Академический Документы
Профессиональный Документы
Культура Документы
Антология мировой
политической мысли
ОГЛАВЛЕНИЕ
Бернштейн Эдуард
(1850—1932)—немецкий социал-демократ, политик и публицист, один из основоположников
теории ревизионизма и реформизма в рабочем движении. Бернштейн подверг критическому
пересмотру марксизм, отвергая прежде всего учение Маркса о кризисе капитализма, об
обнищании народных масс. Для пролетарской революции он не видел социально-
экономических оснований, отрицал саму возможность научного социализма, считая его
этическим идеалом, Марксистской теории революции, классовой борьбе и диктатуре
пролетариата Бернштейн противопоставлял путь реформ, компромиссов с буржуазией. В
советский период Бернштейн рассматривался лишь как враг рабочего движения, а его идеи
оценивались только с точки зрения отступлений от марксизма. Впадать ныне в
противоположную крайность и идеализировать взгляды Бернштейна было бы неразумно.
Необходимо критически и с позиций научной объективности заново и не предубежденно
вчитаться в работы Бернштейна, переосмыслить их с учетом исторического опыта.
Бернштейн вошел в историю социалистической мысли как один из родоначальников той
социал-демократии, которая нашла воплощение в деятельности социалистических и социал-
демократических партий в странах Западной Европы. Современные российские политологи
справедливо обращают внимание на то, что Бернштейн поставил ряд серьезных
теоретических проблем (критерии различия научного и утопического социализма,
соотношение науки и политики и др.). Ненасильственный, мирный, парламентский путь
борьбы трудящихся за социальную справедливость и равенство дал в конце концов
известные результаты. Для России важнее понять этот западноевропейский путь к
социализму, который оказался иным, чем в Советском Союзе, а не выискивать у Бернштейна
ошибки и просчеты, которые действительно были. (Тексты подобраны А. А. Френкиным.)
Энгельс заявляет в данном месте, что Маркс основывал свои коммунистические требования
на неизбежно изо дня в день подвигающемся на наших глазах крушении капиталистического
способа производства. Относительно этого воззрения, выведения социализма из теории
крушения, недавно велись, как вам может быть известно, оживленные дебаты в рядах
теоретизирующих членов социал-демократической партии, и среди людей, которые вышли
все из школы Маркса, проявились весьма значительные различия в мнениях. Я не хочу
подробно останавливаться на этих дебатах, так как я сам в них участвовал; достаточно
указать лишь на тот факт, что со времени этих дебатов было развито более двух различных
мнений о том, как следует понимать это крушение, и если вы глубже продумаете
цитированные выше слова Энгельса, то поймете, почему это произошло. Что значит там
“неизбежное”, что значит “крушение капиталистического способа производства”? Это
положение может вызвать мысль о неизбежном экономическом крушении, о крупной
хозяйственной катастрофе, но также и о крушении общественного строя, основанного на
капиталистическом способе производства; наряду с этим мыслимы еще всякие другие
комбинации. Затем, доказана ли вообще неизбежность крушения, доказуема ли она научным
путем? Или, может быть, мы имеем здесь дело лишь с более или менее вероятным
предположением? Далее, вытекает ли социализм с научной необходимостью из крушения
капиталистического способа производства? Все это вопросы, на которые мы можем ответить
и значение которых станет для нас ясно, лишь когда мы постараемся установить научность
социализма. Весь исторический опыт и многие современные явления говорят в пользу того,
что капиталистический способ производства так же преходящ, как и прежние способы
производства: но здесь вопрос заключается в том, явится ли конец его крушением, следует
ли ожидать этого крушения в ближайшее время и поведет ли оно неизбежно к социализму.
