости считаться с
человеком массы, она знает, что по своей природе проблематична
и весело принимает свою свободную судьбу, как птица Божия, не
требуя ни от кого заботы, не напрашиваясь и не защищаясь. Если
кому-нибудь она случайно поможет, она радуется просто из чело­
веколюбия. По это не ее цель, она к этому не стремится, этого не
ищет. Да и как бы она могла претендовать, чтобы ее принимали
всерьез, если она сама начинает с сомнения в своем существова­
нии, если она живот лишь постольку, поскольку сама с собой
борется, сама себя отрицает? Оставим же философию в покое,
это особая статья.
Но экспериментальные науки нуждаются в массе так же, как и
масса нуждается в них - иначе грозит гибель. Наша планета уже
не может прокормить сегодняшнее население без помощи физики
и химии.

* См.: Аристотель. Метафизика 893а, 10.

243
 Какими доводами можно убедить людей, если их не убеждает
автомобиль, в котором они разъезжают, или инъекции, которые
утешают их боль? Тут огромное несоответствие между очевид­
ными благами, которые наука каждый день дарит массам, и пол­
ным отсутствием внимания, какое массы проявляют к науке. Боль­
ше нельзя обманывать себя надеждами: от тех, кто так себя ведет,
можно ожидать лишь одною - варварства. В особенности, если -
как мы увидим далее - невнимание к науке, как тиковой, проявля­
ется ярче всего среди самих практиков науки - врачей, инжене­
ров и т.д., которые большей частью относятся к своей профессии,
как к автомобилю или аспирину , не ощущая никакой внутренней
связи с судьбой науки и цивилизации.
Есть и другие симптомы надвигающегося варварства - уже
активные, действенные, а не только пассивные - очень явные и
весьма тяжелые. Для меня несоответствие между благами, кото­
рые рядовой человек получает от науки, и невниманием, которым
он ей отвечает, кажется самым ровным симптомом из всех*. Я
могу понять эту неблагодарность, лишь вспомнив, что в Централь­
ной Африке негры тоже ездят в автомобилях и глотают аспирин.
И я выдвигаю гипотезу: по отношению к той сложной цивилиза­
ции, в которой он рожден, европеец, входящий сейчас в силу, -
просто дикарь, варвар, поднимающийся из недр современного че­
ловечества. Вот оно, «вертикальное вторжение варварства».

X. Примитивизм и история
Природа всегда при нас. Она сама себя питает и обновляет. В
лесах, среди природы, мы смело можем быть дикарями. Мы мо­
жем и навсегда остаться дикарями без всякого риска, кроме раз­
ве прибытия других людей, не диких. В принципе пребывание
народов в вечной первобытности вполне возможно, такие народы
есть. Брейсиг назвал их «народами вечного рассвета» - они пре­
бывают в замороженных сумерках, для них никогда не взойдет
солнце.

* Особенно поразительным представляется мне следующее: в то

время как все остальные стороны жизни - политика, закон, искусство,
мораль, религия переживают кризисы, временные банкротства, одна лишь
наука не стала банкротом. Наоборот она каждый день дает вам больше,
чем мы от нее ожидали. В этом у нее нет конкурентов. Для среднего
человека непростительно этого не замечать.

244
 Это бывает в природном мире, но невозможно в мире
цивилизованном, вроде нашего. Цивилизация не дана нам гото­
вой, сама себя не поддержит. Она искусственна и требует худож­
ника, мастера.
Если вы хотите пользоваться благами цивилизации, но не
позаботитесь о ней, вы жестоко ошибетесь, мигом окажетесь без
всякой цивилизации. Один промах и все исчезнет, как дым,
словно сдернули завесу, скрывавшую нагую природу, и она по­
явилась снова, девственная, как лес. Лес всегда первобытен, и
наоборот: все первобытное - как лес.
Романтиков всегда привлекало насилие низших существ и сил
природы над человеком, над белым женским телом. Они изобра­
жали Леду с лебедем, Пасифаю с быком, Аптиопу с козлом. Они
находили топкое наслаждение в созерцании руин, где вытесанные
руками человека четкие формы томятся в объятиях диких ползу­
чих растений. Когда истинный романтик видит здание, он прежде
всего ищет на карнизах и крышах пятна плюща и клочья мха.
Они возвещают, что в конце концов - все тлен; что над создани­
ями рук человеческих снова нарастет дремучий лес.
Было бы неумно смеяться над романтиком. Прав и он. За
этими образами, за их безгрешной чувственностью кроется вели­
кая и вечная проблема отношений между цивилизацией и тем, что
лежит позади нее, - Природой, между Логосом и хаосом. Мы
вернемся к этому по другому поводу, когда я буду отстаивать
романтизм.
Сейчас передо мною обратная задача. Речь идет о том, чтобы
сдержать напор первобытного леса. «Добрый европеец» должен
делать то, что причинило много забот Австралии, - остановить
наступление дикого кактуса, который грозил вытеснить людей в
морс. В сороковых годах прошлого столетия один переселенец с
берегов Средиземноморья привез в Австралию крохотный отса­
док казуса. Теперь бюджет Австралии обременен расходами на
борьбу с кактусами, которые распространились по всему конти­
ненту и ежегодно захватывают по километру с лишним.
Человек массы считает, что та цивилизация, которую он видит
и использует со дня рождения, так же первозданна и самородна,
как Природа, и тем самым становится в положение дикаря. Циви­
лизация для него - вроде первобытного леса, как я уже говорил.
Теперь уточним некоторые детали.
Принципы, на которых покоится наша цивилизация, просто не

245
существуют для современного человека массы. Основные куль­
турные ценности его не интересуют, он с ними не соглашается, он
не намерен их защищать. Почему это произошло? По многим
причинам; сейчас я отмечу одну из них.
Цивилизация по мере своего развития становится все слож­
нее и напряженнее. Проблемы, которые она ставит перед нами,
невероятно запутаны. Людей, способных разрешать эти пробле­
мы, становится все меньше. Послевоенный период - разительный
тому пример. Восстановить Европу нелегко, и рядовой европеец,
по-видимому, не может с этим справиться. Дело не в недостатке
средств, дело в недостатке голов. Вернее, головы есть, хотя и
немного, но европейский «человек массы» не хочет посадить их
на свои плечи.
Несоответствие между сложностью проблемы и наличными
средствами будет все обостряться до тех пор, пока не найдут
выхода; вот основная трагедия нашей эпохи. Благодаря здоро­
вым и плодотворным принципам, на которых построена наша
цивилизация, она все время повышает свою производительность
и количественно, и качественно, так что уже превосходит потре­
бительную способность нормального человека - вероятно, впер­
вые за всю историю цивилизации. Все прежние цивилизации поги­
бали от несовершенства начал, на которых они были построены.
Теперь европейская цивилизация шатается по обратной причине.
В Греции и Риме не выдержали принципы организации, но не сам
человек; Римская Империя погибла из-за недостатка техники.
Когда государство разрослось, возник целый ряд материальных
проблем, которых неразвитая техника разрешить не могла. Ан­
тичный мир начал приходить в упадок и разлагаться.
Но в наши дни сам человек не выдерживает. Он не в состоя­
нии идти в ногу со своей собственной цивилизацией. Жутко ста­
новится, когда слышишь, как сравнительно образованные люди
рассуждают на повседневные темы. Словно крестьяне, которые
заскорузлыми пальцами пытаются взять со стола иголку, они
подходят к политическим и социальным вопросам сегодняшнего
дня с тем самым запасом идей и методов, какие применялись 200
лет назад для решения вопросов, в 200 раз более простых.
Развитая цивилизация всегда полна тяжелых проблем. Чем
выше ступень прогресса, тем больше опасность крушения. Жизнь
все улучшается, но и усложняется. Конечно, по мере усложнения
проблем средства к разрешению их совершенствуются. Но каж-

246
дое новое поколение должно научиться владеть этими средства­
ми. Среди них - чтобы быть конкретным -есть одно, особенно
полезное именно для сложившейся, зрелой цивилизации: хорошее
знание прошлого, накопление опыта, одним словом - история. Ис­
торическая наука совершенно необходима для сохранения и про­
дления зрелой цивилизации не потому, чтобы она давала готовые
решения для новых конфликтов, - жизнь никогда не повторяется
и требует всегда новых решений, - но потому, что она предо­
храняет нас от повторения ошибок прошлого. Если же человек
или страна, проделав долгий путь и очутившись в трудном поло­
жении, вдобавок теряет память и не может использовать опыта
прошлого, тогда дело плохо. Мне кажется, Европа находится сей­
час именно в таком положении. Самые культурные люди Европы
в наши дни невероятно невежественны в истории. Я утверждаю,
что современные руководители европейской политики знают ис­
торию гораздо хуже, чем их предшественники в XVIII и даже
XVII столетиях. Исторические познания правящей элиты тех ве­
ков сделали возможным изумительный прогресс XIX века. По­
литика XVIII века вся была продиктована стремлением избежать
ошибок прошлого и располагала огромным запасом опытных дан­
ных. Но уже в XIX веке «историческая культура» начала убы­
вать, хотя отдельные специалисты значительно продвинули исто­
рию, как науку*. Этот упадок исторической культуры повлек за
собой ряд специфических ошибок, последствия которых мы сей­
час испытываем. В последней трети XIX века начался - сперва
невидимый, подземный - поворот вспять, возврат к варварству,
т.е. к простоте человека, у которого прошлого нет или он свое
прошлое забыл.
Поэтому большевизм и фашизм две новые политические
попытки, возникшие в Европе и на ее окраинах, представляют
собою два ярких примера существенного регресса - не столько
по содержанию их теорий, которые сами по себе, конечно, содер­
жат часть истины (где на свете нет крупицы истины), сколько по
антиисторизму, анахронизму, с которыми они к этой истине отно­
сятся. Эти движения, типичные для человека массы, управляются,
как всегда, людьми посредственными, несовременными, с корот­
кой памятью, без исторического чутья, которые с самого начала

* Здесь мы имеем пример разницы между состоянием наук в изве­

стную эпоху и общим состоянием культуры в то же время.
247
ведут себя так, словно уже стали прошлым, влились в первобыт­
ную фауну. Вопрос не в том, быть или не быть коммунистом и
большевиком. Я не обсуждаю веры, я просто не понимаю, считаю
анахронизмом, что коммунист 1917 года производит революцию,
тождественную тем, какие уже бывали, ни в малой мере не улуч­
шая их, не исправляя ошибок. Поэтому все происходящее в Рос­
сии не представляет исторического интереса: что-что, но это не
переход к новой жизни. Наоборот, это монотонное повторение
прошлого, трафарет, революционный шаблон, и до такой степени,
что нет ни одного шаблонного изречения о революциях, которое
не нашло бы печального подтверждения: «Революция пожирает
собственных детей», «Революцию начинают умеренные, продолжают
крайние, завершает реставрация» и т.д. К этим почтенным из­
речениям можно было бы присоединить еще несколько менее
популярных, хотя и столь же вероятных, например: революция
длится не более 5 лет - творческого периода одного поколения*.
Кто стремится к подлинному творчеству, к созданию новых
форм социальной и политической жизни, тот должен прежде все­
го покончить с убогими трафаретами исторической мудрости. Я
назвал бы гениальным того политического деятеля, который пер­
выми же своими реформами свел бы с ума профессоров истории,
показав им на деле, как все «законы» их науки теряют силу,
рассыпаются вдребезги и обращаются в прах.
Почти то же самое, только с обратным знаком, можно сказать
о фашизме. Ни большевизм, ни фашизм не стоят «на высоте
эпохи», не несут в себе прошлого в сжатой форме, а это необхо­
димо, чтобы его улучшить. С прошлым нельзя бороться вруко­
пашную. Прошлое побеждают, поглощая. Все, что не останется
вовне, погибнет.
И большевизм, и фашизм - ложные зори; они предвещает не
новый день, а возврат к архаическому, давно пережитому, они

* Поколение действует около 30 лет. Но деятельность его разделяет­

ся на два периода, различные по форме: в первый период молодое
поколение пропагандирует свои идеи, настроения, склонности; во вто­
рой - оно приходит к власти и проводит их в жизнь. Следующее поко­
ление в это время уже несет новые идеи и вкусы, которые начинают
проникать в общую атмосферу. Если идеи и вкусы правящего поколе­
ния носят радикальный, революционный характер, то новое поколение
- антиреволюционно, т.е. в сущности реакционно по духу. Конечно, эта
реставрация не простое возвращение к старому, этого никогда не бывало.
248
первобытны. И та же судьба ожидает все движения, которые
простодушно вступят в открытый бой с той или иной частью
прошлого, вместо того чтобы переварить ее.
Конечно, либерализм XIX века надо преодолеть. Но этого-то
как раз и не может выполнить тот, кто, подобно фашисту, объяв­
ляет себя антилибералом. Антилибералами или нелибералами люди
были до либерализма. Либерализм оказался сильнее, он должен
победить и в этот раз, или же оба противника погибнут вместе со
всей Европой. Такова неумолимая хронология жизни, либерализм
- позже антилиберализма, подобно тому, как в ружье «больше»
оружия, чем в копье.
На первый взгляд кажется, что каждое «анти», «против» мо­
жет появиться лишь после «чего-то». Однако в этом «анти» нет
никакого положительного содержания, ничего нового, что пустое
отрицание, возвращение к тому, что было до отрицаемого. Возьмем
конкретный пример если кто-нибудь говорит, что он антипетрист,
это значит только, что он предпочитает общество (или мир) без
Петра, но это и было до появления Петра. Таким образом, анти­
петрист встает не после Петра, а до него, он начинает крутить
фильм от прошлого, и неизбежно наступит момент, когда Петр
появится снова. Все эти «анти» напоминают легенду о Конфу­
ции. Он родился, естественно, после своего отца, но - вот незадача
- ему было уже 80 лет, а его отцу - только 30! Каждое «анти» - не
больше, чем пустое отрицание, «нет».
Все было бы очень просто, если бы коротким «нет» мы могли
похоронить прошлое. Но прошлое по своей природе возвращает­
ся. Если его отгонят, оно вернется. Единственный способ спра­
виться с ним - не выгонять его, считаться с ним, но избегать его,
уклоняться от него. Иными словами: жить на уровне эпохи, тон­
ко ощущая историческую конъюнктуру.
У прошлого своя правда. Если ее не признают, оно возвраща­
ется и требует признания, подчас даже там, где и не надо. У
либерализма была своя правда, и ее надо признать на веки веч­
ные. Но он был прав не во всем, и то, в чем он не был прав, надо
изъять. Европа должна сохранить все существенное из своего
либерализма. Иначе его не преодолеешь.
Я говорю о фашизме и большевизме только вскользь, отмечая
лишь одну их черту - анахронизм. Эта черта, по моему мнению,
органически присуща всему тому, что сейчас, видимо, торжеству­
ет. Сейчас повсюду торжествует человек массы, и только те те-

249
чения могут иметь видимый успех, которые проникнуты его ду­
хом, выдержаны в его примитивном стиле. Я ограничиваюсь этим
и не углубляюсь в исследование внутренней природы того и дру­
гого движения, как и не пытаюсь решать вечную дилемму рево­
люции или эволюции. Самое большее, на что я претендую, чтобы
и революция, и эволюция были историчны, а не анахроничны.
Тема этого исследования политически нейтральна, она лежит в
иной сфере, более глубокой, чем политика с ее склоками. Консер­
ваторы не в большей и не в меньшей степени «масса», чем радика­
лы; разница между ними, которая всегда была очень поверхност­
ной, ничуть не мешает им быть по существу одним и тем же
восставшим «человеком массы».
У Европы нет перспектив, если только судьба ее не попадет в
руки людей подлинно современных, проникнутых ощущением ис­
тории, сознанием уровня и задач нашей эпохи в отвергающих
всякое подобие архаизма и примитивизма. Нам нужно знать под­
линную, целостную Историю, чтобы не провалиться в прошлое, а
найти выход на него.

XI. Эпоха самодовольства

Итак, мы констатируем новый социальный факт европейская
история впервые оказывается в руках заурядного человека как
такового и зависит от его решений. Или в действительном зало­
ге заурядный человек, до сих пор всегда руководимый другими,
решил сам управлять миром. Выйти на социальную авансцену он
решил автоматически, как только созрел тип «нового человека»,
который он представляет. Изучая психическую структуру этого
нового «человека массы» с точки зрения социальной, мы находим
в нем следующее: (1) врожденную, глубокую уверенность в том,
что жизнь легка, изобильна, в ней нет трагических ограничений,
поэтому заурядный человек проникнут ощущением победы и вла­
сти; (2) ощущения эти побуждают его к самоутверждению, к
полной удовлетворенности своим моральным и интеллектуаль­
ным багажом. Самодовольство ведет к тому, что он не признает
никакого внешнего авторитета, никого не слушается, но допуска­
ет критики своих мнений и ни с кем не считается. Внутреннее
ощущение своей силы побуждает его всегда выказывать превос­
ходство, он ведет себя так, словно он и ему подобные - одни на
свете, а поэтому (3) он лезет во все, навязывая свое пошлое

250
мнение, не считаясь ни с кем и ни с чем, то есть - следуя принципу
«прямого действия».
Этот перечень типичных черт и напомнил нам о некоторых
недочеловеческих типах, таких, как избалованный ребенок и мя­
тежный дикарь, то есть варвар. (Нормальный дикарь, наоборот,
крайне послушен внешнему авторитету - религии, табу, социальным
традициям, обьиаям). Не удивляйтесь, что я так браню это суще­
ство. Моя книга - первый вызов триумфатору нашего века и
предупреждение о том, что в Европе найдутся люди, готовые
решительно сопротивляться его попыткам тирании. Сейчас это
лишь стычка на аванпостах. Атака на главном фронте последует
скоро, быть может, очень скоро и совсем в иной форме. Она
произойдет так, что человек массы не сможет предупредить ее; он
будет видеть ее, не подозревая, что это и есть главный удар.
Существо, которое сейчас встречается везде и всюду прояв­
ляет свое внутреннее варварство, и впрямь баловень человечес­
кой истории. Это наследник, который ведет себя именно и только
как наследник. В нашем случае наследство цивилизация со
всеми ее благами: изобилием, удобствами, безопасностью и т.д.
Как мы видели, только в условия нашей легкой, удобной и безо­
пасной жизни и мог возникнуть такой тип, с такими чертами, с
таким характером. Он одно из уродливых порождений роскоши,
когда та влияет на человеческую натуру. Мы обычно думаем - и
ошибаемся, - что жизнь в изобилии лучше, полнее и выше, чем
жйзнь в борьбе с нуждой. Но это неверно - в силу серьезных
причин, излагать которые здесь не место. Сейчас достаточно на­
помнить неизменно повторяющуюся трагедию каждой наследствен­
ной аристократии. Аристократ наследует, то есть получает гото­
выми, условия жизни, которых он не создавал, то есть такие, кото­
рые не находятся в органической связи с его личностью, с его
жизнью он видит, что с колыбели, без всяких личных заслуг,
обладает богатством и привилегиями. Сам он ничем с ними не
связан, он их не создавал. Они обрамляли другое лицо, его пред­
ка, а ему приходится жить «наследником», носить убор другого
лица. К чему это приводит? Какой жизнью будет жить наслед­
ник - своей собственной или своего высокого предка? Ни той, ни
другою. Ему суждено представлять другое лицо, то есть не быть
ни самим собой, ни другим. Его жизнь неизбежно утрачивает
подлинность и превращается в пустую фикцию, стимуляцию чу­
жого бытия. Избыток средств, которыми он призван управлять,

251
не позволяет ему осуществить подлинное, личное призвание, он
калечит свою жизнь. Каждая жизнь - это борьба за то, чтобы
стать самим собой. Препятствия, на которые мы при этой борьбе
натыкаемся, и пробуждают, развивают нашу активность и наши
способности. Если бы наше тело ничего не весило, мы не могли
бы ходить. Если бы воздух не давил на нас, мы ощущали бы свое
тело как что-то пустое, губчатое, призрачное. Так и наследствен­
ный аристократ - недостаток усилий и напряжения расслабляет
всю его личность. Результатом этого и становится тот особый
идиотизм старых дворянских родов, который не имеет подобий.
Внутренний трагический механизм, неумолимо влекущий наслед­
ственную аристократию к безнадежному вырождению, в сущнос­
ти, никогда еще не был описан.
Все это я говорю, чтобы опровергнуть наивное представление,
будто преизбыток земных благ способствует улучшению жизни.
Как раз наоборот. Чрезмерное изобилие жизненных благ* и воз­
можностей автоматически ведет к созданию уродливых пороч­
ных форм жизни, к появлению особых людей-выродков, один из
частных случаев такого типа - «аристократ», другой - избалован­
ный ребенок, третий, самый законченный и радикальный, - совре­
менный человек массы. (Сравнение с «аристократом» можно было
бы развить подробнее, показав на ряде примеров, как многие чер­
ты, типичные для «наследника» всех времен и народов, проявля­
ются и в наклонностях современного человека массы. Например,
склонность делать из игры и спорта главное занятие в жизни,
культ тела - гигиенический режим, щегольство в одежде, отсутст­
вие рыцарства в отношении к женщине, флирт с «интеллектуала­
ми» при внутреннем пренебрежении к ним, а иногда - и жестоко­
сти, предпочтение абсолютной власти перед либеральным режи­
мом и т.д.**).

* Не следует смешивать прирост и даже обилие благ с чрезмерным

избытком их. В XIX веке жизнь становилась все легче, и этим объясня­
ется тот поразительный подъем жизни, - и количественный, и качествен­
ный, на который мы указывали выше. Но настал момент, когда цивили­
зованный мир стал по сравнению с потребностями среднего человека
чрезмерно изобильным и богатым. В конце концов благополучно и
безопасность, созданные прогрессом, испортили заурядного человека,
внушив ему чрезмерную самоуверенность порочную и одуряющую.
** Здесь, как и в других отношениях, английская аристократия, по-
видимому, представляет исключение. Но достаточно припомнить в ос-

252
 Я еще раз подчеркиваю (рискуя надоесть читателю), что этот
человек с примитивными наклонностями, этот новейший варвар
порожден современной цивилизацией, в особенности той формой
ее, какую она привяла в XIX веке. Он не вторгся в цивилизован­
ный мир извне, подобно вандалам и гуннам V века; он не был
также и плодом таинственного самозарождения, каким представ­
лял себе Аристотель появление головастиков в пруду; он - есте­
ственный продукт нашей цивилизации. Можно установить закон,
подтверждаемый палеонтологией и биогеографией: человеческая
жизнь возникала и развивалась только тогда, когда средства, ка­
кими она располагала, соответствовали тем проблемам, какие пе­
ред ней стояли. Это относится как к духовному, так и к физичес­
кому миру. Здесь, обращаясь к самой конкретной стороне суще­
ствования рода людского, я должен напомнить, что человек мог
процветать лишь в тех зонах нашей планеты, где летняя жара
компенсируется зимним холодом. В тропиках человек вырожда­
ется, низшие расы - например, пигмеи - были оттеснены в тропики
расами, появившимися позднее и стоявшими на высшей ступени
развития.
Цивилизация XIX века поставила среднего, заурядного чело­
века в совершенно новые условия. Он очутился в мире сверхи­
зобилия, где ему предоставлены неограниченные возможности.
Он видит вокруг чудесные машины, благодетельную медицину,
заботливое государство, всевозможные удобства и привилегии.
С другой стороны, он не имеет и понятия о том, каких трудов и
жертв стоили эти достижения, эти инструменты, эта медицина, их
изобретение и производство; он не подозревает о том, насколько
сложна и хрупка организация самого государства; и потому не

новных чертах историю Англии, чтобы признать, что этот достойный

удивления пример только подтверждает правило. Вопреки общепри­
нятому мнению, английское дворянство меньше знало изобилие, больше
долг и опасность, чем дворянство на континенте Европы. Именно
поэтому оно снискало уважение, которое всегда вызывает неизменная
готовность к борьбе. Обычно забывают, что до второй половины XVIII
века Англия была беднейшей страной Европы. Именно это и спасло
английскую аристократию. Так как она не обладала богатством, она с
самого начала обратилась к торговле и индустрии, что на континенте
считалось неблагородным. Таким образом, английское дворянство ста­
ло деятельным и творческим, вместо того чтобы вести праздную жизнь
за счет своих привилегий.
253
ощущает никакой благодарности и не признает за собой почти
никаких обязанностей. Эта неуравновешенность прав и обязан­
ностей искажает его натуру, развращает ее в самом корне, отрыва­
ет его от подлинной сущности жизни, которая всегда сопряжена с
опасностью, всегда непроглядна и гадательна. Этот новый тип
человека, «человек самодовольный» - воплощенное противоречие
самой сущности человеческой жизни. Поэтому, когда он начинает
задавать тон в обществе, надо бить в набат и громко предупреж­
дать о том, что человечеству грозит вырождение, духовная смерть.
Правда, сейчас жизненный уровень Европы выше, чем когда-либо
в истории, но когда мы глядим вперед, в будущее, нас охватывает
страх, что нам не удастся ни подняться выше, ни сохранить сегод­
няшний уровень; скорее всего мы отойдем назад, соскользнем -
вниз.
Теперь, кажется, достаточно ясно, что представляет собою то в
высшей степени уродливое существо, которое я называю «чело­
веком самодовольным». Он явился на свет, чтобы делать только
то, что ему хочется, - типичная психология «маменькина сынка».
Мы знаем, как она появляется: в семейном кругу все проступки,
даже крупные, проходят в конечном счете безнаказанно. Домаш­
няя атмосфера искусственная, тепличная; она прощает то, что в
обществе, на улице, вызвало бы неприятные последствия. Но «сы­
нок» убежден, что он и в обществе может себе позволить то же,
что у себя дома, что вообще нет никакой опасности, ничего непоп­
равимого, неотвратимого, рокового, и поэтому он может безнака­
занно делать все, что ему вздумается*. Жестокое заблуждение!
«Ваша милость пойдет, куда поведут», как говорится в порту­
гальской сказке о попугае. Суть не в том, что мы не смеем делать
все, что нам хочется. Суть в ином - мы можем делать только одно,
а именно то, что должны делать; можем быть только тем, чем
должны быть. Единственный выход - это не делать того, что мы
должны делать. Но это еще не значит, что мы свободны делать

* Что представляет собою семья в отношении общества, то, в боль­

шем масштабе, представляет отдельная нация в отношении всех осталь­
ных наций. Один из самых ярких и подавляющих признаков новой
«эпохи самодовольства», как мы увидим,- поведение некоторых наций,
которые «делают то. что хочется» в международном масштабе. В своей
наивности они называют это «национализмом». Мне претит слепое
преклонение перед интернационализмом; однако выходки эти я нахо­
жу смешными и нелепыми.
254
все прочес. В этом случае мы обладаем лишь отрицательной сво­
бодой воли (nountas). Мы вольны уклониться от истинного на­
значения, но тогда мы, как узники, провалимся в подземелье на­
шей судьбы. Я не могу показать этого каждому отдельному чита­
телю на его собственной судьбе, она мне неизвестна; но я могу
показать это на тех ее элементах, которые общи всем. Например,
в наши дни каждый европеец уверен (и эта его уверенность
крепче всех его «идей» и «мнений»), что надо быть либералом.
Неважно, какая именно форма либерализма подразумевается. Я
говорю лишь о том, что сегодня самый реакционный европеец в
глубине души признает: то, что волновало Европу прошлого сто­
летия и получило название либерализма, - нечто подлинное, имма­
нентное западному человеку, неотделимое от него, хочет он этого
или нет.
Даже если бы было доказано, что все конкретные попытки
осуществить завет политической свободы ошибочны и обречены
на неудачу, все же по существу, по идее этот завет не скомпроме­
тирован и остается в силе. Это конечное убеждение остается и у
коммунистов, и у фашистов, на какие бы уловки они ни пускались,
чтобы убедить самих себя в обратном. Оно остается и у католика,
который продолжает твердо верить в «силлабус». Все они «зна­
ют», что, несмотря на справедливую критику либерализма, его
внутренняя правда неуязвима, ибо это правда не теоретическая,
не научная, не рассудочная; она совсем другой природы и ей
принадлежит решающее слово: это правда судьбы. Теоретичес­
кие истины не только спорны, но все их значение и сила именно в
том, что они - предмет спора. Они вытекают из спора, живут,
лишь пока он ведется, и созданы исключительно для него. Но
судьба нашей жизни - чем нам стать и чем нам не быть - дискус­
сии не подлежит, она принимается пли отвергается. Если мы ее
принимаем, наше бытие подлинно; если отвергаем, тем самым мы
отрицаем и искажаем самих себя *. Наша судьба не в том, чтобы
делать то, что нам угодно: скорей мы угадаем ее волю, приняв на
себя, как должное, то, к чему у нас нет сейчас влечения.

* Снижение, деградация жизни - вот судьба того, кто отказывается

быть тем, чем он быть призван. Его подлинное естество, однако, не уми­
рает; оно становится тенью, призраком, который постоянно напоминает
ему о его значении, заставляет его чувствовать свою вину и показывает
его падение. Он - выживший самоубийца.

255
 А «человек самодовольный» знает, что определенных вещей
не может быть, и тем не менее - вернее, именно поэтому - ведет
себя так, словно уверен в обратном. Так фашист ополчается про­
тив политической свободы именно потому, что он знает: подавить
ее надолго невозможно, она неотъемлема от самой сущности ев­
ропейской жизни и вернется, как только это будет нужно, в час
серьезного кризиса. Все, что делает человек массы, он делает не
совсем всерьез, «шутя». Все, что он делает, он делает неискренне,
«не навсегда», как балованный сынок. Поспешность, с которой он
при каждом случае принимает трагическую, роковую позу, разоб­
лачает его. Он играет в трагедию именно потому, что не верит в
реальность подлинной трагедии, которая действительно разыгры­
вается на сцене цивилизованного мира.
Хороши мы были бы, если бы нам пришлось принимать за
чистую монету все то, что люди сами говорят о себе. Если кто
либо утверждает, что дважды два - пять, и нет оснований считать
его сумасшедшим, мы можем быть уверены, что он сам этому не
верит, как бы он ни кричал, или даже если он готов был за это
умереть.
Вихрь всеобщего, всепроникающего шутовства веет по Евро­
пе. Почти все позы - маскарадны и лживы. Все усилия направле­
ны к одному ускользнуть от подлинной судьбы, не замечать ее, не
слышать со призыва, уклониться от встречи с тем, что должно
быть. Люди живут шутя, и чем трагичнее маска, тем большого
шута она прикрывает. Шутовство появляется там, где жизнь не
стоит на неизбежности, которой надо держаться во что бы то ни
стало, до конца. Человек массы не хочет оставаться на твердой,
недвижной почве судьбы, он предпочитает существовать фиктив­
но, висеть в воздухе. Потому-то никогда еще столько жизней не
было вырвано с корнем из почвы, из своей судьбы, и не неслось
бы неведомо куда, словно перекати-поле. Мы живем в эпоху «дви­
жений», «течений», «веяний». Почти никто не противится тем
поверхностным вихрям, которые возникают в искусстве, в фило­
софии, в политике, в социальной жизни. Потому риторика и про­
цветает, как никогда. Сюрреалист полагает, что он превзошел
всю историю словесности, когда написал (опускаю слово, которое
писать не стоит) там, где прежде писали «жасмин, лебеди, ним­
фы». Конечно, он лишь ввел другую словесность, до сих пор
скрытую в клозетах.
Быть может, мы лучше поймем современный мир, если подчер-

256 8
кнем в нем то, что - несмотря на всю его оригинальность - роднит
его с прошлым. В третьем веке до Р.Х., в эпоху расцвета Среди­
земноморской культуры, появились циники. Диоген в грязных
сандалиях вступил на ковры Аристиппа. Циники кишели на всех
углах и на высоких постах. Что же они делали? Саботировали
цивилизацию того времени. Они были нигилистами эллинизма,
они не творили и не трудились. Их роль сводилась к разложе­
нию, вернее - к попытке все разложить, так как они не достигли и
этой цели. Циник, паразит цивилизации, занят тем, что отрицает ее
именно потому, что убежден в ее прочности. Что стал бы делать
он в селении дикарей, где каждый спокойно и серьезно ведет
себя именно так, как циник ведет себя из озорства? Что делать
фашисту, если ему не перед кем ругать свободу, или сюрреалисту,
если он не ругает искусство?
Иного поведения и нельзя ожидать от людей, родившихся в
хорошо организованном мире, в котором они замечают только
блага но не опасности. Окружение портит их, цивилизация - их
дом, семья, они - «маменькины сынки», им незачем выходить из
храма, где потакают их капризам, выслушивать советы старших,
тем более - соприкасаться с таинственной глубиной судьбы.

XII. Варварство «специализации^

Как я уже сказал, цивилизация XIX века автоматически со­
здала тип человека массы. Я хотел бы дополнить общую форму­
лу анализом этого процесса, показав его на частном случае. В
конкретной форме мои тезис выиграет в убедительности.
Цивилизация XIX века, утверждал я, слагается из двух круп­
ных элементов либеральной демократии и техники. Займемся сей­
час последней. Современная техника возникла из сочетания ка­
питализма с опытными науками. Не всякая техника научна. Изоб­
ретатель кремневого топора не имел понятия о науке, но положил
начало технике. Китай достиг высокой технической зрелости, не
подозревая о существовании физики. Только современная евро­
пейская техника покоится на научной базе, и отсюда ее отличи­
тельная черта - возможность безграничного развития. Техника
иных стран и эпох - Месопотамии, Египта, Греции, Рима, Востока -
всегда достигала какого-то предела, перейти который она не мог­
ла, и по достижении его начинался упадок.
Эта чудесная техника Запала сделала возможной не менее

9-24S7 257
чудесную плодовитость европейцев. Вспомним факт, с которого
мы начали наше исследование и из которого вытекли постепенно
все наши заключения. Начиная с V столетия и вплоть до 1800 г.
население Европы никогда не превышало 180 миллионов, но с
1800 до 1914-го оно возросло до 460 миллионов. Беспримерный
скачок в истории человечества! Нет сомнения, что именно техни­
ка в сочетании с либеральной демократией расплодили человека
массы - в количественном смысле. Но в этой книге я старался
показать, что они ответственны за появление человека массы и в
качественном, уничижительном смысле этого слова.
Под массой - предупреждал я уже вначале - подразумеваются
не специально рабочие, это слово означает не социальный класс, а
тип людей, встречающийся во всех социальных классах, тип, ха­
рактерный для нашего времени, преобладающий и господствую­
щий в обществе Сейчас мы увидим это с полной ясностью.
В чьих руках сегодня общественная сила? Кто накладывает
на нашу эпоху печать своего духа? Без сомнения, буржуазия.
Кто среди этой буржуазии представляется избранной, ведущей
группой, сегодняшней аристократией? Без сомнения - специалис­
ты: инженеры, врачи, учителя и т.д. Кто внутри этой группы
представляет ее достойнее, полнее всех? Без сомнения, ученый,
человек науки. Если бы обитатель иной планеты появился в Ев­
ропе и, чтобы составить о ней понятие, стал разыскивать наиболее
достойного представителя, то Европа - в расчете на благопри­
ятный отзыв - непременно указала бы ему на своих людей науки.
Гостя, конечно, интересовали бы не исключительные личности, но
общий тип «ученого», высший в европейском обществе.
И вот оказывается, что сегодняшний ученый - прототип чело­
века массы. Не случайно, не в силу индивидуальных недостатков,
по потому, что сама наука - корень нашей цивилизации - автома­
тически превращает его в первобытного человека, в современно­
го варвара.*
Это уже не ново, отмечено много раз, но, лишь введенный в
общую схему нашего исследования, факт получает полный смысл,
и угрожающее значение его выступает с очевидной ясностью.
Экспериментальная наука появляется в конце XVI века с Га­
лилеем; в конце XVII века Ньютон дает ей основные установки, и
в середине XVIII она начинает развиваться. Развитие любого
явления существенно отличается от самой основы его, оно подчи­
нено иным условиям. Так, на пример, основные начала «физики»

258 9-2
(собирательное имя экспериментальных наук) требуют объеди­
няющего усилия, синтеза; это и было делом Ньютона и его совре­
менников. Но развитие физики поставило и задачу обратного
характера. Чтобы двигать науку вперед, люди науки должны спе­
циализироваться люди науки, но не сама наука. Наука не специаль­
ность, если бы она ею была, она тем самым не была бы истинной.
Даже эмпирическая наука, взятая в целом, перестает быть истин­
ной, как только она оторвана от математики, от логики, от филосо­
фии. Но исследовательская работа неизбежно требует специали­
зации.
Было бы очень интересно и много полезнее, чем кажется на
первый взгляд, написать историю физических и биологических
наук, показав как росла специализация в работе исследователя.
Такая история показала бы, как ученые от поколения к поколе­
нию все больше ограничивают себя, как поле их духовной дея­
тельности все суживается. Но главный вывод был бы не в этом,
а в обратной стороне этого факта в том, что ученые от поколения
к поколению - в силу того, что они все более ограничивают круг
своей деятельности, - постепенно теряют связь с остальными об­
ластями науки, не могут охватить мир как целое, т.е. утрачивают
то, что единственно заслуживает имени европейской науки, куль­
туры, цивилизации.
Специализация наук начинается как раз в ту эпоху, которая
назвала цивилизованного человека «энциклопедическим». XIX
век начал свою историю под водительством людей, которые жили
еще как энциклопедисты, хотя их творческая работа носила уже
печать специализации. В следующем поколении центр тяжести
перемещается: специализация в каждом ученом оттесняет общую
культуру на задний план. Около 890 г., когда третье поколение
взяло на себя духовное водительство в Европе, мы видим уже
новый тип ученого, беспримерный в истории. Это - человек, кото­
рый из всего, что необходимо знать, знаком лишь с одной из наук,
да и из той он знает лишь малую часть, в которой непосредствен­
но работает. Он даже считает достоинством отсутствие интереса
ко всему, что лежит за пределами его узкой специальности, и
называет «дилетантством» всякий интерес к широкому знанию.
Этому типу ученого действительно удалось на своем узком
секторе сделать новые открытия и продвинуть свою науку
которую он сам едва знает, - а попутно послужить и всей сово­
купности знаний, которую он сознательно игнорирует. Как же

9* 259
это стало возможным? Как это возможно сейчас? Мы стоим
здесь перед парадоксальным, невероятным и в то же время нео­
споримым фактом: экспериментальные науки развились главным
образом благодаря работе людей посредственных, даже более чем
посредственных. Иначе говоря, современная наука, корень и сим­
вол нашей цивилизации, впустила в свои недра человека зауряд­
ного и позволила ему работать с видимым успехом. Причина
этого - в том факте, который является одновременно и огромным
достижением, и грозной опасностью для новой науки и для всей
цивилизации, направляемой и представляемой наукой; а именно -
в механизации.
Большая часть работы в физике или биологии состоит в
механических операциях, доступных каждому или почти каждо­
му. Для производства бесчисленных исследований наука подраз­
делена на мелкие участки, и исследователь может спокойно со­
средоточиться на одном из них, оставив без внимания остальные.
Серьезность и точность методов исследования позволяют приме­
нять это временное, но вполне реальное расчленение науки для
практических целей. Работа, ведущаяся этими методами, идет ме­
ханически, как машина, и, для того, чтобы получить результаты,
научному работнику вовсе не нужно обладать обширными знани­
ями общего характера. Таким образом, большинство ученых спо­
собствуют общему прогрессу науки, не выходя из узких рамок
своей лаборатории, замурованные в ней, как пчелы в сотах.
Но это создает крайне странную касту. Исследователь, от­
крывший новое явление, невольно проникается сознанием своей
мощи и уверенностью в себе. Его открытие дает ему право­
вернее, некоторое подобие права - считать себя «знатоком». В
действительности он обладает лишь крохой знания, которая в
совокупности с другими крохами, которыми он не обладает, со­
ставляет подлинное знание. Такова внутренняя природа спе­
циалиста - типа, который в начале нашего века достиг необыкно­
венного развития. Специалист очень хорошо «знает» лишь свой
крохотный уголок вселенной; но ровно ничего не знает обо всем
остальном.
Вот законченный портрет странного человека, которого я по­
казал с обеих сторон. Я уже сказал, что это не имеет прецедента
во всей истории. Теперь «специалист» служит нам как яркий,
конкретный пример «нового человека» и позволяет нам разгля­
деть весь радикализм его новизны. Раньше людей можно было

2 60 9-4
разделить на образованных и необразованных, на более или ме­
нее образованных и более или менее необразованных. Но «спе­
циалиста» нельзя подвести ни под одну из этих категорий. Его
нельзя назвать образованным, так как он полный невежда во
всем, что не входит в его специальность; он и не невежда, так как
он все-таки «человек науки» и знает в совершенстве свой кро­
хотный уголок - вселенной. Мы должны были бы назвать его
«ученым невеждой», и это очень серьезно, это значит, что во всех
вопросах, ему неизвестных, он поведет себя не как человек, незна­
комый с делом, но с авторитетом и амбицией, присущими знатоку
и специалисту.
И действительно, поведение «специалиста» этим отличается. В
политике, в искусстве, в социальной жизни, в остальных науках он
держится примитивных взглядов полного невежды, но излагает
их и отстаивает с авторитетом и самоуверенностью, не принимая
возражений компетентных специалистов. Поистине парадокс!
Цивилизация, дав ему специальность, сделала его самодовольным
и наглухо замкнутым в своих пределах; внутреннее ощущение
своего достоинства и ценности заставляет его поддерживать свой
«авторитет» и вне узкой сферы, вне специальности. Оказывается,
даже человек высокой квалификации, ученый специалист - каза­
лось бы, прямая противоположность человека массы - может во
многих случаях вести себя точь-в-точь так же.
Это приходится понимать буквально. Достаточно взглянуть,
как неумно ведут себя сегодня во всех жизненных вопросах - в
политике, в искусстве, в религии - паши «люди науки», а за ними
врачи, инженеры, экономисты, учителя. Как убого и нелепо они
мыслят, судят, действуют. Непризнание авторитетов, отказ подчи­
няться кому бы то ни было - типичные черты человека массы -
достигают апогея именно у этих довольно квалифицированных
людей. Как раз эти люди символизируют и в значительной степе­
ни осуществляют современное господство масс, а их варварство -
непосредственная причина деморализации Европы. С другой сто­
роны, эти люди - наиболее яркое и убедительное доказательство
того, что цивилизация XIX века, предоставленная самой себе, до­
пустила возрождение примитивизма и варварства.
Прямой результат этой неумеренной специализации тот
парадоксальный факт, что, хотя сегодня «ученых» больше, чем
когда-либо, подлинно образованных людей гораздо меньше, чем,
например, в 1750 г. И хуже всего то, что вращающие «ворот

261
науки» не в состоянии обеспечить подлинный ее прогресс. Для
этого необходимо время от времени регулировать ее развитие,
производить реконструкцию, перегруппировку, унификацию; но
эта работа требует синтетических способностей, а синтез стано­
вится все труднее, так как поле действия расширяется, включая
новые и новые области. Ньютон мог построить свою теорию
физики без особых познаний в философии, Эйнштейн уже дол­
жен был хорошо знать Канта и Маха, чтобы прийти к своим
выводам. Кант и Мах (я беру эти имена лишь как символы той
огромной работы, какую проделал Эйнштейн) освободили ум
Эйнштейна, расчистили ему дорогу к открытиям. Но одного Эй­
нштейна мало. Физика вступает в едва ли не тягчайший из кри­
зисов своей истории; ее может спасти только новая «Энци­
клопедия», более систематическая, чем первая.
Итак, специализация, которая в течение столетия обеспечивала
прогресс экспериментальных наук, приближается к состоянию, когда
она не сможет больше продолжать это дело, если новое поколе­
ние не снабдит ее более подходящей организацией и новыми
людьми.
Но если специалист не представляет себе внутреннего строе­
ния своей науки, еще меньше знает об исторических условиях,
необходимых для дальнейшего ее развития, - какова должна быть
структура общества и человеческой души, чтобы исследование
могло идти успешно? Заметный упадок интереса к научной рабо­
те, о котором я упоминал, - тревожный симптом для каждого, кто
сохранил верное представление о цивилизации; то представление,
которого обычно лишен типичный «ученый», краса и гордость
нашей цивилизации. Он ведь верит, что цивилизация - это нечто
естественное, Богом данное, вроде земной коры или первобытного
леса.

XIII. Величайшая опасность - государство

При нормальном общественном порядке масса - это те, кто не
выступает активно. В этом ее предназначение. Она появилась на
свет, чтобы быть пассивной, чтобы кто-то влиял на нее, - направ­
лял, представлял, организовывал - вплоть до того момента, когда
она перестанет быть массой или по крайней мере захочет этого.
Но она появилась на свет не для того, чтобы выполнять все это
самой. Она должна подчинить свою жизнь высшему авторитету,

262
представленному отборным меньшинством. Можно спорить о том,
из кого состоит меньшинство; но кто бы это ни был, без него
бытие человечества утратило бы самую ценную, самую су­
щественную свою долю. В этом не может быть ни малейшего
сомнения, хотя Европа в течение целого столетия, подобно страу­
су, прячет голову под крыло, стараясь не замечать очевидной
истины. Это не личное мнение, основанное на отдельных фактах
и наблюдениях; это закон «социальной физики», гораздо более
непреложный, чем закон Ньютона. В тот день, когда в Европе
вновь восторжествует подлинная философия* - единственное, что
может спасти Европу, - человечество снова поймет, что человек -
хочет он этого или нет - самой природой своей призван искать
высший авторитет. Если он находит его сам, он - избранный; если
нет, он - человек массы и нуждается в руководстве.
Стало быть, когда масса претендует на самочинную деятель­
ность, она тем самым восстает против собственной судьбы, против
своего назначения; и так как именно это она сейчас и делает, я и
говорю о восстании масс. Ибо единственное, что можно с пол­
ным правом и по существу назвать восстанием, это неприятие
собственной судьбы, восстание против самого себя. Восстание
Люцифера было бы, строго говоря, не меньше, если бы он претен­
довал не на место Бога, ему не предназначенное, а на место после­
днего из ангелов, что ему тоже не написано на роду. (Если бы
Люцифер был русским, как Толстой, он, вероятно, избрал бы вто­
рую форму восстания, которая не меньше направлена против Бога,
чем первая, более известная). Масса выступает самостоятельно
только в одном случае: когда она творит самосуд; другого ей не
дано. Не совсем случайно суд Линча родился в Америке; ведь
Америка - в известном смысле рай для масс. Не случайно и то,
что сегодня, в эпоху господства масс, господствует и насилие, что
оно становится единственным доводом, возводится в доктрину.
Я давно уже отметил, что насилие становится в наше время обыч­
ным явлением, нормой**. Сейчас процесс достиг полного раз-

* Для господства философии вовсе не нужно, чтобы философы пра­

вили, как требовал в свое время Платон; не нужно также, чтобы прави­
тели философствовали, как требовалось впоследствии. Оба требования
в основе неверны. Для господства философии достаточно существо­
вать, т.е. чтобы философы были философами. За последние сто лет
философы занимаются чем угодно, только не философией - они стали
политиками, педагогами, литераторами или учеными.
** «Расслабленная Испания» (1921).
2 63
вития, и это хороший признак - значит, теперь он пойдет на убыль.
Насилие становится предметом риторики, излюбленной темой пу­
стых краснобаев. Когда реальное историческое явление изжива­
ет себя, оно падает жертвой риторики и надолго остается ее пи­
щей. Реальность, как таковая, давно уже умерла, но имя ее живет
в устах риторов и, хотя это лишь слово, оно все же сохраняет еще
какую-то магическую силу.
Но даже если престиж насилия как цинично установленного
образа правления начинает падать, мы все же остаемся под его
властью, хотя и в иной форме. Я имею в виду самую серьезную
опасность, грозящую сейчас европейской цивилизации. Как и все
угрожающие ей опасности, эта тоже родилась из недр самой куль­
туры. Более того, она представляет собою одно из ее славных
достижений: это наше современное государство. Мы встречаемся
снова с тем явлением, которое мы проследили в предыдущей гла­
ве, в случае с наукой - плодотворность принципов наугад приво­
дит к беспримерному прогрессу; но этот прогресс неизбежно
вызывает специализацию, которая грозит науку задушить.
То же самое происходит и с государством.
Вспомним роль государства во всех европейских нациях к
концу XVIII века. Она была ничтожна. Ранний капитализм и его
промышленные организации - в которые впервые победоносно
проникла новая техника - дали первый толчок росту общества.
Появился новый социальный класс, численностью и силой пре­
восходивший все предыдущие: буржуазия. Он обладал одним
важным качеством практическим смыслом. Он знал толк в
организации, обладал дисциплиной и методичностью в работе, умел
вести «государственный корабль». Эта метафора-изобретение са­
мой буржуазии, которая ощущала самое себя как океан, могучий и
чреватый бурями. Вначале корабль был миниатюрен: всего было
понемногу - и солдат, и чиновников, и денег. Его сколотили еще в
средние века люди, совсем не похожие на буржуазию,- дворяне.
Эта порода отличалась поразительной храбростью, даром управ­
ления и чувством ответственности Им современные государства
Европы обязаны своим существованием. Но при всей этой ода­
ренности дворянам всегда не хватало одного - головы. Они об­
ладали ограниченным умом, сентиментальностью, инстинктом, ин­
туицией, словом, были «иррациональны». Поэтому они не могли
развить технику - для этого необходима рационализация. Они не
могли выдумать пороха это слишком кропотливо и скучно.

264
Сами не способные к созданию нового оружия, они допустили,
чтобы горожане - буржуазия - обзавелись порохом (привозя его
с Востока или еще откуда-то); и тогда горожане автоматически
выиграли войну у благородных дворян, рыцарей, которые были
так закованы в железо, что едва передвигались. Рыцарям в голо­
ву не приходило, что вечный секрет победы не столько в методах
обороны, сколько в оружии нападения - секрет, снова раскрытый
Наполеоном*.
Государство - прежде всего техника, техника общественного
порядка и администрации. «Старый режим» конца XVIII века
располагал очень слабым государственным аппаратом, который
не мог противостоять напиравшим со всех сторон волнам соци­
альной революции. Несоответствие между силой государства и
силой общества было настолько велико, что по сравнению с им­
перией Карла Великого государство XVIII века представляется
нам выродившимся. Несомненно, империя Каролингов располагала
несравненно меньшими средствами, чем королевство Людовика
XVI, но, с другой стороны, общество эпохи Каролингов было
совершенно бессильно**. Громадная разница между силой обще-

* Эта упрощенная картина великого исторического переворота, в

котором буржуазия выбила дворянство из господствующего положе­
ния, принадлежит Ранке. Но, конечно, эта символическая и схематичес­
кая картина требует многих дополнений, чтобы отвечать действительно­
сти. Порох был известен с незапамятных времен. Заряжаемый ствол
был изобретен кем-то в Ломбардии и не был в употреблении, пока не
отлили первую пулю. Дворяне мало пользовались огнестрельным ору­
жием из-за его дороговизны. Только горожане, экономически лучше
организованные,' дали ему широкое применение. Однако достоверно,
что бароны, представленные средневековым войском бургундцев, по­
терпели решительное поражение от нового, не профессионального го­
родского войска швейцарцев, главная сила которых была в дисцип­
лине и в новой рациональной тактике.
** Стоило бы остановиться на этом и показать, что эпоха абсолют­
ных монархий в Европе располагала очень слабым государственным
аппаратом. Как это объяснить? Ведь общество только еще начинало
развиваться. Государство было всемогуще - оно было абсолютно. По­
чему же оно не обеспечило за собою полноты власти? Одну из причин
мы уже указали: неспособность наследственной аристократии к техни­
ческой и административной рационализации. Но это не все. Суть в том,
что в эпоху абсолютизма аристократия не хотела усиления государ­
ства за счет общества. Вопреки общепринятому мнению, абсолютное
государство инстинктивно уважало и ценило общество гораздо больше,
чем сегодняшнее, демократическое. Последнее умнее, но у него меньше
чувства исторической ответственности.

265
ства и силой государства была причиной ряда Революций, нет -
революций, вплоть до 1848-го.
Благодаря революции буржуазия захватила в свои руки об­
щественную власть и, применив неоспоримые способности госу­
дарственной деятельности, на протяжении одного поколения со­
здано мощное государство, которое быстро покончило с револю­
циями. С 1848 г., т.е. с началом второго поколения буржуазных
правительств, революции в Европе прекратились - конечно, не
потому, чтобы для них не стало оснований, но потому, что не было
средств. Силы государства и общества сравнялись. Прощай на­
всегда, революция! Отныне в Европе возможна лишь противопо­
ложность революции, государственный переворот. Все последую­
щее, что казалось революцией, было лишь замаскированным госу­
дарственным переворотом.
В наше время государство стало могучей, страшной машиной,
которая благодаря обилию и точности своих средств работает с
изумительной эффективностью. Эта машина помещается в самом
центре общества; достаточно нажать кнопку, чтобы чудовищные
государственные рычаги пришли в ход, захватывая и подчиняя
себе все части социального тела.
Современное государство - наиболее очевидный и общеизвес­
тный продукт цивилизации. Крайне интересно и поучительно про­
следить отношение человека массы к государству. Он видит го­
сударство, изумляется ему, знает, что это оно охраняет его соб­
ственную жизнь, но не отдает себе отчета в том, что это - челове­
ческое творение, что оно создано известными людьми и держится
на известных ценных свойствах и качествах, которыми люди вче­
ра еще обладали, но завтра могут не обладать. С другой стороны,
человек массы видит в государстве анонимную силу и, так как он
чувствует себя тоже анонимом, считает государство как бы «сво­
им». Представим себе, что в общественной жизни страны возни­
кают затруднения, конфликт, проблема; человек массы будет скло­
нен потребовать, чтобы государство немедленно вмешалось и раз­
решило проблему непосредственно, пустив в ход свои огромные,
непреодолимые средства.
Вот величайшая опасность, угрожающая сейчас цивилизации
подчинение всей жизни государству, вмешательство его во все
области, поглощение всей общественной спонтанной инициативы
государственной властью, а значит, уничтожение исторической са­
модеятельности общества, которая в конечном счете поддержи-

266
вает, питает и движет судьбы человечества. Массы знают, что,
когда им что-либо не понравится или чего-нибудь сильно захо­
чется, они могут достигнуть всего без усилий и сомнений, без
борьбы и риска; им достаточно нажать кнопку, и чудодейственная
машина государства тотчас сделает, что нужно. Эта легкая воз­
можность всегда представляет для масс сильное искушение. Масса
говорит себе: «Государство - это я», но это полное заблуждение.
Государство тождественно с массой только в том смысле, в каком
два человека равны между собой, потому что они оба - не Петры.
Сегодняшнее государство и массы совпадают только в том, что
оба они безымянны. Но человек массы действительно верит, что
он - государство, и все больше стремится под всякими предлога­
ми пустить государственную машину в ход, чтобы подавлять твор­
ческое меньшинство, которое ему мешает всюду, во всех областях
жизни - в политике, в науке, в индустрии.
Это стремление кончится плохо. Творческие стремления об­
щества будут все больше подавляться вмешательством государ­
ства; новые семена не смогут приносить плодов. Общество будет
принуждено жить для государства, человек - для правительствен­
ной машины. И так как само государство в конце концов только
машина, существование и поддержание которой зависит от живой
силы машиниста, то, высосав все соки из общества, обескровлен­
ное, оно само умрет смертью ржавой машины, более, отвратитель­
ной, чем смерть живого существа.
Такова была плачевная судьба античной цивилизации. Римс­
кая империя, созданная Юлиями и Клавдиями, была, без сомнения,
отличной машиной, далеко превосходившей старый республиканс­
кий Рим патрицианских фамилий. Однако (любопытное совпаде­
ние!) как только Империя достигла полного развития, обществен­
ный организм начал разлагаться. Уже во времена Антонинов (2-
й век по Р.Х .) государство начинает подавлять общество своим
бездушным могуществом, порабощать его;, вся жизнь общества
отныне сводится к служению государству и постепенно бюрок­
ратизируется. К чему это приводит? К постепенному упадку во
всех областях жизни; богатство исчезает, деторождение падает.
Тогда государство для удовлетворения собственных нужд начи­
нает еще больше закручивать пресс, бюрократизация усиливает­
ся: идет уже милитаризация общества. Наиболее острой, безотла­
гательной потребностью государства становится военная машина,
армия. Первая задача государства -безопасность страны (заметим,

2 67
кстати: та самая безопасность, которая порождает психологию
людей массы). Итак, прежде всего армия! Императоры Северы -
родом из Африки - милитаризовали всю жизнь империи. Тщет­
ные усилия! Нищета все растет, женщины становятся все бес­
плоднее. Не хватает уже и солдат. После Северов армия начина­
ет пополняться иностранцами.
Ясен ли нам теперь парадоксальный и трагический процесс
этатизма? Чтобы лучше организовать свою жизнь, общество со­
здает государственный аппарат, появляется «государство». Затем
«государство» оказывается наверху, а общество отныне должно
жить для государства*. Но все же государство состоит еще из
тех же членов общества. Однако вскоре этих членов уже не
хватает для поддержания государства и приходится брать инос­
транцев - сперва далматов, потом германцев. Постепенно иност­
ранцы становятся господами, а коренное население обращается в
рабов этих пришельцев, с которыми у них нет ничего общего.
Вот к чему приводит экспансия государственного аппарата: на­
род обращается в горючее для питания государственной маши­
ны. Костяк государства пожирает живое тело нации. Мертвая
конструкция становится владельцем pi хозяином жилого дома.
Кто это постиг, тот, естественно, почувствует тревогу, слыша,
как Муссолини с редкой наглостью проповедует формулу, якобы
только что чудесным образом открытую в Италии: «Все для
государства, ничего кроме государства, ничего против государ­
ства!». Этого достаточно, чтобы убедиться, что фашизм - типич­
ное движение людей массы. Муссолини нашел превосходно орга­
низованное итальянское государство, организованное не им, но
как раз теми силами и идеями, с которыми он борется,- либераль­
ной демократией, и начал безжалостно его истощать. Я не могу
здесь разбирать детально его достижения, но могу смело утверж­
дать, что результаты, им достигнутые до сих пор, не могут идти в
сравнение с тем, что сделано в области политики и администра­
ции либеральными государствами. Если Муссолини чего-нибудь
и достиг, это настолько незначительно, незаметно и несуществен­
но, что вряд ли может уравновесить то ненормальное увеличение
власти, которое позволило ему использовать государственную
машину до крайнего предела. Этатизм - высшая форма политики

* Вспомним последние слова Септимия Севера наследникам: «Будь­

те едины, платите солдатам и не заботьтесь об остальном».

268
насилия и прямого действия, когда она возводится уже в норму, в
систему, когда анонимные массы проводят свою волю от имени
государства и средствами государства, этой анонимной машины.
Европейские нации стоят перед тяжелым этапом острых внут­
ренних кризисов, сложных проблем - правовых, экономических и
социальных. Приходятся опасаться, что государства, управляе­
мые людьми массы, не остановятся перед тем, чтобы подавить
независимость личности и групп и тем окончательно разбить наши
надежды на будущий прогресс.
Конкретный пример такого механизма представляет собою
одно из самых тревожных явлений последних 30 лет - огромный
рост полиции вод всех государствах. Как мы к этому ни привык­
ли, наша душа не должна забывать, что самый факт трагически
парадоксален: чтобы спокойно передвигаться и ходить по своим
делам, жителям большого города непременно нужна полиция. Но
любители порядка очень наивны, если они думают, что «силы
общественного порядка» ограничатся тем, чего от них хотели. В
конце концов решать станут они и наведут свой порядок.
Когда около 1800 г. новая промышленность начала создавать
новый тип человека - индустриального рабочего - с более пре­
ступными наклонностями, чем традиционные типы, Франция по­
спешила создать сильную полицию. Около 1810 года Англия по
той же причине - возросла преступность - вдруг обнаружила, что
у нее нет полиции. У власти были консерваторы. Что они сдела­
ли? Создали полицейскую силу? Ничего подобного. Они пред­
почли мириться с преступлениями, как только могли, «Народ со­
гласен лучше терпеть беспорядок, чем лишиться свободы». «В
Париже, - пишет Джон Уильям Уорд, - отличная полицейская
сила, по французы дорого платят за это удовольствие. Я предпо­
читаю видеть каждые 3 или 4 года, как полдюжине парней рубят
головы на Ратклиф Род, чем подвергаться домашним обыскам,
шпионажу и всем махинациям Фушэ». Вот два представления о
государстве. Англичанин предпочитает государство ограниченное.

2 69
 ЧАСТЬ II
XIV. Кто правит миром?

Итак, как я уже говорил, развитие европейской цивилизации

автоматически привело к «восстанию масс». С одной стороны,
это хорошо - ведь так проявляется чудесное повышение общего
жизненного уровня. Но обратная сторона поистине ужасна - так
падает нравственность современного человека. Рассмотрим те­
перь этот упадок морали с новой точки зрения.

Сущность или характер новой исторической эпохи - результат

как внутренних перемен, изменений в человеке и в его духе, так и
внешних; перемен, формальных, как бы механических Наиболее
важная из перемен второго рода - перемещение власти, ибо оно
влечет за собой и перемещение духа.
Поэтому если мы хотим понять какую-то эпоху, первым на­
шим вопросом должно быть: кто правил тогда миром? Может
статься, род людской был тогда разделен на несколько отдель­
ных, не сообщавшихся между собой групп, которые составляли
независимые, замкнутые миры. Во времена Мильтиада средизем­
номорский мир не знал о существовании мира дальневосточного.
В таких случаях мы должны поставить наш вопрос: кто правит
миром? - для каждого замкнутого мира отдельно. Но начиная с
XVI века человечество было захвачено мощным процессом объе­
динения которое в наши дни достигло небывалых пределов. Те­
перь уже нет изолированных групп, нет человеческих островов.
В наше время тот, кто правит миром, действительно им правит.
Три последних столетия эта роль принадлежала однородной группе
европейских народов Европа правила, и под ее единым правлени­
ем мир жил единым стилем или, во всяком случае, все более
приближался к единству.
Обычно этот стиль жизни называют новым временем - бес­
цветное, ничего не говорящее имя, за которым кроется вот это,
эпоха гегемонии Европы.
Под «правлением» не надо понимать в первую очередь мате­
риальную силу, физическое принуждение. Все же я стремлюсь
избегать глупостей, и хотя бы самых грубых и явных. Так вот:
270
нормальные, прочные отношения между людьми, которые разуме­
ются под словом «правление», никогда не покоятся на силе, на­
оборот, лишь господствуя, человек или группа людей получают в
свои руки аппарат власти, именующийся «силой». Случаи, в кото­
рых на первый взгляд сила кажется основой господства, при
ближайшем исследовании прекрасно доказывают наш тезис. На­
полеон насильно захватил Испанию и некоторое время держался
там, но, собственно говоря, он ни одного дня не правил Испанией,
хотя обладал силой, или, вернее, именно потому, что он обладал
только силой. Надо отличать насильственный захват от есте­
ственного господства, правления. Правление - нормальное прояв­
ление власти, оно всегда основано на общественном мнении - и
нынче, и десять тысяч лет тому назад, и среди англичан, и среди
бушменов. Ни одна власть в мире никогда не покоилась ни на
чем, кроме общественного мнения. Вы думаете, что суверенитет
общественного мнения открыт в 1789 году адвокатом Дантоном
или в XIII веке св. Фомой Аквинским? Его открывали повсюду,
много раз, но то, что общественное мнение - основная сила, из
которой в человеческих сообществах возникает господство, так
же старо и прочно, как само человечество. В физике Ньютона
сила тяжести - причина движения. Закон общественного мнения
- это закон всемирного тяготения в сфере политической истории.
Без него история не была бы наукой. Задача истории в том, как
метко заметил Юм, чтобы показать, что сила общественного мне­
ния не утопическое мечтание, а самая настоящая реальность, дей­
ствующая постоянно в жизни общества. Даже тот, кто хочет
править, опираясь на янычар, зависит от их мнения и от мнения
подданных о янычарах.
На самом деле с помощью янычар не правят. Талейран сказал
Наполеону «Штыки, государь, годятся для всего, но вот сидеть на
них нельзя». «Править» значит не «взять власть», а «спокойно
пользоваться властью». Править значит сидеть - на троне, в крес­
ле министра, в банке, на Святом Престоле. Вопреки наивным,
газетным представлениям, для правления нужны не столько кула­
ки, сколько зад. Государство в конце концов держится на обще­
ственном мнении; дело тут в равновесии, в устойчивости.
Иногда нет никакого общественного мнения. Общество раз­
бито на противоборствующие группы, мнения противоположны,
власти не сложиться. Но природа не выносит пустоты, и пустое
место, возникшее за отсутствием общественного мнения, займет

271
грубая сила. Итак, лишь в крайнем случае сила замещает обще­
ственное мнение.
Поэтому если мы хотим формулировать закон общественно­
го мнения строго, как закон тяготения в истории, то, принимая во
внимание последний случай, мы придем к давно известной, почтен­
ной и бесспорной формуле против общественного мнения пра­
вить нельзя.
Мы замечаем, что всякая власть основана на господствующем
мнении, тем самым на духе. Стало быть, в конце концов власть -
не что иное, как проявление духовной силы. Это точно подтвер­
ждается историческими фактами. Всякая первобытная власть
«священна», она коренится в религии; и та же религия - первич­
ная форма всего, что впоследствии зовется идеей *мыслью, ины­
ми словами - все нематериальное, метафизическое. В средние века
это повторяется в большем масштабе. Первым государством, пер­
вой общественной властью, образовавшейся в Европе, была Цер­
ковь с ее специфической, так и называвшейся «духовной влас­
тью». От Церкви светская власть восприняла идею, что и она
«духовная власть», господство определенных идей, и возникла
«Священная Римская Империя». Так боролись две власти духов­
ного происхождения; а поскольку они не могли разграничить
свои сферы по существу (обе духовны!), они условились разде­
лить их по отношению ко времени: одна берет себе временное,
другая - вечное. Светская и религиозная власть одинаково ду­
ховны; но одна - дух времени, общественное мнение, изменчивое и
мирское; другая - дух вечности, мысль божия, его суждение о
человеке и его судьбах.
Таким образом, слова «в такую-то эпоху правит такой-то че­
ловек, такой-то народ, такая-то группа народов» равносильны сло­
вам «в такую-то эпоху господствует такая-то система мнений,
идей, вкусов, стремлений, целей».
Что понимать под господством мнения? У большинства лю­
дей мнения нет, мнения надо дать им, влить, как смазочное масло в
машину. Поэтому необходимо, чтобы хоть какой-то дух обладал
властью и пользовался ею, снабжая надлежащим мнением тех, кто
мнения не имеет, то есть большинство людей. Без мнений обще­
ство обратилось бы в хаос, хуже того - в историческое ничто.
Ж изнь утратила бы всякую структуру, организацию. Следова­
тельно, без власти духа, без кого-то, кто правит, человеческое
общество хаотично; и хаос царит в нем в той мере, в какой нет

272
власти, нет правителя. И соответственно, каждая смена власти,
смена правящих - вместе с тем и смена мнений, смена историчес­
кого центра тяжести.
Вернемся теперь к началу. Европа, этот конгломерат духовно
родственных народов, несколько веков правила миром. В сред­
ние века во временном, светском мире единого правления не было;
так случалось во всяком «средневековье» мировой истории. Это
эпохи без «общественного мнения», эпохи относительного хаоса,
относительного варварства. Есть и эпохи, когда люди любят, не­
навидят, стремятся к чему-то, отвращаются от чего-то, и все это
горячо, страстно; зато идеи, мнения почти отсутствуют. Эпохи
эти не лишены прелести. Но в великие исторические эпохи чело­
вечество живет идеями; это эпохи общественного мнения, духов­
ного порядка. Позади средних веков лежит эпоха, в которой, как
и в новое время, мы находим властелина, хотя бы только и на
ограниченной части мира. Это Рим, великий правитель, который
установил порядок в Средиземноморье и в ближних к нему землях.
Сейчас, после войны, слышатся речи о том, что Европа больше
не правит миром Чувствуем ли мы все значение этого диагноза?
Он возвещает нам грядущую смену власти. Кто же ее возьмет?
Кто будет наследником Европы в господстве над миром? Верно
ли вообще, что кто-то явится? А если никого не найдется, что
тогда?

2
Поистине в мире каждый момент, тем самым сейчас, происхо­
дит бесконечно много событий. Всякая попытка передать в сло­
вах все то, что сейчас действительно происходит, сама по себе
смешна. Нам остается одно - построить самим, по нашему разуме­
нию конструкцию действительности, предположить, что она отве­
чает истине, и пользоваться ею, как схемой, сеткой, системой поня­
тий, которая дает нам хоть приблизительное подобие действи­
тельности. Это обычный научный метод, больше того только так
пользуются разумом. Когда мы видим нашего друга Петра на
садовой дорожке и говорим: «это Петр» - мы сознательно, ирони­
чески делаем ошибку. Ибо для нас Петр - это условный набор
черт физических и моральных, манеры и поведение - то, что назы­
вается «характер»; на самом же деле друг наш Петр иногда
ничуть несхож с «нашим другом Петром».
Каждое понятие, самое простое и самое научное, всегда как бы
27 3
смеется над самим собой, охвачено зубцами иронии, словно брил­
лиант в золотой оправе. Оно серьезно говорит: «это - А, а вот это
- Б». Но это напускная серьезность, оно сжимает губы, чтобы не
расхохотаться, ибо знает отлично, что, в сущности, «это» не А, а
«вот то» - не Б. То, что понятие думает про себя, не совпадает с
тем, что оно говорит, и в двойственности этой - причина иронии.
Думает оно так: «Я знаю, что, строго говоря, это - не А, а то - не
Б; но для практических целей я договорилось с самим собой
называть их А и Б».
Такая теория познания рассердила бы древнего грека. Грек
верил, «что в разуме, в понятиях он обретает саму реальность.
Мы же полагаем, что разум и понятия - только предметы домаш­
него обихода, которыми мы пользуемся, чтобы определить свое
положение в бесконечной и крайне проблематической действи­
тельности, называемой жизнью. Жизнь - это борьба с миром ве­
щей, чтобы удержаться среди них. «Понятия» - наш стратегичес­
кий план, чтобы отразить их наступление. Исследуя ядро любого
понятия, мы обнаружим, что оно ровно ничего не говорит нам о
самом предмете, но лишь определяет его отношение к нам, к чело­
веку; показывает, что человек может с «ним» сделать или что
«оно» может человеку сделать. Такое условное определение «по­
нятия» как чего-то живого, всегда способного принять активное
или пассивное участие в нашей жизни, по-видимому, никем еще до
сих пор не высказано. Но оно кажется мне логическим выводом
философского исследования, начало которому положил Кант. Если,
пользуясь им, мы проследим все прошлое философии вплоть до
Канта, то увидим, что в основном все философы говорили одно и
то же. В конце концов каждое открытие в философии лишь
обнаруживало, выносило на поверхность то, что было скрыто в
глубине.
Однако такое введение вряд ли соответствует нашей основ­
ной теме, далекой от чистой философии. Я просто хочу сказать,
что в мире (историческом, конечно) сейчас происходит следую­
щее в течение трех столетий. Европа бесспорно правила миром; а
сейчас она не знает наверное, правит ли она еще и будет ли
править завтра. Сводя необозримое множество событий и факто­
ров, из которых слагается историческая реальность сегодняшне­
го дня, к такой короткой формуле, мы в лучшем случае сильно
преувеличиваем; и я должен был напомнить, что всякое мышле­
ние - вольное или невольное преувеличение. Кто боится преуве-

27 4
личений, должен молчать; более того, он не должен думать, и
обречен на идиотизм.
Я действительно верю, что в мире все идет именно так, как я
сказал; все остальное - лишь следствия, условия, симптомы и пере­
суды.
Я не говорил, что господству Европы уже пришел конец, я
сказал только, что с некоторого времени Европа не знает точно,
правит ли она сегодня и будет ли править завтра. Вместе с тем у
остальных народов Земли появляется соответствующее настрое­
ние - они не уверены в том, что ими кто-то правит.
В последние годы много говорилось о закате Европы. Очень
прошу, не будьте так просты, чтобы вспоминать Шпенглера каж­
дый раз, как только речь заходит об этом! Книги еще не было, а
все про это говорили, да и книга обязана своим успехом именно
тому, что подозрение или тревогу испытывали многие по самым
разным причинам. Об упадке Европы говорилось так часто, что
многие приняли это за совершившийся факт. Не то чтобы они
были всерьез убеждены, но они привыкли этому верить, хотя, по
совести говоря, и не вспомнят, когда же в этом убедились. Книга
Уолдо Франка «Новое открытие Америки» великом основана на
предположении, что Европа при последнем издыхании. Франк
даже не считает нужным остановиться на этом вопросе и подвер­
гнуть такое грандиозное событие, основание всех его выводов,
критическому анализу. Без всякой проверки, он исходит из этого
предположения, как из бесспорного факта. И эта бесцеремон­
ность подсказывает мне, что сам Франк вовсе не убежден в упад­
ке Европы; куда там, он и вопроса не ставил. Он пользуется этой
мыслью, как трамваем. Трюизмы - трамвай умственного транспорта.
Так поступают многие; прежде всего пароды, целые народы.
Современный мир ведет себя по-ребячески. В школе, когда учи­
теле выйдет на минуту из класса, мальчишки срываются с цепи.
Каждый спешит сбросить гнет, вызванный присутствием учителя,
освободиться от ярма предписаний, встать на голову, ощутить
себя хозяином своей судьбы. Но когда предписания, регулирую­
щие занятия и обязанности, отменены, оказывается, что юной ва­
таге нечего делать: у нее нет ни серьезной работы, ни осмыслен­
ной задачи, ни постоянной цели; предоставленный самому себе,
мальчишка может только одно - скакать козлом.
Именно такую безутешную картину представляют собою те­
перь небольшие нации. Раз уж наступает «закат Европы» и пра-

2-7 5
вить Европа не будет, народы и народишки скачут козлами, крив­
ляются, паясничают или надуваются, пыжатся, притворяясь взрос­
лыми, которые сами правят своей судьбой. Отсюда и «национа-
лизмы», которые возникают повсюду.
В предыдущих главах я пытался нарисовать новый тип чело­
века, который сейчас господствует в мире, я назвал его челове­
ком массы и показал отличительную его черту: чувствуя себя
заурядным, он провозглашает права заурядности и отказывается
признавать все высшее. Если это настроение торжествует в каж­
дом народе, оно, естественно, господствует и во всех нациях в
целом. В определенном смысле появляются пароды массы, кото­
рые решительно восстают против великих творческих пародов,
против отборного меньшинства, которое создало историю. Поис­
тине смешно, когда мелкая республика вытягивается на цыпочки,
ругает из своего уголка Европу и возвещает ее уход из мировой
истории.
К чему же это ведет? Европа создала систему норм, ценность
и плодотворность которых доказана столетиями. Эти нормы не
самые лучшие из возможных, но они, без сомнения, обязательны
до тех пор, пока но созданы или по крайней мере не намечены
новые. Раньше чем их отменить, надо создать другие. Теперь
народ массы отменяет нашу систему норм, основу европейской
цивилизации; по так как он не способен создать новую, он не
знает, что делать, и, чтобы занять время, скачет козлом.
Когда из мира исчезает правитель, вот первое следствие, восстав­
шим подданным нечего делать, у них нет жизненной программы.

3
Цыган пришел на исповедь. Священник спрашивает его, знает
ли он десять заповедей Господних. Цыган отвечает: «Хотел было
выучить, отец, да у нас поговаривают, будто их отменят».
Не так ли сейчас и в мире? Поговаривают, что заповеди евро­
пейской культуры больше не действительны, и человечество - и
люди, и народы - пользуется этим предлогом, чтобы жить без
заповедей; ведь только европейские и были! Дело обстоит не так,
как раньше, когда новые, созревшие нормы вытесняли старые,
свежий пыл приходил на смену былому, уже остывшему энтузи­
азму. Это естественно. Больше того - старое оказывается тогда
старым не потому, что оно одряхлело, но потому, что новый прин­
цип благодаря своей новизне состарил его. Если бы у нас не
27 6
было детей, мы не старели бы или старели бы гораздо позднее. То
же самое происходит с машинами: автомобиль десятилетней дав­
ности кажется более старым, чем двадцатилетний локомотив, только
потому, что автомобильная техника развивается быстрее. Закат,
вызванный восходом, лишь признак здоровья.
Но то, что сейчас происходит в Европе, нездорово и ненор­
мально. Европейские заповеди потеряли свою силу, а новых на
горизонте нет. Европа, говорят нам, теряет господство, но не вид­
но никого, кто бы занял его место. Под Европой мы понимаем
обычно прежде всего триаду - Францию, Англию, Германию. В
этой части земного шара созрела та культура, которая организо­
вала и оформила современный мир. Если эти три народа и впрямь
«на закате», их жизненные установки утратили силу, нет ничего
удивительного в том, что мир теряет нравственность.
А ведь так оно и есть. Весь мир - и народы, и люди - нрав­
ственность теряет. Некоторое время такая «свобода от морали»
кажется занимательной, даже прекрасной. Низшие классы чув­
ствуют, что освободились от бремени. С тех пор как заповеди
были высечены в камне или бронзе, они сохраняли тяжесть. Низ­
шим во всем свете уже надоело, что на них вечно возлагают
обязанности, и они радостно наслаждаются эпохой, освободившей
их от бремени заповедей. Но праздник непродолжителен. Без
заповедей, которые обязывают к определенному образу жизни
существование становится совершенно пустым. Именно это и
случилось с лучшей частью нашей молодежи. Она свободна от уз
и запретов - и ощущает пустоту. Бесцельность отрицает жизнь,
она хуже смерти. Ибо жить - значит делать что-то определенное,
выполнять задание; и в той мере, в какой мы уклоняемся от этого,
мы опустошаем нашу жизнь. Вскоре все люди взвоют, как бес­
численное множество псов, требуя властителя, который налагал
бы обязанности и задания.
Это говорится тем, кто с детским легкомыслием возвещает,
что Европа больше не правит миром. Править - значит «задавать
работу», оставить на свои места», и тем предупреждать извраще­
ния, к которым приводит праздная, пустая, бесцельная жизнь.
Пускай бы Европа не правила, если бы нашелся кто-то, способ­
ный ее заместить. Но никого нет и в помине. Нью-Йорк и Моск­
ва не представляют ничего нового по сравнению с Европой. Они
окраины европейского мира, отрезанные от центра и потому ли­
шенные значения. Говорить о Нью-Йорке и о Москве сейчас еще

27 7
очень трудно, ибо толком еще не известно, что они такое; несом­
ненно только одно - они еще не сказали решающего слова. Но и
так мы знаем достаточно, чтобы судить об их общем характере.
Видимо, они относятся полностью к тому виду явлений, которые
я называл «историческим камуфляжем». «Камуфляж» - то, что
кажется чем-то иным, внешность не выявляет сущность, но скры­
вает ее. Поэтому он вводит в заблуждение всех, кроме тех, кто
заранее знал, что камуфляж бывает. Это как с миражом - если о
нем знаешь, видишь верно.
В каждом историческом камуфляже два слоя глубинный
подлинный, основной; и поверхностный - мнимый, случайный.
Москва прикрывается тонкой пленкой европейских идей - марк­
сизмом, созданным в Европе применительно к европейским делам
и проблемам. Под этой пленкой - народ, который отличается от
Европы не только этнически, но, что еще важнее, по возрасту;
народ еще не перебродивший, молодой. Если бы марксизм побе­
дил в России, где нет никакой индустрии, это было бы величай­
шим парадоксом, какой только может случиться с марксизмом.
Но этого парадокса нет, так как нет победы. Россия настолько
же марксистская, насколько германцы Священной Римской импе­
рии были римлянами. У новых народов нет «идей». Если они
вырастают в среде, где существует - или недавно существовала -
старая цивилизация, они перенимают ее идеи. Вот тут-то и возни­
кает камуфляж. Как я уже говорил, есть два основных типа
развития народов. Есть народы, родившиеся в мире, еще не имев­
шем цивилизации; таковы египтяне и китайцы. У них все свое,
коренное; их стиль прям и ясен. Другие народы появляются и
развиваются в пространстве, уже насыщенном древней цивилиза­
цией. Таков был Рим, который создавался на побережье Среди­
земного моря, напоенном греко-восточной культурой. Поэтому
все повадки римлян лишь наполовину их собственные, а наполо­
вину - заимствованные. А заимствованные, заученные действия
всегда двусмысленны, не прямы. Тот, кто делает заученный жест,
- хотя бы пользуется иностранным словом, - разумеет под ним
свое собственное, переводит выражение на свой язык. Чтобы
раскрыть камуфляж, нужен также взгляд «сбоку», взгляд пере­
водчика, у которого, кроме текста, есть и словарь. Я ожидаю
появления книги, которая переведет сталинский марксизм на язык
русской истории. Ведь то, что составляет его силу, кроется не в

278
коммунизме, но в русской истории. Кто его знает, что из этого
выйдет! Несомненно одно - России нужны еще столетия, прежде
чем она сможет претендовать на власть. У нее еще нет заповедей,
и она должна была прикрыться европейский учением, марксиз­
мом. И этого ей хватило, так как юность в ней бьет через край.
Юному не нужны резоны, нужен только предлог.
Почти так же обстоит дело с Нью-Йорком. Его сегодняшняя
сила тоже не основана на своих собственных заповедях, которые
он проводит в жизнь. В конце концов все сводится к технике.
Что за случайность! Снова европейское, а не свое, не американс­
кое изобретение. Техника создана Европой в XVIII и XIX столе­
тиях. И опять совпадение - в эти века создавалась Америка. А
нас еще серьезно уверяют, что сущность Америки в ее практичес­
ком и техническом восприятии жизни! Гораздо вернее было бы
сказать: Америка, как всякая колония, омолодила старые пароды,
особенно европейские. Подобно России, хотя и по другим причи­
нам, США являют собою тот особый исторический феномен, ко­
торый мы называем «новым народом». Это могут счесть лишь
фразой, но это реальный факт. Америка сильна своей юностью,
которая служит современной заповеди, «технизации», но с таким
же успехом могла бы служить буддизму, если бы он был лозун­
гом эпохи. Этим Америка только начинает свою историю. Ее
испытания, затруднения, конфликты только развертываются. Еще
многое должно прийти, в том числе - и ничуть не связанное с
практицизмом и техникой. Америка моложе России. Я всегда
утверждал, что американцы - народ первобытный, закамуфлиро­
ванный новейшими изобретениями; и боялся, что преувеличиваю.
Но Уолдо Франк в «Новом открытии Америки» откровенно го­
ворит то же самое. Америка еще не страдала, и было бы иллюзией
считать, что она уже обладает добродетелями властителя.
Если вы нё~хотите прийти к пессимистическому выводу, что
править некому, и тем самым исторический мир снова обратится
в хаос, вернемся к исходному пункту и серьезно спросим себя:
верно ли, что Европа - на закате и слагает с себя господство,
отрекается от него? Быть, может, видимость упадка - благотвор­
ный кризис, который поможет Европе стать подлинной Европой?
Быть может, упадок европейских нации неизбежен a priori, чтобы
в один прекрасный день возникли Соединенные Штаты Европы
и плюрализм ее сменился истинным единством?2

279
 А
Власть и подчинение решают в каждом обществе. Если неяс­
но, кто приказывает и кто повинуется, все идет туго. Даже внут­
ренняя, личная жизнь каждого индивида (за исключением гени­
ев) нарушается и искажается. Если бы человек был одиночкой,
лишь случайно вступающей в общение с остальными людьми, он,
вероятно, мог бы избежать потрясений, которые порождает кри­
зис власти. Но человек по внутренней своей природе - существо
социальное, и на его личность влияют те события, которые непос­
редственно касаются только общества как целого. Поэтому дос­
таточно рассмотреть индивида, чтобы понять, как в его стране
ставится проблема власти и подчинен™.
Было бы интересно и даже поучительно проделать такой опыт,
разобрав характер среднего испанца. Однако это было бы на­
столько неприятно, что я ограничусь выводами. Мы обнаружили
бы огромное падение нравов, распущенность, огрубение, деграда­
цию, ибо у Испании уже несколько веков нечиста совесть, если
речь идет о власти и подчинении. Падение нравов происходит
оттого, что пороки становятся привычными, Постоянными, все же
считаясь пороками. Поскольку порочность и ненормальность не
превратишь в здоровый порядок, для индивида не остается иного
выхода, как приспособиться и стать соучастником недолжного. У
всех народов бывали периоды, когда ими пытались править, кто
править не должен; но, здоровый инстинкт помогал им напрячь
все силы и отразить неправомерные притязания. Они восставали
против беззакония и тем восстанавливали общественную нрав­
ственность. Испанцы поступили наоборот: вместо того чтобы про­
тивиться власти, неприемлемой для их внутреннего чувства, они
предпочли извратить все свое существо и бытие, приспособив его
к неправде. Пока у нас такое положение, напрасно ожидать чего-
либо от испанцев. В обществе, где государство, самая власть по­
строены на лжи, нет силы и гибкости, а без них не выполнишь
нелегкой задачи - не утвердишь себя достойно в истории.
Так странно ли, что стоит слегка поколебаться, усомниться, кто
правит миром, чтобы повсюду - и в общественной, и в частной
жизни - началось нравственное разложение?
Человеческая жизнь по самой своей природе должна быть
чему-то посвящена - славному делу или скромному, блестящей
или будничной судьбе. Наше бытие подчинено удивительному, но
неумолимому условию. С одной стороны, человек живет собою и
280
для себя. С другой стороны, если он не направит жизнь на слу­
жение какому-то общему делу, то она будет скомкана, потеряет
цельность, напряженность и «форму». Мы видим сейчас, как мно­
гие заблудились в собственном лабиринте, потому что им нечему
себя посвятить. Все заповеди, все приказы потеряли силу. Каза­
лось бы, чего лучше - каждый волен делать, что ему вздумается, и
народы тоже. Европа ослабила вожжи, которыми управляла ми­
ром. Но результат оказался другим, чем ожидали. Жизнь, посвя­
щенная самой себе, потеряла себя, стала пустой, бесцельной. А так
как нужно чем-то себя наполнить, она выдумывает пустые заня­
тия, не говорящие ничего ни уму, ни сердцу. Сегодня ее тянет к
одному, завтра к другому, противоположному. Жизнь гибнет, ког­
да она предоставлена самой себе. Эгоизм - это лабиринт. Что ж,
вполне понятно. Подлинная жизнь должна стремиться к чему-то,
идти к цели. Цель - не мое стремление, не моя жизнь, но то, чему я
жизнь посвящаю; таким образом, она вне жизни. Если я посвя­
щаю жизнь только себе самому , живу эгоистом, я не продвигаюсь
вперед и никуда не прихожу; я вращаюсь на одном месте. Это и
есть лабиринт, - путь, который никуда не ведет, теряется сам в
себе, ибо в себе блуждает.
После войны европеец замкнулся; у него ничего нет впереди,
ни для себя, ни для других. Поэтому исторически мы сейчас там
же, где были десять лет назад.
Управлять не так-то просто. Власть - давление, оказываемое
на других; но это еще не все, иначе это было бы просто насилие.
Нельзя забывать, что у власти две стороны: приказывают кому-
то, но приказывают и что-то. Что же? В конечном счете участво­
вать в каком-то деле, в творчестве истории. У каждого прави­
тельства есть жизненная программа, точнее - программа правле­
ния. Как сказал Шиллер: «Когда короли строят, у возчиков есть
работа».
Поэтому мы не согласны с тем банальным взглядом, который
видит в действиях великих людей и народов только эгоистичес­
кие мотивы. Быть чистым эгоистом не так-то легко, да они ни­
когда и не добивались успеха. Кажущийся эгоизм великих наро­
дов и великих людей - не что иное, как неизбежная твердость,
присущая каждому, кто посвятил жизнь какому-то делу. Если
нам действительно предстоит что-то сделать, если мы должны
посвятить себя служению, от нас нельзя требовать, чтобы мы уде­
ляли внимание прохожим и совершали маленькие «добрые дела».

281
Путешественникам очень нравится, что, если спросишь испанца,
где такая-то улица или площадь, он часто идет с вами до самого
места. Но я все думаю: шел ли он вообще куда-нибудь? Не
гуляет ли мой соотечественник лишь затем, чтобы встретить и
проводить иностранца?
Сомнение в том, что кто-то еще правит миром, ощущается
сейчас Европе; но положение станет угрожающим, когда сомне­
ние перекинется и к остальным материкам и народам (исключая
разве самых юных, до исторических). Однако еще опаснее, что
это «топтание на месте» может совершенно деморализовать са­
мих европейцев. Я говорю так не потому что я сам европеец, и не
потому, что мне безразличны судьбы мира, если его возглавят не-
европейцы. Отставка Европы не тревожила бы меня, если бы
налицо была другая группа народов, способная заместить ее в
роли правителя и вождя планеты. Я даже не требую так много.
Я удовлетворился бы тем, что никто в мире не правит, если бы
при этом не улетучились все достоинства и таланты европейско­
го человека.
Но увы! Это неизбежно. Стоит европейцу привыкнуть к тому,
что он больше не управляет, и через полтора поколения старый
континент, а за ним и целый свет погрузятся в нравственное
отупение, духовное бесплодие, всеобщее варварство. Только со­
знание своей власти и дисциплина ответственности могут дер­
жать в должном напряжении духовные силы Запада. Наука, ис­
кусство, техника и все остальное могут процветать толы в бодря­
щей атмосфере, созданной ощущением власти. Как только оно
угаснет, европеец начнет падать все ниже. Он утратит ту несокру­
шимую веру в себя, благодаря которой он так смело и упорно
овладевал велики ми, новыми идеями. Он станет непоправимо
будничным. Неспособный более к творческому взлету, он по­
грязнет во вчерашнем, обыденном, рутинном и превратится в пе­
дантичное, надутое существо, подобно грекам периода упадка или
эпохи Византии.
Творческая жизнь требует высокой чистоты, великой красоты,
постоянных стимулов, подстегивающих сознание своего достоин­
ства. Творческая жизнь - жизнь напряженная, она возможна лишь
в одном из двух положений: либо человек правит сам, либо он
живет в мире, которым правит тот, за кем это право всеми при­
знано. Либо власть, либо послушание. Но послушание не значит
«покорно сносить все» - это было бы падением; наоборот, в по­
слушании чтут правителя, следуют за ним, поддерживают его, ра­
достно становятся под его знамя.

282
 5
Вернемся теперь к исходному пункту нашего очерка: к тому
странному факту, что в последние годы много говорят об упадке
Европы. Удивляет уже то, что упадок этот открыт не иностран­
цами, а самими европейцами. Когда за пределами старого матери­
ка никто еще об этом и не думал, в Англии, Германии и Франции
нашлись люди, которые пришли тревожной мысли: не стоим ли
мы перед закатом Европы? Печать под хватила эту мысль, и
сегодня весь свет говорит об упадке как о неоспоримом факте.
Но спросите этих глашатаев упадка, на каких конкретных, ося­
заемые данных они основывают свой диагноз? Они тотчас раз­
ведут руками, как люди, потерпевшие крушение. Они и сами не
знают, за что им уцепиться. Единственное, что у них имеется, - это
экономические затруднения, стоящие перед всеми европейскими
нациями. Но когда дело доходит до того, чтобы точнее опреде­
лить эти затруднения, оказывается, что ни один из них не угрожа­
ет серьезно производительным силам Европы, старый континент
переживал и гораздо более тяжелые кризисы.
Разве немцы или англичане не могут теперь производить больше
и лучше, чем раньше? Конечно, могут; и очень важно получше
понять, что чувствует по этому поводу англичанин или немец.
Любопытно, что их бесспорная депрессия вызвана вовсе не тем,
что они чувствуют себя слабыми, а тем, что, сознавая себя более
сильными, чем раньше, они натыкаются на какие-то роковые пре­
грады, которые мешают им осуществить то, что вполне в их си­
лах. Эти преграды для развития германского, французского, анг­
лийского хозяйства - политические границы стран. Затруднения
не в экономических проблемах, но в том, что формы обществен­
ной жизни, в которых должна развиваться экономика, не соответ­
ствуют ее размаху. Ощущение упадка и бессилия - которое, не­
сомненно, отравляет нашу жизнь - проистекает именно из этого
несоответствия между огромными возможностями сегодняшней
Европы и той формой политической структуры, в рамках которой
она вынуждена действовать. Жизненный импульс, энергия, необ­
ходимые для разрешения насущных проблем, так же велики, как
и раньше; но они стеснены узкими перегородками, которые разде­
ляют материк на мелкие государства. В этом вся причина песси­
мизма и депрессии: Европа напоминает огромную, могучую птицу,
которая отчаянно бьется о железные пруты клетки.
Подтверждение этому мы находим и в других областях, весь-
283
ма далеких от экономики и тем не менее попавших в такое же
положение - например, в области интеллектуальной. Сегодня каж­
дый «интеллектуал» в Германии, в Англии или во Франции ощу­
щает, что границы его государства стесняют его, он задыхается в
них; его национальная принадлежность лишь ограничивает, ума­
ляет его. Немецкий ученый уже понимает, как нелепо то, что
вынуждает создавать немецкая ученая среда; он видит, что и ему
не хватает той высокой свободы, которой пользуется французс­
кий писатель или английский эссеист. И, наоборот, парижский ли­
тератор догадывается, что галльские традиции словесного изыс­
ка уже исчерпаны, и он охотно заменил бы их - сохранив лишь
лучшие их черты - некоторыми достоинствами немецкого ученого.
То же самое происходит и во внутренней политике. Очень
странный вопрос - почему политическая жизнь во всех крупных
государствах Европы стоит так низко - до сих пор но анализиро­
ван, и удовлетворительного ответа на пего нет. Говорят, что де­
мократические учреждения утратили популярность. Вот это-то и
требует объяснения, ибо эта утрата поистине удивляет. Во всех
государствах бранят парламент и, однако, нигде не пытаются его
упразднить. И нет никакого плана новой формы государственно­
го устройства, нет даже утопической идеи, которая хотя бы в
теории казалась лучше. Значит, не так уж достоверно, что парла­
мент отслужил свой век. Зло не в самих учреждениях (они инст­
рументы общественной жизни),, а в целях, для которых ими пользу­
ются. Нет программ, отвечающих уровню и возможностям совре­
менного европейского бытия.
Перед нами - оптический обман, который нужно раз и навсег­
да исправить, ибо проблема парламентаризма постоянно вызыва­
ет самые нелепые мнения. Есть немало серьезных возражений
против традиционной парламентской практики; но при ближай­
шем рассмотрении оказывается: ни одно из них не приводит к
заключению, что парламент надо упразднить; они указывают, что
его надо реформировать. Тем самым парламент признается необ­
ходимым и жизнеспособным. Сегодняшний автомобиль возник
из поправок, какие выдвигались против автомобиля в 1910 г.
Однако всеобщее разочарование в парламенте проистекает не из
этих возражений. Говорят: парламент непригоден! Позвольте спро­
сить: непригоден к чему? Годность - это способность выполнить
задание, достигнуть цели. В данном случае цель - разрешение
общественных проблем в государстве. Поэтому каждый, кто на-

284
зывает парламент непригодным, должен указать иной способ ре­
шения современных общественных проблем. Так как иного спо­
соба ни у кого нет й даже теоретически вопрос еще не уяснен, мы
не вправе ставить парламентаризм к позорному столбу. Полезней
было бы вспомнить, что за всю историю не было создано ничего
более величественного, более действенного, чем парламентарные
государств XIX века. Это очевидно, и забывать об этом глупо.
Таким образом, моя но говорить лишь о том, что необходима
радикальная реформа Законодательного Собрания, чтобы повы­
сить его дееспособность; но вовсе не о его бесполезности.
Разочарование в парламенте не имеет ничего общего с его
общеизвестными недостатками и даже с самим парламентом, как
политическим инструментом. Оно вызвано тем, что европеец не
знает, как использовать это учреждение. Он разочаровался в тра­
диционных целях общественной жизни. Он не питает больше
иллюзий насчет национального государства, в котором чувству­
ет себя ограниченным, вроде пленника. Если внимательно при­
смотреться к этому общеизвестному факту, то мы заметим, что в
большинстве стран граждане не питают больше уважения к соб­
ственному государству, будь то Англия, Германия или Франция.
Поэтому бесцельно менять детали государственной структуры -
дело не в них, а в самом государстве, оно стало слишком малым.
Впервые в своей политической, экономической и духовной де­
ятельности европеец наталкивается на границы своего государ­
ства; впервые он чувствует, что его жизненные возможности
непропорциональны размерам того политического образования, в
которое он включен. И тут он делает открытие: быть англичани­
ном, немцем, французом значит быть провинциалом. Ему прихо­
дит на ум, что он как бы уменьшился по сравнению с прошлым,
ибо раньше англичанин, француз, немец думали про себя, что они -
вселенная. Здесь, как мне кажется, подлинная причина того ощу­
щения упадка, которое мучает европейца. Причина субъективная,
иллюзорная, парадокс - ведь иллюзия упадка возникла потому,
что способности человека возросли и старая организация стала
для них тесна.
Чтобы пояснить сказанное на конкретном примере, возьмем
хотя бы автомобильное производство. Автомобиль - чисто евро­
пейское изобретение; однако на первом месте сейчас Америка.
Вывод: европейская машина в упадке. Тем не менее европейские
техники и промышленники ясно видят, что преимущества амери-

285
канской продукции объясняются вовсе не превосходством людей
за океаном, а просто тем, что американская промышленность ра­
ботает без всяких ограничений на свой рынок в 20 миллионов
населения. Представим себе, что европейский завод имел бы
беспрепятственный сбыт во все европейские страны с их колони­
ями и зонами влияния; несомненно, его продукция, рассчитанная
на сбыт населению в 500-600 миллионов людей, далеко превзош­
ла бы Форда. Исключительное превосходство американской тех­
ники почти целиком обусловлено величиной и однородностью ее
рынка. Рационализация производства появляется автоматически,
как следствие расширения рынка.
Итак, действительное положение Европы можно описать сле­
дующим образом: ее долгое и блестящее прошлое привело ее к
новой жизненной стадии, где все размеры возросли; но структура,
унаследованная от прошлых времен, теперь мала ей, тормозит ее
развитие. Европа возникла как комплекс Малых наций. Идея
нации и национальное чувство были ее самыми характерными
достижениями. Теперь ей необходимо преодолеть самое себя. Вот
схема грандиозной драмы, которая должна разыграться в бли­
жайшие годы. Сможет ли Европа стряхнуть с себя пережитки
прошлого, или она навсегда останется их пленницей? В истории
уже были, примеры, когда великая цивилизация умирала только
потому, что не смогла вовремя отказаться от изжитой идеи госу­
дарства и найти ей замену.

