• • • • ? - . • • : . • • : • • .

• ' - • '• • • ' : : , ' • - • :

Фердинанд де Сосешр

о/

ТРУДЫ

ЯЗЫКОЗНАНИЮ
Фердинанд де Соссюр

ТРУДЫ
по
ЯЗЫКОЗНАНИЮ

Переводы с французского языка

под редакцией
А. А. Холодовича
 Редактор М. Л. ОБОРИНА

Фердинанд де Соссюр (1857—1913) — выдающийся швей­

царский лингвист, один из основоположников и теоретиков
современного языкознания. На русском языке из его трудов
был издан 40 лет назад лишь «Курс общей лингвистики»,
давно ставший библиографической редкостью. В предлагаемом
читателю томе впервые на русском языке издаются важнейшие
лингвистические работы Ф. де Соссюра, в том числе знамени­
тый «Мемуар». Текст перевода «Курса общей лингвистики»,
сделанный в свое время А. М. Сухотиным, полностью пере­
работан редактором настоящего издания А. А. Холодовичем.

Редакция литературы по лингвистике

© Составление, переводы, вступительные статьи, комментарии,

«Прогресс», 1977

7 0 1 0 1 - 485
С 139 77
006(01)-77
 ОТ РЕДАКЦИИ

Предлагаемый читателю том лингвистических трудов Ферди­

нанда де Соссюра содержит «Курс общей лингвистики», «Мемуар
о первоначальной системе гласных в индоевропейских языках»,
статью о ритмическом законе в греческом языке, две статьи по бал­
тийской акцентологии и отрывки из тетрадей, содержащих записи
об анаграммах. Из трудов Ф. де Соссюра на русском языке до на­
стоящего времени был известен лишь «Курс общей лингвистики»,
изданный в 1933 году в переводе А. М. Сухотина. Для данного
издания этот перевод потребовал значительных исправлений и
уточнений. Таким образом, советский читатель впервые получает
возможность изучать в переводе на русский язык все основные
работы знаменитого швейцарского лингвиста, положившего в наи­
более отчетливой и доказательной форме начало системному анализу
и структурному изучению языков в современном понимании этих
принципов научного познания и тем самым сыгравшего выдаю­
щуюся роль в развитии языкознания нашего столетия.
Вступительные статьи к отдельным монографиям и статьям,
включенным в настоящий сборник, определяют значение каждой
из них для своего времени, содержат необходимые исторические
справки, излагают дальнейшую разработку исследованных Ф. де
Соссюром проблем и характеризуют современные взгляды на эти
проблемы.
Каждый раздел сопровождается необходимой библиографией.
В приложении к книге дается подробная биография Ф. де Сос­
сюра, список его работ и предметный указатель.
Подготовка издания трудов Ф. де Соссюра была нелегким делом
Для коллектива переводчиков и ученых-языковедов, возглавляе­
мого профессором А. А. Холодовичем. В связи с этим редакция
литературы по лингвистике издательства «Прогресс» считает сво-
5
им долгом выразить глубокую признательность В. А. Дыбо,
А. А. Зализняку и Вяч. Вс. Иванову, принявшим активное
участие в решении ряда вопросов, возникавших в ходе подго­
товки книги к изданию.

Книга была уже подписана к печати, когда редакция полу­

чила печальную весть о внезапной кончине проф. Александра
Алексеевича Холодовича. Советское языкознание постигла тяже­
лая утрата. Ушел из жизни большой ученый, принадлежавший
к первому поколению советских языковедов. Подготовка настоя­
щего издания трудов Фердинанда де Соссюра стала заключитель
ной работой А. А. Холодовича.
проф. Н. С. Чемоданов.
 ФЕРДИНАНД
ДЕ СОССЮР

КУРС
ОБЩЕЙ
ЛИНГВИСТИКИ

Перевод с французского
А. М. С у х о т и н а ,
переработанный по третьему французскому изданию
А. А. Х о л о д о в и ч е м
Вступительная статья А. А. Х о л о д о в и ч а
 Ferdinand de vSaussure

COURS
de
LINGUISTIQUE GENERALE

public par
Charles Bally et Albert Sechehaye
avec la collaboration de
Albert Riedlinger

troisieme edition

Paris, 1991
 О „КУРСЕ ОБЩЕЙ ЛИНГВИСТИКИ" Ф. ДЕ СОССЮРА

Принято говорить, что первое большое произведение Ферди­

нанда де Соссюра, составившее эпоху в области сравнительного язы­
кознания, «Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевро­
пейских языках» является книгой исключительной судьбы. С го­
раздо большим основанием то же самое можно было бы сказать о
«Курсе общей лингвистики». Не боясь вступить в конфликт с исти­
ной, мы могли бы констатировать, что эта книга вышла спустя пять
лет после смерти Ф. де Соссюра, но мы не решились бы утверждать,
что она вышла спустя пять лет после смерти ее автора. Своим по­
явлением на свет эта книга, положившая начало новой эпохе в ис­
тории языкознания, обязана стечению целого ряда случайных
обстоятельств.
Фердинанд де Соссюр никогда не делал попыток написать что-
либо, подобное «Курсу общей лингвистики». Сохранившиеся после
его смерти в его архиве материалы не содержат даже намека на та­
кую книгу. В основу «Курса» легли три цикла лекций, прочитанных
Ф. де Соссюром в последние пять лет его жизни. Эти три цикла лек­
ций прочитаны были им чисто случайно. В течение тридцати лет
(с 1877 г. по 1906 г.) курс общей лингвистики в Женевском универ­
ситете читал Жозеф Вертгеймер. Это был малопримечательный
лингвист, неоригинальный теоретик. За тридцать лет своей дея­
тельности на поприще общего языкознания он опубликовал одно-
единственное произведение — брошюрку под названием «La lin-
guistique», представляющую собой изложение вступительной лек­
ции к курсу общей лингвистики, прочитанной в 1877 году, то есть
при вступлении в должность, которая была простым пересказом
работы известного французского лингвиста М. Бреаля «De la forme
et de la formation des mots». В конце 1906 года, всего за пять лет до
смерти Соссюра, Ж- Вертгеймер скончался, и освободившееся место,
естественно, занял Соссюр. Это чисто случайное обстоятельство
9
дало возможность Ф. де Соссюру в конце своего жизненного пути
сосредоточить все свое внимание на общих вопросах теории языка,
которой он до этого занимался от случая к случаю, свести свои
взгляды на лингвистику и ее объект в единое органическое целое
и познакомить своих немногочисленных слушателей с этими взгля­
дами, которые до того времени не нашли выражения ни в одной
из его публикаций и которые не были известны даже в самых общих
чертах ближайшим его ученикам как в парижский, так и в женев­
ский период его научной деятельности (например, Антуану Мейе
даже в 1913 году).
Излагая свои идеи в течение пяти лет в порученном ему курсе,
Ф. де Соссюр ни разу не сделал сколь-нибудь серьезной попытки
набросать план целостного курса или зафиксировать на бумаге то,
что ему предстояло каждый очередной раз читать слушателям.
Найденные в его письменном столе и хранящиеся ныне в библиотеке
Женевского университета «черновые» записи (130 отдельных листи­
ков и три далеко не полностью заполненных тетради — «черная»,
«синяя» и «зеленая» — все это, известное ныне как «Заметки по
общей лингвистике») набросаны (а не написаны!) в разное время,
по разным поводам, часто вне всякой связи с читаемыми курсами.
Не всегда законченные, нередко брошенные на полуслове, они ни
в коем случае не могут претендовать даже на то, чтобы называться
хотя бы черновым вариантом какого-либо из трех прочитанных
им циклов лекций. Пытаться на основании этих набросков составить
себе представление о возможном плане и содержании той незаду-
манной книги, которая теперь известна нам как «Курс общей линг­
вистики», было бы явно безнадежным делом. Эти «Заметки», даже
терминологически, во многом далеки от того, что мы теперь,
зная «Курс общей лингвистики», называем терминологией Со-
ссюра. Полагать, что Ф. де Соссюр «уничтожал наспех состав­
ленные черновики, как только в них отпадала необходимость»,
как это утверждают Балли и Сеше, было бы по меньшей мере на­
ивно: бессмысленность такой «деятельности» не подлежит сомнению.
И если тем не менее в 1916 году появился «Курс общей лингвистики»
с указанием, что автором его все же является Ф. де Соссюр, то и
это большое событие в истории языкознания тоже является делом
случая. Как удалось установить в 1949 году Л. Готье, на три курса
лекций, прочитанных де Соссюром в 1907—1911 гг., записалось
около 30 человек (6 — в 1907 г., 11 — в 1908 г. и 12 — в 1910 г.).
Если принять во внимание, что не все записавшиеся посещали лекции
регулярно, что некоторые, записавшись, не посещали их вообще, что
некоторых слушателей привлекал не столько предмет, сколько лич­
ность самого Соссюра и что, наконец, не все они вели систематиче­
ские записи прослушанных ими курсов, то надо считать поразитель­
ным то обстоятельство, что одиннадцать из предполагаемых двадцати
девяти слушателей все же вели записи лекций, причем записи первого
и второго цикла, сделанные А. Рпдлингером, а также запись третье-

iO
го цикла, сделанная Ж- Дегалье, оказались достаточно подробными
и вполне квалифицированными, чтобы послужить основанием для
реконструкции «Курса». Поразительно также и то, что даже кон­
спекты первого цикла лекций 1907 года сохранились спустя шесть
лет после того, как они были записаны, то есть к тому времени,
когда у Балли и Сеше возникла идея воссоздать по записям то, что,
по их мнению, могло бы составить содержание ненаписанной ав­
тором книги. К сожалению, случаю было угодно сыграть злую
шутку над инициаторами реконструкции «Курса»: собрав девять
конспектов, они по неизвестной причине прекратили поиски до­
полнительных материалов, так и не узнав о существовании двух,
быть может, самых обстоятельных конспектов, сделанных Э. Кон-
стантеном; один из них, представляющий собой тетрадь в 306 стра­
ниц, являлся записью второго цикла лекций; по своей обстоятель­
ности он не уступал конспекту Ридлингера; второй, представляющий
собой тетрадь в 407 страниц, являлся записью третьего и са­
мого важного для уяснения идей Соссюра цикла лекций, записью,
которая по тщательности превосходила то, что сделал Ж. Дегалье,
конспект которого послужил основным источником для реконструк­
ции этого последнего, важнейшего цикла, прочитанного Ф. де Сос-
сюром всего лишь за год до своей смерти. Оба конспекта были об­
наружены только в конце пятидесятых годов х.
Наконец, счастливой случайностью, очевидно, надо считать и
то обстоятельство, что уже в 1913 году, то есть через год после
смерти Ф. де Соссюра, двум, еще молодым лингвистам, Ш. Балли
и А. Сеше, пришла в голову смелая мысль на основании чужих
свидетельств попытаться представить себе, какой вид имела бы
книга «Курс общей лингвистики», если бы ее написал сам
Соссюр.
Итак, произведение, на титульном листе которого значится имя
Ф. де Соссюра и которое озаглавлено «Курс общей лингвистики»,
фактически не принадлежит Ф. де Соссюру, не задумывалось им
как книга, чисто случайно было прочитано им в 1907—1911 гг.,
чисто случайно сохранилось в не всегда совершенных записях его
слушателей и было воссоздано или реконструировано лицами,
которые не были непосредственными свидетелями того, как и в ка­
кой форме развивались и излагались идеи, и которые, воссоздавая
ход мыслей Соссюра, по непонятной причине не смогли воспользо­
ваться лучшими записями лучшего цикла лекций, сделанными
Э. Константен ом. Думается, что сказанного достаточно, чтобы
понять, почему «Курс общей лингвистики», действительно, можно
назвать книгой с судьбой и историей не менее исключительной,
нежели судьба и история «Мемуара о первоначальной системе
гласных в индоевропейских языках».

См. R. G о d е 1, Nouveaux documents Saussuriens. Les cahiers E. Constan­

t s , CFS, 16, 1959, стр. 23—32.

11
 Как мы уже сказали, свой курс Соссюр читал трижды, с переры­
вами в один год (в дальнейшем эти три цикла лекций мы будем
имсчювать соответственно К I, К II и К III); по программе ему было
отведено шесть недельных часов, из коих два часа предназначались
на общую лингвистику, а четыре — на сравнительную грамматику
индоевропейских языков.
Самым кратким был К I. Он продолжался всего один второй
семестр. Первую лекцию Соссюр прочел 16 января 1907 года. По­
следняя лекция состоялась 3 июля 1907 года. Это объясняется тем,
что предшественник Соссюра по кафедре общей лингвистики Верт-
геймер скончался только в конце первого семестра 1906—1907
учебного года. На курс Соссюра записалось шесть человек: сколько
слушало в действительности, неизвестно. Курс был записан А. Рид-
лингером, оставившим нам очень обстоятельный конспект из трех
тетрадей (100+98+72 стр.), и застенографирован Кайем (Caille);
последний источник, однако, не имеет большого значения, так как
Кай посещал лекции, по-видимому, неаккуратно, о чем свидетель­
ствуют многочисленные дополнения на полях, представляющие со­
бой вставки из других конспектов.
К I резко отличается от К II и особенно от К III. В К 1 изла­
гается только диахроническая лингвистика. За исключением двух
вводных лекций, в которых говорится о типичных ошибках линг­
вистов (смешение языка и письма, квалификация изменений в язы­
ке как искажений и в качестве следствия этого — квалификация
нелитературных, диалектных форм тоже как искажений), а также
нескольких лекций по фонологии, которая определяется как не­
лингвистическая дисциплина, все остальное — четыре пятых кур­
са — посвящено диахронии. Кажется, что здесь Соссюр еще целиком
стоит на той точке зрения, которая зафиксирована в одной из его
записей, датируемой, видимо, еще 1891 годом: «Чем больше изучаешь
язык, тем больше убеждаешься в том, что в языке все — история,
то есть что он является предметом исторического анализа, а не ана­
лиза абстрактного, что он состоит из фактов, событий, а не из зако­
нов, что все, кажущееся в нем органическим, наделе является не­
существенным (contingent) и полностью случайным» (Notes inedi-
tes, № 1).
Вот как выглядело бы оглавление к «Курсу общей лингвистики»,
если бы Ф. де Соссюр опубликовал результаты чтения К I:
1) Из истории лингвистических заблуждений.
2) Основы фонологии.
3) Диахроническая лингвистика: а) изменения фонетические,
б) изменения аналогические, в) изменения патологические (народ­
ная этимология).
4) Субъективный и объективный анализ слов в связи с пробле­
мой изменений и инноваций.
5) Проблемы ретроспективной (и проспективной) лингвистики.
12
 Если бы Вертгеймер скончался года на три позже и Соссюр
прочел только один этот цикл лекций, то ни о каком новом этапе
в истории общей лингвистики, связанном с именем Соссюра, оче­
видно, нельзя было бы и говорить.
И все же уже в этом небольшом семестровом К I Соссюр отчет­
ливо представляет себе, что язык обладает знаковой природой и
что существуют две основных дихотомии: дихотомия языка и речи
и дихотомия синхронии и диахронии. Однако обо всем этом гово­
рится по случайному поводу. Специальных лекций о знаковой
природе языка, о дихотомии не читается. Так, вопрос о языке как
системе знаков поднимается в связи с рассуждением о фонологии
как о вспомогательной для лингвистики дисциплине, стоящей за
пределами лингвистики; рассуждение о нелингвистическом харак­
тере фонологии заставляет Соссюра поставить вопрос о том, что
такое лингвистическое; так, в лекции о фонологии появляется
формулировка: «Язык—это система знаков; язык как таковой обра­
зует отношения, которые наша мысль (Гesprit) устанавливает между
этими знаками. Что же касается материальной стороны этих зна­
ков, то она сама по себе может рассматриваться как нечто безраз­
личное для знака. Правда, мы вынуждены использовать для знаков
языка звуковой материал, и только его, но даже в том случае, если
бы звуки изменились, это было бы безразлично для языка, посколь­
ку отношения остались бы теми же самыми: ср., например, мор­
ские сигналы; ничто не изменится в системе, даже если они вы­
цветут».
Вопрос о разграничении и противопоставлении внутри речевой
деятельности языка и речи Соссюр ставит в лекции, посвященной
аналогии, когда ему приходится отделять, как он говорит, анало­
гические изменения от фонетических изменений. Здесь, единствен­
ный раз во всем курсе, Соссюр утверждает, что рассмотрение лю­
бого факта речевой деятельности заставляет нас отличать речь от
языка и определяет последний как «reservoir des formes pensees
ou connues de la pensee» («вместилище форм, содержащихся в мысли
актуально или потенциально»).
Наконец, дихотомия синхрония versus диахрония упоминается
один раз там, где Соссюр, завершив изложение фонологии, пере­
ходит к диахронической лингвистике. Здесь он сообщает слушате­
лям, что язык можно было бы рассматривать и со статической точки
зрения, но тут же указывает на большую важность исторической
точки зрения, поскольку говорящему она никогда не дана непо­
средственно.
Завершив изложение диахронической лингвистики, Соссюр еще
раз напоминает, что, кроме нее, существует и статическая лингвисти­
ка, то есть «состояния языка, которые содержат все то, что обычно
называют или то, что следовало бы назвать грамматикой», и указы­
вает на то, что логически следовало бы перейти к рассмотрению
этой статической лингвистики (champ synchronique), и далее пере-
13
Хбдит, вопреки только что сформулированному положению,
к ретроспективной лингвистике на материале индоевропейских
языков, заканчивая этиМ курс. Видимо, Соссюр имеет еще до­
вольно общее представление о сфере синхронии и не может развить
общую идею во всех ее частностях.
К II был прочитан через год, в 1908—1909 учебном году. Пер­
вую лекцию Ф. де Соссюр читал 6 ноября 1908 г. Последняя лекция
состоялась 24 июля 1909 г- Как и в К I, теоретическая часть была
прочитана в сравнительно короткий срок: за каких-нибудь два
с половиной месяца. Уже? 21 января Соссюр начинает «Обзор индо­
европейских языков как введение в общую лингвистику». Конспек­
ты показывают, что запись лекций по общим вопросам теории языка
составляет лишь четвертую часть (119 стр. из 462 стр. в самом об­
стоятельном конспекте А- Ридлингера). На Курс II записалось
одиннадцать человек. КуР с б ы л законспектирован А. Ридлингером,
Л. Готье, Ф. Бушарди, П- Регаром и Э. Константеном. Самым об­
стоятельным оказался конспект А. Ридлингера (462 стр.). Ему не
уступал по точности и обстоятельности конспект Э. Константена
(306 стр.), но он, как мы уже сказали, был обнаружен только в 50-х
гг. нашего столетия и н£ сыграл никакой роли в деле реконструк­
ции Курса, предпринятой Сеше и Балл и.
Структура и содержание теоретической части К II претерпела
существенные изменения по сравнению со структурой и содержа­
нием К I. Напомним, что К I был целиком посвящен диахрониче­
ской лингвистике. Экскурсы в синхронию были в К I чисто случай­
ными. К II посвящен целиком синхронии. Это первая попытка вы­
двинуть на первый план синхроническую лингвистику, дать пред­
ставление слушателю об основных понятиях синхронии.
Теоретический раздел К II распадается на три части. Первая
часть посвящается установлению первой и решающей дихотомии
внутри речевой деятельности — противопоставлению языка и речи
и утверждению, что объектом лингвистики является язык, который
определяется как система знаков. Далее язык как система знаков
рассматривается в двух планах: извне и изнутри. В первом плане
ставится вопрос о месте лингвистики как науки о языке в ряду
других наук. Вводится понятие семиологии как науки о знаковых
системах, подробно рассматривается общественный характер этой
науки, подчеркивается, что семиологические системы складываются
из единиц различного уровня и что подлинная природа этих единиц
состоит в том, что они представляют собой значимости. Язык опре­
деляется как наиболее сажная изо всех семиологических систем
знаков.
Естественно, что в связи с этим подробно рассматриваются
свойства знаков любой семиологической системы: произвольность
знака, чисто отрицательный и дифференциальный его характер,
безразличие знака к способу его реализации, ограниченное число
знаков и оппозитивный характер значимостей. В заключении этой
14
части описываются свойства языка, специфические для него, а имен­
но проблема чисто оппозитивных и негативных единиц в языке
(прежде всего проблема слова), проблема их выделения и проблема
тождества в языке.
Вторая часть К II посвящена выделению двух основных дихо­
томий: а) внешней и внутренней стороны, или внешней и внутрен­
ней лингвистики, то есть того, что не затрагивает непосредственно
системы (язык и этнология, история, географическое распростра­
нение языков и дробление их на диалекты и т. д.), и того, что ка­
сается самой системы значимостей; б) противопоставление синхро­
нического (точнее, идиосинхронического) ряда и ряда диахрониче­
ского и таким образом статической-лингвистики или синхрониче­
ской лингвистики, диахронической или кинематической (эволю-
тивной) лингвистике. Системность синхронического противопостав­
ляется несистемности диахронического.
Наконец, Соссюр переходит к дихотомиям в области синхронии,
с одной стороны, ив области диахронии — с другой. В синхронии
устанавливаются отношения ассоциативные и отношения дискурсив­
ные, то есть отношения в группах единиц в смысле семейств (слов
и т.п.) и отношения в группах единиц в смысле синтагм. Таким об­
разом, вся синхрония сводится к теории синтагм и теории ассоциа­
ций,—иначе — к грамматике; историческая грамматика отрицается.
В диахронии устанавливается противопоставление проспектив­
ной диахронической лингвистики ретроспективной диахронической
лингвистике, базирующейся на сравнении.
Вот как выглядело бы оглавление «Курса общей лингвистики»,
если бы Соссюр опубликовал результаты чтения К II г :
1. Речевая деятельность как дихотомия языка и речи.
2. Объект лингвистики — язык как система знаков.
3. Лингвистика как часть семиологии — науки о знаковых
системах.
4. Свойства знака в семиологических системах вообще, в языке,
в частности: а) двусторонность знака; б) произвольность знака;
в) отрицательный, чисто оппозитивный характер знака; значимость;
г) безразличие знака к способу его реализации; д) ограниченное
число знаков.
5. Противоположение синхронической лингвистики лингвисти­
ке диахронической: а) проблема единицы в синхронии и диахронии;
б) проблема тождества в синхронии и диахронии; в) проблема сис­
темы в синхронии и диахронии; г) синхроническая лингвистика
как теория групп ассоциаций (семейств слов) и групп синтагм;
объект синхронической лингвистики — грамматика; д) диахрониче­
ская лингвистика как совокупность проспективного и ретроспектив­
ного методов и как наука об изменении элементов системы; объект
диахронической лингвистики — фонетика.
1
С незначительными перестановками сделанными нами.

15
 6. Противопоставление внутренней лингвистики как теории
системы знаков внешней лингвистике: а) внутренняя лингвистика
(см. выше 1—5); б) внешняя лингвистика: язык и этнология, язык
и история; язык и география; диалекты.
Еще через год, в 1910—1911 учебном году, Соссюр прочел К III.
Первая лекция, судя по первой дате в конспекте Ж. Дегалье, со­
стоялась 28 октября 1910 года; последняя лекция была прочитана
4 июля 1911 года. После этого Соссюр больше не возобновлял цикла
лекций по общей лингвистике: в начале 1912 года он заболел и вско­
ре умер. После смерти Ф. де Соссюра курс лекций по общей линг­
вистике стал читать Ш. Балли, который, возобновив этот курс,
отдал должное памяти своего учителя вступительной лекцией на
тему «F. de Saussure et I'etat actuelle des etudes linguistiques» («Ф. де
Соссюр и современное состояние языкознания»).
На последний цикл лекций Соссюра записалось 12 человек. До
нас дошло четыре конспекта К III: Ж. Дегалье (8 тетрадей в 283 стр.),
Ф. Жозефа (конспект с большими пропусками в теоретической
части), А. Сеше (тоже очень неполный конспект на 140 стр.) и Э. Кон-
стантена — самый обстоятельный конспект на 407 страницах, о су­
ществовании которого, однако, издатели «Курса» не знали и потому
им пришлось черпать все сведения о К III из записей Ж. Дегалье.
Как и в предыдущие годы, важнейшая, теоретическая, часть
была изложена Соссюром очень быстро: всего за каких-нибудь
четырнадцать лекций (25 и 28 апреля, 2—5—9—12—19 и 30 мая,
6—9—13, 27 ц 30 июня и 4 июля).
По замыслу Соссюра курс распадался на три части: I. Общие
сведения о языках; II. Теория языка; III. Теория речи. Необходи­
мость начинать с общего обзора языков, то есть фактически с того,
что Соссюр называл внешней лингвистикой, оправдывалась тем,
что лишь знание конкретного материала дает возможность лингвисту
перейти от конкретного к общему, от многообразия языков (langues)
к лежащему в основе их общему механизму — языку вообще
(langue).
В этой части рассматривалось географическое многообразие и
распределение языков, членение их на диалекты, сосуществование
на одной территории литературной речи и «естественного» языка
(диалекты, говоры), языка автохтонов и языка завоевателей, нома­
дов и т. п., объединение языков в семьи, обзор семейств языков,
проблема возможной группировки языков по типам связей языка
с мыслью и т. д.
Затем давались некоторые сведения о второй знаковой систе­
ме — письменности, излагалась фонология, после чего наконец
Соссюр переходил ко второму важнейшему разделу курса — линг­
вистике языка. Третью, объявленную им часть Соссюр не прочитал
и на этот раз.
Вот как выглядело бы оглавление «Курса общей лингвистики»,
если бы Соссюр опубликовал К III (ввиду важности этого послед-
16
 него курса мы не будем делать в нем, вопреки Годелю, никаких из­
менений в порядке следования лекций, которые, естественно, на­
прашиваются, потому что Соссюр неоднократно возвращался к
уже прочитанному, приглашая слушателей записать то, что он
уже читал, в новой редакции и в новой терминологии):
I. Внешняя лингвистика х.
II. Внутренняя лингвистика.
А. Лингвистика языка
1. Речевая деятельность как дихотомия языка и речи; язык как
система знаков, конкретная и гомогенная; речь как манифестация
языка.
2. Лингвистика как важнейшая часть семиотики — науки о
системах знаков,— состоящая из теории языка и теории речи.
3. Свойства языкового знака: его двусторонность, линейность
и произвольность.
4. Конкретные единицы (= сущности) языка; их знаковая при­
рода (слог не является единицей языка); единицы разных уровней.
5. Проблема тождества в языке.
6. Абстрактные сущности.
7. Абсолютная произвольность одних знаков и относительная
произвольность других.
Г Возвращение к теме «Отношение языка и речи»; внесение
уточнений в этот вопрос;
3' Возвращение к теме «двусторонность языкового знака»:
терминологическое предложение (впервые!) ввести понятия озна­
чаемого и означающего.
8. Знак: его неизменность и изменчивость 2.
9. Статическая (синхроническая) и историческая (диахрониче­
ская) лингвистика; отношение дихотомии «синхрония — диахрония»
к дихотомии «язык — речь»; равноценность обеих лингвистик 3.
10. Статическая лингвистика (= грамматика); единицы стати­
ческой лингвистики; два типа отношений: парадигматические и
синтагматические; дихотомия «парадигматика — синтагматика» и
ее отношение к дихотомии «язык — речь».
11. Единица языка, взятая сама по себе и как член отношения
(mot «слово» и terme «член»); .связанное с этим различение понятий
«значение», «смысл» (sens) и «значимость» (valeur); слово вне отно­
шения обладает значением, слово как член отношения обладает
значимостью.
Б. Лингвистика речи 4
Перед издателями «Курса» встала нелегкая задача: им надо
1
После 1 мы пропускаем две лекции о письменности и фонологии, которые
явно нарушают целостность схемы.
2
8
По Годелю — глава, которую следовало бы перенести выше, после 3.
4
По Годелю — глава, которую следовало бы перенести выше, перед 4.
Этот раздел был объявлен в плане К III, но не прочитан Соссюром,
было решить, что издавать. Перед ними открывались три возмож­
ности: 1) издать в одной книге все три цикла лекций: К I, К II,
К III, выбрав для каждого цикла наилучший конспект и сопроводив
их воспроизведением некоторых фрагментов из оставшихся после
Соссюра черновиков; 2) издать только то, что можно было безуслов­
но считать последним «авторским текстом», в котором отражен
наиболее зрелый взгляд Соссюра на язык, на природу языкознания,
то есть К III; 3) свести все три цикла в одно целое, поставив таким
образом знак равенства между Соссюром 1906 г. и Соссюром 1911
г., что было очень спорно и требовало принятия нелегких решений.
Балли и Сеше избрали третий путь. Это породило многочислен­
ные трудности. Остановимся только на трудностях, наиболее
бросающихся в глаза. Рассмотрим три вопроса, касающиеся об­
щего плана книги, отдельных утверждений и соссюровской терми­
нологии.
Из сказанного нами выше ясно, что три цикла лекций по своей
структуре, по общему плану резко отличались друг от друга. Взяв
за основу К Ш , Балли и Сеше структуру и план этого последнего
цикла, совершенно отчетливо намеченные Соссюром, не сохранили.
Основанием, исходя из которого они отвергли по существу план
К III, были следующие слова Соссюра: «Надо с самого начала встать
на почву языка и считать его основанием для всех прочих проявле­
ний речевой деятельности». Эта формулировка взята из К II и в це­
лом противоречит К III. Отвергнув план К III и подменив его сво­
им, издатели, естественно, в полном согласии со своей концепцией,
завершили воссозданный ими курс формулировкой, которую
следует оставить всецело на совести издателей, ибо она не зафикси­
рована ни в одном конспекте, ни в одном цикле лекций. Это снискав­
шее себе печальную известность утверждение о том, что «единствен­
ным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматри­
ваемый в самом себе и для себя».
Издатели не поняли последнего замысла Соссюра и создали не
органически упорядоченное целое в духе К III, а некую амальга­
му из ряда конспектов, отражающих взгляды Соссюра разных
лет.
Во-первых, многие формулировки Соссюра существовали в не­
скольких редакциях, и не только потому, что они были сформули­
рованы Соссюром в разных циклах по-разному, но и потому, что
Соссюр давал несколько редакций одной и той же мысли в одном и
том же цикле лекций. Характерными примерами могут служить
рассуждения Соссюра о взаимоотношении языка и речи, об отно­
шении значения и значимости. Балли и Сеше либо выбирали одну
из ряда существующих формулировок, никогда не обосновывая
своего выбора, отдавая предпочтение то более позднему, то более
детальному варианту, либо, что чаще, давали собственную редакцию
многократно изложенной Соссюром идеи, соединяя несколько вари­
антов в один, источник которого установить не так просто. Надо
18
отметить, что издатели перередактировали и давали в собственном
изложении даже те идеи Соссюра, которые были изложены им всего
один раз, и как законспектированные достаточно точно не вы­
зывали, казалось бы, особых возражений.
Прав Годель, когда он говорит, что скорее исключением, нежели
правилом, является воспроизведение конспектов. Даже там, где
источник был явно единичен, он все равно подвергался большой
редакции — перестановкам, изъятиям и добавлениям.
Во-вторых, некоторые выводы Соссюра были сформулирова­
ны им самим и, возможно, конспектировавшими его лекции
слушателями недостаточно ясно, однозначно. Естественно, возни­
кала необходимость приведения неясных формулировок к яс­
ной недвусмысленной форме. А как известно, любая попытка сде­
лать неясное, неоднозначное ясным и однозначным всегда сопря­
жена хотя бы с минимальной интерпретацией. И все же приведен­
ный нами выше пример с попыткой интерпретировать идею Соссюра
о предмете общей лингвистики показывает, как далеко могла уво­
дить от Соссюра любая квалифицированная интерпретация.
В-третьих, некоторые утверждения Соссюра казались издателям
лаконичными, и они давали расширенную редакцию этих укорочен­
ных утверждений, стремясь «прояснить» то, что было сказано кратко
и, как им казалось, поэтому недостаточно понятно.
В-четвертых, они либо заменяли некоторые примеры, которые
казались им неподходящими, либо дополняли их своими.
В-пятых, так как издатели пользовались курсами разных лет,
в которых одна и та же тема излагалась в разной последователь­
ности, то это вело к перекомпоновке последовательности изложения,
что неизбежно приводило к появлению связочных предложений и
абзацев, без которых перекомпоновка просто не удалась бы.
В-шестых, в «Курс» были введены абзацы, которые имели далеко
не связочный характер, но которые не подтверждались ни одним
источником, ни одним из черновых фрагментов Соссюра. Мы уже
говорили о знаменитой формуле, которой издатели завершили курс:
она не принадлежит Соссюру.
И наконец, несколько слов о терминологии. Терминологию Сос-
сюр менял не только от курса к курсу, но и на протяжении одного
и того же курса. Классическим примером может служить термино­
логия, фиксирующая две стороны знака. Долгое время Соссюр поль­
зовался терминами idee, concept «понятие» для наименования озна­
чаемого и image acoustique для наименования означающего. Даже
в К III, излагая структуру знака, он продолжает пользоваться эти­
ми терминами, и только 19 мая 1911 г., то есть где-то в конце курса,
он специально возвращается к терминологическому вопросу, свя­
занному с двусторонней природой знака, и просит слушателей ис­
править прежние формулировки: image acoustique «акустический
образ» на signifiant «означающее», a concept, idee «понятие» на signi-
Пе «означаемое». Любопытно, что издатели не обратили внимания
19
 на Это и сохранили весь этот разнобой при сведении всех текстов в
один. Или еще один пример: так как Соссюр считал, что означающее
имеет не материальную, а психическую природу, то он, утвердив­
шись в этом убеждении, в более поздних лекциях избегал употреб­
лять при характеристике означающего такие прилагательные, как
phonologique, phonique «звуковой», заменяя их всюду в этом кон­
тексте прилагательным acoustique (отсюда image acoustique). Изда­
тели провели терминологическую редакцию очень нестрого, убеж­
денные, по-видимому, в том, что Соссюр не придавал терминологии
большого значения, а это в принципе неверно: термин для Соссюра
был неважен до тех пор, пока не была окончательно прояснена сущ­
ность самого явления: как только явление становилось ясным,
Соссюр требовал для него и ясного термина. Издатели не унифициро­
вали неточности, непоследовательности и даже случайные оговорки
устного изложения. При внимательном чтении «Курса» это прямо
бросается в глаза. Такой терминологический разнобой направляет
мысль читателя в неверную сторону: за разными терминами он на­
чинает искать разные объекты, тогда как на деле все сводится к раз­
ным наименованиям одного и того же объекта.
Теперь все эти недостатки воссозданного Балл и и Сеше курса
стали еще очевиднее после того, как в 1967—1968 гг. вышло в свет
критическое издание «Курса» х, где напротив каждого (пронумеро­
ванного) предложения воссозданного Балли и Сеше «Курса» при­
ведены соответствующие места использованных издателями кон­
спектов всех трех курсов, соответствующие места неиспользованных
издателями конспектов Э. Константена и отрывки из скудных чер­
новиков самого Соссюра, имеющие хоть какое-то, пусть самое отда­
ленное, отношение к пронумерованному предложению «Курса»2. Это
исключительное по своей ценности издание имеет вид развернутой
страницы с шестью столбцами следующего содержания [см.
стр. 21].
Пронумерованные предложения колонки «1», которым Энглер не
находит соответствий в колонках 2—6 и которые таким образом яв­
ляются творчеством авторов реконструкции, ставятся Энглером
в скобки как явно несоссюровские.
Таким путем Энглер наглядно показывает нам ту вивисекцию,
которой подвергался текст конспектов. В обещанном заключитель­
ном четвертом томе Энглер собирается опубликовать каждый кон­
спект в том естественном порядке, который он имел до вивисекции
его издателями.

1
F. de S a u s s и г е, Cours de linguistique generate, Edition critique par
R. Engler,
2
Wiesbaden, fasc. 1, 2, 1967, fasc. 3, 1968.
Кроме того, Энглер использовал конспект читанного в 1911 —1912 гг. курса
«Греческие и латинские этимологии», сделанный Брютшем, и.записанные Ридлин-
гером конспекты курса «Сравнительная грамматика греческого и латинского
языков», читанного в 1909—1910 гг. (в 1-м семестре — фонетика, во 2-м — мор­
фология).
20
 1 2 3 4 5 6

Пронумеро­ Соответ­ Соответст­ Соответст­ Соответст­ Соответст­

ванное пред­ ствую­ вующее это­ вующее это­ вующее это­ вующее это­
ложение из щее это­ му предло­ му предло­ му предло­ му предло­
'реконструи- му пред­ жению место жению место жению место жению место
i рованного ложению из К II из К III из позже из чернови­
1 Балли и Се- место из найденных ков Соссюра
1 ше курса KI конспектов
Э. Констан-
тена

Даже поверхностное прочтение критического издания Энглера

показывает, что Соссюр в изложении Балли — Сеше и Соссюр
в записи конспектов его слушателей не вполне тождественны. В ка­
ком-то смысле можно было бы даже утверждать, что это не Соссюр,
а несинонимичный парафраз Соссюра. И так обстоит дело не только
с Балли и Сеше. Все последующее языкознание, по крайней мере то,
которое отталкивалось от Соссюра, воспринятого сквозь призму ре­
конструированного «Курса», представляло собой несинонимичный
парафраз идей Соссюра, непрерывные вариации на разработанные
им темы, на сформулированные им проблемы. Кое-что из этих «ва­
риаций», парафраз совпадает с пра-Соссюром, многое — нет. Но
самое существенное, самое главное состоит в том, что никто, почти
никто не посмел отменить, упразднить выдвинутых им проблем, пред­
ставить их как псевдопроблемы. Многие, очень многие спорят с Сос-
сюром в изложении Балли — Сеше, полемизируют, быть может, все,
но не извне, а изнутри Соссюра, оставаясь в пределах поставленных
им проблем. А это означает, что понятия, выработанные Соссюром,
независимо от их интерпретации, касаются самих основ языка
и что вопрос сводится не к тому, что таких понятий нет, а к тому,
в каком виде эти понятия существуют. Можно исправлять или
дополнять, но во всех случаях — только Соссюра. Пройти мимо
него — это означало бы пройти мимо самого языкознания. Поэтому
был прав Мальмберг, когда он писал, что «Ни один лингвист,
озабоченный принципами и методами своей науки, не может боль­
ше работать так, как если бы «Курса» не существовало» (В. М al m-
berg, Ferdinand de Saussure et la phonetique moderne, CFS, 12,
1954, стр. 9). И поэтому был прав Бенвенист, когда он писал: «В на­
стоящее время нет ни одного лингвиста, который не был бы чем-
нибудь ему обязанным» и «Нет такой общей теории, которая не
упоминала бы его имени».
Итак, следует просто напомнить читателю те основные понятия,
которые сохранили и не могли не сохранить в реконструируемом
«Курсе» его издатели.
21
 При этом надо помнить, что все эти основные понятия предстаЁ-
ляются вниманию читателя не для бездумного заучивания, а для
критики. И в этой рекомендации нет ничего оригинального, ибо
Соссюра всегда читали критически. Это, быть может, наиболее кри­
тически читаемый лингвист. Надо только помнить, что критика не
означает аннигиляции основных понятий, ибо они — эти основные
понятия — отражают существенные стороны объекта и с большим
или меньшим успехом были в разное время сформулированы и аме­
риканским лингвистом Уитни, и русскими языковедами Бодуэном
де Куртенэ и Крушевским, и немецким лингвистом Марти, набро­
савшим программу чистой синхронической лингвистики. Но только
Соссюру удалось представить совокупность этих понятий как орга­
ническое целое. Для Соссюра были важны «фундаментальные прин­
ципы» (Блумфилд), стремление «очертить те универсальные рамки, в
которых каждый частный факт занял бы свое подобающее ему место»
(Годель). Каковы же эти универсальные принципы?
Исходным положением Соссюра является утверждение о необ­
ходимости особой общественной (социальной) науки, которую он
называет семиологией (semiologie generale) 1 и предметом которой
является общая теория знаковых систем, используемых обществом.
Лингвистика «как наука о знаках особого рода» (semiologie linguis-
tique), по Соссюру, является важнейшей ветвью семиологии в
силу того, что языковой знак занимает исключительное место среди
знаковых систем: язык, как пишет Соссюр,— «самая сложная и са­
мая распространенная семиологическая система».
Язык, как и любая семиологическая система, возникает, сущест­
вует, развивается и иногда погибает в определенных условиях, не
может быть оторван от этих условий, с одной стороны, и сам по себе
обладает определенным внутренним строением. Это предопределяет
деление лингвистики на две основных дисциплины — внешнюю
лингвистику, которая рассматривает внешние условия существова­
ния языка, и внутреннюю лингвистику, которая рассматривает вну­
треннее строение и свойства своего объекта. Кстати, в таком поряд­
ке Соссюр и читал свой последний курс.
В пределах внутренней лингвистики, предметом которой яв­
ляется речевая деятельность, Соссюр выделил два основных поня­
тия, противопоставленных друг другу,— дихотомию языка (langue)
и речи (parole). Так, внутренняя лингвистика, естественно, распа­
лась на две части: теорию языка и теорию речи. Соссюру удалось
изложить, и при этом дважды, только теорию языка. Теория речи
так никогда и не была прочитана. Нам даже неизвестно, каким об­
разом Соссюр собирался развивать эту вторую, важнейшую часть
внутренней лингвистики.
До сих пор, несмотря на отважное заявление М. Коэна о том,
1
Синоним «семиотика» восходит к американскому философу Ч. Пирсу
(1839—1914).

22
что дихотомия—это «нечто совершенно ненужное языкознанию»
и изобличает лишь «пристрастие Соссюра к дихотомиям», ни один
сколь-нибудь мыслящий лингвист не мог обойтись без этого вскрыто­
го Соссюром противопоставления. Это не означает, что сама дихо­
томия интерпретировалась лингвистами одинаково. Как раз наобо­
рот, каждый вкладывал в нее угодное ему содержание: язык проти­
вопоставлялся речи то как социальное индивидуальному, то как
виртуальное актуальному, то как абстрактное конкретному, то как
код сообщению, то как парадигматика синтагматике, то как синхро­
ния диахронии, то как норма стилю, то как система («клетки») реа­
лизации ее (заполненные и «пустые» клетки), то как порождающее
устройство порождению, то как [врожденная] способность (com­
petence) использованию ее (performance) в смысле Хомского и т. д.
и т. п. Одни связывали эту дихотомию с дихотомией energeia —
ergon Гумбольдта, другие — и неосновательно — с дихотомией
Sprache — Rede Пауля и Габеленца. Но при любой интерпрета­
ции, за исключением безответственных лингвистов, никто не от­
рицал наличия той кардинальной дихотомии, на которую расщеп­
ляется речевая деятельность человеческого общества *.
Больше того, последующее языкознание с большим успехом рас­
пространило эту дихотомию на звуковую область, противопоставив
фонологию (ср. язык) фонетике (ср. речь). Впрочем, как показал
Уэлз, эта дихотомия была уже в основных чертах известна Соссюру.
Рассматривая в теории языка знак, Соссюр детально исследовал
все свойства знака и показал, что, во-первых, знаки образуют сис­
тему отношений; при этом Соссюр вскрыл двоякий характер этой
системы, обнаружив таким образом новую дихотомию: «парадигма­
тические отношения — синтагматические отношения»; он показал,
что знак существует только как член отношения и обладает тем
свойством, которым обладают все члены отношения вообще, то есть
значимостью (valeur).
Во-вторых, Соссюр показал, что устройство языка можно рас­
сматривать как во времени, так и безотносительно к оси времени;
так была сформулирована еще одна дихотомия—«синхроническая
лингвистика, или, по Соссюру, грамматика — диахроническая
лингвистика, или, по Соссюру,—фонетика». Деление подобного рода
намечалось и у других лингвистов. Напомним противопоставление
дескриптивной лингвистики генетической у Марти, аналогичное
противопоставлению двух подходов у Бодуэна де Куртенэ. Надо,
1
Кстати, мы сохранили предложенный Сухотиным перевод langage как
«речевая деятельность», хотя и понимаем, насколько плохо этот перевод отражает
существо дела. Мы руководствовались при этом двумя соображениями: предложен­
ный Сухотиным перевод «речевая деятельность» прочно укоренился в сознании
читателей русского перевода и, по существу, потерял свою внутреннюю форму;
предлагаемый же в качестве конкурента перевод «совокупность языковых явле­
ний» невероятно громоздок, нетерминологичен и просто плохо вмещается почти
во все 49 контекстов «Курса», где встречается langage.

23
 однако, сказать, что Соссюр осознавал наличие этой дихото­
мии, подчиняющейся принципу дополнительности, уже в «Мему-
аре».
Почти ни один лингвист не сомневался в реальности этой дихо­
томии, хотя и в данном случае каждый интерпретировал ее по-свое­
му то как противоположение статики динамике, то как противо­
поставление системы бессистемности, организованного в систему
целого единичному факту\ то как противопоставление граммати­
ки фонетике, то как противопоставление одновременности последова­
тельности, то как противопоставление, тождественное противопо­
ставлению языка речи. Сам Соссюр давал повод для различных
интерпретаций этой дихотомии. Однако никто, за единичными ис­
ключениями, не отрицал существенного значения этой дихотомии,
известной, кстати, Бодуэну де Куртенэ и Фортунатову. Печальным
исключением является ближайший ученик Соссюра А. Мейе, от­
вергавший этот тип дихотомии начисто: «Есть только одна грам­
матика, описательная и историческая одновременно»,— утверж­
дал он, стоя в этом отношении на позициях младограмматизма
XIX в.
Таковы фундаментальные принципы, выдвинутые Соссюром,
которые издатели «Курса» смогли донести до читателя.
Эти фундаментальные принципы сохраняют свое значение и в
настоящее время, хотя вопрос об истинном содержании их остается
и до сих пор дискуссионным. Исходя из сказанного, нетрудно, как
нам кажется, показать, как нужно было на самом деле реконструи­
ровать «Курс» и какого плана надо было придерживаться. Ниже
мы предлагаем читателю в виде опыта тот порядок, в каком, по
нашему мнению, следовало бы излагать Соссюра. Короче говоря,
мы предлагаем читателю прочесть «Курс» заново, следуя нашему
оглавлению. Но прежде чем сделать это, мы хотим сказать еще не­
сколько слов о .. • шахматах.
Излагая свои основные принципы, Соссюр часто прибегал к со­
поставлению языка в любом его аспекте с шахматами. Особенно он
настаивал на этом сопоставлении, рассматривая дихотомию «син­
хрония — диахрония». «Любая данная позиция характеризуется,
между прочим, тем, что она совершенно независима от всего, что
ей предшествовало; совершенно безразлично, каким путем она
сложилась...» Между тем, эта аналогия является явно неполной.
Язык — не шахматы, и шахматы не подтверждают дихотомии «син­
хрония — диахрония». Правила шахматной игры содержат явно
диахронические пункты. Напомним некоторые из них:
1) рокировка возможна только в том случае, если король и соот­
ветствующая ладья до этого не сделали ни одного хода; это явно
диахроническое правило, требующее знания предыстории;
2) пешку игрока В, стоящую рядом с пешкой игрока А, разре­
шается брать только в том случае, если она только что перед этим
прошла битое пешкой игрока А поле; это тоже явно диахроническое
24
 правило, требующее знания предыстории; 3) игрок имеет право тре­
бовать, чтобы судья зафиксировал ничью, если подтверждено трое­
кратное повторение ходов, и, наконец, 4) если один из противников
установил, что за последние 50 ходов (не менее!) на доске не была
взята ни одна фигура и ни одна пешка не сделала хода, то он имеет
право требовать прекращения партии (см. «Шахматный кодекс
СССР»); это так называемое «Правило 50 ходов», и оно явно диахро-
пично; здесь применяется так называемый ретроградный анализ
при оценке ситуации.
Таким образом, шахматная позиция — это, действительно, со­
стояние, но такое состояние, при котором всегда надо знать, что было
до этого.
«Зритель,— утверждает Соссюр,— следивший за всей пар­
тией с самого начала, не имеет ни малейшего преимущества
перед тем, кто пришел взглянуть на положение партии в крити­
ческий момент». Но это—ошибка: «зритель» отличается от того,
«кто пришел взглянуть», хотя бы тем, что ему не за чем задавать
вопрос: «Чей ход?». Вновь пришедший же этот вопрос задать
должен. А вопрос этот диахроничен по существу. Из сказанного
ясно, что шахматная позиция диахронична проспективно и рет­
роспективно. В языковой синхронии, по Соссюру, это не обяза­
тельно.
Однако вернемся к нашей мысли о структуре «Курса». Вот как
выглядел бы «Курс» в нашей реконструкции:
Введение
1. Критический обзор истории лингвистики [В. I] 1
2. Предмет лингвистики: устройство языка resp. речевой дея­
тельности (внутренняя лингвистика) и условия существования
языка resp. речевой деятельности (внешняя лингвистика) [В. V]
3. Лингвистика и смежные дисциплины [В. II]

I. Внешняя лингвистика
(условия существования языка)
А
1. Многообразие языков [несмотря на общность языкового ме*
ханизма — langue] [4, 1]
2. Территориальная дифференциация языков resp. диалектов
2.1 —на непрерывной территории [4, 3, 2]
2.2 — на разобщенных территориях [4, 4, 3]
1
В квадратных скобках первая арабская цифра обозначает номер части,
вторая—номер главы, третья — номер параграфа «Курса», изданного IJJ. Балли
и А.Сеше. Римские цифры обозначают номер главы Введения (сокращенно —
В); следующая за римской цифрой — арабская — обозначает номер параграфа
соответствующей главы Введения к «Курсу».
25
 2.3. Причины территориальной дифференциации [4, 3, 11
2.4. Результаты дифференциации:
2.4.1. Языки (и проблема их границ) [4, 3, 3]
2.4.2. Диалекты (и проблема их границ) [4, 3, 4]
3. Территориальное сосуществование языков:
3.1. Языка автохтонов и завоевателей [4, 2, И
3.2. Языка литературного и диалекта [4, 2, 2]
4. Унифицирующие и дифференцирующие факторы [4, 4, 1—2]

Б
1. Язык и культура [5, 4, 21
2. Язык и общество [5, 4, 3]
3. Язык и раса [5, 4, 1]
4. Язык и мышление 15, У, 4]
В
Характер различий языков
1. Абсолютное различие [4, 11
2. Относительное различие
2.1. Языковая семья [5, 51
2.2. Языковой тип [5, 5]

II. Внутренняя лингвистика

(устройство, механизм речевой деятельности)

А. Основные положения

а
1. Семиология как наука о знаковых системах вообще [В. III, 31
2. Внутренняя лингвистика как важнейшая семиологическая
дисциплина о системе знаков, материализованных в звуках [В.
III, 3]
3. Другие системы знаков и, в частности, ближайшая к звуково­
му языку система знаков — письменность [В. VII

б
Свойства языкового знака
1. Его двусторонность: означающее и означаемое [1, 1, 11
2. Его произвольность: немотивированность связи означаемого
с означающим [I, 1, 2J, абсолютная и относительная III, 6, 3]
26
 3. Его изменчивость/ неизменчивость [1, 2, 1—2]
4. Чисто дифференциальный, отрицательный характер знака
как члена системы; проблема значения и значимости [II, 4, 1—4]
5. Линейность означающего [1, 1, 31

Дихотомический характер речевой деятельности: язык (langue)

и речь (parole), лингвистика языка и лингвистика речи [В. IV].

Б. Лингвистика языка (langue)

а. Общие положения
1. Определение языка IB. Ill, 1—2]
2. Язык на оси одновременности и язык на оси последователь­
ности: синхроническая лингвистика и диахроническая лингвистика
[1, 3, 1-9]

б. Синхроническая лингвистика
(= грамматика)

1. Единицы и сущности в синхронии [II, 2, 1—4; II, 8]

2. Тождества в синхронии [III]
3. Единица, взятая сама по себе (mot), и единица как член си­
стемы (terme) [III]
4. Понятие значения (sense) и значимости (valeur) языковой еди­
ницы [II, 3], [II, 4, 1-4]
5. Два типа отношений в системе: парадигматические и синтаг­
матические [II, 5, 1—3] [II, 6, 1—2]
6. Грамматика как теория парадигматических и синтагматиче­
ских отношений [II, 7, 1—2]
7. Грамматические результаты фонетических изменений:
а) Чередования [III, 3, 4—6]
б) Разрыв грамматических связей [III, 3, 1]
в) Опрощение [III, 3, 2]
8. Аналогия
а) Аналогия вообще как грамматический механизм [III, 4,
1-3]
б) Аналогия и ее отношение к синхронии и диахронии [III,
5, 1-3]
в) Народная этимология ЦП, 6]
27
 в. Диахроническая лингвистика
(•-- фонетика)
1. Общие положения [III, 1]
2. Фонетические изменения [III, 2, 1—5]
3. Понятие единицы в диахронии [III, 81
4. Понятие тождества в диахронии [III, 8]
5. Две перспективы диахронической лингвистики: проспектив­
ная и ретроспективная [V, 1]
6. Проблема реконструкции [V, 3, 1—2]
7. Проблема праязыка [V, 2]

В. Лингвистика речи (parole)

(не написана Соссюром)
Приложение. 1. Основь) фонологии [В. VII]
2. Этимология
Реконструированный Сеше и Балли «Курс» выходит в свет в
1916 году; с незначительными поправками в 1922 году выходит вто­
рое издание; после этого примерно через каждые 10 лет (1931, 1942,
1954, 1962) выходят еще четыре издания: третье, четвертое, пятое
и шестое. Но проходит десятилетие, прежде чем «Курс» начинают
переводить на другие языки.
Первым — в 1928 году — появляется перевод на японский язык,
сделанный известным японским лингвистом Хидэо Кобаяси *; пере­
вод этот выдерживает четыре издания; последнее, четвертое, издание
выходит в 1950 году.
В 1931 году Герман Ломмель переводит «Курс» на немецкий
язык 2, снабдив свой перевод кратким предисловием.
В 1933 году появляется русский перевод, сделанный А. М. Су­
хотиным 3; он сопровождается вступительной статьей Д. Н. Введен­
ского и комментариями Р. О. Шор 4.
В 1945 году Амадо Алонзо переводит в Аргентине «Курс» на
испанский язык, снабжая свой перевод вступительной статьей б.
Только в 1959 году появляется английский перевод, сделанный
1
2
«Gcngogaku gcnroii», Tokyo, 1928; изд. 2-е, 1940; изд. 3-е, 1941; изд. 4-е. 1950.
«Grundfragen dcr allgcmeinen Sprachwissenschaft», Berlin—Leipzig, 1931;
изд. 2-е, с послесловием Петера фон Поленца, 1967.
:}
«Курс общей лингвистики». Перевод с 2-го французского издания Л. М. Су­
хотина под редакцией и с примечаниями Р. О. Шор. Вводная статья Д. Н. Введен­
ского, Москва, 1933.
4
Идеи «Курса» стали известны в Советском Союзе гораздо раньше, чем вы­
шел перевод. Московских лингвистов с этими идеями познакомил С. Карцевский
в докладе, прочитанном весной 1918 года в диалектологической комиссии АН;
ленинградских лингвистов с идеями ('Курса» познакомил С. И. Бернштейн в
реферате, прочитанном 8 декабря 1923 года на лингвистической секции Института
литератур и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ).
6
«Curso de linguistica general», Buenos-Aires, 1945; изд. 2-е, 1955; изд. 3-е,
1959; изд. 4-е, 1961, изд. 5-е, 1967.
28
Вейдом Бескиным в США, с предисловием, принадлежащим ему же 1-
Затем, в 1961 году, «Курс» переводит на польский язык Кристина
Каспшик 2, вступительную статью к этому переводу ^пишет В. До-
рошевский. Наконец, в 1967 году выходит перевод на итальянский,
сделанный и прокомментированный известным итальянским линг­
вистом Туллио де Мауро 3; он же написал введение и обстоятельную
биографию Соссюра.
В том же году выходит перевод на венгерский, сделанный
Э. Лёринци, с предисловием Лайоша Тамаша 4.
В 1969 г. Сретон Марич переводит «Курс» и на сербскохор­
ватский язык, сопроводив его предисловием 5. И наконец, в 1970 г.
в переводе А. Лёфквиста с предисловием Б. Мальмберга «Курс»
появляется на шведском языке6.
Русский перевод, сделанный А. М. Сухотиным, служил русскому
читателю более сорока лет; хотя этот перевод не только содержит
ряд ошибок и неточностей и уже явно устарел, его роль в истории
русской лингвистики столь значительна, что мы сочли необходимым,
кардинально перередактировав его, оставить имя первого перевод­
чика «Курса» на титульном листе перевода 7.
А. А. Холодович.

1
«Course in general linguistics». Translated from French bv Wade Baskin, N.
Y., 21959, изд. 2-е, 1966.
«Kurs j^zykoznawstwa ogolnego». Tlumaczyla z wyd. II Krystyna Kasprzyk,
Warszawa, 1961.
3
«Corso di linguistica generale». Introduzione, traduzione e commento di
Tullio
4
De Mauro, Bari, 1967; изд. 2-е, 1968; изд. 3-е, 1970.
«Revezetes az altalanos nyelveszetbe», Budapest, 1967.
5
G
«Општа лингвистика». Београд, 1969.
«Kurs i all man lingvistik», 1970.
7
Хотелось бы сообщить и некоторые сведения из биографии переводчика,
не известные широким кругам читателей, даже лингвистов. Алексей Михайлович
Сухотин был сыном одного из близких знакомых Льва Николаевича Толстого —
Михаила Сергеевича Сухотина, который второй раз был женат на Татьяне Львов­
не Толстой, дочери Л. Н. Толстого.
Родился Алексей Михайлович Сухотин 19 апреля 1888 года. По окончании
Училища правоведения в Петербурге с 1914 года находился па дипломатической
работе в Сербии, в 1917 году вернулся в Россию и некоторое время работал в На­
родном Комиссариате иностранных дел. Затем поступил в Институт востокове­
дения, который и окончил по специальности «индийские языки» (хинди и бенгали).
По окончании института поступил в аспирантуру к выдающемуся советскому
лингвисту и кавказоведу Н. Ф. Яковлеву. С начала 30-х гг. стал работать науч­
ным сотрудником в Научно-исследовательском институте языкознания (НИИЯЗ)
и во Всероссийской центральной комиссии Нового алфавита (ВЦК НА). С сере­
дины 30-х гг. начинает преподавательскую деятельность в Московском город­
ском педагогическом институте на кафедре, возглавляемой Р. И. Аванесовым.
Читал, среди прочих курсов, также «Введение в языкознание». Вместе с Р. И. Ава­
несовым, В. Н. Сидоровым, П. С. Кузнецовым, А. А. Реформатским образовал
«ядро» так называемой Московской фонологической школы. Печатался в Литера­
турной Энциклопедии, в журналах «Русский язык в школе» и «Культура и пись­
менность Востока». Его большой заслугой является перевод «Курса общей лин­
гвистики» Ф. де Соссюра и выдающейся работы американского лингвиста Э. Се­
пира «Язык». Скончался А. М. Сухотин 12 февраля 1942 года в г. Ульяновске.
 ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР

КУРС ОБЩЕЙ ЛИНГВИСТИКИ

О Г Л А В Л ЕНИЕ

Предисловие к первому изданию 35

Предисловие ко второму изданию 38
Предисловие к третьему изданию 38

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. Общий взгляд на историю лингвистики 39

Глава II. Материал и задача лингвистики; ее отношение к смежным
дисциплинам . . . . 44
Глава III. Объект лингвистики 46
§ 1. Определение языка 46
§ 2. Место языка в явлениях речевой деятельности 49
§3. Место языка в ряду явлений человеческой жизни. Семио­
логия 53
Глава IV. Лингвистика языка и лингвистика речи 56
Глава V. Внутренние и внешние элементы языка 59
Глава VI. Изображение языка посредством письма 62
§ 1. Необходимость изучения письма 62
§2. Престиж письма; причины его превосходства над устной
формой речи 62
§ 3. Системы письма 64
§4. Причины расхождения между написанием и произношением 65
§5. Последствия расхождения между написанием и произно­
шением . . . . . . . . 67

/ лив а VII. Фонология 70

§1. Определение фонологии . . . . . . 70
§2. Фонологическое письмо 71
§3. Критики показаний письменных источников 72
?\
 ПРИЛОЖЕНИЕ К ВВЕДЕНИЮ
ОСНОВЫ ФОНОЛОГИИ
Глава I. Фонологические типы . 75
§ 1. Определение фонемы 75
§2. Артикуляторный аппарат и его функционирование . . . . 77
§ 3. Классификация звуков в соотношении с их ротовой артику­
ляцией 80
Глава II. Фонема в речевой цепочке .. 86
§ 1. Необходимость изучения звуков в речевой цепочке . . . 86
§ 2. Имплозия и эксплозия 88
§3. Различные комбинации эксплозии и имплозии в речевой це­
почке 90
§ 4. Слогораздел и вокалическая точка 92
§5. Критика теории слогоделения 94
§6. Длительность имплозии и эксплозии 95
§7. Фонемы четвертой степени раствора. Дифтонги и вопросы
их написания 96
\
Ч АСТ Ь ПЕРВАЯ

ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ
Глава I. Природа языкового знака 98
§ 1. Знак, означаемое, означающее 98
§ 2. Первый принцип: произвольность знака 100
§3. Второй принцип: линейный характер означающего . . . 103
Глава II. Неизменчивость и изменчивость знака 104
§ 1. Неизменчивость знака 104
§ 2. Изменчивость знака 107
Глава III. Статическая лингвистика и эволюционная лингвистика . . 112
§ 1. Внутренняя двойственность всех наук, оперирующих поня­
тием значимости 112
§2. Внутренняя двойственность и история лингвистики . . . 114
§3. Внутренняя двойственность лингвистики, показанная на
примерах 116
§4. Различие синхронии и диахронии, показанное на сравне­
ниях 120
§ 5. Противопоставление синхронической и диахронической
лингвистик в отношении их методов и принципов . . 123
§ 6. Синхронический закон и закон диахронический 124
§7. Существует ли панхроническая точка зрения? 127
§8. Последствия смешения синхронии и диахронии 128
§9. Выводы 130

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СИНХРОНИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА
Г лава I. Общие положения 133
Глава II. Конкретные языковые сущности 135
§ 1. [Конкретные языковые] сущности и [речевые] единицы
Определение этих понятий 135
§2. Метод разграничения сущностей и единиц 136
§3. Практические трудности разграничения сущностей и
единиц . . . . . . 137
§4. Выводы 139
32
Глава lit. Тождества, реальности, значимости 140
Г лава IV. Языковая значимость 144
§ 1. Язык как мысль, организованная в звучащей материи 144
§ 2. Языковая значимость с концептуальной стороны . 146
§ 3. Языковая значимость с материальной стороны . 150
§ 4. Рассмотрение знака в целом 152
Глава V. Синтагматические отношения и ассоциативные отношения 155
§ 1 . Определения .155
§2. Синтагматические отношения . . . 155
§3. Ассоциативные отношения . . 158
Глава VI. Механизм языка .160
§ 1 . Синтагматические единства 160
§ 2. Одновременное действие синтагматических и ассоциатив­
ных групп 161
§3. Произвольность знака, абсолютная и относительная . . 163
Глава VII. Грамматика и ее разделы 167
§ 1. Определение грамматики; традиционное деление грам­
матики . . . . 167
§2. Рациональное деление грамматики . . . . . . . 169
Глава VIII. Роль абстрактных сущностей в грамматике . 170

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДИАХРОНИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА
Глава I. Общие положения 173
Глава II. Фонетические изменения 176
§ 1. Абсолютная регулярность фонетических изменений 176
§2. Условия фонетических изменений 177
§3. Вопросы метода . . 178
§4. Причины фонетических изменений 179
§5. Неограниченность действия фонетических изменений 184
Глава III. Грамматические последствия фонетической эволюции . 186
§ 1. Разрыв грамматической связи . . 186
§2. Стирание сложного строения слов 187
§3. Фонетических дублетов не бывает . . 188
§ 4. Чередование . . 190
§5. Законы чередования 191
§6. Чередование и грамматическая связь . 193
Глава IV. Аналогия 195
§ 1. Определение аналогии и примеры 195
§ 2. Явления аналогии не являются изменениями . . 197
§3. Аналогия как принцип новообразований в языке . 199
Глава V. Аналогия и эволюция 203
§ 1. Каким образом новообразование по аналогии становится
фактом языка? 203
§ 2. Образования по аналогии — симптомы изменений интер­
претации 204
§ 3. Аналогия как обновляющее и одновременно консерватив­
ное начало . . . . 206
Г лава VI. Народная этимология . 209
Глава VII. Агглютинация 212
§ 1. Определение агглютинации 212
§2. Агглютинация и аналогия 213
Глава VIII. Понятия единицы, тождества и реальности в диахронии . . 215

Ф. де Соссюр 33
 ПРИЛОЖЕНИЕ КО ВТОРОЙ И ТРЕТЬЕЙ ЧАСТЯМ
Л. Анализ субъективный и анализ объективный 218
Б. Субъективный анализ и выделение единиц низшего уровня 220
В. Этимология . . . 224

Ч АСТЬ ЧЕТВЕРГА ft

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА
Глава 1.0 различии языков 226
Глава II. Сложности, связанные с географическим разнообразием
языков 229
§ 1. Сосуществование нескольких языков в одном пункте. . . 229
§2. Литературный язык и местное наречие . . . . . . . 231
Глава III. Причины географического разнообразия языков . . . . 233
§ 1. Основная причина разнообразия языков— время . . . . 233
§ 2. Действие времени на язык на непрерывной территории . 235
§ 3. У диалектов нет естественных границ 237
§4. У языков нет естественных границ 239
Глава IV. Распространение языковых волн 241
§ 1. Сила общения и «дух родимой колокольни» 241
§ 2. Сведение обеих взаимодействующих сил к одному общему
принципу 243
§ 3. Языковая дифференциация на разобщенных территориях 244

У ACT Ь ПЯТАЯ

ВОПРОСЫ РЕТРОСПЕКТИВНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

Глава I. Две перспективы диахронической лингвистики 248
Глава II. Наиболее древний язык и праязык . 252
Глава III. Реконструкции 255
§1. Характер реконструкции и ее цели . . . 255
§ 2. Степень достоверности реконструкций . . . . 257
Глава IV. Свидетельства языка в антропологии и доистории . . . 259
§ 1. Язык и раса . . . . . . . . 259
§2. Этнизм . . . 260
§3. Лингвистическая палеонтология . . . 261
§ 4. Языковой тип и мышление социальной группы 264
Глава V. Языковые семьи и языковые типы 266
Ш. Балла и А. Сеше. Примечания 270
 Предисловие к первому изданию
Сколько раз нам приходилось слышать из уст Фердинанда де
Соссюра сетования на недостаточность принципов и методов той
лингвистики, в сфере которой развивалось его дарование. Всю свою
жизнь он упорно искал те руководящие законы, которые могли бы
ориентировать его мысль в этом хаосе. Только в 1906 г., приняв пос­
ле Вертгеймера кафедру в Женевском университете, он получил
возможность публично излагать свои идеи, зревшие в нем в течение
многих лет. Де Соссюр читал курс по общей лингвистике три раза:
в 1906—1907, 1908—1909 и 1910—1911 гг.; правда, требования про­
граммы вынуждали его посвящать половину каждого из этих курсов
индоевропейским языкам: описанию их и изложению их истории,
в связи с чем ему приходилось значительно сокращать важнейшие
разделы, составляющие основную тематику читаемых лекций.
Все, кому посчастливилось слушать эти столь богатые идеями
лекции де Соссюра, жалели, что они не были опубликованы отдель­
ной книгой. После смерти нашего учителя мы надеялись найти в его
рукописях, любезно предоставленных в наше распоряжение г-жой
де Соссюр, полное, или по крайней мере достаточное, отображение
этих гениальных лекций; мы предполагали, что, ограничившись
простой редакционной правкой, можно будет издать личные заметки
де Соссюра с привлечением записей слушателей. К великому нашему
разочарованию, мы не нашли ничего или почти ничего такого, что
соответствовало бы конспектам его учеников; де Соссюр уничтожал,
как только отпадала в том необходимость, наспех составленные чер­
новики, в которых он фиксировал в общем виде те идеи, какие он
потом излагал в своих чтениях. В его письменном столе мы нашли
лишь довольно старые наброски, конечно, не лишенные ценности,
но не пригодные для самостоятельного использования, а также
для соединения их с записями упомянутых курсов его слушате­
лями.
2* 35
 Это было для нас тем более огорчительно, что профессиональные
обязанности в свое время почти полностью помешали нам присутст­
вовать лично на этих лекциях, ознаменовавших в деятельности Фер­
динанда де Соссюра этап, столь же блистательный, как и тот, ныне
уже далекий, когда появился «Мемуар о первоначальной системе
гласных в индоевропейских языках».
Итак, нам пришлось ограничиться только записями, которые
вели слушатели в течение трех упомянутых лекционных курсов.
Весьма полные конспекты предоставили в наше распоряжение слу­
шатели двух первых курсов: Луи Кай, Леопольд Готье, Поль Регар
и Альберт Ридлингер, а также слушатели третьего, наиболее важного
курса: г-жаСеше, Жорж Дегалье и Франсис Жозеф. Свои заметки
по одному специальному вопросу предоставил нам Луи Брютш.
Всем перечисленным лицам мы выражаем свою искреннюю призна­
тельность. Мы выражаем также живейшую благодарность выдающе­
муся романисту Жюлю Ронжа, который любезно согласился про
смотреть рукопись перед сдачей ее в печать и сообщил нам свои
ценнейшие замечания.
Что же мы стали делать с этим материалом? Прежде всего потре­
бовался серьезный критический анализ: в отношении каждого курса
вплоть до отдельных деталей надо было путем сопоставления всех
версий добраться до авторской мысли, от которой у нас остались
только отголоски, порой противоречивые. Для первых двух курсов
мы прибегли к сотрудничеству А. Ридлингера, одного из тех слуша­
телей, кто с наибольшим интересом следил за мыслью учителя;
его работа в этом отношении была нам очень полезна. Для третьего
курса та же кропотливая работа по сличению версий и редактирова­
нию была произведена одитш из нас — А. Сеше.
Однако это еще не все. Форма устного изложения, часто противо­
речащая нормам книжной речи, создавала для нас величайшие за­
труднения. К тому же де Соссюр принадлежал к числу тех людей,
которые никогда не останавливаются на достигнутом: его мысль
свободно развивалась во всех направлениях, не вступая тем не ме­
нее в противоречие с самой собою. Публиковать все в оригинальной
форме устного изложения было невозможно: неизбежные при этом
повторения, шероховатости, меняющиеся формулировки лишили бы
подобное издание цельности. Ограничиться только одним курсом
(спрашивается, каким?) значило бы лишить книгу всех богатств,
в изобилии разбросанных в остальных двух курсах; даже третий
курс, наиболее законченный, не мог бы сам по себе дать полное
представление о теориях и методах де Соссюра.
Нам советовали издать некоторые отрывки, наиболее оригиналь­
ные по своему содержанию, в том виде, в каком они остались после
де Соссюра; идея эта нам сперва понравилась, но вскоре стало ясно,
что осуществление ее исказило бы концепцию нашего учителя,
которая предстала бы в виде обломков постройки, имеющей подлин­
ную ценность лишь как стройное целое.
36
 Поэтому мы остановились на решении более смелом, но вместе
с тем, думается, и более разумном: мы решились на реконструкцию,
на синтез на основе третьего курса, используя при этом все бывшие
в нашем распоряжении материалы, включая личные заметки де
Соссюра. Дело это было исключительно трудным, тем более что речь
шла о воссоздании, которое должно было быть совершенно объек­
тивным: по каждому пункту нужно было, проникнув до самых основ
каждой отдельной мысли и руководствуясь всей системой в целом,
попытаться увидеть эту мысль в ее окончательной форме, освобо­
дить ее от многообразных форм выражения и зыбкости, присущей
устному изложению, затем найти ей надлежащее место и при всем
том представить все составные части ее в последовательности, соот­
ветствующей авторскому намерению даже в тех случаях, где это
намерение надо было не столько обнаружить, сколько угадать.
Из этой работы по объединению отдельных версий и реконструк­
ции целого и выросла настоящая книга, которую мы ныне не без
робости представляем на суд ученых кругов и всех друзей линг­
вистики.
Наша основная идея сводилась к тому, чтобы воссоздать органи­
ческое единство, не пренебрегая ничем, что помогло бы создать впе­
чатление стройного целого. Но именно как раз за это мы, быть мо­
жет, и рискуем подвергнуться критике с двух сторон.
С одной стороны, нам могут сказать, что это «стройное целое»
неполно. Но ведь наш учитель никогда и не претендовал на то, что­
бы охватить все разделы лингвистики и осветить их все равномерно
ярким светом; фактически он этого сделать не мог, да и цель его была
совершенно иная. Руководствуясь несколькими сформулирован­
ными им самим основными принципами, которые мы постоянно
находим в его работе и которые образуют основу ткани, столь же
прочной, сколь и разнообразной, он работал вглубь и распростра­
нялся вширь лишь тогда, когда эти принципы находили исключи­
тельно благоприятные возможности применения, а также когда они
встречали на своем пути теории, которые могли их подорвать.
Этим объясняется тот факт, что некоторые дисциплины, например
семантика, лишь слегка затронуты. Нам кажется, однако, что
эти пробелы не вредят архитектонике целого. Отсутствие «лингви­
стики речи» более ощутимо. Обещанный слушателям третьего кур­
са этот раздел занял бы, без сомнения, почетное место в будущих
курсах; хорошо известно, почему это обещание не было выполнено.
Мы ограничились тем, что собрали и поместили в соответствующем
разделе беглые указания на эту едва намеченную программу; боль­
шего мы сделать не могли.
С другой стороны, нас, быть может, упрекнут за то, что мы
включили в книгу некоторые достаточно известные еще до Соссю­
ра вещи. Однако невозможно, чтобы при изложении столь широкой
темы все было одинаково новым. И если некоторые уже известные
положения оказываются необходимыми для понимания целого, не-
37
ужели нам поставят в вину то, что мы их приводим? Так, глава о фо­
нетических изменениях включает сведения, уже высказывавшиеся
ранее другими и только выраженные в более законченной форме;
но, не говоря уже о том, что этот раздел книги содержит много ори­
гинальных и ценных подробностей, даже поверхностное знакомство
с ним показывает, что исключение его из книги отрицательно ска­
залось бы на понимании тех принципов, на которых де Соссюр стро­
ит свою систему статической лингвистики.
Мы полностью осознаем свою ответственность перед лицом науч­
ной критики и перед самим автором, который, возможно, не дал бы
своего согласия на опубликование этих страниц. Эту ответствен­
ность мы принимаем на себя целиком и хотели бы, чтобы она лежала
только на нас. Сумеют ли наши критики провести различие между
учителем и его интерпретаторами? Мы были бы признательны им,
если бы они обрушили свои удары на нас: было бы несправедливо
подвергать этим ударам память дорогого нам человека.
Женева, июль 1915 ZZ/. Балла, А. Сете.

Предисловие ко второму изданию

В настоящем, втором, издании не внесено никаких существен­
ных изменений по сравнению с первым. Издатели ограничились час­
тичными поправками, цел§ которых — сделать редакцию некото­
рых пунктов более ясной и точной.
Ш. £., Л. С.

Предисловие к третьему изданию

За исключением нескольких незначительных исправлений, на­
стоящее издание полностью повторяет предыдущее.
Ш. £., А. С.
 ВВЕДЕНИЕ

Глава I

ОБЩИЙ ВЗГЛЯД НА ИСТОРИЮ ЛИНГВИСТИКИ

Наука о языке прошла три последовательные фазы развития,

прежде чем было осознано, что является подлинным и единственным
ее объектом.
Начало было положено так называемой «грамматикой». Эта
дисциплина, появившаяся впервые у греков и в дальнейшем процве­
тавшая главным образом во Франции, основывалась на логике
и была лишена научного и объективного воззрения на язык как
таковой: ее единственной целью было составление правил для отли­
чия правильных форм от форм неправильных. Это была дисциплина
нормативная, весьма далекая от чистого наблюдения: в силу этого ее
точка зрения была, естественно, весьма узкой.
Затем возникла филология. «Филологическая» школа существо*
вала уже в Александрии, но этот термин применяется преимущест­
венно к тому научному направлению, начало которому было по­
ложено в 1777 г. Фридрихом Августом Вольфом и которое продол­
жает существовать до наших дней. Язык не является единственным
объектом филологии: она прежде всего ставит себе задачу устанав­
ливать, толковать и комментировать тексты. Эта основная задача
приводит ее также к занятиям историей литературы, быта, социаль­
ных институтов и т. п. Всюду она применяет свой собственный ме­
тод, метод критики источников. Если она касается лингвистических
вопросов, то главным образом для того, чтобы сравнивать тексты
различных эпох, определять язык, свойственный данному автору,
расшифровывать и разъяснять надписи на архаических или плохо
известных языках. Без сомнения, именно исследования такого рода
и расчистили путь для исторической лингвистики: работы Ричля
о Плавте уже могут быть названы лингвистическими. Но в этой
области филологическая критика имеет один существенный недо­
статок: она питает слишком рабскую приверженность к письменно­
му языку и забывает о живом языке: к тому же ее интересы ле-
39
жат почти исключительно в области греческих и римских древ­
ностей.
Начало третьего периода связано с открытием возможности
сравнивать языки между собою. Так возникла сравнительная фило­
логия, или, иначе, сравнительная грамматика. В 1816 г. Франц
Бопп в своей работе «О системе спряжения санскритского языка...»
исследует отношения, связывающие санскрит с греческим, латин­
ским и другими языками. Но Бопп не был первым, кто установил
эти связи и высказал предположение, что все эти языки принадлежат
к одному семейству. Это, в частности, установил и высказал до него
английский востоковед Вильям Джоунз (1746—1794). Однако от­
дельных разрозненных высказываний еще недостаточно для утверж­
дения, будто в 1816 г. значение и важность этого положения уже
были осознаны всеми. Итак, заслуга Боппа заключается не в том,
что он открыл родство санскрита с некоторыми языками Европы
и Азии, а в том, что он понял возможность построения самостоя­
тельной науки, предметом которой являются отношения родствен­
ных языков между собою. Анализ одного языка на основе другого,
объяснение форм одного языка формами другого — вот что было но­
вого в работе Боппа.
Бопп вряд ли мог бы создать (да еще в такой короткий срок)
свою науку, если бы предварительно не был открыт санскрит. База
изысканий Боппа расширилась и укрепилась именно благодаря
тому, что наряду с греческим и латинским языками ему был доступен
третий источник информации — санскрит; это преимущество усу­
гублялось еще тем обстоятельством, что, как оказалось, санскрит
обнаруживал исключительно благоприятные свойства, проливающие
свет на сопоставляемые с,ним языки.
Покажем это на одном примере.Если рассматривать парадигмы
склонения латинского genus (genus, generis, genere, genera, generum 1
и т. д.) и греческого genos (genos, geneos, gene'i, genea, geneon и т.д.),
то получаемые ряды не позволяют сделать никаких выводов, будем
ли мы брать эти ряды изолированно или сравнивать их между со­
бою. Но картина резко изменится, если с ними сопоставить соот­
ветствующую санскритскую парадигму (janas, janasas, janasi,
janassu, janasam и т. д.). Достаточно беглого взгляда на эту парадиг­
му, чтобы установить соотношение, существующее между двумя
другими парадигмами: греческой и латинской. Предположив, что
janas представляет первоначальное состояние (такое допущение спо­
собствует объяснению), можно заключить, что s исчезало в гречес­
ких формах gene(s)os и т. д. всякий раз, как оказывалось между
двумя гласными. Далее, можно заключить, что при тех же услови­
ях в латинском языке s переходило в г. Кроме того, с грамматичес­
кой точки зрения санскритская парадигма уточняет понятие индо-
1
Здесь и всюду в дальнейшем мы сохраняем транслитерацию греческих
слов в том виде, в каком она дана во французском издании «Курса».—
Прим ред.
40
европейского корня, поскольку этот элемент оказывается здесь
вполне определенной и устойчивой единицей (janas-). Латинский и
греческий языки лишь на самых своих начальных стадиях знали то
состояние, которое представлено санскритом. Таким образом, в дан­
ном случае санскрит показателен тем, что в нем сохранились все
индоевропейские s. Правда, в других отношениях он хуже сохра­
нил характерные черты общего прототипа: так, в нем катастрофи­
чески изменился вокализм. Но в общем сохраняемые им первона­
чальные элементы прекрасно помогают исследованию, ив огромном
большинстве случаев именно санскрит оказывается в положении
языка, разъясняющего различные явления в других языках.
С самого начала рядом с Боппом выдвигаются другие выдающие­
ся лингвисты: Якоб Гримм, основоположник германистики (его
«Грамматика немецкого языка» была опубликована в 1819—1837 гг.);
Август Фридрих Потт, чьи этимологические разыскания снабдили
лингвистов большим материалом; Адальберт Кун, работы которого
касались как сравнительного языкознания, так и сравнительной
мифологии; индологи Теодор Бенфей и Теодор Ауфрехт и др.
Наконец, среди последних представителей этой школы надо вы­
делить Макса Мюллера, Георга Курциуса и Августа Шлейхера.
Каждый из них сделал немалый вклад в сравнительное языкозна­
ние. Макс Мюллер популяризовал его своими блестящими лекциями
(«Лекции по науке о языке», 1861, на английском языке); впрочем, в
чрезмерной добросовестности его упрекнуть нельзя. Выдающийся
филолог Курциус, известный главным образом своим трудом «Ос­
новы греческой этимологии» (1858—1862, 5-е прижизненное изд.
1879 г.), одним из первых примирил сравнительную грамматику
с классической филологией. Дело в том, что представители послед­
ней с недоверием следили за успехами молодой науки, и это недове­
рие становилось взаимным. Наконец, Шлейхер является первым
лингвистом, попытавшимся собрать воедино результаты всех част­
ных сравнительных исследований. Его «Компендиум по сравни­
тельной грамматике индогерманских языков» (1861) представляет
собой своего рода систематизацию основанной Боппом науки. Эта
книга, оказывавшая ученым великие услуги в течение многих лет,
лучше всякой другой характеризует облик школы сравнительного
языкознания в первый период развития индоевропеистики.
Но этой школе, неотъемлемая заслуга которой заключается в
том, что она подняла плодородную целину, все же не удалось соз­
дать подлинно научную лингвистику. Она так и не попыталась выя­
вить природу изучаемого ею предмета. А между тем без такого пред­
варительного анализа никакая наука не в состоянии выработать
свой метод.
Основной ошибкой сравнительной грамматики — ошибкой, ко­
торая в зародыше содержала в себе все прочие ошибки,— было то,
что в своих исследованиях, ограниченных к тому же одними лишь
индоевропейскими языками, представители этого направления ни-
41
когда не задавались вопросом, чему же соответствовали произво­
димые ими сопоставления, что же означали открываемые ими от­
ношения. Их наука оставалась исключительно сравнительной,
вместо того чтобы быть исторической. Конечно, сравнение состав­
ляет необходимое условие для всякого воссоздания исторической
действительности. Но одно лишь сравнение не может привести к
правильным выводам. А такие выводы ускользали от компаративи­
стов еще и потому, что они рассматривали развитие двух языков со­
вершенно так же, как естествоиспытатель рассматривал бы рост
двух растений. Шлейхер, например, всегда призывающий исходить
из индоевропейского праязыка, следовательно выступающий, ка­
залось бы, в некотором смысле как подлинный историк, не колеб­
лясь, утверждает, что в греческом языке е и о суть две «ступени»
(Stufen) одного вокализма. Дело в том, что в санскрите имеется си­
стема чередования гласных, которая может породить представле­
ние об этих ступенях. Предположив, таким образом, что развитие
должно идти по этим ступеням обособленно и параллельно в каждом
языке, подобно тому как растения одного вида проходят независи­
мо друг от друга одни и те же фазы развития, Шлейхер видит в гре­
ческом о усиленную ступень е, подобно тому как в санскритском а
он видит усиление а. В действительности же все сводится к индоев­
ропейскому чередованию звуков, которое различным образом отра­
жается в греческом языке и в санскрите, тогда как вызываемые им
в обоих языках грамматические следствия вовсе не обязательно
тождественны (см. стр. 191 и ел.).
Этот исключительно сравнительный метод влечет за собой целую
систему ошибочных взглядов, которым в действительности ничего
не соответствует и которые противоречат реальным условиям суще­
ствования человеческой речи вообще. Язык рассматривался как
особая сфера, как четвертое царство природы; этим обусловлены
были такие способы рассуждения, которые во всякой иной науке
вызвали бы изумление. Нынче нельзя прочесть и десяти строк, на­
писанных в ту пору, чтобы не поразиться причудам мысли и тер­
минам, употреблявшимся для оправдания этих причуд.
Но с методологической точки зрения небесполезно познакомить­
ся с этими ошибками: ошибки молодой науки всегда напоминают в
развернутом виде ошибки тех, кто впервые приступает к научным
изысканиям; на некоторые из этих ошибок нам придется указать в
дальнейшем.
Только в 70-х годах XIX века стали задаваться вопросом, како­
вы же условия жизни языков. Было обращено внимание на то,
что объединяющие их соответствия не более чем один из аспектов
того явления, которое мы называем языком, а сравнение не более
чем средство, метод воссоздания фактов.
Лингвистика в точном смысле слова, которая отвела сравнитель­
ному методу его надлежащее место, родилась на почве изучения ро­
манских и германских языков. В частности, именно романистика
42
(основатель которой Фридрих Диц в 1836 — 1838 гг. выпустил свою
«Грамматику романских языков») очень помогла лингвистике при­
близиться к ее настоящему объекту. Дело в том, что романисты
находились в условиях гораздо более благоприятных, чем индоевро­
пеисты, поскольку им был известен латинский язык, прототип ро­
манских языков, и поскольку обилие памятников позволяло им де­
тально прослеживать эволюцию отдельных романских языков. Оба
эти обстоятельства ограничивали область гипотетических построе­
ний и сообщали всем изысканиям романистики в высшей степени
конкретный характер. Германисты находились в аналогичном по­
ложении; правда, прагерманский язык непосредственно неизвестен,
но зато история происходящих от него языков может быть просле­
жена на материале многочисленных памятников на протяжении
длинного ряда столетий. Поэтому-то германисты, как более близ­
кие к реальности, и пришли к взглядам, отличным от взглядов пер­
вых индоевропеистов.
Первый импульс был дан американцем Вильямом Уитни, авто­
ром книги «Жизнь и развитие языка» (1875). Вскоре образовалась
новая школа, школа младограмматиков (Junggrammatiker), во гла­
ве которой стояли немецкие ученые Карл Бругман, Герман Остгоф,
германисты Вильгельм Брауне, Эдуард Сивере, Герман Пауль,
славист Август Лескйн и др. Заслуга их заключалась в том, что ре­
зультаты сравнения они включали в историческую перспективу и
тем самым располагали факты в их естественном порядке. Благода­
ря им язык стал рассматриваться не как саморазвивающийся ор­
ганизм, а как продукт коллективного духа языковых групп. Тем
самым была осознана ошибочность и недостаточность идей сравни­
тельной грамматики и филологии г. Однако, сколь бы ни были ве­
лики заслуги этой школы, не следует думать, будто она пролила
полный свет на всю проблему в целом: основные вопросы общей лин­
гвистики и ныне все еще ждут своего разрешения.
1
Новая школа, стремясь более точно отражать действительность, объявила
войну терминологии компаративистов, в частности, ее нелогичным метафорам.
Теперь уже нельзя сказать: «язык делает то-то и то-то» или говорить о «жизни
языка» и т. п., ибо язык не есть некая сущность, имеющая самостоятельное бытие,
он существует лишь в говорящих. Однако в этом отношении не следует заходить
слишком далеко; самое важное состоит в том, чтобы понимать, о чем идет речь.
Есть такие метафоры, избежать которых нельзя. Требование пользоваться лищь
терминами, отвечающими реальным явлениям языка, равносильно претензии,
будто в этих явлениях для нас уже ничего неизвестного нет. А между тем до этого
еще далеко; поэтому мы не будем стесняться иной раз прибегать к таким выраже­
ниям, которые порицались младограмматиками.
 Глава II

МАТЕРИАЛ И ЗАДАЧА ЛИНГВИСТИКИ;

ЕЕ ОТНОШЕНИЕ К СМЕЖНЫМ ДИСЦИПЛИНАМ

Материалом лингвистики являются прежде всего все факты ре­

чевой деятельности человека как у первобытных народов, так и у
культурных наций, как в эпоху расцвета того или другого языка,
так и во времена архаические, а также в период его упадка, с охва­
том в каждую эпоху как форм обработанного, или «литературного»,
языка, [так и форм просторечных]1— вообще всех форм выраже­
ния. Это, однако, не все: поскольку речевая деятельность в боль­
шинстве случаев недоступна непосредственному наблюдению,
лингвисту приходится учитывать письменные тексты как единст­
венный источник сведений о языках далекого прошлого или далеких
стран. В задачу лингвистики входит:
а) описание и историческое обследование всех доступных ей язы­
ков, что ведет к составлению игтории всех языковых семейств и по
мере возможности к реконструкции их праязыков;
б) обнаружение факторов, постоянно и универсально действую­
щих во всех языках, и установление тех общих законов, к которым
можно свести отдельные явления в истории этих языков;
в) определение своих границ и объекта.
Лингвистика весьма тесно связана с рядом других наук, кото­
рые то заимствуют у нее ее данные, то предоставляют ей свои. Гра­
ницы, отделяющие ее от этих наук, не всегда выступают вполне
отчетливо. Так, например, лингвистику следует строго отграничи­
вать от этнографии и от истории древних эпох, где язык учитывает­
ся лишь в качестве документа. Ее необходимо также отличать и от
антропологии, изучающей человека как зоологический вид, тогда
как язык есть факт социальный. Но не следует ли включить ее в
таком случае в социологию? Каковы взаимоотношения лингвисти-
1
В квадратные скобки нами взяты те части «Курса», которые отсутст­
вуют в редакции Ш. Балли и А. Сеше, но обнаружены нами в конспектах
слушателей «Курса».— Прим. ред.
44
ки и социальной психологии? В сущности, в языке все психично,
включая его и материальные и механические проявления, как, на­
пример, изменения звуков; и, поскольку лингвистика снабжает
социальную психологию столь ценными данными, не составляет ли
она с нею единое целое? Всех этих вопросов мы касаемся здесь лишь
бегло, с тем чтобы вернуться к их рассмотрению в дальнейшем.
Отношение лингвистики к физиологии выясняется с меньшим
трудом: отношение это является односторонним в том смысле, что
при изучении языков требуются данные по физиологии звуков,
тогда как лингвистика со своей стороны в распоряжение физиоло­
гии подобных данных предоставить не может. Во всяком случае,
смешение этих двух дисциплин недопустимо: сущность языка, как
мы увидим, не связана со звуковым характером языкового знака.
Что же касается филологии, то, как мы уже знаем, она резко от­
личается от лингвистики, несмотря на наличие между обеими нау­
ками точек соприкосновения и те взаимные услуги, которые они
друг другу оказывают.
В чем заключается практическое значение лингвистики? Весьма
немногие люди имеют на этот счет ясное представление, и здесь не
место о нем распространяться. Во всяком случае, очевидно, что
лингвистические вопросы интересны для всех тех, кто, как, напри­
мер, историки, филологи и др., имеет дело с текстами. Еще оче­
видно значение лингвистики для общей культуры: в жизни как от­
дельных людей, так и целого общества речевая деятельность
является важнейшим из всех факторов. Поэтому немыслимо, чтобы
ее изучение оставалось в руках немногих специалистов. Впрочем,
в действительности ею в большей или меньшей степени занимаются
все; но этот всеобщий интерес к вопросам речевой деятельности
влечет за собой парадоксальное следствие: нет другой области, где
возникало бы больше нелепых идей, предрассудков, миражей и
фикций. Все эти заблуждения представляют определенный психо­
логический интерес, и первейшей задачей лингвиста является вы­
явление и по возможности окончательное их устранение.
 Глава III

ОБЪЕКТ ЛИНГВИСТИКИ

§ 1. Определение языка
Что является целостным и конкретным объектом лингвистики?
Вопрос этот исключительно труден, ниже мы увидим, почему. Ог­
раничимся здесь показом этих трудностей.
Другие науки оперируют заранее данными объектами, которые
можно рассматривать под различными углами зрения; ничего по­
добного нет в лингвистике. Некто произнес французское слово пи
«обнаженный»: поверхностному наблюдателю покажется, что это
конкретный лингвистический объект; однако более пристальный
взгляд обнаружит в пи три или четыре совершенно различные
вещи в зависимости от того, как он будет рассматривать это слово:
только как звучание, как выражение определенного понятия, как
соответствие латинскому nudum «нагой» и т. д. В лингвистике объ­
ект вовсе не предопределяет точки зрения; напротив, можно ска­
зать, что здесь точка зрения создает самый объект; вместе с тем ни­
что не говорит нам о том, какой из этих способов рассмотрения
данного факта является первичным или более совершенным по срав­
нению с другими.
Кроме того, какой бы способ мы ни приняли для рассмотрения
того или иного явления речевой деятельности, в ней всегда обнару­
живаются две стороны, каждая из которых коррелирует с другой
и значима лишь благодаря ей.
Приведем несколько примеров:
1. Артикулируемые слоги — это акустические явления, воспри­
нимаемые слухом, но сами звуки не существовали бы, если бы не
было органов речи: так, звук п существует лишь в результате кор­
реляции этих двух сторон: акустической и артикуляционной. Та
ким образом, нельзя ни сводить язык к звучанию, ни отрывать зву­
чание от артикуляторной работы органов речи; с другой стороны,
нельзя определить движение органов речи, отвлекаясь от акусти­
ческого фактора (см. стр. 75 и ел.).
46
 2. Но допустим, что звук есть нечто простое: исчерпывается ли
им то, что мы называем речевой деятельностью? Нискрлько, ибо он
есть лишь орудие для мысли и самостоятельного существования не
имеет. Таким образом возникает новая, осложняющая всю картину
корреляция: звук, сложное акустико-артикуляционное единство,
образует в свою очередь новое сложное физиолого-мыслительное
единство с понятием. Но и это еще не все.
3. У речевой деятельности есть две стороны: индивидуальная
и социальная, причем одну нельзя понять без другой.
4. В каждый данный момент речевая деятельность предполагает
и установившуюся систему и эволюцию; в любой момент речевая
деятельность есть одновременно и действующее установление (in­
stitution actuelle) и продукт прошлого. На первый взгляд различе­
ние между системой и историей, между тем, что есть, и тем, что было,
представляется весьма простым, но в действительности то и другое
так тесно связано между собой, что разъединить их весьма затруд­
нительно. Не упрощается ли проблема, если рассматривать рече­
вую деятельность в самом ее возникновении, если, например, на­
чать с изучения речевой деятельности ребенка? Нисколько, ибо
величайшим заблуждением является мысль, будто в отношении ре­
чевой деятельности проблема возникновения отлична от проблемы
постоянной обусловленности. Таким образом, мы продолжаем ос­
таваться в том же порочном кругу.
Итак, с какой бы стороны ни подходить к вопросу, нигде объект
не дан нам во всей целостности; всюду мы натыкаемся на ту же ди­
лемму: либо мы сосредоточиваемся на одной лишь стороне каждой
проблемы, тем самым рискуя не уловить присущей ей двусторон-
ности, либо, если мы изучаем явления речевой деятельности одно­
временно с нескольких точек зрения, объект лингвистики выступа­
ет перед нами как груда разнородных, ничем между собою не свя­
занных явлений. Поступая так, мы распахиваем дверь перед целым
рядом наук: психологией, антропологией, нормативной граммати­
кой, филологией и т. д., которые мы строго отграничиваем от линг­
вистики, но которые в результате методологической ошибки могут
притязать на речевую деятельность как на один из своих объектов.
По нашему мнению, есть только один выход из всех этих зат­
руднений: надо с самого начала встать на почву языка и считать
его основанием (norme) для всех прочих проявлений речевой деятель­
ности. Действительно, среди множества двусторонних явлений
только язык, по-видимому, допускает независимое (autonome)
определение и дает надежную опору для мысли.
Но что же такое язык? По нашему мнению, понятие языка не
совпадаете понятием речевой деятельности вообще; язык — только
определенная часть — правда, важнейшая часть — речевой дея­
тельности. Он является социальным продуктом, совокупностью не­
обходимых условностей, принятых коллективом, чтобы обеспечить
реализацию, функционирование способности к речевой деятельно-
47
сти, существующей у каждого носителя языка. Взятая в целом,
речевая деятельность многообразна и разнородна; протекая одно­
временно в ряде областей, будучи одновременно физической, физио­
логической и психической, она, помимо того, относится и к сфере
индивидуального и к сфере социального; ее нельзя отнести опреде­
ленно ни к одной категории явлений человеческой жизни, так как
неизвестно, каким образом всему этому можно сообщить единство.
В противоположность этому язык представляет собою целост­
ность сам по себе, являясь, таким образом, отправным началом
(principe) классификации. Отводя ему первое место среди явлений
речевой деятельности, мы тем самым вносим естественный порядок в
эту совокупность, которая иначе вообще не поддается классифика­
ции.
На это выдвинутое нами положение об отправном начале класси­
фикации, казалось, можно было бы возразить, утверждая, что осу­
ществление речевой деятельности покоится на способности, прису­
щей нам от природы, тогда как язык есть нечто усвоенное и услов­
ное, и что, следовательно, язык должен занимать подчиненное по­
ложение по отношению к природному инстинкту, а не стоять над
ним.
Вот что можно ответить на это.
Прежде всего, вовсе не доказано, что речевая деятельность в той
форме, в какой она проявляется, когда мы говорим, есть нечто
вполне естественное, иначе говоря, что наши органы речи предназ­
начены для говорения точно так же, как наши ноги для ходьбы.
Мнения лингвистов по этому поводу существенно расходятся. Так,
например, Уитни, приравнивающий язык к общественным установ­
лениям со всеми их особенностями, полагает, что мы используем
органы речи в качестве орудия речи чисто случайно, просто из сооб­
ражений удобства; люди, по его-мнению, могли бы с тем же успехом
пользоваться жестами, употребляя зрительные образы вместо слу­
ховых. Несомненно, такой тезис чересчур абсолютен: язык не есть
общественное установление, во всех отношениях подобное прочим
(см. стр. 106, а также 108—109); кроме того, Уитни заходит слишком
далеко, утверждая, будто наш выбор лишь случайно остановился
на органах речи: ведь этот выбор до некоторой степени был нам на­
вязан природой. Но по основному пункту американский лингвист,
кажется, безусловно прав: язык — условность, а какова природа
условно избранного знака, совершенно безразлично. Следователь­
но, вопрос об органах речи — вопрос второстепенный в проблеме
речевой деятельности.
Положение это может быть подкреплено путем определения того,
что разуметь под членораздельной речью (langage articule). По-латыни
articulus означает «составная часть», «член(ение)»; в отношении рече­
вой деятельности членораздельность может означать либо членение
звуковой цепочки на слоги, либо членение цепочки значений на зна­
чимые единицы; в этом именно смысле по-немецки и говорят geglieder-
48
te Sprache. Придерживаясь этого второго определения, можно было
бы сказать, что естественной для человека является не речевая де­
ятельность как говорение (langage parle), а способность создавать
язык, то есть систему дифференцированных знаков, соответствую­
щих дифференцированным понятиям.
Брока открыл, что способность говорить локализована в треть­
ей лобной извилине левого полушария большого мозга; и на это
открытие пытались опереться, чтобы приписать речевой деятель­
ности естественно-научный характер. Но как известно, эта локализа­
ция была установлена в отношении всего, имеющего отношение к ре­
чевой деятельности, включая письмо; исходя из этого, а также из
наблюдений, сделанных относительно различных видов афазии в
результате повреждения этих центров локализации, можно, по-види­
мому, допустить: 1) что различные расстройства устной речи раз­
нообразными путями неразрывно связаны с расстройствами пись­
менной речи и 2) что во всех случаях афазии или аграфии наруша­
ется не столько способность произносить те или иные звуки или
писать те или иные знаки, сколько способность любыми средствами
вызывать в сознании знаки упорядоченной речевой деятельности.
Все это приводит нас к предположению, что над деятельностью раз­
личных органов существует способность более общего порядка, ко­
торая управляет этими знаками и которая и есть языковая способ­
ность по преимуществу. Таким путем мы приходим к тому же за­
ключению, к какому пришли раньше.
Наконец, в доказательство необходимости начинать изучение ре­
чевой деятельности именно с языка можно привести и тот аргу­
мент, что способность (безразлично, естественная она или нет)
артикулировать слова осуществляется лишь с помощью орудия,
созданного и предоставляемого коллективом. Поэтому нет ничего
невероятного в утверждении, что единство в речевую деятельность
вносит язык.

§ 2. Место языка в явлениях речевой деятельности

Для того чтобы во всей совокупности явлений речевой деятель­
ности найти сферу, соответствующую языку, надо рассмотреть ин­
дивидуальный акт речевого общения. Такой акт предполагает по
крайней мере двух лиц — это минимум, необходимый для полноты
ситуации общения. Итак, пусть нам даны два разговаривающих
друг с другом лица: А и В [см. рис. на стр. 50].
Отправная точка акта речевого общения находится в мозгу од­
ного из разговаривающих, скажем А, где явления сознания, назы­
ваемые нами «понятиями», ассоциируются с представлениями язы­
ковых знаков, или с акустическими образами, служащими для вы­
ражения понятий. Предположим, что данное понятие вызывает в
49
мозгу соответствующий акустический образ — это явление чисто
писхического порядка, за которым следует физиологический процесс:
мозг передает органам речи соответствующий образу импульс, за­
тем звуковые волны распространяются из уст А к ушам В — это
уже чисто физический процесс. Далее процесс общения продолжает­
ся в В, но в обратном порядке: от уха к мозгу — физиологическая
передача акустического образа; в мозгу — психическая ассоциа­
ция этого образа с соответственным понятием. Когда В заговорит в
свою очередь, во время этого нового акта речи будет проделан в точ­
ности тот же самый путь, что и во время первого,— от мозга В к
мозгу А речь пройдет через те же самые фазы. Все это можно изоб­
разить следующим образом:

Слушание Говорение, фонация

• - ^

П=понятие
О - акустический о5раз

Годорение, фонация Слушание

Этот анализ не претендует на полноту. Можно было бы выде­
лить еще чисто акустическое ощущение, отождествление этого ощу­
щения с латентным акустическим образом, двигательный образ в от­
личие от фонации, говорения и т. д. Но мы приняли во внимание
лишь те элементы, которые считаем существенными; наша схема по­
зволяет сразу же отграничить элементы физические (звуковые вол­
ны) от элементов физиологических (говорение, фонация и слушание)
59
и психических (словесные образы и понятия). При этом в высшей
степени важно отметить, что словесный образ не совпадает с самим
звучанием и что он столь же психичен, как и ассоциируемое с ним
понятие.
Речевой акт, изображенный нами выше, может быть расчленен
на следующие части:
а) внешняя часть (звуковые колебания, идущие из уст к ушам)
и внутренняя часть, включающая все прочее;
б) психическая часть и часть непсихическая, из коих вторая
включает как происходящие в органах речи физиологические явле­
ния, так и физические явления вне человека;
в) активная часть и пассивная часть: активно все то, что идет от
ассоциирующего центра одного из говорящих к ушам другого, а
пассивно все то, что идет от ушей этого последнего к его ассоцииру­
ющему центру.
Наконец, внутри локализуемой в мозгу психической части
можно называть экзекутивным все то, что активно (П-> О), и ре­
цептивным все то, что пассивно (0-> П).
К этому надо добавить способность к ассоциации и координа­
ции, которая обнаруживается, как только мы переходим к рассмот­
рению знаков в условиях взаимосвязи; именно эта способность иг­
рает важнейшую роль в организации языка как системы (см. стр.
155 и ел.).
Но чтобы верно понять эту роль, надо отойти от речевого акта
как явления единичного, которое представляет собою всего лишь
зародыш речевой деятельности, и перейти к языку как к явлению
социальному.
У всех лиц, общающихся вышеуказанным образом с помощью ре­
чевой деятельности, неизбежно происходит известного рода вырав­
нивание: все они воспроизводят, хотя, конечно, и не вполне одина­
ково, примерно одни и те же знаки, связывая их с одними и теми
же понятиями.
Какова причина этой социальной «кристаллизации»? Какая из
частей речевого акта может быть ответственна за это? Ведь весьма
вероятно, что не все они принимают в этом одинаковое участие.
Физическая часть может быть отвергнута сразу. Когда мы слы­
шим разговор на незнакомом нам языке, мы, правда, слышим зву­
ки, но вследствие непонимания того, что говорится, сказанное не
составляет для нас социального факта.
Психическая часть речевого акта также мало участвует в «кри­
сталлизации»; ее экзекутивная сторона остается вообще непричаст­
ной к этому, ибо исполнение никогда не производится коллективом;
оно всегда индивидуально, и здесь всецело распоряжается индивид;
мы будем называть это речью.
Формирование у говорящих примерно одинаковых для всех
психических образов обусловлено функционированием рецептив­
ной и коордннативной способностей. Как же надо представлять себе
51
этот социальный продукт, чтобы язык вполне выделился, обосо­
бившись от всего прочего? Если бы мы были в состоянии охватить
сумму всех словесных образов, накопленных у всех индивидов, мы
бы коснулись той социальной связи, которая и образует язык.
Язык — это клад, практикой речи отлагаемый во всех, кто принад­
лежит к одному общественному коллективу, это грамматическая
система, виртуально существующая у каждого в мозгу, точнее ска­
зать, у целой совокупности индивидов, ибо язык не существует пол­
ностью ни в одном из них, он существует в полной мере лишь в кол­
лективе.
Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное
от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или ме­
нее случайного.
Язык не деятельность (fonction) говорящего. Язык — это го­
товый продукт, пассивно регистрируемый говорящим; он никогда
не предполагает преднамеренности и сознательно в нем проводится
лишь классифицирующая деятельность, о которой речь будет идти
ниже (см. стр. 155 и ел.).
Наоборот, речь есть индивидуальный акт воли и разума; в этом
акте надлежит различать: 1) комбинации, в которых говорящий ис­
пользует код (code) языка с целью выражения своей мысли; 2)
психофизический механизм, позволяющий ему объективировать
эти комбинации.
Следует заметить, что мы занимаемся определением предметов,
а не слов; поэтому установленные нами различия ничуть не стра­
дают от некоторых двусмысленных терминов, не вполне соответст­
вующих друг другу в различных языках. Так, немецкое Sprache
соответствует французскому langue «язык» и langage «речевая дея­
тельность»; нем. Rede приблизительно соответствует французско­
му parole «речь»; однако в нем. «Rede содержится дополнительное
значение: «ораторская речь» (= франц. discours); латинское sermo
означает скорее и langage «речевая деятельность» и parole «речь»,
тогда как lingua означает langue «язык» и т. д. Ни для одного из
определенных выше понятий невозможно указать точно соответст­
вующее ему слово, поэтому-то определять слова абсолютно
бесполезно; плохо, когда при определении вещей исходят из слов.
Резюмируем теперь основные свойства языка:
1. Язык есть нечто вполне определенное в разнородном множест­
ве фактов речевой деятельности. Его можно локализовать в опреде­
ленном отрезке рассмотренного нами речевого акта, а именно там,
где слуховой образ ассоциируется с понятием. Он представляет со­
бою социальный аспект речевой деятельности, внешний по отноше­
нию к индивиду, который сам по себе не может ни создавать его, ни
изменять. Язык существует только в силу своего рода договора, за­
ключенного членами коллектива. Вместе с тем, чтобы знать его
функционирование, индивид должен учиться; ребенок овладевает
им лишь мало-помалу. Язык до такой степени есть нечто вполне осо-
52
бое, что человек, лишившийся дара речи, сохраняет язык, посколь­
ку он понимает слышимые им языковые знаки.
2. Язык, отличный от речи, составляет предмет, доступный са­
мостоятельному изучению. Мы не говорим на мертвых языках, но
мы отлично можем овладеть их механизмом. Что же касается про­
чих элементов речевой деятельности, то наука о языке вполне мо­
жет обойтись без них; более того, она вообще возможна лишь при
условии, что эти прочие элементы не примешаны к ее объекту.
3. В то время как речевая деятельность в целом имеет характер
разнородный, язык, как он нами определен, есть явление по своей
природе однородное — это система знаков, в которой единственно
существенным является соединение смысла и акустического образа,
причем оба эти компонента знака в равной мере психичны.
4. Язык не в меньшей мере, чем речь, конкретен по своей при­
роде, и это весьма способствует его исследованию. Языковые знаки
хотя и психичны по своей сущности, но вместе с тем они — не аб­
стракции; ассоциации, скрепленные коллективным согласием и в
своей совокупности составляющие язык, суть реальности, локали­
зующиеся в мозгу. Более того, знаки языка, так сказать, осязае­
мы: на письме они могут фиксироваться посредством условных на­
писаний, тогда как представляется невозможным во всех подроб­
ностях фотографировать акты речи; произнесение самого короткого
слова представляет собою бесчисленное множество мускульных
движений, которые чрезвычайно трудно познать и изобразить.
В языке же, напротив, не существует ничего, кроме акустического
образа, который может быть передан посредством определенного
зрительного образа. В самом деле, если отвлечься от множества от­
дельных движений, необходимых для реализации акустического
образа в речи, всякий акустический образ оказывается, как мы да­
лее увидим, лишь суммой ограниченного числа элементов, или фо­
нем, которые в свою очередь можно изобразить на письме при по­
мощи соответственного числа знаков. Именно возможность фикси­
ровать явления языка позволяет сделать словарь и грамматику
верным изображением его: ведь язык —это сокровищница акусти­
ческих образов, а письмо обеспечивает им осязаемую форму.

§ 3. Место языка в ряду явлений человеческой жизни.

Семиология

Сформулированная в § 2 характеристика языка ведет нас к ус­

тановлению еще более важного положения. Язык, выделенный та­
ким образом из совокупности явлений речевой деятельности, в от­
личие от этой деятельности в целом, занимает особое место среди
проявлений человеческой жизни.
53
 Как мы только что видели, язык есть общественное установле­
ние, которое во многом отличается от прочих общественных установ­
лений: политических, юридических и др. Чтобы понять его специ­
фическую природу, надо привлечь ряд новых фактов.
Язык есть система знаков, выражающих понятия, а следова­
тельно, его можно сравнивать с письменностью, с азбукой для глу­
хонемых, с символическими обрядами, с формами учтивости, с
военными сигналами и т. д. и т. п. Он только наиважнейшая из этих
систем.
Следовательно, можно представить себе науку, изучающую
жизнь знаков в рамках жизни общества; такая наука явилась бы
частью социальной психологии, а следовательно, и общей психоло­
гии; мы назвали бы ее семиологией (от греч. semeion «знак») 1. Она
должна открыть нам, что такое знаки и какими законами они
управляются. Поскольку она еще не существует, нельзя сказать,
чем она будет; но она имеет право на существование, а ее место оп­
ределено заранее. Лингвистика — только часть этой общей науки:
законы, которые откроет семиология, будут применимы и к лингви­
стике, и эта последняя, таким образом, окажется отнесенной к вполне
определенной области в совокупности явлений человеческой жизни.
Точно определить место семиологии — задача психолога ^зада­
ча лингвиста сводится к выяснению того, что выделяет язык как
особую систему в совокупности семиологических явлений. Вопрос
этот будет рассмотрен нами ниже; пока запомним лишь одно: если
нам впервые удается найти лингвистике место среди наук, то это
только потому, что мы связали ее с семиологией.
Почему же семиология еще не признана самостоятельной нау­
кой, имеющей, как и всякая другая наука, свой особый объект изу­
чения? Дело в том, что до сих пор не удается выйти из порочного
круга: с одной стороны, нет ничего более подходящего для понима­
ния характера семиологических проблем, чем язык, с другой сторо­
ны, для того чтобы как следует поставить эти проблемы, надо изу­
чать язык как таковой; а между тем доныне язык почти всегда пы­
таются изучать в зависимости от чего-то другого, с чуждых ему то­
чек зрения.
Прежде всего, существует поверхностная точка зрения широкой
публики, усматривающей в языке лишь номенклатуру (см. стр.
98); эта точка зрения уничтожает самое возможность исследова­
ния истинной природы языка.

1
Надо остерегаться смешения семиологии с семантикой *3, изучающей [из­
менения]
2
значения.
Ср. Adrien N a v i 1 1 е, Nouvelle classification des sciences, 2eed. enti-
erement
3
refondue, Alcan Paris, 1901, где эта идея принимается в соображение.
Звездочка после соответствующего слова или абзаца отсылает чита­
теля «Курса» к соответствующему примечанию издателей «Курса» Ш. Балли
и А. Ссше. Эти примечания в нашем издании помещены в конце «Курса».—
Прим. ред.
54
 Затем существует точка зрения психологов, изучающих механизм
знака у индивида; этот метод самый легкий, но он не аедет далее ин­
дивидуального акта речи и не затрагиваете знака, по природе своей
социального.
Но, даже заметив, что знак надо изучать как общественное яв­
ление, обращают внимание лишь на те черты языка, которые свя­
зывают его с другими общественными установлениями, более или
менее зависящими от нашей воли, и таким образом проходят мимо
цели, пропуская те черты, которые присущи только или семиологи-
ческим системам вообще, или языку в частности. Ибо знак всегда
до некоторой степени ускользает от воли как индивидуальной, так
и социальной, в чем и проявляется его существеннейшая, но на пер­
вый взгляд наименее заметная черта.
Именно в языке эта черта проявляется наиболее отчетливо, но
обнаруживается она в такой области, которая остается наименее
изученной; в результате остается неясной необходимость или осо­
бая полезность семиологии. Для нас же проблемы лингвистики —
это прежде всего проблемы семиологические, и весь ход наших рас­
суждений получает свой смысл лишь в свете этого основного поло­
жения. Кто хочет обнаружить истинную природу языка, должен
прежде всего обратить внимание на то, что в нем общего с иными си­
стемами того же порядка; а многие лингвистические факторы, ка­
жущиеся на первый взгляд весьма существенными (например, функ­
ционирование органов речи), следует рассматривать лишь во вто­
рую очередь, поскольку они служат только для выделения языка
из совокупности семиологических систем. Благодаря этому не толь­
ко прольется свет на проблемы лингвистики, но, как мьгполагаем,
при рассмотрении обрядов, обычаев и т. п. как знаков все эти явле­
ния также выступят в новом свете, так что явится потребность объ­
единить их все в рамках семиологии и разъяснить их законами этой
науки.
 Глава IV

ЛИНГВИСТИКА ЯЗЫКА И ЛИНГВИСТИКА РЕЧИ

Указав науке о языке принадлежащее ей по праву место в той

области знания, которая занимается изучением речевой деятельно­
сти, мы тем самым определили место лингвистики в целом. Все
остальные элементы речевой деятельности, образующие речь, есте­
ственно подчиняются этой науке, и именно благодаря этому подчи­
нению все части лингвистики располагаются по своим надлежащим
местам.
Рассмотрим для примера производство необходимых для речи
звуков. Все органы речи являются столь же посторонними по отно­
шению к языку, сколь посторонни по отношению к азбуке Морзе
служащие для передачи ее символов электрические аппараты. Фо­
нация, то есть реализация акустических образов, ни в чем не затра­
гивает самой их системы. В этом отношении язык можно сравнить
с симфонией, реальность которой не зависит от способа ее исполне­
ния; ошибки, которые могут сделать исполняющие ее музыканты,
никак не вредят этой реальности.
Возражая против такого разделения фонации и языка, можно
указать на факт фонетических трансформаций, то есть на те изме­
нения звуков, которые происходят в речи и оказывают столь глубо­
кое влияние на судьбы самого языка. В самом деле, вправе ли мы
утверждать, что язык существует независимо от этих явлений? Да,
вправе, ибо эти явления касаются лишь материальной субстанции
слов. Если даже они и затрагивают язык как систему знаков, то
лишь косвенно, через изменения происходящей в результате этого
интерпретации знаков, а это явление ничего фонетического в себе
не содержит (см. стр. 117). Могут представить интерес поиски при­
чин этих изменений, чему и помогает изучение звуков, но не в этом
суть: для науки о языке вполне достаточно констатировать звуко­
вые изменения и выяснить их последствия.
W
 То, что мы утверждаем относительно фонации, верно и в отно­
шении всех прочих элементов речи. Деятельность говорящего
должна изучаться целой совокупностью дисциплин, имеющих право
на место в лингвистике лишь постольку, поскольку они связаны с
языком.
Итак, изучение речевой деятельности распадается на две части;
одна из них, основная, имеет своим предметом язык, то есть нечто
социальное по существу и независимое от индивида; это наука чисто
психическая; другая, второстепенная, имеет предметом индивиду­
альную сторону речевой деятельности, то есть речь, включая фо­
нацию; она психофизична.
Несомненно, оба эти предмета тесно связаны между собой и пред­
полагают друг друга: язык необходим, чтобы речь была понятна
и тем самым была эффективна; речь в свою очередь необходима для
того, чтобы сложился язык; исторически факт речи всегда предшест­
вует языку. Каким образом была бы возможна ассоциация понятия
со словесным образом, если бы подобная ассоциация предваритель­
но не имела места в акте речи? С другой стороны, только слушая
других, научаемся мы своему родному языку; лишь в результате
бесчисленных опытов язык отлагается в нашем мозгу. Наконец,
именно явлениями речи обусловлена эволюция языка: наши языко­
вые навыки изменяются от впечатлений, получаемых при слушании
других. Таким образом, устанавливается взаимозависимость между
языком и речью: язык одновременно и орудие и продукт речи. Но
все это не мешает языку и речи быть двумя совершенно различными
вещами.
Язык существует в коллективе как совокупность отпечатков,
имеющихся у каждого в голове, наподобие словаря, экземпляры ко­
торого, вполне тождественные, находились бы в пользовании мно­
гих лиц (см. стр. 52). Это, таким образом, нечто имеющееся у каж­
дого, вместе с тем общее всем и находящееся вне воли тех, кто им об­
ладает. Этот модус существования языка может быть представлен
следующей формулой:
1 + 1 + 1 + 1 . . . . = 1 (коллективный образец)
Но каким образом в этом же самом коллективе проявляется
речь? Речь — сумма всего того, что говорят люди; она включает:
а) индивидуальные комбинации, зависящие от воли говорящих;
б) акты фонации, равным образом зависящие от воли говорящих и
необходимые для реализации этих комбинаций.
Следовательно, в речи нет ничего коллективного: проявления ее
индивидуальны и мгновенны; здесь нет ничего, кроме суммы част­
ных случаев по формуле
(1 + 1' + 1"+1'"+ . . .)•
Учитывая все эти соображения, было бы нелепо объединять под
одним углом зрения язык и речь. Речевая деятельность, взятая в
57
целом, непознаваема, так как она неоднородна; предлагаемые же
нами различения и иерархия (subordination) разъясняют все.
Такова первая дихотомия, с которой сталкиваешься, как толь­
ко приступаешь к построению теории речевой деятельности. Надо
избрать либо один, либо другой из двух путей и следовать по изб­
ранному пути независимо от другого; следовать двумя путями одно­
временно нельзя.
Можно в крайнем случае сохранить название лингвистики за
обеими этими дисциплинами и говорить о лингвистике речи. Но ее
нельзя смешивать с лингвистикой в собственном смысле, с той линг­
вистикой, единственным объектом которой является язык.
Мы займемся исключительно этой последней, и, хотя по ходу
изложения нам и придется иной раз черпать разъяснения из облас­
ти изучения речи, мы всегда будем стараться ни в коем случае не
стирать грань, разделяющую эти две области.
 Глава V

ВНУТРЕННИЕ И ВНЕШНИЕ ЭЛЕМЕНТЫ ЯЗЫКА

Наше определение языка предполагает устранение из понятия

«язык» всего того, что чуждо его организму, его системе,— одним
словом, всего того, что известно под названием «внешней лингви­
стики», хотя эта лингвистика и занимается очень важными предме­
тами и хотя именно ее главным образом имеют в виду, когда присту­
пают к изучению речевой деятельности.
Сюда, прежде всего, относится все то, в чем лингвистика сопри­
касается с этнологией, все связи, которые могут существовать меж­
ду историей языка и историей расы или цивилизации. Обе эти ис­
тории сложно переплетены и взаимосвязаны, это несколько напо­
минает те соответствия, которые были констатированы нами внутри
собственно языка (см. стр. 46 и ел.). Обычаи нации отражаются на
ее языке, а с другой стороны, в значительной мере именно язык
формирует нацию.
Далее, следует упомянуть об отношениях, существующих между
языком и политической историей. Великие исторические события —
вроде римских завоеваний — имели неисчислимые последствия для
многих сторон языка. Колонизация, представляющая собой одну
из форм завоевания, переносит язык в иную среду, что влечет за со­
бой изменения в нем. В подтверждение этого можно было бы приве­
сти множество фактов: так, Норвегия, политически объединившись
с Данией (1380—1814 гг.), приняла датский язык; правда, в настоя­
щее время норвежцы пытаются освободиться от этого языкового
влияния. Внутренняя политика государства играет не менее важ­
ную роль в жизни языков: некоторые государства, например Швей­
цария, допускают сосуществование нескольких языков; другие, как,
например, Франция, стремятся к языковому единству. Высокий
уровень культуры благоприятствует развитию некоторых специ­
альных языков (юридический язык, научная терминология и т. д.).
59
 Это приводит нас к третьему пункту: к отношению между язы­
ком и такими установлениями, как церковь, школа и т. п., которые
в свою очередь тесно связаны с литературным развитием языка,—
явление тем более общее, что оно само неотделимо от политической
истории. Литературный язык во всех направлениях переступает
границы, казалось бы поставленные ему литературой: достаточно
вспомнить о влиянии на язык салонов, двора, академий. С другой
стороны, вполне обычна острая коллизия между литературным язы­
ком и местными диалектами (стр. 231 и ел.). Лингвист должен также
рассматривать взаимоотношение книжного языка и обиходного язы­
ка, ибо развитие всякого литературного языка, продукта культуры,
приводит к размежеванию его сферы со сферой естественной, то есть
со сферой разговорного языка.
Наконец, к внешней лингвистике относится и все то, что имеет
касательство к географическому распространению языков и к их
дроблению на диалекты. Именно в этом пункте особенно парадок­
сальным кажется различие между внешней лингвистикой и линг­
вистикой внутренней, поскольку географический фактор тесно свя­
зан с существованием языка; и все же в действительности географи­
ческий фактор не затрагивает внутреннего организма самого языка.
Нередко утверждается, что нет абсолютно никакой возможности
отделить все эти вопросы от изучения языка в собственном смысле.
Такая точка зрения возобладала в особенности после того, как от
лингвистов с такой настойчивостью стали требовать знания реалий.
В самом деле, разве грамматический «организм» языка не зависит
сплошь и рядом от внешних факторов языкового изменения, подоб­
но тому, как, например, изменения в организме растения происхо­
дят под воздействием внешних факторов — почвы, климата и т. д.?
Кажется совершенно очевидным, что едва ли возможно разъяснить
технические термины и заимствования, которыми изобилует язык,
не ставя вопроса об их происхождении. Разве можно отличить
естественное, органическое развитие некоторого языка от его искус­
ственных форм, таких, как литературный язык, то есть форм, обус­
ловленных факторами внешними и, следовательно, неорганически­
ми? И разве мы не видим постоянно, как наряду с местными диалек­
тами развивается койнэ?
Мы считаем весьма плодотворным изучение «внешнелингвисти-
ческих», то есть внеязыковых явлений; однако было бы ошибкой
утверждать, будто без них нельзя познать внутренний организм
языка. Возьмем для примера заимствование иностранных слов.
Прежде всего следует сказать, что оно не является постоянным
элементом в жизни языка. В некоторых изолированных долинах есть
говоры, которые никогда не приняли извне ни одного искусствен­
ного термина. Но разве можно утверждать, что эти говоры находятся
за пределами нормальных условий речевой деятельности, что они
не могут дать никакого представления о ней, что они требуют к себе
«тератологического» подхода как не испытавшие никакого смешения?
60
Главное, однако, здесь состоит в том, что заимствованное слово
уже нельзя рассматривать как таковое, как только оно становится
объектом изучения внутри системы данного языка, где оно сущест­
вует лишь в меру своего соотношения и противопоставления с дру­
гими ассоциируемыми с ним словами, подобно всем другим, искон­
ным словам этого языка. Вообще говоря, нет никакой необходимости
знать условия, в которых развивался тот или иной язык. В от­
ношении некоторых языков, например языка текстов Авесты или
старославянского, даже неизвестно в точности, какие народы на
них говорили; но незнание этого нисколько не мешает нам изучать
их сами по себе и исследовать их превращения. Во всяком случае,
разделение обеих точек зрения неизбежно, и чем строже оно соблю­
дается, тем лучше.
Наилучшее этому доказательство в том, что каждая из них созда­
ет свой особый метод. Внешняя лингвистика может нагромождать
одну подробность на другую, не чувствуя себя стесненной тисками
системы. Например, каждый автор будет группировать по своему
усмотрению факты, относящиеся к распространению языка за пре­
делами его территории; при выяснении факторов, создавших наря­
ду с диалектами литературный язык, всегда можно применить прос­
тое перечисление; если же факты располагаются автором в более
или менее систематическом порядке, то делается это исключитель­
но в интересах изложения.
В отношении внутренней лингвистики дело обстоит совершенно
иначе; здесь исключено всякое произвольное расположение. Язык
есть система, которая подчиняется лишь своему собственному по­
рядку. Уяснению этого может помочь сравнение с игрой в шахматы,
где довольно легко отличить, что является внешним, а что внут­
ренним. То, что эта игра пришла в Европу из Персии, есть факт
внешнего порядка; напротив, внутренним является все то, что ка­
сается системы и правил игры. Если я фигуры из дерева заменю
фигурами из слоновой кости, то такая замена будет безразлична для
системы; но, если я уменьшу или увеличу количество фигур, такая
перемена глубоко затронет «грамматику» игры. Такого рода разли­
чение требует, правда, известной степени внимательности, поэтому
в каждом случае нужно ставить вопрос о природе явления и при ре­
шении его руководствоваться следующим положением: внутренним
является все то, что в какой-либо степени видоизменяет систему.
 Глава VI

ИЗОБРАЖЕНИЕ ЯЗЫКА ПОСРЕДСТВОМ ПИСЬМА

§ 1. Необходимость изучения письма

Итак, конкретным предметом нашего изучения является соци­

альный продукт, который отражен в мозгу каждого, то есть язык.
Но этот продукт у каждой языковой группы свой: конкретно нам
даны разные языки. Лингвист должен знать возможно большее число
языков, чтобы путем наблюдения над ними и сравнения их между
собой извлечь из них то, что в них есть универсального.
Между тем по большей части мы знакомы с языками лишь в
письменной форме. Даже в отношении нашего родного языка сплошь
и рядом в качестве опосредствующего звена выступает письменный
источник. Когда речь идет о языке, пространственно от нас удален­
ном, прибегать к письменным свидетельствам приходится в еще
большей степени. В отношении же уже не существующих языков
письменность вообще является единственным источником сведений.
Располагать во всех случаях непосредственными данными можно бы­
ло бы лишь при том условии, если бы уже достаточно давно делалось
то, что ныне делается в Вене и* Париже,— мы имеем в виду собира­
ние фонографических образчиков всех языков. И все-таки и в этом
случае пришлось бы прибегать к письму, чтобы сообщать другим
сохраняемые таким образом тексты.
Итак, хотя письменность сама по себе и чужда внутренней сис­
теме языка, все же полностью отвлечься от письменности нельзя:
ведь это та техника, с помощью которой непрестанно фиксируется
язык; исследователю надо знать ее достоинства и недостатки, а
также опасности, которые возникают при обращении к ней.

§ 2. Престиж письма;
причины его превосходства над устной формой речи

Язык и письмо суть две различные системы знаков; единствен­

ный смысл второй из них - - служить для изображения первой;
62
предметом лингвистики является не слово звучащее и слово графи­
ческое в их совокупности, а исключительно звучащее слово. Но
графическое слово столь тесно переплетается со словом звучащим,
чьим изображением оно является, что оно в конце концов присваи­
вает себе главенствующую роль; в результате изображению звуча­
щего знака приписывается столько же или даже больше значения,
нежели самому этому знаку. Это все равно, как если бы утверждали,
будто для ознакомления с человеком полезнее увидеть его фотогра­
фию, нежели его лицо.
Такое заблуждение существует издавна, и ходячие о языке мне­
ния этим именно и грешат. Так, обычно полагают, что при отсутст­
вии письменности язык изменяется быстрее. Нет ничего более оши­
бочного! Правда, письмо может при некоторых условиях замедлять
изменения в языке, но, с другой стороны, сохранность языка ни­
чуть не страдает от отсутствия письменности. Литовский язык из­
вестен по письменным документам лишь с 1540 г., но и в эту позднюю
эпоху он в общем представляет более верное изображение индоевро­
пейского праязыка, нежели латынь III века до нашей эры. Этого
одного достаточно, чтобы показать, насколько язык не зависит от
письма.
Некоторые очень тонкие языковые факты сохранились без по­
мощи какого-либо письменного закрепления. В течение всего перио­
да древневерхненемецкого языка писали toten, fuolen, stozen,
а с конца XII века появляются написания toten, ftielen, тогда как
stozen сохраняет свой прежний вид. Откуда это различие? Всюду,
где произошло изменение о->6, u->u, в следующем слоге имелось j ;
в прагерманском языке было *dauf)jan, ^foljan,1 но *stautan.
На пороге письменного периода, около 800 г., это j ослабло до та­
кой степени, что не отражалось на письме в течение трех столетий;
между тем оно сохраняло некоторый след в произношении, и вот
около 1180 г., как мы только что видели, оно удивительным обра­
зом проявилось в виде «умлаута». Таким образом, этот оттенок в
произношении был в точности сохранен без помощи какой бы то
ни было фиксации на письме.
Итак, у языка есть устная традиция, независимая от письма и в
не меньшей мере устойчивая; не видеть это мешает престиж письмен­
ной формы. Первые лингвисты споткнулись на этом, как до них
гуманисты эпохи Возрождения. Сам Бопп не делает ясного разли­
чия между буквой и звуком; читая работы Боппа, можно подумать,
что язык неотделим от своего алфавита. Его непосредственные пре­
емники запутались в этом так же, как и он. Обозначение фрикатив­
ного £> через th дало Гримму повод не только считать этот звук
двойным, но и полагать, что он придыхательный смычный; этим объ­
ясняется то место, которое отводится звуку р ( = th) в гриммовском-
законе передвижения согласных (так называемое Lautverschiebung;
см. стр. 177). Доныне многие образованные люди смешивают язык
с его орфографией; не говорил ли Гастон Дешан о Вертело, что тот
63
«спас французский язык от гибели», выступив против орфографи­
ческой реформы.
Чем же объясняется такой престиж письма?
1. Прежде всего, графический образ слов поражает нас как нечто
прочное и неизменное, более пригодное, нежели звук, для обеспече­
ния единства языка во времени. Пусть эта связь поверхностна и
создает в действительности мнимое единство, все же ее гораздо лег­
че схватить, чем естественную связь, единственно истинную,— связь
звуковую.
2. У большинства людей зрительные впечатления яснее и дли­
тельнее слуховых, чем и объясняется оказываемое им предпочте­
ние. Графический образ в конце концов заслоняет собою звук.
3. Литературный язык еще более усиливает незаслуженное
значение письма. Он имеет свои словари и грамматики; по книге и
через книгу обучаются в школе, литературный язык выступает
как некоторая кодифицированная система, а соответствующий ко­
декс представляет собою письменный свод правил, подчиненный
строгому узусу: орфографии. Все это придает письму первостепен­
ную значимость. В конце концов начинают забывать, что говорить
научаются раньше, чем писать, и естественное соотношение оказы­
вается перевернутым.
4. Наконец, когда налицо расхождение между языком и орфо­
графией, противоречие между ними едва ли может быть разрешено
кем-либо, кроме лингвиста; но, поскольку лингвисты не пользуют­
ся никаким влиянием в этих делах, почти неизбежно торжествует
письменная форма, потому что основываться на ней гораздо легче;
тем самым письмо присваивает себе первостепенную роль, на ко­
торую не имеет права.

§ 3. Системы письма

Существуют две системы письма:

1. Идеографическое письмо, при котором слово изображается
одним знаком, не зависящим от звуков, входящих в его состав.
Этот знак представляет слово в целом и тем самым выражае­
мое этим словом понятие. Классический пример такой системы —
китайская письменность.
2. Система, обычно называемая «фонетической», стремящаяся
воспроизвести звуковую цепочку, представляющую слово. Фонети­
ческие системы письма бывают то слоговыми, то буквенными, то
есть основанными на неразложимых элементах речи.
Впрочем, идеографические системы письма легко переходят в
системы смешанного типа: некоторые идеограммы, утратив свое пер­
вичное значение, превращаются в изображение отдельных звуков.
64
 Мы говорили, что написанное слово стремится вытеснить в на­
шем сознании произносимое слово; это верно в отношении обеих си­
стем письма, но эта тенденция сильнее в первой. Для китайца и
идеограмма и произносимое слово в одинаковой мере суть знаки по­
нятия; для него письмо есть второй язык, и при разговоре, если два
слова произносятся одинаково, ему иной раз приходится для выра­
жения своей мысли прибегать к написанному слову. Но эта подста­
новка благодаря тому, что она может быть абсолютной, не имеет
тех досадных последствий, какие наблюдаются в нашей письмен­
ности; китайские слова различных диалектов, соответствующие од­
ному и тому же понятию, с одинаковым успехом связываются с од­
ним и тем же графическим знаком.
Мы ограничимся рассмотрением 'фонетических систем письма,
и в частности той, которая употребляется доныне и имеет своим
прототипом греческий алфавит.
В момент, когда возникает алфавит такого рода, он достаточно
разумно отражает состояние языка (если только речь не идет об ал­
фавите заимствованном и уже содержащем непоследовательности).
С логической точки зрения греческий алфавит безупречен, как это
мы увидим ниже (стр. 75—76). Однако согласованность между на­
писанием и произношением существует недолго. Рассмотрим при­
чины этого.

§ 4. Причины расхождения
между написанием и произношением
Причин этих много; мы приведем лишь важнейшие.
Прежде всего, язык непрестанно развивается, тогда как письмо
имеет тенденцию к неподвижности. Из этого следует, что написание
в конце концов перестает соответствовать тому, что оно призвано
изображать. Написание, последовательное в данный исторический
момент, столетием позже оказывается нелепым. Вначале графиче­
ский знак еще меняют, чтобы согласовать его с изменившимся про­
изношением, но в дальнейшем от такого приспособления письма к
произношению отказываются. Так, например, обстояло дело во
французском с oi.

Произносили Пис алк

вXI в. rei, lei rei, lei
вXIII в. roi, loi roi, loi
вXIV в. гоё, 1оё roi, loi
в XIX в. rwa, lwa roi, loi
Как видим, в XI и XIII вв. еще сообразовывались с происходя­
щими в произношении переменами: каждому этапу в истории языка
3 Ф. де Соссюр 65
 соответствует определенный этап в истории орфографии. Но с XIV в .
письмо застряло на мертвой точке, между тем как язык продолжал
развиваться, и с этого момента возникло расхождение, все более
растущее, между произношением и орфографией. В конце концов
это укоренившееся несоответствие отозвалось на самой системе
письма: графический комплекс oi получил значение, не соответст­
вующее элементам, в него входящим.
Примеры можно было бы умножать до бесконечности. Так, на­
пример, почему пишут как mais и fait то, что произносится т е
и fe? Почему с во французском часто имеет значение s? Потому что
мы сохраняем написания, не имеющие разумного оправдания.
Эта причина действует во все времена; так, например, француз­
ское смягченное 1 перешло в йот: говорят eveje, muje, хотя продол­
жают писать eveiller «будить», mouiller «мочить».
Другая причина расхождения между написанием и произноше­
нием заключается в следующем: когда один народ заимствует у
другого его алфавит, часто случается, что средства чужой графи­
ческой системы оказываются плохо приспособленными к своей новой
функции и приходится прибегать к уловкам: так, например, поль­
зуются двумя буквами для изображения одного звука. Так случи­
лось со звуком р (фрикативный зубной глухой) в германских язы­
ках: за неимением в латинском алфавите соответствующего знака
его стали изображать через th. Меровингский король Хильперик
пытался добавить к латинским буквам особый знак для этого звука,
но ему это не удалось, и обычай освятил употребление th. В средне­
вековом английском языке были два е: закрытое (например, в sed
«семя») и открытое (например, в led «вести»); за неимением в ал­
фавите различных знаков для этих двух звуков придумали написа­
ние seed и lead. Во французском для изображения шипящего J*
прибегли к двойному знаку сЬ^и т. д. и т. п.
Есть еще соображения этимологического порядка; в некоторые
эпохи, например в эпоху Возрождения, они играли преобладающую
роль. При этом весьма часто орфография устанавливалась под дав­
лением ложной этимологии: так, ввели букву d во французское сло­
во poids «вес», полагая, что оно восходит к латинскому pondus «вес»,
тогда как в действительности оно происходит от латинского pensum
«взвешенное». Но не в том дело, правильно или нет применен прин­
цип этимологического письма,— ложен самый принцип.
В иных случаях причина отсутствует вовсе: некоторые причу­
ды орфографии не оправдываются даже этимологически. Почему,
например, по-немецки пишут thun вместо tun «делать»? Утверждают,
будто h изображает придыхательный характер согласного t, но тогда
h следовало бы ввести всюду, где имеется подобное же придыхание,
а между тем во множестве слов оно никогда не писалось (ср. Tugend
«добродетель», Tisch «стол» и др.).
СО
 § 5. Последствия расхождения
между написанием и произношением

Было бы слишком утомительно заниматься классификацией не­

последовательностей орфографии. Одна из самых прискорбных не­
последовательностей — это многочисленность знаков для одного
звука. Так, во французском для звука з существуют написания j ,
g» g e (joli, geler, geai); для звука z — написания z и s; для звука s —
написания s, с, ?, t (nation), ss (chasser), sc (acquiescer), s? (acqui-
esgant), x (dix); для звука k — написания с, qu, k, ch, cc, cqu
(acquerir).H наоборот, несколько звуковых значений изображаются
одним знаком: так, t представляет как t, так и s; g изображает как
g, так и з и т. д.
Отметим еще так называемые «косвенные написания». Хотя в
немецких словах Zettel «листок», Teller «тарелка» и т. п. и нет двой­
ных согласных, все же пишут tt, 11 с единственной целью отметить,
что предыдущий гласный является кратким и открытым. Вследст­
вие подобного же рода заблуждения англичане добавляют в конце
немое е, чтобы отметить удлинение предшествующего гласного:
ср. made (произносится meid) «сделал» и mad (произносится maed)
«сумасшедший». Это е создает для глаза видимость второго слога.
Указанные нерациональные написания еще соответствуют чему-
то в языке, но есть и такие, которые вовсе ничем не оправданы.
В современном французском языке нет двойных согласных, за ис­
ключением старых форм будущего mourrai «умру», courrai «побе­
гу», и, однако, французская орфография кишит неоправданными
удвоениями вроде bourru «ворчун», sottise «глупость», souffrir
«страдать» и т. п.
Бывает и так, что орфография еще не установилась и в поисках
правила проявляет колебания; получаются те колеблющиеся напи­
сания, которые свидетельствуют о производившихся в разные эпо­
хи попытках по-разному изображать соответствующие звуки. Так,
в древневерхненемецких словах ertha, erdha, erda или thrl, dhrl,
drl графические знаки th, dh, d, несомненно, изображают один и
тот же звуковой элемент. Но какой именно? На основании письма
выяснить это немыслимо. Отсюда вытекает то затруднение, что при
наличии двух написаний для одной формы не всегда возможно ре­
шить, действительно ли мы имеем дело с двумя разными произно­
шениями. Письменные памятники двух соседних диалектов одно и
то же слово изображают по-разному: один диалект через asca, дру­
гой — через ascha. Если это одинаковые звуки, то мы имеем дело с
колеблющейся орфографией, в противном случае различие носит
характер фонологический и диалектальный, как в греческих фор­
мах paizo, paizdo, paiddo. Так же обстоит дело с двумя последова­
тельными эпохами: в английских памятниках сначала встречается
з* 0Z
hwat, hweel и т. п., а потом what, wheel и т. п. Что это — смена
орфографии или фонетическое изменение?
Из всего сказанного нельзя не сделать того вывода, что. письмо
скрывает язык от взоров: оно его не одевает, а рядит. Это хорошо
иллюстрируется орфографией французского слова oiseau «птица»:
ни один из его звуков (wazo) не изображается соответствующим ему
знаком — от реального языкового образа в этом написании не оста­
лось ничего.
Другой вывод заключается в том, что чем хуже письмо выполня­
ет свою функцию изображения живой речи, тем сильнее становится
тенденция опираться именно на него; составители грамматик из
кожи лезут вон, чтобы привлечь внимание к письменной форме речи.
Психологически все это легко объяснимо, но тем не менее весьма
прискорбно по своим последствиям. Частое употребление слов «про­
износить», «произношение» санкционирует это заблуждение и пере­
ворачивает закономерное и реальное соотношение между письмом
и языком. Когда говорят, что нужно так-то и так-то произносить
данную букву, то зрительное изображение принимают за оригинал.
Для того чтобы oi произносилось wa, необходимо, чтобы oi сущест­
вовало само по себе; в действительности же существует само по себе
лишь wa, которое обозначается на письме через oi. Чтобы объяснить
столь странное явление, добавляют, что в данном случае дело идет
об исключении в произношении букв о и i; но такое объяснение тоже
неверно, потому что тем самым признается зависимость языка от
написания. Можно подумать, что при произнесении oi как wa
нарушаются законы письма, как если бы нормой был графиче­
ский знак.
Эти фикции обнаруживаются даже в грамматических правилах,
например в правиле об h во французском языке. Имеются француз­
ские слова с начальным гласном без предшествующего h, которые,
однако, пишутся с начальным h в силу воспоминания об их латин­
ской форме; так, пишут horn me (прежде — оте) по связи с латин­
ским homo «человек». Однако существуют другие слова, германского
происхождения, где h действительно произносилось: hache «топор»,
hareng «селедка», honte «стыд» и др. Пока этот начальный h сохра­
нялся в произношении, такие слова подчинялись законам сочета­
ния при начальных согласных: deux в сочетании deux haches произ­
носили de; le в сочетании le hareng произносили 1э, тогда как deux
в сочетании deux hommes произносили d0z, a le в сочетании Phoni-
т е произносили 1 и где, таким образом, при наличии начального
гласного во втором слове действовало правило слияния (liaison)
и происходили элизии. В ту пору правило «Перед придыхательным h
слияния и элизии не происходит» имело реальный смысл. Но те­
перь эта формула лишена какого бы то ни было смысла, поскольку
придыхательного h в начале слов больше не существует, если толь­
ко не называть придыханием то, что не является звуком, но перед
чем тем не менее не происходит ни слияния, ни элизии, Здесь мы
68
 имеем, таким образом, порочный круг, a h — лишь фикция, порож­
денная письмом.
Произношение слова определяется не его орфографией, а его
историей. В каждый данный момент времени его форма представля­
ет определенный этап эволюции, следовать которой оно вынуждено
и которая регулируется точными законами. Каждый этап может
быть определен предыдущим. Единственно, что подлежит рассмот­
рению, как раз то, о чем чаще всего забывают,—это происхождение
слова, его этимология.
Название города Auch в фонетической транскрипции будет oj*.
Это единственный случай во французской орфографии, где конечное
ch изображает звук J*. Не будет объяснением, если сказать: конеч­
ное ch произносится как J только в этом слове. По существу, во­
прос заключается лишь в том, каким образом латинское Auscii
могло видоизмениться в o j ; орфография тут ни при чем.
Как надо произносить gageure «заклад»: с се или у?
Одни отвечают: ga3oe:r, потому что heure «час» произносится
ое:г. Другие возражают: нет, ga3y:r, так как ge равносильно з, на­
пример в geole «тюрьма». Пустой спор! Вопрос, по сути, этимологи­
ческий: gageure образовано от gager «закладывать», как tournure
«оборот» — от tourner «вертеть, оборачивать»: оба они принадлежат
к одному и тому же типу словообразования; следовательно, пра­
вильно только ga3y:r; произношение ga3ce:r вызвано лишь дву­
смысленностью написания.
Однако тирания буквы заходит еще дальше: подчиняя себе мас­
су говорящих, она тем самым может влиять на язык и менять его.
Это случается лишь в высокоразвитых, литературно обработанных
языках, где письменные тексты играют значительную роль. В та­
кой обстановке зрительный образ может создавать ошибочные
произношения. Примеры этого, собственно говоря, патологического
явления часто встречаются во французском языке. Так, фамилия
Lefevre (от лат. faber «кузнец») писалась двояко: по-народному и
просто Lefevre, по-ученому и этимологически Lefebvre. Вследствие
смешения в старинной графике букв v и u, Lefebvre стало читаться
Lefebure, с буквой Ь, которой никогда не было в этом слове, и с
буквой и, которая появилась в нем по недоразумению. Между тем
теперь эта форма произносится именно так.
Вероятно, такие деформации будут случаться все чаще и чаще,
и все чаще и чаще будут произноситься лишние буквы. В Париже
уже говорят sept femmes, произнося букву t. Дармстетер предвидит
день, когда будут произносить даже обе конечные буквы слова vingt,
что является поистине орфографическим уродством.
Эти звуковые деформации относятся, конечно, к языку, но они
не вытекают из его естественного функционирования; они вызыва­
ются внеязыковым фактором. Лингвистика должна их изучать в
особом разделе — это случаи тератологические.
 Глава VII

ФОНОЛОГИЯ

§ 1. Определение фонологии
Пытаясь усилием мысли отрешиться от создаваемого письмом чув­
ственного образа речи, мы рискуем оказаться перед бесформенной
массой, с которой неизвестно, что делать. На ум приходит ситуация
с человеком, которого учат плавать и у которого только что отняли
его пробковый пояс.
Надо как можно скорее заменить искусственное естественным;
но это невозможно, поскольку звуки языка изучены плохо; освобо­
жденные от графических изображений звуки представляются нам
чем-то весьма неопределенным; возникает соблазн предпочесть —
пусть обманчивую — опору графики. Именно так первые лингвисты,
ничего не знавшие из физиологии артикулируемых звуков, то и дело
попадали впросак; расстаться с буквой значило для них потерять
почву под ногами; для нас же это .первый шаг к научной истине, ибо
необходимую нам опору мы находим в изучении самих звуков.
Лингвисты новейшего времени наконец это поняли; взявшись сами
за изыскания, начатые другими (физиологами, теоретиками пения
и т. д.), они обогатили лингвистику вспомогательной наукой, осво­
бодившей ее от подчинения графическому слову.
Физиология звуков (по-немецки Laut- или Sprachphysiologie)
часто называется фонетикой (по-немецки Phonetik, англ. phonetics).
Этот термин нам кажется неподходящим. Мы заменяем его терми­
ном фонология, ибо фонетика первоначально означала и должна по-
прежнему означать учение об эволюции звуков; недопустимо сме­
шивать под одним названием две совершенно различные дисципли­
ны. Фонетика — наука историческая: она анализирует события,
преобразования и движется во времени. Фонология находится вне
времени, так как механизм артикуляции всегда остается тождест­
венным самому себе.
Но эти две дисциплины не только не совпадают, они даже не мо­
гут противопоставляться. Первая — один из основных разделов
70
науки о языке; фонология же (и мы на этом настаиваем) для пауки
о языке—лишь вспомогательная дисциплина и затрагивает только
речь (см. стр. 56). Разумеется, трудно себе представить, для чего
служили бы движения органов речи, если бы не существовало язы­
ка; но не они составляют язык, и, разъясняя все движения органов
речи, необходимые для производства каждого акустического впе­
чатления, мы тем самым нисколько не освещаем проблемы языка.
Язык есть система, основанная па психическом противопоставлении
акустических впечатлений, подобно тому как художественный ко­
вер есть произведение искусства, созданное путем зрительного
противопоставления нитей различных цветов; и для анализа такого
художественного произведения имеет значение игра этих противо­
поставлений, а не способы получения каждого цвета.
Очерк системы фонологии будет дан нами ниже (см. стр. 75);
здесь же мы только рассмотрим, на какую помощь со стороны этой
науки может рассчитывать лингвистика, чтобы освободиться от
иллюзий, создаваемых письменностью.

§ 2. Фонологическое письмо
Лингвист прежде всего требует, чтобы ему было предоставлено
такое средство изображения артикулируемых звуков, которое уст­
раняло бы всякую двусмысленность. Для этого уже предлагалось
множество графических систем.
На каких принципах должно основываться подлинно фонологи­
ческое письмо? Оно должно стремиться изображать одним знаком
каждый элемент речевой цепочки. Требование это не всегда прини­
мается во внимание: так, английские фонологи, которые заботятся
не столько об анализе, сколько о классификации, употребляют для
некоторых звуков знаки из двух и даже трех букв. Кроме того, сле­
довало бы проводить строгое различие между эксплозивными и им­
плозивными звуками (см. стр. 88 и ел.).
Стоит ли заменять фонологическим алфавитом существующую
орфографию? Этот интересный вопрос может быть здесь затронут
лишь вскользь; по нашему мнению, фонологическое письмо должно
обслуживать только одних лингвистов. Прежде всего, едва ли воз­
можно заставить принять единообразную систему и англичан, и нем­
цев, и французов и т. д. Кроме того, алфавит, применимый ко всем
языкам, грозил бы быть перегруженным диакритическими значка­
ми; не говоря уже об удручающем виде хотя бы одной страницы та­
кого текста, совершенно очевидно, что в погоне за точностью такое
письмо не столько способствовало бы чтению, сколько затрудняло
и сбивало бы с толку читателя. Эти неудобства не могли бы быть
возмещены достаточными преимуществами. За пределами науки фо­
нологическая точность не очень желательна.
71
 Коснемся в связи с этим вопроса о способах чтения. Дело в том,
что мы читаем двумя способами: новое или неизвестное слово про­
читывается нами буква за буквой, а слово привычное и знакомое
схватывается глазами сразу, вне зависимости от составляющих его
букв; образ этого слова приобретает для нас идеографическую зна­
чимость. В этом отношении традиционная орфография законно
предъявляет свои права: полезно различать tant «столько» и temps
«время», et «и», est «есть» и ait «имел бы», du (артикль) и du «долж­
ный», il devait «он был должен» и ils devaient «они были должны»
и т. п. Пожелаем только одного, чтобы общепринятая орфография
освободилась от своих вопиющих нелепостей. Если при преподава­
нии языков фонологический алфавит может оказывать услуги, это
не значит, что его применение нужно сделать всеобщим.

§ 3. Критика показаний письменных источников

Итак, ошибочно думать, будто, признав обманчивый характер
письма, надо первым делом реформировать орфографию. Подлинная
услуга, оказываемая нам фонологией, заключается в том, что благо­
даря ей мы получаем возможность принимать определенные меры
предосторожности в отношении той письменной формы, через кото­
рую мы получаем доступ к языку. Всякие данные, получаемые по­
средством письма, ценны лишь при условии его правильного истол­
кования. В каждом данном случае надо установить фонологическую
систему изучаемого языка, то есть таблицу используемых им зву­
ков; в самом деле, каждый язык пользуется лишь ограниченным ко­
личеством четко дифференцированных фонем. Такая система есть
единственная реальность, интересующая лингвиста. Графические
знаки — только ее отображение, точность которых подлежит вы­
яснению. Трудность такого выяснения различна в зависимости от
языка и обстоятельств.
Когда речь идет о языке, принадлежащем прошлому, мы вынуж­
дены довольствоваться косвенными данными; какие же средства
применимы в этом случае для установления фонологической систе­
мы?
1. Прежде всего внешние указания, и в первую очередь свиде­
тельства современников, описывавших звуки и произношение свое­
го времени. Так, французские грамматисты XVI и XVII вв., в осо­
бенности те из них, которые желали ознакомить иностранцев с
французским произношением, оставили нам много интересных за­
мечаний. Но этот источник сведений весьма ненадежен, потому что
эти авторы совсем не владели фонологическим методом. Их описания
выполнены в случайных терминах без всякой научной точности. Их
свидетельства в свою очередь требуют истолкования. Даваемые
звукам названия весьма часто порождают сплошное недоумение:
так, греческие грамматики называли звонкие взрывные согласные
72
b, d, g «средними» (mesai), а глухие взрывные р, t, к «лысыми»,
«голыми» (psilai, то есть, переносно, «лишенные густого придыха­
ния»), что римляне переводили как «тонкие» (tenues).
2. К более надежным результатам можно прийти, комбинируя
данные этого первого типа с внутренними указаниями, которые мы
распределяем по двум рубрикам:
а) Указания, извлекаемые из факта регулярности фонетических
изменений.
Когда речь идет об определении значимости какой-либо буквы,
весьма важно бывает указать, чем был в более раннюю эпоху изоб­
ражаемый ею звук. Нынешняя ее значимость получилась в резуль­
тате эволюции, позволяющей сразу же отвести некоторые предполо­
жения. Так, мы в точности не знаем значимости санскритского знака,
транскрибируемого нами посредством <j, но поскольку передава­
емый им звук восходит к индоевропейскому нёбному к, постольку
количество обоснованных предположений заметно ограничивается.
Если наряду с исходной точкой известна еще параллельная эво­
люция аналогичных звуков того же языка в ту же эпоху, то можно
умозаключать по аналогии и вывести соответствующую пропорцию.
[Так, в письме текстов Авесты звукоряд, соответствующий индоев­
ропейскому tr, обозначался посредством рг в начале слова и посред­
ством dr в середине слова; в то же самое время звукоряд, соответст­
вующий индоевропейскому рг, всюду изображался единообразно
через fr. Обе эволюции должны были быть параллельными; отсюда
следует, что dr должно было произноситься точно так же, как рг,
поскольку f является фрикативным глухим, а не взрывным звонким].
Проблема, естественно, облегчается, если требуется определить
промежуточное произношение, исходная и конечная точка которого
известны. Французское сочетание аи (например, в слове sauter
«прыгать»), несомненно, в средние века было дифтонгом, так как
оно занимает промежуточное положение между более ранним al
и современным французским о; и, если иным путем устанавливается,
что в данный момент еще существовал дифтонг аи, не подлежит сом­
нению, что он существовал и в предыдущий период. Мы в точности
не знаем, что обозначает z в таком древневерхненемецком слове,
как wazer «вода», но ориентировочными точками являются, с одной
стороны, более древнее water, с другой — современная форма Was-
ser. Следовательно, это z является звуком, промежуточным между
t и s; мы можем отбросить всякую гипотезу, которая исходит из
близости только с s или только с t; например, неправильно думать,
что эта буква изображала нёбный звук, ибо между двумя зубными
артикуляциями возможно предположить лишь зубную.
б) Косвенные указания, которые могут быть разными по своему
характеру.
Начнем с разнообразия написаний. В определенную эпоху древ­
неверхненемецкого языка писали wazer «вода», zehan «десять», ezan
«есть», но никогда не писали wacer, cehan и т. д. Если, с другой сторо-
73
ны, встречается и esan и essan, waser и wasser и т. д., то отсюда можно
заключить, что буква z звучала очень близко к s, но довольно отлич­
но от того, что в ту эпоху изображалось через с. Если в дальнейшем
начинают попадаться формы типа wacer и т. д., то это свидетельст­
вует о том, что названные две фонемы, прежде все же различавшие­
ся, в большей или меньшей степени совпали.
Ценным материалом для изучения произношения являются по­
этические тексты; система стихосложения связана с числом слогов,
с их количеством (долгота), с повторением одинаковых звуков (ал­
литерация, ассонанс, рифма); поэтические тексты могут содержать
ценные сведения по соответствующим вопросам фонологии. В гре­
ческом языке некоторые долгие различаются графически (например,
б, изображаемое графемой со), а другие — нет, так что о количестве
я, i или и приходится справляться у поэтов. В старофранцузском
языке рифма позволяет, между прочим, определить, до какой эпо­
хи конечные согласные в словах gras «жирный» и faz (лат. facio
«делаю») различались и с какого момента они стали сближаться и
совпадать. Рифма и ассонанс также показывают нам, что в старо­
французском языке все е, происходящие от лат. а (например, рёге
«отец» от patrem, tel «таковой» от talem, mer «море» от mare), имели
звук, совершенно отличный от прочих е. Эти слова никогда не риф­
муются и не ассонируют с такими, как elle «она» (от лат. ilia), vert
«зеленый» (от лат. viridem), belle «прекрасная» (от лат. bella) и т. д.
Упомянем в заключение о написании слов, заимствованных из
иностранного языка, об игре слов, о каламбурах и т. п. *.
Все эти источники информации помогают нам до некоторой сте­
пени познать фонологическую систему прошлой эпохи и критически
использовать свидетельства письменных памятников.
Когда дело касается живого4языка, единственно рациональным
методом является, во-первых, установление системы звуков, как
она выявляется непосредственным наблюдением; во-вторых, сопо­
ставление ее с системой знаков, служащих для изображения (хотя
и неточного) звуков. Многие грамматисты придерживаются еще ста­
рого метода, уже подвергнутого нами критике и сводящегося к ука­
занию того, каким образом в описываемом языке произносится каж­
дая буква. Но таким путем невозможно получить ясное представле­
ние о фонологической системе данного языка.
И все же несомненно, что в данной области достигнуты уже не­
малые успехи и что фонологи во многом способствовали изменению
наших взглядов на вопросы письма и орфографии.
 ПРИЛОЖЕНИЕ К ВВЕДЕНИЮ
ОСНОВЫ ФОНОЛОГИИ

Глава I

ФОНОЛОГИЧЕСКИЕ ТИПЫ

§ 1. Определение фонемы*
Многие фонологи обращают внимание исключительно на акт
фонации, на образование звуков органами речи (гортанью, в полости
рта и т. д.), то есть на физиологическую сторону, и пренебрегают
акустической стороной. Такой подход неправилен: слуховое впечат­
ление дано нам столь же непосредственно, как и двигательный об­
раз органов речи; более того, именно слуховое впечатление является
естественной базой для всякой теории.
Акустическая данность воспринимается нами, хотя и бессозна­
тельно, еще до того, как мы приступаем к рассмотрению фонологи­
ческих единиц; на слух мы определяем, имеем ли мы дело со звуком
b или со звуком t и т. д. Если бы оказалось возможным при помощи
киносъемки воспроизвести все движения рта или гортани, порожда­
ющие звуковую цепочку, то в этой смене артикуляций нельзя было
бы вскрыть внутренние членения: начало одного звука и конец дру­
гого. Как можно утверждать, не прибегая к акустическому впечат­
лению, что, например, в звукосочетании fal имеется три единицы, а
не две и не четыре? Только в акустической цепочке можно непосред­
ственно воспринять, остается ли звук тождественным самому себе
с начала до конца или нет; поскольку сохраняется впечатление чего-
то однородного, звук продолжает оставаться самим собой. Значе­
ние имеет вовсе не его длительность в одну восьмую или одну шест­
надцатую такта (ср. fal и fal), а качество акустического впечатле­
ния. Акустическая цепочка распадается не на равновеликие, а на
однородные такты, характеризуемые единством акустического впе­
чатления,— в этом одном и состоит естественная отправная точка
для фонологического исследования.
В этом отношении вызывает удивление первоначальный гречес­
кий алфавит. Каждый простой звук изображается в нем одним гра­
фическим знаком, и, наоборот, каждый знак соответствует одному,
всегда одному и тому же простому звуку. Это гениальное открытие
75
унаследовали от греков римляне. В написании слова barbaros
«варвар» каждая буква соответствует однородному такту:
I В|АIР В|AIPIOI2

На этом чертеже горизонтальная линия изображает звуковую

цепочку, вертикальные черточки — переходы от одного звука к
другому, а промежутки между вертикальными черточками — одно­
родные такты. В первоначальном греческом алфавите нет места
сложным написаниям типа французского «ch» в значении J\ ни
двояким изображениям одного и того же звука типа «с» и «s» для s;
нет также места и простым знакам для изображения двух звуков
типа «х» в значении ks. Принципы, необходимые и достаточные для
хорошего фонологического письма, греки реализовали почти пол­
ностью *.
Другие народы не осознали этого принципа; применяемые ими
алфавиты не разлагают речевую цепочку на однородные акустиче­
ские отрезки. Например, киприоты остановились на более сложных
единицах типа pa, ti, ко и т. д.; такое письмо называют слоговым,
что не вполне точно, поскольку слог может быть образован и дру­
гими способами, как, например, рак, tra и т. д. Что касается семи­
тов, то они обозначали лишь согласные; слово barbaros они написа­
ли бы так: BRBRS.
Разграничение звуков в речевой цепочке может, следовательно,
основываться только на акустическом впечатлении; иначе обстоит
дело с их описанием, которое возможно лишь на базе артикуляци­
онного акта, ибо цепочка акустических единиц сама по себе недо­
ступна анализу; приходится прибегать к артикуляционной цепочке.
При этом оказывается, что одному и тому же звуку соответствует
одна и та же артикуляция: b (акустический такт) = Ь' (артикуляци­
онный такт). Первичные единицы, получаемые при расчленении ре­
чевой цепочки, состоят из b и Ь'; их называют фонемами; фонема —
это сумма акустических впечатлений и артикуляционных движений,
совокупность слышимой единицы и произносимой единицы, из коих
одна обусловлена другой; таким образом, это единица сложная,
имеющая опору как в той, так и в другой цепочке.
Элементы, получаемые первоначально при анализе речевой
цепочки, являются как бы звеньями этой цепочки, неразложимыми
1
Правда, они писали X, 0 , Ф в значении kh, th, ph; OEPQ изображает
рпёгб, но это — позднейшая инновация; в архаических надписях мы встречаем
KHAP1S, а не XAPI2. Те же надписи дают два знака для к так называемые
«каппа» и «коппа»*; впрочем, коппа впоследствии исчезла. Наконец, более труд­
ный случай — это частое изображение одной буквой двух согласных в архаических
греческих и латинских надписях, так, латинское fuisse писалось FUISE, а это
является нарушением принципа, поскольку это двойное S длится два такта, ко­
торые, как мы увидим ниже, не однородны и производят различные впечатления;
но такую ошибку можно извинить, поскольку данные два звука, не сливаясь, все
же имеют нечто общее (см. стр. 88 и ел.).

»
Моментами, которые нельзя рассматривать вне занимаемого ими вре­
мени. Так, сочетание типа ta всегда будет одним моментом плюс
другой момент, одним отрезком определенной протяженности плюс
другой отрезок. Наоборот, неразложимый отрезок t, взятый отдель­
но, может рассматриваться in abstracto, вне времени. Можно гово­
рить о t вообще как о типе Т (типы мы будем изображать заглавными
буквами), об i как о типе I, обращая внимание лишь на отличи­
тельные свойства и пренебрегая всем тем, что зависит от последова­
тельности во времени. Подобным же образом сочетание музыкаль­
ных звуков do, re, mi может трактоваться лишь как конкретная
последовательность во времени, но, если я возьму один из его нераз­
ложимых элементов, я могу рассматривать его in abstracto.
Проанализировав достаточное количество речевых цепочек,
принадлежащих к различным языкам, можно выявить и упорядо­
чить применяемые в них элементы; при этом оказывается, что если
пренебречь безразличными акустическими оттенками, то число об­
наруживающихся типов не будет бесконечным. Их перечень и под­
робное описание можно найти в специальных работах*; мы же по­
стараемся показать, на какие постоянные и очень простые принци­
пы опирается всякая подобная классификация.
Однако прежде скажем несколько слов об артикуляторном ап­
парате, о возможностях органов речи и о роли этих органов в ка­
честве производителей звуков.

§ 2. Артикуляторный аппарат и его функционирование*

Для описания артикуляторного аппарата мы ограничимся схе­
матическим чертежом, где А обозначает полость носа, В—полость
рта, С — гортань с голосовой щелью е между двумя голосовыми
связками [см. рис. на стр. 78].
Во рту важно различать губы а и а, язык Р — Y (Р обозначает
кончик языка, а у — само тело языка), верхние зубы d, [альвео­
лы е], нёбо, на котором различают переднюю часть f — h, твердую и
неподвижную, и заднюю часть i, мягкую и подвижную, иначе на­
зываемую нёбной занавеской, и, наконец, язычок 6.
Греческие буквы обозначают органы, активно участвующие в
артикуляции, латинские буквы — пассивные органы.
Голосовая щель е, образуемая двумя параллельными мускула­
ми, голосовыми связками, раскрывается при их размыкании и за­
крывается при их смыкании. Полное смыкание в счет не идет, раз­
мыкание же бывает то широким, то узким. В первом случае воздух
проходит свободно, и голосовые связки не вибрируют; во втором
случае прохождение воздуха вызывает звучащие вибрации.
Полость носа — орган совершенно неподвижный; доступ в нее
воздуха может быть прегражден поднятием нёбной занавески; это,
таким образом, просто проход — открытый или закрытый.
77
 Полость же рта представляет широкий простор для всевозмож­
ных артикуляций: с помощью губ можно увеличить длину канала,
можно надувать или сжимать щеки, суживать или даже закрывать
полость рта разнообразнейшими движениями губ и языка.
Роль всех этих органов в качестве производителей звука прямо
пропорциональна их подвижности: однообразие в функциях гортани
и полости носа, разнообразие в функциях полости рта.

Выдыхаемый из легких воздух сперва проходит через голосовую

щель, где от сближения голосовых связок возможно образование так
называемого голосового тона. Но артикуляция гортани не способна
произвести такие фонологические разновидности, которые позволили
бы различать и классифицировать звуки языка; в этом отношении
голосовой тон однообразен. Будучи воспринят непосредственно при
выходе из голосовой щели, он представился бы нам по своему каче­
ству приблизительно постоянным.
Полость носа служит исключительно резонатором для проходя­
щих через него звуковых колебаний; следовательно, она тоже не иг­
рает роли производителя звуков. Напротив, полость рта сочетает
функции генератора звука и резонатора. Если голосовая щель
широко раскрыта, то голосовые связки не колеблются и возни­
кающий звук исходит только из полости рта (мы предоставляем
физикам определять, звук это или просто шум). Если же, наобо­
рот, сближение голосовых связок приводит к их колебанию, рот вы­
ступает главным образом в качестве модификатора голосового тона.
78
 Таким образом, факторы, могущие участвовать ъ производстве
звука, суть: экспирация (выдох), артикуляция в полости рта, виб­
рация голосовых связок и носовой резонанс.
Но простого перечисления этих факторов производства звуков
недостаточно для определения дифференциальных элементов фонем.
Для классификации этих последних важно знать не столько то, как
они образуются, сколько то, чем они отличаются одна от другой.
При этом отрицательный фактор может больше значить для класси­
фикации, чем фактор положительный. Например, экспирация —
положительный фактор, но она не имеет различительной значимо­
сти, поскольку она участвует в каждом акте фонации; отсутствие же
носового резонанса — фактор отрицательный, но отсутствие носо­
вого резонанса столь же значимо для характеристики фонем, как и
наличие его. Дело в том, что два из перечисленных выше фактора —
а) экспирация и б) ротовая артикуляция — постоянны, необходимы
и достаточны для производства звуков, тогда как два других факто­
ра — в) вибрация голосовых связок и г) носовой резонанс — могут
либо отсутствовать, либо добавляться к двум первым.
С другой стороны, мы уже знаем, что экспирация, вибрация
голосовых связок и носовой резонанс, по существу, однообразны,
тогда как ротовая артикуляция включает бесчисленные разновид­
ности.
Кроме того, нельзя забывать, что для идентификации фонемы
достаточно определить соответствующий акт фонации и что, с дру­
гой стороны, можно определить все типы фонем через идентифика­
цию всех актов фонации. Между тем эти акты, как явствует из на­
шей классификации факторов, участвующих в образовании звука,
различаются лишь с помощью трех последних («б», «в», «г») из пере­
численных факторов. Таким образом, в отношении каждой фонемы
возникает потребность установить: какова ее ротовая артикуляция,
включает ли она голосовой тон (—) или нет ([ J), включает ли она
носовой резонанс ( ) или нет ([ ]). Когда один из этих
трех элементов не определен, идентификация звука является не­
полной, но, коль скоро все три известны, их различные сочетания
определяют все существенные типы актов фонации.
Получается таким образом нижеследующая схема возможных
разновидностей:

I и ш IV

а Экспирация Экспирация Экспирация Экспирация

б Ротовая арти­ Ротовая артику­ Ротовая артику­ Ротовая артику­
куляция ляция ляция ляция
в [ 1 [ 1
г [ 1 i "~i
„J
79
 Столбец I обозначает глухие звуки, столбец II --звонкие звуки,
столбец III—глухие назализованные звуки, столбец IV—звонки11,
назализованные звуки.
Но одно неизвестное остается: характер ротовой артикуляции;
следовательно, необходимо определить ее возможные разновидности.

§ 3. Классификация звуков
в соотношении с их ротовой артикуляцией
•
Обычно звуки классифицируют по месту их образования. Мы
примем иную отправную точку. Где бы артикуляция ни локализо­
валась, она всегда представляет собою некоторую степень раствора;
пределами являются полная смычка и максимальное размыкание.
Основываясь на этом признаке и двигаясь от наименьшего раствора
к наибольшему, разобьем все звуки на семь категорий, обозначив
их цифрами 0,1, 2, 3, 4, 5, 6. Внутри каждой из этих категорий мы
будем распределять фонемы по группам в зависимости от места их
образования.
Мы будем придерживаться общепринятой терминологии, хотя во
многих отношениях она и несовершенна и неточна: такие термины,
как заднеязычные, нёбные, зубные, плавные и т. д., все более или
менее нелогичны. Было бы более рационально разделить нёбо на
несколько зон, чтобы, опираясь на артикуляции языка, в каждом
случае всегда можно было указать, против какой из зон приходится,
точка наибольшего приближения языка. Исходя из этой мысли и ис­
пользуя буквы рисунка на стр. 78, мы будем выражать каждую ар­
тикуляцию посредством формулы, где цифра, обозначающая сте­
пень раствора, помещена между обозначающей активный орган гре­
ческой буквой слева и обозначающей пассивный орган латинской
буквой справа. Так, формула (Юе означает, что при степени раство­
ра, совпадающей с полной смычкой, кончик языка р прикасается
к альвеолам верхних зубов е.
Наконец, внутри каждой артикуляции типы фонем отличаются
друг от друга в зависимости от наличия или отсутствия голосового
тона или носового резонанса, причем как наличие, так и отсутствие
того или другого служит средством дифференциации фонем.
Итак, мы будем классифицировать звуки согласно вышеизло­
женным принципам. Так как речь идет только о простой схеме ра­
циональной классификации, то не следует рассчитывать найти в ней
фонемы сложного или специального характера, каково бы ни было
их практическое значение, как, например, придыхательные (ph,
dh и др.), аффрикаты (tf, dz, pf и др.), палатализованные согласные,
слабые гласные (э или «немое» е и др.), и, с другой стороны, те про­
стые фонемы, которые лишены практического значения и не высту­
пают как различаемые звуки.
80
 А. Н у л е в а я степень раствора: смычные.
В этот класс входят все фонемы, образуемые полным смыканием,
герметическим, но мгновенным затвором полости рта. Нет смысла
разбирать, производится ли звук в момент смыкания или в момент
размыкания; реально он может производиться обоими этими спосо­
бами (см. стр. 88 и ел.).
В зависимости от места артикуляции различаются три главные
группы смычных: губные (р, b, m), зубные (t, d, n), заднеязычные
(k, g, О)-
Первые артикулируются обеими губами; при артикуляции вто­
рых кончик языка прикасается к передней части нёба; при артику­
ляции третьих спинка языка соприкасается с задней частью нёба.
Во многих языках, например в индоевропейском, четко разли­
чались две заднеязычные артикуляции: одна — палатальная — в
точках f — h, другая — велярная — в точке i. Но в других языках,
например во французском, это различие роли не играет, и заднее
к в слове court воспринимается ухом так же, как переднее к в слове
qui.
На нижеследующей таблице приведены формулы всех этих фо­
нем:
Губные Зубные Заднеязычные

Р b (т) t с! (п) к g (0)

аОа аОа аОа рОе РОе РОе yOh yOh yOh

[ I [ 1 [ 1

[ 1 I I 1 1 [ 1 [ 1 ! 1

Носовые m, n, g, собственно говоря, являются звонкими на­

зализованными смычными; когда произносится amba, мягкое нёбо
приподнимается, чтобы закрыть проход в нос в момент перехода от
m к Ь.
Теоретически в каждой группе имеется еще одна носовая без виб­
рации голосовых связок, иначе говоря, глухая фонема; так, напри­
мер, в скандинавских языках после глухих появляется m глухое;
примеры подобного рода можно было бы найти и во французском
языке, но говорящие не усматривают в глухости французских но­
совых дифференциальный элемент.
В таблице носовые заключены в скобки; дело в том, что, хотя их
артикуляция включает полное смыкание рта, открытый выход в
нос сообщает им более высокую степень раствора (см. класс В),
81
 Б. П е р в а я с т е п е н ь р а с т в о р а : фрикатив­
ные или с п и р а н т ы . Они характеризуются неполным
смыканием в полости рта, не препятствующим проходу воздуха.
Термин «спиранты» расплывчат; термин «фрикативные», хотя он и
ничего не говорит о степени раствора, напоминает о впечатлении
трения, производимого проходящим воздухом (лат. fricare «тереть»).
В этом классе нельзя ограничиться тремя группами, как в пер­
вом классе. Собственно губные (соответствующие смычным р, Ь)
употребляются чрезвычайно редко; мы их в расчет не принимаем;
обычно они заменяются губно-зубными, образованными сближени­
ем нижней губы с верхними зубами (французские f, v). Зубные рас­
падаются на несколько разновидностей в зависимости от той формы,
какую принимает при сближении кончик языка; не детализируя их,
мы обозначим через р, Р', Р" различные положения кончика языка.
В звуках, имеющих отношение к нёбу, ухо в общем различает бо­
лее переднюю артикуляцию (нёбные) и более заднюю артикуляцию
(заднеязычные или велярные*).

Губно- Заднеязыч­
зубные Зубные Нёбные ные

f V 0 0 s z J 5 9 J X V

Lid aid pid pid P'ld P'ld P'ld P"ld Ylf V li

I ] [ 1 I 1 [ 1 I 1 1 1

i ) [ ] [ 1 ( 1 [ ] [ 1 [ I [ ] [ ] 1
'

0=англ. th в слове thing з=франц. g в слове genie

3=англ. th » then £=нем. ch » ich
5=франц. s » si j=ceB.-HeM. g » liegen
z=(j)paim. s » rose %=нем. ch » Bach
Х=франц. ch » chant у=сев.-нем. g » Tage

Существуют ли фрикативные, соответствующие m, n, g и др.

в ряду смычных, то есть носовое v, носовое г и т . д.? Это вполне ве­
роятно. Так, носовое v слышится во французском слове inventer,
но в общем носовые фрикативные не принадлежат к числу осознава­
емых звуков в языке.
В. В т о р а я степень раствора: носовые
(см. стр. 81).
Г. Т р е т ь я с т е п е н ь р а с т в о р а : п л а в н ы е . К это­
му классу относятся артикуляции двух типов.
82
 1. Латеральная артикуляция: язык упирается в переднюю часть
нёба, но оставляет проход справа и слева. Положение это в наших
формулах изображается через надстрочное 1. По месту артикуля­
ции различаются 1 зубное, Г нёбное или «смягченное» и } велярное
или «твердое». Почти во всех языках эти фонемы звонкие, подобно
b, z и др. Однако возможны и глухие латеральные, как, например,
во французском языке, где 1, следующее за глухой, произносится
без голосового тона (например, в слове pluie в противоположность
1 в слове bleu); однако мы не сознаем этого различия.
Не стоит говорить о носовом 1, весьма редком и неразличаемом,
хотя оно и встречается, в особенности после носового согласного
(например, во французском branlant).
2. Вибранпгная артикуляция: язык приближается к нёбу, но в
меньшей степени, чем при 1; при этом он вибрирует, впрочем с не­
определенным числом колебаний (знак надстрочное7' в формулах),
чем достигается степень раствора, примерно такая, как у латераль­
ных. Эта вибрация может производиться двумя способами: кончи­
ком языка, который касается альвеол, то есть спереди (так называе­
мое «раскатистое» г), или задней частью языка, сзади (так называе­
мое «картавое» г). По поводу глухих и носовых вибрантов можно
повторить сказанное выше о латеральных.

1 г 1 г

р'Зе Y^f-h y'3i pt-Зе Т 3б

0

[ 1 I 1 f 1 ( ] [ ]

За третьей степенью раствора мы вступаем уже в иную область:

от согласных мы переходим к гласным. До сих пор мы не предупреж­
дали о существовании такого различия, и это потому, что как при
тех, так и при других механизм фонации остается одним и тем же.
Формула гласного вполне сравнима с формулой любого звонкого
согласного. С точки зрения ротовой артикуляции между ними ни­
какого различия нет. Отличается только акустический эффект.
Превысив определенную степень раствора, рот начинает функцио­
нировать главным образом как резонатор. Доминирующим стано­
вится голосовой тон, а шум в полости рта скрадывается. Чем более
закрывается рот, тем слабее становится голосовой тон; чем более
он открывается, тем больше уменьшается шум; вот почему голос
преобладает в гласных чисто автоматически.
83
 Д. Ч е т в е р т а я степень р а с т в о р а : i, u, у. По
сравнению с прочими гласными эти звуки являются в значительной
мере закрытыми, приближаясь в этом отношении к согласным. Из
этого проистекают некоторые последствия, которые будут выясне­
ны ниже, оправдывая наименование полугласных, обычно даваемое
этим фонемам.
i произносится с вытянутыми губами (знак - ) и передней артику­
ляцией, и — с округленными губами (знак0) и задней артикуляцией,
у — с положением губ, как при и, и с артикуляцией, как при i.

1 1 u У 1

0
-Y4f °Y4i y4f

I ) [ 1 [ )

Как и у всех вообще гласных, у /, и, у могут быть назализованные

формы; но они редки, и мы можем их не принимать во внимание. Сле­
дует отметить, что звуки, изображаемые во французской орфогра­
фии через in и tin, сюда не относятся (см. ниже).
Существует ли глухое i, то есть i, артикулируемое без голосового
тона? Тот же вопрос может быть поставлен и в отношении и и у
и вообще всех гласных. Эти фонемы, как бы соответствующие глу­
хим согласным, существуют, но их не следует смешивать с шепот­
ными гласными, которые артикулируются при расслабленной голо­
совой щели. Глухие гласные можно уподобить произносимому перед
ними придыханию h: так, в hi сперва слышится i без вибрации голо­
совых связок, а затем нормальное i.
Е. П я т а я с т е п е н ь р а с т в о р а : е, э, ое, артикуляция
которых соответствует артикуляции i, u, у. Назализованные глас-

Е 0 № e 0 oe

-Y5f °v5i °v5f -y5f °Y5i °Y5f

I I I 1 1 1

84
ные встречаются часто (например, е, о, оо во французских pin, pont,
brun). Глухие формы: h — в he, Ьэ, hoe.
Некоторые языки различают здесь несколько степеней раство­
ра; так, во французском языке есть по крайней мере два ряда:
так называемый «закрытый» — е, о, 0 (например, в словах de,
dos, deux) и «открытый» — е, о, се (например, в словах mer, mort,
meurt).
Ж. Ш е с т а я степень р а с т в о р а : а — максималь­
ный раствор; имеет и назализованную форму, правда, с некоторым
сужением—Ё (например, во французском слове grand), и глухую
форму — h (в ha).

а 3

V6h yGh

[ 1
 Глава II
ФОНЕМА В РЕЧЕВОЙ ЦЕПОЧКЕ

§ 1. Необходимость изучения звуков

в речевой цепочке
В специальных работах, особенно в трудах английских фонети­
стов, можно найти тщательный анализ звуков языка.
Но достаточно ли этого для того, чтобы фонология отвечала свое­
му назначению: служить вспомогательной наукой для лингвисти­
ки? Обилие накопленных деталей само по себе ценности не имеет,
ценен только их синтез. Лингвисту нет надобности быть закончен­
ным фонологом, он требует от фонологии только некоторого количе­
ства данных, необходимых при изучении языка.
Метод современной фонологии особенно недостаточен в следую­
щем отношении: упускается из виду, что в языке имеются не только
звуки, но и поток произносимых звуков; почти все внимание уделя­
ется только изолированным звукам. Между тем нам первично дан не
отдельный звук; слог дан более непосредственно, чем составляющие
его звуки. Мы видели, что некоторые древние системы письма отме­
чали именно слоговые единицы; лишь впоследствии пришли к бук­
венной системе письма.
Сверх того, надо сказать, что для лингвистики никогда не пред­
ставляла затруднения простая звуковая единица: если, например,
в данном языке в данную эпоху все а перешли в о, то из этого ровно
ничего не следует; можно ограничиться констатацией этого факта,
не стараясь объяснить его фонологически. Ценность науки о зву­
ках проявляется по-настоящему лишь тогда, когда мы наталкива­
емся на факт внутренней взаимозависимости двух или большего
числа элементов, когда, как оказывается, вариации одного элемен­
та определяются вариациями другого. Здесь из самого факта нали­
чия двух элементов уже вытекает определенное отношение и возмож­
ность формулировать правило, что резко отличается от простой кон­
статации. Следовательно, если в поисках своих основных принци­
пов фонология выказывает предпочтение изолированным звукам,
то это противоречит здравому смыслу; достаточно ей столкнуться с
86
двухфонемным сочетанием, как она оказывается беспомощной. Так,
в древневерхненемецком языке hagl, balg, wagn, lang, donr, ёогпдали
впоследствии hagal, balg, wagan, lang, donnar, dorn; таким образом,
результат оказался неодинаковым в зависимости от характера и по­
рядка следования звуков внутри звукосочетания: в одном случае
между согласными возникает гласный, в другом случае звукосоче­
тание сохраняется в прежнем виде. Но как сформулировать закон?
Откуда проистекает различие? Без сомнения, от сочетания соглас­
ных (gl, lg, gn и т. д.), которые есть в этих словах. Бросается в глаза,
что во все эти сочетания входит смычная фонема, причем в одних
случаях ей предшествует, а в других за ней следует плавная или
носовая фонема. Но что же из этого проистекает? Пока мы рассмат­
риваем g и п как однородные величины, мы не сможем понять, по­
чему соприкосновение g e n производит иной эффект, чем соприкосно­
вение п с g.
Итак, наряду с фонологией звуковых типов нужна наука совер­
шенно иного рода, отправляющаяся от парных сочетаний и после­
довательностей фонем во времени. При изучении изолированных
звуков достаточно определить положение органов речи; акустичес­
кое качество фонемы не является проблемой — оно устанавливает­
ся ухом; что же касается артикуляции, то мы можем вполне свобод­
но производить ее так, как хотим. Но как только речь заходит о
произнесении сочетания двух звуков, вопрос осложняется; прихо­
дится принимать в расчет возможность расхождения между ожидае­
мым и полученным результатом; не всегда в нашей власти произне­
сти то, что мы желаем. Свобода связывать между собою фонологи­
ческие типы ограничена возможностью связывать артикуляционные
движения. Чтобы понимать, что происходит внутри звукосоче­
таний, надо создать такую фонологию, где эти звукосочетания рас­
сматривались бы как алгебраические уравнения; парное звукосоче­
тание включает некоторое количество взаимообусловленных меха­
нических и акустических элементов; когда один варьирует, эта
вариация по необходимости отражается и на других; задача и за­
ключается в том, чтобы вычислить эти отражения.
Если, в явлениях фонации и есть нечто универсальное, стоящее
как бы «над» артикуляционным разнообразием фонем, то это, без
сомнения, именно тот упорядоченный механизм, о котором только
что шла речь. Из этого явствует, какое значение должна иметь для
общей лингвистики фонология звукосочетаний. Тогда как обычно
ограничиваются преподнесением правил об артикуляции всех зву­
ков, изменчивых и случайных элементов в языках, эта новая комби­
наторная фонология очерчивает возможности и фиксирует постоян­
ные отношения взаимозависящих фонем. Так, частный случай с
hagl, balg и т. д. (см. выше) поднимает общий, широко обсуждав­
шийся вопрос об индоевропейских сонантах. Это как раз та об­
ласть, где менее всего можно обойтись без понимаемой в вышеизло­
женном смысле фонологии, ибо учение о слогоделении является
87
 основой, на которой здесь построено все, с начала и до конца. Это
не единственная проблема, которая может быть разрешена подоб­
ным методом; но, во всяком случае, ясно одно: становится почти что
невозможным обсуждать вопрос о сонантах, не выяснив с достаточ­
ной точностью законы, управляющие сочетаемостью фонем.

§ 2. Имплозия и эксплозия
Мы исходим из следующего основного наблюдения: когда про­
износятся звукосочетания типа арра, ощущается различие между
обоими р, из которых первое соответствует смыканию, а второе —
размыканию. Вместе с тем эти два впечатления настолько сходны,
что понятны случаи изображения сочетания рр одним-единственным
символом р (стр. 76, сн.). И все же существование различия позво­
ляет нам отличать особыми значками > и <первое и второе р в
арра и тем самым характеризовать их, когда они следуют одно за
другим в речевой цепочке (например, apta, atpa). To же различие
можно наблюдать не только у смычных; рно имеет место у фрикатив­
ных (affa), носовых (arfima), плавных (alia) и вообще у всех фонем,
включая гласные (абба), кроме а.
Смыкание называют имплозией, а размыкание — эксплозией;
р может быть имплозивным ф) или эксплозивным (р). В том же
смысле можно говорить о звуках затворных и звуках растворных.
Без сомнения, в сочетании типа арра, помимо имплозии и экс-
плозии, выделяется также момент покоя, в течение которого смычка
может длиться ad libitum; если речь идет о фонеме с более широкой
степенью раствора, например о 1 в сочетании alia, то звук продолжа­
ет произноситься и при неподвижности органов речи. Вообще в
каждой речевой цепочке всегда имеются промежуточные фазы, кото­
рые мы будем называть выдержками или артикуляциями выдержки.
Они могут быть уподоблены имплозивным артикуляциям, посколь-
*• ку их эффект аналогичен; поэтому в дальнейшем мы будем прини­
мать во внимание только имплозии и эксплозии *.
Такое упрощение, недопустимое в специальной работе по фоно­
логии, оправдано там, где рассматриваются лишь самые основные
особенности явления слогоделения, сводимого к максимально упро­
щенной схеме. Мы не претендуем на разрешение всех затруднений,
возникающих в связи с проблемой членения речевой цепочки на сло­
ги; мы попытаемся только заложить рациональные основы изуче­
ния этой проблемы.
Еще одно замечание. Не надо смешивать имплозивные и экспло­
зивные движения, необходимые для производства звука, с различ­
ными степенями его раствора. Любая фонема может быть и импло­
зивной и эксплозивной, но, разумеется, степень раствора влияет
на имплозию и эксплозию в том смысле, что различение обоих дви-
88
жений становится тем менее отчетливым, чем больше степень раст­
вора. Так, в отношении i, u, у разница еще хорошо заметна: в апа
можно распознать имплозивное и эксплозивное i; равным образом
в аййа, аууа имплозивные и, у отличаются от следующих за ними
эксплозивных и, у до такой степени четко, что письменность в про­
тивоположность своему обыкновению иногда отмечает это разли­
чие: английское w, немецкое j и зачастую французское у (например,
в слове уеих «глаза») изображают растворные звуки (и, I) в противо­
положность и и i, употребляемым для обозначения и и Т. Но при бо­
лее высокой степени раствора (е и о) теоретически мыслимые импло­
зию и эксплозию (ср. аёёа, абба) весьма затруднительно различать
на практике. Наконец, как уже было отмечено выше, при самой выс­
шей степени раствора, при степени а, нет места ни для имплозии,
ни для эксплозии, так как открытость этой фонемы стирает всякое
различие такого рода.
Таким образом, надо раздвоить каждую фонему, кроме а, и тогда
таблица неразложимых звуковых единиц предстанет в следующем
виде:
р и т. д. 1 у и т. д.
f и т. д. ё ё и т. д.
rfi ifi и т.д. а.
f ? и т. д.

Освященные традицией графические различения (i — у, u — w)

мы не только не устраняем, но, напротив, бережно сохраняем;
обоснование этой точки зрения приводится ниже, ь § 7.
Итак, мы впервые покидаем область абстракции; впервые появ­
ляются конкретные, неразложимые элементы, занимающие в рече­
вой цепочке свое место и определенный отрезок времени. Можно
сказать, что р — не что иное, как абстракция, объединяющая общие
признаки р и р, которые только и существуют в действительности,
совершенно так же, какР, В, М объединены в более высоком абстракт­
ном единстве под названием губных. О Р можно сказать то, что го­
ворят о зоологическом виде: существуют конкретные особи муж­
ского и женского пола данного вида, но самого вида в этом смысле не
существует. До сих пор мы различали и классифицировали абст­
ракции; ныне возникает необходимость пойти дальше и дойти до
конкретного элемента. Великое заблуждение фонологии состояло
в том, что она рассматривала свои абстракции в качестве реаль­
но существующих единиц, не давая точного определения единицы
как таковой. Греческий алфавит дошел до различения этих абст­
рактных элементов, и лежащий в основе его анализ, как мы уже
говорили, замечателен; но все же это был анализ неполный, остано­
вившийся на определенной черте.
В самом деле, что такое р без более точной характеристики?
Если рассматривать его во времени как звено в речевой цепочке,
89
оно не может быть ни р, ни р, ни тем более |зр, поскольку это звуко­
сочетание явно разложимо; если же брать его вне речевой цепочки
и вне времени, оказывается, что оно не имеет своего существования
и ни к чему не пригодно. Что значит само по себе такое сочетание,
как 1+g? Ведь абстракции, даже если их две, не jvioryT образовать
момента во времени. Другое дело, когда говорят о 1R, о 1К, о Ш, о 11?,
соединяя таким образом подлинные элементы речи. Итак, достаточ­
но, как мы видим, соединения двух элементов, чтобы поставить
в тупик традиционную фонологию; таким образом, обнаруживается
невозможность оперировать, как это она делает, только абстракт­
ными фонологическими единицами.
Высказывалась мысль, будто каждая простая фонема, посколь­
ку она находится в речевой цепочке, например р в ра или в ара, со­
держит в себе последовательно момент имплозии и момент экспло-
зии (ара). Конечно, всякому размыканию органов речи должно пред­
шествовать их смыкание; возьмем другой пример: при произнесе­
нии гр я должен, осуществив смыкание г, артикулировать язычком
эксплозивное г в момент сближения губ для произнесения р. Чтобы
ответить на это возражение, достаточно четко изложить нашу точку
зрения. В акте фонации, к анализу которого мы приступаем, при­
нимаются в расчет лишь дифференциальные элементы, улавливае­
мые слухом и могущие служить для разграничения акустических
единиц в речевой цепочке. Только эти акустико-артикуляторные
(acoustico-motrices) единицы и должны приниматься во внимание;
таким образом, артикуляция эксплозивного г, сопровождающая ар­
тикуляцию имплозивного р, для нас реально не существует, так как
она не производит различимого звука и, во всяком случае, в цепочке
фонем в счет не идет. Это весьма существенный пункт, который надо
хорошенько усвоить, чтобы понять дальнейшее.

§ 3. Различные комбинации эксплозии

и имплозии в речевой цепочке
Рассмотрим теперь, что произойдет из сочетания эксплозии
и имплозии в четырех теоретически возможных случаях:
1. о , 2. > <, з. < <, 4. > >.

1. Э к с п л о з и в н о - и м п л о з и в н а я г р у п п а ( < > ) . Всегда

возможно, не разрывая речевой цепочки, соединить две фонемы, из
коих первая является эксплозивной, а вторая — имплозивной,
например: Кг, КГ, угй и т. п. (ср. скр. Kfta-, франц. Kite (пишется
quitter), и.-е.*угМо и т. п.). Правда, некоторые сочетания, как,
например, К"! и др., не могут практически реализоваться, но все же
верно, что после артикуляции эксплозивного к органы речи нахо­
дятся в положении, позволяющем произвести смыкание в любой
90
точке. Эти две фазы фонации могут, не мешая друг другу, следовать
одна за другой.
2. И м п л о з и в н о - э к с п л о з и в н а я г р у п п а ( X ) . В тех
же условиях и с теми же оговорками имеется полная возможность
соединять две фонемы, из коих первая является имплозивной, а вто­
рая — эксплозивной: например, Tm, Rt и т. п. (ср. греч. haima,
франц. actif и т. п.).
Разумеется, эти сменяющиеся артикуляционные моменты не
следуют один за другим столь же естественно, как в первом случае.
Между начальной имплозией и начальной эксплозией есть та раз­
ница, что эксплозия, ведущая к нейтральному положению рта, ни
к чему не обязывает органы речи в следующий момент, тогда как
имплозия создает определенное состояние органов речи, которое не
может служить отправной точкой для любой эксплозии. Поэтому
всегда необходимо какое-то приспособительное движение органов
речи, с тем чтобы они приняли положение, необходимое для арти­
куляции следующей фонемы: так, произнеся s в сочетании sp, мы
должны затем сомкнуть губы, чтобы подготовить эксплозивное р.
Но опыт показывает, что это приспособительное движение не про­
изводит ничего сколько-нибудь существенного, если не считать од­
ного из тех беглых звуков, которые не принимаются нами во внима­
ние и которые никак не мешают течению речи.
3. Э к с п л о з и в н а я г р у п п а ( « ) . Две эксплозии могут быть
произведены одна за другой; однако если вторая принадлежит
фонеме с меньшей или равной степенью раствора, то не получится
того акустического ощущения единства, которое возникло бы в про­
тивоположном случае и которое наблюдалось в обоих предыдущих
случ'аях: pi? может быть произнесено рка, но эти звуки не образуют
непрерывной цепочки, так как типы Р и К имеют одну и ту же сте­
пень раствора. Такое малоестественное произношение получится,
если остановиться после первого а в слове Ja-pka1. Напротив, р?
создает впечатление непрерывности (ср. франц. prix); не представ­
ляет затруднений и fj (ср. франц. rien). Почему? Потому что к мо­
менту, когда возникает первая эксплозия, органы речи уже смогли
принять положение, необходимое для выполнения второй экспло­
зии, не мешая вместе с тем акустическому эффекту первой: напри­
мер, в слове prix органы речи находятся в положении для произне­
сения г уже во время произнесения р. Но невозможно произнести
как непрерывный ряд обратное сочетание гр не потому, что органы
речи не могли бы механически принять положение для р в момент
артикуляции эксплозивного г, но потому, что артикуляция этого г,
столкнувшись с меньшей степенью раствора р, не могла бы быть вос-
1
Правда, некоторые звукосочетания этого рода являются весьма обыч­
ными в ряде языков (например, начальная группа kl в греческом: ср.
kteino); однако, легкопроизносимые, они все же не образуют акустического
единства.

91
принята. Итак, если мы желаем произнести ?j5, надо сделать это
в два приема с разрывом речевой цепочки.
Непрерывная эксплозивная группа может иметь в своем составе
более двух элементов при условии перехода все время от меньшего
раствора к большему (например, Rnfra). Отвлекаясь от некоторых
частных случаев, останавливаться на которых мы не будем*, можно
сказать, что возможное количество эксплозий в отрезке, естествен­
но, ограничено количеством степеней раствора, доступных практи­
ческому различению.
4. И м п л о з и в н а я г р у п п а ( » ) . Подчиняется обратному
закону. Если первая фонема более открыта, нежели следующая за
ней, возникает впечатление непрерывности, например ff, ft; если же
это условие отсутствует, если следующая фонема имеет большую или
ту же степень раствора, как и предыдущая, произнесение возможно,
но впечатление непрерывности исчезает: так, сочетание sf в a§fta
имеет тот же характер, что и сочетание £1? в Ja-pka (см. стр. 91).
Явление это совершенно параллельно тому, которое мы анализиро;
вали, рассматривая эксплозивную группу: в сочетании ft звук t
вследствие меньшей степени раствора освобождает f от эксплозий;
если взять группу, обе фонемы которой имеют разное место образо­
вания, например frfi, то гй не освобождает f от эксплозий, но — что
сводится к тому же — полностью покрывает его эксплозию посред­
ством своей более закрытой артикуляции. В обратном же случае,
в сочетании rfif, беглая, механически неизбежная эксплозия разры­
вает речевую цепочку.
Ясно, что имплозивная группа, подобно эксплозивной, может
иметь в своем составе более двух элементов при условии последова­
тельного перехода от большего раствора к меньшему (ср. afst).
Оставляя в стороне разрывы внутри группы, рассмотрим теперь
нормальную непрерывную цепочку звуков, которую можно было бы
назвать «физиологической», как она представляется нам, например,
во французском particulierement, то есть p a f t i K ^ l j e f m a .
Она характеризуется сменой градуированных и эксплозивных и им­
плозивных отрезков в соответствии со сменой размыканий и смыка­
ний ротовых органов.
Охарактеризовав таким образом нормальную цепочку, мы пере­
ходим к нижеследующим положениям первостепенной важности.

§ 4. Слогораздел и вокалическая точка

При переходе в звуковой цепочке от имплозии к эксплозий ( > | < )
возникает особый эффект, являющийся показателем слогораздела,
например в Ш слова particulierement. Это регулярное совпадение
определенного механического состояния с определенным акустиче­
ским эффектом сообщает имплозивно-эксплозивной группе особый
02
характер среди явлений фонологического порядка, присущий ей
независимо от составляющих ее элементов; в результате образу­
ется новое родовое понятие, содержащее столько разновидностей,
сколько существует возможных комбинаций имплозии с эксплозией.
Слогораздел может в некоторых случаях помещаться в двух
различных точках одного и того же ряда фонем — в зависимости от
большей или меньшей быстроты перехода от имплозии к эксплозии.
Так, в сочетании ardra цепочка не разрывается, будем ли мы де­
лить af/3fa или агй/га, так как имплозивный отрезок агЭ столь же
удачно построен в своей постепенности, сколь и эксплозивный отре­
зок fth To же можно сказать и о ylje в слове particulierement (^Ije
или ^lje).
Далее мы замечаем, что при переходе от состояния молчания
к первой имплозии (>), например в art слова artiste, или от экспло­
зии к имплозии ( О ) , как, например, в part слова particulierement,
тот звук, на который приходится первая имплозия, отличается от
других окружающих его звуков специфическим эффектом — вока­
лическим эффектом. Этот последний совсем не зависит от большей
степени раствора звука а, ибо в сочетании pft звук f производит
тот же вокалический эффект; он присущ первой имплозии как тако­
вой, какова бы ни была ее фонологическая характеристика, то есть ее
степень раствора; равным образом неважно, следует ли она за со­
стоянием молчания или за эксплозией. Звук, производящий такое
впечатление своим свойством первого имплозивного, может быть
назван вокалической точкой.
Эту единицу называли также сонантом; под консонантом в этом
случае разумели все предыдущие и последующие звуки того же сло­
га. Термины «гласный» и «согласный» обозначают, как мы видели
выше (стр. 83), различные типы звуков, тогда как термины «сонант»
и «консонант» служат для обозначения различных функций звука
в слоге. Такая двоякая терминология позволяет избежать путани­
цы, господствовавшей в течение долгого времени. Так, например,
I как тип является одним и тем же в словах fidele и pied — это
гласный; но гласный этот в слове fidele функционирует как сонант,
а в слове pied — как консонант. Анализ обнаруживает, что сонанты
всегда имплозивны, а консонанты то имплозивны (например, i
в англ. ЬоТ [пишется boy]), то эксплозивны (например, J во франц.:
р]ё [пишется pied]). Это лишь подтверждает различие, установлен­
ное между двоякого рода явлениями. Правда, реально е, о, а вы­
ступают регулярно как сонанты, но это простое совпадение: обладая
большей степенью раствора, чем все прочие звуки, они всегда на­
ходятся в начале имплозивного отрезка. Наоборот, обладающие
минимальной степенью раствора смычные всегда являются консо­
нантами. На практике только фонемы второй, третьей и четвертой
степеней растворов (носовые, плавные, полугласные) могут выпол­
нять то одну, то другую функцию в зависимости от их окружения
и характера их артикуляции.
93
 § 5. Критика теории слогоделения
Общеизвестно, что в любой речевой цепочке ухо различает деле­
ние на слоги и в каждом слоге — сонант. Позволительно, однако,
спросить, каково разумное основание этих двух фактов? Предло­
жено было несколько объяснений.
1. Исходя из факта большей сонорности одних фонем по сравне­
нию с другими, пытались обосновать слог сонорностью фонем. Но
в таком случае почему же такие сонорные фонемы, как i, u, не
образуют обязательно слог? И затем, до каких пределов прости­
рается требуемая сонорность, если фрикативные типа s могут обра­
зовывать слог, например в pst? Если дело идет лишь об относитель­
ной сонорности соприкасающихся звуков, то как объяснить такие
сочетания, как vVl (например, и.-е. *wlkos «волк»), где слог обра­
зуется менее сонорным элементом?
2. Сивере первый установил, что звук, включаемый в разряд
гласных, может не производить впечатления гласного (мы уже ви­
дели, что, например, j и w не что иное, как i и и). Когда спраши­
ваешь, откуда же возникает эта двоякая функция, или двоякий
акустический эффект (слово «функция» не означает здесь ничего
другого), ответ гласит: тот или иной звук имеет ту или иную функ­
цию в зависимости от того, получает ли он «слоговое ударение»
или нет.
Но ведь это порочный круг: либо я вправе при всяких обстоя­
тельствах и по своему усмотрению предполагать наличие слогового
ударения всюду, где имеются сонанты, но в таком случае нет ника­
кого основания называть его слоговым, а не сонантным, либо если
выражение «слоговое ударение» имеет какой-то смысл, то, очевидно*,
лишь тот, что это — ударение, регулируемое законами слога. А меж­
ду тем сами законы не формулируют, а это сонантное качество
именуют «слогообразующим» (silbenbildend), как если бы образова­
ние слога зависело от этого ударения.
Мы видим, что наш метод противоположен обоим предыдущим:
анализируя слог, как он дан в речевой цепочке, мы дошли до не­
разложимой единицы, до звука растворного и звука затворного;
затем, комбинируя эти единицы, мы смогли определить место слого­
раздела и вокалическую точку. Теперь мы уже знаем, в каких физио­
логических условиях должны возникать эти акустические эффекты.
Критикуемые нами теории следуют обратному направлению: они
берут изолированные фононологические типы и из них пытаются
вывести и место слогораздела, и местонахождение сонанта. Но если
дана какая-либо цепочка фонем, то ей обычно присущ один способ
артикуляции, который является более естественным и более удоб­
ным, чем все прочие; возможность же выбора между растворными
и затворными артикулущиями в значительной мере сохраняется;
слогоделение же кДк раз и будет зависеть от этого выбора, а не непо­
средственно от фонологических типов*
94
 Разумеется, теория эта не исчерпывает и не решает всех вопро­
сов. Так, зияние, столь часто встречающееся, есть не что иное, как
сознательно или бессознательно разорванный имплозивный отрезок,
например t — а (в il cria) или а — t (в ebahi). Оно чаще всего воз­
никает при фонологических типах с большой степенью раствора.
Встречаются и разорванные эксплозивные отрезки, входящие,
несмотря на то что они не градуированы, в звуковую цепочку на оди­
наковом основании с нормальными сочетаниями; мы затронули этот
случай в связи с греч. kteino (см. стр. 91). Возьмем еще для примера
сочетание pzta, которое нормально может быть произнесено только
как pzta; оно должно, следовательно, заключать два слога, каковые
оно в действительности и имеет, если четко воспроизвести голосовой
тон в z; но если z оглушается, то поскольку это одна из тех фонем,
которые требуют наименьшего раствора, группа pzta в силу резкой
противоположности z и а воспринимается как один слог: слышится
нечто вроде pzta.
Во всех случаях этого рода воля и намерение говорящего могут
вмешаться и в некоторой мере изменить физиологическую необхо­
димость; часто случается, что трудно в точности выяснить, какую
роль играет каждый из этих двух факторов. Но как бы то ни было,
фонация всегда предполагает смену имплозии и эксплозий, а в этом
и заключается основное условие слогоделения.

§ 6. Длительность имплозии и эксплозий

Объяснив слог взаимодействием эксплозий и имплозии, мы при­
ходим к важному наблюдению, обобщающему известный факт мет­
рики. В греческих и латинских словах различаются двоякого рода
долготы: по природе (mater) и по положению (factus). Почему fac
считается долгим слогом в factus? Отвечают: вследствие наличия
группы ct; но если это зависит от сочетания звуков как такового,
то любой слог, начинающийся двумя согласными, должен быть дол­
гим, между тем это не так (ср. cliens и т. д.).
Истинная причина заключается в том, что эксплозия и имплозия
по самой своей сути различны в отношении длительности. Экспло­
зия всегда протекает столь быстро, что для слуха является иррацио­
нальной величиной; по этой же причине она никогда не производит
вокалического впечатления. Только имплозия представляет ощути­
мую величину; отсюда впечатление, что гласный, с которого она
начинается, длится дольше.
Известно, с другой стороны, что гласные, находящиеся перед
сочетанием, образованным из смычного или фрикативного плюс
плавный, могут трактоваться двояко: в слове patrem а может быть
долгим или кратким, это объясняется тем же. В самом деле, группу
tr в этом слове можно произнести как tf, так и tf; первый способ
95
 артикуляции дает возможность а оставаться кратким; второй спо­
соб создает долгий слог. В таком слове, как factus, аналогичная
двоякая трактовка а невозможна, потому что группу ct можно про­
изнести только как ct, а не ct.

§ 7. Фонемы четвертой степени раствора.

Дифтонги и вопросы их написания
Фонемы четвертой степени раствора дают повод к некоторым
замечаниям. Как мы видели (стр. 89), в противоположность всем
прочим звукам обычай санкционировал в отношении звуков четвер­
той степени раствора двоякое написание (w = и, и = и; j = Г;
i = 1). Дело в том, что в таких сочетаниях, как aija, auwa, ощущает­
ся лучше, чем где-либо, то различие, которое мы обозначаем диакри­
тическими значками < и > ; Г и и определенно производят впечатле­
ние гласных, 1 и и — впечатление согласных х. Не претендуя на
объяснение этого факта, отметим, что согласный i никогда не появ­
ляется как затворный. Поэтому нельзя встретить ai, в котором Т
производило бы тот же эффект, что и j в aija (ср. англ. boy и франц.
pied); следовательно, j является согласным, a i — гласным по по­
ложению, раз эти разновидности типа I не могут появляться одина­
ково всюду. Эти же замечания применимы и к u, w, а также к у, у.
Это проливает свет на вопрос о дифтонгах. Дифтонг есть частный
случай имплозивного отрезка; сочетания afta и auta абсолютно па­
раллельны; они отличаются лишь степенью раствора второго эле­
мента: дифтонг — это такой имплозивный отрезок из двух фонем,
второй элемент которого относительно открыт, что создает особое
акустическое впечатление: сонант как бы длится во втором элементе
группы. Наоборот, сочетание типа tja ничем не отличается от соче­
тания типа tfa, разве что степенью раствора последнего эксплозив­
ного члена. Это равносильно утверждению, что сочетания звуков,
именуемые у фонологов восходящими дифтонгами, на самом деле
не дифтонги, а эксплозивно-имплозивные группы, первый элемент
\ которых относительно открыт, что, однако, не приводит ни к чему
исключительному с акустической точки зрения (tja). Что касается
сочетаний типа йо, Та с ударением на и и Г, которые встречаются в не­
которых немецких диалектах (ср. buob, liab), то это тоже ложные
дифтонги, не производящие впечатления единства, как бй, аГи т. д.;
нельзя произнести йб как группу из двух имплозивных, не нарушив
непрерывного характера цепочки, если только какой-нибудь искус­
ственный прием не сообщит этому сочетанию не свойственного ему
от природы единства.

1
Не следует смешивать этот элемент четвертой степени раствора с мягким
нёбным фрикативным (нем. liegen в северном произношении). Этотмюследний фо­
нологический тип относится к согласным и обладает всеми их свойствами.

96
 Такое определение дифтонга, подводящее его под общий принцип
имплозивных отрезков, показывает, что дифтонг не^ есть, как это
можно было бы подумать, нечто ни с чем не согласное, не уклады­
вающееся в норму фонологическое явление. Нет надобности выде­
лять его особо. Свойства его не представляют в действительности
никакого интереса и никакой важности: важно фиксировать не
конец сонанта, а его начало.
Сивере и многие лингвисты различают на письме i, и, и, г, п
и т. д. и i, и, и, г, п и т. д. Q = «unsilbisches» i, i = «silbisches» i)
и пишут mirta, mairta, mjarta, тогда как мы пишем mirta, mairta,
mjarta. Найдя, что i и j относятся к одному и тому же фонологиче­
скому типу, они пожелали изображать их единым родовым знаком
(это опять та же идея, будто звуковая цепочка состоит из сопола-
гаемых звуковых типов). Но это написание, хотя и покоящееся на
слуховом впечатлении, противоречит здравому смыслу и устраняет
как раз наиболее существенное различие. Вследствие этого:
1) i, u растворные (= j , w) смешиваются с i, u затворными,
в результате чего становится невозможным отличить newo от neuo;
2) наоборот, расчленяются на два i, u затворные (ср. mirta и
mairta). Вот несколько примеров несообразности такого написа­
ния. Возьмем др.-греч. dwis и dusi и, с другой стороны, rhewo и
rhefima; эти два противопоставления происходят в тех же точно фо­
нологических условиях и нормально отражаются одинаковым графи­
ческим противопоставлением: в зависимости от того, следует ли за
и более или менее открытая фонема, оно становится то растворным
(w), то затворным (и). Если же писать duis, dusi, rheuo, rheuma, то
все это различие стирается. Также и в индоевропейском языке оба
ряда mater, matrai, materes, matrsu и suneu, siinewai, sunewes, su-
nusu строго параллельны в своей двоякой трактовке, с одной сторо­
ны — г, с другой стороны — и.
Ныне противопоставление имплозии и эксплозии отражается на
письме по крайней мере в одном втором ряду; но, если принять кри­
тикуемое нами написание, это противопоставление исчезнет (suneu,
suneyai, suneues, sunusu). He только следовало бы сохранить освя­
щенные обычаем различения между растворными и затворными
(u : w и т. д.), но и распространить их на всю систему и писать, к
примеру: mater, matpai, matepes, matrsu; тогда слогоделение обна­
ружилось бы со всей очевидностью, а вокалические точки и слого­
разделы выявились бы сами собой*.

4 Ф. дс Соссюр
 Часть первая
ОБЩИЕ ПРИНЦИПЫ

Глава I
ПРИРОДА ЯЗЫКОВОГО ЗНАКА

§ 1. Знак, означаемое, означающее

Многие полагают, что язык есть по существу номенклатура, то

есть перечень названий, соответствующих каждое одной опреде­
ленной вещи. Например:

Вещи Названия

ARBOR

EdUOS

и т.д. um.9
98
 Такое представление может быть подвергнуто критике во многих
отношениях. Оно предполагает наличие уже готовых понятий, пред­
шествующих словам (см. стр. 144 и ел.); оно ничего не говорит о том,
какова природа названия — звуковая или психическая, ибо слово
arbor может рассматриваться и под тем и под другим углом зрения;
наконец, оно позволяет думать, что связь, соединяющая название
с вещью, есть нечто совершенно простое, а это весьма далеко от ис­
тины. Тем не менее такая упрощенная точка зрения может прибли­
зить нас к истине, ибо она свидетельствует о том, что единица языка
есть нечто двойственное, образованное из соединения двух компо­
нентов.
Рассматривая акт речи, мы уже выяснили (см. стр. 49 и ел.), что
обе стороны языкового знака психичны и связываются в нашем
мозгу ассоциативной связью. Мы особенно подчеркиваем этот мо­
мент.
Языковой знак связывает не вещь и ее название, а понятие и аку­
стический образ *. Этот последний является не материальным зву­
чанием, вещью чисто физической, а психическим отпечатком зву­
чания, представлением, получаемым нами о нем посредством наших
органов чувств; акустический образ имеет чувственную природу,
и если нам случается называть его «материальным», то только по
этой причине, а также для того, чтобы противопоставить его второму
члену ассоциативной пары — понятию, в общем более абстрактному.
Психический характер наших акустических образов хорошо об­
наруживается при наблюдении над нашей собственной речевой прак­
тикой. Не двигая ни губами, ни языком, мы можем говорить сами
с собой или мысленно повторять стихотворный отрывок. Именно
потому, что слова языка являются для нас акустическими образами,
не следует говорить о «фонемах», их составляющих. Этот термин,
подразумевающий акт фонации, может относиться лишь к произно­
симому слову, к реализации внутреннего образа в речи. Говоря о
звуках и слогах, мы избежим этого недоразумения, если только будем
помнить, что дело идет об акустическом образе.
Языковой знак есть, таким образом, двусторонняя психическая
сущность, которую можно изобразить следующим образом:

Понятие \
Акустический J
. образ У |

Оба эти элемента теснейшим образом связаны между собой и

предполагают друг друга. Ищем ли мы смысл латинского arbor
4* 99
или, наоборот, слово, которым римлянин обозначал понятие «дере­
во», ясно, что только сопоставления типа

кажутся нам соответствующими действительности, и мы отбрасыва­

ем всякое иное сближение, которое может представиться воображе­
нию.
Это определение ставит важный терминологический вопрос. Мы
называем знаком соединение понятия и акустического образа, но в
общепринятом употреблении этот термин обычно обозначает только
акустический образ, например слово arbor и т. д. Забывают, что если
arbor называется знаком, то лишь постольку, поскольку в него вклю­
чено понятие «дерево», так что чувственная сторона знака предпола­
гает знак как целое.
Двусмысленность исчезнет, если называть все три наличных
понятия именами, предполагающими друг друга, но вместе с тем
взаимно противопоставленными. Мы предлагаем сохранить слово
знак для обозначения целого и заменить термины понятие и аку­
стический образ соответственно терминами означаемое и означаю­
щее; последние два термина имеют то преимущество, что отмечают
противопоставление, существующее как между ними самими, так
и между целым и частями этого целого. Что же касается термина
«знак», то мы довольствуемся им, не зная, чем его заменить, так как
обиходный язык не предлагает никакого иного подходящего тер­
мина.
Я\ыковой знак, как мы его определили, обладает двумя свойст­
вами первостепенной важности. Указывая на них, мы тем самым фор­
мулируем основные принципы изучаемой нами области знания.

§ 2. Первый принцип: произвольность знака

Связь соединяющая означающее с означаемым, произвольна;
поскольку под знаком мы понимаем целое, возникающее в резуль­
тате ассоциации некоторого означающего с некоторым означаемым,
то эту же мысль мы можем выразить проще: языковой знак про­
изволен.
Так, понятие «сестра» не связано никаким внутренним отноше­
нием с последовательностью звуков s-ce:-r, служащей во французском
100
 языке ее означающим; оно могло бы быть выражено любым другим
сочетанием звуков; это может быть доказано различиями между язы­
ками и самим фактом существования различных языков: означаемое
«бык» выражается означающим b-oe-f (франц. boeuf) по одну сторону
языковой границы и означающим o-k-s (нем. Ochs) по другую сто­
рону ее.
Принцип произвольности знака никем не оспаривается; но часто
гораздо легче открыть истину, нежели указать подобающее ей мес­
то. Этот принцип подчиняет себе всю лингвистику языка; следствия
из него неисчислимы. Правда, не все они обнаруживаются с первого
же взгляда с одинаковой очевидностью; их можно открыть только
после многих усилий, но именно благодаря открытию этих послед­
ствий выясняется первостепенная важность названного принципа.
Заметим мимоходом: когда семиология сложится как наука,
она должна будет поставить вопрос, относятся ли к ее компетенции
способы выражения, покоящиеся на знаках, в полной мере «ес­
тественных», как, например, пантомима. Но даже если семиология
включит их в число своих объектов, все же главным предметом ее
рассмотрения останется совокупность систем, основанных на произ­
вольности знака. В самом деле, всякий принятый в данном обществе
способ выражения в основном покоится на коллективной привычке
или, что то же, на соглашении. Знаки учтивости, например, часто
характеризуемые некоторой «естественной» выразительностью
(вспомним о китайцах, приветствовавших своего императора девя­
тикратным падением ниц), тем не менее фиксируются правилом,
именно это правило, а не внутренняя значимость обязывает нас при­
менять эти знаки. Следовательно, можно сказать, что знаки, целиком
произвольные, лучше других реализуют идеал семиологического под­
хода; вот почему язык — самая сложная и самая распространенная
из систем выражения — является вместе с тем и наиболее характер­
ной из них; в этом смысле лингвистика может служить моделью
(patron general) для всей семиологии в целом, хотя язык — только
одна из многих семиологических систем.
Для обозначения языкового знака, или, точнее, того, что мы на­
зываем означающим, иногда пользуются словом символ. Но поль­
зоваться им не вполне удобно именно в силу нашего первого прин­
ципа. Символ характеризуется тем, что он всегда не до конца произ­
волен; он не вполне пуст, в нем есть рудимент естественной связи
между означающим и означаемым. Символ справедливости, весы,
нельзя заменить чем попало, например колесницей.
Слово произвольный также требует пояснения. Оно не должно
пониматься в том смысле, что означающее может свободно выбирать­
ся говорящим (как мы увидим ниже, человек не властен внести даже
малейшее изменение в знак, уже принятый определенным языковым
коллективом); мы хотим лишь сказать, что означающее немотиви-
ровано, то есть произвольно по отношению к данному означаемому,
с которым у него нет в действительности никакой естественной связи.
101
 Отметим в заключение два возражения, которые могут быть вы­
двинуты против этого первого принципа.
1. В доказательство того, что выбор означающего не всегда про­
изволен, можно сослаться на звукоподражания. Но ведь звукопод­
ражания не являются органическими элементами в системе языка.
Число их к тому же гораздо ограниченней, чем обычно полагают.
Такие французские слова, как fouet «хлыст», glas «колокольный
звон», могут поразить ухо суггестивностью своего звучания, но до­
статочно обратиться к их латинским этимонам (fouet or fagus «бук»,
glas от classicum «звук трубы»), чтобы убедиться в том, что они пер­
воначально не имели такого характера: качество их теперешнего
звучания, или, вернее, приписываемое им теперь качество, есть
случайный результат фонетической эволюции.
Что касается подлинных звукоподражаний типа буль-булъ, тик-
так, то они не только малочисленны, но и до некоторой степени про­
извольны, поскольку они лишь приблизительные и наполовину
условные имитации определенных звуков (ср. франц. ouaoua, но
нем. wauwau «гав! гав!»). Кроме того, войдя в язык, они в большей
или меньшей степени подпадают под действие фонетической, морфо­
логической и всякой иной эволюции, которой подвергаются и все
остальные слова (ср. франц. pigeon «голубь», происходящее от на-
роднолатинского pipio, восходящего в свою очередь к звукоподра­
жанию),— очевидное доказательство того, что звукоподражания
утратили нечто из своего первоначального характера и приобрели
свойство языкового знака вообще, который, как уже указывалось,
немотивирован.
2. Что касается междометий, весьма близких к звукоподража­
ниям, то о них можно сказать то же самое, что говорилось выше
о звукоподражаниях. Они также ничуть не опровергают нашего
тезиса о произвольности языкового знака. Весьма соблазнительно
рассматривать междометия как непосредственное выражение реаль­
ности, так сказать продиктованное самой природой. Однако в от­
ношении большинства этих слов можно доказать отсутствие необ­
ходимой связи между означаемым и означающим. Достаточно
сравнить соответствующие примеры из разных языков, чтобы убе­
диться, насколько в них различны эти выражения (например,
франц. aie! соответствует нем. aul «ой!»). Известно к тому же,
что многие междометия восходят к знаменательным словам (ср.
франц. diable! «черт возьми!» при diable «черт», mordieu! «черт
возьми!» из mort Dieu букв, «смерть бога» и т. д.).
Итак, и звукоподражания и междометия занимают в языке вто­
ростепенное место, а их символическое происхождение отчасти
спорно.

102
& 3. Второй принцип: линейный характер означающего
Означающее, являясь по своей природе воспринимаемым на
слух, развертывается только во времени и характеризуется заимст­
вованными у времени признаками: а) оно обладает протяженностью
и б) эта протяженность имеет одно измерение — это линия.
Об этом совершенно очевидном принципе сплошь и рядом не упо­
минают вовсе, по-видимому, именно потому, что считают его черес­
чур простым, между тем это весьма существенный принцип и послед­
ствия его неисчислимы. Он столь же важен, как и первый принцип.
От него зависит весь механизм языка (см. стр. 155). В противопо­
ложность означающим, воспринимаемым зрительно (морские сиг­
налы и т. п.), которые могут комбинироваться одновременно в не­
скольких измерениях, означающие, воспринимаемые на слух, рас­
полагают лишь линией времени; их элементы следуют один за дру­
гим, образуя цепь. Это их свойство обнаруживается воочию, как
только мы переходим к изображению их на письме, заменяя после­
довательность их во времени пространственным рядом графических
знаков.
В некоторых случаях это не столь очевидно. Если, например,
я делаю ударение на некотором слоге, то может показаться, что я
кумулирую в одной точке различные значимые элементы. Но это
иллюзия; слог и его ударение составляют лишь один акт фонации:
внутри этого акта нет двойственности, но есть только различные
противопоставления его со смежными элементами (см. по этому
поводу стр. 163).
 Глава II

НЕИЗМЕНЧИВОСТЬ И ИЗМЕНЧИВОСТЬ ЗНАКА

§ 1. Неизменчивость знака
Если по отношению к выражаемому им понятию означающее
представляется свободно выбранным, то, наоборот, по отношению
к языковому коллективу, который им пользуется, оно не свободно,
а навязано. У этого коллектива мнения не спрашивают, и выбранное
языком означающее не может быть заменено другим. Этот факт, ка­
жущийся противоречивым, можно было бы, грубо говоря, назвать
«вынужденным ходом». Языку как бы говорят: «Выбирай!», но тут
же добавляют: «...вот этот знак, а не другой!». Не только отдельный
человек не мог бы, если бы захотел, ни в чем изменить сделанный
уже языком выбор, но и сам языковой коллектив не имеет власти
ни над одним словом; общество принимает язык таким, какой он есть
(telle qu'elle).
Таким образом, язык не может быть уподоблен просто договору;
именно с этой стороны языковой знак представляет особый интерес
для изучения, ибо если мы хотим показать, что действующий в кол­
лективе закон есть нечто, чему подчиняются, а не свободно прини­
мают, то наиболее блестящим подтверждением этому является язык.
Рассмотрим, каким же образом языковой знак не подчиняется
нашей воле, и укажем затем на вытекающие из этого важные след­
ствия.
Во всякую эпоху, как бы далеко в прошлое мы ни углублялись,
язык всегда выступает как наследие предшествующей эпохи. Не­
трудно себе представить возможность в прошлом акта, в силу ко­
торого в определенный момент названия были присвоены вещам,
то есть в силу которого было заключено соглашение о распределении
определенных понятий по определенным акустическим образам, хотя
реально такой акт никогда и нигде не был засвидетельствован.
Мысль, что так могло произойти, подсказывается нам лишь нашим
очень острым чувством Произвольности знака.
104
 Фактически всякое общество знает и всегда знало язык только
как продукт, который унаследован от предшествующих поколений
и который должен быть принят таким, как он есть. Вот почему во­
прос о происхождении языка не так важен, как это обычно думают.
Такой вопрос не к чему даже ставить; единственный реальный объект
лингвистики — это нормальная и регулярная жизнь уже сложив­
шегося языка. Любое данное состояние языка всегда есть продукт
исторических факторов, которые и объясняют, почему знак неиз­
менчив, то есть почему он не поддается никакой произвольной за­
мене.
Но утверждение, что язык есть наследие прошлого, решительно
ничего не объясняет, если ограничиться только этим. Разве нельзя
изменить в любую минуту существующие законы, унаследованные
от прошлого?
Высказав такое сомнение, мы вынуждены, подчеркнув социаль­
ную природу языка, поставить вопрос так, как если бы мы его ста­
вили в отношении прочих общественных усыновлений. Каким обра­
зом передаются эти последние? Таков более общий вопрос, покры­
вающий и вопрос о неизменчивости. Прежде всего надо выяснить,
какой степенью свободы пользуются прочие общественные установ­
ления; мы увидим, что в отношении каждого из них баланс между
навязанной обществу традицией и свободной от традиции деятель­
ностью общества складывается по-разному. Затем надо выяснить,
почему для данного общественного установления факторы первого
рода более или, наоборот, менее действенны, чем факторы второго
рода. И наконец, обратившись вновь к языку, мы должны спросить
себя, почему исторический фактор преемственности господствует
в нем полностью и исключает возможность какого-либо общего и
внезапного изменения.
В ответ на этот вопрос можно было бы выдвинуть множество ар­
гументов и указать, например, на то, что изменения языка не свя­
заны со сменой поколений, которые вовсе не накладываются одно
на другое наподобие ящиков комода, но перемешаны между собой
и проникают одно в другое, причем каждое из них включает лиц
различных возрастов. Можно было бы указать и на то, как много
усилий требуется при обучении родному языку, чтобы прийти к вы­
воду о невозможности общего изменения его. Можно было бы доба­
вить, что рефлексия не участвует в пользовании тем или другим
языком: сами говорящие в значительной мере не осознают законов
языка, а раз они их не осознают, то каким же образом они могут их
изменить? Допустим, однако, что говорящие относились бы созна­
тельно к языковым фактам; тогда следовало бы напомнить, что эти
факты не вызывают критики со стороны говорящих в том смысле,
что каждый народ в общем доволен доставшимся ему языком.
Все эти соображения не лишены основания, но суть не в них:
мы предпочитаем нижеследующие, более существенные, более пря­
мые соображения, от которых зависят все прочие.
105
 1. П р о и з в о л ь н о с т ь з н а к а . Выше мы приняли допущение
о теоретической возможности изменения языка. Углубляясь в во­
прос, мы видим, что в действительности сама произвольность знака
защищает язык от всякой попытки сознательно изменить его. Гово­
рящие, будь они даже сознательнее, чем есть на самом деле, не могли
бы обсуждать вопросы языка. Ведь для того чтобы подзергать об­
суждению какую-либо вещь, надо, чтобы она отвечала какой-то ра­
зумной норме. Можно, например, спорить, какая форма брака ра­
циональнее — моногамия или полигамия, и приводить доводы в
пользу той или другой. Можно также обсуждать систему символов,
потому что символ связан с обозначаемой вещью рационально (см.
стр. 101); в отношении же языка, системы произвольных знаков,
не на что опереться. Вот почему исчезает всякая почва для обсуж­
дения: ведь нет никаких оснований для того, чтобы предпочесть оз-^ •
начающее sceur означающему sister для понятия «сестра» и означаю­
щее Ochs означающему bceuf для понятия «бык».
2. М н о ж е с т в е н н о с т ь з н а к о в , необходимых в любом языке.
Значение этого обстоятельства немаловажно. Система письма, со­
стоящая из 20—40 букв, может быть, если на то пошло, заменена
другою. То же самое можно было бы сделать и с языком, если бы чис­
ло элементов, его составляющих, было ограниченным. Но число зна­
ков языка бесконечно.
3. Слишком с л о ж н ы й х а р а к т е р системы. Язык яв­
ляется системой. Хотя, как мы увидим ниже, с этой именно стороны
он не целиком произволен и, таким образом, в нем господствует
относительная разумность, но вместе с тем именно здесь и обнару­
живается неспособность говорящих преобразовать его. Дело в том,
что эта система представляет собой сложный механизм и постичь ее
можно лишь путем специальных размышлений. Даже те, кто изо
дня в день ею пользуются, о самой системе ничего не знают. Можно
было бы представить себе возможность преобразования языка лишь
путем вмешательства специалистов, грамматистов, логиков и т. д.
Но опыт показывает, что до сего времени такого рода попытки успе­
хе не имели.
4. С о п р о т и в л е н и е к о л л е к т и в н о й к о с н о с т и любым
я з ы к о в ы м и н н о в а ц и я м . Все вышеуказанные соображения ус­
тупают по своей убедительности следующему: в каждый данный мо­
мент язык есть дело всех и каждого; будучи распространен в некото­
ром коллективе и служа ему, язык есть нечто такое, чем каждый
человек пользуется ежечасно, ежеминутно. В этом отношении его
никак нельзя сравнивать с другими общественными установлениями.
Предписания закона, обряды религии, морские сигналы и пр. затра­
гивают единовременно лишь ограниченное количество лиц и на
ограниченный срок; напротив, языком каждый пользуется ежеми­
нутно, почему язык и испытывает постоянное влияние всех. Это
фундаментальный фактор, и его одного достаточно, чтобы показать
невозможность революции в языке. Из всех общественных установ-

т
лений язык предоставляет меньше всего возможностей для проявле­
ния инициативы. Он составляет неотъемлемую часть жизни обще­
ства, которое, будучи по природе инертным, выступает прежде все­
го как консервативный фактор.
Однако еще недостаточно сказать, что язык есть продукт соци­
альных сил, чтобы стало очевидно, что он несвободен; помня, что
язык всегда унаследован от предшествующей эпохи, мы должны до­
бавить, что те социальные силы, продуктом которых он является,
действуют в зависимости от времени. Язык устойчив не только пото­
му, что он привязан к косной массе коллектива, но и вследствие того,
что он существует во времени. Эти два факта неотделимы. Связь
с прошлым ежеминутно препятствует свободе выбора. Мы говорим
человек и собака, потому что и до нас говорили человек и собака. Это
не препятствует тому, что во всем явлении в целом всегда налицо
связь между двумя противоречивыми факторами — произвольным
соглашением, в силу которого выбор означающего свободен, и вре­
менем, благодаря которому этот выбор оказывается жестко опреде­
ленным. Именно потому, что знак произволен, он не знает другого
закона, кроме закона традиции, и, наоборот, он может быть произ­
вольным только потому, что опирается на традицию.

