Machine Translated by Google
52
Что не так с рабством
РМ Заяц
Почти все согласятся, что рабство — это плохо; и я могу сказать
это, может быть, с большим чувством, чем большинство,
будучи, так сказать , рабом.
Однако есть опасность просто считать само собой
разумеющимся, что что-то не так; ибо мы можем тогда
предположить, что очевидно, что это неправильно, и
действительно очевидно, почему это неправильно; и это
приводит к преобладанию очень плохих аргументов с довольно
глупыми выводами, основанными на так называемой
абсолютной ценности человеческой свободы. Если бы мы
могли яснее увидеть, что ценного в свободе и почему она
ценна, то мы могли бы быть защищены от риторики тех, кто в
момент, когда происходит что-то невыгодное или неприятное
для них, начинают громко жаловаться на какое-то
предполагаемое нарушение свободы. их свободу, не объясняя
нам, почему неправильно мешать им делать то, что они хотели
бы делать. Во многих таких случаях это может быть неправильно;
но до тех пор, пока у нас не будет способа судить, когда оно
есть, а когда нет, мы будем во власти всякого рода демагогии.
Это лишь один пример широко распространенного
злоупотребления призывом к правам человека. У нас даже
может возникнуть соблазн подумать, что наша политика была
бы более здоровой, если бы о правах никогда не слышали; но
это было бы слишком далеко. Вред приносит бездумная
свободы;
апелляция к плохо определенным правам, не подкрепленная аргументами.
Есть
Р. М. Хэйр, «Что не так с рабством», « Философия и связи с
общественностью», 8 (издательство Blackwell, 1979), 103–21.
Перепечатано с разрешения John Wiley & Sons, Inc.
Этическая теория: антология, второе издание. Под редакцией Расса Шафер-Ландау.
© 2013 John Wiley & Sons, Inc. Опубликовано в 2013 г. компанией John Wiley & Sons, Inc.
несомненно, что аргументы, оправдывающие некоторые из
этих апелляций, возможны; но поскольку формы таких
аргументов редко понимаются даже философами, неудивительно,
что многие совершенно необоснованные утверждения такого
рода не подвергаются сомнению и, таким образом, в конце
концов подрывают репутацию любого рода апелляций к правам человека.
Это трагедия, что это происходит, потому что действительно
есть права, которые нужно защищать со всей преданностью,
на которую мы способны. В мире совершаются вещи, которые
можно справедливо осудить как нарушение прав человека; но
пока права так свободно используются в качестве
универсального политического оружия, часто в поддержку
очень сомнительных целей, наши протесты против таких
нарушений будут лишены большей части своей силы.
Другая опасность апелляции к правам заключается в том,
что редко такая апелляция одной стороны не может быть
противопоставлена апелляции противоположной стороны к
какому-либо конфликтующему праву. Споры, которые в конце
концов привели к отмене рабства, представляют собой
превосходный пример этого, когда одна сторона апеллирует к
правам свободы, а другая — к правам собственности. Но нам
не нужно уходить так далеко в историю, чтобы найти примеры
такого рода вещей. Достаточно вспомнить споры о справедливом
распределении между защитниками равенства и индивидуальной
или подобных аргументов об образовании. Я писал об
обоих этих спорах в другом месте, пытаясь заменить интуицию
более прочным основанием для аргументации.
1 У меня тот же
общий мотив в поднятии темы о рабстве, а также
Machine Translated by Google
что плохого в рабстве
более конкретный мотив. Будучи утилитаристом, я должен
быть в состоянии ответить на следующую атаку, часто
выдвигаемую противниками утилитаризма. Часто говорят,
что утилитаризм должен быть предосудительным кредо,
потому что он может при определенных обстоятельствах
оправдывать или даже одобрять рабство, учитывая, что
можно предусмотреть обстоятельства, при которых
полезность будет максимизирована за счет сохранения
рабовладельческого общества, а не отмены рабства. Таким
образом, возражающие стремятся очернить утилитаристов
грязью всех зверств, совершенных работорговцами и
рабовладельцами. Возражение, как я надеюсь показать, не
выдерживает критики; но для того, чтобы разглядеть эту
риторику, нам придется достичь довольно глубокого
понимания некоторых довольно трудных вопросов моральной
философии; и это тоже повышает важность и интерес темы.
