Коэн Джеральд - Совместимы ли свобода и равенство - -Свободное марксистское издательство (2020)

Джеральд Коэн
Совместимы ли свобода
и равенство?
Москва
2020
Свободное марксистское издательство
Джеральд Коэн (1941-2009) — главный представи-

тель левых сил в аналитической философии. Именно
он во многом определил то, как выглядит современ-
ная англоязычная политическая теория. В России, тем
не менее, его тексты публикуются в первый раз. Рабо-
ты, представленные в сборнике, посвящены таким
темам как неравенство, собственность и распредели-
тельная справедливость.
Составление, перевод — Дмитрий Середа

Обложка — Арина Кравченко
ISBN 978-5-6041968-9-2
© Свободное марксистское издательство, 2020

Предисловие составителя
Философ Джеральд Коэн родился в 1941 году в Ка-
наде. Оба его родителя были убежденными коммуни-
стами. Мать — украинская еврейка, эмигрировавшая
в Канаду, фабричная швея, член Коммунистической
партии Канады. Отец — потомок литовских евреев,
тоже фабричный рабочий, член Объединенного ев-
рейского народного ордена1. Среднее образование
Коэн получил в школе имени Морриса Винчевского,
еврейской школе с сильным прокоммунистическим
уклоном.
Учитывая такое происхождение, неудивительно,
что Коэн на всю жизнь остался социалистом. Хотя его
совершенно точно нельзя было назвать активистом,
он имел долгую и сложную историю взаимоотноше-
ний с лейбористской партией Великобритании. Он
три раза вступал в нее — и три раза выходил. По всей
видимости, причиной для последнего выхода стало
доминирование внутри партии правого крыла, при-
ведшее в итоге к расцвету «нового лейборизма» и от-
казу от четвертой статьи партийной конституции,
предполагавшей общественную собственность в каче-
стве политической цели. Коэн, в отличие от, скажем,
Хиллела Штейнера, близкого к нему философа левых
взглядов, всегда считал, что лейбористам необходимо
придерживаться традиционных социалистических
воззрений — то есть в первую очередь признавать
ценность равенства и сообщества.
1
Объединениелевыхсекулярныхевреев.
4 Джеральд Коэн
Однако изначальную академическую известность

ему принес не анализ нормативных вопросов — им он
занялся только во второй половине своей карьеры, —
но исследование философии истории Маркса, которое
он предпринял в своей знаменитой работе «В защиту
теории истории Карла Маркса» (1978). Задачей Коэна
в этой работе была реконструкция взглядов Маркса
на историческое развитие при помощи методов ана-
литической философии и современной социальной
науки. Таких, например, как лингвистический анализ
и теория рационального выбора. Обращение к анали-
тической традиции имело важные последствия.
Во-первых, Коэн считал необходимой разработку бо-
лее логичной и последовательной аргументации, чем
та, что была принята как в классическом марксизме,
так и в его континентальной версии — четкость и по-
тенциальная формализуемость для его видения были
чрезвычайно важны. Во-вторых, Коэн отринул пред-
ставление о наличии у марксизма некой особой мето-
дологии, отличающейся от общепринятых научных
методов, то есть отказался от использования диалек-
тики. Второй пункт, разумеется, логически вытекает
из первого — если за стандарт принимается строгость
аргументации, характерная для работ аналитических
философов (таких, скажем, как научный руководитель
Коэна Гилберт Райл) и экономистов, то для диалекти-
ки места просто не остается. Марксизм, по Коэну, —
это теория, главной отличительной чертой которой
должен быть не метод, но те вопросы, к которым она
обращается.
Главной находкой работы Коэна стало использова-
ние понятия «функциональных объяснений» для ин-
терпретации Маркса. Функциональное объяснение —
это объяснение наличия у феномена свойств через то,
чему эти свойства служат. Такого рода объяснения ши-
Предисловие составителя 5
роко распространены в биологии. Так, то, что у птиц

полые кости, объясняется тем, что это позволяет им
летать, а то, что в растениях присутствует хлорофилл,
тем, что это необходимо для фотосинтеза. Аналогично
структура надстройки может объясняться ее необходи-
мостью для производственных отношений, а произ-
водственные отношения — их необходимостью для
развития производительных сил.
Работа «В защиту теории истории Карла Маркса»
положила начало новому направлению, существую-
щему на перекрестье философии и социальных
наук, — аналитическому марксизму. Помимо Коэна
к этому направлению обычно относят также Джона
Рёмера, Юна Эльстера, Эрика Олина Райта, Роберта
Брёмера, Филипа ван Парийса, Сэмюела Боулза.
Коэн закончил «В защиту» в 1975-м, и к этому вре-
мени его интересы уже начали меняться. В результате
знакомства с философией правого либертарианца Ро-
берта Нозика Коэн пришел к осознанию того, что со-
временным левым политически необходимо научить-
ся отвечать на вопросы нормативного характера, ко-
торыми марксизм традиционно пренебрегал: каким
должно быть справедливое распределение? что такое
свобода? каковы отношения между людьми в спра-
ведливом обществе? Отвечая на эти и схожие вопро-
сы, Коэн полностью переключил свое внимание с фи-
лософии истории на политическую философию2.
Именно работы по политической философии пред-
ставлены в этом сборнике3.
2
одробнее о своей трансформации Коэн пишет в первом тексте этого
П
сборника.—Прим. пер.
3
Лекция «Межличностный тест, аргумент от поощрения и сообщество»,
атакжеинтервьюсКоэномпредставленывсборникенецеликом.Кроме
того, в упомянутой лекции и в статье «Свобода и деньги» отсутствует
ряд сносок, присутствующих в оригинале. Решение не включать их
Почему их стоит читать в сегодняшней России?

Для разных людей будут актуальны разные ответы
на этот вопрос. Для тех, например, кто заинтересован
в философии, особенно в аналитической традиции,
тексты Коэна будут интересны выверенной аргумента-
цией и неожиданными стратегиями рассуждения.
Но Коэн представляет интерес и для тех, кого волнует
не столько политическая философия, сколько непо-
средственно политика. Да, его тексты на первый
взгляд крайне абстрактны и изобилуют мысленными
экспериментами, подчас выглядящими почти абсурд-
но. Однако даже самые сложные рассуждения Коэна
вполне могут быть высказаны и в более простой, хотя
менее развернутой и аккуратной, форме. В таком виде
они могут быть использованы в качестве аргумента-
тивных стратегий для ведения реальных дискуссий
с политическими оппонентами. Дискуссии между сто-
ронниками равенства и защитниками неограниченно-
го свободного рынка актуальны даже в сегодняшней
авторитарной России и станут еще актуальнее после
неизбежного ослабления авторитаризма. Моральные
и политические ценности будут всегда играть в таких
дискуссиях одну из главных ролей, и, если левые
не хотят остаться без доводов, то им, возможно, стоит
присмотреться к мыслям Коэна.
Д. Середа
втекстбылопродиктованоисключительнонеобходимостьюнеперегру-
жать и без того непростой текст. Ссылки на оригинальные источники
естьвначалекаждойработы.—Прим. пер.
Джеральд Коэн
История, этика и марксизм4

1. Когда я был молодым лектором University Col-
lege в Лондоне, я преподавал предметы, которые
не были напрямую связаны с моими исследователь-
скими интересами. Меня наняли в 1963 году, чтобы
преподавать моральную и политическую философию,
но писал я о теории истории Карла Маркса, в истин-
ность которой страстно верил и которую хотел защи-
тить от критики, поддерживаемой многими, но пред-
ставлявшейся (и представляющейся сейчас) мне не-
верной. Разумеется, у меня были взгляды
и относительно проблем моральной и политической
философии, но эти взгляды не находили воплощения
в текстах. В частности, у меня были твердые убежде-
ния касательно несправедливости неравенства и ка-
питалистической эксплуатации, но я не считал, что
могу сказать по поводу справедливости нечто, заслу-
живающее печати.
Мое представление о моральной и политической
философии являлось и является стандартно академи-
ческим: это аисторичные дисциплины, которые ис-
пользуют абстрактные философские размышления,
чтобы изучать характер и правильность нормативных
суждений. Исторический материализм (а именно под
таким именем стала известна теория истории Карла
Маркса) — это, напротив, эмпирическая теория (срав-
4
Глава из G.A. Cohen. Self-Ownership, Freedom and Equality. NY.:
CambridgeUniversityPress.1995.
нимая в своем статусе со, скажем, исторической гео-

логией XIX века) о структуре общества и динамике
истории. Хотя и не полностью бесполезная для нор-
мативной философии, она тем не менее принципи-
ально свободна от ценностей: можно верить в исто-
рический материализм, жалея при этом, что судьба
человечества именно такая, какой он ее описывает,
а если точнее, что классовое общество, как он и пред-
сказывает, будет преодолено бесклассовым.
Исторический материализм был в то время един-
ственной частью марксизма, в которую я верил5 —
я больше не верил в диалектический материализм,
всеобъемлющую философию о реальности как тако-
вой. Я часто говорил, со свойственной молодости са-
моуверенностью, что в той мере, в какой я марксист,
я не философ, и в той мере, в какой я философ, я не
марксист. В дальнейшем описании разрыва между
моими философскими и марксистскими исследова-
ниями я сначала объясню, почему мой марксизм
не оказывал влияния на мою моральную и политиче-
скую философию в том ключе, в котором, как могло
бы показаться многим марксистам и антимарксистам,
должен был, а потом — почему я не ставил компетен-
цию в политической философии, которую приобре-
тал, преподавая ее, на службу марксизму или по край-
ней мере социализму.
Люди, знакомые как с марксизмом, так и с англо-
язычной моральной философией, могли бы ожидать,
что первый вступит в противоречие со второй, ведь
для философии нормативные утверждения вневре-
менно истины (или ложны), тогда как для марксизма,
как предполагается, такой вещи, как нормативная ис-
5
огда-тояверилвнегополностью,таккаквоспитывалсявнутриканад-
К
скогокоммунистическогодвижения.
История, этика и марксизм 9
тина, либо нет вообще, либо эта истина изменяется

исторически вместе с экономическими условиями
и требованиями. Я принимал — и принимаю до сих
пор — этот совершенно аисторичный взгляд на норма-
тивную философию, но благодаря двум причинам
я мог примирить его с моим марксизмом. Во-первых,
как я уже сказал, к тому моменту как я оказался
в University College, я уже утратил свою веру в общую
марксистскую философию (диалектический материа-
лизм), которая обычно предполагает скепсис или
по крайней мере релятивизм в отношении ценности.
И во-вторых, я не верил, что исторический материа-
лизм в его наилучшей интерпретации сводит все цен-
ности к рационализации классового интереса. Напро-
тив, я верил, что он смотрит на конец классового гос-
подства как на начало общества, управляемого,
«моралью, стоящей выше классовых противоположно-
стей... настоящей человеческой моралью»6, моралью,
которая всегда имела некую форму исторической ма-
нифестации в оковах классовых ограничений. Таким
образом, мои марксистские убеждения не разрушали
моего убеждения в том, что окончательная норматив-
ная истина исторически неизменна, что, хотя истори-
ческие обстоятельства, несомненно, влияют на то, чего
требует, к примеру, справедливость, они делают это
лишь потому, что вневременно верные принципы
справедливости применяются по-разному в разные
времена.
Хотя я и считал, что в философском смысле мар-
ксизм мало что может сказать о справедливости, я не
считал, что марксисты могут быть безразличны к ней.
Напротив, я был уверен, что каждый приверженец
6
нгельс, Ф. Анти-Дюринг. М.: Издательство политической литературы.
Э
1988.С.91–92.
марксизма был недоволен несправедливостью капи-

талистической эксплуатации и марксисты, проявляв-
шие незаинтересованность в справедливости, начи-
ная с Карла Маркса, обманывали себя. Я никогда
не верил, в отличие от многих заявляющих об этом
марксистов, что нормативные принципы неважны
для социалистического движения, что раз это движе-
ние угнетенных людей, борющихся за свое собствен-
ное освобождение, то в нем нет места для специфи-
чески морального вдохновения. Я не думал так отча-
сти потому, что видел невероятную бескорыстную
приверженность активных коммунистов, окружавших
меня в моем детстве, а отчасти по той более изо-
щренной причине, что личный интерес любого угне-
тенного производителя скорее подскажет ему остать-
ся дома, чем рисковать жизнью в революции, чей
успех или неудача могут и не зависеть от его участия.
Значит, революционные рабочие, а тем более буржу-
азные попутчики без конкретной материальной за-
интересованности в социализме, обязательно дол-
жны быть вдохновлены морально. Но я думал, что,
хотя исторический материализм проясняет различ-
ные исторические формы несправедливости (такие
как рабство, крепостничество и состояние пролета-
риата) и то, как с ней бороться, ему было нечего ска-
зать о том, чем справедливость является (вневремен-
но). А значит, он не определял мое представление
о политической философии.
Я не объединял свой марксизм со своей филосо-
фией и в обратном смысле, ставя политическую фи-
лософию, как я ее понимал, на службу социализму.
Ведь, несмотря на то что я принимал как аксиому,
что социализм предпочтительнее капитализма из-за
нормативных принципов, а не потому, что, как неко-
торые странным образом предполагали, историче-
ский материализм показал его неизбежность, я так-

же думал, что социализм настолько очевидно пре-
восходит капитализм с любой морально достойной
точки зрения, согласно любому привлекательному
принципу (полезности, равенства, справедливости,
свободы, демократии или самореализации), что нет
необходимости идентифицировать верные точки
зрения для его поддержки, нет необходимости уточ-
нять принципы, которые должны руководить борь-
бой за социализм, и, следовательно, нет надобности
заниматься политической философией ради социа-
лизма. Я не думал, что социалистический философ
обязан, как социалист, беспокоиться по поводу поли-
тической философии, потому что аргументы в поль-
зу социализма казались мне настолько неопровер-
жимыми, что только внеинтеллектуальные резоны,
отражающие классовые и другие предрассудки, мог-
ли обратить человека в его противника. Воодушев-
ляющие принципы были, конечно, нужны социали-
стическому движению, и они присутствовали в нем
в достатке. Но политическая философия, системати-
ческий поиск верных принципов и структур (в об-
щем смысле), которые могут их реализовать, не нуж-
ны были сторонникам социализма и вряд ли могли
убедить противников двигаться в его направлении,
ведь их противостояние социализму зависело не от
принципов. Потому я и не взаимодействовал с мо-
ральной и политической философией творчески.
Я преподавал ее, но она не была сферой моей иссле-
довательской работы, которая была направлена
в сторону прояснения и защиты исторического мате-
риализма.
2. Я никогда не слышал аргумента против социа-
лизма, на который (как я думал) у меня не было гото-
вого ответа. Но вот однажды в 1972 году в моей ком-
нате в University College Джерри Дворкин поколебал

мою уверенность. Он начал процесс, который со вре-
менем разбудил меня от того, что было моим догма-
тическим социалистическим сном. Он сделал это,
атакуя меня с помощью изложения антисоциалисти-
ческого «аргумента Уита Чемберлена», который дол-
жен был появиться в готовящейся к выпуску книге
Роберта Нозика «Анархия, государство и утопия».
Моей реакцией на аргумент была смесь раздражения
и тревоги. Присутствовала как желанная уверенность
в том, что он построен на ловком трюке, так и cмут-
ный, затаившийся страх того, что это, возможно,
не так.
После этого аргумент Нозика появился в полном
виде, сначала в Philosophy and Public Affairs осенью
1973-го, а потом наконец в самой «Анархии». Теперь
я был активно им увлечен. Так случилось, что в 1975-
м я провел период с февраля по май в Принстоне,
рядом с двумя удивительно интересными философа-
ми, а именно Томом Нагелем и Тимом Скэнлоном.
Они были значительно левее Нозика, но я был обна-
дежен и озадачен, видя, что его аргументы их
не смущают. Возможно, отчасти это из-за того, что,
в отличие от меня, у них были годы предварительно-
го знакомства с автором и развитием его книги и,
следовательно, время на то, чтобы сформировать от-
вет на нее задолго до того, как она появилась. Но я
уверен, что, по крайней мере отчасти, это было так
по более глубоким причинам, исследуемым далее
в шестой главе, где, как видно из ее названия, я ста-
раюсь объяснить, почему марксисты вроде меня
были уязвимы перед либертарианством Нозика так,
как либералы вроде Нагеля и Скэнлона не были.
Многие друзья и коллеги были удивлены тем, на-
сколько серьезно я и другие марксисты восприняли
либертарианство. Они думали, что раз такие либера-

лы, как Скэнлон и Нагель, могли спокойно игнориро-
вать взгляды Нозика, то тем более они не должны
были отвлекать таких людей, как я. Догадки, разъяс-
няющие, как мне кажется, этот неожиданный кон-
траст приведены далее в шестой главе.
Я считал вызов Нозика значимым, вне зависимо-
сти от того, были ли правы люди, которых это удивля-
ло. В 1975-м, когда я закончил книгу об историческом
материализме, которую в то время писал, я решил,
что посвящу себя в основном политической филосо-
фии. Эта книга — одно из последствий этого поворота
в увлечениях.
В Принстоне я читал лекции о Нозике и таким
образом развивал идеи, которые присутствуют
ниже, в первой главе этой книги. Сейчас я бы хотел
перейти от достаточно локальной темы моего отхо-
да от прошлого высокомерного отношения к вопро-
су обоснования социализма к более широкой теме
пренебрежения вопросами нормативного обоснова-
ния в марксистской традиции. Помимо прочего,
я объясню, почему те оправдания этого пренебре-
жения, которые существовали в прошлом, теперь
недоступны.
3. Провозглашая приверженность трезвому исто-
рическому и экономическому анализу, классический
марксизм отличал себя от того, что расценивал как
социалистические мечтания: он гордился тем, что
считал четким фактическим характером своих основ-
ных положений. Этот аспект марксистской самоин-
терпретации отражен в названии книги Энгельса
«Развитие социализма от утопии к науке». Социализм,
однажды одухотворенный легкомысленными идеала-
ми, должен был теперь стоять на твердом фундаменте
фактов.
Героическое и, возможно, неверное7, самоописа-

ние марксизма было отчасти оправданным. Ведь, от-
казываясь от детального описания воображаемых
идеальных обществ, его основатели и последователи
действительно отделяли себя от таких пионеров со-
циализма, как Чарльз Фурье и Роберт Оуэн, и они дей-
ствительно достигли существенного продвижения
в реалистичном понимании того, как работает соци-
альный порядок. Но классически предпочитаемое
марксизмом самоописание, последовательное или
нет, точно было отчасти бравадой. Ведь ценности ра-
венства, сообщества и человеческой самореализации,
несомненно, были центральными для марксистской
структуры верований. Все классические марксисты
в каком-то виде верили в равенство, пусть даже мно-
гие бы отказались признать, что в него верят, и никто,
пожалуй, не смог бы сформулировать, в чем конкрет-
но состоят принципы равенства, в которые он верит.
Тем не менее марксисты никогда не были озабо-
чены принципами равенства (а значит, никогда их
не исследовали) или, если на то пошло, любыми дру-
гими ценностями и принципами. Вместо этого они
направляли свою интеллектуальную энергию на по-
строение твердого панциря фактов, окружающего их
ценности смелыми объяснительными тезисами об
истории в общем и о капитализме в частности, тези-
сами, которые обеспечили марксизму его повелитель-
ный авторитет в области социалистической доктрины
и, более того, его моральный авторитет, так как его
тяжелый интеллектуальный труд на ниве историче-
7
ылолионодействительноневерным,зависитоттого,вкакомсмысле
Б
социализмдолженбылтеперьбытьнаукойилиосновыватьсянаней.Эта
проблема интерпретации слишком сложна, чтобы я принимался за нее
сейчас.
ской и экономической теории доказывал серьезность

его политической повестки.
Сегодня марксизм потерял большую часть своего
панциря, своего твердого щита предполагаемых фак-
тов. Мало кто защищает его в академии, и нет больше
аппаратчиков, веривших, что они применяют его
в партийный кабинетах. В той мере, в которой мар-
ксизм еще жив (можно сказать, что он в некоем виде
жив в работах Джона Рёмера и Филиппа ван Пайриса),
он предстает набором ценностей и институтов для
реализации этих ценностей. А это значит, что он в го-
раздо меньшей степени, чем заявлял когда-то, далек
от утопического социализма, от которого так гордо
себя отделял. Его панцирь треснул и рушится, его под-
брюшье обнажено.
Позвольте мне проиллюстрировать утрату мар-
ксизмом своего панциря в контексте ценности равен-
ства, которой вдохновлена эта книга.
Классические марксисты верили, что экономиче-
ское равенство было одновременно исторически не-
отвратимо и морально правильно. В первое они ве-
рили абсолютно сознательно. Во второе — более или
менее сознательно, проявляя больше или меньше
уклончивости при ответе на вопрос, верят ли они
в это. Отчасти из-за того, что классические маркси-
сты верили, что экономическое равенство неотвра-
тимо, они не тратили много времени на размышле-
ния о том, почему равенство морально правильно,
о том, что делает его морально обязывающим. Эко-
номическое равенство должно было наступить, его
ждали, и теоретизировать о том, почему его ждут,
а не о том, как заставить его прийти как можно бы-
стрее и безболезненнее, было бы тратой времени.
Ведь дата, в которую равенство должно было быть
достигнуто, и цена его достижения не были, в отли-
чие от самого экономического равенства, сами

по себе неотвратимы.
Две якобы неукротимые исторические тенденции,
работая вместе, гарантировали окончательное эконо-
мическое равенство. Одной был подъем организован-
ного рабочего класса, чье невыгодное социальное рас-
положение на шкале неравенства направляло его
в сторону равенства. Рабочее движение должно было
расти в численности и силе до тех пор, пока у него
не появится сила упразднить неравное общество, ко-
торое его взрастило. Другой тенденцией, работающей
на обеспечение итогового равенства, было развитие
производительных сил, продолжительное развитие
способности человечества трансформировать природу
ради своей пользы. Рост должен был перейти в изоби-
лие настолько великое, что все, что нужно для бога-
той, полноценной жизни, может быть взято из общего
запаса без ущерба для остальных. Гарантия будущего
изобилия служила опровержением того, что неравен-
ство может возродиться в новой форме после револю-
ции, мирной или кровавой, легальной или нелегаль-
ной, медленной или быстрой, которую пролетариат
мог и должен был осуществить. Промежуточный пе-
риод ограниченного неравенства, нечто вроде низшей
стадии коммунизма, описанной Марксом в «Критике
Готской программы», существовал бы, но когда «пото-
ки социального богатства начали бы обращаться бо-
лее свободно», даже это ограниченное неравенство
исчезло бы, потому что все бы имели все, что могут
захотеть.
История опровергла предвидения, обрисованные
в предыдущем параграфе. Некоторое время пролета-
риат действительно становился сильнее и многочис-
леннее, но он никогда не стал подавляющим боль-
шинством и был в итоге ослаблен и раздроблен уси-
ливающейся технологической изощренностью

процесса капиталистического производства, который
должен был продолжать увеличивать его численность
и усиливать мощь. Развитие производительных сил
сталкивается сегодня с недостатком ресурсов. Рост
технического знания не остановился и не остановит-
ся, но производительная мощь, то есть возможность
(с учетом всех факторов) превращать природу в по-
требительскую стоимость, не может развиваться со-
размерно ему, потому что планета Земля восстает: ее
ресурсы оказываются недостаточно щедрыми для
того, чтобы продолжительный рост в техническом
знании производил неустанное увеличение потреби-
тельской стоимости.
Не только мое знакомство с Нозиком, но и утрата
уверенности в двух крупных марксистских постулатах
о перспективах равенства изменила направление мо-
его профессионального исследования. Потратив треть
(надеюсь, что не больше) моей академической карье-
ры на исследование основания и характера двух пред-
сказаний, описанных выше8, я обнаружил себя в (ве-
роятно) конце второй трети моей карьеры занимаю-
щимся философскими вопросами о равенстве,
которые, как я раньше думал, социалистам изучать
необязательно. В прошлом мне казалось, что нет ну-
жды в том, чтобы отстаивать желательность социали-
стического общества. Теперь я занимаюсь мало чем,
кроме этого.
4. Рассмотрим более подробно два главных мар-
ксистских утверждения о неотвратимости, которые
были выделены выше.
8
в большей степени занимался развитием производительных сил, чем
Я
характером и судьбой рабочего класса, но я начал проект о классе
и классовом конфликте, который был оставлен, когда нормативные во-
просыоказалисьвцентремоеговидения.
Первое утверждение неверно, потому что пролета-

