ОГ МАНДИНО

Миссия: Успех!

Специально для www.koob.ru

УДК 159.9
ББК 88.37
М23

Мандино Ог
М23 Миссия: Успех! / Ог Мандино. — Пер. с англ. А. Озерова. — М.: ФАИР-ПРЕСС, 2001.
ISBN 5-8183-0073-0
Эта удивительная история, похожая на сказку с хорошим концом, утверждает, что жизнь каждого человека –
миссия. Беда в том, что этой миссии не учат в школе, и мы пытаемся осуществить ее без всякого плана. Пользуясь
советами Ога Мандино, вы получаете возможность исправить свою судьбу, осуществить заветные мечты, реализовать
скрытые таланты. Посеянные им «семена успеха» непременно принесут плоды в саду каждой человеческой жизни.
Тонко и поэтично, со свойственной ему мудростью, автор предлагает нам и учебник, и план жизненной миссии,
результатом которой будет только успех!
Для широкого круга читателей.

Права на издание книги приобретены через литературное агентство «Эндрю Нюрнберг».

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских
прав.
Copyright © 1986 by Og Mandino All rights reserved.
© Перевод. ФАИР-ПРЕСС, 2000
© Серия, оформление. ФАИР-ПРЕСС, 2001
 ПОСВЯЩАЕТСЯ С ЛЮБОВЬЮ
ОЧЕНЬ ДОРОГОМУ ЧЕЛОВЕКУ,
ПОЛУ ПЛЕЙТОНУ

Ты не раз слышал от меня, что жизнь – это миссия высокого полета, которую
большинство из нас пытается выполнить, не имея летного плана, потому что этому
не учат в школе. Жизнь действительно является миссией... но мы должны
помнить, что каждый день представляет собой жизнь в миниатюре...

Уинни Марлоу

Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя
всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить
предлежащее нам поприще.

Послание к Евреям, 12:1

ОГЛАВЛЕНИЕ
ГЛАВА ПЕРВАЯ....................................................................................................................2
ГЛАВА ВТОРАЯ....................................................................................................................6
ГЛАВА ТРЕТЬЯ....................................................................................................................9
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ...........................................................................................................12
ГЛАВА ПЯТАЯ....................................................................................................................15
ГЛАВА ШЕСТАЯ.................................................................................................................18
ГЛАВА СЕДЬМАЯ...............................................................................................................22
ГЛАВА ВОСЬМАЯ..............................................................................................................27
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ................................................................................................................31
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ...............................................................................................................35
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ..................................................................................................39
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ......................................................................................................42
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ......................................................................................................45
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ................................................................................................49
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ.....................................................................................................52
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ..................................................................................................56
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ.....................................................................................................60
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ...............................................................................................63
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ.................................................................................................65
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ...........................................................................................................68

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда полупустой «Конкорд» совершил посадку в аэропорту Хитроу, весь
уполномоченный персонал «Гардинер Индастриз», как я и ожидал, устроил мне встречу в
здании аэровокзала.
– Добро пожаловать в Лондон, мистер Гардинер! После двух недель ненастья даже
солнце решило выглянуть сегодня для вас.
2
 – Спасибо, Сидни. Ну, как поживает мой рекламный гений и ведущий специалист по
связям с общественностью? Все ли готово для завтрашнего памятного выступления перед
нашими друзьями из Британии?
– Да, сэр, – с нервной улыбкой ответил он. – Я покажу вам расписание по дороге в
гостиницу.
Я медленно двигался через толпу своих усердных сотрудников, обмениваясь
рукопожатиями, обнимаясь и отвечая на бесконечные вопросы о своих впечатлениях от
путешествия на изящном белом снаряде, летевшем быстрее звука. После обычных задержек
на таможне и при выгрузке багажа Сидни вывел меня на улицу, где стоял черный «роллс-
ройс». Седой шофер в униформе вытянулся в струнку, открыв для нас заднюю дверцу
машины.
– Все по высшему разряду, Сидни?
– Просто хотелось, чтобы вы чувствовали себя как дома, сэр. Если вы можете ездить по
Скоттсдейлу в «корнише» с открывающимся верхом, то почему бы вам не ездить на
«Серебряном облаке»* в Лондоне?
Когда мы устроились сзади на мягких кожаных сиденьях, Сидни раскрыл свой
портфель, достал блокнот и приступил к докладу. Торжественная церемония открытия
трехэтажного комплекса, где будет размещен первый иностранный филиал «Старкрест
Инкорпорейтед», одной из девятнадцати компаний концерна «Гардинер Индастриз», была
назначена на завтра на два часа дня. Само здание, в Хэмпстед-Хит, находилось лишь в
двадцати минутах езды от нашей гостиницы. Мы направимся туда из «Дорчестера» в
половине второго.
Было трудно сосредоточиться на словах Сидни, но я заставлял себя это делать. Для
защиты почетных гостей в случае дождя, бубнил он, был воздвигнут большой шатер. После
короткой речи и символического вскапывания земли золотой лопатой перед журналистами и
телекамерами мне предстояло провести по меньшей мере получасовую пресс-конференцию.
Необъятность моих корпоративных владений и, разумеется, размер моего состояния,
напомнил он, обязательно будут в центре внимания репортеров. Американский капитал
практически игнорировал Великобританию в течение последних нескольких десятилетий.
Почему «Гардинер Индастриз» берет на себя столь значительные финансовые обязательства?
По мере того как мы приближались к Лондону, надписи на дорожных щитах начали
отвлекать меня. Гринфорд, Итон, Бэзинг-сток, Хаунслоу, Илинг...
Уинни! Я едва не произнес вслух ее имя.
Уинни Марлоу, где ты? Что с тобой случилось? Закрыв глаза, я по-прежнему мог
видеть ее бледное морщинистое лицо и большие зеленые глаза, наполненные слезами, когда
она обнимала меня, покрывала поцелуями мои щеки и повторяла снова и снова, что я должен
почаще писать ей.
Это было в декабре 1944 года. Прошло сорок лет – долгий срок. Больше года я
действительно часто писал ей. Некоторые письма возвращались обратно с пометками
«адресат выбыл» или «больше не проживает по этому адресу». Я не имел представления о
судьбе остальных писем, но она так и не ответила, даже не прислала открытку. Как она могла
навеки закрыть дверь между нами, особенно после того как снарядила меня на выполнение
миссии длиной в целую жизнь? Я далеко превзошел свои, а возможно, и ее самые смелые
мечты, но все мои победы были бы гораздо слаще, если бы она знала об этом.
– Сэр, сэр! – монотонный голос Сидни звучал почти пронзительно. – С вами все в
порядке?
– Все хорошо, – заверил я. – Так, кое-что вспомнил.
Сидни опустил свой портфель на пол и закинул ногу на ногу.
– Во время войны ваша часть была расквартирована здесь, не так ли?

*
Представительская модель «роллс-ройса», предназначенная для государственных руководителей. – Здесь и
далее прим. пер.
3
 – Да. Восьмая армия ВВС, бомбардировщики Б-24. Кажется, где-то к северу или к
северо-востоку отсюда. Наша база располагалась около деревни Марли.
– Вы часто бывали в Лондоне?
– Не слишком. Пять или шесть раз за время службы. Я совершил тридцать боевых
вылетов.
– И с тех пор так и не возвращались в Англию?
– Нет. Сначала я женился, сменил несколько работ, пытаясь найти себя, потом
появились дети. Затем я открыл свое первое маленькое дело и с головой ушел в работу, а
годы все шли и шли.
Сидни понимающе хмыкнул.
– Это еще мягко сказано. Что за фантастическую карьеру вы совершили, сэр! – Он
указал на ландшафт, проносившийся за окном автомобиля. – Эти места кажутся вам
знакомыми?
– Не сказал бы. Когда мы получали двухдневную увольнительную и отправлялись в
город, то почти не тратили время на осмотр местных достопримечательностей.
– Ясное дело, сэр, – Сидни улыбнулся и покачал головой. – Вы действительно прожили
поразительную жизнь, мистер Гардинер. Судя по тому, что мне известно о вас, в 1945 году,
когда вы демобилизовались из военно-воздушных сил, то не имели ничего, кроме одежды на
себе и единовременного пособия. Семьи тоже не было. А теперь вы возвращаетесь сюда,
будучи одним из самых богатых людей в мире. Что за история! Надеюсь, вы вкратце
упомянете об этом в своей завтрашней речи, хотя бы в том смысле, что США – страна
великих возможностей. Вы собираетесь предусмотреть это?
– Да, но немного по-другому.
– Сэр, вы намерены выйти за рамки информации, помещенной в нашем пресс-релизе? –
осторожно поинтересовался он.
– Я еще не видел нашего пресс-релиза.
Сидни снова открыл портфель и вручил мне три страницы материалов для прессы,
подготовленных отделом по связям с общественностью. Я прочитал их и протянул обратно.
– Вы хорошо потрудились, Сидни.
– Здесь изложено практически все, о чем вы собираетесь сказать, не так ли? – настаивал
он.
– Да... почти все.
Я отвернулся и посмотрел в окошко. Если бы он только знал... но я не был уверен в
том, что Сидни хорошо переносит сюрпризы.
Автомобиль проехал через Хаммерсмит и свернул на Кромвель-роуд. Вскоре после
того как мы миновали Виктория-сквер и музей Альберта, оказавшись на Бромптон-роуд, я
наклонился вперед, чтобы внимательнее рассмотреть величественное здание старого
универсального магазина «Харродс».
– Мы почти приехали, сэр.
– Знаю. Помнится, «Харродс» был где-то неподалеку от Гайд-парка.
Наконец мы повернули на Парк-лейн, обогнув угол Гайд-парка, и «роллс-ройс» плавно
остановился у обочины.
– Добро пожаловать в «Дорчестер», сэр. Уверен, вам понравится ваш номер и
превосходные услуги местного персонала. Ресторан «Терраса» славится своей
непревзойденной кухней.
Улыбающийся коридорный терпеливо придерживал дверцу автомобиля, но я не
торопился выходить из удобного салона. Сидни ждал, и на его бледном лбу все четче
проступали глубокие морщины. Я взглянул на часы.
– Сидни, когда у меня первая деловая встреча?
– Не раньше трех часов, сэр. Би-би-си направляет в ваш номер команду репортеров.
Они хотят взять короткое интервью, которое появится в сегодняшних вечерних новостях.

4
Полагаю, вы не будете возражать. После этого вы совершенно свободны до завтрашних
торжеств.
– О'кей, тогда распорядитесь доставить багаж в мою комнату. У меня есть одно дело.
Оно не займет много времени, но это важно.
– Сэр, позвольте мне заменить вас. Вы, должно быть, устали после долгого перелета.
– Нет-нет, я хорошо себя чувствую и должен лично этим заняться. Позаботьтесь о
вещах до моего возвращения и не беспокойтесь обо мне. У меня останется достаточно
времени для подготовки к телевизионному интервью.
После того как Сидни и мой багаж исчезли в холле «Дорчестера», я наклонился к
водителю и спросил:
– Как вас зовут?
– Генри, сэр.
– Генри, вы знаете Мэттью-корт, небольшую улочку неподалеку от Глочестер-плейс?
– Конечно, знаю, сэр. Я еще с войны живу примерно в двух кварталах оттуда.
– Отлично. Отвезите меня туда.
Когда вдалеке появилась Мраморная арка, мышцы моего живота начали непроизвольно
напрягаться. Сколько раз я проходил мимо этого чудесного монумента из итальянского
мрамора по пути к дому Уинни! Возле арки мы повернули направо, а затем налево, к
Глочестер-плейс.
– Бейкер-стрит совсем недалеко отсюда, – сообщил Генри.
– Да, я знаю. Шерлок Холмс по-прежнему живет в доме 221б?
Он рассмеялся.
– Вы уже были здесь раньше!
– Давно, Генри, очень давно.
Даже крошечные дверные проемы и железные балконы Глочестер-плейс казались
хорошо знакомыми. Когда человек заново переживает прошлое, эти моменты могут быть для
него прекрасными или мучительными, в зависимости от событий. Наконец «роллс-ройс»
притормозил и повернул направо.
– На этом угловом столбе когда-то была вывеска, сэр, но сейчас ее нет. Это Мэттью-
корт. Какой дом вам нужен?
– Дом № 22. Он расположен... по правой стороне.
Мэттью-корт была короткой тупиковой улочкой. Слева от меня трехэтажное кирпичное
здание достигало конца улицы и поворачивало, образуя нечто вроде перевернутой буквы L.
Но справа не было ничего, кроме куч битого кирпича, камней и гнилых деревянных балок,
заросших высокими безобразными сорняками.
Я открыл дверцу автомобиля. Хотя день выдался теплый и влажный, меня внезапно
обдало холодом. Не помню, как долго я стоял, глядя на груды мусора, прежде чем Генри
прикоснулся к моей руке.
– Прошу прощения, сэр. Это тот адрес, который был вам нужен? – он с серьезным
видом кивнул в сторону руин.
– Ее звали Марлоу... Уинни Марлоу, – я едва узнал собственный голос. – Раз уж вы
много лет жили поблизости, то, может быть, случайно знаете ее?
Генри помедлил с ответом. Он снял свою шоферскую фуражку и вытер лоб.
– Нет, сэр. Зато я хорошо помню, что здесь произошло. Какая жалость, сэр!
Я глубоко вздохнул.
– Расскажите мне.
– Никогда этого не забуду, – отозвался Генри, опустив голову. – Это случилось ранним
утром, в самом начале 1945 года. Один из последних залпов немецких ракет Фау-2 пришелся
как раз по жилым домам на этой стороне улицы.

5
 ГЛАВА ВТОРАЯ
За пять дней до моего двадцатилетия, в 1943 году, на грудь моего кителя прикрепили
пару серебряных бомбардирских крылышек и вручили мне золотые нашивки младшего
лейтенанта. Теперь, согласно приказу ВВС США, я был «офицером и джентльменом», хотя
еще не имел права голоса.
Помимо этого, я был лишен многих других вещей. После выпуска из бомбардирского
училища в Карлсбаде, штат Нью-Мехико, наш класс получил десятидневную
увольнительную, и я был, наверное, единственным курсантом, не уехавшим домой сразу же
после церемонии. У меня не было дома. С восьми лет я жил со своим дядей Питом – после
той ужасной ночи, когда приехали полицейские, сообщившие мне, что мои родители
погибли в автокатастрофе на шоссе № 9. По их словам, водитель автобуса утратил контроль
над машиной на мокром асфальте. После похорон я переехал к единственному из оставшихся
родственников, который жил на той же улице в городке Фрэмингхэм, штат Массачусетс.
Дядя Пит был горьким пьяницей. Когда он трезвел, что случалось не слишком часто, то
постоянно напоминал, что спас меня от сиротского приюта, и твердил о том, как я должен
быть благодарен ему за крышу над головой, теплую постель и трехразовое питание. Что я
мог сказать? Что я мог сделать? Я стал его мальчиком на побегушках: драил полы, вытирал
пыль, заправлял постели, мыл посуду и даже научился немного готовить. Тех нескольких
долларов, которые я зарабатывал разноской газет по утрам и во второй половине дня, едва
хватало на одежду – особенно потому, что рос я очень быстро. Не стоит и говорить о том,
что ребята в школе скоро узнали о моем бедственном положении и, будучи обычными
детьми, немилосердно дразнили меня. Люк Гардинер, приемыш городского пьяницы!
Когда Пит возвращался домой после очередной вечерней выпивки в местном баре, он
делал то, что казалось ему вполне естественным: лупцевал и бранил меня за вымышленные
или реальные оплошности, допущенные в работе по дому. Я четыре раза убегал от него, но
полицейские всегда ловили меня и водворяли обратно... и все повторялось сначала.
Я был прирожденным спортсменом. На момент поступления в высшую школу мой рост
достигал шести футов, а весил я сто семьдесят пять фунтов, так что Пит уже остерегался
трогать меня. Я от всей души хотел играть в бейсбол, футбол и баскетбол, и мистер Керни,
наш учитель математики, который одновременно вел тренировки по этим видам спорта, не
жалел сил, стараясь склонить меня к регулярным выступлениям за школьную команду. Но я
не мог этого сделать. Я нуждался в деньгах на завтраки, на книги и одежду, а Пит не давал
мне ничего. Поэтому вместо того, чтобы стать школьным героем с хорошими шансами
продолжить спортивную карьеру в колледже, я устроился работать по вечерам и на полный
день по субботам в скобяной лавке Фламера.
После обеда, который обычно проходил в одиночестве, я стал посещать местную
Мэрриэмскую публичную библиотеку, где делал школьные задания. Там было гораздо легче
сосредоточиться, а в окружении книг я всегда чувствовал себя спокойно и уютно. Книги
стали спасательным кругом, за который я отчаянно цеплялся для того, чтобы выжить в
условиях, каких не пожелал бы ни одному подростку. Как-то вечером я случайно обнаружил
полку с замечательными книгами об успехе и о том, как его достигнуть. Я с жадностью
проглотил «Думай и богатей» и «Законы успеха» Наполеона Хилла, «Попробуй!» Уильяма
Дэнфорта, «Акры алмазов» Рассела Конуэлла и все истории Горацио Эглера, которые смог
найти. Что за сокровища! Чем больше я читал, тем крепче становилась моя убежденность в
том, что меня нельзя считать неудачником, приговоренным к убогой жизни из-за
обстоятельств, над которыми я не властен. Моя судьба находилась в моих и только в моих
руках; вскоре я стану самостоятельным человеком и смогу изменить свою жизнь к лучшему.
Я наконец понял, что могу выдержать любое испытание – ведь будущее окажется таким
ярким и прекрасным, каким я захочу его сделать. Какое откровение для шестнадцатилетнего
подростка!

6
 У меня была подружка. Ее звали Присцилла Уит, и она, конечно же, происходила из
состоятельной части нашего городка. Почему богатые всегда живут в северных районах, а
бедные – в южных? Родители Присциллы делали все возможное, чтобы помешать нашим
встречам, но мы все-таки встречались в библиотеке и подолгу гуляли вместе. Помню, какой
стыд я испытывал, когда признался, что хочу пригласить ее на школьный бал, но у меня нет
костюма. Я присмотрел себе голубую саржевую тройку в магазине «Пенниз» всего лишь за
29 долларов, но когда попросил Пита одолжить мне денег на покупку, он лишь рассмеялся,
не отрываясь от газеты.
После окончания школы Присцилла поступила в колледж Уэлсли, а я устроился на
работу на местной резиновой фабрике, где выпускали надувные плоты и спасательные
жилеты для наших вооруженных сил. Я зарабатывал сорок четыре доллара в неделю, и Пит
настоял на том, чтобы я отдавал ему половину заработка в качестве платы за стол и жилье. Я
подчинился беспрекословно, зная о том, что теперь мне недолго придется мириться с его
присутствием, поскольку я получил призывной номер, и многие из моих школьных
товарищей уже служили в армии.
Вскоре в нашем городе появились вербовщики из ВВС, оборудовавшие призывной
пункт в маленькой ратуше Фрэмингхэма. Я записался после того, как молодой сержант
объяснил мне, что зачет двухгодичного обучения в колледже, ранее необходимый для того,
чтобы обратиться с просьбой о приеме в школу курсантов военной академии, готовившей
пилотов, штурманов и бомбардиров, недавно был отменен. Сержант заверил меня, что для
первого шага к офицерским «крылышкам» мне нужно выдержать лишь два экзамена в
Бостоне: письменный и сдать нормативы по физической подготовке. В случае провала меня,
вероятно, направят в стрелковое училище или в одну из многочисленных наземных команд
техобслуживания. Пит с радостью подписал мои призывные документы, поскольку мне еще
не было двадцати одного года, заметив лишь, что армия дает мне шанс стать настоящим
мужчиной.
Я добрался автостопом до Бостона и попал туда как раз в день сдачи письменного
экзамена. Неулыбчивый капрал, раздававший задания, объявил о том, что менее сорока
процентов из предыдущих трех групп смогли выдержать жесткий армейский стандарт,
необходимый для поступления в летное училище. Четыре недели спустя я получил
официальное уведомление о приеме. Мне предстояло явиться в учебный манеж
Национальной Гвардии в Бостоне 10 декабря 1942 года. Пит отвез меня на станцию снежным
декабрьским утром в своем фургоне для перевозки белья. Пока мы ждали поезда из
Уорчестера, он молча переминался с ноги на ногу рядом со мной. Наконец, когда поезд с
лязгом и шипением остановился у перрона, он сунул руку в карман и сказал:
– Вот, Люк, возьми.
Он протянул мне пять сложенных двадцатидолларовых купюр. Я смотрел на него, не
зная, что сказать. Пит что-то пробормотал себе под нос, а затем я услышал:
– Возьми деньги, парень. Еще не известно, когда тебе в первый раз выплатят
жалованье.
Потом мы обменялись рукопожатиями, и он пожелал мне удачи. Когда поезд тронулся
с места, одинокая фигура Пита махала мне с платформы. Не могу сказать точно, но если бы я
не знал его так хорошо, то мог бы поклясться, что он плачет. Три месяца спустя Пит на
полном ходу вогнал свой фургон в телеграфный столб. Получив телеграмму от его босса, я
сходил в нашу военную церковь и помолился за упокой его души; больше я ничего не мог
сделать.
Я писал Присцилле каждый день. Мои первые письма отправлялись из Атлантик-Сити,
где я проходил через все мучения начальной подготовки, включая ежедневные пробежки по
пустынным пляжам в морозную погоду под пение строевых маршей. Единственным светлым
пятном в моей жизни за эти два месяца был Глен Миллер.
Майор Глен Миллер... Поскольку все отели на побережье были зарезервированы для
нужд армии, мы не только жили в удобных номерах, но и ели там, где до войны

7
располагались элегантные танцзалы и рестораны. Миллер совсем недавно сколотил
армейский ансамбль, часто игравший для нас в коротких перерывах на ланч. «Чаттануга чу-
чу», «Наконец», «Нитка жемчуга», «Серенада лунного света»... теперь каждый раз, когда я
слышу записи Миллера, то совершаю путешествие в прошлое.
В одном из писем Присцилле из Лондона я с гордостью объявил о том, что меня
зачислили на курсы бомбардиров. После суровой подготовительной программы некоторые
стали учиться на пилота, другие овладевали штурманскими навыками, а третьи поступили в
бомбардирское училище. По итогам подготовки я имел право выбора. Мне сообщили, что на
пилота нужно учиться минимум семь месяцев: штурманские курсы занимали четыре месяца,
а бомбардирское училище – лишь тринадцать недель. Я выбрал самый быстрый путь к
получению крылышек и нашивок, опасаясь, что в случае задержки упущу возможность
встретиться в воздушном бою с японцами или немецкими нацистами.
В битком набитом армейском поезде мы отправились к следующему этапу обучения,
называемому предполетной подготовкой, который проходил в Санта-Ане, штат Калифорния.
Мы ехали пять дней, совершив путешествие из Нэшвилла через Билокси и многочисленные
городки к западу оттуда, включая Эль-Пасо. Я не играл в карты и, чтобы скрасить скуку,
начал вести дневник нашего переезда, отослав его Присцилле после прибытия в
Калифорнию: напыщенное юношеское сочинение на тридцати семи страницах, которое по-
прежнему хранится у нее, хотя чернила почти совсем выцвели.
Я лишь однажды съездил в Лос-Анджелес за время нашего пребывания в Санта-Ане.
Мы с тремя приятелями-курсантами наняли такси для поездки в город и нашли небольшой
подвальный ресторанчик на Уилшире, где играли Уинги Мэнон и его джаз-группа. Мы
изрядно напились, провели ночь в сентиментальных воспоминаниях на скамейке в
маленьком парке и автостопом вернулись в лагерь на следующее утро. Одним из наших
инструкторов по физической подготовке был Джо ди Маггио, но бесконечные отжимания,
подъемы с переворотом и бег на месте вовсе не казались легче от этого факта. Нас гоняли
так, словно готовили к рукопашному бою, а не к благовоспитанной жизни «летающих
мальчиков». Несмотря на пальмы и теплый океанский бриз, мы были рады распрощаться с
Санта-Аной.
Я был членом первого специального курса для бомбардиров в Карлсбаде. После
нескольких недель кропотливых математических расчетов и приобретения навыков в работе
с секретным прицелом Нордена на летных симуляторах, расположенных в строго
охраняемом ангаре, мы приступили к настоящим полетам над пустыней.
В каждом самолете находилось по два ученика плюс усталый пилот. Пока один
нервничающий курсант сбрасывал пять бомб на белые концентрические круги, нанесенные
известью прямо на песке вокруг деревянной хижины, которая служила центром мишени,
другой высовывался из маленького люка в задней части учебного самолета и снимал каждое
попадание маленькой камерой, прикрепленной к запястью. Потом курсанты менялись
местами. После возвращения на базу пленку проявляли и подсчитывали расстояние от
центра мишени для каждой сброшенной бомбы. Курс обучения включал десять полетов;
таким образом, мы сбрасывали по пятьдесят бомб, каждая из которых была начинена сотней
футов песка и небольшим сигнальным зарядом. Вспышка этого заряда фиксировалась
камерой при ударе. Если после десяти бомбежек среднее отклонение от центра мишени
превышало 230 футов с высоты 10 000 футов, курсант не получал крылышек бомбардира и
офицерского звания, и его отправляли в стрелковое училище. Мы называли таких
неудачников «снятыми с вооружения». Мое среднее отклонение составляло 139 футов, но
пятьдесят два курсанта не справились с заданием.
Утром перед выпускными церемониями мои приятели-курсанты подарили мне золотой
кактус (обычный колючий кактус, выкрашенный в желтый цвет) в качестве приза за
«выдающееся достижение». Во время одного на первых учебных полетов я случайно открыл
бомболюк за несколько миль от мишени – так далеко, что этот сброс не учитывался при
расчете средних показателей. После полета меня встретил адъютант нашей базы в

8
сопровождении двух ковбоев мрачного вида. Как выяснилось, моя «бомба» убила двух
призовых бычков, которые мирно паслись на травке. Мне сообщили, что ВВС возместит
скотоводам убытки, однако общая стоимость будет вычитаться по частям из моих
следующих шести выплат денежного довольствия.
В письменном приказе, полученном после выпуска, мне предписывалось через десять
дней явиться в расположение воздушной базы в Солт-Лейк-Сити, где меня включат в состав
летной команды. Затем мы отправимся на тренировочную базу, откуда в течение двух или
трех вылетов будем совершать тренировочные боевые вылеты, пока не понадобимся в
настоящей войне по ту сторону Атлантического океана.
В то время как все мои товарищи отправились домой, показать свои бомбардирские
крылышки соседям и родственникам, я уехал первым поездом в Солт-Лейк-Сити,
остановился в отеле «Юта» и с пользой потратил оставшиеся дни, посылая бесконечные
письма Присцилле, посещая кинотеатры и проводя много времени в книжных магазинах и
библиотеках. Я по-прежнему старался найти путеводные указания, с помощью которых я
мог бы достичь такого успеха, чтобы жители Фрэмингхэма, да и всей страны, в один
прекрасный день узнали о том, кто такой Люк Гардинер и что ему удалось совершить в
жизни.
Откуда мне было знать, что ответы ждали меня почти в пяти тысячах миль оттуда, что
они были заперты в сейфе, в квартире неподалеку от Глочестер-плейс в Лондоне?

ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Когда наша команда наконец собралась в Солт-Лейк-Сити и совершила перелет на базу
ВВС в Каспере, штат Вайоминг, для прохождения основного курса боевых тренировок на
четырехмоторном бомбардировщике Б-24 «Либерейтор», мы, пожалуй, представляли собой
типичный образец американской молодежи того времени, описанный Эрни Пайлом для
миллионов читателей в своих популярных донесениях из зон военных конфликтов.
Наш первый пилот и командир Боб Лалли, который в свои двадцать шесть лет был
старшим членом команды, раньше работал школьным учителем в Лексингтоне, штат
Кентукки. Второй пилот Тим Уард был студентом-второкурсником из Огайо. Штурман Хэнк
Муччи работал в винном магазине своего отца в Буффало. Среди шести человек рядового
состава (четверо стрелков плюс инженер и радист) был и счетовод из Бруклина, помощник
владельца ранчо из Оклахомы, бухгалтер, двое фабричных рабочих и паренек, только что
закончивший школу. Средний возраст команды составлял двадцать три года, и лишь Боб
Лалли был женат.
Никому из нас не приходилось летать на самолете в гражданской жизни, а теперь нам
собирались доверить громадную и сложную махину смерти стоимостью более трехсот тысяч
долларов. Серебристый Б-24, установленный на бетонной стоянке, представлял собой самый
совершенный тяжелый бомбардировщик, созданный к тому времени в США. Он возвышался
более чем на 18 футов над землей, имел размах крыльев 110 футов при длине 66 футов и весе
более 50 000 фунтов. Снабженный четырьмя двигателями «Пратт энд Уитни» мощностью
1200 лошадиных сил каждый, он мог нести по меньшей мере пять тонн бомб на расстояние
1300 миль и вернуться без дозаправки при средней высоте полета 30 000 футов. Гигантский
фюзеляж, сиявший на солнце, казался неразрушимым, но мы знали, что это не так. Все мы
понимали, что он может стать нашей могилой в любой момент, если боги войны перестанут
улыбаться нам.
Через три месяца, весной 1944 года, наша команда налетала более двухсот часов
вместе. Поскольку мы понимали, что жизнь каждого из нас зависит от того, как хорошо он
будет выполнять свою работу, то занимались тренировочным бомбометанием в полночь и на
рассвете, без всяких жалоб. Мы устраивали штурманские рейды до Сиэтла и обратно,
проводили бесчисленные стрельбы, садились вслепую по приборам, производили бомбежку

9
с низкой высоты, совершали полеты на трех двигателях, имитировали уход за ранеными на
борту и даже «покидали» самолет после тяжелого повреждения, хотя, конечно, не
выбрасывались с парашютом.
Наконец мы были готовы – или по крайней мере нам так казалось. Десять молодых
мужчин, недавних подростков, теперь составляли боевую команду, а поскольку до нас
доходили слухи о том, что Айк * собирается осуществить высадку в Европе, мы боялись лишь
того, что война закончится, прежде чем мы побываем в настоящем бою. Это был чудесный
возраст невинности. Мы любили свою страну, и вокруг не было никаких демонстрантов с
лозунгами «Долой войну!», которые могли бы посеять сомнения в наших умах.
Как-то утром после побудки мы получили приказ собирать вещи и готовиться к вылету
во второй половине дня. Вместе с тремя другими командами мы отправились на старом
армейском транспортнике в Канзас-Сити, где нас ожидал сияющий Б-24ж, только что
доставленный с завода в Уиллоу-Ран. После совместного позирования для фотографии перед
нашим новым самолетом мы последовали за Бобом Лалли в небольшую комнату для
инструктажа.
Боб улыбался и держал в руке коричневый конверт. Подождав, пока мы успокоимся, он
сказал:
– Это великий день, джентльмены. Должно быть, начальству понравилась наша работа
в Каспере, потому что нас посылают в высшую лигу! Мы приписаны ко второму дивизиону
восьмой воздушной армии и завтра утром отправляемся в Англию!
Боб снова подождал, пока не стихли приветственные возгласы.
– Я горд, что являюсь членом этой команды, – продолжал он. – Среди нас нет слабаков.
А теперь, если вы собираетесь отметить это событие в Канзас-Сити сегодня вечером,
позвольте предупредить вас, что мы отбываем в шесть тридцать утра, и я хочу, чтобы
каждый из вас был свеж как огурчик. Кто придет с похмелья, тот горько пожалеет об этом.
Наш первый пункт назначения находится в Доу-Филд рядом с Бангором, в штате Мэн. Там
получим приказ и летный план до побережья Англии. Наш маршрут, несомненно, пройдет
над северной частью Атлантики... где очень много холодной и соленой воды.
Тим Уард игриво нахлобучил фуражку Хэнка Муччи ему на глаза.
– Ну, ребята, теперь мы узнаем, каков наш штурман в настоящем деле. Если он сядет в
лужу, то нам предстоит незабываемое плавание!
Командные тренировки продолжались и во время первого полета нашего
бомбардировщика на базу под Бангором. Пока Хэнк трудился в носовом отсеке, разложив
карты на маленьком столе и постоянно сообщая курсовые поправки капитану и второму
пилоту, наш радист Джин Бонн тоже получал координаты от наземных станций, а я сидел в
носовой башенке и проводил визуальную проверку нашего положения с помощью
лоцманской карты. Когда мы пролетели немного севернее Детройта, спокойный голос Хэнка
объявил по интеркому расчетное время нашего прибытия: 13.02. Шасси нашего
бомбардировщика прикоснулось к посадочной полосе базы Доу-Филд в 13.04!
Восторги в связи с успешным окончанием первого этапа нашего путешествия быстро
улеглись. Выяснилось, что давление масла в третьем двигателе сильно упало над озером
Эри, и главный механик базы после долгих консультаций с Бобом и Тимом принял решение
снять двигатель и тщательно проверить его. Это означало, что нам придется провести на базе
четыре или пять дней, прежде чем машина будет готова к новому перелету. Затем командир
сообщил, что все это время нам придется оставаться на базе, так как теперь мы находимся на
военном положении.
Я позвонил Присцилле рано вечером из офицерской столовой. Прошло уже больше
года с тех пор, как мы обнялись на прощанье, и я скучал по ней еще больше, чем когда-либо.
Она приехала домой из колледжа на пасхальные каникулы; мне пришлось потратить больше
пяти долларов четвертаками, постоянно опуская монетки в прорезь платного телефона. Она
*
Прозвище Дуайта Эйзенхауэра, 34-го президента США и главнокомандующего союзными силами в Европе во
время Второй мировой войны.
10
сказала, что будет молиться за меня, и обещала писать каждый день, а я снова и снова
повторял, как сильно люблю ее. Музыкальный автомат играл мелодию «Ты никогда не
узнаешь», когда я присоединился к Тиму и Хэнку за угловым столиком. Хэнк придвинул ко
мне кружку пива.
– Давай, Люк, выпей. Мы уже опередили тебя на три порции.
Мы пили в молчании. Даже разговорчивый Тим лишь смотрел на свое пиво между
глотками. Трое парней, никогда не бывавших далеко от дома, только что пересекли
полстраны на тяжелом бомбардировщике. Впереди расстилались тысячи миль океана, а еще
дальше бушевала война в смертоносном небе над Западной Европой. Мы же застряли здесь;
хочешь не хочешь, оставалось лишь ждать.
– Где капитан? – спросил я.
– Где он еще может быть? – проворчал Хэнк. – Сидит на койке в казарме, сочиняет
очередное письмо домой. А ты, Люк, едва ли не хуже его. Прямо не знаю, о чем вы оба
можете столько писать каждый день.
Тим помахал в воздухе пустой кружкой. Его уже немного шатало из стороны в сторону.
– Люк, твоя девушка живет неподалеку от Бостона?
– Примерно в двадцати милях к западу, в Фрэмингхэме. Это мой родной город.
– Как далеко от... отсюда?
– Не знаю. Пожалуй, миль двести.
Тим с заговорщическим видом кивнул мне. Затем он встал, подошел к бару и вернулся
с подносом, на котором стояло шесть кружек пива. Хэнк взял со стола две монетки по
двадцать пять центов, подошел к музыкальному автомату, опустил их в прорезь и нажал
наугад несколько кнопок. Перри Комо начал петь «Пока проходит время». Мы выпили еще
по две кружки, прежде чем Тим повторил свой последний вопрос:
– Как далеко отсюда до твоей девушки, Люк?
– Примерно двести миль, – буркнул я. – Какого черта ты все время спрашиваешь?
Тим быстро пьянел. Полагаю, мы все уже были навеселе. Он повернулся к Хэнку,
ткнул большим пальцем в мою сторону и сказал:
– Вот тип, который вечно сидит, уткнувшись носом в пособия по успеху, когда не
пишет письма своей девушке. Он даже пытается приучить нас к этим глупым книжонкам и
говорит, что мы не добьемся ничего хорошего в жизни, если не выучим принципы успеха.
Но посмотрите на него! Эти книги ни хрена ему не помогают. Хэнк нахмурился.
– Я не вполне понимаю вас, второй пилот, – официальным тоном сказал он. – Будьте
добры, объяснитесь.
Тим кивнул и с громким стуком поставил свою кружку на стол.
– О'кей. Скажи мне, Люк, разве в одной из твоих книжек не написано, что ты можешь
сделать все в этом мире, но при условии, что ты хочешь этого достаточно сильно и готов
заплатить требуемую цену? Я помню, ты давал мне почитать.
Я кивнул.
– Да, это книга Наполеона Хилла.
– Разве это не один из принципов успеха, о которых ты все время толкуешь? – спросил
Тим, хитро прищурившись.
– Да.
– Хорошо. Тогда скажи, чего ты сейчас хочешь больше всего на свете?
Я пожалел о своих словах сразу лее после того, как произнес их:
– Мне хотелось бы еще раз увидеть Присциллу, прежде чем я отправлюсь на войну.
– Попался, бомбардир! – торжествующе воскликнул Тим. – Больше всего на свете ты
хочешь увидеть свою девушку. Значит, если ты действительно веришь, что можешь добиться
всего, если хочешь достаточно сильно и готов заплатить нужную цену, то почему бы тебе не
встретиться с ней?
– Тим, ты пьян, – промямлил Хэнк.

11
 – Может быть. Но послушайте меня, ребята! Вот мы сидим тут – команда без
самолета... и будем сидеть еще три или четыре дня. Нас никуда не отправляют и не дают
никаких поручений. Здесь нет даже утренней проверки. Все, что нам остается – это сидеть и
ждать, пока не починят двигатель. Мы пролетали над Бангором по дороге сюда; город
находится лишь в нескольких милях от базы. Я уверен, что от Бангора до Бостона регулярно
ходят поезда. Люку нужно сесть на поезд, доехать до Бостона, провести денек-другой со
своей милашкой, а затем вернуться, пока самолет не подготовили к вылету. Никто, кроме
нас, не заметит его исчезновения и не узнает, куда он ездил.
– Ты не только пьян, а еще и свихнулся! – сказал Хэнк. – Как Люк выберется с этой
базы без пропуска? Здесь повсюду охрана, а в Бангоре полно военной полиции. Если его
поймают, то один лишь Бог знает, что с ним тогда сделают! В любом случае, его исключат из
команды и подвергнут военно-полевому суду. Это тебе не курсы для начинающих в штате
Огайо, парень. Здесь придется очень дорого заплатить за ошибку.
– Конечно, я не советую ему выходить через главные ворота. Пусть Люк сам все решит.
Если он так верит в свои принципы успеха, то пусть докажет их на личном примере.
Я молча допил пиво. Саксофон Генри Джеймса жалобно рыдал «Я не хочу гулять без
тебя, детка», заполняя своим звуком почти пустую офицерскую столовую. Тим прикоснулся
к моей руке.
– Люк, ты мне нравишься, – сказал он. – Я рад, что служу в одной команде с тобой, и
считаю тебя отличным бомбардиром. Не держи зла, приятель, но я готов поставить сотню
баксов на то, что это дело тебе не по зубам.
Я наклонился и пожал его руку.
– Считай, что мы поспорили, старина.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Голос отца Присциллы по телефону звучал хрипло и сердито.
– Люк, ты знаешь, сколько сейчас времени? – отрывисто бросил он.
– Да, сэр. Пожалуйста, простите меня. Могу я поговорить с Присциллой?
– Снова? Думаю, она спит. Мы все спали, когда ты позвонил.
– Прошу прощения, сэр, но это очень важно.
Наступила долгая пауза, после которой я наконец услышал сонный голос Присциллы.
– Что случилось, Люк? – спросила она.
– Ничего, дорогая. Просто у меня есть маленький сюрприз для тебя.
– Какой?
– Я еду в Бостон! Хочу, чтобы ты встретилась со мной завтра в три часа дня в холле
отеля «Турейн».
– Что? – воскликнула она.
– В холле отеля «Турейн»... в три часа дня.
– Как... почему?
Мне не хотелось беспокоить ее. Я сказал лишь, что наш самолет несколько дней будет
находиться на профилактическом ремонте и поэтому у нас есть немного свободного времени
перед вылетом в Англию.
– Я буду там, дорогой, обязательно буду, – пообещала она и повесила трубку.
Мои наручные часы показывали без пяти двенадцать, когда я вышел из офицерской
столовой и направился в казарму. Мы с Хэнком делили маленькую комнату; Боб и Тим
обитали за следующей дверью. Когда я вошел в комнату, чтобы забрать свое полотенце и
туалетные принадлежности, Хэнк сидел на краю койки.
– Люк, не будь идиотом! Ты же знаешь Тима: он только поддразнивал тебя. Ты
попадешься и испортишь все, ради чего так старался. Забудь об этом и ложись спать, ладно?

12
 Я взъерошил его волосы и вышел в уборную, где наскоро вымылся под душем и
побрился. Пятнадцать минут спустя, почти полностью готовый к выходу, я сражался с
галстуком, когда соседняя дверь распахнулась, и вошел Боб. Он был в одних трусах. Широко
расставив ноги и упершись руками в бока, он смотрел на меня и укоризненно качал головой.
Я промолчал, тщательно заправляя узел галстука под воротник рубашки. В зеркале я мог
видеть Тима, застрявшего в дверном проеме с удрученным и виноватым видом.
– Тим разбудил меня своими мрачными новостями, Люк, – наконец заговорил Боб. –
Ты спятил, парень. Если тебя поймают, твоя задница окажется на раскаленной сковородке.
Я продолжал стоять спиной к нему.
– Я смогу это сделать, капитан. Не беспокойся за меня. Я вернусь задолго до того, как
вы приготовитесь к вылету.
– Ты знаешь, что по уставу я должен выдать тебя прямо сейчас?
Нa это я не рассчитывал. Как старший офицер Боб действительно был обязан доложить
о том, что один из членов его команды самовольно покинул расположение части, которая
находится на военном положении. Военных летчиков, бывало, судили и за меньшие
проступки.
Я оперся на тумбочку и опустил голову. Вскоре я почувствовал, как руки Боба легли на
мои плечи. Он развернул меня лицом к себе и улыбнулся.
– Сейчас я собираюсь лечь в постель и хорошенько выспаться. Насколько мне известно,
ты тоже будешь спокойно сопеть на своей койке. Обними за меня Присциллу и не вздумай
вернуться на базу позднее чем послезавтра вечером, о'кей?
Я обнял его на прощанье, надел свой офицерский китель с серебряными крылышками и
золотыми нашивками, обмахнул щеткой туфли, проверил бумажник, скатал плащ, сунул его
под мышку и направился к выходу. Хэнк побежал вперед и распахнул дверь с низким
поклоном.
– Желаю тебе хорошо провести время, дружок, – сказал он. – Поцелуй ее и за меня
тоже.
Я вышел в холодную тьму. Шестнадцать часов назад мы вылетели из Канзас-Сити. Мне
следовало бы испытывать усталость, но сейчас в моей крови бушевал адреналин. Меньше
часа прошло с тех пор, как Тим бросил мне вызов в столовой. У меня не оставалось времени
спланировать свой «побег» из Доу-Филд, и я не имел карты местности для ориентировки.
Так или иначе, наши казармы стояли на пологом склоне, и я мог видеть, что большая часть
огней базы находилась на юге. На севере, за моей спиной, было лишь несколько зданий, с
которыми граничила небольшая роща. Грязная дорога шла мимо казарм под тенистые кроны,
и я решил идти туда, положившись на свою удачу.
Боже, там было темно, как в запертом шкафу! Ночь выдалась ненастная: ни луны, ни
звезд. Я то и дело оступался на скользком гравии, останавливаясь и проклиная себя за
глупость. Но я дал обещание перед товарищами и теперь не мог повернуть назад. Это еще
один принцип успеха, которому я следовал всю свою жизнь. Направьте луч прожектора на
себя. Скажите всем и каждому, в чем заключается ваша цель. Не оставляйте места для
маневра уклонения. Сожгите за собой мосты, и тогда вы сможете двигаться лишь в одном
направлении: вперед! Вот и сейчас я медленно двигался вперед, иногда светя себе под ноги
язычком пламени от зажигалки «Зиппо», чтобы не сбиться с пути.
В конце концов мои глаза привыкли к темноте. Я мог видеть светло-серую дорогу на
расстоянии примерно двадцати ярдов перед гобой, а также силуэты кустарников и валунов
по обочинам. Где-то через полчаса я услышал пугающий звук мотора и оглянулся, увидев
сзади прыгающие огни автомобильных фар. Я укрылся за толстой сосной справа от дороги и
замер, когда джип с двумя сержантами военной полиции в шлемах проехал не более чем в
десяти футах от меня. Свет фар продвинулся вперед лишь на короткое расстояние, а затем
яркие лучи упали на высокую ограду, затянутую металлической сеткой. Вот так повезло!

13
 Джип несколько минут постоял у ограды, затем развернулся и поехал обратно. Я лежал
ничком на толстом слое сосновых иголок, пока звук мотора не затих в отдалении. Потом я
вскочил и со всех ног побежал к ограде.
Ржавая металлическая сетка поднималась над землей на добрых пятнадцать футов, а
над оградой смутно виднелись мотки плотно скрученной колючей проволоки. Не зная,
сколько времени у меня остается до тех пор, пока джип не приедет снова, я скатал плащ в
комок и засунул его под китель. Затем я снял кожаные туфли, связал шнурки и повесил их на
шею. Подъем был мучительно медленным, всего лишь на несколько звеньев с каждым
толчком, но наконец мои пальцы прикоснулись к колючей проволоке. Я замер, чтобы
перевести дыхание, потом вытянул правую руку и крепко ухватился за металлическую
скобу, скреплявшую проволоку через равные промежутки. Пользуясь скобой как
единственной опорой я осторожно подтянулся наверх и замер в неустойчивом равновесии на
узкой трубке, обрамлявшей ограду сверху. Люк Гардинер, знаменитый эквилибрист! Я
медленно перенес одну ногу в носке над колючей проволокой и поставил ее на трубку с
другой стороны. Затем, почти как цирковой акробат, я оттолкнулся от скобы, перебросил
другую ногу через колючки и полетел вниз. К счастью, высокая и влажная трава смягчила
мое падение. Я встал, задержавшись лишь для того, чтобы надеть туфли и плащ, а затем
быстро отбежал от ограды, опасаясь появления своих недавних знакомцев в черных шлемах.
Теперь я находился где-то на заболоченном лугу или на пастбище, над которым висел
резкий запах коровьего навоза. Согнувшись почти пополам в довольно тщетной попытке не
вляпаться в навоз, я продвигался вперед и молился о том, чтобы поскорее выйти на какую-
нибудь дорогу. Незадолго до рассвета старый молочный фургон, нагруженный тяжелыми
алюминиевыми флягами, протарахтел в сотне ярдов от меня.
Выбравшись на мощеную дорогу вслед за фургоном, я впервые осознал, что мои туфли,
носки и нижняя часть брюк пропитались болотной жижей. Кроме того, я дрожал от холода.
Что поделаешь, весна в штате Мэн! Вскоре закукарекал петух, другой ответил ему, и первые
оранжевые проблески восходящего солнца засияли справа от меня. Я прошел, наверное, еще
две или три мили, прежде чем увидел чудесное зрелище: сельский домик с освещенными
окнами.
Я почистился, насколько это было возможно, и пошел по дорожке к дому, от всей души
надеясь, что фермер не держит во дворе злую собаку. Увидев мой мундир, маленький
старичок в мешковатом комбинезоне без промедления пригласил меня к себе. Я сказал ему,
что ехал в Бангор, но у меня сломался автомобиль, и я буду очень признателен, если он
разрешит мне воспользоваться телефоном, чтобы вызвать такси, поскольку мне нужно быть
в городе к восьми утра. Вместо этого он позвонил сам, дал диспетчеру точные указания, как
проехать на ферму, а потом угостил меня завтраком из яичницы, горячих булочек и сосисок.
Пока не приехало такси, мы пили кофе и разговаривали о войне, о Гитлере и о наших
военно-воздушных силах. Через сорок минут, когда солнце полностью поднялось над
горизонтом, я уже был на железнодорожном вокзале в Бангоре.
Несмотря на ранний час, в старом здании было полно военных, отправлявшихся в
отпуска и увольнительные, с чемоданчиками или саквояжами в руках. Трое сержантов из
военной полиции проходили через толпу, выборочно проверяя документы. Я торопливо
подошел к окошку кассы, не глядя по сторонам, и купил билет до Бостона туда и обратно.
Поскольку до прибытия поезда оставалось больше часа, я решил, что самым безопасным
местом для ожидания будет запертая кабинка в мужском туалете. Я купил большой
бумажный стаканчик кофе, пару пирожков и номер «Ридерс Дайджест». В туалете я
просидел почти до восьми часов, а затем осторожно вышел на улицу и направился к
четвертому перрону, где уже стоял старый бостонский поезд. Я старался придать лицу и
осанке выражение спокойной целеустремленности, подобающее американскому офицеру.
Кассир сказал мне, что поезд прибудет в Бостон в два часа дня. Оказавшись в купе, я
почувствовал себя совершенно обессилевшим. Здравый смысл подсказывал мне, что нужно
прилечь и вздремнуть, но я не мог. Страх и возбуждение последних нескольких часов

14
держали меня в постоянном напряжении. Пока поезд ехал через бесконечные бурые поля,
кое-где покрытые молодой травой, я одолел «Ридерс Дайджест» и принялся за «Бостон
Пост», оставленную кем-то на сиденье рядом со мной.
Затем, почти через час после Бангора, мое сердце внезапно ушло в пятки. В наш вагон
вошел военный полицейский, а за ним морской пехотинец из берегового патруля. Они шли
друг за другом по проходу, проверяя документы у всех военных. Я оказался в ловушке: на
этот раз не было даже туалетной кабинки, где я мог бы спрятаться. Двое неторопливо шли по
вагону, тщательно просматривая бумаги и задавая один-два вопроса перед тем, кик
двинуться дальше. Я думал о Присцилле, терпеливо ждущей меня в холле отеля «Турейн».
Часы бьют три, потом четыре, потом пять... я уже представлял выражение лица ее родителей,
когда она вернется домой с разбитым сердцем и скажет им, что Люк обманул ее. Проклятье!
У меня же почти получилось!
Мои мучители приближались. Я заставил себя раскрыть газету на странице спортивной
хроники и попытался сосредоточиться на статье, описывающей флотскую службу Тэда
Уильямса. Я поднял газету повыше, как будто она могла защитить меня от приближающейся
судьбы.
– Доброе утро, сэр, – военный с черной нарукавной повязкой и буквами «ВП» (военная
полиция) улыбнулся мне над краем газеты. Морской пехотинец ограничился вежливым
кивком.
– Доброе утро, – выдавил я.
– Направляетесь домой, сэр?
– На несколько дней. Я из Фрэмингхэма.
Оба приложили руки к козырькам и отвернулись, напоследок пожелав мне хорошо
провести время. Я откинулся на спинку сиденья, дрожа всем телом. Разумеется, мне
следовало бы знать, что офицеров, отправляющихся в отпуск, очень редко просят предъявить
документы.
У Северного вокзала в Бостоне я подозвал желтое такси. Мои часы показывали
четверть третьего.
– Будьте добры, отвезите меня к отелю «Турейн».
– Конечно, сэр, – дородный чернокожий водитель ловко вклинился в поток машин. –
Как доехали?
– Замечательно, – я улыбнулся ему в зеркальце заднего вида. – Просто превосходно!

ГЛАВА ПЯТАЯ
– Болван!
Я смотрел в зеркало ванной комнаты и досадовал на то, что в спешке забыл захватить
свой бритвенный прибор. К счастью, у меня была карманная расческа, но на покупку других
туалетных принадлежностей в ближайшей аптеке понадобилось бы слишком много времени.
Мои часы показывали без двух минут три.
Перебросив свой плащ через сложенные руки, Присцилла стояла рядом со стеклянной
вращающейся дверью отеля и вглядывалась в шумную толкотню на Бойлстон-стрит. Я хотел
было позвать ее, как только вышел из лифта, но вместо этого подошел к ней сзади по
толстой ковровой дорожке и закрыл ей глаза ладонями. Не издав ни звука, она положила
свои ладони сверху и держала их так несколько секунд, а потом поднесла мою руку к губам
и поцеловала ее. Когда она повернулась, в ее глазах блестели слезы. Мы крепко обнялись.
Наконец Присцилла отступила назад, держа меня за руки.
– Дай мне посмотреть на тебя! – Она прикоснулась к золотым нашивкам на моем
кителе, нежно погладила серебряные бомбардирские крылышки. – Мой герой... Боже, ты
великолепно выглядишь в этом мундире! Не могу поверить, что мы с тобой стоим здесь и
прикасаемся друг к другу.

15
 Я снова поцеловал ее.
– Помнишь, о чем я все время говорил тебе, милая? Ты должна верить в чудеса – а это и
есть настоящее чудо.
Сначала мы зашли в аптеку на углу Бойлстон-стрит и Тремонт-авеню, где я купил себе
туалетные принадлежности взамен забытых на базе. Затем мы торопливо вернулись в
«Турейн» и поднялись в мой номер, где я вымылся под душем и побрился за рекордно
короткое время, закончив как раз в тот момент, когда нам принесли два больших гамбургера,
картофель-фри и молочный коктейль с шоколадом.
В промежутках между глотками Присцилла старалась познакомить меня с недавними
событиями в жизни наших школьных друзей, по мере того как я называл их имена.
– Стив Тота?
– Стив поступал в парикмахерское училище, но его недавно призвали. Я не знаю, где
он сейчас.
– Майк Клемонс?
Ее лицо омрачилось.
– Он служил в морской пехоте. Погиб на Гвадалканале.
– Фил Уотсон?
– Служит но флоте. Он приезжал домой около месяца назад; во «Фрэмингхэм Ньюс»
было напечатано интервью с ним.
– Джон Риз?
– Работает в городском клубе. Думаю, его освободили от армии по форме 4-Ф. Он
постоянно ездит на отцовском автомобиле, не жалеет бензина и встречается с любой
девушкой, которая ему не отказывает.
– Пол Мазински?
– Убит в Италии... под городком Салерно.
– Мартин Кузенс?
– Он сейчас дома. Последний раз, когда мы виделись, он сказал, что лучше бы ему
умереть. Он ходит на костылях: потерял ногу но время высадки на Сицилию.
– Билл Тарчер?
– Получил отсрочку от призыва. Он единственный кормилец у матери или что-то в
этом роде. Недавно обручился с Руфью Лароза.
– Фрэнк Оркотт?
Присцилла опустила голову.
– Он стал бомбардиром ВВС, как и ты. В газетах писали, что он... пропал без вести в
бою над Ла-Маншем.
Я быстро сменил тему разговора. С тех пор как я узнал ее, Присцилла всегда носила
свои белокурые кудри распущенными до плеч, но теперь она подстриглась очень коротко.
– Зачем ты обрезала волосы?
– Я устала выглядеть похожей на Ширли Темпл. Кроме того, если бы я знала, что так
скоро увижу тебя, то не стала бы их трогать. А теперь ты расскажи мне кое-что, лейтенант.
Если ты отправляешься на войну, то как тебе удалось получить разрешение, чтобы приехать
сюда. Папа говорит, это очень необычно.
Я признался во всем, начиная от вызова, брошенного мне Тимом в офицерской
столовой. Когда я закончил свой рассказ, ее голубые глаза широко распахнулись.
– Боже мой, Люк! Что, если тебя схватят, когда ты попытаешься вернуться на базу?
Что они тогда с тобой сделают?
– Не знаю. Наверное, арестуют и вышвырнут из команды. Может быть, отдадут под
суд. Но не беспокойся, милая: я смог выбраться оттуда и уж как-нибудь смогу вернуться
обратно. Поверь мне, дело того стоило, далее если бы я пробыл с тобой лишь пять минут.
– Люк, сколько времени прошло с тех пор, как ты последний раз спал?

16
 Мне пришлось подумать. Мы вылетели из Канзас-Сити в шесть тридцать вчера утром,
то есть в семь тридцать по бостонскому времени. Теперь был вечер, двадцать минут
седьмого.
– Пожалуй, я не спал около тридцати шести часов.
Присцилла вздохнула и отодвинула свой стул. Она подошла к постели и достала обе
подушки из-под одеяла.
– Немедленно ложись и положи голову на эту подушку.
– Я нормально себя чувствую! У нас осталось очень мало времени, и я не хочу тратить
его на сон.
Она похлопала по подушке раскрытой ладонью.
– Немедленно! Иди сюда, и я помассирую тебе виски.
– Я хотел сходить с тобой в клуб «Бичкомбер» сегодня вечером.
– Еще рано. Отдохнешь пару часов и почувствуешь себя гораздо лучше. Ложись,
пожалуйста.
Присцилла легла на кровать рядом со мной. Мы целовались... и целовались. Наконец
она откинула мой подбородок назад, так что моя голова едва не утонула в мягкой подушке, и
прошептала:
– А теперь лежи тихо и закрой глаза.
Ее ладонь, лежавшая на моем лбу, была такой мягкой и прохладной...
Когда я открыл глаза, Присцилла смотрела на меня сверху вниз, опершись на правый
локоть. Она наклонилась и поцеловала меня в кончик носа.
– Привет, соня.
Я зевнул и потянулся.
– Сколько сейчас времени?
– Начало первого.
– О, нет! Почему ты не разбудила меня? У меня были такие великие планы, а теперь все
пошло прахом. Проклятие! И еще, как же твои родители? Разве они не будут беспокоиться?
Ведь они знают, что ты со мной.
– Я уже звонила им. Сказала, что проведу ночь с тобой, а утром ты уедешь.
– Твой отец, наверное, сейчас уже едет спасать тебя?
– Он спал. Я разговаривала с мамой.
– И что?
– Она передает тебе огромный привет.
Я наклонился и прижал ее голову к своей груди.
– Присцилла, ты выйдешь за меня замуж, когда я вернусь?
Она положила руки мне на плечи и приблизила свое лицо к моему, пока наши губы не
соприкоснулись.
– Ты знаешь, что я это сделаю. Я хочу, чтобы ты всегда был со мной, Люк Гардинер. И
я очень люблю тебя.
Вот так просто все и случилось. Меньше чем за минуту мы навсегда связали свою
жизнь друг с другом и отпраздновали нашу помолвку, съездив на такси в Чайнатаун, где
полакомились свиными ребрышками и жареным рисом с креветками, запив все это
несколькими бокалами вина.
Мы вернулись в отель около трех часов ночи. Обратный поезд в Бангор отправлялся
ровно в семь. Теперь уже не было смысла пытаться заснуть, поэтому мы просто лежали на
кровати, полностью одетые, и до утра говорили о нашем будущем. Когда я вернусь с войны,
то воспользуюсь правом бесплатного обучения в колледже и получу высшее образование, о
котором раньше мог только мечтать. Сначала нам придется нелегко, но я всегда мог
устроиться на сдельную работу, продолжая учиться в колледже, а Присцилла была уверена,
что с ее дипломом она сможет найти хорошо оплачиваемую работу. Конечно, нам придется
принимать меры предосторожности и не заводить детей, пока мы не встанем на ноги, но
времени у нас предостаточно. Каким простым все казалось в двадцать лет! Мы не

17
сомневались, что жизнь будет такой, какой мы хотим ее видеть, если мы возьмемся за дело
вместе. Вместе! Это было ключевое слово.
Присцилла поехала со мной до Северного вокзала. Она собиралась остаться в такси и
отправиться на Южный вокзал, чтобы попасть оттуда на поезд до Фрэмингхэма. Когда наше
такси остановилось под надземным переходом перед зданием старого вокзала, я снял с
кителя бомбардирские крылышки и отдал их ей.
– Пожалуйста, носи их, пока я не куплю тебе обручальное кольцо.
Один поцелуй на прощанье. Я смотрел, как такси уезжает прочь, безуспешно борясь с
подступающими слезами.
Когда мой поезд прибыл в Бангор, я сумел втиснуться в одно из трех поджидавших
такси вместе с пятью другими пассажирами, усевшись впереди, рядом с водителем.
– Высадите меня в последнюю очередь, – тихо сказал я. Он молча приподнял бровь и
кивнул. Мы объехали почти весь город, высаживая остальных пассажиров; когда мы наконец
остались вдвоем, я задал главный вопрос:
– Есть ли здесь объездная дорога до базы Доу-Филд, откуда у меня был бы шанс
проникнуть внутрь, не привлекая внимание охранников?
Он ухмыльнулся.
– Большей частью, оттуда пытаются сбежать, а вы хотите попасть внутрь?
– Это долгая история.
– Не сомневаюсь. Ладно, думаю, я знаю нужную дорогу. Но не могу дать никаких
гарантий.
Проехав несколько миль через картофельные поля, распаханные для весенней посадки,
мы свернули на узкую грязную дорогу, над которой нависали кусты и ветви деревьев. Вскоре
машина остановилась у поляны, усеянной пустыми жестянками и бумажными мешками для
мусора.
– Дальше мне дороги нет, лейтенант, – сказал шофер. – Пройдете еще четверть мили и
увидите ограду. Она довольно высокая, а поверху идет колючая проволока. Патруль ездит на
джипах каждые полчаса. Вы уверены, что хотите рискнуть?
Я кивнул и расплатился с шофером, дав ему щедрые чаевые.
– Не беспокойтесь, все будет в порядке.
Залезть наверх по металлической сетке и даже перемахнуть через колючую проволоку
оказалось гораздо проще при дневном свете. На этот раз я не стал снимать туфли и
приземлился на ноги уже на территории базы, прежде чем откатиться в сторону. В
отдалении, за верхушками сосен, я видел дымок, поднимавшийся из печной трубы нашей
казармы.
Боб, Хэнк и Тим сидели на моей койке и играли в покер, когда я распахнул дверь. Они
побросали карты и вскочили, радостно приветствуя меня. Я подошел к Тиму, протянул руку
и произнес:
– Гони сто баксов, приятель!
Тим неохотно отсчитал пять двадцатидолларовых купюр.
– Не могу поверить, что ты это сделал, – сказал он, качая головой. – Просто не могу!
Я пошарил в нагрудном кармане рубашки и протянул ему оплаченный счет за одну
ночь в отеле «Турейн» с проставленной датой. Теперь настало время произнести
заключительные слова.
– Тим... – Я улыбнулся. – Знаешь, в чем главная разница между неудачниками и
удачливыми людьми?
Он скорчил гримасу и покачал головой.
– Удачливые люди берутся за те дела, к которым неудачники боятся и близко подойти!