Во-первых, мы должны спросить, что это за вещь, рабство,
о неправильности которого мы спорим. Как только мы
задаемся этим вопросом, мы сразу же видим, если мы хоть
немного знаем историю, что в обыденном употреблении это
крайне плохо определенное понятие. Даже если мы оставим
в стороне такое, по общему признанию, широкое
употребление, как «наемный раб» в трудах марксистов, ясно,
« servus»
что слово «раб» и его близкие и « doulos» например,
эквиваленты, означают
несколько различаются в разных культурах; ибо рабство
есть, прежде всего, правовой статус, определяемый
инвалидностью или обязательствами, возлагаемыми законом
на тех, кого называют рабами; и, очевидно, они могут
варьироваться от одной юрисдикции к другой. Знакомые
логические трудности возникают в связи с тем, как мы
должны решить, что слово на иностранном языке означает
то же самое, что и английское слово «раб». Должны ли
соответствующие законы в стране, где говорят на этом языке,
быть идентичными тем, которые действовали в англоязычных
странах до отмены рабства? Очевидно нет; потому что было
бы невозможно, чтобы они были идентичны законам всех
таких стран во все времена, так как они не оставались одними
и теми же. Вероятно, у нас есть приблизительное
представление о том, какие законы должны соблюдаться в
стране, прежде чем мы сможем сказать, что в этой стране
есть институт, правильно называемый «рабством»; но это довольно грубо. это должен быть случай, когда отмена рабства
с целью
С помощью юридических, исторических и
антропологических книг о рабстве в различных культурах и
юрисдикциях можно было бы подробно изучить различные
оттенки значения слова «раб». Но поскольку моя цель
философская, я ограничусь вопросом, что является
существенным для понятия рабства в обычном употреблении.
Существенные черты, я думаю, следует разделить на две
части: рабство — это, во-первых, статус в
459
общество, а во-вторых, отношение к хозяину. Раб называется
так прежде всего потому, что занимает известное место в
обществе, не имея известных прав и привилегий,
закрепленных законом за другими, и подчиняясь известным
обязательствам, от которых другие свободны. А во-вторых,
он раб другого человека или тела (которым может быть и
само государство). Одной главы недостаточно, чтобы
отличить рабство от других юридических недостатков;
например, низшие касты в некоторых обществах так же
бесправны, как и рабы в некоторых других, или даже в
большей степени, но не называются рабами, потому что они никому не рабы
Статус раба был определен греками довольно рано в
терминах четырех свобод, которые раб
не хватает. К ним относятся: юридически признанное
положение в обществе, дающее право на доступ к судам;
защита от незаконного захвата и задержания и другого
насилия над личностью; привилегия идти туда, куда он хочет
идти; и что работать, как ему нравится. Первые три из этих
особенностей присутствуют в рукописном документе из
Македонии, датированном около 235 г. до н. э.; последний
добавлен в серию документов о освобождении из Дельф,
2
которая начинается примерно тридцатью годами позже.То
Государство могло бы в какой-то степени законодательно
регулировать обращение с рабами, не вызывая у нас желания
перестать называть их рабами, так что последние три черты
немного шатаются по краям. Но мы ищем лишь грубую
характеристику рабства, и с этой неопределенностью понятия
придется мириться. […]
Я изложу свой философский аргумент, к которому мы
сейчас подошли, в терминах воображаемого примера,
которому я придаю как можно больше правдоподобия.
Однако мы увидим, что для того, чтобы пример заработал,
необходимо сделать совершенно нереальные предположения,
и это очень важно для спора между утилитаристами и их
оппонентами. Следует также отметить, что для того, чтобы
играть свою роль в рассуждении, пример должен
удовлетворять определенным требованиям. Он задуман как
конкретизированная замена довольно банальным примерам,
которые часто можно найти у антиутилитарных писателей. служить своему
действительно и явно уменьшила бы полезность. Это означает,
во-первых, что рабство, подлежащее отмене, должно быть
действительно рабством, и, во-вторых, что оно должно иметь
общую полезность, явно, но не чрезвычайно большую, чем
общая полезность того режима, который был бы при таком
положении вещей. , практическая альтернатива рабству.
Если бы оно не было явно больше, утилитаристы могли бы
утверждать, что, поскольку все суждения такого рода только вероятны,
Machine Translated by Google
460 заяц
осторожность потребует от них придерживаться проверенного
принципа свободы, причем сам принцип оправдывается
утилитарными соображениями (см. ниже); таким образом,
пример перестал бы отделять их от противников и стал бы
неуместным.
С другой стороны, если бы польза от рабства была
неизмеримо выше, антиутилитаристы могли бы жаловаться,
что их собственные взгляды становятся слишком сильными;
ибо многие антиутилитаристы являются плюралистами и
считают, что среди принципов морали должен быть включен
принцип, требующий благодеяния. Поэтому, если преимущества
сохранения рабства достаточно велики, неутилитарист,
имеющий в своем репертуаре принцип благодеяния, мог бы
согласиться с тем, что его следует сохранить, то есть что в этом
случае принцип благодеяния имеет больший вес, чем принцип
благосклонности. Свобода. Таким образом, в этом случае опять
не было бы никакой разницы между суждениями утилитаристов
и их противников, и пример был бы неуместен.
