https://snob.

ru/profile/11778/blog/150854
16.03.19 Александр Янов: Приглашение в трилогию «Россия и Европа.1462 –
1921». Второе издание. Ответ Андрею Мальгину. И постскриптум.
Ей богу, я не пророк. Я историк русского национализма. От самого его начала в XV веке, когда
фигурировал он ещё в зародышевой форме православного фундаментализма (иосифлянства,
стяжательства) до того, как он превратился в полноформатную государственную идеологию в
XVII, был уничтожен Петром в XVIII, снова стал государственной идеологией в XIX и до
«особого пути России» в XX – XXI. Да, конечно, то обстоятельство, что ВСЯ история русской
государственности открывается передо мной благодаря этому, как на ладони (я называю это
целостным, холистическим, если хотите, подходом к истории), даёт мне некоторое
преимущество.
В частности, возможность, опираясь на опыт прошлого, предсказывать порою будущие
метаморфозы русской государственности. Вот и весь секрет. С пророчеством это, право же,
ничего общего не имеет. Именно поэтому очень искренняя и лестная для меня статья Мальгина
на сайте “Радио Свобода” о моем эссе “Веймарская Россия” вызвала недоумение: он представил
меня в ней именно провидцем. Ну, вот отрывок, судите сами.
«Думаю, что тогда, четверть века назад (“Веймарская Россия” была опубликована в 1993 году),
изложенные в статье предсказания Янова... могли показаться многим читателям странными и
даже фантастическими ... “Ну, совсем ты, братец, оторвался от отечественных реалий”, –
подумал бы такой читатель. К моменту выхода статьи... ничто не указывало, что Россия свернёт с
демократического пути... Историк Янов твёрдо заявил: “Обязательно свернёт. Не может не
свернуть». Пошел против течения. Чем не провидец? И, словно неуверенный, что читатель
сделает именно такой вывод, подсказывает ему Андрей про «пророческую статью Янова».
Хуже, однако, что, как выясняется в финале, понадобилась ему моя «пророческая» статья лишь
как трамплин для собственного прогноза, который он и делает категорически, без каких бы то ни
было аргументов: «Так, а что же дальше? Можно ли избежать катастрофы, сродни той, что
пережила в ХХ веке Германия, взятой Яновым в качестве исторического примера? На мой
взгляд, уже нет».
Увы, домашнюю работу Андрей не сделал. Мою книгу “Почему в России не будет фашизма.
История одного отречения” (2012) не посмотрел. А я, между прочим, честно признал в ней свою
ошибку. Да, все аналогии с Германией 1920-х, приведённые в моём эссе, а потом и в книге
“После Ельцина. Веймарская Россия» (1995), были совершенно точны. И резкий поворот России
к авторитаризму предсказан был правильно. И предсказан в момент, когда никто этого не
ожидал. Действительно пошел против течения. Всё так. Но... политический потенциал русского
национализма, в отличие от германского, я переоценил: на Гитлера он не тянул. И не тянет. Всё,
чего он способен добиться, был – Путин. На полпути к Дугину. Спросите у Дугина, он, я уверен,
подтвердит.
Подорвала ли эта ошибка мою репутацию как аналитика? Может ли после этого читатель
поверить предсказанию последней моей книги “Спор о «вечном» самодержавии” (2017), где я
снова пошёл против течения, обещая не одну лишь депутинизацию после Путина, но и, что
несопоставимо труднее и важнее, КОНЕЦ ВСЕГО 450-ЛЕТНЕГО РУССКОГО
САМОДЕРЖАВИЯ?
Что мне сказать в свое оправдание? Либеральную оттепель, Перестройку и гласность я-таки
предсказал безоговорочно правильно, пусть чисто теоретически (в книге “The Origins of
Autocracy” University of California Press. 1981), в самой гуще безвыходного, казалось,
брежневизма, когда диссиденты поднимали бокалы «За наше БЕЗНАДЁЖНОЕ дело!». За что и
возненавидел меня Солженицын (см. статью “Янов, Александр Львович” в Википедии). Так что
счет, по крайней мере, вничью.
ДЕПУТИНИЗАЦИЯ?
Это предсказать сравнительно несложно. Просто не было за всю 450-летнюю историю
самодержавной государственности НИ ОДНОГО случая, чтобы диктатор продлил диктатуру за
пределы своего правления. Как тень, следовала за диктатурой оттепель. После Ивана Грозного
была деиванизация, после Петра – депетринизация, после Павла – депавловизация, после
Николая I –дениколаизация. И так вплоть до десталинизации при Хрущёве. И дебрежневизации
при Горбачёве. Таких оттепелей было в истории русской самодержавной государственности
ОДИННАДЦАТЬ. И каждая из них сопровождалась легендарными «Де», некоторые из которых я
только что перечислил. Это называется исторический паттерн. Так устроена в России
гибридная самодержавная государственность (я прошу читателя иметь в виду, что речь у нас
именно и только о России в силу очень специфических условий её истории. В других странах
ситуация после диктатуры могла складываться совсем иначе).
Почему она устроена в России именно так, как раз и объяснено в трилогии, в которую я и
приглашаю читателей. Правильно моё объяснение или нет, другого никто не предложил.
Впрочем, не уверен, заметил ли вообще кто-нибудь из коллег этот исторический паттерн.
Несмотря на то, что работает он, как мы видели, на всем протяжении самодержавной
государственности и при всех обстоятельствах – до Петра и после него, до большевиков и после
них. Всё в России меняется, а он неизменен.
Возможно, именно в распознавании таких паттернов и состоит одно из важных преимуществ
холистического подхода к истории. Как бы то ни было, опираясь на этот паттерн, предсказать
депутинизацию после Путина становится задачкой для школьника выпускного класса.
НО ЧТО ПО ПОВОДУ КОНЦА САМОДЕРЖАВИЯ?
С этим куда сложнее. И это долгая история. Никаких паттернов в помощь нам здесь нет, и в
принципе не может быть. Хотя бы потому, что ничего подобного русскому самодержавию, т.е.
принципиально двойственному, холопско-европейскому, как определил я его в трилогии,
ГИБРИДУ, одинаково способному и на свирепые диктатуры, и на регулярно сменяющие их
либеральные оттепели, такой, иначе говоря, дефектной, «испорченной», если хотите, Европы
нигде в мире больше не было. Тем более ГИБРИДА, дотянувшего до XXI века. Но и здесь может
помочь холистический подход к истории.
Начнем с того, что лишь ТРИ из одиннадцати оттепелей оказались способны перерасти в
радикальные прорывы, реально изменявшие курс страны. И именно эти три предназначены были,
как выяснилось, своротить самые, казалось. «вечные», самые монументальные препятствия на
пути России в Европу (я намеренно оставляю пока что в стороне вопрос, почему – в Европу, хотя
в трилогии, как увидит читатель, он центральный, и первый её том называется «Европейское
столетие России». Скажу лишь, что, согласно моей концепции русской истории, пробивалась
Россия именно в Европу потому, что ВОЗВРАЩАЛАСЬ ДОМОЙ).
Но каждый из этих трёх прорывов справился со своим, если можно так выразиться,
историческим заданием лишь НАПОЛОВИНУ, и страна не прощала реформаторам непомерную
цену, которую ей пришлось платить за их прорывы. И надолго отбрасывали они её назад. И хотя
главный их результат оставался незыблем, но следующего шага, второй, недоделанной,
половины задания приходилось, как увидим мы в трилогии, ждать десятилетиями.
Лучше всего это видно на примере Петра. Да, своего легендарного «окна в Европу» он добился.