18
 ГЛАВА ШЕСТАЯ
На следующий день, незадолго до полудня, шасси нашего бомбардировщика
оторвалось от взлетной полосы на базе Доу-Филд. Первый этап нашего путешествия в
Англию через северную Атлантику завершался на американской базе ВВС в Гренландии,
более чем в 1500 милях от Бангора, минуя обычные промежуточные посадки в Гандере или
Гус-Бэй. Мы летели одни, без сопровождения.
Менее чем через полчаса после взлета Боб торжественно объявил по интеркому, что
граница Соединенных Штатов теперь осталась позади, и мы летим над канадским Нью-
Брунсвиком. Обычных шутливых ответов не последовало: игры и веселье закончились.
Наш самолет не был снабжен знаменитым прицелом Нордена, чудесным электронным
приспособлением, которое сделало ночные бомбежки вполне реальным и эффективным
предприятием. Его должны были установить в конечном пункте нашего назначения.
Поскольку мы не нуждались в визуальной навигации до самого побережья Гренландии, я
улегся на свой парашют, как на подушку, рядом с плексигласовым окошком для бомбардира,
открывавшим панорамный обзор окрестностей, и задремал под низкий, гудящий стон
четырех двигателей.
Голос Боба в наушниках разбудил меня четыре часа спустя:
– Эй, бомбардир, как тебе нравятся эти айсберги?
Альтиметр рядом с моим левым локтем показывал, что мы летим на высоте восемь
тысяч футов над уровнем моря, согласно летному плану. Я зевнул, перевернулся на живот и
посмотрел вниз, на серое Лабрадорское море, усеянное белыми льдинами. Я инстинктивно
дернулся, затем повернулся, чтобы убедиться, что мой оранжевый спасательный жилет висит
на ручках бомбового отсека. Глупо, конечно. Никто из нас не смог бы протянуть более
десяти минут в ледяной воде. Прямо по курсу виднелось около дюжины ледяных башен,
плывущих бок о бок.
– Они похожи на гигантские пешки, капитан, – ответил я. – Но подожди, то ли еще
будет в Гренландии! Я как-то читал, что более сорока пяти процентов площади острова
покрыто вечным льдом, а в центре, где мощность ледового покрова достигает почти двух
миль, суша просела более чем на тысячу футов ниже уровня моря. Там сказано, что
Гренландия похожа на длинную и узкую миску с замерзшим молоком.
– Люк? – это был голос Тима.
– Слушаю, Тим.
– Ты слишком смышленый для парня, который швыряется бомбами. Вот одна задачка
для тебя. У нас в кабине откуда-то взялся здоровенный желтый мотылек; он бесит нас своим
порханием с тех пор, как мы вылетели из Бангора. Боб говорит, что убить его – плохая
примета, а я думаю, что мы оказали бы ему большую услугу, если бы сделали это. Когда мы
приземлимся в Гренландии и откроем двери, Боб собирается выпустить бедную тварь
наружу. Само собой, этот мотылек больше никогда не увидит Бангор и не встретится со
своими старыми друзьями и подругами. Скажи, о великий Читатель Книг, должны ли мы
избавить его от страданий?
Прежде чем я успел ответить, послышался знакомый голос нашего хвостового стрелка
Джорджа Маккорда.
– Оставь мотылька в покое, Тим. Он ничем не хуже нас с вами. Если подумать, то на
этом самолете есть десять других мотыльков. Мы не знаем, суждено ли нам когда-нибудь
попасть домой.
Мы приземлились в Гренландии почти в 22.00 по местному времени. Стояла белая
ночь, и час спустя, когда я заползал под три тяжеленных одеяла, солнце только начало
садиться. Мне сказали, что через два часа оно взойдет снова, но я не стал дожидаться этого
волнующего момента.
Заправившись горючим, рано утром мы вылетели на базу Микс-Филд в Исландии. Из-
за низкой облачности мы пролетели большую часть тысячемильного пути, так и не увидев

19
поверхности океана, но штурманское искусство Хэнка было превосходным. Молодой капрал,
который отвез нас на ночевку в казарму, сообщил Хэнку, что местный офицерский клуб
считается одним из лучших, но мы слишком устали, чтобы проверять его слова.
На следующий день мы совершили посадку на территории одной из четырех
воздушных баз в северной Ирландии, где лишились своего самолета. Нам сказали, что новые
Б-24ж распределяются по различным базам «по мере надобности», а 475-я авиагруппа, к
которой мы были приписаны, не числилась в списке нуждающихся. После долгой и
тоскливой поездки на автобусе мы погрузились на пароход, пересекли неспокойное
Ирландское море, прибыли в Ливерпуль под проливным дождем, а затем покатились на
древнем поезде по плоским равнинам Англии. Когда мы наконец прибыли на маленькую
железнодорожную станцию Марли-Узловая, то находились в самом подавленном
расположении духа. Кроме того, мы смертельно устали и проголодались.
Наша база, носившая название близлежащей деревушки с соломенными крышами,
была опорным пунктом для одной из четырнадцати авиагрупп Б-24, входивших во второй
дивизион ВВС. Первый и третий дивизионы летали на Б-17. Вместе эти три дивизиона,
включая авиагруппы истребителей, составляли Восьмую воздушную армию США в Англии,
занимавшую более шестидесяти аэродромов, расположенных на площади меньше округа
Оранж в Калифорнии. Наша 475-я группа, как и другие тринадцать групп второго дивизиона,
была расквартирована в полях вокруг города Норвич в восточной Англии; кто-то остроумно
переименовал эти места в «маленькую Америку». Мы находились примерно в двадцати
милях от Ла-Манша, в ста милях от Лондона и в ста двадцати милях от Бельгии,
оккупированной нацистами... всего лишь двадцать четыре минуты полета!
В отличие от стерильных аэродромов в Соединенных Штатах, которые обычно
строились на бесплодной земле и как можно дальше от цивилизации, британские базы были
поспешно сооружены для нас, на американские средства и в единственном доступном месте
– на драгоценной фермерской земле, – причем на фермах по большей части продолжалась
жизнь. Коровы и овцы мирно паслись за офицерским клубом, и повсюду, даже вдоль
взлетных полос, громоздились стога. Пшеница, овес и капуста росли за нашими жилыми
помещениями, отделенные друг от друга и от нас глубокими канавами или рядами живой
изгороди.
В этой пасторальной обстановке ничто не могло выглядеть более неуместно, чем сотни
так называемых «ниссенов» – полукруглых сборных бараков из гофрированного железа,
разбросанных повсюду и вмещавших более трех тысяч человек обслуживающего персонала,
который выполнял всю утомительную, сложную, а иногда и грязную работу, необходимую
для того, чтобы летные команды – эти немногочисленные аристократы ВВС – могли день за
днем выполнять боевые вылеты на своих «Либерейторах» и бомбить врага, когда позволяла
погода. Тем не менее в наземных службах было мало людей, завидовавших
привилегированному положению летчиков, и, возможно, никто даже на день не согласился
бы поменяться местами с этими «сумасшедшими юнцами», которые, просыпаясь поутру,
никогда не знали, будут ли они живы вечером.
В то утро, когда мы прибыли на базу Марли, адъютант авиагруппы майор Петри
принял нас в своем тесном кабинете, расположенном в здании штаб-квартиры. После
рукопожатия и взаимных приветствий он предложил нам сесть и поздравил с прибытием на
базу. Как и все адъютанты, он курил трубку.
– Джентльмены, – сказал он, постучав черенком трубки о стол, чтобы выбить пепел в
мусорное ведро. – Мы рады приветствовать вас здесь и уверены, что вы будете достойно
представлять 475-ю авиагруппу. Водитель покажет вам, где находится офицерская столовая,
комната для инструктажа и казармы для рядового состава. На этой базе находятся три
эскадрильи. Вашей эскадрильей № 736 командует капитан Джон Джойс, который побеседует
с вами позднее, когда вернется с задания. Командующий базы – полковник Роджер Аллен,
вы еще встретитесь с ним не раз. Кабинет казначея расположен справа по коридору, на тот
случай, если у вас еще остались американские деньги, которые вы хотели бы обменять на

20
британские фунты, или если возникнут какие-то вопросы насчет денежного довольствия.
Лейтенант Лалли, мы будем постоянно держать контакт с вами. На вас лежит
ответственность уведомлять остальных членов команды относительно времени вылета и
прочих подробностей. Советую вам, джентльмены, как можно скорее обзавестись
велосипедами. От вашего расположения до столовой и комнаты для инструктажа путь
неблизкий, а велосипеды вы можете найти повсюду – особенно у летчиков, завершивших
свои миссии и ожидающих отправки домой.
Тим поднял руку.
– Майор, сколько времени пройдет, прежде... прежде чем нам разрешат боевые
вылеты?
– Зависит от того, как хорошо вы покажете себя в деле. Три, может быть, четыре
тренировочных миссии. Если будет хорошая погода, это займет около недели. Мы должны
убедиться, что вы умеете держать строй в авиагруппе с тридцатью пятью другими
самолетами и не врежетесь в кого-нибудь по ошибке. В небе становится тесновато, когда
пятьсот бомбардировщиков одновременно взлетают с четырнадцати аэродромов перед
рассветом и начинают кружить, стараясь найти свое звено. Но я уверен, что вы справитесь.
Кстати, кому-нибудь из вас приходилось жить в «ниссенах»?
Мы дружно покачали головами.
– Что ж, – с улыбкой промолвил он. – Это не «Уолдорф», но все же лучше, чем спать в
лисьей норе где-нибудь на болоте. Думаю, вы сможете нормально устроиться.
Майор Петри не шутил. Наша казарма явно была не гостиницей «Уолдорф» и даже не
мотелем на Шэди-лейн. В металлической коробке, тридцати футов длиной и десяти футов
высотой в центральной части, стояло шестнадцать коек – по восемь вдоль боковых стен.
Маленькие окошки в конце каждой стены были затянуты пыльной светомаскировочной
тканью.
Молодой водитель, притащивший пару наших вещмешков, указал на четыре койки,
абсолютно пустых, если не считать тонких матрасов с желтыми разводами.
– Вот ваши спальные места, джентльмены. Устраивайтесь поудобнее, пока я принесу
остальное барахло.
В центре барака стояла железная печурка с плитой, от которой к изогнутому потолку
шла закопченная дымовая труба. Из-под съемной крышки плиты сочился черный дымок, и
через несколько минут все мы принялись кашлять.
– Боже мой! – вскричал Хэнк. – Что это?
– Это ваш источник тепла, джентльмены, – ответил улыбающийся солдатик. – Полагаю,
кто-то попытался разжечь сырые дрова сегодня утром, перед выходом на инструктаж.
Надеюсь, у вас есть в запасе теплое нижнее белье. Здесь по ночам холодновато, даже в это
время года.
– А где остальные? – спросил Хэнк.
– На задании, сэр. Сегодня большой вылет: тридцать шесть самолетов. Бомбят
Мюнхен.
Седой ординарец принес одеяла и подушки, пока мы распаковывали вещи и пытались
решить почти невозможную задачу: сделать наше крохотное обиталище пригодным для
жилья. В первую очередь я достал фотографию Присциллы в рамке и поставил ее на
маленькую тумбочку рядом со своей койкой. Мы почти закончили обустройство, когда
услышали рев приближающихся двигателей.
– Должно быть, наши парни возвращаются домой, – сказал Боб. – Давайте выйдем и
посмотрим на них.
Земля вздрогнула под нашими ногами, когда первая эскадрилья прошла низко над
летным полем.
– Я насчитал восемь, – прокричал Тим, перекрывая грохот двигателей. – А должно
быть двенадцать!

21
 Следующая эскадрилья описала круг неподалеку от нас. Семь самолетов. В последней
эскадрилье я насчитал восемь бомбардировщиков.
– Посмотрите на красные сигнальные ракеты! У них раненые на борту! У одного
самолета не хватает половины хвоста и двух двигателей. Боже милосердный!
Мы закончили разбирать вещи в тяжелом молчании. Понемногу начали подходить
другие обитатели нашего барака; каждый останавливался, чтобы назвать свое имя и
поздороваться с нами, зелеными новобранцами. У всех был измученный вид, и никто не
улыбался, но один высокий бомбардир сообщил нам, что мы получили четыре «счастливых
койки». Предыдущие хозяева этих коек совершили положенные тридцать пять боевых
вылетов и еще вчера отправились в Соединенные Штаты.
Мы вчетвером собрались прокатиться в столовую, когда снаружи постучали, и
белокурый капитан, дремавший на крайней койке, встал и открыл дверь. Два капрала в
очках, каждый из которых по возрасту годился нам в отцы, обменялись с капитаном
несколькими приглушенными фразами. Он кивнул и указал на четыре койки, расположенные
прямо напротив наших. Мы смотрели, еще не подозревая о драме, происходившей перед
нашими глазами, как два капрала тщательно собрали все личные принадлежности,
фотографии и одежду из тумбочек возле каждой из четырех коек и упаковали вещи в четыре
отдельных брезентовых мешка. Затем они поблагодарили капитана и ушли.
Я сидел в ногах своей койки, глядя на капитана, когда он повернулся ко мне. Его голос
дрогнул, но он сумел улыбнуться.
– Тебе придется привыкнуть к этому, парень. Четыре отличных парня больше не будут
спать здесь. Они совершили двадцать четыре боевых вылета с нашей эскадрильей, но
сегодня перед заходом на бомбежку их пригвоздило осколочным снарядом восемьдесят
восьмого калибра. Прямое попадание. Их останки разлетелись над Мюнхеном. Специальная
служба отправит их личные вещи домой в картонной коробке после того, как родственники
получат телеграмму от военного министра.
Немного позднее я повернулся к Хэнку и вздохнул.
– Ладно, приятель, пойдем пожуем чего-нибудь.
Хэнк покачал головой, глядя на свои раскрытые ладони.
– Ты иди, Люк, – шепотом ответил он. – Мне что-то не хочется.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Народы Западной Европы! Сегодня утром на побережье Франции высадились войска
союзного экспедиционного корпуса. Эта высадка является частью согласованного плана
Объединенных Наций по освобождению Европы...»
Лаконичное объявление генерала Эйзенхауэра, прозвучавшее по радио на весь мир
утром 6 июня 1944 года, не было для нас сюрпризом. Завершив тренировочные полеты и
получив официальное одобрение на боевые действия, мы вылетели на свою первую миссию
в День высадки как часть огромной воздушной армады, сбросившей тысячи тонн
взрывчатых веществ на побережье Нормандии, на вражеские позиции, освобождая
пространство нашим десантным судам и баржам.
До конца месяца мы совершили еще четыре боевых вылета, и вся жизнерадостная
заносчивость, присущая нам в первые дни, мало-помалу улетучилась. Средняя
продолжительность жизни команды бомбардировщика летом 1944 года составляла примерно
двадцать один боевой вылет, а воинский долг обязывал нас совершить тридцать пять
вылетов. Расчет был явно не в нашу пользу!
После каждой миссии летчиков допрашивали офицеры разведки, тщательно
выяснявшие все детали полета, особенно если миссия была тяжелой, с большими потерями.
Во время пятой, самой кошмарной и гибельной бомбежки нефтеперерабатывающего завода в
окрестностях Гамбурга, вспышки от разрывов зенитных снарядов так сгустились над целью,

22
что мы даже вспомнили старую пословицу о том, будто по ним можно пройти пешком.
После ухода из зоны обстрела мы были атакованы вражескими истребителями. Пять
самолетов из нашей эскадрильи были уничтожены, и двойной порции виски, поданной после
посадки, совсем не хватало, чтобы подкрепить силы во время бесконечных расспросов – от
носовой раскраски атакующих «Фокке-Вульфов» до количества парашютов, которые мы
могли увидеть, когда наши товарищи пытались спастись из подбитого самолета.
– Лейтенант Гардинер?
Я на нетвердых ногах вышел из комнаты, где производился разбор полетов, когда
услышал свою фамилию. Капитан Смолл, офицер по работе с личным составом нашей
авиагруппы, торопливо шел ко мне в сопровождении пожилого мужчины в зеленом
комбинезоне и армейских ботинках. На груди у него было удостоверение представителя
прессы, а в руке он держал пухлый блокнот.
– Лейтенант, тут кое-кто хочет познакомиться с вами. Это Фил Питерс из «Бостон
Дейли Рекорд». Вы знакомы с этой газетой?
– Конечно. Я с детства читал ее.
– Мистер Питерс пишет серию статей о военном опыте уроженцев Массачусетса, и
когда мы сегодня просматривали списки личного состава, он выбрал вас. Не могли бы вы
уделить ему немного времени для интервью? Знаю, вы устали после сегодняшних
расспросов, но это не займет много времени, и полковник Аллен оценит ваше согласие.
Рукопожатие репортера было крепким, но его голос звучал неожиданно тихо.
– Как поживаете, лейтенант? Я понимаю, что не вовремя, но обещаю не злоупотреблять
вашим временем. В своих статьях мы стараемся уделять внимание личным впечатлениям,
чтобы сделать эту войну ближе для тех, кто остался дома. Так они смогут оценить по
достоинству и морально поддерживать людей вроде вас, храбро сражающихся за свою
страну.
Капитан Смолл кивнул.
– Это вроде того, что пишет Эрни Пайл. Знаете, лейтенант...
– Эрни делает прекрасную работу, но мы работаем исключительно с уроженцами
нашего штата, – перебил Питерс. – Ваши родственники будут гордиться, когда увидят
статью про вас.
– Все мои родственники умерли, – я отвернулся.
– Извините, я этого не знал. Но может быть, у вас есть подружка?
Я писал Присцилле каждый день, без исключения; обычно лишь несколько
предложений по полевой почте*, где говорилось, что я жив и здоров. Хотя в своих письмах
она постоянно умоляла поделиться с ней своими переживаниями, мне не хотелось
беспокоить ее. Я ограничивался короткими сообщениями о том, сколько боевых вылетов мы
уже совершили и сколько еще предстоит совершить, прежде чем мы снова сможем обнять
друг друга. Офицерам разрешалось быть «цензорами своей почты», но наши письма все же
подвергались выборочным проверкам, и хотя у меня не раз возникало искушение излить
душу Присцилле, я распространялся в основном о плохой погоде, безвкусной пище и о том,
как сильно я люблю ее.
– О'кей, мистер Питерс, давайте продолжим.
В офицерском клубе было еще почти пусто. Через два часа у стойки бара соберутся
офицеры и, как могут, попытаются забыть сегодняшний налет на Гамбург. Мы устроились на
старой кушетке возле потухшего камина и за первыми двумя кружками пива перешли на
«ты». Я представил Филу краткий очерк моего детства и юности, и он исписал несколько
страниц своей записной книжки.
– Господи! – выдохнул он. – Тебе ведь еще нет двадцати одного года, верно?
– Будет через пять месяцев или около того... двенадцатого декабря, хотя сегодня
вечером я чувствую себя гораздо старше.

*
Корреспонденция на микропленке, посылаемая военнослужащим.
23
 – Люк, давай поговорим о боевых вылетах, и, пожалуйста, не беспокойся насчет
секретности. Все материалы проходят цензуру перед отправкой из Англии. Ясно?
Я кивнул.
– Как долго продолжалась сегодняшняя операция?
– Около семи часов.
Он покачал головой.
– А когда ты узнал, что вы отправляетесь на задание?
– Вчера бар закрыли уже после восьми вечера. Это первый признак того, что
авиагруппа поставлена на боевое задание – хотя никто из нас не знает, какие команды
полетят, поэтому все ложатся спать пораньше.
– Должно быть, трудно заснуть, когда думаешь об этом.
– Да, я тоже ворочался с боку на бок вместе с остальными... и гадал.
– Гадал?
– Буду ли я жив завтра вечером.
– Ты молишься?
– Я обращаю молитвы к своей матери. Думаю, если кто-то вообще находится на
небесах, то она там. Поэтому я как будто прошу ее передать мою молитву дальше.
– Интересно. Так когда ты узнал, что вы отправляетесь на сегодняшнюю операцию?
– Когда коротышка с фонариком и планшеткой разбудил меня и сообщил, что
инструктаж начнется через сорок пять минут, в половине пятого утра.
– Кто-нибудь стонал, отворачивался или снова засыпал?
– Они не осмеливаются: слишком гордые. Вместо этого мы начинаем, как говорится,
«двигать конечностями». Сперва бежим в уборную, в ста ярдах от барака, принять душ и
побриться, затем одеваемся почти по своему усмотрению. Единственное обязательное
условие – длинное нижнее белье. Потом едем на велосипедах в столовую.
– Почему вы вообще бреетесь, Люк? Кому интересно, есть ли у вас щетина, когда вы
летите над вражеской территорией?
– Если мы не будем бриться, на коже возникнет сильное раздражение из-за
кислородной маски, особенно при минусовой температуре.
– Кормят вас хорошо?
– По-разному. Обычно нам подают эту ужасную болтушку из яичного порошка с
жирной сосиской или беконом, но сегодня нам дали настоящие яйца с ветчиной: первый
намек на то, что миссия будет тяжелой.
– А что после завтрака?
– Мы отправились в комнату для инструктажа, чтобы узнать свою судьбу. У дверей
двое сержантов военной полиции проверили наши личные знаки, прежде чем пропустить
внутрь. Ходят слухи, что немецкие агенты, переодетые летчиками, в последнее время
проникают на наши предполетные сборы и радируют о пункте назначения очередной
бомбежки в свой фатерланд.
– Это что-то новенькое, – заметил Фил, быстро записывая мои слова. – Я часто
задавался вопросом, что происходит на ваших инструктажах?
– Ну, для начала можно сказать, что в этой проклятой комнате стоит такой густой
табачный дым, что его можно резать ножом. Мы рассаживаемся на стульях и ждем. Ровно в
половине пятого кто-то сзади кричит «смирно!», и все вскакивают, когда полковник Аллен и
старшие офицеры идут по проходу к маленькой сцене. Наш полковник любит все делать
основательно. Разрешив нам сесть, он поручает вести инструктаж майору Лэндерсу, нашему
офицеру разведки. За спиной майора висит большая карта Европы, завешенная синей
тканью. По его сигналу ткань отдергивается в сторону; сегодня утром мы все застонали,
когда увидели нашу цель. Отрезок плотного красного шпагата, прикрепленный к карте
канцелярскими кнопками, вел от нашей базы к побережью через Канал, к точке,
расположенной к северу от Амстердама, а затем почти прямо на восток через Германию до

24
Гамбурга, нашей цели. Обратный маршрут после бомбежки проходил над Северным морем,
а затем на юг, в Англию. Тяжелая и долгая миссия.
– Люк, что вы чувствовали в тот момент? Страх?
– Совершенно верно. Мы все боялись, но старались не показывать этого.
– Кто-нибудь старался приободрить вас, вроде футбольного тренера перед большой
игрой, или, может быть, успокоить ваши страхи?
– Там всегда присутствует священник, если кому-то захочется поговорить по душам, но
обычно для этого нет времени. В следующие пятнадцать минут мы узнали гораздо больше,
чем хотели, о количестве зенитных орудий, защищающих нашу цель, и о возможности
столкновения с вражескими истребителями до и после бомбежки. В случае сильных
повреждений, если мы считаем, что не сможем довести самолет до базы, нам советовали
дотянуть до Швеции, где нас интернируют до конца войны, что в тот момент звучало почти
привлекательно. После информации о погоде на всем маршруте полковник Аллен пожелал
нам удачи, а затем все сверили часы по его хронометру – это обычный ритуал.
– Как холодно бывает наверху?
– Когда мы достигаем максимальной высоты двадцать пять тысяч футов, температура
воздуха за бортом около минус пятидесяти градусов.
– Как вы одеваетесь для полета?
– Я бомбардир, но все еще летаю в носовой башенке как передний стрелок. Поскольку
я едва могу втиснуться туда вместе с двумя пулеметами пятидесятого калибра, то обычно
ношу тонкий термокостюм под коричневым габардиновым комбинезоном и кожаной
курткой. Когда я устраиваюсь на месте после взлета, то подключаю костюм к розетке и
надеюсь, что он по-прежнему работает так же хорошо, как во время наземной проверки.
Кроме того, я надеваю кислородную маску, когда мы достигаем высоты двенадцать тысяч
футов. Без кислорода на большей высоте человек умирает примерно через двадцать минут.
Фил Питерс передернул плечами.
– Как насчет парашюта?
Я улыбнулся.
– Там нет места для него. Я засовываю свой парашют под штурманский столик и
надеюсь, что, если в нас попадут, у меня будет достаточно времени, чтобы спуститься из
башенки и нацепить его перед прыжком. Легче сказать, чем сделать, особенно если самолет
потерял управление и уходит в крутое пике.
– Люк, я озадачен. Если ты бомбардир, то почему летаешь в качестве носового стрелка?
– Хороший вопрос, – вздохнул я. – В начале воздушной войны наши бомбардировщики
заходили на цель поочередно, и каждый бомбардир выполнял свою работу. Но сейчас,
поскольку количество бомбардировщиков увеличилось, каждая эскадрилья из двенадцати
самолетов сбрасывает бомбы в сомкнутом строю, что значительно увеличивает шансы
поразить цель. Лишь бомбардир ведущего самолета и его ведомый на правом фланге
эскадрильи теперь имеют бомбовые прицелы. Ведомый берет управление бомбежкой на себя
лишь в том случае, если флагман был подбит и не может держать строй. Остальные просто
следуют за лидером, и когда он сбрасывает свой груз, мы делаем то же самое. Я надеюсь,
Фил, что до завершения срока службы я еще поработаю ведущим бомбардиром. У меня
обязательно получится! Ведь не для того же я несколько месяцев тренировался и облетел
полсвета, чтобы просто нажимать на кнопку сброса.
– Я верю тебе, сынок. А теперь расскажи подробнее о ваших взлетах до рассвета. Разве
это не опасно?
– Конечно, все немного нервничают. Сегодня мы знали, что несем на борту тяжелый
груз бомб и горючего, а взлетные полосы здесь довольно короткие. На прошлой неделе один
из наших самолетов не успел оторваться от земли до конца полосы.
– Что с ним случилось?
– Десять парней мертвы, а на поле брюссельской капусты сразу же за взлетной полосой
теперь можно видеть большую черную дыру.

25
 – Сегодня утром было так же опасно?
– Я мог бы поклясться, что наше правое крыло задело ветви деревьев при взлете.
– Люк, я до сих пор не могу понять, каким образом вы образуете плотные группы там, в
темноте, прежде чем лететь в Германию.
– Что ж, это и нам кажется чудом. Тринадцать других авиагрупп, взлетающих с
окрестных аэродромов, тоже пытаются образовать боевой строй. Лидер нашей группы
взлетает первым и начинает описывать положенные круги; при этом он выпускает
осветительные ракеты, чтобы другие команды могли найти его. Установив контакт с
ведущим, каждый самолет занимает назначенное место, и группа продолжает кружить над
полем, пока все не окажутся в строю. Обычно на это уходит около часа.
– Но разве там не темно, как в погребе? Как вы можете держать строй, почти
соприкасаясь крыльями друг с другом, в полной темноте.
– Вообще-то, наверху все кажется скорее серым, а не черным. Мы можем видеть
силуэты других самолетов, но это все равно самая сложная часть миссии. Все облегченно
вздыхают, когда мы наконец берем курс на побережье Британии, где соединяемся в боевой
порядок с другими авиагруппами. Раньше там было много столкновений.
– О'кей, теперь вы в пути. Что дальше?
– Когда мы находимся над Каналом, то я как командующий оружейной частью
приказываю стрелкам проверить свое оружие, и самолет начинает трясти, когда ребята
выпускают по паре очередей в воду внизу. Потом мы устраиваемся поудобнее для долгого
перелета, хотя продолжаем постоянно наблюдать за небом.
– У вас превосходный наблюдательный пункт.
– Это верно. Из носовой башенки открывается просто фантастическое зрелище. На этой
высоте двигатели самолета оставляют за собой белый инверсионный след, и, если группа
летит в строю, он похож на широкую белую автостраду в небесах. Сегодня утром, вскоре
после того как мы достигли вражеского побережья, к нам присоединились «маленькие
приятели» – несколько групп истребителей П-47 и П-51 для воздушного прикрытия. Душа
радуется, когда видишь их.
– Я слышал, что сегодняшняя миссия была очень тяжелой. Когда начались
неприятности?
– Все шло нормально до тех пор, пока мы не приблизились к цели. Никакого
заградительного огня и вражеских истребителей. Но как только мы достигли точки, откуда
начинался заход на бомбежку, под нами разверзлась преисподняя. В начале захода, когда мы
открываем бомболюки, обычно милях в двадцати от цели, флагман переключается на
автопилот, соединенный с бомбовым прицелом на носу. Во время захода на цель ведущий
бомбардир направляет свой самолет. Когда он настраивает перекрестье прицела, машина
реагирует, поворачивая налево или направо при вращении верньеров, а остальные просто
следуют за ним, держась в строю. Враг знает, что при заходе на бомбежку мы должны лететь
строго по прямой; их радар вычисляет точную высоту полета. Кроме того, им уже ясно,
какую цель мы выбрали. Их зенитки выпускают заградительную стену 88- и 105-
миллиметровых снарядов, которые целыми пачками взрываются перед нами, и мы должны
пролететь через эту смертоносную преграду, чтобы сбросить бомбы на цель. Кроме того,
некоторые зенитки ведут нас и открывают огонь прямо по самолетам.
– Вам просто некуда деться.
– Негде спрятаться или совершить аварийную посадку в случае попадания. В такие
моменты человек испытывает полнейшую беспомощность. Сидишь, окруженный тонким
плексигласовым стеклом, и не видишь ничего, кроме отвратительных дымовых разрывов
впереди. Кажется, что никому не под силу преодолеть эту стену из осколочных снарядов.
Далеко внизу я мог видеть ярко-оранжевые шары пламени и клубы черного дыма и знал, что
передовая авиагруппа уже нанесла удар по нефтеперерабатывающему заводу. Наконец мы
попали в самое пекло, и бомбардировщик, летевший прямо перед нами, внезапно взорвался в
огромной вспышке света. Мы резко нырнули, чтобы избежать столкновения с обломками, –

26
как раз в тот момент, когда чье-то тело проплыло над моей башенкой. Слева кувыркалось
оторванное крыло с горевшим двигателем. Мы едва успели восстановить строй, чтобы
сбросить бомбы вместе с остальными. Потом эскадрилья сразу же повернула от Гамбурга в
сторону Северного моря.
– Ваш самолет получил повреждения?
– Наш хвостовой стрелок Джордж Маккорд доложил, что в хвосте зияют две дыры, но,
к счастью, системы управления не пострадали. Он также сообщил, что второй самолет
справа от нас получил прямое попадание, потерял крыло и рухнул на землю. Парашютов он
не заметил.
– Но на этом дело не кончилось, верно?
– Да. Как только мы пересекли побережье Германии и полетели над водой, нас
атаковали сзади минимум две дюжины «Фокке-Вульфов» со скорострельными пушками.
Джордж вопил, что они нацелились на нас, но они пролетели через наш строй так быстро,
что мы и глазом моргнуть не успели. Еще три самолета рухнули в море, но, слава Богу,
«фоккеры» не сделали нового захода.
Фил перестал писать и теперь смотрел на меня. Он зажег маленькую сигару и
неожиданно спросил:
– Люк, они все похожи на тебя?
– Что вы имеете в виду, сэр?
– То, что ты описал, представляется мне одним из самых пугающих испытаний для
любого человека, однако вы сделали все четко и спокойно, как будто отправились на
загородную прогулку. Потрясающе! Не сомневаюсь, что ты избавил меня от некоторых
кровавых подробностей; этого следовало ожидать. За это задание вы будете представлены к
медалям. Скажи, ты чувствуешь себя героем?
– Да нет же, черт побери! Сегодня в наших бараках прибавилось пятьдесят пустых
коек, и одна из них могла бы быть моей. Все, что я могу сказать, – это то, что мы летали пять
раз... и еще живы.
– Остается еще тридцать?
– Я предпочитаю прибавлять по одному.
– Ты уже был в Лондоне?
– Поеду завтра днем. Во всяком случае, я надеюсь, что мы получим нашу первую
сорокавосьмичасовую увольнительную.
– Где ты собираешься остановиться?
– Еще не знаю. Наверное, в одной из гостиниц на Пиккадили-Серкус. Наш командир
собирается посетить Оксфорд, но у штурмана и второго пилота одни женщины на уме.
Фил поморщился.
– В Лондоне они не найдут никого, кроме проституток... а ты?
Я покачал головой.
– Это не по моей части, сэр. Я обручен и люблю свою девушку достаточно сильно,
чтобы не обманывать ее.
Фил вырвал страничку из своего блокнота, нацарапал имя, адрес, какие-то цифры и
протянул ее мне.
– Позвони этой женщине сегодня вечером. Уинни содержит очень хорошие комнаты в
Лондоне, которые она сдает почти исключительно американским летчикам-офицерам. Она
возьмет немного больше, чем ты заплатил бы в Риджент-плейс или в каком-нибудь другом
месте, но мне кажется, что ты будешь рад познакомиться с этой... весьма необыкновенной
дамой. Фактически я уверен в этом.
Прежде чем уйти из клуба, я позвонил Уинни Марлоу, назвал имя Фила Питерса и
заказал комнату для себя.
Это был самый важный и удачный телефонный звонок, который я когда-либо сделал в
своей жизни.