§ 2. Изменчивость знака
Время, обеспечивающее непрерывность языка, оказывает на него
и другое действие, которое на первый взгляд противоположно пер­
вому, а именно: оно с большей или меньшей быстротой изменяет
языковые знаки, так что в известном смысле можно говорить одно­
временно как о неизменчивости языкового знака, так и о изменчи­
вости его *.
В конце концов, оба эти факта взаимно обусловлены: знак может
изменяться, потому что его существование не прерывается. При вся­
ком изменении преобладающим моментом является устойчивость
прежнего материала, неверность прошлому лишь относительна. Вот
почему принцип изменения опирается на принцип непрерывности.
Изменение во времени принимает различные формы, каждая
из которых могла бы послужить материалом для большой главы
в теории лингвистики. Не вдаваясь в подробности, необходимо под­
черкнуть следующее.
Прежде всего требуется правильно понимать смысл, который
приписывается здесь слову «изменение». Оно может породить мысль,
что в данном случае речь идет специально о фонетических измене­
ниях, претерпеваемых означающим, или же специально о смысловых
изменениях, затрагивающих обозначаемое понятие. Такое понима­
ние изменения было бы недостаточным. Каковы бы ни были факторы
изменения, действуют ли они изолированно или в сочетании друг
107
с другом, они всегда приводят к сдвигу отношения между означаемым
и означающим.
Вот несколько примеров. Лат. песаге, означающее «убивать»,
превратилось во французском в поуег со значением «топить (в воде)».
Изменились и акустический образ и понятие; однако бесполезно раз­
личать обе эти стороны данного факта, достаточно констатировать in
globo, что связь понятия со знаком ослабла и что произошел сдвиг
в отношениях между ними. Несколько иначе обстоит дело, если
сравнивать классически латинское песаге не с французским поуег,
а с народнолатинским песаге IV и V вв., означающим «топить»;
но и здесь, при отсутствии изменения в означающем, имеется сдвиг
в отношении между понятием и знаком.
Старонемецкое dritteil «треть» в современном немецком языке
превратилось в Drittel. В данном случае, хотя понятие осталось тем
же, отношение между ним и означающим изменилось двояким обра­
зом: означающее видоизменилось не только в своем материальном
аспекте, но и в своей грамматической форме; оно более не включает
элемента Teil «часть», оно стало простым словом. Так или иначе,
и здесь имеет место сдвиг в отношении между понятием и зна­
ком.
В англосаксонском языке дописьменная форма fot «нога» со­
хранилась в виде fot (совр. англ. foot), а форма мн. 4.*foti «ноги»
превратилась в fet (совр. англ. feet). Какие бы изменения здесь ни
подразумевались, ясно одно: произошел сдвиг в отношении, возник­
ли новые соответствия между звуковым материалом и понятием.
Язык коренным образом не способен сопротивляться факторам,
постоянно меняющим отношения между означаемым и означающим.
Это одно из следствий, вытекающих из принципа произвольности
знака.
Прочие общественные установления — обычаи, законы и т. п.—
основаны, в различной степени, на естественных отношениях вещей;
в них есть необходимое соответствие между использованными сред­
ствами и поставленными целями. Даже мода, определяющая наш
костюм, не вполне произвольна: нельзя отклониться далее опреде­
ленной меры от условий, диктуемых свойствами человеческого тела.
Язык же, напротив, ничем не ограничен в выборе своих средств, ибо
нельзя себе представить, что могло бы воспрепятствовать ассоциа­
ции какого угодно понятия с какой угодно последовательностью
звуков.
Желая ясно показать, что язык есть общественное установление
в чистом виде, Уитни справедливо подчеркивал произвольный ха­
рактер знаков: тем самым он направил лингвистику по правильному
пути. Однако он не развил до конца это положение и не разглядел,
что своим произвольным характером язык резко отличается от всех
прочих общественных установлений. Это ясно обнаруживается в
том, как он развивается; нет ничего сложнее его развития: так как
язык существует одновременно и в обществе и во времени, то никто
108
 ничего не может в нем изменить; между тем произвольность его зна­
ков теоретически обеспечивает свободу устанавливав любые отно­
шения между звуковым материалом и понятиями. Из этого следует,
что оба элемента, объединенные в знаке, живут в небывалой степени
обособленно и что язык изменяется, или, вернее, эволюционирует,
под воздействием всех сил, которые могут повлиять либо на звуки,
либо на смысл. Эта эволюция является неизбежной: нет языка, кото­
рый был бы от нее свободен. По истечении некоторого промежутка
времени в каждом языке можно всегда констатировать ощутимые
сдвиги.
Это настолько верно, что принцип этот можно проверить и на
материале искусственных языков. Любой искусственный язык, пока
он еще не перешел в общее пользование, является собственностью
автора, но, как только он начинает выполнять свое назначение и
становится общим достоянием, контроль над ним теряется. К числу
языков этого рода принадлежит эсперанто; если он получит распро­
странение, ускользнет ли он от неизбежного действия закона эво­
люции? По истечении первого периода своего существования этот
язык подчинится, по всей вероятности, условиям семиологического
развития: он станет передаваться в силу законов, ничего общего не
имеющих с законами, управляющими тем, что создается продуман­
но; возврат к исходному положению будет уже невозможен. Человек,
который пожелал бы создать неизменяющийся язык для будущих
поколений, походил бы на курицу, высидевшую утиное яйцо: соз­
данный им язык волей-неволей был бы захвачен течением, увлекаю­
щим вообще все языки.
Непрерывность знака во времени, связанная с его изменением во
времени, есть принцип общей семиологии: этому можно было бы
найти подтверждения в системе письма, в языке глухонемых и т. д.
Но на чем же основывается необходимость изменения? Нас могут
упрекнуть в том,что мы разъяснили этот пункт в меньшей степени,
нежели принцип неизменчивости. Это объясняется тем, что мы не
выделили различных факторов изменения; надо было бы рассмот­
реть их во всем разнообразии, чтобы установить, в какой степени
они необходимы.
Причины непрерывности a priori доступны наблюдению; иначе
обстоит дело с причинами изменения во времени. Лучше пока отка­
заться от их точного выяснения и ограничиться общими рассужде­
ниями о сдвиге отношений. Время изменяет все, и нет оснований
считать, что язык представляет исключение из этого общего пра­
вила.
Резюмируем этапы нашего рассуждения, увязывая их с установ­
ленными во введении принципами.
1. Избегая бесплодных дефиниций слов, мы прежде всего выде­
лили внутри общего явления, каким является речевая деятельность,
две ее составляющих (facteur): язык и речь. Язык для нас — это рече­
вая деятельность минус речь. Он есть совокупность языковых навы-
109
ков, позволяющих отдельному человеку понимать других и быть ими
понятым.
2. Но такое определение все еще оставляет язык вне социальной
реальности, оно представляет его чем-то нереальным, так как вклю­
чает лишь один аспект реальности, аспект индивидуальный: чтофл
был язык, нужен говорящий коллектив. Вопреки видимости, язык
никогда не существует вне общества, ибо язык — это семиологиче-
ское явление. Его социальная природа — одно из его внутренних
свойств; полное его определение ставит нас перед лицом двух не­
разрывно связанных явлений, как это показано на нижеследующей
схеме:

Но в этих условиях язык только жизнеспособен, но еще не жи­

вет; мы приняли во внимание лишь социальную реальность, но не
исторический факт.
3. Может показаться, что язык в силу произвольности языкового
знака представляет собой свободную систему, организуемую по воле
говорящих, зависящую исключительно от принципа рационально­
сти. Такой точке зрения, собственно, не противоречит и социальный
характер языка, взятый сам по себе. Конечно, коллективная психо­
логия не оперирует чисто логическим материалом; нелишне вспом­
нить и о том, как разум сдает свои позиции в практических
отношениях между людьми. И все же рассматривать язык как
простую условность, доступную изменению по воле заинтересо­
ванных лиц, препятствует нам не это, но действие времени, сочетаю­
щееся с действием социальных сил; вне категории времени языковая
реальность неполна, и никакие заключения относительно нее не­
возможны.
Если бы мы взяли язык во времени, но отвлеклись от говорящего
коллектива (представим себе человека, живущего изолированно в те­
чение многих веков), то мы не обнаружили бы в нем, возможно, ни­
какого изменения: время было бы не властно над ним. И наоборот,
НО
если мы будем рассматривать говорящий коллектив вне времени, то
не увидим действия на язык социальных сил. Чтобы приблизиться
к реальности, нужно, следовательно, добавить к приведенной выше
схеме знак, указывающий на движение времени:

Говорящий
коллектив
?
У
Теперь уже язык теряет свою свободу, так как время позволяет
воздействующим на него социальным силам оказывать свое действие;
мы приходим, таким образом, к принципу непрерывности, аннули­
рующей свободу. Однако непрерывность по необходимости подразу­
мевает изменение, то есть более или менее значительные сдвиги в от­
ношениях между означаемым и означающим.
 Глава III

СТАТИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА
И ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЛИНГВИСТИКА

§ 1. Внутренняя двойственность всех наук,

оперирующих понятием значимости
Едва ли многие лингвисты догадываются, что появление фактора
времени способно создать лингвистике особые затруднения и ставит
ее перед двумя расходящимися в разные стороны путями.
Большинство наук не знает этой коренной двойственности: фак­
тор времени не сказывается на них сколь-нибудь существенным об­
разом. Астрономия установила, что небесные светила претерпевают
заметные изменения, но ей не пришлось из-за этого расчлениться на
две дисциплины. Геология почти всегда имеет дело с последователь­
ными изменениями во времени, но, когда она переходит к уже сло­
жившимся состояниям земли, эти состояния не рассматриваются
как предмет совсем другой науки. Есть описательная наука о праве,
и есть история права, но никто не противопоставляет их друг другу.
Политическая история государств развертывается целиком во време­
ни, однако, когда историк рисует картину какой-либо эпохи, у нас
не создается впечатления, что мы выходим за пределы истории. И на­
оборот, наука о политических институтах является по существу
своему наукой описательной, но она отлично может, когда встре­
тится надобность, рассматривать исторические вопросы, не теряя
при этом своего единства.
Наоборот, та двойственность^ которой мы говорим, властно тя­
готеет, например, над экономическими науками. В противополож­
ность указанным выше отраслям знания политическая экономия и
экономическая история составляют две резко разграниченные дис­
циплины в недрах одной науки. Это различие двух дисциплин особо
подчеркивается в экономических работах последних лет. Разграни­
чивая указанные дисциплины, специалисты по политической эконо­
мии подчиняются внутренней необходимости, хотя и не отдают себе
в этом полного отчета. Вполне аналогичная необходимость застав­
ляет и нас членить лингвистику на две части, каждая из которых
имеет свои собственные основания. Дело в том, что в лингвистике,

иг
как и в политической экономии, мы сталкиваемся с понятием знача-
мости. В политической экономии ее именуют ценностью. В обеих
науках речь идет о системе эквивалентностей между вещами раз­
личной природы: в политической экономии — между трудом и зара­
ботной платой, в лингвистике — между означаемым и означающим.
Совершенно очевидно, что в интересах всех вообще наук следо­
вало бы более тщательно разграничивать те оси, по которым распо­
лагаются входящие в их компетенцию объекты. Всюду следовало бы
различать, как указано на нижеследующем рисунке: 1) ось одновре­
менности (АВ), касающуюся отношений между сосуществующими
явлениями, где исключено всякое вмешательство времени, и 2) ось
последовательности (CD), на которой никогда нельзя рассматри­
вать больше одной вещи сразу и по которой располагаются все яв­
ления первой оси со всеми их изменениями.
с

т
D
Для наук, оперирующих понятием значимости, такое различение
становится практической необходимостью, а в некоторых случаях —
абсолютной необходимостью. Смело можно сказать, что в этих облас­
тях невозможно строго научно организовать исследование, не при­
нимая в расчет наличия двух осей, не различая системы значимо-
стей, взятых сами по себе, и этих же значимостей, рассматриваемых
как функция времени.
С наибольшей категоричностью различение это обязательно для
лингвиста, ибо язык есть система чистых значимостей, определяемая
исключительно наличным состоянием входящих в нее элементов.
Поскольку одной из своих сторон значимость связана с реальными
вещами и с их естественными отношениями (как это имеет место
в экономической науке: например, ценность земельного участка
пропорциональна его доходности), постольку можно до некоторой
степени проследить эту значимость во времени, не упуская, однако,
при этом из виду, что в каждый данный момент она зависит от систе­
мы сосуществующих с ней других значимостей. Тем не менее ее связь
из
с вещами дает ей естественную базу, а потому вытекающие из этого
оценки никогда не являются вполне произвольными, они могут
варьировать, но в ограниченных пределах. Однако, как мы видели,
естественные вещи и их отношения вообще не имеют отношения к
лингвистике [когда дело идет о значимостях].
Следует, далее, заметить, что чем сложней и строже организова­
на система значимостей, тем необходимее, именно вследствие слож­
ности этой системы, изучать ее последовательно, по обеим осям.
Никакая система не может сравниться в этом отношении с языком:
нигде мы не имеем в наличии такой точности обращающихся значи­
мостей, такого большого количества и такого разнообразия элемен­
тов, и притом связанных такими строгими взаимозависимостями.
Множественность знаков, о которой мы уже говорили при рассмот­
рении непрерывности языка, полностью препятствует одновремен­
ному изучению отношений знаков во времени и их отношений
в системе.
Вот почему мы различаем две лингвистики. Как их назвать?
Не все предлагаемые термины в полной мере способны обозначить
проводимое нами различение. Термины «история» и «историческая
лингвистика» непригодны, так как они связаны со слишком расплыв­
чатыми понятиями; поскольку политическая история включает
и описание отдельных эпох и повествование о событиях, постольку
можно было бы вообразить, что, описывая последовательные состоя­
ния языка, мы тем самым изучаем язык, следуя по вертикальной,
временной оси; для этого пришлось бы тогда рассмотреть отдельно
те явления, которые заставляют язык переходить из одного состоя­
ния в другое. Термины эволюция и эволюционная лингвистика более
точны, и мы часто будем ими пользоваться; по контрасту другую
науку можно было бы называть наукой о состояниях языка или ста­
тической лингвистикой.
Однако, чтобы резче оттенить это противопоставление и это скре­
щение двоякого рода явлений, относящихся к одному объекту, мы
предпочитаем говорить о синхронической лингвистике и о диахрони­
ческой лингвистике. Синхронично все, что относится к статическому
аспекту нашей науки, диахронично все, что касается эволюции.
Существительные же синхрония и диахрония будут соответственно
обозначать состояние языка и фазу эволюции.

§ 2. Внутренняя двойственность
и история лингвистики
Первое, что поражает, когда приступаешь к изучению языка,—
это то, что для говорящего не существует последовательности этих
фактов во времени: ему непосредственно дано только их состояние.
Поэтому и лингвист, желающий понять это состояние, должен за­
крыть глаза на то, как оно получилось, и пренебречь диахронией.
Щ
Только отбросив прошлое, он может проникнуть в сознание говоря­
щих. Вторжение истории может только сбить его с толку. Было бы
нелепостью, рисуя панораму Альп, фиксировать ее одновременно с
нескольких вершин Юрских гор, панорама должна быть зафикси­
рована из одной точки. Так и в отношении языка: нельзя ни опи­
сывать его, ни устанавливать нормы его применения, не отправляясь
от одного определенного его состояния. Следуя за эволюцией языка,
лингвист уподобляется наблюдателю, который передвигается с од­
ного конца Юрских гор до другого, отмечая при этом изменения
перспективы.
Можно сказать, что современная лингвистика, едва возникнув,
с головой ушла в диахронию. Сравнительная грамматика индоев­
ропейских языков использует добытые ею данные для гипотетиче­
ской реконструкции предшествующего языкового типа; для нее
сравнение не более как средство воссоздания прошлого. Тот же
метод применяется и при изучении языковых подгрупп (романских
языков, германских языков и т. д.), состояния языка привлекаются
лишь отрывочно и весьма несовершенным образом. Таково направ­
ление, начало которому положил Бопп; поэтому его научное пони­
мание языка неоднородно и шатко.
С другой стороны, как поступали те, кто изучал язык до возник­
новения лингвистической науки, то есть «грамматисты», вдохновляв­
шиеся традиционными методами? Любопытно отметить, что их
точка зрения по занимающему нас вопросу абсолютно безупречна.
Их работы ясно показывают нам, что они стремились описывать
состояния; их программа была строго синхронической. Например,
так называемая грамматика Пор-Ройяля пытается описать состоя­
ние французского языка в эпоху Людовика XIV и определить со­
ставляющие его значимости. Для этого у нее не возникает необходи­
мости обращаться к средневековому французскому языку; она
строго следует горизонтальной оси (см. стр. 113) и никогда от нее не
отклоняется. Такой метод верен; это не значит, впрочем, что он
применялся безукоризненно. Традиционная грамматика игнорирует
целые отделы лингвистики, как, например, отдел о словообразо­
вании; она нормативна и считает нужным предписывать правила, а
не констатировать факты; она упускает из виду целое; часто она не
умеет даже отличить написанное слово от произносимого и т. п.
Классическую грамматику упрекали в том, что она не научна,
между тем ее научная база менее подвержена критике, а ее предмет
лучше определен, чем у той лингвистики, которую основал Бопп.
Эта последняя, покоясь на неопределенном основании, не знает да­
же в точности, к какой цели она стремится. Не умея строго разгра­
ничить наличное состояние и последовательность состояний во вре­
мени, она совмещает два подхода одновременно (elle est a cheval sur
deux domaines).
Лингвистика уделяла слишком большое место истории; теперь
ей предстоит вернуться к статической точке зрения традиционной
115
грамматики, но уже понятой в новом духе, обогащенной новыми
приемами и обновленной историческим методом, который, таким
образом, косвенно помогает лучше осознавать состояния языка.
Прежняя грамматика видела лишь синхронический факт; лингвис­
тика открыла нам новый ряд явлений, но этого недостаточно: надо
почувствовать противоположность обоих подходов, чтобы извлечь
из этого все вытекающие последствия.

§ 3. Внутренняя двойственность лингвистики,

показанная на примерах
Противоположность двух точек зрения—синхронической и диа­
хронической — совершенно абсолютна и не терпит компромисса.
Приведем несколько фактов, чтобы показать, в чем состоит это раз­
личие и почему оно неустранимо.
Латинское crispus «волнистый, курчавый» оставило в наследство
французскому языку корень сгёр-, откуда глаголы crepir «покрывать
штукатуркой» и decrepir «отбивать штукатурку». С другой стороны,
в какой-то момент из латинского языка во французский было заим­
ствовано слово decrepitus «дряхлый» с неясной этимологией, и из
него получилось decrepit с тем же значением. Несомненно, в на­
стоящее время говорящие связывают между собою un mur decrepi
«облупившаяся стена» и un homme decrepit «дряхлый человек»,
хотя исторически эти два слова ничего общего между собой не име­
ют; часто говорят facade decrepite d'une maison в смысле «облупив­
шийся фасад дома». И это есть факт статический, поскольку речь
идет об отношении между двумя сосуществующими в языке явления­
ми. Для того чтобы он проявился, оказалось необходимым стечение
целого ряда обстоятельств из области эволюции: потребовалось,
чтобы crisp- стало произноситься сгёр- и чтобы в некий момент из
латинского было заимствовано новое слово. Вполне очевидно, что
эти диахронические факты не находятся ни в каком отношении
с порожденным ими синхроническим фактом; они — явления иного
порядка.
Вот еще один пример, имеющий общее значение. В древне­
верхненемецком языке множественное число от существительного
gast «гость» первоначально имело форму gasti, от существительного
hant «рука» — hanti и т. д. Впоследствии это i вызвало умлаут, то
есть привело к изменению (в предшествующем слоге) а в е: gasti ->
->• gesti, hanti ->• henti. Затем это i утратило свой тембр, откуда
gesti ->- geste и т. д. В результате ныне мы имеем Gast: Gaste, Hand:
Hande; целый разряд слов обнаруживает то же различие между
единственным и множественным числом. Аналогичное, в общем, яв­
ление произошло и в англосаксонском языке: первоначально было
fot «нога», мн. ч. *foti; Щ «зуб», мн. ч. *topi; gos «гусь», мн. ч. *gosi
116
и т.д.; затем, в результате первого фонетического изменения —
умлаута — *foti превратилось в *feti, а в результате второго фоне­
тического изменения — падения конечного i — *feti дало fet;
так возникло отношение ед. ч. fot: мн. ч. fet и аналогично tof): tef),
gos:ges (совр. англ. foot: feet, tooth : teeth, goose: geese).
Первоначально, когда говорили gast: gasti, fot: foti, множествен­
ное число выражалось простым прибавлением i; Gast:Gaste и
fot: fet выявляют иной механизм для выражения множественного
числа. Этот механизм неодинаков в обоих случаях: в староанглий­
ском — только противопоставление гласных, в немецком — еще и
наличие или отсутствие конечного -е, но это различие для нас не­
существенно.
Отношение между единственным числом и множественным, об­
разованным от него, каковы бы ни были их формы, для каждого
данного момента может быть выражено на горизонтальной оси, а
именно
• « •• Эпоха А
• « •• Эпоха В

Те же факты (каковы бы они ни были), которые вызвали переход

от одной формы к другой, должны, наоборот, быть расположены
на вертикальной оси, так что в результате мы получаем
• « • • Эпоха А
1 1
• « • • Эпоха В
Наш типовой пример порождает целый ряд соображений, непо­
средственно относящихся к нашей теме:
1. Диахронические факты вовсе не имеют своей целью выразить
другим знаком какую-то определенную значимость в языке: переход
gasti в gesti, geste (Gaste) нисколько не связан с множественным
числом существительных, так как в tragit ->- tragt тот же умлаут
связан со спряжением. Таким образом, диахронический факт яв­
ляется самодовлеющим событием, и те конкретные синхронические
последствия, которые могут из него проистекать, ему совершенно
чужды.
2. Диахронические факты вовсе не стремятся изменить систему.
Здесь отсутствует намерение перейти от одной системы отношений
к другой; перемена касается не упорядоченного целого, а только
отдельных элементов его.
Здесь мы снова встречаемся с уже высказанным нами принци­
пом: система никогда не изменяется непосредственно, сама по себе
она неизменна, изменению подвержены только отдельные элементы
независимо от связи, которая соединяет их со всей совокупностью.
Это можно сравнить с тем, как если бы одна из планет, обращаю­
щаяся вокруг Солнца, изменилась в размере и массе: этот изолиро-
117
ванный факт повлек бы за собой общие последствия и нарушил бы
равновесие всей солнечной системы в целом. Для выражения мно­
жественного числа необходимо противопоставление двух явлений:
либо fot: *foti, либо fot: fet; эти два способа в равной мере возмож­
ны, и говорящие перешли от одного к другому, как бы и не при­
касаясь к ним: не целое было сдвинуто и не одна система поро­
дила другую, но один из элементов первой системы изменился, и
этого оказалось достаточно для того, чтобы произвести новую
систему.
3. Это наблюдение помогает нам понять случайный характер
всякого состояния. В противоположность часто встречающемуся
ошибочному представлению язык не есть механизм, созданный и
приспособленный для выражения понятий. Наоборот, как мы виде­
ли, новое состояние, порожденное изменением каких-либо его эле­
ментов, вовсе не предназначается для выражения значений, кото­
рыми оно оказалось пропитанным. Дано случайное состояние
fot: fet, и им воспользовались для выражения различия между
единственным и множественным числом. Противопоставление fot: fet
служит этому не лучше, чем fot:*foti. Каждый раз, как возникает
новое состояние, разум одухотворяет уже данную материю и как бы
вдыхает в нее жизнь. Этот взгляд, внушенный нам исторической
лингвистикой, не был известен традиционной грамматике, которая
свойственными ей методами не могла бы никогда прийти к нему.
Равным образом ничего о нем не знает и большинство философов,
между тем нет ничего более важного с философской точки зрения,
чем эта концепция.
4. Имеют ли факты, принадлежащие к диахроническому ряду,
по крайней мере ту же природу, что и факты синхронического ряда?
Нет, не имеют, ибо, как мы уже установили, изменения происходят
без всякого намерения. Синхронический факт, напротив, всегда об­
лечен значением; он всегда апеллирует к двум одновременно су­
ществующим членам отношения: множественное число выражается
не формой Gaste, а противоположением Gast: Gaste. В диахрониче­
ском плане верно как раз обратное: он затрагивает лишь один член
отношения и для появления новой формы Gaste надо, чтобы старая
форма gasti уступила ей место и исчезла.
Попытка объединить внутри одной дисциплины столь различные
по характеру факты представляется фантастическим предприятием.
В диахронической перспективе мы имеем дело с явлениями, кото­
рые не имеют никакого отношения к системам, хотя и обусловлива­
ют их.
Приведем еще несколько примеров, подтверждающих и допол­
няющих выводы, извлеченные из первых.
Во французском языке ударение всегда падает на последний
слог, если только он не содержит в себе немого е (э). Это факт син­
хронический: отношение между совокупностью французских слов
и ударением французского слова. Откуда он взялся? Из предшество-
118
вавшего состояния. В латинском языке система ударения была иная
и более сложная: ударение падало на предпоследний слог, если он
был долгим; если же он был кратким, то ударение переносилось на
третий слог от конца (ср. amicus «друг», но am т а «душа»). ЭТОТ за­
кон описывает отношения, не имеющие ни малейшей аналогии
с законом французского ударения. Тем не менее это то же самое уда­
рение — в том смысле, что оно осталось на тех же местах; во фран­
цузском слове оно падает всегда на тот слог, который имел его в ла­
тинском языке: amtcum->- ami, animam->- ame. Между тем форму­
лы ударения во французском и латинском различны, и это потому,
что изменилась форма слов. Как известно, все, что следовало за
ударением, либо исчезло, либо свелось к немому е. Вследствие этого
изменения слова позиция ударения по отношению к целому слову
стала иной; в результате говорящие, сознавая наличие нового от­
ношения, стали инстинктивно ставить ударение на последнем слоге
даже в заимствованных, унаследованных через письменность словах
(facile, consul, ticket, burgrave и т. п.). Ясно, что у говорящих
не было намерения изменить систему, сознательного стремления
к новой формуле ударения, ибо в словах типа amtcum -> ami
ударение осталось на прежнем слоге; однако тут вмешалась диахро­
ния: место >дарения оказалось измененным, хотя к нему никто и не
прикасался. Закон ударения, как и все, относящееся к лингвистиче­
ской системе, есть соотношение (disposition) членов системы, то есть
случайный и невольный результат эволюции.
Приведем еще более разительный пример. В старославянском
языке Л*ТФ имеет в творительном падеже единственного числа форму
ЛЪТФМЬ, в именительном падеже множественного числа — лгтд,
в родительном падеже множественного числа—мтъ и т. д.; в этом
склонении у каждого падежа свое окончание. Однако славянские
«слабые» гласные ь и ъ, восходящие к и.-е. I и и, в конце концов,
исчезли; вследствие этого данное существительное, например в рус­
ском языке, склоняется так: лето, летом, лета, лет. Равным обра­
зом рука склоняется так: вин. п. ед. ч. руку, им. п. мн. ч. руки, род.
п. мн. ч. рук и т. д. Таким образом, здесь в формах лет, рук показа­
телем родительного падежа множественного числа является нуль.
Итак, оказывается, что материальный знак не является необходи­
мым для выражения понятия; язык может ограничиться противо­
поставлением чего-либо ничему. Так, в приведенном примере мы
узнаем родительный падеж множественного числа рук просто пото­
му, что это ни рука, ни руку, ни какая-либо из прочих форм. На пер­
вый взгляд кажется странным, что столь специфическое понятие,
как понятие родительного падежа множественного числа, стало
обозначаться нулем, но это как раз доказывает, что все происхо­
дит по чистой случайности. Язык есть механизм, продолжающий
функционировать, несмотря на повреждения, которые ему нано­
сятся.
««
 Все вышеизложенное подтверждает уже сформулированные нами
принципы, которые мы резюмируем здесь следующим образом:
Язык есть система, все части которой могут и должны рассмат­
риваться в их синхронической взаимообусловленности.
Изменения никогда не происходят во всей системе в целом, а
лишь в том или другом из ее элементов, они могут изучаться только
вне ее. Конечно, всякое изменение сказывается в свою очередь на
системе, но исходный факт затрагивает лишь одну ее точку; он не
находится ни в какой внутренней связи с теми последствиями, ко­
торые могут из него проистечь для целого. Это различие по существу
между сменяющимися элементами и элементами сосуществующими,
между частными фактами и фактами, затрагивающими систему,
препятствует изучению тех и других в рамках одной науки.

§ 4. Различие синхронии и диахронии,

показанное на сравнениях
Чтобы показать одновременно и автономность и зависимость
синхронического ряда от диахронического, первый из них можно
сравнить с проекцией тела на плоскость. В самом деле, всякая про­
екция непосредственно зависит от проецируемого тела, и все-таки
она представляет собою нечто особое, отличное от самого тела.
Иначе не было бы специальной науки о проекциях: достаточно было
бы рассматривать сами тела. В лингвистике таково же отношение
между исторической действительностью и данным состоянием язы­
ка, представляющим как бы проекцию этой действительности в тот
или иной момент. Синхронические состояния познаются не путем
изучения тел, то есть диахронических событий, подобно тому как
понятие геометрических проекций не постигается в результате изу­
чения, хотя бы весьма пристального, различных видов тел.
Возьмем еще одно сравнение, воспользовавшись следующим ри­
сунком [см. рис. на стр. 121].
Если сделать поперечный срез стебля растения, то на месте среза
мы увидим более или менее сложный рисунок — это не что иное,
как перспектива продольных волокон, которые мы и обнаружим,
если произведем второй срез, перпендикулярный первому. Здесь
опять одна из перспектив зависит от другой: продольный срез пока­
зывает нам самые волокна, образующие растение, а поперечный
срез — их группировку на перпендикулярной им плоскости; но
второй срез отличается от первого, ибо он обнаруживает между во­
локнами некоторые отношения, не доступные наблюдению на про­
дольной плоскости.
Из всех сравнений, которые можно было бы придумать, наибо­
лее показательным является сравнение, которое можно провести
120
между функционированием языка и игрой в шахматы. И здесь и там
налицо система значимостей и наблюдаемое изменение их. Партия
в шахматы есть как бы искусственная реализация того, что в ес­
тественной форме представлено в языке.
Рассмотрим это сравнение детальнее.
Прежде всего, понятие позиции в шахматной игре во многом
соответствует понятию состояния в языке. Соответствующая значи­
мость фигур зависит от их положения в каждый данный момент на
доске, подобно тому как в языке значимость каждого элемента за­
висит лишь от его противоположения всем прочим элементам.
Далее, система всегда моментальна; она видоизменяется от по­
зиции к позиции. Правда, значимость фигур зависит также, и даже
главным образом, от неизменного соглашения: от правил игры, су­
ществующих еще до начала партии и сохраняющих свою силу после
каждого хода. Но такие правила, принятые раз навсегда, сущест­
вуют и в области языка: это неизменные принципы семиологии.
Наконец, для перехода от одного состояния равновесия к дру­
гому или — согласно принятой нами терминологии — от одной син­
хронии к другой достаточно сделать ход одной фигурой; не требует­
ся передвижки всех фигур сразу. Здесь мы имеем полное соответст­
вие диахроническому факту со всеми его особенностями. В самом
деле:
а) Каждый шахматный ход приводит в движение только одну
фигуру; т а к и в языке изменениям подвергаются только отдельные
элементы.
121
 б) Несмотря на это, каждый ход сказывается на всей системе;
игрок не может в точности предвидеть последствия каждого хода.
Изменения значимостей всех фигур, которые могут произойти вслед­
ствие данного хода, в зависимости от обстоятельств будут либо нич­
тожны, либо весьма значительны, либо, в общем, скромны. Один
ход может коренным образом изменить течение всей партии и по­
влечь за собой последствия даже для тех фигур, которые в тот мо­
мент, когда его делали, были им не затронуты. Мы уже видели, что
точно то же верно и в отношении языка.
в) Ход отдельной фигурой есть факт, абсолютно отличный от
предшествовавшего ему и следующего за ним состояния равнове­
сия. Произведенное изменение не относится ни к одному из этих
двух состояний; для нас же важны одни лишь состояния.
В шахматной партии любая данная позиция характеризуется,
между прочим, тем, что она совершенно независима от всего того,
что ей предшествовало; совершенно безразлично, каким путем она
сложилась; зритель, следивший за всей партией с самого начала,
не имеет ни малейшего преимущества перед тем, кто пришел взгля­
нуть на положение партии в критический момент; для описания дан­
ной шахматной позиции совершенно незачем вспоминать о том, что
происходило на доске десять секунд тому назад. Все это рассужде­
ние применимо и к языку и еще раз подчеркивает коренное разли­
чие, проводимое нами между диахронией и синхронией. Речь
функционирует лишь в рамках данного состояния языка, и в ней
нет места изменениям, происходящим между одним состоянием и
другим.
Лишь в одном пункте наше сравнение неудачно: у шахматиста
имеется н а м е р е н и е сделать определенный ход и воздейство­
вать на систему отношений на доске, язык же ничего не замышля­
ет — его «фигуры» передвигаются, или, вернее, изменяются, сти­
хийно и случайно. Умлаут в формах Hande вместо hanti и Gaste
вместо gasti (ср. стр. 116) создал множественное число нового вида,
но он также вызвал к жизни и глагольную форму tragt вместо tragit
и т. д. Чтобы партия в шахматы во всем уподобилась функциониро­
ванию языка, необходимо представить себе бессознательно дейст­
вующего или ничего не смыслящего игрока. Впрочем, это единствен­
ное отличие делает сравнение еще более поучительным, показывая
абсолютную необходимость различать в лингвистике два ряда явле­
ний. В самом деле, если диахронические факты несводимы к обус­
ловленной ими синхронической системе даже тогда, когда соответст­
вующие изменения подчиняются разумной воле, то тем более есть
основания полагать, что так обстоит дело и тогда, когда эти диахро­
нические факты проявляют свою слепую силу при столкновении
с организованной системой знаков.

122
 § 5. Противопоставление
синхронической и диахронической лингвнстик
в отношении их методов и принципов

Противопоставление между диахроническим и синхроническим

проявляется всюду. Прежде всего (мы начинаем с явления наи­
более очевидного) они неодинаковы по своему значению для языка.
Ясно, что синхронический аспект превалирует над диахроническим,
так как для говорящих только он — подлинная и единственная
реальность (см. стр. 114). Это же верно и для лингвиста: если он
примет диахроническую перспективу, то увидит отнюдь не язык, а
только ряд видоизменяющих его событий. Часто утверждают, что
нет ничего более важного, чем познать генезис данного состояния;
это в некотором смысле верно: условия, создавшие данное состоя­
ние, проясняют нам его истинную природу и оберегают нас от неко­
торых иллюзий (см. стр. 117), но этим как раз и доказывается, что
диахрония не является самоцелью. О ней можно сказать то же, что
было как-то сказано о прессе: она открывает дорогу решительно
ко всему,—надо только [вовремя] уйти из нее.
Методы синхронии и диахронии тоже различны, и притом в двух
отношениях:
а) Синхрония знает только одну перспективу, перспективу го­
ворящих, и весь ее метод сводится к собиранию от них языковых
фактов; чтобы убедиться, в какой мере то или другое языковое яв­
ление реально, необходимо и достаточно выяснить, в какой мере оно
существует в сознании говорящих. Напротив, диахроническая линг­
вистика должна различать две перспективы: одну проспективную,
следующую за течением времени, и другую ретроспективную, на­
правленную вспять; отсюда — раздвоение метода, о чем будет идти
речь в пятой части этой работы.
б) Второе различие вытекает из разницы в объеме той области,
на которую распространяется та и другая дисциплина. Объектом
синхронического изучения является не все совпадающее по времени,
а только совокупность фактов, относящихся к тому или другому
языку; по мере надобности подразделение доходит до диалектов
и поддиалектов. В сущности, термин синхрония не вполне точен:
его следовало бы заменить термином идиосинхрония, хотя он и не­
сколько длинный. Наоборот, диахроническая лингвистика не только
не требует подобной специализации, но и отвергает ее; рассматри­
ваемые ею элементы не принадлежат обязательно к одному языку
(ср. и.-е. *esti, греч. esti, нем. ist, франц. est). Различие же между
отдельными языками создается последовательным рядом событий,
развертывающихся в языке на временной оси и умножаемых дейст­
вием пространственного фактора. Для сопоставления двух форм
достаточно, если между ними есть историческая связь, какой бы кос­
венной она ни была.
123
 Эти противопоставления не самые яркие и не самые глубокие:
из коренной антиномии между фактом эволюционным и фактом ста­
тическим следует, что решительно все понятия, относящиеся к тому
или другому, в одинаковой мере не сводимы друг к другу. Любое из
этих понятий может служить доказательством этой несводимости.
Таким образом, синхроническое явление не имеет ничего общего с
диахроническим (см. стр. 118): первое есть отношение между одно­
временно существующими элементами, второе — замена во времени
одного элемента другим, то есть событие. Мы увидим ниже (стр. 140),
что тождества диахронические и синхронические суть вещи совер­
шенно различные: исторически французское отрицание pas «не»
тождественно существительному pas «шаг», тогда как в современном
языке это два совершенно разных элемента. Уже этих констатации,
казалось бы, было достаточно для уяснения того, что смешивать
обе точки зрения нельзя; но нигде необходимость такого разграниче­
ния не обнаруживается с такой очевидностью, как в том различии,
к которому мы сейчас переходим.

§ 6. Синхронический закон и закон диахронический

Мы привыкли слышать о законах в лингвистике, но действитель­

но ли факты языка управляются законами и какого рода могут быть
эти законы? Поскольку язык есть общественное установление, мож­
но было бы a priori сказать, что он регулируется предписаниями,
аналогичными тем, которые управляют жизнью общества. Как
известно, всякий общественный закон обладает двумя основными
признаками: он является императивным и всеобщим. Он обязателен
для всех, и он распространяется на все случаи, разумеется, в опре­
деленных временных и пространственных границах.
Отвечают ли такому определению законы языка? Чтобы выяс­
нить это, надо прежде всего, в соответствии с только что сказанным,
и здесь еще раз разделить сферы синхронического и диахрониче­
ского. Перед нами две разные проблемы, смешивать которые нельзя:
говорить о лингвистическом законе вообще равносильно желанию
схватить призрак.
Вот несколько примеров из области греческого языка, причем
«законы» синхронии и диахронии здесь умышленно смешаны:
1. Индоевропейские звонкие придыхательные превратились в
глухие придыхательные: dhumos-> thumos «жизнь», *bhero-*-
phero «несу» и т. д.
2. Ударение в слове никогда не бывает далее третьего слога от
конца.
3. Все слова оканчиваются на гласный или на s, n, г, но не на
какой-либо иной согласный.
124
 4. Начальное s перед гласным превратилось в h (густое приды­
хание): *septm (лат. septem)-> hepta «семь».
5. Конечное m изменилось в n: *jugom -> zugon (ср. лат. ju-
gum) «ярмо» *.
6. Конечные смычные отпали: *gunaik -> gunai, зв. п. «(о) жена!»
«(о) женщина!», *epheret - • ephere «он нес», *epheront->- epheron
«они несли».
Первый из этих законов является диахроническим: что было dh,
то стало th и т. д. Второй выражает отношение между словом как
целым и ударением — своего рода «соглашение» между двумя сосу­
ществующими элементами: это синхронический закон. Таков же и
третий закон, так как он касается слова как целого и его оконча­
ния. Четвертый, пятый и шестой законы являются диахронически­
ми: что было s, то стало h; конечное m изменилось в п; конечное t, k
и другие смычные исчезли бесследно.
Необходимо, кроме того, заметить, что третий закон есть резуль­
тат пятого и шестого: два диахронических факта создали один син­
хронический.
Разделив таким образом эти две категории законов, мы убеж­
даемся, что второй и третий законы не однородны с первым, четвер­
тым, пятым и шестым.
Синхронический закон — общий закон, но не императивный;
попросту отображая существующий порядок вещей, он только кон­
статирует некое состояние; он является законом постольку же,
поскольку законом может быть названо, например, утверждение,
что в данном фруктовом саду деревья посажены косыми рядами.
Отображаемый им порядок вещей непрочен как раз потому, что этот
порядок не императивен. Казалось бы, можно возразить, что в речи
синхронический закон обязателен в том смысле, что он навязан каж­
дому человеку принуждением коллективного обычая (см. стр. 104),
это верно, но мы ведь понимаем слово «императивный» не в смысле
обязательности по отношению к говорящим — отсутствие импера­
тивности означает, что в языке нет никакой силы, гарантирующей
сохранение регулярности, установившейся в каком-либо пункте.
Так, нет ничего более регулярного, чем синхронический закон, уп­
равляющий латинским ударением (в точности сравнимый с законом
греческого ударения, приведенным выше под рубрикой 2); между
тем эти правила ударения не устояли перед факторами изменения
и уступили место новому закону, действующему во французском
языке (см. стр. 118 и ел.). Таким образом, если и можно говорить о
законе в синхронии, то только в смысле упорядочения, в смысле
принципа регулярности.
Диахрония предполагает, напротив того, динамический фактор,
приводящий к определенному результату, производящий опреде­
ленное действие. Но этого императивного характера недостаточно
Для применения понятия закона к фактам эволюции языка; о законе
можно говорить лишь тогда, когда целая совокупность явлений под-
125
 чиняется единому правилу, а диахронические события всегда в дей­
ствительности носят случайный и частный характер, несмотря на
видимые исключения из этого.
В отношении семантических фактов это сразу же бросается в гла­
за: если франц. poutre «кобыла» приняло значение «балка», то это
было вызвано частными причинами и не зависело от прочих измене­
ний, которые могли произойти в языке в тот же период времени; это
было чистой случайностью из числа многих случайностей, регистри­
руемых историей языка.
В отношении синтаксических и морфологических изменений во­
прос на первый взгляд не так ясен. В какой-то период все формы
прежнего именительного падежа во французском языке исчезли.
Разве здесь нет совокупности фактов, подчиненных общему закону?
Нет, так как все это является лишь многообразным проявлением
одного и того же отдельного факта. Затронутым преобразованием
оказалось самое понятие именительного падежа, и исчезновение
его, естественно, повлекло за собою исчезновение всей совокупно­
сти его форм. Для всякого, кто видит лишь поверхность языка,
единственный феномен оказывается скрытым за множеством его
проявлений; в действительности же он один, по самой глубинной
своей сути, и составляет историческое событие, столь же отдельное
в своем роде, как и семантическое изменение, происходящее со сло­
вом poutre «кобыла»; он принимает облик «закона» лишь постольку,
поскольку осуществляется в системе; строгая упорядоченность этой
последней и создает иллюзию, будто диахронический факт подчи­
няется тем же условиям, что и синхронический.
Так же обстоит дело и в отношении фонетических изменений,
а между тем обычно говорят о фонетических законах. В самом деле,
констатируется, что в данный момент, в данной области все слова,
представляющие одну и ту же звуковую особенность, подвергаются
одному и тому же изменению. Так, рассмотренный выше (стр. 124)
закон 1 (*dhumos-> греч. thumos) затрагивает все греческие слова,
содержавшие звонкий придыхательный согласный; ср. *nebhos->
nephos «облако», *medhu-> methu «вино», *angho-> ankho «душить»
и т. д. Рассмотренный выше закон 4 (*septm ->• hepta) применим к
*serpo-> herpo «пресмыкающееся», *sus->-hus «свинья» и вообще ко
всем словам, начинающимся с s. Эта регулярность, которую иногда
оспаривали, представляется нам весьма прочно установленной; кажу­
щиеся исключения не устраняют неизбежного характера изменений
этого рода, так как они объясняются либо более частными фонетиче­
скими законами (ср., например, trikhes: thriksi, см. стр. 130), либо
вмешательством фактов иного порядка (например, аналогии и т. п.).
Ничто, казалось бы, лучше не отвечает данному выше определению
понятия «закон». А между тем, сколь бы ни были многочисленны
случаи, на которых подтверждается фонетический закон, все охва­
тываемые им факты являются всего лишь проявлением одного част­
ного факта.
126
 Суть вопроса заключается в том, что затрагивают фонетические
изменения — слова или только звуки. Ответ не вызывает сомнений:
в nephos, methu, ankho и т. д. изменению подвергается определен­
ная фонема: в одном случае звонкая придыхательная превращается в
глухую придыхательную, в другом—начальное s превращается в h
и т. д., и каждое из этих событий изолировано, независимо от прочих
событий того же порядка, а также независимо от слов, в которых оно
происходит*. Естественно, все эти слова меняются в своем звуковом
составе, но это не должно нас обманывать относительно истинной
природы явления.
В своем утверждении, что сами слова непосредственно не участ­
вуют в фонетических изменениях, мы опираемся на то простое на­
блюдение, что такие изменения происходят фактически независимо
от слов и не могут затронуть их в их сущности. Единство слова
образовано ведь не только совокупностью его фонем, оно держится
не на его материальном качестве, а на иных его свойствах. Предпо­
ложим, что в рояле фальшивит одна струна: всякий раз, как, испол­
няя мелодию, будут к ней прикасаться, зазвучит фальшивая нота.
Но где именно она зазвучит? В мелодии? Конечно, нет: затронута
не она, поврежден ведь только рояль. Совершенно то же самое про­
исходит и в фонетике. Система наших фонем представляет собою ин­
струмент, на котором мы играем, произнося слова языка; видоизме­
нись один из элементов системы, могут произойти различные
последствия, но сам факт изменения затрагивает совсем не слова,
которые, так сказать, являются лишь мелодиями нашего репертуара.
Итак, диахронические факты носят частный характер; сдвиги
в системе происходят в результате событий, которые не только ей
чужды (см. стр. 117), но сами изолированы и не образуют в своей
совокупности системы.
Резюмируем: синхронические факты, каковы бы они ни были,
обладают определенной регулярностью, но совершенно лишены ка­
кого-либо императивного характера; напротив, диахронические
факты навязаны языку, но не имеют характера общности.
Короче говоря — к чему мы и хотели прийти,— ни синхрониче­
ские, ни диахронические факты не управляются законами в опреде­
ленном выше смысле. Если тем не менее, невзирая ни на что, угодно
говорить о лингвистических законах, то термин этот должен иметь
совершенно разное значение в зависимости от того, с чем мы его
соотносим: с явлениями синхронического или с явлениями диахро­
нического порядка.

§ 7. Существует ли панхроническая точка зрения?

До сих пор мы понимали термин «закон» в юридическом смысле.
Но быть может, в языке существуют законы в том смысле, как их
понимают науки физические и естественные, то есть отношения, об-
127
 наруживающие свою истинность всюду и всегда? Иначе говоря,
нельзя ли изучать язык с точки зрения панхронической?
Разумеется, можно. Поскольку, например, всегда происходили
и будут происходить фонетические изменения, постольку можно
рассматривать это явление вообще как одно из постоянных свойств
языка—это, таким образом, один из его законов. В лингвистике, как
и в шахматной игре (см. стр. 120 и ел.), есть правила, переживающие
все события. Но это лишь общие принципы, не зависимые от конк­
ретных фактов; в отношении же частных и осязаемых фактов ника­
кой панхронической точки зрения быть не может. Так, всякое фоне­
тическое изменение, каково бы ни было его распространение, всегда
ограничено определенным временем и определенной территорией;
оно отнюдь не простирается на все времена и все местности, оно су­
ществует лишь диахронически. В этом мы и можем найти критерий
для отличения того, что относится к языку, от того, что к нему не
относится. Конкретный факт, допускающий панхроническое объяс- •
нение, не может принадлежать языку. Возьмем французское слово
chose «вещь»; с диахронической точки зрения оно противопоставлено
лат. causa, от которого оно происходит, а с синхронической точки
зрения — всем словам, которые могут быть с ним ассоциированы
в современном французском языке. Одни лишь звуки этого слова,
взятые сами по себе (J*o:z), допускают панхронический подход, но
они не имеют лингвистической значимости; и даже с панхронической
точки зрения J*o:z, взятое в потоке речи, например в составе yn J*o:z
admirabta (une chose admirable «восхитительная вещь»), не являет­
ся единицей; это бесформенная масса, не ограниченная ничем. В са­
мом деле, почему именно J*o:z, а не o:za или njo:? Все это не обла­
дает значимостью, потому что не имеет смысла. Конкретные факты
языка не могут изучаться с панхронической точки зрения.

§ 8. Последствия смешения синхронии и диахронии

Могут представиться два случая:
а) При поверхностном взгляде может показаться, что синхрони­
ческая истина отрицает истину диахроническую и что между ними
надо выбирать; в действительности этого не требуется: ни одна из
этих истин не исключает другую. Если французское слово depit
«досада» прежде означало «презрение», это не мешает ему ныне иметь
совершенно иной смысл; этимология и синхроническая значимость —
это две различные вещи. Или еще: традиционная грамматика совре­
менного французского языка учит, что причастие настоящего време­
ни в одних случаях изменяется и согласуется с существительным как
прилагательное (например, une eau courante «проточная (букв,
«бегущая») вода»), а в других случаях остается неизменяемым (на­
пример, une pevsonnecourant dans la rue «человек, бегущий по ули-
l«!3
це»). Однако историческая грамматика нам показывает, что в данном
случае дело идет не об одной форме, а о двух: первая из них восхо­
дит к латинскому причастию currentem, которое изменяется по ро­
дам, а второе происходит от неизменяющегося по родам творитель­
ного падежа герундия currendo•*. Противоречит ли синхроническая
истина истине диахронической и нужно ли осудить традиционную
грамматику во имя грамматики исторической? Нет, потому что по­
ступать так значило бы видеть лишь половину действительности; не
следует думать, что только исторический факт важен и достаточен
для образования языка. Разумеется, причастие courant имеет два
разных источника, но языковое сознание их сближает и сводит к од­
ному — эта синхроническая истина столь же абсолютна и непрере­
каема, как и другая, диахроническая.
б) Синхроническая истина до такой степени согласуется с исти­
ной диахронической, что их смешивают или считают излишним их
различать. Считают, например, достаточным для объяснения нынеш­
него значения франц. рёге «отец» сказать, что латинское pater имело
то же значение. Другой пример: латинское краткое а в открытом, не
начальном слоге изменилось в i: наряду с facio «делаю» мы имеем
conficio «совершаю», наряду с amicus «друг» — inimlcus «недруг»
и т. д. Часто закон формулируется так, что а в слове facio переход! т
в i в слове conficio потому, что оно оказывается уже не в первом
слоге. Это неточно: никогда а в слове facio не «переходило в» i Бело­
ве conficio. Для восстановления истины необходимо различать две
эпохи и четыре члена отношения: сперва говорили facio — confacio;
затем, после того как confacio превратилось в conficio, a facio оста­
лось без изменения, стали произносить facio — conficio. Получает­
ся таким образом следующее:
Эпоха A facio « • confaci5

1 1
Эпоха В facio « • conficio
Если говорить об «изменении», то произошло оно между confa­
cio и conficio; правило же, приведенное выше, было столь плохо
сформулировано, что даже не упоминало о первом изменении! Далее,
наряду с этим изменением, которое является, конечно, фактом ди­
ахроническим, существует другой факт, абсолютно отличный от
первого и касающийся чисто синхронического противопоставления
между facio и conficio. Обычно говорят, что это не факт, а резуль­
тат. Однако это факт определенного порядка, и нужно подчеркнуть,
что такими именно фактами являются все синхронические явления.
Вскрыть истинный вес противопоставления facio — conficio мешает
то обстоятельство, что значимость этого противопоставления неве­
лика. Однако если рассмотреть пары Gast — Gaste, gebe — gibt,
то нетрудно убедиться, что эти противопоставления, хотя они тоже
являются случайным результатом фонетической эволюции, образу-
Ф. де Сиссюр 129
ют в синхроническом срезе существеннейшие грамматические фено­
мены. Поскольку оба ряда явлений, сверх того, тесно между собою
связаны и взаимообусловлены, возникает мысль, что нечего их и
различать,— и, действительно, лингвистика их смешивала в тече­
ние целых десятилетий, не замечая, что метод ее никуда не годится.
Однако в некоторых случаях эта ошибка явно бросается в глаза.
Так, для объяснения греч. phuktos «избежный», казалось бы, дос­
таточно сказать: в греческом g и kh изменяются в к перед глухими
согласными, что и обнаруживается в таких синхронических соответ­
ствиях, как phugein «бежать»: phuktos «избежный», lekhos «ложе»:
lektron «ложе» (вин. п.) и т. д. Но тут мы наталкиваемся на такие
случаи, как trikhes «волосы» : thriksi «волосам», где налицо
осложнение в виде «перехода» t в th. Формы этого слова могут быть
объяснены лишь исторически, путем использования относительной
хронологизации явлений. Первоначальная основа *thrikh при нали­
чии окончания -si дала thriksi — явление весьма древнее, тождест­
венное тому, которое произвело lektron от корня lekh-. Впоследствии
всякий придыхательный, за которым в том же слове следовал другой
придыхательный, перешел в соответствующий глухой, и *thrikhes
превратилось в trikhes; естественно, что thriksi избежало действия
этого закона.

§ 9. Выводы
Так лингвистика подходит ко второй своей дихотомии. Сперва
нам пришлось выбирать между языком и речью (см. стр. 56), теперь
мы находимся у второго перекрестка, откуда ведут два пути: один —
в диахронию, другой — в синхронию.
Используя этот двойной принцип классификации, мы можем те­
перь сказать, что все диахроническое в языке является таковым лишь
через речь. Именно в речи источник всех изменений; каждое из них,
прежде чем войти в общее употребление, начинает применяться не­
которым числом говорящих. Теперь по-немецки говорят: ich war «я
был», wir waren «мы были», тогда как в старом немецком языке до
XVI в. спрягали: ich was, wir waren (по-английски до сих пор гово­
рят: I was, We were). Каким же образом произошла эта перемена:
war вместо was? Отдельные лица под влиянием waren создали по
аналогии war—это был факт речи; такая форма, часто повторявшая­
ся, была принята коллективом и стала фактом языка. Но не все
инновации речи увенчиваются таким успехом, и, поскольку они ос­
таются индивидуальными, нам незачем принимать их во внимание,
так как мы изучаем язык; они попадают в поле нашего зрения лишь
с момента принятия их коллективом.
Факту эволюции всегда предшествует факт или, вернее, множест­
во сходных фактов в сфере речи: это ничуть не-противоречит уста­
новленному выше различию, которое этим только подтверждается,
130
так как в истории любой инновации мы отмечаем всегда два момента:
1) момент появления ее у отдельных лиц и 2) момент превращения
ее в факт языка, когда она, внешне оставаясь той же, принимается
всем языковым коллективом.
Нижеследующая таблица показывает ту рациональную форму,
которую должна принять лингвистическая наука:
Синх
Г Язык I Р° н и я
Речевая I \ Диахрония
деятельность \ Речь

Следует признать, что отвечающая теоретическим потребностям

рациональная форма науки не всегда совпадает с той, которую
навязывают ей требования практики. В лингвистике требования
практики еще повелительней, чем в других науках; они до некото­
рой степени оправдывают ту путаницу, которая в настоящее время
царит в лингвистических исследованиях. Даже если бы устанавли­
ваемые нами различения и были приняты раз и навсегда, нельзя
было бы, быть может, во имя этого идеала связывать научные изы­
скания чересчур строгими требованиями.
Так, например, производя синхроническое исследование старо­
французского языка, лингвист оперирует такими фактами и прин­
ципами, которые не имеют ничего общего с теми, которые ему бы
открыла история этого же языка с XIIIдо XX в.; зато они сравнимы
с теми фактами и принципами, которые обнаружились бы при опи­
сании одного из нынешних языков банту, греческого (аттического)
языка V в. до нашей эры или, наконец, современного французско­
го. Дело в том, что все такие описания покоятся на сходных отноше­
ниях; хотя каждый отдельный язык образует замкнутую систему,
все они предполагают наличие некоторых постоянных принципов, на
которые мы неизменно наталкиваемся, переходя от одного языка
к другому, так как всюду продолжаем оставаться в сфере явлений
одного и того же порядка. Совершенно так же обстоит дело и с исто­
рическим исследованием: обозреваем ли мы определенный период в
истории французского языка (например, от XIII до XX в.), или
яванского языка, или любого другого, всюду мы имеем дело со схо­
дными фактами, которые достаточно сопоставить, чтобы установить
общие истины диахронического порядка. Идеалом было бы, чтобы
каждый ученый посвящал себя либо одному, либо другому аспекту
лингвистических исследований и охватывал возможно большее ко­
личество фактов соответствующего порядка; но представляется
весьма затруднительным научно овладеть столь разнообразными
языками. С другой стороны, каждый язык представляет собой прак­
тически одну единицу изучения, так что силою вещей приходится
рассматривать его попеременно и статически и исторически. Все же
никогда не следует забывать, что чисто теоретически это единство
отдельного языка как объекта изучения есть нечто поверхностное,
т
°гда как различия языков таят в себе глубокое единство. Пусть при
* 131
изучении отдельного языка наблюдатель обращается как к синхро­
нии, так и к диахронии; всегда надо точно знать, к какому из двух
аспектов относится рассматриваемый факт, и никогда не следует
смешивать методы синхронических и диахронических исследова­
ний.
Разграниченные указанным образом части лингвистики будут
в дальнейшем рассмотрены одна за другой.
Синхроническая лингвистика должна заниматься логическими
и психологическими отношениями, связывающими сосуществующие
элементы и образующими систему, изучая их так, как они воспри­
нимаются одним и тем же коллективным сознанием.
Диахроническая лингвистика, напротив, должна изучать отно­
шения, связывающие элементы, следующие друг за другом во вре­
мени и не воспринимаемые одним и тем же коллективным сознанием,
то есть элементы, последовательно сменяющие друг друга и не обра­
зующие в своей совокупности системы.
 Часть вторая
СИНХРОНИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Глава I

ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Задачей общей синхронической лингвистики является установ­

ление принципов, лежащих в основе любой системы, взятой в дан­
ный момент времени, и выявление конститутивных факторов любого
состояния языка. Многое из того, о чем говорилось выше, относит­
ся, по существу, к синхронии. Так, все сказанное об общих свойствах
знака можно рассматривать в качестве одного из разделов синхро­
нической лингвистики, хотя эти общие свойства знака и были ис­
пользованы нами для доказательства необходимости различать обе
лингвистики.
К синхронии относится все, что называют «общей грамматикой»,
ибо те различные отношения, которые входят в компетенцию грам­
матики, устанавливаются только в рамках отдельных состояний
языка. В дальнейшем мы ограничимся лишь основными принци­
пами, без которых не представляется возможным ни приступить
к более специальным проблемам статики, ни объяснить детали дан­
ного состояния языка.
Вообще говоря, статической лингвистикой заниматься гораздо
труднее, чем историей языка. Факты эволюции более конкретны,
они больше говорят воображению; наблюдаемые и без труда улав­
ливаемые в них отношения завязываются между последовательно
сменяющимися элементами, понять которые легко, а за рядом пре­
образований следить иногда даже занятно. Та же лингвистика, ко­
торая оперирует сосуществующими значимостями и отношениями,
представляет для нас более значительные трудности.
Состояние языка не есть математическая точка. Это более или
менее продолжительный промежуток времени, в течение которого
сумма происходящих изменений остается ничтожно малой. Он может
равняться десяти годам, жизни одного поколения, одному столетию
и даже больше. Случается, что в течение сравнительно долгого
промежутка времени язык почти не изменяется, а затем в какие-
133
нибудь несколько лет претерпевает значительные изменения. Из
двух сосуществующих в одном периоде языков один может сильна
эволюционировать, а другой почти вовсе не измениться: во втором
случае изучение будет неизбежно синхроническим, в первом случае
потребуется диахронический подход. Абсолютное состояние опреде­
ляется отсутствием изменений, но поскольку язык всегда, хотя бы
и минимально, все же преобразуется, постольку изучать состояние
языка означает практически пренебрегать маловажными изменения­
ми, подобно тому как математики при некоторых операциях, напри­
мер при вычислении логарифмов, пренебрегают бесконечно малыми
величинами.
В политической истории различаются: эпоха — точка во време­
ни, и период — отрезок, охватывающий некоторый промежуток вре­
мени. Однако историки сплошь и рядом говорят об эпохе Антонинов,
об эпохе крестовых походов, разумея в данном случае совокупность
признаков, сохранявшихся в течение соответствующего времени.
Можно было бы говорить, что и статическая лингвистика занимает­
ся эпохами, но термин «состояние» все же предпочтительней. Начало
и конец любой эпохи обычно отмечаются какими-либо переворотами,
более или менее резкими, направленными к изменению установивше­
гося порядка вещей. Употребляя термин «состояние», мы тем самым
отводим предположение, будто в языке происходит нечто подобное.
Сверх того, термин «эпоха» именно потому, что он заимствован у ис­
торической науки, заставляет думать не столько о самом языке,
сколько об окружающих и обусловливающих его обстоятельствах,—
одним словом, он вызывает, скорее всего, представление о том, что
мы назвали выше внешней лингвистикой (см. стр. 59).
Впрочем, разграничение во времени — это не единственное за­
труднение, встречаемое нами при определении понятия «состояние
языка»; такой же вопрос встает и относительно разграничения в про­
странстве. Короче говоря, понятие «состояние языка» не может не
быть приблизительным. В статической лингвистике, как и в боль­
шинстве наук, никакое доказательное рассуждение невозможно без
условного упрощения исходных данных.
 Глава II

КОНКРЕТНЫЕ ЯЗЫКОВЫЕ СУЩНОСТИ

§ 1. [Конкретные языковые] сущности и |речевые]

единицы.
Определение этих понятий
Составляющие язык знаки представляют собой не абстракции,
а реальные объекты (см. стр. 53); эти реальные объекты и их отно­
шения и изучает лингвистика; их можно назвать конкретными [язы­
ковыми] сущностями этой науки.
Напомним прежде всего два основных принципа этой проблемы.
1. [Конкретная] языковая сущность реально возможна лишь
в силу ассоциации означающего с означаемым (см. стр. 99): если
упустить из виду один из этих компонентов сущности, она исчезнет,
и вместо конкретного объекта мы окажемся перед чистой абстрак­
цией. Ежеминутно мы рискуем овладеть лишь одной стороной [кон­
кретной языковой] сущности, воображая при этом, что мы схваты­
ваем ее целиком. Это, например, неизбежно случится, если мы ста­
нем делить звуковую цепочку на слоги; у слога есть значимость
лишь в фонологии. Звуковая цепочка только в том случае является
языковым фактом, если она служит опорой понятия; взятая сама
по себе, она представляет собою лишь материал для физиологиче­
ского исследования.
То же верно и относительно означаемого, как только мы изоли­
руем его от означающего. Такие понятия, как «дом», «белый», «ви­
деть» и т. д., рассматриваемые сами по себе, относятся к психоло­
гии; они становятся [конкретными] языковыми сущностями лишь
благодаря ассоциации с акустическими образами. В языке понятие
есть свойство звуковой субстанции, так же как определенное звуча­
ние есть свойство понятия.
Эту двустороннюю единицу часто сравнивали с человеческой
личностью как целым, состоящим из тела и души. Сближение мало­
удовлетворительное. Правильнее было бы сравнивать ее с химиче­
ским соединением, например с водой, состоящей из водорода и кис­
лорода; взятый в отдельности каждый из этих элементов не имеет
ни одного из свойств воды.
135
 2. [Конкретная] языковая сущность определяется полностью
лишь тогда, когда она о т г р а н и ч е н а , отделена от всего того,
что ее окружает в речевой цепочке. Именно эти отграниченные [кон­
кретные языковые] сущности, то есть [речевые] единицы, и противо­
полагаются друг другу в механизме языка.
На первый взгляд кажется соблазнительным уподобить языковые
знаки зрительным, которые могут сосуществовать в пространстве,
не смешиваясь между собою; при этом создается ложное представ­
ление, будто разделение языковых знаков может производиться та­
ким же способом, не требуя никаких особых размышлений. Термин
«форма», часто используемый для их обозначения (ср. выражения
«глагольная форма», «именная форма» и т. п.), способствует сохра­
нению этого заблуждения. Но, как мы знаем, основным свойством
речевой цепочки является ее линейность (см. стр. 103). Поток речи,
взятый сам по себе, есть линия, непрерывная лента, где ухо не раз­
личает никаких ясных и точных делений: чтобы найти эти деления,
надо обратиться к значениям. Когда мы слышим речь на неизвест­
ном языке, мы не в состоянии сегментировать воспринимаемый поток
звуков. Такая сегментация вообще невозможна, если принимать во
внимание лишь звуковой аспект языкового факта. Лишь тогда, когда
мы знаем, какой смысл и какую функцию нужно приписать каждой
части звуковой цепочки, эти части выделяются нами, и бесформенная
лента разрезается на куски. В этом анализе, по существу, нет ниче­
го материального.
Итак, язык — это не просто совокупность заранее разграничен­
ных знаков, значение и способы комбинирования (agencement)
которых только и требовалось бы изучать; в действительности язык
представляет собой расплывчатую массу, в которой только внима­
тельность и привычка могут помочь нам различить составляющие ее
элементы. [Речевая] единица не обладает никакими специальными
звуковыми особенностями, и ее можно определить только так:
[речевая] единица — это отрезок звучания, который, будучи взятым
отдельно, то есть безо всего того, что ему предшествует, и всего того,
что за ним следует в потоке речи, является означающим некоторого
понятия.

§ 2. Метод разграничения сущностей и единиц

Всякий владеющий языком разграничивает его единицы весьма
простым способом, по крайней мере в теории. Способ этот состоит
в том, чтобы, взяв в качестве отправного момента речь как манифес­
тацию (document) языка, изобразить ее в виде двух параллельных
цепочек: цепочки понятий А и цепочки акустических образов В.
Для правильности разграничения требуется, чтобы деления,
установленные в акустической цепочке (а, р, у...), соответствовали
делениям в цепочке понятий (а\ Р', у'...):
136
 т~
Возьмем французское sisalapril; можно ли рассечь эту цепочку
после 1 и выделить si53l как особую единицу? Нет, нельзя: достаточ­
но обратиться к цепочке понятий, чтобы убедиться в ошибочности
такого деления. Разделение на слоги si39-la-pr2 также не является
a priori языковым. Единственно возможными делениями оказы­
ваются: si-33-la-pra (пишется si je la prends) «если я ее возьму» и
si-53-l-aprE (пишется si je l'apprends) «если я это узнаю», так как
они оправдываются тем смыслом, который связывается с этими от­
резками.
Чтобы проверить результат подобной операции и убедиться в
правильности выделения какой-либо единицы, нужно, сравнив це­
лый ряд предложений, где встречается одна и та же единица, убе­
диться в каждом отдельном случае в возможности ее выделения из
контекста и удостовериться, что такое выделение оправдано по смыс­
лу. Возьмем два отрезка: laforsdyvS (пишется la force du vent) «сила
ветра» и abuctafors (пишется a bout de force) «в упадке сил». Как
в том, так и в другом отрезке одно и то же понятие — «сила» — соот­
носится с одной и той же звуковой цепочкой fors, из чего мы заклю­
чаем, что это [речевая] единица. Но в предложении ilmaforsaparl?
(пишется il me force a parler) «он принуждает меня говорить» fors
«принуждает» имеет совсем другой смысл, из чего мы заключаем,
что это другая [речевая] единица.

§ 3. Практические трудности разграничения

сущностей и единиц
Легко ли на практике применить этот способ, теоретически столь
простой? Может показаться, будто легко, если исходить при этом
из представления, что подлежащие выделению единицы — это сло­
ва; в самом деле, что такое предложение, как не сочетание слов, и
есть ли что-либо более непосредственно данное, нежели слово?
Так, возвращаясь к прежнему примеру, можно сказать, что звуко­
вая цепочка sis^lapril распадается на четыре единицы, разграничи­
ваемые нашим анализом, которые оказываются четырьмя словами:
si-je-l'-apprends. Но вместе с тем у нас тотчас же возникает сомнение,
как только мы вспомним, сколько споров ведется по поводу того,
что такое слово; по зрелом размышлении мы убеждаемся в том, что
137
обычное понимание слова несовместимо с нашим представлением о
конкретной единице.
Чтобы удостовериться в этом, вспомним хотя бы франц. Javal
(пишется cheval) «лошадь» и его множественное число Jovo (пишется
chevaux). Обычно говорят, что это две формы одного и того же слова;
однако, взятые в целом, это все же две совсем разные вещи — как
по смыслу, так и по звукам. Во франц. mwa (в le mois de decembre
«месяц декабрь») и mwaz (в un mois apres «месяцем позже») мы также
имеем одно и то же слово в двух разновидностях, но и здесь опять-
таки нельзя говорить об одной конкретной единице: смысл, несом­
ненно, один, но отрезки звучаний разные. Таким образом, если бы
мы пожелали приравнять конкретные единицы словам, то сразу
оказались бы перед дилеммой: либо игнорировать, несмотря на его
очевидность, отношение, объединяющее J*9val и Javo, mwa и mwaz
и т. д., и утверждать, что это разные слова, либо довольствоваться
вместо конкретных единиц абстракцией, объединяющей различные
формы одного и того же слова. Итак, конкретную единицу следует
искать не в слове. К тому же многие слова представляют собой слож­
ные единицы, в которых нетрудно распознать единицы низшего
уровня (суффиксы, префиксы, корни); производные слова, как, на­
пример, desir-eux «жаждущий», malheur-eux «несчастный», распа­
даются на отдельные части, каждая из которых явно наделена осо­
бым смыслом и особой функцией. И наоборот, есть единицы высшего
уровня, большие, чем слово, как, например, композиты (porte-plume
«ручка для пера»), устойчивые сочетания (s'il vous plait «сделайте
милость!»), аналитические формы спряжения (il a ete «он был»)
и т. д. Но при выделении и этих единиц наталкиваешься на такие
же трудности, как и при выделении собственно слов. Представляет­
ся вообще чрезвычайно трудным выяснить функционирование встре­
чающихся в потоке речи единиц и установить, какими конкретными
элементами оперирует язык.
Говорящие не знают, разумеется, этих затруднений. Все, что в
какой-либо мере является значимым, воспринимается ими как кон­
кретный элемент, и они безошибочно распознают его в речи. Но одно
дело — интуитивно владеть всеми тонкостями мгновенного функци­
онирования этих единиц, и совсем другое дело — уметь их система­
тически анализировать.
Одна довольно распространенная теория утверждает, будто
единственными конкретными единицами являются предложения:
мы говорим только предложениями и лишь потом извлекаем из них
слова. Но прежде всего, в какой мере предложение относится
к сфере языка (см. стр. 156)? Если оно принадлежит к сфере речи,
то оно не может служить единицей языка. Допустим, однако, что
это затруднение устранено. Если мы представим себе всю совокуп­
ность предложений, которые могут быть сказаны, то их наиболее
характерным свойством окажется , , х совершенное несходство. На
первый взгляд кажется заманчивым УпОдобление огромного разнооб-
138
разия предложений не меньшему разнообразию особей, составляю­
щих какой-либо зоологический вид. Однако это иллюзия: у живот­
ных одного вида общие свойства гораздо существенней, нежели
разъединяющие их различия; в предложениях же преобладает раз­
личие, и если поискать, что же их связывает на фоне всего этого
разнообразия, то невольно опять натолкнешься на слово с его грам­
матическими свойствами и снова окажешься перед теми же труд­
ностями.

§ 4. Выводы

В большинстве областей, являющихся предметом той или иной

науки, вопрос о единицах даже не ставится: они даны непосредст­
венно. Так, в зоологии мы с самого начала имеем дело с отдельными
животными. Астрономия оперирует единицами, разделенными в про­
странстве,— небесными телами. В химии можно изучать природу
и состав двухромовокислого калия, ни минуты не усомнившись в
том, что это некий вполне определенный объект.
Если в какой-либо науке отсутствуют непосредственно наблю­
даемые конкретные единицы, это значит, что в ней они не имеют
существенного значения. В самом деле, что является конкретной
единицей, например, в истории: личность, эпоха, народ? Неизвест­
но! Но не все ли равно? Можно заниматься историческими изыска­
ниями и без выяснения этого вопроса.
Но подобно тому, как шахматная игра целиком и полностью сво­
дится к комбинации различных фигур на доске, так и язык является
системой, целиком основанной на противопоставлении его конкрет­
ных единиц. Мы не можем отказаться от попытки уяснить себе, что
это такое, точно так же мы не можем и шага ступить, не прибегая
к этим единицам. Вместе с тем их выделение сопряжено с такими
трудностями, что возникает вопрос, существуют ли они реально.
Итак, удивительное и поразительное свойство языка состоит
в том, что мы не видим в нем непосредственно данных и различимых
с самого начала [конкретных] сущностей, между тем как в их су­
ществовании усомниться невозможно, точно так же как нельзя
усомниться и в том, что язык образован их функционированием.
Это и есть, несомненно, та черта, которая отличает язык от всех
прочих семиологических систем.
 Глава III

ТОЖДЕСТВА, РЕАЛЬНОСТИ, ЗНАЧИМОСТИ

Высказанные только что соображения приводят нас к проблеме

тем более важной, что в статической лингвистике любое основное
понятие непосредственно зависит от того, как именно мы будем пред­
ставлять себе единицу языка. Это мы и постараемся показать в свя­
зи с рассмотрением понятий тождества, реальности и значимости в
синхронии.
А. Что такое синхроническое тождество*? Здесь речь идет не о
тождестве, объединяющем французское отрицание pas с латинским
существительным passum «шаг»; такое тождество является диахро­
ническим, и речь о нем будет ниже (см. стр. 217). Нет, мы имеем в
виду то не менее любопытное тождество, на основании которого
мы утверждаем, что предложения je ne sais pas «я не знаю» и ne eli­
tes pas cela «не говорите этого» содержат один и тот же элемент. Нам
скажут, что это вопрос праздный, что тождество имеется уже пото­
му, что в обоих предложениях одинаковый отрезок звучания —
pas — наделен одинаковым значением. Но такое объяснение недо­
статочно: ведь если соответствие звуковых отрезков и понятий и до­
казывает тождество (см. выше пример la force du vent: a bout de
force), то обратное неверно: тождество возможно и без такого соот­
ветствия. Когда мы слышим на публичной лекции неоднократно
повторяемое обращение Messieurs! «господа!», мы ощущаем, что
каждый раз это то же самое выражение. Между тем вариации в про­
изнесении и интонации его в разных оборотах речи представляют
весьма существенные различия, столь же существенные, как и те,
которые в других случаях служат для различения отдельных слов
(ср. pomme «яблоко» и раите «ладонь», goutte «капля» и je goute
«пробую», fuir «убежать» и fouir «рыть» и т. д.); кроме того, сознание
тождества сохраняется, несмотря на то что и с семантической точки
зрения нет полного совпадения одного употребления слова Messie-
140
urs с другим. Вспомним, наконец, что слово может обозначать до­
вольно далекие понятия, а его тождество самому себе тем не менее
не оказывается серьезно нарушенным (ср. adopter une mode «пере­
нимать моду» и adopter un enfant «усыновлять ребенка», la fleur
du pommier «цвет яблони» и la fleur de la noblesse «цвет аристокра­
тии» и т. д.).
Весь механизм языка зиждется исключительно на тождествах
и различиях, причем эти последние являются лишь оборотной сто­
роной первых. Поэтому проблема тождеств возникает повсюду; но,
с другой стороны, она частично совпадает с проблемой [конкретных]
сущностей и единиц, являясь усложнением этой последней, впро­
чем весьма плодотворным. Это ясно видно при сопоставлении проб­
лемы языковых тождеств и различий с фактами, лежащими за пре­
делами языка. Мы говорим, например, о тождестве по поводу двух
скорых поездов «Женева — Париж с отправлением в 8 ч. 45 м.
веч.», отходящих один за другим с интервалом в 24 часа. На наш
взгляд, это тот же самый скорый поезд, а между тем и паровоз,
и вагоны, и поездная бригада — все в них, по-видимому, разное.
Или другой пример: уничтожили улицу, снесли на ней все дома,
а затем застроили ее вновь; мы говорим, что это все та же улица,
хотя материально от старой, быть может, ничего не осталось. По­
чему можно перестроить улицу до самого последнего камешка и
все же считать, что она не перестала быть той же самой? Потому
что то, что ее образует, не является чисто материальным: ее суще­
ство определяется некоторыми условиями, которым безразличен
ее случайный материал, например ее положение относительно
других улиц. Равным образом представление об одном и том же
скором поезде складывается под влиянием времени его отправле­
ния, его маршрута и вообще всех тех обстоятельств, которые от­
личают его от всех прочих поездов. Всякий раз, как осуществля­
ются одни и те же условия, получаются одни и те же сущности. И
вместе с тем эти сущности не абстрактны, потому что улицу или
скорый поезд нельзя себе представить вне материальной реализации.
Противопоставим этим двум примерам совсем иной случай, а
именно кражу у меня костюма, который я затем нахожу у торговца
случайными вещами. Здесь дело идет о материальном характере
сущности, заключающейся исключительно в инертной субстанции:
сукне, подкладке, прикладе и т. д. Другой костюм, как бы он ни
был схож с первым, не будет моим. И вот оказывается, что тождест­
во в языке подобно тождеству скорого поезда и улицы, а не костюма.
Употребляя неоднократно слово Messieurs!, я каждый раз пользуюсь
новым материалом: это новый звуковой акт и новый психологиче­
ский акт. Связь между двумя употреблениями одного и того же сло­
ва основана не на материальном тождестве, не на точном подобии
смысла, а на каких-то иных элементах, которые надо найти и кото­
рые помогут нам вплотную подойти к истинной природе языковых
единиц.
141
 Б. Что такое синхроническая реальность* Какие конкретные или
абстрактные элементы языка можно считать синхроническими ре­
альностями?
Возьмем для примера различение частей речи: на что опирается
классификация слов на существительные, прилагательные и т. д.?
Производится ли она во имя чисто логического, внелингвистичес-
кого принципа, накладываемого извне на грамматику, подобно то­
му как сетка меридианов и параллелей наносится на земной шар?
Или же она соответствует чему-то, имеющемуся в системе языка и ею
обусловленному? Одним словом, является ли различение частей
речи синхронической реальностью? Это второе предположение ка­
жется правдоподобным, но можно было бы защитить и первое. Так,
например, можно ли сказать, что в предложении ces gants sont
bon marche «эти перчатки дешевы» группа слов bon marche «дешевы»
является прилагательным? Логически она имеет смысл прилага­
тельного, но грамматически это менее очевидно: bon marche не ве­
дет себя как прилагательное (оно не изменяется, никогда не ста­
вится перед существительным и т. д.), к тому же bon marche состав­
лено из двух слов; между тем именно различение частей речи долж­
но служить для классификации слов языка, а каким же образом
группа слов может быть отнесена к одной из этих «частей»? Но
bon marche нельзя истолковать и иначе, сказав, что bon — при­
лагательное, a marche—существительное. Таким образом, здесь
мы имеем дело с неточной и неполной классификацией; деление
слов на существительные, глаголы, прилагательные и т. д. не есть
бесспорная языковая реальность.
Итак, лингвистика непрестанно работает на почве придуманных
грамматистами понятий, о которых мы не знаем, соответствуют ли
они в действительности конститутивным элементам системы языка.
Но как это узнать? И если эти понятия — фикция, то какие же ре­
альности им противопоставить?
Чтобы избежать заблуждений, надо прежде всего проникнуться
убеждением, что конкретные языковые сущности не даны нам непо­
средственно в наблюдении. Надо стараться их уловить, понять и
лишь тогда мы соприкоснемся с реальностью; исходя из нее, можно
будет разработать все классификации, необходимые лингвистике
для приведения в порядок подлежащих ее ведению фактов. С дру­
гой стороны, базироваться при этих классификациях не на конкрет­
ных языковых сущностях, а на чем-либо ином, говорить, например,
что части речи суть элементы языка только в силу того, что они со­
ответствуют логическим категориям,— значит забывать, что не
бывает языковых фактов вне звукового материала, расчлененного
на значимые элементы.
В. В конце концов, все затронутые в этой главе понятия, по су­
ществу, не отличаются от того, что мы раньше называли значимо-
стями. Новое сравнение с игрой в шахматы поможет это понять
(см. стр. 120). Возьмем коня: является ли он сам по себе элементом
142
игры? Конечно, нет, потому что в своей чистой материальности вне
занимаемого им поля на доске и прочих условий игры он ничего для
игрока не представляет; он становится реальным и конкретным
элементом в игре лишь постольку, поскольку он наделен значимо­
стью и с нею неразрывно связан. Предположим, что во время игры
эта фигура сломается или потеряется; можно ли будет заменить ее
другой, равнозначной? Конечно, можно. Не только другая фигура,
изображающая коня, но любой предмет, не имеющий с ним никакого
сходства, может быть отождествлен с конем, если только ему будет
придана та же значимость. Мы видим, таким образом, что в семиоло-
гических системах, как, например, в языке, где все элементы связаны
друг с другом, образуя равновесие согласно определенным правилам,
понятие тождества сливается с понятием значимости и наоборот.
Вот почему понятие значимости в конечном счете покрывает
и понятие единицы, и понятие конкретной языковой сущности, и
понятие языковой реальности. Но если между этими различными
аспектами вообще не существует коренной разницы, то из этого
следует, что проблема может последовательно ставиться в разной
форме. Что бы мы ни хотели определить: единицу, реальность,
конкретную сущность или значимость,— все будет сводиться к по­
становке одного и того же центрального вопроса, который домини­
рует над всем в статической лингвистике.
С практической точки зрения интересно начать с единиц языка,
определить их и дать их классификацию с учетом всего их разно­
образия. Необходимо выяснить, на чем основывается членение на
слова, так как слово, несмотря на все трудности, связанные с опре­
делением этого понятия, есть единица, неотступно представляющая­
ся нашему уму как нечто центральное в механизме языка; одной этой
темы было бы достаточно для целого тома. Далее следовало бы
перейти к классификации единиц низшего уровня, затем более круп­
ных единиц и т. д. Таким образом, наша наука, определив элементы,
которыми она оперирует, выполнила бы свою задачу целиком, так
как тем самым свела бы все входящие в ее ведение явления к их ос­
новному принципу. Нельзя сказать, что в лингвистике эта централь­
ная проблема когда-либо уже ставилась и что все ее значение и
трудность ее решения полностью осознаны; до сих пор в области
языка всегда довольствовались операциями над единицами, как
следует не определенными.
Но все же, несмотря на первостепенную важность понятия
единицы, предпочтительнее подойти к проблеме со стороны поня­
тия значимости, так как, по нашему мнению, в ней выражается
наиболее существенный ее аспект.
 Глава IV

ЯЗЫКОВАЯ ЗНАЧИМОСТЬ

§ 1. Язык как мысль,

организованная в звучащей материи
Для того чтобы убедиться в том, что язык есть не что иное, как
система чистых значимостей, достаточно рассмотреть оба взаимодей­
ствующих в нем элемента: понятия и звуки.
В психологическом отношении наше мышление, если отвлечь­
ся от выражения его словами, представляет собою аморфную, не-
расчлененную массу. Философы и лингвисты всегда сходились в том,
что без помощи знаков мы не могли бы с достаточной ясностью и по­
стоянством отличать одно понятие от другого. Взятое само по себе
мышление похоже на туманность, где ничто четко не разграничено.
Предустановленных понятий нет, равным образом как нет никаких
различений до появления языка.
Но быть может, в отличие от этой расплывчатой области мысли
расчлененными с самого начала сущностями являются звуки как
таковые? Ничуть не бывало! Звуковая субстанция не является ни
более определенной, ни более устоявшейся, нежели мышление. Это —
не готовая форма, в которую послушно отливается мысль, но пла­
стичная масса, которая сама делится на отдельные части, способ­
ные служить необходимыми для мысли означающими. Поэтому мы
можем изобразить язык во всей его совокупности в виде ряда сле­
дующих друг за другом сегментаций, произведенных одновременно
как в неопределенном плане смутных понятий (А), так и в столь
же неопределенном плане звучаний (В). Все это можно весьма
приблизительно представить себе в виде схемы [см. рис. на
стр. 145].
Специфическая роль языка в отношении мысли заключается не в
создании материальных звуковых средств для выражения понятий,
а в том, чтобы служить посредствующим звеном между мыслью и
звуком, и притом таким образом, что их объединение неизбежно
приводит к обоюдному разграничению единиц. Мысль, хаотичная
по природе, по необходимости уточняется, расчленяясь на части.
144
Нет, таким образом, ни материализации мыслей, ни «спиритуализа-
ции» звуков, а все сводится к тому в некотором роде таинственному
явлению, что соотношение «мысль — звук» требует определенных
членений и что язык вырабатывает свои единицы, формируясь во
взаимодействии этих двух аморфных масс. Представим себе воздух,
соприкасающийся с поверхностью воды; при перемене атмосферного
давления поверхность воды подвергается ряду членений, то есть,
попросту говоря, появляются волны; вот эти-то волны и могут дать
представление о связи или, так сказать, о «спаривании» мысли со
звуковой материей.
Язык можно называть областью членораздельности, понимая
членораздельность так, как она определена выше (см. стр. 48).
Каждый языковый элемент представляет собою articulus — вычле­
ненный сегмент, в котором понятие закрепляется определенными
звуками, а звуки становятся знаком понятия.
Язык можно также сравнить с листом бумаги. Мысль — его
лицевая сторона, а звук — оборотная; нельзя разрезать лицевую
сторону, не разрезав и оборотную. Так и в языке нельзя отделить
ни мысль от звука, ни звук от мысли; этого можно достигнуть лишь
путем абстракции, что неизбежно приведет либо к чистой психоло­
гии, либо к чистой фонологии.
Лингвист, следовательно, работает в пограничной области, где
сочетаются элементы обоего рода; это сочетание создает формуу а
не субстанцию.
Эти соображения помогут лучше уяснить то, что было сказано
выше (см. стр. 100) о произвольности знака. Не только обе области,
связанные в языковом факте, смутны и аморфны, но и выбор опре­
деленного отрезка звучания для определенного понятия совершенно
произволен. Если бы это было иначе, понятие значимости утратило
бы одну из своих характерных черт, так как в ней появился бы при­
внесенный извне элемент. Но в действительности значимости целиком
115
относительны, вследствие чего связь между понятием и звуком про­
извольна по самому своему существу.
Произвольность знака в свою очередь позволяет нам лучше по­
нять, почему языковую систему может создать только социальная
жизнь. Для установления значимостей необходим коллектив; су­
ществование их оправдывает только обычай и общее согласие; от­
дельный человек сам по себе не способен создать вообще ни одной
значимости.
Определенное таким образом понятие языковой значимости по­
казывает нам, кроме того, что взгляд на член языковой системы как
на простое соединение некоего звучания с неким понятием является
серьезным заблуждением. Определять подобным образом член сис­
темы— значит изолировать его от системы, в состав которой он вхо­
дит; это ведет к ложной мысли, будто возможно начинать с членов
системы и, складывая их, строить систему, тогда как на самом деле
надо, отправляясь от совокупного целого, путем анализа доходить
до составляющих его элементов.
Для развития этого положения мы последовательно встанем на
точку зрения «означаемого», или понятия (§ 2), «означающего»
(§ 3) и знака в целом (§ 4).
Поскольку непосредственно наблюдать конкретные сущности
или единицы языка невозможно, мы будем оперировать словами.
Хотя слово и не подходит в точности под определение языковой еди­
ницы (см. стр. 137), все-таки оно дает о ней хотя бы приблизитель­
ное понятие, имеющее то преимущество, что оно конкретно. Мы бу­
дем брать слова только как образцы, равнозначные реальным членам
синхронической языковой системы, и принципы, установленные на­
ми в отношении слов, будут действительны для языковых сущностей
вообще.

§ 2. Языковая значимость с концептуальной стороны

Когда говорят о значимости слова, обыкновенно и прежде всего
думают о его свойстве репрезентировать понятие — это действи­
тельно один из аспектов языковой значимости. Но если это так, то
чем же значимость отличается от того, что мы называем значением?
Являются ли эти два слова синонимами? Мы этого не думаем,
хотя смешать их легко, тем более что этому способствует не столько
сходство терминов, сколько тонкость обозначаемых ими раз­
личий.
Значимость, взятая в своем концептуальном аспекте, есть, ко­
нечно, элемент значения, и весьма трудно выяснить, чем это послед­
нее отличается от значимости, находясь вместе с тем в зависимости
от нее. Между тем этот вопрос разъяснить необходимо, иначе мы ри­
скуем низвести язык до уровня простой номенклатуры (см. стр.98).
Щ
 Возьмем прежде всего значение, как его обычно понимают и как
мы его представили выше (см. стр. 99 и ел.)

Означаемое
(понятие)
Означающее^
ткусггшческий^

Как показывают стрелки на схеме, значением является то, что

находится в отношении соответствия (contre-partie) с акустическим
образом. Все происходит между акустическим образом и понятием
в пределах слова, рассматриваемого как нечто самодовлеющее и
замкнутое в себе.
Но вот в чем парадоксальность вопроса: с одной стороны, поня­
тие представляется нам как то, что находится в отношении соответ­
ствия с акустическим образом внутри знака, а с другой стороны, сам
этот знак, то есть связывающее оба его компонента отношение, так­
же и в той же степени находится в свою очередь в отношении соот­
ветствия с другими знаками языка.
Раз язык есть система, все элементы которой образуют целое, а
значимость одного элемента проистекает только от одновременного
наличия прочих, согласно нижеследующей схеме, то спрашивается,
как определенная таким образом значимость может быть спутана со
значением, то есть с тем, что находится в соответствии с акустичес­
ким образом?

Представляется невозможным приравнивать отношения, изо­

браженные здесь горизонтальными стрелками, к тем, которые вы­
ше, на предыдущей схеме, изображены стрелками вертикальными.
Иначе говоря, повторяя сравнение с разрезаемым листом бумаги
(см. стр. 145), мы не видим, почему отношение, устанавливаемое
между отдельными листами А, В, С, D и т. д., не отличается от от­
ношения, существующего между лицевой и оборотной сторонами од­
ного и того же листа, а именно А:А', В:В' и т. д.
Для ответа на этот вопрос прежде всего констатируем, что и за
пределами языка всякая значимость [именуемая в этом случае цен­
ностью] всегда регулируется таким же парадоксальным принципом.
147
В самом деле, для того чтобы было возможно говорить о ценности,
необходимо:
1) наличие какой-либо непохожей вещи, которую можно обме
нивать на то, ценность чего подлежит определению;
2) наличие каких-то сходных вещей, которые можно сравнивать
с тем, о ценности чего идет речь.
Оба эти фактора необходимы для существования ценности. Так,
для того чтобы определить, какова ценность монеты в 5 франков,
нужно знать: 1) что ее можно обменять на определенное количество
чего-то другого, например хлеба, и 2) что ее можно сравнить с по­
добной ей монетой той же системы, например с монетой в один
франк, или же с монетой другой системы, например с фунтом стер­
лингов и т. д. Подобным образом и слову может быть поставлено в
соответствие нечто не похожее на него, например понятие, а с дру­
гой стороны, оно может быть сопоставлено с чем-то ему однородным,
а именно с другими словами. Таким образом, для определения зна­
чимости слова недостаточно констатировать, что оно может быть
сопоставлено с тем или иным понятием, то есть что оно имеет то или
иное значение; его надо, кроме того, сравнить с подобными ему зна-
чимостями, то есть с другими словами, которые можно ему противо­
поставить. Его содержание определяется как следует лишь при под­
держке того, что существует вне его. Входя в состав системы, слово
облечено не только значением, но еще главным образом значимостью,
а это нечто совсем другое.
Для подтверждения этого достаточно немногих примеров. Фран­
цузское слово mouton «баран», «баранина» может совпадать по зна­
чению с английским словом sheep «баран», не имея с ним одинаковой
значимости, и это по многим основаниям, в частности потому, что
говоря о приготовленном и поданном на стол куске мяса, англича­
нин скажет mutton, а не sheep. Различие в значимости между англ.
sheep и франц. mouton связано с тем, что в английском наряду с
sheep есть другое слово, чего нет во французском.
Внутри одного языка слова, выражающие близкие понятия, ог­
раничивают друг друга: синонимы, например redouter «опасаться»,
craindre «бояться», avoir peur «испытывать страх», обладают значи­
мостью лишь в меру взаимного противопоставления; если бы не су­
ществовало redouter, то все его содержание перешло бы к его конку­
рентам. И наоборот, бывают слова, обогащающиеся от контакта с
другими словами: например, новый элемент, привходящий в зна­
чимость decrepit (un vieillard decrepit «дряхлый старик»; см. стр.
116), появляется в силу наличия рядом с этим словом другого сло­
ва—decrepi (un mur decrepi «облупившаяся стена»). Итак, значимость
любого слова определяется всем тем, что с ним связано; даже у сло­
ва со значением «солнце» вряд ли возможно установить непосредст­
венно его значимость, если не принять в соображение все то, что
связано с этим словом; есть языки, в которых немыслимо, например,
выражение «сидеть на солнце».
143
 Сказанное выше о словах имеет отношение к любым явлениям
языка, например к грамматическим категориям. Так, например,
значимость французского множественного числа не покрывает зна­
чимости множественного числа в санскрите, хотя их значение чаще
всего совпадает: дело в том, что санскрит обладает не двумя, а тремя
числами («мои глаза», «мои уши», «мои руки», «мои ноги» имели бы
в санскрите форму двойственного числа); было бы неточно припи­
сывать одинаковую значимость множественному числу в санскрит­
ском и французском языках, так как в санскритском языке множе­
ственное число употребляется не во всех тех случаях, где оно
употребляется во французском; следовательно, значимость множе­
ственного числа зависит от того, что находится вне и вокруг него
[в системе].
Если бы слова служили для выражения заранее данных поня­
тий, то каждое из них находило бы точные смысловые соответствия
в любом языке; но в действительности это не так. По-французски
говорят louer (une maison) как в смысле «снять (дом)», так и в смыс­
ле «сдать (дом)», тогда как в немецком языке употребляются для это­
го два слова—mieten «снять» и vermieten «сдать», — так что точного
соответствия значимостей не получается. Немецкие глаголы scha-
tzen «ценить» и urteilen «судить» представляют совокупность зна­
чений, соответствующих в общем и целом значениям французских
слов estimer «ценить» и juger «судить»; однако во многих случаях
точность этого соответствия нарушается.
Словоизменение представляет в этом отношении особо порази­
тельные примеры. Столь привычное нам различение времен чуждо
некоторым языкам: в древнееврейском языке нет даже самого ос­
новного различения прошедшего, настоящего и будущего. В пра­
германском языке не было особой формы для будущего времени;
когда говорят, что в нем будущее передается через настоящее время,
то выражаются неправильно, так как значимость настоящего време­
ни в прагерманском языке не равна значимости его в тех языках,
где наряду с настоящим временем имеется будущее время. Славян­
ские языки последовательно различают в глаголе два вида: совер­
шенный вид представляет действие в его завершенности, как некую
точку, вне всякого становления; несовершенный вид — действие в
процессе совершения и на линии времени. Эти категории затруд­
няют француза, потому что в его языке их нет; если бы они были
предустановлены [вне зависимости от языка], таких затруднений
бы не было. Во всех этих случаях мы, следовательно, находим вме­
сто заранее данных понятий значимости, вытекающие из самой
системы языка. Говоря, что они соответствуют понятиям, следует
подразумевать, что они в этом случае чисто дифференциальны, то
есть определяются не положительно — своим содержанием, но от­
рицательно — своими отношениями к прочим членам системы. Их
наиболее точная характеристика сводится к следующему: быть тем,
чем не являются другие.
149
 Отсюда становится ясным реальное истолкование схемы знака.
Схема

Т /Означаемое ^ч I
( „судить" \ I
I Означающее 7 1
\jydumb"/ I

означает, что понятие «судить» связано с акустическим образом

судить,— одним словом, схема иллюстрирует значение. Само собой
разумеется, что в понятии «судить» нет ничего изначального, что
оно является лишь значимостью, определяемой своими отношения­
ми к другим значимостямтогоже порядка, и что без них значение не
существовало бы. Когда я ради простоты говорю, что данное слово
что-то означает, когда я исхожу из ассоциации акустического обра­
за с понятием, то я этим утверждаю то, что может быть верным лишь
до некоторой степени и что может дать лишь частичное представле­
ние о действительности; но я тем самым ни в коем случае не выражаю
языкового факта во всей его сути и во всей его полноте.

§ 3. Языковая значимость с материальной стороны

Подобно концептуальной стороне, и материальная сторона зна­
чимости образуется исключительно из отношений и различий с про­
чими элементами языка. В слове важен не звук сам по себе, а те
звуковые различия, которые позволяют отличать это слово от всех
прочих, так как они-то и являются носителем значения.
Подобное утверждение способно породить недоумение, а между
тем иначе в действительности и быть не может. Поскольку нет зву­
кового образа, отвечающего лучше других тому, что он должен вы­
разить, постольку очевидно уже a priori, что любой сегмент языка
может в конечном счете основываться лишь на своем несовпадении
со всем остальным. Произвольность и дифференциальность суть
два коррелятивных свойства.
Изменяемость языковых знаков является хорошим свидетель­
ством этой коррелятивности. Каждый из членов отношения а:Ь
сохраняет свободу изменяться согласно законам, независимым от
его знаковой функции именно потому, что а и б п о самой своей сути
не способны проникнуть как таковые в сферу сознания, которое
всегда замечает лишь различие а:Ь. Русский родительный падеж
множественного числа рук не отмечен никаким положительным при­
знаком (см. стр. 119), а между тем пара форм рука : рук функциони­
рует столь же исправно, как и предшествовавшая ей исторически
150
 пара рука:рукъу и это потому, что в языке важно лишь отличие од­
ного знака от другого: форма рука имеет значимость только потому,
что она отличается от другой формы.
Другой пример еще лучше показывает, сколь важна систем­
ность в этом функционировании звуковых различий. В греческом
языке ephen — имперфект, a esten — аорист, хотя обе формы об­
разованы тождественным образом; объясняется это тем, что первая
из них принадлежит к системе настоящего времени изъявительного
наклонения глагола phemi «говорю», тогда как настоящего времени
*stemi не существует; между тем именно отношение phemi:ephen
и отвечает отношению между настоящим временем и имперфектом
(ср. deiknumi «показываю» : edeiknun «я показывал»). Указанные
знаки функционируют, следовательно, не в силу своей внутренней
значимости, а в силу своего положения относительно других членов
системы.
К тому же звук, элемент материальный, не может сам по себе
принадлежать языку. Для языка он нечто вторичное, лишь исполь­
зуемый языком материал. Вообще, все условные значимости харак­
теризуются именно этим свойством не смешиваться с чувственно вос­
принимаемым элементом, который служит им лишь опорой. Так,
ценность монеты определяет отнюдь не металл: серебряное экю но­
минальной ценой в пять франков содержит в себе серебра лишь на
половину обозначенной суммы; она будет стоить несколько больше
или несколько меньше в зависимости от вычеканенного на ней изоб­
ражения, в зависимости от тех политических границ, внутри кото­
рых она имеет хождение. В еще большей степени это можно сказать
об означающем в языке, которое по своей сущности отнюдь не явля­
ется чем-то звучащим; означающее в языке бестелесно, и его созда­
ет не материальная субстанция, а исключительно те различия, ко­
торые отграничивают его акустический образ от всех прочих аку­
стических образов.
Этот принцип имеет столь существенное значение, что он дейст­
вует в отношении всех материальных элементов языка, включая
фонемы. Каждый язык образует слова на базе своей системы звуко­
вых элементов, каждый из которых является четко отграниченной
единицей и число которых точно определено. И каждый из них ха­
рактеризуется не свойственным ему положительным качеством, как
можно было бы думать, а исключительно тем, что он не смешивается
с другими. Фонемы — это прежде всего оппозитивные, относитель­
ные и отрицательные сущности.
Доказывается это той свободой, которой пользуется говорящий
при произнесении того или иного звука при условии соблюдения
границ, которыми данный звук отделяется от других. Так, например,
по-французски почти всеобщее обыкновение произносить картавое
г не препятствует отдельным лицам произносить его раскатисто;
язык от этого ничуть не страдает; он требует только различения, а
отнюдь не того, как можно было бы думать, чтобы у каждого звука
ХЪ\
всегда было неизменное качество. Я даже могу произносить фран­
цузское г как немецкое ch в словах Bach, doch и т. п., но по-немецки
я не могу произнести ch вместо г, так как в этом языке имеются оба
элемента, которые и должны различаться. Так и по-русски не мо­
жет быть свободы в произношении t наподобие V (смягченного t),
потому что в результате получилось бы смешение двух различае­
мых в языке звуков (ср. говорить и говорит), но может быть допу­
щено отклонение в сторону th (придыхательного t), так как th отсут­
ствует в системе фонем русского языка.
Поскольку такое же положение вещей наблюдается в иной сис­
теме знаков, каковой является письменность, мы можем привлечь
ее для сравнения в целях лучшего уяснения этой проблемы. В самом
деле:
1) знаки письма произвольны; нет никакой связи между написа­
нием, например, буквы t и звуком, ею изображаемым;
2) значимость букв чисто отрицательная и дифференциальная:
одно и то же лицо может писать t по-разному, например:

£ ^с-(—
соблюдая единственное условие: написание знака / не должно сме­
шиваться с написанием 1, d и прочих букв;
3) значимости в письме имеют силу лишь в меру взаимного про­
тивопоставления в рамках определенной системы, состоящей из ог­
раниченного количества букв. Это свойство, не совпадая с тем, ко­
торое сформулировано в п. 2, тесно с ним связано, так как оба они
зависят от первого. Поскольку графический знак прозволен, его
форма малосущественна или, лучше сказать, существенна лишь в
пределах, обусловленных системой;
4) средство, используемое для написания знака, совершенно
для него безразлично, так как оно не затрагивает системы (это вы­
текает уже из первого свойства): я могу писать буквы любыми чер­
нилами, пером или резцом и т. д.— всё это никак не сказывается
на значении графических знаков.

§ 4. Рассмотрение знака в целом

Все сказанное выше приводит нас к выводу, что в языке нет ниче­
го, кроме различий. Вообще говоря, различие предполагает наличие
положительных членов отношения, между которыми оно устанавли­
вается. Однако в языке имеются только различия без положитель­
ных членов системы. Какую бы сторону знака мы ни взяли, означаю­
щее или означаемое, всюду наблюдается одна и та же картина: в язы­
ке нет ни понятий, ни звуков, которые существовали бы независимо
152
от языковой системы, а есть только смысловые различия и звуковые
различия, проистекающие из этой системы. И понятие и звуковой
материал, заключенные в знаке, имеют меньше значения, нежели то,
что есть вокруг него в других знаках. Доказывается это тем, что
значимость члена системы может изменяться без изменения как его
смысла, так и его звуков исключительно вследствие того обстоятель­
ства, что какой-либо другой, смежный член системы претерпел из­
менение (см. стр. 148).
Однако утверждать, что в языке все отрицательно, верно лишь в
отношении означаемого и означающего, взятых в отдельности; как
только мы начинаем рассматривать знак в целом, мы оказываемся
перед чем-то в своем роде положительным. Языковая система есть
ряд различий в звуках, связанных с- рядом различий в понятиях,
но такое сопоставление некоего количества акустических знаков с
равным числом отрезков, выделяемых в массе мыслимого, порожда­
ет систему значимостей; и эта-то система значимостей создает дей­
ствительную связь между звуковыми и психическими элементами
внутри каждого знака. Хотя означаемое и означающее, взятые в от­
дельности,— величины чисто дифференциальные и отрицательные,
их сочетание есть факт положительный. Это даже единственный вид
фактов, которые имеются в языке, потому что основным свойством
языкового устройства является как раз сохранение параллелизма
между этими двумя рядами различий.
Некоторые диахронические факты весьма характерны в этом от­
ношении: это все те бесчисленные случаи, когда изменение означаю­
щего приводит к изменению понятия и когда обнаруживается, что
в основном сумма различаемых понятий соответствует сумме раз­
личающих знаков. Когда в результате фонетических изменений два
элемента смешиваются (например, франц. decrepit при лат. dec-
repitus и франц. decrepi при лат. crispus — см. стр. 116), то и
понятие проявляет тенденцию к смешению, если только этому благо­
приятствуют данные. А если слово дифференцируется, как, напри­
мер, франц. chaise «стул» и chaire «кафедра»? В таком случае воз­
никшее различие неминуемо проявляет тенденцию стать значимым,
что, впрочем, удается далеко не всегда и не сразу. И наоборот, вся­
кое концептуальное различие, усмотренное мыслью, стремится вы­
разить себя в различных означающих, а два понятия, более нераз-
личаемые в мысли, стремятся слиться в одном означающем.
Если сравнивать между собой знаки, положительные члены си­
стемы, то говорить в данном случае о различии уже больше нельзя.
Это выражение здесь не вполне подходит, так как оно может приме­
няться лишь в случае сравнения двух акустических образов, на­
пример отец и мать, или сравнения двух понятий, например поня­
тия «отец» и понятия «мать». Два знака, каждый из которых содер­
жит в себе означаемое и означающее, не различны (differents), a
лишь различимы (distincts). /Между ними есть лишь противопостав­
ление. Весь механизм языка, о чем речь будет ниже, покоится на
153
 такого рода противопоставлениях и на вытекающих из них звуко­
вых и смысловых различиях.
То, что верно относительно значимости, верно и относительно
единицы (см. стр. 143). Последняя есть сегмент в речевом потоке, со­
ответствующий определенному понятию, причем как сегмент, так
и понятие по своей природе чисто дифференциальны.
В применении к единице принцип дифференциации может •
быть сформулирован так: отличительные свойства единицы слива­
ются с самой единицей. В языке, как и во всякой семиологической
системе, то, что отличает один знак от других, и есть все то, что его
составляет. Различие создает отличительное свойство, оно же созда­
ет значимость и единицу.
Из того же принципа вытекает еще одно несколько парадоксаль­
ное следствие: то, что обычно называют «грамматическим фактом»,
в конечном счете соответствует определению единицы, так как он
всегда выражает противопоставление членов системы; просто в
данном случае противопоставление оказывается особо значимым.
Возьмем, например, образование множественного числа типа Nacht:
Nachte в немецком языке. Каждый из членов этого грамматического
противопоставления (ед. ч. без умлаута и без конечного е, противо­
поставленное мн. ч. с умлаутом и с б ) сам образован целым рядом
взаимодействующих противопоставлений внутри системы; взятые в
отдельности, ни Nacht, ни Nachte ничего не значат; следовательно,
все дело в противопоставлении. Иначе говоря, отношение Nacht:
Nachte можно выразить алгебраической формулой а:Ь, где а и b
являются результатом совокупного ряда отношений, а не простыми
членами данного отношения. Язык — это, так сказать, такая алгеб­
ра, где имеются лишь сложные члены системы. Среди имеющихся в
нем противопоставлений одни более значимы, чем другие; но «едини­
ца» и «грамматический факт»—лишь различные названия для обо­
значения разных аспектов одного и того же явления: действия язы­
ковых противопоставлений. Это до такой степени верно, что к про­
блеме единицы можно было бы подходить со стороны фактов грам­
матики. При этом нужно было бы, установив противопоставление
Nacht:Nachte, спросить себя, какие единицы участвуют в этом про­
тивопоставлении: только ли данные два слова, или же весь ряд по­
добных слов, или же а и а, или же все формы обоих чисел и т. д.?
Единица и грамматический факт не покрывали бы друг друга,
если бы языковые знаки состояли из чего-либо другого, кроме раз­
личий. Но поскольку язык именно таков, то с какой бы стороны к
нему ни подходить, в нем не найти ничего простого: всюду и всегда
он предстает перед нами как сложное равновесие обусловливаю­
щих друг друга членов системы. Иначе говоря, язык есть форма, а
не субстанция (см. стр. 145). Необходимо как можно глубже проник­
нуться этой истиной, ибо все ошибки терминологии, все наши
неточные характеристики явлений языка коренятся в том неволь­
ном предположении, что в языке есть какая-то субстанциальность.
 Глава V

СИНТАГМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
И АССОЦИАТИВНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

§ 1. Определения
Итак, в каждом данном состоянии языка все покоится на отно­
шениях. Что же представляют собою эти отношения?
Отношения и различия между членами языковой системы раз­
вертываются в двух разных сферах, каждая из которых образует
свой ряд значимостей; противопоставление этих двух рядов позво­
лит лучше уяснить природу каждого из них. Они соответствуют двум
формам нашей умственной деятельности, равно необходимым для
жизни языка.
С одной стороны, слова в речи, соединяясь друг с другом, всту­
пают между собою в отношения, основанные на линейном характере
языка, который исключает возможность произнесения двух элемен­
тов одновременно (см. стр. 103). Эти элементы выстраиваются один
за другим в потоке речи. Такие сочетания, имеющие протяженность,
можно назвать синтагмами*. Таким образом, синтагма всегда состо­
ит минимум из двух следующих друг за другом единиц (например,
re-lire «пере-читать», contretous «против всех», la vie humaine «чело­
веческая жизнь», s'il fait beau temps, nous sortirons «если будет хоро­
шая погода, мы пойдем гулять» и т. п.). Член синтагмы получает
значимость лишь в меру своего противопоставления либо тому,
что ему предшествует, либо тому, что за ним следует, или же тому и
другому вместе.
С другой стороны, вне процесса речи слова, имеющие между
собой что-либо общее, ассоциируются в памяти так, что из них об­
разуются группы, внутри которых обнаруживаются весьма разно­
образные отношения. Так, слово enseignement «обучение» невольно
вызывает в сознании множество других слов (например, enseigner
«обучать», renseigner «снова учить» и др., или armement «вооруже­
ние», changement «перемена» и др., или education «образование»,
apprentissage «учение» и др.), которые той или иной чертой сходны
между собою.
155
 Нетрудно видеть, что эти отношения имеют совершенно иной ха­
рактер, нежели те отношения, о которых только что шла речь. Они
не опираются на протяженность, локализуются в мозгу и принад­
лежат тому хранящемуся в памяти у каждого индивида сокровищу,
которое и есть язык. Эти отношения мы будем называть ассоциа­
тивными отношениями.
Синтагматическое отношение всегда in praesentia: оно основывает­
ся на двух или большем числе членов отношения, в равной степени
наличных в актуальной последовательности. Наоборот, ассоциатив­
ное отношение соединяет члены этого отношения в виртуальный,
мнемонический ряд; члены его всегда in absentia.
Языковую единицу, рассмотренную с этих двух точек зрения,
можно сравнить с определенной частью здания, например с ко­
лонной: с одной стороны, колонна находится в определенном отно­
шении с поддерживаемым ею архитравом — это взаиморасположе­
ние двух единиц, одинаково присутствующих в пространстве, на­
поминает синтагматическое отношение; с другой стороны, если эта
колонна дорического ордера, она вызывает в мысли сравнение с
другими ордерами (ионическим, коринфским и т. д.), то есть с таки­
ми элементами, которые не присутствуют в данном пространстве,—
это ассоциативное отношение.
Каждый из этих рядов отношений требует некоторых специаль­
ных замечаний.

§ 2. Синтагматические отношения
Наши примеры на стр. 155 уже позволяли заключить, что
понятие синтагмы относится не только к словам, но и к сочетаниям
слов, к сложным единицам всякого рода и любой длины (сложные
слова, производные слова, члены предложения, целые предло­
жения).
Недостаточно рассмотреть отношения, объединяющие отдель­
ные части синтагмы между собою (например, contre «против» и tous
«всех» в синтагме contre tous «против всех» или contre и maitre в
синтагме contremaitre «старший рабочий», «мастер»); нужно также
принимать во внимание то отношение, которое связывает целое с его
частями (например, contre tous по отношению к contre, с одной сто­
роны, и к tous, с другой стороны, или contremaitre — по отношению
к contre, с одной стороны, и maitre, с другой стороны).
Здесь можно было бы возразить: поскольку типичным проявле­
нием синтагмы является предложение, а оно принадлежит речи,
а не языку, то не следует ли из этого, что и синтагма относится к
области речи? Мы полагаем, что это не так. Характерным свойством
156
речи является свобода комбинирования элементов; надо, следова­
тельно, поставить вопрос: все ли синтагмы в одинаковой мере сво­
бодны?
Прежде всего, мы встречаемся с огромным количеством выраже­
ний, относящихся, безусловно, к языку: это те вполне готовые рече­
ния, в которых обычай воспрещает что-либо менять даже в том слу­
чае, если по зрелом размышлении в них можно различить значимые
части, например a quoi bon? «к чему?», allons done! «да полноте же!»
и т. д. Приблизительно то же, хотя в меньшей степени, относится к
таким выражениям, как prendre la mouche «сердиться по пустякам»,
forcer la main a quelqiTun «принудить к чему-либо», rompre une lance
«ломать копья», avoir mal a (la tete . . .) «чувствовать боль (в голо­
ве и т. д.)», pas n'est besoin de . . . «нет никакой необходимости. . .»,
que vous en semble? «что вы думаете об этом?» Узуальный характер
этих выражений вытекает из особенностей их значения или их син­
таксиса. Такие обороты не могут быть импровизированы; они пере­
даются готовыми, по традиции. Можно сослаться еще и на те слова,
которые, будучи вполне доступными анализу, характеризуются тем
не менее какой-либо морфологической аномалией, сохраняемой
лишь в силу обычая (ср. difficulte «трудность» при facilite «легкость»,
mourrai «умру» при dormirai «буду спать»).
Но это не все. К языку, а не к речи надо отнести и все типы син­
тагм, которые построены по определенным правилам. В самом деле,
поскольку в языке нет ничего абстрактного, эти типы могут сущест­
вовать лишь в том случае, если в языке зарегистрировано достаточ­
ное количество их образцов. Когда в речи возникает такая импрови­
зация, как indecorable (см. стр. 201), она предполагает определен­
ный тип, каковой в свою очередь возможен лишь в силу наличия в
памяти достаточного количества подобных слов, принадлежащих
языку (impardonnable «непростительный», intolerable «нетерпи­
мый», infatigable «неутомимый» и т. д.). Точно то же можно сказать
и о предложениях и словосочетаниях, составленных по определен­
ному шаблону; такие сочетания, как la terre tourne «земля вращает­
ся», que vous dit-il? «что он вам сказал?», отвечают общим типам,
которые в свою очередь принадлежат языку, сохраняясь в памяти
говорящих.
Но надо признать, что в области синтагм нет резкой границы
между фактом языка, запечатленным коллективным обычаем, и
фактом речи, зависящим от индивидуальной свободы. Во многих
случаях представляется затруднительным отнести туда или сюда
данную комбинацию единиц, потому что в создании ее участвова­
ли оба фактора, и в таких пропорциях, определить которые невоз­
можно.

157
 § 3. Ассоциативные отношения
Образуемые в нашем сознании ассоциативные группы не огра­
ничиваются сближением членов отношения, имеющих нечто общее, -
ум схватывает и характер связывающих их в каждом случае от­
ношений и тем самым создает столько ассоциативных рядов, сколь­
ко есть различных отношений. Так, в enseignement «обучение»,
enseigner «обучать», enseignons «обучаем» и т. д. есть общий всем
членам отношения элемент — корень; но то же слово enseignement
может попасть и в другой ряд, характеризуемый общностью друго­
го элемента — суффикса: enseignement «обучение», armement «во­
оружение», changement «изменение» и т. д.; ассоциация может так­
же покоиться единственно на сходстве означаемых (enseignement
«обучение», instruction «инструктирование», apprentissage «учение»,
education «образование» и т. д.), или, наоборот, исключительно на
общности акустических образов (например: enseignement «обучение»
и \ustement «справедливо») *. Налицо, таким образом, либо общ­
ность как по смыслу, так и по форме, либо только по форме, либо
только по смыслу. Любое слово всегда может вызвать в памяти все,
что способно тем или иным способом с ним ассоциироваться.
В то время как синтагма сразу же вызывает представление о по­
следовательности и определенном числе сменяющих друг друга эле­
ментов, члены, составляющие ассоциативную группу, не даны в соз­
нании ни в определенном количестве, ни в определенном порядке.
Если начать подбирать ассоциативный ряд к таким словам, как de-
sir-aux «жаждущий», chaleur-eux «пылкий» и т. д., то нельзя наперед
сказать, каково будет число подсказываемых памятью слов и в
каком порядке они будут возникать. Любой член группы можно рас­
сматривать как своего рода центр созвездия, как точку, где сходят­
ся другие, координируемые с ним члены группы, число которых без­
гранично.

С enseignement j

enseigner /
с hefnent
enseignons / \ justement
urnti I \ MW
и т.д. ,./ г \ . итп.а
s' apprentissage cnangement
education armefneni
ит.д. и)п.д.
um& uin.d.
 Впрочем, из этих двух свойств ассоциативного ряда — неопреде­
ленности порядка и безграничности количества — лишь первое
всегда налицо; второе может отсутствовать, как, например, в том
характерном для этого ряда типе, каковым являются парадигмы
словоизменения. В таком ряду, как лат. dominus, dominl, domino
и т. д., мы имеем ассоциативную группу, образованную общим эле­
ментом — именной основой domin-, но ряд этот небезграничен, на­
подобие ряда enseignement, changement и т.д.: число падежей явля­
ется строго определенным, но порядок их следования не фиксирован
и та или другая группировка их зависит исключительно от произ­
вола автора грамматики; в сознании говорящих именительный па­
деж — вовсе не первый падеж склонения; члены парадигмы могут
возникать в том или ином порядке чисто случайно.
 Глава VI

МЕХАНИЗМ ЯЗЫКА

§ 1. Синтагматические единства
Итак, образующая язык совокупность звуковых и смысловых
различий является результатом двоякого рода сближений —ас­
социативных и синтагматических. Как те, так и другие в значитель­
ной мере устанавливаются самим языком; именно эта совокупность
отношений составляет язык и определяет его функционирование.
Первое, что нас поражает в этой организации,— это синтагма-
тические единства: почти все единицы языка находятся в зависи­
мости либо от того, что их окружает в потоке речи, либо от тех час­
тей, из коих они состоят сами.
Словообразование служит этому хорошим примером. Такая
единица, как desireux «жаждущий», распадается на две единицы
низшего порядка (desir-eux), но это не две самостоятельные части,
попросту сложенные одна с другой (desir + eux), а соединение или
произведение двух взаимосвязанных элементов, обладающих зна­
чимостью лишь в меру своего взаимодействия в единице высшего
порядка (desirX eux). Суффикс -eux сам по себе не существует;
свое место в языке он получает благодаря целому ряду таких слов,
как chaleur-eux «пылкий», chanc-eux «удачливый» и т. д. Но и ко­
рень не автономен, он существует лишь в силу своего сочетания
с суффиксом: в слове roul-is «качка» элемент roul- ничего не значит
без следующего за ним суффикса -is. Значимость целого определя­
ется его частями, значимость частей — их местом в целом; вот по­
чему синтагматическое отношение части к целому столь же важно,
как и отношение между частями целого (см. стр. 156).
Это и есть общий принцип, обнаруживающийся во всех перечис­
ленных выше синтагмах (см. стр. 156); всюду мы видим более круп­
ные единицы, составленные из более мелких, причем и те и другие
находятся в отношении взаимной связи, образующей единство.
В языке, правда, имеются и самостоятельные единицы, не нахо­
дящиеся в синтагматической связи ни со своими частями, ни с дру-
1G0
 гими единицами. Хорошими примерами могут служить такие эк­
виваленты предложения, как oui «^ a », поп «нет», merci «спасибо»
и т. д. Но этого факта, к тому же Исключительного, недостаточно,
чтобы опорочить общий принцип. Кгак правило, мы говорим не изо­
лированными знаками, но сочетаниями знаков, организованными
множествами, которые в свою очередь тоже являются знаками. В
языке все сводится к различениям, Но в нем все сводится равным об­
разом и к группировкам. Этот механизм, представляющий собой
ряд следующих друг за другом и выполняющих определенные функ­
ции членов отношения, напоминает работу машины, отдельные части
которой находятся во взаимодейстаии> с т о й лишь разницей, что
члены этого механизма расположеньа в одном измерении.

§ 2. Одновременное действие
синтагматических и ассоциативных групп
Образующиеся таким образом синтагматические группы связа­
ны взаимозависимостью [с ассоциативными]; они обусловливают
друг друга. В самом деле, координация в пространстве способству­
ет созданию ассоциативных координации, которые в свою очередь
оказываются необходимыми для выделения составных частей син­
тагмы.
Возьмем сложное слово defaire «разрушать», «отделять». Мы мо­
жем его изобразить на горизонтальной оси, соответствующей потоку
рем?:

de-faire >

Одновременно с этим, но только по другой оси, в подсознании

хранится один или несколько ассоциативных рядов, содержащих
такие единицы, которые имеют по одному общему элементу с дан­
ной синтагмой, например:

de-faire •

decpller faire
depl/xcer refaire
decoudre contrefgiire
/ \N
/• \
6 Ф. де Соссюр
 Равным образом и лат. quadruplex «четверной» является синтаг­
мой лишь потому, что опирается па два ассоциативных ряда (см.
рис.):

quadru-plex

quadrupes simplex
quadpifrons triplex
quadraglnta centuplex
urn'd. um.d.
N
\\
4

Defaire и quadruplex могут быть разложены на единицы низшего

порядка, иначе говоря, являются синтагмами лишь постольку, по­
скольку вокруг них оказываются все перечисленные другие формы.
Если бы эти формы, содержащие de- или faire, исчезли из языка,
defaire перестало бы быть разложимым, оно превратилось бы в про­
стую единицу и обе его части оказались бы непротивопоставимыми
друг другу.
Так выясняется функционирование этой двоякой системы в речи.
Наша память хранит все более или менее сложные типы синтагм,
какого бы рода и какой бы протяженности они ни были; когда нуж­
но их использовать, мы прибегаем к ассоциативным группам, чтобы
обеспечить выбор нужного сочетания. Когда кто-либо говорит mar­
chons! «идем!», он, сам не сознавая того, обращается к ассоциатив­
ным группам, на пересечении которых находится синтагма marchons!
Эта синтагма, с одной стороны, значится в ряду marche! «иди!»,
marchez! «идите!», и выбор определяется противопоставлением фор­
мы marchons! этим формам; с другой стороны, marchons! вызывает
в памяти ряд montons! «взойдем!», mangeons! «съедим!», внутри
которого она выбирается аналогичным образом. Известно, какие
мены надо проделать в каждом ряду, чтобы получить выделение ис­
комой единицы. Достаточно измениться смыслу, который подлежит
выражению, чтобы для возникновения другой значимости, напри­
мер marchez! или montons!, оказались необходимыми другие проти­
вопоставления.
Итак, недостаточно сказать, встав на позитивную точку зрения,
что мы выбираем marchons! потому, что оно означает то, что нам хо­
чется выразить. В действительности понятие вызывает не форму, а
целую скрытую систему, благодаря чему возникают противопостав­
ления, необходимые для образования нужного знака. Знак же сам
по себе никакого присущего ему значения не имеет. Если бы насту­
пил момент, когда рядом с marchons! не оказалось бы ни marche!,
162
ни marchez!, то отпали бы некоторые противопоставления и ipso
facto изменилась бы значимость знака marchons!
Этот принцип применим к синтагмам и предложениям всех ти­
пов, даже наиболее сложным. Произнося que vous dit-il? «что он
вам говорит?», мы меняем один из элементов в латентном синтагма­
тическом типе, например: que te dit-il? «что он тебе говорит?», que
nous dit-il? «что он нам говорит?» и т. д. И вот таким путем наш вы­
бор останавливается на местоимении vous «вам». Таким образом,
при этой операции, состоящей в умственном отстранении всего, что
не приводит к желательной дифференциации в желательной точке,
действуют и ассоциативные группы, и синтагматические типы.
С другой стороны, этому приему фиксации и выбора подчиняются
и самые мелкие единицы, вплоть до фонологических элементов, ког­
да они облечены значимостью. Мы имеем в виду не только такие слу­
чаи, как французское рэШ (пишется petite) «маленькая» наряду с
pati (пишется petit) «маленький» или латинское dominl «господина»
наряду с domino «господину» и т. п., где в силу случайности смысло­
вое различие покоится на одной фонеме, но и то более характерное
и сложное явление, когда фонема сама по себе играет известную
роль в системе данного состояния языка. Если, например, в гречес­
ком языке m, p, t и др. никогда не могут стоять в конце слова, то
это равносильно тому, что их наличие или отсутствие в том или ином
месте принимается в расчет в структуре слова и в структуре предло­
жения. Ведь во всех такого рода случаях изолированный звук
выбирается, как и все прочие языковые единицы, в результате двоя­
кого мысленного противопоставления: так, в воображаемом сочета­
нии anma звук m находится в синтагматическом противопоставле­
нии с окружающими его звуками и в ассоциативном противопостав­
лении со всеми теми, которые могут возникнуть в сознании,
a n m a
v
d

§ 3. Произвольность знака, абсолютная и

относительная
Механизм языка может быть представлен и под другим, исключи­
тельно важным углом зрения.
Основной принцип .произвольности знака не препятствует разли­
чать в каждом языке то, что в корне произвольно, то есть немо-
тивировано, от того, что произвольно лишь относительно. Только
часть знаков является абсолютно произвольной; у других же зна­
ков обнаруживаются признаки, позволяющие отнести их к произ­
вольным в различной степени: знак может быть относительно мо­
тивированным.
6* 163
 Так, vingt «двадцать» немотивировано; но dix-neuf «девятнад­
цать» немотивировано в относительно меньшей степени, потому что
оно вызывает представление о словах, из которых составлено, и о
других, которые с ним ассоциируются, как, например, dix «десять»,
neuf «девять», vingt-neuf «двадцать девять», dix-huit «восемнадцать»
и т. п.; взятые в отдельности dix и neuf столь же произвольны, как
и vingt, но dix-neuf представляет случай относительной мотивиро­
ванности. То же можно сказать и о франц. poirier «груша» (дерево),
которое напоминает о простом слове poire «груша» (плод) и чей суф­
фикс -ier вызывает в памяти pommier «яблоня», cerisier «вишня
(дерево)» и др. Совсем иной случай представляют такие названия де­
ревьев, как frene «ясень», chene «дуб» и т. д. Сравним еще совершен­
но немотивированное berger «пастух» и относительно мотивирован­
ное vacher «пастух», а также такие пары, как geole «тюрьма» и са-
chot «темница» (ср. cacher «прятать»), concierge «консьерж» и рог-
tier «портье» (ср. porte «дверь»), jadis «некогда» и autrefois «прежде»
(ср. autre <^pyroft»+fois «раз»), souvent «часто» и frequemment
«нередко» (ср. frequent «частый»), aveugle «слепой» и boiteux «хро­
мой» (ср. boiter «хромать»), sourd «глухой» и bossu «горбатый»
(ср. bosse «горб»), нем. Laub и франц. feuillage «листва» (ср. feuille
«лист»), франц. metier и нем. Handwerk «ремесло» (ср. Hand «рука»
+ Werk «работа»). Английское мн. ч. ships «корабли» своей формой
напоминает весь ряд: flags «флаги», birds «птицы», books «книги»
и т. д., a men «люди», sheep «овцы» ничего не напоминает. Греч,
doso «дам» выражает идею будущего времени знаком, вызывающим
ассоциацию с luso «развяжу», steso «поставлю», tupso «ударю» и
т. д., a eimi «пойду» совершенно изолировано.
Здесь не место выяснять факторы, в каждом отдельном случае
обусловливающие мотивацию: она всегда тем полнее, чем легче
синтагматический анализ и очевиднее смысл единиц низшего уров­
ня. В самом деле, наряду с такими прозрачными формантами, как
-ier в слове poir-ier, сопоставляемом с pomm-ier, ceris-ier и т. д.,
есть другие, чье значение смутно или вовсе ничтожно, например,
какому элементу смысла соответствует суффикс -ot з слове cachot
«темница»? Сопоставляя такие слова, как coutelas «тесак», fatras
«ворох», platras «штукатурный мусор», canevas «канва», мы смут­
но чувствуем, что -as есть свойственный существительным формант,
но не в состоянии охарактеризовать его более точно. Впрочем, даже
в наиболее благоприятных случаях мотивация никогда не абсолют­
на. Не только элементы мотивированного знака сами по себе произ­
вольны (ср. dix «десять», neuf «девять» в dix-neuf «девятнадцать»),
но и значимость знака в целом никогда не равна сумме значимостей
его частей; poirx ier не равно poir + ier (см. стр. 160).
Что касается самого явления, то объясняется оно на основе из­
ложенных в предыдущем параграфе принципов: понятие относитель­
но мотивированного предполагает 1) анализ данного элемента, сле­
довательно, синтагматическое отношение, 2) притягивание одного
164
 или нескольких других элементов, следовательно, ассоциативное
отношение. Это не что иное, как механизм, при помощи которого
данный элемент оказывается пригодным для выражения данного
понятия. До сих пор, рассматривая языковые единицы как значимо­
сти, то есть как элементы системы, мы брали их главным образом в
их противопоставлениях; теперь мы стараемся усматривать объе­
диняющие их единства: эти единства ассоциативного порядка и по­
рядка синтагматического, и они-то ограничивают произвольность
знака. Dix-neuf ассоциативно связано с dix-huit, soixante-dix и
т. д., а синтагматически — со своими элементами dix и neuf (см.
стр. 161). Оба эти отношения создают известную часть значимости
целого.
По нашему глубокому убеждению, все, относящееся к языку как
к системе, требует рассмотрения именно с этой точки зрения, кото­
рой почти не интересуются лингвисты,— с точки зрения ограниче­
ния произвольности языкового знака. Это наилучшая основа иссле­
дования. В самом деле, вся система языка покоится на иррацио­
нальном принципе произвольности знака, а этот принцип в случае
его неограниченного применения привел бы к неимоверной сложно­
сти. Однако разуму удается ввести принцип порядка и регулярно­
сти в некоторые участки всей массы знаков, и именно здесь проявля­
ется роль относительно мотивированного. Если бы механизм языка
был полностью рационален, его можно было бы изучать как вещь в
себе (en lui тёше), но, поскольку он представляет собой лишь час­
тичное исправление хаотичной по природе системы, изучение язы­
ка с точки зрения ограничения произвольности знаков навязывает­
ся нам самой его природой.
Не существует языков, где нет ничего мотивированного; но не­
мыслимо себе представить и такой язык, где мотивировано было бы
все. Между этими двумя крайними точками — наименьшей органи­
зованностью и наименьшей произвольностью — можно найти все
промежуточные случаи. Во всех языках имеются двоякого рода эле­
менты — целиком произвольные и относительно мотивированные,
— но в весьма разных пропорциях, и эту особенность языков можно
использовать при их классификации.
Чтобы лучше подчеркнуть одну из форм этого противопоставле­
ния, можно было бы в известном смысле, не придавая этому, впро­
чем, буквального значения, называть те языки, где немотивиро­
ванность достигает своего максимума, лексическими, а те, где она
снижается до минимума,— грамматическими. Это, разумеется, не
означает, что «лексика» и «произвольность», с одной стороны,
«грамматика» и «относительная мотивированность» — с другой,
всегда синонимичны, однако между членами обеих пар имеется не­
которая принципиальная общность. Это как бы два полюса, между
которыми движется вся языковая система, два встречных течения,
по которым направляется движение языка: с одной стороны,
склонность к употреблению лексических средств — немотивирован-
165
ных знаков, с другой стороны — предпочтение, оказываемое грам­
матическим средствам, а именно — правилам конструирования.
Можно отметить, например, что в английском языке значитель­
но больше немотивированного, чем, скажем, в немецком; приме­
ром ультралексического языка является китайский, а индоевро­
пейский праязык и санскрит — образцы ультраграмматических
языков. Внутри отдельного языка все его эволюционное движение
может выражаться в непрерывном переходе от мотивированного к
произвольному и от произвольного к мотивированному; в резуль­
тате этих разнонаправленных течений сплошь и рядом происходит
значительный сдвиг в отношении между этими двумя категориями
знаков. Так, например, французский язык по сравнению с латин­
ским характеризуется, между прочим, огромным возрастанием про­
извольного: лат. inimlcus «враг» распадается на in- (отрицание)
и amicus «друг» и ими мотивируется, а франц. ennemi «враг» не мо­
тивировано ничем, оно всецело относится к сфере абсолютно произ­
вольного, к чему, впрочем, в конце концов, сводится всякий языко­
вой знак. Такой же сдвиг от относительной мотивированности к
полной немотивированности можно наблюдать на сотне других при­
меров: ср. лат. constare (stare «стоять») : франц. couter «стоить»,
лат. fabrica (faber «кузнец») : франц. forge «кузница», лат. magister
(magis «больше») : франц. mattre «учитель», нар. лат. berblcarius
(berblx «овца») : франц. berger «пастух» и т. д. Этот прирост элемен­
тов произвольностей — одна из характернейших черт француз­
ского языка.
 Глава VII

ГРАММАТИКА И ЕЕ РАЗДЕЛЫ

§ 1. Определение грамматики;
традиционное деление грамматики

Статическая лингвистика, или, иначе, описание данного состоя­

ния языка, может быть названа грамматикой в том весьма точном
и к тому же привычном смысле этого слова, который встречается в
таких выражениях, как «грамматика шахматной игры», «грамматика
биржи» и т. п., где речь идет о чем-то сложном и системном, о функ­
ционировании сосуществующих значимостей.
Грамматика изучает язык как систему средств выражения;
понятие грамматического покрывается понятиями синхронического
и значимого, а поскольку не может быть системы, охватывающей
одновременно несколько эпох, мы отрицаем возможность «истори­
ческой грамматики»; то, что называется этим именем, в действитель­
ности есть не что иное, как диахроническая лингвистика.
Наше определение не согласуется с тем более узким определе­
нием, которое обычно дается грамматике. В самом деле, под этим
названием принято объединять морфологию и синтаксис, а лекси­
кология — иначе, наука о словах — из грамматики исключается
вовсе.
Но прежде всего, в какой мере это деление отвечает действитель­
ности? Согласуется ли оно с только что установленными нами прин­
ципами?
Морфология занимается разными категориями слов (глаголы,
имена, прилагательные, местоимения и пр.) и различными формами
словоизменения (спряжение, склонение). Отделяя морфологию от
синтаксиса, ссылаются на то, что объектом этого последнего явля­
ются присущие языковым единицам функции, тогда как морфоло­
гия рассматривает только их форму: она ограничивается, например,
утверждением, что родительный падеж от греческого слова phulax
«сторож» будет phulakos, а синтаксис сообщает об употреблении
этих двух форм.
167
 Но это различение обманчиво: разные формы существительного
phulax объединяются в единую парадигму склонения только благо­
даря сравнению функций, свойственных этим формам; с другой
стороны, эти функции входят в морфологию лишь постольку, по­
скольку каждой из них соответствует определенный звуковой по­
казатель (signe). Склонение не есть ни перечень форм, ни ряд логи­
ческих абстракций, но соединение того и другого (см. стр. 135):
формы и функции образуют единство и разъединение их затрудни­
тельно, чтобы не сказать — невозможно. С лингвистической точки
зрения у морфологии нет своего реального и самостоятельного объ­
екта изучения; она не может составить отличной от синтаксиса дис­
циплины.
А с другой стороны, логично ли исключать лексикологию из
грамматики? На первый взгляд может показаться, что слова, как
они даны в словаре, как будто бы не поддаются грамматическому
изучению, объектом которого обычно бывают отношения между от­
дельными единицами. Но сразу же мы замечаем, что многие из этих
отношений могут быть выражены с равным успехом как граммати­
ческими средствами, так и словами. Так, латинские слова fio «де­
лаюсь», «становлюсь» и facio «делаю» взаимно противопоставлены,
совершенно так же как dlcor «говорюсь» (= обо мне говорят) и dico
«говорю», являющиеся грамматическими формами одного и того же
слова; по-русски различение видов (совершенного и несовершен­
ного) выражено грамматически в случае спросить: спрашивать
и лексически в случае сказать: говорить. Предлоги обыкновенно от­
носят к грамматике; однако предложное речение в отношении а
по сути своей лексично, так как слово отношение фигурирует в нем
в своем прямом смысле. Сравнивая греч. peitho «убеждаю»: peit-
homai «слушаюсь», «повинуюсь» с франц. je persuade «убеждаю»:
j'obeis «повинуюсь», мы видим, что одно и то же противопоставле­
ние в одном языке выражено грамматически, в другом — лексичес­
ки. Многие отношения, выражаемые в одних языках падежами или
предлогами, в других языках передаются сложными словами, при­
ближающимися к собственно словам (франц. royaume des cieux
и нем. Himmelreich «царство небесное»), или производными (франц.
moulin a vent и польск. wiatr-ak «ветряная мельница»), или, нако­
нец, простыми словами (франц. bois de chauffage и русск. дрова,
франц. bois de construction и русск. [строевой] лес). Сплошь и ря­
дом наблюдается также взаимная замена простых слов и составных
речений внутри одного языка (ср. соображать и принимать в сооб­
ражение; наказывать и подвергать наказанию).
Итак, мы видим, что с точки зрения функции лексические фак­
ты могут совпадать с фактами синтаксическими. С другой стороны,
всякое слово, не являющееся простой и неразложимой единицей,
ничем существенным не отличается от члена предложения, то есть
от факта синтаксического: комбинирование (agencement) и порядок
составляющих его единиц низшего уровня подчиняются тем же
1(33
основным принципам, что и образование словосочетаний из
слов.
Не отрицая того, что традиционное деление грамматики практи­
чески может оказаться полезным, мы тем не менее приходим к выво­
ду, что оно не соответствует естественным различиям; традиционно
выделяемые разделы грамматики не связаны между собой какими-
либо рациональными связями. Грамматика может и должна стро­
иться на иных, более основательных принципах.

§ 2. Рациональное деление грамматики

Взаимопроникновение морфологии, синтаксиса и лексикологии
объясняется, по существу, тождественным характером всех син­
хронических фактов. Между ними не может быть никаких заранее
начертанных границ. Лишь установленное выше различение отно­
шений, синтагматических и ассоциативных, представляет основу
для классификации, которую навязывают сами факты и на которой
единственно может строиться грамматическая система.
Все, в чем выражено данное состояние языка, надо уметь свести
к теории синтагм и к теории ассоциаций. Уже сейчас без особого
труда можно было бы наметить распределение по этим двум разде­
лам некоторых частей традиционной грамматики: словоизменение
является, конечно, типичным примером ассоциации форм в созна­
нии говорящих; с другой стороны, синтаксис, то есть, согласно наи­
более распространенному определению, теория словосочетаний,
входит в синтагматику, так как словосочетания всегда предпола­
гают по меньшей мере две распределенные в пространстве единицы.
Не все синтагматические явления попадают в синтаксис, но все яв­
ления синтаксиса относятся к синтагматике.
На любом разделе грамматики можно было бы показать все пре­
имущества, проистекающие от изучения каждого вопроса под этим
двояким углом зрения. Так, понятие слова ставит две разные про­
блемы, рассматриваем ли мы его ассоциативно или синтагматичес­
ки; французское прилагательное grand «большой» в синтагме вы­
ступает в двоякой форме (бе gra gars5 «un grand gar$on» и бе grat
a:fa «un grand enfant») и ассоциативно — в другой двоякости (м. р.
gra «grand», ж. p. grad «grande»).
Надо научиться сводить, таким образом, каждое явление к его
ряду, синтагматическому или ассоциативному, и согласовывать все
содержание грамматики с ее двумя естественными осями: только
такое распределение сможет нам показать, что именно следует из­
менить в привычных рамках синхронической лингвистики. Разу­
меется, мы не берем сейчас на себя этой задачи, а ограничимся уста­
новлением самых общих принципов.
 Глава VIII

РОЛЬ АБСТРАКТНЫХ СУЩНОСТЕЙ В ГРАММАТИКЕ

До сих пор мы еще не касались одного важного пункта, в котором

наиболее ярко обнаруживается необходимость изучать каждый
грамматический вопрос с двух выделенных выше точек зрения.
Дело идет об абстрактных сущностях в грамматике. Рассмотрим их
сперва с ассоциативной стороны.
Ассоциирование двух форм — это не только осознание того, что
они имеют нечто общее; это также различение характера.отношений,
управляющих данными ассоциациями. Так, говорящие сознают, что
отношение, связывающее enseigner «обучать» и enseignement «обу­
чение», juger «судить» и jugement «суждение», не тождественно то­
му отношению, которое они констатируют между enseignement «обу­
чение» и jugement «суждение» (см. стр. 158). Вот этой своей сторо­
ной система ассоциаций и связывается с грамматической системой.
Можно сказать, что сумма осознанных и систематических классифи­
каций, которые производит грамматист, изучающий данное состо­
яние языка без привлечения истории, должна совпадать с суммой
ассоциаций как осознаваемых, так и неосознаваемых, реализую­
щихся в речи. При помощи этих ассоциаций и фиксируются в на­
шем уме гнезда слов, парадигмы словоизменения, морфологические
элементы: корни, суффиксы, окончания и т. д. (см. стр. 220 и ел.).
Но какие же элементы выделяются путем ассоциации, только
ли материальные? Конечно, нет! Мы уже видели, что ассоциация
может сближать слова, связанные между собою только по смыслу
(ср. enseignement «обучение», apprentissage «учение», education
«образование» и т. д.). Так же обстоит дело в грамматике; возьмем
три латинские формы родительного падежа: domin-Z" «господина»,
reg-is «царя», vos-йгит «роз»; в звучаниях этих трех окончаний нет
ничего общего, что могло бы породить ассоциацию, а между тем они
вступают между собою в ассоциативную связь вследствие наличия
общей значимости, выражающейся в тождественности, их употреб-
170
ления; и этого достаточно для возникновения ассоциации,-несмотря
на отсутствие какой-либо материальной опоры. Именно таким об­
разом и возникает в языке понятие родительного падежа как тако­
вого. Совершенно аналогичным образом окончания -us, -I, -о и т. д.
(в dominus, dominl, domino и т. д.) связываются в сознании и дают
начало таким еще более общим понятиям, как падеж и падежное
окончание. Такого же рода ассоциации, но еще более широкие, объ­
единяют все существительные, все прилагательные и т.д., приводя
к такому понятию, как часть речи.
Все это существует в языке, но лишь в качестве абстрактных
сущностей; изучать их нелегко, так как нельзя знать в точности,
заходит ли сознание говорящих столь же далеко, как и анализ
грамматистов. Но основное состоит в том, что абстрактные сущно­
сти в конечном счете всегда основываются на конкретных. Никакая
грамматическая абстракция немыслима без целого ряда материаль­
ных элементов, которые служат для нее субстратом и к которым в
конечном счете необходимо всегда возвращаться. Встанем теперь на
синтагматическую точку зрения. Значимость синтагмы часто свя­
зана с порядком ее элементов. Анализируя синтагму, говорящий не
ограничивается выделением ее частей; он устанавливает также оп­
ределенный порядок их следования. Смысл таких слов, как франц.
desir-eux «жаждущий», лат. signi-fer «знаменосец», зависит от по­
ложения составляющих их единиц низшего уровня друг относи­
тельно друга: нельзя, например, сказать eux-desir «щий-жажду»,
fer-signum «носец-знаме». Значимости может вообще не соответст­
вовать какой-либо конкретный элемент, вроде еих ИЛИ fer, ее но­
сителем может быть только сам порядок следования членов синтаг­
мы: так, например, французские словосочетания je dois «я должен»
и dois-je? «должен ли я? » различаются по значению исключительно
в силу различного порядка слов. Один и тот же смысл в одном язы­
ке выражается порой простым порядком слов, тогда как в другом
одним или несколькими словами. В синтагмах типа gooseberry wine
«сидр из крыжовника», gold watch «золотые часы» и т. д. английский
язык выражает одним лишь порядком слов такие отношения, кото­
рые в современном французском языке выражаются предлогами:
vin de groseilles, montre en or. В свою очередь современный француз­
ский язык выражает понятие прямого дополнения исключительно
позицией существительного после переходного глагола (ср. je cueil-
le une fleur «я срываю цветок»), тогда как латинский и другие язы­
ки выражают то же понятие винительным падежом, характеризую­
щимся особыми окончаниями, и т. д.
Но если порядок слов несомненно является абстрактной сущно­
стью, то не в меньшей мере верно и то, что она обязана своим суще­
ствованием конкретным единицам, которые ее содержат и которые
располагаются в одном измерении именно в этом порядке. Было бы
заблуждением думать, будто существует бесплотный синтаксис вне
этих расположенных в пространстве материальных единиц. При
171
рассмотрении англ. The man I have seen «Человек, которого я ви­
дел» может показаться, что в данном случае изображается нулем
то, что французский язык передает местоимением que «которого».
Но это представление, будто нечто может быть выражено через нич­
то, основывается исключительно на сопоставлении с фактами фран­
цузского синтаксиса и является ложным; в действительности же
соответствующая значимость возникает исключительно благодаря
выстроенным в определенном порядке материальным единицам.
Нельзя обсуждать вопросы синтаксиса, не исходя из наличной со­
вокупности конкретных слов. Впрочем, тот самый факт, что мы по­
нимаем данное языковое сочетание (например, приведенный выше
ряд английских слов), показывает, что данный ряд слов является
адекватным выражением мысли.
Материальная единица существует лишь в силу наличия у нее
смысла, в силу той функции, которой она облечена; этот принцип
особенно важен для выделения простых единиц, так как может
показаться, будто они существуют только в силу своей материаль­
ности, то есть будто, например, aimer «любить» существует лишь
благодаря составляющим его звукам. И наоборот, как мы только
что видели, смысл, функция существуют лишь благодаря тому, что
они опираются на какую-то материальную форму; если мы сформу­
лировали этот принцип на примере синтагм или синтаксических
конструкций, то это только потому, что существует тенденция рас­
сматривать их как нематериальные абстракции, парящие над эле- ,
ментами предложения. Оба эти принципа, дополняя друг друга, со­
гласуются с нашими утверждениями о разграничении единиц (см.
стр. 136).
 Часть третья
ДИАХРОНИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Глава I

ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ

Диахроническая лингвистика изучает отношения не между со­

существующими элементами данного состояния языка, а между
последовательными, сменяющими друг друга во времени элементами.
В самом деле, абсолютной неподвижности не существует вообще
(см. стр. 107 и ел.); все стороны языка подвержены изменениям;
каждому периоду соответствует более или менее заметная эволюция.
Она может быть различной в отношении темпа и интенсивности, но
самый принцип от этого не страдает; поток языка течет во времени
непрерывно, а как он течет, спокойно или стремительно,— это
вопрос второстепенный.
Правда, эта непрерывная эволюция весьма часто скрыта от нас
вследствие того, что внимание наше сосредоточивается на литера­
турном языке; как увидим ниже (см. стр. 231 и ел.), литературный
язык, подчиняющийся иным условиям существования, нежели на­
родный язык (то есть язык естественный), наслаивается на этот по­
следний и заслоняет его от нас. Раз сложившись, литературный
язык в общем проявляет достаточную устойчивость и тенденцию ос­
таваться тождественным самому себе; его зависимость от письма
обеспечивает ему еще большую устойчивость. Литературный язык,
таким образом, не может служить для нас мерилом того, до какой
степени изменчивы естественные языки, не подчиненные никакой
литературной регламентации.
Объектом диахронической лингвистики является в первую оче­
редь фонетика, и притом вся фонетика в целом. В самом деле, эво­
люция звуков не совместима с понятием «состояния»; сравнение фо­
нем или сочетаний фонем с тем, чем они были раньше, сводится к
установлению диахронического факта. Предшествовавшая эпоха
может быть в большей или меньшей степени близкой, но если она
сливается со следующей, то фонетическому явлению более нет ме­
ста; остается лишь описание звуков данного состояния языка, а
это уже предмет фонологии.
173
 Диахронический характер фонетики вполне согласуется с тем
принципом, что ничто фонетическое не является значащим или грам­
матическим в широком смысле слова (см. стр. 56). При изучении
истории звуков какого-либо слова можно, игнорируя смысл, рас­
сматривать лишь его материальную оболочку, членить его на зву­
ковые отрезки, не задаваясь вопросом, имеют они значение или нет.
Можно, например, пытаться узнать, во что превращается в аттичес­
ком диалекте древнегреческого языка ничего не значащее сочета­
ние -ewo-. Если бы эволюция языка всецело сводилась к эволюции
звуков, противоположность объектов обоих разделов лингвистики
сразу бы стала явной: ясно было бы видно, что диахроническое рав­
нозначно неграмматическому, а синхроническое — грамматичес­
кому.
Но разве во времени изменяются одни только звуки? Меняют
свое значение слова; эволюционируют грамматические категории;
некоторые из них исчезают вместе с формами, служившими для их
выражения (например, двойственное число в латинском языке).
А раз у всех фактов ассоциативной и синтагматической синхронии
есть своя история, то как же сохранить абсолютное различение
между диахронией и синхронией? Действительно, сохранение этого
различия становится весьма затруднительным, как только мы вы- ,
ходим из сферы чистой фонетики.
Заметим, однако, что многие изменения, которые считаются
грамматическими, сводятся к фонетическим. В немецком языке об­
разование грамматического типа Hand:Hande вместо hant: hanti
(см. стр. 116) всецело объясняется фонетически. Равным образом
фонетический фактор лежит в основе сложных слов типа Springbrun-
nen «фонтан», Reitschule «школа верховой езды» и т. д. В древневерх­
ненемецком языке первый элемент в словах этого рода был не
глагольным, а именным: beta-hus означало «дом молитвы», но
после того как конечный гласный фонетически отпал (beta- -> bet-
и т. д.), установился семантический контакт с глаголом (beten
«молиться» и т. п.), и Bethaus стало означать «дом, где молятся».
Нечто подобное произошло и в тех сложных словах, которые в
древнегерманском языке образовывались с участием слова lich
«внешний вид» (ср. mannollch «имеющий мужской вид», redollch
«имеющий разумный вид»). Ныне во множестве прилагательных
(ср. verzeihlich «простительный», glaublich «вероятный» и т . д.)
-lich превратилось в суффикс, который можно сравнить с француз­
ским суффиксом -able в словах pardonnable «простительный»,
croyable «вероятный» и т. д.; одновременно изменилась интерпре­
тация первого элемента: в нем теперь усматривается не существи­
тельное, а глагольный корень, это объясняется тем, что в ряде слу­
чаев вследствие падения конечного гласного первого элемента (на­
пример, redo—>-red-) этот последний уподобился глагольному кор­
ню (red- от reden).
Так, glaub- в glaublich скорее сближается с glauben «верить»,
174
 чем с Glaube «вера», a sichtlich «видимый» ассоциируется, несмотря
на различие в основе, уже не с Sicht «вид», а с sehen «видеть».
Во всех этих случаях и во многих других, сходных с ними, раз­
личение двух планов остается очевидным; это следует помнить, что­
бы легкомысленно не утверждать, будто мы занимаемся историчес­
кой грамматикой, тогда как в действительности мы сначала вступа­
ем в область диахронии, когда изучаем фонетические изменения, а
затем — в область синхронии, когда рассматриваем вызванные
этими изменениями следствия.
Но это не устраняет всех затруднений. Эволюция любого грам­
матического факта, ассоциативной группы или синтагматического
типа несравнима с эволюцией звука. Она не представляет собой
простого явления, а разлагается на множество частных фактов, ко­
торые только частично относятся к фонетике. В генезисе такого сло­
восочетания, как французское будущее prendre ai, превратившее­
ся в одно слово prendrai «возьму», различаются по меньшей мере
два факта: один, психологический, — синтез двух понятийных
элементов, другой, фонетический, зависящий от первого,— све­
дение двух словесных ударений к одному (prendre ai->- prendrai).
Спряжение германского сильного глагола (тип современного
немецкого geben «давать»: geben, gab, gegeben и т. п.; ср. греч.
leipo «оставляю»: leipo, elipon, leloipa и т. п.) в значительной мере ос­
новано на аблауте гласных корня. Эти чередования (см. стр. 190
и ел.), система которых вначале была довольно простой, несомнен­
но, возникли в результате действия чисто фонетического фактора.
Однако, для того чтобы эти противопоставления получили функцио­
нальное значение, потребовалось, чтобы первоначальная система
спряжения упростилась в результате целого ряда всяческих изме­
нений: исчезновение многочисленных разновидностей форм настоя­
щего времени и связанных с ними смысловых оттенков, исчезнове­
ние имперфекта, будущего и аориста, исчезновение удвоения в пер­
фекте и т. д. Все эти изменения, в которых, по существу, нет ничего
фонетического, уменьшили число форм глагольного спряжения, а
чередования основ приобрели первостепенную смысловую значи­
мость. Можно, например, утверждать, что противопоставление е:а
более значимо в geben:gab, чем противопоставление ею в греч. leipo:
leloipa вследствие отсутствия удвоения в немецком перфекте.
Итак, хотя фонетика так или иначе то и дело вторгается в эволю­
цию, она все же не может ее объяснить целиком; по устранении же
фонетического фактора получается остаток, казалось бы оправды­
вающий такое понятие, как «история грамматики»; именно здесь и
скрывается настоящая трудность: различение между диахрони­
ческим и синхроническим, сохранить которое необходимо, потребо­
вало бы сложных объяснений, что выходит за рамки этого курса*.
В дальнейшем мы последовательно рассмотрим фонетические
изменения, чередование и явления аналогии, коснувшись в заклю­
чение вкратце народной этимологии и агглютинации.
 Глава II

ФОНЕТИЧЕСКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ

§ 1. Абсолютная регулярность
фонетических изменений
Как мы видели (см. стр. 127), фонетические изменения затраги­
вают звуки, а не слова. Претерпевает изменение только фонема —
это обособленное событие, как и все диахронические события;
однако оно имеет своим последствием единообразное видоизменение
всех тех слов, в которых встречается данная фонема; в этом имен­
но смысле фонетические изменения абсолютно регулярны.
В современном немецком все I перешли в ei: win, trlben,
llhen, z!t->Wein «вино», treiben «гнать», leihen «одолжить»,
Zeit «время»; всякое й перешло в аи: hus, zun, ruch-^Haus
«дом», Zaun «забор», Rauch «дым»; равным образом все и перешли в
eu: husir->Hauser «дома» и т. д. С другой стороны, дифтонг ie пере­
шел в I, которое по-прежнему пишется ie: ср. biegen «гнуть», lieb
«милый», Tier «зверь». Параллельно все ио перешли в 0: muot-^Mut
«мужество» и т. п. Всякое z (см. стр. 73) дало s (пишется ss): wa-
zer->Wasser «вода», fliezen->fliessen «течь» и т. п. Всякое h меж­
ду гласными исчезло: llhen, sehen->leien (пишется leihen) «ссу­
жать», seen (пишется sehen) «видеть». Всякое w превратилось
в губно-зубное v (пишется w): wazer->wasr (пишется Wasser)
«вода».
В современном французском всякое смягченное 1 перешло в j
(йот): piller «грабить», bouillir «кипеть» (произносятся pije, bujir
и т. п.).
В латинском языке интервокальное s дало г: * genesis -> gene­
ris, *asena->- arena и т. д.
Любое фонетическое изменение, если только его рассматривать
в правильном свете, может подтвердить полнейшую регулярность
фонетических преобразований.

W
 § 2. Условия фонетических изменений
Приведенные примеры показывают, что фонетические явления
далеко не всегда бывают абсолютными, чаще всего они подчиняют­
ся определенным условиям — иначе говоря, претерпевает измене­
ние не фонологический тип, но фонема, какой она является в опре­
деленном окружении, под ударением или при отсутствии его и т. д.
Так, например, s перешло в латинском языке в г лишь между глас­
ными и в некоторых других позициях; во всех прочих положениях
оно сохраняется (ср. est, senex, equos).
Абсолютные изменения чрезвычайно редки; часто они только
кажутся абсолютными благодаря тому, что их обусловленность либо
весьма неявна, либо имеет слишком общий характер: так, в немец­
ком I переходит в ei, ai, но только в слоге под ударением; индо­
европейское кх в германских языках переходит в h (ср. и.-е.
kiOlsom, лат. collum, нем. Hals «шея»), но это изменение не проис­
ходит после s (ср. греч. skotos «тьма» и гот. skadus «тень»).
Впрочем, разделение фонетических изменений на абсолютные
и относительные покоится на поверхностном взгляде на вещи;
рациональнее говорить, как это ныне становится все более и
более принятым, о фонетических изменениях, спонтанных и
комбинаторных. Фонетические изменения спонтанны, когда они
вызваны внутренней причиной, и комбинаторны, когда они возни­
кают благодаря наличию одной или нескольких других фонем. Так,
переход и.-е. о в герм, а (ср. гот. skadus «тень», нем. Hals «шея»
и т. п.) есть факт спонтанный. Германские мутации согласных, так
называемые Lautverschiebungen, также могут служить примером
спонтанного изменения; так, и.-е. кх переходит в h в прагерманском
языке (ср. лат. collum «шея» и гот. hals «шея»); прагерм. t, сохра­
ненное в английском, переходит в z (произносится ц) в верхнене­
мецком языке (ср. гот. taihun, англ. ten, нем. zehn «десять»). На­
оборот, переход лат. ct, pt в ит. tt (ср. factum->fatto «сделанный»,
captlvum-^cattivo «дурной») есть факт комбинаторный, так как
первый элемент уподобляется здесь второму. Немецкий умлаут так­
же вызван внешней причиной: наличием i в следующем слоге;
gast не изменяется, тогда как gasti дает gesti, Gaste.
Отметим, что как в одном, так и в другом случае результат не
играет никакой роли и не важно, происходит или нет изменение.
Если, например, сравнить гот. fisks «рыба» с лат. piscis «рыба»
и гот. skadus «тень» с греч. skotos «тьма», то обнаружится — в пер­
вом случае — сохранение i, во втором случае — переход о в а;
из этих двух звуков первый — i — остался, каким был, второй—
о—изменился; ло существенно, что и то и другое— сохранение и из­
менение — происходило само по себе, то есть было спонтанным.
Комбинаторное фонетическое изменение всегда обусловлено, од­
нако спонтанное не является непременно абсолютным, так как оно
может быть обусловлено отрицательно — отсутствием некоторых
177
факторов, необходимых для изменения. Так, и.-е. к2 в латинском
языке спонтанно превращается в qu (ср. quattuor «четыре», inqui-
llna «жилища» и т.п.), но при условии, что за ним не следует, на­
пример, о или и (ср. cottldie «ежедневно», colo «возделываю»,
secundus «следующий» и т. п.). Равным образом сохранение и.-е.
i в гот. fisks и т. п. связано со следующим условием: за ним не долж­
но следовать г или h, иначе оно переходит в е, изображаемое как ai
ср. \\га1г=лат. vir «муж» и maihstus=HeM. Mist «навоз»).

§ 3. Вопросы метода
При описании фонетических явлений можно прибегать лишь к
таким формулировкам, которые не противоречат указанным выше
различениям; в противном случае мы рискуем представить факты
в ложном свете.
Вот несколько примеров подобных неточностей.
Согласно прежней формулировке закона Вернера, «в германском
языке всякое неначальное р перешло в Й, если за ним следовало уда­
рение»; ср., с одной стороны, *faf)er->*fader (нем. Vater «отец»),
*lif>ume->*lidume (нем. litten «страдали»), с другой стороны,
*f)ris (нем. drei «три»), *brof>er (нем. Bruder «брат»), *1фо (нем.
leide «страдаю»), где р сохраняется. Такая формулировка припи­
сывает активную роль ударению и вводит ограничительное усло­
вие относительно начального р. В действительности же дело совсем
не в этом: в германском, как и в латинском языке, р проявляло
тенденцию к спонтанному озвончению внутри слова; помешать это­
му могло только ударение на предшествующем гласном. Итак, все
оказывается наоборот: изменение является спонтанным, а не ком­
бинаторным и ударение выступает в качестве препятствующего фак­
тора, а не порождающей причины. Закон следует формулировать
так: «всякое р внутри слова перешло в Я, если только этому не пре­
пятствовало ударение на предыдущем гласном».
Для правильного различения фактов спонтанного и комбина­
торного изменения надо проанализировать фазы преобразования и
не принимать опосредствованного результата за непосредствен­
ный. Так, для объяснения ротацизма (ср. лат. *genesis->generis)
неточно утверждать, будто s между двумя гласными превратилось
в г, так как глухое s ни в коем случае не может перейти прямо в г.
В действительности было два события: s комбинаторно изменилось
в z, a z, не сохранившееся в звуковой системе латинского языка,
было заменено очень близким ему звуком г, и это есть спонтанное
изменение. Выходит, таким образом, что прежде ошибочно смеши­
вали в одном явлении два различных факта; ошибка состояла в
том, что, с одной стороны, принимали опосредствованный результат
за непосредственный (s-*r вместо z->r), а, с другой стороны,

т
все явление рассматривали как комбинаторное, тогда как таковым
является только его первая часть. Это равносильно тому, как если
бы кто-либо стал утверждать, что во французском е перешло в а
перед носовым согласным. В действительности сперва произошло
комбинаторное изменение — назализация е перед п .(ср. лат.
ventum «ветер» -> франц. vent, лат. femina «женщина» -»- франц.
feme-> feme), а затем спонтанное изменение ё в а (ср. v3nt, Й т з ,
теперь — vS, fam (пишется vent, femme)). Напрасно было бы
возражать, утверждая, что это могло произойти лишь перед носо­
вым согласным: вопрос не в том, почему е назализовалось, но толь­
ко в том, спонтанным или комбинаторным является переходе в а.
Грубейшая методологическая ошибка, на которую мы считаем
нужным указать, хотя она и не связана с изложенными выше прин­
ципами, состоит в том, что фонетический закон формулируют в на­
стоящем времени, как если бы предусматриваемые им факты суще­
ствовали раз и навсегда, тогда как в действительности они возни­
кают и исчезают в определенные отрезки времени. Такая формули­
ровка приводит к путанице, ибо в результате устраняется всякая
хронологическая последовательность событий. Мы уже обращали
внимание на это (стр. 129 и ел.), когда анализировали цепь явлений,
объясняющих пару trikhes:thriksi. Когда говорят «s в латинском
переходит в г», то этим хотят внушить мысль, будто ротацизм при­
сущ этому языку по природе, а в результате попадают в тупик перед
такими исключениями, как causa «причина», nsus«CMex» и др. Толь­
ко формула «интервокальное s в определенный период развития ла­
тинского языка переходит в г» позволяет говорить, что в тот момент,
когда s переходило в г, в таких словах, как causa, rlsus и т. п., еще
не было интервокального s, почему они и были защищены от изме­
нения; и, действительно, тогда еще говорили caussa, rlssus. По той
же причине следует говорить: «в ионическом диалекте древнегре­
ческого языка [в определенный период его развития] а перешло
в ё (ср. mater ->- meter «мать»)», ибо в противном случае нельзя
объяснить таких форм, как pasa «вся», phasi «они говорят» и т. п.
(которые в эпоху изменения произносились еще как pansa, phansi
и т. д.).

§ 4. Причины фонетических изменений

Выяснение причин фонетических изменений является одним из
труднейших вопросов лингвистики. Было предложено несколько
объяснений, ни одно из которых не пролило окончательного света
на этот вопрос.
1. Высказывалось мнение, что предрасположения, предопреде­
ляющие направление фонетических изменений, заложены в расовых
особенностях говорящих. Но тут возникает вопрос, относящийся
к компетенции сравнительной антропологии: различен ли речевой
аппарат у разных рас? Едва ли в большей степени, чем у разных лю-
179
 дей. Ведь негр, живущий со своего рождения во Франции, столь
же хорошо говорит по-французски, как и местные жители. Кроме
того, когда пользуются такими выражениями, как «органы речи у
итальянцев», «уста германцев не допускают этого», то рискуют чис­
то историческому факту придать постоянный характер. Это ошибка,
аналогичная той, какую делают, когда формулируют фонетическое
явление в настоящем времени; утверждать, что органы речи иониче­
ских греков противятся произнесению а и изменяют его в е, столь
же ошибочно, как говорить, что в ионическом диалекте древнегре­
ческого языка а «переходит в» ё.
Органы речи ионических греков вовсе не отказывались про­
износить а: звук этот в названном диалекте встречается. Дело, сле­
довательно, не в антропологической неспособности, а в изменении
артикуляционных навыков. Сошлемся также на латинский язык,
в котором не сохранилось первоначального интервокального s
(*genesis-^generis «рода»), которое, однако, вновь появилось поз­
же (ср. *rlssus->rlsus «смех»); эти изменения указывают на отсут­
ствие у римлян постоянной предрасположенности к определенному
артикуляционному навыку.
Конечно, у каждого народа в каждую данную эпоху обнаружи­
вается определенная направленность фонетических изменений;
в монофтонгизации дифтонгов в новом французском языке отража- .
ется одна и та же общая тенденция. Но ведь и в политической истории
можно найти аналогичные общие течения без того, чтобы ставить
под сомнение их чисто исторический характер, и без того, чтобы объ­
яснять их непосредственно влиянием расы.
2. Фонетические изменения часто рассматриваются как резуль­
тат приспособления к природным и климатическим условиям. Не­
которые северные языки нагромождают согласные, некоторые юж­
ные языки весьма широко пользуются гласными, чем и объясняется
их гармоничность. Разумеется, климат и условия жизни могут вли­
ять на язык, но при внимательном рассмотрении вся проблема ока­
зывается более сложной: ведь наряду со скандинавскими наречия­
ми, столь перегруженными согласными, саамский и финский языки
изобилуют гласными еще в большей степени, чем даже италь­
янский язык. Заметим также, что нагромождение согласных в сов­
ременном немецком языке во многих случаях оказывается новей­
шим явлением, вызванным отпадением послеударных гласных;
далее, некоторые диалекты Юга Франции допускают скопления со­
гласных более охотно, чем северные французские диалекты; в серб­
ском языке их столько же, сколько и в русском и т. д.
3. Далее, иногда ссылаются на закон наименьшего усилия,
вследствие которого будто бы две артикуляции заменяются одной,
трудная артикуляция — более легкой. Что бы ни говорили об этой
идее, она все же заслуживает рассмотрения; она до некоторой сте­
пени может разъяснить причину явления или по крайней мере наме­
тить пути для ее отыскания.
180
 Закон наименьшего усилия, по-видимому, объясняет некоторые
случаи, как, например, переход смычного согласного в спирант
(лат. habere-*- франц. avoir «иметь»), отпадение конечных соглас­
ных во многих языках, явления ассимиляции (например, 1у ->- 11,
*alyos-> греч. alios «другой», tn->nn, *atnos->^aT. annus
«год»), монофтонгизацию дифтонгов, представляющую собой лишь
частный случай ассимиляции (например, ai->e, франц. maizon -+
niezo (пишется maison) «дом»)) и т. п.
Но дело в том, что можно указать на такое же количество слу­
чаев, когда происходит как раз обратное. Монофтонгизации можно,
например, противопоставить переход I, 0, и в ei, au, ей в немецком.
Если считать, что сокращение а, ё в а, ё, которое наблюдается на
славянской почве, объясняется действием закона наименьшего
усилия, тогда обратное явление, наблюдаемое в немецком языке
(fater-^ Vater «отец», geben->geben «давать»), придется объяс­
нять действием закона наибольшего усилия. Если считать, что
звонкие произносить легче, нежели глухие (ср. лат. opera «труды»
->- пров. оЬга«труд»), тогда для объяснения обратных случаев надо
будет привлечь понятие наибольшего усилия; между тем, такие об­
ратные случаи наблюдаются и в испанском языке, где 5 перешло в
% (ср. hi^o (пишется hijo) «сын»), и в германских языках, где b, d, g
перешли в р, t, k. Если утрата придыхания (ср. и.-е. *ЬЬего->герм.
beran «нести») рассматривается как уменьшение усилия, то что ска­
зать тогда о немецком языке, в котором оно появляется там, где его
раньше не было (Таппе «ель», Pute «индейка», которые произносятся
соответственно Thanne, Phute)?
Наши замечания нисколько не претендуют на то, чтобы опро­
вергнуть теорию наименьшего усилия. Просто фактически едва ли
возможно определить в отношении каждого языка, что является
более легким для произношения и что более трудным. Совершенно
верно, что сокращение звука соответствует меньшему усилию, в
смысле уменьшения длительности, но ведь верно и то, что небреж­
ное произношение приводит к удлинению гласных и что краткие
гласные требуют большего внимания при их произношении. Таким
образом, предполагая различные предрасположения, можно два
противоположных факта представить в одинаковом свете. Возь­
мем еще случай с к, которое перешло в tj (ср. лат. cedere-> итал.
cedere «уступать»); если принимать во внимание только крайние
точки этого процесса, то может показаться, что произошло увеличе­
ние усилия; но это впечатление меняется, стоит только восстановить
всю цепь преобразования: к становится нёбным к' вследствие упо­
добления последующему, гласному; затем к' переходит в kj, но про­
изношение не становится от этого более трудным, наоборот, оба
включенных в к' элемента в результате перехода оказываются чет­
ко разграниченными, и дальнейший переход от kj к tj, i% и,
наконец, к tj каждый раз сопровождается уменьшением уси­
лия.
181
 Здесь открывается обширное поле для исследований, которые,
чтобы стать полными, должны принять во внимание и физиологи­
ческую точку зрения (проблема артикуляции), и психологическую
точку зрения (проблема внимания).
4. Согласно распространившемуся за последние годы взгляду,
изменения в произношении приписываются нашему фонетическому
воспитанию в детстве. Только после долгих проб, ошибок и исправ­
лений ребенок научается произносить то, что он слышит от окру­
жающих; здесь будто бы таится источник фонетических изменений:
некоторые не исправленные в детстве неточности в произно­
шении закрепляются у целого ряда лиц и охватывают все подраста­
ющее поколение. Наши дети часто произносят t вместо к, хотя в ис­
тории наших языков соответствующее фонетическое изменение не
встречается. Иначе обстоит дело с некоторыми другими отступле­
ниями от нормы; так, в Париже многие дети произносят fl'eur,
ЬГапс со смягченным 1; между тем в итальянском вследствие анало­
гичного процесса лат. florem перешло в И'оге, затем в fiore «цветок».
Эти наблюдения заслуживают внимания, но все же не решают
проблемы. В самом деле, нельзя понять, почему данное поколение •
удерживает одни из усвоенных в детстве неточностей, а не другие,
в одинаковой мере естественные; действительно, выбор неправиль­
ных произношений представляется чисто произвольным, рациональ­
но не обоснованным. Далее, почему данное явление прокладывает
себе путь именно в данную эпоху, а не в другую?
Впрочем, это замечание относится и ко всем перечисленным выше
факторам, если только допускать эффективность их действия: и
влияние климата, и предрасположение, коренящееся в расовых
особенностях говорящих, и тенденция к наименьшему усилию су­
ществуют постоянно или, во всяком случае, длительно. Почему же
они действуют эпизодически, то в одной точке фонологической си­
стемы, то в другой? У исторического события должна быть опреде­
ляющая его причина, а между тем для нас остается неясным, что же
именно в каждом отдельном случае вызывает данное изменение,
причина которого в общем виде существовала уже давно. А ведь в
этом-то и состоит вопрос, требующий разрешения.
5. Иногда стараются найти эти определяющие причины в об­
щих условиях бытия народа в данный момент. Одни из переживае­
мых языками эпох связаны с большими сдвигами, чем другие;
пытаются приурочить такие эпохи к бурным периодам внешней по­
литической истории, устанавливая таким образом связь между поли­
тической неустойчивостью и неустойчивостью языка; полагают, что,
исходя из этого, к фонетическим изменениям можно применить вы­
воды, сделанные в отношении языка вообще. Указывают, например,
что наиболее резкие перемены в латинском языке в период сложе­
ния романских языков совпадают с весьма беспокойной эпохой вра­
жеских нашествий. Чтобы не запутаться в этом вопросе, следует
принимать во внимание следующие два момента:
182
 а) Политическая стабильность влияет на развитие языка вовсе
не так, как политическая нестабильность, никакой симметрии здесь
нет. Когда политическое равновесие замедляет эволюцию языка,
речь идет о положительной, хотя и внешней, причине, тогда как
политическая неустойчивость, эффект которой должен быть обрат­
ным, может действовать лишь отрицательно. Неподвижность,
большая или меньшая фиксированность данного конкретного языка
может проистекать из явлений, внешних по отношению к языку
(langue) (влияние двора, школы, академии, письменности и т. п.),
которым в свою очередь благоприятствует установившееся соци­
альное и политическое равновесие. Наоборот, если какое-либо
внешнее потрясение, происшедшее в истории народа, ускоряет язы­
ковую эволюцию, то это значит только, что язык вновь обрел состо­
яние свободы и следует своему нормальному течению. Неподвиж­
ность латинского языка в классическую эпоху объясняется внешни­
ми факторами и не может сравниваться с теми изменениями, которые
он испытал впоследствии, ибо эти изменения произошли сами собой
благодаря отсутствию сдерживающих внешних причин.
б) Здесь речь идет лишь о фонетических явлениях, а не о всякого
рода изменениях в языке. Можно еще понять, что грамматические
изменения связаны с вышеуказанными причинами; грамматические
факты какими-то своими сторонами всегда связаны с мышлением и
легче отражают на себе действие внешних потрясений, поскольку
эти последние более непосредственно влияют на человеческий ум.
Но у нас нет никаких данных утверждать, что бурным эпохам в ис­
тории народа соответствуют резкие фонетические изменения в
языке.
Впрочем, нельзя указать ни одной эпохи, даже из числа тех,
когда язык пребывает в состоянии искусственной неподвижности,
в течение которой не произошло бы никакого фонетического изме­
нения.
6. Высказывалась также гипотеза о «предшествующем языковом
субстрате»: некоторые изменения будто бы обязаны своим возник­
новением туземному населению, поглощенному новыми пришель­
цами. Так, различие между langue d'oc (говоры Юга Франции) и
langue d'oil (говоры Севера Франции) будто бы соответствует раз­
личной пропорции коренного кельтского элемента в южной и се­
верной Галлии; эту теорию применяли также для объяснения диа­
лектных различий итальянского языка, сводя их в зависимости от
географического положения диалектов к лигурским, этрусским и
другим влияниям. Прежде всего, следует сказать, что эта гипотеза
предполагает наличие ситуации, которая встречается довольно
редко. Кроме того, следует уточнить, что имеют в виду, говоря о язы­
ковом субстрате. Если этим хотят сказать, что, принимая новый
язык, местное население вводит в него нечто от своих произноси­
тельных навыков, то это вполне допустимо и естественно. Но если
при этом опять начинают ссылаться на неуловимые факторы расы
183
и т. п., то мы снова сталкиваемся с теми же затруднениями, о кото­
рых говорилось выше.
7. Наконец, последнее объяснение, совсем не заслуживающее
такого названия, приравнивает фонетические изменения к измене­
ниям моды. Но причин изменения моды пока никто не вскрыл:
известно только, что они зависят от законов подражания, интере­
сующих многих психологов. Однако, хотя такое объяснение и не
решает вопроса, оно все же имеет то преимущество, что делает его
частью более широкой проблемы: причина фонетических изменений
оказывается чисто психологической. Тайной остается лишь одно:
где же искать отправную точку для подражания как у изменений
моды, так и у фонетических изменений?

§ 5. Неограниченность действия
фонетических изменений
Если кто-либо пожелает выяснить действие тех или иных фонети­
ческих изменений, тот легко убедится, что они безграничны и неис­
числимы; иначе говоря, невозможно предвидеть, где они прекратят­
ся. Наивно думать, что слово может видоизменяться лишь до опре­
деленного предела, как будто в нем есть нечто оберегающее его от
дальнейших изменений. Это свойство фонетических изменений обус­
ловлено произвольностью знака, ничем не связанного со значением.
В каждый данный момент можно констатировать, как и в какой
мере видоизменились звуки какого-либо слова, но нельзя предви­
деть заранее, до какой степени это слово стало или станет неузнава­
емым.
Индоевропейское *aiwom (ср. лат. aevom) «вечность», «век» в
германском языке перешло, как и все слова с подобным окончанием,
в *aiwan, *aiwa, *aiw; в дальнейшем *aiw, как и все слова с этой груп­
пой звуков, превратилось в древненемецком языке в ew «вечность»,
«время», затем, поскольку всякое конечное w изменилось в о, полу­
чилось ёо; в свою очередь ёо перешло в ео, io в соответствии с други­
ми, столь же общими законами; в дальнейшем io дало ie, je и, на­
конец, в современном немецком языке — je (ср. das schonste, was
ich je gesehen habe «прекраснейшее из того, что я когда-либо видел»).
Если рассматривать только исходный и конечный пункты, сов­
ременное слово не содержит ни одного из первоначальных элемен­
тов; тем не менее каждый этап, взятый в отдельности, абсолютно
определен и регулярен; кроме того, каждый из них ограничен в сво­
ем действии, а совокупность их создает впечатление безграничной
суммы модификаций. Аналогичные наблюдения можно сделать от­
носительно лат. calidum (вин. п. от calidus «теплый»), сравнив его
сперва непосредственно с тем, во что оно превратилось в современ­
ном французском языке (Jo, пишется chaud «теплый»), а затем вос-
184
становив все этапы: calidum, calidu, caldu, cald, calt, tjalt, tjaut,
Jaut, Jot, Jo. Ср. также нар.-лат. *waidanju->ge (пишется gain)
«выигрыш», minus -> mwe (пишется moins) «меньше», hoc
illl-^wi (пишется oui) «да».
Действие фонетических изменений безгранично и неисчислимо
еще и в том смысле, что оно захватывает любого рода знаки, не де­
лая различий между прилагательным, существительным и т. д.,
между основой, суффиксом, окончанием и т. д. Так и должно быть,
рассуждая a priori, ибо, если бы сюда вторгалась грамматика, фо­
нетический факт сливался бы с синхроническим фактом — вещь
совершенно невозможная. В этом-то и состоит «слепой» характер
звуковых изменений.
Так, в греческом s отпало после п не только в *khanses «гуси»,
* menses «месяцы» (откуда chenes, menes), где у него не было грам­
матической значимости, но и в глагольных формах типа *etensa,
*ephansa и т. д. (откуда eteina, ephena и т. д.), где оно характери­
зовало аорист. В средневерхненемецком языке послеударные глас­
ные I, ё, а, 6 слились в е (gibil -> Giebel «конек крыши», meis-
tar-^Meister «мастер»), несмотря на то что различиями в качестве
гласного характеризовались многие окончания; вследствие этого,
например, формы винительного падежа ед. ч. boton «вестника»,
«гонца» и родительного — дательного падежа ед. ч. boten «вестни­
ку», «гонцу» совпали в boten.
Если, таким образом, фонетические явления не встречают ни­
какого ограничения, они должны вызывать глубочайшие потрясе­
ния в грамматическом организме в целом. К рассмотрению их под
этим углом зрения мы теперь и перейдем.
 Глава III

ГРАММАТИЧЕСКИЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
ФОНЕТИЧЕСКОЙ ЭВОЛЮЦИИ

§ 1. Разрыв грамматической связи

Первым последствием фонетического изменения является разрыв
грамматической связи, соединяющей два или несколько слов. В ре­
зультате этого получается, что одно слово не воспринимается уже
как произведенное от другого, например:
лат. mansio «жилище» — *mansionaticus
франц. maison «дом» || menage «хозяйство».
Языковое сознание видело прежде в *mansionaticus слово, про­
изводное от mansio, потом превратности фонетической судьбы раз­
вели их врозь. Другой пример:
(vervex — vervecarius)
нар.-лат. berblx «баран» — berbicarius «пастух»
франц. brebis «овца» || berger «пастух».
Такой разрыв связи, естественно, отзывается и на значимости:
так, в некоторых французских говорах berger означает ныне «коро­
вий пастух».
Или еще пример:
лат. Gratianopolis «Грацианополь» — gratianopolitanus «Грациа­
нопольский [округ]» 1
франц. Grenoble «Гренобль» || Gresivaudan «Грезиводан»
лат. decern «десять» — undecim «одиннадцать»
франц. dix «десять» || onze «одиннадцать».
Аналогичный случай представляет собой готск. bltan «кусать» —
bitum «мы кусали» — bitr «кусающий», «горький»; вследствие пере-
1
Название той части долины р. Изер, которая примыкает к Греноблю;
франц. Gresivaudan фонетически восходит к Gratianopolitanus (сокращение от
pagus gratianopolitanus «Грацианопольский округ»; такое сокращение находит
некоторую аналогию в русских сокращениях типа Московская [вместо стан­
ция Московская]).— Прим. ред.

186
хода t -* ts(z), с одной стороны, и сохранения группы согласных tr,
с другой стороны, в западногерманском получилось: blzan, bizum ||
bitr.
Фонетическая эволюция может также разрывать нормальную
связь между двумя формами одного и того же слова. Так, форма име­
нительного падежа лат. comes «спутник» — винительного падежа
comitem «спутника» дает в старофранцузском cuens «граф» (прямой
падеж) || comte «графа» (косвенный падеж); ср. также нар.-лат. Ьагб
«свободнорожденный» — baronem «свободнорожденного» ->• старо-
франц. Ьег «барон» || baron «барона», лат. presbiter «старейшина»,
«пресвитер» — вин. п. presbiterum «пресвитера»-> старофранц. рге-
stre «священник» || provoire «священника».
В других случаях надвое расчленяется окончание. В индоевро­
пейском языке винительный падеж ед. ч. во всех случаях характери­
зовался звуком -т*, например: *ek1wom, *owim, "podm, *materm
и т. д.
В латинском языке никаких существенных изменений в этом
окончании не произошло; но в греческом языке очень разная трак­
товка носового сонанта и носового консонанта привела к двум раз­
личным рядам форм: hippon «коня», 6(w)in «овцу»: poda «ногу»,
matera «мать». Нечто вполне аналогичное представляет собой и
форма винительного падежа мн. ч.: ср. hippous «коней», но podas
«ноги».

§ 2. Стирание сложного строения слов

Другое грамматическое следствие фонетического изменения со­
стоит .в том, что отдельные значимые части слова теряют способ­
ность выделяться: слово становится неделимым целым. Примеры:
франц. ennemi «враг» (ср. лат. in-imlcus«недруг»— amicus «друг»),
лат. perdere «губить» (ср. более древнее per-dare — dare «давать»),
amicio «окутываю» (вместо *ambjacio — jacio «бросаю, кладу»),
нем. Drittel «треть» (вместо drit-teil «третья часть» — teil «часть»).
Нетрудно заметить, что подобные случаи сводятся к тем, кото­
рые были рассмотрены в предыдущем параграфе; если, например,
Drittel неразложимо, то это значит, что его более нельзя сближать,
подобно drit-teil, со словом teil. Формула
teil — dritteil
Teil || Drittel
во всем подобна формуле
mansio — mansionaticus
maison || menage.
Ср. еще decern — undecim, но dix || onze.
187
 Простые формы классической латыни hunc «этот» (форма вини­
тельного падежа от местоимения мужского рода «этот»), hanc «это»
(форма винительного падежа от местоимения среднего рода «это»),
hac «здесь» и т. д., восходящие к засвидетельствованным в эпигра­
фических памятниках hon-ce, han-ce, ha-ce, сложились в результате
агглютинации местоимения с частицей -се; прежде hon-ce и др.
можно было сближать с ес-се; но впоследствии после фонетического
отпадения -е это стало невозможно; таким образом, перестали
различаться составные элементы, входящие в hunc, hanc, hac
и т. д.
Прежде чем сделать разложение на значимые элементы совершен­
но невозможным, фонетическая эволюция начинает с того, что де­
лает его в большей или меньшей мере затрудненным. Примером это­
го является индоевропейское склонение.
В индоевропейском существительное *pods склонялось следую­
щим образом: им. п. ед. ч. *pod-s, вин. п. ед. ч. *pod-m, дат. п. ед. ч.
*pod-ai, местн. п. ед. ч. *pod-i, им. п. мн. ч. *pod-es, вин. п. мн. ч.
*pod-ns и т. д.; первоначально точно таким же образом склонялось
и *ek1wo-s: им. п. ед. ч. *ek1wo-s, вин. п. ед. ч. *ek1wo-m, дат. п. ед. ч.
*ekxwo-ai, местн. п. ед. ч. *ekxwo-i, им. п. мн. ч. *ek1wo-es, вин. п.
мн. ч. *ek1wo-ns и т. д. В ту эпоху основа *екх\¥0- выделялась столь
же легко, как и *pod-. Но впоследствии стяжения гласных внесли
перемену в это положение, получилось: дат. п. ед. ч. *ek1woi, местн.
п. ед. ч. *ekxwoi, им. п. мн. ч. *ek1wos. С этого момента оснрва
*ekxwo- потеряла свою прозрачность и разложение на основу и
флексию стало затрудненным. В еще более позднюю эпоху дальней­
шие изменения, как, например, дифференциация окончаний в вини­
тельном падеже (см. стр. 187), окончательно стерли последние черты
прежнего состояния. Современникам Ксенофонта, вероятно, каза­
лось, что основой является hipp- и что окончания начинаются на
гласный (hipp-os и т. д.). Таким образом, типы *ek,wo-s и *pod-s
окончательно разошлись. В области словоизменения, как и во всех
прочих, всё, затрудняющее разложение на значимые элементы,
способствует ослаблению грамматической связи.

§ 3. Фонетических дублетов не бывает

В обоих случаях, рассмотренных в § 1 и 2, в результате эволю­
ции в разные стороны расходятся элементы языка, первоначально
грамматически связанные. Это явление может дать повод к грубей­
шей ошибке в интерпретации фактов.
Когда мы констатируем относительную тождественность нар.-
лат. baro «свободнорожденный» : baronem «свободнорожденного»
и несходство старофранц. Ьег «барон»: baron «барона», то разве это
не наводит нас на мысль, что одна и та же исходная единица bar-
188
 развилась в двух расходящихся направлениях и породила две фор­
мы? Между тем это неверно, потому что один элемент lie может одно­
временно и в одном и том же месте подвергаться двум различным
преобразованиям: это противоречило бы самому определению фоне­
тического изменения. Эволюция звуков неспособна сама по себе соз­
дать две формы вместо одной.
Против нашего тезиса можно выдвинуть ряд возражений. До­
пустим, что они подкреплены следующими примерами: нам могут
сказать, что лат. collocare «помещать», «класть» дало во француз­
ском coucher «положить» и colloquer «помещать». Но это верно лишь
относительно coucher; colloquer является всего лишь книжным за­
имствованием из латинского (ср. франц. ran?on «выкуп» и redemption
«искупление» и т. п.).
Но разве от лат. cathedra «кресло» не произошло два подлинно
французских слова: chaire «кафедра» и chaise «стул»? Нет! В дейст­
вительности chaise есть форма диалектная. В парижском говоре ин­
тервокальное г переходило в z; например, говорили pese, mese вме­
сто рёге «отец», mere «мать»; во французском литературном сохра­
нились лишь два образца этого местного произношения: chaise
«стул» и besides «очки» (дублет bericles восходит к beryl «берилл»).
Этот случай можно сравнить со случаем недавнего перехода во фран­
цузский литературный язык пикардийского слова rescape «спасший­
ся», «избавившийся», оказавшегося, таким образом, противопостав­
ленным rechappe. Если у нас есть такие пары слов, как cavalier
«всадник» и chevalier «рыцарь», cavalcade «кавалькада» и chevauchee
«поездка верхом», то это потому, что cavalier и cavalcade заимство­
ваны из итальянского языка. В сущности, этот случай аналогичен
лат. calidum (вин. п. от calidus «теплый»), которое дало во француз­
ском chaud, а в итальянском caldo. Во всех этих случаях мы имеем
дело с заимствованиями.
Если нам укажут, что латинское местоимение т е «меня»
представлено во французском двумя формами — т е и moi
(ср. il me voit «он видит меня» и c'est moi qu'il voit «он видит
именно меня»), то мы ответим так: французское т е восходит
к безударному лат. те; ударяемое лат. т е дало во французском moi;
наличие же или отсутствие ударения зависит не от фонетических
законов, превративших т е в т е и moi, а от роли этого слова в пред­
ложении; таким образом, два способа существования (dualite) слова
представляют собой явление грамматическое. Так и в немецком
*ur-: под ударением осталось иг-, а в предударной позиции ur-
превратилось в ег- (ср. Orlaub «отпуск» и erlauben «позволять»);
но ведь само место ударения связано с типами сочетаний, в которые
входило иг-, а следовательно, с грамматической и тем самым с син­
хронической ситуацией. Наконец, возвращаясь к нашему первому
примеру, заметим, что различия в форме и ударении, представляемые
парой baro: Ьагбпет, несомненно, предшествуют фонетическому
изменению.
189
 Фактически нигде нельзя найти фонетических дублетов. Эволю­
ция звуков только подчеркивает уже существовавшие до нее разли­
чия. Всюду, где эти различия не обязаны своим существованием
внешним причинам, как это имеет место в отношении 3anMCfBOBaHHft,
они предполагают наличие грамматических и синхронических дуб­
летов (dualites), абсолютно несовместимых с фонетическим измене­
нием, как таковым.

§ 4. Чередование
По-видимому, в таких двух словах, как maison «дом» и menage
«хозяйство», нет смысла искать, что отличает их друг от друга, от­
части вследствие того, что различительные элементы (-ez5 и -en-)
дают мало материала для сопоставления, отчасти же вследствие от­
сутствия других слов с аналогичным противопоставлением. Но часто
случается, что два близких слова различаются лишь одним или дву­
мя элементами, выделяемыми без труда, и что то же самое различие
регулярно повторяется в целом ряде аналогичных пар; в таком слу­
чае мы имеем дело с наиболее широким и наиболее обычным из тех
грамматических явлений, в которых участвуют фонетические изме­
нения,— это явление называется чередованием (alternance).
Всякое латинское б в открытом слоге превратилось во француз­
ском в ей под ударением и в ои в предударной позиции; отсюда fa-
кие пары, как pouvons «мы можем»: peuvent «они могут», douloureux
«больной»: douleur «боль», nouveau «новый»: neuf «новый» и т. п.,
в которых можно без труда выделить элемент различия и регулярно­
го варьирования. В латинском языке в связи с явлением ротацизма
чередуются gero «ношу»: gestus (причастие от gero), oneris «бремени»:
onus «бремя», maeror «печаль»: maestus «печальный» и т. д. Ввиду
различной трактовки s в зависимости от места ударения в герман­
ских языках в средневерхненемецком мы имеем ferliesen «терять»:
ferloren (прич. прош. вр. от ferliesen), kiesen «избирать»: gekoren
(прич. прош. вр. от kiesen), friesen «мерзнуть»: gefroren (прич. прош.
вр. от friesen) и т. д. Падение и.-е. е отражается в современном
немецком языке в виде противопоставлений beissen «кусать» : biss
«кусал», leiden «страдать»: litt «страдал», reiten «ехать(верхом)»: ritt
«ехал» и т. д.
Во всех этих случаях чередование затрагивает корневой элемент,
однако само собой разумеется, что аналогичные противопоставле­
ния могут распространяться на все части слова. Нет более обычного
явления, чем, например, изменение формы префикса в зависимости
от свойств начального звука основы (ср. греч. apo-didomi «отдавать»,
«возвращать»: ap-erchomai «уходить», «возвращаться», франц. in-
connu «неизвестный»: inutile «ненужный»). Индоевропейское чере­
дование е:о, которое должно так или иначе иметь в конечном счете
100
фонетические причины, встречается в большом числе суффиксаль­
ных элементов [греч. hippos «конь» (им. п. ед. ч.),:Ырре «конь»
(зват. п. ед. ч.), pher-o-men «несем»: pher-e-te «несете», gen-os
«род»: gen-e-os (вместо *gen-es-os «рода») и т.д.]. В старофранцуз­
ском языке особо трактуется латинское ударяемое а после нёбных;
отсюда чередование e:ie во многих окончаниях (ср. chant-er «петь»:
jug-ier «судить, решать», chant-e «спетый»: jug-ie «присужденный,
решенный», chant-ez «поете»:jug-iez «судите, решаете» и т.д.).
Итак, чередование может быть определено как соответствие меж­
ду двумя определенными звуками или сочетаниями звуков, подвергаю­
щимися регулярной пермутации по двум рядам сосуществующих
форм.
Ясно, что, подобно тому, как фонетическое изменение не объясняет
само по себе дублетов, оно равным образом не является ни единст­
венной, ни главнейшей причиной чередования. Когда говорят, что
лат. nov- в результате фонетического изменения превратилось в
neuv- и nouv- (neuve «новый» и nouveau «новый», «молодой»), то
создают тем самым вымышленную единицу и пренебрегают наличием
предшествующей синхронической двойственности; позиционное раз­
личие nov- в лат. nov-us «новый» и nov-ellus «новый», «молодой» пред­
шествует фонетическому изменению и является исключительно
грамматическим фактом (ср. Ьагб rbaronem). Такая двойственность
служит как источником любого чередования, так и необходимым для
него условием. Фонетическое изменение не уничтожило прежней
единицы, оно только сделало более наглядным противопоставление
уже сосуществующих элементов, подчеркнув его расхождением зву­
чания. Многие лингвисты до сих пор делают ошибку, полагая, что
чередование есть явление фонетическое, основываясь на том, что
материалом для него служат звуки, и что в его генезисе участвуют
тоже изменения звуков. В действительности же чередование, как в
его исходной точке, так и в его окончательном виде, всегда при­
надлежит только грамматике и синхронии.

§ 5. Законы чередования
Можно ли свести чередования к определенным законам и какого
рода эти законы?
Разберем столь часто встречающееся в современном немецком
языке чередование e:i; при этом возьмем все случаи вперемешку,
не упорядочивая их: geben «давать» : gibt «дает», Feld «поле» : Gefilde
«поле», «нива», Wetter «погода»: wittern «чуять», helfen «помогать»:
Hilfe «помощь», sehen «видеть»: Sicht «вид» и т. д.,— тут мы не мо­
жем сформулировать никакого общего принципа. Но если из этой
массы извлечь пару geben : gibt и сопоставить ее с schelten «бранить»:
schilt «бранит», helfen «помогать»:hilft «помогает», nehmen «брать»:
191
 nimmt «берет» и т. д., то окажется, что это чередование совпадает
с различением времени, лица и т.д.; в lang «длинный»: Lange
«длина», stark «сильный»: Starke «сила», hart «твердый»: Harte
«твёрдость» и т.д. подобное же противопоставление а : е связано
с образованием существительных от прилагательных; в Hand
«рука» : Hande «руки», Gast «гость» : Gaste «гости» и т. д.— с обра­
зованием множественного числа, и так во всех столь многочислен­
ных случаях, которые объединяются германистами под названием
аблаута (ср. еще finden «находить»: fand «нашел» и finden «нахо­
дить»; Fund «находка»; binden «связывать»: band «связал» и binden
«связывать» : Bund «связка»; schiessen «стрелять» : schoss «стрелял» :
Schuss «выстрел»; fliessen «течь»: floss «TeK»:Fluss «поток» и т.д.).
Аблаут — иначе перегласовка гласных корня, совпадающая с грам­
матическим противопоставлением,— может служить прекрасным
примером чередования; от явления чередования в целом он не отли­
чается никакими особыми чертами.
Мы видим, что чередование обычно распределяется (est distri-
buee) между несколькими соотнесенными элементами языка регу­
лярным образом и что оно совпадает с существенными противопо­
ставлениями по линии функции, категории, детерминации. Благо­
даря этому можно говорить о грамматических законах чередования,
но эти законы не более как случайный результат породивших их
фонетических фактов. Эти последние создают регулярное звуковое
противопоставление между двумя рядами противопоставленных по
значимости языковых элементов; сознание ухватывается за это мате­
риальное различие с целью сделать его значимым и связать гего с
различением понятий (см. стр. 117 и ел.). Как и все другие синхро­
нические законы, грамматические законы чередования — это всего
лишь отправные начала соотношений (principes de disposition),
не имеющие обязательной силы. Таким образом, неправиль­
но говорить, как это часто делают, будто а слова Nacht «ночь» изме­
няется в а во множественном числе — Nachte; в результате этого
создается ложное представление, будто один элемент преобразуется
в другой под давлением какого-то императивного начала. В действи­
тельности же мы имеем дело с простым противопоставлением форм,
возникшим в результате фонетической эволюции. Совершенно вер­
но, что аналогия, о которой будет сказано ниже, может способство­
вать созданию новых пар, представляющих такое же звуковое раз­
личие (ср. Kranz «венок»: Kranze «венки» по образцу Gast «гость»:
Gaste «гости» и т. д.). Создается впечатление, будто закон приме­
няется в качестве правила, достаточно императивного, чтобы изме­
нить установившийся обычай. Но не надо забывать, что в языке все
эти пермутации всегда могут подпасть под аналогические влияния,
действующие в противоположном направлении. Этого достаточно,
чтобы подчеркнуть всю непрочность подобного рода правил, вполне
отвечающих тому определению, которое мы дали синхроническому
закону.
102
 Бывают случаи, когда фонетическое условие, вызвавшее чередо­
вание, очевидно. Так, у указанных на стр. 191 и ел. нар в древневерх­
ненемецком языке была следующая форма: geban «давать» :gibit
сдает», feld «поле» :gafildi «пива» и т. д. В ту эпоху, если за основой
следовало i, она сама выступала с i вместо е, а во всех прочих слу­
чаях—с е. Латинское чередование facio «делать»: conficio «сде­
лать», amicus «друг»: inimicus «недруг», facilis «легкий» : difficilis
«нелегкий» и т. д. равным образом связано с фонетическим условием,
которое говорящие выразили бы следующим образом: звук а в сло­
вах типа facio, amicus и т. д. чередуется с i в словах того же гнезда,
где это а оказывается во внутреннем слоге.
Но эти звуковые противопоставления вызывают совершенно те
'же замечания, как и все вообще грамматические законы: они син­
хроничны; как только это забывают, рискуют впасть в уже указан­
ную выше (см. стр. 129) ошибку. Перед лицом такой пары, как facio:
conficio, надо остерегаться смешения отношений между этими со­
существующими элементами с тем отношением, которое связывает
последовательные во времени элементы факта диахронического:
confacio -> conficio. Если у нас имеется соблазн впасть здесь в ошиб­
ку, то это означает, что причина фонетической дифференциации в
данной паре еще ощутима, однако действие ее принадлежит прош­
лому, а для говорящих здесь имеет место только обыкновенное син­
хроническое противопоставление.
Все вышесказанное подтверждает выдвинутое нами положение
о строго грамматическом характере чередования. Для его наимено­
вания пользовались термином «пермутация»; термин вполне точ­
ный, но лучше его избегать именно потому, что его часто применяли
к фонетическому изменению, а также потому, что он вызывает лож­
ное представление о движении там, где есть только состояние.

§ 6. Чередование и грамматическая связь

Как мы уже видели, фонетическая эволюция, изменяя форму
слов, приводит к разрыву соединяющих их грамматических связей.
Но это верно лишь относительно таких изолированных пар, как
maison «дом» : menage «хозяйство», Teil «часть» : Drittel «треть»
и т. д. С чередованием же дело обстоит совершенно иначе.
Прежде всего, ясно, что всякое хоть сколько-нибудь регулярное
звуковое противопоставление двух элементов содействует установ­
лению между ними связи. Wetter «погода» инстинктивно сближается
с wittern «чуять», так как чередование е с i является вполне обыч­
ным. Когда же говорящие осознают, что данное звуковое противо­
поставление регулируется общим законом, оказывается еще больше
оснований к тому, чтобы это привычное соответствие навязывалось
их вниманию и тем самым способствовало закреплению, а отнюдь не
Ф# ди Соссюр 193
ослаблению грамматической связи. Вот почему немецкий аблаут (см.
стр. 191 и ел.) только подчеркивает восприятие единства основ через
их варианты с разной огласовкой.
То же относится и к незначащим чередованиям, которые обуслов­
лены лишь фонетически. Французский префикс re- (reprendre «снова
брать», regagner «снова получать», retoucher «снова трогать» и т. д.)
перед гласным сокращается в г- (rouvrir «снова открывать», racheter
«снова покупать» и т. д.), равным образом префикс in-, вполне жи­
вой, несмотря на свое книжное происхождение, в тех же условиях
появляется в двух различных формах: ё- (в inconnu «неизвестный»,
indigne «недостойный», invertebre «беспозвоночный» и т. д.) и in-
(inavouable «постыдный» = «непризнаваемый», inutile «бесполез­
ный», inesthetique «неэстетичный» и т. д.). Такие различия нисколь­
ко не разрушают смыслового единства, так как смысл и функция
воспринимаются как тождественные, а случаи употребления той или
другой формы строго фиксированы в языке.
 Глава IV

АНАЛОГИЯ

§ 1. Определение аналогии и примеры

Из всего вышесказанного следует, что фонетические изменения
являются деструктивным фактором в жизни языка. Всюду, где они
не создают чередований, они способствуют ослаблению грамматиче­
ских связей, объединяющих между собою слова; в результате этого
бесполезно увеличивается количество форм, механизм языка затем­
няется и усложняется в такой степени, что порожденные фонетиче­
ским изменением неправильности берут верх над формами, которые
группируются по общим образцам,— иначе говоря, в такой степени,
что абсолютная произвольность оттесняет на задний план относи­
тельную произвольность (см. стр. 165 и ел.).
К счастью, действие этих изменений уравновешивается действи­
ем аналогии. Аналогией объясняются все нормальные модификации
внешнего вида слов, не имеющие фонетического характера.
Аналогия предполагает образец и регулярное подражание ему.
Аналогическая форма — это форма, образованная по образцу одной
или нескольких других форм согласно определенному правилу.
Так, в латинском им. п. honor «честь» есть результат аналогии.
Прежде говорили honos «честь» (им. п.): honosem «честь» (вин. п.),
затем в результате ротацизма s — honos: honorem. Основа получила,
таким образом, двоякую форму; эта ее двойственность была устра­
нена появлением новой формы honor, созданной по образцу orator
«оратор»: oratorem «оратора» и т. д. посредством приема, который
мы проанализируем ниже, а сейчас сведем к формуле вычисления
четвертой величины в пропорции
oratorem : orator = honorem : х
х = honor
Итак, мы видим, что, уравновешивая действие фонетического из­
менения, приводящего к расхождению (honos: honorem), аналогия
снова воссоединила формы и восстановила регулярность (honor: ho­
norem).
7* 105
 По-французски долгое время говорили il preuve «он доказывает»,
nous prouvons «мы доказываем», iIs preuvent «они доказывают».
Теперь же говорят il prouve, ils prouvent, то есть употребляют фор­
мы, фонетически необъяснимые; il aime «он любит» восходит к лат.
amat, тогда как nous airnons «мы любим» представляет собой ана­
логическое образование вместо amons; следовало бы также говорить
amable вместо aimable «любезный». В греческом s исчезло между
двумя гласными: -eso- превратилось в -ео- (ср. geneos «рода» вместо
*genesos). Между тем это интервокальное s встречается в будущем
времени и аористе всех глаголов на гласный: буд. вр. luso, aop. elusa
(от luo «развязывать») и т. д. Аналогия с формами типа буд. вр. tupso,
aop. etupsa (от tupto «бить»), где s не выпадало, сохранила s в форме
будущего времени и аористе указанных глаголов. В немецком языке
в таких случаях, как Gast «гость»: Gaste «гости», Balg «шкура»:'
Balge «шкуры» и т. д., мы имеем фонетические явления, тогда как
случаи Kranz «венок»: Kranze «венки» (прежде kranz : kranza), Hals
«шея»: Halse «шеи» (прежде halsa) и т. д. своим происхождением
обязаны подражанию.
Аналогия действует в направлении большей регулярности и
стремится унифицировать способы словообразования и словоизме­
нения. Но у нее есть и свои капризы: наряду с Kranz «венок»: Kran­
ze «венки» и т. д. мы имеем Tag «день » : Tage «дни», Salz «соль»: Salze
«соли» и т. д., по той или иной причине устоявшие против действия
аналогии. Таким образом, нельзя наперед сказать, до какого преде­
ла распространится подражание образцу и каковы те типы, по кото­
рым будут равняться другие. Так, далеко не всегда образцом для
подражания при аналогии служат наиболее многочисленные формы.
В греческом перфекте наряду с действительным залогом pepheuga
«я убежал», pepheugas «ты убежал», pepheugamen «мы убежали»
и т. д. весь средний залог спрягается без a:pephugmai «я убежал»,
pephugmetha «мы убежали» и т. д., и гомеровский язык показывает
нам, что это а первоначально отсутствовало во множественном и
двойственном числах действительного залога: ср. idmen «мы знаем»,
eikton «мы (двое) похожи» и т. д. Исходной точкой для распростра­
нения аналогии явилась, таким образом, исключительно форма пер­
вого лица единственного числа действительного залога, которая и
подчинила себе почти всю парадигму перфекта изъявительного на­
клонения. Этот случай примечателен еще в том отношении, что
здесь в силу аналогии к основе отходит элемент -а-, первоначально
бывший элементом словоизменительным, откуда pepheuga-men; как
мы увидим ниже (стр. 205), обратный случай — отход элемента ос­
новы к суффиксу — встречается гораздо чаще.
Иногда бывает достаточно двух или трех изолированных слов,
чтобы образовать общую форму, например окончание; в древне­
верхненемецком языке слабые глаголы типа haben «иметь», lobon
«хвалить» и т. д. в первом лице единственного числа настоящего вре­
мени имеют -m: habem, 1оЬбт.Это -т восходит к нескольким глаго-
196
 лам, аналогичным греческим глаголам на -mi: bim «я семь», stam
«стою», gem «иду», tuoin «делаю», под влиянием которых это оконча­
ние охватило все слабое спряжение. Заметим, что в данном случае
аналогия не устранила фонетического разнообразия, а просто обоб­
щила способ образования.

§ 2. Явления аналогии не являются изменениями

Первые лингвисты не поняли природы образования по аналогии
и называли ее «ложной аналогией». Они полагали, что, вводя форму
•honor «честь» вместо honos, латинский язык «ошибся». Всякое откло­
нение от данного порядка представлялось им неправильностью, на­
рушением некой идеальной формы. Отдавая дань весьма характер­
ной для их эпохи иллюзии, они рассматривали начальное состояние
языка как нечто высшее и совершенное и даже не задавались вопро­
сом, не предшествовало ли этому состоянию какое-нибудь более
древнее. С этой точки зрения всякое нарушение прежнего порядка
представлялось аномалией. Истинную роль аналогии впервые об­
наружили младограмматики, которые показали, что она является
наряду с фонетическими изменениями могучим фактором эволюции
языков, переходящих благодаря ей от одного строя (etat cTorganisa­
tion) к другому.
Но какова же природа аналогии? Является ли она, как это обыч­
но думают, изменением?
Каждый факт аналогии — это событие, в котором участвуют три
действующих лица: 1) традиционный законный, наследственный тип
(например, honos); 2) конкурент (honor); 3) коллективный персонаж,
образованный теми формами, которые создали этого конкурента
(honorem, orator, oratorem и т. д.). В этих условиях проявляется
тенденция рассматривать honor как модификацию, как «метаплаз­
му» honos, из которой оно будто бы извлекло наибольшую часть сво­
ей субстанции. Между тем единственная форма, не участвующая
в производстве honor,— это именно honos!
Все это можно изобразить в виде следующей схемы:
Т р а д и ц и о н н ы е формы Новая форма
hnnos T hoJ™rern, ]
, „ ч orator, oratorem . . . > —Мюпог
(в счет не идет) J ( п р о и з в о д я щ а я г р у п п а ) /
Как видим, все сводится к «параплазме», к узаконению конкурен­
та наряду с традиционной формой — одним словом, к новообразова­
нию. В тб время как фонетическое изменение не вводит ничего но­
вого, не аннулировав вместе с тем предыдущего состояния (honosem
заменяется формой honorem), образование по аналогии не связано с
обязательным исчезновением прежней, дублируемой формы. Honor
197
и honos сосуществовали в течение некоторого промежутка времени
и могли заменять одно другое. Но поскольку языку несвойственно
сохранять два означающих для одного понятия, обычно первона­
чальная форма, как менее регулярная, сперва начинает употреб­
ляться реже, а затем и вовсе исчезает. Вот этот результат и создает
впечатление преобразования. Едва только возникает образование
по аналогии, как начинает казаться, что прежнее состояние (honos:
honorem) и новое состояние (honor: honorem) образуют такое
противоположение, какое могло возникнуть вследствие фонетиче­
ской эволюции. Между тем в момент возникновения honor ничего
еще не изменилось, так как эта форма ничего не замещает; исчезно­
вение honos тоже не есть изменение, поскольку это явление не за­
висит от первого. Всюду, где можно проследить ход языковых собы­
тий, мы замечаем, что образование по аналогии и исчезновение
прежней формы суть два независимых явления и что ни о каком пре­
образовании здесь нет и речи.
Аналогия, таким образом, вовсе не характеризуется заменой
одной формы другой формой; это находит себе подтверждение, меж­
ду прочим, и в том, что сплошь и рядом новая форма вообще ничего
не замещает. В немецком языке от любого существительного с кон­
кретным значением можно образовать уменьшительное имя на -chen;
если бы в немецком языке появилась форма Elefantchen «слоненок»
(от Elefant «слон»), она не заменила бы ничего существовавшего
раньше. Так и во французском языке по образцу pension «пенсия»:
pensionnaire «пенсионер», reaction «реакция»: reactionnaire «реак­
ционер» и т. д. можно образовать такие слова, как interventionnaire
«сторонник интервенции», repressionnaire «сторонник репрессий».
Совершенно очевидно, что тут мы имеем процесс, подобный процессу
возникновения honor; оба они сводятся к формуле
reaction : reactionnaire = repression: x
х = repressionnaire,
и ни в том ни в другом случае нет ни малейшего повода говорить об
изменении: repressionnaire ничего не замещает. Другой пример:
с одной стороны, встречается аналогическое образование finaux
«конечные» вместо finals, и эта форма считается более правильной;
с другой стороны, может случиться, что кто-нибудь образует от
существительного firmament «небесная твердь» прилагательное
firmamental, а от него —форму множественного числа firmamentaux.
Можем ли мы сказать тогда, что в случае finaux мы имеем дело с из­
менением, а в случае firmamentaux — с новообразованием? В дейст­
вительности в обоих случаях имеет место новообразование. По
образцу mur «стена»: emmurer «обносить стеной» образовано tour «ок­
ружность»: entourer «обводить», «окружать», jour «ажурная вышив­
ка»:' ajourer «делать ажурным» (ср. un travail ajoure «ажурная рабо­
та»); эти образования, сравнительно недавние, представляются нам
созданными заново. Но если удастся открыть, что в предшествую-
198
щую эпоху существовали глаголы entorner и ajorner, образованные
от существительных torn и jorn, то, спрашивается, придется ли нам
изменить мнение и заявить, что entourer и ajourer являются лишь
модификациями этих более старых слов? Итак, представление об
аналогическом «изменении» появляется в результате установления
связи между вытесненным элементом и новым; но это представление
ошибочно, ибо образования, квалифицируемые как изменения (тип
honor), по своей природе одинаковы с теми, которые мы называем
новообразованиями (тип repressionnaire).

.§ 3. Аналогия как принцип новообразований в языке

Выяснив, чем не является аналогия, и переходя к изучению ее
с положительной точки зрения, мы сразу же замечаем, что принцип
аналогии попросту совпадает с принципом языковых новообразова­
ний вообще. В чем же он заключается?
Аналогия есть явление психологического характера; но этого
положения еще недостаточно, чтобы отличить ее от фонетических
изменений, так как эти последние также могут рассматриваться как
психологические (см. стр. 184). Надо пойти дальше и сказать, что
аналогия есть явление грамматического порядка: она предполагает
осознание и понимание отношения, связывающего формы между
собой. Если в фонетическом изменении мысль не участвует, то учас­
тие ее в создании чего-либо по аналогии необходимо.
В фонетическом переходе интервокального s в г в латинском язы­
ке (ср. honosem-*- honorem) не принимает участия ни сравнение с
иными формами, ни смысл слов; можно сказать, что в honorem пере­
ходит только труп формы honosem. Напротив, чтобы объяснить по­
явление honor наряду с honos, надо обратиться к другим формам,
как это явствует из нижеследующей формулы четвертой величины
в пропорции:
oratorem: orator = honorem :x
х = honor
Эта пропорция не была бы возможна, если бы входящие в ее состав
формы не ассоциировались по смыслу.
Итак, в явлении аналогии все грамматично. Однако прибавим
тут же, что новообразование, которое является завершением анало­
гии, первоначально принадлежит исключительно сфере речи; оно —
случайное творчество отдельного лица. Именно в этой сфере и вне
языка следует искать зарождение данного явления. Однако при
этом следует различать: 1) понимание отношения, связывающего
между собою производящие формы, 2) подсказываемый сравнением
результат, то есть форму, импровизируемую говорящим для выра­
жения своей мысли. Только этот результат относится к области
речи.
199
 Итак, на примере аналогии мы лишний раз убедились, насколь­
ко необходимо различать язык и речь (см. стр. 56); аналогия пока­
зывает нам зависимость речи от языка и позволяет проникнуть в са­
мую суть работы языкового механизма, как ома нами описана выше
(см. стр. 162). Всякому новообразованию должно предшествовать
бессознательное сравнение данных, хранящихся в сокровищнице
языка, где производящие формы упорядочены согласно своим син­
тагматическим и ассоциативным отношениям.
Таким образом, значительная часть процесса образования по
аналогии протекает еще до того, как появляется новая форма. Не­
прерывная деятельность языка, заключающаяся в разложении на­
личных в нем элементов на единицы, содержит в себе не только все
предпосылки для нормального функционирования речи, но также
и все возможности аналогических образований. Поэтому ошибочно
думать, что процесс словотворчества приурочен точно к моменту .воз­
никновения новообразования; элементы нового слова были даны
уже раньше. Импровизируемое мною слово, например in-decor-able
«такой, которого невозможно украсить», уже существует потенциаль­
но в языке: все его элементы встречаются в таких синтагмах, как
decor-er «украшать», decor-ation «украшение», «декорация»; раг-
donn-able «простительный», mani-able «такой, с которым удобно ра­
ботать», «гибкий»: in-connu «неизвестный», in-sense «безрассудный»
и т. д., а его реализация в речи есть факт незначительный по сравне­
нию с самой возможностью его образования.
Резюмируя, мы приходим к выводу, что аналогия сама по себе
есть лишь один из аспектов явления интерпретации, лишь частное
проявление той общей деятельности, содержание которой состоит
в обеспечении различения языковых единиц, чтобы затем их можно
было использовать в речи. Вот почему мы утверждаем, что анало­
гия — явление целиком грамматическое и синхроническое.
Такая характеристика аналогии приводит нас к двум следую­
щим замечаниям, подкрепляющим, на наш взгляд, произвольность
абсолютную и произвольность относительную (см. стр. 163 и ел.):
1. Все слова можно расклассифицировать в зависимости от их
способности производить новые слова, что связано с их большей или
меньшей разложимостью. Простые слова по основному своему свой­
ству непродуктивны (ср. magasin «кладовая», arbre «дерево», racine
«корень» и т. д.): magasinier «кладовщик» не произведено от maga­
sin; оно образовано по образцу prison «тюрьма»: prisonnier «заклю­
ченный (в тюрьму)» и т. д. Точно так же emmagasiner «помещать
на склад» обязано своим существованием аналогии с emmaillotter
«пеленать», encadrer «вставлять в раму», encapuchonner «надевать
капюшон» и т. д., заключающим в себе maillot «пеленка», cadre
«рамка», capuchon «капюшон» и т. д.
Таким образом, в каждом языке есть слова продуктивные и слова
«бесплодные»; пропорция между теми и другими бывает разная. В об­
щем это сводится к различению, проведенному нами на стр. 165 между
20Q
языками «лексическими» и «грамматическими». В китайском языке
слова в большинстве случаев неразложимы; наоборот, в искусствен­
ном языке они почти все подвергаются анализу. Любой эсперантист
волен создавать новые слова на основе данного корня.
2. Мы уже указывали (см. стр. 195), что всякое новообразование
по аналогии может быть представлено в виде операции, сходной с вы­
числением четвертой величины в пропорции. Весьма часто этой фор­
мулой пользуются для объяснения самого явления аналогии; мы же
старались объяснить аналогию возможностями разложения единиц
на значимые элементы и использования этих имеющихся в языке го­
товых элементов.
Обе названные концепции противоречат одна другой. Если при­
менение формулы пропорции является достаточным объяснением,
к чему тогда гипотеза о разложимости единиц? Чтобы образовать
такое слово, как indecorable, нет никакой необходимости извлекать
соответствующие элементы: in-decor-able; совершенно достаточно
взять его в целом и поместить в уравнение:
pardonner : impardonnable, и т. д. = decorer : х
х = indecorable

При таком объяснении у говорящего не предполагается наличия

сложной умственной операции, чересчур напоминающей сознатель­
ный анализ грамматиста. В таком случае, как Kranz «венок»: Кгап-
ze «венки» по образцу Gast «гость»: Gaste «гости», разложение на
элементы как будто менее вероятно, чем решение пропорции, так
как в образце основой является то Gast-, то Gast-, и может пока­
заться, что звуковое свойство Gaste было просто перенесено на
Kranz.
Какая же из этих теорий соответствует действительности? Заме­
тим прежде всего, что в случае с Kranz нет необходимости исклю­
чать возможность анализа. Мы ведь констатировали наличие чередо­
ваний и в корнях и в префиксах (см. стр. 190 и ел.), а ощущение че­
редования может отлично уживаться с разложением на значимые
элементы.
Эти две противоположные концепции отображаются в двух раз­
личных грамматических доктринах. Наши европейские грамматики
оперируют пропорциями; так, они объясняют образование немецко­
го прошедшего времени, исходя из целых слов; ученику говорят:
по образцу setzen «поставить»: setzte «поставил» образуй прошедшее
время от lachen «смеяться» и т. д. А вот если бы немецкую грамма­
тику стал излагать древнеиндийский ученый, он коснулся бы в од­
ной главе корней (setz-, lach-), в другой — окончаний прошедшего
времени (-te и т. д.), таким образом были бы даны полученные путем
анализа элементы, при помощи которых предстояло бы синтезиро­
вать целые слова. Во всех санскритских словарях глаголы распо­
лагаются в порядке, определяемом их корнями.
201
 В зависимости от основных свойств данного языка грамматисты
склоняются либо к одному, либо к другому из этих двух методов.
Древнелатинский язык, по-видимому, благоприятствовал анали­
тическому методу. Нижеследующее явление может служить этому
блестящим доказательством. В словах factus «искусно обработан­
ный» и actus «движение» количество первого гласного неодинаково,
хотя и в facio «делаю» и в ago «двигаю» а является кратким; следует
предположить, что actus восходит к *agtos, и объяснять удлинение
гласного следующим за ним звонким согласным; эта гипотеза пол­
ностью подтверждается романскими языками; противопоставление
specio «смотрю»: spectus (прич. прош. вр. от specio) наряду с tego
«крою»: tectus «крытый» отражается во французском языке в depit
«досада» (= despectus) и toit «кровля» (= tectum); ср. conflcio «со­
вершаю»: confectus «совершенный» (франц. confit «вареный [в саха­
ре]») наряду с rego «правлю»: rectus «прямой», «правильный» (dlrec-
tus «прямой» -> франц. droit «прямой»). Но *agtos, *tegtos, *regtos
не унаследованы латинским языком из индоевропейского, в кото­
ром, несомненно, было *aktos, *tektosn т. д.,— они появились в до­
исторической латыни, несмотря на трудность произносить звонкий
перед глухим. Из этого явствует, что в древнейшей латыни ясно
осознавались коренные единицы ag-, teg-. Следовательно, латинский
язык сильно способствовал осознанию частей слова (основ, суффик­
сов и т. д.) и их взаимодействия. В наших современных языках
это чувство развито у говорящих, вероятно, в меньшей степени,
но у немцев оно все же острее, чем у французов (см. стр. 222).
 Глава V

АНАЛОГИЯ И ЭВОЛЮЦИЯ

§ 1. Каким образом новообразование

по аналогии становится фактом языка?
Все, что входит в язык, заранее испытывается в речи: это зна­
чит, что все явления эволюции коренятся в сфере деятельности ин­
дивида. Этот принцип, уже высказанный нами выше (см. стр. 130),
особенно применим к новообразованиям по аналогии. Прежде чем
honor стало опасным конкурентом honos, способным вытеснить это
honos, оно было просто сымпровизировано одним из говорящих,
примеру которого последовали другие, так что в конце концов эта
новая форма сделалась общепринятой.
Отсюда вовсе не вытекает, что такая удача выпадает на долю
всех новообразований по аналогии. На каждом шагу мы встречаем­
ся с недолговечными новыми комбинациями, которые не прини­
маются языком. Ими изобилует детская речь, так как дети еще недо­
статочно освоились с обычаем и не порабощены им окончательно:
они говорят viendre вместо venir «приходить», mouru вместо mort
«мертвый», «умерший» и т. д. Но примеры этого рода можно найти и
в языке взрослых. Так, многие вместо trayait (прошедшее несовер­
шенное от traire «доить») говорят traisait (встречается, между про­
чим, у Руссо). Все эти новообразования вполне правильны; они объ­
ясняются совершенно так же, как и те, которые приняты языком;
так, viendre основано на пропорции
eteindrai: eteindre = viendrai: х
х = viendre,
a traisait образовано по образцу plaire:plaisait и т.д.
В языке удерживается лишь незначительная часть новообразо­
ваний, возникших в речи; но те, какие остаются, все же достаточно
многочисленны, чтобы с течением времени в своей совокупности
придать словарю и грамматике совершенно иной облик.
В предыдущей главе мы ясно показали, что аналогия не может
быть сама по себе фактором эволюции; это нисколько не противоре-
203
чнт тому, что вызываемая аналогией непрестанная замена одних
форм другими представляет собой одно из наиболее бросающихся
в глаза явлений в переживаемых языками преобразованиях. Каж­
дый раз, как закрепляется какое-либо новообразование, вытесняя
предшествовавший ему элемент, создается нечто новое, а нечто ста­
рое отбрасывается — вот на этом основании аналогия и занимает
преобладающее положение в теории языковой эволюции.
На этом мы считаем нужным особенно настаивать.

§ 2. Образования по аналогии —
симптомы изменений интерпретации

Язык непрестанно интерпретирует и разлагает на составные час­

ти существующие в нем единицы. Чем же можно объяснить, что
истолкование этих единиц непрерывно меняется от одного поколе­
ния к другому?
Причину этого следует искать в огромном множестве факторов,
непрерывно влияющих на тот способ анализа, который принят при
данном состоянии языка. Напомним некоторые из этих факторов.
Первым и наиболее важным является фонетическое изменение
(см. гл. II). Поскольку благодаря ему некоторые способы анализа
становятся двусмысленными, а другие — невозможными, постольку
изменяются условия разложения на составные части, а вместе с тем
и его результаты; отсюда — перемещение границ внутри отдельных
единиц и видоизменение их характера. Ранее (см. стр. 174) было ска­
зано об этом по поводу таких сложных слов, как beta-hus и redo-lich,
и по поводу индоевропейского склонения (см. стр. 188).
Но не все сводится к фонетическому фактору. Есть еще агглю­
тинация, о которой речь будет ниже; в результате агглютинации из
сочетания отдельных элементов возникает единое целое. Затем сле­
дует упомянуть о всевозможных обстоятельствах, внешних по от­
ношению к слову, но способных изменить его анализ. В самом деле,
поскольку разложение на составные части является результатом
целого ряда сопоставлений, постольку совершенно ясно, что в каж­
дый данный момент оно зависит от ассоциативных связей данного
слова. Так, превосходная степень и.-е. *swad-is-to-s заключала в се­
бе два независимых друг от друга суффикса: -is- — показатель идеи
сравнения (ср. лат. mag-is «более») и -to-, обозначавший определен­
ное местонахождение предмета в ряду других предметов (ср. греч.
tri-to-s «третий»). Эти два суффикса подверглись агглютинации (ср.
греч. hed-isto-s или, вернее, hed-ist-os «самый приятный»). Но этой
агглютинации в свою очередь чрезвычайно благоприятствовало об­
стоятельство, чуждое самой превосходной степени: формы сравни­
тельной степени на -is- вышли из употребления, будучи вытеснены
204
 образованиями на -jos-; -is-, переставшее осознаваться самостоятель­
ным элементом, не стало более выделяться внутри -islo-.
Заметим мимоходом, что обнаруживается общая тенденция сок­
ращать основу в пользу форманта, в особенности в тех случаях, ког­
да основа оканчивается на гласный. Так, в латинском суффикс -tat-
(veri-tat-em «правду» вместо *vero-itat-em; ср. греч. deino-tet-a
«силу») притянул к себе i основы, так что слово veri-tat-em стало
анализироваться как ver-itat-em; равным образом Roma-nus «рим­
ский», Alba-nus «албанский» (ср. aenus «медный» вместо *aes-no-s)
превратилось в Rom-anus, Alb-anus.
Какова бы ни была причина изменений в интерпретации, эти
изменения всегда обнаруживают себя в появлении аналогических
форм. В самом деле, не только живые единицы, ощущаемые говоря­
щим в каждый данный момент, могут порождать образования по
аналогии; ъерно и то, что всякое определенное распределение еди­
ниц допускает возможность расширения их употребления. Аналогия
может, таким образом, служить несомненным доказательством того,
что данный формативный элемент в данный момент существует как
значимая единица. Merldionalis «полуденный» у Лактанция вместо
merldialis показывает, что в то время римляне делили septentri-
-onalis «северный», regi-onalis «областной», а для того чтобы пока­
зать, что к суффиксу -tat- отошел элемент i, заимствованный у ос­
новы, достаточно сослаться на celer-itatem «быстроту»; pag-anus
«сельский» от pag-us «село» ясно показывает, каким образом римляне
анализировали Rom-anus; анализ немецкого redlich «честный» (см.
стр. 174) подтверждается существованием sterblich «смертный»,
образованного от глагольного корня.
Нижеследующий, исключительно любопытный пример показы­
вает, как с течением времени в аналогические сопоставления вовле­
каются всё новые единицы. В современном французском языке слово
somnolent «сонливый» разлагается на somnol- и -ent, как если бы
это было причастие настоящего времени; доказательством этому
служит наличие глагола somnoler «дремать». Однако в латинском
somnolentus делили на somno- и -lentus по образцу succu-lentus
«сочный» и т. д., а еще раньше — на somn- и -olentus «пахнущий
сном» (от olere «пахнуть») по образцу vln-olentus «пахнущий вином».
Таким образом, наиболее ощутимым и наиболее важным дейст­
вием аналогии является замена старых форм, нерегулярных и об­
ветшалых, новыми, более правильными формами, составленными из
живых элементов.
Разумеется, не всегда дело обстоит так просто: функционирова­
ние языка пронизано бесчисленным множеством колебаний, прибли­
зительных и неполных разложений. Никогда никакой язык не об­
ладал вполне фиксированной системой единиц. Вспомним, что было
сказано (см. стр. 188) о склонении *ek1wos сравнительно со склоне­
нием *pods. Эти приблизительные (imparfaites) разложения приво­
дят иногда к нечетким аналогическим образованиям. Индоевропей-
205
ские формы *geus-etai, *gus-tos, *gus-tis позволяют выделить корень
geus-:gus- «вкушать»; но в греческом интервокальное s исчезает, и
тем самым разложение форм geuomai, geustos осложняется; в ре­
зультате возникает колебание: выделяется не то geus-, не то geu-;
в свою очередь и образования по аналогии начинают подпадать под
воздействие этого колебания, и мы видим, как основы на ей- прини­
мают это конечное s: например, pneu-, pneuma «дыхание», отглаг.
прилагательное pneus-tos.
Но даже и при этих колебаниях аналогия оказывает свое влия­
ние на язык. Не являясь сама по себе фактом эволюции, она тем не
менее в каждый момент отражает изменения, происходящие в систе­
ме языка, и закрепляет их новыми комбинациями старых элементов.
Она принимает активное участие в деятельности всех тех сил, кото­
рые беспрерывно видоизменяют внутреннее строение языка. В этом
смысле она может считаться мощным фактором эволюции.

§ 3. Аналогия как обновляющее

и одновременно консервативное начало

Может возникнуть сомнение, действительно ли так велико зна­

чение аналогии, как это, казалось бы, следует из предшествующего
изложения, и действительно ли она охватывает область, столь же
обширную, как и область фонетических изменений. Фактически ис­
тория каждого языка обнаруживает бесчисленное множество гро­
моздящихся друг на друга аналогических фактов, и, взятые в целом,
эти непрекращающиеся перестройки играют в эволюции языка зна­
чительную роль, более значительную, чем изменения звуков.
Но наибольший интерес для лингвиста представляет следующее:
в великом множестве изменений по аналогии, охватывающих целые
столетия развития, почти все старые элементы сохраняются и только
иначе распределяются. Порождаемые аналогией инновации носят
скорее кажущийся, нежели реальный характер. Язык напоминает
одежду, покрытую заплатами, которые сделаны из материала,
отрезанного от этой одежды. Если иметь в виду субстанцию француз­
ской речи, то можно сказать, что французский язык на 4/5 восходит
к индоевропейскому; однако все слова, дошедшие до современного
французского языка из праязыка в чистом виде, без изменений по
аналогии, могут уместиться на одной странице (например, est = *es-
ti, имена числительные и еще несколько слов, как-то: ours «медведь»,
nez «HOC», рёге «отец», chien «собака» и т. д.). Огромное же большин­
ство французских слов представляет собой того или другого рода
новые сочетания звуковых элементов, извлеченных из более старых
форм. В этом смысле можно сказать, что аналогия — именно пото­
му, что она для своих инноваций пользуется исключительно старым
206
 материалом,— является определенно консервативным нача­
лом.
И действительно, аналогия во многих случаях работает и как
чисто консервативный фактор; можно сказать, что она действует не
только там, где имеет место распределение существовавшего ранее
материала по новым единицам, но и там, где имеет место сохранение
в неприкосновенности прежних форм. В обоих случаях дело идет
об одинаковом психологическом процессе. Чтобы в этом убедиться,
достаточно вспомнить, что принцип аналогии по существу совпадает
с принципом, лежащим в основе механизма речевой деятельности
(см. стр. 199).
Лат. agunt «двигают» сохранилось почти в полной неприкосно­
венности с доисторической эпохи, когда говорили *agonti, до са­
мой римской эпохи. В течение всего этого долгого периода сменяв­
шиеся поколения пользовались этим словом, и никакие конкурирую­
щие формы не смогли его вытеснить. Но разве аналогия ни при чем
в этом сохранении прежнего слова? Своей устойчивостью agunt
обязано действию аналогии не в меньшей степени, чем любая инно­
вация. Agunt включено в рамки системы; оно связано с такими фор­
мами, как dicunt «говорят», legunt «читают» и т. д., и с такими, как
agimus «двигаем», agitis «двигаете» и т. д. Не будь этих связей, оно
легко могло бы оказаться вытесненным какой-либо формой, состав­
ленной из новых элементов. Пережило века не agunt, но ag-unt;
форма не изменилась потому, что ag- и -unt находили регулярные
соответствия в других рядах: вот этот сопутствующий ряд ассоции­
руемых с agunt форм и сохранил его в неприкосновенности во время
его многовекового пути. Ср. еще sex-tus «шестой», также опирающее­
ся на компактные ряды: с одной стороны, sex «шесть», sex-aginta
«шестьдесят» и т. д., с другой стороны, quar-tus «четвертый», quin-
-tus «пятый» и т. д.
Таким образом, формы сохраняются потому, что они непрерывно
возобновляются по аналогии; слово одновременно осознается и как
единица, и как синтагма и сохраняется постольку, поскольку вхо­
дящие в его состав элементы не изменяются. И наоборот, угроза его
существованию появляется лишь тогда, когда составляющие его
элементы выходят из употребления. Обратим внимание на то, что
происходит с французскими формами dites «говорите» и faites «дела­
ете», соответствующими непосредственно лат. dic-itis, fac-itis, но
не имеющими больше опоры в современном спряжении; язык стре­
мится их вытеснить; начинают говорить disez, faisez — по образцу
plaisez «нравитесь», lisez «читаете» и т. д., и эти новые формы уже
стали общеупотребительными в большинстве производных глаголов
(contredisez «противоречите» и т. д.).
Единственные формы, на которые аналогия вовсе не может рас­
пространиться,— это, разумеется, такие изолированные слова, как
собственные имена, в частности географические названия (ср. Paris,
Geneve, Agen и др.), которые не допускают никакого осмысленного
го7
разложения и, следовательно, никакой интерпретации составляю­
щих их элементов; конкурирующих новообразований рядом с ними
не возникает.
Таким образом, сохранение данной формы может объясняться
двумя прямо противоположными причинами: полнейшей изоляцией
или же принадлежностью к определенной системе, неприкосновен­
ной в своих основных частях и постоянно приходящей ей на помощь.
Преобразующее действие аналогии может развиваться наиболее
успешно в той промежуточной области, которая охватывает формы,
не имеющие достаточной опоры в своих ассоциативных связях.
Но идет ли речь о сохранении формы, составленной из несколь­
ких элементов, или о перераспределении языкового материала по
новым конструкциям, роль аналогии безмерно велика, ее воздейст­
вие сказывается повсюду.
 Глава VI

НАРОДНАЯ ЭТИМОЛОГИЯ

Нам иногда случается коверкать слова, форма и смысл которых

нам мало знакомы; бывает, что обычай впоследствии узаконивает та­
кого рода деформации слов. Так, старофранц. coute-pointe «стеганое
одеяло» (от coute, вариант couette «покрышка», и pointe — причас­
тие прош. вр. от poindre «стегать») было изменено в courte-pointe,
как будто это было составное слово из прилагательного court «ко­
роткий» и существительного pointe «кончик». Такие инновации, как
бы они ни были нелепы, не возникают совершенно случайно; в них
обнаруживаются попытки приблизительного объяснения малопо­
нятного слова путем сопоставления его с чем-либо хорошо знакомым.
Этому явлению дано название народной этимологии. На первый
взгляд оно не очень отличается от явления аналогии. Когда говоря­
щий по-французски, забывая о существовании слова surdite «глу­
хота», образует по аналогии sourdite, результат получается тот же,
как если бы он, плохо понимая surdite, деформировал это слово под
впечатлением прилагательного sourd «глухой»; единственное раз­
личие, казалось бы, сводится к тому, что образования по аналогии
рациональны, а народная этимология действует несколько на авось
и приводит к несуразице, к чепухе.
Однако это различие, относящееся лишь к результатам, не глав­
ное. Есть другое, более глубокое различие по существу; чтобы по­
казать, в чем оно состоит, приведем несколько примеров главнейших
типов народной этимологии.
Разберем случаи, когда слово получает новое 'истолкование, не
меняя своей внешней формы. Нем. durchblauen «поколотить» этимо­
логически восходит к bliuwan «бичевать»; но теперь его связывают с
Ыаи «синий» вследствие синяков, производимых ударами. В сред­
ние века немецкий язык заимствовал из французского слово aven-
ture «приключение», которое в немецком приняло форму abentiire,
затем Abenteuer; не деформируя слова, его стали связывать с Abend
209
 «вечер» («то, что рассказывают по вечерам»), и вплоть до XVIII в. его
даже писали Abendteuer. От старофранцузского soufraite «лишение»
(лат. suffracta от subfrangere «надламывать») произошло прилага­
тельное souffreteux «немощный», «хворый»; его теперь связывают
с глаголом souffrir «страдать», с которым у него, однако, нет ничего
общего. Lais «отказ по завещанию» (отглагольное существительное
от laisser «оставлять») ныне рассматривается как производное от 1ё-
guer «завещать», и его пишут legs; некоторые даже произносят
leg-s, что может создать впечатление, будто здесь произошло изме­
нение формы в результате изменения интерпретации; но это произ­
ношение объясняется только влиянием письменной формы, при
помощи которой хотели отметить, не меняя произношения, проис­
хождение этого слова. Аналогичным образом французское слово
homard «омар», заимствованное из древнескандинавского human*
(ср. датск. hummer), приняло на конце d по аналогии с француз­
скими словами на -ard; только в данном случае интерпретационная
ошибка, обнаруживаемая орфографией, касается конца слова, при­
нятого за хорошо знакомый суффикс (ср. bavard «болтливый» и др.).
Однако в большинстве случаев слово искажают с целью приспо­
собить его к будто бы заключенным в нем элементам. Так обстоит
дело с франц. choucroute «кислая капуста» (от нем. Sauerkraut);
лат. dromedarius «двугорбый верблюд» превратилось в немецком в
Trampeltier «топчущееся животное»; сложное слово является новым,
но составлено оно из уже существовавших элементов trampeln и
Tier. Древневерхненемецкий язык из лат. margarlta «жемчужина»
сделал mari-greoz «морской камешек» путем комбинации двух уже
существующих слов.
А вот еще один, особо поучительный случай: лат. carbunculus
«уголек» дало в немецком Karfunkel по ассоциации с funkeln «свер­
кать», а во французском — escarboucle, связываемое с boucle «ло­
кон». Calfeter, calfetrer «конопатить» превратилось в calfeutrer под
влиянием feutre «войлок». Во всех этих примерах на первый взгляд
более всего поражает то, что каждый из них заключает наряду с по­
нятным элементом, наличествующим в других словах, другую часть,
ничему старому не соответствующую: Каг-, escar-, cal-. Но было бы
ошибочным думать, что в этих элементах есть нечто, созданное за­
ново, нечто, возникшее в связи с данным явлением; в действитель­
ности налицо совершенно обратное: это просто-напросто отрезки,
оставшиеся неинтерпретированными, это, если угодно, народные
этимологии, застрявшие на полпути. Karfunkel в этом отношении не
отличается от Abenteuer, если считать, что -teuer — оставшийся без
объяснения остаток; его можно сравнить и с homard, где hom- ни­
чему не соответствует.
Таким образом, степень искажения не создает каких-либо су­
щественных различий у слов, исковерканных народной этимоло­
гией; все они, безусловно, являются не более как истолкованиями
непонятых форм посредством форм Известных.
210
 Итак, теперь ясно, чем народная этимология походит на анало*
пио и чем она от нее отличается.
У обоих этих явлений есть только одна общая черта — и в том
и в другом случае используются предоставляемые языком значимые
элементы,— но в остальном они диаметрально противоположны.
Аналогия всегда предполагает забвение прежней формы; в основе
аналогической формы il traisait (см. стр. 203) отсутствует какое бы
то ни было разложение прежней формы il trayait на составные части;
забвение этой формы даже необходимо, чтобы могла возникнуть
конкурирующая с ней форма. Аналогия ничего не извлекает из
субстанции замещаемых ею знаков. Наоборот, народная этимология
сводится к интерпретации прежней формы, воспоминание о которой,
хотя бы и смутное, является исходной точкой для ее искажения. Та­
ким образом, в основе анализа в одном случае лежит воспоминание,
в другом случае — забвение. Это различие является фундамен­
тальным.
Народная этимология представляет собой в языке явление пато­
логическое; она выступает лишь в исключительных случаях и затра­
гивает лишь редкие слова, технические термины или заимствования
из других языков, с трудом осваиваемые говорящими. Наоборот,
аналогия есть явление общее, относящееся к нормальному функцио­
нированию языка. Эти два явления, некоторыми своими сторонами
между собою сходные, по существу друг другу противоположны;
их следует строго различать.
 Глава VII

АГГЛЮТИНАЦИЯ

§ 1. Определение агглютинации
Наряду с аналогией, важное значение которой мы только что от­
метили, в создании новых языковых единиц участвует и другой фак­
тор: агглютинация.
С этими двумя факторами не может сравниться никакой другой
способ образования слов: звукоподражания (см. стр. 102), новые,
целиком выдуманные отдельными лицами безо всякого участия ана­
логии слова (например, газ) и даже явления народной этимологии
имеют в этом отношении лишь весьма маловажное или даже вовсе
ничтожное значение.
Агглютинация состоит в том, что два или несколько слов, перво­
начально раздельные, но часто встречающиеся внутри предложения
в одной синтагме, сливаются в полностью или почти полностью не-
анализируемую единицу. Таков агглютинационный процесс; мы
говорим процесс, а не прием, так как с этим последним словом свя­
зано представление о волевом акте, о преднамеренности, тогда как
одним из характернейших свойств агглютинации является именно
отсутствие преднамеренности.
Приведем несколько примеров. По-французски прежде говорили
се ci «это вот» в два слова, а затем стали говорить ceci. Получилось
новое слово, хотя его материал и составные элементы ничуть не из­
менились. Таковы еще франц. tous jours -> toujours «всегда», au
jour d'hui -> aujourd'hui «сегодня», des ja ->• deja «уже», vert jus-»-
verjus «кислое вино» и т. п. В результате агглютинации спаиваются
также и единицы низшего уровня внутри слова, как это мы уже по­
казывали на примере индоевропейской превосходной степени *swad-
-is-to-s и греческой превосходной степени hed-isto-s (стр. 204).
Пристальное рассмотрение обнаруживает в этом явлении три
фазы:
1. Сочетание нескольких элементов в одной синтагме.
2. Собственно агглютинация, то есть синтез элементов синтагмы
212
в некую новую единицу. Этот синтез происходит сам собою в силу
механической тенденции: когда составное понятие выражено весьма
привычным рядом значимых единиц, наш ум, выбирая, так сказать,
дорожку напрямик, отказывается от анализа и начинает связывать
понятие в целом со всем сочетанием знаков, которое тем самым пре­
вращается в неразложимую единицу.
3. Все прочие изменения, способствующие еще большему пре­
вращению прежнего сочетания в единое простое слово: сведение
нескольких ударений к одному (vert-jus->• verjus), особые фонети­
ческие изменения и т. д.
Часто высказывалось мнение, будто фонетические и акцентуа­
ционные изменения (3) предшествуют изменениям, происходящим
в области понятий (2), и будто семантический синтез следует объяс­
нять агглютинацией и синтезом звукового материала. По всей веро­
ятности, это не так: такие сочетания, как vert jus, tous jours и т. д.,
были обращены в простые слова именно потому, что в этих сочета­
ниях стали усматривать единое понятие; было бы заблуждением
менять местами члены этого отношения.

