мужской журна л

русское изд ание

авг уст 2021

ли т е рат у рн ы й
номер:

А лексАндр Пелевин
софия синицкАя
А лексей сА льников
евгения некрАсовА
вАлерий Печейкин
16+

оксАнА вАсякинА
21008

и другие
4 606895 000383
 Авг ус т 2021

Содержание

Стр. 112

Стр. 124

АЛЕКСЕЙ ПОЛЯРИНОВ
Гарантийный случай
Стр. 22

ПАВЕЛ СЕЛУКОВ
Спартанец
Стр. 32

ЕВГЕНИЯ НЕКРАСОВА
Хозяйка цеха «ЦветОк»
Стр. 38

АЛЛА ГОРБУНОВА
Тупик
Стр. 44
Стр. 104
8
 Авг ус т 2021

Содержание

СОФИЯ СИНИЦКАЯ
Курьер
Стр. 62

Стр. 88 ВАЛЕРИЙ ПЕЧЕЙКИН

Работа Федота
Стр. 74

ДМИТРИЙ ЗАХАРОВ
Цемент-2
Стр. 88

Стр. 62

АЛЕКСЕЙ САЛЬНИКОВ
Все равно не приду
Стр. 104

ОКСАНА ВАСЯКИНА
Мать сказала, что завтра
возьмет меня на завод
Стр. 112

АЛЕКСАНДР ПЕЛЕВИН
Аквариум
Стр. 124

ТАТЬЯНА ЗАМИРОВСКАЯ
Iris
Стр. 132

АНТОН СЕКИСОВ
На обложке: Урна с восточным
работа художника орнаментом
Дмитрия Аске Стр. 146

10
 Август 2021

Сергей Минаев
ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР

e d i t o r - i n - c h i e f Sergey Minaev

ВЫПУСК АЮЩИЙ РЕДАКТОР ЗА МЕС Т ИТ Е ЛЬ ГЛ А ВНОГО РЕД А К ТОРА АР Т-ДИРЕКТОР

Анна Володина Сергей Зуев Ника Добина
m a n a g i n g e d i t o r Anna Volodina d e p u t y e d i t o r - i n - c h i e f Sergey Zuev a r t d i r e c t o r Nika Dobina

СТАРШИЙ РЕДАКТОР ДИРЕК ТОР ОТДЕ ЛА МОДЫ

Александр Кувшинников Алла Алексеевская
s e n i o r e d i t o r Aleksandr Kuvshinnikov f a s h i o n d i r e c t o r Alla Alekseevskaya

С ТА РШИЙ РЕД АК ТОР ОТДЕ Л А МОДЫ РЕД А К ТОР ОТДЕ Л А К РАСОТ Ы

Алексей Бородачев-Архипов Юлия Самошкина
s e n i o r f a s h i o n e d i t o r Alexey Borodachev-Arkhipov b e a u t y e d i t o r Julia Samoshkina

ФОТОДИРЕК ТОР К РЕ АТ ИВНЫЙ ПР ОДЮСЕР ДИЗАЙНЕР

Татьяна Мейдман Дмитрий Болдин Анна Павлова
p i c t u r e d i r e c t o r Tatyana Meidman c r e a t i v e p r o d u c e r Dmitriy Boldin d e s i g n e r Anna Pavlova

КОНТРОЛЬНЫЙ РЕДАКТОР МЕНЕДЖЕР РЕДАКЦИИ

Любовь Сердюкова Юлия Яроцкая
c o n t r o l e d i t o r Lyubov Serdyukova e d i t o r i a l m a n a g e r Yulia Yarotskaya

ШЕФ-РЕДАКТОР ESQUIRE.RU РЕДАКТОР НОВОСТЕЙ ESQUIRE.RU

Жанель Куандыкова Екатерина Баталова
c h i e f e d i t o r e s q u i r e . r u Zhanel Kuandykova n e w s e d i t o r e s q u i r e . r u Ekaterina Batalova

РЕДАКТОР НОВОСТЕЙ ESQUIRE.RU ФОТОРЕДАКТОР ESQUIRE.RU ДИЗАЙНЕР ESQUIRE.RU

Артур Севикян Ольга Голикова Анна Сбитнева
n e w s e d i t o r e s q u i r e . r u Artur Sevikyan p h o t o e d i t o r e s q u i r e . r u Olga Golikova e s q u i r e . r u d e s i g n e r Anna Sbitneva

РЕД АК ТОР ОТДЕ ЛА МОДЫ ESQUIRE .RU РЕДАКТОР ESQUIRE.RU SMM-МЕНЕДЖЕР ESQUIRE.RU
Варвара Баркалова Ольга Степанян Полина Мельникова
f a s h i o n e d i t o r e s q u i r e . r u Varvara Barkalova e d i t o r e s q u i r e . r u Olga Stepanyan s m m - m a n a g e r e s q u i r e . r u Polina Melnikova

н а д номер ом ра б о та ли:
Уля Громова, Екатерина Захарова, Виктория Ким, Родион Китаев, Алексей Курбатов, Максим Мамлыга, Александра Онипко, Ариадна
Сысоева, Мария Толстова, Ольга Халецкая, Виктория Шибаева, Даниил Шубин, Наталья Ямщикова

he arst maga zines in ternationa l

svp editorial & brand director Kim St. Clair Bodden
deputy brands director Chloe O’Brien

in ternationa l editions
china Wen Hongwei czech republic Petr Mat j ek germany Dominik Schuette greece Nikos Kontopoulos hong kong Kwong Lung Kit
italy Alan Prada japan Atsushi Otsuki kazakhstan Artyom Krylov korea Min Byungjoon latin america Alfonso Parral
middle east Matthew Baxter-Priest the netherlands Arno Kantelberg serbia Milan Nikolic
singapore Norman Tan spain Jorge Alcalde taiwan Joseph Chien thailand Satiya Siripojanakorn turkey Leave Blank
united kingdom Alex Bilmes united states Michael Sebastian

12
 Август 2021

Екатерина Крылова
ИЗДАТЕ ЛЬ

p u b l i s h e r Ekaterina Krylova

ДИРЕКТОР ПО РЕКЛАМЕ СТАРШИЙ МЕНЕДЖЕР ПО РЕК ЛАМЕ СТАРШИЙ МЕНЕДЖЕР ПО РЕК ЛАМЕ
Алла Хечумова Марианна Казарян Сабина Яшаева
advertising director senior advertising sales manager senior advertising sales manager
Alla Khechumova Marianna Kazaryan Sabina Yashaeva
a.khechumova @ imedia.ru m.kazaryan@imedia.ru s.yashaeva @ imedia.ru

СТАРШИЙ МЕНЕДЖЕР РЕК ЛАМНЫХ ДИДЖИТА Л-ПРОЕКТОВ МЛАДШИЙ МЕНЕДЖЕР ПО РЕКЛАМЕ

Христина Вылуск Ирина Сейсян
senior advertising digital manager junior advertising sales manager
Khristina Vylusk Irina Seysyan
k.vylusk@imedia.ru i.seysyan@imedia.ru

БРЕНД-ДИРЕКТОР КРЕАТИВНЫЙ РЕДАК ТОР ОТДЕ ЛА СПЕЦПРОЕК ТОВ МЕНЕДЖЕР ОТДЕЛА СПЕЦПРОЕКТОВ
Анастасия Подольская Александра Седова Александра Тимощук
brand director special projects cre ative editor special projects manager
Anastasiya Podolskaya Alexandra Sedova Alexandra Timoschuk

БРЕНД-МЕНЕДЖЕР МЕНЕДЖЕР ОТДЕЛА СПЕЦПРОЕКТОВ

Наталья Зарипова Дара Жуковская

brand manager special projects manager

Natalia Zaripova Dara Zhukovskaya

ОТДЕ Л РЕК ЛАМЫ A DV E R T I SIN G SA L E S DE PA R T ME N T

Тел.: (495) 252 0999 добавочный 1141

О ТД Е Л РАСПР О С Т РА НЕ НИ Я DISTRIBUTION
дирек тор по распр ос т ра нению и подписк е distribution and subscrip tion director
Алексей Кондратьев Alexey Kondratiev
Тел.: (495) 252 0999
kondratiev @ imedia.ru

О ТД Е Л У ПРА В ЛЕ НИ Я ПР ОИЗ В ОДС Т В ОМ PRODUC TION MANAGEMEN T

дирек тор по пр оизводс т ву
Ольга Замуховская
менед жер по печати
Юлия Васенина
менед ж ер по ра бо т е с рек л а мод ат е л ями
Анастасия Полухина
production director
Olga Zamukhovskaya
media traffic manager
Julia Vasenina
client services manager
Anastasiya Polukhina

О ТД Е Л КОРПОРАТ ИВНЫ Х ПР ОД А Ж C OR P OR AT E SA L E S DE PA R T ME N T
коммерческий директор commercial director
Юлия Токайе Julia Tokaie

АДРЕС РЕДАКЦИИ EDITORIAL OFFICES

119435, Моск ва, Б. Саввинский пер., 12, стр. 6. Тел.: (495) 252 0999 119435, Moscow, B. Savvinsky lane, 12, build. 6. Теl.: (495) 252 0999

represen tati v es
ITALY: Hearst Magazines / Italia, 6, Via Bracco, 20159 Milano. Tel.: +39 0266193146

Журнал издается и распространяется ежемесячно ООО «Премиум Паблишинг» с разрешения Hearst Communications, Inc., New York, NY 10019,
USA. Учредитель и издатель в России ООО «Премиум Паблишинг», 119435 Москва, Б. Саввинский пер., д. 12, стр. 6, 3-й эт., пом. II
Тел.: (495) 252 0999
Генеральный директор Наталья Веснина
Предпечатная подготовка ООО «Пикселэйт», info@smartpixels.ru, тел.: (495) 740 2595. Отпечатано в ООО «Первый полиграфический комбинат»,
143405, Московская обл., Красногорский р-н, п/о Красногорск-5, Ильинское ш., 4-й км
Журнал Esquire Русское Издание зарегист рирован в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий
и массовых коммуникаций. (Свидетельство о регист рации ПИ № ФС77-64613 от 22.01.2016 г.) 16 +. Главный редактор С. С. Минаев
Подписные индексы в каталогах: «Каталог российской прессы» – 60285; «Пресса России» – 41285; «Почта России» – 1462
Издается в США с октября 1933 года. Издается в России с апреля 2005 года.
Информационное издание. Тираж 55 000 экз. Цена свободная. Номер 62, август. Вышел в свет 27 июля 2021

14
 Авг ус т 2021
Только через мой труд
шестой год подряд в авг усте Esquire выпускает ли-
тературный номер – собрание свежей короткой прозы,
лучшее сопровождение вашего отпуска.
В этом году темой номера стал производственный роман.
«Википедия» дает следующее определение этого жанра:
«Производственный роман – литературное произведение,
в центре повествования которого находится профессионал,
решающий стоящие перед ним производственные задачи».
Всплывают полузабытые названия из советского
детства – «Время, вперед!» Катаева, «Цемент» Гладкова
или «Танкер «Дербент» Крымова. В этих романах совет-
ские люди 1930–1940-х годов ежедневно совершают тру-
довой подвиг, горят на работе (иногда в прямом смыс-
ле, как у Крымова) – в общем, кладут жизни на алтарь
общественного блага, забыв о личном.
В 1980-е советский человек на производстве все боль-
ше рефлексирует, критически смотрит на окружающую
действительность, и в этом смысле главное произведение
эпохи – фильм Романа Балаяна «Полеты во сне и наяву»
с блестящим Олегом Янковским.
Особняком стоят милицейские, военные и шпион-
ские сюжеты и романы великого Артура Хейли – такие,
16
как «Менялы» «Аэропорт», «Отель» (забавный факт о по-
следнем состоит в том, что впервые на русском языке
он опубликован в 1970-х в журнале «Сибирские огни»).
С началом перестройки жанр практически исчезает, что-
бы вернуться уже в нулевых – прозой про «офисный план-
ктон». Менеджеры Российской Федерации больше не горят
на работе, но прожигают жизнь в декорациях ночных клу-
бов или переговорных транснациональных корпораций.
В наши дни, когда одна часть общества занята записью
клипов для тиктока, а вторая – спекуляциями с крипто-
валютой, кажется, что места для привычного производ-
ства не осталось, но тем не менее мы его нашли.
Герои короткой прозы этого номера – курьеры, со-
трудники рекламного агентства, журналисты, работники
деревообрабатывающего предприятия, котельной, цветоч-
ной лавки и гравировщики могильных плит – мы доста-
Фотограф Никита Бережной
точно ответственно и разносторонне подошли к вопросу.
Приятного чтения. ≠
СЕРГЕЙ МИНАЕВ
Главный редактор Esquire
 Авг ус т 2021
Автор обложки
Дмитрий АСКЕ
начинал в 2000-х с граффити и уже в 2005-м оказался
в числе лучших российских уличных художников, впервые
выставивших свои работы за границей, в антверпенском
Музее моды. Затем Аске ушел с улиц и занялся
цифровой графикой и иллюстрацией; сотрудничал
со множеством крупных брендов, включая Nike и Reebok,
в 2010-м попал в топ-20 самых талантливых молодых
художников мира по версии нью-йоркского Print Magazine.
Год спустя он вернулся к уличному искусству в новом
масштабе и создал первый объект в своей фирменной
манере – многослойный мозаичный рельеф из дерева.
Его панно, выполненное в этой технике, сейчас украшает
Ленинградский вокзал.
18
Занимается просветительской деятельностью: читает
лекции об уличном искусстве; возглавляет русскоязыч-
ное издание о граффити Vltramarine. Оставил заметный
след в российской моде: Аске был сооснователем одной
из самых успешных русских стритвир-марок CodeRed.
«Мне было важно, чтобы на обложке Esquire появилась
реальная картина, а не просто цифровое изображение, –
говорит Дмитрий Аске. – Читатели видят рельефное про-
Фотограф: Зоя Волкова
изведение, созданное из сотен фанерных деталей. Каждый
элемент вырезан лазером, а затем обработан, покрашен
и приклеен вручную. До окончательного эскиза я до-
брался с третьего раза. Сложно было совместить все три
темы – лето, литературу и производственный роман». ≠
 ,
. , ,
.
—
.
Cuervo y Sobrinos 1862 ,
- - - 1928 ,
. .
, ,
— . XX , -
— . , ,
, ,
, , , . — ,
.
, , -
.
- . -
— Cuervo y Sobrinos, -
, -
. ( ), -
, - ( -
, - ),
. ,
- . -
, -
Squelette
, (Squelette),
« - (Doble
». Luna). ,
slow (« ». — Doble Luna ,
Esquire) , , 20
. , -
. -
, .
, ас Cuervo y Sobrinos можно риобрести в магазине
Реклама

, , AllTime.ru о адресу Петровский бульвар, 21, а также

. в брать и заказать на сайте с доставкой.
Аудиозаписи всех рассказов из этого номера читатель может
РЕКЛАМА

послушать в приложении аудиокниг Storytel

 По ссылке 30 дней
каждый новый бесплатного доступа
пользователь получит к приложению
 А лексей Поляринов

ГАРАНТИЙНЫЙ
СЛУЧАЙ

АЛЕКСЕЙ
ПОЛЯРИНОВ

В 2017 году опубликовал свой дебют-

ный роман «Центр тяжести», за кото-
рый получил приз читательских симпа-
тий литературной премии «НОС». Затем
последовали блестящий сборник эссе
«Почти два килограмма слов», роман
о закрытых сообществах «РИФ» и со-
вместный с Сергеем Карповым пере-
вод «Муравечества» сценариста Чарли
Кауфмана, постмодернистского романа,
вышедшего в эпоху метамодерна.

Специально для литературного номера

Esquire Поляринов написал рассказ о про-
изводственной травме писателя.
Иллюстратор Уля Громова

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Алексея Поляринова
можно прослушать
в приложении
Storytel

22 А В Г У С Т 2 0 2 1
23
 А лексей Поляринов

Офтальмолог оттянул Олегу веко, щелкнул фонариком, минуту разглядывал глазное дно, и вы-
ражение лица его менялось – от скуки к крайнему удивлению. О
– Хм, – сказал он, а потом еще: – Ох-хо-хо, – и добавил: – Ну и ну, – и затем, отпустив,
наконец, веко, сказал: – Полежите тут, я сейчас. Х
Вышел и вскоре вернулся с коллегой, Сергеем Петровичем. Сергей Петрович скло-
В
нился над Олегом – и все повторилось, только в другом порядке: сначала Сергей Петрович ска-
зал «ну и ну», затем «хм», и только потом «ох-хо-хо». О
Сергей Эдуардович – так звали первого офтальмолога – и Сергей Петрович
переглянулись. О
– Олег эм-м-м, – Сергей Эдуардович сверился с медкартой, – Валерьевич, скажите,
вы рыбалку любите?
– Не очень. Последний раз в детстве был.
– Хм, – сказал Сергей Эдуардович.
– Ох-хо-хо, – сказал Сергей Петрович.
Сергей Эдуардович отошел к столику, вернулся с пинцетом.
– Сейчас будет немного больно.
Он снова оттянул веко. Олег стиснул зубы, холодная сталь пинцета звякнула обо
что-то, в глазу заскрипело. Сергей Эдуардович потянул на себя.
– Готово! – и показал Олегу находку – рыболовный крючок.
– Боже. Это вы у меня из глаза достали?
– Да, погодите, не двигайтесь, тут леска еще, сейчас обрежу.
Олег понял, что не может моргнуть, врач был прав – от крючка прямо Олегу в глаз
тянулась прозрачная леска, и когда врач ухватил ее, чтобы отрезать ножницами, леска вдруг на-
тянулась, крючок дернулся.
– Ой-ой! Держи его!
Сергей Петрович кинулся к Олегу, схватил за голову и вжал в кресло. Олег чувство-
вал, как под веком ходит леска – словно кто-то внутри головы Олега тянет ее обратно; ему даже
казалось, что он слышит звук катушки спиннинга. Это было не больно, но так странно и страш-
но, что Олег закричал и заерзал. Сергей Петрович навалился на него всем телом.
– Таня! Таня, сюда, быстро!
В кабинет вбежала ассистентка – и замерла в изумлении. Картина и правда была
дикая: двое врачей навалились на пациента, один из них уперся пациенту в грудь ногой и с на-
пряженным видом наматывает на руку леску, уходящую пациенту прямо в глаз.
– Щипцы! Щипцы со стола, быстро! Леску разрежь!
Таня кинулась к столу, схватила щипцы и отрезала леску. Леска тут же исчезла в гла-
зу – втянулась в него, как змея. Врачи выдохнули, Сергей Эдуардович вытер рукавом пот со лба.
Сергей Петрович похлопал Олега по плечу:
– Ох-хо-хо. Ну и ну. Хотите леденец?
– Что… что это было?
– Петушок или чупа-чупс?
– Вы у меня из глаза рыболовный крючок достали!
– Случай редкий, но и такое бывает. Я больше чупа-чупс люблю, там внутри жвачка.
Погодите, сейчас.
Сергей Эдуардович вновь склонился над Олегом с фонариком, Олег в ужасе вжал-
ся в кресло.
– Расслабьтесь, я просто покажу вам.

24 А В Г У С Т 2 0 2 1
ОЛЕГ ЧУВСТВОВАЛ, КАК ПОД ВЕКОМ
ХОДИТ ЛЕСКА – СЛОВНО КТО-ТО
ВНУТРИ ГОЛОВЫ ОЛЕГА ТЯНЕТ ЕЕ
ОБРАТНО; ЕМУ ДАЖЕ КАЗАЛОСЬ, ЧТ
ОН СЛЫШИТ ЗВУК КАТУШКИ
Он нажал пару кнопок – послышался звук: тр-р-р-р-р. Сергей Петрович повернул
монитор, Олег увидел свой глаз крупным планом, затем камера словно бы нырнула в зрачок –
внутри было мутно, и вдруг по сетчатке скользнула тень, и еще одна.
– Что это?
– Караси.
– Караси?
– Караси. Рыбы такие. То, что вы видите, – это дно озера. Вы не переживайте так, –
сказал врач. – Это лечится. Сбой в работе глазного нерва.
– А вы вообще где работаете, Олег э-м-м… – Сергей Петрович вновь сверился с мед-
картой, – Валерьевич? Вы случайно не писатель?
– Да. Как вы узнали?
Врачи переглянулись.
Сергей Эдуардович вручил Олегу бумажку с адресом – какой-то станции обслужи-
вания модулей при Союзе писателей – сокращенно СТМ, – сказал обратиться туда.
Располагалась СТМ в небольшом здании рядом с заводом «Метелица». На фасаде завода
была мозаика – огромная семиметровая Снегурочка то ли обнимает, то ли душит северного оленя.
Олег толкнул дверь – внутри приемная, в дальнем углу за столом сидит женщина
с пожженными химией волосами, перед ней на штативе небольшой бубнящий телевизор.
– Дверь закрывайте, не в лифт поди зашли! – крикнула женщина, заметив его.
Олег подошел к ней и начал было говорить, но она прервала его и протянула бума-
гу и ручку.
– Форму заполните!
Олег сел на ближайший свободный стул, просмотрел форму, там было много стран-
ных вопросов:
«Проза/поэзия – нужное подчеркнуть»
«Роман/рассказ – нужное подчеркнуть»
«Как часто вы проходите ТО? Раз в год, раз в десять лет, никогда».
«Впишите название завода-производителя (если это наш завод, ставьте прочерк)»
«Проблемный модуль»
«Модель модуля»
«Год сборки»
«Гарантия – истекла/не истекла – нужное подчеркнуть»
И так далее.
Заполнив форму, Олег вернул ее женщине и хотел было объяснить, зачем пришел,
но она перебила его:
– Номерок, ждите!

25
 А лексей Поляринов

– Вы не понимаете… у меня караси в глазу!

– Во-первых, гражданин, следите за тоном. Во-вторых, на жалость давить не надо, я тут
не первый день сижу! Вон, видите гражданина? – она указала на молодого парня в углу, он сидел,
скорчившись, сжимая обеими руками подбородок, словно боялся, что, если отпустит – нижняя
челюсть упадет на пол. – Он журналист, его второй день беженцами рвет, прут из него фонтаном,
и вон сидит, не жалуется. А вы мне карасей своих, тьфу! Номерок возьмите и сядьте!
Олег сел и стал покорно ждать. Прошел час. За это время вызвали троих, а парня
в углу дважды вырвало беженцами. Заметил он и другую странность: тут было всего два кабине-
та – 503-й и 504-й. И из 503-го пару раз выталкивали людей с криком: «Я же вам объясняю, если
у вас номерок в 503-й, значит, вам в 504-й, что непонятно-то?»
Через час появился еще один человек, заполнил форму и сел рядом с Олегом, спросил:
– Кто последний в 503-й?
Парень, которого рвало беженцами, уточнил: вам в 503-й как в 503-й или в 503-й,
но в 504-й?
Наконец, пришла очередь Олега. Из 503-го кабинета вышел долговязый парень в зе-
леном комбинезоне, назвал фамилию, Олег встал и пошел за ним. Парень в комбинезоне завел
его в кабинет номер 504. За дверью была комната, похожая на мастерскую часовщика, буквально
каждая поверхность, вплоть до подоконника и кровати в углу, была завалена мелкими деталями
и механизмами – шестеренки, пружинки вокруг. Среди всего этого хлама сидел дед, настолько
худой и серый лицом, что Олег не сразу его разглядел.
– На что жалуемся? – спросил дед.
Олег объяснил, дед посветил фонариком ему в глаз, цокнул, откатился в кресле в угол
кабинета и вызвал некоего Семена. Семен возник на пороге – тот самый долговязый парень в зе-
леном комбинезоне.
– Снарягу хватай, сейчас полезешь, – сказал дед и кивнул на Олега. – Маску только
возьми.
– А что там? – спросил Семен.
– Водоем.
– Ох-ё.
Семен достал из ящика альпинистское снаряжение, защелкнул все карабины и мор-
ским узлом закрепил веревку на вбитом в потолок крюке.
– Откиньте голову назад, – сказал дед. Олег откинул голову.
– Сейчас будет жечь, – дед капнул чем-то прямо в зрачок, действительно начало жечь.
– Посмотрите на Семена и моргните.
Олег поднял голову, перед глазами все плыло, но он легко разглядел зеленый силу-
эт. Когда он моргнул, силуэт Семена пропал, и в глазу появилось неприятное ощущение – словно
в него сильно ткнули пальцем; а в ушах – всплеск, словно камень в воду бросили.
– Не двигайтесь, – сказал дед и вставил ему в глаз фиксатор. – Пока Сема там, лучше
не моргать, это пять минут займет, не больше, Сема – механик от Бога.
Дед включил монитор – изображение с камеры на лбу у Семена. Семен плыл вверх,
к свету, раздвигая руками водоросли, вынырнул, вдохнул, огляделся.
– Фига се!
Вдали – неровный городской ландшафт. На берегу сидел рыбак, как водится, дремал,
надвинув кепку на глаза, руки замком сложил на пузе.
– Сема, спроси у него, что это за место, – сказал дед, склонившись к передатчику.
Семен свистнул рыбаку.

26 А В Г У С Т 2 0 2 1
– Эй, командир!
Рыбак встрепенулся, поднял кепку.
– Говорит, Ростов-на-Дону, – раздался голос Семена.
Дед посмотрел на Олега.
– Вы когда-нибудь были в Ростове-на-Дону?
– Я, эм, да. Я писатель. Я пишу книгу про Ростов.
– А техосмотр когда последний раз проходили?
– Техосмотр чего?
Дед вздохнул и снова склонился к передатчику.
– Сема, возвращайся.
На экране Семен нырнул обратно под воду. Старик подошел к креслу, запрокинул
голову Олега и снова капнул в глаз чем-то жгучим. Снял фиксатор.
– Моргайте, пока не перестанет жечь.
Олег моргал, и вдруг в глазу снова появилось мерзкое ощущение, словно в него
тычут пальцем. Затем – плеск воды – и вот Семен уже висит на веревке под потолком, весь мо-
крый и довольный собой.

27
 А лексей Поляринов

– Во дела, а! Впервые такое вижу! Чтобы целый город в глазном нерве!

– Что, простите? – заерзал в кресле Олег.
Дед достал сигареты, предложил одну Олегу – тот отказался, – закурил и откинулся в кресле.
– Вы мне скажите, вы когда в отпуске были в последний раз?
– Эм-м-м, не знаю, – Олег пожал плечами, – лет семь назад.
Дед закивал, выдохнул дым через ноздри.
– Сразу предупреждаю – будет очень больно.
– Больно?
– Ну а что вы хотели, – дед всплеснул руками, встал и зашагал по кабинету, – нам теперь
целый город у вас из глаза доставать! Вот говоришь вам: отдыхайте! Больше отдыхайте! Особенно
вы, – он ткнул в Олега пальцем. – Вечно одни проблемы от вас! Вы в школе не учились, да? Не зна-
ете, как глазной нерв работает?
Олег молчал.
– Ну хорошо, – продолжал дед, разгребая на столе какие-то механизмы, – я понимаю,
я все могу понять. Творческие люди, все дела! Но у вас же в карте по техобслуживанию написа-
но – вот почитайте, – дед протянул ему карту, Олег начал читать: «Внимание! Слишком активная
эксплуатация модуля «писатель» может привести к потере связи с модулем «голова» и замыканию
глазного нерва. Возможные последствия: глаз Левиафана».
– Что такое «глаз Левиафана»? – спросил Олег.
Дед продолжал перебирать механизмы на столе, надел огромные очки с десятком линз,
взял в руки аппарат, похожий на огромный медвежий капкан, раскрыл его.
– Все, что от вас требуется, – иногда отдыхать! Хотя бы иногда! Но даже на это вы не спо-
собны! Нет! Конечно же, нет, надо, блин, довести себя до замыкания глазного нерва! Только вот
вы, вы и журналисты – совершенно не умеете отдыхать! Вечно что-то ищете, куда-то смотрите, из-
учаете – а мне потом исправляй! – он взял похожий на медвежий капкан аппарат – тот был тяже-
лый, дед с трудом поднял его и надел на голову Олегу.
Аппарат звякнул, и Олег почувствовал, как на шее у него что-то словно раскрылось,
словно верхние позвонки – второй и третий – разомкнулись. Дед вставил в затылок Олегу отвертку
и начал вывинчивать. Затылок словно окатило болью.
– Ай!
– Что «ай», что «ай», я же предупредил! Не двигайтесь, – устало бубнил дед. – И сразу
говорю: случай гарантийный, но за шлейф придется заплатить, шлейфы в гарантию не входят. Я все
понимаю, модуль «писатель» штука довольно крутая, но если вы еще раз словите «глаз Левиафана»,
вы себе на хрен всю проводку пожжете, ясно?

ВСЕ, ЧТО ОТ ВАС ТРЕБУЕТСЯ, – ИН

ИНОГДА! НО ДАЖЕ НА ЭТО ВЫ НЕ
ЖЕ, НЕТ, НАДО, БЛИН, ДОВЕСТИ С
НОГО НЕРВА! ТОЛЬКО ВОТ ВЫ, ВЫ
ШЕННО НЕ УМЕЕТЕ ОТДЫХАТЬ!
28 А В Г У С Т 2 0 2 1
 – Ясно, – сказал Олег, стиснув зубы от боли. – Но все-таки что такое «глаз Левиафана»?
– Так нормально? – что-то выпало из затылка Олега, грохнулось на кафельный
пол и покатилось с характерным звуком, звякая на швах между плитками – цок-цок-цок. –
Да етить твою! – дед упал на колени, пополз следом, поднял деталь, вытер о рубашку и вставил
обратно. – Скажите что-нибудь.
– Что-нибудь. Что такое глаз Левиафана?
– Вы это, дурака мне не надо тут, – сказал дед, прикручивая назад затылок Олега. – Я же вам
дал инструкцию. Это сбой в модуле «писатель», который возникает в результате неверной эксплуатации
модуля «голова». Если эксплуатировать модули в течение долгих лет и не проходить ТО, туда забивается
пыль, дрянь всякая – ну знаете, как в кулер на ноутбуке, – а если у вас кот есть, то это вообще звездец,
я как-то у Бродского целый клок шерсти достал. Так вот, если забить модуль грязью, он перегреется,
и ваша профессия «писатель» начнет работать наизнанку. В нормальных условиях у модуля «писатель»
есть неплохая совместимость с модулем «голова», но со временем происходит рассинхронизация и сбой.
Один из таких сбоев вы и заработали – милости просим, глаз Левиафана. Если в нормальных условиях
вы наблюдаете за вещами, людьми, зданиями – и как бы «срисовываете» их, создаете словесные слеп-
ки вещей, то при перегрузке происходит обратное: вещи, люди, улицы, здания, на которые вы смотри-
те достаточно долго и испытываете при этом сильные чувства, например, думаете «мне нужно об этом
написать», они проваливаются в вас, ваш глаз «проглатывает» их, переселяет к вам в голову – и вы уже
не можете от них избавиться, они живут внутри вас. У вас ведь наверняка было так: вы смотрите на ули-
цу, фасады эти купеческие и думаете, как бы их описать, а потом бац! – и не можете туда вернуться?
Щелчок – Олег чувствует, как вновь сошлись позвонки в шее. Дед снял с него
«медвежий капкан».
– Это потому, – продолжил он, – что улица теперь внутри вас. И город тоже. Ваши модули
вместо того, чтобы воссоздавать вещи, на которые вы смотрите, начинают их поглощать. Как черная ды-
ра. Но теперь все, – дед посветил фонариком в глаз Олегу. – Нормально все, как новенький. Ну, почти.
Стало и правда гораздо легче.
– Что вы сделали? – спросил Олег.
– Я же сказал: заменил шлейф, совместимость модуля «писатель» и модуля «голова» вос-
становлена. Модули снова дружат. В кассе только оплатить не забудьте. И ради бога – возьмите от-
пуск! Отдохните! Поиграйте в видеоигры, я не знаю, пазлы пособирайте там, начните жить, и глав-
ное – перестаньте придумывать истории!
Олег пообещал деду, что постарается, вышел из кабинета и оплатил стоимость шлей-
фа в кассе. Когда он выходил из здания, в приемной двое охранников ловили беженцев, которыми
рвало сидящего в углу журналиста. ≠

ИНОГДА ОТДЫХАТЬ! ХОТЯ БЫ

НЕ СПОСОБНЫ! НЕТ! КОНЕЧНО
И СЕБЯ ДО ЗАМЫКАНИЯ ГЛАЗ-
ВЫ И ЖУРНАЛИСТЫ – СОВЕР-
29
 Б
-
— .
,
, , -
. -
, ,
« » . -
,
XVII .
: -
-
, « ».
, -
-
. , -
.
.
« ,
?» – « ,
, -
». – « ?» – « ,
». – « . ,
.
40–50,
».

, -
. .
1933 ,
-
. -

. -
: -
, -
—
.
, , ,

.
-
. - « »,
1955 . 40 - « »,
– . – ,
, , , -
. – . - . 1930-
, , - ,
,« ». 1980-
1970- -
– .
.
, , -
– - ,
« — .
»( ).
 1 2 3

1. Борис Пастернак читает книгу Герберта Уэллса 2. Аркадий Райкин и Константин Паустовский 3. Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский
и Евгений Евтушенко. Дача Евгения Евтушенко в Переделкино

ЕСТЬ ,
,– , -
( , , , , -
1984- , . , , ,
). .
,
. - .
- : , , ( -
, . - ). -
, , 1990- - - ,
. , , , , ,
. 2015 – -
, 2020-
. - .
« » : 2021 -
. , , , -
- , .
. , . - , XX . ,
« » - , -
, – , -
. . , ,
:
, - «
, », .
. ,
: 20
, . -

:
, ( )

,
, -
. , -
, -
.
.

БУДЕТ
2021 -
– -
РЕКЛАМА

. ,
Подать заявку на участие в резиденции можно
90 : на официальном сайте Переделкино
 Павел Селуков

Родился и вырос в рабочем районе Перми,

окончил училище по специальности «ав-
тослесарь», перепробовал себя в разных
занятиях и профессиях, что объясняет уни-
кальную фактуру его рассказов – он всег-
да не понаслышке знает, чем занимают-
ся его герои и как они разговаривают.
Публиковался в литературных журна-
лах, затем выпустил первую книгу рас-
сказов – «Халулаец», но известность ему
принесла вторая – «Добыть Тарковского.
Неинтеллигентные рассказы», вошед-
шая в финал премий «Большая книга»
и «Национальный бестселлер».

По просьбе Esquire Селуков написал рассказ,

в котором работа отца и сына с надгроби-
ями приобретает драматический поворот.
Иллюстратор Даниил Шубин

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Павла Селукова
можно прослушать
в приложении
Storytel

32 А В Г У С Т 2 0 2 1
33
 Павел Селуков

На Пролетарке, в доме, где раньше был «Виват», а теперь пылится табличка «Аренда», много лет
назад делали памятники. Их делали в подвале с дальнего торца от дороги. Как войдешь – слева
парикмахерская. Дальше лестница – раз пролет, два пролет. Справа ремонт обуви. Влево тянет-
ся коридор. Три двери: маникюр, швейка и автошкола. За четвертой дверью, в которую упира-
ется коридор, был цех по производству памятников из мраморной крошки. Подвал, влажность,
теплынь. Цех выглядел так: сразу за порогом большая комната, где Алик стелы шлифует. Слева
другая комната – заливочная, где опалубки цементным раствором с мраморной крошкой напол-
няют. Если шлифовочную насквозь пройти, попадешь в третью комнату – склад готовой продук-
ции. Там памятники складывают штабелями: стелы к стелам, поребрики к поребрикам, тумбы
к тумбам, а цветники к цветникам. А еще там выкладывают буквы – фамилию, имя, отчество,
дату рождения и дату смерти усопшего. Буквы нужно выкладывать внутри опалубки для стелы,
справа налево, в зеркальном отражении, чтобы, когда раствор их обнимет и затвердеет, стела
вытряхнулась наружу с правильным правописанием. К примеру, хороним мы Макарова Ивана
Харитоновича, а в опалубке выкладываем так: воракаМ чивонотираХ навИ. Только хвостики
буковок нужно развернуть. С помощью клавиатуры этого не показать, но буква «к», например,
в другую сторону будет повернута.
В цехе кроме Алика, который был шлифовщиком, работали еще двое – хозяин
производства Игорь Алексеевич и Саня. Саня месил раствор, заливал опалубки, резал армату-
ру. Он был таким тридцатилетним шабашником, помыкавшимся там-сям и наконец приткнув-
шимся. Игорь Алексеевич выкладывал буковки. Он был бывшим военным, человеком строгим
и вспыльчивым. Строгость вылилась в порядок. В цеху царила армейская дисциплина. Благодаря
ей Саня пересмотрел свои привычки и решил пить исключительно по пятницам, минуя субботу,
чтобы, упаси бог, в понедельник не явиться с перегаром. Алик, таджик по национальности, при-
вычек особо не пересматривал, но нацваем закидывался тайком, потому что Игорь Алексеевич
не одобрял «азиатских штучек». Не любил он и буковок, которые ему приходилось приклеивать
ТУТ
к опалубкам. Тут главным образом виновата вспыльчивость. Ладно, если какой-нибудь Котов
Артем Петрович умер, еще можно набраться терпения, какой хвостик куда повернуть. А если НОВ
умер Яблукайтис Станислав Георгиевич? Или Заславская Изабелла Пантелеймоновна? Конечно,
кто-то скажет, что такие экзотические люди встречаются редко, но все-таки они встречаются ЛАД
изрядно, если вы работаете на мраморной крошке.
КОТ
Производство Игорь Алексеевич открыл осенью и до лета промучился с буковками.
Часто хвостики оказывались повернутыми не туда, и Алику с Саней приходилось замазывать УМЕ
раствором ненужные впадинки, а нужные выдалбливать зубилом. Все это влияло на товарный
вид стелы. По поводу каждой своей неудачи Игорь Алексеевич страшно расстраивался и крыл СЯ Т
всех подряд отборным матом. Причем крыл он не за свою ошибку, а придирался по мелочам,
а потом расходился. Все вокруг переставало его устраивать. «Алик, ты как шлифуешь? Круги
СТИ
же! Портишь ведь, чурка ты с глазами! ****ный в рот!» «Саня, и чё ты льешь? Арматура где?
Это так у нас опалубки от раствора чистят, обезьяна ты, б***, криворукая!» Несмотря на такое
поведение Игорь Алексеевич не был насквозь плохим человеком, потому что платил честно
и исправно, а от вспышек своих быстро остывал. То есть когда он кипел, Алик и Саня думали
уволиться, а когда остывал – передумывали обратно. Промучившись с буковками осень, зиму
и весну, летом Игорь Алексеевич приспособил к ним сына.
Сына звали Антоном, он закончил девятый класс и был довольно сообразитель-
ным четырнадцатилетним подростком, но затюканным. Как вы понимаете, затюкал его Игорь
Алексеевич, и затюкал с детства. Когда маленький Антон ел без хлеба, Игорь Алексеевич обяза-
тельно орал: «С хлебом ешь! Чё как баба!» Или вот ходили они в гости к дяде Коле на Железку.

34 А В Г У С Т 2 0 2 1
 ТУТ ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ
ВИНОВАТА ВСПЫЛЬЧИВОСТЬ.
ЛАДНО, ЕСЛИ КАКОЙ-
НИБУДЬ КОТОВ АРТЕМ
ПЕТРОВИЧ УМЕР, ЕЩЕ МОЖНО
НАБРАТЬСЯ ТЕРПЕНИЯ, КАКОЙ
ХВОСТИК
А ЕСЛИ УМЕР КУДА ПОВЕРНУТЬ.
ЯБЛУКАЙТИС
СТАНИСЛАВ ГЕОРГИЕВИЧ?
ИЛИ ЗАСЛАВСКАЯ ИЗАБЕЛЛА
В гостях у дяди Коли папа выпивал и на обратном пути тренировал сына в духе спартанской
школы – стегал Антона вичкой, чтобы он до дома бежал, а не шел, как барыня. Вообще, Игорь
ПАНТЕЛЕЙМОНОВНА?
Алексеевич не чаял в сыне души и хотел вырастить из него настоящего мужчину. Он отдал его

КОНЕЧНО, КТО-ТО СКАЖЕТ,

в секцию каратэ и посещал все тренировки, чтобы потом, убрав из гостиной стулья, в друже-
ском спарринге указать сыну на его ошибки. Отсюда же, то есть из желания вырастить насто-

ЧТО
РЕДКО, ТАКИЕНО ЭКЗОТИЧЕСКИЕ
ящего мужчину, взялось обучение автомобильному делу. Игорь Алексеевич постоянно таскал

ВСЕ-ТАКИ ОНИ
Антона в гараж, чтобы он помогал чинить «Волгу» и вникал в подкапотную премудрость. Надо
ЛЮДИ ВСТРЕЧАЮТСЯ
сказать, и бег, и каратэ, и ремонт автомобиля давались Антону плохо. Внутри себя он хотел хо-
ВСТРЕЧАЮТСЯ ИЗРЯДНО,
дить в театральный кружок и на шахматы, но даже заикнуться об этом боялся. То есть не бо-

ЕСЛИ ВЫ РАБОТАЕТЕ НА
ялся, как боятся обычные люди, ясно говоря себе: вот я боюсь, а боялся как бы хтонически,
в боязни этой пребывая с младых ногтей. Страх был нормой жизни Антона, а чтобы победить

МРАМОРНОЙ КРОШКЕ
страх, нужно сначала сделать его ненормальным. Антон не мог сделать его ненормальным, по-
тому что с чего бы крепостному крестьянину рассуждать как Вольтер?
ТУТ ГЛАВНЫМ ОБРАЗОМ Поэтому, когда Игорь Алексеевич велел ему работать летом на производстве, Антон

ВИНОВАТА ВСПЫЛЬЧИВОСТЬ.
безропотно согласился. Он, конечно, тосковал по друзьям, походам на речку и ничегонеделанью,
но тоска его не носила той пронзительности, что пронзает страх. Хотя она могла бы носить такую
УТ ГЛАВНЫМ
ЛАДНО, ЕСЛИ ОБРАЗОМ ВИ-
КАКОЙ-НИБУДЬ
пронзительность, потому что Антон был влюблен в Олю, которая училась в 9 «а». Но Оля ска-

ОВАТА ВСПЫЛЬЧИВОСТЬ.
зала, что будет заходить за ним после работы и они будут гулять, и поэтому Антон не возникал.
Естественно, занимаясь вынужденным делом, он занимался им хоть и старательно, но без вну-

АДНО, ЕСЛИ КАКОЙ-НИБУДЬ

треннего огонька. В тридцать лет сложно разжечь в себе огонек к вынужденному делу, а в четыр-
надцать и пытаться не стоит. Антон и не пытался. Он отбывал в цеху как на каторге, грустно
ОТОВ АРТЕМ ПЕТРОВИЧ
свесившись над буковками, которые, конечно, часто смотрели хвостиками не туда. Он пытал-

МЕР, ЕЩЕ МОЖНО НАБРАТЬ-

ся все сделать правильно, но когда мыслями витаешь возле Камы, настроить глаз на зазеркалье
не получается. Не сказать, чтобы хвостики Антоновых буковок смотрели не туда чаще, чем хво-

Я ТЕРПЕНИЯ,
ЕСЛИ КАКОЙ
УМЕР ХВО-
стики Игоря Алексеевича. Между ошибками сына и отца вполне можно было бы поставить знак
ЯБЛУКАЙТИС
равенства. Однако Игорь Алексеевич к этому знаку был не расположен. Антон же просто ждал
ТИК КУДА
СТАНИСЛАВПОВЕРНУТЬ. А
ГЕОРГИЕВИЧ?
Олю. Оля была голубоглазой и русоволосой, похожей на Аленушку с шоколадки. Антон иногда
хотел назвать ее Аленушкой, но не называл, потому что боялся, что она обидится.