Существует также еще одно измерение, в котором
пример должен быть тщательно размещен. Антиутилитарист
может заявить, что пример, который я приведу, делает разницу
между условиями рабов и свободными в предполагаемом
обществе слишком малой, а количество рабов слишком
большим. Если бы, мог заявить он, я сделал число рабов
небольшим, а разницу
между несчастьями рабов и удовольствиями рабовладельцев
гораздо больше, то общество могло бы иметь такую же полную
полезность, как и моя (то есть больше полезности свободного
общества, с которым я его сравниваю), но оно было бы Для меня
менее правдоподобно утверждать, что если бы такое сравнение
пришлось проводить в реальной жизни, то мы должны были бы
следовать за утилитаристами и предпочесть общество рабов.
Я еще не могу ответить на это возражение, не предвосхитив
своего аргумента; Я лишь кратко укажу, как бы я ответил на
него. Ответ состоит в том, что это возражение основано на
обращении к нашим обычным интуициям; но что они
предназначены для работы с обычными случаями.
Они не дают надежного руководства к тому, что мы должны
говорить в весьма необычных случаях. Но, кроме того,
желаемый случай вряд ли когда-либо произойдет. Как могло
случиться, что существование небольшого числа рабов было
необходимо для сохранения счастья остальных? Я не могу
себе представить никаких технологических факторов (скажем,
в земледелии или в транспорте по суше или по морю), которые
сделали бы сохранение рабства для небольшого класса
необходимым для удовлетворения интересов большинства.
Совершенно верно, что в прошлом существовало большое
количество рабов, поддерживавших более высокий уровень жизни
малые меньшинства. Но в таком случае трудно утверждать,
что рабство приносит больше пользы, чем его отмена, если
разница в счастье между рабами и рабовладельцами велика.
Тем не менее, если для того, чтобы создать случай, когда
сохранение рабства действительно было бы оптимальным,
мы уменьшим число рабов по отношению к числу
рабовладельцев, то становится трудно сказать, как
существование этого относительно небольшого числа рабов
необходимо для счастье большого числа свободных людей.
Что, черт возьми, делают рабы, чего нельзя было бы сделать
более эффективно с помощью наемного труда? И не будет ли
отмена (возможно, не слишком резкая) рабства способствовать
тем самым техническим изменениям, которые необходимы
для того, чтобы общество могло обходиться без него?
Суть дела, как мы увидим, состоит в том, что для того, чтобы
использовать апелляцию к нашим обычным интуициям в
качестве аргумента, противникам утилитаризма приходится
приводить случаи, не слишком далекие от тех случаев, с
которыми наши интуиции сталкивались. предназначены для
решения, а именно обычных дел. Если случаи, которые они
используют, не входят в этот класс, то тот факт, что наша
обычная интуиция выносит вердикт, отличный от утилитаризма,
не имеет значения для аргумента; наша интуиция вполне
может ошибаться в таких случаях, и от этого не станет хуже,
потому что им никогда не придется иметь дело с ними на
практике.
Мы можем также заметить, пока мы просеиваем возможные
примеры, что случаи отдельных рабовладельцев, которые
добры к своим рабам, не годятся. Проблема является одной из
следует ли сохранять рабство как охраняемый законом
институт; и если он будет сохранен, то, хотя могут быть люди,
которые не используют его для жестокого обращения со
своими рабами, несомненно, будет много других, кто это
сделает.
Давайте вообразим тогда, что битва при Ватерлоо, эта «чертовски
приятная вещь, самое близкое бегство, которое вы когда-либо видели
в своей жизни», 3 как это назвал Веллингтон, пошло иначе, чем
на самом деле, в двух отношениях. Во-первых, англичане и
пруссаки проиграли битву; последняя атака французской
гвардии оказалась для них невыносимой, боевой дух гвардии
был восстановлен Наполеоном, который
наступление, лично
вместо возглавил
того чтобы
передать его Нею. Но, во-вторых, подставив себя под огонь,
как это обычно делал Веллингтон, но лишенный удивительной
удачи Веллингтона, Наполеон был поражен пушечным ядром
и убит на месте.
которых
Это настолько
не было других
дезорганизовало
полководцев
французов,
с такими у
способностями, что Веллингтон смог сплотить свои силы и
провести одного из удерживавших
Machine Translated by Google
что плохого в рабстве
операции, в которых он был так искусен, базируясь на портах
Ла-Манша и их запутанных окружающих водных путях; в
результате получилось нечто среднее между линиями
Торрес Ведрас и окопная война Первой Мировой
Война. Через год или два после того, как Наполеон был убран с
дороги, а партия войны была дискредитирована в Англии, в
обеих странах к власти пришли либеральные (то есть ни
революционные, ни реакционные) режимы, и Венский конгресс
вновь собрался в совсем другом дух, с французами,
представленными на равных условиях.