§ 2. Агглютинация и аналогия
Контраст между аналогией и агглютинацией разителен:
1. При агглютинации две или несколько единиц в результате
синтеза сливаются в одну единицу (например, encore «еще» от hanc
horam) или же две единицы низшего уровня превращаются в одну
единицу того же уровня (ср. hed-isto-s «самый приятный» от *swad-
is-to-s). Наоборот, аналогия исходит из единиц низшего уровня,
превращая их в единицы высшего уровня. Чтобы образовать лат.
pag-anus «деревенский», аналогия соединила основу pag- и суффикс
-anus.
2. Агглютинация действует исключительно в синтагматической
сфере: действие ее распространяется па данное сочетание; все про­
чее ее не касается. Аналогия же апеллирует к ассоциативным рядам
в той же мере, как и к синтагмам.
3. В агглютинации вообще нет ничего преднамеренного, ниче­
го активного; как мы уже говорили, это просто механический про­
цесс, при котором сложение в одно целое происходит само собою.
Напротив, аналогия есть прием, предполагающий анализ и соедине­
ние (combinaison), умственную деятельность и преднамеренность.
В связи с образованием новых слов очень часто употребляют тер­
мины конструкция и структура-, но эти термины имеют различный
смысл в зависимости от того, применяются они к агглютинации или
к аналогии. В первом случае они напоминают о медленном цементи­
ровании элементов, которые от соприкосновения внутри синтагмы
подвергаются синтезу, а синтез может привести к полнейшему ис-
213
чезновению первоначальных единиц. В случае же аналогии термин
«конструкция» означает нечто иное, а именно группировку (agence-
ment), полученную сразу же в акте речи благодаря соединению не­
скольких элементов, заимствованных из разных ассоциативных
рядов.
Мы видим, как важно различать эти два способа образования
слов. Так, в латинском possum «могу» мы имеем не что иное, как
слияние двух слов potis sum «могущий есть»,— это агглютинирован­
ное слово. Наоборот, signifer «знаменосец», agricola «земледелец»
и др.— суть продукты аналогии — конструкции, построенные по
имеющимся в языке образцам. Только к образованиям по аналогии
следует относить термины сложное слово(= композит) и производ­
ное слово (= дериват) *.
Часто бывает трудно решить, является ли данная форма порож­
дением агглютинации или же она возникла как аналогическое обра­
зование? Лингвисты бесконечно спорили об индоевропейских фор­
мах *es-mi, *es-ti, *ed-mi и т. д. Были ли элементы es-, ed- и т. д.
когда-то, в отдаленном прошлом, подлинными словами, которые впо­
следствии агглютинировались с другими словами mi, ti и т. д., или
же *es-mi, *es-ti и т. д. явились в результате соединения с элемен­
тами, извлеченными из иных сложных единиц того же порядка, что
означало бы отнесение агглютинации к эпохе, предшествовавшей
образованию индоевропейских окончаний? При отсутствии историче­
ской документации вопрос этот, по-видимому, неразрешим.
Только история может ответить на подобные вопросы. Всякий
раз, как она позволяет утверждать, что тот или другой простой эле­
мент состоял в прошлом из двух или нескольких элементов, мы впра­
ве говорить об агглютинации: таково лат. hunc «это», восходящее к
horn се (се засвидетельствовано эпиграфически). Но если у нас нет
исторической информации, то оказывается чрезвычайно трудным оп­
ределить, что является агглютинацией, а что относится к аналогии.
 Глава VIII
ПОНЯТИЯ ЕДИНИЦЫ, ТОЖДЕСТВА
И РЕАЛЬНОСТИ В ДИАХРОНИИ

Статическая лингвистика оперирует единицами, существующими

в синхроническом ряду. Все, что сказано нами выше, показывает,
что в диахронической последовательности мы имеем дело не с эле­
ментами, разграниченными раз и навсегда, как это можно было бы
изобразить в виде следующей схемы:

•+•
н-
Эпоха А

—h ... Эпоха В
Наоборот, каждый раз эти элементы оказываются иначе распре­
деленными в результате разыгрывающихся в языке событий, так
что их правильнее было бы изобразить следующим образом:

Эпоха А

Эпоха В
Это вытекает из всего того, что было сказано выше о результатах
действия фонетической эволюции, аналогии, агглютинации и т. д.
Почти все приводившиеся нами примеры относились к образо­
ванию слов; возьмем теперь один пример из области синтаксиса.
В индоевропейском праязыке не было предлогов; выражаемые ими
отношения передавались посредством многочисленных падежей, об­
леченных широким кругом значений. Не было также глаголов с при­
ставками, но вместо этого были частицы, словечки, прибавлявшиеся
215
 к предложениям, которые уточняли и оттеняли обозначение дейст­
вия, выраженного глаголом. Тогда не было ничего, что соответство­
вало бы такому латинскому предложению, как Ire ob mortem «идти
навстречу смерти», или такому предложению, как oblre mortem с тем
же значением; тогда сказали бы ire mortem ob. Такое положение ве­
щей мы застаем еще в древнейшем греческом языке: oreos baino kata;
oreos baino само по себе означает «иду с горы», причем родительный
падеж обладает значимостью аблатива; kata добавляет оттенок
«вниз». Позже появляется kata oreos baino, где kata играет роль
предлога, а также kata-baino oreos — в результате агглютинирова­
ния глагола с частицей, ставшей глагольной приставкой.
Здесь перед нами два или три различных явления, которые, впро­
чем, все основаны на интерпретации отдельных единиц:
1) Образование нового разряда слов, предлогов, что происходит
просто путем перестановки имеющихся единиц. Особое расположе­
ние слов, первоначально безразличное к чему бы то ни было, вы­
званное, быть может, случайной причиной, создало новое сочета­
ние: kata, первоначально бывшее самостоятельным, связывается
теперь с существительным oreos, и они вместе присоединяются к
baino в качестве его дополнения.
2) Появление нового глагольного типа katabaino; это психоло­
гически новое сочетание, ему благоприятствует к тому же особое*
распределение единиц, и его закрепляет агглютинация.
3) Как естественный вывод из предыдущего — ослабление зна­
чения окончания родительного падежа оге-os; отныне выражение
того понятия, которое прежде передавал один родительный падеж,
принимает на себя kata; тем самым и в той же мере понижается вес
окончания -os; его исчезновение в будущем уже дано здесь в заро­
дыше.
Во всех трех случаях речь идет, как мы видим, о перераспреде­
лении уже существующих единиц. Прежняя субстанция получает
новые функции; в самом деле — и это следует особо подчеркнуть,—
для осуществления всех этих сдвигов не потребовалось никаких
фонетических изменений. С другой стороны, хотя звуковой материал
вовсе не изменился, не следует полагать, что все произошло только
в смысловой сфере: не бывает синтаксических явлений вне единства
некой цепи понятий с некой цепью звуковых единиц (см. стр. 172);
именно это отношение в данном случае и оказалось видоизменен­
ным. Звуки — прежние, а значимые единицы уже не те.
Как мы видели (см. стр. 107), изменчивость знака есть не что
иное, как сдвиг отношения между означающим и означаемым. Это
определение применимо не только к изменяемости входящих в сис­
тему элементов, но и к эволюции самой системы; в этом именно и за­
ключается диахрония в целом.
Однако одной констатации сдвига синхронических единиц еще
недостаточно для выяснения того, что произошло в языке. Существу­
ет проблема диахронической единицы как таковой: по поводу каж-
216
 дого события необходимо выяснить, какой элемент непосредственно
подвергся трансформирующему действию. Мы уже встречались с
проблемой подобного рода в связи с фонетическими изменениями
(см. стр. 127); они касались лишь изолированных фонем, а не слов,
взятых как особые единицы. Поскольку диахронические события по
своему характеру разнообразны, постольку придется разрешать
множество аналогичных проблем, причем ясно, что единицы, раз­
граниченные в этой области, не будут обязательно соответствовать
единицам синхронического порядка. В согласии с принципом, уста­
новленным нами в первой части этой книги, понятие единицы не мо­
жет быть одинаковым в'синхронии и диахронии. Во всяком случае,
оно не будет окончательно установлено, пока мы его не изучим в
обоих аспектах, статическом и эволюционном. Только разрешение
проблемы диахронической единицы даст нам возможность преодо­
леть внешнюю видимость явления эволюции и добраться до его сути.
Здесь, как и в синхронии, знакомство с единицами необходимо для
отделения воображаемого от реального (см. стр. 142).
Другой вопрос, чрезвычайно сложный,— это вопрос о диахрони­
ческом тождестве. В самом деле, для того чтобы у меня была воз­
можность сказать, что данная единица сохранилась тождественной
самой себе или же, продолжая быть той же особой единицей, она
вместе с тем изменилась по форме или по смыслу (все эти случаи
возможны), мне необходимо знать, на чем я могу основываться, ут­
верждая, что извлеченный из какой-либо эпохи элемент, например
франц. chaud «теплый», есть тот же самый, что и взятый из более
ранней эпохи элемент, например лат. calidum (вин. п. от calidus
«теплый»).
На этот вопрос, конечно, ответят, что calidum в силу действия
фонетических законов, естественно, должно было превратиться в
chaud и что, следовательно, chaud = calidum. Вот это и называется
фонетическим тождеством. То же относится и к такому случаю, как
франц. sevrer «отнимать от груди» и лат. separare «отделять»; наобо­
рот, относительно франц. fleurir «цвести» скажут, что это не то же
самое, что лат. Погёге, которое должно было бы дать *flouroir.
На первый взгляд кажется, что такое соответствие покрывает
понятие диахронического тождества вообще. Но в действительности
совершенно невозможно, чтобы звук сам по себе свидетельствовал
о тождестве. Мы, разумеется, вправе сказать, что лат. mare «море»
во французском должно иметь форму тег, потому что всякое а в опре­
деленных условиях переходит в е, потому что безударное конечное е
отпадает и т. д.; но утверждать, будто именно эти отношения (а-> е,
е-> нуль) и составляют тождество,— это значит выворачивать все
наизнанку, так как, наоборот, исходя именно из соответствия таге:
тег, я и заключаю, что а перешло в е, что конечное е отпало и т. д.
Если из двух французов, происходящих из различных областей
Франции, один говорит se facher «сердиться», а другой — se focher,
то разница между их произношением весьма незначительна по срав-
217
нению с грамматическими фактами, позволяющими распознать в
этих двух различных формах одну и ту же языковую единицу. Диа­
хроническое тождество двух столь различных слов, как calidum и
chaud, попросту означает, что переход от одного к другому произо­
шел через целый ряд синхронических тождеств в области речи, при­
чем связь между ними никогда не нарушалась, несмотря наследую­
щие друг за другом фонетические преобразования. Вот почему на
стр. 140 мы могли утверждать, что столь же интересно установить,
почему повторяемое несколько раз в одной и той же речи слово
Messieurs! «господа!» остается тождественным самому себе, как и
выяснить, почему французское отрицание pas тождественно сущест­
вительному pas или, что то же, почему франц. chaud тождественно
лат. calidum. Второй вопрос в действительности является только
продолжением и усложнением первого.

ПРИЛОЖЕНИЕ КО ВТОРОЙ И ТРЕТЬЕЙ ЧАСТЯМ

А. Анализ субъективный и анализ объективный

Анализ языковых единиц, ежеминутно производимый говорящи­

ми, может быть назван субъективным анализом; не следует смеши­
вать его с объективным анализом, опирающимся на историю языка.
В такой греческой форме, как hippos «конь», грамматика различает
три элемента: корень, суффикс и окончание — hipp-o-s; древний же
грек осознавал в этом слове только два элемента: hipp-os (см. выше,
стр. 188). В лат. amabas «ты любил» объективный анализ обнаружи­
вает четыре единицы низшего уровня: am-a-ba-s, а римляне делили
это слово на три элемента: ama-ba-s; вероятно даже, что они рас­
сматривали -bas как словоизменительное целое, противопоставлен­
ное основе. Во французских словах entier «целый» (от лат. in-teger
«нетронутый»), enfant «ребенок» (от лат. in-fans «неговорящий»),
enceinte «беременная» (от лат. in-cincta «неопоясанная») историк
языка выделяет общий префикс en-, тождественный латинскому от­
рицательному префиксу in-; субъективный же анализ говорящих
полностью его игнорирует.
Грамматист зачастую склонен находить ошибки в спонтанном
анализе языка; в действительности же субъективный анализ не бо­
лее ложен, чем «ложная» аналогия (см. стр. 197). Язык не ошибается;
у него только иная точка зрения. Анализ говорящих и анализ линг­
виста, опирающегося на историю языка, несоизмеримы, несмотря на
то что в обоих случаях используется одинаковый прием: сопоставле­
ние рядов, в которых встречается один и тот же элемент. Оба вида
анализа вполне оправданны, и каждый из них сохраняет свою цен­
ность, но в конечном счете непререкаемое значение имеет только
анализ говорящих, так как он непосредственно базируется на фак­
тах языка.
218
 Исторический анализ, т. е. анализ, опирающийся на историю язы­
ка,— лишь производная форма этого непосредственного анализа. Он,
в сущности, состоит в проецировании на одну плоскость построений
различных эпох. Как и спонтанный анализ языка, исторический
анализ лингвистов стремится к познанию образующих слово единиц
низшего уровня; разница только в том, что он, стремясь добраться
до древнейшего разложения слова на составные части, синтезирует
все те субъективные разложения, которые производились в течение
веков. Слово напоминает собою дом, внутреннее устройство и назна­
чение которого много раз менялось. Объективный анализ подытожи­
вает эти сменявшиеся во времени переустройства, накладывая их
одно на другое. Но те, кто живет в доме, знают только одно его уст­
ройство. Рассмотренный выше анализ греч. hipp-o-s не ложен, по­
скольку состав слова осознавался говорящими именно так; он толь­
ко «анахроничен», поскольку он относится не к той эпохе, в которую
мы сталкиваемся с этим словом. Это hipp-o-s не противоречит грече­
скому классическому hipp-os; к нему только надо подходить с иной
оценкой. Иначе говоря, мы опять возвращаемся к фундаментально­
му противопоставлению диахронии и синхронии.
Тем самым мы подходим к разрешению важного методологичес­
кого вопроса. Старая школа делила слова на корни, основы, суф­
фиксы и т. д. и приписывала этим категориям абсолютную значи­
мость. Читая работы Боппа и его учеников, можно подумать, что
греки с незапамятных времен хранили все тот же запас готовых
корней и суффиксов и что, разговаривая, они занимались массовым
производством своих слов, что, например, pater «отец» было для
них «корень ра + суффикс ter», a dDso «дам» в их устах представля­
ло собою сумму do + so + личное окончание и т. д.
Разумеется, нужно было реагировать на подобного рода заблуж­
дения, и лозунгом этой реакции, лозунгом совершенно правильным,
сделалось следующее требование: наблюдайте за тем, что происходит
в современных языках, в нашей повседневной речи, и не припи­
сывайте древним периодам языка никаких процессов, никаких яв­
лений, которые не были бы засвидетельствованы в живой речи. А по­
скольку в живой речи чаще всего нет почвы для такого рода анали­
зов, какие производил Бопп, младограмматики, твердо держась
своего принципа, стали заявлять, что корни, основы, суффиксы
и т. д.— это чистейшие абстракции нашего ума и что если мы ими
пользуемся, то исключительно только в интересах удобства изло­
жения. Но если установление этих категорий принципиально не
оправдывается, к чему же их тогда устанавливать? А если их уста­
новили, то на каком основании в таком случае решают, что разложе­
ние hipp-o-s предпочтительнее разложения hipp-os?
Новая школа, признав недостатки прежней доктрины, что сде­
лать было нетрудно, удовольствовалась отказом от нее в теории, а
на практике осталась во власти того же научного аппарата, без ко­
торого, несмотря ни на что, не могла обойтись. Стоит нам поразмыс-
219
лить над этими «абстракциями», чтобы установить степень их соот­
ветствия реальности; достаточно самого простого корректива, чтобы
правильно и точно осмыслить эти искусственные построения грам­
матистов. Это мы и старались сделать в нашем предшествующем из­
ложении, показав, что объективный анализ, внутренне связанный
с субъективным анализом живого языка, занимает свое законное
и определенное место в лингвистической методологии.

Б. Субъективный анализ
и выделение единиц низшего уровня

Итак, в отношении анализа можно установить метод и сформу­

лировать определения, лишь исходя из синхронической точки зре­
ния. Это мы и хотим показать, высказав ряд соображений относи­
тельно частей слова: префиксов, корней, основ, суффиксов, окон­
чаний *.
Начнем с окончания, то есть со словоизменительной характери­
стики, иначе говоря, с того меняющегося элемента на конце слова,
который служит для различения форм именной и глагольной пара­
дигм. В греческом спряжении zeugnu-mi, zeugnfl-s, zeugnu-si, zeug-
nu-men и т. д. «запрягаю, запрягаешь» и т. д. окончания -mi, -si, -s
и т. д. выделяются просто тем, что они противопоставлены друг дру­
гу и предшествующей им части слова (zeugnfl-). Как мы уже видели
(см. стр. 119 и 150) на примере русск. рук (форма род. п.),
противопоставленной форме рука (им. п. ед. ч.), отсутствие
окончания может играть такую же роль, как и обычное окончание.
Так, греч. zeugnu! «запрягай!», противопоставленное форме мн. ч.
zeugnu-te «запрягайте!» и т. д., или форма зват. п. rhetor «оратор!»,
противопоставленная форме rhetor-os и прочим падежам, и франц.
marj* (пишется marche) «иди!», противопоставленное mar Jo (пишется
marchons) «идем!», являются словоизменительными формами с нуле­
выми окончаниями.
Откинув окончание, получаем базу словоизменения (theme de
flexion), или основу, которая, вообще говоря, есть тот общий эле­
мент, выделяемый непосредственно путем сопоставления ряда род­
ственных слов, изменяемых или пет, с которым связано общее всем
этим словам понятие. Так, в гнезде французских слов roulis «качка
(боковая)», rouleau «каток», «свиток», rouler «катить», «скатывать»,
roulage «укатывание (почвы)», roulement «скатывание» нетрудно
усмотреть основу roul- «кат-». Но анализ, производимый говорящи­
ми, зачастую различает в одном и том же гнезде слов основы несколь­
ких сортов, или, лучше сказать, нескольких степеней. Элемент
zeugnu-, выделенный нами выше из zeugnu-m/, zeugnu-s и т. д.,
представляет собой основу первой степени, которая не является не­
разложимой, так как путем сравнения с другими рядами (zeugnumi
«запрягаю», zeuktos «запряженный», zeflksis «запряжка», zeukter
220
«запрягающий», zugon «ярмо» и т. д., с одной стороны, zeugnumi
«запрягаю», deiknflmi «показываю», ornumi «поднимаю» и т. д.,
с другой стороны) само собой обнаруживается деление zeug-nu.
Таким образом, zeug- (со своими чередующимися формами zeug-,
zeuk-, zug-) есть основа второй степени, которая является
уже неразложимой, так как сопоставление с родственными
формами не дает возможности разделить ее на более дробные
части.
Этот неразложимый элемент, общий для всех слов, образующих
одну родственную группу, называется корнем. С другой стороны,
поскольку всякое субъективное и синхроническое разложение мо­
жет членить звуковые элементы, лишь исходя из той частицы смыс­
ла, которая приходится на долю каждого элемента, постольку ко­
рень является тем элементом, где общий всем родственным словам
смысл достигает наивысшей степени абстракции и обобщения. Ра­
зумеется, эта смысловая неопределенность у каждого корня различ­
на; она, между прочим, зависит в некоторой мере от степени разло^
жимости основы: чем больше эта последняя подвергалась последова­
тельным рассечениям, тем больше шансов у ее смысла сделаться аб­
страктным. Так, греческое zeugmation означает «упряжка», zeugma
«упряжь» без более точной спецификации, наконец, zeug- выражает
неопределенное представление о <<(за/со)прягании».
Из этого следует, что корень как таковой не может выступать
в качестве слова и непосредственно принимать окончания. В самом
деле, слово всегда выражает более или менее определенное пред­
ставление, по крайней мере с грамматической точки зрения, что не
согласуется со свойственными корню общностью и абстрактностью.
Что же в таком случае нужно думать о тех весьма частых случаях,
когда корень и база словоизменения совпадают, как это мы, напри­
мер, видим в греч. phloks «пламя», phlogos «пламени», когда сравни­
ваем их с корнем phleg-: phlog-, который встречается во всех словах
одного и того же гнезда (ср. phleg-o «жгу» и т. д.)? Не противоречит
ли это только что установленному нами различию? Нисколько, так
как следует различать phleg-: phlog- в общем смысле и phlog- в спе­
циальном смысле, если только мы не желаем рассматривать звуко­
вые формы в полном отрыве от смысла. У одного и того же звукового
элемента здесь две различные значимости, так что он составляет
два различных языковых элемента (см. стр. 137). Выше мы рассмат­
ривали zeugnu! «запрягай!» как спрягаемое слово с нулевым оконча­
нием; подобно этому, мы должны будем сказать, что и в данном слу­
чае phlog- «пламя» является базой с нулевым суффиксом. Никакое
смещение невозможно: основа остается отличимой от корня, даже
если в звуковом отношении она с ним совпадает.
Итак, для сознания говорящих корень представляет собой ре­
альность. Правда, говорящие не всегда умеют выделять его с оди­
наковой точностью; в этом отношении наблюдаются различия как
внутри одного языка, так и между языками.
221
 В некоторых языках корень обладает определенными характер­
ными свойствами, которые привлекают к нему особое внимание го­
ворящих. Так обстоит дело в немецком языке, где корень отличается
единообразными качествами: он почти всегда односложен (ср. streit-,
bind-, haft- и т. д.), его строение подчиняется определенным
правилам фонемы не могут располагаться в нем в любом порядке;
некоторые сочетания согласных, как, например, смычный плюс
плавный, в конце корня недопустимы — возможно werk-, a wekr-
невозможно; встречаются helf-, werd-, a hefl-, wedr- не встреча-
ются
Напомним, что регулярные чередования, особенно гласных, ско­
рее усиливают, нежели ослабляют ощущение корня и вообще еди­
ниц низшего уровня; в этом отношении немецкий язык с разнообраз­
ной игрой аблаута (стр. 191 и ел.) глубоко отличен от французского.
В еще большей степени этими свойствами характеризуются семити­
ческие корни. Чередования в них весьма регулярны и выражают
множество сложных противопоставлений (ср. др.-евр. qatal «он
убил», qtaltern «вы (мужчины) убили», qet61 «убить», «убей, ты (муж­
чина)!», qitelQ<<вы (мужчины) убейте!» и т. д.— всё это формы одного
и того же глагола со значением «убивать»); кроме того, в них мы на­
ходим нечто напоминающее немецкую односложность, но в еще более
разительном виде: семитические корни имеют всегда три согласны^
(см. стр. 268).
В этом отношении совершенно иную картину представляет фран­
цузский язык. В нем мало чередований и наряду с односложными
корнями (roul-, march-, mang- и т. д.) много двух- и трехсложных
корней (commenc-, hesit-, epouvant-). Кроме того, формы этих кор­
ней представляют, особенно в своих финалях, слишком разнооб­
разные сочетания, чтобы их можно было подвести под определенные
правила (ср. tu-ег, regn-er, guid-er, grond-ег, souffl-ег, tard-er, entr-
er, hurl-er и т. п.). Поэтому не приходится удивляться, что во фран­
цузском языке корень ощущается весьма слабо.
Выделение корня влечет за собой выделение префиксов и суф­
фиксов. Префикс предшествует той части слова, которая признана
основой, например hupo- в греч. hupo-zeugnflmi «впрягаю». Суф­
фикс это тот элемент, который прибавляется к корню для превра­
щения его в основу (например, zeug-ma/-) или к основе первой степе­
ни для превращения ее в основу второй степени (например, zeug-
mat-io-). Мы уже видели, что этот элемент, как и окончание, может
выступать в виде нуля. Выделение суффикса является, таким обра­
зом, лишь оборотной стороной анализа основы.
Суффикс то облечен конкретным смыслом, то есть семантической
значимостью, как, например, в zeuk-ter- «запрягающий», где -ter-
обозначает действующее лицо (субъект действия), то наделен чисто
грамматической функцией, как, например, в zeug-nu(-mi) «я запря­
гаю», где -пи- выражает идею настоящего времени. Префикс также
222
может играть и ту и другую роль, но в наших языках он редко обла­
дает грамматической функцией; примеры: ge- в немецком причастии
прошедшего времени (ge-setzt), глагольные префиксы совершенного
вида в славянских языках (русск. на-писать).
Префикс отличается от суффикса еще одним свойством, которое,
хотя и не абсолютно» но весьма распространено: он лучше отграни­
чен, то есть легче отделяется от слова в целом. Это зависит от самой
природы префикса; в большинстве случаев, откинув префикс, мы
получаем законченное цельное слово (ср. франц. recommencer «начи­
нать снова»: commencer «начинать», indigne «недостойный»: digne
«достойный», maladroit «неловкий»: adroit «ловкий», contrepoids
«противовес»: poids «вес»"и т. д.). Еще более разительно проявляется
это свойство префикса в латинском, греческом и немецком языках.
Заметим еще, что некоторые префиксы могут выступать и как само­
стоятельные слова: ср. франц. contre «возле», mal «скверно», avant
«перед», sur «на», нем. unter «под», vor «перед» и т. д., греч. kata
«с (чего-либо)», pro «перед» и т. д. Совершенно иначе обстоит дело
с суффиксами. Откинув этот элемент, мы получим основу, которая
законченным словом не является: например, франц. organisation
«организация»: organis- «организ-», нем. Trennung «разъединение»:
trenn- «разъединен-», греч. zeugma «упряжка»: zeug- «упряж-»
и т. д.; с другой стороны, сам суффикс не имеет самостоятельного
существования.
Из всего этого следует, что чаще всего основа в своей начальной
части отграничена заранее: даже не прибегая к сопоставлению с
другими формами, говорящий знает, где находится грань между
префиксом и тем, что за ним следует. Иначе обстоит дело с концом
слова: тут установление границы без сопоставления с формами,
имеющими ту же основу или тот же суффикс, невозможно; в
результате подобных сопоставлений получаются те или другие раз­
граничения, целиком зависящие от свойств сопоставляемых эле­
ментов.
С точки зрения субъективного анализа суффиксы и основы обла­
дают значимостью лишь в меру своих синтагматических и ассоциа­
тивных противопоставлений; можно, смотря по обстоятельствам,
найти формативный элемент и основу в двух противопоставленных
частях слова, каковы бы они ни были, лишь бы они давали повод для
противопоставления. Например, в лат. dictatorem «диктатора» мож­
но выделить основу dictator(-em), если его сопоставлять с consul-em
«консула», ped-em «ногу» и т. д.; основу dicta(-torem), если его сбли­
жать с lic-torem «ликтора», scrip-torem «писца» и т. д., наконец, ос­
нову dic(-tatorem), если вспомнить о po-tatorem «пьющего», can-ta-
torem «певчего» и т. д. Вообще говоря, при благоприятных обстоя­
тельствах говорящий имеет основания производить все мыслимые
членения (например, dietat(-orem), исходя из am-orem «любовь
(вин, п.)», ard-огещ «огонь (вин. п.)» и т.д., dict(-ato:em), исходя из
223
or-atorem «оратора», ar-atorem «пахаря» и т. д.). Как мы уже видели
(см. стр. 204), результаты этого рода спрнтанных анализов обнару­
живаются в постоянно возникающих аналогических образованиях
в любую эпоху истории языка; именно на основании их мы получаем
возможность выделять единицы низшего уровня (корни, префиксы,
суффиксы, окончания), осознаваемые в языке, и те значимости,
которые он с ними связывает.

В. Этимология

Этимология ие является пи отдельной дисциплиной, ни частью

эволюционной лингвистики; это всего лишь применение принципов,
относящихся к синхроническим и диахроническим фактам. Этимо­
логия проникает в прошлое слов и следует в этом направлении до тех
пор, пока не находит материала для их объяснения.
Когда говорят о происхождении какого-либо слова и утвержда­
ют, что оно «происходит» от другого слова, то под этим можно разу-
меть самые разнообразные вещи: так, франц. sel «соль» происходит
от лат. sal в результате простого звукового изменения; франц. labou­
rer «обрабатывать землю» происходит от старофранц. labourer «ра­
ботать вообще» в результате изменения только смысла; couver «си­
деть на яйцах» происходит от лат. cubare «лежать» в результате из­
менения смысла и звучания; наконец, когда говорят, что франц.
pommier «яблоня» происходит от pomme «яблоко», то устанавливают
отношение грамматического словопроизводства. В трех первых слу­
чаях мы оперируем диахроническими тождествами, а четвертый слу­
чай покоится на синхроническом отношении нескольких различных
элементов; все сказанное выше по поводу аналогии показывает, что
она составляет самый важный раздел этимологического иссле­
дования.
Этимологию лат. bonus «добрый» нельзя считать установленной,
если ограничиться утверждением, что оно восходит к *dvenos; но
когда мы устанавливаем, что bis «дважды» восходит к *dvis и что тем
самым устанавливается связь с duo «два», то это можно назвать опе­
рацией этимологического порядка; то же можно сказать и о сближе­
нии франц. oiseau «птица» с лат. avicellus «птица» (ч-«птичка»), так
как оно позволяет найти связь между oiseau и avis «птица».
Таким образом, этимология — это в первую очередь объяснение
того или другого слова при помощи установления его отношения к
другим словам. Объяснить — значит свести к элементам уже из­
вестным, а в лингвистике объяснить слово — значит свести его
к другим словам, ибо необходимого отношения между звучанием
и смыслом ие существует (принцип произвольности знака; см.
стр.. 100).
224
 Этимология не довольствуется объяснением отдельных слов; она
занимается и историей родственных групп слов, а также историей
формантов, префиксов, суффиксов и т. д.
Подобно статической и эволюционной лингвистике, этимология
описывает факты, но это описание не является систематическим, ибо
оно не производится в каком-либо определенном направлении. Взяв
в качестве предмета исследования какое-нибудь отдельное слово,
этимология черпает информацию по поводу его из области то фоне­
тики, то морфологии, то семантики и т. д. Для достижения своей це­
ли она использует все те средства, которые предоставляет в ее рас­
поряжение лингвистика, но при этом она не задерживает своего вни­
мания на выяснении характера тех операций, которые ей приходит­
ся производить.

ф
. де Соесюр
 Часть четвертая

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ ЛИНГВИСТИКА

Глава I

О РАЗЛИЧИИ ЯЗЫКОВ

Переходя к вопросу о языке в пространстве, мы покидаем внут­

реннюю лингвистику и переходим к лингвистике внешней, обшир­
ность и разнообразие которой уже были нами показаны в пятой
главе введения.
При изучении языков нас прежде всего поражает их многооб­
разие, те языковые различия, которые обнаруживаются между раз­
ными странами и даже между частями одной страны. Тогда как
оасхождения во времени часто ускользают от наблюдателя, расхож­
дения в пространстве бросаются в глаза всем и каждому: их заме­
чают даже дикари при контактах с иноязычными племенами. Имен­
но вследствие таких сопоставлений народ начинает осознавать свой
собственный язык.
Заметим мимоходом, что осознание языка создает у первобытных
народов представление о том, что язык есть некий навык, некий
обычай, подобный обычаю носить одежду или оружие. Французское
слово idiome в значении «(конкретный) язык» хорошо подчеркивает
характер языка как отражения специфических черт определенного
общественного коллектива (греч. idiom а уже означало «особый обы­
чай»). В этом заключена верная идея, переходящая, однако, в заб­
луждение в том случае, если рассматривать язык как признак уже
не народа, а расы, в том же смысле, как цвет кожи или строение
черепа.
Прибавим еще, что каждый народ уверен в превосходстве своего
языка. Люди, говорящие на других языках, часто рассматриваются
как вообще неспособные к речи; так, греческое слово barbaros «вар­
вар, не грек», по-видимому, первоначально означало «заика» и было
родственно латинскому слову balbus с тем же значением; по-русски
представители германского народа называются немцами, то есть
«немыми».
226
 Географическое разнообразие языков — вот что констатировала
лингвистика прежде всего; это предопределило первоначальное
направление научных изысканий в области языка уже у греков;
правда, греки обратили внимание только на различия, существо­
вавшие между различными эллинскими диалектами, но это объяс­
няется тем, что их интересы вообще не выходили за пределы самой
Греции.
Констатировав, что какие-либо два наречия отличаются друг
от друга, мы уже затем начинаем инстинктивно обнаруживать в них
аналогичные черты. В этом проявляется тенденция, свойственная
всем говорящим. Крестьяне охотно сравнивают свой говор с говором
соседних деревень; те люди, которым приходится говорить на не­
скольких языках, замечают между ними черты сходства. И вместе
с тем любопытно отметить, что прошло немало времени, прежде чем
наука использовала йаблюдения этого рода: так, греки, усмотревшие
значительное сходство между латинским и греческим словарем, не
сумели сделать из этого никаких лингвистических выводов.
Научное наблюдение этих черт сходства в некоторых случаях
позволяет утверждать, что два или несколько языков связаны между
собой узами родства, то есть что они имеют общее происхождение.
Группа языков, сближаемых таким образом, называется семьей;
современная лингвистика установила одну за другой ряд семей:
индоевропейскую, семитическую, банту и др. Эти семьи могут в
свою очередь сравниваться между собой, в результате чего порой
обнаруживаются еще более широкие и более древние связи. Дела­
лись попытки найти черты сходства между угро-финской и индоев­
ропейской семьей языков, между индоевропейской и семитической
семьей языков и т. д. Но такого рода сопоставления сразу же на­
талкиваются на непреодолимые преграды. Не следует смешивать
правдоподобное с доказуемым. Всеобщее родство всех языков мало­
вероятно, но, будь даже оно реальным, как это думает итальянский
лингвист Тромбетти *, его нельзя было бы доказать вследствие ве­
ликого множества происшедших в языках изменений.
Таким образом, наряду с различием внутри родственных языков
имеется абсолютное различие, где родство нельзя установить или
доказать. Каков же метод лингвистики в том и другом случае? Нач­
нем со второго, наиболее часто встречающегося случая. Как мы
только что сказали, имеется множество языков и языковых семей,
несводимых друг к другу. Таким является, например, китайский
язык по отношению к языкам индоевропейским. Это вовсе не зна­
чит, что в данном случае от сравнений следует отказаться совсем;
сравнение всегда возможно и полезно; оно может касаться как
грамматической организации и общих типов выражения мысли, так
и системы звуков; равным образом можно сопоставлять факты диа­
хронического порядка, фонетическую эволюцию двух языков и
т. п. Но возможности в этом отношении, хотя по количеству своему
и неисчислимые, ограничены некоторыми постоянными данными зву-
8* 227
кового и психического характера, определяющими строение каж­
дого языка, и обратно, как раз обнаружение этих постоянных дан­
ных и является главнейшей целью любого сопоставления несводи­
мых друг к другу языков.
Что же касается различий другого рода, которые обнаружива­
ются внутри отдельной языковой семьи, то они представляют
неограниченные возможности для сравнения. Два языка могут
отличаться друг от друга в самых различных отношениях: они
могут поразительно походить друг на друга, как, например, аве­
стийский язык и санскрит, или казаться совершенно несходными,
как, например, санскрит и ирландский; возможны всяческие про­
межуточные случаи: греческий и латинский ближе друг к другу, чем
каждый из них к санскриту и т.д. Наречия, расходящиеся в весьма
слабой степени, называются диалектами; впрочем, этому термину
не следует придавать чересчур строгий смысл; как мы увидим далее
(стр. 239), между диалектом и языком имеется только количест­
венное, но не качественное различие.
 Глава II

СЛОЖНОСТИ, СВЯЗАННЫЕ С ГЕОГРАФИЧЕСКИМ

РАЗНООБРАЗИЕМ ЯЗЫКОВ

§ 1. Сосуществование нескольких языков

в одном пункте
До сих пор мы рассматривали географическое разнообразие *
языков в его идеальном виде: сколько территорий, столько и раз­
личных языков. Мы были вправе так поступать, ибо географическое
разделение является наиболее общим фактором языкового многооб­
разия. Перейдем теперь к явлениям вторичным, нарушающим
неизменность этого соответствия и приводящим к сосуществованию
нескольких языков на одной территории.
Речь идет не о реальном, органическом смешении, не о взаимо­
проникновении двух языков, приводящем к изменению языковой
системы (ср. английский язык после норманского завоевания).
Речь идет и не о нескольких строго разграниченных территориально
языках, заключенных в пределы одного государственного целого,
как это мы видим, например, в Швейцарии. Мы коснемся только
таких явлений, когда два языка живут бок о бок в одной и той же
местности и сосуществуют не смешиваясь. Это встречается весьма
часто, и здесь следует различать два случая.
Прежде всего, может случиться, что язык пришлого населения на­
кладывается па язык туземного населения. Так, в Южной Африке
наряду с многими туземными языками мы встречаем голландский и
английский языки, появившиеся там в результате двух последова­
тельных колонизации; таким же порядком в Мексике утвердился
испанский язык. Не надо думать, что подобного рода языковые втор­
жения характерны только для нашего времени. Во все времена наб­
людалось явление смешения народов без слияния их языков. Чтобы
убедиться в этом, достаточно бросить взгляд на карту современной
Европы: в Ирландии говорят по-кельтски и по-английски; многие
ирландцы владеют обоими языками. В Бретани распространены
языки бретонский и французский; в области басков пользуются
языками французским или испанским наряду с баскским. В Финлян­
дии с давних пор сосуществуют языки шведский и финский; в более
22U
позднее время к ним присоединился русский язык; в Курляндии и
Лифляндии говорят по-латышски, по-немецки и по-русски, причем
немецкий язык, занесенный сюда в средние века колонистами, явив­
шимися в этот край в связи с деятельностью Гаизы, распространен
среди определенного класса населения; русский язык появился здесь
впоследствии. В Литве наряду с литовским языком утвердился поль­
ский (следствие прежней унии этой страны с Польшей) и русский
(результат ее присоединения к Российской империи) *. Вплоть до
XVIII в. во всей восточной части Германии, начиная с Эльбы,
говорили по-славянски и по-немецки. В некоторых странах смеше­
ние языков оказалось еще более значительным: в Македонии встре­
чаются самые разные языки, по-разному смешанные в зависимости
от местности: турецкий, болгарский, сербский, греческий, албан­
ский, румынский и др.
Языки смешиваются не всегда в абсолютном смысле; их сосуще­
ствование в какой-либо области не исключает возможности их от­
носительного территориального размежевания. Случается, напри­
мер, что из двух языков один распространен в городах, другой —
в сельских местностях; но такое распределение не всегда вполне
отчетливо.
В древности наблюдалась та же картина. Если бы у нас была под
руками карта Римской империи, мы увидели бы нечто вполне Сход­
ное с явлениями нашей эпохи. Так, в Кампанье к концу Римской
республики говорили на следующих языках: оскском (как это до­
казывают помпейские надписи), греческом (на котором говорили
основавшие Неаполь и другие города колонисты), латинском и,
быть может, даже этрусском, господствовавшим в этой области до
появления римлян. В Карфагене пунический (иначе — финикийский)
язык продолжал существовать наряду с латинским (он засвидетель­
ствован еще в эпоху арабского завоевания), не говоря уже о том, что
на части карфагенской территории, несомненно, говорили по-ну-
мидийски. Есть даже основания полагать, что в древности в среди­
земноморском бассейне одноязычные страны составляли исключение.
В большинстве случаев такое наслаивание языков друг на друга
было вызвано нашествием завоевателей; но встречаются случаи и
мирного проникновения, колонизации, а также случаи миграций
кочевых племен, вместе со своими передвижениями распростра­
няющих и свое наречие. В качестве примера можно указать на цы­
ган, осевших-главным образом в Венгрии, где они населяют целые
деревни; изучение их языка показало, что в неизвестную эпоху они
должны были прийти из Индии. В Добрудже, в устье Дуная, по­
падаются кое-где татарские деревни, отмеченные маленькими пят­
нышками на лингвистической карте этой области.

1
Здесь и выше Фердинанд де Соссюр описывает языковую и политическую
ситуации, полностью устаревшие ныне.— Прим. ред.
230
 § 2. Литературный язык и местное наречие

Это еще не все: языковое единство может быть нарушено в ре­

зультате влияния, оказанного литературным языком на местное
наречие. Это неукоснительно случается всякий раз, когда народ
достигает определенного уровня в развитии культуры. Под «лите­
ратурным языком» мы понимаем не только язык литературы, но,
в более общем смысле, любой обработанный язык, государственный
или нет, обслуживающий весь общественный коллектив в целом.
Будучи предоставлен сам себе, язык пребывает в состоянии раз­
дробления на диалекты, из коих ни один не вторгается в область дру­
гого; и в таких условиях он обречен на бесконечное дробление.
Но по мере того, как с развитием цивилизации усиливается общение
между людьми, один из существующих диалектов в результате свое­
го рода молчаливого соглашения начинает выступать в роли сред­
ства передачи всего того, что представляет интерес для народа в
целом. Мотивы выбора именно данного диалекта весьма разнообраз­
ны: в одних случаях предпочтение отдается диалекту наиболее раз­
витой в культурном отношении области, в других случаях — диа­
лекту того края, который осуществляет политическую гегемонию и
где пребывает центральная власть; бывают также случаи, когда двор
навязывает народу свой язык. Поднявшись до роли официального
и общего языка, привилегированный диалект редко остается тем
же, каким он был раньше. В него проникают элементы других
областных диалектов; он становится все более и более сложным, не
теряя, однако, полностью своих первоначальных черт; так, во фран­
цузском литературном языке легко узнать диалект Иль-де-Франса,
а в общеитальянском языке — тосканский диалект. Как бы то ни
было, литературный язык не торжествует сразу же на всей терри­
тории, так что значительная часть населения оказывается двуязыч­
ной, говоря одновременно и на общем языке, и на местном наречии.
Такая картина до сих пор наблюдается во многих областях Франции,
как, например, в Савойе, где французский язык занесен извне и еще
не вытеснил окончательно местное наречие. Подобное же явление
замечается в Германии и в Италии, где всюду диалекты сохраняются
рядом с официальным языком.
Аналогичные факты наблюдались во все времена у всех народов,
достигших определенного уровня цивилизации. У греков было свое
койне, восходящее к аттическому и ионийскому диалектам, а наряду
с ним продолжали существовать местные диалекты. Даже в древней
Вавилонии, по-видимому, можно установить наличие официального
языка наряду с областными диалектами.
Обязательно ли существование общего языка обусловлено на­
личием письменности? Гомеровские поэмы как будто доказывают
противоположное; несмотря на то что они появились в то время,
когда письменность или вовсе, или почти не существовала, их язык
231
носит черты условности и обнаруживает обычные свойства лите­
ратурного языка.
Затронутые в этой главе факты имеют столь общее распростра­
нение, что их можно было бы считать нормальным явлением в исто­
рии языка. Однако в нашем изложении мы отвлечемся от всего, что
заслоняет от нас картину естественного географического разнооб­
разия языков, и сосредоточим все наше внимание на основном фено­
мене, оставив в стороне факты проникновения чужого языка или
образования литературного языка. Такое схематическое упрощение
как будто противоречит реальности, но естественный факт должен
быть изучен прежде всего в чистом виде.
Исходя из принятого нами принципа, мы будем считать, напри­
мер, что лингвистически Брюссель — германский город, так как
он расположен во фламандской части Бельгии; в нем говорят по-
французски, но нас интересует исключительно демаркационная
линия между фламандской и валлонской языковой территорией.
С другой стороны, с той же точки зрения, Льеж — лингвистически
романский город, так как он находится на валлонской территории;
французский язык является в нем иностранным, наложившимся на
родственный ему диалект. Равным образом Брест лингвистически
относится к бретонской территории; французский язык, на котором
там говорят, ничего не имеет общего с туземным наречием Бретани;
Берлин, где слышится только верхненемецкая речь, мы отнесем к
нижненемецкой территории и т. д.
 Глава III

ПРИЧИНЫ ГЕОГРАФИЧЕСКОГО РАЗНООБРАЗИЯ ЯЗЫКОВ

§ 1. Основная причина разнообразия языков — время

Абсолютное многообразие языков (см. стр. 227) ставит чисто
умозрительную проблему. Наоборот, многообразие родственных
языков ставит нас на почву конкретного наблюдения; это много­
образие может быть сведено к единству. Так, французский и про­
вансальский языки восходят к народной латыни, эволюциониро­
вавшей различно на севере и на юге Галлии. Общность их происхож­
дения подтверждается материально.
Для уяснения того, как на самом деле обстоят дела, представим
себе чисто теоретическую, насколько возможно простую ситуацию,
позволяющую обнаружить основную причину языковой дифферен­
циации в пространстве, и спросим себя, что должно произойти,
если какой-либо язык, распространенный на замкнутой территории,
например на небольшом острове, окажется перенесенным колони­
стами в другой пункт, равным образом замкнутый, например на
другой остров. По истечении некоторого времени мы увидим, что
между языком первого очага F и языком второго очага F' обнару­
жатся всяческие различия в отношении словаря, грамматики, про­
изношения и т. д.
Не следует думать, что изменению может подвергнуться только
наречие колонистов в очаге F', а то же наречие в очаге F не изменится
вовсе; абсолютным образом нельзя утверждать и обратное. Вообще
говоря, инновации могут возникать либо тут, либо там, или даже в
обоих пунктах одновременно. Поскольку любое языковое явление а
может смениться каким-либо другим — Ь, с, d и т. д., постольку
дифференциация может произойти тремя различными способами:
Случай 1 Случай 2 Случай 3
Очаг F а • а а • Ь а • b
Очаг F' а • Ь а • а а • с

?зз
 Значит, исследование изменений не должно быть односторонним;
для лингвиста равно важны инновации как в одном, так и в другом
языке.
Что же порождает эту дифференциацию? Ошибочно было бы
думать, что в этом виновно только пространство. Само по себе
пространство не может оказывать никакого влияния на язык. На
следующий день после своего появления в F' отплывшие из F коло­
нисты говорили точь-в-точь на том же языке, как и накануне. Обыч­
но мы упускаем из виду фактор времени, так как он менее конкретен,
нежели фактор пространства; но в действительности языковая диф­
ференциация обусловлена именно временем. Географические раз­
личия должны быть переведены на различия во времени.
Как получились фигурирующие в нашей схеме различные приз­
наки b и с, если никогда не было ни перехода Ь^с, ни перехода с->-
->Ь? Чтобы найти путь от единства к различию, следует вернуться к
исходной форме а, замененной b и с\ ведь форма а уступила место
последующим формам! Таким образом, схема географической диф­
ференциации, годная для всех аналогичных случаев, принимает
следующий вид:
F F'
а « • а

I 1
Ь с
Географическое разобщение двух наречий является осязаемой
формой их языкового расхождения, но не объясняет его. Без сом­
нения, данный язык не оказался бы дифференцированным, не будь
пространственного разобщения, хотя бы и минимального; однако
само по себе разобщение не создает различий. Подобно тому как
нельзя судить об объеме по одной лишь поверхности, а надо привлечь
третью координату — глубину, подобно этому и схема географиче­
ской дифференциации становится полной, лишь будучи проециро­
вана на время.
Можно было бы возразить, что разнообразия среды, климата,
ландшафта, особенности народных обычаев (не совпадающих, на­
пример, у горских племен и у приморского населения) могут
влиять на язык и что в таком случае расхождения, о которых
идет речь, оказываются обусловленными географически. Но эти
влияния спорны (см. стр. 180); будь они даже доказаны, необ­
ходимо все-таки и в этом случае не забывать следующего существен­
ного различия. Влиянию среды можно, пожалуй, приписывать
направление движения, которое, вообще говоря, определяется дей­
ствующими в каждом отдельном случае, но недоступными обнаруже­
нию и описанию неуловимыми причинами. В определенный момент
в определенной среде звук и превращается в и; но почему он изме­
нился в этот момент и в этой среде и почему он превратился в и,
а не в о у например? На этот вопрос ответить нельзя. Но само изме-
234
нение, за вычетом его направления и его специальных проявлений,—
иными словами, неустойчивость языка —определяется только дей­
ствием времени. Итак, географическое разнообразие представляет
собой только вторичный аспект общего явления. Единство родст­
венных языков обнаруживается только во времени. Этим принципом
должен проникнуться компаративист, если он не желает сделаться
жертвой опасных иллюзий.

§ 2. Действие времени на язык

на непрерывной территории

Возьмем теперь одноязычную страну, то есть такую, где всюду

говорят на одном языке и где население оседло, например Галлию
около 450 г. н. э., когда в ней повсюду прочно укоренился латин­
ский язык. Что должно произойти с языком в этом случае?
1. Поскольку абсолютной неподвижности языка не существует
(см. стр. 108 и ел.), постольку по истечении некоторого времени рас­
сматриваемый язык уже не будет тождественным самому себе.
2. Эволюция не будет происходить единообразно на всей терри­
тории, она будет варьировать в зависимости от местности; еще ни­
когда и нигде не было зарегистрировано случая, чтобы язык изме­
нялся одинаковым образом всюду, где он распространен. Таким
образом, действительности соответствует не левая схема, а правая:

С чего же начинается и как развивается то разнообразие, которое

впоследствии приводит к созданию всевозможных диалектных
форм? Ответ на этот вопрос не так прост, как могло бы казаться с
первого взгляда. Это явление имеет две основные черты:
1. Эволюция осуществляется в виде последовательных и строго
определенных инноваций, слагающихся из отдельных фактов, кото­
рые нетрудно перечислить, описать и классифицировать, исходя из
их природы (факты фонетические, лексические, морфологические,
синтаксические и т. д.).
2. Каждая из этих инноваций возникает в определенном месте,
имеет свою область распространения. Зона, охватываемая иннова­
цией, либо покрывает всю территорию распространения языка, и в
235
таком случае диалектных различий не возникает (это случай наи­
более редкий), либо, как это обыкновенно случается, охватывает
лишь часть территории распространения языка, и тогда у каждого
диалектного факта оказывается своя особая область. Приводимые
ниже примеры, взятые из истории звуков, действительны не только
в отношении фонетических изменений, но и всяких других. Если,
например, на части территории произошел переход а в е, то может
случиться, что переход s в z произойдет на той же территории, но
в иных границах (см. рисунки).

Наличием этих особых зон распространения того или другого

явления и объясняется разнообразие говоров на территории рас­
пространения данного языка, предоставленного своему естествен­
ному развитию. Зону распространения того или другого из этих
изменений предвидеть нельзя; ничто не позволяет заранее опреде­
лить размеры этих зон; можно только констатировать их наличие.
Накладываясь одна на другую на карте, где их границы перекрещи­
ваются, они являют чрезвычайно сложные комбинации. Их очерта­
ния порой кажутся весьма причудливыми: так, лат. с и g перед а
перешли в tj*, с!з, затем — в J*, з (ср. cantum «пение» (вин. п.) -*
chant «пение», virga «прут, лоза» -> verge «прут, лоза») на всем
севере Франции, кроме Пикардии и части Нормандии, где с, g сохра­
нились в неприкосновенности (ср. пикард. cat вместо chat «кошка»,
rescape, недавно вошедшее во французский литературный язык, вме­
сто rechappe «уцелевший», vergue — от приведенного выше virga
и т. п.).
Что же должно получиться в результате всех этих явлений?
Если в какой-либо определенный момент один и тот же язык гос­
подствует на всей территории А, то по истечении пяти — десяти
столетий жители двух ее крайних пунктов, по всей вероятности, не
будут понимать друг друга; с другой стороны, жители одного из
этих пунктов по-прежнему будут понимать говор смежных с ним
местностей. Путешественник, пересекающий эту страну с одного кон­
ца до другого, заметит, переходя от одной местности к другой,
лишь самые незначительные диалектные различия; но по мере его
продвижения эти различия будут увеличиваться, так что в конце
концов он встретится с языком, непонятным для жителей той об­
ласти, из которой он начал свое путешествие. Если же из какого-
либо пункта территории А отправиться по разным направлениям, то
окажется, что на каждом из этих направлений сумма расхождений
будет увеличиваться, хотя и по-разному.
236
 Особенности, обнаруженные в говоре какой-либо деревни, могут
повторяться в соседних местностях, но совершенно невозможно
предвидеть, до каких пределов распространяется каждая из них.
Так, например, в Дувене, местечке департамента Верхняя Савойя,
название города Женевы произносится denva; такое произношение
простирается далеко на восток и юг; но на другом берегу Женевского
озера город называют dzenva; между тем речь идет не о двух резко
разграниченных диалектах, поскольку в отношении других явлений
границы оказываются иными; так, в Дувене числительное deux
«два» произносится daue, но у этого произношения гораздо меньшая
площадь распространения, чем у ctenva; в нескольких километрах
оттуда, у подножия Салева, говорят due.

§ 3. У диалектов нет естественных границ

Обычное представление о диалектах совершенно иное. Их пред­

ставляют себе как вполне определенные языковые типы, строго от­
деленные друг от друга во всех отношениях и занимающие на карте
вполне раздельные, хотя и смежные территории а, Ь, с, d и т. д.

В действительности же естественные диалектные изменения

приводят к совершенно иной картине. Как только наука принялась
за изучение каждого языкового явления в отдельности и за опре­
деление области его распространения, оказалось необходимым заме­
нить старое представление новым, которое сводится к следующему:
существуют только естественные диалектные признаки, но естест­
венных диалектов нет, или — что то же — диалектов столько же,
сколько местностей.
Итак, представление о естественном диалекте в принципе не­
совместимо с представлением о более или менее значительной обла­
сти. Одно из двух: либо мы определяем диалект суммой его отличи­
тельных черт, и в таком случае придется ограничиться одним пунк­
том на карте и считать диалектом говор ровно одного населенного
пункта, так как стоит от него удалиться, и мы более не найдем той
же самой суммы особенностей; либо мы определяем диалект по од­
ному какому-нибудь признаку, в таком случае у данного языкового
явления получится, конечно, некая область распространения, но
237
едва ли стоит указывать, что такой прием является чисто искусст­
венным и что проводимые по такому методу границы не соответст­
вуют никакой диалектной реальности.
Исследования диалектных особенностей послужили отправной
точкой для работ по лингвистической картографии, образцом кото­
рой может служить «Atlas linguistique de la France» Жильероиа;
следует упомянуть также о немецком атласе Венкера. Форма атласа
подходит для этого лучше всего, так как приходится изучать стра­
ну область за областью, а для каждой из них отдельная карта могла
бы охватить лишь небольшое число диалектных признаков; одна и
та же область должна изображаться много раз, чтобы дать представ­
ление о наслоившихся в ней фонетических, лексикологических, мор­
фологических и прочих особенностях. Подобного рода изыскания
требуют целой организации, систематических обследований посред­
ством вопросников, содействия корреспондентов на местах и т. п.
В связи с этим надо упомянуть и об обследовании говоров роман­
ской Швейцарии. Одним из преимуществ лингвистических атласов
является то, что они дают материал для диалектологических работ:
многие недавно появившиеся монографии базируются на атласе
Жильерона.
Границы между диалектными признаками называются «линиями
изоглосс» или «изоглоссами». Этот термин создан по образцу слова
«изотерма», но он неясен и неточен, так как означает фактически
«одинаковоязычный». Если принять терми-н глоссема в значении
«признак, характерный для данного языка или диалекта», то можно
было бы с большим правом говорить об изоглоссематических линиях,
но, поскольку этот термин едва ли приемлем, мы предпочитаем
говорить в дальнейшем о волнах инноваций, используя образ, пущен­
ный в оборот И. Шмидтом, о чем мы еще будем говорить в следую­
щей главе.
Когда мы смотрим на лингвистическую карту, мы иногда заме­
чаем, что две или три из этих волн почти совпадают, а иногда даже
где-то и вообще сливаются (см. рисунок):

Ясно, что в двух точках Л и В, разделенных подобного рода

полосой, обнаруживается некоторая сумма различий, так что можно
говорить о двух четко дифференцированных говорах. Может также
случиться, что эти совпадения уже не носят частичного характера, а
происходят по всему периметру двух или нескольких площадей
(см. рис. на стр. 239):
238
 '/f N

Когда таких совпадений оказывается достаточно много, уже

можно говорить о диалекте в первом приближении. Совпадения эти
объясняются социальными, политическими, религиозными и иными
факторами, которые мы сейчас вовсе исключаем из нашего рассмот­
рения; они только заслоняют, никогда не устраняя окончательно,
изначальное и естественное явление языковой дифференциации по
самостоятельным областям.

§ 4. У языков нет естественных границ

Трудно определить, в чем состоит разница между языком и диа­
лектом. Часто диалект называют языком, потому что на нем имеется
своя литература; таковы языки португальский и голландский.
Некоторую роль играет также вопрос взаимопонимания: о лицах,
друг друга не понимающих, естественно говорить, что они разгова­
ривают на разных языках. Как бы то ни было, те языки, которые
развились на непрерывной территории среди оседлого населения,
обнаруживают те же явления, что и диалекты, только в большем
масштабе; мы встречаем в них такие же волны инноваций, однако
эти волны охватывают территорию, общую для нескольких языков.
В воображаемой идеальной обстановке столь же невозможно
устанавливать границы между родственными языками, как и между
диалектами; большая или меньшая величина территории роли не
играет. Подобно тому как нельзя сказать, где кончается верхнене­
мецкий диалект и где начинается нижненемецкий, не представляется
возможным провести демаркационную линию между языками гол­
ландским и немецким, между французским и итальянским. Разу­
меется, если взять крайние точки, то всегда можно с уверенностью
сказать: вот здесь господствует французский язык, а тут — итальян­
ский; но, как только мы попадаем в области, промежуточные между
этими крайними точками, различия стираются; не является реаль­
ностью и такая более ограниченная компактная зона, которую
можно было бы вообразить себе в качестве переходной между двумя
языками, как, например, провансальский язык в качестве переход­
ного между французским и итальянским. И в самом деле, как и в
какой форме можно себе представить точную лингвистическую гра­
ницу на территории, которая с одного конца до другого занята диа­
лектами с незаметными переходами от одного к другому? Границы
между языками, как и между диалектами, тоже тонут в переходных
явлениях. Подобно тому как диалекты представляют собой лишь
239
произвольные подразделения на территории распространения того
или другого языка, так и гр шица, будто бы разделяющая два языка,
не может не быть условной.
Однако очень часто встречаются и резкие переходы от одного
языка к другому; чем же это объясняется? Тем, что неблагоприятные
обстоятельства воспрепятствовали сохранению незаметных перехо­
дов. Главнейшим фактором здесь являются перемещения народов.
Испокон веков народы то и дело передвигались в разных направле­
ниях. Наслаиваясь одно на другое в течение столетий, эти пересе­
ления все перепутали и во многих местах не оставили и следов от
переходных явлений от одного языка к другому. Характерным
примером может служить индоевропейская семья языков. Первона­
чально эти языки должны были находиться в весьма тесном обще­
нии и образовывать непрерывную цепь языковых областей, глав­
нейшие из которых в их общих чертах мы даже можем восстановить.
Славянская группа языков по своим признакам пересекается с иран­
ской и германской, что вполне сообразуется с географическим рас­
пределением соответствующих групп; равным образом германскую
группу можно рассматривать как связующее звено между славян­
ской и кельтской; последняя в свою очередь тесно связана с италий­
ской, а италийская занимает промежуточное положение между кельт­
ской и греческой. Таким образом, даже не зная географического рас­
положения всех этих языков, лингвист не колеблясь мог бы устано­
вить положение каждого из них по отношению к другим. А между
тем, как только мы начинаем рассматривать границу между двумя
группами языков, например между германскими и славянскими
языками, мы тотчас обнаруживаем резкий скачок без всяких пере­
ходных явлений: два языка сталкиваются, а вовсе не переливаются
один в другой. Объясняется это тем, что промежуточные диалекты
исчезли. Ни славяне, ни германцы не оставались неподвижными;
они переселялись, завоевывали друг у друга территории: славянские
и германские народы, соседствующие ныне, живут уже не на тех тер­
риториях, на которых они жили в прежние времена. Предполо­
жим, что итальянцы из Калабрии переселились бы к границам Фран­
ции: такое передвижение, разумеется, разрушило бы те незаметные
переходы, которые мы отмечаем между языками итальянским и
французским. Развитие индоевропейской семьи характеризуется
множеством аналогичных фактов.
Но есть и другие причины, способствующие стиранию переход­
ных явлений, например распространение койне за счет народных
говоров (см. стр. 231). В настоящее время французский язык (преж­
нее наречие Иль-де-Франса) сталкивается на границе государства с
официальным итальянским языком (представляющим собой обоб­
щившийся тосканский диалект), и чистой случайностью является то,
что еще и теперь в Западных Альпах можно найти переходные наре­
чия, тогда как во всех других местах на лингвистических границах
воспоминание о промежуточных говорах полностью стерлось.
240
 Глава IV

РАСПРОСТРАНЕНИЕ ЯЗЫКОВЫХ ВОЛН

§ 1. Сила общения и «дух родимой колокольни»

Распространение фактов языка подчинено тем же законам, что и

распространение любой привычки, например моды. В любом чело­
веческом коллективе непрерывно и одновременно действуют в двух
разных направлениях две силы: с одной стороны, дух локальной
ограниченности, так сказать, «дух родимой колокольни», с другой
стороны — сила взаимного общения, создающая связи между
людьми.
«Духом родимой колокольни» объясняется то явление, что замк­
нутый языковой коллектив сохраняет верность развившимся внутри
него традициям. Зти традиции усваиваются каждым человеком в
детстве прежде всего; отсюда их сила и устойчивость. Если бы дей­
ствовали только они, то это порождало бы в области человеческой
речи особенности, расходящиеся до бесконечности.
Однако действие их уравновешивается противодействием проти­
воположной силы. Если «дух родимой колокольни» делает людей
домоседами, то сила взаимного общения заставляет их вступать меж­
ду собой в различные отношения; взаимообщение приводит в глу­
хую деревню пришельцев из других местностей, оно же перебрасы­
вает часть населения из одного места в другое по случаю праздников
или ярмарок и объединяет в рядах армии людей из разных провин­
ций и т. д. Одним словом, это фактор объединяющий, в противо­
положность разобщающему действию «духа родимой колокольни».
На взаимообщении держится распространение языка и его внут­
реннее единство. Оно действует двояко: то отрицательно, предупреж­
дая дробление на диалекты и препятствуя распространению любой
инновации в любом месте и в любой момент ее возникновения; то
положительно, благоприятствуя объединению путем принятия и
распространения инноваций. Вот этот второй вид действия силы
взаимообщения и оправдывает термин волна в применении к геогра­
фическим пределам диалектных явлений (см. стр. 238); изоглоссе-
Mi
матическая линия представляет собою как бы крайнюю черту,
которой достигло наводнение, каждую минуту готовое схлынуть.
Иногда мы замечаем с изумлением, что в двух говорах одного и
того же языка, отстоящих друг от друга весьма далеко, наблюда­
ется общая особенность; объясняется это тем, что изменение, перво­
начально возникшее в одном пункте какой-либо территории, не
встретило препятствий для своего распространения и мало-помалу
достигло весьма отдаленной точки. Ничто не может воспрепятство­
вать действию взаимообщения в такой языковой среде, где налицо
лишь незаметные постепенные переходы.
Такое распространение отдельного языкового факта, каковы бы
ни были его пределы, требует времени. И продолжительность этого
времени иногда можно измерить. Так, общение распространило
по всей Германии переход звука р в d, сперва осуществившийся
между 800 и 850 гг. на всем юге, за исключением территории франк­
ского наречия, где р сохранилось в звонкой разновидности б и
уступило место d лишь впоследствии. Изменение t в ts произошло
в более узких пределах и началось в эпоху, предшествующую
первым письменным памятникам; оно, должно быть, возникло в
Альпах около 600 г. и распространилось как на север, так и на юг —
в Ломбардию, t читается еще в Тюрингенской хартии VIII в. В бо­
лее близкую нам эпоху германские I и й превратились в дифтонги
(ср. mein «мой» вместо mln, braun «коричневый» вместо Ьшп); этому
явлению, которое возникло в Богемии около 1400 г., понадобилось
300 лет, чтобы достигнуть Рейна и охватить занимаемую им ныне
площадь.
Эти языковые факты распространялись, как бы заражая все
новые области, и весьма возможно, что так обстоит дело со всеми
волнами языковых инноваций: каждая из них зарождается в каком-
либо пункте и оттуда распространяется по радиусам. Это приводит
нас к еще одному важному выводу.
Как мы видели, для объяснения географического разнообразия
достаточно фактора времени. Но этот принцип верен в полной мере
лишь относительно того места, где возникла инновация.
Вернемся к примеру передвижения согласных в немецком языке.
Стоит фонеме t в одном пункте германской территории превратиться
в ts, чтобы новый звук начал как бы излучаться из своей точки
возникновения. И вот посредством такого движения в пространстве
он и вступает в борьбу с прежним t или другими звуками, которые
могли из него возникнуть в других пунктах. В месте своего возник­
новения такого рода инновация является фактом чисто фонетичес­
ким, но в дальнейшем она распространяется уже географически,
заражая новые области. Поэтому схема
t
1
ts
242
годится во всей своей простоте лишь для того очага, где инновация
возникла; применяя ее к распространению инновации, мы только
исказили бы картину.
Итак, фонетист должен строго различать очаг инновации, где фо­
немы эволюционируют исключительно на временной оси, и ареалы
распространения «инфекции», в которых действует и фактор вре­
мени, и фактор пространства и в отношении которых теория чисто
фонетических факторов недействительна. При замене традиционного
t пришедшим извне ts речь идет не об изменении традиционного про­
тотипа, но о подражании соседнему говору без какого-либо отно­
шения к этому прототипу; когда форма herza «сердце», придя с
Альп, заменяет в Тюрингии более древнюю форму herta, следует
говорить не о фонетическом изменении, а о заимствовании фонемы.

§ 2. Сведение обеих взаимодействующих сил

к одному общему принципу
В некоторой точке пространства, то есть на минимальной пло­
щади, которую можно приравнять точке, например в отдельной
деревне, не составляет труда отличить, что обусловлено действием
«духа родимой колокольни», а что — действием силы взаимообще­
ния; каждый факт может зависеть только от одной из этих сил, но
не от другой; всякое явление, встречающееся и в другом говоре,
объясняется действием фактора взаимообщения; всякое явление,
встречающееся только в говоре данного места, объясняется дейст­
вием фактора локальной ограниченности.
Но как только мы переходим от точки к площади, например
от деревни к кантону, возникает известная трудность: оказывается,
что установить, каким из двух.факторов следует объяснить то или
другое явление, невозможно; оба они, противоположные друг другу,
тем не менее могут усматриваться в каждой особенности говора.
То, что является отличительным признаком для кантона А, присуще
всем его частям; здесь действует фактор локальной ограниченности,
препятствующий этому кантону подражать в чем-нибудь соседнему
кантону В, и обратно. Но здесь действует и унифицирующий фактор,
то есть сила взаимообщения, обнаруживаемая между различными
частями кантона А (А ь А2, А3 и т. д.). Таким образом, как только
мы переходим от точки к площади, обнаруживается, что оба фактора
действуют одновременно, хотя и в различных пропорциях. Чем бо­
лее взаимообщение содействует какой-либо инновации, тем более
расширяется область ее распространения; что же касается «духа
родимой колокольни», то его действие заключается в удержании
языкового факта в завоеванных им границах и в защите его от
внешней конкуренции. Результатов действия каждой из этих двух
сил предвидеть нельзя. Как уже говорили (см. стр. 242), на герман-
243
ской языковой территории, которая простирается от Альп до Се­
верного моря, переход р в d был общим, а изменение t в ts
затронуло лишь юг; «дух родимой колокольни» создал противопо­
ставление между севером и югом; однако внутри этих границ бла­
годаря силе взаимообщения налицо языковое единство. Таким об­
разом, в принципе нет существенной разницы между этим вторым
явлением и первым. Налицо те же силы, но интенсивность их дей­
ствия различна.
Все это сводится к тому, что на практике при изучении языковых
эволюции, охватывающих некоторое пространство, можно отвле­
каться от фактора локальной ограниченности или, что то же, рас­
сматривать его как отрицательный аспект унифицирующего факто­
ра. Если этот последний достаточно могуществен, он обеспечит един­
ство на всей территории; в противном случае явление остановится
на полпути и охватит только часть территории; эта более ограничен­
ная площадь будет тем не менее единым целым по отношению к своим
частям. Вот почему все может быть сведено к действию одной лишь
унифицирующей силы без какого-либо участия фактора локальной
ограниченности, который представляет собой не что иное, как свой­
ственную каждой данной области силу взаимообщения.

§ 3. Языковая дифференциация
на разобщенных территориях
Лишь после того, как мы убедились, что в одноязычной массе
сила внутреннего сцепления варьирует от одного языкового явления
к другому, что не все инновации получают общее распространение,
что непрерывность территории не препятствует постоянным процес­
сам дифференциации,— лишь после всего этого мы можем перейти к
вопросу о языке, параллельно развивающемся на двух разобщен­
ных территориях.
Подобное явление встречается очень часто; с того момента, когда,
например, германское наречие проникло с материка на Британские
острова, его эволюция пошла в двух разных направлениях: с одной
стороны (на материке) — немецкие диалекты, с другой стороны (на
островах) — англосаксонский язык, от которого произошел англий­
ский. Можно еще указать на французский язык, перенесенный в Ка­
наду. Разрыв языковых связей возникает не только в результате
колонизации или завоевания, он может произойти и вследствие изо­
ляции: так, румынский язык утратил контакт с романской средой,
будучи оторван от нее славянским населением. Впрочем, дело не в
причине; вопрос заключается прежде всего в том, чтобы выяснить
функцию изоляции: играет ли она роль в истории языков и если
играет, то порождает ли она последствия, не встречающиеся в слу­
чае непрерывности языковой территории.
244
 Чтобы лучше выяснить преобладающее действие фактора вре­
мени, мы представили себе выше (см. стр. 233) такой язык, который
развивается параллельно в двух местах, незначительных по своей
протяженности, например на двух островках,— случай, когда
можно отвлечься от постепенного распространения языка в прост­
ранстве. Но едва мы обращаемся к двум территориям более или
менее значительной протяженности, как вступает в действие этот
последний фактор, а это ведет к появлению диалектных различий;
таким образом, вся проблема вовсе не упрощается от наличия разоб­
щенных территорий. Не следует приписывать фактору разобщен­
ности то, что может быть объяснено помимо него.
Подобную ошибку совершали первые индоевропеисты (см.
стр. 40—41). Изучая большую семью значительно разошедшихся друг
с другом языков, они не представляли себе, чтобы эта дифферен­
циация могла произойти иначе, чем путем географического дробле­
ния. В самом деле, можно легко представить себе различие языков
при раздельности их территорий, а при поверхностном наблюдении
эта раздельность кажется необходимым и достаточным объяснением
самого факта дифференциации. Но это не все: названные ученые
связывали понятие языка с понятием народа и при помощи этого
второго объясняли первое; они представляли себе славян, герман­
цев, кельтов и т. д. как несколько роев, последовательно вылетав­
ших из одного улья; эти племена, оторвавшись от своей родной поч­
вы, будто бы разнесли в своих переселениях общий индоевропей­
ский язык по различным территориям.
Потребовалось много времени, чтобы обнаружить ошибочность
этого взгляда; только в 1872 г. работа И. Шмидта «Die Verwandt-
schaftsverhaltnisse der indogermanischen Sprachen» открыла
лингвистам глаза и положила начало теории непрерывности,
получившей название «теории волн» (Wellentheorie). Стало ясно,
что для объяснения соотношений между индоевропейскими языками
совершенно достаточно допущения об их дифференциации на месте
и что для этого нет никакой необходимости предполагать
перемещения народов друг относительно друга в пространстве в
результате миграций.
Диалектные различия могли и должны были развиться в их
среде еще до того, как они расселились по разным местам. Таким
образом, теория волн не только приводит нас к более верному взгля­
ду на индоевропейскую доисторию, но и вскрывает основные законы
всех явлений языковой дифференциации и условия, определяющие
родство языков.
Однако теория волн, противопоставленная теории миграций,
не исключает ее. История индоевропейских языков являет нам
немало примеров, когда народы в результате переселения отры­
вались от своей языковой семьи, и это обстоятельство имело специ­
фические последствия для их языка; дело лишь в том, что эти по­
следствия сливаются с последствиями, проистекающими из действия
245
фактора дифференциации языка на непрерывной территории, так
что весьма трудно установить, в чем они заключаются; таким обра­
зом, мы опять возвращаемся к проблеме эволюции одного наречия
на разобщенных территориях.
Возьмем староанглийский язык. В результате миграции он от­
делился от общего германского ствола. Возможно, что у него был
бы другой, не нынешний вид, если бы в V в. саксы не покинули
материка. Но в чем же выразились специфические последствия
разобщения? Чтобы ответить на это, надо сначала выяснить, не могло
ли бы то или другое изменение возникнуть и в условиях географи­
ческой смежности. Допустим, англы заняли бы Ютландию, а не
Британские острова; можно ли утверждать, что ни один из фактов,
приписываемых фактору абсолютной разобщенности, не имел бы
места в случае, если бы непрерывность территории сохранилась?
Говорить, будто разобщение позволило английскому языку сохра--
нить древний звук f>, перешедший на всем материке в d (ср. англ.
thing и нем. Ding «вещь»), равносильно утверждению, что в герман­
ских языках на материке это явление сделалось общим благодаря
географической непрерывности, тогда как на самом деле всеобщ­
ность этого явления могла бы и не реализоваться, невзирая на не­
прерывность территории. Как и всегда, ошибка коренится в проти­
вопоставлении изолированного диалекта диалектам географически
связанным. А между тем ничем фактически не доказано, будто анг­
лы, если бы они утвердились в Ютландии, непременно «заразились»
бы общим примером и стали произносить d. Мы уже видели, что во
французской языковой области к(+а) сохранилось только в Пикар­
дии и части Нормандии, тогда как на всей прочей территории оно
изменилось в шипящее J. Таким образом, объяснение фактором изо­
ляции оказывается недостаточным и поверхностным. Ни при каких
обстоятельствах нет необходимости ссылаться на этот фактор для
объяснения факта дифференциации; то, что приписывается действию
изоляции, отлично может осуществиться и в случае географической
смежности; если даже и есть разница между этими двумя рядами
явлений, то установить ее не в наших силах.
Тем не менее, рассматривая два родственных наречия уже не в
отрицательном аспекте их дифференциации, но в положительном
аспекте их единства, мы констатируем, что при изоляции все воз­
можные взаимоотношения потенциально прерываются с самого мо­
мента разделения этих наречий; напротив, при географической
смежности некоторое единство сохраняется даже между резко раз­
личными наречиями, лишь бы они были связаны промежуточными
диалектами.
Таким образом, для установления степеней родства между язы­
ками следует проводить строгое различие между территориальной
непрерывностью и изоляцией. В этом последнем случае оба языка
сохраняют от своего общего прошлого некоторые черты, свидетель­
ствующие об их родстве; но, поскольку каждое из них развивается
246
самостоятельно, возникшие в одном из них новые признаки не будут
встречаться в другом (за исключением тех случаев, когда некоторые
возникшие после разделения явления оказываются случайно тоже­
ственными в обоих языках). Во всяком случае, исключается возмож­
ность распространения этих новых признаков путем «инфекции».
Вообще говоря, развивавшийся в географической разобщенности
язык представляет по сравнению с родственными языками совокуп­
ность черт, принадлежащих только ему; когда же этот язык в свою
очередь подвергается дроблению, происшедшие от него отдельные
диалекты свидетельствуют благодаря общности своих черт о более
тесном родстве, связывающем их между собою, но не с диалектами
другой территории. Они действительно образуют особую ветвь,
отделившуюся от общего ствола.
Совершенно иные отношения наблюдаются у языков на непрерыв­
ной территории; наблюдаемые у них общие черты не обязательно
должны быть древнее тех черт, которые их разделяют: в самом
деле, в каждый данный момент какая-либо инновация, возникшая
в каком-нибудь определенном пункте, может получить общее рас­
пространение и даже захватить целиком всю территорию. Кроме
того, поскольку площади инноваций в каждом отдельном случае
различны по своей протяженности, постольку у двух смежных язы­
ков может оказаться общая особенность, хотя они и не образуют
особой группы в общем целом и каждая из них может связываться со
смежными языками другими своими чертами, как это мы видим на
примере индоевропейских языков.
 Часть пятая
ВОПРОСЫ РЕТРОСПЕКТИВНОЙ ЛИНГВИСТИКИ

Глава I

ДВЕ ПЕРСПЕКТИВЫ ДИАХРОНИЧЕСКОЙ ЛИНГВИСТИКИ

В то время как синхроническая лингвистика знает только одну

точку зрения, точку зрения говорящих, а следовательно, один ме­
тод, диахроническая лингвистика предполагает одновременное нали­
чие двух точек зрения или перспектив: проспективную — взгляд,
направленный по течению времени, и ретроспективную — взгляд,
направленный вспять, против течения времени (см. стр. 123).
Первая перспектива диахронической лингвистики соответствует
действительному ходу событий; этой перспективой по необходимо­
сти пользуются при написании любой главы исторической лингви­
стики, при освещении любого момента в истории языка. Метод при
этом сводится исключительно к критике доступных источников.
Но во многих случаях этот метод диахронической лингвистики
оказывается недостаточным или вообще неприменимым.
В самом деле, для того чтобы описать историю языка во всех
подробностях, следуя за течением времени, нужно было бы обладать
бесчисленным множеством фотографий языка, снятых в каждый мо­
мент его существования. Между тем это условие никогда не может
быть выполнено; романисты, например, преимущество которых
состоит в том, что они знакомы с латинским языком, который яв­
ляется отправным пунктом их исследования, а также в том, что они
обладают внушительным числом документов, относящихся к длин­
ному ряду веков, ежеминутно убеждаются в огромных пробелах в
их документации. В таких случаях приходится отказываться от
проспективного метода, от непосредственного использования источ­
ников, и следовать в обратном направлении, идя против течения
времени, то есть прибегать к ретроспективному методу. В этом слу­
чае, отправляясь от данной эпохи, выясняют не то, к чему привела
какая-либо из свойственных ей форм, а то, какой была более древ­
няя форма, которая могла породить данную,
243
 В то время как проспективный метод сводится к простому пове­
ствованию и целиком опирается на критику источников, ретроспек­
тивное исследование требует метода реконструкции, который опи­
рается на сравнение. Нельзя установить первоначальную форму
для одного изолированного знака, тогда как два различных, но об­
щих по происхождению знака, как, например, лат. pater «отец»,
скр. pitar- «отец» или основы лат. ger-o «ношу» и ges-tus (причастие
прошедшего времени от ger-o), позволяют в результате их сравнения
наметить ту диахроническую единицу, которая связывает их с не­
ким прототипом, который можно восстановить путем индукции.
Чем многочисленней члены сравнения, тем точнее оказывается эта
индукция, которая — при наличии достаточно обильных данных —
может привести к подлинным реконструкциям.
То же относится и к языку в целом. Из баскского языка самого
по себе ничего нельзя извлечь, так как, будучи изолированным,
он не дает материала для сравнений. Но из пучка родственных
языков, какими являются греческий, латинский, старославянский
и т. д., оказалось возможным путем сравнения выявить первоначаль­
ные общие элементы, в них заключенные, и восстановить общую
физиономию индоевропейского праязыка, как он существовал до
своего раздробления в пространстве. То, что было сделано для всей
языковой семьи в целом, было повторено в более ограниченных
масштабах, но при помощи тех же самых приемов для каждой из ее
частей, всюду, где это оказалось необходимым и возможным. Так,
например, многочисленные германские языки засвидетельствованы
непосредственно, то есть письменными памятниками, а общегерман­
ский праязык, откуда произошли все эти языки, известен нам толь­
ко косвенно — благодаря ретроспективному методу. Теми же са­
мыми способами лингвисты исследовали с большим или меньшим
успехом первоначальное единство прочих языковых семей (см.
стр. 227).
Итак, ретроспективный метод дает нам возможность проникнуть
в прошлое языка глубже самых древних документов. Так, проспек­
тивная история латинского языка едва начинается в III или IV в.
до н. э., а путем восстановления индоевропейского праязыка уда­
лось составить себе представление о том, что должно было происхо­
дить в течение периода от первоначального единства до первых
известных нам латинских памятников, и только после этого оказа­
лось возможным нарисовать проспективную картину развития.
В этом отношении эволюционную лингвистику можно сравнить
с геологией, которая также является исторической наукой; геология
иногда описывает уже сложившиеся состояния (например, нынешнее
состояние бассейна Женевского озера), отвлекаясь от того, что пред­
шествовало данному состоянию во времени; но главным образом она
занимается событиями, трансформациями, последовательность кото­
рых создает диахронические ряды. В теории, правда, можно мыс-
249
лить проспективную геологию, но фактически чаще всего ее точка
зрения оказывается ретроспективной; перед тем как приступить к
рассказу о происшедшем в той или другой точке земной поверх­
ности, приходится восстанавливать цепь событий и исследовать, что
именно привело данную часть земного шара к ее нынешнему со­
стоянию.
Ясно, что методы обеих перспектив расходятся очень резко, и,
более того, с чисто дидактической точки зрения не представляется
целесообразным применять их в одном изложении одновременно.
Так, при изучении фонетических изменений обнаруживаются две
совершенно различные картины в зависимости от использования
того или., другого метода. Оперируя проспективным методом, мы
пытаемся, например, узнать, во что превратился во французском
языке звук ё классического латинского языка; оказывается, что
этот единый звук пошел в своей эволюции разными путями и явился
источником нескольких фонем: ср. pedem «ногу» -• pje (пишется
pied) «нога», ventum «ветер» (вин. п.) -*• va (пишется vent) «ветер»,
lectum «ложе» (вин. п.) -* И (пишется lit) «ложе, кровать», пёсаге
«убивать» -> nwaje (пишется поуег) «топить» и т. д.; если же в рет­
роспективном разрезе исследовать, что представляет собою в латин­
ском языке французское открытое е, то окажется, что этот единый
звук является конечной точкой нескольких первоначально различ­
ных фонем: ср. ter (пишется terre) «земля» <- terram «землю», уегз
(пишется verge) «прут» <- virgam «прут» (вин. п.), fe (пишется fait)
«дело» *- factum «дело» (вин. п.) и т. д. Эволюция формантов также
могла бы быть представлена этими обоими способами, и получив­
шиеся две картины оказались бы различными; это a priori уже ясно
из всего того, что мы говорили выше об аналогических образованиях
(см. стр. 204 и ел.). Если, например, мы станем исследовать ретро­
спективно происхождение суффикса французского причастия на -ё,
то дойдем до латинского -Stum; этот суффикс по своему происхож­
дению прежде всего связывается с латинскими отыменными глаго­
лами на -are, восходящими в свою очередь в большей части к суще­
ствительным женского рода на -а (ср. plantare «сажать» (растения):
planta «растение», греч. timao «ценить»: timet «почесть» и т. п.); с дру­
гой стороны, -atum не существовало бы, если бы индоевропейский
суффикс -to- не был сам по себе живучим и продуктивным (ср. греч.
klu-to-s «знаменитый», лат. in-clu-tu-s «известный», скр. gru-ta-s
«известный» и т. д.); -atum заключает в себе еще формант винитель­
ного падежа ед. ч. -т (ср. стр. 187). Если же затем, встав на проспек­
тивную точку зрения, спросить себя, в каких французских формах
встречается первоначальный суффикс -to-, то можно указать не
только на различные суффиксы, как продуктивные, так и непродук­
тивные, причастия прошедшего времени (франц. aime «- лат. ата-
tum [вин. п. от amatus «любимый»], франц. fini «- лат. finltum
250
[вин. п. от finltus «оконченный»), франц. clos «- лат. clausum [вин.
п. от clausus «запертый») вместо *claudtum «запертый»), но и на
многое другое, как-то: франц.-и «-- лат.-utum (франц. согпи «- лат.
cornutum [ВИН. П. от cornutus «рогатый»)), КНИЖНЫЙ французский
суффикс-tif «- лат. tlvum (франц. fugitif <- лат. fugitlvum [вин. п.
от fugitivus «беглый»}; тоже во франц. sensitif «чувственный», negatif
«отрицательный» и т. д.) и на множество ныне не анализируемых
слов, как-то: франц. point «дырка (в ремне и т. п.)» *- лат. punctum
[вин. п. от punctus «проколотый», «продырявленный»), франц. de
«игральная кость» «- лат. datum [вин. п. от datus «бросаемый»,
«брошенный»), франц. chetif «плохой», «бедный» «- лат. captlvum
[вин. п. от captlvus «пленный») и т. д.
 Глава II

НАИБОЛЕЕ ДРЕВНИЙ ЯЗЫК И ПРАЯЗЫК

Первые индоевропеисты не понимали ни истинного назначения

сравнения, ни важности метода реконструкции (см. стр. 41). Этим
объясняется одно из наиболее поразительных заблуждений: пре­
увеличенная и почти исключительная роль, которую отводили
санскриту в деле сравнения; поскольку санскрит представляет
собой наиболее древний засвидетельствованный индоевропейский
язык, он был возведен в сан прототипа, то есть праязыка. Но одно
дело — предполагать, что некий индоевропейский праязык породил
языки санскритский, греческий, славянский, кельтский, италий­
ский, а другое дело — поставить один из этих языков на место
индоевропейского. Это грубое смешение привело к многообразным
и глубоким следствиям. Правда, такая гипотеза никогда не была
сформулирована столь категорически, как мы это только что сде­
лали, но на практике ее молчаливо допускали. Бопп писал, что он
«не думает, чтобы санскрит был общим источником индоевропейских
языков», допуская тем самым возможность существования, хотя бы
проблематически, подобного предположения.
Это приводит нас к постановке следующего вопроса: что значит,
когда говорят, что один язык более древен или более стар, чем дру­
гой? Теоретически здесь возможны три толкования:
1. Прежде всего, можно думать об абсолютном начале, об исход­
ной точке какого-либо языка; но достаточно самого простого рас­
суждения, чтобы убедиться в том, что нет языка, которому можно
было бы приписать возраст, ибо любой язык в любой момент явля­
ется не более как продолжением состояния, существовавшего до
него. В этом отношении развитие языка отличается от развития
человеческого рода: абсолютная непрерывность языкового развития
не позволяет видеть в нем смену поколений, и Гастон Парис спра­
ведливо восставал против концепции «языков-матерей» и «языков-
дочерей», так как такая концепция предполагает прерывистость.
252
 Следовательно, не в этом смысле можно говорить о том, что один
язык старше другого.
2. Можно, далее, считать, что одно состояние языка засвиде­
тельствовано в более древнее время, нежели другое: так, персидский
язык ахеменидских надписей древнее персидского языка Фирдоуси.
Поскольку речь идет, как в этом частном случае, о двух наречиях,
из которых одно в точном смысле происходит от другого и оба оди­
наково нам известны, само собою очевидно, что в этих условиях
является древним. Но если оба эти условия не выполнены, то древ­
ность никакого значения не имеет: так, литовский язык, засвиде­
тельствованный лишь с 1540 г., не менее драгоценен в этом отно­
шении, чем старославянский, известный с X века, или даже чем
ведийский санскрит.
3. Слово «древний» может, наконец, применяться к более архаи­
ческому состоянию языка, то есть к такому его состоянию, когда
формы в нем ближе к своему начальному образцу, и это независимо
от вопроса о датировке. В этом смысле можно было бы сказать, что
литовский язык XVI века древнее, чем латинский язык III века
до н. э.
Итак, если приписывать санскриту большую древность по срав­
нению с прочими языками, то только во втором или третьем смысле,
и на самом деле он древнее других индоевропейских языков и во
втором и в третьем смысле. С одной стороны, считается, что веди­
ческие гимны старше самых древних греческих текстов, с другой
стороны — и это особенно важно,— сумма сохраняемых в нем ар­
хаических черт более значительна по сравнению с прочими язы­
ками (см. стр. 40).
Вследствие довольно смутного представления о древности, пре­
вращавшего санскрит в нечто предшествовавшее всем прочим языкам
индоевропейской семьи, лингвисты, даже освободившись от идеи,
буд?о он является праязыком, неоднократно в дальнейшем продол­
жали придавать чересчур большое значение свидетельству санскрита
как одного из ответвлений индоевропейского праязыка.
В своих «Les origines indo-europeennes» (см. стр. 261) А. Пикте,
хотя и признает открыто существование первобытного индоевропей­
ского народа, говорившего на своем собственном языке, тем не менее
убежден, что прежде всего надо справляться с показаниями санск­
рита, которые по своей ценности превосходят показания других
языков той же семьи, вместе взятых. Вот это заблуждение и затем­
няло в течение многих лет первостепенные проблемы, как, например,
вопрос о первоначальном вокализме.
Эта ошибка повторялась неоднократно и в других, более частных
случаях. При изучении отдельных ветвей индоевропейской семьи
обнаруживалась тенденция считать древнейший из известных язы­
ков адекватным и достаточным представителем всей группы, причем
не делалось попыток выяснить точнее характер начального состоя­
ния прототипа данной ветви. Так, например, вместо того чтобы го-
253
ворить о прагерманском языке, не стеснялись ссылаться попросту
на готский, так как он на несколько веков старше прочих герман­
ских диалектов; таким образом, он узурпировал положение прото­
типа, источника всех остальных германских наречий. В отношении
славянских языков долго базировались исключительно на церков­
нославянском (=старославянском), известном с X века, потому что
прочие славянские языки известны с более поздних времен.
Фактически чрезвычайно редко встречается, чтобы две закреп­
ленные письменностью в разные сроки формы языка представляли в
точности одно и то же наречие в два различных момента его истории.
Чаще всего мы имеем дело с двумя диалектами, которые не являются
в лингвистическом смысле продолжением один другого. Из исклю­
чений, только подтверждающих это правило, наиболее разительным
являются романские языки по отношению к латинскому: восходя
от французского к латинскому, мы все время находимся на верти­
кальной прямой; территория, занимаемая этими языками, по слу­
чайности совпадает с той территорией, где говорили на латинском
языке, и каждый из них не что иное, как эволюционировавший
латинский язык. Равным образом, как мы уже видели, древнепер-
сидский язык надписей Дария представляет собой тот же язык, что
и средневековый новоперсидский. Но обратное встречается гораздо
чаще: письменные памятники различных эпох принадлежат разным*
языкам одной и той же семьи. Так, германская группа языков
последовательно открывается нам в готском языке Ульфилы, не
оставившем продолжения, затем в текстах древневерхненемецкого
языка, еще позже — в памятниках языков англосаксонского, древне­
скандинавского и т. д.; и вот ни один из этих языков или групп
языков не является продолжением языка, засвидетельствованного
ранее. Такое положение вещей может быть представлено в виде
нижеследующей схемы, где буквы изображают языки, а строчки —
последовательные эпохи:
Эпоха 1 А
Ё 1
с . .. . . . . D . . . . |

Эпоха 4
I J I I Е . .

Лингвистика может только радоваться такому положению ве­

щей: если бы дело обстояло иначе, то первый известный нам язык
А уже заключал бы в себе все, что можно извлечь путем анализа из
последующих состояний языка, тогда как, отыскивая точку схож­
дения всех реально представленных языков А, В, С, D и т. д.,
мы найдем форму более древнюю, чем А, а именно прототип X, и
тогда смешение А и X окажется невозможным.
 Глава III

РЕКОНСТРУКЦИИ

§ 1. Характер реконструкции и ее цели

Реконструкция возможна лишь путем сравнения, и в свою оче­
редь у сравнения нет иной цели, кроме реконструкции. Если мы не
хотим, чтобы установленные нами соответствия между несколькими
формами оказались, бесплодными, мы должны поместить их во вре­
менную перспективу и прийти к восстановлению их единой прафор-
мы; на этом пункте мы настаивали уже несколько раз (см. стр. 41
и 234). Так, для объяснения лат. medius «средний» сравнительно с
греч. mesos «средний» оказалось нужным, не восходя к индоевропей­
скому состоянию, установить более древнее состояние *methyos,
которое можно считать исторически связанным и с medius и с mesos.
При сравнении не двух слов двух различных языков, но двух форм,
взятых внутри одного языка, обнаруживается то же самое: так, лат.
gero «ношу» и gestus (прич. прош. вр. от gero) позволяют установить
основу *ges-, некогда общую для этих обеих форм.
Заметим, что сравнение, которое касается фонетических измене­
ний, всегда должно учитывать морфологические соображения.
Исследуя лат. patior «терплю» и passus «терпевший», я привлекаю
factus, dictus и др., потому что passus является образованием того
же типа; лишь основываясь на морфологическом соотношении между
faciei «делаю» и factus «сделанный», dlco «говорю» и dictus «сказан­
ный» и т. п., я могу установить такое же соотношение в более ран­
нюю эпоху между patior и *pat-tus. В свою очередь, если сравнение
носит морфологический характер, я должен подкреплять его с по­
мощью фонетики: лат. meliorem (вин. п. от melior «лучший») можно
сравнить с греч. hedio (вин. п. от hedion «более приятный»), потому
что фонетически первое восходит к *meliosem, *meliosm, а второе —
к *hadioa, *hadiosa, *hadiosm.
Итак, сравнение в лингвистике не есть механическая операция;
оно требует сопоставления всех тех данных, из которых можно
извлечь материал для объяснения. Но оно всегда должно приводить
255
к некоторой гипотезе, выраженной в определенной формуле и стре­
мящейся восстановить что-то, существовавшее раньше; сравнение
всегда должно вести к реконструкции форм.
Однако требует ли ретроспективный подход обязательной рекон­
струкции цельных и конкретных форм более раннего состояния?
Или же, наоборот, мы можем довольствоваться абстрактными част­
ными утверждениями, которые касаются частей слов, каким,
например, является утверждение, что лат. f в fumus «дым» соответст­
вует общеиталийскому |Ь или что первым элементом греч. alio «дру­
гое», лат. aliud «другое» уже в индоевропейском было а? Ретроспек­
тивный подход может ограничивать свою задачу изысканиями вто­
рого рода; можно даже утверждать, что у его аналитического метода
нет другой цели, кроме частных констатации. Оказывается, однако,
что из суммы изолированных фактов можно извлекать более общие
выводы: например, ряд фактов, аналогичных только что указанному
относительно лат. fumus, позволяет с уверенностью утверждать, что
{з входило в фонологическую систему общеиталийского языка; рав­
ным образом, если можно утверждать, что в индоевропейском так
называемом местоименном склонении обнаруживается окончание
ед. ч. ср. p.-d, отличное от окончания прилагательных -т с тем же
значением, то это есть общий морфологический факт, выведенный из
совокупности отдельных констатации (ср. лат. istud «это», aliud
«другое» при bonum «хорошее», греч. to (артикль ср. р.) *- *tod,
alio «другое» <- *allod при kalon «прекрасное», англ. that «это»
и т. д.). Можно идти дальше: установив эти отдельные факты, мы
переходим к синтезированию всех тех из них, которые относятся к
какой-нибудь целой форме, с целью реконструировать целые слова
(например, и.-е. *aljod), парадигмы словоизменения и т. п. Для
этого мы соединяем в один пучок ряд совершенно не зависящих друг
от друга утверждений; сравнивая, например, отдельные части такой
восстановленной нами формы, как *aljod, мы замечаем большую
разницу между -d, связанным с грамматической проблемой, и а-,
не имеющим никакого грамматического значения. Реконструирован­
ная форма не есть единое целое: она всегда представляет собой раз­
ложимую сумму фонетических выводов, причем каждый из них
может быть в отдельности аннулирован или пересмотрен. И дейст­
вительно, восстановленные формы всегда являлись верным отраже­
нием общих, относящихся к ним выводов. Индоевропейское слово
в значении «конь» последовательно предполагалось в формах *ак-
vas, *akxvas, *ekiVOs, наконец, *ekxWOs, бесспорными остались
только s да число фонем.
Целью реконструкции является, следовательно, не восстанов­
ление цельной формы ради нее самой, что к тому же было бы доволь­
но смешным, но как бы кристаллизация или конденсирование це­
лого ряда признаваемых правильными выводов в соответствии с
результатами, установленными в каждом отдельном случае^: короче
говоря, цель реконструкции — регистрация успехов нашей науки.

т
Нет надобности оправдывать лингвистов в приписываемом им неле­
пом намерении восстановить индоевропейский язык ао всей его
полноте, как если бы они желали пользоваться им в повседневной
речи. В действительности у них нет такого намерения даже в тех
случаях, когда они исследуют известные исторические языки (линг­
вист изучает латинский язык не для того, чтобы лучше на нем гово­
рить), тем менее когда они исследуют отдельные слова доисториче­
ских языков.
Если даже реконструкции и остаются подверженными пересмот­
ру, без них обойтись нельзя, если мы хотим получить представление
об изучаемом языке в целом и о том языковом типе, к которому он
принадлежит. Реконструкция — это необходимый инструмент, с
помощью которого с относительной легкостью устанавливается мно­
жество общих фактов синхронического и диахронического порядка.
Основные особенности индоевропейского языка сразу же получают
надлежащее освещение в результате всей совокупности реконструк­
ций, например тот факт, что суффиксы были составлены из опреде­
ленных элементов (t, s, r и др.) с выключением прочих или что
сложное разнообразие в вокализме немецких глаголов (ср. werden,
wirst, ward, wurde, worden) таит в себе одно и то же первоначаль­
ное чередование: е — о — нуль. Тем самым косвенно весьма облег­
чается историческое исследование последующих периодов: без
помощи предварительной реконструкции было бы крайне трудно
объяснить изменения; происшедшие в течение стольких веков, на­
чиная с доисторического периода.

§ 2. Степень достоверности реконструкций

Одни из восстановленных форм совершенно несомненны, другие
спорны или вообще сомнительны. А между тем, как мы только что
видели, степень достоверности целых форм зависит от той относи­
тельной достоверности, которую можно приписать участвующим в
синтезе этих форм частным реконструкциям. В этом смысле нельзя
найти и двух слов, восстановленных с одинаковой достоверностью;
между столь убедительными индоевропейскими формами, как *esti
«он есть» и * didoti «дает», есть разница, потому что во втором слове
гласная в удвоении [корня] допускает сомнения (ср. скр. dadati
и греч. didosi).
Существует тенденция считать реконструкции менее надежными,
чем они являются на самом деле. Нижеследующие три обстоятель­
ства позволяют нам быть в этой области более уверенными.
Первое обстоятельство, основное, уже было указано на стр. 75:
если дано слово, то можно отчетливо различить составляющие его
звуки, их число и их границы; мы уже видели (см. стр. 91), что
именно следует думать о возражениях некоторых лингвистов,
' Ф. де Соссюр 257
рассматривающих звуки сквозь фонологический микроскоп. В та­
ком сочетании, как -sn-, конечно, есть звуки беглые или переходные;
однако было бы антилингвистичным принимать их в соображение;
обыкновенное ухо их не различает, а говорящие всегда сходятся во
мнениях относительно числа элементов. Поэтому мы вправе утверж­
дать, что в индоевропейской форме *ekiWos есть только пять разли­
чимых, дифференциальных элементов, принимавшихся во внимание
говорящими.
Второе обстоятельство касается системы этих фонологических
элементов в каждом языке. Всякий язык оперирует определенной
гаммой фонем, число которых точно ограничено (см. стр. 71). В ин­
доевропейском праязыке все элементы системы обнаруживаются
по меньшей мере в дюжине форм, установленных путем реконструк­
ции; число этих реконструкций может достигать нескольких тысяч.
Следовательно, мы можем быть уверены, что знаем все элементы
системы.
Наконец, чтобы познать звуковые единицы языка, нет необхо­
димости характеризовать их положительные качества, достаточно
рассмотреть их как дифференциальные величины, сущность которых
состоит в том, чтобы не смешиваться друг с другом (см. стр. 151).
Это до такой степени существенно, что звуковые элементы восста­
навливаемого языка можно было бы обозначать при помощи цифр
или каких-либо других условных значков. В *ekjw6s бесполезно
определять абсолютное качество звука ё и выяснять, был он откры­
тым или закрытым, более продвинутым вперед или нет и т. п.; по­
скольку не установлено наличие нескольких разновидностей ё,
все эти тонкости не имеют значения; важно только одно: не смеши­
вать этого звука ни с одним из прочих различаемых в этом языке
элементов (а, б, В и т.' д.). Иначе говоря, дело сводится к тому,
чтобы первая фонема слова *ekiw6s не отличалась от второй фонемы в
*medhjos, от третьей фонемы в *age и т. д. и чтобы можно было, не
уточняя ее звуковых свойств, поместить ее под определенным номе­
ром в ^таблице индоевропейских фонем. Таким образом, реконструк­
ция *ek!w6s означает только то, что индоевропейское соответствие
лат. equos, скр. agva-s и т. д. состояло из пяти определенных фонем,
взятых из фонологической гаммы праязыка.
В указанных нами границах реконструкции сохраняют, следо­
вательно, свою полную силу.
 Глава IV

СВИДЕТЕЛЬСТВА ЯЗЫКА
В АНТРОПОЛОГИИ И ДОИСТОРИИ

§ 1. Язык и раса

Благодаря ретроспективному методу лингвист может двигаться

назад — в глубь веков и восстанавливать языки, на которых гово­
рили народы еще до своего вступления на арену истории. Но не
могли ли бы подобные реконструкции дать нам сведения и о самих
народах, об их расовой принадлежности, происхождении, общест­
венных отношениях* и институтах, нравах и пр.? Одним словом,
может ли язык помочь антропологии, этнографии, доистории? Обыч­
но на это отвечают утвердительно, но мы полагаем, что в этой уве­
ренности есть значительная доля иллюзии. Рассмотрим вкратце
некоторые стороны этой проблемы.
Начнем с расы. Ошибочно думать, что от общности языка можно
прийти к заключению о единокровности, что понятие языковой семьи
покрывает понятие антропологического семейства. Действитель­
ность не так проста. Имеется, например, германская раса, антропо­
логические признаки которой весьма четки: белокурые волосы,
удлиненный череп, высокий рост и т. д.; совершеннее всего пред­
ставлена эта раса в скандинавском типе. А между тем говорящие
на германских языках народы далеко не целиком отвечают этим
приметам: так, алемаины, живущие у подножия Альп, своим антро­
пологическим типом существенно отличаются от скандинавов. Но
нельзя ли по крайней мере предположить, что сам по себе язык при­
надлежал первоначально одной расе и если на нем говорят чуждые
этой расе народы, то лишь вследствие того, что данный язык был
навязан этим народам путем завоевания? Конечно, мы часто встре­
чаемся со случаями добровольного или насильственного принятия
какой-либо нацией языка ее завоевателей: примером могут служить
галлы, покоренные римлянами; но это не объясняет всего; например,
в случае с германцами, даже если допустить, что они подчинили себе
столько разных народов, они все же не могли полностью поглотить
9* 259
их — для этого следовало бы предположить долгое доисториче­
ское владычество и иные обстоятельства, ничем не устанавлива­
емые.
Итак, единокровность и языковая общность не находятся, по-
видимому, в необходимой связи между собой, и поэтому нельзя умо­
заключать от одной к другой. Следовательно, в тех многочисленных
случаях, когда показания антропологии и языка не сходятся, нет
необходимости ни противопоставлять их друг другу, ни делать меж­
ду ними выбор: каждое сохраняет свою полную значимость в своей
области.

§ 2. Этнизм
О чем же свидетельствуют показания языка? Единство расы само
по себе может быть лишь второстепенным и вовсе не необходимым
фактором языковой близости. Но есть другое единство, бесконечно
более важное, единственно существенное, возникающее на основе
общественных связей,— мы будем называть его этнизмом. Под
этнизмом мы разумеем единство, покоящееся на многообразных
взаимоотношениях в области религии, культуры, совместной за­
щиты и т. д., устанавливающихся даже между народами различного
расового происхождения и при отсутствии всякой политической
связи.
Именно между этнизмом и языком и устанавливается то отноше­
ние взаимной связи, которое мы уже констатировали выше (см.
стр. 59). Общественные связи имеют тенденцию создавать общность
языка и налагают, быть может, некоторые свои черты на этот общий
язык; и наоборот, общностью языка в некоторой мере и создается
этническое единство. Этого последнего, вообще говоря, совершенно
достаточно для объяснения языковой близости. Например, в начале
средних веков существовал романский этнизм, объединяющий при
отсутствии политической связи народы весьма разнообразного про­
исхождения. С другой стороны, по вопросу об этническом единстве
надо прежде всего осведомляться у языка, так как его показания су­
щественнее всех прочих. Вот пример этому: в древней Италии рядом
с латинянами мы встречаем этрусков; разыскивая, что между ними
общего, в надежде найти их общее происхождение, можно обращать­
ся ко всему тому, что эти народы оставили: к вещественным памят­
никам, религиозным обрядам, политическим учреждениям и т. п.;
но таким путем мы никогда не получим той уверенности, которая
появится, как только мы обратимся к языку: четырех строк этрус­
ского текста достаточно, чтобы убедиться в том, что говоривший на
этом языке народ в корне отличался от той этнической группы,
которая говорила на латинском языке.
260
 Итак, в этом отношении и в указанных границах язык может
служить историческим документом: так, например, тот факт, что
индоевропейские языки образуют семью, дает нам основание умо­
заключить о некоем первоначальном этнизме, более или менее пря­
мыми наследниками которого, в результате социальной преемствен­
ности, являются говорящие ныне на этих языках народы.

§ 3. Лингвистическая палеонтология
Если общность языка позволяет говорить о социальной общности,
лежащей в ее основе, то не дает ли язык возможности вскрыть при­
роду этого общего этнизма?
Долго предполагали, что языки являются неисчерпаемыми источ­
никами свидетельств о народах, на них говорящих, и о доистории
этих народов. Адольф Пикте, один из пионеров кельтологии, особен­
но известен своей книгой «Происхождение индоевропейцев» («Les
origines indo-europeennes», 1859—1863). Эта работа послужила об­
разцом для многих других и до сих пор остается самой увлекатель­
ной из них. Пикте стремится, основываясь на показаниях индоев­
ропейских языков, вскрыть основные черты цивилизации «ариев»;
он считает возможным установить ее различные аспекты: матери­
альный быт (орудия, оружие, домашние животные), общественную
жизнь (были ли они кочевниками или земледельцами), тип семьи,
управление; он старается найти колыбель «ариев», которую он поме­
щает в Бактрии; он изучает флору и фауну населяемой ими страны.
Его работа представляет самый значительный опыт, сделанный в этом
направлении; развившаяся отсюда дисциплина получила название
лингвистической палеонтологии.
С'тех пор делались дальнейшие попытки в этом направлении;
одна из последних принадлежит Герману Хирту («Die Indogermanen»,
1905—1907)*. Для определения прародины индоевропейцев он опи­
рается на теорию И. Шмидта (см. стр. 245); однако он часто прибе­
гает и к лингвистической палеонтологии: словарные факты привле­
каются им для доказательства того, что индоевропейцы были земле­
дельцами, и он отказывается считать их родиной южную Россию,
поскольку она более пригодна для кочевого образа жизни; повторяе­
мость названий деревьев, в особенности некоторых пород (ель, бе­
реза, бук, дуб), наводит его на мысль, что родина их была лесистой и
что находилась она между Гарцем и Вислой, а именно в районе Бран-
денбурга и Берлина. Напомним также, что еще до Пикте Адальберт
Кун и другие пользовались лингвистикой для реконструкции мифо­
логии и религии индоевропейцев.
Однако нам кажется, что нельзя требовать от языка показаний
такого рода; причины, почему он не может их дать, по нашему
мнению, следующие.
261
 Прежде всего, недостоверность этимологии: мало-помалу вы­
яснилось, сколь редки слова, происхождение которых установлено
абсолютно надежно, и в результате лингвистам пришлось стать
более осторожными. Приведем пример, свидетельствующий о сме­
лости прежних изысканий: сближают лат. servus «раб» и servare
«сторожить», хотя, быть может, без особых на то оснований; затем
первому из этих слов приписывают значение «сторож» и умозаклю­
чают, что раб первоначально был сторожем дома! А между тем нельзя
даже утверждать, что servare имело вначале смысл «сторожить».
Но это не все: смысл слов эволюционирует; значение слов часто ме­
няется одновременно с переменой местопребывания народов. Пред­
полагалось также, что отсутствие слова служит доказательством
отсутствия в первобытной культуре того, что этим словом обозна­
чают, но это заблуждение. Так, например, слово со значением «воз­
делывать землю» отсутствует в индоевропейских языках Азии; но
из этого вовсе не следует, что земледелие было вначале там неиз­
вестно; оно могло быть оставлено данными народами позже или
осуществляться иными приемами, которые обозначались иными
словами.
Третьим фактором, подрывающим достоверность этимологии,
является возможность заимствований. Вслед за вещью, входящей
в обиход народа, в его язык может проникнуть и слово, служащее
в другом языке для обозначения этой вещи; так, конопля лишь в
весьма позднее время стала известна в средиземноморском бассейне,
еще позже — в северных странах, и каждый раз название конопли
заимствовалось вместе с заимствованием самого растения. Во мно­
гих случаях отсутствие внеязыковых данных не позволяет устано­
вить, объясняется ли наличие в нескольких языках одного и того
же слова результатом заимствования или же оно доказывает пре­
емственную общность его происхождения.
Это вовсе не значит, что нельзя с уверенностью выделить некото­
рые общие черты и даже кое-какие конкретные факты; общие тер­
мины родства, например, встречаются в большом количестве, сохра­
нив свою отчетливость до нашего времени; благодаря им можно
утверждать, что у индоевропейцев семья была институтом столь же
сложным, сколь и регулярным: в этом отношении их язык обнару­
живает такие оттенки, которые непередаваемы, например, по-фран­
цузски. Так, у Гомера einateres означает «невестки» (жены братьев),
a galooi «золовки» (сестры мужа); лат. janitrlces соответствует греч!
einateres и по форме и по значению. «Зять» (муж сестры) называется
иначе, чем «свояк» (муж сестры жены).Здесь,таким образом, выявля­
ется тщательная детализация родственных отношений. Но обычно
приходится довольствоваться самой общей информацией. Тоже и в от­
ношении животных: в наименовании важных пород, как, например,
крупного рогатого скота, мы не только видим совпадение греч.
bofls, нем. Kuh, скр. gau-s и т. д. со значением «корова» и можем,
262
таким образом, восстановить индоевропейское *g26u-s, но обнару­
живаем, что и склонение соответствующих слов во всех этих язы­
ках характеризуется одинаковыми признаками, что не было бы
возможно, если бы речь шла о позднейшем заимствовании.
Позволим себе остановиться несколько подробней на другом
морфологическом факте, ограниченном определенной зоной распро­
странения и относящемся к сфере социальной организации.
Несмотря на все то, что было высказано по поводу связи лат.
dominus «хозяин», «господин» с лат. domus «дом», лингвисты не
чувствуют себя вполне удовлетворенными, так как здесь в высшей
степени необычно употребление суффикса -по- для образования
производного имени; в греческом нет таких образований, как *oiko-
-no-s или *oike-no-s от oikos «дом», в санскрите — таких, как *a?va-
-па- от a$va- «конь». Но именно эта редкость и сообщает суффиксу
слова dominus всю его значимость и характерность. Несколько гер­
манских слов являются, по нашему мнению, настоящими открове­
ниями в этом отношении:
1) *f)eufla-na-z «вождь *реийб», то есть «король», гот. piudans,
ст.-сакс, thiodan (*]эеиЙб=гот. f>iuda=ocK. touto «народ»);
2) *dru%ti-na-z (частично изменившееся в *dru%tl-na-z) «вождь
dru^-ti-z» «дружины», откуда христианское обозначение «господа»,
то есть «бога»; ср. др.-сканд. Drottinn, англосакс. Dryhten,
оба с конечным -ina-z;
3) *kindi-na-z «вождь *kindi-z»(=^aT. gens), т. е. «рода». По­
скольку вождь gens «рода» был по отношению к вождю * реи do «наро­
да» своего рода «вице-королем», германский термин kindins (в других
языках полностью утраченный) был использован Ульфилой для обо­
значения римского губернатора провинции, ибо легат императора
был, по германским представлениям, тем же самым, что и вождь клана
по отношению к piudans «королю». Как бы ни была интересна эта асси­
миляция терминов с исторической точки зрения, едва ли можно
сомневаться, что слово kindins, чуждое римской обстановке, свиде­
тельствует о подразделении германских племен на kindi-z.
Таким образом, мы видим, что вторичный суффикс -по- присое­
диняется к любой германской основе и вносит в нее значение «вождь
той или другой социальной группы». Остается только констатиро­
вать, что в таком случае лат. tribunus буквально означает «вождь
tribus», то есть «трибы», подобно тому как piudans означает «вождь
f>iuda», то есть «народа», и, наконец, точно так же domi-nus озна­
чает «вождь domus», где domus — мельчайшее подразделение touta
или piuda —«народа». Dominus с его причудливым суффиксом
представляется нам едва ли опровержимым доказательством не
только языковой общности, но и общности в социальных институтах
между этнизмом италиков и этнизмом германцев.
Однако мы должны еще раз напомнить, что сопоставление язы­
ков редко приводит к столь характерным наблюдениям.
263
 § 4. Языковой тип и мышление социальной группы
Итак, если язык дает сравнительно мало точных и достоверных
сведений о нравах и институтах народа, который пользуется этим
языком, то не может ли он служить хотя бы для характеристики
типа мышления данной социальной группы? Достаточно распрост­
ранено мнение, что язык отражает психологический склад народа,
однако против этого взгляда можно выдвинуть весьма существенное
возражение: языковые средства (procede) не обязательно опреде­
ляются психическими причинами.
Семитские языки выражают отношение определяющего сущест­
вительного к определяемому существительному типа франц. 1а
parole de Dieu «слово бога» простым соположением обоих слов,
которое сопровождается, правда, особой формой, так называемым
status constructus определяемого имени, помещаемым перед опреде­
ляющим именем. Так, в древнееврейском соединение двух слов ЙаЬаг
«слово» и 'elohlm «бог» давало словосочетание debar 'elohlm со значе­
нием «слово бога». Станем ли мы утверждать, что эта синтаксическая
конструкция открывает нам какие-либо особенности семитского мыш­
ления? Подобное утверждение было бы слишком смелым, так как
в старофранцузском языке регулярно употреблялась аналогичная
конструкция: ср. le cor Roland «рог Роланда», les quatre fils Ay-
mon «четыре сына Эймона» и др. А между тем на романской почве
эта конструкция развилась благодаря чистой случайности, столь
же фонетического, сколь и морфологического характера: она была
навязана языку в результате отпадения падежных окончаний.
Почему не допустить, что и в прасемитском языке это синтаксичес­
кое явление было вызвано аналогичной случайностью? Таким об­
разом, конструкция, которая, как кажется, является одной из
характернейших черт семитских языков, не позволяет делать ка­
ких-либо определенных выводов относительно семитского мыш­
ления.
Другой пример — в индоевропейском праязыке не было состав­
ных слов с первым глагольным элементом. Но такие слова имеются
в немецком языке: ср. Bethaus «дом молитвы», Springbrunnen «фон­
тан» и т. п. Но разве это свидетельствует о том, что в определенный
момент своей истории германцы видоизменили один из унаследо­
ванных от предков модусов мышления? Как мы видели, это новше­
ство обязано своим происхождением случаю не только материаль­
ного, но также и отрицательного характера: исчезновению звука
а в betahus (см. стр. 174). Все произошло независимо от деятель­
ности сознания в сфере звуковых изменений, насильно толкнувших
мысль на тот единственный путь, который предоставляется ей
материальным состоянием знаков. Целый ряд подобных наблюде­
ний убеждает нас в этом; психологический характер той или другой
языковой группы мяло значит по сравнению с таким фактом, как
ДО
исчезновение одного гласного или перестановка ударения и про­
чими аналогичными явлениями, в каждый данный мбмент способ­
ными перевернуть взаимоотношения между знаком и понятием в лю­
бой из форм языка.
Не лишены интереса определения грамматического типа языков
(как исторически известных, так и научно реконструированных)
и классификация их в зависимости от приемов, используемых ими
для выражения мысли; но из этих определений и классификаций
нельзя с уверенностыо делать каких-либо заключений о том, что
лежит за пределами языка как такового.
 Глава V

ЯЗЫКОВЫЕ СЕМЬИ И ЯЗЫКОВЫЕ ТИПЫ*

Мы только что видели, что язык непосредственно не подвластен

мышлению говорящих. В заключение обратим особое внимание на
одно из следствий из этого принципа: ни одна языковая семья не при­
надлежит раз и навсегда к определенному лингвистическому типу.
Спрашивать, к какому типу относится данная группа языков,—
это значит забывать, что языки эволюционируют, полагать, что в
этой эволюции есть какой-то элемент постоянства. Но во имя чего
имеем мы право предполагать границы у этого развития, которое не
знает никаких границ?
Правда, многие, говоря о характерных признаках какой-либо
языковой семьи, думают преимущественно о характере ее праязыка,
и в таком случае проблема представляется вполне разрешимой,
поскольку речь идет об определенном языке и определенной эпохе.
Однако, если кто-нибудь станет предполагать наличие в языке
каких-то постоянных признаков, над которыми не властно ни
пространство, ни время, тот посягнет непосредственно на основные
принципы эволюционной лингвистики. Неизменяющихся признаков,
по существу, не бывает, они могут сохраняться только случайно.
Возьмем для примера индоевропейскую семью. Нам известны
характерные признаки того языка, от которого произошла эта
семья: очень простая система звуков; никаких сложных сочетаний
согласных, никаких удвоенных согласных; бедный вокализм, харак­
теризующийся, однако, в высшей степени регулярной системой че­
редований, глубоко грамматических по своей природе (см. стр. 190
и 257); музыкальное ударение, падающее в принципе на любой слог
слова и потому используемое для подчеркивания грамматических
противопоставлений; количественный ритм, покоящийся исключи­
тельно на противопоставлении долгих и кратких слогов; большой
простор для образования сложных и производных слов; исключи­
тельно богатая именная и глагольная флексия; автономность в пред-
266
 ложении отдельного слова, изменяющегося с помощью флексии и
заключающего в самом себе все свои определениями в результате
этого — большая свобода конструкций при малочисленности слу­
жебных (грамматических) слов с детерминативным или релятивным
значением (глагольные приставки, предлоги и т. д.).
Нетрудно убедиться, что ни один из этих признаков полностью
не сохранился в целостном виде ни в одном из индоевропейских язы­
ков; что некоторые из этих признаков, как, например, роль коли­
чественного ритма и музыкального ударения, вообще не встреча­
ются ни в одном из этих языков и что такие языки, как английский,
армянский, ирландский и ряд других, до такой степени изменили
свой первоначальный индоевропейский характер, что кажутся
представителями совершенно иного языкового типа.
С несколько большим основанием мы вправе говорить о более
или менее общих трансформационных процессах, свойственных
различным языкам какой-либо семьи. Так, указанное нами выше
постепенное ослабление механизма словоизменения встречается во
всех индоевропейских языках, хотя и в этом отношении они пред­
ставляют значительные расхождения: наиболее сохранилось слово­
изменение в славянских языках, а в английском языке оно сведено
почти на нет. С этим упрощением флексии следует поставить в связь
другое явление, тоже довольно общего характера, а именно более
или менее постоянный порядок элементов в предложении, а также
вытеснение синтетических приемов выражения смысла приемами ана­
литическими: передача падежных значений предлогами (см. стр. 215
и ел.), образование глагольных форм при помощи вспомогательных
глаголов и т. п.
Как мы видели, та или иная черта прототипа может отсутствовать
в том или другом из восходящих к нему языков; но верно и обратное:
нередки случаи, когда общие черты, свойственные всем представи­
телям семьи, не встречаются в праязыке — примером может слу­
жить гармония гласных, то есть ассимиляция качества всех гласных
в суффиксах последнему гласному корня. Это явление свойственно
обширной урало-алтайской группе языков, на которых говорят в
Европе и Азии, от Финляндии до Маньчжурии; но, по всей веро­
ятности, это замечательное явление связано с позднейшим развити­
ем отдельных языков этой группы; таким образом, это черта общая,
но не исконная, а это значит, что в доказательство общности (к
тому же весьма спорной) происхождения данных языков на гармо­
нию гласных ссылаться нельзя, как нельзя ссылаться и на их агглю­
тинативный характер. Установлено также, что китайский язык
не всегда был односложным.
При сравнении семитских языков с реконструированным пра-
семитским мы сразу же поражаемся устойчивости некоторых их
черт; более всех прочих семей эта семья языков производит впечат­
ление единства неизменного, постоянного и присущего всей семье.
Оно проявляется в следующих признаках (некоторые из них
267
 ПРИМЕЧАНИЯ1

К стр. 54. Ф. де Соссюр не дал систематического изложения семантики, но

основной ее принцип сформулирован им ниже (часть первая, глава II, § 2).
К стр. 74. Так, гот. kawtsjo позволяет судить о произношении cautio в на­
родной латыни.
К стр. 74. Произношение rwe слова roi «король» засвидетельствовано для
конца XVIII в. следующим анекдотом, который приводит Нюроп в «Grammaire
historique de la langue franchise», I, 2, стр. 174: в революционном трибунале спра­
шивают женщину, не говорила ли она при свидетелях, что нужен король; она от­
вечает, что «говорила не о том rwe (=roi), каким был Капет или кто другой, а сов­
сем о другом rwe ( = rouet), на котором прядут».
К стр. 75. Для этой части курса мы могли использовать сделанную Балли
стенографическую запись трех лекций по теории слога,- прочитанных Ф. де Сос-
сюром в 1897 г.; в них он касается также общих принципов первой главы. Кроме
того, добрая часть его личных заметок относится к фонологии; по многим пунктам
эти заметки разъясняют и дополняют данные студенческих записей «Курса I»
и «Курса III».
К стр. 76. Это (два знака для к) — явление иного порядка; здесь дело шло об
изображении двух реальных оттенков произношения, поскольку к могло быть то
палатальным, то велярным.
К стр. 77. Ср. S i e v e г s, Grundzuge der Phonetik, 4. Aufl., Leipzig, 1892;
J e s p e r s e n , Fonetik en systematisk fremstilling af laeren om sproglyd, K#pen-
havn, 1897—1899; R о u d e t, Elements de phonetique generate, Paris, 1910.
К стр. 77. Несколько суммарное изложение Ф. де Соссюра об артикулятор-
ном аппарате и его функционировании дополнено нами по упомянутой выше
работе Есперсена «Fonetik...», откуда, между прочим, заимствован принцип
составления формул для фонем. Но это касается лишь формы, редакции; мысли
Ф. де Соссюра эти дополнения не искажают ни в чем.
К стр. 82. Следуя своему методу упрощения, Ф. де Соссюр не счел нужным
провести то же различение в отношении класса А, несмотря на существенное зна­
чение двух рядов Ki и К2 в индоевропейском. Опущение это совершенно произ­
вольное.
К стр. 88. Это один из тех пунктов теории, который может вызвать наи­
большие возражения. Чтобы предупредить их, необходимо заметить, что всякая
артикуляция выдержки, например звука f, является равнодействующей двух сил:

1
Настоящие примечания написаны Ш. Балли и А. Сеше — издателями «Кур­
са».— Прим. ред.

270
 I) давления воздуха на противостоящие ему преграды и 2) сопротивления пре­
град, которые еще крепче смыкаются, с тем чтобы уравновесить это давление. Вы­
держка таким образом есть не что иное, как продолженная имплозия. Поэтому, ес­
ли за имплозией следует выдержка того же места образования, возникает непре­
рывный по своему качеству эффект. Вследствие этого нет ничего нелогичного в том,
что мы объединяем эти два вида артикуляций в механико-акустическое единство.
Эксплозия же противостоит и той и другой артикуляции, взятым в их единстве:
она по самой своей сути является размыканием; см. также §6 в этой главе.
К стр. 92. Здесь автор, сознательно упрощая реальное положение вещей,
учитывает только степень раствора фонемы, не принимая в соображение ни места,
ни специфического способа се артикуляции (т. е. является ли она глухой или звон­
кой, вибрантом или латеральной и т. д.). Выводы, сделанные из этого единствен­
ного принципа, не могут, однако, прилагаться ко всем реальным случаям без исклю­
чения. Например, в таком сочетании, как trya, первые три элемента трудно произ­
нести, не разрывая звукоряда: trya (если только у не сольется с г, палатализуя
его); между тем эти три элемента try образуют безукоризненный эксплозивный зву­
коряд (ср., впрочем, ниже, прим. к стр. 97, по поводу слова meurtrier и т. д.);
наоборот, группа trwa затруднений не представляет. Укажем еще на такие группы,
как pmla и т. д., где весьма трудно произносить носовой имплозивно (pnila). Эти
отклоняющиеся от нормы случаи особенно часты при эксплозии, которая по своей
природе есть акт моментальный, не терпящий промедлений.
К стр. 97. Эти теории бросают свет на некоторые проблемы, лишь частично
затронутые Ф. де Соссюром в его лекциях. Приведем несколько примеров.
1. Сивере приводит beritnnnn (нем. berittenen) в качестве типичного примера
того, что один и тот же звук может функционировать попеременно: дважды как со­
нант и дважды как консонант (в действительности п функционирует как консонант
только один раз; таким образом, следовало бы писать beritnnn, впрочем, это не
столь важно). Нет более разительного примера, нежели этот, для иллюстрации то­
го факта, что «звук» и «тип» — не синонимы. В самом деле, если бы мы ограничились
только одним п, т. е. имплозией и артикуляцией выдержки, то мы получили бы
только один долгий слог. Чтобы породить звукоряд, образованный из следующих
друг за другом попеременно п (сонанта) и п (консонанта), необходимо вслед за им­
плозией (первое п) артикулировать эксплозию (второе п), а затем возобновить
имплозивную артикуляцию (третье п). Поскольку каждая из этих двух импло­
зии не предваряется никакой другой имплозией, они имеют сонантный характер.
2. В таких французских словах, как meurtrier, ouvrier и т. д., конечные от­
резки их (-trier, -vrier) в прошлом были односложными (независимо, впрочем, от их
произношения; см. прим. к стр. 92). Позднее их стали произносить в два слога
(meur-tri-er с зиянием или без него, то есть If Те или Шуе). Изменение произошло
не путем постановки «слогового ударения» на i, а путем преобразования его
эксплозивной артикуляции в имплозивную.
Народ говорит ouverier вместо ouvrier — явление вполне сходное; только
здесь изменил артикуляцию и стал сонантом второй элемент, а не третий: uvfye-*
uvfye\ Е могло развиться позже, перед сонантом г.
3. Упомянем еще широкоизвестный факт появления протетического гласного
перед «s + согласный» во французском языке: лат. scutum -» iscutum -> франц.
cscu, ecu. Сочетание §k\ как мы видели (см. выше), представляет собой разорванный
звукоряд; sC является более естественным. Но это имплозивное s должно образо­
вывать вокалическую точку, когда оно находится в начале предложения или когда
предшествующее слово завершается согласным с малой степенью раствора. Проте-
тические i, e только подчеркивают это сонантное качество; всякое малозаметное
фонологическое свойство имеет тенденцию возрастать, если только проявляется
стремление его сохранить. То же самое явление воспроизводится и в esclandre,
и в народном произношении esquellette, estatue. Его же мы встречаем в вульгарном
произношении предлога de, передаваемом через ed: un oeil ed tanche. В результате
синкопы de tanche превратилось в d'tanche; но, чтобы дать себя обнаружить в
этом положении, d должно быть имплозивным — dlanche, и перед ним развивается
гласный, как в случаях, рассмотренных выше.
4. Едва ли следует возвращаться к вопросу об индоевропейских сонантах и за-
271
 даваться вопросом, например, о том, почему древневерхненемецкое hagl преврати­
лось в hagal, тогда как balg осталось нетронутым. В этом последнем слове 1 —
второй элемент имплозивной цепочки (balg) — выполняет функцию консонанта, и
у него не было оснований менять свою функцию. Наоборот, равным образом
имплозивное 1 в hagl образовывало вокалическую точку. Будучи сонантным, оно
могло развить перед собой гласный с большей степенью раствора (а, если верить
свидетельству написания). Впрочем, этот гласный с,,течением времени редуциро­
вался, так что ныне Hagel опять произносят как па*|1. Этим и отличается произно­
шение этого слова от произношения французского aigle; 1 является в немецком с/ю-
ве затворным, а во французском слове растворным, с конечным немым е (б|1э).
К стр. 99. Термин «акустический образ» может показаться чересчур узким,
так как наряду с представлением звуков слова есть еще и представление его арти­
куляций, мускульный образ акта фонации. Но для Ф. де Соссюра язык есть прежде
всего клад, существующий в сознании говорящих (depot), нечто, полученное извне
(см. стр. 52). Акустический образ является по преимуществу естественной репре­
зентацией слова, как факт виртуального языка вне какой-либо реализации его
в речи. Двигательный аспект может, таким образом, лишь подразумеваться или,,
во всяком случае, занимать только подчиненное положение по отношению к
акустическому образу.
К стр. 107. Было бы несправедливо упрекать Ф. де Соссюра в нелогичности
или парадоксальности в связи с тем, что он приписывает языку два противоречи­
вых качества. Противопоставлением двух антонимичных терминов он лишь хотел
резче подчеркнуть ту истину, что язык изменяется, а говорящие на нем изменить
его не могут. Эту же мысль можно было бы выразить иначе: язык неприкосновенен,
(intangible), но не неизменяем (inalterable).
К стр. 125. Согласно мнению Мейе («Mem. de la Soc. deLing.», vol. IX, стр. 365
и ел.) и Готьо («La fin de mot en indo-europeen», стр. 158 и ел.), индоевропейский пра­
язык знал лишь конечное -п и исключал конечное - т ; если принять эту теорию, то
закон 5 достаточно будет сформулировать следующим образом: индоевропейское
конечное -п сохранилось в греческом языке; убедительность такой формулировки
нисколько не уменьшится сравнительно с той, которую предложил Соссюр, по­
скольку фонетическое явление, сводящееся к сохранению старого состояния, од­
нородно с явлением, выражающимся в изменении.
К стр. 127. Само собой разумеется, что приведенные выше примеры носят
чисто схематический характер. Современная лингвистика прилагает значитель­
ные усилия к тому, чтобы свести возможно более широкие ряды фонетических
изменений к единому начальному принципу. Так, Мейе объясняет все изменения
греческих смычных последовательным ослаблением их артикуляции (см. «Mem. de
la Soc. deLing.», vol. IX, стр. 163 и ел.). Конечно, к этим общим фактам там, где они
налицо, и относятся в конечном счете заключения де Соссюра о характере фонети­
ческих изменений.
К стр. 129. Эту общепринятую теорию недавно подверг критике Лерх
(см.: Е. L е г с h, Das invariable Partizipium praesentis, Erlangen, 1913), но,
как нам думается, безуспешно. Поэтому нет надобности отбрасывать этот при­
мер, который при любых обстоятельствах сохраняет свое дидактическое значение.
К стр. 155. Излишне указывать, что учение о синтагмах не совпадает с син­
таксисом, являющимся, как мы увидим ниже, лишь частью его.
К стр. 158. Этот последний случай редок, и его можно считать ненормаль­
ным, потому что наш разум, естественно, устраняет ассоциации, способные затем­
нить понимаемость речи; однако существование подобных случаев доказывается
явлениями игры слов, покоящимися на нелепых смешениях, которые могут про­
изойти от самой простой омонимии типа Les musiciens produisent les sons et les gra-
inetiers les vendent *. Этот случай следует отличать от тех случаев, когда ассоциа­
ция, хотя и чисто случайная, может опереться на сближение понятий (ср. франц.
1
«Музыканты производят звуки/отруби, а торговцы зерном их продают» —
предложение, возможное во французском языке в силу омонимии sons «звуки» и
sons «отруби». Ср. русск. «Дипломаты пишут ноты, а музыканты исполняют по ним
музыку» — предложение, построенное на омонимии слов ноты.— Прим. ред.

272
ergot «петушиная шпора»: ergoter «придираться»; нем. blau «синий»: durchblauen
«поколотить»): здесь дело идет о новом истолковании одного из^членов сопостав­
ляемой пары — это случай народной этимологии (см. стр. 209). Этот факт интере­
сен для семантической эволюции, но с точки зрения синхронической он просто
входит в упомянутую выше категорию типа enseigner : enseignement.
К стр. 175. К этому дидактическому и чисто внешнему соображению при­
соединяется, быть может, и другое: Ф. де Соссюр никогда не касался в своих лек­
циях лингвистики речи (см. стр. 56 и ел.). Читатель помнит, что новая норма
всегда начинается с отдельных лиц (см. стр. 130). Можно, по-видимому, признать,
что автор отрицает за индивидуальными фактами свойство быть грамматическими
втом смысле, что изолированный акт по необходимости чужд языку и его системе,
зависящей только от совокупности коллективных навыков. Поскольку факты отно­
сятся к речи, они являются лишь специальными и чисто случайными способами ис­
пользования установившейся системы. Лишь тогда, когда какая-либо инновация,
часто повторяясь, запечатлевается в памяти и входит в систему, она приводит к
нарушению установившегося равновесия зиачимостей и к тому, что язык ipso
facto и спонтанно оказывается претерпевшим изменения.
К грамматической эволюции можно было бы применить то, что было сказано
на стр. 117 о фонетической эволюции: она протекает вне системы, ибо последняя
никогда не наблюдается в развитии; мы лишь от момента к моменту
находим ее другой. Впрочем, эта попытка объяснения представляет с нашей
стороны только предположение.
К стр. 187. Или -п? Ср. прим. к стр. 125.
К стр. 214. Отсюда следует, что оба эти явления комбинированно действуют
в истории языка, но агглютинация всегда предшествует аналогии и создает для
нее образцы. Такой тип сложных слов, как, например, греч. hippo-dromo-s и т. п.,
происходит от частичной агглютинации, имевшей место в такую эпоху индоевро­
пейского праязыка, когда еще не было окончаний (*ekwo dromo соответствовало
тогда такому английскому словосочетанию, как country house); но только благо­
даря аналогии получилось здесь продуктивное образование еще до окончательной
спайки составных элементов. То же можно сказать и о форме будущего времени
во французском языке (je ferai и т. п.), зародившейся в народной латыни от агглю­
тинации инфинитива с настоящим временем глагола habere (facere habeo «сделать
имею»). Таким образом, лишь благодаря вмешательству аналогии агглютинация
создает синтагматическиег типы и обслуживает грамматику; предоставленная же
самой себе, она доводит синтез составных элементов до абсолютного объединения и
образует лишь неразложимые и непродуктивные слова (типа hanc horam -* encore),
то есть обслуживает лексику.
К Стр. 220. Ф. де Соссюр не затронул, по крайней мере с синхронической точ­
ки зрения, вопроса о сложных словах. Эта сторона вопроса должна, следователь­
но, быть выделена особо; само собой разумеется, что установленное выше диахро­
ническое различение между сложными словами и словами агглютинированными не
может быть перенесено без изменения в синхронию, где речь идет об анализе опре­
деленного состояния языка. Едва ли стоит даже отмечать, что эта глава, касаю­
щаяся единиц низшего уровня, не претендует на решение более трудного вопроса,
затронутого на стр. 137 и 140, относительно определения слова как единицы.
К стр. 227. См.: T r o m b e t t i , L'unita d'origine del linguaggio, Bologna,
1905.
К стр. 261. Ср. еще: d'Arbois de J u b a i n v i 1 1 e, Les premiers habitants de
ГЕигоре, 1877; О. S с h г a d e г, Sprachvergleichung und Urgeschichte; O . S c h r a -
d e r, Reallexikon der indogermanischen Altertumskunde (работы, появившиеся
ранее труда Хирта); S. F e i s t , Europa im Lichte der Vorgeschichte, 1910.
К стр. 266. Эта глава не касается вопросов ретроспективной лингвистики.
Тем не менее мы помещаем ее здесь, так как она может служить заключением для
всей работы в целом.

1
В третьем издании: синтаксические.— Прим. ред.
273
 ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ1

Предлагаемая библиография является избранной: из более чем 2500 работ,

посвященных «Курсу», в нашу библиографию вошло только около 300 названий.
Исчерпывающий аннотированный перечень работ о Соссюре читатель найдет в кни­
ге Е. F. К. К о е г п е г , Bibliographia Saussureana 1870—1970. An annotated
classified Bibliography on the background Development and actual Relevance
of Ferdinand de Saussure general Theory of Language, N.Y., 1972.
Th. A b s i 1, Sprache und Rede. Zu de Saussure's «Allgemeiner Sprachwissen­
schaft», Nph, 10, 1925.
H. A m m a n , Kritische Wurdigung einiger Hauptgedanken von F. de Saussure
«Grundfragen der Sprachwissenschaft», IF, 52, 1934.
H. А г e n s, Sprachwissenschaft. Der Gang ihrer Entwicklung von der Antike
bis zur Gegenwart, Munich, 1955.
A. A v г a m, Syntagme et paradigme, synchronic et diachronie, «Filologica
pragensia», 8, 1965.
Ch. B a l l y , Synchronie et diachronie, VR, 2, 1937.
Ch. B a l l y , Langue et parole, JPs, 23, 1926.
Ch. B a l l y , Qu'est-ce qu'un signe?, JPs, 36, 1939.
Ch. B a l l y , L'arbitraire du signe: Valeuret signification, «Le fran^ais moder-
ne», 8, 1940.
Ch. B a l l y , Sur la motivation des signes linguistiques, BSL, 41, 1940.
Ch. B a l l y , Linguistique generale et linguistique franchise, Paris, 1932;
2 ed., Bern, 1944; 4e ed., Bern, 1965.
e

Ch. B a l l y , Ferdinand de Saussure et l'etat actuel des etudes linguistiques.

Le^on d'ouverture du cours de linguistique generale, lue le 27 oct. 1913 a I'Aula de
l'Universite Geneve, [1913] (перепечатано в Ch. B a l l y , Le langage et la vie,
3eed., Geneve, 1952, стр. 147—160 и в «Ferdinand de Saussure», см. ниже).
E. B e n v e n i s t e , Nature du signe linguistique, AL, 1, 1939.
E. B e n v e n i s t e , Tendances recentes en linguistique generale, JPs, 47—51,
1954.
E. B e n v e n i s t e , Saussure apres un demi-siecle, CFS, 20, 1963.
E. B e n v e n i s t e , Documents pour Thistoire de quelques notions saussuri-
ennes, reunis et presentes par E. Benveniste, CFS, 21, 1964.
E. B e n v e n i s t e , Ferdinand de Saussure a l'Ecolc des Hautes Etudes.—
«Ecole pratique des Hautes Etudes, IVе sect., Annnaire 1964—1965», Paris, 1965.
1
Принятые сокращения наименований журналов: AL — «Acta linguistica»;
BSL — «Bulletin de la Societe de linguistique de Paris»; CFS — «Cahiers Ferdinand
de Saussure»; IF — «Indogermanische Forschungen»; JPs — «Journal de psychologie
norrnale et pathologique»; KZ — «Zeitschrift fur vergleichende Sprachforschung»;
Lg — «Language»; Nph — «Neophilologus»; PBB — «Paul und Braune's Beitrage
zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur»; TCLC — «Travaux du Cercle
linguistique de Copenhague»; TCLP — «Travaux du Cercle linguistique de Prague»;
VR — «Vox Romanica»; W — «Word»; ZRPh —«Zeitschrift fur romanische Philo-
logie»; ВЯ —«Вопросы языкознания»; РЯШ — «Русский язык в школе».

274
 E. B e n v e n i s t e , „Structure" en linguistiquc — «Senset usages du terme
„structure" dans les sciences humaines et sociales», s'Gravenhage, 1962.
E. B e n v e n i s t e , Problemes de linguistiquc generale, Paris, 1966. (Русск.
перевод: Э. Б е н в е н и с т , Общая лингвистика, М., 1974.)
Н. В i г n b a u m, F. de Saussure och den moderna spr&kvetenskape. Till
100-axsjubileet av hans fodelse.— «Filol. meddelande f. Ryska inst. v. Stocholms hog-
skola», 1, 1957.
С de В о е г, «Innovations» en matiere d'analyse linguistiquc, «Mededeelingen
der K. Akad. van Wetenschapen te Amsterdam, Aft. Letterkunde», 79, serie A, № 1,
1935.
Т. В о 1 e 1 1 i, Tra storia e linguaggio, Arona, 1949.
Т. В о 1 e 1 1 i, Per una storia della ricerca linguistica, Testi e note intro-
dattive, Napoli, 1965.
D. L. B o l i n g e r , The sign is not arbitrary, «Bolctin del Instituto Саго у
Cuervo», 5, Bogota, 1949.
W. В о г g e a u d, W. В г 6 с k e г, J. L о h m a n n, De la nature du signe,
AL, 5, 1945-1949.
F. B r e s s o n , La signification.—«Problemes de psycholinguistique», Paris,
1963.
W. В г 6 с k e г, Ubcr die Prinzipicn einer allgemeiner Grammatik, ZRPh, 63,
1943.
W. B r o c k e r , J. L o h m a n n , Vom Wesen des sprachlichen Zeichens,
«Lexis», 1, 1948.
V. В r 6 n d a I, Linguistique structural, AL, 1, 1939 (перепечатано в сборнике
статей «V. В г 6 n d a 1, Essais de linguistique, generale», Copenhague, 1943).
К. В u h 1 e r, Die Axiomatik der Sprachwissenschaft, «Kantstudiue», 38,
1933.
К. В u h 1 e r, Sprachtheorie. Die Darstellungsfunktion der Sprache, Jena,
1934.
A. B u r g e r , Phonematique et diachronie, a propos de la palatalisation des
consonnes romanes, CFS, 13, 1955.
A. B u r g e r , Significations et valeur du suffixe verbal frangais -e-, CFS, 18,
1961.
A. B u r g e r , Essai d'analyse d'un systeme de valeurs, CFS, 19, 1962.
E. В u у s s e n s, La nature du signe linguistique, AL, 2, 1941.
E. B u y s s e n s , Les six linguistiques de F. de Saussure, «Revue des langues
vivantes», 1, 2, 1942 (рец. Sechehaye в CFS, 4, 1944).
E. B u y s s e n s , Mise au point de quelques notions fondamentales de la phono­
logic CFS, 8, 1949.
E. B u y s s e n s , Dogme ou libre examen?, CFS, 10, 1952.
E. B u y s s e n s , Le structuralisme et l'arbitraire du signe, «Studii §i cercetari
linguistice», 11, 3, Bucure§ti, 1960.
E. B u y s s e n s , Le signe linguistique, «Revue beige de philologie et d'histoi-
re», 38, 1960.
E. B u y s s e n s , Origine de la linguistique synchronique de Saussure, CFS,
18, 1961.
E. В u у s s e г s, Les langages et le discours. Essai de linguistique fonc-
tionnelle dans le cadre de la semiolo^ie, Bruxelles, 1943 (рец. Sechehaye в CFS,
4, 1944).
E. B u y s s e n s , De Tabstrait et du concret dans les faits linguistiques;
la parole — le discours — la langue, AL, 3, 1942—1943.
J. C a n t i n e a u , Oppositions significatives, CFS, 10, 1952.
E. С a s s i г е г, Structuralism in modern linguistics, W, 1, 1945.
N. C h o m s k y , Cartesian linguistics. A chapter in the history of rationalistic
thought, New York, 1966.
N. C h o m s k y , Aspects of the theory of syntax, Cambridge, 1965.
M. C o h e n , Pour unc sociologie du langage, Paris, 1956.
275
 В. С о 1 1 i n d e r, Lcs origines du structuralismc— «Acta socictatis
linguisticae Uppsaliensis», 1, 1962.
B. C o l l i n d e r , Kritische Bemerkungen zum Saussurischen Cours de
linguistique generale—«Acta societatis linguisticae Uppsaliensis», 1, 1968.
E. С о s e г i u, Sincronia, diacronia e historia. El problema del cambio lingui-
stico, Montevideo, 1958 (рец. A. Burger в CFS, 17, 1960; русск. перевод Э. К о с е -
р и у, Синхрония, диахрония и история.— В: «Новое в лингвистике», III,
Москва, 1963).
Е. С о s е г i u, Sistema, norma у habla, Montevideo, 1952.
E. С о s e г i u, Forma у sustancia en los sonidos del lenguaje, Montevideo, 1954
(рец. A. Burger в CFS, 17, 1960).
E. C o s e г iu, Gcorg von der Gabelentz et la linguistique synchronique,
W., 23, 1967.
E. С о s e г i u, Teoria del lenguaje у linguistica general. Cinco estudios, Mad­
rid, 1962, изд. 2-е, 1967.
E. С о s e г i u, L'arbitraire du signe. Zur Sprachgeschichte eines Aristoteli-
schen Begriffes, «Archiv fur das Studium der neuren Sprachen und Literatur», 204,
1967.
H. D e l a c r o i x , Le langage et la pensee, 2eed., Paris, 1930.
G. D e г о s s i, Segno e struttura linguistici nel pensiero di Ferdinand de Saus­
sure, Trieste, 1965 (рец. R. Engler в CFS, 24, 1965).
G. D e v о t o, Una scuola di linguistica generale, «La Cultura», 7, Roma, 1928.
G. D e v о t o, I fondamenti della storia linguistica, Firenzc, 1951.
W. D o r o s z e w s k i , Quelques remarques sur les rapports de la sociologie
et de la linguistique: Durkheim et F. de Saussure.— «Psychologic du langage», Paris,
1933.
W . D o r o s z e w s k i , Sociologie et linguistique (Durkheim et F. de Saussure).—
«Actes du 2 e Congres international des linguistes, Geneve, 25—29 aout 1931», Paris,
1933.
W. D o r o s z e w s k i , «Langue» et «parole» (Une page de l'histoire des idees
generates en linguistique), «Prace filologiczne», 45, 1930.
W. D o r o s z e w s k i , Le structuralisme linguistique et les etudes de geo­
graphic dialectale.— «Proceedings of the 8th international Congress of linguists»,
Oslo, 1958.
W. D o r o s z e w s k i , Elementy leksykologii i semiotyki, Warszawa, 1970
(русск. перев.: В. Д о р о ш е в с к и й , Элементы лексикологии и семиотики,
М., 1973).
Н. D u c h o s a l , Les Genevois celebres. Notes et souvenirs sur un linguiste de
genie: Ferdinand de Saussure.— «Tribune de Geneve», 27-XII 1950.
N. E g e, Le signe linguistique est arbitrage, TCLC, 5, 1949.
R. E n g 1 e r, Theorie et critique d'un principe saussurien: l'arbitraire du
signe, CFS, 19, 1962.
R. E n g l e r , Complements a l'arbitraire, CFS, 21, 1964.
R. E n g l e r , Remarques sur Saussure, son systeme et sa terminologie, CFS,
22, 1966.
R. E n g l e r , Lexique de la terminologie saussurienne, Utrecht/Anvers, 1968.
R. E n g l e r , «Cours de linguistique generale» und «Les sources manuscrites du
«Cours de linguistique generale de F. de Saussure»: eine kritische Ausgabe des
«Cours de linguistique generale», «Kratylos», 4, 1959.
R. E n g l e r , Semiologische Lese: Betrachtungen zu Saussure, Salviati und
Chretien de Troyes.— «Linguistique contemporaine. Hommage a Eric Buyssens»,
Bruxelles, 1970.
«Ferdinand de Saussure (1857—1913)», Geneve, 1915, 2e ed., Geneve, 1962 (Сбор­
ник перепечатанных речей и статей в связи со смертью Ф. де Соссюра: речь Э. Фав-
ра, напечатанная в «Bulletin de la societe d'histoireet d'archeologie de Geneve», III,
8, 1913; лекция А. Сеше, прочитанная 28 февраля 1913 г. в Женевском универси­
тете; заметка А. Мейе, напечатанная в BSL, XVIII, 61, 1913; заметка Р. Готьо,
напечатанная в «Bulletin de l'Association des Eleves et ancicns Elevcs de l'Ecole
pratique des Hautes Etudes, Section des Sciences historiques et philologiques», 1914;
276
статья Ж- Э. Давида, напечатанная в «Gazette de Lausanne» 25 fevr. 1913; статья
Э. Мюрэ, напечатанная в «Journal de Geneve» 26. fevr. 1913, и некролог Ш. Балли,
напечатанный в «La semaine litteraire» 1 mars 1913).
M. F 1 e u г у, Notes et documents sur F. de Saussure (1880—1891).— «Ecole
pratique des Hautes Etudes», IV-e section, Annuaire 1964—1965.
J. F 6 n a g y, Uber die Eigenart des sprachlichen Zeichens (Bemerkungen zu
einer altcn Streitfrage), «Lingua», 6, 1956—1957.
H. F г е i, Langue, parole et differenciation, JPs, 45, 1952.
H. F г е i, Saussure contre Saussure?, CFS, 9, 1950.
H. F г e i, Le signe de Saussure et le signe de Buyssens, «Lingua», 12, 4,
1963.
H. F г e i, La linguistique saussurienne a Geneve depuis 1939, AL, 5, 1945—
1949.
H. F г е i, Ramification des signes dans la memoire, CFS, 2, 1942.
H. F г e i, Note sur Tanalyse des syntagmes, W, 4, 1948.
H. F r e i , Desaccords, CFS, 18, 1961.
H. F r e i , La grammaire des fautes, Paris, 1929.
H. F r e i , Qu'est-ce qu'un dictionnaire des phrases?, CFS, 1, 1941.
H. F r e i , Zero, vide et intermittent, «Zeitschrift fur Phonetik und allgemeine
Sprachwissenschaft», 4, 1950.
H. F r e i , Criteres de delimitation, W, 10, 1954.
H. F r e i , L'unite linguistique complexe, «Lingua», 11, 1962.
A. H. G a r d i n e r , The theory of speech and language, London, 1932, 2 ed.,
Oxford, 1951.
A. II. G a r d i n e r , De Saussure's analysis of the «sign linguistique», AL, 4,
1944.
A. H. G a r d i n e r , The distinction of «speech» and «language».— «Atti dei
3 Congresso internazionale dei linguisti», Firenze, 1935 (русск. перев.: А. Г а р-
д и н е р, Различие между „речью" и „языком".—В: В. А. З в е г и н ц е в , Исто­
рия языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях, часть II, М. 1960).
L. G a u t i е г, Souvenirs et temoignages, «Journal de Geneve», I—III,
1963.
«A Geneva school reader in linguistics» (ed. by Godel), Bloomington and
London, 1969.
L. G e s c h i e r e , Plaidoyer pour la langue, Nph, 45, 1961.
L. G e s c h i e r e , La «langue»: condamnation ou sursis?, Nph, 46, 1962.
A. G i l l , La distinction entre langue et parole en semantique historique.—
«Studies in Romance Philology and French Literature presented to John Orr»,
Manchester, 1933.
R. G o d e l , Les sources manuscrites du «Cours de linguistique generale»
de F. de Saussure, Geneve — Paris, 1957 (рец. Н. А. Слюсаревой в ВЯ, 2,
1960).
R. G o d e l , La question des signes zero, CFS, 11, 1953.
R. G o d e l , De la theorie du signe aux termes du systeme, CFS, 22, 1966.
R. G o d e l , L'ecole saussurienne de Geneve.— «Trends in European and Ameri­
can Linguistics 1930—1960», I, Utrecht, 1961.
R. G o d e l , F. de Saussure's theory of language.— «Current trends in linguis­
tics», vol. 3. «Theoretical foundations», 1966.
R. G o d e l , Allocution prononcee aux obseques de Charles Bally, CFS, 6,
1946-1947.
R. G o d e l , Nouveaux documents saussuriens. Les cahiers E. Constantin,
CFS, 16, 1959.
R. G o d e l , Inventaire des manuscrits de F. de Saussure remis a la Biblio-
theque publique et universitaire de Geneve, CFS, 17, 1960.
R. G o d e l , рец. на книгу «S. U 1 b m a n n, Precis de semantique francaise»,
CFS, 11, 1953.
R. G o d e l , F. de Saussure et les debuts de la linguistique moderne,
«Semaine d'etudes. Geneve», 67, 1968.
A. J. G г e i m a s, L'actualite du saussurisme, «Le franc,ais moderne», 24, 1956.
277
 G. G u i 1 1 a u m e, La langue est-elle ou n'cst-clle pas un systeme?.— «Cahier
de linguistiquc structural», 1, Quebec, 1952.
H. G ii n t e r, Grundfragen der Sprachwissenschaft, Leipzig, 1925.
V. G u \ u - R о m a 1 o, Synchronic et diachronie dans Г etude de la langue.
Resumes des communications.—«Actes du X Congres international des linguistes»,
Bucarest, 1969.
Sh. H a t t о г i, Saussure'sno langue to gengokateisetsu, «Gcngo kenkyfi», 32,
1957.
L. H a v e t, рец. на «Melanges de linguistique offerts a M. F. de Saussure» в
«Journal de Geneve», 16—23-XI, 1908.
S. H e i n i m a n n, F. de Saussures «Cours de linguistique generale» in neuer
Sicht, ZRPh, 75, 1959.
L. H j e 1 m s 1 e v, Principes de grammaire generale, Copenhagen, 1928.
L. H j e 1 m s 1 e v, Langue et parole, CFS, 2, 1942 (перепечатано в L. H j e m-
s 1 e v, Essais linguistiques, Copenhagen, 1959 (русск. перев.: Л. Е л ь м с л е в ,
Язык и речь.— В: В. Л. З в с г и н ц е в, История языкознания XIX и XX веков
в очерках и извлечениях, часть II, М., 1960).
R. J a k o b s o n , L'importanza di Kruszewski per lo svilippo della linguistica
generale, «Ricerche slavistiche», 13, 1967.
R. J a k o b s o n , Ser^e Karcevski, CFS, 14, 1956.
R. J a k o b s o n , La scuola linguistica di Praga, «La cultura», 12, 1933.
R. J a k o b s o n , Prinzipien der historischen Phonologie, TCLP, 4, 1931.
R. J a k o b s o n , Saussure's unpublished reflections on phonemes, CFS, 26,
1969.
R. J a k o b s o n , Signe zero.-— «Melanges de linguistique offerts a Ch. Bally»,
Geneve, 1939.
R. J a k o b s o n , La premiere lettre de Ferdinand de Saussure a Antoine
Meillet publiee et commentee par Roman Jakobson, «L'Homme, Revue franchise
d'anthropologie», 11, 2, 1971.
R. J a k o b s o n , Selected writings, s'Gravenhage, I, 1962; II, 1971.
R. J a k o b s o n , S. K a r c e v s k i j, N. S. T r u b e c k o j , Quelles sont les
methodes les mieux appropriees a unexpose complet et pratique de la grammaire
d'une langue quelconque?.— «Actes du premier congres international des linguistes»,
Leiden, [1929].
v R. J a k o b s o n . О hlaskoslovnem zakonu a teleologickem hlaskoslovi,
«Casopis pro modern i filologii», 14, 1928.
R. J a k o b s o n , M. H a l l e , Fundamentals of language, s'Gravenhage, 1956.
E. F. K. K o e r n e r , Contribution au debat post-saussurien sur le signe
linguistique. Introduction generale et bibliographique annotee, The Hague— Paris,
1971.
E. F. K- K o e r n e r , A Note on transformational-generative grammar and the
Saussurean dychotomy of synchrony versus diachrony, «Linguistische Berichte.
Forschung — Information — Diskussion», 13, Braunschweig, 1971.
F. К о 1 m а г - К u 1 1 e s с h i t z, 1st das Phonem ein Zeichen? (Stratifizie-
rung der Bedeutung), «Phonctica», 5, 1960.
F. K o l m a r - K u l l e s c h i t z , Einige Bemerkungen zum de Saussure-
schen Zeichenschema (Stratifitierung der Bedeutung), «Phonetica», 6, 1961.
J. M. К о f i n e k, Einige Betrachtungen uber Sprache und Sprechen, TCLP,
6, 1936 (русск. перев.: Й. М. К о р ж и н е к , К вопросу о языке и речи.—В:
сб. «Пражский лингвистический кружок», М., 1967).
L. K u k e n h e i m , Esquisse historique de la linguistique franchise et de ses
rapports avec la linguistique generale, Leiden, 1962.
J. von L a z i s z i u s, Die Scheidung langue — parole in der Lautforschung.—
«Proceedings of the 2nd international congress phonetists sciences, 1938», Ghent, 1939.
W. P. L e h m a n n, Saussure's dichotomy between descriptive and historical
linguistics.—«Directions for historical Linguistics. A Symposium», London,
1968.
G. L e p s c h y , Sintagmatica e lincarita, «Studi Saggi linguistici», 5, Pisa,
1965.
278
 G. L e p s с h у, Ancora su «l'arbitraire du signe», «Annali della Scuola normale
superiore di Pisa», 31, 1962.
G. L e p s с h y, La linguistica strutturale, Torino, 1966 (франц. перевод:
G. L e p s с h у, La linguistique structural, Paris, 1968).
M. L e г о у, Les grands courants de la linguistique moderne, Bruxelles, 1963.
(Рец. Н. А. Слюсаревой.— В: «Научные доклады высшей школы», серия «Фило­
логические науки», 2, 1965).
E. L е г с h, Vom Wesen des sprachlichen Zeichens. Zeichen oder Symbol?, AL,
1, 1939.
H. H. L i e b, Das Sprachstudium: Entwicklungsabschnitt und System?, «Lin­
gua», 16, 4, 1966.
M. L u с i d i, L'equivoco dci l'arbitraire du signe'. L'iposema, «Cultura neola-
tiiici», 10, 1950.
B. M a l m b e r g , F. de Saussurc et la phonetique moderne, CFS, 12, 1954.
B. M a l m b e r g , Les nouvelles tendances de la linguistique, Paris, 1966.
B. M a l m b e r g , Synchronie et diachronie.—«Actes du Xecongres internatio­
nal des linguistes», 1, Bucure§ti, 1969.
B. M a l m b e r g , Systeme.et methode. Trois etudes de linguistique generale.—
«Vetenskaps-societeten i Lund. Arsbok», Lund, 1945.
B. M a l m b e.r g, Till fr§gan om spr&kets systemkaraktar.— «Vetenskaps-
societeten i Lund, Arsbok», Lund, 1947.
V. M а г t i n, Ch. Bally, Albert Sechehaye, CFS, 6, 1947.
A. M a r t i n e t , Arbitraire linguistique et double articulation, CFS, 15, 1957.
A. M a r t i n e t , La double articulation linguistique, TCLC, 5, 1949.
A. M a r t i n e t , Economie des changements phonetiques. Traite de phonologie
diachronique, Bern, 1955. (Рец. R. Godel в CFS, 14, 1956).
A. M a r t i n e t , Structural linguistics.—«Anthropology today. An encyclope­
dia inventory», Chicago, 1953.
A. M a r t i n e t, La phonologie synchronique et diachronique.—«Phonologie
der Gegenwart», Koln, 1967.
V. M a t h e s i u s, La place de la linguistique fonctionelle et structural dans
le developpement general des etudes linguistiques.—«Actes du2econgres international
des linguistes, Geneve, 25—29 aoflt 1931», Paris, 1933.
G. F. M e i e r , Das Zero-Problem in der Linguistik, Berlin, 1961 (рец.
R. Godel в «Kratylos», 8, 1963).
G. M i h 3 i 1 3, Cu privire la evolujia conceptuli saussurian de «sincronie» §i
«diacronie» in lingvisticS, «Probleme de lingvistic2 general^», vol. 5, Bucure§ti, 1967.
F. M i k u S, La notion de valeur en linguistique, «Lingua», 3, 1, 1952.
F. M i k u §, Principi sintagmatice, Zagreb, 1958.
F. M i k u §, Edward Sapir et la syntagmatique, CFS, 11, 1953.
K. M 6 1 1 e r, Contribution to the discussion concerning «langue» and «parole»,
TCLC, 5, 1949.
G. M о u n i n, Ferdinand de Saussure (Saussure ou le structuraliste sans le
savoir), Paris, 1968.
G. M о u n i n, Histoire de la linguistique des origines au XX е siecle, Paris,
1967.
G. M о u n i n, La notion de systeme chez Antoine Meillet, 1966.
P. N a e r t, Arbitraire et necessaire en linguistique, «Studia linguistica», 1,
1947.
P. N a e r t , L'arbitraire du signe, W., 23, 1967.
A. N e h г i n g, The problem of linguistis sign, AL, 6, 1950.
G. N e n с i о n i, Idealismo e realismo nella scienza del linguaggio, Firenze,
1946 (рец. A. Juvet в CFS, 6, 1946—1947).
C. К. О g d e n, I. A. R i c h a r d s , The meaning of meaning. A study of the
influence of language upon thought and of the science of symbolism, London, 1923,
10th cd., 1949.
E. О t t o, Griuiclfragen der Linguistik, IF, 52, 1934.
279
 А. Р a g 1 i а г о, II segno vivente. Saggi sulla lingua e altri simboli, Napoli,
1952.
A. P e n t t i 1 a, Einige Bemerkungcn tiber die Unterscheidung von Sprache
und Rede.—«Actes du 4 e congres international des linguistes», Copenhagen,
1938.
E. P i с h о n, Sur le signe linguistique, AL, 2, 1940.
J. L. P i e г s о n, Langue — parole? Signifie — signifiant?, «Studia linguistica»,
17, 1, 1963.
K. P i p p i n g , Om nagra grundtankar i Ferdinand deSaussures forelasningar
over allman spr&kvetenskap, «Vetenskaps-societeten i Lund. Arsbok», 1946.
G. de P о с г с к, Quclques reflexions sur les oppositions saussuriennes, CFS,
22, I960.
«Portraits of linguists», 2, 1966.
«Readings in Linguistics» (Ed. E. P. Hamp, F. W. Housholder and
R. Austerlitz), Chicago and London, I, II, 1957, изд. 2 е , 1966.
G. R e d а г d, F. de Saussure pionnier de la linguistique, «Journal de Geneve»,
23-24-XI-1957.
K. H. R e n s с h, Ferdinand de Saussure und Georg von der Gabelenz. Uber-
einstimmungen und Gcmeinsamkeiten dargestellt an der langue — parole Dichotomie
sowie der diachronischen und synchronischen Sprachbetrachtung, «Phonetica», 15, 1,
1966.
R. H. R o b i n s , Ancient and medieval grammatical theory in Europe, with
particular reference to modern linguistic doctrine, London, 1951.
K. R о g g e r, Kritischer Versuch uber de Saussure's Cours de Linguistique
generale, ZRPh, 61, 1941.
K. R o g g e r , Langue — parole und die Aktualisierung, ZRPh, 70, 1954.
M. S с h e 1 1 e r, «Linguistique synchronique» und «linguistique diachroniquc». *
Zur Geschichte der neueren Sprachwissenschaft, «Zeitschrift fur vergleichende Sprach-
forschung auf dem Gebiete der indogermanischen Sprachen», 82, 2, 1968.
A. S e c h e h a y e , L'ecole genevoise de linguistique generale, IF, 44, 1927.
A. S e c h e h a y e , Les trois linquistiques saussuriennes, VR, 5, 1940. (Рец.
К. R o g g e r в ZRPh, 62, 1941; аннотация H. F r e i в CFS, 1, 1941).
A. S e c h e h a y e , Les mirages linguistiques, JPs, 27, 1930 и CFS, 4, 1944.
A. S e c h e h a y e , La pensee et la langue: ou comment concevoir le rapport
organique de Tindividuel et du social dans le langage?, JPs, 30, 1933.
A. S e c h e h a y e , De la definition du phoneme a la definition de l'entite de
langue, CFS, 2, 1942.
A. S e c h e h a y e , Ch. B a l l y , H. F г e i, Pour l'arbitraire du signe, AL,
2, 1940—1941.
A. S e c h e h a y e , Evolution organique et evolution congentielle.—«Melanges
de ling, offerts a Ch. Bally», Geneve, 1939.
C. S e g г e, Nota introduttiva (в итал. переводе: Ch. B a l l y , Linguistica ge­
nerale e linguistica francesce, Milano, 1963).
V. S к a 1 i £ к a, The need for a linguistics of la parole, «Recueil linguistique
de Bratislava», 1, 1948.
N. SI j u s а г e v a, Quelques considerations des linguistes sovietiques a propos
des idees de F. de Saussure, CFS, 20, 1963.
N. SI j u s a r e v a, Problems of scientific connections and influence (F. de
Saussure and J. Baudouin de Courtenay).—«Proceedings of the Eleventh
International Congress of Linguists», II, Bologna, 1974.
E. S o l l b e r g e r , Note sur Г unite linguistique, CFS, 11, 1953.
A. S o m m e r f e l t , Points de vue diachroniquc, synchronique et panchroni-
que en linguistique generale, «Norsk Tidsskrift for Sprogvidenskap», 9, 1938.
A. S o m m e r f e l t , Diachronic and synchronic aspects of language. Selected
articles, s'Gravenhage, 1962. (Рец. W. P . L e h m a n n, в «Romance philology», 21,
1, 1967).
A. S o m m e r f e l t , Tendances actuelles de la linguistique generale, «Dioge-
ne», 1, 1952.
280
 H. S p a n g - H a n s s c n , Recent theories on the nature of language sign,
TCLC, 9, 1954.
N. C. W. S p e n с e, A hardy perennial: the problem of la langue and la
parole, «Archivum linguisticum», 9, 1957.
N. C. W. S p e n с e, Langue and parole yet again, Nph, 46, 1962.
S. S t e l l i n g - M i c h a u d , Notice biographique [Serge Karcevskii], CFS,
14, 1956.
W. S t r e i t b e r g , Ferdinand de Saussure, «Indogermanisches Jahrbuch», 2,
1914 (1915) (перепечатано в «Portraits of linguists», 2, 1966).
«Theses. Melanges linguistiques dedies au premier congres des philologues sla­
ves», TCLP, 1, 1929.
«Trends in modern linguistics». Edited in occasion of the Ninth International
Congress of Linguists, by Chr. Mohrmann, F. Norman, A. Sommerfelt, Utrecht, 1963.
J. L. T r i m , Historical description and dynamic linguistics, «Language and
speech», 2, 1, 1959.
В. Т г n к a, Synchronic a diachronie v strukturalnim jazykozpytu, «Casopis
pro modern! filologii», 20, 1934.
N. V a 1 о i s, F. de Saussure.—«Comptes rendus de l'Academie des inscrip­
tions», 1913.
E. V a s i 1 i u, «Langue», «parole», stratification, «Revue de linguistique», 5,
1960.
E. V a s i 1 i u, Contribution a la theorie du signe linguistique.— «Cahier de
linguistique theorique et appliquees», 1, Bucarest, 1962.
J. V e n d r y e s , Le caractere social du langage et la doctrine de F. de Saussu­
re, JPs, 18, 1921.
J. V e n d r y e s , Sur les taches de la linguistique statique, JPs, 30, 1933
(перепечатано в «Psychologie du langage», Paris, 1933).
J. V e n d r y e s , Choix d'etudes linguistiques et celtiques, Paris, 1952.
J. V. M. V e г h a a r, Speech, language and inner form (Some linguistic re­
marks on thought).—«Proceedings of the 9th International Congress of Linguistis,
Cambridge, Mass., 1962», s'Gravenhage, 1964.
P. A. V e г b u г g, Het Schaakspelmodel bij F. de Saussure en bij L. Wittgen­
stein.— «Wijsgerig perspectief op maatschappij en wetenschap», 1, Amsterdam, 1961.
P. A. V e г b u г g, Taal en functionaliteit. Een historisch-critische studie
over de opvattingen aangaande de functies der taal, Wageningen, 1952.
W. von W a r t b u r g , Betrachtungen uber das Verhaltnis von historischer
und deskriptiverSprachwissenschaft.—«Melanges de ling, offerts a Ch. Bally»,Geneve,
1939.
W. .von W a r t b u r g , Das Ineinandergreifen von deskriptiver und histori­
scher Sprachwissenschaft.— «Sitzungsberichte der Sachsischen Akademie der Wissen-
schaften. Philologisch-historische Klasse», 83, 1, 1931.
J. T. W a t e r m a n , F. de Saussure forerunner of modern structuralism, «Mo­
dern Language Journal», 40, 1956.
J. T. W a t e r m a n , Perspectives in linguistics. An account of the back­
ground of modern linguistics, Chicago, 1963.
H. W e i n, Sprachphilosophie der Gegenwart. Eine Einfiihrung in die europa-
ische und amerikanische Sprachphilosophie des 20. Jahrhunderts, s'Gravenhage, 1963.
L. W e i s g e r b e r , Das Problem der inneren Sprachform.—«Germ.-Roman.
Monatsschrift», 1926.
R. S. W e l l s , De Saussure's system of linguistics, W, 3, 1-2, 1947.
N. van W i j k, De Saussure en de phonologische school.—«Album philolog. voor
Th. Pjaader», Amsterdam, 1939.
N. van W i j k, L'etude diachronique des phenomenes phonologiques et extra-
phonologiques, TCLP, 8, 1939.
N. van W i j k, Umfang und Aufgabe der diachronischen Phonologic—«Melan­
ges de linguistique et de philologie offerts a J. van Ginnekcn», Paris, 1937.
L. Z a w a d o w s k i , The so-called relative motivation in language.—«Proceed­
ings of 8th International Congress of Linguistis», Oslo, 1958.
2§1
 «Zeichen und System in der Sprache», Veroffentlichung des 1. Internationalen
Symposium, «Zeichen und Sybtcm in der Sprache» vom 28.9. bis 2.10. 1959 in Erfurt,
Berlin, I, 1961, 11, 1962, III, 1У66.

Л. А. А б р а м я н, К вопросу о языковом зи^ке.— В: «Вопросы общего

языкознания», М., 1964.
Е. Г. А в е т я н, Природа лингвистического знака, Ереван, 1968.
В. Г. А д м о н и, Проблема „уровней" языка и кризис соссюрианской
лингвистики.— В: «Единицы разных уровней грамматического строя языка и
их взаимодействие», М., 1969.
Н. Д. А н д р е е в , Л. Р. 3 и н д е р, О понятиях речевого акта, речи, ре­
чевой вероятности и языка, ВЯ, 3, 1963.
Ю. Д. А п р е с я н, Идеи и методы современной структурной лингвистики,
М., 1966.
Н. Д. А р у т ю н о в а , О простейших значимых единицах языка.— В:
«Проблемы языкознания», М., 1967.
Н. Д . А р у т ю н о в а, Т. В. Б у л ы г и н а, А. А. У ф и м ц е в а,
Знаковая природа языка.— В: «Общее языкознание», М., 1970.
Э. А. А т а я н, Проблемы и методы структурального синтаксиса, Ере­
ван, 1962.
А. А. Б е л е ц к и й , Знаковая теория языка.— В: «Теоретические проб­
лемы языкознания», М., 1964.
Р. А. Б у д а г о в. Из истории языкознания (Соссюр и соссюрианство), М.,
1954.
Р. А. Б у д а г о в, Система языка в связи с разграничением его истории
и современного состояния, ВЯ, 4, 1958.
Р. А. Б у д а г о в, Фердинанд де Соссюр и современное языкознание
(К 50-летию «Курса общего языкознания»), РЯШ, 3, 1966.
Р. А. Б у д а г о в, Общее языкознание в СССР за 50 лет, «Филологические
науки», 5, 1967.
Г. В и н о к у р , Культура языка, изд. 2-е, М., 1929.
Г. В и н о к у р , О задачах истории языка, «Ученые записки Московского
Педагогического института», 5.1.1941.
А. Г. В о л к о в , О теоретических основаниях дихотомической гипотезы
языка и речи Ф. де Соссюра, «Вестник Московского Университета», серия VII,
«Филология, журналистика», 2, 1964.
A. Г. В о л к о в , Язык как система знаков, М., 1966.
B. Н. В о л о ш и н о в , Новейшие течения лингвистической мысли на За­
паде, «Учёные записки института языка и литературы», 5, М., 1928.
В. Н. В о л о ш и н о в , Марксизм и философия языка, Ленинград, 1929.
Т. В. Г а м к р е л и д з е , К проблеме „произвольности" языкового
знака, ВЯ, 6, 1972.
Б. В. Г о л о в н и н, К вопросу о парадигматике и синтагматике на
уровнях морфологии и синтаксиса.— В: «Единицы разных уровней грамма­
тического строя языка и их взаимодействие», М., 1969.
М. М. Г у х м а н, Понятие системы в синхронии и диахронии, ВЯ, 4, 1962.
М. М. Г у х м а н, Исторические и методологические основы структурализ­
ма.— В: «Основные направления структурализма», М., 1964.
В. М. Ж и р м у н с к и й , О синхронии и диахронии в языкознании, ВЯ,
5, 1958.
В. М. Ж и р м у н с к и й , О соотношении синхронного анализа и истори­
ческого изучения языка, М., 1960.
Ю. А. Ж л у к т е н к о, Язык и речь, «Научные труды Киевского инженер­
но-строительного института, 19. Вопросы теории и методики преподавания анг­
лийского и немецкого языка», Киев, 1962.
В. А. З в е г и н ц е в , Проблема знаковости языка, М., 1956.
В. А. З в е г и н ц е в , Человек и знак.— В: «То honor Roman Jakob-
son», 3, 1967.

282
 Л. Р. З и н д е р , Условность и мотивированность языкового знака.— В:
«Фонетика, фонология, грамматика. К семидесятилетию Л. А. Реформатского»,
М., 1971.
Г. А. К л и м о в , Синхрония — диахрония и статика — динамика.— В:
«Проблемы языкознания», М., 1967.
Е. С. К у б р я к о в а , О понятиях синхронии и диахронии, ВЯ, 3, 1968.
А. А. Л е о н т ь е в, И. А. Бодуэн де Куртенэ и петербургская школа
русской лингвистики, ВЯ, 4, 1961.
А. А. Л е о н т ь е в , Бодуэн и французская лингвистика, «Известия
АН СССР», 25, вып. 4, 1966.
А. А. Л е о н т ь е в , Дискуссия о проблеме системности в языке,
«Известия АН СССР», 21, 1962.
Т. П. Л о м т е в, Язык и речь, «Вестник Московского университета», серия
VII, «Филология, журналистика», 4, 1961.
Материалы к конференции «Язык как знаковая система особого рода», М.,
1967.
Материалы семинара по проблеме мотивированности языкового знака, Л.,
1969.
A. С. М е л ь н и ч у к, Понятия системы и структуры языка в свете диалек­
тического материализма, ВЯ, I, 1970.
B. Я- М ы р к и н, Некоторые вопросы понятия речи в корреляции «язык —
речь», ВЯ, I, 1970.
В. Я- М ы р к и н, К вопросу об объективности существования языка (По­
пытка философской интерпретации дихотомии язык — речь), «Филологические
науки», 4, 1971.
«О соотношении синхронного анализа и исторического изучения языков»,
М., 1960.
Р. В. П а з у х и и, О месте языка в семиологической классификации, ВЯ,
3, 1968.
М. Н. П е т е р с о н, Язык как социальное явление, «Ученые записки
[института языка и литературы]», I, M., 1927.
Н. С. П о с п е л о в, О лингвистическом наследстве С. Карцевского, ВЯ,
4, 1957.
Ю. М. С к р е б н е в, О разграничении и противоположении понятий «язык»
и «речь».— В: «Вопросы общего и германского языкознания», Уфа, 1964.
Н. А. С л ю с а р е в а , Главное в лингвистической концепции Ф. де Сос­
сюра, «Иностранные языки в школе», 4, 1968.
Н. А. С л ю с а р е в а , К выходу в свет критического издания «Курса об­
щей лингвистики» Ф. де Соссюра, «Филологические науки», 4, 1971.
.Н. А. С л ю с а р е в а , О письмах Ф. де Соссюра к И. А. Бодуэну де Кур­
тенэ, «Baltistica», 6, 1, 1970.
Н. А. С л ю с а р е в а , Критический анализ проблем внутренней лингвис­
тики в концепции Ф. де Соссюра, автореферат докторской диссертации, М.,
1970.
Н. А. С л ю с а р е в а , Лингвистическая концепция Ф. де Соссюра. Учебное
пособие по курсу «История языкознания» (ротапринт), М., 1968.
Н. А. С л ю с а р е в а , Место Ф. де Соссюра в развитии современной линг­
вистики.—«XmeCongres International des Linguistes. Resumes des communications»,
Bucarest, 1967.
H. А. С л ю с а р е в а , Французская школа социологической лингвистики.
Учебное пособие по курсу «История языкознания» (ротапринт), М., 1968.
Н. А. С л ю с а р е в а , О знаковой ситуации.— В: «Язык и мышление»,
М., 1967,
Н. А. С л ю с а р е в а , Влияние идей казанской школы на становление
теории Ф. де Соссюра о соотношении синхронии и диахронии.— В: «Материа­
лы Всесоюзной конференции по общему языкознанию», I, Самарканд, 1966.
Н. А. С л ю с а р е в а , О некоторых проблемах иерархической организа­
ции языка.— В: «Единицы разных уровней грамматического строя», М., 1969.
А. И. С м и р н и ц к и й , Объективность существования языка, М., 1954,
283
 А. Е. С у п р у н , Язык — речь — текст. «[Казахская] республиканская
межвузовская конференция по вопросам методики преподавания и теории иност­
ранных языков, посвященная 50-летию Советской власти» (тезисы докладов)»,
Алма-Ата, 1966.
Тезисы докладов на межвузовской конференции «Язык и речь», М:, 1962.
А. С. Ч и к о б а в а, Проблема языка как предмета языкознания. На мате­
риале зарубежного языкознания, М., Учпедгиз, 1959.
А. С. Ч и к о б а в а, К вопросу о путях развития современной лингвистики,
ВЯ, 4, 1966.
Р. О. Ш о р, Кризис современной лингвистики.— В: «Яфетический сборник»,
5, 1927.
Л. В. Ще р б а, О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в
языкознании, «Изв. АН СССР. Отделение обществ, наук», №1, М., 1931.
Л. В. Щ е р б а, И. А. Бодуэн де Куртенэ и его значение в науке о
языке.— В: «Избранные работы по русскому языку», М., 1957 (впервые статья
опубликована в РЯШ, 4, 1940).
Л. П. Я к у б и н с к и й, Ф. де Соссюр о невозможности языковой политики,
«Языковедение и материализм», 2, 1931.

Курс общей лингвистики вызвал в свет большое число рецензий, большей

частью не особенно содержательных и весьма критических. Приводим перечень
этих рецензий на первое, второе и более поздние издания, а также на переводы.

Р Е Ц Е Н З И И НА П Е Р В О Е И З Д А Н И Е
V. Bogrea в «Dacoromania», 2, 1921 — 1922.
В. Bourdon в «Revue philosophique», l, 1917.
L. Gantier в «Gazette de Lausanne», 13.VIII, 1916.
M. Grammon в «Revue des langues romanes», 59, 1917.
K. Jaberg в «Sonntagsblatt des Bundes», 17.XII,.24.XII, 1916 (перепечатано
в К. J a b e r g, Sprachwissenschaftliche Forschungen und Erlebnisse, Zurich, 1937,
2e ed.— Zurich, 1965).
O. Jespersen в «Nordisk Tidskrift for Filologi», 6, 1917 (перепечатано в О. J e s-
p e г s e n, «Linguistica. Selected papers in English, French and German», London,
1933).
H. Lommel в «Gottingen gelehrte Anzeiger», 183, 1921.
A. Meillet в BSL, 20, 64, 1916 и в «Revue critique de philologie et d'histoire»,
83, 1917.
M. Niedermann в «Neue Ziircher Zeitung», VIII, 1916.
A. Oltramare в «La semaine litterairc», Geneve, 27-V-1916.
J. Ronjat в «Journal de Geneve», 26-V1-1916.
H. Schuchardt в «Literaturblatt fur germanische und romanische Philologie»,
38, 1917 (перепечатано в Hugo Schuchardt — Brevier, Halle, 1922, 2 e ed. 1928)
(русск. перев.: «О книге Ф. де Соссюра „Курс общей лингвистики"».— В:
Г. Ш у х а р д т, Избранные статьи по языкознанию, М., 1950).
A. Sechehaye в «Revue philosophique», 84, 1917.
B. A. Terracini в «Bullettino di filologia classica», Torino, 25, 1919.
J. Wackernagel в «Sontagsblatt der Basler Nachrichten», 15 и 21-Х, 1916.
M. H. Петерсон в «Печать и революция», 6, 1923.

Р Е Ц Е Н З И И НА В Т О Р О Е И З Д А Н И Е
Е. Abegg в «Wissen und Leben», Zurich, 10-VI11-1923.
L. Bloomfild в «Modern Language Journal», 8, 1924 (перепечатано в CFS, 21,
1964 и в «Bloomfield Anthology», 1970).
Z. Gombocz в «Magyar Nyelv», 21, 1925.
284
 A. Gregoire в «Revue beige de philologie et d'histoire», 1923.
E. Hermann в «Philologische Wochenschrift», 42, 1922.
H. Lommel в «Deutsche Literaturzeitung», 45, 1924.
J. Marouzeau в «Revue des etudes la tines», 1, 1922.
С Uhlenbeck в «Museum», VII, 1923.

Р Е Ц Е Н З И И НА Б О Л Е Е П О З Д Н И Е ИЗДАНИЯ
И ПЕРЕВОДЫ

Н. Amman в IF, 52, 1934.

I. M. Arago в CFS, 5, 1945.
I. Baumer в CFS, 24, 1968.
R. Engler в «Kratylos», 12, 19G7.
Н. Frei в CFS, 17, I960.
R. Godel в «Journal de Geneve», 11, 12-V-1968.
Е. Hermann в «Philologische Wochenschrift», 51, 1931.
К. Jimbo в «Gengo Kenkyu», 1, 1939.
E. Lorenczy в «Magyar Nyilv», 57, 1966.
G Panconcelli-Calzia в «Vox», 17, 1931.
L. Prieto в «Word», 14, 1958 и в CFS, 15, 1958.
G. Rohlfs в «Archiv fur das Studium der neueren Sprachen und Literatu-
ren», 160, 1931.
C. Se^re в «La Fiera litteraria», Milano, 40, 15-X-1967.
L. Soil в IF, 74, 1969.
L. Weisgerber в «Teuthonista», 8, 1932.
 ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР

МЕМУАР
О ПЕРВОНАЧАЛЬНОЙ
СИСТЕМЕ ГЛАСНЫХ
В ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ
ЯЗЫКАХ

Перевод с французского
А. С. Б о б о в и ч а и А. Б. Ч е р н я к а
под редакцией А. А. Х о л о д о в и ч а
Вступительная статья А. А. З а л и з н я к а
 MEMOIRE
SUR LE
SYSTEME PRIMITIF DE VOYELLES
DANS LES
LANGUES INDO-EUROPEENNES
PAR
FERDINAND DE SAUSSURE

Lelpslck
1879
 О „МЕМУАРЕ" Ф. ДЕ СОССЮРА

„Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропей­

ских языках" Фердинанда де Соссюра—книга исключительной
судьбы. Написанная двадцатилетним юношей, она столь сильно
олередила свое время, что оказалась в значительной мере от­
вергнутой современниками и лишь 50 лет спустя как бы обрела
вторую жизнь, — после того как Курилович обнаружил, что
в хеттском языке (расшифрованном уже после смерти Соссюра)
фонема h в определенных случаях соответствует постулирован­
ному Соссюром индоевропейскому А. С этого момента „Мемуар"
выступает в роли исходного пункта интенсивно развивающегося
направления сравнительно-исторических исследований, связан­
ного с предполагаемыми ларингальными фонемами общеиндо­
европейского языка. Эта книга справедливо рассматривается
как образец и даже своего рода символ научного предвидения
в лингвистике, предвидения, основанного не на догадке, а
представляющего собой естественный продукт систематического
анализа совокупности имеющихся фактов.
Исследование Соссюра, относящееся к 1878 году (при вы­
ходе в свет книга была помечена следующим, 1879 годом), было
подготовлено бурным развитием сравнительно-исторического
языкознания 70-х годов; наиболее существенные достижения,
на которые опирается Соссюр, по времени непосредственно
предшествуют его работе. Главным из таких достижений был
отказ от традиционной точки зрения, восходящей к Боппу,
согласно которой единое индоевропейское а, сохранившееся
в индоиранском, в языках Европы впоследствии расщепилось
на две или три фонемы (е и а на севере, е, о и а на юге). Ра­
боты ряда ученых (прежде всего Амелунга и Бругмана) пока­
зали, что различие по крайней мере е и о является общеиндо-
ю Ф. де Соссюр 289
европейским1. Другим важным открытием (связанным с име­
нами Остгофа и Бругмана) было то, что в общеиндоевропейском
языке фонемы г, 1, т , п, оказываясь в положении между сог­
ласными (или между согласными и границей слова), приобретали
слогообразующий характер, то есть выступали в виде г, [, ip, n.
Благодаря этим достижениям взору исследователей в конце
70-х годов XIX века впервые открылся замечательный парал­
лелизм в структуре индоевропейских чередований (кажущийся
столь очевидным современному читателю), который можно про­
демонстрировать, например, следующей табличкой (ряды чере­
дований с 1 и m для краткости опущены):
е/о/нуль ттгт-sadai 7те-ттот-Г|)ха1 ттт-гайас
„лететь" „полетел" „полететь"
£'X-eiv cty-o; ox-siv
„иметь, держать" „держащий" „удержать"
(Ч < «х) (оу < ооу)
ei/oi/i AS(TT-SIV Xe-XotTT-a Xtir-etv
„оставлять" „оставил" „оставить"
1-TS0V
St-JAt
„пойду" „должно идти"
ец/оц/u eXeu-a-ojxat etX-TjXo^-a
„пойду" „пошел" (эпич.) „пойти" (эпич.)
ps5-jxa рб-о; ру-хб;
„поток" „течение" „текучий"
( < sroy-os)
ег/ог/r Sspx-eaftai 8£-8opx-a 8pax-elv
„смотреть" „заметил, вижу" „увидеть" (pa < г)
Sep-etv §ор-а 8ра-хо<;
„драть" „содранная кожа' ' „содранный" (pa < г)
en/on/n TTIVU-O; TT£-Trov&-a тгай-etv
„скорбь" „претерпел" „претерпеть" (а < п)
TSV-O) xov-o; та-тб;
„натяну1* „натяжение" „натянутый" (а <п).

Соссюр был первым, кто понял, что из этого параллелизма

вытекают весьма важные выводы относительно всего фонетиче­
ского и морфологического строя индоевропейского языка, и он
сформулировал эти выводы с той последовательностью и сме­
лостью, которая в течение полувека отпугивала лингвистов
последующих поколений.
Основной вывод Соссюра состоял в том, что за видимым бес­
порядочным разнообразием индоевропейских корней и их вариан-
1
Бругман обозначил в то время индоевропейские прототипы европейских
е и о соответственно как а2 и а2. Эти обозначения применяются (наряду с е и о)
и в „Мемуаре" Соссюра; ниже мы будем, однако, в соответствии с современ­
ной практикой, использовать обозначения е и 0.
290
 тов скрывается вполне строгая и единообразная структура корня,
а выбор вариантов одного и того же корня подчинен единым,
сравнительно простым правилам. Все чередования продемонст­
рированного выше типа Соссюр объяснил действием следующих
общих правил.
Всякий индоевропейский корень содержит гласный е. За
этим е может следовать сонант Ц, у, г, 1, т , п); такой сонант
Соссюр называет сонантным коэффициентом.
В некоторых, точно не выявленных условиях (единых для
всех корней) е замещается гласным о; в других, лучше извест­
ных условиях е выпадает. Там, где е выпало, корень, не со­
держащий сонантного коэффициента, остается без гласного. В кор­
нях с сонантным коэффициентом этот коэффициент выступает в
качестве гласного (i, u, r, J, гр, п) в тех случаях, когда за ним
следует согласный (безразлично, корневой или суффиксальный;
ср. выше XITT-SIV и i-xlov, 8pax-e!v и 8ра-т6; и т. д.).
Важнейший принципиальный момент этих правил состоит
в том, что при одинаковых морфологических и фонетических
условиях огласовка (е, о или нуль) разных корней должна быть
одинаковой. Например, тематический презенс с ударением на
корне (тт£теайа'., etyetv, Xdrrstv, ЩхеоЬон, ispstv, лат. lego „собираю",
гот. giba „даю" и т. д.) имеет древнюю огласовку е. Единствен­
ное число активного перфекта (Шоита, бсХ^ХоиОа, Шоряа, ттгтгоуйа,
гот. gab „дал" и т. д.) или тематическое отглагольное имя (ор;,
рбос, TOVOC, 8ора, лат. toga „тога", русск. воз и т. д.) имеют огла­
совку о. Тематический аорист (тгтЫЫ, оуксЬол, XmeTv, eXoftsTv,
8pa*e!v, скр. aricat „оставил", adnjat „увидел" и т. д.) или от­
глагольное прилагательное (причастие) на -to- (ротбс, §рат6<;,
татб;, скр. srutah „протекший", tatah „натянутый", itah „пройден­
ный", лат. tentus „натянутый" и т. д.) имеют нулевую огласовку.
Таким образом, для каждого индоевропейского морфологиче­
ского образования (как в словоизменении, так и в словообра­
зовании) в принципе можно установить, какой огласовки корня
оно требует. Значительная часть „Мемуара" посвящена практи­
ческому выполнению этой задачи 1 .
Выявление указанного системного принципа даетСоссюру не­
сравненно более прочную базу для восстановления индоевропейс­
ких морфологических единиц, чем при непосредственном сравнении
конкретных словоформ разных языков. Например, рассматривая
вопрос о слоговых плавных, Соссюр пишет: «Мы знаем теперь
точно, где следует ожидать появления плавных сонантов, при­
сутствуя, если можно так выразиться, при самом их образова­
нии; действительно, само по себе сравнение инд. г с греч. ар
1
Морфологические образования с нулевой огласовкой рассматриваются
в главе I, с огласовкой о —в главе III, с огласовкой е—в § 10 главы V;
кроме того, в §§ 12 и 13 главы V дается общий обзор корневого вокализма
в словоизменении и словообразовании.
10* 291
имеет лишь ничтожное значение, если не видеть, как это ар
возникло, и если существует вероятность того, что это ар яв­
ляется обычным ar». Но такая вероятность устраняется, если мы
знаем, что рассматриваемое морфологическое образование в прин­
ципе требует нулевой огласовки корня; таким образом, именно
аргументы системного характера обеспечивают в данном случае
надежность реконструкции. Тем самым Соссюр вводит здесь
важнейший методологический принцип, согласно которому ре­
зультаты непосредственного сравнения конкретных фактов раз­
ных языков должны контролироваться с точки зрения их соот­
ветствия требованиям реконструируемой системы в целом.
Несоответствие этим требованиям чаще всего означает, что рас­
сматриваемые конкретные факты представляют собой продукт
каких-то вторичных изменений.
Предложенная Соссюром теория корня означала, в частности,
отказ от традиционного представления о гласных i и и как
элементах первоначального индоевропейского вокализма. В самом
деле, из приведенных правил видно, что i и и были лишь слого­
образующими вариантами сонантов j и ц, подобно тому как,
например, г — это слогообразующий вариант г.
Таким образом, состав собственно гласных в индоевропей­
ском языке оказался ограниченным только гласными, соответ­
ствующими индоиранским а и а. Соссюр стремится установить
число и характер этих индоевропейских гласных. Прежде всего
он рассматривает краткие е, о, а европейских языков. С по­
мощью тщательного анализа Соссюр устраняет из рассмотрения
те случаи, где краткий гласный возник в связи с преобразо­
ванием слоговых сонантов или в связи с другими поздними
процессами. В результате выявляются следующие соотношения,
Южное (то есть греческое и италийское) е соответствует се­
верному (то есть германскому, балтийскому и славянскому) е.
Южные она соответствуют единому северному1 а (в славян­
ском—о).
Южные е и о регулярно чередуются друг с другом, напри­
мер I](eiv —брс, лат. tego „покрываю"—toga „тога" (тогда как
южные е и а не чередуются). С другой стороны, южное а может
чередоваться с Я, например лат. status „поставленный"—stare
„стоять" (тогда как для гласных е, о это невозможно).
В этих условиях гипотеза о произвольном расщеплении пер­
воначально единой фонемы (вполне естественная с точки зрения
представлений предшествующего Соссюру периода) оказывается
невероятной: при этой гипотезе невозможно объяснить, почему
один из продуктов такого расщепления регулярно выступает
1
Соссюр, в соответствии с представлениями того времени, относит к се­
верным языкам также кельтские, принимая, вслед за Бругманом, что а2( = о)
дает в кельтском а. Позднее было установлено, что регулярный кельтский
рефлекс и.-е. о есть о.

292
в чередовании с е, а другой — в чередовании с а. Отсюда Соссюр
заключает, что северное а (славянское о) восходит к двум раз­
ным источникам: 1) к бругмановскому а21 то есть о (дающему
южное о); 2) к особой фонеме (дающей южное а), которую
Соссюр обозначает как л.
Далее, сопоставляя полученные таким образом данные об
общеевропейском вокализме с данными индоиранских языков,
Соссюр приходит к выводу о том, что фонема А отличалась от
е и о уже в общеиндоевропейском. В санскрите А отражается
двояко: 1) как а, например: ajami „гоню", греч. аусо, лат. ago;
bhajami „распределяю", греч. cpdiya) „ем"; 2) как i (или I), на­
пример: sthitah „поставленный", греч. ататб;, лат. status; pit!
„отец", греч. ттатт,р, лат. pater. (Возможные причины этого двоя­
кого отражения А Соссюр рассматривает несколько позже; см.
об этом ниже.)
Читая эту часть работы Соссюра, следует иметь в виду,
однако, что он здесь непосредственно опирается на гипотезу
Бругмана, согласно которой и.-е. а2 ( = о) давало в индоиран­
ском в закрытом слоге я, но в открытом — а (например,
Шорха = скр. dadarga, но ylyovoc „родил" = скр. jajana). Позже
эта гипотеза Бругмана большинством исследователей была
отвергнута: а в санкритских словоформах типа jajana было
признано продуктом морфологического преобразования, а не
чисто фонетического развития и.-е. о. Если снять аргументы,
основанные на гипотезе Бругмана, то тезис Соссюра об индо­
европейском характере А становится менее очевидным, но все
же не отменяется, поскольку сохраняют силу остальные аргу­
менты Соссюра: во-первых, А может давать в санскрите особый
рефлекс !, во-вторых, А играет принципиально иную роль в
чередованиях, чем е и о.
Особый раздел „Мемуара" Соссюр посвящает гипотезе о так
называемом втором греко-италийском о (обозначаемом как о).
У небольшого числа слов, имеющих в греческом и латыни кор­
невое о, отсутствуют родственные слова с огласовкой е, напри­
мер: б£со „пахну", лат. odor „запах"; тгблс „господин", лат. potis
„могущий"; лат. пох „ночь", rota „колесо". Во всех остальных
индоевропейских языках это о имеет те же соответствия, что
и л. В частности, в санскрите выступает а или i, например:
nak, naktam или niga „ночь", patih „господин", rathah „колес­
ница" (тогда как и.-е. о, во-первых, не дает рефлекса i, во-
вторых, по гипотезе Бругмана должно было дать а в открытом
слоге в таких словах, как patih, rathah). Соссюр предположил,
что корневой гласный таких слов восходит к особой фонеме о,
отличной от и.-е. о. Фонема о могла чередоваться с о, например:
8от6; „данный" — Scbpov „дар", лат. donum „дар"; тготб; „питьевой" —
ттгттсоха „выпил", лат. potus „выпитый" (ср. аналогичное чередо­
вание А с а). В вопросе о том, сколь древней следует считать
203
фонему о, Соссюр колеблется; учитывая одинаковость отражений
о и А в большинстве индоевропейских языков, а также случаи
типа лат. scobis „опилки"—scabo „скоблить", он допускает, что
о могло быть каким-то историческим ответвлением А 1.
Итак, Соссюр пришел к выводу о существовании в обще­
индоевропейском одной (А) ИЛИ двух (л и о) фонем, неизвест­
ных его предшественникам. Их точный фонетический характер
оставался не вполне ясным, но Соссюр и не уделял большого
внимания этой стороне вопроса. Он поставил перед собой дру­
гую задачу: определить роль этих фонем в структуре индоевро­
пейского корня. Для решения этой задачи Соссюр располагал
эффективным орудием в виде изложенной выше теории корня.
Для основных морфологических образований уже было установ­
лено, какую огласовку корня в них следует ожидать. Требова­
лось лишь выяснить, какой вид принимают корни, содержащие
А и о, в каждом из этих образований. Обнаружилось, что А
и о выступают преимущественно в формах, для которых харак­
терна нулевая огласовка корня; ср., например, рыто; „текучий",
Зратбс „содранный", скр. itah „пройденный" и т. п. (с нулевой
огласовкой) и ататб; „поставленный", (ратб; „сказанный", где
выступает А\ ср. также множественное число бессуффиксального
атематического презенса типа fjxev „пойдем" (скр. imah), скр.
smah „мы есть", скр. juhumah „возливаем" и т. п. и yajxsv „го­
ворим", i'axajxev „стоим", скр. jahtmah „оставляем" (с корневым А).
В то же время в формах, где ожидается полная огласовка, те
же самые корни выступают с долгим гласным; ср., например,
в единственном числе бессуффиксального атематического пре­
зенса такие словоформы, как eijxi „пойду" (скр. emi), ст.-слав.
семь (скр. asmi), скр. juhomi „возливаю" и т. п. (все с древ­
ней огласовкой е), и такие, как cpr^pi? < cpapit „говорю", 1отщ1 <
< la-cajxt „стою", скр. jahami „оставляю". Соссюр предложил
простейшее, почти самоочевидное объяснение этих соотношений:
5 в <pajju, latajxi, jahami и т. п. есть продукт стяжения е-]-А.
Другие аналогичные факты (см. примеры ниже) показывали,
что, кроме стяжения ел > а, следует предположить также стя­
жения: ЬА > о, ео > б, оо > б.
Тем самым решался вопрос о роли фонем А И О В структуре
индоевропейского корня: они оказались сонантными коэффи­
циентами. В самом деле, к приведенной выше табличке чередо­
ваний (в чистом виде и с разными сонантными коэффициентами)
можно добавить теперь следующие ряды:
1
Позднейшие исследования показали, что значительная часть соссюров-
ских о представляет собой обычное и.-е. о. Существенно, однако, что в таких
случаях, как 6ot6g, лотос,, которые наиболее важны для дальнейших построе­
ний Соссюра (а также, с несколько иной историей развития, в случаях типа
о£со, odor), корневой гласный и по современным представлениям косвенно
отражает особую индоевропейскую фонему.

294
 (fCO-VY)
„говорю" „ГОЛОС" „сказанный"
t-jTTj-jii < i'-axa-ju axu-jxtS оха-хб;
„стою" „балка, стояк" „поставленный"
(а < ел) (б < ОА) (а<л)
еО/ОО/О St-ScO-JLLt 8a)-poV 5о-х6;
„даю" „Дар" „данный"
(о < eg) (о < оо) (о<о)
Таким образом, корни типа ЬЪел- (нулевая ступень ЬЬл-)
„говорить", steA- (sU-) „стоять", deo- (do-) „давать" оказались
полностью аналогичными корням типа ке\- (ki-) „лежать",
sreu- (sru-) „течь", bher- (bhr-) „нести", ten- (tn-) „тянуть" и т. п.
Точно так же, например, корень le^dh- (Udh-) „быть скрытым"
(греч. дорич. Xfrfko, аорист e'XaOov) или ke^s- (k/is-) „приказы*
вать" (скр. gSsmi, аорист agisam) аналогичен корням dej^k- (dik-)
„показывать", derk- (drk-) „смотреть", bhendh- (bhndh-) „связы­
вать" и т. п.
Корням с а и б явно аналогичны также корни с б типа
dhe- „класть". Они характеризуются в греческом чередованием
rj/e, которое во всем параллельно чередованиям а/а и о/о; ср.,
например, taxajxt „стою" (дорич. форма)—i'axajxev „стоим", StScojit
„даю"—StSojxsv „даем", xtfhrjjxt „кладу" — xiftejxsv „кладем". Обнару­
живается даже весь трехчленный ряд чередования (с древними
ступенями е, о, нуль), аналогичный выписанным выше:
x[--&7)-|JLt UCD-JAO; •&е-х6;
„кладу" „груда" „положенный".

По аналогии с остальными рядами здесь можно предполо­

жить особый сонантный коэффициент х, который дает следую­
щий эффект: dhe-fx>\}7], dho + x>{ho, dh + x > $ 8 . Указав
такую возможность, Соссюр тем не менее не решается утверж­
дать, что этот х был отличен от л и о 1 . В этом пункте Соссюр
оказался менее решительным, чем большинство его последова­
телей (которые исходят из того, что в корнях axa-, Sco-, От]-
представлено три различных сонантных коэффициента).
Приведенные выше ряды греческих примеров, несмотря на
их внешнюю наглядность, в одном отношении оказываются все

1
В осторожной форме Соссюр высказывает предположение, что этот х
тождествен л. Соответственно ему приходится допустить, что ел могло давать
как а, так и ё (их распределение надлежит тогда отнести за счет какого-то
неизвестного фактора); относительно е в фетб$ см. ниже. От признания треть­
его сонантного коэффициента Соссюра, между прочим, удерживало то, что
этот коэффициент казалось естественным приравнять к е, но е, как известно,
играло совсем другую роль в системе (выступая в качестве основной огла^
совки всякого корня).
295
же непоказательными. Дело в том, что в отличие от словоформ
с исконной огласовкой корня е, где открытые Соссюром сонант-
ные коэффициенты отчетливо различаются между собой (судя
по их влиянию на тембр гласного), в словоформах с нулевой
огласовкой они различаются только в греческом, а в остальных
индоевропейских языках отражаются в виде единого рефлекса
(в частности, а в латыни, i или I в санскрите). Ср. следующие
соответствия:
Греч. Лат. Скр.
ска-то; sta-tus sthi-tah
So-тб; da-tus
тто-тбч pi-tah
\}S-TO; (cp. fa-c-tus „сделанный") hi-tah

Эти примеры показывают, что ситуация в действительности

несколько сложнее, чем в изложенной выше схеме; например,
лат. datus нельзя вывести непосредственно из dotos (поскольку о,
по Соссюру, должно дать лат. о). Для объяснения этих фактов
Соссюр выдвинул следующую гипотезу. Вокалические формы
рассматриваемых сонантных коэффициентов совпали в некоторых
позициях (в частности, на конце корня) в звуке неопределен­
ного тембра. Соссюр обозначил этот звук как А\ мы будем,
однако, в соответствии с более поздней традицией, обозначать
его как э. Звук э дает лат. а, скр. i или I (строгих правил
распределения нет) и т. д. В греческом он может отражаться
в виде нескольких кратких гласных (чаще всего—а); их рас­
пределение в общем случае неясно, но в корнях типа ата-(ата-),
§<о- (8о-), От)- (us-) оно определяется тембром долгого гласного,
выступающего при полной огласовке1.
Возникновение э Соссюр относил к очень древнему времени —
еще к общеиндоевропейской эпохе. Это древнее расхождение
между А, о и их общей ослабленной формой А ( = э) является,
в частности, источником отмеченного выше двоякого отражения
А в санскрите, где неослабленное А дает a (ajami, bhajami
и т. п.), а э дает ! (sthitah, pita и т. п.) 2 .
1
Иначе говоря, Соссюр объяснил разницу гласных в axaxog, ботбд, Oetdg
не фонетическими, а морфологическими причинами: между двумя видами
корня здесь устанавливается чисто количественное чередование. Это объясне­
ние принимается большинством исследователей и в настоящее время.
2
Сравнительная грамматика последующего времени (например, Мейе)
признала здесь две самостоятельные индоевропейские фонемы: а в ag-, bhag-
и т. п. (соссюровское неослабленное А) И Э в statos, pater и т. п. (соссюров-
ское А). Однако более поздние исследования (в частности, Куриловича) вновь
утвердили историческую связь этих единиц: начальное а в корнях типа ag-
было возведено к сочетанию типа э + е; что же касается неначального а в
крайне немногочисленных корнях типа bhag-, то его общеиндоевропейский
характер был поставлен под сомнение.

296
 Соссюр обнаружил далее, что звук э оказывал определенное
влияние на предшествующий ему сонант. Ход рассуждений
Соссюра можно проследить на примере его блестящего анализа
санскритских глаголов VII и IX классов. Условимся употреб­
лять, в соответствии с современной практикой, знак 9 также
в тех случаях, когда неизвестно или почему-либо безразлично,
какой именно из открытых Соссюром сонантных коэффициентов
представлен в рассматриваемой словоформе1. Это особенно часто
требуется для санскрита, где 6, о и а совпали в а. Таким обра­
зом, для санскрита верно, что е + э > 5 .
У глаголов VII класса в единственном числе презенса перед
последней фонемой корня (взятого с нулевой огласовкой) встав­
ляется инфикс -па- ( < и . - е . -пе-):
yu-na-j-mi „соединяю" (и.-е. корень ieug-)
vr-na-j-mi „скручиваю" (и.-е. корень uerg-)
bhi-na-d-mi „расщепляю" (и.-е. корень bheid-)
Глаголы IX класса по традиционному описанию принимают
в единственном числе презенса суффикс -па- (корень имеет ну­
левую огласовку):
pu-ni-mi „очищаю"
gr-nS-mi „пою"
grb'h-n£-mi „хватаю".
Оба класса оказываются, однако, полностью аналогичными,
если предположить, что в IX классе п а < п е + э, например
punami < pu-ne-9-mi, ср. yunajmi < iu-ne-g-mi.
Выдвинутое предположение подтверждается, когда мы обна­
руживаем, что у глаголов IX класса i или I выступает в конце
корня также в ряде других форм, где носового инфикса уже
нет, тогда как, в частности, у глаголов VII класса это Т отсут­
ствует. Ср., например, инфинитивы приведенных выше глаголоЕ
(и.-е. огласовка е):
yok-tum (о < au < eu) pavi-tum (av < au < eu)
vark-tum gari-tum
bhet-tum (e < ai < ej) grabhl-tum
Отсюда можно заключить, что ! (из э) в глаголах IX класса,
с исторической точки зрения, принадлежит корню: подобно
тому, как yunajmi образовано от корня ieug-, punSmi < pu-
пе-э-mi образовано от корня реиэ-.
Деление индоевропейских корней на два класса в зависимо­
сти от того, оканчиваются ли они на э, соответствует известному
из древнеиндийской грамматической традиции делению всех
санскритских корней на типы set (с „соединительным" Т после
А
Соссюр использует в этом значении символ либо просто л.

267
корня) и anit (без „соединительного" Т). Ср., например, в до­
бавление к уже приведенным следующие инфинитивы:
Корни типа anit Корни типа set
ksep-tum „бросать" rodi-tum „плакать"
gro-tum „слышать" bhavi-tum „быть, становиться"
bhar-tum „нести" tarf-tum „переходить"
han-tum „убивать" jani-tum „рождать"
gan-tum (nt < mt) „идти" bhrami-tum „брести".
Приведем теперь для всех этих глаголов форму с нулевой
огласовкой корня — ta- или па-причастие:
Корни типа anit Корни типа set
yuk-tah pu-tah
Vfk-tah gur-tah
bhin-nah (nn < dn) gfbhl-tah
ksip-tah rudi-tah
gru-tah bhu-tah
bhf-tah tir-nah
ha-tah (ha < ghn) ja-tah
ga-tah (ga < grp) bhran-tah (nt < mt).
Отсюда уже легко установить, что, например, из переходит
в 0; ср. putah < риэ-tos. Опираясь на этот переход как на
наиболее чистый случай, Соссюр заключил, что аналогичное
правило действовало и для других сонантов, но образовавшиеся
при этом долгие сонанты впоследствии трансформировались
([>Гг, йг; n > a ; m > am). В общей форме правило, установ­
ленное Соссюром и принятое всем последующим сравнительным
языкознанием, гласит: группа «сонант + з», находясь в поло­
жении между гласными, утрачивает свое э; во всех прочих поло­
жениях она преобразуется в долгий сонант.
Показав, что долгие сонанты, например I, Q, могут проис­
ходить из сочетаний с э, Соссюр открыл путь к тому, чтобы
вообще исключить долгие сонанты из первоначального списка
индоевропейских фонем. Соссюр изящно показывает на конкрет­
ных примерах, что включение долгих сонантов в реконструи­
руемую форму корня приводит к противоречию с фактами. Так,
если принять для глагола „очищать" традиционное представле­
ние корня рй- (ИЛИ даже «модернизированное»—рей-), то оказы­
вается невозможно вывести из такого корня презенс punSmi.
В самом деле, даже если считать -па- суффиксом (в соответст­
вии с традицией), остается необъяснимой краткость и в ри-1
Между тем при соссюровском анализе ри-пё-з-mi (от корня
реиз-) краткость и в ри- столь же закономерна, как долгота
й в -па-. Другой подобный случай составляют так называемые
корни па сонант + а, например jya- „подавлять", va- „ткать".
От этих корней образуется, с одной стороны, например, буду-
293
щее время jya-sya-ti, va-sya-ti, с другой —причастия jT-tah, u-tah.
Как объяснить здесь долгие сонанты в причастиях? Если допу­
стить, что они исконны, и представить корни, например, в виде
gia-, ua-, то окажется, что в причастиях корневое а полностью
утрачивается; между тем нормальным для санскрита является
(в положении перед согласным) чередование а/Т (типа stha-sya-ti
„будет стоять"—sthi-tah), а не а/нуль. Соссюровская реконструк­
ция этих корней—giea- и цез—снимает все трудности: в фор­
мах с огласовкой е выступает а из еэ, в формах с нулевой
огласовкой — Г, й из \д, иэ.
Установив первоначальный состав индоевропейских гласных
и сонантов, Соссюр получает возможность завершить свою тео­
рию корня, сформулировав следующие единые для всех корней
правила.
1. Всякий индоевропейский корень содержит группу «е (чере­
дующееся с о и нулем) + Z», где Z — некоторая фонема, отлич­
ная от в и о (то есть согласный или сонант, поскольку е и о —
единственные собственно гласные).
2. Если за е следуют два элемента, то (за исключением
некоторых особых случаев) первый из них—сонант, а второй —
согласный х.
Теория Соссюра показала, в частности, что корни с конечным
долгим гласным (типа sta-, do-, dhe-), столь выделяющиеся среди
остальных в древних индоевропейских языках, первоначально
имели совершенно такую же структуру, как все прочие корни.
Замеченный еще до Соссюра, но никем не объясненный факт,
что если индоевропейский корень оканчивается на гласный
(сонанты i, u не в счет), то этот гласный нормально выступает
как долгий, оказался прямым следствием весьма простого об­
щего правила (первого из приведенных выше).
Мы проследили в общих чертах главную линию содержания
„Мемуара"—установление первоначальной системы индоевро­
пейских гласных и сонантов в связи с теорией индоевропей­
ского корня. Ради краткости мы не рассматриваем здесь допол­
нительных линий содержания этой работы (важнейшие из них —
теория изменений индоевропейского вокализма при словоизме­
нении и словообразовании и теория связи вокализма с ударе­
нием).
„Мемуар" Соссюра отличается от предшествующих и совре­
менных ему, а также от многих последующих работ по срав­
нительному языкознанию прежде всего убеждением автора
в том, что главной целью сравнительно-исторического исследо­
вания является не просто накопление фактов, относящихся
к праязыку, но восстановление целостных систем (фонетиче-
1
Строение топ части корня, которая предшествует е, Соссюр подробно
не рассматривает.
209
ской, морфологической и т. д.). Идея системности языка объ­
единяет „Мемуар" с последующим научным творчеством Соссюра,
включая знаменитый „Курс общей лингвистики4'. В самом деле,
в основе „Мемуара" лежит тезис о том, что строение индоевро­
пейских морфологических единиц не могло быть особым в каж­
дом отдельном случае (как это представляется на поверхностный
взгляд), но определялось какими-то едиными и простыми прин­
ципами. Такими принципами являлись, с точки зрения Соссюра,
строго регламентированная структура корня и регулярные чередо­
вания корневого гласного. Как мы уже видели выше, конкрет­
ные открытия Соссюра, в частности открытие новых сонантных
коэффициентов,—это, в сущности, лишь естественные логические
выводы, сделанные при последовательном распространении
указанных принципов на все реально наблюдаемые типы кор­
ней.
Замечательно то, что во имя требований системы Соссюр не
колеблясь признал фонемы л, о сонантными коэффициентами,
хотя по его собственному замечанию их параллелизм с дру­
гими сонантными коэффициентами «при рассмотрении его с физио­
логической точки зрения в достаточной мере загадочен». В са­
мом деле, все обычные индоевропейские сонанты способны
выступать то в слоговом, то в неслоговом варианте (i — i, r — г
и т. д.); между тем наиболее вероятными фонетическими интер­
претациями для л, о, по-видимому, являются какие-то гласные
(типа а, о), для которых трудно представить себе неслоговой
вариант. Фактически Соссюр продемонстрировал здесь струк­
турный принцип, согласно которому место фонемы в системе
(в частности, способ ее функционирования в составе морфоло­
гических единиц) составляет более существенную ее характе­
ристику, чем ее вероятный фонетический облик.
Современники Соссюра не смогли оценить истинной значи­
мости „Мемуара". Даже прямой ученик Соссюра А. Мейе лишь
в крайне осторожной форме использовал его основную гипо­
тезу о происхождении долгих гласных из сочетаний кратких
гласных с особыми сонантными коэффициентами. Не получила
развития (до 30-х годов XX века) выдвинутая Соссюром теория
структуры индоевропейского корня. Несомненно, что главная
причина недооценки работы Соссюра заключалась в общем духе
сравнительно-исторического языкознания конца XIX —начала
XX веков, направленного на исследование конкретных фактов
без достаточного внимания к целому. В 1935 г. Бенвеиист
писал: «Со времени „Мемуара" Ф. Соссюра проблема строения
самих индоевропейских форм находилась почти в полном пре­
небрежении. По-видимому, считалось, что можно исследовать
развитие индоевропейского языка, не вникая в его предысто­
рию, что можно понять результаты, не обращаясь к перво*
причинам. И действительно, обычно ни в чем не выходили за
300
пределы констатации фактов. Большой и заслуживавший ува­
жения труд, затраченный на описание форм, не сопровождался
ни одной серьезной попыткой их истолкования».
Идеи „Мемуара" начали вновь привлекать внимание лишь
с конца 20-х годов нашего века. В 1927 г. Курилович уста­
новил, что хеттское h может соответствовать соссюровскому л,
например хетт. pahS- „защищать" соответствует корню pas-
в pas-tor, пас-ти и т. д. (по Соссюру pe/is-). После этого
начинает быстро развиваться, привлекая все большее число
сторонников, так называемая «ларингальная гипотеза», согласно
которой постулированные Соссюром сонантные коэффициенты
представляли собой ларингальные (или сходные с ними) фонемы.
В частности, в работах Куриловича и Бенвениста они имеют
следующие обозначения: э, (е + зх > б, например dhe9 r > dhe-);
э2 (соссюровское А\ е + з2 > а, например ste92- > sta-); э3 (соссю-
ровское о; е + 9 3 > б , например с1еэ3 > do-)- Были выдвинуты
также предположения о существовании еще одной (или даже
нескольких) фонем этого типа. На основании хеттских данных
гипотеза Соссюра была дополнена тезисом (который соответст­
вовал предложенной много ранее гипотезе Мёллера) о том, что
ларингальные фонемы влияли также на тембр последующего е
(не удлиняя его), то есть 9x + £ > e , э2 + £ > Д , э 3 + е > о ; ср.,
например, хетт, hanti „перед" и лат. ante, греч. avxf. Тем самым
появилась возможность представить, например, корень ag-
„гнать" как 92eg-, корень od- „пахнуть"—как 93ed- и т. д. Ука­
занные соотношения послужили базой для выдвинутых в сере­
дине 30-х гг. Куриловичем и Бенвенистом отчасти сходных
теорий индоевропейского корня, существенно развивающих тео­
рию корня, построенную Соссюром. Здесь нет необходимости,
однако, подробнее рассматривать дальнейшее развитие учения
об индоевропейских ларингальных. Достаточно сказать, что
основы этого учения стали уже непременной составной частью
индоевропейской сравнительной грамматики, а также развива­
ющейся отрасли исследований, посвященной внешним генетиче­
ским связям индоевропейских языков.
„Мемуар о первоначальной системе гласных в индоевропей­
ских языках" Соссюра сохраняет, таким образом, свое значение
исходного пункта важного направления современных сравни­
тельно-исторических исследований и вместе с тем выдающегося
образца научного мышления вообще.
А. А. Зализняк.

801
 ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР

МЕМУАР О ПЕРВОНАЧАЛЬНОЙ
СИСТЕМЕ ГЛАСНЫХ В
ИНДОЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКАХ
ОГЛАВЛЕНИЕ

Обзор различных взглядов на систему а. Перевод А. А. Холодовича . . . 303

Глава /. Плавные и носовые сонанты. Перевод А. Б. Черняка . . . . 308
§ 1. Плавные сонанты 308
§ 2. Носовые сонанты 319
§ 3. Дополнения к §§ 1 и 2 342
Глава II. Фонема А В европейских языках. Перевод А. Б. Черняка 347
§ 4. Гласный а в индоевропейских языках Севера Европы имеет
двоякое происхождение • 347
§ 5. Эквивалентность греческого а и италийского а '. 348
§ 6. Фонема А в индоевропейских языках Севера Европы . . . 357
Глава III. Два греко-италийских о. Перевод А. Б. Черняка . . 365
§ 7. Греко-италийское о2 — индоевропейское а2 365
§ 8. Второе греко-италийское о 388
Глава IV. Перевод А. С. Бобовича 406
§ 9. Признаки наличия в индоевропейском праязыке нескольких а 406
Глава V. Грамматическая роль различных видов а. Перевод
А. С. Бобовича 413
§ 10. Корень в нормальном состоянии 413
§ 11. Грамматическая роль фонем А и о. Полная система первичных
гласных 423
§ 12. Общий обзор изменений вокализма, вызванных словоизмене­
нием 468
§ 13. Общий обзор изменений вокализма, вызванных словообразова­
нием 507
Глава VI. Различные явления, относящиеся к сонантам it и, г, т, п.
Перевод А. С. Бобовича 518
§ 14. Долгие плавные и носовые сонанты 518
§ 15. Особые случаи . . . 551
Дополнения и исправления. Перевод А. Б. Черняка 558
 ОБЗОР РАЗЛИЧНЫХ ВЗГЛЯДОВ НА СИСТЕМУ а *

Исследование многообразных форм, в которых проявляет

себя то, что называют индоевропейским а,— таков непосредствен­
ный предмет нашего скромного труда. Остальные гласные будут
приняты во внимание лишь постольку, поскольку явления,
имеющие отношение к а, предоставят для этого повод. Но если
по окончании исследования с очерченными таким образом гра­
ницами мы обнаружим, что картина индоевропейского вокализма
постепенно изменилась буквально на наших глазах и, скон­
центрировавшись вокруг а, оказалась связана с ним совершенно
иными отношениями, то станет очевидным, что в действитель­
ности в поле нашего зрения оказывается система гласных в це­
лом и что она-то и должна быть обозначена на заглавной
странице нашего труда.
Ни один вопрос не является более спорным, нежели этот;
мнения дробятся здесь до бесконечности, и редко кто проводит
свои идеи последовательно и до конца. К этому надо добавить
и то, что вопрос об а связан с рядом проблем фонетики и
морфологии, одни из которых всё ещё ждут своего решения,
а другие даже не поставлены. Таким образом, в течение нашего
длительного странствия нам нередко придется пересекать самые
невозделанные области индоевропейского языкознания. Если
тем не менее мы отваживаемся на это, хорошо понимая, что
наша неопытность не раз заведет нас в этом лабиринте в тупик,
то это объясняется тем, что для каждого, кто занимается изу­
чением этих вопросов, покушение на них не дерзость или без­
рассудство, как это часто говорят, а необходимость: ведь это

* При переводе «Мемуара» переводчиками сохранена принятая Соссюром

транслитерация букв деиянагари, старославянского и других письменностей.
Кроме того, по техническим причинам греческая «дигамма» передается лат,
F.— Прим. ред.
303
азы, которые надо усвоить, ибо здесь речь идет не о спеку­
ляциях умозрительного характера, а о поиске элементарных
данных, без которых всё остается зыбким, произвольным и
ненадежным.
Я должен отказаться от целого ряда положений, которые
я выдвинул в своей работе „Essai d'une distinction des diffe-
rents a indoeuropeens", опубликованной в „Memoires de la So-
ciete de Linguistique de Paris". В частности, сходство AT С фо­
немами, восходящими к г, заставило меня тогда, хотя и с боль­
шой неохотой, отбросить теорию носовых и плавных сонантов,
к которой я вновь возвращаюсь по зрелом размышлении.
Бопп и те, кто занимались сравнительным языкознанием
непосредственно вслед за выдающимся автором „Сравнительной
грамматики", ограничивались констатацией того факта, что трем
гласным а, е, о в европейских языках регулярно соответство­
вало одно а в арийском. Гласные е и о считались с тех пор
результатом свойственного языкам Запада и относительно позд­
него ослабления единого индоевропейского а.
Курциус обогатил науку важным фактом1: он показал, что е
обнаруживается в одной и той же позиции во всех европейских
языках и что таким образом оно не могло развиться в каждом
из них независимо. Отправляясь от принятого взгляда, что
праязык имел только три гласных — a, i, u,—он сделал из этого
заключение, что все европейские народы должны были пройти
период развития, когда, говоря еще на одном языке, они были
уже отделены от своих собратьев в Азии, что в течение этого
периода часть а по неизвестной причине подверглась ослабле­
нию, дав е, тогда как другая часть а сохранила свое качество.
Позднее в разных языках независимо друг от друга произошло
второе расщепление а, в результате чего появилось о. На юге
Европы, однако, эта гласная должна была возникнуть еще
в период греко-италийского единства, если иметь в виду со­
гласные показания двух классических языков относительно о
в склонении основ мужского рода на -a (t7TTro; = equos).
Нижеследующая таблица дает, как мы полагаем, точное пред­
ставление о системе Курниуса2:
Индоевропейский язык: а а
Общеевропейский язык: а; еа
Последующий период: а о; е а.
Фик (в „Spracheinheit der Indogermanen Europas", стр. 176
и ел.) в общих чертах повторил эту систему. Согласно Фику,
общеиндоевропейское а в период общеевропейского единства
1
См. „Sitzungsberichte der Kgl. Sachs. Ges. der Wissensch.", 1864.
2
Надо, однако, заметить, что Курциус допускал исконное различие е и о и
возводил греч. о в Y*Yova к общеиндоевропейскому a („Grundziige", стр. 54).
304
расщепилось на awe. Если какое-либо слово во всех (евро­
пейских) языках согласно показывает е, то это, видимо, озна­
чает, что переход а в е произошел в период европейского
языкового единства; если же, наоборот, какое-либо слово пока­
зывает или а или о, пусть даже только в одном-единственном
языке, то следует допустить, что а существовало еще в эпоху
праязыковой общности. Греческий аблаут в Sspxojxat, SiSopxa, и
особенно германский аблаут в ita, at являет собой прекрасный
пример реализации расщепления а.
Иной была система Шлейхера. Принимая в каждом вокали­
ческом ряде две ступени усиления, производимого присоедине­
нием одного или двух а, он установил для ряда а три состав­
ляющих его члена: а, аа, аа. Он находил эти три ступени
усиления в греческом: а представлено здесь обычно в виде
s (е&о), но также — в виде о (TTOSOC) И a (axcov); первая ступень
усиления— а + а — представлена здесь в виде о в случае, если
исходным является е, например yl-yov-a, праяз. ga-gan-а, скр.
ga-gan-a при S-YSV-OJATJV. Эта же ступень усиления выражается
в виде а, г), когда исходным является а; например: liaxov,
Шаха. Вторым усилением является or. вррсиуа. Готский тоже имел
три ступени усиления. В других языках обе ступени усиления
смешались.
Генеалогическое древо языков, как его сконструировал Шлей-
хер, отличалось от того, как его представляли себе большин­
ство ученых: в нем не было места общеевропейскому периоду
индоевропейских языков; поэтому понятно, что е в языках
Европы не имеет, согласно Шлейхеру, общего происхождения.
В частности, готское i занимает в его „Компендиуме" совсем
другое место по сравнению с греч. е: это последнее рассматри­
вается Шлейхером как регулярный рефлекс индоевропейского а,
готское же i — как необычное в этих случаях ослабление. Остав­
ляя таким образом в стороне вопрос об общем развитии евро­
пейского вокализма в исторический период, мы можем предста­
вить читателю систему Шлейхера в следующем виде:
Индоевропейский праязык: а аа аа
Индоевропейские языки Европы: а е о аоа а

Надо заметить, кроме того, что греч. а и лат. а не рассма­

триваются Шлейхером как ступени усиления.
Германист Амелунг, рано окончивший свой жизненный и
научный путь, в своей работе „Die Bildung der Tempusstamme
durch Vocalsteigerung" (Berlin, 1871) попытался внести в систему
Шлейхера большую последовательность, соединив ее с допуще­
нием общеевропейского е. Это е для него является единственным
нормальным рефлексом неусиленного а. Европейское а, под
которым он понимал, как это делал уже Курциус, также о,

т
восходит к первому усилению, которое он обозначает через а,
а второму усилению (а) соответствует долгое а европеисклх
языков. Такие презенсы, как гот. fara, греч, аусо, о£<о, указывают
таким образом на усиленный гласный, и следует допустить, что
они являются деноминативами. Одним словом, дуализм е и а
является изначальным, и отношение, в котором они находятся
между собой, равнозначно отношению простого гласного к глас­
ному усиленному. Таким образом, мы имеем следующее:
Индоевропейский: а а а
Арийский: а а а а
Европейский: е а а
Готский: i а б
Греческий: е а о а со
Полемика, которую Амелунг вел по этому поводу с Л. Мейе-
ром в „Kuhn's Zeitschrift" (XXI и XXII), не внесла существен­
ных изменений в его систему, вторично и более подробно изло­
женную им в „Zeitschrift fur deutsches Altertum", XYHI, стр.
161 и ел.
Бругман („Studien", IX, стр. 367 и ел.; KZ, XXIV, стр. 2)
возводит гласный е как звук, отличный от других звуков, к пра­
языковому периоду, не настаивая, однако, на том, что он с самого
начала произносился как е\ прототип этого е он обозначает
символом аг. Наряду с этим гласным Бругман находит в греч.,
слав., лат. о = лит., гот. а = скр. а (во всяком случае, в откры­
тых слогах) более сильную фонему, которую он обозначает
через а2 и возникновение которой он объясняет воздействием
ударения.
Исходя из этой теории, можно составить в самом общем виде
следующую таблицу, с которой, несомненно, сам Бругман не
согласился бы, поскольку он косвенно указал (см. „Studien",
IX, стр. 381) на возможность существования большего числа
праязыковых а:
(а)
Индоевропейский: а
ai a2
Европейский: е а а
В итоге мы видим, что в отношении языков Запада различ­
ные авторы, независимо от развиваемой ими точки зрения, опери­
руют тремя величинами: е, а и а европейских языков. Наша
задача будет заключаться в том, чтобы показать, что в дейст­
вительности мы имеем дело не с тремя, а с четырьмя различ­
ными величинами, что в языках севера смешались две в корне
различных фонемы, которые продолжают различаться на юге
Европы: а—простой гласный, противопоставленный е, и о — уси-
306
ленный гласный, который в конечном счете является не чем
иным, как с в его наиболее крайнем выражений. Полемика
между сторонниками расщепления (первоначальное а, частично
ослабленное в е) и сторонниками двух первоначальных а (ах и а2,
давших впоследствии е и а), эта полемика, надо сказать,
ведется впустую, потому что под символом а европейских язы­
ков понимают некий агломерат, не имеющий вообще органичес­
кого единства.
Эти четыре типа а, которые мы попытаемся проследить на
основе европейского вокализма, обнаружатся в еще более глубо­
кой древности, и в конечном итоге мы придем к заключению,
что они были уже в праязыке, из которого произошли как
языки Запада, так и языки Востока.
 Глава 1

ПЛАВНЫЕ И НОСОВЫЕ СОНАНТЫ

Приступая к исследованию а, необходимо прежде всего уточ­

нить границы этой проблемы; здесь мы сразу же сталкиваемся
с вопросом о плавных и носовых сонантах, ибо тот, кто допус­
кает наличие этих фонем в праязыке, должен будет рассматри­
вать большой ряд гласных в исторические периоды . развития
этого языка как поздние образования, не имеющие таким обра­
зом прямого отношения к проблеме а.
Гипотеза о носовых сонантах была предложена и развита
Бругманом (см. „Studien", IX, стр. 287 и ел.). В той же работе
(стр. 325) он затронул попутно и вопрос о плавных сонантах —
понятии, существованием которого мы обязаны, видимо, Остгофу.