ИЛИ ЗАСЛАВСКАЯ ИЗАБЕЛЛА

ПАНТЕЛЕЙМОНОВНА?
- И В М ОЗАКТО-ТО
Р Б О М ЫСКАЖЕТ,
Н В А ЛГ Т У Т
КОНЕЧНО,
.ЬТАКИЕ
ТС ОВ ИЭКЗОТИЧЕСКИЕ
ЧЬ Л Ы П СВ АТАВ О Н
ЧТО
ЬЛЮДИ
ДУБ И Н - Й ОК А К И ЛСЕ ,РЕДКО,
ОНДАЛ
ВСТРЕЧАЮТСЯ
Ч И В О Р Т Е П М Е Т Р А В О Т ОК
- Ь ТАР Б А Н О Н ЖО М Е Щ Е ,Р Е М У
- О В Х Й ОК А К , Я И Н Е П Р Е Т Я С
А .Ь Т У Н Р Е В О П А ДУ К К ИТС
С И Т Й А К У Л Б Я Р Е М У И Л СЕ
Павел Селуков
 Первую неделю сын работал под чутким руководством отца. Если измерить это
время в подзатыльниках, тычках и матюках, то под чутким руководством отца сын проработал
три подзатыльника, пять тычков и восемнадцать матюков. Не так много, чтобы это драмати-
зировать, но довольно много, чтобы ждать Олю больше прежнего. То есть работать еще хуже.
Через месяц разразилась буря. Был конец рабочего дня. Антон только доклеил буковки
к последней, пятой опалубке, когда к нему подошел отец и пробежал глазами надписи. Неожиданно
Игорь Алексеевич заорал: «В», б***! «Г» не туда! «С» куда, Антоша? Ты че, сука, слепошарый со-
всем?!» Антон вжал голову в плечи. Эти опалубки кровь из носу нужно было залить с утра. Отец
наступал. «Значит, так! Вечеровать тут будешь, криворукий! Чтобы к утру все исправил, понял?»
А Антону нельзя было вечеровать. Он ждал Олю, чтобы поцеловать ее второй раз, потому что
первый получился каким-то ненастоящим. Антон это отцу проблеял. А отец сказал – без про-
блем, работу закончи и иди куда хочешь. И ушел по делам. Вскоре в цех заглянула Оля. Антон
ей все объяснил и остался на работе. Алик и Саня, с которым он ладил и часто наблюдал, как
они работают (когда отца не было рядом), немножко посидели с ним из сочувствия и тоже ушли.
В цеху стало непривычно тихо. В воздухе висела теплынь. Схватив мастерок, Антон
отодрал неправильные буквы и залил в силиконовые формочки гипс, чтобы изготовить новые.
Через пятнадцать минут гипс побелел и затвердел. Пока Антон с этим возился, он думал об Оле,
и так он о ней думал, что у него в глазах защипало. А потом он стал думать, что не хочет тут
работать, не хочет чинить машину, не хочет ходить на каратэ. Ему надо было выложить пол-
ное имя усопшего, которого звали Игорь, но вместо этого он выложил имя своего отца – Игорь
Алексеевич Громов. Испугавшись собственной смелости, Антон смешал буковки, а потом раз-
ложил их опять. Полюбовался. Не знаю, о чем он в этот момент думал, зато знаю, что он де-
лал дальше. Дальше он пошел в заливочную и проверил цемент, щебень и мраморную крош-
ку. Зачем-то приподнял шлифовальный аппарат. Вернулся на склад. Выбрал опалубку – парус
с березкой. Взял буковки. Выложил имя отца, дату его рождения и дату смерти (послезавтраш-
нее число). Приклеил. Унес в заливочную. Сыпанул в корыто цемента. Набросал лопатой щебня
и крошки. Плеснул воды. Замешал. Залил наполовину. Утопил арматуру. Долил до краев. Сел.
А потом встал и спокойно так, деловито, переделал неправильные надписи.
На следующий день отец снова говорил Антону что-то неприятное, но тот уже го-
лову не вжимал, смотрел открыто, а внутри себя улыбался. Прошло двое суток. Алик и Саня
вытряхнули стелу с Антоновыми письменами и унесли на шлифовку. На шлифовке надпись
и всплыла. Алик позвал Антона. «Это как понимать, брат?» – «Это я папе сюрприз приготовил.
Помоги мне ее к стенке поставить, у входа. Я хочу еще золотой краской буквы прописать». Алик
цокнул языком и помог. Антон прописал. Саня наблюдал за этими художествами с открытым
ртом. «Антоха, батя тебя этой же стелой и от***. Давай ее спрячем, пока не поздно?» Антон
и сам уже забоялся своей смелости и почти согласился, но немного не успел. В цех зашел Игорь
Алексеевич. Посмотрев на сына и мужиков, он проследил их взгляды и обмер. Потом прибли-
зился. Присел на корточки. Поводил пальцами по буковкам. Булькнул горлом. С натугой, буд-
то зная ответ, спросил: «Кто?» Алик и Саня отвели глаза. Антон ответил: «Я». И добавил все
то, чего он не хочет делать. И еще немного. Про шахматы и театральный кружок. И про Олю-
Аленушку. Антон разошелся. Такое бывает. Страх – это ведь как большой шкаф, из которого,
если его однажды открыть, что только не вывалится. У Антона все и вывалилось. Со слезами,
с соплями, через пень-колоду, взахлеб. Когда он закончил, Алик и Саня уже благоразумно уш-
ли на склад. Они думали вмешаться, только если отец совсем уж начнет убивать сына. А отец
не начал. Он только лицо закрыл и встал так возле стелы. А Антон схватил кувалду и раско-
лотил памятник в мелкую крошку. ≠

37
 Евгения Некрасова

ХОЗЯЙКА
ЦЕХА «ЦветОК»

ЕВГЕНИЯ
НЕКРАСОВА

Написанная под влиянием Ремизова

и Платонова «Калечина-Малечина»
Некрасовой рассказывает о девушке, кото-
рую обстоятельства доводят до отчаяния –
и только фольклорная Кикимора, живу-
щая за плитой, спасает ее от самоубийства.
Книга вошла в короткие списки премий
«НОС», «Большая книга», «Национальный
бестселлер» и Fiction35, критика отметила
ее удивительную работу с языком. Осенью
готовится сборник короткой прозы и поэм
Некрасовой «Домовая любовь», заглав-
ную поэму которого Esquire публиковал
прошлым летом.

В этом году специально для литератур-

ного номера Некрасова написала рас-
сказ о хозяйке маленького швейного про-
изводства, которая видит свой бизнес
живым организмом.
Иллюстратор Ариадна Сысоева

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Евгении Некрасовой
можно прослушать
в приложении
Storytel

38 А В Г У С Т 2 0 2 1
39
Хозяйка не умеет шить, Ойдин подносит образец-букет:
но это ей не мешает управлять пошивочным цехом. говорит, посмотри, какой цветок,
Хозяйка улыбается и отвечает Ок.
Хозяйка не умеет жить
(как говорят ее мать и подруги), Она верит, что цветы в постели –
но это не мешает ей растить трехлетнего сына. символ живого домашнего счастья
и просто красиво.
Хозяйке двадцать восемь,
она любит ткани в мелкий цветочек. Поплин,
ситец,
Над ней смеются мать и подруги, бязь,
говорят, она как старушка сатин,
с этим своим ситцевым вкусом. когда ты умираешь,
то оказываешься одна или один,
Хозяйка не обижается, сверху тебя складывают цветы,
ей некогда испытывать чувства, натуральные или пластиковой красоты.
она платит зарплаты, налоги и ипотеку.
Поплин,
Поплин, ситец,
ситец, бязь,
бязь, сатин,
сатин, когда ты лежишь в цветочной постели,
нитка тянется, то оказываешься на вечноцветущей поляне,
швейная иголка стучит сердечно, даже если ты лежишь одна или один.
Хозяйке не боязно. Нитка тянется,
швейная иголка стучит сердечно,
Цех «ЦветОк» шьет, возможно, и стелется ткань твоей жизни.
самое важное, что есть из тряпок,
важнее одежды, обуви или сумок – постельное белье, Хозяйка – мягкая и рыжая,
на нем люди спят, отдыхают, смотрят сны или сериалы, мать говорит похудей,
занимаются сексом или любовью, Хозяйка отвечает Окей.
зачинают детей, умирают или просто болеют.
У ООО «ЦветОк» одиннадцать сотрудников:
Сходи в клуб, развлекись, пять швей, два закройщика,
говорит мать, я посижу с Андрюшей, две упаковщицы, один водитель, он же иногда грузчик,
но Хозяйка не может, и директор – Хозяйка,
она едет выбирать ткани. бухгалтер считает цифры ООО «ЦветОк» внештатно,
Ойдин знает ее предпочтения, сто двадцать тысяч комплектов в месяц,
немного их расширяет, а Хозяйке нужно двести
выкладывает поочередно оранжерею: или хотя бы сто семьдесят.
с крохотными, или мелкими,
или средними, или большими,
или даже огромными цветами,
так что голова на наволочке оказывается в целом бутоне.
Но раз в две-три недели одна из швей Хозяйка отвозит Андрея в садик,
заболевает-запивает, там во дворе маленький паровозик,
честно предупреждает, который катает детей во время прогулок.
пишет эсэмэс или звонит Хозяйке: Потом Хозяйка едет в промзону,
говорит, дней пять или неделя. красную и давнюю,
Часто запой разливается шире, как мечты о революции.
вымывает производительность цеха, Паркуется у своего цеха,
лицо работницы, который снимает за пятьдесят восемь тысяч в месяц.
нервы Хозяйки. Там уже тянутся нити
и бьются сердца игольные.
Женщины цеха пьют больше, Хозяйка любит, перед тем как зайти в цех,
чем любые мужчины. покурить у входа,
Некоторые швеи младше Хозяйки, послушать музыку машинок,
но по виду годятся ей в неблагополучные матери. работу своих работников.
Страшнее всего пьют те,
у кого нет никакой серьезной причины, К Хозяйке выходят покурить сотрудники,
ткань жизни мокнет, сыреет. обсудить грядущую доставку ткани,
заканчивающуюся упаковку,
Поплин, то, когда приедут москвичи,
ситец, детей, заботы,
бязь, упаковщица отпрашивается сегодня пораньше.
сатин, Хозяйка говорит Окей и
опять запила Катя, Вера, Тома, Наташа, просит об исторические кирпичи
блин. не тушить сигареты.
Нитка еле тянется,
швейная иголка ждет, Хозяйка не верит в коронавирус,
когда запой пройдет. но ООО «ЦветОК» немного шьет маски,
Хозяйка получила лицензию.
За свои деньги Сама переболела и полцеха,
Хозяйка кодирует швей, но думают, что просто гриппом.
и ей это Окей.
Мать советует трезвенницами разжиться, Ткани привозят,
Хозяйка отвечает: Хозяйка, куря тонкую сигарету,
такие редкость, следит за разгрузкой у входа
и простынь жизни не просто ложИтся. и говорит с матерью по вотсапу,
К тому же Катя, Вера, Тома, Наташа обсуждают поездку на дачу.
красиво и быстро шьет, Потом заказывает новую упаковку,
когда не пьет. считается, что ее поколению писать проще,
но Хозяйке легче голосом по телефону.
Когда швея приходит даже чуть пьяная,
Хозяйка сразу чует и говорит:
иди, протрезвей.
Швея, уходя, произносит Окей.
Тетя Даша приносит жареные пирожки
с масляными морщинами,
у нее совсем малый бизнес:
тесто в кастрюле на кухне хрущевки,
нагретые чугунные сковородки,
спортивная сумка через худую спину,
все еще чуть пахнущая мужчинами,
(ее взрослыми сыновьями,
которые работают в Москве вахтами),
но сильнее выпечкой:
с мясом – 45 рублей,
капустой и яйцом – 35 рублей,
вареньем – 40 рублей
и рисом – 30 рублей.
Пирожки – объединяющее счастье
и право на паузу,
иглы замолкают,
в фанерных стенах назначенной кухни
из сотрудников ООО «ЦветОк»
к тете Даше выстраивается очередь.
Хозяйка в ней третья,
покупает два еще теплых с мясом.
Здесь все в тапках, как дома,
чтобы не запачкать растянутые на полу
цветочные поляны.
Четверо едят на табуретках,
в том числе Хозяйка,
остальные стоя, ставя время от времени
на общий стол дымящиеся кружки.
Потом все по очереди моют
руки от масла,
мыло есть, но нет воды горячей.
Приезжают московская блогерка
и ее оператор.
Спрашивают у хозяйки разрешения
снимать ее цех и людей,
Хозяйка не сразу, но говорит Окей.
Она бы не согласилась,
но ей рассказали, что это хорошая
реклама: известная блогерка из ютьюба,
рассказывающая про малый бизнес в России.
Хозяйка давно думает
открыть магазин в интернете:
постельное белье в цветОк,
оптом и в розницу.
Москвичи бродят по лабиринту тканных рулонов,
задирают головы на металлические колонны,
держащие крышу цеха, еще
когда здесь делали подошву
и продавали ее за деньги с царем, потом с Лениным,
когда здесь хранили макулатуру,
когда тут царила ленивая отчаянная заброшка,
потом несколько пошивочных предприятий
и, наконец, цех Хозяйки.
Блогеры снимают клоузапы
игл стучащих,
лиц размытых,
рук, знающих дело,
ног в домашних тапках,
пишут сердечную музыку цеха.
Швеи, упаковщицы и закройщики
краснеют от смущения, иногда улыбаются.
Блогерка говорит Хозяйке:
я ваша фанатка
и сплю на вашей постели.
Как вы придумали концепцию
белья только из
тканей в цветочек?
Хозяйка могла бы объяснить, что:
поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
когда ты лежишь в цветочной постели,
то оказываешься на вечноцветущей поляне,
даже если одна или один,
нитка тянется,
швейная иголка стучит сердечно,
и стелется ткань твоей жизни.
Но у Хозяйки нет времени и неловко,
она отвечает, что цветы в постели –
символ живого домашнего счастья
и просто красиво.
Блогерка говорит, что знает,
как Хозяйка лечит швей,
как доплачивает им на детей,
как двое из них жили у нее на даче,
когда им некуда было податься.
Спрашивает,
как Хозяйка могла догадаться
до социальной поддержки
своих сотрудниц?
Girl’s power?
Социальный бизнес?
Русские женщины
в маховом колесе русского капитализма?
Поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
Хозяйка отвечает, что
просто хочет, чтобы
все по возможности не пили водку,
хорошо работали и просто жили.
Мы русские, с нами бизнес,
так и прорвемся, –
делает блогерка на камеру подводку.
Втроем идут в комнатку-офис,
где компьютер, Андрюшины игрушки,
завалы бумаг и образцов цветочных.
Мать, когда редко в цех приезжает,
дочь за бардак, как в детстве, ругает:
разбери бардачность свою скорей,
Хозяйка глухо отвечает Окей.
Блогерка и оператор смущаются
от взгляда молодого гобеленового Путина,
следящего со стены за ними.
Снимай, шепчет блогерка оператору.
Хозяйка не замечает,
она считает количество
пропущенных звонков на телефоне
и смотрит на время.
Блогерка спрашивает
про начало бизнеса,
про сына,
про родителей,
про мечтает ли Хозяйка выйти замуж,
про настенного Путина не решается,
чтобы окончательно не испортить свои впечатления.
Закрывающая подводка на камеру:
маленький человек жив,
пока жив малый и средний бизнес.
Москвичи уезжают в Москву,
Хозяйка – забирать Андрюшу из садика,
попрощавшись с работниками цеха до завтра.
Поплин,
ситец,
бязь,
сатин,
нитка тянется,
швейная иголка стучит сердечно,
и нам, несмотря на все, не боязно. ≠
 А лла Горбунова

ТУПИК

АЛЛА
ГОРБУНОВА

Еще во время учебы на философском фа-

культете Санкт-Петербургского универси-
тета выступала с собственными стихами.
Горбунова довольно быстро завоевала ре-
путацию в поэтическом сообществе и вы-
пустила несколько сборников стихотво-
рений, они принесли ей премии Андрея
Белого и «Дебют». Широкую известность
в прозе Горбуновой принесла книга «Конец
света, моя любовь», отмеченная преми-
ей «НОС»: экспериментируя с языком,
от остро натуралистичных рассказов она
переходит к рассказам с элементами фан-
тастики, затрагивает темы насилия, памяти
и отношений между людьми.

По просьбе Esquire Горбунова написала

рассказ, героиня которого преподает сту-
дентам философию.
Иллюстратор Ольга Халецкая

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Аллы Горбуновой
можно прослушать
в приложении
Storytel

44 А В Г У С Т 2 0 2 1
45
 А лла Горбунова

1
«Что я здесь делаю? Почему я стою перед вами и что-то говорю, как будто мне есть что сказать
вам, а вы сидите и делаете вид, что меня слушаете?» – я часто ловила себя на этой мысли, ког-
да читала лекции студентам.
Мне казалось, что они думают то же самое, но их мысль зеркально перевернута по от-
ношению к моей: «Что мы здесь делаем? Почему она стоит перед нами и что-то говорит, как будто
ей есть что сказать нам, а мы сидим и делаем вид, что ее слушаем?»
Немое вопрошание висело в воздухе. Вещи в аудитории спрашивали: кто мы и почему
мы здесь? Весенние птицы щебетали в окно: нет смысла! Нет смысла! Нет смысла! Солнечные зайчи-
ки прыгали по партам и всем своим видом показывали: вот – бытие, и вот – бытие, и вот – бытие.
Я преподавала философию в техническом вузе, в котором, однако, как обычно и бы-
вает, был факультет гуманитарных наук, и на нем кафедра философии.
Как и всем преподавателям, мне время от времени снились специальные «препо-
давательские» сны: например, что я стою перед аудиторией, читаю лекцию, вдруг смотрю вниз
и обнаруживаю, что я без штанов.
Вокруг этого вуза, расположенного на окраине города, жил своей циклической сезон-
ной жизнью довольно большой старый парк. В нем, в свою очередь, жила белка Лорелея. Почему
Лорелея? Так я ее назвала, когда она попросила у меня имя для себя. Она жила в беличьем доми-
ке на одном из деревьев, мы с ней подружились, и в перерывах между занятиями я иногда выхо-
дила к ней поговорить о том, о сем.
– Ты хороший человек, – говорила Лорелея, – жаль, что ты не белка, но из всех, кого
я встречала в этом парке, ты больше всех похожа на белку. По крайней мере, ты понимаешь меня
гораздо лучше, чем все остальные люди, птицы и насекомые.
Больше ни с кем в этом вузе подружиться мне не удалось.

2
Университет, в котором я работала, был для меня отдельным сложным миром, в котором было мно-
го внутренних связей – рабочих, человеческих, бюрократических, любовных, – а я ощущала себя
в нем каким-то непонятным элементом, почти лишенным этих связей, маленьким шариком, катя-
щимся по извилистому лабиринту. Я блуждала по корпусам университета и парку, по которому
они были разбросаны, дружила с говорящей белкой и искала выход. Я не знала, есть ли из этого
пространства выход или нет, и если есть – что за ним кроется?
Я не знала, как попала в это пространство, должна ли я там остаться навсегда или долж-
на уйти. Выходишь из метро после сорока минут езды с другого конца города и сразу видишь
огороженный забором университетский мир. Этот забор разделяет пространство города и про-
странство университета, показывает, что там, за забором, особая вселенная со своими законами.
Населяют этот мир разные сущности вроде тех, которые описываются в древних магических гри-
муарах или средневековых бестиариях:
Сущности-студенты. Это обычно веселые, легкомысленные, шебутные сущности. Любят
перемещаться по территории стайками с веселым гоготом. Некоторые из них обладают разумом,
некоторые нет. Среди них попадаются сущности как зловредные, так и доброжелательные. Они
могут как хотеть учиться, так и находиться в пространстве университета по каким-то совершенно
другим причинам. У них есть свои циклы существования: семестры, сессии, каникулы. Если хочешь
призвать их, нужно объявить, что на следующем занятии будет контрольная, результаты которой
будут учитываться при выставлении итоговой оценки, – тогда они появятся.
В целом их способ жизни таков: получать знания, демонстрировать их и получать
за это оценки. Вероятно, они делают это, чтобы получить Будущее. Их знания в конечном итоге
должны быть обменены на Будущее. Я предполагала, что мотивация у них может быть такая, ведь

46 А В Г У С Т 2 0 2 1
все эти вещи: физика, нанотехнологии и телекоммуникации, машиностроение, передовые произ-
водственные технологии и биотехнологии, кибербезопасность, компьютерные науки, прикладная
математика и механика, энергетика, промышленный менеджмент – в моих глазах должны были
обмениваться на Будущее, давать доступ к нему.
Там, где я училась в свое время философии, было совсем по-другому. Туда никто не шел
за Будущим. Туда шли люди, которые привыкли отвечать молчанием на вопросы родственников «И кем
же ты будешь работать после философского факультета?». Люди шли туда за чем-то другим, потому
что прекрасно знали, что философия не обменивается на Будущее в том смысле, в каком на него об-
мениваются прикладные специальности, да и многие другие гуманитарные науки. Зачем люди туда
шли? Их позвали, позвал какой-то голос, и они пошли. Вероятно, однажды, совсем юными, они где-
то случайно встретили Софию и после этой встречи поняли, что хотят Софию больше, чем хотят
Будущего. Туда шли люди, которые хотели познавать бытие и не хотели познавать сущее. Туда шли
люди, которые с колыбели противопоставляли себя всему остальному миру. Туда шли странные, экс-
травагантные личности, среди них были неформалы разных мастей, люди из радикальных полити-
ческих движений, юные поэты и музыканты, пьющие люди и люди, употребляющие психоактивные
вещества, люди, пережившие разные сложные травмы, люди с ментальными нарушениями, люди, кото-
рым классе в девятом случайно попалась какая-нибудь философская книжка и перевернула их жизнь…
То, что я описала, – это идеальная картина. В действительности на философском фа-
культете было довольно много людей, про которых не очень понятно, что их туда привело. Возможно,
некоторые из них выбрали его просто потому, что не хотели в армию, а поступить на философский
было сравнительно легко, а что касается девушек – бытовало и, наверное, до сих пор в определенных
кругах бытует мнение, что с дипломом о высшем гуманитарном образовании легче удачно выйти
замуж. И прежде чем выдавать дочь замуж, ее богатый влиятельный папа говорил ей: иди получи
высшее образование, а потом уже подберем жениха, и пристраивал ее на философский.
Но я отвлеклась от разбора сущностей. Следующие сущности, которые населяли про-
странство университета, где я работала, – это сущности-преподаватели. Эти сущности, как и студен-
ты, разделяются по своим рангам. Если студенты разделяются на первокурсников, второкурсников
и т. д, а также на бакалавров и магистров и, конечно, разделяются по своим будущим специализаци-
ям и неформальному статусу в глазах преподавателей и в студенческом сообществе, то преподавате-
ли также разделяются по иерархии на профессоров, доцентов, старших преподавателей и ассистен-
тов. Я занимала низший чин в этой иерархии – была ассистентом. У каждого чина преподавателей
свои особенности и жизненные циклы. Профессорам присуща важность, доцентам – желание стать
профессором, и т. д. Ассистенты, самый низший чин, обычно имеют много нагрузки и маленькую
зарплату. Они обычно еще не защитили диссертацию, и их путь в Будущее лежит через защиту кан-
дидатской. Они обычно молоды и воспринимают свой ассистентский чин как временное явление,
самое начало своей научной карьеры, и, несмотря на большую нагрузку и маленькую зарплату, все
равно очень рады, что смогли получить ставку в университете и остаться в профессии. На их ли-
цах есть отпечаток понимания того, что в альтернативной реальности, сложись все чуть иначе, они
бы торговали мобильными телефонами в салоне МТС. Вокруг них разносится свет чистого идеализ-
ма – переполняющей их радости, что смогли остаться в профессии, перемешанной с ужасом от этого
несбывшегося салона МТС, альтернативной реальности, где они не смогли сохранить благородную
жреческую профессию преподавателя и карьеру ученого, а пали в мир капитала, в торговлю мобиль-
ными телефонами, где они получали бы, конечно, гораздо больше денег. Все преподавательские сущ-
ности, включая профессоров, объединяет страх быть уволенным, если вовремя не отчитаться публи-
кациями в индексируемых зарубежных журналах, и они постоянно находятся в поиске возможности
опубликоваться. Если какая-нибудь пожилая, всю жизнь проработавшая в вузе, преподавательская
сущность не смогла отчитаться публикациями, ее могут безжалостно уволить, и дальнейшая судьба
ее может быть печальна. Страх увольнения довлеет над всеми преподавательскими сущностями

47
 А лла Горбунова

и во многом определяет их поведение. Время от времени кого-то увольняют, и тогда все остальные
преподавательские сущности одновременно ужасаются и испытывают облегчение, что на этот раз
уволили не их. Квалификация, научный и преподавательский талант сущности обычно не играет ре-
шающей роли в вопросах увольнения. Преподавательские сущности могут конкурировать между со-
бой, могут враждовать или, наоборот, союзничать. Со студентами они тоже могут враждовать или со-
юзничать. Как и сущности-студенты, некоторые сущности-преподаватели разумны, а некоторые нет.
Есть еще сущности-аспиранты. Это бывшие сущности-студенты, которые иногда могут
быть одновременно сущностями-ассистентами. Их задача – написание диссертации. Они обычно ме-
нее легкомысленны, чем сущности-студенты, и имеют более прямые, чем они, отношения с Будущим.
Они уже подошли к нему вплотную и пишут свою работу для того, чтобы предложить ему в об-
мен на допуск. Допуск куда? Внутрь Будущего. Они подошли совсем близко к точке бифуркации:
научная карьера или салон МТС. С одной стороны, они слышат лязганье зубов капитала, готовое
поглотить их юные жизни, а с другой – видят массивный и манящий призрак Академии. Призрак
Академии тоже лязгает зубами, если говорить начистоту.
Аспирант, не защитивший диссертацию, забросивший ее и не вышедший на защиту,
сам становится одним из призраков Академии, теперь его существование призрачно: то ли он есть,
то ли его нет. Он бродит по коридорам Академии как бледная, печальная тень. Он и вовсе раство-
рится, исчезнет, если Академия перестанет подпитывать его энергией, а подпитывать она будет толь-
ко тех незащитившихся аспирантов, которые продолжают ей обещать, что все-таки защитятся, и де-
лают вид, что работают над диссертацией, а заодно устраиваются на какую-нибудь четверть ставки
лаборанта или ассистента. Тогда Академия пока дает им время, подпитывает их призраки, и в этом
законсервированном состоянии ни туда, ни сюда они могут существовать годами, некоторые даже
лет семь так существуют. Но как только они произнесут вслух страшные слова: «Нет, я не буду за-
щищать диссертацию» – и в тот же миг Академия пожирает их, и эти призраки исчезают, а их те-
ла, лишенные души, обнаруживают себя в салоне МТС.
Во время моей работы преподавателем я была именно таким призраком, закончив-
шим аспирантуру философского факультета и забросившим диссертацию, но все еще планирую-
щим вернуться к работе над ней, бесконечно затягивающим этот процесс, не понимающим, куда
двигаться дальше. Пока я продолжала обещать Академии, что вот-вот вернусь к работе над диссер-
тацией, и, чтобы не порывать с ней и оставить себе шанс на научную карьеру, устроилась препо-
давать в технический вуз, – я еще не исчезла окончательно в мире Академии и не обнаружила свое
лишенное души тело в салоне МТС.
Я думаю, что вы догадываетесь, что на самом деле салон МТС – это отнюдь не един-
ственная и далеко не самая частая возможность альтернативной реальности для тех, кто выпал
из Академии. Многие добиваются успехов в самых разных и очень достойных областях жизни, кто-
то годы спустя возвращается в Академию, бывает и такое, а кто-то достигает высот в искусстве, жур-
налистике, бизнесе, да в чем угодно. Вместе со мной на философском училась девушка, которая уже
тогда была оперной певицей и пела в Мариинке, и девушка, которая была фотомоделью, и парень,
который сразу после окончания факультета открыл свой бизнес, и парень, который стал востребо-
ванным фотографом, и девушка, которая потом занялась графическим дизайном, и несколько чело-
век, которые впоследствии пошли изучать психоанализ и стали практикующими психоаналитиками,
и девушка, которая потом нашла себя в поле contemporary art, и девушка, которая перешла из фило-
софии в социологию и стала известным ученым, и еще можно долго перечислять. Почему же я пишу
об этом злосчастном салоне МТС, в котором самом по себе абсолютно нет ничего плохого? Потому
что Академия навязывает призракам, аспирантам и начинающим преподавателям весьма определен-
ные сюжеты альтернативной реальности, своего рода сны-наваждения. Это своего рода манипуля-
ция с целью удержать их при себе, которую Академия понимает как заботу – нежелание дать этим
юным сущностям пропасть вне ее стен. Самые частые сюжеты этих снов-наваждений – это действи-
тельно были тогда салон МТС и еще «Макдоналдс». В самой Академии были натыканы фантомные

48 А В Г У С Т 2 0 2 1
порталы туда: идешь себе по коридору университета, боковым зрением скользнешь по какой-нибудь
аудитории, заглянешь в приоткрытую дверь, а там салон МТС или «Макдоналдс». Или хочешь спро-
сить студента на экзамене: что вам ближе – феноменология или аналитическая философия? А вместо
этого спрашиваешь: вам просто бургер с колой или еще картошечку фри добавить?
Есть сущности – научные сотрудники, инженеры, лаборанты. Они обычно находятся
в специальных корпусах, где располагаются научные лаборатории и куда не ходят студенты. Они
занимаются больше наукой и организацией науки, но часто бывают одновременно сущностями-
преподавателями и сущностями-аспирантами. Эти сущности ведут разработки. Они разрабатывают
машины и технологии, которые любит Будущее. Обычно они сами уже внутри Будущего и явля-
ются его агентами. Будущее говорит им: нужно разработать вот это и вот это, и они разрабатыва-
ют. Самые умные из них могут менять Будущее и находятся с ним в прямом диалоге. Часто это
не простые научные работники, а руководители лабораторий, доктора наук, большие ученые, ко-
торые возглавляют научные коллективы. Впрочем, необходимо оговориться, что точно так же, как
обычные студенты и преподаватели, некоторые доктора наук и академики разумны, а некоторые нет.
Такие сущности – доктора наук и академики, большие ученые, руководители институ-
тов и лабораторий – архонты науки. По идее, их отличительное свойство и есть – способность

49
 А лла Горбунова

ТАКИЕ СУЩНОСТИ – ДОКТОРА НАУ

Н
И
П
С
О
Т
общаться с Будущим и делать то, что оно скажет, а в некоторых случаях – даже менять и создавать его.
На практике же Будущее далеко не со всяким академиком захочет разговаривать, кого выберет – с тем
и будет говорить, и к научным званиям оно совершенно равнодушно. Есть также административные
архонты. Иногда они могут быть одновременно архонтами науки, иногда – нет. Административные
архонты имеют разные чины и ранги: заведующие кафедрами, деканы, проректоры и т. д. Самый глав-
ный архонт – это ректор. Проблема ректора – он должен слышать сразу два голоса: голос Будущего
и голос Государства, но эти голоса могут спорить и не соглашаться друг с другом. Государство пы-
тается влиять на Будущее и прогнозировать его, но Будущее устроено очень сложно, в нем много
магии хаоса, и на него очень трудно влиять, оно любит складываться само и непредсказуемым об-
разом. Оно любит обманывать. Государство тоже. В общем так себе получается разговор, но ректор
так или иначе вынужден в нем участвовать. Если он в большей степени административный функ-
ционер – он плохо слышит голос Будущего и хорошо слышит голос Государства. А если он сам на-
стоящий большой ученый, который стал ректором, – он лучше слышит голос Будущего, а вот с го-
лосом Государства у него могут возникнуть проблемы. Но он все равно будет делать то, что говорит
Государство, потому что по-другому нельзя. Многие настоящие ученые принципиально не хотят за-
нимать административные должности, потому что не хотят слышать голос Государства. По крайней
мере, так мне все это представлялось с моей позиции низшего ассистентского чина и статуса призрака.
Отдельно стоит рассказать про касту бюрократов. Подчиняются они напрямую админи-
стративным архонтам и занимают в университете, где я работала, отдельный административный кор-
пус. В основном они носят бумажки, подписывают бумажки, ставят на бумажки печати, вбивают дан-
ные с бумажек в компьютер. У бюрократов есть разные ведомства. Есть бухгалтерия, расчетный отдел,
отдел кадров. Есть сущность, которая выдает ключи от разных аудиторий и позволяет бронировать
аудитории под различные мероприятия; есть сущность, которая заведует хозяйством; есть сущность,
которая проводит инструктаж по пожарной безопасности – дает полистать журнал с правилами и по-
сле этого ставит печать, что ты прошел инструктаж. Все сущности-бюрократы преисполнены осозна-
нием собственной важности, потому что, как они правильно понимают, все в университете зависит
именно от них. Они строго соблюдают все правила, ставят на бумагах свои закорючки и демониче-
ские печати, обычно все устроено так, что их нужно обходить по кругу. Одна сущность, забрав какую-
то часть твоей энергии, отправляет тебя к следующей сущности, которая, в свою очередь, забрав твою
энергию, отправляет тебя к следующей, и так можно ходить по кругу днями, неделями и месяцами,
пока не упадешь, выжатый как лимон, отдав им всю свою энергию до последней капли. Другая отли-
чительная черта этих сущностей, преимущественно женских, это то, как они орут. Стоит тебе сделать
что-то не так – прийти не вовремя, задать лишний вопрос, запутаться в их правилах, не там поставить
подпись, – и они издают чудовищный крик горгульи, совмещающий в себе вопль, рычание и свист.

50 А В Г У С Т 2 0 2 1
АУК И АКАДЕМИКИ, БОЛЬШИЕ УЧЕ-
НЫЕ, РУКОВОДИТЕЛИ ИНСТИТУТО
И ЛАБОРАТОРИЙ – АРХОНТЫ НАУКИ
ПО ИДЕЕ, ИХ ОТЛИЧИТЕЛЬНОЕ СВОЙ-
СТВО И ЕСТЬ – СПОСОБНОСТЬ
ОБЩАТЬСЯ С БУДУЩИМ И ДЕЛАТЬ
ТО, ЧТО ОНО СКАЖЕТ
А в случае, если ты позволишь себе вслух усомниться в осмысленности всех этих бума-
жек и правил, не будешь с бюрократической сущностью достаточно вежлив, будешь говорить без по-
добающей при обращении к ним униженно-просительной интонации, сущность способна наложить
на тебя страшное бюрократическое проклятие-порчу. Те, на кого бюрократические сущности нало-
жили такое проклятие, – это уже совсем конченые люди, живые мертвецы. Теперь вся энергия, ка-
кая у них есть, на протяжении всего остатка их жизни будет идти к бюрократическим сущностям,
а им самим до самой смерти так и придется ходить по инстанциям, что-то вымаливать, терпеть из-
девательства, и как только одна бумажная канитель вроде бы завершится, сразу начнется следующая.
У этих несчастных проклятых людей всегда будет не хватать какой-то подписи, бумажки, они по-
стоянно будут терять паспорт, СНИЛС, ИНН, и даже когда они наконец умрут, изнуренные своими
мучительными похождениями по кабинетам бюрократических сущностей, их откажутся хоронить,
потому что у них будет что-то не так с документами, опять будет чего-то не хватать, и в конечном
итоге их разлагающиеся тела просто сбросят в какую-нибудь яму, и официально будет призна-
но, что такого человека никогда и вовсе не было на свете, потому что нет бумажки – нет человека.
У бюрократических сущностей есть отдельный список таких людей из университета, спе-
циальная ведомость тех, кого никогда не существовало. Она называется «Полный учетный перечень
мертвых душ сотрудников, которые признаны никогда не существовавшими», там указываются ФИО
человека, дата рождения и дата смерти, должность, которую он занимал, наклеена фотография и ря-
дом подписано: «господин такой-то никогда не существовал и не существует», и стоит дата и подпись
административного архонта, ведающего мертвыми душами. Но бывает и обратная ситуация: человека
давно уже нет, помер или уволился, а бумажка есть, он по-прежнему числится по какой-то ошибке.
В таком случае призрак этого человека остается в университете и выполняет все обязанности, чи-
тает лекции, ведет семинары, получает зарплату. Раз уж он получает какую-никакую зарплату, при-
зраку не остается ничего лучшего, чем начать вести нормальную человеческую жизнь, взять ипотеку,
поехать отдыхать на юг, жениться. Со временем такие призраки обычно и вовсе забывают, что они
призраки, живут хорошо, обзаводятся семьей, детьми, но исчезают в один миг, если кто-то исправит
случайную ошибку в бумагах, обусловившую их появление на свет. Родственники начинают их ис-
кать, объявляют их без вести пропавшими, и тут-то и выясняется, что этот человек или уже двад-
цать лет назад как помер, или двадцать лет назад уволился и живет в другом месте другой жизнью.
Жена одного профессора-призрака была женщина очень сметливая и, оказавшись в по-
добной ситуации, обо всем догадалась, пришла к административному архонту, в ведомстве которого
находилась бумага, от которой зависела жизнь ее мужа-призрака, и уговорила его, чтобы в бумагах
снова написали, что муж ее якобы работает в университете. Ведь когда там исправили эту ошиб-
ку, муж ее моментально исчез, а если вернуть все как было, – должен появиться снова. Чтобы

51
 А лла Горбунова

административный архонт согласился, она обещала ему отдаться за эту незначительную услугу. Она вы-
полнила свою часть договора, а архонт свою, и муж-профессор снова появился на свете, в один миг
материализовался из ничто. Они с женой сходили один раз в ресторан, и там она ему рассказала, как
все дело было, и что отдалась архонту, тоже рассказала, думала – он оценит ее жертву, а профессор-
призрак после этого в ярости поехал в университет, проник в отдел кадров и уничтожил все бумаги,
свидетельствующие о его существовании, после чего исчез окончательно со словами: «Проститутка!
Да пропади оно все пропадом!». В это время его двадцать лет назад уволенный из университета про-
тотип отбывал срок в тюрьме за убийство своей жены из ревности. Жена профессора-призрака, по-
теряв мужа во второй раз, стала писать прототипу мужа на зону с тем, чтобы жить с ним вместе,
когда его выпустят, думала, он заменит ей покойного мужа, ведь он с ним по сути – один и тот же
человек. Прототип откинулся с зоны и женился на ней. Она рассказала ему про своего покойно-
го мужа-призрака и как хотела воскресить его и отдалась архонту. Тогда прототип убил вначале ее,
а потом себя. Невеселая, но довольно обычная история, но что-то я отвлеклась…
Кроме всех вышеперечисленных в университете обитают еще многие сущности
разных мастей и рангов: уборщицы, работники столовой, охранники, вахтеры и т. д. У всех этих
сущностей свой характер и свои полномочия. Кассирша в центральной столовой, например, отли-
чалась очень длинными и сложными ногтями, которыми она еле-еле попадала по кнопкам кассо-
вого аппарата. Внешность у нее была стервозно-привлекательная, характер надменный и гневный.
Своими ногтями она могла порезать человека на части, искромсать все его тело и потом отнести
куски мяса повару, который бы сделал из них гуляш.
Также есть еще довольно много пограничных, комбинированных сущностей и ведомств,
которые сочетают в себе черты научные, образовательные, бюрократические и прочие разные. Есть
пресс-служба, есть университетское издательство и редакция научного университетского журнала,
есть университетская библиотека – и всюду кишат, суетятся всевозможные сущности. Есть специфи-
ческие редакционные, издательские, библиотечные сущности, есть комбинированные сущности. Все
эти различия знать не так уж важно, важнее понимать, кто перед тобой – мелкая сошка или архонт.
В этой сложной многомерной системе, полной разнообразных связей, я была призра-
ком, забросившим диссертацию аспирантом, нижним чином преподавательской сущности – асси-
стентом на кафедре философии в техническом вузе и по совместительству техническим секретарем
выпускаемого этим вузом ВАКовского журнала. Мелкая сошка, призрачная сущность, скользящая
по коридорам университета. Почти невидимое, полупрозрачное существо, которое каждое утро вхо-
дило в калитку и оказывалось на территории могучей силы Науки и Образования.

3
У калитки, ведущей на территорию университета, всегда стояли нищие и просили милостыню. Они
ждали, что ученые изобретут что-то, что избавит мир от нищеты и сделает всех равными, ждали, что
ученые изобретут что-то, что вернет им дом, что сделает так, чтобы никто больше никогда не голо-
дал. Вместо этого в научных институтах и лабораториях университета изобретали сложные, невидан-
ные доселе технологии, с помощью которых можно делать оружие. Люди стояли у калитки, просили
милостыню и ждали, что для них изобретут счастливое Будущее, а вместо этого ученые изобретали
способы, какими можно их всех убить. Не так буквально, конечно. Например, они изобретали, как
можно сделать из ничего, из пыли, какие-то огромные и сложные детали. А для чего будут эти дета-
ли? Например, для оружия, потому что так хочет Государство. Но можно было бы, пожалуй, пустить
их на что-то другое: построить общий дом для человечества на Марсе, разбить там город-сад и поселить
всех нищих. Они бы сидели там на крылечках своих домов и смотрели на красные несущиеся облака.
У меня бывали группы, собранные исключительно из иностранцев: китайцев, афри-
канцев и ребят из бывших союзных республик. Я преподавала там философию на смеси русского,
английского и языка жестов. Среди этих ребят наверняка были те, кто приехал учиться в Россию,

52 А В Г У С Т 2 0 2 1
чтобы получить Будущее, те, кто не понаслышке знал, что такое бедность. На первом занятии в од-
ной из таких групп ребята написали мне сочинение-знакомство о себе, о том, из какой страны они
прибыли, на кого учатся, что они слышали о философии, какие темы им было бы интересно изучить,
чего хотят от наших занятий. Это был у меня такой идиотский педагогический эксперимент – по-
просить написать такое сочинение, чтобы по нему понять, что интересует ребят, как лучше постро-
ить наш курс и главное – понять, насколько они вообще владеют русским языком и могут связно
излагать свои мысли. Большая часть группы такое сочинение написать в принципе не смогла. Только
один африканец, сын философа, смог написать немножко на английском языке, и несколько человек
из бывших союзных республик смогли написать полстранички на русском. Одна таджикская девушка
написала на корявом русском примерно следующее: «Я поступила учиться на инженера-строителя,
но моя мечта – делать пиццу. Я хочу, чтобы моя пицца была хорошая, чтобы она нравилась людям.
И я верю, что однажды я осуществлю свою мечту и буду делать пиццу». Я дома читала это сочи-
нение и плакала, и весь семестр чувствовала себя полным дерьмом, что преподаю им философию.
Это очень сложно – преподавать философию и не чувствовать себя полным дерьмом.
Сразу за калиткой находятся административный корпус и церковь. При этом универ-
ситете есть свой домовой храм в древнерусском стиле с элементами модерна. Я пару раз заходила

53
 А лла Горбунова

в него, молилась и плакала. По моему рассказу может сложиться впечатление, что я во время рабо-
ты в университете только и делала, что молилась и плакала, металась, так сказать, как Ахматова –
между будуаром и молельней, то есть между университетской аудиторией и молельней. Но в церкви
я была всего раза два, а вот на рабочем месте – плакала действительно нередко. Именно в то время
очень трудно и медленно подходил к концу мой первый брак.
В красно-коричневом административном корпусе располагалась редакция журнала,
в которой я работала техническим секретарем. У меня был ключ от комнаты редакции, внутри бы-
ло мое рабочее место рядом с компьютером. Это была светлая, спокойная, тихая комната. Через
нее можно было пройти в следующую комнату, где работал Леонид, молодой парень, закончивший
Горный институт. У него в этой смежной комнате было такое же рабочее место, как у меня. Он был
секретарем серии «Наука и образование», а я была секретарем серии «Гуманитарные и обществен-
ные науки». Мы только здоровались и прощались и никогда не разговаривали. Я догадывалась, что
Леониду не очень-то нравится мое поведение: в отличие от него я была совместителем, и моя ос-
новная работа была преподавательская, поэтому изначально было оговорено, что я буду работать
в свободном режиме, приходить, когда у меня нет пар, и уходить, когда мне будет нужно. Леонид
сидел в редакции полный рабочий день, а я ходила очень свободно. Частенько вообще приходила
на час и уходила, если мне удавалось сделать все дела и я чувствовала, что никакой рабочей не-
обходимости в моем дальнейшем присутствии в редакции нет. При этом свободном графике я все
успевала, все делала в срок, контролировала кучу одновременно протекающих сложных процессов.
У меня всегда было что-то вроде ощущения вины перед Леонидом оттого, что он видит, что я хожу
как хочу, а он всегда в редакции, поэтому я старалась особо с ним не разговаривать.
В редакции стояли комнатные цветы, я их поливала. В воздухе было видно, как пы-
линки кружатся в солнечных лучах. Там всегда было медленное, тихое, солнечное время. Почему-
то я помню помещение редакции именно весной и летом, в моих воспоминаниях за окнами всегда
зелень, всегда светит солнце, хотя я проработала там несколько лет и застала разные сезоны.
Когда меня спрашивали, кем я работаю, я обычно отвечала – «девкой-чернавкой».
Почему-то именно с этой древнерусской профессией у меня ассоциировались мои обязанности тех-
нического секретаря. Я вела почти весь процесс подготовки журнала: переписывалась с авторами
и направляла их статьи научному редактору, потом рецензентам, потом литературному редактору,
координировала все инстанции, верстальщика, издательство и пр. Проводила собрание редколлегии.
Делала кучу бумажной работы со всеми этими заказ-нарядами, накладными, служебными записка-
ми, актами о списании, квитанциями на оплату (журнал, как и многие другие в то время, печатал
статьи сторонних авторов, которым срочно была нужна ВАКовская публикация, за деньги), гото-
вила финансовые отчеты, вела кучу таблиц. И, как ни странно, мне все это было легко. Мне, по-
жалуй, нравилось так работать, почему бы и нет. В конце каждого редакционного цикла появлялся
новый выпуск журнала, свеженький, пахнущий типографией. Стопки с новыми экземплярами ле-
жали в углу редакции как свежие, теплые пирожки. В них были статьи, которыми преподаватели

Я ПОСТУПИЛА КОГДА-ТО НА ФИЛ

СКИЙ ПО ВЕЛЕНИЮ СЕРДЦА. ПОС
ПОТОМУ, ЧТО, ЕЩЕ КОГДА Я БЫЛА
КОМ, МНЕ ЯВИЛАСЬ СОФИЯ, И Я ПО
ЕЕ
54 А В Г У С Т 2 0 2 1
 могли отчитываться, чтобы сохранить свое рабочее место, но, может быть, какие-то из них писались
не только для этого, а люди просто хотели поделиться своими идеями, мыслями, работой. Может
быть, кто-то ждал выпуска журнала со своей статьей, хотел показать кому-то – родителям, друзьям,
чувствовал, что он существует, раз его статьи печатают…
Мне нравилось координировать процессы, составлять список дел по журналу в специ-
альной тетради и потом вычеркивать их одно за другим. Я приспособилась в редакции все делать
так быстро, что у меня еще было время писать собственные тексты, сидя за рабочим компьютером.
Но меня все время дергали звонками, стихи писать в такой атмосфере было довольно нервно, и я тог-
да начала писать прозу – с ней как-то легче, чем со стихами, если все время прерывают и дергают.
Собственно, именно после этой работы в редакции я начала писать прозу систематически. Это бы-
ло одно из самых больших чудес, которые произошли со мной за время этой работы – открытие
в себе способности писать прозу. Я просто по приколу что-то начала писать, баловаться, и вдруг
вижу: батюшки святы, да я же, оказывается, могу и прозу писать! Ай да сукина дочь!
Домой не хотелось. После работы хотелось гулять по университетскому парку в тени
вековых деревьев, разговаривать с белкой. Главное здание университета поражало своей монумен-
тальностью – огромное, белое, с величественными колоннами портиков, в неоклассическом стиле.
Простор, свет, высота. Бесконечные коридоры, большие аудитории, лектории классического типа
с кафедрой внизу и возвышающимися рядами для слушателей. Портреты ученых на стенах, тор-
жественные лестницы, как в Эрмитаже, пространство, напитанное многослойной памятью. Можно
было принюхиваться к аромату этой памяти, раздвигать ее, как лепестки цветка, определять – вот
эта тонкая и при этом сильная линия – дух промышленного подъема конца XIX в. А вот предше-
ствовавший основанию университета образ, живший в коллективном научно-пространственном во-
ображении: образ российского института, удаленного от центра города, автономного, представляю-
щего собой целый институтский городок, наподобие Оксфорда или Кембриджа.
В этих слоях-лепестках памяти, растворенной в воздухе парка, запахе университетских
коридоров, я видела своего молодого дедушку, который учился в этом вузе много десятилетий назад,
а потом каждый год ездил сюда на встречу однокурсников и продолжал ездить на эти встречи и в те го-
ды, когда я там работала, хотя ему было уже за восемьдесят и университет был на другом конце горо-
да; видела своего отца – большого ученого, который учился здесь же, а потом работал и продолжает
работать, был деканом одного из факультетов, директором научных институтов при этом вузе; видела
свою мать, которая давным-давно, после окончания филфака ЛГУ и аспирантуры, работала здесь пре-
подавателем английского языка. Все они были молоды, в разные годы, в разные десятилетия, и ходи-
ли по университетскому парку под вековыми деревьями, среди величественных старинных корпусов.