И никуда оно не делось. Но раздавить русский национализм навсегда, как он попытался, сделать
свою победу НЕОБРАТИМОЙ он не смог. Ещё дважды после него становился национализм
государственной идеологией России – при Николае I (уваровская триада) и при Сталине
(«социализм в одной, отдельно взятой стране»). И никого, кроме Петра, не звал его народ
Антихристом.
Конечно, национализм менял свои формы, подобно хамелеону, до неузнаваемости. Уваровская
триада нисколько не была похожа на православный фундаментализм XVII века, уничтоженный
Петром, и социалистический национализм Сталина никак не походил на триаду. Но суть его
оставалась прежней: Россия не Европа!
Никто не отнимет у Петра его бессмертной заслуги: без него Россия превратилась бы в нечто
подобное Османской империи, бесславно загнивавшей на задворках Европы. Ну, какое,
посудите, могло быть будущее у страны, считавшей себя, – по словам В.О. Ключевского, –
единственно православной в мире, свое понимание божества исключительно правильным,
представлявшей творца вселенной своим русским богом, никому более не принадлежавшим и
неведомым? Уничтожив фундаменталистскую Московию, Петр буквально за волосы выволок
Россию из исторического тупика. Но цена, которую страна заплатила за выход из тупика, была
жесточайшей. Полицейское государство, террор, разорение, Россия, брошенная «на краю
конечной гибели», и это из уст вернейших птенцов гнезда Петрова. Долгосрочная цена оказалась
ещё дороже. Крепостничество превратилось для крестьян в рабство, страна была разодрана
пополам. Её рабовладельческая элита шагнула в Европу, оставив подавляющую часть населения
прозябать в средневековье. Две России, в одной из которых, по выражению М.М. Сперанского,
«открывались академии, а в другой народ числил чтение грамоты между смертными грехами».
Право, не знаешь, кого в этом больше винить – тех, кто завел страну в тупик, или того, кто
спасал её для будущего – пусть такой кошмарной ценой?
При всем том прорыв в Европу был совершен и, как заметил один из самых замечательных
эмигрантских мыслителей Владимир Вейдле, «дело Петра переросло его замыслы, переделанная
им Россия зажила жизнью гораздо более богатой и сложной, чем та, которую он так свирепо ей
навязывал. Он воспитывал мастеровых, а воспитал Державина и Пушкина». Прав, без сомнения,
был и сам Пушкин, что «новое поколение, воспитанное под влиянием европейским, час от часу
привыкало к выгодам просвещения». Однако, очень скоро выяснилась и правота Герцена,
утверждавшего, что «в XIX столетии самодержавие и цивилизация не могли больше идти
рядом». Другими словами, выяснилось, что ждут страну на пути в Европу новые, не менее
монументальные глыбы, нежели та, что была столь страшной ценой сворочена в XVIII веке
Петром. И понадобятся новые прорывы, цена которых может оказаться не менее страшной.
ТРАГЕДИЯ ВТОРОГО ПРОРЫВА
Его пришлось дожидаться до третьей четверти XIX века. И невозможно писать о нём без боли. С
одной стороны, это было замечательное время оттепели, гласности и освобождения крестьян от
векового рабства. С другой, овеяно оно трагедией: страна потеряла неповторимый шанс
«присоединиться к человечеству», говоря словами Чаадаева. Опять, как при Петре, лишь
наполовину выполнил своё историческое задание новый прорыв в Европу, обрекая Россию на
ещё одну катастрофу, воздвигнувшую новое монументальное препятствие на её пути в Европу. Я
имею в виду, конечно, коммунизм. Но пойдем по порядку.
Робкая оттепель, наступившая после скоропостижной смерти Николая I, превращалась
помаленьку в неостановимую, казалось, весну преобразований. «Кто не жил в 1856 году, тот не
знает, что такое жизнь, – вспоминал отнюдь не сентиментальный Лев Толстой, – все писали,
читали, говорили, и все россияне находились в неотложном восторге». И в первую очередь,
молодёжь. Вот как чувствовала это совсем ещё молоденькая Софья Ковалевская, знаменитый в
будущем математик: «Такое счастливое время! Мы все так глубоко убеждены, что современный
строй не может далее существовать, что мы уже видели рассвет новых времен – времен свободы
и всеобщего просвещения. И мысль об этом была нам так приятна, что невозможно выразить
словами». Не дай бог было новому царю обмануть такие ожидания!
Откуда-то, словно из-под земли, хлынул поток новых идей, новых людей, неожиданных свежих
голосов. Похороненная заживо при Николае I интеллигенция вдруг воскресла. Даже такой
динозавр старого режима, как М. П. Погодин, поддавшись общему воодушевлению, писал нечто
для него невероятное: «Назначение [Крымской войны] в европейской истории – возбудить
Россию, державшую свои таланты под спудом, к принятию деятельного участия в общем ходе
потомства Иафетова на пути к совершенствованию гражданскому и человеческому».
Прислушайтесь, ведь говорил теперь Погодин, пусть выспренним «нововизантийским» слогом,
то же самое, за что двадцать лет назад Чаадаева объявили сумасшедшим.
Константин Кавелин очень точно описал, как именно представляла себе реформирование России
публика: «Конституция – вот что составляет сейчас предмет тайных и явных мечтаний и горячих
надежд. Это теперь самая ходячая и любимая мысль высшего сословия». И в унисон с
умеренным консерватором Кавелиным убеждал нового царя лидер тогдашних либералов
предводитель Тверского дворянства Алексей Унковский: «Крестьянская реформа останется
пустым звуком, мёртвою бумагою, если освобождение крестьянства не будет сопровождаться
КОРЕННЫМИ ПРЕОБРАЗОВАНИЯМИ ВСЕГО РУССКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО СТРОЯ
(выделено мною – А.Я.). Если правительство не внемлет такому общему желанию, то должно
будет ожидать весьма печальных последствий». Да, покончив с крестьянским рабством, Россия
своротила на своем пути в Европу очередную монументальную глыбу. Но общество буквально
вопило, что в XIX веке это ПОЛДЕЛА. И требовало оно всего лишь конституционной монархии.
Как в Европе. И помимо всего прочего нужно было быть глухим, чтобы не понять, о каких
последствиях писал Унковский. Общество, особенно молодёжь, не простит царю обманутого
ОБЩЕГО ЖЕЛАНИЯ. А радикализация молодёжи чревата была чем угодно, вплоть до уличной
стрельбы и революции.
С другой стороны, разве и впрямь не был тогда напоён воздух страны ожиданием чуда? И разве
не выглядело бы таким чудом, пригласи молодой царь для совета и согласия «всенародных
человек», как называлось это на Руси в старину, и подпиши он на заре своего царствования хоть
то самое представление, которое подписал в его конце, роковым утром 1881 года? Подписал, и
по свидетельству Дмитрия Милютина, присутствовавшего на церемонии, сказал своим
сыновьям: «Я дал согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы на пути к
конституции».
Трудно даже представить себе, что было бы с Россией, скажи это Александр II на четверть века
раньше – в ситуации эйфории, а не страха и паники, когда подписал-таки конституционный акт
после революции Пятого года его злополучный внук. Во всяком случае, Россия сохранила бы
монархию, способную на такой гражданский подвиг. И избежала бы уличного террора и
цареубийства. А значит, и большевиков. И Сталина.