27
 ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Над Лондоном уже сгустились сумерки, и несмотря на черепашью скорость, поездка на
такси от станции Ливерпуль-стрит при полном затемнении казалась не менее пугающей, чем
любая боевая миссия. Я дал пожилому водителю щедрые чаевые за благополучную доставку,
поднялся по бетонным ступеням дома № 22 на Мэттью-корт с помощью своей верной
зажигалки «Зиппо» и постучался в тяжелую резную дверь, которая открылась почти
мгновенно.
– В чем дело? – осведомился женский голос из темноты.
– Я лейтенант Гардинер. Вчера я заказывал здесь комнату.
– Ах да, лейтенант, мы ожидали вашего приезда. Проходите, пожалуйста; тогда мы
сможем закрыть дверь и включить свет. Вы ведь знаете, при затемнении нужно соблюдать
осторожность.
Я нерешительно вошел в прихожую. Когда дверь за моей спиной закрылась,
послышался громкий щелчок и хрустальный канделябр, висевший прямо у меня над головой,
затопил помещение мягким янтарным сиянием. Когда я повернулся, темнокожая женщина в
накрахмаленной серой униформе горничной смотрела на меня широко раскрытыми глазами,
прижав ладонь ко рту. Мне даже показалось, что я услышал слабый стон, прежде чем она
опустила руку и прошептала:
– Кто вы?
– Моя фамилия Гардинер. Я позвонил миссис Марлоу вчера вечером и спросил, нет ли
у нее свободной комнаты. Что-нибудь не так?
Она энергично покачала головой.
– Н-ничего, сэр, все в порядке. Пожалуйста, подождите в гостиной. Миссис Марлоу
скоро выйдет к вам.
Комната, казалось, возникла из моих юношеских грез, когда я представлял себе тот
особенный дом, который буду иметь, когда достигну успеха. Стены были обиты светлыми
дубовыми панелями со встроенными книжными полками; ряды томов, переплетенных в
разноцветную кожу, поднимались гораздо выше человеческого роста. Над каминной полкой
висело несколько миниатюрных ландшафтов, написанных маслом и вставленных в литые
позолоченные рамки. Рядом с камином, озаренным сиянием небольшой газовой горелки,
находилось бюро с выдвижной крышкой, на котором стояло несколько фотографий и ваза со
свежими розами. Мне захотелось подойти к книгам, прикоснуться к шероховатым кожаным
обложкам и прочитать названия, вытисненные золотом, но вместо этого я сел в кресло с
высокой спинкой, чувствуя себя скованно и неуместно в этой роскошной обстановке.
Услышав звук приближающихся шагов, я встал и повернулся к двери. Моя хозяйка
вошла в комнату с теплой улыбкой, немедленно исчезнувшей после того, как она увидела
мое лицо.
– Боже милосердный! – воскликнула она и резко замедлила шаг. Затем она с видимым
усилием протянула руку и глубоко вздохнула. – Здравствуйте, лейтенант, как поживаете?
Меня зовут Уинни Марлоу, и я очень извиняюсь за наше странное поведение – и за Марту, и
за себя. Должно быть, прием показался вам не слишком сердечным, но вы поразительно
похожи на одного человека... которого мы когда-то знали. Сходство просто пугающее.
Она была миниатюрной женщиной, ростом немногим более пяти футов, одетой в белый
атласный халат со свободным поясом на талии. Ее седеющие волосы были зачесаны назад и
собраны в узел, а большие зеленые глаза, внимательно изучавшие меня, подчеркивались
высокими скулами и вздернутым носом, усеянным веснушками.
Я пожал ее руку, не зная, что ответить. Она кивнула в сторону кресла, которое я
недавно занимал, и задвинула крышку бюро, развернув свое кресло лицом ко мне.
– Я ожидала вас после полудня.

28
 – Мы ехали в Лондон по Северо-восточной железной дороге. Поезд прибыл на Марли-
Узловую с опозданием на два часа и шел сюда почти пять часов – какая-то неисправность в
одном из ходовых колес паровоза.
Когда она улыбалась, вокруг ее губ собирались маленькие морщинки.
– Полагаю, мы должны быть благодарны, что старая система еще работает после
четырех лет войны. Лейтенант, ваше произношение больше похоже на британское, чем на
американское.
Я улыбнулся в ответ.
– Ребята из моей команды говорят то же самое. Я родился и вырос неподалеку от
Бостона. А у вас явно американский выговор, миссис Марлоу.
– Я родом из Уоррена, штат Мичиган. Мы с вами отлично поладим, молодой человек.
Хотите осмотреть свою комнату перед регистрацией? Если вам не понравится, то вы,
конечно, можете отправиться в другое место.
Я уже чувствовал себя совершенно свободно в ее обществе.
– Честно говоря, я довольно устал и был бы самым счастливым человеком на свете,
если бы принял горячий душ и смог немного поспать.
– Отлично. Жилье на два дня, как я уже говорила по телефону, стоит пять фунтов.
Сюда входит завтрак, подаваемый в комнату, если вам действительно хочется побаловать
себя. Есть лишь одно строгое правило, и надеюсь, что наш общий друг Фил Питерс объяснил
его вам. В течение двух лет я очень старалась сделать это место святилищем, надежной
гаванью, где вы – мальчишки, каждый день живущие рядом со смертью, – можете избавиться
от этого ада и отдохнуть в покое, тишине и уюте. Все, кто рискует своей жизнью в небе,
очень дороги мне и заслуживают самого лучшего обращения. Однако, хотя нравы в этом
городе в последнее время стали довольно распущенными, вам не разрешается развлекаться с
женщинами любого рода в своих комнатах. Так или иначе, славные девушки больше не
водятся в Лондоне. Я не стану помогать никому из вас, у кого случатся неприятности из-за
проституток или кто подхватит болезнь, которая будет преследовать его до конца жизни. Я
вовсе не старомодна, лейтенант, но если у вас, деликатно выражаясь, есть какие-то планы в
этом направлении, то я прошу вас подыскать другое место для жилья. Надеюсь, вы
понимаете?
Я рассмеялся.
– Миссис Марлоу, я, наверное, еще более старомоден, чем вы. Я обручен с самой
прекрасной девушкой на свете и не думаю, что смогу посмотреть ей в глаза, если обману ее
хотя бы один раз.
– Распишитесь здесь, лейтенант.
Миссис Марлоу смотрела, как я заполнял регистрационную карточку.
– Люк... – пробормотала она. – Какое красивое имя. Могу я называть вас просто
Люком?
– Пожалуйста.
– А буду просто Уинни, о'кей?
Мы снова обменялись рукопожатиями.
– Люк, я вижу, вы служите в 475-й авиагруппе. Как поживает полковник Аллен?
– Очень занят. Я горд, что служу под его командованием. А вы с ним знакомы?
– Мы старые друзья. Когда он совершал боевые вылеты, то часто останавливался здесь
в свободные дни. Я знала его, когда он был в чине капитана – кажется, еще совсем недавно.
А где сегодня ночуют другие члены вашей команды?
– Не имею представления, куда отправились рядовые. Мой пилот в Оксфорде,
занимается культурным образованием. Второй пилот и штурман отправились в гостиницу
«Риджент-Палас» на Пиккадили-Серкус. Они слышали, что там внизу есть бар, где можно
славно поохотиться.
Она кивнула.

29
 – Единственная проблема заключается в том, что ваши друзья являются добычей, а не
охотниками.
Я пожал плечами.
– Они уже большие мальчики.
– Разумеется. Мужчины, повидавшие свет! И они заслуживают всех развлечений, какие
смогут найти, – особенно потому, что не знают, будут ли живы на следующей неделе, верно?
– Звучит знакомо. Что-то из времен римских гладиаторов: ешь, пей и веселись, пока...
Женщина снова смотрела на меня. В ее голосе появились хриплые нотки.
– Пойдемте. Я покажу вам вашу комнату.
Подхватив чемодан, я последовал за ней по винтовой лестнице к третьей двери. На
лестничной площадке она достала ключ из кармана, открыла дверь с табличкой 3А и
пригласила меня в апартаменты, которым мог бы позавидовать сам генерал Эйзенхауэр.
Несколько восточных ковров лишь подчеркивали до блеска отполированный черный паркет,
а размеры комнаты, казалось, позволяли играть в футбол. Картины, написанные маслом, и
экзотические деревянные маски в изобилии украшали каждую стену, а рядом с огромным
камином стоял письменный стол с канцелярскими принадлежностями, перьевой ручкой и
хрустальной чернильницей. Маскировочная ткань закрывала высокие эркерные окна, но
изнутри она была затянута изящными кружевными занавесками, свисавшими почти до
длинной изогнутой кушетки, обитой темным бархатом. У одной из стен стояли книжный
шкаф и напольный радиоприемник модели Этуотера Кента. Ванная комната с отдельной
уборной была просторнее, чем в любом отеле, где мне приходилось бывать, а в самой ванне
можно было плавать.
– Ну как, Люк, – спросила она, – это вас устраивает?
– У вас все комнаты похожи на эту? – благоговейно прошептал я.
– Довольно похожи. Есть еще семь комнат, и я буду рада показать вам некоторые, но
сегодня они все заняты, как, впрочем, и в другие дни.
– Тоже летчики?
– На сто процентов. Семь американцев... и один канадец. Хорошее сочетание.
Британские мальчики обычно отправляются домой, когда получают увольнительную. Там им
самое место – со своими семьями.
Желтый махровый купальный халат лежал в ногах кровати. Она похлопала рукой по
стеганому одеялу.
– Матрас на гусином пуху и льняные ирландские простыни, Люк. После жесткой койки
сегодня ночью ты хорошо выспишься.
– Здесь так тихо, – вздохнул я. – Никаких самолетов, заходящих на посадку или
разогревающих двигатели. Там, на базе, этот звук слышишь днем и ночью, учишься жить с
ним, но никогда не привыкаешь к нему. Он всегда присутствует где-то на заднем плане,
напоминая о том, что завтра будет другая миссия, а послезавтра...
Она легко прикоснулась к моей руке.
– Мы платим высокую цену за эту тишину, Люк. Геринг и его воздушные пираты очень
старались, чтобы мы не спали каждую ночь, и я никогда не забуду этого. Большая часть
Лондона до сих пор лежит в руинах. А теперь скажите, что бы вы хотели получить на
завтрак?
– М-мм... я даже не знаю.
– Как насчет апельсинового сока, оладий с медом, сосисок и кофе с настоящими
сливками?
– Вы шутите! Я буду в восторге. Должно быть, вы знакомы с премьер-министром?
– Если серьезно, то да. Когда вы хотели бы позавтракать?
– В десять утра будет слишком поздно?
– Только не здесь. Каковы ваши планы на завтрашний день?

30
 – Я думал погулять с ребятами и посмотреть на город. Увидеть все, о чем читал в
учебниках по истории – знаете, Биг Бен, Лондонский мост, Британский музей, Тауэр,
Вестминстерское аббатство...
– Очень хорошо. Увидимся утром.
Она встала на цыпочки и поцеловала меня в щеку перед уходом. Я разделся и стоял под
горячим душем, пока моя кожа не приобрела глубокий розовый оттенок, затем вытерся
огромным пушистым полотенцем и упал нагишом в роскошную постель. Как только моя
голова прикоснулась к мягкой, чистой и сладко пахнувшей подушке, я забылся глубоким
сном.
Высокий вой сирены прозвучал так, как если бы она была установлена прямо перед
моим окном. Я нашарил выключатель настольной лампы и сел в постели, надеясь, что
увидел дурной сон, однако звук продолжался, и теперь я мог слышать звук других сирен в
отдалении. Немцы не бомбили Лондон уже почти два года. Что происходит? Вокруг
завывали сирены воздушной тревоги, а я не знал, что делать. Уинни не говорила мне об этом.
Я торопливо набросил желтый халат, распахнул дверь и спустился по спиральной лестнице,
перепрыгивая через две ступеньки. Как только я вошел в холл, Уинни появилась из комнаты
справа от меня.
– Что происходит? – задыхаясь, спросил я.
Ее голос звучал спокойно.
– Возможно, это один из последних подарков Гитлера для нас. Вы слышали о новой
игрушке этого безумца – летающих бомбах? Они начали падать около двух недель назад, и
сейчас, похоже, одна летает где-то над городом, хотя я не слышу звук мотора.
Разумеется, я читал о новом секретном оружии немцев – Фау-1, беспилотных
маленьких самолетах, снаряженных мощным зарядом взрывчатки, которые теперь
запускались в сторону Англии. Прежде чем я успел ответить, мы услышали приглушенный
звук дальнего взрыва, и сирены стихли.
– Много таких появляется над Лондоном?
– Три или четыре каждый день; иногда ночью, как сейчас. Помни, Люк, ты находишься
в безопасности, пока слышишь жуткий стрекочущий звук мотора. Когда он замолкает,
снаряд начинает скользить вниз, пока не попадает... куда-нибудь.
Я выдавил улыбку.
– Звучит очень обнадеживающе, Уинни.
В уголках ее рта снова собрались морщинки.
– Вы спали?
– Заснул, как только лег в постель.
– Знаете, я ведь так и не спросила, когда вы ели последний раз.
– Кажется, за завтраком. В поезде еду не развозили, а из-за всех треволнений перед
прибытием в Лондон я просто забыл проголодаться.
Ее мелодичный смех удивил меня: так могла смеяться юная девушка.
– Пойдемте в кухню, бедный ребенок, я сделаю вам сэндвич. Даже найду стакан
свежего молока.
Уинни с нескрываемым удовольствием смотрела, как я ем. Потом, когда мы подошли к
лестнице, она сказала:
– Люк, я должна объяснить вам, почему мы с Мартой вели себя так странно, когда
впервые увидели вас сегодня вечером. Это мой долг. Пожалуйста, будьте снисходительны к
пожилой женщине и зайдите на минутку в гостиную.
Я затянул пояс халата и последовал за ней к бюро с выдвижной крышкой. Уинни взяла
одну из фотографий в золотой рамке и протянула ее мне.
– Это фотография Дэна, моего единственного сына. Он был пилотом-истребителем
Королевских ВВС. Летал на «Спитфайре». Три года назад, во время немецкого воздушного
налета, его сбили прямо над этим городом.

31
 Я смотрел на молодого человека в мундире летчика Королевских ВВС, с пилотскими
крылышками на груди. Потом я поднес фотографию ближе к глазам и заморгал. Не может
быть! Невозможно... но это было так. Улыбающееся лицо в рамке было моим лицом!

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Роскошный завтрак, поданный Мартой на тележке в мою комнату ровно к десяти
часам, был великолепен, и я смаковал каждую крошку. Еще одно новое впечатление в моей
жизни: домашняя прислуга! Я долго потягивал третью чашку кофе, лениво перелистывая
страницы «Таймс» и чувствуя себя скорее королем, чем парнем из маленького городка,
оказавшимся вдали от дома. Если это был вкус успеха, то я хотел распробовать его получше.
Я неторопливо оделся и спустился вниз. К счастью, дверь в гостиную Уинни была
приоткрыта, и я мог видеть, как она что-то деловито пишет за столом. Я тихо постучал,
попросил разрешения воспользоваться ее телефоном и позвонил своим товарищам в
«Риджент-Палас». Должно быть, разочарование ясно отражалось на моем лице, когда я
опустил трубку на рычаг.
– Что-то не так, Люк?
– Кажется, Тим и Хэнк не в состоянии любоваться местными
достопримечательностями. У обоих тяжелое похмелье, и они решили провести этот день в
постели.
– Отдыхают и восстанавливают силы, чтобы снова отправиться в атаку на Лондон
сегодня вечером?
– Полагаю, что так.
Уинни встала и подошла ко мне. Даже я мог оценить прекрасный покрой ее голубого
льняного костюма. В отличие от вчерашнего вечера, ее лицо немного разрумянилось.
– Каковы ваши планы на сегодня?
– Не знаю. Наверное, я все равно отправлюсь бродить по Лондону.
– Не хотите ли пригласить экскурсовода? Я буду рада показать вам город, если вы не
возражаете против общества пожилой дамы.
– Это было бы замечательно, Уинни, но я не могу просить вас о таком одолжении.
– А что, если я рассчитывала на это?
– Как?
– Я подозревала, что ваши друзья сегодня утром вряд ли смогут составить вам
компанию, поэтому выкроила время на тот случай, если я вам понадоблюсь.
– Почему вы делаете это для меня? – в замешательстве спросил я.
Уинни отвернулась. Когда она заговорила, ее голос был больше похож на шепот.
– Я делаю очень мало для вас, Люк... по сравнению с тем, что вы делаете для меня.
Фотография ее сына смотрела на меня с другой стороны комнаты. Что я мог сказать?
– О'кей, леди, я готов!
Как и большинство американских ребят, я питал страстную любовь к автомобилям,
хотя самым быстрым средством передвижения, которым я владел в гражданской жизни, был
подержанный велосипед марки «Колумбия», на котором я развозил газеты. Автомобиль
Уинни, стоявший у тротуара, был самым соблазнительным представителем своего семейства,
какой мне приходилось видеть до сих пор. Я дважды обошел вокруг этого красавца,
осторожно прикасаясь к его сияющим, металлически-коричневым обводам.
– Что это? – я с трудом узнал собственный голос.
– Это сравнительно новая модель, – с гордостью ответила она. – Сконструирована и
изготовлена двумя моими старыми друзьями, которые уже давно выпускают превосходные
автомобили. Первая модель была выпущена в 1936 году. Он называется «ягуаром», а это
модель 1939 года, купе с откидным верхом – или, по-вашему, с открывающейся крышей. Он
может развивать гораздо большую скорость, чем мне когда-либо понадобится.

32
 – Вот это да! – воскликнул я, усевшись на мягкое кожаное сиденье с левой стороны.
Машина легко тронулась с места под тихий рокот мотора. Я наклонился и прикоснулся к
руке в перчатке, лежавшей на рулевом колесе.
– Уинни?
– Да, Люк?
– Я рад, что у Тима и Хэнка сегодня похмелье.
Уинни сжала мою руку и рассмеялась.
– Я тоже рада, Люк, – ответила она. – Я тоже рада.
Уинни Марлоу была прекрасным экскурсоводом, и в тот день я, наверное, увидел
больше лондонских достопримечательностей, чем большинство летчиков Восьмой армии
ВВС за весь свой срок службы в Англии. Езда по левой стороне дороги при оживленном
движении поначалу действовала мне на нервы, но вскоре я привык к автомобилям и
автобусам, которые, казалось, мчались прямо на нас, но в конце концов проносились справа.
Наша экскурсия началась уже в нескольких кварталах от ее дома, в музее восковых
фигур мадам Тюссо. Уинни сказала, что по причинам, необъяснимым для англичан, это
место стало самым популярным аттракционом для американских солдат, превосходящим
даже Биг Бен, Лондонский мост и самые веселые кварталы Пиккадили. Мы дивились на
сотни поразительно похожих восковых статуй знаменитых героев и злодеев, включая
Рузвельта и Гитлера, а вскоре уже проезжали в «ягуаре» по обсаженной рядами деревьев
Бейкер-стрит, где Конан Дойл поселил своего Шерлока Холмса.
Мы заняли свободное место на автостоянке рядом с Мраморной аркой, и Уинни долго
колдовала над рычагами, пока я наконец не опустил складную крышу с помощью
физических усилий. Теперь мы могли слышать нестройный хор городских звуков,
сливающийся с чириканьем сотен птиц на зеленых лужайках Гайд-парка, который находился
прямо перед нами.
– Это наш самый большой общественный парк, – объяснила Уинни. – В более или
менее неизменном виде он существует уже больше четырехсот лет. Это место повидало все
самое хорошее и плохое, что было в нашей истории и традициях. Здесь ты можешь найти
кладбище домашних животных, оркестровую площадку, пункт наблюдения за дикими
птицами и уголок ораторов, где каждый может забраться на импровизированную трибуну и
говорить о чем угодно. Бог знает, сколько дуэлей произошло здесь за последние несколько
веков, а Генрих VIII когда-то пользовался парком как своим личным заповедником для
охоты на оленей. Здесь есть статуя Питера Пэна, итальянский садик, улица под названием
Гнилой ряд, развалины старого порохового склада, площадки для игры в гольф и крикет. Ты
можешь провести здесь целую неделю и все равно не увидишь всех чудес старого парка.
Каждый раз, когда мы приближались к одному из мест, которые казались важными для
Уинни, она притормаживала и заставляла «ягуар» ползти почти со скоростью пешехода, не
обращая внимания на возмущенные гудки сзади. Потом она подъезжала к обочине и
рассказывала мне историю этого места в четкой и лаконичной форме. Мы привлекали
большое внимание прохожих, особенно американских военных, благоговейно взиравших на
изящные обводы «ягуара» и, возможно, задававшихся вопросом, каким образом младший
лейтенант сумел найти девушку с таким автомобилем. Уинни обернула волосы шелковым
шарфом и надела большие солнечные очки, поэтому никто, даже с близкого расстояния, не
смог бы точно определить возраст моей спутницы. Ей можно было дать и двадцать лет, и
шестьдесят.
Мы смеялись от души, когда заворачивали за угол Гайд-парка, помедлили у
Букингемского дворца, Скотланд-Ярда, Биг Бена, у дома № 10 по Даунинг-стрит *, прежде
чем свернуть в суету и мельтешение на Трафальгарской площади с ее стаями наглых и
голодных голубей, шумно летавших вокруг высокой колонны со статуей адмирала Нельсона
в седле. Зачем моряк уселся на лошадь? Уинни этого не знала. Наконец мы оказались на

*
Резиденция английского премьер-министра.
33
узкой улице с рядами лавок и маленьких магазинов, которая вывела нас на широкую
площадь, мощеную булыжником.
– Это сердце Пиккадили-Серкус, Люк, где так любят бывать твои товарищи по оружию.
Сооружение из досок в центре площади, оклеенное плакатами, было воздвигнуто для защиты
статуи Эроса от немецких бомбежек. Даже сейчас, хотя еще довольно рано, вокруг закрытой
скульптуры можно видеть солдат, ждущих романтического приключения. Это место кажется
превосходным для статуи бога любви, но в начале века, когда оно было воздвигнуто, Эрос
официально считался ангелом христианского милосердия. Звучит иронично, не правда ли?
Справа от нас находится Риджент-стрит с гостиницей, где остановились твои друзья. Может
быть, ты хотел бы нанести им визит и подарить несколько порций алка-зельцера от головной
боли?
– Пусть мучаются! – прокричал я над уличным шумом. – Я никогда в жизни так не
развлекался и готов продолжать, пока вы этого хотите.
Она широко улыбнулась, переключила рычаг скоростей, и вскоре мы уже катились по
мосту Ватерлоо, пересекая запруженную баржами Темзу. Мы остановились у
разбомбленных руин старого театра Виктории, повернули к собору Святого Георгия и ехали
на север до тех пор, пока снова не приблизились к Темзе.
– Ты знаешь, к какому мосту мы сейчас подъезжаем, Люк?
Я покачал головой.
– Тебе должно быть стыдно. Я уверена, что ты пел песенку о нем, когда был
мальчиком.
– Лондонский мост! – воскликнул я, вскочив с места и ухватившись за край ветрового
стекла, чтобы лучше видеть. Лондонский мост, и он не падает, не падает, не падает!
Оставив старый мост позади, Уинни повернула направо; судя по тому, что солнце
светило нам в спину, теперь мы направлялись на восток. Мы проехали еще несколько миль,
прежде чем «ягуар» снизил скорость, но на этот раз мой экскурсовод хранил молчание. В
словах не было нужды. По обе стороны от нас не было ничего, кроме мертвого запустения.
Уинни переключилась на низкую передачу, и мы медленно проезжали квартал за кварталом,
полностью сровненные с землей, если не считать отдельных каминов, тут и там
возвышавшихся одинокими монументами семьям, обитавшим в ныне исчезнувших домах.
Это было зрелище, которое я никогда не забуду.
Темно-зеленые глаза Уинни увлажнились, когда она сказала.
– Немцы уничтожили более десяти тысяч домов в этом городе во время бомбежек, и по
меньшей мере полмиллиона людей погибло от взрывов и пожаров. Здесь были лондонские
трущобы, где большие семьи ютились в тесных комнатушках. Бомбы чаще всего падали
здесь, потому что эти районы расположены ближе к Каналу. Говорят, что пепел сотен
человеческих тел был смешан с углями от сгоревших балок, полов и дешевой мебели.
Ужасные пожары, всегда следовавшие за бомбежками, каждую ночь озаряли Лондон, и
человек мог за милю ощущать жар от пламени. К сожалению, большинство твоих товарищей
никогда не бывало здесь, но я хотела, чтобы ты увидел хотя бы часть того, что нам довелось
вынести. Гитлер не имел представления, как близок он был к победе, когда внезапно решил
изменить свою тактику и ослабил бомбежки.
Позднее, после сэндвичей и чая в людном ресторане возле лондонского Тауэра, Уинни
наклонилась вперед и попросила:
– Расскажи мне о Люке Гардинере.
В течение следующего часа, мягко понукая меня и задавая умело поставленные
вопросы, она узнала обо мне едва ли не больше, чем я знал сам.
Уинни хотела было наполнить мою пустую чашку из третьего за последний час
заварочного чайника, но вместо этого отставила чайник, взяла чашку обеими руками и
поднесла ее к лицу.
– Ты когда-нибудь гадал по чаинкам, Люк?
– Нет, – я улыбнулся.

34
 – У меня неплохо получается. Хочешь, я погадаю тебе?
– Только если выйдет что-нибудь хорошее.
Нахмурившись, она несколько минут смотрела на дно чашки.
– Поразительно! Раньше я никогда не видела такого узора. Как странно... и как
чудесно!
– Я выполню все свои боевые задания за один вылет?
– Вот именно, а когда вернешься домой, то женишься на Присцилле, как вы и
собирались. Потом я вижу долгие годы усердной работы и борьбы, которые приведут тебя к
таким достижениям и такому успеху, о каком ты сейчас не можешь и мечтать. Когда-нибудь
ты станешь одним из самых богатых и влиятельных людей в мире.
– Стало быть, из грязи в князи? Как говорится, «человек, который сам себя сделал»?
– Нет. Тебе понадобится помощь и совет... и все это придет из одного очень
необычного источника, доступного каждому человеку, но редко используемого из-за нашей
слепоты и невежества.
Мой разум не поспевал за ее словами. Я озадаченно покачал головой.
– Боюсь, я немного забегаю вперед, Люк. Видишь ли, я научилась рассматривать жизнь
как миссию, которую каждый из нас должен совершить самостоятельно. В школах нас учат
лишь тому, как оторваться от земли, но мы никогда не достигнем цели и не воплотим наши
мечты в действительности, если не будем учиться у тех людей, которые успешно завершили
свою миссию до нас. Я знаю, Люк, ты много читал, но скажи, уделял ли ты большое
внимание Библии?
– Нет. Я помню, как ходил в церковь и воскресную школу, когда мои родители были
живы. Но я не мог понять, почему Бог позволил им умереть, когда мне было лишь восемь
лет, и даже сейчас я не уверен, что понимаю. Боюсь, я не очень религиозен.
– Можешь успокоиться: я не собираюсь читать тебе проповедь. Тебе знаком персонаж
Нового Завета по имени Павел?
Я покачал головой.
– Павел был выносливым и решительным человеком, убежденным в том, что на него
возложена особая миссия: распространять свою веру по всему свету за пределами
Иерусалима. Он проделал огромную работу, путешествуя из города в город, но вскоре узнал,
что через некоторое время после его ухода новообращенные христиане начинают понемногу
возвращаться к своей прежней, убогой и беспросветной жизни. Поэтому, продолжая свою
миссию, он начал писать им послания, в которых приводил бесчисленные доводы,
объясняющие, почему они должны придерживаться той истины, которая была им преподана.
Я рассказываю тебе о Павле лишь потому, что в одном из своих посланий он написал об
особой группе людей, покинувших этот мир, но своим примером, своими словами и
поступками оставивших бесценное наследство для всех и каждого. Павел называет этих
уникальных людей, выполнивших свою миссию благой и плодотворной жизни, несмотря на
всевозможные запреты и препятствия, «облаком свидетелей». Это свидетели более
счастливой и успешной жизни, наблюдающие за нами оттуда, где они сейчас находятся. Я
дала этим особенным людям другое название.
– Как вы их называете?
– «Друзьями из высоких мест» – потому что так оно и есть на самом деле. Это наши
друзья, наши личные наставники, если хочешь. Они могли покинуть эту землю в прошлом
году или много веков назад, отправившись в более высокое место, но их принципы счастья и
успеха по-прежнему живы. Если мы выучим эти принципы и хотя бы частично применим их
в собственной жизни, то сможем достигнуть почти любой цели.
– Эти ваши друзья из высоких мест... это они расположили чаинки таким образом, что
вы предсказываете мне успех, о котором я сейчас не могу и мечтать?
– Да, если ты захочешь учиться и применить их принципы на деле.
Я удержался от улыбки, но все-таки задал глупый вопрос:
– Как же мне связаться с ними?