4
После окончания аспирантуры, перед тем как устроиться в этот технический вуз, я некоторое вре-
мя работала обнаженной натурщицей в художественном училище и получала максимум десять ты-
сяч рублей в месяц. Добрые студенты-скульпторы сделали мне специальный загончик в мастерской,
и там я в перерыве между занятиями спала. Мои коллеги-натурщики, с которыми мне иногда до-
водилось сталкиваться, в основном были спившиеся, полубичующие люди или пенсионеры. Рядом
со мной ставили обогреватели, я сидела голая в какой-нибудь хитроумной, вычурной позе, от кото-
ИЛОСОФ-
рой ломило все тело, и слушала в наушниках аудиокнигу – рассказы Платонова. Текст шел в сво-

ОСТУПИЛА
ем темпе, и я не могла его замедлить, вникать в каждое предложение, как при чтении глазами, го-
лос чтеца навязывал мне свою скорость, заставлял пытаться синхронизироваться с ним. Из-за этого

ЛА РЕБЕН-
у меня возникало впечатление, что я слышу нечто невероятно прекрасное, но оно ускользает. Я его
не могла схватить за хвост, успеть в него вдуматься. Это было очень сильное, интересное ощущение.
ПОЛЮБИЛА В те годы, что я работала в вузе, зарплата на полную ставку ассистента была порядка пя-
ти тысяч, но полная ставка у меня была не всегда, был и длительный период, когда у меня была чет-
верть ставки, и зарплата была 1400 рублей. Преподавать я ездила почти каждый день через весь

55
 А лла Горбунова

город. Вначале я любила преподавать (еще в аспирантуре я семестр вела занятия у студентов журфака
СПбГУ в качестве педагогической практики, и мне это очень нравилось), но быстро начали накапли-
ваться усталость и ощущение бессмыслицы. Интереснее всего было преподавать первокурсникам-физи-
кам, у которых еще не сформировалось предубеждение против философии. С магистрами было труд-
нее, но я тем не менее старалась дать им все, что я могла. Понятно, что если человек работает за 1400
или за 5000 рублей – он это делает не ради денег. Журнал давал еще немного (12 тысяч), но в целом,
конечно, это просто была попытка не выпасть окончательно из Академии, дать себе шансы на возвра-
щение к диссертации, на восстановление той жизненной линии, которая была уже сломана. Это была
попытка вцепиться в Будущее, не потерять его навсегда, замедлить ход времени, отсидеться, собраться
с силами, понять, что делать дальше, залечить раны в тихом, безопасном месте, в котором есть Дверь.
Дверь в Будущее. Небольшая, узкая, только бочком можно пройти и наклонив голо-
ву, но все-таки Дверь. Да даже если и маленький совсем лаз – такой, что только на четвереньках
можно проползти или вовсе по-пластунски, – все равно это Дверь, это Надежда. Люди и не через
такое проходили. Люди проходили через малюсенькую щель, через замочную скважину, через по-
ры в стене. Надо смотреть – если все глухо, четыре стены, ты и больше ничего – может, где-то есть
в стене дырочка полмиллиметра. И если есть – ты можешь думать, что, быть может, однажды

56 А В Г У С Т 2 0 2 1
ты сможешь пройти сквозь нее, и тебе будет легче от нее в твоих четырех стенах. А еще: все сте-
ны – это пена, и вообще все вещи. В Будущее есть Дверь. Но хочу ли я в Будущее? Может быть,
я хочу туда, куда нет двери и быть не может? Дверь в Будущее – это так, временное успокоение,
якорь для внимания, объект для медитации, но не более того. Дверь в Будущее – это как таблетка
феназепама. А на самом деле мне туда не надо. Мне не надо входить в эту Дверь. Мне надо пройти
сквозь стену в совсем другое место. Надо залечить раны, приложить руку к стене и почувствовать,
как она медленно плывет. Войти в нее, в зыбкую пену стены, ослабить натяжение связей внутри
нее, увидеть, какая она на самом деле мягкая, текучая, сквозная, и пройти туда, за нее.
Лет до двадцати двух я предполагала, что буду заниматься философией и останусь
преподавать ее в Университете, где я училась. Так вполне могло сложиться: на кафедре меня цени-
ли, университет я закончила с отличием, поступила в аспирантуру. Но некоторым образом, по при-
чинам экзистенциального характера, всему этому не суждено было сбыться, и я надолго выпала
из жизни. Еще с подросткового возраста я осознавала себя поэтом, с семнадцати лет печаталась
и выступала со стихами, но в студенческие годы я думала, что одно другому не мешает и я мо-
гу быть поэтом и профессионально заниматься философией одновременно. А потом я оказалась
в полной растерянности и психологической неспособности изменить ситуацию, хотя казалось,
что формально все возможности у меня были. Это было что-то вроде выученной беспомощности,
полной утраты ориентации в пространстве жизни, жуткой потерянности, когда весь ресурс рас-
ходовался просто на выживание, а занятия академической наукой казались роскошью, требующей
более сытой и спокойной жизни, чем я могла себе позволить.
Я поступила когда-то на философский по велению сердца. Поступила потому, что,
еще когда я была ребенком, мне явилась София, и я полюбила ее.
Почему я забросила диссертацию? Проблема была комплексная. В 22 года я сильно
заболела не до конца понятно чем и почему – поражение мозга, повлекшее за собой что-то вроде
синдрома хронической усталости, также в тот момент сильно пострадали мои когнитивные спо-
собности – я не могла читать тексты, концентрироваться, запоминать информацию. Я пыталась
делать это через силу, но сразу начинало пахнуть гарью, вроде как от перегоревшей проводки.
Все это было сопряжено с драмами в моих личных отношениях, моментально забирающих все
силы, которые могли пойти на восстановление. Моих ресурсов едва хватало на поэзию – и это
было чудом, что я еще могла писать стихи, концентрироваться для моментальной сверхсильной
вспышки, а потом продолжала ходить полутрупом. Кроме того, как только в этом моем состоя-
нии я пыталась заняться диссертацией – я сталкивалась с тем, что не понимаю, что мне делать
и зачем, как писать этот текст и чем он должен в итоге быть. Мне не удавалось его «увидеть».
Я не хотела и не могла просто компилировать научную традицию, как это обычно делают дис-
сертанты, не могла пересказывать чужие мысли или изучать какие-то дико скучные для мое-
го темперамента вещи – историю того или иного понятия у того или иного философа. Меня,
безусловно, посещали философские мысли, они были как искры или вспышки и совершенно
не могли быть развернуты в огромный текст, написанный академическим языком. Я не могла
писать неподлинное, выжимать из себя плоскость. Если бы ко мне пришла такая долгая мысль,
которая требовала бы именно формы диссертации или хотя бы допускала бы ее, – я бы обя-
зательно ее написала, но такая мысль не приходила, приходили отдельные вспышки-озарения,
или где-то издалека просматривалось очень смутное и неоформленное пока целое, и разглядеть
его пристальнее, увидеть детали, понять, как разворачивать его в пространстве и времени, по-
ка не получалось. И когда я начинала писать диссертацию – мне казалось, что я лгу, и я оста-
навливалась и говорила себе: попробую это сделать завтра, и это завтра длилось годами. У меня
не было темперамента кабинетного ученого или компилятора научной традиции, я хотела сделать
что-то, что будет нужно Софии, но не понимала как, не понимала, куда двигаться в философии,
и в результате не могла выполнить довольно простую формальную задачу, которую смогли вы-
полнить в том числе и те, кто никогда Софии в глаза не видел и ни одна философская мысль

57
 А лла Горбунова

никогда не приходила им в голову. Скорее всего, если бы я много работала и активно читала
современные философские тексты и постоянно пыталась на практике выстроить свою траекто- Я
рию в мире современной философии, – я бы смогла это сделать, смогла бы понять, как двигаться
Р
в философии так, чтобы это было для меня органично, но у меня не было тогда внутреннего ре-
сурса на это, я была предельно психически истощена, я еле выживала. И я все думала: появится Т
ресурс, и я смогу сориентироваться на местности, пойму, как двигаться в философии, защищу
диссертацию, восстановлю научную карьеру, но ресурс не появлялся, весь расходовался на вы- В
живание. Только поэзия каким-то чудом все еще была со мной.
Т
В те годы у меня был вордовский файл на компе. Он назывался «тупик». Он состо-
ял из мыслей-набросков о том, как мне выйти из этого жизненного тупика. Там были названия
журналов и издательств, в которые я была готова предложить себя в качестве работника. Были
Р
фамилии людей, к которым, по моим понятиям, в самом крайнем случае можно было бы обра-
титься с вопросом, не могут ли они предложить мне какую-нибудь работу. Были мысли о том,
чтобы устроиться администратором в салон красоты, горничной в отель, редактором на ТВ.
Особо была выделена идея о том, чтобы осваивать репетиторство – подготовку к ЕГЭ, в пер-
вую очередь по обществознанию. Я даже накупила себе соответствующих изданий – учебников
и практикумов по подготовке к ЕГЭ, планировала хорошенько их изучить, а потом податься
на какие-нибудь сайты искать учеников. В этом файле были ссылки на вакансии курьера, была
расписана стратегия, как все-таки вернуться к научной работе и защитить диссертацию, офор-
мившись соискателем, мысли о том, чтобы получить второе образование, поступить куда-нибудь
в магистратуру. Я думала о возможности работы секретарем, редактором, корректором, школь-
ным учителем, переводчиком на фрилансе, водителем трамвая. Искала варианты сборки косме-
тических комплектов на дому: упаковывать косметику в коробочки, чем больше упакуешь – тем
больше заработаешь. Я думала о возможной работе библиотекарем, копирайтером, журналистом,
экскурсоводом, няней или гувернанткой. Также я писала в этом файле о тех видах деятельно-
сти, которые мне интересны, которыми мне хотелось бы заняться в будущем: о желании изучать
психоанализ, научиться снимать фильмы и писать сценарии, а также выучить несколько ино-
странных языков и, кстати, подтянуть мой английский. Это был особый файл, файл-медитация:
посмотришь на него – и кажется, что у тебя есть Будущее. По крайней мере, так кажется из той
перспективы, когда это твой файл. А когда это чужой файл и ты смотришь на него – наверное,
кажется ровно наоборот: что у автора этого файла нет Будущего.

5
Иногда мне удавалось подслушать, что Будущее говорит ученым, сотрудникам университета. Как-
то раз я шла по парку и услышала, как на тенистой тропинке рядом с березой какой-то молодой за-
думчивый ученый разговаривал с Будущим. Будущее по своему обыкновению вешало ему на уши
лапшу. Оно говорило: «Скоро многие прежние профессии станут никому не нужны. Конвейер и мас-
совое производство – долой! Да здравствуют 3D-принтеры! То, что сейчас делают люди, будут делать
роботы. Новые технологии требуют новых материалов. Прямо сейчас происходит революция в про-
мышленности, которая приведет к колоссальным изменениям во всех сферах общественной жизни».
Я подключилась к разговору и начала задавать Будущему неудобные вопросы:
– Уважаемое Будущее, а не получится ли, что половина людей просто потеряет работу,
а не переучится на новые, востребованные специальности? Не получится ли, что технократическое
общество, о котором вы говорите, будет обществом тотального контроля? Не получится ли, что ми-
ром будет править один процент олигархов?
– А что в этом плохого? – спросило Будущее. – Вы что, настроены против меня?
– Не знаю, – честно ответила я, – я просто пытаюсь понять.
Мы помолчали.
– Вы когда-нибудь изучали философию? – спросила я Будущее.

58 А В Г У С Т 2 0 2 1
Я РАССКАЗЫВАЮ ЧТО-ТО НА ЛЕКЦ
РАЗВОРАЧИВАЮ МЫСЛЬ, А ПО
ТОМ ВДРУГ – РАЗ, И ПОЛНЫЙ ПРО-
ВАЛ, Я НЕ ПОМНЮ, О ЧЕМ ГОВОРИЛ
ТОЛЬКО ЧТО, ВСЕ МЫСЛИ
РАЗОМ ИСЧЕЗЛИ

– Меня интересуют науки о мозге, post-human studies, feminist and postcolonial studies, – ответи-
ло Будущее, – ну и еще, конечно, аналитическая философия.
– О, Людвиг Витгенштейн?
– Витгенштейн – нет, – ответило Будущее, – я его не понимаю, а вот аналитическая фи-
лософия в целом нравится.
– А есть ли в Будущем место для Софии?
Будущее сощурилось и, пронзив меня взглядом хитрого деревенского мужичка, который всегда се-
бе на уме и держит фигу в кармане, спросило:
– А в прошлом для нее было место?
Я пошла дальше по тропинке и думала: что за человек это Будущее? Непонятно, где
оно шутит, а где оно серьезно, умное оно или глупое, задумало ли оно что-то интересное и сложное,
чего я пока не понимаю, или вся его стратегия видна как на ладони? Чего оно хочет на самом деле?
Кто оно – технократ-трансгуманист или хитрый трикстер, или оно хранит в своем сердце скрытую
до поры от непосвященных эсхатологическую тайну? Может, оно переодетый монах? Дзенский учи-
тель? Экономист-масон? Раб капитала или враг капитала? Или оно вообще никакое?
Почему я плакала иногда на рабочем месте? Не из-за работы, конечно. Я любила свою
работу – и в редакции, и преподавательскую, – как старалась любить любую работу, несмотря на ее
тщетность, несмотря на усталость и разочарование и постоянное желание идти-идти по дороге, а по-
том лечь, закрыть глаза и умереть. Я ездила преподавать за 1400 рублей в месяц, и у меня иногда
не было денег на метро, приходилось просить у родственников на жетон, чтобы добраться до рабо-
ты. Доживал свои последние годы мой первый брак. Для того, чтобы это пережить, мне нужно было
вытащить кол из головы. Кол звучал так: если любовь и тем более поженились – это должно быть
на всю жизнь. Это был не единственный кол в моей голове. Вся моя сфера идеалов и ценностей
была построена как сложная система колов, воткнутых в голову. Заниматься философией и препо-
давать – это тоже был кол в голове. Поэзия – это даже не кол, это сверхкол, безусловная доминанта.
Ну и еще много других колов: любовь к Родине и то, что за границу уезжать жить нельзя; то, что
нельзя жить комфортно и в свое удовольствие, а нужно гореть и страдать; то, что энтропию нуж-
но превозмогать творческим сверхусилием; то, что лучше быть душевнобольным, чем адекватным,
вменяемым человеком; то, что брать деньги за работу, которую ты любишь, как-то неловко; то, что
счастье – это то, чего стоит по возможности избегать. Были и довольно странные колы, например,
такой: если у меня есть возлюбленный, надо периодически ***ться с первыми встречными, чтобы
мир меня не поймал через эту любовь. Ну и так далее.
Изменилась ли я, избавилась ли от этих колов? Да ни хера! Все мои колы по-прежнему
со мной, правда, я над ними поработала, так сказать, пообтесала их, и теперь лучше осознаю

59
 А лла Горбунова

их необходимость, а свобода – это и есть осознанная необходимость, как говорил мой дедушка. Все мои
колы по-прежнему украшают мою голову, как своеобразный идеалистический ирокез, и я ими весь-
ма горжусь, потому что мало кто, честно говоря, может похвастаться таким отменным и по-своему
классическим набором колов. Только на месте того самого кола, который был про то, что если лю-
бовь и тем более поженились – это должно быть на всю жизнь, осталась с тех самых пор какая-
то саднящая дыра. И еще у меня появилась способность эти колы вытаскивать и обратно вставлять
в свою голову по своему желанию. По настроению могу какой-то из них убрать, какой-то добавить,
а иногда убираю сразу все и так и хожу бесстыдно, как женщина в храме с непокрытой головой.
Но потом чувствую: чего-то не хватает, и возвращаю свои колы обратно.
Дни шли за днями. В редакции появилась новая промежуточная начальница, госпожа
М. До того как она стала одним из низших архонтов и получила редакцию в свое условное ведом-
ство, меня архонты вообще почти не беспокоили, в редакцию не заходили, и я предавалась между
работой своим порокам: тихонько плакала, когда думала, что никто не должен зайти, или вдохно-
венно писала прозу, да и стихи порой тоже. Но госпожа М. стала заглядывать ко мне частенько,
хотя по работе все у меня было хорошо, все происходило в нужные сроки, и пару раз она застала
меня с опухшими от слез глазами. Госпожа М. интерпретировала это по-женски, рассказала о своей

60 А В Г У С Т 2 0 2 1
жизни, о мужчинах, попыталась меня поддержать. Я не очень люблю такие разговоры, как-то теря-
юсь от них, но я видела, что она хотела проявить участие. Аглая с Леонидом сплетничали про нее,
и ее не любили, и очень возмущались, когда ее, пришедшую из ниоткуда, поставили над ними, давно
работающими в этом вузе, начальницей. Меня как бы призывали к этим разговорам присоединить-
ся, но все это на самом деле было совсем не мое дело – кому над кем быть начальником, и я всегда
молчала. Меня Аглая с Леонидом за глаза называли «сиротой», но я как-то раз это услышала и до-
гадалась, что они дали мне такое прозвище. Наверное, вид у меня и вправду был потерянный и си-
ротский, немножко не от мира сего, и я казалась каким-то испуганным существом с огромными
глазами, не понимающим, куда она попала, что ей делать и как здесь все устроено.
Аглая – преподавательница философии с моей кафедры, которая до меня занима-
ла должность технического секретаря гуманитарной серии журнала, а потом ей предложили стать
завхозом, это было более выгодно, и именно она предложила мне занять ее прежнюю должность.
Аглая была худенькая, с короткими черными волосами, старше меня. Когда я устроилась в этот
вуз, мне было двадцать шесть, а Аглая была старше, наверное, лет на десять. Она порой приходи-
ла грустная, иногда даже с синяками, – как я поняла, муж у нее выпивал, и происходило всякое.
Но она держалась, шутила, смеялась, с юмором рассказывала какие-то истории из жизни кафедры.
Аглая всегда казалась мне очень светлым, жизнерадостным человеком. У нее был взрослый сын,
и она хотела еще одного ребенка, и забеременела как раз в те годы, когда я еще работала в том
вузе. Она ходила на работу беременная и вся светилась.
Иногда в редакции я пересекалась со своими старыми знакомыми времен моей уче-
бы на философском факультете. Они теперь тоже работали в этом техническом вузе и приноси-
ли мне свои статьи в журнал. Так, пару раз я видела Антона Т., о котором когда-то говорили как
об одном из самых талантливых студентов на нашем курсе и великолепном специалисте в своей
области – он учился на отделении культурологии Востока и, соответственно, был востоковедом,
изучал какие-то сложнейшие китайские тексты. Теперь он работал в одном из подразделений
того же вуза, где и я, ориентированном на международные образовательные программы. Там
же работала Вика, дочка моей покойной крестной, закончившая исторический факультет, рас-
полагающийся в одном здании с философским. Неоднократно приносил мне свои статьи Саша
П. Он был старше меня и окончил философский раньше, и во время учебы мне все говорили,
что мы с ним обязательно должны познакомиться, потому что он тоже был поэтом и тоже пи-
сал диссертацию у Александра Секацкого. Покойный Коля Грякалов когда-то нас познакомил,
мы попытались поговорить о поэзии, но как-то не очень понимали друг друга, пытались нащу-
пать общие темы, потом вместе сходили на какой-то концерт.
Но вот прошло время – и мы с Сашей П. работали в одном вузе, на одной кафедре.
В отличие от меня он, слава богу, защитился и был доцентом. Саша регулярно приносил мне свои
статьи для журнала – ему было важно соблюдать все формальные критерии соответствия должно-
сти: на кафедре проходили мощные сокращения, несколько раз его кандидатура была под вопро-
сом, а у него – трое детей, и ему никак нельзя было потерять работу. ≠

Окончание рассказа читайте на сайте Esquire.ru

61
 София Синицкая

КУРЬЕР

СОФИЯ
СИНИЦКАЯ

Училась у известных литературоведов

Бориса Аверина и Марии Виролайнен, на-
учную работу писала о связи народного те-
атра и прозы Гоголя. Широкую известность
как прозаик приобрела благодаря сбор-
нику «Сияние Жеможаха», который стал
финалистом крупных литературных пре-
мий – «Большая книга», «Национальный
бестселлер», «НОС» и «Ясная Поляна».
Синицкая работает с травмами советского
прошлого, используя старинные жанры –
феерию, фантасмагорию, гротеск, она смо-
трит на человека под новым углом.

Специально для литературного номера

Esquire Синицкая написала рассказ, в ко-
тором у курьера службы доставки не со-
всем привычные обязанности.
Иллюстратор Мария Толстова

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Софии Синицкой
можно прослушать
в приложении
Storytel

62 А В Г У С Т 2 0 2 1
63
 София Синицкая

МНЕ ДУМАЕТСЯ, ЧТО, РАССМАТРИВАЯ

ЯВЛЕНИЯ ДУХОВНЫЕ, МЫ УПОДОБЛЯЕМСЯ
УСТРИЦАМ, НАБЛЮДАЮЩИМ СОЛНЦЕ
СКВОЗЬ ТОЛЩУ ВОДЫ И ПОЛАГАЮЩИМ,
БУДТО ЭТА МУТНАЯ ВОДА ЕСТЬ
НАИПРОЗРАЧНЕЙШИЙ ВОЗДУХ.
ГЕРМАН МЕЛВИЛЛ «МОБИ ДИК»

ДЕТИ, Я ВАМ РАССКАЖУ ПРО МАЗАЯ.

НИКОЛАЙ НЕКРАСОВ «ДЕДУШКА МАЗАЙ И ЗАЙЦЫ»

64 А В Г У С Т 2 0 2 1
1. БАБУШКА

Господи, Боже мой, сегодня вообще жесть была с заказом: доставка обуви плюс примерка. Я ей сра-
зу сказал, что в сервисный сбор включили пятнадцать минут, больше не жду, она такая: ладно-лад-
но, я быстро, а я завис там на целый час! Короче, сапоги Hunter, «охотник» значит.
Товары при мне открываются, типа все норм, вместе проверили, если что-то сейчас
сломается, порвется, ваши проблемы, сами будете платить, так что осторожнее с застежками и про-
чим. Ну, тут просто резиновые сапоги были – зимние с мехом и летние.
Она летние натянула, говорит, беру. Осталось пять минут, у меня следующий адрес
через мост. Прошу поторопиться. У нее в кроватке малыш слюнявый. Обдулся и прыгает от ра-
дости, она ему: «Темочка, мама быстро сапожок примерит!» Стала натягивать меховые.
В соседней комнате бабушка лежачая за нами наблюдает. «Здрасьте, – говорю. – Как са-
мочувствие?» Кивает, улыбается. А этой сапоги не снять. Все, намертво заклинило. А мне через мост!
В общем, я ее за ногу с диваном по всей комнате возил. За правую, потом за левую. Она ржет и орет,
бабушка покатывается, младенец хохочет. Никогда не слышал, чтобы ребенок смеялся таким басом.
Сообщил в приложении начальству о форс-мажоре, не зависящих от меня обстоятель-
ствах, так они знать ничего не хотят. Не успеваешь завершить заказ? Снимаем 666 баллов, бонус
не начислен, на минимальном тарифе сиди, лох. Господи, за что так цинично? Хорошо, бабушка
мне пятьсот рублей дала на чай за такую развлекуху перед смертью, я из хулиганских побужде-
ний ее в губы поцеловал и погнал на Галерную.

2. РУСТАМ ИБРАГИМОВИЧ

Нева будто остывший расплесканный металл, вообще на речку не похоже, дождь мелкий в лицо
и за шиворот, ветер бьет вбок, с велика цепь слетела. Питер, конечно, классный город, Северная
Пальмира и все такое, но вот климат – не мое! Я привык к жаре. Родился в пальмовом оазисе
и больше всего на свете люблю пустыню. На восходе она разноцветная. Песок, камни, воздух – все
голубое и розовое. И запахи! Около пустыни пахнет фруктами и мятой. И звуки! Петух кукаре-
кает, воркуют горлинки, на рассвете скрипят колеса автолавки, продавец орет так, словно началась
война. А в Питере выхлоп и шипение шин по лужам. Милочка права, конечно, не работа, а сухо-
дрочка. Но ведь не от хорошей жизни я с рюкзаком этим дурацким мотаюсь. Просто выхода нет.
Рассказываю дальше. На Галерной домофон сломался, день, конечно, исключитель-
ный. Звоню заказчику, Рустаму Ибрагимовичу, он говорит, что не может спуститься, живет на по-
следнем этаже, по лестнице ему никак.
Кто у нас основные заказчики? Одинокие матери младенцев и старики. Им из дома
не выйти, а приобрести что-нибудь хочется. Даже ненужное. Лишь бы в дверь позвонили и с улыб-
кой мешок или коробку протянули. Я всегда улыбаюсь. Я ведь не мизантроп. Милочка считает, что
у меня грязная работа, непрестижная. Думаю, поэтому и бросила меня, разбила сердце. Но я все
равно улыбаюсь! Да, я лох, занимаюсь фигней. Но ведь кто-то должен это делать. Дворников тоже
не уважают, а зря. Кто сметает мертвые листья? Кто клумбы пропалывает к Девятому мая, сорня-
ки выдирает? Кто дохлых котов убирает? Кто здоровается с вами по утрам? Правильно, человек
в жилете «Магистраль». Меня только дворники жалеют и понимают.

65
 София Синицкая

– Рустам Ибрагимович, а вы бросьте в окно ключ от домофона!

Надо же, сколько цветов на лестнице, плющ мощный, как в ботаническом саду.
– Здравствуйте! Получите заказ. Проверьте, пожалуйста, и распишитесь.
Большая квартира, пахнет пригоревшей едой. Рустаму Ибрагимовичу лет, наверно, девяносто,
он, видимо, сам хозяйничает, сковородки жжет. Я привез ему тонометр. Ну что же он в пакете его крутит?
– Вы раскройте, я подожду. Хотите вместе проверим? Положите руку на стол на од-
ном уровне с сердцем, я надену манжетку.
У старика давление отличное.
– Вам не курьером надо быть, а врачом.
– Не сыпьте соль на сахар.
– Учиться надо.
– Не все так просто. Кстати, в приложении можете меня оценить.
– Ставлю пятерку! Благодарю вас, молодой человек.
– Не за что! Между прочим, Рустам Ибрагимович, не такой уж я молодой. Много чего
повидал. Я вас гораздо старше.
Смеется.
С тонометром все в порядке, а с нижней дверью нет. Теперь она вообще не откры-
вается. Мне не уйти от Рустама Ибрагимовича. Набежали соседи, вызвали специалиста, он не спе-
шил. Я сидел на ступеньке и думал о Милочке. Мы расстались полгода назад, она забанила меня
во всех сетях, съехала, поменяла номер телефона. То есть решила вообще меня забыть. Статус,
карьера, вот это все ей нужно. А я никто и звать меня никак.
Рустам Ибрагимович напугал, положил холодную руку на шею. Чай позвал пить. Спасибо, до-
рогой человек! Мое имя Мазей, в Питере, конечно, зовут Мазаем, но я, к сожалению, никого не могу спасти.
Со стариком играли в шахматы, он, оказывается, гроссмейстер, и в ленинградском
Доме пионеров учил ребят стратегии дебюта и мату в три хода. «Мат» по-арабски значит «мертв».
Я, конечно, продул Рустаму Ибрагимовичу. Мы сидели за старым дубовым столом, я прямо чув-
ствовал, как от него пахнет историей, слышал голоса всех, кто в течение ста лет за ним обедал.
У этого стола потайной выдвижной ящик. Рустам Ибрагимович сказал, что маленьким прятал ту-
да от мамы котлетки, когда не хотелось кушать. Не успел спросить, где он был во время блокады,
ему стало нехорошо, он прилег и умер.
Я походил по квартире – зеленая, полутемная. Поздоровался с Гарри Каспаровым
и восточной красавицей на фото. Подоконники заставлены орхидеями с вылезшими корнями, ка-
залось, цветы хотят удрать из горшков на этих тонких длинных ногах. Мне не хотелось оставлять
Рустама Ибрагимовича одного здесь тухнуть, позвонил в неотложку и ноль два.

***
Ты полюби меня черненьким, беленьким каждая полюбит… Милочка работает в больнице Марии
Магдалины, спасает детей. И я знаю, на кого она там глаз положила: врач скорой, Сергей Петрович!
Когда пробки, он бегает с детьми наперевес. Это такой вид спорта – стипль-чез с ребенком на ру-
ках. Бежит по Кадетской и орет. Каждая влюбится. А что я? Полное ничтожество.

66 А В Г У С Т 2 0 2 1
3. БАЛЕРИНКА

Силы небесные! Вчера было плохо, а сегодня еще хуже. Спишите все бонусы, только не душите меня
такой работой. Во-первых, велик подо мной рассыпается, проще пешком по городу ходить. Во-вторых,
что за матери такие в Питере живут тщеславные, готовы сгноить ребенка, лишь бы самим просла-
виться. Заказ с балетным барахлом плюс примерка. Я как увидел эту бабу, сразу понял, что история
надолго. Вся прилизанная, нос между глаз, на меня даже не смотрит, не здоровается. Напомнила мне
Милочкину Карамельку – злобную тварь породы чихуахуа.
Барахлишко для девочки. Стали распаковывать, она ахает, радуется, примеряет. Говорит,
что бочок болит. Конечно, болит, у нее порок сердца первой группы. Мать об этом даже не подозре-
вает. И на репетицию ее потащит. Силой потащит, вместо того чтобы к кардиологу сводить. Хочет
быть мамой звезды. На эту тему гадит в инстаграме: «Я в детстве хотела серьезно заниматься бале-
том, но родители меня не поддержали. Как здорово, что Машуня сможет реализовать свою мечту!
Ее цель – Вагановка и быть в хорошей форме. Никакой еды после шести!»
Да Машуня ходит на занятия, только чтобы ты была довольна, чтоб тебя порадовать,
недостойная ты мать. А мечтает съесть розовый пончик в кокосовой стружке и порисовать гуашью.
Я у них пробыл тридцать минут. Пачка с пайетками, трусы-невидимки, пуанты «Гришко» для начинающих.
– Спасибо, мамочка, мамочка, бочок болит!
– Не сочиняй!
– Сваришь макарошки?
– Только мяско! Отдай ему боди с длинным рукавом. Остальное берем.
Девочка, держись от меня подальше, я ангел смерти Мазай, брось все ненужное, я подберу!
Сует мне в руки.
Холодные пальцы.
– Мамочка, кружится головка.
– Не хитри, я по глазам все вижу!
Ну ладно, мне пора. Прости меня, Машуня. И вы, мамаша, извините. Конечно, вам будет хуже, чем
ребенку. Машуню Боженька возьмет к себе за пазуху (я на это очень рассчитываю), а вы не сможете
себя простить до гробовой доски.

***
Моя мама думала, что я стану ученым или мореплавателем. А я вот чем занимаюсь.
Курьер на посылках у тощей с косой.

4. ПОЭТЕССА

В очереди у «Макдоналдса» разговорился с таджикским пареньком из «Достависты»,

он жаловался, что его «отслеживают» – и заказчики, и начальство. Вчера по пути
к клиенту на минутку забежал в будку к дяде сапожнику, сделал крюк шагов триста,
так возмутились и бонусы списали.
Око неусыпное! Меня сегодня тоже отследили и понизили рейтинг.
Вышел на двенадцатичасовую смену в полдесятого. Была запара с ресто-
ранными заказами, метался туда-сюда. И всего двадцать минут, чтобы поесть, отлить,
перекурить. К восьми часам я уже валился с ног.
Опаздывал на адрес, решил смухлевать, на пять минут раньше поставил
статус «прибыл к клиенту». Открыла дверь курчавая тетка в блестящем халате с рас-
стегнутой пуговицей и черных колготках. Стала перебирать заказ – там у нее фигня
какая-то дешевая, мыло, туалетная бумага. Для проверки пшикнула мерзкими духами,
я чуть не сблевал, тут же башка разболелась. И на меня косится, бедрами шевелит.
В общем, нужно ей было не мыло, а курьера соблазнить. «Распишитесь!» – говорю,
а она жарко дышит и умоляет послушать ее стихи. Принялась качаться и завывать:
Полярный день окутал фонари,
Морозов я не видела похожих!

67
 София Синицкая

Мой друг, я не смогла тебя найти,

Стена снега стесала черты несчастных прохожих!
– Скажите, что это гениально! Таких, как я, по пальцам пересчитать! Остальные – пусто-
лайки. А я с большой буквы поэт. Или вот, пронзительное:
Провод души моей оголя,
Ходила в темноте вокзала.
Я заблудилась в поисках себя,
Стена снега черты прохожих несчастных стесала.
– Да вы, матушка, графоманка, – говорю, – и не лезьте ко мне, даже прикасаться к вам противно!
Выскочил, побежал вниз по лестнице. Так она сверху на меня плюнула, на волосы по-
пала, и клеветнический донос в службу накатала, что при доставке воду разбил туалетную. В прило-
жуху заглянул – еще и штраф за опоздание. Бедный я, несчастный!

***
Мне нужно в месяц зарабатывать не меньше семидесяти тысяч, чтобы Милочка вернулась. Сейчас
я в коммуналке живу. Надо снять квартиру на последнем этаже, чтобы был романтический вид. Повесить
картиночки (искать в помойке Академии художеств), купить кресло старое (смотреть на «Авито»),
выложить фотку «ВКонтакте» – «Новая хаза». Возможно, она полюбопытствует с чужого аккаунта,
как бывший поживает, поразится новым моим великолепием, разбанит и вернется.

5. СУПРУГИ

Господи, воззвах к Тебе, услыши мя, почему бы Тебе не дать мне электросамик, надежный, с большим
ходом? В день нужно проезжать минимум сорок километров. В мокрый ветреный день. Мой вес 60 ки-
лограммов плюс весь этот груз за спиной. Понимаю, что от бюджета все зависит, но ведь, Господи,
не последний я андроид в Твоем доме и не прошу скутер бензиновый, не прошу моноколесо, дай лю-
бой клон JackHota 20 километров в час. Подай, Господи!
А эти супруги прожили вместе четверть века и за все время ни разу не поссорились, слова
холодного друг другу не сказали. Бывает же такое! Он ее старше на пятнадцать лет. Заболел, ему удалили
легкое. Почти поправился. И купается в Жениной заботе и любви. Жену зовут Женя. Она страшно о нем
беспокоится: лишь бы не умер, лишь бы не умер. И ей даже в голову не приходит, что может умереть как
раз она, причем очень скоро. А Петр Иванович переживет ее на десять лет. Научится варить суп и даже
гладить рубашки. Она ни за что бы не поверила, что он в семьдесят четыре года будет залезать в «Гугл»
и готовить плов – педантично, по рецепту, с курдюком и курагой. Хитрый Петр Иванович не станет терять
контакт с Женей. Она у него будет везде – на буфете, в сердце, на холодильнике, на подоконнике под де-
кабристом, правда, с расплывшимся лицом – у него рука дрожит, он будет поливать и цветы, и Женю.
Я принес супругам закуску из «Ленты», Женя проверяет заказ, Петр Иванович красиво расписался –
словно сделал несколько взмахов рапирой. Оба они красиво одеты – друг для друга. Сейчас будут обе-
дать. Женя протянула мне две бумажки на чай. Я не удержался, поцеловал ей руку.
– Петр Иванович, вы не ревнуете?
Ухмыляется, крутит ус. Внешне-то я гожусь им во внуки, которых у них нет.
Мужайтесь, Петр Иванович. Вы справитесь. Отвезете Женю на Шафировский, потом
каждый день будете ей подробно рассказывать, что происходит на улице, в магазине, в телевизоре.
Когда к вам явится мой коллега (я, видит Бог, к тому времени пойду уже на повышение) и проводит
к Жене, она будет в курсе всех новостей.

68 А В Г У С Т 2 0 2 1
6. ДЕВОЧКА ИЗ ТИКТОКА

Сегодня кидало в дальние районы. В новостройках всегда путаюсь – столько парадных, квартир,
все одинаковое. Ужасают мусоропроводы в домах, объедки и бутылки, летящие в преисподнюю.
Мы с Милочкой на заре наших отношений снимали комнату в автовском «корабле». Мне посто-
янно снилось, что лифт едет не вверх, а вбок и по диагонали, причем на дикой скорости. Меня
всю жизнь преследуют тревожные сны: бегаю по улицам, рынкам и торговым комплексам, пы-
таюсь оправдаться и что-то доказать маме, Милочке, начальству, с особенной силой чувствую не-
справедливость в устройстве мироздания. Почему мне быть мусорщиком, разгребать весь этот
сор? Я хочу участвовать в созидании, а не задувать свечу. Возможно, в моей жизни, в моем пред-
назначении есть высший смысл, но, Господи, зачем насылать на меня мигрень? Она терзает днем
и ночью, на пару дней отпустит, накатывает снова. Недавно даже приснилась головная боль –
в виде цветка из мяса: розовый стебель без листьев, похожий на кровеносный сосуд, красные ле-
пестки. Хищный влажный цветок.
Утром съел цитрамон и потащился на Приму. Вечером, когда сил уже не было пе-
дали крутить, оставил велик у магаза и перелетал с крыши на крышу. На сайте компании ука-
зано, что передвигаться можно на чем удобно. Мне удобно на крыльях, в темноте, когда никто
не видит. Мои складные не очень мощные, по прямой на них могу спокойно метров двести,
а вверх или вниз трудновато.
Выходы на крыши, как правило, закрыты, особо не разгуляешься, приходится спускать-
ся, цепляясь за балконы. Хорошо, что у меня крепкие перчатки. Я как-то делал доставку старому
рокеру, ему друзья в день рождения послали перчатки без пальцев и в заклепках. При мне раз-
вернул, похвастался, я заценил. У меня была сэкономленная парочка минут, мы поболтали, он мне
сбацал «Дым над водой». Я расчувствовался, обнял его на прощание. Надо же, какое совпадение –
умереть именно в тот день, когда родился.
Крыша точечной высотки, Господи, была открыта. Там стояла шестиклассница Варя.
Она в тиктоке на розовом фоне с сердечками написала тысяче подписчиков, что сейчас прыгнет
с крыши, потому что завтра ВПР, она не готова, и мама ее убьет. Пошла к краю пропасти. Я эту
Варю схватил, потащил на лестницу – хотел объяснить, что лучше пусть мама завтра, чем самой се-
годня. И вообще можно заболеть: прижмись лбом к батарее и дай матери пощу-
пать, перец молотый вдохни (только не сильно) – воспаление носоглотки обеспече-
но. Под мышкой солью и репчатым луком потри. Я все эти хитрости знаю. Я тоже
двоечник, позорно не сдал единый божественный экзамен, теперь курьером работаю.
Варя завопила и стала отбиваться от меня, будто от насильника. Из квар-
тиры выскочил ее отец в майке-алкоголичке, с татухой ВМФ – кривым якорьком
и с крестом на шее. Я приготовился расстаться с несколькими зубами, но мужик,
не обратив на меня внимания, стал колотить дочь.
Такое впечатление, что он меня не видит. Это что-то новенькое.
Я схватил его за руку, он замер, Варя кинулась вниз по лестнице. Мужик
смотрел сквозь меня, дыша перегаром.
Чтобы человек умер, мне нужно до него дотронуться. Но не все, к кому
я прикасаюсь, умирают.
Прощай, чувак. Бить надо меньше.
Я сложил крылья в рюкзак к бургерам и осетинским пирогам и вы-
звал лифт. Мужик лежал около мусоропровода, вокруг его головы была россыпь
серебряных фантиков и картофельных очистков.