риат находится в процессе распада. Смысл этого я ста-
раюсь уточнить в главах 5 и 6. Поэтому борьба за ра-
венство — это больше не рефлекторное движение
агента, стратегически расположенного внутри самого
капиталистического процесса: социалистические цен-
ности потеряли опору в капиталистической социаль-
ной структуре. Ведь как ни определяй спорный тер-
мин «рабочий класс», сейчас в развитом индустриаль-
ном обществе нет групп, которые одновременно
1) являются производителями, от которых общество
зависит, 2) являются эксплуатируемыми, 3) представ-
ляют вместе с семьями большинство общества, 4) на-
ходятся в острой нужде. Ключевые производители,
эксплуатируемые и нуждающиеся, разумеется, суще-
ствуют, но, в отличие от прошлого, это не совпадаю-
щие хотя бы приблизительно обозначения и тем более
не альтернативные обозначения для подавляющего
большинства населения. В результате нет группы, од-
новременно (благодаря эксплуатации и нужде) имею-
щей серьезную заинтересованность в социалистиче-
ской трансформации и возможность (благодаря про-
дуктивности и численности) ее достичь. Уверенно
рассчитывая, что пролетариат станет такой группой,
классический марксизм не смог предвидеть то, что,
как мы понимаем сейчас, было естественным ходом
эволюции капиталистического общества.
Отчасти потому, что группы, обладающей четырь-
мя приведенными характеристиками, а следователь-
но, волей к революции и возможностью ее совершить,
сегодня очевидно нет, марксисты, или те, кто был
марксистом, вынуждены заниматься нормативной
политической философией. Распад ключевых харак-
теристик создает интеллектуальную потребность
в философствовании, которая связана с политической
потребностью: четко определиться с ценностями

и принципами ради обоснования социализма. Нет ну-
жды обосновывать социалистическую трансформа-
цию как дело принципа тем людям, которых подтал-
кивает к ее осуществлению невыносимость их поло-
жения и которые находятся в удачной для успеха
позиции. И нет нужды решать, какие принципы обос-
новывают социализм, чтобы рекомендовать его всем
людям доброй воли, когда ты думаешь, что он обосно-
ван таким количество принципов, что каждый чело-
век доброй воли будет тронут хотя бы одним из них.
Ведь когда группа, чья доля требует социалистическо-
го освобождения, воспринимается как имеющая че-
тыре перечисленных мною характеристики, тогда со-
циализм предстает как требование демократии, спра-
ведливости, обыденной человеческой нужды и даже
общего счастья9.
Но пролетариат не обрел и не обретет единства
и мощи, ожидаемых марксизмом. Капитализм не роет
собственную могилу, взращивая субъекта социальной
трансформации. А значит, социалисты должны быть го-
товы к менее драматическому сценарию, и они должны
заниматься моральной пропагандой в большем объеме,
чем это было принято. И теперь, следуя духу этих при-
знаний, я хочу обсудить один аспект сегодняшних за-
труднений, который выводит на первый план основа-
ние требования равенства, новое как для традиционно-
го марксизма, так и для обыденных либеральных
чаяний. Как мы увидим, это новое основание связано
9
Иногда,когдаяизлагаюприведенныемыслиораспадерабочегокласса,
некоторыеубеждаютменя,что,еслиярасширюфокус,яувижу,чточе-
тырехарактеристикиизмоегоспискавсеещемогутсойтись,нотеперь
наглобальномуровне.Меняобвиняютвневниманииктому,факту,что
сегодня появляется классический интернациональный пролетариат. Но,
как я думаю, это поучительная ошибка: см. секцию 3 моей статьи
«EqualityasFactandasNorm».
с ложностью марксистского предсказания изобилия, ко-

торое в прошлом было основанием не для требования
равенства, а для веры в его неотвратимость.
Это новое основание требования равенства связа-
но с экологическим кризисом, который является об-
щим для всего человечества. Масштаб угрозы — пред-
мет дискуссий среди экспертов, как и форма борьбы
с ней, если еще не поздно говорить о борьбе. Но два
предположения кажутся мне реалистичными: то, что
наша среда уже серьезно повреждена, и то, что если
и есть выход из кризиса, то он предполагает гораздо
меньшее среднее потребление, чем то, что есть сей-
час, и как результат нежелательные изменения в об-
разе жизни для сотен миллионов человек.
Позвольте мне отделить безусловное от гипотети-
ческого в этой неприятной оценке. Нет сомнений
в том, что западное потребление, измеренное в по-
треблении ископаемых носителей и естественных ре-
сурсов, должно в среднем существенно упасть, и что
не западное потребление, рассмотренное усредненно,
никогда не достигнет сегодняшнего западного уров-
ня, измеренного таким образом. Но выделенные кур-
сивом уточнения важны. Мы точно не сможем до-
стичь западного стандарта благ и услуг для всего че-
ловечества или хотя бы просто сохранить их для
меньшинства, опираясь на топливо и материалы, ко-
торые мы до сих пор использовали, чтобы предостав-
лять их. Не настолько неизбежно то, что желаемое
удовлетворение от потребления само по себе, абстра-
гированное от традиционных способов его предоста-
вить, не может быть сохранено на том же уровне но-
выми средствами. Но я думаю, что и второе утвержде-
ние о благах и услугах как таковых тоже верно,
и следующие замечания сделаны с учетом этого пред-
положения.
Когда агрегированное богатство растет, состояние

тех, кто находится на дне общества и мира, может
улучшаться, даже если разрыв между ними и наиболее
успешными не сокращается. Там, где такие улучшения
происходят (а они в значительном масштабе произо-
шли для многих непривилегированных групп), эгали-
тарная справедливость не перестает существовать,
но ее требования могут выглядеть истерично и даже
опасно, если жизнь наименее преуспевающих ста-
бильно улучшается. Тем не менее, когда прогресс усту-
пает место регрессу, когда средние стандарты матери-
ального качества жизни падают, бедные люди и бед-
ные народы больше не могут надеяться на достижение
уровня благ, которыми сегодня наслаждаются наибо-
лее обеспеченные. Резкое падение средних стандартов
означает, что довольствование бесконечным ростом —
больше не вариант и огромные неравенства состояний
становятся все более нетерпимыми с моральной точки
зрения.
Обратите внимание на мощный контраст между
вышеупомянутым, основанным на экологии предло-
жением понизить терпимость к неравенству и тради-
ционными марксистскими верованиями. Достижение
марксистского равенства («от каждого по способно-
стям, каждому по потребностям») обещается на поч-
ве убежденности в том, что индустриальный прогресс
приводит общество к такому изобилию, которое де-
лает возможным обеспечить каждому средства для
богатой и приносящей удовлетворение жизни. А зна-
чит, больше нет условий для борьбы за первенство,
как между индивидами, так и между группами. Пред-
положительно неизбежное будущее процветание
было резоном для того, чтобы предсказывать равен-
ство. Сегодняшняя бедность — резон для того, чтобы
его требовать.
Мы больше не можем поддерживать экстравагант-

ный, доэкологический, материалистический опти-
мизм Маркса. По крайней мере, в контексте ближай-
шего будущего мы должны отказаться от мечты об
изобилии. Но если то, что я говорю о тех трудных ди-
леммах, которые ставит перед нами экологический
кризис, — правда, то мы также должны отказаться,
под страхом исчезновения социалистической полити-
ки, от жесткого пессимизма относительно социальной
возможности, который сопровождал оптимизм Мар-
кса относительно материальной возможности. Ведь
Маркс думал, что материальное изобилие было
не только достаточным, но и необходимым условием
равенства. Все, что менее совершенно, чем полное из-
обилие, уничтожающее все конфликты, представля-
лось лишь гарантией продолжения «борьбы за необ-
ходимые предметы... и всей старой мерзости»10.
Именно из-за своего бескомпромиссного пессимизма
относительно социальных последствий всего, что ме-
нее совершенно, чем безграничное изобилие, Маркс
вынужден был быть настолько оптимистичным отно-
сительно возможности этого изобилия11.
Это придает убедительности объяснению тради-
ционной неспособности марксизма к подробному
рассмотрению вопросов распределительной справед-
ливости. В условиях дефицита ресурсов, как утвер-
ждает классический марксизм, классовое общество
неизбежно, его структуры собственности решают во-
10
аркс,К.Энгельс.Ф.Немецкаяидеология.М.:Издательствополитиче-
М
скойлитературы,1988.С.32
11
Отсюда не следует, что его оптимизм был совершенно иррационален,
то есть вызван исключительно отвращением к неравенству. Были ли
уМарксахорошиеповодыверитьвбудущееизобилие,сложнооценить
без проведенного мной исследования его критики пессимистических
прогнозовклассическойполитическойэкономии.
прос распределения, а значит, дискуссия о справедли-

вости бесполезна для политического движения, зада-
ча которого должна заключаться в ниспровержении
классового общества, а не в рассмотрении того, какой
критерий несправедливости нужно использовать для
его осуждения. Не нужно и исследование того, что
именно будет требованиями справедливости при бу-
дущих условиях изобилия. Ведь коммунизм, при кото-
ром у каждого будет то, чего он желает, возникнет
в такой ситуации беспрепятственно и справедливость
будет достигнута, какая бы ее концепция ни имелась
в виду — утилитаристская, эгалитарная или либерта-
рианская. Тратить силы на вопрос «Какое распределе-
ние правильно?» — бесполезно для настоящего и бес-
смысленно для будущего12.
Мы не можем больше верить фактическим пред-
посылкам этих утверждений о практической бессмыс-
ленности изучения норм. Мы не можем разделять оп-
тимизм Маркса относительно материальной возмож-
ности, но это значит, что мы также не можем
разделять его пессимизм относительно возможности
социальной, если мы хотим сохранить привержен-
ность социализму. Мы не можем рассчитывать на то,
что технологии решат проблемы за нас. Если они мо-
гут быть решены, то решить их должны мы, тяжелым
12
пираясьнаописаниетого,чтоМарксназывал«низшаястадиякомму-
О
низма» (и что я, следуя за поздним Марксом, зову «социализмом»),
здесь можно предоставить возражение, но не окончательное. Возраже-
ниесостоитвтом,чтосоциализмвводитправилораспределения(«каж-
дому по труду»), которое может быть представлено как ответ маркси-
стовнавопросоправильномраспределении.Ноэтонерешающеевоз-
ражениеподвумпричинам.Во-первых,социализм—этолишьпереход-
наяформа,игосподствующиевнемправиланужныдляприготовления
кполномукоммунизму,анерадиабстрактнойсправедливости.Во-вто-
рых, марксизм считает социалистическое правление более-менее неиз-
бежнымнаданномисторическомэтапе.Длянегоэтоневыбортребую-
щегообоснованияправилаизперечняполитическихмер.
теоретическим и политическим трудом. Марксизм

считал, что изобилие принесет нам равенство, но мы
вынуждены искать равенство в ситуации дефицита,
а значит, должны гораздо четче, чем раньше, артику-
лировать то, к чему мы стремимся, почему наше
стремление оправданно и как оно может быть выра-
жено институционально. Понимание этого должно
руководить будущими усилиями социалистических
экономистов и философов.
и равенство?1
1. Самопринадлежность,
владение миром, равенство.
Большинство правых философов убеждены в том,

что свобода и равенство — противоречащие друг другу
идеалы. Имея одно, вы не получите второго. Они так-
же убеждены в том, что когда свобода и равенство
конфликтуют, нужно отдать предпочтение свободе,
а от равенства отказаться. Некоторые из них сожалеют,
что это так, тогда как другие не видят тут беды.
Большинство левых отвечают либо что правильно
понятые свобода и равенство в действительности
не конфликтуют, либо что в той мере, в которой они
конфликтуют, свобода должна уступить равенству, так
как равенства требует справедливость, а справедли-
вость — высшая политическая ценность.
Эта глава — о равенстве и свободе, и ее автор — тот
еще левак. Но здесь я не буду пытаться показать, что
нет никакого конфликта между свободой и равен-
ством, о котором левым стоило бы волноваться. Вме-
сто этого я покажу, что конфликта нет между равен-
ством и тем, что правые называют свободой. Для со-
циалистов сложность заключается не в том, что мы
не можем сохранить свободу, предлагаемую правыми,
защищая равенство. Сложность в том, что настоящая
свобода, которую правые предложить не могут, вполне
1
ГлаваизElsterJ,OveMoeneK.(eds.)AlternativestoCapitalism.NY.:Cam-
bridgeUniversityPress.1989
может потребовать некоторой ревизии в традицион-

ных эгалитарных воззрениях левых.
Правая концепция свободы основана, как я думаю,
на идее того, что каждая личность — это, можно ска-
зать, морально полноправный владелец самого себя,
даже если существующие системы права не полностью
признают этот моральный факт2. Давайте назовем это
тезисом о самопринадлежности. Наиболее интерес-
ный сторонник этого тезиса сегодня — это гарвард-
ский философ Роберт Нозик. Он считает, что по мо-
ральному праву каждая личность обладает в отноше-
нии себя всеми правами, которыми рабовладелец
обладает в отношении подневольного раба, и что, го-
воря в моральных терминах, каждая личность вольна
распоряжаться собой так же, как и рабовладелец,
с точки зрения права, волен распоряжаться своим ра-
бом. Этот рабовладелец не может приказывать рабу
вредить другим людям, но у него нет никакого право-
вого обязательства хоть в какой-то мере отдавать его
в их распоряжение. Он не должен никому труд своего
раба. Аналогично, если я моральный владелец самого
себя, а значит, и своей правой руки, то, хотя другие
и имеют право на то, чтобы защищаться от ударов
этой руки по себе, никто не имеет права использовать
ее в своих целях без моего согласия, даже если, отка-
2
тделяя таким образом первичное от производного в правой мысли,
О
япредполагаю,чтоправаяидеясостоитневтом,чтосвободазанимает
первоеместо,автом,длятогочтобыбытьсвободными,людидолжны
обладатьсамопринадлежностью.Правыенеговорятничего,чтобыпо-
зволилонамсвязатьсвободуисамопринадлежностьтакимобразом.Ско-
рее объем и характер свободы, которая должна у нас быть, выражают
концепциюсамопринадлежности.Именнопоэтомуочевиднаянесвобода
пролетария не считается контрпримером убежденности правых в том,
чтовкапиталистическомобществецарствуетсвобода.Ведьпролетарий,
вынужденный ежедневно продавать свою рабочую силу — это тем
неменеевладелецсамогосебя.Болеетого,ондолженбытьвладельцем
самогосебя,чтобысебяпродавать,азначит,всоответствующемсмысле
онвсе-такисвободен.
Совместимы ли свобода и равенство? 27
зываясь добровольно помочь с помощью нее другим,

я поступаю плохо.
Согласно Нозику, мой отказ помогать и вправду
может быть морально неправильным, но он отрицает,
что это дает кому-либо, будь это частное лицо или го-
сударство, право принуждать меня к помощи. Заметь-
те, что Нозик не побуждает людей не помогать друг
другу. Не говорит он и того, что их не надо винить за
отказ предоставить помощь. Он лишь запрещает по-
мощь по принуждению, вроде той, что, как ему кажет-
ся, присутствует в налогообложении. Ни у кого, счита-
ет он, не может быть, внеконтрактных обязывающих
притязаний на услуги другого. Следовательно, госу-
дарство должно воздерживаться от того, чтобы, ска-
жем, облагать налогом богатого ради оплаты меди-
цинской помощи бедному. Такое налогообложение —
это чудовищное нарушение прав богатого. Тем
не менее Нозик мог бы сказать богатому, что его доб-
ровольное участие в медицинской благотворительно-
сти было бы просто чудесной вещью. Он даже мог бы
сказать, что богатый человек, не жертвующий ничего
на благотворительность, — не очень хороший человек.
Нозик убежден, что люди вольны жить так, как они
захотят, но не считает, что их выбор не подлежит кри-
тике.
Для Нозика люди не только владеют самими собой,
но и имеют такое же моральное право на то, чтобы
стать суверенными владельцами потенциально беско-
нечного количества мировых ресурсов, которые они
приобретают в результате надлежащего использова-
ния собственных или чужих самопринадлежных спо-
собностей. Более того, если частная собственность
на естественные ресурсы возникла справедливо, мо-
рально привилегированное происхождение защищает
ее от конфискации или ограничений.
Естественно, союз самопринадлежности и нерав-

ного распределения земных ресурсов ведет к неогра-
ниченному неравенству частной собственности
на разнообразные внешние блага, а значит, и к нера-
венству условий, что бы под ним ни имелось в виду.
Отсюда следует, что неравенство условий, возникаю-
щее надлежащим образом, защищено моралью и что
попытка содействовать равенству в ущерб частной
собственности — это недопустимое нарушение челове-
ческих прав. Отнять чью-то легитимно приобретен-
ную частную собственность — это может и не настоль-
ко возмутительно, как отнять чью-то руку, но это тоже
произвол. Это неправильно по тем же причинам.
Стандартный ответ Нозику «слева» — это отход от
неравенства, допустимого его позицией, принятие не-
кой версии равенства условий в качестве фундамен-
тального принципа и отказ от самопринадлежности
из-за неравенства, которое она якобы порождает.
То есть вывод левых в том, что у людей нет эксклюзив-
ных прав на свои способности (powers), подразумевае-
мых самопринадлежностью, и сила может быть при-
менена к одаренным природой людям не только ради
того, чтобы они не вредили другими, но и ради того,
чтобы они им помогали, обеспечивая тем стабиль-
ность равенства условий или сокращая неравенство.
Но это возражение Нозику, сначала утверждающее
некую версию равенства условий, а потом выводящее
из него отказ от самопринадлежности, страдает от
двух связанных друг с другом недостатков. Один из
недостатков — полемический — состоит в том, что оно
бессильно против тех, кто стоит на позиции Нозика,
ведь они и так понимают, что их взгляд противоречит
эгалитаристскому основанию, которое выдвигается
здесь против них. Другой недостаток в том, что тезис
о самопринадлежности все же достаточно привлекате-
лен и сам по себе, независимо от того, что о нем гово-

рит Нозик. Самопринадлежность конкурирует в при-
влекательности с противоречащими ей эгалитарными
принципами даже для многих защитников этих прин-
ципов. Именно поэтому книга Нозика «Анархия, госу-
дарство и утопия» cбивает с толку многих из леволи-
беральных и социалистических читателей3.
По моему опыту, левые, отметающие прямолиней-
ное нозиковское утверждение о том, что у каждого че-
ловека есть право распоряжаться самим собой, теряют
уверенность в своем безоговорочном отказе от само-
принадлежности, если спросить их, у кого есть право
решать, что случится, скажем, с их собственными гла-
зами. Они не готовы сразу же согласиться с тем, что
если бы пересадка глаз была бы легко выполнима,
то государство могло бы проводить принудительную
лотерею среди потенциальных доноров, в которой
проигравшие отдавали бы один глаз тем, кто без этого
бы оставался не одноглазым, а слепым. Тот факт, что
они не сделали ничего, чтобы заслужить свои глаза;
то, что два глаза нужны им не больше, чем слепым
один; или, другими словами, то, что наличие у них
глаз – это просто удача, не всегда убеждает даже левых
в том, что их притязания на свои глаза не сильнее, чем
притязания некоего неудачливого слепого человека.
Но если воспринимать буквально стандартные левые
возражения против неравенства ресурсов, частной
собственности и получающихся в итоге условий, то тот
факт, что наличие у меня этих глаз — это всего лишь
вопрос удачи, должен лишить меня особенных приви-
легий в их отношении.
Тут можно сделать вывод: обычные возражения
против неравенства частной собственности на вне-
3
Нозик,Р.Анархия,государствоиутопия.М.:ИРИСЭН,2008.
шние ресурсы не лишены силы, но сила их зависит от

слабости доводов в пользу исключительных прав
на внешние ресурсы. Разумно предположить, что лишь
потому, что эта рука моя, только я волен решать, как
буду использовать ее и получать выгоду от ее провор-
ности. Ее принадлежность мне кажется не только во-
просом факта, но и вопросом ценности. То же отно-
сится и к ногам, мозгу и другим частям тела и каче-
ствам, которые можно было бы обратить на пользу
кому-нибудь другому. Но не существует соответствую-
щей презумпции нормативной связи между челове-
ком и некой частью внешнего ему мира. Значит, о ве-
щах (или, во всяком случае, о вещах в их изначальном
состоянии, то есть о необработанной земле и есте-
ственных ресурсах, из которых, заметим, создано все
остальное) можно обоснованно сказать, что по край-
ней мере изначально ни у одного человека нет на них
большего права, чем у другого, хотя та же мысль менее
убедительна в приложении к человеческим органам
и способностям. Жан-Жак Руссо описывал изначаль-
ное появление частной собственности как узурпацию
того, что по праву должно принадлежать всем, и мно-
гие находили этот тезис убедительным. Но мало кто
усматривал такую же несправедливость в суверените-
те человека над собственным существом.
Это размышление предполагает, что тем, кто нахо-
дится слева от Нозика, возможно, стоило бы подумать
о реакции на него, отличающейся от той, что я описал
ранее. Вместо постулирования моральной необходи-
мости равенства условий и отказа на этом основании
от самопринадлежности, они могли бы ослабить свое
неприятие идеи самопринадлежности, но возразить
против использования ее как основания аргумента,
который посредством легитимации неравенства вла-
дения внешними ресурсами защищает не устраиваю-

щее их неравенство условий.
Они могли бы попробовать понять, возможно ли
достичь ценимого ими равенства условий за счет при-
нятия эгалитарного подхода к мировым ресурсам, со-
глашаясь в то же время с тезисом о самопринадлежно-
сти или, во всяком случае, не отвергая его.
В третьей секции этой главы я представлю крити-
ческое рассмотрение попытки объединить самопри-
надлежность и равенство мировых ресурсов, сохраняя
тем самым равенство условий. Но прежде чем присту-
пить к этому проекту, я покажу во второй секции, что
утверждение принципа самопринадлежности вне за-
висимости от оценки его самого и возможности со-
вместить его с равенством мировых ресурсов не ведет
к тому крайне антиэгалитарному распределению ре-
сурсов, с которым его связывает Нозик.
2. Нозик о присвоении
Даже сегодня не все вокруг нас находится в част-

ной собственности — например, воздух, которым мы
дышим, и мостовые, по которым мы ходим. Большин-
ство людей согласится, что это и не должно быть до-
ступно для приватизации. Но бОльшая часть того, что
нам нужно для жизни на данный момент, все же нахо-
дится в частной собственности. Почему изначальная
приватизация этого не была кражей того, что по праву
должно было принадлежать всем?
Заметьте, что вопрос относится не только к нату-
ральным ресурсам, но фактически ко всей частной
собственности на вещи. Люди не создают что-то из
ничего, поэтому любая частная собственность — либо
по факту, либо с моральной точки зрения — является
тем, что когда-то не было ничьей частной собственно-

стью, или сделана из того, что когда-то не было ни-
чьей частной собственностью. В предыстории всего
того, что сейчас находится в частной собственности,
есть по крайней мере один момент, в который что-то,
чем не владели частно, перешло в частное владение.
Так что если некто претендует на нозикообразные
права на то, чем он законно владеет, мы можем спро-
сить у него не только о том, как он сам получил их,
но и о том, каким образом это вообще стало чьей-то
частной собственностью.
В том, что большая часть реально существующей
частной собственности возникла путем, который мож-
но назвать легитимным, легко усомниться. Возьмем,
к примеру, мою футболку. Превосходство силы, ничего
более — вот, скорее всего, то, за счет чего была прива-
тизирована земля, дающая хлопок, из которого она
сделана. Но оставим в стороне вопросы реальной ис-
тории. Вместо этого спросим о том, как частная соб-
ственность могла бы образоваться легитимно, если
могла бы вообще.
Нозик ответил бы, что человек может приобрести
«постоянные, могущие быть завещанными права соб-
ственности на никому ранее не принадлежащую
вещь», если «при этом положение других людей [не]
ухудшится из-за того, что они лишись возможности
свободно использовать эту вещь»4. Это условие, кото-
рое он считает необходимым для изначального при-
своения. На первый взгляд оно кажется строгим — до-
статочно строгим для того, чтобы при его выполнении
ни у кого не было причин жаловаться на оправдывае-
мое им присвоение.
4
Тамже.С.227.
Вскоре я покажу, что это иллюзия — в действи-