Но не совершилось чудо. Ни в 1856, когда царь-освободитель не решился пойти против своего
славянофильствующего двора, для которого конституция была анафемой, ни тем более в 1881,
потому что тюфяк-наследник, будущий Александр III, оказался отчаянным националистом:
«Конституция? Они хотят, чтобы император всероссийский присягал каким-то скотам!». Хорошо
же думал о своём народе помазанник Божий (впрочем, вот отзыв о нём ближайшего его
сотрудника Сергея Витте: «Ниже среднего ума, ниже средних способностей, ниже среднего
образования»).
Поистине трагической оказалась для европейской «второй» России недоделанность Великой
реформы. Рванувшись на волне огромных общественных ожиданий в Европу, она зависла на
полдороге. Не вписывалась страна в Европу – со своим архаическим «сакральным»
самодержавием, с общинным рабством крестьянства и неудержимо радикализирующейся
молодёжью, готовой возглавить новую пугачёвщину. Для «второй» петровской России это
предвещало гибель. И, конечно же, смело её проснувшееся «мужицкое царство» вместе с её
великой европейской культурой. Такова печальная история второго прорыва.
ТРЕТИЙ ПРОРЫВ
Его тоже пришлось дожидаться долго, три четверти века. Зато для нас это уже не история, это
реальность. Препятствия на пути в Европу оказались не менее, а в некотором смысле и более
монументальны, чем во времена Петра и Великой реформы. Коммунизм как государственная
идеология нисколько не уступал по своей вездесущности православному фундаментализму
Московии XVII века. Империя, разросшаяся на пол-Европы, была больше и сильнее, чем при
Александре II. Госплановская экономика, запрещавшая частную собственность, вообще не имела
в истории России аналогов. Это требовало прорыва, неслыханного в Европе.
Если вспомнить, однако, что за недоделанность петровского прорыва в Европу страна заплатила,
как мы видели, крестьянским рабством и расколом на «две России», а за недоведенный до ума
прорыв Великой реформы – и вовсе гибелью европейской петровской России, то, право же, цена,
заплаченная за уничтожение коммунизма, империи и госплановской экономики – пусть и
грандиозная сумятица девяностых, и Путин – представляется, извините, мизерной. И если
современникам кажется она громадной, это просто потому, что они не помнят, что пережили
предшествующие поколения. Кто-то же должен об этом напомнить.
Так или иначе, от ВСЕХ монументальных препятствий на пути России в Европу остались
сегодня клочья, труха. Третий прорыв, связанный с именами Горбачёва и Ельцина, уничтожил
ПОСЛЕДНИЕ из них. Мало того, оставил он нам ещё и бесценный опыт избавления от коварной
идеологемы «особого пути России», последней модификации русского национализма, с которой,
если верить опросам, согласны сегодня 75% (!) опрошенных. Не будь у нас опыта третьего
прорыва, такая всеобщая вера в обречённость России на одиночество в мире могла бы выглядеть
ещё одним монументальным препятствием на её пути в «великую европейскую семью», по
выражению Чаадаева.
Но опыт есть. И выяснил он нечто удивительное: всемогущество телевизора. Развёрнутая в
1980-е на 180 градусов телевизионная и вообще пропаганда совершила чудо. Проводись в
советские времена опросы по поводу «особого пути России», они, без сомнения, обнаружили бы
не 75, а 99% смирения перед ее роковым одиночеством. Более того, гордости этим одиночеством.
«Мы русские, какой восторг!», как сказал один из ее знаменитых полководцев.
И что же? На протяжении нескольких лет (с 1987 по 1991) осталось от всего этого восторга лишь
воспоминание. По данным ВЦИОМа (тогдашнего Левада-центра), в начале 1992 согласились с
выбором «русские такие же, как все» 87% (!) опрошенных. Никакого, то есть, особого пути.
Буквально в мгновение ока (в масштабах истории) советский, до мозга костей, казалось,
советский народ стал антисоветским. Лишь 13% продолжали настаивать на особом пути России.
Вот вам цена «путинскому большинству».
Да, в девяностые всё изменилось. Но ничего подобного девяностым после Путина НЕ БУДЕТ.
Частная собственность легитимизирована. Империя, в возрождение которой ещё в 1996 верил
тогдашний кандидат в Президенты Зюганов, невозобновима, как доказано катастрофической
неудачей Путина. Попытка «Русского мира» оказалась провальной. Откуда взяться повторению
девяностых? Нет, конечно, останется после Путина кое-что недоброе. Например, аура верховной
власти, над истреблением которой довольно успешно, впрочем, работает на наших глазах сам
Путин (рейтинг доверия первому лицу упал в 2018 году до 33%). Или воспоминания о некогда
великой, но давно почившей в бозе империи, жестоко скомпрометированные путинскими
авантюрами в Украине, в Сирии и в Венесуэле. Но это, согласитесь, всё-таки «мелочи» по
сравнению с монументальными глыбами, свороченными, как мы видели, в трёх предыдущих
прорывах.
Таков мой ответ Андрею Мальгину. Таков, казалось бы, и логический конец Приглашения в
трилогию, призванного дать читателю лишь общий её смысл. Неоткуда больше ждать
«Веймарской России». Напротив, живем мы во времена АГОНИИ вековой самодержавной
государственности. 12-я оттепель, после Путина, если ничто не помешает ей перерасти в
финальный прорыв, имеет все шансы стать ОКОНЧАТЕЛЬНОЙ.
Тут и поставил бы я точку, когда б вызов не пришел с неожиданной стороны. От
единомышленников. Когда б ни бушевало на дворе то, что назвал я в трилогии ЛИБЕРАЛЬНОЙ
ДЕПРЕССИЕЙ, которая неизменно, как знают или должны знать историки (ещё один
устойчивый паттерн), охватывает образованную публику во времена затянувшихся диктатур.
Слишком многие почему-то уверены, что путинизм отныне навсегда. Они убеждены, что
ловушка захлопнулась: «с Россией кончено», говоря словами Максимилиана Волошина,
сказанными, правда, почти столетие назад. Да, говорят они, может быть, и работал когда-то
исторический паттерн, на который я ссылался, но и гроша в базарный день не стоит он больше в
России, навсегда искалеченной Путиным. На первый взгляд, возражение несерьёзное. Ну,
подумайте, Иван Грозный со своей опричниной не искалечил Россию, Сталин со своим Гулагом
не искалечил, а Путин искалечил? Очевидный ведь вроде бы вздор.
Я мог бы спокойно игнорировать его в своем Приглашении в трилогию, когда б, повторяю, не
стояли за ним феномен либеральной депрессии и связанное с ним массовое стремление
одарённой молодёжи «валить» из безнадёжной, как она уверена, страны. Всегда, мол, такой была
и всегда такой будет. Но ведь это неправда. (даже волнующее, я надеюсь, описание России
времен Великой реформы, приведенное здесь для примера, или, если уж на то пошло,
«Московские Афины» 1880-х свидетельствуют, что неправда. И потому не могу я закончить свое
Приглашение, не разобравшись, почему раз за разом распространяется в России эта депрессия,
подобно лесному пожару. Выходит, требует моё Приглашение постскриптума.
PS. Сталкивался я с либеральной депрессией не раз на протяжении столетий в самых разных
формах. И описывал её. Вот как звучала она в устах отчаявшегося диссидента XVII века Юрия
Крижанича, беспощадно обличавшего состояние, до которого дошли его современники в
результате диктатуры Ивана Грозного: «Русские всеми народами считаются ленивыми,
склонными к краже и убийству, бестактными в беседе, нечистоплотными в жизни». Совсем
иначе обосновывали безнадёжность России современники «моровых лет» Николая I в XIX веке.