6
В другом своем труде я исследовал агонию и смерть греко­
римского мира, и в том, что касается подробностей, отсылаю к
этому труду*. Сейчас я хотел бы подойти к теме с другой точки
зрения. Мы видим, что греки и римляне при появлении на арене
истории живут в городах (u rb s,p o lis),наподобие пчел в улье.
Этот факт, необъяснимый и таинственный сам по себе, мы должны
принимать как данность, подобно тому как зоолог исходит из
голого, необъяснимого факта, что оса живет бездомной одиноч­
кой, а золотые пчелы живут только роем в ульях. Правда, раскоп­
ки и археология позволяют нам узнать кое-что о том, что проис­
ходило на территории Афин и Рима до их основания. Но пере­
ход от доисторического периода, чисто сельского и ничем не
замечательного, к возникновению города - плода новой эпохи,
взращенного на почве обоих полуостровов, - остается тайной;

* «Sobre la muerte de Roma». «Е1 Espectador», VI.

286
нам неизвестна даже этническая связь между доисторическими
народами и удивительной общественностью, которая обогатила
человечество новинкой, создав общественные площади и вокруг
них город, отгороженный стенами от поля. Для правильного оп­
ределения античного города лучше всего подходит такое шуточ­
ное определение: берут дыру, туго обвивают проволокой, и получа­
ется пушка. Так и город начинается с пустого места - площадь,
рынок, форум в Риме, агора в Греции; все остальное - лишь при­
даток, необходимый, чтобы ограничить эту пустоту, отгородить ее
от окружения. Первоначальный «полис» не скопление жилых
домов, а прежде всего место народных собраний, специальное
пространство для выполнения общественных функций. Город не
возник, подобно хижине или дому , чтобы укрыться от непогоды,
растить детей и для прочих личных и семейных дел. Город пред­
назначен для вершения дел общественных. Так создан вид про­
странства, более новый, чем открытый впоследствии Эйнштей­
ном. До тех пор был только один вид обитаемого пространства -
открытая деревня, и люди жили в ней, со всеми последствиями,
какие влечет за собой такое существование. Сельский житель -
существо еще растительного порядка. Вся его жизнь, его ощуще­
ния, мысли, желания сохраняют в себе нечто от дремотной апатии
растения. Великие азиатские и африканские цивилизации были в
этом смысле большими антропоморфными растениями. Но ан­
тичный человек решительно оторвался от поля, от природы, от
геоботанического космоса. Как это возможно? Как может чело­
век покинуть природу? Куда он может пойти? Ведь «поле» без­
гранично, оно занимает всю землю! Очень просто: он обносит
кусок этого поля стенами и противопоставляет его бесформенно­
му, бесконечному пространству. Так возникает площадь. Она не
похожа на дом, на «интерьер», прикрытый сверху наподобие пе­
щеры, встречающейся в «поле»; она поле отрицает. Благодаря
окружающим ее стенам площадь, отгородившийся клочок поля,
показывает спину его остатку, становится в оппозицию к нему.
Маленький мятежник, обособившийся от великой матери-земли,
образует новый, особый жизненный простор. Здесь человек, ос­
вободившись от всякого общения с животным и растительным
миром, создает замкнутый в себе, чисто человеческий мир - сооб­
щество граждан. Великий гражданин Сократ - квинтэссенция гре­
ческого «полиса» - выразил это так: «Что мне деревья в поле? Я
имею дело только с людьми в городе». Что знали об этом инду­
сы, персы, китайцы или египтяне?

287
 До Александра Македонского и Цезаря история Греции и
Рима сводится к непрерывной борьбе между этими двумя мира­
ми - разумным городом и растительной деревней, законодателями
и крестьянами; между jus и nis.
Теория происхождения города не моя фантазия и не метафо­
ра. Жители греко-латинских городов с редким упорством хранят
в глубине своей памяти воспоминание о «синоикисмосе». Это
слово не нуждается в разъяснении, достаточно дать его точный
перевод. «Синоикисмос» - решение вести общественную жизнь,
переход к народному собранию и в физическом, и в правовом
смысле слова. За периодом растительного рассеяния следует пе­
риод сосредоточения людей в городах. Город - это «сверхдом»,
это преодоление «дома», гнезда первобытных людей; это создание
высшей, более сложной и абстрактной социальной единицы, чем
«ойкос» (очаг) семьи. Город - это республика, «политейа», состо­
ящая не из мужчин и женщин, как таковых, но из «граждан». Для
человеческого бытия открывается новое измерение, несводимое
к тем, что даны природою и что сближают человека с животным.
И в своем стремлении к нему те, что были до сих пор только
«людьми», напрягают все свои силы. «Город» с самого начала
возникает как государство.
Все побережье Средиземного моря всегда проявляло в какой-
то степени внутреннюю склонность к этому типу государств. Он
повторяется в более или менее чистом виде в Северной Африке
(Карфаген - «город»). В Италии тип города-государства сохра­
нился до XIX века, а испанский Левант стремится к самостоя­
тельности, и это последний отголосок тысячелетней тенденции*.
Благодаря малым размерам и относительной простоте своей
структуры город-государство позволяет яснее распознать сущ­
ность государственного принципа. С одной стороны, указывает,
что исторические силы достигают здесь равновесия и устойчиво­
сти. В этом смысле государство противоположно историческому
движению; это установившееся, упорядоченное, статическое об­
щежитие. Но за неподвижностью, за спокойным и законченным

* Интересно было бы показать, как в Каталонии действуют две про­

тивоположные силы: европейский «национализм» и «дух города»
Барселоны, где склонности древнего, средиземноморского человека еще
живы. Поэтому я назвал бы левантинца последним отпрыском антич­
ного человека на Пиренейском полуострове.

288 9*
образом скрываются как за всяким равновесием - динамика,
игра сил, которые создали государство и его поддерживают. Она
напоминает нам о том, что установившееся государство лишь ре­
зультат прежних боев и усилий, направленных к его созданию.
Установившемуся государству предшествовало становление его,
и в этом заключен принцип движения.
Государство не подарок; человек должен сам, своим трудом
создавать его. Его надо отличать от орды, от племени и прочих
форм общества, основанных на кровном родстве и созданных
самой природой, без участия человека. Государство возникает
тогда, когда человек стремится уйти от первобытного общества, к
которому принадлежит по крови (вместо крови мы можем поста­
вить здесь любой иной естественный признак, например, язык).
Государство возникает, смешивая расы и языки. Оно преодолело
естественное общество; оно разнокровно и многоязычно.
Итак, город возник из соединения племен. На почве племен­
ного многообразия возникает абстрактное правовое единство*
Конечно, не потребность в правовом единстве толкает к созда­
нию государства. Тут действует импульс гораздо более суще­
ственный, чем законность, перспективы несравненно более круп­
ных задач, чем те, которые доступны небольшим кровным со­
юзам. В зарождении и развитии каждого государства мы видим
или угадываем великих преобразователей.
Исследуя историческую ситуацию, непосредственно предше­
ствующую возникновению государства, мы всегда находим от­
дельные мелкие общины с такой структурой, что каждая из них
может жить обособленно своей замкнутой жизнью. Это указыва­
ет на то, что в прошлом общины действительно жили изолирован­
но, каждая сама по себе, без общей связи лишь случайно соприка­
саясь с соседями. За эпохой изоляции следует период внешних,
главным образом хозяйственных связей. Члены общин уже не
ограничиваются своим узким кругом; частично их жизнь уже
связана с жизнью членов иных групп, с которыми они поддержи­
вают экономические и духовные сношения. Таким образом воз­
никает конфликт между двумя кругами жизни, внутренним и вне­
шним. Установившиеся духовные связи - право, обычаи, религия
- благоприятствуют внутреннему кругу и тормозят внешний, бо­
лее обширный и новый. В том положении государственное нача-

* Правовое единство не требует непременно централизации.

1 0 -2 4 5 7 289
ло стремится разрушить старую социальную структуру малой,
внутренней общины и заменить ее новой, отвечающей жизни боль­
шого, внешнего сообщества. Если приложить эту схему к совре­
менному состоянию Европы, абстрактные выражения получат кон­
кретную форму и окраску.
Новое государство может возникнуть лишь тогда, когда ка­
ким-то народам удается освободиться от традиционной обществен­
ной структуры и взамен изобрести новую, до сих пор неизвест­
ную. Это - творчество в подлинном смысле слова. Создание
нового государства начинается со свободной игры воображения.
Фантазия - освобождающая сила, дарованная человеку. Народ
может стать государством постольку, поскольку он способен его
вообразить. Отсюда следует, что всем народам положены грани­
цы в их государственном развитии, те границы, которые природа
доложила их воображению.
Греки и римляне оказались способными вообразить город,
который преодолел деревенскую разъединенность, но они остано­
вились на городских стенах. Правда, был один, который хотел
вести античный мир еще дальше, освободить и от города; но его
усилия были тщетны. Бедность фантазии, воплощенная в Бруте,
толкнула Рим на убийство Цезаря, воплощавшего творческую
фантазию древнего мира. Мы, сегодняшние европейцы, должны
помнить об этой древней истории, ибо наша собственная история
открыта сегодня на той же главе.

7
Светлых голов, в подлинном значении этого слова, было в
древнем мире, вероятно, только две: Фемистокл и Цезарь, оба
политики. Это удивительно - вообще-то политик, даже знамени­
тый, становится политиком, ибо он туп. Без всякого сомнения, в
Греции и Риме были и другие люди, которые разумно, ясно мыс­
лили о многих вещах - философы, математики, естествоведы; но
эта ясность была научная, они постигали отвлеченности. Все пред­
меты, о которых говорит какая угодно наука, отвлеченного
характера, а отвлеченные понятия всегда ясны; так что ясность
науки не столько в головах ученых, сколько в природе предме­
тов, о которых они говорят. А вот живая, конкретная действи­
тельность всегда запутана, непроглядна, неповторима. Только того,
кто в ней может уверенностью ориентироваться, кто за внешним
хаосом ощущает скрытую суть мгновения, короче - кто не теряет-
290 10-2
ся в жизни, того можно назвать светлой головой. Присмотритесь
к окружающим вас, и вы увидите, как они блуждают по жизни;
они бредут, словно во сне, по воле счастливой или злой судьбы, не
имея ни малейшего представления о том, что с ними творится.
Они уверенно говорит о себе и об окружающем мире, будто что-
то думают, знают обо всем. Однако, если вы хотя бы поверхност­
но проверите их идеи, вы заметите, что они ничуть не отвечают
действительности; а копнув поглубже, обнаружите, что эти люди
даже никогда и не стремились к действительности приблизиться.
Наоборот, идеи мешают им увидеть реальный мир и собственную
жизнь. Жизнь - это, прежде всего хаос, в котором ты затерян.
Люди чувствуют это, но боятся стать лицом к лицу со страшной
действительностью, пытаются покрыть ее завесой фантазии, и тогда
все выглядит очень ясно и логично. Их мало беспокоит, что идеи
могут быть неверны, ведь это просто -окопы, где они спасаются
от жизни, или пугала, чтобы ее отгонять.
Ясная голова у тех, кто стряхнул эти фантастичные «идеи»; и
взглянул жизни в лицо, и понял, что все в ней очень сомнительно,
и растерялся. И так как это истинная правда, так как жить -
значит «чувствовать себя потерянным», тот, кто это приемлет,
уже начинает находить себя, обретать подлинную реальность; он
стоит на твердой почве. Инстинктивно, как потерпевший корабле­
крушение, он будет высматривать, за что бы ухватиться; и этот
взгляд на жизнь, трагический, суровый, но истинный - ведь дело
идет о спасении - поможет ему упорядочить жизнь. Единствен­
ные подлинные идеи - идеи тонущего. Все остальное - риторика,
поза, низменный фарс. Кто и впрямь не чувствует себя потерян­
ным, тот теряет себя окончательно, то есть никогда себя не най­
дет, никогда не придет к действительности.
Это относится ко всем отраслям жизни, даже к науке, хотя
наука сама по себе есть бегство от жизни. (Большинство ученых
посвятило себя ей, страшась встретиться с жизнью. Это не свет­
лые головы; поэтому они так беспомощны в конкретных ситуа­
циях.) Ценность наших научных идей зависит от того, насколько
мы растерялись пород проблемой, насколько мы постигли ее про­
блематичность, насколько мы усвоили, что чужие мнения, методы,
рецепты не могут нам помочь. Кто открывает новую научную
истину, должен сперва отказаться почти от всего, чему он учился;
руки у него в крови - он убил множество общих мест.
Политика гораздо реальней пауки, так как она складывается

ю* 291
из неповторимых ситуаций, в которые человек попадает незави­
симо от своей воли. Поэтому она и позволяет нам отличить свет­
лые головы от тех, кто мыслит шаблонно.
Никто по умел лучше, чем Цезарь, схватывать самую суть
реальность в час смятения, в один из самых хаотических перио­
дов, какие переживало человечество. И как бы для того, чтобы
подчеркнуть его единственность, судьба поставила рядом с ним
Цицерона, образцового «интеллектуала», который только и делал,
что все запутывал.
Политический аппарат Рима был расслаблен избытком удачи.
Город на Тибре, владыка Италии, Испании, Северной Африки, клас­
сического и эллинистического Востока, был близок к краху. Обще­
ственные учреждения были муниципальными, неотделимыми от го­
рода, подобно дриадам, которые увянут, если оставят свое дерево.
Прочность и процветание демократий - какого бы типа и сте­
пени-развития они ни были - зависят от ничтожной технической
детали: от процедуры выборов. Все остальное второстепенно.
Если процедура поставлена правильно, если ее результаты верны,
все хорошо; если нет - страна гибнет, как бы отлично ни было все
остальное. В начале I века до Р.Х. Рим всемогущ, богат, у него
нет врагов. Тем не менее он на, краю гибели, ибо упрямо держит­
ся нелепой избирательной системы. Система эта нелепа, когда
лжива. Голосование производилось в Риме. Граждане, жившие в
провинции, не могли в нем участвовать, не говоря уже о тех, кто
был рассеян по всему «римскому миру». Так как выборы были
невозможны, приходилось их фальсифицировать, и кандидаты на­
нимали банды - из ветеранов армии, из цирковых атлетов, - кото­
рые брались вскрыть урны.
Без поддержки добросовестных выборов демократические
учреждения повисают в воздухе; в воздухе повисают слова. «Рес­
публика была только словом», - сказал Цезарь. Ни одна магист­
ратура не обладала властью. Генералы «правой» и «левой» - Ма­
рии и Суллы - устанавливали попеременно диктатуры, не приво­
дившие ни к чему. Цезарь никогда не излагал своей политики -
он ее делал. Его политикой был он сам, Цезарь, а не учебник
цезаризма, какой из нее сделали впоследствии. Если мы хотим
попять его политику, нам надо перечислить его деяния. Тайна
раскрывается в самом знаменитом из его подвигов - завоевании
Галлии. Чтобы это сделать, Цезарь должен был восстать против
тогдашней власти. Почему?

292 10-4
 Власть была в руках республиканцев, то есть консерваторов,
верных городу-государству. Их политика сводилась к двум ос­
новным положениям. Во-первых: расстройство общественной
жизни Рима - результат его чрезмерной экспансии. Город не мо­
жет править столь многими народами. Каждое повое завоевание
- это преступление против республики. Во-вторых: чтобы избе­
жать разложения государственных учреждений, нужен «принцепс»
(князь, государь).
Под этим словом тогдашний римлянин - в противоположность
сегодняшнему человеку - понимал обычного гражданина, которо­
му высшая власть вручала управление аппаратом республиканс­
ких учреждений. Цицерон в своей книге «О республике» и Сал­
люстий в своих воспоминаниях о Цесаре резюмируют мысли этих
политиков, требуя учредить должность «princeps civitatis» или
«rector rerum publicarum» или же «moderator».
Цезарь решил иначе, он ясно понимал, что единственное сред­
ство справиться с трудностями, возникшими в результате пре­
жних римских завоеваний* - продолжать эти завоевания, до конца
принять и выполнить назначение исторической судьбы. Прежде
всего он считал необходимым покорить новые народы Запада,
которые в недалеком будущем угрожали стать более опасными,
чем разложившиеся народы Востока. Таким образом, Цезарь счи­
тает нужным радикально романизировать варварские племена
Западной Европы.
Шпенглер утверждал, что греко-римский мир был неспособен
постигнуть время, рассматривать свое бытие как нечто протяжен­
ное во времени; он жил лишь «точкообразно», настоящим момен­
том. Я склонен думать, что этот диагноз ошибочен или по край­
ней мере смешивает две вещи. Античный человек страдает пора­
зительной слепотой в отношении будущего. Он просто его не
видит, как дальтоник не видит красного цвета. Зато он укоренен
в прошлом. Прежде чем принять решение, он отступает назад, он
ищет в прошлом прообраз сегодняшней ситуации; и погружается
в прошлое, как водолаз в скафандре, чтобы потом, найдя там
ответ, применить его к разрешению современных проблем. По­
этому вся его деятельная жизнь некоторым образом - воскреше­
ние прошлого. Таков архаический человек, и такими были почти
все древние. Это не полная нечувствительность ко времени, а
несовершенное его восприятие - будущего нет, прошлое преуве­
личено. Мы, современные европейцы, наоборот, ориентированы на

293
будущее; для нас определяет не то, что было до, а то, что придет
после. Поэтому нам и кажется, что античность не знает времени.
Эту манию - подходить к настоящему с меркой прошлого -
унаследовали от старых времен современные филологи. Фило­
лог тоже слеп к будущему. Он смотрит только назад; для каждо­
го явления современности он ищет прецедента, который на изящ­
ном языке эклоги называет «источником». Я говорю об этом, так
как уже древние биографы Цезаря сами не смогли понять его
величия, внушив себе, что он просто хотел подражать Александру
Македонскому. Сравнение это само собой напрашивалось; если
лавры Мильтиада не давали спать Александру, конечно, Цезарь
обязан не спать из-за Александра. И так далее. Всегда взгляд
назад, «сегодня» идет по стопам «вчера». Наши филологи - это
отзвук классических биографов.
Те, кто думает, что Цезарь стремился к тому же, что и Алек­
сандр, - а так думали почти все историки - совершенно не понима­
ют Цезаря и никогда его не поймут. Цезарь скорее противополо­
жен Александру. Идея мировой империи - единственное, что их
связывает. Но эта идея принадлежит не Александру, она идет из
Персии. Образ Александра должен был бы увести Цезаря на
Восток, к драгоценной древности. Решительное предпочтение, ко­
торое Цезарь оказал Западу, показывает, что он решил идти иным
путем, чем Македонец. Помимо того Цезарь стремился не к миро­
вой империи. Его замыслы глубже. Он хотел создать Римскую
Империю, которая жила бы но одним Римом, но и окраинами
провинций, то есть решительно преодолел идею города-государ­
ства и перешел к новому государству, где все народы сотрудни­
чают, все связаны. Не центр, который только повелевает, и не
периферия, которая только повинуется, но могучее социальное
образование, где каждый элемент и пассивен, и активен. Это -
наше современное государство, чудесно предвосхищенное гени­
ем. Но тогда надо было создать внеримскую, аитиаристократи-
ческую власть, которая по своим полномочиям далеко превыша­
ла бы республиканскую олигархию с ее pr biceps’ом (ведь он был
только primus inter pares - первый среди равных). Эта исполни­
тельная власть, представляющая мировую демократию, могла быть
только монархией со столицей вне Рима.
Республика, монархия! Истинный смысл этих слов в истории
все время менялся, и поэтому для каждого момента их надо сно­
ва проверять, чтобы удостовериться, как их понимали.

294
 Доверенными людьми Цезаря, его непосредственными оруди­
ями были не архаически мыслящие представители римской знати,
а новые люди, провинциалы, энергичные и решительные. Его на­
стоящим помощником был Кориолий Бальбон, делец из Кадикса,
человек Атлантики, «колонист».
Но замысел нового государства был слишком смелым; медли­
тельные головы латинян не способны были к такому огромному
прыжку. Образ Города в его покоряющей реальности заслонял
для римлян всякую иную организацию общественной жизни. Как
могут люди, не жившие в Городе, образовать государство? Что
это за нереальное, мистическое образование?
Я повторяю снова: реальность, которую мы называем «госу­
дарством», отнюдь не представляет собой спонтанно возникшего
общества людей, связанных кровным родством. Государство воз­
никает тогда, когда группы разного происхождения вынуждены
жить вместе. Это не голое насилие; скорое их влечет сила общей
цели, общей задачи, предстоящей рассеянным группам. Государ­
ство - это прежде всего план действия, программа сотрудниче­
ства. Оно призывает людей к некой совместной работе. Государ­
ство не кровное родство, не общность языка или территории, не
соседство. Оно вообще не что-то материальное, косное, данное,
ограниченное. Это чистая динамика, воля к общей деятельности.
Поэтому государственной идее не положено физических границ.
Есть знаменитая политическая эмблема Сааведры Фахардо -
стрела и под ней слова: «Взлетает или падает». Это и есть госу­
дарство. Оно движение, а не предмет; в каждый миг оно откуда-
то приходит и куда-то идет. Как у всякого движения, у него есть
свой terminus a quo и свой terminus ad quern начальный и
конечный пределы. Если мы последуем любое государство в
любой момент, мы обнаружим единство общественной жизни, ос­
нованное на одном из тех материальных признаков, которые со
статической точки зрения кажутся самой сущностью государства,
- на единстве крови, языка, на «естественных границах». Но мы
вскоре замечаем, что население государства занимается не только
внутренними делами; оно покоряет другие народы, основывает
колонии, заключает союзы с иными государствами, то есть бес­
престанно выходит за пределы того самого объединяющего прин­
ципа, на котором оно якобы основано. Это terminus ad quern, это
и есть подлинное государство, назначение которого - в преодоле­
нии начального единства. Если стремление к дальнейшему пре-

295
образованию ослабевает, государство автоматически идет к кон­
цу, и единство, основанное на материальной базе - расе, языке, грани­
цах - ему не помогает; государство слабеет, разлагается, распадается.
Только это наличие двух аспектов в государство - исходного
единства и того широкого плана, к которому оно стремится, - дает
нам представление об его природе. Как известно, все попытки
дать точное определение нации, в современном значении этого
слова, остались безуспешными. «Город-государство» очень ясное
понятие, его можно было проверить собственными глазами. Но­
вый тип государственного единства, созданный галлами и герман­
цами, это великое политическое открытие Запада, - гораздо более
расплывчатое и неустойчивое понятие. Филолог, историк нашего
времени, архаичный по своей природе, стоит пород этим огром­
ным явлением так же растерянно, как Цезарь или Тацит, когда
они пытались в римском лексиконе найти определение государ­
ствам, которые зарождались по ту сторону Альп и Рейна или к
югу от Пиренеев. Они называли их civitas, gens, natio и знали, что
ни одно из этих понятий не подходит* Это не civitas просто
потому, что это не «город»** Также невозможно определить их
исходя из понятия территории: новые народы с большой легкос­
тью меняли место жительства, распространялись или сжимались.
Они и не этнические единства, как gentes или nationes. Насколь­
ко мы можем проследить их развитие, новые государства образо­
вались из групп независимого происхождения. Они произошли
от слияния групп различной крови. Но что же тогда нация, если
она по кровное родство, не заселенная территория, не еще что-
нибудь в этом роде?
Здесь, как и везде, самый верный путь - простое признание
фактов. Что бросается в глаза, когда мы проследим развитие
любой из «современных наций» - Франции, Испании, Германии?
Вот что: тот принцип, который и известную эпоху вроде бы лег в
основу нации, позже отменяется. Сперва нация кажется племенем,
«не-нация» - соседним племенем. Затем она слагается из обоих
племен; потом она - «область», немного спустя - графство, герцог­
ство и, наконец, королевство. В Испании «нацией» был Леон, но
не Кастилья; потом - Леон и Кастилья, но не Арагония. Ясно

* См. Dopsch. Экономические и социальные основы европейского

культурного развития от Цезаря до Карла Великого.
** Римляне никогда не называли поселения варваров городами,
как бы густо ни были они застроены. Они называли их sedes aratorum.

296
действие двух начал; одно - меняющееся и все время преодолева­
емое: племя, область, графство, королевство со своим языком или
диалектом; другое - постоянное, которое весьма свободно преодоле­
вает все эти границы и включает в свое единство именно то, *1то
первому началу противоположно.
«Филологи» - так зову я всех, кто нынче претендует на зва­
ние «историка», - исходят в своих исторических рассуждениях из
Европы двух-трех последних веков и представляют себе, что Вин-
ценгеторикс или Сид Кампоадор сражались за Францию от Сен-
Мало до Страсбурга или Испанию от Финистерре до Гибралта­
ра. Они начинают биографию своих героев с Тридцати летней
войны. Чтобы объяснить нам, как возникли Франция и Испания,
они предполагают, что Франция и Испания существовали в глу­
бине французских и испанских душ, как готовые образы. Словно
вначале, когда еще не было ни Франции, ни Испании, уже были
«французы» и «испанцы»! Словно французов и испанцев не при­
шлось создавать две тысячи лет!
В действительности современные нации лишь современный
аспект того переменного, обреченного на вечное преодоление прин­
ципа, о котором мы говорили выше. Этот принцип но кровное
родство и не общность языка; во Франции и в Испании оба эти
явления были следствием, а но причиной образования единого
государства; сегодня этот принцип - «естественные границы».
Вполне понятно, когда дипломаты в словесном поединке пользу­
ются понятием естественных границ в качестве ultima ratio. Но
историк не смеет прятаться за него, как за укрытие. Это понятие
не постоянно, даже не очень конкретно.
Мы не должны забывать, в чем, строго говоря, наша проблема.
Речь идет о том, чтобы дать точное определение национального
государства того, что мы сегодня называем нацией - в отличие от
других форм государства - города-государства и его антипода,
империи Августа*. Скажу яснее и конкретнее: какая реальная
сила объединила под единой верховной общественной властью
миллионы людей, которые мы сейчас называем Францией, Англи-

* Как известно, империя Августа противоположна тому, что хотел

создать его приемный отец, Цезарь. Август пошел по стонам Помпея,
врага Цезаря. Лучшая книга по этому предмету - Эдуарда Майера:
«Монархия Цезаря и Принципат Помпея». (Внутренняя история Рима
с 66 по 44 г. до Р.Х .), Штутгарт, 1918.
297
ей, Испанией, Италией, Германией? Не кровное родство, так как в
этих коллективных организмах течет различная кровь. Не един­
ство языка: народы, соединенные в одном государстве, говорят
или говорили на разных языках. Относительное однообразие
расы и языка, которого они сейчас достигли (если это можно
считать достижением), - следствие предыдущего политического
объединения. Таким образом, не кровь и не язык - основа нацио­
нального государства; наоборот, это оно сглаживает первичные
различия кровяных шариков и членораздельных звуков. И так
было всегда. Границы государства почти никогда не совпадали с
границами племенного или языкового расселения. Испания - на­
циональное государство не потому, что там говорят по-испанс­
ки* Каталония и Арагония не потому были национальными го­
сударствами, что в какой-то определенный день их границы со­
впадали с границами распространения каталонского или арагонс­
кого языка. Мы будем, во всяком случае, ближе к истине, если
скажем так: каждое языковое единство, которое охватывает из­
вестную область, почти всегда бывает результатом предшествую­
щего политического единства. Государство всегда бывало заме­
чательным толмачом.
Это давно хорошо известно, и потому удивительно то упор­
ство, с каким кровь и язык до сих пор считают основами нацио­
нальности. В таком взгляде столько же неблагодарности, сколько
непоследовательности. Сегодняшний француз обязан сегодняш­
ней Францией, испанец - Испанией, принципу «х», который и со­
стоит в преодолении узкой общности, основанной на языке и
крови.
Подобную же ошибку совершают те, кто основывает идею
нации на территориальном принципе и хочет найти объяснение
единства в географической мистике «естественных границ». Мы
стоим здесь перед таким же оптическим обманом. Случайно в
данный момент так называемые нации занимают определенные
части материка и близлежащие острова. Из этих сегодняшних
границ хотят сделать что-то абсолютное и метафизическое. Их
называют «естественными границами», а под «естественностью»
понимают какое-то магическое предопределение истории, связан­
ное с очертаниями суши. Но миф тотчас же распадается, как

* Да и фактически неверно, что все испанцы говорят по-испански,

все англичане - по-английски, все немцы - по-немецки.

298
только мы подвергнем его такому же анализу, какой доказал не­
состоятельность - крови и языка, как источников нации. Если мы
оглянемся на несколько столетий назад, мы увидим на месте Фран­
ции и Германии мелкие государства, разделенные своими, непре­
менно «естественными», границами. Правда, эти границы были не
так значительны, как сегодняшние Пиренеи, Альпы, Рейн, Ламанш,
Гибралтар и т.д.; но это только доказывает, что «естественность»
границ относительна. Она зависит от военных и экономических
средств эпохи.
Историческая реальность пресловутых «естественных границ»
просто в том, что они мешают одному народу завоевать другой.
Затрудняя одним и общение, и вторжение, они защищают других.
Идея «естественных границ» предполагает, таким образом, еще
более естественную возможность распространения и слияния на­
родов. Только материальные преграды, по-видимому, могут этому
воспрепятствовать. Вчерашние и позавчерашние границы кажут­
ся нам сегодня не опорой государств, а препятствием, на которое
натыкается национальная идея, стремясь объединять нацию. Не­
смотря на это, мы пытаемся придать сегодняшним границам окон­
чательное и решающее значение, хотя новые средства сообщения
и новое оружие уже свели к нулю роль этих препятствий.
Какую же роль играли границы при образовании государств-
наций, если они эти государства не создали? Ответ ясен и очень
важен, чтобы понять основное различие между государством-на­
цией и государством-городом. Границы служили тому, чтобы уп­
рочить ужо достигнутое государственное единство. Следовательно,
они не были началом, толчком к образованию нации; наоборот,
вначале они были тормозом и лишь впоследствии, когда их пре­
одолели, они стали материальным средством к обеспечению единства.
Точно такую же роль играли раса и язык. Вовсе не природ­
ная общность расы и языка создавала нацию, наоборот: нацио­
нальное государство в своей тяге к объединению должно было
бороться с множеством «рас» и «языков». Лишь после того, как
эти препятствия энергично устранили, создалось относительное
однообразие расы и языка, которые теперь со своей стороны ук­
репляли чувство единства.
Итак, нам не остается ничего иною, как исправить традицион­
ное искажение идеи национального государства и свыкнуться с
мыслью, что как раз те три основы, на которых оно якобы поко­
ится, были главными препятствиями его развитию. Конечно, ис­
правив искажение, я покажусь тем самым, кто его совершил.

299
 Секрет успеха национального государства надо искать в его
специфически государственной деятельности, планах, стремлениях,
словом, в политике, а не в посторонних областях, биологии или
географии.
Почему в конце концов для объяснения чудесного расцвета
национальных государств стали прибегать к расе, языку, террито­
рии? Да просто потому, что в этих государствах мы находим
тесную связь и единство интересов отдельной личности с обще­
ственной властью, чего не было в античном государстве. В Афи­
нах и в Риме лишь немногие из жителей были государством;
остальные - рабы, наемники, провинциалы, колоны - были только
подданными. В Англии, Франции, Испании, Германии никогда не
было просто «подданных»; каждый был членом, участником един­
ства. Формы государственного единства, особенно юридические,
очень различны в разные эпохи. Были крупные различия в ран­
гах и в личном положении, были классы привилегированные и
классы обездоленные; но, учитывая реальную политическую си­
туацию каждой эпохи, принимая во внимание дух ее, мы приходим
к неоспоримому заключению, что каждый «подданный» был ак­
тивным членом государства, соучастником и сотрудником его.
Любое государство - первобытное, античное, средневековое
или современное - это всегда призыв, который одна группа людей
обращает к другим группам, чтобы вместе что-то делать. Дело
это, каковы бы ни были его промежуточные ступени, сводится к
созданию какой-то новой формы общей жизни. Государство неот­
делимо от проектов жизни, программы дел или поведения. Раз­
ные государственные формы возникают из тех разных форм, в
которых инициативная группа осуществляет сотрудничество с
другими. Античному государству никогда не удавалось слиться с
этими «другими». Рим правит Италией и провинциями, он вос­
питывает их население, но он не поднимает их до себя, не объеди­
няется с ними. Даже в самом Риме дело но доходит до полити­
ческого слияния граждан. Не надо забывать, что в эпоху респуб­
лики, строго говоря, было два Рима: сенат и парод. Государствен­
ное единство никогда не шло дальше внешнего объединения от­
дельных групп, которые оставались разъединенными и чуждыми.
Поэтому Империя перед лицом внешней угрозы не могла рассчи­
тывать на патриотизм «остальных», присоединенных групп - и
вынуждена была обороняться только бюрократическими и воен­
ными методами.

300
 Неспособность всех греческих и римских групп к слиянию с
другими группами имеет глубокие причины, которые мы здесь не
можем исследовать; они сводятся к тому, что античный человек
слишком элементарно и грубо представлял себе сотрудничество
государства с населением; для него оно сводилось к взаимоотно­
шению правителей и подчиненных*. Риму было дано повелевать,
а не подчиняться; всем прочим - подчиняться, но не повелевать.
Таким образом, государство овеществляется в городе, обнесенном
стенами.
Новые народы приносят с собой новое, менее материальное
понятие государства. Поскольку государство - призыв к совмес­
тному делу, то сущность его чисто динамическая; оно - деяние,
общность действия. Каждый, кто примыкает к общему делу,
действующая частица государства, политический субъект. Раса,
кровь, язык, географическая родина, социальный слой - все это
имеет второстепенное значение. Право на политическое единство
дается не прошлым - древним, традиционным, фатальным, неизме­
няемым, а будущим, определенным планом совместной деятельно­
сти. Не то, чем мы вчера были, но то, чем все вместо завтра будем,
- вот что соединяет нас в одно государство. Отсюда та легкость,
с какой на Западе политическое единство переходит границы, в
которых было закопано государство античное. Ведь европеец, в
противоположность человеку античному, обращен лицом к буду­
щему, сознательно живет в нем и к нему приноравливает свое
поведение.
Политический импульс такого рода неизбежно побуждает к
образованию все более обширного единства, и в принципе ничто
не может удержать его. Способность к слиянию безгранична, не
только у народов, но и у социальных классов внутри националь­
ного государства. По мере того, как растут территория и населе­
ние, совместная жизнь внутри страны унифицируется. Националь­
ное государство в корне своем демократично, и это гораздо важ­
нее, чем все различия форм правления.

* Дарование гражданства всем обитателям Империи, которое как

бы опровергает наше утверждение, в действительности подтверждает его.
К этому времени гражданство потеряло свое политическое значение и
стало пустым титулом или же служебным обязательством к государ­
ству. От цивилизации, которая принципиально признавала рабство,
ничего иного и нельзя было ожидать. В наших «нациях» рабство оста­
валось пережитком.
301
 Любопытно, как каждое определение, которое выводит нацию
из какой-то общности в прошлом, в конце концов приводит к
формуле Ренана, потому что в ней к расе, языку и общности
традиции присоединяется еще один признак: нация - это «ежед­
невный плебисцит». Но правильно ли понимают эти слова? Не
можем ли мы сейчас вложить в него содержание со знаком, про­
тивоположным тому, который дал ему Ренан, и притом гораздо
более истинное?

8
«Общая слава в прошлом, общая воля в настоящем; воспоми­
нание о великих делах и готовность к ним - вот существенные
условия для создания народа... Позади - наследие славы и раска­
яния, впереди - общая программа действий... Ж изнь нации - это
ежедневный плебисцит». Такова знаменитая формула Ренана. Как
объяснить ее необычайный успех? Без сомнения, красотой после­
дней фразы. Мысль о том, что нация для осуществляется благо­
даря ежедневному голосованию, освобождает нас. Общность крови,
языка, прошлого - неподвижные, косные, безжизненные, роковые
принципы темницы. Если бы нация была только этим, она лежала
бы позади нас, нам не было бы до нее дела. Она были бы тем, что
есть, а не тем, что «делается». Не было бы смысла даже защищать
ее, если бы на нее напали.
Наша жизнь, помимо нашего желания, всегда связана с буду­
щим; от настоящего момента мы всегда устремлены к грядущему.
«Жить» - это «делать», без отдыха и срока. Почему мы не думаем
о том, что «делать» всегда значит «осуществлять будущее»? Даже
когда мы отдаемся воспоминаниям, мы вызываем их в данный
момент, чтобы в следующий достигнуть чего-то, хотя бы удоволь­
ствия Это простое, непритязательное удовольствие показалось
нам секунду назад желаемым будущим, вот мы и «делаем» что-то,
чтобы его получить. Итак, запомним, ничто не важно для челове­
ка, если не направлено в будущее*

* Следовательно, человек - «футуристическое» существо, т.е. он жи­

вет прежде всего в будущем и для будущею. Однако я противопоста­
вил античного человека современному европейцу и утверждал, что пер­
вый был относительно замкнут для будущего, а второй относительно
открыт для него. Это кажется противоречием, но оно легко рассеивает­
ся, если вспомнить, что человек - существо двойственное с одной сторо-

302
 Если бы нация состояла только из прошлого и настоящего,
никто не стал бы ее защищать. Те, кто спорит с ним, - лицемеры
или безумны. Но бывает, что прошлое закидывает в будущее
приманки, действительные или воображаемые. Мы хотим, чтобы
наша нация существовала в будущем, мы защищаем ее ради этого,
а не во имя общего прошлого, не во имя крови, языка и т.д.
Защищая наше государство, мы защищаем наше завтра, а не наше
вчера.
Это и звучит в формуле Ренана: нация, как великолепная
программа будущего. Народное голосование решает, каким ему
быть. То, что в этом случае будущее - лишь продолжение про­
шлого, ничего не меняет, только показывает, что и само определе­
ние Ренана слегка архаично.
Знаменательно, что современный европеец, как только он под­
растет и становится на собственные ноги, говорит о своей жизни
как о «новом времени». Под этим подразумевается то, что вытес­
няет старые обычаи. Уже в XIV веке начинают подчеркивать
повое как раз в тех вопросах, которые особенно глубоко волно­
вали ту эпоху, так было создано понятие devotio moderna, нечто
вроде авангарда в мистическом богословии.
Поэтому национальное государство, как политический прин­
цип, больше приближается к чистой идее государства, чем антич­
ный «город» или «государство-племя» арабов, построенное на
кровном родстве. В действительности идея «нации» тоже не сво­
бодна от предрассудков расы, земли и прошлого; но в ней все же
торжествует динамический принцип объединения народов вокруг
программы будущего. Более того: я бы сказал, что балласт про­
шлого и некоторое увлечение осязаемыми началами коренились
и коренятся не в душе западного мира; они заимствованы из
искусственных построений романтизма, который внес эти элемен­
ты в идею нации. Если бы Средневековье имело ту же нацио-

ны, он то, что он есть; с другой стороны, он имеет о себе самом представ­
ления, которые лишь более или менее совпадают с его истинной сущно­
стью. Наши мысли, оценки, желания не могут уничтожить наших при­
рожденных свойств, но могут изменить их и усложнить. Античные люди
были так же связаны с будущим как и мы, современные европейцы; но
они подчиняли будущее заповедям прошлого, тогда как мы отводим
будущему первое место. Этот антагонизм - не в бытии, но в предпочте­
нии - даст нам право определить современного человека как «футури­
ста», античного - как «архаиста».
303
нальную идею, что и XIX век, то Англия, Франция, Германия ни­
когда бы не появились*. XIX век смешивает движущие и образу­
ющие силы нации с силами, лишь охраняющими и поддерживаю­
щими ее. Скажем прямо: неверно, будто нацию создает патрио­
тизм, любовь к отечеству. Те, кто так думает, впадают в сентимен­
тальное заблуждение, о котором мы уже говорили; даже Ренан в
своем замечательном определении не избежал его. Если для су­
ществования нации необходимо, чтобы группа людей не спускала
глаз с общего прошлого, как же должны мы назвать их? Ведь
очевидно, что былая форма жизни кончилась в тот момент, когда
они сказали себе: мы - нация, не наталкиваемся ли мы здесь на
профессиональный порок всех филологов-архивариусов, на их
слепоту, которая мешает им видеть действительность до тех пор,
пока она не станет прошлым? Филолог, в силу своей профессии,
действительно нуждается в прошлом; филолог, но не нация. На­
оборот: прежде чем иметь общее прошлое, нация должна была
создать совместное существование, а прежде чем создать его, она
должна была к нему стремиться, мечтать, желать, планировать его.
Для существования нации достаточно, чтобы кто-то имел ее пе­
ред собой как цель, как мечту. Даже если попытка и не удалась,
как это часто бывает, тогда мы говорим о неудавшейся нации;
пример - Бургундия.
Народы Центральной и Южной Америки имеют с Испанией
общее прошлое, общую расу и язык, однако они не составляют с
ней одну нацию. Почему? Не хватает лишь одного, очевидно,
самого существенного: общего будущего. Испания не сумела со­
здать общей программы будущего, которая могла бы увлечь эти
биологически родственные группы. Поэтому «плебисцит», взве­
сив будущее, решил не в пользу Испании. И все архивы, воспоми­
нания, предки и «отечество» оказались бессильными. Весь этот
реквизит хорош для консолидации, но лишь при наличии плебис­
цита; без него он нуль**
Таким образом, «государство-нация» - такая историческая скорма
государства, для которой типичен плебисцит. Все прочее имеет

* Идея национального государства родилась - как первый симптом

романтизма - в конце XVIII века.
** Пример - гигантский и ясный, как лабораторный опыт - разыг­
рывается на наших глазах: Англии предстоит показать, сумеет ли она
удержать отдельные части империи под своим суверенитетом при по­
мощи убедительной программы совместной деятельности.
304
лишь преходящее значение и относится только к содержанию,
форме и гарантиям, которых плебисцит требует. Ренан нашел
магическую формулу, излучающую свет; она позволяет нам про­
никнуть во внутреннюю структуру нации. Два момента различа­
ем мы при этом: во-первых, проект совместной жизни в общем
деле; во-вторых, отклик людей на этот проект. Всеобщее согла­
сие создает внутреннюю прочность, которая отличает «государ-
ство-наццю» от древних форм, где единство достигалось и под­
держивалось внешним давлением государства на отдельные группы,
тогда как в нации сила государства проистекает из глубокой
внутренней солидарности «подданных». В сущности эти поддан­
ные сами и есть государство и потому в этом чудо, в этом
новизна нации не могут ощущать государство, как нечто им
чуждое. *
И, однако, Ренан сводит почти на нет свою идею тем, что он
придает плебисциту ретроспективное содержание, применяя его к
готовому государству, которое плебисцит должен лишь утвер­
дить. Я дал бы этому плебисциту обратное направление и предо­
ставил бы ему решать, какой будет рождающаяся нация. Только
так и можно смотреть, ибо в действительности нация никогда не
бывает «готовой», законченной в этом ее отличие от других
типов государства. Она всегда или созидается, или распадается.
Tertium non datur. Она либо приобретает приверженцев либо
теряет их в зависимости от того, есть ли у нее в данный момент
жизненное задание.
Было бы поэтому крайне поучительно проследить историю
тех идей и проектов, которые поочередно воспламеняли сообще­
ства Западной Европы. Мы увидели бы, что европейцы пережи­
вали эти стремления не только в общественной жизни, но и в
личной, в быту; увидели бы, как «исправлялись» они или порти­
лись в зависимости от того, была ли у них общая цель.
И еще одно могло бы выясниться в результате этого исследо­
вания. В древнем мире возможность экспансии государства была
фактически ничем не ограничена: во-первых, потому, что группы
людей не соприкасались тесно одна с другой; во-вторых, потому,
что каждое «государство» состояло всего из одного племени или
города. Поэтому воинственный парод - персы, македоняне, римля­
не - мог подчинить своему господству, «объединить» сколько
угодно земель. Так как подлинного, внутреннего, организованно­
го единства не было, судьба народов зависела целиком от воен--

305
ных и административных способностей завоевателя. На Западе
процесс объединения нации неизбежно должен был проходить
через промежуточные стадии. Стоило бы серьезно задуматься
над тем, что в Европе оказалось невозможно образовать огром­
ную империю наподобие империй Кира, Александра Македонско­
го или Октавиана- Августа.
Процесс образования европейских государств-наций всегда
протекал в таком ритме:
Первая стадия, особый инстинкт Запада, побуждающий видеть
государство как слияние разных народов в единую политичес­
кую и духовную общину, проникает в группы, близкие друг дру­
гу по месту, племени и языку - не потому, чтобы эта близость
сама по себе была основой нации, а потому, что различия между
соседями вообще преодолеваются легче.
Вторая стадия: период консолидации, в течение которого дру­
гие народы, вне нового государства, рассматриваются как чужие
и более или менее как враги. Процесс национального развития
работает на «исключительность», стремится замкнуться в преде­
лах одного государства; короче говоря, это - период национализ­
ма. По воспринимая соседей политически, как чужаков и сопер­
ников, новое государство в действительности - экономически, ум­
ственно, духовно - живет совместной с ними жизнью. Нацио­
нальные войны приводят к выравниванию технических и духов­
ных различий. «Исконные враги» становятся все более похожи­
ми друг на друга. Мало-помалу появляется сознание, что враж­
дебные народы принадлежат к тому же миру, что и собственное
государство. Однако их еще по-прежнему считают чуждым и
враждебным - элементом.
Третья стадия: государство упрочилось. Теперь перед ним встает
новая задача - объединение с народами, которые вчера еще были
врагами. Растет убеждение, что они родственны нам, по духу и
практически, и что вместе мы образуем одно национальное целое,
противостоящее другим, более далеким и чуждым группам. Та­
ким образом созревает новая национальная идея.
Поясню свою мысль примером. Обычно утверждают, что Ис­
пания, как национальная идея, существовала уже во времена Сида
Кампеадора (XI в.), и, чтобы подкрепить это утверждение, добав­
ляют, что за несколько столетий до того святой Исидор говорил
о «матери Испании». По-моему, такой взгляд грубо искажает ис­
торическую перспективу. Во времена Сида началось слияние Леона

306
и Кастильи в одно государство; оно и было национальной, поли­
тически действенной идеей той эпохи. Слово «Испания» («Spania»)
было в то время лишь ученым, литературным выражением; в
крайнем случае - одной из плодотворных политических идей, за­
роненных Римской Империей на почву Западной Европы. «Ис­
панцы» за время римского владычества привыкли считать себя
административной единицей Рима, диоцезой Империи. Но это гео-
графически-административное понятие было навязано извне, за
ним не было внутренней силы, устремления в будущее.
Как бы ни пытались приписать этой идее действенную .силу
уже в XI веке, надо признать, что она никогда не достигала той
определенности, какой идея Эллады достигла уже в IV веке до
Р.Х. Однако Эллада никогда не была подлинной национальной
идеей. Подлинное историческое соотношение можно выразить
так: «Эллада» была для греков IV века, «Испания» - для «испан­
цев» XI и даже XIV века тем же, чем «Европа» для «европейцев»
XIX века.
Как видим, задачи и попытки национального объединения сле­
дуют во времени, подобно звукам в мелодии. Вчерашнее простое
тяготение может завтра стать вспышкой оформленных нацио­
нальных чаяний. И можно не сомневаться, что эта вспышка неиз­
бежно угаснет.
Сейчас для европейцев приходит время, когда Европа может
стать национальной идеей. Вера в это будущее гораздо менее
утопична, чем предсказания XI века о единстве Испании или
Франции. Чем тверже будет «Национальное Государство Запа­
да» отстаивать свою подлинную сущность, том вернее оно пре­
вратится в огромное государство-континент.

9
Когда государства-нации Запада стали обретать свои тепе­
решние границы, позади них, подобно экрану или фону, начал
обрисовываться силуэт «Европы». Уже со времен Ренессанса
европейские нации живут и движутся на этом фоне; сами его
создают, и незаметно для себя начинают остывать от былого
воинственного задора. Франция, Англия, Испания, Италия, Герма­
ния сражаются друг с другом, составляют лиги и союзы и разры­
вают их лишь для того, чтобы заключить их снова, в ином соста­
ве. По все это - как война, так и мир - совместная жизнь равных
с равными, какой не могло быть между Римом, с одной стороны, и
307
кельто-иберами, галлами, бриттами и германцами - с другой. Исто­
рики обычно выдвигают на первый план конфликты, воины, вообще
«политику»; так, якобы, подготовляется почва для будущих всхо­
дов единства. В действительности когда на одном поле разыгры­
вается битва, на сотнях других «враги» мирно торгуют, обменива­
ются идеями, видами искусства, священными предметами. Битва
гремит, так сказать, на авансцене, а позади, за занавесом, идет мир­
ное сотрудничество, которое тесно сплетает судьбы враждующих
народов. С каждым новым поколением духовная близость и сход­
ство увеличиваются. Говоря точнее и осторожнее: души францу­
зов, англичан и испанцев были, есть и будут сколь угодно различ­
ны; но у них одна и та же структура, и сверх того - они все более
сближаются. Религия, наука, право, искусство, принципы - соци­
альные и этические - становятся все более общим достоянием. А
ведь именно этими духовными ценностями люди и живут. Стало
быть, однородность еще больше, чем если бы все души были
одинаковы.
Если бы мы подытожили наш духовный багаж - верования и
нормы, желания й мнения, - то оказалось бы, что большая часть их
обязана своим происхождением не своему отечеству, но общеев­
ропейскому фонду. В каждом из нас европеец значительно пре­
обладает над немцем испанцем, французом. Если бы мы попыта­
лись жить только тем, что в нас есть «своего», «национального»,
если бы мы, например, захотели лишить среднего француза или
немца всех тех привычек, мыслей, чувств, слов, которые он заим­
ствовал от других народов, мы были бы поражены, ибо оказалось
бы, что это просто невозможно: четыре пятых нашего внутренне­
го богатства - общеевропейское достояние.
Мы, населяющие эту часть планеты, должны наконец выпол­
нить то задание, заключенное в слове Европа, к которому нас
обязывает история последних четырех столетий. Этому препят­
ствует только предрассудок старых «наций», идея нации, связан­
ной своим прошлым. Нам предстоит показать, что европейцы про­
исходят не от жены Лота и не собираются делать историю, глядя
назад, в прошлое. Пример Рима и античного человека должен
послужить нам предостережением: определенному типу людей
очень трудно расстаться с идеей государства, ими усвоенной. К
счастью, идея «государства-нации», которую европеец сознатель­
но или бессознательно принес в мир, вовсе не совпадает с той
схоластической идеей, которую проповедовали ему филологи.
Итак, резюмирую мой основной тезис. Наш мир переживает
сейчас тяжкий моральный кризис, самый яркий симптом которого
308
- небывалое восстание масс, а причина - моральное разложение
Европы. Причины разложения Европы сложны; одна из важней­
ших - утрата былой власти над самой собой и над всем миром.
Сейчас Европа не чувствует себя вождем, остальной мир не чув­
ствует себя ведомым. Былая власть исчезает.
Нет больше и «полноты времен», ибо она предполагает ясное,
предопределенное, недвусмысленное будущее, какое видел пород
собою XIX век. Тогда люди были уверены в завтрашнем дне.
Сегодня горизонт непрогляден, за ним скрывается неведомое, ибо
никто не знает, кто будет править завтра, как будет распределена
власть на земле. «Кто», то есть какой народ или какая группа
народов, тем самым какой этнический тип, тем самым - какая
идеология, какая система Ценностей, норм, жизненных импульсов?..
Никто не знает, к какому центру будет тяготеть наша жизнь в
ближайшем будущем; и потому в наши дни она стала до неприли­
чия временной. Все, что происходит сейчас в общественной и
частной жизни, вплоть до самого глубинного, личного (кроме, и то
частично, науки) - несерьезно и непостоянно. Сейчас нельзя ве­
рить тому, что говорят, проповедуют, выставляют, расхваливают;
все это так же быстро исчезает, как и появляется; все - начиная
от мании спорта (я имею в виду манию, не самый спорт) до
политического насилия, от «нового искусства» до солнечных ванн
на нелепых модных пляжах. У этих явлений нет корней, это
пустые выдумки в худшем смысле слова, то есть причуды и кап­
ризы. Это не творчество, которое всегда вытекает из глубинной
сущности жизни; это не вызвано внутренним импульсом, под­
линной необходимостью. Одним словом, все это фальшь. Новый
стиль жизни на словах проповедует искренность, на деле лжет.
Правда только в такой жизни, в которой все вызвано подлинной,
неотвратимой необходимостью. Сейчас ни одни из политиков не
ощущает, что его политика необходима. Чем экстравагантнее его
поза, чем легкомысленнее его политика, тем менее она оправдана
исторической необходимостью. Только жизнь, укорененная в глу­
бине, в почве, слагается из неизбежных событий, только она ощу­
щает свои действия, как непреложную необходимость. Все ос­
тальное, все, что мы произвольно можем сделать или не сделать,
или сделать по-иному, лишь фальсификация подлинной жизни.
Наша жизнь - плод междуцарствия, вакуума между двумя
историческими эпохами мирового господства: той, что была, и
той, что придет. Она по самой сути своей временна. Мужчины не
знают, каким идеалам они служат; женщины - каких мужчин они
предпочитают.
309
 Европейцы не умеют жить без великого общего дела. Если
его нет они опускаются, опошляются, душа их расшатана. Сейчас
началось именно это. Государственные образования, которые до
сих пор называются нациями, достигли наивысшего развития сто
лет тому назад. Они дали все, что могли, и теперь им остается
лишь перейти в новую высшую стадию. Они уже только про­
шлое, облепившее Европу; они связывают и обременяют ее. На­
деленные большей свободой, чем когда-либо, мы чувствуем, что
внутри наших наций нечем дышать как в тюрьме. Нации были
раньше широким, открытым простором, стали - душными захолус­
тьями. В будущей европейской «сверхнации», которая рисуется
нашим глазам, историческое многообразие Запада не может и, не
смеет исчезнуть. Античное государство уничтожало различия
между отдельными пародами, или обезвреживало их, или, в луч­
шем случае, сохраняло их в мумифицированном виде; но нацио­
нальная идея с ее динамикой требует сохранить то многообразие,
которое всегда было характерным для жизни Запада.
Весь мир чувствует, как необходимы новые основы жизни.
Некоторые - как всегда бывает в подобных кризисах - пытаются
спасти положение, искусственно оживляя те самые, изжитые, прин­
ципы, которые привели к кризису. Именно этим объясняются
вспышки «национализма» в последние годы. Повторяю, всегда
так бывало: последняя вспышка - самая яркая, последний вздох -
самый глубокий. Прежде чем исчезнуть, и военные, и экономичес­
кие границы становятся особенно чувствительными.
Но все эти «национализмы» лишь тупики. Все попытки про­
бить с их помощью путь в будущее тщетны, ибо тупик никуда не
ведет. Национализм всегда противоположен тем силам, которые
творят государство: он стремится ограничить, исключить, тогда
как они включают, приемлют. В эпохи укрепления, консолидации
государства национализм несомненно имеет положительную цен­
ность и стоит на высоком уровне. Но сейчас в Европе укреплять
больше нечего, все и так слишком укреплено, и национализм лишь
мания, предлог, чтобы увильнуть от своего долга от нового
творчества, нового, великого дела. Примитивность методов, кото­
рыми национализм оперирует, и тип людей, которых он вдохнов­
ляет, слишком ясно показывают, что он прямо противоположен
подлинному историческому творчеству.
Только решение создать из народов Европы новую великую
сверхнацию могло бы возродить Европу. Она снова обрела бы
веру в себя, ее пульс оживился бы, она взяла бы себя в руки,
собралась бы.
310
 Но положение гораздо опаснее, чем думают. Годы уходят, и
европеец может привыкнуть к тому сниженному тонусу жизни,
какой сейчас установился, он разучится править, прежде всего -
управлять самим собой. Если это случится, его достоинства и
способности скоро исчезнут. Как и всегда бывает при образова­
нии нации, единству Европы противятся консервативные классы.
Это может кончиться их гибелью; ибо к главной опасности - что
Европа окончательно потеряет свою духовную силу и свою ис­
торическую энергию - присоединяется другая, более конкретная
и грозная. Когда коммунизм победил в России, многие думали,
что красный поток зальет Европу. Я так не думал. Наоборот, я
писал в те годы, что для европейца, который все свои усилия и
всю свою веру поставил на карту индивидуальности, русский ком­
мунизм неприемлем. Прошло время, и те, кто тогда опасался, успо­
коились - успокоились, когда следовало бы обеспокоиться. Имен­
но теперь коммунизм мог бы победно распространиться по Европе.
Я по-прежнему считаю, что коммунизм по-русски не интересу­
ет, не привлекает европейцев, не сулит им завидного будущего - и
вовсе не в силу тех причин, которые обычно приводят его апос­
толы, упорные, твердолобые, глухие и далекие от истины, как все
апостолы на свете. Европейский буржуа и без коммунизма знает,
что дни человека, который живет без труда и забот благодаря
своей ренте и завещает ее сыновьям, сочтены. Ни это, ни тем
более страх предохраняют Европу от «русской веры». Произ­
вольные предположения, на которых двадцать лет тому назад
Сорель обосновал свою «Тактику насилия», нам кажутся сейчас
смешными. Буржуа вовсе не трус, как думал Сорель; наоборот,
сейчас он гораздо больше склонен к насилию, чем рабочий. Все
знают, что большевизм победил в России потому, что там не было
буржуа*. Фашизм, движение мелкобуржуазное, оказался гораздо
более воинственным, чем все рабочие движения. Вовсе не это
препятствует европейцу броситься в объятия коммунизма, но го­
раздо более простая основательная причина: он не думает, чтобы
в коммунистическом обществе жилось счастливой.
И тем не менее, повторяю, мне кажется вполне возможным,
что в ближайшие годы Европа будет очарована большевизмом.
Не из-за него - несмотря на него.
Представим себе, что «пятилетки», которые с геркулесовыми

* Этого одного достаточно, чтобы убедиться раз и навсегда, что мар­

ксизм и большевизм - разные исторические явления, у которых нет
почти ничего общего.

311
усилиями проводит советское правительство, оправдают ожида­
ния, и экономическое положение России не только восстановится,
но и улучшится. Каково бы ни было содержание большевизма,
это, во всяком случае, гигантский эксперимент. Люди решительно
взялись за проведение гигантского плана реформ и во имя своей
веры подчинили себя суровой дисциплине. Если судьба, неумоли­
мая и холодная к человеческому воодушевлению, по допустит
полного крушения этого опыта, если она хоть немного даст ему
свободы действия, большевизм неизбежно поднимется над Евро­
пой, как новое сияющее светило. Если Европа тем временем оста­
нется в таком же жалком состоянии, как в последние годы, если
нервы со и мускулы будут расслабленными от недостатка дис­
циплины, если у него не будет жизненного плана, как сможет она
уберечься от торжествующего коммунизма? Можно ли надеять­
ся, что европеец, не имея собственного плана или знамени, сможет
успешно сопротивляться призыву к новой цели и не загореться
им? Ради того, чтобы послужить идее, вносящей смысл в его
пустую жизнь, он может подавить свои возражения против ком­
мунизма и даст увлечь себя, если не самому учению, то по крайней
мере его воодушевлению, экстазу.
Преобразование Европы и единое государство-континент, по-
моему, единственное, что могло бы уравновесить победоносные
«пятилетки».
Политики и экономисты уверяют нас, что у этой победы мало
шансов на осуществление. Но было бы слишком унизительно,
если бы антикоммунизм видел свое спасение лишь в материаль­
ных затруднениях противника. Ведь крушение коммунизма тогда
равносильно общему крушению. У коммунизма своеобразный
моральный кодекс; тем не менее это все же кодекс. Не достойнее
ли и полезнее противопоставить морали коммунизма новую за­
падную мораль, призыв к новой жизненной программе?

XV. Мы подходим к самой проблеме

Проблема в том, что Европа осталась без морали. Человек
массы отбросил устаревшие заповеди, но с тем, чтобы заменить их
новыми, лучшими; нет, суть его жизненных правил в том, чтобы
жить, не подчиняясь заповедям. Не верьте молодежи, когда она
говорит о какой-то «новой морали». Сейчас во всей Европе не
найдется людей «нового этоса», признающих какие-либо запове­
ди. Те, что говорят о «новой морали», просто хотят сделать что-
нибудь безнравственное и подыскивают, как бы поудобней прота­
щить контрабанду.

312
 Поэтому наивно упрекать современного человека в отсутствии
морального кодекса: этот упрек оставил бы его равнодушным
или, может быть, даже польстил бы ему. Безнравственность стоит
очень дешево, и каждый щеголяет ею.
Если оставить в стороне, как мы делали до сих пор, тех, кого
можно считать пережитком прошлого, - христиан, идеалистов, ста­
рых либералов, - то среди представителей нашей эпохи не найдет­
ся ни одной группы, которая бы не присваивала себе все права и
не отрицала обязанностей. Безразлично, называют ли себя люди
революционерами или реакционерами; как только доходит до дела,
они решительно отвергают обязанности и чувствуют себя, без
всяких к тому оправданий, обладателями неограниченных прав.
Чем бы они ни были воодушевлены, за какое бы дело ни взялись
- результат один и тот же: под любым предлогом они отказыва­
ются подчиняться. Человек, играющий реакционера, будет утвер­
ждать, что спасение государства и нации освобождает его от
всяких норм и запретов и дает ему право истреблять ближних, в
особенности выдающихся личностей. Точно так же ведет себя и
«революционер». Когда он распинается за трудящихся, за угне­
тенных, за социальную справедливость, это лишь маска, предлог,
чтобы избавиться от всех обязанностей - вежливости, правдивос­
ти, уважения к старшим и высшим. Люди подчас вступают в
рабочие организации лишь затем, чтобы по праву презирать ду­
ховные ценности. Мы видим, как диктатуры заигрывают с людь­
ми массы и льстят им, попирая все, что выше среднего уровня.
Бегство от обязанностей частично объясняет смехотворное,
но постыдное явление: наша эпоха защищает молодежь «как та­
ковую». Быть может, это самое нелепое и уродливое порождение
времени. Взрослые люди называют себя молодыми, так как они
слышали, что у молодежи больше прав, чем обязанностей; что она
может отложить выполнение обязанностей на неопределенное
время, когда «созреет». Молодежь, как таковую, всегда считали
свободной от обязанности делать что-то серьезное, она всегда
жила в кредит. Это неписаное право, полуироническое, полу лас­
ковое, снисходительно предоставляли ей зрелые люди. Но сейчас
поразительно то, что это право она приняла всерьез, чтобы вслед
за ним требовать себе и остальные права, подобающие только тем,
кто что-то совершил и создал.
Дело дошло до невероятного: молодость стала предметом
спекуляции, шантажа. Мы действительно живем в эпоху всеобще­
го шантажа, который принимает две взаимно дополняющие фор­
мы: шантаж угрозы пли насилия и шантаж насмешки и глумле­
ния. Оба преследуют одну и ту же цель - чтобы посредствен-
313
ность, человек толпы мог чувствовать себя свободным от всяко­
го подчинения высшему.
Поэтому не следует идеализировать нынешней кризис, изобра­
жая его как борьбу между двумя кодексами морали или между
двумя цивилизациями, упадочной и нарождающейся. Человек массы
просто обходится без морали, ибо всякая мораль в основе своей -
чувство подчиненности чему-то, сознание служения и долга. Мо­
жет быть, слово «просто» здесь неуместно. Освободиться от мо­
рали не так-то просто. Того что обозначается словом «амораль­
ный», в действительности не существует. Кто отвергает все нор­
мы, тот неминуемо отрицает и самую мораль идет против нее; это
уже не аморально, а антиморально, не безнравственно, а противо-
нравсгвенно. Это отрицательная, негативная мораль, занявшая место
истинной, положительной.
Почему же поверили в аморальность жизни? Без сомнения,
только потому, что вся современная культура и цивилизация при­
водят к этому убеждению. Европа пожинает ядовитые плоды
своего духовного перерождения. Она слепо приняла культуру
поверхностно блестящую, но не имеющую корней.
Эта книга - попытка набросать портрет европейского челове­
ка определенного типа, главным образом - в его отношении к той
самой цивилизации, которая его породила. Необходимо это пото­
му, что этот тип - не представитель какой-то новой цивилизации,
борющейся с предшествующей; он знаменует собою голое отри­
цание, за которым кроется паразитизм. Человек массы живет за
счет того, что он отрицает, а другие создавали и копили. Поэтому
не надо смешивать его «психограмму» с главной проблемой
каковы коренные недостатки современной европейской культу­
ры? Ибо очевидно, что в конечном счете тип человека, господ­
ствующий в наши дни, порожден именно ими. Но эта проблема
выходит за рамки нашей книги. Пришлось бы развернуть во всей
полноте ту доктрину человеческого существования, которая здесь
вплетена как побочный мотив, едва намечена, чуть слышна. Быть
может, скоро мы будем о ней кричать.

314
 Э. Канетти
МАССА1

Обращенный страх
прикосновения

Человеку страшнее всего прикосновение неизвестного. Он

должен видеть, что его коснулось, знать или, по крайней мере,
представлять, что это такое. Он везде старается избегать чужого
прикосновения. Ночью или вообще в темноте испуг от внезапно­
го прикосновения перерастает в панику. И одежда не дает безо­
пасности: она легко рвется, сквозь нее легко проникнуть к голой
и гладкой беззащитной плоти.
Все барьеры, которые люди вокруг себя возводят, порождены
именно страхом прикосновения. Они запираются в домах, куда
никто больше не может войти, и только там чувствуют себя в
относительной безопасности. Боязнь грабителей проистекает не
только из беспокойства за имущество, это ужас перед рукой, вне­
запно хватающей из темноты. Его повсюду и всегда символизи­
рует рука, превращенная в когтистую лапу. Многое из этого
отразилось в двойственности смысла немецкого слова «angreifen».
В нем одновременно подразумеваются и безвредное прикоснове­
ние, и опасная агрессия, и нечто от последней постоянно отража­
ется в первом. Но в соответствующем существительном «Angriff»,
означающем атаку, нападение, выразился только дурной смысл
слова.
Страх перед прикосновением не покидает нас даже на пуб1
лике. Манера поведения в толпе на улице, в ресторане, в транс­
порте продиктована именно этим страхом. Даже когда приходит­
ся стоять с кем-то совсем рядом, видеть и ощущать его вплотную,
мы стараемся, насколько можно, избежать прикосновений. Если
наоборот, значит, другой нам приятен, и инициатива сближения
исходит от нас самих.
Быстрота, с какой следует извинение за случайное при­
косновение, напряжение, с каким его ждут, резкая, иногда даже

1 Э. Канетти. Масса и власть. М. 1997.

315
действенная реакция, если извинения не последовало, злоба и не­
нависть, которые изливаются на «обидчика», даже если неизвест­
но, точно ли он им является, - весь этот узел душевных реакций
на прикосновение незнакомца доказывает, что здесь затронуто
что-то очень глубокое, вечно бодрствующее и настороженное, что
никогда не покидало человека с той поры, как он уяснил границы
собственной личности. Даже сон, где человек гораздо беззащит­
нее, слишком легко нарушается такого рода страхом.
И только в массе человек может освободиться от страха пе­
ред прикосновением. Это единственная ситуация, где этот страх
переходит в свою противоположность. Для этого нужна плотная
масса, где тело прижато к телу, которая плотна также в своей
душевной конституции, то есть такая, где человеку безразлично,
кто на него «давит». Кто отдал себя на волю массы, не боится ее
прикосновений. В идеальном случае в ней все равны. Различия
не считаются, даже половые. Кто бы на тебя ни напирал, он такой
же, как ты сам. Его ощущаешь как самого себя. Вдруг все оказы­
вается происходящим как будто бы внутри одного тела. Вероят­
но, этим объясняется, почему масса всегда старается стать как
можно плотнее: она хочет максимально подавить свойственный
индивидууму страх перед прикосновением. Чем сильнее люди
сжаты, тем более они чувствуют, что не боятся друг друга. Массе,
следовательно, присуще обращение страха прикосновения. Облег­
чение, которое по ней распространяется и о котором мы еще
будем говорить в другой связи, достигает исключительно вы­
сокой степени при ее наибольшей плотности. /

Открытая и закрытая массы

Столь же загадочное, как и универсальное явление - внезап­

ное возникновение массы там, где перед этим было пусто. Стояло
пять, может, десять, может, двенадцать человек, никто ни о чем не
объявлял, никто ничего не ждал - и вдруг все вокруг черно от
людей. Люди текут отовсюду, кажется, все улицы стали с одно­
сторонним движением. Многие даже не знают, что случилось,
спроси их - им нечего ответить, но и они спешат оказаться там же,
где остальные. В их движении решимость, весьма отличная от
обыкновенного любопытства. Они словно подталкивают друг
друга в одном и том же направлении. Но к этому дело не сводит-
316
ся. У них есть цель. Она есть раньше, чем они в состоянии ее
осознать, и цель эта - самое черное, то есть то место, где больше
всего людей.
Об этой экстремальной форме спонтанной массы можно ска­
зать многое. Там, где она возникает, то есть в подлинном своем
ядре, она вовсе не так спонтанна, как это может показаться на
первый взгляд. Но в остальном, если отвлечься от тех пяти, деся­
ти или двенадцати, с кого она начинается, она действительно тако­
ва. Раз возникнув, она стремится стать больше. Ж ажда роста -
это первое и высшее свойство массы. Она старается втянуть в
себя каждого, кто в пределах ее досягаемости. Влиться в нее
может каждый, кто выглядит человеком. Естественная масса -
это открытая масса: ее росту вообще не положено предела. До­
мов, дверей, замков она не признает; те, кто замыкается, ей подо­
зрительны. Открытость здесь можно понимать в любом возмож­
ном смысле, масса открыта всюду и во всех направлениях. От­
крытая масса существует, пока растет. Перестав расти, она начи­
нает распадаться.
Масса распадается так же внезапно, как возникает. В этой
спонтанной форме она крайне восприимчива. Открытость, обес­
печивающая рост, - одновременно ее слабое место. В ней постоян­
но живет предчувствие распада. Она старается его избегнуть
благодаря быстрому росту. Пока это удается, она втягивает в
себя всех и вся; когда все втянуты, она должна распасться.
Противоположностью открытой массе, которая может расти
до бесконечности, которая существует везде и именно поэтому
привлекает всеобщий интерес, является закрытая масса.
Закрытая масса отказывается от роста и делает упор на струк­
туру. Что в ней прежде всего бросается в глаза, так это граница.
Она прочно обосновывается: ограничивая себя, она создает себе
место. Пространство, которое она заполняет, именно для нее пред­
назначено. Его можно сравнить с сосудом, куда наливают жид­
кость: заранее известно, сколько туда войдет. Внутрь простран­
ства есть специальные проходы, как угодно туда не попадешь.
Граница внушает уважение. Она может быть из камня, из проч­
ных глыб. Для ее преодоления может потребоваться акт приема
в члены сообщества, может быть, придется платить за вход. Ког­
да пространство заполнено, допуск прекращается. Даже если пуб­
лика продолжает прибывать, главное - это плотная масса, пребы­
вающая в закрытом пространстве; те, кто толпятся снаружи, по
сути дела, к ней не принадлежат.
317
 Граница препятствует неупорядоченному приращению, но она
же затрудняет и замедляет распад. Теряя в возможностях роста,
масса приобретает в постоянстве. Она предохраняет себя от вне­
шних воздействий, которые могут быть враждебными и опасны­
ми. Но особенно она рассчитывает на повторение. Благодаря
перспективе нового собрания, масса каждый раз возрождается
после распада. Помещение ждет ее, оно вообще ради нее и суще­
ствует, и, пока оно есть, масса может собраться, как раньше. Это -
ее пространство: даже если сейчас отлив, его пустота напоминает
о времени прилива.

Разрядка

Важнейший процесс, протекающий внутри массы, - разрядка.

До момента разрядки массы практически не существует, лишь
разрядка создает массу в подлинном смысле слова. Это момент,
когда все, кто принадлежит к массе, освобождаются от различий
и чувствуют себя равными.
Из различий особенно важны те, что характеризуют человека
внешне, - различия звания, сословия и состояния. Человек как
единичное существо их всегда осознает. Они давят на каждого,
отделяя людей друг от друга. Человек занимает свое надежное
безопасное место и при помощи правовых норм держит на рас­
стоянии всех, кто к нему приближается. Он как ветряная мельни­
ца на просторной равнине. Отовсюду видно, как энергично кру­
тятся лопасти, а между нею и следующей мельницей - только
огромное пустое пространство. Вся жизнь складывается из дис­
танций: дом, где человек держит свое достояние и себя самого,
положение, которое он занимает, звание, к которому стремится, -
все служит созданию расстояний между людьми, их сохранению и
увеличению. Свобода глубинного порыва от одного человека к
другому подавляется. Побуждения и отклики иссякают как ру­
чьи в пустыне. Никому нельзя слишком близко, никому - на тот
же уровень. Жесткие иерархии, установившиеся в каждой об­
ласти^ никому не позволяют всерьез коснуться вышестоящего
или снизойти до нижестоящего, - разве что напоказ. В разных
обществах баланс этих дистанций различен. Где-то упор делается
на происхождение, где-то - на богатство, где-то - на род занятий.
Здесь не ставится задача изобразить эти иерархии в деталях.
318
Важно, что они есть всюду, что всюду они глубоко внедрились в
сознание и определяют человеческие контакты. Удовлетворение
от того, что ты выше других по званию, не восполнит утраченной
свободы порывов. В дистанциях человек закостеневает. Они как
колодки, не дающие сдвинуться с места. Человек забывает, что
заковал себя сам, и тоскует по освобождению. Но как освобо­
диться в одиночку? Что бы он ни предпринял, на что бы ни решился, он
все равно в окружении, и окружающие сведут на нет все его усилия.
Пока они сохраняют дистанции, ему не стать им ближе.
Только все вместе, сразу и одновременно, могут ликвидировать
эти дистанции. Что и происходит в массе. При разрядке все
разделяющее отбрасывается, и все чувствуют себя равными, В
тесноте, где ничто не разделяет, где тело прижато к телу, каждый
близок другому как самому себе. Это миг облегчения. Ради это­
го мига счастья, когда каждый не больше и не лучше, чем другой,
люди соединяются в массу.
Однако этот желанный и счастливый миг разрядки таит в
себе одну опасность. В нем заключена фундаментальная иллю­
зия: почувствовав себя равными, люди не стали равными на са­
мом деле и навсегда. Они вернутся в свои отдельные дома, лягут
в свои постели. Они сохранят свое имущество и не откажутся от
имен. Они не оттолкнут родных и не уйдут из семей. Только при
обращениях глубочайшего свойства люди целиком обрывают ста­
рые связи и вступают в новые. Такие союзы, которые по приро­
де своей могут включать только ограниченное число членов и
жестко регулируют свой состав, я называю массовыми кристал­
лами. Об их функциях речь пойдет ниже. Масса же распадается.
Она чувствует, что распадется. Она испытывает страх перед рас­
падом. Она выживет, только если разрядка будет продолжаться,
распространяясь на новых и новых примыкающих к массе инди­
видов. Лишь прирост массы не дает тем, кто к ней принадлежит,
согнуться вновь - каждому под своим личным грузом.

Мания разруш ения

Часто говорят, что массе свойственна мания разрушения; дей­

ствительно, это бросается в глаза в массовых процессах, про­
исходящих в самых разных странах и культурах. Этот факт с
неодобрением признан, но никем не разъяснен.
319
 Охотней всего масса разрушает дома и предметы. Поскольку
речь идет о хрупких предметах - стеклах, зеркалах, картинах, посу­
де, можно предположить, что именно их хрупкость и рождает в
массе жажду разрушения. Верно, конечно, что звуки погрома -
грохот бьющейся посуды, звон осколков - важны с точки зрения
восторга, порождаемого разрушением: это как мощные звуки жизни
нового существа, крики новорожденного. Их легко вызвать, что
делает их особо желанными: как будто все кричит вместе с нами,
грохот - это аплодисменты вещей. Особая потребность в таком
шумовом эффекте возникает в самом начале событий, когда тол­
па еще мала и ничего или почти ничего еще не произошло. Гро­
хот и треск пророчествуют о подкреплении, на которое все наде­
ются, они - доброе благословение на предстоящие подвиги. Одна­
ко неправильно считать, что решающую роль играет легкость
разрушения. Толпа бросается и на каменные изваяния, не успока­
иваясь, пока не изуродует их до неузнаваемости. Христиане отби­
вали головы и руки греческим богам. Реформаторы и революци­
онеры сбрасывали скульптурные изображения святых, часто рис­
куя собственной жизнью. Разрушаемый камень иногда был так
тверд, что работу приходилось бросать не доделав.
Разрушение изваяний - это отрицание иерархий, которые от­
ныне не признаются. Это покушение на установленные общезна­
чимые дистанции. Твердость изваяний свидетельствовала об их
постоянстве. Они стояли издавна, считается, они были всегда,
гордые и неприступные, нельзя было даже приблизиться к ним с
враждебным намерением. И вот они лежат в обломках. Это акт
разрядки.
Но до этого доходит не всегда. Обычно разрушение - не что
иное, как покушение на границы. Окна и двери принадлежат
домам, это самые уязвимые части их отграниченное™ от всего,
что вовне. С выбитыми окнами и высаженными дверьми дом
теряет индивидуальность. Внутрь теперь зайдет кто угодно, оби­
татели ничем больше не защищены. Обыкновенно считается, что
в домах скрываются люди, противопоставляющие себя массе, то
есть ее враги. Теперь преграды пали. Их ничто больше не разде­
ляет. Они могут выйти й присоединиться к массе. А можно их
вытащить.
Но за этим стоит еще больше. Каждый ощущает, что, при­
мкнув к массе, он переступил границы собственной личности, лик­
видировал все дистанции, которые отбрасывали его назад к

320 ю*
себе самому, запирали его в себе. Сбросив груз дистанций, чело­
век освобождается, и эта обретенная свобода есть свобода пере-
ступания границ. То, что он испытал, непременно должны испы­
тать и другие, он ждет от них того же. Глиняный горшок возбуж­
дает его потому, что он - граница. В доме его возбуждают запер­
тые двери. Церемонии и ритуалы, все, что порождает дистанции,
воспринимается им как невыносимая угроза. В эти заранее под­
готовленные сосуды должна быть загнана расчлененная масса.
Она ненавидит свои будущие тюрьмы, что всегда были ее тюрь­
мами. Голой массе во всем чудится Бастилия.
Самое впечатляющее орудие разрушения - огонь. Он виден
издали и притягателен как ничто другое. Он разрушает оконча­
тельно и бесповоротно. Из огня ничто не выйдет таким, как
было. Поджигающая масса чувствует себя неотразимой. Все, ох­
ватываемое огнем, присоединяется к ней. Все враждебное гибнет
в огне. Огонь, как это будет видно далее, - самый могучий символ
массы. Как и она, совершив разрушение, он угасает.

Извержение

Открытая масса это и есть масса как таковая, свободно

отдающаяся своему естественному стремлению к росту. Открытая
масса не ощущает или не представляет, насколько велика она
могла бы стать. Она не ограничена привычным помещением, ко­
торое должна заполнить. Меры ей не положено - она хочет расти
до бесконечности; для этого ей нужны только люди, больше и
больше людей. Такая голая масса в основном и бросается всегда
в глаза. Однако есть в ней что-то выходящее за рамки нормаль­
ного и, поскольку она всегда распадается, не внушающее доверия.
Может, вообще не следовало бы брать ее всерьез, если бы не
постоянное увеличение численности населения и быстрый рост
городов, создающие в наш современный век все больше возмож­
ностей для ее образования.
Закрытые массы прошлого, о которых еще пойдет речь ниже,
все превратились в хорошо знакомые институты. Своеобразный
душевный настрой, который ощущали их участники, казался чем-
то естественным: ведь вместе они собрались для определенной
цели - религиозной церемонии, праздника, военного похода, а цель,
казалось, освящает настроение. Кто приходил к проповеди, разу-

11-2457 321
меется, искренне верил, что все дело в проповеди, и очень удивил­
ся бы, а может, и возмутился, разъясни ему кто-нибудь, что вели­
чина аудитории возбуждает его больше, чем сама проповедь. Все
правила и церемонии, свойственные этим институтам, были наце­
лены на закрепление массы лучше надежная церковь, полная верую­
щих, чем ненадежный целый мир. Благодаря равномерности служб,
совершающихся в строго установленное время, точности воспро­
изведении знакомых ритуалов массе обеспечивалась возможность
как бы пережить самое себя в прирученном состоянии. Это был
эрзац удовлетворения потребностей более грубого и бурного ха­
рактера.
Возможно, этих институтов хватило бы, если бы количество
людей оставалось примерно тем же самым. Однако в города
стекалось все больше и больше народу, численность населения в
последние сто лет росла необычайно быстро, что привело к обра­
зованию новых огромных масс, и в такой ситуации никакое самое
опытное и изощренное руководство не смогло бы это предотвра­
тить.
Все нападки на устаревшие ритуалы, о которых сообщает ис­
тория религии, - это протест массы, которая хочет ощутить свой
рост, против навязываемых ей границ. Это и Нагорная пропо­
ведь из Нового Завета, совершающаяся под открытым небом на
глазах тысяч людей, направленная, несомненно, против ограничи­
вающего ритуализма официального Храма. Это и стремление пав-
линистского христианства высвободиться из родовых и фольк­
лорных границ еврейства и стать универсальной верой человече­
ства. Это и пренебрежительное отношение буддизма к кастовой
системе тогдашней Индии.
Даже внутренняя история мировых религий богата событиями
того же рода. Храм, церковь, каста всегда оказывались тесны.
Крестовые походы вели к образованию масс такой величины, что
их не смогло бы вместить ни одно церковное здание тогдашнего
мира. Позже целые города стекались Ш представления флагел­
лантов, а они еще и путешествовали из города в город. Уэслиан-
ство возникло в XVIII в. именно благодаря проповедям под
открытым небом. Уэсли хорошо понимал значение массы и даже
делал в дневнике особые пометки о том, сколько народу слушало
его на этот раз. Стремление вон из замкнутых помещений каж­
дый раз означает, что масса хочет вновь предаться своей старой
страсти - внезапному, быстрому и неограниченному росту.

322 11-2
 Я называю извержением внезапный переход закрытой массы
в открытую. Это очень частое явление, но не надо понимать его
слишком пространственно. Иногда это и в самом деле выглядит
так, будто масса изверглась из закрытого пространства, где до
того томилась, на улицы и площади и распространяется, втягивая
в себя все и вся. Но гораздо важнее внутренний процесс, парал­
лельный видимому извержению. Это внезапно возникающее не­
довольство массы собственной ограниченностью, будящее жела­
ние присоединять, решимость добраться до всех и каждого.
Со времен Французской революции эти извержения приобрели
форму, которую мы воспринимаем как современную. Может быть
потому, что масса основательно очистилась от содержания тради­
ционных религий, нам стало легче наблюдать ее в чистом, если
угодно, биологически чистом виде, без тех трансцендентных смыс­
лов и целей, которые раньше она позволяла в себя влить. Исто­
рия последних ста пятидесяти лет ознаменовалась резким увели­
чением числа извержений; это справедливо и по отношению к
войнам, которые стали массовыми войнами. Масса уже не удов­
летворяется благочестивыми обетами и обещаниями, она хочет
испытать великое чувство собственной животной силы и страсти,
используя для этого любые социальные претензии и поводы.
Масса никогда не насыщается - это ее главная черта. Она
голодна, покуда остается хоть один человек, ею не схваченный.
Останется ли она голодной, вобрав в себя действительно всех,
наверняка никто не скажет, хотя предположить это можно с дос­
таточной уверенностью. В ее попытках выжить сквозит какое-то
бессилие. Существует только одно средство, дающее надежду, -
образование двойных масс, где одна масса тоскует по другой.
Чем ближе они друг другу по интенсивности и мощи, тем дольше
живут, соразмеряясь друг с другом.

Мания преследования

Одна из самых выдающихся характеристик жизни массы - то,

что можно было бы назвать чувством преследуемости, - особен­
ная гневная восприимчивость и раздражимость по отношению к
тем, кто раз и навсегда записан ее врагом. Что бы они ни делали,
как бы себя ни держали - грубо, вызывающе, пренебрежительно
или, наоборот, уступчиво, приветливо, мило, - все равно масса ре-

1г 323
шит, что за этим стоит злоба и изначальные дурные намерения, что враг
хочет одного - открыто или коварно, изнутри ее уничтожить.
Чтобы объяснить это чувство вражды и преследования, надо
вспомнить тот фундаментальный факт, что масса, раз возникнув,
хочет стремительно расти. Силу и неукротимость этого роста
невозможно преувеличить. Пока масса чувствует, что растет,
скажем, при революционных процессах, зарождающихся в мелких,
крайне напряженных массах, - она воспринимает все, что ей меша­
ет, как преграды, возводимые специально, чтобы помешать ее рос­
ту. Ее может рассеять и разогнать полиция, но эффект будет
лишь временным, как от руки, разгоняющей комаров. Она может
быть атакована изнутри, когда поставлены под сомнение требова­
ния, приведшие к ее образованию. Тогда слабые отсеиваются, а те,
кто собирался присоединиться, на полпути сворачивают назад.
Нападение на массу извне способно ее только укрепить. На­
сильственный разгон сплачивает ее сильнее, чем раньше. А вот
нападение изнутри в самом деле опасно. Стачка, нацеленная на
получение каких-то привилегий, на глазах разваливается. Напа­
дение изнутри апеллирует к индивидуальным желаниям. Массой
это воспринимается как подкуп, как «аморальность», ибо индиви­
дуализм противоречит ее ясным и чистым основным принципам.
Каждый, кто принадлежит массе, несет внутри себя маленького
предателя, который хочет есть, пить, любить, вообще жить в покое.
Если он эти свои частные желания удовлетворяет мимоходом, не
делая из этого особой проблемы, то пусть так и остается. Но
если он заговорит об этом вслух, его начинают ненавидеть и
бояться. Ясно, что он поддался на вражескую пропаганду.
Масса похожа на осажденную крепость. Крепость осаждена
двояко: враг стоит перед стенами и враг засел в подвалах. Когда
битва началась, на подмогу спешат все новые сторонники и коло­
тят в ворота, требуя входа; в подходящ™ момент просьбу удов­
летворяют, но они лезут и через стены. Город быстро наполняет­
ся бойцами, и каждый из них вносит с ёЬбой маленького невиди­
мого предателя, который поспешно исчезает в подземелье. Цель
осады - остановить приток сторонников. Врагам снаружи стены
нужнее, чем осажденным внутри. Именно осаждающие стараются
построить их все выше. Они подкупают тех, кто спешит в город,
а если не в силах их остановить, заботятся о том, чтобы
сопровождающие маленькие предатели по дороге накопили дос­
таточно враждебности.

324 11-4
 Свойственное массе чувство преследуемое™ есть ни что иное,
как это ощущение двоякой угрозы. Стены снаружи становятся
все выше и выше, все больше и больше врагов скапливается в
подвалах. Намерения врага ясны и очевидны, когда он трудится
на стенах, но что замышляют те, кто сидит глубоко под землей?
Однако подобные образы всегда выражают только часть ис­
тины. Притекающие снаружи, стремящиеся в город - не только
новые товарищи, подкрепление и поддержка, они также и питание
массы. Масса, которая не прибавляет в весе, голодает. Есть сред­
ства, позволяющие переносить голод; особенным мастерством в
их изыскании отличаются религии. Далее будет показано, как
мировым религиям удается сохранять массы даже при отсутствии
стремительного прироста.

Приручение масс в мировых религиях

Религии с универсальными притязаниями, получив признание,

быстро меняют акценты в своей пропаганде. Поначалу задача
состоит в том, чтобы достичь и завоевать на свою сторону всех,
кого только можно достичь и завоевать. Масса, которая рисуется
им в воображении, - это универсальная масса: речь идет о каждой
индивидуальной душе, и каждая душа должна принадлежать им.
Однако борьба, в которую приходится при этом вступать, посте­
пенно рождает скрытое уважение к противнику, чьи институты
уже налицо. Они видят, как это трудно - выстоять. Все важнее
им представляется наличие институтов, обеспечивающих един­
ство н устойчивость. По примеру противника они дела'ют все
возможное, чтобы ввести у себя такие же; когда это удается,
центр тяжести постепенно перемещается на удержание достигну­
того.
Больший удельный вес институтов, начинающих жить соб­
ственной жизнью, ведет к снижению накала первоначальной про­
паганды. Церкви строятся так, чтобы вместить уже имеющихся
верующих. К вопросу о строительстве новых подходят сдержан­
но и осмотрительно, судят, есть ли в том действительная надоб­
ность. Стремятся распределить имеющихся верующих по отдель­
ным подразделениям. Именно потому, что их стало много, появи­
лась тенденция к распаду и опасность распада, для нейтрализации
которой нужна постоянная упорная работа.

325
 Ощущение коварства массы заложено в крови мировых рели­
гий. Их собственная традиция, имеющая обязательный характер,
учит, как внезапно и быстро распространились они сами. Исто­
рии массовых обращений кажутся чудом, таковы они и на самом
деле. Но в раскольнических движениях, которых церкви стра­
шатся и которые неистово преследуют, эти чудеса обращаются
против них самих: раны от них, возникающие на собственном
теле, болезненны и неизлечимы. То и другое - стремительное
распространение на ранних стадиях и не менее стремительные
расколы потом - не дает уснуть недоверию по отношению к массе
Что им требуется, так это не масса, а ее противоположность -
послушная паства. Они сравнивают верующих с овцами и хвалят
за послушание. От важнейшего свойства массы, а именно - быст­
рого роста, религии полностью отказались, довольствуясь вместо
этого фикцией равенства всех верующих (на чем, впрочем, не
настаивают слишком сильно), определенной степенью их близос­
ти (не переходящей, впрочем, известных границ) и определеннос­
тью направления. Цель они предпочитают поместить в очень боль­
шом отдалении - в потустороннем мире, куда человек не может
попасть сразу, поскольку еще жив, и право на который нужно
заслужить ценой больших усилий и унижений. Постепенно
направление становится важнее цели. Чем цель отдаленнее, тем
больше порядка требуется для движения к ней. На место кажуще­
гося неотъемлемым от массы принципа роста ставится нечто со­
всем иное - принцип повторения.
Верующих собирают в одних и тех же зданиях к одному и
тому же часу и воздействуют на них посредством одних и тех же
приемов, в результате чего они впадают в мягкое состояние мас­
сы, которое их возбуждает, не давая при этом перейти определен­
ные границы, и делает возможным привыкание. Ощущение един­
ства отпускается им маленькими дозами. От правильности дози­
ровки зависит устойчивость церкви.
Если люди привыкли воспроизводить это четко отмеренное
переживание в своих церквях и храмах, им уже без него не обой­
тись. Оно становится необходимым как пища и все прочее, из
чего складывается существование. Внезапный запрет культа, пре­
следование религии со стороны государства не может пройти без
последствий. Сбой в старательно сбалансированных массовых
процессах приводит через некоторое время к извержению от­
крытой массы. Она располагает всеми элементарными свойства-

32 б
ми, которые нам уже известны. Она стремительно распространя­
ется во всех направлениях. В ней осуществляется настоящее, а не
фиктивное равенство. Она по-новому и еще более интенсивно
сплачивается. Она в мгновение ока отбрасывает ту далекую и
трудно достижимую цель, в преданности которой ее воспитали, и
ставит себе новую цель здесь, в непосредственной окрестности ее
конкретной жизни.
Все внезапно запрещаемые религии мстят своего рода обмир­
щением. В неожиданной и мощной вспышке варварства полнос­
тью меняется характер их верований, причем самим верующим
природа изменений непонятна. Они остаются при полном убеж­
дении, что держатся старой веры, и думают только о том, чтобы не
изменить ее глубочайшим принципам. На самом деле они стали в
корне другими, их охватило острое и неповторимое ощущение
открытой массы, в которую они вдруг превратились и отпасть от
которой не согласятся ни за какую награду.

Паника

Паника в театре, как это часто отмечалось, представляет собой

распад массы. Чем сильнее люди объединены представлением и
чем изолированнее от улицы помещение театра, тем более бурно
протекает распад.
Бывает, однако, что сам по себе спектакль не в состоянии
соединить людей в массу. Представление не'«захватывает», и
зрители остаются вместе только потому, что они уже здесь. Но
что не может сделать спектакль, то мгновенно делает огонь. Он
не менее опасен для людей, чем для животных* - самый древний и
могучий символ массьь Если в публике было хоть чуть-чуть
массового чувства, то при; появлении огня оно в один миг дости­
гает кульминации. Одинаковая и очевидная для всех опасность
порождает одинаковый для всех страх. На короткое время из
публики рождается подлинная масса. Не будь это в театре, мож­
но было бы удариться в бегство подобно стаду животных при
виде опасности, и однонаправленность движения умножила бы
энергию бегства. Активный массовый страх такого рода - вели­
кое коллективное переживание всех животных, ведущих стадную
жизнь и, как хорошие бегуны, спасающихся вместе.
В театре, напротив, масса обречена на распад. Двери могут
одновременно пропустить только одного или нескольких чело­
век. Энергия бегства сама по себе преобразуется в энергию от­
талкивания. Проход между креслами рассчитан только на одного,
все четко отделены друг от друга, каждый сидит сам по себе,
стоит сам по себе, у каждого свое место. Расстояние до ближай­
шей двери для всех разное - для каждого свое. Нормальный
театр рассчитан на то, что зрители удобно рассажены и им остав­
лена лишь свобода рук и голоса. Движение ног максимально
ограничено.
Внезапный приказ бежать, отданный огнем, сразу наталкивается
на невозможность совместного бегства. Каждый видит дверь, в
которую ему нужно пройти, он видит в ней себя отдельно от всех
остальных, и эта дверь становится рамкой картины, кроме кото­
рой он ничего видеть не способен. Так масса, все еще на вершине
своего переживания, вынуждена насильственно распасться. Пре­
вращение ярче всего сказывается в буйстве индивидуальных про­
явлений - каждый бьется за себя.
Чем яростнее человек борется за собственную жизнь, тем яс­
нее становится, что он борется против остальных, мешающих ему
со всех сторон. Они окружают его как стулья, барьеры, запертые
двери, с тем только отличием, что сами борются против него. Они
тащат его то в одну, то в другую сторону, куда им заблагорассу­
дится, точнее, куда влечет их самих. На женщин, детей, стариков
не обращают внимания, их не отличают от мужчин. Это - признак
организации массы, где все равны, и, хотя человек не ощущает
себя принадлежащим массе, она все равно охватывает его со всех
сторон. Паника - это распад массы в массе. Отдельный человек
здесь старается отпасть от массы и бежать от нее, угрожающей
ему как целое. Но поскольку он физически внутри нее, приходит­
ся с ней сражаться. Отдаться ей было бы гибелью, ибо гибель
грозит ей самой. В такие мгновения он не может не подчеркивать
свою отдельность. Пинками и ударами он вызывает на себя пин­
ки и удары. Чем больше он их раздает, тем больше получает, и
тем отчетливее чувствует себя, тем яснее прочерчиваются грани­
цы его собственной персоны.
Любопытно заметить, как масса в глазах того, кто борется
внутри нее самой, обретает характер огня. Она возникла из нео­
жиданного отблеска пламени или крика: «Пожар!»; как пламя,
она играет с тем, кто хочет из нее ускользнуть. Он сталкивается
с людьми как с горящими предметами, соприкосновение с кото-

328
рыми опасно, шарахается, что бы ни коснулось его тела. Все сто­
ящие на пути как бы заражены огнем; сам способ, каким огонь
распространяется, - вспыхивая то там, то тут, внезапно охватывая
все вокруг, - похож на поведение массы, угрожающей человеку
отовсюду. В ней все неожиданно: внезапно возникающие локти,
кулаки или ноги напоминают языки пламени, вырывающиеся в
самых неожиданных местах. Огонь как лесной или степной по­
жар и есть враждебная масса; это ощущение дремлет в каждом
человеке. Огонь как символ массы живет в каждом душевном
обиходе и составляет его неизменную часть. Упорное затаптыва­
ние людей, которое часто случается при панике и кажется столь бес­
смысленным, есть на самом деле не что иное, как затаптывание огня.
Панику как распад можно предотвратить, продлив перво­
начальное состояние объединяющего массового страха. Так, в
подожженной врагами церкви общий страх рождает коллективную
молитву о том, чтобы всемогущий Бог вмешался и чудом истре­
бил огонь.