35
 Уинни поставила свою чашку на стол и спокойно ответила:
– Через меня.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Мы закончили свою головокружительную экскурсию у лондонского Тауэра,
прогуливаясь рука об руку по древним дорожкам, окруженным каменными стенами и
крепостным рвом, ныне заросшим травой. К моему удивлению, башен оказалось много, и
Уинни знала названия каждой из них. Там был Уэйкфилд-Тауэр, Кровавый Тауэр, Тауэр
святого Фомы, Байуард-Тауэр, Белл-Тауэр, Миддл-Тауэр, Бьючемп-Тауэр, Боуэр-Тауэр, а в
центре, над четырьмя шпилями, возвышался величественный Уайт-Тауэр.
– Крепость построил Вильгельм Завоеватель в конце XI века, – сказала Уинни. – Стены
поднимаются более чем на сто футов, и силуэт Тауэра в те времена главенствовал над
Лондоном, постоянно напоминая королевским подданным, что им следует дважды подумать,
прежде чем устраивать заговоры против своего монарха. Это место долгие годы было
жилищем для особ королевской крови, и драгоценности престола по-прежнему выставлены
здесь. Оно также служило тюрьмой для тех, кого власти считали опасными смутьянами: для
таких людей, как Томас Мор, Джейн Грей, сэр Уолтер Рэли и Томас Кромвель. Некоторые из
лучших сочинений Мора были написаны здесь, прежде чем его обезглавили.
– Это тоже ваш друг из высоких мест? – спросил я, не в силах противостоять
искушению.
Уинни сжала мою руку.
– Да, он определенно принадлежит к ним. Его этические и нравственные принципы
будут бесценны для любого молодого юриста или политика, устремленного к великим
свершениям. Только подумай, Люк: сейчас мы стоим на восьми столетиях человеческой
истории. Туристы приходят сюда посмотреть на темницы, полюбоваться на королевскую
корону и скипетр с большим бриллиантом «Звезда Африки», но самые драгоценные
самоцветы Англии, да и любой другой нации – это семена могущественных идей и правил
для лучшей жизни, посеянные такими людьми, как Томас Мор. Они предназначены для всех
и каждого, но большинство людей почему-то бесцельно бродят вокруг, пытаясь заново
изобрести колесо, которое уже было создано и успешно использовано. Как грустно!
Гораздо позже, хотя солнце еще стояло высоко в небе из-за перехода на летнее время,
мы устало брели к пустой скамье возле Тауэр-Грин, где была казнена Анна Болейн. Мы
посидели несколько минут, как это бывает с близкими друзьями, не ощущая потребности
что-либо говорить. Я медленно перелистывал страницы маленького путеводителя по
лондонскому Тауэру, когда услышал возглас Уинни:
– Смотри, Люк!
Высоко над нами, направляясь к востоку, одномоторный «Спитфайр» с его легко
узнаваемыми эллиптическими крыльями выполнял серию изящных витков и поворотов в
чистом голубом небе.
– Разве это не прекрасно! – вздохнула она.
Когда серебряная птица наконец исчезла за верхушками зданий, по щекам Уинни
струились слезы. Я обнял ее за хрупкие плечи.
– Вам больно каждый раз, когда вы видите их, да?
Она кивнула, не поднимая головы.
– Он был чудесным сыном, Люк, а ты не только очень похож на него, но и говоришь,
как он. Дэн учился на втором курсе в Кембридже, когда вступил в Королевские ВВС. В
конце сорокового года у нас так не хватало военных летчиков, что тренировочная программа
была сокращена почти наполовину, но это не обескуражило его. В тот день, когда Дэн
получил свои пилотские крылышки, он обещал мне, что не позволит проклятым нацистам

36
разрушить его детский шалаш на дереве, на заднем дворе нашего старого дома на Кингз-
роуд. После этого он прожил всего лишь пять недель...
– А шалаш на дереве?
Она толкнула меня в грудь кулачком в перчатке.
– Ты должен был спросить об этом! Он тоже спросил бы. Шалаш все еще там,
насколько мне известно. Вскоре после гибели Дэна я продала дом – не могла жить там одна.
Тогда я решила купить особняк на Мэттью-корт и сдавать комнаты офицерам ВВС в
увольнении. Каким-то образом благодаря этому я чувствовала себя ближе к Дэну. Я
получала возможность играть роль матери для восьми молодых людей, и это отнимало
столько сил, что у меня оставалось мало времени для сожалений о себе.
– Как долго вы живете в Англии?
– Около тридцати лет. Я познакомилась с отцом Дэна на котильонном балу в Детройте,
когда мне было девятнадцать лет. Мой отец- калека, о котором я заботилась с детства,
недавно умер, и я находилась в подвешенном состоянии. Питер был красавцем, молодым
профессором химии в университете Торонто, приехавшим туда по программе обмена
специалистами с Оксфордом. Целый год после свадьбы мы жили в Торонто, а потом он
привез меня в Лондон, в начале 1914 года. Питер опасался, что Англия скоро вступит в
войну и хотел быть дома, чтобы служить своей стране. Что ж, так оно и вышло. Он выполнял
правительственное задание по разработке новых корпусов для пушечных снарядов, когда его
лаборатория взорвалась. Дэн родился через три месяца после трагедии.
– Что вы делали?
– Много плакала, но вскоре поняла, что слезы не помогут мне выплатить ренту или
прокормить нас обоих. У Питера была замечательная тетка, старая дева по имени Сара,
которая переехала жить к нам, вечная ей память. Она стала кем-то вроде няни для Дэна, пока
его мать пыталась заработать на жизнь в жестоком мире.
– Сколько лет вам было?
– Двадцать... нет, двадцать один. До тех пор я ни одного дня не работала ради денег –
во всяком случае, вне дома. В отличие от этой войны, тогда даже оборонные заводы не
принимали женщин на работу. Я получила четыреста фунтов из страхового фонда компании,
где работал Питер, и, поскольку не могла найти работу по найму, решила завести свое дело.
Я открыла маленькую лавку на Кэннон-стрит, рядом с собором Святого Павла, и потратила
почти все деньги на покупку ткани и пошивочного материала. Ты этого не знаешь, Люк, но
принадлежности для шитья, которыми пользуются женщины – такие вещи, как выкройки,
нитки и разные ткани, – обычно продаются лишь в универсальных магазинах. У меня была
идея сосредоточиться исключительно на обслуживании шьющих женщин и предлагать им
широкий выбор тканей плюс разнообразные советы по шитью и швейные принадлежности.
Сама я начала шить еще в детстве, в основном по необходимости, но это занятие мне всегда
нравилось, поэтому я кинулась в омут с головой... правда, сначала помолилась об успехе
своего предприятия.
– Что было дальше?
– Успех сопутствовал мне с того дня, когда я впервые открыла свою лавочку. Через два
года я переехала в более просторное помещение на Картер-лейн, но сохранила первую лавку
и поставила там управляющей свою самую способную помощницу. Через десять лет я
владела сетью из четырнадцати магазинов по всему Лондону, и фирма «Голден Игл *
Лимитед» сделала меня миллионершей – в фунтах, а не в долларах!
Я восхищенно покачал головой.
– Вообще-то, Уинни, я мечтаю в один прекрасный день добиться такого же успеха. Вот
это история! У вас не было экономического образования и опыта управления, однако вы
смело вступили в коммерческие джунгли, до тех пор принадлежавшие только мужчинам, и
превратили четыреста фунтов в миллион... всего лишь за десять лет. Поразительно! Как вам
это удалось?
*
«Золотая игла» (англ.).
37
 Ее большие зеленые глаза блеснули.
– Каждый, кто имеет горячее желание преуспеть в своем деле, может сделать то же
самое, и даже больше. Я научилась этому с тех пор, как стала помогать своему отцу. Он был
спортивным обозревателем «Детройт Фри Пресс», но закончил свои дни в кресле-каталке,
заболев полиомиелитом. Поскольку он больше не мог освещать матчи своих любимых
«Тигров», то начал писать и продавать статьи в такие толстые журналы, как «Либерти»,
«Кольерс Мэгэзин» и другие. Я стала его «ногами» и проводила нескончаемые часы в
библиотеках, собирая материал для его статей. Это было лучшее образование, чем я могла
получить в любом колледже. Со временем отец стал продавать все больше своих статей в
журнал под названием «Успех», издаваемый настоящим гением по имени Орисон Свит
Марден. Поскольку этот журнал помогал людям изменить свою жизнь к лучшему, я начала
собирать сведения о принципах, практикуемых наиболее выдающимися историческими
деятелями для выполнения своей жизненной миссии. Тогда я впервые начала называть их
«друзьями из высоких мест». Для меня они были голосами из прошлого, желавшими
поделиться своими секретами успеха и благополучия, но никто не хотел слушать их. У меня
по-прежнему хранятся все эти кипы заметок в блокнотах с отрывными листами, которые я
собирала для своего отца.
– Они и были тем источником, который помог вам достичь такого огромного успеха?
– Главным образом. Со временем отец и мистер Марден стали добрыми друзьями.
Мистер Марден убеждал моего отца написать книгу об успехе, как это сделал он сам много
лет назад, когда опубликовал бестселлер под названием «Пробиться на передний край». Отец
загорелся этой идеей, хотя по секрету сообщил мне, что книга Мардена, изданная в двух
томах, на его взгляд, слишком многословна. Пользуясь моими заметками, он приступил к
сочинению небольшой книги, которую собирался назвать «Семена успеха», но вскоре с ним
случился удар... и я потеряла его.
– Мне очень жаль. Уверен, что это была бы великая книга, ведь вы – живое
доказательство его замысла. Кстати, вы до сих пор владеете всеми этими магазинами?
Она покачала головой.
– Когда Дэну было одиннадцать лет, я как-то пришла домой поздно вечером, после
ужасно долгого и тяжелого рабочего дня. Как всегда, я поднялась в его комнату, и, когда
наклонилась, чтобы поцеловать его прекрасное спящее личико, у меня подкосились ноги, и я
упала на колени. В следующий момент я осознала, что держу сына за руку и горько плачу... и
я знала, почему я плачу. Это были слезы за все часы и годы, проведенные в бесконечных
трудах, еще долго после того, как это было действительно необходимо. А тем временем мой
сын рос и понемногу становился молодым человеком без моего участия. Через месяц я
продала все свое хозяйство и устроилась жить на Кингз-роуд, чтобы быть настоящей
матерью и товарищем для своего сына. Я рада, что сделала этот выбор. Воспоминания о
нашей жизни вместе гораздо важнее для меня, чем любые материальные ценности.
– Но разве вам не было скучно, когда Дэн начал учиться в школе? Должно быть, вам
трудно было приспособиться к новому ритму жизни после всех этих лет ежедневной работы
и обилия текущих дел.
– Это было легко. Я просто переключилась на другую скорость: решила пересмотреть
свои записи о достижении успеха, которые так помогли мне в прошлом, добавить к ним годы
своего делового опыта и написать книгу, посвященную моему отцу, которую я тоже хотела
назвать «Семена успеха». Помню, он говорил мне, что считает большинство книг серии
«Помоги себе сам» с полезными советами о продаже товаров, деловом управлении и
достижении успеха в целом, далеко не такими полезными, как сообщалось в рекламных
аннотациях, потому что они сосредоточены на внешнем, а не на внутреннем мире человека.
Он верил, что успех и счастье зависят от внутреннего состояния человека, а не от того,
сколько ему удалось заработать. В то время я не вполне понимала, что он имеет в виду, но
когда сама совершила деловую карьеру, то осознала, как он был прав. Поэтому я стала
проводить свободные часы в библиотеке, пока Дэн учился в школе. Я искала

38
дополнительные ответы у моих друзей... ответы, которые помогут каждому успешно
прожить сегодняшний день. Если человек сможет это сделать, то недели, месяцы и годы сами
позаботятся о себе. Но когда я приступила к сочинению книги, то совершила поразительное
открытие. Я жадно слушал каждое ее слово.
– Расскажите мне, пожалуйста.
– Наверное, я уже сто раз наполнила мусорное ведро исписанными страницами, прежде
чем поняла, что истинные принципы счастья и успеха не нуждаются в многословном и
красноречивом подкреплении. Они могут сами говорить за себя, без драматических
интонаций или волнующих примеров, которыми часто пользуются авторы книг об успехе,
чтобы привлечь внимание читателей. Тогда я решила отложить саму книгу в сторону и
описала каждое из «семян успеха» немногими словами, пользуясь самым простым языком. Я
очень гордилась окончательным результатом. Каждое выбранное мною правило действовало
сегодня, в соответствии со старым принципом: жить по одному дню за раз. Но с одним
важным отличием! Просто пережить один день еще недостаточно. Нужно прожить его,
используя каждую частицу Богом данных возможностей. Поэтому мои «Семена успеха»
представляют собой короткий свод повседневных наставлений о счастливой и плодотворной
жизни. Я уверена, что они помогут любому, кто согласится жить с ними каждый день.
– Что-то вроде двадцатичетырехчасового жизненного плана?
Уинни улыбнулась.
– Да, можно сказать и так.
– Вы когда-нибудь публиковали свою книгу?
– Нет.
– Почему?
– Я берегла ее... для Дэна.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Когда мы вернулись в апартаменты на Мэттью-корт, два офицера ВВС как раз
выходили из гостиной. Уинни тепло приветствовала обоих, прежде чем представить их мне.
Широкоплечий капитан с пилотскими крылышками и тремя рядами орденских планок пожал
мне руку и спросил:
– Это ваш первый визит к Уинни, лейтенант?
– Да, капитан, но надеюсь, не последний.
– Сколько у вас боевых вылетов?
– Пять... впереди еще долгий путь.
Он похлопал меня по плечу.
– Вы справитесь. Мы потеряли очень немногих из тех, кто вступил в клуб Уинни
Марлоу.
Уинни быстро перебила его:
– Перри, вчера вечером Люк приехал довольно поздно, а сегодня мы весь день были в
разъездах, поэтому я еще не посвятила его в некоторые подробности. Сколько у вас осталось
заданий? Кажется, уже немного?
– Всё гораздо лучше, леди. Мы с Анжело вчера завершили свою последнюю миссию и
надеемся вернуться в Соединенные Штаты через две недели. Но мы не могли покинуть
Англию, не увидев вас на прощанье и не поблагодарив за все, что вы сделали для нас. Мы
никогда не забудем вас и это прекрасное место. Сегодня вечером некоторые члены нашей
команды устраивают вечеринку в Оленьем клубе, но мы обязательно увидимся с вами еще
раз перед отъездом. Приятно было познакомиться с вами, лейтенант.
После того как входная дверь захлопнулась, Уинни прислонилась к ней и с
сокрушенным видом покачала головой.

39
 – Боюсь, они испортили мой маленький сюрприз, Люк, но тут уж ничего не поделаешь.
У тебя есть еще немного свободного времени, или ты собирался встретиться со своими
друзьями сегодня вечером?
– Я никуда не собираюсь. У меня был такой великолепный день, что глупо было бы
тратить его остаток на пустяки.
– Отлично. Тогда пошли со мной.
Длинное и просторное помещение библиотеки по внутренней отделке было
увеличенной копией гостиной, за исключением того, что здесь книги были повсюду: даже на
кофейных столиках и сервантах громоздились стопки томов. Главенствующее место в
комнате, над белым каменным камином, занимала огромная картина маслом, изображавшая
человеческую руку с раскрытой ладонью, протянутую к зрителям из угольно-черного фона.
На ладони стояли крошечные фигурки мужчины и женщины, окруженные множеством
подписей, которые явно не были частью первоначальной картины. Уинни прикоснулась к
выключателю, и полотно замерцало в свете двух потолочных ламп.
– Я купила эту картину много лет назад, Люк, когда ездила в Венецию. Она написана
Камеччо, малоизвестным итальянским художником эпохи Возрождения, и озаглавлена «Рука
Божья». Гравированная медная пластинка на нижней перекладине рамы – это уже моя идея.
Я поднялся на цыпочки и прочитал: «Я не забуду тебя. Вот, Я начертал тебя на
дланях Моих»*.
Уинни положила руку мне на плечо.
– Это слова пророка Исайи, и для меня они самые красивые и вдохновенные во всей
Библии. Как-то вечером, больше года назад, четыре ваших летчика сидели здесь и
беседовали со мной. Это были умные и очаровательные люди, до краев наполненные
жизнью, однако прислушиваясь к разговору о том, сколько боевых вылетов они совершили и
каких друзей потеряли, я ощущала их испуг за смехом и внешней бравадой. Мне отчаянно
хотелось сделать хоть что-нибудь, чтобы успокоить их страх, и тут меня осенило. Я взяла
ручку, дала ее одному из молодых людей, попросила его встать на табурет и написать свое
имя на ладони руки после того, как он прочтет вслух надпись на табличке. Разумеется,
остальные последовали его примеру, а когда они закончили, я пообещала им, что теперь они
будут в руке Божьей – и не только на войне, но и потом, в гораздо более важной миссии
успешной и плодотворной жизни. Как видишь, это превратилось в своеобразный обычай.
Здесь около двухсот автографов, и, насколько мне известно, мы еще не потеряли ни одного
из подписавшихся. Называй это совпадением, удачей или... как пожелаешь.
– А как вы сами это называете?
– Верой. Это самая прочная броня, которую может носить человек. Я помню книгу
Роусона, одного из самых блестящих британских ученых, который писал о том, как целый
полк пережил все ужасы Первой мировой войны, не потеряв ни одного человека. Все они
помнили и повторяли по нескольку раз в день слова девяностого псалма, который называли
«псалмом защиты».
– Они выжили только потому, что повторяли слова снова и снова?
– Нет – потому что верили в слова, которые они повторяли. Когда-то я знала весь
псалом наизусть, но теперь могу вспомнить лишь отдельные фразы: «...Не убоишься ужасов
в ночи, стрелы, летящей днем... Падут подле тебя тысяча и десять тысяч одесную тебя;
но к тебе не приблизятся... Не приключится тебе зло... ибо Ангелам Своим заповедает о
тебе – охранять тебя на всех путях твоих»**.
– Снова друзья из высоких мест?
– Да... и один особый друг, – сказала она, кивнув в сторону картины.
На каминной полке лежала толстая перьевая ручка. Я снял колпачок и спросил:
– Можно мне?..
– Разумеется.
*
Исайя, 49:15—16.
**
Псалтирь, 90:5, 7, 10—11.
40
 Встав на табурет, я наклонился вперед и аккуратно написал «Лейтенант Люк Гардинер»
на мизинце нарисованной руки.
– Вот, – тихо сказал я. – Теперь я защищен.
– Только если ты сам в это веришь, Люк.
Хотя дело было в конце июня, в комнате стояла промозглая сырость. С помощью
Уинни я смог разжечь дрова в широком камине после нескольких неудачных попыток. В то
время я не осознавал этого, но она уже начала готовить меня к моему будущему, к моей
жизненной миссии.
Я распустил узел галстука, снял туфли и смотрел на пылающие дрова, совершенно
расслабившись, когда Уинни неожиданно сказала:
– Люк, сегодня днем, когда ты рассказывал о себе, я не могла не заметить, какое
ожесточение ты по-прежнему испытываешь к своему покойному дяде. Да, он сделал жизнь
очень тяжелой для тебя. Он бил тебя и говорил, что ты никогда и ничего не сможешь
достигнуть. Ты должен понимать, что многие дети выросли неудачниками потому, что
некоторые взрослые, обычно родители или учителя, неустанно повторяли им, что они ни на
что не годны. Когда ужасное предсказание неудачи укореняется в юных впечатлительных
умах, эти несчастные дети неосознанно тратят жизнь впустую, пытаясь исполнить мрачное
пророчество о своем будущем и не понимая, почему они терпят одно поражение за другим.
По причинам, которых мы никогда не поймем, с тобой этого не произошло. Ты должен быть
благодарен своему дяде Питу. Когда-нибудь в будущем ты оглянешься на эти грустные дни
и будешь радоваться тому, что все это случилось с тобой – разумеется, кроме гибели твоих
родителей.
— Уинни, как я могу когда-либо испытывать благодарность за эти ужасные годы? Я
боялся даже вставать с постели по утрам. Когда Пит давал мне передышку, дети в школе
дразнили меня или шушукались за моей спиной, что я живу с городским пьяницей, хожу в
обносках и не могу купить себе даже самые обычные вещи. Это был кошмар! Настоящий ад!
Она сжала маленький кулачок и воинственно махнула в мою сторону.
– Разумеется! Но ты не сломался под насмешками и побоями, как большинство других
детей. Вместо этого ты начал посещать библиотеку, искал объяснение своим невзгодам и
прочитал достаточно книг об успехе, чтобы обрести надежду. Тебе удалось превратить
ужасные условия своего существования в могучую движущую силу. Можешь назвать ее
местью, если хочешь, но ты твердо решил, что в один прекрасный день станешь богатым и
знаменитым, а все, кто раньше притеснял тебя, поймут, как они ошибались насчет Люка
Гардинера. Подумай об этом! Разве не по этой причине ты разрешил Филу Питерсу взять у
себя интервью?
История полнится именами великих людей, которые в детстве готовы были голодать,
лишь бы услышать слова похвалы в свой адрес. Один из наших друзей, американский
писатель Кристиан Боуи, однажды сказал: «Слова похвалы, бесспорно, так же необходимы
для душевного здоровья ребенка, как проявления нежности и доброты. Справедливая
похвала для детей – все равно что солнце для цветов». Не забывай об этом, Люк, когда у тебя
появятся собственные дети.
Это был уже не тот веселый экскурсовод, который наполнил мой сегодняшний день
радостью и смехом. Я слушал, как зачарованный, а она продолжала:
– Когда Наполеон был подростком и учился в военной академии, один из его
наставников старался испортить ему жизнь, твердя о том, какой он глупый и неспособный, а
также предрекая неудачу в дальнейшей жизни. На смертном одре великий полководец
сказал, что ему интересно, узнал ли герр Бауэр – этот глумливый учитель его юности, – чего
удалось достигнуть Наполеону Бонапарту за свою жизнь. Подумай об этом! Сколько побед
одержал Наполеон лишь ради того, чтобы доказать, как глубоко заблуждался старый
профессор математики? Все мы жаждем, чтобы нас ценили такими, как мы есть. Если ты
будешь помнить об этом, то сможешь увидеть свою движущую силу и найти ей хорошее
применение. Ты используешь этот принцип успеха, чтобы получить необходимое содействие

41
других людей, питая их дух похвалой, а не критикой и оскорблениями. Еще один наш друг,
Уильям Шекспир, однажды написал, что «похвала есть наше воздаяние. Одно доброе дело,
умирая безвестным, губит еще тысячу дел, ждущих своей очереди». Теперь у тебя сложилось
более ясное представление о том, что движет Люком Гардинером?
– Да, конечно... и спасибо вам. У меня получится, Уинни, хотя сначала мне придется
туго. Я не получил образования, не умею делать ничего стоящего и не имею ни гроша за
душой. Кроме того, у меня нет семьи, на которую я мог бы опереться.
Она наконец улыбнулась.
– Сынок, не ищи у меня сочувствия, даже несмотря на то, что ты точь-в-точь похож на
моего мальчика. Ты очень дорог мне, но ты просто слепец, если не понимаешь, как много
имеешь за душой. Я докажу это. Давай вкратце перечислим владения Люка Гардинера и
попробуем оценить активы, которыми ты обладаешь уже сейчас. Согласен?
Я кивнул. Она вручила мне чистый лист бумаги и карандаш.
– Я хочу, чтобы ты записал сумму в долларах в качестве ответа на каждый из моих
вопросов. Готов?
Я снова кивнул.
– Сколько стоит твое здоровье? Не стесняйся, напиши любую цифру.
Пауза.
– Сколько стоит возможность жить в твоей великой стране?
Пауза.
– Сколько стоит твоя свобода?
Пауза.
– Как насчет твоих глаз? Оценишь ли ты их в миллион долларов?
Пауза.
– Как насчет твоих рук и ног? Пять, десять миллионов?
Пауза.
– Во сколько ты оценишь свой ум и сообразительность? Давай остановимся на этом,
хотя можно продолжать почти до бесконечности. Ну как, по-прежнему чувствуешь себя
бедным и беспомощным?
– Нет. Не чувствую.
Она вскочила, быстро подошла к бюро и вернулась с маленьким блокнотом, похожим
на тот, которым я часто пользовался в начальной школе.
– Ты должен вести записи, Люк, если мы собираемся продолжать эти занятия, – сказала
она, вручив мне блокнот. – И я хочу, чтобы на первой странице ты написал: «Я, Люк
Гардинер, уже являюсь одним из самых богатых людей на свете, и у меня есть все, в чем я
нуждаюсь, чтобы подняться на вершину горы».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Над головой Хэнка Муччи висела многоцветная карта Европы, наклеенная на фанеру и
прикрепленная проволокой к гофрированному металлическому потолку. На этой карте мы
отмечали выполненные боевые задания, втыкая булавки в уничтоженные цели после
возвращения с каждой бомбежки.
К концу июля, который тянулся мучительно долго, на карте прибавилось еще пять
булавок: в районе Мюнхена, Саарбрюккена, Готы, Людвигсхафена и Бремена. После налета
на Бремен в нашем бараке осталось восемь пустых коек, но, за исключением нескольких дыр
от зенитных снарядов в разных частях нашего «Либерейтора», члены команды оставались
целыми и невредимыми.
Я по-прежнему летал в качестве носового стрелка, но подчиненное положение больше
не расстраивало меня. Даже леденящий страх, сопровождавший меня в первых нескольких
миссиях, теперь сменился безмятежностью, причину которой я даже не пытался понять.

42
Естественно, Тим и Хэнк подозревали, что время, проведенное в Лондоне, каким-то образом
повлияло на мое настроение, иначе как я мог сохранять спокойствие под огнем противника?
После тяжелого налета на Бремен, когда мы втроем отправились в офицерский клуб, Тим
снова стал подначивать меня:
– Эй, Люк, когда же ты все-таки расколешься и поведаешь нам про свои лондонские
подвиги? Давай играть по-честному. Мы с Хэнком посвятили тебя в пикантные детали
наших похождений с лондонскими красотками, а ты как будто воды в рот набрал. Почему ты
таишься от нас?
Потом настала очередь Хэнка.
– Думаю, ему повезло, Тим. Он нашел себе роскошную цыпочку и теперь просто
боится, что если она познакомится с нами, то даст ему отставку.
– Наверное, ты прав, – кивнул Тим. – Бедная Присцилла! Но я не могу понять, почему
он так изменился с тех пор, как мы вернулись из Лондона. Теперь он ходит гоголем перед
каждой миссией, а по интеркому смешит нас почище Боба Хоупа, даже над вражеской
территорией. Что с тобой произошло, Люк – какое-то чудо?
– Что бы это ни было, мне бы оно понравилось, – простонал Хэнк. – Думаю, мое бедное
сердце не выдержит еще двадцать пять таких вылетов, как сегодняшний. Стоит закрыть
глаза, и я снова вижу, как взрываются самолеты Берри и Кастильо, а потом того беднягу,
который пролетел мимо нашего правого крыла с горящим парашютом. Господи!
За исключением Присциллы, они были моими ближайшими друзьями, и мне отчаянно
хотелось рассказать им об Уинни, но я боялся, что они лишь посмеются надо мной. Как я мог
объяснить им, что незнакомая состоятельная дама, которая по возрасту годилась мне в
матери, взяла меня под свое крыло, потому что я оказался похож на ее погибшего сына? И
как они отреагируют, если я скажу, что она обещала научить меня всему необходимому для
успешной и счастливой жизни после окончания войны? Все помыслы Хэнка и Тима, а
раньше и мои тоже, тогда были связаны с выживанием, но теперь я начинал загадывать на
пять или десять лет вперед. Вместо того чтобы беспокоиться о завтрашней миссии, я
подсчитывал дни до встречи с Уинни.
Однако нужно было как-то объясниться, хотя бы для того, чтобы они отстали от меня.
Поэтому я рассказал друзьям об Уинни, о своей элегантной комнате на Мэттью-корт, о
наших поездках по Лондону и долгих разговорах, умолчав лишь о «друзьях из высоких
мест» и о своей подписи на руке Бога на картине в ее библиотеке.
Когда я закончил, Тим недоверчиво посмотрел на меня.
– И это все? Ты провел увольнительную с пожилой леди, она показала тебе Лондон, а
потом вы просто сидели и болтали? Не более того?
– Клянусь, это все. Эй, а может быть, вы оба отправитесь со мной в следующий раз? Я
уверен, что смогу устроить комнаты для вас, и...
– Никогда! – одновременно воскликнули они. – Даже не надейся!
Я вернулся на Мэттью-корт один, когда получил следующую увольнительную в начале
августа. Когда я позвонил Уинни с нашей базы, чтобы заказать комнату на следующие два
дня, она спросила:
– Ты приедешь работать или развлекаться?
– Что вы имеете в виду?
– Чем ты собираешься заняться в Лондоне: гулять по барам со своими друзьями, или
еще немного позаниматься со мной? Я говорю о семенах успеха и о том урожае, который ты
сможешь собрать впоследствии.
– Если вас это устраивает, мне хотелось бы поработать.
– Тогда я подготовлюсь, сынок.
Уинни действительно подготовилась к тому, что она сама назвала «первым в мире
семинаром по проблемам успеха». Тогда я даже не знал точно, что означает слово
«семинар».