“Есть ли будущее у страны, –спрашивали они, – министр народного просвещения которой
(Ширинский-Шихматов) публично объясняет, что «польза философии не доказана, а вред от неё
возможен»? И решает, что «впредь все науки будут основаны не на умствованиях, а на
религиозных истинах в связи с богословием»? Говорить ли об СССР с его марксистским
«богословием»?
Да, не раз писал я об этой склонности интеллигентных людей ощущать в гуще каждой
кошмарной диктатуры, что с «Россией кончено», о том, как даже в XVI – XVII веках «валила» из
страны одарённая молодёжь. Но писал в первом издании трилогии мало, слабо, не фокусировался
на этом. Между тем, кто, как не историки, обязаны в гуще очередной диктатуры напомнить
публике, что, грубо говоря, как бы ни было плохо, ещё не вечер? Что после «николаевской
чумы», по выражению И. С. Тургенева, придет Великая реформа? И великая культура? И после
брежневской пустыни – будут еще московские Афины 80-х? Да, сменят их новые диктатуры. Что
ж, не мы выбрали себе такое отечество – оно выбрало нас. Но никогда не исчезает в нём свет в
конце туннеля.
И вот мы дожили: кончается, похоже, этот мрачный туннель. И неутомимо хоронит его на наших
глазах сам его строитель Путин.
Я много думал о пронзительном завещании Василия Осиповича Ключевского: «Нашу русскую
историческую литературу нельзя обвинить в недостатке трудолюбия, она много работала, но я не
возведу на неё напраслины, если скажу, что она сама не знает, что делать с обработанным ею
материалом». Как истолковать столь немыслимую дерзость в устах обычно осторожного
старейшины этой самой исторической литературы? И это о современной ему, блестящей, одной
из лучших, если не лучшей в мире историографии! (Хуже, несопоставимо хуже обстоит дело с
ней после революции 1917 года, когда разбежалась она «по грядкам» и смирилась с последним
унижением профессии, гласящим, что «история учит только тому, что ничему не учит»).
Мне кажется, Ключевский имел в виду, что история – не искусство для искусства, что она либо
принимает активное участие в реальной жизни, присваивая себе роль путеводителя в её
запутанных закоулках, либо превращается в некий компендиум различных сведений о прошлом,
пригодный разве что для тренировки памяти студентов. Наш случай – частный. Есть миф,
постоянно возрождающийся с каждой новой либеральной депрессией и утверждающий, что
Россия – страна без будущего. Миф этот обескровливает страну, заставляя лучшие её
интеллектуальные кадры покидать её и безнадёжно деморализует оставшихся. Речь, разумеется,
не о временах тотального террора, как сталинские, когда выбора не было. Но таких за пять
столетий было четыре, если считать Московию XVII века и кратковременный террор Павла I. В
большинстве случаев выбор – между отчаянием и верой – был.
Какова должна быть в такие времена роль историка? Забиться в свою нишу (или, если хотите,
«грядку») и пусть жизнь идёт себе, как идёт? Или пробуждать в людях надежду, готовить их к
неизбежному (только он может ДОКАЗАТЬ, что оно неизбежно) возрождению страны, спасать
их от отчаяния? Спасать для будущего.
Обещаю, что во втором издании трилогии я постараюсь сделать всё, что в моих силах, чтобы в
умах – и в сердцах – читателей не осталось в этом сомнений.
https://snob.ru/profile/11778/blog/151089
20.03.19 Александр Янов: ВИЗАНТИЙСКИЕ УРОКИ
Рядовым зрителям, знающим историю хотя бы в объеме средней школы, фильм «Гибель
империи – византийский урок» (был такой в 2008 году на РТР) показался, боюсь, не просто
оскорбительным, издевательским. Главным образом потому, что его автор, ныне епископ
Тихон (Шевкунов), «лубянский духовник», исповедник чекистов и постоянный член
Изборского клуба, вел себя так, будто и за людей их не держит. На интеллектуальном уровне,
однако, фильм вызывал скорее удивление. Коли гибель Византийской империи,
случившуюся полтысячелетия назад, сочли на телевидении столь неотложной, то почему
ДЕЙСТВИТЕЛЬНЫЕ ее уроки в фильме даже не упомянуты? Тем более что уроки эти
сегодня и впрямь необыкновенно актуальны?
Давно отгремели и знаменитая путинская «рокировка», и отчаянный его призыв «умереть под
Москвой»; высохли, легендой стали слезы Путина на Манежке. Но проблема «преемника»,
из-за которой и слезы случились, и призыв, и которая вылилась в несостоявшуюся
революцию среднего класса 2011 года, жива. И, отдадим ему должное, епископ Тихон эту
революцию в известном смысле предсказал в своем «документальном» авторском фильме.
Предсказал, похоже, даже больше. В частности, то, что у путинской России НЕТ
БУДУЩЕГО.
Нет, не благодаря какому-то особому прогностическому дару предсказал. Просто тем, что
неосторожно представил Россию преемницей Византийской империи, нечаянно поставив тем
самым в порядок дня роковую для этой империи – и для России – проблему «преемничества
власти». Поэтому, собственно, и вспомнил я об этом забытом фильме. И раз уж вспомнил,
попытаюсь объяснить читателю его действительный смысл, о котором, похоже, не
подозревает и сам бедный епископ.
ЦИВИЛИЗОВАННАЯ ИМПЕРИЯ И ВАРВАРСКИЙ ЗАПАД
В принципе, содержание фильма элементарно. Если Западная Римская империя не устояла
под натиском варваров, то Восточная (в просторечии, Византия) устояла, и оказалась,
согласно отцу Тихону, оплотом мировой цивилизации на тысячу лет. Устояла она, говорит он
к безмерному удивлению зрителей, благодаря… «стабфонду», который, подобно Путину,
учредили ее императоры, но главное, потому что выстроили они «жестко централизованную
бюрократическую вертикаль власти» и обезвредили олигархов (сослав одних «в самые
отдаленные тюрьмы империи» и вынудив других искать убежища на варварском Западе).
Именно в этих сегодняшних терминах предпочел отец Тихон обсуждать глубоко
средневековую реальность (первым императором Византии был Аркадий, правивший с 395-
го по 408 год н. э., последним – Константин XI Палеолог /1449–1453). И так, уверен епископ,
все и продолжалось бы еще тысячу лет, когда бы не слабость «преемников» и интриги
Запада, отчаянно завидовавшего богатству и благополучию процветающей православной
империи. Ох уж эти «преемники»! В них-то главная беда, оказывается, и была.
Позвольте, мог спросить зритель, какие именно «преемники»? Их за тысячу византийских лет
были десятки. О каких из них речь? Тут-то ларчик и открывается. Не о Византии, как уже
догадался читатель, рассказал нам епископ, а о России. О самой что ни на есть современной,
о путинской. Недаром же показали фильм в тот момент, когда Путин обдумывал, идти ли ему
на третий срок или решиться на «рокировку» (то есть на четыре года передать власть
преемнику). Епископ Тихон был за третий срок. Более того, полагал, что преемник, кто бы он
ни был, приведет страну, чего доброго, к революции – и к гибели. И доказать это он почему-
то захотел именно на примере Византии (хотя понятия о ней, как мы скоро увидим, не имел).
Это они, «преемники», убеждает он Путина, понятно, думаю, что фильм был сделан и
показан для ОДНОГО зрителя, открыли рынки западным корпорациям, они привечали
«олигархов», они допустили расхищение «стабфонда», они не смогли противостоять
развращающему влиянию западной культуры, хотя откуда бы взяться этой культуре на
варварском еще Западе(?), а в результате не удержали и драгоценную «вертикаль власти».