М асса как кольцо

Вдвойне закрытую массу представляют собой люди, собрав­

шиеся на арене. Стоит рассмотреть ее в этом любопытном каче­
стве.
Снаружи арена четко ограничена. Она обычно видна ото­
всюду. Ее положение в городе, место, которое она занимает, обще­
известно. Каждый чувствует, где она находится, даже не думая о
ней. Крики с нее разносятся далеко вокруг. Если она открыта
сверху, разыгрывающаяся в ней жизнь сообщает нечто от себя
всему окружающему городу.
Но как бы волнующи не были эти сообщения, беспрепят­
ственный доступ к арене невозможен. Число мест на охваты­
вающих ее скамьях ограниченно. Плотность размещения оп­
ределяется целью. Места расположены так, чтобы люди не тесни­
ли друг друга. Они должны чувствовать себя удобно, все хорошо
видеть, каждый со своего места и без помех.
Наружу, то есть городу, арена демонстрирует безжизненную
стену. Вовнутрь она повернута стеной из людей. Все при­
сутствующие сидят к городу спиной. Они изъяты из строения
города, из его стен и улиц. Пока они пребывают на арене, их не

329
касается, что происходит в городе. Они оставили позади его
жизнь, его связи, правила и привычки. На определенное время им
гарантировано пребывание вместе в большой массе и обещано
возбуждение, но с одним решающим условием: масса должна раз­
рядиться вовнутрь.
Ряды расположены друг над другом, чтобы всем было видно
происходящее внизу. В результате оказывается, что масса сидит
против самой себя. Перед каждым тысячи людей, тысячи голов.
Пока он здесь, все они тоже здесь. Что приводит в возбуждение
его,- возбуждает также и их, и он это видит. Они сидят в некото­
ром отдалении от него, черты, которые их отличают и превраща­
ют в индивидуумов, стерты. Они все похожи и ведут себя похо­
же. Он замечает в них лишь то, чем в этот миг переполняется
сам. Их видимое возбуждение усиливает его собственное.
Масса, таким образом демонстрирующая себе самое себя, ни­
чем не разделена. Образуемое ею кольцо замкнуто. Из него ни­
кому не ускользнуть. Круг захваченных зрелищем лиц, рас­
положенных друг над другом, удивительно гомогенен. Он окру­
жает и заключает в себя все, разыгрывающееся внизу. Он притя­
гивает, не давая никому уйти. Любая дыра в кольце могла бы
напомнить о распаде, о будущем разбегании. Но ее нет: масса
замкнута двояким.образом 1 наружу и в себе.

Свойства массы

Прежде, чем предпринять попытку классификации масс, стоит

кратко резюмировать ее основные свойства. Мы выделили четы­
ре главные характеристики;
1: ГМасса всегда стремится расти. Ее росту по природе не
положено границ. Если границы ставятся искусственно, то есть
путем] создания институтов, прйменяемвХх для сохранения закрыв
тых масс, то всегда существует опасность извержения массы, ко­
торое время от времени и происходит. Инструментов, которые
навсегда и гарантированно предотвратили бы рост массы, не су­
ществует.
2. Внутри массы господствует равенство. Оно абсолютно и
неоспоримо и самой массой никогда не ставится под вопрос. Оно
фундаментально важно, настолько, что массовое состояние можно
было бы определить именно как состояние абсолютного равен-

33 0
ства. Голова - это голова и не более того, рука - это рука и не
более того; то, что головы или руки могут быть разными, никого
не интересует. Ради такого равенства люди и превращаются в
массу. Все, что способно от этого отвлечь, не заслуживает внима­
ния. Все требования справедливости, все теории равенства черпа­
ют свою энергию в конечном счете из переживания равенства,
которой каждый по-своему знает по массовому чувству.
3. Масса любит плотность. Она никогда не может стать слиш­
ком тесной или слишком плотной. Не должно быть чего-то в
промежутках между людьми, не должно вообще быть промежут­
ков, по возможности все должно стать ею самою.
Ощущение наибольшей плотности она переживает в момент
разрядки. Можно будет точнее определить и измерить эту плот­
ность.
4. Масса требует направления. Она в движении и двигается
по направлению к чему-то. Направление, общее для всех участни­
ков, усиливает ощущение равенства. Цель, которая лежит вне
каждого отдельного индивида и для всех одна и та же, отменяет
и уничтожает неравные частные цели, признание которых для
массы смертельно. Для ее постоянства направление необходимо.
Страх перед распадом, всегда бодрствующий в ней, позволяет
направить ее к какой-либо цели. Масса существует, пока есть
недостигнутая цель. Но еще в ней имеются смутные тенденции
движения, ведущие к образованию новых, более высокого поряд­
ка связей. Часто бывает невозможно предсказать природу этих
связей.
Каждое из этих четырех выясненных свойств может при­
сутствовать в массе в большей или меньшей мере. В зависимости
от того, на каком из них сосредоточить внимание, можно полу­
чить разные классификации массы. Когда речь шла об открытой
и закрытой массах, было объяснено, что это разделение основы­
вается на признаке роста массы. Если рост не встречает препят­
ствий, масса открыта, если рост ограничивается, она закрыта.
Другое разделение, о котором предстоит узнать, это разделение
между ритмической и замершей массами. Оно основывается на
двух следующих качествах - на равенстве и плотности, и даже на
обоих вместе.
Замершая масса стоит непосредственно перед разрядкой. Она
в ней уверена и поэтому старается, насколько можно, замедлить ее
приход. Ей хочется растянуть период максимальной плотности,

331
чтобы подготовиться к мгновению разрядки. Можно было бы
сказать, что она разогревает себя, оттягивая разрядку. Массовый
процесс здесь начинается не с равенства, а с плотности. Равен­
ство же становится главной целью такой массы: в него она в
конечном счете изливается, и тогда о нем свидетельствует каж­
дый общий крик, каждое общее движение.
В ритмической массе, наоборот, плотность и равенство с само­
го начала совпадают. Здесь все связано с движением. Жадно
алкаемое телесное возбуждение реализуется в танце.
Расхождения и новые сближения как бы сознательно прово­
цируют и искушают массу, испытывая ее плотность. Равенство
демонстрирует себя в ритме. Эти инсценировки плотности и ра­
венства искусственно вызывают массовое чувство. Ритмические
структуры молниеносно возникают и изменяются, и только физи­
ческое изнеможение кладет этому конец.
Следующая пара понятий - медленная и быстрая массы, разли­
чия которых основаны исключительно на специфике их целей.
Бросающиеся в глаза массы, представляющие собой важную часть
современной жизни, то есть политические, спортивные, военные
массы, с которыми мы ежедневно сталкиваемся, все быстры. От
них весьма отличаются религиозные массы потустороннего мира
или массы паломников: цель их далека, путь долог, и подлинная
масса возникнет где-то в дальней стране или в царствии небес­
ном. Мы можем наблюдать, цо существу, лишь притоки этих мед­
ленных масс, конечные же состояния, к которым они стремятся,
невидимы и для неверующих недостижимы. Медленная масса
собирается очень медленно и видит себя принявшей некоторый
конкретный облик только в отдаленной перспективе.
Все эти формы, сущность которых здесь лишь кратко обоз­
начена, требуют более детального рассмотрения.

Ритм

Ритм - изначально ритм ударов ног. Человек ходит, а так как

ходит он всегда на двух ногах, попеременно ударяя ими о землю,
то стоит лишь ему двинуться, как удары повторяются, и возника­
ет, преднамеренно или нет, ритмический шум. Обе ноги никогда
не ступают с одинаковой силой. Различие может быть большим
или меньшим в зависимости от конституции человека или от

3 32
настроения. Можно пойти быстрее или медленнее, побежать, вдруг
остановиться или прыгнуть.
Человек всегда прислушивался к шагам других людей, они
интересовали его, конечно, больше, чем свои собственные. Живот­
ные также имеют свою излюбленную походку. Многие из их
ритмов богаче и внятнее, чем у человека. Стада копытных мча­
лись от него как полки при звуках барабанов. Знание животных,
которые его окружали, ему угрожали, на которых он охотился,
было древнейшим знанием человека. Он знакомился с ними по
ритму их движения. Древнейшим письмом, которое он сумел про­
честь, были следы - род ритмической нотной записи, данный изна­
чально; она сама по себе впечатывалась в мягкую почву, и чело­
век, читая ее, связывал с ней звук ее возникновения.
Иногда следы появлялись в огромном множестве на тесном
пространстве. Люди, которые сначала жили маленькими ордами,
даже спокойно наблюдая эти следы, могли осознавать контраст
между собственной малочисленностью и неисчислимостью стад
животных. Они были голодны и всегда искали добычу; чем больше
добычи, тем лучше. Но им хотелось, чтобы их самих стало боль­
ше. В людях всегда сильно было желание собственного умноже­
ния. Под этим нельзя понимать только то, что недостаточно точ­
но именуют инстинктом размножения. Люди хотели, чтобы их
стало больше прямо сейчас, на этом самом месте, в это самое
мгновение. Многочисленность стада, на которое они охотились, и
их собственная численность, которую они страстно желали уве­
личить, особенным образом сливались в их ощущении, что выра­
жалось в определенном состоянии совместного возбуждения, ко­
торое я называю ритмической или вздрагивающей массой.
Средством к ее образованию был в самую первую очередь
ритм ног. Где идут многие, идут и другие. Шаги наслаиваются в
быстром повторении на другие шаги, имитируя движение боль­
шого числа людей. Танцующие не сходят с площадки, упорно
воспроизводя тот же ритм на том же месте. Танец не ослабевает,
сохраняя ту же громкость и живость, что и в начале. Чем меньше
танцующих, тем выше темп и громче удары. Чем сильнее они
топают, тем их кажется больше. На всех в округе танец действу­
ет с притягательной силой, не ослабевающей все время, пока он
длится. Кто живет в пределах слышимости, присоединяется к
танцующим. Было бы естественно, если бы со всех сторон прите­
кали все новые люди. Но, поскольку, очень скоро никого вокруг

333
не остается, танцующим приходится изображать прирост как бы
из самих себя, из собственного ограниченного количества. Они
топают так, будто их становится больше и больше. Возбуждение
растет и скоро переходит в неистовство. Но как они возмещают
невозможность реального прироста? Прежде всего важно, что
все делают одно и то же. Каждый топает, и все одинаково. Каж­
дый взмахивает рукой, и каждый дергает головой, и все - одно­
временно. Равноценность участников разветвляется на равноцен­
ность их конечностей. То, что движется у человека, обретает соб­
ственную ясизнь, каждая рука и каждая нога начинает жить сама
по себе. Но одинаковые члены связаны единым ритмом. Они
рядом и соприкасаются. К их одинаковости добавляется плот­
ность, равенство и плотность соединяются в одно. В конце
концов танцует единое существо о пятидесяти головах, сот­
не рук и сотне ног, двигающихся все как одна в одном и том
же порыве.
На высшей ступени возбуждения они действительно чувствуют
себя одним, и побеждает их только физическое изнеможение.
Все вздрагивающие массы именно благодаря господствующему
в них ритму имеют между собой нечто общее. Сообщение, в
котором наглядно изображен только один из таких танцев, при­
шло из первой трети предыдущего столетия. Речь идет о хака,
когда-то военном танце новозеландского племени маори.
«Маори образовали длинную змею в четыре человека ши­
риной. Танец, называемый хака, должен был каждого, кто видит
его впервые, наполнить страхом и содроганием. Все участники -
мужчины и женщины, свободные и рабы - стояли вперемешку,
независимо от положения, которое они занимали в общине. Муж­
чины были совершенно голыми за исключением патронташей, на­
крученных вокруг тела. Все вооружены охотничьими ружьями
или штыками, привязанными к концам копий и палок. Молодые
женщины и даже жены танцевали с обнаженной верхней полови­
ной тела.
Ритм пения, сопровождавшего танец, соблюдался очень стро­
го. Все танцующие вдруг подпрыгивали вертикально вверх, все в
одно и то же мгновение, будто бы всеми ими повелевала единая
воля. В то же мгновение они взмахивали оружием и изображали
гримасу на лице, так что с длинными волосами, которые у них
часто носят не только женщины, но и мужчины, - они походили
на войско Горгоны. Приземляясь, они громко ударяли одновре-

334
менно обеими ногами о землю. Эти прыжки повторялись все
чаще и быстрее.
Черты их кривились и искажались, насколько это могла позво­
лить лицевая мускулатура; каждая новая маска точно воспроиз­
водилась всеми участниками. Когда один скручивал свое лицо
винтообразной гримасой, остальные немедленно подражали ему.
Они вращали глазами так, что видны оставались только белки, и
казалось, будто глаза сейчас вывалятся из глазниц. Рты распяли­
вались до самых ушей. Все разом они высовывали языки так
далеко, что европейцу никогда не удалось бы это воспроизвести;
такое достигается долгими упражнениями с малых лет. Лица их
представляли собой ужасную картину, и было облегчением отве­
сти от них взгляд.
Каждый член каждого из тел действовал сам по себе - пальцы
рук и ног, глаза и языки, так же, как руки и ноги, казалось, танце­
вали по отдельности. Плоской ладонью танцующие громко уда­
ряли себя по левой стороне груди или по бедру. Оглушительно
звучало пение. Танцевали 350 человек. Можно себе представить,
как воздействовал этот танец во время войны, как он поднимал
отвагу и возбуждал ненависть противников друг к другу».
Вращение глаз и высовывание языка - знаки упрямства и
вызова. И хотя война, в основном, дело мужчин, и свободных
мужчин, неистовству хака предавались все. Масса здесь не знает
различий пола, возраста или положения, все ведут себя одинако­
во. Что, однако, отличает этот танец от других, исполняемых с той
же целью, так это необычайная разветвленность равенства. Каж­
дое тело будто разложено на отдельные части, не только на руки
и ноги - такое бывает часто, - но на пальцы рук, ног, языки и глаза,
и все языки производят вместе и в один и тот же момент одно и
то же действие. Вдруг все пальцы ног, все глаза делают одно и то
же. Люди уравнены вплоть до мельчайших своих членов и захва­
чены все накаляющимся действием. Вид трехсот пятидесяти че­
ловек, одновременно выкатывающих языки, одновременно враща­
ющих глазами, должен вызывать ощущение непреодолимого един­
ства. Сплоченность здесь - не просто сплоченность людей, но и
сплоченность их отдельных членов. Можно было бы себе пред­
ставить, что эти языки и пальцы, если бы они не принадлежали
людям, могли бы сами по себе вместе действовать и сражаться.
Ритм как бы пробуждает к жизни каждое из этих равенств по
отдельности. В своем совместном нарастании они необоримы.

335
 Ибо танец предполагает, что его видит, что на него смотрит
враг. Хака выражает интенсивность коллективной угрозы. Но с
тех пор, как танец возник, он превратился в нечто большее. Его
заучивают сызмала, он распался на множество форм и исполняет­
ся по всем возможным поводам. Многим путешественникам ока­
зывали честь, исполняя хака. Именно этому поводу мы обязаны
приводимым сообщением. Дружественные армии, встречаясь, при­
ветствуют друг друга хака; при этом он исполняется е таким
рвением, что наивный наблюдатель думает, что вот-вот разразится
страшная битва. При похоронах знатного вождя, когда минуют
фазы оплакивания и нанесения себе ран, как это принято у маори,
после изобильной торжественной трапезы все вдруг ускакивают,
хватают ружья и выстраиваются Для хака.
В этом танце, где могут участвовать все, род воспринимает
себя как масса. Род сам помогает себе, как только возникает в
этом потребность, почувствовать себя массой и явиться ею перед
другими. В достигнутом им ритмическом совершенстве полнос­
тью осуществляется эта цель. Благодаря хака его единству из­
нутри ничто не угрожает.

Задерж ка

Замершая масса тесно сплочена, действительно свободное дви­

жение кажется в ней невозможным. В ее состоянии есть что-то
ыссивное; замершая масса ждет. Она ждет отрубленную голову,
которую ей покажут, слова, с которым к ней обратятся, или исхо­
да состязания. Роль плотности здесь особенно важна: давление,
воспринимаемое со всех сторон, позволяет каждому из присут­
ствующих стать мерой силы всего образования, часть которого он
составляет. Чем больше собирается людей, тем сильнее давление.
1екуда втиснуть ногу, руки прижаты к телу, свободны только
'оловы, чтобы видеть и слышать; тела непосредственно передают
юзбуждение друг другу. Каждый сразу ощущает своим телом
шогих людей вокруг. Он знает, что их много, но, поскольку они
а к тесно спрессованы, он воспринимает их как одно. Такого
юдл плотность может позволить себе помедлить; ее воздействие
течение известного времени остается постоянным; она аморфна,
(* подчиняется привычному заученному ритму. Очень долго ни-
(то не происходит, но напряжение поднимается, как вода в зап-

336
руде, и тем мощнее в конце концов разражающийся взрыв. Тер­
пеливость замершей массы будет не так удивительна, если под­
линно представить себе, что значит для массы это чувство плот­
ности. Чем она плотнее, тем больше новых людей притягивает.
Плотность свидетельствует о том, что ей недостает численности,
но плотность есть также побудитель дальнейшего роста. Самая
плотная масса растет быстрее всего. Задержка перед разрядкой
есть демонстрация этой плотности. Чем дольше она медлит, тем
дольше ощущает и показывает свою плотность.
С точки зрения каждого отдельного человека, из которых
складывается масса, задержка - это пауза удивления: отложены в
сторону оружие и жала, которыми в нормальное время люди
ощетинены друг на друга; все прижаты друг к другу, но никто
никого не стесняет, прикосновения ни в ком не рождают страха.
Прежде чем двинуться в путь - неважно, куда, - все хотят уве­
риться, что остаются вместе. Это период срастания, когда нужно
избегать раздражающих моментов. Замершая масса еще не со­
всем уверена в своем единстве, поэтому сколь можно долго ста­
рается оставаться неподвижной.
Но это терпение не безгранично. Разрядка в конечном счете
неизбежна, без нее вообще нельзя сказать, существует ли масса на
самом деле. Единый вопль многих глоток, который раньше разда­
вался при публичных казнях, когда палач подымал над толпой
отрубленную голову злодея, а теперь раздается на спортивных
состязаниях, - это голос массы. Очень важен его спонтанный
характер. Заученные и через определенные промежутки времени
воспроизводимые выкрики еще не свидетельствуют о том, что
масса зажила собственной жизнью. Они могут, конечно, к этому
вести, но могут также иметь чисто внешний характер, как заучен­
ные движения вымуштрованного войска. Напротив, спонтанный,
для самой массы неожиданный вопль не позволяет ошибиться,
воздействие его огромно. В нем могут выражаться аффекты лю­
бого рода; часто дело не столько в том, о каких аффектах речь,
сколько в их интенсивности, глубине, свободе проявления. Имен­
но они задают массе ее душевные координаты.
Впрочем, их воздействие может быть настолько мощным и
концентрированным, что в мгновение ока разрывает массу. Такой
эффект имеют публичные казни. Одну и ту же жертву можно
убить только один раз. Ну, а если речь идет о том, кто до сих пор
слыл неуязвимым, то в возможности покончить с ним сомневают-

337
ся до последнего мгновения. Такое сомнение еще больше усили­
вает естественное торможение массы. Тем неожиданнее и острее
действует вид отрубленной головы. Вопль, который за этим пос­
ледует, будет ужасен, но это будет последний вопль этой конкрет­
ной массы. Можно поэтому сказать, что в данном случае за избы­
ток трепетного ожидания, которым она насладилась в высшей
мере, масса заплатила собственной мгновенной смертью.
Наши современные спортивные состязания более целе­
сообразны. Зрители могут сидеть, общее нетерпение становится
видимым для каждого из них. У них достаточно свободы ног,
чтобы топать, оставаясь при этом на собственном месте. У них
свободны руки, чтобы хлопать. Для состязания выделен опреде­
ленный промежуток времени; обычно нет оснований полагать, что
он может быть сокращен; по крайней мере в это время все опре­
деленно будут вместе. Ну, а в течение этого времени все может
произойти. Нельзя знать заранее, будут ли, а если будут, то когда
и чьи, поражены ворота; кроме этих главных страстно ожидае­
мых событий будет много других, ведущих к взрывам страстей.
Голос массы звучит часто и по разным поводам. Но расставание,
окончательный распад в силу его временной предопределенности
оказывается не столь болезненным. К тому же побежденные
имеют возможность реванша, для них не все закончено раз и
навсегда. После этого масса имеет возможность в самом деле
широко растечься, сначала толпясь у выходов, потом сидя на
скамейках, разражаясь криками в подходящий момент и, когда все
уже на самом деле миновало, в надежде на такие моменты в
будущем.
Замершая масса гораздо более пассивного рода образуется в
театрах. Идеальный случай - это когда играют при полном зале.
С самого начала налицо нужное число зрителей. Они собрались
здесь по собственному желанию; за исключением небольших оче­
редей у касс, где им пришлось встретиться, они проделали дорогу
поодиночке. Их проводили на места. Все известно заранее: ис­
полняемая пьеса, актеры-исполнители, время начала и даже сами
зрители на своих местах. Опоздавших встречают с легкой враж­
дебностью. Люди сидят как выровненное по линейке стадо, тихо
и необычайно терпеливо. Но при этом каждый сознает свое от­
дельное существование: он высчитал и точно отметил, кто сидит
возле него. До начала он спокойно созерцает ряды собравшихся
голов: они пробуждают в нем приятное, но еще не острое ощуще-

338
ние плотности. Равенство между зрителями заключается соб­
ственно, лишь в том, что они ловят одно и то же доносящееся со
сцены. Но их спонтанная реакция поставлена в тесные рамки.
Даже аплодисменты должны звучать в предписанный момент, и
хлопают, как правило, тогда, когда нужно хлопать. Только лишь
по силе аплодисментов можно судить, насколько люди стали мас­
сой, - это единственная мерка; точно так же это оценивают и актеры.
Задержка в театре уже настолько превратилась в ритуал, что
воспринимается поверхностно, как мягкое давление извне, не за­
девающее глубоко и вряд ли дарующее чувство внутренней общ­
ности и совместной принадлежности чему-то. Но не следует за­
бывать, как велико и как объединяет ожидание, наполняющее
зрителей перед началом и держащееся весь спектакль. Очень
редко зритель уходят из зала до конца спектакля, даже если он
разочарован, все равно сидит и чего-то ждет; значит, все до конца
остаются вместе.
Противоположность между тишиной зрительного зала и гро-
могласностью воздействующего на них аппарата еще более бро­
сается в глаза в концертах. Здесь ничто не должно мешать ис­
полнению. Двигаться нежелательно, издавать звуки не разреша­
ется. Хотя музыка, по большей части, живет ритмом, ритмическое
воздействие на зрителя не должно проявляться. Музыка про­
буждает непрерывную череду разнообразнейших, интенсивно пе­
реживаемых аффектов. Невозможно, чтобы они не ощущались
большинством присутствующих, невозможно, чтобы они не ощу­
щались ими одновременно. Однако все внешние реакции подав­
лены. Люди сидят так неподвижно, будто им удалось справиться
с задачей ничего не слышать. Ясно, что здесь нужно было долгое
искусное воспитание способности задержки, плоды которого нам
уже привычны. Потому что, если судить непредвзято, трудно най­
ти в нашей культурной жизни другое столь же удивительное
явление, как концертная публика. Люди, которые отдаются есте­
ственному воздействию музыки, ведут себя совершенно иначе; те
же, кто вообще никогда не слышал музыки, переживая ее впер­
вые, могут впасть в невероятное возбуждение. Когда высадив­
шиеся в Тасмании матросы в присутствии туземцев исполняли
«Марсельезу», те выражали свой восторг необычайным вращени­
ем тел и такой удивительной жестикуляцией, что матросов трясло
от смеха. Один туземный юноша так воодушевился, что рвал на
себе волосы и царапал голову, испуская при этом громкие вопли.

339
 Ж алкий остаток телесной разрядки сохранился и в наших
концертных залах. Шквал аплодисментов выражает благодар­
ность исполнителю - хаотический краткий шум в ответ на строго
организованный долгий. Люди расходятся поодиночке, тихо, как
сидели, как будто бы после церковной службы.
Именно отсюда ведет свое происхождение тишина концертов.
Совместное стояние перед Богом - практика, принятая во многих
религиях. Для него характерны те же черты задержки, что на­
блюдаются в секулярных массах, и оно может вести к таким же
внезапным и бурным разрядкам.
Пожалуй, самое впечатляющее здесь - это знаменитое стояние
на Арафате, кульминация паломничества в Мекку. На Арафатс-
кой равнине, в нескольких часах ходу от Мекки в особый, пред­
писанный ритуалом день собираются 600-700 тысяч паломников.
Они скапливаются вокруг «горы Милосердия» - лысого холма,
расположенного посередине долины. Около двух часов пополуд­
ни, в самое жаркое время, паломники встают на ноги и стоят до
самого захода солнца. Они стоят с обнаженными головами, в
белых паломнических одеяниях, со страстным напряжением вслу­
шиваясь в слова проповедника, обращающегося к ним с вершины
горы. Речь его - непрерывная хвала Богу. Они отвечают тыся­
чекратно повторяемой формулой: «Мы ждем Твоих приказов,
Господин, мы ждем Твоих приказов!» Кто-то рыдает от возбужде­
ния, кто-то бьет себя в грудь. Некоторые от страшной жары
падают в обморок. Но, главное, они выстаивают эти долгие рас­
каленные часы на священной равнине. Лишь при закате солнца
будет дан знак расходиться.
То, что происходит после, - одно из самых загадочных явлений
религиозной обрядности. Мы обсудим это позже в другой связи.
Здесь нас интересует только многочасовой момент задержки.
Сотни тысяч людей в нарастающем возбуждении остановились
на Арафатской равнине и не могут, что бы с ними ни произошло,
покинуть эту последнюю остановку на пути к Аллаху. Они вмес­
те сюда явились и вместе получат сигнал разойтись. Они разжи­
гаются проповедью и выкриками разжигают себя сами. В выкри­
киваемой фразе есть «ждем», и это «ждем» возвращается снова и
снова. Солнце, которое почти не движется, погружает всех в
один и тот же сверкающий блеск, в один и тот же печной жар;
оно могло бы служить воплощением задержки.
Замереть можно по-разному, как, например, замирают религи-

340
озные массы, но высшая из вообще достижимых степеней пассив­
ности навязывается массе насильственно извне. В битве друг на
друга идут две массы, каждая из которых хочет быть сильнее,
чем другая. Боевыми криками они стремятся доказать как вра­
гам, так и себе самим, что они действительно сильнее. Цель битвы
в том, чтобы принудить другую сторону к молчанию. Когда сра­
жены все враги, гром их слившихся воедино голосов - угроза,
которая действительно была ужасной, - смолк навсегда. Самая
тихая масса - мертвые враги. Чем они были опаснее, тем прият­
нее видеть их сваленными бездвижной горой. Это своеобразная
страсть: переживать их вот такими - беззащитными, всех вместе.
Ибо вместе они набрасывались, вместе выкрикивали свои угро­
зы. Эта успокоенная масса мертвых в давние времена ни в коем
случае не воспринималась как безжизненная. Предполагалось, что
вместе они продолжают где-то жить на свой особый манер, и
жизнь эта, по сути, похожа на ту, которую они вели здесь. Так что
враги, лежащие в виде нагромождения трупов, представляли для
наблюдателя крайний случай замершей массы.
Однако и это представление можно усилить. На место пав­
ших врагов могут стать все мертвые, лежащие в общей земле и
ожидающие воскрешения. Каждый умерший и погребенный уве­
личивает их число: все, когда бы они ни жили, принадлежат этому
множеству, оно бесконечно велико. Связующая их земля обеспе­
чивает плотность, и поэтому, хотя они лежат поодиночке, возника­
ет ощущение, что они находятся вплотную друг к другу. Они
будут так лежать бесконечно долго, до дня Страшного Суда. Их
жизнь задержана до мига Воскрешения, и этот миг совпадет с
мигом их собрания перед Господом, который будет их судить. И
в промежутке ничего нет: массой они лежат, массой восстанут
вновь. Не найти более замечательного примера для доказатель­
ства реальности и значимости замершей массы, чем идея Воскре­
шения и Страшного Суда.

Медленность или удаленность цели

Медленной массе свойственна удаленность цели. Она движет­

ся с необычайным постоянством к незыблемой цели и все время
пути остается единой и сплоченной. Путь далек, препятствия в
пути незнаемы, со всех сторон грозит опасность. Разрядка не
позволена, пока не достигнута цель.
341
 Медленная масса имеет форму шествия. Она может с самого
начала включать в себя тех, кто составляет массу, как при исходе
детей израилевых из Египта. Цель ее - земля обетованная, и они
остаются массой, пока верят в эту цель. История их странствий
есть история этой веры. Иногда трудности настолько велики, что
они начинают сомневаться. Они испытывают голод и жажду и,
когда начинают роптать, возникает угроза распада. Снова и сно­
ва их предводитель пытается восстановить веру. Снова и снова
ему это удается, а если не ему, то врагам, со стороны которых они
чувствуют угрозу. История странствий, растянувшихся на сорок
лет, содержит много примеров внезапного и бурного образования
единичных масс, о чем при случае нужно будет еще многое ска­
зать. Однако все они подчинены всеохватному образу одной-
единой медленной массы, движущейся к обетованной цели, к обе­
щанной ей земле. Взрослые стареют и умирают, рождаются и
вырастают дети, но, хотя составляющие ее единицы меняются,
караван остается тем же самым. К нему не примыкают новые
группы. С самого начала определено, кто в него входит, то есть
кто имеет право на обетованную землю. Поскольку эта масса не
может скачкообразно возрастать, то все ее странствие сопровож­
дается одним кардинальным вопросом: как ей удается не распа­
сться.
Другую форму медленной массы можно сравнить скорее с
системой рек. Она начинается с маленьких ручьев, которые по­
степенно сливаются; в возникшую реку впадают со всех сторон
другие реки; возникает, если еще достаточно пространства земли,
мощный поток, цель которого - море. Ежегодное паломничество
в Мекку - пожалуй, самый впечатляющий пример такого рода
медленной массы. Из самых отдаленных частей исламского мира
выходят караваны паломников, движущиеся в направлении Мек­
ки. Некоторые сначала очень малы, другие, роскошно снаряжен­
ные князьями, являются гордостью тех стран, откуда вышли. Все
они в дороге соединяются с другими караванами, идущими к той
же цели, растут и растут, и вблизи цели уже напоминают мощные
потоки. Мекка - море, в которое они впадают.
Такого рода паломничество предполагает, что остается про­
стор для самых обычных переживаний, не имеющих ничего об­
щего с самим смыслом путешествия. Человек живет своим обыч­
ным днем, глазеет по сторонам, дерется с попутчиками, он чаще
всего беден, должен заботиться о пропитании. Такая жизнь в

342
чужом краю, да еще в постоянно меняющемся чужом краю, таит в
себя гораздо больше опасностей, чем дома. Это не только опасно­
сти, связанные с целью предприятия. Паломники ведь люди, жи­
вущие по отдельности и для самйй себя, как все и повсюду в
мире. Но, покуда они верны своей цели, - а таково большинство
из них, - они остаются частью медленной массы, которая, как бы
они ни вели себя по отношению к ней, существует и будет
существовать, пока не достигнет цели.
Третью форму медленной массы представляют собой такие
образования, которые ориентированы на невидимую и в этой жизни
недостижимую цель. Потусторонний мир, где блаженные святые
ожидают тех, кто заслужил право к ним присоединиться, - это
четко поставленная цель, доступная только верующим. Они ви­
дят ее перед собой ясно и определенно, не довольствуясь смут­
ным символом. Жизнь - это как паломничество в иной мир: меж­
ду человеком и иным миром лежит смерть. Путь неясен в дета­
лях и с трудом охватывается взглядом. Многие на нем заблуди­
лись и пропали. И все же надежда на потустороннее блаженство
так сильно окрашивает жизнь верующих, что по праву можно
говорить о медленной массе, к которой принадлежат все привер­
женцы одной веры. Так как они не знают друг друга и рассеяны
по многим городам и странам, анонимность этой массы особенно
впечатляет.
Но как, однако, это выглядит изнутри, и чем медленная масса
больше всего отличается от быстрых ее форм?
Медленной массе запрещена разрядка. Можно было бы ска­
зать, что это ее важнейший опознавательный знак, и говорить
поэтому вместо медленных о безразрядных массах. Но следует
все же предпочесть первое название, ибо нельзя сказать, что в
разрядке отказано совсем^ Она всегда предполагается В :пред­
ставлении о конечной цели. Она лишь отодвинута в далекое бу­
дущее. Там, где. цель, там и разрядка; Всегда налицо сильное ее
предчувствие, гарантирована же она в самом конце.
В медленной массе поставлена цель затянуть процесс, ведущий
к разрядке, на возможно более долгий срок. Мировые религии
стали особенными мастерами такого затягивания. Их главная
задача - сохранить завоеванных приверженцев. Чтобы сохранить
их и завоевать новых, нужно время от времени собираться вмес­
те. Если на этих собраниях происходят бурные разрядки, они
должны повторяться, каждый раз превосходя прежние по интен-3

3 4 3-
сивности. Во всяком случае, регулярное повторение разрядки
необходимо, чтобы сохранить единство верующих. Что происхо­
дит во время этих разрядок ритмических масс, по причине даль­
ности расстояний трудно выяснить и проконтролировать, Поэто­
му главной проблемой универсальных религий становится конт­
роль над своими верующими на больших пространствах Земли.
Контролировать их можно только путем сознательного замедле­
ния массовых процессов. Отдаленные цели приобретают боль­
шую значимость, близкие теряют в весе, в конце концов лишаясь
вообще всякой ценности. Земная разрядка преходяща, та же, что
обещана в ином мире, постоянна.
Разрядка и цель, таким образом, совпадают, цель же здесь не­
уязвима и несокрушима. Обетованную землю могут занять и
опустошить враги, а народ, которому она обещана, может быть из
нее изгнан. Мекка была захвачена и разграблена сарматами, вы­
везшими священный камень Каабы. Много лет паломничество
было невозможно.
Потусторонний же мир с его блаженными заколдован от та­
ких набегов. Он живет лишь в вере и лишь верующим доступен.
Распад медленной массы христианства окажется инициированным
в то мгновенье, как начнет разлагаться вера в потустороннее.

Невидимые массы

На всей Земле, где только селится человек, имеются пред­

ставления о невидимых мертвых. Это, пожалуй, древнейшие пред­
ставления человечества. Нет такого племени, клана или народа,
которые не предавались бы долгим размышлениям о своих мерт­
вых. Человек был ими одержим, они играли необычайно важные
роли, их воздействие на живых составляло огромную часть самой
жизни.
Считалось, что мертвые живут вместе, как и люди, и что их
очень, очень много. «Древние бечуана, как и другие туземцы Южной
Африки, верили, что пространство полнится духами их предков.
Земля, воздух и небо полны духов, которые, если захотят, могут
причинить зло живущим». «Волоки с Конго верят, что они окру­
жены духами, которые только и ищут предлога, чтобы придраться
к живым, днем и ночью стараются им навредить. Реки и ручьи
наполнены духами предков. Они живут также в лесу и буше.
344
Для путешественников на суше или на воде, спешащих к ночи
домой, духи представляют крайнюю опасность. Никто не решит­
ся пойти ночью через лес, разделяющий две деревни. Такого
храбреца не найти даже за большие деньги. Все говорят, что в
лесу слишком много духов».
Считают, что мертвые поселяются вместе где-то в далекой
стране, или под землей, или на острове, или в небесном доме. Как
говорится в одной из песен пигмеев Габона:
«Ворота пещеры заперты. Души мертвых носятся там стаями,
как рои мошек, танцующие по вечерам. Как рои мошек, когда
чернеет ночь и исчезает солнце, как кружение мертвых листьев в
завывающей буре».
Но мало того, что мертвых становится все больше, и масса их
делается все плотнее. Они еще и в движении, в постоянной со­
вместной деятельности. Для нормальных людей они невидимы, но
есть люди, обладающие особым даром: шаманы, знающие загово­
ры, умеющие командовать духами и использовать их для своих
целей. У сибирских чукчей «каждый хороший шаман располагает
легионом духов-помощников; когда он их зовет, духи являются
огромными толпами и окружают маленькую палатку из овечьих
шкур, где происходит колдовство, как стеною, со всех сторон».
Шаманы рассказывают, что они видят. «Голосом, дрожащим
от напряжения, шаман возгласил на весь чум:
«Небесный простор полон голых существ, мчащихся по воз­
духу. Это - люди, голые мужчины и голые женщины, летят, наго­
няя бурю и вьюгу.
Слышите их свист? Шум, будто в небе бьют крыльями стаи
огромных птиц? Это ужас и бегство голых людей! Духи воздуха
раздувают бурю, гонят вьюгу над землей!»
Этот великолепный образ несущихся по небу голых духов
происходит от эскимосов.
Некоторые народы представляют себе всех своих мертвых,
или определенную их часть, как сражающееся войско. У кельтов
Шотландского нагорья войско мертвых обозначалось особым
словом: sluagh. Оно переводится на английский как «spirit-
m ultitude», то есть «дух-множество». Это войско духов носится
большим облаком вверх и вниз над землей, как будто стая сквор­
цов. Они всегда возвращаются на места их земных грехов. От­
равленными стрелами, которые не знают промаха, они поражают
скот и домашних животных. Там, в воздухе, они сражаются в

345
битвах, как люди на земле. Ясными морозными ночами можно
слышать и видеть, как соперничающие дружины наступают, отхо­
дят, вновь бросаются в атаку. После битвы их кровь окрашивает
скалы и камни в красный цвет. Слово gairm означает «крик,
клич», a sluagh-gairm - боевой клич мертвых. Отсюда позднее
возникло слово slogan, означающее «лозунг, призыв». Название
боевого клича наших современных масс происходит от клича
мертвых воинов Шотландского нагорья.
Два северных народа, живущие далеко друг от друга, - лопари
в Европе и индейцы-тлинкиты на Аляске - считают, что северное
сияние это и есть такая вот битва духов. «Кольс-кие лопари
верят, что северное сияние - это дружины мертвых воинов, кото­
рые, превратившись в духов, продолжают биться небесах. Рус­
ские лопари высматривают в северном сиянии духов убитых.
Духи живут в доме, где иногда собираются вместе и закалывают
друг друга насмерть, тогда пол заливается кровью. Появление
северного сияния означает, что духи мертвых начали схватку. У
тлинкитов Аляски все, кто умер от болезни, а не пал на войне,
сходят в подземный мир. Только отважные войны, павшие в бою,
идут на небо. Время от времени оно разверзается, чтобы принять
новых духов. Шаманам они являются всегда как воины в пол­
ном боевом облачении. Часто души павших являются в виде
северного сияния, особенно если оно принимает форму множе­
ства стрел или снопов, движущихся в разные стороны, перемеща­
ющихся относительно друг друга или меняющихся местами, что
очень напоминает боевые маневры тлинкитов. Считается, что яр­
кое северное сияние предвещает большое кровопролитие, так как
мертвые воины ищут себе подкрепления».
Неисчислимое множество воинов, согласно верованиям гер­
манцев, обитает в Валгалле. Там обретаются все:мужи, павшие в
битвах с самого начала мира. Число их растет, ибо войнам нет
конца. Там они; пьют и пируют, не испытывая недостатка в вине и
яствах. Каждое утро они берутся за мечи и поражают друг дру­
га. Но убитые воскресают - это не настоящая смерть. Они воз­
вращаются в Валгаллу через 640 ворот строем по 800 воинов в
каждом ряду.
Но не только духи мертвых представляются в этих неви­
димых для глаз живущего множествах. «Да будет известно че­
ловеку, - говорится в древнем еврейском тексте, - и отмечено им,
что между небом и землею нет пустого пространства, но все

346
полно толп и множеств. Часть из них - чистые создания, полные
благости и добра, часть - нечистые создания, вредители и мучите­
ли. Все они носятся по воздуху; одни хотят мира, другие - войны,
одни творят добро, другие чинят зло, одни несут жизнь, другие -
смерть».
В религии древних персов демоны образуют особое войско со
своим особым командованием. Чтобы показать неисчислимость
их множеств, священная книга Зенд-Авеста употребляет следую­
щую формулу: «Тысяча и другая тысяча демонов, десять тысяч
и другие десять тысяч, бесчисленные мириады».
Христианское средневековье всерьез предавалось исчислению
количества чертей. В «Диалоге о чудесах» Цезария Гайстербахс-
кого сообщается, что однажды черти так плотно набились на
хорах церкви, что мешали пению монахов. Те как раз начали
третий псалом: «О Господь, как велико число моих врагов...»
Черти летали с одного конца хоров к другому, встревая между
монахами. Те уже перестали понимать, что происходит, и в смяте­
нии просто старались переорать друг друга. Если такое множе­
ство чертей собралось только в одном месте, чтобы помешать
одной-единственной службе, сколько же их должно быть на всей
Земле! Уже в Евангелии, говорит Цезарий, показано, что в одно-
го-единственного человека может вселиться легион бесов.
Некий грешный священник на смертном одре сказал сидевшему
подле него родственнику: «Видишь сенной сарай напротив? Сколь­
ко соломинок под его крышей, столько чертей собралось сейчас
вокруг меня». Черти ждали, когда отойдет его душа, чтобы под­
вергнуть ее заслуженному наказанию. Но они ловят удачу и у
смертного ложа праведников На погребение одной благочести­
вой аббатисы слетелось больше чертей, чем листьев на деревьях в
большом лесу. Вокруг одного умирающего настоятеля их было
больше, чем песка на морском берегу. Всей этой информацией мы
обязаны черту, который лично при сем присутствовал, и рыцарю, с
коим он имел беседу, держал речь, отвечал на вопросы. Черт не
скрыл своего разочарования по поводу бесплодности пред­
принятых усилий, а также признался, что во время крестной смер­
ти Иисуса он сидел на перекладине креста.
Ясно, что пронырливость этих созданий так же необычайна,
как их количество. Цистерианский аббат Рихальм, закрыв глаза,
узрел их вьющимися вокруг наподобие плотного облака пыли и
сумел оценить их численность. Мне известны два варианта оцен-

347
ки, которые, однако, сильно разнятся между собой. Согласно од­
ному, чертей было 44 635 569, согласно другому - одиннадцать
миллиардов.
Естественно, совершенно иначе представляются ангелы и свя­
тые. Здесь царит покой, ведь им стремиться больше некуда, же­
ланная цель достигнута. Но и здесь тоже масса - отряды небесно­
го воинства, «неисчислимое множество ангелов, патриархов, про­
роков, апостолов, мучеников, исповедников, девственниц и других
благочестивых». Стройными рядами они окружают трон Госпо­
да, как придворные - трон короля. Голова к голове, и чем ближе
к Господу, тем полнее их блаженство. Здесь они навсегда, и как
не покинут они Господа, так не расстанутся и друг с другом.
Тонуть в блаженстве и славить Его - вот их единственная обя­
занность, которая исполняется коллективно.
Такими образами невидимых масс наполнено сознание верую­
щих. Будь это мертвые или святые, они всегда мыслятся больши­
ми, плотно спрессованными группами. Можно даже сказать, что
религии начинаются с этих невидимых масс. Принципы их соеди­
нения различны, и в каждой вере они имеют свой собственный
вес. Было бы крайне желательно классифицировать религии по
способу, каким они манипулируют своими невидимыми массами.
Высшие религии, под которыми мы понимаем те, что достигли
универсальной значимости, демонстрируют в этой сфере полную
уверенность и ясность. К невидимым массам, в которых они под­
держивают жизнь своею проповедью, привязываются человечес­
кие желания и страхи. Кровь веры - вот что такое эти невидим­
ки. Когда эти образы бледнеют, вера слабеет, и, пока она медленно
отмирает, место поблекших занимают другие массы.
Об одной из таких масс, может быть, самой важной, мы еще не
говорили. Эта единственная масса, которая даже нам, современни­
кам, вопреки своей невидимости кажется естественной, - это по­
томство. На два, может быть, три поколения вперед оно просмат­
ривается довольно четко, но далее ясность видения утрачивается.
Оно невидимо именно по причине своей многочисленности. Из­
вестно, что оно будет прибавляться сначала медленно, потом с
нарастающим ускорением. Племена и целые народы ведут свою
родословную от - одного-единствеиного патриарха, и из обетова-
ний, которые были ему даны, становится ясно, сколь великолепно­
го и, главное, сколь многочисленного потомства он желает - пре­
восходящего число звезд на небе и морского песка. В Ши-Цзин,

348
классической китайской книге песен, есть стихотворение, где по­
томство сравнивается со стаей саранчи:
«Как туча саранчи затмевает небо,
Пусть твои сыны и внуки
Станут неисчислимым войском!
Как туча саранчи не имеет края,
Пусть твои сыны и внуки
Следуют друг за другом без перерыва!
Как туча саранчи составляет одно,
Пусть твои сыны и внуки
Будут всегда едины!»
Численное множество, неразрывность в следовании поколений,
то есть своего рода плотность во времени, и единство - вот три
пожелания относительно потомства. Стихотворение впечатляет
еще и потому, что саранча здесь - не вредитель, а образец для
подражания, и все по причине ее плодовитости.
Чувство долга по отношению к потомству сегодня живо так
же, как всегда. Только представление о массовидности отдели­
лось от собственного потомства и переносится на человечество в
целом. Для большинства из нас мертвые воинства - это пустое
суеверие. Но считается благородным и отнюдь не праздным за­
нятием задумываться о массе нерожденных, заботиться о них,
стараться обеспечить им лучшую, более счастливую и справедли­
вую жизнь. В общей тревоге о будущем Земли это беспокойство
за нерожденных играет очень важную роль. Может быть, ужас
от мысли, что они превратятся в выродков, если мы не остановим
нынешние войны, окажется важнее для запрета этих войн и войн
вообще, чем наши приватные страхи за собственные жизни.
Если задуматься о судьбе невидимых масс, о которых здесь
говорилось, можно констатировать, что некоторые из них посте­
пенно сходят на нет, а некоторые уже исчезли вовсе. К после­
дним относятся черти, которые, несмотря на их прежние неисчис­
лимые множества, больше не являются в своем традиционном
обличий. Но след свой они запечатлели. О том, как они малы,
есть множество ошеломляющих свидетельств из времен их рас­
цвета, например, сообщение Цезария Гайстербахского. С тех пор
они утратили внешнее сходство с человеком и стали еще мини­
атюрнее. Но, изменив личину, они в еще больших множествах
вновь явились миру в XIX в., теперь уже в виде микробов. На
этот раз они подстерегают не душу, а тело человека. Для тела
349
они могут представлять опасность. Мало кто глядел в микроскоп
и сталкивался с ними, так сказать, лицом к лицу. Но кто о них
слыхал, тот осознает их постоянное присутствие и всячески ста­
рается избежать с ними контакта; весьма трудноосуществимая
задача, если учесть, что они невидимы. Нет сомнения, что такие
качества, как опасный характер и способность концентрировать­
ся в бесчисленном множестве на малом пространстве, они унас­
ледовали от чертей.
Невидимую массу, существовавшую всегда, но обнаруженную
лишь недавно, с изобретением микроскопа, представляет собой
сперма. Двести миллионов этих семенных зверьков одновремен­
но отправляются в путь. Они все равны и плотно сжаты вместе.
У них у всех одна цель. За исключением одного-единственного
все они гибнут в пути. Можно возразить, что они не люди, и
нельзя говорить о них как о массе в том смысле, в каком мы
употребляли это слово. Однако это возражение, будь оно приня­
то, оказалось бы направленным и против представления о массе
предков. Ибо в сперме предки содержатся, она есть предки. Это
поразительная новость, что они обнаружились опять, на этот раз
между одним человеческим существом и другим, и в совсем ином
обличий: все они сконцентрировались в одной мельчайшей неви­
димой твари, и эта тварь - в таком невиданном числе!

Классификация по несущему аф ф екту

Массы, с которыми мы познакомились, переживают самые раз­

нообразные аффекты Однако о том, какие это аффекты, речь
почти не шла. Исследование ориентировалось на классификацию
по формальным признакам. Является ли масса открытой или
закрытой, медленной или быстрой, видимой или невидимой, - все
это мало говорит о том, что она переживает, каково ее содержание.
Это содержание трудно схватить в чистом виде. Нам уже
знакомы случаи, когда массу пронизывает ряд чередующихся
аффектов. Люди могут несколько часов просидеть в театре, со­
обща испытывая множество разнообразнейших эмоций. В кон­
церте их восприятия отделены от поводах образованию массы
еще больше, чем в театре; можно сказать, что здесь достигается
максимум переменчивости. Но все это искусственно созданные
институции: их богатство - результат развития сложных высо-

350
ких культур. Их воздействие отличается умеренностью. Крайно­
сти взаимно исключают друг друга. Эти коллективные меропри­
ятия вообще служат смягчению и снижению накала страстей, ко­
торым человек с трудом смог бы противостоять в одиночку.
Главные аффективные формы массы следует искать в от­
даленном прошлом. Они возникли очень давно, их история нача­
лась так же рано, как история человечества, а история двух из
них - еще раньше. Каждая из форм отличается особенной эмоци­
ональной окраской, массой владеет единственная главная страсть.
Если ее аффективная природа понята, дальше ее ни с чем не
спутаешь.
Далее будут показаны пять видов массы, различающихся по
их аффективному содержанию. Преследующая и убегающая мас­
сы - самые древние. Они имеются у животных так же, как у
людей, и, возможно, процесс складывания этих форм у людей
постоянно подпитывался благодаря подражанию животным об­
разцам.
Запретная масса, обращенная масса и празднующая масса встре­
чаются только у людей. Мы опишем эти пять главных типов,
интерпретация которых должна привести в дальнейшем к очень
важным и масштабным выводам.

Преследующая масса

Преследующая масса возникает в виду быстро достижимой

цели. Цель - убийство, и известно, кто будет убит. Жертва извес­
тна, четко обозначена, близка. Масса бросается на нее с такой
решимостью, что отвлечь ее невозможно. Для того, чтобы возник­
ла преследующая масса, достаточно широко объявить, что такой-
то должен умереть. Концентрация на убийстве - это переживание
особого рода, ни с чем не сравнимое по интенсивности. Каждый
старается пробиться ближе к жертве и нанести удар. Если само­
му не дотянуться, надо хотя бы видеть, как бьют другие. Все руки
будто бы принадлежат одному телу. Но руки, которые достают,
ценнее и весомее, чем остальные. Цель - это все. Ж ертва - это и
цель, и точка наибольшей плотности: она связывает собою дей­
ствия всей группы. Цель и плотность совпадают.
Важной причиной стремительного роста преследующей массы
является безопасность предприятия. Оно безопасно, потому что
3 51
на стороне массы подавляющее превосходство. Ж ертва убегает
или связана, она не может даже обороняться, в беззащитности
своей она именно жертва, предназначенная на заклание. За смерть
ее никто не ответит. Свободное убийство - это как бы возмеще­
ние за все те убийства, от которых человек вынужден был отка­
заться из-за страха перед наказанием. Искушению безопасного,
дозволенного и даже рекомендованного, разделенного с другими
убийства большинство людей не в силах противостоять. Важно
еще, что угроза смерти, постоянно висящая над человеком, хоть и
не осознаваемая непрерывно, порождает потребность отвести
смерть на другого. Эту потребность удовлетворяет преследую­
щая масса.
Это столь быстролетное событие, оно разыгрывается так мол­
ниеносно, что чуть замешкаешься, и уже поздно. Стремительность
и эйфорическая самоуверенность такой массы производят нео­
быкновенное впечатление. Это возбуждение слепцов, которым
вдруг представилось, будто они прозрели. Масса набрасывается
на жертву, чтобы одним махом и навсегда освободить от смерти
всех, кто ее составляет. В действительности же происходит про­
тивоположное. После казни масса еще сильнее, чем когда-либо,
ощущает страх смерти. Она распадается и рассеивается, будто
ударяясь в паническое бегство. Чем важнее была жертва, тем
сильнее охватывающий массу ужас. Она может сохраняться, только
если казни следуют подряд одна за другой.
У преследующей массы древняя природа, восходящая к изна­
чальному динамическому единству, известному у людей как охот­
ничья стая. О стаях, которые малочисленностью да и по другим
параметрам отличаются от массы, подробно будет говориться ниже.
Здесь же речь пойдет о некоторых универсальных ситуациях,
порождающих преследующую массу.
Из видов смерти, к которым племя или народ приговаривали
отдельного человека, можно выделить две главных формы; пер­
вая из них - выталкивание. Человека выталкивают из племени,
оставляя там, где он либо умрет с голоду, либо станет добычей
хищников. Соплеменники не должны ему помогать: они не имеют
права ни защитить его, ни накормить. Общение с ним делает
человека нечистым и само по себе преступно. Полное одиноче­
ство - это ужасное наказание; изоляция от собственной группы,
особенно в примитивных условиях, - это страдание, которое мало
кто может вынести. Извращенной формой такого выталкивания

352 11*
является выдача врагу. Если выдают мужчин, и выдача протека­
ет без борьбы и сопротивления, наказание считается особенно
жестоким и унизительным, будто человека убивают дважды.
Другая форма - это коллективное убийство. Приговоренного
выводят в поле и забрасывают камнями. Каждый бросает свой
камень, виновный гибнет под градом камней. Никто не исполняет
роль палача, убивает вся община. Камни здесь представляют об­
щину, они - знак ее решения и ее поступка. Даже там, где забра­
сывание камнями больше не практикуется, сохранилась склон­
ность к коллективному убийству. Таково сжигание на костре,
огонь замещает массу, желающую приговоренному смерти. Со
всех сторон жертву охватывают языки пламени, тянутся к ней и
убивают. В религиях, где имеются представления об аде, с
коллективным убийством посредством огня, который является
символом массы, соединяется идея выталкивания, а именно вып­
роваживания в ад, выдачи адскому врагу. Адское пламя прямо на
земле набрасывается и пожирает предназначенного ему еретика.
Протыкание жертвы стрелами, расстрел приговоренного специ­
альной командой - это делегирование общиной своих полномочий
группе исполнителей. Закапывание человека в муравьиную кучу,
практикуемое в Африке и кое-где еще, - это перекладывание не­
приятной обязанности коллективного убийства на муравьев,
олицетворяющих бесчисленную массу.
Все формы публичной казни зиждутся на древней практике
коллективного убийства. Подлинный палач - это масса, толпяща­
яся вокруг эшафота. Ей по душе представление: люди стекаются
издалека, чтобы увидеть все от начала до конца. Толпа хочет
получить, что ей причитается, и не любит, когда жертве удается
избежать казни. В истории осуждения Христа явление схвачено
в самой его сути. «Распни его!» - это вопль массы. Она, собствен­
но, и есть активная инстанция: в другое время она взяла бы все
на себя, забив Христа камнями. Суд, состоящий обычно из не­
большого числа людей, представительствует от имени масс, при­
сутствующих потом при казни. Смертный приговор, произноси­
мый от имени права, звучит там абстрактно и неубедительно; он
становится реальным после, когда исполняется на глазах толпы.
Ибо для нее, собственно, и совершается правосудие, и, говоря о
публичности права, подразумевают массу.
В Средневековье казни проводились внушительно и с помпой,
они должны были протекать как можно медленнее. Случалось,

1 2 -2 4 5 7 353
приговоренный обращался к зрителям с назидательной речью.
Этим предполагалась забота об их судьбе (они-де не должны
поступать так, как он) и демонстрация, как можно дойти до жизни
такой. Масса размякала от подобного внимания. Приговоренно­
му могли даже доставить; последнее удовольствие: дать постоять
в толпе как равному, доброму человеку среди добрых людей,
порвавшему с прежней преступной жизнью. Раскаяние злодея
или неверующего перед лицом смерти о чем так пеклись священ­
ники, помимо провозглашаемого намерения спасти его душу, име­
ло и другой смысл: оно должно было подвести преследующую
массу к предчувствию будущей праздничной массы. Каждый дол­
жен ощутить удовлетворение от собственной праведности и ве­
рить в награду, ожидающую по ту сторону.
В революционное время казни ускорились. Парижский палач
Самсон гордился тем, что он и его помощники управляются со
скоростью «человек в минуту». Лихорадочную смену массовых
настроений того времени во многом можно объяснить стреми­
тельной чередой бесчисленных казней. Массе нужно, чтобы па­
лач показал ей голову убитого. В этот - и ни в какой иной - миг
происходит разрядка. Кому бы ни принадлежала голова, теперь
она унижена, в этот миг уставившаяся на толпу голова такова же,
как все прочие головы. Она могла покоиться на плечах короля -
благодаря молниеносному процессу деградирования ее на глазах
у всех уравняли с прочими головами. Масса, состоящая здесь из
глядящих голов, достигает ощущения равенства в тот самый мо­
мент, когда на нее глядит эта голова. Чем выше стоял казненный
на социальной лестнице, чем большая дистанция его от них отде­
ляла, тем мощнее восторг разрядки. Если это король или иной
властитель, добавляется еще удовлетворение от обращения. Пра­
во на кровавый суд, так долго ему принадлежавшее, теперь обра­
щено против него самого. Те, кого он убивал раньше, убили его
самого. Важность обращения невозможно переоценить: есть осо­
бая форма массы, возникающая только благодаря обращению.
Роль отрубленной головы, которую держат перед толпой, не
исчерпывается тем, что она несет разрядку. Поскольку путем
чудовищного насилия толпа признала ее своей, поскольку она, так
сказать, упала в толпу и над ней не возвышается, поскольку она
такая же, как все остальные головы, - каждый видит в ней себя.
Отрубленная голова - это угроза. Масса так жадно впилась гла­
зами в ее мертвые глаза, что теперь ей нет спасения от этого

354 12-2
мертвого взора. Поскольку голова принадлежит массе, дамой массы
коснулась смерть: она пугается и заболевает, вмиг начиная распа­
даться. Она рассеивается, будто в страхе бежит от головы.
Распад преследующей массы, уничтожившей свою жертву, про­
исходит особенно быстро. Это хорошо знают владыки, власть
которых под угрозой. Они бросают массе жертву, чтобы остано­
вить ее рост. Многие политические казни устраивались исключи­
тельно для этой цели. С другой стороны, вожаки радикальных
партий часто не понимают, что, достигнув своей цели, публично
казнив опасного врага, они часто наносят себе больший вред, чем
враждебной партии. Им может казаться, что после такой казни
масса ее сторонников разбредется, и она долго или вообще ни­
когда не достигнет прежней мощи. О других причинах такого
неожиданного поворота станет известно, когда речь пойдет о стае,
особенно об оплакивающей стае.
Отвращение к коллективному убийству - совсем недавнего
происхождения. Его не стоит переоценивать. Даже сегодня каж­
дый принимает участие в публичных казнях, а именно через газе­
ту. Только теперь он участвует в них, как и во всем другом, с
гораздо большими удобствами. Он спокойно сидит у себя дома и
из сотен сообщений задерживается на тех, что его особенно воз­
буждают. Восклицание следует, когда все уже в прошлом, поэто­
му даже легкая тень вины не омрачает наслаждения. Он ни за
что не отвечает: ни за приговор, ни за свидетелей, ни за их пока­
зания, ни за газету, которая эти показания напечатала. Однако он
знает гораздо больше, чем в прежние времена, когда надо было
часами идти и стоять, чтобы в конце концов мало что увидеть. В
читающей газеты публике сохранилась смягченная, но по причине
удаленности от событий столь безответственная преследующая
масса, что о ней можно было бы говорить как о самой невырази­
тельной и одновременно самой стабильной ее форме. Так как ей
не нужно собираться, вопрос о ее распаде не возникает, смену
впечатлений обеспечивает ежедневный выход газеты.

М асса бегства

Масса бегства возникает в результате общей угрозы. Она

бежит, увлекая с собой всех. Грозящая опасность для каждого
одна и та же. Она сконцентрирована в определенном месте. Она
ни для кого не делает различий. Она может угрожать всем жите-
12 * 355
лям города, всем приверженцам какой-то веры, или всем, кто гово­
рит на каком-то языке.
Все бегут вместе, потому что так легче бежать. Возбуждение
их одной природы: энергия одного возбуждает энергию другого,
все устремляются в одном и том же направлении. Пока они
вместе, опасность воспринимается как разделенная. Существует
древнее поверье, что она ударит в одном месте. Если враг схва­
тит одного, остальные будут спасены. Фланги бегущих открыты,
но так широко растянуты, что невозможно даже представить, как
враг может напасть на всех сразу. Их так много, что ни один не
думает, что жертва - это он. Масса устремляется прочь от опас­
ности, и каждый в ней проникнут ощущением близости спасения.
Что прежде всего бросается в глаза в массовом бегстве, так
это мощь его направленности. Масса, так сказать, превратилась в
направление - прочь от опасности. Важна лишь цель - место
спасения и расстояние до цели, и ничего более. Все дистанции,
существовавшие до того между людьми, не имеют больше значе-,
ния. Самые причудливые и особенные создания, никогда раньше
не сходившиеся друг с другом, вдруг оказываются рядом. В
бегстве снимаются если не различия, то дистанции между людь­
ми. Из всех форм массы бегство - самая широкая по охвату.
Неравномерность ее облика определяется не только тем, что бе­
гут абсолютно все, но и различиями в скорости бегства. Бегут
дети и старики, сильные и слабые, тяжело нагруженные и спасаю­
щиеся налегке.
Пестрота этой картины может обмануть наблюдателя, глядя­
щего извне. Она, эта пестрота, случайна и - в сравнении с мощью
направления - совершенно несущественна.
Энергия бегства умножается, если бегущие знают друг друга;
они долж ны толкать друг друга вперед, а не отпихивать в
сторону. В тот миг, когда бегущий начинает думать только о
себе, а в других видеть лишь помеху, характер массового
бегства полностью меняется, и оно превращается в свою проти­
воположность - в панику, в борьбу каждого против всех, стоящих
на его пути. Чаще всего это превращение происходит, когда не­
сколько раз меняется направление бегства. Достаточно перере­
зать массе путь, чтобы она ринулась в другом направлении. Если
путь перерезается еще и еще раз, она уже не знает, куда бе­
жать. Она теряет направление, и ее консистенция сразу ме­
няется. Опасность, до сих пор воодушевлявшая и объединяв-

356 12-4
шая, теперь делает каждого врагом другого, каждый начинает
спасаться сам по себе.
Массовое бегство в противоположность панике черпает свою
энергию в том, что все бегут вместе. Пока масса не распалась,
пока упорствует в неуклонном движении как могучий нерасчле­
нимый поток, до тех пор страх, который ее гонит, остается перено­
симым. С самого момента возникновения она отмечена своего
рода восторгом - восторгом совместного движения. Опасность
грозит одному не меньше, чем другому, и хотя каждый бежит или
скачет изо всех сил, чтобы скорее достичь безопасности, у него
все же есть свое место в этом потоке, которое он знает и которо­
го держится посреди всеобщего возбуждения.
Во время массового бегства, которое может длиться дни и
недели, кто-то остается позади, потому ли, что выбился из сил,
потому ли, что настигнут врагом. Он исключен из общей судьбы.
Он стал жертвой, принесенной врагу. Сколь бы полезен он ни
был как попутчик, для бегущих он важнее как павший. Вид его
наполняет изнуренных новой силой. Он оказался слабее, и на
него пал жребий. Одиночество, в каком он оказался, в каком они
успели его мельком увидеть, заставляет их еще выше ценить тот
факт, что они вместе. Невозможно переоценить важность павших
для сплочения массы бегства.
Естественным завершением бегства является достижение цели.
Оказавшись в безопасности, масса распадается. Бегство может
закончиться и досрочно, если вдруг опасность самоликвидировалась
в самом ее источнике. Например, объявлено перемирие, и городу,
откуда все бежали, уже ничто не угрожает. Люди поодиночке
возвращаются туда, откуда бежали вместе; они снова разделены,
как и раньше. Есть и третья возможность: масса не то чтобы
распадается, но иссякает, как поток в песках. Цель далека, окру­
жение враждебно, люди голодают и изнемогают. Не единицы уже,
а сотни и тысячи остаются лежать на дороге. Физический распад
происходит постепенно, начальный импульс движения держится
бесконечно долго. Люди ползут вперед, когда нет уже и надежды
на спасение. Масса бегства - самая стойкая из всех форм массы:
оставшиеся держатся вместе до самого последнего мгновения.
Примерам массового бегства поистине нет числа. Наше время
пополнило их запас. До событий прошедшей войны вспоминалась
прежде всего судьба Grande Аллее Наполеона при его отступле­
нии из России. Это замечательный случай: армия, состоявшая из

357
людей многих языков и стран, ужасная зима, огромные расстоя­
ния, которые большинству предстояло отмерять собственными
ногами; это отступление, выродившееся в массовое бегство, изве­
стно в подробностях. Бегство мирового города в столь огром­
ных масштабах человечество испытало, пожалуй, впервые, когда
немцы подошли к Парижу в 1940 г. Исход длился недолго, пото­
му что вскоре наступило перемирие. Но масштаб и интенсив­
ность бегства были столь велики, что для французов оно стало
главным массовым событием прошедшей войны.
Не стоит здесь перечислять примеры из новейшего времени.
Они еще свежи у всех в памяти. Стоит, однако, подчеркнуть, что
массовое бегство люди знали уже тогда, когда жили еще очень
маленькими группами. Оно существовало в их представлениях
еще до того, как стало фактически возможным благодаря росту
их численности. Вспомним версию эскимосского шамана: «Не­
бесный простор полон голых существ, мчащихся по воздуху.
Это люди, голые мужчины и голые женщины летят, нагоняя бурю
и вьюгу. Слышите их свист? Шум, будто в небе бьют крыльями
стаи огромных птиц? Это ужас и бегство голых людей!»

М асса запрета

Масса особого рода образуется вследствие запрета, собрав­

шись вместе, люди больше не хотят делать то, что они до сих пор
делали поодиночке. Запрет внезапен, они налагают его на самих
себя. Это может быть старый запрет, к тому времени забытый,
или же такой, который время от времени возобновляется. Но он
может быть и совсем новым. Во всяком случае, действует он с
огромной силой. В нем есть безусловность приказа, но решаю­
щую роль играет его негативный характер. Он никогда не прихо­
дит извне, даже если это выглядит именно так. В действительно­
сти он всегда возникает из потребности самих участников собы­
тия. Как только запрет сформулирован, начинается образование
массы. Все перестают заниматься тем, чего от них ожидает вне­
шний мир. То, что делалось ими до сих пор без всякого шума, как
что-то естественное и вовсе не трудное, теперь вдруг перестает
выполняться, не делается ни за что, ни за какие посулы. По
решительности отказа опознается принадлежность к общности.
Негативность запрета характеризует эту массу с самого момента
358
се возникновения и, пока она существует, остается ее важнейшей
чертой. Можно было бы даже назвать ее негативной массой. Она
рождена сопротивлением запрет - ее граница и плотина; граница
непроходима, плотина непроницаема. Каждый контролирует дру­
гого - остается ли тот частью плотины? Кто сдался и перешаг­
нул через запрет, будет осужден и отвергнут.
Лучший пример негативной или запретной массы в наше вре­
мя - это стачка. Труду рабочих свойственна регулярность и при­
вычность. Он состоит в действиях, разных по характеру, но начи­
нающихся и завершающихся одновременно. Они одновременно
приступают к работе и так же одновременно покидают рабочие
места. В этом отношении они равны. У большинства из них
ручной труд. Они схожи еще и в том, что за свою работу получа­
ют плату. Но зарплата различна и зависит от того, что и сколько
сделано каждым. Так что равенство простирается не очень дале­
ко. Самого по себе его недостаточно для образования массы.
Когда же дело доходит до стачки, все радикально уравниваются
одним только фактом отказа от работы. Такой отказ поглощает
человека целиком. Запрет создает обостренное и способное к
сопротивлению сознание.
Момент прекращения работы - это великий момент, воспетый
в рабочих песнях. В этот миг рождается чувство облегчения, с
которым связывается самый смысл стачки. Фиктивное равен­
ство, о котором рабочим твердили всегда, но которое на деле
ограничивалось лишь тем, что все они работают руками, вдруг
становится подлинным. Пока они работали, они делали разные
вещи, а именно те, что приказано было делать. Когда работа
остановлена, все делают одно и то же. Как будто бы все они
одновременно решили опустить руки и употребить все силы на то,
чтобы их не поднимать, как бы ни голодали они сами и их род­
ные. Прекращение работы делает рабочих равными. По сравне­
нию с силой воздействия этого момента конкретные требования
мало что значат. Объявленной целью стачки может быть, напри­
мер, повышение заработной платы; разумеется, в отношении этой
цели они едины. Но одной ее не хватило бы для образования
массы.
Опущенные руки оказывают заразительное воздействие на
все другие руки. В неделании начинает соучаствовать все об­
щество. Стачка, расширяющаяся «из чувства солидарности», не
дает заняться собственным делом и другим - тем, кто даже не

359
думал прекращать работу. Именно в этом смысл стачки все дол­
жно остановиться, если рабочие стоят. Чем более это удается, тем
вероятнее перспективы победы стачки.
Внутри самой стачки особенно важно, чтобы провозглашенный
запрет соблюдался каждым. Спонтанно из самой массы формиру­
ется организация. Она выполняет функции государства, которое
возникает в полном сознании своей кратковременности и прово­
дит в жизнь лишь очень малое количество законов, но уж их-то
проводят строжайшим образом. Доступ к месту стачки охраняет­
ся пикетами, рабочие места становятся запретной зоной. Благода­
ря наложенному на них запрету, они лишаются своего обыденно­
го характера и обретают особое достоинство. Ответственность
за них несут все вместе, и это превращает их в совместное досто-.
яние. Как таковое они оберегаются и наполняются высоким смыс­
лом. В их пустоте и покое чудится нечто священное. Каждый,
кто к ним приближается, подвергается проверке на убеждения и
образ мыслей. Кто идет с мирскими намерениями, то есть просто
с желанием работать, тот враг и предатель. Организация следит
за справедливым распределением денег и продуктов. Того, что
имеется, должно хватить на возможно более долгий срок. Важно,
чтобы каждый получал одинаково мало. Сильному не придет в
голову, что ему положено больше, даже жадные охотно демонст­
рируют умеренность. Поскольку денег и продуктов обычно мало,
а дележка подозрений не вызывает, ибо все делается публично,
этот способ распределения позволяет массе гордиться своим ра­
венством. В такой организации есть нечто необычайно серьезное
и достойное уважения. Если массе обычно свойственны дикость
и жажда разрушения, нельзя не отметить достоинство и чувство
ответственности такой вот структуры, возникающей из самой сер­
дцевины массы. Именно потому и важно пронаблюдать за массой
запрета, что в ней проявляются эти свойства, противоположные
свойствам «нормальной» массы. Пока она верна своей сути, она
против любого рода разрушений.
Правда, удержать ее в таком состоянии оказывается нелегко
Если дела идут плохо, нужда крепчает, если, в особенности, стачка
подвергается нападению или осаде, негативная масса выказывает
стремление превратиться в позитивную и активную. Бастующим
которые вдруг отняли у своих рук привычное им дело, становит­
ся трудно держать их в бездействии и дальше. Если они чувству­
ют, что единство стачки под угрозой, возникает тяга к разруш ь

360
цию, прежде всего в сфере их привычной работы. В этом, соб­
ственно, и состоит важнейшая задача организации: сохранить для
массы ее собственный характер как негативной массы, массы зап­
рета, воспрепятствовав отдельным позитивным акциям. Она так­
же должна определить, когда настанет момент снять запрет, кото­
рому масса обязана своим существованием. Если ее решение со­
ответствует чувствам массы, отменяя запрет, она прекращает соб­
ственное существование.

Массы обращения

«Милый, дорогой друг, волки всегда пожирали овец; неужели

на этот раз овцы сожрут волков?» Это фраза из письма, которое
мадам Жюльен написала своему сыну во время Французской
революции. В ней в самой краткой формулировке выражена сущ­
ность обращения. Немногие волки истребляли до сих пор мно­
жество овец. И вот настало время множеству овец обратиться
против немногих волков. Известно, что овцы не едят мяса. Одна­
ко фраза значима именно в своей кажущейся бессмысленности.
Революции - это подлинные времена обращения. Те, кто долго
был беззащитен, вдруг обретают зубы. Численностью они возме­
щают недостаток хищности.
Обращение предполагает общественное расслоение. Прежде,
чем возникнет потребность в обращении, должны уже некоторое
время существовать противоположные друг другу классы, один
из которых пользуется большими правами, чем другой. Вышесто­
ящие группы имеют право отдавать приказы нижестоящим, неза­
висимо от того, пришли ли они в страну как завоеватели, подчи­
нив себе коренных жителей, или расслоение стало результатом
процессов внутри общества.
Каждый приказ оставляет в том, кто вынужден его выпол­
нить, болезненное жало. О природе и неизгладимом воздействии
этих жал многое будет сказано дальше. Люди, которым много
приказывали и которые переполнены такими жалами, испытыва­
ют сильное желание освободиться от них. Освобождения можно
достигнуть двояким путем. Они могут полученные сверху прика­
зы передавать далее вниз: для этого нужны нижестоящие, кото­
рые были бы готовы их исполнить. Но они еще могут возвратить
назад - самим вышестоящим - все испытанные от них и затаен-

361
ные обиды и страдания. Отдельному человеку, который беззащи­
тен и слаб, редко когда подвернется такая счастливая возмож­
ность. Но если множество таких людей скапливается в массу,
может получиться то, что не удавалось единицам. Вместе они в
состоянии выступить против тех, кто раньше отдавал им прика­
зы. Революционную ситуацию можно рассматривать как ситуа­
цию такого обращения. Массу же, для которой разрядка состоит
главным образом в освобождении от жал приказов, можно на­
звать массой обращения.
Началом Французской революции считается штурм Бастилии.
На самом деле она началась раньше - заячьей резней. В мае 1789
г. в Версале собрались Генеральные штаты. Они обсуждали воп­
рос об отмене феодальных прав, к которым относилось и право
дворянской охоты. Десятого июня, за месяц до штурма Бастилии,
Камилл Демулен, участвовавший в обсуждении в качестве депу­
тата, писал своему отцу: «Бретонцы временно отменили некото­
рые из пунктов, содержащихся в списке их претензий. Они охо­
тятся на голубей и дичь. Полсотни молодых людей учинили здесь
неподалеку беспримерное побоище зайцев и кроликов. На Сен-
Жерменской равнине они убили прямо на глазах лесничих 4-5
тысяч штук дичи». Прежде, чем осмелиться напасть на волков,
овцы набрасываются на зайцев. Перед обращением, которое на­
правлено против высших, истребляют низших - безопасных и
безвредных животных.
Но главное событие - это штурм Бастилии. Весь город воору­
жился. Восстание направлено против королевского правосудия.
Которое воплощено в подвергшейся нападению и разгрому кре­
пости. Заключенные освобождены и могут примкнуть к массе.
Губернатор, который отвечал за оборону Бастилии, и его помощ­
ники казнены. Но и воров вешают на фонарях. Бастилия полно­
стью сравнялась с землей, разнесена по камушку. Правосудие в
обоих своих главных аспектах - осуждение на смерть и помило­
вание - перешло в руки народа. Таким образом совершилось, на
этом его этапе, обращение.
Массы такого рода образуются при самых разных обстоя­
тельствах. Это может быть бунт рабов цротив господ, солдат
против офицеров, черных против живущих в их среде белых.
Всегда первые долгое время выполняют приказания вторых.
Восставших всегда побуждают к действию сидящие в них жала, и
всегда нужно очень много времени, чтобы они оказались в со­
стоянии действовать.

362
 Многое из того, что можно наблюдать на поверхности ре­
волюционных событий, разыгрывается в форме преследующей
массы. Ловят отдельных людей и, поймав, подвергают кол­
лективному убийству в форме суда либо вообще без всякого
суда. Но это не значит, что в этом я- состоит революция. Она не
делается преследующими массами, стремительно достигающими
своей естественной цели. Обращение, раз начавшись, идет вглубь.
Каждый старается достичь такого состояния, чтобы избавиться
от сидящих в нем жал, а в каждом их множество. Масса обраще­
ния - это процесс, охватывающий все общество, и даже если сна­
чала он имеет мгновенный успех, к завершению он идет медленно
и трудно. Как стремительно проживает себя на поверхности пре­
следующая масса, так медленно, многими следующими друг за
другом толчками осуществляется обращение на глубине.
Но оно может происходить еще медленнее - если оно обещано
в потустороннем мире. «Й последние станут первыми». Между
одним и другим состояниями пролегает смерть. В том мире веру­
ющего ожидает новая жизнь. Кто здесь был бедным и не делал
зла, тот больше всех ее достоин. Там он займет другое, высокое
положение. Верующим обещано освобождение от жал. Однако
точнее об его обстоятельствах ничего не говорится: хотя и пред­
полагается, что по ту сторону все будут стоять вместе, нет указа­
ния на массу как субстрат обращения.
Центром такого рода ожиданий является идея воскрешения.
В Евангелиях сообщается, как Христос воскрешал мертвых в
этом мире. Проповедники знаменитых Revivals в англосаксонских
странах вовсю используют идею смерти и возрождения к новой
жизни. Собравшимся грешникам грозят такими ужасными адски­
ми карами, что те впадают в неописуемый ужас. Они видят перед
собой море огня и расплавленного олова, и руку Всевышнего,
толкающую их в эту страшную бездну. Воздействие угроз уси­
ливается, как сказано в одном из сообщений, страшными гримаса­
ми, искажающими лицо проповедника, и его громовым голосом.
Слушать проповедников стекались люди из местностей, отдален­
ных на 40, 50 или даже 100 миль. Семьи прибывали в крытых
повозках, запасшись пищей и постельным бельем на много дней
вперед. Около 1800 г. часть штата Кентукки по причине таких
собраний впала в лихорадочное состояние. Они проходили под
открытым небом, поскольку ни одно здание в тогдашних Соеди­
ненных Штатах не смогло бы вместить в себя такие огромные

363
массы. В августе 1801 г. на митинг в Кейн Ридже собралось 20
000 человек. Воспоминание об этом не изгладилось в Кентукки
даже через сотню лет.
Проповедники запугивали слушателей до тех пор, пока те не
падали в обморок, оставаясь лежать без движения. Угрозы, исхо­
дящие как бы из уст самого Господа, обращали грешников в
паническое бегство, заставляя искать спасения в своего рода ка­
жущейся смерти. Доведение слушателей до обморочного состоя­
ния - это сознательная и даже декларированная цель проповедни­
ков. Место проповеди выглядело полем битвы, усеянным рас­
простертыми телами. Сравнение принадлежит самим проповедни­
кам. Они считали, что для религиозного обращения, которого они
добиваются, необходимо провести людей через этот высший и
последний страх. Числом «упавших» определялся успех пропове­
ди. Свидетель, ведший точный учет, сообщает, что в ходе много­
дневного собрания рухнули на землю, потеряв сознание, 3000
человек, то есть почти шестая часть всех присутствовавших. Упав­
ших переносили в общественное помещение неподалеку. Многие
лежали там часами, будучи не в состоянии говорить или дви­
гаться. Некоторые на мгновение приходили в себя, издавая глу­
бокий стон, или пронзительный крик, или неразборчивое бормота­
ние, по чему только и можно было судить, что они живы. Некото­
рые били пятками по земле. Другие вскрикивали в смертельной
муке, извиваясь, как рыбы, вытащенные из воды. Кто-то часами
катался по земле. Иные, вскакивая внезапно со скамей с крика­
ми: «Погиб! Погиб!», убегали в лес.
Потерявшие сознание приходили в себя другими людьми. Они
поднимались с возгласом: «Спасен!» Они были теперь «ново­
рожденными» и могли начать новую чистую жизнь. Старое гре­
ховное бытие осталось позади. Обращение было подлинным и
искренним лишь в том случае, если ему предшествовало нечто
вроде смерти.
Были и проявления не столь экстремального характера, но
приводившие к тому же. Собрание ударялось в слезы. Кто-то
бился в конвульсиях. Некоторые, обыкновенно группами по че­
тыре-пять человек, начинали лаять как собаки. Через несколько
лет, когда .возбуждение стало принимать более мягкие формы,
были случаи впадения целых групп в «священный хохот».
Однако все это имело место в массе. Едва ли можно вспом­
нить более возбужденные и напряженные ее формы.

364
 Обращение, на которое рассчитывает проповедник, имеет иной
характер, чем обращение в революциях. Здесь речь идет об отно­
шении людей к божественным заповедям. До сих пор люди дей­
ствовали им вопреки. Теперь они боятся наказания. Этот страх,
еще более нагнетаемый проповедником, загоняет их в обморок.
Они притворяются мертвыми, как притворяются мертвыми спа­
сающиеся бегством животные, но страх при этом так велик, что
они сами этого не сознают. Придя в себя, они ощущают готов­
ность выполнять заповеди и приказания Господа. К этому их
понуждает доведенный до крайней степени страх перед мгновен­
ной карой. Это, так сказать, процесс приручения: они дали пропо­
ведникам приручить себя в качестве верных слуг Господних.
Все это полностью противоположно тому, что, как мы видели,
происходит в революциях. Там речь идет об освобождении от
жал, которые люди вобрали в себя за долгое время подчинения.
Здесь же - о подчинении божественным заповедям, то есть о
готовности добровольно принять в себя все жала, вонзаемые ими
в человека. Общим является лишь факт обращения и психологи­
ческая сцена, на которой оно разыгрывается: в обоих случаях
это масса.

Праздничные массы

Пятую форму массы я назвал бы праздничной массой.

На тесном пространстве в избытке товаров и продуктов, и
множество людей, там гуляющих, может наслаждаться изобилием!
Грудами громоздятся плоды ближних и дальних стран. Лежат
связанными сотни свиней. Высятся горы фруктов. В огромных
кувшинах пенятся любимые напитки. Здесь больше, чем в силах
съесть все присутствующие, и, чтобы все это съесть или унести с
собой, притекают новые толпы. Каждый берет себе, сколько мо­
жет, но изобилие неисчерпаемо. Избыток женщин для мужчин и
избыток мужчин для женщин. Никто и ничто не угрожает, не
настораживает, не побуждает к бегству - на время праздника
жизнь и наслаждение гарантированы. Запреты и барьеры пали,
разрешены и происходят самые неожиданные сближения. Но это
атмосфера расслабленности, а не разрядки. Отсутствует единая
для всех цель, к которой все должны стремиться. Цель - это
праздник, она уже достигнута. Плотность велика, равенство - в

365
желаниях и удовольствиях.. Каждый идет, куда хочет, а не все
вместе к одной цели. Груды плодов суть важнейшая часть плот­
ности, ее ядро; Сначала вместе собрались предметы, и лишь потом,
когда они уже были налицо, вокруг собрались люди. Пока пло­
дов накопится достаточно, могут пройти долгие годы, и все это
время люди будут терпеть, ограничивая себя ради краткого мига
изобилия. Но именно для таких мгновений они и живут, и созна­
тельно к ним стремятся. Люди, в обычной жизни чуждые друг
другу, торжественно и целыми группами приглашают друг друга
на угощение. Прибытие новых групп отмечается особо, оно резко
и скачкообразно повышает общее возбуждение.
Во всем сквозит ощущение, будто всеобщее удовлетворение
от этого праздника гарантирует другие, последующие. Ритуаль­
ные танцы и драматические представления напоминают о пре­
жних событиях такого же рода. Праздник этот - часть традиции.
Упоминание основателя праздника - будь это мифический отец
всех благ, которые тут в изобилии, предки, или, как в более холод­
ных современных обществах, просто богатый жертвователь, - ру­
чательство того, что традиция не угаснет, праздники будут повто­
ряться. Праздники призывают новые праздники, и благодаря плот­
ности вещей и людей приумножается жизнь.

Двойная масса:
мужчины и женщины,
живые и мертвые

Самая надежная и часто единственная для массы возмож­

ность сохранить себя - наличие второй массы, с которой она соот­
носится. Меряются ли они силами, играючи или всерьез угрожа­
ют друг другу - вид или яркий образ другой массы позволяет
первой не распасться. На одной стороне тесно стоят ноги, обра­
зуя лес, а глаза в это время пристально смотрят в глаза напро­
тив. Руки движутся в общем ритме, а уши в это время насторо­
женно ждут крика с другой стороны.
Физически человек среди своих, он движется вместе с ними в
привычном и естественном единстве. Но любопытство его, ожи­
дание или страх концентрируются на другой группе, отделенной
расстоянием. Если она в поле зрения, то притягивает взгляд, если
ее нельзя увидеть, то можно услышать. От действий или намере-

Збб
ний второй группы зависит все, что делает первая. Те, кто далеко,
воздействуют на тех, кто рядом. Важное для обеих сторон проти­
востояние изменяет степень концентрации внутри каждой из групп.
Поскольку те, напротив, не разошлись, и мы должны оставаться
вместе. Острота отношений между двумя группами воспринима­
ется как напряженность внутри своей собственной. Если это про­
исходит в рамках ритуализованной игры, демонстрировать напря­
женность считается постыдным: нельзя раскрывать себя перед
противником. Если же угроза реальна, и речь действительно идет
о жизни и смерти, напряженность превращается в броню реши­
тельного и единодушного отпора.
Во всяком случае, одна масса сохраняет жизнь другой, причем
предполагается, что они примерно равны по величине и интенсив­
ности. Чтобы остаться массой, нельзя иметь слишком превосходя­
щего по силам противника, по крайней мере, нельзя считать его
слишком превосходящим. Если возникнет ощущение, что против­
ник слишком силен, стремление спастись выльется в массовое
бегство, а если оно бесполезно, масса преобразуется в панику, где
каждый будет стараться спастись в одиночку. Но не этот случай
нас сейчас интересует. Для образования двухмассовой системы,
как это еще можно назвать, требуется ощущение приблизительно­
го равенства сил с обеих сторон.
Чтобы понять, как возникли эти системы, надо исходить из
наличия в человеческом обществе трех коренных проти­
воположностей. Они налицо всюду, где есть люди, и всюду осоз­
наны. П ервая и наиболее бросающаяся в глаза проти­
воположность мужчин и женщин; вторая - противоположность
живых и мертвых; третья, о которой почти только и думают
сегодня, когда речь заходит о двух противостоящих друг другу
массах, - противоположность друзей и врагов.
Если посмотреть на первое разделение, то есть разделение на
мужчин и женщин, трудно сразу понять, какая здесь связь с обра­
зованием двойных масс. Мужчины и женщины, как известно, жи­
вут вместе семьями. Они, конечно, могут иметь разные склоннос­
ти, но с трудом представляешь себе, как они стоят друг против
друга отдельными возбужденными толпами. Чтобы понять, в ка­
кие формы может вылиться их противоположность, надо ознако­
миться с материалами, где рассказывается о некоторых проявле­
ниях изначальной человеческой природы.
Ж ан де Лери, молодой французский гугенот, в 1557 г. стал

367
свидетелем большого празднества племени тупинамбу в Брази­
лии «Нам велели остаться в доме, где были женщины. Мы «со­
всем не знали, что предстоит, когда внезапно из дома, где были
мужчины, отдаленного от нас не более, чем на тридцать шагов,
послышался глухой звук, похожий на бормотание молящихся.
Женщины, числом около двухсот, услыхав это бормотание, вско­
чив на ноги, навострили уши и сбились в тесную кучу. Голоса
мужчин зазвучали громче. Мы четко слышали пение и повторя­
ющиеся время от времени взбадривающие восклицания: «Хе, хе,
хе, хе!» Мы были крайне удивлены, когда женщины отозвались,
издавая тот же самый крик: «Хе, хе, хе, хе!». В течение примерно
четверти часа они завывали и визжали так громко, что мы просто
не понимали, как нам на это реагировать.
Посреди этого воя они стали неистово подпрыгивать, груди
их тряслись, на губах выступала пена. Некоторые без сознания
валились на пол, будто страдающие падучей Казалось, в них все­
лился дьявол и от этого они сошли с ума. Совсем рядом мы
слышали хныканье и плач детей, находящихся в отдельном поме­
щении. Хотя к тому времени я уже более полугода встречался с
дикарями и хорошо сжился с ними, меня - не буду скрывать! -
охватил страх. Чем это может кончиться, спросил я себя, и мне
захотелось скорее вернуться обратно в форт».
Ведьмовской шабаш, наконец, прекратился, женщины и дети
смолкли, и Ж ан де Лери услышал из мужского дома такой чуд­
ный хор, что не мог сдержать желания его увидеть. Женщины
старались его остановить, говоря, что это запрещено. Но с ним
ничего не случилось, вместе с двумя другими французами он
дошел до мужского дома и присутствовал при празднике.
Из рассказа следует, что мужчины и женщины здесь строго
разделены и разведены по разным домам, которые, однако, нахо­
дятся поблизости друг от друга. Они не могут друг друга видеть,
но тем внимательнее прислушиваются к звукам, которые доно­
сятся с другой стороны. Они издают один и тот же крик, тем
самым повышая и степень возбуждения противостоящей группы.
Настоящие события разыгрываются у мужчин. Однако и жен­
щины участвуют в разжигании массового чувства. Стоит отме­
тить, что при первом звуке, донесшемся из мужского дома, жен­
щины сбиваются в тесную кучу и на дикие крики со стороны
мужчин отвечают не менее дикими криками. Им страшно, потому
что они заперты, не могут выйти наружу и не знают, что происхо-

368
дит у мужчин. Это придает их возбуждению особенную окраску.
Они прыгают вверх, как бы стараясь выпрыгнуть наружу. Черты
истерии, отмеченные наблюдателем, характерны для массового
бегства, которое сталкивается с препятствием. Естественным для
женщин было бы бежать к мужчинам, но, поскольку на это нало­
жен строгий запрет, им остается, так сказать, бежать не месте.
Любопытны ощущения самого Ж ана де Лери. Он чувствовал
возбуждение женщин, но не мог присоединиться к их массе. Он
был, во-первых, чужим, во-вторых, - мужчиной. Находясь посреди
них и все же к ним не принадлежа, он боялся стать жертвой этой
массы.
О том, что участие женщин по-своему не пассивно и вовсе не
безразлично для мужчин, говорит другое место в сообщении.
Колдуны племени, или «караибы», как их называет Ж ан де Лери,
строжайше запретили женщинам покидать дом. Они, однако, веле­
ли им внимательно слушать мужское пение.
Воздействие массы женщин на мужчин, которые им каким-
либо образом близки, важно даже в том случае, если они очень и
очень удалены друг от друга. Женщины иногда вносят свой вклад
в успех военных походов. Это можно показать на трех примерах,
относящихся к народам Азии, Америки и Африки, то есть к наро­
дам, которые никогда не соприкасались и не могли влиять друг
на друга.
У кафиров Гиндукуша, когда мужчины в походе, женщины
исполняют военный танец. Они вливают в воинов силу и отвагу,
внушают им бдительность, чтобы их не ошеломила хитрость врага.
У южноамериканских живарос, когда мужья уходят в поход,
женщины каждую ночь собираются в одном из домов для испол­
нения особого танца. Они опоясываются погремушками из рако­
вин улиток и исполняют заговорные песнопения. Военный танец
женщин имеет особую силу: он охраняет их отцов, мужей и сыно­
вей от копий и пуль врагов, врага он лишает бдительности, и тот
замечает опасность, когда уже поздно, он также не дает врагу
мстить за поражение.
На Мадагаскаре древний женский танец, который можно ис­
полнять только во время битвы, называется «мирари». Когда
выясняется день битвы, специальные курьеры извещают женщин.
Женщины распускают волосы и начинают танец, устанавливая
таким образом связь со своими мужчинами. В 1941 г., когда
немцы шли на Париж, женщины в Тананариве танцевали мирари,

369
чтобы защитить французских солдат. Расстояние было огром­
ным, но, кажется, это подействовало.
По всей Земле имеются праздники, где мужчины и женщины
танцуют отдельными группами, но в виду друг друга, а чаще
всего - друг перед другом. Излишне здесь их перечислять, это
общеизвестно. Я нарочно ограничился несколькими крайними
случаями, когда раздельность, отдаленность и сила возбуждения
особенно велики. Так что можно уверенно говорить о двойной
массе, корни которой таятся очень глубоко. Обе массы в этом
случае хорошо чувствуют друг друга. Возбуждение одной спо­
собствует сохранению жизни и успеху другой. Мужчины и жен­
щины принадлежат одному народу и суждены друг другу.
В легендах об амазонках, которые вовсе не ограничены гре­
ческой древностью, а имеют хождение, к примеру, среди коренных
жителей Южной Америки, женщины навсегда отделены от муж­
чин и сражаются против них, как один народ против другого.
Но прежде, чем приступить к рассмотрению войны, в которой
сильнее всего выражается роковая сущность двойной массы, по­
лезно вглядеться в древнейшее разделение человечества на жи­
вых и мертвых.
Во всем, что происходит вокруг умирающего и мертвого, важ­
ную роль играет представление о том, что по ту сторону действу­
ет мощное полчище духов, к которому в конце концов примкнет
умерший. Живущие неохотно отдают им своего человека. Это
их ослабляет, а если к тому же речь идет о мужчине во цвете лет,
потеря воспринимается особенно болезненно. Пока могут, они
обороняются, зная при этом, что особой пользы сопротивление не
принесет. Масса по ту сторону многочисленнее и сильнее и пере­
тянет его к себе во что бы то ни стало. Все делается в сознании
преобладающей силы потустороннего воинства. Надо вести себя
так, чтобы его не рассердить. Оно может воздействовать на жи­
вущих и вредить им, где только можно. У многих народов масса
мертвых - это резервуар, из которого берутся души для ново­
рожденных, так что от мертвых зависит, будут ли у женщин дети.
Иногда духи приплывают облаками и приносят дожди. Они мо­
гут отнять у человека растения и животных, которые составляют
его пропитание. Они могут добыть среди живущих новые жерт­
вы. А собственного мертвого, сданного лишь после упорного
сопротивления, можно счесть хорошо устроенным членом могу­
чего потустороннего воинства.

370
 Умирание, следовательно, - битва между противниками, чьи силы
неравны. Возможно, громкие вопли, раны, наносимые самим себе
в тоске и отчаянии, считаются признаками этой схватки. Мерт­
вый не должен думать, что его отдали легко, - нет, за него дра­
лись.
Но это - особенная битва. Для живых она всегда проиграна -
неважно, насколько храбро они бьются. Воин изначально в поло­
жении бегущего, он, собственно, сопротивляется лишь для виду,
надеясь как-нибудь оторваться от противника в арьергардном
бою. Чаще всего битва инсценируется, чтобы подольститься к
умирающему, который вскорости станет в ряды врагов. Надо,
чтобы мертвый по ту сторону хорошо или, по крайней мере, не
слишком плохо думал об оставшихся здесь. А то он прибудет
туда разгневанным и подговорит вечного врага на новую граби­
тельскую вылазку.
Крайне важен в этой борьбе между мертвыми и живыми ее
перемежающийся характер. Никто не знает, когда последует но­
вый удар. Возможно, его долго не будет, но надеяться на это
нельзя. Удар приходит внезапно и из тьмы. Без объявления
войны. Все может ограничиться одной-единственной смертью, а
может длиться долго - как поветрие или эпидемия. Живые - в
вечном отступлении, которому нет конца.
Об отношении живущих к мертвым еще будет речь. Здесь мы
увидели тех и других как двойную массу, части которой постоян­
но взаимодействуют друг с другом. Третья форма двойной массы
- это военная масса. Для нас сегодня она важнее всех остальных.
После испытаний нынешнего столетия люди многим бы пожерт­
вовали, чтобы познать ее и суметь с ней покончить.