§ 1. Плавные сонанты
В индоевропейском праязыке плавный или плавные, если
принять, что их было два, существовали в двух состояниях: не
только как согласные, но и как сонанты. Это значит, что они
могли нести на себе слоговое ударение и были способны образо­
вывать слог. Как известно, в исторические времена такая кар­
тина наблюдалась в санскрите. Все заставляет думать, что
плавные сонанты возникли лишь в результате ослабления, благо­
даря которому а, предшествующее плавному, оказывалось вытес­
ненным; это не мешает, как мы увидим ниже, трактовать их
точно так же, как i и и.
Прежде всего, несомненно, ч о древнеиндийскому г 1 в зенд-
1
Диакритический знак, принятый нами для обозначения плавных и носо­
вых сонантов (£, п, ф), употребляется Сиверсом в другом значении (см.
308
ском соответствует почти регулярно особая фонема, явно очень
близкая гласной г, а именно ere; таким образом, в существо­
вании индоиранского г теперь вряд ли кто усомнится. Правда,
древнеперсидский не представляет нам подобных данных, за
исключением akunavam = скр. akrnavam. Наряду с скр. krta,
зенд. kereta он имеет karta, которое никоим образом нельзя
объяснить неточностями письма, ибо греческая транскрипция
дает нам а?, например в apSffo; = скр. г&ФУа» зенд. erezifya
„сокол"1. Имена, содержащие 'Арта-, являются менее доказа­
тельными, поскольку зенд. asha само восходит к *arta, воп­
реки скр. rta.
Учитывая согласие санскрита и зендского, мы вынуждены
сделать вывод, что персидский смешал фонемы разного проис­
хождения, и в этом мы видим один из наиболее ярких примеров
общей тенденции арийских языков к монотонии в области вока­
лизма; иранский в этом отношении явно превосходит санскрит,
но в недрах самого иранского древнеперсидский пошел гораздо
дальше зендского [1].
Арийскому г во всех европейских языках соответствует
согласный г (или согласный 1), которому сопутствует отчетливо
артикулируемый гласный. Но характер этого гласного в некото­
рых из языков таков, что фонетическую группу с этим гласным
нельзя просто возводить к сочетанию а + т — напротив, все гово­
рит за то, что он является анаптиктическим звуком, появив­
шимся позже.
Таким образом, индоевропейскому и арийскому г соответ­
ствует:
в греческом: ар, аХ; ра, Ха
в латинском: or, ul (ol)
в готском: aur, ul.
Славянский и литовский не сохранили положительных сви-

S i e v e r s , Grundzuge der Lautphysiologie, стр. 89). Поэтому мы стремились

обойтись без него, но безуспешно: мы полагаем, 1) что обычное обозначение г
оказывается невозможным, потому что это вызывало бы смешение носового
сонанта п с носовым церебральным п в санскрите; 2) что, с другой стороны,
обозначение г, предлагаемое Сиверсом и Бругманом, невозможно было исполь­
зовать при транскрипции санскритских слов; ,3) и что, наконец, следует при­
знать, что если мы и вводим какое-то новшество, то оно является, насколько
это только возможно, минимальным, поскольку знак £ уже был однажды
использован Асколи как раз для обозначения гласного г.
1
В персидском это слово должно звучать arzifiya. Между прочим, оно
с учетом регулярной замены соответствующих звуков имеется также в гречес­
ком, например в македонском диалекте: аруЬоид (Гее); Фик напрасно искал
другую этимологию этого слова (KZ, XXII, стр. 200). Наряду с apyinovq
Etymol. Mag. сохранил другую форму—aiyinoi|r аетод бло Maxefiovcov;
ipyinov<^ и aiy'moty— явно разновидности одного и того же слова; это приводит
нас к греч. aiywudg. Исчезновение р имеет аналогию в двух других словах
с гласным £: juarceeiv из |иарлтсо и aiyh) =скр. г^га.
309
детельств о г. Можно только сказать, что литовский часто
заменял его сочетаниями ir, il.
Переходим теперь к перечислению отдельных случаев.

/. КОРНЕВОЙ СЛОГ

Принятый здесь порядок рассмотрения тех случаев, где

появляется г, основывается на новой классификации корней,
которая сможет получить свое обоснование только впоследствии,
однако это ни в коей мере не повлияет на понимание изложен­
ного.
Мы будем заниматься лишь корнями, содержащими е. Любой
корень, который в европейских языках содержит е, способен
вытеснить это е и принять, таким образом, более слабую форму,
конечно, при условии, что возникающие в результате такого
вытеснения сочетания звуков удобопроизносимы.
К корням, содержащим е, следует отнести также корни с диф­
тонгами ei, eu, которые обычно дают в их ослабленной форме,
лишенной е: kei, sreu, deik, bheugh (ki, sru, dik, bhugh).
i и и в этих корнях, так же как плавный и носовой таких
корней, как derk и bhendh, можно назвать сонантными коэф­
фициентами. Они поддерживают вокализм корня. В зависи­
мости от того, сохраняется или исчезает е, функция сонантных
коэффициентов меняется: г, 1, m, n из консонантов становятся
сонантами; i и и переходят из симфтонгического состояния
в состояние аутофтонгическое.
A. Корни, завершающиеся сонантным коэффициентом*:
kei (ki), sreu (sru), bher (bhr), men (mn).
B. Корни, содержащие сонантный коэффициент с последую­
щими согласными:
deik(dik), bheugh(bhugh), derk(drk), bhendh(bhndh).
C. Корни без сонантного коэффициента с конечным сог­
ласным:
pet(pt), sek(sk), sed(zd).
Мы не рассматриваем здесь корни с конечным е, такие, как
греч. us, 8s, е.
В слабой форме, в зависимости от того, что находится в на­
чале присоединяемого суффикса — согласный или гласный,—
корни типа А уподобляются корням типа В или корням типа С.
В самом деле, в типе В, как только исчезает еу сонантный
коэффициент по необходимости принимает функцию гласного,
* В скобках здесь и ниже приведены слабые формы.— Прцм. перев.
310
поскольку он оказывается между двумя согласными. Это как
раз то, что происходит с корнями типа А, когда они принимают
суффикс, начинающийся согласным: mn-to.
Но если суффикс начинается гласным, сонантный коэффици­
ент корней будет иметь качество согласного, и те же самые корни
будут во всех отношениях походить на корни типа С; так,
e-TTA-G-JX7jV ПОДОбнО е-Щ-О-У.
Для той специальной цели, которую мы поставили себе в дан­
ной главе, из всего того, что было сказано выше, мы извлекаем
следующие выгоды: мы знаем теперь, где следует ожидать появ­
ления плавных сонантов, присутствуя, если можно так выра­
зиться, при самом их образовании; действительно, само по себе
сравнение инд. г с греч. ар имеет лишь малое значение, если
не видеть, как это ар возникло, и если существует вероятность
того, что это ар является обычным аг. Всюду, где е нормально
выпадает, в частности всюду, где появляются i или и аутофтон-
гического характера, должны закономерно существовать или
же существовали плавные сонанты, если определенное положе­
ние согласных [в слове] вынуждало их функционировать в каче­
стве гласных.

А. ГЛАГОЛЬНЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Тематический аорист. Часто говорят, что это время по форме

полностью совпадает с имперфектом шестого глагольного класса
древнеиндийских грамматистов. Остается выяснить, восходит ли
этот шестой класс к индоевропейскому периоду, что бесспорно
в отношении нашего аориста, но отнюдь не столь же достоверно
по отношению к презенсу.
Как бы то ни было, этот аорист требует вытеснения е или а
в арийских языках. Вследствие этого корни типов А и С (см.
выше) дают в греческом вполне регулярно:
ттзХ: е-ттХ-6-jjirjV ттгт: S-TTT-O-JJITJV
(i)ysp: (е)ур-е-то ог%: e-o%-o-v
1. asn: I-cm-o-v
2. агтг: evi-ая-е1
Императивы а/з; и evSarrec побудили Курциуса принять в этих
двух аористах метатезу в корне 2 . Остгоф в своей работе „Das
1
Наличие s в трех последних примерах свидетельствует о древности этого
образования. Что касается Ы а я е , то нельзя полностью отвергать мысль, что
здесь мы имеем дело с имперфектом глагола, презенсом которого был бы
*1-ал-со. Ср. Х-о%'(д, Л1-лт-а) и нашу сноску на стр. 312. Таким образом, делить
надо 6E>I так: ev-i-ая-е.
2
В других аористах мы имеем, как полагают, синкопу; см. С и г t i и s,
Verbum, II, стр. 7.

т
Verbum in der Nominalcomposition" (стр. 340) заявил, что он не
может согласиться с этим мнением Курциуса относительно таких
презенсов, как yiyvo|xat, jjtifxva), исходя из убеждения в том, что
деградация корня в данном случае является абсолютно нормаль­
ной. Как же тогда согласовать метатезу с вокализмом основ оуг,
ол/о\ атте, атто? Эти императивы возникают по аналогии с 0г;, ее.
Удивительно, что в санскрите этот аорист образуется лишь
от корней типа В: формы типа s-ттх-г-хо ему неизвестны; един­
ственным следом такого аориста в нем, пожалуй, можно считать
3-е л. мн. ч. kranta, которое наряду с akrata (3-е л. мн. ч.)
является, по-видимому, тематической формой; с этим следовало
бы сравнить в дальнейшем то, что имеет отношение к носовым
в окончаниях [З] 1 .
Зато примеры с корнями типа В многочисленны: rohati|aru-
hat; vardhati|avrdhat и т. д. В греческом cpsuy образует sfyuyov,
oxetx — hir/ov, а также:
Щхо\хои образует s-8pax-o-v (скр. adr^am)
TTspua) „ е-ттрай-o-v
TTspSw „ e-rrapS-o-v
тгршо „ xaprc-ci-jiefta

етраттоу от хргтто) происходит из exnrov, но здесь в сонант пре­

образуется плавный, предшествующий е.
Тематический аорист с удвоением. Мы не уверены, что кау­
зативные аористы санскрита непосредственно сопоставимы с гре­
ческими аористами с удвоением. Но в древнеиндийском есть дру­
гие аористы, менее многочисленные, которые точно совпадают с
греческими формами; здесь а (е) неизменно устраняется.
Корни типов А и С:
скр. sac: a-sa-<jc-a-t2 греч. JSTT: е-атг-г-aftai
pat: a-pa-pt-a-t xzh е-хг-хХ-е-хо
<psv: e-TTs-yv-o-v
xgji: e-Tg-xjJL-o-V

1
Дельбрюк („Altind. Verb.", стр. 63) утверждает, что sran в avasran
(„Ригведа", IV, 2, 19) содержит тематический гласный. Но положительные
доказательства этого отсутствуют, и Грассман интерпретирует эту форму совершенно
иначе (a-vas-ran). Совершенно другое образование представляет собой a-gama-t, вы­
ступающее в греческом в виде дорийского ^-яето-v и в виде аттического (-щю-v.
Этот аорист совпадает по форме с имперфектом глаголов первого класса. Это
славянский несигматический аорист nesu.
2
Могут возразить, что asagcat—форма имперфекта (презенс sagcati); это
бесспорно, однако строгой границы между этими двумя временами не сущест­
вует. Аористы с удвоением являются имперфектами того глагольного класса,
который санскритская грамматика упустила из виду и в который наряду с
sagdati, видимо, входят скр. sfdati, прич. pibdamana, греч. Я'!лто), у(у\'0|Ш1,
jLiifivco, цфР^етш и др. [2J.

312
 Корни типа В с i или и в качестве сонантного коэффициента:
скр. tveS: a-ti-tvis-a-nta греч. TTSIO: тте-тид-г-авоа
TTSUU: ттг-тш&-£-а{Ы
И наконец, корни типа В с плавным в качестве сонантного
коэффициента:
скр. darh: a-da-drh-a-nta греч. т£ртт:те-тартт-е-то
Часть этих санскритских форм Дельбрюк относит к плюс­
квамперфекту; но если можно согласиться безусловно с его под­
ходом к формам без тематического гласного типа agabhartana,
то указанные выше формы мы все же склонны считать аористами.
Перфект. Индоевропейский перфект дает ослабление корня
в формах множественного и двойственного числа актива и во
всех формах медиума. См., в частности, Бругман, „Stud." IX,
стр. 314. Этот способ образования полностью сохранился в
арийских языках.
Корни типа А и С:
скр. sar: sar-sr-us pat: pa-pt-us
Перед суффиксами, начинающимися с согласного, некоторые
корни на г не принимают связующего i, и в этом случае мы
имеем г, например в ca-kr-ma. To же связующее i у корней
типа С дает такие формы, как pa-pt-ima 1 .
Переходя к корням типа В, мы можем сразу же сопоставить
с санскритом готский:
bhaugh: скр. bu-bhug-ima гот. bug-um
и с г:
vart: скр. va-vrt-ima гот. vaurft-um
Ср. гот. baug=bubhoga, var^=vavarta.
В греческом форма единственного числа постепенно распро­
странилась и на множественное число; в нескольких пережитках
первоначального состояния множественного числа актива (см.
1
Бругман (см. „Studien", IX, стр. 386) сомневается, относить ли такие
формы, как paptima, к древнейшим периодам, и склоняется к мысли, что они
скорее обязаны своим существованием аналогии с са-kr- и т. п. По существу
же вопрос сводится к другому, а именно к тому, существовал ли связующий
гласный уже в праязыке; в этом случае pat обязательно дал бы во множест­
венном числе перфекта pa-pt-. Наличие гласного и в германских формах (bun-
dwm, bundttts), пожалуй, свидетельствует в пользу этой гипотезы, а греч. ос
в греч. yeyrftanev не противоречит ей, хотя более вероятным представляется
ее объяснение контаминацией ед. ч. yiyr\$a, i« 3-го л. мн. ч. yeyrfiaai; ср.»
наконец, лат. -imus в tulimus. При решении этого вопроса необходимо учиты­
вать также такие перфекты, как др.-инд. sedima, гот. setum и лат. sedimus,
которые, как считается, содержат удвоенный и лишенный гласного корень. Так,
sedima = *sa-zd-ima. Разумеется, что к каждой из этих форм неприменим один
и тот же фонетический анализ: образование возникло не по принципу аналогии.

313
C u r t i us, Verb., II, стр. 169) мы находим еще етггтийцеу при
ттзяо'.Оа, sixTov при еоьха; случаю, однако, было угодно, чтобы ни
одного примера с г не сохранилосьг. Но медиум все же сохра­
нился лучше:
Корни типа А:
оттер: е-аттар-xai ттер: тте-ттар-jxsvoc
дгр: Ss-Sap-jisvo; axsX:e-axaX-}iat
срОер: е-фдар-jjiai; ср. е-^фор-а
lisp: ei'-jiap-xai и e-jx^pa-xat (Гее); ср. ё-jxjxop-a
Излишне говорить, что l-'fftap-jxat относится к cpftsp так же,
как ё-ази-|ш— к ого.
Италийские языки слишком унифицировали глагольную флек­
сию, чтобы можно было найти в них чередование слабых форм
с сильными. Однако весьма вероятно, что такие дублеты, как
verto — vorto, происходят из этого источника.-Не следует при­
давать большого значения образованиям типа pepuli от pello,
perculi от percello—здесь вполне может иметь место то же
ослабление гласного корня, что и в detineo, colligo, с той лишь
разницей, что влияние 1 сказалось на тембре: и вместо i.
Умбрский имеет наряду с императивом k u v e r t u футурум
предварительный v u r t u s (произносилось, несомненно, как vor-
tus), образованный из слабой основы перфекта. В памятниках
латинской письменности встречается covertu и covortus. Если
бы мы могли быть уверены в том, что форма covortuso была
перфектом (см. Вгё а 1, Tables Eugubines, стр. 361), ей не было
бы цены. Но не следует упускать из виду, что на италийской
почве vort- представляет как va 2 rt-, так и vrt-, так что все
эти формы могли иметь в качестве исходной единственное число
перфекта, а не множественное число перфекта; но это не делает
их менее значительными. Другие примеры: p e r s n i m u , p e p u r -
kurent.
Презенс. Во втором и третьем глагольных классах в пре-
зенсе и имперфекте корень сохраняет свой нормальный вид лишь
в трех лицах единственного числа актива; двойственное и мно­
жественное число актива, а также все формы медиума устра­
няют а: так, в санскрите (ограничимся лишь корнями типа А)
имеем:
е — i-m£s; kar—kr-thas (вед.)
ho—£u-hu-m£s par—pi-pr-mas.
В греческом Triji-Tria-jjtev точно соответствует pi-pr-mas; дей­
ствительно, эта форма не имеет отношения к корню тгХа, который
является, по-видимому, метатезой яг)., иначе дорийцы говорили
1
те-тШ'\1Е\ восходит к корню т\&, точно так же, как eaiajxev — к ота\
группа Ка не является рефлексом плавного сонанта.

314
бы TrfjjLTT/.ajJit. Общегреческое 7) указывает, наоборот, на то, что
тт!|хплг|[х». — позднее преобразование *ти;лттеХц1=скр. .piparmi 1 .
Корень cpsp принимает форму тп-ура- (в Treypavat), которая
соответствует скр. bi-bhr- (bibhrmas). Многочисленные следы е,
например в ^U (Си rt i и s, „Studien", VIII, стр. 328 и ел.), могут
служить надежным доказательством того, что корнем было ергр,
а не <рра.
В других образованиях презенса языки Европы сохранили
лишь весьма недостоверные следы г и потому не представляют для нас
большого интереса. Упомянем только лат. po(r)sco, эквивалент­
ное скр. prcchSmi. Если корень здесь ргак, то г возникло так
же, как в exparrov из трзшо. Для сравнения этих двух презенсов
нужно исходить из того, что posco восходит непосредственно к
индоевропейской форме и потому свободно от воздействия со
стороны других глагольных форм; в таком предположении всегда
есть доля риска, так как италийские диалекты имеют обыкно­
вение выравнивать вокализм корня и распространять одну и ту
же форму на всю парадигму. Но в случае с posco, несомненно,
была обобщена именно форма презенса. С теми же оговорками
можно сближать horreo и torreo (последний глагол только в
непереходном значении) и санскритские презенсы hfSyati и tjrSyati2;
эти два корня имеют е в греческих неослабленных формах %spao<;,
Tspoojxat.

Б. ИМЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

В арийских языках причастие прошедшего времени пассива

на -ta регулярно отбрасывает корневое а, если только это воз­
можно, то есть если корень принадлежит типу А или В (см.
стр. 310). Так, в санскрите уо дает yu-ta, в зендском dar дает
dere-ta и т. д. Последней форме в точности соответствует греч.
§ар-то или 8ра-х6 от Sipco; аналогично аттартб; от атггр, хартб; от
хер, (TTajJL-)'fftapxo; от cpdsp.
В ерзрто;, a-Sspxxo; и других сходных прилагательных следует
видеть поздние образования. Ограничимся одним примером из
сотни других: так, наряду с древним ттш-т'.-<;=скр. buddhi появ­
ляется тгеЗа'.;, образованное по аналогии с TrstHbjxa'..
Корнем атгар-cov „канат" является отер, как видно из arrsTpa.
В рХаат6;=скр. vrddha также вполне закономерно выступает
).а; но так как это причастие утратило свой презенс, то здесь
1
Существуют, правда, такие формы, как лЯлйос, (см. J. S c h m i d t , Vo­
cal., II, стр. 321), но те из них, которые мы находим у аттических трагиков,
Арене считает доризмами дурного пошиба, а те, которые мы находим в надпи­
сях, могли возникнуть, как и хорошо известные элейские формы, в результате
вторичного перехода а в а. Впрочем, можно даже допустить, что лАсс сущест­
вовало параллельно с яеХ. См. S c h r a d e r , „Studien", X, стр. 324.
2
См. „Memoires de la Soc. de Linguistique", III, стр. 283,

315
 мы лишены основного средства проверки, а именно е в родст­
венных формах.
Латинский имеет pulsus от pello, vulsus от vello, perculsus
от per-cello, sepultus от sepelio.
Фик отождествляет curtus, которое, видимо, восходит к *сог-
tus, с греч. хартбс.
Лат. pro-cul живо напоминает др.-инд. vi-pra-krs-ta „уда­
ленный, отдаленный", pra-kn>-ta „длинный, большой (о расстоя­
нии)"; в этом случае его следовало бы возводить к какому-то
падежу от основы *proculsto-x. При этом recello и procello
близки по значению скр. kars, но поскольку verro приближается
к нему в еще большей степени, то все это вместе оказывается
довольно сомнительным.
Древнее слово iorctus уже сравнивали с скр. drdha от darh
(см. C o r s s e n , Ausspr., I 2 , стр. 101).
Этимологию porta a portando принять трудно; по-видимому,
porta — причастие от корня per (откуда греч. TTSIJKD, S'.ajjurspl;),
эквивалентное греческой форме *тгартт].
Готский имеет причастия ^aurft(a)-s, daurst(a)-s, faurht(a)-s,
handu-vaurht(a)-s, skuld(a)-s.
Присоединение суффикса -ti точно так же делает неизбежным
устранение корневого а (е). Приведем только те случаи, где при
этом возникает г:
Особенно много примеров дают индоевропейские языки в
Азии: скр. bhr-ti, зенд. bere-ti от корня bhar и т. д.
В греческом имеем xip-atc от хер: Гесихий приводит ayappi;*
aSpoiaic (ударение, по-видимому, искаженное), которое должно
восходить к *a'yapat-c — от dyeipa).—axaX-at; —от axsX — является
поздним образованием.
Готский образует: от bairan—ga-baur^(i)-s, от tairan—ga-
taur|j(i)-s; аналогично образованы f>aurft(i)-s, fra-vaurht(i)-s.
Лат. fors (основа for-ti-) от fero совпадает с скр. bhrti; mors
эквивалентно скр. mrti; впрочем, презенс morior и греч. рротб;
показывают, что о проходит через весь корень, так что здесь
нужна известная осторожность.
Слово sors вместо *sorti-s, по-видимому, имеет тот же корень
ser, который дал начало exsero, desero, praesertim 2. Возможно,
первоначально оно было просто синонимом exsertum.

1
Или, может быть, к сравнительной степени среднего рода *proculstis,
*proculsts?
2
Совершенно другой корень в con-sero, as-sero со значением „сцеплять",
„прикреплять". То sero, о котором идет речь, у нас содержится в скр. sarati,
sisarti; с предлогом рга он имеет переходное значение и дает вед. рга bahava
sisarti („Ригведа", II, 38, 2) „он простирает руку"—точное соответствие греч.
Xetpas IdkXeiv ( = oi-oak-yeiv, oi-ok-yeiv) [4]. Глагол insero может быть образован
от любого из этих двух корней.

316
 Если наречия на -tim образуются, как думают, от именных
основ на -ti, то следует привести здесь умбр. trarbvorfi = trans-
versim; ср. covertu.
Суффикс -и по правилу требует ослабления корня. За пре­
делами арийских языков возникшее таким образом г точно отра­
жается в готском прилагательном
fjaursus (корень fters)=cKp. trSu.
В меньшей степени мы настаиваем на греческих прилагатель­
ных
[5ра8и;=скр. mrdu 1
тгХати<; = скр. pfthu
Литовское platus заставляет думать, что Ха в тт).атг5; является
исконным, ибо в этом языке в качестве рефлекса г следовало бы
ожидать il. Во всяком случае, было бы неплохо найти формы
с в, параллельные ттХати;, [5paStk 2.
Когда корни типа А и В употребляются без суффикса, как
именные основы, они утрачивают свое а (в языках Европы — ё).
В этой форме они часто входят в составные слова:
скр. bhed: pur-bhid dar?: sam-df?.
Таково в греческом наречие оттб-§ра(х) от Sep*. Ср. как по
форме, так и по функции скр. 5-pfk „mixtim".
Наконец, еще несколько слов различного образования, со­
держащих р.
скр. hfd „сердце" = лат. cord-. Греч. xapSia, xpaStrj сопоставимо
с др.-инд. формой hfdi. Гот. hairto, греч. хт)р ( = хер8?См. Сиг-
t i и s, Grdz., стр. 142) представляют неослабленную форму корня;
скр. fkSa „медведь" = греч. архто; = лат. ursus (*orcsus);
лат. согпиа во множественном числе, возможно, точно соот­
ветствует вед. ffngS; в этом случае оно должно восходить
к corngua. Если это верно, то форма единственного числа не
может быть первичной. Гот. haurn при том же условии должно
восходить к *haurng, а склонение выравнивалось по формам
именительного — винительного падежей, где гуттуральный легко
выпадал8.
Сближение греч. траттеХос с скр. tfpra, trpala (F i ck, I3, стр. 96)
остается весьма сомнительным.

1
Наряду с Ppa66g встречаются формы с 1: dpXa6icos* f^ £u) 6 (Гее), что де­
лает вполне правдоподобной старую этимологию лат. mollis, возводящую его
к *moldvis.
2
Не являются ли случайно zuAbpov и лe^гдpov теми родственными лЯатбд
словами, в которых мы можем найти е?
3
Греческое xepdjupv? — название жука-дровосека, жесткокрылого насекомого
с длинными усами, быть может, сохранило нам след древней основы *x(e)pafipo- =
CPga [5].

317
 Греч. хархаР°С (СР- *<*р*арэ;) приводит на память скр. krcchra.
Лат. furnus „печь" восходит к fornus = скр. ghrn& „жар".
Греч. xeXaivo; „черный", возводимое к *x(s)Xaavyo-°c, оказывается
в ближайшем родстве с скр. krsna, с тем же значением1.
Греч. Хмхящ „глотка" из *aXaxFav-[7) является распростране­
нием sfkvan, означающей в санскрите „уголок рта"; родственная
основа srakva имеет, согласно Бётлингу и Роту, общий смысл
„рот; пасть; глотка"2. Эпентеза и в греческом слове имеет свои
аналогии, к которым мы еще вернемся. У послегомеровских ав­
торов находим также \еохмщ.
Л а кон. е-Ы&х<х „плуг", а-оХах-; „борозда" соответствуют, со­
гласно этимологии Фика, вед. vfka „плуг".
Лат. morbus, несомненно, родственно скр. mfdh „враг, нечто
враждебное", но различие основ не позволяет утверждать, что ог
в латинском слове является рефлексом г.
xapTTjjAopiovTo TptTTjjAoptov (Гее). Ср. скр. trttya.
Греч. rrpdiaov = лат. porrum также, несомненно, содержит г.
Если отвлечься от таких обычных образований, как грече­
ские существительные на -л-с, куда неизбежно должен был по­
степенно проникнуть гласный презенса, то исключения из сфор­
мулированного закона соответствия окажутся весьма немного­
численными.
Такие случаи, как узХук—grrigana, merda — mfd или Trspxvo; —
pf?ni, не принимаются нами во внимание, поскольку их основы
не тождественны; наряду с ттгрхуо; мы находим также npaxvoc
(Сигt i иs, Grdz., стр. 275). Sstpa; (дор. Sr^pac) „гребень горы" сбли­
жали с скр. drSad „камень", но ошибочно, ибо Setpdi; нельзя от­
делять от Setpiq.
Идентификация ФХзуи; с bhfgu (Кун) весьма заманчива, но
ее нельзя считать абсолютно надежной.
Скр. kfmi, в том, что касается г, почти наверняка и очень
регулярно соответствует гот. vaurms, однако греч. eXjiic, лат.
vermis указывают на е. Форма этого слова к тому же отличается
неустойчивостью в отношении консонантизма3, так же как и
1
Наличие а в дор. xaXig и а в лат. caligo заставляет сомневаться в род­
стве xeAmvog с иг|Ал§.-
2
Если к тому же сравнить с этим значение слова srakti, то увидим, что
все эти слова содержат идею очертания, контура, извилины угла. Само франц.
anfractuosite „извилина" имеет, по-видимому, отношение к прямой линии, ибо
лат. an-fractus закономерно получается из *am-sractus, так же как *cerefrum,
cerebrum — из ceres-rum. Ср., однако, Z e y s s , KZ, XVI,^ стр. 381, который
делит это слово так: anfr-actus. Греческий добавляет к этой семье слов фахтог
cpapaYYe£» яетроа, xaP<*6pai и ^алтаг цараууе<;, %apa6pai, -yicpupai (Гее).
3
Замена к звуком v вместо ожидаемого kv; замена m звуком v в слав. *
Crlvf; колебание плавного между 1 и г, и это в самом греческом, как показывает
глосса £>о|хос/ axwA,r)£ kv guAotg.
* Здесь и далее помете slave или si. оригинала в переводе соответствует
обозначение слав., а помете paleoslave — обозначение ст.-слов.— Прим. ред.
318
в отношении корневого гласного: прочтение krimi очень часто
в санскрите, и такой пример, как Xijjuvdsc eXjjuvde;- Ildtytot (Гее),
дает нам соответствующую форму греческого.

2. СУФФИКСАЛЬНЫЕ СЛОГИ

Имена родства и имена деятеля на -tar устраняют в слабых

падежах суффиксальное а\ суффикс редуцируется в -tr или, пе­
ред окончаниями, начинающимися на согласный, — в -tr. Отсюда:
греч. тта-тр-6;, лат. pa-tr-is; ср. скр. pi-tr-3.
и с г:
греч. тга-тра-at =скр. pi-tf-Su
(Ср. B r u g m a n n , Zur Geschichte der stammabstufenden De-
clinationen, „Studien", IX, стр. 363 и ел.). Ср. также MTpdiat,
avSpaat, ajxpaat и т. д.
Если слово на -аг является первым членом составного слова,
то следует ожидать слабой формы, как в инд. bhratr-varga. Воз­
можно, что в греч. av5pa-7ToSo-v мы имеем, как это утверждает
Бругман, последний пример образования этого рода.
В именительном—винительном ед. ч. некоторых имен среднего
рода появлялся суффикс -г или -r-t, который дал скр. yakft
= греч. т]ттар = лат. jecur (вероятно, вместо *jequor). Однако не
все греческие имена среднего рода на -ар восходят к форме на г:
ooftap, например, соответствует вед. udhar и его а'совсем не яв­
ляется анаптиктическим.

§ 2. Носовые сонанты
Тогда как плавный сонант сохранился по крайней мере
в древнеиндийском языке, носовые сонанты как таковые на
индоевропейской почсе исчезли совсем1. Больше того, перестав
быть сонантом, плавный вовсе не перестал при этом существовать;
он лишь стал функционировать как согласный. Иной была судьба
носовых как в греческом, так и в арийских языках: дав начало
гласной фонеме, они сами исчезли, а гласная фонема в довер­
шение всего совпала с а.
Ни в санскрите, ни в зендском нет данных, которые позво­
лили бы выделить это а непосредственно. К счастью, в греческом
оно опознается гораздо легче, потому что очень часто противо­
стоит корневому s (тегдо—хатб;).
В родственных языках носовой сохранился; но перед ним
развился гласный, который принял в некоторых из этих языков
1
Естественно, что здесь речь идет не о тех носовых сонантах, которые раз*
вились позже в некоторых древних и новых языках.

319
окраску е\ и часто невозможно понять, действительно ли группа
en стоит на месте носового сонанта.
Работа Бругмана, в которой изложена его теория, содержит
большой материал для того, кто пожелал бы заняться этим во­
просом; было бы целесообразно собрать здесь все основные факты,
с которыми она имеет дело, упорядочив их так же, как мы это
делали при рассмотрении явлений, связанных с плавными. Оба
ряда, таким образом, будут дополнять и разъяснять друг
друга.
Вот перечень тех фонем, которые являются рефлексами но­
совых сонантов:
(Индоевропейские п [О] Ф)
арийский г а а
греческий а а
готский un um
латинский en em
старославянский <? §'
литовский in im
Носовые сонанты могли образоваться двумя путями: во-пер­
вых, в результате выпадения а, что является правилом для
плавных сонантов; во-вторых, в результате присоединения к кон­
сонантной основе окончания, которое начинается носовым. Рас­
смотрим сначала первый случай.

/. КОРНЕВОЙ СЛОГ
А. ГЛАГОЛЬНЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Тематический аорист (см. стр. 311). Др.-инд. randh „попасться"

имеет аорист a-radh-a-t, который восходит к *a-rndh-a-t, если
только допустить, что корнем является очевидное randh, а не
radh.
Здесь мы прямо видим, насколько противоположным оказы­
вается понимание данного факта, в зависимости от того, при­
знаем мы сонант или нет. До сих пор носовой такого корня, как
randh, рассматривался как неустойчивый элемент, который от­
падает в слабой форме. Согласно новой теории, отпадал вовсе
не носовой, а фонема а в полном согласии со сказанным выше;
то же а, которое имеется в форме aradhat, тождественно носовому,
потому что оно образовано из самой субстанции этого исчезнув­
шего носового. Если бы случаю было угодно, чтобы из носового
1
Разумеется, что зендское а, восходящее к носовому сонанту, испытывает
в дальнейшем изменения, вторичные для а, приобретая, например, тембр (colo­
ration) е.
820
 сонанта арийских языков развился не я, но и, то рассматрива­
емый нами аорист звучал бы как 'an/dhat'*.
Греческий дает этому неопровержимое доказательство, так
как в нем исчезает монотония а и двойственность проявляется
в наличии двух тембров: е и а: корень TTSVU [6] имеет в аористе
тта{}: е-ттай-o-v1.
Тематический аорист с удвоением: для этой формы нет ни
одного греческого примера; из санскритского можно привести
вед. ca-krad-a-t, от krand 2.
Аорист с атематической гласной, совпадающий по форме
с имперфектом второго глагольного класса 3 , не рассматривался
нами в разделе о плавных, потому что в индоевропейских языках
Европы здесь не засвидетельствовано ни одного рефлекса г. Форма
единственного числа актива сохраняет а (е). Остальные формы
актива, так же как весь медиум, его устраняют. Таким образом
в санскрите имеются:
1. Корни типа А (см. стр. 310):
Ед. ч. [актив] Мн. ч., дв. ч. [актив] и медиум
?ro:a-?rav-[a]m; a-?ro-t ?ru-tam
var:a-var(-s) a-vr-ta
и с носовым сонантом в слабой форме:
gam: a-gan(-t) ga-tam
4
2. Корни типа В :
Ед. ч. [актив] Мн. ч., дв. ч. [актив] и медиум
doh: a-dhok-(t) a-duh-ran
varg:vark(-s) a-vrk-ta.
Бругман предлагает очень удачное объяснение таких грече­
ских аористов, как e'x£Ua» esssua, которые до сих пор не поддава­
лись никакому анализу [7]. Они представляют собой формы ак­
тива, соответствующие таким аористам медиума, как epjA7)v, sa-
av]irp. Первоначально они спрягались так: £уги<х (из *е'хгиф)> *&xsiKt

* Здесь и далее кавычками-лапками (' ') обозначаются фиктивные формы,

к которым, согласно Ф. де Соссюру, можно было бы прийти, приняв опре­
деленную гипотезу. Ни одна из этих форм не совпадает с реальными языко­
выми формами. В оригинале эти формы даются автором в обыкновенных ка­
вычках.— Прим. ред.
1
Дело в том, что в данном случае у нас нет каких-либо сомнений относи­
тельно истинного качества альфы в friadov; здесь надо учитывать лат. patior,
к которому мы еще вернемся ниже. Но taaOov оказывается единственным те­
матическим аористом, в котором можно предполагать рефлекс носового сонанта;
если отвергнуть это, то достаточно будет обратиться к последующим примерам.
2
3
Предполагая, что носовой является корневым.
Совершенно иными являются формы с врддхи, например a^vait, avaj.
В них следует, вслед за Уитни, видеть сигматический аорист.
4
На корни этого типа с носовым примеров, по-видимому, нет.
11 Ф 321
*!)(еи(т); мн. ч. •Ipjjisv и т. д.; медиум ерМ 7 - Как и в перфекте,
а 1-го лица sfyeua распространилось на все формы актива, и древ­
нее множественное число со слабым корневым слогом уступило
формам, созданным по образцу единственного числа (s^uanev).
Это *e-p-jxsv, более не существующее и относящееся к etyeua так
же, как скр. *а-?ги-та —к a-frav-am, имеет полный аналог,
с носовым сонантом, в форме е-хта-jxev (корень xxsv); впрочем,
в этом последнем аористе подверглось изменению единственное
число под влиянием множественного числа: Ixxav, ёхш заменили
прежние *e-xxev-a, •S-XTSV(-T). В xxa-jxevai, хта-aftai, xxa-jjievo;,
атт-s-xxa-xo альфа, по-видимому, является непосредственным реф­
лексом сонанта.— Курциус обращает внимание на то, что гипотеза
о корне хха- неприемлема (см. его „Verb.", I, стр. 192).
Перфект (ср. стр. 313). Корни типа А представляют еще
в греческом остатки первоначального перфекта:
(xs-jxa-xov; ср. ед. ч. jjis-jjiov-a от jxev
Ys-ya-xrjv; ср. перф. ед. ч. y£-yov-a от ysv
и в медиуме:
xs-xa-xat от xev 7rl-(pa-xat от (pev1.
В древнеиндийских формах соединительная гласная позволила
носовому остаться согласным: ga-gm-ima, ta-tn-iSe. Причастие
sa-sa-vSn (от san) указывает на сонант.
Для корней типа В можно привести, вслед за Бругманом,
скр. tastambha, 3 л. мн. ч. tastabhus (то есть tastrpbhus); cac-
thanda имеет оптатив ca66hady5t. В греческом имеем тгетта{Ыа
при ненова (корень rrevu); кроме того, Бругман, принимая чте­
ние Аристарха, получает тггттазйе ( = ттг-ттай-хе) вместо ттгттоайг
(„Илиада", 3, 99 и ел.). Ср., однако, наше замечание относи­
тельно eirauov в сноске на стр. 321.
Гот. bund-um (корень bend) восходит естественным образом
к bndum; вообще, все готские глаголы этого класса равным
образом свидетельствуют о сонанте во множественном и в двой­
ственном числе перфекта.
Презенс. Во втором глагольном классе (ср. стр. 314) можно
указать на греч. (I)pajxat, возводимое в недавней статье Бруг-
мана к рф-jxat (см. KZ, XXIII, стр. 587); это греческое слово
имеет тот же корень, что и др.-инд. ramati „нравиться". В санск­
рите мы находим, например, han-ti, 2-е л. мн. ч. ha-thas,
то есть hn-thas.
8-й глагольный класс будет темой новой работы Бругмана,
1
3-е л. мн. ч. JiicpocvTCCi является поздним образованием по аналогии с кор­
нями на а; регулярной была бы форма ne-tpv-axai. Формы уе7<*аоа» ИеЦ<хяна и
другие, где суффикс начинается на гласный, могли образоваться только по ана­
логии. Примечательно, что сильные формы единственного числа остались неза­
тронутыми воздействиями этого рода, так как v«Yaa» ЦФ аа > существуют только
в наших словарях, как это показал Курциус (см. „Verb.'4, II, стр. 169). Таким
образом, древнее спряжение y^YOva, мн. ч. yiya[iev, еще достаточно прозрачно.

322
в которой он собирается показать, что tanomi, vanomi и др.
восходят к tn-no-mi, vn-no-mi. Показательным примером является
также греческая альфа в xa-vo-xat (корень xev) и в a-vo-xat (ко­
рень sv)1. И это в порядке вещей, поскольку от корня k2ai
мы имеем ci-nomi, от корня dhars — dhfs-nomi, а не ce-nomi,
dhars-nomi 2 .
Класс инхоативов присоединяет -ska к корню, лишенному а:
скр. yu-cchati от уо, ucchati от vas. Из этого следует с очевид­
ностью, что ya-cchati—от yam, ga-cchati —от gam имеют носо­
вой сонант, и нет оснований считать, что греч. {5а-ах<о образова­
лось иначе, хотя оно могло бы восходить к родственному
корню ра.

Б. ИМЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Суффикс -ТА (ср. стр. 315) дает следующие основы:

От tan (ten): скр. ta-ta =греч. та-тбс =лат. ten-tus.
От g2am (g2em): скр. ga-ta =греч. {5а-т<к3 = лат. ven-tus.
От man (men): скр. ma-ta = rpe4. jia-то;4 = лат. men-tus 4 .
От gh2an (gh2en): скр. ha-ta =греч. <ра-то;Б.
От ram (rem): скр. ra-ta =греч. ера-то; ( = лат. lentus?).
Эти древнеиндийские формы, к которым надо добавить yata
от yam, nata от nam, kSata от k$an и которые повторяются
также в зендском и древнеперсидском (зенд. gata „уехавший",
др.-перс, gata „убитый"), должны бы принадлежать, согласно
Шлейхеру (см. „Beitrage", II, стр. 92 и ел.), к корням на -а,
и автор пользуется ими для доказательства своей уже извест­
ной теории; но как получилось, что именно эти формы оказа­
лись единственными примерами санскритского а, завершающего
корень, и что во всех примерах, где не замешан носовой, мы
находим i или I в одних и тех же причастиях sthita, pita?
Можно сказать, дело обстоит как раз наоборот: это а в самом
деле несет доказательство происхождения из носового.
Основы на -TI (ср. стр. 316) полностью сходны с предыду­
щим: скр. tati = греч. таек, ср. лат. -tentio; kSati (от ksan)
1
Курциус показал тождество греч. &vvxai (у Гомера находим только
•jjvuTo) с скр. sanute (корень san); свистящий оставил след в spiritus asper атт.
a-vo-co. Что касается неослабленного корня ev, то он сохраняется в сложном
слове aoft-ev-TT|s. Ср. F i с k, W., I 3 , стр. 789.
2
Такие формы, как 6гЫ\щь, EeoYvujn, являются греческими инновациями.
3
Корнем у paxog мог быть также Pa, который дал fpt]v; обе формы
должны были обязательно смешаться в греческом. Но скр. gata не могло обра­
зоваться от ga.
4
Форма, сохранившаяся в слове аото|яато£, в согласии с наиболее вероят­
ной этимологией; -mentus входит в commentus.
5
Тождество скр. пап и греч. *<pev будет показано ниже.
11* 323
 имеет параллель в гомеровском греч. avSpo-xxaair) (от *TSV). Скр.
gati, греч. рал; и гот. (ga-)qumf)(i)s равным образом объеди­
няются в индоевропейском g2m-ti. Гот. (ga-)mund(i)s соответст­
вует вед. mati (класс, скр. mati), лат. men(ti)s1.
Основы на и (ср. стр. 317). Тождество др.-инд. bahu и греч.
п а р ; (bahula = TrapXo;) внушает доверие в неменьшей степени,
нежели сближение pinguis с ттар;, которым мы обязаны Кур-
циусу. Мы должны допустить редукцию первого придыхатель­
ного ph в доисторический период, когда в италийском придыха­
тельные еще не перешли в спиранты, а это, несомненно, не
такой уж уникальный случай. Pinguis вместо *penguis доказы­
вает, что а в bahu и шхр; является рефлексом носового сонанта.
К тому же скр. суперлатив barnh-iStha служит для этого прямым
доказательством.
Скр. raghu, laghu = rpe4. еХар; равным образом содержит
носовой сонант, судя по родственным словам: скр. ramhas и
rarnhi. Лат. levis восходит к *leiihuis, *lenuis; различная трак­
товка pinguis и levis связана исключительно с различием гутту­
ральных (gh, и gh2: ba/iu, raghu). Несоответствие вокализма
в levis при греч. еХар; не должно приниматься в расчет. Лит.
lengvas, зенд. rengya подтверждают наличие носового. Наконец,
возвращаясь к скр. raghu, надо сказать, что а в этом слове
можно объяснить только как рефлекс носового сонанта, иначе
оно исчезло бы, как в rgu (суперл. ragistha) и в других прила­
гательных на -и.
Лат. densus указывает на то, что §ази; восходит к Snauc.
Ослабление корневого слога перед суффиксом -и находит
подтверждение также в [ЫИ;-; от корня |5sv&, полная форма
которого выступает в (tevft-o;. Здесь, однако, как и в случае
с TtaftsTv (см. выше), можно сомневаться в происхождении и,
следовательно, в природе а, ибо наряду с [isvu имеется корень
[Jaft без носового. Эти типы дублетов будут рассмотрены нами
в следующей главе.
Основы различного образования:
Скр. а51 = лат. ensis. Скр. vasti и лат. ve(n)sica.
Гот. Qhtvo (то есть *unhtvo) „утро" соответствует, как
известно, вед. aktu „свет", с которым сопоставляли также греч.
axxic „луч".
Греч, ттато-; „путь" должно восходить к *ттпто-<; ввиду нали­
чия носового в скр. panthan, род. п. path-as ( = pnth-as).
Основа ndhara (или, быть может, mdhara) дает др.-инд. adhara,
лат. inferus, гот. undaro.

1
Латинские формы не вызывают к себе полного доверия: они могли
с равным успехом образоваться и позже, как греч. 6ep£ig, OeXgig. Для таких
славянских форм, как -me.ti, эта возможность превращается почти в уве­
ренность.

324
 Шерер („Z. Gesch. der deutsch. Spr. u , стр. 223 и ел.), говоря
об основах личных местоимений, строит догадки, которые Лескин
(„Declination", стр. 139) охарактеризовал как рискованные, но
в одном пункте Шерер все же оказался прав: тогда, когда он
восстанавливает для местоимения 1-го лица множественного числа
основу, содержащую носовой перед s: amsma, ansma. И не то,
что его теоретические доводы убедительны, а просто германское
uns, unsis невозможно объяснить иначе. Вместо amsma или ansma
должно быть, естественно, msna или nsma, откуда с равной
регулярностью вытекает и скр. asmad и гот. uns и греч. (эол.)
Некоторые случаи особого рода, например количественное
числительное сто, найдут свое место в другой главе 1 .

2. СУФФИКСАЛЬНЫЕ СЛОГИ

Флексия основ на -an(-en), -man(-men), -van(-ven) требует

подробного рассмотрения, которое будет более уместно в следую­
щей главе. Здесь же достаточно отметить то, что имеет отноше­
ние к носовому сонанту: в праязыке суффикс утрачивал а в
падежах, называемых слабыми и сверхслабыми. В этих послед­
них окончание начинается с гласного и носовой оставался со­
гласным; напротив, в „слабых" падежах носовой должен был
взять на себя функцию гласного, так как окончание начинается
с согласного. В этом и состоит вся разница. В санскрите от
основы ukSan имеем:
род. п. ед. ч. uk5n-as твор. п. мн. ч. ukSa-bhis(-ukSn-bhis)
дат. п. ед. ч. ukSn-e местн. п. мн. ч. ukSa-su (-ukSn-su).
Греческий имеет в род. п. ед. ч. TTOIJASVOC, в дат. п. мн. ч.
rroijjuat; оба падежа вторичные. Их праформы должны были бы
звучать: *TXOIJJLV-O; И *rroijxa-ai. Сохранилось несколько пережитков
этого образования: xo-v-б; от основы xu-ov, <pp-a-st (Пиндар) от
основы (pp-ev. См. B r u g m a n n , „Stud.", IX, стр. 376.
1
Возможно, что носовой сонант был представлен в арийском в виде i, u,
в слове со значением „язык": скр. gihva* и guhu, зенд. hizva, hizu; в древне-
персидском было, согласно реконструкции Опперта, izava, хотя в наскальной
надписи мы имеем только ava. Так как начальный согласный является настоя­
щим языковым Протеем (он разный даже в иранском и в санскрите) и так как
в литовском он дал 1, то можно согласиться, что глосса Гесихия kav%dvx)'
уЫооа находит наиболее удовлетворительное объяснение в сравнении с выше­
приведенными словами: исходной основой была бы, по-видимому, P-gghxfl или
P-nghiWa, откуда лат. d-ingua, гот. t-uggon- и греч. *A.-axFav-ri, Aav%dvr\.
Слав. j-e.zy-ku точно так же указывает на сонант. Лишь лит. ё в 1-ezuv-i-s
расходится с реконструируемой формой. Относительно эпентезы и в греческом
слове см. выше (стр. 318), Xauxavir).

325
 В именительном —винительном ед. ч. имен среднего рода на
-man конечное а в скр. nfima, зенд. п2та, греч. ovojxa1 восходит,
так же как и g в слав. ini£ и en в лат. nomen, к индоевропей­
скому носовому сонанту. Морфологически к такому заключению
приводят все аналогичные случаи, в том числе и др.-инд. datr
в именительном — винительном падеже ср. р.; фонетически это
единственная гипотеза, которая объясняет отсутствие носового
в двух первых из приведенных нами языков.—Здесь мы впер­
вые встречаемся с носовым сонантом в конце слова и случай
этот, бесспорно, заслуживает специального рассмотрения. Сколь
бы простым он ни казался на первый взгляд, он все же достав­
ляет некоторые затруднения, как только мы начинаем рассмат­
ривать слово в его естественной функции члена предложения.
Др.-инд. datr, которое мы только что привели, перед словом,
начинающимся с гласного, например перед api, должно было бы
дать, согласно правилам сандхи, datrapi. Иными словами, пара­
дигматическое datr реально существует лишь в том случае, если
за ним следует согласный или когда оно завершает предложе­
ние; перед гласными же мы имеем только datr. И все же г (что
означает: г, несущее слоговое ударение) может вполне сохра­
ниться и перед гласными. Так обстоит, например, дело в анг­
лийской фразе the father is, которая произносится обычно с г,
а не с г в слове father 2 . Также обстоит дело и с п в немецком
siebn-und-zwanzig (sieben-und-zwanzig).
Такое индоевропейское слово, как stamn (им.-вин. п. от sta-
man-=sthaman- 3 ), могло поэтому в положении перед гласным,
например перед api, дать stamn^api или же stamn^api (ср.
предыдущую сноску). Отдать предпочтение первому члену аль­
тернативы могло бы означать скрытое допущение madhw api,
а не madhu api, то есть отнесение санскритского правила сандхи
относительно i и и перед гласными к эпохе праязыка, по край­
ней мере в его основе4; практика Вед абсолютно ничего не
1
Звука т в косвенных падежах (ovdjLiaTog), по-видимому, никогда не было
ни в именительном, им А винительном. Мы не упоминаем гот. пато, поскольку
оно является новообразованием.
2
Правда, f, g и т. д. в положении перед гласным могут, видимо, удваи­
ваться: £г, пп и т. д. См. S i e v e r s , Lautphysiol., стр. 27. Хотя и можно гово­
рить, что i и и также являются согласными в момент перехода органов речи
к укладу, необходимому для произнесения другого гласного, например, в груп­
пах ia, ua, тем не менее троякое звуковое сочетание 1) ia, 2) ia, то есть па,
3) Ца, проецированное на звукоряд с носовым, несомненно, сведется к 1) па и
2), 3) ппа, а проецированное на ряд с плавным сведется к 1) га и 2), 3) гга;
i обозначает здесь консонантное i.
3
Выбранное выше в качестве примера скр. naman здесь уже не подошло
бы, так
1
как первоначальная форма его начального слога довольно сомнительна.
Но только в его основе, ибо следует, во всяком случае, предполагать,
что индоевропейское i на месте спиранта классического санскрита и v в том же
языке были бы еще довольно далеки от первоначального согласного (и). —При­
бавим, что в восстановлении индоевропейских форм мы пользуемся знаками w
326
может сказать в пользу этого тезиса. Мы не входим здесь в
обсуждение этого вопроса, потому что мы полагаем, что гипотеза
stamn w api является и в самом деле наиболее вероятной; но
желательно, чтобы читатель сравнил далее то, что имеет отно­
шение к винительному падежу ед. ч. консонантных основ. Та­
ким образом, в индоевропейском предложении мы имеем:
stamn^tasya и stamnwapi.
В эпоху, когда носовой сонант стал неудобным для языка,
в эпоху, когда индийцы и иранцы говорили еще на одном языке,
древнее stamn^tasya по необходимости приняло вид stama^tasya,
скр. sthama^tasya. В конце предложения stamn также давало
stama. Что же касается stamnwapi, то его нормальное развитие
в силу удвоения, о котором у нас шла речь выше, должно было
привести к stama-n-api. Эта последняя форма исчезла: произо­
шла унификация, что характерно и для целого ряда аналогич­
ных случаев; в связи с этим достаточно указать на недавние
работы Курциуса („Zu den Auslautsgesetzen des Griechischen", в
„Stud.", X, стр. 203 и ел.) и Сиверса в „Beitrage de Paul et
Braune", V, стр. 102.
В греческом и славянском этот отбор шел примерно так же,
как и в арийских языках.
Флексия имен среднего рода на -man в греческом языке. Греческая флек­
сия (ovojuaTog, -jiiaTi и т. д.) во всех случаях свидетельствует о носовом
сонанте, вследствие возникновения труднообъяснимой основы на т. Это склоне­
ние следует, конечно, сопоставлять со склонением цлар, ^латос,. ovojuaxo;
соответствует скр. ticlmnas, щатос, — скр. yaknas; что касается этого послед­
него класса основ, то мы можем быть уверены, что, каким бы ни было проис­
хождение греческого т, индийское склонение yakft, yaknas, имеющее г только'
в именительном —винительном падеже единственного числа, верно отражает пра­
языковое состояние х.
Что же касается вопроса о том, что явилось источником вставки т—основы
на -jLtof или основы на -ар — или же это т развилось параллельно в обоих
классах основ, без контаминации их, то этот вопрос может решаться несколь­
кими способами, хотя ни одно из решений не будет вполне удовлетворительным.
Вот некоторые моменты, которые нужно учесть при рассмотрении вероят­
ностей:
1) В родственных языках имеется суффикс -mn-ta —расширение суффикса
-man; в латыни, например, этот суффикс дал "augmenturn, cognomentum.

и у, не пытаясь отличить консонантные и и i (и и i Сиверса) от соответствую­

щих спирантов (w и j Сиверса). В случае madhw api знак w должен представ­
лять, разумеется, и.
1
Исходить из" древнего родительного *;,лартос, означало бы отвергнуть
свидетельство санскрита и в то же время без всякой пользы допустить в гре­
ческом случай фонетического изменения, примеры которого если и существуют
(см. стр, 309), то являются, во всяком случае, спорадическими. Правда, yakrt
позднее также склонялся целиком, но важно то, что yakan не может иметь
другого именительного, кроме yakr/t. Лат. jecinoris заменило древнее *jecinis
вследствие тенденции к единообразию, которая распространила ог именительного
падежа на все косвенные надежи. Линднер (см. его „Altindische Nominalbildung",
стр. 39) также усматривает в Златое соответствие скр. yaknas.
327
В греческом этого суффикса нет.—Суффикс -ri-ta, параллельный греческому
в именах среднего рода на -ар, -атос;, вероятно, представлен в лат. Oufens
(м. p.), Oufentina: ср. ой Фар, -атос,. Ведь Oufens восходит к *Oufento-s.
2) t, появляющееся в именительном —винительном падеже скр. yakf-t, нес
же могло, по-видимому, несмотря ни на что, сыграть в данном случае некото­
рую роль. Поразительную параллель могло бы представить лат. s-an-gu(-en)
в сравнении с скр. as-f-g, род. п. as-n-as *; мы тут ясно видим, как согласный
элемент, присоединенный к г в именительном — винительном падеже, распрост­
раняется на основу на -п. С другой стороны, может быть и так, что зубное t
в yakft (yakfd) есть не что иное, как зубной звук, маркирующий средний род
в местоименных основах 2, тогда это фактически d, и оно не имеет никакого
отношения к вопросу о греческом т.
3) В том случае, если вставка т исходила от основ на -ар, примечательно,
что именительный — винительный слов на -и.а тоже претерпел метаплазм под
влиянием этих основ, так как формы ?j-|uiap, тгх-jaap, тгх-ucop не имеют ни­
каких аналогий в родственных языках. Правда, в зависимости от принимаемой
этимологии придется, может быть, эти слова делить так: ?j,u-ap, тг-xuap» xi-xji-top.
4) Основы среднего рода боират, yovvaT, заменяющие бори, убуи в боль­
шей части флексии, возможно, относятся к скр. da'ru-n-(-as), ganu-n(-as), так
же как 6vojLiaT--K скр. n^mn(-as). При этом мы не хотим все же предрешать
заранее морфологическую функцию носового в daru-n- и особенно не настаиваем
на выборе этих двух основ на и, чья первоначальная флексия возбуждает
массу других вопросов.
5. Даже в санскрите некоторые слабые формы основ, оканчивающихся на
an, присоединяют к себе t; так, например, yuvati( = yuvnti) наряду с уйпт,
оба — производные от yuvan-. В свою очередь др.-инд. yuvati заставляет нас
вспомнить греческое образование *npo(pp£tya, лрберраааа—форма женского
рода от npoq>pov-. Ср. еще yuvat вместо *yuva в среднем роде—форма, до­
пускающая также иное объяснение (ср. сноску 2 на этой странице) и varimata,
fkvata — ведийские инструментальные падежи от variman, fkvan.
6) Старославянские слова, такие, как zreb§, род. п. zrebej-e „жеребенок",
tele., telej-e „теленок" и т. д., имеют суффикс, совпадающий с греческим -ат
в первоначальной форме -nt. Но эти слова являются уменьшительными вто­
ричного образования, и в греческом есть, может быть, всего лишь один пример
этого рода — гомеровское лроа<Ьлата, которое, по-видимому, является производ­
ным от лрбоато-v. Тем не менее можно предположить, что рассматриваемые
славянские формы есть не что иное как последняя реминисценция основ типа
у)лар, -атос, и yakft, -nas. В соответствии со сказанным именительный —вини­
тельный на -$ может быть только поздним образованием; точно так же мы
находим в латинском именительный — винительный ungu-en, в греческом — ЗДекра
наряду с Мекрар.
Таковы те несколько примеров сближений, которые приходят на ум при
рассмотрении вопроса о происхождении т в суффиксах -ат и -цат. Мы воздер­
живаемся от каких-либо суждений, но никто не усомнится относительно а
в том, что оно восходит к носовому сонанту.

С точки зрения трактовки конечного носового сонанта рядом

с скр. n&ma оказываются следующие числительные:
sapta=^aT. septem, гот. sibun, греч. гтгтл
niva =лат. novem, гот. niun, греч. evvsa
dafa =лат. decern, гот. taihun, греч. 8гха
1
Блестящее сближение Боппа, в пользу которого, к нашему большому
удовольствию, выступил Асколи („Vorlesungen uber vgl. Lautlehre", стр. 102).
Падение начального а имеет свои основания.
2
Ср. yuvat (yuvad) —ведийский средний род от yuvan.

328
 В них повод для сравнения дает лишь форма именитель­
ного—винительного падежа. На вопрос: «Каковы основы этих
числительных?» индийская грамматика отвечает: saptan-, navan-,
da?an-, и со своей точки зрения она права, ибо твор. п. мн. ч.
saptabhis ничем не отличается от соответствующей формы namabhis
от основы naman-. Однако, если обратиться к родственным язы­
кам, то обнаружится, что два из них имеют губной носовой:
это латинский и литовский (deszimtis1), и эти два языка
являются единственными, которые могли бы внести ясность в дан­
ный вопрос, поскольку готский изменил конечное m в п.
Второе доказательство в пользу губного носового. В санскрите имена числи­
тельные порядковые, от двух до десяти, имеют окончания -tlya,. -tha или -ma 2 .
Если отвлечься на один момент от порядкового числительного, соответствую­
щего panda, и сгруппировать вместе формы, суффикс которых начинается на
зубной, то мы получим первый ряд, состоящий из:
dvi-ttya, t£-ttya, datur-tha, §aS-tha,
и второй ряд, в котором оказываются:
saptama, aS|ama, navama, da$ama.
В европейских языках наиболее распространенным является первое обра­
зование, а в готском оно полностью вытеснило второе. Тем не менее еще можно
различить, что оба ряда в санскрите восходят как таковые, если не считать
фонетических изменений, к индоевропейскому языку. В самом деле, ни один
язык индоевропейской семьи не содержит окончания - т а там, где санскрит
имеет -tha или -tlya, тогда как каждой форме нашего второго ряда соответствует,
по крайней мере в одном языке, числительное на - т а : мы не приводим иран­
ский, потому что он не может серьезно повлиять на достоверность ре­
зультата как язык, слишком близкий к санскриту.
Наряду с saptama: греч. ^pfiojuog, лат. septimus, др.-прусск. septmas,
ст.-слав. sedmu, ирл. sechtmad.
Наряду с a§tama: лит. aszmas, ст.-слав. osmii, ирл. ochtmad.
Наряду с navama: лат. nonus вместо *nomus из *noumos (см. C u r t i u s ,
Grdz., стр. 534).
Наряду с dagama: лат. decimus.
Итак, количественные числительные семь, восемь, девять и десять, и только
они одни, образовывали в праязыке порядковые числительные на - т а . Но как
раз оказывается, что эти четыре количественных числительных 3, и только они

1
septyni, devyni являются вторичными образованиями; см. L e s k i e n ,
Declin. im Slavisch.-Lit., стр. X X V I .
2
Мы не учитываем prathama и tunya как не имеющие отношения к дан­
ному вопросу.
3
Одна из форм количественного числительного восемь действительно окан­
чивалась на носовой. Правда, такие греческие сложные слова, как охта-xoawi,
охта-лг^ис,, содержат далеко не очевидные следы его и вполне объясняются
аналогией елтос-, evvea-, беха- (ср. е£а-). Для лат. octingenti такое воздействие
аналогии менее допустимо; с другой стороны, эта форма, по-видимому, не может
заключать в себе дистрибутива octoni, следовательно, можно с некоторым осно­
ванием предположить древнее *octem. Санскрит устраняет все сомнения: его
именительный —винительный а§{а необходимо является эквивалентом *octem,
так как никому не придет в голову возводить его к первоначальному akta,
соответствующему фиктивной греческой форме 'охте\ похожей на nevxe: подоб-

329
одни, оканчиваются на носовой. Стало быть, или здесь редкая игра случая или
же носовой количественных и порядковых числительных в действительности
одно и то же; другими словами, поскольку мы имеем право рассматривать
первые как базы вторых, деривационным суффиксом порядковых числительных
является -а, а не - т а х.
Итак, латентным носовым в sapta, идентичным тому, который появляется
в saptama, является т . То же самое можно заключить относительно a§ta,
nava, da^a.
Вернемся теперь к количественному числительному „пять". Бопп („Gr.
Сотр.", II, стр. 225 и ел. французского перевода) отмечает у этого числитель­
ного отсутствие конечного носового в европейских языках 2, а также наличие е
в греческом jrivie в противоположность „альфе" в елта, evvia, ЫУМ, «сохранен­
ной носовым». «Из всех этих фактов,— говорит он,— напрашизастся вывод, что
конечный носовой слова рапсап в санскрите и в зендском есть позднейшее до­
бавление». Но приписывать его в качестве свойства только арийских языков
было бы натяжкой: п самом деле, род п. скр. paricana'm (зеид. paficanam) был бы
абсолютно неправильным образованием, если бы он был дериватом от основы
на -an; он просто заимствован у основ на -а 3. Такие искусственные сложные
слова, как priyapancanas ( B e n f e y , Vollst. Gr., § 767), не представляют ника­
кой лингвистической ценности, а формы рапсаbhis, -bhyas, -su ничего не до­
казывают ни в том, ни в другом смысле 4 . Таким образом, ничто не побуждает
нас предполагать здесь существование носового.
Порядковыми числительными от этого числительного являются:
греч. я ф я т о ? , лат. quin(c)tus (гот. fimfta), лит. penktas,
ст.-слав, ре4й, зенд. ри/ба, скр. вед. paridatha.
Поскольку количественное числительное не имеет конечного носового, эти
образования соответствуют установленному выше правилу. Если наряду с pandatha
санскрит—но один лишь санскрит— имеет уже в Ведах форму pancama, то
для объяснения ее мы можем воспользоваться удобной формулой Аве: при на-

ное предположение было бы лишено какого-либо основания. Самое большее,

можно было бы думать о двойственном числе на 2 типа deva вместо deva.
И действительно, именно к этому склоняются издатели санкт-петербургского
словаря. Но почему в таком случае эта форма продолжает существовать в клас­
сическом санскрите? Стало быть, мы имеем полное право принять форму с носо­
вым, которая, быть может, первоначально имела особую функцию. Что касается
формы aktau, подкрепленной гот. ahtau, то мы только отметим в образовании
ее порядкового числительного (греч. OY6OF-O- или *6Y6F-O-, лат. octav-o) тот
же способ деривации посредством суффикса -а, что и в a§tam-a\ saptam-a
и т . д . (см. далее в тексте).
1
Что касается того, можно ли будет обнаружить в конечном счете какое-то
родство между - т а суперлатива и -т-а порядковых числительных, например
таким образом, что уже в праязыке окончание - т а этих последних могло про­
изводить впечатление суперлатива и распространяться оттуда на другие основы,
чтобы придать им эту функцию, то это вопросы, которые нам нет нужды здесь
рассматривать.
2
Готское fimf дало бы *fimfun\ если бы имело конечный носовой.
3
Исходным пунктом для всех родительных падежей количественных чис­
лительных на -anam является, по-видимому, форма trayandm, образованная от
traya-, а не от tri-. Место ударения обусловлено аналогией с другими числи­
тельными. Зендское ОгауЗт, позволяющее предположить •drayanam (ср.
vehrkam, vehrkanam), свидетельствует о древности этого аномального родитель­
ного падежа.
4
Те же самые формы, свидетельство которых равно нулю в вопросе о том,
был ли в количественном числительном „пять" конечный носовой, разумеется,
весят не больше на чаше весов, когда речь идет о том, какой носовой — суще­
ствование которого не подлежит сомнению —был представлен в словах nava,
6a$a и т. д . — п или т .

330
Личии panda и пары sapta — saptama или же daga — da^ama и т. д. носитель это­
го языка совершенно естественно вывел четвертый член пропорции: pandama l.
Асколи в своем объяснении греческого суффикса -тато исходит"из поряд­
ковых числительных fvaxoc; и бг'хатод. Из нашего тезиса не вытекает, что надо
отказаться от теории Асколи: достаточно добавить одну фазу к описанному им
развитию и сказать, что evaiog, бгиатос; сами возникли на греческой почве по
образцу xpixog, xexapTOg, яе/ялтое, sxxog2.
Первоначальная фонетическая значимость окончания -ата санскритских форм
и того, что ему соответствует в других языках, рассматривается нами в дру­
гом месте.
Было бы небесполезно для дальнейшего изложения подчерк­
нуть тот факт (впрочем, широкоизвестный), что конечным носо­
вым количественных числительных является гп, а не п. Морфо­
логическая значимость этого т , однако, неизвестна, и, помещая
его сугубо условно под рубрикой „суффиксальные слоги", мы
никоим образом не хотели решить таким образом :-*тот темный
вопрос.
Помимо флексии в собственном смысле этого слова две грам­
матических операции могут вызвать в суффиксах изменения,
которые способны породить носовой (или плавный) сонант: осно-
восложение и деривация. К ним мы сейчас и переходим3.
С самого начала существовало твердое правило: суффиксы,
где перед определенными окончаниями устранялось а, принимали
эту редуцированную форму и тогда, когда основа, в которую
они входили, становилась первым членом сложного слова (см.
B r u g m a n n , KZ, XXIV, стр. 10. Ср. также выше, стр. 319).
Если второй член сложного слова начинался с согласного,
то в конце первого члена появлялся сонант. Арийские языки
всегда оставались верными этому древнему способу образования:
скр. nama-dheya ( = namn-dheya).
Эта форма на -а, которая оправдана только перед соглас­
ными, была затем обобщена так же, как форма именитель­
ного—винительного среднего рода; таким образом появились
скр. namanka вместо *namnanka. — agmasya or agman „скала"
и asya „рот" является ведическим примером этого вторичного
образования [9]; только его мы и находим в словаре Ригведы Грас-
смана; там же мы находим много сложных слов с первым эле­
ментом vf-San, которые представляют собой пережитки древнего
1
И, обратно, мы находим saptatha, зенд. haptafra наряду с saptama. Перед
лицом почти полного единодушия родственных языков, включая и греческий,
который, однако, оказывает явное предпочтение суффиксу -то, вряд ли кто-
нибудь станет утверждать, что эта форма является древнейшей.
2
К сожалению, нам не удалось получить другую работу Асколи „Di un
gruppo di desinenze Indo-Europee:\ имеющую более прямое отношение к коли­
чественным
3
числительным [8].
Поскольку число плавных сонантов, которые обязаны своему образованию
этой же причине, весьма невелико, мы на стр. 319 затронули этот вопрос лишь
вскользь.
331
способа образования; например, vrSan в сочетании с a?va дает
не vr&afva, a vrSanagva, что следует передавать как vrsn-n-agva х.
По аналогии с основами на -г (pitrartha из pitar и artha) сле­
довало бы ожидать *vjSna£va; мы снова сталкиваемся с аль­
тернативой, сформулированной выше на примере stamn^api,
stamn^api. Возможно, что в сложном слове, как и в словосоче­
тании, следует придерживаться второй части формулы и что
pitrartha уступает в древности vrSana<jva.
В греческих сложных словах, первым членом которых яв­
ляется форма среднего рода на -jxa, например в ovojxa-xbToc,
можно видеть, вслед за Бругманом („Stud.", IX, стр. 376),
последний остаток древнего образования, место которого во всех
других случаях занял тип appsv-o-yovo;. Ср. на стр. 333 атта$
и аттХоос.
Деривация. Само собой разумеется, что здесь, как и во всех
других случаях, сонант представляет лишь частный случай общего
явления ослабления; он появляется лишь там, где образующий
элемент начинается согласным. Рассмотрим сначала несколько
случаев обратного характера, когда вторичный суффикс начи­
нается гласным. Уже в первом томе „Kuhn's Zeitschrift" Эбель
сопоставил синкопу а слабых падежей скр. rSgan (род. п.
ra^rias) и формы Xijxv-r), TTO!JAV-T), образованные от IIJJLYJV, ттоьрф.
Бругман („Stud.", IX, стр. 387 и ел.) собрал некоторое количе­
ство примеров этого рода, которые относятся к основам на -аг
и среди которых следует особенно отметить лат. -sobrinus= *-sosr-
Inus от soror. (Ср. цит. раб., стр. 256; то, что говорится о DJJLV-O-C,
рассматриваемом как дериват от OJA?)V.)
Образующий элемент начинается согласным.
Суффикс -man по наращении -ta превращается в -mnta. Извест­
ный пример: скр. 9ro-mata= др.-в.-нем. hliu-munt. Латинский
показывает регулярно -mento : cognomentum, tegmentum и т . д .
Вторичный суффикс -bha, который присоединяется преиму­
щественно к основам на -an, служит для образования некото­
рых наименований животных. Его функция, по удачному выра­
жению Курциуса, ограничивается индивидуализацией. Так, основа,
имеющая в зендском вид arshan „самец", появляется в санскрите
лишь в распространенной форме rSa-bha „бык" ( = rSn-bha). Точно
так же: vfSan, vrSa-bha. К одной или другой из этих двух основ
относится греч. Etpacp-ta>xT)<;, эол. 'Ерра<р-еа>т7)<;— прозвище Вакха 2 .
См. C u r t i us, Grdz., стр. 344.

1
К этому надо прибавить, однако, сложные слова из количественных чис­
лительных, такие, как sapta*cva, dacaritra. Правда, они стоят несколько особ­
няком.
2
Начальное е является, по-видимому, всего лишь эоло-ионийским (ср.
ipor\v) изменением а. КОТОРУЮ следовало бы ожидать, исходя из £ санскритской
формы).

332
 Греческий, так же, как и санскрит, обладает дрвольно боль­
шим числом этих основ на -n-bha, среди которых особенно инте­
ресна форма IX-a-fo-; ; слав, j-elen-i сохранил нам основу на -en,
от которой он образован. Курциус возводит еШ; „молодой олень"
к *eX-v-6-c; это было бы другим распространением той же основы
el-en.
Латинские слова columba, palumbes принадлежат, по-види­
мому, к тому же типу образования; но следовало бы ожидать
-emba, а не -umba.
Скр. yuvan „молодой, юный", распространенный суффиксом -<ja,
дает yuvaga. Тому, кто попытался бы сказать, что «носовой
выпал», достаточно будет напомнить о лат. juven-cu-s. Исходной
основой является таким образом yawn-kja. Гот. juggs, по-види­
мому, восходит к *jivuggs, *jiuggs; ср. niun из *nivun.
Скр. parvata „гора", по-видимому, является распространением
parvan. С ним сближают названия страны Паррао!а; см. V a n i с е к,
Gr.-Lat. Et. W., 523.
Греческая основа ev „один" (более древнее *aejA-) дает <5-тга£
и а-ттМо;, которые восходят к *агртга$, атттХоо;. Та же самая
форма srp- обнаруживается в лат. sim-plex = *sem-plex и в
др.-инд. sa-kft.
В Ведах прилагательные на -vant от основ на -an часто со­
храняют конечное п этих основ перед v: omanvant, vfSanvant
и т. д. Это не должно мешать нам распознать в нем носовой
сонант, ибо перед у и w как в греческом, так и в санскрите
регулярным рефлексом его является an, а не а 1 . Мы уже кон­
статировали это, говоря об активных причастиях прошедшего
времени на стр. 322, где мы приводили в качестве примера
sasavSn. Эта форма является единственной в своем роде; другие
причастия, как, например, gaghanvSn, vavanvSn, все без исклю­
чения имеют носовой. Само sasavSn противоречит во многих
местах размеру. Грассман и Дельбрюк предлагают sasanvSn2.
Действительно, в качестве продолжения -nwSn следует ожидать
-anvSn, и -nwan является единственной формой, которую можно
было бы оправдать морфологически: ср. ?u?ukvan, cakrvSn. Зенд.
gaynvao тождественно £aghanv£n.
Образования женского рода на -I составляют особую главу
в деривации. Отметим только те, которые дают основы на -vant,
о которых только что шла речь: nr-vatl, re-vatl и т. д. В гре­
ческом этому соответствует -Feaaa, а не *-Faaaa, как следовало
бы ожидать. Гомер употребляет некоторые прилагательные на
-Fete в женском роде: ic IWXov YjjxaftoevTa, но из этого вовсе не
1
Эту эволюцию носового сонанта можно ставить в связь с фонемами Тт
и йг, например в titirv^n, puryate, лишь с большими оговорками, обсуждение
которых завело бы нас далеко в сторону. Существования £ в cak£Vc(n, gag^v^n,
papgva'n
2
и т. д. достаточно, чтобы почувствовать диспаратность обоих явлений.
Можно было бы также предположить sasavan; ср. sata, sayate.
333
следует, что -Fsaaa — целиком поздняя форма: это тем менее
вероятно, что первоначальное -Fsvxya невозможно: оно дало бы
-Fsiaa. Однако отсутствие носового объясняется предполагаемым
*-Faaaa, которое сменило а на е и которое наряду с этим оста­
лось, каким было, ограничившись заимствованием вокализма у
мужского рода.
* *
*
Переходим к носовым сонантам в слогах, образующих окон­
чание, то есть ко второму способу образования этих фонем
(см. стр. 320); в этом случае не предполагается ни существова­
ния а, ни его последующего вытеснения. Теперь нам придется
принимать во внимание такой важный фактор, как ударение,
от которого мы до сих пор предпочитали абстрагироваться, глав­
ным образом потому, что образование носовых (а также плавных)
сонантов по первому способу почти всегда совпадает с удален­
ностью (eloignement) от ударного слога, в силу чего вся
последующая история их преобразований оказывается свободной
от влияния ударения.
Напротив, образование носовых сонантов по второму способу
явно полностью независимо от ударения; все же вполне воз­
можно, что они будут нести ударение, и это может во многих
случаях сказаться на изменениях, которые они претерпят.
Мы будем по возможности кратки, так как мало что можем
прибавить к тому, что уже было сказано Бругманом.
Для арийских языков правилом является то, что носовой
сонант под ударением развивается в ап, а не в а.
Окончание третьего лица мн. ч. -nti. Присоединяясь к гла­
гольным основам на согласный, это окончание давало место
носовому сонанту. Обычно этот сонант принимает на себя уда­
рение и тогда развивается в ап:
2-й класс: lih-anti = 1 ih-nti
7-й класс: yurig-anti = yurig-nti
3-е л. мн. ч. актиза глаголов 3-го класса отличается сдвигом
ударения на редуплицируемыи слог; носовой окончания при этом
исчезает: pi-pr-ati = pi-pr-nti. To же самое происходит у неко­
торых глаголов 2-го класса, имеющих ударение по типу глаголов
с удвоением, например gSs-ati от gas.
Что касается dadhati и dadati, то несомненно, что а в корнях
dha и da выпало перед суффиксом, поскольку в презенсе этих
глаголов а не сохранилось ни перед одним окончанием множе­
ственного или двойственного числа: da-dh-mas, da-d-mas и т. д.
Более спорной является, пожалуй, форма 3-го л. мн.^ ч. gahati
от такого глагола как ha, 1-е л. мн. ч. которого дает ga-hl-mas,
где таким образом а сохраняется, по крайней мере перед окон-
334
 чаниями с начальным согласным. Тем не менее даже в подобном
случае все существующие аналогии позволяют принять элизию
корневого а\ ограничимся здесь лишь третьим лицом мн. ч. пер­
фекта: pa-p-us от pa, ya-y-us от уа и т. д. Если бы корневое а
удерживалось, оно никогда не было бы носовым сонантом, и п
сохранился бы в 'ga-ha-nti' так же, как он сохранился в bha-
ra-nti. Это подводит нас к соответствующей форме 9-го класса:
punanti. Punanti следует анализировать так: pu-n-anti = pu-n-nti,
относя а к окончанию, а не к основе; правда, носовой остался
благодаря ударению, совершенно так же, как в lihanti 1 .
Окончание императива -ntu испытывает те же перипетии, что
и окончание -nti.
Окончание имперфекта -nt после консонантных основ высту­
пает в форме -an вместо -ant. Под ударением это окончание
является совершенно закономерным (например, vr-an из var).
Окончание медиума -ntai в санскрите неизменно принимает
вид -ate, если оно присоединяется к консонантной основе. Дело
в том, что первоначально ударение никогда не падало на слог,
образованный носовым: об этом дополнительно свидетельствуют
такие ведийские формы, как rihate, annate. (См. B r u g m a n n ,
„Stud.", IX, стр. 294.)
Что касается имперфекта lihata, то индоевропейское ударе­
ние righnta не может вызывать сомнения, как только мы примем
righntai (rihate). Что же касается объяснения древнеиндийской
формы, то здесь возможны две гипотезы: либо ударение сме­
стилось в огносительно позднее время, как например, в презенсе
(вед. rihate, класс, lihate), либо это смещение ударения восхо­
дит к более отдаленной эпохе (хотя уже явно арийской), когда
еще существовал носовой сонант: в пользу этого последнего
предположения говорит вед. kranta (Del br uck, A. Verb., 74)
в сравнении с akrata. Можно было бы сказать, исходя из этих
двух форм, что окончание -ata, в действительности, появляется
лишь в формах, имеющих аугмент2, и что во всех других фор­
мах носовой сонант под ударением должен был дать an; это
объясняет окончание -anta. Позднее его место заняло -ata, и
лишь kranta сохранилось в качестве последнего свидетельства
утраченного дуализма. Это вторая гипотеза была бы излишней,
если бы kranta было аналогическим образованием, в чем почти
нельзя сомневаться в отношении форм, приведенных Боппом
(см. „Кг. Gramm. d. Skr. Spr.u, § 279): prSyuriganta и т. д. Ср.
выше стр. 312).
1
Все, что можно извлечь из имперфекта apunata, идет только на пользу
нашему анализу.
2
Акцентуация этих форм, несомненно, почти всюду не оказывала влияния
на вокализм, и очевидно, что во всех случаях следует исходить из формы без
аугмента. Впрочем, это не обязательно для периода после распадения пра­
языка.

335
 Причастие настоящего времени на -nt. Причастие настоящего
времени от корня типа vag (2-й класс) дает в именительном
падеже множественного числа ugantas, в родительном падеже
единственного числа ugatas. В обеих формах имеется-носовой
сонант; только этот сонант, в зависимости от ударения, пере­
дается или через an или через а. Наоборот, в такой паре, как
tudantas, tudatas—от iud (6-й класс), только вторая форма
содержит носовой сонант; вдобавок он возник здесь совсем не-
так, как в форме ugatas: *tudntas (tudatas) восходит к основе
tuda 2 nt, потеряв при этом а, ка°к *tn-ta (tata), образованное ot
tan; форма же *ugntas (ugatas) восходит к основе ugnt- и никогда
не теряла а. Некоторые сложные вопросы, касающиеся различ­
ных причастий на -nt, будут рассмотрены в главе VI.
До сих пор существование носового сонанта в глагольных
окончаниях на -nti и т. д. подтверждалось в действительности
лишь отсутствием п в формах медиума и др., например в rihate.
Языки Европы с их разнообразным вокализмом представляют
более положительные свидетельства.
Славянские глаголы, которые спрягаются без тематического
гласного, имеют в 3-м лице мн. ч. -gtl: jad^tl, vedgti, dadfti;
ср. nes^ti. Точно так же оба аориста на -s давали neSg, nesoSg,
тогда как аорист на тематический гласный дает nesq.
Греческий имеет после консонантных основ следующие окон­
чания: в активе: -avxt (-aat), -axt (-aat); в медиуме: -axat, -axo\
Две последние формы не представляют никаких трудностей; все
сводится к тому, чтобы понять, почему актив имеет то -axt, то
-avxt. Окончание -axt появляется только в перфекте: £{}a>xaxt,
тгбу-fjvaat, но это же время имеет и -avxt (-aat): ysyp^'faat и т. д.
В презенсе встречается только -avxt. Сохранение п в презенсе
Бругман приписывал влиянию ударения: faat=santi. Что ка­
сается перфекта, то Бругман видит в -axt правильную форму2:
-avxt проникло сюда по аналогии с презенсом или, что более
вероятно, по аналогии с перфектом корней на а, как, например,
eaxa-vxt, xlftva-vxt. To, что Бругман говорит об ударении, совер­
шенно не может удовлетворить нас, потому что либо речь идет
об ударении, которое мы находим в греческом, и тогда и eavxt
и e&coxaxt — оба оказываются в одинаковых условиях, либо речь
идет об изначальном ударении, для которого нормой служит
санскрит, и здесь снова мы находим полное равенство условий:
santi, tutudus. Гипотеза о tutudati или tutudati как о более
древней форме tutudus (ср. стр. 320) не имеет под собой прочной

1
У Гесихия встречается, однако, Р форма ёаабагтеи,
2
Здесь надо вспомнить, что автор с полным правом рассматривает грече­
ский перфект как форму, лишенную тематического гласного; а не принадлежит
основе.

Щ
основы. Влияние ударения на развитие носового сонанта в гре­
ческом остается, таким образом, под очень большим сомнением1.
В 3-м лице мн. ч. IXojav окончанием является -av; основой —
Хиа, как это показал Бругман (стр. 311 и ел.). Форма опта­
тива Xuaetav неясна. Что касается аркадской формы arroTivotav,
то ничто не мешает видеть в ней рефлекс -nt, а вот простая
форма Ttvotsv, напротив, не находит объяснения. Она может
восходить к оптативу на trj, как Soi7jv, 3 л. мн. ч. Solsv.
Что касается причастий от аориста на а, то все они содержат
носовой сонант: Хш-avx. Для презенса следует назвать дор. sajja
( A h r e n s , II, стр. 324) и ys*ada (sxooaa, Гее), которое М. Шмидт
с полным правом исправляет на у£*<*аа- «Любое замечание по
поводу одной из этих двух форм мгновенно вызвало бы тьму
таких непростых вопросов, что мы предпочитаем лучше их не
касаться.
Окончание -ns в винительном падеже мн. ч. Арийский имеет
после консонантных основ -as, например скр. ap-as, что было
бы правильной формой, если бы не ударение, падающее на окон­
чание и заставляющее ожидать *-Sn = *ans. Бругман высказал
основательное предположение, что эта форма флексии подвер­
глась в арийском решающим изменениям (perturbation); что
первоначально винительный падеж множественного числа был
сильным падежом, как это часто наблюдается в зендском и
почти всегда — в европейских языках; и что ударение, следова­
тельно, падало на основу. Мы можем только присоединиться
к этому мнению. Замене носового сонанта фонемой а предшест­
вовало кардинальное изменение (bouleversement) с винительным
множественного числа; отсюда отсутствие носового.
Греческий имеет закономерно -ас: тт65-ас, ср. пгттоис Такие
критские формы, как <potv!x-avc, обязаны своим существованием
лишь аналогии с Trpstysuxa-vc и т. д. См. Б р у г м а н , цит. раб.,
стр. 299. Лат. -es может восходить прямо к -ns, -ens; умбр,
nerf •--••*nerns. Винительный падеж готского bro})runs, вопреки
его кажущейся древности, может быть вторичным образованием
от broprum, как именительный broprjus.
1
Проблема является запутанной. Можно ли быть уверенным, что формы
презенса также не испытали на себе действия аналогии? Нет согласия относи­
тельно первоначального окончания 3-го лица мн. ч. перфекта. Далее, следовало
бы внести ясность в вопрос об элизии конечного а корней перед окончаниями
с начальным сонантом: что является более древним —xi§e-vxi или gahati = gah-
nti? Многое в самом греческом говорит, как кажется, в пользу второго решения
(тогда xiOmai, аркад, алиббас,—остатки *xifravxi (или xidaxi?) и *ano6ag;
краткий в yvoos, eyvov можно было бы объяснить аналогичным образом). Нако­
нец, поразительные формы 3-го лица множественного числа корня as „быть"
также отнюдь не способствуют прояснению вопроса, и, чтобы покончить с этим,
можно спросить себя, как мы это и сделаем дальше, не была ли форма 3-го лица
мн. ч. в индоевропейском формой с сильным корневым слогом, несущим на себе
ударение.

337
 Окончание -m (вин. п. ед. ч. и 1-е лицо ед. ч.). Форма ви­
нительного падежа ед. ч. pidam и форма 1-го лица имперфекта
Ssam (корень as) разлагается на pad + m, as + m.

Чем объяснить, что мы не находим pada, asa в противоположность п а т а ,

dac.a, о которых речь шла выше? Первое объяснение, к которому прибегают,
состоит неизбежно в следующем: разный результат связан с различием носо­
вых: pa*dam и a*sam оканчивались на -m, nifma и daga — на -п. Именно для
того, чтобы заранее и определенно предупредить этот ошибочный вывод, нам
было важно установить (стр. 328—329), что носовой в da$a мог быть только
губным носовым; следовательно, нужно искать другого ответа на этот вопрос.
Вот мнение Бругмана (цит. соч., стр. 470): «Предоставленный самому себе,
язык, по-видимому, был склонен отбрасывать носовой, и в dac,a он дал свобод­
ный ход этой склонности, но m в pa*dam сохранилось по аналогии с аслга-т,
а в a*sam — по аналогии с abhara-m». Это означало бы допустить воздействие
аналогии на ход фонетических преобразований, которые обычно рассматривают
как всегда чисто механические; само по себе это положение не содержит
ничего неприемлемого, но оно нуждалось бы в дополнительной проверке. Если
мы обратимся к родственным языкам, то славянский дает нам matere (вин. п.
ед. ч.) 1 = скр. mataram, но ime.=cKp. п З т а ; в готском есть вин. п. ед. ч.
fadar = CKp. pitaram, но taihun—скр. da^a. Это указывает, думается мне, на
изначальное различие. Выше мы допустили, что индоевропейское слово sta*mn
(скр. sthtfrna) всегда было двусложным и что оно не принимало форму stamn 2 ,
когда за ним следовал гласный. Напротив, можно себе представить, что форма
винительного падежа patarm давала p a t a r m ^ a p i , и даже допустить, что patarm
оставалась двусложной перед согласными: patarm^tasya 3 . Без сомнения, не
следует устанавливать совершенно жесткого правила; конечный согласный
основы необходимо вызывал изменения; в таких винительных, как bharantm,
двусложное произношение невозможно перед согласными. Но в нашем рас­
поряжении положительные свидетельства того, что язык энергично сопротив­
лялся тенденции m винительного становиться слоговым: это такие формы,
как скр. u§£m, зенд. usham = *usasm, pantham, зенд. pantam = *panthanm 4,
и целый ряд других, рассмотренных Бругманом в „Studien", стр. 307 и ел.;
KZ, XXIV, стр. 25 и ел. Некоторые случаи, такие, как Z*?)V = dyaem, Pu>v = g£m,
восходят, по-видимому, к еще более глубокой древности. Точно так же в
глаголе мы имеем 1 л. vam = *varm ( D e l br u c k , A. Verb, стр. 24). Если это
произношение продержалось вплоть до замены носового сонанта гласным а, то
становится понятным, что m в patarm и asm могло сохраниться и впоследствии
и путем сварабхакти развиться в -am. Гот. fadar вместо *fadarm утратило

1
Шолвин в своей работе „Die Declination in den pannon.-sloven. Denk-
malern des Kirchensl." („Archiv f. Slav. Phil.", II, стр. 523) пишет, что сла­
вянский синтаксис не позволяет с уверенностью сказать, является ли matere
чем-либо другим, помимо родительного падежа, однако допускает, что, по всей
вероятности, эта форма действительно происходит из древнего винительного.
2
Для имен среднего рода на -man, образованных от корня, оканчивающе­
гося на согласный, это единственно возможное предположение, ввиду того что
носовому п в этом случае предшествовали два согласных (vakmn, sadmn) и,
стало быть, п в этих условиях почти всегда был вынужден образовывать слог
даже перед гласным.— Относительно количественных числительных отметим,
что двусложность saptm доказана соответствием ударения в скр. sapta, греч.
еята и гот. si bun, которое падало и на носовой.
3
Ср. произношение таких немецких слов, как Harm, Larm.
4
Эти формы, заметим мимоходом, естественно, важны для более общего
тезиса, согласно которому окончанием винительного падежа согласных основ
является - т , а не -am.

338
конечный согласный, тогда как *tehip развилось в taihun. Что касается пер­
вого лица глагола, то Пауль возводит конъюнктив bairau к ^bairaj-u = скр.
bharey-[a]m; если это -и совершенно не согласуется с полным исчезновением
окончания в fadar, то по крайней мере оно позволяет сохранить различие
с количественными числительными, имеющими -un. Бругман указывал (стр. 470)
на возможность отнесения винительного tunfm к основе tun|j-; соответствие
с bairau будет в этом случае восстановлено; но почему fadar, а не 'fadaru'?
Следует ли предполагать ассимиляцию винительного именительным? Славянское
*rnaterem, matere, по-видимому, развилось из *materm еще до падения конеч­
ных согласных. Первое лицо нетематических аористов nesu,nesochu больше
не является чистой формой: здесь имела место аналогия тематическому аорис­
ту. С другой стороны, мы находим ime, вместо irnn. Уже выше нам следо­
вало бы заметить, что установленное Лескином правило, согласно которому
конечное а. всегда содер кит древнее а долгое, не исключает того, что е. в тех
же самых условиях мэгло продолжать носовой сонант: ведь эта последняя
фонема могла иметь совершенно особое действие (ср. гот. taihun и т. д., где
носовой сохранился против общего правила), а $ оказывается на конце слова
только в данном случае [11]. В греческом и латинском оба конечных сонанта
дали одинаковые рефлексы.

Обратим внимание еще на форму 1-го лица перфекта скр.

ved-a, греч. ой-а. Согласно Бругману, первоначальным оконча­
нием было - т . В этом случае, как говорит Сивере, герм, vait
восходит к форме 3-го лица, ибо нормальным продолжением
vaidrp было бы 'vaitun'.
В общем, совокупность фактов, о которых шла речь в этой
главе и открытием которых мы обязаны Бругману и Остгофу 1,
заслуживает всяческого внимания. Эти факты находят свое
объяснение в гипотезе названных ученых о носовых и плавных
сонантах в праязыке, которую мы рассматриваем в дальнейшем
как полностью себя оправдавшую. Приведем в сжатом виде
наиболее важные аргументы, говорящие в ее пользу:
1. Что касается плавных, то всякий, кто не станет отрицать
связь, которую перечисленные факты имеют между собой, дол­
жен будет также признать, что гипотеза о гласном г наиболее
простым образом разъясняет эти факты и представляется наибо­
лее естественной нашему уму, поскольку эта фонема существует
и мы находим ее на соответствующем месте в одном из языков
индоевропейской семьи, а именно в санскрите. Отсюда большая
вероятность того, что и носовые могли функционировать подоб­
ным же образом.
2. Эта гипотеза объясняет известные изменения вокализма
внутри одного и того же корня, которые происходят согласно
в нескольких языках.

1
Гипотеза о плавных сонантах в индоевропейском была сформулирована
два года назад Остгофом в РВВ, III, стр. 52, 61 [12]. Установленный им более
общий закон соответствия излагается с его согласия в „Memoires de la Soc.
cie Ling.", Ill, стр. 282 и ел. К сожалению, этот ученый нигде не дал полного
изложения своей гипотезы.
339
 3. Теоретическое тождество двух видов носовых сонантов —
сонантов, которые образовались в результате выпадения а (та-
хб;), и сонантов, которых следовало ожидать в результате при­
соединения к консонантной основе окончания с начальным носо­
вым (fjaxat) — подтверждается фонетическими фактами.
4. Тем самым названные окончания оказываются сведенными
к единству; отпадает необходимость в допущении дублетов: -anti
и -nti; -ans и -ns и т. д.
5. Мысль о том, что носовые в известных случаях могли
отпасть уже в праязыковой период, при ближайшем рассмотре­
нии всегда ведет к противоречивым следствиям. Теория носового
сонанта разрешает эти трудности, устанавливая в принципе,
что в праязыке ни один носовой не отпадал.
Можно было бы попытаться атаковать теорию как раз по
этой последней линии, защищая возможность отпадения носо­
вых и основываясь для этого на санскритском суффиксе -vams,
который дает -uS в самых слабых падежах; греч. -uia = -uSi
свидетельствует о том, что эта последняя форма была уже
в праязыке. Согласно гипотезе носового сонанта, наиболее сла­
бая форма могла бы дать только -vas = -wns. Но в высшей сте­
пени вероятно, как это показал Бругман (KZ, XXIV, стр. 69
и ел.), что исходная форма суффикса—was, что носовой проник
в него в сильных падежах лишь в индийской ветви и причиной
тому была аналогия 1.
И. Шмидт, в целом полностью присоединяясь к теории
Бругмана (см. его рецензию в „Jenaer Literaturz.", 1877, стр. 735),
очевидно, предпочитает заменить носовой сонант носовым с пред­
шествующим иррациональным гласным: asantai = -r]axaL Он доба­
вляет: «Если хотят, основываясь на ukSnas, возводить ukSabhis
к ukSnbhis, то, чтобы быть последовательным, следовало бы также
выводить gvabhis, pratyagbhis из *?unbhis, *pratfgbhis». Аргумент
сильный, однако нельзя упускать из виду следующий факт: группы
i + n, u-fn или i-f-r, u + r могли сочетаться двумя различными
способами, в зависимости от того, на какой элемент этих соче­
таний падало ударение — на первый или второй, что абсолютно
ничего не меняет в их природе. Таким образом, получаем: in
или уп (точнее in), un или wn (un) и т. д. Наблюдение пока­
зывает, что язык избирает первый или второй путь в зависи­
мости от того, что следует за группой — гласный или согласный:
Su + n + as дает fiinas, а не $wn(n)as; 511 + n + bhis дает ^wnbhis

1
В пользу этого тезиса, между прочим, говорит anadvah, им. п. anadvan,
происходящее или от корня vah или от корня vadh: ни в том ни в другом
никогда не было ничего известно о носовом. Далее, слово puman (твор. п.
pumsa") получает объяснение лишь при условии, если исходить из основы pu­
mas без носового. Правда, это последнее совершенно бесспорно лишь для
того, кто уже признал существование носового сонанта.
340
(== gvabhis), а не ^unbhis. Плавные очень точно подтверждают
это правило: корень war, утратив свое а, превращается в иг
перед суффиксом -и (иги), но в wr —перед суффиксом -ta
(vrta) 1 .
Можно было бы также возразить, что ukSnbhis—бесполезная
реконструкция, потому что в dhanibhis из dhanin, где не может
быть и речи о носовом сонанте, мы замечаем то же отсутствие
носового, что и в uksabhis. Но основы на -in являются образо­
ваниями неясными, по-видимому, довольно поздними; они могли
легко подпасть под действие аналогии с основами на -an. Можно
привести в связи с этим форму maghoSu от maghavan, поддержи­
ваемую метром Ригведы (X, 94, 14) в гимне, просодия которого,
правда, является довольно исключительной. Из таких сверхсла­
бых падежей, как maghonas, извлекли основу maghon-, от этой
основы получаем maghoSu, как от ukSan— ukSasu.
Хронология носового сонанта довольно ясна в азиатских
ветвях индоевропейских языков, где его уже в индоиранский
период заменил гласный, близкий к я, но где его еще можно
распознать в этом а. Для того случая, где носовой сонант
с последующим полугласным отразился в санскрите в виде an
(стр. 333), зенд. gaynvao^gaghanvan показывает, что в арий­
скую эпоху перед носовым был лишь иррациональный глас­
ный2.
Показания классических языков, по крайней мере те, кото­
рыми я располагаю, весьма мало доказательны, чтобы стоило
о них говорить. Сивере показал, что в германских языках по­
явление и перед сонантами г, 1, ip, n, n датируется периодом
их единства и не прослеживается после этого (см. РВВ, V,
стр. 119). Таким образом, гот. sit Is, то есть sit Js, которое, как
это показал автор, в эпоху германского единства выступало еще
как *setlas, не дало 'situls'.
1
Впрочем, сочетания из двух сонантов порождают массу вопросов, кото­
рые требуют кропотливого исследования и которые нельзя надеяться решить
одним махом. Вот почему выше мы не упомянули такие формы, как dinvanti,
6eixvuaai (ср. 6eixvuor, 6'nvant, ср. 6eixv6g). Однако только что установлен­
ное правило, как кажется, находит подтверждение почти всюду в арийском и,
вероятно, также в индоевропейском. Некоторые исключения, такие, как purun
(а не 'purvas') = puru + ns, могли бы быть объяснены специальными сообра­
жениями: ударение в риги падает на конечное и и не переходит на падежные
окончания; род. п. мн. ч. purQndm наряду с purDnam имеет явно поздние
черты; и следовательно, и вынужденно осталось гласным: поэтому носовой дол­
жен был быть согласным, а форма — иметь вид *puruns. Баритоны на -и
в конце концов последовали этой аналогии.
2
Если бы скр. ата* „дома" можно было сопоставить с зенд. nmana „жи­
лище", то мы имели бы_ пример а = п, возникшего в индийский период. Однако
диалект гат имеет demana[(S p i eg el, Gramm. der Ab. Spr., стр. 346),—может
быть, эта форма более древняя (?) [13].

341
 § 3. Дополнения к §§ 1 и 2
От древних носовых и плавных сонантов следует отличать
более поздние явления: различного рода сварабхакти, которые
имеют известное сходство с ними.
Так, в греческом группа «согласный -f носовой + у» переходит
в сочетание «согласный -j-avy»1: TTOIJIV + усо дает *TTO'.jJuxvy<o, Trotjxaivo);
T'.-Tv + y<o дает *TiTavya), xtxaivco; последний глагол образован так
же, как ?£(о, восходящий к ai-a§-ya) (см. Ost hoff, Das Verbum...,
стр. 340). Таким же образом объясняются имена женского рода
xixxatva ИЗ *xsxxv-ya, Aaxaiva, ft/faiva и Т. Д.
Плавные менее поддаются такой трактовке; об этом свиде­
тельствует, например, фаХтркх при Aaxatva. Глагол ex^atpa) обра­
зован, возможно, от основы ejjOpo, но лексикографы приводят
также имя ср. p. ejjftap.— Зато эолийский предоставляет в наше
распоряжение: IUppajxoc = Ilpiajxo;, aXXoxeppoc = aXXoxpto;, jisteppoc =
= ixixpto;, xoirgppa = xoirpia ( A h r e n s , I, стр. 55); указанные формы
полностью соответствуют духу этого диалекта:- они вызваны
переходом i в спирант „йот" (откуда также (pftsppco, xxsvvco), ко­
торый изменил Ilpiajjio; в *IIpjajAo;. Вот тогда-то перед плавным
и возник поддерживающий его гласный, которым во всех дру­
гих диалектах был, несомненно, а; но эолийский придал ему
тембр е. В других условиях aji-a, согласно объяснению Бруг-
мана, на которое я позволю себе с его разрешения сослаться,
восходит к *ojx-a — твор. п. от sk „один" (основа sam-), тогда как
\ila — из *ajA-!a ( C u r t i u s , Grdz., crp. 395) обошелся без поддер­
живающего гласного [14].
Предлог A'veu можно возвести к *avso — видимо, местный падеж
от snu „спина"; в Ведах имеется местный падеж sSno, который
отличается только тем, что он восходит к сильной основе. Для
значения ср. voayi ( C u r t i u s , Grdz., стр. 320). Впрочем, в сан­
скрите находим: sanutar „далеко", sanutya „удаленный", по-ви­
димому, родственные snu; sanutar явно восходит к *snutar; ср.
1
Однако такое av можно рассматривать и как рефлекс носового сонанта;
носовой сохраняется, например, в скр. gaghanv^n =*gaghnwa*n (стр. 333) пе­
ред полугласным. Таким образом, л<нца(ус) = яо1цпуа). В таком слове, как
*noijivyOv, если оно только существовало, язык разрешил трудность в об­
ратном" направлении, а именно удвоив у в iy: "noijuviyov, исторически
засвидетельствованное греч. noi^viov. Ty_ же альтернативу мы находим в ве­
дийских наречиях на -иуа ИЛИ -viya: *a$wya дает асиуа4, тогда как *urwya
становится urviya\ В этих индийских примерах нельзя усмотреть того, что
предопределяло бы выбор той или другой формы. Наоборот, в греческом
сразу видно, что различие преобразований имеет весьма глубокие причины,
правда, все еще от нас скрытые; в notjuviov суффиксом, по-видимому, яв­
ляется не -уа, a -ia или -iya: между noijuaivco и noijxyiov такая же дистан­
ция, как между a£ojiai и oiyioc, или между o^aa и ooaia. Закон, установлен­
ный Сиверсом (см. РВВ, V, стр. 129), также не внес еще ясности в этот
вопрос.
342
saniibhis под словом snu у Грассмана. Он приводит также sani-
tu r — наречие, близкое sanutar; в этом случае гот. sundro было
бы его европейским эквивалентом. Ср., наконец, лат. sine.
1 л. мн. ч. eXtfoapsv восходит к *eXt5ajxsv. Эта форма вместе
с еХиза, siusav и причастием Хшас является основанием, на ко­
тором строится весь аорист на -за.
Аорист Ixxavov от xxsv принадлежит к тому же образованию,
что и s-aj(-ov (см. стр. 311). Наличие а в нем обязано скоплению
согласных в *S-XTV-OV. В sSpajxov a имеет то же происхождение,
если только (что сводится к тому же) pa не представляет собой
рефлекса г и если только edpajxov не приравнивать к етраттоу. —
зттаргзда'., если только оно существует (Си г t i и s, Verb., II, стр. 19),
восходит, по-видимому, к *зтгрззда11.
Германский очень богат явлениями этого рода; это, как и
следовало ожидать, и, занимающий место греч. а. Сивере (цит.
раб., стр. 119) возводит 1-е лицо мн. ч. перфекта bitum и bitrp
к возникшему в результате падения а в *(bi)bitma. Ср. выше,
стр. 313. Точно так же Сивере объясняет lauhmuni (см. стр. 150).
Остгоф рассматривает дат. п. мн. ч. broprum (u в этом падеже
явл. общим для всех германских диалектов) как результат развития
brof>rm, скр. bhratfbhyas. Но всегда остается возможность, что
слог urn имеет здесь ту же природу, что и в bitum. Иными
словами, слоговое ударение могло падать на носовой так же,
как и на плавный. Ср. готские дательные падежи мн. ч. bajo|3um,
menofmm, к которым плавный не имеет никакого отношения.
Что касается пассивных причастий от корней с плавными или
носовыми типа А (см. стр. 310), как, например, baurans при
скр. babhrana, то надо полагать, что поддерживающий гласный
пришел сюда из некоторых глаголов, где стечение согласных
развивало его механически, как в numans вместо *nmans, stulans
вместо *stlans. Прибавим сразу же, что такие древнеиндийские
формы, как ga-gram-ana ( = ga-gnpm-ana), представляют то же
самое явление и что в некоторых сочетаниях его следует дати­
ровать эпохой праязыка. Вообще, более поздние вставки, о ко-
1
Аористы пассива на -От] и на -т] любопытны в том отношении, что ко­
рень их принимает редуцированную форму, при этом с такой регулярностью,
которая никак не вяжется с поздней датировкой этих образований. Например:
ixifrrjv, 1тзрффг^; Ы\*щ\у e6pdtxr|v. В эпоху, когда появились эти аористы,
корень oVpx не только утратил способность принимать вид бгх, но не было
больше вопроса даже о самом существовании корней; их вокализм был, следо­
вательно, заимствован у других глагольных основ (например, у тематического
аориста в активе, у перфекта в медиуме), свидетельствуя только о том, что
область плавных и носовых сонантов была некогда весьма обширной. Тем не
менее, некоторые формы аориста на -г| остаются необъясненными- таковы,
например, kbXr\v, кЬярцу, где за ак, ар следует гласный. Эти формы, как мы
только что видели, встречаются и правомерны в аористе актива после двойного
согласного, но не в других условиях: таким образом, e^rjv, £64pr]v были обра­
зованы вторично по аналогии с ктарщу, 46paxr]v и т. д., которые сами ориен­
тировались на exapnojiTjv, f6paxov и т. д.

343
торых мы говорим, часто смешиваются с некоторыми фонемами,
которые относятся к эпохе праязыка и о которых мы будем
говорить позже; здесь достаточно лишь в качестве примера
привести гот. kaurus = rpe4. [tapu;, скр. guru.
Всем известно, какое широкое развитие получили в италий­
ском иррациональные гласные. Группа из этого гласного с плав­
ным более или менее совпадает с рефлексом древнего плавного
сонанта; но перед m мы находим то е, то u: (e)sm(i) дает sum,
тогда как pedrp дает pedem. Сонант п, по-видимому, отдает
предпочтение е\ genu из *gnu, sinus из *snus (скр. snu; см.
F i c k , W., I3, стр. 226).
В зендском этого рода явление пронизывает весь язык;
таким образом в нем развивается в основном е. Санскрит встав­
ляет перед носовым а\ мы уже обнаружили несколько таких
случаев; просодия ведических гимнов позволяет, как известно,
восстановить большое число их. Иной раз а даже обозначается
на письме: tatane наряду с tatne, kSamS наряду с kSmas. Уда­
рения в kSama было бы достаточно для того, чтобы определить
значимость его а\ если бы это а было всегда полным гласным,
оно несло бы ударение: 'ksama'.

* *
*

В заключение главы о плавных и носовых сонантах, фоне­

мах, которые обязаны своим существованием большей частью
выпадению а, следует остановиться вкратце на том случае, ког­
да а перестает подчиняться фонетическому закону, требующему
его устранения. Этот случай никогда не встречается у корней
типа А или В (ср. стр. 310), поскольку сонантный коэффициент
в любой момент готов принять на себя функцию корневого
гласного. Наоборот, корни типа С могут расстаться со своим а
только в отдельных, почти исключительных случаях: ведь устра­
нение а делало бы эти корни непроизносимыми.
Перед суффиксом, который начинается на согласный, эти
корни никогда не устраняют его 1 . Разве такие инд. формы,
как tapta, satta, taSta, или такие греческие формы, как гхтб;,
ахетттб; и т. д., могли бы потерять а или г? Конечно, нет, и,
следовательно, они никоим образом не ослабляют действенности
закона, требующего устранения а.
Но когда суффикс начинается на гласный и требует при этом
ослабления корня, то такое ослабление может иметь место в
очень большом числе случаев. Выше мы приводили ax_eTv> отт-etv,
ттт-eaOat и т. д. от корней aey, astr, ттет и т. д. В санскрите мы
1
Однако в санскрите имеем gdha, gdhi, sa-gdhi, а в зендском —па-убаппи,
происходящие из ghas в результате устранения а и свистящего (как в pumbhis).
344
 имеем, например, ba-ps-ati от bhas, a-kS-an от ghas, который
даст также в силу действия аналогии вторичный корень ^a-kS.
Чаще консонантное окружение не позволяет обойтись без а;
возьмем, например, санскритское медиальное причастие прошед­
шего времени, теряющее корневое а: корень bhar типа А и ко­
рень vart типа В легко следуют правилу: ba-bhr-ana, va-vft-ana.
Равным образом корень ghas, несмотря на принадлежность к
типу С, дал бы, если бы он имел формы медиума, *ga-k$-ana;
но другой корень типа С, например spag, требовал бы сохра­
нения a: pa-spag-ana. Этот простой факт разъясняет всю гер­
манскую парадигму: форме babhrana отвечает гот. baurans,
форме vavrtana — гот. vaurpans; что же касается типа paspa?ana,
то это—gibans. Все глаголы, которые имеют аблаут—giba, gab,
gebun, gibans, — имеют в причастии пассива, так сказать, неза­
конное е (i), которое, являясь очень древним, тем не менее
оказывается тут совершенно случайным.
В разных языках существует много случаев подобного рода, но
мы не намерены перечислять их здесь. Очень простое практичес­
кое правило, которое извлекается из них, таково: когда ставишь
вопрос: что происходит обычно с таким-то типом основ—сохра­
няет он или отбрасывает корневое а,—то при решении его надо
остерегаться брать в качестве критерия формы, где а (е) не могло
выпадать.
Здесь уместно сказать кратко о том, что происходит в кор­
нях, примерами которых могут служить as и wak. Строго
говоря, их позволительно связывать с типом С; однако всякому
видно, что сонантная природа начального согласного у wak и
отсутствие его у as создают здесь совершенно специфическую
ситуацию.
У корней типа as, впрочем, немногочисленных, выпадение а
не влечет за собой ни столкновения, ни скопления согласных.
Оно, таким образом, возможно; и действительно, при случае оно
происходит вполне закономерно: отсюда индоевропейская флек­
сия as-mi, as(-s)i, as-ti; s-masi, s-ta и т. д. Оптатив: s-ySm. Импе­
ратив: (?)z-dhi (зенд. zdl) (см. Ost hof f, KZ, XXIII, стр. 579 и ел.).
Ниже мы встретим скр. d-ant, лат. d-ens—причастие от ad „есть".
Корень wak в санскрите выступает в виде va<j и дает во
множественном числе презенса u?-mas; равным образом имеем
iS-ta от yag, fg-u от га£ и т. д. В чем здесь дело? Безусловно,
в ослаблении корня. Надо только помнить, что слово ослабление
не означает ничего иного, кроме выпадения а. Говорить, вслед
за Бругманом, о „Vocalwegfall unter dem Einflufi der Accentuation"
означало бы предоставить исследователю чрезмерную свободу
действий. Среди других примеров мы находим здесь и.-е. snusa
„сноха" вместо sunusa, скр. strt „женщина" вместо *sutrt. Даже
если бы в этих словах и выпадало (что бесспорно для вед.
5masi = u5masi), то мы имели бы здесь дело с фактом абсолютно
345
аномальным, которому не имелось бы параллелей и который,
сверх того, противоречил бы закону устранения а: ведь необхо­
димым следствием этого закона является как раз сохранение
коэффициентов а. Остережемся также употреблять слово сам-
прасарана\ этот термин, правда, означает просто переход полу­
гласного в гласный; однако, в действительности, во всех работах
лингвистов он равнозначен выражению: стяжение слогов уа, wa,
га (ye, we; yo, wo) в i, u, \. В голове тех, кто употребляет
термин сампрасарана, неизбежно присутствует мысль об особом
влиянии у, w, r на следующий за ним гласный и об абсорби­
рующей роли, которую, якобы, играют эти фонемы. Если таков
смысл, который придают слову сампрасарана, то надо со всей
решительностью сказать, что праязыковые ослабления ничего
общего с явлением сампрасарана не имеют. Праязыковое ослаб­
ление—это выпадение а, и ничего больше. И то, что pa-pt-us
происходит от pat, s-masi—от as, rih-masi—от raigh и u^-masi —
от wak, является результатом не ряда различных процессов,
а результатом одного и того же процесса. Впрочем, когда для
более поздних периодов мы, действительно, регистрируем абсорб­
цию звука а звуком i или и, то гласный, который получается
при этом, как правило, является долгим.
Выше мы лишь в самых общих чертах затронули вопрос об
этом способе образования плавных сонантов: ср. xpsmi), дающее
expornov; mfdu, pfthu— от корней mrad и prath. Перечень приме­
ров можно было бы продолжить. Отметим хотя бы греч. хрез,
которое имеет закономерный сонант не только в ёхра-fov и xsupajxjiat,
но и в прилагательном тар^ис.
 Глава II
ФОНЕМА А В ЕВРОПЕЙСКИХ ЯЗЫКАХ
§ 4. Гласный а в индоевропейских языках Севера
Европы имеет двоякое происхождение
Задача, которую мы поставили в предыдущей главе, своди­
лась, собственно говоря, только к расчистке почвы: мы попыта­
лись отделить а древнее и а подлинное—простое или нет, пока
неважно—от всех позднейших наслоений, возникших в силу
различных случайностей. Эта операция была настолько необхо­
димой, что мы не побоялись надолго задержаться на ней и даже
перейти границы, установленные тесными рамками этой работы.
Сейчас нам представляется возможность очень сжато изло­
жить те соображения, которые ведут нас к тезису, сформулиро­
ванному в заглавии параграфа.
1. Германское и (о) больше не принимается во внимание при
рассмотрении вопроса об а. Во всех тех случаях, когда это не
древнее индоевропейское и, оно всегда восходит к плавному или
носовому сонанту.
2. Теперь в группе северных языков подлежат рассмотрению
только два гласных: е и то, что мы назовем а. Этот последний
гласный появляется в славянском в виде о, но это неважно: сла­
вянское о адекватно а в литовском и германских языках; тембр о
в сущности ничего не меняет.
3. Напротив, в южной группе мы имеем три гласных: е, а, о.
4. Южное е соответствует северному е\ южные а и о оба
соответствуют северному а.
5. Мы знаем, что когда греческое а чередуется с е в корне,
содержащем плавный или носовой (не начальный), то а является
вторичным и восходит к сонанту.
6. Однако указанные корни оказываются единственными,
в которых встречается чередование а и s, а это, стало быть,
означает, что греко-латинское а и греко-латинское е никак не
связаны друг с другом.
347
 7. Напротив, чередование е и о в греческом, а первоначально
также и в италийском является абсолютно нормальным (exexov:
тзтоха, тбхо;; tego:toga).
8. Каким же образом а и о южных языков могли бы все же
произойти из одного и того же первоначального а? Каким чудом
это древнее а могло принять тембр только о, но ни в коем слу­
чае не а, причем всякий раз, когда его сопровождало е?—Вы­
вод: дуализм а и о классических языков является исконным,
и, стало быть, в северных языках обе фонемы должны были
слиться в одну фонему а.
9. Подтверждение: когда один и тот же корень имеет а в гре­
ческом и в латинском и этот корень встречается в северных
языках, мы немедленно обнаруживаем, что он и там все еще
сохраняет а и, что очень важно, это а не чередуется с е, как
бывает в тех случаях, когда в греческом ему соответствует о.
Так, гот. vagja = rpe4. 6р<о, hlaf = греч. (xi)xloya. выступают в
сопровождении viga и hlifa. Однако agis(a-) = rpe4. а р ; или же
а1а = лат. alo не имеют вообще родственных слов с гласным е.
В свою очередь корни этой последней разновидности обладают
особенностью, не известной корням первой, а именно—способно­
стью удлинять свое a (agis:og, ala:ol); об этом мы будем гово­
рить ниже [15].
Прототип европейского е Бругман обозначил как ах\ а2
у него—это фонема, которую мы до сих пор называли о. Что же
касается третьей фонемы, которая отражается в греко-италий­
ском а и которой в северных языках соответствует половина
всех наличных в них а, то мы обозначим ее буквой л, с тем
чтобы подчеркнуть, что она не родственна ни е (а,), ни о (а2).
Если не принимать пока во внимание другие возможные разно­
видности а, то мы получим следующую таблицу:

Северные языки Первоначальное состояние Греко-италинскин

а, е
а2 о
А а

§ 5. Эквивалентность греческого а и италийского а

В предыдущем параграфе мы говорили о греческом а и об
италийском а, как если бы это был один и тот же звук; и дейст­
вительно, общепризнано, что в большинстве случаев они экви-
348
валентны друг другу. Нижеследующий перечень примеров,
составленный с максимально возможной полнотой^ является в
основном воспроизведением первого из списков Курциуса („Sit-
zungsberichte...", стр. 31). Эти материалы необходимо было
предъявить читателю хотя бы для того, чтобы четко обозначить
границы области плавных и носовых сонантов в греческом;
напомним, что альфа отнюдь не всегда является анаптиктическим
гласным вторичного происхождения.
Наряду с этим цитированная работа содержит два списка
примеров, с выводами из которых наша теория, казалось бы,
находится в противоречии. В первом из этих списков приводятся
случаи, когда греческое а противостоит латинскому е\ во вто­
ром—слова, в которых, напротив, греческое е соответствует
латинскому а. Разумеется, подобные соответствия (echange) e и а,
более или менее согласующиеся с гипотезой о расщеплении
единственного а, почти несовместимы с гипотезой о двух различ­
ных уже в праязыке фонемах А И а,. Однако для того, кто при­
нимает теорию носовых сонантов, число случаев первого рода
уже значительно сокращается: он вычеркнет e*axov—centum,
Saauc—densus, таре — pinguis и т. д. Тщательно взвесив эти
случаи и учтя все уточнения, обоснованные новыми работами,
мы получим совершенно ничтожный остаток; это—исключения,
от которых не свободно почти ни одно правило звукового соот­
ветствия. Мы можем даже обойтись без подробного разбора
материала: достаточно будет двух-трех примеров. Kpsac—саго:
Бреаль показал („Mem. Soc. Ling.", II, стр. 380), что эти два
слова вовсе не родственны. Meyac — magnus: корень совсем не
один и тот же, как мы это увидим ниже. KecpaXir)—caput: грече­
ское <р делает это сближение по-прежнему невозможным [16].
Теааарес — quattuor: языки, находящиеся в ближайшем родстве к
латинскому, имеют здесь е: умбр, petur, оск. petora; quattuor,
без сомнения, является изменением *quottuor вместо *quettuor
(ср. colo=*quelo и т. д.). раата£<о—gesto (Фик): их идентичность
неубедительна, так как следовало бы ожидать по меньшей мере
*(g)vesto; gesto и gero скорее родственны греч. а-уоахб;1 „ладонь",
где о = а2. Что же касается Ьут\ч (ср. a^vta), которое сближают
с лат. egeo, то, во всяком случае, надо принять во внимание
глоссу asx^vsc тт<Ь7]те<; (Гее).—Самым примечательным примером,
который приводится в подтверждение эквивалентности е и а,
является греч. eXfxrj „ива" = лат. salix (др.-в.-нем. salaha); но и
здесь можно возразить, что еИхг\ — это аркадское слово, и при-

1
Равное в свою очередь скр. hasta. Зендское zagta показывает, что гутту­
ральный начальный является палатальным, а не велярным. Вот еще один
пример, дополняющий ряд: hanu — Y£V13S» aham — iy<b, mahtfnt — jneyag, gha — ye
(hfd—xap6ia).

349
 влечь C3ps&pov = jMpaupov и другие формы того же диалекта1
( G e l b k e , „Sludien", II, стр. 33).
В самом греческом языке—мы не касаемся здесь диалектных
различий — ученые часто допускали чередование е и а; Как мы
уже отметили в § 4, это явление ограничено классом корней,
в которых а, будучи поздним рефлексом плавных и носовых
сонантов, на самом деле не является а. Мы не думаем, что это
чередование могло иметь место в каких-нибудь других случаях.
Нам кажется излишним вступать здесь в споры по этимологи­
ческим вопросам: это не представило бы для нас особого инте­
реса. Уже сам тот факт, что из всех приведенных примеров нет
ни одного, который не вызвал бы споров, достаточен для того,
чтобы возбудить сомнение. Стоит только посмотреть на глаголь­
ную флексию, чтобы констатировать, что там по крайней мере
нет и следа а, заменяющего е вне корней на плавные и носовые.
Насколько обычна в этих двух последних классах парадигма
тргттсо, expaTTov, Tsxpajxjjiai, expacpftrjV, настолько она была бы неве­
роятной во всех других случаях. Один такой пример, правда,
был приведен. Курциус склонен считать правильной данную
Аристархом и Бутманом деривацию гомеровского пассивного
аориста гауЦ (етг! g'aamc гауЦ — „Илиада", XIII, 543; XIV, 419).
Это слово, по-видимому, означает „наваливаться на кого-либо"
или, по мнению других, „оставаться прикрепленным, прилегать".
Исходя из первого значения, Бутман видел в еа<рйт) аорист от
еттоца'., отвергая мнение, связывающее его с атттсо. Во всяком
случае, вряд ли кто-нибудь захочет утверждать на столь шатком
основании возможность аблаута е—а в глагольной флексии.
Скорее следовало бы прибегнуть к этимологиям, пусть даже
самым рискованным (ср., например, гот. sigqan „падать" или же
скр. sari£ „прилегать"; а в этом случае явился бы представите­
лем носового сонанта).
Рассмотрим еще три случая из тех, в которых эквивалент­
ность б и а резко бросается в глаза: vs(F)a) „плыть", va(F)a) (эол.
vara)) „течь"; ср. скр. snauti. Как одна и та же первоначальная
форма могла одновременно дать vsF<o и vaFco? Это, по-видимому,
трудно себе представить. Эта трудность исчезнет, если, отделив
vdtFo) от древнего корня snau, мы сблизим его с sna: vaF разви­
лось из sna совершенно так же, как cpaF (фошос) — из bha, p F
(p'lvo;, X&oQ) — из gha, атар(атаирбс) — из sta, ХаР(аттоХсачо)— из la,
SoF(SoFavolTj) — из da, yvoF(vooc, gnavus) —из gna. V3(a)o|xat „прихо­
дить", vaico, Ivaaaa, evaaftijv „обитать"; ср. скр. nasate. Значения
неплохо подходят друг другу, но нет гарантии, что nas будет
подлинным корнем у va!a>; ср. 8а!<о, е8аааато, -8азто<;. С другой
стороны, следует учитывать va5oc „храм", которое Курциус,
1
Мы намеренно не приводим £гМсо, которое на первый взгляд было бы
лучшей параллелью.
&0
правда, предлагает возводить к *vaaFo;. Ficzo „город" имеет
тот же корень, что и гот. visan; этот же корень предполагается
также в греч. eaxia и с еще большей вероятностью—в азахсо,
аеаа „ночевать, спать". Fia-xo относится к aFsa-xco точно так же,
как латинская основа vad—к греч. a'Fsft-Aov: речь идет здесь
о совершенно особых фонетических явлениях. — Прочие случаи
могут быть исключены подобным же образом. В двух словах —
8et7Tvov= *8aTTivov и etxbv, варианте aixiov (см. B a u n a c k , „Stu-
dien", X, стр. 79), а, по-видимому, ассимилировалась последую­
щему i. Что касается *Хе(с, Ye*T(0V» te<»c, Utxoupyoc, peTa и т. д.
наряду с хШс, у«» ^ 6 ; , рйЗю; и т. д., то нет нужды говорить,
что их е вместо г) оказывается всего лишь ионическим рефлек­
сом а.
После детальной критики этого пункта, предпринятой Бруг-
маном, никто уже не будет склонен приписывать диалектным
формам срарсо, троено), xpacpa) и т. д., равно как и FeaTrapio<;, avfo-
таро;, ттатосра, какое-либо значение при рассмотрении вопроса
об а. Аве („Memoires de 1а Soc. de Linguist.", II, стр. 167 и ел.)
уже давно объяснил а в этих словах влиянием г. Само собой
разумеется, что здесь мы имеем дело не с гласным г, порождаю­
щим а, а с согласным г, изменяющим е в а. Обратное явление
обнаруживается в некоторых ионических и эолийских формах,
таких, как eparjV, yspyepoc, ^Хеербс.
Как показывает список Корссена (II 2 , 26), чередование awe
почти полностью отсутствует также и в латинском, по крайней
мере в той степени, в какой не учитываются некоторые особые
и поздние фонетические изменения. Также совпадает вокализм
в различных италийских диалектах и, стало быть, в этом отно­
шении их можно рассматривать как одно целое. Самое значи­
тельное расхождение составляет латинское in- (отрицательная
приставка) и inter по отношению к оскскому и умбрскому ап-,
anter. Это расхождение, мы надеемся, разъяснится позднее.
Нижеследующие примеры разделены на три группы в зави­
симости от места а и его окружения в корне.
1. Корневой слог не содержит ни носового, ни плавного, ко­
торый не был бы начальным. В начале списка даны корни, общие
большому числу слов. Буквы С и F отсылают к этимологическим
работам Курциуса и Фика [17].
akj: А'х-ро;, axa^-fxsvo; ас-ies, ac-us и т. д.
ak2: ax-apo;, aj(-Xi;C aqu-ilus. (Fick)
ag: ay-co, ay-6; ag-o, ac-tio.
ар: a7T-T(0 ap-tus, ap-ere (?).
kwap: хатт-ш, xa7T-v6; vap-or, vappa. (Curtius)
dap: §атг-т(о, SaTT-av7] dap-es, dam-num1.
1 так: jxax-ap, |xax-po<; mac-te (macer?).
2 так 2 : ц*х-оцоц, jxax-atpa mac-tare, mac-ellum.
351
 mad: jJiaS-aco, ца§-ар6<; mad-eo , mad-idus.
lak: Xdx-oc, Xa*-sp6; lac-er, lac-erare.
lag: Xay- vo;, Хауу-а^со lac-sus, langu-eo. (Curtius)
lap: Хатт -то, Xaf-шаа) la-m-b- o, lab-rum.
las: XtXo (a)-iojjia'., Xaa-xr las-c-ivus.
sap: аатт •po;, oay-iqc sap-io, sap-or. (Curtius)

dptveXaxrjV abies. 1 (Jaxxpov bacillus,

ауроС ager. jSaaxaivo) fascinare (?)
axyoQ axilla, ala Saxpo dacruma.
ajxvo; agnus 3 . xaSo; cadus.
iSivr) ascia. xaxxaa) cacare.
dc*(0V axis. хаттро; caper,
'Am-Savo; amnis 4 . paS racemus (?).
атто ab. taTTTO) jacio (?).
атта atta. XaZvrj lana.
d'xvT) agna. | фауарбс scabies.

В дифтонге:

ai. аК}а) aestas, aestus. Хакк laevus.

aiciv aevum6. aalot saevus 6 (?).
aiaa(atx-ya) aequus. axaio; scaevus.
(S^tF^p levir.) дор. ai, OCK. s v a i 7 .

1. О соотношении damnum и балагг] см.' В е е h s t e i n , „Studien", VIII,

стр. 384 и ел. Автор забывает упомянуть, что даже во времена Светопия
( Н е р о н , гл. 31) damnosus означало „расточительный".
2. Предпочтительнее не включать сюда третий корень т а к , который встре­
чается в \1яоо(й — macero, так как е в слав, me.kna.ti усложняет вопрос.
3. См. F i c k , KZ, X X , стр. 175; слав, jagne. с g 2 подтверждает древ­
нюю форму *cipv6g, предполагаемую для греческого слова.
4. Курциус интерпретирует название реки 'Atti6avdc, как dm „вода" + 6avo
„дающий" — этимология, которая могла бы найти некоторую опору в 'Hpi-6av6-g
(скр. Vc(ri „вода"); к тому же корню он относит Meaadnioi, y i 'Ал1а и т. д.
Вопрос только в том, имеем ли мы дело с ар (откуда amnis) или с ак 2 (в aqua);
но и в том и в другом случае латинский дает а.
5. а является долгим: греч. 4nY]exav6g, скр. £yus.
6. См. S а v e l s b e r g , KZ, XVI, стр. 61. Чтение adtoi делает сближе­
ние сомнительным.
7. Здесь тоже можно предполагать долгое а; возможно, таким же образом
удастся объяснить el вместо г)£.

аи. aug: аоу-чг), аоя-сп; aug-ere, aug-ustus.

1 а и s: айак; аеХю; aur-ora; Aus-elius. (Curtius)
«it.
г^-аи(т-т7]р h-aur-io, h-aus-tus 1 ?
2 a us:
gau: уао-ро;, 77)-\>го) gau-dere, gav-isus. (Curtius)
k a и р: хатт-7]Хо; 2 caup-o, cop-a. (Curtius)
рай: Trat'-co pau-cus, pau-per.
s t а и: атаи-рб; in-stau-rare. (Curtius)

352
 1. F i c k , BB, II, стр. 187.
2. и исчезло в греческом, как в xA,6vtg и других формах; см. O s t h o f f ,
„Forschungen", I, стр. 145; M i s t e l i , KZ, X I X , стр. 399. *

аира aura (заимствовано?) upauco fraus.

аоте autem (?). хаиХб; caulis.
evt-aoxoC av.tumnus (?). оаоцхбь saucius.
daovov&rj- Faunus (?). таорос taurus.
ptov (Гее.)
/ dtTro-iau-a) Lav-erna, lav-erniones. (C.)
1 a(F)-ia) av-eo, av-idus (?). (C.)
а перед v <1 TTa(F)-(co pav-io.
V yau-oc, <pa(F)sivo<; fav-illa. (Curtius).
2. Корень содержит неначальный плавный или неначальный
носовой1. В ряде примеров (мы привели некоторые из них в скоб­
ках) а, несомненно, отражает не что иное, как А: ЭТО анапти-
ктическое а, связанное с явлениями, изученными в главе VI [18].
ank: dyx-cbv, ayx-uXo; '<anc-us. (Curtius).
angh: A'YX-W ang-o, ang-ustus.
1 аг: dpap-faxco, ap-ftpov <ar-tus.
2 а г: dp-6(D ,ar-are, ar-vum.
ark: dpx-sco arc-eo, arx.
arg: dpy-o; [apy-upoc] arg-uo [arg-entum].
— dpTT-a?a), артт-аХго; l-ap-io, rap-ax.
al: av-ai-To; ial-o, al-umnus. (C.)
(?) а 1 g: d&y-oc, dXy-ew alg-eo (?).
kan: xav-dfro, fy-xav-o;1 сап-о, can-orus.
[kard: xpa8-7], xpaS-aivco card-o. (C.)]
kal: xaX-sco cal-endae, cal-are.
[bhark: eppdajo), еррах-тб; farc-io, frac-sare.]
[sark: ратт-тсо sarc-io. (Bugge)]
[sarp2: артт-7] J>arp-o, sarmen.]
1 sal: aX-XojJiat sal-io, sal-tus.
2 sal: oa\-o$y aai-daj(o sal-um. (C.)
[skand: xdvS-apo; cand-eo,cand-ela. (C.)]
a'Uo; alius. Xd£ calx.
[d'Xx7j alces.] xdpxaXo; cartilago
dlxouv alcedo. xpdjxjto; carbo.
aX(p6; albus. ^ 1 malva.
[ajxcp! amb-.]
[ajxcpco ambo.] fjijjijir) mamma.
av- an. дор. vaaaa anat-.
1
В этот список не включены пары офалЯсо — falio и dtafdvco— labor как
спорные.

12 Ф. де Соссюр 353
 [av- (отриц.) оск.-умбр. an-.] 5!-тт}л| умбр, t u-
p 1 a k4
a'V6|Xo; animus. [ттаХа|хг) palma.]
ante. ттойтг) pal.ea ( F i c k ) .
apdtpr] aranea. Aop.Traviov p a n n u s .
[apjxoc armus.] TTW^ planca.
apov arundo(?)(Fick). TrpoTrtSec palpito 5.
[Рарйс gravis. | рафбс valgus (?).
рХатттсо suf-flamen (?) 2 . аХч sal.
Pap^apo; balbus. paxxoi an-fractus e .
PaXavo; glans. axdtXod) talpa. (C.)
yaXaxx- lact-. axavSaXov scando. (C.)
yiajxupo*; gramia. [a^aaxov fastigium.
(Fick).]
yiacpopoC glaber (?)
xaV/7] clacendix. Fallot f vallus. (С.)
xajxapa camurus р)л£а grando.
дор. хатто; campus. дор.^зЬ? anser.
xapxivo; cancer.
1. r(ixav6g* 6 dXexxpuwv (Гее.)
2. F i c k , BB, I, стр. 61.
3. „Studien", V, стр. 184.
4. e в латинском duplex обусловлено законом ослабления, которое затра­
гивает вторые члены сложных слов.
5. Мы отделяем таким образом palpito от palpo = \britax(paco.
6. См. стр. 318.
7. A h r e n s , II, стр. 144.—antrum и br-acchium заимствованы из грече­
ского.
К вышеприведенной таблице следует добавить пять корней,
которые, по сути дела, вероятно, не содержат носового, хотя и
принимают его во многих языках, несомненно, под влиянием
суффикса. Эти корни находятся к тому же в таком состоянии,
что иной раз может возникнуть сомнение, какой гласный они
содержат: е или а; исследование тех изменений, которые они
претерпели, едва ли возможно в настоящее время. То же самое
можно сказать и о некоторых только что упомянутых корнях,
которые помещены в скобках.
xldcCw, exXocyov, xlxiccyyoc, clango, clangor.
хехЦусо;, хХауу-г)
Ср. др.-сканд. hlakka, гот. hlahjan, hloh, лит. klegu ( F i c k , I 3, стр. 541).
тетаушу tango, tago, tetigi, tactus.
Фик приводит также гот. stiggvan, что плохо согласуется с лат. tago.
Несомненно, не следует думать о гот. tekan; это последнее слово родственно
греч. бактиЯос, (корень dag; ср. digitus).
rr-qyv^t, ттеу^уа, еттау7), pango, pago, pepigi,
тг7)хт6<;, тгаут) pignus, paciscor, pax.
354
 Ср. гот. fahan, faifah или же др.-в.-нем. fuogT; скр. ра^а.
ттЦаасо, дор. ттХауа, egeTrX&yijv; plango, planxi, planctus,
ттШо, STTWYX^^V plaga (Curt ius.Grdz.,стр.278.)
xdcxaXov „городская стена" cancelli „решетка, барьер".
Фик, сближающий эти два слова (II 3, стр. 48), сравнивает с ними скр.
kadate и kandate „привязывать". Но отсюда только шаг до гот. hahan, haihah
„вешать". Отождествление этого последнего глагола с скр. caiikate „быть оза­
боченным, сомневаться и т. д." (I 3 , стр. 56) имеет уязвимый пункт в значении
древнеиндийского слова. Ср. P o t t , Wurzelworterbuch, III, стр. 139.

Приведем, наконец, различные примеры, которые можно рас­

пределить по таблицам 1 и 2, но содержащие долгое а в одном
из двух языков или даже в обоих. Это долгое а подлежит ре­
гистрации в качестве новой фонемы, а так как она явно нахо­
дится в связи с А, то мы можем теперь же обозначить ее через А,
дав себе слово исследовать ее в дальнейшем более подробно.
дор. yaptco garno1. ( clavis.
дор. (F)a^co 2 vagio. дор. xXa(F)i<;2 ) claudo.
(F)t(F)ax-f) . дор. xlapoQ 2 glarea 3.
дор. xai(; 2
caligo. Хаа; позднелат. gravarium 4 (?)•
malum. ратшс rapa.
vao; navis. axYjircov7 sea pus.
дор. rraioc 2 palud 6 . suavis
тг7)р6<;, ттаоро; parum. еШз} '
дор. то ттаро; parvus. (xai; pavo3.)
TTSTrapsTv ap-pareo( Xajxo; hamus.

Р«« \ фГ|Ха(раа)(Г| = a?) pal pare,

radix.
paSajxvo; J
дор. фауо; sabulum.
Сюда же относится корень слов magnus, major, оск. mahiis
и т. д., который лег в основу греч. щуоь, Мрр, дор. |xapv<i
( A h r e n s , II, стр. 143). См. стр. 359.
1. Корень лат. garrio, действительно, не полностью идентичен корню уарио)
(ср. лит. garsa).
2. A h r e n s , II, стр. 137 и ел.
3. Возможно, что glarea заимствовано; pavo заимствовано почти наверняка.
4. P i c t e t , Origines Indo-europeennes, I1, стр. 132.
5. Помимо этого, palus сближают с яАябос,.
6. C u r t i u s , Verbum, II, стр. 29.
7. Дор. axandviov ( A h r e n s , II, стр. 144).

3. а стоит на конце корня:

gh а *: x^-^a, yjx-xk® fa-mes, fa-tuus.
fa-t-iscorv fa-t-igo.
pa: rra-x-sojxat pa-nis, pa-bulum, pa-sco.
й-тта-з-тос, тта-via рй-s-tor2, pa-vi.
12* 355
 bha: дор. <pa-jx!, срй-)Аа;
jpoc-тк; l л. ми. щ-ixh
(?)la3: uXa-co, (Aa-x-Y)
sta: дор. i-Gxa-jJti, г-ата-v;
ата-TYjp; 1 л. мн. i-axa-jjisv
(s)na: va-рбс, va-ца
va-ж, Na-idte
s p a : дор. атта-Stov, аттсс-со
fa-ri, fa-ma,
fa-bula, fa-t-eor.
la-trare (la-mentum?).
Sta-tor [19], stamen,
sta-tus, sta-bulum.
na-tare, na-trix,
nare.
spa-tium (pa-t-eo?).
pa-nd-o, pa-s-sus.

1. Связь латинских слов с корнем gha общепризнанна; что касается hisco,

hiare и т. д., то их нельзя вывести непосредственно из gha; liiare — это лит. zioti
(корень ghya), и сходство hisco с %4ахсо не должно возобладать над этим со­
ображением.
2. S с h m i t z, Beitrage zur lat. Sprachk., стр. 40.
3. Допуская в бАлсо случай протезы, мы восстанавливаем в греческом ко­
рень, который представлен почти во всех родственных языках. Правда, Фик
находит его в Xr(pog, Яг|ресо. Гомеровское ^acov спорно. <Ш)хте1«6^ххте1. Кр^тес,
мало что проясняет.
Вышеприведенные примеры представляют нам немало случаев
расширения корня посредством зубного, расширения, весьма свой­
ственного корням на а и реализующегося к тому же несколькими
различными способами. Приведем корень, который появляется
в обоих языках только в расширенной форме (ср. C u r t i u s ,
Grdz., стр. 421):
la: дор. ХЙ--&-С0; e-Xa-ft-ov la-l-eo.
Носовой в Xavftavo) не дает никаких оснований предполагать
в этом слове корень 1ап, который не могло бы подтвердить и скр.
randhra „пещера" ввиду своей изолированности. Гесихий, правда,
приводит аХоигсаХг^г;, но другая глосса— аХХм^-ааусйг^.
Adbrtovs; не позволяет извлечь из этого какие-либо данные отно­
сительно XavOavco.
Лат. ma-nd-o „жевать" (ср. pa-nd-o, Xa-vft-avo)), ma-s-ticare,
ma-nsu-cius и т. д. и греч. jxa-aaojjuxt равным образом основыва­
ются на корне т а , от которого образовано также гот. mat(i)-s
„обед".
Сюда же относится, наконец, и лат. pa-t-ior, pa-s-sus, соот­
ветствующее тта-ар, £-TT<X--&OV; мы уже видели и далее еще увидим,
что почти невозможно решить, является ли а этих греческих слов
древним а или же оно восходит к носовому сонанту.
Остается упомянуть:
дор. |хйт7)р=-^ mater X^?^ =h(i)laris (?).
<ppux7jp = frater [дор. тХатбс = lat us.]
rraxYjp .-= pater ттрала, ср. pratum.
Дёдерлейн („Handbuch der Lat. Etym.") сравнивает latex „ру­
чеек" с XdcxaS „шум от падения игральной кости". Рошер показал
356
(„Stud.", IV, стр. 189 и ел.), что многочисленные формы слова
(&трг/о; „лягушка" восходят к *[3ратра;р<;, которое он сближает
с лат. blaterare. Нужно было бы привести также и Хатрк, соот­
ветствующее latro, если бы это последнее слово не было заимст­
вовано из греческого (Curt i us, Grdz., стр. 365).

Суффиксальные слоги содержат л и А в сравнительно незна­

чительном количестве. Эти фонемы, за немногими исключениями,
мы находим лишь в суффиксе имен женского рода первого скло­
нения: греч. xc"Ps> др.-лат. forma. Некоторые падежи этого скло­
нения имеют также л краткое; см. конец § 7. Краткое А появ­
ляется затем в именительном—винительном мн. ч. имен среднего
рода 2-го склонения, где, вероятно, оно было сначала долгим:
греч. §(орй, лат. dona (др.-лат. falsa?). См. § 7.
Кроме этого, А является окончанием консонантных основ сред­
него рода в именительном—винительном мн. ч. Например, уЬг-а,
gener-a. Однако известно, что датировка этого окончания не ясна.

§ 6. Фонема л в индоевропейских языках

Севера Европы

Что нужно, когда идет речь о греко-латинском слове, чтобы

быть уверенным, что это слово содержит А} Нужно только, чтобы
(при условии отсутствия носовых и плавных сонантов) в грече­
ском и латинском было а. Однако, если слово существует только
в одном из этих двух языков, вообще достаточно, чтобы в этом
языке оно имело а: италийское или греческое неанаптиктическое а,
в какой бы форме оно не находилось, имеет качество А,— В се­
верных языках эта задача сложнее: каждое а само по себе может
быть А или а2. Прежде чем приписывать ему качество л, нужно
убедиться, что оно не может представлять собой а2. Очень часто
это возможно решить для каждого языка отдельно, даже не
обращаясь к родственным языкам, а именно посредством морфо­
логических данных, указывающих, в каких формах а{ заменено
на а2. Если форма принадлежит к числу тех, которые не допу­
скают а2, значит можно быть уверенным, что а — это л. Основа
презенса, однако только у первичных глаголов, является наибо­
лее распространенной из этих форм.
При выборе корней, содержащих А в северных языках, мы
следовали, по мере возможности, этому принципу. Сперва мы
должны, не выходя за пределы этой языковой группы, прийти
к заключению, что корень действительно содержит л; затем мы
производим сравнение с южными языками с тем, чтобы получить
подтверждение в том случае, если последние имеют а в этих
357
корнях. Ср. § 4, 9. Мы не включили такие примеры, как слав,
о щ при лат. агаге или гот. f>ahan при лат. tacere: и это не
потому, что есть основания усомниться в том, что их а — это л,
но по той причине, что в силу вторичности этих глаголов нельзя
различить в самом языке, восходит ли их а к а2 или нет; опре­
делить это можно, лишь привлекая а южных языков. Напротив,
данная ниже таблица как раз и предназначена продемонстрировать
идентичность южного а тому из северных а, которое не может
быть а2. Однако для самостоятельных именных основ такой
отбор был невозможен.
Большинство примеров можно почерпнуть в богатых мате­
риалах, собранных Амелунгом; тем не менее мы не можем просто
отослать к ним читателя, так как, согласно своей системе, до­
пускающей только одну первоначальную фонему как для север­
ного а, так и для южных а и о, взятых вместе, автор привле­
кает, не делая различий, гот. akrs ---греч. аурбс, гот. hlaf = греч.
хзхХосра. Настоящий список далеко не полон: это, скорее, мате­
риал для иллюстрации.
Ак х : слав, os-tru; лит. asz-trus, aszmen- ac-ies, A'x-poc
Agi: др.-сканд. ak-a, ok ag-o, ay-co
*gh l 2 : гот. ag-is, og (ирл. ag-athar) a^-o;,axaj(-i?(0.
кдр: 3 гот. haf-jan, hof2 cap-io.
twAk : гот. |3vah-an, £>voh
е-тая-7) v.
d h A b h 4 : : слав, dob-ru; гот. ga-daban, ga-dob fab-er.
m Akx: гот. ma(h)-ists 6 |лах-р6;.
5
fli Aghj*: слав, mog-q; гот. mag-an - mag-mis,

WA dh: др.-сканд. vad-a, vod vad-o, vasi. (F.)

sk A p: слав, kop-aj^ 6 ; лит. kap-oju ахатт-тсо,
хаттеточ.
s k Abh: гот. skab-an, skof scab-o, scabi.
An: гот. an-an, on; слав, ^-ch-a an-imus,
av-sjio;.
Anghx: гот. agg-vus; слав, qz-uku; лит,. anksztas ang-o, A'y^-o)
Al: гот. al-an, ol (ирл. al) al-o,av-aX-xo<;.
1. Греч. a^ojLiai, &x°S» ^ka/ov, а^дос,; гот. ag-is, un-agands, перф.-през.
og и т. д. восходят к корню agh без носового, который, по-видимому, отли­
чается от angh. Первый корень дает в санскрите agha „злой" (agh^-m „зло, не­
счастье"), aghala (то же), aghayati „угрожать"; второй — amhu, amhas и т. д.
Первый обозначает моральное зло, впрочем, довольно неопределенное, второй
означает „прикреплять, крепить". Конечный гуттуральный ясно показывает,
что здесь уместно делать различие; действительно, зенд. Szanh, слав. a.zuku
указывают на ghj и, следовательно, воздвигают барьер между скр. amhu и скр.
agha. Только внешне gv в гот. aggvus противоречит славянскому и зендскому
/: мы думаем, что v в данном случае пришло из косвенных падежей, где оно
нссго лишь является продолжением суффиксального и. Но нужно признать,
что зенд. ayana „vinculo" ставит эту комбинацию под сомнение.

858
 2. hafjan — сильный глагол; иначе, согласно вышесказанному, мы не должны
были бы его г» р и водить.
3. Представляется почти невозможным сближать гот. £vahan, Jjvoh с греч.
ТЕуусо (несмотря на атреухто$ = &тРеу>ш)с;). Напротив, греч. тг(жо не представ­
ляет никаких формальных трудностей; правда, значения заметно расходятся, но
они могут объединиться в понятии „источать", которое восходит к скр. toe, ate;
с последним сравнивают £vahan. Ср., к тому же, разнообразие значений кор­
ней ргаи и sna.
4. F i c k , KZ, XIX, стр. 261.
5. Как показал Асколи (KZ, XVII, стр. 274), гот. maists восходит
к *mahists, что ставит его рядом с ^laxprfg и отделяет от mikils, как этого уже
требовало различение гласных. Асколи одновременно сообщает, что major, mag­
nus восходят к mah, magh; мы же позволим себе усомниться в том, что это
magh дало скр. mahant. He имея возможности долго задерживаться на этом,
мы довольствуемся констатацией, что существует 3 корня: 1) mAkji зенд.
тасуао, др.-перс, maftista, гот. ma(h)ists, ma(h)iza, греч. iiaxpog и также
цбкар и лат. macte; 2) m A g h 2 : скр. magna „богатство", гот. magan, лат.
magnus, ma(h)jor, греч. jiaxava, слав, mogq; — ноотнюдь не mahant, ввиду z
из зенд. mazaont; 3) m ax gx или ma1gh1: греч. цеуас,, гот. mikils, скр. ma­
hant; ср. magman. Что же касается непосредственно готского, то нужно до­
пустить, что формой перфекта ед. ч. является не mag, a *mog и что эта форма
возникла по аналогии с формой множественного числа magum; точно так же,
только наоборот, forum заменило *farum. См. ниже, гл. V.
6. Вторичные глаголы того класса, к которому принадлежит kopajq, обычно
не меняют корневого е на о(а2)\ стало быть, его можно привести в этом списке.
гот. a(j)iza- a(j)es гот. aljis alius A'XXo;
гот. akrs ager, аурос. гот. ana avd
лит.актй (? слав. лит. qsa ansa
кату = *окту, гот. and- ante, avx!
др.-сканд.Ьатагг)ах|Л(йУ. др.-в.-нем. ano,
гот. ahva aqua лит. anyta anus.
лит. aklas aquilus,axapo; гот. arhvazna arcus.
др.-в.-нем. ahsa, гот. avo avus
слав, osi, слав, brada (*bor-
лит. aszis axis, a$<ov. da), лит. barzda,
гот. af ab, атго.
слав, otici,
гот. atta atta, атта. др.-в.-нем. part barba.
гот. tagr lacrima,8axpu. гот. bariz-eins
слав, bobu, др.- iaba. (Fick). (слав.boru(Fick)) far, род. п
прусск. babo др.-в.-нем. gans, farris
гот. gazds1 hasta. слав, gqsi, anser, ydiv.
лит. zqsis
слав, lomu lama (*lac- гот. fana,
ma) (Fick). слав, o-pona pannus, iravfov
гот. ma(h)il mucula (Fick). гот. salt, sal, &\s.
слав, soli
1. O s t h o f f , KZ, XXIII, стр. 87.
Следующие примеры демонстрируют нам долгое А северных
языков. Эта фонема, которая в южной группе отличается от
краткого А только количеством, в северных языках различается
359
еще и тембром. В германских языках и литовском—это дол*
гое б (др.-в.-нем. ио), тогда как славянский, где краткое л пре­
вратилось в 6, сообщает долгому А тембр а. Известно, что сла­
вянское а происходит из краткого гласного только в двух-трех
совершенно исключительных случаях. Формы, помещенные в скоб­
ках, являются нарушением этого закона субституции.
iagus др.-в.-нем. buo- тгар; др.-сканд. bogr.
cha. тара др.-в.-нем. ruoba,
caligo хаШ слав. kalu. (Fick). лит. горб [слав,
JACJCXCDV слав, makii гёра].
[др.-в.-нем. ma- sua vis, Kitfc герм, svotja-: др.-
go] сканд. soetr,
nares, nasus лит. nosis, англо­ др.-в.-нем. suozi
сакс, nosu (ср. ( F i c k , III 3 ,
слав, nosu, др.- стр. 361).
в.-нем. nasa).

А и А стоят в конце корня:

glia- JCVJ") (X«-M) герм, go-men-, лит. go-murys
„palatum". (Fick)
ta: ta-bes слав, ta-j^ [англо-сакс. "paven].
bha: fa-ri, <pa-jjii слав. . ba-j^.
la: la-trare слав, la-jq, лит. 16-ju [но в гот­
ском laia: le(j)a]
s t a: sta-tus, e-axa-v и т. д. слав, sta-nq, лит. stoju; гот.
sto-min-sta-da (др.-в. нем.
stam, stem),
(s)ta; дор. та-таш1 слав, ta-jq, ta-ti, ta-jinu.

Корень получает расширение зубным, например, в:

р а -1: тга-т-ео|Ш, рЗ-s-tor гот. fo-d-jan2, .слав, pa-s-tyri.
la-t: Xa-o) „хотеть" гот. la-"p-on, la-pa-leiko. (Fick).
sa - 1 3 : sa-t-ur, sa-t-is гот. sa-d-a, so-^-a, лит. so-t-us
(слав. sytu).

1. A h r e n s , I_l, стр. 144.

44
Слав, tajl „тайком44, tajlnu „тайный" ср. с ин­
дийской основой tayu „вор , откуда также TT|3-aiog „тщетный, безрезультат­
ный44 ( P o t t , Wurzelworterb., I, стр. 100).
2. fodjan предполагает корень, содержащий л ; и именно поэтому мы его
и приводим; действительно, очень возможно, если рассматривать fodjan само
по себе, что о в этом слове соответствует греч. со, а не а. Ср. гл. V, § 11.
3. Простой корень встречается в греч. ecouev =*^ouev ( C u r t i u s , Verb.,
II, стр. 69).
360
 Из более изолированных слов мы приведем только:
(pater, постер гот. fadar; ср. § ll).
mater, |лйтт]р др.-в.-нем. muotar, слав, mati,
лит. mote,
frater, ЧГАГГ\? гот
- brofiar, слав, bratrti, лит.
broterelis.
А, представленный суффиксом имен женского рода, легко
усматривается в тех падежах множественного числа, окончание
которых начинается с согласного: гот. gibo-m, лит. mergo-ms,
слав. 2ena-mu. Оказавшись в конечном слоге, он подвергся, как
известно, различным изменениям. В именительном падеже един­
ственного числа славянский (zena) еще сохраняет а, которое
представляет в нем долгое а, между тем как законы, управ­
ляющие звуками германских языков и литовского, обусло­
вили сокращение конечного гласного: giba, merga, за исключением
гот. so, греч. а. О форме зват. п. йепо см. стр. 386.
А в дифтонге дает повод для нескольких особых замечаний.
Некоторые ученые отрицали существование европейского диф­
тонга ей; иными словами, придерживаясь точки зрения перво­
начального единства а, отрицали расщепление дифтонга au на
ей и au в ту самую эпоху, когда в любой другой позиции а
расщепилось на е: а. Бецценбергер („Die a-Reihe der gotischen
Sprache", стр. 34) утверждает или скорее упоминает (поскольку,
добавляет он, вряд ли необходимо говорить об этом специально),
что в готском презенсе kiusa вместо *keusa = rpe4. уеш, е пер­
вого языка не стоит в исторической связи с е второго. Каковы
же основания этого резкого разделения двух форм, соответствие
которых является безукоризненным, насколько только это воз­
можно? Все дело в том, что балто-славянские языки не имеют
дифтонга ей, и, следовательно, его не могло быть и в европей­
ский период.
В принципе мы не ставили перед собой никаких задач отно­
сительно европейского е, так как факт его появления в раз­
личных языках признается сторонниками всех систем. Мы долж­
ны, однако, заняться е, поскольку его хотят связать с а и опро­
вергнуть аргументы, устанавливающие, что в какую-то эпоху е
и а (А) составляли одно целое. Позднее происхождение дифтонга
ей, если бы оно подтвердилось, очевидно, было бы явлением
того же порядка. С другой стороны, мы не собираемся просле­
живать до конца последствия, проистекающие из выдвинутого
Бецценбергером принципа, так как мы не хотели бы подчинить
вопросу о ей вопрос о европейском единстве или вопрос о рас­
щеплении а. Итак, отметим сначала, что отсутствие ей в балто-
славянских языках, па что опирается Бецценбергер, поставлено
под сомнение И. Шмидтом, который указывает на его много-
3G1
численные следы (KZ, XXIII, стр. 348 и ел.). Шмидт рас­
сматривает ст.-слав, ju и лит. iau как восходящие в некоторых
случаях к ей (слав. b(l)jud^ = roT. biuda, греч. ireudojiat, лит.
riaugmi, греч. epeuyw)- Правда, позднее Бецценбергер выдвинул
новые доводы в свою защиту. Наша некомпетентность не позво­
ляет нам сделать окончательное заключение, но вот что по край­
ней мере мы считаем нужным сказать:
даже в том случае, если бы предположение Шмидта не под­
твердилось, даже если бы не существовало никаких признаков
дифтонга ей в балто-славянском, из этого все же не следовало
бы, что он никогда не существовал: ведь италийские языки
тоже не имеют ей, и, не будь единственного Leucetio, можно
было бы дойти до утверждения, что в италийском древний диф­
тонг аи никогда не имел формы ей. Однако никто не сомневается
в том, что douco происходит из *deuco. To же самое, по-види­
мому, произошло в балто-славянском, причем не только в диф­
тонге, но и, как в латинском, в группе ev. Яснее всего это
видно на примере ст.-слав, cloveku: действительно, лтш. zilweks
показывает, что о не является первичным1, и даже не углуб­
ляясь так далеко, вполне достаточно констатировать начальный
палатальный с, чтобы понять, что древней формой будет *celveku
(см. по этому поводу J. S c h m i d t , Voc, II, стр. 38 и ел.).
Откуда же тогда происходит о? Оно может появиться только
из v, с которым его сблизила метатеза плавного.— Путем рас­
суждения иного рода мы убеждаемся, что slovo происходит из
*slevo: действительно, имена среднего' рода на -as всегда имели
в корневом слоге аг и никогда — а2: так в арийском, греческом,
латинском, германском. При этом и сам славянский не нарушает
этого правила, как показывает пеЬо = греч. vsyoc. Как же теперь
иначе объяснить slovo =xliFoQ, кроме как влиянием v на е? То
же самое можно было бы сказать и о презенсе plovq = rpe4.
TTUFCO, так как тгХсосо — явно более поздняя форма.— Подобным
же образом мы находим в слоге, составляющем окончание,
в санскрите—sunavas, в греческом—Trff/ssc, в готском—sunjus
и только в одном славянском—synove.
Это воздействие v, продолжавшееся очень долго, как пока­
зывает cloveku, начинает проявляться уже в период балто-сла-
вянского единства. При греческом vsFo-; в литовском появляется
naujas, так же как в славянском novu.
Несколько слов о литовском а. При наличии полной экви­
валентности этого а и славянского о (оба представляют А И а2)
естественно задать вопрос, какой из этих двух фонем принад­
лежит приоритет. Какова балто-славянская форма только что
рассмотренного слова —novos или же navas? Если обратить вни-
1
е встречается также в гот. fairhvus „мир", которое можно возвести к *hver-
hvus, *hvervehvus и сопоставить с cloveku.
ЗЬ2
 мание на все колебания между б и а в различных диалектах
Балтики — древнепрусском, литовском, латышском,, а также и на
различие тембра между а кратким и а^ долгим как в литовском,
так и в славянском (лит. &: о; слав, б: а), то невольно напра­
шивается третья гипотеза, а именно: n3v3s. В балто-славянский
период, вероятно, произносилось не чистое а, а 3 краткое и
долгое. Разумеется, не существует вполне позитивного аргу­
мента в защиту этой гипотезы; как нам представляется, это
еше более справедливо по отношению к тем аргументам, кото­
рые можно было бы выдвинуть против нее. Она поддерживает
те случаи ассимиляции, о которых мы говорили, равно как,
с другой стороны, сама опирается на них. Сравнительный метод
был и всегда будет вынужден прибегать иногда к подобным
взаимным индукциям.
Я приведу еще лит. javai, греч. £sa (скр. yava), savo, греч.
eF6c, а также два слова, где то же самое, по-видимому, проис­
ходит в обратном направлении, как в лат. vomo вместо *vemo.
Это vakaras = rpe4. earcspo;, слав, veceru; vasara = rpe4. lap, лат.
ver. Большая часть этих и предшествующих примеров входит
в список, в котором Шмидт фиксирует предполагаемые случаи
неполного соответствия е в европейских языках: стало быть,
если только все это не иллюзия, этот и так уже сильно умень­
шенный перечень потеряет еще несколько единиц.
Это балто-славянекое изменение ev в 3v отличается от ана­
логичного явления, которое имеет место в италийском, главным
образом тем, что оно происходит не всегда. Разумеется, должна
быть какая-то причина, если dev§tl (лит. devyni) не пошло по
пути *slevo, превратившегося в slovo, но эта причина остается
невыясненной. Напротив, в дифтонге ассимиляция е является
правилом, за исключением таких случаев, как bljudq и riaugmi,
которые приводились выше. Доказательство этого двойного про­
исхождения аи (в конечном итоге—тройного, так как сам а (а)
образован из л+а2) можно усмотреть в литовском родительном
sunaus от основ на -и в сравнении с формой родительного akes
(а не 'akais') от основ на -i x . Тем не менее мы не настаиваем
на этом утверждении, так как точное соотношение ё и ai пока
еще не известно.
Равным образом и в балто-славянских рефлексах дифтонгов
я,1, a2i, Ai произошли, как мы только что отметили, весьма
серьезные изменения. Точное значение i и ё в славянском, e(ei)
и ai в литовском все еще остается проблемой. По-видимому, ё
последнего, восходящее на первый взгляд к aj, является ничем
иным, как рефлексом ai: например, по сравнению с гот. haims,
др.-прусск. kaima, наконец, лит. kaimynas мы встречаем ё в kemas.
1
au готского sunaus нельзя объяснять подобным образом, как показывает
соответствующая форма основ на -i, также содержащая a: anstais. Вплоть до
настоящего времени эти аи и ai так п не получили объяснения.
363
 Из изложенного выше следует, что примеры литовского или
славянского л в дифтонге могут иметь как таковые весьма огра­
ниченное значение и не имеют почти никакого значения, когда
речь идет об ли.
(?) gh A is: haer-eo лит. gaisztu, gaiszti (Fick).
sk^idh: caed-o гот. skaid-an, skaiskaid.
/4ug: aug-eo, atSSt; гот. auk-a, aiauk; лит. aug-u
(?) л us: h-aur-io, h-aus-tus др.-сканд. aus-a, jos (Fick).
aevum, aiciv гот. aivs; cp. aurora лит. auszra.
стр. 352
caecus гот. haihs. caulis, xoLulic, лит. kaulas. (C.)
8a(tF)Yjp англо-сакс. tacor; v8E5c др.-сканд. nau-st.
слав. deverl, pau-cus гот. fav-ai.
лит. deveris.
haedus гот. gaits. лит. sausas.
,
laevus, Xato; слав. levu. A-xa(F)toi гот. g a v i 1 .

1. Основой готского слова является gauja- (местность): 'A/aioi, вероятно,

означает ojud/copoi. Сюда же относятся, может быть, Acopieeg xpi-xaixec,, если
только видеть в нем сложное слово xpiywa—по типу индийского purudha-pra-
tlka —и основа р1х- = зенд. vie, „клан".
 Глава III

ДВА ГРЕКО-ИТАЛИЙСКИХ О
Мы рассматривали до сих пор греко-италийское о как одно­
родное целое исключительно в практических целях. В действи­
тельности существуют две вполне определенные разновидности
этого гласного, которые мы сейчас последовательно рассмотрим.

§ 7. Греко-италийское о2 — индоевропейское а2
Явления арийских языков слишком тесно связаны здесь с теми
явлениями, которые мы наблюдаем в индоевропейских языках
Европы, чтобы их можно было рассматривать отдельно. Поэтому
в заглавии параграфа рядом с греко-италийским о2 стоит индо­
европейское а2.
Подлинным определением а2 будет, как мне кажется, следую­
щее: это гласный, который в европейских языках регулярно
чередуется с е внутри одного и того же корневого или суффик­
сального слога. Таким образом, чтобы говорить о праязыковом
а2, нужно также и зародыш европейского е обязательно дати­
ровать периодом первоначальной общности. В этом и заключа­
ется гипотеза Бругмана. Этот ученый, следуя концепции, кото­
рую предвидел уже Амелунг (см. стр. 305), отказывается искать
в вокализме, представленном арийским, источник, из которого
следует выводить фонемы индоевропейских языков Европы, и,
наоборот, переносит в праязык источник европейского е и
фонемы, заменяющей иногда это е (а2), оставляя, впрочем, общее
число всех а временно неопределенным.
В дальнейшем мы будем исходить из этой недоказанной ги­
потезы о праязыковом происхождении ах — е. Что касается а2, то
мы постараемся доказать эту гипотезу посредством фактов, со-
365
бранных в настоящем параграфе, которые, впрочем, общеиз­
вестны. В дальнейшем мы выясним, до какого момента эти
факты, подтверждая я 2 , могут служить одновременно подтверж­
дением индоевропейского ах [20].
Бругман очень детально исследовал проблему а2 (см. „Studien",
IX, стр. 367 и ел., 379 и ел.; KZ, XXIV, стр. 2). Эта фонема,
по его словам, в армянском, греческом, италийском и славян­
ском1 дает о; в кельтском, германском и балтийских языках —
а\ в арийском, в любом открытом слоге — а, но, если слог за­
крытый 2, то а.
Как мы уже говорили, независимо от того, что является
рефлексом плавных сонантов, существуют греко-италийские о,
восходящие к иной фонеме, чем а2. Мы обозначим как о2 раз­
новидность о, эквивалентную древнему а2: второе о можно обо­
значить как о.
Вот образования, в которых а2 (греко-ит. о2) регулярно за­
меняет а1 (с).

1. КОРНЕВОЙ СЛОГ
А. ГЛАГОЛЬНЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Перфект. В то время как первоначально медиум, так же

как единственное и двойственное число актива, отбрасывал кор­
невое alf в единственном числе актива он заменялся на а 2 3 .
Перечисление всех рассматриваемых здесь греческих форм можно
найти у Курциуса („Verb.", II, стр. 185 и ел., 188 и ел.). Вот
несколько примеров, взятых из трех типов корней (см. стр. 310).
ysv: y^Y0Va Sspx: §£§opxa Xey: slloyon
xTgv: exTova Fetx: eotxa тех: тгтоха
jxep: ejAjxopa kleoQ: si\r{koob<x4 ^e§: xipSa
1
Хотя здесь это вопрос не главный, все же мы предпочли бы не ставить
славянский рядом с южными языками, так как просто невозможно не настаи­
вать на несоответствии о в славянских и о в классических языках. Первый
просто-напросто эквивалентен литовскому или готскому а. Когда же мы
обнаруживаем, что а2 дало в греко-италийском о, а не а (антитеза, не суще­
ствующая в славянском), то для нас это является важным фактом, который
мы использовали в § 4, 8.
2
Для дифтонга открытым слогом можно назвать такой, в котором второй
элемент дифтонга, находясь перед гласным, переходит в полугласный (акЗуа);
закрытый
3
слог — это слог, за которым следует согласный (bibheda).
Мы говорили выше о вторичном распространении этой формы в грече­
ском (стр. 314 и стр. 322, сноска), olba: i6fiev и некоторые другие примеры
дают представление о первоначальном состоянии, которое еще сохраняется
в германском
4
и санскрите.
Известно, что дифтонг ои является в греческом только кое-где сохра­
нившимся реликтом; стало быть, такие перфекты, как яеереиуа, тетеи/а, не
должны нас удивлять. Но есть еще и другие перфекты, содержащие е, такие,
366
 В латинских totondi, spopondi, momordi (др.-лат. spepondi,
memordi) мы имеем реликт этого древнего образования. Можно
предположить, что презенс этих глаголов имел первоначально
форму *tendo, *spendo, *merdo. Наряду с этими презенсами
существовали производные tondeo, spondeo, mordeo и в силу по­
словицы —- с кем поведешься, от того и наберешься — глагол на -ео
начал ассоциироваться с перфектом и, в конце концов, вытеснил
древний презенс.—Ср. стр. 314.
В германских языках единственное число перфекта сохрани­
лось не менее хорошо, чем множественное или двойственное. Там
повсюду представлена слабая форма без а (стр. 313 и 322), здесь —
повсюду а2 в его германском облике a: gab от giban, bait от
beitan, baug от biugan, barf от vairfan, rann от rinnan и т. д.
Очень интересен ирландский перфект, исследованный Винди-
шем (KZ, XXIII, стр. 201 и ел.): и здесь еу исчезающее во
множественном числе, в единственном переходит в а (= а2). На
стр. 235 и ел. автор приводит большое число примеров такого а,
так что остается только выбирать. През. condercar „видеть",
перф. ед. ч. ad-chon-darc; през. bligim „доить", перф. ед. ч. do
ommalgg и т. д.
Арийские языки соответственно имеют долгое а в открытом
слоге: скр. £ag£ma, pap&ta, cikiya. В закрытом слоге, равно
как и в дифтонге перед согласным, появляется, согласно пра­
вилу, краткое a: dadar?a, bibheda.
Странно, что в ведийском языке первое лицо никогда не
содержит долгого а и даже в классическом санскрите долгий для
этой формы только факультативен. Бругман („Studien", стр. 371)
попытался объяснить этот факт посредством своей гипотезы
относительно окончания -а первого лица, которое, по его мнению,
восходит к древнему -ш (см. стр. 338—339): ввиду того, что слог
таким образом оказывается закрытым, краткий а в gagama и т. д.
является совершенно закономерным. Однако 1) можно усом­
ниться, что это а действительно восходит к носовому; 2) даже
если это допустить, настоящее объяснение заранее предрешает
вопрос о том, какое явление произошло раньше: удлинение а2
или исчезновение носового; 3) в ragan-(a)m, pad-(a)m и в других

как хекЯер^д, ХеЯеуа. В медиуме эти формы многочисленны; встречается даже

дифтонг ei в ЯДьчллш, ттчоцт и т. д. (наряду с закономерными образо­
ваниями tixxo, i'6|iai хгхиуцса и т. д.). Этот Е частично идет, разумеется, из
презенса, но есть еще один источник—слабые формы перфекта от тех корней
типа С, которые не могли отбросить ах — в некоторых из них это могло иметь
место; см. сноску на стр. 312. Таким образом, первоначально тех должно
было образовать хехохе, ми. ч. *xexexau.ev или *xex8xu.ev, так как 'xexxjiev'
было невозможно. Это объяснение е подкрепляется тем обстоятельством, что
рассматриваемые формы, по крайней мере те, которые являются формами
актива, представляют собой чаще всего причастия, а причастие перфекта
требует слабого корня. Например: ev^voxa av-iivp-xuiav, eUo/a ovveiXey^c,
и т . д . (см. C u r t i us, Verb., II, cip 190).
3(37
формах окончание -m не помешало удлинению а2.— Нужно при­
знать, что присутствие а2 в первом лице не является твердо
установленным: оно засвидетельствовано для третьего лица и,
возможно, для второго (gagantha); вот и все, так как в грече­
ском и германском первое лицо легко могло позаимствовать а2
у второго или третьего1.
Помимо этой маленькой группы, состоящей из единственного
числа перфекта, мы нигде не встречаем в глагольной флексии а2,
заменяющего корневое ал. Все же три греческих сигматических
аориста 2: йоаааато при имперф. Se<ijA7)v, -гтоааг (Пиндар) —от корня
тех, £6aaov ajjlaov (Гее; ср. £eivu}iev) могут сохранять следы ка­
кого-то другого употребления а2. И как раз оказывается, что
древнеиндийский аорист на -i§am удлиняет корневое а в откры­
том слоге, как если бы это а было рефлексом а2: akaniSam,
avadiSam. Однако в ведийском диалекте это удлинение нерегу­
лярно: список, приведенный Дельбрюком (в „Altind. Verb.",
стр. 179 и ел.), свидетельствует о том, что, за несколькими
исключениями, оно имеет место только в том случае, если все
последующие слоги краткие, так как без этого, по-видимому,
нарушилась бы некая каденция слова. Нужно было бы выяснить,
прежде чем заключать о наличии а2У не могли ли причины та­
кого рода остановить удлинение этой фонемы. Действительно,
мы считаем, что это так: см. стр. 381. Существенным было бы
также точно определить происхождение аориста на -iSam, к чему
мы вернемся к главе VI. Во всяком случае обычный сигмати­
ческий аорист, такой, как SJsifca, -содержит аХ1 а не а2.
Производные глаголы. Помимо деноминативных глаголов,
получающих корень в том виде, в каком он представлен в имен­
ной основе, существуют производные глаголы, которые нам хо­
телось бы назвать девербативами и которые нельзя не выделить,
по меньшей мере временно, в особый класс, как этого требует
древнеиндийская акцентуация. Итак, чтобы не делать из них
приложения к именным основам, мы поместим их здесь. Они
имеют частично каузативное значение. Корневое ах переходит
у них в а2.
Гот. dragkjan вместо *dragkijan, ср. drigkan; lagjan, ср. ligan;
kausjan, ср. kiusan.
Греч, ojfico — из Fe^; <f>ops<o— из <ргр; ахоттгго— из oxen, сро^гсо —
из <ргЗ, может быть, каузатив.
В латинском можно отметить moneo—-от men; noceo — от пес,
torreo (в каузативном значении) —от ters. Для mordeo, spondeo,
tondeo в родственных языках имеется требуемое корневое е. Мы
1
Странно, что у Гесихия встречается форма 1-го лица KiXsyat за которой
через несколько строк следует форма 2-го лица Kikoya<;. Это, несомненно,
чистая случайность.
2
Лренс (I, стр. 99) предлагает конъектуру о'ррзтео — эолический аорист
от eVpco „сплетать". Это будет четвертая форма данной разновидности.

368
еще вернемся к tongeo и гот. pagkjan1. Известны два греко-
италийских примера torqueo = тротшо (корень terk2), sorbeo = poylco
(корень serbh). См. C u r t i us, Verb., I 2 , стр. 348.—Латинский
сохраняет о в формах, образованных непосредственно от корня,
которые первоначально должны были иметь другой гласный, как
в sponsus, tonsus. В morsus, tostus можно было бы в крайнем
случае допустить, что ог появилось из плавного сонанта.
Все, что дает первое спряжение, относится к деноминативам,
так как родственные языки никогда не имеют А в деривацион­
ном слоге этой разновидности глаголов.
В старославянском: po-lo2iti — от leg, topiti—от tep, voziti —
от vez и т. д.
В арийских языках мы находим, как и следовало ожидать,
долгий гласный: скр. patayati—от pat, frsvayati—от ?го. Зенд.
parayeiti — от par.—Закрытые слоги имеют закономерный крат­
кий: vartayati, rocayati.

Б. ИМЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Основы на -та. Греческий содержит довольно большое число

этих основ. Те основы, которые встречаются у Гомера, мы обо­
значим Гом., взятые у Гесихия—Гее.
ei otjxo1 (Гом.) X sх ^ХМ (Г° м -)
ерх opxjjLo (Гее.) к е р 6р(ло (Гом.)
FsX ol]xo (Гом.) ттех TTOTJAO2 (ГОМ.)
Fep opjxo (Гом.) теХ TOXJXTJ-3 (ГОМ.)
т е р т6р}хо

а\е I a)ot|Ao4 р s у * роуцб б (?)

РРеХ РрЧИ^ (Гее.)
(Гес.) 22 <сер
£ р 6pjAY)
opjrrj (Гом.)
8еХ &ХЙ <; "^"£
' т" е' X JTOXJAO
хер xopjxo (Гом.) ср е р cpopjxo 7
С X 6 t XotJJLO 5 (Гом.)
ттХех ъХоцхб (Гом.)
(Гом.) Fex оич-еоцхб (Гом.)
1. Кроме того*—о?цт).
2. Если было бы доказано, что начальное т в xeT(Lietv происходит из древ­
него гуттурального, то JIOTJLIOS следовало бы отделить от корня лет. Соотно-
ношение п6тцо$ и xex^elv в плане начального согласного будет таким же,
как соотношение noiVY) и теТош.
3. Мы имеем в виду тбрцос, в значении терца, а не xopjiog „дыра".
4. atanjLiog „мастика" сохранено в „Etymol. Mag." Оно соотносится не о
оЫсрсо, а с dMveiv ataicpeiv и с лат. lino (levi, lttus); см. С и г t i u s, Verb., I 2,
стр. 259.
1
В foveo, moveo, voveo, mulgeo, urgeo и других нужно учитывать воз­
можность влияния соседних фонем.

369
 5. Существует корень sraxi „грешить, быть преступником, гибнуть": он лежит
в основе скр. sre-man в asreman, которое Бётлинг —Рот и Грассман [s.v.sreman]
переводят как fehlerlos, может быть, также srima — название ночных призраков.
В латинском — le-tum, de-leo (de-levi); в греческом —Xoi-pidg и Аднтод-Лснцод
(Гее), отвергнутое Шмидтом, хотя и подтверждаемое алфавитным' порядком.
Родственный корень можно зафиксировать в скр. snvyati „потерпеть неудачу",
близком греч. Щщ, A.u|naivonai. Далее существует корень sraxidh с расши­
рением: скр. sredhati „etwas falsch machen, fehlgehen" и sridh „der Irrende,
der Verkehrte" (В. —R.); он дает в греческом f^i-frios, дор. dMdiog вместо
a-okiftioQ (rjXedg — это совсем другое). Ответвление упомянутого корня — sra^-t
обнаруживается только в индоевропейских языках Европы: гот. slei^s „вред­
ный", греч. a-(o)A,iT-eiv „грешить", dXoixdg- а^артсоЯо'д; кроме этого, возможно,
лат. stlit-. Впрочем, можно допустить, что в aXixelv зубной возник только на
греческой почве. Таково мнение Курциуса („Grdz.", стр. 547), и оно имеет
очень солидную базу в виде формы аке1-тг\$.
6. См. словарь Пассоу s. v. реуцбд.
7. Сомнительно, чтобы это слово происходило от ферсо, но ступень фер
существует во всех падежах в cpepviov, (pepjnov „корзинка".
Глагол *oijAaojjLai указывает на древнюю основу *XOIJXT) или
*xoi]io от корня xst. В тгХ6х(а)цо; от тгХеж, ооХ(а)|х6; от FeX нали­
чествует, без сомнения, один и тот же суффикс. — Некоторые
исключения, такие, как TSIJXY) (надп.), Sstjjuk, ауеррб;, имеют е в
корне: это новые образования, возникшие по аналогии с именами
среднего рода на -ца. О слове *eoftjx6<; можно сказать то же, что
и о слове ттгереиуа.
В лат. forma корнем, без сомнения, является fer (древн. сШа^),
с е\ о, стало быть, восходит к а2.
В качестве соответствия германским основам Иалпа- „волна"
( F i e к , III 3 , стр. 194), strauma-'„река" ( F i e к , стр. 349) в гре­
ческом ожидалось бы 'тгХоицо, poo\io\ От корня ber происходит
barma- „лоно" ( F i e к , стр. 203), которое в готском перешло в
основы на -i. Гот. haims ,деревня" относится к основам на -i
только в единственном числе: древнее haima вновь появляется
во множественном числе женского рода в форме haimos; ступень
ах встречается в heiva- „дом".
Герм, haima- соответствует в древнепрусском kaima; ср. лит.
kaimynas и kemas (см. стр. 363). От vet („vehere") литовский
образует vazma „ремесло возчика" ( S c h l e i c h e r , Lit. gr.,
стр. 129), от lenk „сгибать" —lanksmas „изгиб" со вставкой s.
Ведийские основы на -та собраны в книге Б. Линднера
„Altindische Nominalbildung" (см. стр. 90). Мы рекомендуем
читателю эту замечательную книгу, к которой мы постоянно
обращались по всем вопросам, связанным со словообразованием.
Корневой слог этих древнеиндийских основ никогда не ока­
зывается в позиции, прямо указывающей на а2, потому что суффикс,
который начинается с согласного, делает этот слог закрытым.
Нельзя доказать наличие а2 в sar-ma, c-ma и т. д., как, с другой
стороны, нельзя было бы доказать, что их а представляет собой ах.
Стало быть, ряд древнеиндийских основ на -та имеет сильную
форму корня; правда, другой ряд отбрасывает корневое а, но и
370
первый тоже, как мы это увидим, появляется в родственных
языках. Первый класс, интересующий нас здесь, несет ударение,
как в греческом,—то на корне, то на суффиксе. Например:
ho-ma, dhar-ma и nar-ma, ghar-ma.
Это образование давало абстрактные имена мужского рода
(так как имена женского рода, такие, как греч. сУщ или лат.
forma, чужды санскриту), но, по-видимому, не прилагательные.
Случай лат. formus, греч. Ospjxoc является изолированным, и в санс­
крите gharma—существительное. Что касается Ospjxo;, то его е —
позднейшего происхождения, так как, помимо formus, gh в gharma
указывает на а2 (см. гл. IV). Правда, это е должно было поя­
виться до окончания процесса развития зубных; в противном
случае нельзя было бы объяснить 0.
Основы на -ta. Начнем, как всегда, с греческого:
6t otxo vsc voaxo a F s p аорхчг)
х е t хоТто*• у е р срсрто р р е \L ppovx-r)
х е v 2 *6vxo 1 г р 3 ррто (л е р рюртт)

1. И Ж. р . — XOITY].
2. xev—это истинная форма корня; отсюда xev-тсор, xsv-xpov, xev-xico.
Маловероятно сближение с скр. kunta.
3. В eo-xep-Tjg.

НХоЗто;—слишком неясное образование, чтобы фигурировать

в этом списке. Включение еорт-/) и сицил. JXOTTO; также зависит от
той этимологии, которую мы им дадим. Напротив, включение
в список iotxo; будет вполне оправдано1 (см. стр. 370).
В латинском есть hortus = ppxo;. Фик сравнивает Morta (имя
одной из парок) с jJLopx-rj „часть", но является ли это имя латин­
ским? Мы поместили porta среди примеров на плавный сонант (см.
стр. 316).
В готском можно встретить (1аи)эа- „смерть" от divan (герм,
dauda-; см. V e r n e r , KZ, XXIII, стр. 123). Однако обычно
причастия образуются от основ на -ta с корневым слогом в сла­
бой ступени, а не от тех основ, в которых корневой слог имеет
ступень а2. Германский корень bren „жечь" дает Ьгагфа- „пожар"
(Fick, III 3 , стр. 205); breu „мешать" дает brauda- ср. р. „хлеб"
(Fie к, стр. 218). Что касается гот. gards, то его нужно отделить
от греч. х^рто^ см - J- S c h m i d t , Voc, II, стр. 128. Поражаете
в словах ^ми)эа- ср. р. „добро" и )Muda ж. р. „народ"; здесь, ра­
зумеется, ничем не может помочь италийское touto, так же как
и лит. tauta (см. стр. 361—362).
1
Неизвестно, куда поместить имена деятелей на -xrj-с,, чье родство со сло­
вами на -хт]р ( B r u g m a n n , „Stud.", IX, стр. 404) весьма сомнительно ввиду
дорического а. Некоторые из них имеют о: ауирхг(д (?), aopxr(g (но также и
dopx/jp), 'Apyei-cpovxric;, ж. p. xuvo-cpovxig; Mooaa, Movxya—форма женского
рода от *MOVTT]S. eppovxtg — вторичное образование.

371
 Шлейхер приводит некоторое число этих основ на стр. 115
своей литовской грамматики: tvartas „ограда" —от tverti, r^stas
„чурбан"—от rent „резать", sp^stai м. р. мн. ч. „ловушка"—от
spend „расставлять ловушки"; naszta ж. р. „ноша" — от nesz, slapta
ж. р. „тайна"—от slep „прятать" и т. д.—В старославянском:
vrata ср. р. мн. 4. = *vorta „ворота"; это лит. vartai; verti содер­
жит е. От реп происходит p^-to „путы".
В санскрите, я думаю, эти основы имели бы придыхательные th;
однако я не нахожу для этого вполне очевидного примера.
Зендский имеет gaefta ж. р. „мир"—OTgae (или gi) „жить", dvaefra
„страх" —от корня, имеющего в греческом форму SFst (Curt i us,
„Stud.", VIII, стр. 466). ft эквивалентен древнему th. Некоторые
другие формы зарегистрированы у Юстина (стр. 371).— Имена
среднего рода Oraota и ?raota являются, вероятно, эквивалентами
скр. srotas и ?rotas, перешедшими в другое склонение1.
a
ОСНОВЫ НА -NA. ф б ф opcpVT] d e p OpdvO Л61 JTOlViq.
1. dpdvog — это метатеза *ddpvos, подтвержденного глоссой ftopvac,.
bnonodiov. K&rcpioi (Гее). О корне дер см. C u r t i u s , Grdz., стр. 257.

Нельзя выяснить, действительно ли uet с гласной е является

корнем словаftoivr).Также трудно решить что-нибудь относительно
otvo;, UTTVO; и oxvoc. тг*>7], esSvov, cpspvnrj (эол. cpspsva) содержат не­
закономерное е. Что касается е в слове TS*VOV, то обратим вни­
мание на то, что здесь е не могло выпасть,— что не исключено
для <pepvr),—и, стало быть, ничто не мешает тех представлять ту
ступень корня, на которой он отбрасывает е. Однако существует
второй ряд основ на -па, которые действительно ослабляют корень:
без сомнения, именно к этому классу принадлежит TSXVOV и его
германский эквивалент pegna- (окситон; см. V e r n e г, цит. раб.,
стр. 98). Сюда же относится rropvirj; его о не является рефлексом а2.
При наличии греч. ivoc, <Ы) (скр. vasna) e в лат. venum dare
и слав, veno представляется весьма странным. Нужно сказать,
что этимология этого слова еще совершенно не выяснена, и оно
выглядит совершенно изолированным. Правда, его можно было
бы связать с скр. vasu.
Германский корень veg дает vagna- „повозка"; ber дает barna-
ср. р. „ребенок" (но в литовском — bernas); от leih(v) происходит
laihna- ср. р. „ссуда" ( F i e к , III 3 , стр. 269), от leug—laugna
ж. р. „сокрытие" ( F i e к , стр. 276). Было бы ошибочно помещать
сюда launa- „плата", так как греч. \<хо доказывает, что его а
является рефлексом А [21].
В литовском я нашел varsna (ж. р.) атроутд f3oo)V (от versti?)
и kalnas „гора" от kel. С последним сравнивают лат. col lis:
1
Это верно, что cjaota совпадает с гот. hliup, но е этой формы наводит
на мысль о том, что она является поздним образованием. Что касается лат.
sriaulas, то его можно с тем же успехом отождествить со srotas, как и с Oraota.
372
может быть, здесь налицо даже полная идентичность, так как
переход склонения основ на -о типа *colno в склонение на -i — не­
редкий случай. В mainas „обмен" = слав, тёпа (Fie к, II 2 , стр. 633)
корневой гласный неясен. Слав, strana „область" — вместо *storna-;
сёпа „цена" идентично греч. TTOIVYJ, зенд. каёпа ж. р.; корневое аг
очевидно в дор. аттотгьаеТ и в других формах. Менее известен
корень зенд. daena ж. р. „закон", которое И. Шмидт (Verwandtsch.,
стр. 46) сравнивает с лит. daina (ср. крит. ev-(hvo; = evvojio;?).
[Основа на -па обнаруживается в] зенд. vagna „желание".
В санскрите среди окситонов можно отметить pragna, (vasna),
syona при лаг. „мягкий", откуда syona-m „ложе" ( = греч. еиуг; вместо
*oi>vr)?), среди парежеитонов—varna,svapna, phena. Последнему со­
ответствует лит. penas, которое, на первый взгляд, свидетельствует
об а,; однако, как и в kemas, здесь уместно усомниться в ё, тем
более что греч. yowz „кровавый" (первонач. „пенистый"?) вполне
могло бы служить положительным свидетельством я2.
ГРЕЧЕСКИЕ ОСНОВЫ НА -go ( т е х Togo1) к е р короб2 Яех Ло£о.
1. s принадлежит, может быть, корню, как в случае rcodiv-opoo, ai|p-oppo.
2. xopadv xopfAdv (Гее.) — Я ограничиваюсь упоминанием слов voaogvooaog
и (Liopaijuog. Можно было бы добавить 6d£a от бех, если только его а иден­
тично а в тбЛца.

Латинский разделяет с греческим основу lokso (luxus) и имеет,

сверх того, поха, ср. песаге.
Греческие основы на -avo, -GCVT]. Они собраны у Г. Мейера
(см. „Nasalstamme", стр. 61 и ел.). Если отбросить прилага­
тельные на -avo, то остаются главным образом пропарокси-
тонные названия орудий; некоторые из них содержат е, тогда
как большинство из них имеют о2. Так, Splrravo, axscpavo по срав­
нению с Soavo, opyavo, Spvo, Tr&rravo, p avo » X^ avo и т- Д- Наряду
с Ьрхащ (Эсхил) можно отметить более позднее £рхащ. В общем,
правилом, по-видимому, является о. Ср. лит. darg-апа „дождли­
вая погода"—от derg, rag-ana „колдунья"—от reg „видеть".
Греческое о, на первый взгляд, наилучшим образом соответ­
ствует долгому а таких древнеиндийских слов, как прилаг. па^апа
„perditor"— от nagati „perire" или ср. p. vahana „повозка", совер­
шенно идентичное opvov. Однако эти слова находятся в столь
тесной связи с глаголами десятого класса, что трудно не увидеть
в их суффиксе искажения -ауапа 1 . И тем не менее это образо­
вание существует также и в зендском: darana „покровительство"^
скр. dharana. Оставим пока этот вопрос нерешенным.
Греческие основы на -et). Они постоянно принимают о2У если
в корне имеется е. Таковы: y £ v yoveu, Fsy oysv, vejx vojjteu, тт s JJLтг
TTOJATTSU, тех тожеи, тре<р Tpo<pst5, у so yosv и сотня других. Но,

1
Это очевидно в astamana и antarana; см. В. —R.
373
возможно, это слова вторичного происхождения ( P o t t , KZ, IX,
стр. 171); их базой могут быть основы, которые приведены ниже.
Основы на -а. Те из них (содержащие я2), которые имеет
греческий язык, можно разделить следующим образом: Прила­
гательные (сравнительно немногочисленный класс): § е у Sop, x s JL
то|л6, г\х 6Хх6, cjjiet o\ioi6, §so boo, X s t тг Хопто и т. д.
Имена деятеля: хХетг *Хотг6, тре<р тросрб, тг е JJL тс ттодтсб <aFei8
aotSo и т. д.
Имена предметов и абстрактные имена: тггх ттбхо, тех тбхо,
C S ' f ЧО^О, V S pi V0JJ10, TT I £ 0 ТтХбо, g T 6 t J ( atOtyO, s p [TTSVT7jXOVT-]OpO
и т. д.
Окситоны: X s тг Хотто, vsjx vo)i6, Хеоу Xotyo и т. д.
Имена женского рода: 5 г у 5орЬ S т 8 ^ а х ^т), у s р р yopjWi, с тт г v 8
OTTOVSTJ, X е t P Ьф-r), ; тг г У S OTTOUW) и т. д.
В латинском языке, очень скупом на а2, они встречаются
порой там, где совсем не нужны. В этом языке есть имена сред­
него рода pondes — от pend и foedes — от feid, тогда как посто­
янным правилом основ на -as является сохранение ах в корне 1 .
Вероятно, эти слова первоначально были именами среднего рода
на -а. Отложительный падеж pondo иначе не объяснить; *foido-
не оставил следов, но ср. p. *feidos сохранился в fidus-ta, ко­
торое, вероятно, является более древним, чем foideratei, последнее
мы находим в постановлении сената о вакханалиях. Мнение
Корссена, который утверждал, что fidusta представляет собой
суперлатив, отвергнуто прочими авторитетами.— Кроме этих двух
восстанавливаемых слов, мы находим еще dolus = §6Хо; (ступень
del больше нигде не существует), но о этого слова вполне может
быть принято за о2; modus — от med (греч. JAIS-IJXVOC, гот. mit-an);
procus—от prec (ср. procax); rogus—от reg (?); др.-лат. tonum — от
(s)ten (Sxsv-Tcop и т. д.); ж. p. toga—от teg. Здесь можно упомя­
нуть еще и podex — от ped = *perd.— Вызывает удивление оск.
feihoss по сравнению с греч. тоТ)рс.
В готском: saggva- (siggvan), vraka-(vrikan), dragka- ср. р.
(drigkan), laiba ж. р. (-leiban), staiga ж. р. (steigan), hnaiva при-
лаг. (hneivan) и т. д.
В литовском: daga „время урожая" (гот. daga-) —от deg,^e4b" 2 ;
vada-s—от ved; taka-s, слав, toku—от tek; brada ж. р., слав,
brodu — от bred. В славянском plotu — ot plet, Цкй — от 1$к, tnjsu—
от tr^s и т. д.
Арийские языки имеют в открытом слоге закономерно долгий
гласный. Имена предметов и абстрактные имена: скр. tana = греч.
Tovo-;, srava = rpe4. poo-;, рака „стряпня"—от рас; зенд. va8a
„убийство"—от vad (vadh). Прилагательные, имена деятеля: скр.
tapa „теплый" (также „жара") —от tap, vyadha „охотник"—от vyadh.
1
о в hoi us (ср. др.-лат. helusa) объясняется соседством 1.
2
Наряду с daga и dagas встречается новое образование degas „пожар".
374
 Очевидно, первоначальный закон состоял в том, что в основе
на -а корневое ах уступало место а2. Все отклонения от этого,
возникшие позже уже на почве отдельных языков, не смогли
затемнить этой характерной черты их общей грамматической
структуры. Именно в арийских языках инновация приняла самые
большие размеры: она охватывает все такие слова, как ySma —
от yam, stSva — от sto и т. д. Аналогическое воздействие корней,
оканчивающихся на два согласных, оказало на это весьма зна­
чительное влияние: с того момента, как звуки ai и а2 слились,
такое слово, как vardha (первоначально —va2rdha), стало ассо­
циироваться в сознании говорящего с презенсом vardhati (перво­
начально—va^dhati), и вполне естественно, что затем по этой
модели были образованы yama от yamati или hasa от hasati
наряду с hSsa.— В языках Европы, где различались два а (а,, я2),
мы тем не менее констатируем частое забвение традиции: однако
в греческом еще так мало образований подобного рода, что из
этого можно лишь заключить, что первоначально они почти пол­
ностью отсутствовали. Это имена среднего рода еру-о1 и тгХа-о,
прилагательные тгеХ-6, укро-о, pejifj-o и ттерх-о (обычно irspx-vo), затем
IXsyo и е>.£ух0- В случае \eox-6 мы находим дифтонг оо\ xklsob-o
демонстрирует свою древнюю форму в А-хбХои&о. Наряду с AsA/^ot
имеется еще ЬоХуб. Я полагаю, что только что приведенные, а также
следующие дальше слова—это, примерно, все то, чем обладал
греческий язык из образований этого рода 2 [22].
В греческом есть примеры, имеющие аналогии в одном из род­
ственных языков и заслуживающие всяческого внимания: £еа
при др.-инд. yava 3 ; fjxepo вместо е-зцеро4, сопоставимое с скр.
smara; Ого, совпадающее с гот. diuza- (ср. р) 5 . Греч, axlvtov (также
axYjvtov) вместе с скр. stana позволяет предположительно рекон­
струировать и.-е. sta^a. См. об этих словах Joh. S c h m i d t ,
Verwandtschaftsverh., стр. 64.

1
Напротив, в армянском закономерно gorts (epyov), с а2.
2
Вот несколько менее важных из них: иглфо, хеЯесро, игрхо, леЛедо, аерфо;
зват. п. (Ь \isfa' екео туманен. £ро и ysKo уже и без того необычны, яёоо —
форма вторичного происхождения.— £evo вместо £evFo и все аналогичные слу­
чаи, разумеется, не подлежат рассмотрению, axevo, по-видимому, той же при­
роды, в силу наличия формы axetvo.
3
История этой основы весьма запутана: £еа есть не что иное, как более
новая форма слова £eii ( = скр. yavasa), и, следовательно, ее нельзя сопоста­
вить непосредственно с yava. Однако это греческое слово все же показывает
нам, что корневое а в уауа восходит к виду ах—а2, а не к А. С другой сто­
роны, краткий гласный y2va говорит в пользу alt и изоляция слова достаточно
гарантирует его праязыковое происхождение. Таким образом, мы получаем и.-е.
yaxwa.— Основываясь на этом, мы допустили, что а в лит. javai —это вторич­
ное изменение е (см. стр. 363).
4
Ср. %tfaoi вместо %eaAioi, t^iaxiov вместо *£O\MXTIOV и т. д.— Глосса
Tjjxepxov
6
ejtipaaxov колеблет обычную этимологию.
Первоначальным значением будет аш'та. Ср. стр. 378. Лит. dvesti и dvase
„дух" могли бы также подсказать исходное *#Feao.
376
 В германском приняли е в корень преимущественно прилага­
тельные (собраны у Z i m m er, Nominalsuffixe a und Я, стр. 85—115).
Таковы reuda „красный" наряду с rauda-, gelba- „желтый", hreuba-
„asper", hvlta- или hveita- „белый" (родственное, но не идентичное
скр. gveta), leuba „дорогой", Jwerha- „поперечный", seuka- „боль­
ной", skelha- „косой" и т. д.
В двух прилагательных, по своим свойствам очень близких
к местоимениям, из которых по меньшей мере одно явно не произ­
ведено от глагольного корня, ах датируется эпохой праязыка:
naxwa (греч. vso;, гот. niujis, скр. nava) —производное от nu (vu)
и sa,na (греч. evoc, лат. senex, гот. sinista, ирл. sen, лит. senas,
скр. sana).

В большинстве европейских языков имена женского рода на

-а стоят на равной ноге с именами мужского или среднего рода
на -а: как и последние, они используются для обычного слово­
образования и разнообразят таким образом ресурсы языка. В сан­
скрите положение дел совершенно иное. Сравнивая списки Грас-
смана и Линднера (см. стр. 150), мы находим, что ведийские
имена женского рода на -3 составляют по сравнению с именами
мужского рода незначительное меньшинство, что большинство
из них —имена нарицательные, такие, как ка?а „хлыст", va^S
„корова", и что такие пары, как ттХбхо; ттХохт), столь частые
в Европе, представлены здесь всего лишь несколькими примерами
(таковы rasa rasS, varSa (ср. p.).varSa). Хорошо, если один или
два из этих имен женского рода содержат а2: большее число из
них, такие, как druM, vrtS, принадлежит к классу, лишенному
корневого а, который мы рассмотрим в другом месте. Имея эти
факты, мы не вправе распространять на праязыковые имена
женского рода на -а все те заключения, к которым мы пришли
для основ на -а, и таким образом оказывается возможным пред­
положить, что европейские имена женского рода, образованные
с помощью #2, являются вторичной грамматической категорией.
Что касается акцентуации основ на -а, то, согласно всему
предшествующему рассуждению, нужно произвести отбор в ма­
териалах, которые предоставляют Веды. Возможно, правило
Линднера (цит. раб., стр. 29) подтвердится для новых образований,
о которых мы говорили. Но если ограничиться рассмотрением
ведийских основ, удлиняющих корневое а, когда, следовательно,
мы уверены в наличии а2, то их можно будет классифицировать
следующим образом: парокситоны: а) абстрактные имена и т. д.:
(pS?a, bhSga) vSga, vSra, g&ka, g&na ср. р.; б) прилагательные,
имена нарицательные: gSra x.— Окситоны: a) (dava) nada, nava,
1
Такие слова, как ba*dha от badh, корень которых уже имеет долгое а
(помимо слов неясного происхождения, таких, как ga4a „сеть", ^1ра „сплавной
лес"), не приведены. Слово kclma принадлежит к основам на -та.

376
vasa, sava, sada; 6) grabha, naya, ghasa, tara, vaka, vaha, ?raya,
saha, svana, hvara.— Чтобы быть последовательными, мы по­
местили в скобках как не имеющие отношения к нашей теме
слова, корень которых, по свидетельству европейских языков,
содержит А, например: bhSga, греч. срау.
Ввиду того что а2 не может быть обнаружено в словах,
происходящих от таких закрытых корней, как manth или ve?,
то из этого следует, что отделение новообразований от образова­
ний исконных, единственных, которые нас интересуют, в этих
словах невозможно. Однако родственные языки до некоторой
степени подтверждают древность некоторых из этих слов. Рас­
смотрим ударение, которое дает им санскрит. Парокситоны: греч.
Soicpo;, герм, kalba-, скр. garbha; греч. Хофк, скр. roga [греч.
6р6<; скр. sSra 1 ]; герм, hausa- 2 „череп", скр. koSa (Fick); герм,
drauga-, скр. drogha; герм, rauta-, скр. roda (Fick); герм, svaita-,
скр. sveda (Fick). Окситоны: слав, m^tu, скр. mantha; слав.
mraku = *morku, скр. marka (В.— R.) [слав, chromu (прилаг.), скр.
srama 3 ]; греч. otxo, скр. ve<ja; греч. *6уэд2» СКР- ?ankha; герм,
pauta-, скр. toda (Fick); герм, maisa-2, скр. meSa (Bugge); герм,
rauda- (прилаг.), скр. loha. Что касается ударения сравниваемых
слов, то видно, что оно не всегда согласуется с ударением
санскрита.
В греческом окситонами являются прилагательные, имена
деятеля, некоторые из абстрактных имен мужского рода, абст­
рактные имена женского рода.
В германском, насколько я мог заметить, существительные
мужского и женского рода являются окситонами: гот. snaivs
(vsicpet дает е) благодаря утрате g свидетельствует об ударении
snai(g)va-(Sievers). В цитированной статье Вернера приведены
германские основы hauga- (корень heuh, в гот.— hiuhma), laida
(ж. р.)—от lei}), saga (ж. р.) —от seh (лат. secare). Два следующих
слова аналогичны, но происходят от корней, имеющих ^rhoba
(ж. р.) —от haf, fanga (ж. р.) —от fanh. Вместо этого мы имеем
парокситоны в faiha- (гот. filufaihs), maisa-; ср. выше.— Прила­
гательные часто являются парокситонами, например lausa—от
leus 4 , hauha- „высокий" при наличии hauga- „возвышенность",
1
sclra, кажется, есть не что иное, как вариант $ага или garas. Значения
saVa („крем", „квинтэссенция" и т. д.) и греч. брбс, („сыворотка") легко согла­
совываются, хотя, на первый взгляд, они кажутся противоположными. Неясно,
той же основой или только родственной является основа лат. serum (см. С и г-
t i us, Grdz., стр. 350).
2
а в hausa- и maisa-, о в хоухл» может быть, является рефлексом аъ но
этого3 нельзя сказать с полной уверенностью.
G o l d s c h m i d t , „Mem. Soc. Ling.", I, стр. 413. Это слово может фи­
гурировать здесь, только если его корнем является sram. Совсем иное дело,
если 4 допустить, что корнем его является sra.
То же ударение — в соответствующем ему греческом слове XooaovxoXoupov,
xoAopov, TtOpauauivov (родственном d^euojxai=roT. liusan; cp. dA,uaxd£o) и у
377
 но мы уже видели, что большинство из них имеет в корне е,
благодаря чему им отводится особое место.
В итоге и насколько можно судить по этим весьма неполным
данным, мы приходим к заключению: 1) что большое число основ
на а с а2 в корне имели в праязыке тон на суффиксе; 2) что
нельзя с уверенностью сказать, что некоторые из этих основ,
каким бы ни было при этом их значение, тем не менее имели
тон на корневом слоге.
Наличие а2 также установлено1 в основах на -а, образующих,
второй член сложного слова, первым членом которого будет
управляемое существительное (мы говорим только о тех случаях,
когда глагольное действие еще ощущается, а не вообще о тат-
пурушах) или же предлог. Мы можем различать по их значению
четыре типа, представленные следующими примерами: a) pari-
vada „порицание" — от vad, б) ut-tana „простирающийся" — от
tan, в) sukta-vaka „чтение сукты"—от vac, г) uda-hara „водонос" —
от har. Зендский показывает такое же удлинение а.
Греческие примеры: а) оь\-1ощ и оиХ-Хоу**)—от Xsy; б) е£-7]Цо-
фб; — от ajxstji, тгрб-рос — от уго; в) —; г) 6-<popfi6<;—от <pspfi, тшр-
<р6ро;—от срер. Класс в представлен некоторыми именами женского
рода, такими, как jxtafto-^opa, но эти слова являются исключе­
ниями.
Литовские примеры: ра-szaras „пища"—от szer, at-laida „ми­
лость"—от leid, isz-takas „стекание"—от tek. Старославянский:
vodo-nosu—от nes, s^-logu —от leg (может быть, бахуврихи),
pro-vodu „товарищ"—от ved, po-toku „река"—от tek, pro-roku
„пророк"—от rek, vodo-toku „канал"—от tek. В dobro-reku
(Osthoff, PBB, III, стр. 87) проникло е.
В латинском вокализм второго члена сложных слов, подвер­
женный влияниям различных разрушительных факторов, совер­
шенно неузнаваем. Оск. loufri-konoss—это бахуврихи.
Первоначально—и в этом нельзя сомневаться—эти сложные
слова были обычно окситонами. Они являются ими в ведийских
текстах и отчасти в греческом. В классе г греческий перенес
ударение на предпоследний слог только тогда, когда он был
кратким2 (Ворр, Accentuationssystem, 280, 128; S c h r c e d e r ,
KZ, XXIV, стр. 122). См. исключение, которое встречается

Гесихия — kvoKOL&i). Что касается обязательного исчезновения греческого §

между двумя гласными, то категорические утверждения кажутся пока прежде­
временными при наличии таких случаев, как aaoaapdg (лит. sausas), 4v-$ouai-
ао\\6с, (ср. слав, duchu, dusa). Правило еще нужно найти.— Корень frap (с л)
дает окситонное прилагательное froda-[23].
1
Замечательно, что древнеиндийские сложные слова современного типа, в
которых первый член склоняется (pu§timbhara и т. д.), никогда не обнаружи­
вают долгого а.
2
Примеры, в которых это правило совершенно не соблюдается (напри­
мер, в лтдШлорОос;, nouivTovoc;), имеют обычно ту особенность, что первый
член содержит i в последнем слоге.
378
 иногда в санскрите (см. Г а р б е , KZ, XXIII, стр. 481); оно напо­
минает различие греческого тгатрбхтоуо; и тгатрохтбуоо
Основы на -S. Вот те, которые образует греческий: т р s jf
трб^с „бегун" (Эсхил), с тpeep axpocpt „хитрец" (Аристофан), xpsji
Xpojxt — название рыбы; jiejxy jxojjupt (ж. р.) = jiojicp-r). Прилагатель­
ные: xpe<f> xpocpt (Гомер), 8ретт бротпстриут^б; (Гее). Ср. jiobric,
cppovK, cpopixty^.
Ср. гот. balgi- „бурдюк"—от belg „надувать"; скр. racji, ghasi,
dhrS^i, gr&hi (см. L i n d n e r , стр. 56).
Основы на -и. Корень гот. hin^an „брать" дает handu- (ж. р.)
„рука" ( V e r n e г , цит. раб.), а в герм, haidu- =скр. ketu — это,
несомненно, а2 (а не л)} потому что с, чередующееся с к (скр.
cetati, родственное этим словам), является признаком аг (гл. IV).
Сравнивая skadu- „тень" с скр. catati, мы могли бы получить
основу на -и, совершенно похожую на предыдущие, но здесь
мы менее уверены в том, что корневым гласным будет аг. Мы
вернемся к этому сближению в главе IV.
Лит. dangus „небо" происходит из deng „покрывать". Что
касается многочисленных прилагательных на -u-s, собранных И.
Шмидтом (см. KSB, IV, стр. 257 и ел.), которые регулярно
принимают а2 (например: sargus—OTserg), то, в действительности,
не основе на -и, ограниченной несколькими падежами мужского
рода, а, конечно, основе на -уа, которая появляется во всех
прочих случаях, следует, кажется, отдать предпочтение; правда,
в санскрите есть несколько прилагательных, таких, как daru
(от dar), но преобладающим правилом древних прилагательных
на -и является отбрасывание корневого а.
Основу da2mu мы находим в лат. domus, -us, идентичном
ст.-слав. domii1. Это последнее слово, по мнению славистов,
имеет подлинную основу на -и и совсем не проявляет того же
безразличия, как прочие основы, к склонению по образцу vluku
или synti. Именно к этому же образованию можно отнести греч.
*6р$и; (ж. р.), если принять сближение Фика с гот. hairda, ко­
торое свидетельствует о корневом е и несуффиксальности $;
затем—xpoxvz, -V8OQ (Ж. р.) — от xpsxco „ткать".
Два очень важных парокситона среднего рода: греч. Sopu,
ирл. daru- („Grdz.", стр. 238), скр. dSru; греч. ум, скр. ganu.
Др.-инд. sanu по аналогии с этим должен содержать а2. србрРо*
та ооХа. 'IlXetot, по-видимому, происходит от (pepji и имеет а2.
1
Инд. damQnas „familiaris" — одно из имен Агни, может быть, разлагается
на damu + nas „приходить". Остается объяснить краткий гласный в d2mu:
можно было бы сначала подумать о перестановке количества и реконструиро­
вать *damunas. Однако удлинение i или и перед носовым является столь
обычной вещью, что подобная гипотеза была бы весьма рискованной. Вполне
возможно представить, что как только и удлинилось, предшествующее а2 было
вынуждено тем самым сохранить свою краткость. См. стр. 381. Все же форма
damunas, которая появляется позднее, делает эту комбинацию весьма пробле­
матичной.

379
 Весьма распространена семья основ на -уа. Однако вторичные
образования перемешиваются в ней так тесно со словами, извле­
ченными непосредственно из корня, что, из опасения слишком
многочисленных ошибок, мы воздерживаемся подвергать эти основы
тому же рассмотрению, что и предыдущие.

2. СУФФИКСАЛЬНЫЕ СЛОГИ

Европейские языки ясно показывают, что гласный, добавляе­

мый к корню в глагольных основах на -а, есть а1У чередующееся
с а2. Все главные языки этой семьи согласуются относительно
места появления а2 (1 л. всех трех чисел, 3 л. мн. ч.).

Греческий Латинский Готский Старославянский Санскрит

(ер) 1 veho viga vez^ vahami)
epjASV vehimus 2 vigam vezomii3 vahamas
vigos vezove3 vahavas
epvxt vehunt4 vigand vezqti vahanti
etyexs vehite vigi}> vezete vahatha
1. Корень здесь маловажен.
2. Древнее *vehumus, *vehomus.
3. vezomu и vezove являются формами аориста (если он существует у этого
глагола); е в форме презенса vezemu, vezeve появилось по аналогии с дру­
гими лицами спряжения.
4. Древнелатинское tremonti.— Зендский согласуется с санскритом. Литов­
ский имеет формы 1-го лица множественного и двойственного числа sukame,
sukava. а в гот. vigats (2-е л. дв. ч.) может только быть заимствовано у форм
vigam, vigand и т. д. Также объясняется др.-в.-нем. wegat по сравнению с
гот. vigif» (2-е л. мн. ч.) и лит. sukate, sukata.
Формы медиума воспроизводят ту же схему; среди них раз­
личаем формы 1-го лица в греческом: cpspojxat, e^spojxrjv, которые,
отступая от древнеиндийских форм, обнаруживают все же, со­
гласно правилу, о перед |х (см. ниже).
Точная первоначальная форма 1-го лица единственного числа
актива—это загадка, которую мы не пытаемся разрешить. С так
называемым вторичным окончанием она не представляет труд­
ности: греч. e-cpspov, слав, vezu (закономерное, вместо *vezon),
скр. а-bharam (а краткое ввиду закрытого слога). Впрочем, эта
парадигма повторяется всюду, где встречается спряжение того
типа, который называют тематическим. В этой парадигме появ­
ление а2, очевидно, связано тем или иным образом с природой
последующего согласного. См. V . P a u l , Beitrage, IV, стр. 401.
Нельзя, ввиду 3-го лица множественного числа (разве только
если допустить, что окончание этой формы было первоначально
-mti) искать в губном звуке причины этого изменения. По-ви­
димому, причину изменения нужно приписать сонантам или,
380
 может быть, шире—звонким. Это единственный случай, когда
субституция фонемы а2 вместо фонемы at находит свое объясне­
ние в механическом воздействии соседних звуков.
В дифтонге оптатива обнаруживается а2: греческий и гер­
манский являются единственными языками, представляющими по
этому вопросу положительные свидетельства, но этих свидетельств
достаточно: греч. ерк, e'xot> sjfoijxev и т.д.; гот. vigais, vigai,
vigaima и т.д.
Перед суффиксом причастия на -niana или -та европейские
языки имеют а2\ греч. ep-jxsvo-;1, слав, vezo-mu, лит. veza-ma;
лат. vehimini ничего не решает. Исходя из греческого, мы ожи­
дали бы в санскрите 'vahamana': мы находим vahamana. Я пы­
тался в другом месте объяснить эту форму смещением количества
(ср. pavaka вместо pavaka, gvapada вместо gvSpada; см. G r a s -
s m a n n, s.v.). Однако этой, уже самой по себе малосостоятельной,
гипотезе противоречат такие формы, как sasrrnana. Мы ограничимся
следующими замечаниями: 1) Относительно суффикса: он не
идентичен греческому -jxsvo. По всей вероятности, он восходит к
ma2na и стоит в одном ряду с др.-прусск. poklauslmanas 2 (В о р р,
Gram. Сотр. Trad., IV, стр. 25); зенд. -mana и греч. -nevo вос­
ходят к -та х па; зенд. -тпа дает нам третью, ослабленную форму.
Впрочем, трудно себе представить, как эти три суффикса могли
чередоваться в индоевропейском, и странно, что из двух, столь
близко географически расположенных языков как зендский и
санскрит, первый полностью игнорирует -тагпа, тогда как дру­
гой, наоборот, утратил все следы - т а ^ а 8. 2) Что касается те­
матического гласного, то, несмотря на краткость, им мог быть а2У
как этого требуют и последующая фонема и свидетельство евро­
пейских языков. Для этого нужно допустить, что в открытом
слоге, за которым следует долгий слог, в арийских языках а\
не удлинилось. Примеры, которые дали бы возможность это про­
верить, к сожалению, редки и немного спорны. Таковы зенд.
katara, о котором речь пойдет ниже; далее, damflnas (см. стр. 379),
1
Памфилийское pota'jievos (Pou^djLievog) принадлежит диалекту, в котором
портя превратилось в яерт-. Именные формы psA,e|uvov, xspe^vov и т. д. могут
объясняться различным образом.
2
Греч. -fiovYi в %ap|AOVY) и т. д. является всего лишь сравнительно новым
продолжением суффикса -|nov, не имеющего отношения к причастиям.
3
Индийские инфинитивы на -mane происходят от основ на -man.
4
Долгий в случае с vahamana сам происходит от древнего а2 (vaha 2 ma 2 na),
но легко понять, что в столкновении двух а2, каждое из которых имело тен­
денцию стать долгим, второе, не встречая сопротивления со стороны следующего
за ним краткого слога, должно было одержать верх.— Этот краткий слог, о
котором мы говорим, заме_нен в некоторых формах долгим, например, во мно­
жественном числе vahamanas; чтобы поддержать эту теорию, на которой,
впрочем, мы особенно и не настаиваем, мы, естественно, вынуждены сказать,
что в vahamana, так же как в рака, vyadha, и т. д., удлинению, собственно,
подвергаются только те падежи склонения, в которых окончание является
кратким.

381
 наконец, аористы на -iSam (стр. 368). Однако краткий гласный
зендского vazyamana остается непонятным.
Перед суффиксом -nt причастия настоящего времени действи­
тельного залога тематический гласный выступает в виде а2 в тех
случаях, когда он не отбрасывается, что случается в некоторых
падежах флексии. Греч. exoVT"» г о т - vigand-, слав, (vezy), род. п.
vez^Sta, лит. vezant-. Краткое а скр. vahant- закономерно, так
как слог является закрытым. Что касается е в лат. vehent-, то
Бругман допускает, что оно пришло из слабых падежей с носо­
вым сонантом. —Таково же причастие футурума.
Не касаясь глагольного тематического гласного, мы рассмот­
рим те случаи, когда а2 появляется в суффиксе именных основ..
Однако мы временно оставим в стороне суффиксы, которые окан­
чиваются на согласный.
О суффиксе -ma2na мы уже говорили; другой суффикс при­
частия—а 2 па: скр. bibhid-ana, гот. bit-an(a)-s. — Вторичный суф­
фикс -tarа претерпевает весьма поразительные колебания. Он при­
нимает в зендском форму -tara в тех случаях, когда присоединя­
ется к местоимениям: katara, yatara, atara (ср. fratara), тогда
как в санскрите всюду в таких случаях представлено краткое а:
katara, yatara и т. д. Это то же самое явление, которое наблюда­
ется и с суффиксом -mana, с той лишь разницей, что а2 здесь
отражено в иранском, а форма, содержащая а1У существует па­
раллельно с другой. К тому же зендский вовсе не изолирован,
что мы только что видели на примере санскрита: наряду с katara
имеются такие слова, как ст.-слав, kotoryji и vutoru, гот. hva^ara
и ап^ага 1 (зенд. antara). С другой стороны, а в санскрите подтвер­
ждается греч. ттбтерос, и слав, jeteru. Лат. uter, имеющее про­
межуточную форму *utrs, не принимается во внимание. Оск.
puturus-pid (ср. puterei) претерпело вторичную ассимиляцию.
(См. C u r t i u s , Grdz., стр. 718). Мы не находим другого выхода,
кроме как допустить первоначальный суффикс. Возможно, что
один — -ta2ra — соединялся с местоимениями, в то время как дру­
гой был предназначен для предлогов, как это имеет место в
зендском, и что позднее в различных языках такое четкое раз­
граничение в употреблении этих суффиксов не стало соблюдаться.
Нужно добавить, что в зендском а сокращается в katara всякий
раз, как вследствие добавления частицы cit слог, следующий за
этим а, становится долгим: kataragcit, kataremcit (Hub-
s c h m a n n , Casuslehre, стр. 284). Значит ли это, что удлинение
в katara имеет совсем другую причину, чем присутствие а2? Как
мы только что сказали, это заключение не кажется необходимым.
Суффиксальный гласный основ на -а (собственно основы на
-а, основы на 4а, -па, -та, -га и т.д.). Бругман кратко ука-

* Мне хорошо известно, что это готское а может объясняться иным обра­
зом, если сравнивать fadar =лат|'ра и ufar = 6nip.
382
зывает, что этот гласный восходит к а2 („Stud.", IX, стр. 371)»
и это мнение было принято всеми, кто вообще принял гипотезу
относительно а2х. Здесь, как и в других случаях, а2 чередуется
с ах. Если взять в качестве примера и.-е. akwa (основа мужского
рода), то при склонении ее можно заметить, что ряд падежей
обнаруживает в европейских языках редкую согласованность,
явно свидетельствующую о наличии а2\ таковы: им. п. ед. ч. akwa2-s,
вин. п. ед.ч. akwa 2 -m 2 , вин. п. мн. ч. akwa2-ns. To же самое
имеет место и в именительном — винительном среднего рода dana2-m.
Ступень a t засвидетельствована в звательном akwa^ Все осталь­
ное более или менее окутано мраком. Что следует допустить в
родительном падеже единственного числа—ах или а2? Гот. vulfi-s
говорит в пользу ах3, греч. игтго-м—в пользу а2. Обе эти формы
не могут одновременно непосредственно отражать первоначальную
форму. Одна из них обязательно подверглась действию аналогии:
остается только узнать, какая. Форма санскрита по многим при­
чинам не в состоянии решить этот вопрос. Однако существует
славянская местоименная форма, которая, по-видимому, свиде­
тельствует в пользу ах: ceso или ciso, род. п. от cl(-to). Лескин
(„Decl.", стр. 109) одобряет тех, кто видит здесь форму на -sya,
а почему бы не иметь эту форму также и зендскому cahya (скр.
kasya—род. п. от основы 1<а), которое свидетельствует об а±
благодаря своему палатальному? Поскольку к тому же нет осно­
вания считать, что родительный местоимения на -а2 чем-то отли­
чается от соответствующей формы именных основ на а2, то мы
делаем вывод в пользу и.-е. akwa^sya и считаем о в Гггтто-ю заим­
ствованным из других падежей.— Форма местного падежа должна
бы иметь аг\ akwa r i. Именно на это указывают такие оскские
формы местных падежей, как terei, akenei, и дорические формы
местного падежа, такие, как тоите!, xsl8s; ср. ттау§7)цг!, ajxa^si и
т. д., наконец, древнелитовский местный падеж name ( L e s k i e n ,
цит. раб., стр. 47). Бругман, сторонник гипотезы о первоначаль­
ном akwa^, обращает наше внимание на то, что греческие
формы местного падежа на -ot(oTxot) являются не более как самым
1
В цитированной статье из „Memoires de la Societe de Linguistique" я
полагал, что имею некоторые основания заявить, что о в Гляос,, equos восхо­
дит к о (несмотря на форму звательного падежа с е), а не к о2. Позднее я все
чаще и чаще стал приходить к убеждению, что подобное предположение не
выдерживает критики, и я упоминаю здесь о нем только для того, чтобы
избежать упрека в частой перемене мнения. Причем, я должен подчеркнуть,
что статья эта была написана почти год тому назад и в тот момент, когда я
только-только пришел к заключению относительно двоякой природы греко-
италийского о.
2
Краткое а в скр. acv2s, a$v2rn закономерно, так как оно находится в
закрытом слоге.
3
О вторичном а древнесаксонского -as см. L e s k i e n , Declination, стр. 30.
Др.-прусск. slesse также говорит в пользу alt хотя нередко балтийское е вну­
шает довольно мало доверия (например: лит. kvep „испарять", гот. hvap, греч.,
лат. kvap).

333
обычным случаем контаминации, тогда как, исходя из первона­
чального akwa2i, нам будет очень трудно объяснить форму на
-ei.— Перед теми из окончаний множественного числа, которые
начинаются с bh и s, к основе прибавляется i, но гласным
является а2, как это следует из греч. ITTTTOI-OI, OCK. zicolois и
герм, pai-m (местоименное склонение). Литовский имеет te-mus,
однако истинное значение ё неясно.
Когда окончание начинается с гласного, то во всех языках
семьи он оказывается слитым с конечным гласным основы. Со­
гласно общим принципам сравнительного языкознания, эту кон­
тракцию следует отнести к праязыковому периоду. Однако в
этом явлении есть нечто столь особенное, оно так хорошо может
совмещаться с самыми различными фонетическими тенденциями,
а, с другой стороны, произойти в ограниченный промежуток
времени, что, в конце концов, зияние вполне могло бы просу­
ществовать до конца праязыкового периода. Это, однако, вовсе
не значит, что оно сохранялось очень долго и даже в доистори­
ческий период различных языков1. Этот вопрос связан с неко­
торыми другими вопросами, рассмотренными в § 11.— В имени-
тельном падеже множественного числа (скр. agvas, гот. vulfos,
оск. Abellanos, умбр, screihtor) гласным окончания 2 является аг.
Стало быть, главным образом для того, чтобы в италийских фор­
мах было о, нужно, чтобы в основе было а2: мы получаем таким
образом akwa 2 -f ajS. Произнесенная с зиянием форма будет зву­
чать a l w a y s (приблизительно: ekwoes); с контракцией—akwa2s
(ekwos). Мы регистрируем новую фонему3 а2, возникшую здесь
как бы случайно, которая приобретает, однако, в дальнейшем
морфологическую функцию. Какой бы эпохой при этом ни дати­
ровалась контракция, существенно отметить, что о в vulfos ( = дол­
гому а2) по происхождению отличается от о в Ьгораг ( = А).
В самом деле, на севере Европы долгие соответствия а2 и л
смешались так же, как и сами эти гласные.— Гласный окончания
отложительного падежа единственного числа неизвестен: если
мы присвоим ему качество аи то получится тот же случай, что
и в именительном множественного числа. Балто-славянский роди­
тельный падеж vliika, vilko восходит к древнему отложительному
падежу (Лескин). Эта форма дает повод к тому же замечанию,
что и vulfos: славянское а ( = литовскому о) представляет в ней
а2, а не А, как в mati (лит. mote).— Немногие сведения, кото-

1
Мы не осмеливаемся объяснять зиянием такие (восстановленные) ведий­
ские формы, как devaas, samsaas, dev^naam и т.д., и такие формы зендского,
как dafcvaat, о значении которых мнения значительно расходятся.
2
3
Его характер определен греческим и славянским: (ит]тер-ед, mater-e.
Допуская возможность долгого а2, отличающегося от краткого а2, мы
имплицитно решаем вопрос о том, было ли в праязыке а2 кратким, каким оно
является повсюду в европейских языках. Впрочем, рассматриваемые формы
могли бы, разумеется, быть использованы для доказательства этой краткости.
384
рыми мы располагаем о природе а в окончании дательного падежа
единственного числа, весьма неопределенны: их доставляют нам
греческие инфинитивы на jxev-at = скр. тап-е 1 . Если считать
их достоверными, тогда в о форм птшр, equo и в а скр. a?vaya
присутствуют элементы а2-\~А. Мы не будем производить весьма
трудного анализа творительного падежа единственного и множе­
ственного числа (скр. afvais, лит. vilkais), родительного падежа
множественного числа и именительного — винительного двойствен­
ного числа. Именительный—винительный мн. ч. имен среднего
рода уникален: его долгое а имеет качество А, как показывает
греко-италийский 2. Если не отождествлять его, как это сделали
некоторые, с именительным падежом единственного числа жен­
ского рода, то следует предположить первоначальную форму
dana2 + A, или же, если А окончания кратко, то dana1+A; вряд
ли можно принять форму dana2 + ^, потому что в дательном
падеже единственного числа а2 + л дало греко-италийское о.
В местоименном склонении мы находим а2 перед d в имени­
тельном— винительном падеже единственного числа среднего рода:
греч. то, лат.-tud; гот. pata, слав, to, лит. ta-i (скр. tad). Да­
лее, им. п. мн. ч.: греч. то!, др.-лат. poploe (первоначально —
местоименное склонение), гот. paiz (скр. te).— Разумеется, а2
содержит местоимение sa (им. п. ед. ч.): греч. 6, гот. sa. Соот­
ветствующая древнеиндийская форма sa является единственным
достоверным примером, в котором можно видеть, что происходит
в санскрите с этой фонемой, когда она оказывается в конце
слова. Мы констатируем, что она не подвергается удлинению4.
Отметим еще местоимение первого лица: греч. еуа>. лат. ego, слав.
azu 5 =*azom или *azon (скр. aham); долгое б в еуо> еще не
объяснено, но по своей природе это, несомненно, а2.
Бругман (цит. раб., стр. 371) указал на параллелизм, кото­
рый существует между е (ах) в звательном падеже основ на а2
1
Шлейхер сомневается в том, что -fiev-ai могло быть дательным падежом
от согласной основы. См. „Сотр." 4 , стр. 401.— Частая 2 долгота греческого i
в дательном падеже у Гомера (Н a r t e l , Horn. Stud., I , стр. 56) не является
достаточным основанием для того, чтобы считать, что эта форма представляет
собой что-либо иное, нежели древний местный падеж. AiFei- в AiFeideuig и
т. д., по-видимому, не является дательным падежом. Италийские и литовские
формы сомнительны.
2
И только он один может это показать, так как излишне повторять, что
северные языки смешивают а2 и д. В славянском, например, а в dela (мн. ч.
ср. р.; ср. лат. dona) не дифференцировано от а в vluka (род. п. или твор.
п. ед. ч.; ср. лат. equo).
3
Слав, ti тем более удивительно, что мы находим ё в форме местного па*
дежа4 vluce, где мы установили дифтонг а^'. См. выше, стр. 365— 366.
В тексте „Ригведы" один раз_встречается форма sa на месте sa (I, 145,1).
Также и в зендском есть форма ha, которую Юсти предлагает исправить на
hau или ho. Даже если она и будет подтверждена, количество конечного а
в зендском
6
никогда не является надежным показателем.
Начальное а этого слова, которому соответствует лит. asz (а не l6sz')t
совершенно загадочно. Ср. лит. aszva--equa, арё по сравнению с int.
13 Ф. де Соссюр 385
и кратким а в звательном падеже имен женского рода на а:
греч. wjxya, Ыотмъй от основ vujjupa-, Searroxa-; вед. amba—форма
зват. п. от amba; слав. 2епо—форма зват. п. от 2епа. Послед­
няя форма входит в обычную парадигму. Греческий местный па­
деж pjxai от основы *pjxa- = скр. к£та обнаруживает тот же самый
параллелизм и занимает место рядом с местным падежом имен
мужского рода на -et. Форму местного падежа viai в оскском
следует возводить к via + i, форму местного падежа 2епё в сла­
вянском—к 2ena + i. Форма арийских языков должна быть вто­
ричной. Однако, может быть, форма местного падежа zeme в зенд-
ском содержит древний реликт: естественнее связывать ее с скр.
kSamS (основа женского рода) и с греч. х а ^ а ^ нежели возводить
е к имени мужского рода, которое пришлось бы искать в Италии
(лат. humus).— Мало что можно извлечь из родительного падежа.
Итак, мы приходим к следующему выводу: там, где имена муж­
ского рода имеют а2, имена женского рода имеют А; там, где они
имеют аи имена женского рода имеют А. ЭТО правило необычно,
так как всюду в других случаях соотношение А\~К абсолютно
отличается от соотношения а х :а а .
Являясь первым членом сложного слова, основа имен муж­
ского рода содержит а2: греч. trmo-SajAo;, гот. goda-kunds, слав,
novo-gradu, лит. kakla-ryszis. Co своей стороны, женская основа
обнаруживает долгое А 1 : скр. sena-pati, зенд. upa?ta-bara, греч.
vi*a-<j>6po;, лит. vasaro-laukis от vasara ( S c h l e i c h e r , Lit. Gr.,
стр. *135).
Рассматривая производные от основ на а2 в арийских языках,
мы с удивлением замечаем, что этот гласный остается кратким
перед простыми согласными2, например: ghorata от ghora. Сле­
дует сказать с самого начала, что во многих случаях а2 и здесь
заменено ах\ ghorata, например,— это гот. gauri})a. Ср. др.-лат.
aecetia. Следовательно, краткий оправдан.-—Однако этого объяс-

1
Что касается славянского образования vodo-nosu (от voda), то оно ско­
пировано с мужского рода; в греческом тоже есть тип Лоухо-форос; (от Лбухл)
Взятое изолированно, vodo- могло бы восходить к vad4- в соответствии со сла­
вянским вокализмом; подобная форма была бы очень любопытной, но л род­
ственных языков мешает такому допущению.— Г. Мейер („Stud.", VI, стр. 388
и ел.) пытается утверждать, что сокращение конечного а является образованием,
свойственным европейским языкам; но для этого ему приходится выводить
^°VX°" (в ^07Х0-форо) непосредственно из основы женского рода — допущение,
которое, как я полагаю, никто больше не рискнет принять. Три древнеиндий­
ских сложных слова, в которых этот ученый обнаруживает свой краткий глас­
ный— kaca-plaka, ukha-chid, kSa-pa*vant,— можно бы в случае необходимости
объяснить аналогией с основами на -а, которая, как мы только что отметили,
присуща языкам Европы, но первое слово, видимо, не имеет ничего общего
с ка$а; два других образованы от ukha и kSam.
2
Правило об а2 перед долгим слогом могло бы здесь, может быть, найти
иногда свое применение; так, суфф. -vant, будучи долгим, мог парализовать
удлинение предшествующего а2\ в a^vavant и т. д. долгий гласный обусловлен
особым влиянием v.
386
нения, надо сказать, недостаточно для объяснения других форм.
В формах ta-ti и ka-ti а2 засвидетельствовано латинскими tot
и quot. Наряду с греч. ттбтеро;, умбр, podruhpei, гот. hva^ara- 1 ,
слав, kotoryji, лит. katras, в санскрите мы находим ka-tara-.
Формы ubha-ya наряду с гот. bajops и dva-ya (ср. греч. Sow!)
представляют меньше трудности, так как можно привлечь лит.
abeji и dveji. Однако бесполезно, я думаю, прибегать к этим
частичным объяснениям: слишком очевидно, что завершающее
основу а не удлинится ни в коем случае. Именно в этом, и этого
нельзя отрицать, и заключается слабая сторона гипотезы об а2:
вероятно, можно сказать, что перед вторичными суффиксами
имеют место порой те же фонетические тенденции, что и в конце
слова; вероятно, ка- в ka-ti можно сравнить с местоимением sa2,
превратившимся в sa. Все же мы не рискуем, опираясь на эти
несколько примеров, поддерживать во всех его последствиях
положение, которое может завести нас слишком далеко.
Возможно, по тем же самым причинам скр. sama сохраняет
краткое а, хотя слово это соответствует греч. 6jx6<;, гот. sama(n-).
Бенфей действительно усматривает здесь дериват (превосходную
степень) от местоимения sa. Зенд. hama не сможет нам помочь
и вот почему. В этом же языке есть также hama, а, с другой
стороны, в славянском существует форма samu; Фик добавляет
к этому англо-сакс. ge-som „concors"; следовательно, форма hama
поддерживается этими двумя последними словами и ее долгое а
не может быть более рефлексом а2. Если бы о в 6jx6c восходило
к о, трудности были бы устранены, но я не знаю, допустимо ли
это. Ср. sima, sumat, smat.
До настоящего момента я не рассматривал случай, представ­
ляющий некоторую аналогию с sama: это слово dama в его
соотношении с греч. SOJAO;, лат. domo-, ирл. -dam. Однако тут
уже нет ни малейшей возможности анализировать dama как
da-ma. Если учитывать возможное родство sama с основой sam-
„один" или частицей sam, то можно получить два параллельных
ряда: 1) sam, sama с нерегулярным кратким, 6JA6C, samu; 2) dam
($&?), dama с нерегулярным кратким, 86jio;, 8a|io;. Мне неизвестно,
объединяются ли оба эти ряда какой-либо внутренней связью 2 .
Бругман приписывает гласному а2 среднее между долгим и
кратким количество и согласовывает таким образом краткий глас-
1
Формы других германских диалектов восходят, однако, к первоначаль­
ному hvepara, которое представляется нам довольно странным.
2
Бесполезно указывать, что греческий глагол 6г|ш, который не имеет
соответствия в индоевропейских языках Азии и от которого Бётлинг — Рот
хотят отделить 66jxog, в случае, если его нужно будет отождествить с dama,
привносит новые осложнения. Рассматриваемое само по себе dama, ввиду своей
акцентуации, могло бы быть эквивалентом „dmа": тогда это была бы иная
основа, чем 66JLIO£, которая могла бы дать в греческом 'бацос/. Точно так
же, чтобы не заходить дальше, существует второе индийское слово sama со
значением „любой", которое в греческом имеет форму du.dc, (гот. sums).
13* 387
ный всех индоевропейских языков в Европе с долгим гласным
индоевропейских языков в Азии. Однако ввиду того, что послед­
ние сами по себе имеют краткое а перед группами, состоящими
более чем из одного согласного, то мы можем обойтись без
этого компромисса и допустить, что различие между ау и а2 было
исключительно качественным (ср. стр. 384).
При рассмотрении флексии мы увидим другие и еще более
убедительные примеры индоевропейского аг.