На этот вопрос или вопросы социалисты дают самые разноречивые ответы. Позвольте мне,
далее, напомнить о воззрении, по которому экономическое положение рабочих с развитием
капитализма неизбежно становится все хуже, рабочие все беднеют; это воззрение названо
теорией обнищания. Некогда оно пользовалось широким распространением, казалось
обладающим прочным научным обоснованием, им был проникнут “Коммунистический
Манифест”, оно повторялось во многих сочинениях, принадлежащих более молодому
поколению социалистов, — в настоящее время оно отвергнуто. Затем положение о
параллельности развития промышленности и сельского хозяйства, о сужении класса
капиталистов, об уничтожении дифференциации труда — целый ряд теорий, которые
считались научно установленными и все оказались ложными или, вернее, частичными
истинами. Однако частичные истины часто являются еще более роковыми для научности,
нежели полные ошибки. Можно из приведенных выше и других изменений во взглядах
2
представителей социализма на социальные явления почувствовать потребность
присоединиться к мнению о научном банкротстве социализма (между прочим, замечу, что и
другая основа научного социализма, о которой говорит Энгельс, а именно
материалистическое понимание истории, имеет свою судьбу). В то время как в области
практического движения социализма мы замечаем постоянное движение вперед, в то время
как социалистические партии почти во всех странах добиваются одного успеха за другим,
рабочее движение завоевывает одну позицию за другой и все увереннее приближается к
поставленным целям, все яснее формулирует свои требования, в области науки социализма
вместо достижения большего единства идет процесс разложения теории, вместо уверенности
в рядах теоретиков социализма вселяются сомнение и разлад. Так как усилению
практического социализма не препятствует, как мы видим, распад теории, то вполне
естественно возникает вопрос, существует ли вообще внутренняя связь между социализмом
и наукой, возможен ли научный социализм и (я, как социалист, поставил бы еще и такой
вопрос) нужен ли вообще научный социализм? [...]
Позвольте мне здесь привести пример из другой области знания. В середине XVIII в. в
области философии господствовал большой разброд. Умы, казалось, перестали понимать
друг друга. Но вот в 1781 г. в Кенигсберге появляется Иммануил Кант со своей “Критикой
чистого разума”, главной целью которой было точное выяснение возможных задач
философии и познание границ разумного философствования. Когда же эта книга ввиду
несколько тяжелого изложения и распределения трактуемых объектов не сразу была понята,
Кант изложил в 1783 г. основные мысли в более доступной форме в маленьком сочинении,
которому он дал название “Пролегомены ко всякой будущей метафизике, которая могла бы
выступить как наука”. В этом сочинении он после необходимых предварительных
объяснений ставит два вопроса, на которые затем дает ответ при помощи тонкого анализа
понятий. Первый вопрос гласит: “Как возможна вообще метафизика?” Второй: “Каким
образом метафизика возможна как наука?” Я думаю, этот пример великого философа служит
указанием, что нам необходимо предпринять, дабы достичь удовлетворительного решения
интересующей нас проблемы. Конечно, мы не должны рабски подражать кантовской
формулировке вопросов; мы должны приспособить его к характеру трактуемого предмета;
однако мы должны ставить вопросы в том же критическом смысле, как и Кант, в том
критическом смысле, который так же решительно направлен против скептицизма,
подрывающего всякое теоретическое мышление, как и против догматизма. Мы должны
сначала выяснить, что мы вообще понимаем под словом социализм, когда речь идет об
отношении последнего к науке, и затем перейти к вопросу: возможен ли и как возможен
научный социализм?