Двойная масса: война

На войне убивают. «Шеренги врагов поредели». Убивают

большими массами. Нужно убить как можно больше врагов; опас­
ная масса живых противников должна превратиться в груду тру­
пов. Победитель - тот, кто убил больше врагов. Война идет про­
тив возрастающей массы соседей. Ее прирост страшен сам по
себе. Угроза, содержащаяся в самом ее приросте, возбуждает соб­
ственную агрессивную массу, рвущуюся на войну. Во время вой­
ны стремятся получить перевес, то есть собрать более многочис-
371
ленную группу в нужном месте и использовать слабость против­
ника прежде, чем он успеет повысить численность собственных
войск. Частности ведения войны суть отражения того, что проис­
ходит на войне в целом: каждая сторона хочет стать большей
массой живых. Враг же пусть будет большей грудой мертвых. В
этом состязании растущих масс заключается важнейшая, можно
сказать - глубочайшая, причина войн. Можно не убивать, а обра­
щать в рабство - особенно это касается женщин и детей, которые
потом послужат умножению собственного рода. Но война - не
настоящая война, если цель ее не состоит в первую очередь в
нагромождении штабелей вражеских трупов.
Все столь привычные слова, обозначающие события войны в
старых и новых языках, точно выражают это отношение. Гово­
рят «бой» и «побоище». Говорят «сражение». Реки делаются
красными от крови. Враги истребляются до единого человека.
Сами сражаются «до последнего бойца». Пленных «не берут».
Важно отметить, что даже груда мертвых воспринимается как
единство и во многих языках описывается особым словом. Не­
мецкое слово W alstatt, означающее «поле битвы», содержит древ­
ний корень wal, что значит «оставшиеся на поле битвы». Древнее
норманское vair - это «трупы на поле сражения», valhall - не что
иное, как «жилище павших воинов». Благодаря чередованию глас­
ных из староверхненемецкого wal возникло слово woul, обозна­
чающее «поражение». В англосаксонском же соответствующее
слово wol значит «чума, поветрие». В основе всех этих слов, идет
ли речь об оставшихся на поле битвы, о поражении или о чуме,
лежит представление о груде трупов.
Оно отнюдь не является чисто германским. Его можно обна­
ружить повсюду. В стихе пророка Иеремии вся земля оказыва­
ется полем гниющих трупов: «И будут пораженные Господом в
тот день от конца земли до конца земли, не будут оплаканы и не
будут прибраны и похоронены, навозом будут на лице земли».
Пророка Мухаммеда так впечатлил вид груды вражеских трупов,
что он обратился к ней со своего рода триумфальной пропове­
дью. После битвы при Бедре, первой крупной победы над своими
врагами из Мекки, «он приказал сбросить трупы убитых врагов в
цистерну для сбора дождевой воды. Лишь одного из них завали­
ли землей и камнями, ибо он так распух, что не могли стащить с
него панцирь; он был единственным, ведено было его так и оста­
вить. Когда остальные оказались в цистерне, Мухаммед стал пе-

372
ред ней и воскликнул: «Эй вы, люди в цистерне! Сбылось ли
пророчество вашего Господина? Пророчество моего Господина
было истинным». Его соратники сказали: «О посланник Бога!
Это же только трупы!» Мухаммед возразил: «Они ведь знают,
что пророчество Господина сбылось».
Так он собрал тех, кто раньше не желал его слушать, в
цистерне они в сохранности и все вместе. Я не знаю другого
столь впечатляющего примера приписывания груде мертвых вра­
гов черт массовой жизни. Сами они уже не представляют собой
угрозы, но им можно грозить. Любая гнусность по отношению к
ним останется безнаказанной. Ощущают они ее или нет, лучше
предположить, что ощущают, чтобы еще острее почувствовать соб­
ственный триумф. Их скопление в цистерне таково, что ни один
не шелохнется. Если бы кто-то из них очнулся, - вокруг никого,
кроме мертвецов, и нечем дышать среди бывших товарищей; если
бы он вернулся в мир, то в мир мертвых, состоящий из тех, кто
при жизни был ему близок.
Среди народов древности египтяне слыли не особенно воин­
ственными: энергия Древнего царства направлялась скорее на
строительство пирамид, чем на завоевания. Но и им в те времена
приходилось затевать боевые походы. Один из них изобразил
Уне, верховный судья, которого царь Пепи назначил командовать
походом против бедуинов. Уне рассказывает об этом походе в
надписи, вырезанной на его могиле:
«Войску сопутствовала удача, оно рассекло страну бедуинов.
Войску сопутствовала удача, оно разрушило страну бедуинов.
Войску сопутствовала удача, оно опрокинуло их башни.
Войску сопутствовала удача, оно срубило их фиги и виног­
радные лозы.
Войску сопутствовала удача, оно спалило огнем их деревни.
Войску сопутствовала удача, оно сразило их воинов много
десятков тысяч.
Войску сопутствовала удача, оно привело с собой множество
пленных.
Мощная картина разрушения достигает кульминации в строке,
где говорится о десятках тысяч убитых врагов.
В эпоху Нового царства Египет проводил - хотя и не очень
долгое время - планомерно агрессивную политику. Рамзее II вел
затяжные войны с хеттами. В одной из сложенных в его честь
хвалебных песен говорится: «Он прошел страну хеттов и пре-

373
вратил ее в гору трупов, как мрачная Шехмет во время чумы».
Согласно мифу, львиноголовая богиня Шехмет учинила крова­
вую резню среди непокорных людей. Она осталась богиней вой­
ны и сражений. Автор хвалебной песни связывает представление
о горе трупов хеттов с жертвами эпидемии, что для нас уже не ново.
В своем знаменитом рассказе о битве при Кадеше, где он
разбил хеттов, Рамзее II повествует о том, как он был отрезан от
своих войск и, благодаря нечеловеческой силе и мужеству, в оди­
ночку выиграл битву. Его воины видели, как «все народы, в гущу
которых я врезался, лежали в крови, как на бойне, вместе с луч­
шими воинами хеттов, с детьми и братьями их князей. Я покрыл
поле Кадеша белым, и негде было ступить от их множества».
Имеется в виду множество трупов и их белые одеяния, изменив­
шие цвет поля, - ужасное и наглядное описание результатов битвы.
Но эти результаты могут видеть только сами воины. Битвы
разыгрываются где-то далеко, а ведь дома народ тоже хочет
насладиться видом вражеских трупов. Владыки изобретательны
и находят способ доставить ему удовольствие. Сообщается, что
царь Меренпта, сын Рамзеса И, победил ливийцев в большой бит­
ве. В руки египтян попал лагерь ливийцев со всеми сокровищами
и родственниками их вождей; лагерь разграбили и сожгли. 9376
пленников пополнили добычу. Но этого оказалось мало: чтобы
продемонстрировать дома количество мертвых ливийцев, убитым
отрезали половые органы; если они были обрезанными, доволь­
ствовались руками; добычу грузили на ослов. Позже Рамзесу III
снова пришлось сражаться с ливийцами. Количество трофеев на
этот раз составило 12535 штук. Ясно, что эти жуткие вьюки
представляют собой не что иное, как горы мертвых врагов, приве­
денные в транспортабельный вид и наглядно представляющие
победу всему народу. Каждый убитый дал в эту гору как бы налог со
своего тела; важно, что в качестве трофеев все они равны.
Другие народы охотились больше за головами. У ассирийцев
была установлена плата за голову врага, каждый солдат поэтому
старался доставить как можно больше голов. На рельефе времен
царя Ассурбанипала изображено, как писцы в большой палатке
записывают число отрезанных голов. Каждый солдат предъяв­
ляет принесенные им головы, бросает их в общую кучу, называет
свое имя и подразделение и проходит дальше. Ассирийские цари
были одержимы страстью к пирамидам голов. Если они шли с
армией, то сами председательствовали при учете трофеев и лично

374
награждали солдат. Если же оставались дома, то приказывали
переправлять эти пирамиды целиком к себе; когда это было не­
возможно, довольствовались головами вражеских вождей.
Так что непосредственная и вполне конкретная цель войн
ясна. Излишне было бы иллюстрировать ее дальнейшими приме­
рами. История ими просто кишит. Создается впечатление, что
только об этом она й хочет толковать, и только ценой повторных
напряженных усилий удается повернуть ее к другим воспомина­
ниям человечества.
Если охватить взглядом сразу обе воюющие стороны, то вой­
на предстает в образе двух двояко скрещенных масс. Войско,
которое старается быть как можно больше, стремится нагромоздить
возможно большую гору вражеских трупов. То же самое спра­
ведливо для противоположной стороны. Скрещение происходит
от того, что каждый участник войны принадлежит двум массам
одновременно: для своих он относится к числу живых воинов,
для противника - к числу потенциально и желательно мертвых.
Для того, чтобы поддерживать воинственное настроение, нуж­
но постоянно подчеркивать сначала, как силен ты сам, - это значит,
как много воинов в твоей армии, - и затем, как велико число
мертвых врагов. С незапамятных времен все военные сообще­
ния содержат эту двойную статистику: вот сколько наших выш­
ло в поход, вот сколько врагов мертвы. Обычно проявляется
склонность к преувеличениям, особенно в том, что касается чис­
ленности убитых врагов.
Когда идет война, никто не скажет, что число живых врагов
для нас слишком велико. Тот, кто это знает, молчит и старается
овладеть ситуацией путем удачного распределения собственных
войск. Как уже отмечалось, все делается для того, чтобы благода­
ря легкости и подвижности боевых отрядов создать превосход­
ство в нужном месте в нужное время. Лишь после войны будет
сказано, сколько мы потеряли сами.
То, что войны могут длиться так долго, что они продолжаются,
даже если давно проиграны, объясняется глубочайшей потребно­
стью массы сохранять себя в возбужденном состоянии, не распа­
даться, оставаться массой. Это чувство иногда так сильно, что
люди сознательно предпочитают вместе пойти на смерть, лишь бы
не признавать поражения, переживая тем самым распад собствен­
ной массы.
Как, однако, происходит формирование воинственной массы?

375
Как в одно мгновение складывается эта зловещая целостность?
Что заставляет людей вдруг ставить на кон так много и все
сразу? Этот процесс все еще столь загадочен, что подходить к
нему надо осторожно.
Это поистине удивительное предприятие. Кто-то заключает,
что ему грозит физическое уничтожение, и объявляет об этой
угрозе всему миру. Так человек провозглашает: «Меня хотят
убить», - а сам тихонько при этом думает: «.. .потому что я хочу
убить этого или того». По правде, акцент должен быть поставлен
иначе: «Я хочу убить этого или того, а потому меня самого хотят
убить». Однако для того, чтобы начать войну, для ее прорыва, для
возбуждения среди своих воинственного настроения предъявля­
ется исключительно первая редакция. Является сторона агрессо­
ром или нет, она всегда старается создать иллюзию угрозы по
отношению к себе самой.
Угроза заключается в том, что некто признал за собой право
убить другого. На угрожаемой стороне она касается любого че­
ловека: она уравнивает всех, ибо обращена против всех и каждо­
го. Начиная с определенного мгновения, которое для всех одно и
то же, то есть с момента объявления войны, одно и то же может
случиться с каждым. Физическое уничтожение, защитой от кото­
рого было общество, в котором живешь, теперь подступило вплот­
ную и именно в силу твоей принадлежности к этому самому
обществу. Над каждым, кто причисляет себя к определенному
народу, нависла одинаковая страшная угроза. Тысячи людей, каж­
дому из которых по отдельности в один и тот же миг сказано:
«Ты должен умереть», - действуют совместно, чтобы отвратить
смертельную угрозу. Они спешат скорее привлечь к себе всех,
кто чувствует ту же угрозу, и соединяют свои силы для отпора врагу.
Соединение всех, кого это касается, - как физическое, так и
душевное, то есть в чувствах и настроениях, - происходит необы­
чайно быстро. Прорыв войны - это, прежде всего прорыв двух
масс. Когда они конституировались, высшей целью каждой из
них становится сохранение самой себя как переживающего и дей­
ствующего единства. Утратить его - все равно, что отказаться от
самой жизни. Воинственная масса ведет себя так, будто все, что
вне нее, - смерть, и отдельный человек, даже если ему довелось
пережить много войн, на новой войне легко поддается этой иллюзии.
Смерть, которая в действительности всегда угрожает каждому,
должна быть объявлена как коллективный приговор, - только
тогда возможно активное выступление против нее. Есть, так

376
сказать, времена объявленной смерти, когда она вдруг оборачивается
к определенной, произвольно выбранной группе как к целому.
«Смерть грозит всем французам» или «...всем немцам». Вооду­
шевление, с каким люди выступают на войну, объясняется мало­
душием человека перед лицом смерти. Поодиночке они не смеют
взглянуть ей в глаза. Она легче вдвоем, когда двое врагов, так
сказать, приводят в исполнение приговор друг над другом, и она
вовсе не та же самая смерть, когда на нее идут тысячи. Самое
худшее, что может случиться с человеком на войне, - это гибель
вместе с другими. Но это избавляет от смерти поодиночке, кото­
рой люди боятся больше всего на свете. Да они и не верят, что
это худшее произойдет. Они считают, что можно отвести, пере­
вести на других висящий над ними коллективный приговор. Их
смертеотвод - это враг, и единственное, что от них требуется, это
опередить врага. Надо только быть достаточно стремительным и
убивать не колеблясь. Враг является будто по заказу: он вынес
приговор, он первым сказал «Умри!». На него и падет то, что он
уготовил другим. Первым всегда начинает враг. Может быть, он
и не начал первым, но ведь собирался начать, а если и не собирал­
ся, то ведь думал же он об этом, а если не думал, то мог бы ведь
вскоре подумать. Желание смерти другому действительно по­
всюду, и, чтобы его отыскать, не надо особенно долго копаться в
человеческой душе.
Особое, безошибочно узнаваемое высокое напряжение, свой­
ственное военным процессам, определяется двумя факторами:
стремлением опередить смерть и действиями в массе. Без после­
днего первое было бы обречено на неудачу. Пока длится война,
масса должна существовать, а если люди уже не составляют мас­
су, война, собственно, закончилась. Перспектива определенного
долгожительства, которую война открывает перед массой, в зна­
чительной мере объясняет, почему войны так любимы в человече­
стве. Можно показать, что их интенсивность и длительность в
современном мире связаны с гораздо большими, чем раньше, двой­
ными массами, исполненными воинственного духа.

М ассовые кристаллы

Массовыми кристаллами я называю маленькие жесткие груп­

пы людей, которые имеют четкую границу, обладают высокой
устойчивостью и служат для возбуждения масс. Важно, что та-

377
кие группы обозримы, каждую из них легко охватить взглядом.
Единство в них важнее, чем величина. Они должны быть при­
вычны, должно быть хорошо известно, зачем они существуют.
Сомнение в их функции отняло бы у них самый смысл существо­
вания; самое лучшее для них - оставаться неизменными. Им нельзя
выступать в другой функции. Наличие униформы или определен­
ного места для проведения мероприятий как нельзя лучше соот­
ветствует их природе.
Массовый кристалл постоянен. Он никогда не меняется в
размере. Составляющие его индивидуумы привыкли действовать
и мыслить соответствующим образом. У них может быть разде­
ление функций как в оркестре, но важно, что появляются они
только вместе. Кто на них смотрит, сразу чувствует, что они не
могут разойтись поодиночке. Их жизнь вне кристалла вообще не
принимается в расчет. Даже если речь идет о профессии, как в
случае оркестрантов, их приватное существование никого не ин­
тересует - они ведь оркестр. В других случаях они носят уни­
форму и появляются только вместе. Сняв униформу, они стано­
вятся другими людьми. Солдаты и монахи представляют собой
важнейшие формы массовых кристаллов. Униформа здесь разъяс­
няет, что члены группы-кристалла поселяются совместно, даже
когда они являются поодиночке, все равно осознается жесткое
единство, к которому они принадлежат, - монастырь или воинская
часть.
Ясность, изолированность и постоянство кристалла резко кон­
трастируют со спонтанными и неустойчивыми процессами в са­
мих массах. Быстрый неконтролируемый рост и постоянная уг­
роза распада - эти два процесса, наполняющие массу характерным
беспокойством, - чужды кристаллу. Даже в состоянии максималь­
ного возбуждения он выделяется на фоне массы. К какой бы
массе он ни испытывал тяготения, насколько бы по видимости ни
сливался с ней, он никогда не потеряет ощущения самотожде-
ственности и после ее распада мгновенно восстановится вновь.
Закрытая мДсса отличается от кристалла не только большим
объемом, она отличается более спонтанным характером и не мо­
жет позволить себе серьезное разделение функций. Собственно,
общее у нее с кристаллом - ограниченность и регулярность по­
вторения. Но в кристалле все - граница: каждый, кто к нему
принадлежит, становится границей. Закрытая масса, напротив, кла­
дет себе границу вне себя самой, например, в форме и размере
здания, в котором она собирается. Внутри же этих границ, где
встречаются друг с другом все, кто к ней принадлежат, она оста-
378
ется текучей, так что всегда возможны сюрпризы, внезапная и
неожиданная смена поведения и настроения. Всегда, даже в этом
закрепленном границей состоянии, она может разогреться до та­
кой степени плотности и интенсивности, что станет возможным
извержение. Массовый кристалл, наоборот, весь статичен. Род
деятельности ему предписан. Каждое его выражение или движение
четко им самим осознается.
Поразительно и историческое постоянство массовых крис­
таллов. Хотя все время вырабатываются новые формы, про­
должают существовать и старые со всей их спецификой. На ка­
кое-то время они могут отступить на задний план, утратив остро­
ту и необходимость существования. Массы, с которыми они были
связаны, возможно, отмерли или были насильственно подавлены.
И кристаллы сами по себе продолжают существовать как без­
вредные группы, не оказывающие никакого влияния вовне. Ма­
ленькие группы религиозных сообществ остаются в странах, ко­
торые в целом поменяли свою веру. Наверняка придет момент,
когда они окажутся востребованными; могут также появиться
новые массы, для возбуждения и освобождения потенциала кото­
рых они понадобятся. Окостеневшие «пенсионные» группы тако­
го рода могут быть извлечены из спячки и реактивированы. Их
можно оживить и с незначительными структурными изменения­
ми вновь использовать в качестве массовых кристаллов. Едва ли
возможно какое-нибудь крупное политическое преобразование,
при котором не обнаружились бы такие отставные группы. Буду­
чи гальванизированы, они действуют иногда столь ярко и актив­
но, что кажутся новым и опасным феноменом.
Позже будет видно в деталях, как функционируют массовые
кристаллы. Свойственный им способ возбуждения масс можно
объяснить только на конкретных примерах. Кристаллы имеют
разную внутреннюю организацию и пробуждают поэтому разно­
го рода массы. С целым рядом их мы познакомимся дальше по
ходу исследования.

М ассовые символы

Коллективные единства, состоящие не из людей и, тем не ме­

нее, воспринимаемые как массы, я называю массовыми символа­
ми. Это такие единства, как зерно и лес, дождь, песок, ветер, море
и огонь. Каждый из этих феноменов заключает в себе крайне

379
важные свойства массы. Хотя он состоит не из людей, но похож
на массу и символически замещает ее в мифах и снах, речах и
песнях.
Эти символы нужно ясно и безошибочно отличать от крис­
таллов. Массовые кристаллы представляют собой группы людей,
выделяющиеся своей организованностью и единством. Они заду­
маны были как единство и воспринимаются как единство, но скла­
дываются всегда из реально действующих людей - солдат, мона­
хов, оркестрантов. Массовые символы, напротив, не являются
людьми и лишь воспринимаются как масса.
Способ их углубленного рассмотрения здесь на первый взгляд
может показаться не соответствующим самому предмету. Но по­
том мы увидим, что к самой массе можно подходить таким новым
и многообещающим образом. Это как бы естественный свет, ко­
торым она освещается благодаря созерцанию ее символов; было
бы неумно заслониться от этого света.

Огонь
Прежде всего об огне можно сказать, что он повсюду равен
себе: большой или маленький, неважно, где возникший, давно го­
рящий или только вспыхнувший в нашем представлении он
всегда в определенном смысле один и тот же независимо от
обстоятельств появления. В том, как мы представляем себе огонь,
подразумевается пожар - могучий, безжалостный, неумолимый.
Огонь вбирает в себя все вокруг, он ухватист и ненасытен.
Неистовость, с какой он пожирает целые города, леса и степи, -
самое впечатляющее его свойство. До пожара дерево стояло
возле дерева, дом возле дома, каждый отдельно, сам по себе. Но
все разделенное пожар соединяет мгновенно. Изолированные до
того предметы исчезают в одном и том же пламени. Огонь урав­
нивает их до полного исчезновения. Дома, живые существа - он
все вбирает в себя. Не перестаешь удивляться всеобщей беспо­
мощности перед прикосновением огня. Чем больше жизни, тем
меньше способность сопротивляться огню; только то, в чем жиз­
ни меньше всего, - минералы - могут ему противостоять. Стреми­
тельный порыв не знает границ. Он хочет втянуть в себя все, и
всего ему мало.
Огонь может возникать всюду и возникать внезапно. Никого
не удивляет, когда то там, то здесь вспыхивают пожары; к этому
привыкли. Но всегда поражает внезапность его возникновения, и
380
каждый раз производится расследование его причин. Поскольку
выяснить их удается не часто, - возникает некий благочестивый
страх, связанный с образом огня, который таинственно вездесущ
и может возникнуть в любой миг и где угодно.
Огонь многообразен. Люди знают не только то, что он есть в
разных бесчисленных местах, но даже в каждом отдельном слу­
чае огонь может быть разным - говорят о порывах и языках. В
Ведах огонь именуется «единый Агни, многообразно воспламеня­
ющийся».
Огонь разрушим: его можно победить и приручить, он может
погаснуть. У него есть стихийный враг - вода, противостоящая
ему в образе рек и ливней. Этот враг вездесущ и в своих много­
образных проявлениях не слабее, чем огонь. Враждебность воды
и огня вошла в пословицу: «как вода с огнем» - значит в крайней
непримиримой вражде. В древних представлениях о конце мира
побеждает всегда либо вода, либо огонь. При потопе все живое
тонет в воде. В мировом пожаре мир гибнет от огня. Иногда
вода и огонь появляются вместе, взаимно умеряя аппетиты друг
друга, в одной и той же мифологии. За время своего существова­
ния человек обрел власть над огнем. Ему не только удается,
когда нужно, применять против него воду - он умеет сохранять
огонь в расчлененном состоянии. Он заключил его в печи. Он
кормит его, как кормят животных, может морить голодом, может
погасить. Отсюда следует последнее важное свойство огня: с
ним обращаются так, будто он живой. У него беспокойная жизнь,
которая может угаснуть. Угаснув здесь совсем, на новом месте
он живет дальше.
Если соединить вместе все эти отдельные черты огня, воз­
никает неожиданная картина: он везде равен себе, стремительно
распространяется, способен внезапно возникнуть повсюду, зара­
зителен и ненасытен, многообразен, может быть разрушен, у него
есть враг, он умирает, он ведет себя будто живой, и именно так с
ним и обращаются. Но все эти свойства суть свойства массы,
трудно вообще дать более исчерпывающее перечисление ее атри­
бутов. Можно пройти их все по порядку. Масса повсюду равна
себе: в разные эпохи, в разных культурах, у людей разного проис­
хождения, с разным образованием, говорящих на разных языках
она остается, в сущности, той же самой. Где бы она ни появилась,
она бурно вбирает в себя все вокруг. Ее заразительному воздей­
ствию мало кто способен противостоять, она стремительно растет.

381
изнутри ей неположено границ. Она может возникнуть всюду,
где собираются люди, спонтанно и внезапно. Она многообразна и
вместе с тем едина, ее составляет множество людей, и никогда не
известно, сколько их на самом деле. Она поддается разрушению.
Ее можно ограничить и приручить. Она ищет себе врага. Она
исчезает так же внезапно, как возникает, и иногда столь же необъяс­
нимо; само собой, у нее есть собственная беспокойная и бурная
жизнь. Эти черты сходства огня и массы ведут к тому, что они
часто сливаются. Они переходят друг в друга и друг за друга
выступают. Из символов массы, сопровождающих человечество
в его истории, огонь - один из самых важных и самых переменчи­
вых. Нужно поближе присмотреться к некоторым связям огня и
массы.
Среди опасных свойств массы, которые всеми подчеркивают­
ся, раньше всего бросается в глаза ее страсть к поджогам. Корни
этой страсти заключаются в лесном пожаре. Люди часто поджи­
гали лес, который сам по себе является древнейшим массовым
символом, чтобы создать места для полей и деревень. Можно с
большим основанием предположить, что, :именно пуская лесные
пожары, люди учились обращаться с огнем. Между огнем и ле­
сом существует изначальная, многое освещающая связь. На месте
сожженного леса потом вырастает урожай, и, если нужно увели­
чить сбор зерна, приходится снова очищать землю от леса.
Из горящего леса спасаются бегством животные. Массовый
ужас - это естественная, можно даже сказать, извечная реакция
животных на большой огонь, да и человеку была свойственна эта
реакция. Однако он овладел огнем, заполучил его в свои руки, и
теперь уже огню следовало его бояться. Эта новая власть овла­
дела старым страхом, в результате возник их удивительнейший
союз.
Раньше масса бежала от огня, теперь огонь обрел для нее
огромную притягательную силу. Известно магическое воздей­
ствие пожара на людские толпы. Людям мало очагов, каминов и
печей, которые семьи и другие группы совместного проживания
держат лично для себя, им нужен огонь, видимый издалека, кото­
рый можно окружить, вокруг которого можно быть всем вместе.
Как бы массовый страх, вывернутый наизнанку, торопит их на
место пожара, и, если он достаточно велик, они ощутят вокруг
него нечто вроде согревающего света, объединявшего их когда-
то. В мирные времена такое переживание достаточно редко. Масса,

382
как только она образуется, испытывает сильнейшие позывы к
разжиганию огня и использованию его притягательной силы для
ее собственного возрастания.
Воплощенный пережиток этих древних связей человек вносит
с собой каждый день и всюду спички. Они предоставляют
собой упорядоченный лес из отдельных стволов, каждый с легко
сгорающей верхушкой. Можно зажечь их несколько штук одно­
временно или все сразу и так искусственно создать лесной по­
жар. Человек испытывает такое побуждение, но обычно этого не
делает, потому что мелкость масштаба лишает процесс свойствен­
ного ему блеска.
Но притягательность огня идет гораздо глубже. Люди не толь­
ко спешат к нему и стоят вокруг, есть древние обычаи, при кото­
рых они прямо уподобляют себя огню. Прекрасный пример здесь
- знаменитый танец огня индейцев навахо.
«Индейцы навахо из Нью-Мексико разжигают огромный кос­
тер и танцуют вокруг него ночь напролет. От заката до восхода
солнца представляется одиннадцать определенных актов. Как
только исчезает солнечный круг, начинается дикий танец в свете
огня. Танцующие почти обнажены, их голые тела раскрашены,
волосы распущены и развеваются, в руках особые палки с пучка­
ми перьев на конце. Дикими прыжками они приближаются к
высокому пламени. Делают они это неловко, как бы преодолевая
сопротивление, то на корточках, то почти ползком. Действитель­
но, пламя так горячо, что им приходится виться ужом, чтобы
подобраться к нему достаточно близко. Их цель - сунуть в огонь
перья на концах палок. Над ними держат круг, изображающий
солнце, вокруг которого и идет дикий танец. Каждый раз, когда
круг опускают и поднимают снова, танец меняется. Перед восхо­
дом солнца священный ритуал приближается к концу. Вперед
выходят раскрашенные белым мужчины, поджигают от раскален­
ных углей куски коры и снова в неистовстве носятся вокруг
костра, окутанные дымом, осыпая свои тела искрами и огнем.
Они впрыгивают прямо в раскаленные угли, полагаясь лишь на
белую краску, которая должна предохранять от опасных ожо­
гов».
Они танцуют огонь, они становятся огнем.. Их движения напо­
минают движения огня. Они поджигают то, что у них в руках, и
должно казаться, будто горят они сами. Под конец они выбива­
ют из тлеющего пепла последние искры, пока не появляется сол-

383
нце, принимающее от них эстафету огня, которую они приняли
при заходе солнца.
Следовательно, огонь здесь - живая масса. Так же как другие
индейцы в танце становятся буйволами, эти превращаются в огонь.
Для позднейших людей живой огонь, в который перевоплощают­
ся навахо, стал просто символом массы.
Для каждого известного массового символа можно найти кон­
кретную массу, которой он питается. Мы отнюдь не обречены
здесь только на догадки. Стремление человека стать огнем, реак­
тивировать этот древний символ сильно и в позднейших слож­
ных культурах. Осажденные города, лишенные надежды на про­
рыв блокады, часто губят себя огнем. Короли с двором, изгнан­
ные без надежды на возвращение, сжигают себя. Примеры тому
обнаруживаются в древних культурах Средиземноморья, так же
как у индийцев и китайцев. Средневековье с его верой в адский
огонь довольствовалось отдельными еретиками, горевшими вмес­
то всей собравшейся публики. Она посылала своих, так сказать,
представителей в ад и видела, что они и в самом деле горят.
Представляет огромный интерес анализ значения огня в различ­
ных религиях. Но имел бы смысл лишь достаточно детальный
анализ, поэтому нам придется оставить его на потом. Однако уже
здесь нужно подробно остановиться на значении импульсивных
поджогов, осуществляемых отдельными персонами, для самих этих
персон, которые действуют и существуют действительно изоли­
рованно, не принадлежа к определенным политическим или рели­
гиозным кругам.
Крепелин описывает историю одинокой пожилой женщины,
которая за свою жизнь совершила около 20 поджогов, первые -
еще ребенком. За поджоги ее шесть раз судили, и 24 года она
провела в тюрьме. У нее в голове все время была одна мысль,
навязчивая идея: «Если бы то или это горело...». Какая-то неви­
димая сила толкала ее на поджог, она не могла ей противиться,
особенно если в кармане были спички. Она сама охотно и весьма
подробно во всем признавалась, заявляя, что ей хочется смотреть
на огонь. Она еще в раннем возрасте поняла, что огонь - это
средство привлечь людей. Возможно, толпа, собравшаяся вокруг
огня, была ее первым переживанием массы. Потом уже массу
было легко заменить огнем. Когда ее обвиняли или когда она
обвиняла себя сама, то испытывала наслаждение от того, что все
на нее смотрят. Именно этого она желала: она хотела стать ог-

384 12*
нем, привлекающим к себе всех. Следовательно, ее поджигатель­
ство имело двоякий характер. Прежде всего, она стремилась быть
частью массы, созерцающей огонь. Он во всех глазах одновре­
менно, он соединяет все глаза одной могучей скрепой. У нее
никогда не было возможности стать частью массы - ни в бедные
ранние годы, когда она жила изолированно, ни, разумеется, в ее
бесконечные тюремные сроки. Позже, когда пожар уже догорал,
и масса грозила исчезнуть, она сохраняла ей жизнь, сама внезапно
превращаясь в огонь. Это было элементарно: она признавалась в
поджоге. И чем подробнее был рассказ, чем больше она говорила,
тем дольше на нее смотрели, тем дольше она сама была огнем.
Случаи такого рода не столь редки, как можно было бы ду­
мать. Даже не имея всегда столь экстремального характера, они
неопровержимо свидетельствуют - если глядеть с точки зрения
изолированного индивида - о связи огня и массы.

Море
Море многократно, оно в движении, в собственной тесной внут­
ренней связи. Многократное в нем - это волны, из которых оно
состоит. Они бесчисленны, того, кто в море, они окружают со
всех сторон. Равномерность их движения не исключает их разли­
чий по величине. Они не бывают в покое. Ветер, приходящий
извне, направляет их движение: они ударяют туда или сюда - все
по его приказу. В плотности соединения волн выражается то, что
охотно ощущают также люди в массе: податливость каждого
перед другими, как будто он - они, как будто он не отграничен от
остальных - зависимость, из которой не может быть выхода, а
также ощущение мощи, порыва, которое она дарит каждому, а
значит и всем вместе. Подлинной природы связи между людьми
мы не знаем. И море не объясняет ее, оно ее выражает.
Кроме многократности волн у моря есть еще многократность
капель. Они, однако, остаются каплями лишь пока не связаны
друг с другом. В их малости и разделенное™ сквозит бессилие.
Они почти ничто и вызывают в наблюдателе лишь сострадание.
Можно опустить руку в воду, поднять ее и смотреть, как вяло и
поодиночке скатываются капли. Им сострадаешь как безнадежно
одиноким людям. Капли считаются только тогда, когда их уже
невозможно сосчитать, когда они вместе мощной волной устрем­
ляются ввысь.
Море имеет голос, очень изменчивый и слышимый без-

1 3 -2 4 5 7 385
остановочно. В его интонации тысячи голосов. Люди вкладывают
в него многое: терпение, боль, гнев. Но самое впечатляющее в
этом голосе - его густота. Море никогда не сцит. Человек слы­
шит его днем и ночью, сквозь годы и десятилетия; он знает, что
мог бы слышать его и столетия назад. В своем тяжком покое, как
и в возмущении, оно напоминает особенное существо, единствен­
но с которым оно и делит эти свои качества в полном объеме -
массу. Однако у него есть еще постоянство, которого ей недоста­
ет. Оно не иссякает и не исчезает время от времени, оно есть
всегда. Величайшему и вечно тщетному стремлению массы - стрем­
лению продолжать существовать - оно предстоит как уже осуще­
ствленное.
Море всеохватно и ненаполнимо. Все реки, потоки и облака,
вся земная вода могла бы излиться в море, и его бы от этого не
прибавилось: оно будто бы никогда не меняется, всегда есть ощу­
щение, будто это одно и то же море. Значит, «оно так велико, что
может служить примером массе, которая всегда стремится стать
больше, чем она есть. Массе хочется стать большой, как море, и,
чтобы этого достигнуть, она притягивает к себе все больше лю­
дей. В слове «океан» море как бы возводится в свое церемони­
альное достоинство. Океан универсален, он дотягивается всюду,
омывает любую землю, в нем, по представлениям древних, плавает
Земля. Не будь море ненаполнимым, у массы не было бы образа
ее собственной ненасытности. Она не могла бы так осознавать
свое глубокое и темное влечение к поглощению все большего и
большего количества людей. Океан же, естественно стоящий пе­
ред ее глазами, дает ей мифическое право необоримого стремле­
ния к универсальности.
Хотя море изменчиво в своих аффектах - может быть уми­
ротворенным или грозным, может взорваться штормом, оно все­
гда налицо. Известно, где оно: его положение открыто, не за­
маскировано. Оно не возникает вдруг там, где прежде ничего не
было. Таинственность и внезапность, свойственные огню, у него
отсутствуют: огонь появляется будто из ничего, выпрыгивает
как опасный хищник, его можно ждать повсюду. Моря ждешь
только там, где, как совершенно точно знаешь, оно есть.
Но нельзя сказать, что у моря нет тайн. Тайна, однако, заклю­
чается не в его внезапности, а в его содержании. Массовидная
жизнь, которой оно исполнено, свойственна морю так же, как его
открытое постоянство. Его величие еще больше возрастает, ког-

386 13-2
да думаешь о его содержании: о всех растениях, всех животных,
неисчислимое количество которых оно укрывает.
У моря нет внутренних границ, оно не делится на народы и
страны. У него один язык, повсюду тот же. Нет, так сказать, ни
единого человека, который мог бы из него выделиться. Оно слиш­
ком всеохватно, чтобы точно соответствовать какой-нибудь из
известных нам масс. Но оно есть образец покоящейся в себе
гуманности, в которую впадает вся жизнь и которая все в себя
вбирает.

Дождь
Повсюду, а особенно там, где он бывает редко, дождь перед
тем, как ему пролиться, выглядит единством. Он приплывает в
виде облака, покрывающего небо, становится темно, перед тем, как
пойти дождю, все окутывается серым. Мгновение, когда дождь
вот-вот хлынет, более едино, наверное, в сознании людей, чем в
самом своем существе. Ибо человек жаждет этого мгновения:
выпадет ли дождь - это, может быть, вопрос жизни и смерти. Его
непросто умолить, приходится прибегать к колдовству; существу­
ют многочисленные и действительно многообразные методы его
привлечения.
Дождь падает множеством капель. Их видно, особенно их на­
правление. Во всех языках говорится, что дождь падает. Люди
воспринимают его в виде параллельных штрихов, многочисленность
падающих капель подчеркивает его направление. Нет другого
направления, впечатляющего человека более, чем падение; все ос­
тальные по сравнению с ним - это что-то отклоняющееся, вторич­
ное. Падение - то, чего человек сызмала боится и против чего
сильнее всего старается вооружиться в жизни. Он учится пре­
дохраняться от падения, а кто не может научиться, с определенно­
го возраста смешон или опасней. Дождь же, в противополож­
ность человеку, должен падать. Ничто не падает так часто и в
таком количестве, как дождь.
Возможно, количество капель чуть-чуть ослабляет тяжесть и
твердость падения. Их частые удары создают приятный шум.
Чувствовать их на коже приятно. Может быть, важно, что в
переживании дождя участвуют три чувства: зрение, слух, осяза­
ние. Все эти чувства вместе передают его в ощущении как мно­
гочисленное. От него легко спрятаться. Он редко бывает опасен
и чаще всего заключает человека в приятные тесные объятия.

13* 387
 Удары капель воспринимаются как равномерные. Парал­
лельность штрихов, одинаковость ударов, одно и то же чувство
влажности, вызываемое каплями на коже, - все будто делается
для того, чтобы подчеркнуть одинаковость капель. Дождь может
идти сильнее или тише, быть густым или не очень. Количество
капель колеблется в очень широких пределах. Никто и никогда
не рассчитывает на его постоянное усиление, наоборот, известно,
что он кончится, и конец этот означает, что капли бесследно уй­
дут в землю.
В той мере, в какой дождь является массовым символом, он не
напоминает о фазе стремительного и неуклонного прироста, кото­
рую символизирует огонь. В нем нет ничего от константности,
хотя есть иногда кое-что от неисчерпаемости моря. Дождь - это
масса в момент ее разрядки, а это одновременно и момент распа­
да. Облака, из которых он возникает, исходят им, капли падают
потому, что уже не могут держаться вместе, и остается пока неяс­
но, смогут ли они (и если да, то как) вновь найти друг друга.

Река
В реке прежде всего бросается в глаза ее направление. Она
движется в покоящихся берегах, с которых можно беспрерывно
наблюдать ее протекание. Беспокойство водных масс, следующих
без остановки и без перерыва, пока река вообще остается рекой,
однозначность общего направления, даже если оно роняется в
мелких деталях, неумолимость движения к морю, усвоение других,
мелких потоков, - все это, несомненно, имеет характер массы.
Поэтому река тоже стала символом массы, но не массы вообще, а
отдельных форм ее проявления. Ограничение в ширине, где она
может прибавлять, но не бесконечно и не неожиданно, показывает,
что как массовый символ река есть нечто предварительное. Она
символизирует процессии: люди, смотрящие с тротуаров, - это
деревья на берегу, жесткое здесь включает в себя текучее. Де­
монстрации в больших городах похожи на реки. Из различных
районов стекаются маленькие потоки, пока не сформируется ос­
новной. Реки в особенности символизируют период, когда масса
формируется, когда она еще не достигла того, что ей предстоит
достичь. Реке не свойственны всеохватность огня и универсаль­
ность моря. Вместо этого здесь доведенное до крайности направ­
ление: масса, следующая в этом направлении, растет и растет, но
она есть уже в начале. Река - это направление, которое кажется
388 13-4
неисчерпаемым и которое в истоке воспринимается даже серьез­
нее, чем у цели.
Река - это масса в ее тщеславии, масса, показывающая себя.
Элемент наблюдаемости не менее важен, чем направление. Без
берегов нет реки, и шпалеры кустарника по берегам выглядят как
толпы зрителей. Можно было бы сказать, что у нее есть вне­
шность, предназначенная, чтобы ею любовались. Все массовые
структуры, напоминающие реки, - процессии, демонстрации - ста­
раются показать как можно больше своей поверхности: они раз­
вертываются до максимально возможной длины, демонстрируя
себя возможно большему числу зрителей. Они хотят, чтобы их
обожали или страшились. Их прямая цель на самом деле не так
уж и важна, важно расстояние до нее, протяженность улиц, по
которым они текут. Что касается плотности среди участников, то
здесь нет обязывающих требований. Она выше среди зрителей,
совершенно особый род плотности возникает между участниками
и зрителями. Это нечто вроде любовного сближения двух очень
длинных существ, одно из которых, вобрав в себя другое, дает
ему медленно и нежно струиться сквозь себя. Прирост здесь
совершается в самом истоке через пространственно четко струк­
турированные прибавления.
Равенство капель в реке самоочевидно, однако она несет на
своей поверхности самые разные вещи, которые гораздо важнее
для нее и сильнее определяют ее облик, чем груз моря, исчезаю­
щий на его гигантской поверхности.
Связав все это воедино, можно лишь с оговорками назвать
реку массовым символом. Она является им, но менее, нежели
огонь, море, лес или зерно. Она - символ такого состояния, когда
масса еще владеет собой перед прорывом и перед разрядкой,
когда ее угроза больше, чем ее действительность: она есть символ
медленной массы.

Лес
Лес над людьми. Он может быть закрытым, заросшим кустар­
ником; трудно в него проникнуть, и еще труднее в нем двигаться.
Но его настоящая плотность, то, из чего он действительно состо­
ит, его кроны - всегда вверху. Эти кроны отдельных стволов,
переплетаясь, образуют общую крышу, эти кроны, задерживая свет,
вместе отбрасывают величественную лесную тень.
Человек, вертикальный как дерево, становится в общий с дере-
389
вьями ряд. Однако они гораздо больше его, и он вынужден смот­
реть на них снизу вверх. В его природных обстоятельствах нет
другого феномена, который так постоянно оставался бы над ним
и одновременно рядом - и в таком множестве. Ибо облака проно­
сятся мимо, дождь впитывается в землю, а звезды далеко. Из
всего этого множества явлений, бездействующих сверху, ни одно­
му не свойственна такая постоянная близость, как лесу. Высота
стволов преодолима: на них карабкаются, добывают плоды, там
живут.
Направление, в котором прослеживают его человеческие гла­
за, - это направление его собственного изменений: лес постоянно
растет вверх. Равенство стволов весьма приблизительно, это тоже,
собственно, равенство направления. Тот, кто в лесу, чувствует
себя в безопасном убежище; он не у вершин, где совершается
рост и где плотность максимальна. Именно эта плотность дает
ощущение безопасности* и она вверху. Так в лесу изначально
родилось благоговение. Оно заставляет человека смотреть вверх
в сознании благодарности за его превосходящую и охраняющую
силу. Простой взгляд вверх превратился у многих племен в бла­
годарное поднятие взора. Лес предвосхитил чувство церкви, сто­
яния перед Богом в окружении пилястров и колонн. Его ритми­
ческое совершенство воздействует как свод собора, объединяю­
щего все роды в высшее и неразделимое единство.
Другое, не менее важное качество леса - это его многократно
утвержденная незыблемость. Каждый отдельный ствол прочно
укоренен и не уступает воздействиям извне. Сопротивление его
абсолютно, его не сдвинуть с места. Его можно свалить, но нельзя
передвинуть. Поэтому он стал символом войска - войска стояще­
го, которое не побежит ни при каких обстоятельствах, которое
ляжет до последнего человека, не уступив ни пяди земли.
Рожь в некоторых отношениях представляет собой редуциро­
ванный лес. Она растет там, где раньше был лес, и никогда не
вырастает такой высокой, как лес. Она целиком во власти чело­
века и его труда. Он ее сеет и косит, исполнением древних риту­
алов добивается, чтобы она хорошо росла. Она податлива как
трава, открыта воздействию всех ветров. Все колосья одновре­
менно уступают порыву ветра, поле клонится все целиком. После
бури, побитые и поваленные, они долго лежат на земле. Но у них
есть таинственная способность подниматься вновь, и, если они не
переломаны совсем, вдруг в один миг поле стоит целое, как преж-

390
де. Налитые колосья - что тяжелые головы: они кивают тебе
или отворачиваются в зависимости от того, как дует ветер.
Рожь обычно не достигает человеческого роста. Но человек
остается ее господином, даже когда она его перерастает. Ее ска­
шивают всю вместе, как она вместе росла, как вместе была посея­
на. Даже травы, не используемые человеком, остаются всегда
вместе. Но насколько более общая судьба у ржи, которая вместе
посеяна, скошена, собрана, обмолочена и сохраняется. Пока растет,
она прочно укоренена. Колос не может уйти от колоса. Что бы
ни происходило, происходит со всеми колосьями. Так она и стоит,
по росту мало отличимая от человека, а так как ее много, воспри­
нимается почтит как равная по высоте. Когда ее возбуждает
ветер, ритм ее колыханий напоминает ритм простого ганца.
Равенство людей перед смертью любят выражать в образе
ржи. Но она падает вся сразу и потому напоминает вполне опре­
деленную смерть - смерть в битве, косящую целые шеренги: поле
как поле битвы.
Податливость превращается в подчиненность: в ней есть что-
то от собравшихся верных подданных, которым недоступна даже
мысль о сопротивлении. Они стоят - легко обозримые, послуш­
ные, готовые исполнить любое приказание. Пришедший враг без­
жалостно их растопчет. Происхождение ржи из груд зерна, из
посевного материала так же важно, как и груды зерен, которыми
она заканчивает. Семи- или стократным будет урожай, новые
горы во много раз больше тех, что стояли у истока. Пока она
росла в общем строю, ее стало больше, и в этом приращении ее
благословение.

Ветер
Его сила меняется, а вместе с ней и его голос. Он может
визжать или выть, звучать тихо или громко - мало тонов, на
которые он не способен. Поэтому он воспринимается как нечто
живое даже теперь, когда в человеческих глазах многие природ­
ные явления потеряли свою одушевленность. Кроме голоса в
ветре важно направление. Чтобы его определить, нужно знать,
откуда он пришел. Поскольку человек целиком погружен в воз­
душную среду, удары ветра воспринимаются как нечто очень те­
лесное: человек весь на ветру, ветер все соединяет, в бурю он
мчит с собой все, что может захватить.
Он невидим, но движение *сообщаемое им волнам и облакам,
391
листьям и траве, дает ему проявиться, и явления его разнообраз­
ны В ведических гимнах боги ветров, маруты, фигурируют всегда
во множественном числе. Их трижды семь либо трижды шестьде­
сят. Это братья одного возраста, они живут в одном и том же
месте и в одном и том же месте рождены. Их голоса - это гром и
завывание ветра. Они сотрясают горы, сваливают деревья и со­
крушают леса как дикие слоны. Часто их зовут еще «певцы»:
ветер поет. Они могучи, неистовы и страшны как львы, но так же
забавны и игривы, как телята или дети.
Древнее отождествление дыхания и ветра свидетельствует о
том, насколько концентрированно он воспринимается. У него плот­
ность дыхания. Но именно в силу своей невидимости он более
всего годится для представления невидимых масс. Поэтому он
отдан духам, которые диким воинством прилетают, завывая, в
буре или спасаются бегством, как в той песне эскимосского шама­
на. Знамена - это тоже ставший видимым ветер. Они - как выре­
занные куски облаков, только ближе и пестрее, прочно прикреп­
ленные и сохраняющие форму. Они действительно развертыва­
ются только в движении. Народы, будто желая поделить ветер,
прибегают к знаменам, чтобы обозначить ими воздух над собою
как свою собственность.

Песок
Из свойств песка, которые важны для нас, выделим два. Пер­
вое - малость и одинаковость его частиц. Это, собственно, одно
качество, ибо люди считают частицы песка одинаковыми только
потому, что они так малы. Второе - это бесконечность песка. Он
необозрим, его всегда больше, чем человек способен охватить
взглядом. Где он лежит малыми кучками, на него не обращают
внимания. Действительно величествен он там, где неисчислим -
на морском берегу или в пустыне.
Беспрерывное движение песка привело к тому, что он за­
нимает приблизительно среднее место между жидкими и твер­
дыми символами массы. Он образует волны как море, может
взвихриться облаком; самый тонкий песок - это пыль. Особую
роль играют угрожающие пески, когда песок становится агрес­
сивным и враждебным по отношению к человеку. Однообразие,
громадность и безжизненность пустыни воздействуют на челове­
ка с непреодолимой силой: ведь она состоит из бесчисленных
одинаковых частиц. Она затопляет его как море, только коварно
медленно и долго.
 Отношение человека к пескам пустыни предопределило неко­
торые из его позднейших позиций, борьбу, которую ему приходи­
лось выдерживать с огромными стаями совсем маленьких вра­
гов. Опустошающее воздействие песков переходило к стаям са­
ранчи. Для возделывателей растений она страшна так же, как
пески, она оставляет за собой пустыню.
Можно удивляться тому, что некогда песок стал символизи­
ровать потомство. Но факты, известные с библейских времен,
показывают, сколь мощно желание иметь бесчисленное, потом­
ство. Причем главное в нем не только качество. Разумеется, каж­
дый желает себе целый отряд могучих и отважных сынов. Одна­
ко в отдаленном будущем, как сумме жизней поколений, видится
уже нечто большее, чем группы и отряды, и тогда желают массу
потомков, а самая большая, необозримая и неисчислимая из масс,
известных человеку, - это песок. Как мало при этом подразумева­
ются индивидуальные качества потомков, видно из подобного же
китайского символа. Там потомство сравнивается с тучей саран­
чи, и такие качества, как многочисленность, единство и беспре­
рывность следования, считаются для потомства обязательными.
Другой символ, который в Библии применяется для обозначе­
ния потомства, - это звезды. Здесь тоже упор делается на неис­
числимость; речь не идет о достоинствах одной особенной звез­
ды. Важно еще, что они остаются, не преходят, есть всегда.

Груды
Все груды, касающиеся человека, искусственным образом со­
браны. Единство груд плодов илй зерна - продукт трудов. Сбор
урожая - дело множества рук; он происходит в определенное
время года и столь важен, что стал основой древних членений
времен года. На праздниках люди радовались собранным им гру­
дам. Их гордо выставляли напоказ. Часто сами праздники про­
исходили вокруг груд. У собранного равная природа, это опреде­
ленный род плодов, определенный сорт зерна. Груда складывает­
ся как можно плотнее. Чем выше и плотнее, тем лучше. Все под
рукой, не надо добывать где-то еще. Размеры груды вызывают
гордость: если она достаточно велика, хватит на всех или надол­
го. Когда их собирание становится привычным , размеры переста­
ют играть большую роль. Приятнее всего вспоминать годы, бла­
гословенные богатым урожаем. В анналы, если анналы существу­
ют, они заносятся как счастливые годы. Урожаи соревнуются

393
друг с другом из года в год или от места к месту. Принадлежат
ли они общине или единоличнику, они Образцовы и воплощают в
себе их безопасность. Правда, конечно, затем они потребляются,
где-то в силу обстоятельств сразу, где-то постепенно, по потреб­
ности. Постоянство их ограниченно, а последующее уменьшение
заложено в самом первоначальном представлении о них. Их но­
вое появление подчиняется ритмам года и дождей. Сбор урожая
- это ритмическое нагромождение груд, и праздники приходят в
соответствии с этим ритмом.

Груды камней
Однако есть и другие груды, не вызывающие столь приятных
ощущений. Груды камней воздвигаются потому, что их трудно
разбросать вновь. Они воздвигаются надолго, даже навеки. Они
не должны уменьшаться, им предстоит оставаться такими, каковы
они есть. Они не переходят в чьи-нибудь желудки, в них не
всегда живут. В древнейших грудах каждый камень представлял
человека, который его принес. Позже вес и размер отдельных
составных частей возрос, и, чтобы с ними справиться, требовалось
уже много народу. На какое бы представительство не претендо­
вали такие груды, они воплощают в себе тяжкий труд и долгий
путь бесчисленного множества людей. Иногда выглядит загад­
кой, как это вообще могло быть осуществлено. Чем непостижи­
мее их наличие, чем отдаленнее родина камней и длиннее путь, тем
большее число строителей вырастает в воображении и тем
величественнее впечатление, производимое на позднейших зрите­
лей. Они представляют собой ритмическое усилие множеств, от
которых не сохранилось ничего, кроме этого неразрушимого мо­
нумента.

Сокровища
Сокровища, как и другие груды, тоже собраны вместе. Однако
в противоположность плодам и зерну они состоят из единиц,
которые несъедобны и непреходящи. Важна крайняя ценность
этих единиц, и лишь вера в постоянство их ценности побуждает к
сбору сокровищ. Сокровище - это груда, от которой не отнимает­
ся и которая должна расти. Принадлежащее владыке, оно зовет
других владык на грабеж. Известность, которую оно создает
своему хозяину, навлекает на него опасность. Сокровища порож­
дали стычки и войны, и многие жили бы дольше, имей они меньше
394
сокровищ. Часто поэтому их приходится держать в тайне. Свое­
образие сокровищ состоит, следовательно, в напряженности меж­
ду блеском, который они распространяют, и таинственностью, ко­
торая их охраняет.
Сладострастие скачущих чисел в самом его выразительном
виде проявляется возле сокровищ. Все другие подсчеты, к каким
бы высоким результатам они ни вели, например, подсчёты скота
или людей, не сопровождаются столь высокой концентрацией под­
считываемого. Образ владельца, в тайне перебирающего свои со­
кровища, запечатлен в человеческих душах не менее прочно, чем
надежда внезапно наткнуться на клад, который так глубоко зап­
рятан и так прочно забыт, что уже не принадлежит никому. Вне­
запная страсть к сокровищам поражала и побеждала самые на­
дежные и дисциплинированные армии, благодаря ей ни одна по­
беда превратилась в свою противоположность. Превращение ар­
мии в толпу кладоискателей, причем накануне битвы, изображено
Плутархом в жизнеописании Помпея. «Как только одна часть
флота пристала к берегу в Утике, а другая в Карфагене, на сторо­
ну Помпея перешли семь тысяч неприятельских воинов, сам же
он привел с собой шесть полных легионов. Здесь с ним слу­
чилось забавное происшествие. Какие-то из его воинов, по-види-
мому, случайно наткнувшись на клад, добыли большие деньги.
Когда об этой находке стало известно, у других воинов явилась
мысль, что вся эта местность полна кладов, спрятанных карфаге­
нянами в пору их бедствий. Много дней Помпей не мог совла­
дать со своими воинами, которые искали клады. Он ходил вок­
руг и со смехом наблюдал, как тысячи людей копают и перевора­
чивают пласты земли на равнине. Наконец воины утомились от
этой работы и предложили Помпею вести их, куда ему угодно, так
как они достаточно наказаны за свою глупость».
Кроме таких непреодолимо влекущих кладов есть сокровища,
которые собираются вполне открыто, как своего рода добро­
вольный налог, в ожидании, что затем они выпадут одному или
нескольким людям. Сюда относятся разные формы лотерей: это
быстрая форма образования сокровища, причем известно, что сразу
после розыгрыша оно будет вручено одному или нескольким
счастливцам. Чем меньше число тех, кому оно выпадет, тем боль­
ше само сокровище, тем оно притягательнее.
Страсть, с которой люди тянутся к таким возможностям, пред­
полагает абсолютную веру в составляющие сокровище единицы.

395
О силе этого доверия трудно составить преувеличенное впечат­
ление. Человек сам отождествляет себя со своей денежной еди­
ницей. Сомнение в ее ценности для него оскорбительно, ее неус­
тойчивость подрывает его веру в самого себя. Падение денежной
единицы затрагивает человека вплотную, он чувствует собствен­
ное унижение. Когда этот процесс ускоряется и наступает инф­
ляция, обесценившиеся люди образуют массовые структуры тако­
го рода, которые можно прямо и непосредственно отождествить
с массами бегства. Чем больше люди теряют, тем более сходны
их судьбы. То, что отдельным избранным, которые сумели что-то
для себя спасти, кажется паникой, для всех остальных, лишивших­
ся денег и в этом равных, является массовым бегством. Послед­
ствия этого феномена, имеющего, особенно в нашем столетии, оче­
видную историческую инерцию, будут рассмотрены в специальной
главе.

396
 С. Московичи1
НАУКА О МАССАХ

Глава первая
ИНДИВИД И МАССА

Если бы вы попросили меня назвать наиболее значительное

изобретение нашего времени, я бы, не колеблясь, ответил: инди­
вид. И по причине совершенно очевидной. С момента появления
человеческого рода и до Возрождения горизонтом человека все­
гда было мы: его группа или его семья, с которыми его связыва­
ли жесткие обязательства. Но, начиная с того момента, когда
великие путешествия, торговля и наука выделили этот независи­
мый атом человечества, эту монаду, наделенную собственными
мыслями и чувствами, обладающую правами и свободами, чело­
век разместился в перспективе я или я сам. Его ситуация вовсе
не легка. Индивид, достойный этого имени, должен вести себя
согласно своему разуму, надо полагать, судить бесстрастно о лю­
дях и вещах и действовать с полным сознанием дела. Он должен
принимать чужое мнение только с достаточным на то основанием,
оценив его, взвесив все за и против с беспристрастностью учено­
го, не подчиняясь суждению авторитета или большинства людей.
Итак, мы от каждого ожидаем, что он будет действовать рассуди­
тельно, руководствуясь сознанием и своими интересами будь он
один или в обществе себе подобных.
Между тем наблюдение показывает, что это вовсе не так.
Любой человек в какой-то момент пассивно подчиняется решениям
своих начальников, вышестоящих лиц. Он без размышления при­
нимает мнения своих друзей, соседей или своей партии. Он при­
нимает установки, манеру говорить и вкусы своего окружения.
Даже еще серьезнее, с того момента, как человек примыкает к
группе, поглощается массой, он становится способным на крайние
формы насилия или паники, энтузиазма или жестокости. Он со-

1 С. Московичи. Век толп. М. 1996.

397
вершает действия, которые осуждает его совесть и которые про­
тиворечат его интересам. В этих условиях все происходит так,
как если бы человек совершенно переменился и стал другим. Вот
ведь загадка, с которой мы сталкиваемся постоянно и которая не
перестает нас изумлять. Английский психолог Бартлетт в одной
классической работе очень точно замечает по поводу человека
государства:
«Великая тайна всякого поведения - это общественное поведение. Я
вынужден был им заниматься всю свою жизнь, но я не претендовал бы
на то, что понимаю его. У меня сложилось впечатление, что я проник
насквозь в глубину человеческого существа, но, однако, ни в малейшей
степени не осмелился бы утверждать ничего о том, как он поведет себя в
группе»1.
Откуда такое сомнение? Почему же невозможно предсказать
поведение друга или близкого человека, когда он будет нахо­
диться на совещании специалистов, на партийном собрании, в суде
присяжных или в толпе? На этот вопрос всегда отвечают следу­
ющим образом: потому, что в социальной ситуации люди ведут
себя недобросовестно, не обнаруживают своих лучших качеств.
Даже напротив! И речи не идет о том, чтобы добавить нечто друг
другу, взаимно усовершенствоваться, нет, их достоинства имеют
тенденцию убывать и приходить в упадок. В самом деле, уровень
человеческой общности стремится к низшему уровню ее членов.
Тем самым все могут принимать участие в совместных действиях
и чувствовать себя на равной ноге. Таким образом, нет оснований
говорить, что действия и мысли сводятся к «среднему», они ско­
рее на нижней отметке. Закон множества мог бы именоваться
законом посредственности: то, что является общим для всех, из­
меряется аршином тех, кто обладает меньшим. Короче говоря, в
сообществе первые становятся последними.
Никакого труда не составило бы выстроить обширную анто­
логию, доказывающую, что эта концепция распространяется на
все народы. Так, Солон утверждал, что один отдельно взятый
афинянин - это хитрая лисица, но когда афиняне собираются на
народные собрания в Пниксе, уже имеешь дело со стадом бара­
нов. Фридрих Великий очень высоко ценил своих генералов, ког-

1 Пникс - холм в западной части древних Афин, напротив Акропо­

ля, служивший местом народных собраний (при м , п ер ев .).

3^8
да беседовал с каждым из них по отдельности. Но при этом
говорил о них, что собранные на военный совет, они составляют
не более, чем кучку имбецилов. Поэт Гриль-парцер утверждал:
«Один в отдельности взятый человек довольно умен и понятлив;
люди, собранные вместе, превращаются в дураков».
Немецкие поэты были не единственными, кто констатировал
этот факт. Задолго до них римляне придумали поговорку, кото­
рая имела большой успех: Senatores omnes boni viri, senatus romanus
mala bestia, сенаторы - мужи очень достойные, римский сенат - это
скверное животное. Так они определяли контраст вероятных до­
стоинств каждого сенатора в отдельности и неблагоразумие, нео­
смотрительность и нравственную уязвимость, запятнавшую со­
вместные обсуждения в собрании, от которых зависели тогда
мир или война в античном обществе. Возвращаясь к этой посло­
вице, Альберт Эйнштейн восклицает:
«Сколько бед такое положение вещей причиняет человечеству! Оно
является причиной войн, наводняющих землю скорбью, стонами и горе­
чью».
А итальянский философ Грамши, имевший богатый человечес­
кий опьгг и много размышлявший над природой масс, дал ей очень
точную интерпретацию. Как он полагает, пословица означает:
«Что толпа людей, ведомых их непосредственными интересами или
ставших жертвой страсти, вспыхнувшей в ответ на сиюминутные впе­
чатления, без какой-либо критики передаваемые из уст в уста, эта толпа
объединяется для того, чтобы принять вредное коллективное решение,
соответствующее самым что ни на есть звериным инстинктам. Это вер­
ное и реалистическое наблюдение, если только оно относится к случай­
ным толпам, которые собираются как «толпа во время ливня под наве­
сом», состоящая из людей, не несущих никакой ответственности перед
другими людьми или группами, либо связанных с какой-то конкрет­
ной экономической реальностью - это деградация, которая аналогична
личностному упадку».
Эта интерпретация подчеркивает двойной аспект одного и того
же упрямого и фундаментального факта: взятый в отдельности,
каждый из нас в конечном счете разумен; взятые же вместе, в
толпе, во время политического митинга, даже в кругу друзей, мы
все готовы на самые последние сумасбродства.

399
 II
Всякий раз, когда люди собираются вместе, в них скоро начи­
нает обрисовываться и просматриваться толпа. Они перемешива­
ются между собой, преображаются. Они приобретают некую об­
щую сущность, которая подавляет их собственную; им внушается
коллективная воля, которая заставляет умолкнуть их личную волю.
Такое давление представляет собой реальную угрозу, и многие
люди ощущают себя уничтоженными.
При встрече с таким материализованным, передвигающимся,
кишащим общественным животным некоторые слегка отступают,
прежде чем броситься туда с головой, другие испытывают насто­
ящую фобию. Все эти реакции характеризуют влияние толпы,
психологические отклики на нее, а через них и те, уже рассмотренные,
эффекты, которые ей приписывают. Мопассан описал их с такой по­
разительной точностью, на которую способны немногие ученые:
«Впрочем, - пишет он, - я еще и по другой причине испытываю от­
вращение к толпам. Я не могу ни войти в театр, ни присутствовать на
каком-то публичном празднестве. Я тотчас начинаю ощущать какую-
то странную нестерпимую дурноту, ужасную нервозность, как если бы я
изо всех сил боролся с каким-то непреодолимым и загадочным воз­
действием. И я на самом деле борюсь с этой душой толпы, которая
пытается проникнуть в меня. Сколько раз я говорил, что разум облаго­
раживается и возвышается, когда мы существуем в одиночку, и что он
угнетается и принижается, когда мы перемешиваемся с другими людь­
ми. Эти связи, эти общеизвестные идеи, все, о чем говорят, что мы вынуж­
дены слушать, слышать и отвечать, действует на способность мыслить.
Приливы и отливы идей движутся из головы в голову, из дома в дом, с
улицы на улицу, из города в город, от народы к народу, и устанавлива­
ется какой-то уровень, средняя величина ума для целой многочислен­
ной массы людей. Качества разумной инициативы, свободной воли, бла­
гонравного размышления и даже понимания любого отдельного чело­
века полностью исчезают с того момента, как индивидуум смешивается
с массой людей».
Несомненно, что мы здесь имеем дело с рядом предвзятых
идей Мопассана, с его предубеждением против толпы и его пере­
оценкой индивида, не всегда обоснованной. Следовало бы даже
сказать, рядом предвзятых идей его времени и его класса. Но
описание связи между человеком и сообществом (или между
художником и массой), которая устанавливается в трех его фра­
зах: инстинктивный страх, тревожное ощущение непреодолимой
утраты, наконец, гигантская круговерть загадочных, почти осязае­
мых, если не видимых воздействий, - все это кричащая правда.
400
 А тенденция к обезличиванию умов, параличу инициативы, по­
рабощению коллективной дутой индивидуальной души - все это
следствия погружения в толпу. Это не единственные, но наибо­
лее частые ощущения. Ужас, переживаемый Мопассаном, помога­
ет ему определить две причины испытываемой дурноты: он пола­
гает, что утрачивает способность владеть рассудком, собственные
реакции кажутся ему чрезмерными и в эмоциональном плане до­
веденными до крайности. И он, таким образом, приходит к поста­
новке тех же самых вопросов, которыми задаются ученые,
размышляющие над описанным явлением.
«Одно народное изречение гласит, - пишет он, - что толпа «не рас­
суждает». Однако почему же толпа не рассуждает, в то время как каж­
дый индивид из этой толпы, взятый в отдельности, рассуждает? Почему
эта толпа стихийно совершит то, чего не совершит ни одна из ее еди­
ниц? Почему эта толпа обладает непреодолимыми импульсами, хищ­
ными желаниями, тупыми увлечениями, которых ничто не остановит и,
охваченная, одной и той же мыслью, мгновенно становящейся общей,
невзирая на сословия, мнения, убеждения, различные нравы, набросится
на человека, искалечит его, утопит беспричинно, почти что беспричинно,
тогда как каждый, если бы он был один, рискуя жизнью, бросился бы
спасать того, кого сейчас убивает».
Эти строки, такие верные по тону и точные по мысли, не
нуждаются в комментариях. Невозможно лучше сказать то, что
так мастерски выразил писатель. Однако Мопассан в одном пун­
кте ошибается. Не одно только народное изречение отрицает
разумность человеческих групп и сообществ. В подтверждение
существования этих двух моделей, ему вторят философы, выра­
жая расхожее мнение:
«Справедливые и глубокие идеи индивидуальны, - пишет Зиновь­
ев. Идеи ложные и поверхностные являются, массовыми. В массе
своей народ ищет ослепления и сенсации».
Симона Вейль, французский философ, широко известная сво­
им нравственным пафосом, поддерживает это мнение:
«В том, что касается способности мыслить, связь обратная; индивид
превосходит сообщество настолько, насколько нечто превосходит нич­
то, так как способность мыслить появляется только в одном, предостав­
ленном самому себе разуме, а общности не мыслят вовсе».
Эти тексты ясно демонстрируют, что вокруг основной идеи
установилось полное согласие: группы и массы живут под влия­
нием сильных эмоций, чрезвычайных аффективных порывов. И
тем более, что им изменяют разумные средства владения аффек-
401
тами. Одиночный индивид, присутствующий в толпе, видит свою
личность глубоко в этом смысле измененной. Он становится другим,
не всегда, впрочем, это осознавая. Именно «мы» говорит через
его «Я».
Я так подробно остановился на этом, для того, чтобы сделать
акценты на этих идеях. Дело в том, что, под предлогом их обще­
известности, зачастую проявляется тенденция скользить по по­
верхности. Доходит даже до их умалчивания, в то время как они
являются основой целого ряда общественных отношений и актов.

III
Вот ведь какая проблема встает. Вначале есть только люди.
Как же из этих социальных атомов получается коллективная
совокупность? Каким образом каждый из них не только прини­
мает, но выражает как свое собственное мнение, которое пришло
к нему извне? Ведь именно человек впитывает в себя, сам того
не желая, движения и чувства, которые ему подсказываются. Он
открыто учиняет разнузданные расправы, причин и целей кото­
рых даже не ведает, оставаясь в полной уверенности, что он знает
о них. Он даже склонен видеть несуществующее и верит любой
молве, слетающей с уст и достигающей его слуха, не удостоверив­
шись как следует. Множество людей погрязают таким образом в
социальном конформизме. За разумную истину, они принимают
то, что в действительности является общим консенсусом.
Феноменом, ответственным за столь необычное превращение,
становится внушение или влияние. Речь идет о своего рода воз­
действии на сознание: какое-то приказание или сообщение с убеж­
дающей силой заставляют принять некую идею, эмоцию, действие,
которые логически человек не имел ни малейшего разумного
основания принимать. У людей появляется иллюзия, что они при­
нимают решение сами, и они не отдают себе отчета в том, что
стали объектом воздействия или внушения. Фрейд четко обозна­
чил специфику этого феномена:
«Я хотел бы высказать мнение относительно различия между вну­
шением и другими типами психического воздействия, такими, как от­
данный приказ, информирование или инструкция; так вот, в случае
внушения в голове другого человека вызывается какая-то идея, не про­
веренная с самого начала, а принятая в точности так. как если бы она
стихийно сформировалась в его голове».
402
 Соответственно, здесь еще и загадка производимого пере­
вертыша: каждый считает себя причиной того, чему он является
лишь следствием, голосом там, где он только эхо; у каждого ил­
люзия, что он один обладает тем, что, по правде говоря, он делит с
другими. А в конечном счете каждый раздваивается и преобра­
жается. В присутствии других он становится совсем иным, чем
когда он один. У него не одно и то же поведение на людях и в
частной жизни.
Я хотел бы заключить этот обзор одной аналогией: внушение
или влияние - это в коллективном плане то, что в индивидуаль­
ном плане является неврозом. Оба предполагают:
* уход от логического мышления, даже его избегание, и пред­
почтение алогичного мышления;
* раскол рационального и иррационального в человеке, его
внутренней и внешней жизни. И в том и в другом случае наблю­
дается утрата связи с реальностью и потеря веры в себя. Соот­
ветственно, человек с готовностью подчиняется авторитету груп­
пы или вожака (который может быть терапевтом) и становится
податливым к приказаниям внушающего. Он находится в состоя­
нии войны с самим собой, войны, которая сталкивает его индиви­
дуальное «Я» с его «Я» социальным. То, что он совершает под
влиянием сообщества, находится в полном противоречии с тем,
каким он умеет быть рассудительным и нравственным, когда он
наедине с самим собой и подчиняется своим собственным требо­
ваниям истины. Я продолжаю аналогию. Так же, как это влияние
может охватить и поглотить человека, вплоть до его растворения
в такой недифференцированной массе, где он представляет собой
не более, чем набор имитаций, так и невроз подтачивает созна­
тельный слой личности до такой степени, что его слова и дей­
ствия становятся не более, чем живым повторением травмирую­
щих воспоминаний его детства.
Но совершенно очевидно, что их последствия противоположны.
Первое делает индивида способным существовать в группе и
надолго лишает способности жить одному. Второй мешает ему
сосуществовать с другим, отталкивает его от массы и замыкает в
себе самом. В итоге воздействие представляет социальное, а не­
вроз - асоциальное начала. Этим не исчерпывается перечисление
противоречий, возникающих между двумя антагонистическими
тенденциями, состоящими одна в смешении с группой, другая - в
защите от нее. Доведенные до крайности в современном обще­
стве, они обострились. Единственное, с чем нам, безусловно, нуж­
но считаться, - с тем, что так называемые коллективные «безу­
мия» имеют иную природу, нежели так называемые индивидуаль­
ные «безумия», и нельзя необдуманно выводить одни из других.
403
После всего сказанного очевидно, что первые возникают вслед­
ствие избытка социабельности, когда индивиды врастают в соци­
альное тело. Вторые же являются результатом неспособности
существовать вместе с другими и находить в совместной жизни
необходимые компромиссы.
Что и говорить, это сопоставление не случайно. С самого
начала одни и те же люди изучали воздействие, или влияние, и
гипноз. Первое связывалось с коллективной истерией, а второй -
с истерией индивидуальной. Нужно все-таки признать замеча­
тельное мужество Ле Бона и Фрейда, дерзнувших придать этим
феноменам научный смысл. Одного, поместившего внушение в
центр психологии масс; другого, невроз - в сердцевину психоло­
гии индивида.
Никто всерьез не проверял эти гипотезы относительно, влия­
ния или внушения. В социальной жизни, существует такое убеж­
дение, зачастую бывает, что менее благородные слои психики
замещают более благородные слои, жгучие инстинкты оттесняют
холодный рассудок так же, как в природе более благородные
энергии (гравитация, электричество) вырождаются в энергию
менее благородную,, то есть в тепло. Это убеждение сходно с
широко распространенным мнением, что в борьбе разума со стра­
стью всегда побеждает страсть. Именно потому, что мы обще­
ственные существа.
Тысячи лет люди сталкиваются с аналогичными идеями и
пытаются объяснить, почему отдельно взятые люди логичны и
предсказуемы, в то время, как собранные в массу, они становятся
алогичными и непредсказуемыми. Однако с того момента, как им
захотелось сделать это предметом науки, необходимо стало четко
проанализировать причины и следствия. Только при этом един­
ственном условии можно продвинуться туда, где мудрость наро­
дов, их поэтов и философов прокладывает тропу. Объект этого
любопытства остается неизменным. Нас он интригует так же, как
интриговал их.

404
 Глава вторая
ВОССТАНИЕ МАСС

I
Для того, чтобы родилась наука, недостаточно одного только
существования феномена - он известен уже тысячи лет. Недоста­
точно и его причудливого своеобразия, привлекающего некото­
рых ученых, неравнодушных к новизне. Необходимо также, пусть
эпизодически или безобидно, чтобы он распространялся, настоль­
ко быстро и повсеместно, не давал бы людям спать, становясь
проблемой, которую нужно решать безотлагательно. Кто зани­
мался товарно-денежным обменом до того, как рынки заполони­
ли мир? Кто интересовался истерией до того, как душевноболь­
ных стали изолировать, а душевные болезни в полной мере зая­
вили о себе? Никто или почти никто. Так и внушение или влия­
ние властны превращать личностей в массы, но они извлекаются
из глубины здравого смысла и заявляют о себе, они становятся
центральной темой психологии толпы, лишь когда они ширятся и
приобретают определенный размах. Их обнаруживает почти по­
всюду каждый, наблюдая, какие метаморфозы испытывают люди,
окунувшиеся в массу, бурлящую на улицах, в конторах, на заво­
дах, политических митингах и т.д. Да, к концу прошлого века
внушение превратилось в явление повсеместное благодаря чере­
де кризисов, основательно потрясших общество. И вот симптомы.
Прежде всего, это крах под упорным натиском капитала и
революций старого докапиталистического режима. Далгтрещины
и начал разваливаться устойчивый мир семьи, соседских отноше­
ний, сел. В своем падении он увлек за собой традиционные рели­
гиозные и политические устои, а так же духовные ценности. Выр­
ванные из родных мест, из своей почвы люди, собранные в неста­
бильные городские конгломераты, становились массой. С перехо­
дом от традиции к модернизму на рынок выбрасывается множе­
ство анонимных индивидов, социальных атомов, лишенных связей
между собой. Этот сдвиг немецкий социолог Tonnies описал с
помощью замечательной метафоры перехода от теплого - есте­
ственного и непосредственного, основанного на кровных узах
сообщества соседей, от родственности убеждений - к холодному,
искусственному конгломерату и принуждению, базирующемуся

405
на согласии интересов, на выгодах, которые одни могут получить
через других, и на логике науки. Эта метафора имела большой
резонанс, поскольку она иллюстрирует один из важных аспектов
перелома, возникшего при переходе от вчерашнего общества к
сегодняшнему.
Быстрая механизация промышленности, символизирующаяся
паровой машиной, и концентрация мужчин, женщин и детей, пре­
вращенных заводом в массу, отданных в повиновение машине,
эксплуатируемых предпринимателями, превращают города в поля
сражений; новые бедные противостоят здесь: новым богатым.
Эти последствия во всех странах выражаются в резком и мощ­
ном подъеме рабочего класса. Он вооружается новыми средства­
ми борьбы, например забастовка, и оснащается новыми, еще неви­
данными формами организации: профсоюзами и партиями, кото­
рые направляют этот человеческий поток, обеспечивают его кад­
рами и меняют расстановку сил в политической игре. В то время
«чернь» выходит на улицу не для того, чтобы чествовать какого-
нибудь святого заступника, участвовать в карнавале или устраивать
жакерию: она борется со своими хозяевами, освистывает патро­
нов, которые не занимаются их проблемами, и требует положен­
ного. Английский историк Hobsbawn отмечает перманентный ха­
рактер требований:
«Чернь выступала не только в знак протеста, но с совершенно опре­
деленной целью. Она предполагала, что власти будут восприимчивыми
к ее волнениям и немедленно пойдут на какие-либо уступки: толпа
манифестантов представляла собой не только какое-то скопление муж­
чин и женщин, движимых целью ad hoc, но постоянную сущность, хотя
и редко стабильно организованную».
Этот текст четко выявляет существование толпы или черни,
место ее скопления - улицу и ее действия протеста. Он особенно
подчеркивает их угрожающий характер, способный одним своим
присутствием заставить власти пойти на уступки.
Рабочий класс все более и более загорается идеалами гряду­
щей революции, генеральную репетицию которой инсценируют его
руководители. Быть может, социализм и был новой идеей, отпоч­
ковавшейся от бессмертного мифа о справедливости. Но он од­
нако будил у многих память о терроре и разрушении. А особенно
во Франции, где со времен Великой революции и контрреволю­
ции следовали одна за другой и никто не мог предвидеть конца.
Разве не заявлял Огюст Конт, что главная проблема социальной
реформы - это проблема консенсуса, обретенного нравственного
406
единства? Судя по ходу вещей, это не консенсус и единство, а
баррикады, кровопролитные уличные бои с равномерными про­
межутками времени. Они предвосхищают будущие времена и яв­
ляются осязаемыми признаками втягивания новых человеческих
масс в орбиту истории.
Наконец, и это еще одна черта эпохи, в скученности больших
городов выковывается новый человек. «Кишащий город, город,
полный грез» для поэта; город, полный разочарований для рабо­
чего человека. На его необъятном рынке рождается массовая
культура и массовые формы потребления. Один за другим на
подмостках общества появляются коллективный служащий, кол­
лективный интеллектуал, коллективный потребитель: стандарти­
зированными становятся мысли и чувства. Все эти «циклотро­
ны» , эти социальные ускорители низводят индивидов до уровня
все уменьшающихся частиц. Они обрекают их на существование
анонимное и эфемерное. Гигантский штамповочный станок уже
выполняет свою роль фабрики коммуникаций: он отливает умы в
единообразные, стандартные формы и обеспечивает каждой чело­
веческой единице соответствие заданной модели. Эта эволюция
не противоречит Грамши, который отмечал
«тенденцию к конформизму в современном обществе более обшир­
ную и глубокую, чем раньше; стандартизация образа мысли и действия,
достигает национального или даже континентального размаха».
Тем самым возвещается появление нового человеческого типа
человека-массы, полностью зависимого от других, обработанного
этим исключительного размаха конформистским течением. Он
подвергается по сути дела двум типам конформизма: один спус­
кается сверху - от меньшинства, а второй снизу - от большинства.
Между обоими идет постоянная борьба:
«Сегодня, речь идет о сражении между «двумя конформизмами», а
именно, о сражении за гегемонию, о кризисе гражданского общества».
Если довести идею Грамши до логического конца, мы придем
к выводу, что в эпоху человека-массы цель конфликтов, терзаю­
щих общество, не составляет исключительно и преимущественно
власть, которую берут или теряют соответственно расстановке
сил. Эта цель - влияние, поскольку оно приобретается или утра­
чивается согласно тому, какой из двух типов конформизма во­
зобладает над другими.
4 07
 II
Образ века, предшествующего нынешнему, совершенно очеви­
ден: это век взрыва mobile vulgus*, бурной, необузданной и по­
датливой. Наблюдатель со стороны видит в нем концентрацию
аморфного человеческого материала, в котором растворяется каж­
дый из индивидов, будучи жертвой некоего общественного пси­
хоза. Флобер показал своего героя Фредерика, зараженного этим
коллективным опьянением, которое породила революция 1848 года:
«Его захватил магнетизм восторженных толп».
Именно эта экзальтация зачаровывает и волнует, когда масса
на ходу принимает вид коллективного Франкенштейна. Флобер
так описывает толпу, штурмующую Пале Рояль:
«Эта кишащая масса, все время поднимавшаяся, как бурлящий по­
ток морского прилива в равноденствие, с протяжным ревом, влекомая
стихийными порывами».
Эти сильные впечатления придают особую объективность про­
стому образу: собранные в общественные стада, одурманенные
той таинственной силой, которую источает всякая пе­
ревозбужденная группа, люди впадают в состояние внушаемости,
сходное с наркотическим или гипнотическим. И пока они пребы­
вают в этом состоянии, они верят всему, что им скажут, и сделают
все, что им прикажут сделать. Они будут подчиняться каждому
призыву, каким бы бессмысленным он ни был. В любом случае
реакции людей обостряются, как это видно на примере паломни­
чества и патриотических парадов, музыкальных фестивалей и по­
литических митингов. Флобер обнаруживает у своего героя при­
знаки состояния, свойственного человеку-массе:
«Он трепетал от нахлынувшего чувства безмерной любви и всеобъ­
емлющего, возвышенного умиления, как если бы сердце всего человече­
ства билось в его груди».
Впрочем, вплоть до современной эпохи такие толпы появлялись
спорадически и играли лишь второстепенную роль. Они, по сути
дела, не представляли особой проблемы и не нуждались в специ­
альной науке. Но с того момента, когда они становятся расхожей
монетой, ситуация меняется. Если верить Ле Бону, такая возмож­
ность толп влиять на ход событий и на политику посредством
голосования или же восстания является новшеством в истории.

* Mobile vulgus - возбудимой народной массы (лат.) - Прим. пер.

408
Это признак того, что общество трансформируется. В самом деле,
история проявляет себя все более и более как разрушитель: под­
рывает религиозные верования, разрывает традиционные связи и
разрушает солидарность групп. Разобщенные, люди остаются по­
кинутыми в одиночестве со своими нуждами: в джунглях горо­
дов, в пустынях заводов, в серости контор. Эти бесчисленные
атомы, эти крупицы множества собираются в зыбкую и воспламе­
няющуюся смесь. Они образуют нечто вроде газа, который готов
взорваться в пустоте общества, лишенного своих авторитетов и
ценностей - газа, взрывная сила которого возрастает с объемом и
все собой подавляет.
«В то время, как наши старые убеждения, - пишет Ле Бон как заин­
тересованный свидетель. - оказываются поколебленными и утрачива­
ются, прежние опоры общества рушатся одна за другой, единственной
силой, которой ничто не угрожает и авторитет которой ширится посто­
янно, становятся выступления толп. Век, в который мы вступаем, будет
поистине эрой толп».

III
Всегда можно подправить этот образ. И даже необходимо это
сделать, чтобы еще больше приблизить его к реальности. С тем,
что эти толпы являются симптомом какого-то нового состояния
человечества, поднимающегося из низов восстания, которое угро­
жает общественному порядку, согласны все теории. Но согласие
по поводу фактов не влечет еще за собой согласия в их объясне­
нии. В связи с этим не удивительно, что катаклизмы истории
льют воду на мельницу двух диаметрально противоположных
концепций: общества классового и массового.
Первая обрела теоретическую форму у Маркса и Вебера, имея
общую почву в политической экономии. Согласно ей, толпы яв­
ляются явными признаками нового общественного порядка, ко­
торые ясно обнаруживают раздробленные и обнищавшие массы,
обратившиеся против гнета бюрократии капитала. Сосредоточи­
вая людей, концентрируя машины, он обобществляет производи­
тельные силы, превращает общество в гигантский рынок, где все
покупается и все продается, включая труд. Тем самым он создает
неизвестный до того времени класс - класс пролетариев. Можно
принимать или отвергать эту концепцию, безусловно одно: она
рассматривает классы как активные действующие силы истории.
409
А среди них выделяется один класс - пролетариат, глашатай совре­
менности и главная фигура будущей революции. Массы, за­
полняющие города, развязывающие гражданскую войну, участву­
ющие во всех этих мятежах, собственно и являются сырьем и
внешним выражением трудящейся массы. Ей присущи разные
уровни сознательности от пассивного допролетарского до актив­
ного героического и истинно пролетарского.
Стало быть, чем они обширнее, тем более ясным видением
своих сил и целей обладают эти массы и тем большее они будут
оказывать давление на развитие общества. Отворачиваясь от про­
шлого, разрывая тысячи тонких нитей, связывающих их с религи­
ей, нацией, с пристрастиями господствующих классов, они тянутся
к новому миру, одушевленному наукой и техникой, тогда как ста­
рый клонится к закату. Озаренная светом истории, эта модель
общества придает смысл коллективным движениям. Она также
объясняет их истоки с самых первых шагов. Остальное не
более чем эпифеномены и шлаки бредовой идеологии.
Вторая концепция была представлена несколькими пос­
ледовательными эскизами, сделанными с оригинала, родившегося
в недрах психологии толп. О ставляя в стороне ее пре­
дшественников, таких как Тэн или Токвиль, необходимо главным
образом упомянуть Ле Бона и Тарда, обозначивших ее в основ­
ных чертах. «Можно сказать, что именно эта социальная теория
имеет, вероятно, сегодня наибольшее влияние в западном мире», -
отмечает один социолог по поводу гипотезы массового общества.
В этой концепции те эпифеномены и шлаки, о которых я толь­
ко что говорил, как раз и составляют существо дела. Действи­
тельно, снятые с креплений, лишенные привилегий по рождению и
по званию, дезориентированные бесконечными переменами, при­
ставшие друг к Другу люди и создают невероятный простор для
разрастания тех человеческих туманностей, которыми являются
толпы. Разумеется, толпы существовали всегда, невидимые и не­
слышимые. Но в этом своеобразном ускоренном движении исто­
рии они разорвали путы. Они восстали, став видимыми и слыши­
мыми и даже несущими угрозу существованию индивидов и
классов из-за их тенденции все перемешивать и все обезличи­
вать. Маскарадные костюмы сняты, мы их замечаем в самом про­
стом одеянии:
«Со времен Французской революции, - пишет Канетти, - эти взрывы
приобрели форму, которую мы считаем современной. Быть может, именно
4 1, 0,
потому, что масса была так скоропалительно освобождена от религиоз­
ных традиций, нам сейчас гораздо проще увидеть ее освобожденной от
тех смыслов и целей, которые ей некогда приписывались».
Оглянитесь вокруг: на улицах или на заводах, на парламентских
собраниях или в казармах, даже в местах отдыха вы увидите
толпы, движущиеся или неподвижные. Некоторые люди прохо­
дят сквозь них, как через чистилище. Другие ими поглощаются,
чтобы уже никогда не выйти обратно. Ничто не выразило бы
сути нового общества лучше, чем определение «массовое». Оно
узнаваемо по его многочисленности, по нестабильности связей
между родителями и детьми, друзьями и соседями. О нем можно
догадаться по тем превращениям, которые испытывает каждый
человек, становясь анонимным: реализация присущих ему жела­
ний, страстей, интересов зависит от огромного числа людей. Можно
видеть его подверженность приступам общественной тревожнос­
ти и тенденции уподобляться, соответствовать какой-то коллек­
тивной модели.
Согласно этой концепции, изменение состоит не в проле­
таризации человека или в обобществлении экономики. Напротив,
мы имеем дело с массификацией, то есть со смешением и стирани­
ем социальных групп. Пролетарии или капиталисты, люди обра­
зованные или невежественные, происхождение мало что значит:
одни и те же причины производят одни и те же следствия. Из
разных, совершенно разнородных элементов образуется однород­
ное человеческое тело: масса состоит из людей-массы. Это они
действующие лица истории и герои нашего времени. Не стоит
искать причин такого положения вещей в концентрации средств
производства й в товарообмене, как к этому стремилась теория
классового общества; причина в средствах коммуникации, массо­
вой информации, газетах, радио, т.п. и феномене влияния. Внедря­
ясь в каждый дом, присутствуя на каждом рабочем месте, прони­
кая в места отдыха, управляя мнениями и обезличивая их, эти
средства превращают человеческие умы в массовый разум. Бла­
годаря своего рода социальной телепатии у многих людей
вызываются одни и те же мысли, одни и те же образы, которые,
как радиоволны, распространяются повсюду. Так что в массе они
всегда оказываются наготове. Когда это на самом деле проис­
ходит, то можно наблюдать волнующее незабываемое зрелище,
как множество анонимных индивидов, никогда друг друга не ви­
девших, не соприкасавшихся между собой, охватываются одной и
411
той же эмоцией, реагируют как один на музыку или лозунг, сти­
хийно слитые в единое коллективное существо. Марсель Мосс
подробно описал это превращение:
«Все социальное тело одушевлено одним движением. Индивидуумов
больше нет. Они становятся, так сказать, деталями одной машины, или,
еще лучше, спицами одного колеса, магическое кружение которого, танцу­
ющее и поющее, было бы образом совершенным, социально примитив­
ным, воспроизводимым, разумеется, еще и в наши дни в упомянутых
случаях, да и в других тоже. Это ритмичное, однообразное и безостано­
вочное движение непосредственно выражает то душевное состояние, когда
сознание каждого захвачено одним чувством, одной немыслимой идеей,
идеей общей цели. Все тела приходят в одинаковое движение, на всех
лицах одна и та же маска, все голоса сливаются в одном крикс; не
говоря уже о глубине впечатления, производимого ритмом, музыкой и
пением. Видеть во всех фигурах отражение своего желания, слышать
из всех уст подтверждены своей убежденности, чувствовать себя захва­
ченным без сопротивления всеобщей уверенностью. Смешавшиеся в
исступлении своего танца, в лихорадке возбуждения, они составляют
единенное тело и единую душу. Именно в это время социальное тело
действительно существует. Так как в этот момент его клетки люди, быть
может, так же мало отделены друг от друга, как клетки индивидуально­
го организма. В похожих условиях (которые не реализуются в наших
обществах даже самыми перевозбужденными толпами, но об этом гово­
рится в другом месте) согласие может творить действительность».
Поразительно, не так ли?
Пора обратиться к следствиям. Логический ход, который сде­
лали авторы этой концепции, прост и смел. Для каждого масса -
это спущенная с цепи толпа, находящаяся во власти инстинктов,
без совести, без руководителя, без сдерживающих начал, такая,
какой она, в глазах мудреца, проявляет себя на баррикадах. Ги­
гантский, орущий, истеричный монстр, она наводит ужас:
«Похоже, писал Фрейд, - достаточно оказаться вместе большой
массе, огромному множеству людей для того, чтобы все моральные дос­
тижения составляющих их индивидов тотчас рассеялись, а на их месте
остались лишь самые примитивные, самые древние, самые грубые пси­
хические установки».
К счастью, можно добавить, иногда случается обратное, и мы
видим множество других людей, отдающих свои жизни, идущих

412
на неслыханные жертвы за самые возвышенные этические цен­
ности, за справедливость и свободу.
Но с того момента, как массы признаны эмблемой нашей циви­
лизации, они перестают быть продуктом разложения старого ре­
жима. Это уже не превращенная форма общественных классов
или эффектные артефакты общественной жизни, не повод к при­
поднятым, красочным описаниям, сделанным зачарованными или
потрясенными свидетелями. Они становятся неотъемлемой при­
надлежностью общества. Они дают ключ как к политике, так и к
современной культуре и, наконец, объясняют тревожные симпто­
мы, терзающие нашу цивилизацию. Посредством этого интеллек­
туального переворота, психология толп поместила массы в серд­
цевину глобального видения истории нашего века. Кроме того,
она составила соперничество теории классового общества, с ко­
торой до сих пор никому не удавалось ни установить связи, ни
опровергнуть ее.

IV
Выше я попытался показать, как по поводу одних и тех же
феноменов, которые и сейчас еще повторяются на наших глазах,
одновременно были выдвинуты два противоположных взаимоис­
ключающих объяснения. Такая двойственность, в сущности, вещь
достаточно банальная в науке. Я ее допускаю, ведь концепция
массового общества отличается обычным преувеличением, чтобы
не сказать упрощением. Она утверждает, что индивид - это не­
приступная крепость, куда другие проникают посредством внуше­
ния с тем, чтобы ее разрушить и вовлечь в это импульсивное
неосмысленно действующее коллективное месиво, идея, кажущая­
ся нам устаревшей и недооценивающей сложности современной
истории. Однако ведь не впервые простые и с виду устаревшие
идеи позволяют обнаружить неожиданные истины.
Итак, рассмотрим последствия такой двойственности объясне­
ний. То, что для одной концепции является классовой битвой и
связывается с надеждами на лучшее будущее, другая называет -
по удачному выражению испанского философа Ортеги-и-Гассета
восстанием масс, которое вызывает беспокойство, возвещает
эпоху следующих друг за другом кризисов. Теоретики психоло­
гии толпы считали это восстание решающим: оно отдает полити­
ческую власть в руки массы, не умеющей ею пользоваться, и

413
вызывает страх. Этого страха достаточно, чтобы пробудить же­
лание их познать для того, чтобы увещевать или управлять ими, а
также изучать их в научном плане. В своем глазу бревна не
видим, а в чужом соломинку замечаем. Так, открытые противники
масс принимали их всерьез и настойчиво стремились обнажить
все пружины этой конструкции, чтобы успешнее с ней бороться.
Сторонники же чаще всего довольствовались тем, что превоз­
носили их, говоря о массах абстрактно и идеализированно. Они
их явно недооценивали.
Жестко и смело, с риском шокировать, психология толп отри­
цает любое их притязание и какую бы то ни было способность
изменить мир или управлять государством. Им по их природе не
свойственно рассуждать, им не достает способности держать себя
в узде для того, чтобы выполнять работу, необходимую для вы­
живания и культурного развития, до такой степени это рабы сию­
минутных импульсов и существа, подверженные внушению со
стороны первого встречного. Наше общество видело упадок лич­
ности и присутствует при апогее масс. Над ним по сути дела
властвуют иррациональные и бессознательные силы, исходящие
из его тайных глубин и вдруг обнаруживающие себя явно. Ле
Бон выражает это очень четко:
«Неосознанное поведение толпы, подменяющее сознательную дея­
тельность личности, представляет собой одну из характеристик нынеш­
него века».

Кто сейчас мог бы подписаться под таким общим и резким

заявлением? Опыт учит нас быть более осмотрительными. Но
это заявление имело и теперь еще имеет исторические послед­
ствия, которые никто не властен перечеркнуть. Каждому понятен
смысл этого. В противном случае он не приходил бы так часто
на ум. Этот смысл таков: решимость поднять восстание масс
зависит в первую очередь от их психологии. Она становится
«более чем, - по словам Ницше, - дорогой, которая ведет к фунда­
ментальным проблемам». Социология и экономика затрагивают
их лишь косвенно и в определенных аспектах.
То, что задолго до всех предполагал этот немецкий философ,
понемногу становится общей уверенностью. Иное дело доказать,
оправдывается ли она. По мере того, как массы приобретают все
большую значимость, явными становятся и негативные послед-
414
ствия. Великий немецкий писатель Герман Брох определяет этот
пункт перелома, когда он оправдывает преимущество психологии
масс, подчеркивает это утверждении:
«Новые политические истины будут основываться на истинах пси­
хологических. Человечество готовится оставить экономическую эпоху,
чтобы войти в эпоху психологическую».

Ведь неудивительно, что в необъятном движении познания -

более изменчивом, чем погода или море - эта наука была задума­
на и представлялась бы как обладающая универсальными воз­
можностями. И если выражения «психология толп», «психология
масс», а не «социальная психология» или «коллективные движе­
ния» фигурируют в названиях трудов Ле Бона, Фрейда или Рей­
ха, не усматривайте в этом ни случайности, ни оплошности. Каж­
дое из них указывает на то, что представляется некое видение
нашей цивилизации, центрированное на определенном, характери­
зующем ее типе объединения: на массе. Никогда ее первопроход­
цы не рассматривали эту науку как дополнительную к другим,
более значительным наукам, к социологии или истории, например,
а именно как их соперницу. Они преследовали особую цель
разрешить загадку образования массы» (выражение Фрейда).
Одна единственная основополагающая наука может претендо­
вать на достижение этого.

415
 Глава третья
ЧТО ДЕЛАТЬ, КОГДА МАССЫ НАЛИЦО?
Я думаюу что недавнее
политическое новшество
не означает ничего кроме
политического господства масс.
X. Ортега-и-Гассет

I
Индивид умер, да здравствует масса! Вот тот суровый факт,
который открывает для себя наблюдатель современного обще­
ства. В результате упорной и ожесточенной борьбы массы, кажет­
ся, повсюду одержали поразительную и бесповоротную победу.
Именно они ставят новые вопросы и вынуждают изобретать но­
вые ответы, поскольку их сила является реальностью, с которой
отныне нужно считаться.
«В течение последних тридцати лет, - утверждает немецкий фило­
соф Кассирер, - в период, разделяющий две мировые войны, мы не про­
сто прошли через тяжелый кризис в нашей политической и социальной
жизни, но он также поставил нас перед совершенно новыми теоретичес­
кими проблемами. Мы произвели эксперимент по радикальной ломке
некоторых форм политической мысли. Были поставлены новые вопро­
сы и даны новые ответы. Проблемы, незамеченные политическими мыс­
лителями восемнадцатого и девятнадцатого веков, неожиданно вышли
на первый план. Самой важной и вызывающей беспокойство чертой
эволюции современного политического мышления становится, быть
может, появление новой власти: власти мифического мышления».
Бесспорно, в этот период, который начинается перед первой
мировой войной и продолжается до сих пор, произошло слишком
много событий, которые решительно перевернули политическое
мышление и практику. Но то, что эти пертурбации отмечаются
появлением мифического мышления, является, - и психология толп
это предвидела, - превратностью нашествия масс. Она, однако, не
ограничивалась констатацией фактов. Разумеется, наука должна
описывать явления, искать причины, предвидеть результаты. Но
она непременно должна также разрабатывать методы практичес­
кой деятельности и намечать логику действий в соответствии с
обстоятельствами. А зачем знать, если нельзя действовать? Зачем
416 13*
распознавать болезни, если мы бессильны их лечить? Раскрывая
причины, мы отвечаем только на вопрос «почему». А предлагая
практическое решение, мы отвечаем на вопрос «что делать». Он
имеет бесконечно большую значимость, чем первый, поскольку
любознательность является уделом немногих, а действие - ежеми­
нутной необходимостью.
Психология толп была создана, чтобы отвечать одновременно
на оба вопроса. Прежде всего, она заявляет о своем намерении
раскрыть «почему» массового общества. «Это нужно для того,
чтобы объяснить правящим классам, что делать перед лицом масс,
путающих всю политическую игру - игру, из которой они уже не
выйдут в обозримом будущем. Короче говоря, она стремится
разгадать загадку формирования масс, чтобы подойти к разгады­
ванию гораздо более тревожащей загадки - как ими управлять.
«Знание психологии толп, - пишет Ле Бон в манифесте новой науки,
- для. государственного деятеля определяет собой не возможность уп­
равления ими - сегодня это стало сложно - а, по крайней мере, средство
не идти у них на поводу».