§ 8. Второе греко-италийское о
Вот основания, вынуждающие нас допустить вторую разно­
видность греко-италийского о:
1. Имеются о, которым в санскрите соответствуют краткие а
в открытом слоге; так, о в тг&лс — potis = CKp. pati должно быть
отличным от о в §ори = скр. daru.
2. Морфологическое основание: как мы видели в § 7, А онема а2
связана и ограничена некоторыми определенными основами. На­
пример, никогда ни одна форма презенса первичного, то есть
непроизводного глагола, не содержит о (или в германском —а),
которое можно было бы определить как рефлекс а2 в силу нали­
чия сосуществующего с ним е. Стало быть, невероятно, чтобы о
такого презенса, как б£а), другими словами, о, которое сохраняется
во всех формах корня, могло быть рефлексом а2.

Здесь имеет некоторое значение вокализм армянского языка.

Статьи Гюбшмана („Ober die Stellung des armenischen im Kreise
der indogerm. Sprachen" и „Armeniaca" в KZ, XXIII, стр. 5
и ел., 400 и ел.) предлагают тщательно отобранный материал,
к сожалению, менее обильный, чем этого хотелось бы, что обу­
словлено несовершенством армянской этимологии. Именно из этого
источника мы и заимствуем. Автор показывает, что различие а
и е существует в армянском, так же как и в языках Европы,
и что, следовательно, этот язык вовсе не относится к арийской
группе языков: основываясь, помимо этого, на явлениях, отно­
сящихся к области гуттуральных согласных, он помещает его
между балто-славянскими и иранским. Не желая подвергать об­
суждению этот последний вывод, мы считаем необходимым под­
черкнуть, что вокализм армянского языка позволяет нам не
ограничиваться простым утверждением о связи его с языками
Европы вообще: он позволяет говорить о теснейшей связи этого
языка с вполне определенной частью этой языковой области,
причем не со славяно-германским, как ожидалось бы, а с гре­
ко-италийским. И в самом деле, армянский различает аа и А .
388
 А дает a: atsem=-aY<o ( H u b s c h m a n n , стр. 33); hai „часть",
baZanel „делить", греч. <payelv (стр. 22); kapel, лат. qapio (стр. 19);
hair «отец»_; ail=#XXo; (стр. 33); andzuk „узкий", греч. а у р
(стр. 24). А отражено в mair „мать", ejbair „брат"; bazuk, греч.
тар; (может быть, заимствовано из иранского, стр. 402).
а2 дает о (об е см. цит. раб., стр. 33 и ел.): с hetkh „след"
(лат. peda), otn„Hora"cp. греч. TTOS- ( B r u g m a n n , „Stud.", IX,
стр. 369); gochel „кричать", ср. греч. етсо;, 8ф (стр. 33); gorts „работа",
ср. греч. еоруа (стр. 32); ozni, греч. e^Tvo; (стр. 25) не имеет прямой
аналогии в родственных языках, но так как в них название ежа
содержит е, то о в ozni должно быть рефлексом а2\ в словосло­
жении: lus-a-vor, которое Гюбшман переводит как Хеияоубро; и
которое происходит от berem „несу" (стр. 405); age-vor (стр. 400);
наконец, в суффиксе: mardo- (дат. п. mardoy) = rpe4. ррохб. Но
где-то—и именно это мы особенно имели в виду—армянский
перестает отражать греко-италийское о и противопоставляет ему а:
akn „глаз", греч. оаае, лат. oculus (стр. 33); anwan „имя", греч.
ovojxa, лат. nomen (стр. 10); magil „коготь", греч. ovoS, лат. unguis
(стр. 35); amp, amb „облако", греч. 8ji|Jpo; (стр. 19); vard „роза",
греч. FpoSov, лат. rosa (стр. 35); tal „давать", греко-лат. do (стр. 33).
Самоназванием армян является Hay; Фр. Мюллер сближает его
с скр. pati или греко-ит. poti- („Beitr. zur Lautlehre d.arm. Spr."
в „Wiener Sitzungsber.", 1863, стр. 9). Все эти примеры застав­
ляют подозревать, что греко-италийское о имеет иное качество,
нежели а21 например в только что приведенном poti-, в баае,
oculus, чей корень постоянно сохраняет о. Таким образом, ар­
мянский, по-видимому, вполне подтверждает гипотезу о двух о.
Однако следует сказать, что греко-италийское od (8£ю) соответ­
ствует, согласно предположению Гюбшмана, арм. hot „запах"
(стр. 405): мы ожидали бы здесь а, как в akn.

После того как мы установили, что существуют греко-италий­

ские о, иные, чем о2 = и.-е. а2, нам остается выяснить, состав­
ляет ли полученный остаток органическое и с самого начала
отличное единство или же он образовался случайно, например,
не могли ли некоторые а измениться в о в сравнительно недав­
нее время. Мы приходим к заключению, что обе идеи верны.
Обычно во многих случаях о является всего лишь более новой
фазой а. Но, с другой стороны, согласие греческого и латинского
в таком слове, как тгбл;— pot is, гарантирует глубокую древностью,
которое оно содержит и которое, как мы только что выяснили,
никак не восходит к а2.
В итоге мы, по-видимому, можем различить четыре разновид­
ности о, важность и возраст которых неодинаковы.
1) о = а2У общее греческому и италийскому (§ 7).
389
 2) о в Treats — potis, общее греческому и италийскому. Для
этой фонемы мы примем обозначение о.
3) о, возникшее из а в позднейшую эпоху (отдельно в грече­
ском и италийском).
4) Существуют анаптиктические о, развившиеся из плавных
сонантов и других аналогичных фонем; см. гл. VI. Некоторые
из них, как, например, в vorare (греч. [fop), появляются в обоих
языках, другие —только в одном из двух. Важно никогда не
терять из виду существование этих гласных, объясняющих массу
внешних аномалий, равно как и не смешивать их с подлинными о.
Мы могли бы немедленно перейти к перечню греко-италий­
ских о, который, впрочем, легко уместился бы в двух-трех строч­
ках. Однако предварительно следует сориентироваться, распу­
тать, насколько это будет в наших силах, клубок вторичных
пертурбаций, в которые оказалось вовлеченным о, и исследовать
возможные соотношения этого гласного с а.

U КАК З А Т Е М Н Е Н И Е ( O B S C U R C I S S E M E N T ) Г Л А С Н О Г О О

Рассмотрев субституцию гласного о гласным о, свойственную

эолийскому диалекту, Арене пишет (I, стр. 84): «in plurimis
[exemplis, о] integrum manet, ut ubicunque ex e natum est, SOJAO;,
Xoyoc (nam ayupt; ab dyep, gvavov и $s<o, ср. £ш, diversam rationem
habent)» и т. д. Обозначение о как ex е natum могло бы очень
хорошо соответствовать тому, что мы называем о2, и тот факт,
что эолийский провел различие между о2 и о, мог бы быть весьма
любопытным. Однако при более пристальном рассмотрении надежда
найти в нем ценное подтверждение не оправдывается: не говоря
уже о Smvov, в котором невероятно видеть слово, отличное от Soavov,
суффиксальное о (= о2) суффиксов подвергается указанному выше
изменению, например, в тите, в л\\о (аркад.), в TSXTUVS;, в гоме­
ровском sTraaauxepoi. Достаточно принять во внимание, что рас­
сматриваемое о предполагает древнее и, как придется признать,
вместе с Курциусом („Grdz.", стр. 704), что эолийское затемнение о
имеет абсолютно тот же характер, что и в италийском, с которым
этот греческий диалект к тому же разделяет основные фонети­
ческие процессы. Подобно эолийскому, латинский чаще всего
сохраняет о2, когда этот гласный находится в корневом слоге:
toga, domus и т.д., тем не менее мы не могли бы установить
абсолютного правила*.
Напротив, общегреческое о в таких словах, как IVXK или
7n5X7j, представляет собой, если мы не ошибаемся, явление иного
рода. Во-первых, группы ор, ьк, по-видимому, никогда не раз-
1
Как и в латинском -tarus=*-t6rujs, со может перейти в а. Гесихий
дает формы p<b(h)ve£ = pwflcovec и #бра£ = flwpag, правда, не указывая про­
исхождения.

390
 вивались из более древних групп op, ok с гласные в полной сту­
пени: они во всем сходны с древнеиндийскими ослабленными
ступенями ur, ul; стало быть, нам не нужно их здесь рассмат­
ривать. В других случаях о (и) происходит из губного соглас­
ного, оказавшего влияние на иррациональный гласный или же
на плавный или носовой сонант. Так, в avcovojio; не имело места
превращение о слова ovojxa в и: это явление восходит к той эпохе,
когда на месте этого о была лишь какая-то неопределенная фо­
нема. Вот эту-то последнюю фонему соседнее jx и могло окрасить
в и. Точно так же у^Ц вместо YF0V*1> а н е вместо yFavr). Срав­
нивая |лаата£ и ixoLimi'piboi (ср. jxdcdotat) с гот. munfta-, лат. men-
turn, мы объясним дор. |Аиата£ древней формой jxnaxa$. Посредст­
вом своеобразной эпентезы велярные гуттуральные оказывают
иногда воздействие на предшествующий им слог 1 : отсюда Ivxo;
вместо *F).o*o;, *FjxFo; =-скр. vfka, гот. vulfs. В ov-u-S (лат. un­
guis) о равным образом является экскрецией гуттурального.
Следует, однако, признать, что в нескольких случаях подоб­
ному изменению подвергся полный гласный, причем всегда под
влиянием соседних согласных: xoX'.S, лат. calix, скр. kalaga; vuS,
лат. nox, скр. nakti; xvxloc;, герм, hvehvla-, скр. cakra. Этот
последний пример весьма примечателен: германское hvehvla, a
также наличие палатального в санскритском слове позволяет нам
не сомневаться, что греческое о развилось из первоначального е.
Таким образом, по многим причинам мы не имеем права считать,
что данное греческое о во всех случаях 2 являлось эквивален­
том о. Впрочем, это не имеет больших практических последствий
ввиду того, что vJ£ (несомненно, вместо *vo$) является почти
единственным примером, который принимается во внимание в во­
просе о фонеме о.
В латинском гласный, затемнившийся в и, обычно может СОЙТИ
за о. Иногда изменение приводило к i, как в cinis = xov.<;, si-
milis=^6jjiaX6<;; в этом случае нет больше доказательства сущест­
вования о, так как i само по себе может представлять также и е.
1
Мы допустили подобную эпентезу в A,auxaviT] и в k<xx>yv.v\\ (стр. 318 и
325), в которых и не было, как здесь, паразитическим звуком. Трудно проти­
виться мысли, что бафлт и его фессалийская форма 6a6^va восходят к * 6«x F vU
(ср. davxiioveuxavoTov |Mov fiacpvrjg); аналогичные дублеты мы находим в p-jy-
/og и pdficfод, в a o ^ v , диал. оцкргу, эол. aucprjv („Grdz.", стр. 580). —Ну а
в а1у\)т6с,} a(yh}t a?xAov i обусловлено последующим палатальным гуттураль­
ным? Я считал такое предположение возможным при составлении примечания
на стр. 309, но теперь я признаю, что оно было неосновательным.
2
Довольно часто встречается, но мало изучено чередование а и и, как
в yvaftog : YVuftoG, М-*Х^°6 : jaoxXog („Stud.", Ill, стр. 322); наличие именно
этого факта и вызывает вопрос, действительно ли и имеет в точности качество
о-микрона. Из числа примеров нужно, без сомнения, исключить ftoftog, кото­
рое может претендовать на родство с скр. gQhati не менее, чем хеООсо (о губ­
ном перед \) ср. лрг'арид); (Зиааобо^ебсо живо напоминает скр. guhya. О z зенд-
ского gaoz см- H i i b s c h m a n n , KZ, XXIII, стр. 393. хехеитш (Гее.) го­
ворит о том же.
391
 ЧЕРЕДОВАНИЕ ГЛАСНЫХ а И О

1. Прежде всего следует исключить чередование а'&> наблк>

даемое, в частности, в греческом, которое является закономер­
ным ЯбЛёнием аблаута, изученным в главе V: так, ffoc-^iP •' fw-jxo;.
2. а перешло в о. Это явление, как известно, часто в грече­
ских диалектах. Оно имеет место в лесбийском & соседстве
с плавными и носовыми: Svco, Sojiopxtc, атрбто;, Opotf^; и т. д.
( A h r e n s , I, стр. 76). Дорический содержит среди д р У г и * слов
Ypocpco, хойарб; (Гераклея), арХоттг; (Крит). Гесихий приводит хор£ог
хар$Еа. Шфюе, атротта* аатратпг). Ila^tot1. В ионийском имеем £(OUTOV,
{}a>'3}ia вместо (teSjia. Эти диалектные преобразования, которые,
впрочем, часто затрагивают анаптиктические а, интер^ с У ют нас
только косвенно, указывая явно на а, которое на греческой почве
переходит в о 2 .
За пределами диалектов колебание между3 а и о обнаружи­
вается особенно перед о, F: xioto; „оковы, ошейник", родственное
xXa(F)k; тто5; и na(F)t<;; ооро; и аира; оотасо и уаТ(*Ц; a(F)tsxoc и
6(F)t(ov6; (?). Нам трудно поверить в родство оЬтрос с aWco (As-
c o l i , KZ, XII, стр. 435 и ел.).
Часто чередование а и о является только внешним, напри­
мер (возьмем лишь случай, где колебания невозможны) в Spajxslv :
Spojxoc Корнем, очевидно, является Spejx: слова, которые могли
содержать его в этой форме, исчезли; Spajxelv обязано своим a
плавному сонанту, Spojxo; закономерно получило а2, и в настоя­
щее время кажется, что Ьро\х чередуется с Spajx. В с л у ч а е рати; :
рбттаХоу глагол (FJpiira) сохранил нам е. Подобным же образом
объясняется pjxai : x^^v» Trapftlvoc : тгторйос, ахаЦуоС : axoXio;,
корневое е которого появляется в лат. scelus (ср. скр. chala
„обман"), а также, я думаю, YW*1 : У^ 0 < ; 4 -
Чтобы иметь полное представление об отношении KpovoCKxpatv©,
xpouvoc к *pava, *xpavva, axoio;, axoxo; к sxava, ттхоа, тттога к ттта
(*aTaTFCY]T7jv), нужно лучше знать их образование и этимологию.
Нет больших оснований связывать Noxo;, VOT££CO С vapoC, vaaoc от
sna: скр. шга „вода" позволяет отнести их к другому корню.
Мы видели (стр. 372), что upovo; вместо *uopvoc относится к корню
•&£р, а не Opa (ftpavo;).
1
Кроме этого, отросраг аатралас; axopndvT^v аатралт^. р а в яатрал^,
вероятно, происходит из £ (ср. вед. sjjka?); не ясно атеролг,.
2
В ряде слов, происхождение которых неизвестно, о равным образом сле­
дует отнести на счет диалекта; так, anocpetv алат-rjaai, xpdjupo£'° иалиро£,
Рротатос = [З^трахое, лбЯигтра-аАхрста, хокъро$ = хаЩц, лороа^С и т. д.
3
Под следующими номерами мы найдем другие примеры этого явления.
4
То же чередование может объясняться различными способами в следую­
щих случаях: аоШ,с, и FdXig, хо/Яос, и хахкцЪ, хогефод и xavaSco, xpoTwvrj
„нарост на дереве", родственное хартосЛое и лат. cartilago (стр. 55), цбаход
„молодой побег" и цао%акг\ „подмышка, молодой побег", лблораац^'ос/ cpavepog
(Гее), отнесенное М. Шмидтом, его издателем, к лелесре^ (см. стр- 57)> егтроу-
<у6Яод и отраууо^.

392
 а и о как протетические гласные часто чередуются между
собой, например, в ajxaylc : ojxayi;, ajju£at : ofAt^sTy, a§a)(la) : 6Sa£a>.
Здесь вовсе не идет речь об изменении а в о: только в первом
случае из начального согласного развился а, а во втором — о.
Более чем вероятно, что а в окончаниях медиума -sat, -xat,
-vxat и о в окончаниях -GO, -то, -vxo первоначально были одним
и тем же гласным. Форма -xot диалекта Тегеи до некоторой сте­
пени может служить подтверждением этого, так как аркадский
диалект, по-видимому, не имел особой склонности к изменению
а в о, если только не считать доказательством этого XOLXV вместо
xaxa. В качестве примеров приводят ecpftopxci;, Sexoxav, exo-cofxjfota
( S c h r a d e r , „Stud.", Х,стр. 275). Шрадерсчитает, что о в в<р{Ц>хш-
есть не что иное, как гласный перфекта, который сохраняется
иногда в образованиях на -ха. Что касается появления о в при*
веденных количественных числительных, то и этот факт равным
образом может быть независим от местных особенностей: все греки
колеблются здесь между а и о (Sixa, elxoot, exaxov,fttaxoetoi),хотя
содержащиеся в этих формах группы ха, хо все без исключения
восходят к элементу kip.
Ввиду того что переход а : о допустим для конечных слогов,
можно рассматривать лесб. итта как древнюю форму слова отто.
Ср. (mat.
В латинском имеем roudus (о в дифтонге), другую форму от
raudus, сохраненную у Феста, lucrum — от корня lau, далее focus
наряду с fax и некоторые другие, менее надежные случаи (см.
C o r s s e n , II 2 , стр. 27). Умбр, hostatu, согласно Бреалю („Mem.
Soc. Ling.", Ill, стр. 272), родственно не hasta, a host is; только
эта этимология зависит от понимания называемого явления.
В sordes наряду с suasum ( C u r t i us, „Stud.", V, стр. 243 и ел.)
о объясняется исчезнувшим v 1 ; adolesco (ср. alo), cohors (ср.
hara), incolumis (cp. calamitas) [24], вероятно, обязаны своим о за­
кономерной нулевой ступени в словосложении. На конце слова
в именах женского рода на -о вместо -а в оскском представлено
-а—очень ясный пример изменения этого рода.
3. Следующий вопрос во всех отношениях достоин внимания:
воспроизводится ли в сфере А аблаут аг : а2 или е : о (рассмот­
ренный в § 7)? Следует ли считать, например, что существова­
ние греческого o'yjxoc наряду с £у<о обусловлено явлением той же
природы, что и наличие cpXoypioc наряду с <p)iya)?
Ответ на это может дать один лишь греко-италийский. И дей­
ствительно, не от северных языков, смешавших А И а2, можно
было бы ожидать сохранения субститута л, о котором мы го-

1
Не очень ясно, какой гласный является первоначальным в случае favissa:
fovea (ср. с греч. %&irt, которое само по себе не принадлежит к ясным образо­
ваниям) и vacuus : vocivus. Quattuor и canis (см. стр. 349 и 396) показывают,
что vo(wo) может дать в итоге va.
393
 ворим, и не от арийских языков, которые дают нам еще меньше
сведений. Да и в самом греко-италийском скудость данных резко
контрастирует с важностью выводов, которые из них вытекают.
Здесь в первую очередь обнаруживаются перфекты xixovz от xaivco
и ХгХоуха от Xaypvo) с существительными XOVYJ И Хбур) (Гее). —
Эти формы ничего не решают, так как корень содержит носовой.
Это обязывает нас тщательно рассмотреть третий пример: [5оЦ
наряду с (&По). Корнем рйМсо является ре).: это подтверждается
формами fiiioc, fteisjivov, ^eXovrj, ^еХтос, ixax^skiz^. Таким обра­
зом, а в рзПсо обязано своим появлением плавному сонанту и
вовсе не имеет качества корневого гласного. Итак, кто скажет,
что корнями форм xsxova, Шоур являются не xsv и не ieyj(? Если
бы до нас случайно не дошли две-три формы, сохраняющие корень
[$еХ, то слово роЦ представлялось бы происходящим от корня [Jai,
а мы, между тем, знаем, что это совсем не так г . Это такое же мни­
мое чередование, как то, которое мы наблюдали выше, только оно
имитирует аблаут с некоторой долей правдоподобия. Оно встре­
чается также в парах аттаруоко : атторуа! (Гее), азрЫа) : а р Ц ,
тгеафсо : тттбрцо; и тттброс (впрочем, это эолийские слова), ар^со:
oppjxoc, ратгао : pojjupetk [25].
Но вот более серьезные случаи, потому что в корне, от ко­
торого их производят, реальное присутствие А не подвергается
сомнению: oyjxos „борозда, ряд", которое связывают с ayw; хбттро;
„навоз", но также и „грязь", которое, возможно, родственно хаттш
(„Grdz.", стр. 141); аоерб; наряду с oa'fiq;; б£о; "Apijoc, £о£о;, напо­
минающие a£ojxai; oijto;, корень aXcp (?); тто{Ц, ттбОос „траур, со­
жаление, желание", связанные, может быть, с TraftsTv (см. стр. 356;
для значения ср. TTSVUO;); v6a*TT7jyYi. Aaxovs; (Гее.) наряду с vatxo;
6)(\}£(!) „возмущаться, вспылить", сближаемое иногда с a^ojxae;
apoopa, если его относить к apop-Pa. Далее, лат. doceo, противо­
поставляемое S'lSa£at (см. стр. 397) и греко-ит. onkos (oyxo;, uncus)
от корня ank (ayxcov, ancus).
Таковы вещественные доказательства и, в сущности, единст­
венные данные, которыми мы располагаем, чтобы выяснить ос­
новной вопрос: существует ли аблаут л, подобный аблауту аг :
а2? Сколь-нибудь пристальный анализ перечисленных случаев
убедит, я полагаю, каждого, что этих элементов недостаточно,
чтобы заставить нас принять такой аблаут, который, вероятно,
плохо будет согласовываться с фактами, изложенными в § 11.
Следует обратить внимание главным образом на три момента:
1
лелоаха из Сиракуз ( C u r t i u s , цит. раб.) не является более убедитель­
ным доказательством рассматриваемого аблаута: 1) потому что это образование
вторичное и 2) потому что о может быть всего лишь диалектным вариантом а. —
Презенс xaivco вместо хпусо, происходящего из xev, —ясная форма; что ка­
сается kayxdva, то его первый носовой, в отличие от носового ЛеЛоуха, вовсе
не является носовым корня кгу%: от Яеух закономерно образуется *Agxvco,
которое сначала дает * Xaxvco, а затем, путем эпентезы, — * Xayxvb), taxvxavco.

394
 1) большинство рассматриваемых этимологии спорны; 2) о может
оказаться всего лишь чисто механическим искажением а\ 3) не
исключено и то, что по модели древнего аблаута е : о греческий
позднее допускал порой о даже в тех случаях, когда корневым
гласным был а.
4. о(= о) перешло в а. В греческом это довольно редкое изме­
нение, даже в диалектах. Известна глосса а;лгаага>|1оттХата1, стран­
ный вариант греко-италийской основы omso-. Относительно rrapaua
наряду с оо; см. стр. 403 — 404. Критяне говорят d'vap вместо ovap,
Геродот—appcoScTv вместо 6pp<o8sIv. У Гесихия встречается: acpaJcjxa*
то xaXXuvxpov (=S'^sijia), яаухЛаС'хг^Тйа;. Atoiel; — xoypXarx7jxT8e;.
Ср. A h r e n s , II, стр. 119 и ел.
Значительно более важным примером, поскольку оно принад­
лежит всем диалектам, могло бы явиться слово atireXo;, если со­
гласиться с Г. Мейером, отождествляющим слог at с основой 6Ft,
лат. ovi („Stud.", VIII, стр. 120 и ел.1). Эта во многих отноше­
ниях соблазнительная конъектура дает, однако, немало поводов
для сомнения.
То же самое слово ovis встречается в латинском в сопровож­
дении avilla, сохраненного у Феста. Фрёде считает, что эта форма
связана с agnus, но после работ Асколи редукция gv в v в ла­
тыни внутри слова вряд ли допустима. К тому же Лёве в „Prod-
romus С. Gl. Lat." обнаружил слово aububulcus (ovium pastor) —
или aubulcus, согласно исправлению Беренса („Jen. Literaturz.",
1877, стр. 156), которое определенно подтверждает а. Это совсем
не подкрепляет мнения Г. Мейера относительно оиттбХо;, так как
латинское о перед v имеет ярко выраженную тенденцию перейти в а,
свойственную только этому языку. За пределами группы ov a,
возникшее из о, оказывается в латинском, по-видимому, менее
необычным, чем в греческом, но все же крайне редким. Самым
надежным примером этого является ignarus, narrare (наряду
с nosco, ignorare, греч. yvw), в котором подвергнувшееся изме­
нению о представляет собой долгий гласный. Ratumena porta,
согласно Курциусу, родственно rota. Что же касается Cardea,
сближаемого с cor (Curt i us, Grdz., стр. 143), то нужно пом­
нить, что о этого последнего слова анаптиктично. Не очень от­
личается от Cardea и умбр, k u m a l t u (лат. molo). Трудно опре­
делить, является ли а в datus, catus, nates, при наличии do-
num, cos, vcoxov, древним или вторичным, возникшим из о. Однако
этот вопрос более уместно рассмотреть в главе V.
5. Если в греческом нет реальных оснований считать, что
фонема о2 когда-либо перешла в а путем вторичного изменения 2,
1
Мейер предлагает сходную этимологию для acyimidg (ср. стр. 309). Уже
ранее Пикте объяснил и то и другое слово через avi „баран" („Origines Indo-
europeennes", I \ стр. 460 и ел.)
2
М. Шмидт подвергает сомнению глоссу Гесихияftaacpdpoc/ecoacpopog,ко­
торая иначе была бы прекрасным примером.
395
то, наоборот, почти несомненно, что некоторые италийские а
имеют именно это происхождение1. В частности, а в canis может
быть рефлексом только а2\ действительно, было бы совершенно
неправдоподобно утверждать, что о в xtxov — это о: эта фонема,
по-видимому, неизвестна в суффиксах. Далее, можно привести
оск. tanginom, родственное лат. tongeo. Этому последнему соот­
ветствует в готском слабый глагол pagkjan. Если бы одновре­
менно существовал сильный глагол 4f>igkan\ все сомнения были
бы устранены: а в pagkjan необходимо отражало бы а2. Таким
образом, о в tongeo тоже отражало бы а2, и было бы доказано,
что а в tanginom происходит из о, восходящего к а2. Глагола
'fngkan' не существует, но наличие un в родственном глаголе
fmgkjan позволяет утверждать, с большой долей уверенности,
что корнем является teng. Возможно, что а в caveo равным
образом заменяет о = а2\ ввиду наличия exojxsv вопрос этот трудно
решить. То же явление наблюдается в Рагса, если возводить
это слово к корню plecto и греч. ттбрхо; „верша". Palleo сопо­
ставляется с греч. iroXto;, а о последнего слова представляет
собой а2 ввиду ттеХсб;. Ср. pullus.—В этих примерах, мы повто­
ряем, а является не прямым продолжением а21 а вторичным
изменением о.

До сих пор мы рассматривали гласные она, чередующиеся

в одном и том же языке. Остается выяснить, как они соответ­
ствуют друг другу, когда мы сравниваем греческий и италийский.
Для этого следует еще более, чем раньше, быть готовым к не
раз уже упомянутым ловушкам, которые расставляют некоторые
факты, связанные с плавными, и,' в меньшей мере, с носовыми.
Мы полностью исключили все, что зависит от плавных сонантов,
из § 1, например, такие слова, как xapSia : сог, скр. hfd—; но
есть другой ряд примеров, таких, как брйбс : arduus, скр. urdhva
(см. гл. VI), которые мы не осмелились обойти молчанием
и которые мы поместили в скобках. Эти примеры не должны
идти в счет, а то, что остается, столь незначительно, что несо­
гласованность обоих родственных языков в отношении гласного о,
без сомнения, приобретает необычный характер.—Для ниже­
следующих списков примеров наиболее значительный материал
был предоставлен грамматикой Л. Мейера.
6. Сосуществование о и а в одном из этих двух языков или
в обоих языках одновременно. Когда одна из двух форм оказы­
вается значительно более распространенной, как в случае ovis:
avilla (стр. 395), мы не включаем пример в этот список.

1
Этого следовало ожидать, так как, без сомнения, звучание обоих о очень
давно смешалось.

396
%•% \ aper» (?) b"S} lon « us < Cl ' rtl ' s >-
*™*¥ \ cavilla.
o
" 0 i аоо;
3
, r JIsanus.
! K } »»»"«•
аоо),
[[трот;
^ Ч / trabs.]J rra(F)K 1 papaver
rro(F)ia / pomum, pover (надп.)
>&* 4 ; \ falx CurtiuSej / cous
хш
\ cavus

1. C u r t i u s , „Stud.", I а, стр. 260; „Grdz.", стр. 373.

2. xauag-rcavoopyog (Suidas).
3. Корень, по-видимому, sau, хотя беот. Sauxpdxeioc, ничего не решает.
Латинский дал бы о в sospes, если бы родство этого слова с нашим корнем
было бы подтверждено более надежным образом, но оно выглядит скорее как
сложное слово, содержащее частицу se-; ср. seispes; по странной случайности
существует ведийское слово viSpita „опасность". Об апк- опк и других случаях
см. стр. 403.

7. Греческое а и италийское о.
а. Корень не содержит ни неначального плавного, ни нена­
чального носового.
(?) 8ах, 8t-Saa*u), e-Si-Sax-аа, 8t-8aj(--/| doc, doc-eo, doc-tus 1 .
Xa*, I-Xax-ov, Xaaxco, Xs-Xax-a loqu, loqu-or, locutus.
(атташе (1ттоф) upupa 2.) | 8ap6; durus 3 (?)

1. Возведение 6i6daxco, 6i6d|ai к корню бах имеет одно-единственное

основание—наличие лат. doceo. Иначе их можно было бы, без малейшего ко­
лебания, отнести к корню, который мы выделяем в бе-ба(а)-е, 6a(a)-Yjfiu)v.
Может быть, заметят, что ничто не мешает все же объединить баа и doc как
имеющие своей основой корень da „знать". На это следует ответить, что баа —
это только видимость корня: полной его формой будет 6evo, как показывают
индийское dams и греч. бт^ос, вместо *6EVQOC, (=скр. damsas). беба(а)е (аорист),
6e6a(aF)o>g, £6d(a)r]v закономерно имеют носовой сонант (см. стр. 321, где
бебае было забыто; см. стр. 322 и 342); в 6i6daxa), если его связывать с этим
корнем, он не менее закономерен (см. стр. 322). Далее следует сказа^, что,
согласно Гюбшману, нет реальных оснований считать, что корень da дейст­
вительно существует в зендском. Этот трудный вопрос осложняется существо­
ванием лат. disco, скр. dikS и зенд. da/sh.
2. ejioa|}, вероятно, возникло вследствие народной этимологии: «еяояр
ёлблтт]5 TWV абтоб xaxuv»,— говорит Эсхил. Так объясняется его е. С другой
стороны, Курциус, исходя из основы ерор, объясняет первое о(и) слова upupa
через ассимиляцию. Вот почему этот пример помещен в скобках.
3. 6apdg (diuturnus) вместо *6aFpdc, = CKp. da-ra „отдаленный". Глосса
8a6vnoXv%poviov (Гее), весьма вероятно, является сравнительной степенью
среднего рода, происходящей из *6dFyov, скр. davlyas. 6YJV и 6odv — это
совсем другое. Если durus идентично греч. оарбс,, то оно возникло вместо
*dourus, однако это последнее сближение ненадежно: можно только сказать,
397
что durare (edurare, perdurare) иногда означает „длиться"—ср. барбс, —и что
оно напоминает dQra в таких выражениях, как durant colles „тянутся холмы"
(Тацит, Germ. 30).
б. Корень содержит неначальный плавный или неначальный
носовой. Вероятно, ни для одного примера этого рода нельзя
будет, как мне кажется, доказать, что меняющийся гласный (а о)
всегда был полным гласным: напротив, все эти слова, по-види­
мому, связаны со специальными явлениями, на которые мы на­
мекали выше. Это главным образом $хк%ш: volare; SaUco,
JaUojJUxt: doleo; da|*a£<D : domare; Sap&avw : dormio; таХ : tollo; срарба):
lorare. Далее xaXajio; : culmus; xpavo; „кизиль" (также xupvo;)
и cornus; xapjisa): torvus (?); irapa : рог- (стр. 401). Фик сближает
yrnXov с vola. тгрэЫ); и ттрауб; ( Г е е ) , может быть, отличаются от
лат. pronus; и, при обратном предположении, контракции, кото­
рые могли иметь место, если, например, основа была той ж е ,
что и в скр. pravana, вероятно, смешали истинное соотношение
гласных.
в. Фонемы находятся на конце корня. В этой позиции мы не
встречаем латинского о, противопоставленного греческому а.
8. Греческое о и италийское а.
а. Корень не содержит ни неначального плавного, ни неначаль­
ного носового.
agolum. (Fick). (?) xoajjioc castus (конец § 11).
Йатб; arista. (Fick). (?) xvht calix.
oXocpupojxat lamentum x (?). ]iork6ci mslus.
oStSc acci-piter2 (?) xo&v t a x u s 3 (?).
ovo; asinus (?) xpeiyir) tragula (?) (И. Шмидт).
1. Ср. стр. 355—356.
2. Если и можно усомниться в идентичности acci* и о£г>, то было бы еще
более ненадежным сопоставлять его непосредственно с d>xo-, которое уже прочно
связано с ocior. aqui- в aquifolius не слишком далеко отклоняется от 616$.
3. Пикте сопоставлял оба этих слова вследствие большой употребитель­
ности тиса для изготовления луков („Origines", I \ стр. 229). Однако TO|OV
может восходить, и с большей вероятностью, либо к корню тех, либо к корню
те£; в этом случае его о будет отражать а%.

Перед v:
xo(F)20) caveo (Curtius). oySoo; octavus (?)
xo(F)ot cavus. ( С ) ; ср. стр 396 тгтого) paveo (?)
W'<o lavo. X ^ flavus (?)
v6(F)oc navare.
d-yvo(F)ta gnavus. фшс'Со; paedorH3*pav-id.(F.)

В дифтонге:
otSjr/ aemidus. оиата auris.
otxxpd; aeger. oo, oo84 h-au-d (?).
398
 б. Корень содержит неначальный плавный или неначальный
носовой.
хбПоф callus. oXodc salvus. (Curtius).
[xoXoxdivo; cracentes.] [opuo'5 arduus.]
xo'vtC canicae x (?) [ттореЬ parentes.]
xpoxaXr] calculus. pcoStdc ardea.
16т lancea. [XoXac haru-spex.]
(pop! far, род. п. farris

1. Canicae furfures de farre a cibocanum vocatae. (P a u 1, Ep. 46, M.). Если

это слово родственно xovig, то оно родственно также и cinis [26].

в) Фонемы находятся на конце корня. Сюда можно было бы

отнести datus, dare (ср. donum) наряду с греч. 8ш So, catus (ср. cos)
наряду с x&vo;, nates наряду с v&xov. Об этих словах см. выше,
стр. 395. Случай stravi, stratus, которому греческий противопо­
ставляет ахрсо, относится к классу arduus : брдос (стр. 396).

Рассмотрим теперь закономерные соответствия, требующие о

в обоих языках. Эта таблица, повторяем, не является исключи­
тельно перечнем греко-италийских 9 : е е задача главным образом
помочь сориентироваться, приблизительно определить распро­
страненность в греко-италийском иного о, чем о2; поэтому здесь
еще можно многое отсеять, помимо примеров, отмеченных как
сомнительные. Посредством знака t мы задаем вопрос, не является
ли о гласным о2.
а. Корень не содержит ни неначального плавного, ни неначаль­
ного носового.
od: б£со, 6§(о§-а ol-eo, od-or.
ok 2 : бшотт-а, oaas, бх-х-аПос oc-ulus.
(?) bhodh 1 : ро'0-ро;, (idA-ovo; fod-io, fossa.
oxpt; ocris, умбр. o k a r . XOXXU; coxa.
f OXXU) octo. xoxxoS cucfllus.
6£iva occa. xoxecov cocetum.
3
ojxlov os, osseus. jxdxpwv mucro .
o(F)t; ovis. nox.
oTu(-uev)ob2(?). TTOJtC,
potis, po
t бттб; sucus. Troxvta
ттро pro-.
4
orrawv socius .
1. CM. C u r t i u s , Grdz., стр. 467.
2. Что касается значения, то ob хорошо связывается с гл£, но как согла­
совать их гласные? Если dju—действительно, частица, а не просто ответвле.-

399
ние корня ел „следовать", то вряд ли можно сомневаться в его идентичности
с ob. p сохранилось в op-acus; -acus родственно aquilus, греч. ax>*6g и т. д.
3. jidxpcova- xov 6l6v 'Epuftpaloi (Гее.) См. F i с к, II 3 , стр. 198.
4. socius и оласог занимают место рядом с индийским sakhi (F i с к, I I 3 ,
стр. 259). Краткое а индийского слова показывает, что о —это не- о2 и что,
следовательно, нужно отделять эти слова от sek2 „следовать". Их можно,
вероятно, сопоставить с o.-ug „правосудие; помощь; месть богов" и с я о а а г т р ,
oaariTVjp (Гее.) „защитник". Это последнее напоминает о скр. сак (cagdhi,
£aktam и т. д.) „помогать", которое Бётлинг — Рот отделяют от caknoti „мочь". £,
по-видимому, появляется вместо s, как в $ak|;t; и, может быть, зенд. ha/ma
„друг" идентично скр. cagma (=*9akma) „готовый помочь". Вероятно, с,аст
„божественная помощь" и бляс, тождественны друг другу. Италийский, как
кажется, отражает тот же корень в sancio, sanctus, Sancus, Sanqualis porta,
sacer (cp. gakra).

Можно привести еще и следующие слова: bos : (5о5<; и bovare:

ftoaco, в которых значение латинского о аннулировано последую­
щим v (в случае ovis дело обстоит несколько иначе); далее, тгоаОг),
отождествляемое с pubes; ттб|хахо<;, которое сравнивают с оск.
posmos, так же как TTOVOCO тгрсоятбе наряду с pone. Помимо этого,
следует напомнить о том, что foveo связывают с ершусо ( C o r s s e n ,
II 2 , стр. 1004), хотя это предполагает редукцию gv в V1.
В дифтонге:
t otvif) oinvorsei.
xX6(F)vt<; clunis.

б) Корень содержит неначальный плавный или неначальный

носовой.

[ol: oXoA-a, oX-saftat ab-'ol-eo.]

[or: opcop-a, 6p^GO or-ior, or-tus.]
[g2or: e-fipa)-V [pcp-pioc, PРор-а] vor-are, vor-us, vorri «edaces»1.]
[mor: дор-тб;, рро-тбе mor-ior, mor-tuus, mors.]
[mol: JA6X-XCO, JJL'JX-У) mol-o,mol-a;cp. умбр, k u m a 11 u.]
[s t о r: атор-v^iJit, axpco-|xa stor-ea, tor-us 1 (sterno).]

1
Скр. dahati „жечь, гореть" происходит от корня dha! gh2 ( H u b s c h -
m a n n, KZ, XXIII, стр. 391), который также дает лит. degu и гот. dags
„день". Может быть, этот-то корень и имеет foveo. В этом случае его при­
шлось бы возводить к *fohveo или *fehveo; cp. nivem = *nihvem. Однако
значение foveo дает повод некоторым сомнениям, которые, правда, могли бы
быть устранены привлечением слова fomes „сухая древесина, горючие вещества",
если бы родство этого слова с первым было бы удостоверено. Все же приме­
чательно, что defomitatus означает „с подрезанными ветками" ( P a u l , Dine,
75М. Ср. герм, bauma- „дерево"?). Корень dha1gh2 обнаруживается в гре­
ческом Тбф-ра „пепел" и в слове tuf, tofus („образованный из вулканических
веществ"), греческое происхождение которого подтверждает наличие xoqHwv
в таблицах из Гераклеи. xdcpog идентично гот. dag(a)s, скр.-dagha.

40Q
f oyxaojxat uncare (слав, jfncq). *opa$ и corvus v
oyxoc „ к р ю к " uncus (см. стр. 394). xoptov*] cornix.
о))ло; ( * 6 | X J O ; ) umerus. JAoXt; (molestus
\moles.
ojxcpaXo; umbilicus. jxopfjio; formido.
6'vojxa nomen. JAOpJl'jpCO murmur.
OVOTO; nota. )ivp)xrfi formica.
owS f unguis. 6X0; sollus.
if opcpavoc orbus (арм. orb). ттбХто; puis.
[5oXj56; bulbus (заимствовано?). $6v com-.
Ypojxcpa; scrofa.
86va£ j uncus. •)• тгбрхо; porcus.
(F)poSov (v)rosa. [TTOpJO) porro 2 .]
t ™YX1 congius. a^oyyo; fungus.
XOJJ17] coma (заимствовано?) [cpuXXov folium.]
xopcovo; corona. foopiov corium.]
1. Popct и (Збрцод „овес" (Гее.) мало или вовсе ничего здесь не значат,
так как их основы принадлежат к числу тех, которые требуют о2 (см. стр. 369
и 373). В принципе те же предосторожности следовало бы принять и по от­
ношению к латинским словам; однако о2 не столь часто встречается в италий­
ском, чтобы нельзя было рассматривать о в vorare как эквивалент о в рршлш,
Ppwjia (о vorri см. С o r s s e n , Beitr. z. It. Spr., стр. 237). To же самое мы
можем заметить и относительно storea, torus наряду с греч. атор.
2. Фик (II 3 , стр. 145) помещает рогго и ябрасо под первоначальным porsot
(лучше: porsod) и отделяет ярбаасо ( = *яротусо) от ябрасо, ябррсо. Хотя раз­
личие, которое хочет установить Пассоу между употреблением этих двух форм,
по-видимому, не подтверждается, в пользу этой комбинации можно сказать:
1) что метатеза яр босо в ябрасо окажется довольно редкой; 2) что* в ябррсо на
месте ябрасо будет иметь место ассимиляция а, возникшего из ту, что не совсем
в порядке вещей, хотя речь и идет об а, а не об оо и хотя даже для послед­
него случая можно привести некоторые диалектные формы, такие, как лакон.
xappcov; 3) что само porsod очень хорошо объясняется как расширение санскрит­
ского наречия puras, греч. яарод. ябрасо (рогго) : puras яаро£ = ибраг|:
cjras харт].

Не были упомянуты: $ovlo}iu—volo, чье родство сомнительно

(см. гл. VI), и ттрот!, с которым Корссен сопоставляет лат. рог-
в por-rigo, por-tendo и т. д. Позиция плавного делает сомни­
тельной эту этимологию, несмотря на крит. тторт!, и ничто не
мешает поместить рог- рядом с гот. faur, греч. тгара.
Слова, относящиеся к таблицам а и б, но содержащие долгое б:
tcoxt;; ocior. I r
'р,ч / crocio.
jlpOV ovum, } crocito.
[coUvT) ulna.] jjubptx morosus.
glomus 4 JAtopoV \
glocio. JXOpOV J morum.
fvtot' nOS.

1. рХсоцбд- \|;cou,&s (Гее.) Это слово встречается в одном из фрагментов Кал-

лимаха. glomus in sacris crustulum, cymbi figura, ex oleo coctum appellatur

40Д
( P a u l , Diac, 98. M.) Если учитывать glomerare и globus, то, естественно, можно
будет включить в этот ряд сопоставлений также скр. gulma „роща; отряд сол­
дат; опухоль". Упомянем также окончание повелительного наклонения: лат.
legi-to, греч. Яеу^-тсо.
В. 0 стоит в конце корня
ко: xu-vo; co-(t)s, cu-neus (ср. ca-tus).
gno: I-yvw-v, Yt-YV(J^'ax(0» gno-sco, gno-tus, i-gno-ro
yvci-pt|xo<; (ср. gna-rus, narrare).
do: I-8co-xa, 8aj-pov, do-num, do-(t)s (cp. da-tus, da-re).
s-86-jjLTjV, 5o-x6c
рб: ЭОЛ. TT(i>-V(D, dcJX-TT(0-Tt<;, рб-tus, po-culum, po-sco.
тго-тб;, тгб-jAa
(?)ro: pci-vvopit, I-ppco-aa гб-bur.

Ниже мы приводим примеры, в которых с наибольшей уве­

ренностью можно предположить, что о отражает о:
В греко-италийском: корни od „olere", ok „быть острым", ok2
„видеть"; do „давать", ро „пить", gno „знать". В самом деле, в этих
корнях гласный о доминирует во всех формах. — Среди самостоя­
тельных основ: okri „холм" и ok2i „глаз", принадлежащие к вы­
шеупомянутым корням, затем owi „баран", в связи с кратким
а—скр. avi; poti „господин", скр. pSti; moni „драгоценность",
скр. mani; sok2i „товарищ", скр. sSkhi. По аналогии с ними
следовало бы добавить: osti „os", klouni „clunis" (?), koni „пыль",
nokti „ночь". Более ненадежны omso „плечо", okto—имя числи­
тельное и g2ou „bos".
В латинском — корни слов: fodio, rodo, onus, opus и т. д.;
основы: hosti, rota (скр. ratha).
Среди прочих примеров в пределах греческого, можно при­
вести корни глаголов oftojxai, otojxat, xXcofta), срсоую, хбттш, шйзсо,
CCUWUJA'., SJXVUJJU, ovtvijjxt. Мы находим о в конце корня в (За) „кор­
мить", срОсо „гибнуть" (cp&oatc, <р$б7)). В большом числе случаев
трудно определить, с каким корнем мы имеем дело—с корнем
ли, оканчивающимся на u(F), или с корнем на t(y). Так, sxojxev,
xlxoxe, вполне вероятно, имеют в качестве корня xoF 1 , а не *хо>;
axoto;, сопоставляемое со <зхо-хоу содержит о и относится к корню
ахсо (ср. также стр. 409 и ел.), но, будучи возведенным к axet
(ср. axtpov), оно содержит о2 и может в этом случае отождест­
вляться с скр. chayS. Бесполезно умножать эти сомнительные
примеры. Слово xoirfi' iepsu; Kajieipwv, 6 xadaipaw <povsa (ol 8s xorfi;
cp. xotaxat* Upaxat) может сопоставляться с скр. kavi, если только
не принимать его за негреческое. Предлоги: тгрот!=скр. prati,
тгот(=зенд. paiti.
1
См. C u r t i u s , „Studien", VII, стр. 392 и ел. Все сомнения устраняет
приводимый Геродиаиом перфект vivoxai от voico; дигамма в нем засвиде­
тельствована надписями („Grdz.", стр. 178).

402
 Каков же возраст и происхождение фонемы о? Ранее мы
пришли к убеждению, что второе греко-италийское ч; (а2)у е {ах)
и а (А) существуют отдельно, начиная с самых отдаленных пе­
риодов. Но какими данными располагаем мы об истории фо­
немы о? Можно сказать, что об этом не существует абсолютно
никаких сведений. Утверждать, что южное о2 имело свой эквива­
лент на севере, позволяет то обстоятельство, что а, соответствую­
щее ему в славяно-германском, имеет специальные функции и
регулярные отношения с е, четко отделяющие его от А. Напро­
тив, грамматическая функция о существенно не отличается от
функции л, и если в подобных условиях мы находим, что о
в северных языках имеет абсолютно те же соответствия, как
и А, то мы, естественно, лишаемся какого-либо средства уста­
новить древность рассматриваемой фонемы. Если допустить,
что о является исконным, тогда а северных языков отражает уже
не две фонемы (а2 + л), а три: а2+А~\д. Если же, напротив,
видеть в нем вторичный греко-италийский продукт, то единствен­
ной фонемой, из которой он может развиться, будет А. При­
знаюсь, я очень долго колебался между этими возможностями;
этим объясняется, что в начале настоящей работы о не включено
в число первоначальных а. В пользу второй гипотезы, казалось
мне, свидетельствовало то, что армянский, отличающий а2 от А9
по-видимому, совсем не отличает от А фонемы о (см. стр. 388).
Однако мы не знаем, было ли так всегда, а, с другой стороны,
предположение о расщеплении любого звука всегда связано
с большими трудностями. Что кажется решающим, так это тот
поразительный факт, что почти все самостоятельные основы,
содержащие гласный 9» оказываются очень старыми словами,
известными в самых различных языках, и к тому же основами
на -i и даже основами на -i с совершенно особым словоизмене­
нием. Это совпадение не может быть случайным; оно показывает
нам, что фонема о укоренилась в этих языках с давних пор и
что поэтому ей трудно будет отказать в праве на индоевропей­
ское первородство.
В качестве примеров, которые могли бы служить основой
для гипотезы, согласно которой о было простым греко-италийским
изменением А, можно назвать onko, происходящее из ank, уже
упомянутое на стр. 395, oi-no „один" наряду с ai-ko aequus,
корень ok, откуда основа okri наряду с ak, socius — оттого», сопо­
ставляемое с sak в sacer, и лат. scobs от scabo. Можно было бы
придать некоторое значение тому факту, что okri и soki (socius)
наряду с ak и sak оказываются двумя основами на -i (см. выше).
Однако это весьма проблематично, а этимология, даваемая soki,
является не более как предположением.
Значительно более примечателен случай с оо<; „ухо". Гомеров­
ское Trapirj'fov свидетельствует о том, что помимо всех ссылок на
диалект, которые можно было бы привести по поводу эол. ттараш
403
или aavftor £t8o; evcoxioo, о в оо; имеет эквивалентом в ряде форма.
Этому факту придает некоторый вес то обстоятельство, что сое
относится к той категории основ особого склонения, которая
является самым обычным местонахождением фонемы о и о кото­
рой нам еще придется говорить. Таким образом, мы получим о,
удостоверенное как таковое, рядом с А. К сожалению, лат. auris
вызывает затруднения: его аи может в крайнем случае происхо­
дить из ои, но оно могло бы быть также и первоначальным
дифтонгом.

Собранные ниже примеры позволяют с первого взгляда кон­

статировать, что фонемы, посредством которых северные языки
передают о, являются теми же самыми, что и фонемы, посред­
ством которых они передают л (см. стр. 358) и а2 (см. стр. 365).
Во всех трех случаях мы находим то, что мы для краткости
обозначили северным а ( § 4 ) .
Латинский Старосла­
и греческий ЛИТОВСКИЙ вянский Германский
оси 1 us, oaas: akis oko герм, augen =
*agven-
(?)octo, oxxco: asztuni osmi гот. a h t a u
ovis 8K: avis ovica др.-в.-нем. awi
hostis, —: — gosti гот. gasti-
nox (voS): naktis nosti гот. naht-
potis, TTOOI;: vesz-pati- — гот. -fadi-
— ттрот!: — proti —
monile, JJIOVVO; : — ?monisto г герм, manja-
rota —: ratas — др.-в.-нем. rad

Корни: греч. ох бтт, лит. (at-)a-n-ku; греч. среоу, англо-сакс.

Ьасап, Ьбс; лат. fod, слав, bod^ (в литовском — непонятная
форма bedu).
В следующих словах неясно, чем является греко-италий­
ское о\ восходит оно к о2 или ж е (в двух-трех случаях) является
анаптиктическим гласным: о^о;, гот. asts; брро;, др.-в.-нем. ars
( u Grdz.",CTp. 350); бттбе, др.-в.-нем. saf, слав, soku; о р ж , др.-в.-нем.
a m i - , слав, orilu; греко-ит. orphos, гот. a r b i ; греко-ит. omsos,
гот. amsa; collum, гот. hals; соха, др.-в.-нем. hahsa; xopaS, лит.
szarka „сорока" (?); Y W 0 ^ слав, z^bu; греко-ит. porcos, др.-в.-нем.
farah, слав, prasg вместо *porsg, лит. parszas; оск. posmos, лат.
post, лит. paskui; longus, гот. laggs. о в уок-ц (др.-в.-нем. galla)
должно отражать о 2 ввиду наличия е в лат. fel. — В дифтонге:
1
Миклошич („Vcr^l. Gramm.", II, стр. 161) думает, что это слово по
своему происхождению не славянское.
404
 греко-ит. oinos, герм, и др.-прусск. aina; греко-ит. klounl,
др.-сканд. hlaun (лит. szlaunis).
Выше я говорил, что северные языки, противопоставляя фо­
неме о те же самые гласные, что и фонеме л, лишают нас ре­
ального доказательства, что эта последняя фонема является столь
же древней, как и другие разновидности а. Однако существуют
две группы фактов, которые могли бы совершенно изменить наши
знания по этому вопросу, в зависимости от того, будем ли мы
связывать их с появлением g в греко-италийском или нет.
1. Три из самых важных корней, содержащих о в гречес­
ком—6S или o>S „olere", Ссоо „опоясывать", Sa> „давать"—обнару­
живают в литовском гласный u:ud2u, jiismi, diimi. К тому же
лат. jocus, о которого могло бы отражать о, появляется в литов­
ском как jukas; uga соответствует лат. Gva, niigas—nOdus*
(=noguidus?). Греческому {Ы7, [SoF, чье о, по нашему мнению,
является отражением о, соответствует латышское guws. Зато
kulas, например, выглядит в греческом как xaXov „дрова". В сла­
вянском нет ни одного примера соответствия u (jas-, da- = лит.
jus-, du-); более того, даже древнепрусский совершенно не знает
этого гласного (datwei = duti), а переход о в и остается измене­
нием, свойственным литовским диалектам. Отсюда следует заклю­
чить, что если фонема о действительно скрыта в литовско-латыш­
ском и, то это только по какому-то почти невероятному случаю.
2. О кельтском вокализме я говорил только при случае и
здесь касаюсь его исключительно по необходимости, так как мои
познания в этой области весьма недостаточны. Ирландский вока­
лизм согласуется со славяно-германским в трактовке л и а2:
обе фонемы слились. Пример с A: ato-m-aig—ОТ корня ag agere;
agathar,cp. a^sxou; asil, ср. axilla; athir, ср. pater; altram, no-t-ail,
cp. alo; aile, cp. alius. См. Виндиш в „Grundzuge" Курциуса, под
соответствующими номерами. С другой стороны, а2 также дает а.
Мы констатировали это выше в формах перфекта единственного
числа и в слове daur = Що. Кроме этого, как показывает вокализм
корневых слогов, исчезнувший суффиксальный гласный, соответст­
вовавший греко-италийскому о2, был представлен гласным а. Но вот
в nocht „ночь", roth „колесо", 6i 2 „баран", ocht „восемь", ore „свинья",
го = греч. ттрб и т. д. уже о, а не а соответствует о южных язы­
ков. Именно в этих словах присутствие д либо очевидно, либо
вероятно. Как же получается, что в древнегалльском суффик­
сальное а2 выглядит как о: tarvos trigaranos, VSJJTJTOV И Т. Д.?

1
Нужно также учитывать A/0|Livdg- yvfivog (Гес). Эта форма, по-видимому,
произошла из *vvjivdg путем диссимиляции. *VUJAV6C, ПОЯВИЛОСЬ вместо *vvpvdg,
*voYFvdg
2
=скр. nagna.
о удлинено последующим w.
405
 Глава IV

§ 9. Признаки наличия в индоевропейском праязыке

нескольких а.
Согласно системе Амелунга, греко-италийское о и греко-ита­
лийское а (наше А) ВОСХОДЯТ К одному и тому же исходному
гласному; и то и другое представляют собой усиление е. Если
бы было доказано, как это сделано в отношении о, что в арий­
ских языках гласным, соответствующим греко-италийскому а,
в открытом слоге является а долгое, то это мнение нашло бы
солидную точку опоры. Правда, число примеров, которые могли
бы служить для доказательства этого положения, крайне незна­
чительно. Среди самостоятельных слов я нахожу только аттб — ab,
скр. ара; axwv1, скр. afan (в слабых падежах, например в а?па,
слог закрытый); а?£, скр. a£a; oi&Y|p, вед. athari (?). Зато достаточно
убедительны в этом отношении глагольные основы a£a-ti, ев-
роп. Ag\ bh££a-ti, европ. bh^g; mada-ti, греко-ит. irMd; yaga-ti,
греч. ay; vSta-ti, европ. wM (ирл. faith, лат. vates). Но если мы,
напротив, попытаемся отыскать возможные случаи арийского а,
соответствующего в открытом слоге греко-италийскому а (л),
то обнаружим лишь один-единственный, правда, весьма сущест­
венный, пример, а именно скр. Sgas при греч. а'у^» которое все
согласно обособляют от йуос, aytoc и т. д. 2 Но этот случай еди­
ничен, да и в нашей системе он отнюдь не является необъясни­
мым. Использовать же этот единственный случай в качестве
краеугольного камня теории относительно вокализма в целом

1
т в axovx- добавлено позднее: ср. Xeov-x, ж. p. Xeaiva.
2
По причинам, изложенным ниже, мы будем вынуждены прийти к заклю­
чению, что если корень содержит в себе л, то презенс нормально показывает а
долгое, и что такие основы, как Sga-, bh2g-a и т. д., первоначально могли
принадлежать лишь аористу. Но поскольку вместе с тем именно аорист, по
нашему мнению, допускает появление А В ЧИСТОМ виде, не было бы непоследо­
вательностью использовать здесь эти основы в качестве довода.

406
было бы равнозначно отказу от следования какому бы то ни
было методу 1.
Итак, можно безбоязненно вывести правило, гласящее, что
в тех случаях, когда европейские языки имеют л, В арийском,
как в открытом, так и в закрытом слоге ему соответствует а
краткое. Но это следует понимать только в том смысле, что это
а не есть а долгое; в действительности, однако, бывает, что
в известных позициях, например в конце корней, на месте фо­
немы л языков Европы мы находим, по крайней мере в сан­
скрите, совсем не а, но i или I. См. ниже.
Как же ведет себя арийский относительно европейского е?
Он противопоставляет ему тоже а краткое. Этот факт настолько
известен, что подтверждать его перечнем примеров излишне.
Единственно, что нужно подчеркнуть, на что сперва указывал
Амелунг и на чем Бругман в значительной мере построил свою
гипотезу относительно а2—это факт негативного характера: в тех
случаях, когда в Европе мы обнаруживаем е, арийский никогда
не дает а долгого.
Если бы теперь перед нами был поставлен такой вопрос:
существует ли в индо-иранском определенное указание на разно­
видность а, которое не может быть ни аг ни я 2 , мы бы ответили:
да, такое указание существует, i или Г вместо а появляется лишь
в совершенно особом разряде санскритских корней и не может
быть равнозначным ни аи ни а2 (см. конец § 11).
Но если бы, еще больше уточняя вопрос, нас спросили,
существуют ли в арийском бесспорные следы такого дуализма аг:
А, какой существует в Европе, ответ, полагаю, мог бы быть
лишь отрицательным. Роль Т в данной проблеме довольно слож­
ная, и мы сможем подвергнуть рассмотрению этот вопрос не
раньше, чем в пятой главе.
В связи с этим заслуживают особого рассмотрения два сле­
дующих раздела:
1) Такие а долгие, как а в svSdate =греч. SSsxat. См. ко­
нец § Н.
2) Трактовка в арийских языках k2, g2 и gh2. В своей статье,
опубликованной в MSL, я попытался установить, что палатали­
зация велярных гуттуральных обусловлена воздействием ап
следующего за гуттуральным. Я сопоставлял индийский ряд
vaka, vacas, voca-t с греческим рядом yovo-, yevs<3-> YevMa®at) и
пришел к выводу, что разнообразие согласных в первом ряду
ближайшим образом соотносится с разнообразием суффиксальных
гласных, наблюдаемым во втором. Я и сейчас полагаю, что это
правильно. Ошибка же моя заключалась в том, о чем я уже
1
Скр. vyala (также vyada) „змея", весьма возможно, близкородственно
греч. о(Ш|* ох6)Хц%, но было бы иллюзорным пытаться установить между обоими
словами полное тождество: ср. eotaq, YovXog.

4Q7
сказал выше (стр. 383, сноска 1), что суффиксальное о в yovo
я приравнивал к о или А (О рассматривалось мною как разно­
видность А); но это о, как мы видели, является рекфлексом а2.
Вот значительно измененное истолкование факта. Оно доказывает,
что индо-иранский проводит различие между ах и а2У но отнюдь
не подтверждает, как я думал ранее, что он проводит различие
между ах и А. Поскольку сформулированный в таком виде тезис
нуждается, как мы себе представляем, в обосновании гораздо
более авторитетным пером, нежели наше, мы его здесь не будем
рассматривать; равным образом, мы оставим в стороне и вопрос
об арийском я2, поскольку его существование, как нам пред­
ставляется, в достаточной мере доказано регулярным протяже­
нием, рассмотренным нами в § 7 1 .
Трактовка велярных гуттуральных в начале слов несет на себе
явные следы пермутации ах\а2 в корневом слоге. Но позволяет
ли она заметить различие между ах и А? ЭТО ДЛЯ нас весьма
существенно. Ответить на это как утвердительно, так и отрица­
тельно было бы нелегко. Во всяком случае, наблюдаемые явле­
ния не исключают такой возможности и, по-видимому, скорее
говорят в ее пользу. Но здесь нет ничего отчетливого и несом­
ненного, никакого внушающего доверия вывода, на который
можно было бы окончательно положиться. Мы считаем поэтому
бесполезным вдаваться в подробности и подвергать рассмотрению
обильные материалы этого спора, участники которого чаще всего
ограничиваются приведением примеров второстепенного значения,
и подведем итоги.
Когда европейский имеет k2e, g2e, gh2e, арийский почти регу­
лярно обнаруживает са, gfa, gha. Примеры: греч. тзазарг;, скр.
eatvSras; лит. gesti, скр. £asati; греч. Фгро;, скр. haras. Это
согласуется со сказанным нами выше. Но правило допускает
исключения: так, kalayati при xi\rfi9 celer ( C u r t i u s , Qrdz.,
стр. 146), gamati при гот. qiman 2 . Европейской группе к2А
1
Дабы уточнить, что именно мы имели в виду на стр. 385, следует сказать
несколько слов относительно зендских форм dahya и dahmai. Жюсти помещает
их под неопределенным местоимением да, тогда как Шпигель связывает dahmai
непосредственно с ka („Gramm.", стр. 193). В любом случае не подлежит со­
мнению, что эти формы так или иначе принадлежат местоимению ka. Пала­
тальный в родительном падеже находит объяснение в постулированном нами а,.
Что касается формы дательного падежа, то не исключена возможность, что до
нас дошел его греческий аналог. У Гесихия есть глосса т ф ^ а г xeLvei.
М. Шмидт исправляет xecvei на Tivei. Но что же тогда представляет собой
xi|Li|Liai? Если мы станем читать TIVI, то в xcpipiai кы будем иметь соответствие
dahmai (ср. крит. xelog вместо лоТос,). Однако эти две формы не тождественны;
греческая форма происходит от согласной основы kasm- (ср. скр. kasm-in).
причем ai—окончание (см. стр. 385); dahmai, напротив, происходит от kasma-.
2
Возможно, что g в последнем примере был восстановлен впоследствии
на месте g по образцу таких форм, как ga-gmus, где гуттуральный не под­
вергся воздействию. Древнейшее состояние должно было_ быть таким, каким
его представляет зендский, в котором мы находим gamyat наряду с ga-ymat.

408
арийский, вообще говоря, отвечает группой ка. Впрочем, довольно
часто возникает вопрос, является ли европейское а, следующее
за гуттуральным, подлинным А или же какой-нибудь вторичной
фонемой. Иной раз сближение сомнительно. Примеры: греч. *?Л6;,
скр. kalya; лат. cacumen, скр. kakubh; лат. calix, скр. kalaga;
лат. cadaver, скр. kalevara? (Ворр); греч. xivfalor xotXwjAaxa paftpa,
скр. kandar£ [27]; греч. хабара, зенд. kamara; греч. хадттт), скр. kam-
pana; греч. *aiv6;, скр. капуй (Fick); в дифтонге—лат. caesaries,
скр. kesara; лат. caelebs, скр. kevala; греч. KataSa;, xataxa- opuy-
jxaxa, скр. kevata и т. д. 1 . Для g и gh примеры редки. Мы на­
ходим палатальный в candra, -fcandra (первичная группа sk2)
при лат. candeo. На стр. 379 мы сопоставляли гот. skadus и скр.
eat „прятаться". А вот ирл. scath доказывает, что корень здесь
skAt, а не sket 2 , и таким образом мы имеем вполне отчетливый
пример £а, соответствующего ка; ясно, что гуттуральный является
составной частью первичной группы sk. Похожий случай, где
речь идет о звонком, это зенд. £ad „требовать, спрашивать", ирл.
gad, греч. f5a£o> (несмотря на fia£a>); в этом случае санскрит имеет g:
gadati.
Короче говоря, явления этого рода не позволяют прийти к ка­
ким-либо выводам, и нам придется для установления изначаль-
ности дуализма ах : л прибегнуть к доказательству a priori,
основанному главным образом на нашем убеждении в изначаль-
ности аг. Подобный род доказательств в лингвистике всегда
наихудший; и тем не менее было бы неправильно исключить его
полностью.
1. Ради упрощения мы оставим в стороне спор о фонеме о;
ее исключительно своеобразный характер, ее роль, весьма близ­
кая к роли АУ ставят ее как бы в нейтральное положение и
позволяют пренебречь ею без опасения впасть в ошибку. Кроме
того, долгое ё языков Европы, с которым мы встретимся дальше
и которое, возможно, представляет собой разновидность а, может
быть также оставлено вне рассмотрения. Относительно 6 см. § 11.
2. Мы считаем доказанным в предшествующих главах и
в дальнейшем будем из этого исходить, что вокализм а всех
европейских языков и армянского покоится на четырех следую-
1
Примечательно, что классические языки избегают лабиализации веляр­
ного гуттурального в положении перед а, по крайней мере если этот гутту­
ральный сильный взрывной. В (c)vapor группа kw первична, как на это
указывает литовский; возможно, что то же самое имеет место и в яас,; что
касается ndojuai, то здесь это оспаривается. Сомнительно также, можно ли
отыскать германские hv в положении перед А; однако последнее не обнару­
живается с такой достоверностью, чтобы могло быть использовано для показа
изначального различия между А и а2 на севере Европы.
2
Грассман разлагает вед. mSm^datu на mas или mams „луна" и £atu
„побуждающий исчезнуть". Эта последняя форма соответствует гот. skadus.
Если поместить в тот же ряд греч. axoxog, то можно прийти к заключению,
что корнем является skot, а не skAt. Сопоставьте охотоцт/уюд и mamc.catu.
409
Щих а: ал или е\ а2 или о; А или а\ i или а. Кроме того, уста­
новлено, что о регулярно чередуется с е, но никогда —с а и
что, равным образом, а чередуется исключительно с а. Этот по­
следний пункт мы пока не могли надлежащим образом осветить,
но в главе V он будет подвергнут исчерпывающему рассмотрению.
3. Регулярное появление в определенных условиях арийского а
долгого при европейском о (§ 7) — явление, никогда не имеющее
места в тех случаях, когда в Европе мы находим гласный е или
а,— представляет собой неодолимое препятствие для возведения
к одной и той же фонеме праязыка европейских е (или а) и о.
4. С другой стороны, невозможно возводить европейское о
к той же изначальной фонеме, которая дала а. В самом деле,
арийские языки не сокращают а перед группами из двух соглас­
ных (fasmi и т. д.). Было бы непостижимо, почему европейское о,
за которым следует два согласных, представлено в арийском а
кратким (6p-jj,Y)=^sarma, не *sSrma\ <pspovxt = bharanti, а не
'bharSnti') [28].
5. Все, что мы знаем относительно о и а, приводит нас к трем
следующим заключениям:
а) Европейское о не могло быть в праязыке той же фонемой,
которая представлена в Европе как е или а (см. выше, пункт 3).
(S) Европейское о не могло быть в праязыке той же фонемой,
которая представлена в Европе как а (см. выше, пункт 4).
у) Считается общепризнанным, что европейское а не могло
быть в праязыке той же фонемой, которая представлена в Европе
как е или а. Из сказанного вытекает, что европейские она
отличались в праязыке друг от друга и от всех остальных фонем.
Что нам известно о том, какой именно элемент праязыкового
вокализма соответствует совокупности е-\-а в языках Запада?
Две вещи: этот элемент вокализма был отличен от о и от а и,
во-вторых, он не содержал в себе долгого гласного. Сведенные
в схему наши данные предстанут перед нами в следующем виде:
Индоевропейский Европейский
о о е
_ х, краткое

Попробуем теперь придать х значение единственного а. Вот

гипотезы, неизбежно возникающие из этого предположения.
1) Расщепление а на е-а при его проникновении в Европу.
Вопрос о возможности расщеплений подобного рода —особый
вопрос, и если ответить на него отрицательно, то обсуждение
данной гипотезы станет излишним, и мы нисколько против этого
не возражаем.
2) Поразительное распределение богатств гласных, порожден­
ное расщеплением. Полная упорядоченность, несмотря на появ-
410
ление нескольких а. Обнаруживается, что е всегда сосуществует
вместе с о и а — вместе с а. Но представить себе это реши­
тельно невозможно.
3) Три предположенных для праязыка разновидности а(аой)
не были, очевидно, полностью оторваны друг от друга, но су­
ществовавшая между ними связь не могла иметь ничего общего
с той, какая имеет место между ними в Европе, ибо в праязыке
е и а, согласно данной гипотезе, являлись еще одной фонемой.
Таким образом, европейские языки не могли бы удовольство­
ваться образованием свойственного им аблаута\ им, сверх того,
пришлось бы упразднить более древний. И чтобы образовать
новый аблаут, им потребовалось бы расшатать элементы пре­
дыдущего, нарушить соответствующие функции различных фо­
нем. Мы считаем, что столь фантастическое построение имеет
ценность только в качестве доказательства от противного. Обо­
значенная через х неизвестная величина не могла быть чем-то
единым и однородным.
Исключив такую возможность, мы располагаем лишь един­
ственным приемлемым решением данной проблемы: распростра­
нить на праязык полученную для европейского схему, ничего
в ней не меняя, но учитывая, разумеется, то обстоятельство,
что мы не в состоянии точно определить, как должны были зву­
чать указанные фонемы.

При рассмотрении процесса редукции нескольких разновид­

ностей а, процесса, происходившего в области распространения
индоевропейского дважды,— в меньшей степени в кельто-славяно-
германских, а затем, в большем масштабе1, в арийских языках,—
и принимая во внимание географическое положение народов,
носителей названных языков, с первого взгляда вполне естествен­
ной представляется мысль о том, что дело идет об одной и той
же мощной волне, прокатившейся с Запада на Восток и достиг­
шей в восточных языках наивысшей силы. Такое предположение
было бы, однако, ошибочным: оба события, как легко распознать,
исторически не были связаны. Разные а, какие нам предлагает
славяно-германский, никоим образом не могли быть субстратом
арийских явлений. Арийский различает а2 и А И смешивает А
с ах. Северная Европа смешивает а2 с А.
Правда, известен случай смешения арийского а2 с А (И ах);
это имеет место тогда, когда он находится в закрытом слоге. Но
едва ли вызывает сомнение, что в эпоху, когда в прочих усло­
виях происходило удлинение а2, эта фонема и в положении
перед двумя согласными сохраняла свой индивидуальный харак-
1
В большем масштабе в том смысле, что, помимо смешения ах и А , В арий­
ских языках а получило позднее окраску а2. См. дальнейшее.
411
тер. Таким образом, можно сказать, что позднейший арийский
смешивает в закрытом слоге аи л и а2, в то время как наиболее
древний арийский, какой нам только доступен, смешивает ах и А .
Исходя из трактовки трех а кратких, о которых мы только
что говорили, получаем следующую таблицу, воспроизводящую
языковое деление индоевропейской территории. Весьма вероятно,
что различные языки соотнесены здесь совершенно правильно и
их группировка соответствует истинному положению дел, но
сейчас мы не хотим придавать данному распределению какое-
либо иное значение, кроме того, которое оно может иметь в во­
просе об а. Так, например, кельты, принадлежа по трактовке
гласных к северной группе (см. стр. 405), в силу связей иного
рода объединяются со своими южными соседями.
Область, где
Кельты А и а2
Германцы подверглись
Овласть, где смешению
/4,af и а2 балто-с
сохраняют
свои ^ Овласть, где
осовенности А и а1
« > ПОДВЕРГЛИСЬ
смешению
 Глава V
ГРАММАТИЧЕСКАЯ РОЛЬ РАЗЛИЧНЫХ ВИДОВ а
§ 10. Корень в нормальном состоянии

Если бы проблематика этого небольшого сочинения могла

быть ограничена темой настоящей главы, его общий план, без
сомнения, немало бы выиграл от этого. Но прежде чем присту­
пить к определению грамматической роли различных а, требо­
валось удостовериться в их действительном существовании, а при
этих условиях было весьма затруднительно не поступиться кое-
чем в рациональном расположении материала. По той же при­
чине глава о плавных и носовых сонантах должна будет более
или менее заменить собою раздел о редуцированном состоянии
корня, и все, касающееся этого его состояния с присущей ему
заменою ах через а2У отнесено в § 7, на который в случае необ­
ходимости мы и будем ссылаться.
Корни предстают перед нами в двух основных формах: пол­
ной и ослабленной. В свою очередь полная форма возможна
в двух различных состояниях, а именно, когда корневым а яв­
ляется а2 и когда корневым а является ах. Последнее состояние
корня и будет предметом нашего рассмотрения: оно же, по при­
чинам, которые будут изложены ниже, может быть названо
нормальным состоянием корня [29].
Это прежде всего и побуждало нас указать в начале данной
работы, что корень, в котором содержится i или и, имеет пол­
ную и неискаженную форму только в том случае, если в нем
обнаруживается дифтонг. Эта мысль высказывалась неодно­
кратно 1 . Те, кто ее выражал, как кажется, говорили порой, что
решение вопроса о том, из чего исходить — из сильной формы
1
Не устанавливая непреложного правила, Л. Мейер в своей „Сравни­
тельной грамматике" (I, стр. 341, 343) тем не менее с полной определенностью
выражает свою точку зрения относительно истинной формы корней, оканчи^
вающихся на i и и, говоря, что правильнее считать корнем srav, а не sru.
В статье из KZ (XXI, стр. 343) он высказывается в том же смысле. Известно,
что Лсколи признавал наличие двух рядов: одного —восходящего (i, ai, u, au)
413
или из слабой,— в конечном счете является чистой условностью.
Полагаю, что, взвесив три следующих факта, нетрудно вскрыть
ошибочность этого мнения.
1. После того как было признано существование в индоевро­
пейском плавных и носовых сонантов, отмечают и параллелизм
i, u с г, n, m. Но это, скажут мне, ничего не доказывает; ведь
вместе с индийскими грамматистами можно рассматривать аг
в качестве гуны г и, равным образом, an, am в качестве гун п
и ф. Справедливо; но мы опираемся не на отмеченный выше
параллелизм, а на корни с конечным согласным (в противопо­
ставлении их корням с конечным сонантом). Чтобы иметь воз­
можность говорить, скажем, о корне bhudh, следует указать,
что существует и корень pt. Ибо, где бы ни появился bhudh,
мы отмечаем также и появление pt, правда, при непременном
условии, чтобы форма оказалась произносимой: bu-budh-us,
pa-pt-us; £-тшй-6(АГ)7, S-TTT-6{XTJV. НО как только мы обнаруживаем
bhaudh, тут же обнаруживается и pat: bodhati, тгебОетои; patati,
TTexsxat. Разве кто-нибудь станет утверждать, что at — гуна t?
2. Если бы образование дифтонга обусловливалось предва­
рительным усилением, то нам было бы трудно понять, каким
образом ах „гуны" совершенно так же, как и все другие аи пре­
образуются в а2 х. В § 7 мы неизменно исходили из ступени с диф­
тонгом и ни разу не испытали, поступая указанным образом,
ни малейшего затруднения.
3. Отсутствие корней на in, un; im, urn; ir, ur (последние,
если порой и встречаются, восходят к древнейшим корням на аг,
что легко распознать)—факт до такой степени поразительный,
что еще до ознакомления с носовым сонантом Бругмана мы ощу­
щали какое-то исключительное, порождаемое названным фактом
сходство между ролью, выполняемой i, u, и той ролью, которую
выполняют п, т , г. И впрямь, этого сходства было бы совершенно
достаточно, чтобы установить, что функция а и функция i или
и совсем разные. Если бы i, u на равных основаниях с а яв­
лялись основными гласными своих корней, было бы непонятно,
почему эти корни никогда не оканчиваются фонемами, которые,
следуя за а, весьма обычны. По нашему мнению, это попросту
объясняется тем, что а терпит после себя только сонантный
коэффициент.
В силу того, что i, u, о чем мы только что говорили, не
являются для своих корней основными гласными, не существует
и другого —нисходящего (ai, i, au, u); это допущение непосредственно связано
с другими теориями данного автора. Пауль в примечании к своей работе
о гласных флексии („Beitr.", IV, стр. 439) говорит, имея в виду преимущест­
венно наблюдаемое в санскрите: «когда мы обнаруживаем i, u (у, v) парал­
лельно с ё, о (ai, ay, ay; au, av, av), то простой гласный часто, а, может
быть, и всегда, допустимо рассматривать как ослабление, поскольку в диф­
тонге до сих пор усматривают усиление».
* Мы отнюдь не хотим этим сказать, что аа —усиление.
414
ни одного корня, содержащего в себе группу I, и + носовой (или
плавный) + согласный. И если указывают, например; на санскрит­
ский корень sine, то это—следствие заблуждения: легко убе­
диться, образовав перфект или футурум, что носовой здесь
никоим образом не корневой. Напротив, в bandh носовой при­
надлежит корню и именно поэтому удерживается в перфекте.
В замене дифтонга гласным таким образом вовсе не нужно
усматривать, вместе со Шлейхером, динамическое усиление или
вместе с Бенфеем и Грейном усиление механическое; перед нами
не что иное, как ослабление, и это происходит тогда, когда
перестает существовать дифтонг.

Что касается врддхи, между которым и „гуной" после всего

ранее сказанного недопустимо проводить даже отдаленную парал­
лель, то найти для него удовлетворительное объяснение мы не
смогли. Совершенно очевидно, что существуют два вида врддхи:
то, которое служит для вторичной деривации —врддхи динами­
ческое или психологическое, если угодно принять для него такое
наименование,— и врддхи, какое мы обнаруживаем в некоторых
первичных формах, каковы, например, yau-mi, a-gai-Sam, где
невозможно предположить какую-либо иную причину его появ­
ления, кроме механической (см. ниже). Врддхи первого вида
наличествует в индо-иранском; кое-какие его сомнительные следы
были отмечены и в индоевропейском. Врддхи второго вида воз­
никло, по-видимому, позднее.
Повсюду, где налицо пермутация ai, au с i, u, там а в составе
дифтонга отражается в европейских языках в виде е (ах) или
его заместителя о (а2), но никогда не в виде А. В § 11 МЫ уви­
дим, что сочетания >ч, ли совершенно иного рода и не могут
утратить свое А. ЭТОТ факт должен быть включен в число дока­
зательств первичности европейского вокализма.
Перейдем теперь к обзору образований, в которых корень
содержит av независимо от того, является ли эта фонема состав­
ной частью дифтонга или находится в совершенно иной позиции.
Разряд рассматриваемых нами корней охватывает все корни, не
заключающие в себе А ИЛИ О, за исключением тех, которые
оканчиваются на а1У и некоторых им подобных. Вопрос всегда
ставится только так: с чем мы имеем дело—с а2У отсутствием
а или же появлением ах?

А. ГЛАГОЛЬНЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Тематические презенсы 1-го глагольного класса. Они неиз­

менно им.еют ах:
Греческий: Щц>\ tsio), pe(F)<o, (leva), cpepw; otstyw, сребуа), ausvSa),
грттсо и т. д. (см. C u r t i u s , Verb., I2, стр. 210 и ел., 223 и ел).
415
 Латинский: lego; tero, tremo; ffdo вместо *feido1 (duco вместо
*deuco), -fendo, serpo и т. д.
Готский: giba; sniva, nima, baira; steiga, biuda, binda, filha
и т. д.
Старославянский: nesq; %ещ, ber^; mgtq, vlelq вместо *vellq
и т. д. В славянском в силу особых влияний е часто ослаблено
в 1. Такие формы, как 2ivq, являются эквивалентами таких
греческих форм, как peFco. О дифтонге ей в балто-славянском
см. стр. 362.
Литовский: degu; veju, genu; leku, senku, kertu и т. д.
Ирландский регулярно показывает е.
Арийские языки. За исключением нескольких особых слу­
чаев, а всегда краткое; следовательно, корневой слог включает
в себя явное а1У но отнюдь не а2. Санскритские: vahati; gayati,
sravati, stanati, bharati; cetati, rohati, v£ndate, sarpati и т. д.
Субъюнктив атематического презенса и перфекта. Для обра­
зования субъюнктива в презенсах 2-го и 3-го классов к неослаб­
ленному корню, то есть такому, каким он представлен в един­
ственном числе актива, добавляется тематическое аг. Если в гла­
голе нет удвоения, то в результате создается основа, совершенно
такая же, как в презенсе 1-го класса. В санскрите: h§na-t,
Sya-t, yuyava-t от han-ti, ё-ti, yuyo-ti. To же сохранил нам и
греческий: е?со — субъюнктив от ei{xt- ( A h r e n s , II, стр. 340). Во
множественном числе, несомненно, было *efo(xev (ср. гомер. fojxev)2.
Чрезвычайно любопытно, что перфект, принимающий в неос­
лабленных формах я 2 , за исключением, возможно, 1-го лица
(стр. 367), восстанавливает в субъюнктиве ах. Примеры см.
у Дельбрюка („Altind. Verb.", стр. 194): от gabhar-a—£abhara-t;
от tatan-a—tatana-t и т. д. В этом случае греческий предлагает
нам великолепную параллель в eTSofiev e?8s-xe, обычном у Гомера
субъюнктиве от перфекта otS-a. Другая форма TT£TTO!\}O(X£V образо­
вана по аналогии с индикативом.
Атематические презенсы (2-й и 3-й глагольные классы). Мы
стремимся установить, что именно появляется во всех лицах
единственного числа индикатива (презенса и имперфекта): а1 или а2.
В остальных лицах корневое а вытеснено.
Поскольку интересующий нас звук в названных лицах встре­
чается всегда в закрытом слоге, мы вынуждены обратиться за
разъяснениями к языкам Запада. Наиболее важный пример —
это ajS „быть". В трех интересующих нас лицах все европейские
языки единообразно имеют е. Далее следует корень ах\ „идти:
греч. etjxt, лит. eimi. Если атеа — то же, что скр. sto „laudare",
то весьма вероятно, что атгЗтаь принадлежит ко 2-му классу,
1
me jo, возможно, вместо *meiho.
2
В формах футурума рЕ-'оцоа, лсоцац ffiojmi, xeico и. т. д. хотели
видеть древние субъюнктивы. Две последние формы, принадлежащие глаголам
2-го класса, хорошо поддаются такому истолкованию.
416
подобно stauti (ср. C u r t i u s , Verb., I2, стр. 154). Правильная
форма, разумеется, должна была бы быть *axoxat, но здесь
дифтонг заимствован из исчезнувшего актива1.
Эти примеры свидетельствуют об а1э и это то a l t которое мы
обнаруживаем в таких аористах, как s'x£Ua» eaaeua, в конечном
итоге представляющих собой не что иное, как имперфекты 2-го
класса. См. выше, стр. 321.
Дифтонг аи в скр. stauti, yauti и т. д. совершенно загадочен.
Во всяком случае, ничто не позволяет видеть здесь указание на
наличие в нем а2. Дифтонги с а2, за которыми следует соглас­
ный, ведут себя не иначе, чем дифтонги с аА. Напротив, создается
впечатление, что в санскрите преимущественно axi и ах\\ под­
вержены преобразованиям подобного рода. Сигматический аорист
может послужить для этого новым примером.
Презенс 3-го класса в еще большей мере не поддается иссле­
дованию. Не без доли вероятности лат. fert отождествляли
с скр. bibharti. В греческом нет других презенсов с удвоением,
кроме тех, основа которых оканчивается на 7) или а. Несом­
ненно, можно поставить перед собою вопрос, не является ли
тп^тгЦич метатезою тцилтеХрд (см. стр. 314 и гл. VI). Однако наша
уверенность в том, что имеющийся здесь гласный является глас­
ным а19 не основывается, к счастью, на этой гипотезе. Даже
если 7т[[хттХг|[х1 восходит к корню ттХг], это 7], как то же т) в т[{Ь)»и,
hj(Ai и т. д., доказывает, что данное образование не включает
в себя а2\ в противном случае было бы TIUCDJAI, UDJJLL В этом мы
убедимся в § 11.
Атематический сигматический аорист. Тождество греческого
аориста на -аа с атематическим сигматическим аористом в сан­
скрите и в славянском является фактом, окончательно установ­
ленным Бругманом (см. „Stud.", IX, стр. 313). Корень имеет
ступень ах как в медиуме, так и в активе. Примеры: еатрефа,
ггт£(лфа, 1§£'.аа, ётгХеиаа, ётео£а и т. д. Славянский равным обра­
зом дает е: p?chu, nesu и т. д. 2
В санскрите этот аорист удлиняет корневое а в формах актива,
но мы уже видели выше, что явления подобного рода в закры­
том слоге и посейчас не поддаются возведению к какому-либо
древнему источнику и их невозможно поэтому принимать в рас­
чет. Удлинение исчезает в медиуме. Вокализм этого времени
ставит тем не менее различные проблемы, которых мы коснемся
в § 12. Относительно некоторых следов а2 в аористе см. стр. 368.
Субъюнктив parsa-t, geSa-t и т. д. отражается в греческом
в таких гомеровских формах, как тгара-ХеЛо-цае, aasius-xa'. и т. д.
См. C u r t i u s , Verb., II, стр. 259 и ел. Корневым а является ai9
как в индикативе.
1
Очень неясно aourai наряду с aeOxai. См. C u r t i u s , цит. раб.
2
Совсем иной вокализм в аористе на -sa (a-dik§a-t).

14 Ф. де Соссюр 417
 *УТУРУМ н а "sYa« Добавлением -уа, к основе аориста обра­
зуется основа футурума. Вокализм не претерпевает изменения.
Греческие примеры: атрЦдо, zho^m, п^еоаоЗца!, eXe'-Jotiat. Что здесь
бесспорное е, хорошо видно по форме хХеозбцеОа—-футурум от
хХисо, приводимый Гесихием.
Футурум в литовском не противоречит этому правилу.
Футурум в древнеиндийском также имеет полную форму корня:
vaksya-ti, gegya-ti, bhotsya-ti.

Б. ИМЕННЫЕ ОБРАЗОВАНИЯ

Основы на -as. Греческие образования среднего рода: [ЗгХо;,

fev&oc1, рХетто;, Ppsyo;, yhos, еур;, elpo;, ёХеурс, eXxo;, EXo;, STTO;,
IpsfSo;, spxo;> ето;, OspoC, хгрйо;, Хгрс, jjiXoC, JASVO;, (jip/)4, vijxo;,
v&poc, тггяо;, TISVOO;1, ттео;, psOo;, oOevo;, охгХо;, ats^o;, теуо;, XZXOQ,
теХо;, ^гууос; 3s(y)o;, ейо;, теТрс; Y^£5*0<;» epsofloc, CeSyoc, xeofto;,
x)i(F)o;, pe(F)°<» «xs5o;, xeSjfoc, фебдос, и т. д. Другие примеры см.
также у Людвига в „Entstehung der a-Decl.", стр. 10.
Часто основа на -еа сохраняется только в сложном слове:
afxcf/t-ppsTT-fjC, ср. ротгт!); to-Sve^;, ср. Svocpo-c; a-jAepyecaiojjpov (Гее),
ср. jiop'f *г). 'AXt-Oepaijc2 у Гомера не эолийское: Oipao;, действительно
сохранившееся у эолиицев, является правильной основой на -еа
от корня ftepa, a ftapaoc, ftpaao;—формы последующие, производ­
ные от Opaao;, ftapavc (в uapaovco).
Для прилагательных (окситонов) на -еа, относительно древ­
ности которых были высказаны самые различные мнения, феоЭД;
показывает ту же ступень ах.
о в существительном среднего рода бр; находит свое объяс­
нение в том, что е р „veho" оказалось замещенным в греческом
ojjeco. Кроме того, у Гесихия встречается ejjsaytv app-aatv; ахбт-о;
происходит от корня skot, а не sket. Если Гомер употребил
8оатто>т,; (в род. п. Suarrovioc), то объясняется это тем, что novo;
в соответствии с вкладываемым им в это слово значением вос­
ходит К КОрНЮ 7TSV.
Латинские примеры: decus, genus, nemus, pectus, scelus, tem-
pus, Venus, vetus(oAByx последних словах см. B r u g m a n n , I<Z,
XXIV, стр. 38, 43). Существительное ср. р. virus (род. п. viri)
указывает на изначальное wa r is-as. Относительно foedus, pon-
dus, holus см. стр. 374. В словосложении: de-gener.
Готский дает нам riqiz-a =Ipsj$oc, rimis-a, sigis-a-, peihs-a,
veihs-a- (см. P a u l , Beitr., IV, стр. 413 и ел.); ga-digis нару­
шает правило. Ст.-слав, nebo, slovo вместо *slevo (см. стр. 362),
1
(Зафос, и л а0 од —формы последующие, производные от [За flog (стр. 324)
и naftelv (стр. 321).
2
Это имя существительное стало склоняться но образцу основ на -а.

418
t?go „ремень", ср. viis-tqga; лит. debes-i-s, deges-i-s1; ирл. пет
„небо", tech т^(о;\ арм. егек г р ф ; (KZ, XXIII, стр. 22).
В арийских языках та же картина, что и в языках Европы,
ибо они обнаруживают: 1) полный корень; 2) а краткое в откры­
том слоге, то есть а{. Скр. vacas, ragas, manas, gray as, Qravas;
varcas, tegas, rohas.
Прилагательные ведут себя точно так же: ya?as, tavas, to-
fas 2 .
Основы на -yas. Благодаря добавлению -yas (в некоторых
случаях -ias) к нормальному корню образуется сравнительная
степень этого корня, функционирующая как прилагательное.
Основа превосходной степени производится от основы сравни­
тельной степени при помощи суффикса ta, присоединение кото­
рого обусловило ослабление предыдущего суффикса, но отнюдь
не повело к ослаблению корня. Допустимо, таким образом, объ­
единять оба класса основ.
В санскрите: sahyas, sahiStha; ksepiyas, kSepistha, cp. kSipra;
ra^iyas, ragiStha, cp. rgu. В зендском: darezista, ср. derezra.
Случаи сохранения в греческом этого древнего образования,
независимого от прилагательных, представляют огромную цен­
ность для выяснения качества а. Корень <р е р дает cpsptoxoc, * г р8—
xipStaxo;; ;AI-W-C В качестве сравнительной степени использует
^[-(yjwv, xpaxfj; ( = *XTXVQ)—xpsiaacov 3. Древней аттической срав­
нительной степенью от oXiyoc является 61S!£CGV (см. С а и е г , „Stud.",
VIII, стр. 254). Таким образом, а здесь бесспорно является реф­
лексом ах.
Если принять этимологию Бенфея, то лат. pejor по отноше­
нию к скр. рТуй является тем же, чем fxeiwv — по отношению
к jxtvu;. В готском следует отметить е в vairsiza.
Основы на -man: а) В именах среднего рода.
Греческие примеры: [йгцца, $p£|i[ia, тгеТаца вместо *Trsvft(ia,
asXjxa, аттгр(ха, хгХ^а, срфгуца; Ssljxa, /ei^a; psojia, £е5у|1.а. Сопоставьте
следующие два ряда: ягрца, т\Щ\х<х, т£р!ла, (fXlyjJ-a, axsXua (Гее.)
и коробе, ттХо^б;, xopjioc, срХоу^с, ozo\\xo<; (стр. 370), и, кроме того,
spjxa „серьги" и орцо; „ожерелье", ерца „подпорка для кораблей"
и opjxo; „рейд", epjx' o&jvacov и 6р!хт|; (pspjuov (уменьш. от *сррца)
и cpopjxoc, уещм и yppoQ вместо *xu{J.6;, *IOO\X6Z (ср. £б{«] вместо
*Соо|хГ|, лакон. Ссоцбс).
Гомеровское oljia от ei „идти" должно было образоваться по
аналогии с oljio;. о в Soyjia, по-видимому, является рефлексом о.
Не совсем ясно Sai^a; во всяком случае, ничто не доказывает,
1
Вполне вероятно, что veidas (м. р.) восходит к более древнему слову
ср р.2
на -es (e?6og).
В u§as корень ослаблен, и притом здесь иной суффикс; uras „грудь" и
cjras „голова" также не допускают прямого сопоставления с такими словами,
как vacas.
3
Превосходная степень под воздействием хратб^ дала кратютод.
14* 419
 что изначально было So|X|j.a; cr/aa (^f/txa), наличное у Гесихия,
может быть лишь позднейшим."
В латинском: germen, segmen, legmen, lerrnen (Варрон).
u в culmen обязано своим появлением последующему согласному.
Ст.-слав, brern? „груз, бремя" вместо *bernif, slemg „culmen
tecti" вместо *selm?, vreme „время" вместо *vermg (M i k 1 о s i с h,
Vergl. Gramm., II, стр. 236).
В санскрите: dharman, vartman, eman, homan, vegman и т. д.
( L i n d n e r , стр. 91 и ел.). Зендский: zaeman, fraodman и т. д.,
но, вместе с тем, pishman.
Р) В существительных мужского рода и прилагательных.
Греческие: xsuftji<iv-a>vo;, Xstjiciv -a>vo;, xeXaixcov -a>vo;, x^P^v -Q>VOS;
TrXsjijj.cov-ovo;, xi(>{i.(ov-ovo;; прилагательное xspaticov-ovoc. Производ­
ные: aTgXfiovfat, (рХеу^Т|, psXsjxv-o-v. Слова на -JAYJV: абтиф, Xijnrjv,
1
TTO&[ATV| и ojnqv . Последнее слово, согласно недавно установлен-
ной этимологии,— от ее автора ускользнуло, что она была пред*
ложена Поттом в его „Wurzelworterb.", I, стр. 612,— совпадает
с инд. syuman (ср. р.); в нем, однако, содержится Q долгое, что
побуждает нас воздержаться от окончательного суждения. Но
в a6x|jLT|V, XTp/rjv и TTU^JJLYJV ослабление корня очевидно2. В этих трех
словах суффикс исключает а2. Среди имен мужского рода лишь
основы на -та 2 п обнаруживают корень на ступени 1; ср. § 13.
Инфинитивы на -jxsv, -jxsvat не дают достаточно четких показа­
ний относительно вокализма корневого слога.
Латинский дает sermo, termo (Энний), temo=*tecmo.
Готский дает hliuma -ins, hiuhma -ins, milhma -ins, skeima
-ins. Англо-сакс. П1теп = греч. тгзХца ( F i c k , III 3 , стр. 181).
Некоторые литовские слова, несомненно, окажутся древними
именами среднего рода, но это несущественно. Шлейхер приводит
ielmu „зелень", teszmii „сосок", szermens (плюралис тантум) „по­
минки"—слово того же корня, который наличен в лат. сёпа,
sili-cernium.
В санскрите находим varSm£n, heman; darman, soman и т. д.8.
1
ЛО1ЦУД\ которое, как кажется, заключает в себе о, нас здесь не инте­
ресует.
2
Корень auT-ji^v представлен в полной форме &(F)ex-fia. Основываясь
на кельтских формах, Фик устанавливает, что т в этих словах отнюдь не
суффиксальное (ВВ, I, стр. 66). Нет оснований помещать oafitvr] среди основ
на -man. Это слово может восходить к древнему имени женского рода oajn
примерно так же, как 6amvr| восходит к бите;.
3
Лишь один ведийский пример нарушает правило — это vidman „умение,
ловкость". Отметим, что греческий, со своей стороны, располагает прилага­
тельным Vfijiicov. Это прилагательное до александрийских (эллинистических)
авторов не встречается. Впрочем, оно может быть более древним; во всяком
случае, почему оно не оформилось как *ei6[xcov'? Это нетрудно понять: дело
в том, что понятие „знание, умение" (ec6a)g = FeFi6a)g) связывается почти
исключительно с i6 и old и почти никогда —с есб. То же объяснение пригодно
и для слева Гатсор, которое нормально должно было бы дать ЧТатсор'. Можно
было бы, исходя из этой аналогии, попытаться отыскать в форме vidman дока-

420
 См. L i n d n e r , стр. 93. Парокситоны: geman, kloman „правое
легкое" (см. Bohtl. — Roth). Последнее слово представлено
в греческом в виде TTXS-JJAWV1. В зендском есть ragman, maeftman,
но также uruOman.
Основы на -tar. Мы подвергнем здесь рассмотрению лишь
имена деятеля.
В греческом: ёатсор, xsvxwp; "Ехтсор, Mivxcop, Квашр, Sxivxcop; —
psxxYjp (Гесиод), 7Т£'.атт;р „канат" (Феокрит) и тшатт)р от Trsi{ho
(Свида), vgoxirip' xolDjifczriz (Гесихий), ^SUXTYJP, теыхттде (там
же). Существуют многочисленные производные, как, например:
aXstTTx-rjptov,ftp£TrtT|pto;,ттгизт^рю;, дерт^рмг еорхт] xt;. Мы обнаружи­
ваем в aopxYjp неправомерное о, заимствованное, несомненно, из
aopx-г). Ср. стр. 371, сноску 1.
В латинском: emptor, rector, vector, textor и т. д.
В старославянском: bljustelji, 2gtelji.
В санскрите: vaktar, yantar, 6etar, sotar, bhettar, £oStar; bhar-
tar, hetar и т. д. В зендском: gantar, mantar, fraotar и т. д.
Имеется несколько исключений, например beretar рядом с fraba-
retar. Ср. § 13.
Суффикс -tr-a также требует неослабленного корня. Он имеет
обычно а19 как, например, в греч. Sepxpov, xsytpov, 'fspxpov, но на­
личие а2 можно отметить в porcxpov от ретт и др.-сканд. lattra- =
= *lahtra- „ложе", греч. Xexxpov.
Основы на -аи. Флексию нижеследующих основ следует отли­
чать от флексии других основ, оканчивающихся на и. Большин­
ство из них — имена женского рода. Греч. ve*u;—м. р., зенд.
na<ju— ж. р. Греч, yevwc, гот. kinnus, скр. hanu—все три слова
ж. р. Гот. hairus—м. р., скр. £агй — ж. р. Скр. dhanu—ж. р.,
греч. *й!ж—м. р. (род. п. ftrvoc вместо *$svFoc; ср. fteiv&v
atytaX&v (Гесихий)). Сюда же относятся также скр. раг^и—ж. р.,
греч. ii\t)Q (русск. 2elvi восходит к *illuvl; см. J. S c h m i d t ,
Voc, II, стр. 23), гот. qipus, герм, lemu- „ветвь" ( F i e к , III 3 ,
стр. 267), лат. penus. Далее —с различным ударением — греч.
Sstyoc, скр. рага?й = греч. ттгХехус.— Ср. § 12.
Имена ср. р.: и.-е. majdhu и р а ^ и .

зательство наличия в ней а2 арийского в закрытом слоге. Арийский, действи­

тельно, должен был бы иметь wajd исключительно в субъюнктиве перфекта.
В „Ригведе" встречается лишь слово £vedam, в котором допустимо предпо­
ложить наличие аг (ибо vedas, по-видимому, во всех случаях восходит к ved
„достигать"); но avedam не обязательно должно быть древним. Можно предпо­
ложить, что в эпоху, когда а2 в wa2ida существовало как таковое, waxidman
могло казаться странным и непригодным для передачи понятия „знание, уме­
ние". Оставался лишь выбор между wa2idman и widman; последнее возобла­
дало.
1
Под воздействием народной этимологии превратилось вCTV8'J|LICOV.Лат.
pulmo, заимствованное из греч. лЯеира, соответствует, как представляется,
старосакс. hlior „щека" (первоначально —„сторона, бок"?).
421
 Из трех форм, которые может принять любой корень (см.
§ 11), форма, лишенная а, не может притязать, как мы видели,
на первородство. Подобная тяжба возможна лишь между двумя
прочими формами, содержащими варианты а, а именно. ах и а2.
Нам представляется, что такая тяжба, безусловно, решается
в пользу а1У и в этом нас убеждает частая повторяемость дан­
ной фонемы, и притом в наиболее важных парадигмах. Напри­
мер, во геем словоизменении глагола а2 появляется только в двух-
трех лицах перфекта. Что дает нам основание полагать, будто
целые пласты аи вскрываемые нами в различных презенсах,
могли возникнуть не иначе как в результате модификации а2?
Напротив, по крайней мере в одном случае, мы обнаруживаем
явное развитие я2; это бывает тогда, когда это а2 восходит к тема­
тическому а{ в положении перед звонкими согласными глаголь­
ных окончаний (стр. 380). Если в других положениях его генезис
все еще скрыт от нашего взора, то здесь по крайней мере усма­
тривается возможность его разъяснения; эта фонема обнаружи­
вается лишь в некоторых, строго определенных местах.
Факт, достойный быть отмеченным, который, однако, при рас­
смотрении данного вопроса может привести к двум противополож­
ным толкованиям, — это появление ах при устранении а2 в тех
случаях, когда а подлежит вытеснению, чему все же препятствует
внешняя причина (стр. 344). Таким образом, в тех временах,
где во множественном числе от Шорхз. получилось Ss£f*(a)jxsv, во
множеств, числе от тгтоха, согласно нашему выводу на стр. 366
(сн. 4), получалось TSTg*(a)jji£v. Бругман показывает, как основа
pad в вин. п. pa2dm (ттойа) ввиду затруднений, возникающих
при образовании родительного падежа в форме pdcis, выбирает
форму paAdas (pedis). Вот что, по-видимому, может служить
доказательством в пользу того, что ai является деградацией а2.
Но кто стал бы исходить из основы paxd, тот тоже получил бы
правдоподобный ответ: pa2d является необычной модификацией,
и нет ни малейших оснований ожидать ее в подверженных ослаб­
лению формах; если ослабление не состоялось, то неизбежно
появляется чистая основа paxd.
Второй вопрос. Избегая высказываться относительно первич­
ности той или другой из этих фонем, Бругман считает, что а2
является усилением по отношению к аи тогда как ах по отно­
шению к а2 представляет собой ослабление („Stud.", стр. 371, 384).
Мы сами на стр. 306 назвали а2 усиленным гласным. Эти обо­
значения становятся более определенными, если допустить, что
замена аг на а2 и, наоборот, а2 на ах находится в связи с пере­
мещением тона; таково мнение Бругмана. Если учесть,— а мы
так и поступаем, — что замена этих обеих фонем друг другом не
зависит от ударения, то лучше вообще воздержаться от припи­
сывания одной из них старшинства, которое никак и ничем не
подтверждается.
422
 Если а2 является механическим преобразованием а{, то это
преобразование завершилось, во всяком случае, в конце праязы­
кового периода, так что языки — потомки праязыка — больше не
в состоянии его совершать. Весьма возможно, например, что
TTAojrjxo; был образован от uUxi» не ранее, чем в эпоху, которую
можно назвать новейшей. Но само собой разумеется, что о
в ттХо]((х6; не могло возникнуть из е в TTXSXO). ЯЗЫК, попросту
говоря, отлил эту форму по образцу существительных на -JAO-;,
которыми он располагал ранее.

§ 11. Грамматическая роль фонем л и о.

Полная система первичных гласных
При рассмотрении таких случаев нермутации а, а2, как гот.
hlifa hlaf, греч. хЛгтттсо xixloyz, греч. Гтгтмс пгтсг, и сопоставлении
их с такими случаями нермутации А А , как гот. saka — sok, греч.
/лахсо Шаха, греч. */>}хуа у'ща, возникает сильное искушение
составить следующую пропорцию: л: Az=a2:al. Но это означало
бы пойти по пути, который заведомо никуда не ведет, и не рас­
познать истинного характера рассматриваемых явлений. Для
внесения большей ясности мы хотим тут же дать набросок си­
стемы гласных, как мы ее себе представляем. Пока мы ограни­
чимся исключительно гласными в корневых слогах.
Фонема ах является корневой гласной всех корней. Вокализм
корня может быть представлен ею одною или совместно с сопро­
вождающим ее сонантом, который мы называем сонантным коэф­
фициентом (стр. 310).
В определенных, пока не установленных, условиях ai оказалось
замещенным а2; в других, лучше известных, условиях оно подвер­
глось вытеснению.
Там, где а{ вытеснено, корень остается без гласного, если
только не содержит в себе сонантного коэффициента. В случаях,
когда такой коэффициент налицо, он фигурирует в чистом виде,
иначе говоря, как автофтонг (см. стр. 310), и привносит в корень
гласный.
Фонемы А и о являются сонантными коэффициентами. В чис­
том виде они могут появиться лишь в редуцированном состоянии
корня. При нормальном состоянии корня им обязательно пред­
шествует ах, а л и 9 долгие возникают из сочетаний а1-\-А1
а{-\-о. Пермутация а1:а2 осуществляется перед Aug так же,
как и во всех прочих положениях.
Подходящие обозначения
для ахА и аго после их стяжения: л1 и о^
для а2А и а2о после их стяжения: А2 и д2.
423
 Вокализм корней в индоевропейском

Полный я» ах\ fl.A flip

корень а2 а2\ a2u a2n t a2m a2r a* Л a29

Редуциро­ — —i — U —n -Ф -£ — Л ~ 9
ванный
корень

Теория, схематически выраженная в этой таблице, была при­

менена выше ко всем видам корней, за исключением содержащих
в себе А и о. Их мы теперь и подвергнем рассмотрению.
Чтобы отличать друг от друга две формы, в которых может
фигурировать полный корень, в зависимости от того, чем является
корневое а—ах или а2,— удобно называть первую форму сту­
пенью 1 (нормальное состояние корня), а вторую форму—сту­
пенью 2. Но это никоим образом не означает, что мы считаем
одну из этих форм усилением другой (см. стр. 422).

I. К О Р Н И , ОКАНЧИВАЮЩИЕСЯ НА а

А. ПОЛНЫЙ КОРЕНЬ НА СТУПЕНИ 1

В пользу признания А И J чем-то отличным от простых глас­

ных убедительно говорит то обстоятельство, что повсюду, где
прочие корни находятся на ступени 1, корни на а имеют дол­
готу. В самом деле, почему бы не удлиниться а, которое завер­
шает собою корень? Если же, напротив, X уподобляется диф­
тонгу, то греч. axdjxcov при ататб; объясняется совершенно так же,
как древнеиндийское £eman (6 = aji, стяженному в монофтонг)
при ^ita 1 . Всякий корень на а тождествен по своему строению
таким корням, как kai, паи 2, а также tan, bhar (тип А, стр. 310).
Нам предстоит рассмотреть главнейшие образования ступени 1,
перечисленные в § 10. Для подтверждения нашей теории необхо-
1
Что касается греческого, то здесь слияние аугмента с начальным А или р,
слияние, завершившееся еще в доисторическую эпоху, представляет собой
весьма примечательную параллель к предположенным нами корневым стяже­
ниям. В ayov, u><peAov а происходит из at-\-At а о — из alJrg совершенно так
же, как в ата- и бш-. Известно, что Курциус (Verb., I 2 , стр. 130 и ел.) поль­
зуется для объяснения рассматриваемого нами слияния гипотезой об изначаль­
ном единстве а. Таким образом, мы не можем ни принять эту теорию, ни отверг­
нуть ее.
,J
Для большей ясности, в тех случаях, когда установлено, что корневое ц
не является ц общеэллинской, мы будем писать все формы через а.

424
димо обнаружить п этих образованиях д, и б,. Число примеров
крайне незначительно, и они доказательны толькр в том случае,
если между полным и слабым корнем действительно происходит
мена1.
Относительно презенсов 2-го и 3-го класса см. стр. 433. Корень
в полных формах представляет собой ступень 1.
Сигматический аорист (см. стр. 417). Греческий образует
e-jxa-aa, e-[5a-aa, uva-aa. Такая форма, как e-axa-aa, то есть
e-stea-sa от stea (sta^), является совершенной параллелью к
e-dst-aa. Санскрит дает а-ha-sam, a-da-sam; зенд. ?tao-nh-a-t
(субыонктив).
Футурум (см. стр. 418). В греческом ffu-aojxat, axa-aco, cps-aco,
»ftd-ao|i.at, 8CO-JCO; ср. ттХео-зо-Зцои и т. д. В санскрите: da-syati,
gcl-syati.
Основы ср. р. на -man (см. стр. 419). Ср. L o b ее k, Parali-
pomena, стр. 425 и ел. В греческом: Ра-;ха, ая-р-а, аб-ата-ца, уа-{ха.
Презенсы Spdcco и ттаор-ои снижают ценность таких примеров, как
Spa-jia и то-jxa. В ттб-jjia мы сталкиваемся с возобладанием слабой
формы, но вместе с тем существует и тко-^а.
В латинском: gra-men (ср. в.-нем. grue-jen „virescere"), sta-men,
ef-fa-men, la-min-a.
В санскрите: dS-man, sS-man, sthS-man.
Основы м. р. на -man (см. стр. 420). Греч.: axd-jAov, [ТХЙ-JJKOV].
Гот.: sto-ma-ins, blo-ma-ins. Скр. da-man.
Основы на -tar (см. стр. 421). Скр. da-tar, pS-tar „тот, кто
пьет", pa-tar „покровитель", sthS-tar и т. д. Эллинский язык не
сумел сохранить это образование в чистом виде. Причина преоб­
разования— глагольные прилагательные на -то, которые все более
и более сообщают слабую форму именам деятеля. Гомер упот­
ребляет еще параллельно Зо-Цр, §а>-то)р и йсо-т^р; jto-x-fjp, рш-тсор и
ajj-[iu)-T7j; (у Софокла: jto)-T7]p). Рядом с jta-xvjp можно привести
sjATTupt-jiri-TTj;, так как весьма вероятно, что образования на -та
1
Эта концепция существенно не отличается от получившей достаточно
широкое распространение после Шлейхера. Но поскольку kai—для нас не уси­
ление относительно ki, а нормальная форма, мы должны исходить из корня
sta, а не sta. Помимо этого различия в принципе, в упомянутую концепцию
внесены следующие модификации: 1) модификация, связанная, с одной стороны,
с представлением о многообразии а, и,.с другой—обосновывающая частную
гипотезу, которая предполагает* что различные а возможны лишь как второй
член сочетания а-\-а,, тогда как, первое а всегда является рефлексом av 2) Моди­
фикация, вытекающая,из предшествующей и связанная с теорией а2: в лоне
названного сочетания происходит аблаут(а1:а2). Вследствие того же реконст­
рукция а-\-а перестает быть чистой теорией. Различие упомянутого выше
принципа, особенно в сочетании с первой модификацией, отчетливее все­
го проявляется в выводе, что и а долгое и й краткое (если это а1 является aj)
равнозначны по положению, и таким образом ^ х о д = meakos при сопоставле­
нии с тгход больше не рассматривается как слово с усиленным корневыгл
гласным,
425.
созданы по образцу древних основ на -tar. Чтобы объяснить
неясное слово а^хсор (Илиада, IX, 404), схолиаст привлекает
тЫо-уг|-т<ор . Существует также ovd-xcop, но глагольное прилага­
тельное имеет форму ovaxoc. В axa-x-rjp и тго-xTjpiov закрепилась
слабая форма. У Гесихия встречается jxa-x^p- kpswrprfi, [iaT7)psueiv
jxaaxgogtv от \хало\)7Л.
В латинском: ma-ter-ies (ср. скр. mS-tra) и ma-turus, с кото­
рым сопоставляют слав, ma-torii „senex", рб-tor, po-culum =^скр.
pS-tram (нужно заметить, что ро- в санскрите вовсе отсутствует).
Нет недостатка и в неправильных образованиях, каковы da-tor,
Sta-tor.
Санскрит, свидетельства которого важнее всего, знает лишь
полную форму; в греческом редуцированные формы наиболее
часты, но встречаются и полные формы; латинский ничего не
решает. Итак, можно смело утверждать, что правильные образо­
вания требуют "А, о долгих, то есть двойного звука atA, a t o, или,
иначе говоря, нормального состояния, такого, как для всех
корней. Ср., сверх того, § 13.

Б. ПОЛНЫЙ КОРЕНЬ НА СТУПЕНИ 2

Вот где подтверждается достоверность реконструкции еа как

первичной формы а. В тех образованиях, в которых корневое е
замещено о (а2), греческий допускает появление <о на месте конеч­
ного долгого а1. Сразу же оговоримся: эти случаи немногочис­
ленны, но они повторяются в тех корнях, где А является меди­
альным (Fay: xufj-ax-coyY]), и мы полагаем, что не проявим чрез­
мерной смелости, поставив в прямую связь с ними аи таких
санскритских перфектов, как dadliau. Чтобы не отрывать друг
от друга различные формы перфекта, мы представим доказа­
тельства в пользу нашего последнего утверждения ниже, в раз­
деле „в".
Корень (5а: j3a-(xa, но [ta-j-io;; ср. xsp-jaa, хор-цо; (стр. 369 и 419).
Корень фа (фа<о, <h]-p<k): фю-цбс. Глагол фсосо образован искус­
ственно.
Слово ax(o-»xt^ „перекладина, балка" позволяет восстановить
*axo)-ji.o (axa).
Корень (pa: футурум срй-aa), но <pco-VY)2; ср. xef-aa), Ttot-VYj
(стр. 418 и 373). Однако все же существует срй-рл, а не *<ра>-|ш.
Корень ура „грызть" дает yoto-vrj „выемка, яма". Еще: atAtt>-v7)
„опухоль", если это слово происходит от ap-deco; ср. an&StS.
Перед суффиксом -га, - р обычно ставится хш> например
в X(,J"Pa- В качестве примера, подтверждающего, что это образо-

1
Ср. дат. п. Гллсо — Гдло-ai.
2
Дорийское лоЯ6([см)£ весьма сомнительно; см. Ah г e n s , II, стр. 182.
426
 вание принимает а2У я не могу привести другого слова, кроме
ауо$-р6-; при Tfs?-7.vo;. Точно так же я|*«о) дает фсо-^а1.
Гели а, (о не являются сочетаниями с е', то приведенные
факты представляются нам загадкой. Аблаут, совершающийся
при посредстве о, по существу также связан с наличием е2.
Без av нет и а2. Откуда а получил бы импульс для чередования
со звуком б? Мне кажется, что, напротив, все хорошо разъясня­
ется, если возвести о к оа и уподобить его oi, подобно тому
как а восходит к еа и сопоставимо с дифтонгом ei.
Необходимо также предположить существование древнего
'сочетания о2о; впрочем, оно уже недоступно нашему наблюде­
нию. Например, если исходить из того, что ж/ш в х^-ра восходит
к "/а, то слог do в Scb-pov разлагается на do2o, тогда как do
в Si-6o)-jjit представляет собой deo. Эти различные сочетания даны
в приведенной выше схеме, см. также стр. 433.
Лишь исключительная случайность позволяет нам еще улав­
ливать столь многозначительные следы пермутации а:о. Язык
эллинов в этом отношении почти единственный для нас путе­
водный луч. Но даже в нем эти драгоценные памятники при­
надлежат прошлому. Живой обмен между обеими названными
гласными, несомненно, уже давно прекратился.
Латинский не дает надежного примера аблаута А[:ТЯ. И это
не должно вызывать удивления: вполне правомерно, если этот
язык сохранил лишь кое-какие остатки обширного чередования
ах\а2. Но без опасения впасть в ошибку можно сказать, что
в Италии А2 должно было отличаться от А, так же, как в Гре­
ции.
Напротив, в германских языках различие уже невозможно:
л,, как мы знаем, становится о; л", тоже становится о. Англо­
саксонское grove, перфект gieov, если восстановить его более
древнюю форму, предстает перед нами как gro-ja, ge-gro. Из
двух о в этом глаголе первое соответствует а латинского gramen
(А\), второе — той же природы, что и со в [JW-JAO; (A2). Все, что
справедливо в отношении германского б, справедливо и по отно­
шению к славянскому а и литовскому о. Эти фонемы (а их
допустимо объединить под названием северного а — в противо­
положность ё того же ареала) еще заключают в себе о{ и о2,
которые, смешавшись даже в греческом, нигде больше не отли­
чаются одна от другой. Пример: слав, da-jq, da-rfi, ср. греч.
8'!-8со-ц'., 8d)-pov (ог и о2; см. выше).

1
Вот более спорные случаи. Наряду с олат1Кг\ и осалатг): о1-опи>тгг Гоме­
ровское (aexajLiwviog происходит, возможно, от juatojwu, но презенс цштсм,
сам по себе весьма неясный, снижает значимость со. оз в om'iAr, и в pcoTa|eiv
pdXAeiv противостоит а в yvridhai, но обтасо пугает всю картину.
2
О таких случаях, как ayo>, oyjire, см. стр. ЗУЗ.
427
 Прежде чем перейти к ослабленной ступени корней на а, мы
сделаем отступление с тем, чтобы безотлагательно рассмотреть
вопрос о корнях, которые в Европе оканчиваются на е. Эти
корни показывают в греческом чередование краткого и долгого
гласного совершенно так же, как в корнях на а и на о (о).
Оставив пока в стороне проблему происхождения и состава ё
долгого, мы приведем несколько примеров из числа образований
на ступени 1: T!--&7J-JJU, i'-rj-jxt, Si-frrj-jJti — единственное число пре-
зенса глаголов 3 класса (см. стр. 434). Для единственного числа
аориста действительного залога образование на -ха, каковы eftrjxa,
Цха, лишает нас примеров; можно привести I-ajh]-v, если только
корнем является ajfrj. Аорист на -за дает следующее: е-8ггаа,
ё-vij-aa (?). Футурум: {Ц-зсо, 7]-асо, d-rj-aco. Слова на -jxa: avi-U7]-jxa,
Vjxa, 8ta-8r)-jjia, vfj-jxa. ayjr\iy. (корень ^/-Г|). Слова на -JJLCOV:
UTJ-JJUOV, Y]-|JI(I)V. Слова на -тт)р, как мы видели, подверглись влия­
нию аналогии со стороны глагольных прилагательных на -то.
В образованиях на ступени 2 фигурирует со.
Истинный перфект от Хщ{—s-co-xa; i'f-scoxa приведено Геро-
дианом и другими авторами грамматик. Добавление -ха проис­
ходило без изменения корневого слога (см. стр. 436). В табли­
цах из Гераклеи встречается avsciaftat1. Глагол тп-тттчо образует
свой перфект на основе корня, родственного TTT7J, строение кото­
рого мы здесь не станем рассматривать; ттхг] дает правомерно
ттг-тгш-ха2. Причастие тте-тгт7]-(р)их; не имеет и не должно иметь со. *
Презенс Sitoxw позволяет с почти полной уверенностью воссоздать
древний перфект *5s-Sico-xa, возникший, естественно, из SITJ
(§'!е-|ш) примерно так же, как avciya) из ^vcoya. Перфект ЗгЙаг/а
(Curt i us, Verb., II, стр. 191) воссоздан по образцу Stcuxco.
Корень $т) порождает $7J-JAU>V, н о й й(о-цо<;; ср. xepjjKov, тбр/ло;.
dcco-Tov происходит, возможно, от £rj-jii; ср. voaxo; от >га [30].

Согласные показания европейских языков в отношении б

долгого—факт общеизвестный3. В германских языках, за исклю­
чением готского, эта фонема принимает форму а, но после Якоби

1
В медиуме со не изначально. Сперва оно было лишь в единственном
числе актива. Но этим нисколько не снижается ценность данного примера
как формы, в которой засвидетельствовано со.
2
Из создавшейся таким образом основы лтео образуются неправильные,
с грамматической точки зрения, формы: лтш|ыа и nxiaig.
3
Пока печатался этот мемуар, Фик опубликовал в ВВ (II, стр. 204 и ел.)
весьма существенные подборки примеров, проливающие свет на европейское ё.
Имеется, однако, один пункт, в котором, без сомнения, лишь немногие линг­
висты обнаружат готовность последовать за автором; речь идет о том, что ё
множественного числа претерита германского gebum (вместо gegbum) он
рассматривает по отношению к е в том же плане, как о в for по отноше­
нию к а. Первым привлек внимание к европейскому ё долгому, если не оши­
баемся, И. Шмидт („Vocalismus", I, стр. 14).

428
(„Beitr. zur deutschen Gramm.") все больше и больше получает
признание первичность ё. ё в конце корня обнаруживается глав­
ным образом в glitО „идти", dhe „кормить грудью", пё „шить",
т е „измерять", we aYjvat, se „бросать, сеять". Примеры нормаль­
ной ступени: греч. xi-77j-|jit, др.-в.-нем. ga-m (ср. скр. gihite,
лат. fio из *fiho); греч. -fj-jJia, лат. se-men, др.-в.-нем. sa-mo,
слав, se-m?, лит. se-men-s.
Греческому аблауту rj:со (IVjfxtrswxa) в точности соответствует
аблаут в северных языках, то есть ё:а (герм., лит. о). Он и
наблюдается в готских претеритах sai-so, vai-vo, lai-lo, проис­
ходящих от корней se, ve, 1ё. Герм, do-ma-, используемое как
суффикс, ничем не отличается от греч. ftco-jio; ё обнаруживается
и в de-di „действие". В литовском имеется слово pa-do-na-s „под­
данный", которое происходит, весьма вероятно, от того же
корня dhe.
Здесь и латинский не остается совершенно немым: от корня
пё-dh (VY]-{}-(D), распространения пё, он образует nodus.

ё долгое, согласно нашей теории, не должно быть простой

фонемой. Оно должно разлагаться на два элемента. Какие? Пер­
вый не может быть не чем иным, кроме как at (e). Второй —
сонантный коэффициент—должен появляться в чистом виде
в редуцированной форме (стр. 423). Редуцированная форма от
U7j—это 4s. Следовательно, можно сказать, что ё составлено из
е-\-е. В таком случае б в {Надо; восходит к о2-\-е.
Это сочетание о2е нам известно давно. Его мы находим
в именительном падеже множественного числа гот. vulfos, оск.
Abellanos, и ему-то мы и присвоили название а2.
Однако —и теперь мы приступаем, быть может, к самому
трудному и темному разделу нашего изложения,— вглядевшись
пристальнее, нетрудно заметить, что свидетельство греческого
нуждается в подтверждении и что происхождение ё долгого
является исключительно сложной проблемой.
1) Сочетание ava^ параллельное сочетаниям aLA, axi, aLn и
т. д., производит впечатление чего-то бессмысленного. Если вполне
объяснимо, что ах вместе с замещающим его а2 обладает осо­
быми свойствами, какими не обладает никакой другой сонант,
поскольку все они выступают лишь как сопутствующие этой
фонеме, то можно ли допустить, что то же самое а, может в свою
очередь превращаться в коэффициент?
2) Греческий, по-видимому, является единственным языком,
в котором слабые формы корней на ё дают е. Главнейшие слу­
чаи таковы: йе-тб;, xifte-jxev; е-то;, i'e-jjisv; Ss-тб;; Sis-jJiai; /хг-xpov;
e-pp£-{bjv, a-a^e-то;, a-тгХе-то;. Что можно найти в Италии? Евро­
пейский корень se дает в причастии sa-tus. Рядом с гё-ri мы
обнаруживаем ra-tus, рядом с fe-lix и fe-tus, согласно этимоло-
429
гии Фика,— af-fa-tim. От корня dhe „делать" происходит fa-c-io
(Curtius)1, от корня wc (в ve-luni, e-vc-lare) — va-nnus.
Языки Севера в преобладающем числе случаев отказались
от слабых форм корней на а и ё. Таким образом, надеяться
с этой стороны на исчерпывающие разъяснения не приходится,
но сохранившееся в названных языках подтверждает свидетель­
ство латинского. И действительно, Фик сближает с корнем Ыё
„дуть" (англо-сакс. blavan) герм, bla-da- „лист" и с me „metere"
(англо-сакс. mavan) ma-fa- „червь". По мнению некоторых, гот.
gatvo „улица, дорога" происходит от корня ge „идти". В литов­
ском корень т е дает matiiti „измерять". Быть может, следовало
бы привести здесь и слав. doj^ = roT. da[dd]ja — от корня dhe
„кормить грудью". Что касается гот. vinds, лат. ventus, то эта
форма может быть истолкована по-разному, и она лишь позво­
ляет установить, что корень we на ступени редукции дает we.
Можно привести и из греческого, и притом с соблюдением
безупречной точности, xxdo^at и jjpaojxai—от корней *x7j и x?ri
( A h r e n s , II, стр. 131), xt-fta-ao; от \}rj („Grdz.", стр. 253), jiatioy,
которое, по-видимому, обозначало „малая мера" (см. Thesaurus
Этьена) и которое в этом случае может быть возведено лишь
к корню т е аяа-vi; „измерять" при лат pe-nuria.
Чтобы установить, что слабые формы корней имели первона­
чально еу можно было бы сослаться на вторичные корни или
принимаемые за таковые, каков, например, корень med из т е .
Но в этом случае пришлось бы для всякого корня приводить
доказательства, что он и в самом деле вторичен. Если назван­
ный выше корень восходит к праязыку, то мы рассматриваем
тип me-d и тип т е ( = т е + а) как два одинаково древних от­
ветвления одного и того же *те-. Считается, что германский
корень stel „похищать" восходит к sta (стр. 360). Но этот послед­
ний корень нигде не фигурирует в форме ste. На этом примере
явственно видно, в какой мере можно исходить из этих вторич­
ных корней для определения вокализма наших корней на ё.
Из предыдущего вытекает, что гласный редуцированных форм
наших корней, во всяком случае, отличается от того, который
именуется европейским е. С другой стороны, мы не желали бы
безоговорочно отождествлять а в satus с фонемой л. Мы счи­
таем, что такое а является не чем иным, как модификацией л
(см. стр. 462 и ел.).
3) Среди долгих ё и а в языках Европы наблюдаются пора­
зительные варианты, неизвестные для соответствующих им крат­
ких гласных.

а в греческом и германском: ё в латинском и балто-славянском.

1
Con-di-tus от того же корня можно возвести к *con-da-tus.
430
 Греч, e-'ffta-v, ttfta-aojxai; др.-в.-нем. spuon : лат. spes, слав.
spe-jq-
а в греко-италийском и в балто-славянском: ё в германском.
Лат. sta-men; греч. t-axa-jxt; слав, sta-ti: др.-в.-нем. ste-m,
sta-m (но также sto-ma, -ins в готском).
Лат. ta-b-es; слав, ta-jq: англо-сакс. f>a-van (=f>e-jan).
Внутри слова: греч. JJISUCOV, слав, maku: др.-в.-нем. mago..

ё в греческом и балто-славянском: а в германском и т. д.

Греч. T[-U7J-}XI, слав, deti: др.-в.-нем. tuo-m (по также ta-t).
Греч. jAYj-xt;: гот. mo-da-.
Лат. сёга; греч. pojpoc: лит. koris (Fie k, I3, стр. 523).
Необходимо упомянуть еще др.-в.-нем. int-chnaan при греко-ит.
gno и слав, zna- „знать".
При сопоставлении греческого и латинского во многих слу­
чаях наблюдается та же неустойчивость а долгого:
Греч. Opct-vo;, лат. fre-tus, fre-num. Греч. fia-jAev, лат. be-t-ere.
Внутри корня: греч. т]|л!, лат. ajo; греч. r,jxai, лат. anus („Grdz.",
стр. 381). Общеэллинскому г\ числительных TrevxYjxovTa, s$Y)xovxa
( S c h r a d e r , „Stud.", X, стр. 292) в латинском противопоставлен а:
quinquSginta, sexaginta.

Рассмотренные нами случаи приводят нас к заключению, что

провести точную границу между европейскими а и ё почти не­
возможно. Не подлежит сомнению, что в некотором количестве
определенных случаев разграничение этих гласных завершилось
в весьма давние времена, и это те случаи, которые обычно имеют
в виду, когда говорят о европейских ё и а. Но повторяю: ничто
не свидетельствует о коренном и изначальном различии ё и й.
Пусть читатель теперь вспомнит факты, относящиеся к редуци­
рованной форме корней на ё, пусть вспомнит латинское при­
частие sa-tus при корне se и т. д.; пусть внимательно рассмотрит
теоретические соображения, изложенные нами вначале, и он,
возможно, окажется не очень далек от того, чтобы принять
следующее предположение: в, очевидно, образуют те же сла-
гаемые, что и й, и их общая формула al + A •
Мы не в состоянии дать твердые правила, в силу которых
слияние обеих фонем порождало то ё, то а. Мы только хотим
заметить, что эта гипотеза не вступает в противоречие с фоне­
тическим принципом, согласно которому один и тот же звук,
находясь в одних и тех же условиях, не может в одном и том
же наречии преобразоваться в два разных звука. Здесь же речь
идет о двух последовательных гласных (а, + л ) , которые под­
верглись стяжению в один звук. Но решится ли кто-нибудь
отрицать, что тут могли иметь место какие-то факторы, о кото-
431
рых мы ничего ие знаем, какой-нибудь совсем неприметный
оттенок ударения, способный, тем не менее, видоизменить раз­
витие 1 , и что все это обусловило именно такое стяжение?
Из предложенной нами гипотезы вытекает, что (о в [коцос и со
в \hojioc тождественны.
Что касается времени стяжения, то на этом вопросе мы уже
останавливались (см. стр. 384), говоря о форме именительного
падежа мн. ч, vulfos и о других случаях такого же рода. Вся­
кий раз, когда наблюдается колебание между ё и а, как, напри­
мер, в слав, spfc- при герм, spo-, мы видим в этом колебании
свидетельство относительно недавнего стяжения 2.
Но история этого преобразования распадается, весьма веро­
ятно, на ряд последовательных периодов, перспектива которых
от нас ускользает. Впрочем, ничто не препятствует допустить,
например, что в корне we „дуть" или в слове bhrSter „брат" стя­
жение завершилось еще в праязыковую эпоху.
Что касается е в таких греческих формах, как OS-TOC, TO нам
будет легче составить себе на этот предмет определенное мнение
лишь после того, как мы дойдем до древнеиндийского Т в каче­
стве заместителя а краткого. Для последующего изложения до­
статочно отметить, что это Т является гласным, которого в сан­
скрите следует ожидать во всякой редуцированной форме корней
на а. Приступим теперь к изучению редуцированной ступени,
включив сюда и формы корней на ё 3 .
1
Согласно описанию Шлейхера, литовские дифтонги ai и аи, в зависи­
мости от того, падает ли ударение на первый или на второй из составляющих
их элементов, произносятся совершенно по-разному. Между тем, ai и ai, au
и au тождественны по составляющим их слагаемым.
2
Довольно частые случаи замены в одном и том же языке 'а на ё могут
найти себе объяснение, если допустить, что два несхожих продукта стяжения
еа продолжают жить бок о бок друг с другом. Так, в др.-в.-нем. ta-t наряду
с tuo-m, в греч. х'-хл-^ 1 и xi-xu-vco, rirr\ia и па-Ь (стр. 439), (Ц-тсор и
el-poL-va; в лат. me-t-ior и ma-teries. Более неожиданное явление —это вариант­
ность ё —а в одних и тех же словах близкородственных диалектов. Само
собой разумеется, что этот факт не может быть поставлен в прямую связь
с существованием исконной группы еа. Так, например, слова r\$a, ^ил-, ^ои/од,
%epog обслуживают а в некоторых эолийских и дорийских диалектах, г| —
в других. См. S c h r a d e r , „Stud.", X, стр. 313 и ел. Корень 0а дает во
всем диалекте Гераклеи Pou-p-7jTi£. В Италии наблюдается необъяснимое рас­
хождение умбр, оптатива porta-ia с s-ie-m ( = греч. eXr\v). Старославянский
знает гёра при лит. горе, которое согласуется с лат. тара и т. д. Фик срав­
нивает с этим слав, гёка „река", противопоставленное лит. гокё „мелкий
дождь" (II 3 , стр. 640). Здесь гипотеза перегласовки, вызванной суффиксаль­
ным i, содержащемся в лит. ё, могла бы иметь известную степень вероятности.
Наконец, третий род явлений — это германская и элейская окраска ё, преоб­
разующая его в а и являющаяся как бы отголоском древней группы еа, по­
скольку эта окраска свидетельствует о том, что европейское ё было в дейст­
вительности сильным а, весьма мало отличавшимся от а. И даже в латинском
ае в таких случаях, как saeclum, Saeturnus (ср. Saturnus), можно видеть по­
пытку орфографически передать очень открытое ё.
3
Было бы нелишним, быть может, свести в таблицу различные виды а
кратких и а долгих (то есть двойных), с которыми мы познакомились. Вот раз-
432
 В. РЕДУЦИРОВАННОЕ СОСТОЯНИЕ

В двух первых глагольных образованиях, из числа тех, ко­

торые мы будем рассматривать, имеет место чередование реду­
цированного и полного корня. Полная форма (она налична только
в единственном числе актива) находится на ступени 1 в презенсе
глаголов 2-го и 3-го класса, на ступени 2 — в перфекте.
Презенс 2-го класса. Сравните
скр. as-mi si-jit ш-]х1 — р he a - m i
as-(s)i st-c Ш-Q = p h e a - s i
as-ti el-Gi <р-т[ = p h e a - t i
s-mas t-jxs; cpa-jJis; = p h a- mes
Очевидно, что корень phea или phaxA ведет ceo;i не иначе,
чем корни а^, ats или любой другой. Отложительный глагол
гтп-ата-jxai дает закономерно а краткое ( C u r t i u s , Verb., I 2 ,
стр. 148).
Санскрит почти полностью утратил слабую форму (см. ниже).
Для атематического аориста, который является имперфектом
.глаголов 2-го класса, И. Шмидт (KZ, XXIII, стр. 282) весьма
убедительно, как нам представляется, доказал следующее: все
греческие формы, не принадлежащие к единственному числу
актива и имеющие долгий гласный, например е-ота-jiev, представ­
ляют собой вторичные формы, созданные по образцу единствен­
ного числа актива, по крайней мере если дело идет не об особых
корнях, а именно о корнях с метатезой, каков корень TTXTJ. Крат­
кое а сохранилось среди других в словах ,8OC-T7JV—от s-jia-v,

личные а греко-италийской и германской групп языков, сопоставленных сна­

чала только соответственно своим внешним особенностям.

Греко-италийская группа Германская группа

е а о е а
ё а 6 ё 6

Обозначив отношение различных а между собой, получим:

Греко-италийская Германская
Изначальное состояние группа группа

е
а

ea(Ai)
о

ео(о!) е
а

ё л
0

6 е
! •1 е о

о2 1 о2а(Д2) J о2о(о2) 1 0 с) а 6

Ср. таблицу на стр. 424.

433
yfla-jievoc —от i-'f-ca-v, в e-S&.jiev, e-fle-jxsv, ST-JJLSV1. В то же время
Шмидт устанавливает исключительно важный параллелизм а дол­
гого в единственном числе с тем „усилением", какое обнаружи­
вается в eijju при fjjisv. Даже в аористе мы теперь знаем грече­
ские формы в усилении; это формы, открытые Бругманом (см. ВВ,
11, стр. 245 и ел. и выше, стр. 321); так, например, ё-уеи-а. при
е-р-то.
Шлейхер в своем Compendium'e признает количественное
многообразие а. Курциус, соглашаясь со справедливостью этого
положения для презенса и имперфекта, держится мнения, что
аорист с самого начала знал лишь долгий гласный. Но можем
ли мы подвергнуть сомнению формальное тождество аориста с
имперфектом? Что касается а долгого, устойчивого в арийских
формах, то аорист а-patam представляет, понятно, убедительный
довод против изначальности pa-T7jv лишь при условии рассмотре­
ния также презенса yo.\ii (pajxsv как инновации по сравнению с
pdmi pumas. Впрочем, в санскрите сохраняются немногочислен­
ные остатки слабой формы, правда, только в медиуме: от dha—
a-dhi-mahi и, быть может, dhi-mahi (см. D e l b r i i c k , стр. 30),
от sa (sa-t, sa-hi)—sl-mahi, от ma (в презенсе) — mi-mahe (см.
B o h t l . — R oth), а кроме того, формы, включенные в парадигму
аориста на s, каковы, например, asthita и adhita, приводимые
Курциусом2.
Презенс глаголов 3-го класса. Флексия греч. i-axa-jxi, t-aa-jxt
(ср. aa-jxa), SI-SCD-JJU, T£-U7J-JJU, I-TJ-JAI совершенно та же, что и
флексия <ра-ц(. Лат. da-mus, da-te и т. д. отражает слабую форму.
Форма второго лица das, по-видимому, подверглась влиянию.
1-го спряжения. Эквиваленту StScoc полагалось бы выступать в
форме *dos.
Здесь древнеиндийская парадигма совершенно не утратила
редуцированных форм: £a-ha-mi, ga-ha-si, ga-ha-ti; мн. ч. ga-hi-mas
и т. д.; дв. ч. ga-hi-vas. В медиуме известны (от другого корня
ha „уходить"): gi-hl-Se, gi-hl-te, gi-hi-mahe и т. д. Такое же
многообразие форм может быть отмечено и для корня та „изме­
рять", а в Ведах —для корней да „оттачивать", <ja „давать", га
(ririhi) с тем же значением. Корень ga „идти" повсюду сохраняет
полную форму—единообразие, которое, исходя из того, что нам
удалось наблюдать, должно быть вторичным. Так же, как в ве­
дийском диалекте, корень ha „покидать" сам по себе утратил
слабую форму. Относительно dadmas и dadhnias см. стр. 462.
1
Если £отато у Гесихия— не испорченнее гсиато, то ioxdiv, очевидно,
имел бы в медиуме еошццу.
2
Чтобы предупредить сомнения, которые могут также возникнуть отно­
сительно распространения сильном формы в том виде, в каком ее здесь сле­
дует предположить для санскрита, необходимо упомянуть о том, что в оптативе
на -уа множественное и двойственное число актива (dvi§y<fma, clviSvcfva и т. д.)
явно представляют собой позднейшие образования, созданные по образцу
единственного числа; см. § 12.

434
 Перфект. Ли в скр. dadhau (3. л. ед. ч.), как, мы склонны
считать, предоставляет в наше распоряжение новое свидетель­
ство первичного многообразия а в арийских языках [31]. Если со­
поставить dadhau с eco[-xs], agvau с или» (dvaii с Sxo, паи с vco),
astau с бхтсо, то нетрудно убедиться в том, что существует такая
разновидность а, которая в санскрите преобразуется в конце слова
в аи, и что эта разновидность а восходит к сочетанию, содер­
жавшему в себе а2. Такие, написанные с а ведийские формы, как
papra, afva, отмечают попросту менее четкое произношение того
же аи (возможно, как а0). Повсюду, кроме абсолютного конца
слова, интересующий нас гласный стал a: dvada?a при dvau,
dadhStha при dadhau. В ukSa, hota, sakha (см. § 12) отсутствие
au может найти свое объяснение 1) в том, что n, r, i оставались,
весьма возможно, устойчивыми в положении после а вплоть до
относительно недавней эпохи (ведь настаивали даже на том, что
в Ведах обнаруживаются следы п и г) и 2) в том, что а в этих
формах—не сочетание чего-то с а2, но а2, подвергшееся удлинению.
Для первых лиц субъюнктива, например ау-а ( = греч. е?-со; см.
стр. 416), по-видимому, пригодно сказанное выше в пункте 2.
Впрочем, эти формы известны лишь в ограниченном числе ведий­
ских примеров, и возможно, что их а был той же природы, что
и в paprS, a£va.
Но определить изначальные формы — задача нелегкая. Гипо­
теза, согласно которой окончанием 1-го лица перфекта в активе
является - т (см. стр. 338, 367), покоится на допущении неве­
роятного: необходимо признать, как мы видели, что два лица,
отличавшиеся одно от другого своей формой—герм. *vaitun и
vait,— под влиянием аналогии приняли одну и ту же общую
форму. Сколь бы непостижимым это ни было, для объяснения
форм vaivo, saiso, которыми мы занимаемся, нельзя обойтись
без привлечения носового. Без него в готском было бы *vaiva,
*saisa, и действительно, это те формы, которые нужно восстано­
вить для 3-го лица. Тождество форм 1-го и 3-го лица, законо­
мерное в остальных претеритах, породило реакцию, которая на
этот раз повела к победе формы 1-го лица. В санскрите, напро­
тив, *dadham отступило перед dadhau; само dadhau восходит
к dhadha2 A-a,. Греки должны были сначала говорить *e<ov и *Ы.
Мы усматриваем в пкщ • e<pav7j (Гесихий) от корня ера, который
представлен в тте^агтаь, ajxcp&Sov, последние остатки этих древ­
нейших форм [32] х . Совершенно очевидно, что формы единственного
числа *jJspjjv (*$Щ$<х) *$Щ, *scov (*e<ofta) *есо не смогли выжить
по причине чрезмерного сходства их флексии с флексией аористов
и имперфектов, и это обстоятельство также явилось первым им-
1
Примеры перфектов, поясняемых у Гесихия аористами, не редки, как
это показал Курциус (С и г t i и s, „Stud.", IX, стр. 465). Но прежде всего
необходимо принять во внимание, что греческий знает из атематического ао­
риста с удвоением лишь несколько форм императива (кгхЯите и т. д.).
435
 пульсом к бесчисленным образованиям на -ха. Можно сказать,
что вплоть до времен Гомера (Curt i us, Verb., II, стр. 203, 210)
формы на -ХУ. использовались исключительно для того, чтобы
обойтись без флексии *?3^v *fflrfty. *Щт^: они появляются лишь
тогда, когда корень оканчивается на гласный, и в финитных
формах глагола почти исключительно в единственном числе.
Медиум никогда их не допускал. В 3-х лицах, например в $Щ-хг,
ёсо-xs, путем отсечения привеска -хг мы находим чистый тип очень
древнего греческого. Что касается возможных предположений
относительно замещения 7j и а на со в xs&rjxa, jJsjiaxa, и т. д., то
по этому вопросу мы отсылаем читателя к стр. 440 и ел.
Медиум в греческом, например в e-jxa-xat, Sl-So-xai, тгз-тго-так
и т. д., сохраняет в чистом виде слабую форму. В активе (во
множественном числе, в двойственном числе, в причастии) нали­
чествует известное число таких форм, как S-JTOC-JASV и т. д., [Js-[$a-jASV;
(инфинитив), xs-xXa-jiev (Curt i us, Verb., II, стр. 169 и ел.).
Сопоставьте §S!-3I-JASV §ci-5ot-xa и s-axa-jisv £-axrrxa (вместо
*I-axco-xa).
В слабых формах санскрита мы обнаруживаем необычное
положение вещей: i, которое предшествует окончаниям и появ­
ляется также перед v причастного суффикса (tasthima, dadhise,
yayivan), неизменно представляет собой i краткое. Например,
papima, papivSn наряду с pi-ta, pi-ti, pipi-sati 1 . Является ли
в этом случае i таким же связующим гласным, как в pa-pt-ima
и т. д., и было ли вытеснено перед ним корневое а? Пока не
удастся установить причину, обусловливающую количество ко­
нечного i наших корней, решить этот вопрос будет трудно.
Презенс на -ska (см. стр. 323). Греч, рб-ахсо, yoc-dxeo.
Именные основы на -ta (ср. стр. 315, 323). Индийские формы
дают i краткое: chi-ta „расколотый" (также chata), di-ta „при­
вязанный" от da в daman и т. д., di-ta „отрезанный" от da d&ti
(есть также dina, data и в словосложении -tta), mi-ta „смирен­
ный" от ma mSti, gi-ta (также fata) „отточенный" от ?а ?ic;ati
(слабая форма: ?i?i-), sthi-ta от stha „держаться стоймя". При­
частие si-ta „привязанный" восходит скорее к se (откуда среди
прочего и siset), чем к sa (в sahi). Формы с долгим I: gl-ta „спе­
тый" от ga gSyati, dhl-ta от dha dhayati (инфинитив dha-tave),.
pi-ta „выпитый" от pa pSti, sphi-ta от spha sphayate „расти". Из
образований на -tvS, параллельных основам на -ta, мы упомянем
hi-tva (также hl-tva) от ha gahati „покидать", причастием кото­
рого является Ы-па; ср. gahita и ugghita. В нескольких слу­
чаях мы обнаруживаем а, например в ra-ta от га rSti, несмотря
на rirlhi и другие формы, содержащие в себе L Случаи типа
dhmata, trata и т. д. рассматриваются в гл. VI.
1
Существует, правда, ведийский перфект оптатива paplyat, но помимо
того, что эта форма не показательна для флексии индикативной основы, I мог
тут развиться в результате удлинения под воздействием у. Ср. gakslyat.
436
 Греческие формы: ата-тб;, сра-тбс, su-jio-тос, SO-TOC, тто-т<к,
a-iv-Se-To;, auv-s-то;, Ог-хо;; см. J. S c h m i d t , цит. раб., стр. 280.
Латинские формы: ca-tus = скр. ?ita, sta-tus, da-tus, ra-tus,
sa-tus. Ср. fateor от *fa-to, natare от *na-to.
В готском: sta-da- „место".
Именные основы на -ti (ср. стр. 316, 323). В санскрите sthi-ti,
pl-ti „питье как процесс", pi-ti „покровительство" в nf-piti, sphl-ti
рядом с spha-ti и т. д. В греческом: атсс-at;, cfa-Tt;, jpsc-Ti; (Гесихий),
откуда %dLt>Xioy |^-ак, S6-3i;, тгб-ot;, но также 3<5-xtc (в надписи)
и ajjL-7T(o-xt;, Si-ats, #<p-satc, йг-at;.— В латинском: sta-tio, ra-tio,
af-fa-tim (стр. 429—430).
Именные основы на -га (ср. стр. 443). В санскрите: sthi-ra
(сравните stheyas) —от stha, sphi-ra — от spha, ni-ra „вода"
(см. стр. 392).

Таким образом, как можно заметить, Т является единствен-

ним древнеиндийским заместителем конечного краткого а корня,
кроме, по-видимому, того случая, когда он предшествует полу­
гласным у и v; в этом положении а может устоять, как, напри­
мер, в dayate, сопоставляемом с Saiojiat, или в ga-v-am = [Jo-F-<bv
(см. § 12). Что касается dadamana, то наличное здесь а не яв­
ляется преемником индоевропейского а; оно только свидетель­
ствует о том, что форма перешла в тематическую флексию. Отно­
сительно а в madhu-pa-s см. стр. 461.— Зендский настолько
привержен сильным формам корней на а (примеры: da-ta, -ftaiti
при скр. hita, sthiti), что ныне едва ли можно называть индо­
иранским то i, о котором мы говорим. Впрочем, и в зендском
имеются vl-mita, zagto-miti от ma „измерять" и pitar „отец"1.
Есть i и в др.-перс. pita. Позволительно думать, что такие формы,
как fraorenata и pairibarenanuha, которые Жюсти помещает в 9-й
глагольный класс, являются в действительности тематическими.
Таким образом, их а не соотносимо с скр. I [33].

II. К О Р Н И , СОДЕРЖАЩИЕ СРЕДИННОЕ а

А и о в положении перед согласным ведут себя не иначе, чем

тогда, когда находятся в конце корня. Соотношение между лай и:
а т а с этой точки зрения совершенно такое же, как соотношение
между тгеоО и TTXSU ИЛИ 8ерх и зер.
Таким образом, мы поступали непоследовательно, когда в
главе IV говорили о корнях dhAbh, kAp и тут же — о корне stA;
в действительности, настоящими корнями являются dhAbh, kAp
1
Patar, как кажется, неправильное чтение. См. Гюбшман в словаре
Фика, II 2 , 799.

437
(=dhalAbh1 kaxAp). Но подобное обозначение, пока оно не могло
быть мотивировано, лишь помешало бы ясности изложения.
Вокализм корней, содержащих срединное л, полнее всего
сохранился в греческом. Корням, оканчивающимся на сонант,
каковы, например, дал, йан, не будет уделено внимание в даль­
нейшем. О них будет упомянуто в конце параграфа. Но прежде
всего нам нужно определить точную форму подлежащих рас­
смотрению важнейших корней. Нередко случается, что вторич­
ные явления изменяют их облик почти до неузнаваемости.
Мы исходим из того, что в любом презенсс типа juavOavco у нас есть все
основания считать носовой слог в корне чуждым самому корню и включенным
в него, возможно, в результате эпентезы. И даже в тех случаях, когда это
отнюдь не доказано, полезно заметить, что такие ирезенсы, как Kipn&v®,
лъгО'огоцои, в которых носовой, в соответствии со сказанным на стр. 414, не
может быть корневым, освобождают от всяких сомнений на этот счет.
I. 1. Корень с; F a 6. Носовой появляется только в dv6ivco вместо *d6vco.
Таким образом, не может быть и речи о корне aFav6. 2. Корень Л a ft, пре-
зенс XavOavco. То же замечание (ср. стр. 356 и ел.). 3. Корень Я а ср. Презенс
XanPdv© восходит к *кщхы г. Тезис И. Шмидта (Voc, 1,стр. 118) гласит: 1) Но­
совой в Xa^pavco корневой, 2) Яг(г|:о|иса, Яг)лтос, возникли из назализованных
форм, которыми располагает ионический диалект, например: Адрлроцш, Аа^ятбс,
и т. д. По второму из названных пунктов правомерно задать вопрос, почему
такое же преобразование не произошло в Дл|.и|)(о (от Ыцто) или в хацг|хо, или
в yvajanTog, xta*y£co, пКаухтбс, и т. д. Но это бы означало, пожалуй, решать
на основании частного случая исключительно сложный вопрос. Итак, здесь
нам придется удовольствоваться лишь заявлением, что все формы разбирае­
мого нами глагола могут восходить к Ясёф, тогда как некоторые не могут
быть выведены из Л ос fx ср. По мнению Курциуса, ионические формы заимст­
вуют свой носовой путем аналогии из презенса. 4. Корень Оаф. Как бы ни
объяснять tfajupog (=*0афГ05?), аорист Ггоирог и перфект тгОала указывают
на то, что носовой звук не входит в состав корня. Сближение с скр. сомни- *
тельно ввиду наличия аспирации в греческих словах.
II. Корни, которые следует выделить особо. 1. На стр. 394 мы возвели
fazyyava к корню Кеу%. Нетрудно объяснить образование г()л\уа наряду
с древним Хекоууа параллелизмом kayx&va, $кауо\ (--- 'Кгхууы, s>.rr/ov) с
XajLipdvco, JAaPov ( = hAfixo) sA/ipov). 2. x a v ^° V 0 ) вместо %a6vco (^e^n6v(o)
происходит от х е v б, как это доказывает футурум ^eiaojuiai. Перфект у этого
глагола сохранился не так хорошо, как у к г у %: он сблизился с презенсом
и предстает в форме Kiyavba вместо *xs%ov6a. Греческие формы, связанные
с 6axvco, должны были бы восходить к корню б а х , но древнеиндийские
формы включают в себя носовой. Итак, мы не можем допустить, что корень
здесь dAnk (см. стр. 465). Таким образом, необходимо предположить, что
корнем является daxnk. В этом случае 6dxvco, /6axov вместо 6jjxvo), e6r)x.ov
и все прочие греческие формы, каковы б*;£оиш, бтщщ, порождены аналогией.
Но именно поэтому позволительно ими пользоваться, возводя их к фиктив­
ному корню б а х . В др.-в.-нем. zanga а в соответствии с предыдущим пред­
ставляет собою не л, но а2.
III. Существуют такие пары корней, один из которых содержит в себе
в качестве сонантного коэффициента п или т , тогда как другой — л, напри­
мер: g2 a i m и &2а1л „приходить". Нас интересуют здесь только корни типа В
(стр. 310). 1. Греческий располагает одновременно и корнем \х t: v О, подтверж­
даемым [Aev0fjpai, и корнем ц а О , подтверждаемым sm-jiad^c;. Такие слабые
1
Перед п звукосочетание pli дает f, v, b; кроме того, eAapov принимает b
по аналогии. Ср. Oivydvo), fdiyov при xei^og.
438
формы, как fiaftplv, |ictv\VH4o, *fiaOvo), могут, принимая во внимание гре­
ческий вокализм, относиться к обоим корням. 2. р Е V 0(PevOocJ и р а Щг\оаа)\
Paftug может принадлежать так же к pcvi>, как и к fJofO (см. стр. 324).
3. j i e v O и л а д (ср. стр. 356). Хотя формы лг,аоцш = neiaojxai и л^аас =
= ла{Ь'>г объясняются просто-напросто ошибочным чтением, возможность
существования лад поддерживается двумя доводами: 1) лev-'б , , по весьма
обоснованному мнению Курциуса, представляет собой расширение л e v . Таким
образом, бок о бок с nev мы имеем лг] или л а в .nfj-ца *; 2) Если а в лао/со,
ладеlv и т. д. может быть объяснено из корня лev-0, то а2 в лат. ра-Ыог
может восходить лишь к базе ра и никоим образом не к реп .
IV. Среди корней, которые не поддаются точному определению и о которых
мы говорили на стр. 354, выделение корня в щухщь, быть может, не так
уже безнадежно. Нам представляется, что мы вправе решиться на отсечение
носового в гот. перфекте *fefanh (Faifah) и отнести его, как в лат. panxi (ср. pepigi),
к образованию презенса, которое наличествует в греч. щу\ъ\н. Таким образом,
мы определяем корень как pXg (или рлк). Что же касается греческого, то мы
утверждаем, что в нем не имело места проникновение суффиксального носового
и что nrfeai, например, не представляет собою формы, возникшей вместо
„лау£а1". Это побуждает нас оспаривать, что щуу\)\и—форма, возникшая
вместо закономерной *noLyvv\iit *n<xyy\v\n, как этого хочет И. Шмидт (Voc,
I, стр. 145). Вот заслуживающие внимания доводы: 1) хотя, исходя из пра­
вил, мы и в самом деле должны были бы ожидать *лауги|И1, но такие случаи,
как 6et4VU(ji, £еоугиил, самым очевидным образом указывают на то, что перед
-vu налицо "вторичное наслоение сильной формы. Правда, Шмидт считает, что
8t, еи, якобы, появляются вместо iv, uv, но в этом вопросе большинство линг­
вистов никогда с ним не соглашалось. 2) Согласно той же теории, $ijyvx)\Li
появилось вместо *frxvvou,i (ср. eppocyiiv). Но тогда дорийцы должны были бы
говорить payv\)\Li, а они говорят в презенсе (Ah г e n s , II, стр. 132) ^Y)YVU|JU.
Это подтверждает, что тут имело место и простое наслоение сильной формы.

Закон, определяющий появление а долгого, подтверждается

не во всех корнях. Некоторые глаголы, каковы, например, йатгта>
или Хаттта), полностью отказались от а долгого. Мы еще вернемся
к этим аномальным случаям (см. стр. 443 и ел.).
Переходим к рассмотрению главнейших глагольных образо­
ваний. За исключением незначительных отклонений в перфекте
актива, глагол )дО(о соблюдает парадигму с идеальной правиль­
ностью. Сопоставьте
фгбую eeuyov TTs'fsoya TrscpuyjAsvo; у&Ъщм ууххбс
XiOco3 siaOov HXafta XsXaajxsvo; Xdaojjiai -XaaxoC
(leatho elathon leleatha lelasmenos lea(th)somai lastos)
1
Что касается расширения, то ср. u,ev-d и ца-ft, происходящие от men
и ma (цт}тц;), pev\T и (Зад, происходящие от g2em и g2a и т. д. (См С и г И u s,
Grdz., стр. 65 и ел.). В некоторых случаях добавление детерминатива восхо­
дит к праязыку; так, например, fiev-O, ра-О, Ра-ф ((Залтсо) имеют соответствия
в скр. gam-bh, ga-dh, ga-h. Иногда такое добавление имело место, очевидно,
в очень позднее время, как, например, в греч. 6ар-д „спать" или в леу-ф.
Эти последние случаи, рассматриваемые со стороны истории языка, остаются
весьма затруднительными. Совершенно непонятно, откуда могло начаться до­
бавление нового элемента.
2
Мы придерживаемся прежней этимологии na-delv. Во всяком случае,
этимология, предложенная Грассмаиом и И. Шмидтом, представляется нам
приемлемой лишь при условии отождествления badh не с ле\>0, а с лад.
3
Корень I а 0 восходит к la (стр. 356), как лЯг|-\> — к лА/»], по навязан­
ная ему парадигма унаследована от древности. Само собой разумеется, что
439
 Презенс 1-го класса (ср. стр. 415). Кроме ),dft(o, существует
также Мусо, яо&о, тахсо, Ищи, далее — зт,шо и х|лт|усо, где 7j,
принимая во внимание еаяттг^ и Tjxaysv, представляет собою а,
и то же самое относится, несомненно, и к Sfjco. С о: xXcifko, трсоусо,
сршуш; кроме того, p<o(a)ojnat9 x^(a)°)J-at (СтР- 457) (см. C u r t i us,
Verb., I 2 , стр. 228 и ел.). Относительно презенса огуло см. там же.
Тематический аорист (ср. стр. 311, 320). Наряду с презенсами
>.d{fo), aSojiat, *т|хйусо (т^усо) существуют: e-Xa\b-v, s-oaSo-v, 8t-s-
Tjxayo-v. Мы позволяем себе восстановить для TTTOCXCOV презенс
*тгса*(о. Долгий гласный в тт-с-^аасо в принципе несовместим с об­
разованием на -усо. Недавнее происхождение этого презенса здесь
так же прозрачно, как в уочео наряду с (pciyw. Характерный для
презенсов долгий гласный отсутствует в e-Aajfo-v, s-/.axo-v просто
потому, что эти презенсы отклоняются от парадигмы глаголов
1-го класса; в перфекте у них снова появляется долгое а. От
Сак происходит Собайсо вместо Соаг-айа) („Grdz.", стр. 611). Отно­
сительно отдельных аористов, таких, как ecpayov, см. стр. 447.
Аорист тематический с удвоением (ср. стр. 312, 321) имеет
такой же корневой вокализм, как и аорист простой: H-),aib-v,
ls-la$i-aboLiy ).e-A&xo-VTo, тте-ттауо-(г^ (Curt i us, Verb., II, стр. 29).
Напротив, s-jJLs-jJLTjxo-v — плюсквамперфект (там же, стр. 23).
То же ослабление в аористе пассива на -rj (ср. стр. 44, там
же, прим.): от аатт— e-actTT7j-v, от тах — e-Tobaj-v, от т;лау —
Tjxaye-v. От Fay Гомер употребляет одновременно и Щт\ и е-ЙУ7)-
В атематическом аористе (ср. стр. 321, 433)fio-jievocзанимает
по отношению к a F a S таксе же место, как p-jxsvo; по отноше­
нию К ](6U.
Перфект. Основным презенсам с долгим гласным^ перечислен­
ным выше, соответствуют перфекты U-Xaft-a, xs-xa5-a, тз-тах-a,
е-а8-а (связанное по значению с a.v?ivco), as-a/jTr-a или, пожалуй,
*js-aair-a.—Презенсам различных образований, содержащим дол­
гий гласный, отвечают: jxs-j*7jx-a><; (]хг^о]Х7л), г-тгсэд-а (TTTT,JJ(O),
ё-ау-а (a'yvujit), тгг-тт^у-а (Triiyvyjit), и т. д. Презенсам* различных
образований, содержащим краткий гласный, отвечают: ИЛцх-и
(iaaxco), sT-irj'f-a (Xapt^avco), хгхщг Гесихия (хатг'до) и другие, как,
например, Trsyrjva, принадлежащие к тому разряду корней, от
которых мы на время отвлечемся (см. стр. 438). Перфект тг-{Цтт-а,
собственно говоря, не имеет настоящего презенса.
Будь то в аористе или в других глагольных формах, корни
вышеназванных презенсов содержат в себе иногда краткое а.
В единственном числе перфекта долгий гласный — норма, по­
скольку это образование включает в себя полный корень. Но мы
обнаруживаем здесь А1Э тогда как по правилу ожидается А2;
leatho —не более как схематическая транскрипция, предназначенная лишь
для того, чтобы явственно показать, из чего состоит а долгое; в эпоху, когда
составные элементы этого а еще существовали раздельно, возможно, что аспи­
ратой здесь было dh.
4:40
должно было бы быть 4Ш(оОа' и т. д., так же, как для корней,
оканчивающихся на л, можно было бы ожидать 'f^co^a, гзтысх*
и т. д. (стр. 436). Это один из достаточно частых случаев, когда
фонема "л2 отсутствует там, где она ожидалась бы, и когда трудно
дать точный ответ на вопрос, почему она должна была исчезнуть.
Быть может, потому, что перед стяжением еа преобразовалось
в оа? Ведь похожее мы наблюдаем и у дифтонга оо, который,
перед тем как исчезнуть, преобразуется в го. Или, напротив,
здесь имеет место воздействие презенса на перфект, последовав­
шее за стяжением? Допустимо и третье предположение: поскольку
наличие а2 в первом лице не может быть подтверждено бесспор­
ными фактами (стр. 367), изначальное словоизменение было,
возможно, таким: 1-е л. XsXada, 3-е л. *ШсоОе; позднее а обоб­
щилось. Как бы то пи было, мы все еще обнаруживаем не
вызывающие сомнений следы перфектного (о; я имею в виду
такие дорические формы, как xsdwyjxsvor jxsjiefluajJisvoi, xsOwxxar
TsOujiwxat (Гесихий) от Мусе1. Такое же со проникло и в формы
аориста, каковы u&Sat и Oar/frsi; ( A h r e n s , II, стр. 182). Впро­
чем, даже в xsdcoxxai и xsftcoyjjisvoi оно может быть лишь заимст­
вованным у единств, числа актива, которое случайно не сохра­
нилось. Больше того, бок о бок с F a v a $ мы находим в перфекте
avcoya. Эта форма, несомненно, могла бы быть более убедитель­
ной, если бы ее корень был лучше известен.
Во множественном числе, в двойственном числе, в причастии
и во всем медиуме а долгое не может быть древним. Первона­
чально спряжение выглядело так: xsOaya или xsftcoya, xsdeoya;,
хгйсоуе, *тг\}ау)х£>, *xsftaya>;; медиум — *xs^ayjjiat. Свидетелями
слабой формы являются гомеровские причастия ж. p. XeXaxuta,
цгцбсхг/т; можно назвать также xsMXuia, asaapula и apapula
(Curt i us, Verb., II, стр. 193). Мужской род всегда имеет rh
быть может, из-за требований стихотворного размера. Во всяком
случае, это различие не исконное.—Рядом с хкхщг существует
*exa'f7ju>c и медиум от XSXTJUS у Гомера — XsXaaxat, причастие Xs-
Xaajxsvo;.
Сигматический аорист и футурум (ср. стр. 417 и ел.). Формы
правильны: Xaaojxat от Xddco; xdtSco от хеши; -fyjaxo (Гомер) от SSojxai;
тто&о, етта£а от Шрщк\ егста£а от ттхааасо; SdSojJiai, eS7j;<i}A7jv (у Гип­
пократа по Фейтчу) от Sdtxva); Xd^ojxat от XajxjSava).
Среди именных образований мы подвергаем рассмотрению
сначала такие, в которых появляется А2. Ср. стр. 464 и ел.
Основы на -о и на -\ От Fay „ломать"—хи^ах-соут;. На худой
конец, можно было бы предположить стяжение xojxaxo(F)ayTj; но
тот же корень дает также \щ\ („Grdz.", стр. 531). Корень, за­
ключенный в лат. capio, образует хштгг]. Лшрт) и наряду с ним —
labes (эти слова никоим образом не могут быть отождествлены).
О значении см. A h r e n s , II, стр. 343.

441
От ц а х в jiaxoao) (но не jxaxxoaco (см. P a u l i , KZ, XVIII,
стр. 14, 24)) происходит JA<OXO;; ОТ п т а а —тттсоуо;. От {Ьлаасо—
Оосохос. Что касается корневого вокализма, то греч. wjio; является
для лат. amarus тем же, чем -шуб;, например, для лг/avoc.
К ф^/со принадлежит ф«ужо;- ут) iajjLjAu>87j;; а обнаруживается в
фахг^р и т. д. 2 Если отнести а>х6; к корню их, то тут мы имеем
рефлекс л 2 . <о в аусоуб; и bxwr\ была бы более показательной, не
будь здесь редупликации.
Основы без суффикса. Подобно тому как срХеу дает срАо;, так
и ттхах дает ттха>£. От Оатт или Оау „восхищаться" происходит
•Эшф „льстец", как это явствует из OTJTTCOV £$аттата>>, xoXaxeucov,
ftaojiijwv, и, с другой стороны, из следующего определения \hocb:
6 jxsxd fraujxaajiou зухсощаахт^ (Гесихий). Глагол дшятсо может
быть лишь производным от Ософ, подобно тому как ттхсоаасо проис­
ходит от тттсо$.
Основы различных образований. Наряду с ау)/>; имеем ш-/р6;;
ср. /шра (стр. 426). Наряду с lotyvo; имеем koydc;- iropvTj; ср. oXxa;,
voji&i, атгорА;, xoxac и т. д. Бугге („Stud.", IV, стр. 337) относит
vtiyaXov „лакомство" к глаголу, который должен был существо­
вать в германском, а именно — *snaka, *snok. *vu>Sabv (и xvco§cov)
связывают с xvafriUsxar xvYjOsxai; во всяком случае, xwy, xvameoC
к ним весьма близки, тгрсохги; происходит, возможно, от корня
prAt, который обнаруживается в гот. frapjan.
Нет недостатка в примерах на а вместо со: 0 а у дает Ок]уйс,
Фа тт— ^TJTTOV Oaojjiaaxov; xay—xayo; (cp. exay^v); F a y образует
наряду с xojxax-coy-ri и vau-ayo; и ^yov xaxsayoc.
Равным образом, как «pep дает (роргсо, так и l a x должен был
бы дать 4Х<охга)\ Реальная форма, однако, (гтт'.)лг|*г(о; она пра- *
вильна со стороны количества гласного, по неправильна со сто­
роны его качества. То же замечание относится и к щко]ХУЛ} ОаХгсо
и т. д.
Образования ступени 1 будут иметь в наших корнях л1#
Основы на -man (ср. стр. 419 и ел.): sTU-iajjAwv; Ц|л)ла, Srjjxa,
Tryjyjxa (Эсхил).
Основы на -as (ср. стр. 418): аоо;, *а£о;, \xaxoQ, а-Ха{Н}<;, еи-
( F ) a ^ ; (cp. tax^i). Следующие, более изолированные основы не
имеют форм, содержащих в себе а краткое: ]хауо;у атто; (у Еври-
пида со значением „усталость"); а-чтде1^» b-zxrftrfi, XTJXO;, x-yjfto;.
Пример, содержащий в себе о; VCOOYJ; при voOo;.
Лучшее доказательство в пользу того, что такие образования,
как ФаХо;, даОос (Зсхил), являются хронологически более позд­
ними—это такие сложные слова, как vsoOr^c, гтп/А7]{К)<;, в которых
налицо долгий гласный. То же доказывает и гомеровское зитт^у-г^,
уступившее свое место позднему eimay-fy;. Возможно, что краткий
1
Правда, есть также глагол я|;о>хсо, соотношение которого с я^со не вполне
ясно.
442
 гласный в £уо; -скр. ngas (стр. 406) допускает, несмотря на
изолированность утого с/юма, аналогичное объяснение.
Основы на -yas (ср. стр. 419). Существует превосходная сте­
пень jxdxijTo;, которая по отношению к цахрб; является тем же,
чем скр. kSepibtha является по отношению к kSipra. Что касается а
долгого, которое обнаруживается благодаря акцентуации таких
форм сравнительной степени ср. р., как jjiajjov, Oaajov, jiaMov,
то благоразумнее не выносить на этот счет никаких суждений,
тем более, что гомеровский диалект не допускает в эти формы 7j.
Асколи, согласный в этом с другими авторами, объясняет их тем
же сторонним влиянием, которое наблюдается в jAsi£<ov („Kjitische
Studien", стр. 129). Гардер („De alpha vocali apud Horn, produc-
ta", стр. 104) приводит свидетельства в пользу следующей акцен­
туации: JASJJOV и jxa/.Xov.
Основы, отбрасывающие а19 будут иметь автофтонг А.
Основы на -га. Некоторые среди них, такие, как j'foSpo;, ш/рб;
(см. стр. 442), принимают а2. Вторая группа ослабляет корень,
например: Хфрб;, тпхрб;, атг^рб; от Xstji, irst*, ax step; Ьурб;,
'fjSpo; от Xsuy, феи4; slaypo; от *^syx; скр. kSipra, chidra от
ksep, ched; £ukra gubhra от goc, gobh; grdhra, srpra OTgardh, sarp;
герм, digra- „густой" от deig; и-е. rudhra „красный" от ra^dh.
Точно также от аатт или saxAp происходит аагсрб;; от \хйх — }лахр6;;
Хай дает Хосйра. Сюда же можно отнести тахгрб; оттах и ттаугрб;
от тгау, если s здесь анаптиктическое; axpoQ от кх также пра­
вильно, если не считать акцентуации.
Основы на -и (ср. стр. 317, 324): тар;.
Основы на -ta (ср. стр. 315, 323, 436). Слабая форма стала
очень редкой, но а-Хаато; от Хай и глагол ттахтосо наряду с ттах-
тб;—ее достоверные свидетели. Такие формы, как таятбе, Хатгтб;,
ттаятб;, должны вызывать не больше удивления, чем такие, как,
например, уеихтб;, которые также понемногу вытесняют тип уиятб;.
Возвращаясь к глагольным образованиям, мы займемся рас­
смотрением вокализма корней, презенс которых образуется на -усо
или на -то.
В санскрите 4-й глагольный класс ослабляет корень. В гре­
ческом такие формы, как v!£<o, axt^co, *Xv£c0, fioiXXco от jkX, *atv<o
от xsv (стр. 394), и многие другие подтверждают то же правило1.
Следовательно, нет ничего нормальнее, чем а краткое в a£ojxat,
[&£(!), adkxco, afa^w, ya£co и т. д. Такие формы, как тгт-^аасо, <рш£а>
(ср. среоусо), столь же не первичны, кактг(ра) (см. наст, стр., снос-

1
Естественно, что это образование, получив, как известно, широкое
распространение, не сохранило в полной неприкосновенности своего изначаль­
ного вида. Очевидно, большее количество глаголов, ни в чем не изменив своего
вокализма, перешло в 4-й класс. Так, например, xeipco, ср. лат. tero, бе(рсо
наряду с бе'рсо (некоторые рукописи Аристофана содержат 6aipco, что было бы
правильно), (pueipco (дорическое (pftaipco) и т. д.
443
 ку 1). ттг|ТТ(о, по-видимому, образовалось лишь в историческую
эпоху ( C u r t i u s , Verb., Г2, стр. 166).
Презенсы на -тсо являются аналогическими: атттсо, ратттсо,
батттсо, йсстттсо, Хатгш, ахатгтсо и т. д. содержат а краткое. Только
axrjTTTO) нарушает правило, потому что в OCOTTTCO (стр. 442) и ажоттш
можно, не опасаясь впасть в ошибку, видеть отыменные образо­
вания; ср. ттаЕ^со, Traiyji-a.Tratyvtov, происходящие от тта!;.
В других временах, кроме презенса, глаголы на -у<о и на -тсо
остаются обычно без усиления (мы принимаем для данного слу­
чая это обозначение полных форм корня). Уле в своей работе
о греческом перфекте („Sprachwissenschaftl. Abhandlungen, her-
vorgegg. aus G. Curtius' Gramm. Ges.", стр. 61 и ел.) подчерки­
вает согласие, существующее в этом отношении между различ­
ными формами глагола. Но вместо того чтобы приписывать
определенным корням присущую им способность к усилению,
а другим отказывать в ней, как это делает названный автор,
следует, напротив, сказать, что если усиление отсутствует, зна­
чит оно утрачено. В чем причина его утраты? Если мы не оши­
баемся, только в существовании презенса без усиления, каковы
презенсы на -усо и на -тсо.
Таким образом, аналогическое воздействие таких презенсов,
как а<ра£(о, раттта), {Нтттсо, Хатшо, ахаттод и т. д., мало-помалу
заглушило такие сильные формы, как *Хатг или *ахатт. Перфекты
этих глаголов: ХгХасрос, еахасра, футурумы: ХсЙио, axaty® и т. д. Такие
глаголы, содержащие t и о, как атг£<о, тшаасо, VITTTCD, життш, тшгш,
ведут себя совершенно так же, то есть они никогда и нигде
не допускают дифтонга1.
Эти аномалии, однако, не способны поколебать теорию о фо­
неме А. Кроме того, существуют исключения: яатттсо (Гесихий): •
хеджера; xaaaco (xsxap): таубс; атттсо: граорол (Курцйус); хог/Ха£<о:
Презенсы с носовым, каковы Xajifjava), avSavco, Saxva), не оказы­
вают такого же разрушительного влияния на вокализм своих
корней. Это объясняется почти постоянным параллелизмом этих
образований с презенсами, в которых налично усиление (XtjiTraveo,
XetTTco; Xavftavw, XYJUCD), благодаря чему между обеими формами
устанавливается своего рода равновесие. Равным образом, пре-
зенс Xaaxa) позволяет сохраниться перфекту XsX^xa.

Переходим теперь к изучению важнейших глагольных обра­

зований в других европейских языках, кроме греческого.

1
В перфекте, правда, i и и обычно подвергаются удлинению (хг'хифа),
но это отнюдь не дифтгнгизация, и к тому же а долгое никогда не может быть
сопоставлено ни с чем, кроме дифтонга.

444
 Перфект. Германский дает нам б: гот. sok, hof. б долгое
должно быть на второй ступени и соответствовать закономерному
<о в т£-8соу-, а не вторичному а в тг-тах-г.
В результате такой же унификации, какую мы наблюдали в гре­
ческом, б из формы единственного числа распространился на формы
множественного числа и двойственного числа, и таким образом
получились формы sokum, soku вместо *sakum, *saku. И оптативу
полагалось бы иметь форму *sakjau. Пассивное причастие, вока­
лизм которого в общем совпадает с вокализмом перфекта мн. ч.—
sakans. Строго соблюдается следующая пропорция: sok так же
относится к sakans, как bait —к bitans. Другой остаток слабой
формы —это magum (см. стр. 443).
В латинском есть scabi, odi, fodi; в ирландском —rogad (npe-
зенс—guidiu).
Презенс 1-го класса (см. стр. 440). В латинском: labor (ср.
labare), rado, vado (ср. vadum), rodo.
В готском: biota и hvopa. Здесь б — это ступень 1. Перфект
hvaihvop (*baiblot не сохранилось) удержал редупликацию, чтобы
сохранить отличие от презенса. Если бы германский все еще
различал AJ И А,, В этом не было бы нужды.
В старославянском: pad^, pas^.— В литовском: moku, szoku,
а также, несомненно, и несколько глаголов, которые в презенсе
последовали за другими образованиями, каковы kosiu „кашлять"
(ср. скр. kSsate), osziu, kosziu, droziu, globiu, vokiu; bdstu,
stokstu. (CM. S c h l e i c h e r , Lit. Gr., стр. 235 и ел.)
Презенс на -уа. Гот. fraf)ja, hafja, hlahja, skafja и т. д.; лат.
capio, facio, gradior, jacio, lacio, quatio, patior, rapio, sapio, fodio.
Эти формы правильные (см. стр. 359).
Следует упомянуть лит. vagiu „похищать" и smagiu „метать",
инфинитивами которых являются vogti, smogti.
Презенсы типа аусо. Выше мы намеренно опустили рассмотре­
ние этой группы греческих презенсов, так как их следует рас­
сматривать вместе с презенсами таких же глаголов родственных
языков.
В германском это образование совершенно обычно: гот. dra-
ga, hla|)a, skaba, pvaha и т. д. Латинский предпочитает его пре-
зенсам с долгим гласным типа vado, но употребляет менее охотно,
чем формы на -io. Существуют ago, cado, scabo, loquor; приве­
дем также примеры, где конечный согласный является сонантом:
alo, cano; наконец, редкие презенсы, как: tago, pago; olo, scato
(„Neue Formenl.", II 2 , стр. 423). Два последних презенса, хотя
они и принадлежат архаическому языку, тем не менее, возможно,
вторичны1. В греческом налицо только <хуа>, у^аую, ур^Р^ [34], jxctyojiat,
2
SUOJAOU и еще очень редкие формы: a'xojiat, $1&$о)хы . Среди литов-

1
Презенс от rabcre неизвестен; презепсом от ареге было, видимо, apio.
2
Сомнительно, чтобы урасо и Лао) замещали ураа-со и Яаа-со.
445
скнх глаголов, перечисленных в грамматике Шлейхера, можно
найти: badu, kasu, laku 1 , plaku. Наконец, в старославянском,
если не ошибаемся, существуют лишь ЬосЦ и mogq.
Мы не колеблемся заявить, что эти презенсы подверглись
ослаблению в корне.
Нет никаких оснований бояться выводов, неизбежно вытекаю-
ш.их из предшествующих наблюдений. Не подлежит сомнению,
что х\ш9 iitojiat и другие греческие презенсы являются слабыми
формами. Кроме того, если отказаться от сопоставления Ц0а>
с TT£Tojj.ca, XS'ITTCO, TO придется, вместо того чтобы принять наше
утверждение об ослаблении в корне, вопреки всякой вероятности,
признать, что ЦОсо пли ]хЬуо]ХУЛ представляют собой некий особый
случай, остающийся вне любой известной нам категории.
К этому добавляются следующие соображения.
Индоевропейский, очевидно, обладал двумя видами глагольных
основ на -а: первые включали в себя полный корень и были
парокситонами, вторые — редуцированный корень и были оксито-
иами. Ничто не дает оснований предполагать, будто той же са­
мой основе могла быть присуща лишь одна из названных черт
при отсутствии другой.
В санскрите и в зендском окситоны праязыка дают аористы
и презенсы (6-й класс). В греческом нет презенсов окситонов,
и основа может быть окситоном лишь при условии, что это —
аорист. Итак, нам следует ожидать, не решая, впрочем, вопроса
о том, первичен ли 6-й класс или нет, что слабые основы даже
тогда, когда они не связаны со второй основой, используемой
как презенс, обнаруживают определенную тенденцию становиться
аористами. И основы типа IITTS-, где мы в состоянии установить
ослабление корня, полностью подтверждают наше ожидание. •
Рядом с такими презенсами, как yXScpstv, xXuetv, XtxeaOat, атг/siv2,
Tvxeiv (Гесихий), названные основы дают и аористы, как, напри­
мер: SIKSTV, ei(u)uslv, JJIUKSTV, axoystv, ftya^slv ( = pr/slv).
Из предыдущего вытекает, что различные греческие презенсы,
если мы хотим видеть их в правильном освещении, должны быть
рассматриваемы совместно с изолированными аористами в той
же форме корня, если такие аористы существуют.
Для типа jxa^s они налицо. Наряду с презенсами ^'ystv, dtys-
aftai, jiXa(JsaOai, yXdi'fStv, ypassiv, jjiapj\bu, odsaOai есть и изолиро­
ванные аористы—ptaxelv, xacpslv „быть удивленным", cpayelv, cpXaSsTv
„рваться". И если эта склонность давать аорист у типа Xtxe
1
Шлейхер в своем словаре дает lakiu.
2
2TI%OUCFI, приводимое Гесихием, восстановлено в тексте Софокла („Анти­
гона", стих 1129). Число презенсов этого вида трудно определить, иные из
них очень редки, например Щт, Щ(о\ и место Xe([3ei; другие, например уЛ(-
%оцоя, возводимый некоторыми к *yk'ioxo[iOL\.1 не вполне ясен по строению;
иные, каков Ябсо, должны быть выделены особо из-за наличия Q долгого в сан­
скрите.
446
являлась признаком ослабления корня, то не вправе ли мы сде­
лать такое же заключение и для типа }ха/г? 1
Таким образом, все говорит за то, что }xiyo]xy.i—ирезенс, совер­
шенно такой же, как lixo\iai. С какой поры слабые основы ока­
зались в презенсе? Говоря коротко, это второстепенный вопрос.
Если допустить существование в праязыке 6-го класса презен-
сов, то Ыщш и jjiayoptat могут быть.очень древними и только
утратили свою прежнюю акцентуацию. Однако мы полагаем, как
уже намекали выше, что на первом этапе греческого все древние
окситоны, каково бы ни было изначальное состояние дел, сперва
должны были пройти через аорист и что, следовательно, все пре-
зенсы типа Мтодзы, во всяком случае, вторичного образования.
Наличиетаких глаголов, как sA(u)ustv, который предпочел остаться
вовсе без презенса, чем менять акцентуацию, говорит в поддерж­
ку такой точки зрения. Но вместе с тем отнюдь не исключено,
что, начиная с эпохи, которая для греческого языка является
доисторической, некоторые основы типа nays- (например, age-),
перестав быть окситонами, сливались с такими презенсами, как
bhere-.
Переходим к латинским глаголам. Что касается презенса двух
латинских глаголов, а именно tago и pago, то Курциус блиста­
тельно доказал, что эти формы-—не что иное, как древние аористы.
См. в особенности „Stud.*4, V, стр. 434. Правда, только у этих
глаголов есть второе образование (tango, pango). Но, опираясь
1
Чтобы понять истинную природу факта, использованного здесь только
в качестве довода, необходим несколько более детальный анализ.
Прежде всего нужно, очевидно, проверить, не наблюдается ли в основах
с е та же картина, что и в основах с а. Такая проверка, однако, невозможна
без тщательного обследования всего относящегося сюда материала, поскольку
основа, содержащая в себе е, является сильной, а сильный аорист может быть
только вторичным. Правильный аорист корней, содержащих е, неизменно имеет
форму по образцу лт-е.
Вместе с тем подозревать, что такие аористы, как (payecY, недавнего про­
исхождения, невозможно по причине их сходства с типом laftelv от Ат^со.
Итак, дело сводится к следующему: в те времена, когда аорист был свободен
от примеси сильных форм, когда он был представлен лишь слабыми формами
или формами, о которых ничего неизвестно, различные виды интересующих нас
основ распределялись между аористом и презенсом следующим образом:
Презенс лгте Khe [uxxs
Аорист — 6Чхг фосуг
Основы типа цахе-, подобно основам типа Яне- и в отличие от основ типа
лете-, могли изменяться как окситоны (допустим, в аористе) только в том
случае, если они были слабыми.
В конце концов, мы не притязаем на большее, чем на временное пре­
доставление права гражданства изолированным аористам с е, и еще на то,
чтобы дать здесь подобие упомянутой выше проверки. Можно обнаружить лишь
единственный случай такого аориста ikelv (e6pelv = Feup-elv), тогда как пре­
зенс, напротив, буквально наводнен этими формами. Но это сопоставление,
при всей своей кажущейся убедительности, с нашей точки зрения, имеет лишь
относительную ценность.
447
на этот прецедент, мы можем с известной уверенностью составить
себе понятие и о cado, scaio, cano, loquor; последний глагол
к тому же представлен в греческом формой Xaxsiv, а не 'Xaxsiv'.
Остаются лишь ago, scabo и alo, которые, располагая соответст­
виями в родственных языках, видимо, принадлежат презенсу
с более давних пор.
При рассмотрении германского материала вопрос о том, имел
ли индоевропейский презенс 6-го класса, приобретает большую
важность, чем при рассмотрении греческого и латинского. Если
ответить на него утвердительно, то надобность в пространных рас­
суждениях отпадает: saka — презенс 6-го класса, и единственное
допущение, которое приходится сделать, состоит в том, что уда­
рение, уступив аттракции других презенсов, очень рано перешло
на корень (ср. Ыа]за, skapa и т. д.). Как бы то ни было, гер­
манский унаследовал от предшествующих периодов несколько
презенсов этого вида, на что указывают гот. экаЬа^лат. scabo,
гот. graba=rpe4. yp^co, др.-сканд. ака =греко-итал. ago. Ноне
менее вероятно, что большинство презенсов происходит из аориста.
И только такая гипотеза —единственно возможная для объяснения
гот. f)vaha, ср. тихо) (стр. 359); др.-сканд. vacta, ср. лат. vado;
англо-сакс. Ьасе, ср. сршусо. Такие формы, как pvaha, переносят
нас в ту эпоху, когда еще существовал германский аорист,
и нетрудно понять, почему основа beuge- (biuga) продолжала
сохраняться, вытеснив buge-, тогда как с основой pvahe- про­
изошло обратное. Со времени смешения А7 И Т2у б презенса *f>voha
(xoixco) перестал отличаться от б перфекта f)voh (или pvejWoh).
Напротив, основа f>vahe- открывала возможность для превосход­
ного аблаута, который должен был утвердиться тем легче, что
глаголы на -уа, например hafja, hof, уже представляли собой*
готовые образцы.
Не думаю, чтобы балто-славянские формы, к тому же немно­
гочисленные, могли доставить серьезные затруднения.

Может показаться, что все это внушено стремлением подкре­

пить систему. В конце концов, какая необходимость отстаивать
мысль, что saka, ayco должны принадлежать другому образованию,
нежели срзрсо ? На существование этой необходимости, и притом, на
наш взгляд, весьма настоятельной, мы и хотим самым решитель­
ным образом указать. Презенс — лишь частный случай. Достаточно
подвергнуть рассмотрению всю совокупность образований, и тогда
вскроется характерная черта корней, содержащих А, черта,
неведомая для обширного класса корней с гласным е, а именно,
способность удлинять гласный \
1
Несомненно, существуют также корни с ё долгим, число которых впро­
чем, крайне ограничено; однако стремление объединить их с типом bher было
бы неоправданно. Мы говорим об этих корнях на стр. 452 и ел.

448.
 Относительно saka и £у(0 можно придерживаться какого угодно
мнения. Но то, что их корни образуют sok и йуеодац, тогда как
bher дает bar и уорзсо,— явление до такой степени исключитель­
ное, что необходимо прежде всего и во что бы то ни стало
отдать себе в нем отчет. Итак, гипотеза, предложенная для saka,
не что иное, как косвенное объяснение sok. Наша попытка не
достигла, возможно, цели, но, во всяком случае, она мотиви­
рована.
Выдвинутая нами гипотеза об отмеченной выше возможности
удлинять гласный известна читателю по предшествующему изложе­
нию. Позволю себе отослать того, кто пожелает уяснить для
себя, в какой мере способность удлинения присуща корням с А
или о, к уже упоминавшейся работе Фика относительно евро­
пейского а долгого (ВВ, II, стр. 193 и ел.). Впрочем, мы отнюдь
не чувствуем себя в состоянии объяснять всякий раз, почему
в том или ином случае перед нами краткий или долгий гласный,
как, по нашему мнению, могли делать это при рассмотрении
относительно прозрачных образований, подвергнутых анализу
выше. Замечания, которые нам остается сделать, нисколько не
коснутся подробностей.
Материалы о пермутации а:а и б:о в латинском собраны у
Корссена („Ausspr.", I2, стр. 391 и ел.). Вот несколько примеров:
corn-pages: pago; aceriacies; ind-agare:ago; sagioisagax; con-tagio:
tagax; labor:labare. Может ли служить о в prae-co, производном
от сапо, в качестве примера А2?
Что касается греческого, то к списку Фика и к примерам,
приведенным выше, можно добавить и следующие: ap;:iapi;
a)^s(o: eiv-oat-wAXo;; хсо:р6<;:х6тп(о; pco^cav:рбОос; ершусо:сро£6<; (Курциус).
Для северных наречий пермутация а:а стала своего рода
количественным аблаутом, сменившим качественный аблаут
AJ:A 2 . Качественный аблаут отступил как вследствие звукового
смешения обоих А (СМ. стр. 427), так и вследствие частичной
утраты образований с л1? важнейшее из которых — презенс гла­
голов 1-го класса. Особенно в германском вытеснение презенса
ради таких форм, как saka, повело к установлению безусловно
вторичного параллелизма между рядами а:б и е:а (а2). Между
sok,sokjan, groba и соответствующими презенсами saka, graba
язык ощущает то же отношение, что и между vrak, vrakjan,
vraka и vrikan. Но их истинная соотнесенность может быть
передана с достаточной точностью при помощи следующего допу­
щения: представьте себе, что такие корни, как beug, утратили
ступень е и располагают только формами bug и baug. г Поскольку
презенс не был единственной основой ступени 1, позволительно
1
На стр. 410 и ел. мы выразили свое неверие в возможность трансформации
аблаута определенного вида и, как мы полагаем, имели для этого достаточно
основании. Но о чем здесь идет речь? Только о вытеснении одной из трех
ступеней аблаута, вытеснении, вызванном главным образом утратой презенса.
15 Ф. де СОССКФ 449
было бы ожидать, что можно найти долгий гласный и за преде­
лами образований, которые требуют а2, например в формах
среднего рода на -as и сравнительной степени на -yas. Но там
нет ничего подобного: в hatis, skaf)is, batiza мы обнаруживаем а
краткое. Эти формы созданы, видимо, по образцу нового презенса.
Мы смогли найти лишь один пример, подтверждающий в этом
вопросе теорию,—это основа sokni- в соответствующем готском
слове женского рода. Основы на -ni, действительно, требуют сту­
пени 1, как это доказывает siuni- от корня sehv (ср. скр. ha-ni,
gya-ni при hi-na, £i-na). Итак, 'sakni-' было бы неправильным
в такой же мере, как hatis. Др.-сканд. dcegr вместо *dogis могло
бы быть вторым примером этого рода, если бы е в лит. degu
не вносило в общую картину крайней неопределенности. Ср.
примечание.
Пермутация, которая нас занимает, весьма обычна в балто-
славянском. В литовском: pra-n-tu: protas, 2adu:zodis и т. д.
В славянском существуют такие глаголы, как po-magajq, badaj^
при mog^, boda, и т. д. Так же, как в германском, а в тех слу­
чаях, когда параллельно с ним сохраняется а краткое, стано­
вится для языка родом усиления.
Здесь нам следует упомянуть об одной очень распространен­
ной инновации, придающей балто-славянскому вокализму совер­
шенно особую окраску. Тогда как в германском смешение А С а2
не внесло в систему гласных почти никаких осложнений, в
балто-славянском, напротив, оно спутало два гласных ряда, и мы
видим, что а (илиоа; см. стр. 363), происходящее из а2, чере­
дуется в нём с а (I), как если бы это было л. Отсюда славян­
ская шкала е:о:а в многочисленных примерах, каковы tekcj,
tociti, takati, а также литовская шкала е:а:о, как это можно
наблюдать в zeliu, zalias, zole 1 . См. S c h l e i c h e r , Lit. Gr.,
стр. 35 и ел. Нужно признать, что прочие удлинения подобно­
го рода остаются неразъясненными, и особенно я имею в ви­
ду ё славянских фреквентативных глаголов, таких, например,
как pletaj^ от р1еЦ. Было бы также желательно выяснить приро­
ду германского ё долгого таких форм, как nemja- (корень пет).
Амелунг, отметив, что за ё чаще всего следует слог, содержащий
в себе i или у, предполагал здесь наличие эпентезы и возво­
дил nemja- к *namja-, *naimja-.
1
Германский также может доставить один-два аналогичных примера. Так,
например, гот. dags (корень которого deg, если довериться лит. degu) мы
обнаруживаем в fidur-dogs, ahtau-dogs. Помимо doegr (см. выше), можно пред­
положить и в -dogs то же необычное удлинение, которое наблюдается во вто­
рой части таких древнеиндийских сложных слов, каковы gata-carada, p£thu-
gaghana, dvi-gani, и которое в греческом, быть может, отражается в таких
сложных словах, как eu-Yjvcop, (piX-TjpETjLiog, где удлинение не было вызвано
последовательностью кратких слогов. Удлинение гласного в лат. sedare (см.
стр. 453) и в греч. трюласо, как мы считаем, не имеет ничего общего с явле­
ниями, отмеченными нами в славянском.

450
 Остается рассмотреть корни со срединным В—тип, безусловно,
параллельный Хай, Хеш, Sep*. Существует следующее соот­
ношение: F р г) у • й Ч =tofcft• з™.
Чтобы не расчленять этой группы корней, мы приведем также
такие примеры, как krem, где к ё непосредственно примыкает
сонант, хотя это—особый случай, рассматриваемый нами в конце
параграфа.
Ступень 2 предстанет перед нами, естественно, в той же форме,
в какой мы видели корни с конечным ё; в греко-италийском она
будет иметь о 1 , в северных языках — а (герм., лит. о). См.
стр. 428 и ел.
Будет небезынтересно провести наблюдения над вокализмом
редуцированной ступени, потому что они доставят нам новые
данные по вопросу о составе ё, которое занимало нас выше,
на стр. 428 и ел.
Первый ряд: редуцированная ступень дает а.
1. Корень ked. С лат. cedo часто сопоставляют и, как нам
представляется, с полным основанием, гомеровские формы xsxaSciv,
x£xa§Tjast. Соотношение следующее: xsxaSuv: cedo, как satus:semen.
2. Корень reg „красить". Греч. prf{QQ\ четыре его синонима —
P4Y6^» p£Y£t^» poyetk, paysvs—образованы неправильно: правильной
формой было бы 'рсоуеи;'. Тем не менее а, имеющееся в рауеб;,
равно как и в доиаора^С ( C u r t i u s , Grdz., стр. 185), для нас
весьма знаменательно. В самом деле, здесь pa не может воспро­
изводить плавный сонант; поскольку р занимает начальное по­
ложение, оно могло бы дать только ар. Итак, если этот корень
не подвергся аналогическому воздействию со стороны какого-
нибудь другого, то а в pay должно быть уподоблено а в satus.
В ре£о> слабая форма имеет, тем не менее, е.
3. Корень rem. Греч, ёртцло;, лит. romus. Слабые формы:
греч. т^ргца, лит. rimti, но вместе с тем греч. apapisv jxlvsiv,
YjaupCstv (инфинитив в дорическом диалекте на -sv). Этот корень
не тождествен другому корню rem, к которому восходит Ipajxat
(стр. 322).
4. Корень Xг]у, греч. Ща> (7)—общеэллинская; см. S c h r a -
d e r , „Stud.", X, стр. 316). Курциус указывает, что Хауаааоц
•acpsTvat могло дать форму с кратким гласным. („Verb.", I2,
стр. 229).
5. Корень led. В готском leta, lailot 2 ; сюда же присоеди­
няют lats и лат. lassus. В литовском этот корень представлен
в leidmi ( = *ledmi).
1
Бругман („Stud.", IX, стр. 386) говорит несколько слов по поводу
pVjYWfxi:£ррсо7сх. Он рассматривает со в еррсоуос как позднее подражание во­
кализму хехЯофа.
2
Мы не склонны принимать теорию, возводящую ё" готских глаголов
этого класса к а +носовой, теорию, которую особенно отстаивает И. Шмидт
(„Voc", I, стр. 44 и ел.). И. Шмидт сам соглашается с тем, что для leta и

15* 451
 6. Корень bhreg. Греч, frciyvoju, p^Sco и т. д. Ступень 2: рю/цбс,
атто-ppcoS, ерршуа1. Перфект медиума epp7jYJAai и причастие epp^yetac
в таблицах Гераклеи правомерны в том смысле, что в них нет со,
но мы скорее ожидали бы -pay-, чем -рт)у-. Такое -pay- мы нахо­
дим в пассивном аористе sppayrjv, где группа pa воспроизводит
р + a, а не г. Fpay:Fp7jy как sa:se. В латинском редуцированная
ступень получила широкое распространение: fractus, frango
вместо *frag-no. Гот. brikan является глаголом обычного вида.
О соотношении между -ш- в brukans и греко-италийским -га­
ем, стр. 464. Славянский имеет bregu „берег".
7. Корень sek. Ст.-слав, sekq „рубить, рассекать", лит. sykis
„разом, одним ударом", лат. slca вместо *seca. Ступень 2: др.-в.-нем.
suoha „частокол". Редуцированная ступень: лат. saxum=repM.
sahsa- „острие, нож и т.д." ( F i c k , III 3 , стр. 314), но также
secare 2.
Второй ряд: редуцированная ступень неизвестна.
1. Греч, аргуса, ap7jyo>v. Ступень 2: арсоубс. арсоу-г).
2. Корень dhren. Греч.ftpYjvo-c,h-Ь^щ ( = *av{h-upY|V7j), xev-
-&pTjVTj; ftpu>va£. ХЩ\У Aaxcovs; (что касается образования, то ср.
ортпг)$ от ертт, ттортта£ от perk2, xpcojiaS от xprjjx, oxulrfc от oxal,
лат. ргосах от ргес, podex от perd).
3. Корень гёр. Лат. гёро, лит. reploti.
Третий ряд: редуцированная ступень дает е.
1. Корень ed. Лит. edu, esti; слав, ёпи или jaml = *j-emi
( L e s k i e n , Handb. d. altb. Spr., § 26); 3 л. est! или jasti;
medv-edi. Лат. esurio, esus (?). В греческом долгий гласный
в kbrfioxa, eSrjSax;, яат7)$аф xaxajtejipcDjJieva, £§7j8tov cpaysSatva не очень
показателен; но долгий гласный в шц-г^гг]; и av-rjaxt;, очевидно,
дает основание утверждать, что тут представлена корневая 7).
Ступень 2 мы обнаруживаем в кМг\; к сожалению, эта w до­
пускает двоякое толкование так же, как 7j в Ш$ОХУ.. По-иному
обстоит дело с о в iSic, если, исходя из эолийского к$щ-Ь&щу
мы захотели бы поставить ее в связь с нашим корнем. Воз­
можно, не дашено значения и то, что мы обнаруживаем в готском
greta отсутствуют доказательства и что для blesa нет ни малейших оснований
предполагать, будто в нем некогда был носовой. Кроме того, автор исходит
из того, что германское а древнее ё. Но если отказаться от взгляда на ё, как
на модификацию а, то сочетание а-\-носовой должно давать не что иное, как а,
что мы и наблюдаем в hahan. 6 в перфекте, если следовать той же гипотезе,
еще менее объяснимо: ср. haihah. Наконец, всякий, кто утверждает, будто
redan восходит к *randan, не должен забывать и тоге, что тем самым он
берет на себя обязательство полностью одобрить теорию, выводящую санскрит­
ские а долгие из an, поскольку reda соотносимо с rddhati.
1
В рсоуаЯеос, и> незакономерна, если исходить из таких форм, как XEV-
-yaAiog, et6dXi|Liog, легжсШ^ос;, но у Гесихия есть opeiyodeov; см. С и г t i и s,
Grdz.,
2
стр. 551.
На стр. 377 мы поместили герм, saga среди образований, имеющих а2.
Это допустимо, если счесть saga вторичным образованием. Но, возможно, что
а в этом слове соответствует а, представленному в saxum.
452
 uz-eta „ясли". Редуцированная ступень дала греч. s&jisvae, е§со,
saOico, лат. edo, edax, гот. ita.
2. Корень кгёт. Он дает в греческом xpr^vo;, xpTjJiVTjjjii и на
ступени 2 — xpojpiaS (также xXcojxaS). Гот. hramjan, вместо которого
можно было бы ожидать *hromjan, сблизилось с корнями на е
краткое. Греч, xpljjiajjiai указывает на слабую форму.
3. Корень tem. Лат. temetum, temulentus. Миклошич („Lexi­
con palaeosl.") сопоставляет с этими словами слав, timica „грязь",
первое i в котором восходит к ё долгому. Слабая форма обна­
руживается в лат. tenebrae и в слав. tima. Сравнение с сан­
скритскими словами (стр. 456) показывает, что корень tem или
stem объединял в себе представления о влажности, темноте,
тишине, неподвижности. В переносном значении он использован
и для понятия „печаль, грусть".
4. Корень dhen. Лат. fenus; греч. гЬ-Ьща наряду с go-dsvta
(скр. dhana).
5. Корень sed. Лат. sedes (в древности слово среднего рода
на -as), sedulus, sedare. Лит. sedzu, sedeti. Мне неизвестно, как
объясняют слав, презенс s^dq; инфинитив этого глагола—sesti.
На ступени 2 sed дает sostas „сидение, престол", а не 'sastas'.
Равным образом, и в славянском мы видим saditi „сажать", а не
4
soditi'. Греческий и германский неизменно имеют е краткое.
Первоначально оно могло встречаться лишь в слабой форме. Гот.
sitan, греч. еСодос, eSpa, lioQ (ср. sedes). Относительно весьма
существенного t в iSpuco ср. стр. 463.
6. Корень steg. Лат. tegula. Лит. stegiu и stogas, а не 'sta­
ges'. Все говорит в пользу того, что а-сгусо, tego, тгуо; и т. д.
представляют собою вторичные образования, пусть очень древ­
ние, восходящие к слабой форме. И слово toga, равным
образом, должно быть вторичным.
7. Корень swedh. Греч, rfio^f перфект efcofta1. В латинском
1
Основываясь на предположении, что о под влиянием дигаммы дало со,
Бругман („Stud.", IV, стр. 170) реконструирует едсофа в ei'FoOa. Но единст­
венный хороший пример модификации подобного рода можно обнаружить лишь
в таких причастиях, как те{Ыг)и>та. Но и этот пример отпадет, если допустить,
что со заимствовано у формы именительного падежа TeOvrjwg, каково в настоя­
щее время мнение того же Бругмана (KZ, XXIV, стр. 80). В связи с этим
мы не можем воздержаться от выражения некоторого скептицизма в отношении
бесчисленных растяжений, как прогрессивных, так и регрессивных, которые
приписываются дигамме. Из десяти случаев, может быть, лишь один выдержит
испытание. Тут гласный окажется долгим по происхождению, например в xAa'Cg,
vr]6g, ?,og, £хк)сс, {h]sojicu, qdtea и т. д.; там дело идет о растяжении в сложных
словах, например, в fiex^opog; где-нибудь еще мы обнаруживаем стянувшийся
дифтонг, как это имеет место в ^cog вместо *ausos, *auos, *auwos, *awos
(ср. дорич. egcoPce6ict, nXrpv, восходящие к *1£оиа6Ча, лА,е(оп>). А как объяс­
нить, что такие слова, как yXvxus, кроме eug £?,og, дают только yXuxiog, тогда
как xoxeOg дает то/Ojog? — Мы полностью признаем, что некоторые формы,
например rjeipe от ei'pco, не допускают и поныне другого объяснения, кроме
воздействия дигаммы.
453
возможно suesco и, вероятно, socles (вместо *svedes), которое
поставили в связь с греч. YJOSIO; (*7J$ea-io). Слабая форма обна­
руживается в гот. sidus, лат. sodalis (*svedalis), греч. еогОоха.
eOwv, SOsxat (Гесихий) должны были произойти от аориста, и efto;
образовалось по образцу e{ho.
Греческий перфект jxsjxrjXs указывает на корень mel, слабая
форма которого дала jisb> и т. д. Если jisixaXoxac у Пиндара до­
стоверно, то а этой формы оказывается в том же ряду, что и
такие случаи, как т$а, о котором мы говорили на стр. 432,
прим. 2.
Иногда отмечают качественное изменение а, которое обнару­
живается в др.-в.-нем. stem, tuom при греч. i'axajxt, TIOTJJJII (стр. 431).
Греч, pcoojiat „плясать" сопоставимо с др.-сканд. ras „пляска" и
т. д.; греч. хгуЫЬт. (и хауМСр) сопоставимо с готским greta (см.
F r i t z s c h e , Sprachw. Abh., стр. 51). Можно указать и на лат.
robur, если, принимая предложенное Куном сближение этого слова
с скр. r&dhas, сближать также rSdhati с гот. reda, rairof). Тот
же корень дает на ступени 2 слав, radii „забота", на слабой сту­
пени— греч. етп-ppoSoc. При греко-итал. plag готский имеет Пека.
Тем не менее, Бецценбергер настаивает на том, что презенс Пека
нигде не сохранился и что ничто не препятствует восстановле­
нию Пока (ряд АУ стр. 56, там же прим.).
Третий ряд так же, как и некоторые примеры из первого,
показывает, что в слабой форме е широко распространено не
только в греческом, но и в других языках. Напомним, что оно
никогда не обнаруживается в исходе корней (стр. 430), и что
это обстоятельство, на первый взгляд незначительное, в-дейст­
вительности вносит некоторые затруднения при восстановлении
вокализма а. Оно побуждает нас сомневаться в однородности
состава различных европейских* а и заставляет углубиться
в неведомую область арийских языков без того, чтобы европей­
ский, из которого мы черпаем наши сведения, полностью под­
тверждал ту гипотезу, в которой мы испытываем нужду. Не будь
таких корней, как sed, sed, всякое санскритское а долгое, отве­
чающее европейскому а долгому, было бы прямым доказательством
фонемы л, К этому вопросу мы еще вернемся на стр, 459.

Арийские языки

I. Н А Л И Ч И Е В Н У Т Р И О П Р Е Д Е Л Е Н Н Ы Х К О Р Н Е Й
ТОЙ ЖЕ Д Е Г Р А Д А Ц И И а а, К О Т О Р А Я В Е В Р О П Е Й С К И Х
Я З Ы К А Х Б Ы Л А О Т М Е Ч Е Н А ВЫШЕ.

В течение долгого времени все или почти все арийские корни,

по-видимому, располагали ступенчатостью а а. Благодаря рабо­
там Бругмана полная несхожесть а в tana ( = греч. TOVO;) с ев-
454
 ропейским а стала очевидной. Но как убедиться в том, что а
в относящихся к нашему вопросу примерах действительно а долгое,
а не я2? В известных случаях, надо признаться, критерии попросту
и начисто отсутствуют. Кто, например, сможет решить, каков
характер а в gali или в rahu? В других случаях, и в частности
в трех нижеследующих, можно доказать, что долгота гласного
изначальна.
1. а находится перед группой из двух согласных, как, напри­
мер, в 5asmi; если бы наличное здесь а было а2, то мы имели
бы '^Ssmi'.
2. а находится в образовании, в котором, согласно свидетель­
ству европейских языков и, кроме того, преобладающего боль­
шинства арийских а кратких, невозможно допустить наличие а2.
Примеры: karate в презенсе 1-го класса; radhas—-основа на -as
(стр. 415 и 418).
3. Отмечается тождественность с европейской формой, в ко­
торой имеется а, например: скр. па$а = лат. nasus.
Руководствуясь этими признаками, мы сверх того пребываем
в согласии с индийскими грамматиками, которые устанавливают
корни $as, ka£, radh, а не gas, ka?, radh.
а) Редуцированная ступень дает а1.
ama ( = греч. сЬдб;): amla.
agu : agri; ср. греч. <bxi5c, oxpt;.
kramati „ходить" : kramati— явно древний аорист.
Впрочем, kramana и т. д. указывает на то, что слабая форма
получила широкое распространение.
gahate „погружаться" : gahvara „глубокий" [35].
nasa „HOC" параллельно с nas, nasta (с тем же значением).
pagas, обозначающее не только „свет", но и „силу", „стреми­
тельность" (В.—R.), возможно, вопреки всему, тождественно греч.
* тгауэс в £о-ттг|ут^: ра£га, которое переводится как „густой", „плот­
ный" и представляет собой слабую форму корня.
mcldyati „напиться пьяным"; madati, подобно вышеприведен­
ному kramati, разъясняется как древний аорист; а в m^dyati
никак не согласуется с презенсом на -уа и, по-видимому, было
заимствовано у утраченной формы *madati.
vagati „мычать" : vaca „корова". В vavagre, vavagana а крат­
кое не показательно; ср. сноску на этой странице.
svadate „пробовать на вкус", svadman, svatta вместо *svatta :
svadati представляет собой древний аорист.
hradate „отзвучивать": hrada „озеро" (ср. греч. хог/Хс^о), обозна­
чающее плескать, шуметь (о волнах)) [35].
1
Мы не учитываем такие удвоенные формы, как cakaclti от kac^ asl§adhat
от sadh, badbadhana от badh. Краткие а этого рода обязаны своим появлением
скорее требованиям ритма, чем чему-либо другому.
455
 р) Редуцированная ступень дает Т.
pla-g-i —название одной из внутренностей: plT-h-an „печень".
О подобном чередовании в исходе корня к и gh ср. так и magh
на стр. 359.
gas „управлять". Вокализм этого корня почти не затронут
поздними изменениями. Мы сопоставим gas с dves, как сопоста­
вили выше Ш> с сргоу:
gasti giSmas gisat gagSsa giSta gastar a-gis
dvesti dvismas dviSati didveSa dvista dveStar pati-dviS
Впрочем, аналогия уже начала творить свое дело: во мно­
жественном числе перфекта мы находим gagasus вместо *gagi£us
и в пассиве—gasyate вместо *gi§yate. Бётлинг—Рот приводят из
эпоса причастие gasta, а в „Ригведе" можно обнаружить такие
формы, как gaste, gasmahe.
sadh „достигать". Формы sidhyati, siddha, sidhma, sidhra, nih-
Sidh первоначально должны были быть по отношению к sadhati,
sadhistha и т. д. тем же, чем gi§ является для gas. По аналогии
возникли sedhati, siSedha, что повело к расхождению между
обеими половинами корня.
у) Редуцированная ступень дает одновременно и а и Т.
tamyati „быть огорченным" (ср. mSdyati, стр. 455), tamra
„сумрачного цвета": timira „темный", tTmyati „быть влажным,
молчаливым, неподвижным". Форма stimyati заставляет предпо­
ложить, что корень, в действительности, здесь stam. Мы нахо- •
дим, например, а в tamisra.
vasas „одеяние" : vaste „одеваться", но не „uste", как было
бы, если бы корень был vas; кроме того, также a-vi§-t-ita „оде­
тый, облаченный" („Ригведа", X, 51, 1); vesa и vestayati в клас­
сическом санскрите возникли, видимо, как и sedhati, в резуль­
тате воздействия какой-то аналогии.
gakta „господин", gakman „сила" атта£ etprjjjisvov: вед. gaknoti
„власть", но одновременно и gikva, gikvan, gikvas „ловкий" [36].
sSdana — синоним sadana „жилище"1, sadad-yoni (вед.): sidati
(также sTdati) „садиться" не появилось вместо 'sizdati', как мы
ошибочно заявили на стр. 312 (сноска 2), потому что 1) в этом
случае мы бы имели sidati' и 2) в силу того — и это решающий
довод, —что в зендском мы обнаруживаем hiSaiti, а не 'htzhdaiti'.
Прочие формы, сильные и слабые, не имеют ни sad, ни sid, a
только sad.

1
Само собой разумеется, что sadana в значении „размещение как процесс"
(sadayati) приводить здесь неуместно.

456
И. О Д И Н А К О В О ЛИ В А Р И Й С К И Х И Е В Р О П Е Й С К И Х Я З Ы К А Х
Р А С П Р Е Д Е Л Е Н И Е К О Р Н Е Й , В К О Т О Р Ы Х ИМЕЕТ МЕСТО
ДЕГРАД АЦИ я да?

Поскольку всякое европейское А И О предполагают, в соот­

ветствии с тем, что было сказано выше, долгие А И О, ТО ДЛЯ по­
следующего рассмотрения количественная характеристика этих
звуков несущественна.
Мы полагаем, что среди арийских примеров не следует опу­
скать такие корни, как ар, которые устранили деградацию, отдав
предпочтение сильной форме.
1. Европейские языки дают а (на редуцированной ступени—а).
скр. ар, apnoti, apta; лат. apiscor, aptus.—Скр. ama наряду
с amla: греч. соцб;, лат. amarus.—Скр. а?й наряду с agri: греч.
ошк, oxptc. —Скр. kasate „кашлять": лит. kosu, др.-в.-нем. huosto. —
Скр. gahate (ср. стр. 455): греч. р^ааа.—Скр. pSgas: греч. еи-
тгг^;, стр. 455.—Скр. n&sa наряду с nas: лат. nasus, лит. nosis,
слав, nosii.—Скр. madyati: лат. madeo, греч. jxaSaa).—Зенд. yagti:
греч. £о)<;, £ос (стр. 440), слав, jas, лит. jus.—Скр. va?ati: лат.
vacca.—Скр. ?Ssti: лат. castus, castigare 1 , Casmenae; греч. xoajjtoc;
гот. hazjan.—Скр. svadate: греч. aFa§.—Скр. hSsate „биться
копьями на всем скаку" (В.—R.): греч. х^оцм (?)
2. Европейские языки дают ё.
Скр. kramati: греч. хртцх (стр. 453).—Скр. t&myati, tamra:
европ. tern (стр. 453).—Скр. dSsati „преследовать": греч. STJCO.—
Скр. rSdhati „заставить добиться", radhas „богатство": гот. redan
„размышлять", быть может, также лат. robur (ср. стр. 454).—Скр.
rag, rSgati „блестеть": греч. р7)у „окрашивать" (стр.451). — Зенд.
ram в ramoiSwem „вы бы отдохнули": европ. rem (стр. 451). —
Скр. vasas (стр. 456): необычное отсутствие ступени FOJ в гре­
ческих формах заставляет подозревать, что корнем здесь является
Frjj. —Скр. sadana и т. д. (стр. 456): европ. sed (стр. 453).—Скр.
hrSdate: европ. ghred, ghrad (стр. 454).
К этому перечню следует добавить скр. ЬаЬй^греч. т т р ; ,
скр. sami=eBpon. semi, скр. rag = лат. гёх, гот. reiks, нрл/ri.
Изолированные и лишенные слабых форм, эти слова трудно клас­
сифицировать.
Показательность перечисленных совпадений подкрепляется
тем, что индийская деградация а а или даже вообще а долгого
никогда не встречается, насколько мы знаем, в тех случаях, когда
в европейских языках налицо такой тип, как pet 2 .
1
F r o h d e , KZ, XXIII, стр. 310. Добавим еще pro-ceres вместо *рго-
cases = CKp. pra-ciSas „сословия", так же как на Крите XOQJLIOI обозначает
„должностные
2
лица".
Сближение гот. пфап с скр. nathita „inops" менее всего может быть
сочтено удовлетворительным. Что касается bhrrigati при греч. ц>кеуи>, то лат.
flagrare свидетельствует своим звуком а, что корнем является bhleg и что
457
 Противоположное утверждение, как будет сейчас показано,
было бы менее достоверным. Напомним, что любой европейский
корень, обнаруживающий где-либо лу должен быть рассматриваем
как содержащий в себе деградацию а а.
agati— ср. греч. аусо, dysojiai; gadati— ср. греч. |&£а); ирл.
guidiu, ro-gad; bhagati— ср. греч. cpaysTv; ya£ati— ср. греч. a£ojxat;
radati — ср. лат. rado; labhati— ср. греч. Xd(f> XajisTv; vatati — ср.
лат. vates; sthagati — ср. европ. steg (стр. 453). Ничто ни в об­
разовании времен, ни в образовании слов, не обнаруживает ка­
кого-либо различия между этими глаголами и такими примерами,
как patati ^--лат. peto.
Этот факт, если и не из числа наиболее благоприятных для
гипотез о фонеме А, все же далек от того, чтобы серьезно угро­
жать ей подрывом. Обратимся еще раз к презенсу svadate, при­
веденному выше. Этот презенс параллельно имеет вторую форму
svadati. Если ее сопоставить с греч. SSojiai, аорист s-uaSo-v, то
нельзя не прийти к выводу, что тут девять шансов из десяти
в пользу того, что svadati представляет собой если не древний
аорист, то, по меньшей мере, изначальный презенс с окситоном
swada-ti. Ударение в санскрите перетягивалось на корень нахо­
дившимся в его составе а—явление, которое мы еще отметим
не раз. Ни один индийский презенс на а не имеет ударения на
суффиксе, если в составе корня налицо а. См. D е 1 b г и с k, Altind.
Verb., стр. 138 и 145 и ел. Опереться в этом случае на ударе­
ние означало бы заранее отвергнуть все прочие доводы и пре­
сечь дальнейшее обсуждение1.
Если мы представим себе, что презенс svSdate вышел из оби­
хода и сохранился только svadati, то мысленно создадим при­
мерно такое же положение вещей, какое ныне обнаруживают
agati, gadati и т. д. Не устояли бы и такие формы, как svadman,
которые не преминули бы последовать за презенсом.
Это то самое объяснение, которое мы попытались предложить
(стр. 447 и ел.) для таких презенсов, как гот. saka, греч. jxdtyojxat.
Впрочем, арийский, в котором отсутствовало такое регулирую­
щее начало, как различение awe, уподобил рассматриваемые
нами глаголы глаголам типа paxt в гораздо большей степени,

е в фХеусо той же природы, что и в е£оиса от корня sed. Что касается лат.
decus при скр. d^gati, то о в греч. словах ббуца, бёбохтт (ср. стр. 419) ока­
зывает нам ту же услугу. Корень здесь deok : бебохтш по отношению к * decus
(превратившемуся в decus) является тем же, чем eni-ppofloc, по отноше­
нию к гот. reda (стр. 454). В „Ригведе" встречается слово bhaVman, образован­
ное от корня, который в Европе представлен как bher. Растяжение было выз­
вано следующей за гласным группой согласных, что, по моему мнению, сле­
дует предположить и для htfrdi „сердце", p^r§ni — ср. ятерга, mamsa = roT.
mimza-.
1
Презенсы, для которых мы восстанавливаем л, не единственные, где
ударение должно было претерпеть подобное перемещение: dacati от корня
dame, поневоле замещает собою *dac.ati, *dn£ati (ср. 6axeTv).

456
чем это имело место в европейских языках. Например, 1 лицо
перфекта babhaga (наряду с babhSga) и 2 лицо babhaktha (на­
ряду с bhegitha) не могут быть возведены к bhAg. Эти формы
подверглись метаплазму. 3 лицо babhS^a может быть сочтено
за изначальное и сопоставлено с греч. xsucoye, гот. sok.
Позволяют ли отмеченные нами совпадения арийских и евро­
пейских а долгих сделать какие-либо выводы относительно пра­
языковых а? Если бы такие злополучные европейские корни,
как sed sed, не служили помехой этому, мы имели бы в таких
случаях, как svadate = aSojjiai, сопоставленных с patati = peto,
простое и отчетливее доказательство, что индоевропейская дегра­
дация а а связана с фонемой л, и что эта фонема во все эпохи
отличалась от а,. Но при действительном положении вещей мы
должны отказаться от этого довода.
Тем не менее здесь уместно заметить, что интересующее нас
совпадение широко отмечается во всем классе корней, оканчиваю­
щихся на а. Наличие а долгого во всех неослабленных формах
этих корней (о чем мы говорили на стр. 423 и ел.) столь же
обязательно для арийского, как и для европейского. Не сущест­
вует ни одного корня с а. Этот факт, если его сопоставить со
всем известным нам о природе корней, показывает, что индо­
европейское а представляет собой сочетание ах с какой-то второй
фонемой. Однако в нем не содержится доказательства того, что
этой второй фонемой был такой-то или такой-то гласный (л, о).

III. В О К А Л HJ3M С Л А Б Ы Х ФОРМ В П Р И М Е Р А Х

НА Д Е Г Р А Д А Ц И Ю а а И С О Д Е Р Ж А Щ И Е С Я В НЕМ Д А Н Н Ы Е
О Т Н О С И Т Е Л Ь Н О И Н Д О Е В Р О П Е Й С К И Х а.

На стр. 306 мы коротко упомянули о том, что Бругман уде­

лил несколько строк вопросу о возможном существовании в индо­
европейском праязыке, помимо ai и а2, также и других а. В ка­
честве примера одного из таких а он указывает на корневой
гласный в pitar— ттатг]р — pater и в sthita— ататб; — status. Ибо,
если бы тут не было какого-то особого а, эти формы, замечает
он, в сопоставлении с padas— *ттг56<; — pedis были бы совершенно
непостижимы. Само собой разумеется, что после всего высказан­
ного нами выше, мы безоговорочно присоединяемся по существу
проблемы к его мнению. Только мы не вполне понимаем ту роль,
какую в его рассуждении играет индийское i в pitar sthita.
В намерения автора не могло входить желание высказать мысль,
что поскольку индийское i в pitar, sthita отличается от индий­
ского а в padas, такое отличие существовало искони. Впрочем,
из его противопоставления вытекает, что интересующее нас i
неизменно отвечает европейскому а. Если так, то можно было
459
 ожидать с его стороны объяснения, сколь бы кратким и какого
бы характера оно ни было, относительно таких случаев, как
йгтбс — hita x.
Истинная природа арийского Т вскрывается, как мы полагаем,
лишь в приведенных выше примерах (см. стр. 455 и ел.), где
такое ! неизменно находится внутри корня. К указанным нами
примерам можно добавить также gtkate „капать", сильная форма
которого налицо в греч. xrjxio), и khidati „сжимать", khidra,
khidvas, которые, как определил Грассман, родственны греч.
хаосо. е в kheda „молот" и в cikheda отнюдь не исконное, по­
скольку одновременно с ним мы находим cakhSda—-ведийский
перфект, приводимый Панини.
Общим и характерным для всех этих примеров является то,
что имеющиеся в них Т соответствуют а долгому сильных форм.
Такие, не подверженные деградации корни, как tap tapati или
рас, pacati, оказавшись в тех же самых условиях относительно
ударения, никогда не преобразуют своего а в i2. Если они не
могут его устранить, они постоянно сохраняют его неизменным:
tapta, pakti и т. д.
Если к тому же учесть, что всякое находящееся на конце
корня Т предстает перед нами в сильной форме как а, что также
имеет место и вне корня в формах 9-го глагольного класса,
каковы, например, prnlmas при prnati, то мы должны будем при- •
знать, что арийское Т на месте а с такой же необходимостью
предполагает в неослабленных формах а долгое, с какой исконное i
предполагает ai, а г предполагает аг.
Следовательно, редукция долгого а (назовем так это явление,
отвлекшись от какой бы то ни было теоретической его рекон­
струкции)—факт, представляющий собой обязательное условие
для появления также арийского Т и относящийся к истории пра­
языка, а не к истории индо-иранского периода; сопоставлением
с языками Запада это установлено с достаточной достоверностью.
Таким образом, не вызывает сомнений, что зародыш такого Т
восходит к индоевропейскому. Арийский вокализм обнаруживает
качественные различия между праязыковыми а, происходящими от
а^или, по меньшей мере, между некоторыми из них—и праязы­
ковыми а, не происходящими от й.
Определение а как фонемы, восходящей к долгому 3, отлично
согласуется с А и б европейских языков. Но можно ли безого­
ворочно утверждать, что арийское Т представляет эти фонемы?
Нисколько. Подобный тезис был бы недоказуем. В большинстве слу-
1
Бругман, возможно, косвенным образом и дает подобное объяснение,
выдвигая
2
предположение, что фонемы ах и а2 никогда не заканчивают корня.
Ни такие аористы, как agigat, ни такие дезидеративы, как pits (от pat),
не могут поколебать это правило, i в аористах совершенно не показательно,
поскольку оно появляется также на месте u (aubgigat), а дезидеративы своим i
обязаны, возможно, древнему удвоению.
400
 чаев европейские А И о представлены в арийском как а, что мы видели
и в главе IV и только что, когда шла речь о таких формах, какЬЬа-
gati, radati и т. д., противостоящих cpayslv, rsdo и т. д. Но и среди
тех форм, в которых санскрит сохраняет деградацию, есть, как
мы констатировали, немало таких, когда гласным в слабых фор­
мах является а, например svadate, svadati. А это отнюдь не
исключает допущения, что та же фонема, которая под воздейст­
вием определенных факторов преобразуется в Т, в силу других
влияний может претерпеть иное развитие. Больше того, мы даже
не сомневаемся, что в формах, где эта фонема искони находилась
под ударением, она не могла бы дать а вместо Т. Вот примеры,
которые, на наш взгляд, способны служить доказательством этого.
Наряду с такими косвенными падежами, как nigas (лат. noctis),
существует ведийская форма nak( = *naks, ср. draksyati от darg
и т. д.), которая, как это отметил Бругман („Stud.", IX, стр. 395),
представляет собою не что иное, как именительный падеж от
nifas. Фонема, которой в безударном слоге предназначалось
дать i, под ударением дала а1. Все говорит за то, что вторая
часть catasras тождественна с tisras, зенд. tisaro 2 . Таким образом,
прототип i в tisras под ударением принял тембр а. Наконец,
возможно, что а в madhu-pa (правда, в ведийском более обычен
тип soma-pa) находит свое объяснение не в воздействии аналогии
тематического склонения и не в том, что это якобы суффикс -а,
а в том, что это просто ударный эквивалент I в pl-ta. Но ведий-
ское образование gala-pi (в творительном падеже—gala-py-a) в лю­
бом случае вторично.
Воздействие ударения, отмеченное в приведенных выше слу­
чаях, не должно, однако, вселять надежду, будто можно решить
проблему, заявив, что корневое а в svadati обязано своим суще­
ствованием той инновации, которую внес тон на корне (стр. 458),
и что в противном случае мы бы имели 'svidati' 3 , как имеем
khidati, gisat. И в самом деле, подобный перенос ударения может
быть понят только в том случае, если корень уже ранее обладал
хорошо охарактеризованным а. Но если бы мы пожелали при-
1
Бругман приводит nak, nigas, чтобы подкрепить свое мнение относи­
тельно склонения гс\ р£с и т. д., где, как он полагает, некогда были сильные
формы. Но пока °у нас нет прямых указаний на это, мы, напротив, будем
ссылаться на формы именительного падежа £k, pfk и т. д. в подтверждение
того, что пак является слабой формой точно так же, как nig-as. Неослаблен­
ная форма этой основы могла бы быть только п^д-.
2
Древними именительными были *tisaras (зенд. tisaro) и *catasaras (форма,
которую, по мнению Грассмана, можно восстановить в одном месте „Ригведы"),
но *это нисколько не меняет акцентуации. Что касается вопроса о тождестве
окончания в *catasaras с окончанием в tisaras, то здесь можно отметить, что
первый элемент в *datasaras, в свою очередь, обнаруживается во второй поло­
вине panda.
3
Эта форма вдвойне фиктивна, так как звук, давший Т, сливается с пред­
шествующими сонантами в один долгий гласный (см. гл. VI). Итак, чтобы
быть точными, мы должны были бы написать 'sQdati*.
461
бегнуть к гипотезе подобного рода, нам нужно было бы разо­
браться в бесконечном количестве форм, имеющих ударение на
суффиксе. Разъяснив bhagati, madati, a£ati, мы пока еще совсем
не разъяснили bhakta, madira, aga и другие более изолирован­
ные формы, равным образом дающие А В языках Европы, каковы
pa£ra, bhadra (ср. гот. batists, botjan и т. д.), £apha (Cp# Д р # .
сканд. hofr), magha (см. стр. 359), ^afadmahe = xsxaajxefta и т. д.
Итак, мы должны будем прийти к заключению о существова­
нии различия, если не вполне исконного, то, по крайней мере, пра­
языкового, между фонемой л и той, которая дала индо-иранское Т.
Мы полагаем, что этот гласный представлял собой некий вид
немого е, возникший из вырождения (alteration) фонем А и о.
Такое вырождение, если судить по санскриту (стр. 437), было
общим в конце корня и частичным в корнях с исходом на со­
гласный. Это могло зависеть от способа членения слогов в произно­
шении.
Что этот нечетко произносимый гласный появился в резуль­
тате вырождения гласных А И О—добавим предположительно:
лишь этих гласных — и никогда не был, как можно было бы
думать, фонемой, искони отличной от всех остальных, вытекает
из нижеследующих соображений.
1) Если существуют кое-какие основания для допущения внутри,
корней фонемы А параллельно с i, и, г и т. д., то предположе­
ние, что эта фонема никогда не могла заканчивать собой корень,
было бы невероятным и совершенно произвольным. Но санскрит
показывает, что ослабленный гласный существовал во всех сла­
бых формах корней на а. Таким образом, становится очевидным,
что в некоторых случаях, если не во всех, этот гласный пред­
ставляет собой вторичное преобразование А (ИЛИ О).'
2) Утверждать, что слабый праязыковый гласный, к которому
восходит i в sthita, ?ista, не был сперва полноценным гласным,
означало бы отказаться от разъяснения а в sthaman, fasti, в кото­
рых оно образует вторую часть.
Гласный, о котором идет речь, на наш взгляд, должен был
быть очень слабым. В противном случае было бы трудно понять,
почему в нескольких, и притом различных, языках он поддается
вытеснению. В санскрите мы находим такие формы, как da-d-mas,
da-dh-mas, a-tta, vasu-tti, ava-tta (от корня da „разделять").
Ст.-слав, damu, da-s-te и т. д. разъясняется точно так же (об удвое­
нии см. § 13, в конце). Множественное число и двойственное
число слабого претерита в гот.-de-d-um и т. д., где корень dhe
подвергся стяжению в имперфекте, как мы полагаем, свидетель­
ствуют о том же. Лат. pestis, по Корссену, восходит к *per-d-tis.
Напомним также умбр, t e d t u . Все указывает, кроме того, на
то, что i в sthita, pitar тождественно i в duhitar и в других фор­
мах того же рода (ср. гл. VI.) Да и в славянском и в германс­
ком dusti, dauhtar говорит о том, что интересующий нас гласный
462
 исчез, совершенно так же, как в da-s-te и в de-d-um. Наконец,
нечеткое произношение этого гласного обнаруживается и в том,
что он поглощается предшествующими ему сонантами. Нам еще
представится случай вернуться к этой его особенности. Причастие
от дга, например, дает вместо 'frita' (ср. sthita OTstha)£Trta = *£[ta.
Такой неопределенный гласный мы будем обозначать как л,
располагая его над строкой.
В Европе этот невыразительный гласный в тех случаях, когда
он не исчезает, чаще всего сливается с фонемами л и о, из кото­
рых он и возник. Многие из наших примеров, а именно те, где
гласный появляется сейчас же за корнем, каково, скажем,
duhitar, нам придется разъяснять, как в только что упомянутых
случаях. По своей качественно-количественной характеристике
этот гласный ничем не отличается от находящегося в sthita.
В латинском, вообще говоря, последовательность такова: а
встречается в первом слоге слов, е или i — во втором. Примеры:
castus ( = с к р . gista), pater, status, satus, catus, datus 1 ; genitor,
genetrix, janitrices, umbilicus [37]. Слово Пеп=скр. plThan обна­
руживает i R 1-м слоге, а слово anat- „утка" имеет а во втором.
В германском в 1-м слоге наблюдается а (иногда и) и вытес­
нение гласного во 2-м. Примеры: fadar, dauhtar. Др.-в.- нем. anud
„утка" удерживает гласный во 2-м слоге и придает ему окраску и.
Балто-славянский дает нам е в ст.-слав. slezena = cKp. plThan
и такой же е обнаруживается в окончании родительного падежа:
matere, греч. jirjxpos. См. ниже всё, относящееся к patyus. Во вто­
ром слоге мы находим вытеснение гласного: слав, dusti, лит. dukte;
слав, ^ty, лит. antis, ср. лат. anat-; лит. arklas „плуг" сравни­
тельно с аротроу, irklas „весло", ср. скр. aritra.
В греческом такие формы, как ерг-Tjxov, хгра-jxo;, apo-xpov,
api-ftjAo;, указывают на то, что немой гласный может принимать
четыре различных окраски, причем не видно, что именно застав­
ляет отдавать предпочтение одной из них более, чем другой.
Таким образом появляется возможность отождествлять е в гтб;
с а в лат. satus. Что касается STO; от | ь §от6; от 5 о» и атато; от а та,
то тут мы готовы допустить, что воспоминание о сильных формах
определило в каждом случае направление, в котором должен был
развиваться неопределенный гласный. Таким образом, а и о в конце
корня не являются, как в других случаях, прямыми представи­
телями А и о. Они, очевидно, возникли из звука л , праязыкового
ослабления этих фонем. Когда гласный л свободен от каких-либо
влияний, он, по-видимому, близок по звучанию к а. На это ука­
зывают такие слова, как ттатг,р, {Ьуат7)р, 6jji<paX6; = nabhIla,
1
Нам кажется, что после всего сказанного datus, catus при наличии dos,
cos (как и satus при наличии semen) следует разъяснять при помощи неопре­
деленного гласного. Слово nates допускает то же предположение, если рас­
сматривать о в voacpi так же, как о в ботод (см. ниже).