На самом деле епископ Тихон, я подозреваю, исходил вовсе не из византийской, а из
советской истории, из того, как за считанные десятилетия превратили «преемники» Сталина
могущественную империю в колосса на глиняных ногах. Представьте, сколько вреда могли
они нанести за тысячу лет Византийской империи! Что с этим делать, однако, епископ не
знал. Да и никто не знает. Просто потому, что не было у византийских императоров, как и у
советских генсеков, долгосрочного решения этой зловредной проблемы. В конце концов, и
базилевсы, как именовали себя императоры, и генсеки, никуда не денешься, были смертны.
Как же без преемников?
Но краткосрочное-то решение есть, уверял Путина епископ, зачем передавать власть
«преемнику» при жизни? Византийский опыт свидетельствует, по его мнению, что такое
решение смертельно. Тем более что ни к чему так рисковать в постсоветской России. Да,
говорил он, в Византии «менялись императоры каждые четыре года – и можно ли было за
такой срок поднять страну?». В этом и состоит, согласно Тихону, «византийский урок»:
откладывайте решение проблемы, насколько возможно – на три срока, на четыре, на пять...
Тут, правда, некоторая неувязка. Кратковременные царствования и впрямь случались в
империи. Но редко (по моим подсчетам, всего в одиннадцати случаях из 87!). Чаще
затягивались они надолго. Юстиниан I, например, правил с 527-го по 565 год, Лев VI
(Философ) ─ с 886-го по 912, Василий I (Македонянин) – с 867-го по 886-й, даже Михаил III
(по прозвищу Пьяница) – с 842-го по 867-й. В среднем, однако, царствовали базилевсы, как
полагают эксперты, по 13 лет, то есть не больше трех президентских сроков, если принять
аналогию, предложенную епископом Тихоном.
Как бы то ни было, этот «византийский урок» (четырехлетний срок царствования) остается
на его совести: взят с потолка, ничего подобного в Византии не было, да при цезаризме (так
назывался тамошний политический строй) и быть не могло. Но даже будь епископ Тихон
прав, ничего, в принципе, от числа президентских сроков не зависело. От проклятой
проблемы ненадежности «преемников» все равно было не уйти. Ни в давно почившей
Византии, ни в современной России.
Прав епископ в другом: резали друг друга базилевсы нещадно. Подсчитано: 50 из них были
ослеплены, задушены или утоплены. Поделите 1000 лет на 50 – получится, что случалось это
каждые двадцать лет! И впрямь, как видим, цивилизованна была православная империя, так
восхитившая епископа Тихона. Но даже на таком мрачном фоне выделяется царствование
императрицы Ирины в конце VIII века. С 780-го по 790-й она была регентшей при
малолетнем Константине VI. Царствовал он, однако, когда вырос, сравнительно недолго
(меньше двух президентских сроков): в 797-м Константин был ослеплен по приказу Ирины.
Собственного сына не пожалела – так велик был призывный клич власти. И все лишь для
того, чтобы в 802-м сама Ирина была задушена по приказу «преемника» Никифора I. В этой
практически беспрерывной резне базилевсов и состоит, по сути, первый действительный
византийский урок. Ясное дело, о нем в фильме ни полслова.
Но и этого, думаю, достаточно, чтобы убедиться, как сильно отличалась политическая
культура воспетой в фильме православной империи от культуры еретического (и
варварского) Запада. Было, однако, еще нечто, в чем она от Запада роковым для нее образом
отставала.
ГЛАВНЫЙ ВИЗАНТИЙСКИЙ УРОК
Я имею в виду то, что проблема преемственности власти, так и не решенная в Византии за
тысячу лет, на Западе была решена. Безусловно, преодоление исторической инерции и ему
далось непросто. Идея империи, завещанная Римом, жила в умах еще долго. В 800-м году
современник Ирины Карл Великий был венчан в Риме императором Запада. Но в отсутствие
«вертикали власти» ничего из этой затеи не получилось, и уже внуки Карла разделили
империю. И хотя один из них (Лотарь I) сохранил титул, будущее Западной Европы
определяли, начиная с Верденского договора 843 года, национальные государства, власть в
которых ПЕРЕДАВАЛАСЬ ПО НАСЛЕДСТВУ. Никаких, иначе говоря, «преемников».
В двух словах, ход истории обнаружил, что существуют лишь два надежных способа
решения проблемы преемственности власти. Одним из них и была наследственная
монархия, другим, как выяснилось позже, – демократия. Но Византия, как и ее преемница,
пошла своим, «особым» путем.
Томас Пейн, идейный вдохновитель американской республики, писал незадолго до смерти,
что «решающее преимущество демократии, благодаря которому и превосходит она все
другие формы правления», заключается не в том, что она гарантирует «правильные»
решения, но в том, что она дает возможность гражданам ПЕРЕСМАТРИВАТЬ свое суждение
относительно качества и непредвиденных последствий этих решений». Иначе говоря, «дает
им возможность исправить совершенные ими самими ошибки и отвергнуть политику, на
которую они однажды согласились».
Что же касается времен Византийской империи, то до этого, самого совершенного из
решений проблемы преемственности власти, должны были пройти века и века. Еще
тысячелетие суждено было человечеству обходиться наследственной монархией. Но то
обстоятельство, что Византия оказалась не в состоянии доработаться и до этого решения,
предпочитая ему в ПОДАВЛЯЮЩЕМ БОЛЬШИНСТВЕ случаев институт «преемничества»,
несомненно, указывает, что она была исторически обречена. Удивительно ли, что пренебрег
епископ Тихон этим главным византийским уроком?
Между тем, из урока этого следует, что делать выбор после Путина придется и России. Иначе
пропадет, как Византия. Просто потому, что институт «преемничества» ведет страну, как
нечаянно продемонстрировал отец Тихон, к гибели. И выбирать придется между
наследственной монархией и общепринятой демократией. Третье, похоже, дано сегодня лишь
конфуцианскому Китаю. И то неизвестно, надолго ли.
ПОСЛЕДНИЙ ВИЗАНТИЙСКИЙ УРОК
Между тем, русские мыслители самых разных направлений понимали гибельность
византийского пути еще в XIX веке. Именно это имел в виду П. Я. Чаадаев, когда упрекал
свою страну в том, что «мы обратились к жалкой, всеми презираемой Византии за тем
нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания». Ясное дело,
либеральный мыслитель – не авторитет для епископа Тихона. Но вот отзывы из дневника
несомненного консерватора акад. А. В. Никитенко. 9 ноября 1843 года он записал: «О,
рабская Византия! Ты сообщила нам религию невольников! Проклятье на тебя!» И снова 20
декабря 1848-го: «Наши патриоты не имеют понятия об истории... не знают, какой вонью
пропахла православная Византия». Разница между либералом и консерватором оказалась, как
видим, невелика.
Чего, однако, не могли представить себе ни Чаадаев, ни Никитенко, так это непроходимую
геополитическую тупость базилевсов, в особенности в последние века империи, когда судьба
ее висела на волоске. Конечно, приходилось им воевать и с арабами, и с персами, но главную
угрозу они (за единственным исключением Михаила VIII) неизменно, до самых последних
десятилетий, усматривали в «латинском» Западе. Гроза, между тем, надвигалась, правы
школьные учебники, именно с Востока. Начиналось второе нашествие варваров, и на этот раз
путь его проходил через Византию.