Мы должны рассматривать эти события только потому, что
они затронули два соседних острова в Карибском море, которые
я буду называть Джуба и Камайка. Мне не нужно рассказывать
о том, что произошло в остальном мире, потому что
объединенные европейские державы могли в то время обладать
абсолютным господством на море, и поэтому Карибский бассейн
мог быть фактически изолирован от мировой политики
соглашением, которое они достигли, чтобы убрать этот район.
имперской военной игры. Из него были выведены все военно-
морские и прочие силы, кроме пары баз на мелких островах для
пресечения работорговли, которую, в соответствии со своими
либеральными принципами, стороны согласились запретить
(те, которые еще этого не сделали). Острова были объявлены
независимыми, и их белые жители, что вполне естественно, в
спешке покинули страну, оставив управление в руках местных
чернокожих вождей, некоторые из которых были уровня Туссена-
л'Увертюра, а другие
были очень обратными.
На Джубе, бывшей испанской колонии, в конце колониального
периода под давлением военной необходимости было
сформировано ополчение, состоящее из рабов под
командованием белых офицеров, с условиями службы, гораздо
более предпочтительными, чем условия службы плантационных
рабов, и своего рода элита. Старший сержант-майор этих войск
после бегства белых офицеров оказался в положении
неоспоримой власти и, будучи человеком большого
политического ума и способностей, сформировал новый режим
обвиняют в утверждении тезиса, последствия которого
таким образом, что Джуба стала предметом зависти его жителей. соседи.
Что он сделал, так это сохранил институт рабства, но исправил
его пороки. Плантации были разделены на более мелкие
единицы, все еще находившиеся под надзором и ответственные
перед государством, а не перед прежними владельцами. Рабам
были предоставлены права на улучшенные условия труда;
заработная плата, которую они уже получали в качестве
концессии в колониальные времена, была закреплена за ними
и увеличена; все жестокие наказания были запрещены. Однако
назвать их рабами все же правильно, ибо государство сохранило
за собой право направлять их труд и место жительства
461
и обеспечивать соблюдение этих указаний санкциями не более
суровыми, чем те, которые приняты в странах без рабства,
такими как штрафы и тюремное заключение. Правительство
Джубана под влиянием ранних коммунистических идей (хотя
Маркс еще не вышел на сцену) оставило плантации в своих
руках; но частным лицам также разрешалось владеть
ограниченным числом рабов на условиях
менее всего защищает рабов, как на государственных плантациях.
Остров стал очень процветающим, и рабы на нем жили во
всех отношениях гораздо лучше, чем жизнь свободных жителей
соседнего острова Камайка. На Камайке такого фокуса не было
власти в первые дни. Рабы сбросили свои оковы, и каждый
захватил ту землю, которую мог захватить.
Хотя закон и порядок были в некотором роде восстановлены и
восторжествовала своего рода демократия, экономика была
хаотичной, и это, в сочетании с демографическим взрывом,
привело к повсеместному голоду и нищете. Камайке не хватало
того, что было у Джубы: правительства, обладающего волей и
орудием в форме института рабства, чтобы контролировать
экономику и население и, как я уже сказал, сделать своих рабов-
граждан предметом зависти своих соседей.
Поток людей в рыбацких лодках, стремящихся эмигрировать со
свободной Камайки и выдавать себя за рабов.
проникновение на плантации Джубы стало настолько большим, что
правительству Джубана пришлось нанять большое количество
береговой охраны (конечно, рабов), чтобы остановить это.
Что, пожалуй, подойдет для нашего воображаемого примера.
Теперь о философском споре. Обычно утверждается, что
утилитаризм может оправдывать или одобрять рабство. В
описанной ситуации полезность уменьшилась бы, а не
увеличилась бы, если бы правительство Джубана отменило
рабство и если бы в результате экономика Джубы ухудшилась
до уровня экономики Камайки.
Таким образом, можно было бы утверждать, что утилитарист
должен был бы выступить против отмены смертной казни. Но
все согласны с тем, что рабство — это плохо; так утилитаристов
противоречат общепринятым моральным убеждениям.
Что они могли ответить на это нападение? Есть, в основном,
две линии, которые они могли бы выбрать. Эти линии не
несовместимы, а дополняют друг друга; действительно, защиту
утилитаризма можно представить в виде дилеммы.