Что такое социализм? На этот вопрос возможны весьма различные ответы, но для нашего
исследования могут быть приняты во внимание лишь такие, которые связаны с
представлением об определенном общественном строе. Такого рода ответы распадаются на
две группы. Можно сказать, что социализм есть картина, представление, учение об
определенном общественном строе, можно понимать социализм как состояние, как учение
или как движение; ему всегда присущ идеалистический элемент, заключающийся либо в
самом идеале, либо в движении к нему. [...] Социализм есть нечто долженствующее быть или
движение к чему-то долженствующему быть. Это относится даже к консервативным
социалистическим системам. Последние, впрочем, не должны привлекать наше внимание,
так как они ложно именуются социализмом. Если мы хотим предостеречь себя от всякого
смешения понятий, то поступим правильно, если будем выводить слово “социализм” не из
столь неясного понятия “общество”, а из несравненно более определенного “товарищ”, из
понятия “товарищества”. Общественным можно назвать все, что угодно, и если выводить
социализм из слова “общественный”, то понятие “социальный”, “социалистический” может
быть применено к стремлениям, которые существенно отличаются от того и несовместимы с
тем, чего желают современные социалистические рабочие партии. Между тем нет ни одного
3
требования этих партий, которое умещалось бы в рамки понятия “товарищеский”. В этом
смысле я в свое время обозначал социализм как движение к товарищескому строю, и в этом
смысле я буду применять слово “социализм” и впредь.
4
только развить те условия, при которых он, по-видимому, наступит, и приблизительно
рассчитать степень этой вероятности.
За Энгельсом нужно признать ту безусловную заслугу, что он взял под свою защиту
названных социалистов против высокомерной и несправедливой критики и оценки, которую
давали им их же эпигоны; в то время это встречалось нередко и этим грешил не один только
его противник Дюринг. Именно Энгельсу они и обязаны реабилитацией своего доброго
имени, что он сделал не без основания, ив действительности у этих “утопистов” есть еще
чему поучиться и нашему времени. Творческая фантазия, сильное воображение, при помощи
тонкого анализа реальных сил и событий, могут совершить значительные открытия. [...]
Оуэн, Сен-Симон и Фурье для своего времени были весьма выдающимися реалистами, если
только понимать под таковыми не узкосердечных филистеров, живущих сиюминутными
интересами, а людей, которые коренным образом исследуют проблемы своего времени и
более тонко и дальновидно анализируют силы, определяющие поведение людей, нежели их
современники, предающиеся мелким запросам данного дня. Многое, что в их теориях и
практических предложениях в настоящее время кажется плодом чрезвычайной наивности,
иллюзией, в свое время носило совершенно иной характер и всецело соответствовало
условиям, при которых они жили, тем силам, с которыми им приходилось иметь дело. [...]
В этом смысле в свое время Прудон, который, несомненно, имел почтенное желание дать
социализму научное обоснование, в письме к Марксу, извещавшем о появлении труда,
который был так жестоко раскритикован в знаменитом сочинении “Нищета философии”,
говорил: “Будем сообща исследовать законы общественной жизни, способ осуществления
этих законов, порядок, которым мы приходим к открытию этих законов, но упаси нас Боже,
после того как мы разрушим здание априорного догматизма, проповедовать со своей
стороны народу доктринерство. Никогда не нужно считать вопрос исчерпанным, и когда мы
использовали свой последний аргумент, то заставьте нас путем красноречия или иронии
вновь начать сначала”.
7
Должен при этом сказать, что я отнюдь не являюсь единственным социалистом, отдающим
предпочтение этому обозначению, и не притязаю на то, что первый дал такую
формулировку. Честь эта значительно более принадлежит человеку, который также, как и я,
принадлежит к марксистской школе, хотя и придерживается во многих отношениях иных
воззрений, нежели я. Я говорю о римском профессоре Антонио Лабриоле. Уже в 1896 г. в
сочинении, посвященном “Коммунистическому Манифесту”, Лабриола заявил, что наиболее
подходящим названием для учения Маркса является не то, часто совершенно необдуманно
применяемое обозначение “научный”, а название “критический”.