463
airXaYXv-o-v; ср. plfhan, xipvajiev при prnimas, затем несколько таких
изолированных форм, как TTpojtaxov, ттрбразк, faailevc;, параллельно
(Josxco, Box-rjp от fa), i обнаруживается в ттЕ-va), титп-ахсо.
Некоторые примеры с таким гласным внутри корня напоми­
нают дублеты таких слабых древнеиндийских форм, как ?ik и ?ак
от £ак, vi§ и vas — от vas. В греческом имеются xdmcov и ханш
от хаж (xco'fo;). Наличное а в XOCTUOV представляет собой, надо
думать, слабый гласный; о в хотгто) является рефлексом о. В гот­
ском от slak (в перфекте sloh) есть причастие slauhans и презенс
slaha.
В качестве слов, где имеется слабый медиальный гласный,
можно привести также греч. Ixpayov от трсоу, гот. brukans, где
группа ги соответствует группе га в fractus и в pay/jvat (корень
bhreg). См. стр. 452. i представляет собой тот же гласный в 18рш
(ср. скр. sld), в XIXOQ „сила", сближаемом Фиком с скр. £Йк, gik.
ТОЛЬКО в двух примерах древнеиндийское i передано, как ка­
жется, непосредственно греческим о: это—8o*/jx6<;, соответствующее
gihma, и XOJJAO; при скр. ?iS. Допустимо ли сопоставлять kitava
„игрок" с хоттаВо;? Ср. ион. оттофос. Возможно также, что гласный
в WXT-, noct- соответствует в точности гласному в nig-.
В нескольких случаях санскрит предлагает нам и на месте i;
таковы, например, guda „кишка", ср. у68а- fvxepa. MaxeSove;; udara
„живот, чрево", ср. oSspoc* yajxY)p; su-tuka „быстрый" от tak (ср. тар;);
varu-na, ср. oupa-vo;. Наиболее важный случай — это окончание
родительного падежа. Мы полагаем, что patyus тождествен.ттбаю;;
см. стр. 469.

Прежде чем закончить наше изложение, мы не можем не упо­

мянуть о различных индоевропейских формах, противоречащих
предложенной нами теории. Возможно, что перед нами плоды
праязыковой аналогии. И.-е. swadu при prthu и т. д. (стр. 323).
И.-е. astai (скр. aste, греч. f,jxai) вместо Astai. И.-е. Aktman „скала"
вместо дктап, и.-е. Ayas „aes", а не Ayas (стр. 323). Очень своеоб­
разны также скр. sadas = rpe4. e8o; от корня sad, скр. tamas=^aT.
*temus в temere от корня tarn, лат. decus==cKp. *da?as в dagasyati
от корня dakx—образования, которые невозможно рассматривать
как закономерные. А вот, поистине, поразительный случай: при
др.-в.-нем. uoba мы в санскрите обнаруживаем совершенно законо­
мерное Spas „священнодействие", в зендском — hv-apanh ( F i e k ,
I3, 16), но в то же время имеются скр. apas, лат. opus, которые
одинаково необъяснимы.

Для того, чтобы фонема л выполняла свою морфологическую

функцию, совершенно тождественную такой же функции i или и,
надлежало бы, во имя того же принципа, который, не допускает
464
корней, оканчивающихся на in, ir и т. д. (стр. 414), чтобы ни
один корень не обнаруживал в себе А С последующем сонантом.
Но на этом, очевидно, кончается параллелизм А С другими со-
нантными коэффициентами, параллелизм, который, сверх того,
при рассмотрении его с физиологической точки зрения, в доста­
точной мере загадочен.
Вот некоторые корни, в которых мы должны допустить, хотя
бы на время, наличие группы А-\-сонант. Корень лг (или ахАг
„пахать", AR арар[а*<о, А1 „питать" (гот. ala ol), АП „дуть" (гот.
ana on), IAU „добывать" (arro-Xaw) Ar/ic, слав. lovu). Греческий дает
нам среди других: ftaX MXXw, xiftaXa, fta/i(o;—$av Saivco, STU-STJVOV; —
ттар ттйброс, ттаро;, тг7)р6; и с А2: (таЫ-)тшро;, ср. стр. 355;—аар
aatpa), азаара, аезариТа и асорб;;—ахаЛ а*аШ), axcoXrjS;—yao ya(F)ta),
yaopo;, угут)(и){Ь.; -8 а о §a(F)i<o, $£§7j(F)a, SsSauTa (у Нонна, согласно
Фейчу);—xao xa(F)ia), e*7j(F)a 1\—x\ao xXatc и с A2 XX(O$6Q („Grdz.",
стр. 572);—cpau (вторичный корень) тгкрйшхю, cpa(F)sa;—/pay
^рйш, Ca-XPri^- На стр. 353 нами собрано много греко-италийских
примеров этого рода. Частично эти корни, несомненно, вторичны.
Так, например, jxaivojAat происходит, по всей вероятности, от jxsv
совершенно так же, как *a(va> от xsv (стр. 394); позднее а подало
повод к ошибке и были образованы jxsjA7jva, JATJVIC, jxavctc. о в лат.
doleo равным образом указывает на то, что а в billet 'xaxoupyst
никоим образом не изначально (ср. стр. 398) и, тем не менее, мы
имеем SaXsojxai.
К этой семье корней добавляются также такие примеры, как
krem, mel (стр. 451 и ел.).
Это прямой вывод теории и вывод, полностью подтвержденный
наблюдением, установившим, что а (А) В дифтонгах А[ И ли не
может быть вытеснено. Можно было бы, возражая на это, привести
лат. miser рядом с maereo, но maereo —явно вместо moereo, точно
так же, как paenitet ( C o r s s e n , I 2 , стр. 327) вместо poenitet.
Корни, от которых производят такие формы, как лат. sarpo
или taedet, несовместимы с нашей теорией. Гласным корней было
всегда е и никогда—а, и нужно было бы предположить для этих
корней формы searp teaid или sarp taid. Но в корневых группах
этого вида не находят а долгого.
Однако каковы доказательства древности этих корней? Такие
корни, как derk или weid, чаще всего можно легко проследить
вплоть до индоевропейского периода. Но как только дело доходит
до тилов sarp и taid, положение резко меняется, и едва удается
отыскать одно-два соответствия между греческим и латинским,
между славянским и германским. Из 22 готских глаголов с аблау-

1
Мы уже имели случай (см. стр. 453) оспаривать, будто г\ в екца
восходит к дигамме: £-xr]F-a по отношению к keau является тем же, чем
iooED-fx — по отношению к seu. Идеальным словоизменением было бы гхца,
*£xobjLifcv, *ехаито, ср. £ааеиа, *еааицег, еааото (стр. 321—322, 434).
465
 том по образцу falf>a faifalf) или haita haihait, корневая часть
которых оканчивается согласным, только 6 имеют соответствия
в одном из родственных языков, но среди них БаНа^лат. sallo
явно вторично; faha, если его сопоставить с pango, обязано своим
носовым только суффиксу; то же относится и к haha; последний
глагол на стр. 355 был сопоставлен с лат. cancelli и скр. karicate,
но xaxaXov и скр. касапа „привязь" лишены носовых; наконец,
аика представляет собой особый случай, на котором мы остано­
вимся ниже. Таким образом, не вызывают сомнений только два
случая, а именно уа1с!а = слав. vlad^ и зка1<1а = лат. caedo. К тому
же, как видим, совпадение в этих двух случаях имеет место
только в двух наиболее близких друг другу языках 1. Эти мнимые
корни могли образоваться весьма различными путями: 1) в ре­
зультате добавления детерминативов к слабой форме корней,
например al и gau. Таким образом, гот. афа представляет собою
наращенное ala, лат. gaudeo, по общему мнению, — позднейшее
образование от gau; 2) приданием носовой окраски, исходящей
от суффикса презенса; 3) через распространение слабой формы
в корнях, содержащих в себе г, 1, n, m. Именно таково проис­
хождение греч. Оар; (стр. 418), таково греко-итал. phark (farcio —
(ppdbaco, ср. frequens), ибо даже в латинском аг во многих слу­
чаях представляет собой ослабление; см. гл. VI; 4) в результате
сочетания процессов, отмеченных в пунктах 1 и 3, например:
spar-g-o от sper (атшрсо); 5) через распространение форм, содер-.
жащих в себе а2. Например, если правильно, что гот. blanda
сродни blinda „слепой", то необходимо предположить, что еще в ту
эпоху, когда повсюду существовало удвоение, оно дало повод
к смешению перфекта bebland с утраченным презенсом *blinda.
Эта форма, следуя за fefalf) и т. д., была способна произвести
blanda.
Все наши предшествующие замечания не применимы к корням
с начальным я, каковы, например, aidh, aug, angh, arg, древ­
ность которых неоспорима. Но это вовсе не означает, что данные
корни в меньшей мере подверглись вторичным видоизменениям.
Как мы пытались установить в главе VI, они возникли из корней,

1
Мы находим лишь три примера, которые могут, строго говоря, притя­
зать на более почтенный возраст: 1) лат. laedo, ср. скр. sredhati. Поскольку
во всех родственных формах мы неизменно находим е (см. стр. 370), на этом
сближении можно настаивать лишь при условии допущения, что в латинской
форме произошло преобразование вокализма; 2) греч. aauaapdg; ср. скр.
c.ti§yati. Мы не оспариваем этой параллели; вместе с тем мы не беремся
также объяснить, откуда в греческом появилось а, но при этом необходимо
обратить внимание и на е в др.-в.-нем. siurra „чесотка"; см. F i c k , III 3 ,
стр. 327. Обнаруживаемое нами а в лит. sausas (ср. стр. 364) может быть
возведено и к е, и к а2 или л; 3) Лат. candeo, греч. xavfiappg; ср. скр. candra.
В последнем случае сближение несколько рискованнее, чем в двух предыду­
щих. Впрочем, группа an могла также и здесь появиться в результате такого
же ослабления, как то, о котором мы будем говорить в главе VI [38J.

466
содержащих в себе е. Например, основа aus-os „аврора, утренняя
заря" и весь корень aus восходят к корню wes, angh —к корню
negh и т. д.
Нельзя найти корни, которые оканчивались бы гласным и во­
кализм которых состоял бы исключительно из ах, каковыми были
бы sta! или pa t . Строго говоря, такие санскритские презенсы,
как ti-stha-ti, pi-ba-ti, можно было бы счесть содержащими в себе
подобные корни. Но для этого пришлось бы приписать этим фор­
мам непомерную древность, ибо это означало бы видеть в них
нигде более не обнаруживаемую базу таких корней, как s t a ^ ,
ра2-о (греч. аха, ттсо; скр. stha-tar, pa-tar). Нам представляется
гораздо более приемлемым попросту предположить, что эти формы
обязаны своим существованием аналогическому воздействию
тематических глаголов и что Г-ата-xi древнее, чем ti-stha-ti.
Обозначим через Z всякую иную фонему, кроме ах и а2. Можно
сформулировать следующий закон *: всякий корень содержит
в себе группу a, + Z .
Второй закон: если за а{ следуют еще два элемента, то, за
исключением особых случаев, первый из этих элементов — всегда
сонант, второй— всегда согласный.
Исключение. За сонантами л и о может следовать второй
сонант.
Чтобы составить формулы для различных типов корней, до­
пускаемых двумя приведенными выше законами, обозначим через S
сонанты i, u, n, m, г (1), А, О, а согласные, в отличие от сонантов,—
через С. Поскольку звук, следующий за а1У образует наиболее
существенную часть корня, позволительно пренебречь сочетани­
ями, в которых имели бы место фонемы, предшествующие ах.
Таким образом, a j , ka2i, ska^ составят для нас один и тот же
тип, и будет достаточно обозначить через х Z заключенные
в скобки различные элементы, какие только могут оказаться
перед аА. Эти формулы охватывают только первое большое раз­
ветвление корней, но сохраняют свое значение и для второго,
о котором мы будем говорить в § 14.
1-й тип: [xZ+] Я] + Z
2-й тип: [xZ + J ^ + S + C .
Тип, образовавшийся в силу исключения из второго закона:
[xZ + ]fl1 + i4(Q)+S.

1
Нужно предупредить читателя, что мы гипотетически восстанавливаем а±
только в некоторых корнях, таких, как pQ „гнить", которые мы подробнее
рассматриваем в гл. VI.

467
§12. Общий обзор изменений вокализма, вызванных
словоизменением
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

1. Форма суффиксов

Мы займемся рассмотрением только первичных суффиксов.

Основной закон корней состоял в том, что они должны были
включать в себя группу ax-\-Z. Аналогичный, но более общий
закон управляет слогами суффиксов: всякий суффикс содержит аг.
И с к л ю ч е н и е . Суффикс -nt (активное причастие в презенсе) не имеет a t .
Формы, анализ которых не приводит к бесспорным выводам, таят в себе,
может быть, и другие, не поддающиеся учету исключения.

В зависимости от того, следует ли за ах или не следует другая

фонема, суффиксы распределяются по двум обширным классам.
В первом случае их формула совпадает с формулами корневых
слогов. Важнейшими суффиксами этого класса являются -ахх\,
-ma^, -wa^, - а ^ , -ахг, 4а х г, -а^, -ya2s, -wajS, - a ^ - t a j , -naxi,
-a,u, -ta^, -najU -ya,A и т. д. Такие основы, как з а ^ - т а ^ или
majA-tajr, представляют собой сочетание двух совершенно подоб­
ных друг другу ячеек. И все же параллелизм этих суффиксов
и корней не абсолютен. Он ограничивается законом, почти пол­
ностью исключающим возможность появления в суффиксах»
каких-либо иных фонем, кроме t, s и сонантов.
Второй класс суффиксов—это те суффиксы, которые оканчи­
ваются на ах (чередующееся, как и во всех других случаях, с а2).
Среди прочих сюда относятся суффиксы: -а1э Ла1У -пг1У -ша п
-уа1э -wa u -ra^

2. Что мы имеем в виду, говоря об изменениях вокализма,

вызванных словоизменением?

Корень может претерпеть изменение лишь двоякого рода: его ах

может быть вытеснено или преобразовано в а21 этим оке двум
изменениям подвержены и суффиксы.
Праязыковые изменения вокализма сводятся, таким образом:
1) к случаям вытеснения или преобразования корневого alf 2) к
случаям вытеснения или преобразования суффиксального аг.
Но чтобы постигнуть явления в их внутренней связи, деление
слогов на корневые и суффиксальные мало пригодно. Его следует
заменить делением на слоги или ячейки в положении перед суф­
фиксом и в положении перед окончанием.
Слоги в положении перед суффиксом—это слоги, непосред­
ственно предшествующие ему. Само собой разумеется, что в пер­
вичном слоге это могут быть только корни.
466
 Слоги в положении перед окончанием это: 1) корни без суф­
фикса; 2) суффиксы.
Если бы термин слог не был в той или иной степени освящен
обычаем, мы бы охотно предпочли ему термин ячейка (cellule)
или морфологическая единица (unite morphologique), потому что
большое число корней и суффиксов, например sta^-, ра^л- (§ 14),
-yajA, а, может быть, и ka^-, -najU и т. д., двусложны. Итак,
постараемся четко определить, что именно мы понимаем под сло­
вами „слог" или „ячейка"; это—группа фонем в неослабленном
состоянии, естественным центром которой является одно
и то же ах.
Мы предполагаем изучить изменение вокализма в первичном
слове (вытеснения и преобразования а), вызванное словоизмене­
нием. Эта задача, кроме единственного сомнительного исключения
(стр. 501), не распространяется ни на одно изменение, которым
подвержены слоги в положении перед суффиксом, зато она охва­
тывает почти всю совокупность тех изменений, которые проис­
ходят в слогах в положении перед окончанием.
Мы не говорим всю совокупность, потому что в некоторых
основах-корнях, каковы, например, скр. mfdh или (a<jva-)yug,
наблюдается устойчивое ослабление во всех падежах склонения.
Совершенно очевидно, что это ослабление не находится в зави­
симости от флексии.
Поскольку о причине изменения а1 в а2 в слогах в положении
перед окончанием известно почти столь же мало, сколь и о при­
чине такого же изменения в прочих слогах, мы не можем утверж­
дать с такой же уверенностью, как в том случае, когда дело идет
об утрате а, что такое изменение зависит от флексии. Тем не
менее, чередование, которое наблюдается между обоими а и проис­
ходит по образцу чередования в окончаниях, побудило нас вклю­
чить появление а2 в положении перед окончанием в группу
явлений, вызываемых словоизменением.

ГЛАГОЛЬНОЕ СЛОВОИЗМЕНЕНИЕ

1. В Ы Т Е С Н Е Н И Е а

Строение корней и суффиксов (см. выше) обусловливает как

для имен, так и для глаголов существование двух главнейших
типов основ. Первый тип — это, когда ах заканчивает собой основу,
второй —когда за aL следуют одна или две фонемы.
Глагольные основы первого типа: г а1 i k ax- (Urns-), rika,- (Хсттз-),
г aj i к sy ах- (Хесфе-), s р ак у ar (pa?ya-), grpsk а г (jiaaxe-).
Глагольные основы второго типа:
а) Простой или удвоенный корень: а , s- (ea-), а j i- (ei-), b h a2A-
(cpa-), r a j gh-(leh-), k axA s- (?as-), b h a ^ h aL r- (bibhar-).
469
 б) Корень + суффикс. Мы полагаем, что показатели 5-го и 9-го
глагольных классов -пахи и -па/ не в большей мере суффиксы
в подлинном значении этого слова, чем -na^g в yunagmi
(см. гл. VI). Но это безразлично для флексии, и мы вправе объ­
единить здесь все эти формы: s t г п а х и- г (strno-), р г п ах л- (ргпа-),
у и na x g- (yunag-), г i g h у ах A- (HhyS-, оптатив).
Вытеснение а в слогах перед окончанием восходит к двум
совершенно различным источникам: качеству начальной фонемы
окончания и ударению. Смотря по тому, какой из этих источников
преобладает, создается два вида флексий, к которым мы позволим
себе применить следующие обозначения: слабая и сильная индо­
европейские флексии. В сильной флексии, единственной, какую
допускает глагол, вытеснение а обусловливается ударением.
Ныне, после блистательного открытия Вернера, считается
общепризнанным, что индийская акцентуация может быть со­
чтена— особенно в глагольных формах — почти абсолютно точным
отражением праязыковой акцентуации. Противоречие, отмечав­
шееся между греческим глагольным ударением и таким же уда­
рением в санскрите и германском, находит свое разрешение в
теории Вакернагеля, который в греческом глагольном ударении
видит, как известно, частный случай энклизы. В соответствии с
вытекающими из этой теории выводами греческие инфинитивы и
причастия не подчиняются действию закона, обязательного для
финитных глагольных форм, и их ударение совпадает с ударе- •
нием соответствующих форм в санскрите.
О том, что ударение в свою очередь является главнейшим
фактором, воздействующим на деградацию флексии, было сказано
впервые Бенфеем; в последнее время этот вопрос был подробно
освещен в работах Остгофа и Бругмана, и отныне большинство
лингвистов считает этот факт не подлежащим сомнению.
Мы попытаемся свести к возможно более простым основаниям
1) результаты смещения ударения и 2) сами смещения ударения.
Не существует других парокситонных глагольных основ, кроме
таких, как ra^ka^ 2 , где ударение, как это явствует из закона I
(см. ниже), не имеет значения. Таким образом, подобными осно­
вами можно пренебречь и вывести правило, условно сочтя все
основы окситонными.
Нижеследующие правила относятся к сильной флексии в целом,
независимо от того, именная она или глагольная.
1
Гораздо более допустимо возвести 0 в греч. 6eixv0jii к дифтонгу еи, чем
предположить, что о в скр. strnomi восходит к 0. Долгое 0 иранских форм
не имеет ничего общего с греч. 6; это—удлинение и, существующее в слабых
формах. Быть может, стяжение дифтонга в суффиксе греческого слова было
вызвано позднейшим появлением корневого дифтонга, поскольку такие формы,
как *£euYveu|ii, *6eixveujui, были трудны для произношения. Если глагол xiveco
рядом с xivuTcti восходит к *xiveFco, то мы имеем в нем рудимент е.
2
Относительно скр. piparti и т. д. см. стр. 473.
470
 I. Заканчивающее собой основу и несущее на себе тон ах
никоим образом не может выпасть.
II. Если этому не препятствует закон I, всякое окончание,
способное принять на себя ударение (то есть образующее слог),
перетягивает на себя тон предшествующей окончанию ячейки.
III. Утратив ударение, а, в предшествующей окончанию
ячейке сразу же выпадает.
Высказанное в законе II подразумевает некую гипотезу, к
которой мы и прибегнем, чтобы объяснить перенос ударения;
дело в том, что окончания, обычно именуемые вторичными, явля­
ются, на наш взгляд, самыми что ни на есть первичными. Индо­
европейская форма этих окончаний все еще не определена с оди­
наковой степенью достоверности для всех лиц. Но что касается
окончаний единственного числа актива, то в их отношении не
может возникнуть ни малейших сомнений, и их-то мы, главным
образом, и имели в виду, выдвигая свою гипотезу.
Актив: -m -s -t; -та! -tax -nt; -wa -tarn -taam
Медиум1: -ША? -SA -tA; -majdha -dhwa! -ntA; -wadha — —
Сочетание этих окончаний с основами raxik-, prna^-, rikai-
(данных примеров достаточно) даст в соответствии с вышесказан­
ным следующее:
Актив Медиум Актив Медиум [Актив Медиум
ra^k-m 2 rik-mA р£па г А-т p^nA-mA rikaVm rikaj-mA
ra^ik-s rik-sA p^najA-s p^nA-sA rikaVs rika r sA
ra^k-i rik-tA
3
P£nM-t p^nA-tA rikaj-t rikaVtA
rik-mai rik-majdha p£nA-mai p^nA-maidha rikaj-maj rikai-maidha
rik-ta! rik-dhwaj P&nA-taj p^nA-dhwa, rik^-ta! rikaVdhwa
rik-nt rik-gtA P£n-nt p£n-ntA rikaVnt rika1-ntA
rik-wa 3
rik-wadha ppiA-wa p^nA-wadha rika r wa rika r wadha
rik-tam — p^nA-tam rikaj-tam —
rik-taam — p^nA-taam rikaVtaam —
В императиве 2-е и 3-е лицо единственного числа медиума
(скр. dvikSva, prnfSva; dviStam, prnitam и т.д.) отвечают пра­
вилу. 3-е лицо актива—форма сильная (скр. dvestu, prnStu) —
как будто вступает в противоречие с тем, что было сказано
нами относительно „окончаний, образующих слог". Но здесь мы
имеем дело с „первичными" окончаниями.
Большая часть „первичных" форм может развиться из „вто­
ричных" с помощью элемента i, как предполагает Фр. Мюллер:
1
Относительно греч. -ао, -то и т. д. см. стр. 393 и ел.
2
Как говорилось на стр. 337 и ел., мы предполагаем, что raikm перед
начальным гласным следующего за ним слова во фразе было, очевидно, одно­
сложным; вообще говоря, m 1-го лица создавало слог лишь в случае крайней
необходимости.
3
4
Или rikmaidha, rikwadha?
Вследствие вторичного преобразования -ПА- дало -пА-; см. стр. 462 и ел.
471
-m-i-mA-i(?), -s-i-sA-i, -t-i-tA-i, -nt-i-ntA-i, -mas-i -madha-i, -was-i
-wadha-i (может бьпь, s в -mas-i и -was-i восходит к древнему
dh, преобразованному в конце слова в -s и сохранившемуся в
медиуме благодаря последующему а?). Бергень (MSL, III,
стр. 105) обращает наше внимание на то, что обе пары санскрит­
ских окончаний медиума -dhvam -dhve и -ram -re свидетельствуют
в пользу иного, и он предполагает, что носовой в -dhvam и -ram
был добавлен позднее. И поскольку греч. -аОг подтверждает со
своей стороны форму -dhwa,, эта гипотеза в высшей степени
правдоподобна. Наш перечень таким образом увеличивается еще
на два случая. Мы не знаем также, не образовалось ли -tu в
dvestu, prnatu путем добавления -и, подобно тому, как -ti обра­
зовалось в результате добавления -i.
Теперь возникает вопрос, почему при том, что в raikm-i и
формах того же рода были добавлены i и и, ударение все же
не перешло, согласно правилу, на окончание? На это можно
найти два ответа. В эпоху, когда было добавлено i(u), окончание
могло перестать перетягивать на себя ударение. Во-вторых,
весьма существенно отметить и то, что за гласным окончания,
то есть i или и, по крайней мере в четырех рассматриваемых
нами формах (dvesmi, dvekSi, dveSti, dve$tu), не следует никакой
другой фонемы. Некоторые признаки побуждают считать, что i
и и произносились в этих условиях очень ослабленно, и это
делало их неспособными принять на себя ударение1. Это под­
тверждается именной флексией для местного падежа, например
1
Если принять это объяснение, гипотеза о первичности окончаний, име­
нуемых обычно вторичными, совершенно перестает быть необходимой. К тому
же, некоторые факты склоняют нас к мысли, что сонанты i, u,- £, п, незави­
симо от того, следовала за ними или не следовала какая-нибудь другая
фонема, были неспособны принять на себя ударение, и что окончание, чтобы
перетянуть на себя тол, непременно должно было содержать в себе a (alt a2,
д). Речь идет о 3-м лице мн. ч. В санскрите презенс от корня c.as, согласно
Панини, даст c.a'smi, ^assi, ga'sti, cjsvas, cjsmas, с, a s a t i (cp. ma'rganti).
Презепсы с удвоением, не показывая, правда, полного корня, избегают, однако,
отмечать ударением -riti и переносят тон на удвоение: piparmi, pip£mas, p i р-
г a t i. Наконец, перед окончаниями -us или -иг, хотя и не имеющими ничего
общего с предыдущим (J. D а г m e s t e t е г, „Mem. Soc. Ling.", Ill, стр.95
и ел.), мы, действительно, находим корень в полном виде: vivyacus, avivyacus
при viviktas, vivegus, aguhavus, acj?rayus и т. д. См. D е 1 b г и с k, Altind.
Verb., стр. 65.
Все это, ВИДИМО, свидетельствует об эпохе, когда 3-е лицо мн. ч. в активе
было сильной формой. И все же другие показания противоречат этому. Не
обнаруживаем ли мы в самых различных языках соответствия скр. s-anti „они
суть", где утрачено корневое ах? Да, но здесь мы сталкиваемся с новыми
трудностями. Ни греч. evti, ни лат. sunt, ни слав, s^tt, ни гот. sind не соот­
ветствуют первичному snti с носовым сонантом, и возникает вопрос, не зави­
сит ли бесспорное в этой форме ослабление корня исключительно от особой
природы его окончания. Мы не хотим углубляться в эту, весьма сложную
проблему, уже затронутую нами на стр. 337, сн. 1. Нам представляется,
что первая теория, исходящая из вторичных окончаний, более удовлетвори­
тельна, нежели эта.

т
в uksani, datari и т.д., а, возможно, и для именительного падежа
среднего рода, каков ра£и (род. п. pa?vas); см. стр. 502. Здесь
нам заметят, пожалуй, что другая форма императива, а именно
2-е лицо, например dviddhi, prnlhi и т.д., вступает в противо­
речие с гипотезой этого рода. На это прежде всего можно отве­
тить, что в этих императивах часто обнаруживается сильная
основа. Так, в санскрите находим: gadhi, gagadhi, bodhi (от bodh),
gahahi, приводимые Бенфеем („Or. u. Occ", I, стр. 303), grbhnahi,
prinahi ( L u d w i g , „Wiener Sitzungsber.", LV, стр. 149); в грече­
ском: fivjui, TXYJ\)I, ariji-TTcofh, SiScout, ilrfti ( C u r t i u s , Verb., II,
стр. 35). Во-вторых, думая о почти факультативном характере
окончания -dhi, задаешься вопросом, не является ли оно по
своему происхождению свободной частицей, позднее агглютини­
ровавшей к основе.
Остается рассмотреть различные парадигмы, в которых высту­
пает действительная или только кажущаяся аномалия.
1. Сильные формы 3-го класса имели в праязыке, как мы
считаем, два ударения: одно, падающее на корень, другое — на
его повтор (см. конец § 13). Перенос ударения в скр. piprmas
при piparti, тяким образом, только кажущийся.
2. Такие сигматические аористы, как agaisain, имеют в до­
статочной мере нарушенный вокализм. Оканчивающиеся на со­
гласный корни ослабляются в медиуме1, например: aviksmahi
при acesmahi. Это дает нам право предположить, что названное
время первоначально везде и всюду располагало набором чере­
дующихся сильных и слабых форм, что отнюдь не является
неожиданным, принимая во внимание строение его основы. Формы
множественного и двойственного числа актива так же, как и
медиум, для некоторых корней претерпели, таким образом, мета­
плазм. Акцентуация не менее искажена, чем вокализм (Benfey,
Vollst. Gramm., стр. 389). В греческом, как и в санскрите,
возобладали сильные формы (стр. 417).
3. 2-е лицо и 3-е лицо единственного числа перфекта кажутся
плохо согласующимися с нашей теорией, поскольку -ta (скр. -tha)
и -а могли принимать на себя ударение. Но и корневое а—также
не аи а а2. Это, я полагаю, весьма важное обстоятельство, хотя
определить подлинное его значение и затруднительно. Как уста­
новлено, правила, которые можно вывести для перемещений уда­
рения и для выпадения а, часто оказываются нарушенными,
когда это а появляется в форме а2. Ср. конец § 13.
4. Оптатив на -yajA. Изменяясь по формам, как ргпа^-, это
глагольное время должно было дать во множественном числе:
(*rikyA-ma), rikyA-ma, в медиуме: (*rikyA-tA), rikyA-tA. Но
группа уА не может существовать. Она изменяется в i уже
1
В о р р, Кг. Gramm. der Sanskr.-Spr., §349; D e l ' b r i i c k , AJtind. Verb.,
стр. 178 и ел.
473
с праязыкового периода, совершенно так же, как гА изменяется
в J (см. стр. 462 и гл. VI). Все формы, не принадлежащие к
единственному числу актива, имели в праязыке, таким образом,
I. Для медиума Бенфей установил этот факт в своей работе
„Ueber die Entstehung etc. des indog. Optat." 1 .
Во множественном и двойственном числе актива то же I по­
является во всех европейских языках: лат. s-1-mus (ед. ч. s-ie-m),
греч. S-1-JASV (ед. ч. s-Yx-v), слав, jad-i-mu (ед. ч. jazdi = *jadji), гот.
ber-ei-ma (форма единственного числа bereif) образовалась по
образцу множественного числа). Мы отсылаем читателя к уже
цитированной работе Пауля („Beitr.", IV, стр. 381 и ел.), хотя
и не можем присоединиться к концепции этого автора, который
видит в I «стяжение -уа». В санскрите мы имеем во множествен­
ном и двойственном числе актива lihySma, lihySva и т.д. Эти
формы образованы по аналогии с единственным числом. Не сле­
дует упускать из виду: 1) что все языки Европы совпадают в
отношении Т; 2) что общая теория флексии отдает предпочтение I,
а не уа; 3) что такие случаи, как pami pamas при греч. <рац!
cpajjuv, создают прецедент для распространения а долгого (стр. 435);
4) что в самом санскрите медиум дает нам I и что всякое рас­
хождение между медиумом и множественным—двойственным числом
актива является аномалией; 5) наконец, что зендский дает i в
некоторых активных формах: Жюсти приводит dai6ltem (3 л.
мн.-дв. ч.), затем—fahit ira-zahlt, daidit—формы единственного
числа, получившие I по аналогии2.
Ведийский прекатив ( D e l b r u c k , цит. раб., стр. 196) в своей
флексии точно следует за оптативом. Актив bhu-yas-am, kri-yas-
ma; медиум: muc-IS-ta и т.д.
1
Бопп полагает, что акцентуация в i6oTxo, 6i6oTafte должна побудить
к допущению, что стяжение произошло в самом греческом. Но кто знает,
существовала ли эта акцентуация где-либо, помимо письма, куда ее не пре­
минула ввести грамматическая теория. Вот почему пФеТоч представляет собой
пропериспомен только из-за неправильных заключений, сделанных на основа­
нии xiftiaai; см. В г u g m а п n, „Stud.", IX, стр. 296. Известно, что Бенфей
выдвигает I, а в качестве приметы. Объективные доводы в пользу I долгого
ограничиваются следующим: 1) в „Махабхарате" один раз встречается bhungT-
уагп; 2) в „Ригведе" (X, 148, 2) размер, по мнению названного автора, тре­
бует sahlas (d^slr vi?ah sQriena sahlas). Было бы забавно, если бы мы взялись
оспаривать Бенфея в области ведийской метрики. Мы только отметим, выра­
жая свое чисто личное впечатление, что нас не удовлетворяет такая концовка
стиха, как triStubh, и еще менее —surijena sahyas (— w ), даже если бы
пришлось сделать из а в daslr два слога, потому что по крайней мере 8-й
слог стиха (padа) оказывается, таким образом, в соответствии с обыкновением,
долгим. Что касается duhlyat, то Бенфей видит в нем тематическую форму.
Таким образом, мы вправе предположить здесь слабую основу duhl-. Среди
оптативов, приводимых Дельбрюком (цит. раб., стр. 196), мы находим gakslyat.
Помимо того, что в тексте эта форма находится совсем рядом с paplyat, I
может быть объяснен как соединительный гласный, удлинившийся под вли­
янием у.
2
В санскрите оптатив 3-го класса в медиуме имеет ударение на слоге
повтора. Ничто не указывает на то, что эта особенность первична.
474
 5. Оптатив тематического спряжения. Приметой, согласно
Бенфею, является -I долгое1, восходящее, как мьд полагаем, к
-yajA примерно так же, как слабые формы, которые только что
были рассмотрены. Но весьма затруднительно объяснить, в силу
чего здесь могла произойти редукция -уа^ в -I =*уА, если
тональный элемент предшествовал примете. Флексия —единствен­
ная в своем роде. Можно было бы ожидать, что основа скр.
tude (=*tuda-i) даст во множественном числе 'tudlma', поскольку
за а следует фонема. Но нужно отметить, что это а является
рефлексом а2 (стр. 380), что, как мы видели, сильно изменяет
положение вещей. Итак, а сохраняется, и это имеет своим след­
ствием больше нигде не встречающееся явление, а именно флексию
без деградации при основе, которая не оканчивается на аА. По
любопытному, но, несомненно, случайному совпадению, чередо­
вание в императиве древних славянских дифтонгов ё и i (nesi,
nesemu, nesete, neseve, neseta) как бы отражается в зендском
barois, baroit, baraema, baraetem (медиум: baraesa, baraeta; во мно­
жественном числе снова появляется oi). Мы тщетно пытались
подыскать объяснение, которое могло бы оправдать первичное
различие между дифтонгом в единственном числе и дифтонгом во
множественном числе или в медиуме2.
Субъюнктив тематических глаголов. Мы не смогли составить
себе окончательное мнение относительно первичной формы такого
субъюнктива, как греч. срзрсо, срзрг]; и т.д. Восходит ли а в лат.
ferat к сочетанию а1 + аи е + е? Не является ли скорее feram,
feres подлинным субъюнктивом? И имеем ли мы право отделять
moneat, audiat от умбрского оптатива portaia?

2. П О Я В Л Е Н И Е Ф О Н Е М Ы Я2

Глагольной флексии известо преобразование ах в а2 только в

двух случаях:
1) В тематическом спряжении, где это явление может быть,
по-видимому, объяснено природой согласного, следующего за а
(см. стр. 381).

1
Известно, что oi 3-го л. ед. ч. греческого оптатива (rcai6eooi) никогда
не считается кратким, и вследствие этого ударение остается на предпоследнем
слоге. В этом, быть может, как уже предполагалось, содержится указание на
то, что I здесь долгое.
2
Можно было бы предположить, что первоначально тон переходил на
окончания и что вместе с тем а2 ед. ч. было замещено аг: 3 л. ед. ч. tuda 2 lt,
мн. ч. tudaxlma. Это позволило бы установить между nesi и nesemu такое же
соотношение, как между vluci (Xoxoi) и vluce (*AOXPI; СМ. стр. 384). Но,
помимо того, что oi и аё в зендском, в общем, чередуются, по-видимому, без
определенного правила, остается неясным, в силу какого закона а> вместо того
чтобы выпасть во множественном числе, ограничилось переходом в ах.
475
 2) В единственном числе перфекта, где преобразованное а явля­
ется корневым а, 1-е лицо, может быть, сохраняло ах. См. стр. 366
и ел.

ИМЕННОЕ СЛОВОИЗМЕНЕНИЕ

1. В Ы Т Е С Н Е Н И Е а

Л. Вытеснение происходит в силу законов сильной флексии

ОКСИТОННЫЕ ОСНОВЫ

Основы, оканчивающиеся на аи ведут себя совершенно так же,

как в глагольной флексии. Ударение никогда не переходит на
окончание, и а вследствие этого сохраняется во всех формах \
Первое замечание, которое мы должны сделать, относится к
основам, в которых за ах следуют одна или две фонемы, и заклю­
чается в том, что эти фонемы входят в состав сильной флексии
лишь в единственном числе. О множественном числе и двойствен­
ном числе речь пойдет в разделе В.
Известно, что древность санскритской акцентуации доказы­
вается ее совпадением с акцентуацией греческих односложных
слов.
Слабые падежи, то есть не несущие на себе ударения, кото­
рое падает на окончание, и не имеющие а в предшествующем
окончанию слоге, это творительный, дательный и родительный.
Их окончания: -a, -Ai (стр. 384—385) и -As.
Падежи сильные, или заключающие в себе я,—это именитель­
ный, винительный, местный и звательный. Их окончания: -s, -m,
-i и нуль.
Нетрудно заметить, что изложенный вьш:е принцип находит
свое подтверждение. И если мы сталкиваемся со случаями силь­
ных падежей, то единственная причина этому—неспособность
некоторых окончаний принять на себя тон 2 . В звательном, кроме
того, ударение перемещается на начало слова.
Мы только что поместили местный падеж в разряд сильных
падежей. И действительно, как известно, в санскрите в этом
падеже допускается, если только она не является вообще обяза-
1
Акцентуация санскритского местоимения а в таких формах, как asya
(наряду с asya), возникнет позднее, когда почувствуется потребность в раз­
личении известных оттенков (см. словарь Грассмана, колонка 207). Та акцен­
туация, которую обнаруживают гот. t>ize, pizos, видимо, попросту проклити­
ческая; санскрит дает tasya, tesam, tasyas.
2
Нам приходится ограничиться простым упоминанием о совершенно иной
и весьма разработанной теории, предложенной на этот счет Бергенем в MSL,
II, стр. 371 и ел. Так как эта теория тесно связана с проблемой происхож­
дения окончаний и вообще флексии, дискуссия, которая была бы необходима,
завела бы нас слишком далеко.

476
тельной, сильная форма, как, например, в pitari, datari 1 . Два
особенно интересных примера —это dyavi (ср. dive и т.д.) и
kSami при творительном kSama. О неприемлемости для тона
конечного i см. стр. 472 и ел.
Особые случаи именительного, который порой образуется без s,
не могут быть отделены от вопроса об а2. Нам следует в связи
с этим отослать читателя к стр. 494.
Проверяя на материале только что сформулированную теорию,
мы ограничимся, поскольку он необъятен, лишь рассмотрением
наиболее примечательных фактов в склонении каждого вида основ.
Мы полностью принимаем главнейшие выводы статьи Бругмана
относительно основ с плавным ("Stud.", IX, стр. 363 и ел.). Этой
работе предшествовала теория Остгофа относительно склонения
основ с носовым (РВВ, III, стр. 1 и ел.), которая близка по
основным идеям нашей концепции, но в ней еще отсутствует
представление о полном вытеснении а в слабых падежах и она
не вводит в обиход понятие а2. Остгоф допускал своего рода
иерархию а различной силы. Мы также учтем полезную для нас
статью Бругмана относительно суффиксов -as, -yas, -was (KZ,
XXIV, стр. 1 и ел.). Остатки деградации суффиксов в балтий­
ско-славянском собраны Лескиным („Archiv fur slav. Philol.", Ill,
стр. 108 и ел.).
В качестве типичного образца слабой формы мы изберем
дательный.

Основы на -was. В санскрите ударение в слабых формах пе­

решло на суффикс: viduSe, gagrbhuSe вместо *vidu§e, *gagrbhuSe.
Праязыковая форма -us- слабых падежей, такая, какой ее пред­
полагает Бругман (KZ, XXIV, стр. 97), косвенным образом
подтверждается греч. -окх и t'SuToi (там же, стр. 81), гот. berusjos
и слав, -us-je-.

Основы с плавным. Праязыковое вытеснение а в слабых па­

дежах было с полной ясностью установлено Бругманом. Наиболее
примечательный факт —индийский родительный на -иг. Мы попы­
таемся объяснить его следующим образом.
Окончание родительного падежа -^s, а не -as. Находясь под
ударением, как, например, в padas, оно должно было развиться
в санскрите в -as (стр. 461). Не под ударением оно, как мы
видим, дало -us в таких случаях, как patyus, sakhyus, ganyus
1
Основы, не оканчивающиеся сонантом, составляют исключение: местный
падеж в этих случаях примыкает к слабым падежам, например: tudati vidusi
и т. д. Как ни объяснять такие ведийские местные падежи без i, как, напри­
мер, mQrdhan, они не могут поколебать нашей теории.
477
(здесь, следовательно, выступает -us, а не -иг). В дальнейшем
форме -as удалось понемногу отстранить своего конкурента.
Гипотеза относительно -^s подтверждается: 1) вокализмом
греческого окончания -ос и слав, -е и 2) такими родительными,
как yuktes, mrdos, речь о которых пойдет у нас ниже. Наконец,
она в известной степени проливает свет и на родительный падеж
в скр. matur.
Прототип matur — matr-^s. Группа гА должна дать f, затем —
йг (§ 14). Итак, нами разъяснено качество гласного, но не его
количество. В зендском существуют такие родительные, как nars,
9a<jtars, которые восходят к *n[s, *9a<j[ts, где гласный г развился
в аг перед §, как это имеет место в arshan и в других случаях.
В ukSnas звук А не слился с предшествующим ему носовым, что
вполне удовлетворительно объясняется, как мы полагаем, при­
чинами физиологического порядка. К этому вопросу мы еще
вернемся в главе VI.
Обычно стяжение тА в [ происходит еще в праязыке. В рас­
сматриваемом нами падеже греч. ттатрбс \ гот. fadrs как будто
указывают на то, что такое стяжение—явление только индо­
иранское. Да и прочие условия также достаточно необычны,
поскольку ударение падает на фонему л , что, как правило, не
имеет места.

Индийская парадигма основ на -an исключительно правильна.-

Европейские языки сохранили только ее остатки. Мы находим
их в латинском саго carnis, в греческом *i5<ov xuvo;2, так же
как apvoc. Для последнего слова Остгоф (цит. раб., стр. 76 и ел.)
определяет в качестве основы varan- (waran-). Нам представляется,
что скр. urana хорошо согласуется только с wr-an. Это приводит
к заключению об исключительной древности греческой флексии:
*Fp-if)v, род. п. *Fr-v-6c. Именительный сохраняется в TroXv-pprjv;
родительный правильно преобразовался в *Fapv6;, apvo;3.
Арм. gar'n, о котором говорит Остгоф, может быть возведено
к слабой форме wr-n- [39].
Склонение (ppiqv eppsvoc, тгоедтгр* TTOIJASVO; ВОЗНИКЛО вследствие
обобщения винительного, а также местного падежей, ибо <ppsvt,
irotjxevt искони были сильными формами.

1
Или, быть может, voxxcop появилось вместо *v6xxopg, vuxxfs? Ср. ifrupag
те xai v6xTC0p = YJ|nepas те xai vuxxbg.
2
Ударение в xocov отступило; ср. скр. c.va\
5 Гесихий дает: pava* &pva. 'Pcojxaloi 6e pdxpaxov. M. Шмидт пишет pava,
что правильно для второй части глоссы, но маловероятно для первой. Можно
было бы ожидать лишь pyjva. Мы полагаем, что глоссы pava и pava утратили
свои отличия в результате смешения, и pav-и apv- восходят к Fr,v, как 6paxdg
и бар ход восходят к бг/гбд.

478
 Объяснение гот. auhsin вытекает из факта, который мы только
что упоминали: auhsin идентично скр. ukSani. В родительном
можно было бы ожидать *auhsns. Представляется очевидным,
что auhsins является подражанием дательному auhsin.
Я уже называл статью Лескина, где он среди прочего указал
и на то, что слав, dine „diei" восходит к основе diwan- или dian-.
Что касается таких индийских форм, как brahmane, то здесь
нелегко решить, имеем ли мы дело с исконным а, удержавшимся,
чтобы воспрепятствовать скоплению согласных, или же brahmane
восходит к первоначальному *brahmnne. Место ударения говорит,
пожалуй, в пользу первого решения.
Основа на -am(ghi-am) склоняется как предыдущие. См. B r u g -
m a n n , „Stud.", IX, стр. 307 и ел. Зендский имеет в именительном
zy-ao, в родительном zi-m-o.

Суффикс причастия -nt, сам по себе не имеющий а, может

позаимствовать его из основы, когда она оканчивается на а.
В этом случае все обстоит совершенно так же, как если бы суф­
фиксом было -ant. Ударение, оставшееся неподвижным, пока
ах (а2), на которое оно падало, заканчивало собой основу, пере­
ходит на окончания, как только это аг обрастает группой -nt
(законы I и II, стр. 471). Таким образом, в санскрите словоиз­
менение имеет такой вид: tudan, tudate ( = tudnte) и т. д.
См. B r u g m a n n , „Stud.", IX, стр. 329 и ел.
Греч. Хофшу Хофбусо; обобщило сильную форму. В латинском,
напротив, -ent продолжает слабую форму с носовым сонантом,
которую Сивере усмотрел в германском в таких словах, как
hulundi, fmsundi и других причастных формах женского рода.

Лишь незначительное меньшинство основ, оканчивающихся

на i и и, относится к сильному склонению. Наиболее важным
примером является di-a^- 1 „небо".
Им. di-^u-s ср. (ma-t^r) (uks-^n)
Зват. di-axu ma-ta^ uks-axn
Вин. di-^u-m ma-ta^-m uks-atn-m
Местн. di-^w-i ma-ta,r-i uks-axn-i
Дат. di-w-Ai ma-tr-Ai uks-n-Ai
Именительный: вместо того, чтобы видеть в скр. dyaus растяжение име­
нительного, нужно, я думаю, принимая во внимание греч. Ze6g, приравнять
аи этой формы к аи в yaumi и т. д. (стр. 417). Звательный: греч. Zeo.
Винительный: dia^um — наиболее древняя форма, несовпадение греч. ZTjv с скр.
1
Л. Две (MSL, 11, стр. 177) доказал, что эта основа происходит от корня
di (dai), а вовсе не от diw (dyau).
479
dya*m позволяет, по-видимому, установить, что с очень давних пор дифтонг
здесь исчез. Ср. стр. 338. В форме A£v, приводимой одним грамматистом, а,
несомненно, необычно, но эолийско-дорическая форма, как правило, дает х\.
См. S c h r a d e r , „Stud.", X, стр. 319. Местный п.: вед. dyavi.

Мы намерены исследовать и некоторые другие слова типа

di-au. Но чтобы не отрывать их друг от друга, перечислим
парокситоны вместе с окситонами; и в сильных формах мы также
будем проводить различие между ах и а2.
Среди основ на -i мы признаем принадлежащими к тому же
склонению, что и di-au, также основу ^u-aj „птица", которая
в Ведах предстает в именительном падеже в форме ves. Осталь­
ное словоизменение переродилось, и даже в именительном начи­
нает утверждаться vi-s.
В латинском все еще существовали такие слова, как vatSs,
вин. п. vatem.
Аналогичный образец скрывается и в скр. kavi, ибо в зенд­
ском это слово дает в винительном падеже kavaem. Впрочем,
в качестве именительного мы находим в зендском форму kava=
*kava. Если pitS(r) восходит к pitar-, то в именительном *kava(i),
происходящем из kavai-, нет ничего поразительного. Но нам
следует временно примириться с тем, что мы не знаем, почему
основы на -и никогда не имеют именительного без s и почему
основы на -i имеют двойное образование по типу ves и по типу
*kava. Ср. стр. 494.
Словоизменение gau „бык". Какова в точности форма этой основы?
Мы полагаем, что точная ее форма ga-axU, а не gajU, потому что: 1) в случае,
если бы мы признали основой gaxU, мы должны были бы иметь в слабых паде­
жах gu-; 2) др.-в.-нем. chuo указывает на наличие в этой основе а долгого 1 .
Такие индийские сложные слова, как su-gu, обязаны своей формой лишь
изменению склонения. Язык, отталкиваясь от таких форм, как род. п. sugos
или дат. п. sugave, и оказавшись на поводу у прилагательных на -u (p£thu
и т. д.), должен был бы дать в конечном итоге sugus. Впрочем, ga-axu и
в санскрите и в зендском склоняется правильно. Ср. скр. gaus (ga-ajU-s) и
dy-au-s, ga-v-e и di-v-e. В слабых падежах ударение закреплено на а, которое
наличествует в ga-v. Это а здесь совершенно неправомерно, но в санскрите
всякое корневое а любого происхождения притягивает на себя ударение и
подобное влияние с его стороны, как кажется, почти непреодолимо. Местн. п.
gavi вместо *gavi таков же, как divi наряду с dyavi. Греч. 0O-F-, рои = скр.
ga-v-, go- указывают на то, что корневое а является рефлексом о. Сильная
форма утрачена: робе, заменило собой *P(o(i))c,. У Гомера кеще встречается
вин. п. po>v2 = ap. gifm (зенд. gam), которое мы, не колеблясь, возведем
к go-ajU-m, но и эта форма могла произойти из gaum, подобно тому как Z?jV
происходит из dySum. Латинский не дает нам ничего особенного [40].

1
Можно было бы предположить здесь такое же растяжение в имени­
тельном, какое предполагается для fot- (стр. 494). Но Zeog (см. выше) пока­
зывает, что такая основа, как gajU, нисколько не растянула именительного.
На форму chuo мое внимание было обращено Кёгелем, который разъяснял ее,
впрочем,
2
иначе.
Дор. pd)g, |3o>v — не что иное, как видоизменение foGg, pouv.

480
 Основы на и, принимающие а2. В зендском существуют сле­
дующие формы: вин. na^aum „труп" = *na£avam ,(им. мн. ч.
na^avo); вин. рёге^аит „сторона, бок", garemaum „жар, зной".
Полное словоизменение представлено др.-перс, dahyau-s, вини­
тельный которого дает dahyau-m (им. и вин. мн. ч. dahyav-a,
род. мн. ч. dahyunam, местн. dahyusuva). To же слово в зенд­
ском дает в винительном darihaom; следовало бы ожидать dari-
haum- (и им. мн. ч. darihavo). Кроме того, налицо также им. ед.
bazaus „рука от плеча до кисти", а в котором находит свое объяс­
нение, как и в перс, dahyaus, во влиянии не дошедшего до нас
винительного1 (*bazaum). Впрочем, среди основ, принимающих
а2, и тех, которые его не принимают, царит, как показывают
dahyaom при dahyavo, некоторое смешение. И действительно,
наряду с *bazaum Веды предлагают нам bahava— дв. ч. от той
же основы2. Это склонение тем меньше можно заподозрить в не­
давнем происхождении, что оно обнаруживается преимущественно
в пределах небольшой семьи основ на и, с которой мы познако­
мились на стр. 421: это существительные женского рода3, содер­
жащие в корне av. Возможно, как предположил Г. Мейер
(„Stammbildung", стр. 74), что греческие имена на -su-c как-то
соотносятся с этим склонением, но только сближать арийское а
с 7) в toxfjo;, по нашему мнению, недопустимо. Кроме того, не
следует забывать об отсутствии во в ve*o;, ттт^р;, где мы могли
бы ожидать его с наибольшим основанием. Мейер напоминает
о таких именительных, как гот. sunaus. И действительно, мы
были бы вправе подумать, что здесь перед нами последнее вос­
поминание о первоначально двояком словоизменении основ на и.
Основы на i, принимающие а2. Наиболее существенна основа
скр. sakhe-, вин. sakhay-am (зенд. hii-sha/aim), зват. sakhe, дат.
sakhy-e (им. п. мн. ч. sakhayas). Долгий а именительного sakha
совершенно другой, чем а ( = а2) в sakhayam: достаточно напом­
нить *kava при *kavayam (kavaem). Именно здесь, быть может,
нашел бы место им. п. мн. ч. gtaomayo ( S p i e g e l , Gramm.,
стр. 133).
После работы Аренса относительно греческих существительных
женского рода на со (KZ, III, стр. 81 и ел.) не подлежит сомне­
нию, что основа этих слов оканчивается на t. Мы подозреваем,
что эти слова являются соответствиями типу, представленному
в скр. sakhe. Если допустимо сопоставлять
data dataram datar datra
Scoxcop Scixopa 5штор [Scoxopo; вместо *5(otpo;],
1
Если только не допустить растяжения именительного, несмотря на
наличие
2
s.
3
Незачем специально создавать слово bahava для объяснения этой формы.
Существительному мужского рода perecaum в санскрите противопостав­
лено существительное женского рода раг^и.
16 ф . до Соссюр 481
то правомерно сравнить
sakha sakhayam sakhe sakhya
Аг]тф Arp& (*Лг|х6а) уЦтоТ [*A7JT6O; вместо *Arjxto;].
В винительном мы написали Arjxd>; такую акцентуацию пред­
писывает Дионисий Фракийский (Ah r ens, цит. раб., стр. 93).
Впрочем, даже если бы не было никакого свидетельства в пользу
облеченного ударения, то и в этом случае нельзя было бы исклю­
чить названную форму винительного, поскольку известно, что
грамматики иной раз видели в о> стяжение ох * (ср. B r u g m a n n ,
„Stud.", IV, стр. 163). Без сомнения, существуют такие вини­
тельные, как ион. 'Ioov, и известно мнение Курциуса, который
пришел к выводу, что их основа оканчивалась на -oFt. Но за­
мечания, которые делает по этому поводу Виндиш („Stud.", II,
стр. 229), в достаточной мере говорят о том, что это объяснение
удовлетворило далеко не всех. Путь от *'loFiv до 'Ioov отнюдь
не легок. Во всяком случае, эта форма на -ow остается загадоч­
ной и производит впечатление заимствованной из других склоне­
ний, возможно, из склонения типа ро5;. Впрочем, гипотеза
относительно основ на -oFt, в том виде, в каком ее принимал
Курциус2, не допускает объяснения о> в им. п. Л7)то>.—Вызывает
удивление, что греческие основы на -a2i использованы исклю­
чительно для образования слов женского рода. Впрочем, сохра­
нились следы и мужского рода в именах собственных, каковы
Патра>, М7)тра>, Ч1ра> ( C u r t i u s , Erl., стр. 54).
Возможно, что значительное количество аналогичных -слов
останется навсегда от нас скрытым, потому что они приняли
распространенное словоизменение основ, оканчивающихся на i
и и. Наблюдая, например, что в „Ригведе" avi „баран" имеет
род. п. avyas и никогда — aves, совершенно так же, как в гре­
ческом родительный всегда звучит только как oto; (вместо *oFio;),
а не 'OSCD;*, естественно думать, что первоначально склонение
имело следующий вид: им. п. awaj-s или awati, дат. п. awy-^i,
вин. п. awaj-m и т. д. Возможно, что родительный гот. balgis,
принадлежащего к группе существительных мужского рода на i,

1
Среди многих форм, приводимых Аренсом, нет ни одного винительного
с йотой подписанной или йотой приписанной, и это—доказательство в пользу
того, что со здесь не первично, как в именительном, и что оно, несомненно,
восходит к -о(у)а. Окончание -оуа в свою очередь не может быть очень
древним. Чистая форма была бы -oiv. И действительно, одно время думали,
что она сохраняется в таких винительных, как Atxrotv, но Арене показывает,
что они идут от неправильного чтения. Итак, они исчезли еще в доисториче­
скую эпоху. Более или менее допустимо сопоставлять *Лг|тоуа вместо *Ar)xolv
с т^бс-Fa вместо Vj6'3v.
2
Курциус высказывает только предположение, что такие формы, как
fiaijLiojv, могли в известных пределах воздействовать аналогически на слова
с окончанием на -со. См. „Erlauterungen" 2 , стр. 55, прим.

482
 вместо того, чтобы быть так же, как дат. balga заимствованным
у основ на -а, являет собой следы словоизменения, о котором
мы ведем речь: в таком случае balgis восходило бы к *balgiлэ.

Неподвижность ударения в санскритской парадигме apas apase,

uSSs usase не имеет большого значения. Возможно и даже весьма
вероятно, что первоначально тон претерпевал те же смещения,
что и во всех других случаях. Но примечательно непривычное
упорство суффиксального а. До сих пор предшествующие окон­
чанию слоги не демонстрировали нам ничего подобного.
Бругман (KZ, XXIV, стр. 14 и ел.) приводит для объясне­
ния этого весьма убедительные соображения: стремление избе­
жать слишком большого разнообразия форм в пределах одного
и того же склонения, затем аналогическое влияние слабых паде­
жей множественного числа, в связи с чем а1 не могло выпасть
(таким образом появилось apa^-bhis).
К чему, однако, в конечном счете, сводится класс окситонов
на -as? К названию утренней зари, скр. uSas, к др.-инд. bhiy-as
„страх", pu-mas вместо *pumas (стр. 499), и к таким словам, как
tavas, yagas, ^гоЫ\а. Но последние, как установил Бругман,
являются не чем иным, как существительными среднего рода,
вклинившимися в мужское склонение. Возможно даже, что в раз­
личных языках, которые ими располагают, они образовались
независимо друг от друга, и их словоизменение выравнялось по
образцу таких сложных слов (парокситонов), как, например,
su-manas. Полная форма их корневого слога крайне подозри­
тельна для окситонов. Что касается bhiy-as и pu-mas, то они
правильно образуют лишь bhi-S-Й (ведийский творительный па­
деж), pu-ms-e. Единственный пример, по которому можно было
бы судить о склонении, это и.-е. ^usas, и, вполне вероятно, что
такие слабые формы, как ^ussAi, представлялись слишком невра­
зумительными1. Итак, а удержалось: ^usasAi, скр. usase. Отно­
сительно а, в uSase при а2 в usasam см. стр. 496.

Основы-корни, простые или образующие второй элемент слож­

ных слов, предстают перед нами в двух совершенно различных
формах.
В первой из них корень по неизвестной причине, но явно
не под воздействием флексии, утратил свое аг. Эти основы ока­
зываются, таким образом, за пределом круга вопросов, подлежа­
щих рассмотрению в данном параграфе. Утратив свое предшество-
1
Мы находим в „Ригведе" род. п. ед. ч. (и вин. п. мн. ч.) u§as. Его воз­
водят, и, возможно, справедливо, к основе us. Однако предположить в нем
продолжение слабой формы us-s- было бы неправомерно, так как удвоенный s
в этом случае был бы передан через §.
16* 483
 вавшее флексии а, они больше не подвергаются никаким измене­
ниям 1 . Если они заканчиваются на i, u, r, n, m, то присоединяют
к себе t, тогда как I, fl, [, п, ф долгие' (гл. VI) обходятся без
него. Примеры: скр. dvi§, mfdh, nig (стр. 461), a^va-yug, mi-t,
hru-t, su-kf-t, aranyaga-t ( = -gm-t); bht, bhu, gtr (=gr), -ga ( = gn);
зенд. dru£; греч. aX*-t, "A-(F)t8-, ai5-^y-, avT-7jpt§-, ея-7)Ь;, -u$o;
(метаплазм вместо -u(b;); лат. ju-dic- и т. д. 2 .
Во второй группе основ-корней ослабление зависит от флексии
и охватывает только слабые падежи. Имена, о которых идет
речь, составляют соответствие глаголам 2-го класса. Все корни
не питают приверженности к этому роду склонения. Из корней,
оканчивающихся на г, с трудом наберется один-два таких индий­
ских примера, как abhi-Svar.
Мы не можем подвергнуть здесь рассмотрению различные
сильные формы со стороны их вокализма, поскольку речь идет
лишь о вытеснении а; см. стр. 497 и ел.
Среди санскритских сложных слов можно отметить слова
с элементом han: вин. vrtra-han-am, дат. vrtra-ghn-e. С элементом
vah образуется anadvah, вин. anad-vSh-am, дат. anad-uh-e.
Греческое первичное склонение усматривают также в BsUspo-
<pv, акцентуация которого неясна: имя Нерззухтта, где -сратта
соответствует скр. -ghnl, указывает на то, что в родительном
должно было бы быть *BsUepo-:f>*To; (ср. стр. 326 и ел.).
В зендском основа vac „голос" дает в винительном падеже
vacim, vacem (=^греч. Foira), в дательном —vace, в творитель­
ном—vaca и т. д. Это словоизменение не может быть первичным.
Ни один из известных нам законов не допустил бы в 'слабых
падежах иную форму, чем *ис- (если только а в vacem не было
подлинным индоевропейским а долгим, а это не так), форма vac-
своим возникновением явно обязана действию аналогии. В сан­
скрите vac- охватывало, как известно, все склонение.
Приняв за основу rbhu-kSe-, мы возведем форму именитель­
ного падежа скр. rbhu-k^-s к *rbhu-k$ai-s (ср. ras = *rais). Рас­
тяжение а здесь такое же, какое имеет место в dyaus. Твор. п.
мн. ч. rbhu-kSi-bhis разъясняется сам собою. Что касается вин. п.
rbhu-kSan-am (вместо *rbhu-kSay-am), то он обязан своим внешним
видом, вероятно, действию аналогии. Ср. diva-kS3-s, которое дает
в винительном diva-ksas-am. В „Ригведе" можно найти, но только

1
Смещения ударения, естественно, остаются такими же, по крайней мере
в простом слове. В сложных словах, где они, как считают, также имеют
место ( B e n f e y , Gramm., стр. 319), практика Вед противоречит правилу.
Тем не менее vi-m^dh-as („Ригведа", X, 152,2) явно свидетельствует о том, что
правило соответствует истинному положению дел.
2
Поскольку всякое назальное усиление и всякая утрата носового индо­
европейскому языку не свойственны, совершенно очевидно, что склонение скр.
yug, которое в сильных падежах преобразуется в yung, не может быть древ­
ним. К тому же в „Ршвсде" форма yung- чрезвычайно {едка.

484
во множественном числе, uru-gray-as, pari-^ray-as от gre. Име­
нительный единственного числа должен был бы иметь, как мне
кажется,форму -grSs. Приведем еще dhl-gav-as („Ригведа", IX,86,1).
Когда корень оканчивается на а, то А слабых падежей перед
окончанием выпадает: soma-рй, вин. п. soma-pa-m (-pa^-m), дат.
soma-p-e (-ри-ё). Здесь то же самое, что в глаголе ga-h-ati ~
*£a-h-nti, восходящем к gah^+gti. См. стр. 335 и § 14.
О нашем истолковании замены ах и а2 в таких словах, как
pad, где выпадение а невозможно, см. стр. 496.

ПАРОКСИТОННЫЕ ОСНОВЫ

Парокситонные основы санскрита сохраняют, как известно,

ударение на корневом слоге во всех падежах х.
Согласны ли мы с Остгофом (цит. раб., стр. 46, там же прим.),
который указывает, что последующие исследования, возможно,
приведут к заключению о полной неизвестности индоевропей­
скому языку этого закона индийской акцентуации и что если
взять в качестве примера форму сравнительной степени wasyas,
то в дательном должно было бы быть wasyasAi2? Нет, не со­
гласны; напротив, мы утверждаем, что закон об ударении в
парокситонных основах существовал изначально:
1) из всего предыдущего вытекает, что ударение в «сильных»
падежах не в меньшей мере стремится перейти на окончание,
чем в дательном или в других «слабых» падежах. Таким образом,
что могли бы означать такие смещения ударения, какие имеют
место в wasyas wasyasAi?
2) Подобная подвижность ударения мало согласуется с за­
крепленностью корневого вокализма, который очень устойчив в
парокситонных основах.
3) Наблюдается поразительный контраст между «слабыми
падежами» окситонных основ на -was и парокситонных на -yas.
При прочих равных условиях в первом случае мы обнаруживаем
viduSe ( = *viduSe), во втором —vasyase. Закрепленность ударения
подтверждается также в инфинитивах на -man-e, -jisv-at с па-
рокситонными основами.
Итак, у слов с нормальными парокситонными основами все
падежи оказываются сильными.
Другое дело —попытаться установить, не проникла ли тем
или иным образом, начиная с праязыковой эпохи, деградация
суффикса в некоторые группы парокситонных основ.
1
Существуют редкие исключения, которые, однако, являются гаковыми
только по видимости. Так, например, рйтап (дат. pumse) было сначала окси-
тонным, как это вытекает из вокализма корня. То же можно сказать и о svar
(suar), которое дает в ведийском дательный sure. Относительно sa'nu, род. п.
snos,2 см. стр. 501 и ел.
Таково, по-видимому, мнение Бругмана („Stud.", IX, стр. 383).
485
 Предполагать такую возможность прежде всего побуждает то
обстоятельство, что большинство санскритских парадигм не от­
мечает в этом отношении различия между окситонными и па-
рокситонными основами: bhrStre, rSgrie, bharate обнаруживают
такое же ослабление, как matre, ukSne, tudate.
Не следует рассчитывать, что европейские языки доставят
нам данные, которые могли бы разрешить этот вопрос. Впрочем,
вот примечательный случай, способный подкрепить свидетельство
санскрита: t в герм, svester „сестра" могло появиться лишь в
слабой форме svesr-, из которой оно распространилось в даль­
нейшем и на сильные формы (см. B r u g m a n n , „Stud.", IX,
стр. 394), а это доказывает, что деградация в этом слове весьма
древняя. Но ведь данная основа парокситонна: скр. svasar.
С другой стороны, древнеиндийское парокситонное причастие
женского рода в bharanti (ср. tudatf), по-видимому, положи­
тельно указывает на то, что греческое словоизменение cpspcov
yspovxoc более первично, чем скр. bh&ran bharatas. Такова
точка зрения Бругмана (цит. раб. стр. 329) 1 .
Впрочем, объем рассмотрения этого вопроса значительно су­
жается, если учесть, что во множественном числе и в двойствен­
ном числе, где царит слабая флексия, окситонные и парокси-
тонные основы подвластны тому же закону.

Б. Вытеснение происходит в силу законов слабой флексии

Пауль посвятил часть своей упомянутой нами работы изуче­
нию первичного склонения основ на i и и, ИЛИ, точнее, наибо­
лее распространенному виду этого склонения. Автор показывает,
что деградация суффикса во всех числах зависит от начальной
фонемы окончания: в соответствии с тем, является ли эта фо­
нема гласным или согласным, суффиксальное а либо появляется
либо исчезает2. В звательном, где окончание нулевое, арийский,
1
Язык Вед, по-видимому, делает некоторое различие между основами на
-man, в зависимости от того, окситонны ли они или парокситонны. Среди
последних имеются, например, gemana, bhQmana, bhQmanas, ytfmanas. Напро­
тив, preman, prathiman, maliiman дают в творительном падеже ргепа, pra­
ttling, mahina [41], где выпадение m свидетельствует о сильном давлении, которое
испытывал суффикс. Но bhumanas, ytfmanas, быть может, являются подража­
ниями karmanas, vartmanas,_ хотя, с другой стороны, парокситонное agman
дает в зендском род. п. ashno ( S p i e g e l , Gramm., стр. 156). Слабые основы
уОп- и mahnon- от yuvan и maghavan не дают веских доказательств в пользу
деградации парокситонных основ; у нас слишком мало уверенности в древно­
сти их акцентуации. То же замечание справедливо и по отношению к таким
словам, как sakhai- sakhi-, Ср. sakhibhyas (Ben fey, Vollst. Gramm., стр. 320).
2
Поражает, что в той же работе автор стремится провести параллель
между основами, о которых мы говорим, и основами с плавным и носовым;
ведь даже предложенная им формулировка его закона делает, на наш взгляд,
эту параллель призрачной.
486
балто-славянский, германский и кельтский свидетельствуют
о том, что здесь было a („Beitr.", IV, стр. 436). v
Это и есть то самое, что мы выше назвали слабой флексией
(стр. 470). Принцип ее вытеснения определяется следующим
законом: добавление начинающегося согласным окончания влечет
за собой утрату а1У предшествующего этому окончанию.

Основы, оканчивающиеся на i и и
В случаях, когда суффикс имеет свою полную форму, тон в
санскрите и греческом приходится на а. Есть все основания
полагать, что таковой была изначальная акцентуация. Акцен­
туация слабых падежей множественного числа будет рассмотрена
ниже, на стр. 490 и ел.
Мы можем тут же сказать о качестве этого а. Основы на i
и и в слабом склонении допускают, по-видимому, лишь а,. В гре­
ческом представлено е, в санскрите—а краткое, о в слав, synove,
а в лит. sunaus представляют собой вторичные модификации е
(стр. 362). В готском а в anstais, anstai; sunaus, sunau еще не
объяснено; оно, как кажется, не обнаруживается в других гер­
манских наречиях — напротив, древневерхненемецкий имеет еще
sufliu—и, кроме того, множественное число sunjus свидетельст­
вует об е.
Основы y u k t a j и m f d ^ u дадут в соответствии с выше
сформулированным законом1:
Ед. ч. Мн. ч. Ед. ч. Мн. ч.
Им. yukti-s yuktajy-aiS mrdu-s mrdajW-a^
Зват. yuktaxi yuktajy-a^ mfdaxU mfda^-a^
Вин. yukti-m yukti-ns mfdu-m mfdu-ns
Дат. yuktaxy-Ai yukti-bhyas mrd^w-Ai mfdu-bhyas
Местн. yuktaxy-i yukti-swa mfda^-i mrdu-swa
Различные формы требуют особых замечаний.
1. Родительный ед. ч. Индоевропейская форма выглядела,
надо думать, как yuktajs, m f d ^ s , принимая во внимание соот­
ветствие слав, kosti, synu скр. yuktes, mfdos ( L e s k i e n , Decl.,
стр. 27). i и и должны были быть долгими, так как они проис-
1
В статье об усилении гласных („Academie de Vienne", LXVI, стр. 217)
Фр. Мюллер привлекал внимание к антитезе склонений yukti, mjdu и консо­
нантных основ. Он обращал внимание на то, что первые из названных основ
ослабляют суффикс как раз в тех формах, которые у основ второго типа
являются сильными. Но, помимо того, что «согласное склонение», как мы
видели, включает также основы на i и и, отмеченная антитеза, так сказать,
случайна; она существует лишь в пределах, ограниченных принципом двух
флексий и природой окончаний. В местном и звательном парадигмы неизменно
совпадают: m£do, ср. Zeo, d<ttar; sQnavi (вед.), ср. dyavi, datari.
487
 родили из стяжения уА и wA, поскольку окончанием было -As
'^тр. 478). Впрочем, это стяжение не вполне регулярно; обычно
°Но имеет место, по крайней мере если дело идет об и, только
** том случае, когда полугласному предшествует согласный, как
э
>о наблюдается, например, в dhuta= *dhwAta (§ 14).
2. Такие отложительные в зендском, как garoit, tanaot, ни-
с
Только не колеблют общего правила: они, возможно, недавнего
Г]
|юисхождення ( L e s k i e n , Decl., стр. 35 и ел.) и к тому же
0|
1и имеют окончание -ad, а не -d. Если бы garoit было древним,
оно восходило бы к 4garayad\
3. Творительный падеж ед. ч. и родительный падеж мн. ч.,
к
сожалению, с трудом поддаются исследованию из-за того, что
УШГпЭт, mrdunam— новообразования. Однако остаются такие
в
^динекие формы творительного падежа, как pavya, OrmiS, а в
3
^ндском такие формы родительного мн. ч., как raftwam, ^raOwEm,
v
^nhvam ( S p i e g e l , Gramm., стр. 142). Родственные языки не
°^наруживают в этом отношении между собой согласия.
Типы pavya, vanhvEm явно находятся в полном противоречии
С(
^ слабой флексией; мы должны принимать их такими, каковы
°Чи есть, как образчик сильного склонения. Эта аномалия зави-
с
Нт, видимо, от природы их окончаний.
4. Двойственное число. Дательный —отложительный скр.
yUktibhyam, mrdubhyam, слав, kostima, syniima не содержит в
с
^бе ничего необычного. Что касается родительного —местного,
Тс
^ мы просим обратиться к стр. 490. Форма именительного—ви-
н
Чтельного juktf, mrdu, слав, kosti, syny еще недостаточно осве-
^ н а , и мы не знаем, как ее следует истолковать.
Основы на i и и в процессе словообразования претерпевают то же самое,
Т
Ъ и при словоизменении. Они удерживают свое а, пока к ним -не присоеди­
няется какой-нибудь добавочный элемент, начинающийся с согласного; у трак-
^>ется при этом в качестве гласного. Вот почему мы имеем в санскрите
^ s t a v y a от vastu *, в греческом daielog от &OTV Х, 6ev-6peov от 6pv, в гот-
J^XDM triva-, kniva- от *tru, *knu. Мысль о том, что греческие глагольные
^ илагательные на -тео родственны индийским формам на -tavya, в значитель-
, (^Н мере теряет под собой почву в свете замечаний на этот счет Курциуса
J" Verb.", II, стр. 355 и ел.). Что они возникли, подобно индийским прилага-
Чтьным, из основ на -tu, это общераспространенное мнение, и его, мы пола-
а
Ч?м, нет оснований оспаривать. Слово ётеос,, утраченная дигамма которого
^является в 'ETt-Favfipco (кипрская надпись, „Revue archeologique", 1877,
ta. 4), не одиноко; засвидетельствовано также и £ти-|ыос,. Перед согласными
K
j находим i, u: скр. £uditva\ bandhuta*, греч. тах^тг^ и т. ^д. В женском
Р \ ц е греч. nkaiEla, возможно, более первично, чем скр. p^thvf; ср., однако,
°^ % yvia, "Арликх и т. д.

Слабая флексия была употребительна в единственном числе,

ш
Чдимо, только у основ, оканчивающихся на i и и. И все же ее
Нс
\личие можно заподозрить в таких словах, как скр. yantur, aptur,
1
Нам следовало бы писать vasto, &атеи и т. д. К несчастью, если бы мы
А
члн в этой форме основы, то это вызвало бы немало недоразумений.

488
vandhur. Основа с плавным дала бы в именительном yamtf-s, в
дательном yam^r-Ai, в винительном yamtf-m. Таким образом,
yamtfs могло, в сущности, дать в санскрите yantutr и через рас­
ширение—yanturam и т. д. В греческом jxapxop могло быть вместо
*jjLapxr<;.

Множественное и двойственное число основ сильного склонения

Винительный множественного числа лучше любой другой
формы показывает, каким образом принцип, управляющий в
единственном числе склонением таких слов, как pitar, ukSan и
т. д., не подтверждается в других числах.
Место ударения в этих падежах выясняется, как мы видели
(см. стр. 336 и ел.), благодаря арийскому окончанию -as, восхо­
дящему к -ns, которое превратилось бы в -ans, -an, если бы на
него приходилось ударение. Впрочем, первичная акцентуация
сохранилась в греческом (ттойа;, ср. ттоаа!) и даже в индийском
в основах без деградации, которые в Ведах лишь изредка несут
ударение на окончании -as 1 .
Установив, что ударение первоначально падало на основу,
Бругман счел себя обязанным пойти дальше и допустить — чисто
умозрительно, потому что свидетельства зендского и европейского
тут совершенно двусмысленны,— что винительный множественного
числа был в древности сильным падежом. Выше мы приняли эту
точку зрения, так как еще не понимали тогда, что суждение о
множественном числе рассматриваемых основ должно быть иным,
чем суждение относительно их единственного числа. А к каким
только несообразностям эта точка зрения не приводит! Правдо­
подобно ли, чтобы систематическое ослабление всех санскритских
основ в винительном множественного числа было обязано тако:1
случайности, как их вторичная перестройка? Как, в частности,
объяснить форму основ с плавным, например pitfп? Вся гипотеза
ниспровергается этой формой, которая становится понятной лишь
при возведении ее к индоевропейскому p 4 tf-ns (ср. гот. fadruns).
Если исходить из предположения Бругмана, то в санскрите
можно было бы ожидать только 'pitras' (вместо *pitaras, *pi-
tarns). Таким образом, между винительным множественного и
единственного числа в этом отношении существовало различие.
Первый слог перед окончанием был ослабленным, несмотря на
ударение. Но это не что иное, как опровержение взгляда, будто
винительный множественного числа обладал сильной флексией.

1
Примеры: iSas, kSapas, giras, tugas, digas, driihas, dvi'Sas, dhiyas, dhu-
ras, puras, pfkSas, pstiras, bhidas, bhugas, bhuvas, mihas, mfdhas, ytidhas,
ripas, vipas, vigas, vftas, vri^as, criyas, stubhas, spaces, spfdhas, sragas,
sn'dhas, srudas, hrutas. См. словарь Грассмана.
489
 Зато простое сопоставление *pitf-ns, *sakhi-ns, *dyu-ns с
mrdu-ns говорит нам о том, что эти формы без малейших труд­
ностей укладываются в рамки слабого склонения.
Носовой окончания -ns воздействовал как согласный: отсюда
mrdu-ns и p^tf-ns, а не mrdaw-ns и p^tar-ns. Вот почему не
следует удивляться, что мы обнаруживаем также bharnt-ns,
tudnt-ns, widus-ns, лр-ns (bharatas, tudatas, vidiisas, apas).
Основы с носовым должны были дать uksfis или, пожалуй,
uksnnns. Можно было бы, без чрезмерно большой натяжки,
вскрыть эту последнюю форму в вед. ukSanas, vfSanas. Во вся­
ком случае, ukSnas—не чистый тип.
В именительном бросается в глаза параллелизм между pitaras,
ukSSnas, sakhayas, dy&vas и yuktayas, mrdavas.
Мы подошли к падежам, окончание которых начинается с bh
и s; таковы, например, следующие формы творительного: p^tr-
bhis, uksn-bhis, saki-bhis, dyu-bhis. Подобно yukti-bhis, mrdu-bhis,
ослабление здесь вызвано начальным согласным окончания, а не
акцентуацией. Рассмотрим все же акцентуацию. Ни в санскрите,
ни в греческом окончание не несет на себе ударения (pitfbhis,
тгатрал и т. д.). Остгоф (РВВ, III, стр. 49) реконструирует
*pitrbhis, *ттатраа!. Но если мы признаем здесь слабую флексию,
такое исправление ни к чему *.
Но существуют еще слова-корни. Здесь ударение падает на
окончания -bhis, -bhyas, -swa: греч. ттоаа!, скр. adbhis, adbhyas,
apsu. Следует думать, что это подражание (праязыковое, а не
вторичное) ударению единственного числа. Во всяком случае,
даже если бы это предположение оказалось ошибочным и инте­
ресующие нас окончания повсюду, как полагает Остгоф, несли
на себе ударение, наша уверенность в том, что ослабление вызы­
валось исключительно соприкосновением с согласным окончания,
не была бы ни в малой степени поколеблена.
Однако при наличии единообразия места ударения в сильных
формах (mrdave, pitaras) и в таких формах, как pitfbhis, равно
как и в винительном мн. ч. всех основ (см. выше), нам пред­
ставляется, что мы вправе считать в качестве одной из характер­
ных черт слабого словоизменения то, что окончание не притя­
гивает на себя ударения.
Родительный мн. ч. скр. ukSnSm (гот. auhsne), зенд. braftram
(греч. ттатршу) и т. д. стоит рядом с yukty-Sm, mrdw-Sm (зенд.
vanhvam); см. стр. 488 и ел.
Двойственное число. Именительный — винительный pitarau,
ukSSnau, sakhayau, bahava образованы согласно правилам сла-

1
В пользу акцентуации pitfbhis можно заметить, что она правомерна
для односложных слов, состоящих из корня + суффикс, каковы vi-bhis, dyu-
bhis, snu-bhis, stf-bhis. Если бы -bhis искони неизменно несло на себе уда­
рение, то, конечно, можно было бы ожидать 'vibhis', 'dyubhis' и т. д.

490
бого склонения; эти падежи отвечают им даже в большей мере,
чем своеобразные формы yukti и mrdu от основ,,столь привер­
женных этому виду словоизменения. В родительном—местном
yukti и mrdu дают в санскрите yuktyos, mrdvos. Должно было бы
быть *yuktayos, *mrdavos и, равным образом, pitaros и т. д.
И именно эта последняя форма, согласно наблюдениям Грассмана,
требуется размером в двадцати местах „Ригведы", где текст дает
pitros 1 ; mataros встречается в трех местах из четырех. Нам
неизвестно, много ли имеется аналогичных примеров. Но и эти
представляются нам весьма показательными. В зендском в роди­
тельном дв. ч. мы находим £pentcr/ratavao. В славянском kostiju,
synovu, хотя и не могут служить прочной опорой для нашего
предположения, но вместе с тем и не колеблют его. Такие
формы, как yuktyos, pitros, образованы по аналогии с родитель­
ным множественного числа.
Деградация парокситонных основ во множественном и двой­
ственном числе (bharantas, bharadbhis и т. д., bharadbhyam)
должна быть весьма древней, потому что здесь дело уже не в
ударении. Основы на -yas в порядке аномалии сохраняют свое а,
возможно, под влиянием единственного числа, о котором мы
говорили на стр. 484 и ел.

Числительное четыре
Гот. fidvor показывает, что а в скр. catvSras вовсе не пред­
ставляет собой я 2 , но подлинно долгое а ( = а-\-а). Санскритское
слово следует членить либо так: k^twA-agr-a^, либо так:
k2a1twa2Ar-a1,s. Первая гипотеза более естественна, ибо где же
еще мы найдем основы на -алг? В том и другом случае такие
слабые формы, как формы творительного, должны были дать
*k2axtwAr-, откуда греч. *TSxFap-. Слав, cetyr-ije, гот. fidur-dogs
предполагают другую слабую форму—*k2aitwAr-, k2a1tur-, кото­
рая вполне согласуется с готской формой fidvor. В санскрите
можно было бы ожидать *саШг-, а не catur-. Тем не менее при­
мечательно, что винительный дает caturas, а не 'catvpi'.

Именительный — винительный ед. ч. ср. р.

Все основы, оканчивающиеся на ах +сонант в именительном —
винительном ед. ч. ср. р., принимают свою редуцированную
форму, независимо от того, какова их флексия. Об основах с
носовым2 см. стр. 326 и ел. Основы с плавным имеют в санск-

1
Отметим, пожалуй, что твор. ед. ч. pitra*, дат. рйгё не дают повода к
подобным
2
замечаниям. Pitaros, безусловно, имел ударение на втором слоге.
Такие греческие формы, как xipev, eu6ccijuov и т. д., вторичны.
491
рите г: datf 1 ; ср. греч. vsaxap (основа *vsxxsp-). Далее имеем
guci, mrdu и такие основы с сильной флексией, как dyu, su-dyu.
Это явление не может зависеть от акцентуации: во-первых,
она варьирует и, кроме того, вытеснение а никогда не. вызы­
вается ударением, кроме того случая, когда оно оказывается
позади понесшего урон слога.
Ослабление, таким образом, зависит от чисто динамической
причины или от воздействия, подобного тому, которое порождает
слабую флексию, а именно столкновение с противоборствующими
фонемами. Мы предпочитаем последнее объяснение.
Голая основа, которая предположительно была первичной
формой именительного—винительного среднего рода, первона­
чально смешивалась с звательным м. р. Таким образом, mrda^
выполняло две функции. Но тогда как звательный в своем ка­
честве восклицания оказался вне фразы, именительный — вини­
тельный среднего рода стал подвергаться стиранию, следствием
которого явилось окончание, начинающееся с согласного. Он
отбросил свое ах.
Представляется достоверным, что то же преобразование про­
изошло и с частицей пи, вместо *пахи, сохранившейся в najW-a
(стр. 376).
Разносклоняемые слова среднего рода, например kard
(стр. 504), и слова среднего рода на -as, -yas, -was (manas,
vasyas, st5o<;) совершенно не подвергаются этой редукции. При­
ведем в качестве исключения, укладывающегося в предыдущее
правило, скр. ayus при греч. cuFoj- (м. р.), которое дало вин.
п. atw; кроме того, уо5 = дат. jus.
Форма stha, вед. ср. р. от stha-s, должна быть причислена
к аномалиям.

2. П О Я В Л Е Н И Е Ф О Н Е М Ы Я2

Сначала мы подвергнем рассмотрению распределение ах и а2

в таких суффиксах, как -an, -ar, -tar, was и т. д., которые спо­
собны вытеснять а, как только появляются ослабляющие его
факторы, и которые не содержат в себе никакого иного а, кроме
закономерного для сильных падежей.
Предварительно нужно отметить, что один и тот же суффикс
может принимать или не принимать а2. Суффикс -tar имен дея­
телей принимает а2\ суффикс -tar имен родства повсюду сохра­
няет ах. Здесь нас интересует лишь первый случай; что касается
второго случая, то его рассмотрение полностью относится к главе
о вытеснении а.
1
Существует форма среднего рода sthatur (противопоставление gagat),
конечный слог которой я не могу себе объяснить.
492
 Формы, в которых сразу становится очевидным, что суффикс
принимает а2,— это винительный единственного числа и имени­
тельный множественного и двойственного числа. Когда одна из
названных форм содержит в себе фонему я 2 , то можно быть
уверенным, что она налицо и в двух остальных х.
Остается выяснить, и это тот вопрос, рассмотрением которого
мы займемся, приводит ли появление а2 в вышеназванных фор­
мах к его наличию в трех других сильных падежах, а именно
в именительном, местном и звательном единственного числа.
1. Именительный. О количестве а см. ниже, стр. 494. Сначала
выясним его качество. Бругман установил, что скр. dataram
передано в греческом через Scoxopa и никоим образом не через
ScoTYjpa. После этого нет ни малейших оснований считать, что
греческий эквивалент скр. data будет скорее 5(oxY]p, чем Scoxcop.
Лат. dator, как нам представляется, разом решает вопрос. Хотя
Бругман не говорит по этому поводу ничего определенного и
окончательного, он далек от того, чтобы подвергнуть сомнению
первичность лат. dator, поскольку он использует эту форму для
объяснения долготы в вин. datorem (первоначально *datorem).
А раз так, то флексия йсот-^р является не чем иным, как разно­
видностью флексий уаахт,р и ттах-rjp, разновидностью, вместе с
которой 7j именительного оказалось перенесенным в некоторые
другие падежи2. Придется допустить класс имен деятеля без а2,
который представлен в санскрите только единственным словом
gamstar (вин. farpstaram). В основах с носовым при греч.: х'.-а^
имеем лат. hi-em-s. He является ли это признаком флексии, ко­
торая на почве греческого дала бы в именительном 'x^V и в
винительном ^tova? Это маловероятно. Кто знает, не является ли
ё в hiems следствием ассимиляции — наподобие той, которая
наблюдается в bene от bonus? Она могла произойти, например,
в винительном *hiomem, во множественном числе *hiomes. Таково
же, возможно, происхождение е в juvenis, ср. скр. yuvanam.
Flamonium при наличии flamen3 могло бы повести к заключе­
нию, что винительным был *flamonem, *flamonem; впрочем, эта
форма удовлетворительно разъясняется аналогией с matrimonium
и т. д. 4 . Что касается основ на -was, то Бругман с достаточным
основанием считает, что греч. eidcoc (древний вин. *ei86aa) является
прямым продолжением первичной формы.

1
Индийское мн. ч. dyaVas при греч. Z?jv = *Zeuv, безусловно, обязано
своим а долгим соседству с dyaus и dyam (о которых см. стр. 479) или ана­
логии gavas.
2
Древний винительный на -хера оставил след в словах женского рода на
-Ttipa. Последние могли образоваться только по этой модели, ибо тип -тркх
является
3
единственным, отвечающим скр. -trl.
4
U s e n e г, Fleckeisen's Jahrb., 1878, стр. 51.
Нет ничего более неопределенного, чем этимологии, возводящие лат.
mulier и греч. оуцс, к основам сравнительной степени на -ya2s.
493
 Таким образом, нет ни малейших данных в пользу того, что
гласная окраска именительного когда-нибудь отличалась от такой
же окраски винительного.
Что касается количества а в именительном, то ныне господ­
ствует мнение, согласно которому в основах с плавным, носовым
и свистящим оно было долгим уже в праязыке. Система гласных,
таким образом, увеличивается на две фонемы: а1 и й2—долгие
фонемы, встречающиеся совершенно спорадически и ограниченно,
насколько можно судить по данной форме флексии, тогда как
прочие а долгие восходят к сочетанию двух а кратких.
Вопрос о том, появлялся ли s после слога с долгим гласным, был пред­
метом оживленных дебатов. Первым усомнился в этом Шерер и усмотрел в
удлинении гласного особый способ отмечать именительный. Но и те, кто
допускает появление s и приписывает удлинение гласного механическому
воздействию со стороны свистящего, не пришли к единому мнению отно­
сительно времени, когда этот s должен был исчезнуть.
Что касается этого последнего пункта, то мы позволим себе только при­
влечь внимание к параллели между sakha(i) и Лт]тф (см. стр. 482), которая,
наряду с другими хорошо известными аргументами, побуждает нас к допу­
щению, что после an, am, аг и ai в последней фазе индоевропейского свистящий
отсутствовал.
Мы присоединяемся к теории, согласно которой удлинение вызывается
какой-то (неизвестной) причиной, но отнюдь не воздействием s, и вместе с
тем не считаем, что оба эти объяснения исключают друг друга. Как можно
было бы понять скр. ves, лат. vates, греч. Zeug (наряду с зенд. kava, скр.
sakha, ср. стр. 480 и ел.), если удлинение вызывалось бы s? Кроме того,
существуют случаи, когда долгий гласный стоит перед взрывным.. Так, име­
нительный падеж от скр. pa2d „нога" будет иметь форму pad, например в
a-pa*d. Если это древняя форма, то наличие в ней а долгого должно восхо­
дить еще к праязыку. Но, без сомнения, можно сослаться на аналогию с
такими формами, как padam (—лбба). Приведем тут же герм, fot-1, 6 кото­
рого, если не допустить в какой-нибудь первичной флексии наличия а дол­
гого, полностью и совершенно необъяснимо. Но где же мог существовать а,
если не в именительном падеже ед. ч.? Дор. лше, подтверждает сказанное:
-лос, в трЫос, и т. д. отражает воздействие косвенных падежей; ср. ГШя>|Зод
из робе,. Что касается лобс,, то это во всех смыслах темная форма, и мы
видим в ней только базу для лшс,. Если допустить, что а в скр. riapatam
восходит к а2 (стр. 506), то а в именительном п. параЧ = зенд. парао (вместо
*napa[t]s), равно как и о в лат. nepot-, также доказывает протяжение. То же
можно сказать о лат. vox (ср. греч. о\[-) и v5care, которое представляет со­
бой явно отыменное образование ст *v6c-. Наконец, все такие слова, как
лат. for, греч. qxbp, хХм-ty, розг|), ах<ЙО|\ лара-рХсЬг|?, происходя от корня, содер­
жащего е, могут найти свое объяснение лишь в растяжении именительного.
Позднее долгий гласный проник во все словоизменение, даже в такие оты­
менные образования, как fQrari, среорао), хАсоласо, которые породили прочие
новообразования (ср. ррсоцао.), брсоцасо, ocojidco, vcoj.ict(o, лсотаб^ои, трсоласо,
трсох^со, axpcocjpdco). Рядом с o?voi|) существует ocvtbty, рядом с /лог|? — елсола
(Гесихий). Эти вариации количества восходят, видимо, к тому же источнику.
2. Местный. Здесь очевидна пермутация. В санскрите мы
находим datcSram и datari, uksanam и ukSani, kSami и k&Smas
1
Др.-сканд. fot- —еще согласная основа. Гот. fotu- возникло из fot-, как
tunfju- —из tunjj-. Язык был введен в заблуждение формами fotum (дат.
мн. ч.) и fotu (вин ед. ч.), которые восходили к согласной основе.
494
( = греч. ^ v s ; ) . Такая же замена обнаруживается и в готском
auhsin = ukSani (стр. 479) при auhsan и auhsans = uksanam, uksa-
nas. И. Шмидт сопоставил эту германскую парадигму с лат.
homo hominis homonem (архаич. лат.), и эта параллель все более
и более подтверждается в отношении именительного и винитель­
ного. Что касается косвенных падежей, то здесь трудно допус­
тить, чтобы i ( = e) в homin- соответствовало i ( = e) в auhsin.
Латинский гласный, видимо, скорее всего является чисто
анаптиктическим, и форма hominis происходит от *homnis (ср.
стр. 349 и умбр, nomne и т. д.). Греч. aiFsi скорее может
восходить к основе atFoa- (вин. п. aid)), чем к *оиРо = лат. aevum.
3. Звательный. Бругман („Stud.u, IX, стр. 370) определяет
d^tta^r как прототип скр. dStar. Но эта форма может восходить
также к dSta2r, и, если в греческом им. п. 8<отт)р оторван от
йсотора (стр. 493), то и зват. айтгр, на котором настаивает Бруг­
ман, не имеет ничего общего со словами на -шр; да и сам Бруг­
ман позднее признал (KZ, XXIV, стр. 92), что качество а не
поддается определению ({штор со своей стороны мог быть вторич­
ным по отношению к *8<Ьхер), и вследствие этого он пишет при­
менительно к основам на -was: widwa2s или widwa^. Та же
неопределенность существует и в отношении основ с носовым, и
в отношении основ на i и и сильного склонения (sakhe, /ЦтоТ;
стр. 482). Ниже (стр. 497) мы остановимся на обстоятельствах,
которые говорят в пользу а{. И все же появление а1 в основах,
о которых мы говорим, с достоверностью может быть доказано
в отношении лишь одной формы, а именно формы местного
падежа.

Вот все, относящееся к пермутации а2: ах в слогах перед

окончанием, сохраняющих а лишь в сильных падежах. Но само
собой понятно, что в тех из этих слогов, в которых выпадение
а невозможно, также имеет место пермутация совершенно иного
характера: пермутация вынужденная (forcee), если позволительно
назвать ее таким образом. Склонение существительного со зна­
чением „утренняя заря" в греческом очень ранней поры должно
было быть (ср. B r u g m a n n , KZ, XXIV, стр. 21 и ел.) таковым:
им. п. * abaci; (скр. usSs), вин. п. *аоаоаа (скр. usSsam), зват. п.
*абао; или *aoas; (скр. usas), местн. п. *аозгл (скр. usasi);
род. п. *аоага6; (скр. usasas вместо *uSasas); см. стр. 483 и ел.
В этой парадигме появление е в местном и звательном, если
*аоае;—соответствующая истине реконструкция, вызвано свобод­
ной пермутацией, рассмотренйой выше. Напротив, е в *а?>зеа6<; =
скр. usasas возникло исключительно вследствие внешней при­
чины, помешавшей вытеснению суффиксального а, и мы видели,
что в этом случае неизменно появляется ах (стр. 422).
495
 В основах-корнях вынужденная пермутация — явление частое.
Так, ах в лат. pedis, греч. ттейбс, скр. padas при compodem, ттбйа,
p&dam ( B r u g m a n n , „Stud.", IX, стр. 369) вполне сопоставимо
cflj в *аоа£а6с. Зато местный, бесспорно, давал paxdi в. резуль­
тате свободной пермутации.

Рассмотрим теперь пермутацию а2:а1 в основах, у которых

все падежи являются сильными, иначе говоря, в парокситонных
основах (стр. 486). Формы сравнительной степени на -yas, имею­
щие а2 в именительном падеже (лат. suavior) и в винительном
(скр. vasyamsam, отражающем древнее *vasyasam, греч. т,8[а)-*г,8ма),
в косвенных падежах санскрита дают а краткое или, если угодно,
ах: vasyase, vasyasas, vasyasa. Совершенно очевидно, что здесь
не может быть и речи о вынужденной пермутации, и таким об­
разом мы узнаем, что родительный, дательный и творительный
падежи, когда ударение позволяет им быть сильными падежами,
имеют вокализм местного1.
Это помогает понять словоизменение парокситонов ср. р. на
-as, которые имеют а2 в именительном — винительном и ах в ос­
тальных падежах ( B r u g m a n n , цит. раб., стр. 16 и ел.). Если
бы слово среднего рода mana2s, дат. п. mana^Ai мы превратили
в слово мужского рода, то имели бы в именительном mana2s,
в винительном mana2sm, в дательном mana2sAi, то есть такое же
словоизменение, как у форм сравнительной степени. Дательный
таким образом был бы полностью разъяснен. Наличие а2 в имени­
тельном— винительном получает прямое подтверждение в том,
что формой среднего рода от wasya2s будет wasya2s (лат. suavius),
а формой среднего рода от widw£2s—widwa2s (греч. ei86;). Эти
три типа являются исключением из правила, требующего выте­
снения а в именительном—винительном среднего рода (стр. 492).

Во множественном числе и в двойственном числе (слабое скло­

нение) основы, окситонные и парокситонные, которые не могут
отбросить а перед начальными согласными окончаний, получали,
в соответствии с правилом, ах; греч. JJLSVSJ-JI, opea-cpt свидетель­
ствуют об этом столь же хорошо, как и индийские винительные
padas, uSasas ( = padns, uSasns); cp. padas, u§&sas.
Предвосхищая то, что будет сказано ниже о звательном, итог
предшествующего рассмотрения может быть сформулирован сле-
1
Конъектура Бругмана (цит. раб., стр. 98 и ел.) исходит из того, что
присутствие а в слабых падежах имен на -yas неправомерно, с чем мы не
можем согласиться (стр. 486 и ел.).— Из предшествующего видно, что padas,
*usasas должны были иметь аь даже если бы пермутация не была для них
вынужденной. И тем не менее мы сочли более правильным передать су­
щество дела так, как оно только что было изложено,

№
дующим образом: в именном склонении предшествующие оконча­
нию слоги, в которых за а1 следует фонема, допускающая изме­
нение а1 в а2, обнаруживают это изменение 1) в именительном
всех трех чисел, 2) в винительном единственного числа, 3) в име­
нительном—винительном единственного числа среднего рода,
когда он сохраняет а. Повсюду в других положениях а, если он
не вытеснен у может быть лишь рефлексом av

Мена между обоими а в основах, оканчивающихся на а, была

рассмотрена выше, на стр. 382 и ел. В падежах, которые для
таких основ, как uksan, являются сильными, наблюдается пора­
зительный параллелизм между двумя классами суффиксов:
Ед. ч. им. uks-S2n ср. yuk-ta2-s
вин. uks-a2n-m yuk-ta2-m
местн. uks-^n-i yuk-ta r i
Мн. ч. им. uks-a^-a^ yuk-ta2-axs.

Остается звательный ед. ч. Мы уже видели, что гласный этого

падежа не поддается прямому определению для таких основ, как
uksan (стр. 495). Однако Бругман на основании зват. yukta,^
делает вывод в пользу гипотезы data^ (uksa^), и мы присоеди­
няемся к его мнению, однако не столь убежденные его доводами,
о которых мы незамедлительно выскажемся, а единственно по­
тому, что местный падеж подтверждает симметрию обоих при­
веденных выше парадигм.
Бругман убежден, что мена между аА и а2 объясняется ак­
центуацией, и в частности, что ах ь зват. yukta^ воспринимаемый
им как ослабление, зависит от отступления тона в этом падеже.
Но местный, который не разделяет со звательным этой особен­
ности ударения, обнаруживает совершенно тождественный вока­
лизм. Наконец, где доказательство, что акцентуация, которую
мы сейчас имеем в виду, оказывает какое-либо влияние на а2?
Насчитывается столько же а2 после ударения, как и под ударе­
нием, и к тому же оба а находятся сотни раз в одних и тех же
условиях относительно ударения, показывая тем самым, что они,
насколько мы знаем, не зависят от этого фактора. Это обнару­
живается с полной ясностью при просмотре, например, приводи­
мого ниже перечня суффиксов; ведь один и тот же суффикс при
одном и том же ударении может в известных условиях прини­
мать а2, а в других—сохранять аг. Итак, как мы отметили на
стр. 421 и ел., мы видим в а1 первичный и нисколько не ослаб­
ленный гласный, а ва2 — модификацию этого гласного. И насколько
бесспорно, что мы обнаруживаем повсюду три разновидности: а2,
ах и а нулевое, настолько же, по нашему мнению, было бы оши­
бочным полагать, что они составляют как бы шкалу из трех
497
ступеней и что at является промежуточным этапом между а2 и
а нулевым.
Бругман говорит („Stud.", IX, стр. 371): «все сомнения, которые
могли бы возникнуть относительно нашего права рассматривать е
в звательном падеже как ослабление, рассеиваются фактом на­
личия основ на -а», и он приводит затем примеры в звательном
падеже: vujxaa, 2eno, amba. Это и есть тот непостижимый парал­
лелизм основ на -А с основами на -ах (а2), который подтверждается
также в местном и о котором мы уже говорили на стр. 385. Ему
нельзя придавать большого значения, пока эта загадка не будет
разрешена.

Мы видели, каким образом, если в основе есть а2> эта фонема

чередуется с ах в различных падежах склонения. Остается уста­
новить или, вернее, зарегистрировать (ибо в этом распределении
невозможно уловить какую-либо закономерность), каковы эти
основы, и каковы те основы, которые повсюду удерживают ах.
Ради краткости мы пишем, например: суффикс -a2n, что озна­
чает: разновидность суффикса -а^, допускающего аг.

I. Слог перед окончанием принимает а2:

Основы-корни. Наиболее существенные из них это pa2d „нога,
ступня": скр. p&dam, греч. тг68а (В г u g m a n n, „Stud.", IX, стр. 368);
wa2k „голос": скр. vScam (ср. стр. 484), греч. Foira. Относительно
лат. vocem см. стр. 494. В греч. JJOSC (род. п. pfc), 86p£, срХ6£
(это слово вторично и корень его—срХ^у; см. стр. 487, сноска 2),
тгссо$, Ошб. Может вызвать сомнение, представляет ли а. в скр. ар
„вода" a/д ИЛИ а2. Мы решаем в пользу а^ исходя из трех со­
ображений: 1) если бы а в ар-am было рефлексом а2, мы должны
были бы, согласно правилу, иметь в дательном р-ё, 2) вероятно
родство с греч. 'Am- (стр. 352) и 3) в таких сложных словах,
как dvipa, anQpa, начальное а в ар слилось с предшествовав­
шими i и и, что не могло бы произойти с ах. Среди сложных
слов мы имеем в греческом, например, Bc/.Xspofwv, Чо-ytov, вини­
тельный падеж которых первично должен был бы дать -cpova.
Часть индийских слов, образованных с участием vah, sah и т. д.,
имеет в винительном формы -vah-am, -sah-am. Слабая форма су­
ществует, например, для anad-v&h-am, которое дает anad-uh-
(стр. 484; относительно именительного см. стр. 340, там же прим.).
Для -sah (=sa 2 h) слабая форма должна была бы быть *sah-, так
как сочетание согласных sgh недопустимо. Так вот, в „Ригведе"
можно встретить всегда лишь сильные падежи этих основ; исклю­
чение составляет только основа anadvah. Чередование -vah- и
-uh-, -sah- и sah таким образом было утрачено и, тем не менее,
форму с долгим гласным не решались переносить в слабые падежи.
498
Существует всего один-два таких примера, как satra-sah-e. Формы
именительного падежа имеют долгое a (havya-vat и т. д,). Поскольку
слог тут закрытый, долгий гласный появился или вследствие
аналогического расширения или вследствие растяжения формы
именительного падежа (см. стр. 494).
Суффиксы.
1. -а2п. Этот суффикс часто встречается во всех языках индо­
европейской семьи.
2. -а 2 т. Суффикс -а 2 т вскрывается в ghi-am, греч. до-civ
(зенд. zyao, лат. hiems; ср. стр. 479) и в ghs-am: греч. х*_с^»
им. п. мн. ч. скр. kSam-as. ( B r u g m a n n , „Stud.", IX, стр. 308).
3. -а2г. Скр. dv-ar-as1 (им. п. мн. ч.). Сильная форма вновь
возникла в слав, dvoru, лит. dvaras, лат. fores ( B r u g m a n n ,
цит. раб., стр. 395). Сюда же можно отнести и swasa2r, скр. вин. п.
svasaram, лат. soror, лит. sesu, ирл. siur (ср. athir), греч. еор-е;2.
4. -ma2n. Этот суффикс известен в греческом, латинском, гер­
манском и арийском. Было бы интересно выяснить, почему в гре­
ческом древний винительный на -jxova и вторичный винительный
на -jAttiva в точности распределяются между парокситонными и
окситональными основами.
5. -wa2n. Этот суффикс, частый в санскрите, вскрывается с
большей или меньшей достоверностью в греч. TTUOV, TTSTTWV, ajx^tx-
xlovs; И t^OTrxicov, хотя, может быть, и нельзя безоговорочно иден­
тифицировать -TTTtwv с скр. patvan, как это делает Фик.
6. -ta2r. Имена деятеля.
7. -a2s. Скр. им. п. мн. ч. uSSs-as, зенд. ushaonh-em, греч.
Г|0);, лат. aurora; греч. ai3u>;. Затем все слова среднего рода на
-as. См. стр. 495 и ел.
8. -ma2s, по-видимому, налицо в инд. pumas, вин. п. pumamsam
вместо *pumasam. Ср. стр. 340, там же прим., стр. 484, там же
прим., стр. 483).
9. -ya2s — суффикс сравнительной степени ( B r u g m a n n , KZ,
XXIV, стр. 54 и ел. и 98).
10. -wa2s—суффикс причастия прошедшего времени. (Brug­
m a n n , цит. раб., стр. 69 и ел.).

1
Придыхательное dh, как мы полагаем, сохранялось в этом слове до
тех пор, пока не образовалась форма dhur „дышло, передок телеги", про­
исходящая от dhr. В дальнейшем постоянная опасность смешения dhur и
слабых падежей от *dhvar (таких, как dhuram) привела к дифференциации
этих форм.
2
Л. Мейер усмотрел в оар греческую разновидность swa^ar— мнение,
к которому никто не присоединился. Зато нет ни малейшей фонетической
трудности в идентификации скр. svasaras еорес/ .Tpoa^xovteg, ovyyevs'ig', ср.
£ор- ftuyiTTjp, dvFifiog (возможно, зват. п.), eupiacpi* Yuvai£tv. Большое число
других близких форм, хотя и довольно разнородных, собрано Аренсом
(„Philologus", XXVII, стр. 264). Отклонение смысла было не большим, чем
для cppixrip.
499
 К этому первому ряду присоединяются, как мы видели, суф­
фиксы, оканчивающиеся на a (-a, -ta, -ma и т. д.), которые, все
без исключения, получают а2.

II. Слог перед окончанием не терпит а2.

Основы-корни, xxek xxsvoc (первоначально родительный должен
был быть *xxnv6c, *xxav6;), vsxs;- vs*poi, яхзрг; (там же), лат. пех
и т.д. В сложных словах: скр. vrtra-han(-am), rti-Sah(-am) рядом
с rti-sah(-am).
Когда основа-корень не может ни принять а2, ни отбросить а
(например, скр. spa?, spagam, spage, греч. етп-те£), естественно,
нельзя с полной уверенностью ответить на вопрос, не принадле­
жит ли она к типу dvis (стр. 484).
Суффиксы.
1. -ajii. Некоторые санскритские основы, такие, как vfSan,
вин. п. vfSanam. В греческом мы находим d'pasv- (возможно, иден­
тичное vfSan), xspev-, aoylv-, cppsv-. Иногда эти слова обобщают 7]
именительного, откуда leij^v -^vo;, TTSU&YTV -YJVO;. Суффикс -ахп
без а2 отсутствует в германском.
2. -ахг. Скр. n-аг, вин. п. пагат = греч. avspa. Ср. сабин, пего.
Кроме того, налицо atu-sp, 6iF-sp-, amvft-sp-, Ха-ттхи--г)р- acpoSpcbc
ттхшу (Гее).
3. -majn. Греч, TTOIJJLSV-, TOUJISV-, XtjLtsv- и т. д. Балто-славян-
ский (kamen-, akmen-) утратил -ma2n и знает только -та х п. Это
явление, обратное тому, которое имело место как в германском,
так и в санскрите1.
4. -tajr. Имена родства2 и имена деятеля (см. стр. 493 и ел.).
5. wa^. Это суффикс, который следует допустить для devar,
вин. п. devaram. В действительности, греч. 5агр- имеет в корне А;
таким образом, этот корень не может выступать в виде dAiw
(см. стр. 465). Об этом слове ср. B r u g m a n n , „Stud.", IX,
стр. 391.
6. -a,s. Мы привели на стр. 483 скр. bhiy-as(-am). Основы на
-a2s, образуя второй элемент сложного слова, отказываются от а2:
скр. su-manas-am, греч. eo-jxsvYj;, av-atS-yj;, лат. degener. Такие
прилагательные, как греч. tyeobr\$y скр. tavas, ведут себя точно
так же.
В санскрите нет ничего равноценного греческому правилу,
требующему, чтобы яахзр-, <Ыр-, уаахзр- и т. д. давали в слож­
ных словах еб-тгахор-, av--r|Vop-, xotXo-yaaxop-,— явление, противопо-
1
Количество а варьирует в зендском, как и во всех других случаях.
Этому не следует придавать большого значения. В санскрите агуатап дает
агуатапат, но это сложное слово при корне man.
2
Относительно аномалии этих имен в готском, где они имеют в суф­
фиксе a (fadar и т. д.), аномалии, неизвестной в других германских наре­
чиях, см. P a u l , „Beitr.", IV, стр. 418 и ел.

600
ложное тому, которое мы только что видели у основ на -as. Пра­
вило слов среднего рода на -ца, аналогичное по видимости при­
веденному выше, имеет, возможно, совсем иной характер. К тому
же совершенно очевидно, что тп)|ла могло дать a-irrj^ov- лишь в ту
пору, когда в первом слове еще было п, если не в именитель­
ном— винительном, то, по крайней мере, в косвенных падежах1.
Но объединение обеих этих форм могло быть даже первичным.
Если допустить, что интересующие нас, слова среднего рода про­
исходят от основ на -та 2 п, а не - т а ^ (вопрос, который никак
не может быть решен), то -TTTJJXOV- является правильной формой
мужского рода к тттцла. Санскрит говорит в пользу этой гипотезы:
dvi-&anman-am : ganma ^a-TrfjjAov-a : тг?,ца2.
Нет надобности указывать на блестящее подтверждение тео­
рии о фонеме а2> которое смог извлечь из этих различных суф­
фиксов Бругман. Среди индийских основ на -аг растягивают а:
1) имена деятеля, 2) слова dvar и svasar; в греко-италийском
основы на -аг, которые принимают о, суть: 1) имена деятеля,
2) основы, соответствующие dvar и svasar. Арийский дает нам
uScisam при sumanasam; в греко-италийском мы находим ausos-
и eojxevsa-, degener-*

Мы воздержимся от какой-либо гипотезы относительно слов

женского рода на -а природы их суффикса и их флексии3.
Чтобы закончить этот обзор, мы рассмотрим еще два вида
склонения, в которых, вопреки обычному правилу, перекрещи­
ваются явления, связанные как со словоизменением, так и со
словообразованием.

1. Склонение некоторых основ на и

В санскрите gnu (встречающееся лишь в сложных словах) и

слово среднего рода dru явно находятся в таком же отношении
к £3nu и d&ru, как snu к sanu. В сильных формах а —это а2\
см. стр. 381. Что касается слабых форм, то в греческом мы на­
ходим pv$, тгрб-p'j, tyv?S;f Spy-; в готском —knussjan, kn-iv-a,
tr-iv-a.
Правило индийской грамматики относительно snu требует,
чтобы эта форма заменялась формой sanu (которая также может
иметь полное склонение) в косвенных падежах всех трех чисел
(плюс винительный мн. ч.). См. В en fey, Vollst. Gramm., стр. 315.
1
После того как п исчезло, образовались такие сложные слова, как
OOTOJUOC, вместо *аатоцсоу.
2
Отношение xepag и хриоо-хррсос, явно не имеет ничего общего с отно­
шением щца и аяг^сог, так как #-xepcog— это простое сокращение -xepaog.
Напротив, отношение леТрар(-атод) и а-лефсог было бы интересно исследовать.
* Ср. стр. 385, 498.
601
 Первичное склонение, в соответствии с этим указанием, могло
быть таким: им.-вин. da2r-u, дат. dr-^w-Ai и т. д. Это не более,
чем возможность; но если предположить, что дело действительно
обстояло так, то мы бы столкнулись в индоевропейском слово­
изменении с настолько необычной парадигмой, что вынуждены
были бы подвергнуть ее исследованию и попытаться ее объяс­
нить.
Представив себе склонение da2r-u, dr-a^-Ai, нельзя, соблюдая
правдоподобие, предположить две основы различного образования;
такая гипотеза, разрешив вопрос наиболее простым образом,
вместе с тем не смогла бы объяснить постоянное чередование
обеих форм.
Задача состоит в том, чтобы найти способ объединить da2ru-
и draxu- в одном первичном типе, не прибегая к помощи других
модификаций, кроме тех, которые вызываются словоизменением.
Исходя из парокситонной основы dar-axu, это невозможно; уда­
рение, падающее на корень, никогда не перемещается на суф­
фикс (стр. 485). Предположим, в таком случае, в качестве пер­
вичной основы *dar-a1u : dr-axw-Ai вместо *dar-a1w-Ai (см. стр. 515).
В именительном — винительном da2r-u мы видим, что ударение
отступило на корень, где оно поддержало а. Весь вопрос заклю­
чается в том, чтобы выяснить, можно ли объяснить это попятное
движение ударения. Нам кажется, что можно. В силу правила,
которое мы привели на стр. 491, именительный — винительный
слова среднего рода * dar-au должен дать *dar-u. Hoi и и в кон­
це слова не принимают на себя ударения (стр. 472 и ел.). Таким
образом, ударение было вынуждено отступить назад, на корневой
слог.
Если признать реальность предположенного нами индоевро­
пейского склонения da2ru dra^Ai и достоверность предшествую­
щего объяснения da2ru, то мы получаем право и на уточнение
первоначальной формы среднего рода от такого прилагательного,
как mrdu-s, которое должно было бы быть mradu. Эта форма
была слишком подвержена воздействию аналогии, чтобы удер­
жаться.
Та же гипотеза позволяет установить для склонения слова
paku (pecus) среднего рода именительный — винительный р а ^ - и ,
дательный pa^-w-Ai. Мы принимаем pakwAi, а не pakawAi, по­
тому что существуют признаки в пользу того, что это слово
изменялось по сильному склонению. Рядом с санскритским при­
лагательным drav-ya мы имеем pa<jv-ya, а вед. род. п. м. р.
pa?u-s неизменно имеет форму pa?vas (ср. dros, snos). Впрочем,
сильное склонение ничего не меняет в вопросе об ударении. Вот
доводы, которые могли бы подкрепить допущение такой же из­
менчивости ударения, какую мы наблюдали в трех предыдущих
словах среднего рода. Винительный среднего рода скр. ради
дважды встречается в текстах (см. Bohtl. — Roth); первый раз это
502
парокситон, такой же, как гот. faihu, второй раз — окситон. Далее
следует указать на отмеченный Бругманом („Stud.", IX, стр. 383)
параллелизм окситона мужского рода pa<ju-s с dru-s, 8p5-c и фор­
мой мужского родазенд. zhnu. Это обстоятельство укрепляет связь
слова среднего рода ради с группой таких слов, как dSru, £anu,
sSnu. Им.-вин. pa^jU является парокситоном по той же причине,
что и da 2 ru 1 . В форме дательного paxkwAi и в форме мужского
рода pa^u-s корневое а существует лишь потому, как говорит
Бругман, что pku- было бы непроизносимо (зенд. fshu возникло
в результате вторичных изменений); ср. стр. 344 и ел.
Скр. герундивы gatva*, srutva1 при инфинитивах gantum, $rotum принад­
лежат, на первый взгляд, к той же категории явлений, которую мы только
что рассмотрели. В действительности, это не так. Объяснение, предложенное
нами для dlru и опирающееся на конечное и, неприменимо к gantum. Кроме
того, было бы необходимо, чтобы ведийские инфинитивы на -tave имели ре­
дуцированный корень и ударение на суффиксе, но известно, что в действи­
тельности имеет место обратное (gantave). Приходится ограничиться мнением
Барта (MSL, II, стр. 238), а именно, что герундив на -tva не восходит к ос­
нове инфинитива. Но даже если бы удалось найти способ установления связи
между этими двумя формами, осталась бы необходимость объяснить такие
ведийские герундивы, как kjtvf.

2. Разносклоняемые слова
А. СЛОВА СРЕДНЕГО РОДА

Уже давно Шерер высказал предположение, что индийская

парадигма таких слов среднего рода, как akSi, в которой чере­
дуются суффиксы -i и -an, должна непосредственно восходить
к праязыку. И, действительно, в родственных языках эти слова
предстают перед нами то как основы на -i, то как основы на
-an. Остгоф (цит. раб., стр. 7) присоединился к мнению Шерера.
Но слова на -i, -an являются лишь ветвью более обширной
группы слов, тесное единство которой бесспорно.
В склонении этих слов, которые могут быть названы разно­
склоняемыми словами среднего рода, используются две различ-

1
Разная окраска а в pa^ku и da2ru, ga2nu, sa2nu зависит от неизвестных
нам факторов. Предположение о таком же влиянии сонантов, о каком шла
речь выше на стр. 380, было бы недостаточно обоснованным. Возможно, что
слово мужского рода ра^й и окситонные косвенные падежи, где ах было вы­
нужденным, повлияли по аналогии на им. п. *pa2ku. Я не знаю, как следует
объяснить дательный падеж вед. pacve, если только перед нами не атракция,
вызванная корневым а (стр. 458). Бругман (цит. раб.) показывает, что суще­
ствовала форма gaxnu наряду с gnu и ga2nu; также и ирл. deruce „жёлудь"
вместе с лит. derva (в слав?—drevo) (J. S c h m i d t , Voc, II, стр. 75) вос­
ходит к dajru. Во всяком случае, представляется невероятным, чтобы эта
третья форма чередовалась в склонении с двумя первыми. О лат. genu и вед,
sanubhis ср. стр. 343, 344.
503
ные основы1. Первая из них образована с помощью суффикса
-an; она окситонна; корень в ней ослаблен.
Эта первая основа используется при образовании всех тех
падежей, окончание которых начинается с гласного. Эта основа
принимает сильную флексию.
Вторая основа несет ударение на корне, представленном пол­
ной формой. Как правило, эта основа должна быть, видимо, ли­
шена суффикса. Когда же он в ней налицо, то это или i или,
возможно, какой-нибудь элемент, содержащий г, но никогда не и
и не п. Впрочем, это, возможно, не только суффикс; в нем до­
пустимо усматривать эвфоническое добавление, возникшее с самого
начала в силу необходимости из-за встречи нескольких согласных
в падежах множественного числа (asth-i-bhis и т. д.).
Эту вторую основу принимают те падежи, окончание которых
начинается с согласного, и кроме того, именительный — винитель­
ный ед. ч., в этом отношении приближающийся к ним (стр. 491).
Иными словами, это—средние падежи санскритской грамматики,
а также слабые падежи слабой флексии.
Рассмотрение разновидностей корневого вокализма, о которых
мы только что говорили, входит в главу о словообразовании,
поскольку они находятся в соответствии с чередованием обоих
суффиксов. Было бы правильнее рассмотреть склонение разно­
склоняемых слов в § 13. Но так как чередование суффиксов
в свою очередь связано с чередованием падежей, нам показалось
естественным объединить исследование этого склонения с иссле­
дованием фактов, относящихся к словоизменению.
Почти все разносклоняемые слова среднего рода обозначают
части тела.
1-й ряд: основа именительного —винительного лишена
суффикса.
1. Греч, оос,- лат. aus в aus-culto. Основа косвенных падежей ойат-, то
есть *ooa-v-. Она дала гот. auso ausins. Двойная первичная акцентуация
объясняет различающуюся трактовку s в auso и в др.-в.-нем. 6га. Имени­
тельный— винительный, видимо, колеблется между двумя образованиями, так
как, наряду с ous, лат. auris, лит. ausis и дв. ч. слав. u§i заставляют предпо­
ложить ousi. С другой стороны, слав, ucho должно бы восходить к ousas.
2. Лат. os=CKp. as (и asya), дат. as-n-e (первично, возможно, Ssne?)
3. Скр. cjr§-n-e восходит к * krAs-n-Ai, которое предполагает в именитель­
ном— винительном krdjAs, быть может, сохраненное греческим в иатахрас, и,
несомненно, в xpa(a)-ax-(og); слог xpSa- заимствован из именительного — ви­
нительного, так как точным соответствием cirS-n-as могло бы быть лишь
*xopaaxog.
4. Слово со значением „сердце" должно было иметь вид ka\rd, дат. п.
k£d-n-Aj, что хорошо разъясняет греч. xTjp или, скорее, xVjp (см. B r u g m a n n ,
„Stud.", IX, стр. 296), гот. hairto hairtins, лат. сог и т. д. Ср. скр. hfdi и
ha*rdi.
1
Именительные —винительные дв. и мн. ч. останутся вне нашего рас­
смотрения ввиду неясности, которая существует по вопросу об их первона­
чальной форме,
504
 5. Скр. dos, дат. п. doS-n-e „рука от плеча до кисти".
6. Лат. jus „сок, навар". Санскрит обнаруживает основу yps-an, употреб­
ляемую только в косвенных падежах.
7. Скр. \£т „вода" наряду с vdri; основа на -an по-видимому, была
утрачена.
2-й ряд: именительный — винительный образуется с помощью
элемента, содержащего г. Когда г является гласным, он порож­
дает следующий за ним g2 или, чаще, зубной, по-видимому, t
(ср. стр. 328). Эти добавления, вероятно, те же самые, что и
в -kSi-t, -kr-t (стр. 484) и -dhr-k (в именительном сложных слов
с dhar). Производные asra (санскрит) и udra (индоевропейский)
хорошо показывают, что звук, следующий за г, не существен.
1. Скр. as-j-g, дат. п. as-n-e. Греч, fop, etap („Grdz.", стр. 400). Что
касается а в лат. s-an-gu-i-s, san-ies (ср. стр. 328), то он, по-видимому, анап-
тиктический (ср. гл. VI). Мы должны предположить для индоевропейского
им.-вин. п. a^s-r^, дат. п. s-n-A'i. В санскрите а было восстановлено в кос­
венных падежах по аналогии с именительным —винительным. Что касается
латыш, assins, то его а, без сомнения, вторично. В свете всего предшест­
вующего мы рассматриваем лат. assir, assaratum как чуждые этой группе
слов. Мюллер (ad. Fest. s. v. assaratum) считает их, к тому же, словами фини­
кийского происхождения.
2. Вед. ah-ar, дат. п. ah-n-e (возможно, вместо * ahne).
3. Вед. Qdh-ar (позднее udhas), дат. п. ndh-n-e (первично Udhne?); греч.
оиф-ар, о-Зф-ат-ос; лат. Qb-er и Oufens; др.-в.-нем. ot-er (ср. р.).
4. Лат. fem-ur fem-in-is. Ваничек в своем греко-латинском этимологиче­
ском словаре цитирует нижеследующий, весьма существенный отрывок из
Присциана (VI, 52): dicitur tamen et hoc femen feminis, cujus nominativus
raro in usu est. Быть может, здесь имеет место общность корня с скр. bhani-
sas, bhasad.
5. Греч. т)я-ар ^л-ат-ос; зенд. yakare (зендско-пехлевийский словарь); скр.
yak-£-t yak-n-e; лат. jec-ur jec-in-or-is, jocinoris; лит. jekna. Можно полагать,
что первичными формами были: ya^k-j-t, дат. п. удк-n-A'i, что разъясняет
а долгий в зендском и греческом. Однако надо признать, что е в литовском
и латинском говорит не в пользу этого; мы бы ждали в них а.
6. Греч, иб-сор об-ат-og (В); др.-сакс, watar, гот. vato vatins; лат. u-n-da;
лит. va-n-dO; слав, voda; скр. udan, употребляемое только в косвенных па­
дежах (им.-вин. udaka). Заключение: и.-е. wa2d-f(-t), дат. п. ud-n-A'i. Носо­
вой в латинском и литовском явно эпентетический.
7. Греч, ах-шр ax-otx-og; скр. gak-^-t cak-n-e (лат. stercus). Эти формы
разъясняются лишь первичным словоизменением: saxk-^-t, дат. п. sk-n-A'i.

3-й ряд: основа именительного—винительного образуется при

помощи конечного i. — В соответствии с тем, что мы видели выше
(стр. 402, 403, 404), о в словах базе, oaxlov, ou; должен быть
рефлексом о. Что касается деградации корневого вокализма, то
эти примеры не относятся к числу вполне удовлетворительных.
Корень здесь остается неизменным.
1. Скр. £k§-i, дат. п. akS-ц-ё 1. Голая основа появляется в an-akS „сле-
1
Посредством расширения носовой основы ведийский диалект образует
форму akSabhis. Форма двойственного числа akSfbhyam представляет собой
скорее единственное число.
505
пой", им. п. апак. Форма на -i дает греч. ооое, лит. akis и слав, off (дв. ч.);
иначе в гот. augo augins, где еще заметна акцентуация основы на -an.
2. Скр. asth-i, дат. п. asth-n-e1. Греч, oaxi-vog, 6aT-e(y)o-v (ср. hfd-ауа),
лат. os ossis (в арх. лат. — ossu). Такие формы, как oaxpeov „устрица", за­
ставляют предполагать наряду с конечным г и конечное -i. См. Cur ti us,
Grdz., стр. 209.
3. Скр. dadh-i, дат. п. dadh-n-e. Др.-прусск. dadan не имеет здесь боль­
шого значения; это слово среднего рода на -a. (L e s k i e n, Decl., стр. 64).
4. Скр. sakth-i, дат. п. sakth-n-e. Гален сообщает слово 1'хтар (то TYJS
•yovaixog ai6o?ov), употребленное, как он говорит, Гиппократом, но в даль­
нейшем изъятое, по-видимому, вполне обосновано критикой текста («jam diu
evanuit»; см. L о bee k, Paralip., стр. 2С6). Эта форма, однако, очень хорошо
согласовалась бы с sakth-i. Следует ли сопоставлять i&jg, lo%iovt Taxi? (Гесихий).
5. Бенфей (скр.-англ. словарь) сопоставляет скр. angi и лат. inguen. Но
лат. слово, не говоря уже о других предложенных разъяснениях (см.
J. S c h m i d t , Voc, I, стр. 81), сближают также с скр. gaghana.

Б. СЛОВА МУЖСКОГО И ЖЕНСКОГО РОДА

Мы обнаруживаем здесь основу на -an и основу без суффикса.

Эта последняя может принимать конечное i. Только основа на
-an парокситонна и содержит в себе полный корень, тогда как
вторая основа — краткая и ослабленная. Эти две основы распре­
деляются таким образом, что „сильные" падежи слов мужского
рода соответствуют „очень слабым" падежам (плюс местн. п. ед.
ч.) слов среднего рода и что „средние" и „очень слабые" падежи
слов мужского рода представляют собой подобие „средним" па­
дежам среднего рода. Склоняясь по нормам среднего рода, pan-
than, pathi должно было бы, несомненно, дать: им. п. panthi,
дат. п. pathne (твор. п. мн. ч. panthibhis). Больше того, равно­
значные формы path и path-H, в противоположность тому, что
имеет место в словах среднего рода, обычно используются в скло­
нении одного и того же слова, причем первая — перед гласными,
вторая — перед согласными.
Для скр. panthan существует полная парадигма: panthan-as,
path-ё, path-i-bhis. Форма pathin является фикцией грамматистов2
(см. Bohtl.—Roth); path, pathi вместо pnth, pnthi; ср. стр. 324. Лат.
ponti-, слав, p^ti восстанавливают в форме на i вокализм основы
на -an и указывают нам на то, что корневое а в panthan пред­
ставляет собой а2. Тот же корень дает гот. finf>a, fanf>. По об­
разцу panthan склоняется также manthan.
„Очень слабые" падежи скр. pQS-an (здесь основа на -an окси-
тонна) могут быть образованы из основы рШ>. Вопадева допускает
форму рйй только для местного падежа ед. ч. (В en fey, Vollst.
Gramm., стр. 316).
1
Консонантный родительный зендской формы ас^а^а Мог бы навести
на мысль, что именительный —винительный первоначально имел форму ast
и что asti- было сохранено в падежах мн. ч. Ср. ниже три основы слов
мужского рода.
2
paripanthin содержит в себе вторичный суффикс -in.
506
 Другие примеры могут быть лишь предположительными. Среди
них греч. a'S-cov, которое противостоит лат. ax-i-s, слав, osi; скр.
naktan и nakti (можно было ожидать обратного: *naktan и *nakti;
ср. лит. naktis) с греч. YJXT- И ГОТ. naht-. Троякая форма об­
наруживается также в греч. */£p-> X£t?" (вместо *х£р'--) и * XSP0V
(в Sujxspaivco от Ъизукрт). В зендском xshapan „ночь""дает в им. п.
/shapa, в вин. п. xshapan-em, но в род. п. yshap-o ( S p i e g e l ,
Gramm., стр. 155); санскрит устранил *ksapan, обобщив ksap.
Быть может, pati „господин, учитель" также не чуждо этой
группе слов, и это разъяснило бы patnf, TTOTVIOC. Лит. pats пред­
лагает нам форму без i, и в расхождении, существующем между
ударением скр. pati и гот. -fadi-, также, видимо, что-то кроется.
Склонение этого слова полно всяческих странностей. В зендском
есть только им. п. paiti. Ср. также IloaeiSacov.
Опираясь лишь на догадку, мы приписываем возникновение
древнеиндийской основы naptar (которая в „Ригведе" никогда
не появляется в сильных падежах) включению -г-, подобного г
в yak-r-t и т. д., в слабые падежи мн. ч. napat х ; таким обра­
зом, мы имеем nap-t-r-bhis вместо naptbhis.
Нужно соблюдать осторожность при рассмотрении этого широ­
кого скрещивания суффиксов. Мы находимся в излюбленной
сфере той школы, которая усиленно занималась попытками свести
их друг к другу. И все же мы полагаем, что набор приведенных
примеров не оставляет сомнения в том, что смена различных
основ регламентировалась строго закрепленным порядком и с уче­
том равноценности некоторых из них, каковы акй и aks + i, в про­
тивоположность ак§ + ап.

§ 13. Общий обзор изменений вокализма,

вызванных словообразованием
В § 12 мы привели перечень модификаций, которые наблю­
дались в словах перед окончанием. Последующее должно было бы
быть естественным дополнением к этому перечню, а именно
историей модификаций, постигающих слоги перед суффиксами.
Но мы вынуждены сказать заранее, что этот обзор по необхо­
димости будет еще более неполным, чем предыдущий. Ни явле-
1
Слово женского рода napti доказывает, что а в napatam представляет
собой а2, иначе между р и t оно должно было бы сохраниться в виде
какого-либо гласного. Лат. nepotem позаимствовало так же, как datorem,
свое 6 у именительного падежа (см. стр. 494). Ирл. niae, род. п. niath ничего
не говорит нам о количестве а (ср. bethiid = PidTT]TOg; см. W i n d i s c h , PBB,
IV, стр. 218), но ничто не препятствует считать его а2. Ср., наконец, У£Ло6ес;(?)
Замещение napt-£-bhis формой 'naptbhis', по-видимому, имеет некоторую ана­
логию с особенностью ведийского склонения k§jp и к§ар: эти слова дают в
творительном падеже мн. ч. k§fp-a-bhis, k§ap-a*-bhis.

607
ния вокализма, ни явления акцентуации не были серьезно изу­
чены применительно к словообразованию. Независимо от этого
досадного обстоятельства, мы, возможно, в этой области никогда
не добьемся столь же определенных результатов, какие достиг­
нуты в том, что касается словоизменения. Слишком значительны
отклонения от общепризнанных правил.
Мы начнем с очень сжатого обозрения главнейших образо­
ваний. Для каждого из названных нами суффиксов мы укажем,
какую акцентуацию и какой корневой вокализм он допускает.

1. ИМЕННЫЕ ОСНОВЫ

Основы, оканчивающиеся на ах—а2.

Основы на -а2—1-й ряд: окситоны (насколько можно об этом
судить, см. стр. 374 и ел.); корень на ступени 2; см. стр. 373
и ел.— 2-й ряд: окситоны; корень слабый1.
Основы на -ta2.— 1-й ряд: парокситоны (?)^ корень на сту­
пени 2; см. стр. 371.— 2-й ряд: окситоны; корень слабый (при­
частия); ср. стр. 315, 323, 436 и ел., 443.
Основы на -па2.— 1-й ряд: парокситоны (?); корень на сту­
пени 2; см. стр. 372 и ел.—2-ой ряд: окситоны; корень слабый2
(причастия). Кое-какие следы ступени 1; см. стр. 372.
Основы на -та 2 .— 1-й ряд: акцентуация не вполне установ­
лена; корень на ступени 2; см. стр. 369 и ел. с добавлением
(Цлб;, {hi)jxo<;, рсодобс (стр. 426, 428, 452).—2-й ряд: окситоны;
корень слабый 3.
Основы на -га2 — 1-й ряд (немногочисленный); корень на сту­
пени 2; см. стр. 426, 442.— 2-й ряд: окситоны; корень слабый;
см. L i n d n e r , стр. 100 и ел., стр. 157.
Трудно обнаружить правило основ на -уа2 и -wa2. Пример
ajkwa.; „лошадь" не позволяет сам по себе сказать что-либо иное
сверх того, что основы на wa2 имеют в корне ах\ быть может,
это вторичное образование, каковым, например, является скр.
him-a, греч. -^tjx-o-;, о котором можно сказать, что он содержит
в себе суффикс -та, но происходит от основы ghi-am.
1
Вот некоторые примеры: и.-е. yuga; скр. u§a, kjgA pi^a, bhr^a, vjdha,
vra и т. д.; зенд. gere6a «рычащий» от gared, berega «желание» от bareg;
греч. ayoq, o(p?ioi, dcpeiAixai, атрофбс, от атреф, xapcrdg от терс, и с перемеще­
нием тона: бтХос;, отфос;, oTtxog, TWOS; герм, tuga- „стрела" (F i с к, III 3 ,
стр. 123), fluga- „полет" (F i с к, стр. 195), btida „повеление" (Fick, стр. 214),
гот. drusa „падение", quma „прибытие". Эти основы не редки в сложных сло­
вах: скр. tuvi-gra, a-kra; греч. veo-yvd-g, а-тарлб-g, £a-ppd-v nokvyayov, еЛа-Opd*
ev еЯ/xfa) еффа, 6(-фро-с„ (т-пХа *yvv-m;6 в yvvmew (Гесихий); лат. privi-gnu-s,
ргб-bru-m (что бы ни говорил Корссен, см. его Sprachk., стр. 145).
2
Гот. fulls = *fulnas, греч. A.uxvoS» anapvdg, xapvdv xoAo|3dv и все индий­
ские причастия на -па.
3
Скр. tigma, yugma, yudhma, rukma, sidhma (стр. 455 и ел.) и т. д.;
греч. axu-Vj, ёриуцод, m)YM> OTiy\ir{.

508
 Представляется, что можно сделать следующее заключение:
различные суффиксы, которые оканчиваются на а2\ допускают
в одинаковой мере как редуцированный корень, так и корень
на ступени 2, но совершенно не допускают корня на ступени 1.
Что касается ударения, то оно неизменно падает на суффикс
в тех случаях, когда корень редуцирован. Большая часть ряда,
который находится на ступени 2, была, видимо, также состав­
лена из окситонных основ, однако это правило не представляется
достаточно четким.
Основы, оканчивающиеся на ах-\- сонант или s.
1. Суффикс не допускает а2.
Основы на -аАп. Окситоны; корень редуцированный: греч.
'fp-rjv, *Fp-r,v (стр. 478); скр. ukSan (вин. п. ukSanam и и Ш п а т ) ,
plihan (европейские языки побуждают предположить, что суф­
фиксом здесь является ахп). Относительно скр. vfSan (вин. п.
vfSanam) и греч. apj7jv нужно допустить, что их акцентуация
вторична. Некоторые примеры имеют корень на ступени 1: греч.
TsprjV, Xsr/fy, -T|Vo<;, TT£U4Y|V, -YJVOC.
Основы на -ma,п. Окситоны; корень слабый. Греч. аОтцт^,
XTJXYJV, Ttt>ftjx-f|v. См. стр. 420. Если сюда же включить основы слов
среднего рода, оканчивающихся на -man, то мы получим второй
ряд, составленный из парокситонов, у которых корень представ­
лен ступенью 1. Акцентуация подтверждается единообразием гре­
ческого и санскрита, ступень 1—примерами, собранными на
стр. 418 и ел.; ср. стр. 425 и 442.
Основы на -а^. Окситоны; корень слабый, скр. n-аг, us-ar.
Основы на ^ а ^ . 1-й ряд: окситоны; корень слабый. Греч.
(а)лт|р, зенд. Q-tar-o, лат. s-tella (В r u g m a n n , „Stud.u, IX, стр. 388
и ел.). Имена родства, такие, как duhitar, pitar 1 , yatar (yntar).—
2-й ряд: парокситоны; корень на ступени 1. Скр. bhr&tar, греч.
срр&т7)р; скр. gamstar. Слово matar и греческие имена деятеля на
-тг|р поднимают трудный вопрос, который мы исследуем ниже
в связи с суффиксом -ta2r.
Что касается основ на а^, то весьма существенно знать, было
ли первоначальное словоизменение каждого из предлагаемых на­
ми примеров сильным или слабым, а мы достаточно часто не осве­
домлены об этом. Единственно, что мы можем утверждать поло­
жительно, это, что существуют основы на -axi, которые принима­
ют в корне а2 (см. стр. 379), тогда как другие, каково и.-е. nsa^
(стр. 324) и такие ведийские инфинитивы, как drgaye, yudhaye,
ослабляют корень. Во всех языках этот разряд слов сильно
перемешан формами, чуждыми ему по своему происхождению.
Основы на -ta,i (слабое словоизменение). Корень редуциро­
ван; см. стр. 315, 323, 437; L i n d n e r , стр. 76 и ел.; A mel u ng,
1
Корнем слова pitar может быть а^рА ИЛИ рахА\ в обоих случаях налицо
ослабление.
509
 "Ztschr. f. deutsches Aliert.", XVIII, стр. 206. Итак, можно
было бы ожидать, что суффикс несет на себе ударение, но факты,
которые подтверждают это, отнюдь не многочисленны. Напротив,
в греческом ударение приходится на корень (тпать;, fi^A и т. д.).
В германском, так же как и в санскрите, окситоны и парокси-
тоны представлены приблизительно поровну. Мы имеем в готском
ga-taurf>i-, ga-kunf)i- и т. д. наряду с ga-mundi-, ga-kundi-, dedi-
и т. д. Линднер насчитывает 34 ведийских парокситона при 41
окситоне (в словах мужского и женского рода). Вопреки всему,
ударение, надо полагать, падало на суффикс. Мы можем просле­
дить в историческую эпоху отступление ударения в mati, klrti
(вед.), которые позднее превратились в mati, kirti. Больше того,
gati, yati, rati от gam, yam, ram и sthiti, diti от stha, da пер­
вично должны были быть окситонами, иначе носовой сонант
в трех первых дал бы -an 1 (стр. 335), и i вторых появилось бы
в виде а (стр. 461). Отметим в санскрите s-ti от as.
Основы на -ахи слабого словоизменения.— 1-й ряд (весьма
многочисленный). Окситоны (В е z z e n be r g e r, Beitrage, II,
стр. 123 и ел.) 2 ; корень слабый; см. стр. 315, 323, 443; Lin­
d n e r , стр. 61.— 2-й ряд: окситоны; корень на ступени 2, напри­
мер скр. (janku, слав. Sc|ku; см. стр. 379 и ел.
Основы на ахи сильного словоизменения. Окситоны; корень
слабый, например: di-axu, go-a r u (стр. 480).
Основы на -{а^.— 1-й ряд: окситоны; корень слабый: скр.
rtu, aktu (= гот. uhtvo, стр. 324); зенд. регё1и = лат. portus;
гот. kustus.— 2-й ряд: парокситоны; корень на ступени 2: герм,
daufms (V е г п е г, KZ, XXIII, стр. 123), греч. ot-au-a — от
корня waj (см. F i c k , IP, 782), скр. tantu, mantu, sotu и т. д.
Возможно, что к этому образованию относятся- инфинитивы
на -tu-m (ср. стр. 503).
Основы на -ajS. Окситоны; корень слабый: скр. bhiy-as (см.
стр. 500). О таких словах, как фео&г);, см. стр. 483 и ел.
II. Суффикс допускает а2.
Основы на -а2п. Окситоны; корень слабый: скр. gv-an „собака"
(вин. п. gvSnam). Греч, ХШУ оттянуло ударение на корень, тогда
как в косвенных падежах все обстоит наоборот: греч. xovo;,
скр. funas. Общий закон германских основ на -а2п состоит
в ослаблении корня; см. A m e l u n g , цит. раб., стр. 208; об
акцентуации этих основ, которые вначале были исключительно
окситонными, см. O s t h o f f , РВВ, III, стр. 15. Несколько основ
1
Это препятствует реконструкции первичного парокситона gtpti, кото­
рый, по-видимому, предполагал Бругман, основываясь на гот. ga-qumf)if
скр. gati и греч. {teaic, („Stud.", IX, стр. 326). Впрочем, нужно сказать, что
существуют
2
такие индийские формы, как tanti, hanti.
Достойно сожаления, что в этой работе не принимается в расчет кор­
невой вокализм и что весьма различные образования оказываются таким
образом нерасчлененными.
510
 на ступени 1: греч. eixiv, <bjScov, apyjyaiv; jjiaxov, aximov; скр. snehan
(грамм.), ragan п, хроме того, некоторые слова среднего рода,
например gambhan, mamhan.
Основы на -ma2n. Корень всегда на ступени 1 (см. стр. 419,
425, 428, 442). В греческом мы находим такие парокситоны,
как xspjxwv; в санскрите их мало; это—geman, bhasman, kloman.
Гот. hiuhma, milhma показывает ту же акцентуацию. Но два
первых языка имеют, кроме того, окситонные основы на -та 2 п,
где корень нисколько не ослаблен, например xsifiuv, preman,
varSman, heman и т. д.
Основы на -а 2 т. Окситоны; корень слабый (стр. 499).
Основы на -а2г.— 1-й ряд: окситоны; корень слабый (dhu-ar).—
2-й ряд: парокситоны; корень на ступени 1 (swa^-ar). См. стр. 499.
Основы на -ta2r. Акцентуация и первичное строение основ на
-tar с трудом поддаются определению. На стр. 493 и ел. мы при­
шли к заключению, что греческие имена деятеля на -хтр и -хшр
с самого начала распадались на две категории. Словоизменение
первых из них первоначально должно было смешиваться со слово­
изменением имен родства. А вот имена деятеля на -т/|р являют­
ся окситонами. В соответствии с этими общими правилами и по
аналогии с именами родства (см. стр. 509), можно было бы ожи­
дать, что их корневой слог окажется ослабленным. Он и ослаб­
лен в таких словах, как Soxrjp, axax-qp и т. д. Древность этих форм
представляется очевидной, если сопоставить §ox*f|p йшхеор, Роттр,
jjeo-ewp с гсойрф TTXSUJJKDV. Но на деле интересующее нас ослабле­
ние не распространяется за пределы корней на -а, потому что
мы имеем TTSKJXYJP, aXstTmr,ptov и т. д. (стр. 421). Более того,
санскрит не знает ни одного имени деятеля, корень которого
был бы ослаблен. На это можно возразить, указав, что индий­
ские имена деятеля имеют в качестве суффикса -ta 2 r, а не 4а х г.
Но существует одно имя, принадлежащее к последнему разряду,—
мы имеем в виду gamstar (вин. п. gamstaram),— и этот единст­
венный образец не только не ослабляет корня, но и придает
ему ударение. Впрочем, допуская даже, что оба типа—Sox-rjp,
Scoxcop — представляют нам первоначальное состояние, мы не
поймем, каким образом большое число индийских имен деятеля
имеет ударение на -tar, хотя они содержат только а2 и могут
таким образом соответствовать лишь типу Scixwp. Два обстоя­
тельства еще больше усложняют этот вопрос, который мы кате­
горически отказываемся решить: изменчивость акцентуации сан­
скритских имен деятеля в связи с их синтаксической функцией
(data maghSnam, data magh&ni) и старое слово matar „мать",
имеющее сильный корень вопреки ударению. Нужно добавить,
что зендский располагает несколькими именами деятеля с реду­
цированным корнем, например: keretar, deretar, beretar и т. д.
Основы на -a2s.— 1-й ряд: парокситоны; корень на ступени 1.
Это такие слова среднего рода, как JJLSVO;; см. стр. 418.— 2-й ряд:
511
окситонЫ; корень слабый: скр- u$as. Такие слова, как togas
(дв. ч. tog&sa), вероятно, вторичны; ср. стр. 484.
Основы на -ya2s. Парокситоны ( V e r n e r , KZ, XXIII,
стр. 126 и ел.); корень на ступени 1; см. стр. 419, 442 и ел.
Основы на -wa2s. Окситоны; корень (удвоенный) слабый.
Ср. стр. 335, 366 и ел., 441. Скр. gagjbhvan, греч. tSuta, гот.
berusjos (= be-br-usjos).

Причастия 2-го класса на -nt образуют особую категорию,

принимая во внимание отсутствие в них какого бы то ни было
суффиксального а (стр. 468). У них ударение падает на суффикс
и корень редуцирован. Типичным примером является и.-е. s-nt
от axs (Osthoff, KZ, XXIII, стр. 579 и ел.). В санскрите:
u?ant-,dvisant- и т. д. Ср. стр. 336 и § 15.
Следует назвать еще такие формы, как mfdh и (a<jva-)yug,
о которых мы говорили на стр. 484 и в которых ослабление,
хотя оно и происходит в слоге перед окончанием, вызывается
отнюдь не окончаниями. Отметим одно любопытное явление, не
располагая возможностью его разъяснить, касающееся этих основ.
После i, u, f, n, ф в них обычно вставляется t. Но корни на а,
неизвестно почему, не знают подобного образования: 'pari-Sthi-t'
от stha невозможно; существует только pari-SthS1. Таким обра­
зом, pari-Stha, принадлежащее к тому же типу, что и vrtra-han,
оказалось включенным по воле языкового обычая в группу форм,
с которыми у него нет ничего общего: pari-stha, go-gi-t, su-kf-t
и т. д. находятся в одинаковом положении. Во всем этом нет
ничего особенно поразительного, но каким образом получилось,
что этот искусственный параллелизм проявляется и перед теми
из суффиксов, начинающихся с у и w, которые требуют вставки t?
Рядом с a-gi-t-ya, a-kf-t-ya мы имеем a-sthS-ya; рядом с gi-t-van,
kf-t-van мы обнаруживаем r£-van. Те же образования доставляют
нам еще одну загадку, состоящую в том, что их корень, не­
смотря на свою ослабленность, несет на себе ударение.

Основы слов женского рода на а (ср. стр. 376). 1-й ряд:

окситоны; корень слабый: скр. druha, mudS, ru£a и т. д.; греч.
fia'fr|, ypacp-fj, *OTT?I, pa'ff), xacptj, триере, уи^ ОЦЭ-XXY], ети-jJXae2. 2-й ряд:
парокситоны; корень на ступени 1: гот. gairda, giba, hairda,
др.-в.-нем. speha; греч. ei'Xrj, еТрг), epar], epeix7), Xevx7j, jisftrj, кЩу
Trsvx7], oxs7T7], отгут], x ^ r l - В санскрите varSS, индентичное eparj,
отклоняется от нормы по своей акцентуации.
1
Скажем все же, что тип madhu-pa (см. стр. 461), возможно, соответ­
ствует go-gi-t, su-kf-t. Но чему приписать отсутствие t?
2
Ударение переместилось в рАофг], бЫт], Лблт], [ддхл, vdnrj, 6-дх\, оауц, jnEad-
Ьаг\.— В известных случаях вытеснение а столкнулось с препятствиями:
и'.-е. saxbhd вместо sbha (скр. sabha\ гот. sfb|a, греч. еф-etai).
512
 II. ГЛАГОЛЬНЫЕ ОСНОВЫ

Многие основы являются производными от других глагольных основ. Эти

образования не входят в предмет нашего рассмотрения и поэтому их достаточно
будет кратко перечислить: 1) Аорист на -saj (скр. dik-§a-t, греч. i|ov), произ­
водный от аориста на -s (da^k'S-). 2) Такие окситонные основы на -а, как
limpa- munda-, kj;nta—производные, как это предполагал Бопп, от основ
7-го класса, например t^mha[ti] = tjnah- (в t^nedhi) + а. 3) Футурум на-s-ya
является, возможно, продолжением аориста на -s. 4) Субъюнктивы (стр. 416).
Такие оптативы, как sya- (см. ниже), строго говоря, являются производными,
так же как bharal- и как только что приведенные формы.

Основы на -а1в— 1-й ряд: парокситоны; корень на ступени 1;

см. стр. 415, 440, 445.— 2-й ряд: окситоны; корень (простой или
удвоенный) слабый; см. стр. 311 и ел., 320, 440 и ел., 446 и ел.
Основы на -уах. Корень слабый как в санскрите, так и в родст­
венных языках (стр. 443, 445). Вопреки общераспространенному
мнению, рассматривающему индийскую акцентуацию глаголов 4-го
класса как вторичную, Вернер (цит. раб., стр. 120) основывается
на этой акцентуации, чтобы объяснить воздействие, оказываемое
на спирант в герм, hlahjan и т. д. В этом случае вокализм основ
на -уа может быть понят лишь при условии, что он позаимство­
ван у отыменных образований: таким образом, yudh-ya-ti должно
быть, строго говоря, производным от yudh „сражение", paf-ya-ti
должно быть возведено к spa? (ахотгб;). Язык позднее, по-видимо­
му, стал образовывать эти презенсы без помощи именных основ1.
Основы на -skaj. Окситоны; корень слабый; см. стр. 314, 322,
436. В скр. gacchati, yacchati корневое а (выделившееся из т )
перетянуло на себя ударение (ср. стр. 458).
[Основы на -naj-u и -па г А. Окситоны; корень слабый;
см. стр. 322 и 470].
Основы на -yaxA. Окситоны; корень (простой или удвоенный)
слабый: и.-е. s-ya^-, оптатив от а^. Скр. dvisya- от dveS, vavrtyS-
от vart, cacchadyS- от chand; гот. berjau ( = be-br-jau), bitjau
( = *bibitjau). Это образование вторично (см. выше).
Упомянем еще такую основу сигматического аориста, как
da^k'S- (стр. 417, 473), которая не подходит ни под определение
простой корень, ни под определение корень + суффикс.
Остановимся вкратце на выводах, которые могут быть сделаны
на основании этого перечня.
1
Вопреки всему, не исключается первичная акцентуация приметы, ибо,
помимо пассива на -уа, существуют такие формы, как d-ya-ti, s-ya-ti и т. д.,
которые, по-видимому, идут от ad, as и т. д. Больше того, и sidhyati и
timyati (стр. 455 и ел.) были бы понятны не более, чем sthiti (стр. 509 и ел.),
если бы ударение первоначально не падало на суффикс. Следует добавить,
что даже, приняв гипотезу о том, что yudhyati — отыменное образование, мы
Должны были бы ожидать такую акцентуацию: *yudhyati, ср. devayati.—
И действительно, мы обнаруживаем ударение на -уа в вед. ranyati (D е 1-
b г й с к, стр. 163). Относительно haryant см. Г р а с с м а н , под словом hary.
17 ф. де Соссюр 513
 1. Явления, отмечаемые нами при рассмотрении словообразо­
вания, могут быть поставлены в прямую связь только с ударе­
нием. Но невозможно наблюдать воздействие этого ударения,
воздействие, сопоставимое с тем, которое оно оказывает на сла­
бые склонения (утрата ах в первом элементе, вызванная началь­
ным согласным второго).
2. Что же определяет место ударения? Вот вопрос, на который
мы совершенно не в силах ответить. Ударение оказывает пред­
почтение то суффиксу, то корню, и мы вынуждены лишь конс­
татировать для каждого данного образования сделанный ударе­
нием выбор *. Поскольку один и тот же суффикс может принимать
ударение или не принимать его (пка^, ra^ka^), можно предви­
деть, что установить правило будет в высшей степени трудно.
3. Соотношение вокализма и акцентуации.
Если ударение приходится на корневой слог, этот слог пред­
стает в своей полной форме на ступени 1 или на ступени 2.
Мы постарались выделить исключения, число которых особенно велико
среди глагольных основ на -уа. Ослабление таких слов без суффикса, как
mfdh (см. выше, стр. 512), представляет собой явление совершенно исклю­
чительное: мы даже не знаем, с чем его связывать.

Если ударение приходится на суффикс, корень бывает на

редуцированной ступени или (реже) на ступени 2, но никогда—на
ступени 1.
Главнейшие исключения. Некоторые основы на -man, как xeifiwv, var§-
man (см. выше), и, возможно, ряд основ на -tar, затем достаточно много­
численные изолированные основы. Как мы сказали, такие окситоны на -as, как
феи6т|§, не составляют формального исключения.

Окситональные корни на ступени 2, которые подходят под

это правило, являются почти исключительно основами, оканчи­
вающимися на а (см. выше, стр. 508), или основами на и сла­
бого словоизменения (стр. 510), каковы lows, TTXO](JA6C, ketu.
Любопытно видеть, как два а различно реагируют на ударение.
Это наводит на мысль, что вытеснение гласного происходило
после образования а2. В действительности, когда дело идет о сло­
гах, предшествующих окончанию, никогда не возникает необхо­
димости предполагать вытеснение а2 (ударением), так как в соот­
ветствии с тем, что мы видели на стр. 496, слабые падежи
1
Если оставить в стороне эту альтернативу, правило последнего опреде­
ляющего Бенфея и Бен лева можно счесть почти общим законом индоевро­
пейского ударения. Линднер („Nominalbild.", стр. 17 и ел.) для именных
основ санскрита предлагает два следующих закона (второй из которых может
аннулировать действие первого). 1) Ударение падает на корень отвлеченных
имен (Verbalabstractum) и на суффикс у имени деятеля. 2) Акцентуация
имени соответствует акцентуации глагола в презенсе. Возможности отклоне­
ний, предоставляемые этими законами, исключительно широки.

614
окситонных основ имеют в парокситонных основах а,, и парокси-
тонные основы показывают нам положение веще,й, каким оно
было до вытеснения гласного.

Если признать, что в парокситонных основах ударение закреп­

лено на одном месте (стр. 484 и ел.), то явления в области
акцентуации и вытеснения гласного могут, не создавая практи­
чески неудобства, рассматриваться порознь в двух разделах —
разделе словоизменения и в разделе словообразования. Так мы и
поступили.
Но перед нами слова, а не основы. Когда говорят, что ослаб­
ление корня, скажем, в основе uks-an, вызвано акцентуацией суф­
фикса, то необходимо еще установить, что в действительности
кроется за этой фразой и в самом ли деле факты этого рода вводят
нас без всяких помех в палеонтологическую эпоху, предшество­
вавшую словоизменению, такую, какой ее мысленно реконструи­
рует Курциус в своей „Хронологии индоевропейских языков". Не
следует ли думать, однако, что все названные выше явления
совершались уже в слове, обросшем флексиейх? Этого мы не знаем
и воздержимся от попыток решения данной проблемы. Мы только
хотели бы, сочетая закон о вытеснении гласных, предшествую­
щих окончанию, с законом о вытеснении гласных, предшествую­
щих суффиксу, возможно проще представить совокупность вызы­
ваемых ударением ослаблений, и притом такой, какой она
предстает перед нами в окончательном виде: 1) всякое aiy нахо­
дящееся в той части слова, которая предшествует ударному
слогу, выпадает, кроме тех случаев, когда это физически невоз­
можно (стр. 344); 2) всякое иное вытеснение ах обусловливается
не ударением, а другими причинами.
t ай i g + у аг s-f- A i дает taJgia^Ai (скр. tegiyase).
уа, ug + tai i + ^iS дает jukt^ya^ (скр. yuktayas).
wa x i d-j-wa, s +A j дает widusAi (скр. viduse).
Остается установить единое правило, которое позволило бы
определить место ударения в любой форме. Когда возникнет воп­
рос, падает ли оно на слог, предшествующий окончанию, или на
само окончание, то он решается сам собою, при условии, что
мы знаем, каков вид словоизменения (то есть слабое оно или
сильное). И все же мы видим, что в немалом числе основ, рас­
полагая возможностью определить, предпочло ли ударение отме­
тить корень или суффикс, мы бессильны предвидеть заранее его
1
Падежи, о которых мы говорили выше и в которых одновременно
усматриваются явления, связанные как со словоизменением, так и со слово­
образованием (dar-u, dr-aw-Ai; см. стр. 502 и ел.), могут служить доводом
в поддержку этой второй гипотезы.
17* 515
выбор. Итак, мы удовольствуемся составлением сводной таблицы.
Эта таблица имеет задачей обосновать наличие или отсутствие ах
в любой первичной форме, отвечающей нормальным условиям.
I. Корень + суффикс1 II. Корень без суффикса.
1-й случай. Ударе­ 2-й случай. Ударение
ние остается на корне. исчезает и корне.
Вытеснение гласного
под воздействием ударе­ а) Ударение не пере­ б) Ударение перехо­
ния невозможно. Ср. ходит на окончания (сла­ дит на окончания (силь­
ниже. бое словоизменение). ное словоизменение) 2.
Вытеснение под воз­ Произойдет вытесне­
действием ударения за­ ние: 1) всякого аъ пред­
трагивает все аь как шествующего суффиксу;
предшествующие суф­ 2) если ах не заканчи­
фиксу, так и прочие. Ср. вает собой основы, то
ниже. всякого alt предшествую­
щего окончанию и стоя­
При слабой флексии окончания, начинающиеся щего перед окончанием,
с согласного, вызывают вытеснение аъ предшест­ способным принять на
вующего окончанию. себя ударение.

До сих пор мы совсем не занимались слогами с удвоением.

Немногое, что нам известно об их первичной форме, делает их
анализ в высшей степени гипотетическим. Прежде всего следо­
вало бы установить, нужно ли рассматривать их как особый вид
звукоподражания, а если они образуют правильную морфологи­
ческую единицу, то и характер ее, позволяющий в нормальном
состоянии предохранить at от вытеснения.
Что касается перфекта, то здесь ничто не препятствует при­
нятию этой последней гипотезы. Поскольку ударение в единст­
венном числе актива приходится на корень3, а во всех остальных
случаях — на окончания, удвоение неизбежно утрачивает свое ait
сохраняя его, впрочем, виртуально. Таким образом, мы имеем:
и.-е. uwa2ka, ukma (скр. uvSea, ucima) вместо * w a , w a 2 k a * w a r
w a , k m a . В таких формах, как pap&ta а не могло не остаться.
Если за корневым ах следует гласный, этот гласный, как уста­
новлено, „внедряется" в удвоение: bhibha2ida вместо *b h ax i b-
h a2i d а и т. д. 4

1
Из-за наличия типа yu-na-g в 7-м классе глаголов подобало бы, строго
говоря, добавить третью графу: корень-\-инфикс. Но принимая, вопреки истин­
ному положению дел, -па^ за суффикс, мы наблюдаем те же явления, какие
происходят в корне и суффиксе.
2
Мы рассматриваем тематическое словоизменение как особый случай
сильной флексии (стр. 470 и ел.).
8 Гот. saizlep позволяет проверить индийское ударение.
4
Вед. vavaca, бесспорно, новообразование, ибо, если посчитать это слово
исконным, то невозможно будет объяснить uvcica. В греческом 6ei6oixct и
eloixutai, следовательно, вторичны.

516
 Что касается аориста на -а, то, чтобы сразу объяснить кор­
невое ослабление и нормальное состояние удвоения в vocat, нужно
предположить, что первично на это слово падало два ударения
(w^-uk-a^t), как это наблюдается в инфинитивах на -tavai и в дру­
гих индийских формах (Boht 1 i n g k , Akzent im Sanskrit, стр. 3).
Впрочем, он сближает акцентуацию греч. eiTrelv и скр. vocat. Такие
аористы в санскрите, как atitviSanta, модифицировали свое удвое­
ние: должно было бы быть *atetviSanta.
Наибольшая неопределенность отмечается в презенсе. i в Ъъгци
и в piparti задает загадку, которую мы не возьмемся разгады­
вать. Все же изменчивость акцентуации в 3-м классе санскритских
глаголов говорит, по-видимому, о двух ударениях в сильных
формах, и это предположение облегчает понимание таких форм,
как nenekti, vevekti, veveSJi (которые, правда, могут быть поняты
и как интенсивные), зенд. zaozaoml, daedoist и греч. Sst8a>. Во
множественном числе отмечается одно единственное ударение,
которое переходило на окончание, вследствие чего удвоение утра­
чивало свое а. Отсюда такие презенсы, как dideSti. Первичная
флексия должна была быть такой: dede§ti, didi9mas\

1
Согласно этой гипотезе, удвоение da- в слав, damt, damtf вытекает из
единственного числа, a d2- в скр. dadami —из множественного числа. Исход­
ные формы; daiO-da^g-mi, мн. ч. do-do-mas.
 Глава VI

РАЗЛИЧНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ОТНОСЯЩИЕСЯ

К СОНАНТАМ I, U, R, N, М

§ 14. Долгие плавные и носовые сонанты

В 21-м томе KZ, быть может, впервые со времени зарожде­
ния сравнительной грамматики, прозвучал авторитетный голос,
отстаивавший первичность санскритских презенсов глаголов
7-го класса. Под влиянием распространенного представления о том,
что индоевропейский язык питает отвращение к инфиксу, было
придумано, как известно, все что угодно, лишь бы объяснить,
каким образом названная группа презенсов выделилась из 5-го и
9-го классов. Виндиш заявляет, что ни одна гипотеза его не
удовлетворяет, и показывает, что ни одна из них не вскрывает
по-настоящему тонкой сущности чередующихся форм yunag-, yung-
и находит, что этим презенсам присущи, напротив, решительно
все черты первичного образования. 9-й класс, праязыковое про­
исхождение которого не ставится под сомнение, утратили все
европейские языки, кроме греческого. Нужно ли после этого удив­
ляться, что 7-й класс глаголов, с его необычным и причудливым
словоизменением, сохранился лишь в санскрите и в зендском?
К тому же, если мы признаем вслед за тем же ученым, что
7-й класс является порождением процесса распространения кор­
ней, то избавимся от призрака инфикса; так, например, в yunag-
корнем, при таком взгляде на положение дел, был бы уи (уаи),
a g представлял бы собой всего лишь детерминатив. Но на слу­
чай, если бы эта теория, не располагающая в свое подтвержде­
ние по-настоящему вескими доводами, оказалась отвергнутой, мы
заявляем о своей готовности признать здесь наличие инфикса,
и в особенности из-за того, что Виндиш сопровождает свою ги­
потезу выводом, который мы не можем одобрить. Он усматрива­
ет в 7-м классе нечто вроде продолжения 9-го класса и тем са­
мым побуждает нас видеть в нем частный случай 7-го класса.
Итак, изложим правило, с помощью которого устанавливается
переход от корня, каким он предстает перед нами в основных
временах, к основе глаголов 7-го класса.
518
 Корневое ах выпадает, и между двумя последними элементами
редуцированного корня вставляется слог -naj-
b hа х i d: bhi-na^d y a ^ g : yu-na r g w a ^ : u-na,-d
t a j r g h : tr-na r gh b h a ^ g : bhij-na^g
Словоизменение определяется, согласно законам, изложенным
на стр. 471. Оно приводит к возникновению слабых форм b h i - n - d,
yu-n-g, tr-n-gh, bhn-n-g1, u-n-d.
Теперь сопоставим с этим образованием презенс 9-го класса,
проанализированный в соответствии с нашей теорией а долгого:
ри-па^А, слабая форма pu-n-л. Обнаруживается родственность,
которую трудно не заметить, и мы составляем формулу:
\ =рипахА\\
bhina^: bhajd > = pfnaxA:x
J =gfbhnaLA:x.
Значения х, то есть истинных корней наших презенсов на -па,
очевидно, будут: pajWA, pajrA, g a x r b h A (или gra,bhA).
Такова непогрешимая точность этого правила, одного из трех,
которые мы постараемся вывести.
За несущественными исключениями, все санскритские корни,
не оканчивающиеся на -f и принадлежащие к 9-му классу, в ин­
финитиве на -turn, в основах на -tavya и на -tar, а также вфуту-
руме на -sya принимают i (долгое или краткое), называемое
соединительным. Сверх того, в сигматическом аористе они допус­
кают только образование на -i-Sam.
puna4i: pavi-tar, pavi-tra 2, pavi-§yati, a-pavi-§us.
lun^ti: lavi-tum, lavi-§yati, a-lavi-§am.
g£na4i: gari-tar 3 .
g r ^ t i : „пожирать" (см. В б h 11.—R о t h): garl-tum, gari-Syati, a-gari-§am.
P£na4i: parf-tum, рагГ-Syati (cp. pan-man, parT-nas).
mjncfti: a-marl-tar. _
9^n'ati: garl-tos, ?ar!-§yati (ср. дагт-га, a*-garl-ka).
stjn^ti: starT-tum, st£rl-§yati (cp. start-man).
греч. 6ацл>тцт: dami-tar.
^amnati 4 : gami-tar.
grathndti: granthi-tum, granthi-Syeti.
mathna4i: m5nthi-tum, mSnthi-§ya4i.
crathndti: a-gjthi-ta b-.
m^dn^ti: mardi-tum, mardi-Syatl.
1
Скр. bhanagmi правильно возникает из bhnna*gmi, но в таких слабых
формах, как bhangmas, носовой, по-видимому, восстановлен по аналогии:
bhnng должен был бы дать bhflg, который в санскрите дал бы bhag-.
2
3
Ведийский диалект дает также potar и potra.
4
Такова была изначальная форма; позже образуется футурум garita.
6
См. D e l br u c k , Altind. Verb., стр. 216.
См. Грассман. Под этим словом. £ в этом причастии указывает на го,
что формы с носовым —granthi-tum, c;ranthi-§yati — по первичны. Равным
образом презенс должен был бы быть представлен *c,|;thn<iti.
519
 g£bhn£ti: grSbhT-tar, grebhl-tum, a-grabhb§ma и т. д.
skabhna'ti: skambhi-tum, skabhi-ta.
stabhna4i: stambhi-tum, stabhi-ta, a-stambhi-Sam.
a^nMti: pra-agi-tar.
i§n^ti: e§i-tum, e§i-§yati.
kuSna'ti: ko§i-tum, ko§i-$yati.
muSricfti: mo§i-tum, mo§i-Syati (cp. muSl-van).

Исключениями, насколько я мог установить, являются: badh-

nS.ti, которое дает i лишь в футуруме bandhiSyati; pusnati, кото­
рое дает postum или poSitum, но puSta и никогда —*puSita; и,
наконец, kli<jn&ti, где i повсюду факультативно. Как бы ни объ­
яснять эти три случая, они мало что значат по сравнению с 21
предшествующим, и вполне правомерно сделать следующий вы­
вод: если считать, что корнем в pinaSti является рей, то корнем
в grbhnSti должен быть только grabhT (или, пожалуй, gra^hA).
i в grbh-n-i-mas так же тесно связано с I в grabhi-tar, как s
в pi-m-S-mas—с § в peS-tar.
Чтобы полностью определить роль и значение I, о котором мы
говорим, нужно принять во внимание три главнейших момента.
1. Допустив, что между презенсом на -па и конечным Т су­
ществует какая-то связь, нельзя не признать, что это Т, которое
вовсе не представляет собой лишенной всякого смысла механи­
ческой вставки, является составной частью корня 1 .
2. Что касается природы этого Т, то ничто не препятствует
отождествлять его с I в sthita, pita. Мы признали в этом послед­
нем продолжение слабого праязыкового гласного, обозначенного
нами как'4 (см. стр. 462 и ел.), гласного, представляющего собой
модификацию какого-то вида а или видов а, отличных от аг и а2
(АУ о). Выше а долгое в stha-, p5-, половина которого образована
гласным, обнаруживаемым в sthi-, pi-, показало, что этот гласный
в древнейший праязыковый период был полноценным. Здесь а в
puna-, grbhna- указывает нам на то же самое в отношении Т в
pavi-, grabhl-.
3. С другой стороны, между Т или А В sthita, pita и I или А
в pavi-, grabhl- существует важное морфологическое различие,
состоящее в том, что первое ! возникает вследствие редукции а
(Я^А), тогда как второе, по-видимому, существует на положении
автофтонга с момента своего появления. Если оно сочетается с at
в презенсе на -па, то не в меньшей мере оно существовало и до
образования этого презенса.
В итоге мы имеем перед собой в качестве корневых типов:
р а ^ , р а ^ , gra^h^4 и т. д. В своей исходной форме, которая
является базой презенса на -па^, эти типы'суть paxwA, ра^гл,
graibhA.
1
Лля определения подлинного значения этой составной части обычное
представление об Г в pavit£r и gribhitar не менее произвольно, чем если бы
мы сочли ничтожными величинами i в sthita* или I в pita.

520
 С одной стороны, как мы только что видели, роль фонемы А
в pav-i puna- совершенно сходна с ролью, выполняемой d или s
в bhe-d- bhinad- и pe-S- pinaS-. С другой стороны, если обратиться
к корням grabhi, mardi, moSi, становится очевидным, что наша
фонема обладает тем не менее совершенно особыми морфологи­
ческими свойствами: никакой сонант, кроме, может быть, и (см.
стр. 522), и никакой согласный не мог бы находиться в трех
приведенных примерах на месте Т.
Если неуклонно придерживаться более или менее внешней клас­
сификации, которая была принята нами на стр. 467 и ел., при­
дется установить два крупных разряда корней. К первому из
них отойдут различные типы корней, выделенные нами на стр. 519;
ко второму—те же самые типы, к каждому из которых добавил­
ся А. Короче говоря, если исключить все, что касается концеп­
ции Т, то мы придем к делению, которое установлено древней ин­
дийской грамматикой между корнями udatta, то есть требующи­
ми соединительного гласного i, и корнями anudatta, которые
его лишены*.

Вернемся на короткое время к 9-му классу, чтобы коснуться

вопроса, остававшегося до сих пор нерассмотренным. Презенсам
ksinSti, linSti отвечают инфинитивы kSetum, letum. Можно было
бы ожидать 'kSayitum, layitum' и т. д. Необходимо, таким обра­
зом, предположить, что группа -гуА претерпевает другое разви­
тие, чем группа -aw4-, -агл- и т. д. Поскольку и.-е. оптатив bha-
ralt =*bharay^t (стр. 475) представляет собой параллель к этому
стяжению, есть основание считать его праязыковым *. Что фонема А,
во всяком случае, действительно имеется в приведенных выше
корнях, в этом не оставляет ни капли сомнения долгое i в при­
частиях kSl-na, П-па (см. ниже). Добавим к этим двум примерам
еще ririctti: ri-ti. В формы презенса krinSti, prlnati, bhnnSti, grl-
n&ti долгое I проникло, бесспорно, под аналогическим влиянием
таких форм, как krlta, prlta. Именно таким путем вед. minSti
изменилось позднее в mln&ti. Инфинитивы kretum, pretum, ?гё-
tum подобны во всем kSetum, letum.

* Термины «udatta» и «anudatta» Ф.де Соссюр употребляет здесь в зна­

чении, не соответствующем индийской лингвистической традиции. Обычное для
этой традиции наименование двух рассматриваемых Соссюром типов корней —
соответственно set и апЦ. — Прим. ред.
1
Qayitum, cvayitum оказались бы в таком случае образованиями по ана­
логии. Мы не знаем, каким образом можно решить проблему, которую ставят
пред нами такие формы, как lasyati от lina4i (параллельно с leSyati), masyati
от min^ti и т. д. Курциус (Grdz., стр. 337) видит корень этого последнего
глагола в та. В этом случае i в mindti может быть лишь опорным гласным:
m-i-n^ti (вместо тпсШ) было бы по отношению к т а ^ тем же, что un£tti по
отношению к wa^.
621
 Количественно udatta составляет явно почти половину общего
числа корней. Ниже мы увеличим на несколько примеров список,
начатый на стр. 519 и ел. Но прежде нужно отметить, что теория
9-го класса дает возможность предвидеть, что по крайней мере
значительная группа корней является корнями anudatta. Эта
группа — корни 7-го класса. В противном случае, согласно закону
(«вставка -па- происходит между двумя последними элементами
корня»), они дали бы, очевидно, презенсы на -па1.
rinakti: rektum, reksyati. chinatti: chettum, chetsyati.
bhanakti: bhariktum, bhanksyati. bhinatti: bhettum, bhetsyati.
bhunakti: bhoktum, bhokSyati. runaddhi: roddhum, rotsyati.
yunakti: yoktum, yokSyati. pina$|i: pe§tum, pekSyati.
vinacmi: vektum, vekSyati. cjnasti: gestum, gekSyati.
зеид. dinacji: вед. cettar.
Для anakti, tanakti и trnedhi „соединительное" i факультативно. Глаголы
trnatti и chrnatti образуют футурум с i или без него, инфинитив с i. Другие
глаголы, содержащие в себе группу аг + согласный (ardh, pare, varg, kart), так
же, как и vinagmi, имеют всегда в указанных формах i 2 . Во всех этих при­
мерах соединительный гласный, там, где он появляется, вводится по аналогии.
Большинство времен нуждалось в нем, чтобы избегнуть трудно произносимого
сочетания аг + удвоенный согласный (ср. draksyati из darg и т. д.).Доказатель-
ством этого позднейшего происхождения i являются слабые формы на -ta и
на -па: akta, takta, trdha, trnna, dhrnna, fddha, prkta, vrkta, vigna. Сравните
причастия глаголов 9-го класса agita (acnaMi), i§ita (isnati), kusita (kuSriclti),
grhlta (grhndti), muSita (musniti), mrdita (mrdna'ti), skabhita (skabhnaMi), stab-
hita 3 (stabhna*ti). Мы не приводим здесь grathita, mathita, a-cjthita (от grath-
na'ti, mathna^ti, grathndti); кроме того, быть может, здесь i было необходимо
из-за придыхательного th. В примере klicjta или kliSja от klic,na4i форма,
содержащая в себе i, обнаруживает тенденцию быть замещенною, но, в конце
концов, она тем не менее существует, а это никогда не наблюдается у корней
7-го класса.
Основное правило образования презенса на -па^ (5-й класс) не следует
отделять от правила образования остальных презенсов с носовым. Формы на
-naru-ti должны были иметь с самого начала корни, оканчивающиеся на и.
В большинстве случаев это предположение подтверждается: vano-ti, sano-ti
(=wn-na r u-ti, sn-naru-ti) сопутствуют vanutar, sanutar (-wa^u-tar, sa^u-tar 4 );
vrno-ti, помимо varQtar, varotha, родственны греч. eiXo-w, лат. volv-o, гот.
val'v-jan; krno-ti восходит к корню каш, откуда karoti5. Тот же корневой тип
1
Корень vabh, вопреки всем правилам, следует одновременно образцам
7-го и 9-го класса: вед. unap и ubhna*s. Здесь перед нами явление аналогии,
если 2 только наряду с корнем vatyi не существовал также корень vabhi.
См. B e n fey, Vollst. Gramm., § 156.
3
Формы skabdha и stabdha —не ведийские. Поскольку puSndti и Jbadh-
nalti различаются существенным сбразом из-за отсутствия i (стр. 520), при­
частия
4
pu§|a, baddha не принимаются нами в соображение.
6
Ср. греч. ctvoco и 'Evua^iog.
Каковы бы ни были трудности, с которыми сталкивается анализ раз­
личных форм этого глагола, наличие корневой группы karu наряду с каг
представляется совершенно бесспорным. Презенс karoti- подвергся значитель­
ному преобразованию по аналогии. Такая группа, как каго-, не могла бы
остаться морфологически чистой, потому что, если бы мы пожелали видеть
в ней корень, были бы непонятны два а, а если это основа, которая составилась

52?
представлен в taru-te (презенс) taru-tar, taru-tra, taru-Sas, taru-§anta; сюда не
входит, впрочем, презенс *trnoti (ср. xpcovvjco). Место at в корне нисколько не
изменяет условии существования нашего презенса: итак, ^таги „слушать"
позволяет образовать сг-naVu-ti, crnoti *.
Но нельзя отрицать, что начиная с праязыкового периода слог -па^ был
использован в качестве простой глагольной приметы. Таким образом, k 2 i-na x uti
(скр. cinoti, греч. xivuxai), tn-n^uti (скр. tanoti, греч. TOCVJCO) не могут быть
разъясняемы как органические образования. Весь этот вопрос требует, впро­
чем, исключительно тонкого и глубокого исследования; ив самом деле, уместно
спросить себя, является ли и в таких примерах, как tarutar, sanutar (а следо­
вательно, и в таких, как sanoli), обычным индоевропейским и. Его стяжение
с г в таких формах, как tQrti и сйгпа от carvati (эквивалентах taruti минус
а и daruna минус а), делает положительный ответ на этот вопрос более чем
сомнительным. Ср также в греческом соотношение между 6\i6-aaai и OJLIVU-UI.

К перечисленным выше корням udatta добавим несколько но­

вых примеров, не имеющих презенса 9-го класса. Мы имеем
в виду главным образом случаи, в которых^ предшествует сонант2:
a v i „присутствовать": avi-ta (2 л. мн. ч.), avi-tave, avi-tar, a*vi-§am.
d h a v i „возбуждать": dhavi-tum, dhavi-syati, a-dhavi-sam.
s a v i „приводить в движение": savi-tar, savl-man, a-savi-sam
h a v j „призывать": havl-tave, havl-man (но также hotra).
k а г Г „лить": karf-tum, a-kari-§am.
k a r i „хвалить": й-kari-Sam.
£аг^„идти": cari-turn, dari-tra, a-dari-sam.
g a г J „стареть": garT-tum, gar!-§yati, a-gari-§am.
t a r ! „переезжать": tarl-tum, tari-tra, pra-tarT-tar, a-tari-§am, tari-sa.
k h a n i „рыть": khani-tum, khani-tra, a-khani-§am.
g a n i „рождать": gani-sva (императив), gani-tar, gani-tar, gani-tra, gani-man
(также ganman), gani-tva, gani-§yate, a-gani-§ta.
v a n i „любить": vani-tar, vani-td (сильная форма, внесенная аналогией
в основы на -ta), vani-§lsta. Аорист vamsat без i разъяснить трудно,
s a ni „завоевать": sani-tar, sani-tra, sani-tva, sani-Syati, a-sani-sam.
a m ! „вредить": aml-§i (2 л. ед. ч.), ami-na, aml-va (amitra?)
b h г am i „путешествовать": bhrami-tum, bhrami-Syati.
v a rn Г „изрыгать": vami-ti, a-vaml-t (Del b r u c k , 187).
Sam! „давать себе труд": $ami-§va, gaml-dhvam (D e 1 b г и с к, цит. раб.),
cami-tar.
9га mi „утомляться": ^ramMum, ?rami-§yati.

Как нетрудно заметить, различные суффиксы, которые начи­

наются с t и s, склонны сохранять Т. Но не всегда дело обстоит
именно так, если за этой фонемой следует т . Перед суффиксом
т а Т никогда не появляется. Среди образований на -man фор: ы
из двух ячеек, то первая ячейка должна была бы утратить свое а. Прихо­
дится, таким образом, предположить *karu-mi, *karu-Si и т. д., то есть пре­
зенс 2-го класса, подобный taru-te и rodi-mi. Воздействие krnomi впоследствии
привело к образованию дифтонга и, без сомнения, повлияло также на формы
множественного и двойственного числа, о которых мы позволим себе не выска­
зывать более определенных суждений.
1
В зендском, где г как бы впитывает в себя последующий и, мы находим
cuninu-
2
вместо *cerci?u-.
Ряд ведийских форм собрал Дельбрюк в „Altind. Verb/', стр. 186 и ел.
023
ganiman, darlman, parlman, savlman, starlman, havlman правильны,
но вместе с тем встречаются и такие формы, как ganman, darman,
homan, и другие такого же рода1. Позволительно предположить,
что m поглощал слабый гласный, как это имело место и при
образовании cinmas, guhmas—вместо cinumas, £uhumas.
Другая группа форм, где можно отчетливо проследить вытес­
нение Т, это презенсы 2-го и 3-го классов. Некоторые глаголы
полностью сохранили парадигму: корень rodi (rodi-tum, rodi*
Syati, rudi-tva, a-rodi-Sam) еще имеет презенс rodi-ti, мн. ч. rudi-
mas. Известны и другие примеры: ani-ti, ani-la, ani-Syati, gvasi-
ti, ср. fvasi-tum, <jvasi-Syati; vami-ti (Панини), ср. vami-tum,
vami-Syati. Могут ли возникнуть какие-либо сомнения, когда,
с одной стороны, мы находим gani-tar, gani-trl, gani-man, gani-
tvt, а с другой —императив £ani-sva и 2-е лицо ga-gani-§i
( В о р р , Кг. Gramm., § 337),—Вестергард добавляет для ведий­
ского диалекта еще ganidhve, ganidhvam, ganise,— могут ли воз­
никнуть какие-либо сомнения, что ga-£arp-si, £a-£an-ti вторичны?
Всякий раз, когда в каком-либо остатке презенса, каковы, напри­
мер, ami-Si, saml-sva, появляется Т, можно положительно утверж­
дать, что корень обнаруживает Т в инфинитиве и в футуруме2.
Таким образом, мы нисколько не колеблемся заявить, что в piparti
от pan, в cakarti от кагТ когда-то существовал Т на конце корня
и что его отсутствие вызвано преобразованием, в котором мы
еще не в состоянии разобраться. Возможно, что к этому измене­
нию повело сходство *piparfti, *6akar!ti с интенсивами.
Другое явление, которое ни в малой мере не должно вводить
в заблуждение,— это частое появление Т вне его первоначальных
пределов распространения. Значительное число корней udStta,
а также забвение значения f полностью разъясняют его вторич­
ное распространение. К тому же, оно чаще всего происходит в
высшей степени спорадически. Систематического распространения
i в основных образованиях, за исключением футурума на -sya,
закрепившего этот гласный во всех корнях на -аг, а также
в корнях han и gam, не наблюдается. Перед суффиксами -tar,
-tu и -tavya—тремя образованиями, подчиняющимися в этом
отношении тем же правилам ( B e n f e y , Vollst. Gramm., § 917),
-Т, за исключением единичных случаев, в основном первично3.
Аорист на i-§am, несмотря на частичные важные отклонения,
в отношении Т ведет себя в общем так же, как инфинитив на

1
Крайне небольшое число основ на -i-man, напротив, образовано по
аналогии от корней anudatta. Таковы в Самхитах dharlman, bharlman, sa-
rlman.
2
3
Существует одно исключение, это svapiti, svaptum.
Среди отклоняющихся от нормы случаев отмечаются sravitave, sravi-
tavai, yamitavai. Напротив, наряду с вед. tarl-tum известно tar-tum, наряду
с pavitar — potar. Список таких вариантов мог бы быть продолжен до бес­
конечности.
524
 i-tum ( B e n f e y , § 855 и ел.). Среди ведийских примеров (Del-
fa r иск, стр. 179 и ел.) обнаруживается очень немного таких,
которые не происходили бы от корня на i l . '
Лишь особый статистический подсчет, который мы не чув­
ствуем себя в состоянии предпринять, смог бы дать достоверный
ответ на вопрос, в какой мере оправдывается предложенная нами
теория о распространении, а также исчезновении Г.
Заслуживает быть отмеченным сохранение i в словах-корнях:
vani и sani дают такие сложные слова, как vrSti-vani-s, upamati-
vani-s, vasu-vani-s; Orga-sani-s, go-Sani-s, pitu-sani-s, va^a-sani-s,
hrdam-sani-s. Эти формы—vani- и -sani-,—очевидно, очень упот­
ребительные, не являются подлинными основами на -i: ударение,
корни, к которым они восходят, наконец, явное стремление но­
сителей языка избегать падежных образований с дифтонгом
(„Ригведа", за исключением urgasane (зват.), дает лишь именитель­
ный и винительный ед. ч.)—всё побуждает признать в них тип
vrtra-han. Родительный от -sani первоначально мог иметь вид
только -san-as = -snn-as (ср. ниже).
Что обнаруживается перед суффиксами, которые начинаются
с гласного? Корни mardi, pavi, tan, £ani дают mrd'u, pdv'ate,
tar'ati, £an'as. Это можно было предвидеть: здесь наблюдается
то же самое, что и в somap,e = somapi4-e — дательный падеж от
soma-p£ (стр. 485), и гласный, выпавший в pav'а-, не иной, чем
тот, который, как мы видели, должен был иметь такую же судьбу
в формах 3-го лица мн. ч. pun'ate = pun,nte (стр. 335).

Если мы теперь рассмотрим особо группу сонант + А, то из

всего предыдущего в первую очередь вытекает такое правило:
Группа сонант -\-А, которой предшествует гласный, отбра­
сывает А, если за ним следует второй гласный, и остается та­
кой, какова она перед согласными.
Переходим к изложению дополнительного правила, которое,
строго говоря, и составляет предмет настоящего параграфа.
Группа сонант + А после согласного или в начале слова пре­
образуется в долгий сонант, независимо от характера следую­
щей за нею фонемы.

1
Форма agrabhiSma представляет особенный интерес. В содержащемся
в ней I долгом, явно таком же, как I в grabhf-tar, grbhi-ta, заключена вся
история так называемого аориста на i§am. Самостоятельное существование
этого аориста рядом с аористом на -s покоится главным образом на иннова­
ции, которая заставила разойтись две парадигмы, преобразовав 2-е лицо и 3-е
лицо аорисга agais (вед.) : agaiSis и agaiSlt. Добавим, что эта инновация, соглас­
но предположению Бругмана („Stud.", IX, стр. 312), возникала сама собой по
аналогии с аористом на -iSam, в котором -is и ft произошли из -Is-s и -fs-t.
525
 Здесь более, чем где бы то ни было, нельзя упускать из виду
то положение, которое мы старались осветить в предшествующих
главах. Исключая некоторые особые случаи, к тому же вызывающие
сомнения, всякое праязыковое ослабление, всякая деградация,
всякое чередование сильных и слабых форм неизменно сводится,
в каком бы виде эти явления не предстали перед нами, к вы­
теснению а1. Это и есть то основное положение, которое заста­
вило нас принять за морфологическую единицу не слог, но
группу звуков или ячейку, находящуюся в зависимости от а1
(стр. 469). Когда имеет место смешение ударения, оно переходит
не с одного слога на другой, но с одной ячейки на другую,
точнее с одного ах на другое. Таким образом, ах — это репрезен­
тант и вместе с тем регулирующее начало всего окружения,
центром которого оно является. Это окружение — непременная
арена всех происходящих событий, но сказываются они (ils n'ont
de prise) только на aL.
Согласно данному нами определению, предесинентной ячей­
кой в таком слове, как др.-инд. roditi, является rodi; но в
bodhati такой ячейкой оказывается а. Оттого и множествен­
ным числом от rodi-ti является обязательно rudi-mas, потому
что rodi- подпадает под действие законов II и III (см. стр. 471).
То же самое наблюдается и в словообразовании. Так, например,
grabhf-tar, skambhi-tum, moSi-tum —основам с нормальным кор­
нем—сопутствуют grbhl-ta, skabhi-ta ( = *skipbhita), musi-ta. Ка­
кой звук был принесен в жертву в редуцированном типе? Быть
может, слабый гласный л , непосредственно предшествовавший
ударному слогу? Ни в коем случае: это неизменно полноценное а,
находящееся за два слога до ударения.
Установив это, мы не сможем, обнаружив pu-ta рядом с pavi-tar,
давать данному факту два различных объяснения: рй- не будет
ни «стяжением», ни «сгущенной формой» pavi-. Нет: puta будет
равно pavita минус а\ й в составе puta заключает в себе -vi-
из pavi-, ни больше, ни меньше.
Основы на -ta, -ti и т. д.
1. Ряд с u: a v i - t a r : (indra-uta), й-ti; d h a v i - t u m : dhu-ta
dhu-ti; p a v i - t u m : рй-ta; s a v i - t a r : su-ta; h a v i - t a v e :
hu-ta, deva-hu-ti.
Сравните: с у 6-t urn: cyu-td, -cyu-ti; p 1 6-t u m: plu-ta, plu-ti;
gro-tum: sru-ta, ?ru-ti; s 6-t urn „давить, теснить": su-ta, soma-
su-ti; sr 6-t urn: sru-ta, sru-ti; ho-tum: hu-ta, a-hu-ti 1 .
2. Ряд с г: c a r i - t u m : сГг-tva2, cur-ti; g a r i - t a r : gur-ta,
1
Корни причастий ruta и stuta имеют весьма смешанные формы, причем
некоторые из них принимают Г, вероятно, вследствие аналогического влияния.
О yuta
2
см. ниже.
Эта форма, согласно указанию И. Шмидта („Voc", II, стр. 214), встре­
чается в „Махабхарате" (XIII, 495).
526
gflr-tf; t a r f - t u m : tlr-tha,_ a-tur-ta, su-pra-tur-ti; p a r T-t u m:
pDr-ta, pur-ti; g a r i - t o s : gur-ta.
Сравните: d h a r-t u m : dhf-ta, dhf-ti; b h a r - t u m : bhr-ta,
bhr-ti; s a r - t u m : sr-ta, sr-ti; s m a r - t u m : smr-ta, smr-ti; h a r -
t u m : hr-ta и т. д.
3. Ряд с n: k h a n i - t u m : kha-ta, khS-ti; g a n i - t u m : ga-ta,
ga-ti; v a n i - t a r : va-ta; s a n i - t u m : sa-ta, sa-ti l .
Сравните: t a n-t u m : ta-ta; man-turn: ma-ta; ha n-t urn: ha-
ta, -ha-ti.
4. Ряд с m: d a m i - t a r : dan-ta; b h r a m i - t u m : bhran-ta,
bhran-ti; v a m i - t u m : van-ta; g a m i-t u m: gan-ta, <jSn-ti; gra­
in i-t u m : gran-ta и т. д.
Сравните: g a n-t u in: ga-ta, ga-ti; n a n - t u m : na-ta, a-na-ti;
y a n - t u m : ya-ta, ya-ti; r a n - t u m : ra-ta, ra-ti.

Прежде чем перейти к другим образованиям, отметим все то,

что можно почерпнуть из всего сказанного выше.
1. Ряд с и. Вторичные изменения отсутствуют; этот ряд дол­
жен служить как бы отправной точкой и нормой при исследо­
вании других рядов. Отмечаем все же *pw^ta или *pu^ta, кото­
рое, являясь по отношению к рг^А тем же, чем pluta по отно­
шению к plaxu, преобразовалось в puta.
2. Ряде г. Становится очевидным, что Тг и flr представляют собой
не что иное, как древнеиндийский рефлекс древнего гласного г дол­
гого 2 . В случае, если он продолжает существовать и ныне, на­
пример, в таких формах, как pitfn и mfdati взамен *mrzdati 3 ,
то он образовался очень поздно, в результате процесса, именуе­
мого замените льным растяжением. Мы тут же добавим, что Тг
и йг никоим образом не являются вторичным растяжением ir
и иг. Повсюду, где было подлинное Г (иначе говоря, перед со­
гласными), мы вполне закономерно обнаруживаем Тг и йг, и только
тогда, когда \ в результате разложения дало гг (иначе говоря,
перед гласными), мы отмечаем появление Тг, йг.
[г, йг: Тг, йг = fl : uv

1
Форма saniti—-явное новообразование, созданное по образцу сильных
форм; san, как представляется, могло бы дать также sati вместо sati; с дру­
гой стороны, указывают на tati от tan (В е n f е у, Vo!lst. Gramm., стр. 161 и ел.),
2
Здесь, следовательно, оправдывается формула индийской грамматики,
выведенная на основании глубочайшего заблуждения, которое состоит в том,
что слабые формы корней рассматриваются как их нормальное состояние.
Рассматривать gf- в качестве корня gQr-ta было бы столь же правильно и столь
же ошибочно, как утверждать, что ра является корнем pQta. Неразрывные узы,
связывающие сильные формы на i с фонемами Q и fr, йг, отмечены в сле­
дующем правиле: «корни на П и на г принимают соединительное i».
3
Бенфей показал, что глагол mrjati в Ведах имеет г долгий, а Гюбшман
Объяснил его, сопоставив с зенд. marezhd.

527
 Именно этим и объясняется форма женского рода urvt от uru
(корень war) при purvt -*pfwf от puru l .
Причина, определяющая всякий раз ту или иную окраску i
или и, чаще всего остается невыясненной. См. по этому поводу
J. S c h m i d t , Voc, II, стр. 233 и ел.
Иногда группа Пг содержит в себе скрытое w, которое рас­
творилось в и: таково, например, Qrna вместо *\*шгпа=слав.
vluna. И все же в этом слове без труда обнаруживается наличие
£ долгого: ведь г краткое дало бы 'vrna', или, по меньшей ме­
ре,— 'йгпа'. Предстоит исследовать, почему в некоторых случаях,
например в hotr-vurya, v сохранилось перед йг.
Быть может, группа й1+ согласный иногда бывает равноцен­
ной в своем ряду группам ir и Qr -f-согласный] возможно и то,
что ul—модификация 1 краткого, обусловленная, например
в phulla, долгим согласным, следующим за плавным.
3. Ряды с п и т . Полный параллелизм а в gata с I, и и ir=f
говорит с достаточной убедительностью о том, что нельзя, не
впадая в несообразность, приписывать этому а в праязыке ка­
кое-либо иное значение, кроме значения долгого носового сонанта.
И все же признание здесь перехода пА в п наталкивается, по­
жалуй, на известные трудности. Я хорошо понимаю переход гА
в Г. Этот переход вызван удлинением г в течение изглашения
(durant remission du)^. Подобное явление становится невозмож­
ным, когда перед А находится носовой, поскольку затвор рото­
вой, а следовательно, и носовой полости неизбежно завершается
в момент появления звука А. И действительно, мы видели, на­
ряду с род. п. matur=*matr^s, что группа пА сохраняется в ukSnas.
Свидетельство родственных языков не имеет решающего значения,
так как гласный, следующий за п в лат. anat-, др.-в.-нем. anud =
скр. ati, так же как и в janitrices, скр. yatar (об этих словах
см. ниже), мог выделиться из долгого носового сонанта и не
иметь ничего общего с праязыковым л , которым характеризуется
этот сонант.
Допустимо также—и такое решение вопроса нам представляется
наиболее приемлемым, —что пА не преобразовался в пА: говоря
точнее, последний —это долгий носовой сонант, за которым сле­
дует весьма слабый гласный.
Мы не предлагаем гипотезы относительно последовательности
явлений, которая привела к преобразованию названной группы
в а долгое. Наиболее естественной представляется мысль, что
переходную ступень образовывал носовой гласный, но я не знаю,
может ли подтвердить такое предположение ряд с т , где am
(danta=*damta) явно образует соответствие (fait pendant) a.
1
Мы признаем, что в sagarbhis от sagus, aclr-da от acis долгий гласный
обязан своей долготой аналогии, отправной точкой которой явились формы
именительного ед. ч. sagah, acih; ср. pah, gih от par, gir.

528
 Замечания относительно некоторых форм 9-го класса

Группа п + в рассмотренных случаях дает в санскрите а долгое, что

непосредственно сказывается на словоизменении 9-го класса, в глаголах ко­
торого эта группа чрезвычайно распространена во всех слабых формах.
В punltha, prnltha* все совершенно нормально: пА находится в этих
словах, так же как в ganitar, позади гласного. Напротив, в grbhnitha,
muSnltha названная группа оказалась в условиях, при которых она обычно
преобразуется в а. И действительно, я уверен, что, если бы не крепкая узда
аналогии, нам пришлось бы спрягать: grbhniiti, *grbhatha. He знаю, позво­
лительно ли сослаться в доказательство этого на зенд. friy2nmahi = prlnlmasi;
впрочем, так или иначе санскрит и сам снабжает нас доводами в пользу
этого предположения. Глагол hrnl-te „iratum esse" располагает производной
основой пгпг-уа- в причастии hj-nl-ya-mana. Попробуем создать такое же
образование на основе презенса THnagrbhna-; мы получим, в точном соот­
ветствии с фонетическим законом, grbha-ya-. Общеизвестно не только то, что
grbhayati действительно существует, но и то, что все глаголы на -ауа,
за исключением отыменных, обнаруживают весьма тесные связи с 9-м клас­
сом х. Дельбрюк попытался объяснить это родство, предположив такие
первичные формы, как *grbhanya-, но an никогда не изменяется в а, да
и основа в grbhnati вовсе не grbhan 2.
Как нетрудно предположить после всего сказанного, перед -ауа- всегда
должен находиться согласный, а не сонант, однако m составляет исключе­
ние, например, в damayati. Это, вероятно, зависит от природы группы -ipn-,
которая в действительности произносится как -ipmn-. Следовательно, *dip(m)rH-
уб- дает damaya-, а не 'damniya-\

Основы на -па

Р я д е u: d h a v i : dhO-na; l a v i : lu-na.
Р я д е г: karT: klr-na; g a r t : glr-na; c a r i : cir-na; garT:
glr-na; t a r I: tir-na; p a r t : pur-па; m a r t : mflr-na; ?arT: ?ir-na.

Глагольные основы на -уа

Можно объединить 4-й класс и пассив. Эти образования

различаются акцентуацией, но не вокализмом.
Ряды с i и и не предлагают нам ничего интересного, так как
в них отмечается общее этим гласным протяжение перед у. Таким
образом, £е, ?го дают £Iyate, gruyate вместо *£iyate, *?ruyate.
1
Если признать существование соединительного у, то такие глаголы,
как hrnr-y-a-te и grbha-y-a-ti, могут быть непосредственно сопоставлены
с такими производными 7-го класса, как trmha-ti (стр. 513):

2
Кун сопоставил с глаголами на -ayati презенс stabhQyati, который,
по-видимому, так же сопутствует stabhnoti, как stabhayati сопутствует stabhna4i.
Это замечание, несомненно, заслуживает внимания; однако мы сочли необ­
ходимым пойти дальше, исходя из полной невозможности объяснить stabhaya-
при помощи stabhf-f-ya-,
529
 Ряд с г: § a r i : gtr-yati; к a r t „лить": кГг-yate; garT „пожирать":
glr-yate; p a r T : рПг-yate; gar! : gir-yate, и т. д.
Сравните: к а г : kr-iyate; d . , a r : dhr-iyate; b h a r : bhr-iyate;
m a r : mr-iyate 1 .
Такое же расхождение корней на -ari и на -аг наблюдается
перед -уа в оптативе и прекативе: kir-yat, tlr-yat, pupflr-yas
и т. д. Ср. kr-iyama, sr-iyat, hr-iyat и т. д.
Ряд с п. Кое-где имеет место недостаточно четкое разграни­
чение корней на -an и корней на -ani: k h a n i , s a n i дают kha-
уМеили khan-yate, sa-yate или8ап-уа1е; в свою очередь t a n обра­
зует tan-yate и ta-yate. He возникает ни малейших сомнений
насчет того, что именно в каждом случае первично, если мы
учтем, чтоgan i неизменно образует £&-yate и что m a n , h a n не
допускают ничего иного,кроме man-yate, han-yate. Группа an в
hanyate и т. д. в согласии с правилами закономерно представляет
п перед у (стр. 333—334). В оптативе £ a n i образует £a£a-y&t
или gagan-ySt (В enf ey.Vollst. Gramm., § 801).
Р я д с т : d a m i : dSm-yati; b h r a m i : bhrSm-yati; 5am i:
fSmyati; ? r a m i : grSm-yati и т. д.
Сравните: n a m : nam-yate; r a m : ram-yate.

Слабые формы презенсов 2-го и 3-го классов

Ряд с u: h a v i : hu-mahe, gu-hu-masi; b r a v f : brfl-mas,

Ьгй-te (3 л. ед. ч. актива bravl-ti).
Ряде г: g a r i „хвалить": gur-ta (3 л. ед. ч. медиума); p a r t :
pipur-mas, pipur-tha и т. д.; вед. pur-dhi. Ведийская форма pipr-
tam могла, принимая во внимание греч. тццтг^се-, произойти от
более короткого корня, который одновременно разъяснил бы
сильную основу pipar- 2 .

1
Вероятно, kriyate равнозначно kr-yate: ( и i поменялись ролями.
И. Шмидт, рассматривающим эти формы в „Vocal.", II, стр. 244 и ел., возво­
дит kriyate к *kiryate (вместо *karyate) и не усматривает глубокого различия
между этим типом и grryate. Все, что мы смогли, как мы считаем, устано­
вить выше, препятствует нам разделить это мнение. В приводимых автором
иранских формах kiryete" и mfryeite ( = kriyate, mriyate) fr, видимо, не что
иное, как ёгё ( = г), окрашенное у. В зендском индийской группе гг обычно
соответствует are. Мы сожалеем, что не в состоянии рассмотреть те из дово­
дов Шмидта, которые он подкрепляет примерами из народных говоров Индии.
2
Гипотеза Куна, который усматривает в frte медиум от iyarti, представ­
ляется настолько вероятною, что едва решаешься поставить ее под сомнение.
И тем не менее, если сопоставить irma „стремительный", irya „яростный"
с греч. о'р-(брао : frsva = xopar| : cjr§a)t T 0 этот презенс, по всей видимости,
является для ari тем же, чем является pQrdhi для pari. Ударение, очевидно, от­
ступило.

630
 Ряд с n: £ a n i : gaga-tha, ga£a-tas. Ввиду отсутствия веских
примеров трудно сказать, чем становится п в положении перед
w и т : долгим а, как это имеет место перед согласными, или
an, как это имеет место перед гласными. Преобразование, кото­
рому это п подвергается перед у, говорит, казалось бы, в пользу
первой альтернативы, и в этом случае gaganvas, ga^anmas нужно
будет счесть метаплазмами.
Мы получили следующую пропорцию:
pga-thas:feafeSni-SiI . = r u d i . , ^ s : ГЙ(П . §1 .
bru-thas: bravi-si J

Слабые формы сигматического аориста

В „Ригведе"мы встречаем аорист медиума a-dhus-ata (3-е л. мн. ч.)

от корня dhavi. Эта форма считается «аористом на -s-am», тогда
как a-dhaviS-am относят к «аористам на -is-am». Мы видели, чго
оба эти образования в принципе представляют собою одно-един­
ственное образование и что вообще видимое отличие обнаружи­
вается только в конечной фонеме корней (стр. 524 и ел.,
там же прим.). Здесь это отличие вызывается другой причиной:
dhaviS- и dhuS- образованы от одного корня, только i, наличный
в dhaviS, содержится в dhOs- в латентном состоянии; второе есть
слабая форма первого.
Вот что объясняет правило, которое сформулировано в § 355
санскритской грамматики Боппа: в активе корни на f следуют
образованию на -iS-am; в медиуме они допускают также образо­
вания на -sam и в этом случае преобразуют f в Ir, lir. Суть
дела прозрачна: сначала спрягали a-stariS-am, a-stlrS-i совершенно
так же, как a-ksaips-am, a-ksips-i (ср. стр. 473); медиум a-starIS-i —
не что иное как аналогическое подражание активу.

Именные основы типа dvi§

Мы здесь рассматриваем только такие формы, окончание ко­

торых начинается с согласного; они приводятся нами в имени­
тельном падеже ед. ч.
Р я д е u: p a v i : ghrta-pu-s; h a v i : deva-hu-s.
Ряд с г: g a r i „хвалить": gtr(-s), g a r i „стареть": am5-gur(-s);
t а г Т: pra-tur(-s); p a r t : pur(-s); m a r l : a-mur(-s); s t a r t :
upa-sttr(-s). В первом элементе сложных слов: pur-bhid и т. д.
Ряд с n: k h a n i : bisa-kha-s; g a n i : rte-ga-s; s a n i : go-sa-s.
Ряд с m: 9a mi: pra-£an(-s), твор. п. мн. ч. pra-fSm-bhis.
531
 Замечания относительно нескольких дезидеративов

Не следует удивляться, если мы обнаруживаем gihfrsati от liar, bubhur-

§ati от bhar и т. д., поскольку известны также giglSati, gu^ruSati и т. д.
от таких корней anudatta, как ge и сто.
Прежде чем приступить ко второму разделу этой темы, по­
лезно предостеречь себя от вполне естественной мысли, представ­
ляющейся к тому же более правдоподобной, чем предложенная
выше теория. Эта мысль состоит в следующем: вместо того, чтобы
допускать, что Q, f и т. д. в luna, *pfta и т. д. являются модифи­
кациями и + л , г + л, почему не предположить такие корни, как
laiu, paif? Сильные санскритские формы lavi-, part- могут быть
отлично возведены к ним, да и объяснение слабых форм значи­
тельно упростится. Этой мысли, однако, мы противопоставим
следующие замечания:
1. Гипотеза, о которой мы только что говорили, неприемлема:
a) Предположим на мгновение, что корнями, от которых
образованы lavitar, luna и paritar, pflrta, и в самом деле яв­
ляются lau и ра?. Что мы можем извлечь из такого предположе­
ния? Ничего, так как, только дойдя до крайних пределов неправ­
доподобия, можно утверждать, что Т в grabhitar и moSitum ни­
когда, даже в ограниченном числе случаев, не следовало после
сонантов, как оно предстает перед нами повсюду. Все корни,
оканчивающиеся на «сонант +!», дают долгий сонант в слабых
формах. Таким образом, для какого-то числа примеров нам при­
дется вернуться к тому самому правилу, которое мы хотели от­
вергнуть, и вместо того чтобы упростить разъяснение, мы услож­
ним его еще больше.
b) Исходя из корней lau, раГ и т. д., мы будем вынуждены
отказаться от объяснения 9-го класса как частного случая 7-го
класса. Но, следуя по этому пути, мы не поймем ни пред­
почтения, отдаваемого корнями «долгому сонанту», ни нераспо­
ложения, оказываемого ими «краткому сонанту» при образовании
презенса на -па.
c) Мы готовы согласиться, если это необходимо, что не су­
ществует никакой обязательной связи между долгим сонантом
и презенсом на -па; уподобим слог -па таким суффиксам, как
-уа или -ska. Но как разъяснить, опираясь на корни lau и paf,
презенсы lun&ti и pfnSti? Каким образом, вообще говоря, может
быть понято, что lau способно дать Ш, a par — pf? Этот пункт не
только опровергает гипотезу относительно корней с долгим со­
нантом, но является тем самым пунктом, на котором мы можем,
как полагаем, с полной уверенностью обосновать теорию 9-го
класса и, следовательно, теорию таких корней, как lawA, рагд.
Ибо a priori не подлежит сомнению следующее: всякая теория,
основанная на представлении, что -па является простым суффик­
сом, окажется бессильной объяснить характерное и коренное
532
различие вокализма таких образований, как lunati, prnati, и
таких, как Шпа, purna.
2. Другая гипотеза, весьма далекая от того, чтобы создавать
трудности, возникла в результате наблюдения аналогичных слу­
чаев:
В корнях, в которых мы находим «сонант + #i + л», напри­
мер в £уа, va, £rS, по нашему глубокому убеждению, А является
составной частью корня. Итак, если наша гипотеза правильна и
если kSI-na, lu-na, рйг-па и т. д. происходят от корней, подоб­
ных во всем gyaH, где меняется лишь место а1у то оба корне­
вых типа должны совпадать в тех формах, где выпадает ах.
Так оно и есть на самом деле:
Ряд с i:
ёУ3 (б 2 уаи) „стареть": gya-syati, gl-na.
gya (giya^) 1 „торжествовать над к.-н.": £y3-yas, £i-ta.
руа „жиреть": pyS-yati, pf-na.
?уа „замораживать": gyS-yati, 91-па и fl-ta.
Ряд с и дает нам Q-ti „ткань" от va, vasyati.
Ряд с г:
кгЗ „ранить, убивать" в kru-tha, откуда krathayati 2 ;
слабая форма: klr-na.
?га „стряпать, смешивать": презенс frS-ti, frS-tum, fir-ta,
a-fir з.
Ряд с п дает ^anSti от £ria: это—образование, позволяющее
восстановить *£ata=*znta (ср. £atavedas?) в качестве утраченного
причастия от £па. Презенс £anati не может быть абсолютно пер­
вичным. Органической формой было бы gan&ti вместо inn&ti:
ср. £in&ti от £уа. Включение п долгого вторичного происхожде­
ния можно сравнить с таким же включением I долгого в pnn&ti
(стр. 521).
Таких примеров меньшинство; большинство санскритских корней, окан­
чивающихся на -га, -1а, -па, -та, очевидно, не располагает слабыми фор­
мами 4: trata, prana, glana, mlata, gnata, mnata, snata, dhmata и т. д.

1
Этот последний корень, как показал Гюбшман, обнаруживается
в зенд. zinat и в др.-перс, adina (скр. aginat); следовательно, он имеет g t
и не является родственным ни греч. |3ia, ни скр. giyati, gigciya.
2
krathana, по-видимому, ученое слово, образованное от своего рода
корня
3
krath.
Ср. также рПг-va при pra-tar.
4
И. Шмидт, который своей статьей в KZ привлек внимание к данной
особенности этих корней, дает ей чисто фонетическое объяснение, основан­
ное, главным образом, на предположении метатезы. Но мы принципиально
не можем входить в обсуждение его остроумной теории, поскольку она, в
конце концов, отвечает на следующий вопрос: почему в санскрите dhma ни­
когда не дает *dhmita, в то время как stha дает sthita? Если признать спра­
ведливым то, что, по нашему мнению, нам удалось установить выше, такая
533
 Причину этого установить нетрудно. Между tra4um и *tlrta\ между
gricftum и *gata, dhm^tum и *dhanta расхождение было настолько большим,
что оказалось неизбежным выравнивание. Ые наблюдаем ли мы то же яв­
ление в процессе его становления в корнях на -уа, которые наряду с cjna,
cjta, pina дают также cjana, c,yata, pyana и где *khlta от khya уже уступает
место khyata?

К этим примерам, подобранным нами из корневых слогов,

добавляется еще поразительно прозрачное I в формах оптатива,
образованное равным образом из \-\-А (стр. 473 и ел.).
И, наконец, последнее, что свидетельствует о тождественности
способа образования корней, давших pflta, purna и т.д., и кор­
ней таких типов, как gya^, кгахл—это презенсы &in£ti, зенд.
zinat от g,ya; §inati, зенд. ginaiti от g2ya; krnati от kra „ранить";
*ganati (см. выше) от gna. Сюда же относятся те презенсы 9-го
класса, которые придают столь исключительные черты нашей
группе корней. Нет необходимости еще раз производить их рас­
членение:
Тип А: корень £уа г л : gi-na^-ti; *gM-ta (£T-ta).
Тип В: корень ра^-л: ри-па^л-ti; *ри-и-1а (pfl-taV
(Тип А: корень ?га г и: fr-naj-u-ti; fr-u-ta).
(Тип В: корень paxr-k: pr-na r k-ti; pr-k-ta).

Мы ознакомились (стр. 525) с правилом, в силу которого

корень t a ^ устраняет конечную фонему в такой основе, как
far'ati. Но мы сталкиваемся с совершенно иными условиями,
когда дело идет о таких образованиях, каковы образования 6-го
класса: здесь корневое а, выпадает, и сначала получается tr^+ati.
Поддерживаемый согласным г не допускает исчезновения звука А\
в соответствии с правилом он его ассимилирует. В результате
получается tf-ati и, наконец, вследствие удвоения [,— trr-ati. Если
бы корень был просто tar, тот же процесс дал бы tr-ati (ср. греч.
тгХ-гаОоц и т.д., стр. 311).
Этот процесс создает в различных рядах группы -iy-, -uw-,
-nn-, -mm-, -IT-. Две первые группы санскрит сохраняет неиз­
менными, а три остальные преобразует в -an-, -am-, -ir-1 (-ur-).
формулировка вопроса перестает быть правомерной, и вопрос может быть
сформулирован только так: почему dhma не дает dhanta, в то время как stha
дает sthita? Кроме того, гипотеза относительно *dhamta, *dhamata (как
исходной формы для dhmata) несовместима с законом о вытеснении праязы­
кового а. Метатеза, если она и существует в санскрите, может быть признана
лишь для крайне незначительного числа примеров.
1
Теория И. Шмидта ("Voc", II, стр. 217) стремится представить ir и иг
как модификации аг. Автор говорит, и, бесспорно, с достаточным основа­
нием, что kirati не может быть равнозначным kg+ati: будь это так, мы имели
бы 'kratf. Но формула kar-fati, которой ограничивается Шмидт, вступает
в противоречие с принципом вытеснения а, принципом, исключающим допу­
щение, что индийский когда бы то ни было имел такие презенсы, как *karati.

534
 Глагольные основы на -5

Ряд с u: d h a v i : dhuv-ati; s a v i „возбуждать": suv-ati.

Ряде г: karT „лить": kir-ati; g a r ! „пожирать": gir-ati, gil-ati;
g a r i „одобрять": a-gur-ate; t a r t : tir-ati, tur-ati; s p h a r i (вед.
аорист spharis): sphur-ati.
Ряд с n: v a n i : вед. van-ema, van-Sti; s a n i : вед. san-eyam,
san-ema. Место ударения не оставляет и тени сомнения относи­
тельно сущности группы -an, которую мы находим здесь вместо
-пп. Эта акцентуация весьма примечательна, так как вторичные
корневые а обычно торопятся принять на себя ударение и таким
образом уравняться с исконными. И среди приведенных нами гла­
голов vanati, sanati принадлежат, возможно, к 1-му классу толь­
ко по видимости: это vanati, sanati с оттянутым назад ударением.
Ряд с т . Не представляется возможным решить, восходит ли
такой презенс, как bhramati, к *bhra1mati или к *bhnpmati \

Перфект

Мы находим в соответствии с dudhuvus, dudhuve от d h a v i

такие формы, как taturusas, titirus от t a r t , tistire, tistirana от
s t a r ! ( D e l b r t i c k , стр. 125), gugurusas от g a r ! 2 .
Если не принимать во внимание эти случаи, то можно утвер­
ждать, что корни «на [» в слабых формах перфекта ведут себя
иначе, чем корни «на г». Сохранение а для них, как правило,
факультативно, но для некоторых глаголов обязательно; так, start
дает tastariva (В en fey, стр. 375). Причина этой их особенности
от нас ускользает: можно было бы ожидать 'tastlrva'.
Ряд с носовым обнаруживает многочисленные модификации
под действием аналогии. Правильны только такие формы, как
ga£anus (вед.) вместо *gagnnus от £ a n i , vavamus=*vavmmus от
v a m i . Наряду с ними известны gagnus, vemus и т.д. 3

Именные основы типа dvi§

Перед окончаниями которые начинаются с гласного, мы имеем:

от тапо-£П: mano-guv-;
от gtr-(*g[): gir-(*grr-);
1
Следует думать, что bhramati испытал аналогическое воздействие со
стороны bhrclrnyati, ибо непостижимо, каким образом группа -mm- могла бы
дать -am-.
2
Краткий гласным в gugurvefn, видимо, обязан своим появлением воз­
действию слабой основы *gugurus-. Должно было бы быть: *gugfirva'n. Корень
tarf, помимо titlrvcfn, дает в оптативе turya- вместо *tQrya: u краткий мог
здесь появиться под влиянием основы медиума tun-.
3
Отметим тем не менее следующее замечание одного грамматика, при­
водимое Всстергардом: vemuh, tadbhasyadiSu dirantanagrantheSu kutrapi на

535
 от go-5S (*go-§fi-): go-gan-as (*go-5nn-as) („Ригведа", IV, 32, /2).
Обычно тип go-s>5 поддается аттракции склонения soma-pS.
В ряду с m pra-fam, несомненно, вследствие позднейшей
унификации, сохраняет свое а долгое перед гласными.
Корни на -агА предлагают нам примечательные примеры:
рга (сравнительная степень prS-yas, зенд. fra-yanh) дает pur-u,
иначе говоря — *prr-u (ж. p. purvt или *pr-vf); 5га дает a-gir-as.
В ряду с носовым manati и dhamati весьма возможны и в самом
деле происходят от mna и dhma, как учит индийская грамма­
тика. Эти формы восходят в таком случае к *mnnati и *dhrpmati.
В заключение упомянем два факта, которые мы должны считать нару­
шениями исконного правила:
1. Некоторые именные формы со слабым корнем содержат в себе краткий
сонант 1) nepegi гласными: tuvi-gra (наряду с^ sam-gira, в котором все нор­
мально) от garT; papri (рядом с papuri) от par!; sasni, si§nu от sani; 2) перед
согласными: dark^ti от kari „хвалить"; satvan, satvana от sani и т. д.
2. Восходящий к долгому носовому сонанту а подает повод к недоразу­
мениям: так, sa—слабая форма от sani истолковывается как корень и от
него образуют, например, ^ata-seya. С другой стороны, корни anudatta han
и man дают нам ghata и m<ftavai. Появление этих форм объяснимо, по-види­
мому, лишь при условии признания, что языку присуще некое смутное пред­
ставление о закономерности замены -an- на -а—представление, порожденное
существованием таких пар, как sanitum : sata, и побуждающее порою к такой
замене без достаточных оснований к этому.

Небольшое число примеров обнаруживает и и f внутри корня

с конечным согласным. К несчастью, сильная форма сохраняется
весьма редко: так, murdhan, sphur&ati, kurdati и многие другие
ее не имеют. Мы сочли, что сильная форма от ?irSan обнаружи­
вается в греч. храа- (стр. 504). Главнейший пример: dirgha „длин­
ный", сопоставленное с drSghlyas, draghman, зенд. draganh [43].
dirgha (=dfgha, *dri4gha): drtfghlyas =p£thu: prathlyas
=9fr-ta: craMi
=pOr-ta: рагГ-tar и т. д.

Некоторые корни являются, видимо, одновременно и udatta и

anudatta. В ряду с и можно найти бок о бок с причастием yu-ta
такие слова, как yfl-ti и yfl-tha, в которых Q долгое вполне согла­
суется с футурумом yavi-ta, аористом a-yavi-sam и презенсом
yun£ti. Можно проследить раздельное существование двух кор­
ней— v a r и v a r t , — имеющих одно и то же значение „избирать":
первый корень дает varati, vavrus, vriyat (прекатив), avrta, yrta;
второй—vfnite, vavarus, vuryat, vurita (оптатив), vurna, hotrvurya,
varttum. Наряду с d a r i (drngti, darttum, diryate, dirna, греч.
8spa-;) форма d a r вскрывается в dfti, зенд. dereta, греч. йратбс.
Двум формам инфинитива—startum и starttum —соответствуют две
формы причастия—strt а и stirna, и в греческом продолжается тот
53S
же дуализм в атратос : отрютбс (=•отрос, *ат£то<;). Число по­
добных примеров нетрудно умножить.
Вообще говоря, корень udatta может быть всего лишь одним
из распространений корня anudatta.
Рассмотрим, например, все корневые сочетания, которыми
обросли корневые базы -и- „ткать", к^и- „увеличиваться", g h r u -
„называть".

1. -аги. 6-tum, vy-dman (Грассман); vy-uta, u-ma.

— a-9V-a-t.
ho-tra, ho-man; a-hv-a-t.
2. -a x w^ —
(udatta) <javl-ra
havl-tave, havi-man; a-ti, avus.
3. -wa,A vS-tum, va-vau, греч. tj-Tpiov ?и-га.
?va-tra (?) hu-ta и т.д., huv-a-te.
hva-tum и т.д., зенд. zba-tar
4. - w a j vay-ati, uvSya.
Svay-ati, ?vayitum.
hvay-ati.

Корни, обычно приводимые в форме bhfl и su „gignere", обна­

руживают две характерные черты: 1) в сильных формах появля­
ются неправомерные -flv и й вместо -av'- и -avT-, которые в ряде
случаев, однако, удерживаются; так, первый из упомянутых кор­
ней дает babhuva, bhuvana, abhut (1 л. мн. ч. abhuvam), bhuman
и в то же время bhavati, bhavitra, bhavitva, bhavlyas 1 ; второй
образует sasuva (вед.), su-Suma и в то же время savati. 2) Неко­
торые слабые, формы имеют и краткое: gam-bhu, mayo-bhu,
ad-bhuta; su-ta.
ЭТИ аномалии более или менее точно воспроизводятся в гре­
ческих <pu=bhfl и Ь\>. Известно, что количество о в этих корнях
варьирует не иначе, чем количество а в р& или в ат&, что можно
объяснить тем, что о долгое появляется здесь вместо дифтонга
ео. Непонятность древнеиндийских явлений самих по себе лишает
нас данных, которые могли бы прояснить эту особенность. К группе
этих корней следует отнести и корень рй „гнить", который не
имеет а ни в одном языке, но зато дает и краткое в лат. pu-tris.
Было бы недостаточно обоснованным устанавливать, исходя из
таких показаний, ряд fl:u, параллельный, например, ряду aiu:u.
Нельзя упускать из виду а в скр. bhavati, bhavitva.

1
bhuyas образовано, возможно, в подражание положительной степени
bhd-ri. Для зенд. baevare исходной базой, видимо, была сравнительная сте­
пень, которая в санскрите представлена в виде bhavlyas.
637
 В наши намерения не входит проследить в греческом и дру­
гих языках Европы весьма обширную и часто исключительно
запутанную историю корней udatta. Мы ставим себе более огра­
ниченную задачу, а именно постараться, если это возможно,
доказать, что рассмотренные выше на санскритском материале
звуковые явления, имевшие своим следствием возникновение
долгих [, й, [, п, ф, должны были совершаться уже в индоевро­
пейский период.
Для ряда с i эта уверенность основывается на общеевропей­
ском I слабых форм оптатива (стр. 473 и ел.).
В ряду с и можно назвать и.-е. dhu-ma—от корня, который
представлен в санскрите в форме dhavi, слав, ty-ti „жиреть" при
скр. tavl-ti, tavi-sa, tuv-i, tu-ya; лат. pu-rus при pavi-tar, ptl-ta.
В греческих глаголах Ьш и ).ш (скр. dhavi dhu, lavi lfl1) сле­
дует отметить, быть может, не столько часто встречающееся о
долгое, сколько отсутствие ступени с дифтонгом. Сопоставим x\zu
хЬ=скр. gro grfi, TTISU тт!и=скр. plo plu, реи ри=скр. sro sru,
уго р = с к р . ho hu 2 . Эта утрата отчетливо указывает на расхож­
дение, которое существовало между образованиями обоих рядов.
Перейдем к ряду с плавными.

А. Перед согласными

Всякий, кто признает тождество скр. pflrna = *pr/,na, должен

будет тем самым, учитывая положение плавного в лит. pilnas,
непременно и сразу датировать этот переход праязыковым
периодом. А что касается точного значения результата этого
преобразования, то мы видели, не выходя за пределы санскрита,
что многое побуждает усматривать в нем г-гласный (долгий), но
никоим образом, например, не такую группу, как аг или Av. Из
европейских языков германский дает веское подтверждение этого
предположения; звук, который появляется в нем перед плавным,—
это обычно звук и, что имеет место и перед г-гласным кратким.
В литовском [ передается через ir, il, реже—через аг, al.
girtas „laudatus"=gurta; firm's, cp. girna; tiltas=tirtha; ilgas=
dirgha (?); pilnas=purna; vilna=urna; zarna „кишка", ср. ниже
греч. х°рН; szaltas=3eHA. $areta, которое, безусловно, звучало бы
в санскрите как *£jrta, принимая во внимание родственное слово
5i?ira; spragu=sphurgati.
1
Kotifio-кбтцс,' paAaviio-T о JLI о g Гесихия представляет интерес с точки
зрения этимологии Ябсо.
2
В латинском, где rutus и inclutus являются единственными пассивными
причастиями на -u-to, долгий гласный не имеет большого значения. Он
налицо даже в secutus и loeatus. Примеры, которые, не будь этого обстоя­
тельства, представляли бы для нас интерес,—это so-lfltus и, быть может,
argutus, если только arguo членится па ar+guo=huvati.

538
 Старославянский дает п , гй, 1й.
krunu = kirna „искалеченный"; znno = girna; pnvu = purva;
dlugu = dirgha; plunu = purna; vluna = urna. Мы находим lo в
slota=^HT. szaltas.
Исключение: лит. berzas, слав, breza „береза"=скр. bhiirga.
Германский колеблется между ur, ul и ar, al. Гот. kaurn =
girna; {ulls=pQrna; vulla = urna; —arms=irma; (untila-)malsks=
murkha; hals=c;[fsa (?), cp. papprj* т р а ^ Х о с Гесихия; а следует
за плавным в frauja = purvya.
В греческом те же сочетания звуков весьма регулярно
передаются через op, ol1 или через рсо, /.со:

opYV 2 urga. ool-i-yoz4y dlrgha. ттрсоЮ; purvya.

брйб; urdhva. TTopTt;" rjurti. xpcoco turvati (?).
xopjrif44] glrsa. oolo;5 urna. Ррсотб; cp. gTrna.
ахрсотб; cp. stlrna.

Вместо рсо в [5р6то; „свернувшаяся кровь" должно было бы быть

ро, если прав Бугге, сближая с этим словом скр. murta „свернув­
шийся" (KZ, XIX, стр. 446). Ср. A'jJpojxo; (Гесихий)=аррсо}хо;.
1. Согласно тому, что сказано на стр. 527, —безразлично, начинается ли
или не начинается корень с w.
2. Предыдущее замечание должно быть отнесено и к opftdg— Ordhva;
только зенд. ёгёбсоа показывает, что корень в Ordhva не имеет начального
w. Если же, основываясь на (корОчст bpftia и вопреки мнению Аренса (II,
стр. 48), приписать брфбс, дигамму, то отпадает параллель брфос, — Ordhva.
3. i в ooXixog не исконно. В эпоху, когда второй е сильной формы *ЫХе%ос)
(к\6гХг%^с,) был еще неопределенным гласным А , ЭТОТ гласный мог быть
усвоен но аналогии с формой *6оА,%бд; затем развитие в обеих формах пошло
разным путем.
4. Ср. стр. 541, прим. 6.
5. ооЯос, „курчавый, волнистый" равно *FoVvog. Cp. OJXT| кеищ- Фр1£

В латыни a r , al и га, 1а равнозначны греческим группам

cp, o i , рсо, Хсо.

1
Мы не решаем вопроса о том, не восходят ли в известных случаях ор
и оК к кратким £ и 1. Главнейшие примеры, которые необходимо было бы
здесь исследовать, таковы: бр^ц;, зенд. crezi; орхеоиш, скр. jghayate; 'Орсребс,,
скр. jbhu; брею- (в opaoftopa, dpaoTpiocivrjg, С оротет^с,),
oivr
скр. n£sva; ц.орт6с„
CK
скр. mrta (ср. все же вед. murlya); х°Ф°£ ( Р- X^ lS)> P- 6 £§vi; тбруос;,
герм, storka- (F i с k, 13, 825). О-микрон следует за плавным в xpovog, скр.
tj-na; pXooupog, гот. vuljnis (Fick); ^Ppoxov = vjjiapiov; aA,o£=a-jtaxg (стр. 318);
хрбхос; (Гесихий), ср. скр. kfkavaku, лат. corcus. Для рсо и Лео можно было
бы еще привести: урсоОбЯос,, скр. grha (J. S c h m i d t , Voc, II, стр. 318),
рЛсодрбс, рядом с рЛаатбс;. Нельзя сопоставлять яреоитбе, и prstha ввиду
зенд. pargta. И в латинском г, по-видимому, могло также давать аг и га:
fa(r)stigium, скр. bhr,§ti (греч. ауХаотох)', classis —это, бесспорно, скр. krSti
(ср. quinque classes с panda krSfayas?); fastus, как показал Бреаль, заключает
в своем первом слоге эквивалент греч. Фара (стр. 418).

Ш
 arduus urdhva. I grStus gurta
armus Irma. granum girna
largus 1 dirgha. (?) planus purna2
pars purti. stratus отрокб;.
cardo cp. kurdati. |
1. Что касается *dargus, то, несмотря на 1 в doXi%6<;, мена между 1 и г
достаточно часта, особенно в корнях, о которых мы говорим1. Можно исхо­
дить и из *dalgus и допустить ассимиляцию *lalgus с последующей диссими­
ляцией. 2. Ср. complanare lacum „засыпать озеро" у Светония; слово plenus
образовано по аналогии от сильной формы. Не будь Xdyyr], слово lana
можно было бы возводить к *vlana=Urna.

Группе al в санскрите противостоит группа ul (стр. 528) в

таких словах, как calvus=kulva и alvus=ulva, ulba.
Мы находим -га- в слове fraxinus, ср. скр. bhurga. С другой
стороны, Буденц, поддержанный И. Шмидтом („Voc", I, стр. 107),
сближает provincia с скр. purva. Это слово обнаруживается также
в pnvi-gnus, которое восходит к *provi-gnus (cp. convfcium) 2 .
Примеры, обнаруживаемые в различных европейских языках:
Лат. crates, гот. haurdi-.—Лат. ardea, греч. pcoSto<; (в результате
протеза—ерю&б;).— Лат. cracentes и gracilis, греч. xoX-o-xavoc,
xoi-e-xavoc, xo\-o-oao<;.— (?) Лат. radius, греч. op-o-Sajxvo;. Греч.
Хор8*г|, др.-сканд. garnir, лит. zarna.

Б. Перед гласными

Переходим к обзору европейских представителей f как тако­

вого. Нам остается рассмотреть его в расчлененной форме, которая
дает группу гг (скр. ir, ur); здесь особенно примечательны явле­
ния, представленные в греческом. Мы бы восприняли как нечто
вполне естественное, если бы этот язык, в котором г и J преобра­
зуются в ар и ой, передавал группы гг и J1 через те же ар и ai.
Наблюдения, однако, показывают, что ор и оХ по меньшей мере
столь же часты и, быть может, даже более обычны, чем ар и аХ,
так что iroXtc, например, соответствует скр. puri точно так же,
как хораг) соответствует $ir§a. Ha основании этого факта можно
прийти к выводу, что фонема А, слившись с плавным, придала ему,

1
Примеры- х ° Р ^ и Х°^*6 (СТР- 541); 6ep<xg и dolare; xoXoxdvog и cra­
centes; %dXaia и grando; греч. атор, слав. stelj§; греч. xpu^S» гот - § и ^ (стр.
541); греч. хброт], гот. hals; лат. тагсео, гот. -malsks; лит. gireti, слав,
glagolati
2
и т. д.
Нужно ли признать, что лат. е г = | в hernia (ср. haruspex) и в ver-
bum, поскольку первому слову соответствует лит. zarna, а второму —гот. vaurd
(лит. vardas)? Следует припомнить, в связи с этим, cerebrum, которому со­
ответствует в санскрите cjras, termes с вариантом tarmes (корень udatta tere),
а также ег в terra, равнозначное ог в extorris.

540
е щ е с праязыкового периода, о с о б у ю в о к а л и ч е с к у ю о к р а с к у , от
к о т о р о й , естественно, свободно г краткое.

jfopsa<; \ <t>opo)vst;; bhuranyu (Kuhn).

gin.
Ттгер-jJopeioi J
rroXt; puri. (ср. xopbi\) f
TTOWC puru, p u l u . jjoptov x ctra 2
(?) тсо|А-<рбЬу- bhuragate (J. S c h m i d t , V o c , II, стр. 4).

П р и с к р . h i r a n y a и hiri- мы имеем э о л . Х9010^ (древняя форма

позднейшего ХР"9°С). которое, видимо, равно *ХГхУб> С Р- г о т *
gulpa- 3 .
Глагольные формы:
{MXexai скр. -gura-te 4 „одобрять"
xopslv скр. tira-ti, tura-ti.
jxoXetv скр. mila-ti6- „сходиться, подобать".