43
 – Когда эта война закончится, Люк, мы увидим величайший всплеск интереса к
образованию в современной истории, – терпеливо объясняла она. – Преподаванию придется
выйти за пределы приходских школ и классных комнат, чтобы удовлетворить потребности
миллионов взрослых людей, стремящихся приобрести знания и навыки, в которых они
нуждаются для лучшей жизни. Сейчас лишь некоторые дальновидные люди вроде Дейла
Карнеги проводят занятия для взрослых – везде, где могут арендовать свободное помещение.
Они говорят о таких вещах, как ораторское мастерство или умение хорошо ладить с людьми,
но ты обязательно увидишь то время, когда тысячи специалистов разных профессий начнут
преподавать свой опыт и знания для других, по цене входного билета. Такие занятия станут
обычными в кинотеатрах, аудиториях, конференц-залах гостиниц и международных центров.
Поскольку слово «семинар» имеет несколько значений, в том числе «встреча с целью
получения и обсуждения информации», это слово или другой близкий термин будет
использоваться для подобных собраний, где многие люди узнают гораздо больше о своей
конкретной профессии... да и о самих себе. Но, насколько мне известно, еще нигде не
проводились семинары о принципах достижения успеха.
Я обвел взглядом библиотеку.
– У вас очень мало слушателей, учитель.
– Да, но надеюсь, что качество обучения от этого не пострадает, – она встала и
хлопнула в ладоши. – Итак, начнем... и для начала, Люк, скажи мне, что бы ты предпочел:
добиться успеха или стать счастливым?
– Я знаю, что если добьюсь успеха, то стану счастливым.
Она поморщилась.
– Неправда... и пожалуйста, делай записи. В своей жизни ты встретишь много людей,
которых называют богатыми и знаменитыми, но к своему разочарованию, ты убедишься, что
некоторые из них являются самыми несчастными людьми, каких только можно представить.
Если бы ты мог усадить их перед собой и заставить сказать правду, то они бы признались,
что перестали радоваться жизни с того самого дня, как оглянулись назад и поняли, что цена,
которую они заплатили за успех, оказалась слишком высокой. Никогда не покупайся на
модную банальность о том, будто «успех – это восхождение». Звучит красиво, но фраза
содержит в себе ловушку, так как подразумевает, что мы должны бороться ради того, чтобы
любой ценой взойти на первую вершину.
Потом мы боремся еще упорнее, чтобы подняться на следующий уровень, потом на
следующий, пока для нас наконец не выкопают удобную могилу для вечного отдыха на
самой вершине. Люк, если ты преодолеешь первый подъем, оставшись довольным и
счастливым, тебе совсем не обязательно карабкаться выше. Успех – это не восхождение, а
место назначения. То место, где ты прекращаешь подъем, должно определяться твоим
мнением о себе, когда ты ложишься в постель каждую ночь. Ты знаком с творчеством Блеза
Паскаля?
Паскаль был французским философом и математиком XVII века, и хотя он умер, не
дожив до сорока лет, его сочинения открывают самую сердцевину многих человеческих
слабостей. Паскаль напоминал о том, что главная причина наших несчастий – это неумение
обрести душевный покой. Даже короли, писал он, устают от жизни и нуждаются в новых
развлечениях, поэтому пока мы ставим свое счастье в зависимость от внешних условий, то
тратим время впустую. Материальный успех не является важнейшей целью в жизни.
Соломон, еще один мой друг из высоких мест, несмотря на все свои сокровища, прекрасных
наложниц и великие свершения, восклицал, что «все – суета и томление духа, и нет от них
пользы под солнцем!»*
Я закрыл блокнот, в котором делал свои записи, и озадаченно посмотрел на нее.
– Я не понимаю, Уинни. Вы говорите, что мои цели неправильны? Месяц назад вы
предсказали мне великое будущее, о котором я и не мечтал, но судя по вашим словам, меня
ожидает впереди много плохого, а не только хорошего.
*
Екклесиаст, 2:11.
44
 Ее незабываемый смех эхом раскатился по библиотеке.
– Нет, дорогой мальчик, с твоими целями все в порядке. Я всего лишь расставляю
красные флажки, чтобы ты смог избежать ловушек, которые подстерегают многих
честолюбивых людей. В этом мире ты не обязан преуспеть, стать богатым или знаменитым.
Ты лишь должен быть верен себе и делать все возможное в данных обстоятельствах, не
стараясь прыгнуть выше головы, потому что этот путь бесконечен. Ты знаком с Робертом
Льюисом Стивенсоном?
– Конечно. «Остров сокровищ»...
– Стивенсон однажды написал: «Единственное жизненное кредо – это быть самим
собой и стремиться к тому, чем ты можешь стать». Я не хочу, чтобы ты запирался в золотом
дворце, пока розы будут увядать за твоим окном. Если тебе когда-нибудь придется выбирать
между очередной деловой встречей и обедом в кругу семьи, отправляйся домой. Нет зрелища
печальнее, чем миллионер, всегда работавший по четырнадцать часов в день, который
проходит мимо комнат, где когда-то спали его дети, и спрашивает себя, куда все ушло.
Запомни мои слова, Люк, а также слова Паскаля, Соломона и Стивенсона.
– Запомню... обещаю, Уинни.
Она села рядом со мной и взяла меня за руку.
– Может ли человек одновременно добиться успеха и быть счастливым? Разумеется.
Это произойдет, когда ты научишься не зависеть от внешних условий вроде пышных
титулов, дворцов или золота, чтобы испытывать покой и удовлетворение, которое приходит
лишь от внутренней безмятежности и любви. Никто не понимал Иисуса, когда он говорил,
что Царствие Небесное находится в каждом из нас. Я не уверена, что мы и сейчас понимаем.
Как это грустно!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Воспоминания... Шкатулка моей памяти наполнена ими, и очень часто выцветшие
образы тех военных дней следуют друг за другом в моем сознании, как узоры в
калейдоскопе.
Огромные заградительные аэростаты, закрепленные стальными тросами, сотнями
парящие над Лондоном для защиты от нацистских бомб Фау-1. Джин Бонн, наш
жизнерадостный радист, чей смех умолк навсегда, когда зазубренный обломок зенитного
снаряда пробил ему сердце во время нашего четырнадцатого боевого вылета. Крошечный
ягненок, который однажды случайно забрел со своего пастбища к нашему бараку. Наш
самолет, пытающийся приземлиться без тормозов, когда гидравлический привод заклинило
после обстрела, и зарывшийся носом в конце посадочной полосы. Ежемесячные танцы в
офицерском клубе, когда автобусы с молодыми девушками прибывали на базу из окрестных
городков, а потом военные полицейские по нескольку дней собирали их обратно. Уродливые
бомбы, висевшие в наших бомболюках перед отлетом и разрисованные всевозможными
угрозами в адрес Гитлера. Зелень английских полей в середине лета. Едкая пороховая вонь
после стрельбы из пулемета пятидесятого калибра. Белые меловые утесы Дувра. Джордж
Маккорд, сбивший три «мессершмита» из своей спаренной хвостовой пушки во время нашей
двадцатой операции. Гордый перезвон часов на башне Биг Бена. Таинственное исчезновение
Глена Миллера над Каналом.
Однако все мои воспоминания представляют собой лишь разрозненные фрагменты по
сравнению с тем глубоким отпечатком, который Уинни Марлоу оставила в моем сознании, в
моем сердце и в моей жизни. Она решила, что я должен полностью прослушать ее семинар о
принципах успеха до окончания срока службы, поэтому каждый мой визит на Мэттью-корт в
следующие месяцы сводился к интенсивным занятиям, которые иногда заканчивались далеко
за полночь. Я заполнял бесчисленные страницы драгоценной информацией об успешной и
плодотворной жизни. Кроме того, я задавал сотни вопросов, на которые она терпеливо

45
отвечала, независимо от того, как глупо для нее звучали некоторые из них. Я испытывал
благоговение перед ее поразительной способностью цитировать слова и принципы своих
«друзей из высоких мест» ради моего образования.
После нашей третьей встречи, в начале сентября, Уинни перевела свою обучающую
программу на более высокие обороты. Усевшись напротив меня в библиотеке, она положила
на кофейный столик лист бумаги, отпечатанный на пишущей машинке, и стопку каталожных
карточек.
– Люк, вчера вечером я подготовила материал по темам, которые надеюсь раскрыть
тебе за эти два дня, – сказала она. – Тщательно спланировав оба урока, я хочу осветить все
наиболее важные пункты, прежде чем ты навсегда уедешь отсюда. Кстати, ты знаешь, какой
сегодня день?
– Понедельник.
– Да, дорогой мальчик, сегодня понедельник, – со смехом сказала она. – А также День
Труда в Соединенных Штатах.
– Значит, у меня выходной?
– Нет, но я разрешаю тебе пригласить меня на обед в «Кларидж» сегодня вечером.
Она взяла каталожные карточки и помахала ими перед моим носом.
– С этого момента я собираюсь значительно упростить для тебя запоминание тех
принципов, которые мы обсуждали, чтобы позднее, когда тебе потребуется применить их в
деле, твои действия были бы почти инстинктивными. Мне понадобится твое полное
внимание и содействие, так как мы собираемся запечатлеть эти принципы в твоем
подсознании, где они и будут храниться, ожидая своего часа, всю твою жизнь. В
определенном смысле, я собираюсь запрограммировать тебя.
Я поднял руку.
– Подождите, я что-то совсем сбился с толку.
Уинни закрыла глаза, явно подыскивая простую аналогию, которую я мог бы понять.
– Люк, этот ваш; замечательный бомбовый прицел Нордена...
– При чем тут прицел?
– Если я не ошибаюсь, то прежде чем сбросить бомбы, ты должен заложить в этот
тонкий механизм кое-какую важную информацию?
– Да. Я должен настроить определенные верньеры на высоту бомбежки, вес
сбрасываемых бомб, скорость самолета во время захода на бомбежку...
– Совершенно верно. Все эти элементы должны быть запрограммированы в машине,
прежде чем вы начнете бомбардировку, верно?
– Откуда вы так много знаете о секретном военном прицеле?
– Ты имеешь представление о том, сколько бомбардиров побывало здесь за последние
несколько лет?
Уинни взяла верхнюю каталожную карточку из стопки.
– Сейчас я дам тебе карточку. Как и все остальные, она содержит одну или две цитаты
из наших друзей. Во-первых, я хочу, чтобы ты сосредоточился на словах и прочел их про
себя. Затем прочитай их вслух. И наконец, я хочу, чтобы ты скопировал слова в своем
блокноте. Потом мы обсудим их, и ты сможешь сделать любые записи, какие пожелаешь,
прежде чем перейти к следующей карточке. Мы будем программировать тебя точно так же,
как ты программируешь свой бомбовый прицел, чтобы в будущем твои поступки были бы
такими же автоматическими в конкретной жизненной ситуации. Теперь ты понимаешь?
Я кивнул. На первой карточке были две цитаты:

46
 После того как я прочитал их вслух и скопировал слова печатными буквами на чистом
листе своего блокнота, Уинни наклонилась ко мне с выжидательным выражением на лице.
– Люк, мы чрезвычайно хрупкие существа. Мы можем проснуться с песней на устах,
наполненные радостным предчувствием грядущего дня, а потом пролитый кофе, проколотая
шина или грубое слово испортит нам весь день. Кроме того, мы живем в мире, где зависть и
ненависть, к несчастью, являются уделом многих людей. Это происходит потому, что они
уже потерпели неудачу в собственной жизни и теперь готовы сделать все возможное, чтобы
опустить тебя до своего уровня. Не обращай на них внимания. Они никогда не сумеют
омрачить твой праздник, если ты сам не позволишь им сделать это. То же самое относится и
к событиям, происходящим в жизни каждого человека. Когда наступит очередной кризис,
ударишься ли ты в слезы, горько жалуясь на свою несчастную судьбу, или всегда будешь
искать хорошее, даже в самых ужасных невзгодах, памятуя о том, что сегодняшние
трудности могут открыть обходной путь, который приведет тебя к большему счастью и
успеху, чем ты когда-либо мечтал достигнуть на первоначальном пути? Помни, ничто
внешнее, будь то люди или события, не имеет власти над тобой, если ты сам не позволишь
это сделать. Есть вопросы?
Я покачал головой, и она вручила мне следующую карточку.

– Люк, история полна биографиями людей, которые сдавались как раз в тот момент,
когда победа была в пределах досягаемости. Я знаю, ты читал «Думай и богатей» Наполеона
Хилла, но помнишь ли ты его историю о дядюшке Дерби? Этот пожилой человек застолбил
богатейшую золотую жилу, но нуждаясь в дорогостоящих механизмах для обработки и
добычи золота, он отправился к своим родственникам и занял у них денег. Когда первые
несколько тележек руды были отправлены в плавильную печь, он не сомневался, что вскоре
станет одним из богатейших людей на свете. Затем произошла трагедия: золотая жила
истощилась. Дядя Дерби продолжал бурить без какого-либо результата, но в конце концов
был вынужден отказаться от своего предприятия и продал все оборудование старьевщику.
Его сердце было разбито. Тем временем старьевщик, так дешево купивший оборудование,
решил рискнуть своими долларами и пригласил горного инженера. Тот в течение нескольких

47
недель брал пробы и проводил замеры, а потом сообщил своему клиенту, что Дерби
потерпел неудачу, потому что ничего не знал о «ложных сбросах». Его расчеты показывали,
что жила находится там, всего лишь в трех футах от того места, где Дерби перестал копать!
Из заброшенной шахты было добыто золотой руды на миллионы долларов!
Она встала и принялась расхаживать взад-вперед.
– Тебе знаком термин «второе дыхание».
– Да. В моем родном городке Фрэмингхэме проходит маршрут знаменитого
бостонского марафона, который ежегодно проводится в апреле. Это примерно в девяти
милях от начала забега, как раз в том месте, где у лучших бегунов появляется второе
дыхание, а неопытные начинают падать от усталости и мышечных судорог. Я читал
интервью с победителями: они всегда упоминали о своих мучениях до тех пор, пока к ним не
приходило второе дыхание.
– Психолог Уильям Джеймс в одном из своих очерков говорит о том, что второе
дыхание является реальностью, которую мы все можем использовать к своей выгоде. По его
словам, оно скрывается за первым слоем усталости – естественным сигналом о том, что мы
должны ослабить усилия, иначе причиним вред своему телу. Обычно мы останавливаемся,
когда сталкиваемся с этим препятствием. Никому не нравится терпеть боль. Однако, если
сила необходимости заставляет нас двигаться вперед, происходит удивительная вещь. Боль и
усталость усиливаются до предела, а затем все внезапно исчезает, и мы чувствуем себя
свежими и полными сил. Каждый человек имеет этот таинственный резервуар энергии,
скрытый за стеной усталости, и, если у нас есть мужество стерпеть боль и продолжать до тех
пор, пока энергия не высвободится, мы можем совершить чудеса.
Когда я говорю о втором дыхании, Люк, то имею в виду не только спортивные
соревнования. Не имеет значения, каким трудным делом ты занимаешься. Если ты будешь
упорствовать достаточно долго, то в конце концов испытаешь прилив новых сил и энергии.
Важно всегда помнить, что у тебя есть этот чудесный запас, которым ты сможешь
воспользоваться, когда он будет нужен больше всего. Несколько лет назад Уинстон
Черчилль произнес самую короткую приветственную речь в истории, когда выступал в
одной из шикарных частных школ для мальчиков. После долгого и утомительного
представления сэр Уинстон медленно подошел к пюпитру и произнес шесть слов: «Никогда,
никогда, никогда, никогда не сдавайтесь!» Никто еще не говорил об этом лучше его.
Мы отпраздновали День Труда поздним обедом в «Кларидже». После нескольких
приглушенных фраз между Уинни и седовласым метрдотелем, объявленное время нашего
ожидания чудесным образом сократилось с одного часа до менее десяти минут. Греховный и
роскошный обед из шести блюд включал бифштекс из вырезки. Когда нам принесли чек,
Уинни настояла на оплате, несмотря на мои протесты.
– Люк, – сказала она, приложив пальцы к моим губам, чтобы утихомирить меня, – ты
имеешь хоть какое-то представление, как давно я вообще вспоминала о Дне Труда?
Последний раз я, кажется, отмечала его со своим отцом на стадионе Бриггса, поедая горячие
булочки с сосисками и запивая их имбирным лимонадом, пока «Тигры» и «Красные
дьяволы» играли два бейсбольных матча подряд. Если твое присутствие может оживить
столь прекрасные воспоминания, то самое меньшее, что я могу сделать в ответ – это
накормить тебя.
Рано утром на следующий день мы вернулись в библиотеку, и, если не считать
перерыва на ланч, когда Марта принесла нам сэндвичи и чай, семинар продолжался до
позднего вечера. В течение этого долгого и прилежного урока, прерванного лишь двумя
сиренами воздушной тревоги, которые мы игнорировали, Уинни разобрала широкий круг
тем. С помощью каталожных карточек мы продолжили вчерашнюю процедуру обучения
вместе с ее «друзьями» – от Артура Брисбейна, учившего меня правильно распоряжаться
свободным временем, до Демосфена с его учтивым предупреждением о необходимости
избегать ловушек самообмана.

48
 Уинни заметно охрипла к тому времени, когда протянула мне последнюю карточку из
своей пачки. За окнами уже сгустились сумерки.
– За последние два дня мы много успели сделать, Люк, и я надеюсь, что ты успеешь
хотя бы еще один раз приехать в Лондон. Этого будет достаточно. А теперь... на последней
карточке написаны слова старого персидского философа. Они помогут тебе смотреть на мир
из правильной перспективы, когда все вокруг будут возносить тебе хвалу и оказывать
почести за твои многочисленные достижения.

Эти незабываемые слова, вырезанные объемными деревянными буквами, прикреплены

к тонкой пластинке полированного белого мрамора, которая висит над дверью моего офиса в
штаб-квартире нашего концерна в Скоттсдейле. Тем немногим, кто осмеливается спросить
об их происхождении, я всегда отвечаю, что это добрый совет, полученный от старого друга.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Холодный воздух в нашем бараке был наполнен дымом, громкими разговорами,
ковбойскими кличами, свистом и песнями. Все шестнадцать жильцов вернулись с боевого
задания, что случалось достаточно редко, и настроение у нас было праздничное, поскольку
мы успешно разбомбили железнодорожный узел в Карлсруэ и не понесли никаких потерь.
Я сидел на койке и писал письмо Присцилле, не обращая внимания на оживленный
шум и суету вокруг. Внезапно все стихло, если не считать спокойного, суховатого голоса
диктора новостей Би-би-си из радиоприемника Хэнка Муччи.
«...И существует опасение, что в Лондоне снова могут наступить тяжелые времена.
Повторяю, мы еще не располагаем полной информацией, но достоверно известно, что
мощнейший взрыв на западной стороне Лондона сегодня утром был вызван некой
разновидностью ракетного снаряда, выпущенного нацистами из неизвестного района в
Бельгии или Голландии. По последним оценкам, минимум тридцать человек погибло, более
двухсот госпитализировано. Взрыв почти полностью разрушил целый квартал.
Возможно, это то самое секретное оружие, которое, по различным слухам,
совершенствовалось гитлеровскими учеными на их экспериментальной станции Пинемюнде,
на острове в Балтийском море, который находился под надзором союзников и несколько раз
подвергался бомбардировкам, начиная с июля этого года. В таком случае, этот огромный
ракетный снаряд Фау-2, по оценкам специалистов, способен нести до двенадцати тонн
взрывчатых веществ, а поскольку он летит быстрее звука, в отличие от планирующих бомб, у
людей нет времени скрыться в бомбоубежище. Кроме того, из-за огромной скорости снаряда,
его крайне трудно обнаружить с помощью радара, чтобы вовремя объявить воздушную
тревогу...»
Я уже оделся, выскочил за дверь и теперь изо всех сил крутил в темноте педали
велосипеда, направляясь к офицерскому клубу. Одна из четырех телефонных кабинок была
пуста, но прошло еще двадцать мучительных минут, прежде чем я услышал в трубке ее
голос.
49
 – Уинни, с вами все в порядке?
– Да, разумеется. Люк, это ты?
– Я.
– Что случилось, дорогой?
– В общем-то, ничего особенного. Просто услышал новости об этой проклятой ракете
Фау-2 и хотел убедиться, что вы целы и невредимы.
– У меня все нормально. Они выпустили вторую хлопушку около получаса назад. Мы
слышали звук взрыва, но, насколько я понимаю, она упала на лугу в Челси... и слава Богу.
– Уинни, у вас есть на примете тихое место где-нибудь за городом, куда вы могли бы
уехать, пока мы не найдем этих ракетчиков и не разберемся с ними окончательно.
– Полагаю, что есть, но я не собираюсь уезжать из Мэттью-корт. Кто тогда будет
заботиться о моих постояльцах?
Я не удержался от смеха.
– Послушайте, леди, если эти ракеты будут прилетать и дальше, то, боюсь, у вас
появится много пустых комнат. Парни начнут уезжать в Норвич или Кембридж для отдыха и
развлечений. Они получают достаточно острых впечатлений во время боевых вылетов и вряд
ли захотят, чтобы двенадцатитонная бомба испортила им удовольствие от джина с содовой.
– Молодой человек, я все же считаю, что на самом деле вы беспокоитесь обо мне.
– Совершенно верно.
– Отлично. Надеюсь, Люк, ты имеешь некоторое представление о том, что я
чувствовала после нашей первой встречи. Каждое утро, просыпаясь, я говорю себе: «Летит
ли он сегодня на задание? Если да, то, пожалуйста, Господи, держи его крепко в Своей
руке». А вечером я гадаю, вернулся ли ты живым и здоровым. Ты не знаешь, сколько раз я
боролась с желанием попросить тебя звонить мне каждый вечер, чтобы не ворочаться по
ночам без сна, но я просто не могла заставить себя сделать это. У тебя достаточно забот и без
того, чтобы каждый день докладывать мне о своем самочувствии.
– Значит, вы собираетесь остаться в Лондоне?
– Я буду здесь, как и всегда.
– О'кей, тогда я буду звонить вам каждый вечер, чтобы мы оба могли заснуть. Мы
увидимся через три недели или около того.
– Ты все-таки приедешь?
– Если вы можете это вынести, то и я тоже. И разве вы не говорили мне, что нам нужен
по крайней мере один визит, чтобы закончить наш семинар?
– Одного раза будет достаточно.
– Я приеду во что бы то ни стало. Но окажите мне одну услугу.
– Проси что хочешь, Люк.
– Когда повесите трубку, пожалуйста, зайдите в библиотеку и напишите свое имя на
«руке Бога», рядом с остальными автографами. Обещаете?
– Обещаю... и я люблю тебя, Люк.
В серые, промозглые осенние дни 1944 года, когда наземные силы союзников платили
страшную цену в своем стремлении отбросить противника к Рейну, наша команда добавила
еще пятнадцать булавок на карту Хэнка Муччи в таких местах, как Ганновер, Ульм,
Кобленц, Оснабрюк и Кельн. 28 сентября на всех базах второго дивизиона флаги были
наполовину приспущены. Это произошло после того, как 445-я авиагруппа,
расквартированная чуть дальше по дороге от нас в городке Тайбенхэм, сбилась с курса после
бомбежки Касселя и была разгромлена в воздушном бою против ста с лишним вражеских
истребителей. Из тридцати семи бомбардировщиков лишь семь вернулось на базу!
Не раз по утрам, во время сбора авиагруппы над Англией, мы мельком видели длинные
и тонкие инверсионные следы, алеющие на фоне восходящего солнца высоко в небе над
Северной Европой, и понимали, что по беспомощному Лондону был выпущен очередной
залп Фау-2. Не знаю, сколько раз я ловил себя на том, что глупо бормочу под нос: «Прячься
в укрытие, Уинни!»

50
 Увольнительная, которую мы планировали на ноябрь, была отменена. Сменные
команды столкнулись с какими-то препятствиями в Соединенных Штатах, поэтому мы с
Уинни завершили наш семинар лишь в начале декабря, когда у меня за плечами было уже
двадцать девять боевых вылетов, а впереди осталось только шесть. Во время последнего
занятия нам трижды приходилось прерываться из-за мощных взрывов; последняя ракета
ударила так близко, что люстра над нашими головами раскачивалась в течение нескольких
минут.
Вечером мы отпраздновали мой «выпускной экзамен» обедом в «Кларидже», а позднее,
когда я разжег камин в библиотеке, Уинни достала из своего погреба старую и пыльную
бутылку хереса.
– Прежде чем мы откроем ее, Люк, я хотела бы выполнить еще одну приятную
обязанность.
Без дальнейших объяснений она вышла из библиотеки, по пути выключая лампы, так
что большая комната погрузилась в темноту, если не считать маленькой настольной лампы с
зеленым абажуром. Я тихо сидел в полумраке, пока не услышал, как она позвала из
прихожей:
– Ты готов?
– Да... думаю, готов.
На самом деле я не был готов к этому, иначе не расплакался бы, когда Уинни пятясь
вошла в комнату, повернулась и гордо приблизилась ко мне с серебряным подносом в руках,
на котором покоился большой, облитый глазурью праздничный пирог с зажженными
свечками.
– С днем рожденья тебя... с днем рожденья тебя... – пела она.
Поставив поднос на кофейный столик, она села рядом со мной и стала нежно гладить
мне спину, пока я наконец не пришел в себя. Ее бледное лицо сияло в мерцающем свете
двадцати одной свечи.
– Я понимаю, что твой день рождения будет только во вторник, Люк, но хотя мы с
полковником Алленом близкие друзья, я сомневаюсь, что он разрешит мне отправить этот
пирог в твои уютные апартаменты на базе. Поэтому мы отпразднуем сегодня вечером.
Уинни взяла меня за руку, и уголки ее губ приподнялись в слабой улыбке.
– Боюсь, моя глазурь не очень хороша. Я утратила сноровку, потому что это первый
праздничный пирог, который я испекла за... последние четыре года. А теперь ты должен
задуть свечки и загадать желание.
Мои глаза снова начали затуманиваться слезами.
– Я тоже немного забыл, как это делается. Последний раз, когда я задувал свечки на
праздничном пироге, их было только семь штук.
– Давай, старичок, – сказала она, слегка подтолкнув меня плечом. – Я буду рядом, если
тебе понадобится помощь.
Когда тонкий слой дыма еще стелился над потухшими свечками, она прошептала:
– Ты загадал желание?
– Да. Я пожелал хоть как-то отблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. За
долгие часы занятий, за терпение и поддержку... за бесценные знания. Просто не могу
высказать, как я вам благодарен.
– Люк, тебе не следовало раскрывать свое желание, но если ты хочешь отблагодарить
меня, то это легко сделать.
– Тогда скажите, пожалуйста!
– Береги те семена, которые я заложила в твою душу. Взращивай их и очищай от
сорняков, пока они не принесут обильный урожай, которым ты сможешь поделиться со всем
остальным миром. И никогда не стыдись мечтать о великом – ведь в своих мечтах ты
становишься тем, кем можешь стать. Вспомни нашу беседу о книге Джеймса Аллена
«Человек думающий». Все великие достижения человечества сначала были всего лишь
мечтами. Дуб спит в желуде, птица дремлет в яйце, а мечты – это семена, из которых

51
вырастают самые сочные и сладкие плоды. Как ты можешь отблагодарить меня? Просто
возьми таланты, дарованные тебе Богом... и используй их!
Она нагнулась над кофейным столиком и протянула мне тонкий пакет, завернутый в
золотую фольгу.
– Между прочим, что за день рождения без подарка? Поздравляю тебя, сынок!
Прежде чем я успел развернуть блестящую фольгу, она остановила меня.
– Не открывай его сейчас, Люк. Он долго хранился в моем сейфе и может подождать
еще. Обещай, что развернешь его лишь тогда, когда закончишь срок службы и уедешь из
Англии. А когда ты сделаешь это, просто следуй инструкциям.
Наутро перед уходом я поставил свой чемодан рядом с дверью и зашел в гостиную.
Уинни сидела за бюро с выдвижной крышкой и что-то писала.
– До встречи, – я помахал фуражкой. – Увидимся, когда я вернусь с последнего
задания.
Она встала и медленно подошла ко мне.
– Это было бы чудесно, Люк, но мы не можем рассчитывать на такую удачу. Ты
хорошо знаешь, что летчиков очень часто отправляют домой сразу же после того, как они
заканчивают срок службы, чтобы освободить место для новоприбывших. Если это случится,
то я прошу тебя об одном: пиши почаще и давай мне знать о том, что происходит в твоей
жизни.
Я обнял ее, когда она подошла еще ближе.
– Обещаю. А пока что буду звонить каждый вечер с базы, о'кей?
Она поправила мой галстук и кивнула.
– Боюсь, я буду очень тосковать по тебе, сынок.
Я положил ладони на морщинистые щеки Уинни и поцеловал ее крошечный носик.
– Я никогда не забуду вас, леди.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Поскольку наш капитан Боб Лалли не пил ничего крепче молока, он редко составлял
нам компанию в наших походах в офицерский клуб. Мы перестали приглашать его где-то
через месяц после приезда в Англию, хотя наше уважение к нему как к летчику и человеку
росло с каждой боевой миссией, и мы были готовы лететь вместе с ним хоть в преисподнюю.
Мы с Хэнком и Тимом сидели за нашим любимым столиком возле музыкального
автомата, пытаясь угадать, сколько времени нам понадобится, чтобы совершить последние
шесть вылетов. Хэнк указал на потолок кончиком потухшей сигары.
– Только прислушайтесь к этому проклятому дождю! Парни, которые следят за
погодой, сказали, что если закончится дождь, то пойдет снег. Думаю, нам не стоит
рассчитывать на отъезд до середины января. Если мы будем совершать по одному вылету в
неделю, то нам еще повезет... Боже мой! – вдруг воскликнул он, глядя через мое плечо. –
Посмотрите, кто это! Неужели чудеса никогда не прекратятся?
Боб Лалли расстегнул свой промокший плащ, приблизившись к нашему столу. Он
повесил плащ и фуражку на спинку пустого стула и уселся рядом со мной.
– Это пиво или эль, Люк? – спросил он, указав на мою кружку.
– Эль.
– Хорошо, – он со вздохом поднял кружку и осушил ее. – Ну что, ребята, могу я
поставить вам по новой?
Тим первым пришел в себя.
– Что случилось, начальник?
Боб понизил голос, и нам пришлось придвинуться ближе к нему, чтобы звук
музыкального автомата не заглушал его слова.
– То, о чем я собираюсь сказать – абсолютно конфиденциальная информация. Понятно?

52
 Он обвел взглядом стол, получив утвердительный кивок от каждого из нас.
– Я только что встречался с полковником Алленом и майором Андерсоном из отдела
разведки нашего дивизиона. С сегодняшнего дня нашу команду снимают с боевого
дежурства.
Наша реакция была скорее сердитой, чем удивленной.
– Почему? За что? Что мы такого сделали?
Боб поднял руки, успокаивая нас.
– Тише, тише! Слушайте меня очень внимательно. Полковник Аллен сказал мне, что
все члены команды могут по праву гордиться своей работой. По его словам, если бы у него
было сорок таких же команд, как наша, то он бы горя не знал, а нас бы давно уже назначили
ведущими, если бы на это место не было столько претендентов с большим боевым опытом.
Кроме того, я поразился, как много он знает о каждом из нас и о наших послужных списках,
начиная с летного училища. Люк, он даже знает твой средний показатель на тренировочных
бомбежках в Карлсбаде!
– Если мы такие молодцы, Боб, то почему нас снимают с боевого дежурства? – спросил
Тим. – Нам уже слишком поздно тренироваться на флагмана авиагруппы, ведь осталось
только шесть заданий.
– Ошибаешься, – с улыбкой возразил Боб. – Осталось только одно задание. Благодаря
рекомендации полковника Аллена, нашу команду выбрали в штаб-квартире дивизиона для
выполнения одной специальной операции. После ее завершения наша служба закончится, и
мы сможем отправиться домой. Но нам придется потратить следующие полторы-две недели,
в зависимости от погоды, на подготовку к заданию. Мы должны доказать начальству, что нас
выбрали не зря.
– Что это за особая операция?
– Пока не известно. «Всему свое время», – сказал полковник Аллен, а майор Андерсон
из разведки еще раз напомнил мне, что речь идет о деле особой секретности. Мы не должны
обсуждать это ни с кем, даже с рядовыми членами команды. Если кто-то из ребят начнет
спрашивать о наших тренировочных полетах в течение следующих двух недель, мы должны
отвечать, что испытываем новую тактику бомбежки по приказу командира авиагруппы.
Точка!
Хэнк закурил свою потрепанную сигару.
– Специальная операция, вот как? Звучит не слишком обнадеживающе. Они бы не
стали обменивать наши последние шесть вылетов на увеселительную прогулку. Я чую
настоящие неприятности.
Боб пожал плечами.
– Это все, что мне сказали, и я не мог настаивать на разъяснениях. Однако я уловил, что
многое будет зависеть от Люка. Наши тренировочные полеты предназначены в основном для
того, чтобы он снова привык работать с бомбовым прицелом. Если дождь прекратится, то мы
начнем уже завтра утром.
– Все загадочнее и загадочнее, – пробормотал Тим. – На этой базе есть не меньше
дюжины отличных бомбардиров, которые возглавляли нашу эскадрилью, авиагруппу и даже
целое соединение в некоторых самых сложных операциях. Все они опытные парни. Не
обижайся, Люк, но если это секретное задание имеет такое важное значение, то почему бы не
выбрать одного из них вместо человека, который еще ни разу не пользовался бомбовым
прицелом в настоящем бою?
– Должна быть какая-то особая причина, – сказал Боб, достав свой бумажник. – И мы
скоро узнаем ее. А теперь, может быть, я закажу еще по одной?
Благодаря просветам в погоде нам удалось сделать пять тренировочных вылетов за
следующие одиннадцать дней. Поскольку здесь не было необитаемой пустыни для
бомбежки, мы отрабатывали заход на цель над водой. После взлета мы направлялись на
север вдоль побережья, одновременно поднимаясь до высоты около 10 000 футов.
Прибрежный город Скарборо, расположенный примерно в ста тридцати милях от нашей