________
[...] Меня нисколько не трогает то, что случится в отдаленном будущем, но интересует
настоящее и ближайшее будущее. Отсюда и весьма банальное заключение из всех этих
объяснений, а именно что победа демократии, образование политических и хозяйственных
органов демократии составляет необходимое условие осуществления социализма. Если мне
возразят, что надежды достигнуть этого в Германии без политической катастрофы в
настоящее время крайне слабы ввиду все более и более реакционного направления
немецкого бюргерства, то я отчасти готов с этим согласиться, хотя многие явления и
свидетельствуют о противном. Но •дело так продолжаться не может. То, что называют
бюргерством, представляет из себя весьма пестрый класс общества, состоящий из различных
слоев с самыми разнородными интересами. Эти слои держатся вместе, пока чувствуют себя
под одинаковым давлением или угрозой. В настоящем случае, очевидно, дело идет лишь о
последнем, т.е. о том, что бюргерство составляет единодушную реакционную массу, потому
что все его элементы ощущают одинаковую опасность со стороны социал-демократии, одни
в своих материальных, другие в своих идеологических интересах: в религии, патриотизме,
желании избавить страну от ужасов насильственной революции.
Марксизм, как мы уже видели, совершенно перевернул сущность дела и стал проповедовать,
основываясь на потенциальных способностях промышленного пролетариата, политическое
действие как главнейшую цель движения. Но при этом он впал в крупные противоречия, он
сам даже сознал, — чем и выделился от партии демагогов, — что рабочий класс еще не
дозрел до своей эмансипации и что экономические условия также ей еще не соответствуют.
Несмотря на то, он всякий раз держался тактики, предполагавшей как бы уже выполненными
оба условия. В литературе марксизма мы встречаемся с признаниями, в которых особенно
отмечается недозрелость рабочих, мало отличающаяся от доктринерства социалистов, а
также с положениями, из которых можно заключить, что всякая культура, способность
мыслить, всякие добродетели существуют исключительно только среди рабочего класса.
Соответственно с этим и политическое действие всегда направлено к скороожидаемой
катастрофе, в отношении которой законодательная работа является лишь каким-то pis aller —
временным мероприятием. При этом теряется всякий критерий, чего следует ожидать от
законодательного и чего от революционного действия .
Что в этом отношении существует огромное различие во взглядах, явствует само собой. Но
различие это обыкновенно полагают в том, что закон или путь к законодательной реформе
оказывается более медленным, между тем как революционное действие быстрее и
радикальнее. [...]
Вообще по этому поводу можно заметить, что революционный путь (всегда в смысле
революционного насилия) производит более скорое действие, поскольку вопрос касается
устранения тех препятствий, которые ставит привилегированное меньшинство на пути к
социальному успеху; что его сила в отрицательной стороне.
Диктатура пролетариата — там, где рабочий класс еще не обладает сильной собственной
организацией хозяйственного свойства и не достиг еще высокой степени моральной
самостоятельности путем дрессировки в органах самоуправления, — есть не что иное, как
диктатура клубных ораторов и ученых. Тем, которые в притеснении и прижимках рабочих
организаций, а также в исключении рабочих из законодательства и управления видят верх
10
административного искусства, я не пожелал бы испытать когда-нибудь этого различия по
практике. Столь же мало желаю я этого и относительно самого рабочего движения.
Утопия не перестает быть утопией потому только, что явления, имеющие якобы произойти в
будущем, мысленно прилагают к настоящему. Мы должны брать рабочих такими, как они
есть. Они же, во-первых, уже вовсе не настолько все обнищали, как это можно было бы
заключить из “Коммунистического Манифеста”, а во-вторых, далеко еще не избавились от
предрассудков и слабостей, как желают нас в том уверить их приспешники. Они обладают
добродетелями и пороками, обусловливаемыми хозяйственной и социальной средой, в
которой живут. И ни условия эти, ни их влияния не могут быть перенесены с одного дня на
другой.
Самая жестокая революция лишь весьма медленно в состоянии изменить всеобщий уровень
большинства нации. Противникам социализма по поводу пресловутых расчетов о том, какую
незначительную разницу равномерное распределение доходов произведет в доходах
больших масс, можно возразить, что подобное равномерное распределение составляет лишь
наименьшую часть того, что стремится осуществить социализм. Но при этом не следует
забывать, что другая сторона вопроса, а именно повышение производительности далеко не
такая вещь, которую легко импровизировать [...]
11