То же совпадение наблюдается в нижеследующих корнях,

основа которых на -а отсутствует в одном из обоих языков.
op-saftat [op-aoj ср. скр. fr-te, Ir-Sva (стр. 530, там же прим.).
Pop-a [ppw-xo;] cp. скр. gir-ati, gir-na.
TTop-sTv |-Ttpa)-xo<] cp. скр. purayati и т. д. 6
axop-, |axpa)-xo<;] cp. скр. stir-ati, stir-na.
atjia-xoopiai cp. скр. kir-ati.
1
X P ^ S - очевидно, такое же имя, как glr, рОг в санскрите, иначе говоря,
оно восходит к xf£- Формы родительного ХР°°£ и XPWT°S вторичны, вместо
*X°P°S» Глагол xpatvco, надо полагать, является отголоском презенса *xpavnui,
*Xfvr]|Lii, которые по отношению к XP^S представляют собой то же, что g^nati,
p^neti по отношению к glr, рОг — ХР^Н-01 н е вполне тождествен но darman; груп­
па рсо 2
проникла в него позднее, подобно тому, как это произошло с Рршц.а.
В небольшом числе индийских форм 1г, 0г поразительным образом
появляются даже перед гласными; иными словами, f не подвергалось удвоению.
3
Сопоставляли dyopa и agira „двор" ( S a v e l s b e r g , KZ, XXI, стр. 148).
Остгоф („Forsch.", I, стр. 177) оспаривает эту этимологию, основываясь: 1) на
наличии в греческом примере о и 2) на общности ауора с ауесрсо. Обоснован
лишь второй довод; впрочем, и его совершенно достаточно.
4
Это сближение я позаимствовал у Бругмана, так как значение POUXYJ,
РоиЯеосо позволяет признать его приемлемым и к тому же оно устанавливает
родственные связи между РобЯоиш и лат. gratus. Впрочем, автор данного
сближения не думал об этом, так как общеэллинская р, на первый взгляд,
в глазах строгого лингвиста исключает возможность допущения связи между
pd^exai и лат. volo, слав, velj4 и т. д. Но поскольку мы признали, что PoXetai
происходит от PJ^exai, становится возможным объяснить наличие здесь р
вместо F соседством плавного (ср. рХаотбс, = vjddha). Если вследствие этого
возвратиться к старой этимологии, то нам следует сопоставлять -оХ- в pdXexai
с -иг- в скр. vur-Ita (ср. v^nlte, vQrna\ hot^-vOrya и т. д.).
ь
6
Перфект mimela, естественно, вторичен.
Как допускает Фик, скр. корень pari, по-видимому, соответствует
одновременно и греч. леЯе (в neXeftpov?) и греч. rcopeiv, лелрсотш
и т. д. Индийские слова, и в самом деле, имеют значение не только „напол-
541
 Перечисленные только что формы неизменно обнаруживают лишь одну
ступень своего корня, правда, почти всегда наиболее широко распространен­
ную. Восстановление исконного вокализма в различных формах — задача
общей истории данного класса корней в греческом языке, истории, которой
мы совершенно не занимаемся. Вот очень коротко о различных, преобразо­
ваниях корня, который дает oxdpvujLu:
1. ахера. 2. ахор, ахрео. 3. ахар-.
1. ахера или атере. Это — полный и нормальный корень, соот­
ветствующий скр. star!. В одном разряде слов греческий сохранил
лишь форму этой ступени: xepa-fxvov или xepe-^ivov1 вместо *axipa-|Livov
(„Grdz.", стр. 215). Это отпрыск основы на -man, для которой полный корень
является правилом (стр. 419), ср. скр. starl-man. Другие примеры: лера-aai,
яера-асо;—xepa-ficov, хгре-xpov, xsre-aaev (expeoaev, Гее); — xetax-jia>v, хгла-aaai
(Гее). Как показывают уже несколько этих форм, интересующая нас ступень
неизменно включается в те основы, которые требуют неослабленного корня.
2. ахор, ахрео—-редуцированная ступень, которой мы специально зани­
мались выше и которая соответствует скр. stir. При xipa-j.ivov мы имеем
отрсо-хбе при лера-aai—лор-vr], при xEpd-jucov — xop-eTv, хор-бс,, xi-xpw-oxco,
и т. д.
3. axap или axpa = st£. Эта форма, в основном, налицо только в пре-
зенсе на -УУ]\И и в других образованиях с носовыми, которыми греческий
часто его заменял. Теория этого презенса достаточно полно изложена выше,
на стр. 520. Примеры: jaapvafiai, согсуг. pdpvajLiai2 = CKp. mjniti от корня
marl; xe-xpaivco— от хера.
Три вышеприведенные формы постоянно смешиваются вследствие расши­
рения по аналогии. Третья форма по этой причине почти полностью вытеснена.
Примеры: параллельно с fxdpvajnai Гесихий приводит fiopvafiai, о которого,
несомненно, позаимствовано из какой-то утраченной формы такого рода, как
fxopov. Параллельно с nipvr)jni, которое должно было бы быть *ларгтцх1, но
подверглось влиянию со стороны лераасо, тот же лексикограф дает nopvdjuev
(ср. лбpvr|). Аорист Jflopov побуждает заподозрить в ftopvunai заместителя
презенса на -vr||Ltt, -vajnai; во всяком случае, о в этом презенсе на носовой
вторично и, действительно, Гесихий приводит fldpvuxai и tfapveoco (ftdpvuxai:
£\()opov = str ) niti: stirati). O-микрон неправомерен также в opvujui, axopvu(.n,
PojAojuai = *p6A/vo|Liai, и т. д. С другой стороны, ступень, содержащая в себе
ор, рсо, берет верх над неослабленной ступенью; отсюда, например, axpa^iv»),
ppojjua, fppcov3. Зато можно думать, что «PaXov—от корня РеЯе — обязан
своим а только презенсу pdM.(D = *pa7,VG). Правильно было бы *evpoXov.

о, выделяющееся из звуковых групп, о которых мы говорим,

обнаруживает известную склонность к преобразованию в о (ср.
стр. 390). Так, тп5ХГ| соответствует -рига в скр. gopura (Бенфей),
4
\XV\TI родственно murna „раздавленный" , сргЗрсо и теорию воспроиз-

нять", но и „давать", „разрешать", „осыпать благодеяниями" (ср. С и г t i и s,

Grdz., стр. 283).
1
Изменчивость гласного, происходящего от л, весьма показательна.
Существуют и другие сходные примеры, такие, как xipe-xpov и xepd-jucov, хфе-vog
и Х£|иа-хо£.
2
р этой формы мне представляется прямым доказательством среди многих
других того, что в греческом существовал гласный г.
3
Чистым словоизменением аориста этого вида было бы: £-Pepa-v, мн. ч.
i-Ppco-jbiev.
4
Тот же источник произвел ^idpvafiai, которое прямо соответствует in^niti.
542
водят bhuratl и garbhunti if цйрхос —то же, что инд. murkha. Было
бы легко умножить число этих примеров, использовав перечень их,
приводимый И. Шмидтом („Voc", II, стр. 333 и ел.). Группа ор (?Л),
по-видимому, также иногда восходит к г краткому.
Вот немногочисленные примеры развития в греческом а перед
плавным:
fiapu; guru. I ттаро; puras.
(?)yaU7) giri «мышь». фаХоу-s; sphuliiiga.
ттара purS. |(?)¥«p°Y& bhurig (Бугге).
(?)хаш kulSya (более вероятно, что это сложное слово, обра­
зованное от kula).

Добавим: !-(5<A-ov — от корня fieXe (ехат^-^гХг-т^с, psXe-jivov),

уар-ov—от того же родоначальника, что и рор-а, <рар-6со2 (зенд.
barenenti 9-ro класса).
По поводу вышеперечисленных случаев следует отметить, что среди других
более или менее достоверных форм, которые принимает в греческом фонема г,
помимо op, оЯ, она, видимо, иногда бывает представлена и как oda, apa.
Примеры: тойа-(сильная форма в теХа-); па\а\щ — герм, folma, лат. palma
(сильная форма в леЯец^со?); xdXaftoc;, соотносящееся с xtaoftco так же, как
dlrgh5—cdraghiyas; а(рара7гсо=скр. sphorgayati; pdpaftpov рядом с (Зор-, ррсо-.

Латинский дает то аг, а1, то or, ol:

1) а г, а 1 (га, 1 а в тех случаях, когда последующий гласный
сонант преобразовался в согласный).
gravis guru, trans tiras 8(?).
haru-spex hira. parentes греч. Trop6vxe<;(Curtius).
mare mtra. caries гот. hauri.

2) or, ol:
orior греч. 6р- (стр. 541). molo, mo^a греч. цгИц (стр. 542).
corium скр. ctra. torus, storea скр. stir- (ср. стр. 400
vorare скр. gir-. и 401).

1
Корнем этих санскритских форм, как можно думать, является *bhari
или *bhra. Это, видимо, тот же корень, что и заключенный в презенсе bh^nati
„жарить".
2
Соотношение между c.iras и xdpTj затемняется конечным г\ последней
формы.
3
Тождество этих слов сомнительно: trans и tiras можно было бы воз­
вести к изначальному t{;rns, если бы санскритское слово не имело ударения
на последнем слоге. Таким образом, -as не может быть простым воспроизве­
дением -ns. Возможно, что trans — это форма среднего рода прилагатель­
ного, соответствующего греч. xpavrjg (которое лишь косвенно связано с tiras,
подобно тому как npavrjg связано с puras).
543
 В тех случаях, когда в греческом мы находим а вместо о,
латинский, видимо, избегает групп ar, al и отдает явное пред­
почтение or, ol; gravis = fiapu; составляет исключение. Примеры
перечислены на стр. 398: volare, греч. jkX-1; tolerare 2 , греч. таХ-;
dolere, dolabra, греч. SaX-; рог-, греч. ттара; forare, греч. срарба).
Сомнительно, чтобы латинский мог свести группы гг или J1
к простому г или 1, хотя некоторые примеры создают видимость
подобного преобразования. Таковы, в частности, glos, (g)lac, grando,
prae, если их сопоставить с уаХоок, уаХа, рХа£а, ттара!. Индийские
параллели к этим примерам, к сожалению, отсутствуют. Но что
касается glos, то ст.-слав, zluva поддерживает латинский и пока­
зывает, что а в греч. уа^с(0^ н е очень древнего происхождения;
рядом с уаХахт- есть и уХахто-cfayoi, уЫуос, и т. д. Что касается
plaCa — grando, то это слово, во всяком случае, трудное; -aia-
в нем в свете скр. hraduni должно, очевидно, рассматриваться как
вполне неделимое3 и адекватное лат. -га-. Сближение ргае и ттара(
крайне недостоверно. Остается glans при ст.-слав. 2ela.di и греч.
piXavo;. В литовском мы находим gile, и Фик сближает его, не без
доли вероятности, с скр. gula „glans penis"4. Но и этот пример
мало что доказывает: начальной группой италийского, славянского
и греческого слова могло быть gj-.
Литовский: gire „лес", скр. giri; gile „желудь", скр. gula
(см. выше); pi lis, скр. puri; skura, скр. ctra; — mares, скр. mtra;
та1й = лат. molo (см. выше).
Старославянский: gora, скр. giri (расхождение вокализма
в литовском и славянском, совпадающего с группой ir в санскри­
те, является весьма примечательным); skora, скр. £fra; morje, скр.
mtra.
Готский: kaurs или kaurus, скр. guru; faura, скр. purS (Kuhn);
герм, gora, скр. hira ( F i c k , IIP, стр. 102); гот. pulan, греч. таХ-;
др.-в.-нем. poran, греч. <рароа>;— гот. marei, скр. mtra; mala =
лат. molo.
П1и=скр. puru представляет собой одно из самых поразитель­
ных исключений и напоминает др.-сканд. hjassi (=hersan-) при
скр. ?1г§ап.
Переходим к ряду с носовыми. Он проливает вокруг себя так
мало света, что полнее освещается сказанным о предшествующем
ряде.

1
Надо признать, что а в poueTv представляется скорее заимствованным
из презенса pdAAco; см. выше.
^ Однако звук а представлен в latus.
3
Это -ойос-, быть может, следует возводить к *-ЯЯ- или, если это слабая
форма, связанная с скр. hrad таким же образом, как dTrgh5 связано с dragh,
то оно
4
может быть выведено из г; см. стр. 543.
Если бы не существовало латинской и славянской форм, можно было
бы думать о связи glans с скр. granthi.
611
 А. Перед согласными

То, что мы наблюдаем в греческом, представляется связанным

с весьма сложным вопросом о метатезе. Сказанного достаточно,
чтобы понять, на каком зыбком и ненадежном основании нам
предстоит строить наши гипотезы.

Замечания относительно некоторых явлений в греческом, обычно

понимаемых как метатеза.

Мы сразу же исключим из нашего рассмотрения группу рсо (Лео), которая

чередуется с op (ok): и та и другая —не что иное, как производные г (стр. 539).
I. Преобразование такой группы, как леА- в лАг|-, по общему мнению,
невозможно.
II. Теория, отстаиваемая главным образом И. Шмидтом, предполагает,
что леХ- изменилось в леЯе- в результате сварабхакти; из последней формы
и происходит лЯг|-. Мы возражаем на это, исходя из трех следующих поло­
жений:
1. Соответственно правилу, группа пеке- первична, и никоим образом
нельзя возводить леХе- к яеЯ-; леле—корень типа udatta.
2. Если леЯе- и в самом деле давало иногда jtA/г)-, то это происходило
исключительно редко, и существует, несомненно, много других причин, кото­
рые могли способствовать появлению корневых групп последнего типа.
3. Когда мы допускаем переход леЯе- в лАт]-, то это явление нужно отно­
сить к той эпохе, когда второе е (равное Л) в леЯе резко отличалось от пер­
вого и по сравнению с ним, равным alt было намного менее полным.
III. Прежде всего вспомним о том, что каждый корень имеет полную
форму и форму, лишенную аг. Необходимо всякий раз тщательно определить,
с какой из этих обеих форм мы собираемся иметь дело. То обстоятельство,
что, например, в yev (более точно*— yeve) и xajn наличествуют различные
гласные, само по себе не является ни обязательным, ни характерным для
обоих корней. Напротив, это обстоятельство чисто случайное, поскольку
в первом корне возобладали неослабленные формы, тогда как второй их
утратил. Если обе ступени существуют в таких корнях, как xajneTv : xijuaxog,
paAeTv : PeAog, то-и это, по правде говоря, тоже случайность. Итак, при разъ­
яснении yvT]-, XJLII]-, тцг|-, рЯг|- от нас полностью зависит, исходить ли тут
из yev, там из xajn, поступая подобным же образом во всех остальных случаях,
смотря по тому, какая из форм является наиболее распространенной.
Больше того, когда мы убедимся в том, что тип с „метатезой" регулярно
имеет в качестве базы одну и ту же корневую форму, допустим, слабую, нам
придется обратиться к положению дел в праязыковый период, где а в таких
формах, как xajueTv, еще не было, так что вполне может быть —и это даже
вероятнее, —что ijnaxog не восходит ни к xajuxdg, ни к xejuxdg, ни к xejuaxoc;.
IV. Тип, в котором гласный следует за подвижным согласным, вовсе не
обязательно должен происходить от другого типа. Напротив, вполне допустимо,
если мы договоримся, например, что корнем слова #aveTv( = ftnvetv) является
-Ova. В таком случае мы бы имели:
ftav-eTv: ,6va = cKp. dham-ati (*dhrjim-ati): dhma
= скр. pur-u: prd-yas и т. д.
Весьма достоверный пример вне греческого мы находим в лит. zin-au,
pa-zin-tis, гот. kun-ps (стр. 548 и ел.). Эти отпрыски gna „знать" в качестве
базы имеют слабую форму gi> (перед гласными — gnn), которая заменила gn^-.
В случае, о котором мы говорим, тип ftaveTv — неизбежно слабый, и глас­
ный в нем всегда анаптиктический.
18 ф. де Соссюр 545
 V. Наконец, оба типа могут быть различными по образованию. Нужно
различать два случая.
а) Корень udatta и корень на -а (отличающиеся друг от друга лишь
позицией ах\ ср. стр. 537). В греческом можно указать, по-видимому, на
теЯа (xeXau-wv) и_ тШ (xAau-cov), леЯе (лДедрог) и пкц (пК^рцс, и т. д.);
ср. скр. parf и рга.
б) Корень anudatta и корень на -а. Второй является (праязыковым)
распространением первого, например: UFV, uivog, ixi\wvat uiuauxv и |wv-a,
(Livr(|Lir|, ji^ivy.axo) (скр. man и mna).
К такой именно схеме и хотел бы свести почти всю совокупность случаев
с „метатезой" К. Бругман в своей недавно опубликованной работе. Он пола­
гает, что элемент -а присоединялся к наиболее слабой форме (мы сказали
бы — к слабой форме) корней и затем исчезал при любой деградации. Распро­
странение при помощи -а (-аИ), несомненно, широко известно: мы ставим
его на одну доску с распространением при помощи -a^i или -atu, что наблю­
дается среди других случаев в kjr-aii (скр. дге) „наклонять", ср. к ^ г (скр.
garman); sr-axu (скр. sro) „лить", ср. saxr. Но у с,ге и sro есть свои слабые формы
cri и sru. Таким образом, мы не можем поверить в это необыкновенное
свойство элемента а, который, по словам Бругмана, огражден от ослабле­
ния. Эта смелая гипотеза покоится, если мы не ошибаемся, на нагромождении
ряда случайных фактов, которые, действительно, способны породить иллю­
зорные представления, но, при ближайшем рассмотрении, немногого стоят.
Во-первых, некоторые греческие презенсы, каков, например, аг]ил, везде
удерживают долгий гласный, что без труда объясняется расширением по
аналогии. В санскрите все презенсы на а 2-го класса дают ту же аномалию
(стр. 433). Из этого ясно, что такие сопоставления, как &гци,ед : vamas, ничего
не доказывают.
Во-вторых, санскритские корни на -га, -па, -та сохраняют а долгое
в .основных слабых временах. Таким образом, мы имеем sthita, но snata.
Мы уже объяснили, как нам кажется, причину этого явления, которое имеет
относительно недавнее происхождение.
Остаются такие греческие формы, как xprjxog, xfArjxdg. Но поскольку
наличие в них элемента -а надо еще доказать, нельзя прийти к каким-либо
заключениям относительно свойства этого -а.
Что же касается собственно греческого, то мы должны выдвинуть сле­
дующие возражения.
1. Эллинские формы должны быть тщательно отделяемы при их анализе
от таких индийских форм, как trata, snata. Для последних теорию метатезы
можно считать отвергнутой. Их окружает, как правило, целая семья слов,
которые указывают с полной очевидностью на истинную форму их корня;
так, trata 1 присоединяется к tr^ti, tra*yati, tratar и т. д. Нигде не наблю­
дается tar . Напротив, в греческом такие группы, как хрг)-, xu,r|-, неотде­
лимы от групп тер-, xejx- (хере-, хец.а-) и в слабых формах они явно их
замещают.
2. Нельзя считать случайным то обстоятельство, что такие группы, как
трг)-, XJUT)-, vVT)"» когда они не образуют независимых корней типа [ivr\-,
регулярно восходят к корням, принадлежащим к тому разряду, который
мы называем udatta.
3. Чтобы не останавливаться на этой соотнесенности, я заявляю, что
если перед нами корень udatta, например g a ^ и элемент а, то их сово­
купность могла бы дать gnn-a (греч. 'yarn/), но никоим образом не gn-a
(греч. YVT)) 2. Здесь нам достаточно отослать читателя к стр. 534 и ел.
Мы признаем в „метатетических" группах три основных черты:
1
2
Относительно manati и dhamati наряду с mna и dhma см. стр. 535.
Грассман допускает ту же ошибку, когда видит в корнях рга и cja
«амплификации pur и cjr». В этом случае мы имели бы не рга и с.га, а рига, c,ira.
546
 1) Они оказывают явное предпочтение тем из образований,
для которых нужна слабая форма.
2) Они бывают только в корнях udatta.
3) Окраска их гласного определяется той окраской, которую
избирает для себя конечный А корня udatta:
-yvrj-To; : yevs-x-^p *|ха-т6; : xdcjjia-то;
-xXrj-то; : xcds-aa) тца-тб; : tsjxa-p;
pXyj-тб; : -jBeie-TTj; 1 Sjia-xo; : йаца-тсор
xprj-Toc : тгрз-xpov 2 Sjxa-то; : Ssjjia-c
axXrj-po<; : axsie-тбс хра-т-^р : хгра-aaai
тгХа-xiov : iriia-aoai
ттра-тб; : ттгра-ajat.

В ряду с носовым эти три черты поразительным образом под­

даются непосредственному сравнению с такими индийскими сла­
быми группами, как ga- от gani, dam- от dami. И действительно,
их изначальными формами, согласно тому, что, как нам кажется,
установлено нами выше (стр. 528 и ел.), являются: grv4-, dnv 4 -.
Если предположить, что звук А в двух ступенях корня претерпел
ту же судьбу, мы получим такой последовательный ряд:
[Сильная форма: *ysve-xYip, yevsxTjp.]
Слабая форма: *упе-то;, -yvijioc.
[Сильная форма: *xsji a -p;, xsjxap;.]
Слабая форма: *хфа-х6с, тцатб;.

Объяснив подобным образом изменчивость гласного и под­

твердив правило всеобщей равноценности примером
VTjasa (дор. vaaaa) = CKp. a t i \
мы отождествляем -yvrjxo;, xjxaxo;, Sjjtaio; с скр. gata, ?anta, danta 2 .
Все соглашаются с тем, что pr\o[0Q соответствует скр. gatya.
1
Фик сопоставляет с kancana xvr}xog, которое в этом случае должно
было бы выступать вместо *XJIT]XOC,, a XVT]XOC, может восходить лишь к 4ка-
сапа\ Это сближение —одно из весьма сомнительных. Можно предположить,
что в слове etvdTTip = yatar (изначальный тип ynAtar) греч. е — протетическое и
что у, превратившись впоследствии в i, принудило носовой принять на себя
функцию согласного: *ey$Ater, einAter, etvaxep. Поскольку эта гипотеза не
принимает во внимание 5» ecvairjp ничего нам не разъясняет.
2
Интересно сопоставить два ряда:
tata : xatog; mata : -цатос/, hata : -фатос;; gata : Ратбс,;
gata: yvr\T6£) canta : xfiTvroc/, danta: 6JLIT]T6C;.
Такие формы, как YeYdrr]v, от yeve, являются подражанием формам первого
ряда и представляют интерес как таковые, но они столь же не первичны,
как Yi-Yv'°fxai и л и к а к СКР- sa-sn-i (стр. 536); ylyvoiiai,— бесспорно, модифи­
кация по аналогии с древним презенсом 3-го класса, который продолжает
жить в скр. gaganti.
18* 547
 Мы, правда, не можем объяснить, что происходит в ряду
с плавным. Здесь всякая первичная слабая форма должна была
иметь f чистое и простое, а вовсе не \А\ это £ мы, действительно,
обнаружили в группах ор, о\ и р(о, Хсо. Куда же теперь отнести
такие формы, как ттратбс, [}Цт6;? Под воздействием чего слабая
ступень, соответствующая rrspa-jai, дает нам параллельно с нор­
мальным типом ттбр-vrj это необыкновенное образование ттратбс?
На этот вопрос мы все еще не находим никакого удовлетвори­
тельного ответа.

Замечания

I. Греческий, если предложенная гипотеза справедлива, неизменно сме­

шивает нормальную ступень и слабую ступень в корнях на -па и -та.
Возьмем, к примеру, корень yva> „знать"; его редуцированной формой будет
*gn°, которое и дает vvw. Таким образом, вполне возможно, что слог vvco-
в Yvwficov и vvuiaic, в первом случае соответствует др.-в.-нем. chna- (скр. gna-),
во втором — гот. кип- (скр. ga-); ср. ниже. Из этого наблюдения вытекает,
что а краткое в teftvajiev должно быть объяснено аналогией: фонетический
закон не допускает корневых слабых форм на -va (-ve, -vo) или на -JIOC
(-|Li8, -fxo). И. Шмидт, исходя из другой точки зрения, приходит к такому
же заключению.

II. Известен параллелизм групп -ava- и -VT]-, -ajia- и -\it)-, например

в aftavatoc, : flvriTog; — d6a|j,as : a6|nr,s; — axa^atog : xjiT^tog. Здесь возмож­
ны две гипотезы: или -ava-, -ajm- представляют собой варианты -vr|-, -|irj-,
смысл существования которых лежит в каком-нибудь неустановленном обсто­
ятельстве; или они происходят от сильных форм -eva-, -ejna- ввиду того
же смешения вокализма, благодаря которому развилось xakaooai вместо
riXaooai1. Таким образом, jiav-6a|id-TG)p должен был бы иметь вид *nav-
беца-тсор и обязан своей а влиянию 6a\ivr\\Li и £6ajnov.
Латинские примеры таковы:
anta скр. 5ta 2 . I gna-tus \ скр. ga-ta.
anat- ati. natio / ga-ti.
janitrices yatar. | cp. geni-tor= gani-tar.

To же мы обнаруживаем в man-si о, которое по отношению

к греч. JXSVS(JX£VST6C) является тем же, чем gnatus — по отношению
к geni-, и далее, в sta(n)g-num, заключающем в себе редуцирован­
ный корень слова xsvay-o;. Возможно, что gna- в gnarus является
слабой формой от gno-. В этом случае gna- соответствует двум
эллинским yvo)-, о которых мы говорили выше. Что касается
co-gnitus, то рассуждение о нем должно быть таким же, как и
о TSUVOCJASV.
Таким образом, -an, -ani или -па-г-италийские эквиваленты
рассматриваемой нами носовой фонемы. Не следует удивляться,
1
Эта форма есть у Гесихия.
2
См. O s t h o f f , KZ, XXIII, стр. 84.
548
находя а в gnatus рядом с т) в -YVTJTOC. Напротив, это совершенно
нормально. Мы видели, что греч. е, восходящий к А, в латинском
регулярно соответствует а, по меньшей мере в начале слова:
gnatus (*gnatos) : yvrjio; (*упето<;) = satus : етб;.
В северных языках мы находим, вообще говоря, те же реф­
лексы, что и для краткого носового сонанта. Фонема Ау за кото­
рой, по нашему мнению, следовало п, не оставила после себя
следов. Она была подавлена в силу той же причины, что и
в dflSti, гот. dauhtar = {Ьуат7]р и т. д. (стр. 463 и ел.).
Литовский: gimtis, ср. с скр. gati; pa-2in-tis „знание" —от
gna. Эта последняя форма—одна из наиболее интересных. Она
дает нам слабую ступень grv4, которую арийские языки сохранили
лишь в презенсе ga-nati x и которая по отношению к gna является
тем же, чем скр. ?Тг — по отношению к <jra; см. стр. 533 и 536.
Скр. ati соответствует antis.
Старославянский: jftry, ср. скр. yatar.
Германский: гот. (qina-) kunda-=CKp. £ata; kunpja 2 , ср. лит.
-zintis „знание"; англо-сакс. thunor „гром" = скр. tara „звучный,
громкий" (несомненно, от stani или tani „звучать, греметь"); англо­
сакс, sundea „грех", которое Фик сопоставил с скр. sati; др.-в.-нем.
wunskan, ср. скр. vafichati3; др.-в.-нем. anut =скр. ati.

Б. Перед гласными (группы -пп- и -mm-)

Греческий преобразует, как можно было предвидеть, пп и rpm
в av и ajx.
Аористы etajxov, e§ajxov, exajxov, eftavov в этом отношении сходны
с санскритскими формами vanati, sanati вместо *vnnati, *snnati
(стр. 535) и, подобно им, предполагают корни udstta. И действи­
тельно,
наряду с exajjiov мы имеем xejie-vo;, тгца-р;, XJHTJ-XOC.
eSajxov —скр. dami-tar, Trav-8ajAa-Tu)p, Aao-8a-jxa-;, 8}i7)-x6c.
наряду с exajxov —скр. ^ami-tar, xajxa-тос, a-xcejjia-;, XJATJ-TOC.
eftavov 4 — ftava-тос, {Ьт)-т6с.
1
В зендском существуют весьма любопытные формы: paiti-zanta, a-zainti.
Нам представляется невероятным видеть в них органические образования,
так как последними должны были бы быть: *paiti-zata и *a-zaiti. Но перед
гласными zan-(=znn-) является, действительно, правильной слабой ступенью
от zna, так что -zanta, -zainti могли быть образованы по аналогии с такими
утраченными словами, в которых было налицоуказанное условие.
2
Здесь un другое, чем в kunnum = cKp. gammas, ибо, как мы видели,
эта последняя форма —метаплазм *ganlmas, *ggnlmas (стр. 533).
3
Корнем может быть только vami; мы его обнаруживаем, по-видимому,
в vam-a.
4
Корнем, возможно, является не \^eva, но flva (см. стр. 545). Но для
теории группы -av- это несущественно.
549
 В Ixxavov при хтатб; (стр. 343) группа av оправдана лишь
наличием двойного согласного хт.
Так как найти образования этого рода в других языках
Запада, кроме греческого, можно было бы только с немалым
трудом, мы ограничимся приведением лишь нескольких приме­
чательных общеевропейских примеров, морфологический анализ
которых, впрочем, не вполне достоверен. Среди этих примеров
есть даже такой, как tnn-u, который, бесспорно, восходит к корню
anudatta (tan). Строго говоря, можно было бы устранить эту ано­
малию, расчленив слово следующим образом: tn-fnu. Однако
более естественно думать, что суффиксом является -и, что орга­
ническая форма в действительности должна была бы дать tn-u
и что группа -пп- возникла лишь из стремления избежать в на­
чале слова столь жестко звучащей группы, как tn-.
Скр. tanu, греч. TOCVO-, лат. tenuis, др.-в.-нем. dunni.
Скр. sama „некто", греч. ajxo;, гот. suma- (ср. стр. 387 и
прим. 2 там же).
Гот. guma, лат. homo, hemonem (hflmanus — загадочно), лит. zmii.
Греч, хацарос, др.-сканд. humara- (Fick).

[Возможно, что слав. 2епа = гот. qino содержит в себе другую

основу, чем греч. [Java, Y^VYJ, (стр. 391). Последнее слово, соот­
ветствующее скр. gn& (а не gan&), видимо, сменило п на пп лишь
в греческий период. Слово со значением „земля": греч. ха^а^» лат.
humus, слав, zemja, лит. zeme, скр. kSama, несомненно, имело
в своем составе группу ipm, но она стала необходимой из-за
предшествовавшего двойного согласного]. Суффиксальные слоги
дают: скр. -tana (также -tna) = rpe4. -xavo в £тт-7)г-та>6-<;, лат.
-tino; скр. tama = roT. -tuma в aftuma и т. д., лат. -tumo.
На стр. 329 мы говорили о таких порядковых числительных,
как скр. da£ama=^aT. decumus. В праязыке было, несомненно,
da^ipma, а не d a ^ a m a . Гот. -uma, акцентуация, самый характер
образования (daxkip + a) — все заставляет предполагать это. Гре­
ческий сохранил единственное числительное из числа тех, о ко­
торых идет речь: ejJ&ojxo;. Уже Курциус предположил, чтобы
объяснить ослабление ттт в j$8, что о, которое следует за этой
группой, является анаптиктическим. Несомненно, скорее можно
было бы ожидать 's,38ajxoc\ но тут та же аномалия, что и в etxojj,
Siaxoaiot и в других числительных (§ 15). В Гераклее мы находим

550
 § 15. Особые случаи
I.
Индийская группа га как репрезентант слабой группы, состав
которой, впрочем, с трудом поддается определению.
1. Два обстоятельства заставляют предполагать, что в скр.
ragata^-лат. argentum начальная группа была особой природы:
разная в обоих языках позиция плавного и то, что в латинском
гласным является а (ср. largus — dlrgha и т.д.). Эти наблюдения
подтверждаются зендским, в котором наличествует erezata, а не
'razata'.
2. Соотношение erezata с ragata обнаруживается также в tere-
gaiti, поддерживаемом др.-перс, tanjatiy, а не 'Oragatiy'—при
скр. trasati. Таким образом, можно, несомненно, сказать, что
слог tras- в trasati не представляет собой, вопреки, казалось бы,
очевидности, слабой ступени корня. Было бы естественно видеть
соответствующую сильную ступень того же корня в вед. taras-
anti, если бы та же мена га и ага не представала перед нами
в примере 3, где было бы затруднительно истолковать ее таким
образом.
3. Третий пример является менее ясным из-за исключительно
изменчивой формы слова в различных языках. Скр. aratni и rMnl,
зенд. ar-eftnao (им. п. мн. ч.) (зенд.-перс. словарь) и raftna; греч.
d>Uv7j, (ЬХг-xpavov и oU-xpavov, лат. ulna; гот. aleina. Быть может,
лит. alkune восходит к *altne и тождественно скр. ratnl. Воз­
можно, что начальная группа в родственном образовании та же
самая: греч. aiaS* тг7]р;. 'Aftajxavcov, лат. lacertus, лит. olektis,
слав, lakuti. (См. C u r t i us, Grdz., стр. 377.)

II.
В ряде случаев мы видим, что начинающие собою слово арий­
ские сонанты i, и, г, п, ф передаются в европейском особым и
неожиданным образом: гласный, который, вообще говоря, пред­
ставляет собою а, появляется здесь в сочетании с примыкающим
к нему сонантом. Мы помещаем в скобки формы, свидетельство
которых не вполне отчетливо.
Ряд с i:
1. Скр. td-e вместо *i2d-e: гот. aistan (ср. нем. nest=CKp. nfda).
2. Скр. ina „могущественный": греч. aivo; (?).
Ряд с и :
3. Скр. и и uta: греч. ао и аоте, гот. au-k.
4. Скр. vi: лат. avis, греч. OUSTOC.
5. Скр. ukSati: греч. а&Есо (тогда как vaksati —dtsSco).
6. Скр. uSas: лат. aurora, эол. аиок.
7. Скр. usra: лит. auszra.
551
 8. Скр. uv-e „называть": греч. аисо1?
Ряд с г:
9. Скр. f?a: лат. alces (греч. 6ilxrif др.-в.-нем. elaho).
Ряд с носовыми:
' 10. Скр. а- (отрицание): оск.-умбр. an- (лат. in-, греч. а-,
герм. un-).
11. Скр. agra: лат. angulus, слав. ^glu.
12. Скр. ahi, зенд. azhi: лат. anguis, лит. angis, слав. q4I,
греч. o'ft;2 (др.-в.-нем. unc).
13. Скр. ahati (вместо *ahati): лат. ango, греч. ayy® (слав, v-f zq).
14. Скр. ahu параллельно amhu в paro'hvT (см. Bohtl.— Rhot):
гот. aggvus, слав, qzuku, ср. греч. еууи;.
15. Скр. abhi: лат. amb-, греч. ajxcpi, слав, obu (др.-в.-нем. umbi).
16. Скр. ubhau: лат. ambo, греч. <х]хш, слав. оЬа, ЛИТ. аЬй,
гот. bai).
17. Скр. abhra: оск. anafriss (лат. imber), греч. бцРро;3.
Последний ряд дает большое разнообразие в передаче этого
гласного а с последующим носовым. Среди приведенных приме­
ров нет, очевидно, ни одного, которому мы были бы вправе
приписать, восстанавливая праязыковую форму, краткий носовой
сонант, или долгий носовой сонант, или полную группу an. Но
это не мешает отдельным языкам сглаживать порою различия
между ними. В германском звук, который мы рассматриваем,
обычно смешивается с носовым сонантом (un); однако в aggvus
представлен an. В балто-славянском мы находим то an, то a, a
в одном случае, в v-fZcj,— группу, равнозначную герм. un. В ла­
тинском та же неопределенность: наряду с an, то есть нормальной
формой, мы встречаем и in, которое обычно воспроизводит п,
и — что особенно любопытно—в двух случаях лат. in противо­
стоит an оскского или умбрского4. Греческий почти всегда дает
av, ajx и только один-единственный раз — а. В бц(5ро; гласный
принял более темную окраску, наконец Ьщ изменило о т на о,
проведя его через промежуточную ступень долгого носового
гласного о. Гомер, Гиппонакт и Антимах употребляют Ъщ (ophis)
1
Зияние в абаас; делает это сближение сомнительным. Ср., однако,
aFuxoo (Corp. Inscr., 10) = а6то'3.
2
Родство осрц; с ahi весьма настойчиво отстаивал Асколи („Vorlesungen",
стр. 158). Вокализм исследуется ниже. Что касается греч. (p = gh2, то vetcpei—
совершенно достоверный пример этого; сюда же можно добавить тефра
(корень dhajgha; стр. 400, прим.), лефгегу, фатбс, = скр. hata, xpixpVj = скр.
druhcS, возможно, также аКщ (Гесихий) и fitapoi; ср. скр. argha, arhati
( F r o h d e , ВВ, III, стр. 12). Относительно *xiS см - СТР- 555, прим. 1.
3
4
А не следует ли добавить сюда: скр. agni, слав, ognt, лат. i(n)gnis?
То же отмечается и в inter, умбр, anter; поразительно также и то, что
в санскрите мы обнаруживаем antar, а не 'atar\ Впрочем, нужно отметить,
что прилагательное antara, родство которого с antar вполне возможно, пере­
дается в славянском через v-iitorii. Да и числительное siito покажет нам
ниже, что появление в славянском и в данном случае представляет собою
факт, который стоит отметить.
552
 еще как трохей; подробнее см. R o s c h e r , „Stud.", I6, стр. 124.
Никоим образом не исключается, что вариант <Ы- скрыт в aptyt-
ajxatva и ajrfiaftjxatva („Etym. Magn.") —образовании, которое можно
было бы уподобить axvb}ia№Q (Гее), eptSjxalva), abjftjxaiva). —
ajx'fia^atva (Эсхил) порождено, по-видимому, народной этимоло­
гией.
Ввиду морфологических трудностей, доставляемых типом uSas—-
аоок, abhi—ajicpl и т. д. (см. стр. 554 и ел.), почти совершенно
невозможно определить природу звука, который могли иметь
в праязыке начальные фонемы этих форм. Тем не менее, допу­
стимо отважиться на предположение, что сонанту предшествовал
слабый гласный А (стр. 462 и ел.) и что следует реконструиро­
вать ^usas, ^mbhi и т. д.
Такие формы, как ajxtfl, бцррос и oytc, приводят нас к анало­
гичным случаям, которые можно наблюдать на некоторых сре­
динных группах с носовым. Прежде всего: греч. etxoai и txavxtv
(Гес.) = скр. vimfati. Ср. берк и anguis = CKp. ahi. Второй элемент
в etxoai принимает форму -xov- в тркххоута1 (скр. trinxjat); ср.
ojifipo;: abhra; в ехатбу он выступает как обычный носовой сонант
и приобретает окраску о в Staxoatoi. Если, с одной стороны, не­
которые диалекты имеют такие формы, как Ftxaxt, то, с другой
стороны, Sexoxav и exoxojxpoia (стр. 393) увеличивают число при­
меров с о 2 . Наконец, славянский совсем не имеет 'sfto' (ср. лит.
szimtas), но suto. Второй, относительно достоверный случай,—
это префикс 6-, чередующийся с а-3 (ср. exax6v:8'.ax6atoi), в оттатрос,
б£о$ и т. д. при adsXcpetoc и т. д. В литовском мы обнаруживаем
s^-, в старославянском—s$- (sqlogu: alopc); соотношение здесь,
таким образом, то же, что и в ocpK:q2i4.
Эти факты по меньшей мере обязывают нас к осторожности
при рассмотрении некоторых причастий, которые, быть может,
с излишней торопливостью были сочтены образованиями по ана­
логии, в частности 6vx-, tovx- и 68ovx-. Своеобразие этих форм
обнаруживается, помимо греческого, и в других языках, как эго
видно по др.-в.-нем. zand (параллельно гот. tunpus), по лат.
euntem и sons при -iens и -sens. Эти три примера относятся к
причастиям с согласной основой. Нетрудно прибегнуть для их
объяснения к гипотезе воздействий по аналогии. Но насколько
вероятно такое воздействие для слова со значением „зуб", анома­
лия которого обнаруживается в двух различных лингвистических

1
Что касается анализа xpiaxoardg (trimgattama), то мы воздерживаемся
от каких-либо предположений.
2
3
Ср. стр. 393.
4
Но никоим образом не d-, которое является слабой формой ev- (стр. 333).
Другие возможные примеры о той же природы: Ppo/og, ср. гот. vruggo;
axdxog, которое Фик сопоставил с гот. staggan; хо%(й\х\, ср. скр. gaghana— от
gamh (откуда gangha „gamba"); лбфос; при jiaftetv (ср. стр. 394); apjud^co от
ctpjua и т. д.
553
ареалах? Оно еще менее допустимо для лат. euntem и sons,
при том, что тематические причастия (такие, как ferens) лишены о
(см. стр. 479). Отметим, сверх того, что оло;, по всей вероят­
ности, тождественно скр. satya (Kern, KZ, VIII, стр. 400).
Греческая группа -sv- в некоторых полностью аналогичных сло­
вах также заслуживает тщательного исследования, например в
evxt, evxaaat, если эти формы восходят к *a-evxt, *a-evxajat. Здесь
эта группа, являясь начальной, может стать особенно важной.
Мы уже упоминали об ёууис при гот. aggvus1 и при скр. ahu. Да­
лее нам известно также ёу^гЪ; 2 = лат. anguilla (лит. ungurys);
наконец, едтп;, равнозначное лат. apis 3 , германская форма кото­
рого в виде др.-в.-нем. Ыа- живо напоминает ajA<pa)= гот. bai 4
(стр. 552).
В ряду форм, перечисленных на стр. 551 и ел., отличитель­
ной чертой арийских языков является то, что интересующую нас
начальную фонему они передают как сонант обычного рода. Но
еще более странно, что та же семья языков показывает нам ту
же фонему прочно закрепленной в морфологической системе всех
прочих корней и подчиняющейся, по крайней мере по видимости,
обычному механизму.
Первый случай. В сильной форме а предшествует сонанту.
Наряду с ahati (вместо *аИаи) = лат. ango существует основа на
as, а именно arnhas, и наряду с abhra существует ambhas. Тож­
дество uksati и ао£<о побуждает предположить, что и в ugra, корень
которого мало чем отличается от корня этих слов, дает аи в
языках Европы и что с этим ugra нужно сопоставить лат. augeo,
гот. auka; таким образом, этому и сопутствуют сильные формы
6£as, 6£Tyas. Равным образом и uSas (=auco<;) связано с глаголом
oSati.

1
Ср. ёу%оиоа—вариант 5.y%ovoa.
2
Как имеет место мена между ov и о (Tpiaxovxa:ei'xoai), так и е равно­
значно fiv в ?xig при сопоставлении с iyyeh)^. Параллелизм последнего
слова с anguilla, по-видимому, делает сомнительным сближение ocpig с anguis
и ahi (стр. 552), и действительно, трудно решиться на отъединение fyic, от
этих форм. Но, быть может, различие в ударении, предназначенное для
различения значений и позднее утраченное, и является единственной при­
чиной, приведшей к расхождению i%^ и ocpig; в своей основе они были,
надо полагать, тождественны. Возможно также и то, что следует исходить
из двух прототипов — одного, содержащего gh2 (ocpic,), и другого с ghx (fyis)-
След этого сохранился в армянском (Н u b sc h m a n n, KZ, XXIII, стр. 36).
Как бы то ни было, принадлежность е в e^ic, к разряду интересующих нас
гласных явствует из самого греческого, поскольку носовой налицо в
iyxehic,; e в exepog наряду с атерод (дор.) и tfdxepov представляет собой
результат такого же аналогического воздействия, какое имело место в сло­
вах женского рода на -Feaaa (стр. 334).
3
Эта форма, вероятно, прошла через промежуточную ступень apis, что
явилось бы параллелью к преобразованиям, которые в греческом претер­
пело4 ocpig.
Ср. также ГуОа = скр. adha (?).
554
 Второй случай. В сильной форме а следует за сонантом.
В презенсе 6-го класса uksati (^augw) соответствует vaksati 1-го
класса. Скр. ud- (например, в udita „сказанное, произнесенное")
соответствует греч. аи8- в aoSrj1; но санскрит имеет, кроме того,
неослабленное образование vadati.
Следует заметить, что трудности возникают при рассмотре­
нии вопроса о том, как представлены в европейских языках оба
ряда сильных форм.
Вернемся к первому случаю и рассмотрим мену, имеющую
место между us-as и 6s-ati, ug-ra и 6g-as, abh-ra и ambh-as, ah-ati
и amh-as.
Трудно допустить, чтобы а сильных форм могло представлять
собой что-либо иное, кроме а1. Но если это действительно
так, мы должны были бы обнаружить в Европе параллель­
но с такой, например, слабой формой, как angh, сильную фор­
му, содержащую е: engh. И действительно, мы имеем в гречес­
ком sua) (лат. uro) = 6Sati при аисо „зажигать", aoaXsoc, aoaxijpoc
(слова, где ao(a) равнозначно скр. и&, как свидетельствует об
этом ошак — u§as). С другой стороны, убедительность этого еди­
ничного показания снижается наличием некоторых языковых
фактов, среди которых тождество скр. andhas с греч. <XV$OQ ка­
жется нам особенно достойным внимания. Примечательно, что а
этой формы является начальным а, за которым следует сонант,
совершенно так же, как в ambhas, amhas. Аналогия распростра­
няется еще дальше, и здесь нам представляется удобный случай
отметить интересную особенность корневых типов, к которым
восходят такие формы, как ^usas. Им регулярно сопутствуют
корни-братья, в которых место а изменено2, и в этом втором
корне а всегда отчетливо указывает на то, что оно является не
чем иным, как ах.

1
a66V; употребляется только применительно к человеческому голосу и
всегда содержит в себе представление о смысле, вложенном в слова. Это
в некоторой мере справедливо и для скр. vad, и подобное совпадение
значений подтверждает справедливость такого сближения. Заметим, что
протетическое а наблюдается далеко не во всех родственных формах. Так,
мы имеем ибо параллельно au6rj; бупг^ при augeo; orfrov (С и г t i u s, „Stud.",
IV, стр. 202) наряду с aoco, aoarr|po£. Несомненно, ало-брад и ая-аирасо явля­
ют пример того же. На стр. 551 мы намеренно пропустили др.-в.-нем. eiscon
при скр. iddhati, так как лит. j-eskoti обнаруживает протетическое е, а не а.
Если пренебречь этой аномалией, то греч. с-бтг]д при сравнении с eiscon
(скр. i§-) воспроизводит соотношение 6'осо и аббт] (скр. -ud).
2
Мы говорим, само собой разумеется, лишь о примерах, упомянутых
в первом случае. Корневой тип второго случая в точности (по крайней мере
в том, что касается места а) является корневым типом интересующего нас
корня-брата.
555
 1-й корень 2-й корень
Слабая форма Сильная форма, (Сильная форма)
прослеживается
только в арийском;
качество ее а под­
лежит определе­
нию
uSas—аио; osati wa^: скр. vasara, vasanta,
греч. (F)s(a)ap.
ugra — augeo 6£as wajg: лат. vegeo, зенд.
vazyafit\
ahati — ango arphas na^h: лат. necto, греч.
vs£a;* атршцата.
abhra — anafriss ambhas na^h: скр. nabhas, греч.
vecpo;, и т. д.
скр. a-, OCK. an- na, скр. na, лат. пе.
(отриц.)
Вернемся к слову andhas. Для нас несомненно, что наличным
в нем носовым первоначально мог быть только т , и что это слово
принадлежит к тому же гнезду, что и madhu „мед".
Итак, мы записываем:
— | andhas | maxdh: скр. madhu, греч. piHto.
Но поскольку andhas представлено в греческом как avftoc;, то
из этого следует, что ambhas соответствует *ajx<po;, а не 'ерфос'
и что лат. *angos в angustus должно быть непосредственно сопо­
ставлено с amhas. Короче говоря, корневые а второй колонки —
это не av Этот вывод, который представляется правильным,
ставит нас перед морфологической загадкой, решить которую
в настоящее время, без сомнения, невозможно.
Переходим к рассмотрению второго случая. Здесь западные
языки еще позволяют различать сильную форму. Так, ukSati
передано в греческом через ао£со, vaksati—через a(F)s$co. Другой
аналогичный пример: корень скр. vas „пребывать" обнаружи­
вается в греч. &(F)s(a)-ja, a(F)sa-(a)xovTO, слабая форма которого
(в санскрите—и§) появляется в аоЦ, i-arn 2 .
1
Зендский доказывает, что заднеязычным является здесь glt тогда как
первый корень указывает на g2. Тем не менее, мы полагаем, принимая во
внимание другие аналогичные случаи, что не следует отказываться от сбли­
жения2
этих корней.
Под влиянием и (ср. стр. 393) а этой корневой группы aua- окраши­
вается в о в различных собранных Курциусом формах („Grdz.", стр. 273).
Таким образом, ooarcputaxi и сора —точный перевод обт] лаконского диалекта
(стр. 169, там же прим.). Далее, блер-anov— образование, вполне сопостави­
мое с скр. antar-u§ya „тайник", со в этом слове —лишь протяжение о, требуе-

656
 На первый взгляд, ключ ко всем наблюдаемым нами пертур­
бациям может быть, наконец, найден в природе начального сонанта
(в вышеприведенных случаях—в природе u, w). Остается пред­
положить более густое (epaisse) произношение названного сонанта,
позднее утраченное в арийском, передаваемое в европейском
протетическим а и распространяющееся в одинаковой мере как
на сильную, так и на слабую форму. Предельно ясную картину
дают нижеследующие равенства:
а-о;- = ukS a-FsS- = vakS.
Однако надежда на разъяснение рушится перед новой и очень
странной особенностью тех же корневых групп. Действительно,
параллельно с такими типами, как 7.Fs$ или aFec, наблюдается
своеобразный тип, равный Fa£, Fa;. Этот последний позднее
появится в родственных языках или даже в самом греческом.'
aF££-(o: гот. vahs-ja (перфект vohs, быть может, вторичен).
aFsa-(a)xovro: Faa-xu.
Вот другие примеры с корнями, которые представлены только
в западных языках:
a'FsO-lov: лат. vas, vadis; гот. vad-i.
'ApSTT-oIat1: лат. rap-io.
aXey-etvo;1 (и aiey-a)?): XaY-stvdrSstva (Гее.)
Эта неустойчивость гласного при других обстоятельствах го­
ворила бы о наличии фонемы А\ но если эта фонема равнозначна
е в aFs£(o, то соотношение этой формы с vakSati, ukSati, auSw, так
же как и рассмотренная структура сама по себе, становятся для
нас решительно непонятными.

мое законами греческого словосложения. Таким образом, блер-wlov восходит

к блер-oiov (ср. оТг|=хсЬ|иг|), блер-oiHov, 6лер-аи(а)-юу. Не является ли гла­
гол d(F)e£6a) по отношению к aofiyj тем же, чем d(F)i|co—по отношению к аи£со?
Во всяком случае, дифтонг здесь не поддается объяснению. Ср. aT]6a>v.
'AAigco относится к raksati так же, как ocFigco—к vakSati, но обоим языкам
неизвестна редуцированная форма. Правда, эта последняя может заменяться
образованием
1
с сокращенным корнем, который дает тД-ойх-ov и лат. агс-ео.
арл- относится к арел точно так же, как а6£ относится к <iFe£. Это
редуцированная форма. Таково же отношение dVy к аЯеу- 'AXeyeivog до­
казывает, что сначала говорили *&XeYOg; aA/yog объясняется влиянием сла­
бых форм.
 ДОПОЛНЕНИЯ И ИСПРАВЛЕНИЯ

Стр. 309. [1] Наличие гласного г в древнеперсидском можно обнару­

жить, как нам кажется, из следующего факта Вед. martia соответствует гпаг-
tiya (или, возможно, просто martya); вед. m^tyu противопоставлено (uva-)mar-
shiyu или (uva-)marshyu. Без сомнения, различие трактовок, которым под­
верглось t, зависит от того, что i в martia было гласным, а в m^tyu — со­
гласным. Но это различие в свою очередь обусловлено одним лишь коли­
чеством корневого слога, а по закону Сиверса нужно, чтобы корневой слог
в -marshyu был кратким, другими словами, чтобы г функционировало как
гласный. Возможно, г еще существовало в эпоху, когда была высечена над­
пись, так что следовало бы читать uvamrshyu.
Стр. 312 (сн. 2). [2] Курциус допускает для вышеперечисленных форм
подобное отклонение имперфектов, превращающихся в аористы („Verb.", I 2 ,
стр. 196 и ел.).
Стр. 312. [3]. Можно привести в зендском c.d-a-ntu от qa£ и в санскрите
г-a-nte, r-a-nta от аг.
Стр. 316. [4] Предложенная (в примечании) для tctXXco гипотеза оказыва­
ется, как я замечаю, очень старой. См. An f r e e bt, KZ, XIV, стр. 273 и,
против его мнения, А. К u h n, там же, стр. 319.
Стр. 317. [5] Предложенная для гот. haurn ЭТИМОЛОГИЯ несостоятельна.
Достаточно руническом формы horna (вин.), чтобы ее опровергнуть
Стр. 321. [6] К лаФелу от nevft присоединяются Aaxe?v от Яеух» X a o ^ v
от xev^> fiay.Etv от *деух.— Относительно аориста с удвоением ср. стр. 397,
строку 15-ю снизу.
Стр. 321. [7] Уже после того, как эти строки были напечатаны, Бруг-
ман опубликовал свою теорию в „Beitrage" Бецценбергера (II, стр. 245 и
ел.). Укажем на интересную форму, опущенную в этой работе: ал-£фато*
aneftavBv (Гее.) от <pev. Возражения против реконструкции таких форм, как
?KU|nev от хаи ( B r u g m a n n , стр. 253), ср. ранее, стр. 465, сн.
Стр. 331, сноска 2. [8] Знакомство с этой работой, перепечатанной в
настоящее время во втором томе „Studi Critici", избавило бы нас от необ­
ходимости касаться многих вопросов (стр. 329 и ел.), которые Асколи уже
затронул, и притом рукой мастера, в этой работе.
Стр. 331, [9] К ac,masya нужно добавить композит uk§a*nna из uk§an
и anna.
558
 Стр. 333. [10] Сноска 1-я должна быть изложена так: Медиум punate
( = punnte), где отсутствие суффиксального а очевидно, не позволяет сомне­
ваться относительно сущности группы an в punanti.
Стр. 339. [11] «е. оказывается на конце слова только в данном слу­
чае». Это ошибочно. Мы должны были бы обратить внимание на коге. и
на местоимения me., t$, se,— формы, где конечное е. заведомо происходит из
долгого ё + носовой. Тем не менее, высказанное относительно im§ мнение
не кажется нам вследствие этого невероятным.
Стр. 339, сноска 1-я. [12] Так как в цитированной работе Остгоф имеет
в виду лишь особый случай гласного г, то будет уместным напомнить, что
существование этой фонемы было подтверждено в общем виде только в статье
Бругмана о носовых сонантах. Исключительно заслугой первого ученого
является установление того факта, что ог есть латинский представитель
гласного г. Это последнее правило, знакомству с которым мы обязаны устному
сообщению проф. Остгофа, было с его разрешения опубликовано в „Memoires
de la Soc. de Linguistiquc" (III, стр. 282), так что в воспроизведении его
здесь нет никакой нескромности.— Известно, что существование гласного
в праязыке всегда в принципе защищалось как Говлаком, так и Миклоши-
чем, однако эти ученые не указывали, каковы были специальные группы,
соответствовавшие в европейских языках древнеиндийскому г.
Стр. 341 у сноска 2-я. [13] Скр. ата* не может восходить к nma\ так как
эта форма должна была бы дать 'anma\
Стр. 342. [14] Форма, подобная ц-ia, может быть, скрывается в fi-wvu£,
если возводить его к *ац-оп>о£. Помимо этого, juovog вместо *afi-ovog, без сом­
нения, идентичен скр. samana, эквиваленту ека (вместо sm-ana путем свара-
бхакти). Все же форма JIOOVOC, не находит объяснения.
Стр. 348. [15] Когда печатался настоящий мемуар, вышла в свет первая
тетрадь „Morphologische Untersuchungen" Остгофа и Бругмана. В примечании
на стр. 238 (ср. стр. 267) Остгоф, как мы видим, признает существование
гласной, которую мы назвали А И ДЛЯ которой он к тому же принимает
то же обозначение, что и мы. Остгоф представляет себе морфологическую
роль этого гласного, так же как и его соотношение с долгим а, именно
таким образом, против которого мы сочли необходимым предостеречь чита­
теля в § 11. Мы можем только сослаться на § 11, чтобы читатель мог соста­
вить себе представление о тех, на наш взгляд, неопровержимых доводах,
которые говорят против этой точки зрения.
Стр. 349. [16] Предложенная в настоящее время Фиком этимология, объ­
единяющая несраЛ-/; с гот. gibla („Beitr. de Bezzenb.", II, стр. 265), будет
способствовать окончательному отделению caput от хесраХт]. О quattuor ср.
L. H a v e t , „Mem. Soc. Ling.", Ill, стр. 370.
Стр. 351. [17] К этому списку, вероятно, можно прибавить ptak (ptak):
греч. лтаиеГг, лат. taceo (ср. гот. f>ahan).
Стр. 353. [18] (см. список 2). Слово pojicpeuc; „шило" создано, чтобы вну­
шить сомнения относительно справедливости сближения Бугге. Оно, по-види­
мому, показывает, что корнем ралтсо является pejucp, а а представляет здесь
носовой сонант.
Стр. 356. [19]_ Латинское имя Stator помещено среди форм корня sta,
имеющих долгое а. Это ошибка: а здесь краткое.—Можно было бы упо­
мянуть лат. суффикс -tat = дор. -т5т ( A h r e n s , II, стр. 135).
Стр. 365—366. [20] Ср. стр. 409—410.
Стр. 372. [21] Добавить гот. hlai-na- „холм" от kjlaji „наклонять"*
Стр. 375. [22J Добавить: Aiucpo-g „сопливый", (регбб-с, „бережливый".
559
 Стр. 378, сноска 4. [23] Нам представляется возможным допустить для
отдельных случаев вторую разновидность индоевропейского s с более резким
звучанием, чем обычное s. В самом деле, появление с в санскрите вместо s
во многих случаях совпадает с исключениями из фонетических законов, рас­
пространяющихся на этот шипящим в греческом, латинском или славянском.
Скр. guska, gusyati: греч. aaoxog, ааиаарбс;. Скр. gevala „липкое вещество":
греч. olakov „слюна". Скр. kegara : лат. caesaries. Старое отождествление taog
с скр. vigva, хоть и осужденное Курниусом, кажется нам чрезвычайно убе­
дительным г: ведь славянский со своей стороны имеет vtst (а не v!St). Слу­
чай с tjjLii-ai), как мы сейчас увидим, ни капли не отличается от случая
с ?aog. Асколи признал в сто формативный элемент зенд. ftri-shva „треть" 2.
Теперь разве не очевидно, что вторая половина wi-s2u (скр. viSu) и wi-s2wa
(iaog), являющегося всего лишь его продолжением, содержит тот же самый
слог -s2u в сложении с wi- вместо dwi- 3 „два"?—Отметим дельф. щюао\=
YJjui-aFo-v.
Стр. 393. [24] Добавить frastra, lastrum наряду с fraus, lavare.
То, что сказано об отношении incolumis к calamitas, неверно, так как
в древней латыни было слово columis, синоним incolumis.
Стр. 394. [25] После внесенной выше поправки к стр. 353 пример
раятсо — ро|ыфеис, следует изъять.
Стр. 399, список б. [26] Добавить: [6oXi%6$ — largus], см. стр. 539.
Стр. 409. [27] Форма xdv6aXog есть, разумеется, не более как вариант
axdtv6aA.ov и совершенно не должна сравниваться с kandara.
Стр. 410. [28] Следует отметить, что разграничение ах и а2 проведено
почти повсюду в системе Шлейхера. Его ошибка состояла только в смеше­
нии а2 с а. Трудно представить себе в настоящее время, как такому круп­
ному лингвисту, как Шлейхер, не бросилось в глаза подобное заблуж­
дение, имеющее в самом себе нечто шокирующее, потому что оно ведет
к отождествлению греческих о и а. В фактах, способных его раскрыть, не
было, однако, недостатка. Так, Шлейхер очень верно утверждает, в проти­
воположность мнению других авторитетов, что тематическое а в cpipojuec, —
bharamas отличается от тематического гласного в cpspexe — bhara4ha, но бук­
вально тут же он смешивает его с долгим гласным вfidjwvajui— pundmi. Но
рассмотрим имперфект, дающий закрытый слог. Санскрит сам старается
отметить и подчеркнуть здесь различие, потому что о в fcpepov соответствует
3 в abhar2m, в то время как apunam наряду с Efidjuvav сохраняет долготу а.
Стр. 413 и ел. [29] Изложенные нами взгляды на „гуну", по-видимому,
одновременно возникли в уме нескольких лингвистов. Совсем недавно Фик
предложил в „Beitrage" Бецценбергера (IV, стр. 167 и ел.) защищаемую
выше теорию.
Стр. 428. [30] Слово $щ „наказание", по-видимому, относится к Осоцод,
корень Фг]. Ср. ticor,v кт-Ьгрореч (Одис. II, 192).

1
Без сомнения, visu, база vigva, не имеет д. Но это вполне объяснимое
колебание.
2
Укажем, однако, на то, что могло бы нарушить этот анализ. Юсти
предлагает видеть в flrishva, caOrushva, производное от Oris "ter", daOrus
"quater". Это мнение могло бы приобрести известную устойчивость, если бы
к тому же подтвердилось существование элемента -va, употребляемого подоб­
ным образом. Но в санскрите действительно имеется datur-va-ya (-ya, как
в dva-ya, ubha-ya). С другой стороны, Асколи упоминает как неотделимые
от ftrishva: haptanhu, ashtanhu, что, по-видимому, меняет дело. См. „Studi
Crit.", II, стр. 412.
3
Известно, что доэтническое падение d засвидетельствовано в числи­
тельном „двадцать".
560
 Стр. 435. [311 Бругман дает в публикуемых им вместе с Остгофом
„Morphologische Untersuchungen", первая тетрадь которых появилась, когда
печатался настоящий „Мемуар", другое объяснение аи в dadhau, acvau
и т. д. Он усматривает в нем различительный знак долгих конечных а сан­
скрита, содержавших в своем второй половине ах (цит. раб., стр. 161).—
На стр. 226 Остгоф присоединяется к этому и предлагает, помимо этого,
относительно типа dadhau, замечания, частично согласующиеся с нашими.
Стр. 435. [32] Мы счастливы, что по поводу лесрп Г. Малов высказал
мнение, совершенно идентичное нашему. См. KZ, XXIV, стр. 295.
Стр. 437. [33] Мы должны были упомянуть, что такие каузативы, как
sn2payati от sna, являются исключением, впрочем, незначительным, ввиду
позднейшего характера этих форм.
Стр. 445. [34] Слово уроцусн;, которое Курциус („Grdz.", стр. 57) не
может решиться отделить от ураую, могло бы показать, что эта последняя
форма выступает вместо "ypipcpw (кор. урешр), следовательно, урокрю не имеет
никакого отношения к вопросу о фонеме А и его нельзя отождествлять с гот.
graba.
Стр. 455. [35] К g^hate добавить dur-g2ha, а к hr^date — hlcfdate: ргаИШН
(В en fey, Vollst. Gramm., стр. 161).
Стр. 456. [36] Добавить ^akvara „могущественный".
Стр. 458, 3-й абз. Мы приводим в другом месте (стр. 535) два наи­
более интересных исключения —vanati и sanati. Слишком изолированные,
чтобы поколебать правило, они приходятся как раз кстати как свидетельство
абсолютно вторичного характера этого правила при том абсолютном содер­
жании, которое придавали ему впоследствии.
Стр. 463. [37] Добавить: nactus и mtis от корней a ^ l ^ и а 2 г^ г .
Согласно законам, изложенным в § 14, фонема А должна была бы дать в этих
ормах долгие сонанты, и мы ожидали бы *anctus или *anactus и *artis.
лишком долго было бы выяснять здесь, почему это явление не имело места.
Упомянем гот. -nauhts, целиком и полностью совпадающее с nactus.
Стр. 466. [38] Добавить в сноску — fidv6pa „стойло" наряду с скр.
mandira. Это сближение сомнительно.
Стр. 473 и ел. Когда мы правили гранки этого листа, „Журнал" Куна
(XXI, стр. 295 и ел.) опубликовал диссертацию И. Шмидта об оптативах.
Между теми результатами, к которым он приходит, и нашими имеется лест­
ное для нас сходство.— Однако тщетно было бы искать в работе видного
лингвиста объяснения того факта, что в слабых формах ia дало Т.
Стр. 478. [39] Гласный г, действительно, превращается в аг в армянс­
ком: artsiv = CKp. rgipya; аг^ = скр. fk§a; gail=CKp. vfka, и т. д.
Стр. 480. [40] Индийское прилагательное gau-ra дает некоторое под­
тверждение гипотезы ga-au, так как иначе дифтонг аи не имел бы смысла
в этом производном.
Стр. 486. [41] Добавить dana* от daman.

1
Скр. апас. в anac.amahai, греч. evex (вместо ev e x, хотя позднее как
раз второе е будет чередоваться с о2: ev^voxa);—скр. ari, греч. ере. Гер­
манские формы пбп и го претерпели, как и другие корни этого рода (так,
кпо = скр. ё ап Ь hro „прославлять"—-скр. kari), метатетическое изменение.
561
 Стр. 501. [42] Следовало бы принять во внимание такие композиты от
cppTJv, как ficppcov. Наши заключения в этом случае были бы несколько
иными.
Стр. 536. [43] Корнем слова Qrdh-va могло бы быть radh, radhati. В
этом случае данный пример можно было бы присоединить к dirgha: dr^ghlyas.
Стр. 539, см. табл. [44] Отметить дор. харра = хорот|. Оно, по-види­
мому, показывает, что звук, предшествующий р, сложился очень поздно.

КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ*
«Evidence for laryngeals» (ed. by W. Winter), 2 ed., The Hague, 1965.
H. H e n d r i k s e n , Untersuchungen uber die Bedeutung des Hethitisches
fur Jie Laringaltheorie, K^benhavn (Munksgaard), 1941.
F. B. J. К u i p er, Die indogermanischen Nasalprasentia, Amsterdam, 1937.
Jerzy K u r y i o w i c z , з indoeuropeen et h hittite.— «Symbols in Gram-
maticae in Hon ore m Joannis Rozwadowski», 1, Krakow, 1927, стр. 95—104.
W. P e t e i s e n , Hittite h and Saussure's doctrine of the long vowels,
«Journal of the American Oriental Society», vol. 59, 1939, стр. 175—199.
E. H. S t u r t e v a n t , The Indo-Hittite laryngeals, Baltimore, 1942.
C. V a l l e r i , Problemi di methode in Ferdinand de Saussure indoeurope-
anista, «Studi e Saggi Linguistici», 9, Pisa, 1969.
Э. Б е н в е н и с т , Индоевропейское именное словообразование, перев. с
франц., М., 1955.
Т. В. Г а м к р е л и д з е , Хеттский язык и ларингальная теория, в: «Труды
Института языкознания АН Груз. ССР» (Серия восточных языков), т. III,
1960.
Луи Е л ь м с л е в , Метод структурного анализа в лингвистике, в кн.:
«В. А. З в е г и н ц е в , История языкознания XIX—XX веков в очерках и
извлечениях», ч. II, изд. 3-е, М., 1965.
С. Д. К а ц н е л ь с о н , Теория сонантов Ф. де Соссюра и ее значение
в свете современных данных, ВЯ, 6, 1954.
С. Д. К а ц н е л ь с о н , К фонологической интерпретации протоиндоевро­
пейской звуковой системы, ВЯ, 3, 1958.
Н. В. К р у ш е в с к и й , Новейшие открытия в области ариоевропейского
вокализма «Русский филологический вестник», 4, 1880.
* Составил Вяч. Вс. Иванов.— Прим. ред.
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР

СТАТЬИ

Переводы с французского
И. А. П е р е л ь м у т е р а и Е. Е. К о р д и

Вступительные статьи
|И. М. Т р о й с к о г о ) и В. А. Д ы б о
 РИТМИЧЕСКИЙ ЗАКОН Ф. ДЕ СОССЮРА

Через шесть лет после выхода в свет „Мемуара о первона­

чальной системе гласных в индоевропейских языках" (1878)
Ф. де Соссюр опубликовал небольшое исследование „Об одном
ритмическом законе греческого языка" (1884), судьба которого
была весьма своеобразной, как, впрочем, и судьба самого „Мемуара".
Результаты, к которым пришел де Соссюр, были отвергнуты и
поныне отвергаются многими исследователями, и тем не менее
К. Марстрандер в 1930 г. причислил эту работу к «основопола­
гающим трудам по лингвистике»1.
Идея исследования чрезвычайно характерна для Ф. деСоссюра.
Через всю его научную жизнь проходит одно стремление—по­
нять язык как целостную систему. Это же стремление к объеди­
нению в один узел многочисленных фактов, представляющихся
на первый взгляд диспаратными, и объяснению их из единого
системного принципа проявляется в статье 1884 г.
Исследователь исходит из общеизвестного факта. При присо­
единении суффиксов сравнительной и превосходной степени -херо-
и -тато- к основам на -о- гласный основы удлиняется, если ему
предшествует краткий слог: ао^ш-тгро;, но Sstvo-xspo;. Различие
в количественной характеристике гласного основы явно связано
с общей ритмической структурой слова, и филологи давно ука­
зывали, что «древние стремились избегнуть неприятного стече­
ния кратких слогов»2. Свойственная де Соссюру интуиция системы
позволяет ему раскрыть здесь одно из проявлений правила,
имеющего гораздо более широкое значение. Он стремится пока­
зать, что ряд явлений в греческом языке может быть возведен
1
С. 1. S. M a r s t r a n d e r , Uber den Charakter des altesten germanischen
Rhythmus,
2
„Norsk Tidsskrift for Sprogvidenskap", B. IV, 1930, стр. 251.
Chr. Aug. Lobeck в замечаниях к его изданию „Phrinichii eclogae no-
minum et verborum Atticorum", Lipsiae, 1820, стр. 650.
565
к единому принципу, а именно — к недопущению трех последо­
вательных кратких слогов. Язык таких серий избегает и при­
том разными способами: в одних случаях краткий гласный удли­
няется, в других — выпадает и в результате такой синкопы
образуется долгий слог; иногда происходит удвоение согласного;
наконец, ритмический закон действует при отборе словообразо­
вательных моделей. Для иллюстрации удлинения гласного Ф. де
Соссюр, кроме уже упомянутых образований степеней сравнения,
перечисляет еще ряд явлений: поведение конечного -о- основы
перед некоторыми другими суффиксами (Up(o-aov7j, гтгрюлН и т. д.),
удлинение краткого гласного в начале второго члена сложного
имени (TTO8-TJV£JJ.O; < *TroS-avsjJioc), аттическое удвоение типа h-tyoyy.
и некоторые отдельные слова; прочие явления — синкопа, удвое­
ние согласного— имеют спорадический характер. Автор указывает,
что его изложение основано на немногих фактах и что имеется
ряд примеров, противоречащих устанавливаемому закону. Исклю­
чения эти объясняются аналогическими влияниями и главным
образом тем, что речь идет о древнем законе, в историческое
время уже не действующем. Интересно отметить, что принцип
де Соссюра совершенно отличен от звуковых законов, которые
устанавливались младограмматиками. Он негативный; речь идет
о том, чего язык избегает, сохраняя свободу селекции
приемов, которые при этом будут использованы. Легко по­
нять, что представители младограмматического направления не
могли принять ритмического закона де Соссюра, по крайней мере
в той форме, какую ему придал сам автор. Так, Бругман3 при­
знал действие «ритмического закона» только в том отношении,
что при наличии морфологических дублетов с разным ритмом
часто отдавалось предпочтение той форме, которая не содержала
нежелательного скопления кратких слогов. С другой стороны,
полемизировавший с младограмматиками Г. Курциус объявил
о своей солидарности с точкой зрения Соссюра 4.
Наконец, в основе «ритмического закона» лежит некоторое
положение, не сформулированное исследователем с полной ясно­
стью: ритм греческого — чисто квантитативный, основанный на
чередовании долгих и кратких слогов, и греческое музыкальное
ударение ритмически иррелевантно. Такой ритм не допускает
скопления кратких— какие-нибудь краткие слоги должны удли­
няться. Это предположение о чисто квантитативном, не завися­
щем от ударения ритме греческого языка, характерное для фран­
цузской лингвистической школы, тоже не встречало поддержки
у многих лингвистов, особенно немецких.
6
К. B r u g m a n n , Das vv in evvu|ni, £a>vvi)^i, xopevvuui und ahnlichen
Prasentien, „Zeitschrift fur vergleichende Sprachforschung", B. XXVII, 1885,
стр. 590—591, прим.
4
G. C u r t i u s , Zur Kritik der neuesten Sprachforschung, Leipz., 1885,
стр. 51, прим.
566
 Подробную и очень тщательную критику статьи де Соссюра
дал в 1889 г. известный швейцарский эллинист Я. Вакерна-
гель 6 . Он показал спорность и даже ошибочность некоторых
толкований де Соссюра; ни одного примера на синкопу, на ге-
минацию согласных критик не признал убедительным. Что касает­
ся удлинения краткого гласного в начале второго члена слож­
ного имени (тип TTO8-YJVSJAOC), то Вакернагель обратил внимание на
недостаток теории де Соссюра, не объясняющей, почему удлине­
ние происходит только при отсутствии согласного начала крат­
кого слога, и возвел удлинение к слиянию конечного гласного
первого члена с начальным гласным второго члена. Это толкова­
ние осталось общепринятым. Из материала, приведенного
Ф. де Соссюром, после критики Вакернагеля осталось не­
много—тип аоусо-теро; и сходные с ним явления, где удлинение
происходит в конце основы, на морфологической границе. Для
этих случаев Вакернагель признал действие ритмического
закона и обратил внимание на то, что аналогичные явления
имеются в „Ведах". Закон оказался отодвинутым в индоевропей­
скую глубину. Во втором издании своего „Grundriss'a" Бругман
признал возможность ритмического удлинения кратких гласных
на морфологической границе перед одиночным согласным при
наличии соседних кратких слогов, особенно если эти краткие
слоги находятся как перед слогом на морфологической границе,
так и после него6. В виде иллюстрации он приводит из греческо­
го языка аоусо-теро;, tepw-auvrj, тгрсо-ттгрил — примеры Ф. де Соссюра.
Индоевропейского квантитативного ритма Бругман не при­
знает. Этот вопрос был поставлен со всей резкостью учеником
де Соссюра А. Мейе7. Согласное свидетельство древнегреческого
и ведийского устанавливает для индоевропейского чисто кванти­
тативный ритм, в котором ударение не принимает никакого уча­
стия. Ритм этот имел огромное значение, и исследование его роли
было начато в статье де Соссюра. В индоевропейскую эпоху
этот ритм был способен производить фонетическое удлинение
гласного; в более позднее время, в исторических языках, он уже
потерял эту силу создавать новые формы и только предуказы­
вал— при наличии различных форм в языке —выбор наиболее
удовлетворительной формы с ритмической точки зрения. С Мейе
согласился Марстрандер в уже цитированной нами статье, ко-

5 J . W a c k e r n a g e l , Das Dehnungsgesetz der griechischen Composita,

Basel, 1889.
0
K. B r u g m a n n , Grundriss dcr vergleichenden Grammatik, B. I, Strass-
burg, 1897, стр. 496.
7
К вопросу о квантитативном ритме в общеиндоевропейском языке Мейе
возвращался неоднократно. В настоящей связи наиболее интересны его
статьи: „Sur le rythme quantitativ de la langue Vedique", „Mem. de la Soc. de
Lingn. de Paris", т. 21, 1919, стр. 193—207; „Theorie du rythme et du ton en
indo-europcen", „Bull, de la Soc. de Lingu. de Paris", т. 31,' 1931, стр. 1—7.
567
 торый пытался объяснить германское чередование ед. ч. deda,
мн. ч. dedum в претерите из и.-е. мн. ч. *dadhima, с ритми­
ческим удлинением первого слога.
„Ритмический закон" Ф. де Соссюра и в настоящее время
продолжает по-разному оцениваться исследователями. В остаю­
щемся наиболее авторитетным компендиуме древнегреческой
грамматики Швицера8 его действие признается непосредственно
очевидным в таких противопоставлениях, как TTOUI—sTspcoOt,
ITTTTOTTJ; — {haa(0T7j;, и при выборе словообразовательных моделей.
По отношению к типу аоу<о-теро; Швицер колеблется, но лучшего
объяснения до сих пор не предложено. Гораздо дальше идет
в смысле признания выводов Ф. де Соссюра автор новейшей
исторической грамматики греческого языка Гейльман9. К тен­
денции избегать скопления кратких слогов он возводит и удли­
нение типа аоуш-терос и (по крайней мере частично) TTOS-YJVSJXO;,
а также случаи синкопы.
С другой стороны, Е. Курилович отрицает всякую общую
или унаследованную ритмическую тенденцию как в греческих,
так и в древнеиндийских удлинениях 10.
Проблема синкопы в греческом языке вновь поставлена в не­
давней очень спорной книге Семереньи11. В то время как почти
все исследователи, писавшие после Ф. деСоссюра, отвергали самую
возможность синкопы в условиях греческого музыкального уда­
рения, Семереньи полагает, что многие примеры Ф. де Соссюра
действительно содержат синкопу, и присоединяет к ним ряд но­
вых, имеющих, однако, совершенно иную просодическую струк­
туру. В концепции Семереньи синкопа связана не с наличием
ряда кратких слогов, а с неударностью синкопируемого крат­
кого гласного в соседстве с двумя одиночными согласными.
Однако при этих условиях синкопа происходит далеко не всегда,
а лишь при «благоприятных» обстоятельствах.
Вопросы, поднятые в статье де Соссюра „Об одном ритмиче­
ском законе греческого языка", не получили общепринятого
решения и продолжают вызывать споры исследователей.

И. М. Тройский

8
Е. S c h w y z e r , Griechische Grammatik, Bd. I, Munchen, 1938, второе
неизмененное издание 1953, стр. 239, 535.
9
10
L. H e i I m a n n, Grammatica storica della lingua greca, Torino, 1963.
J. K u r y f o w i c z , L'apophonie en indo-еигорёеп, Wroclaw, 1956,
стр. 355. Мы не имеем возможности остановиться здесь на вопросе о так
называемом «метрическом удлинении» в сериях кратких слогов у Гомера,
которое, по мнению некоторых исследователей, тоже связано с законом
Ф. де Соссюра.
11
О. S z e m e r e n y i , Syncope in Greek and Indo-european and the nature
of Indo-european accent, Napoli, 1964.
 Ф. де Соссюр
ОБ ОДНОМ РИТМИЧЕСКОМ ЗАКОНЕ
ГРЕЧЕСКОГО ЯЗЫКА 1

Некоторые греческие формы сохраняют, по-видимому, следы

древнего ритмического закона, ограничивающего число кратких
слогов, которые могут следовать друг за другом в одном слове.
Если попытаться сформулировать этот закон, то легко обнару­
жится, что он соответствует правилам эпического стиха и, по­
добно им, независим от ударения.
Для того чтобы войти в гекзаметр, греческое слово не должно
содержать более двух кратких слогов подряд. В особом поло­
жении, однако, находятся краткие слоги в конце слов; они
рассматриваются как долгие, поскольку становятся таковыми
либо перед цезурой, либо под воздействием начальных согласных
следующего за ними в стихе слова. Поэтому такие слова, как
civojxa, xspajxo;, apyupso;, несмотря на то, что они оканчиваются
тремя краткими, вполне употребительны, как известно, в дакти­
лической поэзии.
Грандиозный ритмический отбор, основанный на том же са­
мом принципе и с тем же ограничением, должен был в опреде­
ленную эпоху проявить свое действие по отношению ко всем
словам греческого словаря. В то время обиходный язык стре­
мился избегать последовательности трех кратких слогов, и мы
вправе задаться вопросом, не был ли древнейший стихотворный
размер греческой поэзии в известной мере предопределен этим
естественным ритмом греческой речи.
Но не этот вопрос интересует нас в первую очередь. Вполне
вероятно, что тех, весьма фрагментарных данных, некоторое ко­
личество которых мы попытаемся здесь подобрать, покажется
недостаточно, чтобы засвидетельствовать само существование
1
F. de S a u s s u r e , line loi rytlimique de la langue grecque, „Melanges
Graux", 1884; перепечатано в „Recueil des publications scientifiques de Saus­
sure", Geneve, 1921.
569
закона, о котором идет речь. В самом деле, наблюдаются много­
численные нарушения закона трибрахия, имеющие более позднее
происхождение, в то же время встречаются древние исключения
из него, сравнительно легко объяснимые. С другой, стороны,
формы, носящие явные признаки этого закона, обнаруживающие
стремление языка избежать трибрахий, ставят порой перед нами
трудноразрешимые задачи. Трудности эти тем значительнее, что
одинаковый результат достигается здесь несколькими различными
путями: удлинением гласного, синкопой, удвоением согласных
и т. д. В столь тонком фонетическом организме, каким яв­
ляется звуковой строй греческого языка, каждый из этих
приемов, в частности синкопа, представляется необычным, почти
грубым и заслуживает внимания уже в силу того, что встре­
чается крайне редко. Примеры, иллюстрирующие эти различные
изменения, должны быть выбраны, насколько это возможно, из
форм, употребительных в прозе; если бы мы стали искать их
в поэзии, то при всей своей многочисленности они имели бы
мало доказательной силы.

/. УДЛИНЕНИЕ ГЛАСНОГО

а) Суффиксальные гласные.
Удлинение о-микрона в формах сравнительной и превосход­
ной степени прилагательных, отличающее тип aoyoixepoc, ao-fci-
тато; от типа Sstvoxspo;, Sstvoxaxo;, иногда ошибочно истолковы­
вается как явление, представляющее собой по своему происхож­
дению поэтическую вольность и проникшее в прозу под влиянием
поэзии. Однако закон, соблюдаемый всеми греческими диалек­
тами с исключительной последовательностью, не мог возникнуть
так поздно и иметь своим единственным источником язык лите­
ратуры. Гораздо более вероятно, что поэты лишь использовали
эвфонию, уже ранее в языке установившуюся и изменившую
звуковой облик слов как бы специально для их целей.
Такое же удлинение возникало, по-видимому, перед суффиксом
a5v7] (ср. „Etym. Magn.", стр. 275, 42), хотя в подтверждение
этого правила можно привести только одно слово tspcoauvrj, про­
тивостоящее SouXojwr], Stxatoat5v7) и другим подобным формам, ни
одна из которых не обнаруживает удлинения \ Между тем на­
личие (о в слове ispa)jt;v7] дополнительно подтверждается эпигра­
фическими материалами ( F r o e h n e r , Inscr. du Louvre, № 40,
I, 12).
1
Сходная с tepcocrJvri форма та Y)Ye|i6auva, правда, также не обнаружи­
вает удлинения, но надо принять во внимание, что о здесь не является тема­
тическим. В тексте Нового завета мы находим ауаОост>г|, а в еще более позд­
них текстах — ayioauvr), но некоторые издатели восстанавливают эти слова как
ayadcootivri, dyicoa'jvr].

570
 Суффиксы -{h, -ftev, -oe также могли порождать трибрахий,
хотя и не путем добавления к слову еще одного краФкого слога,
как в случаях, о которых говорилось выше, а благодаря тому,
что они передвигали в глубь слова конечный краткий корня.
В подобных случаях мы также наблюдаем удлинение темати­
ческого о: етгрсой'., exspwusv, exspwae, ajx'foxspto'fh, ajxcpoxspcousv,
ajxcpoxspwas; ср. aXXapfli, aUapxtev, аПзг/оае.
Точно так же обстоит дело с производными словами, обра­
зованными с помощью суффикса -т7); (ж. р. -тк;): {haawxjj;,
iStcoTrj;, aTTapyavtcoTrjC, атрат^хг^ч, ^>.t^tcoxr^c, a^e\aazrfi\ ср. aypoxrjc;,
йг|}л6хГ|С, ITTTT6T7J;, 10*6^.
Окситонные слова, как, например, CJJXCQXY];, тгЦрот);, будучи
образованы от глаголов на -оо>, а не от именных форм, вне
всякого сомнения, имеют со совершенно иного происхождения.
С другой стороны, 8sajxcox7j;, т^тшршхг^, V7JJIO>X7J; представляют
собой явно неправильные формы.
Ту же тенденцию мы обнаруживаем, наконец, в распределе­
нии двух суффиксов -s8ov- и -7)8о7-, которые в действительности
составляют один суффикс. Первый из них встречается только
после долгого корневого слога х : TIJX-S&OV, атрт-ейшу, apir-eSciv,
apTT-eS6v-7j. Второй суффикс замещает первый тогда, когда корне­
вой слог краток. Благодаря этому удается избежать трибрахия,
который в противном случае возникал бы во всех падежных
формах, кроме формы именительного падежа единственного числа:
xle-7j8cov (в результате эпического удлинения: хХщЪму), xsp-r^civ,
a-7)8a>v2'H вторичное производное xoxuX-7j§a>v. Аристофановское
ptp-rjScov, противоречащее этому правилу, представляет собой
искусственно сочиненное слово и не обладает лингвистической
ценностью. Кажущееся отклонение от правила в слове aXyrj&ov
коренится в первоначальной форме этого слова *ake*{-rfi(i>v (см.
ниже о слове alyo;). Единственным подлинным исключением
является a](fr-7j8a>v, поскольку XajATT-rj8<i>v и epTT-7joa>v—слова очень
позднего происхождения3.
б) Корневые гласные.
Здесь мы должны рассмотреть удлинение начальных глас­
ных а, Е, о в тех случаях, когда слова, начинающиеся этими
гласными, становятся вторыми членами сложного слова. Это пра­
вило, как и предыдущие, служит для того, чтобы предотвратить
1
Форму fieXe6wv нельзя считать твердо установленной; с другой стороны,
совершенно несомненно, что, если эта форма существовала, родительный падеж
от нее был цеЯебшгос,. Стало быть, эту форму можно не принимать в расчет.
2
Это слово, которое не может быть производным от dei6a), содержит, по
всей 3 вероятности, интересующий нас суффикс.
Мы не рассматриваем здесь таких слов, как ле(Яфрг|6а>у, Tevftpr)6<bv,
ovdpn^wv — названий различных видов ос и пчел, поскольку ц в этих словах
относится к корню. Ср. xev-$prrvr|, dv-ftprrvr| и лаконское dpw-va£.
571
 появление групп из трех кратких слогов: iro8-if|vejioc, Ьтт-^ргхт)С,
отт-шросрос вместо *т:о&-<Ьер.о<;, *итт-гретГ](;, *отг-6ро:роч; oxsx"4Y^ вместо
б^ет-йуо;. Соблюдается это правило с таким постоянством, притом
в таких несомненно общенародных и обиходных словах, как
имена собственные, что невозможно представить себе, будто оно
было изобретено специально лишь для удобства версификации.
Следует все же отметить, что удлинение распространилось
вторичным путем на множество сложных слов, которые не содер­
жали трех кратких слогов подряд и которые, следовательно, не
должны были ему подвергнуться. Речь не идет здесь ни о словах
типа jxov-ffivoE, тре-^рт]; (вместо *|xov-6voS, *xpt4pijs), ни о словах
типа ix|)-7|psyiq; (вместо оф-sp'scfrfy;), поскольку в форме родитель­
ного падежа у этих слов возникали условия, необходимые для
удлинения1. Вместе с тем удлинение было немотивированным:
1) в ритмическом типе so-Yjvspioc, o^cipo-fo;, а также у неравно­
сложных слов (yajx^-uvoS), уадф-алю^сх;, (г5-*г)р7]ч), eS-r,pso<;; 2) в типе
eTT-TjjxotPoc; 3) в типе е$-т])лоф6<;; 4) в типе отрат-т)уо;, и в особен­
ности в типе срорт-т]у6<;.
Подлинную языковую традицию отражают такие формы, как:
1) ттаио-avsjAo;, оф-броуос, (soovuE), eoovujpc; 2) Sir-dcjioijiaMc; 3) доио-
ацофбс; 4) eetxoa-opo;. Такого рода нерегулярное удлинение, при
котором имеется множество исключений, в известной мере, по-
видимому, можно отнести за счет поэтов; но в гораздо большей
степени его распространение было вызвано различными морфо­
логическими условиями, в детальное рассмотрение которых мы
здесь входить не можем.
В конце первого компонента сложного слова не происходит
фонетического удлинения (см. 4: ftavaxq-cpopo; и т. д.). Тем не
менее мы имеем один пример подобного рода в слове ттрю-ттгрил;
именно эту форму рекомендует Аполлоний Дискол, отвергающий
тгро-TTspuji. Быть может, следует признать правильной старую
этимологию слова 8ia-xovo;, усматривавшую в этом слове пред­
лог Sta (ср. ey-xovso).
Даже за пределами словосложения отмеченная нами тенден­
ция в области словесного ритма была достаточно мощной, чтобы
изменить *oysXsco, *oyi\i)iQZ (из *6cpsXo<;) в JMSXSG), (LcpsXtjxo;.—От­
сюда же 'IIXVJWV TTSSIOV с 7), происходящим из корня IXsuft-,
sX-j{}-.— Латинское viduus в греческом языке отражено в слове
Y]i9go; = s-F(esFo;; г) здесь представляет собой не что иное, как
ритмическую модификацию протетического г, поскольку теория,
объясняющая удлинение воздействием дигаммы, не выдерживает
критики.— Слово rjXaxax7j „колено тростника" (лишь отсюда „трост-
ник", а затем „прялка") означает собственно „рука, конечность";
оно близкородственно слову a'Xag- TTYjp;- 'Aftajxave;, что в свою
1
Первоначально, по-видимому, склоняли *|iov6vi)£, fxova>vuxos; *tpu'prjg,
трцреод; у Гомера мы еще наблюдаем склонение бфересрт^, йфт]рефео£.

572
очередь позволяет усмотреть в начальном г) этого слова резуль­
тат ритмического удлинения. Форма &vo\i<x (вместо Svojxa), появле­
ние которой могло бы быть оправдано наличием трибрахия в кос­
венных падежах (ovujxaxo;), происходит все же, по-видимому, из
имени собственного 'Svujxaoxo;, засвидетельствованного одной бео-
тийской надписью.— Поскольку г\ глагола Tjyeojiat в сопоставлении
с а глагола аусо не получило еще другого объяснения, а именно
объяснения в плане морфологическом, то и это 7) можно было
бы с известной долей вероятности присоединить к предшествую­
щим примерам.
Как в простом, так и в сложном слове, по-видимому, лишь
у начальных гласных могли происходить квантитативные изме­
нения подобного рода. Во всяком случае, нельзя рассматривать
в той же плоскости изолированные .примеры типа |ли&хХео; из
jxSSo;, хотя долгота гласного заслуживает здесь внимания, по­
скольку она засвидетельствована и у трагиков и в эпической
поэзии (ср. L o b e c k , Pathol. Proleg., стр. 102).
Так называемое аттическое удвоение сопровождается как
в именах, так и в глаголах удлинением начальных гласных,
вполне сопоставимым, на первый взгляд, с удлинением, возни­
кающим в сложном слове. Тем не менее, причину этого удлине­
ния не всегда легко распознать.
Начнем с имен, содержащих удвоение, типа ax-cox-Y]. Предпо­
ложение о ритмической модификации находится здесь в проти­
воречии с законом, который мы пытаемся установить: удлинение
здесь было ненужным, поскольку число кратких слогов в этом
слове не превышало двух.
Этот отрицательный вывод подкрепляется, кроме того, одним
существенным соображением, которое касается морфологии. Тембр
второго гласного явно свидетельствует против того, что этот
гласный возник в результате удлинения краткого гласного. В самом
деле, корневой тип ах- может выступать в трех видах, хорошо
известных в морфологии: ах-, 6X-(=TJX-), а>х-, но не в виде 6х-
с о кратким.
К тому же все слова интересующего нас типа принадлежат
к корням, в которых долгое о появляется регулярно. Ряд звуко­
вых изменений а а со: ах-сох-т], ау-соу-<к. Ряд е г) со: eS-co§-*fj; сле­
дует также отметить а/.цХ-оЗюЗбтаг aWrfkofiopoi. Ряд о со со: 6S-CO8-Y|,
OTT-COTT-TJ. Имеется одно исключение: 6X-CO/-YJ из г/со (ряд s о). Однако
в любом случае это слово представляло бы собой аномалию.
Общеизвестно, что е^со утратило начальный согласный ^akyw или
Fsp)) и поэтому могло получить аттическое удлинение лишь вто­
ричным путем, под влиянием аналогии.
Перфекты с аттическим удвоением отличаются от только что
рассмотренных нами форм в первую очередь тем, что содержат
число кратких слогов, достаточное для того, чтобы оправдать
ритмическое удлинение. Это верно, по крайней мере, по отноше-
573
нию ко всем активным формам перфектов от двусложных кор­
ней типа evqvop и по отношению ко всем активным формам (за
исключением форм трех лиц единственного числа) перфектов от
односложных корней типа бтштта, мн. ч. oTTomajxev.
Правда, это еще ничего не предрешает; как и в предшествую­
щих случаях, здесь также возникает вопрос, является ли удли­
нение ритмическим или грамматическим. Заметим в скобках, что
так называемое грамматическое удлинение не является, собст­
венно говоря, удлинением, ввиду того что в области морфологи­
ческих изменений долгие гласные первичны по отношению к глас­
ным кратким. Этот вопрос получает вполне конкретную форму
в следующем частном случае. У Гомера формы ap7]p<o;, apapiua
чередуются точно так же, как ХбЦхшс— ШахиТа, тейг^ах; — теМ-
ХиТа. В примерах второго типа изменение гласного корня, будучи
более или менее искусственным, в конечном счете восходит к грам­
матическому чередованию, поскольку перфект образуется из форм
сильных и форм слабых. Основано ли чередование ap7jpa>;— apa-
pula на том же самом принципе?
Мы попытаемся показать, что чередование в этом последнем
примере имеет совершенно иную природу, что удлинение у пер­
фектов с аттическим удвоением в отличие от удлинения в именах
с удвоением зависит исключительно от ритма; иными словами,
формы ap7jpa>;, eSijSa, бтштта, с морфологической точки зрения, экви­
валентны формам *apapa)C, *I8s8a, *оттотта.
Для того чтобы доказать это, можно было бы сослаться в пер­
вую очередь на отсутствие корневой огласовки 0, которую естест­
венно было бы ожидать в формах перфекта. Можно было бы
противопоставить aprjpux;, ebrfa формам axoxrfj, eScoS-fj. Но этот аргу­
мент значительно ослабляется наличием большого числа перфек­
тов, которые, подобно XsXafta, xbajSa, утратили (о. Лишь некото­
рые перфекты, например ёррсоуа, сохранили этот звук.
Решающий довод в пользу ритмического удлинения достав­
ляют лишь перфекты от двусложных корней типа Ых- (ev-iqvojf-a),
ахоо- (ax-iqxoF-a). У двусложных корней, широко представленных
в греческом языке, корневым является, как правило, внутрен­
ний гласный, не подвергающийся удлинению, тогда как подверга­
ющийся удлинению начальный гласный случаен. Долгота этого
неорганичного гласного не может быть органичной: требования
ритма объясняют ее появление гораздо лучше.
Бопп и Курциус склонялись к тому же решению, хотя они
и не ссылались на какой-либо определенный закон, касающийся
условий, при которых ритм может изменять количество гласного.
Если что и вызывало колебания у этих ученых, то не столько
представление о том, что гласный мог быть долгим по природе,
сколько вопрос о «временном аугменте», или, точнее, об удвои-
тельном е. Глаголы, обходящиеся без аттического удвоения,
подобно oyXtJxava), uyXrjxa, получают в перфекте долгий гласный,
574
в состав которого входит древнее приставочное е (*s-o'f^7jxa)—
результат редукции удвоительного слога при отсутствии началь­
ного согласного. Поскольку аттическое удвоение ' представляет
собой, по-видимому, инновацию, то это наводит на мысль, что до
оттсотта греки произносили *и>тга ( = *е-отта), ср. ах&цха. А отсюда
возникает предположение, что со, входящее в состав аттического
удвоения формы бттоша, происходит из исчезнувшего предшест­
венника этой формы *штга.
Предположение это слабо обосновано, поскольку в данном
случае удлинение составляло бы столь же неотъемлемую черту
перфекта с аттическим удвоением, сколь неотъемлемым является
оно для образований типа u>yX7jxa. Тот факт, что в действитель­
ности мы этого не наблюдаем, служит для нас явным подтверж­
дением ритмического происхождения долгого гласного. Подобно
тому как в аористе и в презенсе аттическое удвоение не влечет
за собой удлинения, поскольку количество кратких слогов огра­
ничено здесь двумя (ауауеТу, ayay^v; apapiaxw), точно так же и по
тем же причинам удлинение не наблюдается у большого числа
форм перфекта, что особенно характерно для языка поэзии.
В списке Курциуса (Verbum, II, 140) мы находим среди прочих
форм:
ax-apjjxai, ax-ofystaxo (ср. ax-7j)(SJX2V7]), ax-otyjxsvo;, аХ-акщи,
сй-аХшхщэа, ap-apula, ep-lptrrxo; ap-atprjxax; у Геродота (ср. обычную
форму iiprjxa);).
В ы в о д : долгий гласный перфекта с аттическим удвоением
не связан ни с исконной долготой типа ХгХНха, ни с контрак-
циониой долготой типа "йуЦха, "НИар. Он имеет чисто ритми­
ческое происхождение и, стало быть, в формах, где ритм его не
требует, мог возникнуть только под влиянием аналогии. Гомер
применяет еще первоначальное правило в формах apapuTa : аргг
poxrjC1. В форме именительного падежа ед. ч. apr^pco; проявляет
уже свое действие аналогия.

2. СИНКОПА

а) и и и становится—KJ.
Первоначальные формы *cptX6xspoc, *<?iX6xaxo; дают cptixepoc,
cpiixaxoC.
Формы *s).tr&sjxsv, *siuftexs синкопируются в IXftsjxsv, liftsxe.
Отсюда синкопа распространяется на еХОшу, */]XOov, конкурирую­
щее с TJXoftov. В пользу первичности более длинной формы с не­
сомненностью свидетельствуют eXeuaojiat, eil-r\kooboL.
Прилагательное оттхм; происходит, по всей видимости, из
*ЬТТ0-Х10С.

1
F суффикса -Fox-, создававшее «позицию», исчезло повсюду, по-видимому,
уже в очень отдаленную эпоху.

575
 Первоначально слово со значением „боль" должно было звучать
по-гречески как *а/.еуо; (ср. a)iya)). Форма родительного падежа
*<Шуго;, поскольку она содержала три кратких слога подряд,
была изменена в oil^eoc;; на основе этой новой формы возник
именительный — винительный падеж а'Хуос. Между тем е сохрани­
лось в aXeyetvo;, диаг^Хзу^с, аттг^.гузак, где ничто не могло вызвать
его выпадения. Такова же история слова avfloc; гомеровское <Ь-
-/)Voft-sv определяет его первоначальную форму как *<хуг$-о$ (ср.
avijftov?). Наконец, sSpo; „ширина", насколько можно об этом
судить на основании материалов родственных языков, восходит
к *£-Fspo;, род. п. *c-F(s)pso;.
Вгауато;, несомненно, представляет собой синкопированную
форму первоначального *-&еа6^ато; ( C u r t i us, Grdz.4, стр. 509).
Я. Вакернагель убедительно показал, хотя и без исчерпыва­
ющих объяснений, что порядковое числительное еЬато;, evatoc
восходит к *evFaxo;. Эта непонятная форма становится почти
ясной, если попытаться проникнуть далее вглубь, вплоть до
первоначального *s-vsFa-xo;. Второе е здесь синкопировалось и
тем самым была устранена последовательность трех кратких.
Следует добавить, что количественное числительное svvsa, благо­
даря такой же синкопе, возникло из *sv(e)vsFa. Подобное восста­
новление покажется, вероятно, странным, но если принять во
внимание, что w в аттическом диалекте может происходить
только из v + v 1 , то возможности решения проблемы оказыва­
ются чрезвычайно суженными; кроме того, предложенное реше­
ние опирается на форму svsvTq-xovxa. В свою очередь, в evsvY)*wa
мы наблюдаем третий случай применения того же принципа: это
слово восходит к *£V£v(e)FYi-xovxa, *ev£vF-r)-xovTa. Таким образом,
для числительного девять должны быть установлены две основ­
ные формы: 1) *evsFa-, 2) *eveveFa. Конечно, согласовать эти
формы с соответствующими формами родственных языков довольно
трудно, но я не думаю, что эти трудности уменьшатся, если
речь пойдет о формах, принимавшихся до сих пор.
Вопрос о том, в результате какого фонетического процесса
индийское Varuna превратилось в греческое oupavoc, не получил
еще достаточно глубокого освещения. Быть может, следует пред­
положить, что oupavoc восходит к форме *6-F(e)pav6; с трибрахием,
обусловившим синкопу. Подобная гипотеза могла бы согласовать
греч. etvdxepe; и лат. janitrices, возводя греческое слово к *s-j(a)-
vaxepec.

1
Против этого можно возразить, что £WU|ui восходит к *£a-vu|xi, но атти­
ческая проза знает лишь форму djuupievvufxi, представляющую собой аналоги­
ческую модификацию первоначального *а|Аф1е(гиц1, возникшую под влиянием
глаголов типа xopevvvjui, о котором речь ниже. Аорист r^qxeaa может слу­
жить доказательством того, что связь между сложным и простым глаголом
была полностью забыта.
576
 В сопоставлении с atyevoc прилагательное ayvsto; предполагает
первоначальное *a<psveat6<; с последующей синкопой второго
краткого.
Поскольку наличие двух о в opoyota этимологически подтверж­
дается формами бргусо и TrevT-copuyo; = ^£VT-6pyuiog1, следует полагать,
что opyo'.i восходит к *ороуо£Й, *6poyoaidL С другой стороны, так
как окончание женского рода -ta происходит из -ja с i неслого­
вым, вполне естественно, что первоначальная форма от opoyota,
*6p<5yoaja ( u KJ — KJ) сохранилась без синкопы. Форма opyota
представляет собой результат смешения двух других форм.
б) \J u KJ становится KJ —.
Сравнение с санскритом заставляет думать, что прилагатель­
ное ерийрб; происходит из *spu$epo<; или *epoftapo;.
Гомеровское xavawrooc действительно является поэтической
формой, но она имеет столь необычный облик, что трудно пред­
ставить себе, чтобы поэт решился ее применить, не опираясь при
этом на народное употребление; эта форма возникла в резуль­
тате синкопы омикрона в *TavaFoTTOO<;. exaxspftev, восходящее
к *e*axepouev, встречается в прозе у Аретея.
в) KJ u KJ становится u KJ.
8s$txep6c вместо *5sStoxsp6<:. Это слово принадлежит, правда,
поэтическому языку.
Дублет ШХо),ftsXcoсвоим происхождением обязан, по-видимому,
стремлению избежать последовательности трех кратких в формах
множественного числа (e)ftlXojisv. В историческую эпоху обе формы
употребляются без различия.
В форме женского рода ла^гкх от еХарс („Одиссея" IX, 116;
X, 509) падение начального гласного не может получить прямо­
го объяснения; но падение гласного могло начаться в формах
косвенных падежей мужского рода, которые содержали три крат­
ких подряд (uajfsoc и т. д.).
Гомеровское eTTTjyxsviSs; в конечном счете восходит к *STT-SVSX-
eviis; — от корня hex-, представленного в формах SoDp-7]vsx-Y)C,
ev-^vo^-a. С помощью нормального удлинения, о котором шла
речь выше, мы получаем *S7T-7JVS*SV!;. ЭТОГО было достаточно для
именительного падежа единственного числа; но падежные формы,
усложненные наращением, как, например, *eir-rjvsxsv!8sc, требо­
вали новой перестройки, которая была осуществлена с помощью
синкопы е. Некоторые исследователи, не желая допустить здесь
синкопу, ссылаются на сокращенную форму корня еух-, наличест­
вующую в Зу*о;, sv-syxstv и в перфекте ev-Trv-syxxai аттических
надписей. Но с этим нельзя согласиться, ведь в таком случае т)
в smjyxsvi; не могло бы получить объяснения. Гласный слога,
1
Это слово, по-видимому, произведено из простого *6poyrlt подобно тому
как бгхг-wvujLioc; произведено из простого ovofia.
19 Ф. де Соссюр 577
долгого „по положению", не удлиняется в составе сложного слова *:
*е7т-еухе>!<; никогда не дало бы гтт-7)ухеу!ч.
Рассмотренный нами пример, в котором два трибрахия должны
были быть последовательно устранены, драгоценен в том отно­
шении, что он позволяет нам сделать интересный хронологиче­
ский вывод. Он показывает, что использование синкопы как
средства устранения трибрахия возникло позднее, чем удлинение
гласного, ибо наличие второго гласного, в засвидетельствованной
форме синкопированного, было необходимым условием удлинения
первого гласного.
Следует ли связывать с этим общим правилом форму 'АахХгг
myeveta, противостоящую форме 'АахХт)тц68а)ро;? При положитель­
ном ответе на этот вопрос образования типа AiovoatxiYj;, в кото­
рых синкопа представляется произвольной, можно было бы рас­
сматривать как возникшие по модели 'AaxXriTuyevsta.
07]pijx<r/o;, U7jpi[3opos происходят не от {bjpiov, а от основы {hjpt-.
Относительно многочисленных форм поэтического языка типа
Xrji'potetpa вместо *irjl'o-fJ6xetpa, xpaxatymXo; вместо **paxatoyvaXoc;
очень трудно определить, в какой мере выпадение гласного про­
изошло здесь под действием фонетического закона.
Апокопированная форма, которую получают некоторые пред­
логи, обусловлена по преимуществу тем обстоятельством, что эти
проклитические частицы, вступая в тесное соединение со словом,
которым они управляют, часто порождают последовательности
трех или четырех кратких слогов. Таким образом, и здесь речь
идет скорее о синкопе, чем об апокопе. Примеры известны: хах-
xa8s = xaxd ха8е, тгар jxsXoc ^ттара fxsio; и т. д. Среди именных
сложных слов часто встречаются формы типа Jtajjureplc, av8ip.
Гораздо реже наблюдается апокопа у предлогов при их соедине­
нии с глаголом, поскольку в этом случае полное слияние про­
изошло уже относительно поздно в историческую эпоху, то есть
в то время, когда закон трибрахия уже прекратил свое действие.
По этой же причине такое явление, как удлинение гласного,
встречается только в именных сложных словах: auvrryopoc, aova-
уореш; xaT7jpscpY)<;, xaxepscpa).
Некоторые формы подверглись необычной синкопе, причина
которой остается неясной: 1) eaxat вместо eaaexai; 2) хЕттхе вместо
xiiroxe; 3) acpt вместо as-cpi (ср. лат. si-bi); лишь производное при­
лагательное acpsxspo; можно объяснить как происходящее из *ае-
сргхеро; с позднейшим ритмически обусловленным выпадением
гласного.

1
Нарушение этого правила в формах (я\1-г\отг£, a v i a n s , 6eirtv-r)aTdg,
6opji-r|CTdg от корня e6-(e6fievai) является лишь кажущимся. Многочисленные
данные свидетельствуют о том, что подлинная форма этого корня есть у,6-.
Отсюда происходит ц, сохранившееся в сложных словах.

578
 Если говорить об индоевропейской синкопе, породившей ттатр-6;
из ттатер-, тп-ттт-о) из ттет-, yvu£ из yovu и много других форм, то,
вне всякого сомнения, она не имеет ничего общего с предметом
нашего исследования.

3. УДВОЕНИЕ СОГЛАСНОГО

По всей вероятности, глаголы на -avvujxt, -evvujxi первоначально

оканчивались на -avujit, -SVOJAI. Гипотеза, которая исходит из -аа-
VUJAI, -eavojju, вступает в противоречие не только с этимологиче­
скими данными, но также и с фонетическими законами, которые
требовали бы в данном случае, для аттического диалекта, напри­
мер, -7jvojJU, -stvujxt. Следовательно, axeSavvujxsv имеет двойное v
только по той причине, что *axeSavujiev содержало в себе после­
довательность трех кратких.
Удвоение согласного в слове ПеХоттбуу^ао; произошло, по-ви­
димому, по той же причине; оно, безусловно, является анома­
лией в слове Xeppovvrjaoc, варианте слова Xeppovirjao;.
Поскольку дигамма представляет собой не что иное, как соглас­
ный и, удвоение этого звука в группах aF, eF, oF неизбежно
порождает aoF, euF, 00F. Отсюда следует, что презенс ахош
сравнительно с перфектом Ь.х\хш = *a**r)xoFa представляет собой
геминированную форму, восходящую к *axovF(o. Удвоение соглас­
ного объясняется ритмическими условиями, которые наличество­
вали в формах *ax6Fojxev, *ax6Fexs, *<XXOFST<D, *ax6Fejxev, но кото­
рых не было ни в перфекте, ни в axor\f OTTYJXOO;. ПО ТОЙ же при­
чине возникли аоерш, auiap;. Трудно, однако, сказать, сущест­
вовали ли эти слова в той же форме в народном языке.
Геминированная форма dxobij, например, несомненно, обязана
своим происхождением поэтической вольности.

4. ИЗМЕНЕНИЯ МОРФОЛОГИЧЕСКОГО ХАРАКТЕРА

Сложные слова типа vea-yevYjC, Oavaxrj-cpopo; заимствуют а(т))

у типа SatfV7j-<f>6po;, чтобы избежать последовательности трех крат­
ких слогов. Образования подобного рода были, по-видимому,
вполне характерны для народного языка: ср. атесргуг^орос, гХа^7)-
Poita, axaStaSpojxoc; ( K e i l , Inscr. Boeot., стр. 52). Мы можем
сослаться здесь на мнение Лобека: «hanc rationem . . . a natura
ipsa inchoatam esse»1 (Parerg. ad Phr., стр. 650).
В сложных именах, содержащих числительное exaxov, язык
прибегает к другому способу: вопреки обычным правилам слово-
1
„Этот способ (образования) . . . порожден самой природой".

19* 679
сложения он сохраняет здесь конечный носовой звук: ехатЗДт],
ixoiziyyeip вместо *ехато^Г|, *exaxo](Stp.
Можно было бы легко умножить число примеров, иллюстри­
рующих аналогичные способы устранения трибрахия:- ойо'.тторос
вместо *о§оттсрос, 5(ор^тг>тточ вместо *)рротитто<;, Trapatj5aT7j<; вместо
*TTapapax7j<;, jxsaaiTToXtoc вместо *цеаотг6Ъм;, 8»хаатт6).о<: вместо *&яа-
ттоХо; — все это разнообразные образцы процессов подобного рода.
Относительно таких форм часто возникает подозрение, что они
обязаны своим происхождением искусственному языку поэтов,
но вот, к примеру, имя собственное Qeooboxoz, в котором сигма,
заимствованная из AtoaSoxos, предназначена явно только для того,
чтобы создать долготу. Это имя собственное в данной форме
столь широко распространено и столь общенародно, что оно
могло бы служить образцом диалектальной трактовки группы а8:
фессалийское вебрйотос, танагрсксе веса^отос, фиванское 6ю£ота—
имена собственные, часто встречающиеся в надписях.
Прилагательное eXestvo; вместо *eieea-vo; с полной очевид­
ностью указывает на то, что I).soc, существительное мужского
рода второго склонения, первоначально было существительным
среднего рода третьего склонения1, что подтверждается также
формой V7ji(e)ifi<;. Вокализм этого слова соответствует вокализму
слов типа ysvo;. Перемену склонения здесь, по-видимому, вызвал
трибрахий, создававший трудности в формах косвенных падежей
(*Шеос). Точно так же обстоит дело со словом xk\<xSoQ, перво­
начально бывшим, подобно Шо;, существительным среднего рода,
насколько мы можем судить сб этом по вокализму этого слова,
а также по производному xeXaSetvo;.
Интересные наблюдения можно было бы также сделать над
тем, как рассматриваемый нами ритмический закон способствовал
сохранению большого числа древних форм. Так, позднейшее
добавление о, которое наблюдается в типе (ppsv-o-pXap-fj;, не затра­
гивает основ на а: аахзаттаЬ;, eTrsajioio;. Эти формы с их удиви­
тельно архаичным обликом сохранились благодаря тому, что
в большинстве случаев новый способ образования (*аехеаоттаХо<;)
порождал бы последовательность трех кратких. Отсюда также
TTOpxata, ттиртгоХесо, тшрсрбро; без соединительного омикрона. Сохра­
нение архаизма несколько иного рода мы наблюдаем в формах
vsourjVfy;, £тп|лт|{Цс, сопоставляя их с формами {Шос, jiaOo;, вытес­
нившими более древние формы *{Hjio;, *[л?^о;.
Нельзя отрицать того, что нередко встречаются формы, в ко­
торых мы наблюдаем явное нарушение закона трибрахия и воз­
никновение которых тем не менее не всегда можно отнести
к позднему периоду, например такие, как iroUfitoc, (ттгХа-р;)
ттеХауео*;. Все же наиболее важные из этих исключений объясняются
1
В греческом языке Нового завета fAeog вновь становится существи­
тельным среднего рода третьего склонения.
580
принципом ассоциации форм. По аналогии с ptrjxspa сохранилась
форма {b^axspa. В системе глагола Xe-f6jxevo<;, Xe-p^eOa сохранились
благодаря eo^ojjievo;, eu^opieOa; с другой стороны, кИуор.^ сохра­
нилось благодаря U^ojxev1. В тех случаях, когда точное соблю­
дение закона приводило к нарушению естественной симметрии
морфологической системы, язык жертвовал гармонией звуков во
имя гармонии форм.
Вполне очевидно, что эта эвфоническая тенденция должна
была проявляться лишь в очень отдаленную эпоху, поскольку
период ее активности уже завершился к тому времени, к кото­
рому относятся древнейшие литературные памятники. Это следует
в первую очередь из природы удлинений, порожденных ритмом:
е удлиняется в 7j, о — в со. Если бы этот процесс продолжался
в различных диалектах, некоторые из них удлинили бы е в st
и о в оо.
Во-вторых, нетрудно было бы показать, что греческий язык
исторической эпохи не проявляет более выраженного стремления
избегать последовательностей трех кратких слогов. Не нагромож­
дая примеры типа (хв^аХеттфоХос, приведу здесь для доказательства
лишь две формы сравнительной степени xevoxepo;, axevoxepo;, в кото­
рых омикрон восходит еще к тому времени, когда в этих формах
наличествовала дигамма (**evF6xepo<;, *axevF6xepoc). Если подобные
формы могли сохраниться в качестве живых форм в соседстве
с формами типа aoycoxspoc, то из этого следует, что в аттическую
эпоху язык не только не отвергал трибрахия, но, скорее, даже
искал его. Поэтому правило кратких, которое Ф. Бласс 2 обна­
руживает в речах Демосфена, несмотря на все свое внешнее сход­
ство с древним ритмическим законом, представляет собой лишь
изолированный факт, связанный с личностью автора, с его лите­
ратурными вкусами и намерениями.
Наконец, глубокая древность эвфонических изменений под­
тверждается тем, что они уводят нас к чрезвычайно архаичному
общему фонетическому состоянию. В {Начатое, а также в аср.гтеро;
они должны были произойти до падения сигмы в начальном
и интервокальном положениях; в sivaxeps;— до падения неслого­
вого i.
Последнее замечание. Вспоминая Аристотеля (тигТаха ^ар
3
t a r s i a U^OJASV iv xr, StaXsxxo) x^ ттро; Ь\1г\\оо<;y e&ijjiexpa 8s oXt-fdxK
1
Нельзя, впрочем, безусловно утверждать, что стройность системы гла­
гольного спряжения в отдельных случаях не нарушалась под действием
ритмического закона. Третье лицо единственного числа аориста eyevxo,
засвидетельствованное у Гесиода, Сапфо, Феогнида и Пиндара, представ­
ляет собой, по-видимому, вполне узаконенную и общенародную синкопиро­
ванную форму от kyive-w, ХОТЯ обычно ее рассматривают в качестве формы
„атематического" аориста.
2
3
Die attische Beredsamkeit, III, 1, 100.
Беседуя друг с другом, мы большей частью говорим ямбами и очень
редко — гекзаметрами.
581
(Poet. 4,19)), мы могли бы задаться вопросом, не следует ли нам
привлечь для объяснения отмеченных фактов не дактилический
размер, а, скорее, размер ямбический. Большинство примеров
вполне допускают двоякую интерпретацию, и мы, безусловно,
могли бы принять второе решение, ничуть не изменяя при этом
существа выдвинутых нами положений. И все же оно представ­
ляется само по себе менее приемлемым. Ямбический размер,
допускающий даже в поэзии разложение долгого слога сильной
части стопы на два кратких, был, по-видимому, слишком гибок
и податлив для того, чтобы обусловить отмеченные нами значи­
тельные отклонения. Мы предпочитаем придерживаться мнения,
что в период от доисторической эпохи до эпохи аттической ритм
греческой фразы постепенно подвергался коренной перестройке.
 РАБОТЫ Ф. ДЕ СОССЮРА ПО БАЛТИЙСКОЙ АКЦЕНТОЛОГИИ

Две небольшие статьи Ф. де Соссюра о литовской акцентуации

принадлежат к числу работ, которые принято называть осново­
полагающими. Они на много десятилетий предопределили развитие
исследований в балто-славянской акцентологии и сохраняют свое
значение до сих пор.
Содержание статей относится к двум узловым проблемам
балтийской акцентологии: проблеме интонации и проблеме ударе­
ния.
В работе „К вопросу о литовской акцентуации (Интонация
и ударение в собственном смысле слова)" де Соссюр подвел итоги
предшествующих исследований по литовским интонациям и, изучив
материал, значительно превышающий тот, который был привле­
чен к исследованию до него, пришел к построению общей теории
происхождения слоговых интонаций в литовском.
Задача объяснения происхождения литовских слоговых инто­
наций и акцентных типов встала перед исследователями сразу
же после описания литовской акцентной системы Ф. Курша-
том1. Первые результаты были получены Ф. Ф. Фортунатовым, ко­
торый в 1878 г. 2 установил связь литовских интонаций в дифтон­
гах il, ir : il, ir с определенными различиями в древнеиндийском,
греческом и латинском, построив два ряда соответствий:
I лит. il, if: др.-инд. г : греч. аХ, Ха; ар, ра : лат. ol; or, ег.
II лит. 11, ir : др.-инд. Ir, Qr: греч. Хо>, ох; ро>, ор : лат. 1а, га.
1
F. K u r s c h a t , Beitrage zur Kunde der littauischen Sprache, Heft 2,
Laut- und Tonlehre der littauischen Sprache, Konigsberg, 1849. Тот же мате­
риал Ф. Куршат изложил позже в своей грамматике (F. K u r s c h a t ,
Grammatik der littauischen Sprache, Halle, 1876).
2
Ph. F o r t u n a t o v , Zur vergleichenden Betonungslehre der lituslavischen
Sprachen,— AslPh., Bd. IV, 1880.
583
 Вторым значительным достижением явилась работа А. Лески-
на \ доказавшая факт сокращения актированных конечных долгот
в литовском. Естественным следствием этого явилось открытие
А. Бецценбергером связи литовских и греческих интонаций конца
слова 3 . В 1891 г. А. Бецценбергер установил еще одну категорию
корней, дававшую в литовском акутовую интонацию („двусложные
корни" типа CeSa)3. Таким образом определилось направление
поисков, указывающее на индоевропейские истоки литовских сло­
говых интонаций.
Перед исследователями было, однако, два препятствия, одно
из которых заключалось в том, что в литовском обнаруживается
множество интонационных инноваций, второе — в том свойстве,
что интонации противопоставлены в современном литовском лишь
в ударных долгих слогах и характеризуют качество ударения.
Если первое препятствие было устранено благодаря жесткой
формулировке задачи («отрезок, существовавший изначально и пред­
ставлявший первоначально...»), что позволило отвести все случаи
позднего происхождения и случаи, возраст которых не установ­
лен (их отклонение от ожидаемой рефлексации де Соссюр выде­
лил в особую проблему — проблему „метатонии"4), то вторая труд­
ность разрешалась лишь в результате смелой интерпретации
сравнительно-исторических данных. Исходя из закона Лескина,
действовавшего независимо от наличия ударения на конечном
слоге, и из своего закона передвижения акцента с циркумфлекти-
рованного (и краткостного) гласного на последующий (до этого
безударный) актированный гласный6, Соссюр приходит к вы­
воду о первоначальной независимости интонаций от ударения.
1
A. L e s k i e n , Die Quantitatsverhaltnisse im Auslaut des Litauischerr—
AslPh, Bd. V, 1881.
2
8
CM. A. B e z z e n b e r g e r , Grammatische Bemerkungen.— BB, VII, 1883.
4
A. B e z z e n b e r g e r , Zum baltischen Vocalismus.— BB, XVII, 1891.
Термин был предложен Ф. де Соссюром.
Несмотря на многочисленные попытки, пока не удалось найти убеди­
тельных объяснений для большинства фактов метатонии. Последнюю по­
пытку см. в работе: Chr. S. S t a n g , Vergleichende Grammatik der Baltischen
Sprachen, Oslo, 1966, стр. 144—169. Xp. Станг предполагает, что большинство
случаев циркумфлекса вместо ожидаемого акута связано с ретракцией ударения
с конечного слога. Однако соответствие такого ударения конечному ударе­
нию в славянском допускает иное объяснение; ср. В. А. Д ы б о , Акценто­
логия и словообразование в славянском.— „Славянское языкознание,
VI Международный съезд славистов (Прага, август 1968). Доклады советской
делегации", М., 1968.
6
Негативную формулировку данного закона см. в этой же статье Соссюра
на стр. 618 наст, изд.: «Но из закона, который мы излагаем ниже (см. Акцен­
туация), следует, что ударение не могло бы падать на пё-, если.бы следукь
щий слог был акутированным». Тогда же (в 1894 г.) Ф. де Соссюр изложил
свой закон на X конгрессе ориенталистов (см. „Aktes du X-e Congres inter­
national des Orientalistes", vol. I, стр. 89). Однако подробное доказательство
его Ф. де Соссюр дал в статье „Литовская акцентуация" (!896, см. настоящее
издание, стр. 620—632). Следует, однако, иметь в виду, что выводы статьи
1894 г. были опубликованы Соссюром уже в 1889 г., и, как он сам отмечает,

584
 При оценке этого вывода важно видеть в нем не столько
конкретно фонетическую, сколько специально компаративистскую
сторону, содержащую два этапа генетического отождествления.
По закону Лескина устанавливается, что первоначально долгие
гласные, характеризовавшиеся некоторым просодическим призна­
ком (л:), придававшим ударению нисходящее качество, сокращались
в конечном положении, а первоначально долгие гласные, харак­
теризовавшиеся другим просодическим признаком (у), придававшим
ударению восходящее качество, сохраняли в конечном положе­
нии долготу. Из того, что этому закону подчинялись как удар­
ные, так и безударные гласные, вытекает, что просодические
признаки хну присутствовали не только в ударных, но и в без­
ударных слогах. Однако закон Лескина позволяет сделать такое
заключение лишь для гласных конца слова (ср. стр. 598—599
наст. изд.). Поэтому необходим второй этап, устанавливающий
различие безударных долгих гласных по просодическим признакам
х и у также в середине слова. Последнее доказывается законом
Соссюра, согласно которому первоначально безударные долгие глас­
ные с просодическим признаком х (независимо от их положения
в слове) перетягивали на себя предшествующее ударение, если
оно было восходящим, а при долгом гласном с просодическим
признаком у ударение сохранялось на прежнем месте.
Таким образом, вывод де Соссюра не является только интер­
претацией конечного этапа сравнительно-исторического исследова-.
ния, а наряду с конкретной фонетической стороной имеет собст­
венно сравнительно-историческое содержание, равнозначное опера-*
ции отождествления дополнительно распределенных элементов.
Й если чисто фонетическая сторона интерпретации может быть
пересмотрена в зависимости от общефонетических и типологичес­
ких соображений, то собственно сравнительно-историческая сто­
рона, независимая от экстракомпаративистских данных, совершенно
безупречна и может быть отвергнута лишь в случае отклонения
указанных законов.
Вывод де Соссюра имел и то значение, что давал возможность
изучить индоевропейские истоки слоговых интонаций без предва­
рительного восстановления индоевропейского места акцента. (Про­
тивоположный путь исследования, по-видимому, не мог привести
к непосредственным результатам, так как собранный тогда литов-

эта статья была почти полностью написана в том же году, что позволяет,
думать, что и сам закон был известен Ф. де Соссюру уже в это время. Если
учитывать, что заслуга строгого доказательства этого закона принадлежит
исключительно Соссюру, а различные поправки к нему (отнесение к балто-
сллвянскому периоду, перенесение его действия на праславянскую почву
и под.) вообще никогда никем не были строго доказаны, то вопрос о при-,
орнтете представляется совершенно беспредметным.

585
ский материал был недостаточен для генетического отождествле­
ния литовских и греко-арийских акцентных типов.)
В итоге были установлены два ряда рефлексации индоевро­
пейских гласных в литовском.
I. И.-е. а, о, I, й, ё, J, I, m, п > ЛИТ. 6, йо, 1, и, ё, ir, il,
im, in.
II. И.-е. а, о, i, и, е, j , J, ip, n, er, el, em, en, or, ol, о т ,
on > ЛИТ. [a, T, u, 6], if, il, im, in, ef, el, em, en, ar, al, am, an.
В ЭТОЙ схеме необязательным является обращение к системе
А. Барановского и принятие древности удлинения кратких глас­
ных под ударением (Ф. де Соссюр предполагал, что удлинение
в системе А. Барановского происходит в любом неконечном
слоге 1 ), хотя эта система и позволяла с большей легкостью объе­
динить ударение краткостных и циркумфлектированных слогов,
что напрашивалось благодаря идентичному поведению ударения
этих слогов при следовании за ними акутированного слога (то есть
по отношению к закону де Соссюра). Однако последнее (вопреки
де Соссюру) не требовало обязательного признания древней двумо-
ровости краткостных гласных, так как легко разрешается и при
одноморовых краткостях. Фонологическое и генетическое единство
циркумфлектированных и краткостных отрезков основано на том,
что маркированным членом интонационной системы был акут,
а циркумфлектированные и краткостные отрезки входили в не­
маркированный класс просодических единиц, фонетический же
переброс ударения на актированный слог в обоих случаях можно
объяснить близостью тонических вершин (см. ниже).
Опубликованная через два года после рассмотренной статья
Ф. де Соссюра „Литовская акцентуация", в которой изложено дока­
зательство закона, носящего его имя, относится к шедеврам
сравнительно-исторической реконструкции.
Несмотря на всеобщее признание, эта работа до самого по­
следнего времени была не понята в своей основе и не оценена
в той мере, в какой она того заслуживает. Апофеоз закона де
Соссюра и распространение его на праславянский и балто-сла-
вянский сопровождались забвением строгой методологии исследо­
вания, при помощи которой он был доказан. Одновременно был
затушеван целый ряд результатов первостепенного значения,
полученных автором в ходе доказательства этого закона 2 .
Отправным пунктом работы является довольно прозрачное
отношение в системе литовских акцентных парадигм, которое
после открытия закона Лескина приводит к почти очевидному
выводу:
1
Это было связано с недостаточно точным обозначением количества в
текстах, опубликованных А. Барановским.
2
По-видимому, лишь этим можно объяснить факт отрицательного влия­
ния на славянскую акцентологию открытия закона Ф. де Соссюра.

53$
 I. Современное состояние:
Н(1) H/a(2) П(3) П'аН)1

Им. varna гапка galva merga

Род. varnos rankos galv6s mergOs
Дат. varnai rankai galvai mefgai
Вин. varna^ rankq galv4 mefg^
Творит. varna ranka galva merga
Местн. varnoje rafikoje galvoje mergoje

П. Состояние до действия закона Лескина. Безударные а к ­

тированные долготы обозначены знаком л, безударный циркум­
флекс — знаком —:

Н (1) H/a (2) П (3) П/а (4)

Им. varn§ ranka galva merga

Ни
Род. varnas galvas merga s
Дат. varnai galvai mefgai
Вин. varn4 galv^ rnerg^
Творит. varn| galv| merg4
Местн. varnajs rankaj§ galvaj§ mergaj§

Уже первая таблица показывает, что типы Н (1а.п.) и

П (За.п.) встречаются лишь у основ с акутом корня, тогда как
типы Н/а (2а.п.) и П/а (4а.п.) характерны для циркумфлектиро-
ванных основ, или, как бы мы сказали теперь, типы П и П/а,
так же как и типы Н и Н/а, дополнительно распределены.
Акцентное отличие типа Н/а от типа Н в именительном ед. ч.
и творительном ед. ч. и типа П/а от типа П в творительном
ед. ч. должно объясняться какими-то особенностями окончаний
этих падежей. Реконструкция состояния до действия закона
Лескина ясно показывает характер данных особенностей: это
старые актированные окончания. Причем нет форм с актиро­
ванным окончанием, непосредственно следующим за корнем, в ко­
торых типы а не отличались бы сдвинутостью ударения с корне-
1
У Ф. де Соссюра приняты следующие обозначения: Mob. (подвижная
парадигма, соответствующая парадигме II а Куршата), Mob/a (подвижная
парадигма, соответствующая парадигме I а Куршата), Im (неподвижная пара­
дигма, соответствующая парадигме II b Куршата), Im/a (неподвижная пара­
дигма с передвижкой ударения по закону де Соссюра, соответствующая
парадигме I b Куршата). Здесь и в переводе эта нотация заменена соответ­
ствующими русскими обозначениями: П, П/a, Н, Н/а.
Сокращение а. п.—- акцентная парадигма. Цифрами 1, 2, 3, 4 дается со­
временное обозначение литовских акцентных парадигм.
687
 вого слога от типов Н и П при накоренном (наосновном) уда­
рении в последних, так же как нет форм, в которых типы а
имели бы конечное ударение, отличное от ударения соответ­
ствующих типов Н и П, если в период до действия закона Лес-
кина эти формы имели краткостные или циркумфлектированные
окончания.
Подобная ситуация вскрывается во всей системе именных
акцентных парадигм и приводит к заключению: ударение регу­
лярно переносилось на следующий слог, когда оно падало перво­
начально на слог с циркумфлексовой интонацией (или краткост-
ный слог 1 ), непосредственно после которого находился слоге
акутовой интонацией.
Но Ф. де Соссюр не считает возможным сделать этот вывод
только на основании описанного распределения. Во-первых, ви­
димо, потому, что это распределение может говорить лишь об
особенностях актированных о к о н ч а н и й , то есть может быть
результатом специфического закона конца слова, во-вторых, и это
необходимо подчеркнуть, пафос его работы заключается не в
открытии данного частного закона, на что обращали основное
внимание, а в исследовании соотношения между двумя видами
подвижности акцента (новой, возникшей в результате действия
этого закона, и старой, морфологической подвижности) во всех
сегментах системы литовского языка.
Снятие результатов действия закона Ф.деСоссюра в именных
акцентных парадигмах приводит к установлению двух акцент­
ных парадигм имени, из которых одна — неподвижная, барито-
нированная, другая—с подвижностью акцента, характеризую­
щаяся наличием окситонированных (конечноударных) форм.
Бинарность противопоставления и характер акцентных пара­
дигм дает возможность постулировать их генетическое тождество
с двумя «индоевропейскими» акцентными парадигмами, то есть
отнести их истоки к глубокой древности.
Этот постулат определяет направление поиска, так как пред­
полагает значимость старой морфологической подвижности уда­
рения в литовском. В ходе исследования морфологической
подвижности де Соссюр обнаруживает ряд кардинальных явлений
акцентной системы, связанных с этой (старой) подвижностью,
и отделяет их от подвижности, внесенной открытым им законом.
С другой стороны, он устанавливает факт деформации древней
подвижности ударения в результате действия данного закона.
Исследуя многосложные имена, де Соссюр обращает внимание
на отсутствие типов а с начальным ударением основы, в то же
время в типы Н и П многосложных имен входят имена как с
1
Эту оговорку де Соссюр не делает, так как он, как мы отметили выше,
исходит из диалектной системы А. Барановского, в которой все краткостные
ударные слоги, становясь двуморовыми, получали циркумфлексовую инто­
нацию.
683
актированным, так и циркумфлектированным начальным глас­
ным. Иными словами, имена в зависимости от слогового состава,
акцентного типа, места ударения и интонации ударного слога в
основе распределяются следующим образом1:

Наличие
трансформации а a

г
Место ударения
1
на основе и количе­ 1 i i l i »
ство слогов

S. Ч siena anyta dargana

н
^ 3§ara vieta lydeka

i galva uodega
п
е^ letena alga

Данное распределение показывает, что трансформация а (ре­

зультат действия закона де Соссюра) затронула только те основы,
в которых ударение находилось в непосредственной близости к
окончаниям (акутовым). Снятие этой трансформации приводит к
распределению:

I
\J\J

J_ siena anyta dargana

н
^ vieta lydeka aSara

1 galva uodega
п
^ alga letena

1
С некоторыми изменениями нами использована таблица из книги
В. М. Иллич-Свитыча „Именная акцентуация в балтийском и славянском",
М., 1963, стр. 9. В целях упрощения здесь и ниже знаком ^ отмечается как
циркумфлектированный, так и краткостный тип.
589
 Здесь вскрывается важная особенность старой подвижности:
отсутствие основ со срединным ударением в типе П. Движение
акцента в нем осуществлялось только между начальными и конеч­
ными слогами.
Из этого распределения есть одно исключение: тип septynius:
septyni, где мена акцента происходит между срединным акути-
рованным слогом и конечным. Интонационная характеристика его
и определяет еще одну позицию действия закона Ф.де Соссюра:
этот тип может быть объяснен как деформация старой подвиж­
ной парадигмы в результате наложения данного закона, то есть
septynius : septyni < *septynius : *septyni.
Формы презенса от бесприставочных глаголов в современном
литовском не обнаруживают следов морфологической подвижности
ударения. Их акцентные различия зависят лишь от интонации
(и количества) корня:
1 л. ед. ч. през. velku (при 3 л. ед. ч. през. velka), но:
1 л. ед. ч. през. augu (при 3 л. ед. ч. през. auga).
Однако включение в исследование приставочных форм гла­
гола * и размещение их по типам ударения действительных пре-
зентных причастий (а также по интонации корня) приводит к
следующей схеме:
п H
- a
1 a
1 - ! 1

Простые 1 л. ед. ч. augu ne§u traukiu Saukiu

глаголы 3 л. ед. ч. auga ne§a traukia Saukia
Презенс
Приставоч­ 1 л. ед. ч. ne augu ne ne§u ne traukiu ne Saukiu
ные глаголы 3 л. ед. ч. ne auga ne ne§a ne traukia na saukia

Прича- Им. п. ед. ч. м. р. augSjs ne§2js trauki^s Saiiki^s

' стие Вин. п. ед. ч. м. р. augantj nesantj traukiantj Saukiant|

Установив это распределение, де Соссюр тем самым открыл

первоначальную двухпарадигменность презенса. Отсюда вытекает,
что для доказательства закона де Соссюра в глагольной системе
основное значение имеет трансформация Н/а, а трансформация
П/а менее значима, так как исходная акцентная кривая подвиж­
ной парадигмы неясна.
Из таблицы видно, что приставочные актированные глаголы
типа П в презенсе несут ударение на корне, в отличие от гла­
голов типа П/а с ударением на приставке. Это исключение из
1
В таблице, как и в статье Ф. де Соссюра, представителем префиксаль­
ных форм выступает форма с отрицанием; акцентологическое поведение послед­
ней тождественно поведению форм с приставками.
590
правила представляет собой также позицию действия закона Ф-
де Соссюра, ибо объясняется как деформация старой подвижной
парадигмы в результате его действия:
ne augu, ne auga < *пё augo, *пё auga.
Рассматривая деривацию, Соссюр находит две группы суф­
фиксальных образований, сохраняющих парадигматический выбор
акцента 1.
I группа суффиксов требует выбора подвижного ударения при
подвижном ударении производящего и неподвижного ударения
на основе-базе при неподвижном ударении производящего.
II группа требует насуффиксального ударения производного
при подвижном ударении производящего и набазового уда­
рения при неподвижном ударении производящего. Если рас­
пределить производные по акцентным парадигмам производящих
и указанным группам суффиксов, обнаруживается такая системаа
(формы с акцентовкой, возникшей по закону Соссюра, под­
черкнуты):

1 ^ Тип произво- 1 н n 1
Циркумфлекс Циркумфлекс
Тип >v Акут или Акут или
суффикса ^ \ краткость краткость

В суфф. цир­ м. vyriSkas pag5ni§kas sflniSkas dieviskas

кумфлекс или
краткость ж. vyriSka pagOniSka suniSka dieviSka 1
I группа

В суфф. акут м. kQningas parSingas naudingas ialingas

ж. kuninga parSinga naudinga zalinga

В суфф. цир­
кумфлекс или burtininkas maluninin- darbininkas pininginin-
краткость kas kas
I T группа

В суфф. акут м. krumuotas lapuotas kalnuotas kampuotas

ж. krOmuota lapuota kalnuota kampuota

1
Парадигматическим выбором акцента мы называем выбор акцентного
типа производного, зависящий от акцентного типа производящего. Случаи,
в которых выбор акцента не зависит от акцентовки производящего („первая
категория"), Соссюр специально не анализирует как не дающие чего-либо
нового для аргументирования его закона.
2
В данном месте мы вынуждены несколько модернизировать изложение
де Соссюра. Подвижный характер парадигмы у образований I группы, по-
видимому, не до конца был ясен де Соссюру. Текст статьи не позволяет это
утверждать решительно, однако материал Куршата не давал возможности
установить наличие подвижности у прилагательных на -iSkas. Ср., однако:
 Таблица показывает, что деформация первичных акцентных
типов, в которой можно усмотреть результат действия закона
де Соссюра, наблюдается в трех случаях:
1) 2alingas:2alinga— тождествен разобранному выше типу
septynius-.septyni. Он восходит к *2alingas : *2alinga. Ф. де Сос­
сюр в разделе о дериватах специально этого типа не касался,
по-видимому, потому, что он не мог найти соответствующих при­
меров в имевшемся тогда литовском материале.
2) parsingas-.parsinga — происходит из *parstngas: *pafstnga и
должен быть объяснен, следовательно, также действием закона
Ф. де Соссюра. Соссюр специально указывает на возможность
такого типа, но примера не приводит по тем же причинам, что
и в первом случае. Этот случай по сути тождествен третьему.
3) lapuotasilapuota < *l2p6tas:*lSp6ta. Устанавливая эту по­
зицию действия своего закона, Соссюр специально подчерки­
вает, что к ней не могут быть отнесены образования типа kam-
puotas:kampuota, которые получают насуффиксальное ударение
«вследствие грамматических причин» (стр. 625 наст. изд.).
Таким образом, анализ метода, посредством которого Ф. де
Соссюр выясняет фонетический характер своего закона и определя­
ет позиции его действия, показывает, что в основе внутренней
реконструкции де Соссюра лежит четкое представление о значении
морфологической подвижности ударения в литовском, о глубоком
проникновении ее в ткань языка. С самого начала г исследование
идет путем нахождения границ морфологической подвижности и
отсечения феноменов, которые остаются за пределами явлений,
объясняемых ее закономерностями. И лишь затем, на основании
изучения этих феноменов, выявленных в целом ряде сегментов
языковой системы, Соссюр формулирует фонетический закон.
Парадоксально, что как раз отмеченная методологическая
сторона работы де Соссюра не оказала влияния на исследования,

«Но и их [производных] парадигма, а также изменения интонации („метато­

ния"), которые часто в них представлены, видимо, находятся в тесной связи
с акцентным типом производящего слова» (стр. 625 наст. изд.). Ф. де Соссюр
предполагал также возможность существования акутированных суффиксов
I группы, но не привел ни одного примера. По тексту статьи ясно, что
суффикс -ing-as он относил к II группе, в соответствии с системой литов­
ского языка, описанной Ф. Куршатом; однако известный в настоящее время
материал Н. Даукши (XVI в.) и восточно-аукштайтских говоров позволяет
отнести -ing-as к суффиксам группы I. Распределение акцентных типов слов
с этим суффиксом реконструировано, материал, на котором основана эта
реконструкция, см. в работе: В. А. Д ы б о , Акцентология и словообразова­
ние в славянском.— „Славянское языкознание. VI Международный съезд
славистов. Доклады советской делегации", М., 1968. В этой же статье см.
анализ других суффиксальных типов I и II групп.
1
То есть уже в анализе акцентных типов именного словоизменения, где
отделение морфологической подвижности (ввиду прозрачности отношений)
происходит почти механически, однако Ф. де Соссюр специально подчерки­
вает это (см. стр. 622 наст. изд.).

№2
 постулирующие этот закон для праславянского. Закон Ф. де Сос-
сюра с самого начала был воспринят как удобное средство
объяснения разнообразных типов подвижности ударения в сла­
вянских языках, что препятствовало объективному изучению
морфологической подвижности в праславянском. Весьма харак­
терно для этого подхода высказывание Н. Ван-Вейка: «Ф. де Соссюр
впервые благодаря установлению закона передвижения акцента,
названного его именем, и использованию этого закона при рекон­
струкции доисторических балтийских парадигм открыл новые
перспективы для исследования ударения...» И затем: «В действии
данного закона как на славянской, так и на балтийской почве
не может быть никакого сомнения. Это вытекает из той легко­
сти, с которой данный закон позволяет нам разрешать иначе
совершенно темные проблемы"1.
В первом утверждении (что следует из предшествующего из­
ложения) содержится фактическая ошибка: закон передвижения
акцента не был и с п о л ь з о в а н Соссюром для реконструкции
доисторических балтийских парадигм, а, напротив, был выведен
в результате строгого исследования балтийских парадигм (зако­
номерностей их выбора, распределения их вариантов и т. п.) и
реконструкции их предшествующего состояния. Совершенно оче­
видно, что такая реконструкция возможна (и осуществляется
почти механически) без обращения к этому закону, а закон
устанавливается уже как итог анализа отклонений от реконструи­
руемого состояния (последний этап совсем не обязателен и ничего
не добавляет к самой реконструкции). То,, что автор формулирует
его в начале статьи, является моментом формы изложения и не
связано с логикой исследования.
Второе высказывание Н. Ван-Вейка скрывает методологиче­
скую ошибку: из легкости объяснения множества явлений при
помощи какого-либо положения вовсе не следует истинность
этого положения. Именно эта легкость привела к тому, что любой
случай подвижности ударения в славянском стали рассматривать
как результат действия закона де Соссюра. Если А. Мейе еще учи­
тывал наличие морфологической подвижности в праславянском и
был достаточно осторожен в перечислении случаев, в которых
мог проявиться закон Ф. де Соссюра 2, то позднее сферу действия
этого закона стали расширять почти беспредельно. Под него
подвели чуть ли не все случаи ненакоренного ударения в имени,
было выдвинуто предположение о переносе ударения через слог
(X. Педерсен), о переносе на „акутированные" слоги вторичного
происхождения, под которыми понимались любые ударные некор-

1
N. van W i j k, Die baltischen und slavischen Akzent- und Intonations-
systeme,
2
Gravenhage, 1958, стр. 48. (Перевод и курсив наши. — В. Д.).
A. M e i l l e t , Note sur un deplacement d'accent en slave.— MSL, vol. XI,
1900, стр. 345—351.

593
невые слоги, следующие за корнем, даже краткостные1. Под
влиянием принятого как аксиома закона результаты исследова­
ния морфологической подвижности ударения неизбежно дефор­
мировались и не получали правильной интерпретации.
Ошибочное решение вопросов подвижности ударения в сла­
вянской акцентологии в свою очередь не могло не отразиться
на исследованиях в области балтийского. Это коснулось прежде
всего предложенной де Соссюром фонетической интерпретации
его закона, которая была отвергнута ввиду несоответствия ха­
рактеру интонаций в балто-славянском 2. С другой стороны, фа­
ктическое исключение морфологической подвижности из праславян-
ского способствовало возникновению идеи о позднем, чисто ли­
товском ее происхождении. Аргумент вторичных падежей может
считаться косвенным отражением той же тенденции: этот аргу­
мент снимается наличием в славянском аналогичного передви­
жения ударения на энклитики, но оно оставалось неисследован­
ным, а факты, отражающие это явление, зачастую объяснялись
тем же законом Ф. де Соссюра3.
Фактически лишь с появлением работы Хр. Станга 4 в славян­
ской акцентологии началось возвращение к методологическим прин­
ципам Ф. де Соссюра. Вслед за Ф. Седлачком Хр. Станг доказал
тождественность акцентных кривых славянской и балтийской
подвижных акцентных парадигм имени и приступил к изучению
морфологической подвижности ударения в других частях славян­
ской акцентной системы. Решающее значение имело открытие
Хр. Стангом морфологической подвижности ударения в глаголе6,

1
См., в особенности, N. van W i j k, Zum baltischen und slavischen
Akzentverschiebungsgesetz.—IF, Bd. 40, 1922, стр. 1—39; он же, Die balti­
schen und slavischen Akzent- und Intonationssysteme, Gravenhage, 1958 (2. Aufl.),
стр. 49—59.
2
Теперь, когда доказано, что закон Ф. де Соссюра в праславянском не
действовал, и это же можно сказать о севернобалтийском (о нем см.
В. М. И л л и ч-С в и т ы ч, Следы исчезнувших балтийских акцентуационных
систем.—„Кратк. сообщ. Ин-та славяновед. АН СССР", вып. 41, стр. 18—26),
при отсутствии каких-либо рефлексов его в латышском и прусском (неко­
торые факты отклонения от ожидаемого состояния в последнем не могут
быть объединены в систему, объясняемую именно этим законом), данный
закон следует считать чисто литовским явлением. А это значит, что мы
можем возвратиться к фонетической интерпретации Ф. де Соссюра как по­
лностью соответствующей характеру интонаций в литовском.
3
См., например, N. van W i j k, Die baltischen und slavischen Akzent-
und 4Intonationssysteme, Gravenhage, 1958 (2. Aufl.), стр. 57.
Chr. S t a n g , Slavonic accentuation, Oslo, 1957.
* Факты, доказывающие наличие морфологической подвижности ударе­
ния в глаголе, были собраны еще Л. Л. Васильевым (см. его работы:
„О значении каморы в некоторых древнерусских памятниках XVI—XVII
веков", Л., 1929, стр. 47—53; „Заметка об акцентовке несклоняемого при­
частия на -лъ".— ЖМНП, 1905, август, стр. 464—465), однако подвижность
ударения в презенсе настолько очевидно вступала в противоречие с зако-

594
 которое показало единство общего плана строения акцентной
системы имени и глагола.
Из анализа типов морфологической подвижности и ее соот­
ношения с другими сегментами акцентной системы последовало
два ближайших вывода:
1. В подвижных акцентных парадигмах праславянского не
встречается деформаций, которые можно было бы объяснить дей­
ствием закона де Соссюра.
2. В сегменте акцентной системы, не входящем в подвижную
парадигму, обнаруживаются два класса акцентных типов; один
из этих классов состоял из просодически сходных типов ( а к ­
тированный класс = акцентная парадигма а, по Стангу), а дру­
гой— из типов, хотя и в большей степени различающихся, но
которые сближались по ряду признаков (окситонированные типы
в имени и „подвижный" (рецессивный) класс в глаголе = акцент­
ная парадигма Ьу по Стангу).
Опираясь на ряд древнепрусских основ, которые допустимо
трактовать как окситонированные, Хр. Станг проецировал раз­
личие между а.п. а и а.п. Ь в балто-славянский и даже индо­
европейский.
Но так как акцентные парадигмы а и b находятся в отноше­
нии дополнительного распределения по первичной интонацион­
ной характеристике корневого слога, а имена а. п. b соответ­
ствуют именам 2 а.п. в литовском и баритонированным именам в
других и.-е. языках, позволительно рассматривать а.п. а и а.п. b как
результат расщепления первоначально единой баритонной акцент­
ной парадигмы по фонетическому закону, условия проявле­
ния которого, однако, далеко не тождественны условиям прояв­
ления закона Ф. де Соссюра 1.

ном Соссюра, что на нее не обратили внимания, отнеся к вторичным, зага­

дочным явлениям древнерусских памятников (связанным с болгарским вли­
янием), а подвижность в именных формах глагола продолжали изучать,
исходя из окситонезы с вторичными оттяжками ударения (например,
Л. А. Булаховский, К. Буга и др.) или из баритонезы с переносами по
закону де Соссюра (например, Н. Ван-Вейк). Попытка Е. Куриловича уста­
новить подвижный тип ударения глагола в славянском, опираясь в опре­
деленной степени на формы с приставочным ударением, хотя в принципе
была правильной, однако ввиду неудачного анализа внутриславянских от­
ношений оказалась бесплодной. Таким образом, заслуга открытия глаголь­
ной подвижности ударения в славянском принадлежит исключительно
Хр. Стангу. Это открытие явилось в свое время весьма радикальным шагом,
сколь бы очевидным ни казался сейчас его результат.
1
См. В. А. Д ы б о , рец. на книгу Chr. S t a n g, Slavonic accentuation,
Oslo, 1957.—„Структурно-типологические исследования, I", M., 1962; он же,
О реконструкции ударения в праславянском глаголе.— ВСЯ, № 6, М., 1962;
В. М. И л л и ч-С в и т ы ч, Именная акцентуация в балтийском и славянском,
М., 1963; В. А. Д ы б о , В. М. И л л и ч-С в и т ы ч, К истории славянской
системы акцентуационных парадигм. — В кн.: „Славянское языкознание.
Доклады советской делегации", М., 1963; В. А. Д ы б о , Акцентология и
595
 Таким образом, возвращение славянской акцентологии к мето­
дологии, примененной Соссюром в его реконструкции балтийской
акцентной системы, привело к отказу от принятия закона Ф. де
Соссюра для праславянского 1.
Следует остановиться на судьбе ряда других идей концепции
Ф. де Соссюра.
Дальнейшие исследования увеличили знания о морфологи­
ческой подвижности ударения в балтийском. Изучение Я. Эндзе-
лином латышских интонаций подтвердило наличие в балтийском
двух акцентных парадигм у глагола, работы К. Буги и Я. Эндзе-
лина установили также факт отражения этого противопоставления
в системе отглагольного словообразования. Подтвердилось в ос­
новной своей части предположение де Соссюра о связи латыш­
ских интонаций с двумя балтийскими акцентными парадигмами,
с той, однако, поправкой, что балтийские интонации также от­
разились в латышской интонационной системе 2. Тезис де Сос­
сюра о связи двух балтийских парадигм с баритонной и окси-
тонной акцентными парадигмами индоевропейского был строго
доказан в книге В. М. Иллич-Свитыча „Именная акцентуация
в балтийском и славянском (Судьба акцентуационных парадигм)"
(М., 1963).
В состоянии поиска остается поставленный де Соссюром во­
прос о характере отношения между балто-славянской подвижностью
и греко-арийской окситонезой. Предложенное де Соссюром объ­
яснение, как отмечал сам автор, наталкивается на ряд препят­
ствий, мешающих тому, «чтобы превратить его в чисто фонети­
ческий закон», само же установленное де Соссюром соотношение
может быть интерпретировано по-разному. В последнее время
усиливается аргументация в пользу большего развития подвиж­
ности ударения в самом индоевропейском3.
Проблема 1ика разобранных статей де Соссюра тесно связана
со всей историей балто-славянской акцентологии и не может быть

словообразование в славянском. — В кн.: „Славянское языкознание. VI Между­

народный съезд славистов (Прага, август 1968 г.). Доклады советской деле­
гации", М., 1968. Сам Хр. Станг не принял этот напрашивающийся из его
работы вывод и продолжает настаивать на исконности различия славянских
типов а и Ь\ см. Chr. S t a n g , Vergleichende Grammatik der Baltischen
Sprachen, Oslo, 1966, стр. 288—289; дальнейшее развитие этой стороны кон­
цепции Хр. Станга см. в разделе „Die Metatonie" (стр. 144—169); ср., од­
нако, иное рассмотрение соотношения балтийских и славянских производных
в работе В. А. Дыбо „Акцентология и словообразование в славянском".
1
Нужно подчеркнуть, что сам Ф. де Соссюр никогда не распространял
действие
2
открытого им закона на праславянский.
J. E n d z e l i n , Uber den lettischen Silbenaccent. —BB, Bd. 25, 1899;
J. E n d z e l i n , Des intonations lettones. — RESI., vol. 2, 1922; И . Э н д з е л и н,
Заметки к латышской акцентовке.— „Известия II Отд. ИАН", т. VI, кн. 4, 1901,
а также J. E n d z e 11 n s, LatvieSu valodasgramatika, Riga, 1951, стр. 34—41.
3
Последнюю сводку аргументов см. в работе Хр. Станга „Vergleichende
Grammatik der Baltischen Sprachen", Oslo, 1966, стр. 304—307.
696
исчерпана настоящей статьей, цель которой обратить внимание
на наиболее важные аспекты этих работ и показать их значение
для методологии сравнительно-исторического исследования бал­
тийских и славянских акцентных систем. Поэтому мы не касались
здесь теорий, противопоставлявшихся в свое время концепции де
Соссюра или строившихся на ней теорий, которые могут считаться
сейчас преодоленными. Из первых (а в определенной степени и
из вторых) наиболее разработана теория Е. Куриловича, с ме­
тодологической стороны представляющая попытку перестроить
принципы компаративистских исследований, исходя из определен­
ных экстракомпаративистских универсалий 1.
Подробное обсуждение правомерности такой ревизии увело
бы нас слишком далеко, сама же акцентологическая реконструк­
ция Куриловичем балтийской и славянской акцентных систем
в основном отклоняется ipso facto2.
В. А. Дыбо.

1
Итоговое изложение этой концепции см. в сводной работе: J. К и г у-
к о w i с z , L'accentuation des langues indo-europeennes, 2-е ed., Wroclaw —
Krakow, 1958, стр. 162—356. Теоретическое обоснование метода см. также
в статье: "La nature des proces dits „analogiques"" (J. K u r y l o w i c z , Esqui-
sses linguistiques, Wroclaw — Krakow, 1960, стр. 66—86), а также „Do meto-
dyki badari akcentowych" (там же, стр. 233—239).
2
См. В. М. И л л и ч-С в и т ы ч, Именная акцентуация в балтийском и
славянском, М., 1963 (на обширном материале отклоняется тезис Куриловича
об отсутствии преемственности между индоевропейским и балтийским рас­
пределением акцентных типов в имени) и Chr. S t a n g, Vergleichende Gram-
matik der Baltischen Sprachen, Oslo, 1966 (Изложение и критику концепций
Куриловича см. на стр. 130—144). Факты, противоречащие концепциям Кури­
ловича, приводятся также в ряде других работ, которые указаны нами
выше.
 Ф. де Соссюр

К ВОПРОСУ О ЛИТОВСКОЙ АКЦЕНТУАЦИИ*

(ИНТОНАЦИИ И УДАРЕНИЕ В СОБСТВЕННОМ СМЫСЛЕ
СЛОВА)

Ниже излагается содержание сообщения, сделанного мною

в Парижском лингвистическом обществе четыре года назад 1 .
Предполагая развить эти соображения в специальной работе,
посвященной литовским интонациям и тоническому ударению,
я не опубликовал свой доклад в „Записках" Общества. Но не­
большая статья Бецценбергера**, появившаяся за это время и
поначалу ускользнувшая от моего внимания, побуждает меня
изложить здесь несколько основных положений своей теории,
не дожидаясь того момента, когда она будет опубликована пол­
ностью.
Прямым следствием или, скорее, предпосылкой закона Лескина
о-сокращении гласных в конечных слогах является тот факт,
что восходящая и нисходящая*** интонации присущи (или были
присущи в определенный момент) долгим безударным гласным
в той же мере, как и долгим ударным гласным. Конечные гласные
с нисходящей интонацией сокращаются, а конечные гласные
с восходящей интонацией сохраняют свое количество независимо
от места ударения. Правда, закон Лескина позволяет делать
бесспорные выводы об интонациях безударных гласных только
в пределах конечного слога; и в том, что эти слоги имеют осо-
* F. de S a u s s u r e , A propos de 1'accentuation lituanienne, „Memoires
de la Societe de linguistique", VIII, 1894, стр. 425—446; перепечатано в
„Recueil des publications scientifiques de Ferdinand de Saussure", Geneve,
1921. — Прим. ред.
1
На заседании 8 июня 1889 г.; см. „Bulletin de la Societe de linguistique",
t. VII, стр. liij. Вновь написан только раздел о первичных кратких
гласных 2, ё, К, и, так как он был сформулирован несколько позже первого
изложения системы.
** „Zum baltischen Vocalismus".—BB, XVII, 1891,стр. 213 и ел.—Прим.
ред.
*** Ф. де Соссюр употребляет здесь немецкие термины „geschliffen" и
„gestossen". — Прим. ред.
698
 бый статус, нет ничего невероятного. Однако ряд других фактов
(некоторые из коих приводятся ниже) не позволяет сомневаться
в том, что интонации были характерны для всех видов долгих
гласных —как ударных, так и безударных, как в конечных, так
и в неконечных слогах.
Это четко определяет платформу, на которой строится изуче­
ние интонаций. Интонация понимается отнюдь не как явление,
сопровождающее в литовском языке его тоническое ударение,
а как явление, сопровождающее долготу1. Интонации являются
неотъемлемой частью просодии* литовских слогов и не связаны
необходимым образом с ударением. Возможно, что существует
взаимное влияние (и, как мы увидим ниже, очень большое) инто­
нации на ударение и ударения на интонацию; ведь равным образом
ударение влияет и на вокализм, но из этого не следует, что во­
кализм и ударение связаны между собой естественным образом.
Правда, в безударном слоге интонация остается скрытой для нас;
она становится непосредственно ощутимой лишь благодаря уда­
рению, которое придает ей интенсивность. Только этим и объяс­
няется обязательная и постоянная роль ударения как источника
информации в настоящем исследовании.
В дальнейшем мы вместо терминов „восходящая" и „нисходя­
щая" интонация** будем употреблять термины циркумфлексная и
акутовая интонация. Термины эти выбраны нами вполне про­
извольно.
Однородные или разнородные отрезки, имеющие значение при
изучении интонации и ударения, такие, как p-|y|-kst-|an|-cz-|om|-s,
если искать для них употребительное наименование, можно было
бы назвать термином „слог". Но этот термин не имеет отношения
к обозначаемой вещи, за исключением лишь того факта, что по
определенным причинам число отрезков совпадает с числом сло­
гов. Не отказываясь полностью от принятой терминологии, мы
предлагаем тем не менее для указанных выше единиц употреблять
термин интонируемый отрезок (или вокалический отрезок; эти по­
нятия совершенно эквивалентны, если дано соответствующее оп­
ределение гласного) или просто отрезок—для краткости.
Теория интонаций естественным образом делится на основную
часть, обнимающую все внутренние слоги, и специальную часть,
предметом которой являются конечные слоги. Мы рассматриваем
1
Здесь к долгим относятся также полудолгие.
* Здесь у Соссюра термин „просодия" имеет значение: дополнительные
особенности речи, связанные с метрикой, в частности долгота или коли­
чество. (См. Ж- М а р у з о, Словарь лингвистических терминов, М., 1960,
стр. 239).— Прим. перев.
** Здесь Ф. де Соссюр заменяет немецкие термины „geschliffen" и „gesto-
ssen" французскими терминами „intonation douce" и „intonation rude". Мы
заменяем эти термины терминами „циркумфлексная интонация" и „акутовая
интонация", принятыми ныне в акцентологии для соответствующих поня­
тий.— Прим. перев.

599
 в этой работе только внутренние слоги и с этим постоянным
ограничением просим понимать все дальнейшие результаты наших
наблюдений.
I. Отрезок, с у щ е с т в о в а в ш и й и з н а ч а л ь н о и пред­
ставлявший первоначально д о л г и й м о н о ф т о н г (-|а|-, -|oj-,
-fe|-, -|i|-, -|Q|-), в литовском языке определен ipso facto в своей
интонации (так же как он определен, например, в своем коли­
честве и тембре). Интонация будет всегда акутовой, если только
она не изменилась в силу какого-то особого обстоятельства.
Вот несколько примеров:

(а) скр. mata ЛИТ. mote скр. stha- лит. stoti, stonas
скр. bhrata brolis скр. уа- joti, joju
скр. nasa nosis 'скр. kas- koseti, kosiu
лат. гара rope лат. hia-tus zioti, 2ioju

(ё) скр. vayus ЛИТ. vejas скр. dha- лит. deti, dejau
гот. тёпа menu скр. spha- speti, speju
греч.0/]р, -7jp6c 2veri(BHH.n.) лат. se-men seti, semenys
скр. pad ped^ (вин.п.) европ. ed- esti, edzos

(о) скр. dhanas ЛИТ. diina скр. da- лит. duti, dovan^
греч. бхтсо asztunios греч. g(0J-TYip jtisti, justa
др.-сканд-sot sud2ai лат. po-tus puta

(I) скр. viras ЛИТ. vyras лат. lira лит. lyse

скр. givas gyvas лат. vitis vytis
скр. ri-tis lyty (вин. п.) др.-немi.gilih lygti, lygus

(fl)скр. sunus ЛИТ. sunyt (вин.п.) скр. bhfl- лит. buti, busiu
Скр. dhumas dumai pfl- puU, puliai
скр. yusam jusze syu- siuti, siulas
др.-нем. dusunt tukstantis yflyam jusu

Также в суффиксах: класс barzdotas=^aT. barbatus; класс

artojis, в котором 6 восходит, несомненно, тоже к древнему 3.
Глаголы на -eti, -oti, -yti, соответствующие слав, -eti, -ati, -iti,
например jeszkoti = iskati, ganyti = goniti и т . д . Интонация о
в именах женского рода (во внутреннем слоге) — акутовая, как
это можно видеть по форме дат. п. мн. ч. mergoms; впрочем,
вопросы, относящиеся к этой форме, не представляется возмож­
ным решить так просто.
Наша формулировка уже содержит в себе ответ на вопрос,
почему, несмотря на этот закон, не всякое литовское о, и, ё, у, Q
^меет акутовую интонацию.
600
 Приведем случай, когда сам гласный более позднего проис­
хождения:
1. Заимствования из славянских и германских языков внесли
в литовский огромное количество новых о, е, (и), у, о, в боль­
шинстве случаев имеющих циркумфлексную интонацию и, естест­
венно, подлежащих исключению из рассмотрения, например: vynas
„вино", 2ydas „еврей", rubas „одежда", buras „крестьянин", rodas
„обсуждение", blogas „плохой, худой", kfilas „кол", czesas „время"
и множество других.
2. Но и помимо заимствований, литовская лексика богата
словами, которые безотносительно к своему происхождению яв­
ляются явно не очень древними. Когда о, ё, и, у, й выступают в
одной из этих основ, не входящих в первичный фонд, мы не настаи­
ваем на применимости правила. Напротив, нередко (и даже обычно)
мы находим в этих случаях циркумфлекс, что лишь подчеркивает
регулярность акутовой интонации у долгих гласных древнего
происхождения. Так, в глаголах типа czo2ti „кататься по льду",
kriokti „храпеть, хрипеть, рычать", szniokszti „пыхтеть, тяжело
дышать", которые уже по их виду и по отсутствию соответствий
в родственных языках являются новообразованиями, интонация
корневого гласного может быть любой (в названных словах, на­
пример, czoiti, kriokti, szniokszti).
3. Еще один ряд новых о, ё, и, у, й появился в результате
собственно грамматических инноваций, в ходе создания новых
форм или новых категорий форм у старых корней. Однако харак­
тер происхождения в языке новых о, ё и т. д. безразличен: до­
статочно того, что данный гласный появился позже определенного
момента, чтобы закон уже не применялся. И вообще, очевидно,
что, хотя интонация этих новых пластов долгих гласных может под­
чиняться каким-то своим внутренним правилам, она должна инте­
ресовать нас здесь лишь с отрицательной стороны, а именно с
точки зрения того, как освободить закон [определяющий интонацию
форм типа] stoti от элементов, не имеющих к нему отношения.
Таких форм, не попадающих под действие закона, очень много,
и мы вынуждены ограничиться одним или двумя случайно вы­
бранными примерами.
Звуки и в puti, pusiu „гнить", у в gyti, gysiu „выздоравливать"
являются древними долгими, которые должны попасть под дей­
ствие закона и в которых действительно наблюдается ожидаемая
интонация. Но й, у презенсов pflvu> gyju, несомненно входящих
в число вторичных форм (так как сам этот тип не существовал
первоначально), не подчиняются, в силу позднего возникновения,
действию закона. Если бы у этих гласных была акутовая инто-.
нация, ее нельзя было бы объяснить действием данного закона;
с другой стороны, циркумфлексная интонация, которая им присуща
(3-е л. презенса puva, gyja) на самом деле, не является нару­
шением закона.
601
 Еще один пример. Если гласный ё(ё) встречается в корнях,
где исходным гласным является ё, то это служит признаком не
очень глубокой древности ё, ибо за исключением двух или трех
особых случаев (удлинение в именительном, удлинение в сигма­
тическом аористе и т. д.) чередование е — ё не является индоев­
ропейским1. Следовательно, наличие циркумфлексной интонации
у ё в таких словах, как slepti „прятать, скрывать" (корень slep-
(slepiu)), lekti „лететь" (корень lek- (lekiu)), не должно нас удив­
лять и не может поколебать правила. Для сравнения с этим
случаем достаточно взять наугад такой корень, как beg (где ё
не чередуется с ё), чтобы убедиться, что он регулярно имеет аку­
товую интонацию, характерную для древних ё: begti, brekszti,
drekti, gedeti, grebti, megti, plekti, pleszti, slegti, vesti, deti,
seti, speti и также esti, sesti, stegti 2 .
Долгий гласный, который мы находим в dukra, вин. п. dukr^,
при dukte „дочь", в bebrus (в диалектах — bebrus, vebras, и.-е.
*bhebhrus) „бобер", в esame, es$s (в древности и в диалектах — esame,
es^s), не имеет никакого отношения к правилу, [определяющему
интонацию форм типа] deti, в силу своего более позднего проис­
хождения. То же самое имеет место и в целом ряде других случаев,
на наличие которых мы здесь хотим лишь указать.
Случаи, когда сама и н т о н а ц и я я в л я е т с я позд­
ней: для различаемых выше трех видов „исключений" общим
является то, что во всех этих случаях мы имеем дело с долгими
гласными, которые являются хронологически более поздними и
которые вследствие этого никогда не подвергались действию за­
кона, [определяющего интонацию форм типа] stoti. Коренным об­
разом отличается от них тот случай, когда форма, имевшая из­
начально долгий гласный, позже и з м е н и л а п е р в и ч н у ю
и н т о н а ц и ю этого гласного. Это явление, которое можно назвать
метатонией, играет очень важную роль в теории интонаций и
составляет одну из ее самых обширных и трудных глав. Необ­
ходимо обозначить некоторые границы, которыми, по-видимому,
очерчено явление метатонии.
А. Причины метатонии, по всей вероятности, в разных слу­
чаях различны. Не имея возможности в настоящей работе оста­
навливаться на этом вопросе специально, мы покажем, что в не­
которых случаях это явление вызвано причиной фонетического
характера. Таким образом, термин „метатония", который предпо­
лагает определенный круг явлений, применен здесь как сугубо
1
По крайней мере такова точка зрения, которой мы постоянно при­
держиваемся.
2
Два последние корня (оставляем в стороне esti, представляющее дру­
гой случай) восходят к sed-, steg-, но перешли полностью в тип beg- по
аналогии с последним и даже образовали stogas и sodinti по образцу Ьо-
ginti. Приняв по неизвестным причинам вокализм типа beg-, они приняли
также интонацию этого типа.

602
 предварительный. Мы обозначим здесь этим термином любое
изменение интонации, причины которого нам еще не ясны, а ре­
зультат которого фактически предстает в настоящий момент в виде
чередования интонаций (характерного для определенных классов
форм, как и любые чередования); например: vejas — pavejul koja —
pakojui, saule — pasauliui, kalnas-—pakalniui.
В. Метатония почти всюду, где она наблюдается, имеет одно
и то же направление для каждого морфологического образования,
а отнюдь не состоит в безразличном переходе от любой интона­
ции к противоположной. Так, имена действия на стяженные -ia-
требуют циркумфлексной интонации: следовательно, если пер­
вичная интонация — акутовая, то имеет место ее изменение: begis
„бег" (ср. begti), szokis „танец" (ср. szokti), lu2is „разлом" (ср.
1U2U), dygis „росток" (ср. dygti) и т. д.; напротив, изменения
не произойдет, если первичная интонация — циркумфлексная:
smogis „удар" (ср. sm5gti), и т. д. Метатонические изменения
чаще всего происходят в направлении от акутовой к циркум­
флексной интонации. Метатония в направлении от циркумфлекс­
ной к акутовой интонации — явление более редкое, менее регу­
лярное в каждом случае и, по-видимому, в принципе вообще менее
древнее, чем метатония в обратном направлении; примерами ее
могут служить некоторые отыменные глаголы на -inti: sveikinti
от svelkas; garbinti от garbe, вин. п. gafb^; liaupsinti от liaupse,
вин. п. liaupsg и т. д. (наряду с trumpinti—trumpas и т. д., где
интонация не меняется), или девербальные глаголы на -ioti такие,
как valkioti, landioti, rankioti при velka, lenda, refika (3-е лицо
презенса) и т. д.
C. Кроме образований на -ius, таких, как pud2us, kufpius,
gsuczus, при piidas, kurpe, ^sutas и т. д., нет, по-видимому, ни
одного метатонического ряда, который был бы а б с о л ю т н о
регулярным.
D. Есть ли такие морфологические образования, относительно
которых a priori можно утверждать, что метатония в них невоз­
можна?
Учитывая, что причины метатонии разнообразны и неизвестны
и что некоторые, даже самые простые „морфологические образо­
вания" (например, имена женского рода, состоящие из корня + -о-)
содержат элементы и пласты разных эпох, по-видимому, невоз­
можно ответить на вопрос, поставленный в такой форме.
Мы должны довольствоваться только тем, что можем отметить,
к каким морфологическим образованиям следует относиться с осто­
рожностью.
В числе таких образований особенно обращают на себя вни­
мание (среди первичных классов) п р и л а г а т е л ь н ы е на -us,
в сильнейшей степени подверженные циркумфлексной метатонии.
Например: meilus, вин. п. melly, наречие melliai, в противо­
положность meile „любовь", melas „любезный, милый". Когда
603
прилагательные на -us, несмотря на это, имеют акутовую инто­
нацию, как в lygus, sotus, то это—самое надежное из возмож­
ных свидетельств в пользу исконности акута.
Конечно, встречаются определенные типы производных слов,
в которых никогда не наблюдается метатонии, например слова
на -tis, -czo, такие, как pan-tis, -czo, rafll-tis, -czo, но они не
образуют лексических рядов, занимающих большое место (в общей
картине).
К счастью, почти все образования от первичных глаголов
в общем избежали метатонических влияний. Лишь в отдельных
частных классах (например, szylu, szilau, szilti; ср. прилаг.
sziltas) ситуация меняется, и тогда мы снова сталкиваемся с фак­
тами подобного рода.
П р и м е ч а н и е . В общем, действие закона stoti можно дати­
ровать эпохой балто-славянского единства. (Конечно, множество
„балто-славянских" долгих на самом деле могут быть значительно
более древними). Например: obulas „яблоко", слав, jabluko; moju,
(moti „манить", слав, manqti; местоимения kokio, tokio, jokio
род. п.), слав, kakti, taku, jaku; glostu, glosti „гладить", ср. слав,
gladuku; boba „баба", слав, baba; lova „кровать", слав, lava;
vovere, вин. п. voverg „белка", слав, veverica; niigas „голый",
слав, nagu; lisis „ясень", слав, jasika; begti „бежать", слав, beg-
nqti; szyvas „серый", слав, sivu; udra „выдра", слав, v-ydra; ukis
„хозяйство", ср. слав, v-yknqti „привыкнуть"1.
Интонация, как нам представляется, дает самый решитель­
ный ответ на часто возникающий вопрос, являются ли ponas
„барин", dyvas „чудо" и ряд других слов заимствованиями из
славянских языков или они унаследованы из балто-славян­
ского. Если бы было верно последнее, они интонировались бы
иначе: ponas и т. д.
II. Р е ф л е к с ы J, J, ф, п. Если бы этот вопрос случайно не
привлек к себе внимания лингвистов, нам бы менее всего пришло
в голову (из-за некоторых частных трудностей) использовать
именно этот случай для того, чтобы заранее раскрыть наши общие
соображения. Но при нынешнем состоянии дел, после всего того,
что было высказано в связи с этим, наша работа выглядела бы
не имеющей никакой четкой линии, если бы мы ограничились
простым изложением этой проблемы, без всяких комментариев.
В 1878 г. Фортунатов высказал совершенно новую и весьма
неожиданную мысль: он утверждал, что должна существовать
1
Даже без сравнения с родственными языками достаточно рассмотреть
собственно литовские имена, относительно которых можно поручиться за их
древность, чтобы обратить внимание на регулярность акутовой интонации для
долгих гласных: Voketis „немец", PrQsas „прусс", PerkOnas „Перкунас (бог
грома)", в противоположность всем новообразованиям на ; unas; а также бес­
численное количество таких слов, как noras „желание", szQdas „экскременты",
которые, хотя и не имеют соответствий в других языках, могут претендовать
на относительную древность.

604
связь между некоторыми фактами индийского, греческого и латин­
ского языков, с одной стороны, и литовскими интонациями (или
„противопоставленными акцентами" (accents contraires) — с другой,
и что названные языки, несомненно, сами некогда обладали такими
специфическими интонационными различиями, какие характерны
для балтийского. Доказательством этого служил тот факт, что г в
санскритском регулярно давало 1г, йг в тех случаях, в каких в ли­
товском языке выступает акутовая интонация, например: pilnas,
скр. purnas „полный", но vilkas, скр. vrkas „волк" и т. д. Равным
образом в греческом мы находим -рсо-, в латинском—га- в соот­
ветствии с тем же интонационным законом (см. „Archiv fur slav.
Phil.", IV, стр. 586) i.
В этой гипотезе, которая в такой форме теперь уже никем
не разделяется, обращает на себя внимание одна деталь. Оба
противоположения: йг — г и ir — ir (несмотря на то, что одно из
них является вокалическим, а другое —тоническим, одно принад­
лежит санскриту, а другое—литовскому)—связываются в равной
степени с п р о б л е м о й и н т о н а ц и и . Из этого следует, что
источником последней необходимо считать индоевропейский пра­
язык.
Вскоре, однако, привлечение индоевропейского долгого J при­
несло иное объяснение первому противоположению йг — £ и вообще
изменило соотношение вещей в очевидном для всех направ­
лении.
Теперь, как и прежде, бесспорно, остается нерешенной проб­
лема, связанная одновременно с обоими противоположениями:
скр. йг—ГИЛИТ. ir—if. Но она сводится теперь целиком к вопросу
о индоевропейском противоположении J—г. По отношению к пос­
леднему, если согласиться с тем, что отныне оно должно явиться
объектом изучения, взаимная значимость противоположений йг — г
и ir — if остается, вне всякого сомнения, в точности той же самой.
Ведь они являются продолжением, каждое в своем языке, исход­
ного противопоставления f—г и ценнейшим подтверждением его
существования.
И вот оказалось, что этого вполне достаточно... Об интона­
циях, их значении, их распространении, их древности вопрос боль­
ше нестоял, по крайней мере в связи с pilnas—vilkas (тогда как
в отношении других случаев были дозволены любые точки зрения,
1
Заслуга Фортунатова состоит также в том, что, ставя вопрос об инто­
нациях, он попутно открыл наличие соответствия скр. -Тг- греческому -рсо-
и латинскому -га-; существование этого соответствия мы доказывали тогда
же на основании совершенно иного принципа, который к тому же полностью
противостоит его теории. Выдающийся ученый сумел таким образом объединить
с другой точки зрения, нежели мы (ср. „Systeme des voyelles") [здесь стр.
539—540], звуки, восходящие к первоначальному г. Совпадение результатов
было отмечено им в „Archiv", XI,стр. 570. Мы, со своей стороны, охотно при­
знаем независимость результатов, к которым он пришел, тем более, что даже
по времени они несколько предшествуют нашей публикации.
605
 даже если они были в полном противоречии с тем, что нам дает
случай pilnas — vilkas). Desinit in piscem... x. Раньше существо­
вала проблема и была предложена теория, базирующаяся на
интонациях: теперь достигнут результат в отношении группы ir,
группы, которая обладает в литовском свойством отражать опре­
деленные индоевропейские факты в виде интонационных различий.
Почему же вопрос об интонациях должен перестать существо­
вать и как он может перестать существовать, после того как
нами были высказаны определенные соображения по поводу про­
тивоположения ir—if?
Действительно, как только мы обращаемся к тому, что с этим
вопросом связано, и устраняем все то, что не имеет к нему отно­
шения, е д и н с т в е н н о й т о ч к о й о п о р ы , имеющей прямое
касательство к проблеме интонаций, оказывается литовское про­
тивоположение ir—if, поскольку санскритское противоположе­
ние йг — г, рассматривавшееся только что само по себе тоже как
факт интонации, больше таковым не является; даже сведенное
к своей индоевропейской форме J—г, оно не может больше рас­
сматриваться как факт интонации. (Разве что предположить,
что это f—г само порождено интонацией, как др.-инд. йг—г
порождено противоположением f—г. Однако так никто не думает,
хотя уже давно существует глухая двусмысленность между прос­
тым признанием того, что «существовало р>, и формулировкой
определенной точки зрения на то, чем мотивировано это J. Между
тем такой вопрос, как этот, безусловно, необходимо решить, по­
скольку лишь после того, как мы формально признаем, что J равно
г + б и что, следовательно, в с в о е й о с н о в е отлично от г, совер­
шенно так же, как а отличается от а или st—от s,— повторяю,
лишь с этого момента гипотеза интонации может считаться ло­
гически исключенной).
Мы, таким образом, находимся, отвлекаясь от различий (по­
скольку в отношении интонации мы не нашли более удачного
сравнения), примерно в положении человека, который, зная индо­
европейское противопоставление а : а, изучал бы тембр ионий­
ского 7j:a с целью выяснить его происхождение. Ему бы не пришло

1
Здесь Соссюр цитирует часть следующего фрагмента из Горация:
«Humano capiii cervicem pictor equinam
Jungere si velit et varias inducere plumas
Undique collatis membris ut turpiter artum
Desinat in piscem mulier formosa superne».
(A. H o r a t i F l a c c i , Ars poetica.)
„Если бы женскую голову к шее коня живописец
Вздумал приставить и, разные члены собрав отовсюду,
Перьями их распестрил, чтоб прекрасная женщина сверху
Кончилась снизу уродливой рыбой..."
( Г о р а ц и й , Наука поэзии.)
606
в голову утверждать на основании того, что это различие идет
от индоевропейского, что и само наличие тембра является фактом
индоевропейским.
Однако все это имеет весьма второстепенное значение. Глав­
ное же заключается в том, что коль скоро интонация отвечает
хотя бы косвенно противоположению [—г, то это означает, что
мы впервые получаем данные о природе интересующего нас явле­
ния. Оно тотчас перестает быть самодовлеющим фактом и стано­
вится результатом. Но тогда вся проблема принимает другой
вид; ее приходится переформулировать в корне, ab ovo, и на
другой основе. Задача теперь заключается не в том, чтобы искать,
где только возможно, какие-либо следы, позволяющие засвиде­
тельствовать наличие интонации в более или менее отдаленном
прошлом. Задача теперь состоит исключительно в том, чтобы
тщательнейшим образом вскрыть причины этого явления, прежде
чем помышлять о каком бы то ни было его использовании. Таков
принцип, которым мы руководствуемся.
Между прочим, обращает на себя внимание то, что решение
проблемы pilnas—vilkas во всех ее видах определяется тем чисто
случайным обстоятельством, что речь здесь идет о различии в зву­
ках, которое в литовском языке перестало быть таковым: ir—if
отличаются только тоном, тогда как 6 — 3, например, различаются
и звуком и тоном. Но мы остановимся еще на этой существенной
причине ошибок, когда перейдем к обобщениям.
Из двух названных выше случаев возьмем только первый —
pilnas. Нас не может не поразить связь этого случая,
реальная или кажущаяся, с первым законом (о долгих моно­
фтонгических отрезках). Идентификация со случаем stoti пред­
ставляется, по меньшей мере, одним из возможных решений для
ряда pilnas ( = *p-| J |-nos). Упоминая об этом сейчас по ряду чисто
практических соображений, мы отнюдь не настаиваем на очевид­
ном характере случая pilnas и просим читателя воздержаться от
суждения по этому поводу до тех пор, пока не будут приведены
более убедительные соображения, после чего станет возможным
плодотворное обсуждение (см. VII). В дополнение к основным
примерам, приведенным Фортунатовым (pilnas, tiltas, ilgas, vilna,
miltai, pirmas, zirnis), отметим еще:
girti, прич. прош. вр. girtas "laudatus" = вед. gurtas, лат. gra-
tus, и.-е. *gftos.
girtas, прилаг. „пьяный" = греч. fSpcoxo;; скр. girnas „сожран­
ный". Сюда относится также gurklys „зоб", вин. п. gurkli
(„Deutsch-Lit. Worterbuch", s. v. „Kropf") и gurksznis „глоток".
szirszu, szirszlys „шершень", лат. crabro, первичная группа —
kfs-. Правда, Куршат приводит род. п. szifszlio, но он, по-види­
мому, не знает этого слова, так как вин. п. мн. ч. szirszlius
в конце стиха в „Donalitius" (VII, 217), бесспорно, доказывает
акутовую интонацию.
607
 spirti „ударить ногой, пнуть". Скр. sphur- отсутствует лишь
случайно: это должна была бы быть форма „перед согласным",
соответствующая sphurati „он пинает". Вин. п. вед. apa-sphur-am.
(Сильная форма в аористе — spharl-s).
pilkas „серый" предполагает косвенно выводимую форму
*р|к2-; скр. palikni (м. p. palitas) могло иметь в слабой форме
только J долгое.
irklas „весло", irti „грести" предполагает косвенно выводимую
форму *[-, которая является регулярным слабым состоянием
группы, содержащейся в epi-irfi, epE-xjjioc, или в скр. ari-tram, или
в герм. *го))га, rojan.
girna „жернов" содержит группу *g2f-, регулярную слабую
форму от g2ra-, вед. gra-van „жернов для выжимания сомы".
По чистой случайности мы обладаем почти исключительно
примерами, подобными последнему, для доказательства того, что
в литовском языке дело обстоит в отношении первичных гп, Q
точно так же, как и в отношении первичных [, J. Таким образом,
необходимо признать не только сам факт существования этих
звуков, но и определенную теорию их происхождения, позволяю­
щую предсказывать их наличие по некоторым сильным формам.
pa-^intas „знакомый", pa-2fstu = pa-2instu „я знаю (кого-либо)",
представляющие слабую форму и.-е. gxno- или gxenS-, в обоих
случаях обязательно должны были содержать п долгое, которое
до сих пор было засвидетельствовано только в лат. gna-rus и скр.
ga-nami (форма, возникшая по аналогии с *gatas).
timsras „темно-коричневый" содержит слабую форму "tffisro-
от и.-е. "temosro-, известного как существительное по скр. tami-
sra-, лат. tenebrae, и как прилагательное по др.-в.-нем. fin-
star.
dumti г „дуть" находится в таком же отношении к скр. dhma-,
в каком лит. zinti—к скр. gria-. Причастие dumtas = *dhm-tos,
скр. *dhantas, замененному затем dhmatas; но слабая форма
встречается в самом санскрите2.
inte „жена брата"—скр. yata „жена брата". К сожалению,
поскольку Куршат приводит это слово по материалам Ширвида
и Нессельмана, мы не знаем, насколько можно быть уверенным
в интонации, которую он этому слову приписывает.
III. Отрезки, существовавшие изначально3 и первоначально
1
В литовском иногда наблюдаются иг, ul, urn, un вместо ir, il, im, in
(CM. „Mem. de la Soc. de ling.44, VII, стр. 93; F o r t u n a t o v , „Archiv", XI,
стр. 570). Появление .этого u не связано ни с г J ф у долгими, ни с г J m n
краткими. Если допустить, что оно характерно лишь для первых, то по
сравнению с интонациями этот факт слишком незначителен. Настоящее заме­
чание касается построении г-на Бецценбергера (см. ниже).
. 2 Читаем в Markandeya Pur., 39, 11, изд. Banerjea: yatha parvatadhatunarh
do§a dahyanti dhamyatam (ср., напр.: Manu, I, 70: dahyante dhmayamananarh
dhatunaiti malah).
3
Настоящее условие, очень важное для других случаев, не обязательно
в применении к этим гласным.
608
 представлявшие собой краткие монофтонги, в литовском всегда
имеют циркумфлексную интонацию.
Ничего подобного, скажем прямо, нельзя вывести из того,
что говорит Куршат о четырех литовских гласных а, е, i, u.
Куршат, прежде всего, строго отграничивает а, е от i, й и
утверждает, что i, й вообще лишены интонации.
Дело в том, что последние, согласно Куршату, характери­
зуются краткостью, и это свойство является у них постоянным.
Поскольку понятие краткого отрезка синонимично понятию неин-
тонируемого отрезка 1 , постольку вопроса об интонации здесь
не возникает; попадая под ударение, эти гласные, и только они,
должны получить знак нейтрального ударения —гравис: i, u
(не считая таких исключений, как plakti, mesti).
В свою очередь, а, е являются, в отличие от i, u, отрезками
долгими и, следовательно, интонируемыми, но это только в том
случае, когда они находятся в ударном положении (пакЦ, medy).
Безударные а, е, например в naktis, medus, объявляются крат-
кими\ из этого мы должны заключить, что они не имеют инто­
нации.
Куршат не делает никаких оговорок относительно характера
интонации а, е и, таким образом, дает право считать, что эти
гласные, являясь долгими, могут быть акутовыми или цир-
кумфлексными, как и долгие.
В этой системе, если она отражает реальное состояние, нас
удовлетворяет только одно, а именно то, что древние краткие,
независимо от того, являются они ныне долгими или краткими,
сохраняют, однако, общий для них отличительный признак: они
никогда не бывают п о с т о я н н о д о л г и м и , каковыми явля­
ются о, ё, и, у, й. Кроме этого пункта, все здесь аномально и
странно.
Древние краткие образуют как будто бы два класса, корен­
ным образом отличающиеся один от другого.
Один из этих классов, кроме того, занимает как будто исклю­
чительное положение в системе гласных (i, u единственные [внут­
ренние] гласные, лишенные интонации).
Другой класс столь же необычен, поскольку а и е являются
единственными во всей системе гласных звуками с изменяю­
щимся количеством, которое влечет за собой чередование инто­
нации.
Наконец, последняя загадка: известно, что в определенном
ряду форм по непонятной причине а, е остаются краткими (и
следовательно, неинтонируемыми) даже под ударением: plakti,
neszti, manas, tavas и т. д.
1
Остается еще выяснить, какие звуки Куршат называет краткими. Не
все звуки, которые являются краткими (quantite minor) в его двухступен­
чатой шкале, будут краткими (quantite minima) в трехступенчатой шкале
Барановского.
20 Ф. де Соссюр 609
 Все эти трудности исчезают, если считать правильной новую
систему количества литовских гласных, предложенную Бара­
новским в том виде, в каком она изложена Гуго Вебером
(„Ostlitauische Texte", I, Weimar, 1882). Поскольку эта система
составлена без всяких предвзятых соображений о происхожде­
нии звуков и основана единственно на опыте и наблюдении над
живым языком, она не вызывает никаких сомнений.
Вместо двух ступеней количества Барановский различает
три: ^ ^ (долгая), ^ (средняя или полудолгая), ^ (краткая).
Внутри слова могут н а х о д и т ь с я только долгие
и п о л у д о л г и е 1 . Долгими являются, кроме дифтонгов, отрезки
о, е, и, у, 0, то есть древние долгие. Полудолгими являются
отрезки а, е, i, u (ударные и безударные), то есть древние крат­
кие. Итак, эти последние, перестав быть сравнимыми с древним
долгим, тем самым вновь обретают внутреннюю симметрию.
Прибавим для полноты картины, хотя нас интересуют только
внутренние слоги,
1) что краткий гласный Барановского, являющийся точкой от­
счета, без которой вся шкала повисает в воздухе, может быть
обнаружен, как следует из сказанного выше, лишь в к о н е ч ­
ном с л о г е . Он обнаруживается, например, в формах piktas,
kupczus, оба отрезка которых, согласно Куршату, имеют одина­
ковое количество, а согласно Барановскому, равны <^-|-^.
В конечном слоге всякое первичное а е i u (и кроме того, а, е, I, и,
вытекающее из закона Лескина) дает в собственном смысле сло­
ва краткий ^, в отличие от того, что происходит внутри слова.
2) Первичные долгие гласные в конечном слоге (разумеется,
если они не попадают под действие закона Лескина) дают полу-
долгие, опять-таки в отличие от того, что имеет место внутри
слова. Например, два о в генитиве oszkos равны v^w-f-^л Таким
образом, древний долгий гласный в конечном слоге и древний
краткий во внутреннем слоге имеют одинаковое количество:
род. п. visztos, ^^-f-ww.
Теперь, когда восстановлен количественный параллелизм между
i, u и а, е во внутренних слогах, впервые может ставиться
вопрос о параллелизме этих звуков также с точки зрения инто-
1
Необходимость различать слоги внутренние и конечные (без чего вся
система просто непонятна) не отмечена ни одним словом в изложении Be-
бера; она обнаруживается лишь при изучении текста, в котором Баранов­
ский расставил ударение. Поэтому, если некоторые детали, оставшиеся не­
освещенными, изложены здесь, возможно, с излишней строгостью, нас, я-
думаю, можно извинить. Так, недомолвки, которые встречаются на стра­
нице XVII, мешают, признаюсь, ясно понять, действительно ли ни один
краткий звук не появляется во внутренних слогах.— Я имею в виду нор­
мальный литовский, описываемый Барановским; но поскольку мы не нашли
ни одного из этих звуков под ударением (иными словами, i, u, й, ё встре­
чаются только в конечном положении), понять мысль авторов можно именно
так. Кроме того, даже безударные а, е, i, u во внутренних слогах нигде не
помечены знаком краткости.

610
 нации. Такой параллелизм действительно устанавливается, при­
чем двумя путями:
1) Все четыре гласных теперь и н т о н и р у е м ы , поскольку
никогда не бывают краткими.
2) Всем четырем свойственна, согласно Барановскому, исклю­
чительно циркумфлексная интонация: karas, gyvena, veda и т. д.;
точно так же: lizdas, auglna, dukteri, siika и т. д.
Следовательно, все внутренние i, u Куршата нужно заменить
на Т, и (равные w ) 1 . Напротив, в орфографии а, е ничего не
нужно менять, так как они уже у Куршата имеют интонацию
и п р а в и л ь н о п о м е ч е н ы з н а к о м ц и р к у м ф л е к с ы ого
т о н а . Как эта обособленность а и е ни разу не обратила на себя
внимание человека, открывшего в литовском языке интонации?
Это можно объяснить лишь тем, что у Куршата правило нару­
шается исключениями двух видов, которых не знает система
Барановского (в данном пункте обнаруживается характерное
расхождение между этими двумя системами):
1) Исключения, относящиеся к количеству (и тем самым не­
избежно и к интонации): группа plakti, mesti. У Барановского:
plakti, mesti и т. д., не отличающиеся для него от 3-го лица
презенса plaka, meta.
2) Исключения, относящиеся непосредственно к интонации.
Куршат допускает, хотя и редко, актированные а, е, например
в заимствованном слове paslas „посол", Барановский — ни в одном
из случаев, отсюда pSslas.
Если бы мы ставили здесь своей целью последовательное
описание [литовских] вокализма и интонации, каждый из этих
пунктов (1 и 2) нужно было бы рассмотреть отдельно. Конечно,
не следует в целом противопоставлять систему Барановского
системе Куршата. К этому надо добавить еще одно соображение,
без учета которого противоречие между двумя грамматистами
может показаться более неразрешимым, чем это есть на самом
деле: один из них основывается на определенном диалекте —
классическом литовском языке Пруссии, другой не скрывает, что
он рисует картину состояния, приближающегося к идеальной
норме, от которой многие диалекты отклоняются и которой,
можно смело утверждать, ни один из них не отвечает полностью.
Хотелось бы узнать подробнее о том, как было выведено это
среднее междиалектное состояние. Однако в том виде, в каком
она существует, система Барановского проливает столь яркий
свет на литовский вокализм, что уже по одной этой причине
невозможно было бы считать ее неправильной в своей основе;
кроме того, в теории акцентуации есть один точный факт, кото-
1
Можно на практике сохранить орфографию Куршата. Она не пред­
ставляет неудобств, если оговорить, что всякое внутреннее 1, и следует читать
1, и, и имеет, напротив, то преимущество, что делает невозможным смешение
долгого (biidas) и среднего (butas, у Барановского —butas).
20* 611
 рый подтверждает эту систему, по крайней мере в своем основ­
ном пункте, который касается значимостей (valeurs), приписы­
ваемых i, u. Мы вернемся к этому в дальнейшем (см. Акцен­
туация *).
Благодаря свидетельству Барановского было выяснено очень
важное обстоятельство, которое требовалось установить на осно­
вании фактов: тождество и единообразие интонаций класса 3,
ё, Т, и. Мы имеем право в дальнейшем интерпретировать этот
факт по-своему, изолировав его от всего, что его окружает и
меняет его смысл у Барановского—Вебера. Согласно этим авто­
рам, интонация а, е, i, u обусловлена совершенно особой при­
чиной; в обзорной главе мы изложим свое мнение по поводу
ценности этой теоретической части их учения.
В заключение отметим, хотя это и представляется очевидным,
что количество ^^ у гласных а, е, i, u обязательно должно
относиться к тому же времени, что и сама интонация: никогда
не могло быть интонации, то есть различия между морами (temps)
слога, в слогах, состоящих из одной моры, и, следовательно,
было бы абсурдом датировать интонацию а, ё, Т, и той эпохой,
когда эти гласные были еще краткими. Вывод из этого состоит
не в том, что интонация появилась недавно, а, напротив, в том,
что это количество очень древнее**.
IV. Когда отрезки ir il восходят к f J, они обнаруживают
циркумфлексную интонацию: miftas, vilkas.
Это — вторая часть наблюдений, сделанных Фортунатовым при
рассмотрении указанных групп (см. выше, стр. 604—605).
Мы, естественно, сближаем ряды долгих ir, il, im, in и 6,
ё, и, у, Й; подобное сближение еще более оправданно, когда мы
обнаруживаем наличие согласованности и у двух рядов кратких:
if, il, im, in — 2, ё, Т, и. Мы, однако, повременим, как это мы
сделали в первом случае, с оценкой значимости данной корре­
ляции.
К таким примерам Фортунатова, как vilkas = скр. vrkas, при­
частия прошедшего времени miftas, virstas, kifstas =-скр. mrtas,
vrttas, krttas, можно добавить: ketviftas „четвертый", греч. тзтартос,
kirmele, вин. п. kifmelg „червь", скр. krmis.
Прилагательное tifsztas „вязкий, густой"= лат. to(r)stus, скр.
trsitas.
* Данная часть, которая не была написана Ф. де Соссюром, должна
была, по-видимому, содержать закон де Соссюра, и настоящая ссылка, оче­
видно, указывает на одинаковое поведение краткостного и циркумфлекспого
ударений перед актированным слогом.— Прим. ред.
** Все предшествующее рассуждение Ф. де Соссюра основано на пред­
ставлении о равноправии интонаций в системе. Соссюр не учитывает того
обстоятельства, что маркированным членом оппозиции циркумфлекс —акут
является акут, а циркумфлекс и краткостное ударение объединяет уже сам
факт их неотмеченности. Однако во времена Ф. де Соссюра эта особенность
в соотношении членов оппозиции не была еще открыта.— Прим. ред.

612
 Virszus, вин. п. vifszu „верх" имело бы соотносительное с ним
скр. vrs-, если бы мы располагали слабой формой от varsman
"вершина", varsisthas "summus" („высочайший, верхний").
vifbas „хворостина, прут", ср. греч. р«{38ос.
pifsztas „палец", ср. скр. sprstas „тронутый".
pirsztas (от perszu „свататься, делать предложение") = скр.
prstas "rogatus". Ср. pirszlys, вин. п. pirszlt
mifsztas (uz-mirsztu, uz-mifszti „забыть") = скр. pra-mrstas
„забытый".
difztas (ap-dirsztu, ap-difzti „твердеть") = скр. drdhas „креп­
кий, прочный, жесткий".
Прусск. tiris, вин. п. tirtian „третий" в литовском выглядело
бьГкак tifczas = cKp. trtlyas. (Мы считаем несомненным тот факт,
на который указывает Фортунатов, то есть тот факт, что прус­
ские дифтонги из текста Катехизиса со знаком циркумфлекса на
первом элементе есть не что иное, как дифтонги с циркумфлекс-
ной интонацией).
Примечательное исключение составляет szirdis, вин. п. szirdi,
при скр. hrd-, греч. хра5-. Но прусское slran, seyr доказывает,
что это слово имело раньше и чередующуюся форму *szer- = xYjp
(MSL, VII, стр. 79), которая должна была по норме иметь
интонацию szer-. В литовском же ярко выражена тенденция
к унификации различных интонаций у одного корня (см. ниже).
Так, в слове vandu „вода" интонация объясняется лишь нали­
чием в прошлом конкурирующей формы ud-en- (udra „выдра").
Носовые не имели тех особенностей, которые привлекли к
г, 1 внимание Фортунатова: санскритская оппозиция mrtas —
purnas с первого взгляда не имела аналогии в ряду matas;
однако п, гр ведут себя так же, как краткие плавные:
szimtas „сто", греч. SXCCTGV И Т. Д.
septintas, devintas, deszirntas „седьмой, девятый, десятый". Даже
без прямого сравнения с йгхато;, еЬахо; здесь можно предполагать
только краткий носовой.
tinklas „сеть" —слабая форма, соответствующая скр. tantram
„нить"; ср. ta-tas, татбс.
ginklas „оружие" — слабая форма, также соответствующая
скр. hatas, греч. -^ато;. Сюда же относятся: ginczas „спор" и
[genu, giniau) gifiti „гнать" (например, скот).
pa-minklas „памятник", ср. скр. ma-tas, греч. JIIJJIZTOV. Глагол
[at-menu] at-minti „помнить".
Глагол (imu] imti, соответствующий, по-видимому, скр. yam-,
прич. прош. вр. yatas, и, во всяком случае, лат. emptus, которое,
противопоставляясь domitus, vomitus, предполагает корень (j)em-
(односложный) и, следовательно, слабую форму (j)m-с m к р а т к и м.
Кажущееся исключение, представленное формой rimti (скр.
ram- „остановиться на отдых", прич. прош. вр. ra-tas), могло бы
иметь значение лишь в том случае, если бы формой презенса было
613
'remif. Зто положение станет более ясным, если мы сможем
впоследствии изложить некоторые идеи, относящиеся одновре­
менно и к интонации и к о б щ е й с и с т е м е л и т о в с к о г о
г л а г о л а . Отметим только по этому поводу, что презенс mirszta
„он умирает" (несмотря на наличие формы mifti и скр. mrtas)
обязан своей акутовой интонацией тем же обстоятельствам, бла­
годаря которым мы имеем rimsta (и инф. rimti) вместо rimsta
(rimti) 1 .

V. Если все условия остаются такими же, как и в случае

st-|6|-ti (I), но исходный отрезок — д и ф т о н г , а не монофтонг, то
интонация регулярно является ци рк у мфл екс н ой (от случаев
метатонии мы, как всегда, отвлекаемся). Таким образом, *р-|еп|-
ktos „пятый" не может дать в литовском ничего другого, кроме
p-|en|-ktas с указанной интонацией.
Под дифтонгами мы понимаем отрезки с кратким первым эле­
ментом, то есть обычный тип -|ег|-, -|ei|-, -|бп|-. Такие, очень ред­
кие первичные дифтонги, как -|ёг[-, -|ei|-, останутся за пределами
нашего исследования.
1. Исходная единица, соответствующая современному интона­
ционному отрезку, должна быть, как мы видели это в случае
stoti, достаточно древней —индоевропейской или близкой к ней.
Следовательно, дифтонги, представленные в словах, возраст кото­
рых неясен, нами здесь исключаются из рассмотрения, подобно
-|о|-, -|у|- и т. д., которые встречаются в словах такого же типа.
2. Необходимо также, чтобы эта индоевропейская единица
представляла собой не что иное, как единый отрезок и притом
долгий, как в случае stoti.
Из наблюдений над монофтонгами последнее замечание воз­
никнуть не могло, так как все они имеют одинаковое происхож­
дение, а именно — восходят к древним монофтонгам (не считая
нескольких случаев стяжения). Напротив, случай, когда дифтонг
соответствует старому дифтонгу, является лишь одним из мно­
гих, которые могут встретиться в этом втором виде отрезков.
Только этот случай мы здесь и рассматриваем. Всякий пример
типа нижеприведенных, будет ли там интонация циркумфлекс-
ной или акутовой, имеет ли он в самом деле отношение к нас­
тоящему закону или нет—в любом случае не имеет отношения
к той формулировке, которую мы ему здесь дали:
m-|al|-da „молитва", если оно восходит к *m-|a|-dla (прусск.
mad-dla);
1
К этому ряду нужно еще добавить [gemu] gimti. Причастие giiritas
„рожденныи"=скр. ga-tas „шедший". На мотивировку здесь этого сближения
потребовалось бы слишком много времени. К двум обстоятельствам, мешаю­
щим сопоставлению балт. gem- и скр. gani- „порождать" (g2 вместо g1 и m
вместо п), прибавилось третье — интонация. Но всем этим трем условиям
удовлетворяет сопоставление с и.-е. ^зф* 0 5 „шедший".
614
 d-|er|-va „смолистая древесина", если оно восходит^ к *de-riia;
kr-|au|-jas „кровь", если оно восходит к kra-wios;
g-|er|-ti „пить", и.-е. *g-ero-ti;
|el|-nis „олень", восходящее к *ele-nis, слав, jeleni;
savv-|al |-ninkas, восходящее к *savvalininkas, и т. д.
Примеры, соответствующие закону:
И.-е. *ont(e)ros- „другой": лит. antras „второй",
И.-е. *dont „зуб": лит. dantis, вин. п. dantI.
Европ. *onk1o-s (07x0;, лат. uncus): лит. v-fszas „дужка (котла)"
(равное v-afiszas).
Европ. *ansa (лат. ansa „ручка"): лит. §sk, вин. п. asg (рав­
ное ans^).
И.-е. *g1hans- „гусь": лит. Zqsis, вин. п. ias{ (равное 2ansi).
И.-е. *penk2e- „пять": лит. penki, ж. p. penkios. Порядковое
penktas=TT3|jLKTo;.
Скр. mantha-s „лопатка для сбивания жидкости": лит. mente,
с тем же значением 1.
И.-е. *bhendh- (TrevOepo;, скр. bandhus и т. д.): лит. bendras
„общий".
И.-е. *leng2h- (вед. ramhas- „скорость"; глагол ramhate и
другие сильные формы, родственные raghu-s): лит. lengvas „легкий".
Скр. parna-m „крыло": лит. spafnas.
Европ. *рогкхо-5 „свинья": лит. pafszas.
Европ. *ghordho-s, *ghordhi-s „ограда, огороженное место"
(гот. gard(i)-s, и т. д.): лит. gardas „загон"; ср. iardis „огорожа
для жеребят, телят".
Европ. *b(h)ardha „борода": лит. barzda, вин. п. bafzd^.
И.-е. *olg2ho-, скр. argha-m „цена": лит. alga, вин. п. algq
„жалование". Скр. глагол arhati „заслуживать": лит. elgti-s „по­
ступать, вести себя" (^„заслуживать").
•Европ. *ous- „ухо": лит. ausis, вин. п. ausi.
Скр. ?roni-s „clunis": лит. szlaunys (мн. ч.).
И.-е. *louk2o-s(cKp. loka-s, лат. lucus, др.-в.-нем. loh- „поляна"):
lafikas „поле".
Греч, \soxk: лит. laukas „с белым пятном на лбу (о лошади,
быке)".
И.-е. *sousos, *seusos; или *sausos (скр. ?os-, греч. аоатт)р6с,
аисо, др.-в.-нем. sor): лит. sausas-„cyxofi".
И.-е. *bheudh-, *bhoudh- (для значения ср. скр. bodhayati
„делать выговор", др.-в.-нем. gi-biotan „командовать"): лит. bausti,
3-е л. презенса baudza „наказывать".
И.-е. *poik1o-s (ттоЫХо;, скр. pe^as- и т. д.): лит. palszas
„пятно сажи".
1
ё в mente можно считать идентичным а в mantha-s. Поэтому интона­
ция здесь показательна. Класс на -ё стяженное очень подвержен метатонии.
615
 И.-е^ *woik1o-s и т. д.: лит. vesz-pats, vesz-kelis; 3-е л. пре-
зенса veszia „пользуется гостеприимством".
И.-е. *deiwos „бог": лит. devas; deive, вин. п. delvg.
Греч. х е1 ^^1 Х6^а» СКР* h^manta-s: лит. zema, вин. п. 2emq.
И.-е. *eisjo „ibo", eiti „it": лит. elsiu, eiti и т. д. ^
И.-е. *leig2h- „лизать" (UEx<*>, CKP- lehmi): лит. Ie2ia, leiti,
фреквентатив 1аТ2о.
Родительный^падеж мн. ч. dwoijom (гот. twaddje, др.-в.-нем.
zweiio): лит. dveju 1 .
Менее ясным может представиться тот случай, когда форма
с дифтонгом чередуется в языке со словами того же гнезда,
которые имеют другой вокализм (и, следовательно, подчиняются
1
Нижеследующие примеры оставляют желать лучшего — либо потому,
что этимология в ряде случаев сомнительна, либо потому, что не всегда бес­
спорен первоначальный фонетический состав. Они обладают все же тем досто­
инством, что свидетельствует о господстве одной и той же интонации (цир-
кумфлексной) в массе случаев, где вероятен первоначальный дифтонг.
Скр. angaras „уголь": лит. anglis, вин. п. angl[. Еврон. angh- (ayx03» л а т -
ango): лит. anksztas „узкий".—Лат. angvis : лит. angis, вин. п. angj-. — И.-е.
onk2-; сильная форма может быть восстановлена по вед. aktu-bhis „ночью":
лит. anksti, isz anksto „заранее". — Греч, уощог,, скр. gambha-s, др.-в.-нем.
kamb „расческа, гребень (у петуха), конек (крыши)" : лит. zambas „угол, обра­
зованный сторонами балки" (Куршат записывает также zambas). Греч,
хаылтсо : лит. kampas „угол" (?) — Скр. bhanga-s „взлом, разрыв" и „волна":
лит. banga, вин. п. bangij „волна" (?) — Вед. $a-$vant- „вечный, регулярно и
неизменно возвращающийся": лит. szventas „святой, священный" (N о г е е п,
Urgerm. Judlara, стр. 118). —Греч. феи^о^ои „двигаться по кругу": лит.
rengti-s „сгибаться, нагибаться". — Греч, op^is» ev-opxog: лит. efzilas „жере­
бец".—И.-е. *wers-, ср. лат. verres, сильная форма скр. vr§-an-: лит. vefszis,
-io „теленок" (малодоказательно из-за метатонии, обычной у основ этого
класса). — Герм. *hirdia „пастух": лит. kefdzus (малодоказательное по той
же причине).—Скр. tarp- „насытиться": лит. tafpti „процветать".—Скр.
spare „трогать": лит. pefszt „dolet, зудеть, саднить". — И.-е. *kor-t—силь­
ная форма скр. krtvas „раз": лит. kaftas „раз", которое, однако, может
быть связано просто с kertu. — Крит. PpiTd-jnapTig „virgo dulcis": лит. marti,
вин. п. mafcza^— Греч. феАусо „очаровывать взглядом": лит. zvelgti „смот­
реть".— Скр. alpas „маленький, слабый": лит. alpti „падать в обморок,
лишаться чувств". — Скр. pota-s „маленький (о животном)": лит. pautas
„яйцо'Ч — Лат. aurora: лит. auszta „светает"; auszra, вин. п. auszr<| „заря".—
Скр. cocate „грустить, быть в трауре": лит. szaukti „кричать" (сравнение
было бы более точным, если бы можно было дополнить его готским hiufan
„жаловаться", но f или %w вместо k2 после и представляется недопустимым).—
Европ. *dreugh-, гот. driugan, drugun : лит. drafigas „товарищ". — Европ.
*kouko-, др.-в.-нем. houg „холм": лит. kaukara, им. п. мн. ч. kaukaros, так
интонированное у Куршата (N. T e s t , Luc. 3, 5; 23, 30). —И.-е. *koupo-,
*koubo- „куча, горка", зенд. kaofa, англосакс, heap : лит. kaupas. — Европ.
*dheus- „дышать", гот. dius „животное": лит. dausos „воздух, атмосфера".—
Европ. *dheubo-, гот. diups „глубокий": лит. dauba, вин. п. daub<| „овраг"
(того же корня, с отрезком -|um|-, dum-blas „ил"= др.-в.-нем. tumphilo „углуб­
ление, пропасть").—И.-е. *meik1- „мешать, смешивать", ср. греч. u^UgixXeovc,,
au|i|LieixToe : лит. maisztas „бунт", глагол maiszo.— Европ. *moino- „обмен":
лит. mainas. — Греч. at'xHV л и т - jeszmas ,,вертел(?)" — Греч, фоиброд: лит.
gedra, вин. п. gedr<| „вёдро" (Fick).— Европ. *koimo-, гот. haims: лит. kemas
„двор; деревня". — И.-е. *poitu-, сильная форма скр. pitu-s „нища, еда", зенд.
arem-pitu- „полдень": лит. petus „обед; юг", —И.-е. *(s)k2eit-, *(s)k2oit- „рас-

616
 другому правилу, даже если они имеют такую же интонацию,
какую имеет эта форма с дифтонгом); этот случай .менее ясен
потому, что здесь могло проявиться аналогическое влияние, ко­
торое, несомненно, нужно и здесь и там учитывать. Но здесь
существенно заметить, что последнее предположение ни в одном
случае не оказывается необходимым.
vert- или vaft- в vefcza, vefsti „переворачивать", фрекв. vafto,
м о г л и , бесспорно, получить свою интонацию от vift-=-vrt-,
содержащегося в vifsta, vifsti. Но у нас нет никаких доказа­
тельств, что дело обстоит именно так. Естественное развитие
первичного *wert-, *wort- (скр. vartati) должно было дать именно
vert-, vart-. Под этим же углом зрения рассматриваются:
keft-a „он рубит", kart-a, вин. п. kart-q „слой, ряд, пласт",
интонация которых выводится не из kifstas, но (совершенно не­
зависимо от любой формы типа kifstas) из и.-е. *kert-, скр. kart-
ana-m „резка, рубка".
ver2-ia „он сжимает", греч. Ip^w (независимо от форм, содер­
жащих vir2-).
verb-a, вин. п. vefb-^ „ветвь", лат. verbena (нет необходи­
мости сравнивать с vifbas (см. выше, стр. 612)).
velk-a „он тащит, волочит", греч. eXxw (без учета интонации
формы vilktas „тот, которого тащат").
lend-a „он лезет", скр. randh-ra-m „дыра, тайник, логовище"
(независимо от прет. Undo, инф. ljsti).
zeng-ia, zeng-ti „шагать", скр. £angha „нога", вед. £arhhas- „до­
рога, путь" (рядом с которыми существуют формы Zing-, 2ingsnis).
tes-ia, tes-ti „тянуть", скр. tarhsati „трясти", ср., кстати, гот.
pinsan „тянуть" (все это независимо от tjs-, содержащегося
в tjsta, tjsti „тянуться, растягиваться").
rem-ti, rem-siu „подпирать", скр. rantum, rarhsyate „отдыхать".
(Здесь формы, содержащие rim-, имеют, впрочем, другую инто­
нацию: глагол rimstu „успокаиваться"; см. выше, стр. 613—614).
mf-sto, то есть mafi-sto „он думает, размышляет" (инф. mqstyti);
pa-mefiklas„памятник"(„Anyksz. Szil.", стр. 139), ср. скр. mantra-s,
греч. МЬтюр и т. д. (этот случай независим OTminti, pamifiklas).—
Форма pamenklas могла бы показаться сомнительной, если бы
она была засвидетельствована только Барановским (который из-за
особенностей своего родного диалекта не мог различить pamifiklas
и pamenklas), но я встречал ее в жемайтских текстах, и, посколь­
ку существование формы достоверно, нет причин предполагать,
что интонация, которую ей приписывает Барановский, неверна.

познавать", скр. ci-ket-ti „он распознает", det-as „понимание", ket-u-s „флаг,

отличительный знак", герм. *haidu- „отличие, ранг, класс, лицо": лит.
skaito, 3-е л. презенса „читать" и „считать". И.-е. *k2eit-, возможно, иден­
тичное предыдущему (скр. cit-ra-s „разноцветный, разнообразный"): лит.
keTs-ti „менять" (kitas „другой"). —И.-е. *dei-no-, dt-no- „день": лит. dena,
вин. п. d011 с|.

017
 sneg-as „снег", snalg-ule „снежинка", snaTg-o — фреквентативный
глагол. Интонация такая же, как в sninga „идет снег" и как
в snigo, snigti (читать snigo, snTgti). Она объясняется в sninga
тем же законом, что и snegas (см. стр. 618), а в snigo—действием
совсем другого закона (стр. 609—610). Существенно то, что ни
sning-, ни snTg- не объясняют и не подтверждают sneg-. Д л я
о б ъ я с н е н и я п о с л е д н е г о имеет з н а ч е н и е только
од н о —первичная форма *snoigh-:
szvet-, szves-ti, 3-е л. през. szvecza „светить", ср. скр. £vet-ate;
нет необходимости опять-таки связывать это с формами szvinta
или ^szvito (szvlto).
lek-ti „он остается", laik-o „он оставляет, держит", laik-as
„время"; ср. и.-е. *leik2-, *loik2- (Хе!тг(о); формы llko, lTkti (liko,
likti) к этому не причастны.
peik-ti „порицать, хулить", paik-as „плохого характера, тяже­
лого характера, глупый", ср. и.-е. *peik-, *poik- (сильная форма
от тпхрбс; др.-в.-нем. feh „враг"). Для интонации нет необходимо­
сти устанавливать связь с plktas (piktas) „плохой, злой".
velk-ti „perficere vel efficere" „работать, добиться результата"
(JveTk-ti очень часто имеет значение „побеждать"), vaik-as „ребенок",
собственно, „результат", ср. первичное *weik-, *woik- (сильная
форма от лат. per-vlcax, содержащегося в vici или в гот. weihan
„сражаться"); это отношение только затемнилось бы привлечением
vik-, vikrus „проворный".
szle-ti, 3-е л. през. szle-ja „наклоняться, быть наклонным",
szlal-tas „склон", ср. и.-е. *k1lei-, *k,loi- „наклонять"; вне всякого
отношения к szli- в su-szlijes и т. д.
klaus-o „он слушает**, ср. и.-е. k^eus-, скр. ^ros-ate (точно
объясняемое слабой формой frus-ti-s), причем нет необходимости
привлекать klus- в pa-klusnus. Интонация формы klausiu „я спра­
шиваю"— это одна из проблем, к решению которой мы не нашли
ключа.
praus-ti „мыть лицо, умываться"; ср. и.-е. *preus—сильная
форма от скр. prusati „кропить, орошать, заливать", не нужно свя­
зывать с prus- в prusna „морда коровы" (та часть головы, которая
погружается в воду при питье).
К этим примерам добавляются, в частности:
1)Слог -ant- причастия, имеющий циркумфлексную интонацию.
Убедиться в этом непосредственно нельзя, так как в именитель­
ном (nesz|s, и т. д.) этот слог, являясь конечным, не находится
больше в обычных условиях, а в остальной парадигме он никогда
не встречается под ударением: neszanti и т. д. Но из закона,
излагаемого ниже (Акцентуация *), следует, что ударение не могло
бы падать на пё-, если бы следующий слог был актированным.

* Эта часть должна была содержать закон Ф. де Соссюра, доказательство

которого дается во втором статье. Ср. сноску 5 па стр. 584,— Прим. ред.
616
 2) Дифтонг в формах презенса, имеющих носовой в инфиксе:
1 jim|-pa =скр. limpati; sn-|in|-ga —-лат. ningvit, pa-h-|un|-da, ср.
TTMvOotvojjiaL Это дифтонг индоевропейского происхождения1. Его
форма была постоянной независимо от того, в какой глагол он
входил, и в литовском он имеет одинаковую интонацию в составе
любого глагола. Упомянутые формы презенса являют собой один
из примечательных случаев, где, в виде исключения, i + n, u + n,
r + n, находясь в одном слоге, давали в индоевропейском пра­
языке in un и т. д. (а не jn, wn и т. д.); благодаря этому факту
мы имеем здесь почти единственную возможность установить, что,
как и следовало ожидать, закон применяется к первичным in,
un так же, как и к on, en и т. д.
П р о т и в о р е ч а щ и е с л у ч а и . Есть две категории форм,
которые не попадают под действие этого закона:
1. Формы, которые, по всей видимости, всегда содержали только
дифтонг, но древность которых вызывает сомнение (langas „окно",
varpa „колос", 1ёра „липа" и т. д.).
2. Формы очень древние, но в отношении которых нельзя
доказать, что они всегда содержали дифтонг.
Вопрос же об исключениях из данного закона в каком бы то
ни было смысле может стоять лишь в отношении тех слов, ко­
торые не входят ни в один из этих двух классов. С учетом этого
мы имеем около 15 случаев, таких, как v-enas „один" (*oinos);
veidas, veizdmi „видеть"; melas,/neile „любовь".(ср. jxetXtyio;); jeszkau
„ищу" (др.-в.-нем. eiscon); me2iu, meszlas „навоз" (и.-е. *meigh-;
ср. meza mingit, основанное, как и латинское, на 2-й форме
*mengh- с регулярной интонацией); maiszas „мешок"—форма,
которую сравнивают с скр. mesa-s „баран", mesl „шкура барана";
taukas „жир"--= *teuko-, др.-в.-нем. dioh (наличия прилагательного
taukinas недостаточно, чтобы доказать, что имеет место метатония
у tauk-); raudmi,^ плачу" —скр. rodimi (интонация плохо засви­
детельствована; она является циркумфлексной в существительном
rauda, вин. п. raudg, что, впрочем, не имеет значения); riaugmi
и raugas „закваска, дрожжи", греч. Цго^-\ plauti при греч. Trle-ljai
(ср. plau-k-ti); bernas „парень", восходящее, по-видимому,
к *bher-no-, гот. barn, и некоторое количество других, среди
которых perd2u при греч. TtspSojxat, скр. pard-. Эти примеры, никак
здесь специально не упорядоченные, встречаются в весьма раз­
личных условиях, анализировать которые в настоящей статье
мы не имеем возможности. Нужно, однако, отметить любопыт­
ную тенденцию глаголов на -mi, -eti и -mi, -oti к акутовой
метатолии.
(Продолжение следует)*
1
Мысль о том, что limpa, bunda восходят к *lipna, *budna и другим
более или менее близким формам, является ошибочной и мешает понять
индоевропейский тип *li-m-pe- =*li-ne-p (7-й кл.) -\- суфф. -е-.
* Продолжения в печати так и не появилось.— Прим. ред.
 Ф. де Сое с юр

ЛИТОВСКАЯ АКЦЕНТУАЦИЯ 1

Можно показать, что в литовском языке одна система ударе­

ния сменилась другой, коренным образом отличающейся от первой.
Вторая система ударения характеризуется зависимостью между
ударением и слоговом интонацией, зависимостью, совершенно
неизвестной первой системе. С другой стороны, характерное свой­
ство первой системы — совершенная простота схем — отсутствует
во второй. Любого из этих факторов было бы достаточно, чтобы
изменить картину литовского ударения, но оба они взаимосвязаны,
так как представляют собой результат следующего явления.
В некоторую эпоху, предшествующую распадению на диалекты
(которая во всем остальном не определена), ударение «регулярно
переносилось на последующий слог, когда оно падало на слог с
циркумфлексной (geschliffen) интонацией, непосредственно после
которого находился слог с акутовой (gestossen) интонацией»2.
Таким образом, *lalkyti (аТ + у) превращалось в laikyti, тогда
как, например, rai2yti (ai+y) не изменило места ударения3.

1
F. d e S a u s s u r e , Accentuation lituanienne, „Indogermanische For-
schungen", VI, Anzeiger, Strassburg, 189(3, стр, 157—166; перепечатано в „Recueil
des publications scientifiques de Ferdinand de Saussure", Geneve, 1921.
2
См.: „Actes du X е Congres international des Orientalistes", т. 1, стр. 89,
где этот
3
закон изложен в других терминах.
Для ударения, падающего на первый слог, возможны были только
следующие случаи:
ai-)-y= u » j u - f u u u .
w
* i - i

a i - | - y = u u \J T w\j'
ai-j-у = \j \j \j -\- w \J •
ai -|- у = v>/v-/ ^ -f V\J\J-
Одного взгляда на эту таблицу достаточно, чтобы понять, почему именно
4-й случай и только он создавал критическое положение для ударения.
620
 Этого достаточно как для анализа ныне действующей системы
акцентуации, так и для реконструкции древней системы во всех
ее частях.
Склонение. Все различия в ударении типа devus, ponus (от
devas, ponas) сравнительно с kelmus, vyrus имеют позднее про­
исхождение и вызваны тем фактом, что и в devus, будучи акути­
рованным, перетянуло на себя ударение во всех тех случаях,
когда предыдущий слог был циркумфлектированным.
Следовательно, первичными являются лишь те различия, ко­
торые не находят себе объяснения в этом фонетическом факте,
например devals, kelmais наряду с ponais, vyrais.
Но если такое рассмотрение продолжить в деталях, то мы
увидим, что ничего не останется ни от парадигмы \а Куршата,
которая станет тождественной парадигме Па, ни от парадигмы
16, которая станет тождественной парадигме lib ( п е р е й д я ,
т а к и м о б р а з о м , от с о с т о я н и я п о д в и ж н о й п а р а д и г ­
мы к с о с т о я н и ю н е п о д в и ж н о й п а р а д и г м ы ) .
И тут-то можно без особых усилий вытащить из могилы искон­
ную систему, скрытую под современной акцентуацией. Она со­
стоит, как всякому ясно, попросту из

/ косвенно: I a
одной подвижной парадигмы = <| прямо: II а
косвенно: I b
-f одной неподвижной парадигмы = П П Я У П - ТТ Ь

С другой стороны, эта система не з а в и с и т от и н т о н а ­

ции, потому что ее парадигмы, и подвижная, и неподвижная,
распространяются в равной мере как на слова с акутированным
предпоследним слогом, так и на слова с циркумфлектированным
предпоследним слогом.
[Следовательно, в настоящее время в литовском смешаны две
подвижности акцента: одна — новая, другая — старая, одна — за­
висящая, другая —не зависящая от интонации; и в настоящем
состоянии литовского языка было бы несбыточным пытаться со­
вершенно отвлечься от одной из них для того, чтобы рассмат­
ривать только ту, которая является «грамматической», то есть
более старой, чем другая. Можно лишь попытаться найти соот­
ветствующие обозначения, которые, указывая точно на место сов­
ременного ударения, в то же время напоминали бы о том, что
представляло собой это ударение в первой системе].
В этом отношении слова образуют четыре класса (вместо двух,
существовавших в первой системе). Они могут следовать либо под­
вижной (П) и неподвижной (Н) парадигмам (в древности общим
для всех слов, а теперь характерным для слов с акутированным
предпоследним слогом), либо парадигмам П/а и Н/а—обозначения,
621
которые мы принимаем для современных вариантов подвижной
и неподвижной парадигм в словах с циркумфлектированным
предпоследним слогом*.
Для различных форм, входящих в состав парадигм- (напри­
мер, форм творительного падежа на -и, творительного падежа
на -mi, родительного падежа на -s и т. д.), возможны также
четыре ситуации вместо двух. Для них первоначально существо­
вали лишь следующие две альтернативы: в о з м о ж н о с т ь окси-
т о н е з ы , которая реализовалась в подвижной парадигме (обо­
значим этот случай буквой Q), и н е в о з м о ж н о с т ь оке и то­
не зы, или, иначе говоря, баритонеза как в подвижной, так и
в неподвижной парадигмах (обозначим этот случай буквой Z).
Теперь для них существуют следующие четыре альтернативных
возможности:
Z = отсутствие окситонезы1 во всех парадигмах
Za ^наличие окситонезы в П/a и Н/а
Q наличие окситонезы в П/a и П
йа =-наличие окситонезы в П/a, На и П.

Первые три случая встречаются повсюду, четвертый, менее

частый, должен был обнаруживаться тогда, когда форма, окан­
чивающаяся на слог с акутовой интонацией, случайно попадает
в число форм, для которых возможна окситонеза в первой системе.
Так, именительный падеж ед. ч. ж. р. на -а оказывается оксито-
нированным в трех парадигмах, вопреки всем „правилам", потому
что он является одновременно формой Й (как все nom. sing.) и
формой, оканчивающейся на акутированный слог.
Многосложные слова.— Здесь происходит то, что можно было
предвидеть.
Парокситонированные многосложные основы представляют то
же характерное состояние, что и основы двусложные (у которых
именно п о т о м у и развились парадигмы П/a и Н/a, что они
б ы л и п а р о к с и т о н а м и).

* У Соссюра приняты следующие обозначения: Mob. для П, Im. для Н,

Mob./a
1
для П/a и Im/a для H/a. — Прим. перев.
Здесь уместно указать на несколько общих принципов: баритонеза
есть нормальное ударение любого литовского слова и любой формы. Неос­
новное ударение, представленное в каждом слове, всегда находится левее
последнего слога основы. Вследствие этого наосновное ударение никогда
не может оказаться ни на последнем слоге слова, ни даже на тех слоговых
колонках, где находится конечный слог. Поэтому любая окситонеза является
формально отступлением от принципа наосновного ударения (деталь, кото­
рую игнорируют все, кто пишет о литовском ударении). Кроме того,
поскольку окситонеза есть единственный вид отступления от принципа на­
основного ударения [если отвлечься от дат. п. мн. ч. и дат. п. ед.' ч. при­
лагательных], то окситонеза или, вернее, сумма окситонез, допускаемых
словом (или формой), даст точное представление об его акцентуации.

622
 Основы пропарокситонированные и гипербаритонированныс
не обнаруживают никаких следов этого состояния; независимо
от интонации предпоследнего слога и от интонации ударного
слога они могут иметь только две парадигмы — чисто подвижную
(П) и неподвижную (Н). Иначе и быть не может, так как пред­
последний слог, находящийся в контакте с конечным, не имеет
тона, а слог, имеющий тон, не находится в контакте с конечным.
Другой круг идей, который, как кажется, вытекает с большой
долей вероятности из изучения тех же многосложных слов, со­
стоит в том, что «только слово с н а о с н о в н ы м у д а р е н и е м
на п е р в о м с л о г е может иметь подвижную парадигму» (на­
поминаем, что у всех двусложных слов ударение падает на пер­
вый слог). Большая часть современных исключений, таких, как
парокситонированное подвижное septyni septynius, объясняется
автоматическим действием того же закона (septynius восходит
к *septynius (в связи с [последовательностью] ё + у), что дает
пропарокситонированную подвижную парадигму).
Глагольное спряжение. Глагольное спряжение примечательно
тем, что, в отличие от имени, имеет одну парадигму для всех
глаголов — неподвижную. Дело в том, что различия типа velku —
augu, esmi — sergmi и здесь вызваны автоматическим действием
того же закона. Учитывая это, мы считаем, что вся проблема
глагольной акцентуации состоит в том, чтобы выяснить, не сущест­
вовало ли здесь различия в ударении, связанного с каждым кон­
кретным глагольным словом или, скорее, с типом (финитного)
глагола (lesformations du verbe [fini]), иначе говоря, не существо­
вало ли другой «не неподвижной» парадигмы (на реконструкцию
того, каково было в точности движение ударения в ней, мы не
претендуем).
Среди многочисленных признаков, говорящих в пользу этого
предположения, отметим основные:
1. П р и ч а с т и е на -ant-. Это именное образование следует
либо неподвижной, либо подвижной парадигме ^потому что, само
собой разумеется, всякое различие типа nesz|s—aug^s пред­
ставляет собой различие [акцентуационных] парадигм в чистом
виде (ср. вин. п. neszanU как augantt) 1 . Если верить грамматике
Куршата, правило для причастии следующее: они следуют всегда
неподвижной парадигме, когда корневой слог актированный, и
частично подвижной, когда корневой слог циркумфлектированный.
Таким образом:
szaukiqs neszas/aug^s.
Правило не только необъяснимое, но и коренным образом про­
тиворечащее сформулированному выше принципу, гласящему, что
интонация никогда не влияет на выбор парадигмы.
1
Обратное было бы грубым нарушением правил, касающихся оксито-
незы (см. выше).
623
 Действительное положение вещей таково, что в грамматике
Куршата главы, посвященные акцентуации причастий и других
отглагольных образований, представляют собой собрание ошибок,
которые опровергаются как материалом „Немецко-литовского сло­
варя" того же автора, так и его „Новым заветом"1. Из этих источ­
ников можно сделать вывод, что истинная акцентуация такова:
1) serg|s nesz^s / aug?s,
2) szaukiqs / traukigs,
3) klypstgs / trukstqs,
то есть что парадигма причастия: а) не зависит от интонации,
но б) зависит от способа образования глагола: на -б, -jo, -sto
и т. д. Встает вопрос: как объяснить этот факт, если причина
его не была дана прежним различием парадигм в самом финит­
ном глаголе?2
Аналогичные наблюдения можно сделать относительно при­
частия на -ата- и т. д.
2. А к ц е н т у а ц и я п р е ф и к с о в . С первого взгляда неясно,
почему в одних презентных формах ударение падает на префикс,
а в других — нет. Например: пё-serga, ne-nesza, но ne-szaukia.
Вскоре, однако, выясняется, что здесь действует та же законо­
мерность, что и в причастиях. Этим еще не доказывается, что
парадигма была подвижной, но это по крайней мере свидетель­
ствует о том, что существовало явное различие между serga- и
szaukia-. Совершенно очевидно, что существование формы ne-auga
(как ne-traukia) вместо ne-auga объясняется опять-таки автома­
тическим действием закона, переместившего ударение с предше­
ствующего слога8.
Деривация. С точки зрения ударения существуют три кате­
гории (вторичных) суффиксов.