Либо защитнику утилитаризма позволено подвергать сомнению
воображаемые факты примера, либо нет. Сначала предположим,
что это не так. Затем он может попытаться, в качестве первого
шага, сказать, что в описанной ситуации
Machine Translated by Google
462 заяц
действительно было бы неправильно отменить рабство. Если
аргумент сводится к деталям, антиутилитаристам может быть
разрешено вводить любое количество дополнительных деталей
(за исключением фактической отмены самого рабства), чтобы
убедиться, что их сохранение действительно максимизирует полезность.
Но тогда утилитарист остается при своем мнении и
утверждает, что в таком случае было бы неправильно
отменять рабство и что, кроме того, большинство обычных
людей, если бы их можно было заставить рассмотреть дело
по существу и не позволять их суждениям быть сбитый с
толку ассоциацией с более отвратительными формами
рабства, согласился бы с этим вердиктом. Принцип свободы,
запрещающий рабство, есть принцип prima facie,
допускающий исключения, и этот воображаемый случай
является одним из исключений. Если бы утилитаристы
могли выдержать эту линию защиты, они выиграли бы
дело; но, возможно, не все согласятся с тем, что это устойчиво. законы Джубы. При решении вопроса о том, какие
Итак, позволим утилитаристу сделать еще один,
несколько более изощренный ход, оставаясь, однако, на
первом роге дилеммы. Он мог бы признать, что не все
согласятся с существом этого случая, но объяснить это,
указав на фантастический и необычный характер случая,
который, как он мог бы утверждать, вряд ли имел бы место
в реальной жизни. Если ему не позволено подвергать
сомнению факты дела, он должен признать, что отмена
смертной казни была бы неправильной; но простые люди,
мог бы он сказать, не могут этого видеть, потому что
принципы политической и социальной морали, которые
мы все усвоили теперь (в отличие от наших предков
восемнадцатого века) и которыми мы глубоко пропитаны,
мешают нам рассмотреть дело по существу. Принципы
сформулированы таким образом, чтобы иметь дело со
случаями рабства, которые действительно имеют место
(все они в большей или меньшей степени вредны). Хотя это
наилучшие принципы для нас, когда мы сталкиваемся с
реальным миром, они дают неверный ответ, когда
представляют этот фантастический случай. Но все-таки при
таком мире, каков он есть, мы были бы нравственно хуже
людей, если бы у нас не было этих принципов; ибо тогда у
нас могло бы возникнуть искушение, то ли по неведению,
то ли из личных интересов, потворствовать рабству в тех
случаях, когда оно, хотя на самом деле вредно, могло бы
быть красочно представлено как полезное. Предположим,
можно возразить, что пример такого рода использовался в
антиаболиционистских работах, скажем, в 1830 году или
около того. Разве это не могло бы убедить многих людей в
том, что рабство может быть замечательным явлением, и
таким образом обеспечить их голоса против отмены
рабства; и не было бы это очень вредно? Для страданий, вызванных фактическим
Институт рабства в Карибском бассейне и в других местах был
настолько велик, что с утилитарной точки зрения было
желательно, чтобы люди придерживались и действовали в
соответствии с моральными убеждениями, осуждающими
рабство как таковое и безоговорочно, потому что это побудило
бы их проголосовать за его отмену.
Если утилитаристы примут эту несколько более
изощренную позицию, они в одно и то же время скажут,
что было бы неправильно отменять рабство в воображаемых
обстоятельствах и что хорошо, что почти каждый, если его
спросить об этом, согласится. сказать, что это было
правильно. Это парадоксально? Я думаю, не для тех, кто
понимает реалии человеческого положения. какой
Парадокс заключается в том, что этот пример является
воображаемым и, следовательно, людям не придется
высказываться на практике о том, какими должны быть
принципы есть у людей хорошо, нет необходимости и даже
нежелательно принимать во внимание такие воображаемые
случаи. С практической точки зрения не имеет большого
значения, какие суждения люди приходят к воображаемым
случаям, при условии, что это не оказывает отрицательного
влияния на их суждения о реальных случаях. С практической
точки зрения им лучше всего иметь те принципы, которые
приведут их к принятию наибольшей доли правильных
решений в реальных случаях, когда их решения имеют
значение для происходящего — конечно, взвешенные для
важность дел, т. е. количество различий, которые решения
делают для
полученное благо или вред.
Поэтому вполне допустимо, что мы должны одновременно
испытывать сильное моральное убеждение в том, что даже
рабовладельческая система Джубана, какой бы полезной
она ни была, является неправильной, и признавать, когда
мы размышляем над чертами этой воображаемой системы,
что мы не можем видеть что-то особенно плохое в этом, но,
скорее, много похвалы. Это не может не быть опытом
всякого, кто усвоил моральные убеждения, которые следует
приобрести, и в то же время способен рационально
размышлять о чертах какой-нибудь необычной
воображаемой ситуации. Я сам постоянно сталкивался с
этим, когда сталкивался с антиутилитаристскими примерами,
которые являются неотъемлемым атрибутом таких
философов, как Бернард Уильямс.