тельности условие Нозика катастрофически слабое.
Но сначала позвольте мне объяснить, о чем именно
в нем говорится. Оно требует, чтобы присвоение объ-
екта О, ранее не находящегося во владении и доступ-
ного всем, не ухудшало бы ничьи перспективы в срав-
нении с той ситуацией, при которой О остался бы
в общем пользовании. Когда ничье положение не ухуд-
шилось, то, разумеется, условие удовлетворено. Но оно
также удовлетворено, когда чье-то положение в опре-
деленном аспекте ухудшилось, если в другом аспекте
оно улучшилось в достаточной для компенсации ухуд-
шения мере. Следовательно, я присваиваю нечто леги-
тимно, если и только если ни у кого нет причин пред-
почитать, чтобы это нечто оставалось в общем пользо-
вании, или если те, у кого они есть, получают в новой
ситуации нечто, чего у них не было до этого и что
обладает для них ценностью не меньшей, чем то, что
они потеряли. Иллюстрация: я закрываю пляж, терри-
тория которого была общей, объявляю его своим
и устанавливаю цену в один доллар за день его ис-
пользования5. Но я повышаю рекреационную ценность
пляжа (возможно, тем, что крашу песок в привлека-
тельные цвета, или тем, что просто собираю каждый
вечер мусор) таким образом, что все потенциальные
посетители считают доллар, уплаченный за день
на пляже, хорошей тратой. Они предпочитают обме-
нять доллар за день на пляже, какой он есть сейчас,
бесплатному дню на пляже, каким он был до моего
присвоения. Следовательно, мое присвоение пляжа
удовлетворяет условию Нозика.
5
ли,есливамкажется,чтовситуации,похожей,наестественноесостоя-
И
ние,долларовбынесуществовало,представьте,чтоцена—этомассаж
моейбольнойспинынекоторойпродолжительности.
Может показаться, что удовлетворяющие условию

Нозика присвоения никак не могут вызывать недо-
вольство. Но это, как я обещал показать, иллюзия. Си-
туация может оказаться для людей гораздо хуже, чем
была бы без присвоения, даже когда условие Нозика
удовлетворено. Ведь Нозик произвольно сузил класс
альтернатив, с которыми мы сравниваем последствия
присвоения, чтобы определить, пострадал ли от него
кто-то. С Нозиком можно согласиться в том, что для
определения того, легитимно ли присвоение, мы дол-
жны посмотреть на то, что происходило бы с людьми
без него. Но он недостаточно внимания уделяет аль-
тернативным вариантам.
Чтобы заметить это, представьте мир, состоящий
из двух людей, которых я исключительно по причи-
нам мнемонического характера буду называть Рвач
и Джонни-Простофиля или для краткости просто
Джонни. (Некоторые считают, что делать моральные
выводы из суждений о мирах всего с двумя обитателя-
ми нереалистично, но все, что я скажу об этом малень-
ком мире, относится и к реалистичным, крупным ми-
рам.) Поначалу ничто не находится в частном владе-
нии, и каждый живет на молоке, которое получает,
поймав дикую лосиху и подоив ее. Оба тратят на это
в среднем по шесть часов в день. Таким образом каж-
дый добывает определенное количество галлонов мо-
лока в год, количество, которое отражает уровень его
навыков ловли лосихи и дойки. То, кто получает боль-
ше молока, здесь не существенно. Теперь представьте,
что Рвач захватывает всю территорию и лосиху вместе
с ней, а потом разрабатывает разделение труда, при
котором он ловит лосиху, уделяя этому час в день,
а Джонни доит, уделяя этому шесть часов в день. Более
того, Рвач предлагает Джонни гонорар — то же коли-
чество молока в год, которое Джонни добыл бы сам.
От новой системы Рвач получает всего пять дополни-

тельных часов отдыха, но гораздо больше молока.
Выходит, ситуация Джонни не хуже, чем была
до захвата Рвача, и давайте предположим, чем она
была бы, если бы территория и лосиха остались бы
общими. Это значит, что согласно условию Нозика
присвоение легитимно. Рвач получает очень многое
в сравнении с естественным состоянием, а Джонни
не получает ничего, но ничего и не теряет, так что
для Нозика присвоение в этом случае не подлежит
критике.
Теперь, чтобы увидеть, что, хотя по Нозику при-
своение Рвача совершенно точно оправданно, того же
нельзя сказать о нем при более подробном рассмотре-
нии, обратите внимание на следующие альтернативы.
1. Предположим, что Джонни — организатор

не хуже Рвача. Он мог сделать все то же, что сделал
Рвач, но не стал, потому что решил, что это слишком
корыстолюбиво. В таком случае, хотя присвоение Рва-
ча и удовлетворяет условию Нозика, не похоже, что
у Рвача есть право, предполагаемое условием — право
заставить Джонни признать это присвоение.
2. Это становится еще более очевидным, если мы
предположим, что Джонни мог разработать даже более
эффективное разделение труда, при котором и он,
и Рвач получали бы больше, чем после присвоения
Рвача. Но даже при таком предположении присвоение
Рвача для Нозика оправданно. Выходит, что условие
Нозика допускает и защищает присвоения, результаты
которых делают ситуацию хуже, чем она могла бы
быть для всех.
3. Помимо неструктурированного общего владе-
ния, с которым присвоение Рвача сравнивает Нозик,
и альтернативного присвоения Джонни, в невнимании
к которому обвиняю Нозика я, есть еще один вариант.

Эта третья альтернатива, так же неоправданно игнори-
руемая Нозиком, состоит в том, что Джонни и Рвач
могли бы договориться о разделении труда без частно-
го присвоения территории одним из них. Такое согла-
шение сформировало бы в итоге разновидность социа-
лизма, и хотя неизвестно, была бы она продуктивнее,
чем общественное устройство, возникающее в резуль-
тате одного из двух присвоений, она точно была бы
продуктивнее изначальной ситуации без владения. Ре-
шая, было ли присвоение Рвача оправданным, у нас
нет оснований игнорировать то, какой была бы ситуа-
ция Джонни при социалистической альтернативе.
Но давайте предположим, что у Джонни нет органи-

зационных талантов Рвача, что присвоение Рвача дей-
ствительно делает ситуацию Джонни лучше, чем она
была до этого, и что социализм по какой-то причине
невыгоден обеим сторонам. Разве нельзя сказать, что
хотя бы при таких условиях присвоение Рвача настолько
легитимно, насколько это представляется Нозику?
Заметьте, даже если мы говорим, что оно легитим-
но, его легитимность зависит от условий гораздо более
сильных, чем те, что представляет Нозик. И даже в та-
ком случае она, на мой взгляд, спорна. Ведь предполо-
жить обратное — значит принять как должное то, что
с самого начала земля не находится в коллективном
владении Рвача и Джонни, при котором его судьба ре-
шается не единолично, а с помощью социалистическо-
го института взаимного согласия. Почему бы нам
не считать землю до присвоения Рвача не ничейной,
что принимается как данность Нозиком, а «владее-
мой» коллективно?
В реальности Джонни — это миллиарды, бОльшая
часть человечества, те, кто родились без собственно-
сти и чье выживание, следовательно, зависит от того,

хочет ли кто-нибудь купить их рабочую силу. Что бы
сказал о них Нозик? Он бы сказал о тех из них, кому
удается продавать свою рабочую силу, что взамен они
получат столько же, сколько получали бы в нерегули-
руемом естественном состоянии, а скорее всего, даже
больше. О тех же из них, на чью рабочую силу спроса
нет, он сказал бы, что хотя они, возможно, и умрут
в его несоциальном государстве, они бы умерли и в
естественном состоянии.
Мы можем дать два ответа на эти жесткие и само-
довольные высказывания о неимущих. Первый ответ
таков. Предположим, мы согласились c тем, что, с мо-
ральной точки зрения, мир изначально не принадле-
жит никому. Тот факт, что тем, кто не имеет сегодня
ресурсов, не было бы лучше в не присвоенном опреде-
ленным путем мире, не оправдывает их условий, ведь
им все же могло быть лучше, если вместо этих при-
своений случились бы другие. Второй ответ состоит
в том, что мы отказываемся от данной в первом отве-
те уступки, возражая, что Нозик не показал, что с нор-
мативной точки зрения мир изначально ничей. Что
мешает нам считать его совместным владением, даже
если мы и считаем каждого из его обитателей суве-
ренными владельцами самих себя?
Мы можем отбросить антиэгалитаризм Нозика,
не подвергая сомнению тезис о самопринадлежности.
3. Две концепции свободы
Мы можем усомниться в поверхностном предполо-

жении о том, что «девственные» вещи никому не при-
надлежат, а значит, доступны любому желающему для
присвоения. Это предположение не обязательно раз-
делять, даже принимая то, что люди — полноценные

собственники самих себя. Альтернатива взгляду, со-
гласно которому в естественном виде вещи не при-
надлежат никому, — это считать всех людей их коллек-
тивными владельцами. Теперь я представлю и обсужу
попытку совместить этот принцип изначального мо-
рального отношения между людьми и вещами с прин-
ципом самопринадлежности. Я надеюсь пролить свет
на распределительный эффект самопринадлежности
в мире, части которого не могут быть приватизирова-
ны единолично. Ниже представлена попытка реализо-
вать проект, описанный в 1, — проект, уважающий са-
мопринадлежность и обходящийся с ресурсами эгали-
тарно, надеясь защитить равенство итоговых условий,
не отрицая самопринадлежности.
Мы снова представляем мир, населенный двумя
людьми, и снова то, что мы о нем скажем, применимо
и к миру со множеством жителей. На этот раз индиви-
дов в соответствии с их природными задатками зовут
Умелец и Хилый. Каждый из них владеет самим собой,
и оба владеют всем остальным совместно. Имея соот-
ветствующие ресурсы, Умелец может производить
блага, поддерживающие жизнь и улучшающие ее каче-
ство, а вот у Хилого нет способности производить во-
обще. Мы предполагаем, что каждый их них рациона-
лен и заинтересован только в себе самом, и спрашива-
ем, на какую схему производства и распределения они
согласятся. Мы, таким образом, исследуем то, какую
награду принесут самопринадлежные способности
в мире без частной собственности.
То, что получат Умелец и Хилый, зависит не только
от их сил, но и от того, в каком в мире они живут с ма-
териальной точки зрения. Можно различить пять
взаимоисключающих и в совокупности своей исчер-
пывающих возможностей, не все из которых одинако-

во интересны.
1. Того, что Умелец производит за день, недоста-

точно для одного человека, так что и он, и Хилый уми-
рают.
2. Того, что производит Умелец, хватает на одного
или даже чуть больше, но не хватает на двоих. Хилый
разрешает Умельцу производить, так как на то, чтобы
этого не сделать, его может толкнуть лишь зависть.
Умелец живет, а Хилый умирает.
3. Умелец может произвести ровно столько, сколь-
ко нужно для поддержания жизни его самого и Хило-
го: Хилый разрешает ему производить только в том
случае, если он произведет именно это количество.
Умелец так и делает, и оба живут, получая лишь мини-
мум необходимого.
4. Если Умелец вообще что-то производит, то коли-
чество произведенного не зависит от его выбора
и превосходит то, что нужно для поддержания жизни
обоих. Следовательно, они ведут торг о распределении
заданного избытка. Плата за неспособность догово-
риться (то, что теоретики торга называют «точкой
угрозы») — это отсутствие производства и следова-
тельно, смерть для обоих.
5. Умелец может производить больше, чем необхо-
димо для двоих, но в этом, более реалистичном вари-
анте он может варьировать объем избытка, так что он
и Хилый будут торговаться не только в отношении
того, кому сколько достанется, как в ситуации 4, но и
о том, сколько будет произведено.
Интересны варианты 4 и 5, в которых происходит

торг. То, какого результата нам стоит ожидать от того
рода торга, — это в соответствующей философской
и технической литературе вопрос спорный. Но кажет-

ся ясным, что вводными данными торга будет то, что
называется функциями полезности Умельца и Хилого,
включая отрицательную полезность труда для Умельца
и отрицательную полезность хилости для Хилого. Го-
воря в менее технических терминах, значение будут
иметь их предпочтения — то, что и насколько им нра-
вится и не нравится. Важный момент в том, что талант
Умельца как таковой не будет влиять на то, сколько он
получает. Если использование своего таланта утоми-
тельно для Умельца, то он, конечно, получит компен-
сацию, но лишь потому, что он чувствует себя утом-
ленным, а не потому, что утомляет его собственный
труд. Другими словами, то, что он, а не Хилый занима-
ется производством, не дает ему никаких привилегий.
Хилый контролирует одно необходимое для производ-
ства условие (возможность наложить вето на пользо-
вание землей), а Умелец — два, но это не дает Умельцу
преимущества в торге. Если товар стоит 101 доллар,
у вас есть 100, а у меня лишь один и мы оба рацио-
нальны и самозаинтересованы, то при совместной по-
купке вы не получите большей доли просто за счет
того, что вы вложили большую часть того, что нужно
для приобретения.
Выходит, что порождаемое самопринадлежностью
неравенство, против которого протестуют эгалитари-
сты, предотвращается совместным владением миро-
выми ресурсами. И хотя история Умельца и Хилого —
это во многих отношениях очень особенная история,
думаю, тезис о том, что при совмещении самопринад-
лежности и совместного владения ресурсами талант
как таковой не приносит никакого особенного возна-
граждения, поддается обобщению. (Я не утверждаю,
что в ситуации Умельца и Хилого не может возник-
нуть неприятного эгалитаристам неравенства. Этого
нельзя гарантировать, потому что разные эгалитари-

сты верят в разные версии равенства, не все из кото-
рых могут возникнуть в результате торга. Я утвер-
ждаю, что если оно и возникнет, то будет связано не с
самопринадлежностью Умельца, а с функциями полез-
ности участников и тем, как они задействованы в про-
цессе торга.)
Но теперь нам нужно рассмотреть фатальное
на первый взгляд возражение тому уроку, который мы
только что извлекли из истории Умельца и Хилого.
Урок в том, что приблизиться к равенству условий,
не отрицая самопринадлежности и не принимая ра-
венства условий в качестве первого принципа, можно,
настаивая на совместном владении ресурсами. А фа-
тальное на первый взгляд возражение состоит в том,
что принятие совместного владения миром несовме-
стимо с достижением предполагаемых целей само-
принаждежности, что можно увидеть и по истории
Умельца и Хилого. Зачем мне иметь права собственно-
сти на себя, если я не могу ничего сделать без согласия
других? Нельзя ли сказать, что Умелец и Хилый со-
вместно владеют не только миром, но по факту и друг
другом? Не торговались ли бы они ровно так же, если
бы совместно владели не самими собой, а друг дру-
гом? Похоже, что предложенная форма равенства ре-
сурсов делает самопринадлежность, с которой мы
стремились ее совместить, бесполезной. Самопринад-
лежность не разрушена, но сделана бессмысленной —
так же как бессмыслен штопор при запрете вина.
Но в контексте текущей дискуссии это возражение
может быть оставлено в стороне. Совместное владение
действительно делает самопринадлежность лишь фор-
мальной, но, как мы увидим, это не то возражение,
на которое есть право у сторонников капитализма.
Полемическая задача этой главы — ответить на

утверждение Роберта Нозика о том, что уважение са-
мопринадлежности требует того, чтобы людям была
дана свобода жить своей жизнью, которая не совме-
стима с равенством условий, ценимым социалистами.
Нашим ответом этому утверждению было то, что са-
мопринадлежность, напротив, совместима с равен-
ством условий, ведь неравенство, защищаемое Нози-
ком, появляется лишь при добавлении к самопринад-
лежности антиэгалитарного принципа распределения
ресурсов, который принимать не обязательно. Когда
вместо него к самопринадлежности добавляется со-
вместное владение миром, то склонность самопринад-
лежности к порождению неравенства пропадает.
Возражение такому ответу состояло в том, что рас-
пределение ресурсов при совместном владении делает
самопринадлежность всего лишь формальностью. Но в
рамках этой дискуссии, такое возражение можно будет
оставить оставить в стороне, если удастся показать,
что и самопринадлежность, защищаемая Нозиком,
тоже формальна, ведь тогда он не сможет настаивать
на том, что то, что он защищает, порождает неравен-
ство условий.
Разумеется, Нозик бы хотел, чтобы мы, как и он,
считали, что его версия самопринадлежности больше,
чем просто формальность. В третьей главе «Анархии,
государства и утопии» он признает, что каждый волен
жить своей жизнью. Предполагается, что это требова-
ние должна защищать нозиковская самопринадлеж-
ность. Но в то же время Нозик считает, что даже у са-
мого жалкого пролетария, вынужденного либо про-
дать свою рабочую силу капиталисту, либо умереть,
есть эти права. А если это так, то Нозик не может жа-
ловаться на то, что самопринадлежность Умельца —
это лишь формальность, ведь какой бы она ни была,
она ничем не отличается от самопринадлежности про-

летария.
Самопринадлежности Умельца и пролетария недо-
стает содержательности, потому что ни один из них
не может ничего сделать без согласия Хилого или, со-
ответственно, капиталиста. Но они тем не менее отли-
чаются от рабов. Хотя они и не могут ничего делать,
не получив на то согласия, правда и то, что им не при-
ходится делать ничего, на что они не дали согласия
сами. Ни у Хилого, ни у капиталиста нет не зависящих
от предшествующих соглашений прав на абсолютный
контроль. А вот хозяин раба может единолично ре-
шать, что раб должен делать.
Перед Нозиком серьезная дилемма. Он говорит,
что если людям позволить жить своей жизнью, то не-
равенства не избежать. Тем не менее он считает, что
о рабочем, несмотря на все ограничения его существо-
вания, можно сказать, что он живет своей жизнью.
Но отсюда следует, что он не прав в том, что нельзя
гарантировать равенство условий, когда каждый живет
своей жизнью, ведь Умелец и Хилый делают это в не
меньшей степени, чем пролетарий, при режиме, кото-
рый гарантирует определенное равенство условий.
Теперь мы можем сделать три вывода. Во-первых,
история об Умельце и Хилом демонстрирует, что пол-
ное социалистическое равенство совместимо со сво-
бодой, которая, согласно бахвале защитников капита-
лизма, есть в капиталистическом обществе у всех.
Такая свобода — это просто формальная самопринад-
лежность, и в мире Умельца и Хилого она есть.
Во-вторых, хотя свобода, о которой говорит Нозик,
и может быть примирена с равенством, это так лишь
потому, что такая свобода очень ограниченна. Того,
что с равенством может быть объединена свобода, за-
служивающая своего имени, показано не было.
Такая свобода (и это третий вывод) — это не само-

принадлежность, а автономия, подлинный контроль
над собственной жизнью. Всеобщая самопринадлеж-
ность не может предоставить автономию, так как ве-
дет к появлению пролетариев, не обладающих ею. Она
не ведет к появлению пролетариев при объединении
с разумными правилами пользования внешними ре-
сурсами. Однако, защищая каждого от пролетариза-
ции, такие правила препятствуют автономии другим
образом. Вывод в том, что настоящая свобода — авто-
номия — требует ограничения самопринадлежности.
Это парадоксально, ведь в результате катастрофиче-
ской путаницы именно автономия влечет нас к само-
принадлежности. То, что делает тезис о самопринад-
лежности привлекательным, заставляет нас его от-
вергнуть.
Следующий шаг — спросить, какой степенью кон-
троля над вещами должен обладать человек, для того
чтобы быть автономным, и совместим ли такой кон-
троль с социалистическим равенством. Этот вопрос
представляет настоящий вызов для современной ле-
вой политической философии даже безотносительно
Нозика. Свобода Нозика совместима с равенством,
но с ним может оказаться несовместима свобода, чьи
обещания менее иллюзорны. Но, рискуя закончить до-
тошностью вместо красноречия, добавлю, что я имею
в виду лишь то, что социалистическое равенство и сво-
бода могут оказаться несовместимы. Так ли это на са-
мом деле — вопрос для дальнейших исследований
и дискуссий.
Свобода и деньги6
В благодарную память об Исайе Берлине.
«Когда идеи игнорируются теми, кто должен к ним

прислушиваться, то есть теми, кто обучен думать
об идеях критически, они иногда обретают
бесконтрольный динамизм и неодолимую силу».
Исайя Берлин. Две концепции свободы.
Я никогда раньше не посвящал статью человеку.