II
Итак, психология толп становится самым главным предметом
новой политики. Ее первопроходцы и когорта их последователей
были убеждены, что нашли здесь Ариаднову нить лабиринта от­
ношений власти, в котором, не зная его достаточно, блуждают и
руководимые, и руководители. С самого начала авторы борются
со старой политической точкой зрения, основывающейся на заин­
тересованности и рассудке, или расчете. То есть точкой зрения на
человека, которая принимает во внимание поведение промышлен­
ника, рабочего, отца семейства и др. исключительно сквозь при­
зму их объективных гражданских интересов. Нацеленный на осоз­
нание того, что он может заработать или потерять, человек действу­
ет исключительно в соответствии с этими интересами и заглушает
свои чувства и верования.
Психология толп не считает, что человек в целом ведет себя
так, чтобы получить максимальную личную выгоду и устанавли­
вает социальный контакт с другим наподобие рыночной сделки
между покупателем и продавцом, когда он вступает в партию или
голосует за какого-то кандидата. Эта иллюзия рождается из-за
того, что классическая политика стремится сравнять ров, который
разделяет общество и природу, применяя к той и другой одни и
1 4 -2 4 5 7 417
те же способы мышления, одни и те же практические подходы.
Конечно, по мере того, как наука и техника день за днем одержи­
вают беспрецедентные победы, наглядно доказывая силу своей
логики, их принимают за модель в каждой сфере жизни. Следуя
научным путем, мы властны, как нам кажется, добиться в полити­
ке прогресса, аналогичного прогрессу в экономике, стать хозяева­
ми и обладателями общества, как мы ими стали по отношению к
природе. Рано или поздно мы пришли бы к созданию отношений
между руководителями и подчиненными, коллективных отноше­
ний между людьми, очищенных от страстей, любви и ненависти,
идентичных отношениям с предметами. Одним словом, согласно
формуле Сен-Симона, который подводит итог этой эволюции, от
управления людьми перешли бы к управлению вещами.
Эта классическая точка зрения нам хорошо знакома. Стерж­
нем ее являются общность интересов, рациональность политичес­
кого действия и его прогресс, параллельный прогрессу знаний и
общества. Отсюда вытекает и его практика. С совершенно науч­
ной сдержанностью она разделяет логику и верования, фактичес­
кие суждения и чувства для того, чтобы принимать решения и
заставлять следовать им. Она обращается к разуму, к смыслу
вещей, помогающему людям уяснять проблемы и делать выбор
среди возможных решений. Она полагает, что легче всего моби­
лизовать людей, приведя их к осознанию своих классовых, нацио­
нальных и других интересов, а также смысла ситуации. А тем
самым и целей, которых они могут достичь сообща.
Психология толп обвиняет эту классическую точку зрения в
недооценке роли толп и тех последствий, которые влечет за собой
их существование. С одной стороны, люди, сформировавшиеся в
рамках классической школы, не учитывают силы страстей и веро­
ваний. Они полагаются исключительно на интеллект, чтобы убеж­
дать, на расчет, чтобы победить трудности. Неистовая сила кол­
лективных чувств приводит их в замешательство, разнузданность
поведения людей, собравшихся вместе, их удивляет, а преувели­
ченность речей и поступков вызывает у них отвращение как
недостаток вкуса. Их понимание допускает только уловки, комп­
ромиссы между людьми из хорошего общества. Характер? Они
не принимают его в расчет или высмеивают. За неимением муже­
ства множество государственных деятелей выглядят сомневаю­
щимися и смущенными, нерешительными или болтливыми и не
выполняют своих задач. Они рассуждают беспринципно и неу-

418 14-2
бедительно. Они совещаются, не принимая решений, и действуют
только наполовину, остальное отдавая на волю случая. Упрек,
который делают теоретики психологии толп, аналогичен тому, что
Троцкий адресовал социал-демократу Каутскому: когда осознает­
ся относительность вещей, то не находится смелости применить
силу, ни, добавим, силы противостоять массам. Из этого следует,
что демократы открывают путь тирану, требуют Цезаря как осво­
бодителя, подготавливают притеснение как свободу. Вот такой
парадокс: свобода взывает к тирании. Разум это приговор
политике, а политика - могила разума.
В целом, этим руководителям изменяет инстинкт, который только
и помогает понять массы, заставляет сердце биться в унисон их
чаяниям, слышать мощный голос толпы вместо нашептывания
советчиков и льстецов. У них никогда нет нужного слова или
нужного жеста в необходимых случаях. Им недостает воли к
власти, даже если есть амбиции. Поддающиеся сомнениям, кото­
рые подтачивают их, сбитые с толку событиями, которые их изум­
ляют, они вначале встают в тупик, а затем выбиваются из колеи.
Вывод кажется вполне определенным: без инстинктивного ощу­
щения массы нет великого политического лидера.
С другой стороны, классическая политика игнорирует элемен­
тарные сведения о психологии масс. Растворившиеся в массе
индивиды утрачивают свои личные интересы, чтобы подчиниться
общим желаниям, точнее тем, которые как общие преподносят им
вожди. Работающие или безработные, пленники городской не­
рвозности, подверженные провоцирующим влияниям городского
существования, они не располагают ничем, даже временем раз­
мышлять. Они находятся в постоянной зависимости от других
во всем, что связано с жилищем, с питанием, с занятостью или с
идеями. С этого времени их интересы утрачивают свою значи­
мость и побудительную силу, переставая тормозить желания, ко­
торые все больше обостряют положение.
«Род человеческий не может выдержать большой доли реа­
лизма» , - писал великий английский поэт T.S.Eliot. Толпы выдер­
живают его еще меньше, и это второе следствие. Однажды со­
бранные вместе и перемешанные, люди утрачивают всякую кри­
тичность. Их совесть отступает перед силой иллюзий, как плоти­
на сносится разбушевавшимися водами. Поставленные перед не­
возможностью отличить реальное от воображаемого, то, что они
видят на самом деле, от кажущегося, они теряют способность

14* 419
принимать правильное решение, самое здравое из предлагаемых
им суждений.
Итак, люди, составляющие толпу, ведомы беспредельным вооб­
ражением, возбуждены сильными эмоциями, не имеющими отно­
шения к ясной цели. Они обладают удивительной предрасполо­
женностью верить тому, что им говорят. Единственный язык, ко­
торый они понимают, - это язык, минующий разум и обращенный
к чувству.
Эти элементарные рассуждения показывают, что всякая поли­
тика, основывающаяся на интересах и разуме человека, особенно
в массовом обществе, смотрит на факты сквозь розовые очки
абстрактных экономических и социологических теорий, искажая
эти факты. И она не видит человека в полном объеме, она слепа
к его эмоциям и памяти, к его желаниям и мифам. Свои собствен­
ные иллюзии она принимает за реальность. Созданная и управля­
емая научными моделями, такая ясная, логическая власть годится
для кучки философов, ученых и государственных деятелей. Но
для масс она остается совершенно чуждой.
Конечно, .можно воображать массы иными, чем они есть на
самом деле, можно надеяться, что их значение ослабнет, как это
было в прошлом. Тогда, быть может, они были бы готовы к
выбору и поддержанию совершенно разумной власти.
Но эта утопия предписывает им качества, совершенно проти­
воположные их собственным, то есть качества индивида. Пы­
таться управлять большинством людей, используя чуждые и не­
постижимые для них средства, путь невозможный и заранее
обреченный на неудачу. Бессмысленно было бы пытаться их пе­
ревоспитывать, сделать их иными, чем они есть, стремиться изме­
нить их психологию или свести ее к психологии индивидов, со­
ставляющих толпу. Не изменить законов природы, разных для
отдельно взятого атома с обычным уровнем энергии и скопления
атомов, где этот уровень доводится до высоких энергий.. С одной
оговоркой, однако: вначале нужно познать законы человеческих
скоплений. И обращаться не к их понятливости, а к их чувствам
любви или ненависти, мстительности или виновности. Вместо того,
чтобы будить их интеллект, лучше стоит разбудить их память.
Поскольку в настоящем они распознают меньше очертаний буду­
щего, чем следов прошлого. Они воспринимают не то, что изменя­
ется, а то, что повторяется. Любой, кто намеревается управлять
людьми, должен был бы проникнуться идеей, что психология масс

420 14-4
отворачивается от психологии индивидов. Последние, взятые по
отдельности, добиваются успеха на пути анализа или опытным
путем исследуя реальность. Первые пользуются не менее эффек­
тивным средством - сердцем, страстно влюбленным в идеал чело­
века, который его воплощает:
«Логика, которая их направляет, - мог написать Марсель Пруст по
поводу наций, - совершенно внутренняя, постоянно изменяемая страс­
тью, как логика людей, столкнувшихся в любовной или семейной ссоре,
ссоре сына с отцом, кухарки с хозяйкой, жены с мужем».
В цивилизованном обществе, утверждает психология толп, массы
возрождают иррациональность, которую считали исчезающей, этот
рудимент примитивного общества, полного отсталости и культов
богов. Вместо того, чтобы уменьшаться в процессе развития ци­
вилизации, ее роль возрастает и укрепляется. Вытесненная из
экономики наукой и техникой, иррациональность сосредоточива­
ется на власти и становится ее стержнем. Это явление нарастает:
чем меньше времени люди посвящают заботам об общественном
благе, тем меньше у них возможностей противостоять коллектив­
ному прессингу. Разум каждого отступает перед страстями всех.
Он оказывается бессильным господствовать над ними, поскольку
эпидемию невозможно остановить по своей воле.
Я повторяю и настаиваю на этом. Классическая политика
основана на разуме и интересах. Она обрекает себя на бессилие,
поскольку подходит к массе извне, как к простой сумме индиви­
дов. Это происходит не из-за недостатка изобретательности или
волевого начала, не из-за неспособности составляющих массу людей
из бедных слоев осознать свои интересы и действовать разумно.
Напротив, все желали бы установления такого государства, такой
демократии, о которой рассуждали теоретики и государственные
деятели. Иначе не замысливали бы такого порядка, не стреми­
лись бы к его установлению. А если не удается добиться успеха
и все приходит к своей противоположности, это потому, что толпа
затягивает в себя, в свой коллективный водоворот. И тогда дело
принимает другой оборот вопреки предусмотренному, вопреки
психологическим законам. Человек-индивид и человек-масса
это две разные вещи, как достояние в один франк и в миллион.
Эту разницу я подытожил бы одной фразой: индивида убеждают,
массе внушают.
Ведь демократические идеалы, придуманные меньшинством и
для меньшинства, какими бы абсолютными достоинствами они ни

4 21
обладали, препятствуют, кроме исключительных случаев, форми­
рованию стабильного политического режима. Из-за необходимо­
сти соответствовать чаяниям большинства, звучать в унисон че­
ловеческой природе, эти идеалы рассыпаются в прах. Погоня за
ними порождает лишь глубокое разочарование. А нужен режим,
основанный на разделяемых верованиях. Режим, исходящий из
подчиненности масс одному человеку, как отец рассчитывает на
послушание своих детей. Когда такой режим установится, тогда и
будут решены проблемы большого города.
Подытожим вкратце суть сказанного. Толпы ниспровергают
основы демократии, заложенные либеральной буржуазией и вос­
становленные социал-демократами. Они стремились к управле­
нию посредством элиты, выбранной на основе всеобщего избира­
тельного права. Их политика, определяемая экономическими и
техническими реалиями, и отказывающаяся видеть реалии психо­
логические, обрекает их на перманентную слабость, так как эти
последние меняют все дело. Они, можно сказать, обманываются в
обществе, в нации и, в конечном счете, в эпохе. Но именно такая
революционная или контрреволюционная эпоха увлекает массы.
А поэтому она требует новой политики.

III
Когда массы налицо, задача политики их организовать. Приве­
сти их в движение могут две вещи: страсть и верования, следова­
тельно, нужно принимать в расчет и то, и другое.
Всякий раз, когда люди собираются вместе, их охватывают
одни и те же эмоции. Они объединяются в какой-то высшей
убежденности. Они идентифицируют себя с персоной, которая
избавляет их от одиночества, и поклоняются ей. Таков вкратце
процесс, превращающий сообщество индивидов в коллективного
индивида. Их интересы это не более, чем перчатки страсти.
Снимите перчатки - руки остаются, отсеките руки - и перчатки
становятся бесполезными. Их разум это не более, чем пена
сильных и неизменных убеждений.
Это объясняет характер политических действий. Грамши ска­
зал об этом гораздо лучше, чем я мог бы это сделать:
«Политика является непрерывным, действием и дает рождение не­
прерывно действующим организациям, в чем она совершенно идентич­
на экономике. Но она также и отличается от нее, и поэтому можно
говорить отдельно об экономике и политике, и можно говорить о «по-
422
литической страсти» как о непосредственном побуждении к действию,
которое рождается на «неизменной и органической» почве экономи­
ческой жизни, но превосходит ее, в накаленной атмосфере запуская в
ход чувства и стремления, исходя из которых один и тот же расчет
индивидуальной человеческой жизни подчиняется законам, совершенно
отличным от законов индивидуальной бухгалтерии».
Тем самым в политической жизни действительно имеется яв­
ная асимметрия, сильно препятствующая нахождению точки рав­
новесия и стабильности. Когда люди действуют в материальном
мире, чтобы производить и выживать, их техническая и экономи­
ческая деятельность подчиняется закону, основанному на разуме.
Й с течением времени можно наблюдать растущую рациональ­
ность и методов, и знаний. Чтобы добиться успеха, важно подчи­
нять средства цели исследования, постоянно соотноситься с ре­
зультатами эксперимента. Такую возможность обнаруживают и
основанные на логических принципах машины, именно поэтому
их использование постоянно ширится.
Отношения же между людьми, напротив, отмечены фактором
иррациональности. Отрешиться от нее невозможно, особенно, если
стремиться мобилизовать массы во имя позитивных или негатив­
ных идеалов. Рейх, и не он один, показал губительные послед­
ствия такой недооценки и то, в какой степени она способствовала
победе нацизма в Германии:
«Благодаря работам Маркса, Энгельса. Ленина было гораздо луч­
ше известно об экономических условиях прогрессивного развития, чем
о регрессивных силах. Совершенно игнорировался иррационализм
масс. Именно поэтому либеральная эволюция, на которую многие так
надеялись, застопорилась и пошла вспять к авторитарному разложе­
нию» .
В самом деле, социальная машина омассовления людей всегда
делает их более иррациональными и не дает возможности ими
управлять посредством разума, будь намерения тех, кто держит
рычаги управления даже самыми благородными. Эта ассиметрия
в политике имеет три аспекта:
* Прежде всего, пропасть, разделяющая две сферы человеческой
жизни. Рациональное мышление и практика замыкаются на уп­
равлении вещами и богатствами. Они изобретают все более мно­
гочисленные эффективные и автоматизированные орудия и ин­
струменты. Руководство людьми, в том числе и политическая
власть, наоборот, отторгают это мышление и эту практику. В этой
423
сфере общество создает только лишь верования и влиятельные
идеи. Одни, прекрасные, проповедуют справедливость и эманси­
пацию. Другие, жестокие, пропагандируют месть и угнетение. Они
служат для того, чтобы обезличить людей и мобилизовать их.
Для этой цели их отливают в определенную форму догмати­
ческой религии, заготовленную заранее. Такова цена того, что
идея может стать своеобразным катализатором для масс, и марк­
сизму пришлось ее заплатить.
* Второй аспект - это простая иррационализация масс в чис­
том виде. Она проявляет себя в разгерметизации эмоциональных
сил, которые в подземелье ожидают случая вырваться с вулкани­
ческой силой. Эти силы, вовсе не побежденные, выжидают благо­
приятного момента, чтобы снова вернуть себе господство. Он
наступает, когда люди, раздраженные каким-то кризисом, собира­
ются вместе. Тогда совесть индивидов теряет свою действенную
силу и не может больше сдерживать их импульсов. Эти неосознан­
ные эмоции - настоящие кроты в историческом пространстве, они
используют его, чтобы оккупировать незанятую сферу. То, что
поднимается на поверхность не ново, оно существовало, не обна­
руживая себя, в спрессованном виде; это подспудные силы, более
или менее сконцентрированные и подавленные, сформированные
и готовые к вступлению в действие. Массы увлекаются их пото­
ком, подстегиваемые паникой или энтузиазмом, по мановению вол­
шебной палочки вожака, который становится во главе их. А заво­
роженный наблюдатель может воскликнуть вместе с Шекспиром:
«Это бич времени, когда безумные ведут слепых». Как точно, не
правда ли? Когда задумываешься о Гитлере, о Пол Поте и tu tti
quanti, этих одержимых, которые управляют незрячими массами
силой страха и надежды. Впрочем, эти экстремальные случаи
заставляют нас ощутить так же, как болезни дают знания о
состоянии здоровья - то, что происходит в обычных ситуациях:
власть осуществляется через иррациональное.
* И вот третий, и последний аспект. Во многих областях: в
технике, экономике, демографии и т.п. - наблюдаемый прогресс
идет от меньшего к большему: улучшаются методы работы, воз­
растают скорости, множатся обмены, возрастают популяции и так
далее. В политике же прогресса нет; здесь его не более, чем в
искусстве или морали. История учит, что, по всей видимости, власть
одними и теми же приемами, в одних и тех же условиях проявля­
ется и повторяется из поколения в поколение. Господство боль-

424
шинства над меньшинством беспрестанно возобновляется и по­
вторяется бесконечно.
«Пример, - пишет Фрейд, - придающий этим отношениям неизмен­
ную значимость врожденного и неискоренимого неравенства людей, -
это их тенденция разделяться на две категории: лидеров и ведомых.
Последние составляют громадное большинство, они испытывают по­
требность в авторитете, который принимал бы за них решения и которо­
му бы они подчинялись безгранично».
Напрасно было бы говорить о восхождении к обществу без
богов и хозяев, так как лидеры среди нас поминутно возрождаются.
Именно такое отсутствие прогрессивного движения и объясняет
автономию политики и противопоставляет ее всему остальному.
Эволюционные процессы в истории ее почти не затрагивают. Во
всех обществах, даже наиболее развитых, в том, что касается вла­
сти, прошлое господствует над настоящим, мертвая традиция опу­
тывает живую современность. И если желают на нее воздейство­
вать, нужно влиять на людей, обращаясь к самым древним слоям
их психики. Можно одной фразой подытожить этот контраст:
экономика и техника следуют законам истории, политика должна
следовать законам человеческой природы.
Современное общество, отмеченное столькими несоответствиями
материального и духовного порядка, заостряет каждый из этих
трех аспектов. Все, что можно сделать, - это приспособить имею­
щиеся в распоряжении инструменты и познания к неизменным
свойствам внешней и внутренней жизни людей. Важнейшим все­
гда остается то, что политика - рациональная форма использова­
ния иррациональной сущности масс. Это подтверждает их психо­
логия. Любые методы, которые предлагаются в качестве пропа­
гандистских, любые приемы внушающего воздействия вождя на
толпу руководствуются этим. Они играют на чувствах людей,
чтобы превратить их в коллективный и обезличенный материал.
И мы знаем, как великолепно они этого достигают.

IV
Высвобождение иррациональных сил толкает к тому, что вождь
становится решением проблемы существования масс. Некоторые
верят в совершенно иное решение. Они предлагают создавать
политические партии, идейные движения или учреждения, способ­
ные контролировать массы. Но все же любая партия, любое движе-
425
ние или учреждение рано или поздно обзаведутся каким-нибудь
лидером, живым или умершим. Итак, второе решение и не расхо­
дится с первым, и не исключает его. Все они обладают цезариан-
ским элементом, который входит в состав власти, как водород
входит в состав материи: это ее универсальный компонент. По­
нять его истоки и раскрыть, в чем он состоит - вот один из самых
трудных разделов науки. Каждая выдвигает объяснение, осно­
ванное на изучаемых ею фактах. Начиная с Тар да, психология
масс развивает свое. Источником и прототипом всякого рода
авторитета является отец. Его влияние в незапамятные времена
возникло вместе с семьей. Оно сохраняется и ширится в сов­
ременных массах людей, вырванных из их семей. История поли­
тических режимов по сути представляет лишь медленные измене­
ния власти отцовского типа. С первых попыток раскрыть меха^
низмы этой истории, существующие под видом бюрократии, партии,
государства и т.п. обнаруживались лишь определенные разно­
видности примитивной власти главы семьи, образцового и идеаль­
ного.
Когда массы стали возникать то там, то тут, это объяснение
вызвало возмущение, так как не допускалось, чтобы вождь разре­
шил проблемы масс так же, как отец разрешает проблемы семьи.
Но что мы видим каждый вечер на телевизионных экранах? Там
ликующие толпы мусульман устраивают овации имаму Хомейни,
возвратившемуся из изгнания, здесь толпы христиан, спешащие на
встречу с папой Иоанном-Павлом II, который прибыл на палом­
ническом самолете, чтобы принести им свое благословение; а в
другом месте светские массы в энтузиазме столпились вокруг
одного из своих шефов, чтобы петь ему дифирамбы.
Средства массовой информации делают нас участниками и
современниками всего этого омассовления планеты, всех этих
восторгов и экстатических коленопреклонений. Идолопоклонство
перестало быть экзотикой и какой-то неожиданностью в разви­
тии событий. Народ с неимоверной скоростью переносится от
восторженного свободолюбия к жесткому подчинению. Его амор­
фная структура превращается в структуру, сосредоточенную вок­
руг одного человека. Тех, кто сопротивляется или хотя бы отдает
себе отчет в происходящем, мало. Надо полагать, что массы нахо­
дят удовольствие в каком-то бессознательном побуждении гнуть
спину. Тард утверждает это без колебаний:
«Много говорилось - и это было выигрышной темой для ораторс­
ких выпадов, - что нет ничего более упоительного, чем чувствовать себя

426
свободным, освобожденным от всякого подчинения другому, от всяких
обязательств перед другим. И, разумеется, я далек от отрицания этого
столь благородного чувства, но я его считаю бесконечно менее
распространенным, чем декларируемым. По правде говоря, для большин­
ства людей неизъяснимая прелесть связана именно с подчинением, до­
верчивостью, чуть ли не влюбленной услужливостью по отношению к
обожаемому властелину. После падения Империи таковыми были за­
щитники галло-ром анских городов, сейчас спасители наших
демократических и революционных обществ, ставшие предметом востор­
женного идолопоклонства, страстного преклонения».
Отчего же такая тесная связь с вождем? Оттого, что он про­
сто и наглядно предлагает толпам ответы на их вопросы, он дает
имя их анонимности. Не рассудочно, не по расчету, а гораздо
глубже, интуитивно, они хватаются за него, как за абсолютную
истину, дар нового мира, обещание новой жизни. Сказав «да»
вождю, экзальтированная масса меняет веру и преображается в
полном смысле этого слова. Эмоциональная энергия бросает ее
вперед и придает ей как мужества переносить страдания, так и
бесчувственности, необходимой для совершения насилия. В под­
тверждение вспомним революционные войска, которые вооду­
шевленные шли под знаменами Наполеона через всю Европу.
Энергию, которую массы черпают в своих грезах и иллюзиях,
лидеры используют, чтобы нажимать на рычаги управления госу­
дарством и вести множество людей к цели, продиктованной разу­
мом, а иногда и наукой. Генерал де Голль, один из тех, кто, как мы
увидим, лучше других усвоил доктрину психологии толп, распоз­
нал ее практический смысл:
«Великой была жизненная ситуация, но. возможно, мне удалось в
какой-то степени овладеть ею, поскольку у меня была возможность, по
словам Шатобриана, «вести французов, опираясь на их мечты».
Народный опыт подкрепляет эту уверенность: от общей идеи
к конкретному действию, от разума одного человека к движению
массы самая короткая дорога проходит через мечты. Когда ил­
люзии утрачиваются, слабеют, человеческие общности вместе со
своими верованиями приходят в упадок, они мертвеют и опусто­
шаются, утратив самое существенное, как тело, лишенное крови.
Люди больше не знают, за кем следовать, кому подчиняться, во
имя кого жертвовать собой. Ничто и никто их больше не обязы­
вает к дисциплине, необходимой для цивилизованного труда, нич­
то и никто не питает их энтузиазма или страсти. Мир восторгов,
427
мир преданности оказывается опустевшим. И тогда обнаружива­
ются признаки паники. Страшит возвращение к мертвому безраз­
личию камней пустыни или, в современном варианте, Государства.
Никто никому там больше не друг и не враг. Практически исчез­
ли границы группы или города. Место народа занимает аморфная
совокупность индивидов. В массовом обществе, подобном наше­
му, «нищета психологии масс» излечивается лидером, при условии,
что он устранит опасность паники. Так, Наполеон в момент окон­
чания Французской революции восстановил в толпах объект 6о-
готворения, утраченный ими, и сотворил для них идеал, ради которого
они были готовы пожертвовать всем, включая жизнь и свободу.
«Фюрер, - по наблюдению Броха, - является признаком некоторой
системы, ценностей и носителем динамики этой системы. Он появляет­
ся прежде всего как символ системы. Качества его ума и его действия
имеют лишь второстепенное значение».

V
Итак, что же делать, когда массы уже налицо? Две вещи, отве­
чает психология толп: открыть вожака в их среде и управлять
ими, взывая к их страстям, верованиям и фантазии. Можно было
бы усомниться в первой, полагая, что личности играют лишь вто­
ростепенные роли в истории или даже вовсе не играют никакой
роли. На самом же деле знание этой психологии заставляет при­
нимать их в расчет при решении проблемы. Прежде всего и в
особенности потому, что каждый верит в это, включая тех, кто не
должен был бы так считать. Собеседнику, который отстаивал в
разговоре с ним решающую роль масс, руководитель югославс­
кой коммунистической партии Тито живо возразил: «Вздор все
это, исторические процессы часто зависят от одной личности».
Таким образом, психология масс отвечает на вопрос «что де­
лать?», поставленный нашим временем, предлагая иную политику.
Она ее отрывает от эмпирии, стремясь предложить четкое реше­
ние проблемы, которая не так уж незначительна. Отсюда роль,
которую играет внушение для создания массы, и роль вождя,
приводящего ее в движение. Сейчас пока речь идет только о
предложенном решении, без развернутых пояснений. В последу­
ющих главах я представлю доводы в его пользу. Но один из
этих доводов я приведу прямо сейчас, чтобы понятнее было то
исключительное внимание, которое эта наука уделяет такому ре­
шению. Вот он: стихийно массы стремятся не к демократии, а к
деспотизму.
428
 Глава четвертая
ВОСТОЧНЫЙ ДЕСПОТИЗМ
И ДЕСПОТИЗМ ЗАПАДНЫЙ

I
В век рождения масс единоличное господство слывет пе­
режитком варварства. Такой тип правления клеймят как аб­
солютную диктатуру, удручающее следствие недостатка культуры
или материальных возможностей, прискорбный возврат к архаи­
ческим нравам. В целом его трактуют как продукт невежества,
низменных инстинктов. Нам кажется, что наше предназначение -
идти рука об руку с развитием человечества к завершенной де­
мократии. Каждая победа культуры означает также победу наро­
да над его наследственными врагами, над деспотами. Всякий, кто
отрицает такое понимание вещей, разумеется, плывет против тече­
ния. Однако именно такое понимание оспаривает Ле Бон и боль­
шая часть теоретиков психологии толп к нему присоединяются.
Для него и для них расцвет масс, определив их психическую
конституцию, открывает дорогу вождям и деспотическому режи­
му: «Ряд фактов, тоже типичных, совершенно четко показывает
общую ориентацию в Европе на деспотические формы правления».
Скажем больше, массовое общество определяется демок­
ратизацией своеобразного рода, когда демократизируются авто­
мобили, досуг, книги, газеты и средства массовой информации.
Прежде предназначенные для элиты, потом для буржуазии, те­
перь они становятся доступными для всех. Почему же деспотизм
принимается и вводится в обиход низшими классами? С одной
стороны, сдача позиций правительствами, которые не могут боль­
ше удерживать власть или, как говорит Томас Манн, играть роль
«господ, которым можно было бы служить добросовестно в ари­
стократическом духе». С другой стороны, давление низших клас­
сов, которые со своей иерархией, со своими собственными орга­
низациями, переносят социальные дебаты из парламента на улицу
и лишают авторитета демократические учреждения. И опять Ле Бон:
«Вожди стремятся сегодня мало-помалу занять место общественной
власти по мере того, как эта последняя дает втянуть себя в дискуссии и
ослабить. Благодаря своей тирании эти новые повелители добиваются от
толп полной покорности, какой не добивается ни одно правительство».
429
 Не говоря этого определенно, Ле Бон имеет в виду син­
дикалистских руководителей. В них он видит истинных влас­
телинов трудового мира.
Но этим еще не все сказано. Если расширить поле анализа и
охватить больший период истории, мы почти всюду найдем при­
знаки возрождения деспотизма. В любой идеологии, в любой по­
литической жизни он обнаруживается снова и снова с порази­
тельным постоянством, переносимый из одних цивилизаций в дру­
гие. С того момента, как у народа появляется письменность, с той
поры, как он начинает производить свои первые тексты, эта тема
навязчиво повторяется. Невозможно ограничиться лишь теми
причинами, которые я здесь упомянул, чтобы описать эволюцию и
понять смысл, которым был наполнен этот древний авторитарный
режим вплоть до наших дней. Я хотел бы прояснить эту эволю­
цию, пользуясь контрастным сравнением, правда, условным, как
всякое сравнение, но в данном случае оправданным. Вот оно.
По данным истории, до нашей эры, по-видимому, существовал
восточный деспотизм, образцами которого были императорский
Китай и фараонский Египет. Его основой служил принцип нера­
венства, общий для государств той эпохи, отвечавший необходи­
мости функционирования способа производства, основанного на
создании городов и поддержании добротной ирригационной сис­
темы. Иерарх, король, император или фараон осуществлял свою
абсолютную власть через господство над водными ресурсами
крестьянских общин, речь шла о строительстве плотин или кана­
лов. Человеческие массы были сосредоточены и координирова­
лись сетью его чиновников для реализации грандиозных проек­
тов, представление о которых еще сегодня нам дают пирамиды.
Вершина строго иерархизированного общества, освященная рели­
гией, непреложный властелин государства и вселенной, сконцент­
рированных в его персоне, деспот требовал абсолютного пови­
новения. Именно здесь фокусируются признаки, которые мы вклю­
чаем в представление о деспотизме. Если мы обратимся взглядом
назад, мы заметим, что эти признаки имели значительное распрос­
транение и возникали совершенно независимо друг от друга, а не
в результате перехода с континента на континент. Такое идентич­
ное решение одной и той же проблемы, вновь и вновь обнаружи­
ваемое у совершенно разрозненных народов, являет собой волну­
ющую загадку человеческой истории.

430
 Перенесемся теперь через тысячелетия в современное обще­
ство, не пытаясь обосновать этот скачок. У нас есть причины,
позволяющие говорить о западном деспотизме. Можно с уверен­
ностью утверждать, что это понятие было выдвинуто в эпоху
Французской революции. Еще до того, как Ле Бон и Тард прида­
ли ему некий общий смысл, Шатобриан уже уловил его основную
черту:
«Повседневный опыт, - заявлял он, - заставляет признать, что фран­
цузы бесспорно устремляются к власти, они нисколько не дорожат сво­
бодой, их идол -равенство. Между - тем равенство и деспотизм соеди­
нены тайными узами».
Никоим образом не нужно воспринимать эти слова как про­
стую метафору, как незначащий поэтический штрих. Нет, напро­
тив, здесь раскрывается эта тайная связь, и нам остается выра­
зить ее в прозе. Политические системы, господствующие в форме
партийного руководства, обсуждений, дискуссий разрешают про­
блемы путем периодического голосования. Но теоретически они
нестабильны и ненадежны. «Правительства, так неудачно назван­
ные сбалансированными, представляют собой не что иное, как
кратчайший путь к анархии», - говорил Наполеон Моле. И имен­
но для того, чтобы избежать беспорядка, нужен деспот. Нам это
знакомо с самой глубокой древности. Психология толп же при­
нимает данное положение без дискуссий. Она делает из него
вывод, что в эпоху более обширных и более неустойчивых че­
ловеческих скоплений, чем в прошлые времена, все чаще будут
вспоминать о деспоте.

II
Итак, став свершившимся фактом, массовое общество, есте­
ственно, тем или иным образом будет тяготеть к стабильности.
Но оно сможет ее достичь не иначе, как модифицировав один из
основополагающих факторов: равенство или свободу. Восста­
новление неравенства между гражданами - одно из двух решений
уравнения, - по-видимому, невозможно. Ни одна партия, ни один
государственный деятель не станет его защитником. Ни один
ученый, ни один оратор не придумает аргументов, представляю­
щих его как некое наименьшее зло, как необходимое изменение.
Это противоречило бы природе массы, которая как раз и заявля­
ет себя через равенство составляющих ее индивидов.

431
 «Оно имеет такую огромную значимость, что решительно можно было
бы определить массовость как состояние абсолютного равенства. Голо­
ва есть голова, рука есть рука, и речи не может быть о какой-то разнице
между ними. Массой становятся, именно предполагая равенство».
Поэтому вся деятельность, все политические проекты поддер­
живают в неприкосновенности фактор равенства и стремятся
преобразовать фактор свободы, убеждая или вынуждая людей
отказаться от нее. Все происходит почти так же, как, не имея
возможности уменьшить расстояние между городами, мы стара­
лись бы сократить время, чтобы быстрее попасть в пункт назначе­
ния, пользуясь самолетом вместо поезда.
Нестабильность массового общества следует, как можно пред­
положить, из неустранимого требования равенства и неверного
использования свободы. Есть два возможных пути помочь это­
му. Первый состоит в том, чтобы передать власть в руки одного
лица, второй - в том, чтобы не передать ее в руки какой-то лично­
сти, а доверить ее своего рода анонимной директории, как любой
обычный технический или экономический вопрос. Тем самым до­
стигается точно такой же отказ от свободы из-за нехватки денег,
ограниченности ресурсов или из-за бедности, чего вождь достига­
ет убеждением и принуждением. Третьего пути нет.
В одном случае все заканчивается демократическим деспотом,
так знакомым в Европе с того дня, как его изобрел Наполеон.
Один английский писатель сказал о нем, что он воплотил «абсо­
лютное правление, снабженное народным инстинктом». Демокра­
тические приемы совмещаются в его личности с цезарианскими
устремлениями. Черты брата, символа народного равенства, при­
крывают в нем черты отца, фигуры безгранично авторитетной.
Так, каждый римский император как известно, был преемником
Цезаря. Ему воздвигали памятник, на капители которого было
выгравировано: Отцу отечества. И тем не менее он продолжал
носить титул народного трибуна, делавший из него глашатая граж­
дан и их защитника от всемогущества государства, которое он
воплощал.
Сталин тоже, почти как настоящий император, сконцентрировал
в своих руках всю политическую и военную власть, соединив ее
с обязанностями народного комиссара, согласно которым он был
простым исполнителем коллективных решений. В этом-то и со­
стояла одна из непомерных привилегий этих людей: обладать'
верховной властью и властью приостанавливать ее исполнение,
432
самим быть единственным средством против репрессий, которые
они же и осуществляли, - таким образом, что их могущество было
ограничено только их собственной волей.
Эти авторитетные, или харизматические, лидеры сохраняют
видимость демократии. Они вновь и вновь подтверждают идею
всеобщего равенства путем регулярных плебисцитов. Созывае­
мые и опрашиваемые, массы могут ответить лидеру «да» или
«нет:». У них нет никакой реальной возможности собраться для
принятия решения. Они не правоспособны ни обсуждать реше­
ния лидера, ни давать ему советы. Единственное, к чему их при­
зывают и что они могут совершить - это санкционировать опре­
деленную политику, в крайнем случае, ее отвергнуть. Плебисцит
является признаком свободы, от которой отрекаются в ту самую
минуту, когда он осуществляется.
В том случае, когда никто персонально не получал полномочной
власти, можно говорить о деспотической демократии некой бю­
рократической и анонимной партии. Действующая по типу адми­
нистративного совета или управленческого аппарата, она смотрит
на государство или общество как на национализированное пред­
приятие. Специфический вопрос о власти кажется второстепен­
ным. Для того, чтобы он не возникал, бывает достаточно, если
большинство утратило к нему интерес, оставалось молчаливым и
пассивным. Именно таков тип правления, в странах с однопартий­
ной системой или с ведущей партией - либеральные демократы в
Японии, христианские демократы в Италии, революционная партия
в Мексике, коалиция голлистов и либералов во Франции и т.д ., -
находящейся у власти почти полвека. Став государством в госу­
дарстве, она неизбежным образом навязывает Серое однообразие,
конформизм, полезный для поддержания баланса сил в свою
пользу. Она замыкает свободы в узкие рамки. Монополия поли­
ции и средств коммуникации гарантирует, что эти свободы не
выйдут за определенные пределы.
Для того, чтобы обеспечить себе преемственность, правящая
партия рекрутирует свои кадры и своих руководителей из узкого
круга, который обновляется через кооптацию, контролируя, в слу­
чае коммунистических партий, классовое происхождение новых
рекрутов, и религиозное в случае христианских партий. Никому
другому не доверяется забота о пополнении и содержании пи­
томника будущих государственных деятелей, пестования их бу­
дущей карьеры. Именно эта система продвижения по службе

433
внутри аппарата и поднимает их к вершинам власти. Назначая их
на должности депутата, мэра и т.п ., она дает им право на претен­
зию представлять народ. Нужно, чтобы они рекрутировались имен­
но через кооптацию, потому что наследование, противоречащее
принципу равенства, исключено, хотя и можно было видеть, как
секретарь французской социалистической партии выбирает свое­
го преемника! Что касается подлинных выборов, они бы восста­
новили свободную конкуренцию между кандидатами. Между тем,
каждый из них выбирается высшим органом (руководящим ко­
митетом, политбюро, секретариатом и т.п.) согласно степени свое­
го соответствия человеческому прототипу и своей лояльности по
отношению к партии. Затем их представляют на всенародное
утверждение, которое часто бывает формальным и автоматичес­
ким, как в Мексике или в Польше. Это определенный тип плебис­
цита, закамуфлированного под выборы всеобщим голосованием
анонимного вождя, раздробленного на совокупность индивидов.
В обоих случаях степень свободы личностей, общностей со­
кращается, и их возможности по своей воле контролировать ход
дел в обществе сведены к нулю силовым или лукавым способом.
Все, что характеризует суть демократии - согласие большинства,
авторитет собраний и уважение закона, - сохраняется юридически,
но хиреет фактически. Как и все общие понятия, она нуждается в
адаптации к реалиям каждой страны и каждой эпохи. И мы почти
не рискуем ошибиться, замечая, что массовые общества варьиру­
ют от демократического деспотизма до деспотической демокра­
тии. Они используют то одну, то другую формулу в надежде со
временем найти равновесие, которого они не достигают в про­
странстве. С этой точки зрения, история Франции показательна и
с эпохи революции представляет собой классический образец.
Повторение одинаковых причин вызывает одни и те же след­
ствия, это очевидно по тому, как заразительны эти формы. То, что
некогда было исключением, теперь стало образцом и своего рода
наукой. Как Французская революция, призвавшая массы к ору­
жию, чтобы сразиться и победить, навязала войну своему класси­
ческому веку, так и череда современных революций и антирево­
люций навязала деспотизм своему классическому порядку ве­
щей. Поэтому так и распространилась сеть заведений и админист­
ративных учреждений, в которых человек добивается продвиже­
ния в соответствии со своей компетенцией лишать людей их сво­
боды.

434
 Ill
Понятиям тоталитарной системы, культа личности или автори­
тарного режима я предпочитаю понятие западного деспотизма,
как более откровенное. Но даже из того немногого, что здесь
было отражено, можно заметить ограничения его аналогии с вос­
точным деспотизмом и то, что их различает. С одной стороны,
вместо того, чтобы заниматься средствами производства, этот тип
власти привлекает средства коммуникации и использует их как
нервную систему. Они простирают свои ответвления повсюду,
где люди собираются, встречаются и работают. Они проникают в
закоулки каждого квартала, каждого дома, чтобы запереть людей
в клетку заданных сверху образов и внушить им общую для
всех картину действительности.
Восточный деспотизм отвечает экономической необходимости,
ирригации и освоению трудовых мощностей. Западный же дес­
потизм отвечает прежде всего политической необходимости. Он
предполагает захват орудий влияния или внушения, каковыми
являются школа, пресса, радио и т.п. Первому удается господ­
ствовать над массами благодаря контролированию их потребнос­
тей (в воде, в пище, например). Второй достигает этого контролем
над верой большинства людей в личность, в идеал, даже в партию.
Все происходит так, как если бы шло развитие от одного к друго­
му: внешнее подчинение уступает место внутреннему подчине­
нию масс, видимое господство подменяется духовным, незримым
господством, от которого невозможно защититься.
С другой стороны, при древнем деспотизме вождь был хра­
нителем неизменного порядка в обществе и в природе. Он нахо­
дился наверху общественной иерархии в силу узаконенного не­
равенства. Никто не оспаривал его позиции, даже если и бунто­
вали против его личности. Его падение или смерть, аналогичная
смерти бога, рассматривалась как. знак нарушения порядка ве­
щей. Она вызывала ужас, искусно используемый его заранее оп­
ределенными наследниками. В современном деспотизме, напротив,
потребность в вожде определяется исключительными обстоятель­
ствами и крайней напряженностью ситуации. Таковы ситуации
экономических кризисов с их чередой инфляции, безработицы,
нищеты; таковы политические кризисы с их угрозой гражданской
войны и краха всей системы, со сменой революций и контррево­
люций, которые дестабилизируют аппарат управления и мощно
мобилизуют массы.
В эти периоды утверждаются новые силы. Власть переходит
в другие руки. Тюрьмы пустеют, а их прежние узники заточают
435
туда своих недавних тюремщиков. С триумфом возвращаются
изгнанники, а дорогой изгнания следуют другие. Исключитель­
ная ситуация рождает исключительных людей. Массы предостав­
ляют им верховную власть, как римляне своему диктатору. Они
их выбирают, принимая в расчет годы, проведенные ими в тюрь­
мах, за границей, открытое сопротивление врагу в сложные мо­
менты, героический разрыв с их средой - таково было 18 июня
1940 года призвание генерала де Голля. Все формы ереси, непо­
виновения и узурпации а узурпатор был почетным титулом,
присвоенным Наполеону, тому прототипу, которому следовали все
государственные мужи, оставившие свой след в истории этого
века, - эти формы одновременно являются источниками новой
власти и атрибутами изгнанника. Они лежат в основе того, что
называется притягательностью или харизмой, того, что непонятно
каким загадочным образом вдруг превращает никому не извест­
ного человека в личность, вызывающую беспредельное восхище­
ние. Эта притягательность заставляет умолкнуть все сомнения
нравственного порядка, опрокидывает всякое законное противо­
действие лидеру и превращает узурпатора в героя. Это можно
видеть глазами Гегеля, когда он 13 октября 1806 года увидел в
Йене Наполеона и с восхищением написал: «Я видел императора,
эту душу мира, пересекавшего на лошади городские улицы. По­
истине это колоссальной силы ощущение - увидеть такого чело­
века, сидящего на коне, сосредоточенного, который заполняет со­
бой весь мир и господствует над ним». Знаменитый философ
чувствует то, что должны были чувствовать все, служившие в
наполеоновской армии, кто посвятил свою жизнь этой душе мира.
Он не видел ни их, ни вереницу мйллионов смертей на полях
сражений, без которых эта душа не владела бы всем миром.
Сказанное подводит нас к очевидному выводу : вождь масс -
это всегда узурпатор, признанный ими. Это происходит не только
потому, что его действия шли вразрез с нормами законности и
что его власть была порождена чрезвычайным положением. Это
также объясняется необходимым уважением принципа равенства.
А он на самом деле не допускает, чтобы человек, кем бы он ни
был, мог стоять неизмеримо выше сообщества. Так что всякий
истинный лидер по существу своему незаконен. Но, пока он за­
нимает свои позиции, он безгранично распоряжается массой.
Мне возразят, что ни значимость средств коммуникации, ни
могущество лидеров не имеют того веса, который я им здесь

436
[риписываю. Будут называть другие действующие факторы, что-
>ы объяснить такое развитие истории. Я и не думаю этого отри-
щть, так колоссальна ее сложность. Но я сосредоточился на цели
\о конца проработать одну из гипотез психологии толп: тенден-
щю современного общества к деспотизму. Эта наука видела в
гей симптом деградации нашей цивилизации, поражение индивида
геред лицом сообщества и отказ интеллектуальной и политичес­
кой элиты от их обязательств перед демократией. Есть много
средств будоражить души, восстанавливать против нее умы. Но
товсюду, где мы наблюдаем царящие, но неправящие массы, без
риска ошибиться можно предвидеть черты западного деспотизма.
Совсем, как встарь, везде, где король царил, но не правил, можно
5ыло приветствовать победу демократии. «Примечательно, - пи-
зал Поль Валери, - что диктатура также заразительна сейчас, как
некогда свобода».

IV
Историк Возрождения B urkhardt предполагал эту эволюцию
задолго до появления на свет психологии масс: «Будущее при­
надлежит массам и тем личностям, которые смогут доступно объяс­
нить им некоторые вещи». Не наука выдумала деспотизм и тип
авторитарной личности в Европе, как и не экономика выдумала
прибыль или капиталистическое предприятие, сделав их предме­
том изучения. А ее, однако, этим попрекали. Это даже было при­
чиной, почему ее подвергали цензуре и держали на карантине.
Тем самым, может быть, надеялись укрепить демократию, обратить
ее трагические поражения в триумфы.
Это иллюзия, и психологи намеревались с ней бороться. Де­
спотизм остается главной темой их работ, начиная с Ле Бона,
который видел в нем черту человеческой натуры, до немецкого
социолога Адорно, анализировавшего деспотическую авторитар­
ную личность через Фромма и Рейха, нащупывая корни в семье,
от добровольного подчинения до тоталитарной власти. Они пы­
тались преодолеть успокоительные речи и розовые обещания,
коснуться той глыбы, той части человека, которая заставляет его
отказаться от свободы, от того, что называют правами человека,
тотчас, как вождь возникнет на перекрестке истории. Потому, что
в конечном счете они озабочены этой конкретной целью, они дают
науке миссию говорить обо всем, как есть, задумываясь о
том, какими вещи должны были бы быть, если стремиться их
изменить.
4 37
 Это, понятно, нечто совершенно противоположное по сравне­
нию с отстраненной и нейтральной рефлексией. Тема западного
деспотизма ими одними воспринималась серьезно. Если говорит­
ся о воздействии масс-медиа или авторитарной структуры масс,
это выбрано не случайно и не из простого рассудочного любо­
пытства. Эта тема возвращает к реальности и именно с ней долж­
ны сражаться их теории. Они находятся в полном соответствии с
конфликтами эпохи, с драмами, которые она породила, они сораз­
мерны с ними. Действуя, как необходимо действовать, когда стал­
киваются с условиями времени (подъем нацизма - один из наибо­
лее впечатляющих признаков), психология толп оказала и про­
должает оказывать значительное влияние на политическое пове­
дение и мышление, и даже более того. Каждый в тот или иной
момент обращался к ней за поддержкой.
Поздно пришедший в эту науку, когда она уже определила
свой путь, немецкий писатель Брох замечает:
«На всем предшествующем пути развития этой проблемы, который
вел нас через области этатистской теории, политики, экономики, почти
не было сферы, где мы не встречали бы вопросов психологии масс.
Следовало бы признать за психологией масс центральную позицию в
современном знании о мире, что давно стало ясно для меня, правда,
только в виде предположения».
Для нее демократия масс - это поддержание боевой позиции
против сил человеческой природы, которые противоречат ей. Она
требует поколения людей, которые умели бы противостоять дав­
лению среды. Способные на настойчивые усилия, служа разуму,
эти люди должны быть в состоянии совершить в определенной
мере принуждение в пользовании благами и свободами. В этой
боевой позиции всякая уступка, всякое ослабление бдительности
сурово наказуемы. Уступчивость и выживание любой ценой ста­
новятся наихудшими разлагающими факторами. Уступая даже в
незначительной степени, они подвергаются опасности оступиться
в главном. Как только тиски немного разжимаются, появляется
риск погрузиться в вялое течение повиновения.

В этой первой части работы я набросал план и чертеж мыс­

ленного ландшафта психологии масс. Я стремился дать представ­
ление о ее истоках, феноменах, которые она изучает, и в целом о
практических проблемах, которые она надеется разрешить. Более

438
того, я подчеркиваю ее суть, как науки в первую очередь полити­
ческой; науки, которая начала с этого свое существование и ни­
когда не переставала ею быть, в чем вы сейчас же убеждаетесь.
Отсюда две силовые линии, два почти исключительных предмета,
к которым она беспрестанно возвращается:
1. Индивид и массы.
2. Массы и вождь.
Первый позволяет ей поставить важнейшие проблемы массо­
вого общества, второй - искать пути их практического решения.
В этом все дело.
Теперь мне нужно уточнить этот план, оживить красками пей­
заж, обращаясь к яркости самих этих теорий. Нам представится
случай воссоздать некую связную систему и убедиться в воз­
можности упорядочить огромный массив разрозненных фактов.

439
 Часть вторая
ЛЕ Б О Н И СТРАХ П ЕРЕД ТОЛПАМ И

Глава первая

КЕМ БЫ Л ГЮСТАВ ЛЕ БОН ?

I
Всем известно, что психология толп была создана Ле Боном.
Однако существует и загадка Ле Бона. Работы, публиковавшиеся
им по-французски, в течение пятидесяти лет не оказывают боль­
шого влияния на науки об обществе, хотя вместе с тем они сохра­
няют особое место среди трудов ученых второго ряда и научных
школ, сколь многочисленных, столь и неопределенных. Так како­
ва же причина столь несправедливого отношения? Как можно
игнорировать человека, принадлежащего к десяти или пятнадцати
умам, идеи которых в рамках социальных наук имели решающее
влияние в XX веке? Скажем прямо, за исключением Сореля и,
несомненно, Токвиля, ни один французский ученый не имел тако­
го влияния, как Ле Бон. Ни один из них не написал книг, получив­
ших подобный резонанс. Итак, обратимся к этой личности, к тому
положению, которое определила ей эпоха. Это поможет нам по­
нять, в каких обстоятельствах и почему именно во Франции была
создана психология толп.
Гюстав Ле Бон родился в 1841 г. в Ножан-ле-Ротру в Нор­
мандии. Умер он в Париже в 1931 г. Его жизнь замечательна во
многих отношениях. Его рождение случайно совпало с моментом,
когда появились первые ростки прогресса. Зрелые годы прохо­
дили во времена второй империи, период промышленной револю­
ции, военного поражения и гражданской войны. Наконец, он про­
жил достаточно долго, чтобы застать расцвет научного знания,
кризис демократии и взлет социализма - той народной мощи, за
которой он с тревогой наблюдал и чье возрастающее влияние
изобличал.

440
 В его личности как бы воскрешается та давняя традиция уче­
ных-любите лей, памфлетистов, выдающимися представителями
которых были Мирабо, Месмер, Сен-Симон. Он продолжает эту
традицию, но в сфере, терзаемой резкими изменениями. Этот про­
винциальный врач небольшого роста, любитель хорошо поесть,
вскоре оставил свою лечебную практику и пустился в научную
популяризацию. Успех его работ позволил ему жить писательс­
ким трудом и проложить свой путь в литературном мире, где он
занял место в ряду наиболее заметных его представителей. Чем
же вызваны этот успех и такое видное положение? Можно ли
сказать, что его исключительный талант заставил себя признать в
среде, поначалу настроенной неблагоприятно л даже враждебно?
Возможно, в его трудах просматривается сочетание новых и про­
грессивных научных идей со старой литературной традицией?
Или же нужно признать в этом человеке исключительное чутье,
позволившее ему почувствовать духовные движения эпохи и
выразить эти подспудные тенденции? Несомненно, все это можно
сказать о Ле Боне, еще и обладавшем поразительной способнос­
тью облечь в ясно выраженную и обобщенную форму идеи, кото­
рые витали в воздухе и которые другие не решались сформули­
ровать или высказывали туманно. Кроме этого и особое стече­
ние обстоятельств, которое сделало кабинетного ученого создате­
лем науки, теоретиком новой политики.

II
После унизительного поражения своей армии в 1870 г. Ф ран­
ция, а особенно французская буржуазия на протяжении несколь­
ких месяцев обнаруживает свою несостоятельность и неготов­
ность управлять страной, владеть социальной ситуацией. При На­
полеоне III она только что аплодировала опереттам Оффенбаха,
отдаваясь во власть очарования его музыки и не вникая в тек­
сты. Она сыграла свою роль вяло, не поняв ни себя, ни симпто­
мов грядущего взрыва, ни своей беспечности, подготовившей крах.
Арман Лану подчеркивает: «Сейчас, когда смотришь Оффенбаха
в исторической перспективе, невозможно удержаться от того, что­
бы не назвать его произведения пляской смерти, приведшей к
Седану». А от Седана к Парижской коммуне, которая была его
прямым следствием. Пытаясь определить причину этих круше­
ний, буржуазия, как всегда, находит ее в уличных беспорядках,
неповиновении рабочих, недисциплинированности солдат, бурле-
441
нии общественных процессов, обрушившихся на Париж, как некогда
гунны на Европу. Тогда как это только слабость правительства,
разобщенность политических группировок, неспособных сдержать
восставших.
Было бы логично, если бы решение исходило от сильного
правительства, способного к установлению власти.
«Единственно разумная вещь, - писал Флобер Ж орж Санд 29 апре­
ля 1871 г., - верхушечная власть, народ - это всегда второстепенная
фигура».
Каково! А Парижская коммуна с ее дерзкой претензией изме­
нить мир, с провозглашением будущего, которое воспевается в
тот момент, когда Франция на коленях, территория отрезана, ар­
мия потерпела поражение. Коммуна наглядно воплощает связь,
существующую между поражением и народным возмущением, па­
дением государственной власти и бунтом граждан. Интеллиген­
ция вибрировала в унисон с буржуазией - разве это не ее сыны?
перед фактом национального унижения. В то же время она
подняла голос против опасности, исходящей извне - от постоянно
враждебной Германии - и изнутри - от вечного врага, Французс­
кой революции, не завершенной даже почти век спустя, но все же
побежденной.
«Так, французская история XIX века в целом, - пишет Франсуа
Фюре, - была историей борьбы между Революцией и Реставрацией, вехи
которой 1815.1830, 1848, 1851, 1870гг., Коммуна, 16мая 1977 г.».
Достаточно почитать Тэна и Ренана, чтобы уловить всю сте­
пень тревоги, пробужденной этими двумя последними эпизодами,
и тот отклик, который она получила в общественной мысли свое­
го времени.
С этой тревогой соизмеряют общественный резонанс, видя в
ней новый смысл, придаваемый общественным движениям и про­
стонародным классам. Романы Золя свидетельствуют об этом,
как и исторические исследования. Эти классы каждый увидел в
действии. Каждый почувствовал их значимость или исходящую
от них угрозу соответственно своим политическим убеждениям.
Тревога? Лучше было бы сказать страх, внушенный «подозри­
тельной и колеблющейся популяцией», «антисоциальным сбро­
дом», согласно употреблявшимся тогда выражениям.
Чтобы преодолеть эту тревогу, нужно было найти объяснение
событиям и еще, быть может, отыскать ключ к современной эпо-
442
хе. Все во Франции вглядывались в социальную ситуацию и
видели нестабильность власти. Попытки реставрации, возвраще­
ния старого режима с его монархией, его церковью не давали
желаемых результатов. Имели успех теории, которые осуждали
современные убеждения - стандарты научного знания, всеобщее
избирательное право, высший принцип равенства и т.п. - и клей­
мили позором тех, кто их распространял. Это не мешало партиям
быстро множиться, буржуазии - цепляться за командные посты, а
революционным идеям - прокладывать себе путь. Требовалось
какое-то драконовское средство, доводящее все до крайнего вы­
ражения дерзкая идея для прочистки мозгов. Идея простая и
ясная, мобилизующая дух. Нужно было дать отпор социализму,
показать, что революция не неизбежна и что Франция могла
собраться с силами и сама определить собственную судьбу. Та­
кая программа могла бы показаться слишком честолюбивой, но ее
смысл был понятен каждому и каждый сознавал необходимость
нового решения.

III
Итак, Ле Бон появился. Этот неудачник от науки, этот трибун
без трибуны понимал, что происходит. Он был одержим идеей
лечить болезни общества, она его просто преследовала. Отойдя
от своих медицинских исследований, он сошелся со многими пи­
шущими учеными, государственными деятелями и философами,
которых занимали те же вопросы. Ж аждая сделать карьеру
быть принятым в Академию или получить место в университете, -
он берется за совершенно разноплановые исследования: от фи­
зики до антропологии, от биологии до психологии - науки, едва
зародившейся, и оказывается среди первых, кто предчувствовал
ее значение. Но, несмотря на широкий круг знакомств и на то
упорство, с которым он преследовал свою цель, его большие ам­
биции не были удовлетворены. Двери университета, как и Акаде­
мии наук, оставались для него напрочь закрытыми.
И он неутомимо работает вне сферы официальной науки, по
сути дела как аутсайдер. Он ворочает знаниями, как другие день­
гами. Сооружает один научный проект за другим, хотя никакой
заметный результат не увенчивает этих усилий. Но этот исследо­
ватель-дилетант, этот популяризатор науки совершенствует свои
способности синтезировать. Он обучается искусству кратких

443
формулировок, обретает шестое чувство журналиста на факты и
идеи, которые в данный момент возбуждают читающую публику.
Сопротивление, с которым он сталкивается со стороны универси­
тетских кругов, все сильнее подталкивает его к поискам успеха
на политическом и общественном поприщах. В течение этих лет,
написав десятки трудов, он варит в одной и той же посудине
биологические, антропологические и психологические теории. Он
делает набросок психологии народов и рас, вдохновленный одно­
временно Тэном и Гобино. По мнению историков, вклад Ле Бона
в эту отрасль психологии достаточно значителен для того, чтобы
его имя фигурировало в почетных списках - не слишком слав­
ных, по правде говоря, - предтечей расизма в Европе.
Изучая эти психологические проблемы, Гюстав Ле Бон был
прямо-таки поражен феноменом толп - особенно народных дви­
жений и терроризма, - беспокоившим его современников. На са­
мом деле несколько книг по этой теме уже появилось, в частно­
сти, в Италии. В них акцент делался на страхе, вызванном повсю­
ду возвратом к варварству или к тому, что некоторые считали
таковым. Ле Бон искусно подхватил тему, которая обсуждалась,
впрочем, преимущественно в общих и чисто юридических терми­
нах. А он воздвиг на ее основе вполне правдоподобную, если не
сказать, внутренне связную теорию.
Он начинает с диагностики парламентской демократии: ее бо­
лезнью является нерешительность. Сила в управлении ведет к
общественному порядку, ее несостоятельность влечет за собой
общественные беспорядки. Воля в управлении ведет к полити­
ческой безопасности, отсутствие такой воли имеет следствием об­
щественную опасность и побуждает к революционным действи­
ям. Однако же классы, стоящие во главе этой демократии, сохра­
нили свою способность рассуждать - причину нерешительности,
но утратили волю - источник всякой силы. Они не верили боль­
ше в свою миссию, а без этой веры политическая деятельность
тонет в нерешительности и безответственности. Они также не
проявляют достаточной откровенности: при демократии, даже если
голосует большое количество людей, правит всегда меньшинство.
Вдумаемся как следует. Ле Бон упрекает господствующие
классы не в фальсификации, не в забвении принципов. Он их
обвиняет в неумении отринуть прошлое и в недооценке действи­
тельности. Именно в их руках было решение в период смуты и
деморализации. Выбирая демократию, где якобинские идеи пе-

444
ремешиваются с практикой олигархии, где все прикрыто общими
и туманными дискуссиями, они обрекают себя на нерешитель­
ность. Они рискуют стать жертвой манипуляций, быть выбитыми
из колеи, раздавленными умными честолюбивыми людьми без
совести, поддерживаемыми народными силами, во главе которых
они стоят. Чтобы не впадать в ошибку относительно своей куль­
турной и прогрессивной миссии, они должны признаться себе в
реальности сложившейся ситуации, в существе конфликта, терза­
ющего общество. И Ле Бон дает им долгожданный ответ: в этом
конфликте дальнейшую роль играют массы. Одни лишь массы
дают ключ к ситуации во Франции и во всем современном мире.
«Высказываясь в пророческом духе, - замечает современный исто­
рик, - Ле Бон начал с того, что поместил массы в самый центр любой
возможной интерпретации современного мира».
Конечно, он к ним испытывал пренебрежение, как буржуа к
черни, и социалиста к люмпенам. Но массы являются фактом, а
ученый не пренебрегает фактами, он их уважает и пытается по­
нять. Поэтому Ле Бон не грезит о реставрации монархии или
аристократического режима. Его мечтой скорее была бы патри­
цианская и индивидуалистическая демократия в английском духе.
Либерализм по ту сторону Ла Манша не переставал задевать
общественную мысль Франции от второй до пятой республики
включительно. Ему, однако, не удался решительный интеллекту­
альный прорыв. Так же, как и крупная финансовая и промышлен­
ная буржуазия не имела решающего политического успеха во
французском государстве, задуманном как государство среднего
коммерсанта, чиновника, крестьянина, даже рабочего и созданном
ими. Бурные и метафизические отношения Франции с сов­
ременностью, ее метания между английской моделью, с которой
она ощущала близость во времени, и немецкой властью, близкой в
пространстве, наконец, ее преданность миссионерскому национа­
лизму, несущему в себе образ мира с французским лицом - XVIII
век был тому примером и предметом ностальгии, - вот причины,
объясняющие эти полупоражения.
Обеспокоенный реальным положением дел во Франции, Гюс­
тав Ле Бон ищет противоядия беспорядкам, производимым тол­
пами. И он находит его не в истории, не в экономике, а в психоло­
гии. Она его наводит на мысль о существовании «души толп»,
состоящей из элементарных импульсов, объединенных сильной
верой и маловосприимчивых к опыту и разуму. Совершенно так
же, как «душа индивидов» подвержена внушающим влияниям
445
гипнотизера, погружающего человека в сон, «душа толп»
подчиняется внушениям вождя, который навязывает ей свою волю.
В таком состоянии транса любой выполнит то, что в нормальном
состоянии люди не могут и не желают делать. Замещая реаль­
ность воскрешенными в сознании образами и отдавая приказания,
вождь овладевает этой душой. Она отдается на его милость, как
пациент, загипнотизированный врачом. Таким образом, основопо­
лагающая идея проста. Причиной всех катастроф прошлого и
сложностей настоящего признается нашествие масс. Объясняет­
ся и слабость парламентской демократии: она идет вразрез с
психологией. Господствующие классы совершили ошибки, они не
распознали причин и проигнорировали законы толп. Достаточно
признать ошибку и понять эти законы, чтобы исцелить недуг и
поправить ущербную ситуацию.
Эта идея, сформулированная непосредственным и живым язы­
ком, подкрепленная, скажем, научным содержанием, объясняет ус­
пех его книг, «такой, что ни один иной теоретик общественной
мысли не смог бы с ним соперничать». Популяризатор науки
постепенно превращается во властителя дум. И он сохранял эту
позицию до конца своей долгой жизни.
«В последний период жизни, - пишет его единственный биограф
(конечно же, английский), - Ле Бон направил свои усилия на воспита­
ние элиты ввиду возрастания ее военно-политической ответственности».

У себя дома, поскольку он был домоседом, на протяжении тридцати

лет Ле Бон воспитал когорту государственных деятелей, писателей, уче­
ных. Упомянем психологов Рибо и Тарда, философа Бергсона, матема­
тика Анри Пуанкаре, несравненного гения Поля Валери, принцесс Марту
Бибеско и Марию Бонапарт, внесших колоссальный вклад в распрос­
транение его идей. Не забудем и политических деятелей, которые были
с ним знакомы и, полагаю, почитали его: среди них Раймон Пуанкаре,
Бриан, Барту и Теодор Рузвельт. Нужно добавить, что все его поклон­
ники были убеждены в большой значимости такого видения человеческой
природы, как ни трудно его принять. Они со всей серьезностью вос­
принимали его настойчивые советы по общественным и политическим
вопросам. Фактически своего апогея распространение этой доктрины
достигло к двадцатым годам нашего столетия, в тот момент, когда «но­
вая наука больше всего прельщала демократическую элиту, которая
видела в ней теоретический инструмент, подтверждающий ее глубин­
ный страх перед массами, а также обеспечивающий ее сводом правил, с
помощью которых можно было бы манипулировать массами и обузды­
вать их потенциальную свирепость».

446
 Глава вторая
МАКИАВЕЛЛИ МАССОВОГО ОБЩЕСТВА

Все готовы признать, что «Психология толп» Ле Бона являет­

ся тем, что в наше время было бы названо бестселлером, а общие
тиражи этой книги свидетельствуют о ней как об одном из самых
впечатляющих научных успехов всех времен. Сегодня я бы ме­
рил этот успех и положением в обществе тех, кто читал труды Ле
Бона, и последствиями этого успеха. Начнем с самого очевидно­
го: «Психология толп» стала манифестом науки, которая под раз­
ными названиями (социальная психология, коллективная психо­
логия) продолжает существовать до нынешнего времени. Этот
факт заслуживает пояснения, так как далеко не все единодушны
в его признании.
«Наиболее значительными работами, создавшими непосредственный
фон, на котором строилась современная социальная психология, - заме­
чают два американских исследователя, - были труды Тарда и Ле Бона
во Франции».
Имена этих двух французских ученых часто связываются, но,
по признанию Олпорта, очевидно, что «Психология толп» остает­
ся наиболее значительной из всех работ, когда-либо созданных в
социальной психологии». Это - работа, тотчас переизданная, про­
комментированная, раскритикованная, ставшая предметом плагиа­
та. Именно данный труд стал основным источником вдохновения
и материалом для анализа в двух первых учебниках по социаль­
ной психологии: в английском МакДауголла и в американском
Рона - и до сих пор сохранил свое влияние. Я же сам принадле­
жу к тем немногочисленным из наших коллег, кто берет на себя
труд оспаривать его основы. Но считаю вместе с тем вполне
уместным суждение двух известных американских исследователей:
«Работа Ле Бона, - пишут Милграм и Точ, - все же достигла своей
цели в социальной психологии. Книга этого автора почти не вызывает
дискуссии, так как она просто не находит отклика в эксперименталь­
ной психологии нашего века... Однако ведь Ле Бон предлагает нам не
только дискуссию самого общего плана, но и щедрое изобилие гипотез,
полных изобретательности, над которыми можно работать».
447
 Его роль была не меньшей и в социологии, хотя, случается, об
этом умалчивают. Некоторые, даже довольно поверхностные, зон­
дирования вызвали необычайный отклик, я бы сказал, почти моду
на предложенные Ле Боном идеи и концепции, например, в Герма­
нии. Такие знаменитые мыслители, как Зиммель, Фон Визе и Вир-
кандт развивали их, уточняли и включали в свои системы.
Психология массы проникает и в процесс образования, стано­
вясь частью университетского багажа. Тем самым была подго­
товлена почва для ее внедрения в политические сферы. Она
действительно пользовалась авторитетом в науке. Более того, она
встречает отклик со стороны совершенно иного течения немец­
кой социологии - франкфуртской школы. Имя французского пси­
холога многократно повторяется в текстах Адорно, Хоркхаймера.
И в этом нет ничего удивительного, поскольку массовое обще­
ство находится в центре их теорий. Так, недавно появившийся в
русле этой школы «учебник», посвящает ему главу, где можно
прочитать:
«По опыту последних десятилетий нужно заметить, что утвержде­
ния Ле Бона подтвердились удивительнейшим образом, по крайней мере
во внешних аспектах, даже в условиях современной технологической
цивилизации, когда можно было бы рассчитывать на то, что массы, ста­
ли более просвещенными».
У нас еще будет по другим поводам случай вернуться к отно­
шениям франкфуртской школы и психологии масс, к тому внима­
нию, которое было уделено Ле Бону и его «знаменитому труду».
Сейчас же я удовольствуюсь подведением итога. До прихода к
власти Гитлера, до гибели немецкой социологии этот итог был ясен.
«Неоспоримо, - пишет один из самых известных ее представителей,
- что Психология толп Ле Бона до сегодняшнего времени сохранила за
собой славу классического труда, ее полу- правда встречается почти в
любой социологической работе».
Не были исключением и работы американских социологов.
Их число слишком велико для того, чтобы можно было привести
подходящий пример. Случай Роберта Парка, одного из основате­
лей знаменитой чикагской школы, не единичен. Начиная с диссер­
тационного исследования, проведенного в Германии и посвящен­
ного непосредственно толпе, или публике, и вплоть до его после­
дних текстов можно обнаружить влияние Ле Бона и его «фоли­
анта» о толпе, который «составил эпоху».
Эта школа создала значительные работы о массах и кол­
лективном поведении. В этой области Ле Бон пока еще приз-

448 14*
нается вместе с Тар дом пионером. Даже при том, что многие из
тех, кто прочитал его поверхностно или знает о нем из вторых
рук и судят пренебрежительно, вынуждены признать, что он име­
ет влияние «.То, что истинно для Германии и Соединенных Шта­
тов, истинно и для остального мира. Чтобы в этом убедиться,
достаточно даже бегло просмотреть, например, энциклопедичес­
кий труд Н .Becker & А.Е.Barnes Social thought from lore to
science (Dover, New York, 1961). Из него видно, до какой степени
классическим автором стал Ле Бон. Наведя справки в некото­
рых книгах по истории социологии, разумеется, опубликованных
за границей, я мог бы утверждать, что до второй мировой войны
его имя (вместе с именем Тарда) цитируется так же часто, если
не чаще, чем имя Дюркгейма, а его идеи получают чрезвычайное
распространение.

Распространение влияния психологии толп также затронуло

соседние отрасли и послужило толчком для серии работ в облас­
ти политической науки и истории. Ее модели можно обнаружить
даже в психоанализе. Мы должны быть благодарны Роберу Ми-
хельсу за труд о политических партиях, который все считают
классическим. Если проанализировать его основные положения,
в них можно обнаружить синтез описания форм господства, вы­
деленных немецким социологом Максом Вебером, и психологи­
ческих объяснений Ле Бона. Это тем более очевидно, что сам
автор не делает из этого тайны. Идея трактовки политических
партий в том же ключе, как если бы речь шла просто о массах, и
объяснения их эволюции психологическими причинами - эта идея
непосредственно восходит к психологии Ле Бона.
История не могла остаться в стороне от всеобщего увлечения
этими идеями. Я не хотел бы много распространяться по этому
поводу, вот только одна цитата с комментарием. В 1932 г., год
спустя после смерти Ле Бона, по случаю Semaine de synthese
состоялось торжественное собрание, посвященное теме толпы.
Это вполне в университетском духе натянуто чтить и поминать
человека, которого предпочитали игнорировать, но чьи идеи не
проигнорировали. Критикуя, облекая в дюркгеймовский язык, гос­
подствовавший в то время, совершенно недюркгеймовские идеи,
очень знаменитый историк Ж орж Лефевр оказал Ле Бону ред­
костное почтение:
«Специфическое понятие толпы, - сказал он, - было введено докто­
ром Ле Бонам при изучении истории Французской революции. Оно
подразумевало существование проблемы, до него почти никого не забо­
тившей. В данном отношении заслуга этого автора неоспорима, но не
более того».
1 5 -2 4 5 7
449
 Беспристрастное суждение, никакой мелочности. Обнаружить
проблему, о которой раньше не подозревали, ввести понятие в
научный обиход такой почтенной и полной неожиданностей науки,
как история не такая уж незначительная заслуга. Со своей
стороны Ж орж Лефевр отдал Ле Бону еще большую дань ува­
жения, сказав «более того» и положив понятие толпы в основу
своих собственных исследований и анализа существующих доку­
ментов. Это следует из работы, остающейся единственной в сво­
ем роде - Великий страх 1789 года (Париж, А.Колэн, 1932), в
которой он .перебрасывает мост между психологией толп и историей.
По логике вещей, я, прежде всего, должен был бы остановиться
на том, что именно психоанализ почерпнул из психологии толп,
что развил и что является основным. Но, поскольку значитель­
ная часть этой книги посвящена Фрейду, я ограничусь тем, что
напомню суждения, схватывающие, и очень точно, самое главное:
«Метод книги Фрейда, - пишет Адорно по поводу Массовой психо­
логии и анализа человеческого «Я», - состоит в динамической интер­
претации описания Ле Бонам духа массы».
В этом прослеживании идей не хотелось бы забыть о Юнге.
Его идея коллективного бессознательно находится в первом ряду
тех идей, к которым французский психолог интуитивно пришел,
которыми пользовался и злоупотреблял. Здесь я еще раз предо­
ставляю слово историку:
«Нет, кажется, области, в которой бы между Фрейдом и Юнгом было
такое согласие, как в вопросах массовой психологии. Оба они прини­
мают классическое описание массы Гюстава Ле Бона и соглашаются в
том, что индивид в массе опускается на более примитивный интеллек­
туальный и эмоциональный, уровень».
Напоминание об этих преемственных связях, эти беглые срав­
нения дают, нужно признать, весьма неполную картину воздей­
ствия на культуру в целом вне рамок науки как таковой. Одна из
тенденций культуры нашего века может быть определена и так:
«...пронизанная дарвинистской биологией и вагнеровской эстети­
кой, расизмом Гобино и психологией Ле Бона, проклятиями Бодлера,
мрачными пророчествами Ницше и Достоевского, а позднее философи­
ей Бергсона и психоанализом Фрейда».
Конечно, компания не слишком жизнерадостная, но в нее по
крайней мере попали немногие. Нравится нам это или нет, Ле Бон
в ней фигурирует. Данный факт говорит больше, чем все свиде­
тельства об исключительной значимости этого труда, его огром­
ном резонансе. Это дает понять, что вовсе не стоит воспринимать
450 15-2
его как бедного родственника в огромной семье психологов и
социологов. Его прочитали все, но никто не спешит признаться в
этом. От него отрекаются, используя его тексты без малейшего
стыда, как наследники кузена Понса растрачивали и уничтожали
не принадлежащие им коллекции, чтобы изъять из них монеты.
Для имеющихся у меня документальных свидетельств в защиту
Ле Бона не хватило бы и целого тома.

II
Множество странностей обескураживает современного чита­
теля в текстах Ле Бона. Но его предвидение нас просто изумля­
ет. Им была предвосхищена вся психологическая и политичес­
кая эволюция нашего века. Вкладывая столько страсти в свои
рассуждения и предсказания, он явно видел себя в роли Макиа­
велли массовых обществ и призывал обратиться к трудам своего
прославленного предшественника с новых позиций:
«Большая часть правил, относящихся к искусству управлять людь­
ми, - пишет он в 1910 г., - которым учил Макиавелли, долгое время были
'невостребованными и четыре века не коснулись праха этого великого
покойника, никто не сделал попытки продолжить его дело».
Он, со своей стороны, пытается это сделать и, рассчитывая на
успех, обращается к государственным деятелям, руководителям
партий, государям современной эпохи как к своим прямым или
косвенным ученикам. И у него не было недостатка в учениках.
Используя наставления на уровне здравого политического смыс­
ла, изречения Робеспьера и особенно Наполеона в психологичес­
ком обрамлении, Ле Бон ломает интеллектуальные преграды, ру­
шит запреты либерального и индивидуалистического мышления.
Он позволяет государственным деятелям подходить к жизни масс,
используя неожиданные уловки и разрешая им вести себя как
вожди. По правде сказать, это происходило в основном по отно­
шению к новым партиям и деятелям, которые с рвением
новообращенных принимали его идеи и упражнялись в парафра­
зировании его книг. По меньшей мере, они должны были прини­
мать их в расчет и определять свое к ним отношение.
Социалистические движения и рабочие партии первыми стол­
кнулись с проблемой масс. Их политика основывалась на посту­
лате рациональности совершенно так же, как и политика либе­
ральных движений буржуазных партий. Их общая философская
позиция заставляет тех и других считать, что поведение людей
зависит от осознания ими своих интересов и общих целей.
15 * 451
 Однако основные положения Ле Бона поражают социалистов-
теоретиков тем, что идут абсолютно вразрез с их установками.
Особенно его настойчивость по поводу иррациональных факто­
ров, решающей роли неорганизованных, аморфных масс и их глу­
боко консервативного характера:
«История учит нас, - пишет он, - что толпы чрезвычайно консерва­
тивны, несмотря на их внешне революционные побуждения, они всегда
возвращаются к тому, что разрушили».
Живее всех на эти утверждения прореагировал Ж орж Со-
рель, автор знаменитых «Размышлений о жестокости». Его от­
зыв о работе по психологии толп, в целом вполне положительный,
опровергает суждение об их консерватизме, особенно в классо­
вых обществах, и указывает на недостаток социологического ос­
нования этой психологии. Эти критические высказывания не ме­
шали ему годами следовать Ле Бону и вторить его теории. Идея
о том, что какой-нибудь мощно действующий миф, пусть даже
иррациональный, необходим для того, чтобы рабочий класс стал
революционным, является тому подтверждением. Так, при посред­
стве Сореля, концепции которого имели огромное влияние на
политику того времени, психология толп проникает почти всюду.
Ее отголоски можно найти даже у коммуниста Грамши, который
прочел работы Сореля и Михельса - двух ученых, в наибольшей
степени ассимилировавших, каждый в духе собственного дарова­
ния, концепции Ле Бона.
Они оказались прямо в центре дебатов, всколыхнувших не­
мецкую социал-демократическую партию. До советской революции
эта партия служила моделью для всех рабочих партий. Вот и
дебатировавшийся вопрос: каковы должны быть отношения меж­
ду сознательной и организованной классовой партией и неоргани­
зованной массой, чернью, люмпеном, «улицей»? Французский пси­
холог с полной очевидностью привлек внимание ко все возраста­
ющей значимости последней. Знаменитый немецкий теоретик Карл
Каутский признавал важность этой эволюции:
«Стало ясно как день, - пишет он, - что политические и экономичес­
кие битвы нашего времени во все более возрастающей степени становят­
ся массовыми действиями».
В то же время он опровергает объяснение феноменов толпы
через внушение и причины в основном психологического свой­
ства. Это, впрочем, не мешает ему принимать, хотя, правда, не­
сколько пренебрежительно и с трудом, теорию Ле.Бона. К каким
бы общественным классам они ни принадлежали, толпы остаются
одними и теми же: непредсказуемыми, разрушительными и, по

452
крайней мере отчасти, консервативными. Так, приводя пример ев­
рейских погромов, линчевания негров, он заключает:
«Очевидно, что массовые акции не всегда служат делу прогресса.
То, что разрушает масса, не всегда является самыми роковыми препят­
ствиями прогресса. Там, где она одерживала победы, она настолько же
отличалась реакционностью, насколько и революционностью».
Один из его противников, Паннекок, даже с горячностью уп­
рекает его в приписывании толпам какой-то собственной динами­
ки, не связанной с определенным историческим периодом и неза­
висимой от их классовой сущности. Проще говоря, в игнорирова­
нии пролетарского или буржуазного состава толпы. Для него
здесь речь идет лишь об эпифеномене, который рабочие партии
не должны были бы всерьез принимать во внимание.
«Перед лицом этого фундаментального (классового) различия,
утверждает он, - нельзя не придавать значения контрасту между масса­
ми организованными и неорганизованными - ведь вовлеченность и опыт
-создают значительную разницу при равной предрасположенности у
членов рабочего класса, но эта предрасположенность тем не менее ос­
тается вторичной».
Насколько мне известно, эти дебаты так ничем и не завершились.
Ни одна из противоположных сторон не предложила какой-то
новой точки зрения или новой тактики по отношению к неорга­
низованным городским массам.
Я слишком кратко остановился на этом важном эпизоде. Од­
нако он дает представление об отголосках психологии толп на
довольно коротком промежутке времени. За неимением необхо­
димых исторических работ нет возможности определить вес и
значение психологии толп для социалистического и революцион­
ного лагеря. Я подозреваю, что этот вес не был таким уж боль­
шим, чтобы открыть глаза демократам всяких ориентаций, когда
откровенно деспотические режимы, и в первую очередь фашизм,
воцарились на сцене современной исторйи при восторженной под­
держке толц. Они были настолько убеждены в невозможности
добиться победы таким «примитивным» способом, что их просто,
так сказать, не замечали. Итальянский писатель Силоне об этом
свидетельствует:
«...нельзя замалчивать тот факт, что социалисты, сосредоточившись
на классовой борьбе и нетрадиционной политике, были удивлены вар­
варским нашествием фашизма. Они не поняли причин и следствий их
лозунгов и их символов, таких необычных и странных, и тем более не
могли себе представить, каким образом столь примитивное движение

453
могло прийти к власти над такой сложно организованной машиной,
как современное государство, и удержать эту власть. Социалисты не
были готовы, понять действенность фашистской пропаганды, так как
их доктрина была сформулирована Марксом и Энгельсом в предше­
ствующем веке и с тех пор не продвинулась вперед. Маркс не мог ни
предвосхитить открытий современной психологии, ни предвидеть форм
и политических следствий этой массовой цивилизации».
Немецкие социалисты оказались точно в таком же положении.
Все склонны принимать возможное за невозможное вплоть до
того момента, когда оно происходит: отсюда войны и научные
открытия. Близорукость социалистов (и коммунистов) отрезала
их, и в сходных обстоятельствах это повторится, от рабочих масс,
даже если бы они за них голосовали. Это очень правдоподобно.
Когда водная масса не имеет достаточной глубины, она не может
поддерживать огромный корабль. Когда человеческая масса не
взволнована, она не может жить великой идеей. Это именно то,
что случилось.

III
Труды Ле Бона были переведены на все языки, в частности,
«Психология толп» на арабский министром юстиции, а на японс­
кий - министром иностранных дел. Президент Соединенных Штатов
Теодор Рузвельт числился среди усердных читателей Ле Бона и
стремился с ним встретиться в 1914 г. А другой глава государ­
ства, Артуро Алессандри, в 1924 г. писал: «Если вам однажды
представится случай познакомиться с Гюставом Ле Боном, ска­
жите ему что президент Республики Чили является его горячим
поклонником. Я питаю себя его произведениями». Вот, что зас­
тавляет присмотреться и задуматься. Сейчас, по прошествии вре­
мени, можно утверждать, что психология толп и идеи Ле Бона
являются одной из господствующих интеллектуальных сил Тре­
тьей Республики, которые дают нам к ней ключ. Заметим, что их
проникновение в мир политики происходит через посредниче­
ство тех, кто хорошо знаком с этими доктринами и следует сове­
там их автора. Аристид Бриан с самого начала фигурирует среди
тех, кто посещает и слушает Ле Бона. Луи Барту знаком с ним и
заявляет: «Я считаю доктора Ле Бона одним из самых ориги­
нальных умов нашего времени» (La Liberte, 31 мая 1931 г.).
Раймон Пуанкаре без колебаний вспоминает его имя в своих
публичных выступлениях. Затем Клемансо. В предисловии к сво­
ей книге «Франция перед Германией», появившейся в разгар вой­
ны, он упоминает единственного из живых авторов: Ле Бона. К

454
этому далеко не полному списку я добавил бы, наконец, Эррио:
«Я питаю к доктору Гюставу Ле Бону, - пишет он в 1931 г.,
самое горячее, искреннее и осознанное восхищение. Я считаю его
одним из самых широких и проницательных умов». Но ведь эти
пятеро людей держали в руках власть. Они формировали Рес­
публику. Их заявления, судя по разным другим признакам, свиде­
тельствуют, что проникновение, о котором я говорил, было дей­
ствительно реальным. Психология толп глубоко проникла в раз­
личные сферы, начиная с военной. Ее изучают в армиях по всему
миру. Мало-помалу она становится составной частью их дея­
тельности и доктрин. В начале нынешнего века теория Ле Бона
изучалась в Военной школе, в частности, генералами Воналем и
Модюи. Некоторые открыто объявляли себя его последователя­
ми, как, например, генерал Манжен. Можно утверждать, что идея­
ми Ле Бона были вдохновлены некоторые военачальники, Фош в
первую очередь. Видимо, они восхищались его пониманием влас­
ти вождя, опирающейся на непосредственную волю нации. Они
должны были бы одобрительно относиться также к его критике
демократии, правящей вяло, у которой расходятся слово и дело, и
смиряющейся с поражением, лишь бы не вступать в бой. После
краха 1870 г. одна только речь об этом вызывала одобрительное
внимание. А поскольку эти речи шли от имени науки, им склонны
были верить. Во время же войны 1914-1918 гг. к Ле Бону дей­
ствительно обращались в нескольких случаях, и он подготовил
документы для политических и военных руководителей.
В его психологию тем более верили, так как она предлагала
свой метод мобилизации людей, усиления дисциплины войск, то
есть именно то важное и нестабильное, что каждый дальновидный
военный стремится сохранять и упрочивать. Нужно было обла­
дать гением генерала Де Годля, чтобы вынести этот сгусток идей
за рамки военных школ и придать им систематизированную фор­
му на политической арене. Он, несомненно, придал им определен­
ный стиль, особое величие, воспользовался ими в час опасности,
чтобы возродить миф о Франции и внушить французам патриота1
ческий настрой. Должен заметить со всей определенностью, что
идеи Ле Бона дают нам еще один ключ, на сей раз к пониманию
Пятой Республики. Он предвидел эту формулу: объединяющий
президент и соглашающийся парламент. С 1925 г. он ее утверждает
в своих терминах:
«Наиболее вероятная форма (правления), несомненно, будет состо­
ять в автократической власти премьер-министров, пользующихся, как
это было в случае господина Ллойд Джорджа в Англии и господина
Пуанкаре во Франции, практически абсолютной властью. Трудность

455
состоит в том. чтобы найти механизм, позволяющий добиться того, чтобы
премьер-министры были, как в Соединенных Штатах, независимы от
парламентских решений».
Известно, что генерал Де Голль одержал победу в трудной
ситуации благодаря открытию этого механизма. Он даже сделал
больше - совершенно осознанно воплотил в себе именно такого
лидера, каким его рисовал Ле Бон. К тому же он сумел приспосо­
бить это видение к условиям демократии я к особенностям фран­
цузских масс. Доказательство тому - «Острие шпаги». В ней мы
находим собрание афоризмов Ле Бона, особенно тех, в которых
говорится о природе масс и завораживающей силе вождя. М.
Манони заметил это заимствование:
«Генерал Де Голль воспринял эту идею (вождя) слово в слово.
Будучи совершенно обесславленным, Ле Бон был основательно ограблен».
Однако раньше других ограбили Ле Бона еще два великих
человека. Они привели в исполнение его принципы и с чрезвы­
чайной скрупулезностью отработали их применение. Это - Мус­
солини и Гитлер. Заметим интересную деталь: представления об
этой теории проникают в Италию в основном по каналам рево­
люционных социалистических изданий. Взглянув на истоки ф а­
шизма, вы увидите, что в них эти представления тоже занимают
значительное место.
«Там (у Муссолини) идеи Парето, Моски, Сореля, Михельса, Ле
Бона и Коррадини должны были найти свое выражение. Это были
критические идеи для его социальной теории и начинающейся полити­
ческой деятельности. Это были идеи, которые должны были составить
первые доктринерские формулировки фашизма и завершиться офор­
млением первой рациональной доктрины первого тоталитарного наци­
онализма, заявленного нашим временем».
Если допустить, что Сорель и Михельс были вдохновлены
идеями французского психолога, а Парето также многое «у него
позаимствовал, из этого следует, что каждый из его текстов имел
двойника в итальянской контрреволюции. Во всяком случае Мус­
солини признавал этого автора и относился к нему с теплотой.
Вот что он заявляет в 1932 г., вероятно, с некоторой долей пре­
увеличения:
«При всем том, с философской точки зрения, я мог бы вам сказать,
что я являюсь одним из наиболее горячих приверженцев вашего знаме­
нитого Гюстава Ле Бона, о смерти которого я не могу не сожалеть. Я
целиком прочитал его грандиозные и глубокие труды: его «Психоло­
гию толп» и «Психологию нового времени», два произведения, к кото-

456
рым я, вместе с его Трактатом о политической психологии, часто обра­
щаюсь. На строительство нынешнего режима в Италии меня вдохнов­
ляют некоторые содержащиеся в них принципы».
«Вот слова, которые должны были удовлетворить гордость
старца. И на это свидетельство признания, исходившее с родины
Макиавелли, он ответил компрометирующей его благодарностью.
Поистине еще было достаточно учтивости и формул вежливости
в преддверии этих двух самых мрачных в истории десятилетий.
В то время еще не знали, что концентрация массы завершится
массовыми концентрационными лагерями.
Но тот, кто наиболее методично, с чисто немецким прилежанием
следовал Ле Бону, приходит к власти уже после его смерти: это
Адольф Гитлер. Его «Маш кампф» отличается не только глубо­
кой внутренней связью с рассуждениями французского психоло­
га, но и утратой стиля, возвышенности целей и слога. С полным
основанием замечали, что это произведение и сами декларации
Гитлера, предназначенные для воздействия на массы, «читаются
как дешевое копирование Ле Бона».
Эта долговременная связь позволяет думать, что Ле Бон сыграл куда
более значительную роль, чем могло бы показаться на первый взгляд.
Одно из немецких исторических исследований, действительно, убежда­
ет нас в том, что «теория Ле Бона, бесконечно подвергавшаяся критике
и противопоставлявшаяся действительности, ему (Гитлеру) придала
уверенности для овладения категориями истинно революционного
мышления (...). Ле Бон единственный дал ему возможность осознать
то, что необходимо для революционного противодействия, Ле Бон обес­
печил ему базовые принципы воздействия на массы».
Без сомнения, эти утверждения, взятые отдельно, должны были
бы восприниматься критически, так как будущего -диктатора вдох­
новляли другие интеллектуальные и политические доктрины. Но,
по-видимому, и в них есть большая доля правды. Если Гитлер
превратил идеи Ле Бона в клише, то он и усилил доверие к их
научной значимости. Будучи хитроумным ловкачом по части че­
ловеческих душ, он претворил эти идеи в жизнь. Таким образом,
«не так трудно установить основные источники идей Гитлера в об­
ласти пропаганды, выдвинутых им в «Майн Кампф»: это - «Психоло­
гия толп» Ле Бона и «Групповое Я» Мак Дауголла. Некоторые компе­
тентные и заслуживающие доверия свидетели утверждают, что он не­
плохо знал обе эти книги. Многие формулировки в «Майн кампф»
убедительно доказывают, что Гитлер не только прочитал Ле Бона и
Мак Дауголла, но и хранил их теории в памяти, логически приспосаб­
ливая их к обстоятельствам своего времени».