Поразмыслив, можно прийти к выводу, что если бы такие
случаи имели место, то следовало бы поступать так, как
лучше в данных обстоятельствах (как, по-видимому,
размышлял даже сам Вильямс в одном из своих случаев)
'
4 , но также необходимо найти этот вывод противным одному
самый глубокий
Machine Translated by Google
что плохого в рабстве
'
убеждения; если это не так, одно из убеждения не являются
лучших убеждений, которое можно было бы иметь.
'
Против этого можно было бы возразить, что если
Поскольку глубокие моральные убеждения дают неверный
ответ даже в воображаемых или необычных случаях, они не
являются лучшими из возможных. Могли бы мы спросить, не
могли бы мы внедрить в себя более сговорчивые убеждения?
Не могли бы мы, так сказать, поглотить принципы, которые
вписали в них либо исключения для работы с неудобными
случаями, как в моем примере, либо даже возможность записи
исключений ad hoc, когда возникнут неудобные случаи? До
определенного момента это разумное предложение; но за
пределами этой точки (точки, которая зависит от темперамента
человека, чьими принципами они должны быть) она становится
психологически нездоровой. Несомненно, есть некоторые
простые души, которые действительно не могут удержаться на
прямом и узком пути, если только они не цепляются фанатично
и перед лицом того, что большинство из нас назвало бы
разумом, чрезвычайно простыми и узкими принципами. А есть
и другие, которым удается вписать в них очень сложные
принципы со многими исключениями (только «написано» —
неправильное слово, потому что принципы таких людей не
поддаются формулировке). Большинство из нас находится где-
то посередине. Также можно иметь довольно простые принципы,
но присоединить к ним рубрику, позволяющую нам отклоняться
от них либо тогда, когда один конфликтует с другим в конкретном
случае, либо когда случай настолько необычен, что мы
сомневаемся в его правильности. принципы были разработаны,
чтобы справиться с этим. В этих случаях мы можем напрямую
применить утилитаристские рассуждения; но крайне неразумно
делать это в более нормальных случаях, ибо это как раз те
случаи (подавляющее большинство), для которых предназначены
наши принципы , поскольку они были выбраны, чтобы давать
наилучшие результаты в общем ряду случаев. Таким образом,
в обычных случаях мы с большей вероятностью придем к
правильному решению (даже с утилитарной точки зрения),
придерживаясь этих принципов, чем занимаясь утилитарными
рассуждениями о конкретном случае со всеми его искушениями
особых аргументов.
Я подробно рассматривал эти вопросы в другом месте. 5
Здесь все, что мне нужно сказать, это то, что существует
психологический предел сложности и гибкости моральных
принципов, которые мы можем мудро стремиться глубоко
внедрить в качестве моральных убеждений в наш характер;
и человек, который попытается выйти за этот предел, в
конечном итоге станет (как его назовут) беспринципным
человеком и на самом деле не сделает в своей жизни все,
что мог, даже по критерию полезности. Это может объяснить, почему я что могут противостоять миру, вооружившись только своими
думают,
463
всегда голосую за отмену рабства, хотя я могу допустить, что
можно представить себе случаи, в которых рабство принесет
больше пользы, чем вреда, и хотя я утилитарист.
Вот вам и первый рог дилеммы.
Прежде чем мы перейдем ко второму рогу, на котором
'
утилитарист может возражать против аргумента своих
оппонентов на том основании, что их пример не может быть
реализован в реальном мире, я хочу сделать методологическое
замечание, которое может помочь нам сориентироваться. в
этом довольно сложном споре. Утилитаризм, как и любая другая
теория моральных рассуждений, приближающаяся к
адекватности, состоит из двух частей: формальной и
содержательной. Формальная часть — не более чем
перефразировка требования универсализации моральных
предписаний; следствием этого является то, что равные
интересы всех должны иметь равный вес в наших рассуждениях:
каждый считается за одного и никто не более чем за одного. Не
следует ожидать, что такое формальное требование само по
себе приведет к каким-либо существенным выводам даже об
актуальном мире, не говоря уже обо всех логически возможных
мирах. Но есть и существенный элемент в теории. Этому
способствуют фактические убеждения о том, что на самом деле
интересует людей в реальном мире (что зависит от того, чего
они на самом деле хотят, любят или не любят, и от того, чего
они хотели бы, любили или не любили в данных условиях); а
также о фактическом воздействии на эти интересы различных
действий в реальном мире. Учитывая истинность этих
верований, мы можем рассуждать нравственно и придем к
определенным нравственным выводам и придем к определенным
нравственным выводам. Но выводы не
порождается только формальной частью теории.