69
 София Синицкая

7. ВДОВЕЦ, БАСЯ МАРКОВНА И АБДУРАХМАНЧИК

Сегодня насмешил вдовец Николай Ильич. Была доставка через

мост – тусклый день, ветер, лужи, ночью шел дождь. Жалуюсь Тебе
на мой отстойный «Стелс» с никаким амортизатором и вспоминаю
Абдурахманчика: у него вообще прошлого века велик, антиквари-
ат, брызжет на спину и за шиворот. Если я пойду на повышение,
обязательно предложу тебе, Господи, взять на испытательный срок
этого курьера. Настоящий терминатор, на доставке спешит, суе-
тится, каждый день наезжает на детей и старушек. Собьет – «из-
вините, пожалуйста» и ныряет в подворотню, только его и видели.
Так вот, забавный Николай Ильич. У меня опять цепь
слетела, надо было подтянуть, я остановился на мосту рядом с этим
господином и не мог понять, что он делает. Не обращая на меня
внимания, Николай Ильич достал из рюкзака черную вазу с кре-
стиком. Откупорил ее, вытащил пластиковый контейнер. Сначала
я подумал, что там макароны по-флотски и Николай Ильич хочет
перекусить в романтической обстановке: глядя на невские туманы
и «зеленые, кишащие бациллами воды».
Сильный порыв ветра уронил велик, черную вазу,
взметнул концы шарфа и сбил шляпу Николая Ильича. Чертыхаясь, он пытался открыть контейнер
с женой Басей Марковной. При жизни Бася Марковна своими капризами отравляла существование
Николая Ильича, после смерти тоже не дала расслабиться – написала в завещании, что хочет разле-
теться над Невой под Бродского. Бедный Николай Ильич открыл, наконец, контейнер и приготовился
сказать с трудом заученное: «Бессмертия у смерти не прошу, пусть время обо мне молчит, и над мо-
ей могилою еврейской младая жизнь настойчиво кричит», но Бася Марковна, оседлав Борея, вылетела
из контейнера и забила мужу нос, рот, глаза. Отплевываясь, Николай Ильич вытряхнул остатки пепла
на мокрый асфальт, контейнер запихнул обратно в вазу, вазу – в рюкзак, рюкзак закинул на плечо
и пошел восвояси, бормоча что-то, ругаясь с Басей Марковной.

***
Вечером сидели с Абдурахманчиком на скамейке около хинкальной, ждали заказ. Абдурахманчик не-
важно себя чувствовал, работал с раннего утра и, кажется, ничего еще не ел. Он попросил меня дой-
ти до «Шавермы», взять ему классическую и газировку, дал карточку, сам даже встать не мог, колени
дрожали – похоже, за день он сжег все запасы своего тела. Я принес ему еду и посоветовал отдать
мне свой заказ, а самому пойти домой, встать под душ или полежать в ванне, если таковая имеется.
– Абдурахманчик, чихать на бонусы, здоровье дороже!
Парень был настолько усталый, что даже не мог есть шаверму, не лезла она в него.
Бутылку лимонада осушил в несколько глотков. Закрыл глаза.
– Абдурахманчик, отдай заказ!
Молчит.
– Ты похож на зомби, которым движет жадность. Отдай, иди домой!
Рюкзаки забиты шашлыками, хачапури, лобио, есть там хинкали с бараниной, хинкали
свинина-говядина пополам, хинкали с сулугуни. Курица плавает в ореховом соусе. Плотно упакованы
тушеные овощи, ткемали не разольется, харчо согреет душу и пищевод. Мой коллега садится на ве-
лик и, ничего не соображая, кидается на проезжую часть на красный свет.
Его сбило насмерть, в аварию попало несколько машин, не успевших затормозить.

70 А В Г У С Т 2 0 2 1
8. НЕУТЕШНАЯ ВДОВА

А потом был заказ для неутешной вдовы, которую мне удалось утешить: мы напились, что было,
не помню, проснулся утром в ее постели. Она тихо дышала с закрытыми глазами. Ей было лет
пятьдесят. На одеяло вскочила кошка, пришла ко мне на грудь, стала страстно урчать и месить
лапками. Зачем столько нежности, животное, ведь ты меня совсем не знаешь. Как и твоя хозяйка.
Я смотрел в окно на серый день и беззвучно выл с тоски по Милочке.
Я доставил вдове кучу еды и бутылок, она уже была пьяная, а я еще не отошел от ги-
бели Абдурахманчика. Это был мой последний адрес, я посмотрел в ее глаза и подумал, что ри-
скую здесь зависнуть. Немолодая, но красивая, похожая на боттичеллиевскую Венеру на пенсии.
На стенах висела куча черно-белых фоток, она сказала, что муж ее был фотограф, а в две тысячи
двадцатом помер от ковидлы. Я вытащил из пакетов баклажаны и фарш, который напомнил мне
мой красный цветок мигрени. Она посоветовала выпить «Хеннесси» и посмотреть «Омбре, отваж-
ного стрелка» с Полом Ньюманом.
Я выпил рюмку, спугнул подкатывающую боль. Еще одну. Еще. Фильм отличный –
все строгое, минималистичное, без лишних слов, движения героев отточены, картинка идеальна.
Пах-пах, бабах! Если уж на то пошло, дали бы мне убивать красиво, а не втихаря, исподтишка,
с этим ломаным великом вместо мустанга и унижающим мое ангельское достоинство терморюкза-
ком. Так я думал перед мерцающим экраном, обнимая привалившуюся ко мне незнакомую жен-
щину. А лучше – оставили бы в покое, отправили домой в пустыню. Я смогу прожить на посо-
бие, куплю старый мотоцикл и уеду в закат. А Милочка пусть будет счастлива со своим Сергеем
Петровичем или кем-нибудь другим, кто в сто раз престижнее меня.

9. РАЗГОВОРЧИКИ В СТРОЮ

Я курьер со стажем, долго работал на доставке в Карфагене, там у меня был ослик с корзиной, во-
зил по адресам шмотки и готовую еду, примерно такую, как и в Питере: пироги, овощи, мясо. Кстати,
Милочка была там же, причем на грязной работе – насылала бури на римский флот, парней безжалост-
но топила в Средиземном море и бегала с львиной головой. Кто-то завел моду приносить ей в жертву
младенцев, был скандал, она написала заявление с просьбой о повышении статуса, добилась перевода
в больницу Марии Магдалины, теперь ребятишек лечит. В отличие от некоторых лохов.
Господи, ты очень крутой, одним Своим голосом стираешь в прах баоба-
бы, высекаешь пламя огня и сотрясаешь пустыню Кадис, но вот скажи мне – на хрена
Тебе гибель детей? Господи, по словеси Твоему вразуми мя – на хре-на? Почему я дол-
жен приходить за всеми этими Машунями? Ты говоришь, что не нужны Тебе жерт-
вы, разве что сокрушенные сердца людей и чурок типа меня, а Сам бедных зайчиков
прибираешь. Неувязочка.
Понимаю, что после этих разговорчиков буду еще тысячу лет с термо-
рюкзаком бегать, ни о каком карьерном росте даже заикнуться не смогу.
Я плебей, низший ангельский чин, мое дело – двенадцать заказов
в день и не питюкать.
Господи, вонми гласу моления моего, отправь меня шестерить на Кадетскую
линию к Милочке!

71
 10. ПОСЛЕДНИЙ ЗАКАЗ

Был заказ еды из «Пятерочки» по тарифу «срочная доставка».

Ну и двор! Огромная лужа, через нее брошены мостки из старых дверей.
Все настежь, пахнет котами. Давно не видел такой обшарпанной лест-
ницы. Здесь квартира, видимо, горела – на площадке черный потолок.
С трудом втащил мешки на последний этаж. Постучал –
даже нет звонка. Раздался знакомый мерзкий лай, от которого меня
прошибло холодным потом: Милочка?!
Мы поразились, увидев друг друга. Что бы это значило?
– Я ничего не заказывала. Чекни приложение. Может, надо в другую квартиру?
– Милочка, я не могу без тебя.
– А я не могу с тобой.
– Что же делать?
– Не знаю.
– Я голодный и несчастный.
– Отнеси заказ и возвращайся.
Забарабанили в дверь. Карамелька снова залилась диким, захлебывающимся лаем, можно
было подумать, что пришел медведь. Я действительно ошибся квартирой. Злая тетка забрала свою еду.
– Это математичка из СПБГУ СОШ, ее все достало.
Милочка вышла на лестницу и закричала:
– Зоя Захаровна, хорошего вечера и приятного аппетита!
Из-за лая мы не услышали, что ответила математичка.
Я хотел войти в приложение, чтобы отметить «заказ доставлен», но оно исчезло с экрана.
– Попробуй перезагрузить и снова закачать, – сказала Милочка.
Что-то странное происходило с моим айфоном: на экране все приложения дрожали,
моргали и по очереди гасли. Последний фейсбук остался, но и тот подрыгался, растаял, и тьма во-
царилась над бездной.
– Похоже, Гена* тебя уволил.
– И пожалуйста. Я, гад, забрал Машуню в пачке с пайетками.
– А я ее спасла.
– Милочка, ты же не имела права!
– Вот и меня уволили.
– Что теперь делать?
– Ждать, когда перекинут.
– Куда?
– Хэзэ.
– Зачем Ему дети?
– А зачем мама Рустама Ибрагимовича?
– Милочка, что ты знаешь про нее? Почему старик вспомнил котлеты перед смертью?
– Насколько мне известно, маму он почти не помнит, лишь видит в ящике стола котлет-
ки. Ее расстреляли, когда ему было шесть лет.
– Зачем это?
– На всякий случай. Некоторые думают, что, если бы молодых матерей не расстреливали,
Сталин проиграл бы Гитлеру. А так все содержались в строгости и были заточены на победу.
– Какой бред. Это ты в соцсетях читаешь?
– Когда бессонница.
– Я хочу есть, лечь и умереть.
– Тебя утешит пицца из «Кастельсардо».
Милочка сделала заказ со своего мобильного, мой вел себя безобразно, самозагрузил
ютьюб и показывал «Битву экстрасенсов» – по-моему, самое дебильное шоу.

*Бог, генеральный директор на ангельском сленге

72 А В Г У С Т 2 0 2 1
 Чота я разревелся.
– Иди ко мне!
Милочка раскинула крылья, но снова залаяла
Карамелька. «Доставка пиццы!» Ну и скорость у этого курьера.
Я только одного такого знал.
Господи, на пороге стоял Абдурахманчик!
– Как, это ты, живой?
– Не совсем. Распишитесь. Оцените, пожалуйста, заказ.
Пожав руку мне и Милочке, Абдурахманчик кинулся
вниз по лестнице. Вот идеальный курьер, не то что я.
– Как ты думаешь, Милочка, он за нами приходил?
– Похоже, что так.
– Поужинать успеем?
– Давай не будем торопиться. У меня есть каберне по акции из «Дикси». Смотри, вот «ма-
ринара» и «четыре сыра» – тридцать два сантиметра, на традиционном тесте, дровяная печь, моцарел-
ла с итальянской фермы.
– Что значит традиционное тесто?
– Ну, вспомни мамины пироги.
– Мне есть что вспомнить. Вареный ячмень с инжиром.
– А еще у твоей мамы были офигенные маринованные артишоки.
– Бараньи ребрышки.
– Мазай, я пью за твое здоровье! Прости меня, дура я была амбициозная.
– Милочка, это ты меня прости, лошару. Обещаю, я добьюсь, я сделаю.
– Что сделаешь?
– Буду ползти по карьерной лестнице, заискивать перед начальством, локтями всех рас-
талкивать. Бойтесь меня, конкуренты!
– Сделаешь-то что?
– Вырасту над собой. Пролезу в высший ангельский чин. Куплю квартиру в Камергерском
переулке. Будешь в ГУМе ботинки «Шанель» покупать за девяносто тысяч.
– Не юродствуй.
– Мороженое каждый день клубничное.
– Ну не треплись, не время. Видишь, Гена быкует. Мы лоханулись – я без разрешения
вернула ребенка с Того света, ты роптал и выдрючивался. Почему поэтессу не забрал?
– Ну не мог к ней прикоснуться. Мерзкая!
– Ладно, забей. Будь, что будет.
– Главное, чтобы нас не разлучали, Милочка.
– Главное, не высовываться, Мазай. Не мы этот скорбный мир придумали.
– А можно его беспалевно подмандить?
– Даже не думай. Не нашего ума дело. Откуда
ты знаешь, что правильно, что нет? «Теперь мы видим
как бы сквозь тусклое стекло, гадательно».
– Закажем на «Озоне» аккумуляторный стекло-
очиститель со сменной всасывающей насадкой, делов-то.
– Все, мой телефон тоже сдох. Ешь скорей.
За нами скоро лифт приедет.
– Тот, что по диагонали гоняет? Да здравству-
ет ночной кошмар.
– Лишь бы вниз не поехал.
– Нажмем на стоп и вызовем диспетчера.
– Выкрутимся. Нравится «маринара»?
В «Кастельсардо» тесто тончайшее, осьминожки хру-
стящие и томат исключительный. Давай еще чокнемся.
«Сантэ!» – как говорят французы.
– Аминь! ≠

73
 Валерий Печейкин

РАБОТА ФЕДОТА

СК АЗКИ Чертово распятие 76

Д ЛЯ ЧТЕНИЯ
НА ОТДЫХЕ

Горшочек, вали! 78

ВАЛЕРИЙ Хер до тучи 80

ПЕЧЕЙКИН

Драматург «Гоголь-центра» Печейкин

своими яркими вступительными лекция- Гроб с мигалкой 82
ми настраивает зрителя на предстоящий
спектакль. Лауреат премии «Дебют» 2007,
публиковался в литературных журналах
и выпустил сборник драматических про-
изведений «Люцифер». Автор передачи Работа Федота 84
«Культпросвет» на YouTube-канале Центра
Вознесенского, известен своей активно-
стью в социальных сетях – за его смелы-
ми, остроумными и едкими наблюдения-
ми следят тысячи подписчиков. Часть этих
коротких текстов вошла в сборник «Злой
мальчик», вышедший в прошлом году.

По просьбе Esquire Печейкин написал не-

сколько коротких рассказов, героями кото-
рых стали как производители, так и сред-
ства производства.
Иллюстратор Родион Китаев

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Валерия Печейкина
можно прослушать
в приложении
Storytel

74 А В Г У С Т 2 0 2 1
75
 Валерий Печейкин

ЧЕРТОВО РАСПЯТИЕ

История эта произошла в девяностые годы в одном российском городе, до которого от Москвы часов
пять езды. В этом городе, конечно, есть улица Ленина. И, разумеется, улица Победы. А вот улицы
Сталина уже нет, на ее месте улица Весенняя.
И вот на этой улице есть мастерская, в которой работал Иван Руконогов. Имел он среднее
образование и некоторых знаний не имел. Он не назвал бы вам, например, год рождения Пушкина.
Кстати, а вы сами его назовете? Так вот, дни рождения поэтов он наизусть не помнил, но очень
их уважал. Да и вообще все хорошее уважал.
В мастерской Иван занимался ремонтом широкого профиля. С утра несли ему сломан-
ные молнии, сапоги, радиоприемники, соковыжималки и все, что ломалось. Все удавалось ему почи-
нить и приладить. За все брался и брал по-божески – цены не ломил. Поэтому знал про Ивана весь
город и даже некоторые москвичи. А ему это только на радость, ведь работы-то в родном городе ох
как мало. Молодежь в поисках работы ехала в столицу. А Иван жил на родине и не думал о Москве.
Было это накануне Пасхи. Накануне святого праздника пришел к Ивану в мастер-
скую дедушка. Такой, знаете, божий одуванчик. Медальки звенят на груди, борода их накрыва-
ет. Только принес он не ботинки и не ночник, а самое настоящее распятие. Деревянный крест
и металлическую фигурку Христа. Только порознь: Христос, дерево и три маленьких гвоздика.
Крохотных, как мушиные ножки. Вот, говорит дедушка, развалилось распятие перед самой Пасхой,
так жалко. Починишь, родной? Починю, отвечает Иван, отчего не починить, такая же работа, как
и всякая другая. Вот и славно, говорит дедушка, и задаток кладет – тысячу рублей. У Ивана аж
глаза выпрыгнули – зачем так много? А старичок говорит, это только малый задаток, а когда по-
чинишь, дам десять тысяч. Десять тысяч?!
Загорелись у Ивана глаза, да только он сразу себя одернул: нехорошо старика об-
дирать. Старик-то явно в помешательстве, если такие деньги предлагает. И действительно, глаза
у него бегают, бороденка трясется, на одну ногу припадает, вторую волочит, каблучками сту-
чит и фыркает как еж. Поймал старик Иванов взгляд и говорит, ты не смотри, что я такой – это
от военных травм и советских преследований за веру. Сохранил я веру в сердце, как и этот крест,
доставшийся мне от бабки. А бабки, как сейчас говорят, то есть деньги, мне уже ни к чему, хочу
их на благие дела растратить. Ты, вижу, парень хороший: непьющий, работящий – вот и зарабо-
тай на добром деле. Задумался Иван: вроде дело старик говорит. Даже стыдно стало, что упрекнул
его в помешательстве. Взялся Иван за работу. Старик пообещал зайти через пару недель без од-
ного дня. То есть через тринадцать дней.
Решил Иван, что дело ему досталось несложное и он управится с ним позже. Да толь-
ко ничего в тот день ему не давалось. За что ни возьмется – все из рук валится. Ближе к вечеру взял
Иван распятие, фигурку Христа, положил рядом. В ладони – три гвоздика. Взял один – к левой руке
Спасителя приставил. Молоточек взял. Коротко замахнулся… И думает тут Иван, это я, получается,
сейчас Христа распинать буду? С другой стороны, это не Христос, а лишь железная фигурка. Но с дру-
гой стороны… Может быть, поэтому старик предложил ему так много денег? Иван вспомнил его при-
А
щур, бороду, спускавшуюся на медали. Медали, которых он узнать не мог… Нет, все это домыслы.
Замахнулся, ударил. И тут же треск в розетке – пожар. Вспыхнул как костер. Не гас- Я
нет от воды, а только ярче разгорается. Так и сгорела мастерская Ивана.
Неделю мучился Иван с заказами – пока перед всеми извинился, всем деньги раздал. Н
Вот и ушла тысяча задатка, который старик дал. Без мастерской Иван домой работу брать стал,
З
а на мастерской повесил объявление с телефоном. И вот воскресным вечером сел Иван на кухонь-
ке, достал платок, размотал распятие. Держится Христос на одном гвоздике. Еще два рядом лежат. П
76 А В Г У С Т 2 0 2 1
 Взял второй гвоздик и к правой руке Христовой приставил. Нет, думает, не может быть тут связи –
пожара и гвоздика. Все это совпадение и суеверие. И тут впервые задумался Иван: а есть ли Бог?
Если есть, то пусть, думает, проявит себя. Замахнулся, да как слетит с молотка боёк и в правую
бровь Ивану – хрясь. Кровища потекла! Целое море!
Не стал Иван больше судьбу испытывать. Или Бога? Он тогда еще не знал. Отправился
Иван к своему старому товарищу – школьному другу. Еврею. Звали его Семен, волосы у него
были кудрявые, работал он нотариусом – оформлял и принимал завещания. Много тогда народу
раньше времени помирало – в 1990-е годы. Пришел Иван к Семену и говорит, дело у меня к те-
бе. Ты только не смейся, я серьезно. Так, мол, и так, принес я к тебе распятие – нужно прибить
Христа к дереву. «А мне-то почему, я же нотариус», – удивился Семен Соломонович Шпак. А по-
тому что ты, извини, еврей. Вы Христа один раз распяли, вот распни во второй. «Ой, ну ты глу-
пости говоришь, Ваня. Какой я тебе еврей, у меня и обрезания нет». А это значения не имеет, от-
вечает Иван. Семен же настаивает, мол, еврей бы давно уехал в Израиль, а я… При-ко-ла-чи-вай,
требует Иван. Завтра последний день – тринадцатый. «Ну ладно, давай сюда». Взял Семен крест,
фигурку и гвоздик. Так всего делов – один гвоздик прибить? Сразу бы сказал! Взял, приставил
гвоздик к скрещенным ногам. Тюк-тюк, вот и готово.
Смотрит Иван на Семена: вроде жив. Смотрит кругом: вроде все как было. Как вдруг
дверь открывается и заходит тот самый старик. И смеется. Говорит, отдай мое распятие, а тебя,
Семен Шпак, я заберу с собой в ад.
Но Семен ему отвечает: «Одну минуточку. Вы сначала с моим товарищем расплатитесь.
Сколько он тебе должен, Ваня?» Старик поворчал, но заплатил. Тогда Семен продолжил: «А меня
по какому праву в ад? Я воспитан в марксистско-ленинской традиции и ад не признаю. Я тут вы-
ступил как подрядчик». И стал он со стариком спорить. Доспорились они до того, что пришлось
вмешаться небесному архангелу. Тот явился – очень красивый, со светящимися крылами, – и решил,
что Иван с заданием справился, душу сохранил, а чертова старика обязал Семену Шпаку еще де-
сять тысяч рублей заплатить. У старика с собой только еще три было. Семен оказался тоже с бла-
городством и попросил на оставшиеся семь тысяч исполнить желаний Ивана.
Иван пожал плечами и сказал, что ничего ему не надо. Хочу, говорит, чтобы вера на-
ша православная восстановилась, чтобы сильная рука нас вела, чтобы мужчины были мужчинами,
а женщины красивыми, чтобы дети рождались. И чтобы крепла Россия!
Черт сказал, что это больше семи тысяч стоит. Ангел сказал, что все это Бог дает за-
даром, когда в стране есть такие, как Иван.
Все, о чем он тогда попросил, – сбылось. Те же, кто в эту историю не верит, не верит
и в Россию. А кому нужны доказательства, пусть тому их черт даст.

А МЕНЯ ПО КАКОМУ ПРАВУ В АД?

Я ВОСПИТАН В МАРКСИСТСКО-ЛЕ
НИНСКОЙ ТРАДИЦИИ И АД НЕ ПРИ-
ЗНАЮ. Я ТУТ ВЫСТУПИЛ КАК
ПОДРЯДЧИК
77
 Валерий Печейкин

ГОРШОЧЕК, ВАЛИ!

Жил-был в России горшочек. И все у него было хорошо, то есть никак. Стоял он на полке, молчал.
Иногда протирали его от пыли. Дарили его и передаривали. Так и оказался он дома в семье Фофановых.
Семья как семья, ничего особенного: отец, мать, двое сыновей и невестка. Немного пьют, редко дерутся,
но больше плачут. Целыми днями они выясняли отношения. Кто кому что сказал, на кого и как по-
смотрел. Горшочек просто стоял и слушал. А что он мог сделать? Он же обычный глиняный горшок.
Но однажды его сняли с полки и наложили в него кашу. Был это День России. Тогда вся
семья решила примириться, жить дружно и относиться друг к другу с любовью. «Ведь мы русские люди».
После этого у Фофановых еще горшочки появились. Раньше наш горшочек и не знал,
что в мире есть такие же, как он. И тут на его полке, кроме термометра и иконы, появились другие
горшки. Удивился горшочек, обрадовался. Но вскоре понял, что они одной природы, но не одной
породы. Горшки были какие-то грубые, не мылись после еды, стояли с налипшей капустой и греч-
кой. А наш горшочек был с тонкими стенками, ему не нравилось, когда его руками хватали, лож-
кой в нем шурудили. И мылся он хорошо. Остальные же горшки смотрели на горшочек и смеялись
над ним. Ой, какой неженка! Какие тонкие стеночки! Может, ты не горшок, а вазочка. И хохочут.
Однажды отец семейства уснул перед телевизором. Смотрел он программу о народ-
ных ремеслах – о том, как ложки деревянные делают. Смотрел и задремал. Мимо шел толстый

78 А В Г У С Т 2 0 2 1
кот, пульт лапой нажал и переключил на культурный канал. А там рассказывали о венецианских
стеклодувах. Как они делают из стекла горшочки, вазы, вазочки, тарелки, кашпо, всяких бабочек,
игрушки для елки. Так поразило это наш горшочек. Он увидел, что есть другой мир – не гру-
бый и глиняный, а тонкий и прозрачный. Решил горшочек, что уедет он из России в эту страну
стеклодувов. В Венецию. Или куда Бог даст.
После ужина, когда горшки валялись грязными, все в каше, горшочек сказал, что
он уедет из страны. Другие горшки, когда услышали, то не поверили. Как это – уедет? Ты же гор-
шок! Ты чего? Умом раскололся? Крышечкой съехал? Или дном протекаешь? А горшочек, разозлив-
шись, говорит: не ваше собачье дело, чашки без ручек, дураки пузатые, земляные комки. А горшки
ему: если что-то в России не нравится, горшочек, – вали! Хорошо, что хозяйка сразу их в посудо-
мойку засунула, иначе бы все передрались, раскололись.
На следующий же день стал горшочек по кабинетам ходить. Там не особо удивля-
лись, что к ним горшочек пришел. Ведь чиновникам что человек, что горшок – все одинаково.
Долгов и детей горшочек не имел, преступлений не совершал. Выдали ему заграничный паспорт,
а визу он вскоре сам получил. Пора ехать.
Молчали в тот день остальные горшки. Горшочек ничего с собой брать не захотел:
ни горстки кашки, ни куска хлеба. Стали вдруг другие горшки говорить, что всегда его любили.
И будут скучать, потому что с ним интересно. А теперь – тоска глиняная.
Утром сел горшочек в такси и поехал в аэропорт. Едут они, едут и встали на шоссе
в пробку. Водитель болтливый попался и вывел горшочек на разговор. Горшочек говорит, мол, уле-
таю из этой страны, где к людям относятся как к горшкам, а к горшкам и того хуже. Куски мяса
и комки глины – вот и все население. Я такого не хочу. Водитель ему отвечает: эх… Я, говорит, сам
каждый день вожу людей в аэропорт. Кто-нибудь безвозвратно улетает. Горько так, грустно… Думал
он об отъезде? Думал, конечно. Да только кому он там нужен – простой русский мужик. Рассказал,
как тоскливо ему живется. Семья у него такая же, как у горшочка была: жена, два сына, невестка.
Только не кот, а собака. Для души он делает деревянные ложки. И пьет.
Рассказывал он это долго, а пробка автомобильная все не кончается. И тут говорит во-
дитель горшочку: «Ох, дружище, от тоски живот мне скрутило, а выйти некуда. Боюсь, что сейчас
случится конфуз. Не знаю, что и делать…» А горшочек говорит: «Не то оскверняет, чем нас напол-
няют, а то, чем мы сами наполняем мир. Совершай же в меня!» Горшочек крышку открыл, водитель
штаны спустил и пристроил свой зад. И наполнил горшочек до краев… как бы сказать… серевом.
Горшочек так и улетел. На российской границе ничего не сказали, а на европейской толь-
ко нос поморщили: фу, русский. От этого стало горшочку неприятно. Увидел он, что за границей все
из стекла, но стекло это бронебойное. Вроде улыбается тебе человек, а сам за стеклянной броней сидит.
Год прошел. Однажды лежат грязные горшки в раковине. И вдруг видят по телевизо-
ру – горшочек! Их старый друг! По репортажу рассказывают, как он живет в Европе. Оказывается,
по тамошним законам горшочки должны не ждать, когда в них еды наложат и помоют. А сами
кашу варят. Наш горшочек пробовал, но каши у него не получилось. Зато получилось другое.
Как бы сказать… Горшочек стал варить вместо каши – какашки. А с водителем, который наполнил
его по дороге, завязалась переписка. Одно немецкое издательство выпустило ее книгой. Назвали
«Русское золото: разговор человека и глины». Горшочек хотел подписаться «Ночной Горшок»,
но ему посоветовали «Горшочек Тьмы». Ходят слухи, что могут ему дать Нобелевскую премию.
Одни не верят, другие верят. А вы-то как думаете?

79
 Валерий Печейкин

«НАШ ХЕР ВСЕ РАВНО БОЛЬШЕ, А Д

Б
ХЕР ДО ТУЧИ З
Т
Жил да был один хлопец. Звали Митя, родился в Херсоне. Все братья его были богатыри – ро-

М
стом в два метра, плечи аршинные. Красавцы! А Митя был в семье сморчком: один метр шесть-

В
десят семь сантиметров. И то на цыпочках, а так-то метр шестьдесят пять. Особых талантов
у него не было. Лицом разве что смазлив, да только с лица, как известно, воду не пьют. Ни в на-
уках, ни в сельском деле успехов Митя не имел. У братьев над кроватью – дипломы олимпи-
адные и кубки спортивные, а у Митяя нашего – актриса немецкая с большими персями. Вот
и все достижения. Братья над младшим потешались: ничего-то ты не умеешь, кроме дрюканья.
Да только годы шли, а Митя вдруг заимел неожиданный успех у баб. Даже братья-богатыри
такого успеха не имели. А Митя очень даже имел. До такой степени, что одна баба, Наташкой
звали, вызвала его к себе в Москву. И посадила Митю в свою фирму помощником риелтора.
И стал Митя там успехов добиваться, да таких, что даже братья ему позавидова-
ли. Стали у него помощи просить, чтобы в Москву ехать и там жить. Митя попросил Наташку
свою, она всем квартиры помогла выискать – с печами микроволновыми, мебелью, а одному
брату – даже с джакузи. Это самому старшему.
И захотела Наташка всех братьев перепробовать. И прямо по годам пошла – от млад-
шего к старшему. Вот, напробовавшись, лежат они в джакузи, тогда старшой брат и спрашивает
Наташку, мол, как я – хорош? А она ему отвечает как на духу – из всех братьев ты самый луч-
ший, да только Митя еще лучше. Обиделся старший брат, запузырилось джакузи от его злости.
Как так, говорит, он лучше, да чем лучше? А Наташка, так уж и быть, говорит ему шепотом:
у тебя хер с пол-локтя, а у него – с локоть.
«Так вот, значит, дело в чем!» – рассвирепел старший брат. Вот что он в конторе тво-
ей риелторской делает! Работничек! Я, понимаешь, автомеханик, другой брат – аптекарь, третий –
спортсмен, четвертый – индивидуальный предприниматель. Каждый свой хлеб честным трудом
зарабатывает, а Митька – срамным удом. Тьфу, курощуп! Хотел уж старший брат уйти, а Наташка
ему говорит: останься, милый. Мне, говорит, его удочка уж великовата стала, да и растет она – куда
ж такое годится. Растет? «Да, как борода растет, так и она». Тут-то и понял старший брат, в чем дело.
А дело было вот в чем. Фамилия у Мити по отцу была Щукины, а по матери –
Великановы. И сплошные мужики в роду, кроме матери. И все, едва сорок лет исполнится, так
помирали. Причем многие от самоналожения рук. Почему так – никто понять не мог. Все кра-
савцы двухметровые, все при деле, а уходили в полном расцвете. Говорили, что это потому, что
подхватили болезнь Ильи Муромца – депрессивную лярву. Или лявру, как мать их говорила,
царствие ей небесное. Да только, если правду сказать, дело было в другом. Фамилия Щукины
дана им была не случайно. Ведь щука сколько живет, столько и растет. И Великановы из той
же породы. Это все наследники больших людей, населявших Россию в давние времена. И вот
когда вырастали мужики из рода Щукиных-Великановых за два метра, то сами искали поги-
бель, чтобы не выдать свое происхождение. Ведь нынешний мир заселен карликами, а те нена-
видят великанов: хватают их, устраивают им суды и замучивают в тюрьмах.
Да только на Мите Щукине натура решила подшутить: пустила рост его не вверх,
а в хер. В детстве у него херок был с мизинец, потом – с ладошку, а вот теперь до локтя дошел.
И дальше пошел. А куда дальше-то? Не понравилось это Наташке, вот и бросила она Митю. Это
уже, говорит, извращение. Выгнала его из фирмы своей риелторской. Но Митя долго не горе-
вал. Слава о нем по всей Москве уже ходила. Сначала один артист в его мужскую силу влю-
бился, потом стали у него брать интервью газетчики, а потом – телевизионщики. Кончилось

80 А В Г У С Т 2 0 2 1
А ДОКАЗЫВАТЬ ВАМ НИЧЕГО НЕ СО
БИРАЕМСЯ». С ЭТОЙ ЗАПИСКОЙ
ЗАНЯЛИ ТРЕТЬЕ МЕСТО И ОЧЕНЬ
ТОГДА ОБИДЕЛИСЬ. ПОЧЕМУ ЭТО
МЫ ДОЛЖНЫ ВАМ ДОКАЗЫВАТЬ?
ВЫ ДОКАЖИТЕ

тем, что прознали про Митин хер тиктокеры. И стал Митя хером махать, как корова – хвостом.
Миллионщиком сделался от этого. Начал в кооперации с другими чудаками вступать: бабой-
жопой, троеполой козявкой и депутатом, у которого на месте рта – сральник. Вместе они ком-
мерцией промышляли, продавали, как коробейники, всякий китайский хлам.
И вот так прославился Митя, что депутаты решили, что надо его отправить на ев-
ропейский конкурс херомерия. Там каждый год собирались мужики с большими херовинами.
Судило все это жюри, а главной была немецкая актриса, которая висела у маленького Мити
над кроватью. Выкрасили Митин хер в березу, дали ему заграничный паспорт и подстригли
по-новому. Сочинили ему песню: «Наш хер до тучи, мы вас всех лучше». Да только накану-
не выяснили, что будет среди участников один голландский мужеложец, у которого хер еще
больше. На несколько сантиметров, но больше. Тут все в России за голову схватились, а по-
том за Митин хер. Ну и ну! Что же делать? Проиграть голландцу, да еще содомиту – дело так
не пойдет. Думали-думали и наконец придумали: надо Мите хер подтянуть. Всей страной.
Посадили Митю в кресло на прямом телеэфире, позвали в студию лучших людей
государства. Батюшку, мать-одиночку, победителей олимпиад по русскому языку и литературе,
патриотов-мотоциклистов, девочку-инвалидку, известного скрипача и врача. Стали они Митин
хер, как репку, тянуть. Тянули-тянули, а врач им говорит, сильней или слабже. А вся страна
в прямом эфире смотрит и молится за победу.
Вдруг – хрясь.
Это мать-одиночка оступилась, дернула. Порвался Митин хер: одна часть у наро-
да, вторая у Мити – кровь фонтаном. Батюшка кричит: шапки долой! Порвали мужика. Потом
смотрят: живой он. И хер стал, ну, как сказать, обыкновенный. Как у простого человека. Митя
обрадовался: наконец я как простой мужик, удалю тикток, найду работу на фабрике, женюсь,
помру. Ура! Все телевидение за Митю радовалось. На руках его качали, целовали. Мать-одиночка,
которая хер оторвала, себе его оставила. Я, говорит, на нем белье сушить буду. Митя ей разрешил.
А на конкурс херомеров отправили записку: «Наш хер все равно больше, а дока-
зывать вам ничего не собираемся». С этой запиской заняли третье место и очень тогда обиде-
лись. Почему это мы должны вам доказывать? Это вы докажите. Лжецы!

81
 Валерий Печейкин

ГРОБ С МИГАЛКОЙ

У одного мальчика умерла мама и перед смертью сказала: «Андрей, не крась ногти моим черным
лаком. Он стоит в красном шкафчике, на верхней полочке». Андрею тогда было восемь лет, и ему
показалась странной эта просьба. Потом его мать умерла. Прошло десять лет. Андрею исполни-
лось восемнадцать. И тогда он открыл красный шкафчик, а на верхней полочке стоял черный
лак. Андрей открыл его и стал красить ногти. На левой руке большой палец, указательный палец.
Средний пропустил. Безымянный палец, мизинец. И на правой руке большой палец, указательный
палец. Средний снова пропустил. Безымянный палец, мизинец.
Покрасил, убрал лак на полку в красный шкафчик. Закрыл. Потом снова открыл,
забрал лак, положил в сумку. И пошел на работу.
Сидит Андрей на работе, и вдруг по радио передают:
– Мальчик, мальчик! Сотри ногти! Гроб с мигалкой въехал в твой город.
Андрей пожал плечами: ну, мало ли какой мальчик. И продолжил сидеть
на работе. Но вдруг по телевидению передают:
– Андрей, Андрей! Сотри ногти! Гроб с мигалкой едет по твоей улице!
Андрей пожал плечами: ну, мало ли какой Андрей, и продолжил сидеть на работе.
Но вдруг по интернету передают:
– Андрей Мамин, Андрей Мамин! Сотри ногти! Гроб с мигалкой стоит возле твоей работы!
Андрей задумался, ведь его так и зовут – Андрей Мамин. Но кому и какое дело до его ног-
тей? Но потом снова пожал плечами и продолжил сидеть на работе. Как вдруг у него зазвонил телефон:
– Андрей! – это был голос отца. – Я не знаю, как не так я тебя воспитывал, но, умоляю,
сотри ногти! Ну зачем тебе это? Ты ведь помнишь, что мама говорила? Не надо красить ногти ее
черным лаком в красном шкафчике... Гроб с мигалкой уже поднимается в лифте, Андрей. Скоро
он будет в твоем офисе! Ты, б***, хоть понимаешь, что это за гроб? Ты что, новости не читаешь?
Они придут ко мне с налоговой проверкой! Гроб с мигалкой уже на твоем этаже!.. Они могут что
угодно, Андрей. Нам вчера почтовый ящик подожгли. Я тебя умоляю, не для себя, так для нас.
Ты жить не хочешь, а мы хотим… Гроб с мигалкой открывает твою две...
Андрей бросил трубку. Он попробовал работать, а не говорить. Тут – стук. Андрей
смотрит и видит, что черный гроб с мигалкой стоит посреди офиса. Андрей выходит из-за стола.
Гроб открывается, а из него…
– Мамин Андрей Андреевич? 1996 года рождения? Проживающий по адресу: Москва,
Пресненский район, улица Климашкина, дом номер…
– Да, это я. А вы кто?
– Последний раз говорю: сотри ногти.
Андрей вынул из сумки черный лак, открыл. И накрасил два средних пальца. Стоит
и показывает: вот, видел? Это мое право!
Тогда гроб открылся, из него повалил дым. Когда дым рассеялся, то Андрей увидел, что
внутри гроба лежит его мать, которую обвивают змеи. Обвивают и душат. По лицу ее текут красные,
как шкафчик, слезы. Мать говорит: «Андрей-Андрей, я же просила тебя не брать мой черный лак!»
Андрей заплакал: «Мама, мамочка! Прости меня!»
И тут гроб загорелся вместе с матерью. «Поздно!» – прокричала мать. И все пропало.
Приехала полиция и пожарные. Они нашли Андрея мертвым. И на его пальцах не бы-
ло ногтей. Отца Андрея арестовали за налоги. А красный шкафчик исчез.

82 А В Г У С Т 2 0 2 1
83
 Валерий Печейкин

Е
С
РАБОТА ФЕДОТА Э
П
Федот до конца своих дней клялся, что эта история правдива. Могло ли такое произойти – судить
вам. Но из уважения к памяти нашего друга Федота я расскажу эту историю так, словно она про-
изошла со мной. Разумеется, не так красочно, как это получалось у самого Федота, упокой Бог его
И
душу. Но я постараюсь наполнить эту историю верой в события, а там, где вера, там и правда.
Случилось это в начале лета. Поначалу Федот называл нам точный год, затем менял
его несколько раз, а в конце концов совсем перестал называть. И я не стану. Но лето в этой исто-
рии было неизменным. Федот всегда начинал с того, что на улице было жарко, а в кабинете пре-
зидента – прохладно. Только рука президента была теплой и даже горячей, когда Федот пожал ее.
Перед Федотом, хоть глаза его и не верили, был он – президент. Настоящий. Наш.
До последней минуты Федот полагал, что это шутка. Когда сначала позвонили, пред-
ставились, потом приехали в назначенное время. Черные машины и мужчины в темных пиджаках.
Страшные. Но был среди них мужчина, который говорил с Федотом. Он был в свитере и джин-
сах – такой простой мужичок, но очень неглупый. Был момент, когда ему позвонили на телефон,
и он заговорил по-немецки. У Федота это вызвало огромное уважение. Затем мужчина отложил те-
лефон и подмигнул Федоту, мол, ох уж эти немцы. Федоту это очень понравилось, и он располо-
жился к этому мужичку. Тот объяснил ему – так, мол, и так, нужно съездить на встречу с самим
президентом. Вот прямо с ним. А зачем ехать – не говорили. И Федот понял, что, сколько ни спра-
шивай, не скажут. Ладно, согласился.
Но до последнего мига думал, что в конце будет сюрприз. Или появятся телекамеры,
а потом его покажут в программе «Вот дураки!». Федот так думал, даже когда автомобиль с ним въе-
хал в Кремль. Даже когда повели его по каким-то красивым коридорам без окон. И в конце ввели
в кабинет, который он видел много раз по телевизору.
Федота оставили одного на стуле. Он сидел, прилипнув от страха. Прошло минут пят-
надцать, страх поутих. Федот встал и немного походил, размялся. Через двадцать минут он даже
тихонько насвистывал. Минут через тридцать Федот даже потрогал пальцем край стола, где коро-
бочки какие-то стояли. Тут вдруг дверь открылась, и вошел сам президент. Федот испугался. Но тот
сразу приветливо протянул руку. Она оказалась теплой и крепкой. Президент пригласил Федота
сесть, только уже не на стул, а на диванчик.

ФЕДОТА ОСТАВИЛИ ОДНОГО

НА СТУЛЕ. ОН СИДЕЛ, ПРИЛИПНУВ
ОТ СТРАХА. ПРОШЛО МИНУТ ПЯТ-
НАДЦАТЬ, СТРАХ ПОУТИХ. ФЕДОТ
ВСТАЛ И НЕМНОГО ПОХОДИЛ, РАЗ-
МЯЛСЯ... ТУТ ВДРУГ ДВЕРЬ ОТКРЫ-
ЛАСЬ, И ВОШЕЛ САМ ПРЕЗИДЕНТ
84 А В Г У С Т 2 0 2 1
 ЕСЛИ МИРОВАЯ ВОЙНА НАЧНЕТ-
СЯ, ТО УЖЕ НИЧЕГО НЕ ПОДЕЛАТЬ.
ЭТО КОНЕЦ МИРУ. НАДО СЕСТЬ,
ПОМОЛИТЬСЯ, ОБНЯТЬ РОДНЫХ
И ДРУГ НА ДРУГА СМОТРЕТЬ

Президент начал разговор так. «Я пригласил вас, Федот… А можно на ты? Спасибо,
Федот. Так вот, Федот, я пригласил тебя, потому что…» И далее стал объяснять, что за всеми граж-
данами страны идет небольшое дружелюбное наблюдение. И особо внимательно следят за теми,
кто не своим делом занимается. Так они и обнаружили, что есть такой Федот, человек со средним
образованием, который чем только не занимается. Как говорят в народе, и швец, и жнец, и на ду-
де игрец. А Федот от испуга отвечает, мол, знаете, как говорят, работа, работа, перейди на Федота,
с Федота на Якова, с Якова… «Ну, Яков нас пока не интересует», – улыбнулся президент. И продол-
жил, что вот заметили они большую активность гражданина Федота, умельца и активиста. И дей-
ствительно, Федота любили соседи и весь район. За его рукастость, трудолюбие и честность. Выйти
на субботник – Федот первый, приютить щенка – к Федоту. С переездом помочь – опять же к нему.
«А на выборах ты почему никогда не голосовал?» «Да… если честно… времени не было».
«Ну так настало время выбирать», – говорит президент. И сообщает: давно ищу я се-
бе преемника и вот решил тебя испробовать. «Меня?» – «Тебя!» Федот ушам своим не поверил: его
прочат в президенты! Шутка ли это? Президент головой качает: «Не до шуток сейчас. Время, зна-
ешь сам, какое. Я придумал для тебя несколько испытаний. Видишь, у меня на столе стоят четыре
шкатулки? В них четыре вопроса. Подойди, открой, прочти. И дай мне ответ».
Ну, делать нечего. Идет Федот к столу, видит, что коробочки на нем – это шкатулки
ореховые. Какую брать первой? «А вот которая с черепахой на крышке». Берет, открывает. Там за-
писка: «Что нам делать с пьянством?» Федот постоял, подумал и говорит: «Оставить как есть».
Молчит президент. Федот думает, ну все, пропал я. Ошибся. «Верно, – говорит пре-
зидент. Пьяный человек начинает себе вопросы задавать, а трезвый – другим. Теперь открывай,
Федот, вторую шкатулку – со львом».
Открывает Федот другую шкатулку, а там бумажка: «Что делать, если начнется ми-
ровая война?» Федот вздохнул, а потом ответил: «Если мировая, то уже ничего не поделать. Это
конец миру. Надо сесть, помолиться, обнять родных и друг на друга смотреть». «И это верно, –
говорит президент, – что на друг друга, ведь в небе уже не будет ни солнца, ни звезд – только

В черный вихрь. Что ж, открывай третью».