Уже в 1300 году, за полтора столетия до гибели империи(!), оттоманские турки отняли у нее
бóльшую часть Малой Азии. А для Византии это означало примерно то же, как если бы у
России отняли Сибирь. Из великой евразийской державы она вдруг превратилась в
«геополитического карлика», как по-генеральски именуют сегодняшние национал-патриоты
восточно-европейских соседей России. Впрочем, в фильме епископа Тихона опять-таки нет
ни слова об этом катастрофическом событии, как и вообще об угрозе с Востока.
О последнем крестовом походе, в ходе которого крестоносцы разграбили Константинополь,
рассказано подробно. Читатель, я думаю, догадался почему. Во-первых, крестоносцы были
«еретики-латины», а «латинов» епископ ненавидит не меньше какого-нибудь базилевса. Во-
вторых, озабочен он, как мы видели, совсем другим – судьбой «вертикали власти», если
попадет она в руки преемника. До Малой Азии ли ему было?
Так или иначе, отвоевать ее базилевсы не смогли. Еще очевиднее стала угроза с Востока в
1352 году, когда турки переправились через Дарданеллы в Европу и уже два года спустя
захватили Галлиполи, а еще через семь лет – Адрианополь. Смертельные оттоманские клещи
сомкнулись вокруг Константинополя. И судьба его могла быть решена еще тогда, за много
десятилетий до конца, если бы турки, словно играя с византийцами в кошки-мышки, не
решили сначала завоевать Балканы.
В 1389 году они разгромили на Косовом поле сербов, три года спустя завоевали Македонию
и еще через четыре года Болгарию. Турция стремительно вырастала в европейскую
сверхдержаву. Трудно себе представить, чтобы сдержать ее натиск на Византию в XV веке
смогла бы даже объединенная Европа. Во всяком случае, она не сумела защитить не только
православный Константинополь, но и католический Будапешт, и два общеевропейских
ополчения, посланных Папой на выручку Константинополю, были уничтожены турецкими
янычарами.
Но ведь до 1362 года у турок даже янычарского корпуса еще не было. Короче говоря, в
середине XIV века – вот когда следовало думать об угрозе с Востока. Тогда и нужно было
создавать единый фронт с Европой, развивая успех первого из Палеологов, Михаила VIII. В
этом случае можно было бы, по крайней мере, использовать редкую историческую удачу: в
1402 году Тамерлан наголову разгромил турок в битве при Анкаре, заперев султана Баязида I
в железную клетку, которую долго возил с собой. Вот когда еще можно было совместными
усилиями отбросить оттоманов обратно в Азию.
Увы, византийские вдохновители отца Тихона, уверенные, как и он, в «необъяснимой и
генетической ненависти Запада к православной империи», и думать о едином фронте с
Европой не желали. Почти до самого конца борьба с «латинами» была для них важнее
выживания своей страны. Очнулись, когда было уже поздно, и помощь Европы ничего
больше изменить не могла. Так и привели они империю к гибели.
Таков был последний византийский урок. Право, очень уж надо не любить свое Отечество,
чтобы желать ему ту же гибельную геополитику и, стало быть, ту же судьбу. При всем том,
частично смягчает вину епископа предсказание, пусть нечаянное, что комбинация такой
геополитики с неразрешимой проблемой «преемственности власти» лишает путинскую
Россию будущего.
https://snob.ru/profile/11778/blog/151247
23.03.19 Александр Янов: Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825 -1917)
Глава 10 Последняя ошибка царя. Часть вторая

По мере воцарения в СССР сталинизма популярным толкованием Крымской войны все больше
становилась, как мы уже говорили, версия семейства Тютчевых, предложенная в середине XIX века.
Звучала она примерно так: исконная миссия России «вырвать христианские народности из-под
власти гнусного ислама», привела к тому, что Европа «набросилась на нас как бешеная» (А. Ф.
Тютчева). В результате «мы в схватке со всей Европой, объединившейся против нас общим союзом.
Союз, впрочем, неверное выражение, настоящее слово - заговор. В истории нет примера гнусности,
замышленной и совершенной в таких масштабах» (Ф. И. Тютчев). Как свидетельствуют документы,
цитированные в первой части этой главы, в тютчевской версии нет ни слова правды. Попробую
показать это по пунктам. Во-первых, в 1847 году издан был, как мы помним, «по высочайшей воле»
рескрипт министра народного просвещения, предписывавший России забыть о зарубежном
славянстве, «уже окончившем свое историческое существование». Правдоподобно ли в таком случае,
что Николай развязал войну, да что войну, крестовый поход (!), ради этого «исторически
несуществовавшего», по его мнению, славянства? Не логичнее ли предположить, что причиной
войны были фиаско 1848-го и соблазнительный сценарий Погодина о переделе Европы?
Во-вторых, коалицию против Наполеона 1813 года тот же Тютчев почему-то назвал в письме Густаву
Колбу, редактору Аугсбургской Allgemeine Zeitung, вовсе не заговором против Франции, тем более
«гнусностью», а совсем даже наоборот, «славной общеевропейской войной против тирана». Каким
же, спрашивается, образом аналогичная коалиция 1853 года превратилась в его устах из «славной
войны» в «гнусность»?

В-третьих, отдав в ноябре 1853 года приказ Нахимову по¬топить турецкий флот в Синопе, Николай
«потопил», можно сказать, антивоенное правительство в Лондоне, создав, таким образом, англо-
французскую коалицию собственными, если хотите, руками. Так логично ли винить в этом Европу?
В-четвертых, Николай не вывел войска из придунайских княжеств, когда Наполеон III предложил
ему в феврале 1854-го покончить дело миром. Одного ведь этого было достаточно, чтобы «заговор»
не состоялся. Так кто был инициатором этой «гнусности» - Европа или Россия?
В-пятых, наконец, самый очевидный, наивный даже, если хотите, вопрос: кто все это затеял? Кто -
Россия или Европа - собрался расчленить Оттоманскую империю, растянувшуюся от Египта до
Балкан и включавшую практически весь Ближний Восток? И кто подстрекал на это Николая,
соблазняя его перспективой неслыханного расширения царства русского? Чьи, короче, это стихи:
Семь внутренних морей и семь великих рек.
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная
Вот царство русское?
Другое дело, что в 1854-м Николаю и впрямь было не до всех этих соблазнов. Он уже понял, что
просчитался: двигаться вперед из-за яростного сопротивления турок оказалось труднее, чем он
рассчитывал, а отступить в той атмосфере крестового похода и патриотической истерии, которую
сам же он в стране и создал, означало бы потерять лицо. Ситуация вышла из-под его контроля. Мог
ли он забить отбой, когда для славянофилов, по свидетельству Б. Н. Чичерина, «это была священная
война» и со дня на день ожидалась «окончательная победа нового молодого народа над одряхлевшим
миром Запада»? Когда Погодин, отражая настроение перевозбужденной публики, увещевал Европу:
«Оставьте нас в покое решить наш исторический спор с Магометом, спор у нас с ним Божий, а не
человеческий»?
Ну, подумайте, как мог в таких условиях отступить под давлением этого самого «одряхлевшего
мира» Николай и как, с другой стороны, должна была звучать эта московитская абракадабра для
европейского уха? Повторялся скандал с Манифестом 14 марта 1848 года (вспомните: «Разумейте
языци и покоряйтесь, яко с нами Бог!») - с той лишь разницей, что на этот раз, уже развязав
«священную войну» в Европе, извинением не отделаешься. Николай сам себя загнал в ловушку.