Мне казалось, что делать так — претенциозно. Пол-
ноценная книга — вещь большая. Явно достаточно
большая, чтобы оправдать использование посвяще-
ния. Но посвящение всего лишь статьи будто бы
предполагает со стороны автора нескромную веру
в особенную интеллектуальную ценность его неболь-
шого произведения.
Несмотря на все это, я посвятил эту работу памя-
ти моего, к сожалению, позднего, но оставившего
неизгладимый след учителя и друга Исайи Берлина.
К этому отклонению от обычной практики меня по-
будила не уверенность в том, что то, что вы читае-
те, — воистину прекрасно, но чувство потери и по-
следующего опустошения. Тема этой статьи — свобо-
да — была центральной для вклада Исайи в наше
понимание человечества и социального мира, и,
в свете его недавней смерти, посвящение статьи ему
6
лаваизG.A.Cohen.OntheCurrencyofEgalitarianJustice,andOtherEs-
Г
saysinPoliticalPhilosophy.NewJersey.:PrincetonUniversityPress.2011
показалось мне настолько же уместным, насколько

и неизбежным.
Хотя я был предан Исайе и хотя он был сказочно
добр ко мне, мы не сходились во мнениях по поли-
тическим вопросам. У нас также не было единого
мнения по поводу тех академических вопросов, ко-
торые были для нас значимы, из-за политических
вопросов, с которыми они были связаны. В других
работах я обозначил наши несогласия, как я их пони-
маю, по поводу мысли и личности Карла Маркса.
Здесь я разъясняю существовавшее между нами не-
согласие по поводу свободы и, если точнее, по пово-
ду отношения между свободой и деньгами.
Мое принципиальное утверждение, противореча-
щее многим влиятельным вещам, написанным Исай-
ей, состоит в том, что недостаток денег, бедность не-
сёт с собой недостаток свободы. Я рассматриваю это
как абсолютно очевидную истину1, которую стоит
защищать лишь потому, что ее отрицание столь
влиятельно. Недостаток денег, бедность — это, разу-
меется, не единственное из обстоятельств, ограничи-
вающих свободу людей, но, на мой взгляд, одно из
таких и одно из самых важных. Выражаясь точнее,
есть много вещей, которые бедные люди не свобод-
ны делать из-за того, что они бедные. Вещей, кото-
рые небедные люди, напротив, свободны делать.
1
овершенноочевидныеистиныспособныпортитьпланыамбициозным
С
притязаниям, что, я считаю, делает и эта. Витгенштейн говорил, что
«трудфилософа—это[осуществляемый]сособойцельюподборприпо-
минаний» (Витгенштейн Л. Философские исследования // Витгенштейн
Л.Философскиеработы.ЧастьI.М.:Гнозис,1994.С.127).Припомина-
нияподтверждаютто,чтомыужезнаем,недаютнамновыхоткрытий.
Такяпонимаюито,чтоделаюздесь.Конкретнаяцель—опровергнуть
неочевидное и, на мой взгляд, ложное утверждение о том, что бедным
нехватаетнесвободы,носпособностиееиспользовать.
Свобода и деньги 47
Вы можете подумать, что мало кого из бедных

нужно убеждать в этом, что их ежедневная жизнь
предоставляет этому достаточно наглядное свиде-
тельство. Мои собственные повседневные наблюде-
ния подтверждают, что эта истина для них действи-
тельно вполне очевидна. Но, как бы то ни было, мно-
гие небедные интеллектуалы неустанно отрицали,
что недостаток денег означает недостаток свободы.
Возможно, потому, что благополучным людям ком-
фортно думать, что бедные, каковы бы ни были их
страдания, не лишены свободы: эта ложная мысль
может смягчить вину, которую благополучные люди
чувствуют, встречая тех, кто гораздо менее удачлив,
чем они. А может быть, эти интеллектуалы, будучи
более искушенными, чем бедняки, замечают что-то,
чего бедняки не замечают. Бедная женщина может
сказать, что она больше не чувствует себя свободной
посетить свою сестру в отдаленном городе, когда
убирается специальный маршрут автобуса. Возмож-
но, интеллектуал может показать, что это всего лишь
чувство, что она, может, и чувствует себя менее сво-
бодной, чем раньше, но на самом деле это не так.
Но я не согласен с этими интеллектуалами: я думаю,
что в основе чувства, выражаемого бедной женщи-
ной, лежит верное суждение.
Проблема, которую я здесь затрагиваю, возника-
ет в рамках стандартного политического спора, кото-
рый разворачивается следующим образом. Правые2
восхваляют свободу, которой все наслаждаются в ли-
беральном капиталистическом обществе. Левые от-
вечают, что свобода, восхваляемая правыми, — это
2
Имеются в виду правые в экономическом смысле. Те, кто выступает за
снятиеограниченийсрынкаиработодателей.—Прим. пер.
лишь формальность, что, хотя формально бедные

свободны делать совершенно разные вещи, которые
государство не запрещает кому-либо делать, их ужас-
ная ситуация означает, что они на самом деле
не свободны делать многие из них, так как они
не могут себе их позволить и, следовательно, не име-
ют доступа к действию. Но на это правые возражают,
что, говоря так, левые путают свободу с ресурсами.
Вы свободны делать то, во что никто не будет вме-
шиваться. Если вы не можете позволить себе что-то
делать, это не значит, что у вас недостает свободы
это делать, но лишь то, что вам недостает средств,
а следовательно, возможности это делать. Проблема,
с которой сталкиваются бедные, не в том, что им
не хватает свободы, но в том, что они не всегда мо-
гут пользоваться свободой, которая у них, несомнен-
но, есть. Когда левые говорят, что бедным в силу соб-
ственной бедности недостает самой свободы, они,
как заявляют правые, предаются тенденциозному
использованию языка.
Позвольте мне обрисовать правую позицию
по этому вопросу в форме аргумента с выделенными
отдельно ходами. По сути, правое обоснование со-
держит два шага, первый из которых концептуаль-
ный, а второй нормативный. Я со своей стороны от-
вергаю оба хода. Берлин же принимал первый шаг:
в самом деле, он делал больше, чем кто бы то ни
было, для того чтобы убедить философов и осталь-
ных в обоснованности первого хода, хотя его состра-
дание к страдающим и приводило его к тому, что он
без промедления отрицал второй.
Первый шаг правого аргумента выглядит следую-
щим образом:
(1) Свобода ставится под угрозу подверженностью

вмешательству3 (других людей)4, но не недостатком
средств.
(2) Недостаток денег означает не подверженность
вмешательству, а недостаток средств.
(3) Бедность (недостаток денег) не подразумевает
недостатка свободы.
Вывод первого шага аргумента, утверждение (3), —

это концептуальное высказывание, высказывание
о том, как связаны друг с другом некоторые понятия.
Но в руках правых этот концептуальный вывод ис-
пользуется для того, чтобы поддержать нормативное
заявление. Заявление о том, что должно делать, кото-
рое достигается во втором шаге следующим образом:
(3) Бедность (недостаток денег) не подразумевает

недостатка свободы.
(4) Первая задача правительства — защищать сво-
боду.
(5) Сокращение бедности не входит в первичные
задачи правительства.
Вывод этого аргумента исходит из его посылок,

то есть из (1), (2) и (3). Соответственно, есть лишь три
пути сопротивления аргументу. Знакомая форма лево-
3
оя свобода делать А ограниченна, когда я знаю, что в случае моей
М
попытки сделать А произойдет вмешательство, а не только тогда,когда
оно непоредственно происходит. Я могу быть несвободным и в отсут-
ствиенепосредственноговмешательства.Ведь,зная,чтовмешательство,
скорее всего, произойдет при мой попытке сделать А, я не буду делать
А.«Отсутствиевмешательства»будетвэтойстатьеподразумеватьиот-
сутствиеподверженностивмешательству.
4
«Вмешательство» будет здесь всегда означать «вмешательство других
людей».Так,например,хромотанебудетозначатьвмешательствавпо-
пытку человека преодолеть сложный ландшафт (вне зависимости от
того,ставитлиэтоподугрозуегосвободупреодолетьэтотландшафт.)
го сопротивления ему ставит под сомнение утвержде-

ние (1), спрашивая насколько разумно говорить о сво-
боде человека делать то, что он делать не может. Дру-
гой способ левого сопротивления аргументу, также
использованный, как мы видели, Берлином и Рол-
зом, — отрицать (4), говоря следующее: даже если не-
достаток денег –это просто недостаток средств, недо-
статок средств сковывает не меньше недостатка свобо-
ды, и, следовательно, борьба государства с ним
является не менее важным. В этой статье я не буду
использовать ни один из этих способов, чтобы проти-
востоять этому аргументу. Это не означает того, что
я не согласен с теми, кто противостоит посылке (1) или
посылке (4). В этой статье я не спорю с ними и не со-
глашаюсь, а просто откладываю вызовы (1) и (4). Вме-
сто этого я буду отвергать посылку (2), посылку, кото-
рая, насколько я знаю, не ставилась под сомнение в ли-
тературе по теме. Я думаю, что нестандартное
сопротивлению аргументу, которое я разворачиваю
здесь, более мощное, потому что дает отпор правым
на их собственной понятийной территории.
1. Исайя Берлин и Джон Ролз — наиболее прослав-

ленные англоговорящие философы XX века. Как я ска-
зал, оба отвергают вывод правого аргумента. Берлин
был социал-демократом в широком смысле слова,
а Ролз — либералом в американском смысле. Помощь
бедным — в центре повестки этих политических пози-
ций. Соответственно, Берлин и Ролз оба осуждали
сравнительную незаинтересованность правых в том,
что они назвали бы возможностью использования сво-
боды, которой, по их мнению, недостает бедным. Но,
по моему мнению, они оба, к сожалению, полностью
принимали характерное для правых противопоставле-
ние свободы и денег. Они согласны с концептуальным
утверждением правых, хотя и отвергают (вовсе не не-

последовательно) нормативное утверждение.
В этом пассаже Берлин одновременно выказывает
согласие с правой концептуализацией свободы и, за-
тем, отвержение нормативного вывода, который пра-
вые строят на этой концептуализации:
Важно делать различие между свободой и условиями

ее применения. Если человек слишком беден, слишком
глуп или слишком немощен, для того чтобы воспользо-
ваться своими законными правами, то гражданская
свобода, даруемая ему этими правами, ничего для него
не стоит. Но она не уничтожена этим. Обязанность
содействовать образованию, здравоохранению, справед-
ливости, улучшать качество жизни, предоставлять
возможность развития искусств и наук, предотвра-
щать реакционные политические, социальные, правовые
действия или неоправданное неравенство не делается
менее насущной от того, что она направлена не на со-
действие свободе самой по себе, а на условия, которые
только и придают значимость обладанию ею, или
на ценности, важные вне зависимости от нее5.
То, что Берлин соглашался с концептуальной сторо-

ной утверждения правых, видно в том, как он хвалил
президентство Франклина Рузвельта в 1949-м6. Берлин
5
erlin,I.FourEssaysonLiberty.London:OxfordUniversityPress,1969.P.
B
liii
6
МнеповезлочастовидетьсясИсайейвегопоследниемесяцы,когдаон
был прикован к инвалидному креслу. Всего за несколько дней до его
смерти он хотел, чтобы я подтолкнул тогдашнее лейбористское прави-
тельство к следованию по стопам его политического героя, Франклина
Рузвельта, что подразумевало создание государственных проектов, со-
кращающихбезработицуивоодушевляющихмолодыхлюдей.(Незнаю,
почемуонсчитал,чтоуменяестьтакогородавлияние.Возможно,ему
вспоминалисьтегоды,когданашуниверситет—Колледжвсехдуш—
имелвлияниевреальноммире.)Онпризнавался,чтонепонимает,поче-
описывал новый курс Рузвельта как «великое либе-

ральное свершение», которое «совершенно точно было
наиболее конструктивным компромиссом между ин-
дивидуальной свободой и экономической безопасно-
стью из тех, которому мы были свидетелями»7. Похвала
Берлина подразумевала, что экономическая безопас-
ность и индивидуальная свобода — противоположные
цели, что, по крайней мере иногда, увеличение одного
означает уменьшение другого и что в «конструктивном
компромиссе» Рузвельта произошла какая-то утеря од-
ного из них или, возможно, каждого ради другого. Бо-
лее того, можно уверенно сказать, что, на взгляд Бер-
лина, «новый курс» принес в жертву больше индивиду-
альной свободы, чем экономической безопасности.
Говоря в целом, «новый курс» сократил первое ради
второго. В рамках введенных выше терминов «новый
курс», согласно Берлину, сократил свободу саму по себе
в интересах свободы, которая после этого стала более
ценной. Берлин воздавал Рузвельту должное за то, что
тот сделал американское общество менее laissez-faire
и более социал-демократическим, чем оно было
до этого. Рузвельт ввел законодательную поддержку
профсоюзов, которая ограничивала свободу, связанную
с владением производственными активами, социаль-
ное законодательство, которое устранило свободное
пользование частью заработанного, государственные
предприятия, такие как Управление долины Теннесси,
мувнашевремяпроизошелотходотиспользованиягосударствавпро-
грессивныхцелях.Онбылчрезвычайновраждебентотальномугосудар-
ственномуконтролю—считал,чтопретензиисоциалистическогоплани-
рования иллюзорны, — но страстно выступал против тэтчеризма. Он
знал,что«свободный»рынокуничтожаетжизни.
7
Berlin,I.PoliticalIdeasintheTwentiethCentury//FourEssaysonLiberty.
London:OxfordUniversityPress,1969.Р.31
которые заблокировали свободное использование

частной собственности на некоторых территориях.
Меры такого рода, как верил Берлин, способствуют
безопасности тех, кто страдает не от недостатка свобо-
ды, но от уязвимости перед ненастьями в менее регу-
лируемых, более герберто-хуверовских или тэтчерист-
ских экономиках. В представлении Берлина о «новом
курсе» сравнительно бедным и бессильным людям
достались безопасность и ресурсы, богатые люди поте-
ряли часть ресурсов, и все потеряли некоторые свобо-
ды. Итогом «нового курса» стало то, что безопасность
увеличилась и некоторые свободы стали ценнее за
счет (оправданного) умаления свободы самой по себе.
Хоть я и рад присоединиться к Берлину в его одоб-
рении «нового курса», я не согласен с терминами, ко-
торые он выбрал для того, чтобы дать ему оценку.
В дискурсе Берлина свобода и экономическая безопас-
ность — это различные ценности, между которыми гу-
манные политики совершают размен, и рузвельтская
администрация достигла наиболее разумного размена,
в котором реализация первого была ограничена ради
лучшей реализации последнего. Я не сомневаюсь, что,
как и все отдельные ценности, свобода и безопасность
могут входить в противоречие, но я не согласен с Бер-
лином в том, что в итоге «нового курса» экономиче-
ская безопасность была укреплена за счет свободы.
Я отстаиваю свое несогласие с первой по четвертую
секцию, но до этого позвольте мне показать, что, как
и Берлин, Джон Ролз присоединяется к правому пони-
манию свободы:
«Неспособность воспользоваться своими правами

и возможностями в результате бедности или невеже-
ства, а также общего недостатка средств иногда
включается в число ограничений, определяющих свободу.
Я, однако, утверждать этого не буду; вместо этого

я буду считать, что эти вещи влияют на ценность сво-
боды... ценность свободы неодинакова для всех. Некото-
рые имеют большие власть и богатство и, следова-
тельно, больше средств для достижения своих целей8».
Несмотря на то что этот язык характерно осторо-

жен, и второе предложение может создать впечатле-
ние, что Ролз просто развивает невинное рассуждение,
на деле он отрицает здесь, что бедность ограничивает
свободу. Ведь он не мог решить, как он выражается,
«считать», что бедность влияет только на стоимость
свободы, если бы верил, что она влияет на саму свобо-
ду. Взгляд, согласно которому бедность не влияет
на саму свободу, — это недвусмысленное послание, ко-
торое выражает полный абзац из Ролза (только часть
которого представлена здесь).
Учитывая позицию, заключенную в приведенной
цитате, интересно и, кажется, ведет к непоследователь-
ности то, что далее Ролз отстаивает «верховенство пра-
ва» следующим образом: «теперь связь правления зако-
на со свободой достаточно ясна... если нарушается пра-
вило «не бывает преступления без закона», скажем,
в силу неясности и неопределенности законодательных
актов, становится неясным и неопределенным, что же
именно мы свободны делать. И в той степени, в которой
это так, свобода ограничена оправданным страхом при-
менения этого закона9».
Тяжело понять, почему свобода (сама по себе) огра-
ничена страхом перед ее использованием, но вовсе
не ограничена невозможностью ее использования, ко-
торая (как считает Ролз) вызывается бедностью.
8
олз,Д.Теориясправедливости.М.:ИздательствоЛКИ.2010.С.184.
Р
9
Тамже.С.214.
2. Правая позиция, к которой, к сожалению, скаты-

ваются Берлин и Ролз, утверждает, что бедность — это
недостаток средств и, следовательно, подразумевает
скорее недостаток возможности, чем недостаток сво-
боды. Я выскажусь против этой позиции, не подвергая
сомнению предлагаемую ею дихотомию между сред-
ствами и возможностями, с одной стороны, и свобо-
дой, с другой. Я утверждаю, что недостаток денег со-
провождается определенным недостатком свободы,
какими бы ни были отношения между возможностью,
средствами и свободой, и я, вместе с правыми и Берли-
ном и Ролзом, рад предположить, что свобода состоит
в отсутствии вмешательства.
Позвольте мне постулировать следующее предпо-
ложение, которое будет определять нашу дискуссию,
предположение, которое совпадает с намерениями тех,
чьи аргументы здесь рассматриваются. Я предположу,
что в тех примерах, которые мы будем анализировать,
закон действует идеально и что, следовательно, людям
препятствуют только в нелегальных поступках и они
страдают от вмешательства только тогда, когда в про-
тивном случае совершили бы беззаконие. Это предпо-
ложение оправданно и необходимо, потому что когда
авторы, которым я возражаю, утверждают, что бедные
свободны, они говорят не о правовой свободе, которой
может недоставать успешной реализации (такой как
правовая свобода представителя цветного населения
зайти в ресторан, в который ему запрещают заходить
дружинники-линчеватели), или о свободе, которая реа-
лизована, но незаконна (такой как свобода упомяну-
тых дружинников закрыть цветным вход в ресторан).
Мы будем рассматривать только основной случай, в ко-
тором право главенствует и в котором, значит, право-
вая свобода соответствует тому, что мы можем назвать
реализованной свободой.
На мой взгляд, позиция Берлина опирается на ове-

ществленный взгляд на деньги: то есть она ошибочно
представляет деньги как вещь, в достаточно узком по-
нимании слова «вещь», в котором, как я постараюсь
показать деньги на самом деле вещью не являются.
Взгляд Берлина неправилен, потому что деньги отлич-
ны от интеллекта или силы10, недостаток которых дей-
ствительно не всегда препятствует свободе, если сво-
бода отождествляется с отсутствием вмешательства.
Разница между деньгами и этими дарованиями под-
разумевает, как я буду утверждать, что недостаток де-
нег порождает недостаток свободы, даже если мы со-
гласимся с отождествлением свободы и отсутствием
вмешательства. Даже если такие увечья, как болезнь
или глупость, не ограничивают свободу, так как при их
наличии не обязательно происходит вмешательство,
бедность явно подразумевает подверженность вмеша-
тельству, и левые центристы, такие как Берлин и Ролз,
зря скатываются к неверному представлению правых
о свободе, когда они относятся к бедности (как недав-
но сделал лейбористский think tank11) как к ограниче-
нию не самой свободы, «а того, что люди могут делать
со своей свободой».
Прежде чем я раскрою свою аргументацию, по-
звольте мне прояснить, чего она не показывает. Мой
аргумент отвергает заявление о том, что либеральное
капиталистическое общество — это общество свобод-
ное по своей природе, общество, в котором нет значи-
тельных ограничений свободы. Но это не значит, и я
этого не утверждаю, что в итоге капиталистическое
10
Следовательно,берлиновское«слишкомбеден,слишкомглупилислиш-
комнемощен»сформулированонеадекватно.
11
Близкий к лейбористам Институт исследований государственной поли-
тики(InstituteforPublicPolicyResearch)вЛондоне.
общество уступает в отношении свободы другим соци-

альным формам. Все формы общества дают людям сво-
боды и навязывают несвободы, и, следовательно, ника-
кое общество нельзя осуждать лишь за то, что некото-
рым людям свободы в нем недостает. Но общества
обладают структурно различными путями реализовы-
вать распределение свободы. В таком обществе, как
наше, где свобода в значительной степени даруется
и забирается через распределение денег, тот факт, что
деньги структурируют свободу, зачастую не восприни-
мается достаточно серьезно, и вырабатывается иллю-
зия, что свободу в таком обществе, как наше, распреде-
ление денег не ограничивает. Эта лекция разоблачает
иллюзию. Но то, что деньги, в противоположность ил-
люзии и тому, что заявляют некоторые, — это способ
структурировать свободу, не подразумевает того, что
общество денег в целом уступает в отношении свободы
другим формам общества. Возможно, так и есть, но это
не часть моего утверждения.
Вот моя аргументация в пользу утверждения о том,
что бедность означает недостаток непосредственно са-
мой свободы, понятой как отсутствие вмешательства.
Возьмем те товары и услуги, частные или обще-
ственные, которые не предоставляются любому желаю-
щему на безвозмездной основе. Некоторые из обще-
ственных товаров зависят от специальных правил до-
ступа (вам не предоставят койку в государственной
больнице, если сочтут здоровым, или место в средней
школе, если вам сорок лет). Но те товары, что являются
частными, как и многие из общественных, нельзя по-
лучить никак, кроме как с помощью денег: плата день-
гами как необходима, так и достаточна, для того чтобы
их получить, если они продаются. Если вы попробуете
получить их, не имея денег, то подвергнетесь вмеша-
тельству.
Распределение собственности — это, как я утвер-

ждал в других работах, и есть распределение прав
на вмешательство. Если А владеет Р, а В нет, то А может
пользоваться Р без вмешательства, тогда как B обычно
подвергнется вмешательству, если попробует восполь-
зоваться Р. Но во многих обстоятельствах (и в особен-
ности когда А продает Р) деньги служат средством
устранения этого вмешательства. Следовательно, день-
ги дают свободу, а не только лишь возможность ее ис-
пользовать, даже если эта свобода приравнивается
к отсутствию вмешательства.
Представьте себе здоровую женщину, которая
слишком бедна для того, чтобы посетить свою сестру
в Глазго. От недели к неделе у нее не получается нако-
пить достаточно средств для оплаты пути туда. Если
она попытается сесть на поезд, то у нее, следовательно,
не будет средств для преодоления последующего вме-
шательства кондуктора. Вне зависимости от того, мож-
но ли считать, что у этой женщины есть возможность
поехать в Глазго, перед ней точно не стоит никаких
препятствий для этого, независимых от вмешатель-
ства, которое она встречает. Она полностью способна
сесть в метро и преодолеть пространство, нужное для
входа в поезд. Но она будет физически остановлена
при пересечении этого пространства или выгнана из
поезда. Или представьте бедную женщину, которая хо-
чет забрать и унести домой свитер с прилавка «Сел-
фриджеса»12. Если она попытается это сделать, то ее
физически остановят у «Селфриджеса» и заберут сви-
тер. В нашем обществе единственный способ получать
и использовать вещи, которые стоят денег — а таких
большинство, — это предлагать за них оплату.
12
СетьмагазиноввВеликобритании.—Прим. пер.
Так что не иметь достаточно денег — значит быть

подверженным вмешательству, а отождествление денег
с материальными или даже умственными ресурсами —
это пример удивительного фетишизма в старом доб-
ром марксистском смысле. Оно неверно представляет
социальные ограничения как недостаток у людей ве-
щей. Другими словами: деньги — это не объект.
Ценность денег в том, что они дают свободу, и это
так, даже если (а) вы не хотите использовать всю эту
свободу, (б) денег самих по себе никогда не бывает до-
статочно для того, чтобы предоставить свободу, нуж-
ную ищущему их.
Утверждение (а) верно потому, что человек может
хотеть деньги не только для того, чтобы их тратить. Он
может, например, хотеть их из-за власти, которой на-
деляет его обладание упомянутыми свободами. Он мо-
жет угрожать другим судом в ситуации, в которой ана-
логичная угроза от бедного человека не была бы убе-
дительной. Он также может хотеть денег из-за
престижа, который они приносят: многие люди восхи-
щаются богатыми. Но утверждение о том, что деньги
предоставляют свободу, не дискредитируется этими
мотивационными сложностями.
Утверждение (б) верно, потому что, чтобы что-то
купить, должны быть удовлетворены и другие условия,
кроме обладания нужной суммой денег: у вас должна
быть нужная информация, продавец должен хотеть
продавать, вы должны быть возраста, позволяющего
заключать сделки, и т. д.
Выходит, что деньги — это условие inus13, недоста-
точная, но необходимая часть условия, которое само
13
I nsufficientbutNecessarypartofaconditionwhichisitselfUnnecessarybut
Sufficient (INUS). Недостаточная, но необходимая часть условия, кото-
роесамоненеобходимо,нодостаточно.Смыслэтогопугающегонапер-
выйвзглядтерминанесложнообъяснитьнаследующемпримере.Пред-
не необходимо, но достаточно. Ключевая деталь в том,

что другие условия применяются одинаково как к бо-
гатым, так и к бедным, но бедные как таковые гораз-
до менее свободны, чем богатые как таковые, потому
что в их случае нужное inus-условие совсем не удо-
влетворено, что делает это условие заслуживающим
специального внимания. Важная истина состоит
в том, что если вы бедны, то вы pro tanto менее сво-
бодны, чем если бы вы были богаты. Разумеется, как
для богатого, так и для бедного верно, что он не сво-
боден взять свитер в магазине, не заплатив деньги.
Но исключительно для бедного человека это означает,
что он не свободен взять свитер вообще, тогда как бо-
гатый человек свободен взять свитер, заплатив за
него деньгами.
Не только недостаток денег может помешать вам
преодолеть вмешательство: это могут быть такие вещи,
как незнание, глупость или уродство. В определенных
условиях они представляют недостаток свободы, inus
условие несвободы. Но не ими отличаются бедные от
богатых, и они, в отличие от бедности, не являются по-
всеместными inus условиями несвободы. В отличие от
ума и красоты, которые могут использоваться для пре-
кращения вмешательства, а могут и не использоваться,
вся суть денег состоит в прекращении вмешательства:
это их определяющая функция, пусть для ее выполне-
ставимспичку.Всочетаниискислородомисухимматериаломонадаст
огонь.Спичка(какидругиедвакомпонента)—этонеобходимыйком-
понентдляпоявленияогнявданномслучае.Необходимый,нонедоста-
точный—нуженещесухойматериаликислород.Приэтомсамоусло-
вие появления огня, частью которого спичка является, — совмещение
трех компонентов — достаточно, но не необходимо — огонь может
появитьсяииз-засочетаниядругихфакторов.Такимобразом,спичка—
этонеобходимая,нонедостаточнаячастьусловия,котороесамодоста-
точно,ноненеобходимодляпоявленияогня.Терминбылвведенфило-
софомДжономЛеслиМакки.—Прим. пер.
ния и требуются дальнейшие условия. Сравните: опре-