457
 А если бы нам требовалось дополнительно в этом удосто­
вериться, то это подтвердил бы гитлеровский министр пропаган­
ды, чудовищный Геббельс. Подневольный служака, он в своих
теориях и практике следовал первоисточнику, своему хозяину.
Он изучил «Психологию толп» и проникся ее полуправдами. Он
резюмировал их, парафразировал, до конца жизни методично вну­
шал их своему окружению. Один из его помощников отмечает в
своем личном дневнике: «Геббельс считает, что никто со времен
Ле Бона не понял духа масс так, как он».
В тоталитарном государстве то, как думает великий, становит­
ся Евангельским словом для сотни миллионов обыкновенных
людей. Один американский автор заметил, что почти вся нацист­
ская пропаганда - одна из наиболее эффективных, которым под­
вергался мир - вместе с подкрепляющей ее политической теорией
является воплощением на практике тезисов Ле Бона», и в это
охотно верится.
Это не какое-то частное суждение или слишком сильное пре­
увеличение. Большинство историков, издавших эволюцию этого
тоталитарного режима, упоминают его имя по тому или иному
поводу и в деталях анализируют его влияние. Вот как это резю­
мирует американский историк Моссэ:
«Фашисты и национал-социалисты являются не кем иными, как
последними представителями движений, породивших такие теории че­
ловека, как теория Ле Бона. Было бы. много приятнее трактовать по­
литику новейшего времени как неудачу. Но, если вспомнить ее исто­
рию в достаточно далекой перспективе, нам это не удается».
По моему мнению, концепцией, которая более всего сближает­
ся с концепцией Ле Бона, мы также обязаны Шарлю Де Голлю.
Всей душой преданный демократии, приверженец республиканс­
ких свобод, разочарованный, что Франция - это не Англия, Анг­
лия правых убеждений, автор «Психологии толп» мечтал, как все
представители его класса и остальные, о власти, которая была бы
стабильной, не будучи авторитарной ГИстория, однако, распоря­
дилась иначе. Правда, изрядное число демократов вдохновлялись
его книгами и заимствовали то тут, то там его идеи. Но именно
диктаторы цезаристского толка поняли его рекомендации бук­
вально и превратили их в жесткие рабочие правила. Мне могут
возразить, что они черпали приемы господства над людьми в
мудрости тысячелетий, не «испытывая необходимости обращать­
ся к Ле Бону. Возможно, но именно ему в то время было дано
преобразовать эту мудрость в систему и облечь ее в формулы,
получившие признание. Именно в этом смысле я без колебаний
утверждаю, что здесь он был первооткрывателем. Первоот­
крывателем, который, как и многие подобно ему, не подозревал о
масштабах своего открытия, о его взрывной силе.4
4 58-
 IV
У читателя, возможно, сложится впечатление, что я утрирую
секоторые детали, кое-что преувеличиваю, а многое обхожу мол-
[анием. Но эта работа и не мыслилась, как безусловная и оконча-
ельная. Если мы оглянемся назад, то увидим, что, с одной сторо-
1Ы, гипотезы Ле Бона по поводу масс переделывались, модифици­
ровались, смешивались с другими, рассеивались, пока не стали об-
цим достоянием психологии, социологии, и все это на протяже­
нии одного века. Немногие исследователи удостоились таких при­
вилегий, хотя те, кому удалось воспользоваться ими, делают вид,
что забыли об этом карьере, об этом руднике, из которого они
добывали свое богатство.
С другой стороны, несмотря на прямо противоположные по­
литические приложения Ле Бона, метод, который он проповедо­
вал и умело выстроил, стал составной частью нашей жизни. Взять
хотя бы пропаганду. То, что он предсказал, в этой области прежде
всего, проявило себя очень наглядно. Всякому, кто наблюдает
массовое общество, сразу бросается в глаза, что любое правитель­
ство, демократическое или автократическое, держится у власти
благодаря пропагандистской машине, работающей с невиданным
ранее размахом. До сих пор только Церковь в иные периоды
истории добивалась таких результатов. Соединить средства вну­
шения или воздействия с политикой и возможностями средств
коммуникации, научиться смешивать личности и классы в одну
массу - вот в чем абсолютная новизна эпохи, у истоков которой
стоял французский психолог. Именно он систематизировал их и
придал им научную форму:
«Данное Ле Бонам описание способов действия, лидера, - пишет
Рейнволд в своем исследовании по психологии масс, - имело влияние
на современную пропаганду, ориентированную на толпы, и в значитель­
ной степени определило ее успехи».
Бесспорно, все то, что было открыто и использовано относи­
тельно воздействия на общественное мнение и коммуникации
(включая, разумеется, рекламу), обнаруживает здесь свой корни,
не очейь изменившиеся с тех пор. Разве что можно заметить
прогрессирующее сближение приемов становящихся единообраз­
ными и стандартными в масштабах всего мира, как, скажем, общие
для всех телевидение или кока-кола. Наукам об обществе часто
ставили в вину их малую практическую значимость. Они, увы, не
могут влиять на течение общественной жизни. Но эти недостатки,
как мы убедились, не свойственны психологии толп. Она с самого
начала повлияла на ход истории, стала необходимой - не лучше
атомной бомбы! причем по зелени же своей необходимости
превзошла большинство известных теорий. Те некоторое факты о тру­
дах Ле Бона, которые я напомнил, неоспоримо доказывают это.
459
 Глава третья
ЧЕТЫРЕ ПРИЧИНЫ УМАЛЧИВАНИЯ

Долг исследователя смотреть в лицо досадным фактам и

воспроизводить ситуацию такой, какая она есть. Я предвижу ваш
вопрос. Вы спросите меня: если он имел такую значимость, как
могло произойти, что так мало было известно и о Ле Боне, и о
психологии масс в целом? Почему, наконец, его произведениями
пренебрегали, а то и создавали им дурную славу? В мои намере­
ния не входит ни приходить на помощь его идеям, ни исправлять
положение дел - они в этом почти не нуждаются. Но мне хоте­
лось бы показать, в чем, по-моему, состоят причины умалчивания.
Первая посредственность его книг. В большинстве своем
это тексты на потребу дня, будоражащие воображение читателя,
преследующие цель понравиться ему, сказать то, что он желает
слышать. Чтобы завоевать широкую публику, нужно уметь крат­
ко, в двух словах, обрисовать, объяснить и подвести итог. То есть
идти на риск, в том числе и на риск быть поверхностным. Назо­
вем вещи своими именами: Ле Бон обладал талантом делать от­
крытия, но ему не всегда удавалось их разрабатывать. Его суж­
дения слишком пристрастны, наблюдения бедны. Все это не очень
глубоко. Трудно читать его хлесткие суждения о массах, револю­
ции, рабочем классе, не испытывая досадного недоумения перед
этой лавиной предрассудков и озлобленности по отношению к
тому, что в каком-то смысле его самого гипнотизирует.
Вторая причина более деликатного свойства. По своему соци­
альному происхождению Ле Бон принадлежал к буржуазно-либе­
ральной традиции и, таким образом, он в своих исследованиях
настроен против революции, социализма и слабостей парламентс­
кой системы, выражаясь при этом языком сырым, шероховатым,
неотточенным. Сегодня все изменилось. То, что в начале века
представлялось неясной возможностью, стало очевидной реально­
стью. Та же самая традиция должна смело встречаться лицом к
лицу с теми же самыми проблемами, поставленными революцией,
социализмом и так далее, но в гораздо более экуменическом клю­
че и mezzo voce. Она оттесняет Ле Бонов и Тардов и замещает
их более дипломатичными профессорами: Веберами, Дюркгейма-
ми, Парсонами, Скиннерами, говоря только об умерших и не бес­
покоя живых. Аналогичные выводы они просто облачают в бо­
лее рафинированную форму. Их наука более приглажена и, на­
зывая вещи своими именами, более идеологизирована.
В любом случае она более приемлема для интеллигентской и
университетской среды, имеющей левую ориентацию, в стране, где
власть всегда оставалась в руках правых и центра. Эта среда
460
продолжила развитие идей и самих общественных наук, не воз­
вращаясь к скомпрометировавшим себя вопросам. Что касается
Ле Бона, то его сразу же исключили из этой среды. Как будто
его и не было.
«В.первую очередь он сам противостоял французской униве­
рситетской организации, которая никогда не признала авторитетной ни
одну из его амбициозных научных работ, за исключением «Психоло­
гии толп»: ее постигла участь замалчивания».
Третья причина заключается в том, что любые партии, сред­
ства массовой информации, так же как и специалисты в области
рекламы или пропаганды, используют его принципы, я бы сказал,
его рецепты и трюки. Однако никто не собирается в этом призна­
ваться, поскольку в этом случае весь пропагандистский инстру­
ментарий разных партий, дефиле руководителей на телевизион­
ных экранах, зондирования общественного мнения предстанут тем,
что они есть на самом деле: элементами массовой стратегии, бази­
рующейся на иррациональности. О массах охотно рассуждали бы
как о неразумных, но нельзя: ведь им внушают как раз обратное.
Впрочем, психология и политика существуют отдельно одна
от другой. На разные голоса кричат о том, что первая не слиш­
ком важна для второй. Проясним этот момент. Разумеется, есть
политика, для которой психологии не существует, точно так же,
как есть психология, для которой не существует политики. Тогда
как политика, являющаяся психологией, и психология, являющая­
ся политикой, беспокоят одновременно и защитников классичес­
кой концепции революции и демократии, и защитников чистой
науки. И беспокоит Ле Бон, соединивший то, что все предпочита­
ли разводить. Он поставил нас перед лицом фактов, с которыми
трудно мириться. Об этом свидетельствует знаменитый немецкий
экономист Шумпетер:
«Значимость иррациональных элементов в политике может всегда
связываться с именем Гюстава Ле Бона, основателя, по крайней мере
первого теоретика, психологии толп. Подчеркивая, хотя и с некоторым
преувеличением, реалии человеческого поведения в условиях массовых
скоплений автор поставил нас перед лицом зловещих явлений, о
которых каждый знал, но которым никто не желал смотреть в лицо, и
тем самым нанес серьезный удар по той концепций человеческой при­
роды, на которой зиждется классическая доктрина демократии и де­
мократическая легенда о революциях».
Наконец, четвертую причину мы находим в его политическом
влиянии. Его идеи, рожденные во Франции, были переняты ф а­
шистской идеологией и практикой. Разумеется, их систематически
применяли для завоевания власти почти повсюду. Но в Герма­
нии и в Италии, и только там, его признавали безоговорочно.
Таким образом, все проясняется. Если вы спросите, почему Ле
461
Бона следует игнорировать, вам ответят: «Ведь это фашист». Вот
так! Если бы желали предать аутодафе без огня и пламени книги,
проповедующие идеи, аналогичные его идеям, то нужно было бы
к ним добавить произведения, например, Фрейда и Макса Вебера.
Все, что направлено против последнего, в равной мере может
быть выдвинуто и против Ле Бона. За исключением того, что
ему выпала незавидная честь быть прочтенным Муссолини и
Гитлером. Флобер об этом говорил: «Почести бесчестят». Они
также и предают забвению.
Нет ничего более естественного в этих обстоятельствах, чем
осудить создателя психологии толп. Даже если мы знаем из его
произведений, что он предпочитал муки демократии безмятежно­
сти диктатур. Ратуя за первую, он видел во второй лишь крайнее
средство. По его мнению, любая диктатура отвечает требованиям
кризисной ситуации и должна исчезать вместе с самим кризисом:
«Их полезность преходяща, их власть должна быть недолговеч­
ной». Продлеваемые и поддерживаемые сверх необходимого, они
приводят любое общество к двум смертельным опасностям: раз­
мыванию ценностей и падению нравов. Он тем самым предосте­
регал французов, на протяжении века уже испытывавших на себе
власть двух Наполеонов, против искушений и риска новой дикта­
туры. В конечном счете он желал сохранить свободы во Ф ран­
ции, для которой единственная революция закрыла бы путь дру­
гим. Он безапелляционно осуждает любые формы диктатуры,
включая ту, которую ему вменяют в вину: фашистскую диктату­
ру. Так что наклеенный ему ярлык был, мягко говоря, предельно
неточным. Признаюсь, я бы не рискнул нарушить это молчание,
если бы не обнаружил, что оно существовало только во Ф ран­
ции. Немецкие мыслители первой величины, убежденные антифа­
шисты Брох, Шумлетер, Адорно, не стесняясь обращались к Ле
Бону, чтобы уяснить явление тоталитаризма и бороться с ним.
Адорно идет дальше и разоблачает идею об исключительной связи
психологии толп с фашизмом как просто слишком удобный предлог:
«Почему же, - задается он вопросом, - прикладная психология групп,
которую мы здесь обсуждаем, более специфична для фашизма, чем боль­
шинство других течений, исследующих средства массовой поддерж­
ки? ...ни Фрейд, ни Ле Бон не предполагали подобного отличия. Они
говорили о толпах «как таковых», не делая различий между полити­
ческими целями вовлеченных групп».
Как человек не может избавиться от своей тени, так и все
поколение может постигать идеи и судить о них, только соотнося
их со своими идеями pi собственным опытом. А последние толка­
ют нас к остракизму по отношению к Ле Бону и к психологии
масс в целом. Мне нужно было показать -здесь причины этого,
очистив их от всего необоснованного. Я не стремился их обсуж­
дать прежде оговорок, которые я разделяю. На этом моя роль
биографа заканчивается.
462
 Глава четвертая
ОТКРЫТОЕ ТОЛП
I
Когда массы обнаружили себя почти повсюду в Европе, угро­
жая социальной системе, возник вопрос: так что же такое толпа?
На него были даны три ответа, в такой же степени неполные, как
и универсальные. Вот1они:
- Толпы представляют собой скопления людей, которые объе­
диняются вне учреждений и вопреки им на временных основани­
ях. Одним словом, толпы асоциальны и асоциальным образом
сформированы. Они являются результатом временного или не­
прерывного разложения групп или классов. Рабочий или любой
наемный работник, покидающий мастерскую или контору, чтобы
вернуться к себе домой, к своей семье, на час или два ускользает
из обычных рамок общества. Он находится на улице или в метро
как частичка кишащей многочисленной толпы. Как прогуливаю­
щийся или зевака он притягивается скоплением людей и раство­
ряется в бурных утехах. Бодлер в «Парижском Сплине» описал
это как «искусство»:
«Прогуливающегося человека, одинокого и задумчивого, притягивает
необычное упоение этого всеобщего единения. Тот, кто легко присоеди­
няется к толпе, понимает лихорадочный восторг, который никогда не
будет доступен ни эгоисту, закрытому, как сундук, ни лентяю, сидящему
в своей раковине, как моллюск».
Толпа еще соответствует понятиям «чернь», «сброд», «люм­
пен-пролетариат», короче говоря, тому, что во все времена назы­
валось плебсом. Это мужчины и женщины, не принадлежащие к
определенным общественным группам, существующие за грани­
цами социальной структуры, оттесненные в гетто или предместья,
без определенных занятий и целей, живущие вне Закона и обыча­
ев. По крайней мере, предполагается, что это так. Тогда толпа
представляет собой груду разрозненных социальных элементов >
отбросов общества, выметенных за пределы социума и поэтому
враждебных ему. Она, следовательно, не является для социолога
ни самобытным феноменом, ни феноменом значительным или но­
вым, это просто эпифеномен. Она даже не предмет науки. На нее
смотрят как на некое повреждение, случившееся в результате
нарушения естественного хода вещей. Общество являет собой
порядок, а толпа - это беспорядок и в конечном счете явление
скорее коллективное, чем социальное.
463
 - Толпы безумны, таков второй ответ. Цепкая, как плющ, эта,
так сказать, истина передается из поколения в поколение. «Craze»,
говорят англичане, чтобы описать то состояние обожания, в кото­
ром пребывает толпа поклонников популярного певца обезу­
мевшие фаны, или восторг тысяч зрителей на стадионе, которые
вскакивают, как один, размахивая флажками и плакатами, когда
их футбольная команда забивает гол. Безумие и в беспорядоч­
ном движении масс, желающих видеть знаменитую личность, и в
толпе, бросающейся на человека, чтобы его линчевать, выносящей
ему приговор, не убедившись в его вине. Это массовые нашест­
вия верующих в места, где совершится чудо: в Лурд или в Фатиму.
Бесчисленные легенды и книги, озаглавленные, например, «Нео­
бычайные народные заблуждения и безумие толпы», полные ко­
лоритных деталей, описывают безграничный восторг или безу­
держную панику народных масс, облетают континенты, бичуя или
воспевая. Фанатично преданные религии или какой-то личности,
они следуют за ними, как евреи за своим ложным мессией, хрис­
тиане за своими фанатичными монахами, вплоть до катастрофы.
Следуя своему капризу, они сегодня сжигают то, чему вчера по­
клонялись. Они беспрестанно меняют свои убеждения и превра­
щают события исторического значения в причудливый карнавал
или в кровавую бойню, смотря по обстоятельствам.
Живописные толпы, толпы экстравагантные, они всегда по­
рождали воодушевление и будоражили воображение свидетелей,
чудом оставшихся трезво мыслящими. Они описывают их под­
виги то как витание в облаках корабля дураков, то как бесчин­
ства банды преступников. Рассказы достигают дантовских масш­
табов, когда их авторы подробно описывают вам, «как если бы.
вы там были», огромные колонны десятков и сотен тысяч людей,
крестоносцев или средневековых еретиков, которые, связанные
общей иллюзией, покидают семьи, свое добро, очаги и, невзирая на
свою веру, без малейших колебаний и угрызений совести преда­
ются страшнейшим разрушениям, чудовищной резне. Если эта их
вера угасает, они следуют другой и с тем же упорством устремля­
ются к повой иллюзий. Они приносят ей такие же невероятные
жертвы и совершают в угоду ей такие же жестокие преступления.
В сознании рассказчиков, как и в сознании читателей, присту­
пы, происходящие с толпой, выглядят как приступы безумия, ко­
торые подпитывают мрачные видения, приподнимают завесу над
потаенной стороной человеческой натуры и высвобождают ее,
выставляя напоказ. Их нрав выходит за пределы общепринятого,
это нрав исступленный, патологический, очаровывающий, так как,
по словом Клоделя, «порядок - это наслаждение разума, а. беспо­
рядок - это лихорадка воображения». Впрочем, если не считать

464
этой зрелищной стороны, можно было бы сказать, что толпы не
представляют никакого интереса. У них нет ничего, кроме иллю­
зорности видений, и они по-настоящему не оказывают влияния на
ход истории.
Третий ответ выглядит отягощающей добавкой к двум пер­
вым: толпы преступны. Будучи сбродом и жульем, они состоят
из людей разгневанных, которые нападают, оскорбляют и громят
все подряд. Это воплощение беспричинной, разнузданной жесто­
кости, стихийного бушевания массы, несанкционированно собрав­
шейся вместе. Действия против личности, грабежи - все это в ее
духе. Она противодействует властям и абсолютно не признает
законов. К концу девятнадцатого века толпы все более множат­
ся. Их непредсказуемые действия тревожат власти. Именно тог­
да начинают усиленно говорить о «преступных толпах», об этих
объединенных коллективных преступниках, которые угрожают
безопасности государства и причиняют беспокойство гражданам.
Невозможность их схватить, покарать, возложить на конкретного
человека ответственность за их действия в целом приводит в
замешательство юристов и делает произвольным всякий закон,
который следовало бы к ним применить. Большее, что можно
сделать - это остановить нескольких случайных людей, просто
статистов или же невинных свидетелей, так же отличающихся от
этого разъяренного чудовища, как тихая волна от бушующего
шторма.
И неслучайно, что среди первых, кто взялся объяснить пове­
дение толп, фигурирует Ломброзо, чья теория врожденной пре­
ступности получила большую известность. Согласно ей, толпы
состоят из индивидов с делинквентными наклонностями или идут
за такими людьми. Ломброзо утверждает, что психология масс
просто-напросто может трактоваться как часть «криминальной
антропологии, поскольку криминальность составляет неотъемле­
мый элемент всякой толпы». Это имеет отношение к еще более
общей тенденции, новой для того времени: к попытке создания
юридической доктрины для наказания коллективных деяний, про­
тиворечащих закону:
«Что своевременно, - пишет Фоконне в 1920 г., - так это стремление
ввести в уголовное право принцип криминальности толп и их ответ­
ственности».
Итальянец Сигеле продолжил теорию своего соотечественника
Ломброзо. Он первым придал специальный смысл термину «кри­
минальные толпы». В этом качестве для него выступают все
социальные движения, политические группы - от анархистов до
социалистов и, разумеется, бастующие рабочие, участники улич-
465
ных митингов и т.п. Его исследование готовит почву для запус­
ка репрессивного аппарата, формируя мнение и снабжая аргумен­
тами, подтверждением если не правоведов, то политиков.
Итак, толпы открыли себе путь в политику посредством кри­
минального аспекта. Это криминальность, которую стоит описать
и понять, так как она объясняет их жестокость, террористические
действия и разрушительные инстинкты. В целом признается, что
речь идет о группировках, действующих как воровские шайки
или бандиты с большой дороги, банды убийц или любое другое
сообщество злоумышленников, лишенных нравственного созна­
ния и чувства ответственности перед законом.
Общество, имеющее прочные практические и правовые устои,
терпимо по отношению к отклоняющимся или нонконформным
явлениям. Оно бывает почти снисходительно к тем, кто потерял
рассудок, даже преступил закон, и если оно их иногда наказывает,
то не видит в этом проблемы. Их асоциальная природа, их анома­
лия не угрожают стабильному порядку вещей. Они считаются
безопасными, а трудности полностью надуманными. Но, когда ус­
тои общества расшатаны, когда его атакуют извне, тогда угроза
внешней и внутренней безопасности увеличивает риск, который
представляют эти явления для общества. И их начинают считать
вредными и аномальными. Тогда и толпы горожан, рабочих сразу
воспринимаются с позиций психиатрии и криминологии. В них
увидели патологические симптомы или же симптомы отклонения
от нормальной общественной жизни. Они оставались бы вредны­
ми наростами на здоровом теле, которое старается -от них поско­
рее избавиться. Йтак, плебейские, безумные или преступные тол­
пы слывут отбросами, болезненными явлениями существующего
порядка. Сами по себе они не представляют реального интереса.

II
Рискованной идеей Ле Бона, его гениальным озарением была
идея отказаться от этой точки зрения. Он опровергает все три
ответа на вопрос, который все беспрестанно себе задавали: что
же такое толпа? Его умозаключение просто и непосредственно.
Основной характерной чертой толп является слияние индивидов
в единые разум и чувство, которые затушевывают личностные
различия и снижают интеллектуальные способности. Каждый стре­
мится походить на ближнего, с которым он общается. Это скоп­
ление своей массой увлекает его за собой, как морской прилив
уносит гальку. При этом все равно, каков бы ни был социальный
класс, образование и культура участвующих.

466
 «Развитые умственные способности людей, из которых состоит тол­
па, - пишет Ле Бон, - не противоречат этому принципу. Эти способности
не имеют значения. С того самого момента, когда люди оказываются в
толпе, невежда и ученый становятся одинаково неспособными сообра­
жать» .
Иначе говоря, исчезновение индивидуальных свойств, раство­
рение личностей в группе и т.п. происходят одинаково, независи­
мо от уровня состоятельности или культуры ее членов. Было бы
ошибкой считать, что образованные, или высшие, слои общества
лучше противостоят коллективному влиянию, чем необразован­
ные, или низшие, слои, и что сорок академиков ведут себя иначе,
чем сорок домохозяек. Один комментатор очень определенно
это подчеркнул:
«У Ле Бона, по его примерам, а также по многочисленным поясне­
ниям, видно, что он имел в виду не только уличные бунты и народные
сборища, но также и коллегии: парламенты, сословия, кланы так же, как
и высшие слои общества и, наконец, носители национальных интеллек­
туальных движений; итак, простой народ так же, как образованное со­
общество. Для него масса является почти исключительной противопо­
ложностью личности».
Массы, состоящие из аристократов или философов, читателей
«Монда» или «Нувель обсерватер», то есть из людей, ясно созна­
ющих свою индивидуальность, и нонконформистов, вели бы себя
совершенно так же, как другие. Автор «Воспитания чувств» име­
ет в виду то же самое, когда на нескольких страницах говорит о
«благородной публике», затем о «всеобщем, безумии», так описы­
вая репрессии:
«Это было половодье страха равенство (как наказание его за­
щитников и насмешка над его врагами) выражало себя триумфально,
равенство тупых животных, тот же уровень кровавой мерзости, посколь­
ку фанатизм корысти уравновешивался лихорадкой желаний, арис­
тократия бушевала, как сброд* а хлопчатобумажные колпаки смотре­
лись не менее уродливо, чем красный колпак».
Всеобщность этих явлений, превращение, одинаково зат­
рагивающее всех людей, собранных в группу, позволяют нам сде­
лать вывод о том, что масса - это не «плебс» или «чернь», бедня­
ки, невежды, пролетариат, hoi polloi, которые противопоставляли
себя элите и аристократии. Толпа - это все: вы, я, каждый из нас.
Как только люди собираются вместе, неважно кто, они становят­
ся массой.

467
 Вместе с тем то, что принимали за криминальность толп, не
более чем иллюзия. Будучи, разумеется, жестокими и анархичными,
они легко поддаются порывам разрушительной ярости. Сообща
они грабят, громят, линчуют, то есть творят то, что ни один чело­
век не позволил бы себе совершить. И Ле Бон охотно приписы­
вает им крайне негативную роль в истории:
«Цивилизации были созданы и до сих пор управлялись мало­
численной аристократией, а никак не толпами. У этих последних толь­
ко и хватало сил разрушать. Их господство всегда представляет собой
какой-то беспорядочный период».
Но также и прелюдию к новому порядку, в этом заключается
его глубокая идея.
С другой стороны, толпы оказываются более героическими,
более справедливыми, чем каждый по отдельности. Они облада­
ют энтузиазмом и великодушием простодушного существа. Их
бескорыстие бывает безграничным, когда их увлекают идеалом
или затрагивают их верования.
«Неспособность рассуждать у них, - пишет Ле Бон, - создает почву
для мощного развития альтруизма - качества, которое рассудок основа­
тельно заглушает и которое представляет собой необходимую обществен­
ную добродетель».
Упорно и дотошно он критикует всех тех, кто полагает крими­
нальность отличительной чертой толп. С этой целью он показы­
вает, что даже в разгар революции, в наисложнейшие моменты,
они брали на себя труд создавать трибуналы и судить свои буду­
щие жертвы в духе справедливости. Их порядочность была не
меньшей, ибо деньги и драгоценности, отобранные у своих жертв,
они передавали комитетам. Таким образом, преступления состав­
ляют всего лишь частный аспект их психологии. И совершаются
они чаще всего по наущению вожака.
Одним словом, нет больше преступных толп, есть только доб­
родетельные, жестокость уже перестает быть их атрибутом, если
это не признак героизма. Они могут быть жестокими й героичес­
кими одновременно.
«Это то, в чем заблуждались писатели, изучив толпы лишь с точки
зрения криминальной. Разумеется, толпы часто бывают преступными,
но часто они бывают и героическими. Их легко принуждают убивать
во имя триумфа веры и веры или идеи, воодушевляя и суля славу и
почести, увлекая почти без хлеба и оружия, как во времена крестовых
походов, освобождать могилу Господню, или как в 1793 г., защищать
землю Отечества. Героизм, конечно, не вполне осознанный, но именно4

4 6.8
на таком героизме делается история. Если вносить в актив народов
только великие деяния, которые были хладнокровно рассчитаны, миро­
вые анналы вписали бы очень немногое».
Добавим еще, что толпы легче побудить, взывая к их коллек­
тивному идеализму.
И наконец, нет ничего глупого или патологического в так
называемых безумиях, crazes или иллюзиях масс. При условии
принятия гипотезы о том, что они состоят из таких же нормаль­
ных людей, как вы и я. Просто, собравшись в толпу, эти люди
чувствуют, рассуждают и реагируют в иной психологической плос­
кости. Разумеется, их суждения и реакции противоречат сужде­
ниям и реакциям изолированных субъектов, но это противоречие
не означает аномалии. И ничто не дает нам повода для вынесе­
ния столь резкого суждения по этому поводу, разве что в самых
крайних случаях явного душевного расстройства. Даже в этом
случае мы не знаем, имеем ли дело с действительным безумием, а
не со стереотипом, позволяющим нам избегать того, кто избегает
и пугает нас. Слишком легко приклеить ярлык «истерия», «кол­
лективное безумие» на странное или необычайное поведение тол­
пы - стычки после футбольного матча, панику, спровоцированную
катастрофой, беспорядочные передвижения массы на очень малой
территории и т.п. Ярлык может быть обманчивым, а поведение
непонятым. То, что писал Ж орж Лефевр по поводу революцион­
ных уличных собраний, действительно повсюду:
«Это ведь слишком поспешное решение, - приписать такие эксцес­
сы «коллективному безумию» «преступной толпы». В подобном слу­
чае революционное собрание не является неосознанным и не считает
себя преступным: напротив, оно убеждено, что наказывает справедливо
и с полным основанием».
Это также поспешно, как приписывать злоупотребления влас­
ти какого-то деспотического вождя, например Гитлера, «личному
безумию» и «преступной личности». Он поступает в целях ук­
репления своей власти и в соответствии с действующим законом.
Впрочем, когда мы наблюдаем толпу вблизи и достаточно долго,
ощущение истерии рассеивается. Мы просто отмечаем, что психо­
логия индивидов и психология толп не подобны друг другу. То,
что кажется «аномальным» для первой, для второй совершенно
нормально.
Эти различные ответы на вопрос о природе толп широко рас­
пространены: их берут за основу, рассуждая и размышляя. Но
причины, о которых я напомнил, не позволяют нам с ними согла­
шаться. Действительно, толпы, или массы (с психологической точ-
4 6 ’9
ки зрения оба слова имеют один и тот же смысл), являются
независимой реальностью. Больше не возникает вопрос о том,
плебейские они или буржуазные, преступные или героические,
безумные или здравомыслящие. Они представляют собой кол­
лективное устройство, коллективную форму жизни - и этим мно­
гое сказано.
В чем же, спросите вы, собственно, состоит открытие? Обычно
в теориях затушевывается тот факт, что в сердцевине общества
обнаруживается масса, почти так же, как в человеке - животное
или в скульптуре - дерево. Она, таким образом, представляет
собой основной материал любых политических установлений, по­
тенциальную энергию всех социальных движений, примитивное
состояние любых цивилизаций. Этого не замечали, как утвержда­
ют Тард и Ле Бон, вплоть до настоящего времени. Понадобились
катаклизмы и общественные потрясения, чтобы это начало осоз­
наваться. Массы существовали и в прошлом: в Риме, Александ­
рии, Карфагене. В средние века они снова возникли в крестовых
походах, а во времена Возрождения - в городах. Наконец, рево­
люции видели их в действии, особенно Французская революция,
которая ознаменовала их второе рождение. Начиная с этого моме­
нта, они распространяются, как эпидемия, через заражение и под­
ражание, расшатывая государства, потрясая общества.
Пока они играли незаметную роль, власть имущие оставляли
их без внимания. Моралисты и историки ими забавлялись. Теоре­
тики сообщали о них мимоходом. Они выступали не более чем
статистами в театральной пьесе, играя незначительную роль и не
имея или почти не имея, что сказать. Но роль их возрастала и
вскоре достигла впечатляющих масштабов на сцене государствен­
ной жизни. Они уже претендуют на центральное место, на глав­
ную роль - правящего класса.
«Зарождение власти толп, - утверждает Ле Бон, - поначалу происхо­
дит через пропагандирование определенных идей, неторопливо насаж­
даемых в сознание, потом через постепенное объединение людей, реали­
зующее концепции, до той поры теоретические. Объединение позволило
толпам сформировать если и не вполне справедливые, то, во всяком
случае, достаточно определенные идеи, интересы и осознать свою силу.
Они создают профсоюзы, перед которыми капитулируют все властные
структуры, биржи труда, которые вопреки экономическим законам стре­
мятся влиять на условия труда и зарплату. Они направляют в прави­
тельственные структуры своих представителей, лишенных всякой ини­
циативы, независимости, чьи функции сводились к тому, чтобы быть
рупором избравших их комитетов».

470
 Итак, вот чем являются рабочие для Ле Бона: толпами. Но
почему же нужно возражать против их власти? Какую причину
этого осуждения он выдвигает? Для него эти людские потоки,
взбудораженные и захваченные потоками идей, как похоронный
звон для цивилизаций; они их разрушают, как вода, просачиваясь
в корпус корабля, неизменно его затопляет. Предоставленные
самим себе, массы становятся злым гением истории, разрушитель­
ной силой всего, что было задумано и создано элитой. И лишь
новая элита, точнее, вождь, может превратить их в созидательную
силу для нового общественного устройства. Рабочие массы не
составляют исключения. Не из-за характера их занятий, нищеты,
враждебности к другим общественным классам и не из-за интеллек­
туального уровня. А потому, что они - массы. Приводимые при­
чины имеют скорее психологический, а не социальный характер.
Если они порой и производят обратное впечатление, если ка­
жется, что они имеют мнения, руководствуются какой-то идеей,
считаются с законами, - это не результат их собственных позы­
вов: все это внушено им извне:
«Психология толп показывает, - я снова цитирую Ле Бона, - до ка­
кой степени незначительное воздействие оказывают на их импульсив­
ную природу законы и установления и насколько неспособны они фор­
мировать мнения, хоть в чем-то - отличные от тех, которые им были
внушены. Они не в состоянии руководствоваться правилами, вытекаю­
щими из чисто теоретической справедливости. Их могут увлечь только
впечатления, запавшие им в душу».
Утверждения очень жесткие и категорично высказанные. Ав­
тор не церемонится, отрицая в массах всякую рациональность,
низводя их до уровня детей или дикарей. Впрочем, идея о том,
что сознание масс привносится им извне, а сами по себе они им не
обладают, очень широко распространена. Мы обнаруживаем ее и-
в большевистской концепции партии рабочего класса.
«В произведениях Ленина, - пишет советский психолог Поршнев, -
вопрос отношения между психологией и идеологией часто представля­
ется как вопрос о стихийности и сознательности Полярными кон­
цепциями здесь являются, с одной стороны, слепая несознательность в
поведении людей и научное сознание, с другой».
И, как это хорошо известно, именно функцией партии и рево­
люционной верхушки было внедрять это сознание в гущу масс,
прививать им дисциплину мышления и действия.

47 Г
 Ill
Таким образом, на первый план выходит класс явлений, кото­
рым почти не уделялось внимания, - толпы. Наука полагала, что
эти человеческие скопления - аномалии, исключительные состоя­
ния вне какой-либо закономерности, не представляющие никако­
го интереса. Только классы, общественные движения и их орга­
низации, являя собой, на их взгляд, истинные объединения, упоря­
доченные состояния общества, заслуживали изучения. Отныне
это, скорее, наоборот. Через «аномальность» толп обнаруживается
тайная лаборатория истории, неожиданно проявляется тот ф ак­
тор реальной жизни, который прорывает тонкий слой цивилиза­
ции и чреват повторениями. Толпы перестают быть просто дико­
винами, чередой лихорадочных приступов и происшествий в исто­
рии, поводом для захватывающих красочных рассказов. Они ста­
новятся категорией нашей мысли, предметом науки и основопола­
гающим аспектом общества.
Исторические параллели всегда хромают. Но эта не лишена
правды. Благодаря Фрейду сновидения, бессознательные акты,
до той поры не привлекавшие особого внимания как случайные
или несущественные, превратились в симптомы психической жиз­
ни и в научные факты. Точно также благодаря Ле Бону массы,
их образ мысли и странное поведение становятся научными фе­
номенами. Их можно описать и нужно объяснять. Ибо их недо­
оценка грозит непониманием современного мира с его омассовле-
нием общества и массами в качестве главных действующих лиц.
На это не обращается достаточного внимания: ведь речь идет
об открытии исследовательского пространства, которое до сих
пор игнорировалось. Теперь иррациональные действия, аффек­
тивные взрывы, расстройства мышления и толпы больше не счи­
таются странностями, погрешностями или врожденными порока­
ми человеческой природы. Это перископы, отображающие на по­
верхности подводные течения, скрытые под спудом обыденной
жизни каждого из нас. Но если толпы нельзя назвать ни «крими­
нальными», ни «истеричными», т.е. в терминах индивидуальной
психологии явлением отклоняющимся, тогда для их изучения нужно
создать новую науку, особый вид психологии.
«Толпы, о которых столько начинают говорить, - пишет Ле Бон, - в
сущности нам очень мало известны. Профессиональные психологи,
будучи далеки от них, обычно их игнорировали, занимаясь ими лишь с
точки зрения преступлений, которые те могли совершить».
Этот особый вид психологии, само собой разумеется, - психо­
логия толп, которой Ле Бон предсказывал великое будущее.
472
 Но есть кое-что еще. По проблемам, возникшим вокруг фено­
мена толпы, наука не сумела бы найти решения ни с точки зрения
психиатрии, ни с точки зрения правоведения, как это большей
частью происходило. Толпы по существу не являются ни безум­
ными, ни преступными. Тогда остается лишь политическое реше­
ние. Единственной целью такой науки должно было бы быть
обнаружение метода управления, соответствующего психологии
масс. Она может к нему прийти, объединив сразу всю массу
повседневных наблюдений, чтобы превратить их в научные на­
блюдения. Результаты этой работы позволят впоследствии обу­
чить государственных деятелей и влиятельных людей управлять
толпами. Таким образом в политике произойдет замена интуитив­
ной психологии психологией научной, так же как в медицине
бабушкины средства сменились научными знаниями и технологи­
ями. Чаяния Ле Бона в отношении новой науки были в том,
чтобы дать решение и метод проблемы управления массовыми
обществами.

473
 Глава пятая
ГИПНОЗ В МАССЕ
I
Как только открывается новый класс феноменов, их нужно
объяснять. Какова причина изменений, которым подвергается
индивид, когда он попадает в толпу? Состояние человека, находя­
щегося в массе, всегда сравнивали с сумеречным состоянием. Его
сознание, утратившее активность, позволяет ему предаться мисти­
ческому экстазу, видениям или же в состоянии помрачения под­
даться панике или наваждению.
Толпы кажутся влекомыми призрачным потоком, эта истина
хорошо известна и настолько глубока, что философы и полити­
ческие деятелй всех времен и народов к ней без конца возвраща­
лись. Можно было бы сказать, что эти сумеречные состояния
между бодрствованием и сном и есть истинная причина страха,
который вызывается толпами, а также очаровывающего воздей­
ствия, производимого ими на наблюдателей, пораженных тем, с
какой силой могут воздействовать на реальный ход вещей люди,
казалось бы утратившие контакт с действительностью. А вот другой
факт, не менее поразительный: это состояние является условием,
позволяющим индивиду слиться с массой. Чувство тотального
одиночества заставляет его стремиться к тому неосознанному
существованию, которое даст ему чувство слитности с массой.
Психологи никак не расценили эти фундаментальные и харак­
терные черты толп. Ле Бон же, размышляя о них, пришел ко
второму озарению или открытию, влияние которого на науку и
политику оказывается весьма значительным. Он полагает, что
психологические превращения индивида, включенного в группу,
во всех отношениях подобны тем, которым он подвергается в
гипнозе. Коллективные состояния аналогичны гипнотическим
состояниям. Это сопоставление уже звучало в других работах, й
прежде всего у Фрейду. Ле Бон довел его до логического конца
и вывел из него все следствия, включая самые неподобающие.
Именно в тот момент, когда Ле Бон начинает интересоваться
толпами, гипноз благодаря Льебо, Бернгейму и Шарко шумно
вступает в мир медицины и психологии. Это совпадение не было
совершенно случайным. Именно этим трем ученым принадлежит
заслуга впервые применить в широком масштабе метод словесно­
го внушения. Тогда еще не знали, впрочем, и по сей день не знают,
почему некое «магнетическое»’ состояние, состояние транса, вы­
зывалось у больного взглядом врача или когда он побуждал
474
;воего пациента смотреть на блестящий предмет. Однако лечеб-
лые эффекты были очевидны так же, как и доступные наблюде­
нию психические изменения. Образованные люди, как и публика
з целом, еще не забыли впечатляющих экспериментов по жи­
вотному магнетизму и видели в гипнозе новую терапию. Она
могла облегчить страдания и одновременно удовлетворяла дрем­
лющую в каждом мечту о чудесном выздоровлении. Все ощуща­
ли себя интеллектуально и эмоционально причастными к этому
непосредственному воздействию одного человека на другого.
Происходит ли оно на расстоянии, с помощью слова или в непос­
редственной близости, через какие-то электромагнитные флюиды,
циркулирующие в нас и вокруг нас? Это было неизвестно.
Как бы то ни было, сегодня трудно себе представить возбуж­
дение умов, вызванное гипнозом, то сильнейшее воздействие, ко­
торое он произвел на воображение публики, в том числе и уче­
ной. Этот ажиотаж напоминает шум, который произвело в свое
время открытие электричества. Каждый хотел участвовать в се­
ансе гипноза, так же как сто или сто пятьдесят лет назад каждый
желал нанести или испытать удар от электрической искры, уви­
деть, как люди подпрыгивают под действием разряда тока.

II
Если психология толп родилась во Франции, а не в Италии
или Германии; это объясняется связью между революционными
волнами и школами гипноза, между последствиями Парижской
Коммуны и больниц в Нанси или в Сальпетриер. Одни поставили
проблему, другие как будто предложили решение. Приравнивая
коллективное состояние к гипнотическому, можно было бы ду­
мать, что Ле Бон неправомерно переносил индивидуальные отно­
шения на социальные. Вовсе нет. На самом деле практика гипно­
за была групповой практикой. Именно такой нам ее описывает Фрейд,
сообщая о том, что он видел в клинике Бернгейма и Льебо:
«Каждый пациент, который впервые знакомится с гипнозом, наблю­
дает в течение некоторого времени, как бывалые пациенты засыпают,
как они повинуются во время гипноза и как, проснувшись, обнаружи­
вают, что их симптомы исчезли. Это приводит его в состояние психоло­
гической готовности, которое способствует погружению его в свою оче­
редь в глубокий гипноз. Возражение против этой процедуры заключа­
ется в том, что недомогания каждого человека обсуждаются перед
многочисленной толпой, а это не годилось бы для пациентов более вы­
сокого социального положения».

475
 Эту практику Фрейд упрекает в том, что она коллектив на и
разворачивается публично, сковывая любое личное взаимодей­
ствие человека с человеком. Бернгейм же, напротив, видит в этом
условие проведения сеансов и успешности гипноза. В своей клас­
сической работе на эту тему он ставит себе в заслугу то, что
сумел создать в своей клинике «поистине суггестивную атмосфе­
ру», результатом которой является «значительно большее коли­
чество сомнамбул», чем в других.
Итак, «загипнотизированная толпа» могла появиться как сво­
его рода модель, уменьшенная в замкнутом пространстве, по отно­
шению к толпе настоящей и действующей под открытым небом.
Явления, наблюдаемые в микрокосме больницы, как в лаборато­
рии, воспроизводят происходящее в макрокосме общества. По­
добные аналогии обычны в науке, и их ценность зависит от их
плодотворности.
Однако, стоит немного остановиться на этих явлениях и по­
смотреть, как они порождаются. Мы тем самым сразу поймем и
природу зрелищное, благодаря которой внушения потрясают во­
ображение, и объяснения им. Природа гипноза, то, каким образом
внушение воздействует на нервную систему, остается нам мало­
понятным Мы знаем что некоторых людей очень легко усыпить.
В этом состоянии определенная часть их сознания подчиняет
тело внушениям, исходящим от оператора, обычно врача. Он про­
износит свои команды очень решительным тоном. Для того, что­
бы пациент не почувствовал ни малейшего намека на колебания,
что имело бы нежелательный эффект, оператор категорически не
должен сам себе противоречить. Оператор энергично отрицает
недомогания, на которые жалуется пациент. Он уверяет его, что
можно кое-что сделать и дает ему команду это совершить.
Любой гипнотический сеанс содержит, таким образом, два ас­
пекта: один - эмоционального свойства, другой - физического
воздействия. Первый строится на абсолютном доверии, подчине­
нии гипнотизируемого гипнотизеру. Манипуляция же выражает­
ся в строгой направленности взгляда, в восприятии очень ограни­
ченного числа стимулов. Это сенсорная изоляция, которая огра­
ничивает контакт с внешним миром и как следствие способствует
погружению субъекта в гипнотическое состояние сна наяву. Па­
циент, эмоционально зависимый от гипнотизера и видящий свое
пространство ощущений и идей как ограниченное им, оказывается
погруженным в транс. Он полностью повинуется командам, кото­
рые ему дают, выполняет требуемые от него действия, произ­
носит слова, которые приказывают произносить, нисколько не
осознавая, что он делает или говорит. В руках гипнотизера он
становится чем-то вроде автомата, который взмахивает рукой,
марширует, кричит безотчетно, не зная, зачем.
476
 Вызывают удивление случаи, когда гипнотизеры, как они сами
отверждают, заставляли человека испытывать ощущение замер­
зания или жжения. В другом случае человека принуждали вы-
шть чашку уксуса, внушая пациенту, что это бокал шампанского.
£ще один принимает метлу за привлекательную женщину и так
далее. В ходе публичных демонстраций пациенту внушают, что
эн превратился в младенца, в молодую женщину, одевающуюся к
5алу, в дискутирующего оратора и заставляют его действовать
соответствующим образом.
«Почти безусловно можно утверждать, - писали Вине и Фере в од­
ной научной работе, - что внушение творит все».
Разнообразие галлюцинаций, затрагивающих все ощущения, и
каких угодно иллюзий, действительно огромно и не может не
впечатлять. В том, что касается толпы, две из них имеют особую
значимость. Первая состоит в полном сосредоточении гипнотизи­
руемого на гипнотизере, его замыкании в рамках группы при
абсолютной изоляции от других людей. Введенный в транс, субъект
становится слеп и глух ко всему кроме оператора или возмож­
ных участников, которых тот ему называет по имени. Другие же
могут сколько угодно эмоционально привлекать его внимание -
он их не замечает. И напротив, он подчиняется малейшему знаку
гипнотизера. Как только тот прикасается к кому-то или просто
указывает на него едва заметным жестом, загипнотизированный
ему тотчас отвечает. Здесь можно увидеть вероятную аналогию
с непосредственной связью, которая устанавливается между вож­
дем и каждым из членов толпы, - производимое влияние совер­
шенно сопоставимо.
Вторая иллюзия задается в процессе акта внушения приказ, а
реализовывать ее субъект получает позднее, после выхода из
транса, в состоянии бодрствования. Гипнотизер покидает его, за­
гипнотизированный ничего не помнит о полученном приказании,
но, тем не менее, не может воспротивиться его исполнению. Он в
этом случае забывает все обстоятельства внушения, полученного
в недавнем сеансе. Он считает себя самого источником этого
действия и часто, исполняя его, придумывает оправдания, чтобы
как-то объяснить происходящее свидетелям. То есть он действу­
ет согласно своему естественному чувству свободы и непосред­
ственности, как если бы он вовсе и не подчинялся указаниям,
внедренным в его сознание:
«М ожно получить власть над мыслями и решениями загип­
нотизированного заранее, на какое-то время вперед, когда гипнотизера
уже не будет с ним рядом. Более того, внушенным решениям можно

477
придать видимость добровольности. К тому же, можно сделать такое
внушение, когда загипнотизированный и не заподозрит вовсе, что это
побуждение пришло к нему от гипнотизера».
Такие отсроченные эффекты явно напоминают разные формы
воздействия, наблюдаемые в обществе. Разве мы не встречаем на
каждом шагу людей, безотчетно и не желая того, воспроизводя­
щих много времени спустя жесты или слова, которые они видели
или слышали, считающих своими идеи, которые кто-то, не спраши­
вая их, самым категоричным образом вдолбил им в голову. Эти
эффекты, кроме всего прочего, доказывают, какое огромное мно­
жество мыслей и действий, кажущихся намеренными, осознанны­
ми и обусловленными внутренним убеждением, в действительнос­
ти представляют собой автоматическое исполнение внешнего при­
казания.
Излишне было бы обсуждать дальше результаты, полученные
гипнотизерами. Нам лишь остается кратко рассмотреть психичес­
кие изменения, обнаруженные благодаря гипнотическому состоя­
нию, и их возможную причину, согласно этим авторам. Предпола­
гается, что это идея, внедренная, взращенная и усиленная в созна­
нии субъекта: идея, что он Наполеон, что он здоров, что ему
должно быть холодно и т.п.
«Именно идея, - утверждает Бернгейм, - и представляет собой гип­
ноз; именно психическое, а не физическое воздействие, не влияние флю­
идов обусловливает это состояние».
Идея прокладывает дорогу к человеку, более или менее глу­
боко усыпленному. Она навязывает ему новую манеру видения
самого себя и предметов, скорое и прямое суждение, сопровожда­
емое внутренним убеждением. Возникает вопрос: кто совершает
это чудо, придает идее необходимую силу, чтобы его сотворить?
Обычные идеи не достигают этого. А гипнотическая идея черпа­
ет свою силу в образах, которые она с собой приносит, о которых
напоминает, то есть в своем конкретном, а не абстрактном содер­
жании. Благодаря серии превращений она приводит в действие
совокупность образов нашего сознания. Эти образы, в свою оче­
редь, вызывают и запускают весь ряд элементарных ощущений.
Таким образом будет совершаться упорядоченное превращение
обобщенного понятия в непосредственное восприятие, переход от
концептуального мышления к мышлению образному.
Эта гипотеза подкрепляется тем фактом, что загипноти­
зированные разговаривают сами с собой, находятся во власти
зрительных иллюзий, как в сновидении, и испытывают яркие ощу­
щения в связи с внушенными идеями. Кроме того, и это многое

478
объяснило бы, память усыпленного человека чрезвычайно богата
и обширна, много богаче и обширней, чем память того же челове­
ка в состоянии бодрствования. К огромному удивлению всех и к
своему, в первую очередь, человек в состоянии транса вспоминает
места, фразы, песни, которые он в обычном состоянии не помнит.
Гипноз высвобождает воспоминания, активизирует память до та­
кой степени, что «порой заставляет думать о загадочной просвет­
ленности испытуемых». Однако погружение в сон, тягостный или
легкий, никогда не отменяет сознательной жизни. Просто она
вступает место другому состоянию и расщепляет его. На заднем
плане продолжают существовать мысли и они сохраняют воз­
можность истолковывать внушения, хотя и не смогли бы остано­
вить их действия и воспрепятствовать их ментальным идя физи­
ческим последствиям.

III
Вот как резюмируют Вине и Фере эволюцию, которая развер­
тывается в мозге загипнотизированного:
«В каждом образе, представленном в мозгу, в зачаточном состоянии
имеется галлюцинаторный элемент, который лишь ждет своего разви­
тия. Именно этот элемент развивается в процессе гипноза, когда доста­
точно бывает назвать испытуемому какой-нибудь предмет, просто ска­
зать ему «вот птица» для того, чтобы внушаемый словом эксперимента­
тора образ тотчас стал галлюцинацией. Итак, между идеей предмета и
галлюцинаторным образом этого предмета разница только в степени».
В этой декларации много свежести мысли и слишком много
ясности для этого достаточно непонятного явления, по поводу
которого у нас все меньше и меньше уверенности. Однако я
должен был его представить, ведь мы только что видели, как
много гипноз может подсказать любой психологии толп. Он при­
дает ей авторитет науки, как эксперйментальной, так и клиничес­
кой, не высказывая ничего, что не было бы надлежащим образом
подтверждено. И особенно то, что в рассудке толпы, как и в
рассудке загипнотизированного,
«любая идея становится действием, любой вызванный образ стано­
вится для них реальностью, они уже не отличают реального мира от
мира внушенного и воображаемого».
В связи с этим кажется полезным отметить три элемента, ко­
торые останутся почти неизменными в психологии толп: прежде
всего, сила идеи, от которой все и зависит, затем немедленный
479
переход от образа к действию и, наконец, смешение ощущаемой
реальности и реальности внушенной. Что же из всего этого сле­
дует? В гипнозе врачи выходят за пределы индивидуального
сознания, переступают границы ясного рассудка и чувств, чтобы
достичь пространства бессознательной психики. Там, как излуче­
ние, исходящее из какого-то источника, воздействие подспудной
памяти ощущается очень живо. Это как если бы, однажды погру­
зившись в сон, человек, вырванный из своего привычного мира
другим миром, пробудился бы в нем.
Однако аналогия между группой загипнотизированных и груп­
пой бодрствующих людей не кажется достаточной для того, что­
бы переносить явление с одной на другую. Это условие способ­
ствующее, но, тем не менее, не решающее. Поскольку у вас немед­
ленно возникнут сомнения: гипнотизер -может воздействовать
взглядом, а не словами. Кроме того, гипноз, по-видимому, возника­
ет вследствие особого патологического состояния - внушаемости
больных истерией, что относится к компетенции психиатров, - и в
норме невозможно. Если гипноз представляет собой так называ­
емое «искусственное безумие», «искусственную истерию», ошибо­
чно было бы пытаться обнаружить его у толп, особенно после
того, как мы установили, что они не являются ни «истерически­
ми», ни «безумными». Как же можно переходить из одной сферы
в другую, если одна находится в ведении медицины, а другая -
политики? Тем более, что в толпах «ненормальные» субъекты
составляют явное меньшинство, а группы, в которые мы включа­
емся в большинстве своем, состоят из людей нормальных.
Льебо и Бернгейм справедливо отвели этот род сомнений. На
основе своей клинической практики они утверждают, что гипноз
вызывается посредством словесного внушения какой-то идеи, то
есть чисто психологическим путем и что его успешность не зави­
сит ни от чего другого. Но каждый ли человек восприимчив к
внушению? Или же необходимо, чтобы субъект имел болезнен­
ную предрасположенность к этому? Иначе говоря, для того, что­
бы быть внушаемым, должен ли человек быть невропатом или
истериком? Ответ на этот вопрос категорически отрицательный.
Все явления, наблюдаемые при гипнотическом состоянии, явля­
ются результатом психической предрасположенности к внуше­
нию, которая в некоторой степени есть у всех нас. Внушаемость
присутствует и в состоянии бодрствования, но мы не отдаем себе
в ней отчета, поскольку она нейтрализуется критикой и рассуд­
ком. В состоянии вызванного сна она легко проявляется:

480 15‘
 «Воображение царит властно, впечатления, поступающие в сенсор­
ную систему, бесконтрольно принимаются и трансформируются моз­
гом в действия, ощущения, движения, образы».
Вот, что снимает последние преграды и позволяет перейти от
одной сферы к другой, от индивидуального гипноза к гипнозу в
массе. Человек тогда кажется психическим автоматом, действую­
щим под влиянием внешнего импульса. Он легко исполняет все,
что ему приказано делать, воспроизводит хабитус, запечатленный
в его памяти, сам того не осознавая. Психиатры в своих клиниках,
похоже, имитируют автоматы, сделанные Вокансоном в его мас­
терских. Они завораживают так же, как эти последние, и очарова­
ли даже психологов Ле Бона и Тарда, а еще поэта Андре Бретона.
Сопоставление напрашивается само собой: сюрреализм воплоща­
ет открытия гипноза в живописном плане, как психология толп
использует их в социальном плане. Самопроизвольное письмо и
психологические фантазии сюрреалистов больше обязаны нан­
сийским мэтрам, чем венскому мэтру. Фрейд хорошо это понял
отказав им в своем покровительстве, которого они добивались.
В этом смысле подобным образом действует и Гюстав Ле
Бон. Он вводит в науки об обществе то, что считалось за ди­
ковину или вообще не-фактом:
«Внушение, - пишет МакДауголл, - представляет собой процесс, ко­
торым психологи могут настолько пренебрегать, что они не занимаются
социальной жизнью: и, это исторический факт, оно действительно дол­
гое время не принималось в расчет, в частности, совершенно порази­
тельные и невероятно поучительные феномены внушения, происходя­
щие с загипнотизированным субъектом, были отброшены в сторону в
качестве диковин, уродств или жульнических демонстраций и сегодня
еще есть немало профессоров психологии, которые ими пренебрегают,
избегают их или даже оспаривают».
Однако понимая, что речь идет об общем явлении, которое
беспрестанно действует среди нас, его выдвигают в центр психо­
логии толп. Утверждается, что внушение описывает и вполне
объясняет, чем человек в группе отличается от человека, когда
он один, - точно тем же, чем человек в состоянии гипнотического
сна отличается от человека в состоянии бодрствования. Наблю­
дая действия толпы, были убеждены, что наблюдают людей, находя­
щихся в состоянии своего рода опьянения. Как любая другая
интоксикация, словесная или химическая, она выражается в пере­
ходе из состояния ясного сознания в состояние грез. Это суме­
речное состояние, когда многие реакции тела и рассудка оказы­
ваются преображенными.
16-2457
481
 Все это подводит нас к пониманию того, почему общеуйотре-
бимая теория человеческой природы, рациональной и сознатель­
ной, оспаривает явления, вызванные этим состоянием, и отказыва­
ется допустить их влияние на социальную активность и полити­
ку. Ле Бон зато принимает их и противопоставляет себя этой
теории, поскольку для него именно внушение определяет раство­
рение человека в массе. По его мнению, это научный факт, что
человек, погруженный в такое состояние,
«подчиняется любым внушениям оператора, который заставил его
утратить ее (свою сознательную личность) и совершать действия, иду­
щие вразрез с его характером и привычками. Но вот внимательные
наблюдения, похоже, обнаруживают, что человек, на какое-то время по­
груженный в недра активной толпы, вскоре впадает - вследствие исхо­
дящих от нее веяний или по совсем другой, еще неизвестной причине -
в особое состояние, очень сходное с гипнотическим состоянием во вла­
сти своего гипнотизера».
Итак, под действием этого магнетизма люди утрачивают со­
знание и волю. Они становятся сомнамбулами или автоматами -
сегодня мы бы сказали роботами! Они подчиняются внушающим
воздействиям вождя, который предписывает им, о чем думать, с
чем считаться и как в связи с этим действовать. Благодаря зара­
жению они разве что механически копируют друг друга. Из
этого получается что-то вроде социального автомата, неспособно­
го творить или рассуждать, но могущего предаваться любым не­
благовидным занятиям, которым человек воспротивился бы на­
яву. Толпы и видятся нам столь угрожающими, так как кажется,
что они живут в другом мире. Они как будто пребывают в плену
видений, которые их терзают.

IV
Гипноз для психологии толп является основной моделью со­
циальных действий и реакций. Вождь же - это эпицентр, от кото­
рого исходит первая волна. Потом другие концентрические вол­
ны сменяют ее, все дальше и дальше, как при землетрясении, рас­
пространяя ту же идею. Очевидно, что обе эти формы распрост­
ранения, прямая и непрямая, постепенно расширяют эти концент­
рические круги, которые несут всякий раз дальше тот род гипно­
тических волн, которые привел в движение вождь. Процесс вну­
шения развивается, таким образом, уже сам собой, активизируе­
мый лидерами второго ряда, ускоряемый средствами массовой
информации, подобно клевете остановить которую не могут ника­
кие доводы и никакие опровержения.
482 16-2
 Однако гипноз в большом масштабе требует инсценирования.
В самом деле, нужно за стенами врачебного кабинета обеспечить
возможность фиксации внимания толпы, отвлечения его от ре­
альности и стимулирования воображения. Несомненно, вдохнов­
ленный иезуитами и, например, Французской революцией, Ле Бон
превозносит театральные приемы в политической сфере. Именно
в них он видит модель общественных отношений, разумеется дра­
матизированных, и своего рода плацдарм для их изучения.
Между тем, в духе психологии масс был бы гипнотический
театр. Его орудие - внушение, и если он хочет добиться искомого
эффекта, то должен применять соответствующие правила. Ведь
«ничто в большей степени не поражает воображение народа, чем
театральная пьеса. Весь зал одновременно переживает одни и те же
эмоции, и если они тотчас не переходят в действие, это потому, что даже
самый несознательный зритель не может не понимать, что он является
жертвой иллюзий и что он смеялся и плакал над воображаемыми пери­
петиями Однако порой чувства, внушенные образами, бывают достаточ­
но сильны, чтобы, как и обычные внушения, иметь тенденцию вопло­
титься в действия».
Усердный читатель Ле Бона, Муссолини, если ограничиться
его именем, должен был помнить этот пассаж и другие ему по­
добные. Он предписывал проведение блестящих парадов, митин­
гов на роскошных площадях и побуждал к многоголосой поддер­
жке ритмизованных возгласов. С тех пор эти приемы стали со­
ставной частью искусства захвата и удержания власти. Впрочем,
достаточно посмотреть документальные фильмы и почитать спе­
циальные работы. В них заметно постепенное унифицирование
приемов пропаганды. Парад в Пекине в честь Мао? Кажется,
видишь повторенным в гораздо большем масштабе марсовый па­
рад в Риме во главе с Муссолини или же церемонию на Красной
площади, развертывающуюся под бдительным оком Сталина.
Трудно обсуждать последствия этой модели гипноза в интел­
лектуальном и практическом плане, настолько неоригинальными
они стали. Более того, эти вещи не стесняются обсуждать, даже
если продолжают думать и действовать в том же духе. Ясно
одно, раскрывая это явление, Ле Бон предлагает политическому
миру архетип и метод.
«Это была именно параллель гипнотической ситуации, - подтверж­
дает Фромм, свидетель ее распространения, - по отношению к власти, с
помощью которой социальная психология предложила новый и само­
бытный подход к животрепещущей исторической проблеме нового ав­
торитаризма» .

16* 483
 Результатом этого подхода является замена фигуры оратора
фигурой гипнотизера, замещение красноречия внушением, а ис­
кусства парламентских дебатов - пропагандой. Вместо того, что­
бы убеждать массы, их возбуждают театром, их держат в узде с
помощью организации и завоевывают средствами прессы или ра­
дио. По правде говоря, пропаганда, подводящая итог этому изме­
нению порядка вещей, перестает быть средством коммуникации,
усиленным приемом риторики. Она становится технологией, по­
зволяющей нечто внушать людям и гипнотизировать их в массо­
вом масштабе. Иначе говоря, средством серийно производить мас­
сы, так же как промышленность серийно производит автомобили
или пушки Становится понятным, почему без нее нельзя обой­
тись и по чему она так чудовищно действенна.

V
С очевидностью можно утверждать, что область психологии
толп, и это определяет ее новизну, отмечена тремя открытиями:
А) массы представляют собой социальный феномен, В) внушение
объясняет растворение индивидов в массе; С) гипноз является
моделью поведения вождя в массе. Эти открытия превратили
совокупность диковинных явлений, исключений, второстепенных
фактов в исключительно важные факторы действительности и в
предмет науки. Они позволили Ле Бону наметить первый вари­
ант системы психологии толп. Она содержит некоторые особен­
но значительные идеи, в частности следующие:
1. Толпа в психологическом смысле является человеческой
совокупностью, обладающей психической общностью, а не скопле­
нием людей, собранных в одном месте.
2. Индивид действует, как и масса, но первый - сознательно, а
вторая - неосознанно. Поскольку сознание индивидуально, а бес­
сознательное - коллективно.
3. Толпы консервативны, несмотря на их революционный об­
раз действий. Они всегда кончают восстановлением того, что они
низвергали, так как для них, как и для всех, находящихся в состо­
янии гипноза, прошлое гораздо более значимо, чем настоящее.
Массы, каковы бы ни были их культура, доктрина или соци­
альное положение, нуждаются в поддержке вождя. Он не убеж­
дает их с помощью доводов рассудка, не добивается подчинения
силой. Он пленяет их как гипнотизер своим авторитетом.
5. Пропаганда (или коммуникация) имеет иррациональную
основу, коллективные убеждения и инструмент - внушение на
небольшом расстоянии или на отдалении. Большая часть наших

484 16-4
действий является следствием убеждений. Критический ум, от­
сутствие убежденности и страсти являются двумя препятствия­
ми к действию. Внушение может их преодолеть, именно поэтому
пропаганда, адресованная массам должна использовать язык ал­
легорий - энергичный и образный, с простыми и повелительными
формулировками.
6. Политика, целью которой является управление массами (парти
ей, классом, нацией), по необходимости является политикой, не
чуждой фантазии. Она должна опираться на какую-то высшую
идею (революции, родины), даже своего рода идею-фикс, кото­
рую внедряют и взращивают в сознании каждого человека-мас-
сы, пока не внушат ее. Впоследствии она превращается в коллек­
тивные образы и действия.
Эти важнейшие идеи выражают определенное представление
о человеческой природе, скрытое, пока мы в одиночестве, и заяв­
ляющее о себе, когда мы собираемся вместе. Психология толп
прежде всего пытается быть наукой о них, а не об обществе или
истории.
 Глава шестая
ВОЖДИ ТОЛП
Каждый мог бы быть тако­
вым, но почти никто таковым не
является.
Гофмансталь

I
Продолжим. Толпы обладают веществом и формой. Они со­
стоят из людей внушаемых и поляризованных, податливых и из­
менчивых, подверженных случайностям внешнего мира. Их фор­
ма - прочные верования, догматические по своей природе, по не­
обходимости утопические, сходные с религией. Толпы соединяют,
таким образом, то, что есть наиболее примитивного в человеке, с
тем, что есть наиболее постоянного в обществе. Именно здесь и
кроется проблема: каким образом форма воздействует на веще­
ство? Как она становится ее матрицей? Согласно схеме Аристо­
теля, необходим третий член силлогизма - демиург, творец, способ­
ный соединить их вместе и сделать из них произведение искусст­
ва: столяр, превращающий дерево в стол; скульптор, отливающий
из бронзы статую, музыкант, который переводит звук в мелодию.
Этим демиургом и является вождь. Он превращает внушаемую
толпу в коллективное движение, сплоченное одной верой, направ­
ляемое одной целью. Он - художник общественной жизни, и его
искусство - это правление, как столярное мастерство - искусство
столяра, а ваяние-искусство скульптора. Именно он формирует
массу, готовит ее к идее, которая наполняет эту массу плотью и
кровью. В чем секрет искусства вождя? В глазах массы он воп­
лощает идею, а по отношению к идее - массу, и в этом обе искры его
власти.
Он осуществляет власть, опираясь не на насилие, имеющее
вспомогательное значение, а на верования, которые составляют
главное. Ведь и скульптор проявляет свой талант не тем, что с
помощью молотка и стамески разбивает камень, а тем, что создает
из него статую.
«Создавать веру, идет ли речь о вере религиозной, политической или
социальной, вере в какое-то произведение, в человека, в идею - именно
такова роль великих вождей... Дать человеку веру значит удесятерить
его силу».
Иначе говоря, для толпы вера является тем, чем атомная энер­
гия - для материи: наиболее значительной и едва ли не самой
486
ужасающей силой, которой мог бы располагать чело-рек. Вера
активно действует. И тот, кто ей владеет, обладает возможностью
превратить множество скептически настроенных людей в массу
убежденных индивидов, легко поддающихся мобилизации и еще
более легко управляемых. Однако вернемся к вождю - мастеру в
этом искусстве.

II
Идеи управляют массами, но масса с идеями неуправляема.
Чтобы решить эту насущную задачу, произвести эту алхимию,
необходима определенная категория людей. Они преобразуют
взгляды, основанные на чьих-то рациональных соображениях, в
действие всеобщей страсти. С их помощью идея становится мате­
риальной.
Конечно, эти люди-выходцы из толпы, захваченные верой, бо­
лее и ранее других загипнотизированные общей идеей. И, состав­
ляя единое целое со своей идеей, они превращают ее в страсть:
«Вождь, пишет Ле Бон, чаще всего сначала сам был за­
гипнотизированным идеей, ее последователем, апостолом которой он
становился позже. Она им овладевает до такой степени, что все, помимо
нее, утрачивается и что любое противоположное мнение кажется ему
ошибкой и суеверием. Таков Робеспьер, загипнотизированный своими
химерическими идеями и использовавший методы Инквизиции, чтобы
их пропагандировать».
Подобные люди, больные страстью, полные сознания своей
миссии, по необходимости являю тся своеобразными ин­
дивидуумами. Аномальные, с психическими отклонениями, они
утратили контакт с реальным миром и порвали со своими близ­
кими. Значительное число вождей набирается в особенности среди
«этих невротизированных, этих перевозбужденных, этих полусумас­
шедших, которые находятся на грани безумия. Какой бы абсурдной ни
была идея, которую они защищают, или цель, которую они преследуют,
любое рациональное суждение блекнет перед их убежденностью. Пре­
зрение и гонения лишь еще больше возбуждают их. Личный интерес,
семья - все приносится в жертву. Инстинкт самосохранения у них ут­
рачивается до такой степени, что единственная награда, которой они
домогаются, - это страдание».
Кстати, Ле Бон пишет: «Полусумасшедшие, как Пьер Лермит
и Лютер, потрясли мир».
Картина этих безумцев веры, каковыми были вожди кажется
вполне завершенной. Тут нет недостатка ни в отчуждении, ни в
жажде страдания, ни в догматической убежденности, ни в упор­
стве воли. Это своеобразный сгусток толпы. Но они также и
487
радикально от нее отличаются своей несравненной энергией, сво­
им упорством, одним словом, твердостью. Именно это безмерное
упрямство, это стремление идти к цели можно считать признаком
их безумия». Здоровый, нормальный же человек предпочтет при­
нять компромиссы, необходимые для собственной безопасности и
безопасности своих близких. Те, кто отступает перед этой «невоз­
можной миссией», не перестают уважать то, на что они не способ­
ны, они признают свое поражение перед реальностью, которая
сильнее их.
Сам Ле Бон никогда не упускает случая оскорбить рабочий
класс, но и он поступается своим уважением к вождям, квалифи­
цируя их в отношении ума как
«способных на чрезвычайное упорство в повторении всегда одного
и того же теми же словами, зачастую готовых пожертвовать своими лич­
ными интересами и своей жизнью ради триумфа идеала, который их
покорил».
Таким образом, вождю необходимо, и это его важнейшее каче­
ство, быть человеком веры, до крайностей, до коварства. Боль­
шинство людей непостоянны в собственных убеждениях, сомне­
ваются в своих мыслях. Опасаясь быть слишком ангажирован­
ными, люди сохраняют по отношению к ним определенную дис­
танцию. С появлением вождя всякая неуверенность исчезает и
любая дистанция ликвидируется. Безразличие, эта великая доб­
родетель нормальной жизни, для него является смертельной сла­
бостью, гибельной роскошью. Его идея - не просто средство, инст­
румент амбиций, которым он пользуется на свой лад. Она являет­
ся убеждением, безоговорочно внушенным ходом Истории или
Божьим повелением. Любое его действие нацелено на достиже­
ние триумфа - доктрины, религии, нации - любой ценой. Другие
люди, от первого до последнего, покоряются ему и выполняют
свой долг, подчиняясь ему.
Сектантский фанатизм исходит от вождя, и любой великий
вождь - фанатик. Массы заражаются фанатизмом с по разитель­
ной легкостью. Несокрушимая уверенность в себе фанатиков
порождает безмерное доверие других. Они говорят себе: «Он
знает, куда идет, тогда пойдем туда, куда оц знает». Громкие рас­
каты его речи не смущают, а непреодолимо влекут их. Когда он
говорит языком силы, озаренной светом веры, все его слушатели
покоряются. «Религиозный человек думает только о себе»Б
пишет Ницше. В «Я» заложена его идея.
Контраст между вождем и просто политическим деятелем был
недавно блестяще описан Фюре, историком Революции. По пово­
ду Робеспьера, одного из образцов вождя для психологии толп,
он пишет:
«Тогда как Мирабо или Дантон, другой виртуоз революционного
слова, выглядят ораторами-лицедеями, мастерами двуязычия, Робеспь-

488
бер - это пророк. Он верит во все, что говорит, и выражает это языком
Революции, ни один современник не пронес через себя такого, как он,
идеологического воплощения революционного феномена. Можно ска­
зать, что у него нет никакой дистанции между борьбой за власть и борь­
бой за интересы на рода, которые совпадают по определению».
Таким образом, здесь можно видеть слияние индивидуальной
судьбы и судьбы толпы, идеи и общества, власти и веры. Некото­
рые из этих черт можно найти у Ш арля Де Голля, если верить
одному из самых осведомленных наблюдателей:
«Никогда пророк, - пишет Ж ан Даниэль, - не чувствовал себя на­
столько уверенным в своем предназначении. Никогда страсть не ут­
верждала себя до такой степени самолюбования. Никогда возлюблен­
ный не был настолько влюблен в предмет своей любви».
Амбиция вождя, его непреодолимая жажда вырваться вперед
раскрывают, таким образом, смысл призвания, властной миссии.
Он ее выполняет так же, как загипнотизированный исполняет
приказания, данные голосом, и повторяет внушенные слова. Ни­
какое препятствие, ни внешнее, ни внутреннее, его не останавлива­
ет, как будто бы он побуждаем неудержимой волей самого сооб­
щества.
Вот поучительное сравнение. Государь у Макиавелли - лич­
ность проницательная и лишенная принципов, тонко рассчитыва­
ющая силы, манипулятор, знающий людей. Он действует за кули­
сами, в затхлой атмосфере. Каждая мысль у него имеет и тайный
смысл. Совсем иным нам представляется вождь, загипнотизиро­
ванный идеей, верой. Он идет навстречу толпам открыто, лицом к
лицу. Ему не чужды закулисные махинации, силовые компромис­
сы, коварство власти. Но самая большая его уловка состоит в
том, чтобы делать то, что он говорит, иметь в качестве задних
мыслей только мысли, открыто им выдвигаемые, следовать своим
путем до конца когда никто на это не надеется, не считая его
таким безрассудным, каким он на самом деле является. Когда
замечают, таким образом, совершенную ошибку, чаще всего быва­
ет слишком поздно. Как было слишком поздно в Германии: каж­
дый верил, что Гитлер останется пленником союзов, которые он
заключил, утаит свою ненависть против евреев, социалистов и
т.д. с целью захвата власти, а затем его объявят самозванцем
перед народными массами. Однако упорство и убежденность Гит­
лера в этих роковых идеях разрушили все расчеты, привели всех
в растерянность. Авторы этих махинаций были уничтожены той
простой машиной, запуску которой они способствовали. И этот
случай не уникален в недавней истории.
Второе качество вождя проявляется в преобладании смелости
над интеллектом. Как определить эти пары понятий, которые, как
здоровье и безумие, сила и слабость, объясняются зависимостью
одного от другого? Оставим на уровне здравого смысла, удоб-
489
ных непонятностей принимаемые значения, которые каждый, по-
видимому, понимает. Остановимся на этом: людей, способных про­
анализировать ситуацию, поразмыслить над задачей и предложить
решение, в политике, как и везде, достаточно много. Они умеют
рассматривать проблему со всех точек зрения, предвидеть все
ограничения решения и дать объяснения. Они представляют собой
прекрасных советников, строгих экспертов и грозных исполнителей.
Но верная теория, точное рассуждение ничего не значат без
воли к действию, умения увлечь людей, запасть им в душу. Итак,
смелость - это качество, которое превращает возможность в ре­
альность, рассуждение в действие. В ответственных случаях, в
решающие моменты смелость, а значит, характер, берет верх над
интеллектом и ей принадлежит последнее слово. Из советника
она делает вождя, как Помпиду, из генерала-императора, как На­
полеон, из первого среди равных - властелина равных, как Ста­
лин. Это качество свидетельствует о владении своей волей, что
подчеркивает Гете:
«Человек, владеющий и утверждающий господство над самим со­
бой, решает самые трудные и самые великие задачи».
Это свойство позволяет ему не бояться насмешек, осмелива­
ясь делать то, на что не осмелилась бы уравновешенная мысль:
встать на колени, чтобы поцеловать землю концентрационного
лагеря, как канцлер Брандт, или воскликнуть «Я - Берлинец», как
президент Кеннеди. Вопрос отваги всегда является центральным
в управлении, когда дружественные силы ненадежны, а враждеб­
ные - опасны. В сравнении с ней ум кажется скорее помехой, чем
козырем:
«Вождь, - замечает Ле Бон, - может быть порой умным и образован­
ным, но в целом это ему скорее бесполезно, чем полезно. Обнаруживая
сложность вещей, позволяя объяснить и понять их, ум проявляет снис­
ходительность и существенно ослабляет интенсивность и действенность
убеждения, необходимого проповеднику. Великие вожди всех эпох, глав­
ным образом, революционных были людьми ограниченными и, однако,
совершали великие деяния».
Вот неизменный постуЛат: не бывает слишком много характе­
ра, то есть силы, но можно обладать избыточно большим умом, то
есть слабостью, которая обескровливает отвал и рассеивает ос­
лепление, необходимое, чтобы действовать. Известная поговорка
гласит: «Все понять - значит, все простить». Эту идею можно
обнаружить в «Поэзии и Правде» Гете:
«Это не всегда люди, превосходящие других умом или талантами
(как властители толп); редко они отличаются добры» сердцем: но им
свойственна необычайная сила, и они имеют не вероятную власть над

490
всеми существами и даже над природными силами, и кто может ска­
зать, до каких пределов способно простираться такое влияние? Все
объединенные силы морали бессильны против них; и напрасно самая
здравая часть человечества пытается заподозрить и обвинить их в об­
мане или в том, что они обмануты, масса завлечена ими».
Можно упрекать психологию толп и особенно Ле Бона за
поспешные замечания, грешащие предрассудками, и, откровенно
говоря, поверхностные. Но поразительно, до чего они дублиру­
ются в описаниях двух наиболее показательных вождей нашего
времени: Сталина и Гитлера. По сравнению с другими руководи­
телями российской коммунистической партии, такими великими
ораторами, как Зиновьев и Троцкий, блестящим теоретиком Буха­
риным, Сталин слыл за личность неприметную, с посредственным
интеллектом. Он обладал весьма элементарными познаниями в
области истории, литературы и марксизма. Его тексты были со­
всем не оригинальны, выдавая ограниченность ума, к тому же ему
недоставало полемического дара.
«В движении, привычном к самым напряженным дебатам идей,
пропитанном романтизмом, где одни великие революционные деяния и
блистательные атаки в область марксистской теории создают ауру, это
a priori неисправимый недостаток...».
Да, этот человек имел не только этот недостаток, врачи даже
считали его психически больным:
«Врачи Плетнев и Левин диагностировали психическое заболева­
ние, даже произнеся слово паранойя».
Хрущев констатировал тот же диагноз в своей знаменитой
речи о культе личности. Он подтверждает его, имея на то основа­
ния, так как был одним из его ближайших соратников. А блеск
ума и обширность знаний стали ограничениями не для Сталина,
которому их недоставало, а для Троцкого, который был ими щед­
ро наделен; они сделали его нерешительным в критические мо­
менты, склонным к компромиссам и к ложным расчетам. Один из
его сторонников, Иоффе, признался ему в этом перед самоубий­
ством в одном из писем:
«Но я всегда, думал, что вам недостает ленинского характера, не­
преклонного и неуступчивого, этой способности, которой обладал Ле­
нин, держаться одному, оставаться одному на пути, который он считал
верным... Вы часто отказывались от вашего собственного правильного
взгляда, чтобы прийти к соглашению или к компромиссу, значимость
которых вы переоценивали».
Известно, каков был вердикт истории, кто из этих двух людей
надолго стал полновластным руководителем одной из самых ве-
491
ликих держав мира и коммунистического движения в целом.
Интеллектуальное убожество, недостаток культуры, несмотря на
страсть к книгам, нацистского диктатора описаны теми, кто был к
нему приближен, слышал его или читал. Сегодня трудно понять,
как «Mein Kampf», этот образчик предвзятых идей, пустыня ни­
кудышней прозы, смог прельстить издателя и найти читателя.
Однако многие его прочитали или по крайней мере купили и
говорили о нем. Вопрос страха, говорят некоторые, но это по­
спешно сказано. Во всяком случае, это произведение адекватно
передает посредственный интеллектуальный горизонт его автора,
которого Томас Манн описывает как неудачника, «чрезвычайно
ленивого, пожизненного пансионера приюта бездельников, чет­
верть неудавшегося художника», другие определяют его проще:
безумцем, одержимым одной идеей. Однако именно этого безу­
мца вознесет на вершину власти страна, где было столько вы­
сочайших умов, мэтров науки, искусства и техники двадцатого
века. Народ, давший миру самых значительных теоретиков соци­
ализма. Когда я говорю о народе, я включаю сюда рабочие мас­
сы, даже если бы они и не обеспечили ему основную часть его
войск и избирателей. Эти примеры наглядно иллюстрируют то,
что Ле Бон писал о вождях:
«Они не слишком прозорливы и не могли бы таковыми быть, про­
зорливость в целом ведет к сомнению и бездействию».
Бесполезно множить эти черты: в этом смысле портрет все­
гда беднее модели. Выдвинувшийся из людей особого рода, жер­
тва идефикс, идеальный для психологии толп вождь идет в своем
«безумии» до конца. Он взбирается на вершину, жертвуя тем, чем
дорожит человек уравновешенный, в полной мере использующий
свои возможности. Но что толку в сильном честолюбии, если к
этому не иметь веры и убеждений? А это великое преимущество,
по справедливости ему принадлежащее, - соединять честолюбие и
веру. Затем удел вождя состоит в том, чтобы обладать скорее
мужеством, мобилизующим людей, чем интеллектом, обезоружива­
ющим их волю. Без мужества ничего великого никогда не проис­
ходило. Без него ни одна мысль никогда еще не стала реальнос­
тью, ни один человек не вызвал восхищения. В действительности
этот портрет имеет оттенки: встречаются только уникальные слу­
чаи. Но компоненты всегда и повсюду одни и те же.

492
 Глава седьмая
ОБ АВТОРИТЕТЕ

I
Вожди должны выполнять миссию. Без них массы, весь род
человеческий не могут ничего создать и даже выжить. Ле Бон
создал себе на основе этой идеи специфический метод и реноме.
Не следует ни на минуту забывать, что наш автор не беспристра­
стный ученый, не сторонний наблюдатель. Он читает наставления
элите, чтобы внушить ей необходимость подлинной власти прежде,
чем улица навяжет ей сильную личность. Используя разящие
аргументы, он хочет убедить буржуазию, совсем как Ленин почти
в то же время остается убедить социалистов, обзавестись органи­
зацией, имеющей во главе маленькую монолитную группу, по­
скольку, по словам последнего,
«без десятка» вождей, способных (способные умы не появляются
сотнями), испытанных, профессионально подготовленных и обученных
в течение длительного времени, отлично согласованных между собой,
ни один класс современного общества не может вести решительную
борьбу».
Но Ле Бон - и в этом основное отличие - видит в существова­
нии партии, общественного движения результат деятельности вож­
дя. В нем толпа признает единственного человека и покоряется
его околдовывающей личности: Робеспьеру, Наполеону или Ма­
гомету. Что же ее в нем привлекает? Что это за мета, отличаю­
щая вождя от обычного человека? Это, конечно, не дар слова, не
физическая сила, не ум, не красота или молодость. Многие вожди
лишены этих качеств. Да, несмотря на неприятную внешность,
корявую речь, посредственный ум, они властвуют и очаровыва­
ют. Ведь должен существовать некий знак избранности, особый
стигмат, делающий из человека повелителя толп.
Признак, который светится через веру и мужество, нео­
пределимая, но действенная черта вождя называется авторитетом.
Как его описать? Речь идет о «таинственной силе, некоем колдов­
стве, наполняющей восхищением и уважение, парализующей кри­
тические способности». Человек, обладающий ею, осуществляет
неотразимое воздействие, естественное влияние. Одного его жес­
та или одного слова достаточно, чтобы заставить повиноваться,
добиться того, для чего другим потребовалась бы армия в состо­
янии войны, бюрократия в полном составе. Ганди достаточно
было произнести короткую речь перед вооруженной и перевоз-
493
бужденной толпой, за которой стояли миллионы людей, чтобы
успокоить и разоружить ее.
Этот дар - основное преимущество вождя, а власть, которую
он ему дает, кажется демонической. Гете видел этот демонический
элемент «в Наполеоне настолько действенным, как может быть в
последнее время ни в ком другом». Он объясняет господство,
которое тот имеет над своим окружением, и его влияние на дви­
жение мнений. Он придаст ему ореол: каждый жест восхищают
его приверженцев, каждое слово околдовывает аудиторию. Тол­
па магнетизируется его присутствием, напуганная и очарованная
одновременно, загипнотизированная его взглядом. Она замирает,
она послушна. Как и гипнотизер, вождь является мастером взгляда
и художником глаз, инструментов воздействия. Глаза Гете, гово­
рил Гейне, были «спокойны, как глаза бога. Впрочем, признаком
богов является именно взгляд, он тверд и глаза их не мигают с
неуверенностью». Это, конечно, не случайно, замечает он также,
что Наполеон и Гете равны в этом смысле. «Глаза Наполеона
тоже обладали этим качеством. Именно поэтому я убежден, что
он был богом».
Авторитет у вождя становится гипнотической силой, способ­
ностью воздействовать на толпу: диктовать ей свою волю и пере­
давать свои идефикс. Он заставляет ее делать то, что она не
желала и не думала делать, остановиться или идти разрушать или
сражаться. И он делает это абсолютно один, нужно добавить,
голыми руками, без видимой внешней помощи. Он не опирается
ни на какую силу физического подавления, ни свою, ни силу
союзника, как Де Голль перед восставшими солдатами, потерпев­
шими поражение в Алжире.
Сам Ле Бон не скрывает своего предпочтения Робеспьеру,
который своими обаянием, страстью, энергией, несмотря на не­
большой ораторский дар, властвовал и заставлял дрожать собрания.
«Я охотно предполагаю в нем, - пишет он, - наличие некоего сорта лично­
го очарования, которое сегодня от нас ускользает. Опираясь на эту
гипотезу, можно объяснить его успехи у женщин».
(Опять уподобление вместо довода: Робеспьер соблазняет
женщин, значит он соблазняет толпы, которые являются же­
нщинами!).
Но что вызывает искреннее восхищение, так это возвращение
Наполеона с острова Эльба. Вот одинокий и побежденный чело­
век, лишенный союзников и средств, который с горсткой верных
ему людей высаживается в стране, где мир восстановлен, где
король привлек к себе значительную часть буржуазии, полиции и
армии. Ему достаточно показаться и быть услышанным, чтобы
все перед ним отступили.
«Перед его ореолом пушки короля умолкли, его войска рассеялись».

494
 Здесь можно услышать отзвуки прекрасного описания его
возвращения, сделанного Шатобрианом: ошеломленный народ,
исчезнувшая полиция, пустота вокруг его гигантской тени.
«Его очарованные враги ищут его и не видят, он прячется в своей
славе, как лев в Сахаре прячется в солнечных лучах, чтобы скрыться от
взоров ослепленных охотников. В горячем смерче кровавые фантомы
Арколя, Маренго, Аустерлица, Иены, Фридлянда, Эйлау, Москвы, Лют-
цена, Бауцена составляют его кортеж из миллиона мертвецов. Из недр
этой колонны огня и дыма при входе в города раздаются звуки трубы,
смешанные с трехцветными императорскими штандартами - и ворота
городов открываются. Когда Наполеон перешел Неман во главе четы­
рехсот тысяч пехотинцев и ста тысяч лошадей, чтобы подорвать царс­
кий дворец в Москве, он был менее удивителен, чем когда, прервав ссылку,
бросив свои цепи в лицо королям, он пришел один из Канн в Париж,
чтобы мирно почивать в Тюильри».
Итак, некоторые люди обладают ореолом авторитета. Им не
нужно выставлять напоказ силу или красноречие, чтобы заста­
вить себя признать, вынудить толпы поклоняться и следовать за
собой. Эта способность порождать восхищение широко распрос­
транена во всех слоях общества, но ее осмеливаются признать
лишь в исключительных случаях.

II
В авторитете слиты два качества вождя: его сияющая убеж­
денность и упрямая отвага. Он представляет собой во французс­
кой культуре то, что появилось затем в немецкой мысли, а потом
и в американской под названием «харизма». Оба термина, с точки
зрения политического значение, взаимозаменяемы с небольшой
разницей. Для психологии толп авторитет составляет условие
всякого могущества, тогда как понятие харизмы, взятое в истори­
ческом аспекте, выделяется как его особая форма. Другими сло­
вами, не бывает так, чтобы власть зависела или не зависела от
авторитета. Любая власть основана на нем: когда вождь исчер­
пал свой авторитет, ему не остается ничего, кроме грубого наси­
лия завоевателя.
Следует, однако, различать две значимые категории в зависи­
мости от их происхождения: авторитет должности и авторитет
личности. Принадлежа к данной семье или к конкретному классу,
сдав определенные экзамены и получив некоторые звания - про­
фессор, доктор, барон и т.д., - человек приобретает частицу авто­
ритета, придаваемого им традицией, даже если он не обладает
никакой личностной значимостью и никакими собственными та­
лантами. Директор предприятия в своей конторе, служащая в
хорошенькой униформе, судья в расшитой мантии, офицер, у кото-
495
рого грудь в орденах, сразу же выделяются на общем фоне и
внушают уважение.
Авторитет личности, напротив, независим от всяких внешних
признаков власти или от места. Он целиком исходит от личности,
которая с первого слова, с первого жеста или даже самим своим
появлением очаровывает, притягивает, внушает:
«Эмоциональное воздействие, внушение, производимое впечатление,
некая симпатия, вызываемая в других, - пишет генерал Де Голль, - авто­
ритет зависит прежде всего от изначального дара, от естественной спо­
собности, не поддающейся анализу. Это факт, что от некоторых людей с
рождения, так сказать, исходят флюиды власти, природу которых труд­
но определить, но удивительно порой, насколько они себе подчиняют.
Авторитет того же происхождения, что и любовь, которую невозможно
объяснить иначе как действием необъяснимого очарования».
Относительная значимость этих двух категорий авторитета
эволюционирует. В стабильных и жестко иерархизированных
рангами, титулами и т.п. обществах прошлого преобладал долж­
ностной авторитет. Все, в прямом смысле слова, склонялись перед
фамилией с частицей, перед армейским или церковным званием,
наградами или униформой. Это изменилось в наших обществах
по ходу Их эволюции и беспрерывных перемен. Единственным
авторитетом, которым можно воздействовать на массы, становит­
ся авторитет личности. Вслед за теоретиками психологии толп,
генерал Де Голль, которого я еще раз процитирую, отмечает эту
новизну:
«Лучше сказать, эти основы, - пишет он, - вот что их отличает: это
индивидуальная значимость и ее влияние. Все, чему раньше доверяли
массы на основании должности или рождения, ныне они переносят на
тех, кто смог заставить себя признать. Какому законному государю
повиновались так же, как диктатору, вышедшему из ничего, если только
не из своей дерзости».
В массовом обществе, можно сказать в заключение, авторитет
вождя является почти единственным козырем власти, единствен­
ным рычагом, который есть в ее распоряжении для воздействия
на толпы. Именно с помощью авторитета удается их поднять,
всколыхнуть, вдохнуть в них фанатизм, если не навязать им дис­
циплину. Уберите авторитет, и останется лишь возможность уп­
равлять ими с помощью полиции или администрации, оружия или
компьютера. Вместо блеска авторитета - кровь или серость. В
любом случае беспомощность правления, возведенная в принцип,
является характерной особенностью большого числа сильных
режимов, существующих повсюду на планете.
496
 Ill
Авторитет основан на даре - способности, которой некоторые
люди наделены, как другие способностями рисовать, петь или раз­
водить сады. Но дар - это не наследство, которым можно распо­
рядиться по своему усмотрению. Над ним нужно работать, на­
правлять его, разрабатывать, пока он не станет истинным талан­
том, социально полезным и применимым. Тот же автор продолжает:
«Если в авторитете есть некая часть, которая не приобретается, кото­
рая идет из глубины существа, и у каждого она своеобразна, то нельзя не
видеть в нем и некоторых постоянных и необходимых элементов. Ими
можно обзавестись, или, по меньшей мере, их развить. Руководителю,
как и художнику, нужен дар, отшлифованный мастерством».
Это ремесло заключает в себе несколько простых правил.
Осанка, точный и повелительный стиль речи, простота суждения и
быстрота решений - вот главные составляющие вое питания вож­
дей. Поскольку речь идет о толпах, нужно добавить способность
уловить и передать эмоцию, привлекательность манер, дар форму­
лировки, которая производит эффект, вкус к театральной инсце­
нировке - все, что предназначено для разжигания воображения.
Примененные разумно, эти правила порождают подражание, воз­
буждают восхищение, без которого нет управления.
Кроме того, авторитет, понятый таким образом, действует толь­
ко если вождь, как чародей или гипнотизер, сумеет сохранить
определенную дистанцию, окружить себя покровом тайны и саму
свою манеру сделать фактором успеха. Расстояние, отделяющее
его от толпы, пробуждает в ней чувство уважения, покорной скром­
ности и возводит вождя на пьедестал, воспрещая делать обсужде­
ния и оценки. Даже если он представляет социалистическую власть,
то и тогда заботится о том, чтобы не было фамильярности:
«Тито, - пишет один старый соратник руководителя югославской
коммунистической партии, - заботливо оберегал свою репутацию. Он
держал на расстоянии самых близких своих товарищей, даже в состо­
янии возбуждения, которое на войне дает близость смерти или победы».
Понятно, что это желание отдалиться от своих приближенных
у вождя, вышедшего из толпы, соответствует желанию порвать с
прошлым. Отделяясь от своих соратников, он превращает отно­
шения взаимности в подчинение, отношения равенства в неравен­
ство. Став властителем, будь то Наполеон или Сталин, он не
знает больше друзей, у него есть только подчиненные или сопер­
ники. Огромная пропасть, которую он создает, способствует это­
му изменению. В противном случае он не будет свободен в своих
решениях, не сможет руководить по своему усмотрению.

497
 «Я был вынужден, - признался однажды Наполеон своему биогра­
фу Лас Казу, - создать вокруг себя ореол страха, иначе, выйдя из толпы,
я имел бы много желающих есть у меня из рук или хлопать меня по плечу».
Одиночество человека у власти проистекает, без сомнения, из
этого разрыва и отказа от взаимности в мире, где ему больше нет
равных. На вершине пирамиды есть место только для одного.
Оно ему необходимо, чтобы подчеркнуть его авторитет, создать
вокруг него атмосферу тайны, питающей все иллюзии. Так, массы
могут награждать его всеми желаемыми качествами. Поддержи­
вать ощущение загадочности, возбуждать любопытство по пово­
ду своих намерений особенно необходимо вождю в решающие
моменты. Ш арль Де Голль возводит это в принцип: «Авторитет
не может обходиться без тайны, поскольку то, что слишком хоро­
шо известно, мало почитается». Проще говоря, не существует
великого человека для его камердинера.
Завеса тайны, скрывающая его, всегда украшена какими-то
представлениями, как театральный занавес масками и драматичес­
кими сценами. Все это позволяет показать его в благоприятном
свете. Его внешность, личность, жизнь защищены экраном незна­
ния, искусно камуфлирующим его предпочтения, действительные
увлечения, чувства, болезни. Вильсон, близкий к безумию, и Пом-
пиду при смерти продолжали, однако, управлять: один - Соеди­
ненными Штатами, другой Францией. Своей связностью, иллю­
зорной силой эти образы, распространяемые таким способом, вну­
шают страх, пресекают любую дискуссию. Это условие авторите­
та. Поскольку
«оспариваемый авторитет - это уже больше не авторитет. Боги и
люди, которым удалось надолго сохранить свой авторитет, никогда не
допускали спора».
Именно в этом состоит полезность таких представлений. Вла­
стители толп пользуются этим для того, чтобы отвлечь их от
реальности, создать впечатление, что они наделены тем, чего масса
лишена. Тайна, которой они облекают свои действия и решения,
выводит их за рамки обычного. Это то, что позволяет им делать
сюрпризы и устраивать представления, вплоть до инсценировки
собственного конца. Вера толпы вынашивает эту тайну, приукра­
шивает образ, который она хочет себе создать. Загипнотизиро­
ванная иллюзией, толпа сопротивляется вторжению реальности.
Массы и вожди, постоянные сообщники, вместе создают мир ви­
димостей, святая святых их общих верований. Потребность в
надежде довершает остальное.
«Сущность авторитета, - заявляет Ле Бон, - состоит в том, чтобы по­
мешать видеть вещи такими, какие они есть, и парализовать суждения.
Толпы всегда, да и сами люди чаще всего, нуждаются в готовых мнениях».
498
 Итак, можно сказать, что авторитет по своей сути есть разде­
ляемая иллюзия. Мы захвачены ей, как волшебством чародея.
Зная, что это трюк, мы, однако, верим в его магию и позволяем
себя покорить.
Добавим следующее: единственные вожди, сохраняющие свой
авторитет безупречным и вызывающие безграничное восхищение
толп, - это мертвые вожди. Ж ивых боготворят и питают к ним
отвращение, любят и ненавидят. Они боготворят вождей, поскольку
те обладают отвагой ими править, они питают к ним отвращение,
потому что позволяют собой править. Но мертвым создается
безграничный культ, так как они составляют одно целое с кол­
лективной идеей и иллюзией. Они - боги. Именно поэтому мерт­
вые вожди опаснее живых: невозможно бесконечно править в их
тени, разрушать их легенду, обожествлять, не ранив сами толпы .
Я надеюсь в дальнейшем несколько прояснить эти сложные воп­
росы. Хочу закончить цитированием одной мысли, которая спус­
тя столетие сохраняет свою значимость. Возможно, она проста, но
с ней трудно спорить.
«Сегодня большинство великих завоевателей душ. не имеют боль­
ше алтарей, но у них есть статуи или изображения, и культ, который им
создается, не так уж отличен от культа в прошлом. Начинаешь понем­
ногу понимать философию истории, только проникнув в эту основополага­
ющую идею психологии толп: для них нужно быть богом или никем».

IV
Однако авторитет людей, целиком основанный на личностных
особенностях, страдает ущербностью в сравнении с авторитетом
должностей: ему недостает законного основания Должностной
авторитет переходит по наследству, приходит с богатством, на
основе избрания, он почти не зависит от самих людей. Первый
же приобретается собственными силами, здесь нужен дар. Он
действует ровно столько, сколько продолжается действие этого
дара и зависит от благоволения масс. Он может быть низвергнут
в любой момент. Президент республики или король, генерал или
профессор осуществляют властные полномочия, признанные оп­
ределенными и незыблемыми правилами. Моисей или Наполеон,
командующий армией, как Троцкий, или глава научной школы, как
Фрейд, также долго остаются лидерами, поскольку своим гением
могут вдохновить войска или последователей. Единственное, что
спасает авторитет вождя и поддерживает благоговейное отно­
шение к нему со стороны его приверженцев, - это успех, ощутимое
доказательство того, что он в силе, его могущество так же дей­
ственно, как и прежде. Моисею нужны были скрижали закона,

499
Иисусу Христу - чудеса, Наполеону - его победоносные войны,
чтобы сохранить влияние, полученное дорогой ценой, и все­
лить доверие в толпы. Этот последний объяснился в «Воспо­
минаниях»:
«Находясь в таком положении, как я без наследственной власти
старого типа, лишенный авторитета того, что называют легитимностью, я
обязан был не допустить того, чтобы случай мог мне помешать, я дол­
жен был быть смелым, настойчивым и решительным».
В отличие от законного наследника, человек, вознесенный на
вершину власти благоволением масс, является, с точки зрения
власти, узурпатором и таковым воспринимается. Тогда он пыта­
ется стереть этот досадный образ, либо уничтожая всех предста­
вителей законной власти - мировая история полна «наследствен­
ными» войнами, - либо обеспечивая видимость, внешние признаки
законности: королевский двор или соратников, знамена или зна­
ки отличия. Вероятно, именно для того, чтобы узаконить свою
власть, человек с 18 июня 1940 г. всю жизнь сохранял титул
генерала Де Голля, - желая показать, что родина призвала его в
час опасности. Несомненно, по тем же причинам Тито, который
поднялся на вершину власти в сходных условиях, сохранял вне­
шние признаки и ритуалы, напоминавшие о старых традициях
австро-венгерских императоров, сербских королей и тщательно
сохранял все, что принадлежало короне, пополняя свои запасы.
Такой вождь приходит к власти без династийной необходимости,
без обязанностей перед кем бы то ни было, и никто не может
сказать: «Ты являешься тем, кто ты есть по праву твоих предков
и твоего имущественного положения». Это лидер selfmade*, а не
звено в потомственной линии, и Де Голль высказался определен­
но: «Я не являюсь ни предшественником, ни преемником». И это
ему дает исключительную почти неограниченную власть. Но узур­
патора легко может оттеснить другой узурпатор. Отсюда и его
предельная слабость, необходимость беспрестанно завораживать
толпу, чуде, сами или победами доказывать, что он по-прежнему
обладает своим даром, из-за которого она остановила на нем свой
выбор, и что его авторитет безупречен, подобно тому, как атлет
заставляет себя улучшить собственный рекорд. Наполеон не раз
признается: «Если и был порок в моей личности, недостаток бла­
городства, то это возникнуть вдруг из толпы. Я чувствовал свое
одиночество. Вот почему я бросал спасительные якоря в глуби­
ну моря». Но его якоря находили почву только в местах его побед.

* Сам себя создавший ( а н г л ,) - П рим . пер.

500
 Если бы 20 января 1800 г. в Париж пришло послание с поля
битвы при Маренго, сообщающее, что Бонапарт разбит и фран­
цузская армия потерпела поражение, каждый тогда счел бы не­
возможным оставить за побежденным генералом титул первого
консула и ему немедленно нашли бы преемника. В более близкие
времена относительная неудача референдума, организованного
после студенческого бунта в мае 1968 г., морально вынудила
генерала Де Гол ля преждевременно уйти на пенрию.
Не имея возможности опереться на закон наследования, авто­
ритет лидера толп основывается на законе успеха. Его власть
длится ровно столько, сколько он преуспевает. Как только его
предвидения или действия терпят неудачу , его сила, не имея дру­
гой поддержки и другого подтверждения, тотчас же слабеет. Вождь
должен, как матадор на солнечных аренах Испании, победить или
исчезнуть.
Все происходит так, как если бы мистический дар, полученный
им, исчерпал.себя, утратил свою волшебную силу:
«Авторитет, - пишет Ле Бон, - всегда исчезает вместе с неудачей.
Герой, которому толпа накануне устраивала овацию, назавтра уже осви­
стан ею, если судьба была к нему неблагосклонна. Реакция будет тем
более резкой, чем выше был авторитет. Теперь масса воспринимает пав­
шего героя как равного и мстит ему за то, что преклонялась перед его
превосходством, которого больше не признаёт. Робеспьер, заставивший
отрубить голову своим соратникам и многим своим современникам,
обладал огромным авторитетом. Перемещение нескольких голосов не­
медленно стоило ему утраты этого авторитета, и толпа препроводила его
на гильотину с теми же проклятиями, которыми она накануне награж­
дала его жертвы. Верующие всегда с яростью разбивают статуи своих
прежних богов».
Исключение стало правилом. В век толп даже избранный, и
избранный большинством голосов, вождь по существу является
узурпатором. Этот факт определяет природу его авторитета и
власти, качества этого разнородного типа, с которыми мы уже
знакомы. Вспомним компоненты, составляющие его формулу:
способности гипнотизера, модель пророка и императора (с одной
стороны - Робеспьер, с другой - Наполеон). Это то, что создает то
восхищение толп, от которого все зависит. Что утешает, однако, -
существование типа не предполагает ни одинаковых вождей, ни
сходных политических режимов. Вовсе не безразлично, жить ли
в стране, руководимой Муссолини или Де Голлем, Салазаром или
Рузвельтом, Пол Потом или Фиделем Кастро. Но разнообразие
видов не мешает им принадлежать к одному и тому же роду.

501
 Глава восьмая
СТРАТЕГИИ ПРОПАГАНДЫ
И КОЛЛЕКТИВНОГО ВНУШЕНИЯ

I
Итак, теория .масс и вождей, а значит, политики в целом согла­
суется с психологией толп, которую мы рассматриваем. Предыду­
щие рассуждения заставили нас признать важнейшую роль кол­
лективного внушения или пропаганды как формы воздействия
первых на вторых. Его роль далеко превосходит простое сред­
ство коммуникации или убеждения большинства внизу меньшин­
ством наверху. Программы или идеи человека или партии опре­
деляются внешними экономическими, историческими условиями
и интересами класса или нации. При этом метод, используемый
для того, чтобы заставить их превратиться в действия и преобра­
зовать в верования всех, выражает природу отношений между
вождями и толпами. Именно он один и является решающим.
Авторитет, рычаг этих отношений, предполагает и политику,
основанную на авторитете. Как вождь должен взяться за это,
чтобы сдвинуть массу с места и утвердить свое влияние на нее?
Два пути ему заведомо закрыты: сила и разум.
Сила предполагает физическое порабощение, подавление оп­
позиционных сил. Она гарантирует внешнее подчинение посред­
ством страха. Но сердца не будут тронуты, умы останутся безу­
частными и выразят лишь внешнее согласие. Массы не испытают
к вождю той внутренней преданности, того поклонения, без кото­
рого он не сможет их увлечь за собой оставшись лишь ненавиди­
мым тираном.
В таком случае может ли он попытаться убедить их правдопо­
добными рассуждениями, дискуссией, неоспоримыми доводами?
Массы нечувствительны к рассудочным доказательствам, а любая
дискуссия подрывает доверие к власти вождя. Они не стремятся
знать правду - к счастью для него, поскольку его авторитет со­
здан из тайн и иллюзий. Только ученые-теоретики, не зная психо­
логии толп, полагает Ле Бон, воображают, что разум меняет лю­
дей и правит миром. Он подготавливает идеи, которые изменят
его позже, а сейчас, в ближайшее время, воздействие разума оста­
ется ничтожным.
Если сила исключается, а разум неэффективен, настоящему
вождю остается третий путь: обольщение.