Да, он, в конечном счете, отступил, когда выяснилось, что все крупные державы Европы, включая
ближайшую союзницу Пруссию и, как он считал, по гроб жизни ему обязанную за подавление
венгерского восстания Австрию, от него отвернулись, и Россия вдруг оказалась в такой же
безнадежной изоляции, как в 1848-м. Это тогда он сказал немыслимую в его устах фразу: «Скорее
Польшу отпущу на волю, чем забуду австрийскую измену». Австрия угрожала ударить во фланг
наступающей русской армии, если она не очистит дунайские княжества. С тех самых пор русские
«патриоты» не называли ее иначе, чем «Иуда-Австрия».
Николай отступил - и единственное, что ему теперь оставалось, чтобы окончательно не потерять
лицо в глазах «патриотов», это - какова ирония! - революция. Речь шла о том, чтобы послушать
Погодина и присоединившегося к нему наместника Польши фельдмаршала Паскевича - и поднять
против султана балканских славян. Паскевич, впрочем, был тактичнее Погодина и старался щадить
контрреволюционные чувства своего государя. «Меру сию нельзя, - писал он царю, - смешивать со
средствами революционными. Мы не возмущаем подданных против их государя [?], но если
христиане захотят свергнуть с себя иго мусульман, то нельзя без несправедливости отказать в
помощи нашим единоверцам».
Вот и были разосланы по всему полуострову русские агенты - поднимать славян на революцию
против султана. У меня нет здесь возможности входить в подробности этого подстрекательства.
Скажу лишь, что и последняя попытка Нико¬лая спасти лицо окончилась неудачей, не поднялись
славяне. Не поверили, что православный царь, десятилетиями убеждавший их подчиняться своему
законному государю, даром что государь этот был басурманский султан, вдруг решил их освободить.
Заподозрили подвох, провокацию. Не удалась Николаю роль революционного агитатора. Потому и
говорю я обо всем его предприятии по переделу Европы как о последней ошибке царя. Если это
вызовет у современного читателя какие-либо неуместные ассоциации, то все претензии к царю. Я
лишь рас¬сказываю, как это было в середине XIX века.
Возможно, впрочем, что сорвалось дело из-за его откровенного цинизма. Во всяком случае, Погодин,
например, в отличие от экзальтированных славянофилов, и не думал его скрывать. Так и писал:
«наше счастие, а не беда, если с исполнением священного долга соединятся и вещественные выгоды
и если, по мере побед над Магомедом, увеличится и наше политическое могущество». Чего вы от нас
хотите, отвечал он на европейские призывы к здравому смыслу, «чтобы мы, пред увенчанием наших
трудов и подвигов, выпустили из рук законную добычу? И в страхе от ваших угроз, смиренно
предоставили святое дело вашим барышникам (курсив мой. - А. Я)»? Реванш Русской идеи.
Вот эту гремучую смесь «святого дела» и «законной добычи» поднял в советское время на щит В. В.
Кожинов, возродив тютчевскую версию о Крымской войне как о «заговоре против России». Но
Кожинов был откровенным националистом, державником, чем-то вроде сегодняшнего Дугина, и
вдобавок еще трубадуром Черной сотни, с него спрос невелик. Как, однако, быть с тем, что уже в
постсоветское время почтенный профессор В. В. Ильин тоже трактовал николаевскую провокацию
как «войну империалистической Европы против России», как ее «последний колониальный поход на
Россию»? И с тем, что не менее почтенный профессор В. Н. Виноградов уверял публику, будто
«причиной Крымской войны была отнюдь не мнимая [?] агрессия России против Османской
империи». А что? Доктор исторических наук А. Н. Боханов объясняет, повторяя тютчевскую версию:
«Интересы России добиться освобождения православных народов противоречили интересам других
держав».

У меня нет под рукой сочинений нынешнего министра культуры В. Р. Мединского, но все шансы за
то, что та же мистификация фигурирует и в них. Едва ли можно усомниться, что она же будет
повторена и в готовящемся едином учебнике истории России. Трудно отделаться от впечатления, что
патриотическая истерия, затеянная Николаем I полтора столетия назад, продолжалась не только в
советское время, она продолжается и в наши дни. Только, увы, не оказалось в советские времена - и,
боюсь, нет сегодня - откровенного enfant terrible как М. П. Погодин, который честно признал бы, до
какой степени неотделима была в николаевской провокации «законная добыча» от «святого дела».
У меня нет, честно говоря, другого объяснения этой неожиданной мутации славянофильских
страстей в совершенно, казалось бы, чуждой им современной среде, кроме реванша Русской идеи. В
стране, по-прежнему, как в царские времена, морально обособленной от Европы, тем более
противопоставившей себя Европе, она неминуемо должна была, в конце концов, опять оказаться
идеей-гегемоном, пусть на этот раз с подложным коммунистическим паспортом. Пожалуй,
единственной партией, которая после крушения СССР интуитивно поняла, что в сталинском СССР и
сам «коммунизм» преобразовался в Русскую идею, была зюгановская КПРФ.
Нет спора, Русская идея с николаевских времен сильно изменилась, впитав в себя радикальные
элементы социализма, элементы, применимые и в других странах, но, по сути, осталась тем, чем
была всегда, - вызовом европейской цивилизации, попыткой насильственно изменить мировой
порядок, усадив на престолы зависимых от России стран если не русских великих князей, как было
задумано в дореволюционные времена, то коммунистических проконсулов, а в постсоветское время -
и просто наемников.
Да, руководясь этой идеей-гегемоном, Россия способна была усваивать вершки европейской
цивилизации (и за их счет даже вскарабкиваться порою, как показал опыт СССР, на сверхдержавный
Олимп). Но поскольку она принципиально отрицала ее «корешки», фундаментальные ее основы,
обречена была российская (советская) империя, в конечном счете, снова и снова отставать и
распадаться. Впрочем, мы уже вторглись на территорию дальнейших циклов этой работы, тех, что
посвящены приключениям Русской идеи в советские и в постсоветские времена.
«Пятая колонна»
Все, что осталось мне здесь, это разобраться в том, каким образом, при помощи каких аргументов
удалось советским (и пост-советским) историкам взвалить вину за Крымскую войну на Европу. На
поверку оказывается, что таких аргументов всего два. Первый, как мы уже говорили, заимствован у
Тютчевых: Россия пыталась ОСВОБОДИТЬ угнетенных единоплеменников, а Европа ответила на
нашу благородную попытку восстановить справедливость «колониальным походом против России».
На этот аргумент, как мы только что видели, уже ответил Погодин. Единственное, что было в нем
фальшью, это умолчание о «законной добыче», на которую рассчитывала в результате такого
«восстановления справедливости» Россия. А также о том, что понадобилось бы для этого
перевернуть весь существовавший миропорядок, переделить Европу.
Второй аргумент сложнее. Тут требовалось доказать, что Европа сама толкнула Николая на войну
против Турции при помощи своей «пятой колонны», глубоко внедренной в руководство России. На
первый взгляд это выглядит каким-то конспирологическим абсурдом. Но тут и вытаскивался
козырный туз - независимое объективное исследование Крымской войны академиком Е. В. Тарле.
Первым, насколько я знаю, выдвинул этот аргумент тот же В. В. Кожинов. И в устах
профессионального конспиролога звучал он вполне правдоподобно. Меня это мало сказать
заинтересовало - завело.