деляющая функция ножа — резать, но это не значит,
что любой нож может разрезать кусок камня.
Нужно сделать последнее замечание. Иногда в ка-
честве возражения позиции, которую я здесь защищал,
говорится, что богатства могут приносить богатым не-
свободы, от которых бедные не страдают: так, напри-
мер, их инвестиции могут требовать трудоёмкого вни-
мания, их чаще донимают прошениями, а иногда даже
похищают. Но мое утверждение заключается не в том,
что, учитывая все факторы, бедные менее свободны,
чем богатые, хотя это несомненно правда, но в том,
что именно недостаток денег, делающий бедных бед-
ными, делает их в этом отношении несвободными, вне
зависимости от того, какие другие несвободы — или,
конечно, свободы — он может вызывать. Несомненно
верно то, что свобода может создать несвободу, и что
несвобода может создать свободу. Например, вас нель-
зя заставить сделать то, что вы несвободы делать. Раз
быть принужденным — это форма несвободы, то это
форма несвободы, требующая наличия свободы.
Но эти сложности не относятся к тому, что деньги
непосредственно делают. Несмотря на них, деньги
ограничивают свободу, и, в конце концов, те, кто это
отрицает, утверждая, что бедные как таковые не менее
свободны, чем богатые, делают это не на основании
того, что богатство приносит уменьшающие свободу
тяготы.
3. Давайте вернемся к Берлину. Для Берлина пред-

почтительная свобода, свобода от вмешательства, сво-
бода, которую он знаменательно называл негативной
и которую отделял от возможности ее использовать —
это «возможность для действия»14, «отсутствие препят-

ствий для возможных выборов и занятий»15. И отсут-
ствие такой свободы «возникает благодаря закрытию...
дверей или невозможности их открыть, как результат,
намеренный или ненамеренный, изменяемых челове-
ческих практик, действия человеческой субъектно-
сти»16. Кажется очевидным, что вопреки контрасту ме-
жду деньгами и свободой, на котором настаивает Бер-
лин, недостаток денег подразумевает недостаток
свободы именно в этом смысле. Женщина, которой ее
бедность помешала поехать в Глазго, сталкивается
именно с такой закрытой дверью. (При использовании
технологии цифровой карты, контролирующей вход
в поезд, это так в прямом материальном смысле.)
Можно возразить, что я просто эксплуатирую не-
четкость берлиновской характеристики негативной
свободы, что, несмотря на то что он несколько раз го-
ворил о проблеме закрытых дверей, его более проду-
манное мнение заключалось в том, что это нужно по-
нимать более узко — как проблему дверей, которые
закрыты правительством. Ведь говорит же он17, что моя
негативная свобода определяется ответом на вопрос «в
какой мере мною правят?»18. Можно предположить, что
в процитированных мною пассажах19 Берлин непра-
вильно описывает собственную позицию, отождеств-
ляя отсутствие свободы с любым блокированием пути,
14
erlin,I.FourEssaysonLiberty.London:OxfordUniversityPress,1969.P.
B
xlii
15
Тамже.Р.xxxix
16
Тамже.P.xl,xlviii
17
Тамже.P.xIiii
18
Тамже.P.xliii
19
Пассажах со страниц xliii, xxxix и xl (и в невероятно важной сноске 1
настранице130).
а не только с теми блокированиями путей, которые

происходят из-за правительства.
Тем не менее более широкая формулировка, несо-
мненно, появилась исключительно благодаря требова-
ниям истины — человек, блокирующий мой путь,
не обязательно должен носить государственную уни-
форму, чтобы лишить меня свободы20. И блокирования,
осуществляемые кем-либо, в униформе он или нет,
в законопослушном обществе обычно удаются только
благодаря склонности государства их поддерживать.
Так что контраст между дверьми, закрытыми прави-
тельством, и дверьми, закрытыми другими, не имеет
нужной силы: он значим только тогда, когда возникает
некоторая незаконность, и абсурдно предполагать, что
те, кто противятся левому утверждению о том, что бед-
ные страдают от существенного недостатка свободы,
посчитают свою задачу выполненной, отметив, что
бедные, в конце концов, могут нарушать закон.
Берлин предлагает любопытный прогноз относи-
тельно тех, «кто одержим той истиной, что негатив-
ная свобода стоит мало без достаточных условий для
ее активного использования». Он говорит, что они
«склонны приуменьшать ее важность, отказывать ей
в праве называться свободой... и, наконец, забывать,
что без нее человеческая жизнь... увядает»21. Или так:
«рвясь создать социальные и экономические условия,
в которых исключительно свобода имеет истинную
ценность, люди склонны забывать о самой свободе»22.
20
Представьте, что двум людям помешали взойти на борт самолета. Од-
номупотому,чтоунегонебылопаспорта,второмупотому,чтоунего
небылобилета.Быллинесвободентолькопервый?То,чтоаэрокомпа-
ниясовершаетпоотношениюкбезбилетнику,—эторовнотожесамое,
что государство делает по отношению к пассажиру без паспорта: оно
блокируетегопуть.
21
Berlin,I.FourEssaysonLiberty.P.lviii-lix
22
Тамже.P.liv
Но как это возможно, учитывая то, что, по наблюде-

нию Берлина, то, чем они одержимы — это именно
определенные формы ценной свободы? Берлинов-
ский диагноз предполагаемой ошибки левых, а имен-
но того, что они так обеспокоены возможностью ис-
пользовать свободу, что путают ее с самой свободой,
не сочетается с его прогнозом о том, что они забудут,
что у самой свободы есть существенная ценность. По-
чему левые настаивают на том, чтобы свобода была
доступна для использования, если свобода их в итоге
не волнует?
Я считаю, что Берлин неправильно описывает
объект своей тревоги, состоящий в том, что защитни-
ки бедных стали так много заботиться конкретно
о свободах, связанных с победой над бедностью, сво-
бодах, связанных с обладанием деньгами23, противо-
поставленных гражданским и политическим свобо-
дам24, что их стали мало волновать последние. Описы-
вать левых как готовых пожертвовать свободой самой
по себе ради условий, делающих ее ценной, — это
большая ошибка, совершенная не только Берлином,
но и (имплицитно) Ролзом. Разграничение между по-
литической свободой и денежной свободой — это раз-
граничение совершенно отличное от разграничения
между самой свободой и условиями, которые делают
ее ценной.
Теперь мы можем пересмотреть описание Берли-
ном рузвельтовского «нового курса». Мы можем уве-
ренно сказать, что когда экономическая безопасность
человека укреплена, то в результате «препятствий
23
не зависимости от того, требуются ли деньги ради свободы доступа
В
кблагамилирадиценностиэтойсвободы:длятогочтодействительно
тревожитБерлина,эторазличиевторично.
24
Такимикаксвободаслова,объединения,собранияитакдалее.
к возможным выборам и действиям» для него стано-

вится меньше и, следовательно, он обладает большей
индивидуальной свободой в берлиновском собствен-
ном определении свободы — как отсутствия препят-
ствий, созданных или оставленных другими. Возмож-
но, индивидуальная свобода тех людей, кто уже был
экономически защищен, сократилась в результате «но-
вого курса», но, учитывая характеристику свободы са-
мим Берлином, у него не было права на вывод, подра-
зумеваемый его обсуждением «компромисса» между
гражданской свободой и экономической безопасно-
стью, — вывод о том, что индивидуальная свобода как
таковая (а не только тех, кто принадлежит к опреде-
ленным классам) была сокращена.
4. Деньги предоставляют свободу, потому что они

устраняют вмешательство с помощью доступа к благам
и услугам: они функционируют как талон на них. Те-
перь я укреплю и уточню свой аргумент, сравнивая
деньги с талонами на блага и услуги в безденежном
обществе.
Представьте общество без денег, в котором всем
владеет прежде всего государство и в котором пути
действий, доступные людям, пути, которым они воль-
ны следовать без вмешательства, определены законом.
Закон говорит, что каждый тип людей или даже каж-
дый отдельный человек может и не может делать без
вмешательства, и каждому дается набор талонов, обо-
значающих, что он может делать. У меня может быть
один талон, на котором сказано, что я могу пахать
и сеять на этой земле и забирать то, что получается,
и другой, на котором сказано, что я свободен пересечь
поле или пойти в оперу. У вас же есть другие талоны,
на которых указаны другие свободы. (Далее мы можем
предположить, что билеты подлежат обмену, так что
я могу обменять некоторые из своих свобод на некото-

рые из ваших.)
Представьте, что структура опций, записанных
на билетах, более сложна, чем та, что описана выше.
Теперь на каждом билете представлены варианты со-
четания действий, которые я могу или не могу совер-
шать. То есть я могу делать A и B и C и D или B и C и D
и E или E и F и G и А и т. д. Если я попробую сделать
что-то, не разрешенное моими талонами, то вмешают-
ся силы правопорядка.
Согласно гипотезе, эти талоны сообщают о том,
в чем заключаются свободы (а значит, и несвободы)
владельца. Но по сути деньги — это крайняя форма об-
общения таких талонов. В этом утверждении выделено
«по сути», потому что деньги отличаются от государ-
ственных талонов тем, что, как мы видели, они явля-
ются inus-условием свободы доступа к благам, а не до-
статочным и необходимым во всех обстоятельствах.
Тем не менее в стандартной ситуации их влияние
на свободу человека такое же, как и описанных мной
талонов. Сумма денег равнозначна разрешению на вы-
бор между сочетаниями действий. Таких, например,
как посещение сестры в Глазго или возможность за-
брать из «Селфриджеса» свитер и пользоваться им.
(Что касается свободы поехать в Глазго, то женщина,
которая слишком бедна для того, чтобы сделать это,
похожа на того, на чьих талонах в воображаемой без-
денежной экономике не написано «поездка в Глазго».)
То, что воздействие денег такое же, как и у талонов,
возможно, становится яснее, когда деньги заменяются
кредитными картами или кредитными счетами, у ко-
торых нет конкретной материальной реализации. Что-
бы улучшить аналогию, предположим, что в государ-
ственной экономике не выпускаются материальные
талоны, а авторизация свобод людей пользоваться бла-
гами возможна только через компьютер. Для свободы

человека не важно, что именно регистрирует компью-
тер: его коллекцию талонов или его количество денег.
Проводя эту аналогию, я хочу заметить ее ограни-
чения и то, насколько они незначительны.
Во-первых, ограничения, которые отражают тот
уже упомянутый здесь факт, что деньги — это inus-
условие свободы.
В безденежном обществе свободу человека ограни-
чивает правительство, тогда как в случае с деньгами
свободу обычно ограничивает не правительство, а вла-
делец блага, к которому человек желает получить до-
ступ. Что делает правительство в денежной экономике,
так это обеспечивает волю держателя актива. В частно-
сти, тогда, когда эта воля состоит в отказе предостав-
лять доступ иначе чем за деньги. Стратегическая роль
держателя актива означает одновременно, что деньги
(в отличие от государственного талона) не означают
абсолютного доступа и что отсутствие денег (в отличие
от отсутствия государственного талона) не означает аб-
солютного отсутствия доступа. Если люди из «Селфдри-
джеса» по каким-то причинами намерены не прода-
вать свитер с витрины, то предложение денег не заста-
вит их его отдать. И наоборот: если они хотят отдать
свитер, то правительство отнюдь не помешает бенефи-
циару щедрости «Селфриджеса» (возможно, абсолютно
нищему) взять его безвозмездно, а обеспечит транзак-
цию дара. Деньги не всегда нужны для свободы досту-
па, так как щедрый продавец не обязательно их потре-
бует и они не всегда достаточны для нее, потому что
у продавца нет обязанности продавать.
Тем не менее не стоит преувеличивать разницу ме-
жду деньгами и государственными талонами. Для вер-
ной оценки этой разницы усложним описание обще-
ства с государственными талонами так, чтобы оно
в нужной мере соответствовало сложности монетарной

экономики.
На этот раз представьте, что, как и деньги, государ-
ственные талоны и не необходимы, и не достаточны
для гарантированности благ, потому что администра-
торы активов, назначенные государством, свободны
до определенного предела давать доступ лишенным
талонов и лишать его людей с талонами: это офици-
ально признанная привилегия администрации. Пред-
положим далее, что администраторы проявляют пред-
взятость в пользу одних граждан и против других так
же, как и частные держатели активов в денежной эко-
номике. Так что, как и в случае замеченной выше
сложности денежного общества, в безденежной эконо-
мике талоны не гарантируют абсолютного доступа,
а их отсутствие не гарантирует абсолютного не-досту-
па. Но остается верным то, что распределение талонов
значительно влияет на свободу: талоны устанавливают
то, что вы свободны и не свободны делать, пусть
и внутри реалистичного множества, устанавливаемого
полномочиями администраторов и их конкретными
намерениями, а не так, как мы предполагали ранее.
Широта сферы этих полномочий позволяет нам ска-
зать, что свобода доступа в усложненной государ-
ственной экономике в значительной степени опреде-
ляется талонами.
Частные держатели активов пользуются неограни-
ченными полномочиями в отношении своего имуще-
ства, а администраторы активов лишь частичными25,
но это различие не влияет на свободы, которыми —
при принятых допущениях — пользуются остальные.
25
Владельцычастнойсобственности,сточкизрениятех,ктоейневладе-
ет,—этовкаком-тосмысленеунифицированныегосударственныеаген-
ты,обладающиеширокимиличнымиполномочиями.
Ведь обычно в реальных денежных экономиках неза-

метно тенденции как отдавать вещи просто так, так
и отказываться отдавать вещи некоторым из обладаю-
щих деньгами клиентам. И в нашем параллельном го-
сударственном примере свобода действий, дозволен-
ная администраторами и используемая ими, согласно
предположению, не слишком широка. Но свобода до-
ступа в государственной экономике, как мы видели,
в значительной мере устанавливается талонами.
И, проводя корректную аналогию, мы можем сказать,
что свобода доступа к благам в нашей экономике во
многом устанавливается деньгами26. Значит, мы мо-
жем сказать, что в обычном случае недостаток денег
влечет недостаток свободы. Перспектива свободы пу-
тешествовать в Глазго не становится лучше для бедной
женщины, из-за возможности того, что Virgin Trains
Ричарда Брэнсона могут подарить ей свободную по-
ездку, так как вероятность этого ничтожно мала. И, го-
воря в общем, разрыв между деньгами и свободой не-
значителен.
5. Свойство капитализма, делающее деньги частич-

но отличными от государственных талонов — это су-
ществующее в капиталистической цивилизации раз-
граничение между государством и гражданским обще-
ством. Свобода доступа к благам в рыночным обществе
в самом деле определяется не государством, а держа-
телями активов, чьи решения государство поддержива-
ет. Но, несмотря на это, рыночное общество — это об-
26
аметьте, что когда частнымдержателям активов запрещено не прода-
З
ватьтому,укогоестьденьгинапокупкутовара,деньгистановятсяеще
большепохожинаталонывпервомвариантегосударственнойэкономи-
ки (том, в котором у администраторов нет права делать исключения)
именно потому, что возникает определенная гарантия гражданских
прав—дискриминацияневозможна.
щество, в котором свобода доступа к благам в значи-

тельной степени является функцией денег, пусть
многоликая структура, дающая эту свободу и отказы-
вающая в ней, и устроена более сложно, чем аналогич-
ная структура (то есть государство и его администрато-
ры) в обществе талонов. И в обществе государственных
талонов, и в денежном обществе владельцы (частные
или государственные) решают, что я свободен делать
в отношении благ и услуг. А то, что владельцы опреде-
ляют в рыночном обществе, что я могу делать, в об-
щем-то равнозначно — из-за (систематической) ти-
пичной расположенности владельцев — тому, что это
определяют мои деньги.
Деньги — и их недостаток — подразумевают соци-
альные отношения свободы и несвободы. Конечно,
деньги — это ресурс, но это не такой ресурс, как сила
или мозг. Это, как говорил Карл Маркс, «социальная
власть в форме вещи»27, но сами они не являются ве-
щью, вроде отвертки или зажигалки, так как не явля-
ется вещью социальная власть (под «вещью» здесь
подразумевается материальный объект). Если вы об-
меняете десять монет по одному фунту на одну деся-
тифунтовую банкноту, то вы получите вещь, отличную
от той, что была у вас до этого, но то же количество
денег. У вас будет то же разрешение на поездки, при-
обретение благ и услуг и тому подобного, те же соци-
альные привилегии, те же перспективы невмешатель-
ства, которые были у вас до этого (или почти те же
самые: кондуктор в автобусе, который с радостью при-
нимает ваши однофунтовые монеты, может отказать-
ся разменивать десятифунтовую банкноту и прогонит
вас из автобуса).
27
Marx,K.TheGrundrisse.Harmondsworth:Penguin,1973.P.157–158.
Деньги являются социальной силой в том смысле,

в котором им не являются, скажем, мускулы. То, что вы
можете делать мускулами, конечно, зависит от соци-
альных правил и созданных обществом материальных
структур — таких как дороги, двери и лестницы.
Но деньги — это не что-то материальное, как мускулы,
на чью практическую значимость общество лишь влия-
ет. Они социальны по самой своей сути. Деньги даже
не обязательно должны быть воплощены физически:
они могут принимать вид записей в компьютере (см.
секцию 4), а в принципе могут быть и еще менее мате-
риальны. Если бы все люди были законопослушными
и обладали замечательной памятью, а информация
распространялась бы чрезвычайно стремительно,
то деньги могли бы существовать просто в форме об-
щего знания о правах собственности. Raison d’être де-
нег в том, чтобы преодолевать вмешательство в доступ
к благам, которое осуществляется, если деньги не вы-
плачиваются. Для мускулов, например, это не так, хотя
в развитом виде они и могут предоставить доступ
к благам в случае разрушения социального порядка.
То, что талоны определяют структурирование сво-
боды в государственной экономике — очевидно. Мое
утверждение в том, что деньги делают то же самое
в частнособственнической экономике, хотя и менее
очевидным образом, ведь на пятифунтовой банкноте,
в отличие от эквивалентного талона, не написаны те
свободы, которая она дает. Одна из целей этой лек-
ции — сделать очевидным то, что деньги дают свободу
в той же степени, что и талоны. От того, чтобы знать,
какие свободы репрезентирует пятифунтовая банкно-
та, меня отделяет лишь недостаток знания и когнитив-
ных способностей. Разумы, более мощные, чем наши,
могли бы посмотреть на такую банкноту и сказать,
к каким сочетаниям действий она дает нам доступ.
Заметьте, я не утверждал, что одна из экономик бо-

лее привлекательна, чем другая. Многие предпочтут
частнособственническую экономику, в которой моя
свобода зависит не напрямую от государства, а от ре-
шений других людей, которые государство поддержи-
вает28. Но это не влияет на обсуждаемый вопрос,
то есть на тот факт, что именно моя свобода зависит от
решений этих людей в денежной экономике29.
Посыл в таком случае заключается в том, что про-
тест левых против бедности является защитой свободы
и, в частности, протестом против экстремальной не-
свободы бедных в капиталистическом обществе и за
более равное распределение свободы.
6. Аргументация и выводы этой статьи концепту-

альны по своему характеру. Я не высказывал никаких
нормативных утверждений, хотя и позволил себе пред-
ставлять некоторые концептуальные заявления с от-
четливо нормативной интонацией.
Некоторые сказали бы о такой работе, что ввиду ее
исключительно концептуального характера она не дает
никаких нормативных выводов. Почему в таком случае
она важна?
28
капиталистических экономиках часто говорят, что они превосходят
О
государственныесточкизрениясвободы,простопотому,чтособствен-
ностьвнихраспыленашире.Носэтойточкизрениярыночно-социали-
стическое общество с гораздо более широким распространением соб-
ственности, а значит и свободы, представляется еще более удачным.
Конечно,обестороныдискуссиимогутсказатьещемногое—этолишь
предварительныеразмышления.Нобалансарадиявстаюнаантикапи-
талистическую прорыночную точку зрения, которая заслуживает того,
чтобырассматриватьсяотдельноотдоболизнакомойпрокапиталисти-
ческой.
29
Интересно,что,хотялибералысчитаютраспределениеспомощьюде-
негосвобождающимвсравнениисраспределениемспомощьюстатуса
или политической власти, они, как мы видели, тем не менее, склонны
отрицать,чтоденьги—этоформасвободы.
Ответ состоит в том, что иногда концептуальные

утверждения оказываются ключевыми в аргументах
с нормативными выводами, и свойственное правым
рассуждение от (1) к (5) — это такой случай. Важный
нормативный аргумент опровергнут, когда показано,
как было сделано здесь, что значимый для него кон-
цептуальный подвывод (3) ложен. Этот способ опро-
вержения нормативных аргументов бывает более эф-
фективным, чем прямая нормативная конфронтация,
часто заводящая в тупик.
Некоторые из тех, кто знаком с этой работой, сде-
лали верное замечание: она не доказывает того, что
правые должны отказаться от своих политических
предпочтений, ведь они всегда могут переформулиро-
вать их без использования языка свободы. Это и вправ-
ду так, но если моя критика верна, то правые теряют
не возможность продолжать свою политику, а возмож-
ность аргументировать в ее пользу, используя ценность
свободы. Мой контраргумент не сдвинет закоренелых
«либертарианцев» с их политических позиций, но это
так именно потому, что, несмотря на свою риторику,
их не волнует свобода как таковая30. Но других, тех, кто
не является закоренелым «либертарианцем», свобода
волнует. Их привлекает правая позиция, потому что им
кажется, что свобода на ее стороне. Cкорее всего, этой
работой будет затронута политическая позиция таких
«сочувствующих», а не убежденных левых или правых.
Теперь позвольте сделать мне несколько замечаний
по поводу отношения правых к вмешательству. На этот
раз не касательно денег, а касательно частной соб-
ственности в общем.
30
несомневаюсь,чтоониверятвсвоюприверженностьсвободе,ноэто
Я
потому,чтоонипутаютсвободуссамопринадлежностью.См.моюSelf-
Ownership,Freedom,andEquality.Cambridge:CambridgeUniversityPress,
1995.P.67–68иглава10.
Правые провозглашают враждебность к вмеша-

тельству как таковому, но на самом деле они не против
вмешательства как такового. Они против вмешатель-
ства в права частной собственности, но они поддержи-
вают вмешательство в доступ бедных к частной соб-
ственности, и, следовательно, они не могут защищать
права собственности, обращаясь к ценности свободы,
понятой как невмешательство. Отталкиваясь от прин-
ципиального отвращения к вмешательству, они не мо-
гут защищать частную собственность от выражаемого
бедными недовольства, прибегая к знакомой тактике,
которую я постарался разоблачить здесь.
Некоторые читатели могут быть озадачены, а неко-
торые рассержены тем, что они могут счесть странным,
или даже грубым, уравниванием нелегального вмеша-
тельства в частную собственность (таким как вторже-
ние) и легально оправданного вмешательства в дела
тех, кто вторгается в нее или нарушает ее другим спо-
собом. Но, отметим еще раз, основной пункт — ненор-
мативный: ничего не было напрямую сказано о срав-
нении моральности защиты и нарушения частной соб-
ственности.
Философы толковали слова «свобода», «свободный»
и так далее двумя различными способами. Некоторые,
включая автора этой статьи, толкуют их так, что А счи-
тается несвободным в той мере, в которой Б успешно
вмешивается в его действия. Независимо от мораль-
ных прав, которыми обладают или не обладают А и Б.
При таком понимании слова «свобода» совершенно
очевидно, что полицейский делает нарушителя несво-
бодным, когда его арестовывает, вне зависимости от
того, оправданны ли его действия. Другие, пренебрегая
обыденным языком, трактуют вмешательство Б в дей-
ствия А как уменьшающее свободу только тогда, когда
у А есть моральное право на эти действия и/или у Б нет
прав на вмешательство. Но, приемлемое или нет, это