1
Вообще мы можем опираться только на те работы Куршата, которые не
имеют отношения к грамматике. Если бы мы судили на основании грамма­
тики Куршата, например, об акцентуации существительного, мы бы получили
представление, если не ложное, то по крайней мере совершенно неполное,
как это уже показал Мазинг в своей работе по сербско-хорватской акцентуа­
ции (L. M a s i n g, Die Hauptformen des serbisch-chorwatischen Akzents nebst
einleitenden Bemerkungen zur Akzentlehre insbesondere des Griechischen und
des Sanskrit, „Memoire de 1'Acad. Imp. des Sc. de St.-Petersbour^", I, VII ser.,
XXIII, № 5, 1876). Но бесчисленные ошибки Куршата в отношении сущест­
вительного вполне поправимы, в то время как распространяемые им оши­
бочные взгляды на глагол, и в частности на причастие, носят непоправимый
характер.
2
Необходимо заранее отметить, что если наличие подвижной парадигмы
(у существительного или глагола) имеет то значение, которое мы приписы­
ваем ему ниже (окситонеза основы), то этот вывод не обязателен в такой
форме. Но прежде всего нужно не путать два круга идей и гипотез.
'л Действительно, сочетание ^ 4 - 0 ^ ^ никогда не трактуется иначе, чем

т
 Одни, представляющие для нас минимальный интерес, обладают
собственным ударением и безразличны к производящему слову,
например -ynas.
Другие не безразличны к производящему слову и требуют,
чтобы производное слово имело тот же тип наоснбвного
ударения, что и производящее. Таков суффикс -is>kas (ра-
gonas: pag5niszkas и т. д.). Отсюда следует, что, если суффикс
начинается с актированного слога, он принимает на себя уда­
рение каждый раз, как только он присоединяется к пароксито-
нам с предпоследним циркумфлектированным слогом.
Наиболее интересны суффиксы третьей категории. Производ­
ные слова с этими суффиксами получают ударение л и б о на
с у ф ф и к с е , л и б о на п р о и з в о д я щ е й о с н о в е , в за­
в и с и м о с т и от т о г о , к а к о в а п а р а д и г м а произ­
в о д я щ е г о ел о ва — п о д ви ж н а я или н е п о д в и ж н а я .
Ср. darbininkas, piningininkas из darbas (П), piningas (П), но Ьйг-
tininkas, malunininkas из burtas (H), malflnas (Н/а). И в этом
случае может иметь место упомянутое выше усложнение, если
суффикс начинается с актированного слога, как -utas, -ingas и
т. д. Имеется в виду следующее: мы получаем производное kru-
mutas из krumas (H), kalnutas из kalnas (П), производное kam-
putas из kampas (П/а) вследствие грамматических причин, но
laputas из lapas (Н/а) — вследствие причин чисто фонетических
(laputas = *laputas в силу a + ii)1.
Эти замечания относятся только к наосновному ударению
производных слов. Но и их [акцентуационная] парадигма, а также
и з м е н е н и я и н т о н а ц и и („метатония"), которые часто в них
представлены, видимо, находятся в тесной связи с акцентным
типом производящего слова.
Следствия, имеющие значение для фонетики. 1. Циркумфлек-
тированный ударный слог перед кратким конечным показывает,
что конечный слог всегда был кратким, например: tavi, mifti,
nesza, tufgus, esti. (Форма, в которой это происходит, должна
иметь контур ударения (courbe сГ accent) только типа Z или Q, но
в данном случае знать ее контур не обязательно.)
2. Когда относительно какой-то формы можно утверждать, что
она имеет контур ударения Za (а это означает, что она не только
всегда (а не и ногда) окситонирована при циркумфлектированном
предпоследнем слоге, но и столь же абсолютно всегда баритонирова-
на при акутированном предпоследнем слоге), то очевидно, что ее
краткий конечный гласный восходит к древнему долгому2. На-
1
Первая категория суффиксов не имеет аналогии в окончаниях (les fi
nales de flexion), вторая аналогична окончаниям в типах Z и 7а, третья —
окончаниям
2
в типах Q и fta.
Необходимо подчеркнуть слова «ее краткий конечны"! гласный» ввиду
того, что мы не представляем себе формы Za, которая не оканчивалась бы
В современном языке на краткий 1ласнын. Единственное исключение (кроме

е?з
пример, инфинитив mirte — augte не мог иметь исконного крат­
кого е. (В действительности эта форма оканчивалась на t$, как
это показывают диалекты)*.
Акцентная парадигма имени в литовском языке и [индоевро­
пейские] окситонированные основы. [Одно дело—установление
относительного положения ударений, то есть того, приходятся
ли они на к о р н е в у ю к о л о н к у (colonne radicale) * и л и на
с л е д у ю щ и й за ней с л о г , что и образует [акцентную] па­
радигму и представляет собой факт, который всегда можно уста­
новить; другое дело—определение той грамматической з н а ч и ­
м о с т и , которую приобретают эти ударения как „наосновные" и
„флективные", что не всегда является очевидным и не соотносится
однозначно с указанным различием; например, в тгатрбс ударение
находится на корневой колонке, но считается флективным. Поэтому
мы различаем при характеристике парадигм только ударения
колонные и маргинальные.
Есть еще один материальный элемент, помимо деления уда­
рений на колонные и маргинальные, который может показаться
принадлежащим парадигме, — это расстояние корневой колонки от
конца слова (и тем самым от маргинального ударения). Надо,
однако, остерегаться включать это расстояние в понятие пара­
дигмы, если мы хотим сохранить возможность классификации
парадигм, когда эти два элемента — расстояние и виды ударений —
войдут в сложные отношения. Таким образом, парадигма в нашем
понимании есть только совокупность колонных и маргинальных
ударений, скорее, даже только с о д е р ж а н и е к о р н е в о й ко­
л о н к и , зная которое, можно сделать вывод и о том, что в ней
не содержится 2.]
1. В литовском существует только одна парадигма **, которая
не имеет, впрочем, иных случаев применения, кроме как при
пермиссива, ударение которого у Куршата неверно) составляют 1-е лицо и
2-е лицо претерита, которые, однако, допускают довольно простое объяснение.
1
Формы Qa не являются столь же удобным средством, как формы Za,
по той случайной причине, что если речь идет о формах, находящихся вне
регулярных парадигм склонения, то невозможно отличить окситонезы Qa
от окситонез Q в чистом виде. Если мы отбросим внешнюю точку опоры
в виде род. п. rankos, то f у нас не останется никаких средств доказать,
что им. п. merga, ranka, ^ alva и varna представляют Qa, а не Q.
* То есть на столбец слогов, относящихся к основе.— Прим. ред.
2
С точки зрения места, которое может занимать колонка корневого
ударения, и с некоторых других точек зрения целесообразно во всех языках
классифицировать слоговые колонки парадигмы (форм) на в н е ш н и е (Ext.)
(=включающие конечный слог хотя бы в одной форме) и в н у т р е н н и е
(Int.) ( = не включающие конечных слогов):
1-Int. 1-Ext. 2-Ext. 2-Int. 1-Int. 1-Ext. 2-Ext. 3-Ext.
sQ nus ар lai du
sQ ич ap lai (1 e n|
sfl nu mi ap lai de ni mi
** Это понятие по объему соответствуй- подвижной парадигме.— Прим. ред.

№
баритонированных основах. Если чисто гипотетически применить
ее к окситонированным основам, она неизбежно изменилась бы и
дала бы две н о в ы х п а р а д и г м ы . Чтобы убедиться в этом,
достаточно перенести колонку корневого ударения на колонку
1-Ext. (что дает у всех имен окситонированную основу) и сосчи­
тать, сколько ударений являются теперь колонными и сколько-
маргинальными. Результат ни в коем случае не будет таким же,
как в общей * парадигме: он окажется разным в зависимости от
того, производилась ли операция с в о к а л и ч е с к о й основой
(sflnu- вместо sunu-) или с консонантной (dukter- вместо dukter-).
Будем называть общую парадигму парадигмой G; форму, ко­
торую она д о л ж н а принять у вокалических окситонов,— пара­
дигмой g и форму, которую она д о л ж н а принять у консо­
нантных окситонов,—парадигмой -р
2. Можно заметить, что гипотетическая парадигма т не отли­
чается сколь-нибудь значительно от парадигмы индоевропейских
консонантных окситонов (по крайней мере, от типа TTOI5C/TTO|S6C
или "pvYj/7wvatiX(^» который, согласно нашему определению пара­
дигмы, не имеет никакого отношения к типу тгаттг)р/тгатрос/) и что
g, со своей стороны, совпадает в основном со схемой индоевро­
пейских вокалических окситонов. Ч т о б ы п р и й т и к т а к о м у
р е з у л ь т а т у , нам н у ж н а б ы л а т о л ь к о о б щ а я * * ли­
т о в с к а я п а р а д и г м а , к о т о р а я не с о в п а д а е т ни e g ,
ни с у- Существенно именно это; далее мы легко обнаружим,
что g и | существуют в действительности, одна — обязательно —
в основе szun-, другая — необязательно (librement) — в katra- и др.
местоименных окситонах — обстоятельство, которое само по себе
не могло бы ничего добавить к нашим знаниям об общей пара­
дигме.
3. Легкость, с которой G дает индоевропейские парадигмы,
когда мы налагаем ее на предполагаемые о к е и т о н и р о в а н ­
ные основы, наводит на мысль о том, что именно здесь надо
искать ее происхождение. Вопрос об отсутствии окситонированных
основ в языке, сам по себе не связанный с вопросом организации
парадигмы, возникает независимо от нашего желания одновре­
менно с последним вопросом.
Мы выдвигаем в качестве гипотезы: 1) что только g и т суще­
ствовали первоначально как подвижные парадигмы (так что
только слова, которые имеют сейчас неподвижную парадигму, в
древности были баритонированными); 2) что всякое ударение в
парадигмах g и | , которое случайно находилось на внутреннем
слоге, переносилось на начальный слог, в то время как всякое
к о н е ч н о е ударение (как колонное, так и маргинальное) оста­
валось на своем месте.

* То есть в исходной.— Прим. ред.

** То есть исходная.— Прим. ред.
627
 4. Если принять этот принцип *, то переход к о н с о н а н т н ы х
сенов от парадигмы -( к G вытекает из него неукоснительно2.
(у) Им., зв. *dukte > duk te (G)
Вин. *dukt6 rin > duk teri
Дат., Местн. *dukte п > duk ten
Род. *dukte res > duk teres
Твор. *dukte rimi > duk terimi, и т. д.
5. При этом смещении обнаруживаются четыре новых явле­
ния:
a. О с н о в а перестала быть окситонированной.
b. П а р а д и г м а изменилась, поскольку содержание корневой
колонки (=парадигмы; см. выше) у м е н ь ш и л о с ь на д в а уда­
р е н и я — в форме именительного падежа ед. ч. и в форме зва­
тельного падежа ед. ч.,— так как ударения в них заняли теперь
маргинальное положение.
c. В языке стали допускаться передвижения ударения на рас­
стояния, ранее невозможные (начало „скачка ударения" (saut
d'accent), ставшего затем характерной чертой всей системы ли­
товской акцентуации).
d. Любое ударение на к о н е ч н о м с л о г е приобрело едино­
образно новое значение: оно необходимо противопоставляется
колонному ударению; но к этому нужно добавить следующее:
любое положение ударения в слове настолько отчетливо соответ­
ствует теперь либо колонному, либо маргинальному ударению,
что они с этого момента (в первый раз) оправдывают название:
н е о с н о в н о е и ф л е к т и в н о е у д а р е н и я (см. ниже).
Наша точка зрения пока, таким образом, характеризуется
следующим: в том, что составляет ныне маргинальное ударение
консонантной основы, содержится ф р а г м е н т к о р н е в о й
колонки древнего окситона.
6. Можно ли точно так же в вокалических основах вывести
G из g? Ответ может быть только один: нет. И больше того,
непосредственный вывод из принципа, примененного нами к кон­
сонантным основам, заключается в том, что у вокалических окси­
тонов ни одно ударение не должно было меняться, так как ударные
слоги парадигмы g (как колонные, так и маргинальные) являются
все С.ез исключения конечными, в отличие от ударных слогов
парадигмы f, и что вследствие этого парадигма g и класс вока­
лических окситонов должны были бы сохраниться без изменений
1
К сожалению, трудно определить точно характер этого закона, так
как его переформулировке в чисто фонетический закон препятствует ряд
обстоятельств.
2
Исключением здесь и далее является дат. п. мн. ч. (dukterimus) —
единственное внутреннее м а р г и н а л ь н о е ударение парадигмы у или
парадигмы G, которое должно было бы как внутреннее перейти на началь­
ный слог, подобно внутренним колонным ударениям.

628
до настоящего времени. Таково и есть наше мнение, подтвержде­
нием которому являются все вокалические местоименные оксито-
ны. В katra-,ana-, kuria- и (диалектных) kokia-, tokia- сохраняется
неизменным вместе с парадигмой g тип вокалических окситонов.
Проблема состоит не в том, чтобы объяснить возникновение
этих окситонов, которые в настоящее время являются странной
аномалией в системе литовского языка, а в том, чтобы выяснить,
каким образом все остальные вокалические окситоны (имен) из­
менили свой вид и отошли от первых; не будь этого обстоятель­
ства, парадигма Q была бы ныне не общей, а, наоборот, неболь­
шой, имеющей локальный характер* парадигмой (petit paradigme
local), а баритонеза основ не была бы устойчивым законом этого
языка.
Мы допускаем здесь —не как удобное объяснение, а как
предположение, основанное на серьезных аргументах,— что в
окситонированных вокалических именных основах литовского
языка ударение систематически оттягивалось с конечного слога
в тех формах, где за образец могла быгь взята парадигма G
(свойственная тогда консонантным основам), например, в имени­
тельном мн. ч. sunus вместо *sunus, по образцу dukteres, которое
само заменило *dukteres и никогда не имело конечного ударе­
ния. (Две тенденции, изложенные выше в пункте d, отчасти
обусловили это изменение; это же явление имеет место и сейчас,
когда в местоименных окситонах kokj или kokius заменяется на
kokt, kokius.) Тогда же осуществилась унификация парадигмы
(ранее разделенной на g и у) в |парадигму! G и произошло ис­
чезновение класса окситонированных основ.
Примечание. Хотя формы, в которых произошла от­
т я ж к а у д а р е н и я , стали вследствие этого совершенно оди­
наковыми в парадигмах sunu- и dukter-, в них содержится
неравное количество маргинальных ударений, представляющих
собою остаток прежней к о р н е в о й к о л о н к и о к с и т о н и-
р о в а н н о й о с н о в ы (в одной — только dukte —им. и зват. п.;
в другой — sunus, sunau, sflnaus, sunu); это вызвано первона­
чальной асимметрией парадигм g и у, что не мешает, однако,
парадигме Q быть ныне везде одинаковой.
7. Необходимо сделать последнее замечание. Рассмотрев все
сказанное выше, возможно, сделают вывод, что существует только
один определенный факт, позволяющий утверждать, что общая
литовская парадигма восходит к частной парадигме [консонант­
ных основ), и этим фактом является лишь ударение в имени­
тельном ед. ч. и в звательном ед. ч. в общей литовской пара­
дигме. Несомненно, это так, но это очень веский аргумент, потому
что если общая литовская парадигма является лишь продолжением
общей индоевропейской схемы — точка зрения, дающая опору для
* То есть включающей считанное число основ.— Прим. ред.
629
ряда иного рода утверждений, например для утверждения, что
„скачок ударения" (подвижность ударения в баритонированных
основах) должен был быть общим индоевропейским явлением,—
тогда спрашивается, почему формы именительного ед. ч. и зва­
тельного ед. ч., то есть именно те формы, которые во Есех
индоевропейских парадигмах имеют колонное ударение, стали
в общей литовской парадигме маргинальными?1
И если, напротив, нас спросят, допустив особое происхожде­
ние литовской парадигмы, в чем должно заключаться основное
отличие литовской парадигмы от всех индоевропейских парадигм,
мы сможем сразу и точно ответить, что это отличие состоит в
неизбежном переходе форм именительного падежа ед. ч. и зва­
тельного падежа ед. ч. в формы с маргинальным ударением.
Правда, из этого допущения вытекает, как мы видели, кроме
общего предположения о том, что литовская парадигма восходит
к окситонированным основам, более частное предположение, что
она происходит только от окситонированных консонантных основ.
8. Подобно тому как в наше время основные принципы ли­
товского ударения (при ближайшем рассмотрении) не нарушаются
нигде, кроме как в о к с и т о н и р о в а н н ы х о с н о в а х 2 , мы
видим, что в историческом плане литовское ударение достигло
своего теперешнего строя и реализовало максимальную упорядо­
ченность, которую не могла превзойти ни одна языковая система,
именно благодаря устранению окситонированных основ.
Особенность этого строя заключается в том, что литовская
парадигма всегда, во всех формах, может быть разрезана на два
сегмента: слева — сегмент наоснбвных ударений, справа — всех
остальных. Сверх того, один из этих сегментов всегда соответ­
ствует колонкам внутренних слогов, а другой — колонкам внешних
слогов (окситонированные основы заранее исключаются). Благо­
даря такой позиции в слове можно сказать заранее, является
ли данное ударение колонным или маргинальным. Но в силу их
взаимного положения колонное и маргинальное ударения полу­
чают одновременно значение н а о с н б в н о г о и ф л е к т и в н о г о
ударений — положение, которое в применении к другим языкам
может оспариваться с большим основанием.

1
В случаях, когда хотят исходить из тех редких индоевропейских схем,
которые, подобно литовской, характеризуются „скачком ударения" (скр. рап-
thas, pathas, *pathibhis), становится более чем когда-либо непонятным, почему
литовский именительный падеж является маргинальным.— Что касается зва­
тельного падежа, то здесь мы полностью оставляем в стороне эмфатический
звательный (абеЛср, m6teriszk и т. д.).
2
Это значит, что все исключения ограничиваются либо основами, окси-
тонированными по необходимости, то есть односложными, такими, как U-,
tri-, szun, либо свободными окситонами типа katra-, но это, впрочем, не
имеет значения, так как односложность ничего не добавляет к основному
признаку — окситонии.

630
 Для того чтобы это различие могло существовать, за колонным
ударением должен следовать, как это имеет место и в литовском,
еще один слог, показывающий виртуальную позицию противопо­
ложного ударения. Так, мы можем говорить, что в слове panthas
мы имеем дело с колонным и наосновным ударением; но относи­
тельно ударения в словах pitS, тгои;, тгатр&у, TIJAYJ; ИЛИ TIJJIYI МЫ мо­
жем сказать только то, что оно—просто колоннсе, а не наоснов-
ное и не флективное.
Для того чтобы система, подобная литовской, не могла по­
явиться даже в идее, достаточно, чтобы колоннсе ударение при­
ходилось более или менее часто на колонку 1-Ext. С другой
стороны, для того чтобы эта система существовала во всей своей
полноте, достаточно, чтобы ударение никогда не падало на ко­
лонку 1-Ext., то есть чтобы исчезли окситонированные основы.
9. Выше мы абстрагировались от склонения существительных
и прилагательных мужского рода на -а, которое имеет ряд особен­
ностей. Во множественном числе именительный падеж (devai, margi)
остался верен окситонной схеме, ввиду того что формы dukteres
и даже sunus столь резко отличались от них своими конечными
слогами, что не могли вызвать сдвиг в ударении. В единствен­
ном числе, однако, есть несколько отклонений, которые нельзя
объяснить в немногих словах.
Латышские интонации. Представляется возможным дока­
зать, что интонации латышского языка никак не связаны с соот­
ветствующим явлением литовского, но имеют отношение к классам
литовского ударения.
Если двусложное имя принадлежит в литовском к парадигме
П/а или П, то в латышском оно имеет прерывистую (gestossen)
интонацию, например: diws, dlgs=devas П/а, degas П; в против­
ном случае оно имеет в латышском длительную (gedehnt) инто­
нацию, например: preds, pens = predas H/a, penas H.
Это, несомненно, объясняется тем, что в типе Н (не решая
вопроса о том, различались ли уже в балтийском (letto-lit.) типы
Н и Н/а) начальный слог всегда был ударным, тогда как в типе П
он мог быть ударным очень редко. Северные литовские диалекты,
которые стремятся, подобно латышскому, оттянуть ударение на
начальный слог, обнаруживают весьма заметные различия в акцен­
туации, в зависимости от того, был ли начальный слог ранее
у д а р н ы м или нет, но независимо от того, был ли он актиро­
ванным или циркумфлектированным; в этом же кроется, по-види­
мому, единственная причина, которая вызвала в латышском разли­
чие между прерывистой и длительной интонациями, хотя осторож­
ность подсказывает, что ничего нельзя утверждать категорически,
особенно когда дело касается глагола.
P.S. Когда я писал эти строки, я еще не знал о недавно
вышедшей книге Г. Хирта „Der indogermanische Akzent", которая,
несмотря на серьезные попытки автора внести ясность в иони-
§31
мание литовского ударения, вызывает у меня многочисленные
возражения.
Хирт не имеет никакого представления оо общем смещении
ударения в группе «циркумфлектированный ударный слог + а к ­
тированный слог» — первоисточнике нынешнего состояния литов­
ского ударения.
Однако, анализируя словоизменение, он все же заметил, что
«акутированные окончания перетянули на себя ударения циркум-
флектированных корней» (стр. 95). Этот факт, даже изложенный
в такой форме, мог бы, не давая подлинного представления о за­
коне, бросить свет по меньшей мере на все литовское словоизме­
нение. Но у Хирта этот факт поставлен в один ряд с целой
совокупностью других, недоказуемых законов (стр. 93—95); в ре­
зультате он оказался до смешного малозначимым даже в области
словоизменения.
Сказанное имеет целью подчеркнуть различие в точках зрения,
а отнюдь не отстоять приоритет, в чем нет необходимости, по­
скольку закон, в том виде, в каком мы его себе представляем,
был изложен нами еще в 1894 г. на конгрессе ориенталистов
в Женеве и его формулировку можно найти в „Бюллетене" кон­
гресса1. (Я уже указывал на это ранее: MSL, VIII, стр. 445; IF,
IV, стр. 460, прим. 3.)
Теория Хирта при ближайшем рассмотрении оказывается,
несмотря на внешнее сходство с нашей, еще более далекой от
нашей точки зрения, когда речь заходит об окситонах и их свя­
зях с литовской парадигмой.

КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ*
В. А. Д ы б о , В. М. И л л и ч-Св и т ы ч , К истории славянской системы
акцентуационных парадигм, в кн.: «Славянское языкознание. Доклады со­
ветской делегации», М., 1963.
В. А. Д ы б о , Акцентология и словообразование в славянском, в кн.:
«Славянское языкознание. VI Международный съезд славистов. Доклады со­
ветской делегации», М., 1968.
В. М. И л л и ч-Св и т ы ч, Именная акцентуация в балтийском и сла­
вянском языках, М., 1963.
Л. В. М а т в е е в а - И с а е в а , Закон Фортунатова—де Соссюра, «Изве­
стия Отделения русского языка и словесности АН СССР», 3, 1, 1930.
G. B o n f a n t e , Una nuova formulazione delle legge de F. de Saussure,
«Studi Baltici», 1, 1931.

1
[„Bulletin", № 5; см. также „Actes du X е Congres international des
Orientalistes", t. I, стр. 89.]
* Более подробный список работ па эту тему см. в статье В. Л. Дыбо
«Работы Ф. де Соссюра по балтийской акцентологии» (наст, сб., стр. 583—
597).— Прим. ред.

632
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР
АНАГРАММЫ
(ФРАГМЕНТЫ)

Перевод с французского,
вступительная статья и комментарий
Вяч. Вс. И в а н о в а
 ОБ АНАГРАММАХ Ф. ДЕ СОССЮРА

Значительную часть времени с 1906 г. до 1909 г. Соссюр уде­

лял занятиям индоевропейской поэтикой. Отправной точкой для
него послужило исследование наиболее древних образцов римской
поэзии—сатурнова стиха. Соссюр усмотрел принцип построения
этого стиха [18а]*, ускользнувший от его предшественников и в
недостаточной мере учтенный в гораздо более поздних работах по­
следнего десятилетия, где обычно ограничиваются установлением
наличия ритмических схем и аллитерации в этом стихе, иногда
сопоставляемой со звуковыми повторами древнеирландскои поэзии
[9, 10]*. Такой сатурнов стих, как
Taurasia Cisauna Samnio cepit,
Соссюр рассматривал как анаграмму— передачу в отдельных
слогах (ci, pi, i6) или фонемах (s) разных слов, входящих в этот
стих (в данном случае —имени Sclpio [25, стр. 29]. Приведенный
стих входит в надпись на гробнице Сципиона Бородатого). Про­
должая заниматься римской литературой, Соссюр обнаружил сход­
ные приемы построения и у гораздо более поздних авторов —
не только поэтов (Вергилия, Лукреция), но и прозаиков, а также
и в ученой литературе на латинском языке.
Одновременно Соссюр выдвигает гипотезу о том, что сходный
принцип передачи имени бога или героя, напоминающий способ
загадывания слова в шарадах, определял звуковой состав многих
отрывков из гомеровских поэм и ведийских гимнов. Принцип
анаграмм он стал считать едва ли не основным для ранних поэ­
тических текстов на древних индоевропейских языках. Такие
позднейшие формы, как германский аллитерационный стих, он
выводил из этих первоначальных общеиндоевропейских истоков.

* Цифры, заключенные в квадратные скобки, здесь и далее указывают

номера работ в списке литературы, помещенном в конце настоящего раздела.
635
 Хотя многие короткие латинские и древнеиндийские тексты
и сравнительно небольшие отрывки из более пространных сочи­
нений на латинском и греческом языках удовлетворительно объяс­
нялись на основе его теории, принятой и его учеником Мейе,
с которым он переписывался по этому поводу, Соссюр оставался
не до конца убежденным в своей правоте. Он сам говорил
о необходимости теоретико-вероятностной проверки его гипотезы
[22, стр. 31]. Более всего его останавливало то, что этот принцип,
который он выявлял в латинских сочинениях на всем протяжении
истории литературы на латыни, никем из латинских авторов не
был сформулирован. Переписка с итальянским поэтом Дж. Пас-
коли, которого он считал крупным современным представителем
той же поэтической традиции, не принесла разъяснения этого
парадокса. Вскоре Соссюр оставляет работу над анаграммами.
В отдельных записях этого цикла можно обнаружить перекличку
с одновременно начавшейся работой над курсом лекций по общей
лингвистике, в частности внимание к двусторонней природе знака,
раскрывающейся всего отчетливей в поэтическом тексте (ср., на­
пример, приводимый ниже отрывок о двух сериях акустических
последовательностей и значащих последовательностей). Но в период
интенсивной работы над курсом Соссюр уже не возвращается
к анаграммам. 99 тетрадей, в которых Соссюр записывал свои
выводы об анаграммах и многочисленные тщательные разборы
конкретных поэтических текстов, оставались неизданными до
1964 г. С этого года до 1971 г. часть записей [20, 21, 22, 23,
24, 25] и писем Соссюра, относящихся к этой работе [8, 13, 18],
была опубликована, но основная масса тетрадей Ф. де Соссюра
еще даже не описана достаточно подробно, хотя она и состав­
ляет главное неизданное наследие Соссюра.
Лишь успехи компаративистики и поэтики, достигнутые в по­
следние годы, позволяют оценить те плодотворные идеи, которыми
богаты опубликованные части тетрадей Соссюра, намного опере­
дившего общую и сравнительную поэтику, и вместе с тем дают
возможность разграничить две стороны проблемы, им самим в дос­
таточной степени не дифференцированные.
Один аспект, где Соссюр, бесспорно, является предшествен­
ником современной индоевропеистики, заключается в воссоздании
некоторых черт древних индоевропейских поэтических текстов.
Теперь уже нельзя сомневаться в существовании общеиндоевро­
пейской поэтической традиции, связанной с анализом состава
слова и тем самым подготовившей и развитие науки о языке,
в частности, в Индии, о чем Соссюр пишет в приводимых ниже
записях. Следы сходной традиции в последнее время обнаружены
и в ирландских текстах [27], что представляется особенно важным
потому, что существуют и другие черты сходства между индий­
ским и ирландским, которые удостоверяют древность целого ряда
явлений индоевропейской духовной культуры.
636
 Соссюр был не только предшественником многочисленных ра­
бот недавнего времени по индоевропейскому поэтическому язы­
ку [19] и метрике [11, 26]. Его переписка с А. Мейе побудила
последнего продолжить занятия сравнительной поэтикой.' Эта
дисциплина развивалась благодаря импульсу, данному Мейе [16],
который уже после смерти своего учителя, но под бесспорным
влиянием его примера обратился к реконструкции общеиндо­
европейских метров, позднее продолженной Якобсоном [11], Уоткин-
сом [26] и другими учеными [2, 17].
Вывод о существовании общеиндоевропейских поэтических
текстов весьма важен для определения уровня и характера куль­
туры носителей древнейших индоевропейских диалектов, а по­
этому представляет интерес не только для лингвистов. Вместе
с тем исследование анаграмматических ограничений может помочь
выявить меру гибкости (синонимии) раннего общеиндоевропей­
ского языка, необходимую для их осуществления.
Второй аспект проблемы, изучавшейся Соссюром, не имеет
прямого отношения к сравнительно-исторической поэтике и дол­
жен решаться средствами общей поэтики. Одна из сложностей,
мучивших Соссюра и оставшаяся им так и не объясненной, за­
ключается в неясности того, в какой степени анаграмматические
построения осознаются самим поэтом. Как замечает по этому
поводу в своей последней книге Леви-Стросс, Соссюр не смог
сам преодолеть основной трудности, состоящей в объяснении
того, почему поэты никогда не говорили о сознательном исполь­
зовании этого приема. Леви-Стросс видит объяснение этого в том,
что «речь идет о частном приложении закономерности одновре­
менно и основополагающей, и архаичной», которая могла про­
должаться благодаря бессознательному следованию более древним
поэтическим моделям [15]. Леви-Стросс видит в этой закономер­
ности принцип, общий для разных знаковых систем. Наличие
явлений, сходных с анаграммами в музыке, отметил еще Мейе
в письме к Соссюру, сославшись на превращение букв фамилии
композитора в музыкальную тему у Баха (как, можно добавить,
и у ряда последующих композиторов, вплоть до чисто анаграм­
матического выделения первых букв в латинской передаче фами­
лии Шостаковича, превращенных им самим в музыкальную тему).
Как общий принцип поэтического творчества преломление клю­
чевого слова (в современной поэзии — чаще нарицательного, чем
собственного) в слогах и фонемах окружающих его слов не должно
быть обязательно связано с далекими диахроническими истоками
(хотя наличие классических образцов и может способствовать
оживлению этого принципа, как предположил сам Соссюр в при­
водимой ниже записи о Вергилии и Гомере). Едва ли можно,
однако, примеры анаграмм в современной литературе [1,3] и даже
в более ранних литературных образцах [12] объяснять сравни­
тельно-историческими построениями к которым еще тяготел Соссюр.
637
 Но хотя это и не было им до конца осознано и эксплицитно
сформулировано, Ссссюр наметил путь к новому пониманию вза­
имоотношения звучания и значения в поэтическом тексте. Зву­
ковые повторы и звукопись оказываются не просто средствами
достижения звуковой симметрии, но прежде всего связываются
со словотемой стихотворения. Поэтому проблема двусторонности
знака, столь глубоко освещенная в „Курсе общей лингвистики",
по-своему предстает и в соссюровских записях об анаграммах,
и в особенности в их многочисленных продолжениях в литера­
туре по поэтике последних лет.
Вян. Вс. Иванов
 ОТРЫВКИ ИЗ ТЕТРАДЕЙ Ф. ДЕ СОССЮРА,
СОДЕРЖАЩИХ ЗАПИСИ ОБ АНАГРАММАХ*

...Действительно, огромное различие между аллитерирующей

звукописью и звукописью, распространяющейся на любые слоги,
заключается в следующем: в той мере, в какой мы связаны
начальным слогом, может казаться, что причиной звукописи
является ритм стиха и что именно он, стремясь прежде всего
себя проявить, вызывает появление сходных начал слов 1 **, при­
чем обнаруживается принцип, который нисколько не предполагает
анализа слова со стороны поэта. Это же можно сказать и о рифме,
во всяком случае в некоторых системах. Но если, напротив,
признается, что все слоги могут участвовать в звуковой сим­
метрии, то тогда из этого следует, что такие звуковые сочетания
никак не зависят от стиха и от его ритма и что данная поэти­
ческая форма образуется сочетанием ритмической схемы стиха
со вторым принципом, от него не зависящим. Чтобы удовлетво­
рить этому второму условию формы carmen 2 , условию, которое
совершенно не зависит от образования стоп и размещения уда­
рений, я действительно утверждаю (и в дальнейшем это будет
моим исходным допущением), что поэт полностью отдавался звуко­
вому анализу слов, который становился его обычным занятием:
эта наука о произносимой форме слов с самых древних индо­
европейских времен была причиной превосходства, особых качеств
индийских kavis 3 , латинских vates 4 и т. д.

* Отрывки переведены по последнему изданию в отдельной книге:

J. S t a r o b i n s k i , Les mots sous les mots. Les anagrammes de Ferdinand
de Saussure, Paris, Gallimard, 1971, стр. 35—37, 37—38, 38—39, 59—60,
126—127; в переводах исправлены неточности в цитировании древних тек­
стов.— Прим. ред.
** Надстрочные цифры указывают порядковые номера примечаний
Вяч. Вс. Иванова.— Прим. ред.
639
 ВЕДИЙСКАЯ ПОЭЗИЯ
Согласно изложенной гипотезе, можно исследовать две сто­
роны вопроса:
1. Повторение в гимне слогов, принадлежащих тому священ­
ному имени, которому посвящается гимн.
При внимательном рассмотрении можно обнаружить целую
гору данных. Поскольку такой принцип был более чем очевиден
в некоторых гимнах, обращенных к Индре, из этого сделали
вывод, неблагоприятный по отношению к ним, тогда как, согласно
нашей точке зрения, в этом состоит главный принцип индоевро­
пейской поэзии. Можно взять почти любой гимн наудачу и убе­
диться в том, что, например, гимны, посвященные Agni Angiras6,
представляют собой как бы целый ряд каламбурных созвучий,
например таких, как girah (песни), anga (соединение) и т. п.,
что свидетельствует о главной заботе автора — подражать слогам
священного имени.
2. Звуковая гармония, проявляющаяся, в частности, в четном
числе элементов.
... Не будучи в состоянии продвинуться достаточно далеко
в своих ведийских исследованиях, я тем не менее убедился,- что
во многих небольших гимнах числа, устанавливаемые для повто­
рения согласных, совершенно безупречны, каковы бы ни были
законы, управляющие повторением гласных6.
Я не хотел бы упоминать первого гимна „Ригведы", не отме­
тив того, что он является свидетельством очень древнего арам-
матико-поэтического анализа, вполне естественного в тех текстах,
где производился фонетико-поэтический анализ. Этот гимн поло­
жительным образом склоняет имя Агни; в самом деле, трудно
было бы представить себе, что последовательность стихов, из
которых один начинается Agnim ide 7 , другой — Agnina rayim
a^navat 8 , следующие —Agnaye 9 , Agne10 и т. д., ничего не должна
сообщить об этом имени бога и что из-за чистой случайности эти
разные падежные формы имени помещены в начало строк гимна.
Благодаря тому, что поэт стремился, в соответствии с рели­
гиозным или поэтическим законом, подражать звукам имени
после того, как ему пришлось различать слоги этого имени, он,
хотя бы и непроизвольно, был вынужден различать разные его
формы, поскольку звуковой анализ, например, верный для формы
agnina b , не был (со звуковой точки зрения) верен для agnim1-
и т. д. С чисто звуковой точки зрения необходимым оказывалось
внимательное отношение к разным видам имени для того, чтобы
выполнить пожелание бога или исполнить поэтический закон ...
Меня не удивило бы, если бы оказалось, что грамматическая
наука Индии в обоих ее основных разделах—звуковом и морфо­
логическом — являлась продолжением индоевропейских традиций,
касавшихся тех приемов, которым надо было следовать в поэзии
при составлении carmen 2 с учетом форм имени бога.
640
 ГЕРМАНСКИЙ АЛЛИТЕРАЦИОННЫЙ СТИХ

Тогда как ничто не связывает фактов аллитерации в латин­

ском сатурновом стихе с ритмом стиха—даже если предположить
состояние латинского языка с начальным ударением11, то, напро­
тив, несомненно, что аллитерирующие начальные слоги в герман­
ских языках (древнеисландском, древнесаксонском, древнеанглий­
ском и в одном или двух древневерхненемецких текстах) образуют,
так сказать, одно тело вместе с ритмом стиха, потому что а) стих
является ритмическим и основан на словесном ударении, б) сло­
весное ударение падает на начало слова и, следовательно, в) когда
начало слова подчеркивается равенством согласных, тем самым
подчеркивается и ритм.
Но с исторической точки зрения можно задаться целью выяс­
нить, нельзя ли считать германскую аллитерацию не первона­
чальным типом — по образцу которого в большей или меньшей
степени судили о латинской аллитерации, латинском ритме и
латинском ударении,— нельзя ли совершить умозаключение в со­
вершенно обратном смысле, предположив, напротив, что в гер­
манском благодаря тем изменениям, которые в нем известны,
совершился переход к форме, ставшей в нем позднее знаменитой
в качестве общей модели стихосложения...12
Точно так же, исходя из этого допущения о том, что индо­
европейская поэзия анализировала звуковую субстанцию слов
(либо для того, чтобы представить ее в виде акустических после­
довательностей, либо для того, чтобы представить ее в виде зна­
чащих последовательностей, когда делается намек на определенное
имя), я, как мне кажется, впервые понял знаменитое германское
stab в его тройственном значении: а) палки, б) аллитерирующей
фонемы в поэзии, в) буквы 13 ...

АНАГРАММА В ГРЕЧЕСКОМ ЭПОСЕ?

Несомненно, что даже в том случае, если бы идея анаграмм

в лирических стихотворениях не вызывала больше возражений,
каждый мог бы колебаться по многим причинам, прежде чем
принять ее и по отношению к эпосу.
Я сам признаю, что если эта гипотеза верна, то она предпо­
лагает происхождение эпоса из лирики.
Но, не пугаясь этой гипотезы, просто изложу факты в сле­
дующем порядке, соответствующем ходу развития.
Вначале были только маленькие сочинения, состоявшие из
4—8 стихов. По своему содержанию это были либо магические
формулы, либо молитвы, либо погребальные стихи, а может
быть, и хоровые, то есть, как будто случайно, их состав соот­
ветствовал тому, что мы в своей классификации называем „лирикой".
l
/t21 ф. де Соссюр 641
 Но если после долгого наследования коротких отрывков, быв­
ших исключительно лирическими, поэзия развилась в сторону
эпического повествования, почему мы должны заранее предполо­
жить, что в этой новой форме она утратила все то,, что до тех
пор постоянно считалось установленным поэтическим законом?14

Логически, несомненно, можно найти основание для того,

чтобы изменить поэтическую систему при изменении жанра. Но
обычный исторический опыт показывает, что так не бывает.—
А для того, чтобы наилучшим образом доказать, что ни для
какой эпохи не годится этот логический вывод, позволительно
спросить: что мы знаем о логическом основании, которое бы
объяснило появление анаграмм в маленьких лирических сочине­
ниях, служащих главным источником для наших исследований?
Основанием для появления анаграмм могло бы быть религиоз­
ное представление, согласно которому обращение к богу, молитва,
гимн не достигают своей цели, если в их текст не включены
слоги имени бога. [И если принять эту гипотезу, то и погре­
бальный гимн сам по себе, поскольку в нем встречается ана­
грамма собственного имени умершего, уже является результатом
расширенного употребления приема, вошедшего в поэзию благо­
даря религии.]
Но основание могло бы быть и не религиозным, а чисто
поэтическим: в этом случае оно было того же рода, что и при­
чины, определяющие появление рифм, ассонансов и т. д.
Подобные рассуждения можно было бы продолжить. Так что
оказалось бы, что стремление для любой эпохи объяснить, почему
данное явление существует, заставляет уклониться от сути вещей;
что же касается эпической поэзии; то такой подход к ней оправ­
дан не более, чем по отношению к другим видам поэзии, если
мы допускаем непрерывность исторической цепи событий, при­
том такой цепи, где относительно первого звена мы положи­
тельно ничего не знаем.
Примечание. Здесь я не могу говорить о лесбической лири­
ческой поэзии, потому что все сохранившиеся ее фрагменты пока­
зывают, что она была в высокой степени звукописующей (pho-
nique), как и следовало этого ожидать, но, по всей вероятности,
не включала анаграмм, то есть не включала звукописи, направ­
ленной на определенное имя и стремящейся воспроизвести это имя.
Наоборот, гомеровская поэзия является звукописующей (pho-
nique) в том смысле, как мы понимаем анафоническую (anapho-
nique) и анаграмматическую (anagrammatique) поэзию, то есть
такие поэтические произведения, где предполагается, что в них
от времени до времени должны повторяться слоги определен­
ного имени.
642
 Лишь в некоторых стихотворных формулах гомеровская поэзия
переходит к чистой звукописи, не занимаясь проблемой повто­
рения слогов одного имени.
...Нет никакой возможности дать окончательный ответ на
вопрос о случайности анаграмм, как это показывает следующее
рассуждение.
Самый серьезный упрек, который можно было бы сделать,
заключался бы в том, что есть вероятность найти в среднем
в трех строках, взятых наугад, слоги, из которых можно сделать
любую анаграмму (подлинную или мнимую).
Напротив, лучшее возражение, которое можно было бы сде­
лать против этого последнего упрека, заключалось бы в обна­
ружении таких многочисленных анаграмм, которые можно постро­
ить только в случае, если берется семь или восемь строк (я имею
в виду семь или восемь строк, которые все участвуют в анаграмме,
а не расстояние в семь или восемь строк от данного имени, что
для нас несущественно).
Тогда, идя по тому самому пути, который выбран для того,
чтобы оспорить теорию, можно было бы опровергнуть допущение,
что на протяжении трех строк можно найти любую анаграмму.
И ipso facto* мы попали бы в еще худшую ловушку, чем
в первом случае: потому что теперь, когда доказано, что нельзя
с легкостью построить анаграмму в пределах трех строк, ничто
не мешает сделать следующее возражение, поскольку для опро­
вержения первого упрека пришлось бы обратиться к шести или
семи строкам:
«Ясно, что вы будете продолжать до тех пор, пока у вас
окажется подряд такое число слогов, что с неизбежностью ана­
грамма возникнет случайным образом».
Возражение. Но случай мог бы привести к анаграмме и в трех
строках.
Ответ. Это не так, а лучшее доказательство состоит в том,
что половина анаграмм, которые, по нашему мнению, подлинны,
часто не могут быть получены, если взять меньше шести строк,
а то и гораздо больше.
Реплика. Но тогда, если вы больше не останавливаетесь в пре­
делах трех строк, вероятность случайного появления анаграммы
увеличивается в такой мере, что все становится возможным.
...И именно изобилие этих данных—в сущности, ничто, кроме
него,— заставляет на мгновение усомниться до чрезвычайности
в том, как отнестись к их совокупности. Все сочетается воедино,
и неизвестно, где же следует остановиться. Так что, приступая
к критической оценке, можно было бы выбирать между четырьмя
альтернативными гипотезами.

* Тем самым (лат.).

643
 Во-первых, эти звуковые совпадения неизбежны, и исследо­
ватель является жертвой иллюзии, происходящей от ограничен­
ности числа слогов в греческом языке. С этой точки зрения
можно сказать, что за вычетом нескольких исключений в конце
слова допускаются только согласные р, v, с.
Поэтому число слогов типа ре, va, GO, at, образуемых на таких
стыках слов, как av^/p, етг/t, av8pa>/v, a/ттб и т. д., где согласный
в конце концов оказывается перед начальным согласным следую­
щего слова, становится настолько большим, что не следовало бы
говорить вовсе об анаграммах, которые включают слоги, начина­
ющиеся с р, v, Q.
[На это можно ответить, что факты еще более поразительны
там, где речь идет о 1, х J и о других элементах, почти неиз­
вестных в конце слова.]
Согласно второй гипотезе, для меня ничем не отличающейся
от первой, только сознательная игра поэта, например, когда он
повторяет глагол potpdelv после х^р^ос, вызывает время от вре­
мени желанные ему повторы слогов как поэтический образ или
как живописное звукоизображение.
[На это следует ответить, что забота о повторении звука обна­
руживается в наибольшей степени именно в строчках, которые
меньше всего говорят воображению, как, например, стихотворные
формулы. А такие отрывки, как начало „Илиады", представляют
собой не что иное, как непрерывную последовательность явных
повторений слогов на протяжении 6—8 строк.]
Третья гипотеза: наличие одинаковых созвучий бесспорно,
и оно даже необходимо для построения любых двух строк, но
оно при этом остается свободным. Если известно какое-нибудь
слово—или даже без этого предварительного условия,— поэт
должен был стремиться подбирать на определенном протяжении
текста более или менее похожие друг на друга слоги и фонемы
так, чтобы в данном отрывке возникло впечатление сочетаний ах,
£, атг, ф, vyy aft, далее, в другом отрывке — впечатление про­
стых слогов без грубых групп согласных с исходом на X,
ji, v...
Эта гипотеза „опаснее" других в том смысле, что она может
оказаться верной и тогда будет угрожать любой гипотезе с более
сильными требованиями.
[В свою очередь и на нее есть ответ. Соответствия, будь то
в согласных или гласных, которые обнаруживаются в стихотвор­
ных формулах, как будто все единообразно основаны на гораздо
более точном правиле, которое не ограничивается общим разре­
шением подражать звукам, а дает представление о звуковом
равновесии, определяемом с помощью числа повторяемых эле­
ментов.]
Четвертая гипотеза. Одинаковые созвучия определяются чис­
лами...
644
 ИЗ ЗАМЕТКИ О НЕСКОЛЬКИХ ГЛАВНЫХ ПОЛОЖЕНИЯХ

Я не утверждаю, что Вергилий перенял анаграммы из-за

эстетических преимуществ, которые он в них видел, но я хотел
бы подчеркнуть следующее:
1. Никогда нельзя недооценивать силы традиции такого рода.
Многие французские поэты XIX века не писали бы своих стихов
в форме, предвосхищенной Малербом, если бы они были вольны
это делать. Но, кроме того, если привычка к анаграммам уже
была усвоена, такой поэт, как Вергилий, легко должен был
увидеть, что анаграммы кишат в тексте Гомера; он не мог,
например, сомневаться в том, что в отрывке об Агамемноне
такая строка, как Зрзац ap^aXswv dvsjjicov ajAsyapTov аит|ггр>16, своим
слоговым составом соотносилась с именем 'AfajjUjxvcov. В этом
случае, если уж он был подготовлен к анаграммам национальной
традицией, а к ней еще присоединялся ни с чем не сравнимый
авторитет Гомера, можно понять, насколько Вергилий был рас­
положен не отступать от этого правила и не оказаться ниже
Гомера в том отношении, которое казалось существенным для
последнего.

21* Ф. де Сое с юр
 КОММЕ НТАРИ Й

1
В ряде позднейших лингвистических работ по метрике (в особенности в тру­
дах Е. Д. Поливанова [4]) было показано, что языковым условием использования
аллитерационного стиха является наличие обязательного начального ударения.
2
Лат. carmen „стихотворение, песня, заклинание" (от корня *kan „петь":
carmen< *kan-men) Соссюром используется и в более широком смысле для обозначе­
ния поэтического текста не только на латинском, но и на других древних индоевро­
пейских языках.
3
Kavis —форма именительного падежа мн. ч. др.-инд. kavi „мудрец, поэт".
Предположение Соссюра об индоевропейском происхождении функций индийских
kavi- согласуется с тем, что это же слово обозначает „жреца — составителя поэти*
ческого текста", и в других индоевропейских традициях, где видят следы обще­
индоевропейской поэтики, в частности в позднеанатолийской лидийской традиции,
где обнаружены следы индоевропейского метра [17] и где слово kave означает
жреца — составителя метрического текста.
4
Лат. vates „пророк", „вдохновенный песнопевец", образовано от индоевро­
пейского корня *wat-, имеющего значение жреческого экстаза (отражается в имени
древнегерманского бога Вотана — Одина, культ которого обнаруживает шама-
нистские черты).
5
Др.-инд. Agni Angiras— бог „Агни Ангира'с" (бог огня, имя которого род­
ственно русск. огонь, лат. ignis) как полубог — посредник («медиатор» в терминах
Леви-Стросса) между богами и людьми. Ангирас — мифологический прародитель
поэтов [5, стр. 271; см. об анаграммах в этом гимне там же, стр. 270 и стр. 77—78].
6
Эта идея Соссюра, как и его гипотеза об анаграмматическом способе построе­
ния ведийских гимнов, получила блистательное подтверждение в недавнем иссле­
довании В. Н. Топорова [6], который (еще не зная об этих записях Ф. де Соссюра)
раскрыл строение ведийского гимна богине Речи —Vac- („Ригведа", X, 125, ср.
[5, стр. 396—397]). Как и следовало ждать по гипотезе Соссюра, самое это имя
богини в тексте отсутствует, но воссоздается всей его звуковой структурой, причем
все строки гимна как бы дают отблеск ключевого слова — имени, что можно ви­
деть из статистики встречаемости соответствующих звукосочетаний.
7
Др.-инд. Agnim ide (Tie) „Агни призываю я", 1 л. ед. ч. медиума („Ригведа",
I, 1,1) [5, стр. 93], где имя бога Агни стоит в винительном падеже ед. ч.
8
Др.-инд. Agnina rayim a$navat„ с помощью Агни пусть достигают (конъюнк­
тив) богатства" („Ригведа", I, 1.3), [5, стр. 93], где имя бога стоит в творительном
падеже ед. ч.
646
 0
Др.-инд. Agnaye — дат. п. ед. ч. от имени Агни (в первом гимне „Ригведы"
не представлен; здесь Соссюр, очевидно, имеет в виду другие подобные гимны).
10
Др.-инд. Agne„0, Агни" („Ригведа", 1.1.4) —зват. п. ед. ч. от имени Агни.
11
Судя по этой оговорке, Соссюр не разделял предположения о динамиче­
ском характере латинского ударения, принятого в его время многими лингвис­
тами, но позднее опровергнутого, ср. [7]. Ср. также выше, прим. 1.
12
К предположению о возможности индоевропейских истоков германского
аллитерационного стиха в недавнее время пришел Леман [14].
13
Далее Соссюр излагает свою гипотезу о подсчете фонем в стихе посредством
палок, обозначавшихся термином, из которого произошло рунич. stAba — „руни­
ческая палочка, руна", др.-исл. stafr „палка, посох", гот. stafs „буква", др.-англ.
staof „посох, палка, буква", нем. Stab. По словам Соссюра, он рассматривал значе­
ние „stab- = фонема как отражающее период до возникновения письменности"
[25, стр. 40].
14
Предположение о монтировании греческой эпической строки из первона­
чальных небольших частей, соответствующих ранним лирическим метрам (в част­
ности, паронимическому), высказывается в работах по сравнительной метрике [26].
15
400-я строка 11-й главы „Одиссеи" (во французском издании заметок Сос­
сюра воспроизведена неточно) в вольном переводе Жуковского: «Бурные волны
воздвигшим на бездне морской». Анаграмматические построения в древнегре­
ческой поэзии независимо от Соссюра были установлены в исследованиях
30-х гг. нашего века, выполненных проф. О. М. Фрейденберг.

21*'
 БИБЛИОГРАФИЯ К РАЗДЕЛУ «АНАГРАММЫ»

1. Л. С. В ы г о т с к и й , Психология искусства, изд. 2-е, М., «Искусство»,

1968, стр. 514.
2. Вяч. Вс. И в а н о в , Заметки по сравнительно-исторической индоевро­
пейской поэтике, в кн.: «То honor Roman Jakobson», vol. II, s'Gravenhage, 1967.
3. Вяч. Вс. И в а н о в , О языковых причинах трудностей перевода худо­
жественных текстов, в сб.: «Актуальные проблемы теории художественного пере­
вода», т. 2, М., 1967.
4. Е. Д. П о л и в а н о в , Общий фонетический принцип всякой поэтиче­
ской техники, «Вопросы языкознания», 1963, № 1, стр. 99—112.
5. «Ригведа. Избранные гимны». Комментарий и вступительная статья
Т. Я. Елизаренковой, М., 1972, стр. 77—78, 93, 270—271, 396—397.
6. В. Н. Т о п о р о в , К описанию некоторых структур, характеризую­
щих преимущественно низшие уровни, в нескольких поэтических текстах. III.
Об одном примере звукового символизма («Ригведа», X, 125), «Ученые записки
Тартуского государственного университета», вып. 181, «Труды по знаковым
системам», II, Тарту, 1965, стр. 318.
7. И. М. Т р о п с к и й, К вопросу о лаТинском ударении, в сб.: «Памяти
академика Л. В. Щербы», Л., 1951.
8. Е. В е n v e n i s t e, Les lettres de F. de Saussure a A. Meillet. —
«Cahiers Ferdinand de Saussure», XXI, 1964, стр. 89—190.
9. E. C a m p a n i l e , Note sur Saturnio, «Ann. Scuola Normale Sup. di
Pisa», v. 32, 1963, стр. 191—197.
10. Т. C o l e , The Saturnian verse.— «Studies in Latin Poetry» («Yale Classical
Studies», vol. XXI), Cambridge University Press, 1969, стр. 1—75.
11. R. J a k o b s o n , Selected writings, vol. IV, The Hague — Paris, 1966.
12. R. J a k o b s o n , L. С J o n e s , Shakespeare's verbal art, The Hague —
Paris, 1970.
13. R. J a k o b s o n , La premiere lettre de Ferdinand de Saussure a Antoine
Meillet sur les anagrammes, «L'Homme», vol. XI, 1971, fas. 2, стр. 15—24.
14. W. P. L e h m a n n, The development of Germanic verse form, Austin,
1956.
048
 15. С. L ё v i - S t г a u s s, Mythologiques, [т.] IV, L'homme nu, Paris, 1971,
стр. 581—582.
16. A. M e i 1 1 e t, Origines indo-europeennes des metres grecqiies, Paris, 1923.
17. G. M i l l e r . Traces of Indo-European metre in Lydian.— «Studies presen­
ted to Professor Roman Jakobson by his students», Cambridge (Mass.), 1968, стр.
207—2221.
18. G. N a v a, Les lettres de F. deSaussure a G. Pascoli.— «Cahiers Ferdinand
de Saussure», XXIV, 1968.
18a. F. R a s t i e r, A propos du Saturnien, «Latomus. Revue d'etudes latines»,
vol. 29, № 1, 1970, стр. 3—24.
19. R. S с h m i t t, Dichtung und Dichtersprache in indogermanischer Zeit,
Wiesbaden, 1967.
20. J. S t a r o b i n s k i , Les anagrammes de Ferdinand de Saussure.— «Mercure
de France», fevrier, 1964, стр. 243—262.
21. J. S t a r o b i n s k i , Les mots sous les mots: textes inedits des cahiers
d'anagrammes de F. de Saussure.— «To honor Roman Jakobson», The Hague —
Paris, 1967, стр. 35—37, 37—38, 38—39, 59—60, 126—127.
22. J. S t а г о b i n s к i, Le texte dans le texte. Extraits inedits des cahiers
d'anagrammes de Ferdinand de Saussure, «Tel Quel», № 37, 1969.
23. J. S t a r o b i n s k i , Le nom cache.— «L'analyse du language theolo-
gique. Le nom de Dieu», Paris, 196).
24. J. S t a r o b i n s k i , La puissance d'Aphrodite et le mensonge des couli­
sses. Ferdinand de Saussure lecteur de Lucrece, «Change», 6, Paris, 1970.
25. J. S t a r o b i n s k i , Les mots sous les mots. Les anagrammes de Ferdi­
nand de Saussure, Paris, 1971.
26. C. W a t к i n s, Indo-European metrics and archaic Irish verse, «Celtica»,
vol. VI, 1962.
27. С W a t к i n s, Language of gods and language of men: remarks on some
Indo-European metalinguistic traditions,—«Myth and Law among the Indo-Eu-
ropeans. Studies in Indo-European comparative mythology», ed. by J. Puhvel,
Berkeley — Los Angeles — London, 197Э.
28. M. L. W e s t , Indo-European metre, «Glotta», 51, № 3—4, 1973.
29. P. W u n d e r l i , F. de Saussure: 1-er cahier a lire preliminairement,
«Zeitschrift fur franzosische Sprache und Literatur», 82, 1972, № 3.
30. P. W u n d e r l i , Ferdinand de Saussure und Anagramme, Tubingen,
1972.
31. Вяч. Be. И в а н о в , Счерки по истории семиотики в СССР, М., 1976,
стр. 251—267.
32. В. С. Б а е в с к и й , Фоника стихотворного перевода: анаграммы,
в кн.: «Проблемы стилистики и перевода», Смоленск, 1976, стр. 41—50.
 Л. А. ХОЛОДОВИЧ

ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР

Жизнь и груды

I
Фердинанд-Монжем (Mongin) де Соссюр родился 26 ноября 1857 года в Же­
неве. В смутную эпоху религиозных войн XVI века его предки родом из Соссюр-
сюр-Мозелота (Соссюра на Мозелоте, приток Мозеля [Saulxure-sur- MoselotteJ),
протестанты по своим религиозным убеждениям, покинули Лотарингию и эмиг­
рировали в Швейцарию, где после долгих странствий обосновались в Женеве.
Фердинанд де Соссюр не был первым ученым в роду де Соссюров. Его прапра­
дед Никола де Соссюр (1709—1791) сотрудничал в знаменитой Энциклопедии; из­
влечения из Энциклопедии были впоследствии опубликованы им в виде отдельной
книги «Vignes, raisins, vendanges et vins» („Виноградники, [сорта] виноград[а],
сбор винограда, [виноградные] вина"), вышедшей в 1778 году в Лозанне. Видным
естествоиспытателем, основоположником описательной геологии и первым иссле­
дователем геологического строения Альп был его прадед Орас-Бенедикт де Соссюр
(1740—1799), почти четверть века занимавший должность профессора натурфило­
софии в Женевском университете. Два минералогических термина — соссюрит
(название одного из минералов) и соссюритизация (название одного из процессов
преобразования в минералогии) — обязаны своим существованием его имени г.
Дед Ф. де Соссюра Никола-Теодор де Соссюр (1767—1845), видный физик, химик
и геолог, получил широкую известность своими работами по физиологии растений:
он первым установил, что в процессе дыхания растения поглощают кислород, а на
свету усваивают из углекислоты углерод с выделением кислорода; он также от­
крыл, что минеральные вещества почвы поступают в растения через корни 2.
Прабабка Ф. де Соссюра, сестра Никола-Теодора де Соссюра, Альбертина-Адриен-
на де Соссюр (1766—1841) была образованнейшей*женщиной Швейцарии того вре­
мени: друг знаменитой французской писательницы де Сталь, многих немецких
романтиков, близкий человек Адольфа Пикте, первого учителя Ф. де Соссюра,
переводчица ряда произведений В. фон Шлегеля, она сама была автором книги
«Education progressive» („Прогрессивное воспитание"). В одном из сохранившихся
ее писем к А. Пикте она в 1822 г. говорит о необходимости для ученого уметь соче­
тать собирание большого числа эмпирических фактов с конструированием сис­
тем — идея, характерная для Ф. де Соссюра уже в самом начале его научной дея­
тельности.
Примечательна личность и дяди Ф. де Соссюра, Теодора де Соссюра (1824—
1903), сыгравшего, по-видимому, немалую роль в судьбе Ф. де Соссюра в перелом-
1
Об О.-Б. де Соссюре см. В. В. Б е л о у с о в , О.-Б. де Соссюр — первый
исследователь
2
строения Альп (к 200-летию со дня рождения), „Природа", I, 1940.
О Н.-Т. де Соссюре как физиологе растений см. К. А. Т и м и р я з е в ,
Сочинения, т. 8, Москна. 1939.

с:э
 ный период его жизни (1890—1891 гг.). Артиллерийский полковник, на протяже­
нии полувека мэр Жанту (Genthod), летней резиденции Соссюров с 1723 года, дваж­
ды депутат Генерального совета, Теодор де Соссюр умело сочетал общественную
деятельность с разносторонними научными интересами. Он был президентом швей­
царского общества искусств, основателем и президентом швейцарского общества
исторических памятников, автором двух работ о французском языке и об орфогра­
фии собственных имен. Его младший брат Анри де Соссюр (1829—1905), отец Ф. де
Соссюра, в молодости совершил длительное путешествие с научными целями на
Антильские острова, в Мексику и Соединенные Штаты Америки; из этой поездки
он вернулся с богатейшими энтомологической и минералогической коллекциями.
В дальнейшем он посвятил всю свою жизнь геологии. Явным отзвуком далеко не
гуманитарных интересов, господствовавших в роду Соссюров, в частности интере­
сов его отца, являются неоднократные ссылки Ф. де Соссюра в его „Курсе общей
лингвистики" на геологию (см. часть первая, глава III, §§ 1 и 2: упоминание гео­
логии и астрономии при противопоставлении наук, оперирующих понятием зна­
чимости, наукам1, в основе которых отсутствует это понятие; см. также часть пятая,
глава I: сопоставление ретроспективного метода эволюционной лингвистики с рет­
роспективной геологией). Как увидим ниже, с теми же устойчивыми интересами,
господствовавшими в семье Соссюров, был связан и выбор им специальности при
поступлении в Женевский университет.
Учеными были и братья Фердинанда де Соссюра — Леопольд де Соссюр
(1866—1925), специалист по вьетнамскому и китайскому языкам, а также по древ­
некитайской астрономии 3, и Рене де Соссюр (1868—193?), математик, а также
автор ряда работ по проблеме естественных и искусственных языков. Кажется,
только одному из братьев были чужды научные интересы — Орасу де Соссюру
(1859—1926), художнику — портретисту и пейзажисту. Его кисти принадлежит
портрет (масло) его старшего брата Фердинанда де Соссюра. Этот портрет, запе­
чатлевший Ф. де Соссюра в Парижский период его жизни, хранится ныне в замке
Вюффлан (Vufflens), где провел свои последние дни великий лингвист; он является
собственностью Жака де Соссюра.
II
Несмотря на господствующие в роду Соссюров естественно-научные интересы,
самого Ф. де Соссюра уже в раннем детстве влекло не естествознание, а наука о
языке. Этот интерес поддерживался рядом благоприятных обстоятельств: к услу­
гам юного де Соссюра было богатое собрание книг в библиотеке его деда с материн­
ской стороны Александра-Жозефа Пуртале. Общение с ним на почве этнологиче­
ских и этимологических интересов, правда довольно поверхностных («Он был по­
лон идей при полном отсутствии какого-бы то ни было метода»,— пишет о нем де
Соссюр), укрепляло рано возникший у Ф. де Соссюра интерес к языкознанию:
«Меня всегда влекла к себе лингвистика» и «пищу моим вкусам я находил в библио­
теке моего деда со стороны матери ..., а также в беседах с ним»,— писал
в 1903 году в своих воспоминаниях Ф. де Соссюр.
Недалеко от Соссюров, на загородной вилле в Маланьи (Malagny), вблизи Же­
невы, жил престарелый Адольф Пикте (1799—1875). Исключительно разносторон­
ний ученый — математик, лингвист и философ,— большой знаток искусств и ли­
тературы, «ученый и в то же самое время поэт» (Ф. де Соссюр), он был основопо­
ложником лингвистической палеонтологии на базе индоевропейских языков 4 .
Лингвистические интересы Пикте сблизили с ним молодого Соссюра.
«Когда мне было не то 12, не то 13 лет [то есть в 1869 или 1870 г.— А. X.],
3
«Китайская литература по астрономии, как и по медицине, делится на ту­
земную и европейскую (на китайском языке) и заключает в себе все данные для
вклада в мировую науку, что и обследовано с некоторой полнотой европейцами
(Соссюр, Л.)» ([Академик] В. М. А л е к с е е в , Китайская литература, „Китай",
1940,4 стр. 292).
См. его фундаментальную двухтомную работу „Les origines indo-europe-
ennes on les Aryas primitifs. Essai de paleonthologie linguistique", 1859, 1863.
651
я часто встречался с Пикте,— вспоминает об этом времени Соссюр,— ... не
осмеливаясь надоедать старику вопросами, я тем не менее питал безотчетное вос­
хищение, столь же глубокое, сколь и наивно-детское, к его книге [по лингвистиче­
ской палеонтологии.— Л. X.], из которой я серьезно проштудировал несколько
глав». Позже, в 1878 году, Соссюр публикует в трех номерах „Journal de Geneve"
(от 17, 19 и 25 апреля) пространную рецензию на только что вышедшее второе из-
дание лингвопалеонтологической работы Пикте, которая выливается в обширный
и исчерпывающий обзор всей многогранной деятельности этого ученого и в вос­
торженную характеристику его личности. И в своем „Курсе общей лингвистики44
де Соссюр посвящает Пикте несколько благожелательных строк: «Его работа
„Происхождение индоевропейцев",— пишет Ф. де Соссюр,— послужила образцом
для многих других, и она до сих пор остается самой увлекательной из них».
Адольф Пикте был первым собеседником юного Соссюра не только по во­
просам лингвистики. Трудно предполагать, чтобы Пикте, ученик и друг Гегеля и
Шеллинга, приятель В. фон Шлегеля, близкий друг и сотрудник Кузена, человек
чрезвычайно разносторонних интересов, не повлиял бы на Соссюра и этими, не
узколингвистическими сторонами своей личности. Не лишено основания предпо­
ложение, что формулировка знаменитых дихотомий, по существу антиномий, про­
тиворечий языковой деятельности (язык — речь, синхрония — диахрония и^т. д.),
осуществленная Соссюром на склоне его жизни, не обошлась без воздействия
Гегеля. И промежуточным звеном между Гегелем и де Соссюром был, несомненно,
Пикте.
А. Пикте был не только первым собеседником, но и первым читателем Соссюра.
Не то в 1872, не то в 1874 году (Соссюр называет первую дату, Балли — вторую,
но более достоверной является, видимо, все же дата Соссюра: в 1874 году, как об
этом свидетельствует открытие носового сонанта (см. ниже), Ф. де Соссюр был бо­
лее зрелым теоретически) Соссюр «почувствовал себя готовым к тому, чтобы набро­
сать „общую систему языка"». Она не дошла до нас, но воспоминания де Соссюра
сохранили нам ее название: в одном месте он называет ее „Опыт о языках" („Essai
sur les langues"), в другом—„Общая система языка" („Systeme general du langage").
Ее держал в руках Балли и даже процитировал из нее фрагменты, сперва в некро­
логе (вернее, во вступительной лекции, посвященной памяти Ф. де Соссюра и про­
читанной при вступлении на должность, оставшуюся вакантной после смерти
своего учителя) б , а позже в третьем издании своей книги „Язык и жизнь" °.
Идея работы («этого ребячества», согласно оценке самого Соссюра) — типич­
ной для XVIII века конструкции — состояла в том, чтобы свести все многообразие
лексического состава всех языков к ограниченному корнеслову с трех-, а перво­
начально и с двухсогласной структурой и, видимо, с мотивированным отношением
к означаемому: например, группа корней типа R — К должна была, согласно
этой идее, быть «универсальным знаком самовластия (prepotence)», группа корней
типа Р — N — К — «универсальным знаком удушья, дыма» и т. п.
Адольф Пикте отнесся к первой пробе пера гимназиста иронически, но вместе
с тем доброжелательно: «Мой юный друг,— якобы сказал он Соссюру,— вы, я
вижу, взяли быка прямо за рога». В общем же, как признался потом Соссюр,
«нескольких добрых слов оказалось вполне достаточно, чтобы решительно отбить
у меня всякую охоту ко всякой универсальной теории языка». Знаменательные
слова, изобличающие определенную черту склада характера Соссюра, который
будет вести себя в дальнейшем в аналогичных условиях аналогичным образом.
«Я,— .заключает он,— забыл о языкознании на два года, сытый по горло неудач­
ным опытом». Позже такие интервалы «забвения» будут становиться все более дли­
тельными.
Когда Ф. де Соссюр писал свою первую работу, он был еще гимназистом: в Же­
невскую гимназию он поступил в 1873 году, потеряв до этого год в колледже, так
как ему еще не исполнилось необходимых для поступления в гимназию полных
пятнадцати лет (перед поступлением в колледж Ф. де Соссюр учился в течение года
5
Ch. B a l l y , Ferdinand de Saussure et l'etat actuel des etudes linguistic
ques, Geneve, s. d. [1913].
e
Ch. В a 1 1 y, Le langage et la vie, 3 e ed., Geneve, 1952.

C52
 [в 1870—1871 г.] в частном пансионе Мартэна, где он получил первоначальные
знания но греческому языку — по грамматике Гааза).
Уже в школьные годы Ф. де Соссюр самостоятельно изучает санскритский
язык — по грамматике Боппа — в дополнение к тем двум классическим языкам —
латинскому и греческому,— которые изучались в гимназии и знания по которым
он углублял, штудируя самостоятельно Курциуса. Возможно, что в эти же годы
он устанавливает первые контакты с Полем Ольтрамаром (Oltramare), профессо­
ром Женевского университета, латинистом и индологом. И все же знания Ферди­
нанда де Соссюра остаются пока однобокими: он не имеет никакого представления
о германских языках, даже о готском; по его собственному признанию, о индоев­
ропейском языке он имеет самое смутное представление. И тем не менее результа­
том его размышлений над санскритом и классическими языками была гипотеза
о носовом сонанте в индоевропейском языке. Позже он рассказал, каким образом
возникла эта гипотеза. Во время чтения на уроке в колледже Геродота, вспоминал
Ф. де Соссюр, он наткнулся на абсолютно новую форму 3-го лица множественного
числа тет4%ага1, не предусмотренную школьной грамматикой, которая опиралась
на аттические формы. Составив пропорцию ЯеуоцеОа: Aiyovxai = тетсдае'б'а: х
и определив из нее, что х = тета/Ыта!, он, исходя из того, что в геродотовском
тексте х = тета%ата1, легко установил тождество т е т а х ^ т а ! = тет^хатш, а
следовательно, и равенство N = а, то есть сонантный характер носового. И это
сделано было Соссюром тогда, когда ему было всего 16 лет, за три года до анало­
гичного открытия, сделанного Бругманом. В своих воспоминаниях де Соссюр
рассказал и о том, как позже, уже в гимназии, его внимание привлекла контро­
верза Курциус — Бопп: первый большое число случаев типа татбс, относил
к корням на п (I). Это обстоятельство довольно просто увязывалось с результатом
решения приведенной выше пропорции, составленной еще в колледже, и гипотеза
принимала очертания теории носового сонанта, чему способствовало обнаружение
у Боппа того факта, что в санскрите был плавный сонант г, и таким образом, ес­
тественно, получалась новая пропорция bhar: bh^tas = tatos : *tntas.
Рассказывая о геродотовском тетахолт, Соссюр поведал нам, так сказать,
о «нижней границе» своего открытия. Рассказывая в своих «воспоминаниях» о
своих беседах с учеником Курциуса, приват-доцентом Женевского университета
Л. Морелем, на тему о том, что мог говорить Курциус («поскольку Вы его слуша­
ли»), относивший случаи типа jnejiacog к корням с п, об а в тетахсхтш, татбд, 7
Соссюр давал нам сведения как бы о «верхней границе» даты открытия им носового
сонанта. Однако в одной из первых его работ— „Essai d'une distinction des diffe-
rents a indoeuropeens" („О различных а в индоевропейском (пра)языке"),— опубли­
кованной в MSL в 1877 г., когда Ф. де Соссюр уже был в Лейпциге, о носовом
сонанте не говорится ни слова. Ф. де Соссюр явно отказывается от этой идеи, ни­
когда и нигде им не «застолбленной». О том, что этот отказ имел место, Ф. де Сос­
сюр рассказал с явным сожалением о случившемся буквально по свежим следам
на первых же страницах своего „Мемуара": «Я должен отказаться от целого ряда
положений, которые я выдвинул в своей работе „Essai d'une distinction des diffe-
rents a indoeuropeens", опубликованной в MSL. В частности, сходство Аг с фонема­
ми, восходящими к £, заставило меня тогда, хотя и с большой неохотой, отбросить
теорию носовых и плавных сонантов, к которой я вновь возвращаюсь по зрелом
размышлении». Но о том, почему же Ф. де Соссюр отказался «тогда», мы узнали
только после его смерти, когда прочли его неопубликованные „Воспоминания".

7
„Воспоминания" (1903 г.) не были предназначены для печати, сохранились
лишь в черновом виде, а фраза, в которой говорится о беседе с Морелем, не закон­
чена, и таким образом в части, касающейся Курциуса, не дописана, но ее легко
можно реконструировать из окружающего контекста. Кроме того, эти „Воспоми­
нания" не следует путать с «Соображениями» об основных идеях „Мемуара",
написанными Соссюром в том же, 1903 году по просьбе Штрантберга, который
воспроизвел их в своих «Notices». He дошедшие до нас «Соображения» — это
анализ „Мемуара". Черновик „Воспоминаний" — это фрагмент автобиографии,
где большое внимание уделяется Лейпцигскому периоду и взаимоотношениям
Соссюра с немецкими учеными.

653
 Оказывается, прочитав в 1876 году в санскритской грамматике Боппа, что не
следует обращать внимания на скр. £ и что греч. ((.ертбс;, несомненно, свидетель­
ствует против bhgtas, Ф. де Соссюр тут же отказывается от гипотезы о носовом
сонанте п и от дальнейших поисков ее подтверждения. Он признается, что суж­
дение Боппа «произвело непредвиденно колоссальное действие на мое боязливое
воображение, робкое с тех пор, как я осознал благодаря своему злосчастному
„Опыту о языках", что необходимо следовать авторитетам и не соваться со своими
собственными теориями». Как тут не вспомнить о зрелом Соссюре, о Ф. де Соссю-
ре — «авторе» „Курса"! Поразительна аналогия психологического состояния!
Поразительна аналогия результатов. Тут — отречение от написанного. Там —
отречение от сколько-нибудь серьезной попытки оставить что-либо написанное.
Достаточно для этого вспомнить состояние архива Соссюра: 99 тетрадей об ана­
граммах и три жалких тетрадки — «зеленая», «синяя», «черная», едва начатые —
о материях „Курса"!
В 1875 г., окончив гимназию, Ф. де Соссюр поступает в Женевский универси­
тет. Уступая желанию родных, он явно против своей воли начинает специализи­
роваться по естественным наукам, слушает физику, химию. На занятия по пред­
метам гуманитарного характера остается совсем мало времени. Правда, он
посещает лекции по философии, по истории искусства. Сложнее обстоит дело с пред­
метами его непосредственных интересов — языкознанием и конкретными индоев­
ропейскими языками. Женевский университет того времени мало что мог предло­
жить для устранения тех серьезных пробелов, которые имелись в его образовании,
не носившем систематического характера. Кафедру лингвистики и филологии за­
нимал уже два года главный раввин Женевы Ж- Вертгеймер, сменивший за два
года до поступления Ф. де Соссюра в университет Краусса, который ту же материю
преподносил своим слушателям сперва под именем «филологии», а затем под именем
«сравнительного языкознания». Вертгеймер, автор одной-единственной брошюрки,
которая целиком воспроизводила лекцию, прочитанную при вступлении на долж­
ность 30.X. 1877 г. и представляющую собой беззастенчивый пересказ одной из ра­
бот Мишеля Бреаля, остался в памяти потомков не делами своей жизни, а да­
той своей кончины, обессмертившей имя Ф. де Соссюра (именно тогда Фердинанд де
Соссюр начал чтение своего бессмертного „Курса"). В этом же, 1877 году молодой
Соссюр слушал лекции приват-доцента Луи Мореля. Луи Морель не был ориги­
нальным ученым; читая студентам курс грамматики греческого и латинского язы­
ков, он дословно повторял аналогичный курс, который читал в Лейпциге Георг
Курциус и который за год до этого он сам прослушал у него. Этот год для Соссюра
был потерян. Оставаться в Женеве больше не имело смысла.
За несколько месяцев до того, как покинуть родину, восемнадцатилетний Сос­
сюр пишет Бергеню (Bergaigne), секретарю основанного в 1865 году Париж­
ского лингвистического общества, письмо, в котором сообщает о своем желании
вступить в члены этого общества. 13 мая 1876 года его прошение удовлетворяется.
По-видимому, в это же время он направляет в „Записки" этого общества (MSL)
свои первые четыре из шести статей и заметок, которые и появляются (вместе с дву­
мя, написанными позже) на страницах „Записок" летом 1877 г., когда Ф. де Соссюр
был уже в Лейпциге. В числе заметок оказывается, как пишет в своих воспоми­
наниях Ф. де Соссюр, и одна, «глупая, о суффиксе -t-»; в ней, признается Ф. де
Соссюр, «я в каждой строчке боялся сказать что-либо такое, что не было бы соглас­
но с Боппом, который был тогда моим единственным учителем». Признание очень
характерное: Соссюр еще стоит на старых позициях. Лучшая из этих шести статей
и заметок — уже упомянутый «Опыт о различных а в индоевропейском (пра)язы-
ке»,— написанная, по-видимому, в конце 1876 г. и доложенная 21 июля 1877 г. на
заседании общества, а затем опубликованная в „Записках", хотя и имеет непо­
средственное отношение к его гениальному „Мсмуару" и, но утверждению А. Мейе,
уже содержит «важнейшие новые идеи», все же не позволяет еще догадываться
о той молниеносной эволюции, которую вот-вот проделает Фердинанд де Соссюр
за какие-нибудь полтора — два года. Как говорит Штрайтбсрг, в этой, как и в
других пяти статьях, «еще не видно когтей льва»...

С54
 Ill
«Barbarus hie egp sum, quia8 non
intelligor illis». (Ovidius)
В октябре 1876 г. Фердинанд де Соссюр на целых пятнадцать лет покидает
родной город, свое отечество. Он окончательно отказывается от мысли быть естест­
воиспытателем, и родные не мешают ему в его выборе. Соссюр едет в Германию,
в Лейпциг. Начинается лейпцигский период его жизни (осень 1876 — середина
1880 г.). Выбор Лейпцига был случаен. Штрайтберг, основываясь на том варианте
«Воспоминаний» Соссюра, который он получил от него в 1903 г., объясняет этот
выбор тем, что там, в Лейпциге, учились и туда звали его друзья. Однако из
имеющихся в нашем распоряжении черновых набросков воспоминаний видно, что
выбор Лейпцига и Лейпцигского университета был сделан родителями Ф. де Сос­
сюра, которые предпочли, чтобы их сын не оказался предоставленным самому себе
в чужом городе, и назвали Лейпциг только потому, что там продолжали свое обра­
зование многие женевские друзья Соссюра (Л. Готье, Р. Готье, Э. Готье, Э. Фавр).
Так или иначе, но чистая случайность привела Ф. де Соссюра в эпицентр бурного
движения в лингвистике, возникшего буквально на глазах Ф. де Соссюра и полу­
чившего, с легкой руки Царнке, шуточное название младограмматического,— на­
звание, которое с тех пор так и осталось за ним всерьез. «Результатом его (этого
движения.— А. X.) было почти полное изменение лица сравнительной грамматики
индоевропейских языков не только в отношении методов, но еще более непосредст­
венным образом — в утверждении ряда фактов, которые эта дисциплина не видела,
создав себе ложное представление о фонетическом состоянии языка, который ле­
жит в основе ее исследований» (Ф. де С о с с ю р, Воспоминания).
В Лейпцигском университете в это время сконцентрировались наиболее вы­
дающиеся лингвисты как домладограмматического, так и младограмматического
направлений. Здесь завершал свою деятельность Георг Курциус — один из по­
следних представителей бопповского языкознания. Здесь с 1870 г. занимал первую
в Германии кафедру славянской филологии Август Лескйн (1840—1916), первым
сформулировавший некоторые основные принципы нового направления. Здесь
преподавали его ученики — Георг Остгоф (1847—1909?) и Карл Бругман (1849—
1919), выступившие со своего рода манифестом младограмматиков в 1878 г., в том
самом году, когда Соссюр опубликовал самое выдающееся свое произведение —
„Мемуар" (не считая „Курса44, который, как известно, был составлен Балли и Се-
ше по конспектам слушателей Соссюра).
В Лейпцигском университете Соссюр числился студентом с октября 1876 г.
по июль 1878 г. Что же делал в университете приехавший учиться в Лейпциг Ф. де
Соссюр? Поразительно, но университетские лекции, за исключением курса Курци-
уса, который он посещал регулярно и даже сделал на одном из семинаров Курциу-
са, не будучи его участником, два доклада (об одном из этих докладов нам придется
говорить ниже), он, по его собственному признанию, посещал редко, «и даже очень
редко», подчеркивает Ф. де Соссюр в своих воспоминаниях. Нам известно, что
время от времени он посещал курс литовского и старославянского языка у Лески-
на, кстати, опубликовавшего как раз в 1876 г. немецкий перевод книги американ­
ского лингвиста Уитни "Life and growth of language" (London, 1875). Нам извест­
но, что он занимается древнеирландским у Виндиша (1844—1918), посещает
privatissimum по древнеперсидскому у Гюбшмана, довольно аккуратно ходит на
занятия по истории немецкого к Брауне. Известно, что он совершенно не слушает
санскрит, почти совсем не посещает занятия по германским языкам, в том числе и
по готскому, то есть по языкам той семьи языков, которой он совершенно не зани­
мался в Женеве и которая позже — в Парижский и последний, Женевский, пери­
оды его жизни — будет занимать одно из центральных мест в его педагогической
деятельности.

8
«Я здесь чужеземец, ибо никто меня не понимает» (О в и д и й, Тристии, V.
Элегия X, стих 37).
G55
 Особый интерес, естественно, вызывает отношение Ф. дс Соссюра к курсам
сравнительной грамматики индоевропейских языков, к занятиям, которые вели
Остгоф и Бругман. В своих воспоминаниях Ф. де Соссюр явно нарочито подчерки­
вает, что у Остгофа-де он был только на первых занятиях, когда именно это было,
он точно припомнить не может, о чем тот читал, и вовсе не помнит, да к тому же
и сам Остгоф, мол, вскоре отбыл из Лейпцига, так что с него, с де Соссюра, и взят­
ки гладки. Точно так же явно нарочито Ф. де Соссюр заявляет, что у Бругмана
он слушал только одну лекцию, да и то лишь на втором году обучения, а посе­
щения его лекций были прерваны по причинам, о которых Соссюр обещает рас­
сказать нам позже (но так и не рассказывает): в черновом наброске воспоминаний
никаких следов этого нет. Чувствуется, что к Остгофу и Бругману у Ф. де Соссюра
отношение особое, его можно определить как отношение противоборства; при этом
специально подчеркивается полное безразличие к тому, что они говорили или чи­
тали. В этом наброске подробно и с очевидным удовольствием описывается один
из эпизодов, рисующих Бругмана с невыгодной стороны: «Когда в 1877 г.,— пишет
Соссюр,— я сделал на семинаре Курциуса ... сообщение о том, что а обычно че­
редуется с 3, Бругман не присутствовал на нем, но на следующий день, встретив
меня на втором университетском дворе, он подошел ко мне и спросил у меня
Дружески, как о вещи, которая его заинтересовала (привожу буквально то, что
сказал Бругман): ob noch weitere Beispiele als stator: status, mater: раЧег wirklich
fur diesen Ablaut vorliegen_ (существуют ли реально для этого аблаута другие
примеры помимо stStus : stator, раЧег : mater). Когда сегодня рассказываешь о
том, как Бругман спросил, есть ли для аблаута а : 2 еще другие примеры, помимо
трех, то на тебя смотрят как на сочинителя нелепейшей басни... Итак, повторяю,*
характерно, что в 1877 году сам Бругман не знал хорошо, много ли примеров имеет­
ся для одного фрагмента аблаута, каковым является а : 8, который показался
ему даже в принципе новым (все, что касается 6, явно взято из моего Мемуара)».
Отношение к Остгофу и Бругману чувствуется уже на страницах „Мемуара",
особенно в добавлениях и исправлениях, приложенных к „Мемуару". Достаточно
привести в качестве примера хотя бы такой пассаж, показывающий, как взаимное
недоброжелательство рождалось буквально в процессе издания „Мемуара": «Ког­
да эта работа печаталась,— пишет де Соссюр,— вышел в свет первый том „Мор­
фологических разысканий" („Morphologische Untersuchungen") Остгофа и Бруг­
мана. В ссылке на стр. 238 Остгоф, как видно, признает существование гласного,
который мы обозначаем как А И который он даже обозначает точно так же, как
мы. Идея, которую Остгоф развивает относительно морфологической роли этого
гласного, а также по поводу его отношения к долгому а, является той самой
идеей, против которой мы сочли нужным предостеречь читателя § 11 нашей
работы. Мы можем только отослать его к § 11, чтобы дать возможность самому
оценить те доводы, на наш взгляд решающие, которые говорят против такого
способа рассмотрения предмета».
Любопытно, что о мотивах, побудивших его манкировать лекциями Бругмана
и Остгофа, Соссюр рассказывал еще задолго до того, как в 1903 г. набрасывал чер­
новик своих „Воспоминаний". О них, этих мотивах, он, по-видимому, говорил и Бо-
дуэну де Куртенэ во время своих парижских встреч и бесед с ним. Иначе были бы
непонятны источники следующего места из работы Бодуэна де Куртенэ „Николай
Крушевский, его жизнь и научные труды" (1888), где Бодуэн де Куртенэ, выгова­
ривая Крушевскому за его неосновательное знание литературы предмета, противо­
поставлял ему Соссюра Лейпцигского периода: «Так же (то есть подобно Крушев­
скому.— А. X.) и Соссюр, увидев, что его мысли работают в том же направлении,
какое он заметил на лекциях Бругмана, перестал слушать эти лекции, чтобы быть
в своих исследованиях совсем самостоятельным и независимым. Это правда, но
Ф. де Соссюр, перестав слушать лекции, прочел, однако, все труды и работы, отно­
сящиеся к его теме».
Итак, ясно, что Ф. де Соссюр не установил ни деловых, ни личных контактов
с основными представителями младограмматического направления. Не установил
он с ними контактов и на знаменитых немецких студенческих буршеншафтах-
кнайписантах и на кнайписантах, на которые обычно приглашалась преподава­
тельская «курия» и где завязывались за кружкой пива непринужденные беседы

656
 как на серьезные, так и на далеко не серьезные темы. Соссюр чувствует себя в этой
компании чужим, да и к Соссюру относятся, как к чужому. Самыми близкими для
него оказываются те несколько иностранцев, которые находились в это время
в Лейпциге.
За всей сложностью этих отношений не следует забывать и того немаловаж­
ного, но обычно упускаемого всеми исследователями факта, что Ф. де Соссюр был,
хотя и швейцарцем, но все же французом, а ведь еще совсем недавно отгремели
громы франко-прусской войны 1870—1871 гг. за Эльзас — Лотарингию, где ког­
да-то в Соссюре на Мозелоте проживали его предки и которая теперь отошла
к Германии. Словом, Ф. де Соссюр пришелся не ко двору в Германии. И повинны
здесь, вопреки сложившемуся мнению, были, по-видимому, обе стороны.
Сразу же по прибытии в Лейпциг Ф. де Соссюр начинает осуществлять свой
грандиозный замысел: набрасывать теорию индоевропейского корня и реконструи­
ровать систему гласных индоевропейского языка. Результатом этой работы был
„Мемуар о первоначальной системе гласнь^в индоевропейских языках", вышед­
ший в декабре 1878 г. в Лейпциге (на титульном листе указан 1879 г.)
Вскоре последовало несколько благожелательных отзывов на него. Но про­
звучали они если не на задворках, то уж никак не в центре, а скорее на периферии
лингвистических владений. Один голос в похвалу Соссюру раздался из Казани,
и принадлежал он поляку, волею судеб заброшенному на окраину царской Рос­
сии и ставшему русским ученым,— Николаю Крушевскому. В 1880 г. благожела­
тельный отзыв на „Мемуар" был опубликован, а точнее, «запрятан в малораспро­
страненном русском журнале» (Бодуэн де Куртенэ) — „Русском Филологическом
Вестнике" (РФВ). Но кому был доступен этот журнал?! И что представлял собой
«какой-то» Н. Крушевский, автор всего четырех работ, половина из которых к тому
же была напечатана в никогда не читаемых „Ученых записках" провинциального
университета? И кому бы пришло в голову читать лингвистическую работу по-
русски, когда международным языком уважающих себя лингвистов в то время
был немецкий? Мы абсолютно уверены, что Соссюр ничего не знал тогда об этом
отзыве и вообще, наверное, так никогда и не узнал о его существовании. Кроме
того, „Новейшие открытия в области ариоевропейского вокализма" (первая из
трех главок, объединенных общим названием „Лингвистические заметки") пред­
ставляла собой не столько рецензию, сколько «ловкое и удачное» (Бодуэн де Кур­
тенэ) изложение на тринадцати страничках сразу двух работ — „Мемуара" Ф. де
Соссюра и „Носовых сонантов" Бругмана. Вряд ли Соссюру пришлось бы по душе
такое соседство с именем Бругмана, да еще в связи с болезненным для него вопро­
сом о носовых сонантах (см. об этом ниже), даже если Н. Крушевский и «сумел
извлечь из этих работ их существенную, самую важную сторону, их правильное
содержание и представить его сжато, в нескольких словах» (Бодуэн де К у р ­
т е н э , Николай Крушевский. Его жизнь и научные труды) 9 .
Был еще один голос «за», но прозвучал он на страницах органа, не имеющего
никакого отношения к лингвистике («Journal de Geneve», 25.11.1879 г.), и при­
надлежал он Луи Аве — профессору Коллеж де Франс. А Франция того времени
считалась дремучей лингвистической провинцией, застрявшей на бопповском этапе
в языкознании.
Правда, Ф. де Соссюра поддержал датчанин Мёллер, принявший гипотезу
Соссюра о сонантном коэффициенте. Мёллер был ближе к Германии, и это ему
даром не прошло.
Наконец, ради курьеза следует упомянуть о том, что вскоре после выхода
„Мемуара" Ф. де Соссюр был впервые представлен маститому германисту Царнке,
9
Заметим, кстати, что годом позже Н. Крушевский публикует кандидатскую
диссертацию „К вопросу о гуне. Исследование старославянского вокализма" (РФВ,
Варшава, 1881), среднюю часть которой он посвящает «применению блестящей ги­
потезы де Соссюра о первоначальном арийском вокализме к данным так называе­
мого старославянского языка. При этом Крушевский не дает ничего существенно
нового, рабски придерживаясь де Соссюра и подгоняя данные старославянского
языка под категории, принятые этим исследователем» (Бодуэн де Куртенэ,
Николай Крушевский. Его жизнь и научные труды).

657
 и тот якобы благосклонно спросил юношу, не является ли он случайно родствен­
ником швейцарского лингвиста Фердинанда де Соссюра, автора известного «Me-
муара». Если угодно, этот забавный случай можно тоже считать рецензией «за».
Но не эта периферия определила на полвека отношение к „Мемуару". Его оп­
ределил Остгоф и его близкие, составлявшие тогда штаб лингвистической науки.
Остгоф сыграл роковую роль в определении стратегии по отношению к „Мемуару".
В 1879 и 1881 гг. он в издававшихся им совместно с Бругманом „Morphologische
Untersuchungen" (Vol. II, 1879; Vol. IV, 1881) нанес один за другим два удара по
„Мемуару", а заодно и по его автору.
Все, что было признано «судьями» неприемлемым, то было объявлено «незре­
лым», «недоношенным», «в корне ошибочным», сконструированным в угоду систе­
ме,— понятию, чуждому младограмматическому языкознанию.
Все, что было признано «судьями» приемлемым, важным, интересным, то
было объявлено заимствованием, плагиатом.
Что же было квалифицировано как неприемлемое? Ответить на этот вопрос —
это значит сформулировать фундаментальную идею, лежащую в основе „Мемуара".
Штрайтберг определяет эту основную идею так: в центре „Мемуара" лежит опре­
деление роли Л; все остальное в „Мемуаре" является только средством для дости­
жения этой цели. С мнением Штрайтберга нельзя не считаться: ведь он опирался
на анализ основных идей „Мемуара", сделанный Ф. де Соссюром по просьбе
Штрайтберга в 1903 г. (Штрайтберг не только основывается на Соссюре, но прямо
излагает его; к сожалению, ответ Соссюра Штрайтбергу, насколько нам известно,
не сохранился). И все же мы считаем, что фундаментальная идея должна быть сфор­
мулирована иначе, даже если все в „Мемуаре" вращается вокруг А. Сонантный
коэффициент А — это частное, хотя и исключительно важное открытие. Отсылая
читателя к обстоятельной вводной статье — к „Мемуару" А. А. Зализняка, где
читатель найдет исчерпывающий ответ на поставленный нами вопрос, ограничимся
краткими соображениями касательно этой идеи:
1) Соссюр в своей работе выдвигает фундаментальное и для его времени но­
вое положение: индоевропейский корень должен обладать строго определенной
структурой (кстати, сам Соссюр называет эту мысль новой); впоследствии языко­
знание сформулировало эту идею в общем виде: корень любого языка, а стало быть,
любого праязыка обладает строго определенной структурой. Правда, реально Сос­
сюр исследовал в „Мемуаре" не структуру корня в целом, а структуру его финали;
инициаль корня не рассматривалась им вообще.
2) Максимально корневая финаль имеет три позиции: позицию гласного (V),
позицию сонанта (S) и позицию консонанта (С). Если заняты все три позиции, фи­
наль имеет вид VSC (но не VCS, не CVS и т. д.— позиции финали упорядочены1).
Либо вторая, либо третья позиция могут быть не заняты; в этом случае финаль
имеет вид: VC либо VS. Наконец, не заняты могут быть одновременно обе — вторая
и третья — позиции; финаль в этом случае имеет вид V.
3) Первый элемент финали (а тем самым и вся финаль) имеет строго опреде­
ленные состояния; таких состояний три; они характеризуются изменением тембра;
состояние е, состояние о, состояние нуль.
4) Определенное состояние финали есть функция морфологического и/или
фонетического типа словоформы, в которую она входит; таким образом, зная
морфологический (например, аорист, перфект и т. п.) и фонетический (наличие/от­
сутствие ударения и т. п.) тип, можно предсказать состояние гласной финали.
5) Квалификация поствокалической позиции определяется третьим состоя­
нием первой позиции; если при V—0 следующий элемент (в положении перед со­
гласным) принимает функцию гласного, то это — сонант (или сонантный коэффици­
ент, как назвал его Соссюр); в противном случае это согласный; при V ^ 0 сонант
функционирует как консонант, то есть функционально тождествен согласному;
сонант, таким образом,— это специфический элемент системы, совмещающий в себе
свойства гласного и согласного (как известно, позже были открыты глайды —
элементы фонетической системы, которые не имеют свойств ни гласного, ни со­
гласного).
6) Значимость любого вновь открытого элемента в составе корневой финали
определяется его функцией, местом, занимаемым в структуре, а не его материаль­

на
 пой природой, акустическими или артикуляторными параметрами. Это положение
Соссюр и проверяет и демонстрирует на вновь открытом элементе А, который он
по всем перечисленным выше признакам определяет как сонантный коэффициент.
Следует сказать, что в системе Соссюра было дано все для постулирования
еще двух сонантных коэффициентов, которые вместе с А совпадали с носовыми,
плавными и i, u-сонантными коэффициентами по их функционированию при треть­
ем состоянии гласного финали и образовывали особую группу, противопоставляе­
мую перечисленным выше сонантным коэффициентам при первом и втором состоя­
нии гласного финали: группа V + S давала в этом случае долгие гласные а, ё, 6.
Весь этот системный характер теории, а отсюда и открытие новых сонантных
коэффициентов, прежде всего А, были начисто отвергнуты Остгофом и его едино­
мышленниками — типичными представителями атомистического мировоззрения.
Остгоф писал:
«Отдавая должное большому остроумию, проявленному Соссюром при фор­
мулировке основного положения и при приложении его к материалу, я вынужден
тем- не менее признать по существу несостоятельным и внушенным стремлением
быть последовательным во что бы то ни стало (ein wenig zu sehr von der starren
Consequenzmacherei eingegeben) сам принцип приписывания (hineinzubringen)
звука е (а) всем без исключения корням» (Н. O s t h o f f und К. B r u g m a n n ,
Morphologische Untersuchungen. Zweiter Teil, Leipzig, 1879, стр. 126). Разумеется,
им была не понята и дифференциальная, фонологическая природа вновь открытых
коэффициентов. Правда, надо сказать, что этого не понял в 1903 году даже
искренний почитатель „Мемуара" А. Мейе.
Впервые „Мемуар" был учтен только в 1900 году Хиртом в его книге „Ablaut",
затем открытия Ф. де Соссюра были блестяще подтверждены на фонетическом уров­
не в 1927 году Е. Куриловичем; однако „Мемуар" оставался уникальным явлением
до появления работ Бенвениста о структуре индоевропейского корня.
„Мемуар" сразу же поставил Соссюра в число классиков языкознания. Он
возвестил начало новой эпохи на 50 лет раньше, чем эта эпоха действительно
наступила. Разумеется, такую ситуацию нельзя назвать иначе как драматической.
И драматизм этот с годами усугублялся частными, второстепенными обстоятельст­
вами, которым Соссюр придал первостепенное значение и о которых не забывал
всю жизнь. Здесь мы должны перейти ко второму пункту, сформулированному
нами на стр. 658,— к вопросу о заимствовании, или попросту о плагиате.
Речь шла о том, кто первым обнаружил сонантную функцию носовых п и т .
С сожалением приходится констатировать, что Соссюр придал этому вопросу не­
померно и незаслуженно большое значение, столь большое, что за спором о прио­
ритете, а затем и о плагиате вопрос об истинном значении „Мемуара" отодвинулся
для него на второй план и даже вообще перестал существовать.
Как мы уже говорили, еще в гимназическую пору, в 1873 году, Соссюр об­
наружил, что в индоевропейском носовой п мог функционировать как гласный.
Даже по «Воспоминаниям» Соссюра не видно, что ему тогда были ясны условия та­
кого функционирования. Открытие Соссюра осталось известным ему одному:
гласности он ему не придал.
В 1876 году Соссюр приезжает в Лейпциг и там узнает, что вслед за Остгофом,
открывшим в индоевропейском плавный сонант £, Бругман обнаруживает носовые
сонанты п и т , в каком-то смысле повторяя таким образом открытие Соссюра.
В отличие от Соссюра Бругман тотчас «застолбил» свое открытие, опубликовав
статью „Nasalis sonans in der indogermanischen Grundsprache". Казалось бы, все
ясно: факт биографии не есть еще факт науки, если этот факт не стал достоянием
всех. Но любопытно читать, как реагирует Соссюр, узнав об открытии Бругмана.
Вот как он рассказывал об этом сам почти 30 лет спустя. «Просматривая универ­
ситетскую программу, я между прочим обратил внимание на то, что Гюбшман
должен вести privatissimum по древиеперсидскому языку. Я отправился к нему
на дом, чтобы представиться ему. Это был первый немецкий профессор, с которым
я познакомился (по прибытии в Лейпциг). Я был очень обрадован той теплотой
(humeur jovial), с которой он меня принял. Он тотчас же завязал со мной беседу
об индоевропейском языкознании и спросил меня, читал ли я статью Бругмана
0 носовых сонантах, вышедшую в свет во время каникул. Я даже не знал, кто тз-
659
 кой (I) Бругман, что было простительно в ту пору, особенно для меня. Тогда Гюбш­
ман рассказал мне о сильнейшем возбуждении, царящем вот уже несколько недель
по поводу того, восходят ли некоторые греч. а к п или, иначе, не отражаются ли
некоторые п в виде а. Я не поверил своим ушам: первая встреча с немецким уче­
ным, и мне сообщают как о научном открытии то, что я вот уже три с половиной
года рассматриваю как своего рода элементарную истину и о чем я не посмел бы
говорить как о явно тривиальной вещи. Поэтому я робко возразил Гюбшману,
сказав, что все это «открытие» не кажется мне ни выдающимся, ни новым. Гюбшман
продолжал настаивать на том, что германисты придают этому открытию большое
значение, и сказал мне, что германский, о котором я не имею никакого понятия,
имел группу un, соответствующую греческой альфе». Дальше Соссюр расска­
зывает, как, вернувшись от Гюбшмана, он отыскал статью Бругмана, но «вопреки
ожиданию, ничего интересного в этой «новой вещи» я не нашел». Что именно так
обстояло дело, подтверждает и Л. Готье, поведавший Балли о своем разговоре на
эту тему с Соссюром.
Но вот что странно: после этой беседы с Гюбшманом в MSL появляются пер­
вые пять статей Ф. де Соссюра; некоторые из них написаны уже в Лейпциге (это
известно точно), и среди них одна — „Essai..."— имеет непосредственное отно-.
шение к системе гласных в индоевропейском. Но напрасно стали бы мы искать
в них указаний на носовые сонанты. О них ни звука. Ни малейших указаний на
свою причастность к этому открытию. Это поставит впоследствии перед Соссю­
ром непреодолимые препятствия в борьбе за приоритет: всякие упоминания о «не-
застолбленной» идее, естественно, будут восприниматься как плагиат.
Наконец, появляется „Мемуар", и в нем Соссюр делает два весьма противоре-'
чивых заявления. В одном он пытается «зарегистрировать», правда в своеобразной
форме и задним числом, свое открытие. Так, в вводной части „Мемуара" появляют­
ся знаменательные строки, в которых выражается досада по поводу «отступниче­
ства» от своей идеи о носовых и плавных, но об Остгофе и Бругмане не говорится
ни слова, словно их и не бывало: «...сходство Аг с фонемами, восходящими к g,
заставило нас тогда (во время написания „Essai...", то есть в конце 1878 г.—Л. Л'.),
хотя и с большой неохотой, отбросить теорию (чью? — хронологически очевидно,
что не Бругмана, а свою, но как это сказано! — А. X.) носовых и плавных сонан­
тов, к которым я вновь возвращаюсь (почему?—А. X.) по зрелому размышлению»
(какому?— А. X.). Странное заявление! Ведь спустя четверть века в своих „Вос­
поминаниях" Соссюр прямо напишет, что, «опоздав(!) в 1876 году заявить о своем
[женевском] открытии, в 1878 году уже было не время отстаивать свой приоритет,
не заявленный в первый момент». Спрашивается, зачем же тогда было писать в „Ме-
муаре" то, что мы только что процитировали?
«Застолбив» таким странным образом задним числом свою идею, Соссюр, ви­
димо, чувствует моральную несостоятельность этого приема (кому известно, что в
„Essai..." соображения о носовых и плавных были изъяты, а не отсутствовали
вообще? Кто поверит, что автор возвращается к своей идее, а не вводит в изложе­
ние заимствованную тут же, в Лейпциге, идею Бругмана и Остгофа?1)
Так, в «Мсмуаре» появляются следующие строки: «Гипотеза о носовых сонан­
тах была предложена и развита Бругманом» („Studien", IX, стр. 287). В той же ра­
боте он затронул попутно и вопрос о плавных сонантах — «понятие, существова­
нием которого мы обязаны, видимо, Остгофу».
Казалось бы, все ясно. Но, во-первых, это заявление явно противоречит пер­
вому, которое мы цитировали выше. А во-вторых, как выяснилось спустя четверть
века, оно было неискренним: «Кроме того, я писал в „Мемуаре" о гласных, и я
вспоминаю, что я писал это с какой-то щемящей тоской... Я говорил: благодаря
работам гг. Бругмана и Остгофа мы узнали о о и £, зная очень хорошо, что я лично
не нуждаюсь ни в Бругмане, ни в Остгофе». Недаром в 1910 г. Соссюр призна­
вался Л. Готье, что всю его работу над „Мемуаром" сопровождало чувство досады
и сожаления, и т. п.
Для всех, кроме Соссюра, ситуация была предельно ясна. В конце концов,
простое умозаключение было очевидным и для Ф. де Соссюра: «...книга была на­
печатана в Лейпциге; с другой стороны, автор ее учился в Лейпцигском универси­
тете, поэтому все, кто выносил суждения об этой книге, вполне законно и вполне

660
 естественно должны были предполагать, что она является плодом,— хорошим или
плохим, это другое дело, — непосредственно выросшим на лейпцигской почве...
Другая возможность как-то (!) не приходила в голову... обстоятельства были тако­
вы, что такое заключение было естественным».
Здесь разумно не первое предложение. Вызывает удивление вся вторая фраза.
И уж совсем странным звучит утверждение: «На какую же клевету (dechirement)
надо было решиться, чтобы приписать это открытие Остгофу и Бругману!» И это
пишет Соссюр на склоне лет об открытии, которое в глазах научного мира было
связано и не могло быть не связано с именами Бругмана и Остгофа!
И вот вопрос о приоритете перерос в вопрос о заимствовании, о плагиате,
о краже. «Я никогда ничего не крал (vole) у Бругмана,— парирует удар своих
противников Соссюр,— у меня не найти никаких следов моего знакомства с Бруг-
маном по поводу носового в функции гласного», добавляя тут же: «за исключением
одного замечания», и это к счастью,— добавим мы,— иначе факт плагиата de
jure ничем бы не опровергнуть.
Выступления Остгофа и общая атмосфера, возникшая в связи с этим вокруг
Ф. де Соссюра, подействовали удручающе на него и его единомышленника Г. Мёл-
лера. Кюни впоследствии писал, что оппозиция Соссюру была столь сильной, что
тот вместе с Г. Мёллером готов был отойти от языкознания и заняться германским
эпосом (A. C u n y , Chamito-semitique et indoeuropeenne, „MelangeGinneken", 1937).
Трудно сказать, насколько это преувеличено. Скорее всего, Кюни преувеличивал
и драматизм ситуации. Г. Мёллер от языкознания не отказался; правда, он занял­
ся сопоставительной грамматикой индоевропейских и семитических языков, но
«переключение» это состоялось гораздо позже. Не ушел из языкознания и Соссюр.
Правда, он все же занялся изучением Нибелунгов, но это произошло тоже доволь­
но поздно — уже в Женеве. В своих же „Воспоминаниях" Соссюр ни слова не
говорит о своем намерении «бежать» из языкознания.
В 1878 году Соссюр кончает университет и в июле уезжает в Берлин, где жи­
вет почти полтора года. В Берлине он слушает лекции по санскриту у Германа
Ольденберга и кельтолога и индолога Германа Циммера. Весьма вероятно, что
именно здесь Соссюр и познакомился с общелингвистическими идеями Уитни.
Вильям-Дуайт Уитни (1827—1894), как и Ольденберг и Циммер, был санскри­
тологом, и его прекрасно знали в Германии: в 1850 г. он совершенствовал свои
знания у Боппа в Лейпциге, у Рота в Берлине; позже издал вместе с Ротом
«Atharva-Samhita» и указатель к этому памятнику. В 1870 г. Берлинской Акаде­
мией ему была присуждена Бопповская премия. В 1879 г. появился в свет второй
том его грамматики санскритского языка, вышедший одновременно и в немецком
переводе Германа Циммера как раз тогда, когда Соссюр был в Берлине.
Без сомнения, уже тогда Соссюр знал Уитни как санскритолога (быть может,
еще в доберлинский период); об этом свидетельствует тот факт, что он цитирует его
в своей диссертации (см. ниже). Несомненно, ему было известно и то, как относят­
ся к Уитни-санскритологу немецкие лингвисты, и вполне вероятно, что он читал
весьма похвальный отзыв А. Гиллебрандта (в ВВ, 5, 1880) на санскритскую грам­
матику Уитни, назвавшего ее «вехой в истории древнеиндийской грамматики»,
«исследованием языкового состояния», что не было присуще младограмматическим
работам.
Никаких надежных свидетельств о том, что Соссюр знал Уитни как теоретика,
у нас нет. Мы можем судить об этом лишь по косвенным данным. Уитни был авто­
ром трех общетеоретических работ: 1) „Language and the study of language. Twelve
lectures on the principles of linguistic science by W. D. Whitney", London, 1867,
представляющей собой перепечатку цикла лекций, читанных в 1863 г.; 2) „Life and
growth of language", London, 1875; 3) „Language and its study with special reference
to the indoeuropean family of languages". Seven lectures by W. D. Whitney, London,
1876, изд. 2-е, 1880, представляющей собой сокращенный вариант первой книги.
Первая книга была подробно прорецензирована Клемом в KZ (18, 1869). Вто­
рая была переведена на французский язык в 1875 г., на итальянский в
1876 г. и на немецкий А. Лескиным в 1876 г. („Leben und Wachstum der Spra-
che")- Двумя годами раньше, в 1874 г., Julius Jolly выпустил обработанное изда­
ние первой книги Уитни, назвав эту обработку „Die Sprachwissenschaft:
661
W. D. Whitney's Vorlesungen fiber die Prinzipien der vergleichenden Sprachfor-
schung fur das dcutschc Publikum bearbeitet und crweitert von J. Jolly", Munich,
1874. Книге было предпослано введение о Уитни и его теории.
В конце 1879 г. Соссюр возвращается в Лейпциг и в феврале 1880 г. блестяще
защищает докторскую диссертацию «De l'emploi du genitif absolu.en Sanskrit»
(работа была опубликована в Женеве в 1881 г.).
Друг Соссюра Фавр, присутствовавший на защите, писал: «Если бы он не был
так скромен, роли могли бы перемениться: экзаменуемый юноша мог бы свободно
поменяться местами (mettre sur la sellette) со своими учеными экзаменаторами».
Сочинение это не идет ни в какое сравнение с „Мемуаром". И все же даже эта
заурядная работа, как показывают Годель и де Мауро, во многом является дисси­
дентской, еретической, с общепринятой тогда точки зрения.
Во-первых, выбирается и рассматривается синтаксический объект — тема,
чуждая как домладограмматическому, бопповскому, так и младограмматическому
направлениям в языкознании.
Во-вторых, выбранный объект рассматривается нетрадиционно, не в компара­
тивистском плане, не диахронически, а в рамках данного состояния языка.
В-третьих, выбранный объект трактуется как значимость: родительный аб­
солютный рассматривается Соссюром не изолированно, а в соотношении с локатив­
ным (местным) абсолютным, то есть как единица реляционная и оппозитивная.
Почти очевидно, что Соссюр учитывает здесь идеи Уитни, которого он, кстати,
цитирует в диссертации, правда не как автора работ по общей теории языкозна­
ния, а как санскритолога.
Так заканчивается четырехлетний, немецкий, период странствий Соссюра,
самый блестящий и, быть может, самый горестный период в его жизни: блестящий
потому, что он ознаменовался выходом „Мемуара", работы, которую он потом
так и не превзошел, горестный по тем трагическим переживаниям, которые потом
преследовали Соссюра всю жизнь и источником которых оказался все тот же «Ме-
муар».
IV
Решение уехать из Германии было вызвано явно ненормальными отношения­
ми, которые сложились у Соссюра с немецкими младограмматиками. Соссюр вы­
бирает Париж и в декабре 1880 г. переезжает туда после поездки в литовские
земли, где (точно где, неизвестно) он занимался литовским языком (по-видимому,
в марте — сентябре 1880 г., после февральской защиты диссертации) 10.
Франция тех времен была, так сказать, лингвистической провинцией. Туда,
как кажется, не долетал даже отзвук лингвистических младограмматических
бурь, бушевавших в Германии. Как это ни невероятно, но до 50-х годов вся линг­
вистическая Франция еще жила в XVIII веке и, казалось, не хотела знать ничего
даже о компаративизме бопповского толка, хотя первые немецкие компаративисты
получили импульс для своих исследований как раз в Париже, изучая здесь сан­
скрит. Справедливо было замечено, что традиции философской грамматики, в част­
ности Кондильяка, преградили Боппу — точнее, его идеям — путь в Париж.
Лишь позже Мишель Бреаль своим переводом Боппа на французский язык
пробил наконец брешь во французской науке. Он же, первый, стал вести курс
сравнительной грамматики индоевропейских языков, но в домладограмматической
традиции, по Боппу и Потту, Курциусу и Шлейхеру. Однако Бреаль был компара­
тивистом специфически французского толка: он продолжал чисто французские тра­
диции общей, или философской, грамматики (он был воспитан на Кондильяке и не­
однократно в своих лекциях ссылался на него), сочетая их с эмпирическим языко­
знанием немецкого типа (мы имеем в виду Боппа).
Приехав осенью в Париж, Соссюр первый год (конец 1881) своего пребывания
в столице Франции слушал чтения М. Бреаля в ЕРНЕ 11 , а с февраля 1881 начал
10
«Неясное место в его биографии» (Бенвенист); по другим данным он уехал
в Литьу
11
прямо из Берлина в 1879 г. (см. CFS, 21).
- ЕРНЕ = Школа высшего образования.
662
 посещать лекции по иранским языкам, которые читал Дармстетер, по санскриту,
которые читал Берген (Bcrgaignc), и по латинской филологии, которые читал
Луи Аве (L. Havet); Аве уже хорошо знал Соссюра как автора „Мемуара", восхи­
щался им, рецензировал его работы и на одном из занятий, по свидетельству
Эдуарда Фавра, касаясь вопроса, разработанного Соссюром (очевидно, вопроса
о носовых сонантах), пригласил его на кафедру прочесть вместо себя эту
лекцию.
Слушая И. Бреаля, Соссюр знакомился с идеями философской грамматики,
в частности с теорией произвольности знака, развиваемой Кондильяком в его
„Опыте о происхождении человеческих знаний" («Мы сами выбрали знаки языка,
и они произвольны по отношению к понятиям (avec nos idees)», «язык — наиболее
яркий пример связей, которые мы формируем сознательно»). Маловероятно, чтобы
эти идеи не повлияли на Соссюра и чтобы они как-то не сказались позже, спустя
30 лет, на формировании его „Курса". Бреаль, пусть косвенно, подготовил воз­
врат на новой основе к общей грамматике в XX веке.
Слушая Бреаля, Соссюр не мог не познакомиться и с его книгой „Les idees
latentes du langage" (1868), а прочитав ее, он не мог не заметить следующих знаме­
нательных строк: «Есть другого рода знания, которые отличают обычно от сравни­
тельной грамматики и которые иной раз даже противопоставляют ей. Это та сово­
купность принципов и наблюдений, образцом для которой послужил Пор-Ройяль
и которые известны под названием общей или философской грамматики. Но по­
скольку общая грамматика стремится показать отношения, существующие между
операциями нашего ума и формами языка, то каким образом она может оказаться
во враждебных отношениях с наукой, предметом которой является анализ этих
форм? Правильнее было бы сказать, что она могла бы найти в наблюдениях линг­
вистики прибавку основательности. Действительно, либо теории общей граммати­
ки найдут подтверждение в научном исследовании различных разговорных язы­
ков, и тогда работа филологов будет оправданием и проверкой этой философии язы­
ка, либо в некоторых моментах обнаружится расхождение, несогласие между
операциями нашего ума, такими, какими их описывает логика и психология, и
приемами, средствами языка, зафиксированными филологическим анализом, и это
будет для нас поводом для того, чтобы добраться до истоков этого расхождения
и найти их основание. Такое разыскание не может не быть плодотворным, и всякое
расхождение между грамматикой философской и грамматикой экспериментальной
должно повести к рождению новых идей о природе языка и о развитии человече­
ского мышления».
Уже осенью следующего года М. Бреаль передает Соссюру свой курс в ЕРНЕ:
30 октября 1881 г. двадцатичетырехлетний Соссюр единодушно утверждается
maitre de conferences de gothique et de vieux-haut allemand с жалованием в 20000
франков и с 5 ноября начинает занятия со студентами. Он читает длительное
время (1881—1887) курсы по готскому и древневерхненемецкому, позже (1887—
1888), уже в качестве maitre de conferences (без уточнения!), он берет на себя чтение
сравнительной грамматики греческого и латинского языков, затем, годом позже
(1888—1889), к этому добавляется курс по литовскому языку.
Помимо знакомства с Бреалем, у Соссюра в Париже, спустя год после приезда
туда, произошла знаменательная встреча. 19 ноября 1881 г. на заседании Париж­
ского лингвистического общества по рекомендации А. Ходзко (Chodzko^ и А. Гедо
(Gaidoz) был представлен к избранию в качестве assistant etranger этого общества
Бодуэн де Куртенэ. Для этого он специально приехал в Париж. Соссюр был членом
этого общества уже с 1876 г.; по переезде в Париж он тотчас же с головой окунулся
в его деятельность, принимая участие в заседаниях общества с конца 1880 г. 16 де­
кабря 1882 г. он был избран заместителем секретаря, заменив на этом посту ушед­
шего в отставку Аве; фактически он стал и редактором „Записок лингвистического
общества" („Memoires de la societe linguistique de Paris"= MSL). Протоколы засе­
даний общества составлялись также Соссюром. На собрании, где рассматривались
рекомендации Ходзко и Гедо о приеме Бодуэна де Куртенэ, Соссюра не было, но на
следующем заседании, состоявшемся 3 декабря 1881 г., где происходило избрание
Бодуэна де Куртенэ, Ф. де Соссюр уже присутствовал. Здесь-то и состоялось зна­
комство этих двух выдающихся лингвистов, открывших новую эру в истории язы-
663
кознания. Они встречаются и на двух следующих заседаниях, состоявшихся
17 декабря 1881 г. и 7 января 1882 г. 3 декабря 1881 г. Бодуэн слушал доклад Сос-
сюра о фрибургских говорах (patois fribourgeois), a 7 января 1882 г. Соссюр при­
сутствовал на докладе Бодуэна „О различных моментах в славянской фонетике".
Из протоколов общества известно, что Бодуэн был также на мартовском (4 марта)
и ноябрьском (4 ноября) заседаниях общества.
Об основательности этого знакомства свидетельствует ряд высказываний
Бодуэна. Так, из работы Бодуэна о Николае Крушевском мы узнаем, как высоко
ценил Бодуэн «Мемуар» Соссюра: мы уже цитировали соответствующие места из
этой работы Бодуэна де Куртенэ.
В 1894—1895 гг. в другой своей работе — „Опыт теории фонетических аль­
тернаций"— Бодуэн де Куртенэ снова дает высокую оценку выдающемуся произве­
дению Соссюра: «В новейших историко-фонетических открытиях в области арио-
европейских языков, открытиях, столь счастливо сделанных Бругманом и Сос-
сюром, сопоставление морфем с точки зрения их морфологического, или формаль­
ного, родства, а следовательно, установление альтернации фонем именно такого
рода, как е//о в pick-.., -bior-..., оказалось в высшей степени плодотворным».
С другой стороны, известна высокая оценка, которую высказал Соссюр в ад­
рес Бодуэна де Куртенэ и Крушевского. О них он упоминает уже в 1891 г. в на­
броске к трем вступительным лекциям в Женевском университете (см. „Notes
inedites de F. de Saussure", № 17 в CFS, 12, 1954): «...лингвисты типа Фридриха
Мюллера из Венского университета, которые привлекали к своей работе (embras-
sent) почти все языки мира, но которые не удосужились сделать и одного шага
к познанию языка; кого следовало бы упомянуть в этом отношении, так это прежде
всего таких романистов, как Гастон Парис, Поль Мейер и Шухардт, таких герма­
нистов, как Герман Пауль, или таких русских ученых, как слависты и русисты
Бодуэн де Куртенэ и Крушевский».
О них он пишет также в наброске рецензии на работу Сеше „Programme et
methodes de la linguistique theorique. Psychologie du langage" (1908): «Бодуэн де
Куртенэ и Крушевский были гораздо ближе, чем кто-либо другой, к теоретиче­
скому пониманию (vue) языка, оставаясь при этом на чисто лингвистических пози­
циях; впрочем, они остаются неизвестными большинству западноевропейских
ученых».
Все это свидетельствует о несомненном знакомстве Соссюра с идеями Казан­
ской школы. Самое существенное состоит в том, что Соссюр понял, что Казанская
школа русской лингвистики также рассматривает язык в теоретическом плане.
В 1889 г. Соссюр и Бодуэн де Куртенэ обмениваются письмами: Соссюр пишет
Бодуэну из Женевы 16/Х письмо, Бодуэн отвечает на него двумя письмами — от
4/XI и 24/XI; Соссюр запаздывает с ответом в связи с хлопотами по переезду
в Швейцарию и отвечает только 9/ХН. В этом письме он ставит дополнительные
вопросы Бодуэну, но неизвестно, отвечает ли на них Бодуэн. На этом переписка
двух ученых прекращается. Переписка эта не представляет большого интереса.
В ней еще раз подтверждается факт их встречи в Париже, причем Соссюр в своих
письмах неверно называет дату их встречи, ошибаясь на год.

В 1889—1890 гг. Соссюр берет годичный отпуск по болезни и уезжает в Жене­

ву, оставив заместителем своего ученика А. Мейе (поступившего в ЕРНЕ в 1885 г.
и посещавшего лекции Соссюра с 1887 г.). Вернувшись из Женевы, он ведет заня­
тия еще один учебный год, а затем в 1891 г. навсегда покидает Париж и Францию,
рекомендовав в качестве своего преемника Л. Дюво.
Одной из причин, побудившей Соссюра уехать на год в Швейцарию, а затем
и навсегда покинуть Париж, было, очевидно, предложение администрации при­
нять французское подданство, когда перед Соссюром открылась возможность по­
лучить место ординарного профессора (chaire de titulaire). Соссюр отказался, а это,
естественно, привело к уходу.
За девять лет пребывания Соссюра во Франции его лекции посетило свыше ста
человек, среди них — сорок иностранцев, из которых двое из России — Ф. Браун
и И. Гольдштейн.

664
 Если принять во внимание, что историческое и сравнительное языкознание
читалось во французских учебных заведениях впервые, то указанная цифра яв­
ляется довольно высокой. Из французов его в разное время слушали признанные
специалисты по классической филологии, кельтологии, индологии, славистике:
С. А. Дармстетер, Э. Эр но, Л. Леже, Перно и др. Его учениками были известный
впоследствии Морис Граммон, который слушал курс Соссюра в 1890—1892 гг.,
Поль Пасси, который слушал курс, читаемый Соссюром в 1885—1887 гг., и, нако­
нец, Антуан Мейе, посещавший лекции Соссюра с 1887 г. С последним у Соссюра
сохранились близкие отношения и впоследствии. С ним Соссюр поддерживал
длительную переписку (сохранились письма с 1894 по 1911 гг.). Когда Мейе на­
писал свою сравнительную грамматику индоевропейских языков, он попросил
Соссюра разрешения посвятить эту грамматику ему в связи с 25-летием выхода
в свет знаменитого „Мемуара". Согласившись на это, Соссюр в письме от 28/Х—
1902 г. убедительно просит не употреблять слова anniversaire «годовщина», кото­
рое, как он выражается, звучит очень громко «даже для работы с менее скромными
претензиями, нежели мой „Мемуар"». Любопытно, что тут же прорывается старая
неприязнь к Бругману: Соссюр добавляет, что „Введения" Мейе с нетерпением
ждут «я и несчастные студенты, которые лишь с трудом разбираются в Бругмане
и Анри».
V
В 1891 г. начинается последний, Женевский, период жизни Соссюра. Он
в расцвете сил. Ему всего 34 года. Но сколь сложен, странен и драматичен в твор­
ческом и личном отношениях этот период почти в четверть века...
Остановимся сначала на чисто внешних, формальных, служебных сторонах
его жизни. В Женеве Соссюр получает должность экстраординарного профессора
на созданной специально для него кафедре истории и сравнительной грамматики
индоевропейских языков и санскрита. До нас дошли три первые лекции, прочитан­
ные им при вступлении в должность. Сохранились и воспоминания Сеше, посе­
щавшего как раз в эти первые годы лекции Соссюра (1891—1893). «Терпеливо, шаг
за шагом, мы знакомились,— вспоминает Сеше,— с основными фактами сравни­
тельной фонетики классических языков, оправленных в индоевропейскую рамку».
В 1896 г. Соссюр становится ординарным профессором.
Мы знаем, какие курсы ведет Соссюр последнюю четверть века своей жизни.
На первом месте стоят классические и германские языки. В течение почти двадца­
ти лет, до 1903 года, он объявлял сперва ежегодно, а затем спорадически курсы по
самым разным разделам классических языков: фонетике греческого и латинского
языков, сравнительной грамматике греческого и латинского языков, исторической
грамматике греческого и латинского языков, греческому склонению, греческому
глаголу, греческой и латинской этимологии, греческим и латинским гнездам слов
и типам деривации, греческой диалектологии, гомеровскому диалекту, древнегре­
ческой эпиграфике (и греческим диалектам), глоссам Гесихия.
Германские языки он начал читать еще в Париже. Но, переехав в Женеву, он
возобновил курсы по этим языкам лишь через десять лет. С 1896 г. до конца жизни
Соссюр почти ежегодно (за исключением 1901—1902 гг.) объявляет один-два курса
по тем или иным разделам германского языкознания: он читает готский, древне­
верхненемецкий, средневерхненемецкий, древнесаксонский, англосаксонский,
древненорвежский, сравнительную грамматику германских языков, историче­
скую грамматику немецкого (и английского) языков. Наконец, он ежегодно читает
санскрит.
Остальные курсы он читает от случая к случаю, по одному разу: в 1892—1893
он ведет историю индоевропейского глагола, в 1895—1896 он объявляет занятия
по ахеменидским надписям, в 1897 г. на каникулярных курсах („Cours de vacan-
ces") при университете читает три лекции по теории слога (они впоследствии по
воле Сеше и Балли попали в „Курс"), в 1901—1902 гг., единственный раз, он читает
курс литовского языка и, наконец, в 1902—1903 гг.— курс лингвистической гео­
графии древней и современной Европы с введением о предмете лингвистической
географии.
22 Ф. де Соссюр 665
 Но все, что мы сказали выше,— это лишь внешние вехи на жизненном пути
Соссюра, ничего не говорящие о внутренней стороне его жизни, особенностях
его личности. А здесь с Соссюром происходят странные вещи. Он все больше и
больше замыкается в себе, все больше и больше удаляется от друзей. Связи его с
лицами, близкими ему в Парижский период его жизни, становятся все менее ре­
гулярными. Он часто ссылается на свою эпистолофобию. Но это не совсем так:
письма время от времени все же пишутся, хотя и остаются лежать неотправленны­
ми в ящиках письменного стола. Особенно характерен в этом отношении эпизод
с Уитни, на котором мы остановимся ниже.
Женевский период необычен и в творческом отношении. Во-первых, Соссюр
все меньше и меньше пишет, все реже и реже печатается. За 25 лет он публикует
28 работ. Подавляющее большинство из них, напечатанное в MSL, как показывает
приложенный ниже список работ, представляет собой небольшие заметки разме­
ром менее странички каждая. Исключение составляют несколько рецензий, одна
из коих уж совсем уводит нас в сторону от языкознания, в область теософии (см.
№ 54 в списке работ Соссюра). Во-вторых, самые важные из своих работ Соссюр
не заканчивает. Вот два важнейших примера. Во-первых, «дело Уитни». Известно,
как высоко ценил Соссюр этого выдающегося санскритолога и лингвиста. Он неод­
нократно ссылался на него во всех трех циклах своего „Курса", цитировал его как
санскритолога в своей докторской диссертации о родительном абсолютном в сан­
скрите и почти наверняка знал его как автора работ по общему языкознанию, либо
переведенных на немецкий, либо пересказанных по-немецки «fur das deutsche
Publikum», тогда, когда был еще в Германии и учился в Берлине у Ольденберга
и Циммера, весьма ценивших Уитни.
Уитни скончался 7 июня 1894 г. 10 ноября того же года Соссюр получает от
Американского филологического общества приглашение принять участие в специ­
альном заседании 1-го конгресса американских лингвистов, посвященном памяти
Уитни. Тотчас же он садится писать ответное письмо с согласием выступить на
конгрессе и..., не дописав его, оставляет не отправленным в письменном столе.
Тут же, ничего не сообщив о своем согласии секретарю общества, он тем не менее
садится писать доклад, набрасывает обстоятельный план сообщения (1. Сравни­
тельная грамматика, 2. Сравнительная грамматика и языкознание, 3. Язык —• че­
ловеческое установление, 4. Две стороны языкознания как науки, 5. Уитни и мла­
дограмматики, 6. Уитни как фонолог), пишет, реализуя этот план, 70 страниц за­
меток... и вдруг,не дописав, останавливается на полпути и больше не возвращается
к этому сюжету.
Остается еще одна возможность: отправить послание в адрес конгресса с вы­
ражением своего отношения к Уитни. Таков был обычай и так делали многие. Но,
перечитывая приложение к протоколу заседания от 28.XII. 1894 г., где были пе­
речислены имена всех иностранных ученых, приславших такие письма, мы среди
них не находим имени Соссюра.
Возьмем теперь второй пример — статьи по литовской акцентуации: 1) „К во­
просу о литовской акцентуации" (1894) и 2) „Литовская акцентуация" (1896). Обе
эти работы являются действительно основополагающими, посвященными цент­
ральному вопросу балтийской акцентологии: проблеме интонации и проблеме уда­
рения. В первой из них Соссюр пытается построить общую теорию происхождения
слоговых интонаций в литовском. В результате Соссюр приходит к выводу о перво­
начальной независимости интонаций от ударения. Вторая — содержит формули­
ровку закона, носящего теперь его имя,— относительно передвижения акцепта
с циркумфлектированного гласного на последующий (до этого безударный) акти­
рованный гласный. Но можно ли относить эти работы к Женевскому периоду жиз­
ни Соссюра? Нам кажется, что нет. „Литовская акцентуация" была опубликована
в 1896 г. Но содержащаяся в этой статье формулировка закона Соссюра была из­
ложена им еще в 1894 г. на X конгрессе ориенталистов; на 1896 год приходится
только развернутое доказательство этого закона. Далее, известно, что к литовско­
му языку Соссюр вернулся в Женеве лишь один раз — в 1901 — 1902 гг. И, наконец,
хорошо известно, что основные курсы по литовскому языку он прочел как раз в
Париже в 1888—1891 гг. и что, находясь в Париже, в 1889 г. он вступил в перепи­
ску с Бодуэном де Куртенэ как раз по вопросу о литовском языке. Все говорит
666
 о том, что основные идеи созрели у Соссюра и были сформулированы им уже в Па­
риже. Характерно, что одну из упомянутых статей Соссюр, пообещав продолжить,
так и не окончил.
Наконец, в-третьих, Соссюр все чаще и чаще явно уклоняется в сторону от ос­
новной линии своих интересов. Укажем только на часть его замыслов, далеких
от лингвистики.
1) В 1899—1909 гг. (за исключением 1900—1901 гг.) он ведет семинар по совре­
менному французскому языку, основное внимание уделяя французскому стихосло­
жению. Как и следовало ожидать, результаты работы остаются в черновиках.
2) С 1903 г. он начинает усиленно заниматься германскими легендами в их
соотношении с греческими мифами, выделяет в них небольшое по объему исконно
германское ядро, противопоставляя ему большую часть, связанную с мифами о
Тезее и Орионе. Результаты этой работы также остаются неопубликованными.
3) В 1904 г. он усиленно занимается германским эпосом о Нибелунгах и даже
ведет по Нибелунгам курс на кафедре немецкого языка и литературы, замещая
в течение года проф. Э. Редарда. Единственный результат и этой работы — чер­
новики.
4) В его бумагах мы находим недатированные черновики «Ведийской метрики».
5) И наконец, анаграммы. Три года — с 1906 по 1909 — он усиленно зани­
мается анаграммами (и это в тот период, когда он ведет 1-й и 2-й циклы своего
„Курса"), перерывает для этого огромную массу греческих и латинских текстов,
пытаясь найти в римской, ведийской, греческой поэзии и шире — литературе
одну, по его мнению, существенную особенность древних индоевропейских поэти­
ческих текстов: намеренное (voulues) использование в стихотворном произведении
неоднократно повторяющегося (retones) слова-темы, ключевого слова (mot-cle),
записанного не прямым, но определенным, расчлененным образом и представляю­
щего собою наименование имени бога или героя (что-то вроде записи имени Куту­
зова в строчке: «Забил снаряд я в пушку туго»). Этот нелегкий труд он фиксирует
в 99 тетрадях и в массе сводных таблиц, образующих главное (!!!) неизданное его
наследие. Что касается „Курса", то здесь Соссюр был, видимо, вполне удовлетво­
рен всего тремя неполными тетрадями. Ни одной строчки он, разумеется, не из­
дает, охваченный сомнениями в истинности самого принципа и удивленный тем,
что прием этот не осознавался самими поэтами и о нем ничего не говорилось в
соответствующих поэтиках соответствующих народов.
Лишь неожиданный случай предоставил Соссюру возможность вырваться из
рутины читаемых им курсов, видимо, ничем не примечательных и поэтому-то не
оставивших после себя никаких следов, а также перестать метаться от одного
недостойного для него занятия (вроде размножения для студентов составленных
им упражнений по санскриту) к другому. В 1906 г. умер Вертгеймер, который,
исполняя обязанности главного раввина города Женевы, одновременно обучал в
университете желающих женевцев основам науки о языке. Фортуна улыбнулась
Соссюру. И он, заняв в феврале 1907 г. место Вертгеймера, еще успел до конца
жизни трижды прочесть курс науки о языке. Но покинул он этот мир — мы
почти не преувеличиваем,— не оставив ни одного наброска, достойного назы­
ваться «Курсом общей лингвистики». И вот это-то несуществующее произведение,
плохо ли, хорошо ли воссозданное Балли и Сеше, возвестило, что в науке о язы­
ке наступил XX век 1.
Так как чтение „Курса" было случайным эпизодом в жизни Соссюра, естест­
венно, возникли дна вопроса: вопрос о том, занимался ли Соссюр до этого общими
вопросами языкознания, и вопрос об источнике его идей, нашедших воплощение
в «Курсе».
Одним из важнейших свидетельств ранних интересов Соссюра к общетеорети­
ческим вопросам является письмо Соссюра к Мейе от 4 января 1894 г. В этом пись­
ме Соссюр пишет: «Абсолютная нелепость принятой терминологии, необходимость
ее пересмотра, а также необходимость показать для этого, какого рода объектом
является язык вообще, непрестанно вредит моим практическим интересам, хотя
1
Все, связанное с текстологией „Курса", освещено нами подробно в вводной
статье к нему, к которой мы и отсылаем читателя.
9 ->* 667
для меня не было бы большего желания, нежели заняться вплотную языком во­
обще.
Это кончится — против моей воли — книгой, в которой я без энтузиазма и
бесстрастно изложу, почему нет ни одного термина, употребляемого в лингвистике,
которому я придаю какой-либо смысл».
Жалуясь в этом же письме на усталость от работы над литовском акцентуа­
цией, Соссюр указывает на «трудности, которые возникают вообще при написании
всего лишь десятка строк самого общего характера относительно фактов языка.
Уже давно всецело поглощенный логической классификацией этих фактов, клас­
сификацией с тех точек зрения, с каких мы их рассматриваем, я все более и более
убеждаюсь в необъятности той работы, которую необходимо проделать, чтобы по­
казать лингвисту, что он делает».
Из процитированных мест письма очевидно, что Соссюр 1) видит необходи­
мость в теоретическом обосновании основных понятий науки о языке; 2) выражает
стремление заняться этими вопросами вплотную, указывает на то, что такая работа
может завершиться, вопреки его желанию, книгой, и 3) наконец, признает необъят­
ность и фактически невыполнимость такой работы.
Этот же взгляд Соссюра на состояние науки о языке подтверждает, в частно­
сти, то небольшое число неоконченных заметок (Notes inedites), которые датируют­
ся примерно теми же, девяностыми годами. В этом отношении очень характерна
заметка о Шлейхере, написанная, видимо, в связи с подготовкой Соссюром доклада
об Уитни, которая представляет собой осуждение всего немецкого эмпирического,
атомарного языкознания.
«По-видимому, темой для философских размышлений всегда будет тот факт,
что наука о языке, возникшая в Германии, развивавшаяся в Германии, взлелеян­
ная и лелеемая в Германии несчетным числом людей в течение полувека, ни разу
не сделала даже слабой попытки подняться до той ступени абстракции, которая
необходима, чтобы возвыситься над тем, что делают (се qu'on fait), и показать,
почему то, что делается, имеет законное право на существование и свое место сре­
ди других наук. Не менее удивителен и следующий факт: когда, казалось бы, эта
наука преодолела состояние оцепенения (sa torpeur), она выдает смехотворный
«опыт» Шлейхера, который рушится под тяжестью собственных нелепостей. Всего
лишь потому, что он попытался высказать нечто общее о языке, его престиж был
столь высок, что и до сих пор эта фигура не имеет себе равных в истории лингви­
стики. Любопытно видеть, как лингвисты принимают комически важный вид, когда
речь заходит об этой великой личности... Из всего того, что мы смогли проверить,
ясно, что это была полнейшая посредственность, что, впрочем, не исключает пре­
тензий. В этом отношении особенно характерна его трактовка литовского ударе­
ния, поскольку Шлейхер пожелал взяться даже за литовское ударение...»
Все это Соссюр подтверждает и в своем разговоре с Ридлингером 19 января
1909 г. по поводу синхронической лингвистики, замечая, что он уже 15 лет зани­
мается этой проблемой: «в статической лингвистике все необходимое вытекает одно
из другого», «язык есть строгая система, и теория его должна быть столь же
строгой, как и сам язык». Но и в этом позднем свидетельстве о давних интересах
Соссюра к общетеоретическим вопросам повторяется старая мысль, развитая в
письме к Мейе, о непосильности для него этой задачи: «Создавать статическую
лингвистику — не мой удел». «На мои возражения,— пишет Ридлингер,— Соссюр
беспрестанно ссылался на трудности этого предприятия», подчеркивая, что все
читаемое им — «не то», что «курс должен был бы быть на деле иным». Особенно
резко возражает он против оформления своих идей в виде книги: «Что же касается
книги на эту тему, то об этом,— говорил мне Соссюр,— нельзя и помышлять.
Здесь необходимо, чтобы мысль автора приняла завершенные формы». О том же
он говорил и Л. Готье 6 мая 1911 г.: «Я намекнул Соссюру,— пишет Л. Готье,—
что ему следовало бы опубликовать что-либо по этому поводу, на что он возразил:
„Было бы нелепо возобновлять долголетние изыскания ради только публикации,
когда у меня тут (и он сделал жест) столько неопубликованных рукописей"». Тогда
же Соссюр развивает мысль, что «в данный момент общая лингвистика представ­
ляется мне в виде системы, напоминающей геометрию. Все сводится к теоремам,
которые надо доказать».

668
 Почти любое утверждение, сформулированное Соссюром, нетрудно свести
к идее, высказанной кем-либо из его предшественников или кем-либо из его совре­
менников. Очень многие лингвисты с изрядным рвением занимались этим малопло­
дотворным делом. При этом одни стремились превратить весь „Курс" в парафраз
сочинений одного-единственного лингвиста, другие.пытались, демонтировав Сос-
сюра на части, показать, что каждая из демонтированных частей имеет своего ду­
ховного отца в лице того или другого лингвиста, социолога, философа и т. п.
Почти в явной форме первая мысль о парафразе была высказана С. И. Берн-
штейном в его докладе-рецензии на „Курс", прочитанном в декабре 1923 г. в Инсти­
туте литератур и языков Запада и Востока им. Веселовского (ИЛЯЗВ). Прозрачно
намекая слушателям, что он не склонен списывать разительные совпадения идей
Соссюра и Бодуэна де Куртенэ за счет параллельного развития, Бернштейн явно
склонялся к выводу о влиянии одного ученого на другого, не оставляя никаких
сомнений у слушателей в том, что влияние могло быть только однонаправленным:
от Бодуэна к Соссюру, а не наоборот. Не менее откровенно мысль о неоригиналь­
ности Соссюра высказал Е. Поливанов в сборнике «За марксистское языкознание»:
«Посмертная книга F. de Saussure'a, которая многими была воспринята как некое
откровение, не содержит в себе буквально ничего нового в постановке и разреше­
нии общелингвистических проблем по сравнению с тем, что давным-давно уже
было добыто у нас Бодуэном и бодуэновскои школой». Позже все это в еще более
резкой форме повторил Роман Якобсон в своей статье о „Казанской школе поль­
ской лингвистики" (см. библиографию) 1 .
Следует полностью согласиться со Слюсаревой в том, что, несмотря на огром­
ное сходство идей Соссюра и Бодуэна, архитектоника их произведений совершенно
различна, столь различна, сколь различны истоки, питавшие их: Пор-Ройяль,
Уитни, Дюркгейм, Тард и др.— у Соссюра; Гумбольдт, Штейнталь, Сеченов —
у Бодуэна. Не только превратности истории, но и сама структура двух сходных
концепций были таковы, что теперь все знают, чем было для судеб науки о языке
«соссюрианство» и «бодуэнианство».
Идея об общественной природе языка обычно сводилась (Дорошевский) к ана­
логичной идее, высказанной современником Соссюра Дюркгеймом (1858—1917).
Поскольку непосредственное влияние на Соссюра работ Дюркгейма „Les regies de la
methode sociologique" (1895), где имеются высказывания о языке как обществен­
ном явлении, и „Sociologie et scienses sociales", где об общественной природе языка
говорится более определенно, не было достаточно очевидным 2 , то в качестве по­
средника привлекли А. Мейе, явно воспринявшего дюркгеймовское понимание
языка как общественного установления, который даже печатался в дюркгеймов-
ском органе „Annee sociologique". А отношения между Соссюром и Мейе были хо­
рошо известны. «Язык,— писал в 1908 г. Мейе,— точно подходит под определение,
данное ему Дюркгеймом. Язык существует независимо от говорящих на нем инди­
видов, и хотя он не имеет реального бытия вне совокупности этих индивидов, он
внеположен им благодаря своему общему характеру (generalite). Свидетельством
этого является то, что никто из говорящих не властен изменить язык... Признаки
внеположности индивиду и принудительного характера, которыми Дюркгейм оп­
ределяет социальное явление, обнаруживаются в языке с полной очевидностью».

1
До сих пор остается необъяснимым тот факт, что сам Бодуэн де Куртенэ
ни разу не упоминает о „Курсе" Соссюра, так, словно его и не существовало. Бо­
дуэн умер в конце 1929 г. До этого он в 1922—1923 гг. совершил поездку по стра­
нам Европы, где уже хорошо знали о существовании „Курса", был в Праге, где
действовал Пражский лингвистический кружок, организационно оформившийся
в 1926 году и отталкивающийся от идей Соссюра. В 1928 году проходил первый
международный конгресс лингвистов, где имена Соссюра и Бодуэна склонялись
на все лады. „Курс" был известен уже в 1923 году даже в только что вырва.вшейся
из тисков блокады России. Спрашивается, читал ли Бодуэн столь родственного
ему Соссюра? И если читал, то почему ни словом не обмолвился об этом?
2
Когда Соссюр был в Париже, Дюркгейм работал в Бордо. Когда в 1902 г.
Дюркгейм переехал в Париж, Соссюр был уже в Женеве.

669
 Читатель без^труда найдет в „Курсе" аналогичные мотивы. При этом, однако, как-
то не обращали внимания на то, что идею о языке как общественном установлении
можно было свободно списать за счет американца Уитни, который гораздо раньше
Дюркгейма развивал ту же идею и с работами которого, как мы уже говорили,
Соссюр был, по-видимому, знаком еще в Лейпциге. Утверждение об условном ха­
рактере языка возводили к Уитни; об этом свидетельствуют черновики Соссюра.
«Некоторые (лингвисты) говорили: «Язык коренится в человеке (est une chose
humaine), в том смысле, что он является естественной функцией его». Уитни ска­
зал: «Язык — это человеческое установление (institution)». И это изменило корен­
ным образом направление лингвистики (Гахе de la linguistique). ...Язык и пись­
менность не зиждятся на естественном отношении вещей. Нет никакой (естествен­
ной) связи ни на одно мгновение между свистящим звуком и формой буквы s,
равным образом слово cow для обозначения коровы является не более легким, не­
жели слово vacca. Уитни никогда не забывал повторять, чтобы дать лучше почув­
ствовать, что язык является всего лишь установлением...» („Notes inedites F. de
Saussure", № 11, CFS, 12, 1953). К Уитни же сводят соссюровское понимание язы­
ка как знака и отличие языка от других средств общения.
Годель показал, что понятие значимости, которой такое большое значение
в языкознании придавал Соссюр, а также сопоставление языка и политэкономии
(значимость в языке, ценность в политэкономии) следует возводить к Тарду, к его
„Psychologie economique" (1902).
Пристрастие Соссюра к дихотомиям связывали (Алонзо, Якобсон) с влиянием,
которое оказал на него Гегель — через посредство Адольфа Пикте или через по­
средство В. Анри (Henry).
Утверждение о дихотомии язык — речь возводили к Тарду (1843—1904),
к его „Les lois de l'imitation" (1895). В 1957 г. Дорошевский на VIII конгрессе
лингвистов сообщил, ссылаясь на слушателя Соссюра Л. Кайя, что Соссюр с ин­
тересом следил за полемикой Тард — Дюркгейм, в которой Тард подчеркивал
роль индивида в социальной психологии. Некоторые возводили эту дихотомию
к гумбольдтовскому противопоставлению внутренняя форма — язык.
Дихотомию синхрония — диахрония возводили к Я. Гримму (напр., Арндт),
В. фон. Гумбольдту (напр., Косериу, Вартбург), Г. фон Габеленцу (напр.,
Ренш, Косериу), Г. Паулю (напр., Телегди) и, наконец, к Бодуэну де Куртенэ, ука­
зывая на поразительное совпадение соссюровской терминологии с физикалистикой
бодуэновской в ранних редакциях „Курса" (статика — динамика), в черновых на­
бросках к «Курсу» (состояние — движение у Бодуэна и их латинские эквиваленты
status — motus в черновиках Соссюра). Некоторые возводили это же соссюров­
ское противопоставление к шлейхеровскому противоположению описательной
лингвистики лингвистике исторической, шухардтовскому противопоставлению
изучения языка по вертикали и горизонтали (программная статья, открывающая
третий том „Romania", 1874). Кстати, влияние «традиционной грамматики» Пор-
Ройяля усматривали не в понятии универсальности, пронизывающем ее, а в поня­
тии синхронии, характерной для нее.
Сам Соссюр никогда не указывает источников своих идей: у него не найти ссы­
лок ни на Дюркгейма, ни на Тарда, ни на Бодуэна де Куртенэ, ни на Габеленца
и т. д. Единственным исключением являются скупые ссылки на Уитни.
Нельзя отрицать, что все эти связи идей существуют реально, что иногда они
прослеживаются до совпадений в терминологии. И тем не менее мы не сторонники
того, чтобы считать задачу понимания Соссюра решенной, растащив его идеи по.
частям. Растащить его по частям, разумеется, можно, но из полученных кусков
Соссюра не сшить. Все, кто совершают расчленение Соссюра, как правило, забы­
вают о целостности его лингвистического мышления, предполагая, что в науке
можно поступать и действовать по способу гоголевский Агафьи Тихоновны: «Если
бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять
сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, при­
бавить к этому еще дородности Ивана Павловича», то вот тогда-то и получится
угодный Соссюр. Соссюр — не сложение идей, а система идей. А в этом случае
проблема источника каждой идеи приобретает второстепенное значение,
Ь70
 При этом упускают из виду, что сведение Соссюра к другим авторам не дает
нам понимания, почему он оказался властителем умов лингвистов XX века и ос­
тался им даже тогда, когда его система взглядов стала историей, тогда как все, кто
питал его идеями, и даже наиболее близкий ему Бодуэн де Куртенэ, не произвели
такого потрясения умов.

* * *

В начале 1912 года Соссюр заболевает и прекращает занятия еще до конца

учебного года. В новом учебном году он занятий не возобновляет. Л. Готье вспо­
минает, что в это время он пробует заниматься китайским языком. Однако никаких
следов этих занятий в архиве Соссюра не остается.
22 февраля 1913 г. Соссюр умирает в родовом поместье Вюффлан, известный
лишь близким ученикам, но почти совершенно забытый современниками.
Его кафедру последовательно занимают Ш. Балли (1865—1947) и А. Сеше
(1870—1946). Они же в 1916 г. выпускают воссозданный ими „Курс общей лингви­
стики", принесший всемирную славу человеку, который, мечтая написать эту кни­
гу, считал выполнение этой задачи непосильным для себя делом.

\
 СПИСОК РАБОТ ФЕРДИНАНДА ДЕ СОССЮРЛ1

ОПУБЛИКОВАННЫЕ МОНОГРАФИИ И СТАТЬИ

Лейпциг (1876—1880 гг.)

1877 (1) «Le suffixe -/-», MSL, 111, 197 и ел.

— (2) «Sur une classe de verbes latins en -eu», MSL, III, 279—292.
— (3) «La transformation latine de *tt en ss suppose-^-elle un intermediate
*sh9 MSL, III, 293—298.
— (4) «Essai d'une distinction des differents a indo-europeens», MSL, III,
359—370.
— (5) «Exceptions au rhotacisme», MSL, III, 299.
— (6) «I, U = ES, OS», MSL, III, 299.
1878 (7) «Memoire sur le systeme primitif des voyelles dans les langues indo-
europeennes», Leipzig.
— (8) Рец.: «Les origines indo-europeennes ou les aryas primitifs. Fssai de
paleontologie linguistique par Adolphe Pictet», 2 e edition, «Journal de
Geneve».
Париж ( 1 8 8 0 — 1 8 9 1 г г . )

1881 (9) «De Pemploi du genitif absolu en Sanscrit».

(10) «'Ava^juvcov», MSL, IV, 432.
1883 (И) Рец.: Axel K o c k , Studier ofver fornsvenske Ijudlara, I, Lund,
1882
1884 (12) «Vedique I i b u g a, paleoslave l o b f i z a t i » , MSL, V, 232.
— (13) «SO do», MSL, V, 418.
— (14) «Vieux haut-allemand murg, murgi», MSL, V, 449.
— (15) «Une loi rythmique de la langue grecque», в «Melanges Graux»,
737^748.
— (16) «Termes de parente chez les aryas»2.
1887 (17) «Comparatifs et superlatifs germaniques de la forme i n f e r us,
i n f i m u s , «Melanges Renier, Bibliotheque des Hautes Etudes», fasc.
73, 383 и ел.
1889 (18) «d6V)v», MSL, VI, 53.
— (19) «Lad us», MSL, VI 75.
1
Все напечатанные при жизни Ф. де Соссюра его работы, а также резюме
сообщений собраны в «Recuell des publications scientifiques de Ferdinand de
Saussure», [1921?].
2
Выдержка из письма Соссюра к Жиро-Тёлон (Giraud-Teulon), опублико­
ванная в работе последнего «Les origines du mariago et de la famille», 1884,
494 и ел.
672
 — (20)
«Grec dttxuwv—-allemand S c h w a l b e » , MSL, VI 75.
— (21)
«vuard£co», MSL, VI, 76.
— (22)
«MOpov», MSL, VI, 77.
— (23)
«ropier», MSL, VI, 78.
— (24)
«xp^vrp, MSL, VI, 119.
— (25)
«РоихоЛосл MSL, VI, 161.
— (26)
«Sanscrit s t o k a - s » , MSL, VI, 162.
— (27)
«Sur un point de la phonetique des consonnes en indo-europeen»,
MSL, VI, 246—257.
— (28) «Un ancien comparatif de аЦррсог», MSL, VI, 323.
— (29) «Gotique w i l w a n » , MSL, VI, 358.

Женева (1891 — 1912 гг.)

1892 (30) «Les formes du nom de nombre "six" en indo-europeen», MSL, VII,
73 93
— (31) «фрихтбе», MSL, VII, 77.
— (32) «Алубс,», MSL, VII, 77.
— (33) «Vieux prussien si г an, "le cceur"», MSL, VII, 79.
— (34) «Traitement de Pa en vieux prussien», MSL, VII, 80.
— (35) «Les feminins en -a du vieux prussien», MSL, VII, 82.
— (36) «Gotique fcarf, ftaurban "avoir besoin"», MSL, VII, 83 и ел.
— (37) «dxicov», MSL, VII, 86.
— (38) «тетиной», MSL, VII, 86.
— (39) «еяит]беа», MSL, VII, 87.
— (40) «лер1 < *toepi», MSL, VII, 87
— (41) «riVicc», MSL, VII, 88.
— (42) «dxpvoeis», MSL, VII, 88.
— (43) «буцб». MSL, VII, 89.
— (44) «x, Ф pour ks, ps», MSL, VII, 90.
— (45) «Attique -pr\- pour pa», MSL, VII, 91.
— (46) «-ujLivo- pour -ojivo-?», MSL, VII, 92.
— (47) «Lituanien k u m s t e "le poing"», MSL, VII, 93.
1894 (48) «A propos de Taccentuation lituanienne (Intonation et accent pro-
prement dit)», I, MSL, VIII, 425 и ел.
— (49) «Sur le nominatif pluriel et le genitif singulier de la declinaison con-
sonantique en lituanien», IF, IV, 456 и ел.
1896 (50) «Accentuation lituanienne», IF, VI, Anzeiger, 157 и ел.
1897 (51) Рец.: S c h m i d t J., Kritik der Sonantentheorie, IF, VII, Anzei­
ger, 216 и ел.
1898 (52) «Inscriptions phrygiennes», в: «Recherches archeologiques dans I'Asie
Occidentale. Mission en Cappadoc, 1893—1894, par E. Chantre»,
Paris, 1898, 165 и ел.
1905 (53) «D' (our^uais а ТрипбХгцоо». Remarques etimologiques», в: «Melan­
ges Nicole», Geneve, 1905, 503 и ел.
1907 (54) Рец.: Paul О 1 t r a m a r e, Histoire des idees theosophique dans
l'lnde, «Journal de Geneve», 29.VII. 1907.
(55) Le nom du Jura x.
1909 (56) «Sur les composes latins du type a g r i c o l a » , в: «Melanges Havet»,
Paris, 1909, 459 и ел.
1911 (57) Рец.: А 1 a m a n s, Dictionnaire historique, geographique et stati-
stique du Canton de Vand, publie par Mottar, I, 1911.
1912 (58) «Adjectifs indo-europeens du type c a e c u s "aveugle"», в: «Festschrift
fur Wilhelm Thomsen», Leipzig, 1912, 202 и ел.

1
Отрывок из письма Соссюра Лоту, опубликованный Соссюром в « Revue cel-
tique», XXVIII.
G73
 СООБЩЕНИЯ И ДОКЛАДЫ, ОПУБЛИКОВАННЫЕ В ВИДЕ РЕЗЮМЕ

1881 (59) « Racines en е i u a », BSL.

— (60) « Sur la phonetique du patois fribourgeois », BSL.
1882 (61) « Sur le patois fribourgeois», BSL.
1887 (6*2) « Un rapprochement entre le vieil all. h о 1 z « foret» et с a 1 1 i s (pour
*c a 1 d i s) », BSL.
1888 (63) « Sur le gerondif latin», BSL.
1889 (64) « Sur certains details de la versification homerique», BSL.
— (65) « Sur le grec лоААбс,», BSL.
— (66) «Sur l'accent lituanien », BSL.
1891 (67) «Sur le nom allemand de la ^istule, W e i c h s e l » , BSL.
— (68) « Une conjecture sur l'allemand H e x e « sorciere »», BSL.
— (69) «Contribution a 1'histoire des aspirees sourdes [du Sanscrit] », BSL.
1897 (70) «Sur l'accentuation de la langue lituanienne », «Actes du X е Congres
international des Orientalistes », I, 89.
1903 (71) « Origine de quelques noms de lieux de la region genevoise», «Bulletin
de la Societe d'Histoire et d'Archeologie de Geneve », II, 342.
1904 (72) « Les Burgondes et la langue burgonde en pays roman», «Bulletin de la
Societe d'Histoire et d'Archeologie de Geneve», III, 9.

ПОСМЕРТНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ

1915 (73) P a u 1-Е. M a r t i n , La destruction d'Avenches dans les sagas scandinaves

d'apres des traductions et des notes de F. de Saussure, «Indicateur d'histo-
ire suisse», 1.
1916 (74) «Le cours de linguistique generale», publie par Ch. Bally et A. Se-
chehaye avec la collaboration d'Albert Riedlinger, Lausanne et Paris.
1920 (75) «Le nom de la1 ville d'Oron a l'epoque romaine», «Indicateur
d'histoire Suisse» , 286 и ел.
1954 (76) «Notes inedites de F. de Saussure», CFS, 12, с 49 и ел.
1960 (77) «Souvenirs de F. de Saussure concern ant sa jeunesse et ses etudes»,
CFS, 17, с 12 и ел.
1964 (78) Les lettres de Ferdinand de Saussure a Antoine Meillet, publiees par
E. Benveniste, CFS, 21, 1964.
— (79) J. S t a r o b i n s k i , Les anagrammes de Ferdinand de Saussure,
«Mercure de France», fevrier, 1964, 243 и ел.
1967 (80) J. S t a r o b i n s k i , Les mots sous les mots: textes inedits des ca­
rriers d'anagrammes de F. de Saussure, в кн.: «To Honor Roman Jako-
bson», The Hague—Paris, 35 и ел.
1968 (81) G. Na vo, Les lettres de F. de Saussure a G. Pascoli, CFS, 24.
— (82) J. S t a r o b i n s k i , Le texte dans le texte. Extraits inedits des carriers
d'anagrammes de F. de Saussure, «Tel quel», XXXVII, 31.
— (83) J. S t а г о b i n s k i, Le nom cache, в «L'analyse du language theo-
logique. Le nom de Dieux», Paris.
1970 (84) J. S t a r o b i n s k i , La puissance d'Aphrodite et le mensonge des
coulisses. Ferdinand de Saussure lecteur de Lucrece, «Change», 6,
Paris.
1971 (85)J. S t a r o b i n s k i , Les mots sous les mots. Les anagrammes de
Ferdinand de Saussure, Paris, 40.
— (86) «La premiere lettre de Ferdinand de Saussure a Antoine Meillet sur
les anagrammes publiee et commentee par Roman Jakobson», в:
«L'Homme, Revue franchise d'anthropologie», vol. XI, fas. 2, с 15 и ел.

r
Резюме доклада, прочитанного Соссюром в Женевском обществе истории и
археологии в 1901 г.; опубликовано с примечаниями Л. Гоша,
 ПРЕДМЕТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ*

Аблаут (Ablaut): определение ~ (III, I), (III, 3, §5); немецкий ~ (III, 3, §6)|
количественный ~ (Мем., 449), качественный ~~ (Мем., 449).
Абстракция (Abstraction): ~ в фонологии (Пр. к В, II, § 2).
Автофтонг (autophtongue): определение ~ (Мем., 310).
Агглютинация (agglutination): определение понятия ~ (III, 7, § 1); ведущее
начало в процессе ~ (III, 7, § 1); три фазы ~ (III, 7, § 1); —- и аналогия как два
важнейших способа образования новых языковых единиц (III, 7, §§ 1, 2); труд­
ности различения ~ и аналогии (III, 7, § 1); контрастность ~ и аналогии (III,
7, § 2): непреднамеренность ~ и преднамеренность аналогии (III, 7, §§ 1, 2), —
действует в синтагматике, а аналогия — как в синтагматике, так и в парадигма­
тике (III, 7, § 2); термины «конструкция» и «структура» в применении к ~ (III,
7, § 2).
Аграфия (agraphie) (В. III, § 1).
Акт речевого общения ((circuit de la parole): (В, III, § 2).
Акцентуация (accentuation) (ЛА, 598, 620, 621).
Акустический (acoustique) см.. образ.
Акутированный (rude): ~ слог (ЛА, 621).
Акутовый (rude): ~ интонация (ЛА, 519, 620), ~ ударение (ЛА, 621).
Алфавит (alphabet): греческий ~ как образец наиболее рациональной пись­
менности (В, VI, § 3), (Пр. к В, I, § 1), (Пр. к В, II, § 2); фонологический ~
как основа рациональной письменности: изображение одним знаком одного эле­
мента речевой цепочки (В, VII, § 2), в том числе имплозии и эксплозии (Пр. к В,
П, § 2).
Анализ (analyse) = разложение (decomposition): а) акустический — (a. acou­
stique) речевой цепочки (Пр. к В, I, § 1); б) морфологический ~ (a. morphologique):
объективный ~ ( = ~, производимый говорящим) (Пр. А), субъективный ~ (== ~ ,

* В предметном указателе приняты следующие сокращения:

1) Для «Курса»: В — Введение; римские цифры сразу после буквы В обозна­
чают соответствующий номер главы Введения; Пр.— Приложение ко второй и
третьей части; А, Б, В — соответствующие разделы Приложения ко второй и
третьей части; Пр. к В.— Приложение к Введению; две цифры перед номером
параграфа обозначают номер части и номер главы, одна цифра перед номером пара­
графа обозначает помер главы.
2) Для «Мемуара»: Мем.=«Мсмуар»; цифра после Мем. указывает на стра­
ницу.
3) Для обеих статей по литовской акцентуации принято единое обозначение —
ЛА, с указанием номера страницы.
675
производимый лингвистом) (Пр. Л); отношение субъективного и объективного ~
к синхронии и диахронии (Пр. А); цель объективного и субъективного ~ (Пр. А).
Аналогия (analogie): определение понятия ~ (III, 4, § 1); ~ — не изменение и
отличается от фонетических изменений (III, 4, §2); ~ уравновешивает действие
фонетических изменений (III, 4, § 1); ~ и ее отношение к дихотомии речь —
язык (III, 4, § 3); ~ и ее отношение к дихотомии синхрония — диахрония (III,
4, § 3); ~ и эволюция (III, 5); ~ как обновляющее, так и консервативное начало
(III, 5, § 3); ~ и агглютинация как два основных средства образования новых
языковых единиц (III, 7, §§ 1, 2); ~ и народная этимология (III, 6); ~ и собст­
венные имена (III, 5, § 3); капризы ~ (III, 4, § 1); роль ~ в детской речи (III,
5, § 1); унифицирующий характер ~ (III, 4, § 1); две теории ~ (III, 4, § 3);
исходная форма для ~ — не обязательно распространенная форма (III, 4, § 1);
термин «изменение по ~» (changement analogique) противоречив и неверен (III,
5, § 2).
Артикуляция (articulation): а) ~ — выдержки (a. sistante) (Пр. к В, II, §2); ~
размыкания (a. ouvrante) = эксплозивная ~ ; ~ смыкания (a. fermante) = имп­
лозивная '-v; имплозивная ~ (Пр. к В, II, § 2); ротовая ~ (a. buccale) (Пр. к В,
I, § 2) и классификация звуков (Пр. к В, I, § 3); эксплозивная ~ (Пр. к В, II,
§ 2); б) см. членораздельность, членораздельная речь.
Ассоциативный ряд (serie associative): свойства ~ (обязательное:) неопреде­
ленность порядка и (факультативное:) безграничность количества (II, 5, § 3).
Ассоциация (association): теория ~ и теория синтагм как основа синхронии
(II, 7, § 2).
Атлас лингвистический (atlas linguistique) (IV, 3, § 3).
Афазия (aphasie) (В, III, § I).
База словоизменения (theme de flexion) = основа: определение ~ как единицы
низшего уровня (корень+суффикс или нулевой суффикс) (Пр. Б).
Баритонеза (barytonaison) (ЛА, 622).
Вид (aspect): ~ и его лексическое выражение (II, 7, § 1); — в славянских
языках в связи с понятием значимости (II, 4, § 2).
Вокалическая точка (point vocalique) (Пр. к В, II, § 4).
Вокалический эффект (effet vocalique) (Пр. к В, II, § 4).
Волны новшеств (ondes [linguistiques] d'innovation) = изоглоссы; распростра­
нение ~ (IV, 4, § 1).
Времена (temps): ~ и значимость (II, 4, § 2).
Время (temps): фактор ~ в лингвистике (I, 3, § 1), — в языке (I, 2, § 2).
Выдержка (plosion, tenue) см. артикуляция.
Вытеснение (explosion) (Мем., 423, 469 и ел.)
География лингвистическая (geographie linguistique) (IV).
Гласные (voyelles): ~ и согласные (Пр. к В, I, § 3); ~ и сонанты (Пр. к В,
II, § 4); гармония ~ (V, 5).
Глоссема (glosseme) см. изоглосса.
Говорение см. фонация.
Грамматика (grammaire): предмет (объект) ~ — отношение между единицами;
описание данного состояния языка (II, 7, § 1)= синхроническая (статическая)
лингвистика; ~ , помимо морфологии и синтаксиса, включает и лексикологию, (II,
7, § 1); членение ~ традиционное, не соответствующее естественным отношениям в
языке (II, 7, § 1), и естественное, базирующееся на синтагматических и ассоциа­
тивных отношениях, как теория синтагм и ассоциативных групп (II, 7, § 2), (II,
8): историческая ~ (g. historique) — бессмыслица, на деле — это диахроническая
лингвистика (II, 7, § 1); нормативная ~ (g. normative) (В, I); общая ~ (g. gene-
rale) — область синхронии (II, I); сравнительная ~ (g. comparee) (В, I) и история
развития языка (В, I); сравнительная ~ и филология (В, I); сравнительная ~
и роль санскрита для ее становления (В, I); критика сравнительной ~ (В, I); ~
и проблема (относительной) мотивированности знака (II, 6, § 3).
Границы (frontieres): ~ единиц языка (II, 2, §§ 1—4); ~ слога (Пр. к В,
II, §4); ~ фонемы (Пр. к В, I, § 1); ~ языков и диалектов (IV, 3, §§ 3—4).
676
 Группа (звуков) (groupe fde sons]) = отрезок (chainon): имплозивно-эксплозйв-
пая ~ (g. implosivo-explosif) (Пр. к В, II, § 3): имплозивно-эксплозивная ~
(g. explosivo-implosif) (Пр. к В, II, § 3).
Группировки (groupcment): ~ единиц языка (II, 6, § 1).
Деградация (degradation) (Мем., 457).
Дериват (derive) (III, 7, § 2).
Детская речь см. речь.
Диалект (dialecte): определение ~ (IV, I); изучение ~ —предмет внешней
лингвистики (В, V); границы ~ (IV, 3, § 3), устанавливаемые по одному призна­
ку, не соответствуют реальности (IV, 3, § 3); ~ в смысле наличия совокупности
диалектных признаков не существует (IV, 3, § 3); представление о ~ несовместимо
с более или менее значительной географической областью (IV, 3, § 3); ~ и лите­
ратурный язык (IV, 2, § 2); ~ и язык (IV, 3, § 4); количественное различие меж­
ду ~ и языком (IV, I).
Диалектальный признак (caractere dialectale) (IV, 3, § 3).
Диахронический (diachronique): ~ реальность (III, 8).
Диахрония (diachronie) (I, 3, § I): сущность^—в сдвиге отношения между
означающим и означаемым (III, 8); ~ безразлична к грамматике (III, 2, § 5);
~ затрагивает элементы системы, а не систему в целом (I, 3, § 3), но сказывается
на всей системе (I, 3, § 4).
Дифтонг (diphtongue):~ — частный случай имплозивного отрезка (Пр. к В, II,
§ 7), восходящий ~ (d. ascendant) — не дифтонг (Пр. к В, II, § 7); ложный ~
(d. fausses) (Пр. к В, II, § 7).
Дифференциация (differentiation): языковая ~ см. язык2.
Дихотомия (dualite) (В, III, § 1): ~ язык — речь (В, IV).
Единица (unite): а) определение ~ как означающего понятия; как отграни­
ченной в речевой цепочке конкретной (языковой) сущности (II, 2, § I), (IIf 4,
§4); метод выделения (речевой) ~ (II, 2, § 2); сложности, возникающие при выде­
лении ~ (II, 2, §§ 3—4); конкретная ^ (II, 2, § 3) = речевая ~ = конкретная
сущность в речи (II, 2, § 4) не является словом (II, 2, § 3); ~ языка вырабаты­
вается во взаимодействии двух аморфных масс: мысли и звуковой субстанции (II,
4, § 1); ~ создается различием (IV, 4, § 4); значимость как существенный аспект
~ (II, 3); ~ и грамматический факт (IV, 4, § 4); ~ и слово (II, 2, § 3); ~высшего
уровня, большая, чем слово (композит, устойчивое сочетание, аналитическая
форма) (П, 2, § 3), большая, чем часть слова = слово (II, 6, § 1); ~ низшего
уровня (sous-unite), меньшая, чем слово=составная часть слова (суффикс, префикс,
основа, корень) (II, 2, § 3), (II, 6, § 1), (Пр. Б) и отношение к ней Боппа и его
последователей (Пр. А), а также младограмматиков (Пр. А); диахроническая ~
(III, 8); ~ в диахронии и синхронии не тождественны (III, 8); б) звуковая ~
(u. phoniquc): (V, 3, § 2); фонологическая ~ (u. phonologique) (Пр. к В, I, § 1);
абстрактная фонологическая ~ (u. phonologique abstraite) (Пр. к В, II, § 2).
Заимствование (emprunte) (В, V), (V, 4, § 3); ~ алфавита (В, VI, § 4).
Закон(ы) (loi[s]): грамматический ~ синхроничен и не императивен (I, 3, § 6),
(III, 3, § 5); диахронический ~ императивен, но не имеет характера общности (I,
3, § 6); морфологический ~ (I, 3, § 6); семантический ~ (I, 3, § 6); синтакси­
ческий ~ (I, 3, § 6); синхронический ~ не императивен, но регулярен (I, 3,
§ 6) (III, 3, § 5); фонетический ~ (1. phonetique) (I, 3, § 6); неточная формулиров­
ка фонетического ~ (III, 2, § 3); ~ Вернера (III, 2, § 3); ~ чередования (1. d'al-
ternance): (III, 3, § 5); ~ языка; их характер (I, 3, § 6), их отношение к законам
в юридическом смысле и в смысле естественных, физических наук (I, 3, § 7); —
языка либо синхроничны либо диахроничны, а не ~ языка вообще (I, 3, § 6);
~ языка не осознаются говорящими (I, 2, § 2).
Звук(и) (son[s]): ~ — не принадлежащий языку, но используемый им материал
(II, 4, § 3); ~ без означающего, без знака — аморфная масса (II, 4, § 1); ~
сложны по своему характеру (В, III, § 1); абстрактный ~ = тип (Пр. к В, II, § 2);
затворная форма ~ см. имплозия; затворный ~ (s. fermant) = имплозивный ~
(Пр. к В, II, § 2); изолированный ~ и комбинация их (Пр. к В, II, § 1); конкрет-
077
н ы й ^ = имплозивный или эксплозивный ~ (Пр. к В, II, §2); растворная форма ~
см. эксплозия; растворный ~ (s ouvrant) = эксплозивный ~ (Пр. к В, II, § 2).
Звуковой язык см. язык.
Звукообразование см. фонация.
Звукоподражание (onomatopee): ~ — неорганический элемент языка (I, I, §2);
известная произвольность ~ (I, 1, § 2); спорность символического происхожде­
ния ~ (I, I, § 2).
Знак (signed: ~ — реальный объект, конкретная языковая сущность (III,
2, § 1), ~ — общественное явление (В, III, § 3); ~ — предмет семиологии (В,
III, § 3); ~ — не просто акустический образ, то есть означающее, согласно приня­
тому пониманию (I, 1, § 1), а целое, обладающее структурой (I, 1, § 1), состоящей
из означающего и означаемого (I, I, §§ 1—2), то есть двусторонняя сущность,
психичная в обеих своих составляющих (I, 1, § I), так что материальная сторона
не обязательна для выражения означаемого (I, 3, § 3); ~ связывает не вещь и имя
(это не языковая проблема), а понятие и акустический образ (I, I, § 1); связь
двух сторон ^ не носит рационального характера (I, 2, § 1), иррациональна (II,
6, § 3), произвольна (I, 1, § 2) — не в смысле свободы выбора означающего, а
прежде всего в смысле немотивированности выбора означающего, то есть отсутст­
вия естественной связи означающего с означаемым (I, 1, § 2); пемотивирован-
ность ^ является следствием относительности значимости (II, 4, § 1); абсолютная
произвольность ^ охватывает лишь часть их, другая часть ~ мотивирована от­
носительно и таким образом относительно произвольна, причем в разной степени
(II, 6, § 3); произвольность ~ ограничивает система (I, 2, § 1), ассоциативные и
синтагматические связи (II, 6, § 3); в силу произвольности ~ неограниченно
изменяем (III, 2, § 5), что сводится к сдвигу отношений между означающим и
означаемым (I, 2, § 2), (III, 8); в силу же произвольности ~ защищен от изменений
(I, 1, § 2), чему способствует также множественность знаков, сложный характер
системы и косность говорящей массы (I, 2, § 1); ~ — средство расчленения
мысли на понятия, а звуковой субстанции — на звуки (II, 4, § 1); ~ сам по себе
никакого присущего ему значения не имеет, а приобретает его в системе (II, 6,
§ 2), обладая таким образом дифференциальным характером, то есть характери­
зуясь своим положением относительно других членов системы (II, 4, § 3), являясь
таким образом лишь членом противопоставления (II, 4, § 4) и обладая в силу этого
значимостью (см.), которая не равна сумме значимостей его частей (II, 6, § 3);
как целое ^ есть нечто положительное, а не отрицательное; ^ является положи­
тельным членом системы (II, 4, § 4): сочетания знаков — тоже знак (II, 6, § 1).
Знаки (signes)2: ^ письменности вторичны по отношению к знакам языка и
неизмеримо более просты (I, 2, § 1); ^ учтивости (I, 2, § I); ^ языковые в срав­
нении с неязыковыми по признаку линейности (I, 1, § 3); различные типы знаков
в зависимости от степени произвольности: в полной мере естественные (I, 1, § 2),
в некоторой степени естественные (I, I, § 2), целиком произвольные (I, 1, § 2).
Значение (signification, sens) (ср. понятие [concept, idee]): ~ — то, что нахо­
дится в соответствии с акустическим образом в знаке (II, 4, § 2); ^ — то, что нахо­
дится в зависимости от значимости и определяется ею (II, 4, § 2); ^ слов и его
изменяемость (V, 4, § 3).
Значимость (valeur) (II, 3), (I, 3, § 1)=дифференциальность (II, 4, § 3); ~
знака является следствием того, что знак находится в соответствии ( = противо­
поставлен) с другими знаками (I, 3, § 4), (II, 4, § 2) и таким образом чисто диф­
ференциальна, то есть определяется не положительным своим содержанием, а
отрицательно: отношением к другим членам системы, то есть тем, что окружает
знак в системе (II, 4, § 2); ~ может изменяться только в силу изменения другого
знака (II, 4, § 4); система ~ наиболее сложно организована в языке (I, 3, § 1);
~ и значение — не синонимы (II, 4, § 2); ^ — элемент значения (II, 4, § 2); /^
и произвольность (II, 4, § 3); ^ и тождество знаков (II, 4, § 4); ^ в области
означающего (II, 4, § 3); ^ в области означаемого (II, 4, § 2); ~ грамматических
категорий на примерах числа, времени, вида (II, 4, § 2); ^ в письменности (II,
4, § 3); ~ в политэкономии, называемая также «ценностью» (II, 4, § 2).
Идиосинхрония (idiosynchronie), идиосинхронический (idiosynchronique):
(I, 3, § 5), (II, I) см. синхрония, синхронический.
G78
 Изменения (changemcnts): изменения имеют источник в речи (I, 3, § 9); <-^
спонтанны, стихийны (I, 3, § 4); ^ происходят в членах системы, но сказываются
на системе (I, 3, §§ 3—4); изменения морфологические (см. I, 3, § 6); се­
мантические ~ (I, 3, § 6); синтаксические <-^ (I, 3, § 6); фонетические ~ (ch.
phonetiques): (III, 2, §§ 1—5), спонтанные и комбинаторные, абсолютные и отно­
сительные (III, 2, §§ 2—3); их причины (III, 2, § 4); их беспредельность и рас­
пространяемость на знак любого рода, обусловленная произвольностью знака
(III, 2, § 5); фонетические ~ затрагивают звуки, а не слова (I, 3, § 6), (III, 2, § 1),
материальную субстанцию, то есть речь, а язык как систему лишь косвенно (В,
IV), представляют собою деструктивный фактор в языке (III, 4, § 1), регулярны
(III, 2, § 1), влияют на грамматику (III, 2, § 5), (III, 3, §§ 1—6), разрывают грам­
матические связи (II, 3, §§ 1—2), стирают сложное строение слова (III, 3, § 2);
фонетические ^ и фонетический закон (I, 3, § 6); фонетические ~ и чередования
(III, 3, §§ 4—6), фонетические ^ и заимствования (IV, 4, § 1).
Изменения (evolution) языка: ^ на непрерывной территории (IV, 3, § 2);
^ затрагивают множество сторон и каждое имеет свою область распространения,
независимую от остальных (IV, 3, § 2).
Изменчивость (mutabilite) знака см. знак.
Изоглосса (isoglosse): (IV, 3, § 3); линия ^ (IV, 3, § 3).
Имплозия (implosion) = затворная форма звука (forme fermante): (Пр. к В,
II, §§ 2—7): ^ и степень раствора (Пр. к В, II, § 2); ^ и ее длительность (Пр. к
В, II, § 6); комбинации ~ и эксплозии в речевой цепочке (Пр. к В, II, § 3).
Имплозивный (implosive): ^ движение (mouvement fermant) (Пр. к В, II,
§2).
Инновация (innovation): ~ и коллектив (I, 2, § 1); индивидуальные ~ , не
принятые коллективом (I, 3, § 9).
Интонация (intonation): слоговая ^ (ЛА, 599); длительная ~ (ЛА, 631);
прерывистая ^ (ЛА, 631).
Картография лингвистическая (cartographic linguistique) (IV, 3, § 3).
Китайский язык см. язык2.
Классификация (classification): ~ звуков (Пр. к В, I, § 3); ^ языков по гра­
дуальному признаку — степени мотивированности знаков (наименьшая органи­
зованность/наибольшая произвольность . . . наибольшая организованность/наи­
меньшая произвольность) (II, 6, § 3); см. язык2.
Код'(code): 1)=язык! (В, III, § 2); 2) =грамматика и орфография, регули­
рующие литературный язык (В, VI, § 2).
Койне (koine): (В, V), (IV, 2, § 2).
Композит (compose): (III, 7 § 2).
Консонант (consonant): ^ и согласные (Пр. к В, II, § 4).
Конструкция (construction): ~ в применении к агглютинации (III, 7, § 2);
~ в применении к аналогии (III, 7, § 2).
Корень (racinc): ~ — единица низшего уровня (Пр. Б); определение <-^
(Пр. Б); ~ существует лишь в силу своего сочетания с суффиксом (II, 6, § 1 ) ; ^
и его структура в индоевропейских языках (V, 5), в немецком языке (Пр. Б), во
французском языке (Пр. Б), в семитических языках (Пр. Б), (V, 5);<^и слово
(Пр. Б); ~ и смысл (Пр. Б); ~ udatta: (Мем., 521); — anudatta (Мем., 521).
Коэффициент сонантный (coefficient sonantique): (Мем., 310).
Лексика (lexicologie): ~ и грамматика — два полюса языковой системы:
стремление к немотивированности и склонность к правилам конструирования
(П, 6, § 3).
Лексикология (lexicologie): ~ —предмет грамматики (II, 7, § 1); факт ~
может совпадать с фактом синтаксиса (II, 7, § 1).
Лексический (lexicologique) см. язык2.
Лингвистика (linguistique): ~ — общественная наука, часть семиологии (В,
III, § 3); задачи ^ (В, II); история ^ (В, I); материал ^ (В, II); объект <-^ соз­
дается точкой зрения (В, III); единственным объектом ^ является язык в самом
себе и для себя (V, 5), конкретные языковые сущности (II, 2, § 1), система экви-
валентностей между означающим и означаемым (I, 3, § 1); практическое значение
679
^ (В, II); рациональное деление ^ (I, 3, § 9); отношение ^ к другим наукам:
антропологии, доистории, психологии, социальной психологии, социологии, фи­
зиологии, этнографии (В, II); внешняя ^ (1. externe) (В, V); внутренняя ~ (1.
interne) (В, V); диахроническая ^ (1. diachronique) (II, 3, § 1): определение
(III, 1), ее предмет — фонетика (I, 3, § 9); необходимость наряду с синхрониче­
ской ^ , диахронической >^ (I, 3, § 1); диахроническая проспективная ^ (1. pro­
spective) (I, 3,§ 5), (V, 1); диахроническая ретроспективная ^ (1. retrospective):
(I, 3, § 9), (V, 1): ее метод — сравнение в рамках одного языка материала разных
языков (V, 1), ее цель — реконструкция прототипа (V, 1); историческая ~ (1. his-
torique) и традиционная ~ (I, 3, § 3); синхроническая ^ (1. synchronistic): (I,
3, § 1): ее предмет — состояние языка и конститутивные факторы его (I, 3, § 9),
(II, 1); необходимость ее наряду с диахронической ~ (I, 3, § 1); статическая ~
(I. statique) = синхроническая ^ (II, 1), недостаточная точность этого термина
(I, 3, § 1); современная ^ в собственном смысле (= младограмматики) (В, 1) с
головой ушла в диахронию (I, 3, § 2), хотя пытается работать в обеих областях
(I, 3, § 2); традиционная или классическая ^ = лингвистика до Боппа, напри­
мер ^ Пор-Ройяля, строго синхронна (I, 3, § 2), ее недостатки (I, 3, § 2); эво­
люционная ~ (1. ёуо1ииуе)=диахроническая ~ (I, 3, § 1), недостаточность этого
термина (I, 3, § 1); ~ речи (1. de la parole): (В, IV); ~ языка (1. de la langue):
(В, IV), (I, 1, §2).
Линейность (linearite, lineaire caractere): ~ означающего (I, 1, § 3); ~ и
кажущаяся кумуляция в одной точке разных значащих элементов (I, 1, § 3).
Литературный язык (langue litteraire): ~ и диалекты (В, V), (IV, 2, § 2); ~
и народный (естественный) язык (В, V); ^ и письменность (IV, 2, § 2); устойчи­
вость ~ (III, 1) (III, 2, § 4).
Междометие (interjection): ^ и произвольный языковой знак (I, 1, § 2).
Метаплазм (metaplasme): (III, 4, § 3).
Метатония (metatonie): (ЛА, 602).
Метод (methode): ^ внешней лингвистики (В, V); ~ внутренней лингвистики
(В, V); ^ диахронической лингвистики (I, 3, § 5); ^ проспективной диахрони­
ческой лингвистики (V, I) и его недостаточность (V, I); ~~ ретроспективной диах­
ронической лингвистики (V, I), его цель (V, I) и преимущества перед проспектив­
ным методом (V, I); ^ синхронической лингвистики (I, 3, § 5); сравнительный <-^
у ранних индоевропеистов и критика его (В, I); сравнительный ~ и младограмма­
тики (В, I).
Механизм (mecanisme) * см. система.
Младограмматики: условия появления ^ (В, I); заслуги ~ : включение срав­
нения в историческую перспективу (В, I); понимание языка как продукта коллек­
тивного духа (В, I); недостатки теории ~ (В, I).
Морфология (morphologie): традиционное противопоставление ~ синтаксису
как учения о формах учению о функциях несостоятельно: у ~ нет самостоятель­
ного объекта, она не образует отличной от синтаксиса дисциплины (II, 7, § 1).
Мотивация (motivation) см. знак v
Мутация (mutation) = фонетическое изменение = передвижение согласных
(В, VI, § 2; III, 2, § 2; IV, 4, § 1), ср. пермутация.
Мысль (pensee): ^ не отделима от звука (II, 4, § 1); ~ без знака — аморфная,
нерасчлененная на понятия масса (II, 4, § 1); см. означаемое.
Мышление (mentalite): ~ и языковой тип: заключение от языкового типа к
типу мышления невозможно (V, 4, § 4).
Название (пот): (I, 1, § 1).
Науки, оперирующие понятием значимости (I, 3, § I).
Неизменчивость (immutabilite) знака см. знак v
Немецкий язык см. язык 2.
Новообразование (innovation): две концепции ~ и их связь с типом языка (III,
4, § 3); /^ по аналогии как операция вычисления четвертой величины в пропорции
1
Этот термин употреблен в «Курсе» 13 раз; ср. синоним: система.
680
(Ill, 4, § 3);'отношение ^ к противоположению язык — речь (III, 5, § I); процесс
вхождения <—' в язык (III, 5, § 1).
Номенклатура (nomenclature): ^ — совокупность наименований, данных
вещам (В, III, § 3) (I, 1, § 1).
Нуль (zero): ~ — окончание (Пр. Б); ~ —суффикс (Пр. Б); см. чередование.
Образ (image): ^ — не материальный звук, а его психологический отпечаток
и поэтому не состоит из фонем (I, 1, § 1); акустический <^> (i. acoustique)=o6o3Ha-
чающее, иногда=знак (В, III, § 2); психичен по своей природе (В, III, § 2)
(I, 1, § 1), является суммой ограниченного числа фонем (В, III, § 2), а язык —
сокровищницей этих образов (В, III, § 2); акустический ~ и фонация (В, IV);
двигательный ~ (i. motrice) (В, I, § 1—2); звуковой ^ (i. vocale) — наименова­
ние означающего (1, 1, § 1); психический ~ (i. psychique) звука (В, III, § 2);
словесный ~ (i. verbale) = акустический ~ (В, III, § 2) психичен (В, III, § 2) и
противопоставляется озвученному понятию (concept verbale); слуховой ~ (i. audi­
tive) (В, III, § 2).
Общественное явление (fait social): язык — ^ особого рода в силу его мас­
совости (I, 2, § 1); другие ^ кроме языка (I, 2, § 1).
Означаемое (signifie, signe):*-^ — термин, лучший, чем термин понятие (con­
cept, idee) (I, 1, §§ 1—2), (II, 2, § 1); <^ —величина чисто дифференциальная
и отрицательная (II, 4, § 4); ^ вместе с означающим образует двустороннюю
единицу (I, 1, § 1) и без означающего является предметом психологии (I, 1,
§ 1); различение ~ стремится обнаружить себя в различении означающих, и,
наоборот, слияние ~ ведет к слиянию означающих (II, 4, § 3); сумма ~ соответ­
ствует сумме означающих (II, 4, § 4).
Означающее (signifiant)=aKycTH4ecKHfl образ (II, 2, § 1) =звуковая субстан­
ция (II, 2, § 1)= последовательность звуков (I, 1, § 2); ~ — величина чисто
дифференциальная и отрицательная (II, 4, § 3), (II, 4, § 4), психическая, бесте­
лесная, а не материальная (I, 1,§ 1); ~ (II, 4, §3) — навязанное коллективу и не
заменимое другим (I, 2, § 1); ^ вместе с означаемым образует двустороннюю еди­
ницу (I, 1, § 1), связь между сторонами которой произвольна, немотивирована
(I, 1, § 2); по отношению к понятию ^ произвольно (I, 1, § 2), свободно выбрано
(I, 2, § 1); <**> без означаемого является предметом физиологии (III, 2, § 1); ^
воспринимаемо на слух (I, 1, § 3), линейно, в противоположность многомерности
зрительных означающих, например морских сигналов (I, 1, § 3); совпадение ^
ведет сплошь и рядом к слиянию означаемых и, наоборот, дифференция ~ ведет
к дифференциации понятий, то есть дифференциация стремится быть значимой
(Н, 4, § 4).
Окончание (desinence): (Пр. Б); нулевое ^ (d. zero): (Пр. Б).
Окситонеза (oxytonaison): (ЛА, 622).
Окситоны (oxytons): (Мем., 446).
Организм (organisme) * = система.
Органы речи (appareil vocale): (Пр. к В, I, § 2).
Орфография (orthographie) (В, VI, § 2).
Ослабление (affaiblissement) (Мем., 345, 422).
Основа (radicale, theme): определение ~ (Пр. Б)=единице низшего уровня
(Пр. Б); отличается от корня, если даже материально совпадает с ним (Пр. Б); ~
первой и второй степени; гипербаритонированная ~ (ЛА, 623); окситонированная
~ (ЛА, 626); парокситонированная ~ (ЛА, 622); пропарокситонированная ~ (ЛА,
623).
Ось (ахе): ~ одновременности (a. des 51'тииапёЙё5)=горизонтальная, синхро­
ническая (I, 3, § 1); ~ последовательности (a. des 5иссе551\йе5)=временная,
вертикальная, диахроническая (I, 3, § 1).
Отношения (rapports): в языке все покоится на ~ (II, 5, § 1); ~ в слове и в
предложении принципиально не отличаются друг от друга (II, 7, § 1); два типа
отношений: ассоциативные и синтагматические (II, 5, §§ 1—3), их взаимозависи­
мость (II, 6, § 2) и их значение для рационального деления грамматики (II, 7,
* Этот термин употреблен Соссюром вместо термина система 11 раз.
681
§ 2); ассоциативные ~ (г. associatives) (II, 5, § 3) многообразны (II, 5, § 3), во­
зникают вне процесса речи, не опираются на протяженность (II, 5, § 1), хранятся
в памяти и образуют язык (II, 5, § 1), их члены не упорядочены, не определяемы
количественно (II, 5, § 3) и образуют виртуальный ряд (II, 5, § 1); синтагмати­
ческие ~ (г. syntagmatiques) (II, 5, § 1), возникают в речи, опираясь на протя­
женность (II, 5, § I), их члены образуют реальный ряд, даны актуально (II, 5,
§ 1); два вида синтагматических ~ в синтагме: ~ частей к целому и ~ частей меж­
ду собой (II, 5, § 2), (II, 5, § 1); синтагматические ~ наряду с ассоциативными
служат основанием для членения слова на единицы низшего уровня (Пр. Б);
лексическое выражение ~ на примерах вида, залога, падежей, предлогов и «со­
ставных речений» типа «подвергать наказанию» (II, 7, § 1); значение ассоциатив­
ных и синтагматических ~ для выделения фонем (II, 6, § 3).
Отрезок (chatnon) (groupe des sons): имплозивный ~ (Пр. к В, II, § 3); экс­
плозивный ~ (Пр. к В, II, § 3); имплозивно-эксплозивный ~ (Пр. к В, II, § 3);
эксплозивно-имплозивный ~ (Пр. к В, II, § 2); разорванный эксплозивный (или
имплозивный) ~ (Пр. к В, II, § 5); неразложимый ~ (ch. irreductible) =фонема,
фонологическая единица (Пр. к В, I, § 1).
Палеонтология лингвистическая (paleontologie linguistique): ~ — средство
реконструкции этноса (религии, культуры и т. д.) и ненадежность этого средства
(V, 4, § 3).
Панхрония (panchronie) (I, 3, § 7).
Парадигма (paradigme: акцентная ~ (ЛА, 626); подвижная ~ (ЛА, 621);
неподвижная ~ (ЛА, 621, 623).
Параплазм (paraplasme) (III, 4, § 3).
Парокситоны (paroxytons) (ЛА, 622), (Мем., 446).
Пермутация (permutation)=чередование (обычный для Мем., но не рекомен­
дуемый в «Курсе» термин, ибо его иногда употребляют как синоним фонетического
изменения) (III, 3, § 4) [если permutation=чередование, то ти1а1юп=фонетиче-
ское изменение; если permutation =фонетическое изменение, то alternance= чере­
дование].
Письменность (ecriture) (В, VI, §§ 1—5): ~ — особая вторичная система
знаков (знак знака) (II, 4, § 3) с отрицательной дифференциальной значимостью
их (II, 4, § 3), служащая для передачи первичной системы знаков (В, VI, § 2),
неизмеримо более простая, нежели первичная система (I, 2, § 1), но непоследова­
тельная (В, VI, § 5), с ограниченным числом знаков (II, 4, § 3), изменяющаяся
гораздо медленнее, нежели первичная, и имеющая тенденцию к неподвижности
(В, VI, § 4); доминирует в сознании людей, в том числе многих лингвистов прош­
лого, над первичной (В, VI, § 2); причины этой доминации (В, VI, § 2), (В, 7,
§ 1) и последствия (В, IV, § 5).
~ и произношение (В, VI, § 4); ~ и литературный язык (IV, 2, § 2); ~ и язык
(langue) (В, III, § 2), (В, VI, § 1);
системы ~ (В, VI, § 3): буквенная с. ~ (s. alphabetique): (В, VI, § 3), в
частности, консонантная с.~ (Пр. к В, I, § 1); идеографическая с. ~ (s. ideog-
raphique) (В, VI, § 3), обозначает слово и лишь косвенно понятие, ее большая
независимость по отношению к первичной системе знаков языка, нежели к звуко­
вой (В, VI, § 3); слоговая с. ~ (s. syllabique) (В, VI, § 3), (Пр. к В, 1, § 1),
смешанная с.~ (s. mixte) с идеограммами в фонетической функции (В, VI, § 3);
фонетическая с. ~ (s. phonetique) (В, VI, § 3); расхождение между начертанием
и произношением, причины его (В, VI, § 4) и последствия его (В, VI, § 5); фоно­
логическая с. ~ (s. phonologique) (В. VII, § 2), ее специфическая функция и
узкая область обслуживания, практическое неудобство ее (В, VII, § 2), находит
почти идеальное воплощение в греческой письменности (Пр. к В, I, § 1, § 2);
этимологическая с. ~ (s. etymologique) (В, VI, § 4).
Плозия (plosion) см. выдержка.
Понятие (concept, idee)=3Ha4eHHe=означаемое (I, 1, § I) — свойство звуковой
субстанции (II, 2, § 1), само по себе есть предмет психологии (II, 2, § 1).
Праязык (langue mere): принципиальная ошибочность отождествления древ­
нейших хронологических языков одной и той же семьи с праязыком (напр., сан-

т
скрита); редкие исключения из этого (напр., латинский); языки одной семьи
не являются продолжением друг друга, а материалом для извлечения праязыка
(V, 2); индоевропейский ~ , его характеристика, ответвления ( = конкретные
языки), типологическое соотношение между ними (V, 5).
Предложение (phrase): ~ — синтагма (II, 5, § 2); ~ и слово (II, 2, § 3), ~
и конкретная единица языка (II, 2, § 3), ~ и его отношение к языку и речи (II,
2, § 3); ~ принадлежит речи в силу свободы комбинирования элементов (II, 5,
§ 2), но шаблоны ~ принадлежат языку (II, 5, § 2); эквиваленты ~ (II, 6, § 1).
Префикс (prefixe): (Пр. Б): единица низшего уровня сравнительно со словами;
качественное отличие ~ от суффикса (Пр. Б).
Прилагательное (adjectif): — и группы слов типа bon marche (II, 3).
Произвольность, произвольный (arbitraire) см. знак.
Произнесение (phonation) см. фонация.
Происхождение языка (origine du langage): (I, 2, § I).
Пропарокситоны (proparoxytons): (ЛА 623).
Противоположения (dualites) (paires de choses) (B, III, § 1).
Противопоставление (distinct): ~ и различие — не одно и то же: знаки про­
тивопоставлены (distincts), означающее и означаемое различны (differents) (II,
4, § 4).
Протяжение (allongement) (Мсм., 408); заместительное ~ (a. compensable)
(Мем., 408).
Психология (psychologie): ~ и лингвистика (В III, § 3).

Развитие языка (evolution de la langue) см. язык 2.

Различие (difference) создает значимость единицы в языке (II, 4, § 4), ср.
противопоставлен ие.
Разложение (decomposition) (analyse) см. анализ.
Размыкание (ouverture) (Пр. к В, I, § 3).
Разновидности фонетические (varietes phonologiques) (Пр. к В, I, § 2).
Раса (race) — факт антропологический (V, 4, § 1): ~ и язык не связаны
однозначно (V, 4, § 1), язык не есть атрибут ~ (V, 4, § 1); свойства ~ не есть
причина фонетических изменений (III, 2, § 4).
Раствор (aperture): степень ~ (degre d'aperture=degre d'ouverture=degre
de fermeture) (Пр. к В, I, §3); нельзя смешивать ~ и эксплозию (Пр. к В, II,
§ 2), но степень ~ влияет на отчетливость различения имплозии и эксплозии (Пр. к
В, II, § 2).
Растяжение (allongement) см. протяжение.
Реконструкция (reconstruction): ~ — цель ретроспективной диахронической
лингвистики (V, 1); средство ~ — сравнение (V, 3); частная ~ и результат ее — ~
форм (V, 3, § 1); надежность ~ форм объясняется надежностью частных ~ , то
есть ~ фонем (V, 3, § 2); причина надежности ~ — свойства фонологической
системы (V, 3, § 2); ~ как способ регистрации успехов сравнительного языкозна­
ния (V, 3, § 1).
Речевая деятельность (langage) *; способность к речевой деятельности (faculte
du langage) недоступна непосредственному наблюдению; ее дихотомичность и гете­
рогенность: действующее установление и продукт прошлого, социальна и индиви­
дуальна, система и история (эволюция), материальна и идеальна (В, 3, § 1);
спорность вопроса о естественности формы проявления ~ (В, III, § 1).
Речь (parole) (I, 2, § 2): - и язык (В, III, § 2; В, IV); реализация,
а не установление (В, III, §2), индивидуальна, а не социальна (В, III, § 2; В, IV),
психофизична (В IV), свободна, а не фиксирована, то есть обладает способностью к
свободе комбинирования элементов (II. 5, § 2); источник изменений (I, 3,
§ 9); детская ~ (III, 5, § 1).
Речь членораздельная (langage articule) (В, III, § I).
Родство языков (parente des langues): всеобщее ~ и его малая вероятность
(IV, I); ~ и вопрос о непрерывной и прерывной территории (IV, 4, § 3).

Термин встречается в «Курсе» 49 раз.

683
*
 Сампрасарана (Mev.,316).
Санскрит: его открытие и его значение для и.-е. лингвистики (В. I), для фор­
мирования сравнительной грамматики (V, 5); его архаичность и вытекающее из
этого ошибочное отождествление его с праязыком (V, 2); см. язык 2.
Семиология (semiologie) — наука о знаках (теория знака) вообще (В, III,
§ 3), преимущественно произвольных (I, 1, § 2), часть (социальной) психологии
(В,Ш,§3); объекты ~ — семиологические системы знаков (В, III, § 3); отноше­
ние к ~ знаков вполне произвольных и знаков естественных (I, 1, § 2); общий
принцип ~ — непрерывность знака во времени, связанная с его изменяемостью во
времени (I, 2, § 2); прототип, модель ~ —лингвистика (В, III, § 3) — «самая
сложная и самая распространенная семиологическая система» (В, III, § 3), (I, I,
§ 2); общие принципы ~ и язык (I, 3, § 4).
Семиологическая система (systeme semiologique) см. система.
Семья языков (famille de langues): определение ~ (IV, 1); общие черты в род­
ственных языках могут быть результатом позднейшего развития (V, 5); — не имеет
постоянных признаков (V, 1); индоевропейская ~ (V, 5), (В, 1), (IV, 3, § 4),
семитская ~ (V, 5), урало-алтайская ~ (V, 5); угрофинская (IV, 1).
Символ (symbole) (I, 1, § 2): — имеет рациональную связь с означаемой ве­
щью (I, 2, § 1); языковой знак — не ~ (I, 1, § 2), ибо знак произволен, а ~ не до
конца произволен (I, I, § 2), поэтому термин ~ неудобен для обозначения язы­
кового знака (I, 1, § 2).
Симфтонг (symphtongue) см. коэффициент сонантный.
Синтагма (syntagme) — сочетание минимум двух последовательных единиц
(II, 5, § 1) любого уровня (II, 5, § 2); является таковой лишь в силу наличия
минимум двух ассоциативных рядов (II, 6, § 2), причем изменения в ассоциатив­
ных связях ведут к изменению значимости ~ (II; б, § 2); два вида отношений в ~ :
между частями ее и между частями и целым (II, 5, § 2); ~ и оппозиция язык —
речь; в области ~ нет четкой границы между фактами языка и фактами речи
(II, 5, § 2); узуальные ~ , построенные по шаблонам, относятся к языку (II, 5,
§ 2), например сложные слова; в языке есть единицы, не образующие синтагм ни
со своими частями, ни с другими единицами (II, 6, § 1); ~ и ассоциация как базис
синхронии (II, 7, § 2).
Синтагматика (syntagmatfque): ~ не совпадает с синтаксисом (II, 7, § 2).
Синтагматический (syntagmatique): ~ группа (II, 6, § 2) связана взаимоза­
висимостью с ассоциативной ~ (II, 6, § 2); ~ единство (2, 6, § 1)=синтагма;
~ отношение см. отношение; ~ ряд (II, 5, § 3), его свойства: определенность
порядка и ограниченность количества (II, 5, § 3); ~ связь с другими единицами вне
синтагмы, частей синтагмы между собой и с целым (II, 6, § 1).
Синтаксис (syntaxe) (II, 7, § 1): ~ — область, где нет резкой границы
между языком и речью (II, 5, § 2); ~ как теория словосочетания входит в синтаг­
матику (II, 7, § 2); ~ слова как отношения между единицами низшего уровня не
отличается в принципе от синтаксиса словосочетания (II, 7, § 1); —• и лексикология
(II, 7, § 1); — и морфология (II, 7, § 1).
Синхрония (synchronic) (I, 3, § 1): область ~ — общая грамматика (II, 1);
~ — единственная подлинная реальность для говорящего (I, 3, § 5); ~ и диахро­
ния (I, 3, § 3, § 4); ~ столь же правомерна, как и диахрония, и наоборот (I, 3,
§ 8); ~ для лингвиста важнее, чем диахрония (I, 3, § 5); различие методов ~
и диахронии (I, 3, § 5); недопустимость смешения ~ с диахронией и последствия
этого смешения (I, 3, § 8); идиосинхроничность (область только одного языка,
одного диалекта, одного поддиалекта) ~ в противоположность диахронии, выходя­
щей за пределы отдельного языка (I, 3, § 5); иллюстрации противоположения ~
и диахронии (I, 3, § 3).
Синхроническая реальность (realite synchronique) (II, 3).
Система (systeme) *: семиологические ~ [знаков]; взаимосвязь в них понятий
тождества и понятий значимости (II, 3); отличие языка от них в отсутствии не-

1
Термин, употребляемый в «Курсе» 138 раз. Ср. синонимы: механизм,
организм, (иногда) структура.
684
 посредственной данности конкретных единиц и сущностей (II, 2, § 4); фонологи­
ческая ~ (s. phonologique): (В, VII, § 3); ограниченность фонемой их оппозитив-
ность как свойство фонологической ~ (V, 3, § 2); ~ письменности см. письмен­
ность; ~ языка (s. de la langue) — сложная система (I, 2, § 1), а не сумма состав­
ляющих ее членов (II, 4, § 2), созданная обществом (II, 4, § 1), свидетельством
чего является произвольность знаков (II, 4, § 2), покоится на иррациональном
принципе произвольности знака (I, 2, § 1), который уравновешивается рацио­
нальным принципом порядка и регулярности, относительной организованности —
мотивированности (II, 6, § 3); ~ языка неизменчива, изменяются только эле­
менты ее (I, 3, § 3), причем изменение заключается в сдвиге отношения между
означаемым и означающим (III, 8), результатом чего является рождение новой
системы (I, 3, § 3); таким образом, сдвиг в ~ языка зависит от событий, чуждых
самой системе (I, 3, § 6); ~ языка и история (В, III, § 1); ~ языка и шахматная
игра (В, V), (I, 3, § 4), (II, 3), (II, 2, § 4).
Слово (mot): ~ занимает центральное место в механизме языка (II, 3); обычное
понимание ~ (II, 2, § 2); в обычном понимании ~ не совпадает с понятием кон­
кретной языковой единицы (II, 2, § 2), не подходит в точности под определение
языковой единицы (II, 4, § 1); акустический образ как сущность, противопостав­
ленная понятию в единстве знака (II, 4, § 2); — и его единство (I, 3, § 6); ~
с ассоциативной и синтагматической точки зрения (II, 7, § 2); внутренние отно­
шения в слове существенно не отличаются от отношений в предложении (II, 7,
§ 1); продуктивное и не продуктивное ~ (III, 4, § 3), сложное (m. compose) и
производное ~ (т. derive) (III, 7, § 2) — продукт аналогии (III, 7, § 2).
Словоизменение (flexion): ~ является предметом парадигматики и теории
ассоциаций (II, 7, § 2); ~ внутренне неоднократно перестраивается в течение
истории (Пр. А).
Слог (syllabe): ~ — первичная данность по сравнению со звуком (Пр. к В,
И, § О-
Слогоделение (syllabation): теории ~ и их критика (Пр. к В, II, § 5).
Слогораздел (frontiere de syllabe) (Пр. к В, II, § 4).
Смещение (deplacement) [ударения] (Мем., 335 и ел.)
Смыкание (fermeture): (Пр. к В, I, § 3).
Согласные и консонанты (consonnes et consonantes): (Пр. к В, II, § 4).
Соглашение (convention): (I, 1, § 2).
Сонанты (sonantes): ~ и консонанты и их отношение к гласным и согласным
(Пр. к В, 2, § 4 ) ; ^ в и.-е. языке и теория слога, resp. комбинаторная фонология
(Пр. к В, И, § 1).
Состояние [языка] (etat [de langue]): ~ — не математическая точка, а более
или менее длительный промежуток времени (II, 1); ~ — абстракция, отвлечение
от маловажных изменений (II, 1); трудности выделения ~ во времени (II, 1);
новое ~ имеет случайный характер (I, 3, § 3).
Сравнение (comparaison): значение ~ для истории языка и его ограниченность
(В, II); ~ ведет к реконструкции форм (V, 3, § 1) родственных языков (IV, 1),
неродственных языков (IV, 1).
Структура (construction)*: ~ в приложении к агглютинации и аналогии (III,
7, § 2).
Стяжение (contraction): (Мем., 441).
Субстрат (substrat): (III, 2, § 4).
Суффикс (suffixe): ~ —единица низшего уровня по отношению к слову (II, 6,
§ 1), (Пр. Б), выделяется лишь в силу наличия парадигматического ряда, в который
он входит (II, 6, § 1), и качественно отличается от префикса характером границы
с корнем (Пр. Б); ^ с семантической значимостью (Пр. Б); ~ с грамматической
функцией (Пр. Б); нулевой ~ (Пр. Б).
Сущность (entite): абстрактная ~ [в языке] (II, 8), имеет нематериальный
характер (II, 8), основана на конкретных ~ (II, 8), выделяется ассоциативно (конк­
ретный падеж —* падеж вообще -» существительное) (11,8), синтагматически

х
В трех случаях употребляется в «Курсе» как синоним термина система.
685
(порядок слов) (II, 8); грамматическая ~ (И, 4, § 2); конкретная [языковая1 ~
(=знак) является объектом лингвистики (II, 2, § 1), представляет собою двусто­
роннюю единицу— ассоциацию означаемого и означающего (II, 2, § 1), понятия и
акустического образа (II, 2, § 1) и не дана наблюдению непосредственно (II, 3).
Такт (temps): акустический ~ (t. acoustique) (Пр. к В, I, § 1); а'ртикулятор-
ный ~ (t. articulatoire): (Пр. к В, I, § 1).
Тема (theme): (Пр. Б).
Теория (theorie): ~ волн (IV, 4, § 3); ~ волн и теория переселения и их объ­
яснительная сила в отношении языковой дифференциации (IV, 4, § 3); ~ мигра­
ций (IV, 4, § 3), (IV, 3, § 4).
Тип (type): фонологический ~ см. фонологический; языковой ~ (t. linguis-
tique)= ~ языка и мышления (V, 4, § 4); ~ и языковая семья (V, 5); отсутствие
однозначной связи между языковой семьей и языковым ~ в силу эволюции, не
имеющей границ (V, 5).
Тождество (identite): диахроническое ~ (II, 3), (III, 8), не совпадает с синхро­
ническим (I, 3, § 5); материальное ~ (II, 3); синхроническое ~ (И, 3) основано
на материальном тождестве, а не на тождестве смыслов (II, 3); синхроническое
~ и конкретные языковые сущности и единицы (II, 3).
Традиция (loi de la tradition): ~ и произвольность, неизменчивость [знака]
(I. 2, § 1).
Ударение (accent, ton): колонное ~ (a. columnal) (ЛА, 626); маргинальное ~
(a. marginal): (ЛА, 626, 628); наосновное ~ (a. radical) (ЛА, 623, 628, 630); сло­
говое ~ (a. syllabique) (Пр. к В, II, § 3); флективное (a. flexionnel) (ЛА, 628,
630); ~ во французском и латинском (I, 3, § 3); ~ в греческом (I, 3, § 6).
Универсальные факторы (les forces universelles) в языках (V, 5).
Усиление (gradation): (Мем., 422).
Установление (institution): язык — это ~ (В, III, § 1, § 3).
Физиология речи (physiologie des sons, Sprachphysiologie) (В, IV), (В,
VII, § 1).
Филология (philologie): объект и метод ~ (В, I); ~ и лингвистика (В, I), (В,
II); ~ и живой язык (В, I); недостатки ~ (В, I).
Флексия (flexion): ~ сильная (Мем., 470); ~ слабая (Мем., 470).
Фонация (phonation): физическая часть акта речевого общения (В, III,
§2) = реализация акустического образа органами речи (В, IV), (Пр. к В, I, § 1);
акт ~ (acte рпопаЫге)=образование звуков органами речи (Пр. к В, I, § 1, § 2),
(I, 1, § 3); фаза ~ (phase phonatoire) (Пр. к В, II, § 3).
Фонема (phoneme) [термин Dufriche-Desgenettes, 1873]: определение ~ (Пр.
к В, I, § 1); ~ — оппозитивная, относительная и отрицательная данность (II,
4, § 3); дифференциальная величина, характеризуется отрицательно, а не поло­
жительно (т. е. абсолютным звуковым свойством) (V, 3, § 2); вытекающая отсюда
идея изображать ~ местом, занимаемым в системе, цифрами (V, 3, § 2); выделе­
ние ~ на пересечении ассоциативного и синтагматического рядов (II, 6, § 2);
дифференциальные элементы ~ (Пр. к В, I, § 2); акустическая и артикуляторная
сторона ~ и естественность первой в качестве отправной точки для ~ (Пр. к В,
I» § 1, § 3); ограниченность числа ~ в каждом языке (В, III, § 2), (В, VII, § 3),
(Пр. к В, I § 1), (II, 4, § 3), (V, 3, § 2); акустический образ не состоит из ~
(I, К § О-
Фонетика (phonetique): ~ — учение об эволюции звуков в истории языка
(В, VII, § 1) историческая наука, объект диахронической лингвистики (III, 1),
не сигнификативна и не грамматична (В, IV), (III, 1, § 5); ~ и фонология (III,
1); ~ и язык (В, IV).
Фонетический (phonetique): ~ дублет (т. е. несколько результатов одновре­
менного изменения на одной территории) — это фикция (III, 3, § 3, § 4); ~ из­
менение (changement phonetique): (III, 2, §§ 1—5).
Фонологический (phonologiques): ~ виды (especes de phoneme): (Пр. к В, 1,
§2, §3); ~ единицы (unites phonologiques) (Пр. к В, 1,§ 1); ~ тип (espece phonolo-
gique) — фонема — неразложимый отрезок речевой цепочки, взятый отдельно,
вне времени, in abstracto (Пр. к В, 1, § 1); абстрактный характер ~ типа (^фоно-
686
логическая единица в отвлечении от эксплозии и имплозии) (Пр. к В, II, § I,
§ 2, § 5); ограниченность ~ типов (Пр. к В, 1, § 1).
Фонология (phonologie): 1) физиология артикулируемых звуков, изучаю­
щая механизм артикуляции, фонацию (В, VII, § 1), вспомогательная наука, а не
часть лингвистики (Пр. к В, II, § 1), наука неисторическая, вне времени (В, VII, § 1),
лежащая в области речи, а не языка (В, VII, § 1), ошибочно называемая фонети­
кой (В, VII, § 1), (III, 1); 2) описание звуков в данном состоянии языка; ~ звуко­
вых типов (ph. des especes): (Пр. к В, II, § 1); ~ звукосочетаний (ph. des groupes):
(Пр. к В, II, § 1, § 2), комбинаторная ~ (ph. combinatoire): (Пр. к В, II, § 1);
недостаток современной ~ — отсутствие комбинаторики (Пр. к В, II, § 1), пре­
небрежение конкретностями — имплозией и эксплозией, акцент на абстрактные
типы (Пр. к В, II, § 2).
Форма (forme): ~ — традиционный термин для означающего (II, 2, § 1); ~
(а не субстанция) — это сочетание мысли и звука (II, 4, § 2).
Функция (fonction): ~ существует лишь благодаря опоре на материальную
форму и наоборот (II, 8).
Цепочка (chaine) (В, III, § 1), (Пр. к В, I, §1); акустическая ~ (ch. acousti-
que), (ch. de la parole entendu): (Пр. к В, I, § 1); артикуляционная ~ (ch. articu-
latoire), (ch. de mouvements de phonation): (Пр. к В, I, § 1); звуковая ~ (ch.
phonique, ch. de sons): (Пр. к В, 1, § 1), (II, 1) — факт языка лишь постольку,
поскольку она является опорой понятия (II, 2, § 1); речевая ~ (ch. parlee): (I,
2, § I); ~ фонем (ch. des phonemes): (Пр. к В, II, §§ 1—7), всегда двусторонняя
(II, 2, § 1), членима на фонемы (Пр. к В, 1, § 1), но не сама по себе, а лишь при
обращении к означаемому (II, 2, § 1).

Циркумфлексный (doux): ~ ударение (ЛА, 621), ~ интонация (ЛА, 614, 620);

~ тон (ЛА, 611).
Части речи (parties du discours): деление слов на ~ не есть бесспорная языко­
вая синхроническая реальность (II, 3); отношение к ~ слов и групп слов (II, 3);
логическая и лингвистическая (грамматическая) сторона проблемы ~ (II, 3); ~
и абстрактные сущности в грамматике (II, 8).
Чередование (alternance, echange): (III, 3, §§ 4—6): определение ~ (III, 3,
§ 4) 1t законы ~ — факт синхронии, а не диахронии и имеют грамматический, а
не фонетический характер (III, 3, § 4, § 5); ~ укрепляет грамматические связи
слов (III, 3, § 6); аблаут как пример ~ (III, 3, § 5, § 6); незначащие ~ (III,
3, § 6); ~ и фонетические изменения (III, 3, § 5).
Число (nombre): ~ и значимость; несовпадение мн. ч. по значимости во фран­
цузском и санскрите (II, 4, § 2).
Член системы (terme): ~ определяется системой (II, 4, § 1), может менять
значимость, не меняя смысла и звуков в силу изменения других членов системы (II,
4, § 4).
Членораздельная речь (langage articule): (В, III, § 1), (II, 4, § 1).
Членораздельность (articulation)=членение цепочки звуков на слоги и цепоч­
ки значений на смыслы (В, III, § 1); язык — область ~ (II, 4, § 1).
Шахматная игра как «модель» языка: правила ~ и правила лингвистики (I,
3, § 7); ~ и противоположение внешней/внутренней лингвистики (В, V); ~ и
проблемы значимости и тождества в языке (II, 3); ~ и механизм языка (I, 3, § 4);
~ и система языка (II, 2, § 4).
Эволюция (ёуо1ииоп)=диахрония (I, 3, § 1); ~ может выражаться в непре­
рывном переходе от мотивированного к немотивированному и наоборот (II, 6,
§ 3); фонетическая ~ (е. phonetique): (III 3); ~ и аналогия (III, 5).

1
В конспектах «Курса» мы находим явно противоречивые определения чере­
дования; с одной стороны, это звуковые различия, обретающие языковую значи­
мость; с другой стороны, это фонетическое изменение, подкрепляющее уже налич­
ную языковую значимость.
687
 Эксплозивное движение (mouvement ouvrant) (Пр. к В, II, § 2).
Эксплозия (explosion), (forme оиугап1)=растворная форма звука (Пр. к В II,
§§ 2—7); ~ и степень раствора (Пр. к В II, § 3); ~ и ее длительность (Пр. к В,
II, § 6); комбинации имплозии и ~ в речевой цепочке (Пр. к В, II, 5 3).
Элемент (element): дифференциальный ~ (ё. differentie!)=3ByKH, принимае­
мые во внимание говорящим (=фонемы в современном смысле.— Л. X.) (V, 3,
§ 2), противостоят беглым или переходным звукам (Пр. к В, II, § 2); формальный
~ (ё. formatif)=элемент слова, противопоставленный основе (Пр. Б).
Эпоха (epoque) — менее удачный термин, нежели состояние (II, 1).
Этимология (etimologic) (Пр. В): непрочность ~ (V, 4, § 1); народная ~
(ё. populairc) (III, 6) и область распространения ее, кардинальное отличие ее от
аналогии (III, 6); ~ и орфография (В, VI, §§4, 5).
Этнизм (ё1пгн"5те)=социальное единство; ~ и язык (В, V), (V, 4, § 2); нена­
дежность показаний языка для суждений о ~ (V, 4, § 3).
Языкд (langue): ~ —условность (В, III, § 1); ~ — часть семиологии (I, 2,
§ 2), самая сложная и самая распространенная семиологическая система, вирту­
ально существующая у каждого человека в мозгу (В, 3, § 3), (I, 1, § 2); ~ —
продукт общества (В, III, § 1); ~ — социальное, общественное явление (В, III,
§ 1), (I, 2, § 2) особого рода в силу господства преемственности (I, 2, § I) и мак­
симального отсутствия инициативы (I, 2, § 1) в чистом виде [предельная произ­
вольность (I, 1, §2), запечатленная коллективным обычаем (II, 5, §2)], насквозь
психичен (В, II); место ~ в ряду явлений человеческой жизни (В, III, § 3); опре­
деление ~ и две возможности понимания — теоретическая и интуитивная (II, 2,
§ 3): а) ~ — очень сложная система знаков (В, III, § 3), (В, V), (I, 2, § 1) с
бесконечным числом их (I, 2, § 1), все элементы которой образуют (взаимосвя­
занное) целое (II, 4, § 2), основанное на противопоставлении его конкретных еди­
ниц (II, 2, § 4), на психическом противопоставлении акустических впечатлений
(В, VII, § I), где нет ничего, кроме различий, то есть система без положительных
членов (II, 4, § 4); как система ~ не целиком произволен (I, 2, § 1); ~ — система
чистых значимостей (I, 3, § 1), (II, 4, § 1); б) ~ — речевая деятельность минус
речь (I, 2, § 2); отношение ~ к речи (В, III, § 2), (III, 5, § 1), в частности, на
примере аналогии (III, 4, § 3); ~ — основание, норма всех прочих проявлений
человеческой деятельности (В, III, § 1), (В, III, § 3); в) ~ — область члено­
раздельности (II, 4, § 1), средство расчленения аморфной массы на понятия и
звуковой субстанции на слова (II, 4, § I); г) ~ — форма, а не субстанция
(II, 4, § 4), (поэтому) не связан со звуковым характером знака (В, II), хотя зву­
ковой характер ~ навязан нам природой, а не случаем (В, III, § 1); д) ~ не соз­
дан для выражения понятий (I, 3, § 3) и изменения в ~ не предназначены для
выражения значений (I, 3, § 3); е) верное изображение ~ — это словарь и грам­
матика (В, III, § 2), совокупность синтаксических и ассоциативных отношений
(II, 6, § 1); ж) ~ устойчив и изменчив (I, 2, § 1), попытки изменить его обречены
на неуспех (I, 2, § I), так как он унаследован от предыдущих поколений (I, 2,
§ 1) и ему подчиняются в смысле несвободы.
Язык 2 (langue)=идиом: любой ~ есть язык г, то есть любой ~ образует
систему; английский ~ меньше мотивирован, нежели немецкий (II, 6, § 3); грам­
матический (= минимально немотивированный) ~ (1. grammaticale): (II, 6, § 3);
древний ~ и три интерпретации этого понятия: наиболее близкий к изначальной
модели, исчезнувший или известный в наиболее древнее время (с такого-то года,
века), более ранний по происхождению ( = появился раньше других) (V, 2); есте­
ственный ~ =народный ~ (III, 1); искусственный ~ подчиняется тем же законам,
что и естественный (I, 2, § 2); китайский ~ как ультралексический (II, 6, § 3);
латинский см. французский; лексический (1. lexicologique) (=максимально немо­
тивированный) ~ (II, 6, § 3); литературный ~ (В, V); тенденция его к устойчи­
вости скрывает эволюцию (III, 1); его отношение к народному ~ (III, 1); литератур­
ный ~ и орфография (В, VI, § 1); немецкий ~ менее немотивирован, нежели анг­
лийский (II, 6, § 3); разговорный ~ (В, V); санскрит — ультраграмматический
язык (II, 6, §3); семитические ~ (V, 4, § 4), (V, 5); французский ~ по сравнению
с латинским характеризуется огромным возрастанием произвольности (II, 6,
688
§ 3); ~ и диалект (IV, 2, § 2), (В, V); ~ и нация как предмет внешней лингви­
стики (В, 5); ~ и этнология как предмет внешней лингвистики (В, V); географи­
ческое распространение ~ (В, V); границы между ~ , их условность (IV, 3, § 4);
случаи резких переходов между ~ и причины этого (IV, 3, § 4); дифференциация ~
и теория волн (IV, 4, § 3); многообразие ~ ; неродственные ~ и абсолютное раз­
личие между ними (IV, 1); родственные ~ , различие (дифференциация) между ними
(IV, 1); предпосылки этого различия — пространство, причина различия — время
(IV, 3, §§ 1—2); различия ~ на смежной территории (IV, 3, § 2), (IV, 4, § 3) и
на изолированных, разобщенных территориях (IV, 4, § 3); сосуществование ~
на одной территории и причины этого (IV, 2, § 1); развитие ~ : органическое
(внутренние факторы) (В, V) и неорганическое (внешние факторы) (В, V); ~
у Шлейхера (В, I).
Ячейка (cellule) (Мем., 469).
 СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ ОСНОВНЫХ ТРУДОВ И ЖУРНАЛОВ,
НА КОТОРЫЕ ССЫЛАЕТСЯ Ф. ДЕ СОССЮР В СВОИХ РАБОТАХ

Ahrens, I, 11= A h r e n s , De Graecae linguae dialectis, I, II, Gottingae,

1839, 1843.
AfslPh; Archiv; Archiv f. slav. Phil. =Archiv fur slavische Philologie, begrundet
von V. Jagic, Berlin, 1876—1929.
AL= «Acta linguistica».
A s с о I i, Vorlesungen = G. I. A s с о 1 i, Vortrage uber Glottologie,
gehalten an der Mailander Wissenschaftlichliterarischen Akademie. Bd. I. Vorle­
sungen uber die vergleichende Lautlehre des Sanskrit, des Griechischen und des La-
teinischen. Ubers. von J. Bazzigher und H. Schweizer—Sidler, Halle, 1872.
BB, Beitrage=«Beitrage zur Kunde der indogermanischen Sprachen, hgb. Ad.
Bezzenberger», Bd. 30, Gottingen, 1877—1906.
Benfey, Vollst. Gr.; Gramm.= Th. Ben fey, Handbuch derSanskritsprache.
Zum Gebrauch fur Vorlesungen und zum Selbststudium. Abt. I. Vollstandige Gram-
matik der Sanskritsprache, Leipzig, 1852.
В e n f e y, Ober die Entstehung etc. des indog. Optat.=Th. B e n f e y , Uber
die Entstehung und die Formen des indogermanischen Optativ (Potential), so wie
uber das Futurum auf sanskritisch syami u. s. w., Gottingen, 1871.
В о p p, Accentuationssystem= Fr. B o p p, Vergleichendes Accentuationssy-
stem nebst einer gedrangten Darstellung der grammatischen Ubereinstimmungen
des Sanskrit und Griechischen, Berlin, 1854.
В о p p, Gr. Сотр. (Trad.)=Fr. В о p p, Grammaire comparee des langues
indo-europeennes, comprenant le Sanscrit, le zend, Гагтёшеп, le grec, le latin, le
lithuanien, Tancien slave, le gothique et l'allemand. Traduite sur la2-meed. et prece-
dee d'introductions par Michel Breal, t. 1—5, Paris, 1866—1874.
В о p p, K. Gramm. d. Skr. Spr.; Кг. Gramm. der Sanskr.-Spr. = F r . B o p p ,
K.ritische Grammatik der Sanscrits-Sprache in kurzerer Fassung, Berlin, 1834.
В.— R.; В 5 h 11.— R о t h = О. В б h t 1 i n g k, R. R o t h , Sanskrit-Wor-
terbuch, Th. 1—7, St.-Petersburg, 1855—1875.
BSL, BSLP=«Bulletin de la Societe de Linguistique de Paris», Paris, 1869 —,
CFS=^ «Cahiers Ferdinand de Saussure. Publ. par la Societe Genevoise de Linguist
tique», Geneve, 1941 и ел.
С о r s s e n, Ausspr.= W. С о г s s e n, Ober Aussprache, Vokalismus und
fletonung der lateinischen Sprache, Leipzig, 1858—1859.
С о г s s с n, Beitr. z. It. Spr.; Sprachk.^ W. С о г s s e n, Beitrage zur italischeq
Sprachkunde, Leipzig, 1876.

69J
 С и г t i u s, Erl.= G. С u г t i u s, Erlauterungen zu meiner griechischen
Schulgrammatik, Prag, 1863.
C; Curtius; С u г t I u s, Grdz.; Grundziige= G. С u г t i u s, Grundzuge der
griechischen Etymologie, Leipzig, 1873.
C u r t i u s , Verb(um)= G. С u r t i u s, Das Verbum der griechischen Sprache
seinem Baue nach dargestellt von G. Curtius, Bd. 1—2, Leipzig, 1873—1876.
D e 1 b г и с к, A(ltind.) Verb.= В. D e J b г и с к, Das Altindische Verbum.
Aus dem Hymnen des Rigveda. Seinem Baue nach dargestellt von B. Delbruck, Halle,
1874.
D o e d e r l e l n , Handbuch der lat. Etym.= L. D o e d e r l e i n , Hand-
buch der lateinischen Etymologie, Leipzig, 1841.
Etym(ol). Mag.= Etymologicum magnum graecum. Etymologicum magnum,
seu magnum grammatical penu... Superiorum ed. variorumque auctorum collatione
a multis ac foedis mendis repurgatum... notis illustratim... Opera Friderici Sylburgi,
Heidelberg, 1594.
F., Fick; F i с к, W.=Aug. F i с к, Vergleichendes Worterbuch der indogerma-
nischen Sprachen, Gottingen, 1. Aufl.— 1861, 2. Aufl.— 1868, 3. Aufl.— 1874,
4. Aufl.— 1890 и ел.
F 1 с к, Spracheinheit der Indogermanen Europas= A. F i c k , Die chemalige
Spracheinheit der Indogermanen Europas, Gottingen, 1873.
Fleckeisen's Jahrb.= Jahrbucher fur klassische Philologie, hrsg. von Alfred
Fleckeisen..., Leipzig, 1855—1897.
H i r t, Der indogermanische Akzent= H. H i г t, Indogermanische Grammatik.
Von Hermann Hirt, Bd. 1—7, Heidelberg, 1921—1937, Bd. 5 — Der Akzent, 1929.
H о r a t., Ars. poet.= H о г a t i u s Flaccus, Quintus, Ars poetica.
I F = «Indogermanische Forschungen», StraBburg, 1892 и ел.
J a c o b ! , Beitr. zur deutschen Gramm.=Th. J а с о b i, Beitrage zur deutschen
Grammatik, Berlin, 1843.
Jenaer Literaturz.=«Jenaer Literaturzeitung, im Auftrag der Universitat Jena»,
Jena, Leipzig, 1874—1879.
jPs=«Journal de psychologie normale et pathologique», Paris, 1904 —.
KSB; Beitrage=«Beitrage zur vergleichenden Sprachforschung auf dem Gebiete
der arischen, keltischen und slavischen Sprachen», hg. von A. Kuhn und A. Schleicher,
Berlin, 1858—1874.
KZ=«Zeitschrift fur vergleichende Sprachforschung auf dem Gebiete der indo-
germanischen Sprachen», begrundet von A. Kuhn, Berlin, Gottingen, 1852 и ел.
L e s к i e n, Decl.; Declination; Declin. im SIawisch-Lit.=A. L e s к i e n,
Die Declination im Slawisch-Litauischen und Germanischen, 1876.
L e s к i e n, Handb. d. altb. Spr.=A. L e s к i e n, Handbuch der altbulga-
rischen Sprache. Grammatik. Texte. Glossar, Weimar, 1871.
LG= «Language».
L i n d n e r ; L i n d n e r , Nominabild.= B. L i n d n e r , Altindische Nomi-
nabildung, Jena, 1878.
Memoires de l'Acad. Imp. des Sc. de St.-Petersbourg, ser. VII.= «Memoires de
I'Academie Imperiale des sciences de St.-Petersbourg», VII serie, t. 1—42, СПб,
1859—1897.
692
 MSL; Mem. Soc. LIng.=«Memoires de la Societe de Linguistique de Paris»,
Paris, 1868 и ел.
M i к I о s i с h, Lexicon palaeosI.= F.M i к 1 о s i с h, Lexicon palaeosloveni-
co-graeco-latinum, Wien, 1862—1865.
M i к 1 о s i с h, Vergl. Gramm.= F. M i к 1 о s i с h, Vergleichende Grammatik
der slavischen Sprachen, Wien, I2, II, III, IV, 1868—1874, 1875, 1876, 1879.
Nph=«Neuphilologus», Groningen.
N. Test. Luc.=Nouveau testament (Luca) (Евангелие от Луки).
Or. u. Occ.=Orient und Occident, insbesondere in ihren gegenseitigen Beziehun-
gen. Forschungen und Mitteilungen. Eine Vierteljahrschrift hrsg. von Theodor Ben-
fey, Gottingen, 1862—1866.
О s t h о f f, Forsch(ungen)=H. О s t h о f f, Forschungen im Gebiete der
indogermanischen nominalen Stammbildung, Jena, Bd. I, 1875.
О s t h о f f, Das Verbum (in der Nominalcomposition)=H. О s t h о f f, Das
Verbum in der Nominalcomposition im deutschen, griechischen, slavischen und
romanischen, Jena, 1878.
L о b ec k, Para! ip(omena)=Chr. Aug. L о b e с k, Paralipomena grammaticae
graecae scripsit Chr. Augustus Lobeck, Leipzig, 1837.
L о b e с k, Pathol. Proleg.=Pathologiae sermonis graeci Prolegomena scripsti
Chr. Augustus Lobeck, Lipsiae, 1843.
PBB= Beitrage zur Geschichte der deutschen Sprache und Literatur, hg. H.
Paul, W. Braune, Halle, 1874 и ел.
P a u l , Beitr.=Untersuchungen tiber den germanischen Vocalismus. Von
Hermann Paul, Halle, 1879. Abdr. aus den Beitragen zur Geschichte der deut­
schen Sprache und Literatur, Bd. 4, 6.
P i с t e t, Origines (Indo-europeennes)=A. P i с t e t, Les origines Indo-europe-
ennes ou les Aryas primitifs. Essai de paleontologie linguistique, Paris — Geneve,
v. 1, 1859.
P o t t , Wurzelworterb(uch)=Aug. Fr. P o t t, Wurzeln-Worterbuch der indo­
germanischen Sprachen.
RES; RESL.= «Revue des etudes slaves», Paris, 1921 —.
S с h e г e r, Z. Gesch. der deutsch. Spr.= W. S с h e г е г, Zur Geschichte der
deutschen Sprache, Berlin, 1868.
S c h l e i c h e r , Сотр.(endium)=Aug. S c h l e i c h e r , Compendium der
vergleichenden Grammatik der indogermanischen Sprachen, I—II, Weimar, 1861 —
1862.
S c h l e i c h e r , Lit. Gr.=Aug. S c h l e i c h e r , Handbuch der litauischen
Sprache, I—II, Prag, 1856—1857. I. Grammatik, 1856.
S c h m i d t , Verwandtsch(aftsverh.)=J. S c h m i d t , Die Verwandtschafts-
verhaltnisse der indogermanischen Sprachen, Weimar, 1872.
S c h m i d t , Voc. ( = Vocal., Vocalismus)=J. S c h m i d t , Zur Geschichte des
indogermanischen Vocalismus, Abt. 1—2, Weimar, 1871 — 1875.
S с h m i t z, Beitrage zur lat. Sprachk.= W. S с h m i t z, Beitrage zur latei-
nischen Sprach- und Lite'raturkunde, Leipzig, 1877.
S i e v e г s, Lautphysiol.; Grundzuge der Lautphysiologie=E. S i e v e г s,
Grundzuge der Lautphysiologie zur Einfuhrung in das Studium der Lautlehre der
indogermanischen Sprachen, Leipzig, 1876.
693
 S p i e g e l , Gramm. (der Ab. Spr.)=Fr. S p i e g e l , Grammatik der altbakt-
rischen Sprache nebst einem Anhange uber den Gathadialekt, Leipzig, 1867.
Sprachw. Abh.= «Sprachwissenschaftliche Abhandlungen», Budapest, 1897—
1902
Stud(ien)=«Studien zur Griechischen und Lateinischen Grammatik». Hrsg.
von Curtius, Bd. 1—10, Leipzig, 1868—1878.
Studi Crit.=«Studi critici di filologia e glottologia», Naples, 1911 и ел.
TCLC=«Travaux du Cercle linguistique de Copenhague».
TCLP=«Travaux du Cercle linguistique de Prague».
V a n i с e k, Gr.-Lat. Et. W.=A. V a n i б е к, Griechisch-Iateinisches ety-
mologisches Worterbuch, Leipzig, 1877.
VR= Vox Romanica. Annales Helvetici..., Bern.
W=«Word» (Journal of the Linguistic cercle of New York), 1945—.
Wiener Sitzungsber.=Sitzungsberichte der Akademie der Wissenschaften im
Wien, Wien, 1851 — 1910.
Ztschr. f. deutsches Alterth.=«Zeitschrift fur deutsches Altertum und deutsche
Literatur», Leipzig — Berlin, 1841 и ел.
Z i m m e r , Nominalsuffixe=H. Zimmer, Die Nominalsuffixo a und a in den
germanischen Sprachen, Strassburg, London, 1876.
ZRPh=«Zeitschrift fur romanische Philologie», Tubingen.
ВСЯ=«Вопросы славянского языкознания», М., 1954—.
ВЯ=«Вопросы языкознания», М., 1929—.
ЖМНП=«Журнал Министерства Народного Просвещения», СПб., 1867—
1917.
РФВ=«Русский Филологический Вестник», основ. В. Колосов, тт. 1—78,
Варшава, 1879—1918.
РЯШ=«Русский язык в школе», М., 1929—.
 СОДЕРЖАНИЕ

От редакции 6
I
А. А. Холодович, О „Курсе общей лингвистики" Фердинанда де Соссюра . . 9
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР, Курс общей лингвистики Перевод с фран­
цузского А. М. Сухотина, переработанный А. А. Холодовичем . . . 31
Избранная библиография. Составил А. А, Холодович 274
II
A. А. Зализняк, О „Мемуаре" Ф. де Соссюра 289
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР, Мемуар о первоначальной системе гласных
в индоевропейских языках. Перевод с французского Л. С. Бобовича
и А. Б. Черняка 302
Краткая библиография. Составил Вяч. Вс. Иванов 562
III
И. М. Тройский, Ритмический закон Ф. де Соссюра 565
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР, Об одном ритмическом законе греческого
языка. Перевод с французского И. А. Перельмутера 569
B. А. Дыбо, Работы Ф. де Соссюра по балтийской акцентологии . . . . 583
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР, К вопросу о литовской акцентуации (Инто­
нации и ударение в собственном смысле слова). Перевод с француз­
ского Е. Е. Корди 598
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР, Литовская акцентуация. Перевод с француз­
ского Е. Е. Корди . . . . 620
IV
Вяч. Вс. Иванов, Об анаграммах Ф. де Соссюра 635
ФЕРДИНАНД ДЕ СОССЮР, Отрывки из тетрадей Ф. де Соссюра, содер­
жащих записи об анаграммах. Перевод с французского Вяч. Вс. Ива­
нова . . . . . . . 639
Вяч. Вс. Иванов, Комментарий 646
Библиография к разделу «Анаграммы». Составил Вяч. Вс. Иванов . . . . 648
V
А. Л. Холодович, Ф. де Соссюр. Жизнь и труды 650
Список работ Фердинанда де Соссюра. Составил А. А. Холодович . . . 672
Предметный указатель. Составил А. А. Холодович . . . . . . 675
Список сокращений . . . . 691
695