Как, в самом деле, мог быть замешан в эту мистификацию изысканный интеллектуал, историк
Божьей милостью, человек, дороживший своей международной репутацией, осмелившийся даже в
разгар дикой сталинской кампании против «безродных» публично попросить на лекции не делать
ударение в его фамилии на последней букве. Не делать потому, что он не француз, а еврей. Я не
могу, конечно, достоверно знать, почему Евгений Викторович согласился со вторым изданием своего
двухтомника о Крымской войне именно в 1952 году, когда в стране бушевало «дело убийц в белых
халатах» и сталинская паранойя достигла пика. Могу лишь предположить, что поверхностное
толкование двухтомника могло очень даже понадобиться Сталину, если он и впрямь задумал «ночь
длинных ножей» для своего ближайшего окружения.
Звучал бы при таком толковании двухтомник как независимое историческое подтверждение, что
царь во всей этой позорной крымской эпопее не виноват. Его обманули. Причем обманывали на
протяжении многих месяцев именно ближайшие его сотрудники. Будь это правдой, Николай
столкнулся с прямым предательством - в Зимнем дворце (!). Соблазнительное, согласитесь,
толкование. В особенности для Сталина, который всегда любил исторические аналогии.
Давал двухтомник Тарле повод для такого толкования? Без сомнения. Е. В.[Тарле] нашел бесспорные
доказательства: русский посол в Лондоне доносил в Петербург, что Англия, покуда у руля в ней
антивоенные тори, не будет воевать против России. И это было чистейшей правдой. Вот что,
например, говорил послу торийский премьер лорд Абердин: «Я не согласен кончить мою карьеру
революционной и подрывной войной. Мое решение твердо: я эту войну вести не буду, пусть ее ведет
кто-нибудь другой». Не мог же посол предположить, что его государь по неизреченной своей
глупости, а также по совершенному непониманию того, как работает парламентская система,
«свергнет» благо¬желательное к России правительство и практически приведет к рулю именно того
«другого», самого популярного тогда в Англии политика лорда Пальмерстона, который эту войну
спал и видел.
 

Та рле также нашел, что русские послы в Пруссии и Австрии доносили, что ни та ни другая не
намерены вмешиваться в русско-турецкую войну. И это тоже было правдой: не могли же в Берлине и
Вене предугадать, что речь пойдет о войне вовсе не против Турции, но за передел Европы. Можно
себе, однако, представить, что сделал из этих донесений, собранных добросовестным, но не
понявшим внезапный поворот в политике царя исследователем, опытный конспиролог Кожинов.
Русские послы, объяснил он, сознательно дезинформировали царя, вот что. Причем делали это с
благословения, а то и по прямому указанию самого канцлера Нессельроде, вернейшего оруженосца
императора на протяжении десятилетий (Нессельроде руководил внешней политикой России с 1822
года, был чем-то вроде Молотова при Сталине). Мудрено ли, что Николай заключил из этого: с
Турцией он может делать все, что ему заблагорассудится? Вот на каком абзаце из книги Тарле
базировал свои заключения Кожинов: «И барон Бруннов в Лондоне, и Мейендорф в Вене, и Киселев
в Париже, и даже Будберг в Берлине следовали указаниям своего шефа-канцлера и писали иной раз
не то, что видели их глаза и слышали их уши, а Нессельроде собирал эти сведения и подносил их
Николаю».
Нормальный человек первым делом спросил бы, что могли выиграть от дезинформации императора
все эти преуспевающие карьерные дипломаты и тем более их шеф, кроме стыда и позора, и, быть
может, каторги. Зачем это было им нужно? Но для черносотенного конспиролога все было как на
ладони. Дипломаты-то все, как на подбор, с НЕРУССКИМИ фамилиями (Киселева он, понятное
дело, из этой цитаты аккуратно удалил), а Нессельроде был и вовсе немецкий еврей. Других
доказательств, что царь имел дело с «пятой колонной» не требовалось. Нормального человека,
однако, это должно было поставить в тупик. Меня, признаюсь, поначалу поставило. Не помог и
доклад Александра Дугина Изборскому клубу, посвященный «пятой колонне» на вершине власти (на
сегодняшнем, разумеется, материале). Напомню, Дугин - в прошлом выпускник черносотенной
«Памяти» первых лет перестройки, а ныне профессор социологии МГУ - лидер конспирологического
крыла Изборского клуба. Вот его выкладки: «Нам подчас хотят изобразить, что пятая колонна только
в либералах и в «маршах несогласных», но это лишь самая откровенная вершина айсберга. Более
того, это ложная цель. Самые серьезные сети влияния, направленные на десуверенизацию России,
находятся среди тех, кто близок Путину, кто с ним работает, кто предопределяет выработку его
стратегии. Вот где настоящий заговор».
Короче, заключил Кожинов, «заговорщиками» действительно были самые близкие к царю люди,
работавшие бок о бок с ним. Как в случае Николая, так и в случае Сталина, Разве не факт, что
ревизия сталинской политики началась тотчас после его смерти (точно так же, как, заметим в
скобках, началась она тотчас после смерти Николая). И все-таки Кожинов лукавит. Ничего эти
«близкие» при жизни царя не предопределяли. Не посмели бы. Во всяком случае, никто в окружении
Николая не посмел, пока он был жив, противоречить его решению на¬казать Турцию за то, что она
не приняла его ультиматум, сколь бы нелепым он им не казался.
Другое дело, что наказать Турцию можно было, и не вызвав взрыв негодования и страха в Европе.
Например, отняв у нее Карс или Эрзерум или оккупировав любую часть ее территории в Азии. Это и
советовали ему авторитетные дипломаты с вполне русскими фамилиями, как А. Ф. Орлов или П. Д.
Киселев. (Именно за это рассердился на государя Меншиков и писал, как мы помним, что тот был
«словно пьян и никаких резонов не принимал»).
А «резоны» были как раз те, о каких доносили из европейских столиц дипломаты с нерусскими
фамилиями: никто в Европе и пальцем не пошевелил бы, буде Николай накажет Турцию на
азиатском театре. Бесспорную правду они доносили - в надежде, что у Нессельроде и Меншикова
достанет влияния убедить Николая не повторять скандальную историю Манифеста 14 марта 1848
года, не начинать войну в Европе и тем более не бросать вызов Англии, уничтожив турецкий флот в
порту Синопа вопреки английским гарантиям. Увы, недостало у них влияния. Никаких резонов,
включая донесения из европейских столиц, не принимал самодержец. И понятно почему. Желал
объявить городу и миру, что идет не наказывать Турцию, а устанавливать «Новый порядок» в
Европе, тот самый Novus nascitur ordo, о котором нашептал ему Погодин. И впрямь был «словно
пьян».
А Тарле что ж, сосредоточившись на дипломатических документах, упустил историк из виду как
характер царя, так и, что еще важнее, внезапный поворот его политики, тот самый, что действительно
предопределил его стратегию. Ошибся. И на старуху бывает проруха. Так или иначе, все без
исключения аргументы советских и постсоветских историков, опирающиеся как на «освобождение
православных» (которые в освободительную роль России не поверили), так и на мифическую «пятую
колонну», якобы обманувшую царя, не говоря уже о «заговоре против России», оказались на поверку
шиты белыми нитками. Простая правда всей этой истории состояла в том, что самодержец,
намеревавшийся воевать во имя своей химерической цели передела Европы «до последнего рубля в
казне и последнего человека в стране», не смог бы пережить капитуляции России и «позорного
мира», которым она должна была закончиться. И потому он ушел. Но Россия осталась. И вопросы,
стоявшие перед ней после его ухода, были совсем не те, что заботили его. На некоторые из них она
попыталась ответить. Другие так и не посмела задать.
Фото: 1. Синопский бой. Художник И. К. Айвазовский  2. В. В. Кожинов  3. Е.В. Тарле