Таким образом, утилитаризм, в отличие от некоторых других
теорий, подвергается воздействию фактов. Утилитарист не
может априори рассуждать, что какими бы ни были факты о
мире и человеческой природе, рабство неправильно. Он должен
показать, что это неправильно, показывая, посредством изучения
истории и других фактических наблюдений, что рабство
действительно имеет последствия (а именно, производство
страданий), которые делают его неправильным. Это, хотя на
первый взгляд может показаться слабостью учения, на самом деле является его с
Учение, подобно некоторым разновидностям интуитивизма,
согласно которому мы можем придумывать сколь угодно
фантастические примеры, и оно все равно будет давать те же
самые старые ответы, на самом деле показывает, что оно
утратило связь с действительным миром, с которым мы имеем дело. интуиция
он опирается на были разработаны, чтобы справиться. Интуиционисты
Machine Translated by Google
464 заяц
врожденная интуиция; утилитаристы знают, что они должны
смотреть на то, что на самом деле происходит в мире, и
видеть, действительно ли интуиция является лучшей в таком
мире.
Теперь я подхожу ко второму рогу дилеммы, по поводу
которого утилитарист может сказать: «Ваш пример не
'
победил
годится: так никогда не произойдет». Он может
допустить, что Ватерлоо и Венский конгресс могли бы
сложиться иначе — ведь это было чертовски приятное дело,
а главнокомандующие в те времена часто гибли на поле боя
(это было действительно чудо, что Веллингтона не было), и
в обеих странах существовали либеральные движения. Но
когда мы приезжаем на Карибы, все становится шатче.
Действительно ли возможен такой контраст между
экономикой Джубы и Камайки? Я не верю, что влияние
отдельных национальных лидеров когда-либо будет
настолько сильным, или что такие совершенно мудрые
лидеры когда-либо появятся. И я не верю, что на Карибах
или где-либо еще система национализированного рабства
может работать так гладко. Скорее, я должен ожидать, что
система очень быстро выйдет из строя. Я основываю эти
ожидания на общих представлениях о человеческой природе
и, в частности, на вере в то, что люди, находящиеся во власти
других людей, будут эксплуатироваться, какими бы ни были
благие намерения тех, кто основал систему.
С другой стороны, если бы действительно были лидеры с
такой удивительной государственной мудростью, не могли
бы они добиться большего успеха, отменив рабство и
заменив его свободным, но дисциплинированным
обществом? В примере они дали рабам некоторые законные
права; что должно было помешать им давать другим,
например, право менять место жительства и работу, при
условии, конечно, общей системы землепользования и
экономического планирования, которая существует во
многих свободных странах? Способствовало ли, в частности,
сохранение рабства процветанию Джубы, чего нельзя было
бы добиться другими средствами? И точно так же нужно ли
было правительству Камайки быть столь некомпетентным?
Не могла ли она без повторного введения рабства удержать
экономику на рельсах с помощью такого контроля, который
совместим со свободным обществом? Короче говоря, не лежит ли оптимальное решение
фактом. В этом причинагде-то между
системы, принятые в Джубе и Камайке, но на свободной
стороне границы между рабством и свободой?
Однако эти фактические рассуждения гораздо более
поверхностны, чем я могу удовлетвориться. Факты, на которые
действительно важно обратить внимание, — это довольно
глубокие факты о человеческой природе, которые всегда или
он есть
почти всегда должны делать рабство невыносимым состоянием. у меня был свободным гражданином, он имел бы права, которые
уже упоминал факт о рабовладении: обычные, даже хорошие
люди почти всегда будут эксплуатировать тех, над кем они
имеют абсолютную власть. Нам достаточно прочитать
реальную историю рабства во всех веках и культурах, чтобы
увидеть это. Существует также
влияние на характеры самих эксплуататоров.
Недавно я принес это домой, когда, находясь на Ямайке,
случайно взял в руки книгу по истории 6 .
написанный там в самом начале девятнадцатого века, до
отмены смертной казни, автор которого добавил в конце
приложение, излагающее его взгляды на полемику об отмене
смертной казни, которая тогда была в самом разгаре. Хотя он
явно добрый человек с либеральными наклонностями, он
выступает против отмены смертной казни; и один из его
аргументов поразил меня очень сильно. Он утверждает, что,
хотя рабство может быть жестокой судьбой, сейчас на Ямайке
дела обстоят намного лучше: на самом деле существует закон,
согласно которому раб на плантации не может получить от
бригадира более тридцати шести ударов плетью, не заставив
его бежать перед надзиратель. Контраст между добротой человека и тем, что он
говорит здесь, возможно, больше, чем любой философский аргумент,
указывает на то, что наши моральные принципы должны быть
рассчитаны на человеческую природу такой, какая она есть.