Разволновался Федот, что же будет дальше – после пьянства и войны. На третьей шка-
тулке змея кусала свой хвост. «Это уроборос», – пояснил президент. Открыл Федот шкатулку, а там
новая бумажка: «Что делать, если мужчина хочет пожениться на мужчине, а женщина – на жен-
щине?» Ох, этого я не знаю. «Жаль, – сказал президент. – Тогда ты не сможешь быть президентом.
- Потому что это вопрос ключевой». – «Хорошо, дайте подумать, пожалуйста». Думал-думал Федот,

Ы- голову изломал. Минуту думает, пять, десять. Наконец, президент спрашивает: ну, чего надумал-
то? А Федот не отвечает, стоит как вкопанный. Пришлось президенту его потормошить. Федот ему
отвечает: «Это и есть мой ответ, нужно молчать и никак об них не высказываться». «И тут угадал!» –
воскликнул президент. – Что ж, ты готов для главной загадки».

85
 Валерий Печейкин

86 А В Г У С Т 2 0 2 1
 Взял Федот четвертую шкатулку, на которой не ясно, что было изображено. Открыл,
а там куча разных бумаг. Видит Федот, что это письма жителей его района. Видит фотографии
и вспоминает, что это место знает. Там недавно жители из-за шлагбаума ругались, а теперь – из-
за урны. В шкатулке лежат письма, в одном написано, что нужно эту урну срочно поставить,
а в другом – что ни в коем случае. Ветеранша войны, блокадница, пишет, что дайте мне умереть,
но не с мусором под окном. А другой ветеран и доктор наук пишет, что если урну поставить,
то к ней будут мусор нести, собирать же надо не мусор, а штрафы. И писем таких полсотни.
«Ну, как же поступить?» – спрашивает президент.
Думал Федот полчаса, потом говорит, что все-таки надо урну поставить. Или нет…
Или не ставить… «Эх», – вздохнул президент и стал объяснять, почему эта загадка сложней всех.
Понимаешь, говорит, дело тут не в урне, а в том, что люди обращают внимание на мелочи. Это
и есть беда. Эдак они начнут Богу советы давать. Поэтому выход такой: у ветеранши есть внук,
его нужно арестовать, а у ветерана – внучка. Ее тоже нужно посадить под домашний арест. И тог-
да у этих людей, кроме урны, появятся другие заботы, понимаешь? «Понимаю», – говорит Федот.
«Тогда ты готов быть президентом», – говорит президент.
Молчит Федот. «Завтра можешь приступить?» Вздыхает Федот. «Тебе с родными
надо попрощаться. С женой…» – «Как попрощаться?» – «Ну, тебе по статусу нельзя с женой…»
Опустил голову Федот: он про жену-то и забыл совсем… Можно, спрашивает, мне подумать де-
нек. «Подумай», – разрешил президент.
Пришел Федот домой. Жена спрашивает, чего такой хмурый. Он молчит, вещи соби-
рает. Решил от президента в гараже спрятаться. Где же тогда? Может, у друзей? Тоже найдут. Взял
тогда Федот палатку и пошел в лес. Ночь там переночевал. Страшно было. Утром еще до рассве-
та вышел к реке облегчиться. Стоит, смотрит на воду. Рядом вдруг шаги. Выходит из леса пре-
зидент. Подходит к Федоту, стоят вместе молча. «Извините, не смогу я… Не могу арестовывать…
Игнорировать – могу, молиться – тоже, бездельничать – сколько угодно. А за письма про мусор…
арестовывать… Не могу я». Еще помолчали. Потом президент ушел.
Стоит Федот один. Рассвет начался, солнце берег осветило. И видит Федот, что весь
берег мусором завален: бутылки, пакеты, стаканчики, огрызки, железки, деревяшки, кофточка баб-
ская и даже телевизор. Заплакал тут Федот, в локоть глазами уткнулся. Стоит, ревет, бормочет, что
вы за народ такой, суки вы, грязнули, как так можно, вас сажать надо, паскуд, ну как с вами иначе,
чумазыми. Поплакал минут пять, в воду высморкался. Вытянул из-под земли черный забытый пакет
и пошел собирать – бутылки, пакеты, стаканчики, огрызки, железки, деревяшки, кофточку бабскую.
Телевизор в пакет не лез, его решил завтра прибрать. Но завтра Федот не пришел: запил он сильно.
И эту историю нам, выпив, рассказал. Слег потом наш товарищ и, не мучаясь, умер. Мы жене
его похоронить помогали. И на поминках эту историю вспоминали – как Федот чуть не стал президентом.
Хоть многие нам и не верили, но есть у нас сведения. Внука той бабки, которая
про урну писала, отпустили из тюрьмы, а внучку деда того – из-под ареста. Вероятно, так пре-
зидент распорядился. Но называть вам имена и адреса людей этих не будем, чтобы вы их не до-
нимали расспросами. Они и так настрадались.
С тех пор мы каждую годовщину смерти Федота приходим к реке и собираем, что
народ накидал. Каждый год все больше и больше. Видно, что богатеет народ. Все лучше живет.
Жаль только, телевизор никак не увезем: слишком тяжелый. И откуда он там взялся? Никто по-
нять не может. Да и надо ли все понимать? Как говорил Сократ: не знаю, ребята. ≠

87
 Дмитрий Захаров

ЦЕМЕНТ-2

ДМИТРИЙ
ЗАХАРОВ

Работал корреспондентом и редактором

в издательском доме «Коммерсантъ», за-
тем – пиарщиком и политическим консуль-
тантом. Первый громкий роман Захарова –
«Средняя Эд да» – полифоническое
полотно Москвы ближайшего будуще-
го, в которой работы уличного художни-
ка Хиропрактика приводят к обострению
политической ситуации в стране. Роман
вошел в длинные списки крупнейших пре-
мий – «Большой книги» и «Национального
бестселлера» – и короткие списки премий
фантастической литературы.

По просьбе Esquire Захаров написал

рассказ, в котором героиня устраивает-
ся на закрытое предприятие и проходит
долгие и абсурдные собеседования.
Иллюстратор Александра Онипко

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Дмитрия Захарова
можно прослушать
в приложении
Storytel

88 А В Г У С Т 2 0 2 1
89
 Дмитрий Захаров

– У вас такое хорошее резюме, – сказала Яне голубоглазая эйчар-феечка, – я бы вас посла-
ла сразу на заместителя ГД по направлению… – феечка сделала паузу на трехсекундную доброжела-
тельную улыбку. Такие раз-два-три-смайлы еще называют «удерживающими» на курсах «10 секретов
бизнес-общения» или что-то вроде того.
Яна постаралась ответить уголками губ на той же высоте, но без тренировки трудно,
у нее всегда с этим ритуалом нескладушки. Вышло не приветливо, а вроде как просительно.
– Но у нас сейчас так нельзя, – продолжила Марина_Интерцем (как записано в карточке
контакта). – Раньше мне бы хватило визитки в «инсте», для безопасников. Они смотрят, «окают», и сра-
зу едем дальше. Но теперь запретили. Вы любите «инсту»?
Блин. Это уже проверка или нет? А что, «инсту» нельзя? Вроде бы как раз ее еще не за-
блокировали. Или в этом все и дело? И чего хотят: нужно быть нормальным человеком и любить «ин-
сту» или законопослушным сотрудником и соблюдать правила? Это на честность или на лояльность?
Она выбрала нечто среднее. Чуть дернула плечом, собрала грустную ухмылку, мол,
ну вы же сами понимаете, и чуть качнула головой – мол, ну как-то так…
– Как-то так, – сказала Яна, – в общем, интересовалась, наверное… раньше.
Эйчар-Марина понимающе – даже слишком понимающе – покивала.
– Раньше удобно было, – пожаловалась она, – кандидаты уже с визитками приходили, ни-
какого личного собеседования с ГД минус два, а иногда и с ГД минус три: и вам проще, и нам.
Яна посчитала правильным хранить улыбчивое молчание.
– Смотрите, – продолжала феечка, – у вас дальше будет эйчар-партнер блока
«Производство». Алеся Скрымина. Я назначаю вам на четверг. В 9:30, идет? Ничего специально
готовить не нужно, я ей все передам.
Яна вышла из здания с отчетливым желанием прогуляться. Проветриться от этой потной
нервотрепки последнего часа. Хоть все и прошло нормально, это нисколько не отменяет. И то, что она
за последние три месяца изрядно насобачилась в обольщении эйчар-партнерш – все же 12 собеседова-
ний – не отменяет тоже.
Яна обошла основной «цилиндр» «Интерцемента», стеклянную шестнадцатиэтажку, по-
хожую на диско-шар, и свернула к второстепенным корпусам, набросанным на задворках цементной
империи в стилистике тетрис-мешанины. Если все пойдет хорошо, то ее кабинет будет в к3с2 – вон той
букве «г», пережившей жесткое приземление. Ничего так зданьице, в оранжево-белую корпоративную
клетку. Разве что вид из окон дурацкий: парковка какая-то, да еще неизвестно как выжившие в боль-
шом ларечном терроре павильончики «ремонт – фрукты – строим вместе».
– Это не Рио-де-Жанейро, – сказала себе под нос Яна – скорее даже удовлетворенно,
чем разочарованно. – В конце концов, Рио-де-Жанейро на «Авиамоторной» может ожидать только
полный псих. Ну и потом Рио – не Рио, а что-то от общежития Массачусетского технологическо-
го университета определенно есть. Альфа и омега, – подумала Яна, – изгнание из общежития MIT
и возвращение в общежитие MIT.
Три месяца назад она как раз вернулась из Бостона, и Янин директор сказал:
или «вторая форма» и ограничения, или гуляй отсюда. Надоело выслушивать от безопасности
о твоих американских дефиле.
Вторая форма секретности – это сидеть в пледе. Вместо всего. Устраивайся поудобнее, этот
плед теперь будет твоим единственным зарубежом, деточка. И он же твоей ласковой родиной. Ну что
ты куксишься, давай, сделай селфи на его фоне…
Какая, короче, вторая форма, когда Яна третью-то со скандалом подписывала. Тогда ей го-
ворили, это формальность же, ты чего…
В общем, Яна продала работу в Рустехе за путешествия. Точнее, за надежду на путешествия.

90 А В Г У С Т 2 0 2 1
За идею путешествий. Да и странно было не продать, вся ее жизнь – с мамой, младшей сестрой, бывшим
Сашей, подругой Кристи, ноутбуком с наклейкой Злого Морти на крышке и фотоаппаратом со смен-
ными объективами – уже 15 лет спрессована между новогодними Эмиратами и майским Порту, отпуск-
ным Гранд-Каньоном и тоже отпускной Барсой. И там еще внутри цветными стеклышками Кэнэри-
Уорф, своды стокгольмской подземки, лодочки на озере Анси, тетки на блошке Андреевского спуска...
А знаете почему? Да ни хрена вы не знаете. Это потому что зима.
Яна выросла в этой зиме. Родилась в ней, в ней мотала годы под присмотром серого без-
носого снеговика, в ней ходила в школу в безобразной шапке-ушанке. И теплые колготки. И рейтузы.
И трусы с начесом. У них в Игарке ничего, кроме этой зимы, никогда не было. И не будет, уж будь-
те покойны.
Яна и работает на всех своих фронтах (это она еще в институте повадилась говорить –
фронт, фронт работ или даже просто фр-фр) только ради того, чтобы вырваться, вынырнуть, спастись,
сделать глоток, еще глоток… ладно, теперь можно еще задержать дыхание и воротник дубленки повыше.
А в Рустехе предложили не выныривать. Ну уж дудки.
Дома, пока готовила кабачки, включила ящик. Он обычно всегда настроен на «Симпсонов»,
а тут вдруг вместо крошки Лизы какая-то местная белиберда с нарисованными певцами-актерами. Сняли
с эфира, что ли? Или канал поменялся? Вроде тот же… Пришлось отыскать пульт, который сто лет как
улетел на виртуальную свалку ненужных вещей, и пощелкать по каналам. Мрак. Лучше тогда подкаст.
Включила «Рассказ служаки», который все время откладывала. А он еще и начался с ак-
туальненького выпуска – как стать своим в очереди.
Долго раздумывала, но ввиду хорошего настроения все же написала в мессенджер
Сашику. Положила рядом телефон и, пока ужинала, все на него посматривала – ответил или нет.
Нет. И не просмотрел даже.
Зачем вообще написала?
Сбросила Кристи плачущий смайл. Та сразу в ответ такой же. Как будто понимает…
Турникет помнил ее лицо – стоило встать на прилепленные к полу желтые следы и пой-
мать взглядом камеру на ближней стене, как стеклянные створки разъехались, пропуская Яну. Она
успела подивиться этому колдунству еще на прошлом собеседовании. Подумала – цифровизация,
про которую жужжат по форумам, все же нет-нет да и даст побег в реальной жизни. Здесь вот ее да-
же приспособили пугать неподготовленного прохожего. В смысле захожего.
Себя-то Яна считала подготовленным: кое-какие футуристические штуки попадались
ей в столичных технопарках, где они дожидаются своих истинных хозяев – зеленых человечков. Вот
они прилетят и расскажут, к чему эти хреновины приспособить.
И все же дирижирование турникетом силой взгляда впечатляло и ее. Как и длиннорукий
кофейный робот-автомат, наливавший эспрессо или латте с нарисованным в пенке лого «Интерцема»
и лихо хлопающий картонными стаканчиками по барной стойке. В огромном хайтек-холле, на который
сверху то и дело падали прозрачные спускаемые капсулы лифтов, к роботу все время тянулись люди.
До назначенного Яне времени было еще десять минут, и она потратила их на то, чтобы
рассматривать влипших в «Цемент»: как они скачут по его ярусам на этих своих ампулах-лифтах, как
сидят на фальшивой внутренней террасе под присмотром чудны́х бело-зеленых плафонов, спускаю-
щихся с потолка на сумасшедше длинных стеблях, как выгуливают узкие клетчатые костюмчики с уко-
роченными брючками и тонкие червячные галстучки.
Ей понравилась их расслабленность, их довольные рожицы, их кофе.
Она была вполне готова присоединиться. Осталось пройти собеседование.
Яна взглянула на часы: 9:27, пора подниматься.
Она не села в лифт, а пошла по лестнице – тут же только на второй этаж. Пока

91
шла до переговорки, встретила аж четыре экрана-телемотиватора, с которых улыбался верхний топ
«Интерцема», убаюкивающе напевавший невидимому интервьюеру: «Мы создаем среду для развития
каждого сотрудника. В основе нашей культуры – доверие и равноправие».
Эйчар-партнер Алеся оказалась совсем не такой, как ожидала Яна. Высокая плечистая
девица с двумя пеппидлинныйчулочными косами и тяжеловесным взглядом исподлобья, не вставая
с места, облапала глазами вошедшую кандидатку и кивнула на стул напротив себя. Этот стул стоял
одиноко и даже как бы обреченно – его собратья оказались сдвинуты вправо и влево, и могло пока-
заться, что они в панике разбегались.
Яна села.
– Меня зовут Алеся Викторовна, – представилась Алеся высоким, совсем не подходящим ее
образу голосом. При этом она смотрела на Яну с той же смесью подозрения и брезгливости, с какой
охранник в супермаркете смотрит на плохо одетого пенсионера.
Может, ей мои резюме и преза не понравились, занервничала Яна. Она стала убаюкивать
себя тем, что тогда и звать на беседу не стали бы. Наверное.
– Вам знакомо понятие «эйчар-партнер»? – поинтересовалась Алеся.
– Конечно.
– Хорошо. А то иногда приходится объяснять. Но у нас не такая история, правда? У нас
объяснять будете вы, – и видя, что Яна смотрит несколько недоуменно, Алеся позволила себе четверть
улыбки. Одну пятую. – Ну, вы ведь претендуете на должность руководителя направления «Управление
производством в XXI веке»? Значит, умеете объяснить, как это управление организовывать.
– Умею, – подтвердила Яна, – в моей презентации, начиная с третьего слайда…
– Я посмотрела, – прервала ее Алеся, – но вы отдаете себе отчет в том, что у нас не самая
обычная задача?
– Конечно, – на всякий случай согласилась Яна, хотя и понятия не имела, чем уж так специ-
фичен цементный бизнес.
– Хорошо, – снова сказала Алеся и даже сама себе чуть кивнула. – Я курирую работу про-
изводственного блока, поэтому мне важно, чтобы мы с вами друг друга – она повела рукой – улавли-
вали. А теперь расскажите о своем опыте внедрения непрерывных улучшений.
Яна взялась рассказывать. У нее был и опыт, и непрерывные улучшения. Это вообще
оказался тот самый билет, который мечтает вытянуть каждый студент – тот, который ты знаешь луч-
ше других.
Алеся слушала внимательно, изредка кивала и что-то чиркала на листочке карандашом.
Хотя, может, просто делала вид. Яна слышала, что эйчары на собеседованиях практикуют такое, что-
бы держать кандидата в тонусе.
– Давайте остановимся, – вдруг сказала партнерша, в буквальном смысле оборвав Яну на по-
луслове. – Представим себе ситуацию: вам все врут. Как вы поступите?
Яна не смогла сдержать удивленный взгляд (дура, спокойнее надо!).
– Кто «все»? – поинтересовалась она.
– Все. Начальники смены, начальник производства дает неверные цифры, из МТО и заку-
пок присылают не то.
– А почему, простите, они так делают?
Алеся улыбнулась – наконец-то в полную силу.
– Не знаю, где вы работали до этого, но у нас за такие вопросики могут и по сусалам.
Яна от неожиданности сказала что-то вроде «ха?», но тут же попыталась вернуть лицу
спокойно-ироничное выражение. Значит, стресс-интервью – определила она.
А как тогда полагается отвечать? Скорее наглостью на наглость.
– Не советую, – заметила она, пытаясь выдавить на лицо немного надменности, – вам по-
том трудовая инспекция всю печень оттопчет.
– В жопу, – зло отозвалась Алеся, – я сама себе здесь трудовая инспекция.
Яна расхохоталась.
Алеся пару секунд еще держала гримасу злости, а потом неуловимым движением лице-
вых мышц вылепила рабочий фасад обратно.
– Что вы себе позволяете? – уже довольно игриво поинтересовалась она.
– Терпеть не могу хамства. Особенно за мой счет, – отозвалась Яна.
Вот это хорошо, подбодрила себя она, это я удачно вклеила.
– Ничего так, – кивнула Алеся. – Хамите, значит? Ну, так себе стратегия, есть над чем по-
думать. Вы, кстати, так и не ответили.
Не ответила? На что? Отматывай теперь…
– А, – сказала она, – вы про вранье? Если схема взаимодействия так выстроена, что прово-
цирует вранье – ну, например, коллеги скрывают показатели, чтобы не лишиться премий, или боятся
наказания, – нужно иначе расставить приоритеты. Для повышения эффективности производства нуж-
но обладать неискаженными данными, поэтому нужно добиться прозрачности. Мы вместе со словац-
кими специалистами однажды…
– Нет, схему взаимодействия менять нельзя, – покачала головой Алеся.
– Почему? – искренне удивилась Яна и тут же об этом пожалела. Опять какая-то демон-
страция неготовности к ограничениям. – Если эти люди врут сейчас, они будут врать потом, мы будем
путаться в данных, сами себя перепроверять…
– Всю систему менять надо, да? – недобро поинтересовалась Алеся.
– Эм… скорее, модернизировать.
– Ну, мы же с вами понимаем, что мы прячем под словом «модернизация».
Вот прямо прячем?
– Я понимаю, – сказала Яна, вбив это «я» как сваю.
Вот сука, все же сумела вывести из себя.
– Хорошо, – ответила четвертью улыбки Алеся, – у меня больше нет вопросов. Я напишу
свое заключение к следующей неделе.
Позвонила Кристи. Как, говорит, твои бетонщики? Цементники, Крис. Ну, цементники,
одна фигня. Ты все время работаешь в каких-то хмурых конторах, которые поди различи. У них и на-
звания такие, что хочется постирать. Нет чтобы как я. И ржет.
Как Кристи, понятное дело, не получится: даже если через два мужа. Только если через
два мужа Кристи. Но такого счастья не надо, лучше уж своим ходом.
Цементники нормально, сказала Яна и подумала, ну а что, нормально в итоге. Эйчары
слава богу все. В стресс решили играть, но я им соорудила ответочку.
Держу кулачки, обещает Кристи. Ты у нас упертая, надаешь им по заднице!
Поговорили про Кристину начальницу, Крис зовет ее «супервафлей», когда довольна,
или просто «вафлей» – когда злится. Сегодня просто «вафля». У них какие-то сложные отношения.
Хотя у Кристи со всеми сложные отношения.
Слушай, говорит Крис, а у тебя, кстати, не осталось пасты? Какой пасты? Ну макарон,
пасты нормальной. Что-то не могу заказать нигде последние дни, хотела с овощами сделать.
 Вроде бы было немного. Принесу.
Крис живет в соседнем доме, можно и зайти. Она могла бы и сама зайти, конечно. Но это вряд ли.
В макаронной банке ничего не оказалось. Улетучилась паста, оказывается. Яна спустилась
в «Азбуку» на первом этаже. Удивительно, но итальянской действительно нет. Может, санкции? Взяла
какие есть макароны, бурые какие-то. Крис наверняка недовольно оттопырит губу.

***
Безопасность – самая странная часть многомерного собеседования. Тебя уже пробили по базам, если
хотели, распороли любые швы биографии и покопошились в твоих теплых внутренностях. Вообще
ни в чем себе не отказывали, если ты вдруг интересный для них экземпляр. А теперь нужно прийти
лично и делать вид, что ничего этого не было. Что у нас это по любви.
Яна даже пару раз в жизни проходила проверку на полиграфе. И хоть она не долбилась
героином, не каталась в автозаках, не продавала корпоративных секретов и не получала взяток, перед
детектором ей хотелось удавиться. А в процессе вопросов–ответов–снова–тех–же–вопросов–другими–
словами–ответов–и–опять–по–кругу хотелось вообще вскочить, сорвать датчики, заорать благим матом,
дать кому-нибудь в морду и бежать, бежать, бежать.
Но она так ни разу и не побежала. И даже не заорала. Как полагается, сидела с выпу-
ченными глазами. Что, конечно, должно быть занесено в личное дело. Потому что если нет, то, сука,
зачем все это тогда было!
В «Интерцеме», хвала богам, полиграфа не случилось.
Вместо него имелся Юрий Альбертович – еще крепкий усатый дядя в безразмерной белой
сорочке, под которой тускло желтела майка. У Юрия Альбертовича на столе стояли сразу три боль-
ших монитора, которые образовывали трельяж полного надзора. Облокотившись на высокую спинку
нелепого, кажется, игрового кресла, хозяин то и дело в трельяж посматривал.
Вошедшей Яне он сделал знак садиться не напротив, а сбоку – чтобы ее было лучше видно.
– Здравствуй-здравствуй, – сказал безопасник, огладив подбородок. – Производство подни-
мать, да? Достойно. А то валяется оно.
Юрий Альбертович тоненько засмеялся.
Боже, они тут корпоративный смех репетируют, что ли, поразилась Яна. Ей живо пред-
ставилось, как она начинает вторить безопаснику третьей октавой.
Отсмеявшись, Юрий Альбертович провалился в задумчивость: уперся взглядом в крыш-
ку стола и стал ритмично причмокивать. Может быть, даже на мотив какой-то песни.
Яна почтительно молчала, ожидая продолжения, и аккуратно рассматривала комнату.
Наиболее удивительным экспонатом оказался похожий на царский орден, увеличенный раз в десять
и распечатанный в цвете. На листе бумаги, пришпиленном к стене, можно было увидеть человека в усах
и бородке, запаянного в восьмиконечную золотую звезду, над которой громоздился двуглавый орел.
Человек имел некоторое сходство с Юрием Альбертовичем и был подписан «Кошко».
Яна чуть не прыснула со смеху, пришлось прикрыться. Однако смотрящий по трельяжу
ее веселость все равно заметил и трактовал как-то по-своему. Вряд ли в пользу.
– Представь, что у тебя в подразделении враг, – внезапно сообщил Юрий Альбертович.
– В смысле враг? – поразилась Яна.
– Ты что, не знаешь, кто такой враг? Тебе папа с мамой не объяснили?
– М-м, – сказала Яна. – Наверное… обращусь к вам.
Она добавила стандартной улыбке 10-15 градусов, но Юрий Альбертович на это не купился.
– Ты понимаешь, в какую компанию приходишь?! – угрожающе тихо поинтересовался он. –
Какие задачи мы решаем?! Здесь не может быть внутренних врагов. И их нет! Ты не понимаешь, что
именно так нужно отвечать?!
Яна громко втянула носом воздух, яростно сжала губы, но удержалась. У нее высокий
болевой порог. Она всегда успокаивала себя тем, что это высокий порог.
– Что смотришь?! Что зубками туда-сюда?! – продолжал давить Юрий Альбертович. – Может,
ты из этих?
В нормальном состоянии Яна бы обязательно поинтересовалась, из каких, но состояние
уже было совершенно не нормальным. Хоть сколько себе ври, что это так надо, что это такой жанр,
принято у них так. Нет. Это не объясняет. Не заклеивает.
Это какой-то словесный мусор, который втягивает в ту же черную пасть безопасника, от-
куда летят брызги слюнявого превосходства.
Словесная интервенция. Вот как она выглядит.
– Хватит! – рявкнула Яна, вскакивая со стула.
– Нет, не хватит!
Яна развернулась и в несколько шагов – почти прыжков – вырвалась из кабинета.
Юрий Альбертович еще что-то кричал ей вслед.
Коридоры «Интерцема» стали похожи на гнутые бирюзовые трубы, которые еще силь-
нее искривлялись при попытке по ним идти: уползали влево, сжимались и расширялись, тошнотвор-
но пульсируя, червиво ветвясь.
Яна взялась за стену, перебрала по ней руками, чтобы выровнять плоскость или хотя бы
себя на ней. Не сумела, ее повело вправо. Хорошо, что рядом оказалась пара похожих на волчки хай-
тек-стульев. Можно попробовать переждать на них.
Упала на пластик сиденья. Закрыла глаза.
Это фиаско, братан, сказала она себе. Совсем размазалась, а ведь такая простая разводка.
И даже если этот Юрий Альбертович настоящий, а не подкидной пидорас. Его дело –
сторона, он только фильтр: послушали ересь и дальше пошли. Не было повода прыгать ни на него,
ни от него. Зачем эти позы, чего вдруг истерика?
Истеричка некондиционная.
Посидев минут 15 в полной прострации, Яна решила пойти сказать эйчарам, что отча-
ливает. Чтобы потом не висел над душой телефонный звонок, который неизвестно когда разомкнется:
– К сожалению, мы не можем сейчас пригласить вас…
Надо сразу закрыть это личное дело.
Яна поднялась и сделала на пробу несколько шагов – коридоры перестали ходить ходу-
ном, но выглядели все так же отвратительно.
Ладно, недолго осталось.
Вот только пройти в крыло, где сидели эйчары, оказалось нельзя, нужен был отдельный
пропуск. Яна пару раз набрала феечку Марину, но контакта не состоялось.
Все, решила Яна. Это точно все. И не перезвонит, и слава богу, что не перезвонит. Это
какие-то позорные игрища.
 Она выбралась в холл, где робот все так же цедил желающим кофе, но теперь казался
Яне не посланцем нового мира, а просто экспонатом из музея странных и чужих игровых автоматов.
Вышла из «Интерцема», посмотрела на небо. Небо было. А могло бы, между прочим, это-
го и не делать – в Москве так точно могло бы.
Укутывая себя этой мыслью, Яна неизвестно зачем дошла до трамвайной остановки,
дождалась старенького синего вагона №37 и села в него, видимо, чтобы катиться куда глаза гля-
дят – она бы и сама не объяснила.
В салоне оказалось всего шесть человек. Трудноразличимая пара на первых сиденьях,
парень и тетка, уткнувшиеся в смартфоны, плюс хмурый курьер «Яндекс-Еды». Последним был су-
масшедший дед в клочковатых бакенбардах, рваном военном кителе неизвестной страны и грязных
до черноты перчатках. В руках ненормальный держал газету «Ведомости» – Яна опознала ее по перси-
ковой бумаге – все же то и дело приходится почитывать, да и с парой авторов знакома.
Перехватив взгляд Яны, дед мгновенно открыл коммуникацию.
– Последний номер, – сообщил он, качнувшись со своего места в сторону Яны и помахи-
вая «Ведомостями», – все, амба нам!
– Почему последний? – спросила Яна и тут же чуть не прибила себя на месте – теперь
влипла в разговор.
Сумасшедший старик неодобрительно помотал головой, повращал глазами, еще раз про-
демонстрировал Яне газету.
– По кочану, – резюмировал он, вскочил с места и ушел в другой вагон.
А может так быть, что это в самом деле последний номер?
В кармане заерзал телефон. Яна, не глядя, выудила его, разблокировала отпечатком паль-
ца и только тогда посмотрела на экран.
– Яна, здравствуйте!
– Здравствуйте, – сглотнув, отозвалась Яна, которой моментально показалось, что ей залез-
ли в живот ледяными ладонями. Хоть цементные мудаки и безумное шапито, а услышать от них от-
каз все равно противно. Замираешь, будто в ожидании оплеухи, и только гадаешь: справа или слева?..
– Как впечатления от собеседования? – издевательски пропищала Марина_Интерцем.
– Не особенно, – сказала Яна, которая решила, что уже нет смысла изображать хорошую
мину. – Какое-то… – Правда? – удивилась Марина. – А мне Юрий Альбертович написал: «ок». Вы, на-
верное, просто перенервничали.
– Да? – потрясенно осведомилась Яна. – Ну, может…
– Да-да, – подтвердила Марина, – все нормально у нас с вами. Вас теперь посмотрит только
курирующий член правления – и все.
Все у нас нормально. Нормально. У нас.
У курирующего члена правления была сложнопроизносимая польская фамилия.
Что-то из разряда улицы Кржижановского, только еще заковыристее – Яна ее сразу забыла, а потом
забыла еще раз. На фото польский барон выглядел крупным научным работником (очки, задумчивый
взгляд мудрых серых глаз, булавка в давно вышедшем из моды широком галстуке), которому в фото-
шопе зачем-то пририсовали седой парик-ежик.
В естественной же среде обитания Владислав Вячеславович – черт, попробуй тут не пере-
путай – был совсем другим зверем: подвижный, довольно молодой – лет 45, не больше – в легкомыслен-
ной кофейно-кремовой жилетке с какими-то школьными линеечками, циркулями и глобусами. Волосы
у него, кстати, оказались темные, средней длины – поди пойми, здесь или на фото их естественный цвет.
Владислав Вячеславович приглашающе махнул рукой, зазывая Яну в свой кабинет.
Заулыбался, сделал несколько шагов навстречу.
Кабинет не был похож на место обитания топа. Все стены охватывали стеллажи, на ко-
торых стояли и лежали книги на разных языках, призовые статуэтки, крупные фотографии нездеш-
них пейзажей, образцы каких-то материалов с наклеенными ярлычками. Дверь в приемную была сте-
клянной, еще один кусок мутного стекла делил пространство на две зоны: что-то вроде собственно
кабинета и общей песочницы.
При этом ни стола для совещаний, ни рабочего стола нигде не было видно. Вместо них
имелась высокая колонна, на которой громоздился ноутбук – видимо, хозяин работал на нем стоя,
а также зона с разноцветными пуфиками около низкого журнального стола.
Такую обстановку можно было бы встретить в креативном агентстве или IT-компании,
но точно не на пафосном высокоуровневом этаже руководства «Интерцемента», где даже мозаика по-
ла в лифтовом холле имела производственную тематику.
– У нас тут сплошной «Яндекс»! – отозвался на удивленные наблюдения Яны Владислав
Вячеславович. При этом было непонятно, в курсе ли он, что случилось с настоящим «Яндексом»,
или в это креативное пространство не принято заносить грустные новости.
Надеюсь, здесь не выдадут еще одной порции ора, подумала Яна. Может, хоть у этого нет
привычки пускать кровь, просто чтобы проверить ее цвет. Тебе бы задуматься, Яна, о том, что у них
сосут кровь не только на собеседованиях. Наверняка ведь. А думается о другом. О том, что они поду-
мают. О том, что знакомые подумают, если провалюсь. О том, что я сама о себе подумаю.
А почему я должна что-то о себе тут подумать? Могут же они мне не подойти? Вот по-
смотрела на их ужимки и прыжки и решила, пусть дальше прыгают без меня.
Может ведь? Может. Но никто в такое не поверит. Даже я сама.
– Проходите-проходите в зону комфорта, – сказал хозяин, указывая на разноцветные пуфики.
Наконец-то я в нее войду, а не выйду, подумала Яна, но вслух ничего не сказала.
Они сели за журнальный столик и моментально провалились в пуфики, утонули в них,
как детсадовцы во взрослых креслах, – нужно было изловчиться, чтобы колени не оказались на уров-
не лица. Владислава Вячеславовича это, похоже, развлекало.
– Яна, мне вас очень рекомендовали, – сообщал он доверительно, – сказали, что с вами
мы правда можем рассчитывать на производство XXI века. Ведь так?
– Непременно… – Яна замешкалась, вспоминая имя-отчество и отчаянно боясь
перепутать их местами.
Она получила еще одну улыбку авансом.
– Тогда ответьте мне вот на какой вопрос. Он кажется простым, хотя на самом деле…
Вот вы и скажите! Какие задачи стоят перед четвертой промышленной революцией?
Это была понятная история. Даже очень. Яна кивнула.
– Во-первых, задача автоматизации и цифровизации производства. Во-вторых, внедре-
ние инструментария блокчейна, нанотехнологий, 3D-печати, квантовых вычислений. В-третьих,
использование автономных систем…
Владислав Вячеславович расплылся в какой-то даже неприличной улыбке, будто решил
косплеить Чеширского кота или даже клоуна Пеннивайза перед броском.
– Вы смогли бы говорить об этих задачах 30 минут? – промурлыкал он сквозь проступаю-
щие VR-клыки.
– 30 минут? Да, конечно, смогла бы.
– Отлично! – сообщил Владислав Вячеславович, киношно поведя глазами. Он вскочил с пу-
фика и неспешно угулял к стеллажу, с которого схватил какую-то книгу. Еще неделю назад это вы-
глядело бы странно. Манерно. Манерно странно. Но Яна уже начала привыкать к стилю разговоров
в «Интерцеме». Ну и что, что конкретное «оно» – топ-50 русского Forbes?
– А вы смогли бы управлять людьми, которые готовы рассказывать о задачах 30 минут? –
внезапно громко спросил Владислав Вячеславович нараспев, будто бы зачитывая из своей книги.
Людьми, которые говорят? 30 минут? Что?
– Вы имеете в виду, что нужно будет проводить лекции?
– Я имею в виду то, что сказал, – улыбчиво отозвался Владислав Вячеславович. Он отвлек-
ся от книги и теперь смотрел из своей кофейной жилетки, как будто готовился полить Яну соевым
соусом и с аппетитом укусить.
– Я поняла. Это в самом деле важная тема. И прежде чем готовить трансформацию
производства, следует пояснить сотрудникам…
– Вы зря спорите, – пожурил Яну Владислав Вячеславович. – Такая милая барышня,
а спорите, – повторил он, сияя улыбкой, и было решительно непонятно, это член правления шу-
тит или уже не очень.
Нельзя впадать в ступор, вспомнила Яна тренинг по переговорам. Лучше хоть
что-то, но говорить.
И она начала нести какую-то мотивационную ахинею про важность «формирования все-
общей корпорации знания», от которой в обычной жизни ее бы и саму могло стошнить. Но тут слова
покатились одно за другим, как по ленте цементного транспортера.
Владислав Вячеславович с минуту слушал Янин монолог, не перебивая и даже слегка по-
качивая головой в такт, а потом, тоже ни слова ни говоря, взял и вышел в стеклянную дверь.
Вот, казалось бы, уже ко всему готова, но куда там. Совершенно опешив, Яна продолжа-
ла как дура сидеть на пуфике в пустом кабинете и соображать, через сколько минут считается воз-
можным, например, встать.
Она оглядывалась по сторонам, смотрела в телефон, пробовала придумать обоснование,
почему ей нужно выйти, но сделать ничего не решалась.
Неизвестно, сколько бы так продолжалось, если бы в кабинет не вошла секретарша
как–его–там и не объявила:
– Спасибо, вы можете идти.
Интересно вот что.
Ну, то есть интересно много что, но вот это – даже на фоне остального.
История с ожиданием оказалась повторяющейся – когда Яна, уже вроде бы всеми одо-
бренная, пришла на разговор в корпоративный университет. Было не до конца непонятно, это все же
еще одно собеседование или уже окончательная формальность, может, даже вводный курс молодого
бойца. Марина_Интерцем на этот вопрос ответила настолько неопределенно, что Яна даже не стала
уточнять. Разберемся. Раз уж со всем этим разобрались.
Десять минут ничего не происходило, Яна просто сидела за партой в скучноватом поме-
щении, похожем на студенческую аудиторию в средней руки вузе. Из украшений здесь была только
настенная схема цементного производства, напоминавшая плакат ОБЖ о последствиях ядерного взрыва.
Яна начала подумывать, что пора бы, может, набрать эйчар-Марину. Вот еще пять минут,
и точно надо будет. Ну, может, семь. Еще три, и тогда.
А вдруг они специально испытывают мое терпение, внезапно сообразила она. Может, фи-
нальный тест в том и есть, что надо уже встать и выйти – а не как у члена правления? Иначе получится,
что я бесхребетная идиотка – здесь-то уже никакая не субординация, здесь по-другому надо.
Ее стегануло этой мыслью, будто мокрой тряпкой. Будто мать с размаху залепила – как
в детстве. Дура! А что ты сидишь-то?!
Яна вскочила из-за парты и понеслась к выходу. И конечно, по закону подлости уже в две-
рях налетела на главу корпунивера. Маленькая плечистая девица (или, может, тетка, тут еще надо при-
глядеться) в строгом синем платье в пол сурово посмотрела на Яну.
– Вы куда-то спешите? – поинтересовалась она безынтонационно.
– Здравствуйте, – сказала Яна, пробуя сделать шаг назад, чтобы он не выглядел шагом назад.
Тем не менее отступить все равно пришлось.
Они с Софией Александровной расположились напротив друг друга – только София
Александровна не за партой, а за преподавательским столом.
– У меня будет всего один вопрос, и мы на сегодня расстанемся, – обнадежила глава
корпуниверситета.
Яна благодарно кивнула.
– Скажите, что вы усвоили на прошедших интервью? Не знаю, поясняли вам уже
или нет, но наша компания живет по принципу четырех «К». В каждой беседе вам была да-
на одна из наших корпоративных ценностей. Сформулируйте, пожалуйста, эти четыре «К».
У вас на это есть 90 секунд. Готовы?
Что? Нет, не готова!
– Время пошло! – сообщила София Александровна.
Яна с ужасом выдохнула. Посмотрела на карандаш и бумагу, лежащие на столе.
Так. Четыре. Четыре «К». Сначала эйчар. Там вообще ничего не было. Коммуникабельность?
Потом эйчар-партнер. Все врут. Честность? Порядочность? А на «к»? Черт… корпоратив-
ность, может?
Ладно, безопасник. Враги. Стойкость? Или там дело в том, что нельзя терпеть давление?
На «к», на «к»…
– 30 секунд.
Яна перестала что-либо соображать. А если из четырех «к» удастся угадать только два?
А если одно?
Яна подняла взгляд – София Александровна смотрела в ответ доброжелательно.
– Не вспомнили? Да вы не беспокойтесь, мало кто вспоминает. Это просто хорошая за-
травка на будущее. Про четыре «К» мои коллеги будут говорить с новыми сотрудниками на вводном
занятии – во вторник.
***
– Слушай, – продолжала Яна, – эти гады теперь тоже хотят форму секретности.
– Ну, – сказала мудрая Кристи, – следовало ожидать.
– Я сразу не спросила…
– Да забей уже. Столько с ними возилась.
– Ты прямо мои мысли читаешь.
– Да, конечно, забей. Потом выкрутишься как-нибудь, если понадобится. Что там тебе еще
в наборе «свежего сотрудника» выдали?
– Ну все вроде бы из переработанных материалов: и термокружка, и блокнот, и каран-
даши, и сумка. И там еще какая-то штука, я тебе сейчас пришлю фото, не понимаю, для чего она.
На кляп похожа.
– О-о, – хихикнула Кристи, – только не выбрасывай! ≠
 А лексей Сальников

ВСЕ РАВНО
НЕ ПРИДУ

АЛЕКСЕЙ
САЛЬНИКОВ

В начале нулевых публиковал стихи

в уральских литературных журналах и аль-
манахах, затем дебютировал в прозе с ро-
маном «Нижний Тагил». Всероссийскую
славу Сальникову принес фантасмагори-
ческий роман о семье, заболевшей на-
кануне Нового года – «Петровы в гриппе
и вокруг него». За него писатель полу-
чил премию «Национальный бестсел-
лер» и приз критической академии премии
«НОС». Спустя три года по «Петровым»
поставили спектакль в «Гоголь-центре»,
а на экранах появится фильм Кирилла
Серебренникова, вошедший в програм-
му Каннского кинофестиваля.