основанное на правах понимание свободы делает не-
возможным защиту частной собственности, отсылаю-
щую к свободе, ведь, понимая свободу таким образом,
нельзя сказать, чем она является, не решив сначала
(очевидно, по не связанным со свободой причинам),
обоснованна ли частная собственность.
Соответственно, ни основанное на правах, ни мо-
рально нейтральное понимание свободы не позволяет
обосновать частную собственность через концептуаль-
ную связь между ней и свободой. Это не исключает тех
обоснований, что в бОльшей степени опираются на эм-
пирику, и дают отсылки к морально нейтральному по-
ниманию свободы. Но, на мой взгляд, в таком эмпири-
ческом обосновании никто пока не преуспел. Отчасти
именно поэтому плохой концептуальный аргумент,
соединяющий частную собственность со свободой, так
популярен среди защитников капиталистической си-
стемы.
В итоге рассмотренный аргумент неоправданно,
хотя, возможно, и ненамеренно, упрощает сложные
эмпирические вопросы. Его выводы слишком поспеш-
ны, и он дискредитирует тех, кто его использует.
Но сама слабость этого аргумента делает незначитель-
ным его опровержение критиками рыночного капита-
лизма, ведь навряд ли нет больше никаких доводов
в защиту его связи со свободой.
Чтобы увидеть, что здесь действительно требует
обсуждения, вернемся к примеру, описанному в сноске
7, в котором авиакомпания сокращает свободу безби-
летного пассажира ровно в той же мере, в которой го-
сударство сокращает свободу пассажира без паспорта.
Причин для уточнения или изменения этого суждения
нет, но между вмешательством бизнеса и государства
есть тем не менее разница, которая в достаточно пол-
ном рассмотрении капитализма и свободы должна

признаваться. Разница в том, что когда правительство
дает свободу путешествовать А, то нет соответствую-
щего Б, который из-за этого что-то теряет: распределе-
ние паспортов — это неограниченный ресурс. Когда
правительство предоставляет паспорт, оно устраняет
барьер, но не ценой возведения другого.
Не такова ситуация с авиакомпанией (неважно,
частной или нет). Количество мест в самолете ограни-
ченно — предоставление места одному человеку озна-
чает непредоставление всем другим претендентам
на него. Или, если полететь хотят вообще все, то предо-
ставление мест для всех означает, из-за ограниченно-
сти ресурсов, сокращение свободы доступа к другим
ресурсам. Это не делает ложным утверждение о том,
что человеку, не могущему позволить себе билет, недо-
стает свободы. Но это значит, что сторонники свободы
не могут предложить отменить проездные билеты так
же легко, как паспорта.
Так что настоящая проблема, которую правый ар-
гумент неоправданно опускает и которая была предло-
жена выше, в четвертом абзаце второй секции, состоит
в том, как должна распределяться свобода, когда ко-
нечность ресурсов делает ее ограничения неизбежны-
ми. То, что в таких условиях для свободы оптимален
рыночный капитализм, не доказано. Но и доказать, что
это не так, за счет опровержения рассмотренного здесь
аргумента тоже нельзя.
Аргумент от поощрения,
межличностный тест и сообщество1
...Правители рода людского... одновременно
поддерживают два образца социальной этики,
не боясь их столкновения. Придерживая один набор
ценностей для себя, а другой — для внешнего вида,
они, не будучи сознательно неискренни, совмещают
моральное удовлетворение от идеалистических
принципов с материальными преимуществами
реалистичной практики.
Р. Г. Тауни. Равенство
1. В марте 1988 года Найджел Лоусон, бывший то-

гда министром финансов в правительстве Маргарит
Тэтчер, снизил высшую ставку подоходного налога2
с 60 до 40%. Эта налоговая скидка увеличила совокуп-
ные доходы тех, у кого они и так были крупными
по сравнению со средними по Британии и, конечно,
по сравнению с британскими бедняками. Социалисты
ненавидели скидку, а в недавно опубликованном про-
граммном документе говорится, что лейбористы
успешно бы восстановили обложение, существовав-
шее до 1988 года3.
1
астьлекцииIncentives,InequalityandCommunity.Лекциюцеликомсм.
Ч
насайтеtannerlectures.utah.edu
2
Имеется в виду тот процент, который платили наиболее богатые члены
общества.—Прим. пер.
3
Строго говоря, верхняя ставка процента была бы поднята до 50%,
ноограничениепоразмеруотчисленийвсистемунациональногострахо-
вания было бы убрано, и результат этих двух мер был бы аналогичен
поднятию налога до 59% при отсутствии изменений в национальном
страховании.
Как можно защитить налоговую скидку Лоусона?

Что же, экономическое неравенство — не новая вещь
в капиталистическом обществе, так что времени, нуж-
ного, чтобы накопить аргументы в его пользу, было
достаточно. От правых политиков мы слышим, что
богатые люди имеют право на свое состояние: отча-
сти потому, что они сами его произвели (без них оно
бы не существовало), отчасти потому, что оно было
передано им добровольно теми, кто сам имел на него
право. (Некоторые из тех, кто разделяет этот взгляд,
также считают, что производство создает право
на собственность из-за моральных заслуг, тогда как
другие находят историю о праве на собственность
убедительной, даже когда заслуженность не играет
в ней никакой роли.) И конечно, есть утилитаристское
предположение, высказываемое не только правыми,
но и центром — предположение о том, что неравен-
ство обоснованно, потому что, гальванизируя эконо-
мику, оно увеличивает внутренний валовой продукт
и, значит, ведет к увеличению суммарного счастья.
Левые либералы, главным представителем в фи-
лософии которых является Джон Ролз, отвергают эти
аргументы в пользу неравенства: они не принимают
принципы (право на собственность, заслуга и общая
полезность), фигурирующие в их основных посылках4.
Но правые и центристы иногда представляют допол-
нительный аргумент в пользу неравенства, к основ-
4
Точнее, они отрицают их на соответствующем уровне рассмотрения.
Это уточнение важно, потому что левые либералы признают заслуги
и права на собственность в качестве производных правил легитимного
вознагражденияврамкахсхемотчисленийикомпенсаций,которыесами
посебенеукорененывпонятияхзаслугиправнасобственность.(См.
Ролз, Д. Теория справедливости. Новосибирск.: Издательство Новоси-
бирского университета, 1995. С. 99 и Scanlon, T. The Significance of
Choice//TannerLecturesonHumanValues,Vol.8.Salt-LakeCity.:Univer-
sityofUtahPress,1988.P.188,203.)
Аргумент от поощрения, ... 79
ным посылкам которого либералы относятся друже-

любно. Эта основная посылка состоит в том, что нера-
венства оправданны, когда они делают наименее
преуспевающих благополучнее настолько, насколько
это возможно5. В одной версии этого аргумента
в пользу неравенства высокий уровень доходов моти-
вирует особо продуктивных людей производить боль-
ше, чем они бы производили в их отсутствие. В ре-
зультате этого поощрения, которое получают верхние
страты, люди, оказавшиеся ближе к нижней отметке,
становятся благополучнее, чем они были бы в более
равном обществе. Это было одно из наиболее эффек-
тивных обоснований направленных против равенства
мер тэтчеристского консерватизма. То, что движение
в сторону социалистического эгалитаризма было бы
плохим для наименее преуспевающих, нам постоян-
ного говорили защитники режима, который, кажется,
и сам привел к тем последствиям, о которых они
столь настойчиво предупреждали6.
Левые либералы отрицают дескриптивное утвер-
ждение о том, что масштабное неравенство в Брита-
нии или Америке действительно идет на пользу наи-
менее преуспевающим, но они склонны соглашаться
с тем, что если бы оно шло им на пользу, то было бы
оправданно. Они защищают неравенства, которые,
на их взгляд, могут быть оправданы поощрительными
соображениями. Эта тема существенна для работ Джо-
на Ролза. Для Ролза некоторые люди, в основном из-за
удачи, генетической и не только, способны произво-
дить больше, чем другие, и их богатство оправданно,
5
римерактивногоиспользованияэтогопринципасм.вF.A.Hayerk,The
П
Constitution of Liberty. Chicago.: University of Chicago Press. Глава 3 и в
особенностиС.44–49.
6
СильныесвидетельствавпользуэтогоприведенывAndrews,K.,Jacobs,
J.PunishingthePoor:PovertyunderThatcher.London.:Macmillan,1990.
если оно в результате приводит менее удачливых

к большему благополучию7. Эта политика обосновы-
вается тем, что Ролз называет принципом различия.
Принцип различия одобряет все те и только те эконо-
мические неравенства, которые полезны наименее
преуспевающим, или те неравенства, которые делают
наименее преуспевающих более преуспевающими
или не делают их еще менее преуспевающими.
По этому поводу в формулировке Ролза есть опреде-
ленная двусмысленность, и в дальнейшем я буду го-
ворить о принципе различия в его более широкой
форме, при которой дозволяются неравенства, не по-
могающие, но и не вредящие наименее преуспеваю-
щим.
Вернемся к социалистическим эгалитаристам, ко-
торым не понравилась налоговая скидка Лоусона. Со-
циалистические эгалитаристы левее, чем левые либе-
ралы, их тоже не впечатляют заслуги, права на соб-
ственность и полезность как оправдания неравенства.
Но для них нелегко отказаться от ролзианского оправ-
дания неравенства. Они не могут просто проигнори-
ровать его, не придавая своей апологии равенства
фанатичный оттенок, который они сами по здравом
размышлении не нашли бы привлекательным.
Социалистические эгалитаристы говорят, что ве-
рят в равенство. Мы даже можем подумать, что они
считаются эгалитаристами, потому что равенство —
это их предпосылка. Но структура этой предпосылки
слишком проста, чтобы вместить мысль, которая за-
водит их политически, а именно: почему некоторые
люди живут настолько плохо, когда другие живут на-
столько хорошо? Это не то же самое, что нейтральный
вопрос «Почему некоторые люди живут лучше, чем
7
См.Ролз.Теориясправедливости.С.27–28,98,138,159,473.
другие?», ведь в последнем нет отсылки к абсолют-

ным уровням благосостояния, а значит, нет и отсылки
к тому, что кто-то живет плохо, а не просто менее хо-
рошо. Может быть, некоторые эгалитаристы продол-
жили бы стоять на своем и в мире миллионеров
и миллиардеров, в котором никому не живется тяжко,
но у тех политически вовлеченных социалистов, кото-
рых я имею в виду, нет твердого мнения по поводу
равенства на уровне миллионеров/миллиардеров. Что
они находят неправильным, так это то, что, как им
кажется, на нижнем уровне шкалы распределения су-
ществуют ненужные лишения. Есть люди, которые
живут плохо и которые, как они верят, жили бы лучше
при уравнивающем распределении. Практически важ-
ная черта этой ситуации в том, что страдания наиме-
нее преуспевающих не необходимы, ведь их жизнь
могла бы стать лучше благодаря уравнивающему рас-
пределению.
Для этих эгалитаристов равенство желательно, по-
тому что оно бы улучшило жизнь наименее преуспе-
вающих. Они не думают, что равенство хорошо пото-
му, что сделало бы жизнь наиболее преуспевающих
хуже. И когда критики обвиняют их в готовности ради
равенства опустить всех до уровня наименее преуспе-
вающих или даже ниже, эгалитаристы не говорят
в ответ: что же, да, давайте опустим всех, если нужно,
но достигнем наивысшего уровня равенства из воз-
можных. Вместо этого они говорят о своих принципах
нечто уклончивое — просто отрицают, что ради до-
стижения равенства необходимо перейти к состоя-
нию, в котором некоторые преуспевают меньше и ни-
кто не преуспевает больше. Будь они более рефлекси-
рующими, они могли бы добавить, что если бы
понижение уровня было необходимым, то равенство
потеряло бы свою привлекательность. Оно бы либо
оставило наименее преуспевающих наименее пре-

успевающими, расстроив изначальную цель эгалита-
ристов, либо не сделало бы их более преуспевающи-
ми, сделав остальных менее преуспевающими без
видимой на то причины. В рамках изначального по-
рыва эгалитаристов — а это обеспокоенность долей
наименее преуспевающих — неравенство необходимо,
если оно действительно требуется для улучшения со-
стояния наименее преуспевающих, и позволительно,
если оно не улучшает, но и не ухудшает их состояние.
Таким образом, эгалитаристы забывают о своей
задаче, их позиция теряет аутентичность, когда, живя
в мире с наименее преуспевающими, они отвергают
принцип различия и держатся за эгалитаризм полно-
го равенства. (Учитывая те приоритеты, которые я им
приписал, они, вообще говоря, должны следовать
не равенству и не принципу различия, а вот такой
сложной максиме: «сделайте непреуспевающих пре-
успевающими или настолько преуспевающими, на-
сколько это возможно». Но при умеренной трактовке
того, что значит преуспевание, и при реалистичном
взгляде на ресурсы практические последствия этой
максимы не будут отличаться от принципа различия.)
Мы могли бы заключить, что социалистические эга-
литаристы, о которых я говорю, не должны называть-
ся «эгалитаристами», так как равенство не является
предпосылкой. Но такой вывод был бы слишком по-
спешным.
Что касается меня, то я принимаю принцип раз-
личия в его широкой трактовке (см. выше), но сомне-
ваюсь в его применимости к денежным поощрениям
талантливых людей. Ролзианцы считают, что неравен-
ства, связанные с такими поощрениями, удовлетворя-
ют принципу. Но я думаю, что эта идея более пробле-
матична, чем им кажется, и что поощрительные сооб-
ражения, очищенные от отсылок к правам и заслугам,

создают аргумент в пользу неравенства, предполагаю-
щий видение социума лишенное элементарных ха-
рактеристик сообщества. Принцип различия может
быть использован для обоснования создающих нера-
венство поощрений только тогда, когда отношение
талантливых людей противоречит самому духу этого
принципа. Им бы не были нужны особые поощрения,
если они сами были бы недвусмысленно привержены
ему. Соответственно, когда принцип используется
ради обоснования поощрений для талантливых лю-
дей, они рассматриваются сообществом, принимаю-
щем этот принцип, в качестве чужаков8.
Если говорить более общо, несколько выходя за
пределы темы этой лекции, то мне бы хотелось вы-
сказать сомнение в том, что без уточнений принцип
различия подходит для обоснования хоть какого-ни-
будь серьезного неравенства. Он дозволяет неравен-
ство только в том случае, когда наименее преуспеваю-
щие не могли бы получить выгоду от его устранения.
Думаю, показать, что это не так, в среднем сложнее,
чем кажется либералам. А значит, сложнее и обосно-
вать неравенство с помощью принципа различия.
Наименее преуспевающим выгодно поощрительное
неравенство только потому, что более преуспевающие
объявили бы забастовку, если бы поощрения отмени-
ли. Это неравенство выгодно наименее преуспеваю-
8
Хотяяивыдвигаюпротивлевыхлибераловидеюотом,чтовсообще-
стве не могут существовать принимаемые ими неравенства, мне нет
нужд отрицать, что огромные неравенства сосуществовали с сообще-
ствамивдорыночныхсоциумах.Ведьеслитакаяситуациясуществовала,
тоонабылавозможнойлишьблагодаряпринятиюменеепреуспевающи-
ми идеологии предназначения и судьбы, которую левые либералы
неодобряют.То,чтосообществоинеравенствомогутуживаться,когда
людиверятвтевещи,которыелевыелибералысчитаютложью,незна-
чит,чтоонимогутсочетатьсявобществессовременнымсознанием.
щим только в рамках, установленных неэгалитарным

отношением и поведением наиболее преуспевающих.
В рамках, которые можно было бы убрать. Неравен-
ство может также быть выгодно наименее преуспе-
вающим в рамках, установленных не столько неэгали-
тарным отношением, сколько существующими струк-
турами неравенства. Так, в стране с государственной
медициной, неравенство в обращении с пациентами,
возникающее из-за траты части ресурсов на пациен-
тов, способных хорошо заплатить за дополнительные
услуги, выгодно наименее преуспевающим, когда
часть прибыли используется для улучшения медици-
ны. Неравенство медицинских услуг помогает бедным
людям, но только благодаря уже существующему не-
равенству доходов, которое в рамках этого аргумента
нельзя считать приносящим им выгоду.
Чем дальше мы двигаемся назад во времени и в
причинно-следственных связях, тем больше мы встре-
чаем возможностей, закрытых из-за чьих-то реше-
ний, и тем сложнее определить неравенства, которые
не вредят непреуспевающим. C помощью двух приве-
денных выше примеров я заключаю, что социальные
неравенства выглядят в отношении экономически об-
деленных выгодными или нейтральными только то-
гда, когда мы принимаем неравные или поощряющие
неравенства структуры как данность, с чем никто из
поддерживающих принцип различия не обязан согла-
шаться9.
9
ытакжеможемсказатьонеравенствах,чтоонинеобходимыдляулуч-
М
шения положения непреуспевающих, когда принимаем как данность
непричинно-следственные,номоральныеимперативы.Так,неравенства
могут считаться необходимыми для улучшения жизни нижних слоев,
когдапринимаютсяотвергаемыелевымилибераламисоображенияоза-
слугахиправахсобственности.
Если все сказанное верно, то окольным путем мы

можем оправдать применение термина «эгалитар-
ные» к упомянутым мною социалистам, при условии
что они готовы принять такую формулировку.
2. Я возвращаюсь к Ролзу и принципу различия

в третьей части этой лекции. Сейчас я бы хотел сосре-
доточиться на налоговой скидке Найджела Лоусона
и на аргументе от поощрения против ее отмены,
то есть в пользу сохранения на существующем высо-
ком уровне вознаграждений для людей с высокой
производительностью. Я буду рассматривать этот ар-
гумент только в отношении тех, кто, как считается,
производит много за счет своих навыков и талантов,
а не за счет инвестиций в капитал. Соответственно,
исследуемый мной аргумент относится не только
к капиталистическим экономикам, но и к экономи-
кам без частного владения капиталом, таким как не-
которые формы рыночного социализма. Конечно, су-
ществует и аргумент от поощрения в пользу высоких
прибылей с капиталовложений, но я не буду обра-
щаться к нему в этих лекциях.
Сторонники аргумента от поощрения говорят, что
когда люди с высокой производительностью получают
умеренную оплату, они производят меньше и как ре-
зультат относительно бедным и менее преуспеваю-
щим людям становится еще хуже, чем при ситуации,
в которой использование таланта вознаграждается.
Примененный против восстановления 60-процентно-
го налога этот аргумент выглядит так:
Экономические неравенства оправданны, когда

они позволяют наименее материально преуспеваю-
щим преуспевать больше [Большая, нормативная по-
сылка.]
Когда налогообложение находится на уровне 40%,

(а) талантливые богатые производят больше, чем про-
извели бы при 60%, (б) в результате наименее пре-
успевающим становится лучше в материальном пла-
не. [Меньшая, фактическая посылка.]
Значит, налог не следует поднимать от 40% к 60%.
Для нашей темы неважно то, как обстоятельства

предполагаемые в части (а) меньшей посылки приве-
дут к результату, описанному в части (б). Возможно,
когда налог снижается, богатые работают настолько
усерднее, что прибыль с налога растет и становится
возможно больше перераспределять. Или, возможно,
когда богатые работают усерднее, то, помимо всего
прочего, они производят возможности трудоустрой-
ства для менее преуспевающих.
Я буду говорить об аргументе от поощрения в от-
рицательном ключе, но моя критика его будет иметь
особую форму. Ведь я сосредоточусь не напрямую
на самом аргументе, а на характере определенных
способов его высказывать. Соответственно, я не буду
рассматривать вопросы о логичности аргумента или
о верности его посылок, если они будут возникать
в только что описанных рамках (а они будут). И,
в частности, я не буду обращаться к потенциальным
сомнениям по поводу меньшей, фактической посыл-
ки аргумента. Я не буду ставить под вопрос ни утвер-
ждение (а) о том, что талантливые богатые более про-
дуктивны, когда их ждет более щедрая награда,
ни утверждение (б) о том, что менее преуспевающие
получают выгоду от высокой продуктивности более
преуспевающих, наличие которой утверждается в (а).
Демонстрация того, что меньшая посылка ошибочна,

не является моей целью.
Последующая критика относится не ко всему, что
можно назвать поощрениями, но только к тем поощ-
рениям, которые производят неравенство и которые
считаются оправданными, потому что улучшают со-
стояние менее преуспевающих. Я не высказываю воз-
ражений против поощрений, созданных для преодо-
ления ловушки бедности или для того, чтобы мотиви-
ровать людей браться за особенно неприятную работу.
Производство неравенства — не определяющая черта
этих поощрений. Моя мишень — поощрения, высоко
награждающие талантливых людей, которые иначе бы
не выполняли то, к чему их поощряют. Я считаю, что
знакомая либеральная апологетика такого рода поощ-
рений не обдумана достаточно тщательно.
3. Я сказал, что буду критиковать аргумент от по-

ощрения, сосредотачиваясь на определенных спосо-
бах его высказывать. Я считаю, что, хотя этот аргу-
мент может звучать разумно, когда он преподносится
так, как обычно, и так, как был представлен выше,
в выхолощенной обезличенной форме, он звучит
не так хорошо, когда мы сосредотачиваемся на том,
как его преподносит талантливый богатый человек
человеку менее преуспевающему. И тот факт, что ар-
гумент девальвируется, когда оказывается в межлич-
ностной среде, должен влиять на нашу оценку того
общества, которое подразумевается обоснованием от
поощрения.
Нормативный аргумент часто приобретает опре-
деленный оттенок в зависимости от того, кто его пре-
доставляет и кому он адресован. Когда даются причи-
ны для совершения действия, поддержания опреде-
ленной политики или принятия позиции,
то адекватный ответ тех людей, от кого ожидается

действие, может зависеть от того, кто говорит и кто
слушает. Форма и объяснение этой зависимости могут
существенно варьироваться от случая к случаю. Но об-
щий смысл в том, что убедительность аргумента мо-
жет зависеть от говорящего и аудитории многими
способами разной степени интересности, и есть мно-
го причин, опять же разной степени интересности,
почему это должно быть так.
Прежде чем описать форму зависимости реакции
от того, кто к кому обращается, действующую в случае
аргумента от поощрения, я перечислю несколько об-
щих примеров этого феномена, чтобы создать тот на-
строй, в котором мы думаем об аргументах, ставя их
в контекст.
(а) Я могу утверждать, что водителя не стоит ви-

нить в повороте на красный свет, так как он не знает,
что дорожные правила за пределами Калифорнии
другие. Но в то же время, сам он не может сделать
этот аргумент полностью убедительным.
(б) Вам нужна удочка для отдыха, а мне — для

того, чтобы добыть себе пропитание. Я знаю, что вы
настолько нетерпеливы, что расстроитесь оттого, что
не поудили, больше, чем я расстроюсь оттого, что
не поел. Поэтому я отдаю вам удочку, воспринимая
вашу гиперчувствительность к разочарованиям как
причину для этого. Если бы вы сами предоставили это
как причину отдать вам удочку, это было бы гораздо
менее удачным доводом.
(в) Я могу убедить приятеля, относящегося, как

и я, к среднему классу, что у меня есть право быть
раздражительным, поскольку моя машина в ремонте
и мне приходится часами ездить на автобусе. Тот же

вывод из тех же посылок кажется слабым, когда ауди-
тория — это не мой друг, а сосед по автобусу, у кото-
рого машины нет и который вынужден ездить на нем
всегда.
(г) Как знают создатели рекламы благотворитель-

ности, наши обычные корыстные причины не отда-
вать много («нам нужна новая крыша», «я коплю
на отпуск», «я не такой уж и богатый») звучат крайне
убого, когда мы представляем, как говорим их тем,
для кого недостаток пожертвований означает бед-
ствия и смерть.
(д) И эти банальные причины также звучат слабо,

когда они адресованы тем, чья жертва ради благой
цели гораздо больше той, за несогласие на которую
оправдывает себя говорящий.
(е) Работник может быть не впечатлен тем, как

успешный, привычно уклоняющийся от налогов на-
чальник отчитывает его за незначительные финансо-
вые проступки.
Эти примеры показывают, что удовлетворитель-