Самый фундаментальный пункт касается человеческой
природы раба, которая делает владение другим человеком
более невыносимым для него, чем, скажем, для лошади (не
то чтобы мы должны мириться с жестокостью по отношению
к лошадям). Мужчины отличаются от других животных тем,
что могут смотреть далеко вперед, а потому могут стать
объектом устрашающего наказания. Мы можем предположить,
что другие животные могут быть только объектом
скиннеровского подкрепления и павловского обусловливания.
Эти методы, без сомнения, несут в себе возможность
жестокости; но им не хватает особой жестокости человеческого рабства.
Человеку можно угрожать наказанием в весьма отдаленном,
понятном ему будущем. Таким образом, часть человеческой
собственности, в отличие от неодушевленной вещи или даже
'
животного, находящегося во владении человека, может бытьс
подвергнута своего рода террору, от которого неуязвимы
другие виды собственности; и, поскольку люди являются
собственниками, многие неизбежно воспользуются этим
жестоких наказаний, которым
обычно подвергались рабы; не было бы никакого смысла
наносить их животным. Раб — единственное существо,
которое одновременно
способный нести ответственность таким образом, и он не
может избежать или даже возместить ущерб власти, которую
эта способность угрожать наделяет его угнетателя. Если бы
Machine Translated by Google
что плохого в рабстве
сдерживать осуществление угрозы; если бы он был лошадью или
предметом мебели, угроза была бы бесполезна для его владельца,
потому что она не была бы понята. Находясь под угрозой
юридического и иного наказания, но в то же время лишенный
правовой защиты от злоупотребления им (поскольку он не имеет
права голоса в том, какими должны быть законы, и не имеет
большой возможности воспользоваться такими законами, какие
существуют). ) раб становится или может стать, если его хозяин —
обычный человек, самым несчастным из всех
существа.
Без сомнения, есть и другие факты, которые я мог бы привести.
Но я закончу тем, что повторю общую мысль, которую пытался
проиллюстрировать. Неправомерность рабства, как и
неправильность всего остального, должна быть показана миру
таким, какой он есть на самом деле. Мы можем сделать это, сначала
достигнув понимания значения этого и других моральных слов,
что влечет за собой определенные правила морального рассуждения,
как я пытался показать в других местах.
7
Одним из наиболее важных из этих правил является
Примечания
1. «Справедливость и равенство», в Дж. Артуре и В. Х. Шоу, ред.,
«Справедливость и экономическое распределение » (Englewood
Cliffs: Prentice-Hall 1978); «Возможность
, замечания по текущимдля чего?:оНекоторые
спорам равенстве
в образовании», Оксфорд . Обзор образования 3 (1977).
2. См. В. Л. Вестерманн. , Рабские системы греческой и
римской античности (Филадельфия: American Philosophical
Society, 1995), с. 35 .
3. Для ссылок см. E. Longford, Wellington: The Years of the Sword
(London: Weidenfeld and Nicolson 1969), p. 489 . , 7. См. н. 5 выше, и мою Свободу и Разум (Оксфорд: Издательство
465
формальное требование, отраженное в Золотом правиле:
требование, чтобы то, что мы говорим, мы должны делать другим,
мы должны быть в состоянии сказать, должно быть сделано нам
самим, если бы мы находились именно в их ситуации с их
интересами. И это ведет к такому способу морального мышления
(утилитаризму), который рассматривает равные интересы всех как
имеющие одинаковую значимость. Затем мы должны применить
это рассуждение к миру, каков он есть на самом деле, что будет
означать установление того, что на самом деле будет результатом
принятия определенных принципов и политики, и как это на самом
деле затронет интересы нас самих и других. Только так мы можем
достичь морали, пригодной для использования в реальной жизни;
и никто из тех, кто проводит это рассуждение в реальной жизни, не
примет принципов, допускающих рабство, из-за страданий, которые
оно вызывает в реальной жизни.
Таким образом, утилитаризм может показать, что не так с рабством;
и, насколько я понимаю, это тот вид морального рассуждения,
который лучше всего может показать это, а не просто возражать
против того, что рабство неправильно.
4. См. Уильямс, «Критика утилитаризма», в JJC.
Смартанд Б. Уильямс Утилитаризм:
, за и против
(Кембридж: Издательство Кембриджского , 1973), с. 99 .
университета 5. См. мою «Этическая теория и утилитаризм» в HD.
Льюис,изд., Современная британская философия 4 (Лондон:
Аллен и Анвин , 1976), и приведенные там ссылки.
6. РЦ Даллас , The History of the Maroons (Лондон: Longman
и Рис , 1803; переиздано Фрэнком Кассом, 1968). Мне не
удалось снова получить книгу, чтобы проверить эту ссылку.
, 1963), особенно гл. 6.
Оксфордского университета