Специально для литературного номера

Esquire Сальников написал рассказ о ко-
тельной, в котором раскрывает особен-
ности будней рабочего.
Иллюстратор Виктория Шибаева

Аудиоверсию
этого и других
рассказов можно
прослушать
в приложении
Storytel

104 А В Г У С Т 2 0 2 1
105
 А лексей Сальников

КОГДА ШИБОВ УСТРОИЛСЯ

В КОТЕЛЬНУЮ, ему тут же выдали синюю спецовку с маленькими
пластмассовыми пуговицами и запахом залежалости, ботинки из материала, похожего на брезент,
выделили шкафчик для одежды и показали, где находятся запасы чая, чтобы чувствовать себя бо-
дрее во время ночной смены. В первые же две недели на новом месте Шибов поучаствовал в трех
аварийных остановках котла, и это состояние перехода от беззаботного дежурства к небольшой суете
очень ему приглянулось. Вообще, каждые двенадцать часов на работе были наполнены действиями,
похожими на развлечения, или казались такими несерьезному девятнадцатилетнему Шибову. Стояла
весна, под котлами набиралась талая вода, тяжелый углекислый газ, вместо того чтобы устремляться
в трубу, начинал скапливаться в котельной, из-за чего повсюду стоял запах газировки без сиропа.
Так можно было задохнуться, поэтому воду из-под котла нужно было откачивать, а для этого рядом
с каждым котлом имелся специальный насос. Одно дело, если бы насос запускался каким-нибудь
выключателем – сплошная скука. Но тут, будто специально, чтобы развлечь Шибова, да и осталь-
ных тоже, предусмотрен был отваливающийся шланг, ведро с водой, воронка поверх насоса, и все
это нужно было совместить в одном стремительном действии: чтобы шланг не отвалился, чтобы
вылитая в воронку вода из ведра не успела полностью исчезнуть в недрах насоса, чтобы нажатие
очень приятной на ощупь теплой пластиковой кнопки с выемкой для пальца совпали – тогда на-
сос начинал работать с глухим, сытым звуком, а Шибов чувствовал, что вот, сумел хоть что-то не-
много исправить в своей жизни и жизни окружающих, выглядывал в открытое окно, и запахи ве-
сенних одуванчиков, крапивы, углекислоты, весеннего тепла, что называется, кружили ему голову.
Каждый час присутствовала необходимость записывать показания приборов – действие
настолько же бессмысленное, насколько и ритуальное, оставшееся с восьмидесятых, когда показания
эти что-то значили, когда в закутке котельной еще работали автоматы – что-то вроде черных ящи-
ков, которые дублировали человеческие наблюдения за температурой в котле, давлением воды и га-
за, рисовали нечто похожее на кардиограммы по медленно тянувшимся бумажным лентам. Шибов
застал эту автоматику уже в виде мертвых, покрытых пылью снаружи и изнутри экспонатов. «Вот
такая вот херня тут работала. Вообще, все строго было, не то что сейчас», – сказал Шибову напар-
ник по смене, когда они проходили мимо безжизненных металлических шкафов, «даже на перфо-
картах что-то тут программировали, чтобы все само по себе работало».
Остался журнал на посту – канцелярская тетрадь, игравшая скорее роль кален-
даря, но Шибову нравилось отмечаться в ней, как бы (и на самом деле) вычеркивая из жизни
одну двенадцатую рабочей смены.
Котельная была газовая, не угольная, никакого махания лопатой, но в идеальном ми-
ре дежурство проходило бы еще менее активно, потому что для каждого из четырех котлов (ко-
торых работало только два, а еще два крякнули окончательно) предусмотрена была электронная
задвижка и датчики уровня воды в котле. В идеальном мире, где киповец не просто беспомощно
таился в своем закутке, выползая к остальным на покурить, был бы обеспечен запчастями, датчи-
ки ловили бы момент, когда воды стало слишком много или слишком мало, электронная задвижка
сама рулила бы процессом подачи воды, можно было просидеть на дежурном посту всю смену,
поднимая задницу со стула только раз в час, но давно уже все сдохло в котельной из того, что
могло дать работникам лень и негу, машины, вместо того чтобы восстать, как предрекали две ча-
сти «Терминатора», тихо умерли от старости. Роль электронных задвижек исполняли теперь люди:
если воды становилось слишком мало или слишком много, об этом сигнализировал специальный

106 А В Г У С Т 2 0 2 1
звонок, и тогда кто-нибудь из персонала не спеша подходил к морде котла, задирал голову, смо-
трел на шкалу уровня, освещенную не очень яркой лампочкой, почесывался, брался за задвижку
и пытался так сдвинуть ее влево либо вправо, так угадать момент, чтобы вода по мере необходи-
мости прибывала или убывала как можно медленнее – иногда так можно было поймать этот мо-
мент, что половину смены звонок не звучал ни разу. Имелось в этом что-то такое от искусства
эквилибра, что тоже привлекало Шибова.
Были еще обеды в столовой, которая находилась в двадцати минутах ходьбы от котель-
ной. Многие сотрудники давно махнули рукой на такое питание, слегка совмещенное с невольной
физкультурой. Тем более что на дворе стояли девяностые, вторая их половина, те самые годочки
между дефолтом и миллениумом. Да, по талонам обед давали бесплатно, однако меню состояло
только из одного и того же непонятного супа, едва теплящейся тушеной капусты и холодной яч-
невой каши, но Шибову и тут повезло. Он еще с детсадовских времен любил тушеную капусту,
именно столовскую – пахла она по-особенному, чего никто не мог оценить по достоинству, кроме
Шибова – когда другие люди воротили носы, он ощущал себя гурманом, кем-то вроде ценителя
наиболее отвратительных сыров. Кажется, даже повара вздрагивали, глядя, как он это ест, смотре-
ли на Шибова как на психа, когда он подходил за добавкой. Примерно то же было и с ячневой ка-
шей: пока многие замечали ее трупный оттенок, не выносили, что она желеобразная и рассыпча-
тая одновременно, Шибов точил ее только в путь. Но то, как кашу и капусту мама готовила дома,
Шибов не переносил, чего-то ему не хватало.
Такое одобрение Шибовым порядков на работе не укрылось ни от напарника по сме-
не, ни от работников примыкавшей к их котельной другой котельной с ПТВМами (а Шибов рабо-
тал на ДКВРах), ни от начальства, слесарей, электриков, сварщиков. Его сразу приняли за своего,
а он принял за своих всех этих людей и деятельность, которой занялся. Ему нравилось думать: «Вот
я тут сижу, хожу, а у людей горячая вода и отопление».
Правда, платили за все это веселье не много и дай бог раз в четыре месяца, и поз-
же Шибов силился вспомнить, как они вообще жили таким образом, как одевались и что ели, как
платили за квартиру, но ведь как-то жили, даже праздники отмечали, и в целом это время запом-
нилось как довольно забавное, наполненное интересным кино, интересными книгами, абсолютно
беззаботное, притом что почти все в их поселке городского типа дышало на ладан. Когда Шибову
пришла пора получать разряд, и для этого дела выдернули специального человека из города, а че-
ловек, узнав, как обстоят дела с автоматикой, остановкой котлов, грустно осматриваясь, заметил, что
по-хорошему котельную стоило бы прикрыть, причем немедленно.
– Но как закрыть-то? Как закрыть? – ужаснулся начальник Шибова. – Людей без теп-
ла оставить? Тебе хорошо, а мы тут живем, нам деваться некуда.
А затем время полетело, и не успел Шибов оглянуться, как наступил Новый год,
и Шибов, единственный из своей смены, пришел на работу как положено, а именно – первого янва-
ря, в семь утра. Остальные нарисовались кто к полудню, кто-то к четырем, а кто-то и вовсе не при-
шел. После праздников эпидемия гриппа выкосила большую часть работников до такой степени, что
те, кто успел выйти на больничный, успешно лежали дома, а те, кто не успели вовремя заразиться,
вынуждены были все же ходить на дежурства. Среди таких, кто переболел на работе, был и Шибов.
Первый отпуск ему дали в конце июня, самое то для отдыха, но Шибов просчитался
с днями и пришел на работу на неделю раньше, где ему сказали:

107
 А лексей Сальников

– Ты с дуба упал? Иди гуляй до следующего вторника. На фиг ты тут сдался пока.
А потом снова были дежурства, у соседей тоже случилась экстренная остановка, и Шибову
пришлось заново запускать ПТВМ, к которому у него не было допуска, но и выхода не было: жен-
щины, которые дежурили при тех котлах, оказывается, боялись их разжигать, а Шибов был муж-
чина, который не боялся, хотя, случись что, всех одинаково обсыпало бы штукатуркой и пылью.
Опытный напарник в ту смену отсутствовал, потому что его гастрит довел его до больницы.
Затем кто-то взял и уволился, стало не хватать людей, Шибова перевели в другую сме-
ну и сделали ее бригадиром, а когда Шибов попробовал возразить, что у него самый маленький
стаж и самый низкий разряд во всей котельной, начальник ответил:
– С первым мы ничего сделать не можем, а второе поправим.
Опять приехал человек из города, морщась проверил квалификацию Шибова, с гру-
стью подмахнул нужные бумажки, и если Шибов и не смог за раз достигнуть тех профессиональ-
ных высот, которыми обладали окружающие его операторы котельной, то сумел хотя бы слегка
сократить этот разрыв.
Так Шибова стали иронично называть «бугром», и он стал начальником пятидеся-
тилетнему электрику Вите.
На самом деле познакомились они почти сразу же, как только Шибов устроился на ме-
сто. Витя любил заходить в котельную даже в свои выходные, потому что обожал, что называется,
упасть кому-нибудь на ухо и длинно поведать, как он жил, какие верные решения принимал в своей
жизни. Как сумма правильных решений привела его в котельную, к зарплате раз в несколько меся-
цев, к разводу – Витя не задумывался. Блестя металлическими зубами, щурясь на видимый только
ему яркий свет прошлого, он раз за разом рассказывал одни и те же несколько историй: про ар-
мию, про то, как познакомился с женой и покорил ее своей лихостью и удалью, что-то еще такое.
Например, как учитель физики повел учеников на экскурсию на высоковольтную станцию и тык-
нул графитовым карандашом в голый провод, так что только обугленные ботинки от него и оста-
лись. Все бы ничего, но, принимаясь за рассказ, Витя приглушал радиоприемник на посту, отчего
жизнь становилась немного скучнее.
Каждый раз, когда Витя сидел перед Шибовым, говорил, зачем-то всегда напружинив-
шись, будто перед прыжком, расслабляя тело только затем, чтобы закурить «Приму», Шибов удив-
лялся тому, что жестикулирующие руки электрика напоминают одновременно передние лапки ти-
раннозавра, грабли и манипуляторы игрового автомата «Хватайка».
– Слышь, бугор, – не без ноток интимности обратился к Шибову электрик в первую же
совместную смену, – я в ночь ходить не буду, потому что все равно тут ничего случиться не может.
Если свет погаснет, звони в диспетчерскую, вызывай дежурную бригаду, это, скорее всего, на под-
станции авария, а они за подстанцию как раз и отвечают. Вот пусть и работают. А меня можешь
не беспокоить, все равно не приду. Мне смысла нет, пойми.
Тут между Шибовым и Витей произошли гляделки, как в вестернах. Шибова подмыва-
ло сказать, чтобы электрик и днем не спешил на работу, поскольку двенадцать часов в его компании
далеко не подарок. С другой стороны, за свое недельное бригадирство Шибов уже успел дернуть
киповца и слесарей, чтобы они устранили небольшую утечку газа, которой никто особо не зани-
мался, а просто открывали окно пошире рядом с тем местом, где пахло одорантом. Да и с пьяным
работником насосной станции, который на кураже перекрыл воду в котельную и остановил всю
работу, лаялся по телефону тоже Шибов, потому что больше никто не решился.
Если уж на то пошло, бригадиром Шибова сделали не совсем за его готовность работать
на благо котельной, просто все сыпалось, люди чувствовали, что не сегодня, так завтра может про-
изойти авария, причем какая-нибудь из таких, когда кому-нибудь нужно будет сесть на несколько

108 А В Г У С Т 2 0 2 1
лет, а народ в котельной подобрался за сорок, и одно дело Шибову было отмотать срок и выйти мо-
лодым, почти здоровым, все равно что в армию сходить, а другое – когда тебе под пятьдесят. И вот
за эту разыгрываемую роль зицбригадира Шибову многое и прощалось, за эту ответственность
ему платили снисходительным послушанием. Но электрик решил, что общие правила не для него.
Смотрел с иронией, не говорил, но явно подразумевал своим взглядом: «Никак-то ты меня, родной,
не заставишь прийти, ничего-то ты мне не сделаешь». В свою очередь Шибов тоже смотрел иронич-
но, тоже не говорил, но думал: «Нужно будет, прибежишь как миленький».
Ну и, как водится, все, что должно произойти, рано или поздно происходит. Именно
одной из удивительно теплых мартовских ночей и случилась неприятность – ближе к трем часам
ночи свет в котельной замигал так, будто вся котельная провалилась в американский фильм, а в этом
фильме кого-то по соседству казнили на электрическом стуле. Водяные насосы раздраженно взре-
вели в ответ на короткое замыкание; из темноты, со стороны электрощитовой, послышался гул,
похожий на звук электрической сварки. На минуту все успокоилось и как будто пришло в норму,
но затем повторилось опять. Шибов вздохнул, остановил котел, остановил подачу воды и подачу
газа, пошел в электрощитовую посмотреть, что там такое творится. Увиденное его неприятно по-
разило. Оказалось, что крыша над электрощитовой протекла, весенняя капель весело барабанила

109
 А лексей Сальников

110 А В Г У С Т 2 0 2 1
по кожухам мигающих неоновых ламп, по шкафам с автоматами, заполнила собой помещение с на-
столько добротно сделанным полом, что в электрощитовой можно было теперь плескаться, как в ля-
гушатнике, волны пробегали по водной поверхности, нежно дотрагивались до обнаженных прово-
дов внизу щитов, и тогда свет слегка притухал и раздавался неприятный гул.
«Прикольно», – почему-то подумал Шибов и пошел звонить диспетчеру.
Дежурные электрики, к их чести, приехали почти сразу, но посмотрели и задумались:
– Ну, хрен знает, как у вас тут все устроено.
Их можно было понять. Шибов снова позвонил диспетчеру и попросил соединить
его с Витей. Витя трубку не брал. Тогда Шибов попросил поднять начальника котельной и объ-
яснил ему, как и что.
– А почему Виктор не на смене? – спросил начальник хриплым со сна голосом.
– А хрен его знает, – уклончиво ответил Шибов. – Может, заболел.
– Заболел он, как же, – проницательно заметил начальник. – Сейчас тоже ему звякну.
Там ничего хоть? Жертв и разрушений нет?
– Пока нет, – утешил его Шибов.
– Не отходи от телефона, – сказал начальник.
Через несколько минут в котельную позвонила диспетчер и сказала, что соединяет с начальником.
– Слу-ушай, – озадаченно протянул начальник. – Он и на мои звонки не отвечает.
Вы там держитесь, а я сейчас посмотрю у себя, где этот пидорас живет…
На этом их диалог прервался, но не успел Шибов отойти от телефона, как тот снова
ожил. Это была диспетчер, она беспокоилась, что утром опять нужно будет греть воду кипятиль-
ником, чтобы помыться. Шибов ответил ей, что, скорее всего, да, по-другому никак, пока то да се,
пока электрик все исправит, да обязательный час на продувку котла, вряд ли все получится быстро.
Шибов признался, что и сам не рад такому.
Между делом подтянулись женщины с ПТВМов. Они зачем-то интриговали против
электрика и собирались на него жаловаться, хотя и сами ходили на ночную смену через раз – сна-
чала одна, потом другая, думали, что этого никто не замечает, но вот совпала авария, и они обе
совпали, оказались в котельной одновременно и внезапно прониклись сознательностью и рабочей
дисциплиной. Одна из женщин была знакомой диспетчера или даже родственницей, у Шибова
отобрали трубку, и он принялся неспешно прохаживаться туда-сюда между котлами и насосами.
Светало.
Витя вошел в котельную первый, руки он держал за спиной, будто был под кон-
воем; голова его была наклонена, как у норовистой лошади, под распахнутой на груди курткой
электрика виднелась тельняшка.
Свет продолжал мигать, но все уже было в порядке, да и смена заканчивалась. Чувство
легкого отупления после бессонной ночи смешивалось в Шибове с удивительным ощущением по-
коя, которое всегда было при нем, когда Шибов находился под крышей котельной. Это была уди-
вительная работа, прекрасная тем, что ее можно было бросить в любой момент и при этом ничего
не потерять, вот в чем заключалась ее прелесть.
Шибов включил радиоприемник и сразу же попал на начало песни Армстронга
What a wonderful world, слова которой понимал лишь отчасти, но зато с теми, которые понимал,
сейчас был полностью согласен. ≠

111
 Оксана Васякина

МАТЬ СКАЗАЛА,
ЧТО ЗАВТРА
ВОЗЬМЕТ МЕНЯ
НА ЗАВОД

ОКСАНА
ВАСЯКИНА

В 2019-м Васякина выиграла премию

«Лицей» с поэмой «Когда мы жили
в Сибири». Поэтические произведения
многие годы были основой ее творче-
ства, они составляют сборники «Женская
проза» и «Ветер ярости», в этом году вы-
шел ее первый роман – «Рана». Васякина
переосмысляет свой классовый опыт,
гендерную идентичность, сексуальную
ориентацию, соотношение традиции и со-
временности – и становится одним из са-
мых громких голосов феминистского на-
правления современной литературы.

Д ля литерат урного номера Esquire

Васякина написала рассказ, в котором
мама впервые берет свою дочку на лесо-
перерабатывающий завод.
Иллюстратор Наталья Ямщикова

Аудиоверсию
Фотограф: Мария Рожкова

этого рассказа
в исполнении
Оксаны Васякиной
можно прослушать
в приложении
Storytel

112 А В Г У С Т 2 0 2 1
113
 Оксана Васякина

1
Мать сказала, что завтра она возьмет меня с собой на завод. Следующая смена приходилась на вос-
кресенье, и оставить меня было не с кем. Отец вечно торчал в гараже с мужиками, а вечером шел
в пивбар. Материна сестра наотрез отказалась за мной следить. Бабушка лежала с давлением. Чаще
всего на субботу и воскресенье мать менялась с тетей Верой из параллельной бригады, у тети Веры
был уже взрослый сын, и ей, наоборот, было удобно работать по выходным. Глаза бы не видели
этого чертяку, говорила тетя Вера по телефону, когда мама звонила ей от соседки баб Маши.
Своего телефона у нас пока не было. Мама встала в очередь на установку пару лет на-
зад, а баб Маша, как труженица тыла, первая получила телефон. Дверь в ее квартиру всегда была
приоткрыта. Весь подъезд ходил к ней звонить: участковому врачу, в собес и сменщицам. За это
весь подъезд помогал баб Маше ухаживать за ее парализованным сыном дядь Витей. Дядь Витя да-
же в лежачем состоянии умудрялся курить. Мама тайком носила ему папиросы, а баб Маше по-
могала переворачивать дядь Витю, когда та его мыла. Дядь Витя не всегда был таким, парализовало
его потому, что он по пьянке подрался с мужиками, те ему все поотбивали и забросили в сугроб.
Нашли его под утро с отмороженными ногами и раздробленным позвоночником. Странно, сказа-
ла мама, что он вообще остался жив. Морозы тогда стояли под сорок, он так почти всю ночь про-
лежал в снегу. Мама помнила дядь Витю еще ходячим. Дядь Витя пил всегда, и его судьба никого
не удивляла, не удивляло никого и то, что баб Маша очень быстро смирилась с тем, что он лежачий,
и начала ему потакать. Мама сказала, что это она его загубила. Врачиха на участке все спрашива-
ла у нее про дядь Витю и, услышав, что он лежит, со вздохом говорила, что баб Маша его разба-
ловала. Дядь Витя не делал никаких упражнений для восстановления ног и только лежал, смотрел
телевизор, курил и гонял баб Машу. Он полежал, полежал и умер. Я из-за угла дома подсматрива-
ла за тем, как всем двором его провожали. В пышном убранстве из пластиковых цветов он лежал
серый и скомканный, как пакля. Потом его медленно везли на кладбище, а вслед бросали темные
пихтовые лапы. После его смерти все выдохнули, и мама сказала, что баб Маша теперь заживет. Баб
Маша и правда приободрилась, она теперь заботилась о соседях. Меня угощала несъедобными ка-
менными пирогами со сладкой морковкой, а матери дарила тюбики рыжей помады. Мать вежливо
принимала подарки и ставила их за зеркальную створку трельяжа. Помады были старые, от них
пахло заскорузлым жиром, а оранжевые и малиновые скосы были неровными и сохранили на себе
царапинки и отпечатки кожи молодых баб Машиных губ.
В этот раз тетя Вера не взяла трубку, взял ее сын и ответил матери, что теть Вера да-
же говорить не может из-за ангины. И мама решила взять меня с собой на завод. Она с вечера на-
казала мне вести себя хорошо и вежливо говорить со всеми женщинами из ее бригады. Также мать
предупредила, что вставать придется рано, собираться быстро, поэтому мне нужно было пригото-
вить все, что понадобится на заводе, с вечера, чтобы завтра не опоздать на автобус. Она выглади-
ла мне сиреневый байковый костюм и перебрала все мои колготки, выбрав самые незатасканные.
Пока мать перебирала колготки, она обнаружила, что красные, синие и коричневые прохудились
на коленках и больших пальцах. Тут же она отложила их, чтобы после сборов зашить все дыр-
ки. С батареи мать сняла толстые собачьи рейтузы и поругала, что, придя с улицы, я не ободрала
с них налипшие комки снега, теперь они превратились в серые замусоленные ледышки, и с них ка-
пало под батарею. Мать почистила рейтузы ото льда и катышков и вернула их на батарею, сказав,
что на колготки завтра нужно будет надеть именно их. На заводе я рейтузы должна была снять

114 А В Г У С Т 2 0 2 1
и надеть сиреневую юбку. Мои розовые дутики мама осмотрела тоже, они в целом выглядели опрят-
но, их нужно было хорошенько просушить перед поездкой на завод. А на сменку в большой по-
лиэтиленовый пакет с алыми розами она положила китайские слипоны, купленные на лето. Туфли
остались в подготовительной группе, слипоны мать достала с верхнего яруса стенки. Там она пря-
тала все, что было на потом – конфетные подарки под елку, новую обувь и пучок капроновых сле-
дочков, чтобы носить летом под туфли.
От слипонов пахло ядовитым клеем, и на стельке стоял размерный штамп 32, хотя
размер моей ноги был 29. Маломерки, сказала мама, разувая меня в фанерном закуточке на рынке.
Она поставила на картонку китайский тапочек и велела мерить сразу на шерстяной носок, чтобы
получилось на вырост. Дешевая белая резина задубела на морозе, и мне было страшно лишний раз
ее побеспокоить. Я померила левую ногу, потом, когда подошел левый тапочек, продавщица под-
несла нам правый. Из второго тапка мама вытащила измятую резко пахнущую бумагу и велела
померить правый. В шубе мерить было неудобно, и мама разрешила в тот день надеть на рынок
розовый пуховик с нарядными вязаными вставками и накладными карманами, в одном из которых
с осени у меня хранилась еловая шишка. Я потрогала шишку, и пальцы сразу намокли от смолы,
они стали липкие. Пока мама не видит, я быстро обтерла их об рейтузы. Но смола не сдавалась,
и на пальцы сразу налипли катышки из кармана и твердые шерстинки от рейтуз. Довольная тем,
что удалось сторговаться, мать предложила съесть чебуреки. И мы стояли у зарешеченного киоска,
ели темные резиновые чебуреки. Из надкусанных мест вырывался теплый мясной пар. На холоде
есть чебуреки было особенным удовольствием, и мама строго улыбнулась мне, подавая обрывок
серой туалетной бумаги, служивший нам салфеткой.
Мать, собрав мою одежду, взялась зашивать колготки. Под материной рукой дырки рас-
крылись и быстро исчезли, как закрывается торопливый глаз. Мать предупредила меня, что на заво-
де мы будем двенадцать часов, и там ей будет некогда мной заниматься, поэтому я должна собрать
свои прописи и минимальный набор игрушек, чтобы я смогла позаниматься и поиграть, пока она
будет работать. Писала я кое-как, воспитательница красной ручкой в домашних тетрадях требо-
вала, чтобы я больше занималась. Там же, в подготовительной группе, мне дали тонкую пропись,
где пунктиром были намечены тюльпанчики и бабочки для обвода. Леворукая девочка, говорила
со вздохом воспитательница на мои тетрадки. В раннем детстве, когда стало понятно, что я левша,
мама пыталась переучить меня на правую руку. Когда я рисовала, она отнимала у меня карандаш
и передавала его в правую руку. Под материным присмотром я рисовала правой, а как только она
отвлекалась на телевизор или на кастрюлю, из которой текло на плиту, я тут же перекидывала ка-
рандаш в левую руку и продолжала рисовать. Так у нее ничего и не вышло, получилось только, что
шила и резала я правой, а писала все равно левой.
В тот же пакет со сменкой и алыми розами с капельками драгоценной росы на боку
мы положили мои прописи, жирную синюю ручку, простой карандаш, ластик и толстую книгу
«Чиполлино», которую я медленно читала страницу за страницей вот уже полгода. Мама посмотрела
на пакет и сказала, что в него влезет еще что-то очень маленькое, с чем я захочу поиграть на заводе.
Я ждала этих слов, они были сигналом. Из комнаты я принесла алюминиевый сундучок, в котором
хранила свои сокровища. В сундучок уместился крохотный деревянный паровозик из киндера, рас-
коловшееся от удара о стену кольцо из камня кошачий глаз, моток толстой лески и пакетик с зи-
плоком, полный мутного розового бисера.

115
 Оксана Васякина

2
Обычно я видела, как мать приходила с работы. Тусклая, недовольная, от нее пахло влажным де-
ревом, мать разувалась, снимала длинную, в пол, дубленку и шла курить на кухню. Пока на кухне
не появился телевизор, мать курила на табуретке, уставившись в дверцу холодильника. На батарее
у нее всегда лежала пачка сигарет, там она их сушила, потому что не любила влажный табак. Теперь
я впервые видела, как мать собирается на работу.
В окнах все было черное. Зимой светало поздно, мать включила свет на кухне и раз-
ложила на подоконнике свою косметику. Она закурила и с тлеющей сигаретой в уголке рта нача-
ла наносить тушь на ресницы, предварительно поплевав в коробочек. Я спросила ее, почему она
красится на завод, ведь это завод, а не праздничное место. Мать повернула на меня свое большое
лицо и сказала, что женщина должна быть красивой всегда и везде. Дальше она надела шерстяные
колготки и плотную мини-юбку, тут же в кухне она надела высокие кожаные сапоги и уже в са-
погах прошла в комнату, чтобы взять там объемный шерстяной свитер с большим воротом и цве-
тами из люрекса. Ходить дома в уличной обуви было строго-настрого запрещено, но это был час
материнских сборов на завод. Возможно, это был единственный час, когда мать чувствовала себя
свободной от всего. Она ходила по линолеуму, и каблуки глухо ударялись о пол. Дальше она сня-
ла закрученные на ночь бигуди и расчесала свои выкрашенные в баклажанный цвет волосы. Еще
одна сигарета, сказала она, и буду красить губы. Пока курю, сказала мать, быстро собирайся, через
пятнадцать минут мы должны быть на остановке.
Я натянула колготки, сняла с батареи рейтузы и дутики, надела выглаженный с вече-
ра сиреневый пуловер, шубу со свисающими из рукавов варежками. Мать присела передо мной,
чтобы поправить криво завязанную кроличью шапку, которую принято было надевать под боль-
шую песцовую. Губы ее были перламутровые, они светились в желтом свете лампочки. От матери
пахло всем сразу – деревом, сигаретами и теплой женской кожей. Я знала этот запах. Он проби-
вался сквозь все другие и оставался сам собой. Он был основой для других временных запахов.
Так пахла материнская шея, усыпанная маленькими коричневыми родинками. Затягивая тесем-
ки у меня под подбородком и контролируя степень натяжения, мать посмотрела мне в лицо из-
под слипшихся от туши ресниц. Она была строгая, но ее карие глаза все равно были похожи
на глаза олененка, даже когда она хмурилась. Я смотрела на ее веки сверху вниз, когда она на-
клонила голову, чтобы рассмотреть затянутый узел, веки были присыпаны серыми мерцающи-
ми тенями, а дуга у ресниц подведена черным жирным карандашом. От материных волос остро
пахло лаком, и она вся светилась в мутном коричневом коридоре.
Одев меня, она сняла с полки норковую формовку и долго ее прилаживала к голове,
чтобы шапка не смяла налаченные волосы и не заваливалась набок. Потом она накинула коричневую
дубленку, от дубленки повеяло мертвой влажной кожей, деревом и выветренным табаком. Мы были
готовы. Мы вышли в темный подъезд, пропахший хлоркой и остывшим бетоном.

АВТОБУС ПОДОШЕЛ, И ТОЛ-

ПА РАССТУПИЛАСЬ, ЧТОБЫ
ПРОПУСТИТЬ НАС С МАТЕ-
РЬЮ. У МАТЕРИ СЕГОДНЯ БЫ-
ЛА ОСОБАЯ ПРИВИЛЕГИЯ, ОНА
ВЕЗЛА НА ЗАВОД РЕБЕНКА
 3
Сибирское утро было черным всегда. Я знала это утро, потому что к восьми меня обычно прово-
жали в сад. Весь мир был тихий и щемящий, редкие снежинки медленно падали в безветрии и бли-
ковали в нежно-зеленом свете прожектора над подъездом. Мир весь был разделен на небо и снег.
Белые сугробы-бугры, наросшие за ночь, еще никто не пришел расчищать. К тротуару от подъез-
дов тянулись узкие вытоптанные тропинки. Мороз словно высосал воздух из пространства, и ды-
шать было тяжело. То тут, то там хлопали двери подъездов. Хруст снега, даже от самого аккуратно-
го движения, разносился по всему двору. И люди шли по направлению к остановке. Там, где летом
у нас была песочница, зимой водители ставили свои автомобили, и отец моей дворовой подруги
Марины стоял у своей «тойоты» с ведром горячей воды. «Тойота» была темная и в себя не пуска-
ла. Отец Марины, большой кучерявый мужчина, аккуратно разогревал примерзшую ручку води-
тельской двери. Все вокруг было живое, жило, двигалось и шло. Но любой шум от произведенного
движения утопал в черном утреннем воздухе.
Мать передала мне пакет с прописями и игрушечным сундучком, и мы вместе
со всеми тихо пошли к остановке.

117
 Оксана Васякина

Внизу, на остановке, медленно переступавшие с ноги на ногу женщины оживились, когда

увидели нас. Их общее тело взметнулось от волнения, так колышется в небе птичья стая, перестра-
ивая направление полета. Те, что стояли спиной, повернулись к нам лицами, а те, что были ближе
к железному киоску, подошли. У некоторых женщин во ртах были сигареты, и от всех поднимался
пар дыхания, он смешивался с табачным дымом, и серое облако постепенно исчезало в безветрен-
ной темноте. Сугробы сияли, это была остановка «Дружба».
Одна, самая толстая, материна бригадирша, в улыбке раскрыла рот, и под ее губами
заблестели стальные коронки. Толстая наклонилась в мою сторону и спросила, не тяжело ли мне
было рано вставать. И я ответила, что было не тяжело. Очень хочешь на завод, спросила толстая
бригадирша, хочу, ответила я. На что бригадирша сказала, что завод – самое скучное на свете ме-
сто. Там одни доски и конвейеры, смотреть там нечего, сказала толстая. Скучно там ребенку, ска-
зала толстая. Мать, увидев мое смущение, показала на пакет с розами и ответила, что у нас с собой
есть чем заняться, прописи, игрушки, книжка. Толстая перевела глаза на мать и спросила ее, сколь-
ко та на заводе прочитала книг. И мать засмеялась, ответив, что она их не читала, а подкладывала
под голову вместо подушки, когда спала, пока все были на обеде. Женщины все разом и понима-
юще захохотали. Все понимали материну шутку, потому что знали, что мать лишний раз не ходит
никуда, а только спит. Над ней смеялись, когда она на третий год работы на заводе научилась спать
стоя. Теплый «Икарус» шел плавно и со всеми остановками для сбора рабочих, дорога до завода
занимала полчаса. И туда и обратно мать спала. Когда не было свободного места – стоя, положив
голову на руку, которой держалась за поручень. Это был целый час сна. Стоя спала она и у кон-
вейера, когда на линии завал из досок иссякал, а очередь смены еще не подходила. Мать опиралась
на железный щит, разделявший ленту и помост, и засыпала.

4
Красный автобус подошел, и толпа расступилась, чтобы пропустить нас с матерью. У матери сегод-
ня была особая привилегия, она везла на завод ребенка, и это значило, что мы могли выбрать лю-
бое место в салоне. Мать сказала, чтобы я не шла далеко, в хвосте, сказала она, сильно укачивает.
И мы сели на переднее пассажирское сиденье. В тепле все немного обмякли, и над материными гу-
бами появилась нежная россыпь прозрачных капелек росы. Это замерзшие усики оттаяли и стали
влажные. Мать достала из кармана дубленки свежий белый платочек с серой окаемкой и, пришмыг-
нув, быстро вытерла влагу над губой и собрала то, что намокло в носу. Ее курносый нос на морозе
порозовел, порозовели и высокие татарские скулы. Большая покатая челка немного опала, и мать,
посмотревшись в карманное зеркальце, поправила ее.
Толстая, севшая сзади нас, похлопала ее по плечу и спросила, для кого это она так
прихорашивается. Мать игриво вскинула подбородок и, немного свысока посмотрев на нее, улыб-
нулась. Она смотрела на толстую так, как если бы смотрела на преданного пса, весь мир был ма-
териной свитой. И прищелкнув языком, она лукаво ответила, что никто не достоин ее красоты, ее
красота есть просто так, ни для чего. Женщины в салоне захохотали. Я присмотрелась к ним ко
всем – они были старше и толще матери, они ей годились в матери и тетки. Мать так и называла
своих коллег, она нежно называла их тетками из бригады. Тетки любили ее за дерзость и спускали
ей колкости, потому что она была молодая и красивая. Реальность вокруг рябилась, и казалось, что
все мы – и Сибирь, и автобус, и его водитель, и женщины вокруг нас – живем в кинопленке, в ко-
торую монтажер нечаянным образом вклеил Синди Кроуфорд, и ею была моя мама.
Хохот утих, и мать тут же задремала. В автобусе душно пахло соляркой и сладким
ароматизатором. Автобус шел в темноте, салон дремал, и я смотрела перед собой в большое ло-
бовое стекло, которое, казалось, квадратом света пробивало себе дорогу в темноте и снеге. Внизу

118 А В Г У С Т 2 0 2 1
был виден небольшой освещенный островок асфальтового шоссе, он напомнил мне телевизион-
ный экран, на котором закончились все передачи. Островок мельтешил, маленькие твердые ком-
ки снега, разбитый щебень и грязь засасывало под автобус, вся эта мелочь оставалась там, в про-
шлом, лежать на дороге, чтобы кто-нибудь еще раз осветил ее своими ранними фарами. Некоторые
из камней выбрасывало из-под колес, и они глухо ударялись о днище «икаруса». Я думала об этих
камнях, они на холодной дороге казались такими сиротливыми и даже немного злыми оттого, что
щебенка – это грубый каменный лом. Я не любила трогать щебенку, от нее пахло тертым кам-
нем, и на ощупь она была шершавая, как наждачная бумага. Притом мне было жалко эти камни
за то, что они со всей своей грубостью совершенно одиноки. А есть на дороге такие камни, ду-
мала я, которых никогда не касался взгляд человека и свет автомобильной фары. Эти камни меня
особенно волновали, мне хотелось до них дотянуться.

5
Туман от Ангары стоял такой сильный, что все вокруг было белое и густое. Шофер сбавил газ еще
перед въездом на мост и тихо правил над рекой. Мама проснулась от толчка и приоткрыла глаза,
увидев клубы пара, в котором мы ехали, она с пониманием дела кивнула и снова задремала. Автобус
медленно шел, и ее голова раскачивалась в такт движению. Я сразу вспомнила тот страшный слу-
чай, когда утренний рейсовый автобус вот так же в тумане упал с плотины. В нем спали взрослые
и дети, и все они погибли, а плотину закрыли, и теперь по ней нельзя было ездить. Тут же я пред-
ставила себе это падение в тумане. Успели ли понять те пассажиры, что вот-вот они упадут навсег-
да в черную воду Ангары? И что такое навсегда, неужели есть что-то необратимое, думала я, гля-
дя в белый туман. Неужели что-то может произойти такое, что никогда нельзя будет вернуть сюда
или повторить в будущем? Может быть, эти люди все еще живы. Конечно, они живы, просто они
в черной реке. Все мне казалось длящимся и бесконечным, как белый воскресный день, поглощен-
ный вьюгой. Мир мне казался бессмертным и тихим, как предрассветное таежное шоссе. От мира
мне было тяжело. Может быть, именно оттого, что он казался мне разворачивающимся во все сто-
роны и совершенно необжитым и не приспособленным к освоению.

6
Издалека салатным цветом засиял завод. Он в темноте светился, как негаснущий страшный огонь.
Он отдавал свет равномерно, без колебаний и вспышек, потому что завод работал всегда. Его я ви-
дела много раз, когда мы с отцом приезжали забирать маму с работы. Он сажал меня на переднее
сиденье и наказывал, чтобы после моста, когда мы будем проезжать пост ГАИ, я пригибалась, ина-
че менты оштрафуют, говорил он. Я любила ездить на переднем сиденье и смотреть, как мир на-
плывал на меня, пассажирское сиденье отцовской «Волги» пахло мамиными духами и дубленкой.
На этом месте я чувствовала свою важность. Иногда в паре километров от завода отец сажал меня
на колени и давал порулить. Теперь я видела завод с высоты «икаруса», в утренней темноте он све-
тился неистово, и из него вырывались трубы. Движение дыма из труб было видимым, трубы отда-
вали вещество в черный воздух. Настойчивый запах целлюлозы проник в салон и, тихий до этого,
стал ясным, тяжелым, непривычным. От этого запаха все проснулись.
С отцом мы обычно доезжали до проходной, дальше нас никто не пускал. Отец пар-
ковал «Волгу» у обочины, и там мы ждали маму. Теперь по сигналу водителя железные ворота
раздвинулись, и мы въехали на стоянку. Оттуда доспавшие по дороге женщины молча двинулись
к контрольному пункту. Мы приближались к заводу, и он был все громче. Ночная смена ждала
дневную, чтобы уйти отдыхать, но работать не прекращала, чтобы завод ни на секунду не остано-
вился, ни на секунду не выдохнул.

119
 МИР МН
ХИМ, КА
ШОССЕ.

На контрольном пункте все встали и приготовили вещи на осмотр. С начала очереди

на нас с мамой шел беспокойный шепоток. Женщины тревожно переговаривались, наконец толстая
бригадирша подслушала разговор и повернулась к матери. Она сказала, что ночью на второй ли-
нии погиб бригадир. Мать испуганно слушала, ей стало не по себе, она резко схватила меня за ру-
ку и сжала мою ладонь. Ее рука была прохладная, а ухоженные, покрытые коричневым лаком ног-
ти сухо скребанули по моей руке. В мутном свете люминесцентных ламп ее ногти мягко мерцали.
Слушая толстую бригадиршу, она машинально притянула меня к себе и второй рукой захватила
мое плечо. Я любила слушать разговоры взрослых. Когда меня прогоняли с кухни, я аккуратно,
на цыпочках, подходила к трельяжу – от него можно было разобрать шепот и отдельные слова –
и слушала кухонные разговоры о мужчинах и деньгах. Теперь меня никто не гнал, а наоборот, меня
никуда не хотели девать, я слушала разговор взрослых о смерти бригадира Олега со второй линии.
Толстая бригадирша сказала, что он шел по переходу, чтобы что-то передать на со-
седнюю линию. Под конец прошлой дневной смены рация в кабине сломалась, ремонтник не при-
шел. Знаками передать сообщение у него не получилось. Олег шел по мосткам, говорят, держался
за поручни, как и положено, как вдруг его качнуло, нога соскользнула, и туловище нырнуло вниз,

120 А В Г У С Т 2 0 2 1
МНЕ КАЗАЛСЯ БЕССМЕРТНЫМ И ТИ-
КАК ПРЕДРАССВЕТНОЕ ТАЕЖНОЕ
СЕ. ОТ МИРА МНЕ БЫЛО ТЯЖЕЛО
он резко хотел захватить поручень, но не успел и ухнул с высоты. Так и сказали, передала толстая
бригадирша, что, когда подбежали к месту, с которого он сорвался, посмотрели вниз, увидели, что
Олег лежит на животе. Толстая сказала, что Олег лежал раскинув руки, а одна нога у него была со-
гнута в колене, как в самом теплом и глубоком сне. Он умер еще в полете, сказала толстая, сердце
разорвалось. Я слушала завороженно и не понимала, как может разорваться сердце, неужели вот
так оно лопается, как воздушный шар, и все?
На контрольном пункте охранник посмотрел в мой пакет и материну сумку. Дальше
по долгому коридору в гуле ламп мы шли молча. По бетонированному полу ноги шелестели, как
старые листья, и пустое пространство все было заполнено эхом от двигающихся людей. В разде-
валке мама велела сесть на скамью и снять рейтузы, надеть юбку и переобуться в слипоны. Тут
же у больших железных шкафов женщины перевоплощались в рабочих. Каждая из них доставала
из именного шкафчика свитер и рабочую куртку или фуфайку. Они снимали платья и юбки и на-
девали брезентовые штаны на вате и кожаные ботинки в липком целлюлозном налете. Мама сняла
свой нарядный люрексовый свитер и надела старый отцовский. То, что он был отцовский, я знала
по фотографиям, которые мама хранила в бордовом альбоме на одной полке с аптечкой. По выход-
ным я открывала дверцу трельяжа, оттуда вырывался запах прелой фотобумаги и лекарств. Я са-
дилась на пол у дивана и рассматривала семнадцатилетнюю маму в окружении ее первой заводской
бригады. У мамы было большое юное лицо, на нем были все те же застенчивые глаза. Среди фото-
графий были фотографии отца, на одной из них он стоит у своей первой «Волги» как раз в том
самом свитере, который мама надевала поверх трикотажной футболки. На рукаве я увидела боль-
шую джинсовую заплату и вспомнила, что отец прожег его, уронив на железную печку в гараже.
Одна из женщин окликнула маму и показала ей большую кожаную куртку на мед-
ных заклепках. Смотри, сказала она, какую муж куртку испортил, теперь только на завод. В под-
нятых руках она повернула куртку спинкой к нам, и мы увидели, что часть кожаного полотна
была небрежно пришита толстыми нитками к подкладке. Говорила же ему, добавила женщина,
на даче переоденься в телагу, а он что – пошел в сарай и за гвоздь зацепился. Только в прошлом
году ему эту куртку привезли из Иркутска, еле сторговалась, и тут вон как. Мать сочувствен-
но покивала головой и отметила, что теперь Наташка будет самая модная на заводе. Женщина
рассмеялась, у нее во рту заблестели золотые коронки. А заклепки-то, отметила мать, тебе как
раз под зубы. Наташка наспех натянула куртку и, запахнув ее на животе, довольно улыбнулась.
Женщины в раздевалке с одобрением закивали. Наташка тут же села на скамейку у шкафчика
и начала шнуровать растоптанные берцы. От ее движения куртка хрустела, этот звук выделял-
ся на фоне общего заводского гула, он был близкий и казался естественным, как если бы рядом
кто-то сломал сухую ветку. Шум, в котором мы оказались, войдя на территорию завода, сразу
стал фоном для всего, но природа этого шума была тяжелой, металлической. Природой этого шу-
ма было бесконечное повторение тысячи устройств для распила, обработки и сортировки дерева.
И этот шум поддерживали и продолжали сотни человеческих рук.
Из раздевалки мы прошли по длинному коридору. У железных дверей все надели
желтые и белые каски. Каска досталась и мне, мама сняла ее с щита у входа в цех. Я надела белую
каску, и мама затянула ремешок. Хорошо, сказала мама, тебе, каской прическу не помнешь. Тугие
французские косы с вплетенными в них розовыми гофрированными бантами тесно прилегали
к голове, от них все чесалось и тянуло кожу. У меня было три набора лент – мягкие синие со вре-
мен маминой школы, белые праздничные и розовые. Розовые были для повседневной носки, они
практически не мялись, а белые и синие банты нужно было гладить через марлю. Марля пахла

121
 Оксана Васякина

теплой испаряющейся водой и ватой. В утренней тишине мама набирала воду в рот и распыляла ее
над марлей. Так получалось только у нее, вода превращалась в мокрую медленную пыль и свети-
лась белыми крапинками на фоне окна. Каску не снимай, строго наказала мама и вернула мне мой
пластиковый пакет с розами. Входим в цех, сказала мама и что-то начала говорить, но я ее не ус-
лышала, потому что толстая открыла дверь, и шум завода вырвался, забрав с собой все: голоса, за-
пахи, тяжесть тел. Все теперь принадлежало заводу. И мы были внутри него.