ность аргументов разнится в зависимости от знаний
людей (а), их моральных способностей (д, е), социаль-
ного положения (в), а также из-за тактичности и сму-
щения (в, г, д), неотложности (г) или из-за того, что
быть щедрым — это более привлекательно, чем быть
жадным (б). Здесь я не буду пытаться построить си-
стематическую таксономию того, как слабеют аргу-
менты в различных случаях их межличностного вы-
сказывания. Вместо этого я перехожу к типу случаев,
который интересует меня особенно, так как к нему

принадлежит аргумент от поощрения.
4. В этом типе случаев аргумент меняет свой отте-

нок, когда высказывающий его — это человек, чей вы-
бор делает одну (или более) из посылок аргумента
истинной. В отличие от других людей, высказываю-
щих этот же аргумент, от человека, который делает
или помогает сделать одну из посылок истинной,
можно потребовать обосновать тот факт, из-за кото-
рого она истинна10. И иногда он не сможет предоста-
вить удовлетворительное обоснование.
В качестве драматичного примера представьте
себе аргумент в пользу того, чтобы заплатить похити-
телю ребенка в ситуации, когда ребенок будет освобо-
жден, только если выкуп уплачен. Есть разные причи-
ны для того, чтобы не платить. Некоторые связаны
с дальнейшими последствиями: например, это, воз-
можно, стимулирует учащение похищений. Уплата
может считаться неправильной не только из-за по-
следствий, но и по своей природе: уплата — это под-
чинение подлой угрозе. Как бы то ни было, вы согла-
ситесь, что выплата похитителю зачастую оправдан-
на, ведь на кону столь многое. Аргумент в пользу
выплаты похитителю мог бы быть следующим:
Дети должны быть вместе со своими родителями.
Если родители не заплатят похитителю, то он

не вернет им их ребенка.
10
огда как истинность её самой можно потребовать обосновать любого
Т
высказывающегоаргумент.
Поэтому родители ребенка должны заплатить по-

хитителю.
Эта форма аргумента полностью безлична: в та-

кой форме кто угодно (возможно, кроме тех, кто упо-
мянут в аргументе) мог бы предъявлять его кому
угодно. Но давайте теперь представим, как сам похи-
титель предъявляет этот аргумент, к примеру, родите-
лям ребенка. (То, что он его высказывает, будет здесь
значить больше, чем то, что они его слушают.) Благо-
даря неустранимому критерию схожести аргументов
последующий аргумент не отличается от данного
выше: в его большей посылке утверждается тот же
принцип, а его меньшая посылка содержит такое же
описание фактов:
Дети должны быть вместе со своими родителями.
Я не верну вашего ребенка, если вы мне не запла-

тите.
Вы должны мне заплатить.
Заметьте, несмотря на то что мы можем допустить

истинность посылок и корректность вывода аргумен-
та, тот, кто высказывает его в вышеописанной меж-
личностной обстановке, дискредитирует себя, хотя
высказывание того же аргумента в безличной фор-
ме — это в большинстве случаев невинная процедура.
И, разумеется, нет ничего удивительного в том, что
человек, высказывающий аргумент в описанном меж-
личностном случае, дискредитирует себя. Так проис-
ходит потому, что он сам намеренно стал причиной
факта, к которому апеллирует, то есть того, что вы
получите ребенка, только если заплатите: он делает

это истинным, и потому он морально омерзителен.
Предъявляя аргумент, похититель демонстрирует
свою отвратительность, но нам вряд ли необходимо
осмыслять его использование аргумента, чтобы убе-
диться в том, что он заслуживает неодобрения. Неза-
висимо от какого бы то ни было осмысления мы четко
понимаем, что поведение похитителя неправильно
и нам не нужно как-то особенно возмущаться его
честным признанием этого. В самом деле, в некото-
рых случаях предъявление похитителем аргумента
будет услугой родителям, потому что иногда его вы-
сказывание меньшей посылки аргумента станет пер-
вым указанием на то, как им вернуть ребенка. Можно
даже представить похитителя — возможно, слегка ши-
зофреничного — который внезапно понимает: «Бо-
женьки, я забыл сказать родителям!», чувствуя в про-
цессе этого понимания некую обеспокоенность за них
и за ребенка.
И все же, несмотря на то что похититель плох
в первую очередь не тем, что озвучивает аргумент,
а тем, что делает истинной его меньшую посылку, ему
все равно должно быть стыдно его озвучивать. Просто
потому, что он делает верным его меньшую посылку.
То, что в некоторых случаях он бы сделал только хуже,
не озвучивая аргумент, не опровергает того, что он
показывает себя отвратительным всякий раз, когда
его озвучивает.
В аргументе с похитителем две группы агентов,
которые фигурируют в третьем лице в изначальном
предъявлении аргумента, и в первом и втором лице
в пересмотренном предъявлении: похититель и роди-
тели. Представьте любой аргумент, относящийся
к двум отдельным группам людей, А и Б. Есть много
путей, которыми может быть предъявлен такой аргу-
мент. Он может быть высказан членами А или Б или

не теми, и не другими. И он может быть адресован
членам А или Б или ни тем, ни другим. Все это отно-
сится к аргументу от поощрения, в котором группы —
это талантливые богатые с одной стороны и наименее
преуспевающие с другой. В моем исследовании аргу-
мента от поощрения я буду заинтересован прежде
всего в том случае, когда его представляет талантли-
вый богатый человек. Иногда то, кто адресат аргумен-
та, не будет иметь значения, а иногда будет важно,
что это бедные люди. В определенный момент я рас-
смотрю противоположный случай, в котором бедный
человек адресует аргумент талантливому богатому.
Аргумент от поощрения имеет нечто общее с ар-
гументом похитителя, хотя между отказом выдавать
заложника и отказом трудиться, пока не получишь
деньги, есть существенная разница. Но прежде чем
более подробно рассмотреть сходства и различия ме-
жду аргументом от поощрения и аргументом похити-
теля, я хочу объяснить, почему слово «сообщество»
присутствует в названии этих лекций.
5. Обычное использование слова «сообщество»

охватывает множество значений, и я представлю одно
из них, соотнося его с понятием исчерпывающего об-
основания.
Большинство политических аргументов (policy
argument) содержат посылки о том, как люди будут
действовать в присутствии и отсутствии определен-
ной политики (policy). Схемы жилищного строитель-
ства, здравоохранения, образования и экономики
обычно работают за счет изменения наборов дей-
ствий, доступных агентам, и их обоснование, как пра-
вило, говорит о том, какие действия могут ожидаться
от агентов, обладающих этими наборами.
Представьте политику P и аргумент, предположи-

тельно обосновывающий ее, одна из посылок которо-
го говорит, что подгруппа населения S будет действо-
вать определенным образом, когда P вступит в силу.
Мы участвуем в исчерпывающей оценке выдвигаемо-
го обоснования P, когда спрашиваем, обосновано ли
само прогнозируемое поведение членов S. И исчер-
пывающее обоснование имеет место, только если это
поведение действительно обосновано11.
То, что «мы должны сделать А, потому что они
сделают B», может обосновать действие А, но не об-
основать его исчерпывающе, если «они» делают B не-
обоснованно. И мы не предоставляем исчерпываю-
щего обоснования действия А, если отбрасываем как
неактуальный вопрос о том, обосновано ли действие
B. То есть в той мере, в которой предполагается, что
мы рассматриваем аргумент от поощрения, как если
бы не возникало вопроса об обоснованности поведе-
ния талантливых богатых, которое описывает мень-
шая посылка, нам предлагается обоснование поощ-
рительной политики, но не исчерпывающее обосно-
вание.
Аргумент в пользу той или иной политики предо-
ставляет исчерпывающее обоснование, только если он
проходит то, что я называю межличностным тестом.
Он тестирует, насколько надежен аргумент, проверяя,
как он звучит в зависимости от того, кто его слушает
и/или говорит. Тест выясняет, может ли аргумент слу-
жить обоснованием обсуждаемой политики, если лю-
бой член общества представит его любому другом
члену общества. Чтобы провести этот тест, нам нужно
11
тсюдаможнобезтрудавывести,чтоуголовныммерам,принимаемым
О
длясокращенияпреступности,недостаетисчерпывающегообоснования.
Сам факт того, что такие меры обоснованны, показывает, что с обще-
ствомневсевпорядке.
представить, как определенный индивид или, что

чаще, член определенной группы представляет аргу-
мент члену другой, а иногда и той же самой, группы.
Если аргумент не может служить обоснованием
по причине того, кто его представляет и/или кому его
представляют, то, вне зависимости от того, выполняет
ли он другие условия общения, он не предоставляет
исчерпывающего обоснования политики.
Один из значимых способов, которым аргумент
может не пройти тест (и единственный способ, кото-
рый будет далее фигурировать в этих лекциях), состо-
ит в том, что говорящий не может ответить на требо-
вание предоставить обоснование, не возникающее,
когда аргумент высказывается кем-то другим или ко-
му-то другому. Предвосхищая то, что я постараюсь
продемонстрировать: аргумент от поощрения не ра-
ботает как обоснование неравенства, звуча из уст та-
лантливых богатых, потому что они не могут ответить
на требование обоснования, которое естественным
образом возникает, когда они представляют аргумент,
а именно: «Почему бы вы работали не так усердно,
если бы налог подняли обратно к 60%?» Для богатых
это будет сложный вопрос, кто бы его им ни задавал,
но я сосредотачиваюсь на том случае, когда их собе-
седники — менее преуспевающие люди, потому что
в этой обстановке вопрос и то, что богатым сложно
на него ответить, могут привести к дальнейшему диа-
логическому развитию, которое несет с собой бОль-
шую ясность.
Актуальность вопроса о том, почему некоторые
люди предрасположены действовать так, как они дей-
ствуют, не всегда очевидна, когда обоснование поли-
тики, имеющее дело с группами людей, высказывает-
ся в обычном виде, то есть когда говорится о группах
и их членах исключительно в третьем лице. Она ста-
новится очевидной, когда мы представляем, как заин-

тересованные люди сами выступают с аргументом,
и еще более очевидной, когда важно то, к кому они
обращаются. Тестирование межличностных заявле-
ний делает ясным то, что обоснование политики за-
висит от обстоятельств, несвободных от человеческо-
го фактора.
Итак, перейдем к сообществу. Я начал с указания
на то, что существует больше, чем один вид сообще-
ства, и теперь мне нужно определить то, какой вид
имеет отношение к обсуждаемым вопросам. Но сна-
чала несколько замечаний по поводу семантики сло-
ва «сообщество».
Можно сказать, что сообщество — это совокуп-
ность людей, среди которых существуют отношения
общности. Этим слово «сообщество» похоже на слова
«друзья». Быть друзьями — значит находиться во
взаимоотношениях, в которых существует дружба. За-
метьте, что друзья могут делать и чувствовать вещи,
противоречащие дружбе, не разрушая этим дружбу.
Дружба может переживать период упадка, при этом
не исчезая. Но между друзьями не может не быть
дружбы вообще. Это относится и к сообществу. Отно-
шения общности могут угасать или нарушаться, но в
сообществе их не может не быть совсем.
Помимо сообщества в описанном выше смысле,
в котором оно как по форме, так и по содержанию
аналогично слову «друзья», есть конкретные типы
сообществ. Некоторые из них соответствуют такому
описанию, а некоторые нет. И различные типы сооб-
щества различаются различными типами общности.
Общность языка создает языковое сообщество; общ-
ность национальности создает национальное сооб-
щество; общность интереса в марках образовывает
сообщество филателистов.
Форма общности, которая интересует меня здесь

и которую я буду называть «общностью обоснования»,
преобладает в сообществах обоснования. Понятие со-
общество обоснования, несмотря на некоторую свою
искусственность, относится к сообществу как таково-
му, то есть к сообществу в полном (подразумевающем
общность) смысле, который только что был обрисо-
ван. Сообщество обоснования — это группа людей,
среди которых преобладает норма исчерпывающего
обоснования (которое не обязательно должно предо-
ставляться абсолютно во всех случаях). Если то, что
некоторые люди расположены делать, когда применя-
ется определенная политика, само является частью
обоснования этой политики, то считается уместным
попросить их обосновать свое поведение. И если они
не могут это сделать, это противоречит сообществу
обоснования. Следовательно, аргумент в пользу той
или иной политики удовлетворяет требованию сооб-
щества обоснования, только если он проходит меж-
личностный тест. И если все аргументы в пользу по-
литики проваливают этот тест, то сама политика
не соответствует сообществу обоснования, какими бы
ни были другие ее достоинства.
Аргумент проваливает межличностный тест,
а значит, противоречит сообществу, если упоминае-
мые агенты не смогли бы обосновать поведение, ко-
торое аргумент им приписывает. Что если их действи-
тельно попросили бы обосновать свою позицию и они
бы по какой-то причине отказались? Обсуждаемый
аргумент не обязательно провалил бы тест, так как,
возможно, они все равно могли бы ее обосновать по-
тенциально. Но если они отказывают в обосновании
по причине того, что не считают себя подотчетными
своим собеседникам; по причине того, что не видят
в обосновании нужды, то они отрекаются от общно-
сти со всеми остальными в отношении обсуждаемой

политики. Они хотят, чтобы к ним относились как
к группе марсиан, чье предсказуемо агрессивное или
пусть даже доброжелательное поведение делает ра-
зумными определенные шаги, но от которых не стоит
ожидать диалога об обоснованиях.
Использование межличностного теста и восприя-
тие его провала как сигнала о недостатке общности
не ведет ни к каким предположениям о том, какие
именно люди составляют сообщество. Некоторые мо-
гут считать, что нет никаких причин, по которым
в социуме должна существовать общность между бо-
гатыми и бедными. Они, следовательно, могут счи-
тать, что провал межличностного теста не представ-
ляет интереса, а если представляет, то не потому, что
он демонстрирует упадок общности. Другие, напро-
тив, могут считать, что общность должна существо-
вать между всеми человеческими существами, а зна-
чит, если бы политический аргумент, продвигаемый
богатыми странами в глобальном диалоге Севера
и Юга, не прошел бы межличностную проверку, то это
бы испортило его. Тезис о межличностном тесте со-
стоит в том, что если обоснование политики не про-
ходит тест, то тот, кто предлагает это обоснование,
говорит о людях, упомянутых в нем, не как о членах
одного сообщества. Должны ли они быть членами од-
ного сообщества — отдельный вопрос. Ответ на него
зависит от не проговариваемой здесь концепции того,
где должны проходить границы сообщества. На мой
взгляд, демократичности общества наносится ущерб,
если оно не является сообществом в обозначенном
смысле, ведь если мы занимаемся политикой в ситуа-
ции, когда некоторые из нас делают то, что не может
быть обосновано, то мы не занимаемся ей вместе.
Часто говорится, что нереалистично ожидать от

современного общества, что оно будет сообществом.
То, что между любыми двумя жителями крупной
и разнородной политии будут существовать прочные
отношения взаимного дружественного признания,
вне всяких сомнений непредставимо. Но здесь под со-
обществом имеется в виду не какая-то душная мега-
община. Относительно обоснования от поощрения
я утверждаю, что оно не предоставляет, заимствуя
фразу Ролза, «публичное основание, в свете которого
граждане могут обосновывать друг другу их общие
интуиции» и, следовательно, не соответствует тому,
что Ролз называл «узами гражданской дружбы»12.
Теперь несколько примеров к представленному
выше набору понятий.
Во времена премьерства Гарольда Уилсона некото-
рые экономические меры обосновывались указанием
на намерения так называемых «цюрихских гномов» —
международных банкиров, которые, как говорилось,
могли бы наказать правительство за его решения. То,
что экономические меры должны их задабривать,
было признаком их чужеродности. И, хотя можно
было бы считать, что они должны вести себя по-дру-
гому, призыв к этому британского правительства
не сочли бы уместным. Однако он точно уместен
в случае людей, воспринимаемых как члены одного
с нами сообщества. И задабривать членов нашего со-
общества было бы не нужно. Их обоснованные требо-
вания нужно было бы удовлетворить, но это уже дру-
гой вопрос.
Другой пример может показаться некоторым бо-
лее близким — аргумент в пользу того, что британ-
12
awls,J.KantianConstructivisminMoralTheory//JournalofPhilosophy
R
77,№9.P.561;Ролз.Теориясправедливости.С.465
ским академикам нужно поднимать ставки, иначе

они поддадутся соблазну высоких зарубежных гоно-
раров. Мы можем предположить, что академики дей-
ствительно склонны покидать страну из-за уровня
гонораров. Но, если они считаются полноправными
членами сообщества, которые обязаны предоставлять
другим обоснование решений, влияющих на благопо-
лучие страны, то вопрос о том, должны ли они, несмо-
тря на все, эмигрировать, имеет значение. И многие
склоняющиеся к отъезду академики, которые приво-
дят этот аргумент, оправдываясь, высказывают его от
третьего лица. Они говорят: «академики уедут за ру-
беж», а не «мы уедем за рубеж».
Связь между членством в сообществе и открыто-
стью к запросам на обоснование хорошо видна в при-
мере, имеющем злободневный характер. Московский
генерал может обратиться к лидерам литовского дви-
жения за независимость следующим образом: «Круп-
ного кровопролития лучше избегать. Если вы настаи-
ваете на независимости, мы должны будем насиль-
ственно вмешаться, и в результате кровопролитие
случится. Значит, вы должны отказаться от стремле-
ния к независимости». Литовцы тоже могут не чув-
ствовать себя обязанными обосновывать свои наме-
рения генералам. Но если обе стороны чувствуют, что
имеют обязательства друг перед другом, они вступят
в обмен обоснованиями, в котором каждый будет ста-
раться показать, что меньшая посылка другого дол-
жна быть ложной, вне зависимости от того, ложна ли
она фактически.
6. Межличностный тест сосредотачивается на вы-

сказывании аргумента, но через рассмотрение выска-
зывания он проверяет и сам аргумент. Если высказы-
вание богатыми аргумента делает очевидным недо-
статок общности, то сам аргумент (вне зависимости

от того, кто его представляет) показывает, что отно-
шения между богатыми и бедными противоречат со-
обществу. Следовательно, если я прав, аргумент от
поощрения может обосновать неравенство только
в том социуме, где межличностным отношениям не-
достает характера общности.
Иногда, как, например, в случае с похитителем,
межличностный тест — это лишь окольный путь для
того, чтобы указать на уже и так очевидное зло (в слу-
чае с похитителем — на то, что между родителями
и похитителями, есть существенный недостаток общ-
ности). Но в других случаях тест может открыть что-то
новое, и я считаю, что аргумент от поощрения — один
их этих случаев. Обычно его преподносят в третьем
лице, будто никаких вопросов о взглядах и решениях
богатых людей, которые его используют, не возника-
ет. Когда же мы представляем талантливого богатого
человека, высказывающего этот аргумент, то скрытые
вопросы равенства и обязательств становятся очевид-
ными, и, если я прав, выясняется, что богатые и бед-
ные не составляют сообщества в отношении экономи-
ческого измерения жизни. Анализируя аргумент от
поощрения в диалогических терминах, мы рассма-
триваем его на более глубоком уровне.
А теперь важное уточнение. Я говорю, что аргу-
мент от поощрения оказывается несовместим с сооб-
ществом, когда он предоставляется наиболее преуспе-
вающими сам по себе. Я ввожу это уточнение, потому
что раccмотренное здесь возражение против аргумен-
та перестает работать, когда аргумент совмещен
с утверждениями о заслугах и/или с нозикоподобны-
ми утверждениями о титулах собственности на плоды
труда, оцененного на неограниченном рынке. Сам
я не согласен с этим комбинированным обосновани-
ем поощрительного неравенства, но здесь я не заяв-

ляю, что оно проваливает межличностный тест. Моя
мишень — использование обоснования от поощрения
в голом, неприкрытом виде. Оно часто используется
в таком виде, и на этом делается акцент, когда его
сторонники говорят, что преимущество обоснования
в том, что оно не подразумевает противоречивых мо-
ральных посылок о заслугах и титулах собственности.
(Заметьте, что так как Джон Ролз отвергает использо-
вание заслуг и титулов собственности для обоснова-
ния неравенства, его поддержка поощрений прини-
мает неприкрытую форму.)
Последовательность моих утверждений следую-
щая. Талантливые богатые не могут обосновать вер-
ность меньшей посылки аргумента от поощрения (в
голом виде). Если они не могут обосновать верность
меньшей посылки, они не могут использовать аргу-
мент как обоснование неравенства. Если они не могут
использовать его как обоснование неравенства, то он
не может быть использован внутри сообщества. Если
он не может быть использован как обоснование вну-
три сообщества, то тот, кто его использует, представ-
ляет общество как нечто противоречащее сообществу.
Самопринадлежность,
история, социализм.
Интервью с Дж. А. Коэном1
— Ваша карьера до сегодняшнего дня выглядит
разделенной на две отчетливые фазы: первая
фаза — это занятия теорией истории, вторая фаза —
политической философией. Первая фаза достигает
кульминации в момент выхода в 1978 году «Теории
истории Карла Маркса» — книги, которая, как
обычно считается, открыла миру аналитический
марксизм и устроила нечто вроде революции в из-
учении Маркса. Но недавно вы описали опыт да-
масского характера, который испытали уже в 1972-
м, когда начали поступать первые новости о рабо-
те Нозика и пробудили вас от своего догма-
тического социалистического сна в отношении
ценностей. Началась фаза интенсивного взаимо-
действия с вопросами политической философии
и прежде всего с работой Роберта Нозика. Наиболее
ярким выражением этой фазы была книга «Само-
принадлежность, свобода и равенство». Мы хотели
бы начать с вопроса, почему вы как социалист со-
чли мысли Нозика столь тревожными?
— Я постарался ответить на этот вопрос в введе-

нии к «Самопринадлежности». Ответ в том, что док-
трина либертарианства может быть построена на фун-
даменте стандартной социалистической концепции
эксплуатации, согласно которой человека можно счи-
тать эксплуатируемым, только если он или она произ-
водят вещи, которые другие присваивают без его или
1
Текстинтервьюполностьюсм.вImprints.Vol.1.№1.1996
ее свободного согласия. Либертарианцы правы в том,

что такого рода присвоение происходит в любом го-
сударстве благосостояния, потому что в нем суще-
ствует принудительное изъятие государством продук-
та у производителей, часть которого распределяется
среди людей, которые ничего не производят. Так ли-
бертарианцы принимают то, что в основе своей явля-
ется прогрессивной концепцией эксплуатации, и ис-
пользуют ее для реакционных целей.
В борьбе крепостных против феодалов, требовав-

ших от них труда без контракта или соглашения, ло-
зунг «Плоды труда человека принадлежат ему самому
или ей самой» был исторически прогрессивен. Про-
блема в том, что марксисты и другие социалисты со-
хранили его в эру, на повестке которой уже другие
битвы. Фундаментально эгалитарная идея состоит
в том, что люди должны иметь сравнимые возможно-
сти самореализации, независимо от того, что они мо-
гут произвести или произведут. Социалисты не пол-
ностью продумали антиэгалитарные следствия кон-
цепции эксплуатации рабочих, суть которой в том,
что рабочие не получают плоды своего труда. Приняв
некоторые из этих следствий и превратив их в реак-
ционную теорию, можно прийти к либертарианским
выводам.
Думаю, что на наиболее глубоком уровне именно

это привлекло мое внимание к тому, что хотел сказать
Нозик. Но это я понял только через годы после того,
как к нему обратился. Сначала меня просто тревожи-
ло высокое качество его аргументов.
— Теория Нозика действительно будет вести

к описываемым вами последствиям в том случае,
Самопринадлежность, история, социализм. ... 105
если марксистский аргумент опирается на само-

принадлежность, но абсолютно точно — скажем,
в «Критике Готской программы» — можно найти
и другие воззрения, более подходящие эгалитар-
ным социалистическим приверженностям.
— Конечно. Но то, что мы находим у Маркса и в