502
 «Обыкновенный оратор, боязливый полицейский умеют только ра­
болепно льстить массе и слепо принимать ее волю. Настоящий руково­
дитель начинает посредством обольщения, и обольщаемый субъект, тол­
па или женщина, располагает теперь только одним мнением - мнением
обольстителя, живет одной волей - его волей».
Авторитет обольщает, а вождь - обольститель: эти несколько
слов резюмируют его неизбежную политику по отношению к
толпам. Здесь то же основание, что в действиях магнетизера или
гипнотизера, оборудующего помещение, в котором он принимает
пациентов, инсценирует ритуал сеанса, управляет физическим кон­
тактом, играет взглядом и произносит формулы таким образом,
чтобы получше привлечь внимание больного к своей персоне и
заставить его отказаться от своей воли и сознания. Как только
это обаяние начинает действовать, больной превращается в со­
мнамбулу. Выздоровление, если оно имеет место, происходит че­
рез эту привязанность и этот уход, любовную иллюзию, которую
они часто создают.
Как и гипнотизер, вождь использует в качестве метода при­
способление внешних атрибутов так, чтобы правдоподобным за­
менить настоящее. Он держит толпу на расстоянии, уводит ее от
действительности, чтобы представить ей лучшую действительность,
более красивую, соответствующую ее надеждам. Его талант со­
стоит в превращении событий, коллективных целей в представле­
ния, которые потрясают и возбуждают. С ним банальное стано­
вится необычным. И он думает об этом ежеминутно. Наполеон
или Цезарь в суматохе полей сражений всегда думают о зрелище,
которое они представляют о формулировках, способных его за­
фиксировать в умах всех. Знаменитое «Солдаты, сорок веков
смотрят на вас с высоты этих пирамид» придает присутствию
французских войск в Египте миссию вечности.
Греческий философ Горгий учит, что с помощью логики
обольщения (его исследование в области политики остается дей­
ственным!) слово становится «могущественным властелином, ко­
торый, обладая маленьким и совершенно невидимым телом, ус­
пешно осуществляет свои в высшей степени чудесные деяния».
Исторические слова, хлесткие формулы, образцовые поступки
имеют, конечно, собственную реальность. Но они были задуманы
и точно просчитаны, инсценированы, обращаясь к одной лишь
обманчивой внешности, для того чтобы воспламенить убеждения
- например «Да здравствует свободный Квебек», окончание речи

503
генерала Де Голля, обращенной к французским канадцам, - и укре­
пить преданность масс.
Обольщение вождя, как всякое обольщение, не стремится себя
скрыть. Оно проявляется открыто и использует уловки, которы­
ми оперирует на виду у всех. Эта иллюзия настолько полная, что
она приобретает силу реальности. Обольщением можно восхи­
щаться подобно произведению художника, когда оно имеет усцех,
но, если оно хоть немного не удается, создается ощущение издев­
ки. Горе тому, кто порвет этот прочно сотканный покров коллек­
тивных иллюзий, он сильно рискует натолкнуться на массовый
гнев, обернувшийся против него самого, но пощадивший соблазнителя.
Не один политический деятель из Brutus a Mendes-France имел по­
добный горький опыт, которым он заплатил за свою неловкость.
Обольщать - значит переносить толпу из разумного мира в
мир иллюзорный, где всемогущество идей и слов пробуждает
одно за другим воспоминания, внушает сильные чувства. Вы, быть
может, будете разочарованы или встревожены, если узнаете, как
вожди поднимают народ, используя лишь приманки и парады, что
превращает в подделку любую истинную социальную связь. Но
Ле Бон не задерживается на стенаниях по поводу человеческой
природы. Врач власти, он производит ее анатомирование и опи­
сывает ее физиологию. Он подчиняется обнаруженным законам,
как инженер - законам физической материи. Чувство управляет
законами толп. Они нуждаются в иллюзии, а действия вождя
пропускаются через иллюзию, которая оказывается более необ­
ходимой, чем рассудок.
«Разумная логика, - пишет он, - управляет сферой сознания, где осу­
ществляются интерпретации наших поступков, на логике чувств стро­
ятся наши верования, то есть факторы поведения людей и народов».
Не следует делать из этого вывод, что вожди - это обманщики,
лицемеры и притворщики, - они таковыми не являются, как и
гипнотизерами. Но, находясь во власти идефикс, они готовы ей
придать и присвоить себе любые внешние эффекты, способные
обеспечить триумф. Отсюда их странный вид, одновременно ис­
кренний и притворный, который заставил Талейрана сказать о
Наполеоне: «Этот человеческий дьявол смеется над всеми; он
изображает нам свои страсти, и они у него действительно есть».
Нужно, чтобы вождь был непосредственным, как и актер. Он
выходит из своего духовного пространства, чтобы сразу погру­
зиться в духовную жизнь публики. Обольщая толпу, он оболыца-
504
ет самого себя. Он действует в унисон с массами, воскрешает их
воспоминания, озаряет их идеалы, испытывает то, что испытыва­
ют они, прежде чем повернуть их и попытаться увлечь своей
точкой зрения.
«Я, может быть, зайду дальше того, - признается Ле Бон, - что допус­
кает позитивная наука, говоря, что бессознательные души обольстителя
и обольщенного, вождя и ведомого проникают друг в друга с помощью
какого-то таинственного механизма».
Это - механизм идентификации. Психология толп откроет его
позже, но исходя из того же самого факта.

II
Мы дошли до стратегий пропаганды. Они предназначены для
превращения индивидов в толпу и вовлечения их в определенную
деятельность. Приемы вождей (или партий!) всякий раз специ­
фичны, поскольку искомые результаты конкретны и своеобраз­
ны. Но они прибегают к трем основным стратегиям: представле­
нию, церемониалу и убеждению. Первая управляет пространством,
вторая - временем, третья - словом. Рассмотрим их последова­
тельно.
Для того, чтобы собраться и действовать, толпам необходимо
пространство. Манера представления придает этому простран­
ству рельеф и форму. Места действия - соборы, стадионы - созда­
ются для того, чтобы принимать массы, и, воздействуя на них,
получать желаемые эффекты. Это ограниченное пространство,
где люди сообща освобождаются от обыденной жизни и оказы­
ваются объединенными их общим достоянием надежд и верова­
ний, Каждый, сплотившись с другими, ощущает себя здесь более
сильным, уверенным и поддержанным массой. Манера представ­
ления пространства стадионов, проспектов, площадей соответствует
открытым массам, следующим вереницей, как человеческий ковер,
развернутый по земле. Дворцы, соборы или театры больше под­
ходят для закрытых, замкнутых на себе самих массах. Известно,
что площади были приспособлены, а здания построены специаль­
но для того, чтобы вмещать множество людей, благоприятство­
вать проведению грандиозных церемоний, то есть позволять тол­
пе прославлять себя, собираясь вокруг своего вождя. Памятники,
в частности относящиеся ко времени фашизма, под предлогом
ознаменования блестящего сражения, победы народа, представ ля-
505
ли собой создание почестей вождю. Не нужно далеко ходить,
чтобы увидеть, как архитектура площади Этуаль в Париже увеко­
вечивает память о Наполеоне.
Иные являются настоящими политическими и историческими
театрами. Например, Красная площадь в Москве - одна из самых
впечатляющих и наиболее продуманных. Расположенная в цент­
ре города - с одной стороны ее ограничивает Кремль; этот быв­
ший религиозный центр, где раньше короновались цари, стал ад­
министративным центром советской власти, которую символизи­
рует красная звезда. Ленин в своем мраморном мавзолее, охраня­
емом солдатами, придает ей торжественный характер присутствия
увековеченной Революции. В нишах стены покоятся умершие
знаменитости, которые оберегают площадь, к ним выстраивается
живая цепь, объединяющая массу вовне с высшей иерархией,
заключенной внутри. В этом пространстве в миниатюре обнару­
живает себя вся история, а вместе с ней и вся концепция объедине­
ния народа.
Эти места, в определенные часы приходящие в движение, со­
здают психологическое состояние причастности и временности
бытия человека. Здесь чувствуешь внутреннее волнение, вызван­
ное исключительностью происходящего, и желание быть участни­
ком этого. Сама грандиозность увековечивает определенный по­
рядок: руководитель наверху, а толпа внизу; первый - единствен­
ный, но видимый всем, вторая - в бесчисленном множестве, но
невидимая, несмотря на количество. Первый имеет имя, выкрики­
ваемое всеми, вторая остается анонимной. Толпа скрывается в
многочисленности своего присутствия, вождь демонстрирует свое
одиночество. Еще до появления вождя, до того, как первое слово
будет вымолвлено, каждый чувствует себя смешанным с этой
огромной массой и внимание всех приковано к одному и тому
месту, пока свободному, но уже обозначенному образом того кто
его займет.

III
С помощью этого церемониала собрание превращается в гип­
нотическую мессу, в ходе которой вождь пускает s ход весь свой
авторитет. Различные элементы комбинируются здесь в настоя­
щий праздник символов: знамена, аллегории, изображения, песни
знаменуют встречу вождя и толпы, привязанность, которую они

506
испытывают к нему и воплощаемой им идее (нация, армия, социа­
лизм и т.д.). Каждый из символов и порядок их появления на
сцене имеют целью пробудить эмоции и, как говорится, накалить
атмосферу. Они направляют коллективное слияние к его высшей
точке. Требуется участие каждого, идет ли речь о шествиях, пе­
нии или выкрикивании лозунгов. Это условие перехода к дей­
ствию.
С другой стороны, манифестации, военные шествия, демонстра­
ции или политические съезды, предшествующие любой мобилиза­
ции толп, показывают нам, что без символов, почитаемых или
разрушаемых, не может быть активных масс, как, впрочем, и масс
вообще. Это наблюдается в ходе революционных восстаний: массы
здесь видят возможность убить принца лишь после того, как они
сожгли его изображение-символ и олицетворение господства. Или
же они захватывают банки как храмы чистогана, комиссариаты
полиции как высшие репрессивные органы и так далее. Взламы­
ваются двери тюрем, как были взломаны двери Бастилии - симво­
ла королевского правосудия, которое бросало в тюрьму любого
без суда и следствия по королевскому указу.
Эти действия могут показаться бесполезными или абсурдными.
И мы не преминем тогда поиздеваться над глупостью толпы.
Может быть, всегда бесполезно и абсурдно нападать на символ,
тогда как реальная власть в другом месте. Но высшая польза
этих действий заключается в том, что с их помощью массы узна­
ют себя и принимают на себя обязательства перед своим вождем.
Вождь же, какими бы неразумными он ни считал массы, вынуж­
ден взять на себя управление ими и владеть ситуацией.
«Великие события, - предупреждает Ле Бон, - родились не из раци­
онального, а из иррационального. Рациональное создает науку, ирра­
циональное направляет историю».
Прохождение церемониала способствует вхождению ин­
дивидуальных клеток в массу, а также внедрению великих пси­
хических автоматизмов и их функционированию в уникод. По­
добно тому как блестящий предмет гипнотизера обеспечивает
переход от состояния бодрствования к состоянию дна, таким же
образом праздник символов готовит людей к новой идентичнос­
ти. Основная роль здесь отводится музыке, которая погружает
их в гипнотическое состояние. Она поддерживает транс
«подобно тому, как электрический ток поддерживает вибрацию в
определенном диапазоне при условии, что ток настроен на ту же часто-

507
ту. Но здесь настрой не является только физическим, он существует не
только на двигательном уровне. Он также, и даже в большей степени,
является психологическим, поскольку состоит в том, чтобы поставить
человека, который переживает перемену своей идентичности, так ска­
зать, в одну фазу с группой, которая эту идентичность в нем признает».
Одновременно развертывается хореография масс: выход на
заранее предназначенные места группы за группой, причем каж­
дая имеет свой облик и отличительные признаки. Она разворачи­
вается, как, например, первого мая на площади Бастилии, где каж­
дый человеческий луч сходится к трибуне, расположенной перед
площадью, которая опутывает их всех сетью общих воспоминаний.
Хореография масс, сопровождающаяся музыкой, которая при­
ветствует появление каждой группы (делегации города, профсо­
юзов, партии, какого-то лица), нарастает крещендо. Высшей точ­
кой становится появление вождя, который представляющего всех
гостей. Оно венчает церемонию, подобно тому, как различные
номера мюзик-холла разогревают публику, подготавливая ее уст­
роить овацию звезде, для которой она и дала себе труд сделаться
ее публикой. Этот подъем психологической «температуры» па­
раллельно ослабляет сознательный контроль, критическое чутье и
постепенно заставляет возникнуть автоматическую мысль, бес­
сознательные силы. Толпа готова верить словам, которые она
услышит, вступить в действие, которого от нее потребует вождь.
Итак, соблазнение является основным моментом внушения. Че­
ловек порвал свои связи с остальным обществом, и единствен­
ным обществом для него служит присутствующая масса. Все
объединены простыми и сильными чувствами, погружены в одно
из тех состояний, которые описывает Стендаль:
«Звучал Те Deum, волны фимиама, бесконечные залпы мушкетеров
и артиллерии; крестьяне были пьяны от счастья и набожности. Один
такой день разрушает действие ста номеров якобинских газет».
Эти церемонии являются настоящими мессами, в которых вождь
одновременно предстает и как должностное лицо и как Бог, но
основаны они не на религиозном, а на гипнотическом принципе.
Для скептического ума различие не так и велико. Это такие
сеансы коллективного гипноза, о которых мечтал Ле Бон. Немец­
кий философ Адорно писал о тоталитарной пропаганде, что
«ее подготовленная мизансцена - это видимый вождь, обращающийся
к массам; мизансцена построена на модели отношений гипнотизера и
его медиума».

508
 IV
Как только установлены декорации и массы вновь возбуждены
и погружены в коллективный гипноз, всеобщее внимание прико­
вывает к себе личность вождя. Его взгляд очаровывает, влечет и
вместе с тем пугает, такой взгляд древние приписывали глазам
полубогов, некоторых животных, змеи или ящерицы, чудовищ,
подобных Горгоне. Покоренная масса становится еще более вос­
приимчивой к слову, которое является теперь главным средством
обольщения. Все зависит от намерения вождя: он может переда­
вать массе свои желания, диктовать простое решение сложных
проблем и наивысшее деяние, создавать впечатление вместе со
всеми, что он обращается конфиденциально к каждому. В слове
Ле Бон видит рычаг всякой власти.
«Слова и формулировки, - пишет он, - являются великими генерато­
рами мнений и верований. Являясь опасной силой, от губят больше
людей, чем пушки».
Можно ли в это поверить? Гитлер идет по его стопам, когда
пишет в «Mein Kampf»:
«Силой, которая привела в движение большие исторические потоки
в политической или религиозной области, было с незапамятных времен
только волшебное могущество произнесенного слова. Большая масса
людей всегда подчиняется, могуществу слова».
И он доказал это в ряде случаев, совсем как его антипод
Ганди, использовавший слово как самое эффективное средство
для воцарения мира в умах и победы над насилием.
Что же превращает обычное слово в слово обольщения? Ра­
зумеется, авторитет того, кто его произносит перед толпой. Эф­
фективность слов зависит от вызванных образов, точных, пове­
лительных.
«Массы, - пишет Ле Бон, - никогда не впечатляются логикой речи, но
их впечатляют чувственные образы, которые рождают определенные
слова и ассоциации слов». «Их сосредоточенно произносят перед тол­
пами, и немедленно на лицах появляется уважение, головы, склоняются.
Многие рассматривают их как силы природы, мощь стихии».
Достаточно вспомнить некоторые лозунги: «Свобода или
смерть», «Да здравствует Франция», вспомнить о магической силе,
с которой в примитивных культурах связываются формулы или
имена. Все они имеют побуждающую силу образов, воспомина-
509
ний. Психология толп безгранично доверяет языку, подобно тому,
как христианин верит божественному глаголу. Исходя из прак­
тики, она твердо полагает, что можно убедить людей верить тому,
во что веришь сам, и заставить их сделать то, что хочешь. Грамма­
тика убеждения основывается на утверждении и повторении, на
этих двух главенствующих правилах.
Первое условие любой пропаганды это ясное и не допу­
скающее возражений утверждение однозначной позиции, гос­
подствующей идеи. Информационное содержание может быть
поверхностным. Можно даже сказать, что нет необходимости, чтобы
в публичном выступлении содержалось что-либо, чего слушатели
не знали бы раньше. И так как существует род сообщничества,
чтобы не сказать тождества, между толпой и вождем, которое
помещает их в одной плоскости, вождь не должен стремиться
казаться преподавателем, демонстрировать свое превосходство
педагога.
Действительно, лучше не вводить содержательной новизны.
Напротив, стиль речи или выступления следует постоянно обнов­
лять, вызывая удивление. Формулы должны быть краткими, по­
ражающими, такими как: «Пришел, увидел, победил» Юлия Цеза­
ря или более близкое нам «Франция проиграла сражение, но не
проиграла войну» - этим призывом 18 июня 1940 г. Де Голль
вдохновил французов, павших духом.
Нужно постоянно учитывать усталость толп, то, что слова
стираются от частого употребления и в конце концов покрыва­
ются патиной. Например, слова «свобода», «равенство», «брат­
ство», «революция» или «интернационализм» могут оказаться за­
тертыми до предела. Но в час опасности в изменившемся контек­
сте они звучат по-новому. Мы машинально повторяем слова на­
ционального гимна. Но, если враг у наших границ, слова «К ору­
жию, граждане!» звучат как сигнал горна и становятся коллек­
тивным паролем. Имея минимум смысла, но вместе с тем повели­
тельную форму, такое слово может многое утверждать, не забо­
тясь ни о логике, ни о правде.
Утверждение.обычно отражает четкую позицию. Это позиция
стороны, которую защищает оратор, против тех, кого он атакует.
Если политический деятель провозглашает «Карлики у власти»
или «Нет - выжиданию, да - борьбе», он выражает четкую пози­
цию левых сил и предает анафеме правых. Кроме того, необходи­
мо, Чтобы каждое утверждение следовало за другими, которые
оно подтверждает, и опиралось на них. Это требование соответ-

510
ствует склонности разума, и Бэкон так его описал в «Novum
Organum»:
«Как только суждение произнесено (по общему ли согласию и об­
щему убеждению или же из-за удовольствия, которое оно приносит),
человеческий разум заставляет всех других добавлять к нему новую
поддержку и подтверждение».
Чем решительнее и точнее суждение, тем больше силы имеет
утверждение, так как в этом видят доказательство убежденности
и правоты говорящего. Гете требовал от своего .собеседника:
«Если я должен выслушать мнение другого, необходимо, чтобы
оно было выражено в позитивной форме. Во мне самом доста­
точно проблематичных элементов». Утверждение должно быть
высказано кратким и повелительным тоном гипнотизера, отдаю­
щего приказ гипнотизируемому, - приказ без возражений. Оно
должно «быть кратким, энергичным и впечатляющим».
Утверждение в любой речи означает отказ от обсуждения,
поскольку власть человека или идеи, которая может подвергать­
ся обсуждению, теряет всякое правдоподобие. Это означает так­
же просьбу к аудитории, к толпе принять идею без обсуждения
такой, какая она есть, без взвешивания всех «за» и «против» и
отвечать «да» не раздумывая. Например? Геббельс, выступаю­
щий на митинге после разгрома под Сталинградом:
«- Верите ли вы вместе с фюрером и нами в полную победу
немецкой нации?
Ответ из зала:
-Да.
- Хотите ли вы тотальной войны?
Ответ из зала:
-Да.
- Хотите ли вы, чтобы война, которая так необходима, стала
еще более тотальной и радикальной, чем мы только могли бы себе
сегодня вообразить?
Ответ из зала:
-Да».
Эти псевдовопросы, конечно, являются утверждениями. Они
формируют сознание толпы в одном направлении. Псевдоответы
только вновь подтверждают то, что говорит оратор, поскольку
повторение есть наиболее сильное утверждение.
Действует магия удостоверенных, повторяемых слов и фор­
мулировок. Она распространяется, подобно заражению, с быстро-

511
той электрического тока и намагничивает толпы. Слова вызыва­
ют четкие образы, крови или огня, воодушевляющие или мучи­
тельные воспоминания о победах либо о поражениях, сильные
чувства ненависти или любви. Следующий фрагмент из речи
Аятоллы Хомейни дает точное представление о таком воздей­
ствии силы слова:
«Обездоленные, поднимайтесь, защищайтесь! Израиль оккупировал
Иерусалим, и сегодня Израиль и Соединенные Штаты организовали
заговор с целью оккупировать мечети Аль Карам и Аль Нобиль». (...)
«Поднимайтесь и выступайте на защиту ислама, так как защищать его
- это наш долг. Положитесь на Всемогущего, и вперед! Победа близка!
Она несомненна!».
Короткими фразами, указывая святые места, которые каждый
знает лично или понаслышке, называя врагов, которые их осквер­
нили, оратор рисует картину, которую любой слушатель явно себе
представляет темные дьявольские силы вторгаются в святые ме­
чети. Немногими словами он объясняет, почему нужно драть­
ся. Он призывает каждого встать на борьбу и уверяет народ в
победе.
* * *

Таким образом, повторение является вторым условием про­

паганды. Оно придает утверждениям вес дополнительного убеж­
дения и превращает их в навязчивые идеи. Слыша их вновь и
вновь, в различных версиях и по самому разному поводу, в конце
концов начинаешь проникаться ими. Они в свою очередь не.
заметно повторяются, словно тики языка и мысли. В то же время
повторение возводит обязательный барьер против всякого иного
утверждения, всякого противоположного убеждения с помощью
возврата без рассуждений тех же слов, образов и позиций. По­
вторение придает им осязаемость и очевидность, которые застав­
ляют принять их целиком, с первого до последнего, как если бы
речь шла о логике, в терминах которой то, что должно быть
доказано, уже случилось.
Поэтому не удивительно, что речи какого-либо диктатора
Сталина, Гитлера - до такой степени многословны. Оратор толь­
ко и делает, что повторяет обычные темы, едва давая себе труд
обновлять выражения. Его многословие - это многословие убеж­
денных, свидетельствующее о своего рода вере, овладевшей им до
одержимости:
512 16*
 «Обычно это, - замечание Ле Бона применимо ко всем вождям, - умы
весьма ограниченные, но одаренные большим упорством, всегда повто­
ряющие одно и то же в одних и тех же выражениях и часто готовые
пожертвовать собственными интересами и жизнью ради триумфа иде­
ала, который их покорил».
Повторение имеет двоякую функцию: будучи навязчивой идеей,
оно также становится барьером против отличающихся или про­
тивоположных мнений. Таким образом, оно сводит к минимуму
рассуждения и быстро превращает мысль в действие, на которое
у массы уже сформировался условный рефлекс, как у знамени­
тых собак Павлова.
Эта быстрота позволила Наполеону сказать, что есть лишь
одна форма эффективного убеждения - повторение. Поклонник
императора, в котором он видел, как и в Робеспьере, великого
соблазнителя толп, Гюстав Ле Бон отводит этому ораторскому
приему определяющее место в психологии убеждения:
«Повторение внедряется в конце концов в глубины подсознания,
туда, где зарождаются мотивы наших действий».
И он добавляет еще одно чрезвычайно тонкое замечание:
«По истечении некоторого времени, забыв, кто автор повторяемой
сентенции, мы начинаем в нее верить. Этим объясняется удивительная
сила рекламы. Когда мы сто раз прочли, что лучший шоколад - шоко­
лад X..., мы воображаем, что часто слышали это, и кончаем тем, что уве­
ряемся в этом».
Эта интуитивная мысль была подтверждена исследованиями
пропаганды во время войны.
С помощью повторения приказ, формулировка отделяются от
личности вождя. Они живут собственной жизнью и обретают
автономную действительность, подобно заговору или молитве.
Затем они проникнут в подсознание и станут элементом коллек­
тивного верования. Этот процесс пойдет быстрее, когда толпу
призовут отвечать вождю, как верующие отвечают священнику
во время мессы и хором повторяют провозглашаемое слово, ко­
торое отдаётся громким эхом, повторяемое тысячами уст. С по­
мощью повторения мысль отделяется от своего автора. Она пре­
вращается в очевидность, не зависящую от времени, места, лично­
сти. Она не является более выражением человека, который гово­
рит, но становится выражением предмета, о котором он говорит.
Клевещите, клевещите, что-нибудь непременно останется. Повто-

‘/217-2457 513
ряйте, повторяйте, что-нибудь непременно останется, хотя бы мол­
ва. А молва, как и предрассудки, как и клевета, - это сила.
* * *

Повторение имеет также функцию связи мыслей. Ассоциируя

зачастую разрозненные утверждения и идеи, она создает види­
мость логической цепочки. Складывается впечатление, что за
фразами вырисовывается система, за частой связью несовмести­
мых понятий стоит принцип. Если вы часто повторяете разнород­
ные слова: «революция» и «религия», «национализм» и «социа­
лизм», «марксизм» и «христианство», «евреи» и «коммунисты» и
т.д., вы создаете у вашей аудитории эффект удивления (по
крайней мере он создавался раньше!). С другой стороны, вы ей
передаете уверенность в том, что оба эти понятия связаны и их
парность имеет скрытое значение. Человеческое существо имеет
особенность быть привлеченным и соблазненным упорядочен­
ным представлением о мире, который его окружает. Говоря о
тоталитарной пропаганде, Ханна Аренд с полным основанием замечала:
«Массы позволяют себя убедить не фактами, даже выдуманными, а
только связностью той системы, частью которой они якобы являются.
Обыкновенно преувеличивают значение повторения, так как считают
массы способными понимать и вспоминать: в действительности же
повторение важно лишь потому, что убеждает массу в связности во вре­
менит» .
Немецкая философия ошибается по крайней мере в одном:
массы обладают способностью помнить. В определенном смысле
они помнят даже слишком много.

V
Утверждение и повторение имеют результатом коллективное
внушение. Они сливаются в поток верований, которые распрост­
раняются со скоростью эпидемии. Заражение происходит тем
быстрее, чем сильнее вызванные чувства и чем скорее действие
соединилось, словно в коротком замыкании с мыслью.
«Идеи, - резюмирует Ле Бон, - никогда не утверждаются оттого, что
они точны, они утверждаются только тогда, когда с помощью двойного
механизма повторения и заражения оккупировали области подсозна­
ния, где рождаются движущие силы нашего поведения. Убедить кого-

514 17-2
либо - не значит доказать ему справедливость своих доводов, но заста­
вить действовать в соответствии с этими доводами».
Что во многих отношениях удивительно и малопонятно, это
всемогущество слов в психологии толп. Могущество, которое
происходит не из того, что говорится, а из их «магии», от челове­
ка, который их говорит, и атмосферы, в которой они рождаются.
Обращаться с ними следует не как с частицами речи, а как с
зародышами образов, как с зернами воспоминаний, почти как с
живыми существами. Оратор, который ничего не напоминает, ни к
чему не взывает. Когда действуют чары, толпа поддается силе
того, что они напоминают, и действиям, к которым они призыва­
ют. Она уступает вождю, который ее соблазняет. Он рисует пе­
ред ней грандиозные, но смутные перспективы и тот туман, кото­
рый их обволакивает, даже увеличивает их загадочную силу.
В ряде современных и древних книг мы находим указания,
относящиеся к каждой из стратегий: к представлению, церемони­
алу, убеждению. Но психология толп связывает их с общим фак­
тором: гипнозом. Разыгранные в единстве места и времени, они
сливаются и формируют одну стратегию - стратегию коллектив­
ного внушения. Вождь, обладающий таким даром и ремеслом, пре­
вращает своим способом самые разнородные собрания людей - и
чем более они разнообразны, тем лучше - в однородную массу.
Он насаждает в ней верования, ядром которых является страсть,
а целью - действие. С момента своего открытия эта стратегия
коллективного внушения применялась повсюду. Чаще всего в
ней используются рецепты, взятые поодиночке. Я стремился пред­
ставить их в совокупности, чтобы познакомить со смыслом их
существования и их единством.

'/ 217* 515

 Глава девятая
ПОСТУЛАТ ПСИХОЛОГИИ МАСС

I
Мы лишь бросили взгляд на наш предмет, чтобы представить
себе его сложность. Мы согласились вывести на первый план
отношения между харизмой и психологией масс. Теперь следует
спросить себя: что делает возможным эти отношения. Только
после этого мы можем попытаться объяснить их. Заметим следу­
ющее: харизма обладает свойствами воскрешения прошлого, про­
буждения чувств и образов, погребенных в памяти, авторитетом
традиции. Благодаря этому сговору с миром воспоминаний, вождь
вызывает немедленную реакцию повиновения. Можно сказать,
что достаточно ему появиться, чтобы масса признала в нем друго­
го вождя, который играл роль на другой сцене, в других обстоя­
тельствах. Кажется, что он будит в ней своего рода внутреннего
демона, как гипнотизер пробуждает в своем подопечном насле­
дие архаического прошлого. Единственного настоящего демона
людей - память.
Впрочем, эта связь харизмы и следов прошлого уже была
установлена самим Максом Вебером:
«Харизма, - пишет он, - есть великая революционная сила эпох, свя^
занных с традицией».
Все было бы хорошо, если бы нам удалось представить, каким
образом становится возможной эта связь и каковы ее психичес­
кие проявления. На самом деле, это чрезвычайно трудно. Чтобы
преодолеть это препятствие, нужно для начала допустить один
постулат, затем предположить механизм, третий, который, вкупе с
эротическим влечением и идентификацией, мог бы позволить нам
объяснить феномены психологии масс. Механизм, который, в от­
личие от двух предыдущих, касается эволюции коллективных
отношений и времени.

II
Уточним. Одна из причин, на которые ссылаются, чтобы объяс­
нить преувеличенные реакции толп, несоразмерные с объектив­
ными фактами, и их безрассудства, - это устойчивость прошлых
мыслей и чувств, возвращение которых затуманивает ум людей.
516 17-4
Мнения мертвых вмешиваются в дела живых, часто дорогой це­
ной для последних. Речь идет лишь о той старой доброй истине, что
«прошлое, более или менее фантастическое, - как очень верно сказал
Поль Валери, - воздействует на будущее с мощью, - сравнимой с самим
настоящим».
Надо полагать, что в психической жизни ничто не теряется,
все может возвратиться в тот или иной момент. Принято гово­
рить, что у народа короткая память. Герои и необычайные собы­
тия быстро забываются. На самом деле, все наоборот. Память у
народа долгая, он никогда не отводит взгляда от зеркала про­
шлого. Ле Бон и Тард были согласны с этим и принимали это без
труда. Фрейд тоже, но он испытывал трудность с объяснением
этого. Двойную трудность, которая имеет отношение к сверхжи­
вучести воспоминаний и к механизму их передачи.
Это факт: все, что происходит в жизни индивидов, оставляет
мнестический след, записывается в их мозге. Но как говорить о
мнестических следах у масс? Проблема становится неразрешимой
в том, что касается передачи воспоминаний от поколения к поко­
лению. Индивид или масса, неважно: нет наследственности при­
обретенных свойств, нет групповой или родовой памяти. Всякая
спекуляция в этом вопросе наталкивается со времен Дарвина на
вето генетики. В этом случае, невозможно установление коррект­
ной аналогии между психологией индивидов и психологией масс,
перенесение понятия первой на вторую. Согласно Фрейду,
«эта вторая трудность, касающаяся перенесения на психологию масс,
- издавна наиболее важная, так как поднимает новую проблему, имею­
щую отношение к принципам. Вопрос состоит в том, чтобы узнать, в
какой форме действительная традиция представлена в жизни народов;
вопрос, который не ставится в отношении индивида, так как здесь он
решается наличием мнестических следов прошлого в бессознательном».
Но определенные очевидности позволяют избежать этого пре­
пятствия, выйти из дилеммы. Язык кажется превосходным сред­
ством передачи мнестических следов из поколения в поколение.
Символы, которые он несет, незамедлительно узнаются и понима­
ются, начиная с раннего детства. Более того, мы располагаем ми­
фами и религиями, которые лежат у истоков языка и которые
сосредоточивают и сохраняют в течение тысячелетий очень древ­
ние идеи и ритуалы. Ниже можно заметить обширную группо­
вую среду, которая включает в себя все празднования великих
событий (рождение Христа, революция, победа над врагами и т.п.)
517
и годовщины самой группы. От поколения к поколению эта сре­
да сохраняет одинаковую эмоциональную нагрузку. Живые ар­
хивы, называемые Землей, представляют собой воображаемые
географию и биографию. Они создают иллюзию длительности,
связи, объединяющей всех, кто населял планету с незапамятных
времен. То, что опирается на подобные очевидности, не может
быть доказано, а лишь постулируется.
Постулат гласит, что впечатления прошлого сохраняются в
психической жизни масс равным образом в форме Мнестических
следов. При определенных благоприятных условиях их можно
восстановить и оживить. Впрочем, чем более они древние, тем
лучше они сохраняются.
Этот постулат определенно не приемлем с научной точки зре­
ния. Он означает, что все, что происходит в нашей настоящей
жизни, определено смутными воспоминаниями прошлого. И что
внутренние психические причины наших поступков имеют боль­
ше важности, чем причины физические и социальные. Но каким
бы неприемлемым он ни был, его нужно принять:
«Если мы поступим по-другому, то не сможем, сделать ни шагу больше
по дороге, по которой начали двигаться, ни шагу в анализе и в психоло­
гии масс,. Это неизбежная дерзость».

III
Сделаем одно очень простое, но важное замечание. Подписаться
под этим постулатом нас обязывает не столько возможность того,
что это прошлое сохраняется в ментальной жизни, сколько его
последствия. И особенно самое поразительное: История есть дви­
жение циклическое. И толпы тоже проходят циклы. Они возвра­
щаются в места, уже посещавшиеся, повторяют прежние действия,
не отдавая себе в этом отчета. Харизма из их числа. В ней можно
видеть одну из тех материй, что существовали в архаические
времена. Периодически она возрождается, когда колесо общества
выносит ее на вольный воздух, а потом исчезает вновь. Забудем
же наши колебания и спросим себя: каков механизм этого явле­
ния. Лица и ситуации прошлого принимают в нашей психике
форму imago - наглядных представлений. По аналогии с кар­
тинками Эпиналя*, они дают эффект присутствия отсутствующему,
упрощая его черты. В основном, речь идет о лицах и ситуациях, с
которыми мы идентифицируем себя, о наших родителях, нашей
нации, о войне или революции, с которыми связываются наши
особенно сильные эмоции:
518
 «Имаго, - пишут Лапланш и Понталис, - может равно объективиро­
ваться как в чувствах и поведении, так и с образах».
Большинство имаго, запрещенные по моральным, политическим
или культурным причинам, хранят след факта, которым они не­
когда были. Это следствие отбора, который пытался стереть их
из истории народа. Осуждение Галилея или казнь Людовика XVI,
преследование евреев или распятие Христа имели определенное
предназначение: помешать народу идентифицировать себя с ними
или с их идеалами. Эти акции преследовали цель уничтожить их
раз и навсегда. Однако, не торопясь исчезнуть, эти запрещенные
и отобранные элементы перегруппировываются и восстанавлива­
ются в памяти. В душераздирающих сценах Сельского врача
Бальзак с прозорливостью гения показывает, как разрозненные
бывшие солдаты великой армии тайно и с любовью в сердце
собирают обрывки воспоминаний о Наполеоне и создают леген­
ду о человеке, чье имя в период Реставрации было запрещено
произносить.
* Эпиналь - город во Франции, прославившийся народными кар­
тинками. - Прим. пер.
Да, с ужасным упорством память сначала конвенционализиру­
ет малейшую мысль, малейшую данность реальности, равно как и
любой персонаж. Я имею в виду, что она освобождает их от
контрастов, от их комплексов, превращает их в стереотипы, чтобы
воспроизводить согласно определенным типическим схемам.
Смерть героев всегда будет трагической и грандиозной, великие
вожди будут иметь величественное лицо строгого и беспристрас­
тного отца, пророки - длинную бороду и нотки гнева и справед­
ливости в голосе и т.д. Они стали нам близкими и привычными,
похожими одни на других. Работа идентификации автоматически
замораживает персонажи и оправляет их в, рамки, И те доблест­
но все это выносят.
Затем память снабжает их поглощающей; эмоциональной си­
лой. Назовем ее, за неимением лучшего, соблазном ностальгии. С
помощью игры контрастов между настоящим и прошлым наша
память противопоставляет лицам и реалиям, которые у нас перед
глазами, имаго их эквивалентов, восстановленных нашим сознани­
ем. Избегая всего, что неприятно, отрицательно или невыносимо,
мы стремимся запомнить приятные, положительные, выигрышные
аспекты. И даже если речь идет о самых кровавых тиранах
Истории или если мы вызываем в памяти плачевные перио-
519
ды нашей жизни, мы всегда возрождаем воспоминания в бо­
лее удовлетворительном виде, более соответствующими на­
шим желаниям.
Чаще всего этот соблазн ностальгии делает менее резкими
конфликты прошлого, все равно, думаем ли мы о нашем детстве
или об истории нашей страны. Он совмещает вещи несовмести­
мые, делает правдоподобным неправдоподобное. Он рисует има­
го, следуя принципу coincidentia oppositorum, слияния противопо­
ложных идей, чувств и персонажей. События прошлого, таким
образом, никогда не кажутся нам такими, какими были на самом
деле. Но, профильтрованные через великие темы нашей собствен­
ной истории или культуры, к которой мы принадлежим, они ка­
жутся всегда более блистательными или более мрачными, чем
были. Памяти не существует. Существуют множество памятей,
похожих на памяти авторов, что создают их, оправдывая свое
существование и стремясь очаровать читателя рассказом о своей
жизни, будучи уверенными, что говорят чистую правду.
Соблазн ностальгии тем более непреодолим, что речь идет о
наиболее эфемерных и наиболее удаленных периодах:
«Отдаленные эпохи, - констатирует Фрейд, - окутаны в воображе­
нии живым и таинственным очарованием. Как только люди становят­
ся недовольны настоящим, что бывает достаточно часто, они обращают­
ся к прошлому и в очередной раз надеются найти никогда не забывае­
мую мечту о золотом веке. Без сомнения, они продолжают испытывать
магическое очарование их детства, которое пристрастное воспоминание
представляет как эпоху безмятежного блаженства».

То, что передается от поколения к поколению с идолопо­

клоннической верностью, есть продукт воображения, привитый на
стволе неизменной психической реальности.

IV
Эти запрещенные и отобранные имаго сохраняются в форме
мнестических следов. Время от времени они достигают уровня
сознания. Согласно Фрейду, мысли, имаго, воспоминания, связан­
ные с влечением, запрещаются, деформируются, душатся волей
индивида, его стремлением держать их в области бессознательно­
го. Однако, несмотря на это вытеснение, они имеют тенденцию

520
возвращаться, выбирая окольные дороги снов, невротических сим­
птомов и недомоганий, названных психосоматическими. Возвра­
тившись без ведома сознания, бессознательное содержание ока­
зывает на «Я» навязчивое влияние, которого оно не может избе­
жать. Этот волнующий процесс именуется возвращением вытес­
ненного. Но, строго говоря, он свойственен психологии индивида
и плохо применим к психологии толп.
Прежде всего, он предполагает существование фонда бес­
сознательного. Этот фонд не существует у масс. Психоанализ
отказывается его признать. К тому же возвращение вытесненного
касается большей частью подавления эротических влечений. Имен­
но к этой области относится по большей части забытое и подав­
ляемое содержание бессознательного. Но психические остатки
отдаленных эпох, наследие масс, имеют скорее миметическую при­
роду. Они имеют отношение к идентификации с нашими предка­
ми, с великим человеком, Эйнштейном или Наполеоном, с нашим
родным городом и т.д. Они возвращаются с каждым поколени­
ем. Когда Фрейд на заключительных страницах Моисея и моно­
теизма принимается в последний раз излагать эволюцию челове­
чества, он утверждает, что эта эволюция могла бы быть описана
как медленное «возвращение вытесненного». Но он тут же до­
бавляет:
«Я не употребляю термина «вытесненное» в его прямом смысле.
Речь идет о чем-то в жизни народа, что прошло, потерялось из вида, и
что мы пытаемся сравнить с вытесненным в психической жизни инди­
вида» .

Чтобы избежать подобного неопределенного переноса из од­

ной психологии в другую, мы можем предположить следующую
специфическую конструкцию: воскресение имаго. Оно проявля­
ется во внезапном и почти сценическом, но, в любом случае, гло­
бальном, оживлении ситуаций и персонажей прошлого. Этому из­
вестно много аналогий. Когда стимулируют височную кору боль­
ного эпилепсией, наблюдают внезапный полный возврат пережитого
ранее: образов и ситуаций, поступков и чувств. Также, когда не­
кто переживает эмоциональный шок, он начинает говорить на
забытом языке, реагирует на архаический образ, уже давно вы­
шедший из употребления. Наконец, то, что некогда происходило и
относится к первичной групповой идентификации, стремится к

521
неустанному повторению, к навязыванию определенной принуди­
тельной модели. Например, все происходит так. как будто участ­
ники одной революции воспроизвели и пережили другую: Фран­
цузская революция просматривается сквозь Советскую револю­
цию. Или же как будто во всех императорах непрерывно воз­
рождается один - единственный, Цезарь или Наполеон.
Отметим важное следствие: во всем, что принадлежит настоя­
щему, мы не просто видим копию прошлого, но мы переживаем
его, испытывая чувства, связанными с источником. Так, можно в
будущем обществе видеть претворение совершенного архаичес­
кого сообщества или в папе - Христа, в Де Голле - Наполеона или
Людовика XIV и т.д. Вспоминаются слова великого арабского
философа Саади:
«Велико число женщин, которые кажутся прекрасными в тени шат­
ров и под покровом вуали. Но подними вуаль, и ты увидишь мать своей
матери».

Я называю это воскресением, поскольку сама идея очень древ­

няя. Во всех культурах есть верования, имеющие к нему отноше­
ния, церемонии, облегчающие его осуществление и обозначающие
его результаты. В особенности, когда речь идет о харизматичес­
ком вожде.
«Обладание магической харизмой, - пишет Макс Вебер, всегда
предполагает возрождение». Возрождение образа, который масса узнает.

Кроме того, в подобном случае вспоминают идентичность с

другим персонажем. Главным образом мертвым. Ученики Пифа­
гора представляли его похожим на шамана Гермотима, позже в
Сталине находили Ленина. Римляне сделали из этого механизма
политическую формулу. В каждом императоре воскресала лич­
ность основателя. Он и носил титул redivivus. Октавиан Рому л
redivivus* С той поры эта практика не прекращалась. Когда
советские люди объявляли: «Сталин - это сегодняшний Ленин»,
они делали это под давлением все той же социальной и психоло­
гической необходимости. Все вожди поддерживают свою власть,
взывая к имаго прошлого, которые, однажды воскреснув, зажига­
ют былые чувства. Бодлер это очень точно заметил:

* Воскресший, обновленный ( л а т . ) Прим. пер.

522
 «Феномены и идеи, которые периодически, через годы, воспроизво­
дятся, при каждом воскресении заимствуют дополнительную черту ва­
рианта и обстоятельства».
Все эти замечания должны показаться вам тяжеловесными и
лишенными правдоподобия. Нелегко поверить, что персонажи и
события консервируются нематериальным образом в памяти по­
колений. Что после какого-то промежутка времени они неиз­
бежно возвращаются, воплощенные в новом физическом и соци­
альном существе. И, наконец, что причины даже самого незна­
чительного события, самого легкого волнения масс лежат в их
прошлом, а их результаты в будущем, в котором воссоздается
прошлое. Короче говоря, что будущее всегда из прошлого. Итак,
мы представляем воскресение имаго как гипотетический и даже
условный механизм, сравнимый с фантомными полями в физике.
Он дает нам возможность рассматривать преемственность иден­
тификаций в ходе истории, ничего более.

523
 Глава десятая
ПЕРВОБЫТНЫЙ СЕКРЕТ

I
Массы, не желая этого, хранят следы своей древней жизни и
первобытных времен. Они повторяют их. Важно, прежде всего,
уточнить, что именно возвращается и повторяется: связь хариз­
матического вождя с народом. В искусственных толпах - церк­
вях, корпорациях, античных римских collegia* - можно наблюдать
одни и те же церемонии, знаменующие уход и возвращение при­
вязанностей в казну верований и общих чувств к членам толп.
О каких церемониях идет речь? Согласно Тарду,
«это, в особенности, акт совместной еды и общий культ по отноше­
нию к одному предку. Запомните эти оба явления, так как они объяс­
няют нам, почему касты, корпорации, античные города придают такое
важное значение комменсализму**, периодическим товарищеским брат­
ским банкетам и выполнению погребальных ритуалов».
Эта трапеза, называемая некоторыми тотемической, несомненно
чествует отца-основателя толпы, которого его последователи ими­
тируют и с кем они себя идентифицируют. Канонизированный
после смерти, он живет в их сознании, как Христос в сознании
священнослужителей и Пифагор в сознании всех вождей его
секты. Мы можем допустить это без большой натяжки. Но тот­
час же возникает множество вопросов. Почему мертвый основа­
тель сливается с харизмой его последователей? Как может он
оказывать на них столь сильное влияние, когда в действительно­
сти он уже не существует? Что же беспрестанно обновляет его
могущество и не дает ему исчерпать себя? Даже сегодня, в век
науки и техники! ^
Решение Фрейда просто. Я резюмирую его несколькими сло­
вами. Трапеза, вкушаемая сообща, и погребальные обряды отмеча­
ют первостепенное событие: убийство первобытного отца его
сыновьями-заговорщиками. Всякая человеческая эволюция на­
чинается этим доисторическим событием, которое она продолжа­
ет искупать и воспоминание о котором периодически возвраща-

* Коллегиях ( л а т . ) - Прим. пер.

** Сотрапезничество. - Прим. пер.
524
етея. В конечном счете, это единственное, что обнаруживает­
ся в нашей психической жизни. Оно образует ядро психоло­
гии масс.
«После этого объяснения, - заявляет Фрейд, - я не замедлю сказать,
что люди - особым образом - всегда знали, что у них был первобытный
отец и что они убили его».
Вот этот первобытный секрет. Мы скрываем его, маскируем
его в наших религиях, в харизме наших вождей и в церемониях
чествований. Таково точное содержание постулата психологии
масс. Вопреки, а может быть, и по причине резкого отпора со
стороны ученого мира, Фрейд до конца своей жизни был убеж­
ден в его истинности и последние страницы, опубликованные им,
были посвящены этому.

II
Почему это преступление бы по совершено? Согласно Фрей­
ду, в доисторические времена люди жили в орде, образованной
всемогущим отцом, окруженным сыновьями и женщинами. Бла­
годаря своему могуществу он наводил на них постоянный ужас.
Он не выносил никаких, даже робких, попыток автономии, ника­
кого утверждения индивидуальности, соперничающей с его соб­
ственной. Не заботясь об их нуждах, об их чувствах, об их мнени­
ях, он требовал от своих сыновей и женщин полного подчинения.
Его мнение и персональное желание имели смысл приказа для
всех. Единоличный произвол был возведен в систему социальных
обычаев.
В то же время, отец был любим, даже обожаем своими детьми
по вполне очевидным причинам. Он представлял собой все, что
было наиболее могущественного, и воплощал в себе идеал для
каждого. Он должен был обладать, по словам Кафки,
«тем таинственным свойством, присущим всем тиранам, право кото­
рых основано не на идее, а на их личности».
Его царство было царством деспотизма и жестокости одного
в отношении всех. Этот отец, вероятно, охотник, просто и одно­
значно подавлял путем внешнего физического насилия всякую
попытку удовлетворения эротических желаний у всех, кроме него.
Не трудно вообразить, что в подобных условиях накапливалась
ненависть. За спиной архаического деспота назревал мятеж. В
525
союзе, придающем им силу, сыновья объединились против него,
чтобы его убить. Но, несомненно, их подбадривали, им покрови­
тельствовали униженные матери, которые с детства разжигали их
враждебность. Нужно было, чтобы их коалиция вклю чала и
их, потому что они тоже желали определенной свободы. Тем
более, что именно к этому времени женщины изобрели зем­
леделие.
Результат всего этого заговора очевиден: один из братьев,
вероятно, самый младший, от которого меньше всего этого ожида­
ли, довел до конца неблагодарную задачу. Отец, должно быть,
упал под ударами, вскричав, как Цезарь «И ты тоже, мой сын!» В
нашей истории Брут хорошо представляет образ сына, который
замышляет и совершает преступление во имя освобождения. Убив
своего отца, сыновья съели его вместе, скрепив свой союз его
кровью, поскольку ничто так не связывает людей, как преступле­
ние, совершенное сообща. С того времени пища, принимаемая вместе
тотемическими собратьями, корпорациями и другими искусствен­
ными толпами, возрождает эту первобытную трапезу. Но они
заменяют тело отца животным, их тотемом.
Так рождается первая ассоциация, сформированная из свобод­
ных и равных индивидов, не имеющих ни бога, ни повелителя:
братство.
Можно было бы опасаться, что однажды, преодолев запоры
отцовского подавления, каждый даст свободный ход своим ин­
стинктам, брат станет волком для брата. Но тайный заговор уже
подготовил их к кооперации, к созданию других связей между
ними. С другой стороны, они наделали долгов сотрудничества по
отношению к женщинам, их матерям. Еще один довод не возвра­
щаться к прошлым отношениям. По этим двум причинам сыно­
вья обязаны ограничить свои инстинкты и соединяться с женщи­
нами только при определенных условиях.
Так то, что было ставкой в борьбе между полами и поко­
лениями, центром раздора, короче говоря, сексуальное обладание,
трансформируется в род союза между мужчинами и женщинами.
Одни оставляют всякие поползновения стать коллективными ти­
ранами. Другие перестают быть объектами и становятся партне­
рами. На месте первобытного коммунизма в отношении женщин
появляется экзогамия. Она дает свободу изменения и возмож­
ность выбора Если инцест и исключается, то не из-за репрессий
отца, а по причине внутреннего отказа, необходимого для коллек-

526
тивной жизни. Знак соперничества с отцом преобразуется в со­
юзническое соглашение с матерью. Сыновья могут открыто иден­
тифицировать себя с ней вместо того, чтобы обладать ей, так же,
как они - идентифицировали себя с архаическим отцом вместо
того, чтобы бороться с ним. Как бы то ни было, братский союз
изменился. Инстинктивные и жестокие отношения уступают мес­
то отношениям ценности и права. Таким образом, «мы ей дам, что
право есть власть сообщества».
Закон кладет конец произволу и деспотизму, которые сви­
репствовали во времена господства отца Закон дает каж ­
дому долю самостоятельности. Но тотчас же обязывает бра­
тьев снова передать эту часть сообществу, так как, по словам
Робеспьера, брат как гражданин «должен передать общей массе
часть публичной власти и самостоятельности народа, которой он
владеет, или же должен быть исключен из общественного до­
говора». Именно в этих условиях родилась первая форма
социальной организации, основанная на признании взаимных
обязательств, отказе от инстинктов и установлении закона и
морали. Они требуют глубокого взаимопонимания и доброволь­
ного согласия.
Можно видеть, как на месте коллектива, базировавшегося на
господстве, устанавливается другой, основанный на дисциплине.
Она включает запрещение инцеста, допуская союз мужчин и жен­
щин и идентификацию с кланом, с братством, подготавливая объе­
динение людей, поколений. Предположим, что понятие закона было
изобретено матерями, чтобы направить в нужное русло инстинкты
их сыновей, положить конец стремлению к тирании и узаконить
борьбу с ней. В самом деле, кто больше чем женщины был заин­
тересован в прекращении бесконечного насилия, в ограничении
физической власти психологической и социальной контр-властью?
И, вероятно, освоив сельскохозяйственные ресурсы сообщества,
они нашли способы заставить уважать себя. /
Закон, как вы видите, есть признак отсутствия отца. Й каждый
раз, когда отец вновь возникает в качестве вождя, он лишает его
содержания и подчиняет своему собственному произволу Все
же я вижу здесь дополнительное доказательство того, что пер­
вый кодекс, установленный после мятежа сыновей, - это кодекс
матриархальный. Фрейд пишет:
«Большая часть могущества, высвобожденного в результате смерти
отца, перешла к женщинам, и это было время матриархата».
527
 Ill
Революционные массы записали на своих знаменах: Свобода,
Равенство, Братство или Смерть. Отец, ненавидимый и любимый
деспот, однажды раз убитый, но не исчезнувший, тревожит созна­
ние своих убийц. Перестав быть над толпой, он стремится вер­
нуться а нее. Никто из сыновей не выполняет его функции. Но
каждый, если можно так сказать, усвоил вместе с частицей его
тела часть его власти. Теперь никто не является отцом, но все
стали им. Отцовство из индивидуального превратилось в коллек­
тивное. Со временем забылась грубость отца, вспоминались лишь
его позитивные черты, хорошие стороны прежней жизни. Нос­
тальгия детства, смешанная с чувством вины, успокаивает нена­
висть и умеряет недовольство. Понемногу появляется тяга к
исчезнувшему. Начинают любить образ и память того, кого нена­
видели, когда он был живым.
В конце концов, его обожествляют. Вокруг него рождается
какая-нибудь религия, точнее, определенная религия.
Она таит убийство и, добавлю я, его провал. Так как, если
сыновья убили своего отца, чтобы заменить его около женщин,
радоваться той же свободе инстинктов, как и он, то они не дости­
гали своей цели. Не должны ли они были отказаться от того же,
что он им запрещал, - от промискуитета? И они оказались вы­
нужденными заменить жестокость, порожденную силой одного, на
жестокость, порожденную законом всех. Так сыновья одновре­
менно пытаются замаскировать убийство отца и бесполезность
своего восстания, любого кровавого восстания, призванного удов­
летворить их желание.
В итоге, к этому приходит любая религия. Теперь она создает
имаго идеального отца, бога, которого любили все сыновья и
которому, после сопротивления, они подчинились. Живой, Ьн был
тираном. Мертвый - становится символом сообщества, гарантом
морали и закона.
«То, чему мешал отец, теперь сами же сыновья и защищают в силу
этого «ретроспективного повиновения», характеризующего ситуацию,
которую психоанализ сделал обычной».
Отец становится (голосом совести, пронизанным угрозами и
воспоминаниями о виновности, которые ничто не может стереть.
Когда они провозглашают, как шотландские горцы Шиллера, только
что убившие своего тирана: «Мы хотим быть единым братским
528 ‘/ , 1 7 *
народом», голос отвечает им как эхо: «Вы народ сыновей-заго-
ворщиков и убийц своего отца».
Таково возможное объяснение свойств, которые Тард и Фрейд
приписывают искусственным толпам, причина их подчинения вы­
сокочтимому и богоподобному вождю. Отсюда следует, что от­
ношения между членами толпы, братства опираются, с одной сто­
роны, на фундамент матриархата, на цоколь закона, с другой сто­
роны, на религию, мирскую или сакральную, созданную сыновья­
ми вокруг отца, чтобы скрыть свое преступление и успокоить
совесть. Двойственность мира реальности и мира иллюзий, обы­
чаев и мифов, закона и власти отражает двойственность двух
полюсов, между которыми бьет ключом культура: полюс матри­
архальный и полюс патриархальный. Все организованные массы -
церковь, армия и т.д. эволюционируют от одного полюса к
другому. Они находят необходимые способы, чтобы переносить
давление этой двойной лояльности.
Мы только что подошли к одному важному наблюдению: убий­
ство вождя цареубийство, человекоубийство это механизм
перехода от естественной толпы к толпе искусственной, так же,
как убийство отца есть механизм перехода от первобытной орды
к организованному обществу. Другими словами, это предыстория
истории. Нам остается увидеть, почему воскресение имаго отца
раскрывает перед нами природу харизмы. Третий, и последний,
эпизод пробуждения человечества объяснит нам это.

IV
Стоит предположить, что общество не переносит отсутствия
отца так же, как природа не терпит пустоты материи. После его
свержения сыновья сожалеют о нем, и каждый помышляет заме­
нить его. С течением времени, силы раздора берут верх над сила­
ми единения. Это превращает заговорщиков в братьев-врагов, а
их соперничество - в скрытую войну. До тех пор, пока один из
них не осмелится потребовать возвращения отца и не возьмет на
себя его защиту с апломбом Марка Антония, напомнившего рим­
лянам, собравшимся вокруг останков Цезаря о его добродетелях.
Обращаясь скорее к сердцу, чем к разуму, он пробуждает у всех
чувство привязанности к покойнику. Он возрождает сыновнее
почтение их детства. В то же время, он провозглашает необходи­
мость возвращения отца в лице его наследника. И с тем большей
силой, чем больше чувствуется его отсутствие.
1 8 -2 4 5 7 529
 Это верный признак воскрешения имаго: после своей смерти
предок, воспоминание и представление о котором определенное
время сохранялись в тайниках памяти, возвращается, чтобы за­
нять свое место и вернуть свои права. Но в лице одного из
своих сыновей, участвовавшего в его убийстве и ставшего поэто­
му героем. Каждый признает его и видит в нем хранителя места
отца. Однажды в те далекие времена он заставляет своих брать­
ев искупить общее убийство; с упорством Марка Антония, пре­
следующего Брута и других заговорщиков, с жестокостью Ста­
лина, унижающего, а затем истребляющего своих соратников по
революции. Таким образом, он освобождается от чувства
вины, которую теперь возлагает на них. Он уничтожает в
зародыш е любое поползновение его убить, как они убили
настоящего отца.
«Надо сказать, что отец, - пишет Фрейд, - восстановившись в своих
правах после того, как его свергли, жестоко мстит за свое давнее пора­
жение и устанавливает власть, которую никто не осмеливается оспари­
вать, подчиненные же сыновья используют новые условия, чтобы еще
вернее снять с себя ответственность за совершенное преступление».
Связанные союзом они склоняют головы, некоторые теряют
их, который обязывает одного играть против всех остальных.
Став властелином равных, отцом ровни, как Цезарь, Сталин или
Мао, он делает им внушение: «Вы так же хорошо, как и я, знаете,*
что произошло. Если бы мы стали ворошить старые истории, то к
чему бы это привело? Думаете ли вы, что толпа хотела бы их
знать? Вовсе нет? Ей нужна вера в наше отцовство, нужно пови­
новение отцу, которого я представляю». И он провозглашает
перед всеми: «Знаете ли вы, что наш общий предок возродился
во мне?». Таким образом, он заявляет о себе и присваивает себе
черты несравненного и незабвенного основателя сообщества: Мои­
сея, Христа, Ленина - гаранта прошлого и прокладывающего путь
в будущее.
Отныне новый вождь может сосредоточить в своих руках
власть, распределенную на всех. Он выполняет свою задачу, ут­
верждая неравенство в массе людей, которая только что выдер­
жала свой самый жестокий бой за равенство. Задача, аналогичная
задаче Наполеона, вскоре после Французской революции восста­
новившего титулы и ранги Старого режима, и задаче Сталина,
восстановившего привилегии и почести, которые незадолго до
того были отданы на поругание гегемонам истории. Эти примеры

530 18-2
не имеют целью что-либо доказать, а лишь иллюстрируют мои
слова.
Несмотря ни на что, эволюция никогда не поворачивает вспять,
и ничто не возвращается назад. Каковы бы ни были его козыри,
занимающий отцовское место - узурпатор, укравший власть осно­
вателя и власть своих братьев. Он должен принимать закон брат­
ского клана, сообразовать с его требованиями свои поступки и
свою власть. Чтобы достичь этого, он сохраняет форму клана, но
изменяет его содержание. В самом деле, уважая равноправный
характер клана, одинаковый для всех, он добавляет к нему запре­
щение и внешние санкции, которые принимают в расчет относи­
тельную силу каждого. Равные перед законом люди больше не
равны перед наградами и наказаниями. То, что позволено высшим,
запрещено низшим. Перейдя в руки нового отца, ставшего судьей
и обвинителем, закон трансформируется. Он больше не власть, а
лишь инструмент власти. Отныне он включает два веса и две
меры: одни - для господствующих, другие - для подчиненных.
Другими словами, женское изобретение закона превратилось в
матрицу мужского творения, в порядок, то есть в право, ограни­
ченное властью, в патриархальный порядок.
«В промежутке между ними, - пишет Фрейд, - произошла великая
социальная революция. Материнское право было заменено установле­
нием патриархального, порядка».
Фрейд ясно говорит об этом: за правом матерей следует по­
рядок отцов.
Как следствие этого, общество разделяется на семьи, во главе
каждой из которых стоит отец, имеющий над ней власть, уравно­
вешенную небольшим числом моральных предписаний и соци­
альных правил. Безусловный вождь, домашний тиран своей жены
и детей, он воссоздает первобытную орду в другом виде.
Все происходило так, как если бы в процессе эволюции инди­
виды и исчезнувшие массы воскресали, чтобы взять реванш над
мятежом и изменениями. Как если бы отмена материнского права
и возвращение патриархального порядка определили истинную
судьбу общества. Рано или поздно, то, что началось убийством
отца, заканчивается резней сыновей. Революция уничтожает их,
как некогда они уничтожили его. Никто не избежит этого: «Даже
если, - по словам Проперция, - этот ловкий малый прячется под
железом и бронзой, смерть заставит его высунуть голову». В
конце концов, порядок побеждает.

18* 531
 V
Как харизма заставляет признать себя? Носителем какого свой­
ства является человек, привязывающий к себе других людей?
Каков инструмент его могущества? Харизма должна была бы
представлять отца, воскрешенного и перевоплощенного в лич­
ность одного из своих убийц. Но это также и сам убийца в
образе героя, то есть один из сыновей, воспротивившихся тирану
и победивший его. Итак, есть два персонажа в одном: обожеств­
ленное имаго отца и след героического индивида, его сына. Вож­
дя, который обладает подобной харизмой массы признают. Он
притягивает к себе чувства влюбленного восхищения к умерше­
му отцу и страх перед неистовством жестокости, насилием с пуга­
ющими последствиями, на которые способен, как известно, тот, кто
убил отца и подчинил соперничающих братьев.
Самая большая сила исходит от его двойственности. Он од­
новременно производит впечатление того, кто «над другими» и
того, кто «как другие». Держатель места отца, который оживает в
нем, redivivus, он в то же время занимает место массы братьев-
заговорщиков, которые вверили ему свою власть. Так появля­
лись - и мы знаем теперь почему - римские императоры, отцы для
патрициев, трибуны для плебса. Таковы в большинстве своем со­
временные лидеры, держатели всей власти и избранные предста­
вители народа. В общем, единство противоположностей в личнос­
ти одного человека. Вот почему его притяжение непреодолимо.
Здесь возникает настоящая трудность. Такая реконструкция
эволюции, а в ней действительно можно сомневаться, не соответ­
ствует научным наблюдениям, и не я первый, кто это сказал.
Самое странное, на мой взгляд, заключается не в том, что она
была изобретена в гениальном порыве. Не в том, что придирчи­
вые ученые не оставили в ней камня на камне. А в том, что,
вместо того, чтобы исчезнуть среди руин и отбросов разума, как
должно бы по бы быть, она все живет и продолжает нас интересо­
вать. Мне нужно доказать, почему она имеет к нам отношение и
почему мы сохраняем ее в качестве центральной гипотезы на
протяжении нашего повествования.
Можно было бы сказать, что она «rings a bell»*, как говорят
англичане. Она заставляет вибрировать в нас струну, которая не

* Звонит в колокол (англ.). Прим. пер.

532 18-4
позволяет нам о ней каким-то образом забыть. Эта струна на­
стойчиво звучит в стихах Шекспира: каждый в его трагическом
мире говорит нам об умервщлении короля одним из его сыновей
и о его возрождении в лице другого человека, когда времена
изменились. Она вибрирует в сердце нашей культуры, когда Ниц­
ше яростно взывает к нам: «Бог умер! Бога нет! Мы его убили!».
На что Фрейд возражает: «Бог, которого мы убили, - это отец! И
уже давно, на заре веков. Теперь мы только повторяем первона­
чальное преступление и вспоминаем о нем». Всякий мятеж и
всякая революция в современную эпоху, которая не поскупилась
на них, напоминают об этом. И эта неизменная пара смерти и
воскресения вновь pi вновь встречается в каждой культуре. Как
если бы она выражала неоспоримую психологическую истину,
которую эта гипотеза отражает в нашей. (Одна из причин, по
которой я предложил различать механизм воскресения имаго и
механрюм возвращения подавленного, заключается в этом особом
содержании, убийстве отца, и в предустановленносги цикличности.)
Наконец, эволюция, определенная гипотезой тотемического
цикла, - такое название ей следовало бы дать - пытается объяс­
нить природу влияния харизмы на психологию толп, которая без
этого продолжала бы выступать «как что-то бесплотное, чудес­
ное и иррациональное».
Итак, плодотворна ли эта гипотеза? Продолжение исследования
нам это покажет. По крайней мере, на этой стадии мы видим, что
она ставит проблемы, касающиеся психологии толп в таком клю­
че, как никакая другая гипотеза их не ставила. Именно по этой
причине она и занимает основное место в исследованиях Фрейда
в этой области. Точнее, она - их лейтмотив. Эта эволюция чело­
вечества от эпохи толпы к эпохе закона и права и от нее к эпохе
порядка (орда, матриархат, патриархат) буквально перекликается
с восхитительно прочерченной Вико эволюцией, от эпохи богов к
эпохе героев и затем к эпохе человека. Но одновременно она
стремится обрисовать историю с психологической точки зрения,
как результат работы идеализации.
Вначале принуждение навязывается людям с силой грубой
реальности, которую они переоценивают, так же, как тирания отца,
подавляет физическими способами желание сыновей соединиться
с женщинами. Затем приходит время испытаний и коалиций меж­
ду ними. Они создают социальную контрдействительность, чтобы
объявить сначала о своем отказе покориться, чтобы затем побе-

533
дить. Ведь убийство отца имеет именно этот смысл. Но сила,
побежденная во всех, в конце концов возвращается к каждому,
преображенная в психическую реальность, состоящую из воспо­
минаний и символов. Ей, конечно, повинуются, как повиновались
физической реальности, тираническому отцу, но уже в качестве
идеала, представляющего ее противоположность: идеал «Я» или
идеал группы. Теперь уже реагируют не на явления, непосред­
ственно существующие в реальности, не на собственный опыт
даже, а на явления, идеализированные мыслью, на имаго мира.
Отныне человек должен преодолеть не силу реальности, действу­
ющую на него, а силу идеала. Это сила идеала в нем. Освободив­
шись от первой, он становится рабом второй.
Тотемическая гипотеза придает смысл работе идеализации.
Она определяет прогресс, который происходит в культуре, как и
в политике, от внешнего мира к миру внутреннему. С течением
времени люди создают в самих себе как психическую инстанцию
некое сверх-«Я», отказ от инстинктов, навязанное им извне. На­
против, в экономике и технике прогресс идет от внутреннего к
внешнему и выполняет работу материализации. Он всегда стре­
мится воспроизвести во внешнем мире в виде физических проте­
зов (роботов, инструментов, машин) части тела, руки, ноги, глаза,
также как внутренние идеи и ощущения. С одной стороны, из
мира вещей хотят сделать мир людей, а с другой, наоборот, - из
мира людей мир вещей. Было бы слишком большим упрощением
утверждать, что эта эволюция имеет своим источником от­
цеубийство, воспоминание о котором мы храним. Никто не по­
мышлял построить на этом гипотезу и ввести ее в науку. Теперь
это сделано.
 Г. Блумер
КОЛЛЕКТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ1

Сфера коллективного поведения

Термин «коллективное поведение». Природа коллективного
поведения предполагает рассмотрение таких явлений, как толпы,
сборища, панические настроения, мании, танцевальные помеша­
тельства, стихийные массовые движения, массовое поведение, об­
щественное мнение, пропаганда, мода, увлечения, социальные дви­
жения, революции и реформы. Социологи всегда интересовались
этими явлениями, но только в последние годы были предприняты
попытки сгруппировать их в единый раздел социологии и рас­
смотреть в качестве различных выражений одних и тех же осно­
вополагающих факторов. Термин «коллективное поведение» упот­
ребляется для обозначения этой сферы интересов социологии.
Групповая активность как коллективное поведение. С опреде­
ленной точки зрения практически всякая групповая активность
может мыслиться как коллективное поведение. Групповая актив­
ность означает, что индивиды действуют вместе определенным
образом, что между ними существует некое разделение труда и
что налицо определенное взаимное приспособление различных
линий индивидуального поведения. В этом смысле групповая ак­
тивность является коллективным делом. В аудитории, например,
имеется определенное разделение труда между преподавателем и
учащимися. Учащиеся действуют, придерживаясь каких-т'р ожи­
даемых от них линий поведения, и равным образом для препода­
вателя характерен какой-то особый, ожидаемый от него вид дея­
тельности. Действия учащихся и преподавателя приспосабливаются
друг к другу, чтобы сформировать упорядоченное и согласован­
ное групповое поведение. Это поведение коллективно по своему
характеру.
Основа коллективного поведения. В только что приведен­
ном примере коллективное поведение появляется потому, что уча­
щиеся и преподаватели обладают общим пониманием или тради­
циями в отношении того, каким образом они должны вести себя в

‘Американская социологическая мысль. М. 1994.

535
аудитории. От учащихся ожидаются определенные линии пове­
дения, и они сознают подобные ожидания; точно так же и от
преподавателя ожидаются вполне определенные действия, и он
отдает себе отчет в подобном ожидании. Это направление пове­
дения определенными экспектациями всегда отмечает групповую
активность, которая находится под влиянием обычая, традиции,
условностей, правил или институционных регулятивов. Таким
образом, могут быть высказаны два положения: во-первых, по­
давляющее большинство случаев коллективного поведения лю­
дей объясняется их общими экспектациями и пониманием; во-
вторых, значительная доля социологической сферы исследования
посвящена изучению подобного коллективного поведения. Ког­
да социолог изучает обычаи, предания, игровые традиции, нравы,
институты и социальную организацию, он имеет дело с социальными
правилами и социальными детерминантами, посредством которых
организуется коллективное поведение.
Коллективное поведение как раздел социологии. Из преды­
дущего утверждения вытекает один вопрос: если практически
вся социология связана с рассмотрением коллективного поведе­
ния, то в каком смысле можно говорить об исследовании коллек­
тивного поведения как об отдельном разделе социологии? Ответ
на этот вопрос позволит нам с большей ясностью определить, на
что именно направлено исследование коллективного поведения.
Элементарные формы коллективного поведения. В то вре­
мя как основной объем человеческого коллективного поведения
существует в форме регулируемой групповой деятельности, дос­
таточно часто наблюдается и такое коллективное поведение, ко­
торое не находится под влиянием каких-то правил или экспекта-
ций. Возбужденная толпа, биржевая паника, состояние военной
истерии, обстановка социальной напряженности представляют со­
бой примеры такого рода коллективного поведения. В этих слу­
чаях коллективное поведение возникает спонтанно и не подчиня­
ется предустановленным соглашениям или традициям. Изучение
именно таких элементарных и спонтанных форм и составляет
один из наиболее интересных моментов в сфере исследования
коллективного поведения.
Организованные формы коллективного поведения. Не ме­
нее интересно в исследовании коллективного поведения прослежи­
вание того пути, по которому элементарные и спонтанные формы
развиваются в организованные. Обычаи, условности, институты и
социальная организация претерпевают определенное развитие,
представленное переходом от расплывчатого и неорганизованно-
536
го состояния к устоявшемуся и организованному статусу. Опре­
деление путей и характера подобного развития становится в изу­
чении коллективного поведения весьма важным аспектом.
Определение коллективного поведения. Приведенные в са­
мой общей форме, эти замечания предполагают, что исследователь
коллективного поведения стремится к пониманию условий воз­
никновения нового социального строя, так как его появление
равнозначно возникновению новых форм коллективного поведе­
ния. Эта формулировка позволяет отделить область изучения
коллективного поведения от прочих социологических исследова­
ний. Можно сказать, что социология в целом занимается изуче­
нием социального строя и его составляющих (обычаев, правил,
институтов и т.д.) как таковых; исследование же коллективного
поведения занимается изучением путей становления этого соци­
ального строя в смысле возникновения и закрепления новых
форм коллективного поведения.

Элементарное коллективное поведение

Круговая реакция и социальное беспокойство
Природа круговой реакции
Ключ к пониманию природы коллективного поведения дает
осознание той формы социального взаимодействия, которая была
названа круговой реакцией. Она относится к такому типу взаим­
ного возбуждения, в рамках которого реакция одного индивида
воспроизводит возбуждение. Так взаимное возбуждение приоб­
ретает круговую форму, при которой индивиды отражают настро­
ения и таким образом интенсифицируют их. Это хорошо видно
на примере передачи эмоций и настроений между людьми, находя­
щимися в состоянии возбуждения. Еще более очевиден этот про­
цесс в охваченном страхом стаде животных. Выражение страха
мычанием, тяжелым дыханием и телодвижениями вызывает то
же самое настроение и у других животных стада, которые, по
мере того как они в свою очередь выражают свой страх,
интенсифицируют это эмоциональное состояние друг у друга.
Именно в таком процессе круговой реакции и возникает в стаде
общее состояние интенсивного страха и возбуждения, как, напри­
мер, в случае панического бегства.
Природа круговой реакции может быть понята глубже, если
сопоставить ее с истолковательным взаимодействием - формой,
встречающейся главным образом среди ассоциированных чело-
537
веческих существ. Обычно люди откликаются друг на друга,
например при поддержании общения, истолковывая действия или
замечания друг друга и затем реагируя на основании этого ис­
толкования. Отклики, следовательно, не производятся непосред­
ственно на стимул, но, скорее, следуют за истолкованием; они,
очевидно, отличаются по своей природе от стимулирующих дей­
ствий, являясь, по существу, приспособлениями к этим действиям.
Таким образом, истолковательное взаимодействие можно срав­
нить с игрой в теннис; оно имеет характер скорее челночного, а
не кругового процесса. Оно стремится в известной Степени сде­
лать людей разными; круговая же реакция стремится сделать
людей одинаковыми. Круговая реакция в коллективном поведе­
нии. Круговая реакция весьма распространена среди людей. Это
основная форма взаимного возбуждения, присутствующая в спон­
танном и элементарном коллективном поведении. Ее роль в этом
отношении будет видна в анализе социального беспокойства, кол­
лективного возбуждения, социальной инфекции и на примере дей­
ствий толпы. Здесь же можно отметить, что из нее вырастает,
коллективное или разделенное поведение, которое не основано на
присоединении к общим Соглашениям или правилам. По этой при­
чине круговая реакция и является естественным механизмом эле­
ментарного коллективного поведения.
Происхождение элементарного коллективного поведения. В
каких условиях возникает спонтанное и элементарное коллектив­
ное поведение? Похоже, в условиях неустойчивости или наруше­
ния привычных форм существования или заведенного распоряд­
ка жизни. Там, где групповая жизнь удовлетворительно поддержива­
ется в согласии с правилами или культурными установлениями,
очевидно, нет никакого повода для возникновения каких-либо
новых форм коллективного поведения. Желания, потребности и
предрасположения людей удовлетворяются посредством обыч­
ной культурной деятельности их групп. В случае же какого-либо
нарушения этих установленных образцов действия или появле­
ния каких-то новых предрасположений, которые не могут быть
удовлетворены существующими культурными установлениями, воз­
никновение элементарного коллективного поведения вполне ве­
роятно.
Фактор беспокойства. Когда у людей есть побуждения, же­
лания или предрасположения, которые не могут быть удовлет­
ворены наличными формами существования, они оказываются в
состоянии беспокойства. Они ощущают побуждение к действию,
но одновременно и препятствие, мешающее его исполнению; в
53 8
результате они испытывают дискомфорт, фрустрацию, неуве­
ренность и, как правило, отчуждение или одиночество. Это внут­
реннее напряжение, в отсутствие способов его снятия, обычно
выражается в беспорядочной и некоординированной деятельнос­
ти. Это признак беспокойства. Внешне эта деятельность, вероят­
нее всего, имеет лихорадочный характер, лишена последователь­
ности и напоминает какое-то блуждание в потемках; внутренне
она, вероятнее всего, принимает форму расстроенного воображе­
ния и беспорядочных эмоций. В своих наиболее острых формах
она характерна для невротического поведения.
Развитие социального беспокойства. Присутствие чувства
беспокойства среди множества индивидов, однако, не обязательно,
означает наличие какого-то состояния социального беспокойства.
Лишь когда чувство беспокойства вовлекается в круговую реак­
цию или становится инфекционным, налицо социальное беспокой­
ство. Социальное беспокойство можно рассматривать как социа­
лизацию чувства беспокойства. Если индивидуальное чувство
беспокойства не имеет эффекта взаимного возбуждения и под­
крепления, оно не является ни разделенным, ни коллективным.
Это состояние, как кажется, верно описывает современное невро­
тическое чувство беспокойства. Невротического индивида мож­
но рассматривать как изолированного и социально вычлененного
- это тот, кому трудно быть раскованным, простым и непосред­
ственным в общении с другими людьми. Его расстроенные чув­
ства возникают в качестве, скорее, реакции против других инди­
видов, чем солидаризующегося разделения их чувств. Проявле­
ние невротического чувства беспокойства способно раздражать
и отталкивать других. И наоборот, в случае социального беспо­
койства оно имеет взаимообразный характер, т.е. его проявление
пробуждает некое схожее состояние беспокойства у других, по
мере того как индивиды взаимодействуют друг с другом, возни­
кает взаимное подкрепление этого состояния. Отсюда следует,
что социальное беспокойство, вероятнее всего, присутствует там,
где люди обладают повышенной чувствительностью друг к дру­
гу или охотно вступают в контакт, а также там, где они вместе
переносят разрушение своего заведенного жизненного уклада.
Эти условия встречаются в таких случаях социального беспо­
койства, как революционные волнения, аграрные волнения, женс­
кий протест, религиозные и моральные волнения, трудовые конф­
ликты, если упомянуть лишь некоторые из множества форм. Эти
случаи обнаруживают фундаментальное расстройство эмоций, со­
знания и поведения людей, вызванное значительными изменени­
ями в их жизненных укладах.
539
 Протяженность и интенсивность социального беспокойства.
Социальное беспокойство может различаться как по протяженно­
сти, так и по интенсивности. Оно может быть ограничено неболь­
шой общиной, например небольшим шахтерским поселком в пери­
од стачки, но может также распространяться и на более много­
численное, разбросанное на большом пространстве население, как,
например, в случае современных волнений в исламском мире.
Оно может быть мягким и иметь общий характер, как в большин­
стве случаев современного морального беспокойства, или же быть
конкретными острым, как в революционных волнениях, непос­
редственно предшествовавших русской революции 1917 года.
Ограниченное или протяженное, подавленное или острое, соци­
альное беспокойство имеет определенные общие черты, которые
должны быть обозначены.
Черты социального беспокойства. Одной из наиболее инте­
ресных черт социального беспокойства является беспорядочный
характер поведения. Люди суматошно и бесцельно суетятся, словно
бы стремясь найти что-то или избежать чего-то, но не имея при
этом никакого представления о том, что же именно они старают­
ся найти или чего избежать. Действительно, как раз это отсут­
ствие понимаемых целей и объясняет беспокойное поведение.
Люди находятся в состоянии напряжения и неловкости и чувству­
ют сильный позыв к действию. Этот позыв к действию в отсут­
ствие целей с необходимостью ведет к бесцельному и беспоря­
дочному поведению.
Другой важный признак социального беспокойства - возбуж­
денные чувства, обычно в форме смутных предчувствий, тревоги,
страхов, неуверенности, рвения или повышенной агрессивности.
Такие возбужденные чувства способствуют распространению слу­
хов и преувеличений. Подобные черты поведения обычно обна­
руживаются во всех обстоятельствах социального беспокойства.
Третью важную черту социального беспокойства составляют
раздражительность и повышенная внушаемость людей. В состоя­
нии социального беспокойства люди психологически неустойчи­
вы, подвержены действию беспорядочных побуждений и эмоций.
Их внимание становится изменчивым и непостоянным, лишается
обычной последовательности. Их состояние делает их гораздо
более восприимчивыми по отношению к другим, но также и ме­
нее постоянными и твердыми в своем настроении и образе дей­
ствий. Осознать эту возросшую неустойчивость и чувство
беспокойства - значит понять, почему люди в состоянии социаль­
ного беспокойства так внушаемы, так легко откликаются на раз­
личные новые стимулы и идеи, а также более податливы.
54 0
 Роль социального беспокойства. Эти замечания указывают
на важную роль социального беспокойства. С одной стороны, это
симптом распада или крушения жизненного устройства. С дру­
гой стороны, оно означает начальную подготовку к новым фор­
мам коллективного поведения. Этот последний пункт особенно
важен. В метафорическом смысле социальное беспокойство мо­
жет восприниматься как неорганизованное, неконтролируемое,
изменчивое и активное состояния. Привычные формы деятель­
ности разрушены, и индивиды стали податливыми, готовыми вос­
принять новые воздействия. Социальное беспокойство можно
рассматривать как суровое испытание, в котором выплавляются
новые формы организованной деятельности, такие, как социальные
движения, реформы, революции, религиозные культы, духовное
пробуждение и новые моральные установления. В себе самом
оно может мыслиться как обладающее большим потенциалом
различных выражений; это значит, что существует множество
альтернативных форм заново организованной деятельности, в ко­
торые может вылиться само социальное беспокойство. Нам бу­
дет интересно проследить, каким образом социальное беспокой­
ство развивается и выражает себя в новых формах поведения.

Механизмы
элементарного коллективного поведения
Характеристики элементарных механизмов. Поведение лю­
дей, находящихся в состоянии социального беспокойства, выка­
зывает ряд типичных форм взаимодействия, которые мы можем
обозначить как элементарные механизмы коллективного поведе­
ния. Они элементарны потому, что возникают спонтанно и есте­
ственно, они являются простейшими и древнейшими способами
взаимодействия людей с целью осуществления совместной дея­
тельности и обычно ведут к более развитым и сложным формам.
Толчея. Основным типом таких элементарных форм являет­
ся толчея. Толчея может пониматься как круговая реакция в
чистом виде. В толчее люди бесцельно и беспорядочно кружатся
друг возле друга, подобно переплетающимся движениям овец,
которые находятся в состоянии возбуждения. Первейшая цель
толчеи состоит в том, чтобы сделать индивидов более восприимчи­
выми и отзывчивыми друг к другу, чтобы они становились все
больше заняты лишь друг другом и все меньше отзывались на
обычные объекты возбуждения. Это именно то состояние, к ко­
торому относится термин «контакт» (rapport). В преувеличенной
541
форме мы наблюдаем это состояние в случае гипноза. Гипнотизи­
руемый все больше становится занят одним лишь гипнотизером
таким образом, что его внимание оказывается прикованным к
гипнотизеру, pi он соответственно развивает иммунитет к боль­
шинству других типов возбуждения, на которые он откликнулся
бы в обычных условиях. Толчея имеет тенденцию вызывать это
состояние в людской среде. Внимание людей становится все больше
сфокусировано друг на друге и все меньше на объектах и
событиях, которые привлекли бы его в обычных условиях. Ока­
завшись занятыми исключительно друг другом, они склонны от­
кликаться друг на друга быстро, непосредственно и бессозна­
тельно. Поскольку толчея привносит эту поглощенность друг
другом и эту готовность к быстрому отклику, она явственно
способствует коллективному поведению. Люди в этом состоянии
гораздо более расположены действовать сообща, под влиянием
общего побуждения или настроения, чем действовать порознь, под
влиянием эмоций, не являющихся для них общими. С этой точки
зренрш толчея может рассматриваться в качестве элементарного
и естественного средства, с помощью которого люди спонтанно
подготавливаются к совместному действию.
Коллективное возбуждение. Мы «можем выделить коллек­
тивное возбуждение в качестве наиболее интенсивной формы тол­
чеи и рассматривать его как отдельный элементарный механизм,
приводящий к коллективному поведению. Хотя оно может рас­
сматриваться в качестве интенсификации толчеи и, следовательно,
как обладающее общими характеристиками круговой реакции, оно
отличается также и определенными специфическими признаками,
заслуживающими нашего внимания. Во-первых, невозможно не
дать высокой оценки той силе, с которой возбужденное поведе­
ние захватывает и приковывает внимание наблюдателей. Во всех
сообществах - как животном, так и человеческом - все индивиды
особенно восприимчивы к проявлению возбуждения по отноше­
нию друг к другу. Такое возбужденное поведение трудно игно­
рировать; чтобы сделать это, индивид должен покинуть сцену
действия или сконцентрировать свое внимание на каком-то дру­
гом объекте при помощи каких-то вербальных формул. Его есте­
ственная тенденция - уделить внимание возбужденному поведе­
нию и проявить к нему интерес.
Эта сила возбужденного поведения, полностью подчиняющая
внимание, представляет особый интерес, поскольку именно в той
степени, в какой индивид оказывается поглощенным каким-либо
объектом, он попадает под его контроль. Человек контролирует
54 2
самого себя перед лицом какого-либо объекта внимания в той
степени, в какой он способен пробуждать в своем сознании обра­
зы, которые он может противопоставить этому объекту. И все
же возбужденное поведение как объект внимания препятствует
этому процессу направленного воображения. Там, где люди в
результате воздействия какой-либо формы толчеи оказываются
в состоянии коллективного возбуждения, эта потеря нормально­
го контроля приобретает ярко выраженный характер, подготав­
ливая почву для инфекционного поведения.
Другая интересная черта коллективного возбуждения состо­
ит в том, что под его влиянием люди становятся более «заведен­
ными» в эмоциональном отношении и больше обычного склонны
отдаваться всевозможным побуждениям и чувствам, а следова­
тельно, делаются менее устойчивыми и более безответственными.
При коллективном возбуждении личный характер индивидов
ломается с большей легкостью и, таким образом, создаются усло­
вия для реорганизации и образования новых форм поведения.
При коллективном возбуждении индивиды могут начать придер­
живаться таких линий поведения, о которых прежде они, вероят­
но, и не помышляли и, еще менее вероятно, что осмелились бы
придерживаться. Точно так же, находясь под его нажимом и рас­
полагая возможностями для снятия напряжения, индивиды могут
испытать значительную реорганизацию своих чувств, привычек и
личностных характеристик. Эти замечания показывают, сколь
влиятельно может быть коллективное возбуждение в деле спла­
чивания людей в новые формы коллективной ассоциации и в
создании фундамента для новых форм коллективного поведения.
Социальная инфекция. Там, .где коллективное возбуждение
интенсивно и широко распространено, есть большая вероятность
возникновения социальной инфекции того или иного рода. Соци­
альная инфекция относится к сравнительно быстрому, бессозна­
тельному и нерациональному распространению каких-либо настро­
ений, порывов или фдрм поведения; это хорошо видно на приме­
ре распространения помешательств, маний и увлечений. В своих
наиболее крайних формах она принимает характер социальной
эпидемии, как, например, в случае тюльпанной лихорадки в Гол­
ландии в XVII веке или же танцевальной мании в средние века.
В современную эпоху мы видим ее отчетливые проявления в
эволюции военной истерии или в процессе развития биржевой
паники.
Социальная инфекция может рассматриваться в качестве ин­
тенсивной формы толчеи и коллективного возбуждения; в ней
543
ярко выражено углубление контакта и безумной отзывчивости
индивидов по отношению друг к другу. Наиболее интересным и
захватывающим в социальной инфекции является то, что она при­
влекает и заражает и тех индивидов, которые первоначально были
просто отрешенными от происходящего и безразличными зрите­
лями или наблюдателями.
Вначале люди могут просто проявлять любопытство по пово­
ду данного поведения или слабо интересоваться им. По мере
того как они ухватывают дух возбуждения и становятся более
внимательными к этому поведению, они все более склоняются к
тому, чтобы самим в него вовлечься. Это можно рассматривать
как некое снижение социального сопротивления, вызванное тем,
что они претерпевают определенную утрату самосознания и
соответственно способности истолковывать действия других.
Самосознание есть средство оградить себя от влияния других,
так как с его помощью индивид сдерживает свои непосредствен­
ные, естественные отклики и побуждения и составляет свое соб­
ственное суждение, прежде чем действовать. Следовательно, ког­
да люди находятся под гнетом коллективного возбуждения, ста­
новясь все более и более поглощенными данным типом поведе­
ния, они легче подвержены влиянию возникающих у них побуж­
дений. Там, где люди уже имеют общее предрасположение дей­
ствовать каким-то определенным образом, например стремиться к
наживе, бежать от опасности или выражать ненависть, проявление
этого поведения в условиях коллективного возбуждения легко
высвобождает их соответствующие побуждения. В таких усло­
виях данный тип поведения будет распространяться подобно гре­
ческому огню, как это можно наблюдать на примере разгула бир­
жевой спекуляции, финансовой паники или волны патриотической
истерии.
Стадии спонтанного поведения. Толчея, коллективное возбуж­
дение и социальная инфекция присутствуют в различной степени
во всех проявлениях спонтанного группового поведения. Осо­
бенно часто их можно встретить на более ранних стадиях разви­
тия этого поведения, но они могут присутствовать в определен­
ном смысле на любом этапе развития этого поведения. Так, в
случае какого-нибудь социального движения мы обнаруживаем,
что они наиболее ярко выражены в ранний период, но продолжа­
ют функционировать еще долгое время, хотя и менее явственно.
Этот процесс может быть понят с учетом их социальной функ­
ции, как это было обозначено выше. Их действие, как мы увидели,
нацелено на объединение людей на самом примитивном уровне и тем
самым на создание фундамента более прочных форм объединения.
5 4 4 ~~~
 До сих пор мы пытались вкратце очертить природу коллектив­
ного поведения в его наиболее элементарной и спонтанной форме,
а также объяснить природу механизмов, посредством которых
оно действует. Наша непосредственная задача - проанализиро­
вать различные типы элементарных коллективных групп; далее
рассмотрим, каким образом коллективное поведение организует­
ся и сплачивается в новые формы группового и институциональ­
ного поведения. Можно выделить четыре типа элементарных
коллективных групп: действующая толпа, экспрессивная толпа,
масса и общественность. Эти социальные группировки можно
рассматривать в качестве элементарных постольку, поскольку они
возникают спонтанно и их действие не направляется и не опреде­
ляется существующими культурными моделями. Каждая имеет
свой особый характер, и каждая возникает при особом наборе
условий.

Элементарные коллективные группирования

Действующая толпа. Большая часть первоначальных интере­
сов социологов в сфере коллективного поведения была сосредото­
чена на изучении толпы. Этот интерес был особенно живым в
конце прошлого века и прежде всего среди французских иссле­
дователей. Наиболее яркое выражение он получил в классичес­
кой работе «Толпа» Гюстава Ле Бона. Этот и другие труды дали
нам значйтельную долю понимания природы и поведения толпы,
хотя многое все еще остается непознанным.
Типы толпы. Следует выделить четыре типа толпы. Первый
может быть назван случайной толпой, как, например, в случае
уличной толпы, наблюдающей за манекеном в витрине магазина.
Случайная толпа обычно существует лишь мгновения, и, что бо­
лее важно, она имеет очень рыхлую организацию и едва ли ка­
кое-либо единство. Ее члены приходят и уходят, уделяя лишь
временно внимание объекту, который возбудил интерес толпы, и
вступая лишь в слабую связь друг с другом. Хотя главные меха­
низмы формирования толпы присутствуют в случайной толпе, они
настолько незначительны в объеме и слабы в действии, что далее
мы не станем заниматься этим типом толпы. Второй тип может
быть определен как обусловленная толпа, как, например, зрители
захватывающего бейсбольного матча. Их поведение, по существу,
схоже с поведением случайных толп, за исключением того, что
оно выражается в установленных и упорядоченных формах.
Именно эта упорядоченная деятельность и является отличитель-
545
ным признаком обусловленной толпы как особого типа. Третьим
типом толпы является действующая, агрессивная толпа, наилуч­
шим образом представленная революционной толпой или линчу­
ющим сбродом. Заметным признаком этого типа толпы является
наличие цели, на которую направлена деятельность толпы. Этот
тип толпы является объектом изучения практически во всех ис­
следованиях толпы. Последний тип - экспрессивная, или так на­
зываемая танцующая, толпа, это такая, которая столь часто встре­
чается в религиозных сектах при их возникновении. Ее отличи­
тельной чертой является то, что возбуждение выражается физи­
ческим движением просто как некой формой снятия напряжения,
а не направленным на какую-либо цель. В этой главе мы рассмот­
рим действующую толпу, а в следующей - танцующую.
Формирование толпы. Существенные ступени формирова­
ния толпы представляются достаточно ясными. Сначала проис­
ходит какое-либо волнующее событие, которое приковывает вни­
мание и пробуждает интерес людей. Становясь все более погло­
щенным этим событием и подстрекаемым его возбуждающим ха­
рактером, индивид склоняется к утрате части своего обычного
самоконтроля и подчинению возбуждающему объекту. Далее этот
вид переживания, пробуждая различные порывы и эмоции, созда­
ет определенную ситуацию напряжения, которая в свою очередь
принуждает индивида к действию. Таким образом определенное
число людей, стимулируемых одним и тем же возбуждающим
событием, предрасположено самим этим фактом вести себя по­
добно толпе.
Это становится ясным на втором этапе - зарождение толчеи
Напряжение индивидов, взбудораженных каким-либо возбуждаю­
щим событием, заставляет их суетиться и болтать друг с другом,
в этой толчее первоначальное возбуждение возрастает. Возбужде­
ние каждого передается другим и, как мы отметили выше, отража­
ясь, возвращается обратно к каждому и усиливает его собствен­
ное возбужденное состояние. Наиболее очевидным результатом
этой толчеи является распространение некоего общего настрое­
ния, ощущения или эмоционального порыва, а также рост их ин­
тенсивности. Это действительно ведет к состоянию подчеркнутого
контакта, в котором индивиды становятся очень восприимчивыми
и отзывчивыми по отношению друг к другу и в котором вслед­
ствие этого все более расположены действовать сообща как не­
кая коллективная единица. И другой важный результат может
проистекать из процесса толчеи, который можно рассматривать
как третий важный этап в процессе формирования действующей
546
толпы. На этом этапе возникает некий общий объект внимания,
на котором фокусируются порывы, эмоции и воображение лю­
дей. Обычно общим объектом является возбуждающее событие,
взбудоражившее людей, но гораздо чаще им является некий об­
раз, выстроенный и зафиксированный в пересудах и действиях
людей, пока они толкутся. Этот образ или объект, так же как и
возбуждение, является общим и разделяется всеми. Его важ­
ность в том, что он дает людям некую общую ориентацию и,
таким образом, сообщает их деятельности некоторую общую цель.
С этой общей целью толпа готова действовать согласованно, це­
ленаправленно и последовательно.
Последний этап можно представить себе как стимулирование
и поощрение порывов, соответствующих цели толпы, вплоть до
того момента, когда ее члены готовы действовать под их влияни­
ем. Одобрение и кристаллизация порывов являются результатом
взаимного возбуждения, которое имеет место в толчее в качестве
отклика на лидерство. Оно имеет место главным образом как
результат образов, пробужденных в процессе внушения и подра­
жания и подкрепленных взаимным одобрением. Когда члены толпы
имеют некий общий порыв, направленный на фиксированный об­
раз и поддержанный какой-либо интенсивной коллективной эмо­
цией, они готовы действовать, и действовать агрессивно, что типич­
но для действующей толпы.
Характеристики действующей толпы. Теперь мы можем оха­
рактеризовать природу, действующей толпы, или, как также назы­
вают ее некоторые авторы, психологической толпы. Следует от­
метить, во-первых, что подобная группа спонтанна и живет сию­
минутным настоящим. Как таковая, она не является обществом
или культурной группой. У нее нет наследия или традиций, кото­
рые направляли бы ее деятельность, нет никаких условностей,
установленных традицией экспектаций или правил. Ей недостает
и других важных признаков общества, таких, как установленная
социальная организация, установленное разделение труда, струк­
тура установленных ролей, признанное лидерство, набор норм и
нравственных предписаний, сознание своей собственной иден­
тичности или признанное «мы - сознание». Поэтому вместо того
чтобы действовать на основании установленного правила, она дей­
ствует на основании пробужденного порыва. Так же как она
выступает в этом смысле некультурной группой, она равным об­
разом выступает и неморальной группой. В свете этого факта
нетрудно понять, что действия толпы могут быть странными, от­
талкивающими и порой зверскими. Не имея никакой совокупно-
547
сти определений или правил для направления своего поведения и
действуя на основании порыва, толпа непостоянна* подвержена
внушению и безответственна.
Этот характер толпы может быть лучше оценен, если мы пой­
мем состояние ее типичного члена. Такой индивид теряет обыч­
ное критическое восприятие и самоконтроль, как только он всту­
пает в контакт с другими членами толпы и проникается тем кол­
лективным возбуждением, которое господствует над ними. Он
прямо и непосредственно откликается на замечания и действия
других, вместо того чтобы истолковывать их, как он сделал бы в
обычных условиях. Его неспособность анализировать действия
других прежде, чем откликаться на них, порождает его собст­
венное стремление действовать. Следовательно, порывы, пробуж­
денные в нем его сочувствием коллективному возбуждению, ско­
рее получат немедленное выражение, чем покорятся его собствен­
ному суждению. Именно это состояние и является признаком
внушаемости; оно объясняет, почему в толпе роль внушения так
ярко выражена. Следует отметить, однако, что эта внушаемость
ни на йоту не отклоняется от того направления, в котором дей­
ствуют пробужденные порывы; внушения, которые противоречат
им, игнорируются. Это ограничение сферы внушаемости, но вкупе
с интенсификацией внушаемости внутри этих границ является
тем пунктом, который часто упускался из виду исследователями толпы.
Недостаток обычного критического отношения и пробужде­
ние порывов и эмоций объясняют эксцентричное неистовое и
неожиданное поведение, которое столь часто можно наблюдать у
членов настоящей толпы. Порывы, которые в обычных условиях
подверглись бы суровому подавлению благодаря способности
индивида к суждению и самоконтролю, теперь находят выход
для своего выражения свободным. То, что многие из этих поры­
вов должны иметь атавистический характер, неудивительно, и, сле­
довательно, не является неожиданностью и то, что в реальности
это поведение, как правило, бывает насильственным, жестоким и
разрушительным. Далее, высвобождение порывов и эмоций, кото­
рое не встречает никакого ограничения, которое овладевает ин­
дивидом и которое получает квазиодобрение благодаря поддер­
жке других людей, дает индивиду ощущение своей силы, возрас­
тания значимости своего «Я», своей праведности и прямоты. Та­
ким образом, он должен приобретать чувство неуязвимости и
убежденности в правоте своих действий.
Поведение толпы может быть понято лучше с учетом следую­
щих характеристик ее индивидуального члена: потеря им самот
54 8
контроля и способности к критическому суждению; наплыв по­
рывов и эмоций, многие из которых обычно подавлены, ощуще­
ние возрастания его значимости; подверженность внушению со
стороны окружения. Следует помнить о том, что это состояние
членов толпы обусловлено их исключительно плотным контак­
том и взаимным возбуждением, а также о том, что этот контакт в
действующей толпе в свою очередь был организован вокруг оп­
ределенной общей цели деятельности. Общее сосредоточение вни­
мания, контакт и растворение индивидов в толпе >составляющие
единый процесс, являются просто различными фазами друг друга,
и этим объясняются единство толпы и всеобщий характер ее
поведения.
Чтобы предотвратить образование сборища или рассеять его,
необходимо переориентировать внимание таким образом, чтобы
оно не было коллективно сосредоточено на каком-то одном объек­
те. Таков теоретический принцип, лежащий в основе контроля
над толпами. Когда внимание членов толпы направлено на раз­
личные объекты, они образуют некий агрегат индивидов, а не
толпу, объединенную тесным контактом. Так, способами, с помо­
щью которых можно рассеять толпу, являются: обращение людей
в состояние паники, возбуждение в них интереса к другим объек­
там, привлечение их к дискуссии или аргументированному спору.
Наше исследование толпы представило те психологические
узы толпы, или тот ее дух, который можно назвать стадностью,
если воспользоваться удачным выражением Э. А. Росса. Если мы
мыслим в терминах стадности, становится ясным, что многие группы
могут приобретать характеру толпы, даже не будучи столь, мало­
численными, как, например, сборище линчующих. В определенных
условиях и целая нация может оказаться подобной толпе. Если
люди становятся поглощенными одним и тем же волнующим
событием или объектом; если они достигают высокой степени
взаимного возбуждения, отмеченного отсутствием разногласий, и
если они обладают мощными порывами к действию в направле­
нии того объекта, которым они поглощены, их действие будет
подобно действию толпы. Нам известно такое поведение, прини­
мающее значительный размах, на примере социальной инфекции,
такой, как инфекция патриотической истерии.