7
Я подняла голову и увидела, что все вокруг – и поручни, и оборудование, и даже стены были, как
инеем, покрыты нежной желтой древесной пылью. Влажность, исходящая от древесины, делала
воздух тяжелым и осязаемым. Все двигалось тут, даже маленькая щепочка под моими ногами тре-
пыхалась от ветра, создаваемого неумолимым движением конвейерных лент. У всего вокруг было
свое дыхание, мое дыхание перехватило от высоты, на которой располагалась кабина материной
бригады. Ее мне показала толстая бригадирша. Она наклонилась к моему уху и громко закричала:
вон, видишь, посередине коробка болтается? Нам туда! Я присмотрелась, кабина казалась крохот-
ным коробком над высотой, она, казалось, держалась на тонкой проволоке. Я присмотрелась еще
и увидела несколько других кабин. Все они были расположены на разной высоте парами друг про-
тив друга. Теперь я поняла значение материных слов, когда она говорила о тетках с параллельной
линии. Поняла, куда шел Олег, чтобы передать свое сообщение.
К кабине мы поднимались по долгой пологой лестнице, которая на каждом уровне
утыкалась в длинную площадку-переход. Все вертикальные поручни лестницы были укутаны дре-
весной пылью, мама взяла меня за руку и наказала их не трогать, до перил я не доставала. От влаж-
ного воздуха одежда сразу отяжелела, стало зябко. На полпути я глянула вниз, пол цеха казался
белым, и теперь я видела, как долго падал Олег, мне стало тяжело и сразу понятно, отчего у не-
го разорвалось сердце. Оно у него разорвалось от невыносимого твердого страха. Мама потянула
меня от края лестницы, и мы двинулись дальше. На последнем переходе женщины разделились
на две группы, и нас осталось совсем мало.
Вчетвером мы входили в кабину. Вблизи она была похожа на космическое оборудование
из мультфильма про Алису. Кабина сияла стальной обшивкой, а тот бок, что был ближе к линии,
по которой медленно ползла белая обработанная доска, весь состоял из толстого прозрачного пласти-
ка. Внутри кабины оказалось чуть тише. В левом углу стоял небольшой умывальник, напротив – гру-
бый, покрытый истертым пледом лежак. А у окна – сортировочный пульт. Пульт был серой железной
коробкой с четырьмя кнопками на толстой ножке-трубе. Женщины ночной смены встали со своих
мест и, быстро накинув на себя свои фуфайки, попрощались и вышли. Они торопились на автобус.
Я сняла каску, подошла к прозрачной стене и посмотрела вперед. Напротив я увидела
другую кабину. Из нее мне рукой махала уже сидящая у пульта толстая бригадирша. Завод и правда
оказался скучным местом. В нем не было ничего для меня, и все было подчинено тяжелому однооб-
разному движению. Кабина была пустой, в ней нечему было удивиться, мама тут же села за пульт
и велела мне сесть на лежак и открыть книгу. Лежак был твердый и бугристый, и мне было непо-
нятно, как мама в перерывах умудрялась на нем спать. Я приподняла зеленое покрывало и увидела,
что подстилка из старых фуфаек была положена на лист толстого железа. Мать спросила, кто пойдет
разбирать завал, Наташка ответила, что пойдет первая. Она сняла с крючка у двери большие бре-
зентовые верхонки (широкие рукавицы. – Esquire) и вышла. Я спросила маму, можно ли посмотреть.
Мама ответила, что только аккуратно и быстро, и чтобы она меня видела. Я приоткрыла дверь ка-
бины и посмотрела на удаляющуюся Наташку. Та встала у того места, где конвейерная лента за-
канчивалась обрывом, и длинной палкой начала что-то делать, чего мне не было видно. Я спросила
у мамы, что она там делает, и мама ответила, да завал там, доска неровная идет, застревает одна-две,

122 А В Г У С Т 2 0 2 1
на нее другие сыплются и стопорят ленту. Наташка в новой заводской куртке ловко дергала палкой,
по ее лицу было видно, как много силы и напряжения она вкладывает в свое движение. Мама про-
должила как бы про себя – я по утрам на завалы не хожу, сил нет на них, и так еле сюда доехала.
Мама сидела спиной ко мне на железном стуле, он тихо поскрипывал оттого, что
она медленно вращалась то влево, то вправо. Сама она этого вращения не замечала, иначе бы бы-
стро остановила его, как часто пресекала мое качание на стуле. Она сидела и смотрела сквозь
стекло, как на большой экран. Ее глаза уже долго не отрывались от ленты, а рука быстро ходила
по пульту, она нажимала то одну, то другую пластиковую кнопку. Кнопки напомнили мне фары
отцовской машины, они тоже были сделаны из толстого сетчатого пластика и мутно светились
изнутри. На фоне массивных кнопок и грубого короба пульта материна рука казалась совсем ма-
ленькой, ее длинные пальцы, наряженные в золотые перстенечки и кольца с блестящими амети-
стами, были напряжены. Материн профиль казался мне неживым. Свет от заводских ламп падал
на кожу и придавал ее лицу зеленоватый оттенок. От сосредоточенности ее щеки впали еще силь-
нее, а холодный блик на ее зрачках вдруг сделал маму очень далекой, как будто она была кукла,
а глаза ее были пластиковыми вставленными шарами. Наташка была на завале, другая материна
сменщица ушла на третью линию, чтобы подписать какой-то график. Мы были вдвоем в кабине,
но материна сосредоточенность на сортировке древесины полностью перенесла ее туда, на три
метра вперед перед кабиной. Все ее внимание было брошено на то, чтобы верно определить сорт
мелькающей доски. Я осталась одна на заводе.
Рядом со мной лежал яркий полиэтиленовый пакет. Он был здесь совсем чужой. Здесь,
на заводе, все было коричневое, серое, бежевое и холодное. Нарядные алые розы, напечатанные на па-
кете, вопили о своей неуместности. Я заглянула в пакет, оттуда пахнуло домом. Я глубже опустила
голову и еще немного подышала этим запахом, пока прописями и книгой окончательно не овладел
завод. На дне я заметила поблескивающий сундучок и вспомнила, что мы взяли его с собой. Я тут
же достала его и разложила содержимое на покрывале. Деревянный паровозик, осколки ярко-зелено-
го каменного колечка и мутный розовый бисер – все это было таким маленьким и незначительным.
Я рассматривала свои сокровища очень внимательно. Они были крохотными. Они были меньше, чем
я. Я раскрыла пакетик с бисером и взяла одну. Она была неровная и своей формой напоминала ис-
тертый морем кусочек стекла. Я покатала бисеринку между пальцами и посмотрела в ее отверстие
на маму, но оно было слишком маленьким, чтобы хоть что-то разглядеть. Тогда я прокатила бисе-
рину между пальцами еще раз, и она, соскользнув, выпала и исчезла на деревянном полу кабины.
Я опустилась на колени и в темноте под лежаком попыталась найти свою бисерин-
ку. Но там ее не было. Ее не было нигде. Она исчезла. Тогда я снова села на лежак и взяла новую.
Снова почувствовав бисерину в своих пальцах, я ощутила ее размер и фактуру. Она была малень-
кая, очень маленькая. И я тут же почувствовала свое тело. Мое тело было крохотным и белым.
Я сидела на высоте двадцати метров в большой железной кабине. Мы все – и мама, и толстая бри-
гадирша, и Наташка, и мертвый Олег – были очень маленькими. Мы все приехали на завод. Мне
стало страшно от собственной малости и незначительности. Я была как та щебенка на зимней до-
роге. В холодном заводском свете мои сокровища тускло поблескивали и казались совсем не мои-
ми. Я достала книгу и прописи, бумага быстро вобрала влагу и разбухла, а рыжая обложка книги
про Чиполлино стала темно-луковой и чужой. Все, что мне принадлежало, было не моим, было чу-
жим и не имело ко мне никакого отношения. Как и застывший мамин профиль, мои вещи потухли.
Я еще раз осмотрела мать, ее фуфайка висела на спинке стула, а глаза все так же сосредоточенно
смотрели на ленту, где заводское время мерила идущая одна за другой доска.
Я наспех собрала тетради в стопку, а свои сокровища в сундучок и вернула все в пакет.
Завернувшись в пропахший целлюлозой плед, я отвернулась к стене и заснула от страха.
Во сне завод шумел, как большой непрекращающийся дождь. ≠

123
 А лександр Пелевин

АКВАРИУМ

АЛЕКСАНДР
ПЕЛЕВИН

Работал журналистом, публиковал сти-

хи в «Живом Журнале», пишет сценарии.
В 2021 году Пелевин опубликовал роман
«Покров-17», действие которого проис-
ходит в закрытом городе в переломный
для страны 1993 год, на который каждый
день опускается таинственная тьма. Сюжет,
мастерски выстроенный вокруг травм де-
вяностых, отсылки к фильмам, произведе-
ниям Курехина и Летова – все это позво-
лило Пелевину стать лауреатом премии
«Национальный бестселлер» в этом году.

Специально для Esquire Пелевин на-

писал рассказ, в котором работа в ре-
кламном агентстве приводит главного
героя к выгоранию.
Иллюстратор Алексей Курбатов

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Александра Пелевина
можно прослушать
в приложении
Storytel

124 А В Г У С Т 2 0 2 1
125
 А лександр Пелевин

«ЧЕЛОВЕК — ЭТО КАК АКВАРИУМ С РЫБКАМИ,

, И М А К Б Ы Р С М У И Р АВ К А К А К О Т Э — К Е В О Л Е Ч «

КОТОРЫЙ НАХОДИТСЯ ВНУТРИ ОКЕАНА.

. А Н А Е К О И Р Т У Н В Я С Т И Д ОХ А Н Й Ы Р О Т ОК

А ПРИ СМЕРТИ ОН ЛОМАЕТСЯ. ОН ВСЕ РАВНО

ОН ВАР ЕСВ НО . ЯСТЕАМОЛ НО ИТР Е МС ИР П А

ТАМ ОСТАЕТСЯ, НО У НЕГО УЖЕ НЕТ РАМОК.

. К О М АР Т Е Н Е Ж У ОГ Е Н У О Н , ЯСТ Е АТС О М АТ

ПОСЛЕ ЭТОГО — КОГДА НЕОЖИДАННО ТАКИЕ

Е ИКАТ ОН НА ДИЖОЕ Н А ДГОК — ОГОТЭ Е ЛСОП

В Е Щ И П О Н И М А Е Ш Ь — СТА Н О В И Ш Ь СЯ
Я С Ь Ш И В О Н АТ С — Ь Ш Е А М И Н О П И Щ Е В

НЕМНОГО ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ»

»МОКЕВОЛЕЧ МИГУРД ОГОНМЕН
ЕГОР ЛЕТОВ

126 А В Г У С Т 2 0 2 1
Мир перестал быть реальным в четверг, 17 июня 2021 года, на совещании по сценарию рекламного
ролика для московской офтальмологической клиники. После этого Фролов умер.
Он не спал двое суток, чтобы успеть к дедлайну. Успел. В этом ему помогли литры
кофе и запрещенные законом стимуляторы. К моменту совещания он чувствовал себя не очень
хорошо – изможденный организм взбунтовался против такого отношения и хотел на отдых.
Колотилось сердце и хотелось спать.
В переговорной сидели еще трое – босс Фролова и два представителя клиента. Они из-
учали распечатанный сценарий.
– Скажите, а почему вообще аквариум на голове? – спросил первый представитель кли-
ента, не отрываясь от бумаги.
Босс посмотрел на Фролова.
– Это визуальная метафора, – ответил тот. – Когда человек плохо видит, он будто вос-
принимает мир через толщу воды.
– А у вас хорошее зрение? – спросил второй представитель клиента.
– Нормальное.
– Так откуда вы знаете, что чувствует человек, который плохо видит?
– И что вообще такое «плохо видит»? – спросил второй представитель. – Речь идет о бли-
зорукости или дальнозоркости? Вы изучали вопрос?
– Слушайте, давайте как-нибудь упорядочим процесс, – вмешался босс. – Давайте зада-
вать вопросы по очереди. Какие правки есть по существу?
Представители клиента на пару секунд замялись, переглядываясь. Первый взял маркер
и обвел на бумаге кусок текста.
– Вот тут написано, – сказал он. – «Человек с аквариумом на голове идет, шатаясь,
по Невскому проспекту, и перепуганно оглядывается по сторонам». А чего он пугается?
– Он пугается, что мир выглядит не таким, как раньше, – раздраженно ответил Фролов.
– А аквариум с рыбками? – неожиданно спросил второй.
– Что? – переспросил Фролов.
– Ну, там рыбки плавают?
– Нет...
Какие еще рыбки, подумал он, зачем там рыбки?
– Давайте добавим рыбок, – предложил первый представитель.
Второй кивнул.
Босс развел руками.
– Ладно, – сказал Фролов. – Давайте добавим рыбок.
– Золотых, – сказал первый представитель.
– И красных, – сказал второй.
– Так золотых или красных?
– Золотых и красных.
Повисло неловкое молчание. Фролову стало странно.
– Дальше совсем что-то непотребное, – сказал первый представитель, переворачивая
лист. – Он заходит во дворы и – цитирую: «бьется головой в аквариуме о стены, пытаясь разбить
его, но ничего не получается». Извините, бред какой-то. Это что за аквариум такой?
– Какое-то бронированное стекло, как в Мавзолее, – сказал второй.
Босс неестественно захихикал.
Фролов поморщился. Ему стало понятно, что он действительно придумал какую-то не-
суразную чушь. Ночью эта идея казалась смешной и оригинальной, а теперь...

127
 А лександр Пелевин

– Попробуем доработать, – сказал он.

– Нет, вы подождите, – сказал первый представитель. – Давайте обсудим этот вариант
и подумаем над правками. В принципе идея с аквариумом неплоха, но...
– Она здесь не совсем работает, – сказал второй. – А давайте сделаем так, что вода в нем
становится все более мутной.
– И рыбы умирают, – сказал первый.
– Что? – переспросил Фролов.
– Рыбы умирают. Он ходит с аквариумом в голове, вода становится мутной, и в нем
плавают мертвые рыбы.
Босс непонимающе покосился на представителей.
Фролов почувствовал, что у него слегка кружится голова. Он не совсем понимал, что ему говорят.
– Извините, я не понял, что вы сказали, – торопливо ответил он и облизал пересохшие губы.
– Мертвые рыбы. В аквариуме, – сказал босс.
– Хорошо, пусть они умрут, – согласился Фролов.
– А потом вода станет черной, – сказал второй представитель.
– То есть он совсем ослепнет, – добавил первый.
– Ослепнет? – переспросил Фролов.
Ос-леп-нет. В этом слове Фролову почудилось нечто насекомое. Осы и слепни. Осы
и слепни в аквариуме? Но осы и слепни не умеют плавать, они сразу умирают в воде. Ос-леп-нет.
Ос и слепней нет. Они умерли.
– Прощу прощения, я не очень понимаю, что вы говорите, – сказал Фролов. – Я не очень
хорошо себя чувствую.
Мир покачнулся и слегка поплыл. Фролов положил руку на стол, чтобы не уплыть вместе с ним.
– Мы говорим о черной воде, – сказал первый представитель.
От слов «черная вода» Фролову вдруг стало жутко.
Черная вода.
Само это словосочетание вселяло ужас и ползло холодными буквами вниз по позвоночнику.
– Черная вода, – повторил Фролов.
– В черной воде плавают ваши глаза, – сказал вдруг босс.
– Что? – перепуганно спросил Фролов.
Босс вдруг хлопнул ладонью по столу.
– Слушайте, да что с вами? Мы обсуждаем простейшие правки. Почему ваш аква-
риум не разбивается?
– Потому что он не хочет разбиваться, – тихо сказал Фролов. – В нем плавают мои глаза.
В переговорной замолчали.
– Давайте попробуем подойти с другого конца... – аккуратно сказал босс.
Его слова с трудом доносились до Фролова. Он вдруг почувствовал, что не слышит
и половины сказанного, а то, что удается услышать, никак не превращается в связную речь. Просто
слова не составляются в предложения, будто сама человеческая речь стала ему чужой.
Будто он сам в этом аквариуме и видит весь мир через толщу воды.
Он расстегнул верхнюю пуговицу.
То, что говорили босс и представители клиента, казалось совершенно чужим и непо-
нятным. И чем дальше, тем больше их слова никак не связывались в его, Фролова, мозгу.
– Кривая дорога вывела в черную воду, – сказал босс. – У рыб есть глаза, у лошадей есть
глаза, а у меня нет глаз.
– У рыб есть глаза, у лошадей есть глаза, а у меня нет глаз, – повторил за ним Фролов.

128 А В Г У С Т 2 0 2 1
«ЧЕЛОВЕК — ЭТО КАК АКВАРИУМ С РЫБКАМИ,

КОТОРЫЙ НАХОДИТСЯ ВНУТРИ ОКЕАНА.

– Что-что вы сказали? – спросил босс. – Да что с вами такое?
Фролов понял, что и сам слышит свой голос будто издалека, и ему приходится искать
слова где-то извне, чтобы сложить их в человеческую речь.
– Я очень боюсь, – сказал он вдруг.
– Может, вам врача вызвать? – сказал босс.
Фролов замотал головой – нет-нет, какие еще врачи...
А ПРИ СМЕРТИ ОН ЛОМАЕТСЯ. ОН ВСЕ РАВНО
– Аквариум с рыбками лопнул на дне океана, – сказал он. С этими словами он встал,
пошатываясь, и вышел из переговорной.
Мысли роились в голове – чужие, нечеловеческие, навязанные мысли, они наслаивались
друг на друга в цветастом калейдоскопе, они вроде даже несли какой-то смысл, но как его поймать, когда
их так много, и они такие безумные, и ему стало страшно от этого дикого абсурда в собственной голове.
Аквариум с рыбками лопнул на дне океана, и рыбки вырвались на свободу, и если взять воз-
душного змея и прикрепить к нему вентилятор, будет не так жарко, а рыбки наконец-то научатся летать.

ТАМ ОСТАЕТСЯ, НО У НЕГО УЖЕ НЕТ РАМОК.

Он шел по коридору, держась за стену.
И рыбки, да, они научатся летать, и они будут жить в больших уличных фонарях,
и снова возродится давно забытая профессия фонарщика, были раньше такие дядьки, которые лез-
ли по лестницам к фонарям, а почему они исчезли, почему сейчас нет лестниц и таких дядек, это
как трубочисты, хотя нет, ведь сейчас есть трубочисты, босс недавно нанимал трубочиста на дачу,
а вообще «трубочист» звучит как-то по-гейски, ха-ха, а может, это босс так иносказательно выра-
зился, мол, прочистить трубы, а еще трубы можно прочистить выпивкой, но пить сейчас, наверное,
не стоит, разве что воды, просто воды...
ПОСЛЕ ЭТОГО — КОГДА НЕОЖИДАННО ТАКИЕ
Он вышел на улицу. Стояла жара. В синем небе висели рваные облака.
Мир вокруг оказался слишком страшным и ненастоящим.
Все ненастоящее, и он сам ненастоящий. Он стал говорить сам с собой вслух, лишь
бы предоставить себе хоть какое-то доказательство своей реальности, но не помогало, потому что
это не он говорил его устами и не он слышал его ушами.

В Е Щ И П О Н И М А Е Ш Ь — СТА Н О В И Ш Ь СЯ

НЕМНОГО ДРУГИ М ЧЕЛОВЕКОМ»

129
 А лександр Пелевин

, И М А К Б Ы Р С М У И Р АВ К А К А К О Т Э — К Е В О Л Е Ч «

. А Н А Е К О И Р Т У Н В Я С Т И Д ОХ А Н Й Ы Р О Т ОК
Все это был кто-то другой, и весь мир был кем-то другим.
Кто-то другой шел по улице с аквариумом на голове, и все вокруг искажалось, пере-
ливалось, гудело сквозь толщу воды.
Обматерил один прохожий. Второй. Засигналил автомобиль.
А если есть профессия трубочист, должна быть профессия рыбочист, это специаль-
ОН ВАР ЕСВ НО . ЯСТЕАМОЛ НО ИТР Е МС ИР П А
ный человек, который чистит рыбу, чтобы ей не было так жарко, ведь если рыбы научатся летать,
им не нужна чешуя, им будет слишком жарко в ней...
Все писатели, в сущности, писали о рыбах. Пушкин писал о рыбах, Лермонтов писал
о рыбах, Толстой писал о рыбах, Достоевский – о, Достоевский только и писал что о рыбах, у не-
го ведь все персонажи рыбы, и Раскольников – рыба, и Свидригайлов – рыба, и Сонечка – рыба,
и Гитлер – рыба, стоп, какой Гитлер, я ведь только что думал о Достоевском, при чем тут вообще
Гитлер и почему он, мать его, рыба!

. К О М АР Т Е Н Е Ж У ОГ Е Н У О Н , ЯСТ Е АТС О М АТ
Почему Гитлер – рыба?
Фролов шел куда глаза глядят, отчаянно пытаясь найти место, где этот мир наконец
снова станет настоящим, но такого места не было – наоборот, куда бы он ни шел, мир становил-
ся еще более чужим, пластилиновым, пластмассовым, и он сам будто видел себя со стороны – вот
он идет, шатаясь, с совершенно очумевшими глазами, и все вокруг большое, страшное и нереальное.
– Как себя чувствуете?
– Плохо.
Врач нащупывал пульс и мерил давление. Фролов полулежал, прислонившись к дере-
Е ИКАТ ОН НА ДИЖОЕ Н А ДГОК — ОГОТЭ Е ЛСОП
ву, в скверике на Петроградской. Рядом стояла карета скорой.
– Какие-нибудь лекарства пьете?
– Нет.
– Наркотики употребляете?
– Нет.
– Проверим. Пойдем в машину, там поговорим.
А рыбки все плавали и плавали, и стекло аквариума пошло трещинами, и когда
Я С Ь Ш И В О Н АТ С — Ь Ш Е А М И Н О П И Щ Е В
он, Фролов, наконец-то закрыл глаза на кушетке скорой, все вдруг вдребезги расколошматилось
с диким треском, и вода в аквариуме стала той же водой и тем же океаном, и поплыли цветастые
рыбки в разные стороны. Золотые и красные. ≠

»МОКЕВОЛЕЧ МИГУРД ОГОНМЕН

130 А В Г У С Т 2 0 2 1
131
 Татьяна Замировская

IRIS

ТАТЬЯНА
ЗАМИРОВСКАЯ

Уроженка Беларуси, последние несколько

лет Замировская живет в Нью-Йорке, где
окончила магистратуру в области изящных
искусств, ведет блог и работает журналист-
кой. Российская критика и публика тепло
встретили сборник ее рассказов «Земля
случайных чисел», в этом году вышла кни-
га Замировской «Смерти.net» – фанта-
стический роман о ближайшем будущем,
в котором копии сознания умерших людей
переселяют в специальную сеть, где они
продолжают общаться с живыми.

Специально для Esquire Замировская на-

писала производственный рассказ, в ко-
тором личные обстоятельства героини вы-
нудили ее заняться цветочным бизнесом.
Иллюстратор Екатерина Захарова

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Татьяны Замировской
можно прослушать
в приложении
Storytel

132 А В Г У С Т 2 0 2 1
133
 Татьяна Замировская

ИНА ПРОДАВАЛА ТЮЛЬПАНЫ,

хотя жила в городской квартире, никто не знал, где она их брала. Но никто и не спрашивал, спра-
шивали обычно про другое. А лучше бы спросили про чертовы тюльпаны, ненавистные тюльпа-
ны, завтра снова тюльпаны, и послезавтра снова, и я виновата, и это снова моя вина, какой стыд.
Проснулась в шесть, теперь уже не поваляешься до десяти, загрузила в машину восем-
надцать ведер, кафельно-белые – для двух цветочных магазинов в туристическом центре города,
простые пластиковые черные – для трех общепродуктовых магазинов с цветочным отделом (с этих
обычно лучше начинать, они круглосуточные), одно терракотовое ведерочко для нового хипстерского
бутика «Цветы и кофе», его она любила больше всего и пару раз, ввалившись с летнего пылу-жару
с ведерком в обнимку и небрежно схваченными скрепкой накладными, трепещущими, как белый
веер, подмигивала веселой черной девчонке, протирающей пульсирующий зеркальный бочок кофе-
машины, и та отвлекалась на пять драгоценных своих досменных минут, чтобы смешать ей «золотой
латте» с медом: облагороженная быстрорастворимая куркума, розовые лепестки, нежнейшая пудра
прополиса; и сидела за кругло-ажурным чугунным столиком с утренней газетой, представляя се-
бя не собой, а хотя бы и этой жаркой пудрой, молотой пылью корешка златого, на корешке златом
сидели царь-царевич, король-королевич, а кто еще сидел, женщинам здесь не место.
Вот было бы место таким женщинам, как она, сидела бы с ноутбуком тут с раннего
утра среди растений и, скажем, писала – ну, не стихи, какие стихи, зачем и для кого теперь стихи,
есть кому сейчас писать про женщину и ее место. Куда ни глянь – всякая пишет про женщину и ме-
сто, нет-нет, чужой опыт, стыдно в такое лезть, ее во всем этом нет. Да хотя бы просто копирайтинг
какой, рекламные тексты бы писала – вот, тем же цветочным магазинчикам, даже этому самому.
Но не подойдешь же, не спросишь, нужен ли им копирайтер. Наверняка уже есть – юная, веселая
первокурсница с острыми зубами, похожими на морские раковины, а не это вот непонятное, невы-
спавшееся, круглосуточное, как далекий магазин в чужом районе. Волна стыда прокатилась жарким
шаром по ее телу – похожая на нежелательное сексуальное возбуждение, ускоренный панический
ком в горле и опоздание на последний поезд в мерзком сне; она сжала газету, как будто намерева-
ясь прихлопнуть ей муху. На какой-то момент она даже расстроилась, что в кафешке не вьются му-
хи – хотя, казалось бы, среди кофе и растений почему бы не расплодиться мушкам-спасительницам.
«Снова, – подумала она, сглатывая волну, как ядовитую слюну, – снова оно, мерзость,
мерзость, стыд, я тут всему чужая, совершенно ненатуральный для этой кружевной красоты эле-
мент, почему всегда так, почему я просто обслуживающий винтик и никогда не эти легкие краси-
вые первокурсницы в шляпках из газет, какой стыд, какая нелепость, это пять, это точно пять».
Как назло, в уже открывшееся кафе завалилась троица именно таких первокурсниц,
уже поджидающих свои летние пиар-практики в таких вот модных заведениях – скрипучие виз-
гливые голоса, летние трикотажные туфли на плоской деревянной подошве, хештеги и кудри.
Устыдившись, она с шелестом расправила кулак с отпечатавшимися на нем баскетбольными фут-
болками вчерашнего матча и бочком направилась к выходу, стараясь не задеть капюшоном фло-
тилию крепеньких мини-суккулентов на оконных полках.
Дальше уже было проще – пара маленьких уличных рыночков, туда развезла осталь-
ные ведра. Там сразу наличными платили, совсем немного, она однажды была с подругой (увязалась,
обожала эти небольшие рынки в дальних районах, а на метро тащиться побоялась), и та удивилась,
почему так немного, так же не сделать хорошего бизнеса, если уж выбрала такой бизнес. И вот что
за мерзкий вопрос, как вообще можно задаваться вопросами о том, за сколько ты продаешь такие ве-
щи. Такие тонкие, гадкие вещи тюльпаны, упираются и гнутся, как тугие гусиные горла, стрекотные,
стремные, и скользят, и переплетаются, как Инины пальцы в момент разговора с торговцем благово-
ниями: мы все знаем, что он на самом деле продает и что прикрывают эти благовония. Но и у нее

134 А В Г У С Т 2 0 2 1
прикрытие. У всех прикрытие, только знают об этом лишь те, кто пытается это прикрытие как-
то монетизировать, чтобы – выжить? Ну нет, вряд ли. Что-то другое нужно для того, чтобы выжить.
– Я понимаю, откуда ты их берешь, – говорит продавец благовоний. – Я что, слепой, что
ли. И не такое видел. Короче, я беру два ведра по пять, и если ты что-то вякнешь, то будет одно
ведро по пять, но только одно.
Ина хочет что-то вякнуть. Но она не находит нужных слов. Потом, уже дома, конечно
же, она будет во всех возможных цветочных красках репетировать все, что она могла бы вякнуть.
Но как можно назвать репетицией то, что никогда не приведет к премьере, этот жалкий коммуни-
кационный постфактум, эту отрыжку несказанного вовремя.
Вот оно снова, думает Ина, кивая продавцу благовоний, Господи, как это все против-
но, мерзкая, мерзкая, жалкая курица.
Она же, пока еще не стала курицей, а была бойкий ощипанный цыпленок, вот с такими
же ребятами тусила в чужих огородах, подвалах и гаражах, и хохотали, и курили эти вот благово-
ния вместе. Хотя это были, конечно, не благовония. И сейчас она смотрит ему в глаза и пытается
сделать вид, что не боится. А он видит ее насквозь.
Ине снова становится стыдно, когда она представляет, что именно он видит. Она, к со-
жалению, легко представляет себя его глазами. Ина попробовала проглотить этот стыд, как кусок
сырого белого хлеба на хлебе: знакомая ей сновидческая конструкция, бесконечный бутерброд сты-
да из двух соприкосновений хлебов. Стыд не поместился и сдобно забил горло.
Опять, опять, снова, еще один, пять, десять. Не выходит. Ну, пока нормально, если де-
сять. Пока до пятнадцати не добило, можно расслабиться.
Ина садится в машину и едет в магазин ботанического сада. Да, им хватает собственных
тюльпанов, тысячи сортов. Но выгоднее брать у Ины. К тому же у Ины бывают ровно те же сорта,
что есть у них в ботаническом. Ина любит сад, поэтому этот визит не особенно мучительный. Как
обычно, подписав накладные, она решает прогуляться там часик, почитать книгу – недочитанная
(не начатая даже, кому ты врешь) книга с ничего не говорящим ей названием «Метеорит» уже ис-
трепалась в ее сумке. Состарившиеся от постоянного таскания в сумках нечитаные книги – самый
мерзкий и самый глубокий стыд Ины. Обычно все происходит так: она долго выбирает красивую
лужайку, где можно поваляться на траве с книгой, представляет себя в небрежной викторианской
позе с раскрытым томиком, тут же смущается того, что все прохожие будут сразу видеть, что кни-
гу она только начала (это самое страшное), наконец-то находит пятачок под давно облетевшей под-
гнивающей вишней, засекает заветный час красоты и покоя, вынимает книгу, около сорока минут
тупит в ленту фейсбука, отвечает на сообщения подруг, залипает в тиндере еще на двадцать минут,
потом лезет в рабочую почту и еще двадцать пять минут решает какой-то вопрос с неправильно
прописанным инвойсом, дебилы, это старый инвойс, надо было по новому все сверять.
Потом ей становится ужасно гадко и стыдно. Она кладет истрепанную ожиданием
книгу в бездонный оттянутый (вероятно, этой же книгой) карман кардигана, идет к выходу из са-
да. На лужайках то там, то сям виднеются идеальные инстаграм-силуэты девчонок в винтажных
песочных шортах, валяющихся на радужных одеялках с томиками Айлин Майлз.
У Ины всегда так: ничего не получается, все выходит нелепо и некрасиво, и она себя
за это ненавидит. Снова, снова, вот оно, получай, думает она. Уже на двадцать. Прекрати, прекрати это,
дурацкая корова. У нее потеют подмышки: надо скинуть кардиган, но она стесняется своих мясных
бледных предплечий. Татуировку, может, сделать. Господи, она никогда не осмелится на татуировку.
По ее ребрам прокатилась ледяная капелька пота. Двадцать два, двадцать три. Тут важно остановиться.
Ее все равно накажут, ее обязательно накажут, все равно будет наказание, даже если остановится.
Когда она приезжает домой, наказание уже готово: вся квартира забита тюльпанами.

135
 Татьяна Замировская

Как она и ожидала, снова где-то на двадцать ведер. Может, даже больше.
Каждый день Ина старается их уменьшить.
«Я старалась, – говорит Ина себе. – Я старалась их уменьшить».
Или хотя бы оставить на прежнем уровне – не больше двадцатки.
Потому что самое страшное наказание – торговать оставшимися тюльпанами около
метро. Но, конечно, это она уже сама себя наказывает. Она знает, за что.
– Давай мы тебе просто денег дадим, – говорят ей друзья, когда она вместо того, чтобы ид-
ти с ними в бар, предпочитает сидеть у метро ровно в том же районе, где бар, со своими чертовыми
тюльпанами. – Или это у тебя миссия? Ты пишешь репортаж в «Нью-Йоркер», да? Будни цветочницы?
Пару раз они приносили ей коктейли, завернутые в липкие газетные кулечки, околачи-
вались рядом, гоготали, как тупые водоплавающие птицы, и мешали торговле. После такого остав-
шиеся цветы приходилось всем дружно запихивать в мусорные баки: друзья ненавидели тюльпаны
и уже не хотели забирать их домой, перегорели, разонравилось.
Ина ссорится с теми друзьями, которые считают, что у нее недостаточно творческая работа.
– Бросай свои тюльпаны, – однажды за ужином говорит ей Хосе. – Ну ты же такая была
творческая, талантливая. Так писала! Была лучше всех! Я тогда так тобой восхищался, даже подойти
боялся. Все просил пацанов: с кем она тусуется, можете меня туда позвать на вечеринку? А тут они
тебя просто сожрали, эти цветы. Ты вечно в телефоне, даже сейчас – ну, посмотри, кому ты отве-
чаешь? Опять какая-то поставка слетает? Не те инвойсы снова?
– Заткнись! – вдруг орет Ина, швыряя телефон в сумку. Она знает: дома ее ждет уже че-
тыре лишних ведра.
После этих лишних ведер она больше не видится с Хосе. В целом она решает не ви-
деться со всеми, после кого возникает больше пяти лишних ведер. Да, после Хосе было только че-
тыре, но до этого была пара жутких ситуаций, она не хотела даже вспоминать.
– Ты должна из этого вырваться, – однажды, накидавшись апероль-шприцами, советует
ее однокурсница Анна. – Мы все равнялись на тебя, если честно. Торговля – это такая штука, что
ох. То есть нет, я не хочу сказать, что это позор; это благородно, и круто, что ты выбрала именно
тюльпаны. У тебя же бабушка была откуда-то из Голландии, да?
– Прабабушка, – говорит Ина. – И из Швеции.
– Да одно и то же, – пожимает плечами однокурсница. – Это эстетично, классно, но ты же са-
ма говоришь, что последнее время в депрессии. Ну признай – это не твое, это тебя убивает. Это нор-
мально! У многих моих друзей такое было: о, хочу открыть свой бизнес, продавать цветы. Ну, не цветы,
что угодно. Свое дельце, ни от кого не зависеть, стать свободным! Потом открывает бизнес – и через
полгода человека уже, считай, нет, он круглосуточно отдает этой своей свободе все силы. От него
одна душа остается – тихая, бессловесная. А тела и личности уже нет.
У Анны всегда до хера примеров каких-то друзей, о которых Ина ничего не зна-
ет. Интересно, почему? Наверное, Анна не хочет знакомить Ину с другими друзьями. А может,
Ина для нее тоже такой друг, которого можно приводить в пример тем неудавшимся измотанным
бизнесменам. Да-да, у меня есть подруга, бывшая однокурсница, которую достало работать на дру-
гих, и она открыла маленький бизнес по торговле цветами. Но в итоге у нее не осталось времени
на себя, а ведь она мечтала поступить в магистратуру! Возможно, Анна специально не знакомила
своих друзей – чтобы ей было о чем с ними говорить. В ее собственной жизни ничего интересного
или познавательного не происходило. Касательная эмпатия, обычная городская стратегия.
Ина тем не менее действительно хотела бы поступить в магистратуру. Или пойти
на курсы сценарного мастерства. Ина видела, что у Дэвида Линча есть такой курс, наверное, у всех
режиссеров сейчас есть. Одно время Линч был ей спасением: она говорила всем, что тюльпанный

136 А В Г У С Т 2 0 2 1
бизнес – специально, чтобы накопить денег на учебу, и сама в это в итоге поверила. Это работало
где-то неделю, причем работало так хорошо, что тюльпаны почти реально закончились, и вот од-
нажды Ина проснулась практически готовая приступить к заявке после обычного утреннего раз-
воза (две недели до дедлайна), а тюльпанов осталось только два ведра – а у нее договор!
– Сраный стыд! – схватилась она за голову и побежала в ванную рыдать. Подвела людей!
Когда она вышла из ванной, в доме уже было тюльпанов на всех. Все-таки не подвела.
Но что-то ей не стало легче. Никогда не может быть легче тому, кого наказали. Просто иногда на-
казание – это не так страшно и стыдно, как срыв обязательств, а Ина хотела бы уважать себя хотя
бы за обязательность, это была ее единственная зацепка.
Ина отлично помнила, как все началось. Однажды она отправила заявку на какой-
то арт-конкурс грантов на издание книги. Через пять месяцев ей пришел явно типовой, но эмоци-
ональный ответ – всем очень понравилось, и ей предложили написать книжку. Это был экологиче-
ский грант на маленькие интердисциплинарные книжки-исследования, Ина предложила сборник
эссе, объединенных одной темой – торговлей срезанными цветами, специально выращиваемыми,
скажем так, на убой, – и функционированием этих же цветов в естественных природных услови-
ях и пространствах персональной памяти: горные массивы, океанические дюны, неприметный

137
 Татьяна Замировская

И
У
лужок из детства, какая-то жуткая поляна с мартовскими подснежниками то ли из старого дрянно-
го фильма, то ли из не менее дрянного сна, которые показывают только самым испорченным детям. Н
Тогда Ина встречалась с художником, и он ее на это дело вдохновил, тем более что он тоже на все
это подавался и помог ей с заявкой. И вот теперь такое – а ведь с художником они давно расстались! Н
Постоянно тянула, обещала себе каждый день, что пойдет в библиотеку и начнет
В
ресерч, накидает план, возьмется за синопсис. Но как-то не доходили руки – видимо, привычная
ее боязнь даже не неудачи, а скорей неидеальности, которая проявлялась, как матовая серебряная
пленка, на всем, к чему она прикасалась – будто бы ее, Ины, сверхспособностью было именно
Н
что нарушение идеальности, и чтобы быть полезной и применимой, Ине всю жизнь было необ-
ходимо отыскивать в природе и искусстве идеальное и, изнемогая от брезгливости и стыда, при-
касаться к нему снова и снова. Но там, где можно не создавать вовсе, не будет и прикосновения.
Ина оттягивала чертову библиотеку или даже хотя бы просто какой-нибудь ответ организаторам
проекта с такой густой, сметанной тоской, вязко перемешивающейся внутри нее, как в костяной
бетономешалке, что от тревоги перестала спать.
Однажды вечером, намеренно не проверив электронную почту (было понятно, что
за письма в ней будут), Ина почувствовала, как на нее накатила тяжелая, глубокая волна стыда,
поднимающаяся позорным жаром откуда-то из паха и давящим, плоским раскаленным поездом ка-
тящая вверх, к шее, развернувшейся в кожаный капюшон. Это было бессмысленно и невыносимо,
но длилось не дольше пяти секунд.
Когда Ина отдышалась, она заметила на полу белый тюльпанчик – и поставила его в ва-
зу. Тюльпанчик ее не удивил, потому что если бы он ее удивил, она бы уже не могла дальше жить,
и закончилась бы ее жизнь. А Ина все-таки хотела жить.
Позже, когда она все же попыталась логически проанализировать произошедшее и с от-
чаянием разоблаченного магазинного воришки мысленно повернулась к ненаписанной книжке, буд-
то к взявшему ее на прицел полицейскому, тюльпанов вышло целое ведро.
Поначалу это ее даже веселило – по всему дому цветы расставлены, тоже мне наказа-
ние! – но спустя неделю она немного испугалась: не думать о книге она не могла, но и написать ее она
тоже не могла. Тюльпанов становилось все больше, веселья и весеннего восторга они излучали все
меньше. Тогда она набралась смелости и написала письмо тем, кто предложил ей грант, – объяснила,
что сейчас тяжело болеет и не в состоянии работать, и приписала, что можно отдать ее грант кому-
нибудь еще, например, замечательному художнику С. Б., который тоже отправил классную заявку.
Великодушие Ины ее спасло – тюльпанов не было два дня, ее не за что было нака-
зывать. Потом пришел ответ – С. Б. был в списке ожидания с действительно неплохим проектом,
и грант отдали ему, а Ине пожелали скорейшего выздоровления и обязательно податься с этим же
проектом в следующий раз, хотя жюри, кстати, будет другое, поэтому мы ничего не гарантируем.
«Это потому что я женщина, – мрачно подумала Ина про С. Б., больше не чувствуя себя
великодушной. – Его проект был лучше. Вот как они сразу обрадовались. А меня выбрали, потому что
там квота на меньшинства: женщины, азиаты, это вот все. Может, они даже описание проекта не читали».
Тем не менее Ина чувствовала себя отлично. Она залезла в ванну и почувствовала, что
ее виски уже не давит кожаный обруч позора. Тюльпаны больше не придут, поняла она. Урок усвоен.
А потом ей вдруг начал звонить С. Б., и звонил, и звонил, и она не брала трубку,
и сколько было гудков, столько и появилось тюльпанов.
И все.
Ина, конечно, пробовала слезть. Однажды она, например, действительно решила по-
ступить на дешевые сценарные курсы (у нее уже были отложены деньги) и смогла снизить количе-
ство тюльпанов до пяти ведер. Обнаружив эти ведра, она решительно позвонила всем, кто зависел

138 А В Г У С Т 2 0 2 1
ИНА ПОСЛЕ РАБОТЫ ЧАСАМИ СИД
У МЕТРО С ОХАПКАМИ ЦВЕТОВ – Т
НИРОВАЛАСЬ ПРЕОДОЛЕВАТЬ СТЕ
НЕНИЕ И НЕЛОВКОСТЬ, РАССЧИТЫ
ВАЯ, ЧТО ЭТО СПОСОБ ИЗБЕЖАТЬ
НАКАЗАНИЯ

от ее поставок, и твердым голосом сказала, что заболела и не может доставить цветы. Но стало ужас-
но, по-детски стыдно за такую уродливую школьную ложь, стыд, разоблачение, наказание, позор,
и пришлось уже скоро перезвонить всем, внезапно выздороветь и развезти тюльпаны. Наверное,
они решили, что Ина алкоголик. Интересно, вдруг подумала Ина, если бы я была алкоголиком, как
бы это повлияло на тюльпаны, что у них там со стыдом, истинный ли это стыд или подмена сты-
да и, следовательно, алкоголикам везет, у них просто пара необязательных букетиков каждый день,
и они их застенчиво продают с синими лицами у метро, Ина знает.
Еще она слезала так – однажды намеренно разорвала со всеми контракты, а цветы, ко-
торых наутро оказался буквально легион, в два захода отвезла на кладбище и выставила там вместе
с ведрами, как будто какой-то массовый чужой национальный праздник мертвых, и живые при виде
мертвых вдруг забыли, зачем пришли – оставили цветы и разбежались. Но было так стыдно за этот
поступок, и перед клиентами тоже было неловко – в общем, тюльпаны снова начинали накапли-
ваться, и пришлось искать уже других клиентов, покупать другие ведра и снова заключать догово-
ры, и привет: меньше двадцати в день, считай, нарушила обязательство, а нарушать обязательства
Ина не должна, потому что это единственное, что она в себе еще более-менее уважает.
Ей было немного легче в те периоды, когда договоров, накладных и заказов не было –
следовательно, не было и обязательств. В самый первый беззаказовый свой период Ина после работы
(тогда она еще работала в небольшой аккаунт-компании почасовым фрилансером) подолгу сидела
у метро с охапками цветов – тренировалась преодолевать стеснение и неловкость, рассчитывая, что
это способ избежать наказания. Но все равно ей было так стыдно за то, что она, как бабка-алкаш,
сидит у метро, что дома все стало ломиться тюльпановыми полями, там натурально была малень-
кая Голландия – не хватало только десятка пряничных мини-мельниц, присобаченных к потолку
как самой незахламленной части пространства. Впрочем, и оттуда что-то начало проклевываться.
Ина поняла, что испытание уличной торговлей она не выдержит никогда, и вывозила цветы ночью
на машине тайком на свалку, стыдилась этого, возвращаясь, находила новые тюльпаны, находила
новые оправдания клиентам, почему отчеты не подготовлены. А как их подготовишь, когда всякий
раз, когда садилась за отчет, неизменно думала: какой стыд, вот сказала же, что завтра все будет,
но завтра не будет никогда – и чувствовала, как ее хлещут по коленям тяжелые, почти свинцовые
лианистые стебли, моментально заполнившие все место под столом.
А потом начались те протесты, и было совсем ужасно: Ина поддерживала протестующих,
но выходить в эту веселую толпу, как назло, карнавальной пестрой лентой кружащую по ее району,
оправданно боялась. У нее была какая-то кривая эмигрантская виза художника, которым она по сути
не являлась, и было дико страшно, что упекут в полицию, начнут проверять, и гудбай, Америка,

139
 Татьяна Замировская

о-о-о. Все, что она могла, это, обливаясь потом от стыда, раздавать протестующим охапки цветов.
Однажды она выбежала в магазин за сметаной ровно за пятнадцать минут до комендантского часа
(его нарушать она тоже боялась, а ситуация была критическая – сделала салат, а сметаны нет), а ког-
да вернулась, возле ее дома уже была толпа с мегафонами и велосипедными гонцами. Подслеповато
щурясь в бело-синих огнях полицейских сигнальных сирен, Ина стояла на обочине с банкой белой
позорной сметаны и ненавидела себя и свою мелкую, мерзкую трусость такой жирной земляной не-
навистью, что хотелось обмазать сметаной голову и стоять так, пока все репортажные фотографы
города не отщелкают все свои пленки. А потом объявить себя новой Мариной Абрамович и таки
поступить в ту арт-школу. Мечты, мечты. В реальности Ина простояла со своей чертовой сметаной
на обочине с полчаса, пока не проехали последние полицейские машины, и на подгибающихся но-
гах (она знала, что будет ждать ее дома) поднялась в свою квартиру. Салат она съела с оливковым
маслом. К сметане прикасаться было стыдно, словно она впитала в себя энергию протеста и стала
арт-объектом, принадлежащим кому-то более талантливому, смелому и сообразительному, чем Ина.
А чужое брать нельзя, тем более – чужие арт-объекты. Место такой штуке в холодильнике, пока
не объявится хозяин. В Ине этого хозяина точно не было и вряд ли будет.