более широкой социалистической традиции, — это со-
циалистические ценности, не полностью отделенные
от глубоко буржуазных ценностей владения самим
собой и следующим отсюда правом на продукт своего
труда, которые воспринимаются как непроблематич-
но сочетающиеся с социалистическими. И они дей-
ствительно без проблем сочетаются при определен-
ных исторических условиях. Пока те, кто действитель-
но страдает, так или иначе принадлежат
к производителям-пролетариям (пусть даже это род-
ственники рабочих или те, кто временно лишен рабо-
ты), разница между высказыванием «Я произвел это,
поэтому я должен этим обладать» и высказыванием
«Я голодаю, мне должна быть оказана поддержка»
не имеет практического политического значения.
В конечном итоге, если бы можно было четко разде-
лить общество на неимущих производителей и капи-
талистических паразитов, то любой, кто мог бы вы-
двинуть требование поддержки на эгалитарных осно-
ваниях, всегда был бы и производителем, могущим
выдвинуть требование на основании стандартной
концепции эксплуатации.
Я согласен с вами — в марксизме есть как буржуаз-

ные, так и социалистические ценности. Но мой тезис
в том, что буржуазные ценности не были идентифици-
рованы как таковые. Не было замечено, что они про-
тиворечили эгалитарным ценностям и могли соче-
таться с ними только потому, что существовала опре-

деленная социальная структура, которой больше нет.
Но разве нельзя прочитать Маркса (и других со-

циалистов) как сторонников не принципа самопри-
надлежности, а некоего более слабого принципа
заслуг, гласящего, что только те, кто вносит вклад
в производство, заслуживают приносимых им вы-
год? Возможно, эклектичным способом это можно
бы было объединить с принципом, основанным
на потребностях. Такой принцип заслуг не приво-
дил бы к безусловным правам на плоды труда, как
это делает принцип самопринадлежности .
— Я вижу здесь три вопроса. Во-первых, могут ли

практическая и политическая оппозиция капитализ-
му и связанный с ней революционный проект быть
основанными на таком принципе? Во-вторых, были
ли они на нем основанными в контексте марксизма?
В-третьих, существуют ли возражения против этого
принципа? Я отвечаю на эти вопросы следующим об-
разом. Во-первых, обоснование оппозиции капита-
лизму на этом принципе заслуг (с добавлением про
нуждающихся) могло бы быть возможным. Но – и это
отвечает на второй вопрос — риторика «Капитала»
и «Манифеста коммунистической партии» совершен-
но точно не предполагает настолько сложных прин-
ципов, а идея права производителя как такового
в классических документах ярко выражена. Конечно,
марксисты и революционеры не думали, что люди,
которые ничего не производят, должны голодать;
но это так лишь потому, что они не продумали след-
ствия, вытекающие из своих убеждений. Ну и нако-
нец, мог ли такой принцип быть удовлетворителен.
По-моему, нет. Я скептик в отношении притязаний

на заслуги.
Ошибка марксизма — которая, может, и не была

ошибкой с политической точки зрения — состояла
в том, что эксплуатация считалась нормативно пер-
вичной. Но назвать что-то эксплуатацией, то есть не-
справедливым изъятием, мы можем только в той
мере, в которой нарушены нормы равенства и взаим-
ности в отношении между трудом и капиталом.
Есть ли в таком случае фундаментальное разли-

чие между социализмом и эгалитарным либера-
лизмом? Существуют ли специфически марксист-
ские ценности?
Стандартные варианты эгалитарного либерализма

не содержат в себе ценности сообщества. Так что если
вы, как и я, верите в то, что сообщество — это часть
марксистской традиции, то вот она разница. Но в от-
ношении справедливости, ценности отличной от цен-
ности сообщества, я не думаю, что в социалистиче-
ской традиции есть что-то достойное сохранения,
чего мы не можем найти в текстах Ролза и Дворкина.
Но я также считаю, что ни Ролз, ни Дворкин не сохра-
няют верность радикальному эгалитаризму своих
фундаментальных принципов. Как говорил Дж. Л.
Остин: «Иногда нужно выступить, а иногда — отсту-
пить». Ролз и Дворкин находят способ выхолостить
радикальный эгалитаризм, с которого начинают. Су-
щественная часть того, что я делаю в последнее вре-
мя, была попыткой обозначить следствия радикаль-
ных эгалитарных принципов мыслителей, которые
сами не признают их, из-за того что по общественно-
му положению и взглядам они либералы.
— Есть ощущение, что в ваших последних рабо-

тах по политической философии приуменьшается
значимость вопроса отчуждения и рабочего про-
цесса. Акцент на этом вопросе можно считать од-
ним из отличий социалистической критики капи-
тализма от эгалитарного либерализма.
— Либертарианцы, либералы, а также Джон Рёмер

подчеркивают, что происходящее в рабочем процессе
зависит от предшествующего соглашения между ра-
ботником и начальником. Отсюда они выводят, что
протестовать против тягот жизни рабочего можно,
только если условия этого соглашения были нечест-
ными. Для либертарианцев они честны всегда, для
либералов они иногда честны, иногда нет, а для Рёме-
ра они всегда нечестны в условиях типичного капита-
листического общества. Рёмер не отрицает, что в тру-
довом процессе на долю рабочего выпадает множе-
ство невзгод: он просто не считает это верной линией
нормативной критики.
Я пришел к тому, что считаю этот взгляд невер-

ным. В восьмой главе «Самопринадлежности, свободы
и равенства» я в противовес Рёмеру утверждаю, что
хотя распределение, предшествующее процессу про-
изводства, может быть несправедливым и может яв-
ляться причиной тех тягот, с которыми сталкивается
рабочий в процессе производства, именно эти тяготы
придают значимость неравенству до-производствен-
ного распределения. Сегодня я защищаю позицию,
согласно которой неправильность распределения —
это фундаментальный для эксплуатации фактор
с причинно-следственной точки зрения, тогда как
нормативно фундаментальный фактор — это нера-
венство, возникающие вследствие изъятия прибавоч-
ной стоимости — изъятия, которое становится воз-

можным благодаря неправильному распределению.
Дальнейшие негативные качества производственного
процесса, такие как отчуждение, имеют для меня те-
перь большую значимость.
— Ранее вы предположили, что либеральные

и социалистические взгляды на справедливость со-
впадают. Но ваш последний ответ наводит
на мысль о том, что у социалистов все же есть не-
которые перфекционистские приверженности.
— Хотя социалисты сосредоточивали свое внима-

ние на отчуждении, а либералы нет, ценности, с точки
зрения которых социалисты осуждали отчуждение,
можно найти у Фридриха Шиллера, Джона Стюарта
Милля и других авторов. Одно дело — сказать, что
есть критика капитализма, которую социалисты вы-
сказывают, а либералы нет, потому что не обращают
внимания на отчуждение; другое — сказать, что мар-
ксистская критика не может быть построена на осно-
ве либеральных ценностей. Я уверен, что последнее —
неправда. Неправда даже то, что либералы не обраща-
ли внимания на отчуждение, на уродующее
воздействие труда на рабочего. Конечно, социалисти-
ческая традиция расставляет акценты иначе, но сооб-
щество, а не критика отчуждения — вот единственная
ценность, которая отличает нашу традицию.
Социализм, рынок
и ограниченность Ролза.
За последнее время аналитические марксисты

представили как минимум две впечатляющие схе-
мы глубоких институциональных реформ: «Буду-
щее для социализма» Рёмера и «Настоящая свобода

для всех» Ван Пайриса. Их объединяет использова-
ние рынка как инструмента эгалитарной социаль-
ной инженерии. Думаете ли вы, что рынок может
привести к социализму?
Позвольте мне обратить внимание на слово «при-

вести». Для Ван Пайриса рынок действительно «при-
водит» к социализму — порождает его. Но для Рёмера
рынок не «приводит» к социализму в этом смысле.
Скорее рынок для него — это институт реализовавше-
гося социалистического общества. Ван Пайрис думает,
что производительность капиталистической системы
может привести к тому, что наемный труд будет зани-
мать все меньше места в деятельности людей, он идет
к коммунизму через капитализм. Впрочем, я не из-
учил его проект в мере, достаточной для того, чтобы
иметь о нем четкое мнение.
Пара слов насчет Рёмера. Я думаю, что любой ры-

нок, кроме крайне утопичной версии, описанной
Джозефом Кэренсом в его книге «Равенство, мораль-
ные поощрения и рынок», производит неравенство. Это
так, потому, что рыночные взаимодействия подразу-
мевают конкуренцию, а значит, победителей и проиг-
равших. Проигрыш не обязательно должен быть ката-
строфическим, ведь есть социальная поддержка, а вы-
игрыш не обязательно должен быть колоссальным,
ведь есть налоги, но устранить проигрыш и выигрыш
полностью нельзя. Рынок не обходится без доли нера-
венства. Рыночный социализм Рёмера радикально со-
кращает неравенство, так как предполагает две раз-
ные валюты: одну для покупки предприятий, дру-
гую — для покупки потребительских благ.
Невозможность их конвертации чрезвычайно ослаб-
ляет степень неравенства, производимого рынком.

Мы не знаем, что делать без рынков, не знаем, что
делать без структур, которые производят некое нера-
венство. То есть мы не знаем, как достичь равенства.
Лучшее, что у нас есть, – это то, что придумал Рёмер.
Жаловаться на неравенство, остающееся в этой схеме,
было бы неразумно, ведь она превосходит любую
форму капитализма.
Я выделяю схему Джозефа Кэренса как пример

рынка, не производящего неравенство, так как его
книга, подзаголовок которой гласит «Эссе по утопиче-
ской политической экономии», представляет систему
полностью капиталистическую, но абсолютно равно
распределяющую доход с помощью налогов. В ней
не говорится о социалистических институтах — есть
капиталисты, есть рабочие. Но никто не работает ради
денег. Все делают это для того, чтобы внести вклад
в общество. Мера общественного вклада — количество
денег, заработанных вами (но не остающихся у вас),
а мера вашей личной добродетели — это соотношение
этих денег и денег, которые вы бы могли заработать
без налога.
Я также считаю, что схема Рёмера и все варианты

рыночного социализма, приглушающие рыночное не-
равенство, требуют определенного этоса. Без него
приглушен будет сам рыночный динамизм, а не толь-
ко производимое им неравенство. Это значит, что ры-
нок, ограниченный нормами равенства, может быть
динамичен только при наличии в обществе опреде-
ленных приверженностей. Можно предположить, что
если люди работают только для денег, то ради больше-
го дохода они будут тратить больше сил, чем ради
меньшего.
Тезис о необходимости эгалитарного этоса также

лежит в основе моей критики теории справедливости
Джона Ролза. Эта критика направлена против его по-
пустительского отношения к поощрениям для талант-
ливых и успешных. Я утверждаю, что материальное
поощрение необходимо только в том случае, если сами
везунчики не привержены равенству. Если бы они
были ему привержены, то не требовали бы поощрений.
И то, требуют ли они их, зависит от этоса общества. Ис-
следование вопросов этоса — это одна из тех вещей,
которыми мне бы хотелось заняться в будущем. Думая,
что действительно важна только структура, мы прене-
брегли аспектами моральной атмосферы общества, ко-
торые важны как для взглядов на справедливость, так
и для общего характера социальной жизни.
— Тот факт, что равенство может приглушить

динамику рынка, не будет волновать человека,
скептически относящегося к экономическому ро-
сту... Возможно, эту динамику рынка стоило бы
приглушить?
Нет, я не думаю, что это хорошо продуманная ли-

ния рассуждения. Если под экономическим ростом вы
имеете в виду увеличение количества обрабатывае-
мых ресурсов, то, конечно, мы должны быть против
бесконечного роста. Но если рост определяется как
развитие способности к извлечению потребительской
стоимости из ресурсов, то, думаю, все должны высту-
пать за него.
Любая экономика, включая рыночную, должна

функционировать в рамках определенных экологи-
ческих ограничений. Они определяют, что и каким

образом возможно произвести. Но это не отвечает
на вопрос о том, насколько разумно и эффективно
устроено производство в рамках этих ограничений.
В современном мире точка роста — это компьютер-
ная революция. Многое в ней экологично по своей
природе, так как требует малых затрат энергии. Она
также может быть полезна для решения тех экологи-
ческих проблем, с которыми мы сегодня сталкива-
емся. Если нас волнует эффективность производ-
ства — а она должна нас волновать, — то, даже если
мы и считаем, что традиционный тип роста больше
не нужен, нам следует заботиться о поощрениях эф-
фективного производства. Хотим ли неэффективно
работать восемь часов в день просто потому, что хо-
тим производить меньше? Конечно же, лучше эф-
фективнее работать четыре часа в день и иметь
больше отдыха. Проблема в том, что, если общество,
в котором можно работать четыре часа, будет реали-
зовано в эгалитарной форме, ему будут нужны но-
вые виды поощрений, способные заменить денеж-
ные, отвергаемые эгалитарным обществом. Мы хо-
тим, чтобы люди изобретали более дешевые, более
продвинутые способы удовлетворять человеческие
потребности, ведь в мире столько людей, очень пло-
хо живущих в материальном смысле. Мы хотим, что-
бы образование было дешевле, чтобы оно было до-
ступно миллиардам не получающих его людей. Для
этих целей необходимо стимулировать изобрета-
тельность, и без сомнений, если что-то и заставляет
людей изобретать, так это перспектива получения
денег. Если вы сократите возможность дохода от
изобретательства, а значит, сократите и стимул,
то изобретений будет меньше и создание устройств,
облегчающих долю человечества, будет занимать

больше времени.
— То, что вы сейчас сказали, звучит, как класси-

ческий ролзианский аргумент. Но до это вы, кажет-
ся, скептически относились к Ролзу.
— Я действительно отношусь к Ролзу скептиче-

ски, так как он считает, что справедливость ситуа-
ции не зависит от того, сколько она содержит в себе
неравенства и насколько корыстна мотивация наи-
более преуспевающих. Его взгляд подразумевает,
что общество может быть справедливым, даже если
корыстные мотивы существенной части его населе-
ния делают условия наименее преуспевающих хуже,
чем они могли бы быть. У меня нет скепсиса в отно-
шении ролзианского принципа, по которому нера-
венства оправданны, если необходимы для улучше-
ния ситуации наименее преуспевающих. Наше несо-
гласие связано с применением этого принципа. Если
наиболее преуспевающие сами делают неравенства
необходимыми, отказываясь работать без них на-
столько же интенсивно, как работали бы с ними,
то я считаю, что их поведение может быть подверг-
нуто критике согласно самому принципу различия.
У меня вызывает вопросы неспособность Ролза уви-
деть это.
Тот же тезис можно рассмотреть и под другим уг-

лом. Я предлагаю применять принцип различия
не только к базовой структуре общества (если под «ба-
зовой структурой» Ролз имеет в виду принудительные
законы), но и к этосу общества. Можно представить
два общества с идентичной базовой структурой, одно
из которых более равно, чем другое, потому что его
этос гораздо более эгалитарен. Людям не требуются

слишком крупные поощрения, для того чтобы делать
ту специализированную работу, которую (по разным
причинам) не могут делать другие. Для Ролза эти об-
щества справедливы в равной степени, потому что
справедливость — это характеристика только базовой
структуры. Для меня это не так: одно из обществ бо-
лее справедливо, потому что приверженность части
его граждан эгалитарному этосу сильнее.
Иногда Ролз характеризует базовую структуру как

наиболее важные для жизни людей институты. Но то,
что является принудительными законами, не иден-
тично тому, что наиболее важно для жизни людей.
Здесь в самую точку бьет феминистская критика Рол-
за. Семейные структуры в основном не обеспечива-
ются принудительными законами, но тем не менее
они невероятно важны. Они могут вести к огромной
несправедливости, неравенству, человеческой дегра-
дации. Но собственная версия принципа различия
Ролза не затрагивает эти несправедливости, ведь его
интерпретация не смотрит дальше структур прину-
ждения. Вопрос этоса — центральный вопрос: важны
ценности и установки людей.
— Но, отдавая должное Ролзу, все же стоит ска-

зать, что в «Теории справедливости» и других ра-
ботах есть много моментов, в которых он предпо-
лагает, что граждане «вполне упорядоченного
общества» будут мотивированы действовать в со-
ответствии с принципами справедливости?
— Да, это так. Я считаю это непоследовательно-

стью и поэтому использую в своей критике Ролза.
Хотя Ролз и говорит, что граждане движимы принци-
пами, он вполне удовлетворен тем, что эти принципы

принимаются как внешние ограничения поведения,
самого по себе эгоистичного.
— Вернемся к тому, что вы говорили о сообще-

стве. Можно ли сказать, что эгалитарный этос яв-
ляется для него центральным?
Вообще говоря, сообщество не всегда требует ра-

венства, но оно требует его в современных условиях.
Мы больше не можем верить в легитимные иерархич-
ные отношения.
— Можно ли сказать, что ваше видение социа-

лизма — это совмещение идеи сообщества и либе-
рального эгалитаризма?
Думаю, да. Представьте «простое товарное произ-

водство», в котором (1) люди приблизительно равны
по талантам, (2) имеют одинаковое количество земли,
(3) их функции полезности примерно одинаковые, так
что никто ни на кого не работает, (4) неравенство ме-
жду ними не становится слишком большим. Это до-
статочно эгалитарное общество, но ни в коей мере
не социалистическое, ведь социальные отношения
в нем подчиняются принципам рынка. Если никто
не делает ничего для других без корыстной мотива-
ции, то это не социалистическое общество.
— Должно быть, в этом разница между вами

и Рёмером, для которого рынок — это достаточно
нейтральный механизм, который может быть ис-
пользован практически для любой цели с помо-
щью отношений собственности?
Я не думаю, что это верное описание позиции Рё-

мера, ведь в «Будущем для социализма» он признает,
что последствием конкуренции становится недоста-
ток общности. Он согласен с моим замечанием о том,
что рынок поощряет людей к тому, чтобы основой
производимого ими вклада была не приверженность
нашим ближним, а безличная денежная награда.
Из-за этой критики слева он считает важным следую-
щий вопрос: «Существует ли следующий после капи-
тализма шаг, который приближает долгосрочную со-
циалистическую цель и превосходит некую форму
рыночного социализма?»
Я считаю, он прав в том, что отвечает отрицатель-

но. Думаю, что в вашей попытке обозначить контраст
между мной и Рёмером вы смешали друг с другом
различные интеллектуальные предприятия. Я, как
философ, заинтересован в фундаментальных характе-
ристиках форм общества безотносительно к тому, что
происходит на данный момент. Рёмер, как экономист,
заинтересован в том, что желательно и достижимо
в обозримом будущем.
— Но получается, что ваш проект полностью от-

влечен от повседневной политики...
— Я не думаю, что это так. Я формулирую и отстаи-

ваю идеал, который подталкивает людей к действию
в той степени, в которой они в него верят. Идеал, ко-
торый необходимо защитить от капиталистической
идеологии и капиталистических идей. Значимость
того, что я делаю, для практики можно увидеть в ци-
тате из Рёмера, которую я только что привел. Ведь он
говорит не просто о следующем шаге, но о следующем
шаге после капитализма на пути к долгосрочной со-
циалистической задаче. Эта задача важна не потому,

что мы можем приступить к ее реализации сегодня,
но потому, что если у нас не будет ее, то меньше лю-
дей будет готово к достижению краткосрочных задач,
вроде тех, что описывает Рёмер.
— Акцент на сообществе важен только в долго-

срочной перспективе? Можно ли сказать, что это
ваша версия того, что в системе Маркса называлось
коммунизмом?
— Нет, навряд ли. Одним из крупных достижений

тэтчеризма по разрушению качества жизни нашего
общества стала деградация духа сообщества в Велико-
британии, хотя Великобритания была капиталистиче-
ским обществом и до прихода Тэтчер к власти. Это
была капиталистическая страна, дух сообщества в ко-
торой был когда-то гораздо сильнее. К примеру, при
правительстве Эттли. Люди на высоких постах рьяно
работали, даже те, кто не был социалистом, и даже те,
кому не платили астрономических гонораров. Они ве-
рили, что выполняют определенную общественную
задачу. Верили, что помогают стране восстановиться
после войны. А те, кто был социалистом, делали это,
потому что верили, что строят новое общество. Цен-
ность сообщества приносила огромную пользу даже
в рамках капиталистического социума.
Содержание
Предисловие составителя . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 3
История, этика и марксизм . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 7
и равенство? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 25
Свобода и деньги . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 45
Аргумент от поощрения,
межличностный тест и сообщество . . . . . . . . . . . . . . 77
Самопринадлежность, история, социализм.

Интервью с Дж. А. Коэном . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 103
Отпечатано: АО «Т8 Издательские Технологии»
109316, г. Москва, Волгоградский проспект, дом 42, корпус 5
www.t8group.ru; info@t8print.ru
тел.: 8 (499) 332-38-30

Коэн Джеральд - Совместимы ли свобода и равенство - -Свободное марксистское издательство (2020)

Загружено:

Сведения о документе

Оригинальное название

Авторское право

Доступные форматы

Поделиться этим документом

Поделиться или встроить документ

Параметры публикации

Этот документ был вам полезен?

Это неприемлемый материал?

Авторское право:

Доступные форматы

Коэн Джеральд - Совместимы ли свобода и равенство - -Свободное марксистское издательство (2020)

Загружено:

Авторское право:

Доступные форматы

Джеральд Коэн

Джеральд Коэн (1941-2009) — главный представи-

Составление, перевод — Дмитрий Середа

© Свободное марксистское издательство, 2020

Однако изначальную академическую известность

роко распространены в биологии. Так, то, что у птиц

Почему их стоит читать в сегодняшней России?

История, этика и марксизм4

нимая в своем статусе со, скажем, исторической гео-

тина, либо нет вообще, либо эта истина изменяется

марксизма был недоволен несправедливостью капи-

ский материализм показал его неизбежность, я так-

нате в University College Джерри Дворкин поколебал

либертарианство. Они думали, что раз такие либера-

Героическое и, возможно, неверное7, самоописа-

ской и экономической теории доказывал серьезность

чие от самого экономического равенства, сами

ливающейся технологической изощренностью

Первое утверждение неверно, потому что пролета-

потребностью: четко определиться с ценностями

с ложностью марксистского предсказания изобилия, ко-

Когда агрегированное богатство растет, состояние

Мы больше не можем поддерживать экстравагант-

прос распределения, а значит, дискуссия о справедли-

теоретическим и политическим трудом. Марксизм

Большинство правых философов убеждены в том,

может потребовать некоторой ревизии в традицион-

зываясь добровольно помочь с помощью нее другим,

Естественно, союз самопринадлежности и нерав-

лен и сам по себе, независимо от того, что о нем гово-

шние ресурсы не лишены силы, но сила их зависит от

дения внешними ресурсами защищает не устраиваю-

Даже сегодня не все вокруг нас находится в част-

тем, что когда-то не было ничьей частной собственно-

Вскоре я покажу, что это иллюзия — в действи-

Может показаться, что удовлетворяющие условию

От новой системы Рвач получает всего пять дополни-

1. Предположим, что Джонни — организатор

к которому обвиняю Нозика я, есть еще один вариант.

Но давайте предположим, что у Джонни нет органи-

сти и чье выживание, следовательно, зависит от того,

3. Две концепции свободы

Мы можем усомниться в поверхностном предполо-

делять, даже принимая то, что люди — полноценные

пывающих возможностей, не все из которых одинако-

1. Того, что Умелец производит за день, недоста-

Интересны варианты 4 и 5, в которых происходит

и технической литературе вопрос спорный. Но кажет-

нельзя гарантировать, потому что разные эгалитари-

Полемическая задача этой главы — ответить на

она ничем не отличается от самопринадлежности про-

Такая свобода (и это третий вывод) — это не само-

«Когда идеи игнорируются теми, кто должен к ним

Исайя Берлин. Две концепции свободы.

Я никогда раньше не посвящал статью человеку.

показалось мне настолько же уместным, насколько

Вы можете подумать, что мало кого из бедных

лишь формальность, что, хотя формально бедные

(1) Свобода ставится под угрозу подверженностью

Вывод первого шага аргумента, утверждение (3), —

(3) Бедность (недостаток денег) не подразумевает

Вывод этого аргумента исходит из его посылок,

го сопротивления ему ставит под сомнение утвержде-