Экспрессивная толпа

Доминантный признак экспрессивной толпы. Отличитель­

ной чертой действующей толпы, как мы увидели, является
направленность внимания на какую-либо общую цель; действия
54 9
толпы - это поведение, предпринятое для достижения этой цели.
В противоположность этой характеристике доминантным призна­
ком экспрессивной толпы является ее обращенность на самое
себя, интровертность. Она не имеет никакой цели - ее поры­
вы и эмоции растрачиваю тся не более чем в экспрессивных
действиях, обычно в ничем не сдерживаемых физических
движениях, дающих снятие напряжения и не имеющих никакой
другой цели.
Мы наблюдаем подобное поведение в его ярко выраженной
форме на примере вакханалий, карнавалов и пляшущих толп при­
митивных сект.
Сравнения с действующей толпой. Объясняя природу
экспрессивной толпы, мы должны отметить, что и по своему обра­
зованию и по фундаментальному характеру она очень напомина­
ет действующую толпу. Она состоит из возбужденных людей,
которые толкутся и тем самым распространяют и интенсифици­
руют возбуждение. В их среде возникает то же состояние кон­
такта, отмеченное быстродействующей и неосмысленной взаим­
ной отзывчивостью. Индивиды утрачивают самосознание. Про­
буждаются порывы и эмоции, и они больше не подвержены огра­
ничению и контролю, которые обычно осуществляет над ними
индивид. В этих отношениях экспрессивная толпа в основе своей
подобна действующей толпе.
Фундаментальное различие состоит в том, что экспрессивная
толпа не вырабатывает образа какой-то цели и, следовательно,
внушение не ведет к действию, не участвует в построении како­
го-то плана действий. Не имея никакой цели, в направлении кото­
рой она могла бы действовать, толпа оказывается в состоянии
разрядить возникшее в ней напряжение и возбуждение только в
физическом движении. Если сформулировать это сжато, то сле­
дует сказать: толпа должна действовать, но она не обладает ни­
чем, в направлении чего она может действовать, и поэтому она
попросту предается возбужденным движениям. Возбуждение толпы
стимулирует дальнейшее возбуждение, не организующееся, одна­
ко, вокруг некоторого целенаправленного действия, которое мог­
ла бы стремиться выполнить эта толпа. В такой ситуации внеш­
нее выражение возбужденных чувств становится самоцелью, по­
этому поведение может принимать формы смеха, плача, крика, скач­
ков и танцев. В своем более резком выражении она может при­
нимать такие формы, которые сопровождаются невнятным бор­
мотанием всякого вздора или же сильнейшими физическими су­
дорогами.
550
 Ритмическое выражение. Вероятно, наиболее интересной чертой
этого экспрессивного поведения, поскольку оно осуществляется
коллективно, является его тенденция становиться ритмическим;
при повторении и достаточном контакте оно принимает форму
согласованного действия людей. Легко заметить, что оно может
стать схожим с коллективным танцем; именно этот аспект под­
талкивает к определению экспрессивной толпы как танцующей.
Можно сказать, что, подобно тому как действующая толпа
усиливает свое единство посредством формирования какой-то
общей цели, экспрессивная толпа формирует свое единство по­
средством ритмического выражения своего напряжения.
Эта черта имеет исключительную важность, так как проливает
некоторый свет на интереснейшую связь между «танцующим»
поведением и первобытным религиозным чувством. Для иллюстра­
ции этого пункта рассмотрим переживания индивида в танцую­
щей толпе.
Индивид в экспрессивной толпе. Возбуждение, которое инди­
вид воспринимает от тех, кто находится с ним в контакте, умень­
шает его обычный самоконтроль, а также пробуждает импульсив­
ные эмоции, постепенно завладевающие им. Он чувствует, будто
он увлечен неким духом, происхождение которого неведомо, но
воздействие которого воспринимается весьма остро. Вероятно,
два условия делают это переживание переживанием экстаза и
экзальтации и придают ему священный, или божественный, отте­
нок. Первое состоит в том, что это переживание по природе
своей является катарсическим. Индивид, который находился в
состоянии напряжения, дискомфорта и, возможно, тревоги, внезап­
но получает полную разрядку и испытывает радость и полноту
жизни, приходящие с подобным облегчением. Это естественное
удовлетворение, безусловно, доставляет наслаждение и радость,
которые делают это переживание весьма значимым. Тот факт,
что подобное настроение завоевывает столь полный и беспрепят­
ственный контроль над индивидом, легко приводит его к ощуще­
нию, будто он одержим или исполнен неким запредельным духом.
Другое условие, которое придает этому переживанию религиоз­
ный характер, состоит в поощрении и одобрении, заключающихся
в той поддержке, которая исходит от тех, с кем он находится в
контакте. Тот факт, что и другие разделяют это же переживание,
избавляет последнее от подозрений и делает возможным его бе­
зоговорочное принятие. Когда какое-либо переживание достав­
ляет полное и совершенное удовлетворение, когда оно социально
стимулируется, поощряется и поддерживается, когда оно высту-
551
пает в форме таинственной одержимости потусторонними силами,
оно легко приобретает религиозный характер.
Развитие коллективного экстаза. Когда экспрессивная тол­
па достигает высшей точки подобного коллективного экстаза, это
чувство приобретает тенденцию проецироваться на те объекты,
которые ощущаются как находящиеся с ним в некой тайной и
тесной связи. В результате эти объекты становятся священными
для членов толпы. Эти объекты могут быть всем чем угодно; в
их число могут включаться люди (например, какой-нибудь религи­
озный пророк), танец, песня или же физические объекты, которые
воспринимаются как связанные с этим экстатическим опытом.
Появление таких священных объектов закладывает основу для
формирования какого-нибудь культа, секты или примитивной ре­
лигии.
Не все экспрессивные толпы достигают этой ступени разви­
тия. Большинство и них не заходят дальше ранней стадии толчеи,
или возбуждения. Но имплицитно они обладают возможностью
такого развития и большинством из этих характерных черт, пусть
даже и в подавленной форме.
Как и действующая толпа, экспрессивная толпа не обязатель­
но ограничивается какой-либо небольшой компактной группой,
члены которой находятся в непосредственной физической близо­
сти друг к другу. Характерное для нее поведение можно порой
встретить и в какой-нибудь крупной группе, такой, например, как
общественность в масштабах целой нации.
Оценка. Здесь можно привести краткую оценку действующей
толпы и экспрессивной толпы. Обе они являются спонтанными
группированиями. Обе они представляют собой элементарные
коллективы. Их форму и структуру невозможно возвести ни к
какой культурной модели или же набору правил; структуры, ко­
торыми они обладают, совершенно самобытно развиваются из
толчеи возбужденных индивидов. Действующая толпа фокуси­
рует свое напряжение на некой цели и таким образом организует­
ся вокруг некоего плана действий; экспрессивная толпа попросту
разряжает свое напряжение в экспрессивном движении, которое
имеет тенденцию становиться ритмическим, и именно таким обра­
зом устанавливает определенное единство. В обеих толпах инди­
вид лишается большей части репертуара своего обычного созна­
тельного поведения и становится уступчивым, податливым в тиг­
ле коллективного возбуждения. С разрушением его прежней лич­
ностной организации индивид должен развивать новые формы
поведения и выкристаллизовать какую-то новую личностную
5 52
организацию, двигаясь в новых и отличающихся от прежних на­
правлениях. В этом смысле стадное поведение является сред­
ством, с помощью которого осуществляется разрушение социаль­
ной организации и личностной структуры, и в то же время потен­
циальным проектом возникновения новых форм поведения и лич­
ности. Действующая толпа представляет собой одну из альтерна­
тивных линий для такой реорганизации - развитие агрессивного
поведения в направлении целенаправленного социального изме­
нения. Мы увидим, что эта линия реорганизации приводит к воз­
никновению политического строя. Экспрессивная толпа представ­
ляет собой другую альтернативу - разрядку внутреннего напря­
жения в поведении, которое имеет тенденцию становиться свя­
щенным и отмеченным глубоким внутренним чувством.
Ее можно рассматривать как приводящую к возникновению
религиозного строя поведения

М асса
Мы выбираем термин масса для обозначения другого элемен­
тарного и спонтанного коллективного группирования, которое во
многих отношениях схоже с толпой, однако коренным образом
отличается от нее в других отношениях. Масса представлена
людьми, участвующими в массовом поведении, такими, например,
которые возбуждены каким-либо событием национального масш­
таба, или участвуют в земельном буме, или интересуются каким-
либо судебным разбирательством по делу об убийстве, отчеты о
котором публикуются в прессе, или участвуют в какой-то круп­
номасштабной миграции.
Отличительные черты массы. Понимаемая подобным обра­
зом, масса имеет ряд отличительных черт. Во-первых, ее члены
могут занимать самое различное общественное положение, проис­
ходить из всех возможных слоев общества; она может включать
людей, занимающих самые различные классовые позиции, отлича­
ющихся друг от друга по профессиональному признаку, культур­
ному уровню и материальному состоянию. Это можно наблюдать
на примере массы людей, следящей за судебным разбирательством
по делу об убийстве. Во-вторых, масса является анонимной груп­
пой, или, точнее, состоит из анонимных индивидов. В-третьих, между
членами массы почти нет взаимодействия и обмена переживани­
ем. Обычно они физически отделены друг от друга и, будучи
анонимными, не имеют возможности толочься, как это делают
люди в толпе. В-четвертых, масса имеет очень рыхлую организа-
553
цию и неспособна действовать с теми согласованностью и един­
ством, которые отличают толпу.
Роль индивидов в массе. Тот факт, что масса состоит из
индивидов, принадлежащих к самым разным локальным группам
и культурам, имеет большое значение. Ибо это означает, что объект
интереса, который привлекает внимание тех, кто составляет массу,
находится за пределами локальных культур и групп и, следова­
тельно, что этот объект интереса не определяется и не объясняет­
ся в терминах представлений или правил этих локальных групп.
Объект массового интереса может мыслиться как « отвлекаю­
щий внимание людей от их локальных культур и сфер жизни и
обращающий его на более широкое пространство, на такие облас­
ти, на которые распространяются правила, регулятивы или экс-
пектации. В этом смысле масса может рассматриваться как нечто,
состоящее из обособленных и отчужденных индивидов, обращен­
ных лицом к тем объектам или областям жизни, которые интерес­
ны, но сбивают с толку и которые нелегко понять и упорядочить.
Перед подобными объектами члены массы, как правило, испыты­
вают замешательство и неуверенность в своих действиях. Далее,
не имея возможности общаться друг с другом, разве что ограни­
ченно и несовершенно, члены массы вынуждены действовать обо­
собленно, как индивиды.
Общество и масса. Из этой краткой характеристики явству­
ет, что масса лишена черт общества или общины, У нее нет ника­
кой социальной организации, никакого корпуса обычаев и тради­
ций, никакого устоявшегося набора правил или ритуалов, никакой
организованной группы установок, никакой структуры статусных
ролей и никакого упрочившегося умения. Она просто состоит из
некоего конгломерата индивидов, которые обособлены, изолиро­
ваны, анонимны и, таким образом, однородны в той мере, в какой
имеется в виду массовое поведение. Можно заметить далее, что
поведение массы, именно потому что оно не определяется ника­
ким предустановленным правилом или экспектацией, является
спонтанным, самобытным и элементарным. В этих отношениях
масса в значительной степени схожа с толпой. В других отноше­
ниях налицо одно важное различие. Уже отмечалось, что масса
не толчется и не взаимодействует так, как это делает толпа. На­
оборот, индивиды отделены друг от друга и неизвестны друг дру­
гу. Этот факт означает, что индивид в массе, вместо того чтобы
лишаться своего самосознания, наоборот, способен довольно сильно
обострить его. Вместо того чтобы действовать, откликаясь на
внушения и взволнованное возбуждение со стороны тех, с кем он
5 54
состоит в контакте, он действует, откликаясь на тот объект, кото­
рый привлек его внимание, и на основании пробужденных им
порывов.
Природа массового поведения. Это поднимает вопрос о том,
каким образом ведет себя масса. Ответ обусловлен стремлением
каждого индивида ответить на собственные нужды. Форма мас­
сового поведения парадоксальным образом выстраивается из
индивидуальных линий деятельности, а не из согласованного дей­
ствия. Эти индивидуальные деятельности в первую очередь выс­
тупают в форме выборов - таких, например, как выбор новой
зубной пасты, книги, пьесы, партийной платформы, новой моды,
философии или религиозных убеждений, - выборов, которые яв­
ляются откликом на неясные порывы и эмоции, пробуждаемые
объектом массового интереса. Массовое поведение даже в каче­
стве некой совокупности индивидуальных линий поведения мо­
жет приобрести важное значение. Если эти линии сходятся, влия­
ние массы может быть огромным, как это показывают далеко
идущие воздействия на общественные институты, вытекающие из
сдвигов в избирательных интересах массы. Из-за подобных сдви­
гов в интересах или вкусах может потерпеть крах какая-нибудь
политическая партия или же коммерческое предприятие.
Когда массовое поведение организуется, например, в какое-
нибудь движение, оно перестает быть массовым поведением, но
становится по природе своей общественным. Вся его природа
меняется, приобретая некую структуру, некую программу, некие
определяющие традиции, предписанные правила, культуру, опреде­
ленную внутригрупповую установку и определенное «мы - созна­
ние» . Именно по этой причине мы подобающим образом ограни­
чили его теми формами поведения, которые и были описаны выше.
Возрастающее значение массового поведения. В современ­
ных - городских и промышленных - условиях жизни, массовое
поведение вышло на первый план по росту своего масштаба и
значения. Это в первую очередь обусловлено действием тех фак­
торов, которые обособили людей от их локальных культур и
локального группового окружения. Миграции, перемены место­
жительства, газеты, кино, радио, образование - все это способ­
ствовало тому, чтобы индивиды срывались с якорей своих тради­
ций и бросались в новый, более широкий мир. Сталкиваясь с этим
миром, они были вынуждены каким-то образом приспосабливаться,
исходя из совершенно самостоятельных выборов. Совпадение
их выборов сделало массу могучей силой. Временами ее поведе­
ние приближается к поведению толпы, особенно в условиях возбуж-
555
дения., В таких случаях оно подвержено влиянию тех или иных
возбужденных призывов, появляющихся в прессе или по радио, -
призывов, которые играют на примитивных порывах, антипатиях
и традиционных фобиях. Это не должно заслонять Тот факт, что
масса может вести себя и без такого стадного неистовства. Го­
раздо большее влияние на нее может оказывать художник или
писатель, которым удается прочувствовать смутные эмоции мас­
сы, выразить и артикулировать их.
Примеры массового поведения. Чтобы прояснить природу
массы и массового поведения, можно вкратце рассмотреть ряд
примеров. Золотая или земельная лихорадка иллюстрирует мно­
гие черты массового поведения. Люди, участвующие в них, обыч­
но самого разного происхождения; вместе они составляют некий
разнородный конгломерат. Так, участники Клондайкской лихо­
радки или Оклахомского земельного бума происходили из самых
разных мест и областей. В период лихорадки каждый индивид
(или в лучшем случае семья) имел собственную цель, поэтому
между участниками наблюдались минимум кооперации и очень
мало чувства преданности или лояльности. Каждый старался опе­
редить другого, и каждый должен был заботиться только о себе.
Как только лихорадка получает ход, налицо минимум дисциплины
и никакой организации для того, чтобы установить порядок. В
этих условиях легко наблюдать, как лихорадка превращается в
повальное бегство или панику.
Массовая реклама. Несколько дополнить наше понимание
природы массового поведения позволяет краткое рассмотрение
массовой рекламы. В такой рекламе призыв должен быть адресо­
ван анонимному индивиду. Отношение между рекламой и пред­
полагаемым покупателем прямое - нет никакой организации или
руководства, которые могли бы, так сказать, выдать корпус поку­
пателей продавцу. Вместо этого каждый индивид действует на
основании своего собственного выбора. Покупатели представля­
ют собой некую разнородную группу, происходящую из многих
общин и слоев общества; в качестве членов массы, однако, по
причине своей анонимности они являются однородными или, по
существу, одинаковыми.
Пролетарские массы. То, что иногда называют пролетарски­
ми массами, иллюстрирует другие черты массы. Они представля­
ют собой некую крупную популяцию, обладающую малой степе­
нью организации и малоэффективным сообщением. Такие люди
были обычно вырваны с корнями из какой-то устоявшейся груп­
повой жизни. Они обычно сбиты с толку, обеспокоены, пусть
556
даже это выражается в форме смутных надежд или перемены
вкусов и интересов. Как следствие, в их поведении много поиска
наощупь - неопределенного процесса выбора между объектами и
идеями, привлекающими их внимание.

Общественность
Природа общественности. Мы рассмотрим общественность
как последнее из элементарных коллективных группирований.
Термин общественность используется по отношению к группе
людей, которые: а) сталкиваются с какой-то проблемой; 6) разде­
ляются во мнениях относительно подхода к решению этой про­
блемы; в) вступают в дискуссию, посвященную этой проблеме.
Как таковую ее следует отличать от общественности в смысле
составляющих нацию людей, в каком, например, можно говорить
об общественности Соединенных Штатов, а также от привержен­
цев, например, какой-нибудь кинозвезды, которых также называ­
ют общественностью (public). Наличие проблемы, дискуссии и
коллективного мнения являются отличительным признаком об­
щественности.
Общественность как группа. Мы относим общественность к
элементарным и спонтанным коллективным группированиям —
потому, что она возникает не в результате замысла, а в качестве
естественного отклика на определенную ситуацию. На то, что
общественность не существует в качестве устоявшейся группы и
что ее поведение не предписывается никакими традициями или
культурными моделями, указывает тот факт, что ее существова­
ние основано на наличии определенной проблемы. Поскольку эти
вопросы разнообразны, разнообразными являются и соответству­
ющие общественности. А факт существования определенной про­
блемы означает наличие такой ситуации, которая не может быть
разрешена на основе какого-то культурного правила, но только
на основе коллективного решения, достигнутого в процессе дис­
куссии. В этом смысле общественность есть спонтанное и непре­
дустановленное группирование.
Характерные черты общественности. Этот элементарный и
спонтанный характер общественности может быть лучше понят,
если обратить внимание на то, что общественности, подобно толпе
и массе, недостает характерных черт общества. Существование
какой-то проблемы означает, что группа должна действовать; от­
сутствуют, однако, представления, определения и правила, предпи­
сывающие, чем должно быть это действие. Если бы они были, то
557
и не было бы, конечно же, никакой проблемы. Именно в этом
смысле мы можем говорить, что у общественности нет никакой
культуры - никаких традиций, которые диктовали бы каким быть
ее действию.
Далее, поскольку общественность возникает только вместе с
какой-то проблемой, она не имеет формы или организации обще­
ства. В ее рамках люди не имеют никаких фиксированных ста­
тусных ролей. Нет у общественности также и никакого сопере­
живания или сознания своей идентичности. Вместо этого обще­
ственность выступает как разновидность некой аморфной груп­
пы, размер и состав членов которой меняются вместе с пробле­
мой; вместо того чтобы заниматься заранее обусловленной и пред­
писанной деятельностью, она предпринимает попытку прорваться
к действию и, таким образом, вынуждена -сама творить свое действие.
Общественность отличают разногласия и, как следствие, дис­
куссия относительно того, что следует делать. Это факт подразу­
мевает ряд обстоятельств.
С одной стороны, он указывает на то, что взаимодействие,
имеющее место среди общественности, заметно отличается от вза­
имодействия в толпе. Толпа толчется, устанавливает контакт и
достигает единодушия, не ограниченного никакими разногласия­
ми. Общественность взаимодействует на основе истолкования,
вступает в спор и, следовательно, характеризуется конфликтны­
ми отношениями. Соответственно индивиды внутри обществен­
ности скорее интенсифицируют свое самосознание и обостряют
свои способности к критическим суждениям, чем теряют их, как
это имеет место внутри толпы. На уровне общественности про­
исходят выдвижение каких-то аргументов, их критика и столкно­
вение с контраргументами. Взаимодействие, таким образом,
способствует противопоставлению, а не взаимной поддержке и
единодушию, характеризующим толпу.
С другой стороны, интересно, что эта дискуссия, основанная на
различии, показывает определенное предпочтение фактов и спо­
собствует рациональному обсуждению. И если даже, как мы уви­
дим, взаимодействие отстоит достаточно далеко от реализации
этих характеристик, все же основная тенденция действует в их
направлении. В толпе преобладают толки и театральные эффек­
ты внушения; присутствие же оппозиции и разногласий в обще­
ственности означает, что предметам споров брошен вызов и они
стали объектом критики. В связи с нападками, которые грозят их
подорвать, подобные предметы должны обосновываться или пе­
ресматриваться в свете критики, которую нельзя игнорировать.
Поскольку факты могут подтвердить их обоснованность, постоль-
55 8
ку они должным образом оцениваются; постольку дискуссия со­
держит аргументацию, постольку значительную роль приобретает
рациональное обсуждение.
Поведенческие модели общественности. Теперь мы можем
рассмотреть вопрос о том, каким образом общественность дей­
ствует. Этот вопрос особенно интересен потому, что общественность
не действует так, как толпа, масса или общество. Общество умеет
действовать, следуя какому-то предписанному правилу или кон­
сенсусу, толпа - устанавливая контакт, а масса - путем совпадения
индивидуальных выборов. Общественность же сталкивается в
некотором смысле с дилеммой: как стать неким единством, если
на деле она разделена; как действовать согласованно, если налицо
разногласия относительно того, каким должно быть действие.
Общественность приобретает свой особый тип единства pi воз­
можность действовать, благодаря достижению какого-то коллек­
тивного решения или выработке какого-то коллективного мне­
ния. Поэтому становится необходимым рассмотреть природу об­
щественного мнения и способы его формирования.

Общественное мнение
Общественное мнение следует рассматрршать как некий кол­
лективный продукт, но в качестве такового оно не является ка­
ким-то единодушным мнением, с которым согласен каждый со­
ставляющий общественность индивид, и не обязательно - мнением
большинства. Будучи коллективным мнением, оно может быть (и
обычно бывает) отличным от мнения некоторых групп обще­
ственности. Вероятно, оно может пониматься как некое мнение,
составленное из нескольких мнений, имеющих место в обществен­
ности, а лучше - как центральная тенденция, установленная в борьбе
между этими отдельными мнениями и, следовательно, оформлен­
ная соответствующей силой противодействия, которая между ними
существует. В этом процессе мнение какого-либо меньшинства
может оказывать гораздо большее влияние на формирование кол­
лективного мнения, чем взгляды большинства. Будучи коллек­
тивным продуктом, общественное мнение представляет всю об­
щественность в ее готовности к действию по решению проблемы
и как таковое делает возможным согласованное действие, кото­
рое не обязательно основано на консенсусе, контакте или случай­
ном совпадении индивидуальных выборов. Общественное мне­
ние всегда движется по направлению к какому-то решению, пусть
даже оно и не бывает иногда единодушным.

559
 Универсальность речи. Формирование общественного мне­
ния происходит через открытие и принятие дискуссии. Аргумен­
ты и контраргументы становятся средством, при помощи которо­
го оно оформляется. Чтобы этот процесс дискуссии развивался,
для общественности существенно иметь то, что было названо
универсальностью речи, т.е. владеть каким-то общим языком или
способностью соглашаться относительно значения каких-то основ­
ных терминов. Если люди неспособны понимать друг друга, дис­
куссия и аргументация не только бесплодны, но и невозможны.
Сегодня общественной дискуссии, особенно по определенным про­
блемам национального масштаба, очевидно, препятствует отсут­
ствие какой либо универсальности речи. Далее, если входящие в
общественность группы или партии занимают какие-то догмати­
ческие и сектантские позиции, публичная дискуссия погружается
в застой, ибо такие сектантские установки равносильны отказу
принимать точки зрения друг друга и изменять свою собствен­
ную позицию перед лицом нападок или критики. Формирование
общественного мнения предполагает, что люди разделяют пере­
живания своих ближних и готовы идти на компромиссы и уступки.
Только следуя по этому пути, общественность, сама по себе разделен­
ная, может начать действовать в качестве какого-то единства.
Заинтересованные группы. Общественность обычно состоит
из заинтересованных групп и какого-то более отрешенного и неза­
интересованного корпуса схожих со зрителями индивидов. Проб­
лема, которая созидает общественность, обычно ставится состяза­
ющимися заинтересованными группами. Эти заинтересованные
группы обладают некой непосредственной частной озабоченнос­
тью относительно способа решения этой проблемы, и поэтому они
стараются завоевать поддержку и лояльность со стороны внеш­
ней незаинтересованной группы. Это ставит незаинтересованную
группу, как отметил Липман, в позицию судьи или арбитра Имен­
но ее расположение и определяет обычно, какой из соревную­
щихся планов скорее всего и наиболее широко будет учтен в
результирующем действии. Это стратегическое и решающее мес­
то, занимаемое теми, кто не входит непосредственно в заинтересо­
ванные группы, означает, что общественная дискуссия в первую
очередь ведется именно среди них. Заинтересованные группы
стремятся оформить и установить мнения этих относительно не­
заинтересованных людей.
С этой точки зрения понятно переменчивость общественного
мнения, а также использование средств воздействия на него, как
например, пропаганды, которая разрушает рациональную обще-
560 18*
ственную дискуссию. Какое-то определенное общественное мне­
ние скорее всего размещается где-то между в высшей степени
эмоциональной и предвзятой точкой зрения и в высшей степени
разумным и обдуманным мнением. Другими словами, публичная
дискуссия может вестись на различных уровнях, с различной сте­
пенью основательности и ограниченности. Усилия, предприни­
маемые заинтересованными группами с целью оформления обще­
ственного мнения, могут в первую очередь быть попытками воз­
будить или установить некие эмоциональные установки или же
снабдить дезинформацией. Именно эта черта заставила многих
исследователей общественного мнения отрицать его рациональ­
ный характер и подчеркивать его эмоциональную и иррациональ­
ную природу. Однако необходимо осознать, что уже сам процесс
полемической дискуссии навязывает обсуждению определенную
долю рациональности и что вследствие этого результирующее
коллективное мнение характеризуется определенной рационально­
стью. Тот факт, что предметы спора необходимо защищать и оп­
равдывать, а противостоящие позиций - критиковать, доказывая
их несостоятельность, предполагает такие операции, как оценка,
сравнение и суждение. Вероятно, правильно будет сказать, что
общественное мнение рационально, но не нуждается в том, чтобы
быть разумным.
Роль публичной дискуссии. Ясно, что качество обществен­
ною мнения в большой степени зависит от эффективности обще­
ственной дискуссии. В свою очередь эта эффективность зависит
от доступности и гибкости механизмов массовой коммуникации,
таких, как пресса, радио, общественные собрания. Основой их эф­
фективного использования является возможность свободной дис­
куссии. Если некоторые из противоборствующих взглядов нахо­
дятся под запретом и не могут быть представлены незаинтере­
сованной общественности или подвергаются какой-либо дискрими­
нации в возможности свободно обсуждаться и обосновываться,
то соответственно наблюдается вмешательство, препятствующее
эффективной общественной дискуссии.
Как отмечалось выше, озабоченность заинтересованных групп
легко приводит их к попыткам манипулировать общественным
мнением. Это особенно верно сегодня, когда общественные про­
блемы так многочисленны, а возможности для обстоятельной дис­
куссии так ограничены. Это обстоятельство привело к исполь­
зованию во все возрастающей степени пропаганды, сегодня боль­
шинство исследователей общественного мнения считают, что их
главной задачей является изучение пропаганды.
1 9 -2 4 5 7 561
 Пропаганда
Пропаганда может пониматься как умышленно спровоциро­
ванная и направляемая кампания с целью заставить людей при­
нять данную точку зрения, настроение или ценность. Ее особен­
ность состоит в том, что, стремясь достичь эту цель, она не предо­
ставляет беспристрастного обсуждения противоположных взгля­
дов. Цель доминирует, а средства подчинены этой цели.
Таким образом, мы видим, что первичной характеристикой про­
паганды является попытка добиться принятия какой-то точки
зрения не на основе ее достоинств, а апелляцией к каким-то иным
мотивам. Именно эта черта делает пропаганду подозрительной. В
сфере общественной дискуссии и общественного обсуждения про­
паганда функционирует с целью формирования мнений и сужде­
ний не на основе достоинств данного предмета, а главным обра­
зом играя на эмоциональных установках и чувствах. Ее цель -
навязать некую установку или ценность, которая начинает вос­
приниматься людьми как нечто естественное, истинное и подлинное
и, таким образом, как нечто такое, что выражается спонтанно и
без принуждения.
Коллективное действие через пропаганду. Важно осознать,
что пропаганда стремится вызвать скорее коллективное, чем только
лишь индивидуальное действие. В этом смысле ее следует отли­
чать от рекламы, так как реклама старается влиять на индивиду­
альное действие. В пропаганде, напротив, налицо попытка создать
некое убеждение и добиться действия в соответствии с этим
убеждением. Те, кто разделяет какое-либо убеждение, более рас­
положены действовать сообща и оказывать друг другу поддерж­
ку. С этой точки зрения всякий, кто проповедует какое-либо
учение или стремится распространить какую-либо веру, является
пропагандистом, так как его главной целью является не обсужде­
ние достоинств какого-либо предмета, а насаждение данного убеж­
дения. Ясно, что пропаганда, обладая таким характером, действует
для того, чтобы положить конец дискуссии и рассуждению.
Практические правила пропаганды. Имеется ряд правил, ко­
торые, по общему признанию, обычно применяются в пропаганде.
Во-первых, конечно же, чтобы привить желаемую точку зрения
или установку, необходимо привлечь к ним внимание людей. Во-
вторых, объект, на который желательно обратить интерес, должен
быть преподнесен в благоприятном и привлекательном свете, как,
например, в рекламе. В-третьих, образы, используемые для влия­
ния на людей, должны быть простыми и отточенными. В-четвер-
562 19-2
тых, необходимо постоянное повторение лозунгов, призывов или
представляемых образов. В-пятых, лучше всего вовсе не спорить,
а просто твердить одно и то же вновь и вновь.
Такая простая техника считается особенно эффективной при­
менительно к большой массе людей, чье внимание обычно легко
отвлекается, а интерес легко угасает.
Основные процедуры пропаганды. Основные направления,
на которых может функционировать пропаганда, однако, этим не
ограничиваются и заслуживают более внимательного рассмотре­
ния. Мы можем выделить три основных способа, которыми про­
паганда, как правило, достигает своей цели. Первый состоит в
простой подтасовке фактов и предоставлении ложной информа­
ции. Суждения и мнения людей, очевидно, формируются теми
данными, которые им доступны. Манипулируя фактами, скрывая
одни и искажая другие, пропагандист может максимально, спо­
собствовать формированию какой-то определенной установки.
Другое излюбленное средство пропаганды - использование у
внутригрупповых-внегрупповых установок. Социологам хорошо
известно, что когда две какие-то группы развивают острое чув­
ство противостояния друг другу, происходит высвобождение силь­
ных и иррациональных эмоций. Каждая из групп стремится вос­
питать установки преданности и альтруизма у своих членов и
вселить в них резкие чувства ненависти и вражды к чужакам.
Умение использовать эту модель «внутри группы /вне группы»
является первейшим требованием, предъявляемым к пропаганди­
сту. Он должен стремиться заставить людей отождествить его
взгляды с их внутригрупповыми настроениями, а противополож­
ные взгляды - с их внегрупповыми установками. Именно нали­
чие этого вн утри груп п ового/вн егруп п ового антураж а и
объясняет исключительную эффективность пропаганды во вре­
мя войны.
Возможно, самым замечательным методом пропагандиста яв­
ляется использование эмоциональных установок и предрассуд­
ков, которыми люди уже обладают. Его задача в этом случае -
выстроить ассоциацию между ними и его пропагандистской мис­
сией. Таким образом, если он сумеет связать свои взгляды с
определенными благоприятными установками, которыми люди уже
обладают, эти взгляды завоюют признание. И точно так же, если
противоположные взгляды смогут быть связаны с небла­
гоприятными установками, они скорее всего будут отвергнуты.
Мы часто наблюдаем использование этого приема в современных
дискуссиях. Делаются попытки отождествить предметы спора с
19* 563
такими благозвучными стереотипами, как демократия, спасение
конституции и индивидуальная свобода, а противоположные ут­
верждения с такими стереотипами, как коммунизм и антиамери­
канизм. Функционирование пропаганды в первую очередь выра­
жается в игре на эмоциях и предрассудках, которыми люди уже
обладают.
Изобретательность пропагандиста. Если и возможно ука­
зать простые правила, которым следует пропаганда, а также
психологические механизмы, используемые ею, важно все-таки
осознать, что в первую очередь она зависит от изобретательнос­
ти. В каждой конкретной ситуации необходимо учитывать ее осо­
бенность; прием, приводящий к успеху в одной ситуации, может не
представлять совершенно никакой ценности в другой. В этом
смысле пропаганда подобна убеждению при непосредственных,
лицом к лицу, контактах; многое зависит от интуиции и искусной
изобретательности.
Конфликтующие пропаганды. Без сомнения, в настоящее время
наблюдается возрастающее использование пропаганды в обще­
ственной жизни, и этот фактор, несомненно, повлиял как на приро­
ду общественного мнения, так и на способ его формирования.
Это влияние привело многих к разочарованию в пригодности
демократического механизма. Однако важно осознать, что нали­
чие пропаганды и контрпропаганды опять-таки поднимает какую-
то проблему и приводит к тому дискуссионному процессу, о кото­
ром мы говорили выше. Ибо когда действуют конфликтующие и
противостоящие пропаганды, сцена отдается их логической дуэли,
в которой предпочтение отдается фактам, и рациональное обсуж­
дение вступает в свои права. С этой точки зрения можно понять
замечание, что пропаганда вредна и опасна только тогда, когда
налицо лишь одна пропаганда.

Общественность, толпа и масса

Прежде чем завершить обсуждение общественности, следует
отметить, что в определенных условиях общественность может
превратиться в толпу. Почти любая пропаганда стремится каким-
либо образом осуществить-это. Когда люди, составляющие обще­
ственность, возбуждены апелляцией к какому-либо общему для
них настроению, они начинают толочься и устанавливать контакт.
Тогда они выражают себя в форме общественного настроения, а
не общественного мнения. В современной жизни, однако, как ка­
жется, тенденция к превращению общественности в толпу слабее
564 19-4
тенденции к ее подмене массой. Растущий отрыв людей от своих
корней, умножение общественных проблем, распространение ме­
ханизмов массовой коммуникации вместе с другими факторами
привели к тому, что люди все чаще стали действовать скорее по
индивидуальному выбору, нежели участвуя в каких-то обществен­
ных дискуссиях. Это настолько реально, что во многих случаях
общественность и масса перемешиваются друг с другом. Этот
факт вносит путаницу в сферу современного коллективного по­
ведения и затрудняет его анализ.
Коллективные группирования и социальное изменение.
Обсуждая элементарные коллективные группирования, мы рас­
смотрели действующую толпу, экспрессивную толпу, массу и
общественность. Существуют и другие примитивные группиро­
вания, которые мы можем здесь упомянуть лишь вкратце: паника,
повальное бегство, забастовка, бунт, комитет «бдительности на­
родного правосудия», шествие, культ, мятежи и восстания. Боль­
шинство из этих группирований представляет собой разновидно­
сти толпы; каждое из них действует при помощи примитивных
механизмов коллективного поведения, которые мы описали. По­
добно четырем рассмотренным большим типам, они не являются
обществами, а действуют вне регулирующих рамок правил и куль­
туры. Они элементарны, естественны, спонтанны и возникают в
определенных подходящих обстоятельствах.
Появление элементарных коллективных группирований указы­
вает на какой-то процесс социального изменения. Они обладают
двойственным характером, предполагая интеграцию старого и
появление нового. Они играют важную роль в развитии нового
коллективного поведения и новых форм социальной жизни.
Точнее, типичные механизмы примитивной ассоциации, кото­
рые они демонстрируют, играют важную роль в формировании
нового социального порядка.
Теперь мы обратимся именно к этой проблеме формирования
нового социального порядка. В нашу задачу войдет рассмотре­
ние в первую очередь социальных движений, благодаря которым
выстраиваются и кристаллизуются в фиксированные социальные
формы новые типы коллективного поведения.

Социальные движения
Социальные движения можно рассматривать как коллектив­
ные предприятия, нацеленные на установление нового строя жиз­
ни. Их начало коренится в состоянии беспокойства, а движущая
565
сила проистекает, с одной стороны, из неудовлетворенности на­
стоящей формой жизни, а с другой - из желаний и надежд на
какое-то новое устройство существования. Путь развития соци­
ального движения показывает возникновение нового строя жиз­
ни. В своем начале социальное движение аморфно, плохо
организовано и не имеет формы; коллективное поведение нахо­
дится на примитивном уровне, который мы уже рассмотрели, а
механизмы взаимодействия, о которых мы также уже говорили,
элементарны и спонтанны. По мере того как социальное движе­
ние развивается, оно' принимает характер общества. Оно приоб­
ретает организацию и форму, корпус обычаев и традиций, упро­
чившееся руководство, постоянное разделение труда, социальные
правила и социальные ценности - короче, культуру, социальную
организацию и новое устройство жизни.
Наше исследование социальных движений коснется трех их
видов - общих, специфических и экспрессивных социальных дви­
жений*.

Общие социальные движения

Новые культурные направления. Под общими социальными
движениями мы подразумеваем такие движения, как рабочее, мо­
лодежное, женское и движение за мир. Их основу составляют
последовательные и всеобъемлющие изменения человеческих цен­
ностей - изменения, которые могут быть названы культурными
течениями. Эти культурные течения символизируют какие-то
общие сдвиги в мышлении людей, и особенно по линии тех пред­
ставлений, которые они имеют о самих себе, а также о своих
правах и привилегиях. За какой-то период времени множество
людей может развить какую-то новую точку зрения на свои пра­
ва - точку зрения, главным образом основанную на желаниях и

* Мимоходом внимание привлекают пространственные движения-

движения кочевников, варварские вторжения, крестовые походы, палом­
ничества, колонизация и миграции. Такие движения могут совершать­
ся обществами, как в случае племенных миграций; различными наро­
дами, обладающими какой-то общей целью, как в случае носивших ре­
лигиозный характер крестовых походов в средние века, или индиви­
дами со схожими целями, как в большинстве случаев иммиграции в
США. С механизмами их коллективного действия мы будем иметь дело
при дальнейшем обсуждении социальных движений Сами же по себе
подобные движения слишком сложны и разнообразны, чтобы можно
было адекватно рассмотреть их здесь.
566
надеждах. Это означает, возникновение некоторого нового набо­
ра ценностей, которые влияют на тот способ, каким люди пред­
ставляют себе свою собственную жизнь. Примерами таких куль­
турных течений в нашей собственной недавней истории являются
возросшая ценность здоровья, вера в свободное образование, рас­
ширение права голоса, эмансипация женщин, растущее внимание к
детям и растущий престиж науки.
Неопределенные образы и поведение. Развитие новых ценно­
стей, порождаемых подобными культурными течениями, заключа­
ет в себе некоторые психологические изменения, которые обеспе­
чивают общие социальные движения мотивацией. В общих чер­
тах они означают, чго люди пришли к формированию новых
представлений о самих себе, которые не согласуются с их реаль­
ным положением в жизни. Они приобретают новые предрас­
положения и интересы и соответственно становятся восприимчи­
вы к движению в новых направлениях; и наоборот, они начинают
испытывать неудовлетворение там, где прежде его не было. Эти
новые образы самих себя, которые люди начинают развивать, от­
кликаясь на культурные течения, расплывчаты и неопределенны.
Соответственно и поведение, выступающее в качестве отклика на
подобные образы, также неопределенно и не имеет никакой ясной
цели; Именно эта черта дает ключ к пониманию общих социаль­
ных движений.
Характеристики общих социальных движений. Общие
социальные движения приобретают форму нащупывания и неко­
ординированных попыток. У них есть только какое-то общее
направление, в котором они продвигаются медленно, спотыкаясь,
но настойчиво. Эти движения неорганизованны, не имеют ни ус­
тоявшегося руководства, ни признанного членского состава; им
свойственна низкая степень управления и контроля. Такие черты
общих социальных движений характерны, например, для женско­
го движения, имеющего общую и расплывчатую цель эмансипа­
ции женщин. Женское движение, как и все общие социальные
движения, направляет свою деятельность на самые разные облас­
ти - дом, брак, образование, промышленность, политику, путеше­
ствия - и в каждой сфере представляет собой поиск такого пере­
устройства, которое отвечало бы новой концепции статуса жен­
щины. Такое движение является эпизодическим в своем разви­
тии и состоит из весьма разрозненных проявлений активности.
Оно может выказать значительный энтузиазм в одном пункте,
неохоту и инерцию - в другом; оно может преуспеть в одной
сфере и никак не проявить себя в другой. Вообще, можно сказать,

5 67
что его развитие очень неровно, сопровождается задержками, от­
ступлениями и частыми возвращениями к пройденным этапам. В
одно время толчок к движению может исходить от людей из
одного места, в другое - из другого. В целом движение, как пра­
вило, осуществляется множеством известных и неизвестных лю­
дей, которые борются в самых различных сферах, причем их
борьба и достижения не становятся повсеместно известными.
Общее социальное движение обычно характеризуется соответ­
ствующей литературой, но она так же разнообразна и неопреде­
ленна, как и само движение. Она, как правило, представляет собой
выражение протеста с неким общим описанием какого-либо уто­
пического существования. Будучи таковой, она неясно набрасывает
очертания философии, основанной на новых ценностях и само-
представлениях. Подобная литература имеет большое значение,
распространяя какой-то призыв или взгляд, каким бы неопреде­
ленным он ни был, и, таким образом, внушая какие-то идеи, про­
буждая надежды и возбуждая недовольство. Схожим образом
лидеры общего социального движения играют важную роль не в
смысле осуществления руководящего контроля над движением, а
в смысле задающих темп. Эти лидеры являются «вопиющими в
пустыне», пионерами без какой-либо прочной группы последова­
телей, часто не очень ясно отдающими себе отчет в собственных
целях. Однако их пример помогает развить восприимчивость,
возбудить надежды и сломить сопротивление.
По этим чертам легко можно понять, что общие социальные
движения развиваются главным образом неформально, неприметно
и в значительной степени неофициально. Их средствами взаимо­
действия являются прежде всего чтение, беседы, разговоры, дис­
куссии и следование примерам. Их достижения и действия сосре­
доточены скорее в сфере индивидуального опыта, чем в заметной
со стороны и согласованной деятельности групп. Представляется
очевидным, что общее социальное движение в значительной сте­
пени подчинено механизмам массового поведения, которые мы
описали в своем исследовании массы. Особенно на своих ранних
стадиях общие социальные движения скорее всего оказываются
просто некими конгломератами индивидуальных линий поведе­
ния, основанных на индивидуальных решениях и выборах. Как
это характерно для массы и массового поведения, общие соци­
альные движения достаточно бесформенны по организации и не­
членораздельны по выражению.

568
 Основа специфических социальных движений. Подобно тому
как культурные течения обеспечивают основу, на которой возни­
кают общие социальные движения, общее социальное движение
составляет фундамент, на котором развиваются специфические
социальные движения. Действительно, специфическое социаль­
ное движение можно рассматривать как кристаллизацию значи­
тельной доли мотивации неудовлетворенности, надежды и жела­
ния, пробужденных общим социальным движением, и сосредото­
чение этой мотивации на какой-либо специфической цели. Подхо­
дящей иллюстрацией может служить движение за отмену рабства,
которое было в значительной степени индивидуальным выраже­
нием широко распространенного гуманистического движения XIX
века. Осознав взаимоотношения между общим и специфическим
социальным движением, мы можем обратиться к анализу после­
днего.

Специфические социальные движения

Характеристики. Выделяющимися примерами этого типа дви­
жений являются реформистские и революционные движения.
Специфическое социальное движение - это движение, обладаю­
щее четко определенной целью, которую оно стремится достичь.
В этом усилии оно развивает свою организацию и структуру, что
делает его, цо существу, обществом. Оно развивает признанное и
принятое руководство и определенный членский состав, характе­
ризующийся «мы - сознанием». Оно формирует некий корпус
традиций, некий преобладающий набор ценностей, какую-то фило­
софию, определенные наборы правил и совокупность общих экс-
пектаций. Его члены преданны и верны друг другу. Внутри него
развивается определенное разделение труда, особенно в форме
какой-то социальной структуры, в которой индивиды занимают
определенные статусные позиции. Таким образом, индивиды раз­
вивают индивидуальности и представления о самих себе, образуя
индивидуальный диалог социальной структуры.
Социальное движение специфического типа не возникает с
такими структурой и организацией в уже готовом виде. Наобо­
рот, его организация и его культура развиваются в процессе его
становления. Необходимо рассматривать социальные движения в
этой временной и эволюционной перспективе. В своем начале
социальное движение слабо организовано и характеризуется им­
пульсивным поведением. У него нет никакой ясной цели; поведе­
ние и мышление его приверженцев в значительной степени пахо
569
дятся под влиянием чувства беспокойства и коллективного воз­
буждения. Однако по мере того как социальное движение разви­
вается, его функционирование, поначалу бывшее распыленным,
стремится стать организованным, собранным и постоянным. Мож­
но в общих чертах выделить определенные стадии в процессе
развития социального движения, которые представляют собой
ступени роста его организации. Схема из четырех стадий была
предложена Доусоном и Геттисом. Это стадии социального бес­
покойства, всеобщего возбуждения, формализации и институцио­
нализации.
Стадии развития. На первой из этих четырех стадий люди
испытывают чувства беспокойства, тревоги и действуют тем не­
предсказуемым образом, который мы уже описали. Они воспри­
имчивы к призывам и внушениям, которые апеллируют к недо­
вольству, и поэтому агитатор на этой стадии, вероятно, будет иг­
рать важную роль. Значение суматошного и беспорядочного по­
ведения состоит в том, что оно делает людей чувствительными
друг к другу и тем самым дает возможность сфокусировать их
чувство беспокойства на каких-то определенных объектах. Ста­
дия всеобщего возбуждения еще в большей степени отмечена
трлчеей, но она уже не столь беспорядочна и бесцельна. Возника­
ют более определенные представления о причинах своего состо­
яния и о том, что должно быть сделано на пути к социальному
изменению. Так происходит уточнение целей. На этой стадии
лидер скорее всего выступает в качестве пророка или реформа­
тора. На стадии формализации движение становится более четко
организованным различными правилами, политикой, тактикой и
дисциплиной. Здесь лидер приобретает, очевидно, черты государ­
ственного деятеля. На институциональной стадии наблюдается
кристаллизация движения в фиксированную организацию с оп­
ределенным составом и структурой, предназначенную для осуще­
ствления целей этого движения. Здесь лидер становится, очевид­
но, администратором. При рассмотрении развития специфическо­
го социального движения нас меньше интересует анализ тех ста­
дий, через которые оно проходит, нежели механизмы и способы,
посредством которых подобное движение может вырастать и
организовываться.
Эти механизмы удобно сгруппировать в 5 пунктов: 1) агита­
ция; 2) развитие esprit de corps*; 3) развитие морали; 4) форми­
рование идеологии; 5) развитие рабочей тактики.

* Корпоративный дух. - Прим, перев.,

570
 Роль агитации. Агитация имеет важнейшее значение в соци­
альном движении. Она играет наиболее значительную роль в
начале и на ранних стадиях движения, хотя может присутство­
вать и на позднейших этапах жизненного цикла движения. Как
явствует из самого этого термина, агитация возбуждает людей и
таким образом делает из них возможных сторонников движения.
В основе своей это способ возбуждения людей и пробуждения в
них новых порывов и идей, которые делают их беспокойными и
неудовлетворенными. Следовательно, она направлена на ослабле­
ние их прежних привязанностей и на подрыв их прежних обра­
зов мышления и действия. Чтобы какое-то движение началось и
получило импульс развития, необходимо, чтобы люди отошли от
своих обычных способов мышления и чтобы в них пробудились
новые порывы и желания. Именно на это и направлена агитация.
Чтобы быть успешной, она должна, во-первых, завоевать внима­
ние людей; во-вторых, взволновать их и пробудить некие эмоции
и порывы; в-третьих, дать этим порывам и эмоциям какое-то на­
правление - посредством идей, внушения, критики и обещаний.
Агитация действует в ситуациях двух видов.
Первый вид ситуаций отмечен злоупотреблениями, неправо­
мерной дискриминацией и несправедливостью, но это те ситуации,
где люди принимают такой способ жизни как некую данность и
не ставят его существование под вопрос. Эта ситуация потенци­
ально чревата страданием и протестом, но людям свойственна
инерция; их взгляды на ситуацию/ в которой они-находятся, скло­
няют их к ее принятию. Отсюда функция агитации - заставить их
бросить вызов своему образу существования и поставить его
под вопрос. Именно в такой ситуации агитация может создать
социальное беспокойство там, где прежде ничего подобного не
было. Другой тип ситуаций характеризуется тем, что люди уже
возбуждены, охвачены чувством беспокойства и недовольства, но
либо слишком робки, чтобы действовать, либо не знают, что де­
лать. В этой ситуации функция агитации - не столько посеять
семена беспокойства, сколько усилить, высвободить и направить
то напряжение, которое уже имеется у людей.
Агитаторы, очевидно, делятся на два типа, примерно соответ­
ствующие этим двум типам ситуаций.
Одним типом агитатора является возбужденный, беспокойный
и агрессивный человек. Его динамичное и энергичное поведение
привлекает к нему внимание людей; им передаются его возбужде­
ние и беспокойство. Он склонен действовать, прибегая к драматиче­
ским жестам, и выражать свои мысли, используя театральные
571
эффекты. Его появление и поведение питают инфекцию беспокой­
ства и возбуждения. Этот тип агитатора пользуется, очевидно,
наибольшим успехом в ситуации, где люди уже взволнованны и
выбиты из колеи; в этих условиях его собственная возбужден­
ная и энергичная деятельность легко может передаться другим
людям, которые восприимчивы к такому поведению и уже распо­
ложены к возбудимости.
Второй тип агитатора более холоден, спокоен и величав. Он
волнует людей не тем, что делает, а тем, что говорит. Он может
быть скупым на слова, но способным говорить острые, едкие и
язвительные вещи, которые «проникают под кожу» людей и зас­
тавляют их взглянуть на обсуждаемое в новом свете. Этот тип
агитатора больше соответствует первой из описанных социальных
ситуаций - ситуации, в которой люди терпят лишения или дискри­
минацию, не вырабатывая при этом никаких установок возмуще­
ния. В этой ситуации его функция - заставить людей задуматься
над своим положением, над неравенством, недостатками и неспра­
ведливостями, которыми, очевидно, отмечен их удел. Он заставля­
ет их поставить под вопрос то, что они раньше принимали как
должное, и сформировать новые желания, склонности и надежды.
Функция агитации, как отмечено выше, частично состоит в
том, чтобы взволновать и выбить людей из колеи и таким обра­
зом освободить их для движения в новых направлениях. Если
говорить конкретнее, она направлена на изменение представлений
людей о самих себе, о своих правах и обязанностях. Подобные
новые представления, предполагающие уверенность человека в
том, что он имеет законные права на те привилегии, которых он
лишен, обеспечивают социальному движению основную мотива­
ционную силу. Агитация как способ насаждения этих новых пред­
ставлений среди людей приобретает, таким образом, коренное зна­
чение для любого социального движения.
Здесь можно сделать короткое замечание относительно такти­
ки агитации. Достаточно сказать, что тактика агитации меняется
в соответствии с ситуацией, людьми и культурой. Какая-либо
процедура, которая может быть в высшей степени успешной в
одной ситуации, в другой может оказаться просто смехотворной.
Это обстоятельство ставит проблему отождествления различных
типов ситуаций и соответствия каждой из них подходящей фор­
мы агитации. Практически ни одного исследования не было
посвящено этой проблеме. Здесь мы можем лишь ограничиться
трюизмом: агитатор, чтобы действовать успешно, должен чувство­
вать мысли, интересы и ценности своих слушателей.
572
 Развитие esprit de corps. Агитация есть просто способ воз­
буждения интереса людей и привлечения их, таким образом, к
участию в каком-то движении. Хотя она служит для вербовки
членов, дает начальный толчок и определяет некое направление,
сама по себе она никогда не смогла бы организовать и поддержи­
вать движение. Коллективные деятельности, основанные просто
на агитации, будут спорадическими, бессвязными и недолговеч­
ными. Чтобы придать социальному движению прочность и посто­
янство, должны вступить в действие другие механизмы. Один из
них - развитие esprit de corps.
Esprit de corps может пониматься как процесс организации
эмоций в интересах движения. Сам по себе он есть чувство со­
принадлежности и солидарности людей друг с другом в каком-то
общем предприятии. Его основу составляет состояние контакта.
Развивая чувства близости и сопричастности, люди должны чув­
ствовать, что разделяют какое-то общее переживание и образуют
какую-то избранную группу. В присутствии друг друга они ве­
дут себя непринужденно и чувствуют себя товарищами. Ломает­
ся личная настороженность, исчезают чувства чуждости, обособ­
ленности и отчуждения. В таких условиях отношения приближа­
ются к кооперации, сменяя межличностную конкуренцию. Пове­
дение одного стремится облегчить выражение поведения других,
сменяя стремление сдержать это поведение или воспрепятство­
вать ему; в этом смысле каждый человек стремится вдохно­
вить других. Такие условия взаимной симпатии и отзы вчи­
вости со всей очевидностью способствуют согласованному пове­
дению.
Esprit de corps важен для социального движения и по другим
причинам. Весьма знаменателен тот факт, что он служит для под­
крепления нового представления о себе самом, которое индивид
сформировал в результате своего участия в движении. Его чув­
ство сопричастности с другими, а их - с ним дарует ему ощущение
коллективной поддержки. Таким путем поддерживаются и укреп­
ляются его взгляды на самого себя и на цели движения. Отсюда
следует, что развитие esprit de corps помогает воспитать привя­
занность людей к движению. Чувства каждого индивида'направ­
лены на цели движения и переплетены с ними. Результирующее
чувство возрастания своей значимости, которое он испытывает,
действует в направлении еще большей преданности движению.
Должно быть ясно, что esprit de corps является важным спосо­
бом развития чувства сплоченности и тем самым придания сплочен­
ности движению.
573
 Как развивается esprit de corps в социальном движении Глав­
ным образом, очевидно, тремя путями: развитием внутри-группо-
вого внегруппового отношения, формированием неформальной
товарищ еской ассоциации и участием в формальном це­
ремониальном поведении.
Внутригрупповые внегрупповые отношения. Природа внут­
ригруппового внегруппового отношения должна быть знакома
исследователю. Оно имеет место, когда две группы начинают
считать друг друга врагами. В такой ситуациц каждая группа
полагает себя носительницей добродетели и развивает среди сво­
их членов чувства альтруизма, лояльности и верности. Другая
группа рассматривается в качестве беспринципной и злонамерен­
ной, подвергающей нападкам те ценности, которые дороги внут­
ренней группе. Перед лицом внешней группы члены внутренней
группы не только чувствуют, что они правы и справедливы, но и
верят, что несут общую ответственность за защиту и сохранность
своих ценностей.
Ценность этих внутригрупповых внегрупповых установок для
развития сплоченности в социальном движении достаточно ясна.
Вера их членов в то, что движению несправедливо и не по праву
противостоят злонамеренные и беспринципные группы, служит
сплочению этих членов вокруг своих целей и ценностей. Нали­
чие врага в этом смысле очень важно для придания движению
сплоченности. Кроме того, враг играет важную роль «козла отпу­
щения». Движению выгодно развить образ врага; это развитие
обычно происходит спонтанно. Однажды созданный, он содей­
ствует установлению esprit de corps,
Неформальное товарищество. Esprit de corps формируется
также в весьма значительной степени путем развития неформаль­
ной ассоциации на основе товарищества. Там, где люди могут
неформально сходиться подобным образом, они имеют возмож­
ность узнать друг друга как человеческие существа, а не институ­
циональные символы. Так они оказываются в гораздо лучшем
положении, чтобы принимать роли друг друга и незаметно для
себя разделять переживания друг друга. Представляется, что при
таких взаимоотношениях люди бессознательно перенимают и ус­
ваивают жесты, установки, ценности и жизненную философию
друг друга. Непосредственным результатом этого является раз­
витие взаимной симпатии и чувства близости, что очень способ­
ствует сплоченности. Итак, мы встречаем в социальных движени­
ях возникновение и использование множества видов неформаль­
ной и общинной ассоциации. Пение, пляски, пикники, шутки, весе-
574
лье и неформальная дружеская беседа являются в социальном
движении важными механизмами такого рода. Благодаря им ин­
дивид получает чувство собственного статуса и чувство социаль­
ного признания и поддержки взамен прежнего одиночества и
личностного отчуждения.
Церемониальное поведение. Третьим важным путем разви­
тия социальными движениями esprit de corps является использо­
вание формального церемониального поведения и ритуала. Цен­
ность массовых митингов, собраний, парадов, массовых демонст­
раций и юбилейных церемоний всегда была очевидна для тех, на
кого возложена задача развития какого-Дибо социального дви­
жения; эта ценность имеет форму чувства широкой поддержки,
которую испытывает участник крупных собраний. Психология,
представленная здесь, - это психология парада. У индивидуально­
го участника возрастает самооценка, и в результате он ощущает
себя исключительно важной персоной. Поскольку это чувство
личной значительности оказывается отождествленным с движе­
нием как таковым, оно содействует развитию esprit de corps.
Схожим образом и ритуальная атрибутика, имеющаяся у каждого
движения, служит воспитанию чувства всеобщего тождества и
симпатии. Эта атрибутика состоит из набора эмоциональных сим­
волов, таких, как лозунги, песни, здравицы, гимны, стихи, вырази­
тельные жесты и униформа. У каждого движения есть что-либо
подобное. Поскольку они приобретают эмоциональное значение,
символизируя общие чувства по отношению к движению, их ис­
пользование служит постоянному воспроизводству и усилению
этих общих чувств.
Таким образом, esprit de corps можно рассматривать в каче­
стве определенной организации группового чувства и, по суще­
ству, в качестве определенной формы группового энтузиазма. Это
не то, что сообщает движению жизнь. Но точно так же как одной
агитации недостаточно для развития какого-либо движения, не­
достаточно и опоры на один только esprit de corps. Движение,
всецело зависящее от esprit de corps, обычно похоже на какой-
нибудь бум и, как правило, разваливается, столкнувшись с серьез­
ным кризисом. Поскольку преданность, которую внушает такое
движение, основана исключительно на повышенном энтузиазме,
она, как правило, исчезает вместе с упадком подобного энтузиаз­
ма. Таким образом, чтобы преуспеть, особенно в неблаго- прият­
ной обстановке, движение должно более постоянно и устойчиво
внушать лояльность. Этому способствует развитие морали.
575
 Развитие морали. Как мы увидели, esprit de corps является
коллективным чувством, которое сообщает движению жизнь, эн­
тузиазм и энергию. Мораль может пониматься как нечто, дающее
движению постоянство и определенность; она показывает, смо­
жет ли сплоченность устоять в неблагоприятных условиях.
В этом смысле мораль может пониматься как групповая воля
или устойчивая коллективная цель.
Представляется, что мораль основывается и взращивается на
определенном наборе убеждений. В случае какого-либо социально­
го движения в последних можно выделить три вида.
Первый вид - убеждение в правильности и праведности цели
движения. Оно сопровождается верой в то, что достижение целей
движения возвестит наступление чего-то подобного тысячелет­
нему царству. Когда движение достигнет своих целей, все злое,
несправедливое, неподлинное и неправильное будет искоренено.
В этом смысле цель всегда переоценивается. Однако эти пред­
ставления придают членам движения ярко выраженную уверен­
ность в самих себе.
Второй вид убеждений, тесно связанный с этими представлени­
ями, - вера в конечное достижение движением своей цели. Счита­
ется, что в этом есть определенная неизбежность. Поскольку дви­
жение воспринимается как некий необходимый для возрождения
мира фактор, оно считается соответствующим высочайшим мо­
ральным ценностям вселенной и в этом смысле - находящимся
под божественным покровительством. Как следствие, возникает
вера в неизбежность успеха, пусть даже это будет лишь после
длительной и тяжелой борьбы.
Наконец, третьей частью этого комплекса убеждений является
вера в то, что на движение возложена некая священная миссия.
Вместе эти убеждения придают устойчивый и неизменный ха­
рактер цели движения и твердость - его усилиям. Препятствия,
задержки, отступления являются поводами для новых усилий, а
не для разочарования или отчаяния, поскольку они не наносят
серьезного ущерба вере в праведность и неизбежность его успеха.
Из этого объяснения ясно, что развитие морали в каком-либо
движении является, по существу, развитием сектантской установки
и религиозной веры. Это дает ключ к пониманию наиболее изве­
стных способов построения морали в каком-то определенном дви­
жении. Один из них состоит в возникновении какого-либо куль­
та, который ясно различим в каждом устойчивом и прочном соци­
альном движении. Обычно имеются некий главный святой и ряд
менее важных святых, выбранных среди народных вожаков дви-
576
жения. Гитлер, Ленин, Маркс, Мэри Бэйкер Эдди и Сунь Ятсен
могут послужить подходящими примерами главных святых. Та­
кие лидеры, по существу, обожествляются и наделяются чудесной
силой. Они считаются высшими, умнейшими и непогрешимыми.
Люди вырабатывают по отношению к ним установку благогове­
ния и трепета, возмущаясь попытками описать их как обыкновен­
ных людей. Картины и другие изображения таких людей приоб­
ретают характер религиозных идолов. Вслед за святыми движе­
ниями идут его герои и его мученики. Они также начинают рас­
сматриваться в качестве священных фигур. Развитие этого куль­
та святых является важным способом распространения религи­
озной, по существу , веры в движение, способствующим также по­
строению того типа убеждений, о котором говорилось выше.
Схожей функцией обладает и возникновение в движении ка­
кого-либо вероучения и священного писания. Их также можно
обнаружить во всех устойчивых социальных движениях. Так, - и
об этом часто говорилось, Das Kapital и Mein Kampf стали
библиями соответственно коммунистического и национал-
социалистического движений. Роль вероучения и литературы этого
сорта в сообщении движению религиозных убеждений должна
быть ясна.
Наконец, большое значение в процессе развития морали в со­
циальном движении принадлежит мифам. Такие мифы могут быть
самого разного рода: мифы о принадлежности к какой-то избран­
ной группе или избранному народу; о бесчеловечности своих
оппонентов; о судьбе движения; описывающие тысячелетнее цар­
ство, которое явится результатом движения. Такие мифы обычно
вырастают как отклики на желания и надежды людей, участвую­
щих в движении, и приобретают в силу своего коллективного
характера устойчивость, постоянство и безоговорочное призна­
ние. Главным образом именно с их помощью члены движения
достигают догматической стойкости своих убеждений и стремят­
ся оправдать свои действия перед остальным миром.
Развитие групповой идеологии. Без идеологии социальное
движение будет двигаться вслепую и едва ли сможет удержаться
перед лицом ожесточенной оппозиции со стороны внешних групп.
Следовательно, идеология играет значительную роль в жизни
движения; этот механизм является существенным для устойчиво­
сти и развития движения. Идеология движения состоит из опре­
деленного свода учения, верований и мифов. Точнее, она, очевид­
но, имеет следующие компоненты: во-первых, формулировка на­
значения, цели и предпосылок движения; во-вторых, свод сужде-
577
ний, содержащих критику существующей системы и приговор этой
системе, которую движение подвергает нападкам и стремится из­
менить; в-третьих, оборонительное учение, которое служит в каче­
стве оправдания движения и его целей; в-четвертых, свод убеж­
дений, касающихся политики, Тактики и практической деятельнос­
ти движения; в-пятых, мифы движения.
Можно быть почти уверенным в том, что идеология обладает
двойственным характером. С одной стороны, многое в ней имеет
научный й наукообразный характер. Это та форма, которая раз­
вивается интеллектуалами движения. Как правило, она состоит
из тщательно разработанных научных трудов абстрактного и в
высшей степени логического характера. Она вырастает обычно в
ответ на критику со стороны интеллектуалов, стоящих вне дви­
жения, и стремится завоевать своим догмам респектабельную и
удобную позицию для обороны в этом мире высшей учености и
высших интеллектуальных ценностей. Идеология, однако, имеет и
другой - популярный - характер. В этом облике она стремится
взывать к необразованным и к массам В своем популярном обли­
чье идеология принимает формы эмоциональных символов, при­
мет, стереотипов, гладких и наглядных фраз и простонародных
аргументов. Она также ведает догмами движения, но представля­
ет их в такой форме, которая способствует их быстрому понима­
нию и усвоению.
Идеология движения может пониматься как то, что обеспечи­
вает движению свою собственную философию и психологию.
Она дает наборы ценностей, убеждений, критических суждений,
аргументов и оборонительных приемов. Как таковая она снабжа­
ет движение направлением, оправданием, оружием нападения, ору­
жием защиты, воодушевлением и надеждой. Чтобы быть эффек­
тивной в этих отношениях, идеология должна обладать респекта­
бельностью и престижем - чертами, сообщаемыми ей в первую
очередь интеллигенцией движения. Однако важнее этого - необ­
ходимость для идеологии отвечать на страдания, желания и на­
дежды людей. Если идеология не соответствует этому требова­
нию, она не будет представлять для движения никакой ценности.
Роль тактики. Мы упомянули тактику в качестве пятого ос­
новного механизма, существенного для развития социального дви­
жения. Тактика, очевидно, развивается по трем направлениям имея
целью: завоевать приверженцев, удержать их и достичь своих
целей. Мало что можно добавить к этому, если только мы не
имеем дела со специфическими видами движения в специфичес­
ких ситуациях. Ибо тактика всегда зависит от сущности ситуа-
578
ции, в которой функционирует движение, и всегда соотносится с
культурным фоном движения. Эта функциональная зависимость
тактики от особенностей ситуации помогает объяснить нелепые
провалы, которые часто сопровождают применение определенной
тактики в какой-то ситуации, даже если она оказалась успешной в
других ситуациях. Применять революционную тактику в наши
дни в формах тактики двухсотлетней давности было бы очевид­
ной глупостью. Подобным образом попытка развития какого-то
движения в стране с обращением к тактике, использованной в
каком-то схожем движении в какой-то другой культурной среде,
может привести к весьма обескураживающим результатам. Вооб­
ще, можно сказать, что тактика по определению должна быть
гибкой и изменчивой, принимая форму в зависимости от природы
ситуации, требований обстоятельств и изобретательности людей.
’Мы можем заключить обсуждение этих пяти механизмов про­
стым повторением того, что успешное развитие движения зави­
сит именно от них. Именно эти механизмы устанавливают про­
грамму, вырабатывают политику, развивают и поддерживают дис­
циплину и пробуждают преданность.
Реформа и революция. Было отмечено, что специфические
социальные движения бывают главным образом двух видов: ре­
формистские и революционные. Оба стремятся внести измене­
ния в социальный строй и существующие институты. Их жизнен­
ные циклы в чем-то похожи, и развитие обоих зависит от меха­
низмов, которые мы только что обсудили. Однако между ними
существует ряд достойных внимания различий; некоторые из этих
различий сейчас будут рассмотрены.
Эти два движения различаются по размаху своих целей. Ре­
формистское движение стремится изменить какую-либо специ­
фическую фазу или ограниченную область существующего соци­
ального строя; оно может стремиться, например, к упразднению
детского труда или запрещению потребления алкоголя. У рево­
люционного движения более емкая цель: оно стремится пере­
строить весь социальный строй в целом.
Это различие в целях связано с различными исходными точ­
ками нападения. Стремясь изменить лишь часть господствую­
щего социального строя, реформистское движение принимает ос­
новные принципы этого строя. Точнее, реформистское движение
принимает существующие нравы; оно даже использует их для
критики социальных пороков, на которые оно нападает. Реформист­
ское движение отправляется от господствующего этического
кодекса и завоевывает себе поддержку в немалой степени имен
579
но потому, что оно так хорошо обосновано с этической стороны.
Это делает его позицию достаточно неуязвимой. Непросто ата­
ковать какое-либо реформистское движение или реформаторов,
исходя из их моральных целей; нападки обычно делаются скорее
в форме карикатуры и насмешки или характеристики реформато­
ров как фантазеров и людей непрактичных. В противополож­
ность этому революционное движение всегда бросает вызов
существующим нравам и предлагает какую-то новую систе­
му моральны х ценностей. Таким образом оно навлекает на
себя решительную атаку, ведущуюся с позиций существующих
нравов.
Третье различие между двумя движениями вытекает из двух
вышеупомянутых. Реформистскому движению присуща респекта
дельность. В силу признания существующего социального строя
и ориентации на идеальный моральный кодекс, оно предъявляет
права на существующие институты. Как следствие, оно использу­
ет эти институты - школу, церковь, прессу, клубы и правительство.
И здесь революционное движение демонстрирует ярко выражен­
ный контраст. Атакуя социальный строй и отвергая его нравы,
революционное движение блокируется существующими институ­
тами, а их использование им исключается. Таким образом, рево­
люционное движение обычно в конечном счете оттесняется в
подполье; любое использование существующих институтов дол­
жно тщательно маскироваться. Вообще, какая бы агитация, вер­
бовка и маневры ни велись революционным движением, они дол­
жны находиться вне рамок существующих институтов. В случае
слишком серьезного вызова какому-то могущественном) классу
или облеченным властью группам, реформистское движение, ско­
рее всего, лишается доступа к использованию существующих ин­
ститутов. Это ведет к превращению реформистского движения в
революционное; его цели расширяются, включая реорганизацию
институтов, блокирующих его продвижение. Различия в позиции
реформистского и революционного движений привносят одно
важное отличие в их общую стратегию (procedure) и тактику.
Реформистское, движение пытается развивать благоприятное для
своих целей общественное мнение; следовательно, оно стремится
поставить какую-либо общественную проблему и использовать
процесс дискуссии, который мы уже рассмотрели. Реформистс­
кую партию можно рассматривать в качестве некой конфликтной
группы, противопоставленной заинтересованным группам и окру­
женной массой инертного населения. Реформистское движение
580
обращается именно к этой безразличной или незаинтересованной
общественности в попытке завоевать ее поддержку. В противо­
положность этому революционное движение не стремится повли­
ять на общественное мнение, но вместо этого пытается обратить
в свою веру. В этом смысле оно действует скорее как какая-
нибудь религия. Это предполагает некоторое различие групп, среди
которых эти движения ведут свою агитацию и стремятся завое­
вать приверженцев. Реформистское движение, хотя и действует
обычно от имени каких-либо страдающих или эксплуатируемых
групп, немного дёлает для утверждения своего влияния среди
них. Зато оно стремится заручиться поддержкой общественности
среднего класса, стоящей в стороне от движения, и пробудить
вместо этого у нее некое сочувствие к угнетенной группе. Поэто­
му, как правило, руководство или членский состав реформистско­
го движения нечасто происходят из той группы, чьи интересы
они представляют. Революционное движение в этом смысле от­
личается тем, что его агитация ведется среди тех, кто считается
страдающим и эксплуатируемым. Оно старается упрочиться, вклю­
чая этих людей в свои ряды. Следовательно, революционное дви­
жение обычно является движением низших классов, действую­
щим среди неимущих.
Наконец, в силу этих характерных различий два движения
расходятся и по своим функциям. Главная функция реформист­
ского движения состоит, вероятно, не столько в осуществлении
социального изменения, сколько в подтверждении идеальных цен­
ностей данного общества. В случае революционного движения
стремление расколоть мир на тех, кто имеет, и тех, кто не имеет, а
затем образовать какую-то сильную, сплоченную и бескомпро­
миссную группу из последних делает его функцией введение не­
кой новой системы религиозных, по существу, ценностей.
И еще одно, завершающее, замечание можно сделать по пово­
ду специфических социальных движений. Их можно рассмат­
ривать в качестве обществ в миниатюре, и как таковые они могут
представлять собой построение организованного и формализо­
ванного коллективного поведения из того, что первоначально
было аморфным и неопределенным. С их ростом развивается
некая социальная организация, формируются новые ценности,
организуются новые индивидуальности. Они, конечно же, состав­
ляют квинтэссенцию движения. Они оставляют за собой некую
институциональную структуру и корпус функционеров, новые
объекты и взгляды, а также новый набор самопредставлений.
581
 Экспрессивные движения
Отличительная черта экспрессивных движений. Характер­
ной чертой экспрессивных движений является то, что они не стре­
мятся изменить институты социального строя или их реальный
характер. Напряжение и беспокойство, из которых они выраста­
ют, не сфокусированы на какой-либо цели социального изменения,
какую это движение стремилось бы достичь. Вместо этого они
разряжаются в каком-либо виде экспрессивного поведения, кото­
рое, однако по мере того как оно выкристаллизовывается, может
оказывать глубокое воздействие на индивидуальности людей и
на характер социального строя. Мы рассмотрим два вида
экспрессивных движений: религиозные движения и моду.
Религиозные движения. Религиозные движения начинаются,
по существу, как культы; они берут начало в ситуации, которая
психологически схожа с ситуацией танцующей толпы. Они пред­
ставляют собой обращение внутрь беспокойства и напряжения в
форме расстроенных чувств, которые в конечном счете выража­
ются в движении, предназначенном для того, чтобы разрядить это
напряжение. Напряжение в этом случае находит выход не в
целенаправленном действии, а в своем выражении. Эта характе­
ристика свидетельствует о природе той ситуации, в которой воз­
никают религиозные движения. Это такая ситуация, в которой
люди расстроены и выведены из равновесия, но не в состоянии
действовать; другими словами, это ситуация фрустрации. Неспо­
собность разрядить напряжение в направлении какого-то реаль­
ного изменения социального строя оставляет единственную аль­
тернативу - экспрессивное поведение.
Нелишне напомнить здесь наиболее заметные черты танцую­
щей толпы. Одной из них является интенсивное чувство близос­
ти и esprit de corps; другой - усиленное чувство экзальтации и
экстаза, которое дает индивиду переживание возрастания само­
оценки и ощущение одержимости каким-то запредельным духом.
Индивиды чувствуют воодушевление и могут разразиться каки­
ми-то прорицаниями. Третьей чертой является проекция коллек­
тивных эмоций на внешние объекты - личности, формы поведения,
песни, слова, фразы и материальные объекты, - которые при этом
приобретают священный характер. С воспроизводством и повто­
рением этого стадного поведения esprit de corps усиливается,
танцующее поведение формализуется и ритуализуется, а святость
объектов подкрепляется. Именно на этой стадии и возникают
секта и культ. Так как моделью развития религиозного движе­
ния является развитие секты, рассмотрим некоторые из важней­
ших черт секты.
582
 Во-первых, следует отметить, что члены секты могут рекрути­
роваться из самых разнородных источников, различаясь по со­
стоянию, званию, образованию и социальному происхождению.
Эти различия и отличия в секте не имеют никакого значения. В
толчее и процессе выработки контакта каждый низводится на
некий общий уровень братства. Об этом факте свидетельствуют
не только эмоции и установки членов секты по отношению друг
к другу, но также и тот способ, которым они соотносятся друг с
другом, и их манера обращения друг к другу.
Вокруг чувства экзальтации и священных символов, в кото­
рых выкристаллизовывается это чувство, вырастает ряд верова­
ний и обрядов, которые становятся вероучением и ритуалом сек­
ты. Вся жизнь секты оказывается сосредоточенной вокруг этого
вероучения и ритуала, которые и сами по себе начинают приобре­
тать некий священный характер. Поскольку они символизируют
эти интенсивные эмоции группы, они становятся абсолютными и
императивными. Здесь важную роль играет пророк. Он является
священным персонажем и стремится собственной персоной сим­
волизировать вероучение и ритуал группы. Он также является
главным хранителем этого вероучения и ритуала. По мере того
как секта начинает осознавать исходящую извне критику и пред­
принимать попытки оправдать свои воззрения, вероучение груп­
пы начинает перерабатываться в некий объемный корпус доктри­
ны. Именно таким путем возникает теология; значительная ее
часть имеет форму апологии. Это сопровождается некоторыми
изменениями в ритуале, главным образом в форме дополнений. К
тем чертам практики и образа жизни секты, которые превращают
ее в объект критики и даже преследований извне, эта секта впол­
не может испытывать нежную привязанность, воспринимая их
как признаки ее собственной идентичности; эти черты, таким об­
разом, приобретают особое значение.
Другой важной чертой секты, обусловленной ее особого типа
переживаниями и священным характером, является вера в то, что
ей сопутствует божественное благоволение и что она состоит из
избранной группы святых душ. Преображение, испытываемое чле­
нами секты, и новые моральные и общественные (communal)
перспективы, которые она открывает, легко приводят их к этому
убеждению. Люди вне секты считаются пропащими душами -
ведь их не осенила благодать этого преображающего переживания.
Самоощущение секты в качестве общины спасенных душ лег­
ко располагает ее к агрессивному обращению в свою веру тех,
кто стоит вне ее. Часто она чувствует, что на нее возложена
некая божественная миссия спасти других и «показать им спет.
Поэтому она ищет новообращенных. Чтобы стать членом секты,
583:
аутсайдер должен испытать некое обращающее переживание -
моральное преображение, схожее по характеру с тем, которое ис­
пытали члены секты. Публичное признание является свидетель­
ством такого переживания и признаком того, что индивид вошел
в число избранных. Эти замечания указывают на особенно зна­
чимую характеристику секты - интенсивное конфликтное отно­
шение, в котором секта находится с внешним миром.
Можно сказать, что секта находится в состоянии войны с
внешним миром, и все же это какой-то особенный вид конфликт­
ного отношения, поскольку секта стремится не к изменению ин­
ститутов или реального социального строя, а к его моральному
перерождению. Она ставит своею целью, по крайней мере перво­
начально, не изменение внешнего существования, а изменение внут­
ренней жизни. В этом смысле секту можно понимать как глубоко
революционную, поскольку она пытается внедрить какое-то но­
вое представление о Вселенной вместо простого стремления пе­
ределать институты или реальную структуру социального строя.
Религиозное движение имеет тенденцию разделять с сектой
эти ее черты. Его программа представляет некий новый способ
жизни, и оно нацелено на моральное перерождение мира. Разви­
ваясь из аморфного состояния, которое, очевидно, характерно для
него в ситуации танцующей толпы, оно стремится приобрести
структуру, схожую со структурой секты, и в результате развива­
ется в некое общество. Таким образом, религиозное движение
становится аналогом специфических социальных движений за
исключением того, что его цели - совершенно иной природы*,
Модные движения. Хотя мода обычно соотносится лишь с
одеждой, важно осознать, что она охватывает гораздо более ши­
рокую область. Ее можно обнаружить в манерах, искусствах, ли­
тературе и философии, она может даже проникать в определенные
сферы науки. На деле она может действовать в любой сфере
групповой жизни, не считая технологической и утилитарной обла­
стей, а также сферы священного. Для ее функционирования не­
обходимо классовое общество, так как в своих существенных
проявлениях она не наблюдается ни в однородном обществе, по­
добном какой-либо первобытной группе, ни в обществе кастовом.
Мода существует как некое движение и по этому основанию
отличается от обычая, который по сравнению с ней статичен. Это
- обусловлено тем фактом, что мода основана главным образом
на дифференциации и соперничестве. В классовом обществе выс-

* Существуют как религиозные, так и политические секты. Разница

в том, что политические секты стремятся осуществить как политичес­
кую революцию, так и коренное изменение жизненной философии.
58 4
шие классы, или так называемая социальная элита, не могут диф­
ференцироваться с помощью каких-то фиксированных символов
или знаков. Следовательно, чисто внешние особенности их жизни
и поведения могут имитироваться непосредственно нижестоящи­
ми по отношению к ним классами, которым в свою очередь под­
ражают группы, расположенные в социальной структуре непос­
редственно под ними. Этот процесс придает моде некую верти­
кальную структуру. Как бы то ни было, класс элиты обнаружива­
ет, что он больше не выделяется вследствие осуществляемой дру­
гими имитации, и как следствие он вынужден принимать какие-то
новые отличительные критерии - только для того, чтобы вновь
их заменить, когда они в свою очередь станут объектом подража­
ния. Главным образом именно эта чела и превращает моду в
движение, и именно она заставила одного автора заметить, что
мода, однажды разразивш ись, движется вплоть до своей по­
гибели.
В качестве движения мода имеет мало сходства с любым из
тех движений, которые мы рассмотрели. Хотя она возникает
спонтанно и проходит характерный цикл развития, она мало несет
в себе стадного поведения и не зависит ни от процесса дискуссии,
ни от результирующего общественного мнения. Она не зависит и
от тех механизмов, о которых мы говорили. Участники этого
движения не вербуются агитацией или обращением в свою веру.
Среди них не развиваются ни esprit de corps, ни мораль. Модное
движение такж е не имеет и не требует никакой идеологии.
Д алее, поскольку оно не имеет никакого руководства, даю ­
щего сознательное направление движению, оно не изобрета­
ет никакого набора тактических приемов. Люди участвуют в
модном движении по собственной воле и откликаясь на тот инте­
ресный и могущественный род контроля, который накладывает
на них мода.
Модное движение не только уникально по своему характеру,
но отличается от других движений также и тем, что не развивает­
ся в общество. Оно не выстраивает никакой социальной организа­
ции, у него нет никакого персонала или корпуса функционеров;
оно не развивает никакого разделения труда среди своих участ­
ников, когда каждому отводится какой-то определенный статус;
оно не создает никакого набора символов, мифов, ценностей, ника­
кой философии или практики и в этом смысле не образует ника­
кой культуры; и наконец, оно не развивает никакого набора вза­
имных обязательств и не формирует никакого «мы - сознания».
Тем не менее модное движение является важной формой кол­
лективного поведения, обладающей чрезвычайно значительными
результатами для социального строя. Во-первых, следует заме-
585
тить, что модное движение есть подлинно экспрессивное движе­
ние. У него нет никакой сознательной цели, которую люди стре­
мились бы достичь посредством коллективного действия, как в
специфических социальных движениях. Оно не представляет со­
бой также и разрядки возбуждения и напряжения, как в танцую­
щей толпе. Оно выражает, однако, определенные фундаменталь­
ные порывы и тенденции, такие как склонность к новым пережи­
ваниям, желание .выделиться и побуждение соответствовать. Мода
важна в особенности тем, что обеспечивает средство для выраже­
ния развивающихся вкусов и предрасположений; эта черта под­
тверждает, что она есть форма экспрессивного поведения.
Последнее замечание дает ключ к пониманию роли моды и
способа ее участия в формировании нового социального поряд­
ка. В изменяющемся обществе, которое необходимо для функци­
онирования моды, субъективная жизнь отдельных люден посто­
янно утрачивает равновесие; они приобретают какие-то новые
предрасположения и вкусы, которые, однако, неясны и неопреде­
ленны. Представляется совершенно ясным, что мода, предостав­
ляя возможность для выражения предрасположений и вкусов,
служит для их определения и канализации и, следовательно, их
фиксации и упрочения.
Чтобы уяснить это, необходимо должным образом оценить тот
факт, что движение й успех моды зависят от принятия какого-то
данного стиля или образца. В свою очередь это принятие основа­
но не просто на престиже, связанном с этим стилем, но также и на
том, удовлетворяет и отвечает ли этот стиль предрасположениям
и развивающимся вкусам людей. Известные провалы, которые
терпят усилия сделать тот или иной стиль модным исключитель­
но на основе престижа, могут послужить опорой для этой точки
зрения. С этой позиции мы можем рассматривать моду как нечто
такое, что возникает и расцветает в ответ на какие-то новые
субъективные требования. Обеспечивая средства для выраже­
ния этих предрасположений и вкусов, мода способствует, в соответ­
ствии с высказанным выше предположением, оформлению и кри­
сталлизации этих вкусов. В конце концов мода помогает, таким
образом, создать некий Zeitgeist*, или некую общую субъективную
жизнь, и тем самым помогает заложить основы нового социально­
го порядка.

* Дух времени. - П рим , п ерев.

5Д£
 Возрожденческие
и националистические движения
Слияние специфических движений. До сих пор мы рассматри­
вали отдельно специфические социальные движения, религиоз­
ные движения и модные движения. Однако должно быть ясно,
что они могут сливаться, хотя и в весьма различной степени. Так,
революционное движение может иметь множество черт религи­
озного движения, а его успех может зависеть в известной мере
оттого, станет ли оно модным.
Возрожденческие движения. Возрожденческие и национали­
стические движения особенно часто обладают таким смешанным
характером. Мы посвятим им несколько замечаний. Люди, уча­
ствующие в возрожденческих движениях, идеализируют прошлое,
почитают некую сложившуюся у них идеальную картину этого
прошлого, стремятся подогнать современную жизнь под эту иде­
альную картину. Такие движения объясняются, очевидно, как от­
клики на ситуацию фрустрации. В этой ситуации люди испыты­
вают утрату самоуважения. Поскольку будущее не обещает им
какого-то нового достойного представления о самих себе, они
обращаются к прошлому в попытке сформировать его. Вспоми­
ная прошлую славу и достижения, они могут отвоевать немного
самоуважения и удовлетворения. Следует ожидать, что такие дви­
жения будут иметь сильный религиозный характер.
В этих отношениях националистические движения очень схо­
жи с ними.
Националистические движения. Большинство националистиче­
ских движений имеет сильный возрожденческий характер, предпо­
лагающий прославление прошлого народа. Этот аспект тесно связан
с той мотивацией, которая столь характерна для этого типа дви­
жения, а именно с комплексом неполноценности. Те, кто начинают
движение, обычно обладают какими-то огорчительными личными
воспоминаниями о том, как им дали почувствовать себя неполно­
ценными и недостаточно привилегированными для того, чтобы
получить какой-то респектабельный статус. Их уязвленное само­
ощущение и желание восстановить самоуважение ведут их к по­
пыткам улучшить статус группы, с которой они себя отождеств­
ляют. В таком движении наблюдается не только постановка ка­
кой-то цели, например, завоевания национальной автономии, но
обычно также и идеализация какой-то минувшей эпохи в жизни
этого народа.

5'8 7
 Выводы относительно
коллективного поведения
Социальный строй может рассматриваться как состоящий из
следующих, наряду с прочими, элементов. Во-первых, набора ка­
ких-то общих экспектаций, на основании которых люди способны
кооперировать и регулировать свою деятельность по отношению
друг к другу. Эта процедура дает им обычаи, традиции, правила и
нормы. Во-вторых, набора каких-то ценностей, которые связаны с
этими экспектациями и которые определяют, насколько они важ­
ны и с какой готовностью люди примкнут к ним. В-третьих, ка­
ких-то представлений, которые люди имеют о самих себе в отно­
шении друг к другу и к своим группам. И в-четвертых, какой-то
общей субъективной ориентации в форме предрасположений и
настроений.
Эта концепция социального строя облегчает понимание поло­
жения, высказанного в начале данного обсуждения, что при изу-.
чении коллективного поведения мы касаемся процесса построе­
ния того или иного социального строя. На ранних стадиях этого
процесса коллективное поведение неопределенно по своему ха­
рактеру и относительно неорганизованно. Появляются эле­
ментарные и спонтанные типы поведения. На их примере яснее
видны основные механизмы ассоциации. По мере продолжения
взаимодействия между людьми коллективное поведение получа­
ет форму и организацию. Возникают новые экспектаций, ценнос­
ти, представления о правах и обязанностях и новые вкусы и
настроения. Мы постарались доказать ту роль, которую в этом
процессе играют механизмы коллективного поведения, а также
функцию социальных движений. В общем, мы можем сказать, что
движения, концентрирующиеся вокруг механизмов общественно­
сти, дают начало политической фазе социального строя; те, что
используют главным образом механизмы функционирования тол­
пы и контакта, порождают какой-то моральный или священный
строй; те же, что, подобно моде, подчеркивают механизмы массо­
вых движений, производят определенные субъективные ориента­
ции в форме общих вкусов и склонностей.

588
 СОДЕРЖАНИЕ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.............................................................3
Г. ЛЕВОН. ПСИХОЛОГИЯ МАСС................................................5
Душа толпы............................................ 11
Глава первая.Общая характеристика толпы.
Психологический закон ее духовного
единства 11
Глава вторая. Чувства и нравственность толпы....................... 18
§1. Импульсивность, изменчивость
и раздражительность толпы.............................................18
§2. Податливость внушению и легковерие толпы................21
§3. Преувеличение и односторонность чувств толпы...........28
§4. Нетерпимость, авторитетность и консерватизм толпы ... 29
§5. Нравственность толпы........................ 32
Глава третья. Идеи, рассуждения и воображение толпы....... 34
§1. Идеи толпы....................................... 34
§2. Рассуждения толпы......................... 37
§3. Воображение толпы..........................................................39
Глава четвертая. Религиозные формы, в которые облекаются
все убеждения толпы........................................41
Мнения и верования толпы............................ 46
Глава первая. Отдаленные факторы мнений
и верований толпы....... .................................. ....46
§1. Раса................................................................................... 47
§2. Традиции...........................................................................47
§3. Время................................................................................ 49
§4. Политические и социальные учреждения.......................50
§5. Образование и воспитание...............................................53
Глава вторая. Непосредственные факторы мнений толпы ......60
§1. Образы, слова и формулы ...............................................61
§2. Иллюзии............................................................................65
§3. Опыт..................................................................................66
§4. Рассудок............................................................................68
Глава третья. Вожаки толпы и их способы убеждения...........70
§Г Вожаки толпы.................................................................. 70
§2. Способы действия вожаков: утверждение,
повторение, зараза................... 75
§3. Обаяние........................ ....79
Глава четвертая. Границы изменчивости мнений
и верований толпы................................ 87
§1. Постоянные верования.....................................................87
§2. Непостоянные мнения толпы .......................................... 90
Классификация и описание толпы различных категорий ... 96
Глава первая. Классификация толпы........................................96
§1. Разнородная масса...................... 97
§2. Толпа однородная............................................................ 98

589
 Г л ава вт орая. Преступная толпа ...............................................99
Г л ава т рет ья. Присяжные и уголовные суды 102
Г лава чет верт ая . Избирательная толпа ......... .. >......... 108
Г лава пятая. Парламентские собрания 115
3 .ФРЕЙД. МАССОВАЯ ПСИХОЛОГИЯ И АНАЛИЗ
ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО “Я” ...........................................131
I. Введение ................................................................................ 131
II. Ле Бон и его характеристика массовой души 133
III. Другие оценки коллективной душевной жизни 142
IV. Внушение и либидо........................................................... 147
V. Две искусственные массы: церковь й войско....... ......... 151
VL Дальнейшие задачи и направления работы 156
VII. Идентификация 160
VIII. Влюбленность и гипноз 165
IX. Стадный инстинкт 171
X. Масса и первобытная орда ................................................ 175
XI. Одна ступень в человеческом “Я” 181
XII. Долголетие 185
ХОСЕ ОРТЕГА-И-ГАССЕТ. ВОССТАНИЕ МАСС..... ........... 195
Ч асть I 195
I. Скученность.......................................................................... 195
II. Подъем исторического уровня............................................. 200
III. Полнота времен 206
IV. Рост жизни ..................................................................... ..........
V. Статистический факт.............................................................218
VI. Анализ человека массы.......................................... 222
VII. Жизнь благородная и жизнь пошлая, или энергия
и косность........ ................................................................. 226
VIII. Почему массы во все лезут и всегда с насилием? 231
IX. Примитивизм и техника.................................................... 238
X. Примитивизм и история 244
XI. Эпоха самодовольства........................................................250
XII. Варварство “специализации” 257
XIII. Величайшая опасность - государство............................. 262
Ч асть II ......................................................... 270
XIV. Кто правит миром? .......................................................... 270
XV. Мы подходим к самой проблеме....................................... 312
Э. КАНЕТГИ. МАССА.......................... 315
Обращенный страх прикосновения 315
Открытая и закрытая масса................... 316
Разрядка 318
Мания разрушения 319
Извержение................................................................................. 321
Мания преследования 323
Приручение масс в мировых религиях 325
Паника........................................................................................ 327
Масса как кольцо......................................................................329
Свойства массы............... 330
-590
 Ритм 332
Задержка.....................................................................................336
Медленность или удаленность цели 341
Невидимые массы............................................ 344
Классификация по несущему эффекту 350
Преследующая масса 351
Масса бегства.................................. 355
Масса запрета............................................................................ 358
Массы обращения........................................ 361
Праздничные массы...................................................................365
Двойная масса: мужчины и женщины, живые и мертвые...... 366
Двойная масса: война.............................. 371
Массовые кристаллы 377
Массовые символы 379
С. МОСКОВИЧИ. НАУКА О МАССАХ................................ 397
Г лава п ервая . Индивид и масса 397
Г лава вт орая. Восстание масс................................................. 405
Г лава т рет ья. Что делать, когда массы налицо? 416
Г лава чет верт ая. Восточный деспотизм и деспотизм
западный 429
Часть вторая. Ле Бон и страх перед толпами.........................440
Г лава первая. Кем был Гюстав Ле Бон? ................................. 440
Г лава вт орая. Макиавелли массового общества................... 447
Г лава т рет ья. Четыре причины умалчивания...................... 460
Г лава чет верт ая. Открытие толп 463
Г лава пят ая. Гипноз в массе..................................... 474
Г лава ш естая. Вожди толп 486
Г лава седьм ая. О б авторитете 493
Г лава восьм ая. Стратегия пропаганды и коллективного
внушения 502
Г лава девят ая. Постулат психологии масс 516
Г лава десят ая. Первобытный секрет 524
Г. БЛУММЕР. КОЛЛЕКТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ................... 535
Сфера коллективного поведения.............................................. 535
Элементарное коллективное поведение. Круговая реакция
и социальное беспокойство. Природа круговой реакции 357
Механизмы элементарного коллективного поведения 541
Элементарные коллективные группировки............................. 545
Экспрессивная толпа 549
Масса 553
Общественность....... ............. 557
Общественное мнение 559
Пропаганда...................................................... 562
Общественность, толпа и масса 564
Социальные движения............................................................... 565
Общие социальные движения................................................... 566
Специфические социальные движения.....................................569
Экспрессивные движения 582
Возрожденческие и националистические движения 587
Выводы относительно коллективного поведения.....................588
591
 ПСИХОЛОГИЯ МАСС
Хрестоматия

Редактор-составитель Д.Я. Райгородский

Художник Г . Дудичев
Компьютерный набор и верстка
Е.Э. Парсаданян

Лицензия № 064457 от 22.02.96.

Формат 84x108 1 /3 2 . Бумага типографская.
Гарнитура Петербург. Печать офсетная.
Уел. печ. л. 18,5. Заказ 2457.
Тираж 12000.

Издательский Дом “БАХРАХ”

443029, г. Самара-29, а / я 14077

Отпечатано с готовых диапозитивов

в типографии издательства “Самарский Дом печати’
443086, г. Самара, пр. К. Маркса, 201.