53
базы, был обозначен как «начальный пункт» для захода на бомбежку. От Скарборо мы
поворачивали к Северному морю под углом тридцать восемь градусов; как только мы
ложились на курс, Боб переключал управление бомбардировщиком на автопилот, передавая
непосредственное управление самолетом мне и моему бомбовому прицелу. Примерно в
тридцати милях от Скарборо мы замечали большой деревянный плот, выкрашенный белой
краской и плывущий по свинцовым водам Атлантики: эту услугу нам любезно оказывал
Военно-морской флот США. Это была моя цель, и во время каждого тренировочного задания
я совершал десять заходов на нее, начиная от Скарборо и заканчивая взрывом очередной
стофунтовой учебной бомбы. Дважды мне удалось точно попасть в плот и полностью
уничтожить его.
Ведущий бомбардир нашей авиагруппы, майор Харлан Томас, сопровождал меня на
каждом задании. Он следил за моими движениями, поправлял, показывал, советовал и делал
записи. Когда мы совершили посадку после пятого тренировочного вылета, он похлопал
меня по плечу и сказал:
– Я передам им, что ты готов, Люк. Не знаю, чего они хотят... но желаю тебе удачи.
Как и обещал, я каждый вечер звонил Уинни. Когда я сказал ей, что нас сняли с боевого
дежурства для тренировочных полетов, она, по-видимому, уловила что-то в моем голосе.
– Понимаю, Люк, – медленно сказала она. – Когда-нибудь ты расскажешь мне об этом.
Фау-2 теперь терроризировали Лондон по десять-двенадцать раз в день, и в ее
апартаментах было все больше пустых комнат, но она по-прежнему отказывалась уезжать из
города. Как я тогда смогу найти ее, спросила она, если получу еще одну увольнительную
перед отправкой домой? Нет, она будет держать оборону в своей крепости на Мэттью-корт...
на всякий случай.
Утром 16 декабря мы были потрясены известием, что две танковые дивизии под
командованием генерала фон Рундштедта предприняли мощную контратаку против наших
сухопутных сил, прорвали оборонительные линии и углубились на территорию Бельгии. Из-
за плотного тумана, висевшего над континентальной Европой, наши военно-воздушные силы
были беспомощны, и мы день за днем сидели у радиоприемника, слушая безрадостные
новости.
Туман рассеялся лишь перед Рождеством, когда Восьмая армия ВВС США сумела
нанести свой самый крупный за всю войну удар по аэродромам в Арденнах, чтобы хотя бы
частично облегчить положение наших войск. Наша авиагруппа дважды совершала боевые
вылеты 24 и 25 декабря, в которых участвовали все бомбардировщики и их команды... кроме
нас. Расстроенные и пристыженные, мы вчетвером держались отдельно от остальных,
чувствуя себя скорее прокаженными, чем летчиками-ветеранами.
Я позвонил Уинни вечером на Рождество. Из музыкального автомата доносилась песня
Бинга Кросби «Я буду дома к Рождеству», и я слышал, как она снова и снова повторяет «я
люблю тебя, Люк». Той ночью я спал очень плохо.
Пять дней спустя, когда все остальные обитатели нашего барака улетели на очередное
задание по воздушной поддержке танковых войск, нас вызвали в кабинет полковника
Аллена. У него был майор Андерсон из разведки дивизиона. После обмена рукопожатиями
полковник предложил нам сесть и угостил сигарами из большой деревянной коробки на
столе. Он сделал жест в сторону майора Андерсона, который сразу же открыл портфель и
достал четыре большие глянцевые фотографии, протянув по одной каждому из нас.
– Джентльмены, – скрипучим голосом начал он. – Я знаю, что после двадцати девяти
боевых вылетов вы накопили достаточно опыта и можете определить, что видите перед
собой крупномасштабную аэрофотографию мощной электростанции. На этой станции
электричество вырабатывается паровыми турбинами, работающими на угле. Обратите
внимание на высокие дымовые трубы и огромные кучи заготовленного угля под снегом.
Согласно докладам нашей разведки, мощность этой электростанции достаточна для
удовлетворения потребностей целого города с пятидесятитысячным населением, однако в
настоящее время она используется почти исключительно для трех заводов по производству

54
боеприпасов, жизненно важных для германской военной машины. Ее нужно уничтожить.
Это и есть ваша цель.
Хэнк Муччи заговорил первым.
– Простите, сэр, – сказал он, помахав фотографией, – но если эта цель имеет такое
важное значение, то почему вы посылаете только один бомбардировщик? Разве это не
работа по меньшей мере для целой авиагруппы?
Андерсон кивнул.
– Вы совершенно правы, лейтенант, и мы, несомненно, приняли бы такое решение, но
это невозможно. Бомбардировка этой цели должна выглядеть как неумышленный инцидент.
Вы сами должны определить, как сделать вид, будто вы сбились с курса, оторвались от
вашей авиагруппы и по ошибке сбросили бомбы на этот весьма ценный объект
недвижимости.
– Почему?
– Потому что электростанция находится в Швейцарии, в трех милях к северо-востоку
от маленькой деревни под названием Шлейтхейм. Наш госдепартамент за последние четыре
месяца подал несколько официальных жалоб в связи с откровенным нарушением
нейтралитета через посольство в Цюрихе, но все они были оставлены без внимания. У нас
нет другого выбора. Немецкие бомбы и пули изготавливаются с помощью электричества,
«сделанного в Швейцарии», и все это хозяйство каждый день убивает наших солдат. Вашей
команде поручено разбомбить станцию, и повторяю, что по очевидным причинам это
должно выглядеть как обычная случайность.
Боб ерзал на стуле. Он выглядел весьма смущенным.
– Скажите, сэр, те заводы по производству боеприпасов, которые получают
электроэнергию от этой станции... они находятся в Германии?
– Да, очень близко к границе.
– Вы пробовали разбомбить их?
– Несколько раз, без особого успеха. Все они находятся под землей. Согласно
донесениям разведки, они работают круглосуточно, и один из них является главным
производителем тех самых зенитных снарядов, которые сбивают наши бомбардировщики.
– Но бомбить Швейцарию...
Майор Андерсон повернулся к полковнику.
– Лейтенант Лалли, если у вас есть проблемы в связи с этим заданием, то вы можете
отказаться от него, – сказал он. – Мы поймем вас. Это относится и ко всем остальным. Если
вы не хотите участвовать в операции, вам достаточно сказать об этом.
Боб вздохнул и рассеянно покрутил в руках свою фуражку. Потом он повернулся к нам.
– Давайте голосовать. Кто хочет лететь на это задание, поднимите руки.
– Один вопрос, сэр, – быстро сказал Хэнк, взглянув на Андерсона.
– Задавайте.
– У разведки есть сведения, сколько жизней мы можем спасти, если хорошо выполним
свою работу?
– Лейтенант, мы полагаем, что эти три завода производят около тридцати процентов
тяжелых боеприпасов, которыми в настоящее время пользуются немецкие вооруженные
силы. Если вывести их из строя, то война определенно закончится раньше и, возможно, при
этом удастся спасти несколько тысяч жизней наших солдат.
Все моментально подняли руки.
Полковник Аллен встал, обошел вокруг стола и положил руку Бобу на плечо.
– Джентльмены, я уверен, что вы полностью осознаете всю деликатность этого задания.
Надеюсь, вы не разочаруете нас. Если продержится хорошая погода, мы начнем завтра
утром. Сейчас майор расскажет вам подробный летный план с расчетом времени по
основным пунктам, но в двух словах, вы отправитесь в составе нашей авиагруппы как один
из самолетов, получивших задание разбомбить сортировочную станцию во Фрейбурге.
Он зажег свою сигару, прежде чем продолжить.

55
 – Фрейбург расположен в юго-западной оконечности Германии, между Францией и
Швейцарией. Ваша мишень, швейцарская электростанция, находится примерно в тридцати
пяти милях к юго-востоку. Прежде чем наша группа достигнет Кольмара и начнет
поворачивать к Фрейбургу, вы известите ведущего о том, что не можете поддерживать
необходимую высоту из-за проблем с кислородом, и покинете строй. Затем вы снизите
скорость, оставшись позади, и опуститесь до высоты десять тысяч футов, прежде чем
повернуть к Кольмару и начать заход на электростанцию. Поскольку мы не ожидаем
заградительного огня и вражеских истребителей в этом районе, полет на низкой высоте не
будет представлять опасности; кроме того, лейтенанту Гардинеру будет гораздо проще
отыскать цель. После бомбежки вы вернетесь на базу над территорией южной Франции без
сопровождения. Это будет наиболее опасная часть операции, поскольку у вас не будет
истребителей прикрытия. Когда вы вернетесь в Англию, то приземлитесь не здесь, а на
соседней базе в Тайбенхэме, где всех членов команды немедленно переведут на другой
самолет. Там вы будете ждать, пока вам не привезут одежду и личные вещи, а затем вас
отправят в Соединенные Штаты, где вы будете с почетом уволены из рядов ВВС, получив
вечную благодарность нашей страны.
Он сделал выразительную паузу и посмотрел на каждого из нас по очереди. Все
молчали.
– Наш госдепартамент сразу же принесет швейцарским властям официальные
извинения за неумышленный сброс бомб над их территорией. Ваши имена, разумеется, не
будут упомянуты в прессе. На базе какое-то время могут циркулировать слухи, но мы
сделаем все возможное, чтобы прекратить их... и как можно быстрее.
– Разрешите убедиться, что я все правильно понял, сэр, – сказал я. – Когда нас разбудят
для обычного утреннего инструктажа вместе с другими командами, мы должны оставить
свои личные вещи на базе, как делали раньше?
– Правильно. Когда авиагруппа вернется на базу после выполнения задания, ваша
команда будет числиться «пропавшей в бою», а личные вещи будут собраны и упакованы,
согласно обычной процедуре. Затем они отправятся в Тайбенхэм, и как только вы получите
их, то улетите в Соединенные Штаты. Это относится и к рядовым членам команды, хотя вам
не разрешается что-либо говорить им о специальном задании – как до, так и после
возвращения. Хотя они никогда не поймут причины, я уверен, что никто из них не станет
жаловаться, что срок службы закончился преждевременно.
– Полковник Аллен, – я с трудом подыскивал нужные слова. – Ваш выбор – большая
честь для меня. Я понимаю, что при использовании нашей команды сброс бомб будет
выглядеть случайностью, особенно с такой низкой высоты. Но что, если я не смогу поразить
цель? Что, если я промахнусь?
– Ты не промахнешься, Люк, – сказал он, шагнув вперед и положив руки мне на плечи.
Один наш общий друг в Лондоне, которому я безоговорочно доверяю, заверил меня, что ты
никогда не терпишь неудачу в делах, действительно важных для тебя. По ее словам, это
имеет отношение к твоим особым друзьям... она называет их «друзьями из высоких мест».
Боб, Тим и Хэнк повернулись, глядя на меня с изумленным и озадаченным видом. Что
я мог сказать?
Я закрыл глаза и кивнул.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Сумерки опустились на базу, когда мы вышли из кабинета полковника Аллена.
Инструктаж майора Андерсона тянулся чуть ли не до бесконечности, так как он хотел, чтобы
мы запомнили все важные подробности предстоящего полета, такие, как расчетное время
прибытия в контрольные точки и курсовые направления. В случае катастрофы на борту не
должно было остаться никаких записей или других свидетельств, указывающих на то, что

56
самолет специально отклонился от курса, чтобы разбомбить электростанцию в Швейцарии.
Мы даже отрепетировали специальные кодовые фразы, которыми должны были
пользоваться по интеркому, чтобы другие члены нашей команды не могли ничего
заподозрить, когда мы покинем строй из-за «проблем с кислородом» и в конечном счете
сбросим бомбы для того, чтобы облегчить самолет и дотянуть до Англии на остатках
горючего.
– Ну что ж, джентльмены, – сказал майор, когда мы выходили на улицу, – теперь я
вполне уверен, что дело находится в надежных руках.
Боб пригласил его выпить с нами на прощанье в офицерском клубе.
– Прошу прощения, но меня еще ждет целая гора ночной работы, – ответил майор. – А
вам лучше поторопиться, если вы хотите пропустить стаканчик на дорожку. Завтрашний
налет на Фрейбург потребует максимальных усилий от авиагруппы, поэтому клуб закроется
меньше чем через час.
Когда я повернулся, чтобы уйти, майор удержал меня за руку.
– Мы рассчитываем на тебя, Люк.
– Сделаю все, что смогу, сэр.
Пока Боб не поднял кружку с пивом, за нашим столиком стояла необычная тишина.
– Послушайте, ребята, – сказал он. – Летать с вами было одно удовольствие, и я
салютую каждому из вас. Когда я состарюсь, уйду на пенсию и буду сидеть на крыльце в
кресле-качалке, то эти месяцы, которые мы провели вместе, будут самыми драгоценными в
моей книге воспоминаний. Только подумайте: наши желания наконец исполняются! Мы с
Тимом завтра поведем «Либерейтор» к нашей собственной цели, Хэнк будет прокладывать
курс и доставит нас домой, а Люк покажет нам, какой он превосходный бомбардир. Кто-то
наконец оценил, какую хорошую работу мы проделали, вылет за вылетом.
Я не смог устоять перед искушением:
– Лонгфелло однажды написал, что если стучаться в ворота достаточно долго и громко,
то можно не сомневаться, что кого-нибудь разбудишь.
– Он опять начал! – простонал Хэнк.
Мы осушили свои кружки и уже готовились к выходу, когда Хэнк сказал:
– Эй, ребята, а вы понимаете, что сейчас мы в последний раз посещаем это шумное
местечко вдали от дома? Не стоит ли попрощаться с ним, как подобает летчикам и
офицерам? Будьте добры, встаньте и поднимите свои кружки!
Как только мы встали и допили пиво, Хэнк повернулся и бросил свою тяжелую
глиняную кружку в пылающий камин. Мы последовали его примеру. Десятифунтовая
купюра быстро успокоила раздраженного дежурного сержанта, подбежавшего к нам из-за
стойки бара.
Когда остальные ушли, я позвонил Уинни. Ожидая, пока местный оператор соединит
меня с Лондоном, я старался тщательно обдумать свои слова, но когда наконец услышал в
трубке ее голос, то начал мямлить о погоде и Бог знает о чем еще, пока она не перебила
меня:
– Люк, перестань водить меня за нос. Судя по твоему тону, ты очень стараешься
передать мне, что больше не вернешься в Лондон, но не знаешь, как это высказать. Я права?
– Откуда вы знаете?
– На прошлой неделе я случайно встретилась с полковником Алленом в «Харродсе».
Мы выпили за добрые старые времена и поговорили о тебе.
– Но он же не сказал, что мы...
– Он мало что сказал мне, кроме того, что ты и твоя команда рассматриваетесь в
качестве кандидатов для выполнения одной очень секретной операции. Это все. Я лишь
заверила полковника, что если он выберет тебя, то вероятность успеха значительно
возрастет, так как по моему мнению, в твоем словаре нет слова неудача. И я объяснила ему,
почему это так. Надеюсь, ты одобришь мое решение.
– Мне хотелось бы иметь такую же уверенность, Уинни.

57
 – Ты отлично справишься. Просто рассматривай это задание, в чем бы оно ни
заключалось, как первый этап своей жизненной миссии. Посвяти ему все свои силы, чтобы
уверенность, рожденная успехом, подкрепила тебя для следующего этапа... а потом для
следующего и еще дальше.
– Я обещаю сделать все, что в моих силах.
– Ты позвонишь мне после того, как эта ситуация... прояснится?
– Мне очень жаль, но все устроено таким образом, что это будет невозможно. Я
напишу вам сразу же, как только вернусь в Штаты.
– Я этого опасалась. Как ты полагаешь, я смогу получить какой-то намек на военную
хитрость, в которой ты собираешься принять участие, если буду внимательно просматривать
«Таймс» в следующие несколько дней?
– Зная вас, я уверен, что так оно и будет. Но пожалуйста, прошу вас уехать за город,
пока не прекратятся ракетные обстрелы.
– Через неделю я устрою себе небольшой отпуск и уеду из Мэттью-корт. Пожалуйста,
дорогой, пиши почаще. Почту будут переправлять по новому адресу.
– Обещаю.
– Люк, наверное, ты снова не знаешь, какой завтра день?
– Какой?
– Последний день года. Этот год очень особенный, потому что Бог позволил мне
встретиться с тобой. А завтра вечером будет канун Нового года... «Доброе старое время» * и
все прочее...
Я знал, что она плачет, и чувствовал себя совершенно беспомощным.
– Счастливого Нового года, мой дорогой. Знай, что моя любовь будет с тобой, пока ты
живешь... до конца твоей миссии.
Той ночью я не мог спать. Я очень хорошо понимал, в какой мере успех завтрашней
операции зависит от меня. Как я и ожидал, всех остальных офицеров разбудили для
инструктажа перед налетом на Фрейбург; ранним утром, когда я сбегал в уборную, принял
душ и побрился, температура была лишь немногим выше нуля. Я оделся раньше других и
теперь сидел на своей койке, поджидая Боба, Хэнка и Тима, когда внезапно вспомнил о
таинственном подарке Уинни, который не следовало открывать до отъезда из Англии.
Несмотря на строгий приказ майора Андерсона оставить все личные вещи на базе, я открыл
свою тумбочку, достал завернутый в фольгу подарок, расстегнул рубашку, сунул тонкий
пакет за ворот и застегнулся. Никто не видел меня.
На инструктаже мы старались выглядеть удивленными и озабоченными, как и все
остальные, когда узнали, что очередной целью будет сортировочная станция во Фрейбурге.
Поговорив со стрелками на летном поле, я присоединился к Хэнку в носовом отсеке
бомбардировщика, пока Боб и Тим выполняли обычные предполетные процедуры. Я не
слышал, что говорил Хэнк, из-за рева разогреваемых двигателей, но он улыбался и
показывал двумя пальцами знак победы, кивая в сторону зачехленного бомбового прицела. В
течение следующих пятнадцати минут я ввел данные, полученные от майора Андерсона, и
проверил все электрические переключатели, прежде чем осторожно снять чехол с
инструмента. Я ощущал биение своего сердца напротив пакета Уинни, плотно прижатого к
телу.
Поскольку оставаться в носовом отсеке во время взлета было слишком опасно, мы с
Хэнком ползком пробрались через узкий соединительный лаз к нашим обычным взлетным
местам, позади Боба и Тима. К моему удивлению, начальник команды техобслуживания еще
находился на борту самолета. Как выяснилось, он ждал меня.
– Лейтенант Гардинер?
– Да, в чем дело?
– Полковник Аллен хотел, чтобы я показал вам одну вещь. Вы должны увидеть то, что
было нарисовано на носу этой птички вчера вечером. Он сказал, что это для вас.
*
«Auld lang syne» — шотландская новогодняя песня.
58
 – Для меня? Должно быть, вы шутите.
– Нет, сэр. Наверное, вы не заметили рисунок в темноте. У нас еще есть несколько
минут. Пойдемте, я покажу вам.
Он спустился через нижний люк, светя фонариком на бетонные плиты, пока я не
спрыгнул вниз. Все подготовительные работы на летном поле были завершены, и тридцать
шесть пилотов ожидали запуска сигнальной ракеты перед началом операции.
Луч фонарика поднялся по серебристому фюзеляжу самолета и скользнул к носовому
отсеку, где летчики обычно рисовали изображения полуобнаженных женщин или писали
шутливые имена для своих любимых бомбардировщиков вроде «Тахелленбак».
– Вы видите, лейтенант?
Я видел – синий силуэт протянутой руки, а на раскрытой ладони надпись
староанглийской вязью: «ДРУЗЬЯ ИЗ ВЫСОКИХ МЕСТ».
Сержант выключил фонарик.
– Полковник Аллен сказал, что вы поймете, сэр. Удачи вам.
Наша авиагруппа выстроилась над восточной Англией без каких-либо инцидентов, и
примерно через час после взлета мы заняли место в строю с другими двумя группами. Более
сотни бомбардировщиков летело к Фрейбургу. Согласно плану, наш самолет был
замыкающим в последнем звене хвостовой эскадрильи. После того как мы пролетели над
побережьем Франции, Боб Лалли связался с хвостовым стрелком.
– Эй, Джордж, как ты себя чувствуешь?
– Довольно одиноко, капитан. Мы как подсадная утка, ведь за нами-то никого нет.
Надеюсь, что плохие парни сегодня поддерживают свою чертову пехоту, потому что, если
они прилетят сюда искать неприятностей, мы первыми попадемся им на прицел.
Мы оставались в строю вместе с остальными, пока не вышли на положенную высоту
бомбежки в 24 000 футов. Настало время разыграть маленький спектакль перед рядовыми
членами экипажа. Боб снова вышел на связь по интеркому, позвав нашего бортинженера
Билла Ландера.
– Билл, у нас с Тимом возникли перебои с подачей кислорода. Оба регулятора
полностью открыты, но мы все равно получаем недостаточно. Ты проверишь выпускные
клапаны и трубопровод?
– Будет сделано, Боб.
Через двадцать минут мы услышали голос Билла:
– Трубопровод и все клапаны проверены, капитан. Никаких проблем. Линия снабжения
тоже в порядке.
– Вызываю носовой отсек. Люк и Хэнк, у вас есть неполадки?
– То же самое, что и у тебя, Боб, – отозвался Хэнк. – Мой регулятор открыт до отказа,
но кислород, похоже, вообще не поступает. У меня начинает кружиться голова.
– Боюсь, сегодня нам не повезло, парни. Придется покинуть строй и опуститься до
10000 футов, пока мы еще не начали видеть розовых слонов. Я извещу флагмана
авиагруппы. Всем оставаться на связи и быть начеку.
Когда самолет начал снижаться, я взглянул на часы. Мы находились в шести минутах
полета от французского города Кольмара, над которым все три авиагруппы должны были
развернуться перед заходом на бомбежку к Фрейбургу. Но для меня в тот момент было
гораздо важнее, что Кольмар был начальным пунктом для нашего захода на бомбежку.
Поскольку Боб, согласно инструкции, уменьшил скорость бомбардировщика, наши самолеты
постепенно улетели вперед. Я ждал, по-прежнему сидя в носовой башенке, пока не увидел,
как эскадрильи поочередно начинают широкий поворот над Кольмаром. Затем, с помощью
Хэнка, я выполз из башенки спиной вперед – как раз в тот момент, когда мы пролетали над
окраинами старого города.
– Кольмар сейчас прямо под нами, капитан, – произнес я, стараясь говорить как можно
спокойнее. Это был сигнал для Боба, чтобы он начал поворот направо, но не к Фрейбургу, а
на несколько градусов южнее. Новый курс должен был доставить нас к вероломной

59
электростанции, притаившейся восточнее Шлейтхейма. Кроме того, объявление давало ему
понять, что я выбрался из носовой башенки и начинаю готовиться к бомбежке. Я снова снял
чехол с бомбового прицела и перевел все переключатели в рабочее положение. Мы
находились примерно в одиннадцати минутах от цели.
Теперь настала очередь Боба:
– Люк, мы должны избавиться от бомб. Нам не хватит горючего, чтобы добраться до
дома, если мы будем тащить такой груз. Открывай бомболюк и приготовься сбросить их.
Этими словами Боб сообщал мне, что переводит бомбардировщик на автопилот и
передает управление курсом мне, через мой бомбовый прицел. Я передвинул рычажок
муфты сцепления на прицеле Нордена, потянул за ручку бомболюка и ответил:
— Бомболюк открыт, капитан.
Теперь я сидел на корточках, низко пригнувшись и пытаясь разглядеть свою цель
впереди. Никакой помощи ждать не приходилось. Флагман эскадрильи всегда брал на борт
еще одного офицера, сидевшего в носовой башенке и помогавшего бомбардиру точно
определить цель. Но я был лишен этой роскоши; мне предстояло сделать все самостоятельно.
Кроме того, механизм сброса бомб на наших самолетах обычно был настроен таким образом,
что бомбы высвобождались поочередно и выстраивались в линию, образуя на земле цепочку
взрывов длиной в четверть мили. Когда двенадцать самолетов, летевших в строю,
сбрасывали бомбы одновременно, взрывы оставляли длинную и широкую полосу
разрушений, что значительно увеличивало вероятность уничтожения любой цели. Я не мог
себе этого позволить. Мне нужно было сбросить все бомбы сразу, чтобы это выглядело так,
как будто мы избавились от груза ради спасения самолета. У меня не было права на ошибку.
Бомбы полетят плотной группой, и мой прицел должен быть почти безупречным.
Майор Андерсон дал мне настолько подробные инструкции, что трудно было просить о
большем. Он сказал, что через три мили за деревней я увижу большой сосновый бор,
который сверху похож на огромную семерку. Электростанция расположена там, где сходятся
две линии темно-зеленых хвойных крон. Взгляд на часы подсказал мне, что мы находимся
лишь в четырех минутах от точки сброса. Я смотрел вперед через плексигласовое стекло.
Сосны росли повсюду! Внизу я мог видеть две небольших деревушки. Шлейтхейм сейчас
должен быть справа от нас, но где же этот проклятый бор в форме семерки?
– Фрейбург катится в преисподнюю слева от нас, – крикнул один из хвостовых
стрелков по интеркому. – Дым валит отовсюду!
Что-то твердое уперлось мне в грудь, когда я наклонился вперед, чтобы протереть
рукой маленькое плексигласовое окошко. Подарок Уинни! «Помоги мне, Уинни», –
прошептал я про себя, вытянувшись над бомбовым прицелом, чтобы лучше видеть.
Внезапно я заметил цель, немного слева от меня. Действительно, очень похоже на
темно-зеленую семерку! Я прижался лбом к резиновому окуляру «Нордена» и установил
вертикальный волосок прицела на точке соединения длинного и короткого отрезков
соснового бора. Затем я начал медленно вращать верньер настройки, по мере того как мы
приближались к цели. Вскоре показались высокие трубы, изрыгающие черный дым. Я ввел
еще несколько поправок, зафиксировав цель в перекрестье прицела, и задержал дыхание,
пока наконец не услышал благословенный щелчок. Тогда я быстро нажал кнопку сброса и
включил интерком.
– Я сбросил бомбы, Боб. Теперь мы можем отправляться домой.
– Понял тебя, Люк.
Самолет заложил крутой вираж, когда я закрывал дверцы бомболюка. Затем повернул
налево по широкой дуге, набирая высоту, и я услышал восторженный возглас Боба. Его
слова явно не были отрепетированы заранее:
– Ты молодец, Люк Гардинер. Электричество отключено всерьез и надолго!

60
 ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Наши рядовые увлеченно играли в покер, устроившись в задней части салона, когда
наш транспортник Си-47 оторвался от взлетной полосы шотландского аэропорта Престуик
утром 1 января 1945 года.
После успешной бомбежки нам удалось вернуться через южную Францию, не
встретившись с вражескими истребителями. После посадки на базе в Тайбенхэме, согласно
инструкции, мы ждали больше двух часов, пока не привезли наши личные вещи. Мы по-
прежнему были в летных комбинезонах, когда нас перебросили на американскую базу в
Престуике, где всех покормили в маленькой столовой, прежде чем перевести в отдельную
казарму для дальнейших распоряжений. Эти распоряжения поступили в виде большого
коричневого конверта, принесенного пожилым капитаном, который с улыбкой помахал нам
перед уходом, бросив на прощанье:
– Счастливого пути, ребята!
Нам предстояло лететь из Престуика на базу Гус-Бэй в Лабрадоре, а затем в Бостон. Из
Бостона нас отвезут в ближайший военный лагерь Майлс Стэндиш, но вместо обычного
тридцатидневного отпуска и восстановления сил перед отправкой на новую базу, мы
получим денежное довольствие, включая стоимость железнодорожных билетов до дома, и
почетную отставку с немедленным увольнением из рядов ВВС США. Хотя рядовые громко
радовались, когда прочитали приказ, никто из них не стал задавать щекотливых вопросов о
том, почему нас посылают домой таким таинственным способом до завершения срока
службы. Я до сих пор убежден, что все они знали или по крайней мере догадывались об
истинном положении вещей.
Интерьер нашего Си-47 определенно предназначался для перевозки высшего
командного состава. За рубкой, где сидели четыре члена экипажа, располагались удобные
кожаные кресла; к моему изумлению, их спинки откидывались назад, так что можно было
принять лежачее положение. Но самое главное, самолет отапливался – такую роскошь мы
еще не видели раньше. В задней части салона стоял большой холодильник, набитый
безалкогольными напитками, сэндвичами и пирожными.
Боб достал свой планшет и стал писать очередное письмо домой; Хэнк корпел над
трудным кроссвордом, а Тим прижался к одному из маленьких иллюминаторов и хмуро
смотрел на океан, проплывавший далеко внизу. Все мы страдали от физического и
умственного упадка, который был следствием не только ужасного напряжения последних
суток, но и всех прошедших месяцев, когда мы постоянно находились рядом со смертью.
Конечно, мы были рады, что остались живы, однако к радости примешивалось чувство вины
– ведь столько отличных парней, которых мы знали, сгинули навеки.
Я думал об Уинни и ее сыне Дэне. Какая ужасная потеря! Почему он умер, а я еще
дышу? Как выглядел его шалаш на дереве. Может быть, он уцелел, и кто-то сейчас играет
там?
Уинни. Я опустил руку в маленькую дорожную сумку и достал ее подарок, который
носил близко к сердцу во время последней операции. Она просила не открывать его, пока не
кончится мой срок службы и я не покину Англию. Может быть, теперь? Я осторожно снял
золотую фольгу с тонкой книги в красной кожаной обложке. Мне сразу же бросилось в глаза
название «Семена успеха», вытисненное золотыми буквами. Скрепка, прикрепленная к
обложке, удерживала сложенное письмо, написанное на голубой линованной бумаге.

1 декабря 1944 года

Дорогой Люк!
Когда ты откроешь этот пакет, между нами, наверное, окажется целый океан, но ни
время, ни расстояние никогда не смогут по-настоящему разлучить нас.
Ты был превосходным учеником, и я с огромным удовольствием наблюдала, с каким
энтузиазмом ты проникаешься мудростью моих друзей из высоких мест. Сохрани свои

61
записи. Они будут для тебя бесценным источником силы и утешения, если твои дела
пойдут не совсем так, как ты рассчитывал. Однако не следует полагаться только на свои
записи. В каждом книжном магазине или библиотеке есть еще много друзей, ждущих и
готовых помочь. Единственная проблема заключается в том, что они не могут прийти к
тебе. Ты сам должен найти их, и тогда они выручат тебя в любой, даже самой тяжелой
ситуации. Никогда не прекращай читать, Люк. Никогда!
Я много часов провела в размышлениях, стараясь решить, какой подарок был бы для
тебя самым подходящим на день рождения. Поскольку я приближаюсь к концу своих дней,
не имея наследников и материальных потребностей, то рассматривала в качестве подарка
достаточно крупную денежную сумму, чтобы ты мог приспособиться к гражданской
жизни, минуя обычные проблемы, которые заботят всех молодых ветеранов. Однажды
утром я даже сдуру решила подарить свой «ягуар», который так тебе понравился, но
друзья объяснили мне, что пройдет еще несколько лет после окончания войны, прежде чем
ты сможешь обеспечить этому темпераментному зверю надлежащее техобслуживание в
Соединенных Штатах.
В сущности, мой окончательный выбор оказался довольно простым. Я пришла к
выводу, что подарок должен быть связан с долгими часами наших занятий; он должен
постоянно напоминать тебе о важнейших принципах успеха, которым я учила тебя и
которые помогут тебе заработать больше денег и приобрести больше автомобилей, чем я
когда-либо смогу дать, если таково будет желание.
Поэтому я завещаю тебе, со всей любовью, эту маленькую старую книгу.
Ливерпульский антиквар продал мне старинный томик с чистыми страницами, и я
аккуратно скопировала вручную наиболее важные плоды своих размышлений, прежде чем
оттиснуть золотом на обложке первоначальное название книги – той самой, которую я
собиралась посвятить своему отцу. Я хотела подарить ее Дэну, когда ему исполнится
двадцать один год, и едва не сожгла ее, когда узнала о его гибели. Сейчас я рада, что не
сделала этого.
Мое послание к тебе относительно «Семян успеха» будет точно таким же, каким оно
было бы для Дэна, если бы он остался жив. Ты не раз слышал от меня, что жизнь – это
миссия высокого полета, которую большинство из нас пытается выполнить, не имея
летного плана, потому что этому не учат в школе. Жизнь действительно является
миссией, но никто из нас не в состоянии справиться с ней, когда мы ошибочно пытаемся
измерить ее годами, месяцами или даже неделями.
Люк, каждый день представляет собой жизнь в миниатюре, и нравится нам это или
нет, мы должны нанизывать один день на другой, словно бусины на тонкую нить. Когда ты
просыпаешься, предстоящий день является твоим единственным достоянием. Проживи его
так, чтобы не испытывать сожалений, когда твоя голова успокоится вечером на подушке,
и ты добавишь к своему счету еще одну драгоценную бусину. Нанижи достаточно таких
бусин – и в конце концов ты получишь ожерелье жизни, которая была прожита не даром.
Другого способа не существует; нет иного пути к счастью и успеху.
Я не раз просила тебя оказать мне услугу за то время, пока мы были вместе, и ты
никогда не разочаровывал меня. Теперь я прошу об одной последней услуге, самой важной из
всех.
Когда ты вернешься в Соединенные Штаты, каждое утро уделяй несколько минут
чтению «Семян успеха». Делай это ежедневно, пока это не станет для тебя такой же
естественной привычкой, как бритье или умывание. Ты посеешь в своем подсознании семена
любви, мужества и сострадания – семена, которые со временем принесут обильный
урожай, потому что ты настроишь себя на успех, а не на поражение; на радость, а не на
отчаяние; на любовь, а не на ненависть; на сочувствие, а не на отчуждение. Никогда не
забывай, что эти принципы не принадлежат нам, а являются лишь экстрактом того, что
мы узнали от своих близких друзей из высоких мест.