140 А В Г У С Т 2 0 2 1
 Со временем она бросила фриланс и тогда уже, наловчившись держать тюльпаны в от-
носительном хрустящем здравии при помощи какой-то цветочной еды, поставляемой в магазин
«Домашнее депо» в праздничных оранжевых пакетах, развезла семпловые букетики в ряд цветочных
магазинов города. Если вокруг тебя разрастается катастрофа, существующая в режиме бесконечно-
го накопления, нет способа избавиться от нее иначе, чем через призрачную механику капитализма.
В прошлом левая радикальная журналистка, теперь Ина обслуживала капитализм, но хотя бы не та-
ким опосредованно-мерзким образом, как через финансовые отчеты и таблицы; по крайней мере,
она не чувствовала отчуждения от производимого ею продукта. Более того, этим продуктом была
она сама. Отчуждение скорей возникало по мере избавления от нарастающего продукта – но облег-
чения оно не приносило, потому что «ее самой» было слишком много, следовательно, вся эта «она
сама» перестала иметь значение, оказавшись неисчерпаемым и поэтому не важным источником.
Друзья со временем привыкли к тому, что Ина продает тюльпаны, и никто даже не поин-
тересовался, откуда она их берет. Иногда подшучивали в компаниях – о, у нас тут есть прекрасная цве-
точница. Да ладно, ты правда торгуешь цветами? Да, улыбается Ина, знаете это новое местечко «Кофе
и растения»? Правда знаете? Если ей удавалось достаточно долго имитировать гордость, эта фальшивая
гордость прирастала к ней, как маска, и тюльпанов становилось меньше на два-три ведра. Это вдох-
новляло Ину – но потом начинало беспокоить: еще чуть больше гордости, понимала она, и мне при-
дется думать, где взять еще цветов, иначе они разорвут контракты, и нечем будет платить за квартиру.
На это все она жаловалась только ближайшей подруге.
– Я хочу завязать, – признавалась она. – Но клиенты, понимаешь, ждут. Надо это как-
то постепенно делать. Постепенно снижать количество поставок. А чем я буду заниматься потом?
Денег у меня нет. Накопила, может, на месяц. Но что я буду этот месяц делать?
Тут она осеклась, потому что хотела сказать «что я буду делать с цветами».
– Ты должна понять, чего ты хочешь, – сказала подруга, которая явно стащила эту фра-
зу у собственного терапевта. – Ты должна слушать себя. Найти в себе тот голос, который принад-
лежит именно тебе, – и выделить его из этого хора.
Как Ина ненавидела всю эту эзотерическую чушь, кто бы знал. Она прислушалась
к себе тем не менее. Ненависть шла по ее телу таким же чугунным поездом, как и стыд, ровно вниз
и, между прочим, отлично давила встречную мягкую пока что мурену самоуничижения.
«Надо не бросать эту подругу, – поняла Ина, вообще-то с легкостью бросающая какую
угодно подругу. – Все, что вызывает ненависть, может помочь мне завязать».
Лето было жарким и душным, как обычно. Ина сидела за уличным столиком «Кофе
и растений» и думала о том, как бы соскочить. Однажды у нее сгорели уши: вспышки на Солнце,
цикл небывалой активности светила. Иногда ей звонили родители и ненавязчиво, будто бы не осуж-
дая, с подчеркнутым отсутствием любопытства, интересовались: как дела, какие планы, все еще тор-
гуешь цветами, откуда это у тебя, мы же никогда таким не увлекались.
Ина не могла признаться, откуда это у нее. Возможно, признаваться имело смысл по-
сторонним людям – но не вовлеченным во всю эту дрянь, как, скажем, продавец благовоний.
Специально для этого она по-быстрому договорилась на свидание с первым попав-
шимся парнем из тиндера: если хочешь посоветоваться с незнакомцем, самое главное – не выбирать
подходящего, а советоваться с первым попавшимся. Насчет остального Ина могла не переживать –
обычно до второго свидания у нее не доходило.
После всех этих обычных разговоров: кто чем занимается, кто откуда приехал,
Ина вдруг спросила:
– Что бы ты делал, если бы у тебя был доступ к постоянно обновляемому неисчерпае-
мому ресурсу продукта, на который всегда есть спрос и который ты можешь продавать?

141
 Татьяна Замировская

ЧТО БЫ ТЫ ДЕЛАЛ, ЕСЛИ БЫ У ТЕБ

ОБНОВЛЯЕМОМУ НЕИСЧЕРПАЕМОМ
ОРЫЙ ВСЕГДА ЕСТЬ СПРОС?

– Ха! Жил бы без проблем, – ответил Брайан, музыкант, 29. – Наконец-то зани-
мался бы только музыкой. У меня никогда нет на собственную музыку ни времени, ни денег.
А я хочу записать альбом.
Ина отчего-то разозлилась:
– Ни хера бы ты не записал! Ты бы постоянно обслуживал этот ресурс. Все силы бы на не-
го уходили. Ты и забыл бы, что когда-то был музыкантом.
– Но это же классно, когда есть работа и ты сам себе хозяин, – сказал Брайан. – У тебя
такая ситуация? Свой бизнес? Это же отлично.
– Ничего не отлично, – сказала Ина. – Свой бизнес – это постоянное обслуживание этого
бизнеса и полное отсутствие жизни. С шести утра до шести вечера пашешь – да, на себя. Но только
вот себя в этом ты уже не видишь.
– Так ты найми кого-нибудь, – сказал Брайан. – У тебя выгорание. Так всегда бывает,
когда бизнес развивается. Одна, одна, а потом хоп – пи***. Найми человека, и дело с концом.
– Хочешь, я тебя найму? – рассердилась Ина.
– Конечно, – сказал Брайан. – Это же классно, работа. Сколько платишь?
– Треть выручки, – автоматически сказала Ина. – Начало в шесть утра. Пиши адрес.
На следующее утро Брайан приехал за тюльпанами, хотя, конечно, тогда он еще не знал,
что за тюльпанами.
– Откуда они у тебя? – спросил он, восторженно оглядывая Инину квартиру.
– Дурацкая история, – практически не задумываясь, ответила Ина. – В меня был влю-
блен миллионер, когда мне было около двадцати. Я у него интервью брала для антикапиталистиче-
ской газеты, причем задавала такие яростные вопросы, прямо растерзала его, как волчица. А он так
влюбился, что стал мне присылать каждый день гигантскую корзину тюльпанов. А потом умер.
Потому что он совсем старенький был. Но в завещании у него было написано, что я каждый день
должна получать свою корзину тюльпанов. Ну и вот.
– Я про это что-то читал, – сказал Брайан. – Ты не выдумала?
– Ну если и выдумала, – пожала плечами Ина, – ты можешь предложить еще какие-
то объяснения? Давай, попробуй.
Вдруг она поняла, что абсолютно не помнила, как Брайан выглядит. Видимо, ей это
было абсолютно безразлично. Настолько, что, если бы за цветами заехал какой-нибудь другой че-
ловек, она не заметила бы разницы.
Брайан каждый день приезжал и забирал тюльпаны. Он быстро наловчился развозить
их по нужным адресам, однажды даже привез Ине ее любимый «золотой латте» с куркумой, когда
она обмолвилась о том, как вкусно его делают в «Кофе и растениях». Все эти дни Ина лежала на ди-
ване, белая, как рыба и Солнце, и ничего не хотела. Пару раз она спускалась в магазин за селедкой
и редисом. Каждый вечер Брайан приносил ей деньги. Ина не пересчитывала их: она доверяла ему
полностью. Безразличие – сестра доверия.
Она больше не думала ни о тюльпанах, ни о стыде, ни о себе: целую неделю просто
лежала, листала какие-то книжки, наугад взятые с полок, даже прочитала половину «Метеорита»

142 А В Г У С Т 2 0 2 1
ЕБЯ БЫЛ ДОСТУП К ПОСТОЯННО
ОМУ РЕСУРСУ ПРОДУКТА, НА КОТ

(какая-то сложная история про квир-художников из Сан-Франциско, озадачившая ее тем, что где-
то до семнадцатой главы она была уверена, что автор – мужчина, а потом, когда автор процитировал
письмо своего брата их общей матери, упомянувшего его, автора, как свою «любимую сестренку»,
Ина поняла, что книгу написала женщина, и похолодела от ужаса: теперь нужно заново начать ее
читать, но уже как женскую книгу, какой кошмар!), втянулась в какой-то аниме-сериал, грызла ябло-
ки и прислушивалась к себе и своим желаниям. Свои желания у нее были отличные: Ина не хотела
ничего вообще. «Ну и за***», – поняла Ина.
Кажется, ей просто нужен был отпуск.
После «Метеорита» она прочитала книгу какой-то молодой черной писательницы
про расизм в школах (ее все-таки продолжала беспокоить та история с протестами), потом дочитала
дневники Джона Кейджа, которые оставил у нее бойфренд-художник С. Б., даже снова села читать
Достоевского, но забила. Опять не дочитала «Дар» Набокова. Ну и хер с ним.
Ина чувствовала белое пустое отупение – она плыла по этим водам безразличия да-
же не как рыба, а как мечехвост: страшная бронированная штука, которая тем не менее плавает
на спинке кверху нежным животом, внутри которого медленно проталкивается по венам тяжелая
синяя кровь.
Через неделю отпуска все тюльпаны закончились, и больше не было ни одного, все.
– У меня больше нет, – сказала она удивленному Брайану.
– Ребята ждут, – развел руками он.
– Ой, ну сам реши как-нибудь эту проблему, – сказала она.
– Это самая странная работа, которая когда-либо у меня была, – сказал Брайан, позво-
нив ей на следующий же день и выяснив, что тюльпанов больше нет и, наверное, не будет. – У те-
бя депрессия? Суицидальные мысли? Давай я тебе верну деньги, которые заработал. Мне неловко,
там огромные деньги.
Когда он назвал сумму, Ина удивилась.
– Ну я просто знал, куда их везти, – объяснил Брайан. – Деньги очень нужны на альбом.
Теперь запишу. Да я тебе даже если половину отдам, мне на альбом хватит. Давай я приеду приве-
зу? И съездим с тобой куда-нибудь. На океан, например. Там по вечерам фейерверки.
Мы могли бы быть отличной командой, подумала Ина. Вместо этого она сказала:
– Нет, я не хочу никуда.
И положила трубку.
На следующий день посреди квартиры оказалась целая гора ледяных тюльпанов.
Пришлось звонить Брайану, пока они не растворились в полуденном зное.
Убегая, он сказал:
– Давай все-таки поедем куда-нибудь. Не хочешь на пляж или не хочешь вечером – пред-
лагай, что тебе нравится. Я клянусь, все хорошо пройдет.
Ина согласилась на пляж. Действительно, все было хорошо, и Брайан на нее как-то по-
особому смотрел: Ина пыталась представить себя его глазами, но у нее не выходило, и эта неудача
воображения рождала в ней особого рода приятное безразличие.

143
 Татьяна Замировская

– Я боюсь, что тюльпанов больше не будет, – словно уловив возможные последствия это-
го безразличия, сказал Брайан. – И у меня не будет повода к тебе приезжать.
– Будут, – пророчески сказала Ина. – Если не будет тюльпанов и у тебя не будет повода
ко мне приезжать, тюльпаны точно будут. Замкнутый круг.
Она уже просекла, как это работает.
Но работало это все-таки немножечко не так: после того как они поцеловались, тюль-
панов не было. Это удивило Ину, потому что в прежние времена поцелуи вызывали такой потоп
тюльпанов, что Ина уже с год ни с кем не целовалась. Да и в этот раз она пошла на такой шаг толь-
ко потому, что поняла: Брайан вывезет все тюльпаны, которые спровоцирует их сближение, и она
сможет, наверное, снова немножко отдохнуть.
Но дома не было ни цветочка. Можно было даже наконец-то убраться в квартире и рас-
чехлить купленный три месяца назад пылесос, который так и стоял в запечатанной коробке и ис-
пользовался вместо туалетного столика.
Утром позвонил Брайан.
– Что, закончились деньги у твоего мертвого миллионера? – спросил он.
– Откуда знаешь? – строго спросила Ина.
– А у тебя голос такой – свободный, что ли. Видно, как эти цветы тебя достали уже.
– Угу, – сказала Ина. – Достали, суки.
– Я не миллионер, – сказал Брайан. – Я бедный музыкант. Это ужасно пошло звучит,
я знаю. Но я имею право так говорить, я вполне профессионал, хоть тебе это и не интересно, ко-
нечно, на тебя миллионеры западают, а тут какой-то кларнетист сраный.
– Ну хорошо, пригласи меня на концерт, – смилостивилась Ина.
Когда Брайан первый раз остался у нее на ночь, Ина поначалу ужаснулась: зачем она
на это пошла? Она точно знала, что произойдет: она снова будет думать про свое тело, рассматри-
вая его своими безжалостными мысленными приборами жестокого ночного видения с потолка, как
распятую бледную бабочку-сметанницу, усыпанную коричневыми родинками, словно пыльцой.
Он будет видеть это тело, сжимать его пальцами, она будет думать о том, что именно он видит,
а чего пока еще не видит, но увидит уже утром, но утром ему будет не до рассматривания Ины,
потому что они проснутся все заваленные тюльпанами, как в похоронном зале. Такое уже было
с Хосе. Пришлось как-то убедить его, что он напился до такой степени, что, когда утром приехали
грузчики, разбудить его не было никакой возможности. Хосе тогда недоверчиво спросил, какого
хера грузчики прямо домой приехали, но Ина, у которой был дар убедительно врать, не задумы-
ваясь (и за это ее всегда наказывали, конечно же), подняв брови, сказала: так это потому, что склад
сгорел вчера, а цветы надо было куда-то деть, разовая история, форс-мажор, я же тебе в баре вчера
говорила, что у нас на цветочном складе пожар.
Но в этот раз, когда Ина проснулась, вокруг не оказалось ни единого тюльпана.
Ина попыталась вспомнить ту волну, которая всякий раз затапливала ее целиком
и переворачивала бронированной спиной кверху. На секунду ей показалось, что можно вызывать
физиологически, воскресив ее из памяти, – так рука, например, может притвориться, что сжимает
фантомную гантель. Ина напряглась, пальцы ее задрожали, но лишь покатался в самом подвале те-
ла какой-то теплый стеклянный шарик туда-сюда и беззвучно застыл.
Ина поднялась и тихо пошла на кухню. В белом винном бокале, накренившись под каким-
то немыслимым углом, как дирижерская палочка, стоял синий ирис. Это Брайан принес вечером. ≠

144 А В Г У С Т 2 0 2 1
 Антон Секисов

УРНА
С ВОСТОЧНЫМ
ОРНАМЕНТОМ

АНТОН
СЕКИСОВ

Публиковал свои книги «Кровь и почва»,

«Через лес» и «Реконструкция» в неболь-
ших издательствах и каждый раз попадал
в длинные списки премии «Национальный
бестселлер» – критика неизменно отмеча-
ла лаконичность стиля и цепкость автор-
ского взгляда. В этом году на «Нацбест»
был номинирован его роман «Бог трево-
ги», который бурно обсуждался критиками
и превозносился читателями, – о писате-
ле, переехавшем из Москвы в Петербург
и обнаружившем на местном кладбище
собственную могилу.

Специально для этого номера Секисов на-

писал рассказ, в котором юный журналист
берет интервью у похоронного агента.
Иллюстратор Виктория Ким

Аудиоверсию
этого рассказа
в исполнении
Антона Секисова
можно прослушать
в приложении
Storytel

146 А В Г У С Т 2 0 2 1
147
 Антон Секисов

Володя сидит на полупустой трибуне и смотрит футбол. Играют «Торпедо» и «Шинник». Футболисты
«Торпедо» в белых футболках и черных трусах. «Шинник» в черных футболках и черных трусах
с синими полосами. Вокруг массы холодного воздуха и бесцветное небо. Володя включает и вы-
ключает диктофон. Лицо у него сонное.
Мяч держится в центре поля, и футболисты, извалявшиеся в грязи и уставшие,
ждут перерыва. Зрителей мало, и они напряженно молчат. Футбольное поле полысело в центре,
а по флангам совсем не стриженное. Володе это поле напоминает череп начальника, редактора от-
дела «Общество» Алексея Михайловича: всклокоченные волосы вокруг аккуратной плеши. На не-
сколько минут Володя оказывается во власти сюрреалистичной фантазии: футболисты карабкают-
ся по темени Алексея Михайловича.
Володя не любит футбол. Он корреспондент в крупной федеральной газете. Володя ждет
героя своего будущего материала из серии «Люди интересных профессий».
Володе 20 лет, а борода у него густая и черная. На нем свитер грубой вязки, потертые
джинсы, потерявшие форму кроссовки неопределенного цвета. Большой походный рюкзак набит
неизвестно чем – в основном мусором, который лень разобрать. Володя похож на паломника, про-
шедшего большую часть пути, но позабывшего, куда направляется.
Три месяца назад Володя пришел в газету на стажировку – вместе со своей однокурс-
ницей Ниной они претендовали на должность корреспондента. Володя знал, что рядом с Ниной
у него никаких шансов. Нина – пробивная и обаятельная, она умело и быстро пишет, на каждой
летучке предлагает по пять интересных тем. А Володя, будем честны, – это просто амеба в растя-
нутом свитере. Но почему-то всякий раз, когда Нина высказывала свои соображения (всегда дель-
ные), редактор Алексей Михайлович смотрел на нее как на дворника, который рано утром на не-
выносимой громкости скребет асфальтовую дорожку метлой.
Володя говорил односложно и редко тусклым и флегматичным голосом. Ничего умно-
го, говоря по правде, он в жизни не произносил. Но что бы ни говорил Володя во время редакци-
онной летучки, Алексей Михайлович, да и все остальные руководители его возраста важно кивали
и всем своим видом показывали: ах, какой хороший и остроумный мальчик этот Володя. Вероятно,
секрет был в его внешности. Володя выглядел в точности так, как должен выглядеть молодой жур-
налист из многотиражки времен перестройки. Как раз на то время пришлась юность и Алексея
Михайловича, и других сотрудников федеральной газеты, которые сейчас определяли ее лицо.
Стоило Володе только начать стажировку, как он пропал на неделю. Володю броси-
ла девушка, и он ушел в запой. Чтобы ничто не мешало его запою, Володя отключил телефон,
не удосужившись даже соврать, что болен. Поразительно, но этот факт тоже сыграл в его поль-
зу. «Вот он, журналист старой школы, – должно быть, подумал Алексей Михайлович, – который
решает проблемы консервативными методами – водка и дача, и долгое, планомерное оскотинива-
ние. Не то что эта молодая поросль журналистов: все как один на антидепрессантах и на учете
в психдиспансере и сыплют новомодными обвинениями в «токсичности» и «пассивной агрессии».
Вскоре Нина ушла, а у Володи появилась своя рубрика. Он написал уже шесть статей
про людей интересных профессий. Их героями стали охранник супермаркета, коллектор, секс-
работница, тренер по личностному росту, бывший следователь, который на пенсии пишет псевдо-
документальные книги про снежного человека. А еще – уфолог, устраивающий экскурсии по ме-
стам «патогенных зон». Володе работа скорее нравилась, и зарплата для вчерашнего стажера была
достойная. Только редактор отдела, Алексей Михайлович, слегка портил жизнь.
Внешность Алексея Михайловича: тонкое бледное лицо, слегка выпученные глаза
оперного артиста, огромные кустистые черные брови («он что, красит брови?» – на каждой летучке
Володя без остановки гонял эту мысль в голове). Алексей Михайлович был убежден, что в статье

148 А В Г У С Т 2 0 2 1
должна быть «живинка» и «внятный авторский голос». Он раз за разом до неузнаваемости пере-
писывал Володины материалы, оживляя его нейтральные телеграфные тексты разнообразными
художественными изысками.
Все началось с первой же статьи, когда Володе поручили писать репортаж с проща-
ния: провожали бывшую балерину Большого театра. Володя пришел на это прощание, с бухгал-
терской кропотливостью описал форму венков и надписи на траурных лентах, законспектировал
речи собравшихся, даже упомянул, что одна из выступавших расплакалась и не смогла закончить
речь. Но эта деталь не нарушила общей бесстрастной интонации.
Текст вышел на следующий день в газете и оказался в два раза длинней. После ре-
дактуры Алексея Михайловича в репортаже возникли художественные детали наподобие: «Слезы
у прощавшихся иссякли, только горе в глазах», «я глядел в открытый гроб как в самую глубокую
на земле пропасть, а в моих ушах звучал «Танец маленьких лебедей».
Володя поленился ехать на похороны – в тот день было холодно и дождливо, – но по при-
хоти Алексея Михайловича «лирический герой» репортажа все-таки оказался там. В тексте было
длинное описание погружавшегося в землю гроба, а завершался репортаж так: «Я стою и вдыхаю
ледяной воздух. Он проходит сквозь легкие и царапает изнутри. Гул от ударов комков сырой зем-
ли похож на громовые раскаты».
Володю очень хвалили и даже дали премию. Так что Володя подумал: пусть так.
Не встретив сопротивления, Алексей Михайлович начал распоряжаться Володиным материалом
еще свободнее. Володя не сильно переживал из-за бесцеремонного вторжения в свои тексты, но ему
не нравилось, что такое вторжение приводило к неловким ситуациям.
В статье о коллекторе, немного угрюмом, но скорее приятном мужчине по имени Виктор,
стараниями Алексея Михайловича у героя возникла «жуткая улыбка садиста, от которой у меня
все переворачивалось в кишках». Коллектор даже ему позвонил, чтобы сказать своим спокойным
насмешливым голосом: «Привет, Володя! Дай послушаю, как у тебя переворачивается в кишках».
Секс-работница грозилась оторвать яйца Володе за вписанный редактором оборот
о «неуловимой печати какого-то тления, легшего на весь облик этой еще молодой, по-своему при-
влекательной женщины».
В статье про охранника Алексей Михайлович добавил огромный абзац публицистики.
В нем редактор от лица Володи сокрушался по поводу ничтожного положения, в котором оказался
современный мужчина: «Страна настоящих мужиков превратилась в страну аморфных детсадов-
цев в синих куртках, охраняющих пустоту».
Нелепей всего были «ударные» концовки статей, которые Алексей Михайлович при-
думывал к каждому тексту без исключения. Самой бредовой стала концовка для текста об уфоло-
ге. Володя старательно описал, как он с этим старичком с внешностью массовика-затейника шесть
часов проторчал в кустах в ожидании некоего свечения и поднимающихся от земли белых шаров.
Ничего и отдаленно похожего на свечение и на шары они не обнаружили. Единственный честный
итог этих хождений – легкая простуда, с которой Володя слег на два дня. Но у редактора была при-
пасена другая концовка. В ней Володя возвращается домой после этой идиотской поездки. Он за-
сыпает и видит сон, в котором к нему в кровать заползают два зеленых существа с перепончатыми
руками и огромными головами. Одно из них хватает Володю за щиколотку и тащит к окну. Володя
долго и отчаянно отбивается, а потом наступает утро. «Ну и приснится же», – думает Володя, отдер-
гивает одеяло и видит синяк на ноге, в том самом месте, за которое его схватил «инопланетянин».
«Это вообще законно?» – подумал Володя, увидев статью в газете. Бившее в глаза без-
умие было еще отчетливей на фоне соседствовавшего со статьей Володи интервью с министром
природных ресурсов – о нацпроектах, мусорной реформе и проблемах экологии. «Нет, это

149
 Антон Секисов

уж чересчур», – подумал Володя, но никаких действий снова не предпринял. «Пишешь все лучше
и лучше», – подмигнул на летучке Алексей Михайлович.
Сегодня Володя брал интервью для очередной статьи серии – на этот раз у похоронного
агента. Предчувствия у него были нехорошие. Володя предполагал, что в этом материале Алексей
Михайлович так разгуляется, что и бред про инопланетян покажется образцом журналистики факта.
Вчера на утренней летучке Алексей Михайлович уточнил: «Ну что, готовимся к интервью с Аидом?»
На вечерней он констатировал: «Полная боевая готовность к завтрашнему интервью с Хароном».
С утра он написал эсэмэс с пожеланиями: «Удачной встречи с Ангелом Смерти». Володя знал, что
его материал, как всегда нейтральный и выдержанный, стараниями Алексея Михайловича превра-
тится в жутко-комичную фантасмагорию наподобие сцены в варьете из «Мастера и Маргариты».

***
Защитник «Торпедо» выбивает мяч в направлении Володи. Володя с тоской наблюдает, как этот ком
грязи ударяется о железную поперечину и приземляется у рюкзака. Один из игроков «Шинника»
кричит Володе: «Эй, борода, подай мяч!» У игрока залысины, он весь красный, дышит с трудом.
У него круглое лицо чиновника. На вид около 50 лет.
В это время появляется похоронный агент по фамилии Толкунов. Это мужчина лет
три дцати в костюме и солнцезащитных очках. У него широкие плечи и небольшой живот. Лицо
обыкновенное. В одной руке ваза с восточным орнаментом, а в другой бумажный пакет с двумя
хот-догами.
Володя смотрит на него и представляет, как стараниями Алексея Михайловича этот
Толкунов, заурядного вида мужчина, превращается в диснеевского Аида из мультфильма «Геркулес».
Желтые глаза и клыки, как у хищника, шевелюра, горящая на голове бледным погребальным ог-
нем, дымчатая сутана, клубящаяся у ног.
– Привет, как дела, – с улыбкой говорит Толкунов.
– Нормально, – отвечает Володя.
«На губах Толкунова играла улыбка. Улыбка того, кто осознал всю тщету человече-
ских устремлений», – мурлычет в Володиной голове Алексей Михайлович.
Толкунов протягивает Володе хот-дог и извиняется, что назначил встречу именно
здесь, на матче. Толкунов замечает, что, конечно, лучше было бы встретиться у него в похорон-
ном бюро. Это было бы очень фактурно: посмотреть на похоронного агента в естественной среде
обитания – среди крестов, венков и других траурных аксессуаров. Увидеть, как он утешает вдо-
ву и обкладывает матом пьяного гробокопателя. Как он самолично вкручивает шурупы в гробы.
Как он с виртуозной плавностью рулит катафалком. Здесь действительно нужна виртуозность: что-
бы мертвец ненароком не шелохнулся, потревоженный кочкой, и не дал тем самым, вовсе не желая
того, ложную надежду скорбящим.
Володя подумал: действительно, нужно было встречаться не на футболе, а настоять
на встрече в похоронном бюро у Толкунова. Но это почему-то не пришло ему в голову. Кроме то-
го, Володя замечает, что врученный ему хот-дог остыл.
Толкунов объясняет, что сегодня матч, который нельзя пропустить. Его любимая ко-
манда «Торпедо» ведет борьбу за попадание в премьер-лигу. Это последний матч сезона. А потом
Толкунов улетает на Крит. Потом навещает родственников в Калуге. Словом, встреча откладыва-
лась бы на неопределенный срок.
– Болею за «Торпедо» с десяти лет, – говорит Толкунов. – Как бы это сказать: я жертва
рекламы. Помнишь, с утра до ночи крутили по телику такую рекламу?
«Черно-бе-елый, черно-бе-елый, – стал напевать Толкунов. – А дальше не знаешь как?»

150 А В Г У С Т 2 0 2 1
 Володя не знал.
– Черно-белый – это же два главных похоронных цвета. Как бы это сказать: получает-
ся, это судьба.
– А что в вазе? – спрашивает Володя. Володя пытается вглядеться в восточный узор
из ярких цветов: невозможно даже приблизительно расшифровать, что он обозначает.
– Не в вазе, а в урне. Это Игорь Петрович, – говорит Толкунов. – Врач-гастроэнтеролог
пятидесяти четырех лет.
– Ого, – произносит Володя своим усталым и флегматичным голосом.
– Как бы это сказать: жизнь непредсказуемая штука. Кстати, чего это у тебя синяки
под глазами? С животом нормально?
– Вроде нормально, – отвечает Володя.
– Такие мешки под глазами бывают, когда гастрит. Игорь Петрович не даст соврать, –
тут Толкунов несколько фамильярно щелкнул по крышке урны.
Володя хмурится, как бы задумавшись, хотя в голове ни одной мысли нет. Он до-
стает из кармана бумажку с вопросами. «Как вы пришли в похоронное дело?» – таков первый во-
прос. Оказалось, что Толкунов принадлежит к династии похоронщиков. Похоронщиками были

151
 Антон Секисов

его отец, и дед, и прадед, и так далеко в глубь веков. Его прапрапрадед, львовский еврей, состоял
в погребальном братстве «Хевра кадиша». Толкунов – энтузиаст похоронного дела и прогрессист.
Нужно легализовать бизнес, бороться с серыми схемами и со «сливами» от скорых и от полиции,
внедрять новые технологии, переходить на более экологичные способы утилизации трупов. Девиз
Толкунова: «Чтобы жить достойно, надо научиться достойно умирать».
С какими трудностями сталкиваетесь в работе? Трудностей много. Коррупция, инерт-
ность рынка и тотальная глупость в сочетании с жадностью. В России люди не уважают себя, и это
проявляется в том числе в том, как они отправляются в землю. «Как бы это сказать: хоронятся как
собаки», – говорит Толкунов, имея в виду, что средний клиент экономит на всем. Но скупость со-
четается с суеверностью. На батюшке россиянин сэкономить боится, полагая, что тот из вредности
осложнит почившему загробную жизнь.
«Пока хоронишься как собака, нельзя себя уважать», – резюмирует Толкунов, отправ-
ляя в рот последний кусок хот-дога.
Речь Толкунова плавная и хорошо структурированная. Толкунов как будто деклами-
рует наизусть – ни единого лишнего слова, из которых (сплошных лишних слов) обычно и состо-
ит устная речь. За исключением постоянной присказки Толкунова – «как бы это сказать». Но ясно,
что он может обойтись без нее. Толкунов искусственно загрязняет речь, чтобы собеседник не чув-
ствовал себя ущербно рядом со столь искусным оратором.
Говоря, Толкунов неотрывно глядит на поле. События долго не развивались, но вне-
запно Толкунов издает крик, как будто от резкой боли: «Сука!» Володя оглядывается на поле и ви-
дит, как вратарь «Торпедо» очень тоскливо, как бездомный из мусорки, выгребает из сетки мяч.
Часть футболистов «Шинника», с головы до ног перемазанная в грязи, обнимает того лысоватого
мужчину с лицом чиновника, а часть – уныло бредет на свою половину поля, как будто это они
пропустили гол.
– А почему наши люди себя не уважают? – с опозданием спрашивает Володя.
– Как бы это сказать: потому что нет традиции. Каждые несколько лет все меняется, –
заговорил Толкунов деловито, но гримаса боли еще не сошла с лица. – Возьмем для примера фут-
бол. С детства я болею за две команды – «Торпедо» и лондонский «Арсенал». Я болею за «Торпедо»
около 20 лет, и чего я только за это время не видел. «Торпедо» боролось за призовые места и играло
в еврокубках. Потом мы стали середняками. Потом появилось второе «Торпедо» – абсурдный двой-
ник первого. Сначала они назвались «Торпедо-ЗИЛ». Потом переименовали в «Торпедо-Металлург».
Потом почему-то стали ФК «Москва». И все это время претендовали на то, что это они – истинное
«Торпедо», а самозванцы – мы. Затем у этих двойников кончились деньги, и клуб исчез. А скоро
и само «Торпедо» вылетело из чемпионата России. А потом вылетело даже из первого дивизиона.
Потом лишилось профессионального статуса. Потом с трудом вернулись в первый дивизион, кото-
рый к этому времени тоже изменился и стал называться ФНЛ. Где «Торпедо» до сих пор и болтает-
ся. Вот сейчас нам необходима победа, чтобы вернуться в премьер-лигу. Простая домашняя побе-
да над аутсайдером. А мы пропускаем. Завтра руководство скажет: надоело, закрываем «Торпедо».
И все скажут: окей. А что лондонский «Арсенал»? Сейчас у него дела тоже не то чтоб отлично.
Закончил чемпионат восьмым в премьер-лиге. Но это худший результат за 120 лет. 120! То есть они
120 лет не опускались ниже седьмого места. Вот что такое традиция!
Володя кивает. Он вспомнил ту затасканную поговорку про английские газоны, ко-
торые такие ровные, потому что их подстригают каждый день в течение трехсот лет. А потом
он подумал: материал не получится. Алексей Михайлович будет сильно разочарован. Никакого
колорита. Нужно отвлечь Толкунова от футбола, нужно спрашивать не про бизнес, а что-нибудь
интересное, неожиданное. Немного подумав, Володя спросил: «Как вы находите новых клиентов?»

152 А В Г У С Т 2 0 2 1
– Новых клиентов? – солнцезащитные очки у Толкунова непрозрачные, но Володе
вдруг показалось, что под очками с глазами у Толкунова что-то произошло. Зрачки резко рас-
ширились, разрослись во все стороны, как ядерный гриб, а потом схлопнулись, превратившись
в две маленькие точки. Но Володя этого видеть никак не мог – было вообще непонятно, почему
ему так показалось.
– Как бы это сказать. Я не ищу клиентов специально. Обычно они находятся сами собой.
В голове опять зазвучал Алексей Михайлович, который тоном артиста детского те-
атра пытается нагнетать страх: «В этот момент очки Толкунова сползли на нос, и на мгновение
я увидел его глаза, меня обуял ужас. Я не увидел зрачков! Два пустых бельма уставились на меня,
как две сосущие дыры из бездны небытия, прорвавшиеся в нашу реальность!» Нет. «До такого
бреда не додумался бы и Алексей Михайлович», – рассудил Володя, и ему стало не по себе. Он
подумал, что проработай он еще пару-тройку лет под началом Алексея Михайловича, и он пре-
взойдет своего учителя по части вычурности и бредовых идей.
Володя наконец вспоминает, что ему купили хот-дог. Он смотрит на этот хот-дог.
Хот-дог выглядит на редкость неаппетитным: это был самый неаппетитный хот-дог из всех,
что ему доводилось видеть. Бледная сморщенная сосиска. Липкий слайс огурца, резиновый
кусок помидора. А жареный лук напоминает пепел, который хрустит на зубах. На секунду
Володе показалось, что он жует пепел из урны. Володе захотелось сплюнуть, но из уважения
к Толкунову он сглотнул.
Володя возвращается к своему списку вопросов. Рука у него дрожит, а речь за-
медлена, все вопросы однообразные и не вызывают ни малейшего энтузиазма у Толкунова.
Вместо ответов тот начинает рассказывать смешные случаи из своей практики: про двух
гробовщиков, которые заспорили и не заметили, как у них загорелся гроб с бабкой – пря-
мо на глазах родственников. Про мужчину, которого нашли мертвым в одних чулках, перед
экраном с многочасовым порно. Про миллионершу, которая убедила батюшку отпеть ее ко-
та по имени Владик.
Володя не улыбается. Он чешет руки и голову и пытается сосредоточиться, но ни-
чего не выходит. В ключевые моменты работы интервьюера, когда следует реагировать быстро,
направлять беседу в нужную ему сторону, в голове у Володи что-то щелкает, и им овладевает
тупая вялость, и все слова собеседника начинают просачиваться мимо него.
– Сука! – снова кричит Толкунов.
В этот раз Володя успел увидеть гол. Атака «Шинника». Примитивный проход
по флангу, примитивный навес: защитник «Торпедо» гол»овой выбил мяч на ногу нападающе-
му «Шинника». Снова тому самому, с лицом чиновника. Тот пробил как-то коряво – кажется,
он бил в дальний угол, но мяч полетел в ближний, медленно-медленно, а вратарь смотрел заво-
роженно, как мяч ударился в штангу и отскочил в ворота. 2:0.
– Все кончено, – торжественно объявил Толкунов и как будто сразу забыл о футбо-
ле. – Спрашивай, чего ты еще хотел.
Володя долго молчит. Со стороны может показаться, что Володя впал в летаргиче-
ский сон, но он судорожно размышляет. Он понимает, что это последний шанс спасти интервью.
Толкунова это молчание несколько раздражает. Он нетерпеливо стал потирать урну с восточным
орнаментом. Володя вспомнил, что в ней лежит прах Игоря Петровича, мужчины пятидесяти
четырех лет. Игорь Петрович – единственная стоящая деталь, единственный шанс вытащить ма-
териал. Нужно спросить что-нибудь про этого Игоря Петровича. Володя перебирает возможные
вопросы. А Игорь Петрович любил футбол? Глупо. В какой клинике он работал? Зачем мне это?
А как зовут его жену? Боже мой, да какая же разница!

153
 Антон Секисов

– От чего умер Игорь Петрович? – наконец озвучивает вопрос Володя.

Толкунов задумывается и снова глядит на поле. Теперь он гладит урну, как буд-
то это его домашний питомец. С этого ракурса виден левый глаз Толкунова. Обычный, вполне
человеческий.
Футболист с залысинами и круглым лицом чиновника снова рванулся вперед с мя-
чом, но увлекся так называемым дриблингом и выбежал за пределы поля.
– Как бы это сказать, – говорит Толкунов. – Как это всегда и бывает. Шел, упал и вдруг умер.
И именно в этот момент на поле происходит одно из тех жутких, необъяснимых со-
бытий, которые способны навсегда изменить жизнь их наблюдателей. Побудить к вере в то, что
находится за пределами человеческого разумения. Событие это совершенно невероятное, но все
же оговоримся: невероятное в меру – не настолько невероятное, чтобы поколебать веру закоре-
нелого скептика, привыкшего оправдывать странные совпадения теорией вероятности.
А происходит следующее. Футболист с залысинами останавливается. Он покачивает-
ся и прикладывает руку к солнечному сплетению. Володя наблюдает, как футболист «Шинника»
медленно опускается на колени. Толкунов пристально глядит на него, исключительно на него.
Он подается вперед всем телом. А футболист укладывается на поле, как будто ложится в кровать.

154 А В Г У С Т 2 0 2 1
Какое-то время ни судья, ни игроки, ни тренерский штаб не замечают легшего на газон футболи-
ста. Что ж, решил потянуть время в концовке матча. Но футболист с залысинами лежит не шеве-
лясь, свернувшись, как будто спит. Очень скоро над ним склоняются футболисты обеих команд.
Неторопливо и даже почти вальяжно идет бригада врачей с носилками.
Футболист с залысинами больше не шевельнулся. Толкунов тоже сидит не шевелясь.
Володя тоже сидит не шевелясь.
Володя никогда не видел мертвых людей прежде. Уверенности, что футболист с за-
лысинами умер, не было, но Володя это наверняка знал. Его охватило волнение, хотя внешне
он выглядел таким же сонным и флегматичным. Волнение это было вызвано не самим фактом
смерти, а возникшим профессиональным вызовом. В руках у него оказался великолепный ма-
териал – он берет интервью у похоронщика, и в этот момент у них на глазах умирает человек.
Кажется, реальность, которую Алексей Михайлович насилует изо дня в день в редактируемых
заметках, не выдержала и решила, не дожидаясь очередного акта, проявить инициативу.
Володя смотрит на поле, и ему все больше кажется, что это поле – огромная голо-
ва Алексея Михайловича. Его глаза хладнокровно глядят из-под плеши на маленького Володю.
С таким выражением Алексей Михайлович правит безыскусные и унылые Володины тексты.
Крашеные лохматые брови, как два черных ворона, кружат над полем. Теперь Володя не может
отделаться от ощущения, что в пространстве произошел какой-то разрыв материи, и Алексей
Михайлович заполучил странную власть над всем, что происходит вокруг его подчиненного.
И теперь повседневная жизнь Володи, с правками Алексея Михайловича, будет развиваться в со-
ответствии с логикой третьесортной беллетристики.
– Ну, вопросы закончились? – спрашивает Толкунов. Он возвышается с нетерпеливым
выражением на лице над Володей. Володя молчит. – Тогда я пошел. Пора Игоря Петровича отдавать.
Толкунов заботливо приподнимает урну и, протянув Володе свою небольшую хо-
лодную руку, направляется вниз. Задержавшись у столика перед входом в подтрибунное поме-
щение, Толкунов роется в пиджачном кармане и достает свои визитки. Аккуратным маленьким
веером он раскладывает их на столе. Володя смотрит, как Толкунов идет к выходу медленно, тя-
жело переваливаясь, как будто внезапно поправился килограммов на пятьдесят.
На беговой дорожке появляется скорая. Футболиста с залысинами заносят в нее.
Все замены у «Шинника» были использованы, и команде пришлось доигрывать в меньшинстве.
Торпедовцы побежали вперед, попытавшись устроить финальный штурм. Но неуклюжим нава-
лом ничего не добились. Матч так и закончился со счетом 2:0.
Володя спускается вниз. Тренер «Шинника» тупо глядит на визитку похоронного
бюро Толкунова. Володя идет и обдумывает концовку своей статьи про похоронщика. Пока что
она звучит так:
«Толкунов удалялся в осенних сумерках. Полы его дымчатого плаща развевались.
На прощание он повернулся ко мне и изрек:
– Запомни! Я не ищу клиентов. Это клиенты находят меня.
Взмахнув плащом, он растворился в воздухе. Я еще долго, долго смотрел в ту точку
пространства, в которой он внезапно исчез».
Володя чувствует, что у него забурлило в кишках. Он понимает, что сперва следует
найти туалет и уж только потом отправляться в редакцию.
Ситуация в животе развивается слишком стремительно, и всегда заторможенный
и полуживой Володя вынужден перейти на бег. Влетев в туалет, краем глаза он успевает заметить
киоск с окошком, забитым гнилыми досками. Над окошком еще можно различить полинявшую
надпись: «Настоящие американские Hot Dog’s». ≠

155
Esquire

Москва
РЕКЛАМА

Диана Арбенина
и «Ночные снайперы»
 Mika Vino
Lovanda
ка к это б ы л о Пятого июня
в Москве, на территории «Хлебозавода», про-
шел четвертый фестиваль Esquire Weekend.
Мероприятие посетили более 7500 человек.
Сцену в этот день разогревали молодые артисты –
группа Lovanda c бодрым фанком и артист Mika Vino,
играющий чувственный блюз. Zoloto и Sirotkin от-
вечали за лирику и нежность. Хедлайнером фести-
валя стала Диана Арбенина и «Ночные снайперы».
А после ностальгический сет сыграли специаль-
ные гости — группа «Иванушки International».
Виктор Худошин В зоне «Диалоги» Сергей Минаев побесе-
и Сэм Studio 21, довал с х удожником Покрасом Лампасом,
Andro
Нурлан Сабуров
«Иванушки International»
Василий Козарь
и Виталий Савченко,
Crave Theatre Moscow
кинокритиком Зинаидой Пронченко, журна-
листом Алексеем Пивоваровым и комиками
Нурланом Сабуровым и Евгением Чебатковым.
Зона On Air прошла в формате вечернего шоу
с живыми выступлениями, паблик-токами и пер-
формансами. Открывал зону кабаре-театр Crave
Theatre Moscow, затем создатели сериала Happy
End режиссер Сангаджиев, актеры Лена Тронина
и Денис Власенко поговорили о сексе в кинема-
тографе и угадывали сцены из знаменитых филь-
мов по аудиофрагментам. Под занавес рубрики
Валдис Пельш провел три раунда шоу «Угадай
мелодию» с героями Esquire и зрителями из зала.
РЕКЛАМА
 Подписка

как оформить подписку на журнал

1
через наш интернет-магазин
premium-publishing.ru/esquire
Вы можете оформить подписку онлайн, оплатив ее банковской картой
или получив квитанцию для оплаты через любой банк.

2
через редакцию
Просто позвоните нам по телефону (495) 232 92 51 или напишите на podpiska@imedia.ru
и сообщите, на какой срок вы хотите подписаться, ФИО подписчика, адрес доставки (включая почтовый индекс),
а также номер телефона для связи с вами. Мы выставим вам персонифицированную квитанцию для оплаты.

3
через любое почтовое отделение
Наши подписные индексы в каталогах:
«Почта России» – 1462
«Каталог российской прессы» – 60285
«Пресса России» – 41285

4
через подписные агентства
Контакты подписных агентств вы можете узнать по телефону (495) 232 92 51

Для участия в розыгрыше подарка за подписку

введите промокод СOES 082128 в поле
«Комментарии к заказу» при оформлении
заказа в интернет-магазине. Подарок получат
первые десять подписчиков, оформивших
и оплативших подписку.
Цены действительны только по России до 31.08.21.

159 А В Г У С Т 2 0 2 1
 Игра

В августе 1934 года в Москве состоялся Первый съезд советских

писателей, на котором были определены задачи отечественной литературы
на годы вперед. С этого момента жанр производственного романа стал
доминирующим и оставался таковым до 1960-х.
Редакция предлагает сыграть в игру «Бинго!» и вычеркнуть из приведенной
ниже таблицы термины и явления, встречающиеся в равной степени
в советском производственном романе и рассказах этого номера.

«Бинго!»

средства конфликт конфликт

выгорание
производства двух коллег с руководством

семейное глазами производственная

модернизация
дело ребенка травма

производственное служебный молодой

бюрократия
задание роман специалист

160 А В Г У С Т 2 0 2 1