62
 Позже, гораздо позже, когда ты докажешь себе, что использование «Семян успеха»
приносит добрые плоды, ты сможешь поделиться ими со всем миром, если захочешь – при
том условии, что ты будешь готов предложить себя в качестве живого примера их
ценности и достоверности. Если у тебя получится, скажи людям, что это твое
наследство, полученное от пожилой леди, которая очень любила тебя.
Да благословит тебя Бог,
Уинни.

Я аккуратно сложил письмо и спрятал его между страницами книги. На каждой

странице было лишь несколько строчек, написанных ее изящным почерком, но я не мог
заставить себя прочитать что-либо. Время еще не пришло. Я откинул назад спинку своего
кресла и быстро заснул.
Ранним вечером мы приземлились на базе Гус-Бэй в Лабрадоре, где нам сообщили, что
вылет в Бостон назначен на десять часов завтрашнего утра. Мы пообедали в столовой для
рядового состава, а на обратном пути мы с Бобом подошли к большому пергаменту в рамке,
висевшему в безлюдном коридоре. Он был озаглавлен «Благодарственная Песнь», а
примечание под текстом гласило, что он был написан бароном Гюнтером фон Хюнфельдом
13 апреля 1928 года, после того как он вместе со своим экипажем успешно завершил первый
трансатлантический перелет с востока на запад, от Дублина до острова Гринли у побережья
Лабрадора. Я трижды прочел эти трогательные слова:

После того как все остальные заснули, я включил маленький ночник, прикрепленный к
столбику кровати, и раскрыл книгу Уинни.
Если не считать двух дней в 1974 году, когда я поправлялся после хирургической
операции, за последние сорок лет в моей жизни не было ни одного дня, когда я
поворачивался бы лицом к миру, не прочитав сначала «Семена успеха».

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

СЕМЕНА УСПЕХА

Господи, благодарю Тебя за этот день!

 Я знаю, что еще не совершил всего, что Ты ожидаешь от меня, и если по этой
причине Ты позволил мне искупаться в свежей росе нового рассвета, то я безмерно
благодарен.
 Я наконец готов сделать так, чтобы Ты гордился мною.
 Я забуду вчерашний день, со всеми его тяготами и невзгодами, огорчениями и
неудачами, расстройствами и обидами. Прошлое – уже сон, из которого я уже не
смогу взять назад ни одного слова, не смогу стереть ни одного опрометчивого
поступка. Однако я обещаю, что если вчера причинил кому-то боль своей
63
 неосторожностью, то исправлю содеянное до захода солнца, и ни одно из моих
сегодняшних дел не будет более важным, чем это.
 Я не буду волноваться о будущем. Мое счастье и успех зависят не от смутных теней,
маячащих на горизонте, но от сегодняшних дел, ясно различимых передо мною.
 Я буду ценить этот день, ибо это все, что я имею. Я знаю, что его уходящие
мгновения нельзя накопить или сохранить, словно драгоценные зерна, для
использования в будущем.
 Я буду жить так, как все хорошие актеры, когда они выступают на сцене – лишь
одним мгновением. Я не смогу наилучшим образом прожить сегодняшний день,
если буду сожалеть о вчерашних ошибках или беспокоиться о завтрашних
проблемах.
 Я готов взяться за сегодняшние трудные дела, засучить рукава и поднять пыль в
этом мире. Я буду помнить о том, что чем больше я занят, тем меньше вреда я могу
претерпеть, тем вкуснее будет моя еда и слаще мой сон, а сам я буду доволен своим
местом в мире.
 Сегодня я освобожусь от рабства часов и календаря. Хотя я буду планировать день,
чтобы сохранить свой темп и энергию, я начну мерить свою жизнь делами, а не
годами; мыслями, а не временем года; чувствами, а не цифрами на циферблате.
 Я буду помнить о том, как мало нужно для того, чтобы сделать этот день
счастливым. Я никогда не буду гнаться за счастьем, потому что это не цель, а лишь
побочный продукт, и нет счастья в обладании или получении. Счастье можно лишь
разделить с другим человеком.
 Я не буду бежать от опасности, с которой могу столкнуться сегодня, так как я
уверен: со мной не может случиться ничего такого, что оказалось бы непосильным
для меня с Твоей помощью. Как самоцвет, полируемый трением, я
совершенствуюсь, сталкиваясь с сегодняшними невзгодами, и если Ты закрываешь
передо мной одну дверь, то всегда оставляешь другую открытой.
 Я проживу этот день, как если бы сегодня было Рождество. Я буду дарить подарки и
вручу своим недругам дар прощения, своим оппонентам я подарю терпимость,
своим друзьям – улыбку, своим детям – хороший пример. Каждый мой дар будет
сделан в духе безусловной любви.
 Я не потрачу ни одной драгоценной секунды этого дня на гнев, ненависть, ревность
или самолюбование. Я знаю, что семена, которые я посеял, принесут урожай, потому
что каждый поступок, добрый или дурной, всегда приводит к соответствующим
последствиям. Сегодня я буду сеять лишь добрые семена.
 Я буду обращаться с сегодняшним днем как с бесценной скрипкой. Один человек
может извлечь из нее гармоничную мелодию, а другой лишь нестройные звуки,
однако никто не будет винить инструмент. В жизни происходит то же самое, и если
я буду играть правильно, то принесу в мир красоту и гармонию.
 Я приучу себя смотреть на любую сегодняшнюю проблему, как на песчинку в своей
обуви. Я помню боль, такую острую, что едва мог идти, и помню свое удивление,
когда я снял ботинок и обнаружил там крошечную песчинку.
 Я буду работать с убеждением, что ни одно великое свершение не было достигнуто
без энтузиазма. Если я собираюсь сделать сегодня что-нибудь стоящее, то не должен
отступать, дрожа от страха и думая об опасности. Я брошусь в самое пекло и буду
выбираться, как смогу.
 Я поставлю себе задачи на сегодня, но это будут достижимые цели, а не смутные,
изменчивые ориентиры, заявляемые теми, кто строит свою карьеру на неудачах. Я
понимаю, что Ты всегда пробуешь мои силы на малом, чтобы увидеть, смогу ли я
справиться с чем-то болыпим.

64
  Я никогда не буду скрывать свои таланты. Если я молчу, то обо мне забывают. Если
я не двигаюсь вперед, то отступаю назад! Если я уклонюсь от сегодняшнего вызова,
мое достоинство будет уязвлено навеки, а если я перестану расти, хотя бы
понемногу, то начну уменьшаться. Я отвергаю неподвижность, потому что она
всегда является началом конца.
 Я сохраню улыбку на лице и в своем сердце, даже если сегодня мне будет больно. Я
знаю, что мир – это увеличительное стекло, которое возвращает мне отражение моей
души. Теперь я понимаю, что могу исправить отношение других людей к себе,
только исправив свое отношение к ним.
 Сегодня я отвернусь от любого искушения, которое может вынудить меня нарушить
данное слово или утратить уважение к себе. Я уверен, что единственная вещь,
дороже собственной жизни, которой я обладаю, – это моя честь.
 Я приложу к делам этого дня все свои силы, укрепленный в знании, что жизнь
состоит не из блужданий в прошлом и не из тревожного ожидания будущего.
Страшно подумать, сколько мучительных шагов должен сделать человек, прежде
чем он усвоит эту истину, такую старую и очевидную. Что бы ни предлагала мне
жизнь, много или мало, я живу сейчас.
 Я буду останавливаться каждый раз, когда почувствую жалость к себе. Сегодняшний
день – единственный, который у меня есть, и я должен прожить его в полную силу.
Возможно, я не осознаю свою роль в великом целом, но я здесь, чтобы играть ее, и
мое время уже наступило.
 Я буду считать этот день отдельной жизнью.
 Я буду помнить, что люди, принимающие каждый момент таким, какой он есть на
самом деле, испытывают меньше всего сожалений.

Это мой день!

Это мои семена.

Благодарю Тебя, Господи, за этот драгоценный сад времени.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Я принял душ, побрился и выбрал темный костюм в тонкую полоску из просторных
недр встроенного шкафа в своей спальне. Поскольку в Скоттсдейле я предпочитаю одеваться
как можно проще даже для заседаний совета директоров, то сейчас возня с пуговицами
жилета и респектабельным узлом на бордовом шелковом галстуке казалась чуть ли не
бесконечной.
Голоса репортеров из Би-би-си просачивались в спальню из гостиной: там
устанавливали осветительные приборы для запланированного дневного интервью. Время от
времени я слышал, как Сидни что-то советует им. После вида руин Мэттью-корт мне не
хотелось ни с кем разговаривать, тем более давать интервью для телевидения, но я просто не
мог заставить себя отменить его. Уинни не одобрила бы такой поступок.
За последние пять лет, с тех пор как ежегодный объем продаж «Гардинер Индастриз»
перевалил за миллиард долларов, мне приходилось довольно часто появляться на
телевидении, и я чувствовал себя довольно непринужденно перед камерами – благодаря
ценным советам моей подруги и соседки Риты Дэвенпорт, ведущей популярного
телевизионного шоу на пятом канале Финикса. Несколько лет назад Рита, несомненно в
сговоре с Присциллой, наконец выбила у меня согласие впервые выступить на телевидении в
ее утренней программе, и я до сих пор помню, как нервничал, когда она заехала за мной и
отвезла меня в студию. Я также помню ее мудрые советы, которым с тех пор следовал
неукоснительно.
65
 – Люк Гардинер, – сказала она, качая головой. – Это мне следовало бы нервничать в
обществе такой важной персоны. То же самое следует помнить, когда ты выступаешь в
любой студии, даже в Нью-Йорке. Расслабься и смотри в камеру, не привлекай внимание к
своим рукам и почаще улыбайся. А когда я задаю вопросы, отвечай непринужденно, как если
бы мы встретились на вечеринке. Еще одна важная вещь: если ты не знаешь, что ответить,
так и скажи. Будь собой, и можешь поверить, ты произведешь потрясающее впечатление.
– Осторожнее, мистер Гардинер, тут провода, – предупредил Сидни, сопровождая меня
к большому мягкому дивану, залитому ярким сиянием трех осветительных ламп. На диване,
положив ногу на ногу, сидела поразительно красивая брюнетка, проверявшая голосом
настройку ручного микрофона. Увидев нас, она замолчала.
– Мисс Уорнер, – с легким поклоном произнес Сидни, – позвольте представить вам
Люка Гардинера. Люк, мисс Уорнер будет вести ваше интервью.
– Добро пожаловать в Лондон, мистер Гардинер. Для нас большая честь встретиться с
вами, и мы очень благодарны за возможность взять у вас интервью перед завтрашними
торжествами.
Я сел рядом с ней, и мы некоторое время говорили о пустяках, пока бородатый
оператор в голубых джинсах, с громоздкой телекамерой на правом плече, несколько раз
менял позиции, выбирая наиболее удобную. Наконец он поднял вверх большой палец,
показывая, что все в порядке.
Мне сообщили, что интервью продлится около десяти минут, поэтому я должен
стараться отвечать покороче, но по большому счету можно и не заботиться о времени. Если
мы выйдем за рамки интервью, то они подредактируют запись, прежде чем показать ее в
вечерних новостях.
Наконец камера заработала. После вступления, наполненного пышными эпитетами о
моих достижениях, и упоминания о завтрашнем грандиозном торжестве в Хэмпстед-Хит,
мисс Уорнер попросила:
– Мистер Гардинер, расскажите нам, почему вы совершаете такое крупное
капиталовложение здесь, в Англии, несмотря на то, что американский капитал в последние
годы обходил нас стороной? Может быть, вы знаете то, чего не знают они?
– Нет, едва ли. То, что я делаю здесь, является нарушением одного из основных правил
благоразумного корпоративного управления: я инвестирую сердцем, а не головой. Но
поскольку у меня нет акционеров, перед которыми нужно держать ответ, я иду на этот риск
радостно и добровольно.
Темно-карие глаза мисс Уорнер широко распахнулись, и она слегка наклонилась
вперед.
– Пожалуйста, объясните подробнее.
– Здание, которое я собираюсь воздвигнуть в Лондоне, для меня символизирует
выполнение жизненной миссии, порученной мне в конце войны одной необыкновенной
женщиной, жившей здесь, на Мэттью-корт. Я по-своему пытаюсь хотя бы частично
выплатить свой огромный долг перед ней...
Пока мисс Уорнер время от времени подбадривала меня кивками, я рассказал всю
историю Уинни Марлоу, начиная с нашего знакомства. Я поведал о долгих занятиях на
нашем семинаре о принципах успеха, когда она представила меня своим «друзьям из
высоких мест», и закончил описанием ее подарка на день рождения, упомянув о том, как
могучая сила слов, заключенных в «Семенах успеха», день за днем поддерживала и
формировала мою жизнь.
Я не сомневался, что мой рассказ длится более десяти минут, отведенных для
интервью, но мисс Уорнер не собиралась останавливать меня. Она была достаточно
опытным репортером и чувствовала, что сейчас имеет дело с чем-то совершенно особенным.
– Мистер Гардинер, во всех материалах о вас и ваших многочисленных успехах,
которые мне удалось прочитать, я не встречала никаких упоминаний об этой таинственной
женщине из Лондона, которая, по всей видимости, оказала огромное влияние на вашу жизнь.

66
 – Раньше я никогда не говорил о ней журналистам. Это очень личная и драгоценная
часть моего прошлого, которую я всегда держал близко к сердцу; до сих пор лишь моя жена
и сыновья знали эту историю.
Она ахнула.
– Вы хотите сказать, что мы получили эксклюзивную информацию?
Я улыбнулся и кивнул.
– Думаю, да.
– Потрясающе! Скажите, а эта леди, заложившая основу вашего успеха, продолжала
давать вам советы и после того, как вы начали свое стремительное восхождение в деловом
мире?
Мне было трудно ответить.
– После того как я вернулся в Соединенные Штаты, она... не ответила ни на одно из
моих писем. Сегодня утром я узнал причину.
Микрофон придвинулся ближе к моему лицу. Я набрал в грудь побольше воздуха и
сказал:
– Уже через день после того, как я закончил свой срок службы и покинул Англию, ее
дом был разрушен немецкой ракетой Фау-2.
Мисс Уорнер прикусила нижнюю губу.
– Мне очень жаль. Значит, то грандиозное предприятие, которое вы собираетесь
открыть здесь, в определенном смысле является мемориалом в ее честь?
Я кивнул и покосился на озадаченного Сидни, застывшего рядом с оператором. Его рот
был приоткрыт. Рядом стояла высокая женщина с блокнотом в руке, которая энергично
вращала указательным пальцем, подавая мисс Уорнер сигнал к завершению интервью.
– Один последний вопрос, мистер Гардинер. Я должна его задать. Что стало с вашим
подарком... с книгой «Семена успеха»?
– Она со мной и по-прежнему помогает мне начинать каждый день на позитивной ноте.
Завтра, после торжественной церемонии, все журналисты смогут получить копии. Надеюсь,
они согласятся с тем, что это простое, но бесценное послание должно стать всеобщим
достоянием.
– Сэр! – воскликнула мисс Уорнер, взяв меня за руку. – Если вы являетесь примером
того, чего можно достигнуть при ежедневном чтении «Семян успеха», то я уверена, что весь
мир будет готов приобщиться к этому знанию. Спасибо за то, что согласились уделить нам
время, и пусть солнце ярко сияет вам завтра!
Группа Би-би-си вернула мою гостиную в ее прежнее благопристойное состояние и
удалилась через пятнадцать минут, оставив меня наедине с Сидни. Я подошел к маленькому
бару со встроенным холодильником и положил по нескольку кубиков льда в два высоких
бокала.
– Выпьешь, Сидни?
– Да, сэр. Думаю, я нуждаюсь в этом.
Несколько минут мы пили в молчании.
– Хотелось бы, сэр, чтобы вы заранее известили меня о своем решении, – наконец
сказал Сидни. – Такая трогательная и вдохновенная история сделала бы нам великолепную
рекламу в прессе.
Я отпил глоток и кивнул.
– Наверное, ты прав, как обычно. Но ты должен понять, что у меня не было намерения
превратить это интервью в душещипательную историю, чтобы улучшить наш деловой
имидж в глазах общественности. Все вышло само собой. В завтрашней речи я собирался
отдать должное Уинни, распространить экземпляры «Семян успеха» для прессы и посвятить
ей новое здание. Сдержанно и с достоинством, в британском стиле. Но это было до моей
поездки на Мэттью-корт сегодня утром. Я испытал изрядную эмоциональную встряску, пока
рассказывал об этом мисс Уорнер.
– У вас уже есть экземпляры «Семян успеха» для распространения?

67
 – Да. Маргарет скопировала содержимое книги с помощью своего текстового
процессора и отпечатала пятьдесят копий перед моим отъездом из Скоттсдейла.
Он нервно улыбнулся.
– Как вы полагаете, ваш главный менеджер по связям с общественностью может
получить один экземпляр уже сегодня?
– Разумеется, Сидни.
Я открыл свой портфель и протянул ему три отпечатанных листа обычного формата,
скрепленные в левом верхнем углу. Сидни пробежал глазами по страницам.
– И это все? – недоверчиво спросил он.
– Да. Ты, наверное, ожидал увидеть двести страниц болтовни в жанре популярной
психологии или очередное заумное сочинение о том, как управлять своими делами, катаясь
на скейтборде?
– Боже мой! Невероятно! – Сидни продолжал бормотать себе под нос, аккуратно
складывая листы и засовывая их во внутренний карман своего пиджака. – Хорошо, сэр.
Теперь вам нужно немного отдохнуть. Сегодня был долгий день, а завтра предстоит еще
немало потрудиться. Кстати, ваше интервью выйдет в эфир в семь часов вечера – на тот
случай, если вам захочется посмотреть. Что-то подсказывает мне, что на завтрашней
церемонии соберется гораздо больше публики, чем мы ожидали.
– Посмотрю обязательно; в душе я всегда был немного позером. Увидимся утром,
Сидни, и спасибо за все. Ты молодец.
– Спасибо, сэр. Спокойной ночи.
– Сидни?
– Да, сэр?
– Разреши сделать тебе еще одно предложение. Завтра утром, перед завтраком, почитай
«Семена успеха». Поверь, это пойдет тебе на пользу.
– О, я верю вам, сэр... я верю вам!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Разница во времени уже начала сказываться, и я немного вздремнул, прежде чем
заказать обед в номер. К счастью, я не забыл посмотреть на часы, когда прибыл официант с
элегантной латунной тележкой, и включил телевизор в гостиной. Мисс Уорнер как раз брала
у меня интервью. Угрюмый официант вскоре удалился – казалось, вид высокого гостя,
наблюдающего за своими ответами по телевизору, не произвел на него никакого
впечатления, – но я уверен, что Рита Дэвенпорт могла бы гордиться моим выступлением.
Потом я просмотрел реферат своей завтрашней торжественной речи, прежде чем
позвонить жене. С учетом восьмичасовой разницы между Лондоном и Скоттсдейлом, я
связался с ней незадолго до ланча. Эта поездка была одним из тех редких случаев, когда я
путешествовал без Присциллы. Через три дня ей предстояло открыть большой
благотворительный бал в Билтморе, штат Аризона, и мы решили, что на этот раз ей стоит
остаться дома, чтобы присматривать за многочисленными комитетами, в работе которых она
принимала участие. Через сорок пять минут разговора моя по-прежнему экономная супруга
напомнила мне о размере счета от телефонной компании, пожелала удачи на завтрашних
мероприятиях, сказала, что любит меня, и повесила трубку.
Телефон зазвонил, как только я положил трубку на рычаг.
– Мистер Гардинер, это мисс Уорнер. Я очень извиняюсь, что приходится беспокоить
вас, но выяснилось одно крайне необычное обстоятельство, и я решила, что вы должны
немедленно узнать об этом.
– Я рад, что вы позвонили. Это дает мне возможность еще раз поблагодарить вас за
отлично проведенное интервью. Мне очень понравилась вечерняя программа.

68
 – Благодарю вас, сэр. Мне тоже показалось, что все прошло успешно. Но так или иначе,
телефонист нашей студии позвонил мне на квартиру примерно пятнадцать минут назад со
срочной просьбой позвонить лорду Бенбери. Я знаю его и леди Бенбери только понаслышке,
но они в течение многих лет занимали видное положение в светских кругах Лондона. Сейчас
они живут в чудесном сельском особняке в графстве Суррей, рядом с городком Гилфорд.
– Полагаю, что увидев нас по телевизору сегодня вечером, они решили, что моя
компания может сделать щедрый взнос в фонд их любимого благотворительного общества?
– Нет... нет, сэр, ничего подобного, – ее голос звучал так, словно ей было трудно
дышать.
– Боюсь, я не понимаю вас, мисс Уорнер.
– Надеюсь, что вы сейчас сидите, сэр.
– Да, – ответил я, предусмотрительно опустившись на диван.
– Мистер Гардинер, у меня есть одна необыкновенная и чудесная новость для вас!
– Я слушаю.
– Ваша Уинни Марлоу жива!
Трубка выскользнула из моей руки. Когда я наконец поднял ее, то услышал, как мисс
Уорнер снова и снова повторяет мое имя.
– Сэр, сэр, вы слышали, что я сказала?
– Не уверен. Повторите, пожалуйста.
– Уинни Марлоу жива! Лорд Бенбери не знал, как связаться с вами, когда увидел нашу
программу сегодня вечером, поэтому он позвонил на телестудию. Вы хотели бы встретиться
с ним?
Я слышал голос мисс Уорнер, но смысл ее слов все еще ускользал от меня. Уинни
жива? Возможно ли это? Или на студию позвонил какой-то шутник, назвавшийся именем
лорда Бенбери и решивший поразвлечься за мой счет? В моей голове кружилось так много
вопросов, что я не знал, какой из них задать сначала. Наконец я сделал глубокий вдох и
услышал собственный голос:
– Где она сейчас?
– Она гостит в поместье лорда Бенбери. Фактически она живет там уже почти сорок
лет. Лорд Бенбери сказал, что, если я смогу связаться с вами, он просит меня передать вам
свое приглашение навестить миссис Марлоу в ее доме.
– Вы говорили с ней?
– Я попросила разрешения, но он ответил, что это невозможно.
– Невозможно? Он сказал что-нибудь еще?
– Это почти все, сэр. Он отказался отвечать на другие вопросы и сказал, что будет рад
лично посвятить вас во все подробности. Мне это показалось довольно таинственным.
– Вы уверены, что разговаривали с лордом Бенбери?
– О, да. Я часто видела и слышала его в выступлениях по радио и на телевидении.
– Я должен увидеть ее.
– Вы сейчас свободны, сэр?
– Совершенно свободен.
– Я нахожусь недалеко от «Дорчестера», и если хотите, то буду рада подъехать и
отвезти вас в Гилфорд. В зависимости от пробок на дороге, поездка займет от получаса до
сорока пяти минут. Я позвоню лорду Бенбери и скажу ему, что мы выезжаем.
– Мисс Уорнер, вы ангел!
– Я приеду через десять минут.
– Отлично. Я буду ждать перед парадным входом. Но прошу вас оказать еще одну
услугу.
– Какую, сэр?
– Никаких репортеров и телекамер!
– Обещаю.

69
 По пути к Гилфорду мы говорили очень мало; мисс Уорнер только извинилась за то,
что ей пришлось ехать по боковым улицам, так как в центре часто возникали транспортные
пробки.
– Я только что вспомнила один странный вопрос лорда Бенбери, – сказала она, когда
мы выехали в пригород.
– Какой?
– Он поинтересовался, сильно ли изменилась ваша внешность после войны?
– За сорок лет? Он что, шутит? Пожалуй, я вешу почти столько же, и глаза остались
карими, но волосы, разумеется, поседели, а лицо покрылось морщинами – впрочем, честно
заслуженными. Просто не могу поверить: Уинни жива! Лорд Бенбери говорил, что его
связывает с ней?
– Нет, но мы скоро это выясним, – ответила она, когда мы миновали распахнутые
ажурные ворота из гнутого железа и подъехали по длинной дорожке к освещенному крыльцу
старинного особняка. Когда я прикоснулся к начищенному бронзовому кольцу, собираясь
постучаться, массивная деревянная дверь отворилась и лысеющий дворецкий с поклоном
произнес:
– Мисс Уорнер, мистер Гардинер, прошу вас. Лорд Бенбери ждет вас.
Нас провели по длинному холлу, обставленному мраморными статуями в человеческий
рост, и пригласили в большую комнату, немедленно пробудившую во мне сладостные
воспоминания, к которым примешивалась изрядная доля горечи. Темные деревянные шкафы
и книжные полки. Книги, ярусами поднимающиеся к мозаичному потолку. Запах дров,
пылающих в камине.
Высокая фигура поднялась с кресла рядом с камином и медленно приблизилась к нам,
опираясь на трость. Звучный голос лорда Бенбери эхом отдался в комнате.
– Добро пожаловать, – сказал он, переложив трость в левую руку и протянув правую. –
Я рад, что вы смогли приехать ко мне.
После того как дворецкий налил херес в наши бокалы и удалился, лорд Бенбери
предложил нам сесть.
– Мистер Гардинер, для меня большая честь познакомиться с вами. Ваша сегодняшняя
история произвела на меня глубокое впечатление. Превосходное интервью.
– Рад, что вам удалось его посмотреть, сэр.
Седые волосы лорда Бенбери блестели в свете пламени, пылавшего в камине.
– Уинни тоже его видела, – тихо сказал он. – В самом деле, поразительное совпадение.
– Она здесь, с вами?
– Да, она живет здесь уже почти сорок лет. К несчастью, она не имеет представления о
том, кто она такая и где находится. Полная амнезия. Это продолжается с тех пор, как она
попала к нам.
Несколько минут я смотрел в огонь, прежде чем смог продолжить разговор.
– Она потеряла память в результате взрыва, разрушившего ее дом на Мэттью-корт?
– Мы точно не знаем, мистер Гардинер, хотя лучшие врачи, которых я приглашал к ней
за много лет, сходились во мнении, что это наиболее вероятная причина. То, что она вообще
выжила после прямого попадания Фау-2, можно считать чудом. Когда ее нашли – во второй
половине дня, 1 января 1945 года, – она бродила по Гайд-парку, одетая лишь в легкое платье.
Многие выжившие после бомбежки часто страдали амнезией в той или иной форме, и в
«Таймс» публиковались фотографии этих Джейн и Джонов в попытке найти их
родственников. Уинни не имела родственников, но, слава Богу, я увидел ее фотографию. Я
взял ее под свою опеку и делаю все возможное, чтобы окружить ее той любовью и заботой,
которой она заслуживает. Но что бы я не делал, я все равно останусь у нее в вечном долгу.
Я слабо улыбнулся.
– Вы тоже?..
– Полагаю, мы с вами – лишь двое из многих счастливцев, мистер Гардинер, – его
голос дрогнул. – Я обязан Уинни всем, что имею. До войны у меня было небольшое дело по

70
торговле запчастями к автомобилям. Мне угрожало банкротство, и она спасла меня, ссудив
крупную сумму денег. С ее помощью и поддержкой я смог выстроить крупнейшую сеть
автомобильных сервисных центров в Соединенном Королевстве перед тем, как уйти на
покой.
– Это похоже на нее, лорд Бенбери. Судя по тому, что Уинни мне говорила, у меня
сложилось впечатление, что она обладала значительным состоянием.
– Не совсем так, сэр. Уинни не была богатой женщиной. Она следовала своей
жизненной философии и делилась всем, что имела, с теми, кто нуждался в ее помощи. Хотя
она действительно заработала несколько миллионов своей поразительной смекалкой, деньги
не задерживались у нее. Я узнал, что она финансировала по меньшей мере дюжину
благотворительных обществ, и когда ее дом был разрушен, у нее не осталось почти ничего.
– Я никогда не забуду того, что Уинни сделала для меня. Вы сказали, что она видела
телевизионную программу?
– Да. Однако я забыл упомянуть о том, что, хотя врачи не нашли никаких нарушений в
ее голосовых связках, Уинни не проронила ни единого слова за все время, пока находится
здесь. Она не пыталась общаться с нами в письменном виде или хотя бы с помощью жестов.
Она совершенно пассивна. Психиатры полагают, что это какая-то форма умственного
регресса, вызванная травмой при взрыве.
– Не издала ни звука... за все эти годы?
– До сегодняшнего вечера. Мы с женой были здесь, слушая ваше интервью, когда
сиделка Уинни прибежала к нам и сказала, что Уинни, которая тоже смотрела программу в
своей комнате, вдруг заплакала навзрыд. Она стонала, раскачиваясь взад-вперед в своем
кресле, и показывала на экран. Я бросился к ней, настолько взволнованный, что забыл свою
трость; она все еще стонала и указывала на ваше изображение... это были первые звуки,
которые я услышал от нее с тех пор, как она живет под этой крышей. Я был уверен, что она
узнала вас, и поэтому немедленно позвонил мисс Уорнер.
Я кивнул, пытаясь сдержать слезы.
– Могу я увидеть ее, сэр?
Старик с видимым усилием поднялся с места, подошел ко мне и положил свою
большую руку мне на плечо.
– Конечно, можете. Пойдемте, я отведу вас в ее комнату. Сиделка ожидает нас.
Лорд Бенбери провел меня через несколько комнат и дальше по коридору, пока не
остановился перед закрытой дверью, на которой староанглийскими буквами было написано
«УИННИ». Он похлопал меня по спине, и я повернул ручку, вступив в сумрачную, богато
обставленную комнату. Когда коренастая сиделка увидела меня, она отступила от фигуры,
сидевшей в инвалидной коляске рядом с кроватью, застеленной шелковым покрывалом.
Проходя мимо, она молча кивнула и включила верхний свет перед тем, как выйти из
комнаты.
Хрупкая фигура в коляске сидела спиной ко мне. Я повернул направо и почти на
цыпочках прошел по широкой дуге, пока не оказался лицом к ней. Затем я подошел ближе и
опустился на колени перед старой женщиной, преобразившей мою жизнь. Теперь я был так
близко, что мог прикоснуться к ее маленьким бледным рукам, лежавшим на ручках коляски.
Уинни смотрела в пол, а я ждал, лишившись дара речи. Потом она наконец подняла
голову, и ее незабываемые зеленые глаза широко распахнулись. Я подался вперед, и она
протянула дрожащие руки, положив их мне на щеки. Она улыбалась!
– Дэн, мой Дэн... а я думала, что навсегда потеряла тебя. Где ты был, мальчик?
Я не знал, что сказать. Прижавшись мокрой от слез щекой к морщинистому лбу Уинни
Марлоу, я всхлипнул:
– Я играл...
– Разве ты не слышал, как я звала тебя, сынок?
– Извини, мама. Я пришел бы, если бы услышал тебя.
Она кивнула.

71
 – Конечно, ты бы пришел. Мне следовало знать, где искать тебя.
– Где, мама?
– В шалаше, конечно. Там, наверху, вместе со всеми твоими друзьями... в шалаше на
дереве.

Специально для www.koob.ru

72